«Энни из Эвонли»

Энни из Эвонли (fb2) - Энни из Эвонли (пер. В. И. Святкина) (Энни - 2) 1067K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Люси Мод Монтгомери

Люси Монтгомери Энни из Эвонли

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Моей бывшей учительнице Хатти Гордон Смит,

в знак благодарной памяти за ее умение понять и ободрить

Глава 1 Сердитый сосед

Высокая стройная девушка шестнадцати с половиной лет, с серьезными глазами, с каштановыми волосами, по крайней мере так определяли их цвет ее подружки, села на широкую ступеньку сложенной из красного песчаника лестницы сельского дома на острове Принца Эдуарда, и твердо вознамерилась одолеть изрядное количество строк из Вергилия и разобраться в их построении.

Августовский день клонился к вечеру, и его голубая дымка, обволакивавшая поля на склонах холмов, озорной шепот ветерка в тополиной листве, буйство маков на темном фоне стайки пихт, приткнувшихся в уголке вишневого сада, всё это располагало куда больше к мечтам, чем к занятию мертвыми языками. Вскоре Вергилий незаметно соскользнул на землю, а Энни, подперев руками подбородок и устремив взгляд на освещенные солнцем пушистые облака, которые, словно горы, громоздились как раз над домом мистера Харрисона, была в мыслях уже далеко отсюда, в приятном мире грез, где некая молодая учительница творила прямо-таки чудеса, выращивая из обыкновенных ребят будущих государственных мужей, зажигая огнем ребячьи головы и сердца, вселяя в них высокие и честолюбивые порывы.

Честно говоря, если спуститься с небес на землю, что, надо признать, Энни делала редко, да и то по необходимости, было не похоже, чтобы в школе этого Эвонли имелся богатый материал для выращивания знаменитостей. Однако разве можно наперед загадать, что может случиться, если учитель употребит во благо свое влияние на учеников? У Энни были кое-какие розоватые идеалы относительно того, чего может добиться учитель, если всё будет делать очень правильно. В своих мечтах Энни ушла уже лет на сорок вперед, и сейчас как раз переживала сцену, в которой принимала участие известнейшая личность.

Чем этот человек отличился, Энни еще не решила, но она была не прочь видеть в нем президента знаменитого колледжа или премьер-министра Канады. И вот этот человек сейчас склонился к ее морщинистой руке и клятвенно уверяет ее, что это именно она зажгла в нем искру честолюбия и что всеми своими успехами он обязан именно урокам, которые он когда-то давно получил от нее в школе Эвонли… Это приятное видение было нарушено самым неприятным образом.

По тропинке во двор вбежала спасающаяся от кого-то коровёнка джерсийской породы, а спустя несколько мгновений показался и мистер Харрисон если про то, как он влетел во двор, можно сказать «показался».

Он перемахнул через забор, словно калитки и не бывало, и сердито уставился на Энни. Та поднялась на ноги и в растерянности стала взирать на мистера Харрисона. Мистер Харрисон был их новым соседом справа. Энни ни разу не встречала его, только видела издали разок-другой.

В начале апреля, еще до того, как Энни приехала домой из Куинса, мистер Роберт Белл, чья ферма соседствовала с Катбертами, продал ее и перебрался в Шарлотт-таун. А купил ферму некто Джеймс Харрисон, о котором было известно лишь его имя и то, что он из Нью-Брунсвика. Но он и месяца не успел прожить в Эвонли, как успел завоевать репутацию странного человека «чудика», как назвала его миссис Рэйчел Линд. Многие из вас, кто успел с ней познакомиться, запомнят на всю жизнь, что миссис Рэйчел женщина весьма откровенная. Мистер Харрисон явно отличался от других людей, а этого, как известно, больше чем достаточно, чтобы прослыть чудаком.

Прежде всего, он жил сам по себе и во всеуслышание заявлял, что не потерпит в своем хозяйстве всяких глупостей вроде женщин. Женская часть Эвонли мстила ему тем, что стала распускать про него всякие слухи один хлеще другого про то, как он ведет свое хозяйство, как готовит. А в помощники себе мистер Харрисон нанял Джона-Генри Картера из Белых Песков, и от Джона-Генри и пошли гулять первые россказни. Начать с того, что у мистера Харрисона не было четко определенного времени для приема пищи, и мистер Харрисон перекусывал, как только проголодается, и ежели Джон-Генри в этот момент находился поблизости, то и ему перепадало, а вот если нет, то жди тогда Джон-Генри следующего приступа голода у мистера Харрисона. Джон-Генри разве что не рыдал, когда рассказывал, что давно умер бы с голоду, если бы не отправлялся по воскресеньям домой, и не отъедался там, и если бы мама не собирала ему поутру в понедельник корзину всевозможной еды.

Рассказывали и насчет того, как мистер Харрисон мыл посуду. Так вот эту посуду он никогда и не думал мыть, пока не выпадало дождливое воскресенье. Только тут он брался за эту работу. Он одним махом загружал всю посуду в одну бочку с дождевой водой, потом доставал и оставлял сохнуть.

Еще мистер Харрисон был «скупердяем». Когда ему предложили внести деньги на жалованье преподобному мистеру Аллену, он ответил, что еще посмотрит, насколько долларов можно оценить то добро, которое приносят ему проповеди священника, а кота в мешке он покупать не станет. А когда миссис Линд пошла к нему просить внести деньги на миссионерскую деятельность церкви и заодно случайна осмотрела его дом изнутри, он сказал ей, что сплетни эвонлийских старух отдают таким язычеством, какого нет нигде, и он с радостью отдал бы деньги на их обращение в христианство, если бы миссис Линд занялась этим делом. Миссис Рэйчел ушла и потом говорила, что бедная миссис Белл, слава Богу, не видит из своей могилки, во что превратился теперь ее дом, которым она когда-то так гордилась, иначе у нее не выдержало бы сердце.

«Ой, что вы! Она же через день скоблила пол на кухне!» – с возмущением говорила миссис Линд Марилле Катберт. «А посмотрели бы вы сейчас! Мне пришлось поднимать подол, чтобы не запачкаться там!»

И в довершение всего мистер Харрисон приобрел попугая по кличке «Рыжий». Прежде никто в Эвонли никогда не держал ни одного попугая, и посему такой поступок никак нельзя было назвать благопристойным. А попугай был тот еще! Если верить тому же Джону-Генри, то в мире не было другой такой непристойной птицы. Как же он ругался! Миссис Картер не задумываясь забрала бы Джона-Генри из этого дома, будь уверена, что подыщет ему другое место. К тому же Рыжий однажды так долбанул Джона-Генри в затылок, когда тот остановился слишком близко под клеткой! Миссис Картер всем и каждому показывала отметину на затылке бедняги Джона-Генри, когда тот по воскресеньям приходил домой…

Все эти события промелькнули в голове Энни, когда перед ней очутился мистер Харрисон, лишившийся от гнева дара речи. Даже когда мистер Харрисон находился в более дружеском расположении духа, то и тогда его никак нельзя было бы назвать красавцем: коротенький, толстый, лысый. Теперь же, когда его круглая физиономия покраснела от гнева, а и без того выпуклые голубые глаза готовы были выпасть из орбит, Энни подумалось, что большей страхолюдины она в жизни не видывала.

И тут вдруг к мистеру Харрисону вернулся дар речи.

– Сколько ж можно терпеть такое! – взорвался он. – Все, это в последний раз! Вы слышите, мисс? Хорошенько дело, это уже третий раз! Сколько же можно терпеть, мисс! Предупреждал же вашу тетку, чтоб этого больше не было и вот нате, снова… Интересно, чего она добивается?! Вот за этим я и пришел, это я и хочу знать, мисс!

– Вы не смогли бы объяснить, чем вы так встревожены? – спросила Энни самым мирным тоном. Такой тон она хорошо поставила в последнее время, в школа он пригодится. Но на рассерженного мистера Харрисона он не возымел никакого воздействия.

– Ничего себе «встревожен»! Хорошенько дело! Господи, мисс, я уже в третий раз вижу вашу корову в моем овсе. И в последний раз это было полчаса назад. Заметьте себе: в третий раз! Она и во вторник пожаловала, и вчера. Я приходил уже сюда и предупреждал вашу тетку, чтобы больше и духу ее не было тут, вашей коровы. Не помогло. Кстати, где она в данный момент, ваша тетка? Я просто хочу посмотреть ей в глаза и сказать, что о ней думает мистер Харрисон. Вы меня понимаете, мисс?

– Если вы имеете в виду мисс Мариллу Катберт, то она мне не тетя и она уехала в Восточный Графтон навестить захворавшего дальнего родственника, – с достоинством, чеканя каждое слово, произнесла Энни. – Мне очень жаль, что моя корова вторглась в ваш овес. Корова в действительности принадлежит мне, а не мисс Катберт. Мэтью дал мне ее три года назад, когда она была теленочком, а купил он ее у мистера Белла.

– Ах, вам очень жаль, мисс! Вашим «очень жаль» сыт не будешь. Вы бы лучше пошли да посмотрели, что наделала эта скотина! Она же его весь повытоптала – и в середине, и по краям!

– Мне очень жаль, – твердо повторила Энни. – Но, возможно, если бы вы содержали свою ограду в порядке, то Долли не зашла бы в овес. Ограда между нашим пастбищем и вашим овсом находится в вашем ведении, а я и раньше замечала, что она находится не в лучшем состоянии.

– С моей оградой все в порядке! – выпалил мистер Харрисон еще более раздраженно. За все время ведения им боевых действий на территории противника это была пока что самая сильная вспышка агрессивности. Вашу чертову скотину тюремная стена не удержит, не то что обычная ограда! Я вот что скажу вам, рыжик вы этакий: если это действительно ваша корова, то вы лучше бы приглядывали за ней, чтобы она не шлялась по чужим полям, а не сидели бы тут и читали ваши романчики в желтых обложечках, – закончил мистер Харрисон, бросив косой взгляд на лежавший у ног Энни томик Вергилия в невинном коричневатом переплете.

Энни всегда болезненно воспринимала упоминание о том, что у нее рыжие волосы, и она вспыхнула.

– Лучше рыжие, чем никакие, кроме нескольких волосинок за ушами, – отрезала Энни.

Выстрел попал в цель, ибо мистер Харрисон чувствовал себя уязвленным, когда говорили о его лысине. От гнева он снова лишился дара речи и лишь беззвучно вперился взглядом в Энни. Энни умерила свой гнев и продолжила наращивать преимущество в поединке.

– Так и быть, пойду вам навстречу, мистер Харрисон, потому что у меня есть воображение, и я могу себе представить, как это неприятно застать чужую корову в собственном овсе, и я не буду держать на вас зуб за всё вами сказанное. Обещаю вам, что Долли больше никогда не вторгнется в ваш овес. Насчет этого, – Энни подчеркнула последнее слово, – я даю вам честное слово.

– Ладно, только глядите, чтобы она больше ни-ни, – пробормотал мистер Харрисон несколько приглушенно, но по тому, как он повернулся и пошел, видно было, что он кипит от гнева. Энни слышала его неразборчивое бормотанье, пока он не скрылся с глаз.

В расстроенных чувствах Энни пересекла двор и загнала своенравную корову в ее загон.

«Вряд ли она вырвется отсюда, – размышляла Энни. – Разве что забор повалит. Но сейчас она кажется довольно спокойной. Плохо бы ей не стало от этого овса. Эх, мистер Ширер просил же меня на прошлой неделе продать ему эту корову. Зря не продала. Хотела дождаться аукциона и продать всех скопом. А все-таки мистер Харрисон действительно чудаковатый. Нет, это не родственная душа, это точно». Энни всегда старалась найти в людях «родство душ».

Как раз когда Энни возвращалась в дом, во двор въехала Марилла Катберт, и Энни поспешила приготовить чай. За чаем они и обсудили дела.

– Скорей бы аукцион, – сказала Марилла. – Хлопотное это дело иметь столько скотины, а смотреть за ней некому, кроме как Мартину, на которого особо не понадеешься. Он так и не заявился еще, а обещал. Я отпустила его на день, на похороны тетки, он пообещал, что обязательно вернется вовремя. А его всё нет. Не знаю, сколько у него этих теток. Он у меня работает с прошлого года, и за это время у него уже четвертая тетка умирает. Поскорее бы созрел урожай, тогда делами фермы займется мистер Барри. А Долли, пока не вернется Мартин, придется держать в загоне. Разве что ее перевести на заднее пастбище. Но там ограду надо подремонтировать. Как говорит Рэйчел, мы живем в мире сплошных проблем. Сейчас бедная Мэри Кит при смерти, а у нее двое детей, вот и представь, что с ними делать. Брат у нее есть, он в Британской Колумбии. Она ему пишет, что, мол, так-то и так, дети и так далее. А от него ни слуху ни духу до сих пор.

– А что у нее за дети? Сколько им?

– Шесть с чем-то… Двойняшки.

– Ой, я так люблю близнецов, двойняшек! Особенно после того, как они пошли у миссис Хэммонд! – с жаром воскликнула Энни. – Они хорошенькие?

– Куда там! Это были такие грязнули. Дэви, бывало, делает куличи из грязи, а Дора выйдет позвать его домой. Так вот Дэви раз и головой ее в самый большой кулич. Та в крик. А он, чтобы показать, что, мол, ничего тут такого нет, чтобы плакать, и сам головой в грязь. Весь вымажется! Мэри говорила, что Дора действительно очень хорошая девочка, но этот Дэви такой озорной мальчишка. Что ж, отец умер, когда он был совсем маленьким, а Мэри больна, почти с тех пор. Откуда же ему взять воспитание?

– Мне всегда жалко детишек, которые лишены воспитания, – грустно произнесла Энни. – Ведь и у меня было то же самое, пока ты не взяла меня. Я думаю, их дядя приглядит за ними. А в каких вы родственных отношениях с миссис Кит?

– С Мэри-то? Да ни в каких. С мужем ее да. Он мне… четвероюродный брат… А вон миссис Линд идет. Вот с ней-то и можно поговорить о Мэри.

– Ой, только не говори ей о мистере Харрисоне и корове, – взмолилась Энни.

Марилла пообещала не говорить, но необходимости в таком обещании не оказалось, поскольку миссис Линд, не успев сесть, сказала:

– Я видела, как мистер Харрисон выгонял вашу корову из своего овса, когда шла домой из Кармоди. Мне кажется, он одурел от гнева. Представляю, что он тут наговорил.

Энни и Марилла с улыбкой переглянулись. Да разве в Эвонли что-нибудь произойдет незамеченным со стороны миссис Линд? Не далее как сегодня утром Энни сказала: «Если вы пришли домой среди ночи, заперлись, опустили ставни и после этого чихнули, на следующий день миссис Линд спросит вас, где это вы так простудились».

– Да уж наговорил, я думаю, – согласилась Марилла. – Меня-то не было. Энни пришлось всё выслушивать.

– С ним, по-моему, очень тяжело разговаривать, – сказала Энни, недовольно тряхнув своей рыжей головой.

– О, ты в жизни никогда не была так близка к истине, как сейчас, – с пафосом произнесла миссис Линд. – Я была на все сто уверена, что мы хватим лиха, после того как Роберт Белл продал свою ферму этому типу из Нью-Брунсвика, это уж точно. Уж и не знаю, что теперь будет с Эвонли, когда сюда лезут толпы чужих. Скоро будет страшно спать в собственной постели.

– А какие тут еще чужие у нас? – удивилась Марилла.

– А вы что, не слышали? Тут еще, прежде всего, семейка Доннеллов. Они сняли эту халупу у Питера Слоуна. Питер нанял человека, чтобы тот занимался его мельницей. Эти типы живут где-то в восточной стороне, и никто про них слыхом не слыхивал. А тут еще это дурацкое семейство Тимоти Коттона из Белых Песков. От них мы тоже натерпимся. Он, когда не занят воровством, страдает от туберкулеза. И жена у него тоже болезненная, руками еле шевелит. Посуду моет и то сидя. Жена Джорджа Пая взяла на воспитание племянника своего мужа. Он сирота, зовут его Энтони Пай. Будет ходить к тебе в школу, Энни, так что жди неприятностей. И еще один занятный ученичок у тебя будет. Из Штатов приезжает Пол Ирвинг, будет жить у бабушки. Марилла, ты же помнишь его папашу – Стивена Ирвинга, он еще Лаванду Льюис из Графтона бросил.

– Я не думаю, что бросил. Они просто поссорились, там оба были виноваты.

– Не важно. В общем, он не женился на ней, а у нее с тех пор все комом пошло, так и живет она одна в своем каменном доме, который называет «обитель эха». А Стивен уехал в Штаты, вместе с дядей занялся бизнесом, женился на какой-то янки. С тех пор так и не приезжал домой. Правда, мать разок-другой ездила к нему. Жена у него умерла, года два как, и вот он посылает мальчишку на время к бабушке. Ему десять лет. Я не уверена, что это будет подарок, за этих янки разве можно поручиться?

На всех, кто не родился или не вырос на островах Принца Эдуарда, миссис Линд смотрела как на людей, из которых не может выйти ничего путного. Они, конечно, вполне могут оказаться приличными людьми, но для верности лучше в этом усомниться. Особенно сильные предубеждения она имела против «янки».

Однажды, когда ее муж работал в Бостоне, хозяин обсчитал его на десяток долларов, и после этого никакими силами нельзя было переубедить миссис Рэйчел, что виноваты в этом не все Соединенные Штаты.

– Школа в Эвонли не самое плохое место для этого мальчугана, спокойно заметила Марилла, и, если он хоть чем-то похож на своего отца, с ним все будет в порядке. Стив Ирвинг был самым очаровательным мальчиком из выросших в этих местах, хотя некоторые и считали его заносчивым. Надо думать, миссис Ирвинг с радостью примет ребенка. После смерти мужа ей очень одиноко.

– Ну, может, мальчик и ничего, но он не такой, как местные детишки, – заявила миссис Рэйчел тоном, не терпящим возражений. Свои суждения о людях, местах или вещах миссис Рэйчел выносила с таким видом, словно прилагала к ним гарантию качества. – А что это, Энни, за общество, я слышала, ты собираешься создать? Что-то по преобразованию?..

– Я только поговорила об этом с мальчиками и девочками на последней встрече нашего дискуссионного клуба, – сказала Энни, вспыхнув. – Им эта идея понравилась. Мистеру и миссис Аллен тоже. Это уже во многих населенных пунктах есть.

– Ничего ты не добьешься. Начнешь и не кончишь. Брось ты это лучше, Энни. Люди не любят, когда их «преобразовывают».

– Да нет, мы не собираемся пытаться преобразовывать людей, – подчеркнула Энни последнее слово. – Речь идет о самом Эвонли. Здесь столько всяких дел, совершив которые, мы сделаем всем лучше. Вот, например, если бы мы смогли убедить мистера Леви Бултера снести этот уродливый старый дом на верхней ферме, разве это не было бы преобразованием?

– Конечно, было бы, – согласилась миссис Рэйчел. – Эта развалина уже столько лет как бельмо на глазу у всех нас. Но если вашим преобразователям удастся убедить Леви Бултера сделать что-нибудь для общества, не получив за это денег, то я хотела бы поприсутствовать при этом событии. Не хочется обескураживать тебя, Энни, потому что это в некотором роде твоя идея, хотя я и считаю, что ты подцепила эту штуку в каком-нибудь паршивом журнальчике у этих янки, но ведь у тебя в школе будет уйма дел, так что я дружески советую тебе бросить это преобразовальство, вот. Но ты такая, что если тебе что запало в голову, не свернешь. Ты всегда была упрямая.

Твердо сжатые губы Энни говорили, что миссис Рэйчел была недалека от истины. Идея создания «Общества преобразования Эвонли» запала глубоко в ее сердце. Гилберт Блайд, который будет преподавать в Белых Песках, но с вечера пятницы до утра понедельника будет находиться в Эвонли, горячо поддерживал эту идею. Большинство других молодых людей готовы были участвовать во всем, что позволяло бы им время от времени встречаться и веселиться. Что же касается «преобразований», то ни у кого не было достаточно ясных представлений об этом предмете, если не считать Энни и Гилберта. Они столько говорили об этом и строили такие планы, что в их головах уже существовало представление об идеальном Эвонли.

У миссис Рэйчел новости еще не были исчерпаны.

– Школу в Кармоди отдали Присцилле Грант. Ты в Куинсе не ходила в школу с девочкой по имени Присцилла Грант, Энни?

– Да, конечно! Присцилла будет преподавать в Кармоди? Как же это здорово! – радостно воскликнула Энни, и ее серые глаза заблестели, как вечерние звезды, и миссис Линд снова задалась вопросом: решит она, наконец, к своему удовлетворению эту дилемму действительно ли Энни Ширли красивая девушка или нет?

Глава 2 Вмиг продать – год каяться

На следующий день Энни поехала в Кармоди за покупками и прихватила с собой Диану Барри. Диана была, разумеется, членом общества преобразования, и девушки всю дорогу туда и обратно почти ни о чем другом и не говорили.

– Самое первое, что нам надо сделать, когда мы начнем действовать, это покрасить этот дом, сказала Диана, когда они проезжали мимо здания магистрата, довольно неприглядного сооружения, построенного в лесистой ложбине, и со всех сторон закрывали ели. Как же он портит вид. Нам надо будет взяться за него еще до того, как мы попытаемся склонить мистера Леви Бултера снести тот свой дом. Отец говорит, что с Бултером у нас ничего не получится: Леви Бултер он всё считает, ему будет жалко тратить время на это дело.

– А может, он позволит ребятам снести свой дом, если те пообещают ему стащить в одно место все доски и расколоть их на дрова? – с надеждой в голосе произнесла Энни. – Нам надо стараться довольствоваться поначалу малым.

– Сразу всё не улучшишь. Нам надо, конечно, поначалу подготовить, воспитать общественное мнение.

Диана не совсем отчетливо представляла себе, о чем это говорит Энни, но звучало это вполне солидно, и Диана почувствовала гордость, что принадлежит к обществу, которое ставит перед собой столь высокие цели.

– Прошлой ночью я всё думала, что бы нам сделать, Энни. Ты знаешь место, где сходятся три дороги из Кармоди, Ньюбриджа и Белых Песков? Там всё заросло молодыми елками. А не лучше бы было убрать их все и оставить лишь две-три березки, которые там растут?

– Отлично, – обрадованно согласилась Энни. – А под березками поставить скамеечки, как в деревнях. А по весне еще и клумбу сделать и посадить там герань.

– Да, только надо будет что-то придумать, как отвадить оттуда корову этой старушки миссис Хайрем Слоун, иначе эта корова слопает всю герань, – со смехом произнесла Диана. – Я начинаю понимать, что ты имеешь в виду под воспитанием общественного мнения, Энни. А теперь насчет старого дома Бултера. Второго такого страшного не сыщешь. Да еще и у самой дороги. Когда я вижу старый дом без стекол, мне кажется, что оттуда смотрит смерть.

– А я, знаешь, смотрю на старый заброшенный дом чуть иначе, – мечтательно произнесла Энни. – Мне кажется, что он стоит и думает о своем прошлом и тоскует по старым временам. Марилла говорит, что давным-давно в этом старом доме жила большая семья и что это было очаровательнейшее место с прекрасным садом, а дом утопал в розах. Там было полно детей, смеха и песен. А теперь он пуст, один только ветер заглядывает. Как же ему должно быть одиноко и печально! Может, они приходят сюда в лунные ночи духи этих когда-то детей, роз и песен. И на короткое время этот старый дом чувствует себя снова молодым и радостным.

Диана покачала головой.

– Нет, я теперь и думать так не могу о каком-нибудь доме или любом другом месте, Энни. Помнишь, как моя мама и твоя Марилла рассердились на нас, когда мы сказали про Духову рощу, что видели там привидения? Так я до сих пор не могу без страха пройти мимо нее в темное время. А если я начну воображать такое и про дом Бултера, то и мимо него не смогу проходить спокойно. К тому же эти самые дети совсем не покойники. Они выросли и неплохо живут. Один из них мясник. А уж цветы и песни никак не могут быть привидениями.

Энни незаметно вздохнула. Она очень любила Диану, и они всегда были близкими подружками. Но Энни давно поняла, что в путешествие по миру фантазии ей лучше отправляться одной. По этой волшебной тропе не сможет последовать за ней даже ее лучшая подруга.

Когда подружки оказались в Кармоди, разразилась гроза, но ливень был недолгим, и дорога домой оказалась весьма приятной. На ветках и листве деревьев по обеим сторонам дороги блестели капельки воды, а в маленьких залесенных долинах влажные листья папоротника издавали острый аромат. Но стоило им свернуть на дорогу к ферме Катбертов, как все очарование ландшафта оказалось для Энни испорченным.

Справа перед ними простиралось обширное серо-зеленое овсяное поле мистера Харрисона, политое, сочное, а прямо посреди него, наполовину скрытая сочной растительностью, сверкала своими лоснящимися боками и хлопала глазищами, глядя на приближающихся подруг сквозь кисточек овса, та же самая корова!

Энни выпустила поводья и привстала в коляске. Губы ее сжались, а это не предвещало добра четырехногому хищнику. Не издав ни звука, она проворно соскочила с повозки и в считанные мгновения была по ту сторону ограды. Диана и понять не успела, что происходит.

– Энни, вернись! – закричала Диана, обретя дар речи. – Ты же испортишь платье, там такая сырость! Господи, она меня и не слышит. Нет, одна она с этой коровой не справится. Придется помогать, ничего не поделаешь.

Энни неслась по полю как угорелая. Диана спрыгнула на землю, крепко привязала лошадь, высоко подобрала свою красивую юбку, перелезла через ограду и пустилась вслед за своей обезумевшей подругой. Она бежала быстрее Энни, юбка которой быстро намокла и связывала ее движения, и скоро догнала ее. За собой они оставляли в овсе такой след, что мистер Харрисон обмер бы на месте, доведись ему увидеть эту картину.

– Энни, ради всего святого, остановись! – задыхаясь прокричала Диана. – Я больше не могу, а ты промокла до нитки!

– Я должна… остановить… эту корову… пока мистер… Харрисон… не увидел ее, хватая ртом воздух, выдавливала из себя Энни. Пусть… со мной… будет… что будет… лишь бы… выгнать ее.

Но корова была вовсе не расположена к тому, чтобы ее изгоняли с этого лакомого кусочка земли. Не успели обессилевшие девушки подбежать к ней, как она кинулась от них в противоположный угол поля.

– Наперерез ей, Диана! – взвизгнула Энни. – Быстрее, быстрее!

Диана бросилась наперерез. Энни тоже было попыталась, но хитрая корова пошла кругом по полю, словно одержимая бесом. Диане так оно и показалось. Минут десять гонялись они за коровой, прежде чем смогли прогнать ее с поля на дорогу.

Нечего и говорить, что Энни находилась в этот момент далеко не в ангельском расположении духа, а появление на дороге кабриолета, в котором сидели мистер Ширер со своим сыном, отнюдь не успокоило ее. Повозка остановилась, оба расплылись в широкой улыбке.

– Думаю, все-таки надо было вам продать мне эту корову, когда я спрашивал у вас на прошлой неделе, Энни, – со смехом произнес мистер Ширер.

– Да я ее хоть сейчас продам, если хотите, – заявила раскрасневшаяся, взъерошенная хозяйка коровы. – Сейчас, тут же.

– Заметано. Даю вам за нее двадцать долларов, как и предлагал, а Джим переправит ее с оказией в Кармоди этим же вечером. Мистеру Риду из Брайтона очень нужна «джерси».

Пять минут спустя Джим Ширер уже уводил корову, а Энни с двадцатью долларами в кармане ехала по дороге, ведущей в Зеленые Крыши.

– А Марилла что скажет? – поинтересовалась Диана.

– А что ей до этого? Это моя собственная корова, к тому же и на аукционе за нее больше двадцати долларов не дадут. Но вот мистер Харрисон если он увидит свое поле, то поймет, что она там снова побывала, а ведь я дала ему честное слово, что этого больше не повторится! Ну что ж, пусть это мне будет уроком, чтобы я больше никогда не давала честное слово за коров. Корове, которая может перепрыгнуть или сломать нашу ограду, нельзя верить.

Мариллы не было, она ушла к миссис Линд, а когда вернулась, уже знала, что Долли продана, потому что миссис Линд видела заключение сделки из своего окна, а остальное додумала.

– Ну и хорошо, что ее не стало, хотя ты, Энни, иногда и поступаешь весьма опрометчиво. Ты знаешь, я ей-богу не могу понять, как она выскочила из загона. Разве что проломила доски?

– Мне пока что было не до осмотра загона, но теперь я пойду посмотрю, – сказала Энни. – А Мартин так и не появлялся. Возможно, умерло еще несколько тетушек. Это напоминает мне историю про мистера Питера Слоуна и октогенариев.[1] Как-то вечером миссис Слоун читает газету и говорит мистеру Слоуну: «Я прочла, что еще один октогенарий умер. Питер, а кто это такие – октогенарии?» А мистер Слоун говорит, что не знает, но думает, что это очень болезненные создания, потому что о них ничего другого не услышишь, кроме как что они умерли. Вот так и с тетушками Мартина.

– Этот Мартин он как и все прочие французы, – с отвращением произнесла Марилла. – На них ни на минуту нельзя положиться.

Марилла осматривала покупки, сделанные Энни, когда со двора донесся пронзительный крик. Вскоре в кухню влетела Энни.

– Энни Ширли, ну что там еще?

– Ой, Марилла, ну что мне с собой делать?! – простонала Энни, заламывая руки. – Это ужасно! И всё я, я! Научусь я, наконец, когда-нибудь думать, прежде чем сделать какую-то глупость? Миссис Линд сколько говорит мне, что я когда-нибудь совершу что-то ужасное. Ну так вот я совершила это!

– Энни, не знаешь, чего от тебя ожидать, честное слово! Так что ты там натворила?

– Продала корову мистера Харрисона! У него тоже «джерси», он купил ее у мистера Белла! И я продала его корову мистеру Ширеру! А Долли в данный момент там, в нашем загончике!

– Энни Ширли, ты что, как во сне бредишь.

– Если бы! Если и сон, то кошмарный. А корова мистера Харрисона к этому времени в Шарлотт-тауне! Ох, Марилла, я так и знала, что когда-нибудь влезу в такую неприятность, и вот пожалуйста! В жизни такого не было. Что делать?

– А что тут делать? Иного не придумаешь: идти к мистеру Харрисону и объяснить ему всё. Мы можем предложить ему нашу «джерси», если он не захочет взять деньги. Наша корова не хуже его.

– Я уверена, он так разозлится, его не уговоришь, – со стоном произнесла Энни.

– Смею уверить тебя еще как. Он, по-моему, достаточно скандальный тип. Если хочешь, я пойду и объясню ему всё.

– Нет уж, нечего взваливать на других! – воскликнула Энни. – Я натворила – я и отвечу за себя. Я сама пойду, и немедленно. Поскорее покончить с этим, а то это будет висеть на нас.

Бедная Энни взяла свою шляпку и двадцать долларов и уже собралась выйти, когда ее взгляд через открытую дверь кухни упал на стол, где стоял ореховый пирог, который Энни испекла этим утром исключительно вкусная штука, сверху украшенная розовой глазурью и грецким орехом. Энни приготовила это к вечеру пятницы, когда молодежь Эвонли собиралась встретиться в Зеленых Крышах для создания своего «Общества преобразования Эвонли». Но есть обиженный мистер Харрисон, и эта задача сейчас важнее. Энни посчитала, что пирог умаслит любого мужчину, особенно того, который сам себе готовит. Энни быстро уложила пирог в коробку. Она предложит его мистеру Харрисону в качестве предложения о мире.

«Вот так. Если бы он дал мне еще возможность сказать пару слов, грустно размышляла Энни, перелезая через ограду и намереваясь срезать путь по полям, залитым мечтательным золотистым светом августовского вечера. Теперь я знаю, что чувствуют люди, которых ведут на казнь».

Глава 3 Мистер Харрисон в доме

У мистера Харрисона был дом давней постройки, побеленный снаружи, с низко свешивающимися краями крыши. Фоном служила роща толстых елей.

Сам мистер Харрисон сидел на заросшей виноградом тенистой веранде в рубашке с короткими рукавами и с удовольствием потягивал вечернюю трубку. Когда он разобрал, кто это приближается по тропе, ведущей к его дому, то вскочил и бросился в дом, захлопнув дверь. Он сделал это просто от неожиданности, и еще сюда примешивался стыд за ту вспышку гнева, которую он позволил себе накануне. Однако ему удалось тем самым лишить Энни последних остатков смелости.

«Если он сейчас такой злой, что же с ним будет, когда он услышит, что я наделала?» – с несчастным видом думала Энни, стучась в дверь.

Но мистер Харрисон открыл ей дверь с застенчивой улыбкой и очень по-дружески, хотя и заметно нервничая, и пригласил ее в дом. Трубка лежала в стороне, и мистер Харрисон успел надеть пиджак. С исключительной любезностью он предложил Энни довольно пыльный стул. Прием прошел в общем не без приятности, если не считать болтливого попугая, пялившего на Энни свои умные золотистые глаза из-за решеток клетки. Не успела Энни сесть, как Рыжий воскликнул:

– Хорошенькое дело! Чего это сюда несет этого рыжика?

В этот момент трудно было сказать, кто больше покраснел мистер Харрисон или Энни.

– Не обращайте вы внимания на попугая, – произнес мистер Харрисон, бросив сердитый взгляд на Рыжего. – Он… он вечно городит чепуху. Я взял его у брата, а тот был моряком. А у моряков не самый чистый язык, а попугаи очень здорово умеют подражать.

– Я так и подумала, – пролепетала бедняжка Энни. Она помнили, с чем пришла сюда, и это не давало выплеснуться ее возмущению. Если ты только что продала корову этого человека, без его ведома и согласия, то разве можно ждать от его попугая комплиментов? Впрочем, «рыжик» сегодня вовсе не собирался быть слишком уж кротким, как в другие времена.

– Я пришла признаться вам кое в чем, мистер Харрисон, – решительно начала Энни. – Я… я насчет… этой коровы.

– Хорошенькле дело! – нервно воскликнул мистер Харрисон. – Что, она опять забралась в мой овес? Впрочем, ладно, ничего, не переживайте. Все равно уж… Не важно… Я… я вчера погорячился. Что ж, было дело. Ничего, залезла и залезла…

– О, если бы только это, – вздохнула Энни. – В десять раз хуже. Я даже не знаю…

– Вот это да! Неужели вы хотите сказать, что она забралась в пшеницу?

– Да нет… нет… не в пшеницу, а…

– Куда же? В капусту? Залезла в капусту, которую я растил на выставку?!

– Не капуста тут, мистер Харрисон. Я вам все расскажу по порядку. Я за этим и пришла. Только, пожалуйста, не перебивайте меня. Я так нервничаю. Разрешите мне рассказать все по порядку и не перебивайте меня, а потом уж вы мне всё выговорите, я не сомневаюсь, – закончила Энни вступление.

– Слова больше не скажу, – пообещал мистер Харрисон, и он действительно сдержал свое слово. Но Рыжий не был связан обетом молчания и то и дело издевался над Энни: рыжик да рыжик. Чем в конце концов разозлил Энни.

– Свою Долли я заперла в загончике, вчера же. Этим утром я поехала в Кармоди. И вот, возвращаюсь назад и вижу «джерси» в вашем овсе. Мы с Дианой бросились выгонять ее, и вы не представляете, какого труда нам это стоило. Я вымокла до нитки, вымоталась, так разозлилась, а тут как раз очутился мистер Ширер и предложил купить у меня корову. Я тут же продала ее за двадцать долларов. И крепко ошиблась. Надо было, конечно, подождать и посоветоваться с Мариллой. Но такая уж я вначале делаю, потом думаю. Да это вам любой скажет, кто знает меня. Да, и мистер Ширер тут же забрал корову, чтобы погрузить на дневной поезд.

– Рыжик, рыжик, – пробормотал попугай тоном, полным презрения.

Тут мистер Харрисон встал и с таким выражением лица, которое нагнало бы страх на любую птицу, не то что попугая, схватил клетку с попугаем и отнес ее в соседнюю комнату. Рыжий орал, ругался и вообще вел себя в соответствии со своей репутацией, но, оказавшись в полном одиночестве, сразу обиделся и замолк.

– Извините меня, продолжайте, – сказал мистер Харрисон, снова садясь на свое место. – Брат, моряк, он никогда не учил птицу хорошим манерам.

– Ну так вот. Иду я после чая в загончик. И что я вижу, мистер Харрисон…

– Энни вся подалась вперед и по детской привычке сжала перед собой ладони, а ее большие серые глаза испытующе впились в обеспокоенное лицо мистера Харрисона. – Стоит моя корова в своем загончике. Это я вашу корову продала, мистер Харрисон.

– Хорошенькое дело! – воскликнул мистер Харрисон, изумленный, не зная, что делать. – Вот это случай, нарочно не придумаешь!

– Ой, это еще что! Мне еще не так достанется от своей неразумности. Да и другим тоже, печально произнесла Энни. Так уж мне на роду написано. Со стороны можно подумать, что я уже большая. Мне же в марте следующего года стукнет семнадцать. Разве подумаешь? Мистер Харрисон, у меня слишком мало надежды на то, что вы меня простите, правда? Боюсь, уже поздно возвращать вашу корову, но вот деньги за нее или можете взять мою вместо своей. Она очень хорошая корова. Не могу выразить словами, как я переживаю за всё это.

– Это надо же, – с живостью заговорил мистер Харрисон. – Всё, больше ни слова об этом, мисс. Ничего страшного, абсолютно. Всякое случается. Я сам иногда очень порывист, мисс, больше чем надо. Но я не могу не высказать того, что думаю, и пусть люди принимают меня таким, какой я есть. Раз эта корова была в моей капусте… ну не в капусте… В общем, ладно, я возьму вашу корову взамен, раз вы хотели от нее избавиться.

– О, благодарю вас, мистер Харрисон. Я так рада, что вы не рассердились. Я так боялась этого.

– А я представляю, как вы были напуганы до смерти, небось, когда шли сюда. Да еще после вчерашнего шума, который я устроил вам. Но вы не обращайте на меня внимания. Я жутко откровенный старик, да-а… Меня так и тянет сказать правду, хоть она и на поверхности…

– И миссис Линд тоже, вырвалось у Энни. Она хотела прикусить язык, но не успела.

– Кто? Миссис Линд? Только не говорите мне, что я похож на эту старую сплетницу! раздраженно запротестовал мистер Харрисон. Да ничего общего! А что у вас в этой коробке?

– Пирог, – не без игривости сообщила Энни. Она почувствовала облегчение от дружелюбного настроя мистера Харрисона, и ее настроение от этого резко поднялось вверх, как легкая пушинка. – Я принесла это вам. Я подумала, что вы не так часто едите пирог.

– Вы правы. К тому же я очень люблю пироги. Весьма вам обязан. Какой красивый снаружи. Думаю, он и внутри не хуже.

– Да-да, – радостно согласилась Энни. – Раньше я делала пироги, которые, как бы выразилась миссис Аллен, были «не того». Но этот вполне удался. Я сделала его к встрече «Общества преобразования», но я успею сделать для них новый.

– Хорошо, мисс, но вы должны мне составить компанию. Сейчас я поставлю чайник, и мы выпьем по чашечке чая. Вы согласны?

– Только позвольте чай сделать мне, – попросила Энни, не уверенная, что ей разрешат.

Мистер Харрисон расплылся в улыбке.

– Я вижу, вы не очень доверяете моим чайным способностям. Ошибаетесь. Я могу приготовить тот еще чаек. Ну да ладно, сделайте вы. К счастью, в воскресенье шел дождь, так что чистой посуды сейчас навалом.

Энни быстро соскочила со стула и принялась за работу. Она ополоснула чайник в нескольких водах, прежде чем заварить чай. Затем она растопила печку и стала накрывать стол. Она принесла тарелки из помещения для кухонной утвари. Вид этого помещения привел Энни в состояние ужаса, но она разумно промолчала. Мистер Харрисон подсказал ей, где взять хлеб, сливочное масло и банку консервированных персиков. Энни украсила стол букетом цветов, которые она нарвала в саду, и закрыла глаза на пятнышки, имевшиеся на скатерти. Скоро чай заварился, Энни села напротив мистера Харрисона за его стол, стала наливать ему чаю и завела свободный разговор о школе, друзьях и своих планах. Энни не верила происходящему.

Мистер Харрисон принес Рыжего обратно, объяснив при этом Энни, что бедная птица будет страдать от одиночества, а Энни, готовая теперь простить всех и вся, предложила попугаю кусочек грецкого ореха. Но Рыжий чувствовал себя оскорбленным и отверг поползновения Энни сдружиться. Он с недовольным видом примостился на жердочке и нахохлился, превратившись в зелено-золотой шарик.

– А почему вы его так зовете? – спросила Энни, которая интересовалась собственными именами и находила, что этот попугай при его оперении заслуживал имени и получше.

– Мой брат-моряк назвал так его. Может быть, из-за темперамента попугая. Я много думаю об этой птице вы будете удивлены, если узнаете, как много. У него есть, конечно, свои недостатки. Так или иначе, мне эта птица кое-чего стоила. Многим не нравится, что он ругается, но его уж не переделаешь. Я пытался… И до меня пытались. А у некоторых вообще предубеждение против попугаев. Странно, правда? А я их люблю. Рыжий это моя основная компания. Ничто меня не заставит расстаться с этой птицей. Ничто в мире, мисс.

Мистер Харрисон выдал последнюю фразу с такой экспрессией, словно заподозрил Энни в том, что она собирается убедить его расстаться с птицей. Тем временем этот странный, шумный, суматошный человек начинал нравиться Энни, и еще до окончания трапезы они уже стали почти что хорошими друзьями. Энни рассказала ему об «Обществе преобразования», а мистер Харрисон готов был поддержать его.

– Все правильно. Продолжайте. В этой деревне много места для такой деятельности. И в людях тоже.

– Ну, не знаю! – вспыхнула Энни. С ее точки зрения, с точки зрения ее близких друзей, здесь можно было кое-что улучшить, что-то чуть-чуть убрать. Это касалось и Эвонли, и его обитателей. Но то, что говорит этот практически чужак это уж слишком. – Я думаю, Эвонли прекрасное место, и люди здесь тоже очень приятные.

– Думаю, в вас сейчас взыграл темперамент, – сделал вывод мистер Харрисон, обратив внимание на покрасневшие щеки Энни и ее возмущенный взгляд. – Я думаю, это бывает с людьми вашего цвета волос. Эвонли вполне приличное место, иначе я не поселился бы здесь. Но, полагаю, даже вы согласитесь с тем, что тут есть кое-что не так.

– Я их еще больше люблю за это, – встала Энни на защиту Эвонли. – А чего хорошего в местах или людях, где все распрекрасно? Я думаю, что по-настоящему совершенная личность неинтересна. Миссис Уайт, жена Милтона, говорит, что она никогда не видела совершенной личности, но слышала об одной из них первой жене ее мужа. Вы себе представляете, каково жить с мужчиной, первая жена которого была самим совершенством?

– А еще хуже быть мужем такого совершенства, – заявил мистер Харрисон с какой-то неожиданной теплотой в голосе.

Когда чай закончился, Энни настояла на том, чтобы ей позволили вымыть посуду со стола, хотя мистер Харрисон уверял ее, что чистой посуды в доме хватит на неделю. Она с удовольствием прошлась бы по полу со щеткой, но ее нигде не было видно, а спрашивать Энни не решилась: а вдруг щетки вообще нет.

– Вы можете приходить ко мне, побеседуем, – предложил мистер Харрисон, когда Энни уходила. – Мы соседи, и надо жить по-соседски. Мне, в некотором роде, очень интересно это общество, которое вы организуете. Я даже нахожу его занятным. И кем же вы займетесь в первую очередь?

– Мы не хотим влезать в дела людей мы хотим преобразовать, сделать лучше место, где мы живем, – сердито произнесла Энни. Ей показалось, что мистер Харрисон всё их начинание переводит в шутку.

Когда Энни ушла, мистер Харрисон еще некоторое время наблюдал за ней из окна.

Ее гибкая девичья фигурка легко двигалась по полю в послезакатном свете солнца.

– Сварливый одинокий дед вот кто ты, – вслух сказал он самому себе. – В этой девчонке есть что-то такое, я снова почувствовал себя молодым. Какое приятное ощущение. Хорошо бы время от времени испытывать его…

– Рыжик, – издевательски проскрипел попугай.

Мистер Харрисон погрозил ему кулаком.

– Ну ты, ворчливое пугало, еще тогда, когда брат принес тебя, мне чуть ли не захотелось отвернуть тебе башку, смотри, не вводи меня во грех, – пригрозил птице мистер Харрисон.

Энни прилетела домой радостная и рассказала о своем приключении Марилле, которая была уже немало обеспокоена ее долгим отсутствием и собиралась выйти искать ее.

– Все-таки до чего хорош, в конце концов, мир, правда, Марилла? – счастливо произнесла в конце своего рассказа Энни. – А миссис Линд тут как-то ворчала: что, мол, это за мир. Она еще говорила, что, если ждешь чего-то приятного, то обязательно жди разочарований, что ничто не сбывается в соответствии с твоими ожиданиями. Что ж, может, это и так. Но есть тут и добрая сторона. Ведь и дурные предчувствия тоже не оправдываются в полной мере. На деле всё происходит в несколько лучшем виде, чем ты опасаешься. Я рисовала себе самые ужасные картины, когда сегодня шла к мистеру Харрисону. А вместо этого встретила очень доброго человека и провела прекрасный вечер. Я думаю, мы будем с ним добрыми друзьями, если будем снисходительны к недостаткам друг друга. И тогда всё обернется к лучшему. И еще одно, Марилла: я никогда теперь не продам корову, пока не проверю, кому она в действительности принадлежит. А попугаев я теперь терпеть не могу!

Глава 4 Разные мнения

Однажды вечером, в закатный час, Джейн Эндрюс, Гилберт Блайд и Энни Ширли сидели в тени мерно шевелящихся на ветру ветвей раскидистой ели возле какого-то забора, в том месте, где аллея, именуемая Березовой тропой, выходила на главную дорогу. Джейн собиралась провести вторую половину дня с Энни. Они шли вдвоем по дороге к дому Энни, когда встретили Гилберта и разговорились. Теперь они говорили о завтрашнем критическом для них дне, ибо на следующий день утром начинались занятия в школах. Джейн начнет занятия в Ньюбридже, а Гилберт в Белых Песках.

– Вам обоим лучше, чем мне, – вздохнула Энни. – Вы будете учить детей, которые вас не знают, а мне придется преподавать своим соученикам, а миссис Линд говорит, что боится, как бы мои ученики не стали проявлять неуважительность ко мне в новом моем положении, если я не буду с самого начала строга к ним. А я не считаю, что учитель должен быть строгим. А может, мне так кажется.

– Я думаю, все у нас пойдет как надо, – уверенно произнесла Джейн. Джейн не лелеяла особых устремлений, которые могли бы помешать ее планам. А эти планы означали приличную зарплату, социальное обеспечение и наличие ее имени в книге почета инспекции по школам. Других амбиций у Джейн не было. – Главное это чтобы был порядок, а учитель достаточно строг, чтобы обеспечить этот порядок. Если мои ученики не будут вести себя так, как я хочу, я буду попросту наказывать их.

– А как?

– А розги на что?

– Ой, Джейн, только не это, – воскликнула Энни, словно ее обожгло. – Ты этого не сделаешь, Джейн!

– Еще как сделаю. Чего заслуживают, то и получат, – решительно заявила Джейн.

– Ты не посмеешь выпороть ребенка, – с той же решительностью заявила Энни. – Я вообще не верю в эти методы. Мисс Стейси ни разу пальцем не тронула никого из нас, а порядок у нее был исключительный. А мистер Филипс вечно всех порол, а порядка никогда не было. Нет уж, если я не смогу обойтись в школе без битья, то я лучше вообще уйду из школы. Есть способы и получше управляться с детьми. Я вначале завоюю уважение учеников, а после этого они захотят, – подчеркнула Энни, делать то, что я им говорю.

– Вряд ли они захотят, – ответила прагматичная Джейн.

– Во всяком случае, сечь я их не буду. Я уверена, это все равно не принесет добра. Джейн, дорогая, не надо бить учеников, что бы они ни делали!

– А ты что думаешь по этому поводу, Гилберт? – требовательно обратилась Джейн к Гилберту. – Ты не считаешь, что есть категория детей, которых время от времени надо пороть?

– А тебе не кажется, что это грубость, варварство бить ребенка? Любого ребенка, – воскликнула Энни, вся раскрасневшаяся от охвативших ее эмоций.

– Ну что ж, – медленно начал Гилберт, разрываясь между своими собственными убеждениями и стремлением потрафить идеалам Энни. – Тут можно сказать в поддержку обеих точек зрения. Я не сильно верю в пользу порки. Я думаю, что, как сказала Энни, есть способы и получше управляться с детьми, как правило, и что телесные наказания это последнее средство. Но, с другой стороны, как говорит Джейн, есть отдельные дети, на которых нельзя подействовать иначе, как розгами, и которым, короче говоря, нужна розга, потому что они от этого станут только лучше. Телесное наказание это крайнее, последнее средство, и это будет моим правилом.

Гилберт, пытаясь удовлетворить обе стороны, добился того, что не удовлетворил ни одну из них обычное дело.

Джейн вскинула голову.

– Когда мои дети будут неуправляемыми, я их буду сечь. Это самый короткий и простой путь к тому, чтобы убедить их.

Энни бросила на Гилберта разочарованный взгляд.

– А я никогда не буду сечь детей, – упрямо повторила она. – Я убеждена, что это и неправильно, и в этом нет необходимости.

– А представь, ты велишь мальчику что-то сделать, а он дерзит тебе в ответ, – сказала Джейн.

– Я оставлю его после уроков и по-доброму, но твердо поговорю с ним, – ответила Энни. Доброе есть в каждом человеке, нужно только найти его. И задача учителя найти это и развить. Так нам говорил наш профессор из училища в Куинсе, вы же знаете. Разве ты сможешь выявить в ребенке доброе битьем? Профессор Ренни говорил, что наставить ребенка на путь истинный гораздо важнее, чем научить его читать, писать и считать.

– Однако проверяющие оценивают их по тому, как они читают, пишут и считают, и, если они не дотягивают до их стандарта, ты не получишь положительного отзыва о своей работе, – возразила Джейн.

– Для меня важнее, чтобы мои ученики любили меня и помнили спустя годы как человека, помогшего им в чем-то, чем всякие почетные списки, – твердо продолжала стоять на своем Энни.

– Ты что, вообще не будешь наказывать детей, если они поведут себя плохо? – спросил Гилберт.

– Да нет, буду, надо будет, хотя мне сильно не хотелось бы этого. Но ведь можно в наказание не выпускать ребенка на перемену, велеть ему постоять в течение урока или задать ему написать дополнительные строчки.

– Я думаю, ты не станешь наказывать девочек тем, что заставишь их сидеть с мальчиками? – с хитринкой спросила Джейн.

Гилберт и Энни переглянулись и улыбнулись, несколько даже глуповато. Когда-то Энни в наказание посадили с Гилбертом, и последствия этого оказались грустными.

– Ладно, время покажет, какой путь правильнее, – философски промолвила Джейн, когда они расходились.

Энни пошла обратно к Зеленым Крышам тенистой, шелестящей своей листвой и источающей запах папоротников Березовой тропой, далее Долиной Фиалок мимо Ивового пруда, где в тени пихт тьма встречалась со светом, Аллеей Влюбленных это название уже давно придумали Энни с Дианой. Шла она медленно, любуясь деревьями и полями, звездами на летнем сумеречном небосклоне, предаваясь мыслям о своих новых обязанностях, к которым ей предстоит приступить с завтрашнего утра. Когда она достигла Зеленых Крыш, через открытое окно кухни миссис Линд до Энни донесся ее громкий и властный голос.

«Ну вот, пришла миссис Линд и сейчас начнет давать мне советы, как мне завтра вести себя, – с гримасой на лице подумала Энни. – Уж лучше к ней не заходить. Мне кажется, что ее советы как перец. В небольших количествах они превосходны, а в ее привычных дозах сильно жгут. Обегу-ка я ее и лучше поболтаю с мистером Харрисоном».

Энни уже не впервой после той истории с коровой обегала миссис Линд и шла поболтать с мистером Харрисоном. Несколько раз заходила она вечерами к нему, и они сидели и разговаривали, как добрые друзья, хотя временами Энни становилось не по себе от откровенности мистера Харрисона, которой он так так гордился. Рыжий продолжал относиться к ней подозрительно и никогда не упускал случая обозвать ее «рыжиком». Мистер Харрисон безуспешно пытался отучить его от этой привычки, вскакивая всякий раз, завидев приближающуюся к дому Энни, и громко восклицая: «Хорошенькое дело! Опять к нам идет эта очаровательная девочка!» или что-то в этом роде, лестное для Энни. Но Рыжий презрительно отметал в сторону новые формулировки. Энни не суждено было узнать, какие комплименты отпускал ей мистер Харрисон в ее отсутствие. В лицо ей он, конечно, таких вещей никогда не говорил.

– Ну, полагаю, вы были в лесу и собирали прутья, готовясь к завтрашнему дню, – такими словами приветствовал Энни мистер Харрисон, когда она поднялась по ступенькам веранды.

– Вот еще, – с ноткой возмущения произнесла Энни. Вообще Энни была идеальной мишенью для шуток, поскольку воспринимала всё всерьез. – В моей школе никогда не будет розг, мистер Харрисон. Конечно, указка у меня будет, но я ее буду использовать только по прямому назначению.

– Значит, вы собираетесь пользоваться ремнем? Ну, я не знаю, но, может быть, вы и правы. Розгой побольнее в момент наказания, но ремень помнится дольше, это уж точно.

– Да ни того ни другого. Я вообще не буду бить учеников.

– Хорошенькое дело! – воскликнул мистер Харрисон, искренне удивленный. – Интересно, а как же вы намереваетесь поддерживать порядок в классе?

– Моим оружием будет любовь и уважение, мистер Харрисон.

– А, это не поможет, – уверенно произнес мистер Харрисон, нисколько не поможет. – Как у нас говорят? «Розгу жалеть дитя портить». Когда я ходил в школу, учитель сек меня регулярно, каждый день. Он говорил, что, мол, если я еще не набедокурил, то все равно замышляю.

– С тех пор методы изменились, мистер Харрисон.

– А человеческая натура нет. Попомните мои слова, ничего вы не сделаете с этой мелюзгой, если не будете иметь розгу наготове. Без этого нельзя.

– И все-таки я попытаюсь попробовать по-своему, – заявила Энни, убежденная в своей правоте и готовая твердо придерживаться своих теорий.

– Вы довольно-таки упрямы, по-моему, – в таких словах выразил на сей раз свое мнение мистер Харрисон. – Ну что ж, ладно, посмотрим. Однажды, когда вас здорово достанет, а у людей с вашим цветом волос это запросто случается, вы забудете о своих прекрасных намерениях и устроите кое-кому хорошую трепку. Вы еще слишком молоды, чтобы преподавать. Слишком. Вы еще сами ребенок.

В эту ночь Энни легла спать в весьма пессимистичном настроении. Спала она плохо и была на утро за столом такой бледной и печальной, что Марилла забеспокоилась и настояла, чтобы Энни выпила чашку жгучего имбирного чая. Энни терпеливо потягивала этот чай, хотя не представляла себе, какую пользу может ей дать имбирный чай. Ей бы какой-нибудь волшебный напиток, который даровал бы ей прибавление возраста и опыта, такого она выпила бы с литр и не поперхнулась.

– Марилла, а что если у меня не получится?

– За один день все сразу провалить невозможно, а у тебя еще много дней впереди, – ответила Марилла. – С тобой такая проблема: ты захочешь научить детей всему и немедленно избавить их от их недостатков, а если у тебя этого не получится, то ты будешь считать, что тебя постигла неудача.

Глава 5 Как настоящая директриса

Когда в то утро Энни пришла в школу впервые в своей жизни она прошла по Березовой тропе глухая и слепая к ее красотам, всё было тихо и спокойно.

Предыдущая учительница приучила учеников быть к ее приходу на своих местах, и, когда Энни вошла в класс, она увидела перед собой ровные ряды свежих утренних физиономий и горящие и пытливо изучающие ее глаза. Она повесила свою шляпку и повернулась к ученикам, надеясь, что ее лицо выглядит не настолько напуганным и глуповатым, как это казалось ей самой, и что ученики не заметят ее дрожь.

Перед этим она сидела примерно до полуночи, составляя речь, с которой обратится к учащимся по случаю начала занятий. Она всячески переделывала и улучшала ее, а затем выучила наизусть. Речь вышла очень хорошей, там были прекрасные мысли, особенно насчет взаимной помощи и неутомимого стремления к знаниям. Единственным слабым моментом речи было то, что Энни не могла сейчас вспомнить ни слова из нее.

Спустя десять секунд, которые показались ей вечностью, она промолвила:

– Возьмите, пожалуйста, свои Библии.

И бесчувственно опустилась на стул под шорох страниц и хлопанье столами. Пока дети читали стих, Энни привела в порядок свои мысли и окинула взглядом ряды юных пилигримов в Страну Знаний.

Большинство их она, конечно, хорошо знает. Ее одноклассники покинули школу вместе с ней в годом раньше, но и все остальные ходили в школу вместе с ней.

Исключение составляли первый класс и десять человек, переехавших в Эвонли. В душе Энни больше интересовал этот десяток новичков, чем те, возможности которых были вполне вычислимы. По правде говоря, они могли быть такими же обычными ребятишкаками, как и местные, но мог найтись среди них и гениальный ребенок. Эта мысль завораживала Энни.

Место за угловым столом самолично занял Энтони Пай. У него было смуглое сумрачное маленькое личико. Его черные глаза враждебно уставились на Энни. Энни моментально решила для себя, что завоюет привязанность этого мальчика и тем обезоружит его семейство.

В другом углу рядом с Арти Слоуном сидит еще один странный мальчик веселый с виду, курносый и веснушчатый мальчуган с большими голубыми глазами, окаймленными белесоватыми ресницами. Видимо, это сын Доннелла, а если верить сходству, напротив него через проход, рядом с Мэри Белл, сидит его сестра.

Энни удивилась, что это за мать у девочки, если посылает ее в школу в таком виде. На девочке было выцветшее розовое шелковое платье с хлопчатобумажными кружевами, грязные детские домашние туфли и шелковые чулки. На ее песчаного цвета волосах были наворочены неестественные завитки, завязан пышный бант из розовой ленты, огромный, больше ее головы. Судя по девочке, она была весьма довольна своим внешним видом.

Бледное маленькое создание с ровными волнами шелковых, с коричневатым оттенком волос, плавно спадавших на плечи, должно быть Аннеттой Белл, родители которой раньше жили в ньюбриджском школьном округе, но из-за того, что перенесли свой дом на полсотни ярдов к северу, оказались в Эвонли. Все три очень бледнолицых девочки, поместившиеся на одной скамейке, это наверняка Коттоны. Несомненно, что маленькая красавица, длинноволосая и кудрявая шатенка с карими глазами, кокетливо поглядывающая поверх своей Библии на Джека Гиллиса, это Прилли Роджерсон, отец которой женился недавно второй раз и перевез Прилли домой от бабушки в Графтоне. Высокую нескладная девочка в последнем ряду, которая, казалось, не знает, куда девать свои руки и ноги, Энни не смогла поначалу «пристроить» ни в одну семью, но потом узнала, что ее зовут Барбара Шоу и что она приехала сюда к тетке. Еще позже ей доведется прийти к выводу, что если Барбара хоть раз умудрится пройти между столов, не споткнувшись о чужие ноги или не запутавшись в собственных, то ее имя можно будет смело занести на мраморную доску школьных знаменитостей у порога школы.

Но когда глаза Энни встретились глазами с мальчиком, сидевшим сразу напротив ее стола, странные мурашки пробежали у нее по телу, словно она нашла своего гения. Она знала это должен быть Пол Ирвинг. Миссис Рэйчел Линд была права, как-то сказав, что этот мальчик будет непохож на эвонлийских ребят. Более того, Энни поняла, что он вообще непохож на других ребят, где бы они ни жили, и что это душа тонкая, сродни ее собственной, пристально и ожидающе глядящая на нее темно-синими глазами.

Энни знала, что Полу десять лет, но выглядел он восьмилетним, не более. У него было такое красивое личико, какого она никогда не видела у детей редкостно утонченные черты лица, обрамленного в ореол каштановых кудряшек. У него были полные, но не слишком, щеки, алые губы, заканчивавшиеся совершенными уголками, спрятанными, но не глубоко. Вид он имел рассудительный, серьезный, словно дух его был значительно старше его тела. Но стоило Энни улыбнуться ему, как всю его серьезность как рукой сняло и он ответил очаровательной улыбкой, которая, похоже, отражала внутреннюю красоту этого создания словно какая-то лампа вдруг зажглась внутри него, высвечивая его с ног до головы.

Особенно приятно было то, что это получалось само собой, не вызванное никакими попытками извне или внутренними мотивами, а просто оказалось выплеском сокрытой до поры до времени от внешнего взора личности, и выходило это необычно и очаровательно. После этого моментального обмена улыбками Энни и Пол сразу стали друзьями на веки, не успев обменяться ни словом.

День прошел как сон. По прошествии времени Энни никогда не могла как следует вспомнить его. Ей чуть ли не казалось, что это не она вела урок, а кто-то другой. Она хорошо слышала класс, задавала арифметические задачи, прописи, но всё это делала механически. Дети вели себя вполне прилично, случились лишь два казуса. Морли Эндрюс выпустил в проход между рядами двух выдрессированных сверчков. Энни велела Морли простоять урок перед классом, а сверчков конфисковала. Второе Морли воспринял более остро, чем первое. Энни посадила сверчков в коробочку, а по дороге из школы выпустила их в Долине Фиалок. Однако Морли был уверен и тогда, и потом, что Энни взяла их домой, чтобы забавляться ими.

Другим нарушителем порядка оказался Энтони Пай, который выплеснул остатки воды из своей бутылочки на шею Аурелии Клэй. Энни оставила Энтони на перемене в классе и поговорила с ним на тему о том, каких поступков ждут от джентльмена, и объяснила ему, что ни один джентльмен не станет выливать воду на шею леди. И сказала, что хотела бы, чтобы все ее мальчики были джентльменами. Ее маленькое поучение было добрым и трогающим за душу, но Энтони, к сожалению, оно совершенно не тронуло. Он выслушал Энни с прежним сумрачным выражением лица, а выходя, презрительно присвистнул. Энни вздохнула, но тут же успокоила себя тем, что завоевание признания со стороны Энтони – это как строительство Рима, дело не одного дня. На самом деле было весьма сомнительно, водилось ли среди этого семейства такое понятие признание, которое Энни собиралась завоевывать, но о самом Энтони она думала лучше. Ей казалось, что он может оказаться и вполне хорошим мальчиком, если такой существовал за этой угрюмой физиономией.

Когда занятия закончились и дети разошлись по домам, Энни устало опустилась на стул. У нее болела голова, Энни чувствовала себя ужасно расстроенной, хотя по сути дела оснований для расстройства не было, поскольку ничего страшного не случилось. Но Энни очень вымоталась и готова была поверить в то, что ей никогда не научиться любви к преподаванию. И как же это ужасно делать то, что тебе не нравится, каждый день на протяжении… скажем, сорока лет. Энни никак не могла принять решение, где ей расплакаться по дороге или дождаться, пока придет домой, в свою беленькую комнатку. Пока она решала, послышался стук каблуков и шуршание шелка, и перед Энни возникла леди, внешний вид которой заставил Энни вспомнить недавние нелестные слова мистера Харрисона в адрес какой-то женщины, виденной им в магазине Шарлотт-тауна: «В этой женщине лоб в лоб столкнулись последний крик моды с ночным кошмаром».

На леди красовалось пышное платье из тонкого бледно-голубого щелка, на котором оборки, сборки и буфы были везде, где только их можно было сотворить. Голову венчала огромная белая шифоновая шляпа, украшенная тремя страусиными перьями, лишившимися былой пышности. С полей шляпы сборками свисала на плечи и отчасти на спину розовая шифоновая вуаль, щедро усыпанная большими черными пятнами. На ней было столько драгоценностей, сколько помещалось на этой миниатюрной женщине. Ее сопровождал сильный запах духов.

– Я миссис Дон-нелл, – раздельно произнесла она свою фамилию с ударением на втором слоге, – и я пришла поговорить с вами о кое-каких вещах, о которых мне рассказала Кларис Алмира, когда приходила домой обедать. Это меня чрезвычайно взволновало.

– Простите, – неуверенно пробормотала Энни, тщетно силясь вспомнить какой-либо сегодняшний инцидент, связанный с детьми Доннеллов.

– Кларис Алмира сказала мне, что вы произносите нашу фамилию Дон-нелл, – произнесла она с ударением на первом слоге. – Теперь, миссис Ширли, правильное произношение нашей фамилии Дон-нелл, с ударением на втором слоге. Я надеюсь, вы запомните это на будущее.

– Я постараюсь, – промолвила Энни, с трудом сдерживