«Коло Жизни. Зачин. Том 1»

Коло Жизни. Зачин. Том 1 (fb2) - Коло Жизни. Зачин. Том 1 (Коло Жизни - 1) 1616K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Александровна Асеева

Коло Жизни. Зачин Том первый Елена Александровна Асеева

«Если вы думаете, что сможете – вы сможете, если думаете, что нет – вы правы»

Мао Цзэдун

© Елена Александровна Асеева, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Предисловие

Порой все начинается столь нелепо и странно, что сразу и не понять – это наступил новый этап в твоей судьбе. Новое, непознанное и еще неосмысленное. Однако оно уже возникло, уже потекло, поехало, а быть может, лишь неспешно поползло.

Подчас ты даже не замечаешь этих изменений. Подчас вспять чувствуешь их скорый бег, потому что начали они свой ход с боли. С той самой боли от каковой нет возможности схорониться… от каковой тягостно дышать… от каковой застланы глаза слезами, а в груди быстро-быстро, точно жаждая треснуть, как переспевший арбуз, бьется твое красное сердце…

Оно еще бьётся… еще стучит… подает признаки жизни и именно поэтому тебе покуда больно!.. И именно поэтому ты понимаешь, что еще существуешь, как целостная личность… как – Я!

И боль та не всегда вызвана моральными или физическими страданиями, она тоже совсем иная… такая же новая и дотоль непознанная… какая-то необъяснимая, или, что ещё сложнее, не доступная твоему пониманию.

Про меня же можно сказать просто: «Новое – это хорошо забытое старое».

Однозначно – это мой случай.

И боль моя, физическая ль… нравственная ль… или какая-то необъяснимая, эта хорошо забытые переживания и ощущения, прошлые обиды и недосказанности, возвернувшиеся ко мне в настоящий момент.

Только прежде чем понять их тайный смысл я должна была пройти этот путь, вновь пережить те события и только после осознать их важность.

Если представлять себе летопись моей жизни, то предисловие было бы таким – и вначале появилась боль!

Да, сперва у меня стала побаливать голова.

В основном по утрам.

Вскоре после пробуждения я стала ощущать не сильную, однако весьма неприятную давящую боль в голове. Она без сомнения была терпимой, и возможно, я не обратила бы на нее никакого внимания… если б чуть позднее к той боли не добавилась шаткость походки. Шаткость, нетвердость, словно я перебрала вчера чего-то, потому и не держат меня ноги. Легкое головокружение, и очень редкий, но достаточно ощутимый шум в ушах.

Мне, надо было сходить к врачу, именно тогда, но…

Это, но все и перевернуло…

Вне всяких сомнений это к лучшему… так погодя думала я… так еще вначале болезни, сказывал мой муж.

Хотя не уговоры мужа предопределили мое поведение, а загруженность семьей, обязанностями. Занятость сменяющимися днями, неделями или, что еще будет точнее месяцами да годами… Годами бесконечного движения… хода жизни, или, как тогда я мыслила, только обмылков… обмылков этого существования.

Утром я поднималась с постели кормила своего дорогого и долгожданного сына; и принималась за работу… поколь лишь по дому…

Спешила…

Я часто спешила, точно боялась не успеть убраться в квартире, постирать, погладить, погулять с малышом… Я спешила не нарушить ритм этого, настроенного на какую-то определенную программу, заложенную генетически, а быть может токмо внедренную нам с молоком матери, общества, государства, континента, планеты.

Торопливо проскальзывал мимо меня до верхов наполненный делами день… неделя… месяц… год… И вновь повторялся круг… порой в него вмешивалось, что-то иное… к примеру, как сейчас рождение сына…

Впрочем, я была такой не одна.

Этот замкнутый круг, проживали все люди планеты Земля, а выбивались из него только некие – те самые которые умирали.

Я думала об этом слишком часто… хотя была вроде бы как все… внешне… внутренне…

Нет! Нет! Еще до боли я уже знала, ощущала себя другой… отличной от тех кто жил, ходил, дышал округ меня…

Боль?! она не просто приволокла на своей спине ощущение собственной уникальности, она притянула с собой осмысление этой разности… Отчего любой другой мог бы тронуться умом, но только не я!

Я – ступающая к вечной жизни?!

Глава первая

В безбрежной по времени и пространству, многоликой по формам и видам Вселенной, созданной как и все в материальном мире Всевышним, пробирался точно червь в плотной почве земли, длинный, изогнуто-подвижный космический аппарат. Ничем не отличимые от простых дождевых червей сегменты его тела, составляли стеклянные блоки корпуса, а короткие ножки, расположенные на них, словно щетинки ощупывали пространство вокруг себя. Само судно смотрелось весьма затейливым и каждый сегмент в нем, сотворенный из прозрачного стекла и светящийся изнутри мощными серебристыми поперечинами связывал промеж себя весь корпус и сами блоки. В этих местах он был гибок и отличался особой подвижностью. Извиваясь, один-в-один, как выше оговоренное создание, космический червяк с трудом пробивался в той напитанной черной мглистостью Вселенной. Лишь иноредь она была озаряема витиеватыми скрученными Галактиками напоминающими очаги из каковых точно вырвались языки пламени; мудреные двенадцатилучевые кресты; слегка загнутые по кругу исходящие из одного центра четырехлучевые иль семилучевые, движущиеся по часовой стрелке, а порой супротив неё, дымчатые полосы; спиралевидные туманности. И все эти плавно изгибающиеся огромные в размахе парящие, горящие материи незримо перемещались, струились внутри своих каких-то размытых, нечетких границ. В мареве тумана блистали искорками света звезды, системы, проскальзывали хвостатые кометы, метеориты иль размазанные пояса астероидов, слившихся в единую черту. Неясно дрожали черные дыры и трепетали межзвездные газы али и вовсе мельчайшие частички пыли.

Космический червяк также блекло вспыхивал светом, пробивающимся сквозь стеклянные его стены, а быть может это отпечатывались в его корпусе блики огней посылаемой странной по форме, неизведанной Галактикой… Или сие отражалась в его поверхности пожираемая густым красным огнем покинутая система с большущей звездой в центре и семью планетами, кружащими подле нее по заданным орбитам. Светозарный луч вырвавшийся из хвоста червя допрежь того ударил в покидаемую систему небесных тел, резко вклинившись то ли в саму ярчайшую звезду, то ли в третью от нее планету, все еще медленно движущуюся недалече. Не было слышно никакого звука в том без крайнем пространстве, однако четко созерцалось, как закачалась из стороны в сторону и сама звезда, и планеты обок нее. А после также внезапно их вялотекущее следование застопорилось. На морг, ход жизни, похоже, замер и во всей Галактике, и во всей Вселенной, засим звезда энергично начала пульсировать, будто кто-то желал из нее выйти, разорвав при этом ее плотную оболочку или тонкие стенки. Еще миг того трепыхания и звезда треснула по кругу, по её полыхающему огнем поверхностному слою прошла широкая чёрная полоса… и вмале она лучезарно вздрогнув распалась на мельчайшее крошево. Из недр звезды неисчерпаемых, бездонных аль вспять незначительных, неглубоких вырвалось ярчайшее рыже-кумачное пламя и немедля накинулось на следующие по коло вдоль нее планеты, спутники, кометы, пояс астероидов, стремительно поглотив все то межсистемное пространство. Теперь не больше доли секунд, и пламя уменьшилось в размахе, подобно затухающему костру осело, впитавшись в чуть зримую, не больше просеянного зернышка, светозарную точку. А потом кроха снова замерцала лучистым голубым светом, да только более околот нее не кружили планеты, их спутники, метеорные тела и космическая пыль. Та крошечная крупинка вроде повисла на одном из лучей своей коловращающейся Галактики, в созвездии чем-то напоминающим льва, по-видимому, пожрав и переварив своих некогда бывших младших товарищей.

А космический аппарат меж тем уползал прочь от уничтоженной им системы, от той измененной до лучших времен Галактики.

Увы! Так всегда, кто-то управляет, хозяйствует и изменяет в этом Мироздании все по предоставленному ему праву и царствующим в нем идеалам. А кто-то остается жалким оружием, подобием растения, животного… крохой, которая не в силах, что-либо исправить, избежать выпадающей на его долю участи, без возможности даже просто от нее… от этой доли, участи, судьбины убежать.

Да, увы! даже без права убежать от нее!

И то благо еще, если тот, кто управляет по своему естеству высоконравственное существо… хуже, если этот кто-то всего-навсе жалкое подобие человека.

Червяк тем временем полз так неспешно, будто пробивался сквозь тугой слой земли, схороненный в преглубоких дебрях почвы, величаемый космосом. Пожалуй, что полз… медленно… медленно, преодолевая космогонические, недоступные нашему пониманию расстояния.

А может статься, он летел со скоростью света, звука или вернее молвить со скоростью мысли.

Неожиданно корабль перестал двигаться, замерев и вовсе на мгновение пред круглой загнутой по спирали голубо-серебристой жерловине в своем центре смотрящейся бесконечно глубокой. Ее чуть отступающие друг от друга тонкими рукавами края постепенно наполнялись черным цветом, словно ограничивая той тьмой весь рубеж. Вкруг же белой дыры витали плотными туманами кучные, красные, сбрызнутые межзвездным газом и пылью облака, кое-где точно пухнущее объемное тело выпускающие из себя сжатые наполненные изнутри паром пузыри, каковые не то, чтобы лопались, а вроде как расходились по поверхности того марева. Сами же кучные облака, озаряющие пространство промеж себя алым светом, также неспешно, понижая яркость сияния и тучность испарений, переплетались с сине-марной поверхностью Галактики.

Еще совсем немного и слегка округлая голова космического судна будто нырнула в голубо-серебристую жерловину, вельми скоро схоронив в той бесконечной глубине все свое состоящее из сегментов тело. Жерловина, кажется, не просто втянула в себя червя, она полностью поглотила весь его собранный из стеклянных блоков корпус, вместе с короткими ножками, дотоль небрежно ощупывающих пространство. Тьма… густая с фиолетовыми испарениями, проступающими поверх нее, закружила подле рубежа голубо-серебристой жерловины, прощаясь с самим червем и теми, кто был внутри него…

Впрочем прощалась с судном лишь эта Галактика… лишь этот край чревоточины, словно коридор имеющий не только проход, но и вход, и выход.

Посему какое-то время спустя космический червяк, схоронившийся в безмерной жерловине, выскочил… выполз, словом появился в какой-то иной Галактике. Высунув из такой же голубо-серебристой дыры сначала свое округлое навершие, а после и весь стеклянно собранный из блоков корпус. Теперь пред червем предстала Галактика имеющая форму загнутых по спирали четырех довольно ярко светящихся полос, в коих просматривалось бесчисленное множество звезд. Их густота была так обильна, вроде пролитого молока, мерцающая едиными, ровными, беловатыми полотнищами. В центре этой новой для судна Галактики выделялось светозарное укрупнение, подобно собранному вкупе несметному числу звезд. В том укрупнении, центре или ядре помимо звезд созерцался еще более насыщенный источник и светящийся газ. Туманы, газы, пыль, звезды, планеты, кометы кружили в замкнутом пространстве, подчиняясь неведомым, недоступным нашему пониманию Законам Бытия. Они кружили, витали, двигались и существовали в Галактике получившей величание Млечный Путь, точно от пролитого в том месте величественного вселенского света.

Млечный Путь, помещенный в огромное туманное облако, где основная масса звёзд расположенная в форме плоского диска, имел в середине небольшое утолщение. Самую толику Галактика пульсировала, не только колыхались ее облачные испарения, вибрировали и сами спиралевидно-загнутые рукава.

Космическое судно малешенько затрепетав всем своим длинным телом-корпусом, все также неторопливо, точно лениво двинулось к одной из самых махонистых туманных полос. Позади него подобно водной ряби завибрировала жерловина сквозь которую он выбрался. Внезапно вслед за судном из глубоких недр чревоточины вылез здоровущий, прозрачный пузырь и вроде жаждая нагнать червя, потянулся за ним. Образовавший остроносую маковку пузырь, так и не дотянувшись до судна, лопнув, выкинул из себя желтоватое сияние. Сполох света мгновенно втянулся вспять в жерловину, местами однако зацепившись за голубо-серебристые рубежи чревоточины порванными кляксами. Еще морг та пятнистая лучезарность перемешивала сияние во что-то цельное, единое, а после легохонько вздрогнувшие стенки жерловины, образовали не только однородное световое начало, но и синхронное движение ряби. Эта рябь пробежавшись по поверхности жерловины также коснулась и разлитых, будто размытых туманов Галактики, отчего облачные их полосы встрепыхнулись, ядренистым светом замерцали раскиданные на них звезды, скопления, и сама межгалактическая пыль нежданно засверкала радужными переливами.

А червь, между тем, шевельнув долгим хвостом и округлой макушкой, продолжил свое движение к крайнему спиральному рукаву. Неторопливо миновав ту светящуюся изогнутую торенку, лавируя меж блистающих разнообразных по строению и облику систем, скопищ звезд, мгновенно проскакивающих пылевых частиц и лучистых сполохов света, точно ветошки разбросанных то тут, то там. Тем не менее так и не достигнув того спиралевидного рукава судно застыло в самом центре скользящих в непосредственной близи относительно друг от друга туманных полос, словно чего-то выжидая. А засим все также неожиданно, али продуманно, направило свой ход к яркой звезде, расположенной в нижней части крайнего рукава, ровно посередине между ядром Млечного Пути и той прозрачной стеной, на поверхности которой красовалась, переливаясь голубо-серебристая жерловина, таящая внутри себя проход… коридор… чревоточину меж Галактиками.

Эта звезда носила величание Солнце, а сама система спаянная силами взаимного притяжения находящихся там небесных тел именовалась Солнечной. Сие была мощная система, и главенствующее место в ней занимал огромный газовый светящийся шар, возле которого вращались восемь больших планет со спутниками, астероиды, кометы и метеориты. Каждая из этих планет уже имела свое название, каждая, созданная умелой рукой Творца, имела свое предназначение. И ползущий по Солнечной системе космический червяк, казалось, преодолевал невообразимое и многогранное расстояние весьма медленно, будто пробиваясь в плотном слое почве, а верней всего он летел очень быстро так, как проносятся мысли в человеческом мозгу.

Аппарат оставил позади себя пять планет и остановился подле шестой… той, что голубовато-зеленым шаром сияла в темной Галактике и называлась Земля. Возле этой планеты, по заданной орбите вращались два крупных спутника. Луна обращалась вокруг Земли за девять дней, а Месяц за сорок. А посему, более крупный спутник Месяц находился на значимо удаленной орбите от планеты, чем его меньшая сестра, Луна.

Земля не самая большая планета системы, на взгляд такая же как и иные кружащие по своим орбитам вкруг звезды Солнце, на самом деле была особенной. Она была уникальной в своем роде, потому как на ней обитали живые существа: растения, звери, птицы, рыбы, насекомые и другие удивительные по образу создания. Даже отсюда, из протяжного космоса были зримы облака укутывающие планету и колыхающие своими дюжими телесами в атмосфере, проглядывающие сквозь них зеленые материки и голубые океаны. Словом на Земле, можно было продолжить то, что уничтожил своим лучом в иной Галактике ползущий по Млечному Пути червь.

Космическое судно приблизилось как можно ближе к Земле, и, водрузив свое тело на орбиту движения Месяца, двинулось вслед за тем спутником, изогнув свой корпус таким образом, что он искривился чуть зримой дугой. Червяк малеша еще полз вслед за спутником, а засим выпустил из округлой своей головы легохонький расплывчатый столб света, такого голубоватого, каким бывает цвет небосвода Земли в погожий теплый денек. Неспешно колыхаясь луч света доплыл до Месяца и соприкоснулся с его покрытой, рыхлой смесью тонкой пыли и каменных обломков поверхностью.

И немедля Месяц вздрогнул так, будто его облизало пламя, и слегка закачался, вроде желая сбежать со своей орбиты и упасть на иной раз мелькающую под ним Луну. Однако столб света удержал от побега спутник, а быть может тот и сам раздумал падать да губить свою сестрицу Луну и мать Землю. Истинно молвить он еще маленько колебался, слегка покачиваясь взад-вперед… вправо-влево и верно по коловращению, а погодя все же прекратил ненужные трепыхания и продолжил прерванное на сиг положенное ему вращение. Только теперь вслед за собой он тянул того самого прилипшего к нему космического червя. Судно какое-то время двигалось вслед Месяца безропотно и неизменно, а погодя яркость внутреннего свечения его блоков померкло, подобно тому, как выключают электричество в комнатах, водворяя в доме темноту. И вмале светозарность аппарата угасла, сам он похоже заснул, погрузившись во тьму, вроде как затаившись, спрятавшись, али схоронив всякое движение в себе так, чтобы его неможно было узреть с Земли. Токмо голубоватый столб, единящий червя и спутник, все также еле зримо блистал, чем-то напоминая хвост оставленный от пролетевшей мимо кометы.

Глава вторая

Планета Зекрая миллионы… миллиарды лет вращающаяся возле звезды Колесо, да и вся система погибла, пожратая выпущенным из конца космического судна лучом. Все, что осталось от той чем-то напоминающей Землю планете где жили: растения, звери, птицы, рыбы, насекомые и другие удивительные по образу создания, где жила и дышала сама Зекрая, мирным сном почивало днесь на космическом аппарате Расов. Великих Богов, Зиждителей правящих в Галактиках бесконечной Вселенной, создающих иль уничтожающих те али иные миры, планеты и целые системы. Именно они Расы, как звали эту семерку Богов, были одними из Творцов систем, обладая на то надлежащим интеллектом, возможностями и силами. Именно они бережно взращивали планеты, созидали необходимые условия, формы и жизни на них для дальнейшего правильного существования не только мельчайшей бактерии, но и в целом системы. И это именно они для каких-то только им ведомым нуждам поселяли в таких искусственно содеянных мирах человечество.

Планета Зекрая миллионы… миллиарды лет вращающаяся возле звезды Колесо, да и вся система погибла истребленная севергой испущенной из червя, точнее из космического аппарата Расов, величаемого хурул. Да только она, эта планета задолго до выпущенного луча погубила себя сама. Вернее сказать погубила себя не планета, а люди живущие там… Люди когда-то заселенные в тот мир и постепенно утратившие связь не только со своими Творцами, но и с собственной нравственностью. Люди, каковые принялись изничтожать и саму Зекрую, и свои души… и, увы! собственные тела. Войны, эпидемии, нехватка еды и воды, экологические катастрофы, вымирание животного мира, мутации самих людей… стали преследовать жителей Зекрой… и вскоре деградация достигла таких ужасающих размеров, что в этот процесс вмешались Боги. Они собрали с Зекрой все еще физически полноценных детей и только мальчиков, да погрузив их на свой космический аппарат увезли, допрежь того уничтожив и планету, и всю систему.

Расы забрали мальчиков, потому как считали, именно мужская линия сберегает родовую и генетически верную информацию. И лишь через мужскую часть населения передаются заложенные еще при первом создании людей гены тех, кто их породил, а именно генетические коды самих Богов – светловолосых, светлокожих и светлоглазых, их основные принципы, идеи и признаки. Женщины, по мнению Расов, могли только хранить уклад и гармонию в живущем мире. Впрочем, в частности женские гены скорее, чем мужские подвергались трансформации, как хорошей, так к несчастью, и плохой. Потому-то любые изменения в части отрицательного быстрее проникали в женскую суть и, что еще более неприятно, скорее изменяли их генетические коды.

Вот именно по этой причине и деградировали жители Зекрой, потому как исказившиеся женские коды, забывших основные функции продолжательниц рода, привели с одной стороны к резкому уменьшению численности мужского пола. С другой к увеличению женской части зекрийцев, а также к их моральному извращению и как итог физическому уродству. Несомненным будет утверждение, что девочка, девушка, женщина… супруга, мать, бабка, есть не просто хранительница семейного уклада, она есть основной источник сути самого человеческого общества и его нравственных ориентиров.

Мальчики же менее подвергшиеся генетическому изменению и сохранившие в себе основные черты и качества, были и отобраны Расами. За время долгого пути к Галактике Млечный путь и Солнечной системе, здоровье детей подверглось существенной правке. Чтобы на психо-эмоциональном уровне избежать ненадобной травмы Зиждителями были отобраны мальчики от одного года до двух с половиной лет… такового возраста, когда ребенок может легко и быстро отвыкнуть от своих родителей и привязаться к новому пестуну.

Мальчиков было много… возможно Боги знали их общее количество, а возможно и нет… Ибо того им скорее всего и не нужно было знать… Однако даже так, на вскидку, понималось, чтобы продолжить жизнь в новой, созданной как раз на такой случай Солнечной системе и на планете Земля детей должно быть достаточное количество. Расы, как божественные создания сами детьми не занимались. Теми мелочами, впрочем как и сам отбор, лечение, воспитание мальчиков осуществляли особые, приближенные к Зиждителям, существа. Такие к примеру, как духи, кто исстари был подручниками Богов и основными воспитателями человечества. Существа сохраняющие мало-мальски зримый людской облик, точно промежуточное состояние между человеком и Богом, обладающие возможностями и способностями мыть, кормить, одевать, ухаживать и общаться. Все то, чтобы без проблемно доставить малышей из одной Галактики в другую, а после их там взрастить.

Космический червяк, точнее хурул, поколь двигающийся вслед за Месяцем, потухше затаился. Прошло положенное время… время установленное им – старшим Богом и Отцом Расов, Небо, как и дети каковых привезли, светловолосым и светлоглазым, и сам хурул ожил. В центре судна, на одном из его сегментов, внезапно светозарно затеплилось стеклянное покрытие, скрывающее вход в него. Еще миг и оно неторопливо, в навершие округлого блока треснуло надвое да принялось расходиться промеж того тонкого разрыва. Одна и другая створки медленно отъезжали друг от друга выставляя напоказ ровную полыхающую серебристо-рыжим пламенем площадку на которой в три ряда стояли ограниченные с концов двумя плоскими кругами, а с боков гнутой по коло плоскостью, проще говоря цилиндрической формы, объекты. Створки медленно разъехавшись, по всему вероятию, вошли в дно сегмента. И тотчас цилиндры засветились серебристым светом, да резво стартовав с места, подались выспрь. Они взлетели с ровной площадки блока и закружили в космическом пространстве, лишь затем, абы немного погодя направить свой ход к вращающемуся Месяцу.

Подлетев к спутнику, цилиндры зависли над его раздробленной, покрытой бороздами и разломами, оставленными атаками метеоритов, поверхностью. Днесь поигрывающей зябью зеркальности от падающих на нее серебристых полос парящих аппаратов. Цилиндры задержавшись над Месяцев одновременно полыхнули ярчайшими бликами света и борта их вспыхнули будто объятые пламенем. Медленно они испустили из своих плоских, круглых граней сероватые лучи света и те, достигнув поверхности спутника, покрыли его плотной пеленой на значительно большой территории. Лучистая морока не просто впиталась в грунт, она, точно нарастив насыщенность, склеила, склепала разрозненную почву Месяца, образовав на освещаемом пространстве монолитную боляхную площадку овальной формы.

Прошло совсем немного времени и грани этого овала вроде мощных стен стали вытягиваться вверх, подобно росту живого существа. Вмале они дотянулись до парящих и все поколь исторгающих свет цилиндров, а после застыли, тотчас выпустив из себя струи голубоватого тумана, оный растекся по полотну получившейся, огромной фигуры сплачиваясь в единое целое. Светозарность образовавшегося строения с овальной формой стен и слегка стогообразной крышей усилилась, будто зачинающийся костер и тогда бреющие подле него объекты стали неторопливо опускаться на тот округлый купол тулясь прямо на его чагровую гладь. Цилиндры неспешно приткнулись к куполу строения на малеша застыв, а после стремительно да враз распались на множество мельчайших капелек воды али света. Точно росинки, они единожды густо ссыпавшись, укрыли полотно крыши, а вскоре как-то энергично вспухли, набрякли от густоты света да принялись перемешиваться промеж себя образуя какой-то образ. Еще чуть-чуть и вот на выпуклом куполе строения начерталось лицо.

Это лицо, вельми выразительное и яркое, имело четкие границы, самой широкой частью там смотрелись скулы, а лоб и подбородок были узкими. Хотя даже при данной форме лица лоб, выступая вперед, казался весьма мощным. Нос, с выпуклой спинкой, переходил в острый его кончик, а широкий рот с полными губами и приподнятыми уголками, свидетельствовал о доброте своего обладателя. Точно живыми на том куполе живописались крупные глаза, где верхние веки, образовывая прямую линию, прикрывали часть радужной небесно-голубого цвета оболочки. Также явственно на лице проглядывали изогнутые, слегка вздернутые вверх брови, расположившиеся на крупных надбровных дугах и тонковатые морщинки, две горизонтальные на лбу и по одной отходящие от уголков очей.

Небо – это был он!

Главенствующий Бог среди Расов и один из старших сынов того кто рождал Галактики и кого Зиждители величали Родителем. Впрочем Он – Родитель, также как и Всевышний творящий саму Вселенную, скорее всего не мог именоваться одним, каким-то общим величанием, абы обладал многогранностью, многообразием и многоликостью.

Покуда на Месяце цилиндры возводили строения, а посем и сами выстраивали образ Небо, как стяг того, что и спутник, и сама планета Земля Солнечной системы, и Галактика Млечный Путь находятся под управлением Небожителей Расов, там на космическом хуруле происходили новые события. Сегмент, который выпустил из своих внутренностей цилиндры, уже сомкнул свои створки. Однако стоило им сызнова образовать замкнутый блок, как близлежащая секция корабля также медлительно начертав на своей гладкой поверхности чуть зримую трещинку начала размыкаться. Две не менее значимые створки, расставшись и сползши в дно корабля, явили однотипную, ранее видимой, площадку и новые летающие аппараты. Это были высотные шатровые суда, столпообразной формы с луковкой на конце и устремленными ввысь тонкими шпилями-антеннами. На этих объектах по кругу, почти подле луковки просматривались небольшие четырехугольные окна. На площадке поместились не только столпообразные суда, там стояли, словно продолговатые четырехугольники с выступающей передней частью корабли и восьмиугольные с долгими острыми краями, похожие на звезду, символ Неба. И круглой формы, и в виде лучевого креста, символа младшего брата Небо, Бога Дивного, однако непременно с куполом-луковкой и округлой маковкой или устремленным шпилем.

Летающие аппараты энергично засветились, замигали всеми радужными огнями и подались вверх. Ноне, право молвить, направив свой полет не к Месяцу, тянущему за собой космический хурул, не к первому спутнику Луне, а к самой голубо-зеленой Земле, где зекрийцы, мальчики не старше трех годков, должны были продолжить жизнь, возвратив давно позабытые и утерянные их родителями традиции и верования.

Большую часть пути, из одной Галактики в иную, дети, конечно, спали. Впрочем создания, наполняющие хурул, почасту их пробуждали, являя к жизни, общались, кормили, проверяли состояние здоровья. И теперь все те последние зекрийцы, днесь будучи названными землянами, на аппаратах так напоминающих святилища, пробужденные, одетые, накормленные под неусыпным присмотром своих нянек-духов летели на планету Земля.

Суда стартов с площадки хурула довольно быстро преодолели расстояние до Земли, вмале войдя в ее атмосферу. Выпуская из своего плоского со множеством малых и крупных сопл густовато-голубой пористый дым, они направились к одному из материков, чем-то напоминающим по форме яйцо. Одновременно омываемым с трех сторон тонкой полосой воды с разбросанными на ней мельчайшими пежинами островов, и окруженным береговыми линиями двух иных континентов, на стыке спаянными меж собой во единое земное пространство. Четвертая сторона эллипсоидного материка, своей более удлиненной частью вдавалась в голубые воды океана. Яйцевидный континент поместился, кажется, как раз в середине пространства Земли проложенного меж северным полюсом и экватором. Еще четыре, разных по форме и размеру континента просматривались на поверхности планеты. И также как тот к коему, неслись суда, и каковые граничили с ним, были окружены синими водами и поросли зелеными лесами, али белыми пиками высоких гор.

Медленно и плавно, будто боязливо приближались суда к яйцеподобному континенту, где по краю береговой линии проходили высокие хребты гор, шапки которых беловатыми льдами и снегами смотрели в поднебесье. Они летели к той части континента, что находилась точно в его центре и была покрыта мощными стенами леса, украшена хрупкими рукавами рек, и круглыми синеватыми гладями озер. Покатыми макушками меж тех зеленых нив просматривались просеки поросшие травами, припорошенными многообразной гаммой цветов. К одной из такой просек и стремились наши суда, правда, там, на той прогалине, почитай не наблюдалось травы да цветов. Ну, быть может лишь малая толика их.

На той поляне более пологой, поместилось крупное поселение, где в несколько рядьев стояли небольшие деревянные бревенчатые дома-срубы, крытые тесом или плотно уложенным камышом. Такие которые величаю четырехстенными. Маленькие окошки со слюдой заместо стекол, находились на трех стенах. Мощеные из колотых напополам стволов деревьев улочки пролегали меж шеренгами домов. А подле каждого сруба располагались приземистые сарайчики, амбары, курятники да махунечкие наделы оземи с растущими на них низкорослыми кустиками и травами. Подле домов росли молодые деревца, в основном березы и дубки, такие же юные, как и те дети, что летели на космических судах, слегка колышущие зеленцой листвы, и тонкими, нежными, кудырявыми ветоньками. Свои младые корешки деревца тянули ко входу в срубы, что нижним ярусом бревен упирались в почву, отделяя ее крыльцом и деревянной, грубо соструганной дверью, словно жаждая опереться на те могутные кряжи, некогда правящие в лесных чащобах. Между домов, дворов не было никакой городьбы… Просторы и вольность наполняло все это чудное поселение, где кроме полупрозрачных духов никого более и не виделось.

А духи, узрев приближающиеся корабли, уже торопливо выходили из срубов, ступали своими прозрачными стопами на проложенные мостки и поспешали к самой центральной и несомненно главенствующей здесь улице пролёгшей посредь селения. Духи чем-то напоминали людей. Может формой своих удлиненных конечностей, а может округлыми головами. Однако, в отличие от человека, не обладали как таковым полом. Их короткие тела в сравнении с длиной рук находились на не менее долгих, худых ногах. И временами они передвигались по земле, сразу опираясь на четыре конечности. Без сомнения на этих созданиях не было какой-либо одежды, оно как говорится, в том у них не имелось надобности. Отсутствовали также волосы, али шерсть. Словом, туловище, представляло из себя большой, полупрозрачный ком с едва выступающими плечами, без талии, сужающийся к завершию, из округлой поверхности которого вылезали две худобитные полупрозрачные ноги. Такие же тощие руки выходили из плеч и дотягивались, возможно, до лодыжек. Возможно… потому как у духов не просматривалось ни бедер, ни колен, ни лодыжек, соответственно как локтей, кистей, пальцев на ногах. Конечности имели вид нечто единого целого. Токмо на руках по четыре долгих пальца с круглыми навершиями, отходили прям от малеша усеченных да все ж зримых запястий.

Одначе, самым чудным у духов была голова. Такая же полупрозрачная, как и тело, слегка светящаяся голубоватым али зеленоватым светом, она напоминала форму капли. Своим удлиненно-заостренным концом голова восседала на туловище, без какой бы то ни было шеи, верно потому как то самое остри и заменяло выю. При это подвижность головы потрясало воображение, и духи могли без труда развернуть ее не только на сто восемьдесят градусов, но и свершив круг содеять полный оборот в триста шестьдесят. Как такового лица у этих созданий не имелось, потому не просматривалось привычного подбородка, щек, носа, рта, ушей, тем не менее там были глаза. Раскосые по углам и очень крупные, заполнившие лицо на треть и такие глубокие, про каковые порой говорят бездонные, в основном лазоревые и голубоватые, но весьма бледной синевы, вернее даже молочно-голубой. Духи, что дюже занимательно, не нуждались при общении и воспроизведении звуков в устах и ушах. Все же будет не верным назвать их промежуточным видом меж Богом и человеком, вне всяких сомнений они были совсем иными созданиями. Существа живущие особым образом, питающиеся особыми компонентами, дышащие и думающие созвучно собственным способностям и нуждам их Создателя.

Творения самого Небо, старшего из Расов, как помощники во взращивание людей. Духи нынче… как и допрежь того вершившие малые дела на планете Земля подготовили все к прибытию на нее зекрийцев, точнее сказать землян.

Глава третья

Вскоре суда, зависнув достаточно высоко над сушей, в небесах, как позднее молвит человек, выстроились в единый ряд. Они совсем малеша парили недвижно, ожидая какого-то общего указания, а засим часть кораблей направилась вправо, другая резко взяла влево, а третья, самая весомая, неспешно выпустила из своих сопл прозрачные лучи света. Еще немного и яркое свечение, сопровождающее суда, поблекло.

Некоторое время спустя один из особо мощных кораблей, схожий своими восемью концами со звездой, отделился от ряда себе подобных и стремительно направился к центру поселения, да так ретиво, будто желал вдариться об его поверхность. Вскоре он также резво застыл почти подле самой землицы. А несколько минут погодя, синхронно раздались вправо-влево стенки его корпуса, с обеих сторон, и вниз упали два махонистых рукава пепельно-голубого света.

И тотчас по ним вниз поспешили, суетливо переставляя свои маленькие ножки, дети иноредь в сопровождении духов. Мальчиков духи не только придерживали за ручки, но и несли, прижимая к своим прозрачным телам. Некие дети шаловливо или обиженно плакали, другие более серьезные и не по-детски молчаливые, спускаясь, озирались. Может, припоминая то место, где родились, а может просто, будучи от рождения боязливыми… опасливыми.

Духи, ожидающие прибытия детей на планету, не менее торопко двинулись им навстречу, с любопытством, интересом осматривая эту разноволосую ребятню, где виделись не только белокурые, но и русые, и рыжие мальчонки, все как один со светлой кожей. Дети, по большей частью, спустившись с корабля на землю, бестолково останавливались обок прозрачного луча, днесь служившего взанамест лестницы.

Один из ребятишек, светло-русый, сойдя с того мостка и вовсе прибольно шибанул по макушке русоволосого мальца, неудачно и как-то дюже туповато остановившегося на краю луча и земли и тем застопорив общее движение.

Сие был весьма высокий ребенок, худоватого сложения, в свои два с половиной года с тонкими, жилистыми ручонками. Этот мальчик сразу обратил на себя внимание младшего из Расов, Бога Дажбу, потому как спервоначалу громко призывал свою мать, вроде чувствуя… ощущая вечную разлуку, не только с той каковая его родила, но и с тем миром в оном впервые вздохнул. А после удивляя Зиждителя Дажбу своей неуемной любознательностью. Малец на удивление, ибо отбирали с Зекрой наиболее крепких, был слаб здоровьем, тем не менее, как и все потомки Расов, весьма красив лицом. Его нежные, миловидные черты с детской припухлостью щек и губ, зеленые глаза и небольшой носик живописали чудность от рождения. Только цветом кожи он едва разнился с прочей ребятней, потому как был не белокожим, а слегка смуглым… слегка… совсем немного. Словом он казался иным… Любопытным, пытливым, сильным, не столько физически, сколько духовно так, что младший сын Небо, Дажба, оглядев его еще в космическом хуруле, проникся к нему особой теплотой, предположив, что это и есть будущий правитель одного из новых поселений на Земле. А так как Дажба обладал способностями заглядывать вглубь времен, он решил даровать этому мальчику имя – Владелин, что означало властитель. Боги, конечно не давали имен детям, это делали духи, которые должны были научить детвору особым традициям, верованиям, языку… Всему тому, что хотел им явить Дажба – младший, любимый всеми Расами Бог… Зиждитель в чьем непосредственном управлении и находилась Галактика Млечный Путь… Впрочем, маленький мальчик, Владелин, точно обладающий какими-то особыми качествами, признаки, выделяясь меж иными детьми, днесь был на особом счету у Дажбы… и не только у Дажбы, но и тех существ, что находились дотоль в хуруле подле него.

А маленький Владелин, ступив на планету Земля, уже начал борьбу за справедливость, к коей верно имел тягу. Понеже не только огрел кулаком того, которого кто-то из духов назвал Миронегом, спокойного и тихого мальчика, и каковой неразумно сбил ход прочей ребятни, но и подтолкнул вперед меньшого по годкам Златовласа, величаемого так за цвет желтых кудрей, несуразно остановившегося обок первого.

– Не смей! – незримо вымолвил один из духов подходя к Владелину и его лазоревые очи яро блеснули светом.

– Оставь его! – не менее громко плеснул звуком другой дух с голубоватыми глазами и мотнул головой в сторону раздавшихся створок на судне. Его голова нежданно свершила полное обращение вкруг тела, указав на выходящего последним из корабля младшего из Расов. – Этот ребенок на особом счету у Зиждителя Дажбы. И Небожителю не понравиться, коли ты к нему будешь придираться. Мальчика отдали на вскормление мне, – дополнил дюже звонко дух, – так, что подыщи себе кого другого.

– Он дрался, – уже не столь сердито заметил лазоревоокий и голова его неожиданно лучисто вспыхнула зеленым светом, стоило лишь ему узреть спускающегося с корабля Бога. – Но ежели он на особом счету у Зиждителя Дажбы, стоит, наверно, за ним лучше приглядывать, Выхованок, – обращаясь по величанию молвил дух.

– Этим я и собираюсь заняться, – откликнулся Выхованок, и, подхватив на руки Владелина, едва зримо заколыхал своим полупрозрачным телом.

И немедля не только Миронег и Златовлас, но еще четверо ребятишек протянули вперед руки и ухватились за патлатые волоски, резво вытянувшиеся из ног духа. Выхованок более ничего не выдохнув, последовал куда-то вправо, похоже избрав для своих вскормленников избу, широко переставляя долгие ноги и словно собственное дитя слегка покачивая на руках Владелина. Неся мальчика не прижимая к себе, а вроде вжав в свое прозрачное комовидное тело так, что часть его чуть видимо рассеяв свет, образовало над ребенком навес. Дух так скоро тронулся с места, что еще с десяток ребятишек не успев ухватить его за волоски, торопливо засеменили своими маханькими ножками и разком заголосив, дернулись вслед за ним, оно как Выхованок все то время был ихним пестуном.

Лазоревоокий дух, чье величание звучало как Батанушко, удивленно воззрился в след удаляющегося собрата то ли от испуга, то ли еще отчего иного, позабывшего прибрать своих остальных вскормленников. Батанушко, дотоль главенствующий в поселение будущих землян, где возводились четырехстенные срубы, всего-навсе ему доступными и дарованными силами, каковые люди бы назвали чудом, магией, волошбой, был старшим и в самом племени духов. Он еще малеша глазел на Выхованка придержавшего поступь, лишь значимо удалившись от судна, чтобы воссоединиться со своими питомцами, а после перевел взор на того, чье величание Дажба – значило дарующий. На того кто был особо любимым и младшим членом в печищи Расов.

Дажба смотрелся весьма рослым Богом. Нельзя было молвить, что он кряжист и мощен в кости… Нет, Расы не обладали таковой крепостью кости как их создания, твореные по их подобию. Впрочем, они были вельми высокими, и люди никогда не достигали такого роста ни там, на планете Зекрая в далекой Золотой Галактике в Созвездие напоминающем разъяренного Льва, ни здесь на планете Земля. Возможно, рост Бога достигал два с половиной метра, три аршина десять вершков, или восемь футов четыре дюйма, посему и смотрелся он могутным. Его тело не отличимое от людского напоминало мужчину, а может и было таковым. Кожа молочно-белого цвета слегка светилась золотыми переливами так, будто ее подсвечивали изнутри. И сквозь тот тонкий-претонкий наружный покров проглядывали заметно проступающие оранжевые паутинные кровеносные сосуды и, кажется, вовсе ажурные нити кумачовых мышц и жилок. Идеально правильной формы было у Дажбы туловище, руки, ноги и голова, хотя в сравнении с ростом он выглядел худощавым, будучи узок в плечах и талии. А короткие русые с золотистым отливом, кудрявые волосы, такой же длины и цвета борода и волнистые густоватые, долгие усы, кончики коих были заплетены в миниатюрные косички, придавали Зиждителю особую юность и приветливость.

Нежные, миловидные черты лица, усиливали в Дажбе признаки не столько мужского, сколько женского начала. Само лицо Бога имело мягкую форму, будучи скорее длинным, чем широким, напоминающим по форме яйцо, где, однако участок подбородка был уже лба. Без единой морщинки, али ее подобия большой лоб слегка светился, высокие дугообразные брови и чуть-чуть выступающие вперед миндалевидные ярко-голубые очи, всем своим образом глаголящие, что представитель оных знает чего хочет и лидер по своему естеству. Красивым был также нос младшего Раса с изящно очерченными ноздрями, конец какового словно прямым углом нависал над широкими плотными вишнево-красными губами.

Дажба был одет в ярко-красную рубаху, тесно прилегающую к телу и доходящую до лодыжек, с клиновидным вырезом впереди, без ворота и рукавов. Сверху на оную был накинут кипельно-белый плиссированный плащ. Он будто проходил подмышками рук одним своим краем и схватывался на груди крупным, с кулак, самоцветным рубином, переливающимся красным с фиолетовым отливом светом. Стопы Бога были обуты в сандалии с загнутыми кверху носками, к подошвам которых крепились белые ремешки. Один, из каковых, начинался подле большого пальца и единился со вторым, охватывающим по кругу на три раза голень. На Дажбе находилось много различных украшений. Стан его стягивал пластинчатый пояс, собранный из круглых искусно вырезанных блях, сверху на оных возлежали лучисто-красные, небольшие алмазы. Воротник-ожерелье из того же белого золота и красных рубинов да светло-коричневых, дюже крупных алмазов, огибал шею. Множество тончайших, златых, серебряных браслетов выше локтя на запястьях и лодыжках убирали руки и ноги Раса. На голове же и вовсе восседал необычный высокий венец, вобравший в себя зараз белый и кумачный цвета. Это был усеченный конус с плоским днищем, коим он помещался на голове, и приподнятым не менее плоским навершием. По краю оттороченный златой полосой да увенчанный, из того же материала, круглой маковкой. Сам венец весьма часто менял цвет, он то вдруг весь пыхал ярой краснотой, то степенно бледнея, делался почти белоснежным.

Дажба неспешно спустился с пепельно-голубого рукава лестницы, и, ступив на мощеный деревянный мосток, улыбнулся, мгновенно, склонившему пред ним голову Батанушке. Вельми по теплому приветствуя духа, мягким и точно лирическим баритоном, открывая рот и явственно издавая звуки, Бог молвил:

– Здравствуй, Батанушко!

– Наше вам Зиждитель Дажба! – дух, кажется, и совсем скрючился пред Богом, свернув куда-то в сторону свою каплевидную голову.

Она внезапно крутнулась, свершив оборот на сто восемьдесят градусов, и дух устремил свои лазоревые очи на Раса, воззрившись на него снизу вверх. Дажба слышимо засмеялся, отчего затрепетало на коже его лица золотое сияние, иноредь и вовсе полностью поглощающее бело-молочный цвет и качнул головой в направлении судна. В раззявленные недра, которого уже втягивались рукава-мостки да медленно затворялись створки. Корабль неторопко взмыл ввысь, уступая место для приземления новым судам и прибывшим на них поселенцам.

– Батанушко, – все также мягко произнес Бог. – Подыми голову, а то она вот… вот… от столь стремительного вращения отвернется. Да по скорее уберите с духами деток с посадочной полосы, ибо путь наш был сравнительно долог и притомились не только наши мальчики, но и я.

Дух понятливо испрямился и голова его, сызнова повертавшись, приняла исходное положение.

– Все готово к приезду детей Зиждитель Дажба! – издал Батанушко, будто отвечая на немой вопрос Бога.

– Я вижу, – изрек младший Рас и мало заметно кивнул.

А посем легкой, невесомой походкой, вроде не касаясь подошвами сандалий деревянных мостков дороги, направился вперед. Он вошел во двор одного из домов и остановился недалече от него, подле невысокого, колыхающего зеленой листвой молодого дуба.

Батанушко подал знак своим собратьям сам, при том, полыхнув зеленым светом собственной головы, и духи суматошливо похватав оставшихся без присмотра и догляду мальчишечек увели их с полосы, на которую уже стремился опуститься новый корабль с детьми и пребывающим в нем средним сыном Небо, Воителем.

Этот Рас, также как и Дажба, сошел с судна последним, а вслед за ним из чередом зависающих кораблей спустились и все прочие Боги, старший сын Небо, Седми, отец и сын, Дивный и Словута. Дивный с такого же цвета кожей, как у Дажбы и темно-русой бородой, достигающей груди да столь густой, что на концах она закручивалась по спирали в отдельные хвосты, был средним братом Небо и являлся также старшим Зиждителем в печище Расов. И Огнь, занимающий по статусу в печище роль брата, как и иные младшие Боги, был… считался только сыном Небо и Дивного. Сам точно соответствующий своему имени имея огненно-рыжие, длинные волосы, схваченные позадь головы в конский хвост.

У Огня в отличие от старших Богов и их сынов, оные по сути были ему братьями, на лице не имелось волосяного покрова. Молочного цвета кожа с густо выступающим золотым сиянием временами будто вспламенялась огненно-красными искорками, которые зримо струились по тончайшим кровеносным сосудам. Еще миг и сияние на ней также стремительно тухло так, что наружный покров приобретал почти белесый цвет. Лицо Огня имело четкие линии, с точно квадратным подбородком, где в целом высота лика превосходила его ширину. Тем не менее, лоб этого Раса значился более широким чем подбородок, с такими же как и у Дажба мягкими чертами. Ажурные, дугообразные брови, кажется, были нанесены ловким взмахом утонченной кисточки. Под теми рдяно-рыжими волосками располагались крупные с приподнятыми вверх уголками удивительные по цвету и форме радужной оболочки, глаза. Занимающие почти полностью все око, ромбические по виду радужки имели радужнозеленый цвет, в коем переливались, переплетаясь с зеленым, красный, оранжевый, желтый, голубой, синий и фиолетовые оттенки, полностью утаивая внутри той мешанины сам зрачок. Слегка впалые щеки придавали Огню какую-то болезненную худобу, а тонкие огненно-красные уста попеременно пламенеющие будто указывали, что он лишь давеча оправился от хвори. Поелику в сравнении с иными Зиждителями он и смотрелся таким исхудавшим… немощным, так-таки при том все же будучи самым высоким. Тонкие златые сандалии и всего-навсе золотая рубаха без ворота и рукавов распашная книзу, и это все во, что он был облачен. Никаких браслетов, ожерелья, венца и даже пояса, будто любое украшение стало чуждым Огню.

Расы, покинув свои корабли, сошлись все вместе на округлом пятачке, весьма огромном в диаметре, что подобно стартовой площадке венчал длинную полосу-улицу и молча наблюдали за тем, как приземляющиеся корабли выпускают из себя новых детей и духов. Прошло совсем незначительное время и последний из прибывших судов опустошив свои отсеки, взлетев в поднебесье, вроде по мановению руки замер в ряду таких же как и он. Еще миг бреющего полета и все корабли, не считая одного, того самого схожего с восьмиконечной звездой, мощно выпустив из сопл густовато-рдяной пар единожды взвились ввысь и вмале исчезли горящими точками в голубой дали.

– Ну, что… что ты видел, мой милый? – негромко вопросил Дивный, обращая свое поспрашание к Дажбе, и взглянул на него бирюзовыми очами.

Его выпуклые, нижние веки незначительно затрепетали, а вместе с ними заходили ходуном и длинные, густо закрученные, темно-русые ресницы и проходящие по одной линии прямые, короткие брови. Еще морг и продолговатые глаза Дивного заполнились насыщенной бирюзовостью радужки, поглотив всю белизну склеры, сие был первый признак, что Рас тревожится. Это выглядел не менее высокий, чем Дажба, Бог с такого же цвета и сиянием кожи. Лицо старшего Раса несло в себе больше признаков мужского начало, чем женского и по форме напоминало сердечко, где высокий лоб был значимо шире угловатого подбородка. Изумительными по цвету были губы Дивного, чермные с глянцевым проблеском, коротким с вогнутой спинкой и при том вздернутой верхушкой нос. Этот Зиждитель смотрелся вельми каким-то суровым, точно все время испытывал недовольство.

– Все тоже и так скоро, быстрее даже чем на Зекрой, – также тихо ответил Дажба и, чуть слышно вздохнул, сопереживая тревоге Дивного и своим словам.

– Ну, ничего, не расстраивайся, наша драгость. Не стоит, – вмешался в беседу Богов густым басом Воитель, средний сын Небо, и самый крупный из прибывших Зиждителей.

Более мощный стан и широкие плечи отличали его от прочих Богов. Конечно, неможным было говорить, что Воитель атлетического сложения, одначе его крепкотелость ощущалась, стоило токмо взглянуть на этого Раса. Светло-молочная кожа Бога также светилась золотыми переливами. Сквозь ее прозрачное полотно проступали оранжевые сосуды, кумачовые жилы, нервы и, малость, более зримые мышцы. Густые, средне-русые волосы, покоящиеся на голове Раса волнами, имели таковую же пышность, что борода и усы, скрывающие форму подбородка и губ. Тем не менее, грушевидный тип лица Воителя менее мягкий, чем у иных Расов обладал заметной мужественностью, если не сказать суровой могутностью. На лице Воителя значимо широким в сравнении с лбом были линия подбородка и челюсти. Длинный мясистый нос, с большими ноздрями, крупные чуть раскосые глаза, слегка прикрытые верхними веками с сине-голубой радужной оболочкой, да иноредь показывающиеся синевато-красные губы, с полной нижней, несомненно указывали на него, как на натуру упрямую, непреклонную.

Воитель был обряжен в красную рубаху, сверху прикрытую тончайшей синевато-красной накидкой, дюже сквозной. Накинутый на плечи плащ, покрывая их с двух сторон, стягивался на груди крупной пряжкой, в виде круглого шара схожего с планетой Земля, где живописно проступали зелеными пежинами материки и голубоватыми бликами омывающие их океаны. Стан Раса стягивал широкий пояс плетеный из множества тонких нитей, вмещающих в себя все цвета радуги от красного до синего. Нити пояса переливались этими чудными цветами и едва заметно перемещались по коло. Пояс, словно кушак с бахромой нитей на завершие, опоясывая стан на два раза, стягивались на левом боку узлом, отчего долгие его концы, свешиваясь вниз, достигали почти колен Воителя. Укороченные синие шаровары на бедрах и щиколотке Бога собранные на резинку, подобно текущей воде струились к долу. Сами сандалии Раса смотрелись сомкнутыми по всей подошве, загнутыми не только с носа, но и с иных сторон. Златыми, тонкими ремешками они крепились к ноге, огибая на семь раз голень и штанины до колена. По лбу Зиждителя пролегал толстый и широкий обод красного цвета, твореный из червонного золота, полностью скрывающий саму лобную часть и удерживающий от колыхания волосы, в центре которого переливался крупный, овальной формы, фиолетово-красный аметист.

– И чьи отпрыски в этот раз? – снова вопросил Дажбу Дивный, вроде не обращая внимания на молвь Воителя.

И тотчас поправил спадающий с плеча оранжевый плащ, накинутый сверху на белую рубаху, длиннополую, без вырезов и с одним долгим правым рукавом, завершающимся у запястья. Плащ Дивного, переброшенный одним концом через правое плечо и проходящий подмышкой, скреплялся на груди темно-синим сапфиром. Крупный, ограненный тонкими серебряными лепестками, самоцвет столь лучисто горел в солнечных лучах, что порой затмевал очи Дажбе и Воителю, стоявшим подле старшего Бога. Едва достигая бедер Дивного, шелковистый плащ струился по своему слегка округлому краю светозарной синей полосой.

– Нет… В этот раз нельзя назвать определенных виновников нравственного и физического упадка. Хотя я не могу толком понять, что произойдет… Вельми все туманно, – почти прошептал Дажба и еще горестней вздохнул.

– Ну, ничего, ничего, – вклинился в разговор Огнь, также желающий успокоить младшего из Расов. И по коже его сверху вниз пробежала мельчайшая рябь искорок так, что почудилось, еще доли секунд, и вспламенится материя тонкой, золотой рубахи самую малость прикрывающая колени Бога. – Это было уже не раз так скоро… И, очевидно, не раз повторится. Может в иной системе будет мягче… не так как на Зекрой, дорогой малецык. Ведь людям присуще привносить в мир двоякость. Ту самую, каковой нет и не может быть по своей сути. Посему, какие бы ты не даровал им знания, традиции и верования… каких бы не назначал достойных наставников. Вмале их потомки все извратят и подстроют под собственные желания и нужды.

Дивный степенно повертал голову, в направлении младшего брата и воззрившись на него, мягко просиял, отчего явственно засветились волоски его темно-русых усов прикрывающих уста. В целом Расы двигались дюже медленно, неспешно поднимая руку, поворачивая голову, стан, с тем одначе делая махонистые шаги, так вроде им было не куда торопиться или томительно спешить. И не мешкая, с тем движением Дивного, сапфир покоившейся на его груди выбросил вперед мощный луч света, будто жаждая теплотой своего сияния приголубить огненно-красные уста Огня, а может жаждая их сомкнуть. Слегка вздрогнул восседающий на главе старшего Бога высокий венец. Сотворенный из тонкого обода и исходящих из его граней, устремленных вертикально вверх, широких полос, украшенных рельефными изображениями разнообразных видов птиц. Те четыре золотые полосы незримо удерживали в навершие солнечный, плоский диск, изредка переливающийся ядренистым золотым светом и также не часто совершающим медленный поворот вкруг своей оси.

– Огнь прав, малецык… Если у этой будет короткий срок, попробуешь иную форму учений и принципов в соседней системе, – растягивая слова, сказал бархатистым баритоном Дивный. – В любом случае совершенства не будет, надобен лишь более долгий срок.

Резко да громко засмеялся Словута, и, уставился на Отца иссиза-голубыми очами, крупными и весьма глубокими, где верхние веки изгибались дугой, а нижние образовывали прямую линию. Верно, из-за таковой формы глаз и светло-русые, закругленные брови Бога, мгновенно вскинувшись вверх, на высоком и точно вдавленном лбу начертали неглубокую борозду. Словута укорительно покачал головой и певучим, объемным басом отметил:

– Я говорил Дажба, какие учения и принципы не попробуй все едино… придется систему уничтожать.

– Посему я и был согласен с Першим, что малецыку еще рано управлять… Юн совсем, дитя, – произнес Воитель и будто укрыл всех мощью своего густого баса.

– Однако на этот раз лучицу по Земле выпустим не мы, а Перший, – бедственным тоном молвил Дажба. – Почему Перший? Люди здесь, как и на Зекрой, вельми быстро изничтожат в себе лучедатность. Поделив мир на добро и зло, они противопоставят свет, тьме. Ограничат, заключат все свои знания жесткими рамками, кои не дают возможности дальнейшему саморазвитию их сути.

– И все же, раз мы разрешили тебе Дажба управление, попробуешь иное учение и принципы в соседних системах, – по-видимому, желая окончить этот не раз возникающий меж Расами спор, строго произнес Дивный. – Только прежде чем решать подумай хорошо, ибо детей с других Галактик: Синее Око, Блискавицы, Копейщик в ближайшие системы завезут немного погодя. И также как то содеял Огнь в своей Золотой Галактике можно поселить их обоих полов, абы не свершать лишних творений.

– Дивный, – то обратился к Зиждителю дотоль молчавший старший сын Небо, Седми, смурным взором обозревающий столь прекрасную молодую Землю. – Ты словно не слышал Дажбу. – Бог на миг смолк, и в воздухе просквозила искристая россыпь огня, точно желающего поддержать потухающую искорку, впавшую на охапку соломы. И тотчас от белой кожи Седми, подсвечиваемой изнутри золотым сиянием, во все стороны брызнули ядрено красные капли света. – А меж тем Дажба не раз говорил, что в Млечном Пути хочет иметь лишь своих отпрысков. А это значит, коли ты до сих пор не понял, наша бесценность, желает поправить генетику не только зекрийцев, чеглоковцев, шалапутов, но и даже моих мануловцев и иметь нечто иное в собственной Галактике… И то, что Земля погибнет от северги, совсем не значит, что днесь надо менять все замыслы малецыка, да еще так грубо.

Седми, старший из сыновей Расов, был верно и самым худощавым, словно почасту не доедающий иль отдающий лучший кусок своим младшим, как сказали бы люди. Впрочем, он был не менее чем иные Расы высоким. Пшеничные, прямые волосы, как и борода, и усы Бога значимо короткие, прикрывали кораллово-красные с полной верхней и тонкой нижней, губы. Вздернутым с выпяченными ноздрями, говорившими о порывистости и своеволии своего обладателя, был нос Седми и напоминающими по форме треугольник, со слегка приспущенными веками, глаза. Радужка оных меняла свой цвет с темно-мышастого почти до голубо-серого, с синими брызгами по окоему, и также походила формой на треугольник. По лбу старшего из сынов Расов пролегала тонкая, как бечевка, красного цвета цепь, а мочка левого уха была усеяна капельками бледно-синих сапфиров. Обряженный также просто, как и Огнь, всего-навсе в долгополую, распашную без рукавов рубаху, только серебристого цвета, Седми явственно смотрелся недовольным, али точнее молвить чем-то возмущенным так, что дрожал от гнева его высокий, звонкий тенор.

Венец Дажбы нежданно тягостно сотрясся на голове, и миг погодя сменил цвет с белоснежного на пурпурно-красный, и Бог едва ощутимо проронил:

– Пущенной Першим… А почему Отец уничтожит Землю?.. Может, потому как разложение достигнет ужасающих размахов.

– Возможно, мой дорогой, – стараясь сдержаться и не огорчить Дажбу своим негодованием, откликнулся Седми. А по его красивому лицу с прямыми границами и вроде квадратной линией челюстей, подобно судороге пробежала малая рябь, исказив всю присущую ему приятность. – Не стоит ноне о том думать, время покажет.

– Не зачем о том теперь горевать, – забасил Воитель, поддерживая старшего брата, и качнул головой так, что по его густым средне-русым волосам проскочила легохонькая волна тронувшая, кажется, каждую кудельку. – Это случится весьма не скоро, а покуда мы будем стремиться вложить в этих мальчиков все самое лучшее, как ты того и желал. И таким образом отсрочим гибель твоего творения, наш милый, – и Рас свершил махонистый круг правой рукой, неосязаемо описав его как по небу, так и по оземе.

– Странно, – словно не слыша Воителя и думая о чем то своем обмолвился Дажба, неотрывно смотрящий на Выхованка, оный заняв один из центральных дворов поселения главной улицы, что вела как раз к стартовой площадке, уже спустил на землю Владелину. – Порой всматриваешься в них… и видишь лишь малых детушек, так никогда и не повзрослевших, не набравшихся необходимых сил для собственного духовного преобразования. А иногда стоит бросить лишь один взгляд и почувствовать невероятную душевную мощь уже днесь и в столь слабом… хрупком тельце.

Покуда Дажба озвучивал свои мысли вслух, восьмигранный корабль на каковом он прилетел, завис над стартовой, круглой площадкой, где-то в десятке метров от нее. Медлительно испуская клубы смаглого пара корабль, оный величали капище, принялся опускаться вниз, стремясь к каменному полотну пятачка. И тотчас Боги, неспешным шагом, направились прочь с площадки, высвобождая место для посадки капища. Огнь ступающий подле Дажбы, проследил за взглядом младшего из их печищи, и, уставившись на маленького Владелина улыбнулся, едва приподняв кончики своих тонких огненно-красных губ. Оно как Владелин очутившись на земле, немедля принялся разнимать толкающихся меж собой Миронега и Златовласа, и тем наводить присущий его разумению порядок.

– Ты говоришь о мальчике, к каковому так благоволишь? Что-то видел? – вопросил серебристо-нежным тенором Огнь, ощущая и сам невыразимую нежность к этому ребенку, возникшую как-то мгновенно, стоило лишь давеча увидеть его в космическом хуруле.

– Да, о нем… Я говорю о Владелине, – все тем же вроде потухшим голосом ответил Дажба и сдержал свой шаг, желая продолжить беседу с тем, кто его понимал и без слов, и был особенно ему близок. – В нем, что-то есть… Я это все время вижу, но не могу понять… Чувствую к нему такую теплоту, нежность. Эта чувственность возникла во мне сразу, как только я вошел в гнездилище хурула и увидел его там… Мне кажется мальчик так ярко засиял, что все пространство округ меня пропало и остался только я и это дитя. И немедля возникла к нему привязанность, от оной я уже не смог отвернуться. Я хотел было поговорить о том с Першим… Но он последнее время почти не выходит на связь, а Ляды мне сообщили, что в Северном Венце, где ноне находится его пагода проблемы с соединением.

– Наверно у Першего, что-то случилось, абы и со мной он прекратил как таковое общение… Что на него в общем не похоже. Но я сообщу о твоем желании встретиться с ним Вежды. Тем паче брат находится в соседней, Млечному Пути, Галактике Багряной Зимцерле. Скажу, что ты расстроен, и уверен, Отец непременно, в ближайшее время с тобой свяжется, – легкими серебристыми переливами тенора отметил Огнь. Меж тем не сводя глаз с маленького Владелина который наконец-то разнял дерущихся мальцов и сжав свой маханький кулачок ткнул его в нос Миронегу, не ударяя, а данным действом стараясь урезонить неправого. – А, что же ты видишь по мальчику? – поспрашал он немного погодя вельми заинтересованно.

– Он очень необычный ребенок. Его суть обладает удивительной мощью, и так лучисто сияет уже сейчас… Наверно он будет безраздельно благостен и справедлив. – Принялся пояснять Дажба, словно ощупывая взглядом ярко-голубых глаз Владелина, тело оного слегка зримо вздрогнуло. – Так и своеволие. Он никогда не будет подчиняться общепринятым суждения и мнению. Всегда будет ратником, борцом за все светлое, что есть в этом мире, за саму жизнь в нем. Однако…

Рас на малеша смолк и прорезал взором расстояние меж собой и маленьким мальчиком, который уже отвлекся от угомонившегося Миронега. Владелин опустился на корточки подле только, что, будто по волшебству, возникшего низкого растения сильно опушенного лопатчатыми, зелеными листами и присыпанного сверху колокольчатыми, голубыми цветками с розовым глазком внутри да принялся заворожено касаться то его глубокой чашечки, то колыхающегося венчика. Лицо мальчонки нежданно встало пред очами Бога, словно его, выхватив издалека, стремительно подтолкнули к Дажбе. Встрепенулось, пошло рябью окружающее юнца со всех сторон пространство, ярчайше проступили его крупные глаза, где верхнее веко образовывало прямую линию, слегка прикрывая радужную зеленую оболочку ока, признак клеток Небо. И перед Дажбой промелькнуло почти не осязаемое видение. Залитая солнечным светом покатая долина, поросшая высокой, такой же зеленой, как и глаза Владелина, травой покачивающейся от легкого дуновения ветра. Плотный туман поднимается из ее глубин и покрывает мельчайшими каплями росы. Еще сиг и лошадиное копыто ступает в ту траву, сбивает вниз прозрачные росинки, мнет зеленые побеги. Сверху на скачущем гнедом жеребце восседает Владелин. И то уже не младенец, а юноша, обряженный в красную рубаху да бурые шаровары, в руках которого оружие грядущего самострел. Оголенная голова Владелина блестит усыпанная капельками пота, а на макушке топорщится лежащий волнами светло-русый с золотым отливом чуб… Вроде бы то и лицо Владелина, а вроде бы и нет… Одначе, миловидные черты того каплеобразного лица дюже приятны, в них нет присущей мужчинам мужественности, лишь покатая нежность. Конь юноши, свершая махонистые шаги, идет вдоль выстроившегося войска, вооруженного также оружием грядущего: самострелами, стреляющими свинцовыми пулями и камнями, мечами, бердышами, кистинями, айбалтами. Сами ратники обряжены в тонкие кольчуги, на головах у одних из них полусферические с возвышением на макушке али куполообразные шлемы. У других шкуры волков и медведей, надвинутые таким образом, что головы зверей с оскаленной верхней челюстью и горящими каменными очами смотрят вслед Владелина.

И сызнова заколыхалось пространство околот лица ребенка и откинуло его от Бога так, что он, не удержавшись на присядках, повалился на оземь. А Дажба, будто глотнувши воздуха, не просто ртом аль носом, а похоже всей своей плотью еще тише досказал:

– Видел… Я видел его грядущее, не в этой плоти… а в иной… Достаточно далекое, и с тем однако сберегшее и его строптивость, и ум, и любознательность. Точно он в противовес всему сумеет схоронить в себе собственную суть. Словно у него особое естество, не такое как у иных детей, людей… Человек с удивительным естеством, всегда ступающий вперед, по ему одному ведомому пути.

– Так быть может не стоит его ставить у начала раз он такой строптивец? – вмешался в разговор Расов приотставший от иных Богов Словута, только сейчас поравнявшийся с Дажбой и Огнем.

Это был высокий, менее крупный телосложением чем Воитель, Рас, если таковое сравнение можно вообще применить в отношении довольно сухощавых Богов. Его лицо словно правильный круг, где высота и ширина были практически однотипны, явственно живописало присущую мужам непреклонность и несгибаемость. Небольшой вздернутый нос, толстые, плавной формы сизовато-красные губы, которые во время улыбки (что было значительно редко) растягивались в виде дуги, опущенной вниз. Белокурые почти белесые, ближе к ковылю прямые, будто недавно остриженные, волосы и такого же цвета светлые усы были короткими, как и островатой формы борода.

Обряженный также важно, как и Дажба, в белую, долгополую, распашную рубаху да золотой плащ, Словута запястья и лодыжки свои роскошно укрыл не меньшим количеством тонких и толстых, серебряных браслетов. Оные напоминали извивающихся ящериц с удлиненными телами и четырехпалыми, короткими лапками да вздернутыми кверху долгими хвостиками, кончики которых блистали голубо-изумрудными хризобериллами. Обутый в золотые сандалии, Бог разнился с иными Расами своим и вовсе занимательным венцом. К ободу, что огибал широкой золотой полосой голову по коло, и украшенный мелкой пестроватой яшмой, крепились три более узкие планки. Одна из них пролегала позадь головы, а две другие подле ушей слегка с заостренными мочками и кончиками. Эти планки удерживали на себе бреющую в полете серебряно-золотую птицу. Птица по облику напоминала сокола, с таковой же пологой головой, с небольшим в полпальца клювом, из пурпурно-красного хризоберилла, серповидными крыльями, округлым и длинным хвостом, да мощными лапами. Сам сокол смотрелся совершенно живым, и оперение верха его спинки было серебристо-серого цвета, а макушки и затылка золото-рыжеватым. Чудилось планки незримо поддерживали птицу за края перьев, подле крыльев и хвоста, давая возможность изогнуться в полете для того, чтобы атаковать всех кто посмеет подойти ближе позволенного к Словуте. Яркие сизые очи, словно прозрачные каменья, вспыхивали огнями, а по оперению спины изредка пробегали почти голубые капли, тотчас вроде ныряющие под черные перья около клюва. И тогда птица вздрагивала всем своим телом, ее раскрытые, готовые к нападению и твореные из золотисто-желтого драгоценного камня лапы с мощными пальцами и когтьми, торопливо сжимались, а погодя уже медленнее раскрывались.

– Стоит, – молвил вельми мягко Дажба и слегка качнул головой. – Ибо он будет всегда справедлив в отношении своих товарищей. Всегда будет стараться сделать их жизнь, и их самих правильнее и светлее. Нет, этот мальчик… муж будет лучшим правителем из всех тех, которые вступят после него во власть. Он будет идеалом, ибо жизнь близких ему людей… жизнь в целом каждого человека для него бесценна.

– И что же тогда тебя тревожит? – поспрашал Огнь, чувствуя в словах Дажбы недосказанность.

Боги между тем уже дошли до полосы, на каковую дотоль выпускали из своих недр суда прибывших поселенцев и остановились. А восьмиконечное капище, негусто пыхая, теперь голубоватыми парами света виденного лишь Расами, медленно стало приближаться к площадке, стремясь опуститься точно в середину проложенных по каменной ее поверхности более светлыми тонами кругов.

– Не знаю, – произнес Дажба, похоже, и сам беспокоясь той недосказанности или не в силах передать своим братьям то, что его волнует. – Не могу понять, что с мальчиком не так… В нем есть что-то недоступное моему взгляду.

– Может он не первая искра? – снова певучим, объемным басом вклинился в толкование Словута. – И цверги, что отбирали детей на Зекрой, ошиблись… И этот мальчик, каковой так тебе, милый малецык, дорог должен был погибнуть? Хотя он так сияет, это видно сразу, стоит лишь на него воззриться.

Беседующие Дажба, Огнь и Словута стояли чуть в стороне от иных трех Расов и вели едва слышимый разговор, будучи младшими в печище, оттого и связанные меж собой молодостью или, как скажут в будущем земляне, утром жизни.

– Нет, цверги не ошиблись… Это первая искра, такая мощная, порой ослепляющая меня своим светом, – ответил Дажба и развернулся так, чтобы более не смотреть на уже поднявшегося после падения с земли и присевшего на корточки мальца, все поколь любующегося расцветшим растением. – Однако в нем все так удачно спаяно, будто кто-то особо старался придать ему ладности, и той нестерпимой лучистости.

– Отпрыск Небо, – то ли утверждая, то ли вопрошая изрек Словута, так будто на это мог ответить ему лишь Дажба.

– Да, по общим чертам присущим его облику, – впрочем проронил не Дажба, а Огнь и голос его заиграл серебристыми песенными переливами. Он незначительно повел рукой в сторону мальчика, и кожа на ней приобрела молочно-белый цвет. – И, судя по всему, он именно потомок Небо… не Дивного. Ну, а искра…

– Искра его должна быть клеткой Отцов… Только клетки Отцов забирались с Зекрой, Першие отпрыски остались там, – негромко сказал Словута и почему-то мало ощутимо содрогнулся, словно испытал жуткое и с трудом выносимое физическое да единожды духовное страдание.

Бог медленно повернулся и воззрился на уже притулившийся к площадке корабль, из раскрывшихся створок коего выкатилась лестница. И это уже был не луч света, а каменная, как и полагается с вельми широкими ступенями лестница. Словно раскатывающееся полотно, неторопливо, то серое покрытие зависло в воздухе, а посем все также медленно начало раскладываться вниз, выбрасывая из себя одну за другой ступени. По первому вниз, потом вперед… вниз… вперед. И вот вже твердая его грань воткнулась в каменное полотно уложенной площадки образующей единую и ровную гладь.

– Да, ты прав, – произнес Дажба, обращаясь к Словуте. – Тут клетки наших Отцов. Цверги, как мной и намечалось, забрали только своих, о том ими мне было не раз доложено, еще на Зекрой.

Густоватый, серебристо-голубой дым выпорхнул из проема судна. Он заполнил и сам тот прямоугольный с округлым верхом промежуток и степенно спустился вниз.

Еще морг тишины и Боги, стоявшие на мостках центральной улицы нового людского поселения, повернулись к лестнице, на лицах их застыло выражение легкого напряжения. Схожего с тем, каковым смотрят на тех кого давно ждали, и чей приход по неведомой причине задержался дольше положенного… И в тот же миг из дымного марева на белую ступень шагнул Он – один из старших сынов Родителя и первый в печище Расов, Зиждитель Небо.

Бог подобно своим сынам и братьям, был высок, сухопар. Хотя про Небо можно было сказать, что он дотоль был истощен многодневной голодовкой, посему уже лишился и жира, и мышц, и точно самой плоти. Тем не менее кожа Бога имела положенный ей молочно-белый цвет, озаряемый изнутри золотым сиянием, сохраняя нитевидность оранжевых кровеносных сосудов и ажурно-паутинное переплетение кумачовых жилок. Схожее с каплей лицо, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке, смотрелось вельми осунувшимся, со впалыми щеками, и выпирающими скулами. Однако при всей видимой не здоровости и сухости тела небесно-голубые очи Небо, глубокие и наполненные светом, как и бледно-алые губы изогнутые в чуть зримой улыбке, поражали особой теплотой жизни. Обрамленное до плеч вьющимися, можно даже молвить плотными кучеряшками волос, лико Небо оттенялось золотыми его переливами. А такого же золотого цвета усы и борода покоящаяся завитками на груди, еще больше озаряли облик старшего Раса.

Небо, одетый в золотую распашную рубаху, достающую до колена с укороченными до локтя рукавами, небесно-голубые шаровары просторные подле щиколотки и собранные на резинку на стане, был обут в схожие с Воителем сандалии, с загнутыми по стопе краями и ремнями, огибающими поверх голени штанины. Высокий венец находилась на голове старшего Раса. Узкий обод по коло украшали восемь восьмилучевых звезд. Из углов этих звезд вверх устремлялись закрученные по спирали тонкие дуги, созданные из золота и украшенные изображениями рыб всевозможных видов. Дуги сходились в навершие, испуская из себя яркий голубой свет, в каковом словно в Солнечной системе в центре светилась светозарная, красная звезда. Она рассылала окрест себя желтоватое марево перемешивающееся с голубой пеленой, придавая местами и вовсе зеленые полутона в коем двигаясь по определенным орбитам, вращались восемь планет, третья из оных перемещала по своей глади зеленые и синие тени.

Небо неспешно спустился с лестницы, и, остановившись на ровной каменной площадке, замер. Он все также неторопко приподнял голову и посмотрел на растекшееся над ним высокое, голубое небо, подобно колыхающемуся студню, скрывающему за той зримой чертой необъятные просторы Галактики Млечный Путь и чуть ощутимо дохнул, стараясь вобрать в недра собственного естества сладко-горьковатый аромат юной Земли.

Прошли лишь доли секунд, и Зиждитель также медлительно перевел взор с лазурного небосвода и оглядел свою семью: братьев, сынов… своих сродников, подолгу задерживая взгляд на каждом из них, несомненно, впитывая в себя пережитое и оговоренное ими. Ярко-красная звезда, кружившая в середине его венца неожиданно вспыхнула насыщенней и гуще так, что почудилось еще сиг, и она возгорится, а вместе с ней увеличили свое движение и вращающиеся подле планеты с едва проглядывающими обок них спутниками, астероидными поясами, пылью и мерцающими метеоритами. И в тот же миг под ногами Богов, духов и детей сотряслась земля, закачались деревья, растущие околот нового поселения, встрепенулись на них листья и растущие травы, гикнули гулкими голосами птицы и звери… А засим и вовсе загудело, что-то то ли в высоком небосводе, то ли в глубинах земли и великий творец Солнечной системы своим бас-баритоном звучащим как бас, однако уступающим ему в глубине и мощи изрек:

– Что ж дети мои, продолжим наши деяния и труды да прибудет со всеми нами Родитель!

Глава четвертая

А маленький Владелин между тем занятый столь красивым кустиком растения усыпанного голубыми, манюсенькими цветками с розоватым в середке глазком, точно и не слышал того зычного говора Бога и не ощутил колебаний почвы, беспокойства обитателей Земли. Он восхищенный столь чудным и впервые видимым цветком, глубоко вдыхал его сладкий, тонкий аромат и улыбался. Мальчик гладил маленькие соцветия указательным пальчиком и довольно покачивал головушкой. Златовлас одним из первых поступил к Владелину, и, опершись измазанной в бурой земле ручкой о плечо товарища, суетливо зацыкал языком, выражая тем самым не меньшее восхищение внезапно выскочившему из почвы цветку.

Поселение, в которое прибыли мальчики было большим, однако оно не могло вобрать в себя всех детей. По этой причине таких точно деревушек было построено много. Разбросанные на значительном расстоянии друг от друга они и приняли в себя маленьких землян. Токмо в центральном поселении, там где было решено поселить Владелина, сразу чем-то поразившего, тронувшего Дажбу приземлилось довольно-таки мощное по размерам капище, во всех иных поместились значимо малые суда, так называемые околопланетные кирки. Детей распределили на воспитание между духами, и в этот раз их оставили по шесть на каждого пестуна, создав таким образом семью.

День от восхода звезды Солнца на небосвод до его захода вмале перетек в ночь… А за ним проскользнула неделя, коя включала в себя девять дней, оборот вкруг Земли ее первого спутника Луны… Пробежал месяц, который включал в себя сорок дней, оборот вкруг Земли ее второго спутника Месяца. Прошел год, каковой включал в себя триста шестьдесят пять дней, оборот самой Земли вкруг звезды Солнце… После второй… третий… четвертый… пятый … шестой и седьмой.

В памяти детей и вовсе иссякли воспоминания об их непутевых родителях сгубивших и собственные жизни, и саму Зекрую, и всю систему Козья Ножка, когда-то находящуюся в далекой Золотой Галактике, в созвездии напоминающем разъяренного Льва. Лишь ярким пятном оставался у некоторых мальчиков в памяти сам прилет на Землю, выход из корабля и лежащие пред ними наполненные зеленью и солнечными лучами огромные пространства лесов и лугов… оземи каковую духи ласково величали Мать Земля. И дети, росшие без материнской и отцовской заботы, будто с обглоданными корешками поросль, также трепетно относились и к самой землице и ко всему, что обитало на ней.

Маленький Владелин за эти годы подрос, хотя так и не набрал положенной детворе полноты тела, оставаясь худеньким, вроде как не доедающим мальчиком. Однако уже и сейчас, в столь юном возрасте, и даже физически слабый в сравнении с иными, он проявил предводительские способности, и полностью взял главенство в своей семье не только над ребятишками, но и над самим Выхованком. Подчинив, можно даже сказать, подмяв под себя и Миронега, и остальных четверых отроков, с каковыми проживал в одном срубе под неусыпным приглядом духа. Словом он управлял всей своей семьей… что значило семь-я, по количеству проживающих в срубе. И Златовлас, и Братосил, чье имя обозначало сильный братством, и Ратша (ратник), и Стогость (гостеприимный) полностью повиновались Владелину. И в том безропотном послушании не был повинен дух, особлива любящий и оберегающий избранного мальчика, ни Дажба почасту в него всматривающийся и голубящий его кудри, ни Огнь также не редко ему улыбающийся, ни Батанушко живущий в соседней избенке и весьма низко гнущий пред ним голову, то наполняло и властвовало в самом отроке. В нем, кажется, в избытке поместились врожденные лидерские качества, признаки духовной мощи, пред которой опускали руки даже более крепкие и сильные ребятишки. Влад в короткий срок мог остановить начавшуюся потасовку, выбрать только ему ведомым чутьем виновного, пожалеть слабого и внести в маленький, четырехстенный сруб, с одной комнаткой, живой дух. И потому никогда в доме Выхованка или как его называли ребятишки – вуя, не смолкал веселый смех или окрики задравшихся мальчишек коих разнимал Владелин, по сути своей благоволящий к справедливости и призирающий любые ссоры.

К девяти годам мальчик в сравнении с другими членами своей семьи вытянулся. Его тонкие руки мотылялись из стороны в сторону, как повисшие на порывистом ветру ветви дерева, что духи величали по-разному ива, ветла, ракита, лоза. Слегка покачиваясь туда-сюда так, будто его совсем не желали держать такие же сухопарные, долгие ноги, он однако поражал миловидностью лица и утонченными его чертами. Русые волосы Владелина малеша потемнели и слегка кучерявясь, покоились на его головке красивыми волнами. Такое же, как и у Небо каплеобразное лицо несло на себе глубокие зеленые глаза, в оных по мере взросления стали проступать не свойственные отпрыскам Расов коричневатые вкрапления. Смугловатая кожа под жаркой звездой Солнце, лишь на короткие месяц-два передыхающим за тучами проливающих потоки воды на землю, приобрела более темный цвет и порой отливала красноватым оттенком. Полные губы уже не живописали припухлости лица, а впалые щеки еще больше делали его похожим на старшего Раса. Кажущийся по малолетству чуток вздернутый носик теперь изогнулся в спинке и потянулся своим кончиком вперед один-в-один как у Небо.

Детвору духи с малолетства приучали к труду. Потому каждая семья, имеющая в своем дворе не только кокающих кур, попискивающих цыплят, горланящих поутру петухов, но и тройку-четверку круторогих коз, хаживали пасти животин на луга. В поселении собиралось стадо и возглавляющий по очередности его выпас дух, в сопровождении как своих так и нескольких соседских вскормленников, направлялся на весь день в раскинувшиеся за рядами могутных лесов луговые прогалины.

Выхованок чаще иных духов хаживал на таковые выкосы, оно как весьма любил привольность тех еланей Владелин. Да и сам дух учил мальчиков беречь просторы Земли, при них населяя ее удивительными творениями, або на то обладал особыми способностями, дарованными ему Богом… только не Расами, как он пояснял своему любимцу. Дажба покуда никак не загружал обучением детвору, толь ожидая их взросления, толь наставников, а поколь мальчики осваивали не менее мудреную науку пастушьего и домашнего занятия.

Солнце едва осветило край горизонта, посеребрив своим светом небосклон. Его лучи раскрасили тот далекий рубеж, где сходились полосой свод и земля, в ало-золотный цвет с легкой примесью фиолетового полутона, столь нежного и поколь приятного для очей, на каковой еще можно было глазеть и любоваться. Теплые потоки посланные далекой звездой степенно разогревающиеся и напитывающиеся жаром того газового гиганта уже достигли людского поселения и пробудили дозорившую ноне в еланях семью Выхованка. Ребятня тягостно позевывая и потягиваясь, прихватив с собой узелки с неприхотливой едой: яйцами, мясом и сыром, под командованием вращающего головой Выхованка по-окивая на стадо скотинки, где все ж просматривались не только козы, козлята, козлы, но и баранье племя, впитав в себя еще пятерых соседских мальчиков, направились в луговину.

Детвора не торопко шла по хорошо утоптанной стежке погоняя, порой останавливающихся и от рождения туповатых, овец али желающих углубиться в густые леса, оберегающие со всех сторон, как поселение, так и ездовую полосу, козье племя. Величественными вереницами стояли те лесные массивы округ земель юных поселенцев. И деревья те такие же молодые, полные сил поражали взор своим ростом, безмерным обхватом стволов. Стройные али наоборот изогнутые их стволы с блестящей иль покореженной корой, но непременно могутно вскинутыми вверх ветвями держали на себе крупные, кожистые, будто напитанные соками листья не только зеленые, но и побуревшие. Внутри тех непроходимых чащоб таились низкие, тонкие, и вовсе юные поросли: дуба, граба, липы, бука, березы или ели, сосны, пихты, лиственницы. Торопливо помахивая тонкими ракитовыми прутами, мальчики вели значительное по количеству стадо на раскинувшуюся, сразу за первыми рядами леса, боляхную в размахе елань.

Выхованок и Владелин нонешний раз ступали впереди иных детей, заняв места с одной и другой стороны головы стада, пустив поперед всех боевого и самого крупного козла Бешку, как оно и понятно отвоевавшего себе столь почетное право в крутых по силе и громкости поединках. Бешка был Выхованским козлом, и с ним считались все члены семьи. А сладить мог один дух, и даже Владелину временами перепадало от крутого лба козла. Посему мальчик, благоразумно предоставив Бешке шагать первым, иноредь оборачивался и поглядывал назад, где недалече от него шел, с рыжеватыми завитками волос, неизменный его товарищ Златовлас. Юнец весьма подрос за время жизни на Земле, начав помаленьку набираться дюжести не только в росте, но и в ширшине. Верно, вскоре, лет этак через десяток, сие будет славный широкоплечий парубок, но днесь это смотрелся точно перебравший еды мальчишка с округлым лицом, прямым носиком и светло-серыми глазами, на которые временами наползали сверху мохнатые белесые брови, вроде маленьких крыш с торчащими вверх уголками. Небольшой скошенный назад подбородок мальца, указывал на него, как на личность весьма слабой воли, и скорей всего нерешительного.

– Злат! – кликнул имя товарища Владелин и махнул рукой, поторапливая шагать быстрее и нагонять его.

Рыжеволосый отрок тотчас пихнул задержавшийся с трапезы кусок сыра в рот и также суматошно принявшись его пережевывать, прибавил шагу, суетно переставляя полные ножки обутые в поршни-туфли сшитые из двух кусков кожи, каковые мягко огибали стопы. Сквозь небольшие отверстия по краю поршней продевались ремешки, которые затягивались на голени, точнее они обматывали ступню и голень, пролегая сверху по холщевым онучам. В сухую погоду мальчики носили поршни и онучи только в елани и леса, куда хаживали по ягоды и грибы, чтобы не поранить ноги, в поселении же в основном бегали босоногими. Детвору духи обряжали в льняные долгополые рубахи, красные да белые, оные свободно облегали тело, а книзу смотрелись несколько распашными с длинными рукавами, сужающимися к запястьям. Небольшой круглый ворот стоечка с кожаной основой застегивался деревянной пуговицей, рубаха имела узкий разрез, посередь груди, стыки коих стягивались тонкой бечевочной завязкой.

Златовлас вскоре нагнал Влада, и, взмахнув тонкой тростиночкой огрел белую козу, что выбившись из общего строя, остановившись, поворотила вправо. Коза звонко мекнула и сердито тряхнула головой, пугая крепкими рогами своего обидчика.

– Чего ты? – вопросил Владелин и гневливо зыркнул на товарища. – Пошто ее огрел?

– А чего она из ряду выбилась? – откликнулся немедля Златовлас и спешно дожевав, сглотнул свою снедь.

– Не выбилась, а просто обернулась, – глубокомысленно пояснил Влад и кивнул на шагающих позадь козы двух молоденьких козляток. – Вишь за детками она своими приглядывает. – Мальчик широко улыбнулся и вовсе по-доброму добавил, – тревожится, чтобы они не отстали, да не обидел их кто-нить… таковой… шибко часто прутиком помахивающий.

Злат, как звали мальца промеж себя в семье, почему-то горестно дыхнул, а после уже более миролюбиво посмотрел на белую козу и впрямь всяк раз оглядывающуюся и возбужденно мекающую идущим вслед за ней двум серо-белым козляткам.

– Нешто ты думаешь и у нас должна быть мать? – едва слышно вопросил Златовлас, и повернув голову влево пугливо глянул на идущего с той стороны стада Выхованка, могшего единождым махом прекратить все эти смутно возникающие беседы в своей семье.

– А то… – словно ожидая того спроса, отозвался Влад и смахнул с лица пряди волос, кинутых туда просквозившим подле ребят ветром. – Ты чего ж не видишь, что ли… У всего есть мать и отец… у всякой животинки, птицы… Вона ты третьего дня сам глазел как наш Бешка Малену покрывал, как то выразился вуй. А после того укрывания знаешь чё будет?!

Отрок не столько спрашивал у товарища, сколько утверждал для него лично неоспоримую истину.

– Чё будет? – Злат, по-видимому, отличался не только слабой волей. Он то ли по малолетству, то ли от врожденных генов не обладал любознательностью и сообразительностью, каковая была присуща Владелину.

Да и вообще, коли говорить правду, вся любознательность, сообразительность, и, несомненно, ум в семье Выхованка, достались лишь Владу с пытливым, примечающим взглядом и своим мнением на все.

– А потом, потом будет козленок, а может и два, – молвил малец, и, повернув голову налево, воззрился на Злата, самую толику скривив уста, будто сопереживая таковой непобедимой тупости товарища. – Я это уже давно приметил, такое и вуй мне тоже пояснил. Вот и петух наш… вспрыгнет на курицу, топчится на ней, а погодя – бах! И на-ко тебе яйцо, и коли Выхованок не заберет, курица на гнездо сядет да цыплята у нас будут. Нешто ты это не замечал?

– ы..ы… никогда не замечал, – покачивая головой и колыхая своими рыжими кудрями, ответил Златовлас.

– Ну, тогда заметь. Скоро у Малены козлятки народятся. Это так месяца через четыре… во… во… сам увидишь, – произнес Владелин и почесал кончик своего носа.

Покуда ребятки болтали, дорога, миновав густые леса, вывела стадо на махонистый пойменный луг, раз в году заливаемый водами протекающей недалече широкой речки, а посему и носящий название наволок. Выхованок зычно кликнув, чтой-то Бешке махом направил его поступь, а за ним и всего стада в те зеленые травы.

– И у нас должна быть мать… Мать и отец, – дополнил свою речь Влад и туго вздохнул… так будто, что-то дюже мощно надавило на его тощенькие слабые плечики. – Знаешь, – продолжил он миг спустя, когда его ноженьки, обутые в поршни, вступили в высокие налитые зеленой ядреностью травы. – Я уверен у меня есть… или была мать… отец.

– Мать Земля, – откликнулся Злат уже давно заученные слова. – И отец наш Зиждитель Дажба.

– О! Да при чем тут Мать Земля, – пронзительно скрипнув зубами, возмущенно изрек мальчик. – Я не о том. Ты еще скажи о Матери Зекрой, каковая нас породила, единой жизненной силой, – сие Владу проговорил изречения Дажбы, кои он легко и враз запоминал. – Дубина ты бестолковая! – и вовсе обидчиво выплеснул отрок и лицо его исказилось. А все потому как не любил он, когда перебивали его мысли. – Дубина! – еще более вызывающе повторил мальчик и тяжело задышал. Но так как в своей семье Владелин безгранично правил то в ответ не смог услышать, что-либо грубое, а посему также быстро успокоившись, принялся пояснять, – мать… Мать родила меня. Вот как эта белая коза принесла козлят, так точно и меня, и тебя, дубину, и всех других ребят родила мать… Мать-человек… Не Мать Земля, или Мать Зекрая, а человек, как ты и я, с ногами и руками. Понимаешь у всех есть мать у козы, курицы… даже у листочка-у него ветка, у травы – почва. У всего кругом. И только у нас нет матери, ну и отца тоже… Знаешь, мне часто снится один и тот же сон, – и отрок порывисто огляделся, словно страшась, что его подслушают и не столько Выхованок, сколько идущие вслед за ними ребята из иных семей. Однако уже не в силах скрывать таящееся внутри, досказал, – я вижу лицо… Очень ладное… такое ладное лицо. Оно такое вот, – и Влад схватив зубами ивовый прутик, освобожденные от него ладони сложил меж собой так, чтобы они образовали правильный овал. – Такое вот, – продолжил он, высоко вздымая губы и гутаря сквозь зажатый в зубах прут. – Такое оно. – Еще морг и прут вновь в руках Владелина, а не сводящий с товарища взора Злат, ошарашено покачал головой, будто впервые видел такую дивную форму лица. – И вижу я на том лице два больших глаза, точно занимающих половину его. Глаза те туманом слегка прикрыты, аль подымающейся с под низу дымкой. И они такие чудные… темно-коричневые… ужо таких я никогда не зрел… Смотрят они на меня так ласково, как Выхованок и отчего-то враз хочется плакать… И тогда я пробуждаюсь и чувствую, что лицо мое мокрое.

– Плакал, что ли? – прошептал Златовлас и также туго, как дотоль вздыхал его товарищ, дохнул, по-видимому, услышав и впрямь чего-то тягостное или просто не доступное пониманию.

– Это наверно мать моя, – произнес Влад так и не отвечая на вопрос Злата, словно и не слыша его. – Мать или отец.

Владелин смолк, и, размашисто переставляя ноги, двинулся сквозь густоту травы, склонив низко голову, и почувствовав мощное томление в ней, вроде выплескивающееся горячей зябью прямо в лоб.

Травы в нынешний год поднялись высоко и налились сочностью. Умеренно жаркий климат данного континента, особенно той его части, где жили Владелин и Златовлас, с теплой и мягкой погодой в прохладное время, с умеренным количеством осадков делали данное место особенно благоприятным для жизни. Круглый год или как учили детей духи, круглое лето, на материке стояла лишь положительная температура воздуха. В прохладный период времени температура колебалась от двадцати до двадцати пяти градусов, а в более жаркое от двадцати восьми до тридцати двух.

Вообще у землян было два времени лета: теплое и прохладное. Оба периода соответственно состояли из четырех месяцев, и еще имелся дополнительный месяц разделяющий их. Каждый месяц включал в себя сорок дней, потому лето насчитывало триста шестьдесят дней, к коим добавлялись пять дней, празднуемых в честь Великих Матерей. Месяцам Дажба, або то он большей частью занимался первой своей системой, и естественно устанавливал традиции и верования, даровал величания, в целом такие же простые как и все, что окружало детей. Новое лето, цветень, теплынь, ягодень, серединь, увядень, спень, дождич, отишь так именовались месяцы. Новый год, коло коего начиналось первого числа месяца новое лето, когда жаркое время сменяло прохладное.

Густые облака, выпорхнув из-за косматых крон деревов, высившихся с той стороны наволоки и реки, мохнатыми копнами поплыли навстречу идущим по травам детям и животинкам. Широкая река своим одним брегом почти вклинилась в первые рядья леса, желая тем медлительным течением подточить корни деревьев. Ближайший ее забок терялся в пойменных лугах, плотно поросшего по краю рогозой.

– Чуки! Чуки! – громко шумнул, на остановившегося Бешку, Выхованок и махнул рукой, и тотчас стадо одновременно встало стоймя, замерев на месте.

Животинки торопливо вздели свои покатые головы, взглянули на взмахивающего полупрозрачной рукой духа и незамедлительно да враз мекнув, принялись разбредаться по леваде, абы кормиться. А детвора также спешно направила свою поступь к Выхованку, ожидая его дальнейших распоряжений. Лишь Влад и Злат не двинулись к вую. Они застыли в густых травах пойменного луга, местами доходящих им до пояса и взволнованно оглядевшись, тем проверяя не смотрит ли на них Выхованок, мгновение спустя резво припав к земле, схоронились в той растительности.

– Владу! Злат! – долетел до мальцов зов их пестуна.

Да тока детки будто окаменели полеживая во травушке на пузах. Прижимая к оземи не только тело, руки, ноги, но и лица, уткнув их в слегка покалывающие носы и щиплющие щеки махие отростки, втягивая в себя сыровато-дождливый дух почвы, приправленный сладковатой сочностью зелени.

– Владу! Злат! – совсем близко от ребятишек прозвучал глас Выхованка, точно исходящий из глубин пустой посудины, а посему и звучащий гулко да раскатисто.

И нежданно подле замерших мальчуганов колыхнулись травы. Они по первому пошли малой рябью, а погодя по ним вроде пролегли покатые волны, постепенно пригнувшие их стебли к лежащим бугорками деткам. Травы резко склонили свои устремленные вверх макушки, дотронулись до буро-красной земли и выставили напоказ склонившиеся дугой тонкие стебли, явив духу прижатые к землице тела ребятишек обряженных в красные рубашонки.

Выхованок весь засветился неярким голубоватым светом, не только его каплевидная голова, но и все тело махом. Если бы дух мог улыбаться, имея уста, ноне непременно широко осклабился, так уж был он доволен этой постоянной шалости Влада. Посему, чтоб порадовать столь дорогого ему ребятенка, Выхованок резво вскинул вверх руки и также стремительно свел их меж собой. И они точно две длинные, тонкие плети свились спиралеобразно, сформировав нечто напоминающее огромное веретено, оттянутое к плечам духа и утолщенное к запястьям рук. Пальцы Выхованка и вовсе скрутились между собой живописав пряслице-грузик в форме диска со сквозным отверстием, служившим для утяжеления ручного веретена, а в данном случае исполняющее совсем иные цели. Дух стремительно крутнулся по кругу, свершив всем своим телом полный оборот и из его рук-веретена прямо из полыхающей пряслицы вверх вырвались паутинные нити яркого света: голубых, розовых и даже желтых тонов. Нити энергично, точно тронутые порывом ветра, взметнулись ввысь и на маленько замерли там, вмале сбившись в плотные, рыхлые мятешки. Те мятешки только миг рассыпали по своей пористой поверхности лучистые брызги света, а потом суматошно начали плескать красочными каплями вниз на все еще прилегшие к оземи травы. Точно в дождливую пору крупные капли тулились к изогнутым тонким стеблям трав и там где им удавалось, прильнув к побегам, зацепиться светозарным кончиком возгоралась малая росинка. Какое-то мгновение спустя росинка пыхала ядренистым светом и принималась выбрасывать из своей макушки вправо, влево, взад, вперед, словом во всех направлениях ажурные с заостренными али округлыми краями трепещущие лепестки. Еще, судя по всему, малая толика времени, и выпятились выспрь округлые желтые соцветия, неспешно окрашивая в белые тона приткнувшиеся к ним тонкие лепестки, народившегося цветка явленного, посаженного, подаренного планете умелым мастерством духа.

Влад торопливо вздел голову и огляделся. Все поколь переливающиеся подле него россыпью света пестрели травы дивными соцветиями до этого момента еще не видимого ребятками. Светозарность мало-помалу спала с цветков, а рыхлые мятешки, обронив из себя брызги, днесь истончились до голубоватой и розовой дымки. Колыхая своими неосязаемыми боками, они вскоре расползлись в воздухе, верно потревоженные легкими порывами ветра, подымающегося в голубизне поднебесья. А погодя травы с таящимися на их навершиях цветами, с желтой макушкой и белыми лепестками, испрямили свои стебли и слегка заколыхались, будто их тронула рука человека. И тотчас с земли вскочили Влад и Злат, да восторженно уставились на полянку вкруг себя, обильно усыпанную новоявленным цветком. Они задорно засмеялись и от радости захлопали в ладошки, рукоплеская, уже вернувшему прежний вид своим рукам духу, да наперебой закричали, загамили:

– Я!..Я, вуй, дам имя!

Выхованок опустил вниз руки, повесив их повдоль тела, словно ненужные лоскуты ткани. Его голова свершила очередной оборот промеж тела, молниеносно обозрев и кормящееся стадо, и притихших позадь него с раскрытыми ртами своих и иных вскормленников и гулко проронил:

– Владу! Владу даст имя!

– Да! Да! Да! – с упоением в голосе загаганил мальчик и подпрыгнул от довольства на месте.

– Сызнова… сызнова Владу… а кады ж я? – обидчиво протянул Златовлас и шмыгнул носом, словно собираясь разреветься.

Впрочем, после передумав хныкать, перевел взор с духа на товарища, замершего и задумывавшегося, и также как тот купно свел мохнатые, белесые брови, придавая тем самым серьезность своему добродушному лицу. А Владелин и вовсе сморщил носик, поджал губы и глубокомысленно оглядел столь дивные цветы, прилепившиеся к верхушкам прямостоячих, разветвленных стеблей, кажется, за время свершения чуда поменявших не только форму ствола, но и листьев. Желтые макушки цвета удерживали околот себя тонкие белые лепестки, напоминающие реснички Злата, отрок еще немного медлил, потом вскинул, как дотоль то делал дух, руку вверх и звонко изрек:

– Крылька! – и немедля с теплотой зыркнул на сияющего Выхованка. – Оно как дюже придивно ты, вуечка, покрыл эту полянку.

– Пускай будет крылька, – откликнулся дух. – Крылька, – добавил он опосля и ярко блеснул голубоватым светом своих бездонных очей на мальца. – Ладно ты придумываешь величания посаженным мною цветам и откуда это только у тебя. Владушко! – Выхованок дохнул имя мальчика и вовсе нежно, вкладывая в него, верно, всю красоту своей великой сущности.

– И чего тут хорошего… крылька! Тьфу да и только, – запальчиво воскликнул вскормленник Батанушки мальчонка по имени Граб.

Этот мальчишка прозванный так за нестандартно-широченные в сравнении с руками ладони, почасту конфликтовал с членами семьи Выхованка, всяк раз при том стараясь задеть Владелина.

– Смолкни! – прикрикнул на светло-русого Граба дух, да так шибутно, что на голове отрока затрепетали жидкие волосенки.

Выхованок совсем не желал, чтобы возникла ссора меж детьми и конечно, в первую очередь, защищал своего любимца Влада, лицо какового не мешкая подернулось от обидных слов.

– Не смей так говорить при мне, – дополнил дух свою речь и махнул рукой влево, тем самым направляя отрока сберегать стадо с иного направления левады. – Ступайте Граб, Кулота и Нерев по левую сторону и смотрите, чтоб ничего со скотинками не случилось.

Граб недовольно, что-то буркнул и сердито глянул на Влада, каковой уперев руки в боки глазел на него столь презрительно, словно видел пред собой вельми склизкую жабу. Впрочем, не став спорить с духом малец медленно повернулся и поплелся туда, куда ему велели, обходя разбредшихся по лугу коз слева.

– И чего он все время ерничает, – обидчиво вскликнул Злат, вроде то им придуманное величание вызвало недовольство Граба. – Так красиво придумано. Крылька… – ласково протянул он.

Мальчик тотчас склонился над цветом, сорвал три тонких стебелька украшенных соцветиями, и, поднеся их к носу, втянул в себя аромат чем-то напоминающий яблочный запах.

– Потому как он завида, – сердито отозвался Миронег, и, порывчато сжал руки в кулаки, тряхнув головой, волосы на каковой за время жизни на Земле также слегка побурели, став средне-русыми. – Надобно ему надавать, чтоб не задирался.

Хотя честнее будет сказать, что задирался именно Миронег… всегда и ко всем, потому и получая чаще иных, однако при том дюже слушаясь во всем Владелина.

– Не надобно с ним драться, – торопливо молвил дух, и, махнув в противоположную от удаляющегося Граба сторону, повелел остальным ребятам во главе с Миронегом сберегать стадо справа.

Миронег еще чуток важничал то ли желая обратить на себя внимание Влада, принявшегося шушукаться с Златовласом, то ли просто потому как был весьма несговорчивым мальчиком, но после неровно выдохнув, направил свою поступь вглубь левады обходя стадо, как и указали, справа.

– Ты, вую, ничего из наших разговоров не болтай, – торопливо шепнул Владелин подошедшему Злату.

А посем суетливо вырвал из рук товарища, сорванные им цветки, да сунул их малые с ноготок соцветия себе в лицо, глубоко втянув тот изумительный луговой дух тока, что народившегося творения. Выхованок меж тем зорко следил за удаляющимися ребятишками. Когда же они разбрелись по елани да утоптав круглые пятачки, опустились на них по двое, перевел взор на стоящих в нескольких шагах от него двух мальчиков и очень тихо сказал:

– Владу, ты вновь турусы разводишь с Златовласом об отце и матери… Я тебя, о чем просил давеча?

Дух резко смолк, и одновременно с тем глаза его ярко засветились. Незамедлительно в ту чарующую глубину, где словно забились закрученные по коло тонкие лучи света собранные из мельчайших, солнечных брызг вонзился взором своих серых очей Злат. Влад же не мешкая отвернулся и для верности, не желая подвергаться и подчиняться силе духа, сомкнул глаза.

– Владу! – позвал Выхованок малеша спустя мальчика.

– Не буду смотреть! Не буду! – сердито отозвался тот. – И не удастся тебе вуй меня превратить в дубину Злата.

– Я и не собираюсь… Это судя по всему не в моей власти, – горестно молвил Выхованок. И прекратил вращение лучей в собственных очах, будто насыщенностью того света, осенившего кругом них пространство, отделил одного вскормленника от иного. – Я лишь хочу, – дополнил он. – Хочу, лапушка, чтобы ты не вел эти турусы с ними. Не зачем им знать то, что покуда не по силам им будет несть.

– А мне… Мне по силам?! – задиристо кликнул Владелин и стремительно повертав голову воззрился на духа, узрев еле заметное свечение его прозрачного тела. – И тогда… коли мне по силам… расскажи, что произошло со мной, со всеми нами… И где моя мать… такая… такая. – Он швырнул, на траву дотоль сжимаемые в руках цветы, и вновь свел вместе широко расставленные пальцы и края дланей, живописуя овал. – С таким вот лицом и бурыми, коричневыми глазами… большими… большими как у тебя.

– У нее были обычные глаза, – совсем тихо произнес Выхованок, и вроде испугавшись молвленного, незамедлительно вертанул головой по кругу оглядев не только раскинувшуюся позадь него луговину, но и лес, что широкой стеной подымался впереди. – И о том, что тебя так тревожит, не я тебе расскажу, а иные и погодя… позже, когда позволит Зиждитель Дажба. А покуда ты не должен о том спрашивать… говорить. Не должен ее вспоминать. И никогда, я о том уже тебя просил, никогда и никому не говаривай какого цвета у нее были глаза. – И Выхованок сказал это таким тоном, что мальчонка почувствовал в его речи трепетный страх. – Придет время все станет понятным и ясным, а ноне сокрой… сокрой все мысли внутри себя, а иначе, – и вуй то уже прошептал, – а иначе мне тебя не уберечь от взора Зиждителя Дажбы. Ты и так слишком часто обращаешь его внимание на себя… и я все время опасаюсь за тебя, страшусь…

Владелин слушал духа очень внимательно, ибо он всегда чутко воспринимал молвь Выхованка, о том также свидетельствовал и приоткрытый рот, и напряженная поза рук, все еще живописующая овал. Глаза отрока всего-навсе на мгновение наполнились слезинками, в них блеснули пузатые переполненные солью воды, поглотившие, как яркую зелень радужки, так и крапинки раскиданной по ее поверхности коричневы, той самой беспокоящей его во сне. Он глубоко задышал, подавляя в себе слезы, то душевное томление кое его волновало, делало беспокойным. Выхованок наново едва зримо засветился и весь тот срок не сводящий с духа взору Златовлас, вроде окутанный голубоватыми испарениями, очнулся. Малец энергично потряс головой и глянул сначала на вуя, после на товарища.

– Утопчи траву, – строгим голосом указал Выхованок, обращаясь к Злату.

И мальчик не мешкая, шагнув в сторону от полянки крылек, помахивающих своими малыми цветками, принялся утаптывать траву. Выхованок же медлительно, повернув свое тело, али быть может лишь голову, направился повдоль края левады оглядывая пасущееся стадо, ребятишек да изредка останавливаясь на месте, сооружая из рук веретено, и усыпая кругом травы новым цветком крылькой.

Глава пятая

Владелин без сомнения был неординарным мальчиком. И это заключалось не только в возможностях его мозга сберечь в памяти образ матери, не только в способности разумно управлять членами своей семьи, но и в живости и цепкости ума, когда легко и быстро отрок запоминал и воспроизводил поучения духов. Мальчик почасту задавал весьма колкие и разумные вопросы, не раз приводившие в изумление Зиждителя Дажбу, Бога каковой и проводил занятия с детьми, поясняя строение Земли и всего того, что ее окружает.

Обучение проводили покуда не часто, всего-навсе по одному разу в месяц и дополнительно в те самые пять дней в лете, что были определены Богом как праздники. В месяце цветень праздник посвящали Матери Зекрой прародительнице детей. В месяце теплынь нынешней Матери Земле, тому самому месту… планете, что теперь кормила, взращивала и поила мальчиков. В месяце серединь Матери Любви, той, которая живет в каждом существе, создании и творении, и с помощью каковой не прекращается движение – круговорот жизни. В месяце спень праздновался день Матери Смерти, той, которая после жизни прибирала оброненные души, даря им возможность дальнейшего непрерывного процесса изменения и развития. И в месяце отишь день посвящали Матери Удельнице, что предопределяла удел и безостановочное движение души. То были, как учил Дажба, не Богини… а лишь Матери, оные тем или иным образом влияли на детей… и в целом на человечество.

В отличие от иных ребятишек, которым поучения Дажбы доставляли радость видеть Бога вблизи, слышать иль, ежели так повезет, прикоснуться к нему, то для Влада они значили совсем иное. Оно как с огромным вниманием и интересом внимал малец рассказам Зиждителя и словно впитывал в себя каждое оброненное им слово. Владелин, как и иная детвора, сидючи на нарочно для того установленных на площади лавочках, подле восьмиконечного корабля в первом ряду, вслушивался в рассказы о Матери Зекрой, воспринимая поучения с таким трепетом, и чуткостью точно старался в словах Бога найти разгадку томящих его суть снов. И если по первому Владелин токмо внимал тем рассказам, вскоре принялся задавать вопросы не свойственные столь юному возрасту и поколь, как считал Дажба, остающиеся без ответа… Все, что произносил Бог на таких занятиях, духи после всякое свободное время поясняли и вкладывали в умы своих вскормленников, много раз повторяя, а посему те поучения неназойливо приживались в них.

Влад опустившись на утоптанную траву вытянул вперед ноги и поправил подол рубахи, разравнивая на ней каждую складочку.

– О чем мы с тобой болтали? – приземляясь подле товарища поспрашал Златовлас.

Владелин медленно повернул в сторону Злата голову, и осуждающе воззрившись на него, рывком дернул плечами. И враз от этого негодующего дрыга всколыхнулись его кудреватые, короткие волосы, да с не меньшим раздражением малец молвил:

– Мы с тобой вели разговор про мать… Мать и отца. – Мина удивления исказила черты лица Златовласа, глаза его некрупные округлившись, слегка выпучились. – Я тебе дубина, – уже совсем, гневно отметил Влад. – Сколько раз буду говорить, не смотри ты в очи Выхованка.

Нет! дух, не уничтожал, не стирал в мозгу своих вскормленников те или иные разговоры, события, ему это было не подвластно. Одначе, обладая, по людским меркам, необыкновенными способностями он мог покрывать их тончайшей дымкой и тем отодвигать по времени вдаль. Отчего данные разговоры, события начинали казаться весьма неблизкими, пережитыми, оговоренными когда-то… когда-то давнешенько, а потому более не тревожащими душу и вроде как ставшими не интересными. Лишь в отношении к Владу у Выхованка не получалось применить свои способности. Малец не то, чтобы не забывал разговоры, он просто мог противостоять силе духа так, что последний не смел даже воспользоваться собственными способностями.

– Не зачем, – продолжил немного погодя, остывший от сердитости, Владелин, и, улегшись на теплую, хранящую в себе аромат спелости, траву уставился взором в раскинувшееся над ним голубое небо по коему ползли мохноногие, пузатые облака. – Не зачем ему в глаза пялиться, а то нашто я тебе все рассказываю, объясняю… Ежели ты через морг начинаешь думать, что балякали мы о том с тобой дюже давно.

Златовлас еще чуток нависал над старшим товарищем, заглядывая тому в лицо и загораживая так любимое Владом бескрайнее небо, тяжело ворчая внутри головешки неповоротливыми увальнями мозгами, а погодя улегся подле и вмале уже протяжно засопел, судя по всему уснув.

Последний праздник в честь Матери Удельницы проходил почти два месяца назад, той Матери, каковая определяла судьбу каждого создания на Земле. И мальчик вельми четко запомнил его, не только поучениями Бога Дажбы, но и последующими событиями. Зиждитель Дажба в тот день говорил, расположившимся на лавочках, поставленными полукругом, детям, что Мать-Удельница схожа с прядильщиком духом. Она восседает в неизмеримых, недоступных пониманию далях, величаемых Надзвездный мир, подле обычной прялки, таковой какая есть в каждом доме, и прядет волоски людских жизней.

– Каждому, каждому из вас она уже сплела удел, – добавил Дажба и обвел детишек сияющим, трепетно-любовным взором.

Позади Бога мощной постройкой возвышалось космическое судно, да только мальчики о том не знали. Они, большей частью позабыв, о как таковом его приземлении, думали, что это лишь величественное каменное строение, внушающее трепет и почтение, в котором проживали Боги. Меж собой отроки кликали данное строение-ковчегом, хотя духи требовали величать его – капищем. В основе капища лежала восьмиугольная звезда, и восемь основных, не менее могучих, построек располагались вкруг центральной. Само центральное сооружение имело, округлую форму и было увенчано шатровой крышей. Белые стены капища с покатыми фронтонами по глади без каких-либо отверстий плавно сужались к навершие и словно входили в шатровую крышу, где почти подле шаровой луковки просматривались небольшие четырехугольные голубоватые окна.

Дверей в капище не было, единственный вход в него скрывался густоватым серебристо-голубым дымом, через который совершенно не просматривались внутренние помещения. Каменная, белая лестница соединяла небольшой пятачок, лежащий пред проемом, с поверхностью площади. Заходить в ковчег детям не позволялось, нельзя было, так учили духи, беспокоить Небожителей. Впрочем мальчики и не посмели бы туда войти, потому как вельми боялись не только строго взора Дажбы, но и того самого голубовато-серебристого испарения всяк миг движущегося то вправо, то нежданно влево, струящегося в разных направлениях мельчайшей капелью синего цвета по кучковатому полотну. Те капли то ярко перемигивались промеж друг друга, то вдруг замирали и миг спустя принимались медленно потухать. Весьма редко из того тумана выходили, словно выплывали Боги… и то в основном Дажба. Совсем нечасто дети лицезрели Воителя, еще реже Седми, Огня, Словуту, Дивного и всего-навсе один раз на памяти Влада из той завесы вышел Небо. И то старший Рас выступил из капища лишь для того, чтобы уставившись в раскинувшиеся над ним небеса, малость помедлив, плавно взмахнуть правой рукой.

Владелин очень четко запомнил тот незабываемый выход из капища Небо, и не только, потому как на его тело тогда навалилась слабость, а в голове резким колотьем прорезалась боль. Но и тем, что кажется, токмо доли минут спустя та острая боль сменилась на призывный, протяжный зов. А засим в дотоль голубоватой поверхности небосвода лучезарным светом вспыхнула маленькая искорка. И это зрелась не просто искорка, светящаяся крупинка, а точно с долгим хвостом, паутинкой, капелька воды. Крупинка света вскоре замерла в голубой дали и ярко засияла. Небо еще малеша всматривался в ту каплю, его чудной венец, живописующий Солнечную систему, вроде исторг из планет, звезд и космического пространства блеклый свет превратив позитив в негатив, светлые тона на нем обернулись в темные, а черные вспять в белые. Старший Рас медлительно, подобно подвергнутый, какой неизлечимой хвори, развернулся и, вступив в серебристо-голубые испарения проема, пропал в капище.

Та же яркая каплеобразная крупинка осталась висеть на небосводе и призывно временами поблескивать, напоминая маяк. Влад почасту глядел на ту искорку, всяк раз близко принимая к душе и виденного старшего Раса, и его неспешный взмах руки, и сменивший цвет венца, ощущая острое беспокойство, как собственной человечьей плоти, так и внутреннего своего естества.

И теперь взирая на ту поблескивающую искорку, застывшую вдали небосвода и порой заслоняемую кудлатыми головами облаков или покачивающими остроносыми отростками выпрямившихся трав, Владелин вспоминал последнее торжество в честь Матери Удельницы. Он словно вновь увидел бело-золотистое пылающее лицо Дажбы.

– Зиждитель Дажба, – звонко обратился к Богу какой-то мальчик, сидевший сразу за Владом, живший почти на окраине поселения. Он резко поднялся с места, желая напыщенным видом обратить на себя внимание. – А как зовут товарищей Удельницы?

Влад, услыхав тот вопрос, гулко захохотал так, что пришлось прижать к рвущемуся на части животу руки, да закачавшись взад-вперед, не менее громко крикнул:

– Какие товарищи, дубина?.. Какие товарищи?.. У Матери Удельницы не может быть товарищей, дубина! У нее споспешники!

И немедля засмеялись и все другие ребятишки, особлива вскормленники Выхованка и Батанушки сидящие в первом ряду, и на общих праздниках никогда промеж себя не конфликтующих, а наоборот друг друга поддерживающих. Детвора, также как и их лидер Владелин, обхватила руками животы и указывая выставленными перстами на столь неудачно отличившегося отрока принялась величать того любимым словом Выхованка – дубиной. Мальчик лихорадочно дернулся, обидчиво расквасил свои пухлые уста и громко заныв, опустился на лавку, уткнув раскрасневшееся лицо в ладони.

– Тихо! – негромко молвил Дажба и его мягкий, лирический баритон, точно легчайший ветерок, вмиг пробежался по головам ребятишек, встрепав на них светлые кудри. – Не надо смеяться, – приглушенно добавил Зиждитель.

И на площади единождым махом нависла тишина, Бог чуть зримо шагнул в направлении Влада, опустил вниз голову так, что его весьма удлиненная тонкая шея, как почудилось детям, изогнулась в середине и добавил:

– Нельзя смеяться над ошибками других Владелин. Ибо неровен час можешь и сам оступиться. И тогда. – Бог будто прожег своим взглядом голову замершего мальца отчего нылая боль всколыхнула кровь внутри нее, на чуть-чуть застлала очи кровавым туманом. – И тогда подъем твой будет особенно болезненным.

Отрок торопливо встряхнул головой изгоняя тот туман и боль да дерзко зыркнув на Раса, не мешкая ответил:

– А чего он дубина такой, светлых споспешников нашей Матери называет товарищами. Нешто за сток дней не мог запомнить их величания? А коли не может запомнить, пущай тогда и не спрашивает.

Едва слышно простонал, что-то подле Владелина, поколь почивающий Златовлас, и, перевернувшись на правый бок, уткнулся своим лбом ему в плечо. Мальчик медленно повертал голову налево и посмотрел на товарища, рыжеватые волоски которого раскосмачено переплелись меж собой и травинками, склонившимися к его лицу, вроде желая стать с ним единым целым.

Влад ярко помнил, как от выдохнутых им слов на празднике по миловидному лицу Дажбы пробежала легкая рябь так, что, кажется, затрепетали его злато-русые долгие ресницы, слегка вскинулись вверх, изогнувшись, дугообразные брови, вздрогнули губы. Бог почему-то не ответил мальцу, словно соглашаясь с разумностью его молви. Он, погодив малеша, продолжил сказывать ребятам о космической дали в каковой подобно в озерце али реченьке колыхаясь, плавала их Земля, а на ее поверхности помещались огромные пласты суши и жили они – дети Расов.

Владелин так и не дождавшись похвалы или на худой конец хотя бы укоризненных слов от Бога, уставился очами на трепещущуюся густую завесу преграждающую доступ в ковчег. Все дети, не только так неудачно обратившийся с вопросом к Дажбе отрок, не только Владу, но и остальные мальчишки мечтали обратить на себя внимание Небожителей. Подаренный ребятишкам взгляд Дажбы или Воителя едва просквозивший по их лицам был всегда трепетно воспринимаем. А коли Бог заговаривал, так и вовсе, такой отрок долгое время считался счастливцем, на него смотрели как на отличившегося, с ним желали общаться, дружить иль хотя бы подраться. Особой мечтой, наверно никогда не выполнимой, а посему желанной, было для ребятни попасть в само капище. Одначе, в связи с тем, что доступ в капище детям был закрыт, возвыситься можно было и по иному. Ну, хотя бы ступив… пробежав по каменной лестнице, ведущей к проему в ковчег, не плохо и постоять на ней. Оно как пестуны не дозволяли бегать по лестнице, всяк раз наказывая таких озорников, особой дерзостью считалось сотворить это на глазах духов. Мальчикам хотелось выделиться, блеснуть необыкновенной смелостью, а посему вожделенная лестница была той самой неприступной крепостью на пути ко всеобщему уважению всей ребятни. Без сомнения и Влад желал как-то выделиться, но он никогда не бегал по лестнице, расценивая это, как глупая выходка, не позволяя сие делать и членам своей семьи еще и потому, что очень любил Выхованка и не хотел его расстраивать. Нет Владелин мыслил масштабнее и, не желая скакать как козел по ступеням, мечтал войти в само капище, раздвинув, как ему казалось клубящиеся, голубо-серебристые пары руками. И хотя внушаемые Выхованкам детям мысли, что кроме Богов миновать завесу безболезненно не удастся и густоватая мга может и вовсе разорвать их тела на части, не пугали мальца. Желание узнать, что же скрывается внутри ковчега, кажется, иссушало Влада, заставляя видеть ночами какие-то необъяснимые темные дали, с мерцающими на их глади звездными светилами, кои показывались ему, стоило лишь исчезнуть той туманной завесе.

Отрок также, будучи достаточно наблюдательным, приметил, что физически он много слабее других ребятишек. И коли раньше он многажды одерживал над ними победы, то по мере роста стал понимать, что у него нет той силы, каковая имелась у Миронега, Братосила или соседского Граба. Да и с летами взросления желание драться в нем иссякло. Он, конечно, еще мог нежданно резко взорваться от колких слов и броситься на обидчика с кулаками. Однако все чаще отступал от того кто искал с ним ссоры, стараясь воздействовать лишь словами, столь разумными, пред коими ретировались и самые задиристые. У мальчика имелась непререкаемая мощь духа, пытливость ума, и пред ней, несомненно, пасовали иные дети. Потому ребятня старалась не задевать Выхованскую семью… кроме конечно Граба. И вовсе как-то неопределенно тянувшегося к Владу, точно в ссоре с ним мечтая раздобыть, в его лице, старшего и очень справедливого товарища.

Впрочем, слабость собственных кулаков, худоватость рук вельми расстраивали мальчика, потому как принимая участия в какой-либо потасовке он одерживал в ней верх не за счет резких ударов или разбитых губ, а в результате собственной несклоняемости. Способности перенести любую боль и уйти с поля боя последним, не взирая на ропот духов. Еще не ведая про себя всей правды, а именно того, каковое место в поселение со временем он будет занимать, став его главой, покуда скрываемую от него духами, мальчонка не раз вопрошал Выхованка, когда на дворе темнело, и его семья погружалась в дремоту:

– Почему? Почему, вуечка, у меня такие слабые руки и кулаки не бьют, так как у Брата и Нега?

– Твоя мощь в ином, – шептал сидящий подле ложа, на каковом почивали Влад и Злат, точно притулившийся на собственные полусогнутые ноги дух. – Твоя сила в уме… и еще в кое-чём. Ну, да ты о том Владу… лапушка узнаешь позже. Не кручинься, пестун мой ненаглядный, ты еще познаешь свою мощь… а дотоль не думай о том. Дотоль не горюнь.

Владелин, конечно, не тужил, то ему было не надобным, ибо жизнь в людском поселении своей простотой, близостью Богов и заботой духов была счастливой. Да только все же хотелось отроку обладать физической силой сейчас… не только не склоняемой мощью души, но и крепкими кулаками.

Потому и мечтания у мальчика были более значимые, глубокие. Если и достигнуть чего-то, так дотянувшись, дотронувшись пальцами до голубизны неба, горящей искорки на нем, каковую по непонятным причинам никто из ребятни не видел, и ежели стать ближе к Богам так, непременно, войти в само капище.

Быть может именно эту мечту, войти в ковчег, и увидел в очах отрока на празднике Дажба. Не оценил Бог разумности его речи, а просто устрашился за жизнь Влада. Посему после праздника, когда было позволительно всем расходиться, и духи повели своих вскормленников к домам, чтобы за накрытыми столами отметить день Матери Удельницы, младший сын Небо повелел семье Выхованка остаться. Вуй, как всегда, испуганно воззрился на Зиждителя и поднятой вверх рукой сдержал поступь своих мальчиков.

Уходящая с площади детвора иных семей также мгновенно замерла на месте, завистливо взглянув, как им казалось на таких счастливчиков удостоенных особым вниманием Бога, а погодя поторапливаемая духами направилась по широкой улице к своим срубам. Дажба долго смотрел вслед расходившейся толпе детишек, также неспешно проводив в путь, закачавшиеся от незримого поднятия духами, лавочки, двинувшиеся вдогон за хозяевами. А когда гам подле площади утих, перевел взор на стоящих возле Выхованка шестерых отроков. Он в упор, что в отношении Влада делал не часто, глянул своими ярко-голубыми очами прямо ему в лоб, отчего голова последнего, тягостно дернувшись, подалась назад и, протяжно выводя слова, сказал:

– Владелин! – отрок торопливо вздернул, точно наполнившуюся изнутри кровью голову, и, не мигая уставился на Раса. – Ты не должен более растить в себе, сие зазорное и не нужное мечтание… Мечтание проникнуть в капище. – Бог сделал особое ударение в своей речи на слове мечтание, стараясь указать на его суетность. – Придет время Владелин и ты войдешь в капище не таясь, а так как положено сынам Богов. Однако до того времени более не тереби себя пустыми, зазорными мечтаниями. Ты слышишь меня, Владелин?

Мальчик медлил самую малость, и в том очень коротком промежутке времени, все еще ощущая давление в голове, нежданно увидел перед очами наполненное чернотой звездное небо, единожды близкое и далекое. Сине-фиолетовая его гладь полыхнула блеклым светом и по нему поползли в разные стороны серебристые звезды. В доли секунд они заполнили своими фигурами все темное пространство и густо замерцали, точно сигнализируя. Влад глубоко вздохнул, и ночное небо стремительно сменилось на голубую лазурь, а посем на встревоженный взгляд очей Дажбы. Отрок рывком кивнул, тем движением выражая свое согласие с указаниями Бога.

Впрочем, избавиться от желания он не мог… Мучившее его во сне ночное небо с крупными звездами, звало к себе. Почасту тоскуя за ним, он томился и днем, да успокаивался лишь с приходом ночи, когда мог взглянуть в темный небосвод. Когда мог ощутить на залитых слезами щеках легкое шевеление ветерка и втянуть в себя насыщенную прохладу ночи.

И даже то, что Бог погодя, будто стараясь убедить в будущем главенстве над другими ребятами Владелина, своей тонкой, светящейся и излучающей необъяснимый трепет ладонью провел по его волосам. И той теплотой снял тяжесть с головы и успокоил растревожившееся внутри, и закачавшееся вправо… влево, сердце не смогли отвлечь Влада от вожделенной мечты всенепременно узреть скрываемый Расами внутри капища свод. И может быть, отрок уже свершил данное безумное желание, если бы не Выхованок. Каковой тем же вечером, стоило только, семье устроится на покой, укрывая одеяльцем своего любимца, и подбивая один из углов его подушки, дрожащим голосом попросил оставить ту затею и не гневить Зиждителя Дажбу. Коли бы не вуй, которого мальчик любя не хотел расстраивать, Владелин уже вошел бы в капище.

Глава шестая

Далекую искорку света, мерцающую на небосводе и зримую одним отроком, закрыли облака. И ежели по первому сие были мощные белые субстанции, то к полудню, когда наконец, одолев сон, пробудился Злат, и, развязав собранные узелки принялся, громко чавкая, кушать, облака сменили свой окрас на серые, а спустя время и вовсе побурели, вроде обпившись воды. Они заволокли своим бессчетным количеством все небо. Еще немного и в том нависающем массиве перьевитости, внезапно промелькнуло лучистое долгое копейцо с острым наконечником. Прошло, верно, не больше нескольких мгновений и серебристая молния, по поверхности коей мелькали разноцветные крапинки света, выскочив из-под туч, энергично вдарила в землю, недалече от притихших и наблюдающих за начинающейся грозой детворы. А затем в переполненных влагой тучах загрохотал продолжительно и раскатисто гром.

И также зычно вскрикнув, Влад и Злат вскочили с оземи, да, что есть мочи побежали прятаться от дождя в лес, где нарочно от непогоды, нередко изливающей воду на эту часть суши был устроен небольшой, можно молвить совсем крохотный сруб. Точнее даже не сруб, а высокий шалаш, твореный из струганных теснин ладно подогнанных и установленных наклонно друг к другу. Все щели в той куще были плотно заткнуты мхом, а сверху на стыке планок пролегал неширокий навес-крыша в виде сухого камыша переплетенного меж собой. Словом это было налаженное место для того, чтобы благополучно пережить непогоду.

Влад и Злат торопливо перескакивая через опавшие ветви деревьев, переплетенные плетущимися растениями, мхами, обегая молодую поросль и невысокие кусты вскоре нырнули, сквозь узкий лаз, вовнутрь шалаша. И только они сие сделали, как еще пронзительней загромыхало над кронами рослых деревов небо, искристо засверкали рассыпающие крошево огней молнии и хлынул обильный, крупный дождь.

Прошло пару минут, и Влад приткнувшийся к стене кущи, услыхал негромкий окрик, а потом в лаз проскочили Братосил и Стогость, оба уже изрядно промокшие. Отроки, упав прямо на ноги Златовласа и Владелина, весело засмеялись, да принялись утирать текущую воду с волос и лица. А над кущей продолжали низвергаться потоки дождя, ярко озаряли темное пространство краснолесья молнии и не смолкая ни на миг рокотал, вроде встряхивая землю, гром.

Ребята уже давно перестали хохотать и затихли, тревожно вздрагивая телами, к оным липились мокрые рубашонки и вслушиваясь в обрушение свирепствующей природы, когда, внезапно, Владелин, приподнялся с настила сухостоя, что укрывал пол в куще и обеспокоенно напрягся. Смятенно взглянув на шалашный лаз, он перевел взор, и, призывая к вниманию товарищей, чуть заметно мотнул головой в сторону, повелевая тем самым дать ему проход. Отрок торопливо вскочив на карачки, да расталкивая так и не понявших его Стогостя и Братосила, полез вон из кущи. Все также спешно выбравшись из шалаша он поднялся с карачек, испрямил стан и, застыв на месте, с тревогой огляделся.

Высокие дерева с густыми кронами, бурая серость грохочущего раскатами грома небосвода затемнили и сами просторы леса. Однако и в том правящем сумраке отрок погодя узрел, в нескольких шагах от себя, отделившееся от ствола дерева здоровущее создание. Существо было безобразно-пугающим и увидевший его, в сером мареве дубровы изредка вспыхивающей бликами молний, Влад похолодел от ужаса. А засим ему враз стало жарко… просто невыносимо жарко, запылали не тока руки, щеки, но точно и все его тело. Рост того создания, видимо, превышала метра два. И хотя оно было менее высоким, чем Боги, обаче, для мальчика показалось настоящим гигантом. Создание стояло на двух ногах и слегка горбатилось, его длинные руки касались земли. Шириной плеч существо и вовсе поражало, оно как их размах, судя по всему, превосходил метр. Массивного сложения туловище, с явно развитой мускулатурой, поросло густой, бурой шерстью. Та короткая волосня обильно покрывала и лицо, а также росла на весьма широких ладонях. Низкий лоб и выступающее вперед надбровье малеша топило лицо внутри головы. Впрочем, трепещущий Владелин, ясно разглядел у того существа топорщившиеся круглые ноздри выпяченные вперед на месте носа, покрытые шерстью уста и совсем крохотные глазки.

Создание какой-то миг молча рассматривало отрока, а после, сойдя места, размашистой походкой двинулось к нему, и, вторя ухающему небу зычно зарычало.

– Скорей, скорей вон из кущи! – звонко закричал мальчик своим товарищам, и, наклонившись к лазу спешно махнул рукой. – Вылезайте из кущи! Скорей!

– Чего? – лениво протянул Стогость, и, поднявшись с расстеленного в шалаше сухостоя, уселся.

Да только Владелин, будто ощущая всеми волокнами своей кожи, плотью и, верно, душой исходящую опасность от приближающегося создания суматошливо схватил рукой ногу Братосила и резко дернул его на себя. Прилагая всю мощь, он зараз вытянул товарища из шалаша. Ошеломленный Братосил торопливо вскочив на ноги, развернулся, а увидев в двух шагах от кущи боляхное существо, истошно завопил. И звук тот был так высок и оглушителен, что резанул уши стоящего подле него Владелина и отозвался колкой волной боли в его голове. Братосил невысоко подпрыгнул вверх, и тотчас сорвавшись с места, рванул вправо, а подскочившее к Владу создание мощно ударило его своей ладонью по щеке.

На морг перед глазами мальца поплыли плотные кучные облака, а в них заморгали ядреные капли разноцветного света. По-видимому, от того удара его отбросило в сторону и он ударившись об землю потерял сознание. Потому как когда облака перестали заслонять взор, Владелин ощутил острую боль во рту и увидел слегка пригибающиеся, склоняющиеся к нему долгие ветви деревьев, вроде жаждущие приподнять его с оземи и покачать на своих мощных отпрысках. Еще чуток и Влад услыхал душераздирающий крик. То вопил Злат, отрок сразу узнал голос дорогого его сердцу товарища и суматошливо поднялся. Густая тьма, выпорхнувшая из-за соседнего дерева окружила его со всех сторон и словно взяла в полон, али придавила своей массивность. Одначе, мальчонка спешно сомкнул очи, а когда открыл их увидал недалече от себя стоящее существо, удерживающее в вытянутой руке за ногу Златовласа, легохонько помахивая им вроде тростиночкой взад-вперед. Злат живописав дикое выражение на своем милом лице и широко открывши рот, орал, при том мотыляя руками и свободной ногой намереваясь оттолкнуть от себя создание.

Владелин порывисто огляделся, и, приметив справа от себя мощную ветвь дерева, схватив ее руками, враз поднялся с земли. В первый миг от боли в голове его качнуло, однако превозмогая и ее, и сероватые испарения пред глазами, он побежал на существо, размашисто шибанув его той дубиной по горбу. Удар был и впрямь мощным, а может лишь неожиданным, потому как создание злобно взвыло и незамедлительно выпустило из рук ногу Злата. Мальчик, упав на землю, незамедлительно вскочил на карачки и пополз, а вмале поднявшись на ноги, припустил бежать из леса на леваду. Существо меж тем также резко, как пропал в темном краснолесье Златовлас, повернулось к Владу, и, приподняв вверх верхнюю губу, оголило белые зубы, почти ничем не отличимые от зубов людей, кроме как длиной и шириной, да шагнуло навстречу к нему. Малец уже было решивший бежать, краем левого глаза приметил выглянувшую из лаза голову Стогостя, и, давая возможность члену его семьи покинуть кущу, вновь взмахнул ветвью, стараясь ее концом огреть существо по голове. Да только создание тяперича ожидая удара, вскинуло вперед руку, и ухватило ветвь, молниеносно задрав ее кверху, а вместе с ней дотоль крепко держащегося за иной конец Влада. Отрок уже подлетев ввысь увидел, как Стогость вымахнул из шалашного лаза и побежал в ту сторону куда убег Злат.

Создание же так мощно встряхнуло ветвью, что скинуло с ее конца мальчика, немедля полетевшего вниз. Крепко вдарившись об землю, наваленные ветки и стволы, малец ощутил днесь острую боль не только в свернутой на сторону нижней челюсти, но еще и в изогнувшейся правой ноге, где блеснувшая белая кость, прорезала поверхность кожи, а также руке, груди и боку. Нападающее существо, не мешкая ступило вперед, и, протянув навстречу к отроку свою здоровущую руку с короткими пальцами, ухватив его за материю рубахи на груди, рывком подняло ввысь. Владелин словно тряпичная кукла, какую мастерил им Выхованок, взмыл вверх и увидел перед собой мерзостное, поросшее кудлатой шерстью лицо. Широко раскрылся рот существа и оттуда на отрока дыхнуло кисло-жгучим запахом крови аль то просто переполнился его рот ядрено-пахнущей юшкой, каковая принялась струиться из правого уголка губ. Создание слегка отвело в сторону висящего на рубашонке мальчонку, очевидно, желая его запустить. Да только Влад резко выбросил вперед левую, все еще действующую руку, и цепко схватил нападавшего за большое оттопыренное ухо. Таким образом, что все ухо оказалось в сжатой ладони отрока. Зверь ли, человек ли… сызнова зычно взвыл, и, выпустил из руки материю рубахи, отчего малец теперь повис токмо на его ухе.

– Остановись! – пронесся гулкий голос приказ по лесу.

И Владу выпустив дотоль сжимаемое ухо соскользнул по шерсти нападавшего вниз. И сызнова упав на землю, буйно покрытую опавшей листвой да невысокой примятой травой, застонал от нылой боли во всем теле. Через сквозистый туман, выросший единождым махом пред очами, он нежданно разглядел широкую подошву ноги, покрытую патлатой шерстью, занесенную как раз над его головой. Лишь морга хватило отроку, чтоб резво крутнуться влево. А по лесу наново прокатился зычный глас… такой, что покрыл грохотание небес, остановив биение молний и капли дождя. И ежели, в первый раз раздался голос Выхованка, второй глас, очевидно, принадлежал Богу. Это мальчик понял немного погодя, когда в странное создание, стоящее в шаге от него вдруг вдарила тонкая стрела молния и словно пробила его тело с головы до ног… И тотчас оно ярко вспыхнуло странными такими голубоватыми бликами огня, точно пляшущего по самой поверхности шерсти. Существо сделало несколько долгих прыжков вправо, от лежащего Влада, и рывком содрогнувшись, повалилось на землю, выпустив ввысь мелкую россыпь голубых капелек от объятого пламенем тела.

Тяжело дыша и давясь кровью переполнившей сомкнутый и свернутый на сторону рот, нос Владелин надрывно затрясся от боли, когда к нему подскочил Выхованок, и торопливо опустившись подле с невыразимой болью своих крупных очей, обозрел вскормленника.

– Отойди! Отойди скорей! – протяжно молвил Дажба, и, подступив к духу, протянул свою длинную руку к его голове.

Да только Выхованок не выполнял повеления Бога и не трогался с места. Он стремительно подхватил тельце мальчика на руки и прижал к себе, будто стараясь скрыть его в своем чреве.

– А!..А!.. – гулко вскликнул малец и на миг пред его очами проплыли кучные бурые тучи принесшие ноне непогоду.

– Выхованок! – тот голос не принадлежал Дажбе, он был иным… густым басом, будто оглушающий гром.

Дух еще сильнее вдавил тело мальчика в себя и Владу показалось, что он задыхается. Кипучей волной из нежданно открывшегося рта выплеснулся поток крови, а часть его обрушилась в глотку и придавила своей склизкостью легкие.

– Что ты делаешь? Ты сейчас убьешь мальчика! – сие Влад уже не слышал, голос Дажбы долетал откуда-то издалека, словно из космической, темной дали нежданно вставшей перед очами.

Та мглистая даль ярчайше полыхнула на отрока своим серебристо-насыщенным веретенообразным телом, словно испещренным пылевыми включениями, да окруженным сверху и снизу волокнистой бахромой. А миг погодя на бликах того тела выступил образ человека. Он сначала был вроде слит с темнотой парящей окрест, а после явственно живописался. И тогда Влад увидел человека с черной кожей, слегка отливающей золотым сиянием. На схожем с каплей лице, вельми осунувшемся, имеющем самое широкое место в районе скул и сужающимся на высоком лбу и округлом подбородке находился нос, с выпуклой спинкой, и острым кончиком, широкий рот с полными губами и приподнятыми уголками, да крупные глаза, где верхние веки, образовывая прямую линию, прикрывали часть радужной оболочки. Большие очи, с темно-коричневой радужкой занимающей почти все глазное яблоко и окаймленной по краю тонкой желтовато-белой склерой, взглянули в упор на мальца так, что он весь затрепетал от испытываемой в отношении них любви. Послышался едва различимый щелчок и Владелин вновь ощутил острую боль… сразу… и везде… в голове, руках, груди и особенно во рту. Еще морг этой боли, а посем образ человека исчез, и поплыли, закачали своими боками пред его глазами непроницаемые облака… облака такие же темно-коричневые, как дотоль видимые радужки. Они плыли долго и своим любящим взглядом ласкали, нежели Влада.

Глава седьмая

Первое, что услышал Влад, пробудившись, это ощущаемые не столько ушами, сколько собственной сутью, мозгом голоса Богов. И то, кажется, уже говорил не только Дажба… не только басил Воитель… то молвили все Расы, и вроде как единожды наполняли тугую голову отрока своими голосами, при том несомненно вступая в разговор лишь в свое время.

– Выхованок! – дюже далекий мягкий баритон Дажбы, будто огладил кудри на мальце. – Как такое могло случиться, скажи нам… Почему ты не отвечаешь?

– Его надо покарать, – этот голос принадлежал Седми или Словуте… отрок это так и не разобрал. – Ибо он нарушил замысел нашего бесценного Дажбы, сотворив недолжное.

И наново густоватые с рыхлыми телами облака плывут повдоль взора Влада, подпихивая, подталкивая, тормоша друг друга, точно суетятся, торопятся куда-то…

А в огромной круглой зале капища, увенчанной высоким прозрачным куполом, в каковом, похоже, единожды отражались зеркальные стены, гладко отполированный кипельно-белый пол, и заглядывающее извне голубое небо, порой становящееся ближе своей бескрайней мощью, витали разрозненно-сквозные серебристо-голубые неяркие испарения. В середине зала на боляхной, низкой тахте, без спинки и подлокотников, напоминающей слегка вдавленное в центре дно озера, покрытой сверху набивной зеленоватой тканной полстиной, которая не просто плавно покачивала движущими нитями, а похоже, росла, изгибаясь в надобной форме, возлежал сам Небо. Обряженный в золотую до лодыжек рубаху, в своем венце на голове изображающим Солнечную систему, он лежал на правом боку, а изогнувшаяся поверхность тахты подпирала облокотившуюся на нее руку старшего Раса. В ногах Бога опираясь на извернувшуюся валом полстину, придерживающую спину как раз в районе поясницы, восседал Дивный.

Справа и слева от тахты на мощных голубых креслах, вроде как не имеющих каркаса, а посему принимающих очертания и форму сидящих, поместились младшие Боги, все кроме Дажбы. Расы были одеты без должного им блеска в золотые аль белые рубахи, только у Дажбы на руках и ногах все еще переливались широкие да узкие браслеты в виде перевитых растений, и на левых перстах руки, на каждом из них, находились крупные сапфиры, словно вросшие в саму его тонковатую кожу занимая там почти полностью среднюю фалангу пальца.

Дажба взволнованно прохаживался вдоль залы и иноредь останавливался подле замершего, как раз в центре меж тахтой и зеркальной стеной, Выхованком. Недалече от сидящего на кресле Огня, на небольшом округло-приплюснутом синем пуфике лежал здоровый с закрытыми глазами, верно почивающий, свернувшийся калачиком Владелин.

– Выхованок! – вновь останавливаясь в шаге от духа и воззрившись на него сверху вниз, молвил Дажба. – Кто тебя надоумил взять с нами Владелина?

Дух суматошливо опустил голову, и, выгнув ее загадочной формой так, что казалось она у него и вовсе свернулась, где-то в серединке, уперся взором в белый пол по каковому нежданно, тронувшись, поползли пухлые полосы света, точно присланные сюда солнцем.

– Посмотри на меня! – зычно изрек бархатистым баритоном Дивный.

И дух как-то неестественно крутнул своей вращающейся головой, одновременно желая не подчиниться и в тоже время не в силах справиться с указанием Бога. Голова его вдруг пронзительно скрипнула, подобно плохо смазанной части большого механизма, а засим словно на шарнирах провернулась по кругу и испрямилась. Крупные голубые очи духа пугливо зыркнули на Дивного. И тогда особой лучистостью бирюзы вспыхнули глаза старшего Раса, и тот необъяснимый свет разлился по всему глазному яблоку, немедля поглотив остатки склеры. В навершие венца Бога еще ярче засиял плоский диск и мгновенно прокрутился вокруг своей оси. Еще миг невероятного свечения и глаза Зиждителя потухли, спало сияние с его венца и он, растягивая слова, медленно пояснил:

– Это, милый малецык, Стынь повелел взять мальчика. Во Владелине искра Першего, и мальчик из семьи паболдырей. Создания Димургов принесли его к Выхованку и велели, сославшись на просьбу Стыня, укрыть от наших глаз… велели воспитать.

– Нет! Нет! – пронзительно громко дохнул дух и весь затрясся, всем своим полупрозрачным естеством. – Они не велели… Нет! Они просили! Просили! И я не смог, не смог отказать просьбе Зиждителя Стыня.

– И зачем это понадобилось малецыку Стыню, что не могли забрать свои искры? – поспрашал басистый Словута, сидевший слева от своего отца.

Он едва заметно развернул голову и посмотрел в бирюзовые очи отца, словно желая прочитать его мысли.

– Перший не хотел вывозить никого с Козьей Ножки, сказал тогда, что итак много дел в Галактиках. И эта просьба к духу звучала лишь от Стыня, наверно наш драгоценный малецык, желал таким образом спасти искры Отца. Не тебе Словута говорить о том, каковым изредка выдумщиком выступает наша драгость Стынь, – все тем же неспешно звучащим голосом произнес Дивный, каждым выдохнутым словом лаская имя Стыня.

– Куренты попросили от имени Зиждителя Стыня… попросили… – сызнова вклинился в молвь Выхованок и яростно крутнул головой. – Они сказали сам Зиждитель Стынь просит за этого ребенка. Хочет, чтобы я сохранил, сберег ему жизнь.

– Тогда почему же создания Димургов принесли тебе девочку, не мальчика? – сердито вопросил Седми и для его медлительности весьма мощно стукнул ладонью по округлой с плавными линиями подлокотнице, на оной возлежала дотоль рука.

– Этому девочку… другим мальчиков, – пояснил весьма благодушно Дивный, точно радовался произошедшему и одновременно желал снять раздражение с Седми, кое вылилось искристой россыпью брызг вылетевших из тела Бога в направлении духа. – Слишком мало рожденных детей паболдырей приобрели клетки Першего, да обладали нашими мерками. Не так много мальчиков и эта девочка, все они в наших поселениях. Стынь велел отнести мальчиков духам, и почему-то решил сохранить жизнь этой девочке. Возможно, потому как она весьма ярко сияет, определенно, первая искра, удивительно даже как она могла попасть в паболдырскую ветвь. Просьба звучала от имени малецыка, и, несомненно, Выхованок не смог ей отказать, – словно защищая духа, протянул Бог. – Только одного я не могу понять… На хуруле, бесицы-трясавицы почему не сказали тебе, милый Дажба, что это девочка. И как ты, любезный мой не увидел, что ребенок физически отличается от других детей.

Дажба поколь стоявший недвижно, около духа, медленно развернулся к старшему из Зиждителей и малозаметно пожав плечами, произнес:

– Лисуны и водовики мне не сообщили, что это девочка. Хотя они знали, что мы забирали одних мальчиков. Почему так произошло не знаю, одначе ноне же выясню. А я… Я, Отец Дивный, не узрел физического отличия Владелина от иных детей. Одно могу сказать, в ребенке с самого начало было и есть что-то не подающееся моему пониманию. – Бог на морг смолк и напряженно задумался. – Я не могу пояснить, потому как допрежь такого не ощущал. Посему я предположил, что в грядущем отпрыски этого мальчика возможно повлияют на гибельный путь землян. Впрочем, и в отпрысках Владелина, как и в нем самом… вернее в ней, есть, что-то непонятное, скрываемое али прикрываемое туманом. Не могу о тот вам пояснить. Мне надобно поговорить об этом ребенке и видениях его грядущего с Першим… Он меня поймет, но я уже который раз выходя с Отцом на связь забываю потолковать с ним о Владелине, а вспоминаю о тревожащем меня, когда наш разговор уже прерван.

– Ее следует уничтожить… девочка нам тут не надобна, она ломает все замыслы нашего Дажбы, – проронил Седми и его высокий звонкий тенор наполнился негодованием.

Бог неспешно вздел с подлокотника кресла свою руку, устремил вытянутый палец на лежащего ребенка, и на его кончике внезапно вспухла ядрено-красная капля. Она проворно вырвалась из перста и понеслась с неудержимой скоростью в сторону почивающего Влада, от довольства приоткрывшего рот. Резкий щелчок, подобно однократному треску грома и ту горящую искру перехватила, сбив полет, полупрозрачная кроха света, тотчас обернувшаяся голубоватой каплей воды упавшей на полированный пол залы.

– После того, что он… точнее она сегодня совершила, – забасил на высоких тонах Воитель и неторопливо поднялся со своего кресла, что стояло подле Словуты и напротив Седми. – Я не позволю уничтожить ребенка. Дитя так сияет… И незрячему ясно сие набирается мощи искра и как можно уничтожить это чудесное творение. И потом, как ты правильно приметил, брат, Млечный Путь создан и находится в управления Дажбы и ему решать изменены ли его замыслы или нет. Да, и в этой девочке искра Отца… Першего… Если бы ты не был так раздражен на него, днесь, непременно, желал сохранить ей жизнь.

– Это девочка должна была погибнуть там на Зекрой, как и иные люди. Так было решено Отцом, коли ты про это толкуешь, малецык, – много ровнее молвил Седми, теперь не желая чем расстроить Воителя. – И то, что в замыслы Першего и Дажбы вмешался Стынь, оному мы все слишком сильно потакаем, не есть хорошо. И не столь важно, что это клетка, искра нашего любимого Першего. Важно, что жизнь этой девочки вносит разлад в общий строй замыслов Дажбы, ежели ты не понимаешь мой бесценный малецык… – возмущение Седми, кажется, вновь выпорхнув с под тонкой кожи, осыпалось россыпью искорок на материю его белой рубахи.

– Остынь! Прошу, малецык, остынь, милый мой, дорогой! – чуть слышно протянул Небо.

И шепот старшего Раса вылетев из его уст, многажды усилившись, накрыл своей густой массивностью залу. Успокоив возникшее беспокойство и несогласие между членами печищи, да заколыхав под сводом залы, скомковавшимся серебристо-белым, клубистым облаком, поднявшимся с под низу. Легкое дуновение ветра огладило кудри волос всех божественных сынов, вроде то отцовская рука Небо встрепала их, и под бело-молочной кожей Небожителей по тонким жилка ядреной лучистостью света пробежала капель света.

– Воитель прав, эта система создана для управления Дажбой, ему и корректировать замыслы, – еще тише добавил Небо, почти не открывая рот и словно выдыхая слова. – Да и потом девочка, на удивление, слишком светлая даже для паболдырей, что весьма странно.

В зале царила тишина, когда говорил Небо и его едва слышимый голос не просто разносился по помещению, он, по всему вероятию, наполнял все кругом. Ударяясь, как замкнутая в силках птица, в свод залы он проскальзывал сквозь него и шевелил серые тучи, стлавшиеся вне капища, по небосводу и все еще бывшие после прошедшей грозы. Небо устремил взгляд своих небесно-голубых очей на Влада, и добавил:

– И наш Воитель прав, дитя вельми ярко сияет. Это видно даже отсюда. Сие несомненно первая искра клетки Першего, каковая набирается сияния. Скорее всего эта или следующая жизнь будет для нее конечной. Так, что стоит ее сохранить… Сохранить, как я понимаю для малецыка Стыня. Даже поразительно, что искра выбрала себе плоть паболдыря, может это не спроста. Потому, коли Дажба не против, не будем ничего менять. Оставим все как есть, понаблюдаем за ней… Тем паче занимательно, как утверждает Дажба, что девочка будет правителем и от нее пойдет достойный род. И потом, ноне она показала себя со стороны величественного душой человека, способного пожертвовать собой во имя семьи, а это, значит, из нее вырастет уже сейчас высоко-нравственный человек. Понеже она достойна жизни и главенства над нашими отпрысками. Лучшее – лучшему!

Старший Рас проговорил свою часточко прерывающуюся речь протяжно, и в столь медлительном говоре не шевельнул ни то, чтобы рукой, ногой, головой, но даже и перстом. Похоже, и лицо его никак себя не проявило, ни одна жилка на нем не трепыхнулась, не дрогнула ни одна мышца, да, и малеша прикрытые золотыми волосками усов губы не колыхнулись.

– Небо, она в любом случае нарушает замыслы Дажбы, – прервал ту тишину не соглашающийся с доводами Отца Седми, вероятно, просто желающий сказывать против. И вновь вся его кожа особенно лицо точно заалело, принявшись покрываться бусенцами густых красных искорок. – Каждому из мальчиков уже предназначена женщина. Что Дажба будет делать с девочкой… кто подарит ей семью, отпрысков. Я же не буду указывать вьян друдам созидать отдельно для нее вторую грань существования. – Видно было, Бог в своем упорстве решил пойти до конца. – Как хотите!

– Если вы решите уничтожить дитя, я того не позволю… Вывезу его к себе в Блискавицу, – вступился за ребенка Воитель и неспешной поступью направился в сторону почивающей на кресле девочки, страшась, что не уступчивый Седми может вновь повторить попытку ее сжечь.

– Думаю, вьян друдов не придется просить, – теперь в беседу вступил Огнь, дотоль молчавший, и, повернув в сторону девочки голову, нежно посмотрел на нее своими радужнозелеными глазами. – Когда она вырастет, станет женищей и зачнет от меня. Это будет мой род, и он сбережет, и достоинство девочки, и мои коды. Я ноне готов, абы спасти чадо от смерти и переселения в Блискавицу, взять удел Владелины в свои руки.

Теперь Бог медленно поднялся с кресла, и, повернувшись к возлежащему Небо слегка прикрыл своим телом от Седми девочку, да чуть заметно тряхнул огненно-рыжими длинными волосьями, стянутыми позади головы в конский хвост.

– Изволь Огнь… Если желаешь взять удел девочки в свои руки, – протянул Небо и черты его встревоженного несогласием в печище лица расправились. – Я не стану противиться… только так, чтобы это не отразилось на иных наших творениях. Ведь вмале мы все отбудем отсюда.

– Да, желаю, – немедля откликнулся Огнь, и лицо его стало белоснежным, будто под кожей потух осеняющий ее изнутри огонь. – Желаю взять удел девочки в свои руки.

– Седми, малецык мой, – весьма ласково протянул величание сына старший Рас все также лежащий неподвижно. – Тебя устраивает предложение Огня.

– Что ж я не стану противоречить малецыку Огню, но лишь в том случае, если таковой замысел одобрит наш Дажба, – уже менее распалено ответил Седми. – Пускай будет так, как решит наша милая кроха. Хотя я останусь при своем мнении, девочку стоит убрать. Не буду ничего говорить про мальчиков, паболдырей, они хоть и портят общий генофонд, но несут в себе искры Першего. Одначе, насчет девочки останусь при своем мнении.

– Я согласен с Седми, – поддержав брата, молвил Словута и мощная птица, замершая в полете в его удивительном венце нежданно резко сомкнула, а погодя разжала лапы, устремляя вперед свои острые когти. – Согласен девочку надо убрать. Не думаю, что надобно убирать мальчиков, клеток Першего. Но девочка здесь лишняя… во всех отношениях. Да и потом, ты малецык Огнь, вскоре отсюда отправишься в Ледный Голец, после будешь отдыхать… До этого ли тебе будет дитя?

Огнь сделал несколько шагов в направлении Дажбы, и, приблизившись к нему, бросил какой-то малозаметный взор понятный верно лишь ему одному.

– Девочка будет жить! – это сказал не Дажба у какового Огнь просил помощи, а Воитель, по-видимому, поступок Влады весьма расположил Бога к ней. – Ибо теперь в ней живет моя клетка.

Едва заметно затрепетали алые губы Небо прикрытые золотыми завитками усов, вроде Бог был недоволен услышанным.

– Да! – наконец вступил в молвь Дажба. – Я выступаю за замысел Огня, раз Земля в моем управлении днесь… как и в целом Галактика.

И тотчас взгляды младших Богов устремились на Дивного, сидевшего неподвижно, прикрывши очи, оставив лишь тонкую бирюзовую полосу света меж век.

– Мое мнение не раздельно связано с мнением Небо, – не торопко отозвался Дивный. – А брат уже сказал: «Лучшее – лучшему!». Так, что не зачем повторять. Девочка столь чисто сияет, что нет сомнений она-чудо… Нарождающееся чудо первой искры нашего Першего, каковое неможно уже уничтожить. Да и потом, в честь того, что мы нынче здесь собрались и столько потратили время решая простой человеческий удел… выступаю за ее жизнь, – точно высказываясь не просто за себя, но и за своего старшего брата, докончил Зиждитель.

– Огнь! Когда девочке исполнится семнадцать лет, возьмешь ее в женищу. И тем продлишь ее род, – закончил дуновением своего гласа Небо, погашая несогласный ропот, отозвавшийся в Седми и Словуте. – А ноне приглядывай за ней, потому как в девочке теперь клетка Воителя. А ты, Воитель. – Старший Рас перевел свой взор на среднего сына и кожа того на лице порывисто замерцала золотыми переливами. – Более не смей даровать людям свои клетки, ибо это лишает тебя сил, что нашей печище не надобно… Тем более не спросив на это позволения у меня, Дивного или Седми. Ты слишком молод, чтобы принимать такие решения.

– Я просто знал, что ты Небо не позволишь излечить девочку ни мне, ни Огню, – незамедлительно откликнулся Воитель, и еле зримо качнулось его тело, точно пронзенное недовольным взглядом отца.

– Девочку бы вылечили лисуны, каковые еще находятся на хуруле… – сухо отметил Небо и так как Воитель хотел было, что-то произнести, верно, вступаясь за Владелину, покачал головой, повелевая ему молчать. – Но если бы даже бесицы-трясавицы ей не помогли… Ты, Воитель, не имел право жертвовать своими силами… Повторюсь, раз ты не уяснил, такие вопросы решаем только мы с Дивным и Седми. Ни ты… ни кто иной из младших Расов. – Голос Зиждителя прозвучал столь строго, что всколыхнул не только русые волосы спящей девочки, но и кудри всех младших Богов. – Вы нам с Дивным и Седми все вельми дороги… Мы, старшие Расы, тратим всю свою мощь, чтобы вам было легче… и потому не разумно так поступать, дорогой мой малецык, – добавил теперь уже нежнее Небо, и Воитель не мешкая, малозаметно кивнул. – И тогда последнее… Выхованок, – то Бог обращался к духу, каковой все то время взволнованно крутил головой, вращая ее вокруг тела. – Как теперь нам поступить с тобой.

Дух тотчас прекратил вращать головой и резко согнув тело почти в середине изогнулся, изобразив таким образом поклон. У него судорожно сотряслись ноги и потому, чтобы не свалиться он уперся пальцами в пол.

– Недолжно было ступать против наших повелений Выхованок. Недолжно было, – продолжил сказывать и одновременно дышать Небо. И теперь без сомнения голос его стал набирать силу, вроде он собирался объявить приговор над виновным. – Недолжно было выполнять просьбу Димургов, без одобрения Зиждителя Дажбы, ибо ты был прислан служить ему. Однако. – И мощь голоса Небо вырвавшись из его уст набрала стремительность, да вдарившись об свод залы, судя по всему упорхнула в небеса. Отчего его голубизна малость поблекла, а может то уже просто наступила ночь, коя своей серостью заслонила тот насыщенный, чистый свет. – Ведая, что духи не в силах противостоять просьбам Богов, я тебя на время помилую! Сберегу твою суть вплоть… – Небо на миг смолк и шевельнул вытянутой вдоль тахты ногой, слегка качнув разутой длинной стопой с неестественно долгими, худосочными пальцами. – Вплоть до достижения Владелиной двадцать первого лета, по меркам Солнечной системы. Тогда, ровно в день ее рождения, ты рассеешься, чтоб не было повадно другим духам.

– А до тех пор, – проронил Огнь и по коже его, снизу вверх, пробежала тонкая рябь искорок, жаждущая поджечь все кругом себя и особенно облегающую тело золотую рубаху, едва прикрывающую колени. – До тех пор береги девочку, и чтобы больше ни один лишний волосок не упал с ее маленькой головки. Так как теперь удел ее в моих руках!

Выхованок торопливо крутнул головой, а в его голубых очах блеснул яркий свет, и было не понятно рад дух, что удел девочки теперь в руках Огня или грустит о словах Небо.

– И еще… – это Небо произнес совсем тихо, несомненно, утомившись от пережитых только, что треволнений за собственную печищу. – Откуда здесь взялся энжей?

– Он был изгнан из Выжгарта, как дикоман, – незамедлительно откликнулся Воитель, по-видимому, желая сгладить возникшую меж ними недомолвку. – С его болезненной необузданностью энжеи не смогли совладать, потому и изгнали. – Воитель провел указательным пальцем по широкому венцу, пролегающему по его голове и удерживающему волосы от колыхания, и единождым махом сменил на нем цвет с красного на синий. – Шудякор весьма расстроился узнав, что энжей напал на мальчиков, ибо у них в поселении он убил допрежь того, как его изгнали, пятерых своих собратьев.

Глава восьмая

Выхованок медленно спускался по лестнице, прижимая к себе Влада, вернее молвить, Владу. Девочка все еще спала. Она слышала, сквозь крепкий сон, иноредь отдельно различимые голоса и слова, сказанные Богами, но смысла самого разговора не уловила, как и не поняла, что с этого момента ее жизнь изменилась. Выхованок ступил с последней ступени каменной лестницы на площадь и остановился. Он неспешно повернул голову на сто восемьдесят градусов, и посмотрел на стоящего позади него подле завесы в капище Дажбу. Бог, пронеся Владелину чрез густые испарения преграждающие вход в ковчег, передал ее духу, и теперь подняв голову, глядел на малую каплеобразную крупинку, замершую в небесах и виденную лишь Зиждителями да девочкой.

Маленькая Владу очутившись на воздухе наконец-то глубоко вздохнула, потому как дотоль она дышала неприметно так, будто и не была живой. Да тотчас открыв глаза, порывисто закачала своими черными вздернутыми ресничками, а после прошептала:

– Вуечка, что случилось? Как Злат, Стогость, Брат?

– Много лучше, чем мы с тобой, лапушка, – чуть слышно проронил в ответ Выхованок. – Они живы, не тревожься за них. Почему, почему ты не убежал? – горестно вопросил он девочку и спустил ее вниз, как она того попросила.

Владелина, ступив на каменное полотно площади, тягостно покачнулась, подобно хворому человеку, какового долгие дни мучил жар, а после, сделав малый шаг вперед, слегка перекосила лицо.

– Боль скоро иссякнет, – долетел сверху неспешно молвленный глас Дажбы. – Стоит сделать тебе, Владелина, пару шагов.

Девочка стремительно повернулась, и, увидев себя подле лестницы, и Бога в ее завершие, обок клубящейся завесы, за оной как ей, казалось, прятался тот самый манящий, далекий зов, струящийся из черного марева неба, округлив свои глазенки, надрывно поспрашала:

– Я, что был там? Там в ковчеге? – и враз ощутила невыразимую пустоту внутри головы от столь желанной, но так нелепо осуществившейся мечты.

– Да, – негромко молвил Выхованок. – Ты была там, но лучше того бы и не было никогда, – последние слова дух, по-видимому, не сказал, а лишь дохнул оттого отроковица их и не услышала.

Она все еще недвижно стояла ощущая внутри горечь оттого, что попав в ковчег не смогла узреть неба, напоминающее ночное, одначе, несомненно, иное… более безмерное и одновременного близкое, родное. Совсем чуть-чуть девочка глядела на Бога, а после внезапно тягостно содрогнулась, оно как, переведя взор, увидела в полупрозрачном, округлом теле Выхованка, возле правой руки здоровущую с кулак сквозную дыренцию, чрез каковую теперь легко просматривалась устремляющаяся вверх широкая каменная лестница.

– Что это? – взволнованно вскликнула отроковица, и, подняв ручонку, указала пальчиком на сквозное отверстие. – Вуечка! Это пакостное создание тебя ранило?

Глаза Выхованка, как допрежь того очи девочки, округлились заняв почти все пространство так называемого лица и в них крутнулись яркие спирали синего света.

– Что ты, – встревожено протянул дух. – Разве можно так говорить на Богов.

– Богов? – теперь голос Влады звучал изумленно. Она вскинула вверх свои угловатые плечики, пожимая ими, и добавила, – не знала я, что эвонто волосатое существо, напавшее на нас, есть Бог.

– Ах, ты про энжея, – успокаивая свое трепещущее естество, вроде подверженное дуновению ветра, откликнулся дух, и, ухватив юницу за локоток, да резво повертавшись, повлек за собой. – Пойдем, – досказал он. – Пойдем лапушка, Боги велели тебе отдохнуть после всего, что ты пережил.

Девочка безвольно дернулась вслед за духом, однако все ж обернулась и бросила прощальный взгляд на ковчег и утопающего в дымчатой завесе проема Дажбу, словно завидуя тому, что он может зреть те дали небес и находить в них успокоение.

К неширокому жилищу Выхованка, четырехстенному, двухскатному с бревенчатым залобком, были прирублены слегка выступающие вперед узкие сени, в каковых стояли большие да малые ведра, бочонки и всякий мало-мальский надобный скраб. Короткая подстать росту духа дверь, открывающаяся наружу, вела в одну комнату, в стенах которой располагались четыре узких окна. Два напротив двери и по одному более широкому на каждой из стыковых стен. Слева от двери за узкой матерчатой завесой ограждающей квадратом угол избы находилась куть, проще говоря, кухня. С таким же узким столом, полками на которых поместились чугунки, мисы да какие-то маханькие бочкары с травами. Саму снедь готовили на дворе, в нарочно приспособленной под навесом для того каменной печурке. Оно как климат в поселении в течении лето был сравнительно жарким. С другой стороны от двери стояла широкая деревянная кровать на оной почивали Влад, Злат и иноредь Брат. Супротив двери широкий массивный стол на полозьях, чтоб легко передвинуть и две переносимые лавки. Помимо тех узких лавок, повдоль стены были укреплены более широкие. Они проходили углом начинаясь от кути, и, завершались под одним из окон противоположной выходу стены, на них почивали Стогость, Миронег и Ратша. Подле ложа располагался здоровущий деревянный рундук с крышкой на навесах, где вуй хранил вещи ребятишек. На рундуке стоял полный воды ушат, а невысоко над ним в стене находился укрепленный, многолепестковый металлический светец со вставленными в него несколькими лучинами, тонкими длинными щепами сухого дерева.

Выхованок и, все поколь покачивающаяся, Влада войдя в избу, узрели, молча, сидящих около стола иных членов своей семьи. На дворе уже посмурело, отправившийся на покой только сейчас день угасал, а вместе с ним закатилось за горизонт солнце, покуда зарясь на поселение краешком своего коловидного тела, потому в избе уже стемнело, впрочем, горящие лучины озаряли ее бледно-желтоватым светом. Дух, ступив ближе к столу, выпустил руку девочки и весьма сердито дохнул на замерших мальчишек:

– Почему, почему вы нынче струсили?.. и бросили Владу одну?.. Одну с энжеем, каковой мог его убить, если бы не Боги! Зайцы, дубины, пакости все вы… все… все!..

Дух не просто выдыхал те слова, он их выплескивал с такой силой и гневливостью, что они ударялись об лица мальчишек, подобно звонким пощечинам. И не только щеки виноватых, но и не виновных ребят зарделись, запылали краснотой, а в глазах выступили слезы. Отроки, плотно сжав губенки, не смея отвести взгляда от лица Выхованка, молча, сносили побои, а дух меж тем все также гневливо ронял слова и пощечины:

– Дубины, зайцы, пакости из-за вашей трусости Влада! мой Владу чуть не погиб! Трусы, зайцы, дубины, пакости! – Не унимался Выхованок, попеременно величая Владелину то мальчиком, то девочкой. – Почему убежали? Надобно было схватить палку и отбить мою лапушку! Почему лишь Владу показал свою храбрость, выручая вас, почему не убежал, а ведь мог.

Дух нежданно смолк, голова его наново крутнулась, свершив полный оборот, руки упали вдоль тела и он вроде тряпичной куклы, кою творил для своих ребятишек согнулся, кажется, коснувшись полупрозрачными лицом ушата с водой.

– Вуечка! – пронзительно вскликнула Влада, и, подскочив к Выхованку, уткнулась головой в его изогнувшееся тельце и в миг точно осевшие книзу ноги. – Прости, прости их и меня!.. Прости, не серчай! Прошу не серчай на нас!..

Дух также стремительно испрямился и враз став выше на голову, повернувшись к девочке, прижал к себе ее вздрагивающее тельце и уже менее гневливо и тише молвил:

– Нет! Нет Владу, ты ни в чем не виноват. Лишь они, трусливые зайцы. – И Выхованок лучистостью света выпорхнувшего из очей ослепил сидящих мальчиков. – Ступайте все спать! И на лавки… на лавки! На ложе почивать будет теперь только Владу.

– Нет… – прошептала юница и чуть слышно всхлипнула, подавляя в себе, желающие выскочить слезы.

– Так велел Зиждитель Огнь, – торопливо пояснил Выхованок, словно страшась, что по его вине заплачет столь дорогое ему дитя. – Не я, а Зиждитель Огнь. Он запретил иным мальчикам спать подле тебя. Они того не заслуживают, – проронил он мгновения погодя, верно, добавив это от себя.

– Зиждитель Огнь? – взволнованно переспросила отроковица, ощущая внутри себя неуемное желание видеть Расов и еще большее мечтание, также почасту возникающее, прикоснуться к ним.

Владелина немного отступила назад от духа и уставилась в его голубые глаза, своими и вовсе в не яркости света кажущимися почти карими очами, словно жаждая заглянуть в саму его суть.

– Да… днесь, – чуть зримо колыхнув телом, откликнулся Выхованок. – Днесь эти поганцы, дубины улягутся и я все!.. Все тебе расскажу моя лапушка, все!..

А поганцы уже спешно раскатывали на лавках узкие тюфяки набитые соломой. Стелили тонкие льняные простыни, укладывали небольшие набитые пухом подушки и торопко поснимав с себя дневные рубахи и поршни, улеглись почивать, укрывшись лоскутно-тканевыми одеялами. Одначе, так как ноне на лавках спали не три, а пять ребятишек, то место значительно уменьшилось и неким из них даже пришлось поджать ноги… и прикрыть голову одеялом, абы схорониться от гнева духа.

– Им тесно, – жалостливо оглядев товарищей, сказала Влада.

– Ничего, ничего, поспят… Это продлится недолго, завтра им будет просторнее спать, – тотчас отозвался Выхованок и придерживая девочку за плечо повел ее к большущему ложу, на оном с этих пор она должна будет почивать одна. – А покуда… – и дух негодующе блеснул очами, в сторону зашевелившегося и выглянувшего из-под одеяла Миронега. – Пущай так поспят, в наказание за свою трусость.

– Пусть нынче спят со мной, – вопрошающе протянула Владелина, зная, что столь трепетному колыханию ее голоса вуй не разу не отказывал. – А завтра, – дополнила она, чуя, что коли испросит то у Выхованка нынче, на утро, он перестав гневаться все оставит как прежде. – Будет, как велишь ты.

– Нет! Нет! – Впервые отказывая просьбе отроковицы, отозвался вуй. Однако узрев как порывчато дернулись губы Владу, пояснил, – не я… Не я, а Зиждитель Огнь так повелел… Я не могу нарушить его волю. Я и так уже наказан из-за просьбы Димургов… теперь не посмею. И не проси лапушка, не проси, – едва слышно дохнул Выхованок, и принялся снимать с девочки рубаху и развязывать поршни.

– Вуечка! – оглядывая снятую рубаху и свое тело, произнесла негромко отроковица. – А где повязка, – и указывая на неприкрытые бедра, пожала вздернутыми кверху худенькими плечиками, кособоко выпирающими угловатым навершием костей. – И рубаха… рубаха, где моя красная… пошто на мне надевана эта? Я ж утром уходил в красной.

– Она порвалась и Батанушко принес тебе рубаху своих вскормленников, – ответил дух и суматошливо крутнув головой, обозрел зараз весь дом и почивающих ребятишек. А углядев перекосившееся на сторону от удивления лицо юницы, дополнил, – так Зиждитель Дажба велел. Велел Батанушке принести тебе одежу, он и принес.

– Надеюсь, эта рубаха не Граба, – протянула Влада.

Девочка торопливо подняла вверх руки, чтоб духу было удобнее повязать на ее стане льняную, белую повязку и скрыть то, чем она так отличалась от иных ребятишек поселения.

– Нет не Граба, – благодушно протянул Выхованок, успокаивая свою любимицу и надел на нее ночную рубаху.

Владелина сдернула на сторону легкое одеяло и полезла на ложе. Она положила голову на подушку и устало потянулась, распрямляя ручки и ножки. А дух согнув нижние конечности в том месте, где должны были у него иметься коленки, значимо уменьшился в росте, таким образом, что голова его слегка нависла над юницей. Он протянул длинные руки, заботливо прикрыл ребенка одеяльцем, и весьма медлительно обвел взором свою избенку, примечая крепко почивающих мальцов, раскидавших и сложивших ноги на подушки соседей. Лишь засим вновь воззрившись на девочку, также сомкнувшую очи, дух ласково протянул:

– Лапушка, открой глазки.

– Вуй! Может завтра… я так устал, – отворяя очи и плюхая ресницами, отозвалась юница да махонисто зевнула. – И у меня все еще гудит голова, и, кажется, что рот потянули в сторону.

– Это пройдет, пройдет, – молвил Выхованок, нежно проведя пальцами по щеке и подбородку своего пестуна. – Но поговорить мне надобно с тобой сегодня. Потому как завтра у нас в семье кое-что изменится.

– Ты про то, что Злат и Брат не будут со мной более спать? – вопросила отроковица и уже более заинтересованно зашевелилась на ложе.

– Не только про это… – еле слышно выдохнул Выхованок и малеша помедлил, точно набираясь храбрости. – Я хочу тебе кое-что поведать. Так велели Зиждитель Огнь и Зиждитель Дажба… Боги… Боги так велели. – Многажды раз прерываясь принялся пояснять дух, поглаживая девочку по волосам и тем самым ее успокаивая. – Боги велели, чтобы ты осталась жить в нашей избе только со мной. Завтра мальчики уйдут из нашей семьи, в семью Батанушки. – Глаза юницы махом увеличившись, взволнованно остекленели, рот широко открылся, и она чуть слышно простонала. – Посмотри, посмотри мне в очи, не отворачивая своего взора. Позволь тебе это показать, – прошептал дух.

Отроковица малозаметно кивнула и тотчас глаза Выхованка ярко засветились и в той чарующей глубине появились нитевидные лучи, густо запылавшие черно-синим светом. Они, враз спиралевидно свернувшись, закрутились в одном направлении, и маленькая девочка увидела широкую комнату с белыми стенами и высоким потолком, уходящим и словно теряющимся в какой-то незримой дали. Гладкие, стеклянные стены колыхая, испускали из себя блеклый желтоватый свет. Посредине той то ли округлой, то ли овальной комнаты поместилось чудное устройство. В навершие одной высокой ножки, прозрачной и единожды переливающейся малыми разноцветными искорками, находилась большущая половинка яичной скорлупы, с тонкими не шире пальца стенками, и весьма ровными краями.

– Отец будет недоволен нами, Воитель, – прозвучал раскатисто голос Дажбы, наполнивший не только саму комнату, но и ее необычный свод.

– Он будет недоволен мной… ни тобой, ни Огнем… чьи силы останутся не тронутыми, а лишь мной, – прозвучал басистый глас Воителя. – Если я не приложусь к мальчику днесь, он умрет вмале. Выхованок его не выходит, у него нет таких способностей, да и вряд ли успеет. Владелин очень пострадал, погляди голова, лицо, рука, нога… и в целом тело. Его могут спасти токмо дочери Седми, аль бесицы-трясавицы, но первых тут нет, а до вторых мы вряд ли успеем его доставить. Потому либо я, либо мальчик умрет… Мы не сможем переместить его на твое космическое судно, на хурул, поверь мне, мой милый малецык, просто не успеем… Он не перенесет еще одного перемещения в пространстве, даже если это сделаю я. Однако после того, что он сегодня свершил, я хочу, чтобы он жил! Хочу, чтобы жил! И для того сделаю все!

– Отец все равно будет недоволен, – сызнова проронил Дажба и ощущалось исходящая от Бога неуверенность.

– Дажба, покуда нет Небо и Дивного, у нас есть возможность спасти мальчика… – произнес Воитель и нетерпение в его голосе увеличилось, точно он был не в силах сносить наблюдаемые им страдания ребенка. – Неужели ты позволишь ему умереть. Если мальчику не помочь сейчас, он вмале умрет. Посмотри он захлебывается кровью… едва дышит, бедное дитя. Вне сомнений у него пострадали внутренние органы. А Небо… Небо, это не Перший, он ни за что, уж поверь ты мне, не позволит ему помочь, тем паче приложиться.

Боги смолкли, и тогда послышалось надрывистое стенание маленького существа, искалеченного и тяжкое с тихим посвистом его дыхание.

– Выхованок положи Владелина в кувшинку и раздень его, – наконец сказал Дажба, обращаясь к замершему духу, сжимающему в руках окровавленное тело своего вскормленника. – Выхованок, ты, словно не слышишь меня… Что я тебе велел, – голос Бога, многократно увеличившись, волной ударился о прозрачное тело духа и вызвал легкое его трепыхание.

Дух, нежно прижимая к себе Владу обряженную в красную, местами разорванную и залитую кровью рубашку, торопливо подступил к половинке скорлупки. Еще мгновение он точно раздумывал, а после, однозначно решившись, положил в ложбинку скорлупки ребенка, и спешно снял с него оборванную рубаху, поршни и повязку прикрывающую бедра. И немедля оголилась изломанная правая рука, кость которая в нескольких местах прорезала плоть и теперь зарилась острыми своими краями. Свернутой на сторону смотрелась правая ступня, будто оторвавшаяся от всей остальной ноги, пузатились в правом боку поломанные ребра, чуть зримо прорезавшие кожу, и неестественной формы была вывернутая на бок нижняя челюсть. Дажба сделал шаг вперед и навис своим высоким телом над устройством чуть слышно дохнув:

– Вот те на… Владелин не мальчик.

– Как не мальчик? – послышался изумленный бас Воителя.

Бог ступил вперед, и тем движением вытолкнул с дотоль занятого места духа, который суетливо склонился, и, предусмотрительно скоро на четырех конечностях миновав ножку устройства, оказался с иной стороны кувшинки. По-видимому, Воитель засмеялся, оно как внезапно комната с высоким, бездонным сводом затряслась и где-то там в ярчайшей, белой ее вышине лучисто блеснула серебряная полоса.

– Девочка, – голос Воителя многажды умягчился. – Теперь понятно, почему Выхованок тебе, мой драгоценный, его… вернее ее не отдавал.

– Как же так… девочка, – совсем тихо молвил Дажба, и, повернув голову, посмотрел блеснувшими удивлением голубыми очами на старшего брата. – Что скажет Отец?

– Услышим, это погодя, – отметил весьма бодро Воитель. – А покуда, Отцов нет! я подарю ей свою клетку… За ее беспримерную отвагу и сияющую искорку.

И Бог протянул вперед свою руку, широко расставил пальцы над израненным и каким-то словно исхудавшим тельцем девочки. На миг в комнате наступила тишина такая, что послышалось, как надсадно вздрагивает своим маленьким телом потерявшая сознание Владелина оказавшаяся девочкой, а не мальчиком, как о том думали все кругом. Рука Воителя широколадонная с тонкими, длинными пальцами, охваченная сверху бело-золотой кожей и зримыми чрез нее оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок, внезапно покачнулась. Затрепетало под ней золотое сияние, а по оранжевым сосудам пробежала стремительной волной юшка. Она, будто отхлынула от оголенного плеча Бога, верно вынырнув с под белой рубахи, и достигнув кончиков пальцев замерла. И тогда весьма лучисто озарилась сама кисть, проступила, точно лишившись кожи и плоти, смаглая кость с мельчайшими вкраплениями в ней насыщенного цвета огненных брызг. Те манюсенькие искорки враз блеснули своей светозарностью, теперь осенив и лежащую в половинке скорлупки Владу. Еще мгновение, и одна из огненных брызг отпрянув от кости, притулилась на тонкую кожу длани, просочившись сквозь теперь явственно проступившую медно-желтоватую плоть, да вмале сорвавшись с нее, направила свой полет к ребенку. По мере ее движения к скорлупке, из ровных граней последней единожды вылезли мельчайшие, округлые крохи, оные принялись, набухая, выбрасывать из себя нитевидную поросль света. Тончайшие волоконца незамедлительно начали переплетаться меж собой, образовывая нечто похожее на полотно пухового платка. Вскоре огненная искра, дарованная Воителем, упала на тельце Влады, и одновременно ажурные волоконца сочленившись, свили над скорлупкой непроходимую сеть. Она неспешно опустилась своей тончайшей серединой вниз и едва коснулась ребенка, а после также медлительно воспарила кверху. Закачалась ажурная сеть то погружаясь вниз, то сызнова взмывая вверх… туда-сюда… вниз-верх… туда-сюда, вроде раскачиваясь. Полотно наново приподнялось ввысь, да только на этот раз весьма высоко так, точно желая сформировать иную половинку сколотого яйца, да немедля замерло… то ли окаменев, то ли лишь застыв. Еще морг той неподвижности, и тончайшее, ажурное убранство вздрогнуло, али сие вже качнулось образовавшееся яйцо с вытянутой формой в одном конце и соответственно тупом в противоположном. И также резко, переплетенные нити излучили из себя еще более тонкие волоконца, которые слившись с соседними воедино сформировали общую поверхность скорлупы полного яйца, по цвету едва желтоватого. Засим яйцо сотряслось и выпустило из своих желто-прозрачных стен густой, белый белок, в каковом, колыхаясь, поплыл ребенок. Ярко-красный изгибающийся тонкий змеевидный отросток выполз из верхней стенки яйца и своим заостренным кончиком вонзился в живот девочки, как раз в то самое место, где у нее небольшим углублением поместился пупок. Влада широко открыла рот и глаза, раскинула в стороны руки так, что они коснулись стенок кувшинки, и закачалась вправо-влево, словно желток плавно плавающий в белке в серединке яйца.

– Лапушка! – позвал Выхованок юницу.

Девочка поспешно потрясла головой, избавляя себя от переданного ей видения, и сызнова узрела себя в избе, лежащей на широком ложе. Тугая смурь коснулась лба Влады, и сызнова невыносимо мощно захотелось дотронутся до Богов… И тем касанием погасить явственно прозвучавший в голове зов… зов ожидание… зов кликающий ее всяк раз, когда она смотрела на капельку света в небе. И то томление было таким сильным, что жаждалось кричать… громко… громко… взывая к тому, кто там… там в небосводе так призывно любил и ждал ее.

– Зиждитель Воитель, – перебив желание и томление, возникшее в отроковице, пояснил дух, и глаза его приобрели положенный размер, перестав светиться. – Потому что Бог любит отважных и смелых, он даровал тебе здоровье и жизнь. Он обещал подарить тебе еще одну вещь… весьма надобную, каковая будет защищать твою жизнь, а взамен того… в благодарность. – Выхованок говорил с трудом, похоже, снова переживая произошедшее или просто тягостно подбирая слова. – Ты должен слушаться Богов. Слушаться и исполнять указанное ими. Ты будешь? – Отроковица суматошно кивнула и дух узрев то согласие молвил уже более бодро, – потому завтра, когда мальчики уйдут жить к Батанушке…

– Нет! – столь мощно сказала девочка, что дух затрепетал всем своим естеством.

– Уйдут, – несмотря на собственное трепыхание, уже много настойчивей проронил Выхованок. – Так велел Зиждитель Огнь.

– Бог Огнь не спасал меня, это Бог Воитель, – с нескрываемой нежностью произнесла имя этого Раса Влада, и ощутила сладость от тех звуков на своем языке.

– Зиждитель Воитель тебя спас… да, – дух положил на губы юницы свои пальцы, смыкая их и тем самым не столько повелевая, сколько выпрашивая его слушать. – Однако, с этого дня ты будешь во всем слушать Зиждителя Огня, ибо твой удел в его руках. Так велел Зиждитель Небо. Мальчики уйдут, а мы останемся здесь в этой избе вдвоем. Потому что ты Влада не мальчик, а девочка. Да… да…, – узрев изумление в очах вскормленника протянул Выхованок. – Да девочка. Ты как наша коза Малена, будешь иметь детей. Будешь сама мать… потом, много старше. Ты не как мальчики, не как Злат, Нег… ты иная, девочка.

– Как девочка… мать… Я же мальчик, – откликнулась Владелина, стоило лишь духу убрать с ее губ руку. – Ты так всегда говорил.

– Я просто скрывал от тебя, что ты не как они, что ты другая, – едва слышно проронил дух и отвел свои глаза от лица юницы. – Я хотел, чтобы ты жила. Но ты всегда была девочка, такой родилась и такой продолжишь жизнь. Боги могли бы тебя не спасать, и тогда бы я не смог тебя излечить от тех страшных ран, не смог бы. Но Зиждитель Воитель, Зиждитель Огнь и Зиждитель Дажба вступились за тебя и потому ты будешь жить. Однако теперь многое изменится, и отныне твой удел будет зависеть от велений Зиждителя Огня, и, ты в благодарность должна быть послушна. – Выхованок резко встал, прекращая тем самым разговор с отроковицей, и добавил, с легким придыхом, – я прошу тебя.

– А если я не буду послушен Богу Огню, – строптивым голосом произнесла девочка и обидчиво хлюпнула носом намереваясь один-на-один с вуем разреветься. – Это потому что я не убежал от той пакости меня наказали.

– Нет! Нет, не наказали, – немедля проронил Выхованок и заколыхалось все его полупрозрачное тельце. – Наградили! Наградили! Ты теперь будешь главенствовать над всеми этими мальчишками. Будешь жить один в этой большой избе, спать сам… сама на этом ложе. Сам Зиждитель Огнь беспокоится за твой удел, сам Зиждитель Воитель даровал тебе здоровье. Нет, тебя наградили… теперь ты будешь старшим… и ты первый, первая кто побывал в капище. И за все те дары, всего-навсе послушание вот, что надобно Богам и прошу я!

Глава девятая

Влада, несмотря на строптивый характер, воспитанная в определенной строгости, как и все другие дети, была послушна Богам. И не потому как их боялась, а потому как очень сильно любила, а девочка, кажется, любила Расов больше иных ребятишек. В ней порой возникало непреодолимое желание дотронуться до Богов, и ощутить зябь их бело-золотистой кожи. Владелине чудилось, что стоит Дажбе или кому другому из Расов погладить ее по голове, как тоска, каковая подолгу изводила суть, плоть отроковицы враз бы уменьшилась и, несомненно, прекратила, скрыла почасту слышимый зов. Впрочем, днесь принятое Богами решение вельми огорчило девочку. Владелину задело, что стараясь спасти мальчиков от пакости она вместо похвалы от Расов, вместо столь желанной ласки, снявшей бы томление и боль, почасту возникающую в голове, получила наказание, в виде отлучения от нее семьи.

Владелина уснула совсем затемно, когда Выхованок затушив лучины, ушел из избы, чтобы, как знала она, напитаться… только не той едой, которую вкушали дети, а какой-то иной, особой, решив единожды не выполнять просьбу духа и непременно не быть послушной Богам. Когда наутро Выхованок объявил волю Зиждителей мальчикам и увел жить к Батанушке, собрав их немудреный скарб, девочка повалилась на ложе и громко зарыдала. Вуй не приходил вельми долго, по-видимому, понимая как тяжело его вскормленнику и не в силах ему… ей помочь. А когда вернулся, не подошел ко все еще вздрагивающей на ложе отроковице, принявшись бесшумно накрывать на стол.

В маленьком казанке он сварил любимице густого овощного рагу, и даже нарезал пшеничных ломтей хлеба (такая редкость для детей), налил теплого козьего молока.

Однако Влада к столу не пришла и даже не оторвала головы от подушки, сухо дохнув в сторону духа отрывистое: «Нет!»…

Это «нет!» Выхованок слышал несколько дней подряд. И хотя после двух дней голодовки перестало произноситься в отношении пищи, но повторялось в отношении всего иного. И даже в отношении наступающего дня Матери Зекрой, когда, как и всем ребятишкам, Владе надлежало явиться на праздник к капищу. Выхованок уже не мог справиться с потухшей от тоски и возросшей гневливости на не справедливых Богов девочкой, оная стала переносить то неподчинение и душевную боль на духа. Вуй просил, просил… Он даже пытался повелевать. Но толь так сильно любил юницу, толь растерял всю свою строгость в тот вечер на мальчишек, никак не мог одолеть, успокоить или хотя бы ублажить Владу.

Утром в день Матери Зекрой Выхованок поднялся раньше обычного, что-то недолго готовил на дворе, накрывал стол, а когда отроковица пробудилась, радостно приветствуя тот подъем сиянием своих лучистых голубых глаз, принес ей ярко-желтую рубаху, такую какую никто из ребятни никогда не носил… и не просто не носил, а даже и не видел. Еще бы ведь в такой рубахе, только более короткой и насыщенно-желтого цвета, хаживал Бог Дажба. Когда дух показал ту рубаху, Владелина от восхищения ажно выронила из рук ложку и едва слышно вскликнула.

– Ух, ты, вуечка! – взволнованно проронила девочка.

Она мигом выскочила из-за стола, и, обежав его по кругу, замерла подле колыхающейся рубахи, долгой и обшитой по подолу и рукавам почти оранжевой нитью. Рукава на рубахе были не больно длинными и едва прикрывали локти.

– Это моя рубаха, моя? – восторженно вопросила Влада, и, протянув в направлении рубахи руку легохонько огладила льняную материю.

– Твоя, – довольно завертев по кругу своей головешкой откликнулся Выхованок. – Я приготовил ее нарочно для тебя, лапушка, чтоб ты как солнышко горело среди мальчишек.

Девочка незамедлительно отступила назад, стоило духу сказать болезненное для слуха Владелины слово-мальчик. Ее нежное личико мгновенно сменило восторженный вид на огорченный, и она отрицательно мотнув головой, глухо проронила:

– Нет! Я не одену ее. Не хочу отличаться от других… Я и так иной… не мальчик, а этот противный девочек.

Руки Выхованка порывисто дрогнув, опустили вниз рубаху, а вместе с тем и весь он сам осел к полу избы, да протяжно задышал, будто застенал. А круглая дыра, появившаяся на теле духа после нападения энжея, тотчас заплюхала своими неровными краями.

– Я, я ее одену потом, вуй! Не на праздник, а погодя, – молвила с горячностью в голосе юница, узрев как поник ее любимый дух и не в силах на то смотреть и переносить. – Потом… не днесь… Нынче буду как все. Хорошо?! Вуй, вуечка! – протянула она с таким трепетом, вкладывая в величание духа, всю любовь какую верно должна была дарить многочисленной родне, коли бы она у нее была.

Отроковица еще малеша медлила, а после ступила ближе к Выхованку и протянула к нему навстречу руки, чтобы обнять и прижаться к близкому ей существу. Дух немедля ответил на тот порыв Влады и понимая, что она идет с ним на мировую, бросил рубаху на ложе стоящее справа, и спешно притянул к себе единственного оставшегося своего вскормленника.

Выхованок и Владелина немного погодя вышли из избы. Яркое солнце согревало, далекую для него, Землю роняя на нее свое ядреное тепло. Девочка все эти дни пробывшая в избе и выходящая оттуда лишь по нужде, вскинула вверх руки, и, задрав голову, всмотрелась в поднимающуюся на голубой небосвод лучистую звезду. Она глубоко вобрала носом наполненный ароматами цвета и трав воздух, принесенный сюда со столь любимого ею луга, и улыбнулась. Еще миг Влада тянула к солнцу свои руки, а когда его лучи заиграли на ярко-желтой материи рубахи и словно отразились от вышитого подола и рукавов, радостно засмеялась.

– Нынче, – молвил Выхованок протягивая руку и хватая прозрачными пальцами ладонь девочки. – Я знаю, Зиждитель Воитель тебя одарит.

– Одарит… – негромко протянула юница, остро ощущая внутри себя тягу и неисчерпаемое тепло по отношению к этому Богу, вроде близкому ей не только духом, но теперь, кажется, и самой плотью.

– Да… одарит… ибо ты самая смелая в этом поселении. А Зиждитель Воитель вельми жалует храбрецов, – пояснил дух и огляделся, стараясь говорить так, чтобы его слышать могла лишь Влада.

А вкруг вуя и его вскормленника, вернее вскормленницы, по широкой мощеной колотым надвое деревом, где справа и слева поместились ничем не отличимые от Выхованского жилища избенки, суетились иные духи, выводившие свои семьи и спешащие занять положенные им места на площади. Когда Выхованок и Владелина пришли к капищу то первые лавки уже были заняты членами семьи Батанушки, в каковую ноне добавились товарищи отроковицы. Ребятишки сидели на первой лавке, понуро опустив свои светловолосые головы, уставившись взорами в каменное полотно площади. Выхованок замер подле бывших своих вскормленников, лишь миг помедлил, а после строго молвил:

– Стогость освободи Владе место.

Отрок поспешно вздел голову и также торопливо вскочил на ноги, намереваясь исполнить указанное.

– Стогость, сядь туда, где сидел, – весьма сурово дохнул Батанушко немедля возвернувшийся из прохода промеж лавок к членам своей семьи.

– Тут всегда сидела Владелина, – суетливо проронил Выхованок и с каким-то испугом воззрился на Батанушко.

– Здесь сидел Владелин, а не Владелина, – делая особое ударение на последний слог, молвил Батанушко и блеснул лазурью своих очей. – А Влада… девочка. Влада сядет на самую дальнюю лавку, как и положено женскому роду, занимать место позади мужей.

Выхованок чуть зримо затрясся, точно не в силах слышать слова старшего духа и наново повесил голову.

– И ты, Выхованок, строптивец и позор нашего племени отныне знай свое место, – добавил Батанушко и к нему враз подступили со всех сторон иные духи, также осуждающие непослушание своего собрата.

Девочка, стоящая справа от своего пестуна, надрывно задышала и ей показалось, что в гневливых словах духов прозвучала раскатистая пощечина, гулко ударившая любимого Выхованка по одной, а морг погодя по иной щеке. Владелина порывисто сжала свои маленькие ручки в кулаки, и, шагнув вперед, горько и единожды звонко крикнула, обращаясь не только к Батанушке, но и другим осуждающим вуя:

– Я! Я буду сидеть там, где посчитаю нужным опуститься! И это не ты Батанушко будешь решать! – отроковица резко выкинула вверх, направляя в сторону духов свой кулак, будто намереваясь расправиться с ними со всеми махом. – Не тебе дух того решать, а только мне! Но только ведаю я еще кое-что… Никогда! Слышишь никогда! – девочка на миг захлебнулась негодованием, и лицо ее сделалось густо красным, тугая боль ударила в лоб, и из правой ноздри выкатилась одинокая красная капля крови, стремительно улетевшая вниз и впавшая подле носка поршней. – Никогда не смей указывать моему Выхованку, а то я… я… Я тебя!..

Юница также стремительно стихла и теперь уже два кулака направились в сторону Батанушки, верно, еще мгновение и она кинулась бы на духа. Горячая волна обиды, словно разразилась в воздухе, и глаза духов такие глубокие и большие затрепетали от человечьего гнева, на чуток превратившись в чуть просматриваемые щели.

– Владелина! – то уже звучал мягкий баритон Дажбы, по-видимому, духи узрев Бога, испугались посланной именно им волны.

Отроковица резво обернулась, и, глянув на медленно спускающегося с лестницы Раса, враз искривила свое личико, по нему заплясала, заходила ходором болезненно изменяющаяся рябь. И резко сорвавшись с места, она побежала по широкой улице к своей избе на ходу расталкивая еще не успевших разместиться ребятишек, прибольно ударяя кулаками их в грудь или животы.

– Владу! – потянулся вслед за ней колыхающийся голос Выхованка.

Да только девочка не слышала зова вуя, она скоро бежала, переставляя обутые в поршни ноги, по деревянному настилу дороги минуя не тока избы иных семей, но и свою. Длинная, нарядная рубаха мешала юнице, останавливая ее быстрое движение. Внезапно она и вовсе запуталась в ногах. И Владелина, точно подскочив вверх, пролетела вперед пару шагов, и, упав, болезненно ударилась о деревянный настил подбородком. Плотно застилающие глаза слезы выплеснулись на щеки, смочив их своей соленостью, тугая боль ударила в лоб, вроде надавив на кости черепа изнутри.

– Владу! – раздалось в шаге от отроковицы.

И ласковые руки духа подняли вскормленника на ноги, прижали к себе, снимая томление с головы.

– Я уйду, – вытирая ладонью лицо от слез, молвила отроковица. – Уйду из поселения… Днесь… Разве я свершил, что-то плохое… спасая мальчиков от той пакости. Так почему же меня наказывают? По первому забрали братьев, а теперь обижают и тебя. – Юница говорила ту речь часточко прерываясь, выплескивая не просто слова, а целые фразы.

– Нет! Меня не обижают, – чуть слышно отозвался дух ласково голубя волосы отроковицы. – Я это заслужил. Я ослушался Богов… поступил не верно… не должен был так поступать. В том повинен лишь я, но не ты… Не ты, лапушка, и ты не должна говорить такие страшные слова… Уйдешь… Куда? Куда?

– В лес, – звонко откликнулась девочка, вдавливая живот духа вглубь его тела своей головой. – Уйду в лес. Убегу и буду там жить! Одна! Одна! Раз я иной… тогда и место мое иное. Уйду! – и юница резко дернулась в сторону, словно намереваясь исполнить прямо сейчас свою страшную угрозу.

– Нет! Нет! – зашептал Выхованок, при том весьма крепко удерживая девочку. – Пойдем! Пойдем к капищу, там…

– Нет! Не пойду к капищу! Не пойду! – выплескивала Влада свою боль, каковая переполнив ее голову, сызнова вынырнула кровавыми каплями из обеих ноздрей, да стекла по губам и подбородку, упав на прозрачное тело вуя.

Выхованок еще крепче обхватил вскормленницу за руки, стараясь не выпустить и, очевидно, страшась за ее горячность. Он сильнее вдавил девочку в свое тело и миролюбиво проронил:

– Зиждитель Дажба! Зиждитель Дажба звал тебя! Велел мне привести тебя обратно… Он…

– Он такой же как Батанушко, такой же, – ерничая отозвалась девочка. Она резко оторвала голову от тела духа, уткнула свой взор в его глаза, и, передразнивая Бога, сказала, – как же так… девочка… Что скажет Небо?!

– Ох! – захлебнулся страхом Выхованок и на мгновение, ослабив хватку, выпустил руки отроковицы из своих объятий.

И Владелина немедля дернувшись, отскочила в сторону и запальчиво зыркнув в лицо духа, прокричала:

– А мне! мне все равно, что скажет Бог Небо. Ибо я сам творю свой удел. Я, а никто иной, так учил нас Бог Дажба.

Юница суматошливо развернулась и скорым шагом направилась вон из поселения, тотчас сойдя с дороги и минуя хозяйственные постройки, дворы, избы… туда, к могучим стенам леса подымающегося точно ограда невдалеке.

Время… время, движение одного мгновения жизни за иным. Лишь оно лечит, выравнивая в памяти события, налагая на них дымчатую завесу забывчивости, а порой и вовсе стирая их из наших воспоминаний. И Владе тоже нужно было время, которое принесло ей успокоение. А может быть девочке нужно было участие… забота близких, родных тех, которые могли утешить…

Теплые лучи солнца, зараз озарившие поселение людей, огладили и кудри юницы. Они неспешно пробежались по тонким локонам, всколыхали каждый завиток, а после поцеловали в макушку. Отроковица остановилась на краю поселения, и, уткнув лицо в ладони, горько плакала… очень… очень давно она так не плакала.

Уйти Владелина не могла, потому как чувствовала тогда, что-то порвется внутри ее головы от той невыносимой разлуки… Разлуки, которую она давно несла в себе… давно хоронила… И днесь к той неизлечимой, болезненной разлуки с кем-то очень дорогим, не могла она прибавить еще и расставание с Выхованком, мальчиками и главное с Богами… коих так трепетно любила и к коим так мечтала прикоснуться. Потому и замерла она на краю поселения давая возможность покинуть слезам очи, а вместе с тем излиться и тугой тоске охватившей все ее тело.

– Надо вернуться, – пролетели подле кудрей отроковицы едва слышимые слова, словно принесенные легчайшим порывом ветра. – Надо вернуться, чтобы вуй… мой милый вуй… чтобы никто не сказал, что он не исполнил указанное Богом.

Девочка отерла рукавом рубахи хлюпающий нос и мокрые глаза, из каковых все поколь выскакивали махие слезки, оставив на желтом полотнище материи тонкий кровавый след. Она муторно вздохнула, и чуть зримо заколыхалась ее вздрагивающая грудь, да окончательно приняв решение вернуться, поверталась. Нет, идти на праздник она не собиралась, однако и уйти из поселения не могла, потому решила отправиться в избу, взобраться на ложе, и, положив голову на подушку, застыть. Владелина неспешно прошла сквозь широкий двор, принадлежащий духу по имени Ведогонь, и, миновав хозяйственные постройки и избу, вышла на дорогу да тотчас, в некотором отдалении, заметила поникшую фигурку Выхованка.

Дух, согнув ноги в коленях и свернув в середине свое полупрозрачное тело пожухнувши сидел… стоял… али, вернее молвить, висел над дорогой, опираясь на деревянный его настил единожды ногами и руками. Его голова беспомощно покачивалась вправо-влево, точно жаждая оторваться. Казалось со стороны, Выхованок умер, и то колебалась, медленно угасая, чуть зримая его тень.

– Вуй! Вуечка! – пронзительно вскрикнула девочка, подумав, что дух и впрямь сейчас иссякнет, да, что есть мочи рванула к нему.

Однако, не добежав пару шагов до Выхованка также резво остановилась, оно как последний, стремительно испрямился и ярко-голубыми глазами блеснул на юницу. И в тех огнях враз просквозила радость и невыразимо трепетная нежность к вскормленнику, столь нуждающемуся в той любви. А может так блеснула ласковость ко всему этому необыкновенно щедрому, красивому и теплому месту бытия, где доколь не правили зло и добро, впрочем, уже появилась боль и обида.

– Вуечка, – тихонько позвала девочка духа, и, перейдя на шаг, прерывисто задышала. – Ты, что вуечка… что?

– Лапушка, ты возвернулся? – плаксиво дохнул Выхованок. – Уже возвернулась?! А я думал, что ты решил уйти… покинуть меня, что ты обижен на меня… Лапушка!

– За что же вуечка я могу на тебя обижаться?! – то Влада не спрашивала, она утверждала. – Нет, не за что… Но я бы хотел уйти… туда, где меня будут любить… туда, откуда доносится этот зов… Зов, который любит меня и ждет… который не станет обижать и делать больно, – и сызнова из уже просохших глаз отроковицы потекли тонкими струями слезы. – Но я не знаю, откуда доносится этот зов. И не могу покинуть тебя и Богов, потому как люблю вас.

Выхованок сделал торопливый шаг навстречу девочке, и, приняв ее в объятия, крепко вдавил в свое подвижное тело.

А в небосводе насыщенным голубым светом парила белая дымка облаков. Она растянулась повдоль всего зримого горизонта кружевным полотнищем, перепуталась тончайшей нитью с солнечными лучами. Едва колыхались ее ажурные волоконца по краю, словно приголубленные ровные проборы волос. Ярчайшая звезда Солнце та, что даровала жизнь этой Земле, малыми полосами света соприкасаясь с кружевным плетением облаков, оставляла на них вспыхивающую изумительными переливами капель. Подле каковой, верно, касаясь ее своими крылами парили две большие птицы воспевая любовь отца к сыну али матери к дочери.

Глава десятая

Выхованок и Владелина медленно шли по направлению к капищу. Духу в этот раз не пришлось убеждать девочку вернуться, он всего-навсе попросил, а она не в силах была отказать, потому как за неимением большего всю тоскливую любовь переносила на своего пестуна.

Подойдя к капищу, они остановились. Удивленно воззрилась Влада на стоящего на лестнице и не сводящего с нее пронзительного взгляда своих голубых очей Бога Дажбу. Еще издали юница приметила тишину, царящую на площади, хотя все лавки были плотно забиты детьми, а в широком проходе, разделяющем рядья на два корпуса, толпились вроде подпирая друг друга духи. Видимо, оброненная Дажбой фраза, после того как убежала с площади огорченная несправедливыми словами Батанушки девочка: «Что ж… подождем Владелину!» все еще витала в воздухе. И наполнила она и само капище, и площадь отишьем так, что казалось и нет никого там, лишь стоят в проходе чуть трепещущие отражения теней, а на лавках сидят тряпичные куклы, не смеющие даже шевельнутся.

Влада, замершая на дороге так и не доходя до крайнего ряда лавок, малость вглядывалась в лицо Бога, будто ожидая от него осуждения за свое поведение. Но, так и не получив какой-либо молви, обвела взором близлежащую лавку, и, углядев небольшой промежуток меж двух ребятишек, торопливо шагнула к нему. Она обхватила правой рукой плечо одного из мальчиков и, когда тот всполошено обернулся, кивнула ему, повелевая тем медленным движением головы подвинуться да дать ей место присесть. Малец шибутно толкнул своего соседа в бок и освободил немного места подле себя. И Влада также суетливо перешагнула через лавку да опустилась на деревянную ее поверхность. И стоило девочке усесться на последнюю лавку меж мальчишек, как у Дажбы лучисто вспыхнул красным светом убор на голове, похожий на усеченный конус с плоским навершием в оное была вставлена золотая маковка.

– Владелина! – сие Бог выдохнул, так как произносили слова духи, громко и не открывая рта.

Юница, уставившаяся взором на свои кожаные, бурые поршни неспешно оторвала глаза от обувки и слегка приподняв голову, посмотрела на Раса.

– Мы тебя вельми долго ждали, – продолжил свою молвь Дажба. – Быть может, ты займешь свое место? Место, на котором сидела всегда… и на котором так и будешь сидеть!

Одначе отроковица не трогалась с лавки, она глядела в лицо Бога и вспоминала широкую комнату с белыми стенами и уходящим высоко, куда-то в незримые дали, потолком. А после всю ее плоть, голову, руки и ноги наполнили сказанные Воителем слова: «А покуда, Отцов нет! я подарю ей свою клетку… За ее беспримерную отвагу и сияющую искорку.»

И так захотелось ей не слушать указание Дажбы, а остаться на этом… хоть верно и худшем месте. Тягостно ворочалась внутри девочки ее душа, то нашептывая уступить Богу, то наоборот остаться при своем выборе. А тем временем вкруг нее витала напряженная тишина, она вроде отскакивала от склоненных голов духов, ударялась об трепещущие лица детей и обымала юницу, слегка колыхая ее кудреватые локоны волос настырно тулясь ко лбу, ушам, желая в них вползти и тем самым подавить желание не подчиняться.

Наконец, Владелина поднялась с лавки, неторопливо, оно как ощущала внутри себя слабость, оперлась о плечо мальчика вытянутыми перстами. Еще, кажется, миг медлила, да все же решившись, стремительно переступила через лавку и тронулась к указанному месту. И не мешкая в проходе духи подались в разные стороны, плотнее прижавшись друг к другу и высвобождая девочке дорогу, а она не забыв о Выхованке, схватив его руку в свою, направилась к переднему ряду лавочек.

Рука вуя выскочила из тонких перст отроковицы уже почти около первого ряда лавок. И дух незамедлительно остановился там, где допрежь того случая всегда помещался. А Влада повернув налево подошла к бывшим членам своей семьи и когда Миронег, и Златовлас спешно раздвинулись, опустилась меж них. Она надрывно вздохнула и воззрилась на свои чуть вздрагивающие от волнения конической формы пальцы, даже сейчас сказывающие о ней, как о человеке с твердыми убеждениями. И тогда Дажба вновь заговорил, только теперь обращаясь не столько к отроковице, сколько ко всем присутствующим на площади:

– Теперь, когда Владелина заняла свое место, вот что я хочу вам всем сказать! То, что неделю назад совершила Владелина, не может быть подвергнуто осуждению, – и голос Зиждителя пронзительной птицей воспарив к поднебесью, накрыл своей силой все поселение. – Не должно кому бы то ни было указывать Владе. – Бог впервые назвал юницу коротким величанием. – Ее место в этом поселении, на этой площади, ибо девять дней назад своей смелость и отвагой она завоевала право быть в этом селении-первой. А посему Батанушко она будет как и допрежь того сидеть на первой лавочке, первого ряда. – Дажба не смотрел на духа, однако голова последнего от расстройства нежданно свершила пару порывистых кругов, отчего сидящим на лавках детишкам показалось, что она сейчас отвалится от тела. – И вовсе для вас недолжно быть важным девочка она или мальчик, потому как своей жертвенностью во имя членов семьи, она показала Богам, какой великой душой обладает. Посему отныне и до конца своих дней Владелина наречется ратником, потомком Зиждителя Воителя, первым из рода землян защитником этого поселения.

Юница, услыхав речь Бога, еще ниже опустила голову, густая краснота покрыла ее щечки и обильно вспотел лоб, подносовая ямка, будто то теплые лучи солнца обожгли их своей непоседливостью.

– Поднимись Владелина! – то уже звучал глас Воителя, выходившего из завесы капища.

И отроковица враз торопливо вскочила на ноги, вскинула голову и порывчато задышала, боясь захлебнуться нахлынувшей на нее любовью, что была прислана раскатистой волной молви Бога. Воитель медлительно спустившись по лестнице, и, миновав стоящего Дажбу, сдержал свою поступь парой ступеней ниже него да громогласно произнес:

– Никогда бесстрашие и доблесть не будут наказуемы Влада! – сказал Бог лишь ей одной. – Никогда за решимость и мужество Расы не взыскивали, а только одаривали. И ноне, ты, Влада. – Воителю, несомненно, нравилось звать девочку коротким величанием. – Будешь мною одарена! Мой первый, дорогой ратник!

Зиждитель внезапно резко, что не было присуще Расам, вздел руку вверх и по его бело-золотой коже пробежала яркая радуга света, а морг спустя в дотоль голубом небе, укрытом сквозным белым одеялом облаков раскатисто громыхнуло. Облако нежданно и вовсе все набрякло, оно точно стало сжиматься, пульсируя по мере уплотнения в более густой ком… И уже вмале это смотрелись не тонкие ажурные полосы, а какой-то ядреный густо-серый сгусток. Лучисто полыхнуло в его перьевой массе серебряная полоса света, и, вырвавшись из густоватой серости, острием вниз понеслась к земле.

– Ступай ко мне Влада! – прогрохотал бас Воителя, и вслед за тем зарокотало небо.

Девочка резво шагнула вперед… раз… другой… не сводя завороженного взора с лица Бога. Она ступила на каменную ступеньку и принялась подбадриваемая взглядом среднего сына Небо подниматься к нему. Вскоре преодолев разделяющее их расстояние, и не дойдя до Бога одной ступени, остановился, и только тогда заметила ядреный луч света, стремительно приближающийся к земле. Ходором из стороны в сторону заплясало внутри груди сердца, заструился со лба полупрозрачный пот, и тело Влады судорожно вздрогнуло, ощущая над собой ни с чем несравнимую мощь Божества, наполнившего той неведомой, немыслимой силой все кругом и точно затопившей изнутри ее плоть, мозг. А луч-молния, очевидно, решив удариться в саму каменную лестницу, Воителя али девочку неудержимо приближался к ним. По мере подлета та, теперь явственно проступившая, с острым наконечником и кудлатым хвостом молния выбрасывала в обе стороны от себя серебристые ленты света, слегка расчерчивая ими небо, прокладывая позади своего движения полосы. По первому серебристые полосы лишь блеклыми долгими лентами пролегали по небу. Разрывы меж них блистали ядреной голубизной цвета, так схожей с глазами Дажбы. Одначе, когда молния приблизилась достаточно близко к земле, нежданно вроде поглотил тот божественный оттенок весь небосвод не плотной серебристой мантией. Еще морг и мантия окрасилась в насыщенный чагравый цвет так, что, почудилось, надвигается гроза и голубизну небес заволокли плотные тучи.

А молния невдолге нависла над стоящим на ступенях Воителем и, не снижая быстроты своего движения воткнулась в его поднятую руку. Отчего стоящей чуть ниже Бога девочке показалось, она своим острым концом пробила кость Раса, выскочив с обратной стороны его длани, и тем самым сдержала полет. Молния лучисто блеснула, ослепив светозарностью сидящих на первых лавочках мальчиков, да только не тронула тем сверканием очи Влады. Потому юница и смогла узреть, как изогнутая в середине и достаточно широкая молния порывисто задрожала, и, выпустив из себя густой белый дым, на доли секунд окутала теми испарением и себя, и руку Бога вплоть до локтя. Прошло совсем немного времени, и резво дернулась в изогнутом своем центре молния, да рывком испрямившись, обрисовала ровный клинок. Еще морг и в верхушке ее, где когда-то имелся кудлатый хвост, вроде расчесанный гребнем, появилась мощная короткая рукоять, состоявшая из перекрестья и навершия, оное смотрелось выступающей полукруглой головкой разделенной на три части. На перекрестии и навершие поместилось увитое изысканным орнаментом в виде перевитых нитей ребро. Однако и само навершие, и перекрестие было богато украшено золотыми накладками, а в макушке трех головок располагались крупные, красные рубины с лучистым фиолетовым отливом. По полотну клинка с закругленным острием, проходили одна широкая и несколько узких желобчатых выемок.

Воитель медленно принялся опускать руку, а вместе с ней, как оказалось парящий в непосредственной близи от нее меч. Густоватый, белый чад, зависнув на прежнем месте и словно расчлененный на части клинком заметно колыхнувшись, стал испаряться. А рука Зиждителя уже опустилась настолько, что оказалась почти напротив лица отроковицы и тогда Владелина узрела над златой поверхностью ладони Бога, замерший на небольшом удалении клинок меча.

– Возьми этот меч Влада! – загромыхал своим могучим басом Воитель, и забитое серым полотном туч небо пророкотало в поддержку Зиждителя. – И будь от ныне и до века… сама и весь Род твой ратиборцами. Ратниками кои жертвуют собой во имя жизни своего народа.

Девочка надрывно выдохнула, и тем рывком будто выплеснула волнение в собственную плоть, и, вторя тому беспокойству, одновременно легохонько затрепетала ее необыкновенная, сияющая суть, надавив болезненным томлением на лоб. А Бог нежданно убрал свою руку с под меча, и тот чуть зримо заколебавшись в воздухе, неспешно начал снижаться. Вскоре меч поравнялся с грудью девочки, и тогда, она, вскинув правую руку, крепко ухватила его за рукоять. Еще малость того бреющего полета так, что не ощущался даже вес меча, и он также резко содрогнулся и тотчас отроковица почувствовала его полновесную тяжесть. Одначе, сдержав меч, в том чуть наклоненном виде, лишь погодя опустила его к долу, уткнув острие в каменное полотно ступени.

И незамедлительно в небосводе вновь загрохотало, словно зачинающаяся гроза. Во всех направлениях просквозили ярчайшие молнии, те каковые не стали оборачиваться в меч, а лишь ослепительно мерцая, желали вдарить своими острыми наконечниками в землю. Серые облака вдруг пошли по махонистому кругу, закручивая ветроворот там, на высоком небосводе и на малеша открыли далекую искорку света, ту самую, что возникла несколько лет назад, кажется по мановению руки Небо, и каковую в поселении кроме Влады никто из ребятни не видел. Только ноне та крупинка не была малой, она вроде стала разрастаться в ширину и подле нее завертелись по кругу серые полосы облаков. Вмале уже четыре мощные по размаху с загнутыми концами и завернутые по спирали полосы одним своим навершием уперлись в ту горящую точку света, и она внезапно вспыхнула густым серебром. А посем вроде выплюнула из себя россыпь голубоватых крох, которые с огромной скоростью понеслись к земле.

Владелина, только искра на небе взволновалась, почувствовала сильное томление в голове и сызнова услышала зов. Такой мощный, призывно-манящий, что захотелось откликнуться и громко… громко, что есть мочи закричать в небеса. Тело девочки тягостно дернулось и закачалось. Однако, она продолжала неотступно следить за теми капельками света, которые приближаясь к земле принялись приобретать чудной вид. Прошло какое-то весьма малое время, когда Дажба ступив вниз, поравнялся с Воителем, и, протянув вперед руку, придержал раскачивающееся туда-сюда тело юницы за плечо, негромко так, чтобы слышала токмо она одна сказав:

– Влада поди и встреть своих учителей!

И стоило Дажбе положить на плечо девочки свои тонкие пальцы, как немедля из головы ушло всякое томление, и зов вначале уменьшив свое манящее влечение, вскоре и вовсе стих. А Воитель меж тем слегка повел головой вправо и немедля из его широкого красного обода проходящего по голове и удерживающего волосы от колыхания, из расположенного в центре крупного, овального, фиолетово-красного аметиста вырвался луч света. Он, прочертив широкую полосу, упал на дорогу, покрытую колотыми на пополам, гладко обтесанными бревнами, да не мешкая замер. Миг погодя, вроде как начав растекаться по ней, наполняя ее алым сиянием.

– Встреть своих учителей Владелина! – уже более зычно произнес средний сын Небо, – сынов Воителя великих кузнецов, ювелиров и воинов, народ гомозулей!

Влада медлила лишь чуть-чуть то ли набираясь храбрости, то ли страшась потерять с Дажбой связь каковую все еще создавали касающиеся плеча его пальцы. Но затем, как и велел Воитель, развернулась, и тревожно двигаясь взором за приближением горящих крох серебра, направилась вниз по лестнице туда, куда указывал Бог. Девочка спешно спустилась вниз со ступеней, и, пройдя сквозь расступившихся духов, стоявших в проходе, вошла в алое сияние дороги, все поколь удерживая в одной руке, достаточно тяжелый меч. И только когда достигла места куда по ее предположениям первоначально и упал луч с обода Воителя, остановилась. Она, взволнованно вздела вверх голову, и уставилась на стремящиеся к расцвеченной полосе дороги чудные устройства. А позади нее раздался и вовсе громыхающий бас Воителя:

– Мальчики подымитесь и приветствуйте сынов Воителя достопочтенный народ гомозулей!

Владелина слышала, как словно единый вздох прокатился за ее спиной и дети по велению Бога, незамедлительно поднялись на ноги. Но отроковицу то уже не интересовало, она с необъяснимым волнением смотрела на приближающиеся к алой полосе улицы устройства. Похожие на колесницу эти конструкции, где невысокие вроде деревянные борта окружали с четырех сторон повозку, были укреплены на двух больших скоро вращающихся колесах с восемью спицами. Сами стенки повозки живописали на своей поверхности яркие бьющие во все стороны восьмилучевые звезды. Густой, серебристый дым выбивался из-под колес повозок, окутывал и сами стены, подымаясь вверх, скрывал и представителей чудного племени прибывшего на планету Земля, чтобы обучить детей кузнечному, ювелирному мастерству и ратному искусству. Глубоко дышащая Влада зрела как справа и слева от нее повдоль дороги над ее алым полотном, резко сбросив скорость в нескольких метрах зависли летающие повозки, их прибыло по меньшей мере около пяти десятков. При ближайшем рассмотрении они имели шатрового типа крыши дивного полу-прозрачного цвета. Колесницы неспешно выпустили густые пары дыма, окутавшие юницу, да медленно опустились на деревянную мостовую улицы, встав прекратившими враз вращаться колесами в ее алое сияние, да не мешкая вздрогнули. Отчего содрогнулась и сама земля, и Влада уже удерживающая меч двумя руками и дующая себе под нос, абы быстрее разогнать плотный дым обок своего лица.

А стоящая прямо перед ней колесница сызнова дрогнула, чуть видимо качнулись на ней борта, и шатровая крыша едва слышно жужжа, точь-в-точь как торопящиеся к улью желтоватые пчелы, поехала в бок высвобождая видимость. И девочка углядела внутри повозки, поколь скрываемую деревянными стенами, лохматую рыжую голову. Чуток погодя одна из стен колесницы также качнулась и помаленьку принялась отклоняться в направлении юницы, верно служа лесенкой, оттого на ее полотне проступили угловатые ступени. Стена достигла деревянной поверхности дороги, и, воткнувшись в нее замерла, явив онемевшей Владе, недвижно стоявшего внутри повозки, маханького по росту человечка, такого, словно и было то ему не больше восьми годков. Невысокий, но весьма коренастый человечек немедля поразил отроковицу своим видом, короткими, но весьма мышцастыми руками и ногами, мощными округлыми плечами и большой, в сравнении со всем остальным телом, головой. На голове гомозуля, обильно покрытой косматой шевелюрой ярко рыжих с красноватым оттенком волос, почти не просматривалась лица. Оно, как и подбородок, и щеки, и скулы и даже лоб густо поросли косматыми волосами. Лишь виделись два чуть раскосых глаза прикрытых красноватыми веками, да выступал из той густоты волос кончик мясистого носа. Гомозуль был обряжен в рыжую рубаху до колен и шаровары, пузато топорщившиеся из-под тонких красных плотно обхватывающих лодыжки сапог с мудрено загнутыми кверху носами. Рубаха, пошитая по горловине замысловатыми узорами, не имела рукавов, отчего дюже ладно виделись покрытые той же огненной волосней руки, поросшие ею не только на кистях, но и на самих пальцах так, что проглядывающая в местах широких рубцов оголенная кожа была рыжеватой. По талии человечка проходил стягивающий, оттого зрительно делающий верхнюю часть туловища более весомой нежели нижнюю, широкий кушак, схваченный на левом боку узлом и украшенный плетеной бахромой свисающих вниз концов. На том плетеном кушаке, чудно так, с левого боку, были пристроены небольшие ножны с мечом.

Гомозуль рывком дернул своей головой, будто только пробудившись, отворил очи и воззрился на девоньку сине-голубыми, полыхнувшими лучистым светом, радужками. Засим он трепыхнулся всем телом, наново мотнул головой, по рукам его, накаченным и могутным, пробежала тонкая рябь, вроде под кожей враз взыграли мышцы али заструилась кровь. Теперь гомозуль содеял небольшой шаг вперед и чуть заметно закачался из стороны в сторону телом, степенно обретая уверенность в дотоль застоявшихся ногах и бездвижно замерших руках.

Еще один шаг принес гомозулю большую уверенность в собственных силах. И тогда он свершил еще несколько широких шагов, да ступив на лестницу, принялся спускаться по ступеням, все дотоль малеша покачиваясь.

Когда человечек сошел вниз, и, вставши на покрытие дороги, полыхающее алым светом, застыл, Влада свершила широкий шаг ему навстречу, и сама не зная, почему прижала к груди клинок меча, порывисто кивнув и звонко молвив:

– Приветствую вас сынов Бога Воителя гомозулей в поселении, – она всего миг медлила, не ведая, как величать место где прожила большую часть жизни, и коему досель не было даровано имени. А погодя еще громче добавила, – в поселении Лесные Поляны.

Так единождой своей мыслью даровав величание одному из человеческих поселений, раскиданных по просторам этого континента Земли. Гомозуль совсем немного, молча, лицезрел девочку, изучая, оглядывая и всю ее фигурку и затаенные внутри нее душевные качества, да потом ответил, причем на том месте, где у людей должен быть помещен рот у него, самую малость заколебались густые огненные волосья:

– Благодарствую за приветствие дитя Богов, планеты Земля, поселения Лесные Поляны и приветствую всех живущих и обитающих вкруг нее!

Сие был не голос, а какой-то изумительный гортанный звук, будто гомозуль говорил приглушенно, да еще и выдыхая слова из глубин своего бездонного чрева. Так, что по первому отроковица и не всю речь смогла разобрать, а гомозуль меж тем продолжал:

– Я верховный глава гомозулей, прозванный Двужил, прибыл со своим племенем по велению моего прародителя Зиждителя Воителя на планету Земля, в поселения Лесные поляны, чтобы обучить ратному, кузнечному и ювелирному мастерству живущих здесь детей. Ибо так было положено от начала творения самим Зиждителем Небо, старшим Расом управляющим рекой жизни, Зиждителем Галактических Просторов Всевышнего.

Алое сияние стало спадать, постепенно впитываясь в деревянное покрытие дороги, и, как только Двужил досказал свою речь, мгновенно на бортах колесниц, остановили свое вращение барельефные изображения восьмилучевых звезд и колес, где сами лучи имели правостороннее направление. И из колесниц стали выходить иные гомозули, почти не отличимые от Двужила, имеющие менее яркий цвет волос, словно слегка сбрызнутый искорками огня, а посему и отливающий рудожелтостью. Обряженные в такие же шаровары, рубахи и кушаки, с небольшими по форме мечами. Они были выходцами из сказки… сказки, которую часточко молвили своим вскормленникам духи.

Глава одиннадцатая

Вероятно, тот небывалый прилет с небес гомозулей, оставил неизгладимый след в душе не только Влады, но и других ребятишек, ныне проживающих в поселении, одним выдохом, названным ею и закрепившимся на долгие века. Прибывшие с небес сыны Воителя обосновали свое малое поселение в пределах Лесных Полян, для того духи во главе с Батанушкой и Ведогонем в одну ночь поставили им с десяток и вовсе низеньких изб, недалече от капища. Пять десятков гомозулей, разместив в непосредственной близи от своих изб колесницы, на оных прибыли, в течение нескольких дней отбирали из мальчиков себе учеников. Двужил, и ближайшие его соратники, как и было понятно, набирал будущих ратников, коих будет возглавлять Владелина. С красновато-бурыми волосами, бородой и усами, словно окропленными сверху черными крапинками остывших угольков, Коваль отбирал ребятишек для кузнечного мастерства. А с красно-коричневыми волосами и рдяно-желтой бородой и усами Золотарь с вельми удлиненными, в отличие от своих собратьев, пальцами на которых не имелось ногтей, вместе с такими же как и он гомозулями, высматривал ребят для обучения ювелирному мастерству, работе с украшениями из самоцветного камня и жемчуга, и драгоценного металла.

Отбор производился весьма строгий, и большая часть мальчиков была отсеяна как не обладающая способностями. Особенно в том отличился Золотарь, наметив к обучению всего только десятерых отроков и среди них Златовласа, оно значит на каждого учителя по одному ученику. Коваль остановил выбор на двух десятках мальчиков, по два на каждого из наставников. А Двужил и оставшиеся с ним двадцать девять гомозулей, набрали около сотни ребятишек.

Двужил высматривая детей, был весьма недоволен доставшейся ему в обучение Владелине. А узнав, что она девочка и вовсе вроде как взгрустнул. Ибо понятия не имел, как обращаться с женским полом, не понимая вообще каким образом среди всех этих отроков и отобранных для учебы, и оставленных для иного мастерства оказалась она – отроковица… Ведь на их далекой планете Гмур, в системе Сто-Жар-Стлязь, в эллиптической Галактике Блискавице, не было женщин. Гомозули, как и многие иные приближенные к Богам племена, имели лишь один пол. И то, как понятно был мужской, посему и не ведал Двужил, как общаться с девочкой… Девочкой, каковой на Земле, насколько он был осведомлен (а осведомлен он был достаточно) и не должно было быть вовсе. Весьма удивлялся Двужил еще и тому, что Зиждитель Воитель весьма жалующий крепышей… мужей… ноне выбрал эту тощенькую Владелину во главенство Лесных Полян. Предположив, что таким образом на его Отца Воителя повлиял младший из Расов, Зиждитель Дажба, або зримо благоволящий к девочке.

Впрочем, Двужил, как и всякий отпрыск Воителя, беспрекословно подчинялся всем Расам, а тем паче собственному Творцу. А посему долго так повздыхав над худенькими ручками и не менее сухопарными ножками девочки, ее нескладному высокому тельцу к оному на утонченной и удлиненной шейке крепилась голова, решился смириться с собственным уделом и не о чем таком не спрашивать Воителя. Хотя Воитель, вызвав его в первый вечер в капище под свои пречистые очи, пояснил все сам:

– Двужил, околиц мой, будь как можно благодушней к Владе. Возможно, она не обладает той силой по каковой ты отбираешь и всегда отбирал себе учеников, но в ней есть то, что много дороже силы. – Бог медлил ровно морг, словно ощупывая взглядом гомозуля с ног до его огнистых волос, а потом дополнил, – в ней есть душевная отвага. Кою ни за какие блага не заимеешь. Да, и потом, эта девочка, вельми мне дорога… дорога, – задумчиво добавил Воитель, – так, что будь к ней достаточно бережлив.

«Душевная отвага это хорошо», – думал меж тем про себя Двужил и пожимал плечами.

Да только не представлял себе глава гомозулей, как могла отвага помочь его ученику в битве, где сила в руках имела решающее значение. Однако, о том Двужил токмо подумал, говорить Богу Воителю перед взглядом какового всегда трепетал и не только телом, руками, ногами, но и самой огнистой шевелюрой, не стал… Не стал еще и потому, как та самая фраза «эта девочка, вельми мне дорога», гомозуль знал, указывала на особое отношение Зиждителя к человеку… Чего довольно-таки суровый, точнее даже стылый, Воитель в отношении, вообще, людей сказывал достаточно редко. И значила она одно, что жизнь данного человека теперь находится под особым вниманием Двужила. Хотя, право молвить, гомозули были по своим душевным качествам весьма добродушным народом, при том проявляя обязательную строгость к своим ученикам.

Владелина же обладая повышенным чувством справедливости и чувствуя поблажки со стороны Воителя и Дажбы, теплоту исходящую от Двужила, и ведая своей сияющей душой собственную физическую немощь старалась большего прежнего. Двужил обучал двух ребят: Владелину, и как это было не странно, Граба, вскормленника Батанушки и тайного ее почитателя. Мальчика с нестандартно-широкими ладонями и жидкими, светло-русыми волосами.

Каждое утро лишь на небосклоне появлялась яркая звезда Солнце, дарующая жизнь планете Земля, ребята высыпали из своих домов и направлялись в так называемый Ребячий мешок, место, нарочно, приспособленное для ратного занятия. Его, также как избы гомозулей, духи возвели в первую ночь их прибытия, окружив высокой в рост Зиждителей оградой. Первой оградой, виденной детьми, были вертикально установленные бревна с заостренными верхами, так называемый частокол, каковой впоследствии, на протяжении долгого периода человеческой истории, будет оберегать грады и поселения имея величественный и неприступный облик, но то будет погодя. Нынче же частокол окружал Ребячий мешок всего-навсе с одной целью, чтобы не поранить тех, кто мог проходить мимо.

С правой стороны, от узкого проема, не прикрытого воротами, в Ребячьем мешке поместилось определенное количество мишеней, на высоких шестах круглые деревянные щиты, по коим ежедневно выпускались из самодельных луков, стрелы. А с иной стороны на деревянном возвышении, весьма ладно подогнанных друг к другу дщиц, обучались мастерству владения мечом. Еще право молвить гомозули учили своих мальчиков кулачному бою. Но после того как Граб разбил нос Владе, а посем Двужил и Выхованок вельми долго не могли остановить текущую из него кровь, отчего даже пришлось на несколько дней отложить занятия, ибо девочка как-то разом разболелась, гомозуль решил обучать ее без соперника… И не так, чтобы поднатореть, а просто стараться уходить от направленных в ее сторону ударов.

Перво-наперво Двужил обучил своих учеников, выдав им деревянные мечи и щиты, приветствию. Клинок, поднятый острием отвесно вверх так, что перед грудью на высоте плеч застывала рукоять, означал знак приветствия. И верно это движение лучше всего давалось Владелине, потому как всякий раз она выполняла его безупречно.

– Что ж! – отвечая воинским салютом на приветствие детей, молвил гулко Двужил, – займите исходные места.

И ребята немедленно поворачивались друг к другу лицом, выставляя вперед левую ногу слегка наклоняя вперед туловище. Руку с мечом они отводили назад, держа несколько сбоку, а небольшими круглыми деревянными щитами прикрывали тело и чуть-чуть лицо.

– Приступим! – громко выдыхал Двужил.

И тотчас Граб переходил в наступление сперва неумело, но со временем все ретивее и правильнее нападая на Владу, а та поколь лишь слабо, однако погодя более умеючи, защищалась.

С первыми уроками детям сменили одежу. Изменения коснулись не только ратников, но и кузнецов, и ювелиров. Теперь мальчиков одели, так как был обряжен Воитель. Их рубашки значительно укоротились, слегка дотягивая до колен, укороченные шаровары на бедрах и щиколотках были, точно собраны на резинку. Сверху рубаху опоясывал цветастый плетеный кушак, а на ноги ратникам и кузнецам ноне обувались мягкие, низкие сапоги с низкой подошвой и плотно облегающие ногу. Лишь ювелиры остались при своих прежних кожаных поршнях.

С прилетом гомозулей жизнь поселения резко изменились и тем, что в нем с одной стороны появился Ребячий мешок, и тем, что с иного его края в ряд выстроились неширокие навесы-кузнецы. На каменных площадках овальной формы, каковых, в центре на массивном чурбане врытым в землю, располагались не менее мощные прямоугольные наковальни. Кузнец, обучая ребят, сам удерживал в клецах кусок железа, а правой рукой в оной был молот-ручник, обрабатывал металл. Помощников у него было двое, один молотобоец вооруженный молотом и другой подмастерье, следящий за покоившимся в центре площадки кузнечным горном. Горн представлял жаровню на каменном возвышении, со стенкой у одного из краев. Около стенки в горне находилась расщелина для углей, чьим топливом служило дерево, в виде прямоугольника с округлым дном. Расщелина проходила через стенку и выходила глиняным соплом, сквозь каковое к углю подводили воздух. В горне также были установлены меха, повышающие температуру и усиливающие горения угля.

Металлы и инструменты гомозули не привезли с собой, они прибыли позднее. И это их прибытие дети не видели, або оно проходило менее торжественно и им были заняты уже не Боги, а лишь создания приближенные к таковым. Впрочем, в нескольких днях после прилета гомозулей в поселении появились те самые кузнецы, оборудованные наковальнями, горнами и инструментом… Появились ювелирные мастерские под такими же навесами только с меньшими по весу и размерам наковальнями. Коваль и Золотарь покуда учили ребят работать с самородным металлом и метеоритным железом, которое как позднее узнала вельми любознательная Владелина, добывали и собирали далече от Лесных Полян в горных грядах. Одначе о том девочка узнала погодя, а ноне ее селение стало жить иной жизнью.

В Лесных Полянах стал днесь раздаваться дотоль не присущей ему шум: ударяющихся друг о дружку тренировочных мечей, тугой скрип натягиваемой тетивы лука, звяканье молота о наковальню, тихий скрип прялок и гончарных станков. Последнее устройство напоминало собой стол о четырех ногах, раздвинутых книзу и соединенных перекладиной, в котором на вращающийся стержень был насажен деревянный круг. Мастерству ткать и гончарить детвору учили духи во главе с Переплутом и Хлопотуном в первом случае и Востухой да Жердяем во втором. Слышались в поселение также стук молотка, скрежетание пилы о дерево, ибо теперь под приглядом Батанушки и Ведогоня часть детворы обучалась строительному и плотничному делу, а вечерами раздавался зычный ропот скотины: коров, лошадей, быков за коими ухаживали мальчики под ведомством духов Багана и Спрыйя. Все ребятки были отобраны учителями, как особо тяготеющие к тому иль иному ремеслу, мастерству, делу, а посему оставались без присмотру лишь те, оным в будущем надлежало особая почетная роль стать землепашцами. Тех мальчонок доколь не обучали, потому как наставники их еще не прибыли али может Дажба решил, что с тем поколь можно повременить. В ту группу, так называемых досужников ребят, входили и те, оные погодя будут на планете Земля жрецами, лекарями, сказителями. Однако сейчас… пока они выполняли свои прежние обязанности, а именно помогали пестунам по хозяйству.

Появившиеся в селении лошади, приведенные откуда-то из предгорий духами, вместе с иным крупнорогатым скотом, вскоре были взнузданы. На лошадей возложили седла и принялись обучать присматривающих за ними мальчиков объезжать их. Чуток погодя уже присмиревших жеребцов и кобыл передали в руководству Двужилу, Ковалю и Золотарю. Оно и понятно, что сами лошади так и оставались под приглядом учеников Багана и Спрыйя, а гомозульские воспитанники лишь обучались на них ездить. И коли ратники в седле, то ученики Коваля и Золотаря в небольших колесницах, коих право молвить вельми видоизменили. Точнее колесницы, на которых прилетели гомозули, не тронули и они продолжали стоять подле домов, ожидая отлета. Видоизменили вновь построенные, каковые сотворили ученики Батанушки и Ведогоня, единожды занимающиеся с кузнецами-гомозулями, время спустя став ладными тележниками, мастерами сочетающими в себе умения кузнеца и плотника, как их в дальнейшем будут кликать тележный шворень. Сами же повозки слегка удлинили, смастерив с дерева высокие борта, покатое дно, порой выстланное соломой и четыре деревянных колеса, где передние творили чуть меньше задних. В такие телеги впрягали коней, на шеи каковых одевались хомуты, гужи да долгие оглобли единили повозку и животинку. Узда плотно охватывала голову лошади, а в рот для податливости вставлялись удила, к которым и крепились долгие вожжи, управляющие скотинкой.

На тех телегах Коваль и Золотарь почасточку уезжали вместе с учениками в горную местность, для поиска металла, и, по-видимому, самоцветных каменьев. Словом детей обучали дивный, прибывший с иной планеты народ и духи… и то учение… наставление длилось не один год.

Владелине в сие лето уже перевалило за четырнадцатый год, и неспешно надвигался пятнадцатый. Теперь она совсем повзрослела, и, несмотря на тяжелый физический труд ратника, сберегла присущую ей угловатость фигуры, близкую к Богам худобитность плоти, тонкость рук и ног. Еще весьма несуразная, она, однако, уже днесь демонстрировала свою, присущие токмо женскому полу, гибкость, грациозность и хрупкость облика в целом. Владе теперь не приходилось стричь волосы, и они значительно отросли, покрывая своей густой, темно-русой, вьющейся массой всю ее спину. Как и Огнь, девочка схватывала волосы позади головы в хвост, и пропускала по лбу тонкую бечевку, тем самым подражая самому почитаемому из Расов, Богу Воителю. Пронзительной зеленой яркостью налились ее очи, в них особой силой проступали карие брызги, но они не могли заслонить лучистой зелени. Кажется, юница и совсем не набрала за эти годы в весе, всю свою силу тратя лишь на рост, отчего удлинились у нее не только руки, ноги, туловище, но и шея, и даже голова. Словом пока это была еще не девушка, а лишь неладная отроковица, но даже и сейчас она была вельми привлекательна для тех, кто жил о бок с ней… Жил, дружил, помогал и уже днесь защищал, оберегая… чувствуя в ней, какое-то иное создание.

Вечный ее соперник по учебе Граб, за время занятий с гомозулем также подрос. Его почти белесая кожа, так разнящаяся со смуглостью кожи Влады, всяк миг покрывалась плотной моросейкой пота и надрывисто вздрагивала, когда девочка случайно касалась его. Еще даже не понимая, что с ним происходит, не осознавая того всяк раз испытываемого физического волнения, покуда мальчик, Граб стал по-иному относится к Владелине. И не то, чтобы нанести увечья али обойти ее на занятиях, вспять пытался во всем уступить, и, несомненно, как мог оберегал дорогую отроковицу от своего прытко орудующего тренировочного меча. Но это только девочке Граб уступал, всем остальным ребятам никогда. Ни Братосилу, ни Миронегу, ни Ратше своим извечным конкурентам не только по ратному мастерству, стрельбе из лука, но и в касании такой трепетно-возбуждающей Владелины. А девочка, вне всяких сомнений это остро чувствовала… Она ощущала на себе те нежные, томные взгляды Граба, его уступки, защиту и заботу. Однако, сама мысль воспользоваться представившимся преимуществом была противна Владе, ибо она сохраняла всю свою врожденную гордость, своеволие и высокое чувство справедливости. Потому всегда обидчиво кривила губы, когда в схватке с Грабом оказывалась победителем, взбудоражено погодя доказывая Двужилу, что мальчик сызнова ей поддался.

Двужил в свое время, самолично, сделал для учеников луки. Грабу под его мощные руки большой и тяжелый, с туго скрипящим не только своим изогнутым деревянным древком, костяными рогами, но и тонкой тетивой, твореной из жил лося, а для девочки поменьше и значительно легче. Впрочем, Владелина оказалась достаточно меткой, потому всегда с легкостью поражала выставленные мишени, чем весьма радовала Двужила. Так как не только по силе, но и здоровьем была вельми хрупкой, и, несмотря на подаренную Воителем клетку, очень часто болела и довольно-таки быстро уставала от занятий. Порой от утомления у нее подолгу текла кровь из носа, а после того болела голова, до тяжелого продолжительного обморока, из которого она выходила по нескольку часов кряду. И чем старше становилась юница, тем все более сказывалась в ней ее женская мягкость и хрупкость здоровья… тем чаще она хворала… и становилась слабее так, словно степенно теряла остатки подаренное ей некогда мощи Бога.

Обучившаяся ездить на своем жеребце, который в отличие от иных в большинстве своем саврасых и каких-то блекло-мышастых тонов, был караковым, с черным окрасом корпуса и рыжими подпалинами на морде и в пахе, Владелина предпочитала трюхать на Угольке без седла и поводьев. За что не раз получала взбучку от Двужила. Да, только девочке чудилось, что седло и поводья сковывают движения не только ее, но и Уголька. Любила девонька обхватить шею своего жеребца, плотно прижимаясь топорщившейся с под материи рубахи маленькой, устремленной грудью к его густой долгой и вовсе черной гриве, ощущая ядреный запах мощного животного и громким кличем понукая, скакать вперед. Влада точно уносилась с ним туда… в неведомые дали, вроде в само темное, ночное небо кое видела во снах и каковым любовалась ежевечерне. Ощущая нестерпимую, и все лета взросления увеличивающуюся, тоску по темным очам отцам… Теперь она поняла очам отца… это понимание пришло само по себе… Как-то так… просто однажды эти глаза всплыли пред ней, а после она услышала, то трепетно нежное слово: «Отец!». Точно вымолвленное не ей, а кем иным, обаче, однозначно, близким. Наполняющееся стремительным скачем тело жеребца, в доли секунд делали невесомой Владелину, и, слушая тот трепетным бой копыт и прерывистый храп, она чувствовала ретивый полет собственной плоти, будто дотоль уже испытавшей это великое состояния бреющего, скорого движения. И для нее было не важно, что потом она выслушает долгую бурчливую речь Двужила, не раз утрет кровавые капли, покинувшие ноздри и испытает острое, болезненное томление во лбу… ощущение полета погашало все неприятные моменты.

Неспешно прошедшие дни, годы принесли ей взросление не только в летах. Они принесли ответственность и за себя как продолжателя жизни, наложив обязанность раз, а иноредь и два раза в месяц в течение трех-пяти дней пропадать в избе, не смея показываться перед очи Двужила и мальчиков. Эта покуда единственная ее обязанность совсем недолго тяготила Владу ограничением свободы, ибо вмале она нашла возможность обратить то заточение в более благоприятное для себя времяпрепровождение. Оттого всякий раз, когда ей полагалось, как велел Выхованок, провести в избе, отроковица весьма ранешенько поутру, когда солнце раздумчиво замирало своим одним округлым краем на небосводе, дотоль токмо неспешно сгоняя ночную хмарь, убегала в елани.

Владелина уходила в раскинувшиеся большими плоскими блюдцами поляны, что в своем многообразии окружали девственные леса, али напротив то густые зеленые нивы окаймляли своими непроходимыми чащобами пашни, наволоки, займища словом луга, поросшие ярчайшей зеленью трав и поражающие пестротой цветов. Устроившись, где-то недалече от рубежа подымающегося леса девочка, а теперь вернее молвить, девушка укладывалась на те дотоль не паханые пожни, утопая в густой травянистой растительности. Тонкие отростки трав, лепестки соцветий нежно прикасалась к телу Влады, целовали ее кожу, голубили русые волосы, а она подолгу смотрела в наполняющееся светом и нежной голубизной далекое небо, где призывно-тоскующее блистала та самая кроха света, каковую кроме нее в поселении никто из ребятни не видел.

Выхованок не смея перечить своей вскормленнице, только складывал ей в узелок снедь и подсовывал под руку еще тогда, когда она мирно почивала на своем широком ложе в избе. Он, как дух и самое близкое девушке создание, желал, чтобы ей было хорошо, а посему нарушал, впрочем то для него не впервой, касаемо Владелины указание Зиждителя Огня. Совсем нежданно узнав об уходе из селения юницы, к ней стал присоединяться Златовлас.

Мальчик уже превратился в юношу и вельми мощно набрал в плечах. Стан его был крепок, а рыжие волосы всяк миг полыхали в свете ядреных лучей солнца. Возможно он был красив, да только Влада того не видела, она относилась к Златовласу, как к младшему брату… товарищу, посему не видела ничего зазорного, чтобы он в такие дни… дни уединения составлял ей компанию. Хотя разделяя такие мысли, она не решалась ни Выхованку, ни кому бы то ни было еще сказывать о своем тайном спутнике. Впрочем, о том никогда не болтал и Злат, может и не понимающий почему Влада всяк раз болея прячется в лугах, одначе, чутко храня тайну. В целом Владелина и дотоль не редко хворала, и была довольно слабым ребенком, а коли вернее молвить каким-то немощным… Вроде подаренная клетка Воителя вместо мощи принесла отроковице лишь еще большую телесную схожесть с Богами.

Солнце уже неспешно выползло в небеса и своим ярким, в теплое время лето, сиянием озарило землю. Влада давно приметила, что движение солнечного светила такое всегда медленное, будто ему и вовсе лень исполнять распоряжения Зиждителя Небо. Луна, почти круглая, и Месяц с обрезанным с одного бока краем, нынче оба соседствующие в ночи, поблекли настолько, что стали неотличимы от парящих в тверди разрозненных, тонких нитей напоминающих причесанные усы Двужила. Далекая искорка света, та самая, что вызывала острую тоску в девочке и из каковой, как она догадалась, когда-то прилетели гомозули, днесь была замершей. Хотя Влада любуясь той неподвижностью, ощущала ее постоянный, призывный свет, который обещал успокоение стоило только до нее дотянутся. Иноредь колыхающиеся в голубой дали волоконца облаков заслоняли будоражащий свет брызги, а погодя колготно шевелясь, сызнова казали ее сияние, кое точно посылало юнице какое-то загадочное послание.

Едва слышно хрустнула вблизи ветка, а после Влада ощутила своим возлежащим и чуть трепещущим в густых травах телом чью-то неспешную поступь. Отроковица немедля подскочила с оземи и обернулась. Из леса, огибая ближайшее дерево раскидистой березы, выходил Злат. Его слегка удлинившееся лицо, откуда безвозвратно пропала всякая детская округлость, блеснуло светом серых очей, а мохнатые белесые брови изогнулись высоко вверх, словно желая подпереть своими уголками корни рыжих кудрей.

– Напугал? – его голос то временами приобретал низкие тона, то сызнова срываясь, вроде как даже подвизгивал. – Да? – вопросил мальчик и задористо засмеялся.

– Дубина! – гневливо откликнулась Владелина и тотчас многажды спокойнее задышав, опустилась на устилающие землю пригнутые травы. – Конечно, напугал. Тебя же не было в Лесных Полянах, ты уезжал. Посему я никого не ждала… а тут шаги, хруст. – Отроковица порывисто протянула руку и кончиками пальцев огладила лежащий подле нее в ножнах меч. – Так бы враз и снесла твою дубовую голову… знал бы тогда, как пугать.

Златовлас продолжая звонко смеяться, подступил ближе, и, повалившись на траву подле юницы, качнул своим крепким станом так, что заходили из стороны в сторону его наполняющиеся силой плечи. Он проворно откинул со лба короткий завиток волос, а после, верно, справляясь со стремительным дуновением ветра мечущегося по пологой елани и гнущего к земле его зеленых жителей, весьма низко проронил:

– Я приехал вчера утром. Увидел, что ты не вышла из избы, не отправилась на Ребячий мешок и понял, что опять приболела. Потому ноне и поспешил к тебе.

– Приболела, ну, ты прям догада у нас… – усмехаясь произнесла отроковица, однако не вкладывая в это слово сердитость, а наоборот подбадривая им товарища. – А ежели бы я на эту елань не пришла, чего б тогда?.. Вот приехали бы сюда ученики Багана и Спрыйя, поглядись-ка какие здесь налились травы… и стали пасти скот… где б тогда искал? Нешто, – и юница зыркнула на мгновенно вытянувшееся лицо отрока. – Нешто не мог вчера на вечерней зорьке забежать, узнать куда пойду. Да и Выхованка порадовал бы своим приходом, знаешь ведь как он за вами скучает. – Злат резво вздел вверх свои округляющиеся плечи и изобразил на лице растрепанность чувств. – Эх, ты, дубина! – дополнила Влада, будто вынося окончательный приговор тому граничившему с холодностью души безразличию.

Какое-то время на лугу царила тишина. Всего-навсе заунывно, вроде страдаючи от неприятной мысли или поступка постанывал ветер, да позади ребят поскрипывали ветви деревьев, не мощные стволы али крупные их отростки, а так маханькие, тонкие их клетки.

– Я просто вчера был занят, – очень тихо отметил мальчик и протянул навстречу девочке сомкнутую в кулак руку. Та едва зримо повернулась, и удивленно воззрившись на руку Злата, замерла. – Я привез тебе дар и вчера его доделывал, потому не успел зайти.

Златовлас неторопливо испрямил пальцы и в лучах зачинающегося дня на розоватой ладошке, местами покрытой желтоватыми сухими мозолями, ярко блеснула змеевидная, золотая цепочка с плотной вязью спаянных меж собой совсем крошечных колец, так что чудилось это живое пресмыкающееся блестит своими плотными чешуйками. В середине цепочки мерцал с ноготок густо-зеленый, прозрачный камень с равномерно распределенным по его гладко отполированным бокам насыщенным цветом. Камень внезапно полыхнул светом, и показалось залюбовавшейся отроковице, то блеснула на ладони мальчика росинка, пристроившаяся к кончику травинки.

– Ох, ты! Лепота! – восторженно дохнула Влада, и, протянув пальчик, с осторожностью провела по золотой поверхности цепочки и камня.

– Это я делал много дней подряд, – обрадовавшись, восхищению девочки, спешно заговорил Злат. – Сначала цепочку, а после вставил камень. Этот камень называется смарагд.

– Смарагд? – изумленно переспросила юница и мимолетно глянула на отрока.

– Да, смарагд… так как зовут моего учителя, – суетливо закивав, пояснил Злат.

И впрямь учитель мальчика зеленоглазый Смарагд, укрытый почти красными волосами и еще более насыщенной рдяностью цвета бородой и усами, отчего из-под той густоты не просматривалось не то, чтоб рта, но и носа, носил то самое дивное величание самоцветного камня.

– Смарагд, – отрок говорил уже не о камне, а об учителе. – Предложил мне сделать такую цепь, а погодя вставить в нее самоцветный камень. И потому меня так долго не было в поселении. Мы с ним ездили в Похвыстовские горы, там в пещерах искали камни… Видела б ты Владу сколько там пещер и какие они… какие. – Злат на морг смолк. Его глаза расширились и он будто затаив дыхание, ибо столь сильно волновался, добавил, – какие-то бесконечные. Смарагд, верно, чувствует камни. Он водил меня по тем проходам пещер и показывал места, где можно их добыть, а после разрешил взять этот… чтобы завершить мой дар тебе.

– А Смарагд знает, кому ты отдашь этот дар? – вопросила девушка, дотоль поводившая перстом по грани цепочки и глади камня на ней.

– Конечно, знает, – смущенно ответствовал Златовлас и почему-то густо покраснел, точно его обдали ядренистым паром. – Он, правда, желал, чтобы я сделал дар себе или ему, но я сказал, что буду творить лишь для тебя.

– И он ничего тебе на то не молвил? Ничего? – в тоне Владелины теперь удивление сменилось на досадливое недоверие, и то сомнение резким дрыгом отозвалась на ее миловидном лице, и в порывчатом движение руки, палец каковой она отдернула от дара.

– Он по первому был против и сказывал, что коль Золотарь про это прознает будет вельми негодовать, – перемешивая речь и вздохи пояснил мальчик, устремив свой взор в даль раскинувшихся луговых трав, судя по всему, не смея взглянуть на девочку. – Но погодя все же уступил мне… Велев токмо дарить так, чтобы никто не видел и не ведал.

– Хмы… – гневливо усмехнулась Влада и теперь затормошилась и вся ее плоть, бойко дрогнули конечности, и надрывно качнулась голова. – Это все из-за Бога Огня, – днесь в ее тоне нарастала буря. – Все он запрещает мне… велит… указывает… надзирает… словом совсем меня измучил тем бесконечным присмотром… Словно ему более не чем заняться… Ох! и до чего ж я на него сердит… – В особые мгновения гнева сызнова начиная говорить от мужского лица. – Уж! так сердит, знал бы ты Злат!

Юница стремительно выкинула вперед руку, и, схватив свой дар с ладони мальчика крепко зажала его вмиг сомкнувшемся кулаке. Она, кажется, токмо пару секунд раздумывала, а засим гулко выкрикнула:

– Вопреки, вопреки его велениям, буду открыто носить твой дар Злат!

И тотчас девочка раскрыла кулак, обхватив перстами обеих рук свой дар. Прозрачно-желтые лучи солнца прытко обдали своим сиянием чешуйчатые бока цепочки, и она будто возгорелась златыми потоками света, и также густо полыхнул поигрывающий изумрудными переливами камень смарагд. Все с той же суматошной горячностью, вроде как дар могли у нее отобрать, Влада продела голову сквозь замкнутую цепь, поправив зацепившийся за ее золотое волоконце переплетений свой долгий русый, вьющийся хвост. Трепетно пристроив дар на шее, девочка легохонько оправила книзу положение камня, укладывая его как раз посередь груди на поверхности белой ткани рубахи. Оранжевые полосы от далекой звезды солнца наново, ожидая того расположения, коснулись лощеного полотна камня и ярко осветили своим зеленоватым светом и саму рубаху, и лицо юницы.

– Он переливается как твои глаза, – улыбаясь, мягко отметил отрок, и малеша склонив на бок голову, залюбовался то ли тем полыханием камня, то ли все поколь излучающими досаду глазами девочки.

– Да, – чуть слышно произнесла Влада и легохонько скривила свои полные губы, оно как ей совсем не нравилось это поколь непонятное для нее томление взора товарища. – Не знала, что у меня так глаза полыхают, – дополнила она и более благодушно воззрилась на свой дар.

Владелина сызнова улеглась спиной на оземь, пригнув под себя резво вспучившиеся отростки и приткнув под голову руку, уставилась на небосвод, на столь далекую и одновременно зовущую ее искру света. Меж тем негодуя на Бога Огня, неуемная забота которого ее вельми раздражала, особлива усилившаяся с тех самых пор как она стала девушкой. Ведь именно Зиждитель Огнь, как пояснял Выхованок, запретил ей выходить из избы в дни болезни. А также повелел Двужилу, нынче всегда и непременно сопровождать ее на любых конных прогулках, Батанушки, следовать за ней на праздничных гуляньях, что порой устраивались ночами. И если Двужила и Выхованка Владелина терпела и не перечила их наставлениям, потому как дюже обоих любила и уважала, то Батанушке весьма доставалось от своеволия девочки. И не раз горемыка дух, всего-навсе однажды открыто вступивший в противостояние с Выхованком, и за то наказуемо разыскивал спрятавшуюся в лесу и дюже любившую одиночество, и тишину природы отроковицу.

Вот и сейчас Влада сразу смекнула, почему Смарагд не позволял своему ученику, оным был завсегда доволен, творить для нее дар, тем самым как бы негодование, переложив на плечи Золотаря. Ибо каждый живущий в Лесных Полянах дух ли, гомозуль ли, человек ли знал об особом отношении Богов Дажбы, Воителя и Огня к девочке каковое стало проявляться с особой силой, после нападения на нее энжея.

– Знаешь, – нежданно вновь начала разговор девушка и голос ее теперь и вовсе приобрел металлические нотки, а сузившиеся очи, растеряв всякую зелень, наполнились мрачной коричневой. – А я очень сильно мечтаю побывать в Похвыстовских горах, мечтаю увидеть тот небывалый край и… – Отроковица на доли секунд прервалась и уже спокойнее, вроде взяв себя в руки заметила, – и узреть те самые пещеры, проходы… что это такое и как они выглядят? Ты… Злату? Ты отведешь меня туда?

– Как? – немедля откликнулся мальчик.

Златовлас сидел, подле лежащей девочки, поджав к себе согнутые в коленях ноги и опираясь о их покатые бугорки чашечек дланями, приткнув на тыльную сторону пясти свой острый выдающийся вперед подбородок, неотступно следуя взором за махунечким бурым мурашом медлительно ползущему по островерхому отростку травы.

– Туда ехать надобно неделю, – малеша погодя продолжил он свою молвь, – не меньше…

– Знаешь, – по новой раздражаясь, протянула девушка и порывисто дунула ввысь, тем смахивая ворсистую пушинку, прицепившуюся к ее носу своей мохнатой окаемкой. – А коли Бог Огнь узнает, что ты мне цепочку подарил то будет тогда вельми гневаться и на тебя, и на твоего Смарагда.

– Пускай, – чуть слышно произнес отрок, и в голосе его пролетела легкая зябь, верно он сам страшился немилости Бога, одначе старался того не показать. – Пускай гневается, ведь этот дар я сделал от души.

Такие трепетно-покладистые слова мальчика нежданно смутили юницу и вся сердитость на Зиждителя тотчас испарилась, может поглощенная тем раскинувшимся над ней небесным куполом аль бархатисто мягкой почвой подпушенной вялостью пригнутых трав. А на место досады явилось сожаление, что своим негодование она могла задеть дорогого ей товарища, ответив на его теплоту, на его дар сухой досадой.

– Спасибо Злату… спасибо тебе за дар, – живо отозвалась Влада и резво поднявшись с земли села да положила на выгнутую спину мальчика руку, а посем приткнулась к нему щекой. – Ты не беспокойся… я буду носить дар под рубахой, чтобы Бог Огнь не увидел и не смел тебя ругать, – а погодя верно желая и вовсе перевести толкование в более мирное русло дополнила, – девять дней. Это так долго… Неужели горы так далеко лежат от нас?

– Конечно, далеко, – все еще занятый созерцанием муравья не мешкая, ответил отрок, днесь ощущая не только теплоту солнечного светила, но и столь близкого к нему тела девочки… ее руки… щеки. – Всю неделю туда ехать, а иногда и того дольше.

– Я очень, слышишь Злату, очень хочу там побывать, – молвила Владелина и в голосе ее послышалась трепетная просьба, от каковой точно колыхнулся весь мальчик, и шевельнулись подхваченные дуновением ветра его рыжие волосы. – Может ты меня туда проводишь? Мы можем поехать верхом на лошадях… совсем не надобно ехать в повозке. Можно ведь верхом… верхом скорее.

– Может верхом и скорее, но мы туда не поедим, – Златовлас шибко быстро распрямил спину, так что рука девочки сползла вниз, а она резко от него отклонившись, слегка нахмурила свой высокий лоб. – Потому как… – Продолжил гутарить несколько сумбурно мешая стоны и слова отрок, – потому как я тебе не сказывал того раньше… А ноне поведаю. Там в тех горах живут те самые чудища… такие как тот, что напал на нас когда-то. Их там дюже много, несколько поселений. Смарагд рассказал мне, что это племя величают энжеи, они весьма хорошие и живут тут давно… задолго до нашего рождения. Хорошие… Однако я Смарагду не верю. Уж мне не забыть как то чудище схватило меня за ногу и принялось мотылять, точно тростиночку из стороны в сторону. Потому Смарагд и не водит, как иные учителя, своих питомцев к ним в поселение. Он знает, что я всяк раз содрогаюсь при их виде.

– Ух, ты! – взволнованно дохнула Владелина и со всей силы вдарила кулаком мальчика по спине, отчего тот незамедлительно поддержал ее пронзительным стоном. – Да как ты мог мне о том не сказывать? Почему молчал? Ух, ты! Цельное поселение пакостей!

– Энжеев, – морщась и спешно потирая место удара, поправил отроковицу Златовлас. – Их величают энжеи, а не пакости. Но ты так говоришь, словно рада, что их там уйма.

– Еще бы, как не радоваться прорве пакостей, – довольно откликнулась девочка и звонко засмеялась. – Теперь я, непременно, пожелаю там побывать, и коли ты не хочешь меня туда отвести, – отрок торопливо покачал головой. – Тогда я обращусь к тому, кто мне никогда не отказывает в просьбах… к моему дорогому Богу Воителю.

Глава двенадцатая

Уж ежели Владелина, что-то вбила себе в голову, то непременным образом направляла все свои силы и поступки к исполнению того желания. Благо девочка обладала только положительными чертами характера, а потому и желание ее всегда были светлыми, хорошими. Вот и в этот раз желание увидеть поселение энжеев превратилось в мощное стремление все непременно там побывать. Энжеи, не вызвали в ней боязливого трепета как в Злате, а вспять возбудили любопытство своей иной формой жизни. Одначе, понимая, что ни мальчики, ни гомозули не осмелятся, без ведома Расов, отвезти ее туда решила действовать напролом, а именно обратиться к Богу… К тому Богу, к которому последние пять лет ощущала необычайную нежность… нежность не столько духовную… сколько именно физическую… словно роднившую ее и Воителя чрез саму плоть.

Когда хворь Влады закончилась, она вместо того, чтобы направить свою поступь на Ребячий мешок поутру явилась к капищу. Конечно, девочка знала, что Боги вельми редко бывают в капище большей частью находясь где-то вне… Но надежда, что быть может кто-то из них там и может узреть ее беспокойство, хоть и была ничтожна, однако все же была. Потому юница, проявив воспитанную в ратных делах Двужилом терпеливость, стоя подле ступеней капища, не отвечала на ворчливые указания проходящих мимо духов и гомозулей, покинуть площадь. Прибежавший с Ребячьего мешка Граб посланный, как молвил он «вконец осерчавшим» Двужилом был отправлен вспять с ответом, что ей весьма надобно узреть Зиждителя Воителя.

Владелина вздыхаючи и оглаживая носком своего сапога, каменную поверхность ступени, простояла подле ковчега полдня, нередко бросая косые взгляды на клубящуюся голубовато-серебристую завесу преграждающую вход в капище. Порой, чтоб обратить на себя внимание девочка медленно поднималась на две аль три ступени лестницы, чуть слышно топала подошвой сапога по полотну камня, а потом также лениво переставляя ноги, спускалась вниз.

К пополудню так-таки к ковчегу пришел сам Двужил и если молвить о нем, что он сердился… Это, определенно, значило ничего не сказать о том в каком негодовании прибыл глава гомозулей. И эвонто состояние отразилось не только в скорой его поступи, но и зримо наблюдалось в побуревшей от гнева коже лица. Он остановился в нескольких шагах от вновь спускающейся с лестницы девочки и дюже сердито прогудел:

– Чего ты тут ходишь? Туды ли… сюды ли? Чего тебе надобно от Зиждителей?.. Ах, ты в самом деле Владу такая самовольница, нет с тобой никакого сладу. Прям беда… Беда да и только. Я, что тебе велел? Что? Велел идти на Ребячий мешок… а ты что?

– А я Двужил занята как видишь, – не очень громко откликнулась девочка, и, сдержав свою поступь на нижней ступени, посмотрела сверху вниз на своего такого, как ей чудилось коротенького учителя. – Как ты можешь заметить, я жду Бога Воителя, мне надобно…

Да тока гомозуль не позволил договорить юнице желанное, а и вовсе весь будто вспыхнув ядреностью красного цвета раздраженно произнес:

– Ты верно совсем не в себе!.. Ты чего решила, Зиждитель будет выходить из капища, бросая свои обязанности, всяк раз как ты пожелаешь его узреть?.. Гляжу я ты совсем от рук отбилась и надобно тебя хорошенько взнуздать, чтоб не повадно было… Эт, верно, забота Зиждителей тебя так распустила…

И Двужил, видимо, решил не мешкая взнуздать свою своевольную ученицу, посему принялся развязывать вычурно завязанный на боку узел, высвобождая тем кушак.

– Учитель Двужил, – голос отроковицы слегка дрогнул, а глаза неотступно следившие за движением гомозуля обидчиво увлажнились. – Ты, почему на меня кричишь? Разве я сделал, что-то недостойное? Недостойное, чтобы ты меня взнуздывал аки коня?

Руки Двужила мгновенно замерли на покатом узле, так и не успев его развязать. Он самую малость медлил, а засим уже менее разгорячено протянул:

– Никакого сладу с тобой нет, – да тотчас резко склонил свой стан, покрыв густоватой шевелюрой и брадой вздернутые носы сапог, и также бойко небольшой меч, как всегда, висевший в ножнах с левого бока стремительно взвился ввысь, живописав острый угол промеж себя и спины гомозуля.

– Вот, – пожав плечами, изумленно проронила отроковица, узрев пред собой полусогнувшегося учителя.

Прошло лишь мгновение и Влада ощутила на своей спине пробежавший сверху вниз жар, такой вроде полотно ее рубахи враз решило вспламенится. Чуть ощутимое покалывание теперь тронуло и саму кожу на спине, оно вышло с под корней волос и враз добралось до пяток, а погодя вздыбились тонкие нити волосков на голове… Еще морг и острой болью отозвалась голова, словно кто-то прибольно стукнул ее в лоб. Девочка порывчато оглянулась и узрела подле проема капища обок пузырящейся завесы, слегка даже наползающей на сами стены постройки, на площадку и обувку, стоящего Бога Седми.

Уж кого… кого, а Седми Влада совсем не желал видеть… Або вельми не часто показывающийся из капища старший из сынов Расов, Седми, очень редко бросал на девочку свой огнистый, как ей чувствовалось взор. Но если и бросал, то юница от него всяк раз тягостно содрогалась, а томление в голове приобретало такой характер, что казалось еще миг и лоб разорвется на части да выплеснет изнутри хоронящуюся там много лет боль.

Седми выйдя из капища, застыв на месте да слегка вздев голову, меж тем не видел девочку, а неотступно взирал ввысь. Владелина проследила за взглядом Бога, и, подняв голову, поняла, что Рас смотрит на горящую кроху света, из каковой когда-то были выплюнуты колесницы с гомозулями. Густое волнение нежданно охватило отроковицу. Острая боль не просто ударилась в стенки черепа, она стала мощно пульсировать… Так, что погодя запекло в очах, ушах, а мгновение спустя из правой ноздри выкатилась тугая капля крови… Еще пару секунд и теперь уже стало туго дышать, а пред лицом вмале проплыл густой туман, в коем колыхались те самые очи с темно-коричневой радужной оболочкой, занимающей почти все глазное яблоко, и окаймленной по краю тонкой желтовато-белой склерой… очи отца Влады…

Надобно было уйти и как можно скорей, чтобы и вовсе не упасть от слабости, не разгневать Бога Седми. Ибо ведала со слов Выхованка, юница, этот Зиждитель, также как и Словута, не больно ей благоволит и вельми не любит своевольников. Надобно было уйти, о том совсем мало различимо шептал гомозуль, да только ноги ее настолько ослабли, что затряслись в коленях, а густота хмари, кажется, поглотила весь мозг. Чудилось, днесь она свалится на лестницу, грохнувшись лбом прямо о вышележащие ступени. Теперь и из второй ноздри выползла тугая капля крови, и степенно докатившись до верхней губы, окаменела на ней.

Седми меж тем все поколь вглядывался в небеса, а там призывней и ярче стала мерцать искорка света. Она нежданно и вовсе как-то нахохлилась, и мгновение погодя с нее вроде как вылезла тончайшая, ажурная нить лучисто-смаглого цвета… Еще чуть-чуть времени… времени в котором Владелина ощутила опустошающую тоску по очам отца, с каковым наверно уже и нет надежды свидится, и само волоконце и сияние исчезли, словно поглощенные голубизной небосвода, и в нем вновь проступив четче поплыли дотоль поблекшие густоватые, плотные облака. Вмале перьевистый туман покинул очи девочки и, она, наконец, совладала с собой и своим ослаблено трепыхающимся телом. Вздев руку, отроковица утерла кровь с губы тыльной стороной ладони, поколь продолжая пристально всматриваться в то, что ее так тревожило все эти лета… в постепенно уменьшающуюся в размахе крупинку света.

– Что ты тут делаешь Владелина? – прозвучал сердитый голос Седми, а может не сердитый, но однозначно напитанный недовольством.

Юница порывисто перевела взор с неба и воззрилась на Бога, каковой не менее властно смотрел на нее своими мышастыми очами.

– Я… – едва выдавила из себя девочка и надрывно задышала так, словно воздух перестал поступать ей в легкие, а мелкий бусенец пота обильно укрыл нос и подносовую ямку на лице. – Я хотел бы увидеть Бога… Бога, – помедлив дополнила она. – Зиждителя Воителя.

– Похвально, – протянул раскатисто Седми. – Хорошее желание зреть Бога. Да только не всегда надобно следовать своим мечтаниям Владелина. Ступать нарушая установленные устои, ибо порой исполнения мечтаний оборачиваются против того, кто так вожделел их свершениям.

Юница слушала Бога со всем вниманием, ей казалось он читает ее мысли… Владе это не просто показалось, она это ощутила. Вроде впившийся взором ей в лоб Седми старался вытянуть оттуда, что-то вельми для нее ценное… отчего внезапно возникло желание закричать, запретить ему так грубо с ней поступать. Одначе, девочка себя пересилила, она лишь резко дернула головой, чем, видимо, и разомкнула связь меж собой и Богом, и, сквозистая россыпь огня, обнимающая ее со всех сторон, стремительно притулившись к коже, обожгла своим жаром и захрустела сухими волосами. Впрочем, с тем и черты лица Зиждителя заметно взволновались, а во взоре пролетело едва уловимое изумление, будто он стал свидетелем чего-то вельми не однозначного.

– Моя мечта совсем иная… не та, чтоб узреть Бога Воителя, – нежданно само собой прорезался голос и смелость у Влады. – Мечта моя иная.

– Какая? – совсем тихо, как почудилось отроковице промелькнул вопрос, посланный, судя по всему, лишь ей одной, а волосы на голове теперь и вовсе затрещали, как ломаемые ветви дерева. Околот девочки запестрили ярким светом мельчайшие раскаленные частицы огня, желающие проникнуть вглубь ее естества.

– Мечтаю увидеть Похвыстовские горы, – Влада почитай и не говорила, а только выдыхала, единожды ощущая, что уста ее не шевелятся, и присущее голове томление стало отзываться отрывисто-плюхающей болью во лбу. – Горы… узнать, что есть горы и как живут энжеи… Мечтаю увидеть тот край земли, что сокрыт за плотными стенами деревьев… Тот мир. Каков он и какими травами, цветами украшен?!

Зиждитель медлил с ответом, но стоящая совсем недалече от него юница не столько увидела, сколько ощутила, как внезапно, досель раскалившееся подле нее пространство, постепенно остыло. Стремительно прохладный ветерок встрепал кудри Влады, дохнул ей в лицо своей свежестью и снял болезненное томление во лбу, кое сызнова желало излиться юшкой из носа. А кожа лица Седми заблистала красными, ярко вспыхивающими искорками, взгляд его внезапно стал добродушнее и Владелина разглядела, что очи Бога сменили цвет с темно-мышастого почитай на голубо-серый с синими брызгами по окоему. Еще немного и он, пожалуй что, улыбнулся, и, хотя губы его прикрытые пшеничными волосками усов никак себя не проявили, однако девочка безошибочно распознала, что Бог в отношении к ней сменил свое мнение с неприязненного на добродушное.

– Воитель к тебе не выйдет Владелина, – ответил он маленько погодя, сказывая своим высоким, звонким тенором каковой явственно прозвучал над капищем, лестницей и площадью. – Но меня порадовало, что твоя просьба… вернее мечтание связано с желанием познания этого мира. И тогда молви мне, как может быть связано твое мечтание и Воитель.

Днесь Влада не сомневалась, Рас уже все ведал, и про невысказанную просьбу. И про ее трепетное желание узреть, как ей чудилось какой-то новый, небывалый мир, обаче требовал ответа и посему не желая проявить не уважения, торопливо откликнулась;

– Я хотел попросить Зиждителя Воителя разрешить мне вместе с кузнецами или ювелирами посетить Похвыстовские горы, и коли можно поселение энжеев.

– И что ж тебе не боязно узреть тех, кто когда-то из их племени напал на тебя, и чуть было не отнял жизнь? – с явным интересом вопросил Бог.

– Боязно? Нет! совсем не боязно! Да и Златовлас сказывал, что они хорошие… не такие как тот, что напал на нас, – бойко молвила Влада и подалась вперед всем корпусом желая стать ближе к нежданно соблаговолившему с ней потолковать Зиждителю… желая коснуться его подсвеченной изнутри золотым сиянием кожи.

– Замечательно! – еще, кажется, пронзительней дыхнул Седми и легонько качнул головой так, что на ней малой зябью шевельнулись пшеничные волосы. – Ты положительно начинаешь мне нравится, Владелина. Не мудрено, что Воитель, Бог всех ратников, так к тебе благоволит. Я всегда симпатизировал пытливым человеческим умам, людям любознательным и любопытным… а посему сохраню в себе твое стремление к познанию всего нового. – Рас наново выдохнул из своей молочной кожи россыпь искр и уже отвечая на просьбу девочки изрек, – а по поводу твоего мечтания. Думаю, что в нем, как ты верно молвила, нет ничего постыдного, а потому ежели Огнь не будет против тебе удастся побывать в поселение энжеев в Выжгарте.

– Эх! – незамедлительно протянула Владелина, и уже было живописавшаяся улыбка на ее устах, стремглав их покинула. Она отрицательно качнула головой и чуть слышно протянула, – Бог Огнь, несомненно, будет против. Я просто уверена, он не позволит, – и сызнова томно выдохнула.

– Ну, быть может твоя уверенность, как и порой мечтания ошибочны, – весьма тихо произнес Седми и медлительно развернувшись, вступил в густые испарения преграждающие вход в капище. И, тотчас, по их голубовато-серебристому полотну проскочили в разных направлениях единожды вспыхнувшие рыже-рдяные искорки зачинающегося огня.

Рас вмале пропал в том клубящемся паре, а юница осталась неприкаянно стоять на нижней ступеньке лестницы, не зная то ли ждать решения Богов, то ли как можно скорей отсюда убраться.

– Владу, – пробудившись, сказал, все поколь полусогнутый Двужил. – Пойдем. Зиждители примут решение и сообщат тебе о нем.

– Эх! Двужил, – повертавшись к своему учителю, дернувшимся голосом откликнулась отроковица. – Я просто уверена… уверена, Бог Огнь будет против, а значит…

Да только гомозуль не дал договорить юнице, и, протянув к ней навстречу хоть и короткую, но весьма мышцастую руку, добавил:

– Помни, что сказал тебе Зиждитель Седми. Або обрести расположение этого Раса, поверь мне девочка, дюже… дюже сложно.

Владелина еще раз оглянулась на возвышающийся ковчег, и вновь, как и многажды раз дотоль, подавила в себе желание взбежать по лестнице и утонуть в клубящейся завесе преграждающей туда вход. Она гулко дыхнула, понимая, что пройти сквозь завесу безболезненно нельзя, да и не надо… А надобно набраться терпения и дождаться решения Зиждителей. Посему немедля спустилась со ступеньки и направилась следом за Двужилом в Ребячий мешок.

Глава тринадцатая

А допрежь того, когда Бог и девушка наблюдали движение нити в небесах, а посем толковали меж собой, высоко в темной Галактике, что великий Зиждитель Дажба когда-то назвал Млечный Путь, в нижней части одного из рукавов загнутых по спирали, кажется в непосредственной близи от Солнечной системы, белая дыра являющаяся проходом из одной Галактики в другую засветилась мощнее. То была круглая загнутая по спирали голубо-серебристая жерловина, в своем центре смотрящаяся бесконечно глубокой. Ее чуть отступающие друг от друга тонкими рукавами края постепенно наполнялись черным цветом, словно ограничивая той тьмой весь рубеж. Вкруг же белой дыры витали плотными туманами кучные, красные, сбрызнутые межзвездным газом и пылью облака, кое-где точно пухнущее объемное тело выпускающие из себя сжатые наполненные изнутри паром пузыри, каковые не то, чтобы лопались, а вроде как расходились по поверхности того марева. Сами же кучные облака, озаряющие пространство промеж себя алым светом, также неспешно понижая яркость сияния и тучность испарений, переплетались с сине-марной поверхностью Галактики.

Нежданно из самого центра горловины показалась сверкающая капля, в морг обратившаяся в зримую комету с боляхной, насыщенно светящейся бело-голубым светом головой, создающая один сплошной лучащийся шар и испускающая длинный хвост из тонких, колеблющихся осторонь друг друга волоконцев. Не снижая быстроты, комета направила свой полет в Солнечную систему, прямо к планете Земля. Она весьма скоро преодолела лежащее пред ней расстояние, и лишь на малость замерла обок спутника Месяц. И тогда в волоконцах ее волос сначала поблекло сияние, а погодя значимо обрисовалось мощное судно, дотоль заслоняемое дымом, испускаемым из ядра кометы.

Сама комета миг помедлив, унеслась дальше, туда к яростно горящему Солнцу. А судно внешне ничем не отличимое от многопалубного парусного галеона осталось висеть в системе над неспешно движущимся хурулом, теперь в пропорциях с самим космическим кораблем Бога Дажбы кажущимся маханьким. Удлиненный корпус галеона с прямоугольной кормой и семью палубами, на носу венчался, восседающей на длинной шее, могутной головой пса со стоячими ушами, слегка раскрытой пастью, где просматривались два ряда бело-жемчужных оскаленных зубов. На корме украшенной затейливой резьбой и манюсенькими балконами-навесами размещалась высокая надстройка в несколько ярусов внутри которой находились каюты. Одначе в отличие от галеонов кои когда-то будут бороздить морские пределы Земли, у этого судна не было мачт… совсем… ни тех, что несли прямое, ни косое вооружение. А там где на морском галеоне располагались пушечные орудия, у данного космического судна поместились ярко красные, круглые, диски. Корпус космического галеона густо блистал в лучах солнца особой голубизной, по его бортам и покатой палубе перемещались насыщенные сиянием блики света.

Внезапно в бортах его, прямо меж двух лежащих друг супротив друга дисков, появилась малая прореха. Она блеснула чуть золотистой искоркой и немедля из нее появились, удлиняясь и степенно увеличиваясь две пластины, каковые выдвинувшись на значительную длину, слегка изогнулись. Еще немного бреющей неподвижности и они резко дернувшись, значимо расширились, став неотличимыми от полупрозрачных крыльев какого-то насекомого, с округлыми краями да редкой сетью жилок.

Крылья малозаметно затрепетали, определенно, приняв вес массивного корабля на себя, а потом судно малеша качнувшись, дернулось с места и направилось вниз к космическому хурулу. Галеон вмале приблизился к одному из сегментов хурула, где раздавшиеся створки съехали к его дну, явив ровную полыхающую серебристо-рыжим пламенем площадку. Едва заметно взмахивая крылами, галеон медленно опустился на ту площадку и на чуток выпорхнувший выше палубы огнистый свет, кажется, объял своим полыханием весь его корпус. А створки космического хурула меж тем неспешно сомкнувшись, поглотили прибывший галеон.

Хвостатая комета… та, что приволокла вслед за собой судно, войдя в притяжение звезды Солнце со всей мощи вдарилась об его газовую светящуюся поверхность, оставив на ней темное пятно и всплески, словно студенистой субстанции, в доли мига поглотившей космическое тело.

– А почему бы и нет?! – негромко откликнулся Воитель, то ли тем возгласом отвечая, то ли поспрашая у Огня. – Почему нет, мой дорогой малецык?

Боги стояли в зале, как и все с чем соприкасались Расы, будучи огромным в размерах, отличающееся необычностью света и формы. Это была по виду многоугольная комната. Под ногами Зиждителей расстилался слегка желтоватый пол, который лишь в центральной его части имел ровную поверхность. Далее плавно стыкуясь, он переходил в степенно подымающиеся наклонные панели, в свой черед упертые в вертикально-отвесные стены, также живописно, и уже без каких-либо угловатых граней сочетающихся с куполом. Все в целом помещение слабо колыхало внутри себя отблесками света, точно перемещая по своей поверхности легкую дымку. Только одна из стен была стекловидной и показывала находящиеся вне хурула дали Солнечной системы, да выглядывающие края плывущей внизу Луны, и еще более отдаленной Земли. Кучевые испарения совсем плотными туманами устилали голубо-зеленую планету, и такие же тока меньшего… много меньшего размера облака плыли по залу. Они не просто касались желтоватого пола и колыхались вдоль свода, поверхность которого была шарообразно-выгнутой внутрь, они словно цеплялись за глади стен и прозрачность стекла.

– Будет нам об том толковать, – негодующе произнес Огнь и воззрился в спину стоящего подле окна Воителя, неотрывно смотрящего сквозь стеклянное полотно.

Огнь протянул руку в направлении парящего обок одной из стен облака, каковое резво подплыв к нему, живописало форму широкого кресла, с мощным ослоном и округлыми облокотницами. Кресло рывком подхватило сухопарное тело Бога, на миг, утопив его в той перьевитости так, что небольшой клок облака, оторвавшись от облокотницы, упал на материю серебристой до колен рубахи Огня, перетянутой на стане тонкой златой бечевкой попеременно мигающей по глади колец радужными брызгами.

– Почему же будет, мой милый, – несогласно молвил Воитель, и неспешно огладил перстами книзу свою короткую пышную, средне-русую бороду.

Облаченный в такого же цвета, как и у Огня рубаху, но неизменно в ярко синих шароварах, стянутых по стану разноцветным кушаком, Зиждитель и ноне выглядел как ратник готовый хоть днесь возглавить воинство людей.

– Воитель, – в голосе Огня слышалась нарастающая досада, и она трепетной зябью волнения пробежало по бело-молочной коже его лица. – Много раз мы это обсуждали. Я и так всегда… всегда уступаю тебе и Дажбе. И те уступки вельми не благотворно сказываются на девочке. Тем паче ноне в Млечном Пути нет бесиц-трясавиц. А здоровье ее, коли ты заметил, достаточно слабое… а, днесь…

– Днесь, ежели, ты помнишь, предложил ни я, ни Дажба, а Седми. – Воитель вельми медлительно развернулся и оглядел залу, в оной находилось лишь два Раса. Он перевел взор на парящего в облаке-кресле Огня сложившего руки на пухлые облокотницы и негромко добавил, – это во-первых… Во-вторых, уверен белоглазые альвы сумеют помочь нашей девочке и определят почему она слабеет, несмотря на подаренную мной клетку. Они выяснят с чем связаны ее головные боли, и столь частое кровотечение, обмороки. Да, и потом, я уверен, если ноне мы сделаем как говорит Седми, вмале брат предложит нашей Владе в учителя альвов. А это значит, она более не будет ратником, не будет утруждена физическими нагрузками, и с тем сохранит правление в поселение, и я надеюсь на всем континенте. Посему не горячись, моя драгость, как ты к тому предрасположен, а спокойно все обдумай.

Судя по всему, Воитель добавил последнюю фразу, потому как подсвеченная златым светом кожа Огня нежданно вспламенилась почти кумачовыми искорками, заструившимися по его сосудам и жилкам. Чудилось, еще совсем немного, и Зиждитель вспыхнув, возгорится весь сам.

– Она мне так дорога… так мной любима. Сам не понимаю почему… Почему я испытываю к человеческому детенышу такие теплые чувства… так беспокоюсь за нее. Дитя, такое хрупкое… хворое чадо. Словно похитившее мою чувственность, – чуть слышно проронил Огнь и в тоне его звучала неподдельная тревога перемешанная с трепетной заботой за жизнь юницы. – Одна среди этих мальчишек, которые уже становятся юношами, испытывают к ней то, что превращает одних в мужчин… иных в существ. Что ж Воитель не буду от тебя скрывать, я слишком привязан к девочке. И даже не будучи в Млечном Пути испытываю постоянную тревогу за нее… Посему все время и требую от вас с Дажбой обозрения о ее состоянии. Ибо стараюсь оградить, уберечь.

– Уберечь, не значит заточить, малецык… Привязан… Не ты один к ней привязан. Не ты один. Даже странно, но и я, и Дажба также сильно ее любим… Впрочем, мы не пытаемся поместить нашу девочку под постоянный контроль, как ты… або понимаем, что ее нельзя ограничивать в стремление, познании и самой жизни, – отметил Воитель и голос его басисто наполнил всю залу, вроде единожды прокатившись по стенам и куполу да встрепав там облака. – Седми сказал мне, что Владу почасту гневается на тебя, ибо считает, будучи весьма свободолюбивой, что ты вмешиваешься во все уголки ее жизни. – Рас на малеша смолк, легохонько заколыхался свет в его ободе огибающем по коло голову сменив цвет с красного на синий, а фиолетово-красный аметист поместившийся в центре и вовсе густо замерцал. И Воитель нежным девичьим голосом Влады произнес, – это все из-за Бога Огня. Все он запрещает мне… велит… указывает… надзирает… словом совсем меня измучил тем бесконечным присмотром… Словно ему более не чем заняться… Ох! и до чего ж я на него сердит… – Воитель пронзительно зыркнул в лицо младшего Раса, кожа какового теперь погаснув приобрела почти белый цвет, и возвращая себе положенный от рождения густой бас сказал, – это прочитал в ее очах Седми. Стоит ли, мой любезный малецык, возбуждать в девочке протест против себя. Стоит ли так ярко противопоставлять свои веления ее желаниям. Тем паче мы так к ней привязаны… так ее любим?

Огнь не отвечал среднему сыну Небо, по-видимому, обдумывая его слова, ибо будучи младше Воителя вельми мощно зависел от тех наставлений. Вздернутым кверху долгим указательным и ставшим ноне, почитай прозрачным, пальцем, он легохонько оглаживал тонкие, огненно-красные губы каждый раз чуть зримо прочерчивая на их поверхности голубоватые полосы.

Воитель, узрев ту задумчивость младшего брата, и не желая его торопить, сызнова развернулся к окну да воззрился чрез него. А морг погодя пурпурно-черным полыханием пошел его обод, творенный из червонного золота, полностью поглотив сияние аметиста, из него нежданно выплеснулся сине-алый дымок каковой, точно застлал очи Бога. И тогда, похоже, единым веянием взор Воителя преодолел огромное расстояние от окна одного из сегментов космического хурула вниз до планеты Земля. По всему вероятию он разорвал плотное марево атмосферы и очутился на яйцеподобном материке, в окруженной зелеными нивами большущей прогалине, хоронящей внутри себя Лесные Поляны. Еще должно быть лишь полвздоха, и очи Воителя разглядели полный ребятни и гомозулей Ребячий мешок. Мгновенно выдернув из той разноволосой, занятой ратным делом толпы, сидящую прямо на земле, обнявшую полусогнутые в коленях ноги Владелину, хмуро взирающую на ходящего подле нее Двужила оживленно, что-то ей говорящего.

– Хмы, – гулко усмехнулся Воитель и порывчато потряс головой, изгоняя виденной чрез алый дымок.

– Что она? – мягко вопросил Огнь, не скрывая нежности прозвучавшей в отношении девочки.

– Она как всегда своевольничает… и это хорошо, что она не такая как все… такая уникальная, неповторимо-сияющая, – молвил Воитель и его молочная кожа, подсвеченная изнутри золотым полыханием, еще лучистей засветилась. – Иначе мне было бы безотрадно быть Богом, Творцом. Вельми я благоволю, в отличие от иных Расов, к людскому племени, потому как непременно оно меня порадует своей непосредственностью. И как в самом начале своего пути даруя незабываемых личностей, так и на самом конечном этапе поразив своей ни с чем несравнимой извращенностью. Оттого и мои народы так схожи с людьми… Меня не утруждает разрушая наново их создавать. И в том я не вижу, как к примеру Седми аль Дивный, какую-то смурь.

Бог резко смолк, и в зале вновь установилась тишина. Такая, что казалось кучные облака, наполнившие это необычное помещение, принялись, набухать, а потом и вовсе укрупняться, да немедля заурчавшая в них дождевая капель затянула какую-то заунывную песню.

– Хорошо, – наконец вставил свое последнее и вельми весомое в уделе Влады слово Огнь. – Пусть будет, как предложил Седми. Но поверь мне Воитель я так поступаю всего-навсе потому что не хочу, абы Владу на меня гневалась. И еще, покуда меня не будет в Млечном Пути, прошу тебя, проследи за тем, чтобы белоглазые альвы помогли нашей девочке. Думаю это в их силах… Если нет, сообщи мне… Я залечу к Вежды, на обратном пути из Ледного Голеца, и возьму у брата бесиц-трясавиц Димургов, чтобы они вернули здоровье Владе, так как нашим лисунам и водовикам не доверяю… Дажба говорил, что они ничего хорошего по состоянию девочки еще в полете с Золотой Галактики не обещали, – не спешно поднимаясь с кресла, закончил он.

– Ладно. Ладно, мой дорогой малецык, – протянул Воитель, услыхав в тембре голоса особое беспокойство младшего члена своей печищи. – Не тревожься… я непременно дам указания альвам излечить нашу девочку. А коль это не поможет, сам загляну к Вежды, або не стоит тянуть с ее лечением. – Бог медлительно повернулся, в направлении поднявшегося с кресла Огня, и добавил весьма по теплому, – и доброго тебе пути, мой любезный! Вмале увидимся, ибо я хочу повидать Круча и Асила в ближайшее время.

Глава четырнадцатая

Лишь избранных, по-видимому, примечают Боги. Каким-то необъяснимым, непостижимым образом выделяя их средь пестрой стаи людей. Лишь избранных они ведут по жизни, вмешиваясь в их удел, направляя их выбор в нужное им… и только им русло реки жизни… поощряя аль наоборот наказывая за те или иные поступки… оберегая, защищая, а изредка даже ограждая. Каким образом происходит тот выбор и почему Зиждители порой замечают таких людей, кажущихся на первый взгляд ни чем не примечательными. И при этом подчас Боги и вовсе не видят целые роды… народы… племена… словно их никогда и не рождалось.

Чем? Чем таким один отличается от иного?

Цветом глаз?.. ростом?.. сложением?.. умом?.. полом?.. или быть может, что вернее всего, заложенной внутри него неординарной душой.

Владелина, вне всяких сомнений, обладала именно такой душой, потому и обратила на себя внимание еще в космическом хуруле, а позднее в капище, когда Воитель и Огнь вступились за нее, один подарив клетку, другой приняв удел в свои руки. Но девочка никогда, за прожитые четырнадцать лет, не обращала собственную избранность или как выразился Воитель «уникальность» против иных жителей поселения. Временами она даже стеснялась того преимущества собственного положения, и, понимая, что на нее наложены определенные обязанности, прилагала все усилия, чтобы оправдать свою привилегированность. И коли молвить точнее, Двужил и Воитель, были не правы, она никогда не своевольничала, будучи всегда… всегда послушна слову учителя и уж тем более Расам. И всего только нарушала волю Огня, позволяя себе убегать в дни хвори в луга.

Однако нынче она не на шутку осерчала на Двужила. Ей совсем стало не по нраву, что он по первому хотел ее взнуздать. Засим на протяжении почти недели, ежеутренне, начинал занятия с долгой и дюже уныло текущей речи в каковой пред стоящими по стойке смирно Владелиной и Грабом осуждал поступок первой, позволившей себе… такую, по мнению гомозуля, непростительную дерзость, как панибратская беседа с Зиждителем Седми. Всяк раз, во время того долгого поучения, повторяя имя этого весьма строгого Бога, Двужил вскидывал вверх сомкнутую в кулак руку и покачивал ею туда-сюда так, точно грозил им не дерзкой юнице, а самому Седми. Потому, когда и на десятый день, после беседы девочки и Зиждителя у капища, утро началось с очередного нравоучения Двужила, Влада не выдержала. И во время очередного круга гомозуля, обок ребят, нежданно уселась на оземь. Девочка пристроила тренировочный щит и меч подле, подогнула ноги в коленях, обхватив их руками, да уперлась взором в свои низкие, кожаные, сапоги, ложившиеся складками, стоило лишь присесть.

– Владелина! – сердито дыхнул гомозуль и потряс, словно баран своей кудлатой головой, и тотчас заколыхавшись на ней, пошла мелкой рябью его рыжая шевелюра. – Сейчас же поднимись и выслушай мои наставления стоя.

– Ох! учитель Двужил, – обращаясь к гомозулю по установленной форме, откликнулась отроковица, меж тем продолжая сидеть. – Да скока в самом деле можно об этом талдычить. Право гутарить который день ты разводишь тут эти турусы. Ну, ладно раз сказал… ну, два… Но ведь нельзя каждое утро начинать с одного и того же нравоучения. – Девочка зыркнула на онемевшего в шаге от нее учителя бездвижно застывшего и дополнила, – все я поняла уже. Вы, гомозули не смеете обратиться к Небожителям, покуда они сами вас не призовут. Одначе, ты забываешь Двужил я не гомозуль… я мальчик, вернее девочка, – поправилась торопливо Влада. – А посему не могу поступать, как делаете вы. И мне, кажется, не испепелит меня гнев Бога Воителя ежели я о чем его попрошу. Уж он завсегда может мне отказать… и я тогда буду знать, что нет так нет. А не буду мучиться неведеньем.

– Ах! – совсем бесшумно проронил гомозуль, внутри себя, поражаясь столь неприсущей его народу развязности. – Да как так можно и вообще мыслить.

– И мыслить и говорить так можно, – заметила весьма бодрым голосом девочка, не сводя пронзительного взора своих зеленых очей с Двужила. – Так учил нас Бог Дажба. Учил и учит. Он всегда сказывал, что лучше спросить у тех, кто знает больше, чем поступить самому и тем самым содеять непоправимый шаг. И чтобы не уехать в Похвыстовские горы без спросу я решил попросить. – Владелина взяла в руки меч и щит да проворно поднялась на ноги. – Тебе, что Двужил больше бы понравилось, если бы я уехала, не узнав волю Богов?

В сине-голубых глазах гомозуля мгновенно блеснул испуг. Он торопливо закрутил головой и уже было желал чего-то молвить, ибо дюже подался всем корпусом вперед, как внезапно в беседу встрял Граб и своим низким голосом проронил:

– Эт, выходит Владелиночка поступила верно. – Лицо юницы чуть зримо дернулось от столь слащавого величания. – Нешто можно без спросу куды ехать?!

И немедля Двужил выдернул из ножен свой меч, и, приветствуя учеников, вскинул его вверх, тем самым завершая этот обернувшийся, лично для него, вельми неприятными мыслями разговор.

На следующий день уже под вечер Влада сидела на скамейке, опершись спиной об ее ослон, твореный из двух горизонтальных узких брусов. Эту скамейку сварганил для нее не так давно Стогость обучающейся у Батанушки и Ведогоня мастерству плотника. Она примостилась, недалече от избы, прямо под значительно подросшей за это время березой, достигшей в высоту метров трех, с достаточно пышной кроной, где опущенные к долу гладкие ветви были украшены круглое лето клиновидными листочками, то зелеными, то степенно желтеющими и опадающими к оземе. Белая, залащенная кора березки, слегка темнеющая к основанию, местами была покрыта тонкими трещинами. Девочка раздумчиво, как то почасту бывало, толковала с пришедшими к ней Грабом, Братосилом и Миронегом. Поместившись как раз между Братом и Негом так, чтобы вздыхающий Граб не касался ее рук своими многажды раз вздрагивающими пальцами. Оттого Грабу досталось место на краю скамейке, с нешироким в одну гладко-отполированную дшицу, сидалищем.

Нег и Брат русоволосые, крепкие в плечах и руках, как и Граб, были совсем белокожими, словно обойденные лучами красна солнышка. Яркая россыпь веснушек украшала лицо Миронега и на нем горели два серых ока, поглядывающие на мир с неприкрытым озорством. В противовес товарищу лико Братосила не покрывали родинки аль веснушки, оно было совсем чистым, будто его покинула какая-либо даже малая трещинка, рубчик. Лишь остался там загнутый, наподобие клюва хищной птицы, нос, впалые как у Расов щеки, блекло-красные широкие губы да более значимые, крупные голубые очи.

– И говорит тогда Владушка, что стоит лучше спросить, чем поступать без спроса, – сказывал под тихий шелест листвы березы Граб своим низким гласом, сызнова и не в первой повторяя случившееся давеча и то ль так поразившее его, то ль порадовавшее.

– Ну, будет Граб, – досадливо перебила мальчика юница и суетливо повела плечами. – Сколько можно о том толковать?.. Ну, один раз рассказал… посмеялись да будет. Просто… просто. – Влада протяжно вздохнула, вроде о чем тяжко грустила и уже более степенным, ровным голосом пояснила, – просто слишком утомительно слушать одни и те же поучения в течение недели. Такое ощущение складывалось, что Двужил прежде чем эти нравоучения молвить нам, не раз дотоль повторил их для гомозулей, абы хорошо запомнить.

Не успела девочка смолкнуть, как под березой враз выплеснувшись, прокатился зычный смех. Ребята не просто засмеялись они прямо-таки загреготали, отчего закачалась из стороны в сторону под ними скамейка и надрывно заскрипела гладкая дщица не только та на каковой они сидели, но и та на каковую опирались спинами. А приткнутая, почти встык к скамейке, береза и вовсе шибутно затрясла своими тонкими ветоньками единождым махом стряхнув с себя желтеющий, столь смурной для нее, умирающий, лист.

Из избы вышел Выхованок. Он миновал дверной проем столь бесшумно, словно проплыл сквозь дверь, даже не отворяя ее. Два окошка и дверь повернутые на растущую недалече от избы березку и скамейку, также беспокойно уставились на гогочущих ребятишек. И тотчас в слюдяных оконцах заблистал яркий луч солнца направившегося на покой, но все доколь мягким алым светом озаряющий землю. Золотисто-алая дымка нежданно выбросила в разные стороны бледнеющего небосвода почти красные полосы, оные лишь доли секунд осеняя его поверхность своей ядреностью, также стремительно погасли. И немедля Владелина ощутила томление в голове, точно изнутри на стенки черепа, что-то мощно надавило. Она резво вскочила со скамейки ощущая пришедшую из ниоткуда волну тревоги и тоски, и также спешно покинув крону березы, подняв голову, воззрилась в небесную высь, приметив в нем то необъяснимое и одновременно волнующее ее переливание небосклона.

– Ты чего Владу? – вслед за девочкой поднялся Брат.

Он не менее торопливо подступил к юнице, положил на ее плечо свою крепкую широкую ладонь да беспокойно заглянул в лицо. Лучисто замерцала поколь неподвижная искра света в небесах, и словно втянула в себя остатки красно-алых всплесков, и тотчас томление в голове Влады отдалось резкой болью во лбу, пронзительно засвербила левая ноздря, а после из нее лениво выкатилась крупная капля крови. В груди единожды стали тугими легкие и с трудом принялись пропускать сквозь себя воздух так, что надрывно дернулось, качнувшись из стороны в сторону сердце, и его нежданно обдало жаром. Со скамейки вскочил Граб и суетливо кинулся к стоящим ребятам, со всей мощи толкнув Братосила в спину таким образом, что тот не мешкая, высвободил плечо девочки. Владелина дотоль поддерживаемая мальчиком резво качнулась туды… сюды… С трудом обретая собственные ноги и глубоко задышала, налаживая тем самым работу легких и биение сердца. А отроки между тем сердито перебрасывались позадь нее взглядами, точно той россыпью ядренистого гнева, жаждая друг друга поджечь. Влада еще раз глубоко вздохнула, и, ощутив, что жар внутри груди иссяк, неспешно утерла каплю крови с подносовой ямки, где та замерла, даже не обратив внимание на соперничество мальчишек и все еще неотступно глядя на наново ставшее голубым с золото-алым краем небо и недвижно застывшую в нем искру света.

– Небо… – мягко протянула девочка, обозревая теперь все это мощное величественное творение. – Как люблю тебя, мое небо… Там… там есть такое, что бесконечно тревожит меня… вызывая тоску, – дотянула она лишь сейчас, видимо, после этих слов, окончательно избавившись от томления и смури внутри головы.

– Чего? – недоуменно вопросил, все еще сидящий на скамейке и посмеивающийся над толкающимися позадь юницы, отроками, Миронег. – Чего там может тревожить… там окромя голубизны, солнца и звезд ничего и нет.

Девочка, бойко обернувшись, обдала негодующим взором тут же переставших толкаться подле нее ребят и развалившегося на скамейке Миронега, да днесь обретшим уверенность и силу голосом презрительно проронила:

– Это в твоей голове Нег ничего кроме озорства и махания рук нет. А в небесах скрыта истина… мудрость самого Бога Небо и всех остальных Расов! Там правят величественные Зиждители, зов каковых я порой слышу. Эх, ты Нег… дубина ты!

Владелина обидчиво оглядела смущенного мальчика, оный резво вскочил со скамьи и к своим веснушкам прибавил рдяную пятнистость лица, а засим медленно перевела взгляд с него на стоящего недалече молчавшего Выхованка.

– Вуечка, что надобно идти почивать? – нежным, трепещущим гласом вопросила отроковица.

Пестун, одначе, не ответил девочке, он лишь повел взором в сторону пролегающей подле их двора дороги. Бойко и звонко закудахтала в сарае справа от дома курица, потревоженная чьим неосторожным движением, и, вторя ей зычным кукареканьем отозвался петух, похоже тем окриком наводивший порядок в своей семье. Владелина немедля повернув голову, проследила за взглядом Выхованка, и узрела торопливо шагающих по дороге в направлении их двора Двужила и Могуча, учителя Брата и Нега. Могуч был подстать своему величанию вельми мощным в плечах и стане, посему, будучи маленького росточка, смотрелся как переевший карапуз. Его перекаченные мышцами руки и вовсе топорщились по отношению к телу, отчего он не мог плотно прижать их к бокам. Красноватая шевелюра, усы и брада в отличие от иных гомозулей почти не вилась, она лежала ровными рядами, укрывая, и сами глаза Могуча так, что последнему приходилось почасту встряхивать головой и тем движением убирать космы с лица.

Девочка, углядев идущих и как ей показалось дюже сердитых гомозулей, тотчас оправила на себе желтую рубаху какую в Лесных Полянах носила лишь она одна, выделяясь тем оттенком от белых и красных одеяний мальчиков и торопливо направила свою поступь к учителям. На ходу юница бросила устрашающий взор на ребят, меж коих наново вспыхнул задорный смех.

– Учитель Двужил, учитель Могуч, – со всем почтением в голосе обратилась отроковица, лишь только гомозули поравнялись со двором, и единожды остановившись, повертались в ее сторону. – Доброго вечера.

– Владелина, – кивая на поклон девочки, немедля отозвался Двужил. – Придай своему виду положенную степенность, возьми ножны с мечом и следуй за нами. Тебя ожидает Зиждитель Воитель в капище.

– Зиждитель Воитель? В капище?.. – взволнованно переспросила Влада и недвижно застыла на месте, затрепетав не только кожей, каждым волоском снаружи плоти, но и верно каждой жилкой внутри.

– Поторопись, – пробухтел, и вовсе раздраженный, Могуч. – Зиждитель не должен ждать.

– Конечно! Конечно! – мгновенно овладевая собой, вскликнула юница и надрывисто качнулась, ощущая нарастающую тревогу внутри плоти и мощную зябь томления в голове.

Одначе Влада без задержу сорвалась с места и, что есть мочи побежала в избу, будто легкое дуновение ветерка проскользнув мимо разинувших рот Граба и Брата да вставшего подле скамейки по стойки смирно Миронега, миновав незримо вздрагивающего Выхованка.

– А вы строптивцы, – уже и совсем не скрывая гнева, проронил Двужил, оглядывая мальчиков. – Немедля по избам и не зачем тут более по вечерам сидывать… оно как то вам не позволительно. Ишь чего выдумали сидеть тут подле девочки… руками махать… толкаться… гоготать. Вот прознает про это Зиждитель Огнь, враз покарает за своевольство.

Мальчишки испуганно дернулись, точно боялись не столько карающего Бога Огня, сколько этого, столь малого в сравнении с ними, гомозуля. Каковой, может нежданно многажды укрупнившись, надавать своими дланями по их светлорусым головам. Ребята не мешкая сойдя с места, скорым шагом направились повдоль дороги к рядом лежащему двору Батанушки, который может чего-то почуяв уже вышел из избы и не менее сердито глазел на возвращающихся вскормленников.

– Верно, – едва слышно протянул Миронег, шагающий попередь всех. – Владе достанется от Бога Воителя, не дюже, по-видимому, ему понравилось, что она говорила с Богом Седми и так дерзко себя вела.

– Ага, – также тихо согласились с ним ступающие следом и уже более миролюбиво поглядывающие друг на друга Братосил и Граб, в доли секунд подвергшиеся не менее строгому взысканию от Батанушки.

А Владелина уже выскочила из своей избы, все поколь не в состоянии от волнения пристроить ножны с мечом на кушак и на малость остановившись подле Выхованка, широко улыбнувшись, дюже ласково молвила:

– Вуечка я скоро буду.

Выхованок не отвечая, токмо пронзительно глянул на девочку и легохонько засветившиеся крупные его очи, выплеснув колыхающуюся зыбь света в направлении вскормленника, постарались той теплотой успокоить и предать ему уверенности. Отроковица, сойдя с места, сделала несколько размашистых шагов, и, ступив на деревянный настил дороги, сызнова остановилась, принявшись цеплять широкие крючки укрепленные на ножнах к кушаку. Да только перста Влады так тряслись, в целом, как и она вся, что то действо ей никак не удавалось проделать.

– Давай я. – Спешно шагнул навстречу юнице Двужил, и, выхватив из ее рук ножны, пристроив их на кушак, негромко дополнил, – вот теперь Владу и не ясно кто смеяться будет. Уж такой у Зиждителя Воителя был негодующий взор, когда он повелел явиться нам троим под его ясные очи, что мне весьма… весьма огорчительно за тебя.

– А что, что я такое сотворила? – возбужденно проговорила девочка пожимая своими костистыми плечиками. – Ничего зазорного… ничего.

– Ладно, – пробухтел, помахивая своими не плотно прилегающими к телу мышцастыми ручонками, Могуч. – Это Зиждитель Воитель решит было, что зазорное и дерзкое в твоих словах, а нам покуда не до того.

И Могуч, словно был нынче старшим, первым повертался и направил свою скорую поступь по деревянному настилу дороги к капищу. Глубоко вздохнувший, судя по всему все же очень сопереживающий своей ученице, Двужил поспешил вслед за ним. Владелина лишь немного медлила, все поколь не понимая и не ощущая в сказанных ей Богу Седми словах и действиях, что-то противоправное, а затем обернулась на застывшего недалече Выхованка. И от вида едва заметного свечения тела пестуна еще шире улыбнувшись, поспешила за гомозулями, уверенная в собственной правоте.

Пройдя селение насквозь гомозули и девочка приблизились к мощному восьмиконечному с вытянуто-угловыми стыками стен, похожему на звезду, капищу с куполом – луковкой и округлой маковкой на своем навершие. Площадь, где все еще устанавливали в рядье лавочки на праздниках для слушающих поучения Богов ребятишек, была пуста. Впрочем, и самих мальчиков, духов, гомозулей в пределах ее не виделось. Уставшие от будничных дел многие из поселенцев уже отдыхали, иль помогали пестунам по хозяйству. Лишь откуда-то издали доносилось протяжное роптание входящего в Лесные Поляны стада скота пригнанного на ночь с раздольных еланей ребятней под предводительством духов Багана и Спрыйя.

Двужил и Могуч, подойдя к лестнице, ведущей в капище, не останавливаясь, принялись подыматься вверх по ступеням. Влада, ступающая позади гомозулей, обескуражена замерла подле лестницы, и, глянув на подымающихся по ступеням учителей весьма тихо дыхнула, точно страшась потревожить Богов:

– Что ж… я подожду тут.

Гомозули незамедлительно остановились, и, обернувшись, обдали девочку недовольными взглядами, одновременно молвив:

– Чего этот тут? – Засим они обменялись дюже сердитыми взглядами меж собой, и тогда уже, как глава продолжил лишь Двужил, – Зиждитель Воитель ждет тебя.

– Где?.. – почти прошептала отроковица и глаза ее дотоль крупные, и вовсе увеличились в ширшину.

– Где… где, – вроде, как передразнивая девочку, гневливо отметил Двужил и в голосе его послышались гулкие металлические нотки. – Зиждитель Воитель ждет нас в капище. Неужели ты думаешь Зиждитель будет всякий раз выходить как тебе того пожелается.

– Но, – было протянула Влада и ощутила, как наново у нее затряслись пальцы, ходуном заходило внутри шибко застучавшее сердце, а ноги, обмякнув, подогнулись в коленях.

– Какие, такие но! – Двужил теперь уже сердито крикнул и потряс своей головой, так как до этого проделывал Могуч, будто намереваясь идти на таран. – Ступай! – вельми властно досказал он и вновь продолжил скорый подъем вверх по ступеням.

Девушка видела, как торопливо ступая по лестнице, гомозули делают по несколько шажков на каждой из ступеней, однако не в силах сделать даже один шаг, не в силах справиться с охватившим не только руки, ноги, но видимо и все тело волнением лишь закачалась вправо… влево. Нежданно предположив, что это не Бог Воитель… а Бог Огнь, в чьих руках уже несколько лет находится ее удел, ноне встретит ее в ковчеге и, в жесткой форме выскажет о дерзости… может припомнив и луг, и висящий на груди дар Златовласа и панибратский разговор с Зиждителем Седми. А после она подумала, что днесь, наконец-то, осуществится ее детское желание узреть изнутри ковчег… узреть ту самую трепетно-родную и единожды необъяснимую темную даль с мерцающим на ее глади звездными светилами…

– Ну, что ты, Владелина! – раздражительным тоном пошевелил девочку Двужил.

И Влада тотчас, вроде ее встряхнули, обрела связь с собой и послушная зову учителя ступила на первую ступеньку. Тем не менее каждый шаг давался девочке с трудом, ибо ее не только раскачивало туды… сюды, но и подгибались в коленях вялые ноги, тряслись мелкой дрожью руки, лихорадочно трепыхалось внутри дыхание и сердце. Чудилось уже совсем не в состоянии справится с волнением сейчас она свалится и вмиг скатится оттого колебания вниз по лестнице, шибанувшись об каменное полотно площади головой… И стоило только о том подумать, как лучисто запекло внутри головы и вроде острый наконечник стрелы стал попеременно ударять в лоб, только не снаружи, а изнутри.

Вмале положенное количество ступеней девочкой все же было пройдено. Резкая боль в голове отвлекла ее от трепыхания самой плоти, а засвербивший нос явственно свидетельствовал, что еще немного и из ноздрей, как то почасту бывало потечет юшка. Остановившись на слегка вогнутом пятачке перед проемом возле Двужила и Могуча, Владелина приметила, как курящийся голубовато-серебристый дым преграждающий вход в капище нежданно приобрел желтоватый цвет… Испарения, словно окрасились по первому лишь снизу и сверху, морг погодя уже более зримо уступив желтому сиянию. И не мешкая гомозули, одновременно, шагнули в те клубящиеся туманы. Двужил будто ощущая беспокойство, нерешительность и физическую слабость отроковицы схватил повисшую ее руку и потянул вслед за собой.

Плотные испарения, теплые как лучи солнца, объяли Владелину со всех сторон, и на какой-то морг она почувствовала необъяснимую, ни с чем несравнимую радость… Радость, потому как узрела пред собой, то самое такое недоступное, близкое и родное каплеобразное с темной кожей лицо, подсвеченное изнутри золотистым сиянием. Теперь стало несомненным лицо отца… Темно-карие крупные очи отца полюбовно воззрились на юницу и заглянули в само ее естество, вызвав густоватое, смаглое сияние, на малеша застлавшее очи. Еще мгновение того всеобъемлющего полыхания и счастья от какового отроковица замерла и по всему вероятию поплыла в неведомую черно-синюю даль покачиваемая взад… вперед густыми туманами и внезапно кто-то резко дернул ее за руку. Влада торопливо шагнула впредь и немедля испарения рассеялись, пропала трепетная радость и безотчетное счастье, осталась лишь давящая боль в голове и носу. А засим пред очами девочки предстала небольшая по размеру комната сруба ни чем не отличимая от той, в каковой она жила досель.

Два узких оконца зарились своей плотной, почитай непроницаемой, слюдой в лицо юницы. Два иных располагались соответственно в двух противоположных друг другу стенах. Повдоль всех трех стыкующихся меж собой стен были проложены укрепленные к ним деревянные лавки, сверху прикрытые тонким красным покрывалом. Посередь помещения стоял широкий, грубо твореный прямоугольный стол. В этой комнате не было положенной кути-кухни, ложа, а потолок, и пол устроенные из деревянной гладко-обтесанной дшицы, слегка переливались. Голубовато-белый свет, входящий чрез слюдяные оконца наполнял помещение еще большим сиянием так, что в нем было светло как в ясный погожий денек. Три и вовсе узеньких, низких табурета располагались с иной стороны стола, по-видимому, поджидая гостей. За столом на лавке, приткнутой к стене восседал Воитель облаченный в красную рубаху, в синих шароварах стянутых по стану разноцветным кушаком. Он сложил свои долгие и единожды широколадонные руки на стол, переплетя меж собой тонкие перста.

Вошедшие, в просторную срубленную избу, гомозули немедля склонились пред взирающим и нависающим над ним Богом. И следом, ощущая слабость и одновременно разочарованием тем, что не узрела ожидаемого, поклонилась Влада. Перемешивающиеся в ней чувства радостного трепета при виде Зиждителя, мощной волной сплелись с тоской по виденному в испарениях образу отца и вылились еще большим волнением плоти.

– Садитесь, – пробасил вельми зычно Воитель.

И тотчас ноги девочки дрогнули, ибо в них нежданно сказалась вся дотоль пережитая ей тревога. Двужил и Могуч резво испрямились, и, как велел Бог, подступив к двум табуретам, опустились на них. Лишь отроковица так и не двинулась с места, ощущая, что коль она сделает шаг… ноги, не выдержав такого веса, надломятся. Увеличившаяся во многажды раз боль в голове, наконец, выплеснулась наружу алыми каплями юшки, которая вытекла сначала из правой, а погодя и из левой ноздри. Плотный беловатый дым, усеянный красными мелкими пежинами, такой, каковой подымался от зачатого костерка, проплыл пред очами, а на лбу и под рубахой проступил точно сеянный сквозь сито мельчайший пот.

– Владу, – голос Раса звучал очень мягко… В нем слышалось неприкрытое участие и он, казалось, своим густым тембром успокаивал отроковицу. – Тебе, что нехорошо? – лишь пару минут спустя долетел до сознания Владелины уже нескрываемо обеспокоенный вопрос Бога. – Присядь, присядь девочка.

И порывчато задышавшая юница, уловив в гласе нежность, смогла овладеть собой, да качнув головой, резво прогнала с под глаз бело-красный туман. Она неспешно вздела вверх голову и воззрилась в лицо Бога, прямо вглубь его сине-голубых очей смотрящих на нее не с осуждением, а с тревогой и также медленно приоткрыв рот, облизала покрытую юшкой верхнюю губу. На каких-то вялых, отекших ногах, и вовсе ей не подчиняющихся Владу шагнула вперед, и, обогнув табурет, не мешкая свалилась на него. Отчего качнулся взад… вперед не только табурет, но и вновь девочка. Двужил, сидящий слева от юницы, торопливо протянув руку, ласково придержал ее за локоть. Огромный ком спертого дыхания махом выскочил откуда-то изнутри и подпер рот, а на глаза Владелины навернулись слезы. Она неспешно вздела руку и тыльной стороной длани утерла все еще едва ощутимо кровоточащий нос… Смахивая юшку с подносовой ямки, ощущая внутри горечь от не исполненной мечты и единожды жаждая оправдаться в глазах Зиждителя.

– Я не сделал ничего зазорного, – прошептала побелевшими губами отроковица, все же сглотнув тот мощный ком и исторгнув из себя слова.

– Я знаю, – чуть слышно ответил ей Бог и обнадеживающе посмотрел. – Что ты так тревожишься?.. Что тебя так расстроило? Напугало?… Не надобно так нервничать… погляди как ты побледнела, кровь пошла из носа… разве можно так все усложнять. Я позвал тебя не за тем, чтобы обвинять в дерзости. Ни я, ни Огнь, ни Седми, ни считаем твою просьбу… мечтание… желание чем-то постыдным… зазорным… стыдливым… так, что умиротворись и выслушай меня.

Рас смолк и медленно расплел свои тонкие пальцы. Он положил ладони рук на деревянную столешницу и оперся об нее только подушечками перст. И незамедлительно, с большей силой заярилось под поверхностью его белой кожи золотое сияние. Владелина многажды бодрее выдохнула, радуясь хотя бы тому, что днесь Воитель, как иноредь делали Огнь и Дажба, не стал вглядываться в ее очи и вызнавать мысли, ибо всяк раз от тех действ ощущала не только грубость, но и вельми мощное огорчение. А в комнате промеж того наступила тишина, лишь слышалось поколь надрывистое дыхание девочки, старающейся справиться с волнением… Впрочем, немного погодя так и не дождавшись когда юница успокоиться и ототрет капли крови с под носа да начатым разговором несомненно желая ее отвлечь, Воитель достаточно благодушно молвил:

– Зиждитель Седми, Владелина, передал мне и Огню твою просьбу о желании посетить Похвыстовские горы и селение энжеев. И так как и я, и Огнь одобряем жажду приобретения новых знания, мы, оба, не считаем нужным препятствовать твоей любознательности.

Воитель сызнова замолчал, давая юнице время вникнуть в его речь. И когда она, в конце концов, оттерев кровь с под носа, сложила руки на колени, и, блеснула зеленым светом очей в его сторону, Бог, словив в них изумление, продолжил:

– Одначе, в связи с тем, что в Лесных Полянах ты не просто как иные ребята, а являешься моим первым ратником и в будущем займешь главенствующее положение в поселении. Мы с Зиждителем Огнем решили отправить к энжеям, кои вельми долго проживают в Похвыстовских горах, так называемых посланников. С целью налаживания дружеских отношений меж племенами и поселениями. Возглавлять посланников от Лесных Полян, как и, можно догадаться, будешь ты, Владелина.

– Я? – торопко откликнулась девочка, теперь и в голосе ее просквозило удивление.

– Конечно ты, – также скоро отозвался Воитель, и кожа его лица, поглотив всякую белизну, засияла златыми переливами. – Ты, ведь, хотела увидеть Похвыстовские горы? – Бог спросил, а отроковица спешно кивнула. – Хотела увидеть селение Выжгарт и самого одэгэ Шудякора? – Владу лишь морг медлила, переосмысливая впервые слышимые слова и величания, а посем вновь кивнула. – Ну, тогда, – добавил Зиждитель и наверно улыбнулся, это юница не увидела, потому как губы Раса прикрытые средне-русыми, волнистыми усами и брадой скрывающими их никак себя не проявили, она то, будто почувствовала. – Тогда и возглавлять посланников должна ты. Как ты понимаешь, твое предложение, а посему и ответственность возляжет на твои плечи… Так, что верно пришло девочка время задуматься, готова ли ты стать посланником от людского поселения Лесные Поляны в самом энжейском Выжгарте?

Рас стих и, по-доброму блеснули его сине-голубые слегка раскосые очи, а Влада от той теплоты Бога нежданно посмурела. Судя по всему, на нее надавила та самая, махом свалившаяся, ответственность, каковая, теперь, и спрашивать с нее собиралась вдвойне. Она тягостно задышала, и, склонив голову, воззрилась на тыльную сторону правой ладони, покрытую тонкими алыми полосами крови, подумав о том, что все это время была несправедлива к Богу Огню, оный вспять оказался таким заботливым и чутким. Девочка еще чуть-чуть медлила, засим неторопливо просунула руку под ворот рубахи, и, ухватив перстами под ней цепочку, быстрым движением выудила ее наружу. Ярко блеснул смарагдовый камень на сплетение колец и отроковица не в силах более таиться, вскинула вверх голову и глянув на Бога, произнесла:

– Это мне подарил Злат…, – она ласково огладила подушечками перстов камень. – Златовлас… И еще… я почасту… Точнее всегда убегаю на луг когда мне положено Богом Огнем сидеть дома. И ежели Бог Огнь серчает… я понимаю… Я более не буду… не буду поступать против его воли.

Юница говорила ту речь не сводя очей с лица Бога. Однако при том не смотрела в его глаза, а уставившись на кончик длинного, мясистого носа, наблюдала, как под кожей Воителя мало заметно мерцает золотое сияние и в нем будто проносятся в разных направлениях струящиеся брызги света.

– Хорошо, что не будешь поступать против воли Бога Огня, – приятным, негромким голосом отозвался Воитель, и девочка почувствовала в нем неприкрытую нежность, кою может испытывать лишь Отец в отношении своих непослушных, но вельми любимых чад. – Потому как, поверь мне Владу, Бога Огня тебе стоит слушаться… Слушаться и исполнять его волю, ибо это лишь благодаря заступничеству Огня ты обладаешь всем тем, что у тебя есть.

Владелина медленно перевела взгляд с кончика носа Зиждителя и в упор воззрилась в его глаза. И тотчас Воитель самую толику дернул назад головой, только на мгновение в его сине-голубых очах пролетело изумление, а потом, кажется, иссякла всякая мысль, осталась только теплота. Торопливым движением руки Владелина сняла, чрез голову, дар Злата и крепко сжав тонкую змеевидную цепочку, весьма дорогую ей, сказала, и губы ее побелели, або ей опять стало дурно:

– Коли Бог Огнь велит я не стану носить дар Злату… Златовласа.

– Нет, – также спешно, несмотря на общую медлительность движений и речи Расов, пояснил Воитель. – Зиждитель Огнь никогда не станет требовать от тебя этого… тем паче повелевать. Это твой дар и только тебе принимать решение как с ним поступить. Только тебе принимать решение ходить на луг или все же быть дома. Бог Огнь может лишь наставлять… надоумливать, а поступать будешь всегда ты… делая тот или иной выбор. Впрочем хочу тебя предупредить, Влада, что ежели Огнь так наставляет, значит на то есть причины, оно как Зиждитель желает сберечь тебя… защитить, ибо весьма тревожится за твой удел.

– Мне дорог этот дар, – протянула девочка, а душа ее уже протяжно стенала ощущая собственную несправедливость кою они питала и озвучивала в отношении того самого участия Бога. – Я оставлю его себе, но право молвить… я все эти лета… была… была.

Юница смолкла с трудом подбирая слова, ее миловидное лицо искривилось, на глаза и вовсе нахлынули слезы, ибо всегда почитающая справедливость, ноне она была не в силах пережить собственную столь горькую неправоту. Нежданно несколько жарко-соленых крупных слезинок прорвав оборону, выскочили из очей и заструились вниз по щекам. Влада порывисто хлюпнула носом, и, приткнув кровавую тыльную сторону ладони к очам заплакала, судорожно всхлипывая и стараясь всеми силами подавить рыдания, каковые, видимо, были вызваны пережитыми волнениями.

Поразительное отишье сквозило вкруг девочки так, будто в комнате кроме нее никого и не было… Ни Бога… Ни гомозулей. Лишь жило в ней лихорадочное хлипанье да порывчатое дрожание плеч… Оно витало, выплескивалось из Влады в пространство комнаты… несомненно, наполняя его теми переживаниями. Внезапно помещение наполнилось ядренистым теплом, словно позадь отроковицы разожгли яркий костер. И днесь он своими отрезами, языковидными или лапотообразными, осветил и отогрел все околот себя. Густое пламя враз облизало рубаху девочки и коснулось кожи на ее спине, а погодя нежно огладило ее голову так, что послышалось легкое пощелкивание разогретых волоконцев волос. И, судя по всему, эта излившаяся на Владелину теплота, немедля ее умиротворила. Отроковица еще раз хлюпнула носом, утерла мокрые щеки и очи, да убрав от лица руку, вскинув вверх голову, узрела в непосредственной близи над головой нависающую руку Седми, стоящего справа от нее. Бог, тот, каковой когда-то был не согласен с ее существованием, нынче вельми мягко смотрел на юницу сверху вниз.

– Не стоит плакать Владелина, – прозвучал голос Седми, и в его мышастого цвета очах промелькнуло неподдельное изумление так, точно он узрел, что-то весьма странное. – Зиждитель Воитель, – звонкий тенор Седми, кажется, запел стараясь снять волнение с девочки и то самое не присущее вообще Богам удивление. – Призвал тебя, Владелина, чтобы порадовать, а совсем не за тем, дабы расстроить.

– Просто, – попыталась объясниться юница, не сводя зачарованного взора с ровной глади ладони Бога, все еще нависающей над ней, и перемещающей по своей поверхности, где не виделось каких-либо линий, бороздок аль трещинок, округлые огненные брызги… совсем крошечные.

– Ты все поняла и это самое главное, – отметил Седми и ласковость, теплота просквозила не только в голосе, но и в его взоре.

Зиждитель неспешно убрал руку от головы девочки, а Владу неожиданно почувствовала тугую тоску внутри себя, ибо ей захотелось тотчас припасть губами к столь близкой ладони Бога, чтобы облобызать ее гладкую ровность. Седми меж тем медленно перевел взор на сидящего супротив него Воителя, похоже и не приметив, резво вскочивших с табурета и низко склонившихся гомозулей, и теперь уже вельми недовольно проронил в сторону младшего брата:

– Она вся поняла милый малецык, будет ее испытывать.

Средний сын Небо внезапно громоподобно засмеялся, потрясая той мощью сами деревянные стены помещения. Оттого смеха зримо качнулся и пол, подпрыгнули табуреты, а в слюдяных оконцах блеснули прорезавшие их полотно серебряные полосы, чрез каковые Владелина увидела белую насыщенность кучных облаков. Казалось, еще немного и вся эта комната, словно подвешенная в небесах меж крылатых пышнотелых облаков, треснет где-то в середине, и развалится на части, погребя под собой и подпрыгивающую на табурете отроковицу, и туго покачивающихся из стороны в сторону гомозулей, и самих Богов. Седми негодующе махнул правой рукой в направлении расхохотавшегося Воителя и тот резко смолк, верно, выполняя указанное старшим. Воитель медленно кивнул Владе, подзывая ее к себе, и когда та торопливо поднявшись, шагнула вперед, враз наново застыв, опередив тем движением также стремительно ступивших гомозулей, густо забасил:

– В Выжгарт вы поедите как посланники. Двужил, Могуч и еще трое гомозулей с учениками. Иных отберете сами. Решит Двужил, а Владу утвердит. Далее… – Бог говорил не быстро. Девочка внимательно его слушая и запоминая все, с тем обаче пожелала уточнить и для того даже отворила рот. Воитель, так-таки, малозаметно качнул головой не дав на то позволения. – Далее вы проведете переговоры с одэгэ Шудякором с тем, чтобы в дальнейшем иметь возможность завести с ними торговые отношения. Обговорите чем с ними можно обмениваться, когда, где и как, ну не мне вас тому учить, сами все знаете. Более трех дней в Выжгарте не задерживайтесь, не стоит так долго быть вдали от дома. Надеюсь все ясно? – поспрашал в завершении своей речи Воитель.

– Да, Зиждитель, – немедля отозвались гомозули.

– Нет, ничего не поняла, – вслед них откликнулась отроковица и ошарашено дернула плечами.

– Что ж… Владу, – нежно отметил Воитель и обдал ее теплотой взора с головы до ног. – Тебе придется, теперь, вновь учится. И вельми наскоро осваивать те знания, каковые будут передавать Двужил и Могуч. Прояви только к ним положенное почтение. И еще, – то Бог молвил лишь гомозулям, потому как голос его сразу посуровел, вроде он был ими недоволен. – Помните Двужил, Могуч, что вы в ответе за жизнь девочки… берегите ее, то вам велел Зиждитель Огнь… если, что…

Но за Воителя закончил Седми, стоящий позадь юницы:

– Ежели, что вы знаете, как с связаться с вашим Творцом. Порученцы Зиждителя Словуты подключены на вас.

– Слушаемся, – также единожды ответили гомозули и кивнули своими кудлатыми головами.

– Тогда можете ступать, – дополнил Воитель, и, вздев руку со стола, резко дернул перстами в сторону противоположной стены кучно объятой клубящимися испарениями. – Завтра соберетесь, а послезавтра поутру в дорогу.

Гомозули незамедлительно развернулись и направили свою поступь к выходу.

– Бог Воитель, – чуть слышно проронила девочка поколь не исполнившая веления Раса, да так и не отошедшая от стола. – А Бог Огнь… я могу его увидеть.

– Весьма много желаний, тебе не кажется Влада? – благодушно откликнулся Воитель.

– Хотела бы сказать ему, что более не нарушу его волю, – пояснила юница и повинно преклонила голову.

– Я ему это передам, – произнес Воитель, дотоль не сводя нежного взора с фигурки отроковицы.

Владелина, одначе, услышала в том ответе уже явственно звучащее повеление покинуть капище, и, понимая, что более не стоит испытывать доброту Бога, развернулась и направилась вон из комнаты. Впрочем, проходя мимо Седми, она узрела вблизи висящую повдоль тела его руку, и сызнова ощутила горячее желание припасть к ней губами. Девочка, сдержав шаг подле Раса, протянула в направлении его руки трепыхающийся указательный перст и прошлась кончиком по златому свечению кожи. Сделав то движение, едва ощутимым и с тем очень нежным, отчего Бог нежданно дрыгнул рукой, и резко убрал ее в бок.

– Благодарю, Зиждитель Седми за помощь, – благодарно молвила она и преклонила голову.

Глава пятнадцатая

– Странно… – протянул несколько ошарашенный Седми, стоило только в клубистых испарениях исчезнуть гомозулям, а вслед за ними и Владе, и они вновь приобрели свой серебристо-голубой оттенок. – Ты, малецык, когда-нибудь голубил девочку? – вопросил Рас, взволнованно проведя перстами левой руки по тыльной стороне длани правой, к коей дотоль прикоснулась отроковицы.

Воитель, покуда напряженно вслушивающийся во что-то доступное лишь ему, едва зримо тряхнул головой, словно разрушая связь, и воззрившись на стоящего супротив него старшего брата, ответил:

– Голубил? Нет… не голубил, а зачем мне сие…

– А Дажба, Огнь? – все также озадаченно поспрашал Седми и обернувшись, взглянул на дымчатую завесу, скрывающую проход в капище, может, желая узреть исчезнувшую в нем юницу. – Хотя Дажба слишком юн… он с тем не встречался, а Огнь неопытен… Ну, же? – теперь он то дыхнул дюже недовольно, точно ожидание ответа от младшего брата его раздражало.

– Огнь вряд ли, а Дажба, конечно, прикладывался, – тотчас принялся пояснять Воитель и самую малость оперся руками об столешницу стола, отчего та пронзительно взвизгнула, страшась, что ее днесь переломят. – Дажба же ее доставал из кувшинки… переносил в залу, да и потом. Он, несомненно, гладил, а что?

– Странно… Ты не приметил, как она пронзительно глядит? Утаивает мысли… и точно ощущает, что ее прощупывают? Я это заметил в прошлый раз, когда толковал с ней подле капища. И такое мощное… мощное сияние, – теперь уже не со свойственной Расам горячностью проронил Седми и повернув в направлении Воителя голову, легохонько ею качнул. – А днесь, когда она меня коснулась… все внутри затрепыхало. Вельми странное создание… вельми. Но того не может быть… не может… иначе мы бы обязательно знали.

– Обычная девочка, – встревожено дыхнул Воитель, ибо, так и не поняв о чем говорит брат, испугался за ее жизнь.

– Дубокожий… – мягко молвил Седми, и по любовно просиял младшему брату, тем самым не желая его огорчить, а констатируя установленный факт.

Впрочем, это сравнение явно задело Воителя, так как золотое сияние его кожи пошло круговертью, желающего вырваться из глубин естества стремительным смерчем, пожирающим все на своем пути, и он не менее сердито протянул:

– Кто б говорил. Помнится мне ты хотел убить эту мощно сияющую девочку… такую странную. И коль мне не изменяют воспоминания, даже пытался это проделать. И та самая теплота к девочке, не возникла ли, потому как оногдась Перший перехватил твой туесок в Галактике Отлогая Дымнушка. И как мне рассказала, наша драгость, малецык Стынь, вельми долго о чем-то с тобой толковал один-на-один… Вероятно, успокаивая и объясняя причины столь долгого отказа во встрече с ним.

– Толкования с Отцом, мой драгоценный, пусть тебя не касаются. Это лишь мое и его, как ты понимаешь, – весьма зычно и единожды нежно отозвался Седми, стараясь примирить со своей речью брата. – Одначе, по поводу девочки, могу признать. Вне всяких сомнений я ошибался. И очень рад, что ты мой бесценный, дорогой, когда-то меня остановил. Тем не менее, ты не прав, девочка вельми какая-то странная, если не сказать уникальная… Надобно, чтоб к ней приложился кто из Отцов… желательно Небо. Ежели меня не будет, во время его прибытия, напомни ему о том. Я же попрошу… Что-то с ней не так… не так… Надобно было днесь прощупать самому, но она была так взволнованно, что я не решился. Почему у нее шла юшка из носа, что-то случилось?

– Обобщенно ничего… просто она очень нервная девочка. И как мне думается, несколько болезненная, – пояснил Воитель, так и не понявший, почему так переживала Владу и отчего у нее текла из носа кровь, да медленно поднялся с лавки.

– Пронзительно глядит… утаивает мысли… ощущает, что ее прощупывают… мощно сияет… и при волнении у нее идет из носа юшка, – сызнова перечислил какие-то лишь ему ведомые параметры Седми и настойчиво взглянул в лицо младшего брата, ноне слегка, ибо он был его выше, возвышающегося над ним. – А если сюда еще приткнуть пожертвованную тобой клетку, заступничество и постоянную заботу Огня и Дажбы, складывается и вовсе поразительная картина. Не понимаешь, малецык, о чем я?.. – Воитель не смело качнул головой. – Ну, да будет о том… – нежданно резко закончил свои мысли вслух Седми, верно и не надеясь, что брат его поймет. – Поговорю о том с Небо, ты же поколь приглядывай более внимательно за девочкой, береги ее. Поколь ты чаще иных бываешь в Солнечной системе не спускай с нее глаз, тем более порученцы Словуты будут с тобой на прямом контакте.

Он порывисто смолк, стремительно взметнул рукой и тотчас лучистая россыпь огненных брызг, выскочив из кончиков его пальцев, наполнила поблескивающей искристостью помещение, порывисто вдарившись в деревянные, срубленные стены и с тем зачав в них дымчатое полымя.

– Ах! да вот еще что, – задумчиво произнес Седми и очи его сменили цвет с блекло-серого на мышастый. – Мне довольно-таки приятны любознательные люди, стремящиеся познавать движение и жизнь мира как такового. Посему я хотел предложить тебе взять в учителя девочке Вещунью Мудрую. Думаю это именно то, что ей надобно. Не просто махание мечом, которое высасывает из нее здоровье и пожертвованную тобой крепость… а знание, каковые, кем бы она не оказалась, ей всегда пригодятся.

– Кем оказалась? – не скрывая своего недопонимания, переспросил Воитель, и неспешно выйдя из-за стола, остановился вблизи от старшего брата. – Седми, о чем ты толкуешь…

– Толкую, мой любезный, о Вещунье Мудрой, – усмехаясь, отозвался старший Рас, и насыщенное золотое сияние озарило не только его лицо, но и пшеничные, прямые волосы на голове, отделив там каждую кудельку. Он неспешно опустил дотоль поднятую вверх правую руку на плечо брата и добавил, – что насчет Вещуньи Мудрой?

– Да… да… конечно, – скоро откликнулся Воитель и кивнул, но уже не быстро, а неторопливо аль вернее лениво. – Я буду рад, чтобы Влада освоила знания белоглазых альвов. Тем паче я с тобой согласен, она вельми хрупкого здоровья и почасту болеет… не будучи ратникам, а скорее всего лишь правителем. Мне о том постоянно докладывает Двужил, страшась за ее слабость.

А стены помещения, между тем прекратив дымить, враз вспламенились ядренистым рыже-красным огнем, принявшись в доли секунд их истончать.

– Сияющая столь мощно… – весьма по теплому протянул Седми, мягко огладив средне-русые волосы брата, лежащие на голове волнами, – пред тем умом, отвагой… и светом сложно устоять…

Вот так, судя по всему, обращают великие Боги внимание на людей, определяя лишь доступное им сияние и чистоту души. Выбирая из тысяч, миллионов, а быть, может, и миллиардов тех в ком горит… точно огонь самого Седми, яркое зерно света. Оно полыхает призывно и столь лучисто, что верно его неможно не узреть. Неможно пройти мимо человека неординарного, отличающегося от серости существующего мира, вечного ратника, правителя аль простого хлебороба.

Человека!

Человека, душа которого, как ядреная капля росинки переливается в лучах подымающейся звезды Солнце!

Как и велел Бог Воитель, ровно через день Двужил, Могуч и еще три гомозуля, обладающие такими же именами бойцов, словно определяющие их внешний облик: Крепыш, Веский, Трескуч со своими учениками, средь коих оказались Миронег, Братосил, Ратша (некогда вскормленники Выхованка) и еще пять отроков выбранные верховным главой и утвержденные кивком Влады, нынче послушной повелениям своего учителя, отправились в Похвыстовские горы в поселение энжеев Выжгарт.

Как истинные ратники и гомозули, и люди поехали верхом. Маханькие по росту гомозули вельми потешно смотрелись верхом на лошадях, однако правили они ими с таким умением, что вызывали лишь уважение. К седлам вершников были приторочены ковчаны со стрелами и сами луки. В небольших холщовых котомах за плечами находилось чистое одеяние. На поясах у всех висели настоящие, не тренировочные, мечи. У Влады тот, что был подарен Богом Воителем, у остальных мальчиков содеянные кузнецами Ковыля.

Лишь стоило рано поутру выползающей звезде Солнце одним своим округлым краем озарить планету Земля, протянув по ее будто бескрайним землям полосы света, как посланники Лесных Полян направились в далекие Похвыстовские горы.

Впереди всех ехали Двужил, Владелина и Могуч, позадь них остальные гомозули и мальчики. Немое напряжение властвовало средь ребятишек, впервые покидавших свои дома, в ожидании чего-то нового и неведомого охватывал тревожный трепет. Больше всех, как оно и понятно, нервничала девочка, не редкостью оглядывающаяся назад и по первому махающая рукой, вышедшему их провожать Выхованку. А засим зарясь на скрывающееся за высокорослыми рядьями деревов поселение и долгое времечко все еще призывно на нее глазеющему, округлой маковкой, капищу, будто наблюдающему за их уходом. Солнце надвинулось на Землю, и единожды своим дыханием согрело, слегка продрогшие за ночь дерева, смоченные каплями росы травы еланей, покрытую густой бурой пылью ездовую полосу. Голубое небо, своей незыблемой далью уставилось на юницу и, полюбовно созерцая, улыбнулось ей. И Владелина, такая славная и чистая отроковица, ну, может самую малость своевольная, просияла в ответ и далеким небесам, и наступающему путешествию.

Впереди же стелилась изогнутая грунтовая полоса, чуток припорошенная бурой пылью и наползающими на нее зелеными травами. Большей частью вроде прорубленная в самих зеленых нивах дорога по краю была обрамлена деревьями менее рослыми, чем в чащобах подле Лесных Полян, а иноредь и вовсе лишь порослью. Однако следом за той юностью высились уже крупные, высокорослые дерева с мощными стволами, густой кроной, меж зеленых листов каковых мелькали и златые, бурые краски опадающих и не прекращающих смену жизни и смерти. Главным образом встречались дубы с буро-сероватыми стволами, обильно покрытыми трещинами и с дюже раскидистой кроной. Блестящие с проступающими сквозь тонкую кожицу жилками удлиненно-яйцевидные листы дуба, временами превышающие в размахе человечью ладонь, слабенько так помахивали проезжающим путникам. Кое-где на тонких ветвях таких гигантов нависающих могутными ветвями над дорогой наблюдались цветки, собранные в повислые кисти.

Обок дубов росли не менее крепкие буки с гладкими стволами, укутанными серой корой, с плотной кроной особлива верхних ветвей так, что чудилось те дерева, поддерживали саму небесную голубизну своими кончиками. Реже встречались грабы, смотрящиеся вовсе не как дерева, а точно высоченный кустарник с ребристыми скрученными стволами, густой неширокой кроной, иногда образовывающие плотные грабовники. Это дерево весьма уважали и почитали ювелиры, кузнецы и гончары оно как грабовой уголь, дающий бездымное пламя применялся в их мастерских.

Росли в тех лесах и липы, как и грабы, образуя густые липняки, раскидистые березы, осины, осокори. Меж частых стен деревьев просматривались ядреные зеленые макушки полян, усыпанных всевозможными ярким цветами. В непроходимых чащобах лесов, где звериные тропы прикрывали не только поваленные непогодой стволы деревьев, но и преграждала подступы к своим родителям молодая поросль и кустарники, зачастую хоронились зазвончато звенящие родники, тонкие ручейки али крупные реки. И тогда берега тех рек окружали ракиты, со множеством стволов и пышнотелой кроной. Порой это были целые заросли ракиты, и только лишь по таковым плотным стенам понималось, что скрывается подле их корней.

Постепенно вид края стал меняться… По первому Влада того не приметила, но погодя увидела, что лиственные леса в коих все же встречались и хвойные дерева: лиственницы с ражими в обхвате стволами и рыхлыми кронами имеющими какую-то изумительно-округлую форму; с задранными кверху кронами сосны и густые обряженные ветвями конусовидные ели, мало-помалу и вовсе сменились на тучные боры. Толь на пятый, толь на шестой день Владелина узрела, будто начертавшиеся вдали и вовсе хмурые пятна, лежащие на небесах, и указала на них Двужилу. Учитель весьма отрадно оглядел юницу и пояснил, что эти пятна и есть Похвыстовские горы. Но покуда те темины еще никак не живописались и девочка ведая из рассказов, что горы это вспученность земли лишь настойчиво вглядывалась вдаль.

Когда к восьмому дню Похвыстовские горы наглядно показали свои формы, а леса и вовсе теперь стояли хвойные, отроковица разглядела, сразу за проступающими полосами крон деревов, невысокие хребты и более значимые по высоте идущие вслед за ними кряжистые массивы, теряющие свои маковки, где-то подле голубой дали неба. Даже издали наблюдалось, что горы те не только поросли густым одеялом деревьев так, что бока их сияли зеленью цвета, но и состояли из скальной породы, вроде их нарочно ставили какими-то неприступными стенами. Утесистыми грядами они возвышались над стелющимися у их подножия лесами, зыркая на них своими точеными острыми углами али вспять округлыми головами. Больший же массив гор порос темно-хвойными лесами, хотя и там порой выглядывали каменные откосы али ровные площадки, прикрытые малозначимой растительностью.

Все эти дни путники питались добытой дичью. И в основном тем занимались мальчики, так как после разговора с Седми, не смея ослушаться веления старшего брата, Воитель наново вызвал к себе в капище Двужила. И в том разговоре, уже один-на-один, в весьма строгой форме указал главе гомозулей следить и оберегать девочку, не спуская с нее ни на миг очей. За несколько часов до захода солнца, странники сходили с ездовитой полосы в лес, и слегка расчистив место для ночлега, отправляли отроков в сопровождении двух гомозулей на охоту. Граб и Миронег чаще иных ходили на охоту, так как никогда не возвращались без добычи, а засим иные мальчишки под руководством учителей готовили съестное на костре, боляхные куски мяса, поджаривая то в углях, то на вертеле. Владелине, оную гомозули от себя никогда не отпускали тем более в лес, это ограничение совсем не нравилось, одначе, она стоически сносила ту неприятность, не желая ослушаться, как и обещала Воителю, неожиданно ставшего ей таким близким Бога Огня.

Долгое время пути юница коли не любовалась красотами леса, вспоминала разговор с Воителем и особенно место, где Зиждитель толковал об Огне. И всяк раз, думая об Огне, Влада чувствовала какое-то странное, вновь возникшее тепло к этому Богу. Такую теплоту она еще никогда не ощущала… ни к Дажбе… ни к Воителю. Сие было новое, давеча вспыхнувшее чувство, которое отзывалось в девочке легким трепетом, и колебалось, словно лепесток только, что распустившегося цветка, отчего не то, чтобы прикоснуться, но даже дунуть на него было боязно.

Владелина лежала недалече от костерка, подложив котому под голову, и вновь обдумывала выданные Богом Воителем ей и гомозулям распоряжения.

– Чего ты его так вертишь? – бурчливо поучал Братосила Могуч, в основном именно они готовили ужин на себя и учеников Двужила. – Сейчас улетит в угли. Нешто не могешь быть аккуратней.

Брат молчал, хотя по гудливым позывам внутри своего живота девочка понимала, что товарищ, также как и она, голоден, потому и торопится, скорее вертая, поджарить недавно добытого вепря, коего право молвить удалось принести не мальчикам, а Двужилу… Двужилу которому к восьмому дню надоело вкушать птицу и зайчатину, а посему днесь отправившемуся на охоту самолично. Ядренистый пар поднялся от углей костерка, когда Братосил плеснул на них немного воды, тем самым притушив поднявшееся пламя, желающее сожрать уже побуревший кусок мяса. Отроковица глубоко втянула в себя аромат готовящейся еды и улыбнулась. Тепло низвергающееся от далекой звезды Солнце успокаивало не только уставшее от утомительной дороги тело, но и суть… душу, как учили пестуны, Владелины.

Вмале девочка поднялась с земли, чуть-чуть повела спиной, пошевелив плечами, и огляделась. Еще четыре костерка горели на очищенном от деревьев пятачке, лишь невысокие пеньки, выпячивающие из-под земли свои гладкие головешки, явственно свидетельствовали, что на этом месте часто останавливаются на ночлег кузнецы и ювелиры посещающие горы. Неспешно испрямившись, юница посмотрела на близлежащий костерок, подле которого восседал чистящий клинок меча охапкой травы глава гомозуль и обращаясь к нему молвила:

– Учитель Двужил, – тот враз повертал голову в сторону стоящей девочки, ни на миг не прекращая поводить сухостоем травы по лезвию вниз… вверх. – Я схожу в лес, – и совсем тихо дошептала, – по нужде.

Гомозуль согласно мотнул головой, давая тем движением позволение отлучиться, ибо это были те самые редкие моменты ухода девочки, в оные он никак не мог вмешаться. Владелина еще раз глянула на соседний костерок, где уже почти приготовилось мясо. И, прикидывая на какое время может отлучиться, резво сглотнула поток слюны выплеснувшейся в рот да торопливо направилась через полянку, огибая костры и сидящих подле них, уже вкушающих аль глядящих голодными глазами на готовящуюся снедь, мальчишек.

Двужил стоило только отроковица сокрылась за ближайшим деревом сосны, как всегда малеша углубляясь в лес, поднялся на ноги и тревожно уставился ей вслед, напряженно сузив свои очи, всем своим видом вслушиваясь в звуки чащобы. А Владу пройдя совсем немного вперед обернулась, однако весьма ладно просматривающаяся полянка и сидящие на ней отроки, несомненно, также хорошо все видящие, погнали ее дальше. Не долго думая, отроковица повернула направо, обошла одно дерево сосны, потом другое. С трудом выбирая дорогу в тех густых покрытых невысокими кустиками и порослью землях, да так и не найдя более… менее удобного места обогнула еще парочку деревьев.

Огромная ель своими ветвями укрывала оземь под собой. Кончики ее ветвей, кажется, и вовсе переплелись с ползучими растениями, налезшими на зеленые мягкие хвоинки, укрытые пушистыми буро-желтыми мхами. Юница ногой расправила место подле той дюже высоченной ели, своими верхними ветвями призывно тянущаяся к рядом растущим таким же, как и она, деревам да кривоватым, от нехватки солнца, более низким соснам.

Нежданно по лесу прокатились едва слышимые гортанные звуки, так словно недалече вельми гулко заквакали лягушки, а миг погодя раздался плеск воды. Влада торопливо вскочив с присядок, недвижно застыла на месте, тревожно вслушиваясь в звуки бора. И наново уловила ухом то же гортанное кваканье да пронзительный удар тела об воду. Один морг девочка медлила, однако будучи по природе любознательной, все же не удержалась и бесшумно так, чтобы не спугнуть того кто так чудно толковал, направилась на повторяющиеся звуки. Широкие в обхвате хвойные деревья какое-то время еще скрывали от Владелины берега водоема, но вскоре они сменились малорослым, однако не менее красивым березняком, где вперемешку с белоствольными в мелкую просеку по коре березами росла серая ольха.

Девочка, суетливо перебегая от дерева к дереву, разглядела впереди невысокий обрывистый берег реки и подходящую к его рубежу звериную тропку. Почти зеленая вода, по всему вероятию, и не двигалась вовсе, лишь малая рябь порой пробегала по ее глади. Приблизившись почитай к овражистому склону, не дюже высокому, отроковица спряталась за стволом березы, весьма небольшим в обхвате, отчего пришлось прижаться к нему правым боком. Владу на доли секунд неподвижно замерла подле дерева, и тотчас снова расслышала гортанное кваканье, да плеск. Она слегка преклонила шею, и, выглянув из-за дерева, немедля широко раззявила рот.

Глава шестнадцатая

А в реке меж тем негромко плюхая водой, плавало дюже престранное существо. Может девочке и не стоило изумляться виденному, потому как все, что она встречала в жизни было диковинным. Одначе, Владелина по чистоте своих помыслов не могла не поражаться вновь увиденному. Плавающее же в реке существо было достаточно крупным, быть может не выше чем девочка, впрочем многажды ее мощнее. До талии это было вроде человекоподобное существо, имеющее голову, плечи и руки. Однако, от стана то был уже не человек, а рыба, обладающая веретенообразным, покрытым костяными щитками удлиненным и без ног, телом, оканчивающимся коротким хвостом. Круглая голова со слегка выступающей вперед тупой мордой, на каковой смотрелись два здоровущих карих с черными горизонтальными зрачками глаза, словно не имеющих век. Вместо присущего человечеству носа почитай не отличимые, узкие щели и такой же щелевидный, широкий рот, на лице также находились четыре долгих желтоватых шевелящихся усика. Кожа создания была очень гладкая, бурая с крупными и мелкими пежинами более насыщенных цветов и верно склизкая, али то просто она была омыта водой оттого и блистала в лучах солнца. Более темным цветом выделялся округлый живот создания. Длинные руки завершались вельми мощными кистями и толстыми, длинными шестью аль семью перстами. На спине у существа также проходил короткий топорщившийся и имеющий несколько усеченную форму желтоватый плавник. Однако не просматривалось на том создании волос аль одежи, лишь на поясе висела толстая веревка с длинным свисающим концом, уходящим под воду. Создание, плескаясь в речке, то всплывало вверх, то торопливо ныряло под воду. Порой оно и вовсе выпрыгивало высоко над поверхностью реки, несомненно красуясь собой, и все то время Владу слышала гортанный говор.

Погодя отроковица решила не таиться и показаться существу. Медленно так, чтобы не напугать и вспять не вызвать нападения на себя, юница выступила из-за ствола. Сделав пару шагов вперед, она остановилась на самом краю обрыва, за каковой толстыми корнями цеплялась та самая береза и тотчас пожалела о том, что показалась. Потому как на выступающем из реки брегу покрытом желтоватым песком, над коим нависало дерево и обрывистый край земли, сидывало еще одно существо мало чем отличимое оттого, что резвилось в воде. Стоило девочке объявится как тот, что был в воде немедля прекратил всякие купания, и опустив часть своего рыбьего тела в воду, скорчил и до того нелицеприятную морду, показав ряды мелких зеленоватых зубов. А тот, каковой поместился на бережку, торопливо оглянувшись, не менее гневливо оскалился.

Владелина почувствовала тревожный озноб в теле и легкую рябь мурашек единожды пробежавших по спине, и, не мешкая, едва заметно, огладила ножны, висящие на кушаке проверяя на месте ли меч. Впрочем сие движение не утаилось от созданий и тот, который находился в реке резво вынул из воды странное оружие, направив его на Владу. Это было похожее на лук устройство, весьма укороченное и прикрепленное к деревянному ложу с прикладом. Только в этот лук были вставлены зараз три стрелы. Существо держало устройство за приклад, направив на отроковицу три острых то ли каменных, то ли костяных наконечника стрел. Ощущая непонятную гневливость этих существ, которая живописалась в их лицах, и похоже витала кругом, девочка дюже медленно подняла левую руку, и, выставив перста вперед, вроде защищаясь от стрел, чуть слышно молвила:

– Здравствуйте! Меня зовут Владелин, – весьма волнуясь и сызнова начиная говорить о себе как о мальчике. – Я из поселения Лесные Поляны. Я не сделаю вам ничего дурного.

Удивительные существа пронзительно переглянулись меж собой и опять гортанно заквакали, а посем один из них тот, что был на берегу, несколько булькающе спросил:

– Ты здесь один?

А миг спустя тот, что стоял в воде дополнил:

– Где ваше поселение?

Девочка не стала отвечать чудным творениям. И не то, чтобы она напугалась их внешнего облика али неприкрытой сердитости, каковая ощущалась даже на удалении, просто ей не понравилось, что они, не представившись, принялись выспрашивать.

– Где ваше поселение? Сколько до него пути? – опять прозвучали вопросы.

– Столько вопросов, – более громким, бодрым голосом в оном все же чувствовалось волнение, откликнулась Влада. – Однако как я могу отвечать тем, кого не ведаю, как зовут.

– Люди, мерзостные человеки, – то почитай прорычал тот, что находился в реке. – Как смеешь, ты, мерзость, нам грубить… Нам, лопастам, первым жителям Мати Земли… Вы, люди, словно черви, стоит вам коснуться плоти вмале пожрете все… наши реки, моря… Вы уничтожите саму землю, высосите ее кровь, извратите ее плоть и оставите тут лишь остовы… безобразные остовы костей… Вы такое проделывали уже не раз… подлое, низкое и тупое племя человеков, коим потворствуют негодные Боги!

– Боги! – гневно выпалила девочка, в доли секунд ощутив несправедливость тех упреков и обиду за Расов, и тотчас правая рука ее обхватила рукоять меча. – Боги создали эту Землю, и все, что есть на ней. Это они своей могучей силой запустили движение звезд и жизнь… жизнь даже самой малой крохи на этой планете, – молвила Влада столь часто слышанное от Дажбы. – И не смеют ваши узкие порочные уста при мне принижать имена моих Зиждителей… червивое племя.

Последние слова, брошенные юницей, стремительно обезобразили лица существ, оно как они молниеносно к бурости цвета кожи прибавили яркую зелень. И теперь Владелина разглядела, как склизкость их кожи разком увеличилась, словно они вспотели и к низу с их голов заструились вязкие потоки водицы. Еще морг и в направлении девочки, вырвавшись из мудреного лука, полетели стрелы. Всего-навсе одного порывистого движения хватило отроковице, чтобы миновать те острые наконечники. Девочка спрыгнула вниз с края оврага и оказалась на берегу. Все также молниеносно, еще в прыжке, она вырвала из ножен меч, и поколь сидящий на грани песка и земли лопаст не дотумкал, уперла острие прямо в ослизлую кожу его груди, слегка надавив на нее.

– Не смей в меня стрелять! – звонко кликнула Владелина и малость покачнулась, потому как въехавшие в рассыпчатый песок подошвы сапог не сдержали скорого движения ее тела. – Я не пришел к вам с ссорой! Увидев вас, хотел просто узнать, кто вы и не мыслил о сваре… это начали вы.

Лопаст, что стоял в воде недвижно замер, он уже было стал опускать свой лук в воду, но узрев уткнутый в его товарища клинок, остановился.

– Ты первый тронул рукоять меча, – отозвался сидящий на берегу подле девочки лопаст, не сводящий испуганного взора своих немедля увеличившихся в размере очей с острия клинка.

– Нет, я только огладил ножны, – задыхаясь переполнившим от волнения и быстроты прыжка воздухом легкие, пояснила Владелина. – Лишь огладил… Не искал ссоры и не хотел ее. Но вы… вы сами ее завязали, ибо пришли сюда с дурными намерениями. И пусть… пусть вы не рады нам – людям, но недолжно вам, божеским созданиям, оскорблять имена своих Творцов.

– Нет! – весьма решительно произнес тот, что глазел на меч. – Они нам не Боги… днесь мы перестали признавать их власть и почитать как Отцов. Они, Расы, более не наши Творцы… ибо не только утеряли с нами связь, но и привезли сюда вас… вас людей… мерзостей… таких гнустостей… А значит и сами… сами Расы стали гнусностями!

– Не смей! Не смей! Дубина! Червь! – еще более несдержанно закричала Влада и тотчас тот крик выплеснулся у нее из ноздрей алой юшкой.

Девочка резко надавила рукой на рукоять меча… так, что его острие неспешно вошло вовнутрь лопаста, рассекая бурую кожу на части с под коих сей же миг заструилась почти голубого цвета кровь.

– Не смей при мне унижать моих Богов, иначе я забуду всякие приличия и отрублю тебе речной дубине, твою пустую голову, – продышала юница, перемешивая слова и потоки юшки, что текла не только по ее губам, но днесь и внутри рта.

Густая алая краска от прибывшей к голове крови выплеснулась на щеки. Она болезненно окатила мозг, внутри головы, и точно качнула из стороны в сторону сердце в груди… Наверно еще мгновение и Владелина иль потеряла бы сознание, или все же вогнала в лопаста весь свой клинок, а не только его острие. Одначе, тотчас в ситуацию вмешался иной лопаст, досель стоящий в реке, многажды ровнее сказав:

– Оставь моего кровника! Не тронь его, и мы разойдемся по мирному.

– По мирному, – не совсем понимая услышанного слова иль вложенного в него смысла, протянула девочка и глубоко задышала. – Вы оскорбили моих Богов, моих отцов, а теперь хотите разойтись как-то по мирному. Ладно, если бы вы оскорбили мое племя… я бы смог это стерпеть… но не Расов.

– Расам, – пробулькал, будто откуда-то из глубины своего странного тела лопаст, и, слегка подался вперед, тем нанизывая себя на острие меча. – Расам не удастся создать из нашей Мати Земли очередное пристанище для червей, коими отродясь являются люди. Ибо наши поборники вскоре явятся в ваши края и вас всех… всех… таких несмышленых… бездарных и отвратных по виду людишек уничтожат.

Гортанное, гулкое греготание долетело с середины реки, а потом девочка боковым зрением увидела, как рука второго лопаста вместе с орудием вмиг нырнула вводу. Доли секунд спустя, когда оружие выскочило из воды, оно было вновь снаряжено стрелами. И немедля из него в направлении Влады понеслись стрелы. Отроковица, не мешкая надавила всем телом на рукоять меча, вогнав его и вовсе в заклекотавшего водой лопаста, а засим резко выпустив из руки, повалилась на песок. Стрелы, кажется, пронеслись над телом девочки, а одна воткнулась подле левой руки. Сверху на юницу свалилось то самое нанизанное на меч тело существа. Владелина медлила лишь самую толику, и суматошливо столкнув с себя придавившее ее тело лопаста, резво вскочила на ноги. Еще даже не глядя на того лопаста, что поколь находился в реке, она энергично вырвала меч из хрипящего и махонисто разевающего рот, лежащего на боку существа, обхватившего широкой дланью сам клинок. И сызнова, над ней пролетели стрелы, они так звонко взвизгнули и всколыхали на юнице не только волосы, но и материю рубахи, отчего по коже спины зараз пробежали крупные остужающие кровь и биение сердца мурашки. Девочка немедля направила на гневливого, что-то кричащего в воде лопаста меч и замерла… и одновременно с тем застыл и он.

– Я очень меткая! – Владелина наконец совладала с волнением, оттого и заговорила как отроковица. – Если я метну меч, тебе не избежать погибели, как и твоему товарищу, каковой совсем не следит за своим языком… и за тем, что им лопочит.

– Прежде чем в меня угодит твой меч, ты будешь убит, – то лопаст как-то судорожно прохрипел, будто в него уже был воткнут меч Влады. Но погодя он, видимо, справляясь со своим негодованием уже многажды ровнее сказал, – я заберу своего кровника… Або он не погиб, лишь ранен, а ты уходи. Ступай и помни, что вскоре от вас людишек ничего не останется… А если останется, если Боги вас сызнова спасут, то ничего не останется от нее. – Лопаст вскинул правую руку вверх, ту самую коя была свободна, и описал ею полукруг. – Ничего не останется от нее нашей любимой Мати Земли, оно вы точно черви сожрете ее плоть, оставив лишь обглоданные кости.

– Забирай… Забирай своего кровника и уходи, – прошептали белые губы отроковицы и она чуть зримо кивнула на истекающего под ногами кровью существа. – Может мы и племя червей, но не сейчас. Днесь мы люди, которые любят эту чудесную землю как свою мать… Мать оная кормит, поит и дарует. И мне не ясно, почему ты обвиняешь меня в том, что ни я, ни мои братья не делали.

Лопаст внезапно порывисто дернул головой, и его устройство вскинулось вверх, а потом из него в направление растущей позадь девочки березы полетели стрелы. Влада, точно ожидая того движения, мощным рывком выбросила навстречу гневливому созданию свой меч. В доли секунд меч преодолел разделяющее их расстояние и вскользь задев правое плечо лопаста, гулко шлепнулся в воду, а морг спустя в грудь существа воткнулись сразу три стрелы. И наконечники тех стрел вошли весьма глубоко в тело лопаста, отчего тот пронзительно всхрапнул и повалился в воду. Не раздумывая, отроковица перепрыгнула через все еще хрипящего, лежащего на брегу создания, и, сделав несколько стремительных шагов, вбежала в реку да порывчато нырнув в воду, поплыла к мечу страшась, что потеряет его в глубинах. Она погрузилась дюже глубоко, потому как открыв очи разглядела тонущее тело лопаста с выпученными открытыми глазами, недвижно замершими, и кроваво-голубым потоком прочерченным в воде по мере опускания вниз. Где-то в зеленом мареве воды призывно блеснул меч, будто ухватившейся рукоятью за густые поросли водорослей. Спешно оплыв уходящего под воду лопаста Владу протянула руку, и, поймав рукоять меча, не мешкая всплыла, ощущая мощно раздвинувшееся внутри груди сердце, своей кроваво-красной массой надавившего на легкие. Уже на поверхности реки, девочка выплюнула изо рта воду, и, откашливаясь, надрывно дыша, поплыла к берегу.

На обрыве подле самой березы стоял рыжеволосый Крепыш, а на самом берегу у края воды тревожно всматриваясь в подплывающую юницу Двужил, Могуч и Трескуч. Девочка, нащупав ногами дно, торопливо уперлась в него подошвами сапог и встала да рывком выдернула меч из воды, ощущая навалившуюся усталость от пережитого и острую боль в левом плече.

– Влада! – взволнованно позвал девушку глава гомозулей. – Поспеши, – он протянул навстречу ей руку, подзывая тем к себе.

Скоро кивнув, отроковица свершила несколько широких шагов и замерла на рубеже воды и песка, воззрившись на уже не подающего признаков жизни лежащего лопаста, в грудь которого теперь были вогнаны две стрелы.

– Ты ранена? – все также нескрываемо-беспокойно поспрашал Двужил, и вздев руку, указал на залитый алой юшкой левый рукав рубахи.

– Он умер? – вопросом на вопрос ответила Владелина и лицо ее судорожно дернулось, впервые наблюдая смерть разумного существа, тягучее дыхание вырвавшись вместе со словами изо рта, наконец, уменьшило в объеме сердце в груди и дало возможность дышать ровнее.

– Умер, – откликнулся низким эхом Трескуч, и, наступив ногой на залитую голубой и доколь струящейся кровью грудь лопаста, порывисто выдернул из нее стрелы.

– Выйди из воды, да поживей, – дрогнувшим голосом указал Двужил и малозаметно дернул вытянутыми в направлении девочки перстами. – Туда! Наверх, к Крепышу и пошустрей Владу!

Лицо юницы теперь и вовсе страдальчески перекосилось, токмо стоило ей воззрится на открытые, остекленевшие очи лопаста, неотрывно глядящие в раскинувшееся над ними голубые небеса.

– Их здесь было двое, – надрывисто вздыхая, пояснила отроковица, понимая, что учитель страшится еще нападения. – Этот и тот, что утоп.

– Все равно, выйди с воды… и наверх, как можно шустрее, – и беспокойство в голосе Двужила сменилось на неприкрытое раздражение.

Владелина еще мгновение всматривалась в приобретающее блеклую серость лица лопасты, а посем стремительно обойдя его вытянутое тело, громко плюхая наполненными водой сапогами, двинулась к склону ведущему в лес. На маленько остановившись подле того обрывистого склона девочка ухватила правой рукой один из выпучившихся кореньев березы и резко шагнув вперед очутилась подле Крепыша, тревожно оглядывающего тихую гладь воды. Отойдя немного от края, девочка опустилась на землю поросшую кудлатой, тонконосой травой, и, положив меч обок себя принялась сымать полные воды сапоги, выливая ее оттуда. А немного погодя на склон овражка вылез Двужил и, что-то шепнув Крепышу, поспешил к ученице.

– Ты ранена? – вновь вопросил он, кивнув на руку.

Девочка перевела взор с только, что натянутых сапог на левую руку, где в районе плеча желтая материя рубахи уже и вовсе густо была приправлена алым цветом.

– Да, нет вроде, – несмело отозвалась она, и, пожав плечами, наново ощутила в левой руке острую, растекающуюся боль.

Двужил подступив к юнице, застыл обок раненной руки, и, вынув из ножен, висящих на кушаке, нож, ловким движением надрезал ткань на рукаве по кругу.

– Ах! – негодующе вскликнула девочка. – Двужил ты испортил мою рубаху.

Однако гомозуль лишь сердито хмыкнул, и небрежно сняв рукав с руки, обтер им плечо, с коего сочилась кровь.

– Фу! – явно облегченно дохнул Двужил, и, вскинув вверх руку, провел ею по купно покрывающим лоб рыжим с красноватым оттенком волосам, точно тем движением утирая лоб. – Лишь вскользь… задета только плоть. Слава Зиждителю Воителю!

Бережным движением своего мохнатого пальчика он огладил, как оказалось две глубокие раны, с которых была сорвана кожа и чуть-чуть плоть.

– Они, что стреляли в тебя несколько раз? – переспросил подошедший Крепыш, встревожено зыркнувший на рану и все поколь сжимающий в руках снаряженный лук.

– Наверно… я не помню, – откликнулась юница и слегка поморщилась, когда Двужил разорвав отрезанный рукав на два длинных лоскута, перевязал ей руку.

С брега реки вылезли Могуч и Трескуч, также как и Крепыш с луками в руках и ковчанами стрел за спинами, да все еще опасливо оглядывая водоем, и лежащие окрест дерева подошли к своему верховному главе.

– Как рука? – поспрашал Могуч, уставившись бойким взором своих серых колючих глаз на отроковицу.

– Вскользь, – вновь повторил, это вельми успокаивающее его слово, Двужил. Он резко мотнул головой так, что затрепетали его рыжие волосья, обрамляющие не только голову, но и лицо, и, повелевая девочке подниматься на ноги, уже более строго вопросил, – Владелина, сказывай быстро, что тут произошло.

Юница незамедлительно поднялась с травы, не забыв взять в правую руку меч, оный ноне, по-видимому, спас ей жизнь, оглядела с ног до головы стоявших подле нее гомозулей, и, вздохнув, коротко передала им о том, что тут произошло. Утаив только, что лопасты оскорбляли Богов… Правильнее сказать не утаив, а просто не в силах передать те пакостные слова, каковые эти создания позволили себе в отношении Зиждителей.

– Зачем ты вообще сюда пошла? – недовольным басом пророкотал Крепыш. – Чего тут искала?

Однако, отроковица более ничего не добавила, пережитое и услышанное ею словно, что-то неподъемное и невыносимо колкое навалилось на тело и ее естество да придавило своей остротой, так что чудилось еще морг, и она повалится на землю, не успев отдышаться.

– Уходим, – командным голосом отозвался Двужил и почему-то гневливо зыркнул на Крепыша, вроде тот в чем пред ним провинился. Погодя глава гомозулей явственно вступаясь за ученицу дополнил, – хватит ее теребить спросом, не видишь, что ль как она утомлена.

Двужил мягко провел волосатой ладошкой по тыльной стороне длани девочки и указывая взглядом вперед, спешно направился вслед за ней через лес к стану. Остальные гомозули не мешкая, двинулись за ними.

Когда гомозули и юница возвернулись к стану то солнечный диск уже почти запал за горизонт земли, окрасив дерева, травы, луга и воды в алый дымчатый туман, такой какой была кровь человечьего рода. Вымокшая Владелина, выйдя из леса с какой-то непомерной тяжестью во всем своем естестве, опустилась на землю подле костра, где их дожидались так и не поевшие Брат, Граб и Нег.

– Надо переодеться, – суетливо молвил Двужил, стоило отроковице протянуть к костру правую руку. – Граб, – повелел он стоящему обок него мальчику взволнованно оглядывающего мокрую юницу. – Принеси Владелине котому, да поскорей.

Отрока не пришлось уговаривать дважды, он стремглав сорвался с места и кинулся к лежащей в сторонке, точно откинутой суме.

– Двужил, – заговорил и вовсе с желтоватой шевелюрой Трескуч. – Надобно прижечь рану на руке… ведь неведомо с чего наконечники были у этих лопаст, – и многозначительно взглянул на своего старшего.

– Да, – чуть слышимым согласием откликнулся глава гомозулей, да опустившись перед девочкой на присядки, торопливо развязал лоскуты материи на руке. Чистым концом одного из лоскута, он нежно утер юшку, и, подзывая Трескуча, взволнованно молвил, – погляди кожа вкруг раны покраснела.

Трескуч приблизившись к отроковице, лишь малость оглядывал ее руку да расстроено качнув головой, провел пальцем по коже, описывая движением коло около раны, при этом явственно задумчиво отметив:

– Надобно… вот так… вокруг… и не только вглубь.

– Чего? – встревожено переспросила Владелина, не очень-то желая, чтоб рану, и так нудившую еще и жгли, потянула раненную руку из цепких пальцев гомозуль. – Так вот… вкруг не надобно…

– Помолчи, тебя никто не спрашивает, – сердито прохрипел в сторону отроковицы Двужил, и, узрев рядом стоящего Граба протягивающего к нему котому, и вовсе гневливо зафырчал, подобно разъяренному зверю. – Владу надо переодеться, – наконец озвучил он свое фырчание. – А, ну, все… все марш на ездовую полосу и пройдите вперед… да там за свилкой стойте покуда не разрешу вертаться.

Ребята враз спешно поднялись и в сопровождении подгоняющего их Веского направились, как и велел глава гомозулей, по дороге вперед к свилке.

– Владелина, переодевайся, – подавая девочке ее котому, произнес Двужил.

– А вы? – переспросила юница, меж тем принимая суму и принимаясь развязывать на ней шнуры.

– А мы отвернемся и поторопись, – ответствовал учитель и в голосе его чувствовалась неподдельная тревога.

Гомозули, по велению своего главы, разойдясь в разные стороны, окружили полянку, и немедля повертались в направлении к лесу. И тогда Влада торопливо принялась переодеваться. Она сменила на себе рубаху, шаровары и присев на землю повязала на влажные стопы сухие онучи. В целом переодевание заняло достаточное количество времени, так как пальцы левой руки плохо ее слушались, став вяло-неповоротливыми… и ко всему прочему слегка начала кружиться голова.

– Двужил, – позвала она учителя. – Я уже все, – досказала девочка.

Да немедля принялась засучивать рукав на левой руке, страшась, что и его, гневливый, Двужил оторвет. Гомозули, токмо их окликнули, вернулись к костру, и на этот раз Крепыш помог закатать рукав юнице, а Двужил и Могуч подкинули в костер еще сухих ветвей. Трескуч кривой, сучковатой веткой откатил в бок значимую часть углей, и положил на них, слегка даже утопив, клинок своего удлиненного ножа.

– Ложись, – скомандовал Крепыш, укладывая на оземь суму.

Отроковица, глядя на суетливые движения гомозуль, на Могуча поливающего из кожаной фляжки на руки Двужила воду, вздрогнула. Густая рябь крупных мурашек пробежала по коже спины, вызвав испуг, от той беспокойной сосредоточенности учителей.

– А чего вы будете делать? – дрогнувшим голосом вопросила она, уже неподдельно опасаясь за собственную руку.

Однако никто не ответил, а колючеглазый Могуч лишь гневливо зыркнул на нее, словно воспрещая ей даже о том мыслить. Девочка более не стала выспрашивать, и, совладав с собственным страхом, на чуток обнявшим ее душу, медленно улеглась на оземь, положив голову на котому. Двужил помыв, и насухо вытерев руки о поданное полотенце, подступил к Владелине, все поколь сжимая один из его концов, с легохоньким таким дребезжанием голоса, изрек:

– Будет больно! Но ты не кричи… терпи! Для гомозулей высшей доблестью является новый рубец на теле, признак мужества и отваги.

Засим, будто той речью старался снять с юницы часть боли, он присел подле нее, грубо развернул голову вправо так, чтобы Влада смотрела в лес. Прошло совсем немного времени, в оном рука Двужила отпустила голову отроковицы, а Трескуча наново надавила, на покалывающий от тревоги висок, и тогда нежданно и вовсе острая, дергающая боль прорезала и саму рану, и место округ них.

– А… а! – негромко вскликнула, вернее даже, выдохнула отроковица и порывчато прикусила нижнюю губу, стараясь заглушить выкатывающийся из глубин рта стон.

И сызнова еще большая боль, словно выедающая плоть прорезала руку. Кто-то из гомозуль полил на надрывно дергающую кроваво-обожженную рану водой, коя точно скомковала во едино болезненное состояние во всем теле, головокружение и общую слабость. Еще немного и рана внезапно запекла, вроде на нее сыпанули сверху соли. Владелина попыталась выдернуть руку, но ей это не удалось, так как плечо вельми крепко удерживали гомозули. Обильный пот усеял лоб девочки, нос и щеки, он мельчайшей изморозью покрыл подносовую ямку, а сердце в груди резво качнулось вправо-влево и туго дернувшись, видимо, хоть и не надолго расширилось вдвое. Влада сомкнула глаза и надрывчато задышала через рот, стараясь нормализовать и дыхание, и биение сердца. Двужил вновь приложил к ране, что-то весьма жгучее да стал медленно перевязывать ее взятыми, нарочно для таких нужд, долгими тонкими ручниками.

Учитель уже перевязал руку, спустил рукав… уже, кажется, давно возвернулись обратно беспокойно говорящие мальчики, так до конца и не понявшие, что произошло, а Влада продолжала недвижно лежать подле костра. Она не отворяла очей еще и потому как к боли в руке, давлению в груди, прибавилось онемение левых пальцев, головокружение и легкое томление во лбу.

– Владу, – вскоре ласково позвал ее Двужил и положил свою волосатую ладошку на лоб юнице, смахивая оттуда капли пота. – Надо покушать и попить отвару… его Трескуч приготовит.

Девушка не открывая глаз, несильно качнула головой, не имея желания ни то, чтобы есть, но даже и говорить.

– Владу, – более настойчиво молвил Двужил, вроде нависая над лицом девочки и создавая тем и вовсе густую затененность, уже не пробиваемую бледным окоемом неба. – Надобно покушать и попить.

– Не хочу, – трепыхающимися губами пролепетала юница, и черты ее лица дернулись, оно как немедля, что-то резко сотряслось единожды внутри руки, головы и груди.

Могуч, где-то совсем близехонько бурчливо шумнул на Братосила поинтересовавшегося, чего ж такого произошло в лесу с Владелиной, и кто в нее стрелял. Не имея желания преодолевать неожиданно навалившуюся слабость, отроковица все же открыла глаза и узрела над собой нависающее лицо Двужила, обильно схваченное рыже-красными волосами да беспокойно глядящего на нее сине-голубыми очами. С трудом и весьма вяло Влада, под тем повелевающим взором, поднялась с земли, и тотчас пред очами появился густой черный дым только не пущенный горящими ветвями из костерка, а прибывший сам по себе.

Девочка маленько мотнула головой, изгоняя тем покачиванием не только струящийся дым из глаз, но и головокружение. Она еще толком и не уселась… не пришла в себя, как учитель сунул ей под нос правую руку, а в ней большой кусок бурого мяса. Неохотно сжевав мясо и выпив из покатой братины какой-то дюже горький отвар, приготовленный Трескучем, юница на чуть-чуть неподвижно замерла… Подумав о том, что и дотоль она испытывала боль… да не раз, а днесь нанесенная столь малая царапина, да еще вскользь, вызвала такое болезненное состояние во всем теле и вроде высосала все силы.

Двужил меж тем постелил на землю взятый в дорогу с собой буро-красный плащ и позвал Владу укладываться на него. Отроковица хотела было поспорить, ибо не желала забирать одежу у учителя, каковая ему самому могла пригодиться, тем паче они подъезжали ближе к горам, и по ночам их почасту обдували стлавшиеся по земле ветра. Одначе, у нее впервые за эти годы даже не отворился рот, чтоб чего-нибудь возразить и язык вроде как опух. С трудом поднявшись и доковыляв до места ночлега, надрывно покачиваясь туда… сюда, Владелина почитай повалилась на плащ, ощущая еще и навалившуюся слабость на ноги. И резво закрыла глаза, даже не ощутив как ей под голову положили котому и укрыли сверху плащом Могуча. Уже совсем не чуя от слабости, и общего онемения своей руки, девочка мгновенно заснула, будто провалившись в глубокую, темную яму.

Глава семнадцатая

Всю ночь Владелина проспала не пробуждаясь. Во сне она, судя по всему, бредила, посему точно выныривая из темной ямы, видела пред собой оживших лопаст, вперевалку шагающих к ней на коротких, отекших ногах. В доли секунд в их гладкую, бурую с крупными и мелкими пежинами кожу вонзались стрелы, и из рассечений текла густая голубая кровь. Эти видения длились совсем чуть-чуть, кажется, не более мгновения, в коем чьи-то заботливые руки, приподнимая голову Влады, поили ее сладко-терпким отваром и ласково проводили по волосам. И от той, похоже дарованной самим Выхованком, заботы с тела девочки спадал жар али вспять озноб, прекращало натужно стучать сердце и налаживалось допрежь ослабленное дыхание.

Рано поутру, когда небеса едва только посерели, а солнце еще даже не появилось, отроковица пробудилась. Она лежала на правом боку, приткнув раненную руку к груди. Весьма тяжелая голова, будто от сна али от острой боли в руке, была неподъемной. Дюже хотелось пить… сухо было не только во рту, но вроде как и в самом желудке. Высохшие губы, обветрено-потрескавшиеся приоткрылись, и Владу еле слышно вздохнула, вобрав глубоко в себя протяжный, чистый воздух, стараясь хоть его свежестью придать влажность собственной плоти. Ворвавшееся в недра рта, глотки дуновение, самую толику взбодрило девочку, и тогда она, окончательно пробудившись, увидела в зарнице полыхающего костерка сидящего подле ее ног миловидного человека.

Это был не высокий, не намного выше Владелины, худой человек. Не мужчина, а скорее всего женщина, что виделось по ее выступающей вперед небольшой груди, с вельми красивыми чертами лица и длинными, пшеничными, прямыми волосами, заплетенными в мудреную толстую косу, чем-то напоминающую колосок злакового растения. Удивительной была форма головы этой женщины, слегка удлиненная на затылке и со значимо выступающим вперед подбородком, округло-островатым, верно не намного уже, чем затылочная часть и напоминающая по виду яйцо. Заостренными на кончиках и прижатыми к поверхности кожи головы были два уха этого создания, на левой мочке коего висел на продолговатой цепочке с ноготок каплевидный прозрачно-белый самоцветный камушек, вспыхивающий в бликах огня всеми цветами радуги. На каплевидном лице поместились миндалевидной формы глаза, большой, выдающийся с горбинкой у самого основания, нос, впалые щеки над которыми нависали угловатые скулы. Даже в предрассветном сумраке юница ладно рассмотрела белоснежную кожу лица и рук женщины, с весьма долгими четырьмя пальцами, вроде лишенными безымянного. Казалось, человек был нагим, оно как не проступало на нем каких-либо очертаний одежи, однако погодя Влада приметила, что белоснежное одеяние просто слишком плотно облегает стройное, красивое тело. Голубоватая, али лишь мерцающая в сумраке утра обувка также плотно охватывала и ноги женщины так, что сквозь ее толь прозрачность, толь тонкость проступали удлиненные стопы с четыре перстами на каждой.

Владелина едва зримо пошевелила правой, затекшей от неудобной позы, рукой. И немедля женщина повернула в ее сторону голову, воззрившись на девочку еще более дивными очами в каковых и вовсе не имелось радужки, и зрачка… только белая склера наполняла их. Нежданно склера изменила свой цвет на золотистый, такой каким подсвечивалась кожа Расов.

– Хочешь пить? – негромко вопросила красивым, лирическим голосом, приятного тембра женщина.

– Ты кто? – прошептала взволнованно юница, не сводя зачарованного взора с удивительных глаз создания, в оных попеременно то золотой, то наново белой становилась склера.

– Это царица белоглазых альвов Вещунья Мудрая, – вмешался в разговор, выпорхнувший из сумрака утра Двужил, и остановился подле дивной женщины. – Народ белоглазых альвов недавно прибыл на планету Земля по велению их Творца Зиждителя Седми, нарочно, чтобы обучить людей наукам волхования и звездной мудрости.

– Да… – кажется, сие просто шевельнулись ставшими безжизненными от сухости уста отроковицы.

Вещунья Мудрая протянула деревянную братину в направлении губ девочки и та привстав с земли, слегка облокотившись на правую руку, торопливо приникла губами к ярко-золотистому отвару. Миг погодя опустошив братину до дна. Густой, сладковато-терпкий напиток однозначно увлажнил и рот, и глотку, он тепловатым светом согнал сухость из желудка, и немедля мягко-подвижными стали уста отроковицы.

– Значит, это ты меня поила всю ночь? – вопросила девушка все дотоль продолжая глазеть на царицу, чуток приклонив голову на сторону. – А я думала это мне приснилось, – добавила Владелина и сызнова прилегла, только ноне не на бок, а на спину. Острая боль единождым махом отозвалась во всей руке, девочка чуть-чуть поморщилась и досказала, обращаясь уже не к Вещунье Мудрой, а к стоящему подле нее гомозулю, – такая малая рана… всего лишь вскользь… а так болит. И, чудится, на меня нагрузили, что-то дюже тяжелое и заставили нести. Оттого и болят ноне, и руки, и ноги… и верно все тело, как внутри, так и снаружи.

– Наконечниками стрел лопаст служат шипы морских существ, которые содержат убийственное или вредоносное вещество, способное погубить человека, – пояснила своим приятным голосом царица и укрыла тело девочки, плащом Могуча, подсаживаясь к ней ближе. – И это еще хорошо, что стрелы не воткнулись тебе в грудь… живот… не задели кость, Владушка. Иначе никто не успел бы тебя спасти. – Вещунья Мудрая надрывисто покачала головой и негодующе взглянув в лицо Двужила, днесь стоящего несколько левее, кожа которого нежданно приобрела такое же яркое полыхание как и волосья, заметила, – и то благо… Благо, что Зиждитель Воитель направил меня сюда, иначе бы к утру ты могла остаться без руки. Ибо яд, это не рана. Не было смысла Двужил жечь ее огнем, только не нужная боль для девочки… бесполезная боль. Надобно было связаться с порученцами Зиждителя Словуты, а не самовольничать… Ну, да, то пред Зиждителем Воителем тебе Двужил отвечать, я лишь передала его тебе недовольство.

– Вещунья Мудрая. – Отроковица высвободила из-под плаща руку и слегка дотронувшись перстами до ее гладкого одеяния молвила, – учитель Двужил хотел помочь. Боялся за меня, виновата одна я. Виновата, что пошла к лопастам. Но я не думала, что они нападут. И потом по первому в воде увидела лишь одного. Он купался, и я подумала… подумала, что один не опасен. Тем более он находился далеко от меня.

– Встреча с энжеем тебя ни чему не научила, – незамедлительно отозвалась царица, и медленно повернула в сторону юницы голову. – Это передал для тебя Зиждитель Воитель, Владушка… Не научила та встреча тебя быть опасливей.

– Я не боюсь, – наново прошептала отроковица, чувствуя как заалели ее щеки, то ли от подымающегося солнца, лучи которого позолотили верхушки деревьев и уже дотянулись до прогалины, где было разбито становище, то ли все же от слов царицы.

– Дело не в том, чтобы бояться, а в том, что надобно быть осмотрительней, – произнесла царица, а пальцы юницы, переместившись с материи одеяния, едва прошлись по тыльной стороны ее длани, положенной на землю, нежно огладив кожу, словно изучая последнюю. – Прежде чем вступить в толкование с каким бы то ни было новым существом, нужно к нему присмотреться, прислушаться… нельзя быть доверчивой. Ну, да ничего, благодарение порученцам Зиждителя Словуты я успела во время и у нас будет время, девочка, все это не раз с тобой обсудить. Ибо по велению Зиждителя Воителя я стану твоим наставником в освоении волхования и звездной мудрости. – И отвечая на проявленную теплоту, Вещунья Мудрая незамедлительно обхватила своей мягкой и необычайно теплой, можно даже сказать, жаркой ладошкой перста Влады да легохонько их сжала.

– А как же ратные занятия? – сердито поспрашал Двужил, может и жаждущий отойти от царицы, но поколь не смеющий.

– Что ж Двужил, поколь возможно ратные дела отойдут на потом, – теперь Вещунья Мудрая отвечала, не поворачивая головы в сторону серчающего и гулко фыркающего гомозуля, а неотрывно смотрела на юницу. – Ибо Владелине, как будущей правительнице Лесных Полян, мои знания будут необходимы в управлении… мудром управлении, как поселением, так и живущими в нем людьми. – Гомозуль сызнова, что-то несогласно хмыкнул и было уже открыл рот, чтобы чего-то сказать, и то даже зримым трепетанием отразилось на движение волосков прикрывающих сверху губы, да только царица резко дополнила, – но если ты против. Можешь о том молвить Зиждителю Воителю при встрече, думаю, твое мнение непременно учтут, особенно после вчерашнего.

Двужил тотчас суетливо дернул головой так, словно получил затычину по затылку и натужно вздохнув, развернувшись, направился к соседнему костру, за каковым почивали мальчики и Могуч.

– Думается мне… ты, Двужил не станешь высказывать свое мнение, – проронила Вещунья Мудрая вслед уходящему гомозулю, так и не повернув в его направлении головы. – Потому как придется допрежь того выслушать недовольство Зиждителя Воителя.

Юница, услыхав тихую молвь царицы и вовсе ядренисто покраснела, понимая, что это лишь из-за ее своевольства теперь учитель подвергнется недовольству Воителя, и абы вступиться за него, проронила:

– Вещунья Мудрая, Двужил ни в чем не виноват, это моя вина.

Царица немедля ласковенько улыбнулась и чуть сильнее сжала руку отроковицы в своей.

– Мы уже о том говаривали, – мягко протянула она. – Стоит ли повторяться. Это ты скажешь Зиждителю Воителю, не мне. Зиждитель Воитель будет решать своевольничала ли ты или проявила свойственную тебе любознательность.

Вещунья Мудрая смолкла и тогда девочка вздохнув, закрыла глаза. А вкруг нее лес, такой бескрайний, наполненный живыми существами, чистотой и благоуханием, запел на разные мотивы, приветствуя наступающий день и восходящее, на раскинувшееся осторонь планеты голубое небо, солнце. Слышались в том гомоне не только птичьи песни такие свистовые, отрывистые трели тце… тел… тек, но и более звонкие чок… чок, али глухое подсмеивание кхи… кхи, а после переливчатое щебетание да простой однотонный треск. Жжиу… тьюрри или цок… цок… цок, а погодя раздавался пронзительный окрик зверья да и вовсе какой-то насыщенный хриплый рык.

– Гомозули убили тех существ… лопаст, – погодя молвила отроковица, и, открыв очи, воззрилась на царицу. – Я не хотела их смерти… и мне… мне, – голос Влады дернулся. – Было страшно на нее смотреть… на нее… на смерть.

– Почему ты просто не убежала? Не убежала когда была возможность? – участливо поспрашала царица, стараясь всем своим видом и тембром голоса успокоить девочку.

– Возможности не было, – несогласно качнув головой, отозвалась Владелина. – Тот, который был в воде, сразу направил на меня оружие. Не ведаю, как оно называется.

– Оно называется самострел, – пояснила Вещунья Мудрая и наконец, выпустила из своей ладони, дотоль зажатые перста девушки.

– И они лопасты, – сбивчиво продолжила сказывать отроковица, ощущая потребность выговориться. – Они сразу повели себя грубо… и говорили… говорили такие вещи… такие, что меня объял гнев. Я не могла это слышать… мне хотелось пронзить их мечом… срубить их поганые языки. – Голос юницы набирал силу, и от воспоминаний ее тело судорожно задрожало так, что натужная боль в раненной руке, казалось, отозвалась в каждой клеточке плоти. – Поганые их языки, – досказала она, и лицо ее исказилось от боли и от обиды за Зиждителей.

– Они говорили скверное на Богов? – тот вопрос словно и не был сказан, он всего-навсе просквозил в воздухе.

– Да, – почти не открывая уст, выдохнула девочка и ее зеленые глаза наполнились слезами. – Такие грязные слова… такие…

Влада торопливо прикусила нижнюю губу, стараясь справиться с душевной болью от пережитого и страшась дать волю желающим выскочить из очей слезам.

– Лопасты напали на мальчиков из других поселений, коих как ты понимаешь на этой планете несколько, – низко молвила Вещунья Мудрая, и, направив заостренные пальцы к лицу юницы, высвободила прикушенную ею нижнюю губу. – И тем мальчикам не повезло… не повезло так как тебя. Хотя то, что с тобой случилось нельзя назвать везением, было бы правильнее сказать удача, к которой ты своими разумными действиями приложила руку. Лишь одно ты сделала не верно, пошла с ними на контакт. Лопасты живут совсем в другом месте на Земле, то было им велено Зиждителем Воителем. Но они решили, как почасту с ними случается, что более не подчиняются велениям Богов, посему и явились сюда.

– Те мальчики… из других поселений… – протянула Владелина и муторно задышала.

– Те мальчики погибли… им было невозможно помочь, – пояснила царица и малозаметно просияла улыбкой, стараясь ее теплотой снять напряжение охватившее девочку. – Мои люди, что ноне находятся во всех человеческих поселениях, просто не успели им помочь. – Вещунья Мудрая смолкла, услыхав, как всхлипнула девочка и сызнова судорожно вздрогнула вся ее плоть. – Я уже говорила, если бы стрела попала в твое тело… в мягкие ткани или воткнулась в кость, смерть была бы скорой. Твоя быстрота, вода в каковую ты нырнула за мечом, отсрочили и значительно уменьшили действие яда. И, конечно, посланцы Зиждителя Словуты, что наблюдали за вами, узрев случившиеся, незамедлительно сообщили о том Зиждителю Воителю, чем и спасли твою жизнь.

– А мальчики? – словно до конца не осознавая произошедшего вопросила Владелина и голос ее теперь ощутимо затрепетал.

– Мальчиков мои люди нашли мертвыми, – весьма сумрачно, вроде растерявши всю лиричность тембра своего гласа, ответствовала царица.

– Как же так? За что? – болезненно пролепетала отроковица и черты ее лица зримо заколыхавшись, исказились… то ли от физической, то ли от нравственной боли. – Они говорили о Матери Земле с такой теплотой. Говорили, что мы люди, точно черви вмале уничтожим реки, оземь, высосем из нее кровь… извратим ее плоть и оставим тут лишь безобразные остовы костей… Костей, – повторила юница так поразившее ее душу сравнение. – А сами… сами напали на мальчиков, которые им ничего не сделали. Что это?

– Это гнев… гнев, – откликнулась Вещунья Мудрая и провела дланью по лбу Влады смахивая оттуда выступивший бусенец пота. – Гнев творит и не такое… его надо уметь усмирять и тогда.

– Мои братья… я… – резко перебила плавную речь царицы Владелина и из глаз ее потекли, резво выплюхнувшиеся и столь долго удерживаемые слезы. – Неужели они лопасты правы… и мы можем такое содеять с нашей Матерью?! Нет! Нет! – то Владелина почти вскрикнула. – Никогда! Я не смогу такое сотворить с моей Матерью.

– Тише! Тише, девочка… моя хорошая девочка, – прошептала участливо Вещунья Мудрая и принялась нежно голубить волосы юницы. – Мальчики проснутся… и наново расстроятся, растревожатся за тебя. Не надо плакать, – царица белоглазых альвов порывисто обхватила за плечи девоньку и медленно, чтобы не потревожить рану подняв, усадила подле себя. Она ласково притянула к себе трепыхающееся от волнения тело юницы и крепко обняв, прижала к груди. – Умиротворись! Умиротворись!

Сие, кажется, царица уже не шептала, а вроде как пела. И голос ее такой красивый с лирическими переливами переплетался с напевами птиц и зверей живущих в этих неоглядных лесах, обыденной и ничем для людей не примечательной жизнью, впрочем для них насыщенной событиями и вечным поиском лучшей доли.

Глава восемнадцатая

Владелина очень страшилась, пробудившись в очередной раз и то уже ближе к вечеру, что за проявленное ею своевольство и столь неудачную встречу с лопастами они все будут возвращены в Лесные Поляны. Но непостижимым образом, оказавшаяся в восьми днях пути от поселения, Вещунья Мудрая посланная Богом Воителем ничего о том не сказывала, «может, просто жалея» проговаривала про себя девочка…

Под неусыпным присмотром царицы Владелина поела, вновь выпила сладковато-терпкого отвара, каковой как оказалось та готовила в чудном, с узким горлом, глиняном или железном кувшине прямо в углях костра, подсыпая в воду какие-то приятно пахнущие травы извлеченных из просторной тканево-кожаной сумы.

– Вещунья Мудрая, – наконец решала вопросить царицу девушка о том, что ее так тревожило. – Бог Воитель… он ничего не велел тебе передать для меня… нас?

Царица меж тем пристраивала кувшин в костре, корявой палкой подгребая к его выпячивающим бокам угли. Услышав спрос Влады, она прикрыла горловину кувшина остроконечной крышкой, и медленно повернув в ее сторону голову, живописав на своем раскрасневшемся от жару лице удивление, отозвалась встречным вопросом:

– Передать? – Миг погодя, однако, добавив, – я уже передала тебе слова Зиждителя Воителя, что встреча с энжеем тебя не чему не научила.

– Нет, я не о том, – чуть слышно произнесла отроковица и отведя взор, уставилась в пляшущие лохмотки полымя, будто страшась получить прямой и горький для нее ответ из уст царицы.

– Не о том? – изумление теперь явственно ощущалось не только в лице Вещуньи Мудрой, но и в тоне ее голоса.

Она неспешно положила палку обок себя, отряхнула руку и в упор взглянула на девочку, словно желая узнать ее затаенные мысли.

– Нет… не о том… – принялась сказывать девушка, понимая, что царица ждет пояснений, может, нарочно стараясь проверить ее волю, а может, и впрямь не понимая о чем она гутарит. – Я о том… можем ли мы продолжить путь в Выжгарт или должны вернуться.

Царица, неотрывно глядящая на отроковицу, еще гуще покраснела, слегка качнула головой, а в склере ее белых очей нежданно ярко вспыхнули блики золотого света, вроде лоскутки зачинающегося костра.

– Ну, надо же, – восторженно протянула Вещунья Мудрая, точно услышала, что-то весьма редкостное. – Не думала, что ты спросишь меня об этом. Было бы разумнее промолчать… Однако нет… спросила! Значит, не присуща тебе хитрость, чисто человеческая черта характера, особенно отличающая в том ее женскую половину. Хитрость, уловки и плутня. Похвально! – дополнила она любимое слово Бога Седми. – Тогда и ответ получишь такой же прямой… правдивый. Ежели бы вы не были в днях пути от Выжгарта, то Зиждитель Воитель вернул вас обратно, потому как был вельми недоволен Двужилом и Могучом. Они не исполнили велений Его и Зиждителя Огня, подвергнув твою жизнь опасности… и не только твою, но и всех мальчиков. – Это царица дополнила, потому как спешно открывшая рот Влада уже жаждала вступиться за гомозулей. – Они, – продолжила Вещунья Мудрая. – Обязаны были прежде проверить все ли спокойно в реке и окрестностях становища. Тем более после того как их предупредили посланцы Зиждителя Словуты насчет нападения лопаст на соседние поселения людей. Впрочем, поелику вы в днях пути от Выжгарта, Зиждитель Воитель позволил вам продолжить путь, абы в поселении энжеев ты смогла оправиться от раны и набраться сил на обратную дорогу. Однако ты, Владушка, днесь отправляешься туда под моим неусыпным присмотром.

Вещунья Мудрая смолкла и ласково огладила девочку по спине, повеливая тем подняться. Владелина чувствуя внутри стыдливо-неприятное состояние души и пред Богом Воителем чье веление не исполнила, и пред Богом Огнем, ибо сызнова нарушила обещание, и пред гомозулями коих подвела, неспешно поднялась с расстеленного плаща Двужила, уселась обок царицы, почти коснувшись ее раненной рукой. Вещунья Мудрая слегка развернувшись, протянула к юнице свои удивительные четырехпалые руки, и, закатав рукав рубахи, принялась раскручивать кипельно-белый тонкий ручник из какой-то чудной блестяще-переливающейся материи, вскоре обнажив весьма безобразную на вид красно-кровавую прикрытую желтоватой трепещущей пленкой рану. Влада впервые узрев данное кроваво-желтое месиво, скривила губы.

– Больно? – заботливо вопросила царица, узрев как натужно дрогнули уста девочки, та порывчато качнула головой. – Останется глубокий шрам, – добавила она. – На всю оставшуюся жизнь.

– Шрам? – переспросила отроковица, впервые услышав это слово.

– Да, шрам… шрам, рубец… след на теле от зажившей раны… весьма неприятный на столь гладкой, ровной коже, – растолковала Вещунья Мудрая, и кончиками пальцев едва касаясь самой раны и пленки на ней, принялась водить повдоль ее края, словно описывая коло, при том чуть слышно, что-то шепча. Прошло какое-то время, когда царица, перестав шептать, молвила уже вслух, – и невозможно будет скрыть его от Зиждителя Огня, что дюже прескверно. Зиждитель Огнь, несомненно, расстроится, узрев этот след, – и впервые за знакомство с девочкой негромко вздохнула.

Владелина вздохнула следом, тягостно обдумывая, что нарушив веление Двужила не уходить с под его присмотра, сызнова поддавшись собственной любознательности чуть было не лишилась руки аль, быть может, и самой жизни.

Наутро юница чувствовала себя значительно лучше, и как только с нее спала слабость, вернулось присущее ей, неисчерпаемое желание познавать все новое. Вещунья Мудрая прилегшая подле костра напротив девочки еще спала, когда Влада пробудившись, по первому села, а немного погодя и вовсе бесшумно встала. Отроковица, испрямившись, на малеша замерла, засим пошевелила затекшей от неудобной позы и неподвижности спиной, и, ощутив все еще значимую боль в левом предплечье, да плохо слушающиеся, опухшие перста, огляделась.

Мальчики все поколь отдыхали, расположившись на своих плащах обок костров, не спали только Братосил, Могуч, Веский и его ученик, белокурый отрок, имени какового Влада не знала, охраняющие стан и сон путников, как то и положено среди ратников. Девочка, обозрев сидящих и зевающих мальчишек и гомозулей, ласково им улыбнувшись, неспешно шагнула вправо, желая обойти по кругу костер и выйти на стелющуюся впереди ездовую полосу.

– Куды? – сердито дыхнул ей вслед Могуч. – Куды пошла?

Владелина, точно не слыша раздраженного голоса гомозуля, уже ступила на весьма поросшую в этих местах травой дорогу и глубоко вобрав в себя стыло-хвойный дух леса, навеянный сюда горами, еще шире просияла подымающемуся из-за верхушек деревьев солнечному светилу. Ощущая, как наполняется бодрствованием, гулом и живостью, не только этот необыкновенный край, но и ее терзаемое все те дни ознобом тело. Сзади подошел Могуч, и, поравнявшись, остановился рядом, воззрившись на нее снизу вверх и вовсе гневливо.

– А почему? – тихим голосом вопросила девочка у гомозуля. – Почему вы мне и мальчикам не рассказали про лопаст? Ведь посланцы Бога Словуты вас предупреждали, что было нападение на соседние поселения.

Взор Могуча сразу потеплел… миг спустя всякое недовольство покинуло его лицо оттененное красноватыми волосами.

– Мальчикам мы сказали, – ответил он чуток погодя и гулкий его голос слышимо затрепыхался. – Сказали, чтобы не подходили к воде без сопровождения… и коли увидят какое незнамое создание убегали, в толкование не вступали.

– А почему меня не предупредили? – теперь сотрясся голос девочки, и обидчиво дрогнули черты ее миловидного лица, ощутив наваливающееся на нее негодование. – Почему мне не сказали?

– Потому как, – произнес, бесшумно подошедший, Двужил и во взоре его было такое расстройство, что огорчение в душе Влады на немного даже ослабло. – Потому как, – почасту прерываясь сбивчиво дополнил гомозуль, – я решил… Будет спокойнее держать тебя при себе… и не сказывать про тот люд, чтоб не возникало у тебя желания их узреть.

И вновь горячая волна обиды окатила отроковицу, кажется, не только опалив рдяностью щеки, но и жестко хлестнув по ее естеству. Влада рывком повернула голову в сторону Двужила и гневливо сказала:

– Что ж я похожа на безумную? На безумную, что ли?.. Что узнав про тех лопаст всю правду пойду искать на свою голову беду? – Голос юницы стал жестким, в нем чувствовались не присущие его звучание металлические нотки, такие появлялись лишь у гомозуль когда они серчали. – Совсем безумная, да?.. Ежели бы я знала, как они опасны, то никогда не вышла к ним. Я бы не приблизилась. Я бы прибежала к тебе учитель Двужил и все… все рассказала. Ты же… ты же скрыл от меня правду, – горячность нарастала не только в речи, но и в движениях рук юницы, коими она стала порывисто взмахивать. – Я такое услышала из их грязных уст… поганых ртов… такое увидела и пережила… – Отроковица нежданно резко смолкла, ее лицо покрылось пунцовыми пятнами, будто окропленное каплями юшки, она положила на грудь руку, ибо внутри мощно вздрогнуло сердце и глубоко задышав добавила, – а ты… ты… Ты все знал и не смог… не захотел предупредить… уберечь.

Видимо, эти слова Двужил слышал не впервые… Наверно ему их сказала при встрече Вещунья Мудрая. Наверно, эти слова он не раз проговаривал сам себе. Всяк раз при том ругая себя, что чуть было, проявленной неразумностью, не погубил дорогую ученицу, но когда их ему озвучила девочка и вовсе весь посмурел. Кожа его ядрено покраснела не только на лице, она, по всей вероятности, закипела и под густой шевелюрой так, что последняя надрывно колыхнулась. Глава гомозуль ничего не ответил юнице, лишь понуро свесил вниз голову, и, осознавая собственное недомыслие, тягостно замотал ею вправо… влево. Узрев сие неприкрытое расстройство Владелина перестала выдыхать обиду, одначе, не желая мириться и продолжать разговора с учителем обдала его гневливым взором, и, развернувшись, не мешкая, направилась к пробудившейся от той горячей беседы царице.

Невдолге позавтракав и одевшись, затушив костры, как то всегда делалось, направились дальше в путь… к Выжгарту. Влада восседающая на своем Угольке ехать подле Двужила отказалась. И нарочисто поместилась меж Могучем и Вещуньей Мудрой, у каковой конь был весьма светлым, можно молвить, даже блекло-рыжеватого окраса, с мощными ногами и весьма широкой шеей. К седлу его был приторочен не только ковчан со стрелами, но и похожее на виденное девочкой у лопаст устройство – самострел, только выпускающее, как пояснила царица, одну стрелу.

Право молвить, уже к полудню отроковица перестала обижаться на Двужила, оно как была весьма отходчивая. А когда они наконец-то въехали в окрестности Похвыстовских гор и взобравшись на покатую горную гряду, покрытую густым краснолесьем, потрюхали почитай по его извилистой и точно нескончаемой макушке, и вовсе восторженно окликнула учителя указывая на хоронящиеся меж соседних хребтов глянцево-гладкие горные озера. На что незамедлительно и не менее эмоционально откликнулся Двужил, внутри ощущая за собой вину за все то, что пришлось пережить его ученице.

Плохо пробитая тропа, по каковой мог проехать токмо один вершник, огибая плотные поселения темнохвойной ели, лиственницы, светлохвойной сосны, пихты… струилась уводя путников далеко вперед. И нигде, как ни вглядывалась юница, ни наблюдалось каких-либо поселений али пещер. Зато вельми дивным представлялся край, который пролегал кругом. Дерева здесь были не просто рослыми, а словно могутными старцами… вже поседевшими от долгой жизни. Их мохнатые кроны слегка голубели то ли в лучах солнца, то ли от близости лазурного небосвода. По земле стлались многообразные, витиеватые травы, пухлые зеленые комки мхов и пятачки различных цветов: белые, розовые, желтые, серые, коричневые и даже черные. Лишайники, растущие не только на стволах деревьев, но и на камнях, на почве, смотрящиеся то, как плотная пежистая корочка, а то с листоватыми чешуйками, осыпающими зримое тело, иль вовсе кустистыми бородами гомозулей, состоящими из несметного количества тонких отростков, густо оплетали не только стволы, на которых селись, но и ветви своих соседей, создавая чудную такую многоярусную паутину, плетеную, по всему вероятию, огромным пауком. Сама почва в этих лесах была активно занята растениями, кустарниками можжевельника, жимолости, укрыта валежником, поваленными ветвями, стволами отмерших деревов, порой создающих непроходимые гущи. Иноредь кроны деревьев так плотно соприкасались меж собой, что почти не пропускали солнечных лучей, словно каждый из них соперничал за всякий клок пространства, оттого в таковых местах и вовсе по оземе стлался густым зеленым ковром мох. Впрочем, дюже много в тех землях водилось птицы и всякого зверья, оный не таясь выходил из чащоб леса не страшась людей, видно энжеи на них не охотились. Потому не раз, дюже любознательная Влада видела оленей, косуль, соболей, зайцев, разнообразных грызунов от белки до мыши. Единожды даже удалось узреть палево-дымчатую, мощную рысь с остроконечными ушами. Из птиц встречались глухари с дюже затейливыми округлыми хвостами, рябчики, клесты. Каждый раз, когда кто-либо из зверей или птиц обращал на себя внимание девочки, Вещунья Мудрая ехавшая впереди оборачивалась и поясняла величание виденной животинки. Многие названия зверей отроковица уже слышала от Выхованка, но некие для нее звучали впервые. Судя по всему, царица белоглазых альвов уже начала свое обучение, потому как устремляла внимание своей ученицы не только на зверье, но и на растущие кругом растения.

– Это, – указывая на мохнатый, точь-в-точь как борода, лишайник, повисший на стволе пихты, молвила царица. – Так величаемая зеленая борода или как ее зовем мы уснея бородовитая. Необыкновенное растение в состав коего входят вещества, излечивающие разнообразные кожные заболевания, гноящиеся раны… превосходно снимающая боль. Впрочем ты, Владушка, то испытала на своей руке.

Проехав по вершине горы, порой кажущей свои острые каменистые бока, разглядели слева большое озеро и вовсе чудно окаймленное утесистыми стенами, кое-где поросшими младыми пихтами и сосенками суетливо, изгибисто карабкающимися к его верхотулине. Одна из гряд, по каковой ехали, точно делала сворот своим навершием влево и огибала по коло то озерцо с низвергающимися по его склонам тремя тонкими водопадами, питающими само озеро. Пологий склон постепенно переходил в весьма ровную площадку, вдающуюся в брег озерца, где почти и не росло деревьев… ну, всего лишь несколько невысоких берез и осин.

– Сделаем тут привал, – скомандовала, кивая на то весьма живописное место царица. – Двужил ехавший впереди нее торопливо обернулся и верно захотел сказать, что-то противное. – Владе надобно отдохнуть, – перебивая его молвь, добавила она.

– Нет, Вещунья Мудрая, – незамедлительно откликнулась девочка, взирая на царицу сзади и хорошо расслышав, что она сказала учителю. – Я не устала.

– Мне виднее, – то было проронено как в сторону Владелины, так и в сторону хмыкнувшего Двужила.

– Но там… там, – юница стремительно направила руку на почитай круглое озерцо из какового нешироким потоком вытекала по каменному руслу бурливо-ворчащая реченька. – Там вода… и лопасты, – голос Влады не только дернулся, но и понизился так, что последнее слово она прошептала, страшась своей взволноваться встревожить едущих позадь нее мальчиков.

– Нет, лопаст там не будет, не бойся, – теперь царица обернулась и весьма ласково улыбнулась.

– Но как же, а вдруг они нападут вновь… нападут ночью, – теперь юница говорила с нескрываемой тревогой, ибо опасалась не столько за себя, сколько за отроков, которых привела своим желанием сюда.

– Двужил, поезжайте вниз, – указала Вещунья Мудрая, и, взяв слегка влево, освободив спуск, повелела тоже самое сделать и Владелине.

Мальчики и гомозули поглядывая на остановившихся в сторонке царицу и отроковицу, вмале миновав их, стали неспешно съезжать вниз со склона к брегу озера. Влада прямо-таки вся напряглась, будто ее тело, сызнова подвергшееся ознобу, тревожно сотряслось и резко недвижно замерло. Не сводя взволнованного взора со спускающихся отроков, она даже муторно задышала, страшась, что днесь внезапно вылетевшие из столь спокойной глади воды озера стрелы с ядовитыми наконечниками воткнуться в тела дорогих ей ребят. Судорожно вздрогнула вся ее плоть и вновь отозвалась болезненным эхом раненная рука, боль в оной по мере движения то утихала, то возобновлялась с прежней силой. И теперь она, возвратившись, махом объяла всю руку и надрывно несколько раз дернула в месте раны. И тотчас онемели пальцы, и отяжелела вся кисть так, чтобы их ощутить пришлось опустить поводья.

Вещунья Мудрая все то время, что девочка неотступно следила за спуском мальчиков, всматриваясь, изучала ее лицо, напряженную фигуру, трепетно вздрагивающие руки. Несомненно, она не упустила из виду дрожь девочки, порывистое сжатие в кулак больной руки, и ее тугое дыхание. И посему, стоило только последнему отроку направить поступь своего коня к бережине озера, сказала, и голос ее звучал днесь, как успокаивающая трель:

– Владушка, посмотри на меня, – юница тороплива, перевела взгляд с уже спустившегося и спешившегося на берегу Двужила на царицу. – Ты должна понять одно. Я никогда не сделаю, что-либо вызвавшее в Зиждителях недовольство. Твоя жизнь, по причинам не ведомым тебе, и не до конца понятым мной, весьма дорога Зиждителю Воителю, Зиждителю Огню и Зиждителю Дажбе, а потому бесценна для меня. А я никогда… слышишь, никогда не позволю себе подвергнуть опасности дорогое Божествам создание. Это ты должна уяснить… А уяснив, понять следующее, ежели я говорю нет опасности, ступай смело, так как ее там нет.

– Но лопасты, – спешно вклинилась в толкование царицы девочка, жаждая пояснить, что опасается не столько за свою жизнь, сколько за жизнь дорогих ей людей.

– Лопасты, – резко перебила юницу Вещунья Мудрая, и той живостью точно остудила лихорадочное состояние охватившую отроковицу. – Более никогда не потревожат ваши поселения так мне поведали посланцы Зиждителя Словуты. Ибо эти народы отрекшиеся от своего Отца есть творения Зиждителя Воителя.

Лицо юницы мгновенно исказила гримаса ужаса, теперь лихорадочно задрожали губы и вроде вновь ее посетил жар, купно покрылся потом лоб и нос.

– Бога Воителя?.. Эти поганцы, создания Бога Воителя?.. Эти грязные… грязные языки? – она с натугой дернула плечами и так как рана отозвалась резкой болью чуть слышно простонала.

– Конечно, дети воды, потомки водных стихий, коим создателем является Зиждитель Воитель, – пояснила царица, и зримое беспокойство тронуло черты ее прекрасного лица и голоса. – Также как Зиждитель Огнь и Зиждитель Седми повелевают стихией огня… А Зиждитель Дажба междупутьем, кое определяется расстоянием и величиной. Без искры Зиждителя Седми не было бы полымя, которое умеет поддержать Зиждитель Огнь… Без брызги Зиждителя Воителя нет воды каковую вмале будет поддерживать Зиждитель Стынь.

– Они лопасты скверные создания, творения столь великого и мною любимого Бога Воителя, – прошептала девочка и наново вспомнила так задевшие за живое слова лопаст об остове костей, всего, что останется от их общей Матери Земли.

– Пусть разбирает их поступки Зиждитель Воитель, – отметила наполненная теплотой и струящимся от нее успокоением царица и нежно огладила голову девушки, пройдясь мягкостью длани по ее темно-русым, вьющимся волосам. – Нам это не надобно. И так как я думаю ты, Владушка, уяснила, что лопасты более вас не потревожат, ибо те каковые необдуманно напали на тебя и желали напасть на ваши поселения более не появятся тут. Мы можем смело отправляться к озеру, абы тебе надо отдохнуть.

Вещунья Мудрая тронула своего блекло-рыжеватого коня, и он медленно затрюхал вниз по склону.

– А кто такой Зиждитель Стынь, который вскоре будет поддерживать брызгу воды Бога Воителя? – вопросила царицу девочка и встряхнув одной рукой поводья на Угольке, направилась вслед за царицей.

Глава девятнадцатая

Спешившись, умывшись и плотно поев, странники расположились на отдых подле костров. Крепыш и Трескуч вместе со своими учениками ушли на охоту, а Влада, которой наново перевязали руку чистыми полосами чудной ткани, какое-то время сидела на нарочно расстеленном для нее плаще гомозуля, словно перешедшем теперь в ее пользование. Глядя на почти не подающую признаков жизни поверхность синей воды озера, иноредь подвергающейся яростной атаке летящих с бугра струй воды и полнотелых брызг, она обдумывала почему на ее вопрос касаемо какого-то Зиждителя Стыня, от имени чьего в голове вельми жарко все запылало, царица никак не отреагировала. Вмале девочка поднялась, и все еще испытывая легкое волнение при виде воды пошла к берегу, стараясь избавиться от того беспокойства и единожды настойчивого любопытства, томления пережитого в отношении упомянутого Бога Стыня. Неспешно, под неусыпным присмотром Вещуньи Мудрой, Владелина прошлась по бережине, подняла с каменисто-земляной почвы голыш, и, легким взмахом руки, запустила его вглубь озера.

– Искупаться бы, – молвил подошедший к девочке Граб и кивнул в сторону озера, по поверхности коего расходились махонистые круги.

– Не стоит, – глубокомысленно протянула юница и криво усмехнулась. – Вишь, я искупалась и теперь тягаю за собой руку.

– Это в тебя стреляли лопасты, – отозвался, подошедший справа, Миронег. – Мы знаем. – И углядев немой вопрос во взоре отроковицы, понизив голос до шепота, пояснил, – в ту ночь когда тебя ранили, мы с Грабом никак не могли уснуть. Луна и Месяц светили столь ярко, что было видно точно днем… и мы увидели. – Мальчик чуть зримо качнул головой так, что его непослушные русые волосы шибутно заколыхались, как травы в елани, направляя то движение в сторону Вещуньи Мудрой. – Увидели прискакавшую на коне царицу белоглазых альвов. Двужил, Могуч и иные гомозули похоже ее поджидая, встречали на дороге. Царица торопливо спешилась, кинула поводья в руки Трескуча, каковой их едва успел схватить, ибо они были многажды короче наших. И еще более гневливо обдала речью гомозулей, что как они смели не предупредить девочку о лопастах и подвергнуть ее жизнь, за кою тревожатся Зиждитель Воитель и Зиждитель Дажба, и удел которой принадлежит Зиждителю Огню, таковой страшной опасности.

– Бедный Двужил, – горестно протянула девушка, уже сызнова ощущая свою вину и жалея учителя, понимая, что коль царица кинула в него гневливые слова, что же будет когда он предстанет пред очами Бога… не важно Воителя аль Огня.

– Чего он бедный, – отозвался Братосил, резко возникший подле разговаривающих ребят, и сердито зыркнул на сидящего подле костра Двужила, за которым, на вертеле, готовил глухаря Могуч. – Чего нам запретил говорить тебе о тех созданиях.

– Брат! – будто чувствуя, что сгрудившиеся обок девочки отроки ведут толкования о нем, гыкнул Двужил. – Куды ушел? А ну, иди, смотри за итьбой, нешто это Могуч должен делать?

Братосил тягостно дыхнул, вроде на него водрузили весьма, что-то тяжелое. Он торопко наклонился к воде, черпанул ее ладонью, демонстрируя тем движением, что он-де обмывался, и только засим поспешил к костру учителей. Отроковица еще чуток смотрела на расходящиеся по воде круги, а погодя, повертавшись, медленно побрела по брегу, осторожно ступая по раскинутым повдоль воды плоским камням. Пройдя немного вниз, девочка вновь остановилась, впереди округлой чертой проступал завершающийся брег озера, словно нарисованный древесным угольком. Уставившись на ту грань воды и суши, Влада задумалась. Нежданно справа, прямо из-за тонкоствольной березы выступил ученик Веского, тот самый который ноне утром дозорил. Его узкое лицо с угловатым подбородком, широким носом было не дюже красивым. А белесая кожа, лишь стоило мальцу выйти из тени дерева, резко покрылась красными пятнами. Крупные с желтой радужкой глаза, так не присущие человечьему роду, в упор воззрились на девушку.

– Чего? – вопросил он Владу и в тембре его голоса чувствовалось негодование, будто та его чем обидела.

– Чего? – переспросила девочка, удивленно пожимая плечами.

– Боишься теперь воды… да? – поспрашал мальчик и днесь уже прозвучала явственная издевка.

– Воды?.. а чего мне ее бояться, это ж вода, – разумно ответила отроковица, не совсем понимая раздражения мальца и желание ее задеть, однако ощущая нарастающий гнев в нем и какое-то неприятное трепыхание всего его несколько мешковатого тела.

– Гляди, выскочат лопасты и как тебе надают… прямо… прямо, – отрок и вовсе захлебнувшись гневом так и не смог досказать чего желал.

Он внезапно стремительно сжал руки в кулаки. И стоило лишь ему сие сделать, как не менее торопливо юница провела правой рукой по кушаку проверяя на месте ли ножны с мечом. Не столько собираясь ими воспользоваться, ибо знала, что сняла и оставила их подле царицы, сколько демонстрируя собственную защищенность, как это всегда учил делать Двужил, отвечая тем самым на выпад себе равного.

– Что смелая только с мечом? – вопросил мальчик, и отроковица поняла, что он явно ищет, как посильней ее обидеть. – А как насчет рукопашного боя. Один-на-один… ты и я… И узнаем тогда, на чьей стороне сила.

– Сила? – почему-то совсем не гневаясь, весьма спокойно протянула Владелина. Або несомненно, понимала отрок ведает, что рукопашным боем с ней Двужил никогда не занимался, оно как у нее от тех «приемов», как величали их гомозули, подолгу шла из носа кровь и дюже долго болела голова. – Без сомнения сила на твоей стороне. Погляди ты шире меня вдвое в плечах, и кулаки твои мощнее. Неужели ты думаешь я смогу противостоять им… тем более, – отроковица хотела молвить про раненную руку, но посем раздумала и кособоко вскинув вверх угловатые плечи, тотчас развернулась и все также переступая с камня на камень направилась к стоящим на берегу Грабу и Негу.

Впрочем, мальчик никак не мог угомониться, и стоило Владелине сделать пару шагов, как позадь нее раздалось суматошное дыхание, словно он ее догонял, а вслед за тем прилетели сердито брошенные им слова:

– Трусливая как заяц, боишься всех и вся… Смелая, токмо когда рядом гомозули, оно как всегда прячешься за их спины.

Девочка незамедлительно остановилась, несправедливые слова, брошенные в спину, по всему вероятию, прожгли материю ее желтой рубахи и острыми колючками вонзились весьма прибольно в кожу. Еще мгновение она боролась, с желанием развернуться и вдарить кулаком прямо по широкому носу мальца, но после вспомнила давеча сказанное ей царицей о гневе. И не мешкая, тронулась с места не желая более слышать и принимать на свой счет, сердитое предыхание раздраженного мальчишки. Отрок еще, что-то прохрипел ей вслед, но вскоре смолк, а Влада меж тем подошла к ребятам, встревожено оглядывающим ее.

– Чего Рогозе от тебя надо было Владелиночка, – участливо поспрашал Граб, стоило юнице остановиться обок с ним. И он ласково заглянул ей в глаза.

– Его зовут Рогоза? – переспросила отроковица, Нег торопливо кивнул. – Верно, все-таки его назвали… спорщик.

– Ага, он все время со всеми ищет ссоры, – откликнулся Граб и гулко захохотав, вроде забулькав, сжал в кулаки свои мощные руки. – И также часто нарывается.

Девочка взглянула на столь дюжие кулаки отрока, и тревожно подумала, что вот ноне, в этом походе, вся та сила заключена не в гомозулях, едва дотягивающимся детям до груди, ни в хрупкой царице белоглазых альвов, а именно в таких кулаках, каковые могут или защитить или вспять прибольно надавать. Раскатистый смех немедля поддержал Миронег, и, присоединившийся только, что к ребятам Братосил, сызнова позабывший о приготовлении глухаря.

– Брат! – строго позвали мальчика уже в два голоса Двужил и Могуч. – Куды ушел? А, ну, шагай обратно.

– И чего ты Граб все время гогочишь, – нежданно весьма сердито произнесла Влада. – И кулаками перед носом машешь. Думаешь, больно сильно отличаешься от этого Рагозы, да? Думаешь, что только кулак все может разрешить?

– А… а…, – тотчас вставил Миронег, мешая смех и слова, да колготно замотал головой. – Не только кулак, еще меч и стрела, – и незамедлительно осекся, перестав смеяться и расстроено зыркнул на левую руку юницы, которую она легонько поддерживала правой, чтоб та покачиваясь не доставляла боли.

– И правильно, что перестал греготать, ибо то совсем не смешно, – молвила девочка и обдала отрока таким мощным, пронзительным взглядом, что он густо покраснел, схоронив под той яркостью все свои веснушки.

– Ты… – грубо пророкотал Граб, он также резко перестал смеяться, и, вздев вверх правую руку, сунул свой могучий кулак под нос Миронегу. – Думай, чё говоришь.

– Граб прекрати, ты, что ли нарочно тут передо мной кулаками машешь? – это Влада произнесла, чуть слышно, одначе весьма властно.

И мальчик, немедля уронил вниз свою руку и спешно замотал головой, определенно не желая огорчать юницу.

– Ну, вот и ладно, что не нарочно ими мотыляешь, – отметила девушка, внезапно осознав, что оказывается именно она и управляет самыми мощными кулаками на этой поляне. – Радует меня Граб, что то просто-напросто они у тебя сами по себе думают… И действия твои и их порой друг от друга не зависят.

Граб чуть слышно хмыкнул и также негромко его поддержал Миронег.

– Владушка! – позвала Вещунья Мудрая девочку, та стремительно повернула голову в ее сторону. – Поди сюда, – по теплому улыбаясь добавила царица.

Отроковица немедля сорвалась с места и быстрой поступью приблизилась к царице белоглазых альвов.

– Тебе надо отдохнуть, – негромко произнесла Вещунья Мудрая, с мягкостью во взоре поглядывая на юницу.

– Но еще очень рано, – не согласно отозвалась Владелина, и недовольно искривила губы. – Солнце так высоко.

– Не стоит каждый раз вступать со мной в спор, – вкрадчиво молвила царица, и, качнув головой, показала тем мановением на приготовленное для Влады место отдыха.

Нарубленные нижние ветви ели плотно укрытые плащом Двужила и Могуча, с лежащей на них сверху котомой отроковицы, образовывали мягко-высокое рукотворное ложе.

– Я не смогу уснуть, еще слишком рано, – заметила, не скрывая своего огорчения и несогласия девочка, меж тем присаживаясь на приготовленное ложе. – Может достать свой плащ, чтобы вернуть гомозулям их одежи, оно как ночью тут довольно-таки прохладно.

– Нет, это не прохладно, – неспешно наливая из своего кувшина, с чудной удлиненно торчащей вверх на вроде петли толстой ручкой, в братину отвара, пояснила царица. – Просто тебя мучает ночами озноб. Яд, поколь, не покинул твоего тела. И выздоровление, судя по всему, будет не скорым, ибо ты весьма хрупкого здоровья. Пей, – подавая отроковице братину, повелела напоследях Вещунья Мудрая.

Приняв деревянную полушаром чашу, Владелина стала медленно пить золотистый и весьма вязкий отвар, сладко-терпкий на вкус. Ноне поутру поданный царицей отвар вызвал прилив сил в девушке, а днесь сделав лишь пару глотков, вспять она почувствовала такую слабость, словно не ложилась почивать несколько дней кряду, оттого отяжелела голова, опухли от утомления руки и ноги. На капелюшечку неподвижно замерев с братиной в руках, Влада лихорадочно дернула плечами и тотчас острой болью отдалась раненная рука.

– Вещунья Мудрая, – окликнула сидящую обок нее царицу девушка, та также медлительно, как двигались Расы, повернула к ней голову. – Хотела тебя спросить, – Вещунья Мудрая малозаметно кивнула. Владелина махом допила остатки отвара, и, опустив на колени братину, понизив голос, сказала, – когда-то на меня напал энжей. Мне тогда было лет девять… десять… – Девочка и вовсе теперь зашептала, не желая, чтобы кто-то ее услышал. – Он дюже сильно меня покалечил. Я помню, что очень болела голова, ноги и все тело. Но Бог Воитель… он… Точнее они с Богом Дажбой положили меня в такое устройство… такое… Оно напоминало половинку яичной скорлупы и потом Бог Воитель протянул руку… и… с нее на меня упала капля… капля крови, что ли… – Отроковица говорила с царицой весьма волнуясь, голос ее то срывался, и становился громче, то опять переходил на едва слышимый шепот… и все время прерывисто дергался. – После той капли… все раны с моего тела исчезли, оно не болело… ни голова, ни руки… и не осталось тех самых рубцов… или как ты сказала шрамов.

– Ты это помнишь? – ошарашено и также тихо, как это шептала девочка, вопросила царица.

– Нет, не помню… я вообще мало, что помню с того случая, – почасту прерываясь и единожды медлительно растягивая слова, проронила Владелина. – Только как вылезла из кущи и увидела энжея, а потом одна боль.

– Тогда чьи ты мне пересказываешь воспоминания? – поспрашала Вещунья Мудрая, и, протянув руку, взяла с колен братину, а отроковица увидела, как дрогнули ее заостренные пальцы.

Узрев данное трепыхание, Владелина слегка склонив голову так, чтоб неможно было разглядеть ее очи, тревожно задышала.

– Я не могу сказать, чьи это воспоминания, – ответила она маленько погодя, и качнула отрицательно головой. – Не спрашивай меня… тот кто мне их показал, просил никому о них не говорить. И я все то время молчала, лишь тебе рассказала.

– Хорошо, я не буду спрашивать, кто их тебе показал, – весьма ласково произнесла царица, однако в голосе ее послышалась нескрываемая тревога. – Но тебе и, вправду, не стоит более никому сказывать про это.

Девочка еще ниже склонила голову и дланью весьма грубо провела по лицу, стараясь этим движение не только смахнуть оттуда капель пота разком усеявший лоб, но и точно желая вдавить обратно собственные признания.

– Но ты не тревожься, – досказала Вещунья Мудрая и легохонько погладила Владу по голове, по россыпи волос густой массой расположившихся у нее на спине. – Все, что ты мне доверишь останется между мной и тобой. Так, что ты хотела спросить?

Владелина теперь медлила доли секунд, а засим убрала от лица руку, и, вздев голову, воззрилась на царицу.

– Те мальчики, каковых убили лопасты, – наново зашептала отроковица. – Разве Боги не могли их так спасти… так как меня?

Вещунья Мудрая не сводила изумленного взора с лица девочки поворачивая по кругу в своих вытянутых перстах рук пустую братину, по-видимому, обдумывая как ответить на данный спрос, а может вообще обдумывая услышанное. А Владу внезапно почувствовала такую слабость и головокружение, что тяжко качнулась вправо… влево.

– Ложись! – повелительно вымолвила царица и спешно приткнула к своей суме пустую братину.

Владелина не мешкая выполнила повеление, и, опустившись на приготовленное ложе, положила голову на котому. Вещунья Мудрая неспешно достала из своей объемной сумы сложенную вчетверо тонкую красную материю, и, поднявшись на ноги, едва заметным мановением рук встряхнула ее. Материя стремительно развернулась, живописав из себя широкую одежу с капюшоном, но без рукавов, чем-то походящую на плащ, на красном полотне которой просматривался смаглый крест, с загнутыми концами закрученных в левую сторону. Укрыв той необычно мягкой и теплой накидкой Владелину, царица опустилась обок нее, почти коснувшись ее волос, и негромко пояснила:

– То, что я скажу тебе днесь, Владушка, тоже пусть останется меж нами, – отроковица, ощущая налитую тяжестью голову, одначе преодолев себя, суматошно кивнула. – Зиждитель Воитель даровал тебе не кровь… а клетку. Такое Боги никогда не делают… никогда, тем паче в отношении людей. Ибо всяк раз когда они теряют клетки, они теряют свои силы. И такое происходит лишь с соизволения Зиждителя Небо. Но Зиждитель Небо, он никогда бы не позволил такое содеять Зиждителю Воителю… никогда… И почему такая благостыня упала на тебя мне не ведомо. Это весьма… весьма необычно для Зиждителя Воителя и в целом для Расов в отношении людей. Быть может это была просьба Зиждителя Дажбы, коему по юности, никто не может отказать. – Девочка слушала царицу внимательно, поелику понимала она сказывает свои рассуждения, быть может, несколько необдуманно вслух, вероятно, весьма потрясенная услышанным. Влада даже затаила дыхание, страшась ненароком не отвлечь Вещунью Мудрую от разговора. – Теперь понятно почему ты так дорога Зиждителю Воителю, оно как его клетка живет в твоей плоти. Ясно отчего такое беспокойство… Почему меня неотложно вызвав, отправили сюда. И с тем обаче, это весьма все поразительно. Я такого никогда не наблюдала в отношение к людям… простым людям.

Царица смолкла и пронзительно посмотрела сверху вниз на девочку, с интересом задерживаясь взором на ее голове, точно желала проникнуть в саму глубь. Влада оттого взгляда вся напряглась, и на миг ее глаза сомкнулись, а над головой и вовсе, как почудилось, запарил желтоватый, теплый дымок, может выплеснутый костром, в котором явственно начертался чудной символ, где от центральной оси отходили, прямо от ее средины, устремлено расходящиеся вниз две черты. Еще морг и Вещунья Мудрая резко дернулась всем телом, будто ее кто толкнул и торопливо отвернувшись от юницы, уставилась на костер, где чудно вскидывая вверх свои желто-рдяные ветошки, выпрыгивая из внутренностей сухих ветвей, плясало пламя. Лица царицы, открывшая очи девочка не видела, однако безошибочно поняла, что та погодя улыбнулась.

– Впрочем, по поводу тех погибших мальчиков, – продолжила мягко сказывать Вещунья Мудрая. – Даже Боги не успели бы им помочь, ведь я то уже тебе говорила, мальчики погибли мгновенно. Лишь яд попал в их тела. Если бы вскользь… задев руку… плоть на ноге, мои люди непременно им помогли. И хотя выздоровление их, как и твое, было бы долгим, и возможно остались шрамы, но они бы выжили. Это все… все, ибо мне кажется, Владушка, более не стоит о том говорить, не стоит тяготить себя этими мыслями… про мальчиков и лопаст… Спи!

Царица дыхнула последнее слово весьма громко… или то только так показалось отроковице. Однако именно после него Владу сомкнула глаза и вроде стремглав провалилась в какую-то темную мглу сна… Напоминающую приглублую яму в завершие каковой кружили четырехлучевые, крупные звезды иногды призывно моргающие ей, и точно ласкающиеся об давеча узретый символ. Он тот сон длился какой-то морг, а может и больше. Засим кто-то будто дернул юницу за раненную руку так, что та весьма надрывно заболела. А спустя доли минут Влада проснулась, да только не открыла глаза. Совсем малую толику времени девочка находилась в каком-то колыхающимся, плывущем состоянии, а потом расслышала подле себя приглушенные голоса. Один из них, несомненно, принадлежал Вещунье Мудрой.

– Зачем ты пытался вызвать на ссору Владелину, – явственно молвила царица. – Она тебя как-то задела, обидела словом?

– Словом, – немедля отозвался тот другой голос, в каковом девочка признала Рагозу, намедни искавшего с ней ссоры. – Да она меня обозвала, – солгал мальчик, и глас его содрогнулся.

А укрытая легкой и дюже теплой, несмотря на свою тонкость, накидкой Влада содрогнулась под ней от возмущения, что Рагоза лжет, и она так неудачно пробудилась.

– Обозвала каким-то дрянным словом, – добавил мальчик. – Я уже и не помню каким.

– Не помнишь или не придумал пока? – дюже холодно вопросила Вещунья Мудрая и голос ее такой приятный, благодушный в обращении с отроковицей приобрел жесткую колючесть. – Хорошо, что ты молчишь. Я рада, – немного опосля продолжила царица и послышалось тугое дыхание мальчика. – Хочу тебе сказать вот что, Рагоза. Ежели, ты думаешь, что Владелина помешала тебе как-то отличится перед Зиждителями, то ты не прав. Будем мудрее, а значит скажем как есть. Если бы не Владелина, ты бы тут сейчас не сидел… Ни ты… ни твой товарищ Сувор. Ибо вы, желавшие отправится ночью на реку в поисках лопаст, и тем нарушить повеления ваших учителей гомозулей, были бы ноне мертвы.

Слышалось, как еще тяжелее задышал Рагоза, теперь в его предыхании раздавались хрипы и протяжные стоны, судя по всему, он старался сдержать вырывающиеся из него слезы.

– Ежели бы вы ночью пошли в лес, – говорила царица столь назидательно, что даже отроковица замерла под накидкой страшась шевельнуться. – Лопасты вас убили, так как этот народ, обитающий на морских глубинах, прекрасно видит в темноте. Владелина встретилась с ними в вечернем сумраке, когда зрение их не так четко, чем и спасла свою жизнь. Да и вообще тебе, Рагоза, поверь не стоит ей завидовать, надобно ступать своей дорогой.

– Почему, – резко и одновременно горько проронил отрок, перебивая Вещунью Мудрую на полуслове. – Почему к ней так благосклонны Боги? Почему Зиждитель Воитель сам подарил ей меч, назначил в учителя Двужила. Зиждитель Огнь почасту призывает ее к капищу для беседы. Зиждитель Дажба гладит по волосам, и всяк раз выделяет ее среди ребят. Чем? Чем она лучше меня, или любого из нас. У нее нет сильных рук, она плохо бьется на мечах, слабо стреляет из лука. Она лишь своевольничает, упрямится и спорит… и все же Боги к ней благосклонны. – Рагоза сказывал всю речь с такой обидой, с таким неприкрытым огорчением, что юнице стало его жаль, и даже забылась только, что молвленная ложь. – И даже теперь… теперь она, не я… а она столкнулась с лопастами. А ведь я так хотел… хотел с ними увидеться, одолеть и стать как Владелина, чтобы Бог Воитель также благодушно на меня посмотрел и Бог Огнь, каковой ни с кем из ребят никогда не заговаривал, обратил на меня внимание.

И мальчик, видимо, не в силах сдерживаться, слышимо всхлипнул. А у Влады, так по ее мнению неудачно пробудившейся, нежданно рывком дернулась левая рука. Острая боль пронзила не просто место раны, она ударила в руку навылет, отчего девочка чуть было не вскрикнула. Одначе, страшась, что ее пробуждение заметят, и она тем самым испортит достаточно важный разговор, юница сдержавшись, лишь тягостно вздрогнула всем телом, единожды подавляя стон. От Вещуньи Мудрой, очевидно, то трепыхание не ускользнуло, ибо миг спустя отроковица почувствовала, как ласково царица провела перстами по ее лбу, и, огладив спину, плотнее прикрыла накидкой.

– И теперь, теперь, – дополнил на немного прервавшуюся беседу Рагоза. – Она точно лучше всех… точно свершила, что-то значимое. Учителя за нее переживают, ты ее опекаешь, а я… я чем хуже?

– Наверно это надо спросить у тебя, – все тем же настойчиво-назидательным тоном молвила царица. – Спросить у тебя, чем ты хуже Владелины, и почему к ней так трепетно относятся не только Зиждители, гомозули, но и ребята.

Вещунья Мудрая смолкла и вкруг девочки поплыла тишина так, что казалось она, накрыла и ее, и весь этот маленький уголок в горном лесу подле прекрасного озера, и вроде как всю столь любимую Владой планету Земля. Еще быть может пару секунд той тишины и густая хмарь встала перед ней и покачала своими рыхлыми серо-черными боками. И тогда, внезапно, отроковица увидела выступающую вперед тупую морду с двумя здоровущими, карими глазами не имеющими век, с узкими щелями заместо носа, щелевидным ртом и четырьмя желтыми шевелящимися усиками. Лопаст зыркнул своими словно горизонтальными зрачками, мгновенно увеличивающимися в ширину, и раскрыв уста, протянул:

– Ничего не останется от нее нашей любимой Мати Земли, оно вы точно черви сожрете ее плоть, оставив лишь обглоданные кости.

Лопаст широко раскрыл рот и показал рядья мелких острых зубов да громко… громко засмеялся, и немедля тот злобный смех горячностью своей обдал тело отроковицы и отозвался в каждой частичке ее плоти.

– ы… ы… ы! – застонала Владелина и сызнова пробудилась.

Да, как и в прежний раз, ощутила порывистую боль в руке, онемение пальцев, натужное биение сердца и надрывную тяжесть во всем теле. На этот раз она открыла глаза, и, повернувшись, легла на спину, обхватив правой ладонью и перстами раненное плечо.

– Что Владушка? – беспокойно вопросила сидевшая подле головы девочки царица и склонилась к ее лицу. – Рука болит?

– Немного… – ответила юница и улыбнулась, стараясь движением губ придать себе как можно больше бодрости.

Царица подушечками перстов огладила девушке лоб, и расстроено качнув головой, словно самой себе молвила:

– Наново озноб. – А посем, обращаясь к кому-то другому, добавила, – надобно было сегодня не отправляться в путь.

– А я чего говорил? – гортанно отозвался Двужил, как оказывается стоящий поодаль. – Говорил, что ей надо отлежаться.

– Ладно, Рагоза, – молвила Вещунья Мудрая, испрямившись и воззрившись на присевшего справа от нее подле костра мальчика. – Надеюсь ты меня понял. И уяснил главное. Люби всем сердцем Богов, старайся творить подле себя лишь хорошее. Помогай своим товарищам и гони из сердца зависть и гнев, и тогда, несомненно, Зиждители свечение твоей души заметят. А теперь, – и Влада вновь услышала трепыхающееся дыхание отрока. – Можешь идти.

Отрок неспешно поднялся на ноги, и, по-видимому, поклонившись, ушел. То девочка не видела, оно как рука вновь болезненно дернулась, и ей пришлось сомкнуть глаза, однако она догадалась, что Рагоза именно так и сделал. Так как делали всегда ребята из поселения Лесные Поляны.

– Двужил, повели мальчикам принести к моему костру еще хвороста, ночь будет весьма длинной, – отметила Вещунья Мудрая и налила из кувшина в братину отвара для отроковицы.

Глава двадцатая

Царица оказалась права, эта ночь была дюже длинная, как показалось Владе, и далась весьма тяжело как первой, так и второй. Рука, по неизвестной причине для девочки вроде бы днем почти и не болевшая, лишь на землю опустилась темнота и еще полный Месяц, да обгрызанная, словно зубами хищника Луна, подсвечиваемые малыми звездами, осенили горы, стала болеть многажды сильнее. К острой боли прибавилась еще и пульсирующая… и всяк раз, когда рана резко дрыгала, юница стонала. Все время прерывающийся той пульсацией сон и вовсе утомлял Владу, оно как успокоение наступало, как ей казалось лишь на миг. И коли поначалу отроковица крепилась и не давала воли себе стонать. То к утренней зорьке, когда пальцы отекли и онемели не только на левой, но, видимо, и на правой, принялась негромко так охать. Вмале она перестала и вовсе пытаться уснуть, а пробудившись порывчато села, обхватив рану правой дланью и как можно теснее прижав к себе руку, стараясь схоронить ее на груди. Царица не сомкнувшая в эту ночь глаз укрыла спину девочки своей накидкой и вновь приготовила отвар, да только в этот раз не сладко-терпкий, а слегка кисловатый. Выпив братину, Владелина наново обхватила руку, и слегка подавшись вперед, придавила ее к согнутым, в коленях, ногам, на малеша замерши в такой позе. Боль на чуток вроде как отступила, правые пальцы погодя обрели силу, только рана еще гудела, но уже пульсировала много реже.

– И чего она так болит? – весьма тихо, чтобы не разбудить спящих мальчиков вопросила отроковица. – Так, кажется, не болела и в первый день.

– Я приложила другую мазь, – также негромко отозвалась царица. – Чтобы снять воспалительный процесс охвативший рану.

– Пальцы на руке не чувствую, – заметила обеспокоенно Владелина. – Так и должно быть? – она легохонько отклонилась назад, высвобождая руку, и протянув ее навстречу Вещунье Мудрой, с трудом пошевелила распухшими, розоватыми перстами.

– Отек, видишь, – пояснила царица и нежно провела своими заостренными перстами по набрякшим пальцам девочки. – Надо было переждать, не отправляться вчера в путь… Двужил был прав.

– Я так себя хорошо вчера чувствовала и рука почти не болела, а сегодня, будто меня колотили всю ночь палками по телу, – морщась от очередного дрыга раны, прерывчато дыхнула юница.

– Ноне мы уже приедем в Выжгарт, – Вещунья Мудрая вновь трепетно провела перстами по раненной руке отроковицы, оглаживая ее теперь от кончиков пальцев вплоть до раны, в том числе пройдясь по холсту желтой рубахи. – И тогда ты отдохнешь, выспишься и наберешься сил.

– Бог Воитель сказал быть в Выжгарте не более трех дней… ох… ох… ох, – откликнулась тягостно стеная девочка и поджав руку к груди и ноге, так точно старалась впихнуть внутрь себя раненное плечо.

– Столько сколько нужно, – очень мягко проронила Вещунья Мудрая, и, обхватив скукоженную фигурку отроковицы, прижала к себе. – Столько пока Владу не поправится, так велел Зиждитель Воитель.

Царица ласково прильнула к виску девочки губами и принялась нежно гладить ее длинные волосы, прижав к своей груди голову, меж тем тихонько, что-то напевая. Сереющее небо едва-едва подернулось розоватыми полосами восходящего солнца, и, какая-то большая птица закружила над сидящими обок костерка двумя женщинами, одной впрочем, еще совсем ребенком.

– Эта птица, – молвила Владелина. Легким движением головы, указывая на парящее в вышине создание. – Почасту над нами кружит… с тех самых пор как мы покинули Лесные Поляны.

– Умная, любознательная, смелая и ко всему прочему наблюдательная, – протянула своим красивым с лирическими нотками голосом Вещунья Мудрая, теперь касаясь устами и волос девочки. – Не мудрено, что Зиждитель Дажба сразу обратил на тебя внимание… внимание на сияние твоей души. Такой яркой, насыщенной, смыкающей очи!.. И еще прекрасное качество, как для будущего главы поселения, не вздорная, умеющая подавлять в себе гнев.

– Я не люблю ссориться, – тотчас откликнулась отроковица, нежданно ощутив, как взор царицы будто вонзился ей в макушку. Он, кажется, пытался заглянуть в ее недра, а миг спустя Вещунья Мудрая резко дернулся, качнулась слегка удлиненная на затылке ее голова, точно получив затычину. – Я… я слышала, – смущенно добавила Влада, понимая, что царице не удалось проникнуть в ее мысли, как дотоль Богам, и она тем весьма ошарашена. – Слышала ваш разговор с Рагозой, но не нарочно, – протянула девочка, желая выговориться. – Рука дернулась и я пробудилась. Наверно надо было показать тебе, что я пробудилась…

– Я видела, что ты проснулась, – произнесла Вещунья Мудрая, и голос ее звучал, несмотря на только, что произошедшее ровно, отчего прислушиваясь к его тональности Владелина так не поняла сердится та на ее пробуждение или нет. – Но не стала прерывать начатого разговора. Ты должна подружиться с Рагозой, должна суметь расположить его к себе.

– Зачем? Он лгун, – дюже резко изрекла девочка и сотряслась всем телом, оно как рука дотоль вроде притихшая стремительно дрыгнула, вроде вдарив чем острым в локоть и единожды в плечо. – Он солгал тебе, – кривясь от боли, продолжила сказывать юница все тем же негодующим тоном. – Я никак его не задела, никаким словом не обидела… Я до вчерашнего вечера с ним толком и не говорила, оно как вскормленники Выхованка и Батанушки не дружны с Баганской ребятней.

– Я все это знаю, – вступила в долгую речь отроковицы, царица, перебивая ее, и легохонько провела перстами по лбу, смахивая оттуда россыпь выступившего мелкого пота. – И про то, что он солгал, и что ты с вскормленниками Багана не дружишь. Однако теперь ты должна научиться находить общий язык не только с теми, кто тебе по душе, но и с теми, кто на первый взгляд неприятен. Тем более Рагоза вызвал в тебе жалость… ведь вызвал? – чуть слышно вопросила царица и резко смолкла, теперь точно затаив дыхание.

– А ежели, я не хочу с ним находить общий язык? – немедля переспросила Владелина, вспоминая давеча испытанные противоречивые чувства к мальчику, однако ноне не очень-то желая уступать велению царицы.

– Ты постараешься, я так думаю, – видимо, Вещунья Мудрая ждала иного ответа, посему голос ее прозвучал несколько озадаченно. – Постараешься выполнить мою просьбу. – Царица явно шла на уловку, потому так тепло просияла улыбкой, свет от которой опустился на лицо девушки неотрывно смотрящей на густоватые, серые испарения, кружащие над гладью зеркальной воды и подсвеченные лучами подымающегося солнца. – Не правда ли, – дополнила она теперь и вовсе умиротворенно.

И Влада также широко улыбнувшись в ответ, порывисто кивнула.

До Выжгарта тропа пролегала все по тем же пологим скатам гор, каковые по мере движения подымаясь, окружали все пространство окрест и мощными грядами тянулись куда-то в безбрежную даль, вроде смыкаясь с небосклоном. Удивительным по облику был общий вид местности, где берущие свое начало со склонов гор реки скатывались в размашистые долины. Иноредь над теми реками нависали чудные по живописности и очертаниям кручи напоминающие головы зверей аль птиц. Сами долины замыкали не менее высокие, точно нарочно поставленные с обеих сторон каменистые утесы по поверхности оных ползли только мхи и вовсе какие-то коротюсенькие, изогнутые деревца. По мере приближения к Выжгарту местность становилась все более каменистой. На склонах виднелось множество воронок, ям и пещер, а в ложбинках почасту хоронились небольшие в размахе озера. Поперечные долины разделялись теперь короткими отдельными кряжами, где инолды с трудом пробивая свои узбои, струились со склонов реки али лежали озера, с весьма изумительными по красоте берегами, окаймленными молодыми пихтами и елями.

Вмале деревья дотоль покрывающие горные хребты спустились к их подножиям, почитай полностью уступив место на вершинах и склонах гряд почве с обширной россыпью булыжника и редкими вкраплениями кустарника, мха и иной невысокой растительности, али крупными пежинами луговых полян. Продвигаться по таким каменистым склонам было весьма сложно, потому путники, ведомые пробитой ювелирами и кузнецами тропой, спустились в пологую долину и поехали вдоль берега неширокой реки, проложившей свой путь прямо в густом краснолесье, где елово-пихтовые чащобы нежданно смешивались с сосновым бором. Изредка средь той частоты леса просматривались белыми пятнами березняки, так дивно украшающие зеленые рядья деревов. В этой долине деревья отличались особой могучестью, а ступать в само краснолесье и вовсе было пугающе, оно как поваленные стволы там располагались массивными рядами, ветки, опавшая хвоя и листва образовывала высоченные подстилки и непроходимые смурные гущи.

Выжгарт вырос также внезапно, как когда-то и сами горы. По первому притомившейся от бессонной ночи и многочасового перехода Владе, почасту кривившей свое личико от непрекращающейся боли в ране и резких сокращений мышц и нервов в локте и плече, показалось, что замыкающая долину вогнутая кривизна горного кряжа, была обильно усыпана выпирающими вперед горизонтальными и отвесными будто расколотыми выступами. Однако немного погодя она разобрала, что это не выступы, а большущие площадки, отходящие от склонов да там и сям расположенными друг над другом. Кое-где, это просматривались, вроде земляных насыпей ровные уступы, поместившиеся впритык к склону горы. На каждой таковой террасе располагались поселения вельми мощные по размерам окруженные по краю высоким тыном, твореным из часто вбитых в землю один подле иного мощных стволов дерева, дюже потемневших от времени, сверху увенчанных зубчатым резным гребнем. Проем, свободный от каких-нибудь ворот, сверху украшали вырезанные углом обналичники и торчавшие над ними на высоком шесте крупные черепа оленей с витиеватыми рогами, посеревшие, с посеченной поверхностью кости и полыхающими зеленью огней камнями, вставленными в глазницы. Сразу же за тыном поместилась и вовсе высоченная выглядывающая из-за края гребня каменная голова с низким лбом, выступающим вперед надбровьем, притапливающим само лицо внутрь головы, с топорщившимися круглыми ноздрями, выпученными устами и совсем крошечными глазками. А обок той головы поместились сложенные из дерева строения с махунечкими слюдяными окошками, где крышей служила чаще солома, реже черепица. Таких площадок огороженных тынами, с каменными головами энжеев было достаточно много раскидано по склону горы и к центральному из них, поместившемуся, словно посередь иных селений вела ездовая полоса. Ко всем иным дорога хоть и смотрелась весьма утоптанной, впрочем, была многажды более узкой, оная извиваясь, струилась по самому склону кряжа.

Та самая река прорубившая в долине русло, как оказалось срывалась тремя неширокими водопадами с правой и дюже высоченной долгой гряды. Чудилось, она брала свои воды в густых ельниках восходящих к середине горы, и, низвергалась с каменистого обрыва, каковой ровным отвесным склоном завершал ее к подножию.

Подъезжая к Выжгарту ближе, все чаще можно было углядеть энжеев, ничем не отличимых от того, с каким когда-то столкнулась Владелина. Могутными и мощными в плечах с развитой мускулатурой и высоким угловатым горбом на спине были те создания, купно поросшие густой, бурой, серой, а то и вовсе черной шерстью. Обряженные в короткие, переброшенные через плечо, разноцветные плащи, сходящиеся на груди двумя концами, сколотыми яркой блестящей застежкой да с короткими от пояса до колен сшитыми полотнищами, перехваченными меж ног, чем-то напоминающими широкую исподницу.

Энжеи, в отличие от виденного Владой, к людям явно относились добродушно. Потому, когда лошади путников вступили сквозь проем в центральный, огороженный уступ, являющийся частью Выжгарта, принялись дюже широко им улыбаться так, точно ожидали того прибытия. Один из них подступив к Вещунье Мудрой, и вовсе прикоснулся к вставленной в стреме ноге перстами, а после поднес их к своим выпученным и покрытым шерстью устам, облобызав, и вельми низко поклонился. Царица также приклонила голову в ответ в знак приветствия, и на каком-то гыркающем языке, что-то молвила энжею. Последний, торопливо испрямился, благодушно зыркнул на юницу восседающую на жеребце подле царицы, и кивнув, указал рукой вглубь того уступа-поселения, при том не менее звучно загыркав.

– Двужил, – обернувшись, обратилась к главе гомозулей царица. – Мальчиков проводит Слуда до домов, а ты и Могуч поезжайте с нами. Одэгэ Шудякор выделил нам особые покои в своем жилище.

– Хорошо, – весьма сухо проронил глава гомозуль, судя по всему, с трудом сдерживая свое негодование на то, что днесь перестал возглавлять этот маленький отряд.

– Но ежели ты не желаешь, – немедля откликнулась Вещунья Мудрая, и теперь воззрившись на девочку, оглядела с беспокойством ее искривившееся от частого дрыганья руки лицо. – Можешь поехать с мальчиками. – Двужил ехавший сразу же за царицей и отроковицей, что-то гневливо фыркнул. – Ну, тогда, – дополнила Вещунья Мудрая и чему-то широко улыбнулась. – Не забудь выделить в свиту Владелине двух мальчиков.

– А то я не знаю… – Двужил уже не скрывал своей досады, что не просто прорывалось в гуле его голоса, оно сквозило в его очах и единожды меняющемся цвете кожи лица. – Не знаю, что надобно взять свиту, да?

Царица почему-то не ответила гомозулю, так точно перестала его слышать. Она резко повернулась к стоящему подле нее энжею и сызнова ему, что-то сказала, а после когда тот суматошливо закивал своей большой головой протянула ему руку. Слуда, как назвала его Вещунья Мудрая, дюже ласково прикоснулся устами к ее белоснежной коже руки и опять приклонил голову.

– Граб, Миронег за мной, – скомандовал меж тем Двужил, все еще громко подфыркивающий после каждого слова, первый признак, что он гневается. – А остальные следуйте за мекши Слуда. Он отведет вас к жилищу и накормит. Крепыш ты за старшего… и чтоб мне там… чтоб вели себя тихо и не шалили, а то я вам надаю.

Влада услыхав запальчивую речь учителя, несмотря на боль в руке, воочью начавшуюся усиливаться, усмехнулась, не представляя себе как достающий даже ей до груди гомозуль сможет справиться с такими рослыми и крепкими мальчиками, да еще им куда-то там надавать. Однако, так как царица, уже вновь тронув коня, поехала по улочке, поспешив вслед за ней, понудила ступать и Уголька. А Слуда, чтой-то шумно загыркав и колготно замахав рукой, повел прибывших повдоль края тына.

– И зачем ты, Вещунья Мудрая, – все еще сердито произнес Двужил, нагоняя едущих по улице женщин. – Стараешься уничижить меня при Владе.

– Я?…уничижить? – тотчас не менее досадливо отозвалась царица и резко обернувшись, кажется, пронзила насквозь своим взглядом гомозуля. – Много чести для тебя, Двужил…. чтобы я уничижала тебя при девочке. Ты и так сам себя уничижил при ней… показав всю свою неразумность, подвергнув ее жизнь опасности и доставив такую боль. Уничижение, ты, очевидно, получишь от Зиждителя Воителя… или быть может, что вернее от Зиждителя Огня.

– Мне Зиждитель Огнь не указ, – совсем тихо проронил гомозуль, однако в голосе его эти слова прозвучали никак утверждение, а как слабо-колыхающееся прикрытие, оное правда, при первом дуновение должно было развалиться. – Мой Творец Зиждитель Воитель.

– Я рада, – очень жестко молвила Вещунья Мудрая и зримо качнула головой так, что ее длинные, пшеничные волосы, заплетенные в мудреную толстую косу, чем-то напоминающую колосок злакового растения, подобно живым сразу шевельнулись. – А мой Творец Зиждитель Седми. Обаче я не менее моего Отца почитала и почитаю Зиждителя Огня и Зиждителя Воителя. А по поводу того, что Зиждитель Огнь тебе не указ, думаю надо сказать твоему Творцу Зиждителю Воителю. Думаю Зиждитель это, непременно, оценит, або как мы все ведаем, особенно трепетно относится к своим младшим братьям. Знаешь, – немного погодя добавила все также раздраженно Вещунья Мудрая, – не всем Двужил… Поверь мне, не всем нравится когда их украшают бравые ожоги, знак прижженной полученной в сражении раны. Тебе не кажется, что Владу и мальчики, это все-таки не гомозули.

– Двужил мне хотел помочь, – вступила в толкование, своих однозначно бранящихся учителей, девочка. – Он не желал мне боли, – всегда с трудом переживая какую-либо свару, и не желая ее слышать, досказала отроковица.

– Что ж, Владушка, – теперь Вещунья Мудрая заговорила вельми мягко, безусловно, она почувствовала волнение юницы и постаралась его погасить. – Будем именно так и думать. Так как гутарит тебе твоя сияющая душа. – Царица легохонько повела голову влево и чуть зримо улыбнулась девушке.

Вельми широкие улицы, вымощенные округлыми лощеными камнями всякой разной формы и цвета, горизонтально и вертикально расчерчивали поселение, в той части Выжгарта, по каковой ехали представители Лесных Полян, где на большом удалении, друг от друга, стояли мудреные по виду дома энжеев. Жилища энжеев были одноуровневыми, одначе, приподняты над землей в основании, глядевшиеся дюже длинными прямоугольниками. Нависая над почвой, они опирались своими краями на мощные сваи, где опорные не только по рубежу, но и в значительной мере по граням стен столбы, поддерживали на своих навершиях удлиненную крышу с пологими навесами украшенными резьбой. Сами стены домов были сотворены из деревянных жердей, весьма гладко отполированных, а потому блестящих. Широкие окна не просто украшали стены жилищ, они шли махонистыми полосами, иногда начинаясь от края столба доходя до соседнего и точно от крыши до потолка. Их чудная малопрозрачность со стороны двора не давала возможности просматривать внутренность самого помещения. Не менее широкими были веранды домов с резными закрученными по спирали столбами и весьма просторными, к коим с земли вели долгие ступени деревянных лестниц.

Пространство же, которое получалось от приподнятости дома над уровнем почвы, было огорожено плетеным из ветвей тыном за каковым жил скот, в основном козы и бараны. Витиеватыми устремленными вверх, то округлыми, то угловатыми, но непременно украшенными резьбой были деревянные обналичники, венчающие края черепичных крыш, а порой и сами коньки. На них дюже ладно просматривались маханькие искусно вырезанные фигурки зверей и птиц, переплетенные по всей длине ажурными ветвями хвойных деревьев так, что чудились те малюсенькие иголочки трепещут, как живые.

Махонистая центральная улица привела путников к весьма мощному сооружению, которое в целом было сложно назвать избой, где крытая веранда смотрелась шире самих внутренних помещений. Такой же широкой была и лестница, ведущая на веранду, опоясывающая ее по всей длине. Выдвинутую вперед крышу, где обналичниками служили раскрывшие в полете крылья птицы, поддерживали ровные ярко-красные столбы. В середине той веранды стоял крупный энжей, его шерсть в отличие от виденных девочкой дотоль, да и окружающих его соплеменников, была бурой с обильными вкраплениями седины, отчего грудь и вовсе казалось серой, а плечи и голова слегка отливали серебристостью. Обряженный в серебристый плащ и такую же исподницу, он более ни чем и не отличался от своих собратьев.

Как только отроковица и царица въехали на ровную широкую площадку, лежащую перед сооружением и будто упирающуюся в лестницу, энжей в сопровождении десятка соплеменников спешно направился вниз по ступеням. Вещунья Мудрая еще толком-то не спешилась, когда, как догадалась Влада, одэгэ Шудякор спустившись с лестницы, замерев в двух шагах от нее, низко поклонился и сказал на родном людям языке:

– Какая честь! – явственно обращаясь токмо к царице. – Какая честь приветствовать в Выжгарте тебя царица белоглазых альвов Вещунья Мудрая!

Царица, придерживая коня за поводья, поклонилась старшему энжею, и, улыбаясь, ласково отозвалась, словно говаривала со своим приятелем:

– Благодарю одэгэ Шудякор за столь благодушное приветствие! Испрямись, прошу тебя!

Шудякор суетливо дернувшись, выпрямил спину и на удивление, смотрящей на него отроковице, лучисто блеснул почти серо-стальными очами. Вслед за одэгэ испрямились и другие энжеи, сопровождавшие не только самого Шудякора, но и как-то весьма резво наполнившие площадь пред его жилищем. Несколько из энжеев подошли к Владелине, царице, гомозулям и мальчикам да не прекращая клонить головы, приняли у них поводья и увели коней.

– О, великочтимая царица, могу ли я узнать, каков срок пребывания тебя и твоих людей ознаменуется на планете Земля? – всяк раз, кланяясь после неторопко молвленного слова, вопросил Шудякор и протянул свою мощную, покрытую шерстью руку в направлении Вещуньи Мудрой.

Узрев ту здоровущую с короткими округлыми пальцами, завершающимися крепкими наростами вместо ногтей, руку, юница, стоящая подле царицы, легохонько сотряслась, точно припомнив как вот такая же сильная ладонь, прошлась когда-то по ее щеке. Данное движение тела девушки не утаилось от царицы и одэгэ. Впрочем, Вещунья Мудрая незамедлительно подала энжею свою хрупкую руку, вложив ее в мощную длань одэгэ и когда тот, склонившись еще ниже, нежно облобызал тыльную сторону ладони, а погодя испрямился, ответила:

– Одэгэ Шудякор, это, Владелина, будущая глава Лесных Полян и первый ратник Зиждителя Воителя, чей удел находится в руках Зиждителя Огня.

Шудякор нежно огладил своими короткими перстами длань царицы, и со всем почтением выпустив ее из своей руки, вмале перевел взор на девочку. С легким раскатистым произношением длинных слов, будто говоря их с трудом, а потому неспешно, он проронил:

– Много наслышан о будущем главе Лесных Полян Владелине. И рад… весьма рад нашему знакомству. – Одэгэ на немного смолк, и обозрел отроковицу с ног до головы, подолгу задерживаясь своими серыми очами, как на ее лице, так и на всех иных частях тела, а засим добавил, – тем более рад тому событию. Что Владелина не пострашилась после встречи, столь трагической встречи с одним из моих соплеменников приехать к энжеям и завязать с нами дружеские и торговые отношения, как будущий глава Лесных Полян.

Юница тороплива кивнула в ответ Шудякору и улыбнулась. Определенно, пересиливая собственную слабость от боли в ране и сильный озноб, она утомленным, тихим голосом (увы! все на, что была способна) протянула:

– И я очень рада нашему знакомству одэгэ Шудякор!

Энжей немедля махонисто улыбнулся в ответ, отчего разъехавшиеся уста придали, его несколько звериному лицу, приятность человечьего облика.

– По поводу нашего пребывания на Земле, – наконец отозвалась по вопросу Вещунья Мудрая. – Покуда, ничего не могу тебе сказать одэгэ. Мы прибыли сюда, как ты понимаешь, по велению Зиждителя Седми нарочно, чтобы обучить детей волхованию и звездной мудрости. Потому о сроках нашего бытия тут мне ничего неизвестно… как повелят мне мои Боги, столько мы и пробудем подле детей.

– Надеюсь ваше пребывание на Земле затянется, – нескрываемо просящее молвил Шудякор, будто это было во власти царицы. – Ибо сызнова появилась та хворь, от коей когда-то вы нас спасли. Но ноне отвары и настои дарованные вами не помогают… И я надеюсь, царица, надеюсь, что вы вновь нам поможете.

– Да, мне это передал Зиждитель Воитель. Передал вашу просьбу направленную к Зиждителю Огню, – протяжно отозвалась Вещунья Мудрая и легонько качнула головой так, что в лучах весьма близкого в горах солнца светозарно блеснул на ее левой мочке висевший на продолговатой цепочке каплевидный, прозрачно-белый самоцветный камушек. – Зиждитель Огнь велел нам откликнуться на вашу просьбу. Посему я выделю вам в помощь одну из моих сподвижниц.

– А вы? – голос Шудякора нежданно порывисто дернулся и дотоль он звучащий весьма низко и вовсе погас.

Одэгэ колготно воздел к царице сложенные друг на дружку ладони, вроде выпрашивая дара, и недвижно застыл.

– Я одэгэ, так велел мне Зиждитель Седми, – весьма строго, вроде недовольно, проронила Вещунья Мудрая и ее прекрасное лицо зримо посуровело. – Как ты и сам можешь догадаться, буду учить Владелину. Разве ты не слышал, что я тебе допрежь того сказала? Удел девочки в руках Зиждителя Огня. Бога, благодаря чьему заступничеству вы, энжеи, до сих пор живы.

– Да… да… да… понимаю, – спешно дыхнул Шудякор и резко уронив вниз дотоль сомкнутые руки, придирчиво и единожды нежно зыркнул на юницу. – Благодарю за помощь царица… и Зиждителя Огня, и Зиждителя Седми, и, конечно, все твое племя. А кого же… кого из своих сподвижниц ты к нам отправишь… и когда? Мои люди очень… очень ждали вашего приезда… очень.

– Что ж, одэгэ, – задумчиво произнесла Вещунья Мудрая и голос ее, как в целом и лицо наново потеплели. – Покуда, я еще не определилась, кто к вам приедет. – Шудякор попытался было, что-то сказать и даже для того широко раскрыл свой рот показав отроковице схожие с человеческими, только более низкие зубы. – Однако однозначно это будет не Знахарка Прозорливая, быть может… – Царица на миг смолкла, а не сводящая с лица Шудякора очей Влада увидела, как оно энергично подернулось от волнения. – Наверно стоит к вам прислать Травницу Пречудную.

– Ох! – довольно дохнул Шудякор и суматошливо закивал.

– Ну, да мы с тобой обсудим это позже, – малозаметно качнула головой царица и тотчас затрепетала тонкая прядь пшеничных волос, выбившаяся из ее косы, да упавшая на белую кожу щеки. – Позже одэгэ, все обсудим, а днесь мне надо позаботиться о девочке. Ты ведь уже осведомлен, что на детей поселений нападали лопасты. – Черты энжеевского лица враз гневливо дрогнули так, что на малеша он стал неотличим от медведя. – И наша Владелина… увы! не избежала того мрачного события и была ранена в руку.

– Надеюсь, – голос Шудякора звучал весьма обеспокоенно. – С рукой главы Лесных Полян все благополучно?

– Не совсем, – ответила царица белоглазых альвов, и, направив в сторону юницы руку, огладила ее колыхающиеся на ветру волосы, придавая им ровности. – Руку мне удалось спасти, но яд со стрел лопаст попал в кровь. И девочку весьма мучает боль и озноб. Мне нужна самая теплая комната в твоем жилище, и кто-то из энжеев, чтобы послать его за надобными мне травами.

– Конечно, конечно, – не мешкая откликнулся Шудякор и напоследях испрямил все то время гнущийся стан, став зараз выше царицы.

Одэгэ медленно обернулся и гулко загыркал чего-то своим людям и сразу один из них поуже в плечах, да пониже подступив ближе, склонился столь низко, что вздевшийся вверх покатый горб живописался на спине превысокой макушкой горы.

– Аласты Зуйкара будет в твоем распоряжении великочтимая царица, – пояснил Шудякор, кивнув в сторону склонившегося энжея. – Исполнит указанное тобой, и во всем поможет.

– Благодарю, – молвила Вещунья Мудрая и теперь сама зыгыркала.

А миг спустя аласты Зуйкара, как представил ее одэгэ покрытая бледно-бурой шерстью и в голубом плаще, распрямив спину, ласково глянула на стоящих женщин светло-серыми очами, и, указывая рукой направление, повела царицу и девочку к лестнице.

– Одэгэ, – добавила, резко оборачиваясь, Вещунья Мудрая. – Прими, как и положено, гомозулей гостями в своем доме. – А зычно фыркнувшему учителю Влады строго велела, словно лишь она теперь и была главной, не только среди путников, но даже и в самом Выжгарте, – Двужил отроки пускай идут за нами.

Граб и Миронег, дотоль безмолвно затихшие позади Двужила и Могуча, по всему тому же недовольному фырканью главы гомозулей направились вслед за тремя женщинами, оно как догадалась Владелина, аласты была того же пола, что и она.

Пока Шудякор и гомозули обменивались довольно вежливыми приветствиями, Влада вслед за царицей белоглазых альвов и Зуйкарой поднялась по лестнице и пошла вдоль нее, где веранда была ограниченна справа стеной. В той стене находилось много проемов ведущих внутрь самого помещения скрываемых широкими дверьми сделанными, также как и окна, из полупрозрачного материала. Пройдя две аль три из них, Зуйкара приблизилась к одной из створок, и, взявшись за изогнутую, словно ветвь дерева ручку, приоткрыла ее вглубь помещения, в оное сначала вошла царица, юница и, лишь потом мальчики.

Прямо пред взором Владелины живописалась небольшая и совершенно пустая комната, замыкаемая тонкой перегородкой, в виде двух створок, тем разделяющая помещение на части. Та часть, в которой они находились, была не дюже широкой и прямоугольной формы. Пол здесь был глиняным, в нем даже просматривались остовы соломы аль камыша, и весьма гладкий, чуть зримо блистающий. Аласта сызнова низко склонившись, точно не позволяя себе в столь узкой комнате быть выше царицы, направилась к перегородке – двери и взявшись за витиеватую ручку, вставленную в один из стыков, приоткрыла непроницаемую с этой стороны створку впуская вовнутрь иного помещения царицу.

– Надобно снять обувь, – пояснила, обращаясь к девушке, Вещунья Мудрая.

Она, резко наклонившись, единым махом, сняла с одной… и второй ног свою тонкую, обтягивающую, мягкую и как оказалось высокую обувь. Оголив такие же белые, как и кожа рук, лица, стопы с четырьмя удлиненными одной формы пальцами. Когда царица наклонилась цепочка, венчающая ее мочку, упала вниз, и яро блеснул камушек в его макушке, теперь пыхнув почитай огнистым светом. Владелина меж тем с трудом стала выполнять указанное, и наклонившись, нежданно тягостно качнулась, ее ноги в коленях порывчато дрогнули и подогнулись… Еще миг той слабости и она, было чуть не растянулась на полу в полутемной комнате, освещаемой приглушенным светом проникшим сквозь прикрытую входную дверь и верно отворенную створку иной комнаты. Граб и Нег замершие подле двери, узрев, как надрывно качнулась девушка, торопливо шагнули к ней. Однако Граб первый подхвативший девочку под руку столь гневливо зыркнул на Миронега, что тот также спешно отступил назад. Притулившись спиной к стене, Граб, придерживая Владелину, помог снять и поставить подле другой створки ее сапоги. Чуть слышно хмыкнула Вещунья Мудрая, когда отроковица, поблагодарив мальчика и все, дотоль покачиваясь, вошла в новую комнату… такую же пустую, как и та в оной остались за резво закрывшейся створкой ребята.

В этом помещении пол был не менее гладок и ровен да устлан рядами деревянных встык подогнанных дщиц. Казалось снизу его, что-то подогревало, оно как теплый дух поднимаясь с под него согревал воздух в комнате. В помещении, весьма пустующем, лишь в правом углу висела широкая полочка, укрытая белой с бахромой по краям скатеркой, на которой стояли вырезные из дерева образа, чем-то схожие с головами Огня, Седми и еще какого-то неведомого Зиждителя. Посередь комнаты поместилось ложе, не имеющее ножек и весьма низкое так, что, казалось, опускаешься ты на сам пол, пред тем как лечь, право молвить устланное достаточно плотным высоким тюфяком. Яркий свет из полупрозрачного окна, занимающего всю ширь стены, светозарно заливал комнату, а позадь того стекла просматривались пролегающая, как оказалось по кругу веранда, одначе, с этой стороны не имеющая навеса.

Вещунья Мудрая, еще когда снимала обувь в первой комнате, повелела мальчикам оставаться там, а когда Аласты закрыла створку молвила ей:

– Зуйнара, – склонившаяся энжейка, торопливо дернулась всем телом. – Надобно принести девочке, что-то под голову, оно как они покоятся ночами на подушках и ей так привычней, и, конечно, одеяло.

Аласты суетливо кивнула несколько раз, а посем когда царица уже, что-то загыркала на их языке все также склонено вышла из комнаты, притворив за собой створку двери.

– Давай Владушка я помогу тебе раздеться, – мягкий голос Вещуньи Мудрой, чудилось, наполнял невыразимой лиричностью песнопений всю комнату.

– Как же раздеться, – несогласно откликнулась юница, прижав к груди больную руку. – Там… в той комнате мальчики, а здесь. – И отроковица показала на полупрозрачное окно. – И вовсе все видно.

– Мальчикам, – незамедлительно ответила царица и шагнув ближе к девочке придержала за руку ее уставше-покачивающуюся фигурку. – Ничего не видно… А окошко сделано таким образом, чтоб тебе можно было видеть красоту того мира, при том самой оставаясь невидимой.

Владу с интересом воззрилась на дверь, что отделяла ее комнату, от той в коей находились отроки и не приметила даже их образов, токмо густая серая хмарь покрывала полотно створок. Покуда царица снимала с юницы ножны с мечом, кушак… помогала сымать рубаху, шаровары и онучи та чуть слышно постанывала, ощущая резкое сокращение мышц в левой руке, да тугие, словно налившиеся кровью и почти не шевелящиеся пальцы. Вещунья Мудрая одела на отроковицу долгую почти до пят без рукавов рубаху, с широким до груди клиновидным вырезом, которую достала из своей сумы. Положила вещи девочки и свои в угол, как раз под полочку с головами Богов и велела ложиться. Обремененная болью и утомлением, Владелина не мешкая выполнила повеление царицы, и с удовольствием опустившись на довольно мягкое ложе вытянула ноги, пристроила левую руку себе на грудь, слегка ее приобняв. Лучистый, солнечный свет, вкатывающийся через окно, озарял своим полыханием комнату, подымающееся тепло охватило своей ласковостью все измученное тело Влады, и покуда царица белоглазых альвов, что-то там творила с плохо слушающейся ее рукой, она закрыла глаза и уснула.

Глава двадцать первая

Владелина пробудилась наверно поутру. Трудно было сказать, сколько она проспала, но одно было ясно не одну ночь, потому как лежащая повдоль тела рука, плотно обернутая какими-то зелеными листами растения, совсем не болела. Необычайная легкость и приподнятость чувствовалась во всем теле, а на губах и в самом рту ощущалось сладость, точно от собранной языком цветочной пыльцы. Почитай багровые лучи солнца заливали комнату, девочка слегка приподнялась с ложа, облокотилась на правую руку и осмотрелась. Прямо подле нее, верней чуть-чуть правее ее невысокого ложа на полу поместилась царица.

Она сидела недвижно с вытянутой ровной спиной и слегка опущенными вниз плечами. Правая согнутая в колене нога покоилась ступней на левом бедре так, что высоко была задрана такая же белая ее пятка, прижатая к самому животу. Левая нога расположилась на правом бедре тараща не менее выступающую левую пятку. Казалось Вещунья Мудрая заснула, али окаменела, ибо даже не виделось колебаний ее уст, груди, тесно прижавшись друг к другу, покоились на животе тонкие руки и были сомкнуты очи. В багряных лучах подымающегося солнца ее кожа нежданно стала ярко светиться золотисто-алым светом… еще миг и тот свет наполнил, кажется, все помещение. Влада боясь потревожить царицу и, верно, проводимый ей обряд торопливо легла, а ядренистый свет уже густо заполнил всю комнату. Он будто напитал сами ровные в виде гладких нешироких планок стены, влез в окно и створку двери, да плотным маревом навис над самой юницей, вроде страшась ее коснуться. Рассыпчато-плотный дымок витал над телом девочки, изредка, совсем мало ощутимо, касаясь ее золотистыми лоскутками, трепеща в колыхании ее дыхание. А посем внезапно резко и грубо упал на лицо отроковицы и стремглав проскользнул ей в нос. Владелина приоткрыла рот, и, вздохнув, глубоко вогнала его внутрь себя еще и через рот. Зернисто-кучные пары махом заскочили ей в глотку, застлали изнутри очи, надавили на лоб и нос… И на какие-то доли секунд остановили биение ее сердца, течение юшки в венах.

И тогда отроковица сызнова увидела махонисто раскрывшийся рот лопаста рядья мелких зубов забрызганных голубой кровью, и едва слышимые слова, молвленные его устами:

– Черви… Вы уничтожите саму землю, высосите ее кровь, извратите ее плоть и оставите тут лишь остовы… безобразные остовы костей…

Еще, по всему вероятию, один морг и густая тьма точно прочертила пред юницей мощное колесо. Его круглый обод днесь горел золотыми переливами, в середине огромными полосами света пролегали спицы, сходящиеся во вращающемся, на вроде втулки навершие. От самого обода, как и от спиц, и от навершия, в разные стороны отходили узкие, трубчатые сосуды укрытые голубыми и оранжевыми клубящимися туманами по поверхности коих были раскиданы крупные белые четырехлучевые звезды.

Затем космическая даль и колесо явственно дрогнув, испарились и немедля показалась огромная долина, окруженная обезображенными, кривыми без коры, ветвей и листьев сухими деревьями, зыркающими на Владу костяными белыми стволами тел. Бурая почва под теми мертвыми деревьями была усеяна… покрыта сплошным ковром мусора… стеклянных и деревянных осколков, кусков и более крупных предметов, трухой пищевых отходов, дряхлых вещей, бумаги, пластика, вперемешку с глиняными, керамическими останками некогда чего-то цельного, железа, резины, бетона, кирпича, шифера, и, похоже, человеческих частей тел… Отрезанные ноги, искривленные, почерневшие, и точно потекшие… лишенные плоти кисти, обильно сдобренные отломками стекла и ветоши. Возле той, похоже не имеющей границ и плавно втекающей в поселение, свалки находились напиханные друг на друга кирпичные и бетонные дома. То широкие, то вспять узкие, долгие с железными и шиферными крышами, с потухшее-бесцветными окнами. И такими же бесцветными, безжизненными были лица людей густо наполняющих тесные улицы поселения, погибшие, омертвевшие задолго до того как прекратили биться их сердца и разлагаться их плоть. Нет в том тесном месиве лиц, домов, улиц, поселений места вольному ветру, могучим лесам, высоким горам, чистым рекам и круглым озерам. Поднялся высоко в небо, будто выросший из земли, грибоподобный столп серо-бурого дыма. Густой пеной растекся он по оземе, бурым маревом окутал все ее артерии, сосуды, жилы… Кровавые лица, с безумными черными очами, как у потерявшего ум энжея, когда-то напавшего на первых жителей Земли, запрудили собой все пространство кругом и мощной ладонью, кажется, прижали горло девочке так, что невозможным стало вздохнуть. Мозг многажды раз увеличившись, надавил своей массой на череп, отчего слышимо хрустнули кости, и тугой страх потери жизни плотным одеялом заполонил всю плоть, разком высосав оттуда тепло.

Влада резко отворила глаза, и, по всему вероятию, вскочила на ложе, нежданно узрев, как все поколь сидящая на полу царица туго качнулась в ее сторону. Не менее стремительно приоткрылся рот Вещуньи Мудрой, и из него вырвался луч почитай золото-красного сияния… Плотный жар внезапно наполнил голову девочки, заслонил ярким коричнево-золотым сиянием очи, кажется, выгнул своей мощью шею и рывком отворил рот. Теперь заскрипели не только стенки черепа отроковицы, но и надрывисто хрустнула нижняя челюсть, а внутри груди натужно дернулось сердце. Лепесток смаглого сияния, словно лоскуток огня, энергично выплеснулся из отворенного рта юницы, заметным долгим лучом. Тот вельми разрозненный поток света, дотянувшись до лица царицы, срыву облизал золото-красное сияние, выглядывающее из ее рта и единожды впихнул его обратно в глотку. Еще более яркое свечение смаглого потока, озарило и само лицо Владелины, окатив кожу огненным жаром, и ее несколько увеличившиеся в размере от ужаса очи. А после, резко дернувшись, вроде девочка сделала глубокий вздох, втекло обратно ей в рот. Весьма болезненным жаром, возвернувшийся лоскуток сияния, опалил рот юницы, ноздри, и по всему вероятию все кровотоки… рьяно ударившись в сам мозг.

– А… а… а! – нежданно резко закричал кто-то внутри головы Владелины, тем воплем точно стягивая расширившийся мозг, а после выплеснулся кровавым потоком из носа и гулким вторившим эхом изо рта. – Отец! Отец! Я жив! Я здесь!

– А… а… а!.. – теперь уже кричала отроковица, выплескивая из открытого рта все то, что переполняло голову.

Тягостно дернулось внутри Влады сердце, вероятно, свершив крутой рывок вперед и прибольно стукнув по легким. И тотчас по венам заструилась досель замершая кровь правда не жаркая, а вспять леденящая и та же морозная стынь, охватила все тело девочки так, что она вся стремительно дернувшись, подпрыгнула вверх на ложе. Какое-то мгновение очи ничего не видели, токмо порой в них точно искрились густые пурпурные туманы и возможно ничего не слышали уши, а засим раздался тревожный шепот Вещуньи Мудрой:

– Тише, тише девочка моя! Тише, тише, прошу тебя, умиротворись! Умиротворись! – но то, что некогда, словно тягучая песня успокаивало юницу, сейчас не помогло.

Владелина сызнова пронзительно крикнула, ибо тот гул уже переполнил мозг, и его пришлось выпустить из себя, а после резко, все еще не видя пред собой царицы, принялась вырываться из цепких ее рук. Озираясь, страшась узреть опустошенную видением Землю, и то самое смаглое сияние, выплеснувшееся из нее в направление Вещуньи Мудрой.

– Тише, тише, девочка моя! Тише, – продолжала шептать царица, всеми силами стараясь сдержать рвущуюся от нее отроковицу, лицо которой густо залила текущая из носа юшка.

– Что? Что это было? Что? – дергающимся голосом вопросила Владу, миг спустя, наконец, осознав… узрев, что она находится в доме осэгэ.

Надрывно дыша и вздрагивая всем телом, она всмотрелась в царицу, в белых очах которой витиеватыми брызгами пронзающими оболочку сверху вниз плескались золотые лучи света, а белоснежная кожа лица была покрыта крупными красными пежинами, особенно густо подле губ, точно оставленных после ожога. Не менее сильно саднила кожа на лице Влады, вокруг глаз, губ и даже на кончике носа, несомненно опаленная исторгнутым из нее сиянием.

– Ничего… Это ничего. Просто плохой… плохой сон, – тревожно отозвалась царица, и в лице ее девушка рассмотрела растерянность… и испуг.

– Нет!.. Нет!.. это не сон! Не сон, что-то другое… такое жизненное… такое, словно осязаемое, – весьма категорично заявила девочка. Вещунья Мудрая с силой усадила Владу на ложе и присев подле крепко обхватила, оплела ее тело руками, несомненно боясь, что та вырвется и убежит от нее. – Это не сон, – дополнила юница. – Я уже проснулась и взглянула на тебя. А из тебя вдруг вышло чудное такое сияние. Оно окутало всю комнату и меня тоже… И я увидел лопаст… его слова. А после проплыло прикрытое туманами золотое колесо все… все испещренное какими-то линиями… пежинами… а затем… Я увидел опустошенную Землю, потухшие лица людей… И тогда… тогда из меня выплеснулось сияние… таковое яркое… яркое… Оно набросилось на тебя… А после вдруг… вдруг оно… это сияние… оно закричало… Отец! Отец! Я жив! Я здесь! Так… так оно закричало… в голове… тут! – протянула Влада и гулко хлюпнув кровавым носом, встряхнула головой, словно вновь стараясь вызвать дотоль испытанное.

– Тише! Тише! – царица тягостно сотряслась всем телом и слегка качнувшись в сторону, выхватила с пола широкий, белый ручник, которым принялась мягко утирать нос девочки, стараясь смахнуть кровь и замедлить ее течение. – Владушка, милая моя, прошу успокойся, тебе нельзя, нельзя так тревожиться… нельзя, ибо Боги… Боги весьма осерчают тогда на меня… Боги! Боги мои, как такое могло случится… как?

Вещунья Мудрая говорила так прерывисто, ее тело вздрагивало, а в голосе звучала такая растерянность, и даже, как казалось, страх. Отчего юница единождым махом смолкла и глубоко задышав, вельми тихо заплакала… перемешивая остатки юшки на щеках со слезами. Какие-то тугие слезы, после того болезненного томления в голове выскакивая из очей медлительно скатывались по щекам, обильно смачивая своим рыжим потоком грудь, тюфяк застеленный зеленоватой простыней, скомканное одеяло и поджатые ноги чуть прикрытые задравшейся рубахой.

– Как это могло произойти? Почему случилось? Почему мне об этом не сказали… не сказал Зиждитель Седми, Зиждитель Воитель. Неужели Боги не ведают… не ведают… или я ошибаюсь… – молвила раздумчиво и самой себе царица, перестав, наконец, вздрагивать и целуя девочку в приткнутую к ее груди голову, прямо в левый висок, нежно утирая ручником щеки и нос.

– Что это было? Гибель Земли? А потом, что из меня выплеснулось. Оно… это, которое выплеснулось, посмотри, обожгло тебя. И у меня… у меня теперь болит рот, точно попекло язык, – опустошенным голосом проронила юница, не слышала шептания Вещуньи Мудрой.

– Я все вылечу и рот не будет печь. Это ничего, ничего страшного, – царица внезапно резко замолчала, и легохонько отклонившись от девочки, обхватила ее щеки руками, повернула голову и пронзительно зыркнула в лоб. Отчего враз у той вновь заструилась из носа дотоль прекратившая течь кровь. – Того не может быть, как такое может быть? Как? Почему не поведали мне? Неужели Боги… Боги того не знают? Но то, что меня спасло… однозначно спасло от гибели… несомненно, является божеством. Потому, потому и такое сияние… сила, мощь с которой оногдась я не смогла совладать, – с предыханием произнесла она и вновь прислонив к себе голову Влады, уткнула к ее носу край ручника. – Прости, прости, я не хотела никак навредить. Желала помочь девочке, узреть ее встречу с лопастом и успокоить, снять напряжение. И если бы ведала, никогда, никогда не позволила бы себе такой непочтительности… – Словно толкуя не с Владой, а с кем иным досказала царица, а после, вздохнув, добавила, – ужас! Какой ужас! Ежели Боги это скрывали… какой ужас! Что теперь будет…

– Ужас! – вторила ей Владелина, не столько не понимая, что говорит Вещунья Мудрая, сколько переживая давеча увиденное и перенесенное, да тягостно дернула губами, або в голове прокатилась острая боль. – Согласна, какой ужас! Что!? Что мы сделаем с Землей!? – сие отроковица звонко вскрикнула, совмещая боль от увиденного и прокатившегося в голове, отдавшегося рывком во лбу. – И почему из меня это вырвалось… тот огонь, что сжег твою кожу на лице!

Царица, торопливо выпустив кровавый ручник, прикрыл рот девочке своей мягкой, теплой дланью, поцеловала в висок, и, покачивая из стороны в сторону, стараясь усыпить, ласково протянула:

– Не кричи, прошу тебя, не кричи! Того нельзя, недопустимо для тебя… недопустимо кричать, тревожиться, недопустимо! А кожа… кожа ничего, это пройдет! О, Боги! Какой ужас… Коли скрывали, почему так неразумно относились к здоровью… почему только днесь призвали нас. А если не скрывали, если не знали… как такое могло случится… и чья… чья Она! Кто тот, кого она звала? Кто тот самый, Отец? – вкладывая в последнее слово особый смысл, понимаемый лишь ей одной, отметила Вещунья Мудрая. – Зиждители теперь, непременно, будут гневаться, непременно!

Владелина только сейчас окончательно пришла в себя, и, похоже, расслышала взволнованную речь царицы, в которой слышался страх. И с той же горячностью, с каковой она только, что кричала, понизив голос, зашептала:

– Вещунья Мудрая, я ни кому, ни кому не скажу про увиденное… Про то, что из меня вырвалось… и, что оно кричало.

– Нет, девочка моя, – голос царицы перестал колебаться, и зазвучал ровнее. – Коли я права, а я, определенно, права, теперь ничего не удастся скрыть… Зов подан, связь возникла, теперь ты на одной волне с Богами. Да и нет смысла, что-либо скрывать, надобно вспять открыться, поколь еще не поздно. Поколь есть время пригласить положенных согласно статуса учителей, создать условия. Правильнее стоит сказать не ужас… а чудо! Чудо к коему мне дана такая честь прикоснуться!

Вещунья Мудрая смолкла и нежно дотронулась губами до виска, бровки, щеки девушки и нежданно совсем тихо запела. По первому Владелина даже не поняла, что это поет царица, лишь послышался высокий чистый ее голос, вроде как перебирающий струны изумительного по звучанию инструмента.

– Быть может это все же моя оплошность, – невдолге молвила альвинка, когда песнь ее утихнув, своим нежным мотивом успокоила девочку.

– Не кому, не кому не скажу, – тороплива прошептала Влада, ощущая волнение царицы, проступающее точно чрез ее кожу. – Ни Богу Дажбе, ни Богу Воителю… не дам тебя в обиду.

– Милая моя, – полюбовно протянула Вещунья Мудрая и рука ее, коснувшись макушки головы юницы, принялась сызнова голубить волосы. – Боги не обидят меня, что ты… осерчать… высказать недовольство – да! Но обидеть никогда, они ведь наши Отцы! А Отцы мудры и стараются своих детей лишь поправить, не обижая, не наказывая.

– Тогда почему ты испугалась? – то Владелина вроде как и не сказала, а всего-навсе дыхнула слегка приоткрыв уста, ибо вновь стала ощущать утомление… утомление от пережитого.

– Быть может это моя оплошность, которая весьма расстроит замыслы Зиждителей, – отозвалась Вещунья Мудрая и отроковице показалось, она вовсе и не говорила, а чуть слышно шептала. – Тогда это вельми скверно. Представляю, как разгневается Отец Седми. А ежели не оплошность? ежели вспять удача! – Царица как-то дюже муторно вздохнула, и вместе с тем дуновением затрепетала ее мягкая грудь пахнущая цветочными ароматами, будто единожды одним духом, а вроде как и каждым в отдельности. – Хотела помочь. Снять с тебя гнетущее, нервное состояние, каковое вызвали своими словами лопасты, а вон, что получилось. Такими способностями, мощью каковую я ноне видела, не может обладать столь юное божество. Впрочем, иначе… иначе ведь и быть не может, абы о том все давно знали. Вельми прискорбно, что теперь мое спасение может не благотворно сказаться на твоем здоровье, Владушка, оное как я поглядела и так достаточно шаткое и хрупкое. Теперь понятно, почему головные боли и частое кровотечение из носа. Такое драгоценное, бесценное чудо! И без должного внимания, обучения… Все же… Все же скорей всего Расы не ведают, кто ты есть.

– Кто есть? – протяжно поспрашала Владу, не понимая о чем сказывает царица, и не очень надеясь, что та ответит.

А Вещунья Мудрая и впрямь не ответила, токмо вновь прошлась губами по лбу, очам и виску девочки, с таковой теплотой их целуя, словно, наконец, разыскала многажды лет назад потерянное дитя. Густая волна света заколыхалась на стенах комнаты, она тонкими ручейками пробежала сверху вниз по удивительным маревым поверхностям створок дверей, подобно льющейся струями воды. Где-то за окном громогласно загрохотал гром, наполнив отголосками соколиного клекота всю комнату. И затем махом отрывисто застучали по стеклу окна крупные капли воды так, что показалось, то чьи-то перста издав короткий сигнал, тукнули в него.

– Дождь пошел, – произнесла тихо девушка и судорожно выдохнула.

– Да, пошел, – также неспешно, делая большие промежутки меж слов, проронила Вещунья Мудрая. – Мне надобно отлучиться ненадолго.

– Нет! Нет! Нет! – вскрикнула пронзительно девочка и теснее прижалась к царице. – Не уходи! Не уходи Вещунья Мудрая!

Гром грянул еще пронизывающе и оглушительней. Яркие вспышки молний осветили всю землю, или сие ужель скрывшееся за бурыми тучами солнце внезапно выкинуло вперед широкую полосу света, и, на чуть-чуть озарило золотым сиянием потускневшую комнату.

– Владушка, я совсем на малеша уйду… на немного, – участливо протянула царица, чувствуя сотрясшееся тело отроковицы и не прекращая успокоительно гладить ее по волосам. – Совсем на немного, скоро вернусь.

– Не уходи! Не уходи! – надрывно дыхнула юница и губы ее лихорадочно затряслись, точно охваченные ознобом. – Я боюсь! Боюсь!

– Ну, что ты, что ты… – успокоительно сказала Вещунья Мудрая, стараясь все тем же умиленным тоном погасить уже начавшийся трепет тела Влады. – Такая смелая, отважная девочка. Такое чудо, совершенство… столь сияющее, чистое, безупречное Творение… Единственная в своем роде… единственная девочка во всех людских поселениях.

– Почему? Единственная? Почему одна среди мальчиков? – враз выбросила из себя те тревожащие вопросы Владелина, вырвавшиеся проливным потоком схожим с тем, что расплескивал воду на земли вкруг дома одэгэ Шудякора, дождь. Она рывком отстранилась от царицы, и, заглянув в ее белые очи, добавила, – я ведь сначала была тоже мальчиком, а потом вдруг стала девочкой. Все так резко изменилось… и никто… не ответил на мой вопрос, ни Бог Дажба, ни Выхованок.

– Ах, ты моя милая девочка, сколько же ты томилась… – заметно волнуясь произнесла царица белоглазых альвов, жаждая умиротворить взволнованную Владелину, и не позволить ей растревожиться еще сильнее. – Сколько потрачено в пустую времени, драгоценного времени… драгоценного здоровья… мое чудо! Чудо! Совершенство!

В белых очах Вещуньи Мудрой парили золотые завитки, будто складывающиеся в удивительные по форме и красоте цветы. И юница ощутила не просто любовь, а мощную волну обожания, исторгнутую царицей на нее… Вроде пред Вещуньей Мудрой была не Владу, а сам Седми. Царица ласково провела дланями по голове, шеи и плечам девочки, описывая их форму. И опять притулив ее к себе и легохонько покачивая из стороны в сторону так, что, кажись, заколыхались в потоках того движения и стены самой комнаты, неспешно стала рассказывать ей о гибели планеты Зекрой, о прилете на Землю отобранных мальчиков и одной девочки, кою своей силой укрывал Выхованок. Словом о том, о чем Владелина уже догадывалась, но поколь в чем не была убеждена.

И рассказ царицы белоглазых альвов был очень длинным так, что пролетевший над горами с яростным и скрипучим дуновением ветра, затих гром, и дождь прекратил свое движение, а вмале выглянуло из-за туч солнце… То самое, что, как горящий шар, даровало жизнь планете Земля. И уже принялось своим теплом припекать продрогшую почву и растущие на ее поверхности деревья, кусты, травы, согревать ее обитателей животных, птиц и тех, кто велением Богов величался человечьим родом.

– Вот значит как, – едва слышно протянула Владелина, дослушав речь царицы до конца, и задумалась.

Прошло какое-то малое время… в оном сызнова послышался клекот сокола, такой раскатистый… плывущий. И отроковица нежданно резко отстранилась от Вещуньи Мудрой, да воззрившись на нее враз увеличившимися очами в зелени коих блеснули крупные слезы, срывающимся голосом проронила:

– Я! Это я!.. Я уничтожу Мать Землю… Я или мои, как ты сказала клетки… Потому я и видела гибель Земли, оно как ее смерть лежит на моих плечах… Почему? Почему меня не уничтожили Боги?

Влада замолчала и взволнованно дернулась, и теперь содрогнулось не только все ее тело, но и обмотанная зелеными листьями какого-то растения больная рука. Она спешно прикрыла правой дланью свой рот, словно подавляя внутри себя желающий вырваться крик.

– Нет! Нет! – не менее торопко отозвалась царица, и, нежно провела перстами по больной руке девочки, тем смахивая оттуда боль. – Не говори так… Ты самое прекрасное, что есть на Земле. Что вообще есть… Чудо, что жива! Чудо, что сберегли твою бесценную… бесценную жизнь! И тебя саму! И я уверена, твои потомки… не клетки, а потомки будут достойными людьми.

– Значит это потомки мальчиков, – явственно облегченно протянула Владелина, убирая длань от губ. Царица тотчас кивнула в ответ, жаждая лишь одного, успокоить столь ставшую, по непонятной причине, бесценной для нее отроковицу. – А кто… чьи дети… разве Боги не могут это остановить, что более не гибли планеты. Чтобы Мать Землю не постиг удел Матери Зекрой.

– Нет, Боги не будут, им не надобно, – умиротворяющее произнесла Вещунья Мудрая, и провела перстами по бровям юницы, по выпуклой спинке носа, вроде любуясь ею. – И не тебе, моя милая, ни мне о том нет надобности, думать. Это заботы Богов, ни нас, их созданий.

Владелина выслушала царицу и затихла. Безмолвие наступило в комнате, и по всему вероятию во всем поселении Выжгарт. Вже и не слышалось ни то, чтобы говора, но даже пения птицы. А широкие лучи солнца меж тем наполнили светом комнату, согрели и успокоили девочку, посему она перестала вздрагивать, и, усмехнувшись, спросила, то несколько утверждая:

– А как же у мальчиков будут потомки, ежели нет девочек?

– Девочки прибудут… немного позже, – немедля отозвалась Вещунья Мудрая, наконец, выпуская руку Влады и также негромко засмеялась.

Юница мгновение вглядывалась в лицо царицы белоглазых альвов, чувствуя, что та как-то изменилась, и то было не столько в покрасневшей ее коже, сколько в чем-то ином, а посем вопросила:

– А мои потомки? У меня они будут?

– Будут. Непременно, будут, – молвила в ответ Вещунья Мудрая и заправила локоны выскочивших завитков волос в свою косу, одним мановением перстов переплетя их меж собой.

– Надеюсь, это будет не Граб… и не Брат… и не Миронег, – перекашивая лицо, стала перебирать имена товарищей девочка. Еще миг и она яростно взмахнув правой рукой, плюхнула себя по голой пятке дланью и вовсе суетливо закачав головой, взбудоражено дыхнула, – и не Рагоза… Правда ведь не Рагоза.

– Нет, не Рагоза, – нежно пропела царица, радуясь, что у нее, получается, снимать возникающее рывками в отроковице волнение, без сомнения, являющееся одним из признаков ее уникальности, как творения. – Я скажу тебе о том, кто продлит твой род, несколько позже, так велели Боги.

Лицо Владелины меж тем совсем исказилось, словно она узрела перед собой слизняка, какового велели съесть зачем-то Боги. И неожиданно припомнилось лицо Огня с точно квадратным подбородком, с впалыми щеками и крупными приподнятыми кверху уголками радужнозеленых очей. Вспомнились его огненно-рыжие, длинные волосы, схваченные в хвост… Его молочная кожа с выступающим золотым сиянием. Влада туго вздохнула, и едва зримо улыбнувшись, отчего сразу потеплели черты ее лица, весьма бодро проронила:

– Я не стану, продлевать свой род с тем, кто мне не будет приятен.

– Что ж, – откликнулась царица и перстами разгладила все еще удивленно приподнятые кверху брови девушки. – Думаю, тот, кто тебе предназначен, очевидно, станет приятен, – добавила она, видимо от нее не ускользнуло трепетание лица девочки.

Глава двадцать вторая

Владелина протянула правую руку и сняла с широкой полочки укрытой белой скатеркой, усыпанной по краю бахромой, подвешенной как раз на высоте ее головы, образ Зиждителя. Сие была весьма ладно вырезанная деревянная голова Огня. Юница безошибочно распознала образ Бога, оно как вырезанный чур, точь-в-точь, повторял не только четкие линии его лица с квадратным подбородком, но безусловно передавал, и его дугообразные брови, приподнятые уголки глаз, где радужнозеленую оболочку заменяли чудные поблескивающие камешки, его впалые щеки и окрашенные в огненно-красный цвет уста. Только огненно-рыжие волосы Огня, не были схвачены в хвост, хотя и смотрелись длинными. Также искусно была сотворена голова Бога Седми. Лишенные шеи они точно помещались на нешироких в размахе округлых планочках.

Девочка прижав чур Огня к груди, воззрилась в третий образ Бога, оного как правильно поняла впервые глянув, дотоль никогда не видела. Чур того Бога стоял посредине полочки, точно он был здесь главным. Поместившись как раз между Седми и Огнем, он отличался от Расов цветом. И если оба Раса были созданы из породы древа весьма светлого почти желтоватого окраса, то тот третий из красно-коричневого. Его уплощенное лицо имело широкие надбровные дуги, прямым, орлиным казался нос, значимо выступающими были скулы и покатым подбородок. Глаза чудились темно-карими, ибо такого цвета были самоцветные камушки, вставленные в глазницы, а волосы почти черными. И в отличие от Седми, у него также как и у Огня, не было волосяного покрова на лице, ни усов, ни бороды.

Влада склонив голову, всмотрелась в лицо Огня, чувствуя внутри себя необъяснимый трепет к тому чуру. Конечно, отроковица вельми благоговела пред всеми Зиждителями. И любила не только Дажбу, Воителя, но и тех коих редко удавалось узреть Седми, Словуту, пред каковыми чувствовала тоскливую боязнь, Дивного и Небо, оных видела всего лишь раз аль два в жизни… Ко всем Расам, как то их и учили духи, она проявляла почтение. Трепет, тоску, любовь вызывал каждый из Богов… Однако Огнь, среди всех Зиждителей, всегда занимал особое место в ее душе. И если по первому почтение к нему девочка порой замещала раздражением. То после давешней встречи с Воителем в капище, после того как она осознала, что запреты Огня вызваны одной заботой о ней во Владелине, что-то изменилось. Раздражение более не появлялось, оно уступило место какому-то новому чувству, вне всяких сомнений любви, только не той каковую испытывают к своим отцам и Богам, а иной… Той, самой, от которой в любовном порыве горит не только душа человека, но видимо и весь он сам.

Девочка ласково огладила указательным левым пальчиком, все поколь малеша припухшим, брови Огня. Провела подушечкой по прямой спинке и закругленному кончику, его носа, и на чуток остановилась на тонких губах. Она внезапно суетливо обернулась, обозревая пустую комнату в которой кроме нее никого не было, а после, поднесла чур к своему лицу, как можно ближе, и приложилась к нарисованным огненно-красным губам Бога, весьма крепко к ним припав своими полными устами.

Еще мгновение она касалась их деревянной поверхности, точно жаждая стать ближе к тому кого теперь так выделяла среди Богов, а посем все также спешно поставила чур на полочку. Легохонько приголубила перстами деревянные волосы Огня, дюже искусно живописующие каждую кудельку, и, наклонившись, взяла с пола свои ножны с мечом, принявшись пристраивать их на кушак, уже ранее обмотанный вкруг стана.

Приведя себя в порядок, Владу, медленно развернувшись, направилась к перегородке. Приоткрыв одну из створок, она вышла в полутемное помещение, где по обе стороны от входной двери сидели на низких табуретах, словно на самом глиняном полу Братосил и Рагоза. Яркий свет дневного светила, досель запрудивший комнату девушки, единождым разком вырвался в соседнее помещение, наполнив его своей густотой и озарив не только лица мальчиков, но и каждый уголок в ней.

– Здравствуйте! – негромко молвила приветствие и одновременно пожелания девочка, оглядывая русоволосого Брата, поспешно прикрывшего свои голубые очи и белокурого Рагозу не менее торопко, чем первый отрок, сомкнувшего свои желтые глаза. – А чего вы тут делаете?

– Тебя стережем, – звонко откликнулся Братосил, и тотчас вскочив на ноги, задорно засмеялся. – Чтоб не убежала.

Владелина широко улыбнулась да засим и сама жизнерадостно прыснула смехом. Лишь Рагоза, хмуро взирающий на товарищей, хранил немоту, и не просто молчал, он даже не улыбнулся. Наконец мальчик вздрогнул, немедля зримой кривизной изогнулись его тонкие губы, и приоткрылся рот, будто выдыхая застоявшийся воздух.

– Нет! – задиристо произнес он. – Мы тебя охраняем, чтобы тебя никто не обидел, ибо ты девочка и не всегда можешь себя уберечь от опасности.

Смех, наполнивший не только это помещение, но, по-видимому, и соседнее нежданно стих.

– Это кто себя не может уберечь от опасности, – то прозвучал весьма гневливый голос Братосила, и порывисто сомкнулись в кулаки его крепкие с широкими ладонями руки. – Да это меня, дубина ты такая. Меня и иных мальчишек Владушка от смерти спасла, еще когда дитем была… а ты… ты…

– Погоди, Брат, – девочка шагнула ближе и положила на плечо товарища больную руку, в каковой пока еще трепыхалась тугая боль. Она неспешно повернула в сторону поднявшегося с табурета Рагозу голову и проникновенно воззрившись на него своими зелено-карими очами сказала, – я вот не пойму… – Делая большущие промежутки меж словами. – Чего ты ко мне пристал? Разве я тебя, чем задела? Обидела?

Голос отроковицы звучал столь мирно, наполнено благодушием и только положенной женскому полу мягкостью, под колыханием которого становятся смирными не только мальчики, но и седые мужи.

– Нет, ничем не обидела. Никак не задела, – ответила Влада за отрока, немедля потупившего взор. – В общем, я совсем не люблю ссориться, оно мне не надобно и не приятно. А ежели ты считаешь, что я не всегда могу себя уберечь. То может ты и прав, тогда будь моим заступником.

Юница убрала длань с плеча Братосила, и, ступив в бок к приткнутой к стене обувке, склонившись, принялась ее натягивать себе на ноги, помогая уже и раненной рукой. А в комнате меж тем властвовала тишина, молчал не только Брат, но и Рагоза, судя по всему, смущенный словами девушки. Когда Владелина справилась с сапогами и выпрямилась, более ничего не говоря и не глядя в сторону задиристого мальчика, торопко шагнула к входной двери. Резво потянув створку на себя, она вышла на залитую солнечными лучами веранду.

– Вещунья Мудрая не позволяла тебе подниматься, – дыхнул, вслед юнице, Рагоза, стоило только той выйти из дверей на веранду. – Она велела нам передать тебе, чтоб ты ее дожидалась в комнате и не подымалась с ложа. Ты слышишь? – это отрок вопросил, увидев, что девочка не реагирует на его молвь, а затем вышел вслед за Братосилом на веранду.

– Слышу Рагоза, слышу, – на чуток сдерживая свою поступь, отозвалась отроковица. – Но я только пройдусь и подышу, оно как я уже залежалась.

– Вещунья Мудрая велела тебе не подниматься, – уже многажды настойчивее сказал Рагоза, поняв, что, несмотря, на его протесты, юница поступит по своему, посему уже и направилась к краю веранды.

– Мне надо прогуляться, – ответила ровным голосом Владелина, торопко принявшись спускаться по лестнице вниз.

– Отстань от нее! – сердито буркнул Братосил ни на шаг, не отставая от девочки и порывчато обернувшись гневливо зыркнул на покрывающегося красными пятнами Рагозу. – А то, как дам! – и протянул в направлении товарища сжатый, большой кулак.

Владелина ступила на каменную площадь и медленно пошла повдоль крайней ступени лестницы. Светозарные лучи солнца, нынче жарко припекали плечи и голову отроковицы, легкий ветерок лишь нежно касаясь ее волос мягкой ладошкой проходился по коже лица. Небесная синь, нависшая столь низко над Выжгартом, что ее можно было наверно вдохнуть, смотрелась перетянутой нитевидными лоскутами облаков. Ярчайшая искра света все время попеременно мигающая внезапно и вовсе ослепительно полыхнула. Владу не столько увидела ту вспышку, она ее почувствовала. Насыщенным светом, отразившись от каменной мостовой площади, та вспышка наотмашь ударила девочку по очам и голове. Немедля закрыв глаза девушка ощутила невнятное плывущее состояние в голове, и резкий звук скрипа, словно там… в мозгу, что-то рвалось на части. И тотчас боль пронзила все ее существо, махом ворвавшись в макушку головы и выскочив из пяток. Наверно, Владелина закачалась и вскрикнула, поелику когда боль ушла, а томление во лбу, как бывало всегда выплеснулось каплями крови из носа, она открыла глаза и ощутила, что ее поддерживает приобняв, взволнованный Братосил и весьма, что-то шумно говорит Рагоза.

– Замолкни! Замолкни! – сердито откликнулся в сторону товарища Брат и почитай прожег его сердитым взором голубых очей.

Рагоза без задержу смолк и тягостно задышав, подскочив к девочке, придержал ее за правую руку.

– Владушка, – прошептал ей на ухо Брат, утирая текущую из носа кровь, ладонью. – Ты чего? Чего?

– Все хорошо, – отозвалась юница, и, отстраняясь от мальчиков шагнув вперед, хмыкнула носом, заглатывая остатки крови.

Она торопливо утерла нос и растерла юшку меж перст, а потом вздев голову, уставилась на голубо-синий, столь близехонький, свод неба. От крупинки света, сейчас вновь замершей в небесах, пролегал едва зримый тонкий луч почти красного цвета, с огнистой маковкой на конце.

– Смотри, – с дрожью в голосе произнесла Влада, ощущая тугую тоску по той маковке и подняв вверх руку, указала на прочерченную в небесах полосу. – Видишь красный луч с навершием?

Братосил все еще беспокойно глазеющий на отроковицу спешно поднял голову, и, обозрев небо, резко пожав плечами, ответил:

– Чего? Какой луч с навершием? Там ничего нет… Лучше бы ты и впрямь послушалась Вещунью Мудрую и не вставала, а то нам с Рагозой перепадет. Еще тут свалишься и все тогда… И Двужил будет гневаться, что позволили тебе выйти. А если упадешь так и вообще накажет. И так стока дней тут торчим, ничего кроме дождя не видим. Ждем когда ты поправишься, а теперь давай свались.

– Ты точно в бубен застучал, – перебивая мальчика, откликнулась Влада и улыбнулась, ибо смурь как резко появилась, так же скоро и исчезла, стоило лишь побледнеть тому лучу и маковке. – Застучал… застучал… бух… бух… бух… выбивает бубен и трещит без устали Братосил.

На полупустой площади, где иногда появлялись куда-то важно спешащие энжеи, да двое допрежь оберегающих жилище осэгэ, прохаживались повдоль ступеней взад-вперед, раздалось четкое цоканье копыт.

– Вещунья Мудрая, – озадаченно прошептал Рагоза и тягостно дохнул, точно не справился с поставленным пред ним заданием, чем был дюже огорчен.

Девочка медлительно перевела взор с рассеивающейся полосы света в небе и взглянула на широкую улицу, что вела от площади к выезду из поселения, и по каковой неспешно ехала, верхом на своем жеребце, царица белоглазых альвов.

– А куда она уезжала? – вопросила девушка стоящего подле Братосила.

– Еще утром уехала… рано… рано. Можно даже сказать ночью, – верно не расслышав вопроса, откликнулся мальчик. – Может, пойдем в комнату? И она не заметит? – добавил встревожено он.

– Нет! – скривив уста, незамедлительно изрекла Владелина, не признающая вранья, и всегда поступающая с прямотой во всем.

Вещунья Мудрая была еще достаточно далеко, когда словно почувствовав, что на нее неотступно смотрят, подняла голову и воззрилась в лицо девушки. Она чуть понудила жеребца, и тот пошел ретивей, потому вскоре царица въехала на площадь. Торопко спешившись, Вещунья Мудрая бросила поводья подбежавшему и низко склонившемуся энжею, и скорой поступью пошла к юнице.

– Почему ты поднялась? – в голосе царицы не было и намека на досаду, всего-навсе обеспокоенность которую она не хотела, да и не могла скрыть.

– Вещунья Мудрая, – вступил в молвь Рагоза, похоже, стараясь себя выгородить. – Мы ей передали ваш наказ не подыматься, но она не послушалась.

– Спасибо мальчик, – неспешно растягивая слова, произнесла царица и с теплотой посмотрела на него.

– А потом, – вероятно Рагоза, завоевав внимание Вещуньи Мудрой, хотел как можно сильней перед ней выслужиться. – А потом она вышла сюда, и чуть было не упала. Вдруг закачалась, вскрикнула и стала падать. Хорошо, ее Братосил успел подхватить… И еще у нее шла юшка из носа.

Отроковица стремительно повернула в сторону, стоящего позади нее, отрока голову и гневливо на него глянула, желая тем самым его поджечь. Или ужель и в самом деле огреть кулаком по носу.

– Это просто, яркость того света обожгла мне очи, – проронила Владелина и указала вытянутыми перстами на почти впитавшийся в голубизну неба луч, придавший своду легкую марность.

Царица нежно огладила подносовую ямку девочки, и, вздев голову вверх, воззрилась на рассеявшийся луч света с огнистым навершием на конце, успокоительно вздохнув.

– Что там произошло Вещунья Мудрая? Мы ждем, – произнес своим мягким, тем не менее ноне весьма взволнованным баритоном, Дажба, посылая тот спрос не столько от себя, сколько от своего Отца.

– Зиждитель Дажба… Зиждитель Небо, мне вельми… вельми жаль, ежели я нарушала ваши замыслы, – откликнулась Вещунья Мудрая и в голосе ее слышался страх. – Девочка очень тревожилась из-за пережитого, и я решила провести обряд врачевания, снять тревоги и волнение. По первому все шло, как обычно, но затем… Я не понимаю, почему меня не предупредили по поводу естества девочки. Я бы никогда не позволила себе проявления не почтительности в отношении божества, Зиждитель Небо.

– Потому не предупредили, – отозвался Небо своим бас-баритоном, каковой днесь звучал как глубокий бас. – Что никто не знал про естество девочки… Неужели ты думаешь ей не создали бы должных условий, обучения, питания. Да ведай кто б из Расов, о естестве девочки, разве было ей позволено испытывать какие-либо тяготы. Не понимаю и сам, почему все это произошло, почему ни Родитель, ни Перший нас не предупредили? Почему мне о том не сказывал Родитель, ведь я его давеча видел. Неужели и Родитель не ведает о лучице. Впрочем того не может быть. Не может быть… Скорей всего ведает, и все происходящее является его замыслом… ведь не зря малецыки всяк раз вступались за девочку.

– Небо, ты хочешь сказать, что девочка есть лучица Першего? Отца? – поспрашания Словуты, сидящего по правую руку от Небо на безразмерном, голубоватом кресле, похоже сотрясли наполненные голубой дымкой облаков своды залы. – Мы! мы с Седми, чуть было не уничтожили плоть, в оной обитает лучица. Чуть было не поставили под угрозу гибели лучицу самого Першего… нашего дорогого, любимого Отца. Как такое могло произойти? Почему ты, Дивный ничего не приметили в девочке?

– Смолкни Словута, – Небо явно негодовал, потому шепот, вылетевший из его уст разком, собственной массивностью, накрыл всю залу. Он еще ниже склонил голову Вещунье Мудрой, стоящей посередь помещения, как раз супротив огромной низкой тахты без спинки и подлокотников, на оной и поместился старший Рас. – Смолкни, прошу тебя, малецык мой, не расстраивай меня еще сильней… Бесценная, бесценная девочка… драгоценная лучица и столь неразумность поведения Першего и моего. Как так Воитель, ты не приметил кто она… ты же с ней общался… – в тоне Небо звучал неприкрытое раздражение на прохаживающегося повдоль залы среднего сына.

– Нет, не касался… Я же тебе о том говорил, – не менее недовольно откликнулся Воитель, останавливая свою поступь всего-навсе на миг и глядя сверху вниз на склонившуюся царицу. – Седми в последний раз толковал про девочку. – Рас резко перешел на высокий звонкий тенор, повторяющий голос старшего брата, – пронзительно глядит… утаивает мысли… ощущает, что ее прощупывают… мощно сияет… и при волнении у нее идет из носа юшка. – А затем, возвращаясь к своему густому басу, добавил, – Седми хотел, чтоб ты ее прощупал… Я о том тебе говорил.

– Да, мой милый… да. Не зачем досадовать на тебя, – проронил задумчиво Небо и качнул чуть зримо головой, кою подпирала ладонь, и тотчас закачались на ней вьющиеся золотые волосы. – Надобно досадовать только на собственное тугодумие. Девочка… ой! ой! ой! столько потеряно времени, здоровья, сил… Все это так неразумно! Неразумно! И это так не похоже на Першего!.. Почему такое могло вообще случится. – Старший Рас на малость прервался, едва слышно выдохнул, отчего колыхнулись не только волоски его усов, но похоже и вся плоть, единожды затрепетав с материей белого долгополого одеяние. – Однако нынче поколь займемся нашей девочкой… бесценной, дорогой девочкой и лучицей. Тем паче поколь тут в селениях не рождаются люди надобно особо беречь плоть. Бессменно, чтобы не случилось не поправимого… Каждый вздох, шаг, движение под неусыпным наблюдением. Словута вышлешь к ней свои творения и подключи меня и Дажбу к ним… И ежели отбываешь из Млечного Пути переориентируй их управление на Воителя.

Словута немедля кивнул и тогда из его венца, где в навершие замерла в полете серебряно-золотая птица с серповидными крыльями, удерживаемая тремя узкими планками, внезапно прямо из рыжеватой ее макушки выпорхнул коричнево-серый, будто живой сокол. Он резко взметнул крыльями, и громко заклекотав, направившись к Вещунье Мудрой, принялся парить над ее головой по кругу.

– Отвезешь его, – певуче пробасил Словута, одновременно говоря то дюже недовольно, аль быть может токмо расстроено.

– Это, конечно, удача, что она живет среди наших детей, – продолжил сказывать Небо и поелику Дажба, сидящий подле него как-то дюже туго дыхнул, торопливо поднял правую руку и провел дланью по спине сына, нынче прикрытой златой материей рубахи. – Ну, что ты мой драгоценный малецык, это удача. Лишь бы не было поздно… все же четырнадцать лет.

– Почти пятнадцать, – отозвался Воитель, и, глянув на парящую над царицей птицу, сызнова принялся прохаживаться. – И сие спасибо Вещунье Мудрой, что она провела обряд. Возможно, именно он и подтолкнул лучицу к подаче зова. Даже удивительно, что такая кроха, подала его столь мощно.

– Каждый шаг, вздох, стон… все под внимание… Воитель… – принялся повелевать Небо, точно не слыша слов среднего сына, – поколь ты тут, чаще иных, чтобы ни на миг не упускал ее из поля видимости. И более никаких поездок, прогулок… никаких занятий с мечом… и всего того… что может перенапрячь… вызвать волнение. И еще как там ее рука? – данный вопрос уже обращался к царице, и старший Рас весьма мягко взглянув на нее, малеша просиял, тем самым, видимом, поблагодарив за обряд. – Может, стоит срочно вернуть девочку и положить в кувшинку… не надобно, чтоб ее изводила боль. Да, верно стоит вызвать сюда из Отлогой Дымнушки водовиков и лисунов?

– Зачем? Коли здесь есть белоглазые альвы, – торопко вклинился в толкование Словута, легохонько огладив перстами левой руки белокурую, островатой формы бороду.

Впрочем, Небо никак не отозвался на слова Словуты, лишь пронзительно взглянул в лицо царицы, кожа на каковом местами все еще была покрыта едва зримыми розоватыми пятнышками.

– Госпожа уже поправилась, – откликнулась, отвечая на немой спрос старшего Раса, Вещунья Мудрая и еще ниже опустила голову, ощущая внутри трепетную радость от близости Богов. – Не думаю, что ей необходима кувшинка. Вмале она выздоровеет окончательно. Обаче здоровье ее вельми хрупкое, что связано, возможно, с волнением оное испытывает сама лучица. Точнее не могу сказать, або о том надо поспрашать у мастера.

– Мастера поколь не можем спросить, это надобно уточнять у Родителя. А по поводу плоти доверимся твоему опыту, – произнес старший Зиждитель, и в тех словах послышалась не свойственная ему обеспокоенность. И он вновь провел перстами по спине сидящего подле него Дажбы. – Поколь никому не сказывать Вещунья, что у нас лучица. Никому не сказывать, не показывать… Только беречь и создавать все условия для девочки… Слышишь меня Вещунья? – Небо не просто спрашивал, он, кажется, сие вколачивал в тело царицы. Ибо лицо последней, дрогнув, слегка исказилось, словно ей было тягостно исполнять веления Зиждителя, а тело и вовсе качнулось туды… сюды. – Береги, чтобы ничего не случилось. Как ты понимаешь не болеть, не кричать, не нервничать… избегать какого-либо кровотечения. И в днях… в днях вернешь ее домой… Поколь мы тут, я весьма ее хочу увидеть, прикоснуться… ведь такое стойкое видение… такое.

– Небо, – сызнова вставил в протяжную речь Отца Воитель, перебивая его, и теперь уже уставившись на него. – Быть может лучше я ее принесу… и днесь она будет подле.

– Нет, поколь очень опасно… столько перенесла… зов, видение, болезнь, – мягко отозвался в сторону среднего сына Небо и качнул головой. – Можем напугать, что недопустимо. Будет спокойнее с Вещуньей. А ты, Вещунья, создай все условия, чтобы не встревожить, не простудить девочку во время пути и не тяни с ее возвращением… – Царица колготно закивала. – Мой дорогой малецык, – голос Небо и вовсе умягчился, он ласково огладил спину Дажбы и дополнил, – когда будут готовы женские клетки?

– Надо еще не меньше одной асти Отец, – не мешкая откликнулся Дажба, и, повернув голову в сторону старшего Раса, трепетно ему улыбнулся.

– Хорошо, мой милый, одна асти не более и поторопитесь там, – молвил, вероятно, утверждая Небо. – Воитель сообщи гомозулям и духам о значимости девочки, только не сказывай, что в ней лучица… Им это без надобности знать. Одначе, пусть проявят трепет и уважение, каковой девочка имеет по статусу… словом уладь.

– Уладь, – раздраженно откликнулся Словута и медленно поднялся с кресла, собираясь уходить. – Какой смысл хорониться Небо, не пойму. Если этот зов слышали Седми и Дивный. Если меня он пригнал из Галактики Копейщик, неужели ты думаешь его не услышал Родитель или Отец Перший.

– Не сомневаюсь, что вскоре Перший будет тут, – проронил, благодушно поглядывая на сына Дивного, Небо и перстами неспешно расправил на своих алых устах завитки усов. – И лучицу от него не утаишь, но его отпрысков нет на Земле, преимущество. Ощутимое преимущество на нашей стороне. Да и удел девочки в руках Огня… Огня какового Перший так любит… А к Родителю. К Родителю я отправлюсь сам… и не буду с тем тянуть.

– Тебе не стоило подниматься, – мягким голосом проворковала Вещунья Мудрая, с нескрываемым трепетом всматриваясь в столь невероятную свою ученицу, как она правильно предположила, естество коей было лучицей самого Зиждителя Першего, старшего Бога печище Димургов.

– Хотелось прогуляться, уж мне весьма надоело лежать… сколько ж можно, – отозвалась девочка, стараясь объяснить свои поступки. – Я себя чувствую хорошо, это просто тот луч света и меня, – юница на чуток смолкла, не зная как менее волнительно рассказать о происшедшем Вещунье Мудрой, в очах которой вельми резко вздымались к верху угловатые лоскуты золотого света. – Меня словно пробило с ног до головы, потому и закачало, но юшки текло совсем немного.

– Пойдем, пойдем в дом, – надрывно задышав, торопливо молвила царица.

Она, приобняла отроковицу за плечи, и вскинув ввысь голову, воззрилась на парящих в вышине двух соколов. Один, из которых, напрямую теперь передавал информацию о Владе Зиждителю Небо и Зиждителю Дажбе.

– Ох! их уже двое, – отметила девушка, проследив за движением взора Вещуньи Мудрой, да также уставившись в небеса.

Царица медлила всего-навсе доли секунд, а засим рывком дернула головой, и, опустив ее, еще нежнее, плотнее обняла бесценную девочку, да потянув в сторону лестницы, участливо протянула:

– Пойдем, пойдем мое чудо к осэгэ Шудякору, он очень хотел с тобой потолковать.

– Ага, – бодро откликнулась Владелина, радуясь тому, что ее не уложат в ложе, не запрут в комнате, и похоже даже не будут вычитывать.

Глава двадцать третья

В многоугольной комнате, где допрежь того гутарили Огнь и Воитель, а под ногами расстилался желтоватый пол, имеющий ровную поверхность лишь в центральной его части, нынче в купно сбитых облачных серых креслах поместились супротив друг друга старшие Боги. За стекловидным окном космического хурула черным маревом парила Солнечная система, изредка показывая под собой голубизну далекой планеты, покрытой кое-где плотными белыми испарениями. В самом же помещении в желтоватой клубящейся дымке, стелющейся не только в своде, но и ползущей по стенам… по полу инолды вспыхивали ядренистые рыжие искры, оставленные вроде от костерка.

Одним из Богов, как можно догадаться, был Небо. Он восседал в клубящемся кресле живописующим округлую покато-высокую спинку и мощные подлокотники, заметно нервничая, и то проявлялось в том как он тревожно потирал свои бледно-алые губы перстами попеременно то правой, то левой рукой. Второй Зиждитель сидывал на не менее пузатом облачном кресле, облокотившись спиной об ровный с выступающими краями ослон, весьма смурного цвета, оный по всему вероятию поменялся, потому как и сам Бог старший печищи Димургов, первый сын Родителя, Перший образом и кожей своей был темен. Можно молвить цвет кожи его колебался от густо черного до почитай бледно коричневого. Она выглядела не менее тонкой и прозрачной чем у Небо, и также как у старшего Раса, подсвечивалась яркими переливами золотого сияния. Под ней, как и положено в племени Богов, проступали оранжевые паутинные кровеносные сосуды и ажурные нити кумачовых мышц да жилок. Бог был худ и высок, как и Небо. И имел такой же формы лицо схожее с каплей, где самое широкое место сложилось в районе скул и сужалось на высоком лбу да округлом подбородке. Его черты, казались полностью списанными с лика старшего Раса, верно потому как Перший был не просто братом, а еще и близнецом Небо. И разнился с последним лишь курчавыми черными волосами, отсутствием бороды и усов да радужкой больших глаз. Это были темно-коричневые радужки, полностью поглотившие в себе зрачки, и занимающие почитай все глазное яблоко да едва окаймленные по краю тонкой желтовато-белой склерой. Перший состыковав подушечки перст меж собой, и одновременно выставив их вперед, тем самым, словно прикрыл от брата и свое лицо, и попеременно выступающие на нем переживания.

– Дорогой мой малецык, притуши свет, прошу тебя. Вельми давит, – точь-в-точь единым с Небом бас-баритоном молвил Перший.

Старший Рас легонько взметнул правой рукой и немедля в своде желтоватые клубы тумана помрачнели, тем самым слегка приглушив яркость помещения.

– Ты плохо выглядишь брат, – участливо произнес Небо, не скрывая своей тревоги. – Так долго не виделись. Почему не принимал меня, Дивного… Сынов… Седми. Он вельми был расстроен, что ты продолжительное время откладывал с ним встречи.

– С малецыком я оногдась все уладил… В Отлогой Дымнушке перехватил его туесок, або Седми не желал заглянуть ко мне на пагоду, сославшись на занятость. Мы уже объяснились, посему не тревожь себя теми мыслями, мой милый. Ну, а по поводу того, почему не принимал вас с Дивным так долго, думаю, ноне пояснять уже не стоит, – голос Першего наполнился осязаемой горечью так, что она плюхнула черными пятнами по поверхности его кресла. – Думаю не только я… Ты, Асил и Дивный, но и сыны услышали ее… Ее мой любезную, дорогую лучицу… каковую я уже не жаждал услышать, – теперь вспять глас наполнился радостью, и немедля темные пятна в поверхности облаков кресла существенно поблекли.

– Не понимаю, не понимаю, – весьма негодующе протянул Небо и качнул резко головой так, что единожды заколыхалась Солнечная система в его венце. – Зачем такое натворил… чего добивался.

– Ты отдашь мне лучицу? – не отвечая на спрос брата, поспрашал Перший и зримо дрогнули его пальцы, точно спаянные меж собой подушечками.

Лицо старшего Раса также сотряслось, словно он был не в силах отказать брату, и единожды не желал… не хотел уступать ему лучицу.

– Лучица уже прижилась в девочке. А девочка совсем большая, почти пятнадцать лет, – весьма спешно принялся он толковать, по-видимому, жаждая оправдать свой отказ перед старшим Димургом. – Взрослая. У нее тут семья, товарищи, наставники. Как я оторву от этого плоть и отдам… подумай сам, что может с ней произойти. И да, девочка весьма, весьма слабого, хрупкого здоровья.

– Почему ты сказал девочка? – удивленно вопросил Перший, и малеша опустив вниз руки, зыркнул весьма дотошным взглядом на Небо. – Разве лучица не в теле мальчика? Ты ведь забирал с Зекрой одних мальчиков?

– Перший, – Небо и вовсе стал негодовать, вроде брат его чем задел, а поверхность лба Бога мгновенно избороздила тончайшая сеть морщинок. – Я знаю… ты был против того, чтобы в Млечном Пути поколь управлял Дажба. Сие многажды мною выслушано… многажды. И решено, ведь ты сам одобрил…

– Я не одобрил, просто не стал спорить, – очень тихо отозвался Димург и тем самым сразу снял все раздражение с брата.

– Хорошо, не стал спорить, – согласился Небо и малозаметно шевельнул ногами, обряженными в золотые шаровары и обутыми в золотистые сандалии, всколыхав тем самым плывущий по полу курящийся пар. – Пусть так… пусть… Но Дажба очень того хотел, и Воитель за тем остался присматривать… помогать. Так зачем объясни мне, ты, повелел своим созданиям подсунуть мне болдырей и паболдырей. Ведь, малецык, допрежь того сказывал тебе о своих замыслах. О желание иметь в Млечном Пути большей частью свои клетки. – Перший, немедля поднял вверх состыкованные подушечками пальцев руки и теперь сомкнув меж собой и ладони, сызнова схоронил часть своего лица от брата. – А тут такая грубость. Болдыри и паболдыри средь наших отпрысков, оных по так и не выясненной причине не приметили бесицы-трясавицы. И нахождение которых на Земле нам удалось выявить случайно. Зачем это надобно было делать… мешать замыслам Дажбы, за коего ты так переживаешь… к коему так трепетно относишься? Дажба долго потом обдумывал, что делать с такими детьми, погодя решив сохранить им жизнь. Так мало этого куренты, по велению драгости Стыня, подарили нашему духу девочку… Девочку с твоей лучицей.

– Девочку, – ласково повторил Перший и заколыхалась от той нежности на нем черная рубаха, достигающая щиколоток и с рукавами, плотно облегающими руки до локтей, обшитая по подолу ядренисто-серебристой россыпью символов и знаков, изображающих животных. – Курент передал вам мою лучицу. Представляю, как это расстроит малецыка… Это, определенно, ошибка… Ошибка, а быть может… так нарочно сделал Родитель, чтобы наказать меня… наказать, – и наново неприкрытая горечь тронула речь Бога и его бледно-алые губы, частично виденные Небом.

– Но почему, почему ты скрыл от нас… от меня… Родителя, что ждешь лучицу, – вставил в прерывисто-горькое толкование Димурга Небо и мало заметно пожал сухопарными плечами. – Я бы уступил ее тебе, коли бы попросил.

– Небо прекрати, – недовольно дыхнул Перший, и резко уронил свои руки на облокотницы кресла врезавшись в них своими тонким перстами. – Когда ты мне уступал?.. Увы! эти действия могу творить один я. А скрывал я рождение лучицы не столько от вас: тебя, Дивного или Асила, сколько от Родителя. По-моему не стоит напоминать, что происходило с последней моей лучицей. И я уверен, сколько бы ты не досадовал на Асила, малецык хоть и не сказывает, но я не сомневаюсь, тогда он выполнял замысел Родителя… А Родитель… Родитель ведал… ведал как я привязан был к Кручу и несмотря на это… грубо, так грубо и болезненно нас разлучил. Не хотел я да и не мог вновь испытать того разочарования и разлуки с лучицей… особенно с этой лучицей. Хотел выпустить лучицу, и вселить ее в зекрийцев. В ту общину, где ее рождение ожидали, а после вывезти ребенка на Пекол… засим в Татанию. Все было продумано… все сделано и готово, чтобы моя бесценность была всем обеспечена. И так, чтобы Родитель того не приметил… поколь ваши цверги кружили, мелькали над Зекрой отбирая детей. Но все… все пошло не так… как я замыслил… все рухнуло.

– Родитель, судя по всему, распознал твои замыслы. Может, почувствовал появление лучицы, – изрек Небо и гулко вздохнул, сочувствуя переживаниям брата, а в его венце днесь светозарно блеснула не только звезда в центре, но точно и все остальные планеты.

– Да, очевидно, Родитель приметил, что во мне растет лучица. А днесь, после произошедшего можно предположить, что Ему донесли о появление лучицы, ибо она вельми ярко сияла еще будучи крохой. Просто ослепительно, – откликнулся старший Димург, и на лице его враз пробежав по губам, погасла улыбка, а золотое сияние на коже несколько потускнело. – Мы не нашли лучицы в общине. Родился простой мальчик… Я сам его проверял, думал Керечун ошибся. Куренты и Керечун засим обошли всех моих отпрысков и не нашли мою бесценность.

– А зачем ты вмешался в замыслы Дажбы? – повторил свой вопрос Небо, желая получить на него ответ.

– Это не я… Я был тогда опустошен, – наконец озвучил Перший поспрашания брата, и, откинувшись головой на грядушку ослона, на чуток замер, перестав, похоже, шевелить и устами, однако продолжая говорить. – Сие вероятно Вежды и Стынь… Они посылали курентов на поиски лучицы к вашим отпрыскам… твоим и атефским. Наверно Вежды и пожелал спасти первые мои искры, а может самих детей. Ты же знаешь Небо, как наш малецык мягок в отношении созданий. Малецыки, Мор и Вежды, отправляли курентов потом и в иные системы Золотой Галактики, но и там лучицы не было… нигде… нигде… И я был так опечален… растерзан… на долгое время разорен.

Зиждитель смолк и туго вздохнул. Его высокий венец, где узкой полосой по лбу пролегал с черной блестящей поверхностью обод, от которого устремлялись вверх закрученные по спирали серебряные дуги украшенные изображениями насекомых, рептилий, земноводных, зверей, в навершие держал на себе завернутую по коло живую змею. Черная чешуйчатая кожа змеи отливала золотым светом, а крупные, круглые, всяк морг таращившей на Небо, очи, были насыщенно зеленого цвета. Змея нежданно широко раззявила свою пасть, и, показав загнутые белые клыки, ощупала воздух околот себя раздвоенным черным языком.

– Подумал, – стал сказывать немного погодя Перший и прикрыл очи, словно их слепил приглушенный свет залы. – Что Керечун и куренты ошиблись… Ошиблись и она, моя бесценность, погибла на Зекрой… аль, что еще хуже потерялась где-то в пространстве. И вдруг… Вдруг ее зов, видение… Такое мощное. И я понял… Она тут… тут среди землян… в твоих отпрысках… Она жива… жива… Самое главное, что жива… Малецык, любезный мой, может, все же отдашь ее. Я создам все условия… Ты же знаешь лучшие наставники, каковые сумеют ей помочь, избавят от смури. Все… все для нее сделаю. И не станем говорить о том Родителю. – Димург медленно приоткрыл очи, и сквозь тонкие щели глянул в упор на брата.

Небо неотрывно смотрел в те черно-бурые щели, кажется, не в силах отвезти от них взора, не в силах не уступить, не в силах не подчиниться силе старшего брата. Змея в венце Першего нежданно сделала резкий выпад вперед, будто хотела вогнать свои клыки в Солнечную систему кружащую в венце Раса. И сразу затрепетало желтоватое марево, перемешивающееся с голубой пеленой, что окутывало миниатюрную ту систему, и в такт ему заколыхались и волосы Небо, и его тонкая золотая рубаха.

– Девочка не мой отпрыск, она родилась в паболдырях. И поверь, Перший она весьма слабая здоровьем… недавно и вовсе подверглась нападению… долго болела… – стал опять сказывать старший Рас, все же решивший не отдавать брату лучицу. – Почасту идет кровь из носа, очень нервная. И потом удел ее в руках Огня… Малецык желал подарить ей продолжение рода, ибо ведь никто не ведал, что то твоя лучица. Я днесь не могу… не могу отдать ее. Я уже озвучил причины того… Одначе, повторюсь, девочка прижилась, имеет слабое здоровье и ей вредно какое-либо волнение, тем паче после зова, видения, и удел ее в руках Огня. А я против малецыка не пойду, абы ты знаешь как он на все откликается… не хочу, чтобы негодовал на меня… Мне и так с ним вельми сложно… Он весьма упрямый и своенравный Бог. Да и потом… Будем мы говорить Родителю о лучице, не будем то не важно. Зов слышал и Он, нет смысла скрывать. Надобно вспять тебе к нему слетать повиниться.

– Нет! – весьма сурово проронил Перший и вдавил затылок и часть венца в кучные облака кресла, каковые разком вспухли. – К Родителю не полечу. Теперь не полечу… После всего, что пережил, не полечу. Сколько бы Он не звал, не приглашал меня. Теперь, понятно, зачем так настойчиво весь этот срок зазывал меня к себе. Очевидно, знал, где лучица и хотел меня проучить… Что ж, весьма болезненно проучил.

Бог замолчал и пронзительно глянул теперь не на брата, а будто сквозь него. Через прозрачное стекло на далекую Землю, видимо, жаждая рассмотреть там то, что его так волновало, и днесь пригнало из далекой Галактики Дымчатый Тавр. А по помещению внезапно и вовсе просквозил едва осязаемый шорох, может исторгнутый поколь отворяющей пасть змеей, или пришедший от пухнущих под ногами Богов и в своде залы, облаков.

– Малецык, – вельми нежно произнес Перший, и чуть слышимо, словно устало, выдохнул. – Тогда позволь мне поселить здесь своих отпрысков. – Черты лица Небо резко дрыгнули. – Если ты не хочешь отдать лучицу, а она ноне до самого перерождения, будет обитать только в Млечном Пути. Прошу позволь моим отпрыскам жить на Земле. Думаю Дажба не опечалиться тому обстоятельству, так как в свое время желал, чтобы мои люди населяли его Галактику… Уступи хоть в этом.

– Лучица все равно будет обитать лишь в моих отпрысках, – неспешно откликнулся Небо, судя по всему теперь теряя свое преимущество, посему провел перстами по завиткам усов покоящихся на устах, таким образом, скрывая их недовольную рябь. – После того как девочка будет принадлежать Огню, кровь ее очиститься от примеси болдырей и лучица станет появляться лишь среди белых.

– Я же тебя не прошу, чтобы она появлялась среди черных, – бас-баритон Першего обидчиво затрепыхался, верно Бог начал раздражаться и враз серо-бурые облака в своде потемнели так, словно там зачиналась гроза. – Сколько раз я тебе шел на уступки, а ты не можешь один раз… Небо, ты просто не понимаешь, что значит для меня это лучица. Не понимаешь, что со мной было, когда я думал, что потерял ее… Я был растерзан… истрепан… только ее зов меня пробудил, привел в чувства. А ты… ты… Отдать не можешь, уступить в мелочи не желаешь. У тебя впереди целая жизнь девочки, сумеешь привязать лучицу к себе, у тебя преимущество… Я, Закон знаю… Теперь не стану нарушать… будем вести соперничество, как, и положено, начиная со второй жизни.

Купно всколыхнулись под кожей Зиждителя Першего золотое сияние, желающее выплеснуться наружу, а затем также резко погасло… так, что сосуды, где будто кипели ядренистые огненные капли крови, многажды поблекли.

Явственно Небо теперь был загнан в угол, ибо надеялся, что о поселении отпрысков на Земле Перший не попросит. Вернее он надеялся, он желал, чтобы старший брат не попросил… Так как вступить в соперничество за лучицу Перший, по Закону Бытия, мог лишь тогда, когда в Галактике, и в частности в системе проживали его человеческие отпрыски. Уступить, ноне значило для Раса, утерять… утерять бесценную лучицу. Або Перший был мощный, чувственный Бог и весьма сильно от него зависели не только лучицы, юные Боги, старшие сыны, но и его братья: Асил, Дивный, да и чего таится, и сам Небо. Однако, и не уступить было сложно, ибо Перший всегда, на правах старшего уступал и ему, и Асилу лучицы… Всегда помогал и подсказывал, оберегал от гнева Родителя, перекладывал на себя тревоги и тяготы Расов и Атефов, как считалось во Всевышнем младшей, третьей печищи Богов. Лишиться этого Небо не мог… не мог ответить на тепло старшего брата не благодарностью. Да, и в целом, Димург, печища оного как и Атефы, участвовала в постройке систем имел право на часть ее… а отказался от того права лишь по причине занятости.

– По хорошему Перший, – наконец с трудом выдавил из себя Небо и не скрываемо туго выдохнул. – Мне бы надо поговорить с Дажбой, чтобы он как правящий в этой Галактике принял решение.

– Хочешь, я поговорю, – благодушно протянул Перший и теперь полностью открыл, дотоль малые щелки, очей, явственно усмехнувшись. – Уверен он мне не откажет… даже более того будет весьма рад. Тем паче ждет со мной встречи, и коль ты давеча приметил, не желал отсюда уходить, абы вельми натосковался от нашей разлуки.

– Не надо, – немедля отозвался Небо, по-видимому, это была последняя хоть и слабая, но попытка не уступать брату.

Ибо пред тем как, что-то предпринимать старший Рас хотел побывать у Родителя, но, увы! не успел… и сейчас всеми силами откладывал принятие решения.

– Малецык, милый мой, прошу, не поступай как Асил… – скорбно проронил Димург и качнул головой, а вместе с ним в венце колыхнула головой змея, стараясь поддержать своего Творца и весьма сердито зыркнула на Раса, отчего враз быстрее закружили планеты в венце последнего, будто желая столкнуться, пред тем сойдя с орбит. – Не надобно моя бесценность, – добавил Перший и голос его трепыхаясь, своей мягкостью и любовью ласкал младшего брата. – А нынче ситуация вроде как повторяется. Лучица в твоей Галактике, прикоснуться я не могу, соперничать не могу. Но поверь, мой дорогой малецык, ноне все по иному. Не делай мне больно… и так того, что я пережил стало предостаточно.

– Хорошо, хорошо, – порывчато отозвался Рас, ощущая тугую смурь посланную ему братом, единожды окутанную мощным потоком любви. Небо легохонько подался вперед станом, стараясь стать ближе к Першему и вже много тверже, досказал, – привози… Только прошу поколь привези детей… не старше одной асти, чтобы не смешивались с моими как можно дольше.

– Любезный мой, удел Земли предрешен, – мягко отметил Перший, ласково просияв Расу и тем золотым сиянием кожи густо вспыхнувшей озарил всю залу… поглотив какую-то не было бурость в облаках свода. – Теперь, когда лучица останется здесь… предрешен. Это вопрос весьма короткого времени, поверь мне. Однако, я согласен привезу детей лишь одной асти.

– И через три свати, – дополнил Небо, и, узрев удивление в лице и очах Димурга пояснил, – тогда прибудет Огнь. Я сейчас его не стану беспокоить. С ним надо поговорить с глазу на глаз… а ни мне, ни ему нынче не до того. Пусть через три свати, пожалуйста, ради Огня… Ты же знаешь какой малецык вздорный, когда это касается непосредственно его. Не хочу, чтобы он сердился на меня, как это было в прошлый раз.

– Ладно… через три свати, – теперь на уступку шел Перший, ибо также не желал, чтобы был недоволен Огнь. – Пока куренты и нежить там их отберут, доставят, три свати и пройдет. – Голос Першего явно ликовал, когда он задумчиво это говорил… светилось не меньшей радостью и его лицо, словно притушив темноту кожи. – Может, покажешь мне девочку. Очень хочу поздороваться с лучицей, успокоить, приободрить ее.

Теперь он сызнова выступал в роли просителя, по всему вероятию, что делалось весьма редко, посему Небо резко мотнул головой, так высказав свою досаду. Это тоже была ожидаемая, но не желанная просьба брата, впрочем, от каковой Рас мог отпихнуться, что он незамедлительно и сделал:

– Сейчас не могу… – молвил неспешно он, вкладывая в каждый звук и обобщенно в тембр гласа волнение. – Я же тебе пояснил, на девочку напали. Она болеет, в плоть попал яд, а альвы желая помочь, провели обряд. Вещунья сказывала девочка вельми испугалась произошедшего. Еще бы такую мощь видения лучица пропустила через Вещунью и мозг девочки. И обе, представь себе, никак не пострадали… никак. Вещунья поведала, что видела, как выплеснулась изо рта девочки, лучица, и мощью своей не только сняла напряжение с альвинки, но и остановила процесс ее гибели. Ты, представляешь какая уникальная лучица… такая кроха… дитя малое, а такая мощь… способности. – Губы Першего широко раздались улыбкой, он легохонько качнул головой. – Теперь дай время… дай набраться сил девочке, и лучице… Ведь никто не знал, что в плоти обитает лучица. Думали это искра, возможно первая. Потому не было создано условий, питания, внимания. Всего, всего была лишена, наша драгость. Думаю, пусть и встреча произойдет через три свати… А я сам, обещаю тебя брат. Сам прослежу за ее жизнью и здоровьем, создам все условия… все.

– Очень много вложено в эту лучицу, малецык, – отозвался устало старший Димург и протянул в сторону брата свою исхудавшую левую руку, где кожа была, похоже, натянута сверху на кость, а начиная от кончика указательного перста вплоть до локтя проходил зримой полос рубцеватый шрам. – Сбереги лучицу и плоть… Все… все, что надобно дай. Окружи внимание, любовью, и главное, чтоб более никаких нападений, хворей, крови… Ты ведь понимаешь… понимаешь, как это опасно для нашей бесценной лучицы.

Слабеющий голос Першего, меж тем обладающий божественной мощью, наполнил своей густотой не только залу, но видимо и все космическое судно. Он, словно выплеснулся наружу, и подобно земному ветру коснулся нависающего над хурулом огромного стеклянного осьминога. Не менее мощное, чем хурул Дажбы, судно, вроде живое шевелило своими подвижными восемью руками-шупальцами с крупными присосками, расположенными на внутренней их стороне. Два щупальца, впившись в корпус хурула присосками, удерживаясь обок него, оставались недвижными. На теле судна-осьминога четко просматривался рот с двумя большими дюжими серебристыми челюстями, напоминающими клюв птицы, и два крупных глаза, поместившихся по обе стороны от клюва, все то время шевелящих черными зрачками да попеременно выбрасывающих из них вперед долгие лучи света.

Глава двадцать четвертая

Шудякор, Вещунья Мудрая и Владелина сидели, вернее молвить, возлежали на дощатом низком округлом и дюже широком топчане с изголовьем. Сама поверхность лежака была обтянута бурой кожей, а окружающие по коло изголовья, представляли из себя тонкие, резные планки набитые почти встык друг к другу. Восемь столбов точно входящих в топчан, несли на себе функции ножек, и единожды поддерживали раскинувшийся деревянный каркас свода. Крышей, которого, служили узкие сетчатые полотнища ткани, густо-синие сверху и более прозрачные повдоль стен. Сам топчан стоял в весьма махонистом зале, прямоугольной формы, где и стены, и пол, и потолок были сотворены из ровных отполированных дщиц ядрено переливающихся желтизной света, что вливался в глубь помещения сквозь такое же, как и в комнате Влады, окно. Чрез стекловидную поверхность того окна просматривалась не широкая веранда без свода, и зачинающийся край поселения, с этой стороны покато входящий в каменные, гладкие грани гор.

На лежаке с одного края возлежал Шудякор на трех небольших подушках, а супротив него расположились царица и девочка, окруженные россыпью более маленьких подух. В помещении было довольно таки душно, отчего юница почасту отдуваясь, утирала текущий со лба пот. В зале кроме осэгэ, Вещунье Мудрой и Владелины находились еще четверо энжеев темно-бурых, словно единых цветом, ростом и фигурой, недвижно замерших по углам помещения. Еще один энжей прислуживал Шудякору и гостям, принося на блюдах еду и напитки, попеременно исчезающий за приоткрывающейся полупрозрачной дверью, поместившейся напротив окна. Мальчики, как и велела торопливо уводящая со двора девочку царица, остались на веранде.

Влада не евшая несколько дней, и поддерживаемая, очевидно, лишь настоями Вещуньи Мудрой ноне с аппетитом поедала, как пояснил Шудякор, утку. Небольшие кусочки мяса с зажаристой, коричневой корочкой были поданы на тончайших лепешках и обложены по кругу травами и сладковатым густо-желтым соусом. Царица и одэгэ не ели, они только пили травный напиток из пузатых с узкими горловинами братин имеющих тонкий носик. Юница приподняла с вытянутых ног тарелку, отправила последний кусок мяса в рот и от удовольствия провела кончиком языка по подушечкам пальцев.

– Не стоит облизывать перста, – незамедлительного молвила царица, не сводя трепетного взора с отроковицы. – Если ты голодна…

– Пазша Аксул, – тотчас откликнулся Шудякор, также как и Вещунья Мудрая наблюдающий за девочкой. – Принеси главе Лесных Полян еще утки.

– Нет! Нет! благодарю, – торопливо проронила Влада и по кивку царицы взяла с блюда, пристроенного подле ног, влажный белый ручник, чтобы утереть им губы и руки. – Благодарю я сыта.

– Тогда тебе надо попить нусы, – произнес Шудякор, и нежданно улыбнувшись, тем самым сделал свое лицо весьма благодушным.

Владелина подняла с общего округлого блюда, расположенного в центре лежака братину, обхватив ее крепко дланью и перстами, да ощутила необыкновенное тепло, идущее от глиняной его поверхности. Медленно, страшась расплескать полную братину, девочка приставила тонкий носик к губам и отхлебнула дюже сладкий и горячий напиток так, что, похоже, он враз опалил ей язык и глотку.

– Так мы не договорили царица, прервавшись на главу Владелину, – своим выпрашивающим, медовым голосом протянул Шудякор и также сладостно посмотрел на обеих женщин. – Как долго вы пробудете в Выжгарте, что велели Зиждители.

– Боги велели, – царица задумчиво провела своими заостренными перстами по гладкой, кожаной обивке топчана. – Велели возвращаться, как только Владушке станет легче… Потому завтра поутру, как я и обещала вам, сюда прибудут мои люди: Знахарка Прозорливая и Травница Пречудная. Знахарка Прозорливая осмотрит девочку, и ежели сочтет ее состояние приемлемым, мы незамедлительно отправимся в Лесные Поляны. Ну, а Травница Пречудная останется тут и поможет вашему племени.

Юница дотоль неспешно пьющая нусы, услыхав про возращение, возмущенно дохнула. Напиток рывком плюхнулся девочке не в то горло, и вызвал приступ острого кашля. Широко распахнулись ее недовольные очи, и Влада все еще мешая кашель и слова, сказала:

– Как так… отправимся в Лесные Поляны… и я?

– В-первую очередь ты, – с беспокойством во взоре отозвалась Вещунья Мудрая, и, привстав с топчана, погладила подергивающуюся отроковицу по спине. – Зиждитель Небо повелел тебе вернуться.

– Зиждитель Небо? Почему? – удивленно и, одновременно, огорченно поспрашала девочка и рука ее сжимающая братину резко упала вниз, чуть было не выплеснув остатки напитка на вытянутые вперед ноги.

– Я объясню тебе это позже, – нежно молвила царица и ласково провела ладошкой и перстами по голове и хвосту волос юницы, выравнивая там выбившиеся из общего строя вьющиеся кудельки. – Не сейчас, – продолжила она толковать. – Глава гомозулей Двужил, осэгэ, с мальчиками останется. И вы, как и велел Зиждитель Воитель, обсудите с ним все торговые отношения меж поселениями. Мы хотели дождаться выздоровления Владушки и обговорить эти вопросы при ней, но у Богов изменились замыслы. Потому главе Лесных Полян надобно срочно вернуться в людское поселение.

– Но, – осеклась отроковица, а вместе с тем потемнело и ее лицо.

– Так велел Зиждитель Небо, Владушка, – все тем же мягким, трепетным в отношении девочки гласом пояснила Вещунья Мудрая. – Не будем прекословить указаниям самого Зиждителя Небо, правда Владушка.

Отроковица ничего не ответила царице, лишь ниже склонила голову, и тяжело задышав, уставилась на свои стопы обмотанные онучами. Как и перед входом в ее комнату, сапоги пришлось снять подле одной из ступенек, ведущих к топчану. Пришлось снять и ножны с мечом, оные по настоянию царицы уже даже унесли из этого помещения. Влада еще горше вздохнула понимая, что коли ее решил вернуть сам Бог Небо, это, несомненно, жаждут наказать за встречу с лопастами аль, что скорей всего за видение, или сияние, каковое выплеснувшись изо рта, чуть было не сожгло Вещунью Мудрую.

– Хорошо, царица, – обрадовано отозвался Шудякор, видно будучи довольным тому, что уже завтра Травница Пречудная приедет в помощь к его племени. И широкая улыбка, растянувшая уголки покрытых шерстью губ, придала еще большей человеческой мягкости его лицу. – Владелина, – тем же медовым тоном обратился он к поникшей девочке. – Хотел тебе преподнести дар… как у нас у энжеев и положено.

Девушка медленно подняла свою голову. Весьма смурно взглянула на поместившегося напротив нее одэгэ, и с трудом подавляя внутри себя шевелящуюся досаду, слегка растянула губы, просияв ему зримой улыбкой.

– Пазша Аксул, позови кула Динара, – велел, взмахнув своей мощной рукой Шудякор, замершему подле проема топчана энжею.

Аксул, как звал его одэгэ, незамедлительно, дернувшись, согнулся, низко свесив свою дюжую голову, а затем, упав на колени, почитай вполз на лежак, взяв стоящее подле Влады блюдо с грязной посудой. Также торопливо он вспять сошел с поверхности топчана и все поколь не распрямляясь, направился к выходу из залы.

– Там дальше, за краем наших Похвыстовских гор лежат еще земли, – принялся пояснять Шудякор, стараясь отвлечь девочку от печали. – И живут там иные племена. Земли там весьма жаркие… песок покрывает берег раскинувшегося бескрайнего моря, где кроме глади воды и ничего не видно. Дуют там мощные ветра, они ударяются об грани гор и теряют свою силу, а по утрам они приносят на те земли влагу и рассыпчатые капли воды. Ежели бы не это, не эти капли… орошающие те сухие земли, не можно было бы там выжить одноглазым орикам. Этот народ весьма силен и крепок, у них мощные плечи и дюжие кулаки… и росту в них не меньше чем в нас. Орики имеют токмо один глаз, и он расположен у них на выпуклом лбу. Любит этот народ ссоры, шум и гам… любил раньше… любит и сейчас… Да только последнее время он как-то вельми поредел… усох числом. Когда-то орики высекали в скалистых утесах долгие лабиринты и пещеры, и жил в них, но днесь более кочуют.

– Ух, ты! – не мешкая, откликнулась отроковица, стоило лишь одэгэ смолкнуть. – Выходит на Земле живут не только энжеи, лопасты, но и орики… другие народы.

– Племена, Владушка, – протянула своим приятным голосом царица уже наново прилегшая на топчан и подсунувшая под свой локоть подушку, чтобы быть малеша повыше. – Это первые поселенцы Земли. Племена, которые призваны подготовить саму почву, скот и птиц к прибытию человеческих родов.

– Да, не только мы, но и орики передали вам все то, что вы нынче видите в своих поселениях, – продолжил свою весьма занимательную речь Шудякор и горделиво воззрился на юницу, в очах коей сызнова заблистал огонек присущей ей любознательности. – Птица, скот… это все разведено нами… Мы все это время следили за определенными видами животин и птиц, каковые были выведены и названы домашними, чтобы когда прибудет на Землю людской род, передать этих кормильцев, помощников и товарищей вам. И нынче я хочу подарить тебе Владелина, глава поселения Лесные Поляны, особые подношения.

В залу бесшумно вошел энжей так, что слушающей осэгэ девушке показалось, он и не открывал створку дверей, а прошел прямо сквозь нее. То был почти черный по окрасу энжей и нес он в руках большую корзину.

– Сюда неси ее кула Динара, – повелел Шудякор, а юница лишь миг спустя поняла, что Динара была энжейкой.

Кула подошла прямо к ступеньке топчана, и, склонившись, поставила корзину на его поверхность да тотчас направилась вспять, поколь не разворачиваясь, а пятясь назад.

– Посмотри, глава Владелина, – легохонько мотнув головой в сторону корзины, молвил Шудякор.

Девочка, не мешкая поднялась на ноги, и, обойдя лежащую царицу по кругу подошла к осэгэ. Она присела подле корзины и с интересом заглянула в нее. В глубине, плетеной из ивовых прутов корзины с дном выстланным соломой, лежало пять маленьких созданий, покрытых волнисто-мягкой шерстью, белой с крупными коричневыми пежинами, и с долгими висячими ушами.

– Ох! – восхищенно дохнула Влада, и, протянув в направлении спящих животин руку, погладила одного из них по шерсти, которая разнилась с иными своей коричневой рыжиной.

– Это щенки, – проронил Шудякор, явно обрадовавшись пробежавшему по юнице нежному трепету, будто огладившему черты ее лица. – Взрослых таких животин мы называем собаки, а это их дети. Сие весьма занимательное животное, помощник и товарищ в жизни человека… Лучший помощник для человека в охоте на птицу в поле, на воде. Поднимут с крыла, а засим доставят убитую птицу к ногам хозяина. Дюже умное, доброе создание, умеющее защитить свой дом, предупредить об опасности, спасти от одиночества и смури… Сих щенков со своего двора, я дарю тебе, Владелина. Выберешь одного для себя, а других раздашь своим товарищам.

– Этого! – поднимая коричнево-рыжего щенка из корзины на руки, отозвалась Влада, и слегка развернув его, показала одэгэ. – Этого возьму себе.

– Отличный выбор, – проронил весьма довольно Шудякор и поощрительно кивнул своей могучей головой. – Это старший из помета… кобель, что значит мужского пола. Он будет верным твоим помощником. Духи знают, как надо воспитывать собак, они помогут, – отметил он, увидев, как внезапно дрогнули губы девочки, точно она чем-то враз обеспокоилась.

– Опусти его в корзину Владушка, – то уже произнесла царица, также как и Шудякор углядев трепыхание губ отроковицы и подумав, что это связано с болью в ране, да немедля поднявшись с топчана, села. – Не напрягай руку, пальчики еще не оправились.

Девочка медленно опустила щенка в корзину, пристраивая его как раз в серединку, а после пояснила:

– Нет, рука не болит Вещунья Мудрая, не тревожься… Просто мне жаль их забирать от матери. Не хочу, чтобы они тосковали, – и надрывно вздохнула.

– Собак для того и разводят, – потирая свой низкий покрытый шерстью лоб откликнулся Шудякор. – Чтобы в месяц забрать щенка от матери и отдать хозяину, каковой станет с ним товарищем на долгие года. Не беспокойся глава Владелина, щенок в пару дней забудет свою мать и еще скорей, если ты сама будешь его поить молоком и играть.

– Ему надобно дать величание? – поспрашала юница, поглаживая столь мягкую и будто лоснящуюся спинку покряхтывающего во сне щенка, осэгэ кивнул. – Удалой, – вроде и не думая изрекла юница. – Так я буду звать его… Удалой.

– Хороший клич для собаки, – согласился Шудякор и несколько ошарашено всмотрелся в лицо девочки озаряемое улыбкой. – Однако, сие не все, что я хотел тебе, Владелина, преподнести, – продолжил он морг погодя. – Удалой и его братья до твоего отъезда побудут поколь подле своей матери, ежели ты не против? – Владу торопко качнула головой. – Кула Динара, – одэгэ обратился уже к энжейке. – Отнеси щенков и позови инши Камыла.

Кула Динара также спешно и полусогнуто подступила к топчану и взяв в руки корзину с щенками направилась вон из залы. Отроковица все дотоль наблюдающая за ее уходом увидела, как отворила Динара совсем на малость створку, выскользнула в тот проем, а доли секунд спустя в помещение вошел иной энжей. И то уже явственно был муж, каковой на сияющем медном блюде, нес скрученный вкруг сыромятный ремень с мощной серебряной пряжкой, повторяющей контуры дубового листка с тонкими прожилками по полотну.

Энжей подступил к лежаку, и, опустившись на одно колено, пригнув голову, протянул к поднявшейся на ноги юнице блюдо.

– Этот сыромятный пояс с дубовым листком-пряжкой я дарю тебе Владелина, – весьма торжественно сказал Шудякор. – Дубовый лист как мужское начало дарящее своему обладателю силу и смелость, как нельзя сильно подходит человеку, каковой еще, будучи совсем ребенком, смог собственной отвагой защитить близких.

Правая рука юницы судорожно дернулась вперед и зависла над столь великолепным ремнем досель никогда не виденным. Пряжка на нем была в длину почти с ладонь Влады, и так ярко переливалась, что своим сиянием смутила ее. И тогда девочка будто вновь услышала молвь Бога Воителя: «Это твой дар и только тебе принимать решение как с ним поступить». И тотчас она взяла с блюда ремень прямо за лопастную пряжку, и резко дернув на себя, распрямила его в длину. Украшенный тонким серебристым углом, вдетым в поверхность кожи, иной конец ремня, испрямившись, слегка закачался из стороны в сторону.

– На поясе много удобнее носить ножны с мечом, – дополнил свою речь Шудякор, по-видимому, радуясь тому, что опекаемая царицей отроковица приняла дар.

– Даже не знаю, как тебя благодарить одэгэ Шудякор, – негромко протянула Влада левым указательным и как правильно заметила Вещунья Мудрая, пока еще отекшим, перстом огладила ребристые края пряжки. – Очень красивый пояс… и щенки… Не знаю даже как тебя благодарить.

– Ох, глава Владелина, – не менее довольно отозвался Шудякор и потер меж собой широкие, волосатые ладони. – Твои слова благодарности значат для меня много больше, чем какой-либо вещественный дар.

Глава двадцать пятая

Владелина и Вещунья Мудрая уже покинули залу, где столь приятно одаренная осэгэ девочка приобрела не только щенка, пояс, но и завязала теплые товарищеские отношения с Шудякором. Теперь по просьбе отроковицы женщины неспешно прогуливались повдоль лестницы на долгой веранде.

– Почему я не могу пройтись по Выжгарту? – досадливо вопросила Влада, когда подступив к лестнице пожелала на нее ступить и немедля была удержана от того шага царицей.

– Ты еще очень слаба, – певуче проронила Вещунья Мудрая, стараясь тембром своего голоса успокоить и расположить к себе юницу.

– Нет, я чувствую уже себя хорошо, – ответила вразы уменьшая недовольство в голосе отроковица и направив в сторону царицы белоглазых альвов левую руку суетливо обхватила ее перста. – Ничего не болит, я выздоровела. И хочу погостить в Выжгарте… посмотреть его. Ведь Бог Воитель позволил.

– Это позволение было выдано до того как лопасты напали на тебя и… – Вещунья Мудрая смолкла лишь на маленько и глубоко вздохнула, единожды мягко улыбнулась. – И до того как ты узрела видение.

– Видение… – тело девочки нежданно судорожно сотряслось и, кажется, сызнова волна света ударила в макушку, всколыхав там и сами гладко натянутые в хвост волосы. – Ты… Тебя и меня Боги наказали за видение? – хрипло произнесла она и покачнулась. – Потому мы и возвращаемся. Мальчики и гомозули остаются, а мы наказаны.

Царица торопливо придержала покачивающуюся Владелину за стан, слегка ее приобняв и с необычайной теплотой, словно окутывающим тело той, ответила:

– Нет, не наказаны, тут совсем другое. Мы просто должны вернуться. Потому как рана вельми плохо заживает, Небожители тревожатся за твое здоровье.

– Ежели они тревожатся, могли бы дать набраться сил, а не заставлять трястись девять дней на коне, – вздыхая, заметила Влада и так как царица выпустила ее из объятий, спешно шагнула вниз на ступеньку.

Она скоро преодолела лестницу, и, спустившись на площадь, воззрилась в далекое небо, подернутое серовато-марной дымкой заходящего солнца, ласково ему улыбнувшись.

– Мне очень нравится смотреть на небо, – чуть слышно произнесла она. – На небо, что расстилается точно округлый купол над нами и на просторы луговин. Так не хочется, чтобы они замыкались рядами леса или стенами горных круч. Тут в горах небо и вовсе рядом… близко, чудится, до него можно дотянутся перстами.

Вещунья Мудрая неторопливо спустилась вниз по лестнице, и, остановившись подле отроковицы, с волнением воззрилась последней в лицо. Она нежно провела пальцами по волосам девочки, и, прикоснувшись к ним губами, просияла улыбкой.

– А почему энжеи целуют тебе руки Вещунья Мудрая? И почему Бог Огнь и Бог Седми почитаемые ими Зиждители? – поспрашала отроковица и опустив голову, воззрилась прямо в белоснежное лицо царицы, днесь все поколь усеянное красными пятнами ожога. – Ведь их прародитель… тот… голова которого стоит на полочке в середке меж Богом Седми и Богом Огнем… Таковой с черными волосами и кривым носом.

– С черными волосами и кривым носом, – повторила Вещунья Мудрая вслед за девочкой и легохонько засмеялась. – Весьма четкое определение Бога Асила, Творца энжеев и одноглазых ориков. Эти племена, каковые днесь я назвала, также как и лопасты и некие иные, проживающие в разных местах планеты являются первыми жителями Земли… Они призваны подготовить бытие планеты к возможному обитанию тут человека, ибо обладают на то особыми способностями, здоровьем и вообще созданы именно для этой цели. Однако, они не имеют такового тесного общения с Зиждителями как гомозули, духи иль белоглазые альвы, поелику занимают ступень более низкую в нравственном отношении, чем мы. Не так давно, по земным меркам, правда еще до появления на Земле людей, на энжеев напала весьма прескверная хворь. С последствиями каковой, тебе, мое чудо в свое время увы! пришлось столкнуться. – Царица на чуть-чуть стихла, по любовно огладила тыльной стороной пясти кожу щек юницы, и все также мягко продолжила, – с этой хворью энжеи не могли справится. Посему и обратились к Небожителям с просьбой прислать помощь… Помощь оказал Зиждитель Огнь, он на тот момент был в Млечном Пути, и повелел мне и моим ближайшим сподвижницам прибыть на Землю и спасти от вымирания это племя. С тех пор и Зиждитель Огнь, и Зиждитель Седми, чьими творениями мы являемся, также почитаемыми энжеями, как и Бог Асил.

– Я бы очень хотела увидеть берег моря, – молвила Влада, точно досель рассказанное ей и не больно было интересно. – И что это вообще такое море… и как так можно не иметь края.

– Может позже Небожители позволят узреть тебе море, – дюже уклончиво ответила Вещунья Мудрая и теперь сызнова приобняла отроковицу за плечи. – Но завтра, если Знахарка Прозорливая сочтет твое состояние приемлемым, мы отправимся в Лесные Поляны.

Владелина порывисто дернула плечами, стараясь сбросить оттуда удерживающие ее руки царицы, и скривив свои полные губы, вельми негодующим тоном отозвалась:

– Я, конечно, выполню, что велят мне Боги… Но девять дней в пути… быть может стоило мне все же дать отлежаться.

– Да, да, ты права, тебе надобно отлежаться сегодня, чтоб назавтра были силы, – торопко протянула царица, и еще крепче обхватив юницу за плечи, бережно потянула на себя.

– У!.. да я не о сейчас говорю, – в голосе Владелины и вовсе послышалось едва сдерживаемое раздражение.

Одначе Вещунья Мудрая того, вроде не примечая, столь настойчиво повлекла ее за собой, что девушка не стала спорить, осознавая бесполезность собственных просьб. Она токмо низко свесила голову, и поплелась вслед за царицей вверх по лестнице, а позадь двух женщин также неотступно и недовольно побрели Братосил и Рагоза, доколь несущие обязанности свиты главы Лесных Полян.

Утром в комнату Влады, уже пробудившейся и с удовольствием разглядывающей свой дар, пояс одэгэ, вошла не только Вещунья Мудрая, но и ее старшая сподвижница Знахарка Прозорливая. Это была почти на голову выше царицы альвинка с не менее белой кожей и слегка угловатыми чертами лица. Такой же удлинено-яйцевидной была форма ее головы увенчанная пшеничными волосами стянутыми, точно улитка на макушке. В белых очах Знахарки Прозорливой очень редко вспыхивали кружащиеся бледно-желтые круги, от взгляда на каковые у юницы закружилась голова.

– Поднимись, пожалуйста, – молвила она каким-то трескучим, низким голосом, подобно затрещавшим ветвям дерева, объятым огнем.

Девочка, опустив пояс на ложе, немедля поднялась. Вещунья Мудрая заботливо подкатала рукав рубахи, развязала лоскут ручника и сняла с уже покрытой плотной коркой раны обмякший, зеленый лист, да слегка развернула отроковицу так, чтобы солнечный свет хорошо осветил ее. Знахарка Прозорливая дюже нежно, подушечками пальцев, прошлась как по ране, так и по красноватой коже вкруг нее. Посем ощупала руку до низу, огладив каждый перст юницы.

– В целом все хорошо, оррар Вещунья Мудрая, – наконец, озвучила свой осмотр сподвижница, поколь проводя по припухлым пальчикам Владелины и между тем оглядывая не только саму руку, но и ее лицо. – Только нездоровая отечность в конечности, а так… в общем девочка выглядит хорошо.

– Я пыталась снять отечность, но пока мне это не удалось, – пояснила царица, не менее чем ее старшая сподвижница внимательно рассматривая не только перста, но и лицо Влады, словно ища чего-то там. – Кажется, все последствия ранения переместились в кончики пальчиков.

– Хорошо бы так оррар Вещунья Мудрая. Чтобы последствия переместились лишь в пальчики… а не задели внутренние органы, – весьма участливо произнесла Знахарка Прозорливая, и, взяв у царицы свежий лоптастый, зеленый лист да ручники принялась перевязывать руку. – Однако, по прибытию стоит девочку осмотреть не только Купальнице Купавой, но и Ворожее Чарующей, и Ведунье Важной. Я на том настаиваю. А по поводу пальчиков попробуем как я и предлагала витравие наших пожней.

– Значит, ты считаешь, что Владушка может ехать? – вопросила Вещунья Мудрая, и, уставившись на старшую сподвижницу, напряженно замерла, та неспешно кивнула в ответ. – Тогда отправимся не мешкая. Я вздохну спокойно лишь, когда девочка окажется в поселение.

– А я… Я очень не хочу ехать! Может, кто-то спросит, чего я хочу? – обидчиво вскликнула отроковица и порывисто дернула руку, желая вырвать ее из длинных и весьма подвижных в фалангах, пальцев Знахарки Прозорливой. Впрочем альвинка, видимо, того ожидая, сумела удержать руку девочки. – Почему я должна возвращаться в Лесные Поляны, когда мальчики остаются в Выжгарте? – вопросила Влада.

– Я тебе уже говорила, – не обращая внимания на явственно звучащий гнев, откликнулась царица, и, подняв с ложа дареный пояс, опоясала им стан юницы. – Объясняла все, – также ровно дополнила она.

– Это несправедливо… Я ни чем не провинилась, и меня наказали возвращением, – все также раздосадовано отметила Владелина, и так как, несмотря на ее протесты, старшая сподвижница перевязала ей руку и опустила рукав, дернувшись вправо, присела на ложе. – Все это несправедливо… – Вновь протянула отроковица, теперь уже не желая подчиняться не только беспокоящимся подле альвам, не обращающим внимание на ее речь, но уже и самим Небожителям. – Несправедливо Вещунья Мудрая! – дюже звонко кликнула девочка, вложив в величание царицы, переживаемое ею волнение.

– Подымись, пожалуйста, – все также низко застрекотав, попросила Знахарка Прозорливая, доставая из своей сумы золотистое полотнище свернутой материи.

Владелина сердито зыркнула в ее белое и вопреки угловатости черт, столь красивое лицо с изогнутым в середке малой горбинкой носом да слегка удлиненным кончиком, тонкими, мягко очерченными губами, где на округлой левой мочке уха, словно расплескивая сияние, поместился в полноготка треугольный камушек, и туго задышала. Теперь уже демонстрируя свое не желание выполнять не только волю Богов, но и просьбу сподвижницы. Судя по всему, испытываемое девушкой негодование пронеслось покатой волной по комнате и белоглазые альвы его почувствовали, поелику сразу тревожно переглянулись. Вещунья Мудрая допрежь складывающая в сумы вещи, торопливо подступив к девочке, обхватила вздрагивающие ее плечи, и, опустившись на присядки напротив, затрепетавшим голосом, в коем единожды слышалось волнение и мягкость, произнесла:

– Владушка, прошу тебя не противься, – отроковица было открыла рот, чтоб сказать дюже чего-то недовольное. Одначе, царица не позволив того ей выдохнуть, добавила, – ибо мне велели Небожители доставить тебя в Лесные Поляны в целости и в короткий срок… Поверь мне, я не смею ослушаться Богов… не смею тебя обязать, потому лишь прошу.

Юница, услыхав в голосе Вещуньи Мудрой, не просто просьбу, а мольбу порывисто склонила голову, чтоб сокрыть от нее свое лицо и легохонько хлюпнув носом, обидчиво дернула губами, ощущая внутри слишком сильное огорчение, какое было сложно подавить. Миг погодя она также стремительно дрыгнула руками, высвобождаясь из хватки царицы, и резко поднялась. Неприкрытая горечь чувствовалась в каждом ее движении так, что она даже не обратила внимание, когда Знахарка Прозорливая накинула на ее плечи плащ, коим оказалось развернувшееся золотое полотнище. Оправив его полы книзу, сподвижница застегнула на груди отроковицы широкую прямоугольную золотую пряжку с искусно вырезанным на ее гладкой поверхности витиевато переплетенными меж собой серебристыми лепестками цветка.

– Владушка, – очень нежно прошептала Вещунья Мудрая, передавая сумы и ножны с мечом своей сподвижнице. – Днесь Знахарка Прозорливая повезет ножны, – девочка надрывно дернула плечами, по-видимому, то было последней каплей, отчего махом из ее очей выкатились крошечные слезинки, и, прочертив две отвесные линии на щеках, улетели к долу. – Чтобы не напрягать ручку, – все также воркующе-песенно пояснила царица. – Не надобно только плакать. И не надобно расстраиваться, ибо я уверена Боги теперь позволят тебе многое… ноне многое… И берег Белого моря тоже.

– Когда? – взволнованно поспрашала юница, усилием воли запрещая себе реветь, токмо хлюпать носом.

– Может весьма скоро, однако поколь надо обождать, – ответствовала Вещунья Мудрая, услыхав не только плаксивое хлюпанье, но и недовольное фырканье Влады. – Впрочем, нынче я покажу тебе такое, чего никогда не увидят мальчики… оные приехали в Выжгарт.

– И что это? – Владелина задала этот вопрос весьма ровно, не проявив должного ей любопытства.

– Пойдем, я покажу, – торопко изрекла Вещунья Мудрая, и ласково обхватив правое плечо девушки, прикрытое зябко-струящейся тканью плаща, повела ее к дверям.

В комнате, где давеча оставляли обувь, на этот раз мальчиков не было. Знахарка Прозорливая, несмотря на недовольство девочки, и вовсе искривившей свои губы, сама ее обула.

Когда женщины вышли на веранду, и спустились вниз на площадь, Владелина увидела не только пришедших и выстроившихся в ряд напротив лестницы мальчиков, всех гомозулей, но и множество энжеев купно заполнивших, как сам пятачок, так и центральную улицу, ведущую к выходу из поселения. Посередь площади стоял сам Шудякор, Зуйнара и приближенные к осэгэ энжеи. Они толпились подле еще одной белоглазой альвинки с мягкими, точно юношескими чертами лица и такой же, как и у Знахарки Прозорливой, улиткой пшеничных волос пристроенных на макушке удлиненной головы. Одетая, как и иные ее сородичи в облегающее белое одеяние Травница Пречудная, была дюже худенькой, и казалось ее кожа на кистях рук просвечивалась насквозь, будто под ней и не было плоти аль костей. В нескольких шагах от Травницы Пречудной в поводе удерживаемых энжеями стояло три жеребца, все как один бледно-рыжеватого окраса. Царица, ее старшая сподвижница и девочка подошли к Шудякору и тотчас все энжеи, включая и альвинку, низко поклонились.

– Вы уже собрались оррар Вещунья Мудрая, – нежный, чистый голос Травницы Пречудной невесомой волной али легким дуновение прокатился подле юницы, нежно огладив ее.

– Да, Травница Пречудная, – отозвалась, кивнув, царица. – Сколько тебе нужно будет дней, чтоб оказать помощь энжеям?

– Думаю, дней пять не более того, – незамедлительно откликнулась та, любопытно-внимательно поглядывая на Владу, несомненно изучая ее.

– Хорошо, – раздумчиво протянула Вещунья Мудрая и заостренными перстами огладила свои тонкие едва проступающие на белом лице уста. – Двужил! Могуч! – гомозули давно уже подступившие к царице суетливо вздели головы и уставились на нее. И девочку поразила не только дюжая взволнованность и краснота их лиц, но и несвойственное им подчинение. – Дождетесь, когда Травница Пречудная тут все завершит и приедете вместе. Ибо коня средней моей сподвижницы, как вы понимаете, мы заберем.

– Слушаюсь, Вещунья Мудрая, – разком откликнулся Двужил так, вроде наказ ему давала не царица белоглазых альвов, а сам Бог Воитель. – Доброго пути, Вам! – добавил он весьма мягко, и, протянув в направлении стоящей как раз между альвинок юнице руку, ласково провел волосистым перстом по тыльной стороне ее ладошки. – Будь умницей, Владу! – отметил глава гомозулей, словно чувствуя напряжение владеющее ученицей.

Отроковица горестно вздохнула и суматошливо кивнула, с огромным трудом сдерживая в себе рвущееся наружу негодование, оное усилилось, стоило только ей взглянуть на стоящих мальчиков.

– Ну, что ж, – вступил в толкование сияющий радостью Шудякор, и указал пальцем на совсем крохотную квадратную корзинку, прикрытую сверху крышкой в руках кула Динары. – Там лежит Удалой, повезешь его с собой глава Владелина, а остальных щенков привезет глава гомозулей.

– Благодарю, – девочка, наконец, справилась с собой и широко улыбнулась энжею так, что зримо заблистали ее зеленые очи. – А чем я его кормить буду, все эти дни? – подумав, поспрашала она.

Осэгэ на морг перестал махонисто щериться, перевел удивленный взор на Вещунью Мудрую мало заметно качнувшую головой и шустро изрек:

– Царица тебе в том поможет глава Владелина.

– Благодарю еще раз одэгэ Шудякор, – теперь голос отроковицы прозвучал бодрее, и внезапно сама того не понимая зачем, она шагнула навстречу старшему энжею и протянула ему раскрытую ладонь.

Шудякор мгновение изумленно взирал на ту маханькую в сравнении с его ручку, а засим пожал ее, утопив в своей огромной, волосатой длани.

– Да, – несколько озадаченно проронил Двужил, стоящий подле, ибо видел таковое межвидовое рукопожатие впервые.

– Нам пора, – прервала наступившие отишье царица, весьма трепетно глянув на действия девочки.

И стоило токмо ей это озвучить и легонько взметнуть рукой, как не мешкая Травница Пречудная, Шудякор, гомозули и иные энжеи отступили назад, а к Вещунье Мудрой, Знахарке Прозорливой и Владелине подвели тех самых бледно-рыжеватых словно с округлыми боками жеребцов.

– А Уголек? Почему я не еду на Угольке? – возмущение девушки вновь выплеснулось тяжелым дыханием и дрожанием губ.

Она надрывно топнула ногой по каменному полотну площади и тотчас ощутила точно всплеск томления в голове так, что на малеша потеряла видимость происходящего пред очами, ощутив гулкий удар сердца в груди, и зримо качнулась взад… вперед.

– Владушка! – голос царицы, словно песня пролетел подле нее и тем самым разом вернул видимость очам, да ощущения насущной просьбы. – На Угольке приедет Травница Прозорливая.

Влада торопливо прикусила губу, осознавая нелепость своих капризов, и тягость от просьб Вещуньи Мудрой. Она, молча, подошла к жеребцу, левой рукой взялась за луку седла, придерживая стремя, вставила в него левую ступню. А засим, ухватившись за правую луку, уже другой рукой, с толчком перенеся правую ногу, уселась на лошадь, при том весьма болезненно скривившись. Оно как оттого рывка рана в руке ощутимо дернулась.

Старшая сподвижница, спешно ступившая к жеребцу юницы и верно желающая ей помочь на него сесть, увидела то колыхание черт лица и весьма нежно протянула:

– Надо было не торопиться, не перенапрягать ручку. Я бы помогла сесть, – и, поправив полы плаща на девочке, вложила ей в руки тонкие шелковые поводья.

Справа подошла Травница Пречудная, она дюже ласково провела ладонью по крупу своего коня, также нежно огладила согнутую в колене ногу отроковицы и благодушно улыбнувшись, сказала:

– Не тревожься Владелина, я не обижу твоего Уголька, ибо он вельми мне понравился. Одначе, этот конь, на каковом ты восседаешь не менее занимательный. Его племя величают кологрив, впрочем у каждого из коня есть свой клич. Моего кличут Летун, потому как он самый быстрый конь. Уж, ты будь добра, моя милая Владелина, сбереги его и не обижай, – альвинка то произнесла так просящее и единожды сияющее, что в доли мига сняла всю горечь той молвью с отроковицы.

– Хорошо, – многажды миролюбивее отозвалась девушка и живописала на губах ответную улыбку.

Царица слегка качнула головой, отчего чудно так шевельнулась ее коса, пролегающая не только по затылку, шее, но и по всей спине, да повелевая девочке следовать за собой, тронув поводья, направила поступь своего жеребца к выходу из Выжгарта. Влада напоследях огорченно обозрела стоящих в рядье мальчишек и двинулась вслед за Вещуньей Мудрой, а подле нее, поравнявшись, потрусила Знахарка Прозорливая, пристроившая к своему седлу не только ножны с мечом, но и корзинку с щенком.

Девочка была столь расстроена своим отъездом, что стоило им покинуть площадь и устремиться вон из поселения по центральной улице, свесила вниз голову, и неотрывно воззрилась в дюже короткую гриву коня, вроде как подстриженную. А когда они, миновав тын, повернули не налево, а вспять вправо да по извилистой тропке направились вверх на гору, и вовсе заплакала, тем самым выпуская из себя то самое тягостное напряжение. Впрочем плакала Влада тихонько так, чтобы не приметила царица едущая впереди, аль ее сподвижница, днесь двигающаяся позади, не утирая очей и роняя крупные слезы в ту самую рыжевато-короткую с точно закрученными по коло волосками гриву коня.

Жеребцы меж тем неторопко поднимались по крутой и извилистой торенке. Они прошли мимо двух таких же мощных террасных насыпей, где поместились иные части Выжгарта и вмале, по каменистому склону, взобрались на его хребет.

Тонкая тропа шла теперь повдоль покатой с острыми гранями и выемками макушки, там где ступало копыто лошади, будучи сравнительно залащенным. Отроковица, покуда всхлипывающая носом, но уже просушившая глаза от соленых слез, напитанных горечью разочарования, оставивших белые полосы на щеках, слегка повела голову влево и увидела, будто на ладони все раскиданное террасами поселение энжеев. С махунечкими домами, гладкими улицами, переливающимися в лучах поднимающегося солнца и островерхим тыном, чем-то напоминающим зубы. Она проследила взглядом за тянущей свои воды прозрачной речкой пробившей глубокий узбой в долине, а после также медлительно подняла голову вверх и уставилась в нависающей над ней, своей темно-голубой неясностью, небо, очищенное, точно умытое от облаков… близкое… трепетное мерцанием брызги света. Солнце подобно той искре нежданно ярко полыхнуло лучами света и обдало всю девочку. Густая стена темно-голубого свода надвинулась на Владелину так, что заколыхались в предрассветном ветерке ее волосы, тягостно качнулась взад… вперед и сама она, а погодя и совсем светозарно-марная полоса прорезала небо насквозь. И сие юница не столько увидела, сколько ощутила своей сутью, отчего показалось еще мгновение и та полоса упадет на Землю, и поглотит ее, надрывно дышащую, утаенную на макушке одной из гор.

– Владушка, что? – оглянувшись, встревожено вопросила царица, оно как юница придержала поводья и послушный тому мановению Летун немедля остановился.

– Небо, – восхищенно произнесла девушка, и, взметнув вверх руку описала ею коло, – так близко… Оно нескончаемо… Оно манит меня… втягивает… Кажется, я гляжу вглубь его и вижу мерцание движущих огней, таких же ярких, как и в костре.

– Да, небо прекрасно, – тихим, наполненным нескрываемой тревогой голосом, отозвалась Вещунья Мудрая и также придержала своего жеребца.

Теперь они оказались на плоском пятачке, будто венчающим самое высокое место горного кряжа со всех сторон каменного, только в отличие от скоса хребта достаточно ровного.

– Надо спешится, только ты не торопись, Владушка, я тебе помогу, – молвила царица, и, не мешкая, перекинув через седло ногу, сошла с коня на каменное полотно пятачка.

– Зачем мы сюда приехали, Вещунья Мудрая? – изумленно оглядывая высоченную скалу, на каковой оказались, и днесь вздыхая от страха, испытываемого пред высотой, вопросила девочка.

– Я же обещала, что нынче ты увидишь весьма занимательное, – без задержу откликнулась царица и подойдя к коню отроковицы взяла его под узду. – Только не спеши, Знахарка Прозорливая тебя снимет, – дополнила она, взмахом руки останавливая торопливые движения девочки и ее нахмуренный вид. – Дорога дальняя, нынче не надо напрягать ручку, а то мне будут высказывать недовольство Зиждители, – добавив это нарочно, ибо заметила, что такие фразы действовали безотказно.

Старшая сподвижница, ступив справа от жеребца, протянула руки, и, обхватив Владу за талию весьма бережно сняла с седла, также медлительно поставив на ноги подле.

– Я бы и сама, – не скрывая досады, отозвалась Влада, меж тем благодарно улыбнувшись поправившей на ней полы плаща Знахарке Прозорливой, оказавшейся не дюже многословной.

Поколь старшая сподвижница снимала со своего седла ножны с мечом и корзинку, кони, точно по немому велению встали друг за другом. Альвинки и девочка прошли несколько вперед по пятачку, и встали супротив жеребца царицы. И тогда Вещунья Мудрая подняла вверх руку и чуть слышно дыхнула: «Горэ… саээ….у… старэ… Казуй колай!»

А миг спустя по коловидной гриве коней враз пробежали кудреватые завитки, точно всколыхнувшись там, взросли закругленные волоски. Тела лошадей единождым махом сотряслись и прямо на глазах девочки, на месте лопаток, явственно вспучившись, показались тонкие, но достаточно долгие трещины. Еще морг и из них отвесно выползли широкие перья… По мере роста и самих перьев, и будто увитых ими изогнутых костей увеличивались прорези в коже. Поколь и перья, и кости смотрелись белыми лишь слегка сбрызнутыми махими капельками красной крови. Сами же прорези весьма активно кровоточили так, что бледно-рыжая шерсть на теле лошадей и на чуть вздрагивающих их ногах стали окрашиваться в алые полутона. Не в силах смотреть на страдание коней, юница резко отвернувшись, тягостно задышала и одновременно дрогнув, перекосилось ее лицо.

– Что ты, Владушка? – успокаивающе протянула царица, узрев трепет в лице отроковицы, и нежно огладила ее по голове и долгому хвосту. – Не бойся им не больно.

Владу весьма недоверчиво зыркнула на царицу, а когда та медленно кивнула, сызнова перевела взгляд на лошадей. У коих из прорезей теперь не только сочилась густыми потоками кровь, но и вже вылезали с двадцать, а то и больше мощных метровых перьев, идущих словно в три ряда. Дюже скоро дотянувшиеся в размахе до крупа, они, вздрогнув, замерли. Кони шибутно встряхнули головами и разком поднялись на задних ногах, вздев передние да мощно встряхнув ими. И тотчас те самые прорези, с которых сочилась юшка, вроде как закупорились одним из коротких перьев, пролегшим горизонтально, а брызги, покрывающие шерсть, впитавшись, предали еще большей рыжины ее окраске. Жеребцы резво опустились на все четыре копыта, и пронзительно заржав, слегка сомкнули крылья.

– Теперь слушай внимательно Владушка, – принялась толковать царица, днесь вызывая к себе повышенный интерес у девочки. – Мы как ты можешь понять, полетим на кологривах. Таким образом, перемещаются белоглазые альвы, так как эти удивительные существа живут только на нашей планете в далекой Галактике Синее Око. Люди до сих пор не летали на этих существах, и ты будешь первым человеком на Земле кто удостоен таковой чести, ибо так велел Зиждитель Небо, чтобы не трястись девять дней на Угольке и не перенапрягаться.

Владу заметно покраснела, чувствуя, что ей и впрямь оказана честь… да и еще самим… самим Богом Небом и посему суматошливо кивнула.

– Во время полета не натягивай поводья, – продолжила сказывать Вещунья Мудрая, и, узрев, что щечки юницы зарделись, нежно провела по ним перстами. – Не снимай с головы капюшона, не крути головой и желательно не смотри в небо, оно весьма своеобразно на тебя воздействует. Просто-напросто следуй за мной. Летун очень умный конь, он будет лететь плавно, потому с тобой все будет хорошо. Главное, чтобы ты не испугалась высоты и не запаниковала. Ежели, что-то пойдет не так, али заболит рука, закружится голова, просто скажи Летуну, чтобы он спустился вниз. И конь, не мешкая, выполнит твое повеление.

– А я никак не могла понять, – восторженно взирая на лошадей, откликнулась отроковица. – Как ты могла так скоро прибыть к нам из Лесных Полян. Теперь ясно, ты прилетела на крыльях кологрива… Значит мы тоже скоро будем дома?

– Да, весьма скоро, – немедля принялась пояснять Вещунья Мудрая явно довольная восторгом Влады, и, поддерживая ее под правую руку, повела к Летуну. – Солнце еще не достигнет приделов вечера, как мы прибудем в Лесные Поляны.

Царица неспешно вложила поводья в руки Владелины, после того как сподвижница усадив девочку в седло, накинула ей на голову капюшон.

– Старайся держать поводья в правой ручке, – наконец вставила Знахарка Прозорливая, оправляя на ногах девушки полы плаща. Золотая материя, мгновенно заколыхавшись, плотно окутала не только шаровары, рубаху, голову, но и часть рук. – Не нагружай больную ручку. Пальцы там отекшие и могут не почувствовать как выскочат поводья. Да слишком не крутись, не наклоняйся, не оборачивайся, чтоб не испугаться.

– Хорошо, – Владелина говорила уже вельми живо, всякая досада на Богов и царицу испарилась. Еще бы такая удача, взлететь в небеса, подобно кружащим над ней двум соколам, громко заклекотавшим, стоило токмо ей выйти из комнаты жилища осэгэ.

– Летун, – Вещунья Мудрая обращалась к жеребцу, проведя пальчиками правой руки по шерсти его удлиненной морды. – Будь осторожен, ибо несешь на себе большую ценность. Не торопись, высоко не бери, все время следуй точно за мной, и ежели, что-то не так сразу приземляйся. С девочкой ничего не должно случится, сие просто недопустимо… Зиждители нам ее доверили, посему не надобно тебе говорить, что произойдет коли мы не оправдаем их доверие.

Конь наново пронзительно заржал и несильно потряс головой, будто тем самым объясняясь с царицей, а белоглазые альвы уже направились к своим кологривам и ретиво на них воссели, проявив в том должную сноровку. Еще, по всему вероятию, морг нетерпения Влады, которое окутало ее так плотно, что под носом обильно выступил бусенец пота и жеребец царицы сделал пару широких шагов вперед. Он махонисто раскрыл крылья, и трепетно заколыхав каждым перышком, стремглав ими взметнул. Копыта его немедля подались ввысь, оторвавшись от каменного пятачка, и вскоре он уже парил в небесах. Днесь порывисто взмахнул крылами и Летун, да взвился выспрь, а над головой девочки, почти коснувшись ее слегка колышущегося капюшона, пронесся один из соколов и громко заклекотал.

Владелина затаив дыхание, судорожно схватилась обеими руками за тонкие поводья. И с ужасом глянув вниз, узрела под собой макушки каменистых скал, глубокий обрыв справа и не менее далекую и значительно широкую долину с витиеватым разрезавшим ее неровную поверхность волоконцем реки. Гулко стукнуло внутри сердце, болезненно надавив на легкие и горло… А внизу уже мелькали округлые синие озера, бликами света слепившие глаза, кроны бескрайних хвойных лесов, в доли секунд выросшие под ногами Летуна, слегка диагонально наклоненные.

От быстроты полета и частого мелькания верхушек деревов у Влады закружилась голова. Потому она резво подняла взор и уставилась на летевшую впереди нее царицу укрытую красным плащом, каковой она одела еще в Выжгарте и на полотнище которого живописался смаглый крест, с загнутыми концами, закрученными в левую сторону. Вмале девочка задышала много ровнее, тем стараясь непременно успокоить себя. А кони все набирали высоту, посему, похоже, и макушки гор оказались весьма далеко, слившись в единое, зеленое пятно. Плотные белые туманы, выскочив прямо подле ног, зацепились своим лоскутком за носок сапога Владелины, а дыхание вдруг стало тугим. Да только когда, казалось, лицо, обжег ледяной порыв ветра, будто острой хвойной веткой покарябав кожу, и тугой ком застрял в груди, из гривы Летуна вырвалось яркое сияние. Оно заполнило пространство не только подле шеи, но и своим коловращающимся движением дотянулось до лица девушки, немедля согрев и протолкнув ком куда-то вниз, по-видимому, в желудок. Ком гулко плюхнулся в глубины плоти юницы и вызвал своим колыханием, из стороны в сторону, желание исторгнуть его обратно. И тогда все то время летящий подле головы Владелины сокол, наново пронзительно заклекотал. И не только Летун, но и конь царицы взяли резко вниз. Отчего погодя отроковица узрела весьма близкие верхушки деревьев и мелькающую под левой стопой, вставленной в стремя, извивающуюся тонким лучиком ездовитую полосу ведущую в Лесные Поляны.

Горы уже остались позади, а впереди наблюдались лишь несметные полчища лесов с редкими прогалинами меж них, зеленых левад али еланей. Девушка, повернув голову вправо, неотрывно следила за полосами леса, уходящими своими зелеными полотнищами вдаль и там сливающихся в единую полосу с небосводом, лишь малешенько придавая его цвету лазурности. Порой наблюдались меж тех дальних ковров, лучистые блики голубой воды, схожей с людскими венами, аль разбросанные мисы, тарелки, братины озер. Необычайная яркость зеленого цвета иноредь отливала седостью, серебристостью кружащего над ним дымка. Трепыхание в сердце уже давно прошло, но Влада хоть и успокоилась, старалась не глядеть себе под ноги, где картинка однообразных верхушек деревьев временами с белыми пежинами укачивала ее. И также она не решилась воззриться в небеса, страшась, что столь близко-нависающие, оно разком утянет ее к себе. Левая рука, судорожно сжимающая поводья, вскоре, как и предупреждала Знахарка Прозорливая, онемела в перстах и вроде как даже в ладони. Потому поводья пришлось выпустить и удерживать их лишь правой. Отроковица положила больную руку на луку седла и на малеша так замерла.

Глава двадцать шестая

Большая прогалина, на каковой стояло поселение и высилось капище, словно зазывая девочку к себе шатровой крышей и шаровой луковкой подле которой наблюдались четырехугольные голубоватые окна, резко живописалось вдали. И Владелина нежданно вскинула вверх голову и всмотрелась в саму луковку на конце увенчанную тонким, долгим шпилем, входящим в сам небосвод. И немедля она услышала протяжно-дзынькающий звук, таковой далекий и одновременно близкий, а быть может родной. Небывалая легкость в доли секунд наполнила не только тело, но и саму голову девушки, оно выплеснулось звуко-световым потоком изо рта, ноздрей, ушей и похоже глаз. Правая рука, стремительно дернувшись, разжалась и выпустила поводья, а четырехугольные окна, поместившиеся подле самой луковки, блеснули ярчайшими переливами света и в морг отразились от днесь замершей небесной искры. И тогда Владе почудилось, что еще мгновение и она взлетит… Уже сама… без всяких крыльев, ибо на то и была создана. А после устремится туда… ввысь… куда, несомненно, страшась этой неудержимой тяги, весь путь от Выжгарта не позволяла себе взглянуть. Небесная синь внезапно и вроде единождым махом опустилась на нее, и тогда девочка увидела серебристо-насыщенное веретенообразное тело, испещренное пылевыми включениями, да окруженное сверху и снизу волокнистой бахромой.

Клекот сокола пронесся совсем близко от лица юницы, и его серповидное крыло разрушало данное удивительное видение, такое трепетно дорогое. Владелина тягостно качнулась взад-вперед в седле, ощущая нестерпимое желание покинуть, и этого кологривого коня, и саму Землю, направив свой полет к тому веретенообразному телу кружащему во тьме мироздания.

Стремительно приблизилась сзади на своем коне Знахарка Прозорливая и вскинув руку схватила девочку за правое плечо. А пред отроковицей уже мелькали порванные на части сквозные, колыхающие своими дюжими телесами и, видимо, обнимающие Землю облака. Резкий скрежет заполонил голову и тем самым привел в чувство. А может ее привела в чувство сподвижница царицы, весьма грубо потрясся за плечо. Владелина рывком вздохнула, и, обретя себя, немедля ощутила напряженное, словно скрученное тело и пульсирующую боль во лбу. Девочка, резко опустив голову, испуганно огляделась, одновременно с тем схватившись обеими руками за луку седла, удерживая себя от надрывистого покачивания и страха. Спешно подступающая к копытам Летуна ездовая полоса, одним разком обозначилась под копытами, вспенив тонкий слой пыли покрывающий ее. Жеребец сделал несколько широких шагов по дороге, и словно торопясь остановиться, недвижно застыл. Крылья его чуть зримо дрогнули, по каждому перышку пробежала трепетная рябь, и они слегка сложились.

И стоило только Летун замер, и тревожно заржал, верно, что-то передавая своим собратьям, также пошедшим на посадку, как Влада не дожидаясь помощи, перекинула правую ногу через седло, и, спрыгнула вниз. На негнущихся, и днесь также отекших, ногах она миновала полосу, и, вступив в густые травы ограждающие ее края, расставив махонисто руки и сомкнув очи, повалилась на оземь. Все еще ощущая тугую смурь по тому, что видела и нестерпимое желание вырваться из Земли… Той Матери кою будущие поколения людей изничтожат, захламят, и высосав всю кровь, оставят безобразные остовы костей, белых без коры, ветвей и листьев деревьев.

– Владушка! – зазвучал встревоженный голос царицы и та, опустившись подле девочки на колени, беспокойно огладила ее лоб, бережно приподняв голову, сняла капюшон плаща. – Тебе плохо, мое чудо?

Рядом, сие Влада не видела, а всего-навсе слышала, присела Знахарка Прозорливая и также взволнованно ощупала ее чуть вздрагивающее от пережитого напряжения тело. Поспешно сподвижница расстегнула пряжку на плаще, и, распахнув ее, дала, тем самым, приток воздуха груди юницы.

– Просто утомилась, – очень тихо протянула Знахарка Прозорливая, нежно ощупывая перстами раненное плечо. – Надо отдохнуть.

– Нет, – качнув головой и все поколь не отворяя очей, откликнулась Влада. – Я не утомилась… совсем другое. Увидела я просто серебристое веретенообразное тело, будто обсыпанное сверху переливающейся пылью, кое поместилась в мглистой тьме…

– Тело? – беспокойно переспросила Вещунья Мудрая.

– Да, тело… я его уже видела… – юница широко отворила глаза и словно не замечая нависших над ней альвинок, неотрывно уставилась в вечереющее небо. – И мне так… так захотелось туда попасть… так… Туда! – надрывисто вскрикнула она. – Туда… в небеса… где парит… кружит Он! Он!

Голос Влады многажды возрос и вероятно еще немного, и она бы закричала. Впрочем, царица порывисто обхватила ее за плечи, и резко дернув к себе, прижав, словно утопила лицо девочки на своей груди. Принявшись ласково гладить и целовать волосы Владелины, Вещунья Мудрая встревожено зашептала:

– Милая моя, дорогая… чудо, совершенство, прошу только не кричи. Не тревожься, это недопустимо… недопустимо для тебя. Вскоре… мы будем подле них и ты успокоишься, умиротворишься. О, Боги! Сколько! Сколько потеряно времени, сил, здоровья! Моя милая, дорогая, чудо.

Громко заклекотал над сидящими в травах женщинами сокол, а чуток погодя еще более зычно вторил ему иной.

– Надобно ехать оррар Вещунья Мудрая, – чуть слышно произнесла сподвижница царицы, также нежно голубя волосы в хвосте и спину девочки, хоть и не зная о ней всей правды, но ощущая необычность этого создания.

– Эта искра на небе, – не слыша не только клекота соколов, но и слов Знахарки Прозорливой, лишь ощущая в себе полюбовный шепот царицы, вопросила отроковица. – Горит так призывно, ты ее видишь Вещунья Мудрая?

– Искру? – все также негромко и весьма волнительно поспрашала царица.

– Да… искру… крупинку… вроде росинки, – пояснила юница, и, отстранившись от Вещуньи Мудрой подняв руку, указала на ноне вновь замершую капельку света в небесах. – Видишь?

– Вижу, – ответила царица, лишь мельком глянув на крупинку света и поднявшись с колен, бережно обнимая девочку, помогла ей встать на ноги.

– Вот и хорошо, – довольно выдохнув и, наконец, улыбнувшись, проронила Владелина. – Потому как ее кроме меня никто не видит. Я помногу раз показывала ее мальчикам, но они всяк раз говорили, что там ничего нет. И Выхованок тоже сказал, что это мне просто кажется.

– Нет, не кажется, – вроде пропела царица и с колыханием во всех конечностях и взгляде всмотрелась в лицо своей ученицы. – Просто ты будешь всегда чувствовать, и видеть все вкруг себя в несколько ином свете. Тебе надо к этому привыкнуть. А теперь пойдем, пойдем мое чудо тебя ждут Боги.

– Боги? – девочка уже было шагнувшая в сторону дороги, резко отшатнулась от Вещуньи Мудрой так, что последняя едва ее удержала от того рывка.

А на ездовой полосе досель встряхивающие телами кологривы, степенно втянули в свои лопатки мощные крылья, изогнув в тех местах небольшими округлыми бугорками кожу и шерсть на ней да точно нарастив массу в шеях.

– Боги, Боги, – кивнув, молвила Вещунья Мудрая, и на самую малость, прижала отроковицу к себе.

– Значит, я и впрямь сделала, что-то не хорошее, – взволнованно проронила Влада не столько поспрашая, сколько утверждая и ужель не в силах скрыть тревоги, натужно, сотряслась всем телом. – Или… или то связано с видением в Выжгарте? Конечно, Боги меня покарают за него… и за то, что со мной тогда произошло.

– Нет, нет, – торопливо откликнулась царица и медлительно выпустив юницу из объятий принялась снимать с нее плащ, меж тем ласково голубя ее волосы и той теплотой стараясь успокоить. – Боги не собираются тебя карать, вспять хотят умиротворить, чтобы прекратить волнения. Те тягостные волнения в тебе, мое чудо.

– Да? – многажды бодрее отозвалась девушка, и, увидев обнадеживающий кивок царицы, широко улыбнувшись, в сопровождении альвинок направилась к Летуну.

Сызнова воссев на лошадей, неспешной поступью пустили их по дороге к поселению, которое хоть и таращилось своей луковкой капища из-за стен подымающегося леса, было поколь достаточно далеко. Видимо из-за того, что случилось с Владелиной в полете, пришлось торопко опуститься раньше времени, потому Лесных Полян достигли лишь через пару часов, когда солнце почитай достигло края горизонта. Девочка, думала, направив Летуна к дому, что ей дадут отдохнуть, ибо ощущала не столько усталость сколько разбитость. Но едущая справа от нее царица качнула головой, да поворотила жеребца по мосткам улицы к капищу.

Солнечный теплый день подходил к своему итогу, когда Вещунья Мудрая и Владелина спешились подле ковчега. Знахарка Прозорливая поколь не подбежали иные альвинки, держала их коней в поводу. Кажется, токмо сейчас, когда Владелина сошла с Летуна, поселение наполнилось гулом голосов мальчиков, ударами тренировочных мечей, звоном кузнечных молотов об наковальню, как-то разком ворвавшихся в опустошенный ее мозг. Медлительной поступью, так как ноги, похоже, перестали ей подчиняться отроковица вслед за царицей поднялась по лестнице и остановившись на вогнутом пятачке, оглянулась, теперь ощутив себя единой с этими отроками и самой Землей, оную недавно жаждала так покинуть. Серебристо-голубой дым скрывающий вход в капище, будто ожидая их прихода, сменил свой цвет на желтоватый, еще когда отроковица была внизу.

– Владушка, чудо мое! – дюже нежно протянула Вещунья Мудрая и погладила девочку по лбу, смахивая оттуда капель пота.

– Меч, – дрогнувшим голосом нежданно дыхнула Влада, и торопливо зыркнула в сторону ушедшей вместе с кологривами Знахарки Прозорливой. – Я забыла одеть ножны с мечом. Бог Воитель будет досадовать, – и теперь зримо побелели ее полные уста.

– Нет Зиждитель Воитель не будет досадовать. Теперь не будет, не тревожься только, – успокоительно отозвалась царица, и явственно всполошившись бледностью девушки, слегка приобняла ее за стан. – Тебя желает видеть не Зиждитель Воитель, а Зиждитель Небо.

– Зиждитель Небо? – юница порывчато дернулась в руках Вещуньи Мудрой, точно жаждая убежать.

– Да, Зиждитель Небо хочет тебя узреть, – также ласково и весьма трепетно пояснила та. – Ты, только не тревожься, а то ты так бледна, еще станет плохо и не сможешь побеседовать с Зиждителем Небом, а Он вельми ждал той встречи.

Владелина хотела было спросить, почему Небо… сам Зиждитель Небо… старший Бог печищи Расов, которого она видела всего только два раза, вдруг ждет с ней встречи, но к онемению ног, ноне прибавилось онемение языка, какой вроде распух и стал тягостно-неповоротливым. Посему девушка, ощущая страшное беспокойство внутри себя и невнятное томление в голове, лишь медленно кивнула и когда царица крепко ухватила ее за руку и потянула за собой, торопко шагнула вслед за ней. Плотные испарения, теплые как лучи солнца объяли плоть Влады и наполнили собой изнутри, а засим из очей ее плюхнулась здоровая скрученная по коло черная с золотым отливом чешуек змея зыркнувшая на нее зелеными очами, схожими с цветом смарагда. А морг погодя перед юницей вырос огромный по размаху круглый зал, увенчанный высоким прозрачным куполом, в котором отражались не только зеркальные стены, но и гладко отполированный белый пол. В прозрачном своде, на каковой Владелина сразу бросила свой взор, единожды смотрелись и голубые небеса, и плывущие по нему тонкие нити облаков. Зал таковой мощно-безразмерный был, однако, не пуст. Прямо напротив входа на здоровущем белом кресле, не имеющем каркаса и вроде сбитом из кучных серых облаков, потому видимо и принимающего нужную позу, восседал сам Небо. Он был обряжен в долгополую золотую рубаху, и в этот раз не имел своего чудного венца, посему хорошо просматривались в тон одеяния его золотые, в мелкую кудряшку, волосы.

Подле Небо облокотясь на навершие его, изогнутой плавными полотнищами облаков, спинки стоял Дажба. Дивный, Седми и Воитель расположились на таких же точно креслах, брат справа от Небо, а сыны слева. Средь Богов не было лишь Огня и Словуты. Войдя в залу и увидев там не просто Небо, а почти всех Расов, Владу резко остановилась и надрывно задышала. Густым, мерзлым потом покрылся не только ее лоб, нос, но и спина. Томление в голове в разы увеличившись надавило, кажется, теперь не только на лоб, но и на глаза так, что отроковица перестала видеть, и, верно, соображать, отчего ее махом закачало туды… сюды…

– Скорей, – беспокойно дыхнул Небо, узрев побледневшее лицо Владелины и ее качание. – Усади девочку, Вещунья… ей нехорошо.

– Она просто утомилась, Зиждитель Небо, – немедля ответила царица, дотоль войдя в залу и низко приклонившаяся Богам, но днесь она торопко подхватила отроковицу под стан, и тем слегка встряхнула ее.

Густая капля крови выкатилась из правой ноздри Влады, снимая одновременно томление в голове, и давление на глазах. Юница глубоко вздохнула, и вновь обретя свои ноги, оперлась о плечо царицы.

– Только не это, – теперь голос старшего Раса, нескрываемо затрепетал… могутный бас всколыхнул в своде залы тонкие нити облаков. – Усади девочку, я велел, – едва сдерживая свое недовольство дыхнул Бог в сторону царица.

– Я сама, – отстраняясь от Вещуньи Мудрой, молвила Влада, и, пугаясь, что Бог сызнова выдохнет свое раздражение, спешно хотя все еще, и, покачиваясь, подошла к стоящему прямо перед ним табурету на весьма высоких ножках.

Остановившись обок табурета, отроковица перво-наперво оперлась о его мягкую ворсистую поверхность, перемешавшую в себе красно-пурпурные цвета, и лишь после, поставив ногу на ступеньку, уселась на него сверху. Она медлительно, словно все еще страшась негодования Зиждителя, вздела голову и уставилась в нависающее над ней лицо Небо… ноне показавшееся ей таким знакомым… таким родным, близким, несомненно, виденным во снах, что единожды и из второй ноздри выкатилась плотно сбитая капля юшки. Черты лица Бога зримо дрогнули, когда он увидел другую каплю крови. Потому Небо стремительно протянул в направлении юницы обе свои худощавые руки, и, обхватив ладонями ее голову, приник губами ко лбу. Еще мгновение и тело юницы судорожно дернулось, спина выгнулась покатой дугой, а посем ее вроде стал бить мелкий озноб. Она махонисто раскрыла рот и что-то еле слышимое шепнула Богу.

– Тише, моя девочка… Мой бесценный, дорогой малецык, успокойся, не надобно только так тревожиться, – прошептал в ответ Небо и, судя по всему, улыбнулся, оно как его золотая кожа и вовсе брызнула во все стороны густоватым светом.

Старший Рас также медленно отстранился от Влады, а она точно переняв от Бога силы, перестала дрожать, и, испрямившись, села ровнее. Небо, выпустив из ладоней голову юницу, принялся ласково голубить ее волосы, неспешно, будто знакомясь аль запоминая, провел по щеке, шейке и левому плечу докатившись кончиками перст до подушечек пальчиков, внезапно крепко утопил их в своих. И тотчас Владелина глубоко вздохнув, сомкнула рот.

– Моя бесценная… бесценная девочка, все хорошо? – вопросил Небо юницу, не скрывая радости на своем сияющем лице.

– Да, – прошептала она в ответ, все еще плохо осознавая, что с ней происходит. А погодя резко мотнув головой, с горячностью дополнила, – нет, ничего не хорошо.

– Все так плохо, моя милая? – покуда все еще удерживая пальцы отроковицы в своих и тем самым придавая ее движениям и словам живости, переспросил старший Рас.

– Нет, не все плохо, но много не понятного, – отозвалась Влада и порывчато вздела плечами. – Так и не поняла, почему меня вернули? – Она вновь надрывно задышала, вроде задыхаясь, но под дарующим уверенность взором Небо продолжила сказывать. – Почему… почему видела то видение? Почему из меня выплеснулось сияние, каковое чуть не сожгло Вещунью Мудрую? Почему ноне так хотела улететь… убежать с Земли туда в небо… туда в тьму… к тем звездам и туманам… И почему тут, – и девушка суетливо прижала к груди длань правой руки, – так все горит.

– Как всегда, – тихонько проронил Дажба, не сводя ласкового взора с отроковицы. – У нашей дорогой девочки столько вопросов, что не знаешь сразу на какой ответить.

И мягкий, лирический баритон Дажбы, немедля вернул Владелине понимание того: где она оказалась, пред кем сидела и у кого требовала ответа, потому-то в очах ее промелькнул единожды трепет и страх.

– Замечательная девочка. А лучица прямо-таки бесценная, – та восхищенная молвь Небо обращалась сейчас не к замершей девушке, коя желала теперь провалится, и оказаться не в капище, а хотя бы под ним, а сынам и брату. – Не пойму как вы не заметили ее сияния. Ну, да, что там толковать я тоже хорош. По ленился подойти к ней… приложится. Какая там искра… ведь сразу видно… зримо видно… лучица… бесценная… бесценная лучица. А какая мощная, чего только значит ее зов, видение. Какое недомыслие… тугодумие… сколько потеряно времени, здоровье, сил. Мой, мой драгоценный малецык. Моя милая девочка. – Бог нежно провел правой рукой по голове отроковицы, и, остановив длань на ее затылке, словно поддержал его. И нежностью, что была сутью Зиждителя, выдворяя из очей юницы всякий страх, медлительно стал сказывать, вже обращаясь лишь к ней, – в груди… как и в руке, моя драгоценность, пылает яд лопаст, каковой Вещунье поколь не удалось вывести из тела. Видение, кое ты зрела, это уникальность способностей твоего бесценного естества. Сияние, что вырвалось из тебя, не пыталось сжечь Вещунью, а вспять спасло ее от гибели. И, чтоб уберечь тебя и естество от волнения, днесь пришлось моя радость вернуться домой. А по поводу сегодняшнего желания улететь с Земли, хочу поспрашать… Ты, хотела улететь на кологриве или сама?

– Сама, – взволнованно вслушиваясь в речь Бога, как ни странно ответившего на все вопросы, произнесла отроковица. – Сама… Мне почудилось, что я смогу сейчас взлететь… и для того мне будут не нужны крылья.

– Когда-нибудь моя девочка так и будет, – слегка сдавив пальчики на руке Влады и тем самым точно переместив в них тепло и спокойствие, пояснил Небо. – Но для того тебе нужно время и долгая поступь твоих маленьких ножек. А покуда все с тобой будет благополучно, моя драгоценность, – продолжил погодя старший Рас таким тоном будто говорил с единственным и очень дорогим ему чадом. – И не стоит более угнетать себя беспокойством по поводу видения и слов лопаст, ибо время вроде давеча рожденного родника может нежданно сменить направление и пробить себе новое русло.

– Русло… новое, – повторила вслед за Зиждителем девушка, ощущая внутри себя такую нежность коя, похоже, была многажды сильнее испытываемых чувств к Выхованку, словно то была позабытая чувственность… любовь не просто к Богу, а к Отцу. Потому ощутив их, Владелина позволила высказать себе все, что долгие годы терзало ее суть, торопливо молвив, – та искра… Крупинка света на небосводе. Она появилась когда ты вышел из капища, и взмахнул рукой… и я… я увидел… увидел. – Вновь с волнением заговорила о себе как о мальчике, захлебываясь словами Влада. Единожды боясь, что ее не пожелают выслушать, прервут или вообще не ответят, как почасту бывало. – Я увидел как ярко вспыхнула та росинка и потом… потом так долго болел. Поелику у меня текла кровь из носа и невыносимо болела голова. Я спрашивал у других мальчиков видят они ту искру… но никто ее не видел. А меня, меня так тянуло туда… точно… – Тело юницы надрывчато сотряслось и в груди гулко стукнуло сердце, сбив тем рывком дыхание и то хорошо, что Небо ее придерживал, иначе бы она упала.

– Умиротворись, остынь моя девочка… милый мой малецык я подле, – с расстановкой протянул Зиждитель, и Владелина почувствовала через прикосновение руки Небо, придерживающей ей голову, его беспокойство. – Не тревожься так, сие вельми для тебя вредно… я выслушаю, выслушаю тебя.

Дыхание отроковицы под теплотой руки Бога и трепетом его голоса выровнялось, она вздохнула глубже, и все еще страшась, что ее не дослушают, досказала:

– Точно меня кто-то звал. И все еще зовет так, что порой нет сил и хочется плакать, – крупные слезинки нежданно вынырнули из глаз и заструились по щекам. – И после того мне стал сниться сон… и я видел в нем темные дали и мерцающие на той глади звездные светила. И еще я видел тебя… только кожа твоя была не белой, а вспять темной… Мне, казалось… стоит войти в ковчег и я увижу это необычный купол и успокоюсь. Я говорил, сказывал о том Выхованку, но он велел мне молчать.

Слезинки не прекращали своего течения из очей Влады, и вмале тело ее стало нервно вздрагивать. Небо приоткрыл рот и резко дунул в направлении лица юницы. Тот весьма порывистый поток дуновения не только дотронулся до носа и губ девочки, он всколыхал волоконца в самом своде. Он ворвался, вглубь ее тела и махом сдержал истеричные всхлипы и слезы. Тонкое волоконце, меж тем ажурно кружась, стало медленно опускаться на сидящую Владелину, описывая по мере движения круговые формы.

– Это я звал тебя, – весьма тихо сказал, обращая ту молвь лишь юнице, старший Рас и неспешно убрал руки от ее головы и перст. Опустившиеся на плечи девочки нити облака в доли секунд съехали по ее спине и рукам, покрыв их сквозистостью тонкой материи. – Тебя, – еще нежнее, проникновеннее дополнил Бог, – моего бесценного ребенка, мою лучицу… только мою.

И данное величание мгновенно заполнило всю Владу, отчего она оплетенная кружевной паутиной вновь запрокинув назад голову, закатила глаза и потеряла сознание.

Воитель бережно поднял обессиленное, словно окаменевшее тельце юницы с табурета, и, прижав к груди, нежно приложился губами к ее лбу, направив не торопливую поступь к своему махом вытянувшемуся вроде лежака креслу. Он все также медлительно положил отроковицу сверху на лежак и присел подле ее ног. В залу вошла Вещунья Мудрая, неся в руках маленький глиняный кувшин с долгим носиком, во время толкования Небо и Влады бесшумно, по велению Седми, покинувшая ее.

– Вещунья, – не скрывая огорчения, произнес старший Рас, гневливо зыркнув на склонившуюся царицу. – Девочка потеряла сознание… Почему она такая утомленная, обессиленная… я, что велел тебе?

– Надобно было ее принести, – вставил не менее недовольно Воитель, но обращая ту досаду только на старшего Раса. – А не заставлять лететь на кологриве. Немудрено теперь, что так утомлена, наша драгоценность… наша.

Седми едва заметно кивнул и царица немедля сойдя с места подступила к весьма низкому лежаку, и, приподняв голову Владелины принялась неторопливо вливать в приоткрытый ее рот из носика кувшина какой-то отвар.

– Весьма подвижная лучица, – озабоченно протянул Небо так, точно не слышал недовольства сына и неотступно следя за все поколь легохонько вздрагивающей отроковицей. – Это очень опасно… очень… Вряд ли девочка прожила бы этот год, если б не зов и видение. Совсем разобщена плоть и лучица, столько томления и кровь. Надо создать максимум внимания и условий… Вещунья, – царица поколь вливающая в рот Влады по глотку отвара резко дернула плечами тем самым показывая, что слушает. – Пусть твои альвинки ее осмотрят, коли будет надобно отнесете на хурул. Надобно вызовите бесиц-трясавиц. Необходимо как можно плотнее заняться ее здоровьем, обеспечить питанием и, конечно, находится подле нее все время.

– Девочке нужен мастер, – подал голос Седми, и зримо шевельнувшись, степенно поднялся с кресла. – Мастер каковой призван это делать… Альвы с этим не справятся, тем паче она так долго не имела должного ухода и обучения. Надо согласиться на предложение Першего.

Седми повернулся в сторону Отца и весьма сердито его оглядел, а потом также неспешно, вернее даже вяло, направился к креслу Воителя, каковой весьма нежно гладила перстами раненную руку юницы.

– Седми, дорогой мой малецык, – в голосе Небо прозвучала явственное расстройство, будто сын его как-то весьма больно задел. – Будет о том толковать… ты же понимаешь, сейчас не могу. Надо сперва побывать у Родителя, заручиться его поддержкой. Ну, что ты в самом деле об том мне сказываешь…

– Сказываю, потому как ты меня не слышишь… Не слышишь… я ведь говорил тебе давеча, прощупай девочку, – единожды гнев Седми стал нарастать, потому россыпь искорок посыпалась с его кожи, и, прокатившись по полотну белого одеяния, улетела к полу. – Ты мне, что сказал, девочка как девочка мне не до того. А нынче опять все повторяется. Посмотри как часто у нее течет кровь, она вельми хрупкая, порывистая. Чтобы альвы могли сохранить ей жизнь, им надобно все время поить своими отварами девочку и держать ее в ложе.

– Вот пусть это и делают, – властно молвил Небо, тем самым стараясь погасить негодование старшего сына, и сам разговор на неприятную для него тему. – Для того сюда и призваны, слышишь Вещунья, – царица резко дернулась всем телом, бережно пристраивая голову Владелины на лежак. – Все теперь свои обязанности переориентируйте на девочку, ее здоровье, питание… и конечно внимание. Никаких более нагрузок, лишь познавательное обучение, что ей будет интересно. А потом решим с мастером, хорошо Седми? Я сам поговорю с Першим о мастере, – то Бог сказал, чтобы снять плюхающее искрами на коже старшего сына раздражение.

Седми малозаметно кивнул и приблизившись к лежаку, оглядел девушку лицо которой после влитого в нее отвара перестало дрыгать, в целом как и тело, наполнившись положенным ему спокойствием. Бог медленно провел дланью по волосам юницы, и нежно молвил:

– Конечно, так сияет, так горит, наш малецык. Как это не приметили Огнь и Дажба не понимаю.

Он осторожно приподнял голову Влады одной рукой, а вторую просунув под колени, бережно поднял ее с лежака. Степенно испрямившись, Бог прижал малое тельце к своей груди, и тотчас прильнул губами ко лбу юницы.

– Это первая моя лучица, – точно оправдываясь, вельми как-то слабо протянул Дажба. – Первая… Я ведь никогда не касался лучиц. Я, несомненно, чувствовал ее весьма медленно нарастающую мощь. Однако подумал, сие просто набирается сияния искра Першего… искра Отца.

– Нет, мой дорогой малецык, – не мешкая отозвался Седми и ласково улыбнулся младшему брату. – Я не хотел тебя задеть, прости, мой милый… Однако она так сияет, там верно хватило бы одного прикосновения. Но увы! увы! мы все пренебрегли ее сиянием… и настолько лет лишили всего того, что ей положено по статусу. Будем надеяться это никак не скажется на лучице.

– Ты, почувствовал Дивный какая в ней мощь, каким стойким было видение? – задумчиво протянул Небо и перевел взор со старшего сына, все еще голубящего девочку на брата, меж тем вздев слегка наискосок правую руку и по любовно похлопав перстами по тыльной стороне длани Дажбы, тем движением снимая с него какую-либо тревогу. – А если еще к этому добавить, что способности у нее явственно будут как у Першего и наше дорогого Дажбы, лучица и вовсе становится уникальной. Очевидно, потому Перший и подарил ей величание, с таковыми способностями и чувственностью. С таковой дюжей связью с братом нам будет вельми сложно справится.

– Как подарил величание? – удивленно откликнулся Дивный и потряс своей головой так, что затрепыхались не только его темно-русые волосы, но и усы и борода, достигающие груди, купно колыхнув своими концами, закрученными по спирали в отдельные хвосты. – Это не позволительно, не по Законам Бытия… Лучица принимает предложенное Богами имя тогда, когда делает выбор печищи.

– Нам ли с тобой толковать о том, как часто нарушает Законы Бытия Перший, – незамедлительно молвил Небо, и глубоко вздохнул. – Если бы он это не делал, не думаю, что в нашей Вселенной рождались такие, неповторимые, лучицы. – Небо в упор глянул на брата и досказал теперь мысленно так, чтобы его слышал лишь он один. – И существовала еще какая-нибудь печища кроме Димургов. – И теперь уже для всех продолжил, обводя взором каждого члена своей семьи, – наверно теперь вы поняли, что девочка видела в своих снах и видениях. Черный купол пагоды Першего и его самого… Просто изумительно, что лучица, еще будучи такой крохой, сумела посылать на мозг такие четкие образы. Немудрено днесь, что Воитель подарил ей свою клетку и Огнь взял под свою опеку, это наверно сам Родитель так ее сберегал.

– Ты думаешь, Родитель знает о ней? – беспокойно переспросил Дивный, и, приподняв левую руку с облокотницы, малозаметно дернул перстами, тем движением подзывая к себе Седми.

– Не сомневаюсь в том… Тем паче Родитель мне не ответил. По-видимому, разлучив Першего и лучицу, он все время за ней присматривал. Потому малецыки за нее тогда и вступились, – протянул задумчиво Небо, сам, как и остальные Боги, направивший свой взгляд вслед идущего старшего сына, каковой на руках нес девочку. – У меня только одно вызывает досаду, что через три свати ее увидит Перший. А у них такая связь… стойкая… мощная… надобно днесь… днесь сделать все, чтобы плоть стала от нас зависима… Потому, – Небо воззрился в старшего сына, каковой неспешно передавал со своих рук спящую Владу Дивному, его черты легохонько колыхнулись, ибо он верно предполагал, что сразу после озвучения его веления последуют пререкания. – Прошу тебя, Седми, как только плоть оправится проведи…

Впрочем, старший Рас не договорил, может нарочно, а может стих, потому как резко, несмотря на общую медлительность, Седми выпрямившись, повернулся и обдал Отца весьма гневливым взглядом, а с его кожи вниз посыпались мельчайшие искорки, точно жаждущие поджечь Дивного, также как и иные Боги, прильнувшего губами ко лбу юницы.

– И не надобно со мной спорить, – авторитарно изрек Небо и прикрыл очи, будто утомленный беседой, а скорее всего, просто не желая видеть недовольство сына. – Три свати… этого времени хватит, чтобы плоть окрепла и под моей любовью, и лаской ее смурь утихла. То надобно девочке ни мне, разве ты, Седми, не ощутил как она тоскует.

– Дорогой малецык, – вельми по любовно протянул Дивный, смахивая огненные брызги, падающие со старшего сына, на ткань шаровар отроковицы и прожигающие там черные махие прорехи. – Успокойся, а иначе ты пожжешь, нашу драгоценную девочку, посмотри, как с тебя сыплется гнев.

Седми торопливо ступил в бок, не желая навредить Владелине, одначе не прекратил, как выразился Дивный «сыпать гнев». В зале на какое-то время наступило безмолвие, такое плотное, что слышалось несколько прерывистое дыхание юницы. Дивный очень внимательно смотрел на лежащую у него на руках девочку, словно исследуя ее своей, мгновенно заполнившей все глазное яблоко, бирюзовостью радужек, поглотившей кажется не только склеру, но и сам зрачок, а погодя сказал:

– Слишком грубо вы ее, малецыки, прощупываете, надобно помягче… Это вмешательство чувствует не только плоть, но и, очевидно, сама лучица. А так как последняя вельми слабенькая, юная, она постоянно посылает данное волнение на мозг и посему девочка почасту тревожится, все время находится в напряжении, так ершисто прикрывается от прощупывания. Надобно это творить много мягче… никакой грубости, сие не бесчувственный человек, сие драгоценная плоть, в оной обитает лучица. И постарайтесь не ковыряться в ней, лишь вскользь проходитесь по тревогам девочки, и конечно не часто.

– Я видел ее мысли один раз, – прервал свое долгое молчание Дажба голосом виноватого, вроде подведшего чаяния печищи и тем самым остудил гнев Седми так, что тот единожды перестал сыпать искры и весьма трепетно воззрился в лицо младшего брата. – Тогда перед самым, нападение на нее энжея. – Дажба на миг смолк и протянул навстречу к Отцу свою, чуть вздрогнувшую руку. – Видел наше капище и заполненный черным пространством свод с мерцающими яркими звездами. И мне стало тогда самому не хорошо. Но я не подумал, что то она видит пагоду Отца Першего… предположил, что это какое-то наложение. Надо было мне рассказать о том видении тебе, Отец… или Отцу Дивному… или Отцу Першему, но я скрыл, подумав это не существенно.

– Ничего, ничего, наш дорогой малецык, – благодушно молвил Небо и как дотоль держал девочку за перста, обхватив пальцы младшего сына, едва их пожал. – Не стоит виниться в том. Мы все знаем как ты юн. Если бы в свое время Асил позволил прикоснуться к Кручу ты бы ведал, что такое лучица, и такой неповторимый наш малецык, сразу ее распознал, – с небывалой мягкостью своего бас-баритона, протянул он. – Однако, более не скрывай свои видения от нас… меня, Дивного, Седми, и, конечно, Першего. Они слишком существенны и это ты должен понимать. Все мой милый имеет значение. Посему так как ты весьма близок к девочке окружи ее повышенной заботой, беседуй почасту, призывай в капище. Мягко, как и учит Дивный, прощупывай, то тебе также надобно как и ей.

– Девочке нужен Огнь, – только смолк брат, вступил в молвь Дивный, и, прижав Владу к груди, притулил к ее голове свою щеку, так словно качал на руках единственное чадо. – У нее возникла к нему любовная чувственность, такая удача. Надобно непременно ее сохранить и укрепить. И тогда вне всяких сомнений Отец Перший не сможет ее забрать в этой жизни, несомненно нам уступит. А целая жизнь, да еще когда мы подле, это вообще надежда, весьма осознанная… Ну, а пока Огня нет, всем надобно проявить к ней повышенное внимание, голубить, целовать, одаривать. И во всем тепло, забота… Небо, – дополнил он малеша погодя, – девочка весьма утомлена… разбита… пусть побудет в капище… умиротворится и наберется энергии, – старший Рас легохонько кивнул. – А ты, Вещунья, – Дивный обратился к царице белоглазых альвов, дотоль недвижно застывшей подле лежака и сидящего на нем Воителя, – побудь с нашей драгоценностью, чтобы она пробудившись не напугалась. И да, вот еще, что… спасибо тебе за нашу лучицу… За лучицу нашего дорогого Отца Першего.

Глава двадцать седьмая

Владелина по первому словно и не заметила как жизнь не только всего поселения, вновь прибывших белоглазых альвов, но и самих Расов сконцентрировалась на ней. То томление, каковое появилось у девочки в связи с появившейся когда-то на небе яркой крупинкой света, слегка ослабло. Одначе все еще почасту и сама того не замечая она вскидывала вверх голову, разводила в стороны руки и недвижно застывала, точно не в силах справиться с желанием покинуть Землю. Чаще всего из такого транса ее выводила Вещунья Мудрая, которая как порой казалось юнице, всегда присутствовала рядом, даже когда последняя спала. Но изредка из того неподвижного состояния Владу выводил теперь всегда сопровождающий парящий в поднебесье сокол, своим серповидным крылом отсекая ее от той брызги.

Вернувшиеся через пятнадцать дней гомозули и мальчики продолжили свою прерванную тем необычным путешествием в Выжгарт жизнь. Двужил доставивший девочке остальных четырех щенков осэгэ, средь каковых оказалось три суки, помог, Владелине решить вопрос в какие семьи и каким отрокам их надобно раздать. Помня просьбу Вещуньи Мудрой подружиться с Рагозой, девочка подарила ему самого крупного щенка, пегую суку, и, не удержавшись сама, дала ей кличку. Малец, обрадованный тем вниманием и даром, принял щенка с нескрываемым восторгом и сам проникся к девушке трепетным чувством… Тем самым, какое ощущала в отношении себя Владелина от Граба, Брата и Злата. Без сомнения еще одного щенка отроковица подарила Златовласу, а иных раздала соответственно в семьи гончаров Жердяя и заведовавших скотом Багана. Бог Дажба, узнав про такое разумное распределение в семьи подаренных щенков, призвав к себе Владу весьма хвалил ее мудрость и долго с ней толковал, выспрашивая о том, что тревожит и интересует, порой ласково проводя ладонью по волосам и целуя в лоб.

Быть может именно теплота и забота, проявленная не только Дажбой, Воителем, Седми, но и многажды да как-то враз смягчившимся Словутой, дотоль недоступными Дивным и Небом вызвали в отроковице поколь неопределенное, но ощутимое удивление. Впрочем привыкшая, к своим пятнадцати годам практически не получать ответов на вопросы, не имеющая достаточного внимания и несколько замкнувшаяся в одиночестве Владелина таила возникшее удивление в себе страшась его озвучить… и быть может ошибиться в собственных предположениях.

Рука юницы теперь находящаяся, как и в целом все здоровье, под неусыпным наблюдением не только Вещуньи Мудрой, Знахарки Прозорливой, но и всех остальных альвов вскоре совсем оправилась. Кудеснице Купавой даже удалось, какими-то приятно-пахнущими мазями оные все время хотелось лизнуть, почти полностью свести с плеча ужасные шрамы, хотя все же оставив зримо проступающие белые, слегка выпячивающиеся полосы. Теперь юнице не позволялось ходить на Ребячий мешок заниматься с Двужилом, не позволялось стрелять из лука, и даже носить ножны с мечом. Тем не менее Вещунья Мудрая стала обучать ее, как и иные альвинки, отобравшие из мальчиков особо способных, наукам волхования – лечения, звездной мудрости и бытия: счету, чтению, письму. Владу царица учила неспешно… Давая каждый раз по чуть-чуть материала, чтобы не перенапрячь, как и указал Бог Небо. Однако девочка оказалась на изумление одаренной ученицей и в сравнительно короткий срок научилась читать слова из свернутого в узкий рулон пергамента. С неподдельным интересом отроковица воспринимала новое для нее учение и те знания, которые удавалось извлечь из пергамента. Мудреные символы, начертанные, как объяснила Вещунья Мудрая на твореном из бараньей кожи листе пергамента, несущие в себе какую-то часть звука, чудно так складывались в единое слово.

Далее слова притворялись в удивительные сказы о могучих просторах Галактик сотворенных самим Родителем, кои имели края и границы, точно описанные формой овала-яйца. Возлежали те Галактики и в вовсе недоступной пониманию Вселенной… Всевышней столь плотно друг к другу, что касались… упирались своими плотными и единожды незримыми стенами. Кружили в Галактиках системы, звезды, газы, пыль… и все то уже менее значимое для сил Родителя созданное Богами трех печищ: Димургов, Расов, Атефов.

– Значит, наши Боги, Расы они не одни, – обратилась отроковица к Вещунье Мудрой.

В связи с тем, что Небо повелел быть при драгоценной девочке бессменно, царица никогда не выпускала ее из-под своего взора, сопровождая повсюду. И оставляла в покое в самом срубе, где под опеку Владу принимал Выхованок. Юница, привыкшая к вольности, которая может, составляла суть ее лучицы, нуждающаяся в одиночестве, теперь не могла позволить себе прежней свободы, чем весьма тяготилась. Вещунья Мудрая никогда не позволяла ей одной уходить со двора, а если отроковице желалось прогуляться, всегда следовала рядом.

Вот и теперь обе женщины были на лугу, том самом, где когда-то Злат подарил девочке цепочку с камнем и тем своим даром, будто изменил движение ее жизни. Владелина лежала на прикрытой сверху плащом траве, и, глядя в небо на парящих над ними двух соколов, перебирала зубами тростиночку.

– Одни? – переспросила царица, которая, чтобы не мешать течению мыслей девушки присела от нее в двух шагах, давая тем самым возможность побыть наедине с собой. – Нет Расы не одни. Я же о том тебе сказывала. Еще две правящие и созидающие системы печище, это Димурги, старшие и Атефы, младшие в лоне Небожителей.

Владелина черпая знания из пергаменов, ни с кем кроме как с Вещуньей Мудрой, о прочитанном не говорила, и даже не задавала вопросов Богу Дажбе, хоть он того днесь явственно желал.

– Димурги. – Повторила юница величание печище, к которой неосознанно почувствовала тягу и судорожно вздрогнула. – Красивое величание… и такое мощное как ночное небо.

– Что ты сказала? – беспокойно вопросила царица, и единождым махом повернула в сторону лежащей Влады голову.

– Что? – выдохнула отроковица и усмехнулась, и сама не до конца поняв того, что выпорхнуло из ее уст.

– Может пора вернуться? – это Вещунья Мудрая произнесла с трепетом в голосе, вроде боясь обидеть юницу и в тоже время, жаждая всеми фибрами собственного естества, чтобы ее послушались. – Сегодня мы с тобой не занимались.

– Вещунья Мудрая, – девочка, будто, не слышала просьбы царицы, не вообще ее речи, напряженно обдумывая, что-то свое. – А как ты мыслишь, Бог Дажба позволит мне увидеть одноглазых ориков и море. Зиждитель сказал давеча, что исполнит мое мечтание, коль оно у меня есть, ибо хочет порадовать. И я подумала о море… Я видела горы, елани, леса… хотела бы узнать, что такое море и как оно может не иметь края. Разве так может быть… без края?

– Нет, не может быть. И край, конец, завершение есть у всего, – медлительно с расстановкой протянула царица все еще не сводя ласкового взора с лица Влады и точно колеблющейся, покачивающейся из стороны в сторону зеленой травиночки в ее губах. – Это просто для каждого творения свой рубеж… и понятие чего-либо значимого, не зримого его глазом края, конца.

– Я так и думала, – согласилась Владелина и глубоко вздохнула пряный аромат размоченной слюной травинки. – А по поводу одноглазых ориков? – поспрашала она сызнова.

– Думаю, что Зиждитель Дажба не разрешит увидеть берега Белого моря, ибо Зиждитель Небо не позволил тебя поколь отпускать из Лесных Полян, – вельми негромко и как-то опечалено произнесла царица, то ли расстроившись вздоху девочки, то ли чему-то иному знаемому одной ей, и зримо качнула в бок своей яйцевидной головой. – Наверно Зиждитель Дажба имел ввиду другое мечтание.

– Я так и думала, – снова повторила Влада, таким огорченным голосом словно и не ожидала другого ответа. – Знаешь, Вещунья Мудрая я, что хотела еще спросить… Может не стоит у тебя… стоит у Бога Дажбы али Бога Воителя.

– Я отвечу на любой твой вопрос, – многажды живее отозвалась царица и также резво переместившись, подсела к отроковице ближе, нежно проведя перстами по грани ее выпуклого в серединке носика, и выхватив помятую тростиночку из губ, торопко откинула в сторону, тем взмахом давая выговориться.

– Тебе не кажется, – несколько неуверенно начала девочка, и теперь перевела взор с голубой дали неба, подсвеченной золотыми лучами солнца, на лицо своей наставницы. – Что после того случая с лопастами и посещения капища, где я разговаривала с Зиждителем Небо, а потом… потом… – Отроковица на миг прервалась, судя по всему, припомнив испытанное волнение после пробуждения в огромном зале капища где кроме нее и царицы сидящей подле никого не было. – Словом Зиждители, я чувствую изменили свое отношение ко мне. Они стали словно Выхованок и ты… столько тепла… Я еще никогда не ощущала. И все… все… не только Бог Дажба, Бог Воитель, Бог Седми, но даже Бог Словута и Зиждитель Дивный. Что произошло там в капище, когда я уснула? Почему Боги так стали меня выделять… вроде я чем-то отличился?

– Отличилась моя милая… отличилась, – поправила царица девушку и нежно огладила подушечками пальцев ее щеки, губы и подбородок. – Быть может ты права, – дополнила она. – О том тебе стоит спросить Зиждителя Дажбу али Зиждителя Воителя, каковые чаще иных с тобой толкуют… Я же не смогу тебе поколь ответить и объяснить.

– Это не очень хорошо, что меня так выделяют, – молвила Влада и резко качнула головой. – Мальчикам может быть досадно, что мне не заслуженно достается столько внимания и заботы. Знаешь я согласна с Рагозой, он ведь ни чем не хуже меня.

Царица нежданно стремительно поднялась на ноги, таким образом, желая прекратить этот разговор и увезти Владу с елани на повозке, что теперь брала у ювелиров, чтобы девочка не перетруждалась долгой прогулкой и не переутомлялась. Испрямившись она легохонько повела головой в бок, отчего ее длинные, увитые в колос волосы дотягивающиеся своими ровными кончиками до середины спины, шибутно качнулись туды… сюды…

– У каждого творения свой ход жизни, – немного погодя сказала она. – Каждый человек, что живет нынче в поселениях людей есть неповторимая частичка старших Расов, Зиждителя Небо и Зиждителя Дивного… Боги пожертвовали свои клетки, свою силу и мощь, абы родились новые люди, каковые продолжат существование на планете Земля. Это большая жертва со стороны Богов… Каждый мальчик связан со старшими Расами, и как понятно, со всей печищей… каждый дорог, потому и присланы учителя, наставники, есть пестуны. Только Зиждители не следят… не приглядывают за каждым в отдельности… доколь на то есть определенные создания, живущие подле людей, а после человек сам начнет руководить своей жизнью и жизнью иных людей. Боги же весьма заняты, у них много дел не только в этой Галактике… в этой системе… но и во многих других созданных, чтоб жить. Лишь определенные люди завоевывают внимание и заботу Зиждителей, те которые сияют столь ярко, что тот свет невозможно не приметить… Обладают такими сияющими душами только замечательные люди, каковые своими неординарными способностями, высоким нравственным началом осветят путь ступающим подле них.

– Я такая душа? – вопросила девочка, поднимаясь с расстеленного на земле плаща и вставая подле царицы.

– Нет не ты, Рагоза. Он сияет так чисто… Он будет освещать путь иным людям и всегда. – Повернув голову в сторону девочки, и узрев недопонимание в ее взоре, добавила царица, – а по поводу тебя, чудо, – вкладывая в последнее слово особый смысл, отметила Вещунья Мудрая, – надобно спросить Зиждителя Дажбу.

– Нет, – покачав головой, отозвалась юница и широко улыбнулась, дюже радуясь за Рагозу с которым после подаренной Ерзы, как-то сразу нашла общий язык. – Нет Бога Дажбу не буду спрашивать… оставлю эти мысли, верно, я просто ошибаюсь. Хочу видеть то, чего нет на самом деле.

Вещунья Мудрая не стала противоречить девушке, потому как знала, находясь под таким неусыпным наблюдением Богов, Владу не сможет скрыть своего волнения ни от Дажбы, ни от чаще ставшего бывать в Млечном Пути Дивного, всяк раз при том прощупывающего ее бирюзовым взглядом своих необыкновенных очей.

Оправившаяся от нападения лопаст отроковица, как и велел Небо, была выделена среди ребятни не просто проявленным вниманием со стороны Богов, но теперь всем обозначившейся выборностью как главы Лесных Полян. И сразу после возвращения гомозулей и мальчиков из Выжгарта была вселюдно названа боляриной, той коя особенно болеет, заботиться за людей подвластных ей.

Не ожидающая того события, хотя и предупрежденная царицей белоглазых альвов, Владелина и вовсе отказалась идти из толпы выстроившихся повдоль площади отроков к Богу Дажбе и Богу Воителю, днесь словно переставших отбывать с Земли даже на короткий момент. Девочка, несмотря на просьбы Дажбы подойти к нему, тревожно вжалась в своих товарищей и отрицательно замотала головой, ощущая, что еще морг и она свалится на каменное полотно площади от ослабевших в коленях ног. Одначе, вытолкнутая руками Граба, Нега и верно Злата, неуверенно ступила вперед… и тотчас была перехвачена мощной рукой Бога Воителя. Не столько придержавшего ее раскачивающееся тело, сколько единождым махом доставившего ее к нижней ступеньке лестницы, где младший Рас и возложил на слегка склоненную голову Владелины тонкий в полпальца венок, тем самым назвавши болярином. Венок, обод которого точно плетеное кольцо из золотых тонких ветвей с малыми листочками, на кажной из каковых возлежали зеленые смарагды, яро блеснул золото-зеленым сиянием и плотно обвил голову юницы, пролегши как раз по средине лба. И немедля Владу перестало раскачиваться, ибо дотоль бережно удерживаемая под руку Богом Воителем она ощутила трепетное тепло, идущее не только от возлежащего на голове венка, сотворенного самим Золотарем, но и той, как ей думалось ответственности заботиться, болеть за всех сразу, лишая как беспечности, так и вольности. Впрочем, на самом деле все это было токмо игрой, желанием Зиждителей побаловать драгоценную девочку и тем самым сделать, как и велел Небо, жизнь ее ярче, неповторимее. Ибо никаких обязанностей с приобретением того величания, венка и особого места на высоком мягком стульчике с ослоном, что теперь выставляли в первом ряду лавочек для нее, на юницу не возлагалось. Как и прежде всем указывал Бог Дажба или Бог Воитель, а исполняли духи, гомозули и белоглазые альвы.

Вещунья Мудрая, как оказалось, привезла с собой в Лесные Поляны всего-навсе девять альвов, всех женщин, оные отобрав детей, как особо способных, обучали их знаниям которыми владели. Знахарка Прозорливая выбрала себе в ученики одного из вскормленников Батанушки, мальчика по имени Липок. Этот отрок был самым слабым и тихим в столь большой семье Батанушки и его чаще других обижали не только до момента, как в ту семью вошли мальчики Выхованка, но и после. Однако, так как Владелина перенесла бразды правления вместе с перемещением вскормленников Выхованка на всю семью Батанушки, то и тихий Липок попал под защиту девочки, и был обижаем лишь тогда, когда она того не видела. Попав в руки Знахарки Прозорливой, весьма сухой женщины, не признающей лени и говорящей со всеми кроме Богов, Вещуньи Мудрой и отроковицы достаточно холодно, она и бедного Липка измучила своей стылостью. Отчего мальчик, почасту приходя к своей заступнице, жаловался на наставницу, а когда не видели товарищи и вовсе плакал.

Ни белоглазые альвы, ни гомозули, ни духи, как и распорядился Небо, всей правды о естестве Владелины не ведали, это не столько им было не положено знать, сколько утаивалось от них. Только одна Вещунья Мудрая, имеющая особое расположение Богов и открывшая значимость бесценности естества девочки, как божественной лучицы, оная в будущем переродиться в Зиждителя, представляла с кем имеет общение, и посему почасту называла ее совершенством или чудом, тем словом, проявляя особое почтение и трепет. Все остальные божеские создания, получив четкие указания от царицы и Бога Воителя, относились к юнице как к чему-то бесценному и дорогому для Зиждителей, и поколь недоступному для их понимания.

Выхованок также обязанный присматривать за отроковицей, как и понятно, был не просто помилован Зиждителем Небо… он был одарен особой встречей с Богом Дажбой в капище. Где младший из Расов не раз огладил его по каплеобразной голове, похвалив за вельми благостный поступок, и велел проявить всю свою нежность и опеку в отношении здоровья, ухода и питания Влады. Духа не просто одарили встречей, его еще излечили от дыры в груди, когда-то оставленной Воителем, абы она своими плюхающими краями не пугала Владелину. Несомненно, Боги были благодарны духу за то, что он спас таковое драгоценное творение, приняв его от курентов Першего, защитив и окружив любовью. Посему такой обнадеженный продолжающейся жизнью, коей он был обязан лишь уникальному естеству девочки, Выхованок окружил Владушку-лапушку всем, что умели его руки, и чувствовала его суть.

Девушка не стала спрашивать Бога Дажбу о том, о чем вопросила Вещунью Мудрую, не желая думать о себе как она выразилась погодя «не весть, что». И даже не пошла в капище, хотя теперь ей было достаточно просто подойти к ступеням и остановиться на первой из них. И немедля густота пара меняла свой цвет и становясь желтоватым туманом, впускало ее вовнутрь ковчега. Но в связи с тем, что войдя в капище второй раз, на разговор с Небом, она не увидела ожидаемого темного свода с разбросанными по нему звездными светилами и тем самым была вельми огорчена, прежнего, безудержного, мечтания попасть в жилище Богов уже более и не появлялось. Потому девочка посещала капище только тогда, когда указывали Зиждители, за последние два месяца по многажды вызывавшие ее к себе.

Глава двадцать восьмая

Тем же вечером, вернувшись с луга дюже поздно, Влада на короткий срок, оставшись без попечения царицы, вышла на двор и замерла подле белоствольной березки. Само деревцо, как и его тончайшие ветви, вроде притомившиеся от бытия и желающие сбросить с себя всю листву, тягостно качнулись вправо… влево и надрывно вздохнули. Вмале Удалой, уже весьма подросший и набравший веса да коричневы шерсти, с длинными ушами каковые порой теребились по земле и тем самым преграждали прыткую поступь лап, выскочил из дома. Щенок, скатившись с крыльца, почитай ударился об ноги застывшей юницы, и звонко взвизгнув, шибутно завилял своим длинным покрытым густоватой шерстью хвостом. По-видимому, он был выдворен из избы вечно гневающимся на него Выхованком, только девочка выпорхнула на двор.

– Удалой, ты чего? – встревожено вопросила Владелина, узрев столь стремительное приземление щенка подле собственных ног.

Удалой звонко тявкнул, чего позволял себе лишь в присутствии отроковицы и вздев голову да открыв пасть вывалил из нее мягкий, розовый язык, при том закачав туды… сюды хвостом.

– Чего? – довольно оглядывая столь милое создание уже много ровнее спросила девушка и присела на корточки подле щенка, ухватив того перстами за удлиненную морду. – Ты, как насчет, убежать отсюда, чтоб никто не видел, и поколь нет Вещуньи Мудрой?

И та задорность, своеволие, живущее во Владе, верно, в миг наполнило и щенка, отчего он спешно вывернул свою крутую головешку и принялся, изгибая язык, лизать руку хозяйке.

– Убежим?! – глубоко вздохнув и точно утверждая принятое решение, молвила отроковица и рывком поднялась с присядок, принявшись оглядывать и сам двор, и крыльцо дома, и пролегающую недалече мощеную улицу.

Не торопко словно боясь, что ее побег заметят и в доли секунд вернут обратно, Владелина вышла со двора и остановилась на мостках. Лишь толику времени она медлила, все еще вглядываясь вдаль улицы, где обок с домами гомозуль поместились четыре более мощных сруба для альвов, в трех из которых жили сподвижницы, а в самом крупном царица. И, не приметив, на пустой улице какового движения, махом сорвавшись с места, во весь дух побежала вон из поселения. Желание побыть одной было столь велико, оно заслонило собой просьбы царицы не уходить никуда без ее ведома, поглотило под собой слова Богов беречь себя. Влада стремглав проскочила через соседний двор, покуда пустого, оно как мальчики чем-то занятые еще не вернулись домой, и прибавив шагу, и вовсе, кажется, полетела в стоявший пред ней стеной лес… Хоть и не так любимый отроковицей, как луг и небо своей бескрайностью, но сейчас манящей возможностью остаться один-на-один с собой. Удалой дотоль неотступно и на удивление молча бежавший следом, нежданно заскочил спереди, девочка, запнувшись об вертлявое тело щенка, порывисто дернулась и полетела вниз, будто врубившись в землю зараз руками, подбородком и грудью. Удалой звонко взвизгнул от боли, а юница не менее звонко засмеялась, и, повернув голову положила щеку на покрытую невысокой травой оземь, вспаханную подбородком, и замерла… Улыбаясь столь трепетному вечернему теплу солнца и аромату земли. Здоровущий зеленый жук с желтыми полосками толь прилетевший, толь заползший по островатому отростку травинки, остановился на его кончике и закачался взад… вперед, обдумывая свой дальнейший путь на этот вечер. Розовый язык Удалого, энергично прошелся по лицу девочки, облизав сначала ей нос, потом чаще и ретивее уста.

– Хватит… хватит, – чуть слышно протянула Владелина и резво повернувшись, улеглась на спину.

И тотчас щенок вскочил ей на грудь и принялся еще активнее лизать лицо, таким побытом, выказывая всю свою преданность и испытываемую им любовь.

– Хватит Удалой, – подымаясь с земли и сталкивая с груди все еще довольного щенка, произнесла девочка.

Громкое клекотание соколов не одного, а сразу двух пролетевших над Владой, незамедлительно смахнули с ее лица улыбку. Отроковица вздела голову, и, всматриваясь в парящих очень низко птиц, ощутила мощную волну раздражения и тревоги. Владелина уже давно поняла, что, как и царица, и Выхованок, птицы тоже приглядывают за ней, всяк раз опускаясь особенно низко если она решит сделать, что-то о чем не ведает Вещунья Мудрая.

– Опять, – негодующе проронила юница и туго задышала. – И чего они надо мной кружат, а… Как ты думаешь Удалой? Нешто им более не чем заняться?

Девушка сызнова опустилась на землю и всмотрелась в бледно-голубую даль неба, коя пред тем как почернеть окончательно, пыталась допрежь того покрыться блеклостью синевы. Соколы сделали несколько махонистых кругов над Владой, точно осматривая местность околот нее и, похоже, спустились еще ниже… Засим они заклекотали столь пронзительно, что тот крик отозвался эхом в голове девочки и даже дрыгнули черты ее лица. Удалой прилег подле правого бока хозяйки и тяжело задышав, высунул свой язык.

– Ты должен стараться Липок, – нежданно послышался совсем недалече трескучий, низкий и как всегда холодный голос Знахарки Прозорливой. – Ты будущий врачеватель этих людей. Придет время и мы альвы улетим от вас. И все то, чему я днесь тебя обучу будет долгие века… века Липок оберегать жизни людей. А ты так ленив, тебе сложно запомнить то малое, что я тебе показываю. Но я ведь выбрала тебя, неспроста из всех ребят. У тебя способности к врачеванию. И ты ноне просто обязан приложить все свои усилия, чтобы перенять от меня хотя бы малую часть знаний. Большего я и не требую.

Влада напряженно вжалась в землю, страшась разрушить единение ученика и наставника в каковое нечаянно вклинилась, и чтобы Удалой ее не выдал, ухватила его за загривок, и, притянув к ноге, зажала морду. Слегка при том принявшись оглаживать шерсть на спине левой рукой.

– Я просто устал Знахарка Прозорливая, – по-видимому, всхлипнув, отозвался Липок, ибо по жизни был ревой. – Просто устал.

– Ты и так почти шестнадцать лет ничем не занимался, – теперь голос старшей сподвижницы зазвучал и вовсе гневливо. – Можешь малость поднатужиться… И более не смей на меня жаловаться Владелине, не зачем ее тревожить своей ленью, ибо потом меня весьма вычитывает за то царица. Лучше перенимай трудолюбие и старательность, каковой обладает Владелина, каковой ученице можно лишь порадоваться.

– Да… я… – негромко пыхнул Липок и затих.

Было слышно, после упоминания имени юницы, затихшей на земле, что альвинка и мальчик идут по краю леса, к которому она и стремилась добежать, стараясь обойти крайний двор Ведогоня по рубежу. Желание слиться с землей неудержимо овладело девочкой, и она не только вдавила спину и голову в почву, но, по всему вероятию, перестала дышать, мечтая, чтоб ее все же не приметили. Зычное клекотание соколов, вроде прорезало предвечернюю тишину, и один из них внезапно резко снизившись, стремительно пролетел над отроковицей, и, не мешкая вырвавшегося из ее рук Удалым, звонко затявкавшим.

– Удалой! – пронзительно кликнул, величание щенка мальчик и тотчас свистнул, подзывая его к себе. – Ты чего там делаешь?

Узнав старого знакомца, щенок дернулся из удерживающих его рук девушки и живо понесся влево в сторону Липка.

– Вот же какие противные, – прошептали губы девочки и сердито проследили зеленые очи за еще более низким полетом птиц.

Бесшумная поступь Знахарки Прозорливой, несомненно, направилась в сторону все еще лежащей юницы надеющейся, что, быть может, сподвижница передумает и не станет ее разыскивать, продолжив прерванный путь.

– Ты, что тут делаешь? – голос Знахарки Прозорливой прозвучал над девушкой, и в нем теперь послышалась не свойственная ему забота и тревога. А миг спустя ее красивое лицо с изогнутым в середке, малой горбинкой, носом да слегка удлиненным кончиком, тонкими, мягко очерченными губами и белыми очами, где очень редко вспыхивали кружащиеся бледно-желтые круги живописалось над отроковицей. – Владелина, что случилось?

– Ничего не случилось, – широко просияв улыбкой, вельми бодро ответила юница, глядя снизу вверх на сподвижницу. – Просто я прогулялась.

– Одна? – и бледно-желтые круги в очах сподвижницы, кажется, переполнив глазное яблоко, выплеснули свой свет на девочку. – Одна?.. Тут, подле леса?… без присмотра?

– Как же, а они, – и Владелина вздев руку, указала вытянутыми перстами на парящих птиц. – Они за мной присматривают.

– А где оррар Вещунья Мудрая? – поспрашала Знахарка Прозорливая и опустившись на присядки, огладила пальцами покарябанный при падении подбородок юницы.

– Не знаю. Не знаю где Вещунья Мудрая, – незамедлительно откликнулась отроковица и кивнула в знак приветствия подошедшему и прижимающему к себе щенка Липку.

– Как же так одна… без оррар, – участливо проронила сподвижница и шибутно вздернула плечами, точно не в силах осознать таковое противоречивое действо. – Ты ударилась? – сызнова беспокойно вопросила она. – Что-то болит?

– Да, нет! ничего не болит, – сердито дохнула Владу, весьма не любившая, когда ее спрашивали о здоровье, и рывком поднявшись, села. – Просто хотела прогуляться… и да не одна, а с Удалым.

– Поднимайся, – повелела Знахарка Прозорливая, обхватив своей цепкой рукой правое плечо девочки потянула на себя, сама при том поднимаясь с корточек. – Ты не должна ходить одна. Боги того не велят. Ты должна беречь себя, не подвергать свою бесценную для Зиждителей жизнь даже малой опасности.

– Просто, просто хотела прогуляться, – отметила уже менее досадливо девушка, когда сподвижница поставив ее на ноги, заботливо ощупала голову, тело и конечности, проверяя их состояние.

А после, все еще крепко удерживая за руку, несомненно страшась, что та выскочит и убежит, повела Владу повдоль края леса мимо Ведогонского двора и дома к мощной улице.

– Мне хочется побыть одной, – недовольно сказала юница и попыталась вырвать руку, но сподвижница еще крепче ухватила плечо, и долгие ее перста, похоже, слились в единое целое с плотью Влады. – Хочется как прежде скакать на Угольке. Хочется пойти на Ребячий мешок, взять лук и меч. Однако ничего не разрешают. Даже ходить одной нельзя.

Девочка сыпала молвь на Знахарку Прозорливую не получая ответа, в целом этого и не требовалось, она просто выплескивала накопившееся в ней негодование. Сподвижница, по всему вероятию, это понимала, потому, молча, вела отроковицу туда, где по ее мнению она сейчас и должна была находиться.

– Да, погоди же, – Влада резко остановилась и пронзительно зыркнула в наполненное беспокойством лицо Знахарки Прозорливой. – Скажи ты когда-нибудь видела одноглазых ориков?.. И какие еще народы, племена живут на Земле?

– Племена? – повторила вслед за девушкой сподвижница царицы, судя по всему, она была далека от таких вопросов потому-то нежданно и замерла. – Зачем тебе это надобно знать?

– Занимательно… Занимательно это знать, – раздумчиво протянула Влада, устремляя свой взор в глубины леса, точно стараясь им раздвинуть те кучно подступившие рядья деревов. – Тебе не кажется, что такой без крайний этот мир, он не заканчивается за Похвыстовскими горами и Белым морем… Он стелется дальше, и, быть может, касается своим боком белых косматых облаков и той полосы, что мы величаем небо? – И Владелина медленно перевела взгляд на бледно-голубоватый небосвод, похоже, выходящий с под темно-зеленых верхушек деревьев.

– Ты слишком много думаешь, это вредно для тебя, – прошептала весьма тревожно Знахарка Прозорливая и дотронулась перстами до лба девочки. – У тебя возможно жар, ты перегрелась на лугу. И посему надобно не мешкая прилечь.

– Ну, я и прилегла на землю, ты ж не дала полежать, поднявши, – усмехаясь, отметила отроковица, услыхав позадь себя дюже довольный смешок Липока.

Видимо, сподвижница не оценила шутку, а что-то гневливо фыркнув в сторону смеющегося мальчика наново потянув за собой Владу, побрела по дороге вглубь поселения к избе Выхованка, где уже весьма зримо просматривался как вуй, так и стоящая подле него царица. Невдолге все втроем подошли ко двору Выхованка и юница, даже не взглянув в лица духа и Вещуньи Мудрой, вырвала плечо из рук сподвижницы и направилась по дорожке к дому. Она понимала, что недолжна была без спроса убегать из поселения, ибо о том ее не раз просила не только царица, но и Бог Дажба, но порой просто не могла с собой справиться… Весьма нуждаясь в том, чтобы побыть один-на-один с собой, чтобы иметь возможность прислушаться к себе и потолковать с собственным естеством.

– Владушка, постой, – медлительно проронила ей в след царица, поколь выслушивающая молвь сподвижницы.

Девочка на малеша сдержала свою поступь и резко обернулась.

– Вернись, – кивнула ей малозаметно Вещунья Мудрая.

– Зачем? – несогласно отозвалась девушка, чувствуя, что коли подчинится царице и вернется та скажет ей и вовсе неприятное, как того она и заслуживает.

– Надобно потолковать, – все тем же ровным с мягкими интонациями в голосе протянула Вещунья Мудрая и легохонько просияла. – Потолковать.

Удалой уже спущенный с рук Липком и в доли секунд достигший стоящей отроковицы, проворно подпрыгнув, оперся передними лапами на долгий, почти до колен, подол белой рубахи и синих шаровар замарав ткань на них землей. Влада небрежно столкнула щенячьи лапы вниз и оглядела измазанную теперь почвой и единожды спелыми полосами зеленой травы рубаху, огорченно качнув головой. Она сделала несколько не смелых шагов к царице, коя не сводя с нее взора, меж тем разговаривала со Знахаркой Прозорливой на своем весьма мягком языке, всегда столь приятно звучащем.

– Тебя ждет Зиждитель Седми, – все также ласково молвила царица, днесь и вовсе разворачиваясь в направлении девочки, и взмахом руки отпуская сподвижницу.

– Зачем? – и недовольство юницы враз отразилось трепыханием на ее губах.

– Зачем ты убежала из поселения? – не отвечая на поспрашания Владелины, в свой черед вопросила Вещунья Мудрая, не сводя испытывающего, заботливого взгляда с нее.

Отроковица порывчато дернула плечами, не зная, что ответить… Вообще, последнее время, всякое волнение отражалось резкими дрыганием плоти девочки, что вельми тревожило альвинок, ибо возможно, как они говорили, было признаком какой нервной хвори, следствием пережитой раны и, конечно, видения.

– Сходи, пожалуйста, переодень рубаху и умой лицо, – изрекла царица так, словно осталась довольна тем немым объяснением. – И поторопись, Зиждитель Седми уже давно ждет, и это не совсем ладно.

Владелина еще медлила, борясь с желанием не подчиниться требованию Богу, и тем однако не желая огорчать столь дорогую ей наставницу. Но вмале преодолев собственное упрямство направилась выполнять указанное, право молвить, то переодевание несмотря на старание Выхованка заняло у нее достаточно времени… Так как по первому она дюже долго умывалась, затем решила сменить не только рубаху, но и шаровары, потому Вещунье Мудрой пришлось войти в объятую полусумраком избу и поторопить юницу.

– Ты так мне и не ответила, – произнесла девушка, когда, наконец, одевшись и повязав на стане кушак, направилась в сопровождении царицы к капищу. – Зачем нас зовет Бог Седми?

– Не ведаю… потому как он ждет не нас, а тебя, – незамедлительно пояснила Вещунья Мудрая, придерживая девочку за правое плечо, так как дотоль держала ее сподвижница. – Я же просила меня обождать, не ложиться… потому как пошла к Зиждителю Седми.

Влада смущенно отвела взор в сторону, ведь потому она и убежала, або знала, что Вещунья Мудрая в капище, а значит, появлялась возможность побыть одной, насладиться столь желанным одиночеством и красотой вечереющего неба. Ночь уже вступила в свои права, когда царица и девочка подошли к капищу, стены которого, фронтоны, крыша и даже луковка не броско светились белым сиянием, озаряющим лишь саму постройку, лестницу и небольшой полукруг площади пред ней. Голубоватые окна, что украшали шатровую крышу, переливались в отличие от стен достаточно лучисто. И тот яркий свет, выбиваясь вверх, устремлялся в уже сине-черное небо, где мигая, возгорались звездные светила. Неспешно женщины поднялись по ступеням, и на чуть-чуть остановились подле густоватой дымки проема.

– Вещунья Мудрая, – едва слышно шепнула юница, подступив ближе к наставнице. – А ты видела одноглазых ориков?

Царица слегка повела в сторону ученицы голову и в светозарности идущей от стен ковчега, беспокойно оглядев ее, также негромко вопросила:

– Почему ты все время спрашиваешь про это племя, что тебя беспокоит?

– Беспокоит, – повторила за царицей молвь Влада и легохонько сотряслась всем телом, словно вспомнила весьма, что-то неприятное. – Не знаю… как так может быть один глаз… Да и потом я видела сон. Вчера и сегодня… Видела гладь воды… такую дальнюю. Точно сливающуюся с небом и идущих вскачь всадников, прямо подле окоема воды. И много… много юшки… такой алой. Казалось, она наполняла собой не только землю, но и стекала в воду. Что это?

– Это? – взволнованно переспросила Вещунья Мудрая и голос ее надрывно дрогнул. – Верно, пустой сон.

– Нет… не пустой, – проронила не согласно Владелина, и качнула надрывно головой.

Одначе, поелику царица торопливо шагнула в испарения, успев при том вельми крепко ухватить пальчики Влады в свои, пошла следом. Из густой пелены тумана глянули на девочку большие очи с темно-коричневой радужкой занимающей почти все глазное яблоко и окаймленной по краю тонкой желтовато-белой склерой, лишенные зрачка, и девочка глубоко вздохнув, наконец, осознала, что Бог Небо сказал не правду… Не Он, ее звал… А Отец… Отец у которого были эти глаза и черная кожа, слегка отливающая золотом… И зов каковой она всегда несла в себе, был его зовом… Его… Отца…

Юница чувствовала, что стоит… Стоит, ей побыть в этом плотном мареве еще самую малость и она увидит всего Отца. Не только его каплеобразное лицо, так схожее с ликом Небо, но и всю столь близкую ей фигуру Отца, а после ощутит успокоение. Потому когда ее резко дернули за руку, также рывком вырвала пальцы из пут. Все также неотступно следя за очами она расставила широко руки, точно желающая взмыть птица. А пред глазами Владелины уже плыл черный небосвод и в нем плясали чудной вихревой танец яркие звездные светила, переливался огнями радуги правый его край и чуть слышно кто-то шептал ее имя. Но не это, оное она нынче носила, а иное… столь близкое, трепетно-нежное, что хотелось рыдать.

Пронзительное дуновение, нежданно разрушило такое прекрасное видение ночного неба, и унесло благодать, замершую внутри девочки. С трудом Влада приподняла веки и увидела над собой прозрачный свод, в котором отражались зеркальные стены, белый пол. Его подпирали, али только подталкивали плотные пузатые голубо-белые облака, видимо пухнущие своими вихрастыми боками прямо на глазах. Всего-навсе малеша погодя отроковица поняла, что лежит на спине на чем-то мягком и, кажется, таком же пузато-рыхлом, и это рука Седми ласково оглаживает ей волосы, проходясь по голове, по лбу и по щекам тонкими перстами.

– Как она Зиждитель Седми? – низко вопросил голос Вещуньи Мудрой, будто выплывший из тех самых облаков. – Я только на доли секунд потеряла ее руку, – оправдывалась она.

– Надобно держать крепче, – тенор Седми прозвучал достаточно сердито, и пальцы его вновь прошлись по лбу девочки.

– Мне не справиться с ее горячностью, Зиждитель Седми, – теперь глас царицы наполнился живостью и явственно раздался справа от юницы. – Госпоже нужен мастер… тот кто призван взращивать лучицу, кто для того и создан. Госпожа слишком нервозная и хрупкая, я уже докладывала о том… И я прошу… прошу, поколь не поздно, позвать мастера. Слишком часто проявляется в госпоже эмоциональная нестабильность, то не благостно отражается на ее здоровье, на слабом сердце.

– Я это знаю, – днесь Седми стал сказывать, единожды мешая свое недовольство с явственной удрученностью, не прекращая голубить волосы отроковицы, долгий хвост каковой покрыл ее грудь. – Знаю… много раз передано Небо… но Небо вельми упрям. Я наново поговорю с Першим, когда у него буду… Попрошу и объясню состояние плоти и лучицы. Одначе и там не все так просто. Так, что поколь старайся Вещунья… Быть может сызнова положить нашу дорогую девочку в кувшинку… поправить сердце… нервы, что надо.

– Кувшинка не помогает Зиждитель Седми, я же поясняла, – дернулся глас царицы, а вместе с ним кажется и тень, что отбрасывала она и коя слегка прикрывала лицо юницы. – Во-первых это проблемы скорей всего с самой лучицей. А во-вторых сердцу нужна пересадка… на каковую в связи с непостоянством лучицы решиться никак поколь нельзя.

Седми навис над девушкой своим мощным, объемным образом, головой сокрыв далекий свод, и легохонько ей улыбнулся.

– Ничего не болит, милая моя девочка, – проронил он так мягко как говорил с ней Огнь…

Огнь за каковым сама того не понимая взращивая в себе любовь, так истосковалась за это время Влада.

– А где Бог Огнь? – губы такие тугие, вроде отекшие плохо подчинялись Владелине, в целом как и мысли.

– Огнь улетел, – ответил Седми. Впрочем, узрев, как надрывно дрогнули черты лица юницы, торопливо добавил, – но он скоро вернется… Скоро.

– Скоро, – повторила за Богом девочка и сызнова замерла… чувствуя всепоглощающую тоску за Огнем и смурь за глазами Отца.

– Ты можешь идти Вещунья Мудрая. Я позову тебя когда надо. И помни о моем наказе, – Седми сызнова говорил своим недовольным тоном. А позже, видимо, когда остался с отроковицей наедине в зале многажды нежнее сказал, при том трепетно дотронувшись перстами до ее очей, – что ты там видела, моя милая? Там, в завесе? – и глас его прозвучал приглушенно.

– Отца, – сама не ведая зачем, выдохнула девушка и тело ее судорожно сотряслось. – Это Он! Он меня зовет… Не Небо… Нет! – Голос девочки внезапно окреп, и сама она вся напряглась, точно внутри нее стали тугими мышцы, нервы, вены и плоть. Она резко дернулась, покатой дугой изогнулась ее спина и Владу закричала так, будто жаждала докликаться до него. – Зовет! Отец! Отец!

Порывисто дрогнули черты лица Седми и он сам стремительно дернул головой, а засим также резво положил ладонь девочке на уста, тем самым придавив не только ее крик, но и само тело к пухлому лежаку. Ядристая россыпь искорок разом выпрыгнув из его рук и лица упала на одежу Владелины и немедля в тех местах прожгла ткань, и, по-видимому, кожу, потому как отроковица прекратила кричать и изгибаться дугой.

– Будет немного неприятно, – Рас вроде лишь дыхнул, не открывая рта и не шевеля губами и одним махом наполнил теми словами все тело юницы.

Бог неспешно убрал руку от лица Влады, и, судя по всему, поднялся на ноги, ибо разком стал достаточно далеким от ее взора. Проходящая по лбу Седми широкая, золотая, мелко плетеная цепь резко дрогнув, начала вырываться вверх круглыми звеньями формируя высокий конус. В каковом каждое последующее звено было меньше в обхвате предыдущего, заканчиваясь и вовсе едва зримым овалом. Нежданно тот значимый конус сменил свое золотое сияние на огнистое полыхание. По ребристому его полотну с самого нижнего рядья, вплоть до верхнего, словно по спирали, прокатилась россыпь рдяных капель, а посем лучисто вспыхнул и сам венчающий его овал, принявшись вращаться с такой быстротой, видимо желая открутиться и отделиться от своего обладателя. Не отводя взора, Владелина смотрела на то дивное мелькание света в ее очах, как и на самом венце Зиждителя, резвыми волнами подымались брызги огня. Они, кажется, погасили, аль токмо затмили собой, всю зелень радужной оболочки девочки. Не в силах не то, чтобы сомкнуть глаза, но даже пошевелить веками, пальцами отроковица внезапно воспарила над ложем и подлетела вверх. Ее ноги также синхронно опустились вниз, а глаза поместились как раз над уровнем мелькающего овала на венце Бога.

Еще мгновение и сверху… с самого купола, медленно колыхая своими рыхлыми, перьевыми, бело-голубыми боками спустились облака. Они по первому всего-навсе коснулись тела Влады, прошлись по ее волосам, облизали материю одежи и вдруг, точно просочившись, враз поцеловали поверхность кожи. Еще сиг и отроковица будто лишилась одеяния, а миг погодя и самой кожи. Остались только на ней кружащие, обнимающие и тулящиеся к плоти не только снаружи, но похоже и изнутри облака, застлавшие полностью лицо, и оставившие без завесы лишь глаза, все дотоль смотрящие на мелькающий овал, ставший, уже почитай багряного цвета. Неожиданно из того густо-красного сияния в направлении укутанной, подобно куколке, девочки полотном облаков вырвался длинный луч желтого света, он коснулся того места где под парами скрывался ее лоб. И миг спустя Влада резко крутнулась вокруг своей оси начав наматывать сверху на облачные испарения это луч, столь плотно обхватывающий и подступающий к проложенным полосам, что вмале то уже был не бело-голубой кокон, а багряно-огненный. Упакованная в него юница расширенными глазами, пред коими мелькала широкая кровавая полоса света, отражающаяся в зеркальных стенах, наконец, остановила и сконцентрировала свой взгляд на сменившим цвет овале, также единожды прекратившим и движение. Багряность на нем преобразовалась сначала на лучистую коричневу, а погодя на небесную голубизну очей Небо… И Владелине так сильно внезапно захотелось прильнуть к старшему Расу и в том прижатии наконец-то найти успокоение… успокоение… И глаза Небо, без сомнения ее Отца… дорогого и трепетно любимого кружили пред взором юницы токмо на миг уступая место радужнозеленым очам Огня.

– Надобно будет сказать Отцу, – прозвучал, выплывший откуда-то из марева цвета мягкий баритон Дажбы. – Что у тебя Седми получилось. Отец будет вельми рад, ибо ждал этого.

– Да уж, мой милый малецык, будь добр скажи, – мешая недовольство и теплоту, откликнулся такой же далекий глас Седми. – Поелику я того совсем не желал творить и хвалиться мне пред Небо не чем. Считаю, что надобно им обоим… Отцам… вести себя иначе. Одному повиниться пред Родителем, а иному отдать лучицу.

Влада было попыталась шевельнуть рукой, ногой… открыть веки аль рот, но складывалось такое ощущение, что она полностью лишена плоти… и даже самих костей. И нежданно тугой болью заколыхалось все ее естество… суть… жаждая вырваться из тех пут… и не быть подвластной деянием Расов.

– Как же можно отдать лучицу, – сызнова послышался огорченный глас Дажбы. – Тем более сейчас когда девочка такая большая.

– Именно ноне, мой дорогой, и отдавать, – Седми сказал вельми поучающее и, одновременно, благодушно, так как может говорить старший в отношении неопытного младшего. – Поколь лучица юная… Поколь девочка не связана с нами. Ты ведь ощутил на себе ее зов. Если бы ты не сомкнул пространство, как это я тебе велел, ее бы услышал и Перший, и Асил. Там такая чувственность, такая мощь. Это было вельми больно, а ведь лучица еще совсем дитя… Представляю, что будет когда она начнет перерождаться. Теперь, после возникшей связи, после поданного зова мы все время будем ощущать ее рост, ее способности, кои у лучицы, несомненно, неординарные, если не сказать уникальные. Такие как у тебя, мой дорогой малецык, одначе многажды порывистее, живее.

– Отец так не думает… Отец… – начал было Дажба, но верно был прерван досадой старшего брата.

Ибо морг погодя послышался тенор Седми:

– Небо действует лишь во благо собственной печищи, его не интересует желание сынов. Он никогда не уступит, не отступит, он не Перший… Он не Отец Перший, – как-то и вовсе полюбовно произнес старший Рас и голос его легохонько трепыхнулся. – Однако, потолкуем по поводу ориков. Как ты понял Дажбы это видение… – и днесь глас Седми словно густое эхо упорхнул куда-то вверх, закружив в небосводе, не столько капища, сколько Земли. – Весьма четкое, что в целом не удивительно для лучицы. Надобно только все объяснить девочке. Меня не будет, и посему сие сделай ты, драгость малецык, чтобы нашу бесценность не угнетали эти мысли, сами видения и сны. Абы она их не боялась, как можно мягче поговори с ней, мой дорогой.

– Хорошо… хорошо… хорошо… – то плыл и вовсе неведомо чей зов может Дажбы, а может и Седми… а может его… его Небо… Отца…

Небо, к которому так хотелось прикоснуться, который был так близко, словно в шаге от Влады… или все же в далеком, темном космосе с кружащими в чудных таких замкнутых в яичные скорлупки Галактиках. Почитай розово-алая кольцеобразная Галактика с необыкновенным купно собранным звездным скоплением и необычайно ярким светлым ядром, живописалась пред очами девочки и заколыхала своим расходящимся и бледнеющим по краям сиянием.

Глава двадцать девятая

Владелина отворила очи и неглубоко вздохнула, ощущая какую-то затаенную внутри себя усталость али опустошенность. Она лежала на левом боку, на мягком большом ложе в зале Расов… том самом, каковой видела, когда приходила после Выжгарта говорить с Небо. Младшие Боги потом никогда не принимали ее в этом зале, лишь в деревянной комнате сруба в оную она попадала, проходя завесу. Густое плывущее облако завесы и разговор об ориках с Вещуньей Мудрой нынче это последнее, что помнила Влада пред тем как прийти в себя.

Очень сильно нежданно захотелось увидеть Небо… и не Бога Небо… а Небо Отца… и обнять его, так как дотоль делала она в отношении к Выхованку и Вещунье Мудрой, ощущая, что тогда всякое беспокойство и томление внутри головы утихнет. Ворсисто белая с длинными тонкими лоскутами поверхность ложа, на каковую в первый черед воззрилась отроковица, внезапно окрасилась в бледную желтизну. И такая же желтизна только более насыщенная пробежала по белизне пола.

– Ну, что? – вклинился в течение ее мыслей голос Седми… не сердитый, а вспять вельми ласковый, умиротворяющий. – Пришла в себя, Владушка? – последнее время Боги только так и величали… нежно склоняя ее имя.

Девочка неспешно приподнялась на ложе, облокотившись об него рукой, и взглянула на сидящего, на огромном, облачном кресле недалече от нее, Седми, единственно нынче находящегося в зале.

– А, что случилось? – протяжно вопросила Владу, и медленно сев, спустила вниз на пол ноги.

– По-видимому, моя драгоценность, стоит держать свое обещание, – своим высоким тенором с нотками драматической окраски пояснил Бог, не сводя как, почудилось, девушке весьма беспокойного взора своих мышастых очей с ее лица. – И не бегать одной на луг аль лес… Словом не уходить из-под опеки нарочно приставленных для тех нужд созданий. Иначе Владушка, после перенесенного ранения, это может весьма не благостно сказаться на твоем здоровье, моя милая… Что ты помнишь? Последнее? – дюже резко перешел Седми с вкрадчивой речи к вопросам, молвив их вельми требовательно.

– Мы говорили с Вещуньей Мудрой об одноглазых ориках и моем сне, – чувствуя данное божественное волнение и требование незамедлительно отозвалась девочка. – И потом пред очами встала завеса, и мы шагнули в нее.

– А после… потом? – все также настойчиво поспрашал Рас и весьма резко подняв с комковатой облокотницы кресла левую руку, протянул в направлении юницы, да подавшись вперед сам, прикоснулся подушечками пальцев к ее лбу. – Потом? – прозвучало уже воочью велением.

– После ничего не помню, – взволнованно ответила Владу и робко взглянула в его с прямыми линиями красивое лицо. Страшась, что Зиждитель поймет аль прочтет ее желание прижаться к Небо и увидеть Огня… Огня… к каковому жаждалось прижаться как-то по-иному, не так как к Отцу.

Седми, судя по всему, остался доволен ответом девочки. И степенно убрав от лба Владелины руку, медлительно вернул ее на облокотницу да сам возвратясь в исходную позу, оперся спиной о высокий ослон своего кресла, немедля изогнувшегося покатой дугой.

– Хорошо, – сызнова благодушно проронил Зиждитель, и как показалось, юнице легохонько улыбнулся, ибо затрепетали пшеничные волоски усов и брады, слегка прикрывающие его уста. – Огнь, – будто отвечая на мысли девушки, проронил Рас. – Он улетел. Вмале на Землю прибудут новые людские поселенцы. Их привезет Бог Асил и Огнь.

– Бог Асил, это у которого кривой нос и короткие черные волосы? – переспросила отроковица, укладывая руки себе на колени.

– Верно… Тот самый. Бог, который главенствует в печище Атефов, – отозвался Седми и теперь весьма значимо просиял улыбкой так, что дрогнувшие разком волоски раздавшись в стороны, показали ровные рядья алмазно-белых зубов. – Ты очень умная девочка… Очень умная, любознательная, просто незаменимые качества для столь юного создания. – Похвалил Зиждитель Владу, а потом продолжил сказывать, – Асил привезет с собой особые создания, которые обучат наших мальчиков земледелию, возделыванию почвы, словом хлебопашеству. А мы подарим через своих духов отпрыскам Асила знания о строительстве, гончарном мастерстве и скотоводстве… Часть духов которых ты видела с детства обок себя отбудут к тем детям.

– А Выхованок? – с горячностью вскликнула юница и подалась вперед всем телом при том стремительно вскочив с ложа.

Бог все также медленно протянул в сторону девушки руку, и, положив длань ей на голову несильно, но достаточно настойчиво надавил, повелевая сесть. Под тем указанием и божественной силой Владелина тотчас опустившись, села на ложе, каковое было, как и кресло Седми облачным… словно скомканным из клубистых испарений. Ложе нежданно резко укоротилось, в миг обернувшись в кресло, правда менее мощное, рассчитанное под фигуру юницы и образовало позадь ее спины широкий, мягкий ослон. Зиждитель довел голову девочки до спинки кресла, и, втолкнув вглубь той пышной поверхности, лишь тогда неспешно ответил:

– Выхованок всегда будет возле тебя, Владушка. Наш Отец, Небо, не станет тревожить тебя, милая девочка. Он не станет разлучать с дорогим тебе духом. Не стоит даже о том беспокоиться. И потом даже если Выхованок нам понадобится, тебе стоит только сказать и наши замыслы сразу изменятся. Важно, моя драгоценность, чтобы ты научилась нам доверять и сказывать обо всем, что тревожит. Важно, чтобы ты говорила о своих желаниях и научилась себя беречь, так как ты для нас бесценна.

– Бесценна, это как? – не мешкая переспросила отроковица, перебирая перстами материю рубахи, где явственно наблюдались черные мелкие прорехи оставленные от ядренистых искорок Бога.

– Бесценна это столь любезна, мила, дорога всем нам Зиждителям, что нет той просьбы, в коей мы могли тебе отказать. Нет того, чтобы мы не исполнили только бы порадовать тебя. – Седми говорил, вкладывая в каждое слово столько нежности и тепла, что лицо Владелины стало покрываться густой испариной от стыда за непослушание и вечно доставляемые собственным своеволием неприятности Богам, царице, Двужилу, духам. – Бесценная, дорогая, драгоценная и милая наша девочка.

– Нет, я этого не заслуживаю, – опустив голову и теперь уставившись в те самые прожженные черные бусенцы, часточко покрывшие белую рубаху, молвила Владу. – Не заслуживаю… ни чем… ни чем я не отличаюсь от мальчиков, кроме того, что девочка. И я хуже их бьюсь на мечах, хуже стреляю… и даже не сияю… не сияет моя душа как у иных. Нельзя меня так выделять… Незаслуженно выделять.

Небожитель, молча, не перебивая, выслушал отроковицу, и во взгляде его ощущалась такая теплота, коя после, похоже, просквозила искристой россыпью огня в воздухе. И несколько горящих искорок нежданно упав на белый пол заплясали на нем, закружили вроде живые творения, порой сталкиваясь меж собой то ли ссорясь, а то ли вспять милуясь.

– Ты сияешь так светло, что мы Зиждители, – протянул вельми по любовно Бог, узрев как улыбнулась тому плясу искорок на полу юница. – Просто не можем не заметить света исходящего от тебя. Мы не можем не порадоваться твоему рождению и тому, что ты живешь средь отпрысков Расов. Ты нам столь дорога, что во имя той бесценности, того трепета, оный мы испытываем всяк раз глядя на тебя, должна беречь себя… И слушать тех кто присматривает за тобой. Не только Вещунью Мудрую, Выхованка, Двужила, но и тех противных, как ты выразилась соколов, порученцев Словуты. Не надобно расстраивать своих родителей, Владушка, как ты думаешь? – это звучала явственно просьба, наполненная беспокойством за здоровье девочки.

– Да, – ответила отроковица с раскаяньем не только в голосе, но и во всем теле которое легонько сотряслось.

Она лишь на морг вскинула вверх от искорок очи, и зыркнула в теперь ставшими голубо-серыми с синими брызгами по окоему очи Седми.

– Вот и хорошо, – отметил Бог, обрадовавшись тому согласию, и медленно поднявшись с кресла, взмахом руки повелел было дернувшейся юнице сидеть на прежнем месте. – По поводу твоего сна… видения про ориков. Ты, должна понять одно, что обладая нечто большим чем все мальчики живущие в этом аль ином поселении должна спокойно принимать таковые сны… Сказывая о них Дажбе. Не надобно их скрывать и тем паче не надобно тревожиться за тех людей, кои подобно лопастам позабыли наставления своего Творца и теперь беспощадно себя вырезают, губят свое племя. Они не достойны твоей, девочка моя, жалости, тревоги и пречистого взгляда. А море… Море я думаю ты вскоре увидишь, надо только обождать.

Седми неспешно крутнул рукой в районе запястья и искорки махом поднявшись с пола ввысь, завертелись по спирали точно, облобызав, друг дружку и враз переплелись тонковатыми своими хвостами, да светозарно вспламенились. Бог направил вперед раскрытую длань и тотчас искры упали на нее. Все также неторопко, как всегда творили Зиждители, Рас протянул руку к девушке, слегка преклонив ее. Влада незамедлительно подставила свою ладошку, и золотая цепочка с голубо-изумрудным хризобериллом на кончике и тонкой иглой в навершие упала на ее середку.

– Чтобы выделить тебя, как самую большую драгоценность не просто на Земле, но и во всех Галактиках нашего Всевышнего, – протянул нежно Седми и улыбнулась еще теплее, засияв столь насыщенным золотом, каковое единожды поглотило всякую белизну кожи и, кажется, позолотило его короткое до колен, без рукавов одеяние. – Побудь здесь покуда, – дополнил он, уловив, благодарность в очах отроковицы.

Бог шагнул и вовсе впритык к Владелине медлительно склонился, и, прильнув губами к ее лбу замер на чуток… на морг… Морг, каковой глубоко втянувшей дух Седми, напоминающего аромат сладковатой пыльцы, Владе показался вельми благостно-долгим. Отчего она сомкнула очи и не приметила, как Рас испрямившись, направил свою поступь к серебристо кружащей завесе, вскоре пропав в ней.

Владелина отворила глаза, с предыханием глянула на недвижно замершую завесу и принялась с нежностью гладить дар Седми, короткую плетеную цепочку и небольшой с весьма ровными боками многоугольный хризоберилл. Прошло совсем малое время, когда завеса нежданно ярко пыхнула серым светом внутрь помещения, одновременно затрепетав малыми голубыми кругами, расходящимися в разные стороны, будто от брошенного в воду камня, а после зримо заколебалась. Девочка торопливо вскочила с сиденья, так как оно стояло вполоборота к проему, и встревожено уставилась на завесу. И тотчас по телу ее, начиная от кончиков волос и завершаясь подушечками перст на ногах, прокатилась горячая волна трепета, озноба и одновременно жара, словно от вышедшего на небосклон после долгого дождя Солнца, махом объявшего своим сиянием мир… Потому как подле завесы стоял и нежно ее рассматривал Небо, днесь пришедший без своего венца. Прерывистый вздох сбил дыхание Владелины, на глаза навернулись слезы, и не в силах бороться со своими чувствами она бросилась к Богу, да, прижавшись к его груди, горько заплакала. Так горько… надрывно, точно не было прежних их встреч, и днесь Влада видела Небо, Небо-Отца впервые.

– Почему, почему ты не приходил… так… так долго, – зашептала она и прикоснулась губами к золотой рубахе прикрывающей грудь Зиждителя. – Отец! Отец! Я так… Так истосковалась… Мне так плохо… больно… мне больно, Отец!

– Что ты, что ты девочка моя, – Небо сие не говорил, он, похоже, токмо выдыхал слова, и, обнимая Владелину, прижимал к себе ее вздрагивающее тельце. – Моя драгоценная, милая девочка. Умиротворись! Остынь! Моя девочка, мой любезный малецык.

Это было не веление, а просьба… И в каждом слове плыло столько тепла… столько любви… Они обнимали девочку, как руки Небо… Они снимали тоску, приносили успокоение, уменьшали давление в груди и неудержимое томление в голове.

– Я рядом… Всегда буду подле, коли ты только того пожелаешь… Умиротворись! Остынь! – продолжал успокоительно говорить Небо, зримо обеспокоенный волнением юницы.

Владелина и не заметила, как оказалась на теперь уже и вовсе безразмерном кресле, на оный она опустилась вместе с Богом. Ее голова покоилась на его груди, и Небо ласково обнимая отроковицу одной рукой, другой гладил вьющиеся волосы и иноредь прикасался губами ко лбу. Непостижимым образом и то впервые мгновения, не примеченные юницей, Зиждитель уменьшился в росте. Ноне став не на много выше Вещуньи Мудрой и вместе с тем стал единожды таким близким, родным, видимо выместив и Выхованка, и царицу, и даже Огня.

– Отец, – отроковица даже и не осознала, почему и когда стала величать так старшего Раса. – Почему все эти годы ты не позволял мне к тебе прикоснуться… Знал бы ты как я этого жаждала… как страдала от твоей холодности… мучилась. Мне было плохо и больно, а ты… ты словно не замечал меня… не интересовался… не ощущал моей смури, тоски. А теперь… теперь, – захлебываясь словами шептала Влада, хороня свое лицо в складках золотого одеяния на груди Бога. – Ты разрешишь мне иногда к тебе приходить… К тебе… К моему Отцу… Хочу видеть тебя, хотя бы когда-нибудь.

– Как только пожелаешь, как только появится томление, беспокойство, – наконец глас Небо прозвучал, как и положено божественному, мощно, насыщенно, вроде ударившись об округлый свод залы так, что вызвал легкое дребезжание его, резво при том всколыхав али вспенив пышнотелые, голубо-белые облака. – Я всегда тебе буду рад. Всегда. Моя девочка, маленькое, бесценное Творение.

Бог сызнова наклонился к Владелине, приблизив к ее лбу свои губы, обрамленные вьющимися, плотными кучеряшками, золотых усов, и едва слышно, что-то молвил. И немедля широкая улыбка озарила лицо юницы, отчего резко подкатились под веки ее глаза и она точно вошла в транс, малозаметно затрепетав всем телом, каждой его частью, клеточкой и малым волоском, а затем вроде как обмякнув.

– Ты всегда сможешь прийти… Даже если не будет томления, а просто захочется меня увидеть, поговорить, – полюбовно проронил Небо, маленько погодя, когда девочка вновь обрела себя.

От той медлительной речи Зиждителя напитанной теплотой наполнялась и вся сама плоть Влады нескончаемым счастьем, которое, похоже, могло поднять ее ввысь к своду залы, прямо к бело-голубым пухлым испарениям.

– Почему ты не приходил ко мне раньше, Отец? – вновь спросила слабым, утомленным голосом девушка, судя по всему, не воспринимая того, что уже спрашивала об этом. – Ты не знал, что я тоскую? Не знал, что я твоя?

– Да, не знал… не знал, моя дорогая, любезная девочка, – немедля ответил Бог и прижался к макушке отроковицы своими губами, отчего она сызнова судорожно дернулась, вроде ее бил озноб.

– Это лопасты и видение, – с горячностью и радостью от отцовской близости протянула Владелина. – Видение тебе подсказали, да? И ты понял, что я твоя?

– Да! да! твое видение, – Зиждитель, беспокоясь за охватившее юницу волнение, кое не только вырывалось из нее дрожью голоса и тела, но и явственно зримой утомленностью, теперь стал предугадывать ее вопросы и начинал отвечать задолго до того, как она затихала. – Ты закричала, так громко, моя радость, что я услышал… Услышал твой зов, твою тоску и боль. Я услышал мою драгоценную девочку… бесценное Творение… совершенное Творение!

– Хорошо, как хорошо, что лопасты на меня напали, – обмолвилась Влада и наново повертав голову поцеловала золотую рубаху, а вместе с ней и грудь Небо. – Так хорошо, что я узрела видение. Иначе бы… иначе Отец я вскоре умерла от тоски по тебе.

Отроковица малеша отстранилась от Бога, и, выпрямившись, воззрилась в его схожее с каплей лицо, вельми осунувшееся, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке. Выпуклая спинка носа с острым его кончиком, широкий рот с полными губами и приподнятыми уголками, крупные глаза, где верхние веки образовывая прямую линию прикрывали часть радужной небесно-голубого цвета оболочки, изогнутые, слегка вздернутые вверх брови, поместившиеся на крупных надбровных дугах и тонковатые морщинки две горизонтальные на лбу и по одной отходящие от уголков очей… все… все было трепетно знамым, родным, близким. Девочка протянула навстречу лицу Бога правую руку и нежно огладила его кучерявые золотые волосы усов и бороды, покоящихся плотными завитками на груди.

– Сначала я думала твое лицо… это лицо матери, что родила меня там, на погибшей от людского недомыслия Матери Зекрой, – словно понимая, что выговориться можно только ему, Отцу, прошептала торопливо юница. – Но после, когда твое лицо стало проступать во сне… Я поняла, что все это время ты меня звал. Мой Отец… Это я не просто поняла. Я услышала… Кто-то, наверно я, позвал тебя. И после я все время, во сне… звал… звал тебя… моего Отца, и так тосковал… тосковал, – с дрожью в голове проговорила Владелина, опять сказывая о себе, как о мальчике.

Судя по всему, Седми не просто скрыл виденное девочкой, он обратил томление и тоску посылаемую лучицей с Першего на Небо, ибо во снах Владу никогда не зрела очей старшего Раса. Бог положил руку на голову юницы, и, успокаивая, умиротворяя тем теплом ее беспокойство то возникающее, то также резко проходящее, словно накатывающие на брег волны, сызнова притянув к себе, крепко обнял.

– Ты больше никуда не будешь убегать, правда? – поспрашал Небо, огладив перстом покарябанный ее подбородок. – Я не хочу, чтобы ты подвергала свою жизнь опасности, даже самой малой, ты слишком мне дорога. Ежели соколы велят тебе вернуться, пообещай мне, что немедля выполнишь их указание.

– Я не слышу их слов, только клекот… – пожимая плечами, отозвалась девушка, одначе не желая расстраивать Бога порывисто кивнула головой, в оной становилось тепло, а миг спустя вроде как вновь прохладно.

– Теперь ты их будешь слышать… Слышать и слушать. Прошу тебя, будь послушной девочкой, не огорчай меня, – старший Рас просил с такой тревогой в голосе, что Владелина вновь порывисто встрепенулась всем телом, не в силах ощущать его волнение.

– Обещаю! обещаю, Отец, не буду более огорчать тебя, – суетливо зашептала она и еще… еще раз кивнула.

А тепло от тела Зиждителя, как и его нежные руки, голубившие ее волосы, обымающие всю, несли на себе такое умиротворение, покой, что слезы наново начали выныривать из глаз отроковицы и падать на золотую, шелковистую материю рубахи Небо, с долгими рукавами и подолом, ажурно украшенным крохами рубина.

– Не плачь, любезная моя… дорогая девочка, – Рас нежно притронулся губами к левому виску юницы, тем движением стараясь снять ее не просто утомленность, а слабость, сдобренную нервозностью. – Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал… Что, скажи мне? Чем тебя одарить, моя милая?

– Одарить? – переспросила Влада и ощутила точно затеплившуюся искорку камушка в сжатом кулачке. – Хочу увидеть море, Отец. Море…

– Море? – изумленно, а может лишь не понимающе, вопросил старший Рас, и напряженно замер, поколь не убирая губ от головы отроковицы.

– Да, Белое море… там, где живут одноглазые орики, – ответила спешно Владу, ощущая как после усталости, на тело стала накатывать слабость и, одновременно, сонливость.

– Орики? – вновь переспросил Небо, и теперь однозначно ощущалось, что он не понимает о чем толкует и просит его девочка.

– Ну, да море… Белое море. – Юница, слегка отстранившись от Бога, воззрилась в его голубые очи, уловив в них недопонимание, и весьма торопко, точно пробуждаясь от слабости, молвила, – там, где заканчиваются Похвыстовские горы, лежит берег Белого моря… Там живут одноглазые орики и как сказал Седми «беспощадно себя вырезают, губят свое племя». – Впервые забыв прибавить положенного величания к имени Зиждителя. – Там Отец расстилается море… бескрайнее… Видимо, оно таким видится, потому как синяя грань его входит в само небо. Я видела его во сне и хочу посмотреть наяву.

– А ты о том сне кому сказывала? – беспокойство Бога, похоже, нарастало, и он также малость отстранившись от отроковицы, заглянул в глубину ее зеленых очей.

– Ага… нынче Вещунье Мудрой, но судя по всему о нем знает и Седми, – отозвалась проникновенно Влада и улыбнулась старшему Расу. – Можно я увижу море? – доспросила она.

– Только немного позже, – произнес Небо, будто и сам, ощущая разочарование от собственного отказа. – Немного позже… Когда ты наберешься сил ибо ноне ты вельми болезненна. Но позднее ты увидишь и море, и, что-то весьма занимательное, хорошо?

– Хорошо, – видимо Владелина была довольна ответом Бога, и совсем не ощутила разочарования на самого себя в тембре его голоса. – Хорошо, Отец, а позже, это когда?

– Через лето, – многажды тише добавил старший Рас, и смолк, все еще не сводя взора с лица юницы, любуясь ее явственной схожестью с ним, истинностью, родственностью ее божественного естества. Погодя он медлительно положил на лоб Влады, свои перста, кожа которых поигрывала золотыми переливами света, и, понизив голос до шепота, молвил, – Дажба… Дажба ответит на все твои вопросы, почему ты не приходишь в капище, не задаешь ему их? Он ведь зовет тебя, тревожится, спрашивает? Почему ты не хочешь с ним толковать? Ты его пугаешься? – Отроковице не пришлось кивать, Бог весьма мягко прощупывая ее, единожды сам отвечал на все заданные вопросы. – Не надобно его пугаться… Все теперь изменилось, ты же то поняла? Поняла, моя милая. Дажба нынче не осудит, не скажет строгого слова, в целом как и иные Боги. Он будет мягок и предупредителен… Не отвергай его участия, оно нужно не только тебе, но и ему. Тебя тревожат его очи, но он ведь предельно нежен? Разве он грубо глядит на тебя?.. Это было тогда… до видения… было тяжело? Тягостно, моя милая девочка, – Небо убрал пальцы от лба Владелины и нежно прикоснулся к ним губами, снимая возникшее там томление. – Прости нас всех за ту грубость. Но, днесь ведь все изменилось?

– Да, ноне изменилось, – чуть слышно шепнула она в кудряшки бороды Зиждителя, купно прикрывшие ей лицо. – И все же когда Дажба, аль кто иной на меня смотрит… я вспоминаю, пережитое и мне невыносимо тягостно.

– Я поговорю с Дажбой и с иными сынами, повелю им на тебя так не смотреть. Но прошу тебя не отвергать Дажбу, – заметил Небо и принялся голубить волосы отроковицы. – Поелику ежели ты не пожелаешь общения с Дажбой, у него ничего не получится, – и легохонько вздохнул.

Тот вздох, будто прозвучавший ей в лоб, махонисто огладивший кожу лица, юница приняла на свой счет, и немедля припав к груди Небо, торопливо проронила:

– Я постараюсь, постараюсь, Отец, сблизиться с Дажбой… только ты ему скажи, чтобы не смотрел так на меня.

В зале наступила тишина, она вроде поплыла по тому мощному помещению, изредка прикасаясь к зеркальным стенам или белому полу. Она точно коснулась боков и вовсе растерявших голубизну облаков, каковые не только стали белыми, но и недвижно замерли в вышине свода… Еще морг и что-то аль кто-то резко сотряс стены залы и тем самым вызвал колыхание облаков, оные резво заходили ходором… закружились по коло и начали степенно опускаться вниз, туда, где на безразмерном кресле сидели Отец и дочь неподвижно застывшие в любовном притяжении.

Глава тридцатая

После разговора с Небом, а вернее после обряда Седми, Владу успокоилась… совсем и определенно надолго. Перенаправленная Богом Седми ее чувственность и тяга с Першего на старшего Раса, наконец сняли беспокойство с ее плоти и томление с головы… И девочка ощутила себя счастливой и довольной жизнью. Та радость теперь струилась во взоре Владелине, она проскальзывала в ставших неожиданно медленных движениях ее рук, походке… И даже в разговоре более не было горячности, суетности, словно Небо своими поцелуями снял часть нервозности с плоти.

Голубо-изумрудный хризоберилл, покачивающийся на цепочке подаренной ей Седми, и вставленный в левую, как и у альвинок, мочку уха поигрывая яркими бликами света, оттенял сияние очей юницы. Возвышение Влады, близость к самому Зиждителю Небо, кое в целом и не скрывалось от мальчиков никак не повлияло на ее характер, быть может, сделав его в отношении ребят более мягче и приветливее. И ежели раньше она позволяла бросить обидное слово в сторону какой-то дубины, то после обряда Седми, когда под лаской Небо испарилась та самая нервозная раздражительность, и стало ощущаться единение со старшим Расом, Владелина перестала допускать в разговорах, спорах или определении виноватого грубости. И моментально уловившие это отроки, теперь старались любые спорные отношения разрешить при помощи юницы, что в целом не дюже приветствовалось Вещуньей Мудрой, считающей, данные пересуды вредными для здоровья ее ученицы.

Неспешной поступью проскользнул месяц ягодень и серединь… И наступил увядень, имеющий такое название потому как в этом месяце становилось значительнее прохладнее относительно теплого времени лето. В месяце увядень всегда зримо оголялись деревья, это не значит, что они напрочь лишались листьев, просто теряли большую их часть. Потому и стояли дерева в месяцах спень и дождич, со здоровущими прорехами в ветвях сквозь кои можно было узреть саму серую голубизну небосвода.

Владелина виделась со старшим Расом очень часто и не потому, что ходила к капищу, просто всяк раз, когда она ощущала томление в голове, Небо призывал ее к себе. Он всегда встречал ее в огромном зале капища, и, усадив подле на облачное кресло, подолгу прижимал к себе, гладил волосы, целовал в макушку и лоб, и порой, что-то нежно шептал. Юница никак не могла разобрать тех слов, точно Бог говорил их на каком-то ином языке, аль у нее в тот момент пропадал слух… А может не могла понять она его еще и по той причине, что каждый раз когда сие дыхание входило в нее, Влада судорожно вздрагивала и застывала, на малеша переставая ориентироваться, не в силах, что-либо воспринимать. А погодя приходя в себя, утомленная шла домой, где Вещунья Мудрая поила ее какими-то ядренистыми на цвет и весьма горькими на вкус отварами, которые всегда хотелось выплюнуть. Засим царица укладывала девочку в ложе, где ноне сменили и простынь, и подушки, и одеяла на более мягкие, струящиеся и уходила, лишь, когда последняя засыпала, оставляя ее на попечение Выхованка.

Еще чаще беседовала Влада с Дажбой, с которым обещала сблизиться, и который после обряда и вовсе перестал смотреть в очи и лоб. Он токмо прикасался к ним губами и так, словно дотрагивался до чего-то вельми бесценного, хрупкого, каковое боялся огорчить собственным дыханием. Младший из Расов был особенно мягок в общении с юницей, не то, чтобы сказать слова против, он старался не высказывать своего недопонимания. Всегда предугадывая ее тревоги, объясняя сны и направляя течение мыслей девочки в более спокойное русло. Словом, как раньше в толковании с Богами заметил Небо, лишенная должного внимания, любви и заботы под пристальным наблюдением всех Расов, постоянно друг друга подменяющих на Земле и теперь не оставляющих ее ни на миг без своего попечения, юница многажды умиротворилась и не столько своим божественным естеством, сколько плотской сутью. И та самая медлительность в речи и движениях была первым признаком божественности самой Владелины… Суть плоти оной в будущем должна была стать частью обитающей нынче в ней лучицы.

Теперь умиротворенная любовью Отца Влада направила то малое время, каковое Вещунья Мудрая отвела на занятия, чтобы не перенапрячь хрупкое и слабое ее здоровье, на занимательные места в пергаментных листах, весьма живо интересуясь, изучением Галактик. И самого того не понимая, жаждая в знаниях альвов, найти ту самую серебристо-насыщенную Галактику, схожую с веретенообразным телом, будто испещренным пылевыми включениями, да окруженную сверху и снизу волокнистой бахромой. Ту Галактику, которую все еще продолжала изредка видеть во снах, и про которую рассказывала не раз Богам, чье величание, как пояснил немного позднее Небо, звучала как Дымчатый Тавр.

Вельми живо интересовалась девочка не только Галактическими просторами Всевышнего, но и системами, планетами их наполняющими. И в частности теми из них, где жили альвы, гомозули и духи, або как оказалось у всех у них имелись родные им планеты, системы и даже Галактики. И если у белоглазых альвов это была Галактика Синее Око, созвездие Выжлец и планета Арибэлла, то родной гомозулям оказалась Галактика Блискавица, система Сто-Жар-Стлязь и планета Гмур, а духи в основном обитали в Галактики Небо и Дивного, Косматый Змей, где в созвездие Ильматырь, поместилась их планета Буян.

И альвы, и гомозули, и духи, будучи творениями Зиждителей, соответственно Седми, Воителя и Небо, были выведены особым способом, не столько рожденные в начале своего творения, сколько именно созданные, по прописанным этими Богами кодам. И это были не человеческие племена… не люди. Это была совсем иная форма жизни, которая имела особый срок жизни, особые качественные признаки и рождалась несколько иначе, так как оказывалась всегда плотно связанной с замыслами Богов. Души, как пыталась пояснить Вещунья Мудрая, той самой, что жила в мальчиках и вообще людях, в альвах, гомозулях и духах не имелось. Они сами и были той душой, сберегая накопленную информацию в собственном костяке, оный облекали в видимую оболочку, словно в одежи. Посему у духов и гомозулей не имелось потомства, продолжение рода, всяк раз им создавали оболочку нарочно для тех нужд существующие создания… А альвы взращивали в себе саму оболочку в определенное, установленное, прописанное Седми время и собственным концом даровали начала новому.

– Ты умрешь, когда родится твоя дочь аль сын? – взволнованно переспросила девочка и лихорадочно вздрогнув с болью в лице уставилась на царицу. – И даже не увидишь, как ребенок будет расти, жить?

Владелина и Вещунья Мудрая сидели на берегу реки, прямо на песчаном его краю, слегка обрывисто высоким так, что можно было, свесив ноги вниз, бултыхать ими в воде. Кругом поднимался тугой стеной лес, он будто подпирал с этого более высокого рубежа реку и порой цеплялся за ту слуду своими выпучивающимися из-под почвы корявыми кореньями. Где-то недалече от этого приподнятого края брега, несколько ниже по течению, весело плескались в воде мальчики и гомозули сопровождающие Владу на конных прогулках. Это были весьма редкие прогулки, и то большей частью выпрошенные у Дажбы, каковой не мог девочке ни в чем отказать, даже как считала царица во вредной для здоровья тряске на лошади. Высоко в голубом небе, здесь над рекой достаточно хорошо просматривались кружащие соколы. Порой они всего-навсе просто клекотали, а иногда Владелина слышала, возникающий внутри головы певучий, объемный бас Словуты.

– Альвы не имеют мужского пола, наш народ представлен лишь женскими особями, – пояснительно проронила Вещунья Мудрая, и, развернув в сторону девочки голову, ласково на нее воззрилась. – И разве ты не поняла, что я дотоль сказывала… Моя дочь, это буду я.

– Ты? – непонятливо мотнула головой юница. – Но ты же умрешь… Ты говорила человеческие души умирая после вселяются в новые тела рожденные на планете Земля и продолжают, таким образом, течения бытия человечества… А у вас, у альвов души нет. Вы будто костяк сверху прикрытый телесной оболочкой. Так как же ты будешь жить в своей дочери… коли тело умирает все, вместе с плотью и костями.

– Мне очень сложно это тебе объяснить, – протянула задумчиво царица, и слегка приподняв правую ногу, вынула стопу из реки и провела своими одинаковыми по форме и длине пальцами по заходившей рябью воде. – У меня родится, скажем так, однородное, во всем похожее на меня создание, сберегшее и мою память, и мои знания.

– Ты как бы родишься сызнова сама в себе, – домыслив произнесла Владелина, и, узрев кивок Вещуньи Мудрой, облегченно вздохнула. – Значит, ты живешь вечно… Вернее очень долго и, по-видимому, ты была при рождении Зекрой, учила тех мальчиков.

– Нет, не мальчиков, а девочек, – негромко молвила Вещунья Мудрая и бросила беспокойный взор на купающихся ниже по течению отроков, проверяя, не подслушивают ли их разговор.

Владе рассказывались и объяснялись такие вещи, о каковых никогда не узнали бы мальчики, то было указано делать Небо. Впрочем, царица единственно о чем попросила девочку не толковать с детьми об узнанном, и об этом просили не Зиждители, а именно Вещунья Мудрая, желая защитить слабые людские умы. Старший Рас толкуя с Вещуньей Мудрой по поводу обучения девочки, в оной жила божественная лучица, особо указал отвечать на все интересующие вопросы в той форме, абы становилось понятно, и единожды не напугало ее. Небо, как можно и понять, совсем не волновали живущие в поселении отроки… Нынче все мысли, действия были связаны лишь с драгоценной лучицей, плоть которой должна получать надобную ей на данном этапе информацию, и знания. Потому если царице по какой-то причине не удавалось дать нужные пояснения юнице, она обязана была о том сообщить Богу Дажбе, который всегда ведал, что и главное как надо сказать.

Расы должны были подготовить лучицу к следующему шагу на ее становление… к следующим жизням в людских телах и как итог к перерождению… К жизням в которых, участвующие в соперничестве за нее печищи, придадут человеческим телам, и их сути – мозгу, особую насыщенность страстями, переживаниями и невзгодами. Новая, юная плоть которая предоставит себя для проживания лучице не будет помнить прошлые жизни своего естества, начиная собственное существование с нуля. Все, что лучица накопит, впитает в себя, за обитание в человеческих оболочках проснется в последней из них лишь на конечном этапе… этапе преображения. Потому будут весьма важны не только эта, но и предстоящие жизни лучицы в людской плоти, где благодаря аккумулированным способностям, подле нее, при помощи испытанной, пережитой и как итог накопленной чувственности: страданий, горестей, радостей, знаний, сформируется определенное число частиц, ставших ее многогранностью. Чем более продуктивная событиями, знаниями будет всякое последующее бытие человека, тем скорее сформируется лучица, и как итог переродиться в Бога.

Но это не касалось первой жизни, когда слишком подвижная лучица, не скрепленная с плотью могла легко покинуть тело, и, вырвавшись за пределы Земли и вовсе потеряться в Галактическом мире… Порой, вельми редко, такое случалось. И, зная об этом Зиждители, всех без исключения печищ, отказывались от соперничества впервой жизни лучицы, предоставляя возможность тем Богам, в чьих отпрысках она появилась, обеспечить ее особой заботой, любовью, вниманием и, конечно, наставниками.

На Владелину в связи с тем, что она родилась в паболдырях, где один из родителей был светлокожим, а другой болдырь – помесь иных племен, в частности отпрысков Першего имели право обе печищи, как Расы, так и Димурги. Потому Перший и просил брата отдать ему лучицу, имея на это законное право, каковое, правда, растерял в желании облыжничать Родителя, жаждая непременно сохранить подле себя лучицу. Одначе, так как к Родителю повиниться прибыл не Перший, которого ожидали, а Небо… Родитель повелел старшему из Расов оставить лучицу у себя и заняться ее воспитанием. Не ведомо, что говорил Родитель Небо по поводу лучицы, но именно после того возвращения и был проведен обряд Седми, а саму девочку окружили повышенным вниманием и заботой, словно ее существование стало теперь основой для всех Расов.

О том юница, конечно, не ведала, хотя стала замечать, что ее просьбам не могут противостоять не только альвы, гомозули, но и Дажба, и Воитель. И если первые умели прикрыться отказом, что так мол не велели Боги, то вторые просто не могли сказать – нет, и ежели не помогали уговоры, уступали Владелине. Потому девочке иноредь удавалось побывать на конной прогулке, и даже брать с собой на таковые меч… Весьма редко искупаться в речке, сходить в лес, а пару раз даже посчастливилось посетить Ребячий мешок и пострелять из лука. Правда после того утомления у Влады разболелась голова, и царица уложила ее в ложе на несколько дней, напоив сонным отваром. А после посещения Ребячьего мешка и стрельбу из лука запретил сам Небо, объявив это не только сынам, но и юнице… Одним повелев, а другую мягко убедив. И отроковица пришла к выводу, после той беседы с Отцом, что на ее просьбы пожаловалась Вещунья Мудрая. Ибо теперь Дажба и Воитель почасту стали согласовывать просьбы со старшим Расом, говоря таким образом: «Это мне надобно уточнить у Небо… И коли Отец разрешит, я с радостью выполню твою просьбу, моя милая девочка».

– Девочек? – вопросила Влада и также как до того царица, бросила встревоженный взгляд на купающихся в воде мальчиков, не только шумно плюхающихся в реке, но еще гулко наполняющих криком окрестности ее берегов.

– Да, в частности на Зекрую, на оной я бывала, Боги привезли и мальчиков, и девочек, – пояснила своим мягким, приятным голосом Вещунья Мудрая. – И мы альвы обучали девочек.

– А у нас ведь тоже появятся девочки? – поспрашала отроковица и качнула ногами в воде так, что широкие круги вяло текущей реки неспешно унесли ту рябь вслед по движению течения. – Девочки, как я… Откуда они возьмутся, с других планет?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – не раздумывая, проронила царица. – Спроси о том Зиждителя Дажбу.

– Я спрашивала… И он мне сказал, что их привезут, через три лето с иного места, – медленно роняя слова отозвалась юница, наблюдая за проплывающей мимо них корявой веткой, на завершие которой помахивая ажурными, сухими рубежами поместился желто-зеленый дубовый лист. – А, что такое иное место я не уточнила.

– Почему, мое чудо? – заинтересованно спросила Вещунья Мудрая, и, протянув в направлении лица девочки свои тонкие перста, убрала оттуда локон волос, выбившийся из плетеной косы.

– Нас прервали. Пришел Словута, – теперь Владу величала почасту Богов лишь по именам. И в том не было как допрежь того, чего-то предосудительного, и, видимо, никем не замечалось, похоже и самой юницей. – Он поднял меня на руки и поцеловав в лоб, прижал к себе… И я забыла, что хотела спросить. Знаешь, точно меня враз лишили памяти. Я вспомнила о нашем разговоре с Дажбой о девочках когда вышла из капища.

– Значит, я скажу Зиждителю Дажбе, – усмехаясь, благодушно протянула царица, и ласково огладила черные бровки юницы. – Чтобы более Зиждитель Словута не целовал тебя, когда ты беседуешь с Зиждителем Дажбой. Так как не допустимо, чтоб тебя подолгу тревожили какие-то вопросы… Это запретил Зиждитель Небо.

– Словута, он куда-то отбывал… Он где-то бывает в каком-то месте, – протянула не столько спрашивая, сколько утверждая девочка, и резко вспенила воду правой, а посем и левой ногой. – Я его давно не видела, как и Седми, и Бога Дивного.

– Конечно, бывает… У Богов, я тебе это уже говорила, много творений во Всевышнем, не только Галактика Млечный Путь и Солнечная система, – дополнила Вещунья Мудрая речь девушки.

Она вынула из воды ноги, в доли секунд обула на них сапоги, а после настойчиво потянула на себя конечности Влады. Но прежде чем натянуть на ее ноги тонкие чулки, оные, как и многое иное появилось у юницы, после видения, обтерла их тонким ручником, лишь потом обув в темно-синие, мягкие сапоги.

– Ты может, соскучилась за Зиждителем Дивным? – вельми участливо поспрашала царица, миг погодя, пристраивая ноги отроковицы на песочный брег.

– За Седми, – чуть слышно молвила Владелина, потому как сзади из густой чащи леса нежданно донесся раскатистый гул.

Девочка и царица разом обернулись, успев приметить, как на дотоль чистом голубом небе блеснула яркой, серебряной полосой стрела и единождым махом ударила куда-то в глубины леса, точно в кроны деревьев. А морг спустя пронзительный визг накрыл все чернолесье и выкатился на брег реки, заколыхав верхушками крайних деревьев, и зарябив гладью воды. Громко заклекотали, что-то малопонятное соколы, парящие в небесах. Вещунья Мудрая немедленно вскочила на ноги и загородила собой также резво поднявшуюся девушку. Прошло совсем малое время, когда снизу прибежали взволнованные, вооруженные мечами Двужил, Могуч и Крепыш, а следом за ними полураздетые отроки.

– Что это? – удивленно вопросила Владелина, и, шагнув в сторону и вперед, поравнялась с царицей.

– Стой тут, на месте, – голос Вещуньи Мудрой дрогнул, и она суетливо схватила отроковицу за руку, тем самым сдерживая ее дальнейшую поступь.

А сама меж тем подняла голову и воззрилась на клекочущих птиц, кружащих уже сравнительно низко, по-видимому, мало-помалу опускающихся. Влада тотчас последовала примеру царицы, и, вздев голову, вслушалась в повеление птиц, но на этот раз не смогла разобрать о чем они кричат, слышались лишь отдельные звуки из слов и протяжное шипение, будто кто-то наступил на хвост змее. Судя по всему, понять порученцев Бога Словуты не могла и наставница девочки, оттого черты лица ее выражали днесь не только обеспокоенность, но и озадаченность.

– Вещунья Мудрая, Крепыш оставайтесь тут, – прервал молчание Двужил, своим гортанным, командным голосом. – Мы с Могучом, Грабом и Миронегом сходим, поглядим. Все остальные отвечаете головой за Владелину.

Двужил, кажется, еще не успел договорить как все трое вышеуказанных, сорвавшись с места, последовали за ним в глубины леса, где пронзительное взвизгивание вмале утихло и слышалось только захлебывающееся дыхание раненного зверя.

– Вещунья Мудрая, что они сказали? – указывая кивком головы на птиц поспрашала отроковица, тревожно вслушиваясь в лес, где за плотными рядьями деревьев скрылись гомозули и мальчики.

– Не могу разобрать… Что-то случилось со связью, потому поколь никуда не уходим, дождемся распоряжений Богов, – немедля пояснила царица, и еще крепче обхватила руку девочки своими перстами так, что последняя вскликнула от боли. – Прости, прости, – торопливо протянула Вещунья Мудрая и ослабила свою хватку, но лишь затем, чтобы притянуть к себе юницу и прижать, тем самым схоронив в своих объятьях от опасности.

Рык зверя, наконец, смолк, и сызнова яркая молния блеснула в небесах и упала где-то в лесу, совсем недалече от брега реки и немедля гулкий человеческий крик прорезал наступившую тишину.

– Мальчики! – испуганно вскрикнула Владелина, увидев, как высокий столб искр, вырвавшись из крон деревьев, разком растворился в голубых далях.

И также, как и бьющая молния, порывчато дернувшись, отроковица вырвалась из объятий царицы, и, растолкав стоящих пред ней отроков, что есть мочи побежала вперед.

– Владу! – испуганно закричала ей в след Вещунья Мудрая, и что-то не менее тревожное фыркнул Крепыш.

А мгновение спустя, вроде как пробившись сквозь шорохи звуков и шипения явственно прозвучал в голове повелительный голос Бога Словуты потребовавший остановиться. Но девочка уже не слышала, ни наставников, ни порученцев Зиждителя, и, не потому что своевольничала, а потому как испугалась за дорогих ей мальчиков, ушедших в глубины леса.

В зеленой ниве, по каковой бежала юница, плотными рядами возвышались мощные дерева дуба с необъятными стволами и густой кроной так, что она скрывала сам поддонный мир леса, затеняя его смуростью и обездоленностью растений. И посему под деревьями почти не росла молодая поросль, лишь изредка кургузились тонкие отростки неведомо откуда сюда занесенной березки или граба. Сам полог был обильно усыпан листвой, ветками, и невысоким кустарниками: грабинника, лещины, бересклеты, росших в основном под прорехами крон дуба, на более-менее светлых местах.

Раза два запнувшись об покатые разломившиеся надвое, вроде лопнувшие, поваленные ветви дуба, обильно укрытые как мхом, так и махунечкими дубками жаждущими на них взрасти, Владу чуть было не упала, одначе сумев удержаться на ногах, лишь прибавила ходу. Впрочем, перепрыгивая очередной раз через поваленный ствол, зацепилась за его изогнувшуюся ветвь, упрямо воткнутую в землю, и повалилась прямо в раскрывшееся, лопнувшее по середине дерево, прибольно стукнувшись коленями и стесав до крови ладони. Все с той же стремительностью девочка вскочила на ноги и мгновение спустя уже выбежала из-за менее высокого дерева на пологую полянку, окруженную по коло лесом и вроде обожженную огнем.

У самого край той прогалины, стояли, свесив руки гомозули и мальчики, как показалось вскрикнувшей девушке и сами обожженные. Чуть зримо блеснуло краснотой загоревшей кожи оголенное до торса тело Граба, и он резко обернувшись, схватил подскочившую Владу в объятия. Его плоть вздрогнула от той минутной близости девочки и вместе с тем дернулась и она сама. На миг шея юницы выгнулась назад и накренилась голова так, что пред собой она увидела лазурь свода, и кружащих соколов… Глубоко вздохнув, девушка снова услышала голос Словуты, только ноне мягко убеждающего ее успокоиться.

– Что? что с вами случилось? – услыхав повеление Бога уже много ровнее и степеннее спросила девочка, высвобождаясь из объятий отрока.

– Все хорошо, – тихо протянул мальчик, и в тембре его голоса слышалась нарастающая мужская воля умеющая защитить и уберечь дорогое ему создание.

– Владелина, что ты тут делаешь? – то уже весьма беспокойно дыхнул Двужил и незамедлительно подбежав к отроковице, оттолкнул своим пронзительным взглядом от нее Граба.

– Я думала, думала с вами… с мальчиками, что-то случилось, – надрывно вздохнув протянула Влада, и не мешкая обойдя Граба, шагнула вперед, ближе к центру полянки, глянув на то, что мощной вспученностью возлежало на ней.

На обгоревшем полотне земли и впрямь, что-то лежало… но не вспученность, а престранное создание. Это было словно расчлененное надвое весьма огромное животное, по внешнему облику напоминающее рысь… обаче многажды… многажды большее в размерах. Одна из его частей, с широкими плечами и вельми вытянутым телом несла на себе передний корпус тела, крупные лапы и голову, а вторая две не менее могутные лапы и короткий хвост. Нельзя было сказать имело ли до расчленения это творение плоть, шерсть… Потому как сейчас на полянке, все еще изредка подергивая задней ногой, лежал скелет зверя какого-то темно-серого цвета. С покатыми или угловатыми сгибами на месте перехода лап в тело, с весьма изогнутым позвонком к коему крепились плотно подогнанные друг к другу широкие полосы ребер. Замечательной по виду была округлая голова зверя, с заметно выступающей лицевой частью и выпуклым лбом. Сам череп довольно крупный и массивный с широко расставленными скулами и огромной пастью раскрытой, по всему вероятию на все девяносто градусов, пугал здоровущими изогнутыми клыками, намного превышающими и саму челюсть, и ширину головы, и не менее мощные передние резцы. Посередине черепа у существа зияла огромная дыра, из каковой струился голубоватый дымок, а в прорехах поменьше справа и слева, остекленело, замерли белые зрачки глаз, будто покачивающиеся в сероватой склере.

– Владушка! – проронила, подбежавшая к девушке, царица и резво дернув ее в свою сторону, развернула так, что бы она, не могла видеть погибшее существо. – Почему ты убежала?!Опять… сызнова все повторяется, – в голосе Вещуньи Мудрой прозвучала плохо скрываемая досада, коя как внезапно появилась, также скоро и пропала. Царица прижала голову отроковицы к своему плечу и уже ровнее добавила, – ты не слышала, что велел Бог Дажба?

– Прости, я не услышала… Верно, в горячности, – немедля откликнулась Влада, припоминая данное обещание Небо и ощутила огорчение от столь неразумных собственных поступков. – Прости.

– Ничего, ничего мое чудо… – уже совсем нежно прошептала царица. – Двужил, Могуч, – также тихо она протянула в направлении подошедших к ней гомозулей, – связь с порученцами постоянно прерывается, потому не будем медлить и доставим Владелину в капище. Я думаю ей грозит опасность… И в первую очередь от ее собственной порывистости.

– Что это? – высвобождаясь из объятий альвинки, вопросила беспокойно Влада, желая было обернуться.

Только Вещунья Мудрая в доли секунд крепко ухватила ее за предплечье рук и легохонько встряхнув, молвила:

– Нет, не смотри на это. Надо как можно скорей уходить, – дополнила она повеление гомозулям и потянула девочку на себя, с нескрываемой тревогой проронив, – не смотри. Владушка только не смотри… ни в коем случае в глаза антропоморфа… Двужил, Могуч уводите отроков… скорей! Скорей! Может подле реки связь наладится.

Теперь царица не просто схватила руки Влады, она впилась в ее левое запястье, при том отпустив правое предплечье и потянула с такой настойчивостью, что девочка шагнула рывком. Одначе не в силах справиться с собственным любопытством, на миг обернулась, и увидела, как черные зрачки в глазах антропоморфа сменили свой окрас на зеленый и вроде крутнулись по коло, ярко блеснув.

– Не смотри, отвернись! – не менее встревожено вскрикнул Двужил, идущий следом за юницей и шибутно вскинул вверх свою короткую ручку тем движением, желая развернуть ее голову.

Вмале гомозули, царица, мальчики и Влада вернулись к берегу реки. Они быстро спустились по его покатому краю вниз, вышли к тому месту, где дотоль купались отроки и ожидали их привязанные кони. Вещунья Мудрая снова на маленько застыв, вгляделась в кружащих соколов, так видимо, и, не сумев разобрать повеления Богов, ибо шипение почасту перекручивало собой звуки.

– Уходим, – миг погодя молвила царица, приняв какое-то решение, и с тем помогая девушке взобраться на Уголька.

Не мешкая, она схватила Уголька под узду и повела по пробитой тропе из леса следом за Двужилом и Могучом, трюхавшим на конях. Позадь Владелины поместился на своем гнедом жеребце Крепыш, единожды ведя в поводу блекло-рыжеватого кологрива царицы и ужотко после ступали кони, везущие мальчиков.

Девочка взволнованно оглядывалась назад, боясь, что тот зверь, как ей почудилось на мгновение оживший, нападет на ехавшего позади всех Нега. Нежданно вновь яркая вспышка молнии упала, где-то в лесу, на сиг озарив своим сиянием стволы деревьев, и тотчас соколы тревожно заклекотали… И днесь их речь стала понятной, ибо они повелели царице как можно скорей покинуть лес.

– Вещунья Мудрая, что это? Что? Али кто? – юница впервые такое видевшая не столько испугалась, сколько, как то было подвластно ее натуре, заинтересовалась, або теперь, получив успокоение от Небо, и вовсе как-то лишилась страха за свою жизнь.

Невдолге тропа вывела на дорогу, ту самую, по каковой ехали в Выжгарт, и вновь серебристая молния, ноне явственно напоминающая изогнутую в середине стрелу, упала где-то в районе брега реки. И незамедлительно раздался в голове девушки голос Бога Словуты, повелевающий чрез соколов, торопко ехать в поселение. Царица, так и не ответив на вопрос отроковицы, передала в руки поводья, поправила подвешенные к седлу ножны с мечом, кои теперь именно так ее сопровождали, а потом и сама забралась на своего кологрива. Взмахом головы она повелела окружить девочку со всех сторон гомозулям и понудила своего жеребца.

И Владелина также как царица и гомозули тронув Уголька вскоре перешла на нарысь.

Еще одна светозарная молния изогнутой лучи-стрелы просквозила в небесах и упала недалече в лесу, справа от идущих галопом всадников, а засим и вовсе точно приземлилась на дорогу. Девочка порывисто оглянулась назад, страшась за мальчиков, и краем глаза заметила идущую по небу бело-серебристую стрелу. Еще морг и та молния вроде вырвала крайние огромные в обхвате дерева с корнем и разорвав их на части раскидала по земле, покосив и рядом растущие.

Впереди уже показались Лесные Поляны, до них, кажется, было падать рукой, когда нежданно Влада ощутила всеми фибрами своего естества чье-то чуждое дыхание, словно нависшего над ней того самого безумного энжея. Она резко вздела голову и не более чем в локте от себя увидела летящего костяного существа, только не расчлененного на части, а целого. Крупные, длинные когти на костяных пальцах пронзительно чвакнули и, девушка, не мешкая припав к коню, резко вырвала правой рукой меч из ножен. Зеленые очи зверя, ярко блеснув, озарили своим сиянием не только саму Владу, ослепив ей глаза, но похоже и все пространство кругом нее. А малеша погодя девочка почувствовала как ей в спину впились крепкие присоски-когти существа, миг опосля вырвав ее из седла. Юница махом выпустила из левой руки поводья и всплеснула правой, пытаясь поразить зверя зажатым в ней мечом. Но клинок, пройдя сквозь существа, только рывком дернулся вниз и прижался к ее груди. Голова отроковицы стремительно завалилась назад вслед за всем телом и обо что-то вельми крепкое стукнулось. И немедля заскрипела, будто плохо смазанная петля, а вдоль тела юницы обвились весьма плотные отростки. Они обхватили ее столь туго, что поджали не только грудь, живот, но и рот, губы, нос, по всему вероятию, расплющив обо, что-то жесткое, а ноги и руки враз окаменели. Тонкое острие, наподобие большущего жала осы впилось в шею девочки и еще мощнее придавило ее к ребристой внутренности звериного скелета. Владелина открыла рот, и туда в доли секунд влез длинный, тонкий прутик, мгновенно дотянувшийся до легких. И тогда пред очами отроковицы поплыла голубая даль небосвода и в них виднелись глаза столь любимого ею Зиждителя Небо, старшего из печищи Расов.

Глава тридцать первая

Влада ощутила себя лежащей на чем-то плотном… именно ощутила, ибо дотоль пред ней плыли очи Отца, после сменившиеся на черную круговерть с яркими вспышками света. Впервые минуты пробуждения, все еще держа веки сомкнутыми, она с тревогой вспомнила пережитое, одначе не ощутив во рту тот самый гибкий прутик решила, что произошедшее с ней было лишь сном… И чудное, похожее на огромного зверя, костяное создание и скорая скачка, да еще впервые за столь долгий срок на Угольке, и чвакающие присоски на спине. Протяжно вздохнув, юница открыла глаза и тягостно вздрогнула, понимая, что пережитое, увы! не было сном.

Она лежала на правом боку в небольшом квадратном помещении. Вернее даже сказать пещерке, аль все же нише. Высокой, и одновременно весьма узкой, с серебристыми, залащенными стенами, полом и потолком, столь гладкими, будто единожды обмытыми водой или облизанными чьим мощным языком. По полотну потолка в двух направлениях по угловым стыкам стен струились ярко голубые огни. Они перемещались точно капли воды, хотя вместе с тем весьма хорошо просматривалась каждая в отдельности из них, мельчайшей голубо-прозрачной крупинкой.

У самого выхода, что овальной аркой нависал над проемом, лежал тот самый зверь, какового царица назвала антропоморф. Переливающиеся кости зверя были из необыкновенного по цвету белого железа… металла или чего-то подобного, впрочем, похоже, созданного рукотворно. Антропоморф покоился, как обычный зверь на животе, хотя кроме загнутых по длине всего его тела, с малыми промежутками меж соседними, ребер, позвонка, головы, лап, и короткого хвоста у творения ничего и не было. Передние лапы были вытянуты вперед, а задние возлежали подле ребер с обеих сторон. Короткий хвост, задранный высоко вверх, торчал, будто шпиль на луковке капища. Из дырки в носу на морде, поднимался густой серый дым, верно так зверь дышал. Перегораживая своим огромным телом, проход он не давал возможным не то, чтобы пройти, но даже прошмыгнуть мимо себя.

Владелина ощупала лежащий на груди и точно все еще вдавленный в плоть меч, и довольно вздохнула, намереваясь, коли не явятся на помощь Боги вступить со зверем в противоборство. Одначе допрежь того она решила позвать Отца… Юница уже давно приметила, что стоит ей с особой тревогой выкрикнуть или подумать о старшем Расе, как малеша погодя к ней приходила Вещунья Мудрая узнать, что случилось. И это могло значить только одно, Небо слышал ее на расстоянии. Однако здесь… неизвестно где… это могло и не сработать.

Обаче стоило решиться.

Девочка повернулась на спину, представила залу, с высоким прозрачным сводом в оном отражались зеркальные стены и белый пол, припомнила небесно-голубые глаза Небо, и громко закричала:

– Отец! Отец! Отец! – сие был не просто крик, а вопль.

Юница вложила в него всю свою боль и страх, всю порывистость и горячность. И потому тот крик, вырвавшись из ее уст, наполнил, вернее, переполнил всю нишу. И немедля стены, пол, потолок в помещение едва слышимо загудели. Тело отроковицы судорожно задрожало, руки и ноги часто-часто затряслись и боль в голове принялась, пульсируя, бить ее в лоб. А после мгновенно, словно Владу уснула или потеряла сознание, пред очами проплыло серебристо-насыщенная веретенообразная Галактика Дымчатый Тавр, испещренная пылевыми включениями, окруженная сверху и снизу волокнистой бахромой.

Еще доли секунд той боли, коя точно разрывала голову и в целом плоть на части, и нежданно по левой щеке девушки мощно ударила лапа зверя. Владелина подлетев вверх, сделала переворот в воздухе и достаточно сильно, и единожды больно ударилась телом об стену, а после о пол. А миг погодя гулко закашляла, поперхнувшись дыханием, однако при этом избавившись от нестерпимой боли в голове и плоти.

Зверь стоял в нескольких шагах от девочки и широко раскрыв пасть, скалил на нее свои страшные зубы и длинные, будто нож клыки. Из дыры на морде антропоморфа днесь валил густой рыжий дым. Глаза зверя были почти серого цвета. Влада немедля схватив упавший на пол меч, вскочила на ноги, меж тем ощущая мощную боль во всем теле и слабость в конечностях, да направила его острие на зверя. Еще доли мгновений и как учил ее Двужил, она, слегка приподняв меч, шагнула вперед и опустила его прямо зверю на голову. Пронзительно скрипнув по рыхлой, вроде побитой мелкими рытвинами черепушке антропоморфа, клинок вмиг съехал вниз, не оставив даже и следа. Отроковица еще и еще раз шибанула мечом создание по голове, но клинок вновь соскользнув по черепу вниз, не причинил вреда антропоморфу. И тогда зверь, резко поднялся на задние лапы, и бросился на Владелину, стремительно толкнув ее в плечи передними, одновременно когтьми разорвав ткань золотой рубахи и вельми болезненно располосовав на груди кожу. Антропоморф толчком повалил девочку на пол и единожды оперся о ее плечи лапами. Он низко опустил голову, обдал кожу лица рыжими испарениями и заглянул ей в глаза… И Владелина внезапно увидела блеснувшие зеркальностью очи и лицо чем-то схожее с Богом Асилом.

– Веди себя смирно! – продребезжал раскатисто зверь…

В его голосе слышалось такое неприятное для слуха лязганье, что юница по первому и не поняла, что он сказал. А зверь меж тем поставил ей на лоб свою костяную и вельми холодную лапу, будто усеянную мелкими присосками и враз надавил так, что у Влады, выпучились глаза, а грудь и спина выгнулись дугой да лихорадочно задрожали конечности. Немедля сама голова наполнилась густотой тепла, и будто выплеснулась из очей. Зверь приблизил к лицу девочки свою морду и обдал ее потоками не менее обжигающего и почти алого дыма, все также дзинькая, добавив:

– Будешь гамить, убью тебя лучица!

И тотчас легко и быстро, для столь мощного творения, антропоморф соскочил с тела девушки, отчего кожа, на ее лбу подавшись вслед за присосками, зычно плюхнула и вроде как посеклась в нескольких местах. Зверь же неспешно направился к проему, и, улегшись на прежнем месте, уставился взором в небо, все поколь голубое. Надрывная боль заплясала в голове отроковицы, и постепенно спустившись к носу, заструилась потоками крови из обеих ноздрей. Девочка отползла в угол, ибо ноги ее плохо слушались, став набрякшими, и положив подле меч, принялась утирать рукавом рубашки текущую из носа густую юшку.

– Отец, прости, прости, я виноват, – чуть слышно прошептал Дажба, и в голосе его чувствовалось такое огорчение, что на перьевых облаках колыхающихся в своде залы выступили хрустальные капли воды, будто слезы. – Растерялся… не оправдал твоих чаяний.

В Лесных Полянах в огромном белом зале капища ноне густые облака особенно плотными комками собрались под его куполом, загородив там всю прозрачность. Наползая друг на друга, они кучно теснились, перемешивались так, словно страшились гнева Небо, оттого и слышался едва монотонный гул их движения. В зале кроме двух старших Расов: Небо и Дивного, находились еще Дажба и Воитель. Старшие Боги восседали друг напротив друга на широких креслах и те сидения, по всему вероятию, в этот раз были наспех сотканы из полупрозрачных, тонких нитей облаков вроде как свитых здоровущим пауком. Венец Небо, в точности повторяющий в миниатюре Солнечную систему мерцал особо насыщенными желтовато-голубыми переливами света. Воитель, опершись рукой об ослон кресла Дивного, неотрывно смотрел на Отца, а взволнованный и будто потерянный Дажба беспокойно фланировал по залу вдоль зеркальных стен, обок каковых также курились пухлыми полосами серые полотнища облаков. Ноне в движениях младшего из Расов не зрилось степенности божества, отчего чудилось перемещается по помещению весьма огорчивший любимого Отца сын. Дажба всяк миг поднимал руки, суетно оглаживал светло-русую с золотистым оттенком бороду, прикладывал сомкнутые вместе ладони к лицу и вельми горестно повторял:

– Забыл, забыл закрыть чревоточину, после отлета Словуты… Забыл, а потом растерялся, ибо связь пошла с помехами. И девочка, девочка убежала… Забыл, растерялся… Прости… Прости Отец. Что? что теперь скажет Отец Перший? Я так вас всех подвел.

– Дажба, – наконец произнес, весьма полюбовно Небо, пред тем давая любимому чаду излить все, что его переполняло. – В том нет твоей вины, драгость моя. Просто я всегда забываю как ты юн. Забываю, что ты еще ребенок и возлагаю слишком много на твои плечи. Поди, ко мне, мой драгоценный. – Небо неспешно поднял с облокотницы правую руку и протянул перста в сторону младшего Раса. – Поди, мой милый малецык.

Дажба немедля остановившись, воззрился с нескрываемым трепетом на руку Отца. По его прекрасному лицу моментально пробежала чуть зримая рябь. Похоже, он боролся со своим желанием и одновременно огорчением, а погодя, резко сойдя с места, преодолев разделяющее расстояние до Отца, нежно приник губами к кончикам его пальцев. Единождым махом под Дажбой образовалось сетчатое сидение, плавно перетекшее с подлокотника кресла Небо и упавшее тугим комом без ослона на пол. Младший Рас устало опустился на облачный ком и протяжно вздохнул, отчего затрепетала не только кожа его оголенных рук, но и легкая материя белой рубахи, плотно облегающая тело.

– Не тревожься малецык… Не тревожься, – ласково успокаивал сына Небо, голубя его русые кудри. – Мы найдем нашу девочку. Всякий может ошибиться, то надобно научиться принимать спокойно. Ты еще юн, мой милый, нужно было не отсылать Воителя из Солнечной системы в Аринью и тогда ничего не случилось. А днесь надо успокоиться… Надо отправиться на хурул и отдохнуть там, и более ни о чем не думать. Тебе это не надобно, ибо о том подумают старшие. И не тревожь себя мыслями по поводу Першего, абы Отец никогда не скажет того, что может тебя расстроить.

Дажба сызнова туго вздохнул, судя по всему с трудом перенося, что по его забывчивости произошло нападение на столь дорогую девочку, а его растерянность дала возможность унести ее из Лесных Полян.

– Воитель, – обратился Небо ко второму сыну, и голос его теперь звучал по-иному, не нежно и умиротворяющее, а вспять жестко и требовательно так, словно в том, что похитили Владу был виноват он, на тот момент отсутствующий в Солнечной системе Бог. – Ты уверен, что антропоморф укравший девочку не покинул Землю?

– Это единственное в чем я ноне уверен, – густо пробасил Воитель, он, несомненно, уловил раздражение в голосе Отца, кое тот не смел, направить на юного Бога, а переадресовал на старшего из сынов. – Их прилетело очень много, резко вошли в орбиту Земли, пробив ветроворот в Белом море. Я уничтожил их всех, но первых пришлось бить не прицельно из Ариньи. Потому пропустил того, что напал на девочку. Мы с Дажбой сразу поставили щиты по коло Земли, и закрыли чревоточину, как только вы с Дивным вернулись.

– Я! Я во всем виноват, – Дажба почитай простонал и качнулся вправо… влево. – Надобно было сразу, как только они появились забрать девочку из леса, но я растерялся. А потом она убежала из безопасного места и я растерялся… растерялся…

Небо трепетно придержал качнувшегося сына за голову и вновь провел дланью по его мягким, коротким волосам снимая тем самым напряжение.

– Он прячется где-то на Земле, – продолжил говорить Воитель и с явственной удрученностью во взоре глянул на младшего брата. – Но мне нужен Словута, чтобы их найти. Они повредили высокочастотную связь с порученцами, посему Дажба не мог связаться с Вещуньей Мудрой. Здесь должен быть Словута, чтобы перенастроить свое творение, коль ты, Отец, рассчитываешь лишь на их силы. Я о том тебя предупреждал… многажды раз… многажды.

– Смолкни, – проронил медлительно Небо, и слегка приподняв голову, глянул вглубь клубящихся под сводом облаков. – Значит Словуту надо вызвать обратно.

– Он с Седми уже в чревоточине, – пояснил вступивший в молвь Дивный, и голос его в отличие от голоса старшего брата звучал достаточно благодушно. – Надобно открыть ее.

– Но тогда маймыр свяжется с антропоморфом, – встревожено заметил Воитель, и, убрав руки с грядушки кресла Дивного, испрямился.

– Прикроешь еще щитом Землю, – повелел Дивный, и провел долгим кончиком указательного перста по своей верхней губе разглаживая на ней темно-русые волоски усов. – Море и горы, где они входили. Скорей всего именно там они и сделали себе убежище, несколько раньше, потому как времени было слишком мало, чтобы то успеть нынче. Как ты Воитель дотоль не замечал постороннего присутствия на Земле, и в целом в системе.

– Не замечал, потому как был несколько занят… занят, – весьма огорченно протянул Воитель, и легохонько качнув левой рукой выбил из угла ослона кресла целый клок разрозненно переплетенных меж собой волоконцев облака. – Не зачем о том столько раз говорить, да еще и при Дажбе.

– Все! Все успокоимся, – непререкаемым тоном молвил Небо и ласково провел перстами по склоненной голове младшего Раса, днесь и впрямь, выглядящего не как Бог, а как малое дитя. – Воитель прав, не надобно толковать о том при нашем дорогом малецыке… Девочка скорее всего спрятана, в особом устройстве, каковые вельми любит творить маймыр. Потому я ее не слышу, зов не может пробиться. Важно, чтобы она там не запаниковала, а то может произойти не поправимое… – Бог на малеша смолк, а после уже мысленно досказал, но так абы слышал лишь брат, – на всякий случай Дивный пусть все подготовят к скорому вмешательству в плоть. Кто знает, какой она будет, когда мы ее найдем. – А засим уже слышимо для всех, продолжил, – по-видимому, маймыр тоже слышал нашу лучицу, тогда когда она подала зов в Выжгарте. Проследив за прилетом Першего и тем, что я был у Родителя. Если Перший не прибудет к Родителю, девочка все время будет в опасности… Родитель, я вам этого не сказывал, отказал мне в ее защите, велел справляться самим поколь Перший пред ним не повиниться. Родитель знает, как можно надавить на брата, затронув самое болезненное в нем.

– Надобно будет, если все благополучно разрешиться направить к Отцу кого из сынов, – произнес Дивный и теперь медленно поднялся с кресла на ноги и тотчас кудлатые облака, в своде почувствовав то движение, али огорчение Богов закружили по кругу, перестав поддерживать свое томление гулом.

– Я могу, Отец Дивный, – более бодрым голосом отозвался Дажба, и, вскинув голову, воззрился на стоящего позади него Бога, верно желающего его приласкать и тем самым успокоить.

– Нет, малецык мой, – покачивая головой, протянул Дивный и не торопко направился к сидящему младшему Расу. – Ты должен отдохнуть… утишиться. Ты слишком юный, мы не должны подвергать тебя такой нагрузке. Давай, мой милый, я отведу тебя на хурул… – мягко дополнил он, и, остановившись подле Дажбы, нежно огладил дланью его правое плечо тем самым успокаивая и единожды поощряя подняться. – Полетит Седми, в любом случае он минует Дымчатый Тавр… Да и потом всегда желанен у Першего. Как думаешь, Небо?

– Думаю, ты прав Дивный, – согласился старший Рас, и также как Дажба поднявшись с кресла, притянув сына к себе, крепко обнял. – Но сейчас надо открыть чревоточину и впустить малецыков, чтобы найти нашу драгоценную девочку.

Владелина наново провела пальцами под носом и взглянула на залитую юшкой кожу. Наконец-то кровь перестала течь. Девочке показалось, она струилась несколько часов так, что правый рукав рубахи пропитался ею и сделался красным, застыв там подобно крепкой корки. Любимая рубаха, подарок Небо, была в ужасном состоянии… вся в крови, порванная на груди, спине. И похоже, именно это обстоятельство, больше всего и расстраивало юницу, а не плен и страшное чудовище лежащее в проеме. Влада почасту оглаживала пальцами шелковистую, золотистую материю рубахи, мягкую и точно струящуюся, может, тем самым, приближая себя, таким побытом, к Богам.

«Отец! Небо!» – прошептала отроковица, чуть зримо шевельнув губами.

Однако помня страшное предупреждение костяного зверя, более не решалась кричать, так как мощь в ногах появилась лишь много времени спустя, словно антропоморф высосал на тот промежуток из нее силы и крепость. Впрочем юница не оставила надежды бороться за себя. Да только оглядев всю пещеру, ощупав в ней стены и оставив на их серебристой поверхности кровавые разводы, поняла, что вырваться отсюда можно только через проем, и потому сейчас замерла ожидая того мига, когда зверь ошибется…

Ошибется…

Слегка отодвинет заднюю часть туловища от прохода или встанет на ноги, и тогда можно будет прошмыгнуть сквозь щель, и убежать… А ей, Владелине, такой быстрой, нужен лишь один морг, чтобы убежать.

Опершись спиной о стену противоположную проему, девочка положила подле согнутых в коленях ног меч, и напряженно застыв, недвижно уставилась на антропоморфа. Светлый проем входа постепенно вроде как поалел, а малеша погодя стал сереть. Прошло какое-то время и он совсем потемнел… набравшись синевы. Да не просто синевы, а прямо-таки наполнился марно-синим цветом. Несомненно, это наступила ночь. Там, с той стороны проема, на неведомую юнице местность опустилась густая, плотная ночь. Слегка бледноватый свет пролег широким лучом подле края пещеры и коснулся ноги зверя.

Веки Владелины тягостно, дрогнув, сомкнулись. Однако девочка торопливо потрясла головой, не позволяя себе засыпать и выгнув затекшую спину, взяла в руку меч да принялась несильно стучать его округлым концом по поверхности пола. Тугой звук с легким дребезжанием послышался с под тех ударов, и малой рябью, похоже, прокатился по стенам и потолку так, что ярко-голубые огни, струящиеся по своду почти в стыках углов, на миг погасли, а засим будто вспламенились красным светом. Но это красное полыхание длилось лишь доли секунд, чрез кои там сызнова вже бежали… струились голубые капли воды.

Только лежащий в проеме зверь ни обращал внимания, ни на стучащую по полу клинком меча отроковицу, ни на меняющийся цвет капель, он неотрывно смотрел на небо, или на ту черную даль, что раскинулась перед пещерой. Прошло немало времени, в каковом Владе уже надоело стучать и она, поднявшись на ноги, стала измерять пещеру шагами.

Пять шагов в длину, пять в ширину…

Владелину научила считать Вещунья Мудрая уже до тысячи… тьмы, как она еще говорила. А тут, в этой пещере, всего лишь пять шагов в одном направление и пять в другом. И до потолка почти достать рукой, если привстать на носочки. Девочка подошла к переливающимся огонькам, и, протянув палец, ощупала их. Холодные, точно идущие с неба в месяце дождич капли дождя, они маленько подались вглубь прекратив какое-либо движение и свесили по обеим сторонам от пальчика покатые бока… Еще сиг той неподвижности и огоньки порывчато дрогнув, разком оттолкнули перст отроковицы… И тотчас проем пещеры полыхнул сиянием да так лучисто, что Владелина резко развернулась. Антропоморф также стремительно вскочил на лапы и легохонько подался вперед, самую малость, тем самым, высвободив проход.

А девочка, что есть мочи, ринулась в ту самую образовавшуюся узкую щель, и, выскочив из пещеры, почитай коснувшись правым боком покатого его края на мгновение, верно не осознавая куда бежать, остановилась. И в тот короткий миг недвижности, узрела пред собой темную и весьма растянувшуюся гладь воды, вроде как сливающуюся с не менее черным небом, на котором блистал круглый месяц и обрезанная, более близкая, а посему и значимо крупная, серповидная луна, касающаяся своего братца загнутым рожком. Прямо под ногами юницы располагался весьма крутой бугор в навершие своем достаточно каменистый, а ниже по склону слегка потемневший и, скорей всего, поросший растительностью. Антропоморф раскатисто продребезжал, что-то справа и единождым махом повернулся, будто подпрыгнув, да рывком протянул в сторону замершей девочки свою страшную лапу.

Однако того движения зверя хватило, чтобы Влада пришла в себя и сорвавшись с места, толком не разбирая дороги, побежала вниз с бугра, всяк миг спотыкаясь, перепрыгивая через темные пятна рытвин и выпуклостей, не смея обернуться. Преодолев не менее четверти взгорья, нога отроковицы нежданно запнулась за очередной островерхий камень. Враз тело девушки, точно подскочило все кверху, а после направило свой полет вперед и единожды вниз по склону. Врезавшись подбородком и грудью в каменистую почву, и тем падением не сдержав быстроты движения, Владелина днесь покатилась и вовсе кубарем вниз. Резкое дуновение чего-то мощного одновременно с тем просквозило сверху, и мелькнуло бело-переливчатым пятном пред очами юницы, зычно цвакнув. Преодолев кубарем, достаточно большое расстояние, девочка, наконец, остановилась, и лишь потому как болезненно ударилась правым боком о низкое дерево, зацепившись за его многажды расчлененный ствол, чуть слышно дыхнув и выпустив из руки дотоль крепко сжимаемый меч. Впрочем, не мешкая, она вскочила на ноги, и, не рискуя разыскать меч, побежала к подножию горы уже по лесу.

В этой зеленой ниве деревья зрелись дюже низкими, с искореженной не густой кроной и такими же редкими были кустарники на расхлябанных ветвях которых поместились долгие шипы рвущие материю одежи, тем самым, похоже, жаждая удержать девочку. Одначе те самые дерева давали возможность скрыться от лап зверя, не позволяя разом схватить юницу. Пронзительный порыв воздуха вновь пронесся над Владой, и, понимая, что ее могут схватить, она резво прижалась к стволу дерева, а уже в следующий раз упала на землю. В один из таких моментов, хоронясь около земли, отроковица вскинула голову и увидела скоро пролетевшего, будто кружившего над ней зверя, слегка полыхающего серебристой головой и с опущенными вниз лапами, по всему вероятию, просто не успевшими ее тяперича схватить. Два едва заметных, с обеих сторон тела, трепещущих прозрачных крыла, округленных по краю и пронизанных тонкими черными нитями жилок, несли в том вельми быстром полете антропоморфа.

Юница немедля вскочила на ноги и наново побежала, а зверь уже содеяв крутой разворот, принялся заходить справа.

– Отец! Отец! Отец! – что есть сил закричала Владелина рвущимся от боли голосом.

И немедля ощутила острую боль прорезавшую голову вдоль и поперек так, что из носа плюхнувшись, потекла густая кровь. Ноги девушки дрогнули в коленях и она тотчас повалилась на оземь, однако успев склонить голову и свершить кувырок вперед, влетев во внезапно появившуюся на ее пути реку… Сначала плюхнув в воду ногами, а засим, как по инерции, всем телом вместе с головой.

Влада туго хлебнула воды, мгновенно наполнившей не только рот, но и сами легкие, и ушла на самое дно. Впрочем, так и не сомкнув глаз, приметила, как пронеслись низко над ней и самой поверхностью вялотекущей и вельми холодной реки, костистые со множеством присосок по полотну лапы зверя. Лишь существо пролетело над Владелиной, как она не мешкая выскочила из реки, и, выплюнув из глубин рта, глотки воду, надрывно закашляла, не переставая оборачиваться. И немедля невдалеке углядела, медленно летящего над рекой антропоморфа. Теперь зверь выпустил из головы, аль словно из раззявленной пасти, длинный желтый луч света и не торопко прощупывал воды, шаря им по самой трепетно-вздрагивающей глади и спускаясь вниз по течению. Девочка торопко присела так, чтобы из воды выглядывала лишь верхняя часть головы… в частности глаза и нос, да замерла.

Неспешно ползущее течение реки, подпихивая вперед дрожащую от страха и стылости отроковицу, сносило ее вниз. Порой вода заскакивала в нос, а через него в рот, перемешиваясь с текущей из ноздрей кровью, делаясь приторно кислой.

«Отец! Небо! где ты? Где?!» – билась болезненная мысль в голове, переполняя ее колыханием и выплескивая новые порции юшки из носа.

Зверь, вместе с тем, отвел луч света от воды и резко восспорив вверх, застыл в вышине. Его длинные крылья медленно трепыхались в воздухе, и слышалось их легкое позвякивание, ощущалась несильная рябь воды, мудрено так подымающаяся мельчайшими каплями выспрь и вроде закручивающаяся по спирали. Внезапно антропоморф сделал суетливый разворот и витиевато-закрученные капли, движущиеся по ветровороту вмиг упали в воду. А зверь вновь выбросил вперед луч, уронив его свет на воду и медлительно направился навстречу к Владе, вверх по течению реки. Отроковица, узрев сие, и вовсе затаила дыхание, перестав не только шевелиться, но даже и моргать. Тугая боль от обиды, что Зиждители ее не слышат, монотонно отдавалась в голове, а округлый свет луча неспешно приближался. Он прошелся совсем близко, исследуя дно реки от края одного берега до другого, и когда направился вспять, над Владелиной раздался зычный клекот сокола, где-то вельми высоко в небесах… По первому одного… потом второго… третьего… четвертого… пятого…

Луч на морг остановился, перестав щупать дно и того времени девочке хватило, чтобы она вогнав воздух в легкие и нырнув под воду, с открытыми очами, верно в шаге не более, проплыла от ярко освещенного места, дюже четко озаряющего не только саму водицу, но и выстланное мелкими и крупными гладкими голышами дно. Девушка, миновав опасный луч, шибутно оттолкнулась от дна ногами и бесшумно вынырнув из воды уже много ниже, оглянулась на висящего в нескольких метрах над рекой антропоморфа. И тогда яркая изогнутая в середине молния стрела, вроде разорвав тьму небес, ударила прямо в замершее над рекой создание, в доли секунд разорвав его на части и раскидав каждую далеко от места попадания.

«Успокойся! Успокойся! Мы здесь! Мы рядом!» – прозвучал в голове Влады голос Словуты и не менее зычно заклекотали соколы, кружащие днесь весьма низко над рекой.

Девочка еще немного медлила, страшась выйти из воды, но ощущая нестерпимый холод, каковой прорезавшись сквозь волнение, сковал все ее тело и конечности, с трудом поднялась на ноги. Тягостно покачиваясь из стороны в сторону, она медленно побрела к берегу, а выйдя на его каменистую почву, неспешно опустилась… по первому сев, но вскоре улегшись на левой бок, оный не болел. И теперь дав себе волю, тихонько заплакала, мешая слезы и воду, вздрагивая всем телом и вспоминая пережитое. Гулкая боль, словно хруст ломаемых ветвей отзывалась в голове и инолды выплескивалась мельчайшими брызгами юшки, из левой ноздри. Очень сильно болели ребра справа, как раз вместе удара и саднило, стонало все тело… вся кожа.

«Успокойся! Успокойся, наша милая девочка!» – обеспокоенно шептал в голове Влады голос Бога Словуты, стараясь теми ласковыми словами непременно умиротворить.

Наконец девочка выплакала свои переживания и тем самым уменьшила боль в голове, прекратила кровотечение из носа. Не торопко поднявшись с каменистого брега, она ощупала себя, порванную одежу, проверяя наличие того, что на ней дотоль было. Зычно плюхала вода в сапогах, с рубахи, шаровар и волос струились потоки воды, отсутствовал не только меч, который Влада побоялась найти, не было сыромятного пояса одэгэ и золотой цепочки Златовласа. От тех как ей показалось значимых потерь, Владелина протяжно хлюпнула носом.

Глава тридцать вторая

Яркий луч света, теперь нежно-золотой, озарил, внезапно весь лес и каждое деревцо позади сидящей на бережине юницы. Не мешкая вскочив на ноги, девочка, порывчато развернувшись, шагнула назад и на чуток от той светозарности прикрыла рукой очи. Глубокое и, одновременно, надрывистое дыхание вырвалось из ее рта, и днесь не ведая, что предпринять и как поступить, отроковица судорожно сотряслась всем телом, уже и не слыша успокаивающего голоса Словуты да зычного клекота соколов, кружащих над самой головой. Стремительно ступив еще и еще назад, Влада сызнова вошла в воду и лишь потом, убрав от лица руку, в спадающем сияние света узрела фигуру Седми… Седми, которого так дотоль желала увидеть. Бог, обряженный в серебристую распашную рубаху, дотягивающуюся до лодыжек, без ворота и рукавов, казалось, вышел из-за соседнего дерева, враз испрямившись и взглянув на нее своими голубо-серыми с синими брызгами по окоему радужек очами, дюже нежно произнес:

– Девочка наша… бесценная, дорогая девочка!

– Седми! Седми! – радостно вскрикнула Владелина, и рывком подавшись из воды, кинулась к Богу.

Зиждитель торопливо присел на корточки, и, обхватив вздрагивающую юницу подняв на руки, прижал к своей могутной в сравнении с ней груди.

– Седми! – захлебываясь зашептала Влада, сотрясаясь от волнения всем телом, – я кричала! Кричала, а вы меня не слышали! не слышали! Что? Что это напало на меня? Где я? Где?

– Тише! Тише, моя милая, драгоценная девочка! Умиротворись, – мягко отозвался Седми, и, слегка отстранив от себя отроковицу, с нескрываемым беспокойством воззрился в ее лицо, нежно коснувшись правыми перстами лба, носа, а посем огладив мокрые волосы. – Сейчас, моя милая, я тебя просушу и мы вернемся домой, ты только не тревожься. Тебя уже ждут… все Расы… Небо… Он вельми расстроен произошедшим, и жаждет тебя увидеть, успокоить, нашу несравненную драгоценность.

– Я… я… Седми, – девушка судорожно вздрогнула и крупные, вроде дождевых капель, слезы выскочили из ее глаз на щеки. – Седми я потеряла меч… Я убегала от этого и потеряла. Его надо найти! Этот меч мне подарил Воитель! Я не вернусь без него… Что? Что я скажу Воителю? Что скажу Двужилу?

– Что ты жива, моя радость, – и звонкий тенор Зиждителя, ноне потеряв все высокие звуки, пролетел приглушенно, точно дрогнул и единожды тронул притихшие повдоль берега верхушки деревьев своим волнением. – Нет ничего дороже для нас Зиждителей твоей жизни… А меч, такая малость, я дам повеление и его разыщут.

Бог неспешно, словно и впрямь какую драгость… хрупкость поставил девочку на землю и поднялся с присядок. Он вскинул вверх левую руку, сжал ее в кулак, и вельми резко дернув перстами, единожды, раскрыл их над головой стоящей Влады. И незамедлительно из ладони Седми на голову отроковицы упали яркие искры огня. Они коснулись материи ее одежи, кожи и волос да глухо зашипев, выпустили из себя клубящийся сквозной дым, каковой плотно окутал все тело Владелины, а погодя, будто напитавшись влагой, осел разряженными парами к земле. И девочка сразу ощутила себя просохшей. Зиждитель вновь, подхватив юницу подмышки, поднял и крепко прижав к себе, умиротворяющее молвил:

– Ты только не пугайся, и сомкни очи, не открывай, поколь не позволю.

Влада торопливо кивнула, и, закрыв глаза, притулилась лбом и лицом к плечу Бога. А Седми меж тем недвижно замер, обаче, не надолго, а когда пропало озаряющее его и девочку сияние, словно исторгнутое кожей Бога, слегка вздрогнул. И немедля в глубине его очей мышастое сияние света полностью заволокло белую склеру. Седми всей плотью подался вперед, и прижимающаяся к нему Владелина, ощутила как тело ее и Зиждителя в морг уменьшились, точно их сжали со всех сторон до состояния горящей крупинки, искры, аль огненной брызги. Еще мгновение и рывком порывистого дуновения пронеслось мимо пространство, а пред очами Влады мелькнула мглистая даль с серебристо-насыщенной веретенообразной Галактикой, густо покрытой пылевыми вкраплениями и окруженная по рубежу волокнистой, колеблющейся бахромой, концы нитей каковой, словно опирались на прозрачные стены мощного яйца. Черная мгла внезапно обернулась желтоватым сиянием, пробившимся сквозь прикрытые веки, а затем и вовсе ярчайшей белизной. Бог ласково прикоснулся губами к макушке головы отроковицы, и бережно спустив ее с рук, поставил на твердое полотно пола, едва слышно шепнув:

– Можешь открывать глаза, моя любезная, девочка.

Владелина, как и велел Зиждитель, открыла глаза и узрела пред собой огромный белый зал, столь мощно освещенный, что пришлось вновь прикрыть правой дланью лицо и тягостно вздохнуть, припоминая свои потери, оставленные незнамо где.

– Владушка! Что-то не так? – беспокойно вопросил Седми и нежно приголубил сухие волосы на ее голове.

Юница убрала руку от глаз и вновь обозрела залу. Ноне в зале были все Расы, кроме Огня и Дажбы, что случалось вельми… вельми редко. Боги, как то было почасту при встрече с отроковицей, восседали в креслах, только теперь собранных из серых облаков, потому и смотрящихся рыхлыми, с множественными рытвинами и шишками в поверхности. Небо, сейчас при своем могутном росте в венце, в навершие которого легохонько перемещались планеты вкруг звезды, а пространство меж коими было заполнено космической пылью и газами, выглядел как-то неумолимо сурово. Влада всегда терялась, когда Зиждитель был таким мощным, а в окружении сидящих иных Расов и вовсе показался рассерженным, негодующим и холодным… Так, что она надрывно задышав, словно чаяния ее не оправдались, с испугом оглядела всех Богов и торопко шагнув назад вжалась в ноги Седми.

– Что ты? Что ты, моя бесценная девочка? – с трепетом в голосе протянул Седми, и, успокаивающе провел перстами по волосам. – Не надобно, так тревожиться… умиротворись.

– Владушка, драгоценность моя… Поди, поди скорей ко мне, – выдохнул те слова на одном порыве Небо… верно на одной струне своего божественного естества и вскинул навстречу отроковице правую руку.

Веретенообразная, серебристая Галактика Дымчатый Тавр на малость выросла своим значимым сиянием перед Владой и тугая боль пронзила голову, отчего сызнова потекла из носа юшка. А миг спустя девочка увидела крупные, небесно-голубые очи старшего Раса и кинулась к протянутой им руке, прижавшись к его перстам лбом. Отроковица даже и не заметила, как очутилась лежащей на коленях у Небо. Ее голова покоилась на его правой руке, а левой он ласково оглаживал лицо и волосы девушки, иноредь наклоняясь и целуя в лоб. Несколько густых, последних капель крови упали на белую рубаху Бога, придав материи в том месте рыжие полутона.

– Я испачкала твою рубаху, – очень тихо прошептала юница, слегка повернув голову в бок, ощущая внутри полное умиротворение.

Боль из головы ушла окончательно и саднила лишь потревоженная кожа на руках да правый бок.

– Ничего. Это ничего девочка моя… моя милая, дорогая лучица, – по любовно отозвался Небо, не прекращая голубить отроковицу.

– Он тоже назвал меня лучицей, – молвила Владу и порывчато вздрогнула, припоминая костлявое создание похитившее ее. – Сказал, коль буду гамить он убьет меня… Меня лучицу. Что такое лучица? И что это был за зверь.

Старший Рас медленно провел перстами по лбу девочки, в том самом месте, где после лапы антропоморфа на коже остались мелкие кровавые рубчики и беспокойно обозрев их, ласково вопросил:

– Что у тебя со лбом?

– Он… Этот зверь надавил на лоб и точно всосал кожу, – пояснила Влада да теперь и сама огладила мелко иссеченную кожу на лбу.

– Антропоморф наступил на тебя? – резво откликнулся поспрашанием со своего кресла, стоявшего справа Дивный, и самую толику подался с него вперед.

– Да, прямо на лоб… и надавил… Было дюже неприятно, – произнесла в ответ девочка и неспешно поднявшись с рук Бога села, прижившись к его груди. – А потом потекла юшка. Она текла так долго… Погляди, Отец, я испортила всю рубаху. – Влада протянула в направлении, столь далекого от нее лица старшего Раса, правую руку, материя рубахи на оной побурела от застывшей крови. – И еще… Еще, Отец, – голос отроковицы многажды понизился и порывисто дернулся. – Я потеряла. Потеряла меч Воителя и ремень, и цепочку Златовласа. Словом все… все. – Она торопливо вскинула вверх левую руку и провела по мочке уха, где висела цепочка с хризобериллом. – Все кроме дара Седми.

Небо ласково провел пальцем по широкой, красной полосе на груди юницы, кажущей свои рваные, кровавые края даже с под разрезанной материи рубахи, оставленной когтем зверя и успокоительно произнес:

– Все это не страшно… Меч разыщут, пояс привезут новый, цепочку я подарю тебе сам. Ее сделают лучшие мастера.

– Нет! – гневно вскликнула Владелина, обращая сие негодование токмо на себя и на свои потери, да болезненно перекосила лицо. – Как ты не поймешь, Отец, это был дар… Дар, как твоя рубаха. Они были мне очень дорогими. – А теперь уже обращая раздражение на Небо, стремительно от него отклонившись, дополнила, – я звала тебя! Кричала… Кричала, а ты не слышал. Или не хотел.

– Что ты, что ты моя драгость, я просто не мог, – перебивая скорую, возбужденную речь отроковицы дыхнул старший Рас, и немедля обняв правой рукой ее затрепетавшее тельце, притулил к своей груди. – Просто не мог услышать… моя милая, любезная девочка… Бесценная лучица, – нежно дошептал Бог уже в голову Влады и прикоснулся к ней губами.

Юница от той теплоты на чуток прикрыла глаза, наслаждаясь успокоением царившим в объятиях Бога и безмолвием в зале, нарушаемым лишь движением прохаживающегося вдоль стен Седми так и не присевшего на пустое кресло стоящее подле Отца. Прошло какое-то время, и Небо сызнова приголубив волосы Владелины, тем движением, словно проверяя ее состояние, очень тихо сказал:

– Милая моя, я хочу, чтобы ты показала Дивному, что видела.

– Показала? – изумленно повторила девушка, и, отворив очи, нежданно ощутила страшную слабость во всем теле, вроде единождым махом разморенным жаркими лучами солнца.

– Да, показала, – продолжил мягко говорить старший Рас. – Я знаю, моя драгость, ты устала, у тебя болит бок, ручки и ножки, но я прошу тебя потерпеть самую малость… А потом тебя накормят, снимут боль и дадут отдохнуть.

– Хорошо, Отец, – согласно отозвалась Владелина, и, втянув в себя дух Бога, напоминающего сладковатый аромат пыльцы, поцеловала ткань его рубахи.

– Владушка, ступай ко мне, – позвал ее бархатистым баритоном Дивный.

Небо бережно подхватил девочку подмышки, и, приподняв с колен, аки махую дитятку поставив на пол, повернул в сторону брата. Слишком редко общающаяся с Дивным, Владелина всегда особенно волновалась при виде этого Зиждителя, каковой реже иных появлялся в капище и также нечасто прикасался к ней, точно недолюбливая. Его венец удерживающий в навершие солнечный плоский диск, переливающийся ядренистым золотым светом, малозаметно качнулся вправо, вроде желая упасть на отроковицу, отчего та резко дернулась в сторону, и, застонав, схватилась левой рукой за правый бок.

– Поторопись Дивный, видишь же как она обессилена. Как страшиться тебя. Придай положенной теплоты своему взору, в самом деле почему я должен это тебе говорить, – повелительно дыхнул Небо, и ту молвь не услышала ни Владу, ни иные Боги, ибо она прозвучала мысленно лишь для брата старшего Раса.

Дивный, и впрямь, немедля придал благодушности своему в целом холодному взору, и, вытянув руки вперед, несильно обхватив девочку за плечи, торопко привлек к себе. Он бережно поставил Владелину себе на колени так, чтобы ее глаза оказались на уровне его лица. При этом Богу пришлось слегка вздеть стопы с пола и под ними мгновенно, вытянувшись из кресла, образовался неширокий облачный ком. Продолговатые глаза Дивного, где сияние бирюзовой радужной оболочки порой поглощали не только белую склеру, но и черный зрачок настойчиво воззрились в юницу, и из них в ее сторону потекла такая любовь, нежность. От той чувственность Влада не просто колыхнулась всей плотью, не просто дрогнули в коленях ее ноги, но похоже еще и закачался мозг внутри головы. И сие хорошо, что Бог крепко удерживал отроковицу за плечи, а то б она, непременно, упала или бы в голове лопнул переполнившийся волнением мозг. Дивный медленно поднес губы ко лбу Владелины и ласково к нему прикоснувшись, да тем снимая всякое покачивание и тревогу, чуть слышно прошептал:

– Ну, что ты, моя девочка, как так недолюбливаю… Как можно такое думать… Вельми, как и иные Расы люблю, беспокоюсь. Не надобно меня пугаться, страшиться.

Зиждитель отвел уста от лба отроковицы и наново глянул в ее очи и одновременно, несколько изменив тембр голоса, молвил:

– Седми, прошу тебя, прекрати расхаживать по залу, ты отвлекаешь меня, присядь малецык… И все остальные тихо, чтоб не напугали, нашу драгоценность. – А после со всей теплотой, такой как говорил с юницей Небо, дополнил, – Владушка, любезная моя девочка, – и голос Дивного проник в обессиленное тело девушки наполнив теперь уже ощутимой любовью каждую ее клеточку, волосок. – Я обхвачу твои щеки руками и загляну в глаза. На миг… ровно, на миг я сомкну пальцами тебе нос. Ты, словно вдохнешь, а посем выдохнешь. Больно не будет… Главное, чтобы ты не испугалась, хорошо? – юница не сводя очей с Бога, молча, кивнула.

Было слышно, не столько видно, сколько слышно, как опустился в кресло Седми и Небо, что-то вельми ласковое, успокоительное послал в его сторону.

– А теперь сделай глубокий вздох и смотри мне в глаза, – это, кажется, Дивный не сказал, а лишь мысленно произнес, ибо губы его не шевелились и темно-русые волоски, усов, возлежащие на них не трепетали. – Ты позволишь, милая моя драгость, позволишь, драгоценный наш малецык, заглянуть в тебя? – днесь это прозвучала просьба, также вопрошенная мысленно, и юница, похоже, опять же мысленно, точнее даже не осознанно, вроде за нее ответил кто-то другой, позволила.

И тогда Зиждитель отпустил плечи Влады, и, обхватив ее щеки, вроде прикрыл своими мощными ладонями и часть лица, и когда она глубоко вдохнула, сомкнул большими перстами ноздри. И тотчас крупные очи Бога вспыхнули ядреной лучистостью, да полностью поглотив зрачок, заполонили бирюзой всю склеру. На уборе, не менее, светозарно запылал плоский круг и мгновенно прокрутился вкруг собственной оси, а Влада нежданно узрела бездонную черноту космоса, будто от одного ее вздоха выросшую пред очами. В глубинах той хмари резко живописалось огромное светящееся тело в виде петли, окутанное туманами, где длинные, более узкие хвосты выходили из одного его края. Девочка стремительно вошла в завершие того хвоста, и враз пред ней лучистой россыпью мелькнуло бесчисленное множество горящих звезд, планет, астероидов и кружащего словно в буране скручивающегося по спирали межзвездного газа и пыли. Внезапно показалось и вовсе престранное творение, оно как допрежь и сама Галактика, вельми стремительно, правильнее молвить, рывком начерталось пред глазами. Серебристого цвета овальное тело было сверху по спинной стороне туловища прикрыто широкими пластинами, изредка приподнимающимися ввысь и слегка покачивающимися, судя по всему, вбирающими свет от горящих недалече нескольких вельми ярких голубоватых звезд. По краю тела из-под пластин казалась костистая оторочка, тянущаяся повдоль всего туловища. На переднем конце тела поместились длинные хватательные руки, напряженно вытянувшиеся вперед и ощупывающие угловатыми краешками пространство округ себя. Зримо колеблясь, те руки, исторгали из себя костистых созданий, антропоморфов. На спине туловища как раз на стыке широких пластин и выходящих из него рук находилась округлая площадка, прикрытая сверху полупрозрачным стеклом.

Девочка, вроде как ударилась лбом об эту плотную преграду и разглядела перед собой большое помещение похожее на квадратную пещеру, схожую с той, где ее держали, и внутренние стены, потолок, пол которой были серебристыми, а по их глади струились в разных направлениях, ярко-голубые огни, напоминающие капли воды. В середине помещения стоял достаточно высокий, с широкими плечами человек поразивший Владу своими несколько раскосыми, блистающими зеркальностью, очами, с орлиным профилем носа и слегка выступающими вперед, нависающими скулами. Голова человека, по всему вероятию, была лишена волос, в целом, как и лицо. И та самая лысая макушка, также как и глаза переливались серебристой зеркальностью. Тем стальным светом блистало и все тело человека обряженное в какую-то плотно облегающую одежу. Смуглая с желтоватым отливом кожа лица, внезапно блекло замерцала, когда человек взглянул на огибающий по коло помещение высокий стеклянный помост, где лучисто просматривалась не только Галактика Млечный Путь с загнутыми влево широкими полосами света, но и сама Солнечная система, с центральной газовой звездой, и восемью планетами.

Глава тридцать третья

– Седми отвезешь послание Першему, – прозвучал над Владой голос Небо и только миг погодя она проморгавшись поняла, что сызнова лежит на коленях у Бога, и голова ее покоится у него на левой руке. – И передашь, что лучица в опасности. Маймыр, непременно, унесет девочку… Унесет, чтобы оставить у себя, ибо до сих пор не оставил попытки создать печищу. Безумный замысел, впрочем, как и все его действа… Скажи Першему девочка того перелета не перенесет, лучица таким образом погибнет… И вряд ли, так и передай Першему… Вряд ли ему удастся столковаться с маймыром. Нам нужно защитить лучицу и девочку, а потому Перший должен. Нет! Он просто обязан повиниться перед Родителем. Тем паче Родитель его звал и ждет. Столько звал… Не стоит продолжать сие упрямство, такое же безрассудное, как и поступки маймыра. – Зиждитель смолк на миг, а после с досадой в голосе добавил, – и не зачем так хмыкать Седми… Передашь как я и прошу, все слово в слово. Загодя молвив, что это моя речь… не твоя, коль не можешь задеть Першего.

– Не могу и не буду, – нескрываемо раздраженно откликнулся старший сын Небо.

Владелина легохонько покосила глаза и узрела стоящего в нескольких шагах от кресла, Седми, недовольно хмурившего свои тонкие, островерхие пшеничные брови, напоминающие двухскатные крыши изб. Еще маленько, и в воздухе просквозила искристая россыпь огня, точно желающего поддержать потухающую искорку, впавшую на охапку соломы, и тотчас от златой кожи Седми во все стороны брызнули ядрено красные капли света. И по красивому лицу Бога с прямыми границам и вроде квадратной линией челюстей, подобно судороге пробежала малая рябь, исказив его.

– Я не сплю, – торопко вставила девочка, не желая подслушивать разговор, явственно касающийся лишь Зиждителей.

Небо медлительно перевел взор с сына на юницу и ласково ей просияв, вельми по теплому протянул:

– Я ведаю, моя милая. Полежи пока… – засим тем же умягченным, успокаивающим голосом продолжил, сызнова направляя молвь к старшему сыну, – Седми, прошу тебя не негодуй по всякому пустяку. Сколько раз меж нами то было обговорено. Не можно так себя вести в присутствии младших. Да и зачем… к чему?.. Зачем все, что я не скажу принимать столь враждебно, точно мы не единая печища. Разве я стараюсь не для нас… не во имя нашей печищи и вас всех.

– У нас с тобой Небо слишком разные взгляды на происходящее кругом, – дюже обидчиво дыхнул Седми и теперь кожа его лица и вовсе заалела, поглотив всякую белизну, золотистое свечение, покрывшись, выскочившими изнутри бусенцами густых рдяных искорок. – Оттого и эта враждебность.

– Малецык, ну, что ты такое говоришь. Ты себя слышишь, – огорченно вставил в толкование Дивный, и встревожено да как-то весьма резко повел головой в сторону притихших справа от него сидящих в креслах Воителя и Словуты. – Тут же младшие, что ты в самом деле. Никто не собирается… никоим образом задевать Першего. Нашего любимого Отца, но нам надобно защитить лучицу, ты же это понимаешь. В-первую очередь, потому как она важна самому Першему… самому Отцу. И прошу тебя, умиротворись… ты сейчас воспламенишься и пострадает от твоего гнева только наша дорогая девочка, ибо ни чем не защищена.

Те слова, по-видимому, возымели над Седми надобное действо, оттого он враз и весьма порывчато тряхнул головой и данным движением сбросил с кожи не только рдяность искорок, но и всю алость. Миг спустя вновь возвернув положенную коже бледную молочность, совсем чуть-чуть подсвеченную золотым отливом. Старший сын Небо торопливо перевел взор на недвижно лежащую на руках Отца юницу и нежно ей улыбнулся так, будто видел в ней родственное создание.

– Ты, успокоился, мой дорогой, – голос старшего Раса теперь и вовсе звучал по любовно, верно, это была не первая стычка с сыном, каковая его вельми расстраивала. Седми воззрился на Отца и легонько кивнул. – Хорошо, мой милый. И теперь самое важное… – дополнил Небо, лаская словами своего непокорного сына. – И это я могу поручить одному тебе… Тебе, наш малецык, наш драгоценный малецык. Попроси, убеди, настои на том, чтоб покуда я не разрешил затруднение с Асилом, Перший не заявлял прав на соперничество. Ждал от меня вестей… Все днесь будет зависеть от тебя, мой любезный… мой сын, – Бог сделал особое ударение на последнее слово, стараясь тем выделить Седми в собственной печищи, вроде придавая ему особый статус. – Перший непременно тебе уступит, – дополнил он, – ежели ты попросишь, поелику я уверен, чувствует свою вину, за отказы во встречах с тобой, да и вообще. – Седми гулко хмыкнул, и тяперича искривил уста, судя по всему, не слишком жаждая пользоваться той сугубой расположенностью старшего из Димургов.

– Ты думаешь, Родитель разрешит Першему вступить в соперничество за лучицу? – медлительно и с расстановкой вопросил Дивный таким тоном, словно это была постановочная игра пред непокорным Седми и медлительно поднявшись с кресла, направился в его сторону.

– Не сомневаюсь. Родитель простит Першего, – не мешкая отозвался Небо и его бас-баритон наполнил залу собственной мощью, заколыхав, по всему вероятию, не только волосы находящихся в нем Богов, но и сами долгие белые волоконца облаков, схватившихся своими концами за свод залы. – Как всегда происходит, ибо это Перший… И я не сомневаюсь, что брат будет главным в соперничестве за лучицу. Но сейчас я хочу облыжничать Асила… Точно так, как когда-то он сделал с нами в отношении Круча… Абы проучить его… Абы он запомнил и более так не поступал… Слышишь Седми, дабы Асил не поступал с тобой и всеми нами, как поступил в тот раз. – Старший Рас сказал уже более приглушенно, так словно шепнул одному сыну, лицо коего стало сызнова покрываться алостью, судя по всему он вновь начинал гневаться. – А для того, – досказал Небо, – нам надобно, чтобы поколь… Чтобы поколь Перший не заявлял прав на вступление в соперничество за лучицу.

– Хорошо, – наконец протянул согласие Седми, и чудилось, принятое им решение обрадовало обоих старших Расов, поелику они густо засияв золотыми переливами света, переглянулись. – Сделаю, как просишь, Отец, – определенно, молвив то, чтобы примириться с Небом, ибо весьма редко так называл его.

– Можешь погостить у Першего, – мягко проронил Дивный, останавливаясь обок Седми. Бог вскинул руку и легохонько провел дланью по пшеничным волосам сына, на которых все поколь плясали искорки полымя, иноредь выскакивающие с под кожи. – Только не долго… Нужно, чтобы ты потом проверил Отлогую Дымнушку, да побывал в Весее, Мор тебя ждет. Давеча мы с ним виделись, и он просил тебя к нему заглянуть.

– Я помню просьбу брата, – весьма сухо процедил сквозь сомкнутые губы Седми. – И уже столковался обо всем. Но случилась эта беда, – отметил он и малеша качнул головой, в сторону лежащей на руках Небо девочки, – и потому я не сумел направиться в Весею, поспешил сюда.

Дивный заботливо обхватил за плечи старшего сына, ибо любой из малецыков Расов считался на равных и его сыном, и привлек к себе. Он крепко обнял такого строптивого, мятежного Бога, да нежно облобызав его висок, трепетно добавил:

– Я провожу тебя, мой дорогой. И прослежу за чревоточиной сам… так, что не тревожься Небо.

Кажется, так и не расплетая объятий, Дивный и Седми более ничего не говоря, развернувшись, вмале пропали в серебристо-голубоватой завесе. И только они ушли, как в зале сызнова повисла тишина, дотоль сдерживающая себя Владу, страшась от слабости и какой-то не свойственной ей вялости уснуть, негромко вопросила:

– А кто такая лучица? Почему тот зверь назвал меня лучицей?

– Потому как ты лучица, – Небо заботливо поправил голову юницы на левой своей руке и дотронулся перстами правой до ее лба. И от этого нежного и, одновременно, резкого движения Владелина надрывисто дернулась всем телом, и тотчас застонала от острой боли, вроде на маленько притихшей в раненному боку. – Наша дорогая, бесценная лучица… Это ты… ты, девочка… Воитель, – голос старшего Раса сызнова погрубел… таковым гласом он говорил лишь с Воителем и Словутой, точно всяк раз им приказывая. – Призови альвинок, девочке нужна их помощь, сухая одежда, еда… Пусть все незамедлительно принесут, а после сходи, малецык, проверь на хуруле Дажбу, побудь с ним перед отбытием. Оно как ты поколь подменишь Седми, и отправишься в Блискавицу, а потом возможно и в Синее Око.

Воитель незамедлительно поднялся с кресла, следом встал Словута. И если первый пошел выполнять указанное, второй шагнул в направлении кресла Небо и присев подле него, взглянул своими иссиза-голубыми очами на отроковицу. Он медленно приблизил к ее лбу свои сизовато-красные губы, слегка прикрытые белокуро-белесыми волосками усов, и нежно прикоснувшись к коже, обдал Владу горячей волной любви, ласково прошептав:

– Наша… наша лучица… наша бесценная девочка… Драгоценная… дорогая и милая… Я принесу тебе меч, и пояс ты только не расстраивайся.

– И цепочку? – выпрашивающе протянула юница, заглядывая в столь близкие очи Бога.

– И цепочку, моя любезная, – ответил согласно Словута и легохонько просиял отроковице.

Небо протянул руку к голове Словуты руку, как раз в проем меж двух планок обода удерживающих на себе бреющего в полете серебряно-золотого сокола, и как дотоль гладил юницу, нежно провел по его белокурым, почти ковыльным волосам. Раскрытые готовые к нападению и твореные из золотисто-желтого драгоценного камня лапы птицы с мощными пальцами и когтьми, нежданно торопливо сжались, словно жаждая ухватить руку старшего Раса, а погодя многажды степеннее раскрылись, несомненно, признав в нем своего. Словута еще раз коснулся губами лба юницы и мягко огладил островатой формой бороды ее грудь. От испытанной теплоты веки Влады вздрогнув, сомкнулись, и она замерла, наслаждаясь успокоением и неисчерпаемым источником любви идущим от Расов.

– Девочка моя, – мягкой волной обнял со всех сторон отроковицу голос Небо, аль то он и впрямь прижал ее к своей груди. – Послушай меня, внимательно… Покуда тебе придется пожить в капище.

– В капище? Здесь? – взволнованно дыхнула Владелина и немедля пробудившись, отворила веки. Уже много проворней она отпрянула от груди Бога, и, усевшись к нему на колени, воззрилась в его нависающее лицо. – И сколько?

– Не сыпь вопросы, – малозаметно усмехаясь, проронил Зиждитель и в его высоком венце живописующим в навершие миниатюрную Солнечную систему, нежданно ярчайше блеснула точно вырвавшаяся из третьей бело-голубой планеты искорка, совсем крошечная. – Не сыпь, моя драгоценная, а то я забуду на какой еще не ответил… Говори неспешно, не трать на горячность свои силы, моя любезная девочка. Теперь по существу заданного… В капище ты поживешь в отдельной комнате. Там тебе будет хорошо и поколь все не разрешится, спокойно мне. – Губы юницы едва дрогнули от огорчения. – Туда, к тебе в комнату будет приходить Вещунья, и ты сможешь с ней заниматься. Не перенапрягаясь, конечно, и единожды будешь набираться сил.

– И сколько я буду там жить? – уже более ровно, как и велел Небо, вопросила Владелина, не в силах скрыть своего разочарования, потому как дюже жаждала вернуться в поселение… к себе в избу… к Выхованку и Удалому.

– Столько, сколько надо, – голос старшего Раса звучал мягко и одновременно непререкаемо мощно. В нем чувствовалась такая сила, с оной нельзя было не согласиться, каковой нельзя было не подчиниться. – Будешь жить там, и покуда не выходить из капища. Завесу я не смогу сомкнуть, чтобы ты не пострадала от ее сияния, потому прошу тебя, не выходить из своей комнаты без моего разрешения… Ты выполнишь мою волю, мою просьбу? Я страшусь, что ты опять нарушишь свое обещание, и тем самым навредишь себе.

– Нарушу… – взволнованно проронила Владелина и суетливо дернула плечами так, что тот дырг махом отозвался в ударенном боку и вызвал глухой стон. – Когда я нарушила? – не понимая, где оступилась поспрашала она.

– Там, на берегу реки, во время нападения антропоморфа, – принялся неторопко пояснять Небо и черты его лица слегка колыхнулись, ибо он уловил боль юницы. – Вещунья повелела тебе остановиться, не убегать, но ты не послушалась… Потом, сызнова ослушалась и посмотрела в очи антропоморфа, и он запечатлев твой образ передал его себе подобным существам. Если бы ты слушалась, всего бы этого не случилось с тобой… Дажба бы прибыл на брег реки и вынес тебя оттуда, как это сделал ноне Седми. А так последовала очередная атака антропоморфов и тебя украли.

Владелина тут же повесила голову, закрыла лицо ладонями и горько заплакала не в силах… кажется, не в силах пережить, что так огорчила Небо и Дажбу.

– Ну, ну… милая моя, успокойся, – нежно произнес Бог, и спешно обхватив ее малое тельце обеими руками, прижал к себе, давая возможность течь слезам прямо по материи его рубахи, иноредь в ней, вроде как пузырясь. – Умиротворись, прошу, не надобно плакать и так тревожиться, то после пережитого весьма для тебя вредно. Я не к тому сказал, чтоб ты, моя драгость, плакала, а, чтобы слушалась… Обещай мне… Обещай не выходить из комнаты пока не разрешу, – Владу резко кивнула, почти проехавшись лбом по груди Небо, ощущая тепло и трепет идущее от его тела и наполняющее ее силой. – Если захочешь меня увидеть, – все также участливо протянул Зиждитель, – просто позови. И более, запомни, более, чтобы не случилось, и где бы ты не оказалась, никогда так не кричи, как кричала нынче. Это недопустимо для тебя. Ты и так вельми хрупкая. Помни я тебя слышу… Теперь слышу даже малый твой вздох. Не напрягай криком лучицу, береги себя.

– Дажба, Дажба, – прошептала отроковица, когда Бог, спустив ее со своих колен, посадил подле на кресло, и она как-то удрученно свесила вниз, словно лоскуты на тряпичной кукле отяжелевшие, чужие руки. – Дажба не пришел, потому как сердится на меня, да?

– Нет, нет, что ты, – немедля ответил старший Рас и поднялся с кресла. – Он просто отдыхает, поелику также как и иные Боги, весьма был расстроен произошедшим с тобой. Он, непременно, придет к тебе в комнату, когда ты выспишься, а теперь дождись альвинок.

Небо, как дотоль сделал Словута, наклонился к девочке, и, нависнув над ней своей массивностью, придержав под спину, ласково поцеловал в макушку, да чуть слышно, что-то шепнул. И враз голова ее дернулась назад, и сама она вся словно завалившись, по всему вероятию, вошла в транс. Бог бережно положил отроковицу на сидение кресла, кое изогнувшись, приобрело под ней вид округлого дна люльки.

Глава тридцать четвертая

Владелина порывчато сотряслась всем телом, и судорожно дернув головой, воззрилась в голубо-прозрачный свод залы, где прицепившись к полотнищам белых облаков, одним своим концом висел долгий перьевитый лохмоток, удивительного такого лазоревого цвета, насыщенного и близкого к глазам Дивного. Нежданно тот лохмоток оторвался от свода и с огромной быстротой понесся вниз на девочку, словно жаждая раздавить ее своей энергично набирающей массивностью.

– Ах! – вскликнула юница, и, соскочив с кресла в доли минут отпрыгнула в бок, туго задышав и схватившись за пульсирующий острой болью бок.

Не мешкая Влада вздела голову и воззрилась в свод, но не летящего лохмотка, не того самого лазоревого цвета там более не просматривалось. В своде лишь неспешно колыхали боками молочно-голубые пухлые облака, легохонько загораживая сияние голубых небес.

Девочка оглянулась… В зале кроме нее и того самого кресла на котором она лежала никого и ничего не было. Прошел, кажется, один миг и кресло точно потеряв свои перетянутые, сетчатые контуры, разом опало вниз на пол, густым растекающимся комом, степенно впитывающимся в его белоснежность, вмале и вовсе исчезнув с глаз ошарашенной отроковицы. Плотная желтоватая завеса, поместившаяся в одной из зеркальных стен залы, заколыхала своими пышнотелыми парами дыма и из нее выступила царица белоглазых альвов.

– Вещунья Мудрая, – обрадовано произнесла Влада и резво, несмотря на слабость и боль, кинулась к наставнице, впорхнув в ее объятия. – Прости, прости меня, – торопливо зашептала она, и очи ее надрывно плеснули слезами, только днесь понимая, что по ее вине Зиждители могли наказать царицу и, несомненно, это сделали. – Прости, что ослушалась тебя… И расстроила, огорчила Богов и тебя.

– Милая, милая моя девочка, наше чудо, совершенство… главное, что ты жива… жива, – участливо проронила царица и принялась целовать юницу в темно-русую макушку головы. – Наше чудо… жива… жива… подле нас… Пойдем, пойдем, моя дорогая, Зиждитель Небо велел мне тебе помочь: помыть, переодеть, излечить и накормить.

– Нет, хочу спать. Я так устала, так сильно… будто тот зверь с меня высосал все силы, – жалостливо протянула Влада, ощущая невыносимую слабость в теле и подгибающиеся, не подчиняющиеся ей ноги.

– Ничего моя девочка, ничего, мое чудо… Сейчас мы тебе поможем. Сейчас, – лирический голос Вещуньи Мудрой звучал как переливчатая песнь птицы, вне всяких сомнений она была счастлива видеть живой и относительно здоровой свою ученицу.

Приобняв девушку за плечи, и тем самым помогая идти, царица медленно повела ее к парящей завесе. Похоже, они сделали лишь один шаг в ней, когда желтоватое марево разошлось в стороны и обе женщины оказались в какой-то бескрайней долине. Разком напомнившей Владелине то самое место подле Выжгарта, в оном они провели последнюю ночь, и, где она повздорила с Рагозой.

Слева от девушки расстилался густоватой, зеленой травой луг, кланяющийся в ее сторону островатыми завитками трав, а справа поместилась невысокая скальная гряда, полукругом огородившая голубую гладь озера, опадая с вершины изрезанной поверхности взгорья звенящими струйками водопада. Местами на той гряде смотрелись пухлые подушки зеленых мхов и с кривыми стволами низкие березы, шелестевшие своими тонешенькими ветвями, поигрывающие зеленой блестящей листвой. По краю луга стлалась далекая полоса зеленого леса, а позади, курился дым завесы. Берег озера порос мхами только дивного желто-бурого цвета, их плоское слоевище, расползающееся по земле, весьма ветвилось, а стебельки и листья напоминали чешуйки змей. Голубой небосвод расстилался далеко и одновременно вроде близко… он был дюже светлым. И хотя на его поверхности не наблюдалось солнца иль облаков, небо дюже лучисто освещало ту дивную долину. В нескольких шагах от девочки и царицы стояли Знахарка Прозорливая и Кудесница Купавая с долгими сумами в руках.

– Где мы? – взволнованно вопросила Влада, и резко дернувшись, тем самым высвобождаясь из объятий наставницы, остановилась. – Я обещала Отцу не уходить из капища.

– Это и есть капище, – пояснила Вещунья Мудрая, успокаивающе погладив девушку по волосам. – Только, как ты любишь простор земли.

– Капище? – беспокойно повторила юница и обернулась назад зыркнув на желтоватую завесу позадь себя.

– Конечно, неужели ты думаешь, я нарушу волю Зиждителя Небо, и приведу тебя, куда в иное… не разрешенное им место? – в голосе царица прозвучала такая нежность не только в отношении старшего Раса, но и самой отроковицы махом снявшая с последней какое бы то ни было волнение.

Успокоенная трепетание гласа наставницы девушка шагнула уже смелее вперед, обозревая чудную, и, похоже, бескрайнюю долину, раскинувшуюся внутри капища.

– Надо обмыться, – протянула Вещунья Мудрая, слегка направляя поступь девочки в сторону берега озера, куда вела мало-помалу плавно кланяющаяся трава сменяющаяся кочковатыми подухами мхов.

Влада не желая, да и не имея сил спорить, медленно побрела в указанном направление, пройдя мимо сподвижниц и остановившись в нескольких шагах от воды. Схватив подол рубахи, она резко, как то делала всегда, дернула ее вверх и с надрывистыми стонами сняла через голову. Одначе, немедля ощутив болезненное состояние всей плоти и пульсирующую боль в правом боку, приложила к нему ладонь. На малеша от той острой боли закружилась голова, Владелина покато выгнула спину и глубоко вздохнув, оглядела почти сине-желтую кожу на месте удара.

– Не торопись, мое чудо, – трепетно молвила царица, придерживая покачивающуюся юницу за стан и забирая у нее рубаху. – Не горячись… ты ранена… Не надобно резких движений. Я помогу тебе раздеться.

Подошедшие вслед за Вещуньей Мудрой сподвижницы положили на мхи свои сумы и также принялись помогать раздеваться отроковице. Чувствуя некое смущение, оттого, что ее обнажают, Владелина все же не стала отказываться от помощи, ибо и впрямь теряла силы с каждым новым движением и боялась, что при таковой быстроте не сможет сама себя помыть. Вмале, раздевшись, девочка неспешно подступила к озерку и на чуток задержавшись на подухе мха, сунула в воду пальцы правой ноги. Вода на удивление была теплой, такой точно то Выхованок нагрел ее в корыте на солнце в месяце теплынь. Не торопко войдя в озеро, дно под подошвами стоп которое было устлано мягкой и не менее теплой, ровной полстиной, по грудь, Влада принялась смывать застывшую кровь под носом, на губах, груди и руках, легохонько постанывая от боли. В том месте, где даже под голубоватой прозрачностью воды светился широкий и достаточно глубокий разрез оставленный когтем антропоморфа на груди, юшка долго не желала смываться. Абы окончательно отмыть кровь с рук и лица юнице пришлось несколько раз нырнуть под воду, токмо после того она направилась на берег.

Царица, ожидающая ее выход, немедля укрыла девочку широким теплым одеялом, насухо вытерла волосы. А после, все также придерживая, повела к чуть приподнявшемуся над уровнем полстины из мха, будто выросшему, квадратному топчану. Этот лежак, объединенный с растительностью, стелющейся кругом, был устлан зеленоватой набивной материей, сверху на которой поместились неширокие белые подушки.

– Ляг, пожалуйста, – ласково протянула Вещунья Мудрая, указывая на тот топчан.

– А одеться? – несогласно отозвалась девушка, придержав на себе одеяло, которое желала снять Знахарка Прозорливая.

– Мы должны тебя осмотреть и излечить, – застрекотала своим низким гласом старшая сподвижница. – А потом ты оденешься.

Влада еще миг колебалась, но не из-за упрямства, а из-за стеснительности, впрочем погодя все же уступила Знахарке Прозорливой, позволив ей снять с себя одеяло. Засим не мешкая, она шагнула на мягкое, теплое ложе и опустилась на его набивную, тканевую полстину.

– Владушка, повернись на левый бок, – не менее мягко произнесла Кудесница Купавая, которая как ведала отроковица, мастерски вправляла суставы и лечила переломы костей, обучая тому мальчика по имени Одяка.

Это была не высокая, одначе, ладно-скроенная альвинка, с крепкими руками и, в сравнение с иными ее соплеменниками, довольно-таки не худенькая. Ее красивое лицо, по форме напоминало сердечко, вздернутым, с выпяченными ноздрями был нос, большим рот, с явно очерченными розовыми губами. Не менее, чем у иных альвинок, у Кудесницы Купавой белоснежной была кожа, а в белых, с приспущенными веками, очах иноредь рябью пробегали золотистые полосы. Как и у других белоглазых альвов отличительной чертой сподвижницы являлась не только форма головы, четыре пальца на ногах и руках, но и заостренные на кончиках уши, в мочке левого из каковых поместился с полноготка квадратный голубоватый камушек.

Отроковица медлительно, при помощи Знахарки Прозорливой, хлопочущей подле, повернулась на левый бок, чуть зримо искривив, от дернувшихся внутри ребер, губы. Старшая сподвижница, поправив девочке голову, руки и ноги прикрыла ее до бедер тонким, струящимся одеяльцем. А Кудесница Купавая опустившись обок на ложе, провела холодными подушечками пальцев по горячему телу девушки, ощупав не только здоровущий синяк на коже, но словно дотронувшись и до самих костей, вызвав тем самым резкий дрыг ее плоти.

– Два сломана и в одном трещина, – чуть слышно дыхнула в сторону стоявших у изголовья альвинок Кудесница Купавая. – Надо дать Владушке выпить настой на арахэве, чтобы не было больно.

Знахарка Прозорливая немедля взяла с низкого деревянного, на коротких ножках, столика притуленного подле топчана высокую с узким горлышком посудину, из тонкого и прозрачного материала, и присев с иной стороны ложа на корточки, бережно приподняла голову девочки. Она приставила к ее рту узкое горлышко посудины, и произнесла весьма участливо, что происходило с ней дюже редко, и то лишь по отношению к отроковице:

– Три глотка Владушка, только три… И, пожалуйста, не торопись.

Горькая и необыкновенная жгучая жидкость втекла в рот девушки, обдала жаром не только уста, язык, небо, но, кажется, спалило и всю глотку. Юница чуть было не отправила ее обратно в посудину, благо сподвижница резко убрала горлышко и махом прикрыла дланью губы, тем самым повелевая сглотнуть. Этот ядренистый настой, плюхнувшись в желудок прижег, верно, и его, опалил жгучестью легкие, а засим будто впитался в кости.

Знахарка Прозорливая накинула отроковице на голову тонкий ручник, прикрыв им очи и взяла ее руки в свои. И тогда Владу почувствовала, как сызнова дотронулась, своими холодными острыми пальцами до места удара, Кудесница Купавая, негромко пояснив:

– Ты только не пугайся, Владушка, больно не будет. Быть может слегка не приятно.

Ее островерхие пальцы враз насквозь прорезали кожу на теле девочки, войдя достаточно глубоко в плоть. Густая юшка вырвалась из той прорехи, но Вещунья Мудрая стоявшая рядышком круглой алой губкой прикоснулась к месту разреза и будто опалила тем касание и края плоти, и саму кожу. Кудесница Купавая немедля вынула перста из образовавшейся прорехи и теперь обхватила рубежи плоти, только теперь уже пальцами двух рук, таким образом, что внутри оказалось два из них, а иные расположились с внутренней стороны кожи. Вельми резко сподвижница дернула края разреза в разные стороны и кожа, а вместе с ней и плоть, точно старая ткань, треснув, разошлась по месту прорехи. Царица тотчас полила беловатый, густой отвар на кроваво пузырившуюся рану из иной прозрачной посудины, и снова промокнула места разреза, тем самым сняв кровь и зримо явив белые кости ребер. Сподвижница теперь действовала обеими руками, и, выпустив края плоти и кожи, ухватив своими долгими перстами зримо треснувшее по средине округлое кровавое ребро под каковым трепыхалось розовое легкое, несильно надавила, отчего послышался тихий хруст.

– Ох! – дохнула юница и дернула руками, удерживаемые Знахаркой Прозорливой. – Что это?

– Все хорошо, все хорошо, милая, – мягко произнесла Вещунья Мудрая, тембром голоса умиротворяя девочку. – Не тревожься, уже все закончилось.

А Кудесница Купавая уже поправила и остальные два ребра да вынула пальцы из плоти, бережно обхватив ее края, и словно, как на ткани резко сдвинула их встык друг к другу. Густая, пурпурная капля упала на место пореза из тонкой не высокой посудины, и, зашипев, растеклась по поверхности стыка, переплетая меж собой рдяными ниточками, как саму плоть, так и кожу на ней. Вже вмале образовав на месте прорехи, скрученную тонкую, рыхлую, красно-коричневую паутинку, на оную Вещунья Мудрая наложила гладкий лист вышилинника, и бережно приподняв тельце девочки, обмотало его по кругу голубоватыми, долгими ручниками. Засим царица и Знахарка Прозорливая, повернули Владелину на спину, и поколь не сняв с глаз ткань, обступили придвинувшуюся к ней Кудесницу Купавую, коя также резко впившись в края разреза на груди, оставленного когтем антропоморфа, рывком их свела. Вещунья Мудрая немедля уронила пурпурную каплю из посудины на тот стык, и в доли секунд на месте разреза появилась тонкая коричнево-красная паутинка, смотавшая меж собой края кожи.

Знахарка Прозорливая и царица потом на пару смазали на коже девочки все ссадины, синяки и раны пахучей мазью, и только после того сняли ручник с очей.

Владелина успокоенная трепетными прикосновениями перст альвинок, уже малеша задремавшая, тотчас пробудилась и широко раскрыв глаза, уставилась на склонившуюся к ней наставницу, чуть слышно сказавшую:

– Дорогая моя девочка, подымись, я помогу тебе одеться.

Юница, все то время сопровождаемая в движениях руками Знахарки Прозорливой, медлительно села, и тогда царица надела на нее золотую до лодыжек рубаху с долгими рукавами и клиновидным вырезом на груди из тонкого шелковистого материала, такую как носили лишь Боги.

– Это Зиждитель Небо прислал одежу, – заботливо протянула Вещунья Мудрая, оправляя подол рубахи к низу и поправляя под головой отроковицы подушку. – Чтобы ты не грустила, не думала, не тревожилась о порванной.

Девочка через силу улыбнулась, и нервно дрыгнув правой ногой, точно ее кто дернул, едва слышно прошептала:

– Знаешь Вещунья Мудрая я так устала… Мне так плохо давно не было… Кажется этот зверь высосал из меня все силы и потому я ощущаю такую слабость, будто захворала.

– Нет, ты не больна, даже нет жара, – голос царицы надрывно сотрясся, она ласково провела перстами по лбу отроковицы. – Просто надо отдохнуть, но прежде покушать.

– Не могу… Не могу есть, у меня наново заболела голова, – дошептала Владелина, почувствовав как тугая боль, переместившись в нос, хлюпнула там кровью. – И юшка сызнова потекла… Можно мне спать?

– Можно, можно, мое чудо, – пропела над ухом девочки Вещунья Мудрая и голубым лоскутком ткани, каким-то губчато-мягким утерла текущую из ноздрей кровь.

А Влада сомкнув веки, мгновенно провалилась в пустоту… такую глубокую… глубокую… вроде как безмерную.

Глава тридцать пятая

Серебристо-насыщенная веретенообразная Галактика Дымчатый Тавр, многажды испещренная пылевыми вкраплениями и окруженная сверху и снизу волокнистой бахромой, концы нитей каковой, опирались на прозрачные стены мощного яйца висела, а вернее плыла вельми далеко от Млечного Пути, рассылая приглушенный свет и иную жизнь внутри себя. Яркая искорка света ворвалась в ее тянущуюся, на вроде огромного волоконца бахрому, выскочив из белой дыры являющейся проходом из одной Галактики в другую, и направила свой ретивый полет в недра серебристого сияния. Она неудержимо неслась, наращивая и собственную скорость, и свечение ко все явственнее проступающему и словно затаившемуся в глубинах Галактики стеклянному осьминогу, необыкновенно мощному и шевелящему своими гибкими руками-щупальцами. На теле судна-осьминога четко просматривался рот с двумя большими дюжими серебристыми челюстями, напоминающими клюв птицы, и два крупных глаза, поместившихся по обе стороны от клюва, верно, ни на морг не останавливающих движение черных, круглых зрачков. Один из зрачков приметив движение ярко-красной искры, выпустил из себя долгий желтый луч, осветив им путь. А погодя и вовсе изогнул одну из рук, и когда горящая крупинка вошла в полосу света и понеслась повдоль того сияния, стремительно перехватил ее полет, всосав вовнутрь черной распашной воронки.

Высокий округлый зал с зеркальными стенами и далеким сводом, напоминающим ночное небо, полыхнул блеклым светом и по его сферическому, гладкому полотну поползли в разные стороны, выныривающие из более темного навершия серебристые звезды. В доли секунд они заполнили своими многолучевыми фигурами весь свод и разком лучисто замигали. Тем своим переливом осветив раскинувшийся внизу огромный по виду зал и вроде одновременно отразившись от зеркального, как и стены, пола. Та светозарность заполнила все пространство помещения и заколыхала вспенивающимся, выпрыснувшимся из-под плавных стыков стен и пола густоватым, серебристым дымом, каковой покачиваясь поплыл, охватывая залу. Укладываясь чудными, ровными слоями не только по полу, но и по стенам, и вроде клубясь подле их залащенности.

Боляхный, подобно деревянному стулу, предмет на ножках и со спинкой поместился посредь того зала и на нем, в напряженной позе сидел, старший брат-близнец Небо, Бог Перший. Его черная кожа, отливающая золотом, едва зримо поблескивала, будто покрытая потом, на голове не было положенного венца, и большие очи с темно-коричневой радужкой занимающей почти все глазное яблоко не блистали как прежде. Бог казалось, весь осунулся, еще сильнее похудел с последней встречи с младшим братом, и, прикрыв левой дланью и перстами изогнувшиеся полные губы, встревожено слушал стоящего напротив него Седми. Небрежно одетая, слегка задравшаяся с правого бока и вроде помятая черная рубаха до щиколоток с рукавами, плотно облегающими руки на запястьях, свидетельствовала, что Перший не задолго до этого откуда-то вернулся, с тем весьма торопился и днесь был весьма расстроен увиденным, али услышанным.

– Небо, просил передать тебе это известие, Отец, – вельми мягко дополнил свою речь Седми. – И он просил тебя повиниться перед Родителем. Тем паче Родитель тебя ждет и звал… Иначе мы не сумеем защитить лучицу и не столько в этой, сколько, как ты сам понимаешь, в последующих жизнях, когда быть может сразу и не удастся ее найти. Антропоморф укравший девочку успел запечатлеть, воспроизвести и передать облик лучицы маймыру… – При этих словах губы Першего и того пронзительней искривившись, дрогнули. – И теперь если не Родитель, – продолжил меж тем Рас. – Покров Родителя над всей системой, над Галактикой, над лучицей будет всегда нависать опасность от замыслов маймыра.

– Зачем… зачем он это сотворил, – едва слышно протянул старший Димург и голос его порывчато заколебался. – Ну, как же так… почему… почему вы не уберегли лучицу, бедное мое дитя. Могли бы… Могли бы догадаться, что малецык такое может содеять, тем паче дотоль были нападения на Огня и Стырю.

Перший, судя по всему, не в силах того воспринимать, приподнял еще выше руку и как раньше прикрывал губы, прислонил длань к своим очам, ноне схоронив их и медлительно оперся спиной об ослон стула.

– Даже страшно подумать, что антропоморф мог сделать с девочкой… Страшно подумать как могла пострадать лучица, – все также горестно немного погодя продолжил он. – Если бы он окончательно потерял связь со своим хозяином. Вы рисковали… рисковали жизнью девочки так плотно прикрывая Землю от зова.

– Мы бы нашли девочку, Отец. Непременно. нашли бы, – ответил Седми, уже не впервой величая так Першего и вкладывая в сие величание какой-то особый, доступный одному ему смысл. – Словута нашел бы… Просто понадобилось немного больше времени, но от его порученцев скрыться бы ни антропоморфу, ни принесенной капельнике не удалось. Просто наша дорогая девочка опередив, убежала сама.

– Как она? – Перший похоже не спрашивал, а токмо дыхнул, и той самой переполняющей его тревогой всколыхал не только материю своей рубахи, но и придал зяби полотнищам испарений, плотно обступившим его трон.

– Девочка вельми хрупкого здоровья, слабенькая, при том достаточно порывистая, горячая. Лучица слишком подвижная… И я о том толковал тебе Отец не раз… И, знаешь, мне кажется плоть слишком быстро теряет свои силы, – пояснил Седми и подле него в воздухе заискрилась россыпь огня, в доли секунд наполнившая не только кожу его лица легкой марностью, но и усыпав собой пшеничные волосы. – Не уверен, Отец, не уверен, что нам удастся ее уберечь от скорой смерти. Тем более у нее нет настоящего мастера… И, судя по всему, не будет, ибо мне сложно переубедить Небо, а ты, не можешь того потребовать.

Это Рас, видимо, сказал, нарочно… упомянув, как одного, так и второго из старших Зиждителей, чем вызвал раскатистый вздох последнего. Волнение медлительно нарастало подле Седми, посему, чтобы как-то остановить данное состояние, он принялся фланировать по залу, повдоль трона Першего, каждым движением своих золотых сандалий вспенивая серебристый дым, прикрывающий пол. Острые лоскутки, которого не только цеплялись за долгий подол серебристой рубахи Бога, но и за края накинутого золотого плиссированного плаща, проходившего подмышками рук одним своим полотном и схватывающимся на груди крупным марно-синим сапфиром.

– Надо почаще с ней говорить… голубить ее, так как не только девочка, но и лучица вельми хрупкие, – наконец произнес Перший, и убрал от лица руку, обеспокоенно и одновременно огорченно потухшее взглянув на прохаживающегося Седми. – Столько времени потеряно, не мудрено, что связь ее с телом так слаба… Поколь не решилось с ее наставником… Прошу тебя, мой бесценный малецык, пусть альвы будут особенно к ней внимательны, заботливы, предупредительны.

– Они делают все, Отец, что умеют, что знают, но этого мало… Для девочки, я уже не говорю про лучицу… для девочки это мало, неужели не ясно, – старший сын Небо резко остановился и повернув голову в сторону Димурга дюже расстроено на него зыркнул, осыпав пространство округ себя багряно-желтыми брызгами огня. – Ты… Ты, Отец. Это должен сделать ты. Если лучица тебе дорога, защити ее и убеди Небо принять наставника, а посему ты должен отправиться к Родителю.

– Конечно, – не раздумывая, отозвался Перший и легохонько качнул своей мощной головой, одначе, притом явственно заколебались на ней черные кучеряшки волос. – Я конечно отправлюсь к Родителю… незамедлительно… Не думал… не думал, мой бесценный малецык, что все так плохо. Ты, моя любезность, дождешься меня, – теперь волнение в голосе Бога осело сменив там место просьбе. Седми порывчато кивнул. – Спасибо, мой дорогой, побудь поколь в пагоде. Я возвернусь скоро и тогда мы с тобой обо всем потолкуем, как того оба желали.

Седми, неотрывно, смотрел на старшего Димурга, не отвечая. Впрочем, в его взоре сквозило столько теплоты в отношении Бога, что не оставалось сомнений он и сам жаждет того, чтобы побыть подле Першего и поговорить с ним.

– Девочка надеюсь, сейчас в безопасности? – вопросил старший Димург, неторопко поднимаясь со своего трона, и все поколь встревожено рассматривая Раса, ибо искры и цвет его кожи, наполняющиеся марностью почти не чем не отличимой от сияния сапфира на груди свидетельствовали о увеличивающимся волнение.

– Да, в безопасности. Девочка поколь будет жить в капище, – точно пробуждаясь от взора Першего и стремительно передернув плечами, абы тем самым погасить аль сбросить с себя искристость, молвил Седми. – Там ей будет спокойнее. Но ей нужно, как ты понимаешь, небо, даль лугов и природа Земли, ей нужен воздух.

– Я не задержусь, мой милый, обещаю… обернусь быстро, – голос Першего тягостно сотрясся. Он медленно шагнул навстречу стоящему Расу и протянув в его сторону обе руки, вельми нежно сказал, – ты так утомлен, малецык… Похудел… взволнован… взволнован так, что не можешь справиться с охватывающей тебя тревогой. Небо тебя не бережет… не бережет моего любезного, дорогого малецыка.

Старший сын Небо с трепетом взглянул на направленные в его стороны руки Зиждителя, и, не мешкая шагнув к левой из них, склонив голову, приник к подушечкам пальцев губами. И тотчас искристость в воздухе, на волосах Бога иссякла, будто это Перший одним своим выдохом согнал ее на пол, прямо в стелющиеся слоями пары дыма. Димург также скоро обхватил правой рукой Седми за плечо, и, потянув на себя, крепко обнял, бережно проведя по волосам и спине Бога.

– Тебе надобно утишиться… отдохнуть, поколь меня не будет. Ты вельми ослаблен, – добавил Перший все тем же ласковым голосом и днесь он звучал не бас-баритоном, а вроде переливался серебряными струнами журчащей воды.

Кожа на лице Седми, сызнова побелев, затеплилась изнутри золотым сиянием, а Перший все поколь продолжал гладить его волосы, словно голубя там каждую прядку, вскинувшуюся из-за пляса искорок по ним. В мочке левого уха Раса ярко замерцали махими капельками бледно-синие сапфиры, украшающие ее по всему окоему, несомненно радуясь близости старшего Димурга.

– Отец, если Родитель позволит тебе вступить в соперничество за лучицу, – произнес Седми уже более спокойным тембром своего высокого звонкого тенора, все поколь будучи в объятиях Димурга. – Небо просит воздержаться о заявлении тех прав. Он хочет проучить Асила и не дать ему возможности прикоснуться к лучице.

– Это не надобно делать… зачем, мой милый? – тотчас отозвался Перший и по лицу его пробежала тонкая рябь, будто скрутившая их черты корчей. – Зачем так поступать с Асилом?

– Также как Асил когда-то поступил в отношении Круча с нами, в частности со мной, Отец, – обидчиво дыхнул в направлении Першего Седми и тягостно дернулся, словно жаждая вырваться из удерживающих его объятий. – Прошу тебя, Отец… Прошу. Разве я часто о чем тебя прошу. Пусть Асил на себе испытает то, что когда-то пережил я.

Перший еще плотнее прижал к себе Раса так, что лицо последнего и склоненная голова вроде вдавились в его плечо, и замер… Лишь пару мгновений в зале царила тишина, а после по лицу Димурга легкой зябью пробежало золотое сияние, и выплеснулось на полные губы, оные самую малую толику изогнулись в улыбке, так словно Бог принял для себя какое-то решение, али нашел выход из создавшейся неприятной для него ситуации.

– Все… все мой бесценный… Пусть будет, так как ты просишь, мой малецык, – по любовно отозвался Перший и нежно поцеловал Седми в правый висок. – Хотя мне не приятно думать, что вы начинаете свару с Асилом… Да и потом как только я побываю у Родителя, и Он укроет лучицу, вы будете обязаны сообщить Асилу, что родился новый Бог. Не допустимо скрывать его от иных печищ, то не благостно скажется в первую очередь на самой лучице… надобно плоть показать всем Зиждителям.

– Мы обязаны показать плоть, да, – изрек Седми, и, вздев голову, воззрившись в лицо Першего, широко ему улыбнулся. – Мы и покажем, а после ты заявишь права на противоборство.

– Вы хотите облыжничать Асила, – теперь явственно прозвучало огорчение в голосе Димурга, и малозаметно колыхнулись его губы, выражая тем недовольство.

– Как тогда он меня… – досадливо дернулся Седми, похоже, не в силах спорить с Димургом и единожды не желая ему уступать.

Перший это состояние Раса уловил, и ласково оглядев его все лицо, подолгу останавливаясь взором на каждой черточке, губах, очах, носу, тем самым вероятно оглаживая, целуя али любуясь им, согласно молвил:

– Пусть будет так как ты хочешь… Небо знал, кого надо присылать… и кому я не с могу отказать в просьбе, хотя я и против этого. Если Родитель меня простит, я сделаю как просит Небо… Стынь, – позвал Перший своего младшего сына, и немедля из зеркальной стены выступил, словно дотоль укрывавшийся в ней иной Димург. – Мой милый малецык, доколь останешься тут без меня, под присмотром Седми, пока не возвернется Вежды. Я ноне пошлю ему зов, чтобы он прибыл и побыл с вами, мои любезные сыны.

Перший еще раз провел перстами по пшеничным волосам Седми, возвращая им, как в целом и самому Богу, их цвет, сияние, и ровность. Только засим старший Димург выпустил Раса из объятий, медленно направившись в сторону стоящего Стыня, весьма высокого и мощного в плечах Зиждителя. У Стыня была такая же темно-коричневая с золотым отливом кожа, удлиненные в соотношение с туловищем конечности. Покато-уплощенная голова, поросшая мельчайшими, точно пушок завитками курчавых черных волос. На его овальном лице, напоминающем яйцо, где область подбородка была уже, чем лоб поместился широкий, плоский нос, толстые, можно даже сказать мясистые губы и крупные раскосые черные очи, как и у Першего почти не имеющие склеры. Обряженный в серебристую рубаху, долгополую и без рукавов, с глубоким округлым вырезом по вороту, младший из Димургов был обут в серебряные сандалии с загнутыми кверху носками, к подошве которых крепились белые ремешки, охватывающие по кругу на три раза голень. На Стыне имелось множество украшений, так на груди его висело широкое ожерелье из яркого фиолетового аметиста, лавандового жемчуга и серебряных вставок меж них. Оно опоясывало шею и спускалось по груди тремя ветками на концах, которых поместились насыщенно синие крупные аметисты. Также богато были увиты браслетами и руки Бога, от запястий до локтей столь плотно, что не просматривалось самой кожи. То были платиновые, серебряные и золотые браслеты с вкраплениями аметистов на правой руке и лавандового жемчуга на левой. На больших, оттопыренных ушах Стыня, по всей поверхности ушных раковин и на самих мочках, просматривались красно-фиолетовые, буро-марные со стеклянным блеском бериллы. Еще более крупный берилл был вставлен в густую, прямую, черную бровь, перед самой переносицей.

Перший только на миг задержался подле Стыня, по любовно смотрящего на Раса, и, огладив его короткие волосья, умягчено молвил:

– Окружи вниманием Седми, мой любезный малецык, ибо он вельми утомлен. А сам ничего своенравного не твори. Будь благоразумен и послушен его слову.

– Хорошо, Отец, не тревожься, – объемно-певуче откликнулся Стынь и его широкие губы слегка выпучились вперед, наконец живописав улыбку.

Глава тридцать шестая

Тьма пред очами Влады сменилась на голубую даль небес и в том, столь любимом ей просторе нежданно появилась яркая вспышка… Эта густая, рдяно-желтая капля сияния, кажется, вырвалась из недр крупинки, что висела в небосводе, и многажды раз усилившись в яркости, точно поглотила всю его голубизну. Еще вроде как пару мгновений и заостренный серебристого полыхания луч, теперь явственно разрезав на две части небосвод, воткнулся в бело-дымчатый окоемышек ближайшего к Земле спутника Луны и тотчас послышалось раскатистое гудение, словно вздрогнула не только планета, но и сама Солнечная система.

Луна, или вернее, тот самый туманный ее окоем, внезапно резко дернулся в бок… и похоже распался под серебристым лучом на две части… Сначала на две… засим на три… четыре, а погодя на множество тончайших… мельчайших туманных отколомышек. Чтобы в доли секунд и вовсе обратится в махие, не больше просяного зернышка, пурпурные искорки, густо замерцавшие в небесах. А под ногами Владелины внезапно образовалась пустота, к которой она понеслась с огромной быстротой… Туда вниз… сначала во тьму, засим к резко проступившей земле, на каковой можно было рассмотреть зеленые массивы леса, объятые огнем.

– А… а!.. – вскрикнула отроковица и с тем пробудившись, открыла глаза, уставившись на раскинувшееся над ней голубое небо.

В первый миг пробуждения, и, не поняв вовсе, где оказалась. Надрывное дыхание вырвалось из приоткрытых уст, и у Влады запекло во лбу да так сильно, что поплыл небосвод.

– Отец, – едва слышно пролепетала она.

По всему вероятию, не прошло и морга, как Небо, сызнова приняв столь любимый юницей рост, опустился на ее ложе. Он, бережно поднял девочку с топчана, и крепко обняв, принялся ласково целовать в лоб, снимая тем жгучую боль. Крупные капли густой багряной крови вмале заструились из носа на белое одеяние Бога.

– Почему опять течет юшка? – прошептала вопросом девушка, узрев как кровавые ручьи, упав на материю, будто расплылись по ней. – Отец, я умираю… да?

– Что ты, что ты моя драгоценная девочка. С чего ты такое решила, – голос Небо звучал приглушенно, однако в нем слышалась плохо скрываемая тревога.

– Я чувствую, как теряю силы… С каждым днем мне тяжелее вставать, – проронила Влада, наконец, вздохнув хоть и прерывисто, но носом, оно как юшка под поцелуями старшего Раса перестала течь. – И этот сон. Он меня измучил… Что это за видение?

– Дажба ведь говорил с тобой об этом, давеча, когда приходил? – вопросом на вопрос ответил старший Рас, желая оставить это толкование в руках сына.

– Я его не поняла… Я вообще стала плохо понимать, – Владелина тягостно вздрогнула всем телом, вроде ее бил озноб, и прикрыла веками очи, по-видимому, от усталости. – Или просто не запоминать, что он говорит.

Небо ласково прикоснулся губами к макушке головы юницы, и сильнее вдавил ее тельце в себя, стараясь тем передать все тепло, любовь и имеющиеся в его распоряжение силы.

– Девочка слабеет, – прозвучал взволнованный голос Дажбы.

И огромный белый зал беспокойно затрепыхал зернистыми облаками в своем своде.

– Успокойся Дажба, – умягчено протянул, лежащий на тахте в напряженной позе, Небо, неотрывно глядящий на прохаживающегося взад… вперед по залу младшего сына. – Ты только окреп, мой милый, не тревожь себя… все уладим.

– Она меня плохо слышит и это видение, – голос Дажбы дернулся и также суетно сотряслись его тонкие руки, на которых зазвенели тонкие серебряные браслеты. – Это видение из будущего, я посмотрел его.

– Это значит, что лучица вскоре покинет тело, – Дивный, кажется, не сказал… он, судя по всему, только дыхнул. Одначе в том дыхание слышалась не меньшая боль, чем в голосе Дажбы. – Надо, непременно, ноне сберечь ее плоть.

– Я! я могу приложиться, как тогда Воитель, – встрепенулся Дажба и резво остановившись, воззрился на Небо. – Могу, Отец.

– Нет, не ты, мой милый, сие уже обговорено, – прошептал Небо, столь низко и тихо, что глас его легким шорохом прокатился по глади пола, словно он прислушивался к чему-то и страшился таковое состояние вспугнуть.

– Приложусь я, дорогой малецык, – молвил Дивный, сидящий в перьевом наспех собранном из облаков кресле и провел перстом по пухлой его облокотнице. – Так мы решили с Отцом. Уверен, моя клетка дарует плоти все, что столь укоротило наше недомыслие и придаст мощи самой лучице.

– Здесь не столько недомыслие, – теперь Небо стал говорить более насыщенно, судя по всему, досадуя на то, что приходится повторять молвь не впервой. – Я о том уже сказывал. – Старший Рас внезапно легохонько повел головой вправо, а после и вовсе поднявшись с ложа, сел. – Антропоморф высосал из девочки здоровье, крепость, разрушил невосприимчивость к болезням. И, похоже, подорвал силы и сияние самой лучицы. Без жертвы Дивного нам не спасти их обоих. Поколь Седми в Весее… Воитель, Словута отправятся в те Галактики, оные обговорили раньше, а я подменю тебе брат и одновременно буду находится в пределах доступности Млечного Пути, чтобы в случае чего скоро прибыть.

– Девочка будет скучать за тобой, Отец, – ласково протянул Дажба с любовью вглядываясь в лицо Бога, так точно говорил о том не столько от имени Влады, сколько от себя.

Старший Рас приметил состояние сына мгновенно и мягко улыбнувшись в ответ, весьма благодушно отметил:

– В девочке будет клетка Дивного, и он сможет в том меня подменить. И оставаясь тут всегда сможет предоставить возможность, тебе, мой драгоценный, побывать со мной… Ты, не будешь связан постоянным пребыванием в Млечном Пути, не тревожь себя этим.

Небо внезапно сменил улыбку на лице на напряженность, и стремительно поднявшись, перевел взгляд с сына на зеркальную стену залы, где зазеленели дали лугов, и голубой гладью блеснуло озеро.

– Ее опять мучает это видение, – молвил он, не скрывая своего расстройства, и сделал широкий шаг вперед. – Дивный не будем с этим решением тянуть. Подождешь нас на космическом хуруле в горнице, бесицы-трясавицы уже все приготовили, я думаю одно перемещение плоти не навредит.

Небо наново поцеловал отроковицу в лоб и оправил на ней задравшуюся рубаху, слегка оголившую тонкую и пожелтевшую ногу.

– Послушай меня, моя драгость, – голос старшего Раса звучал трепетно любовно, словно укачивал Владу, затаившуюся в его объятиях. – Мы сейчас пойдем с тобой в горницу. И там Дивный подарит тебе силы и здоровье. Ты уснешь, а назавтра будешь совершенно здорова.

Небо, переместив Владелину себе на колени и подхватив на руки, поднялся. Голова юницы враз запрокинулась назад, будто она и вовсе не имела сил… крепости, и уже не помогали ей ни отвары, ни напитки, приносимые в эти дни Вещуньей Мудрой. Боги, как и альвинки, не сразу распознали, что с девочкой произошло не поправимое, ибо она не жаловалась, а при виде Небо, Дажбы, царицы всегда улыбалась. Но два дня назад, когда у нее впервые появилось видение, и она поделилась им с Дажбой, Небо поняв, что плоть умирает, срочно вызвал Дивного… Дивного, каковой вследствие мощи старшего Бога, мог поделиться клеткой, при том никак не нагрузив членов печище собственным отсутствием. Одначе, тем самым продлив и без того короткую жизнь Влады, короткую потому как первую и единожды передав силы самой лучице. Отроковица эти два дня после видения как-то вельми резко сдала, перестала подыматься, потеряла интерес к жизни и приходу Богов. Впрочем, сейчас все же справилась с собственной немощью и обхватила руками шею Небо, пристроив ему на грудь голову. Зиждитель прикоснулся губами ко лбу юницы и торопко понес ее к завесе.

Конец первого тома

г. Краснодар, февраль-апрель; сентябрь-октябрь 2013 г., май-июль 2014 г.

Оглавление

Предисловие

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Глава тридцать четвертая

Глава тридцать пятая

Глава тридцать шестая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg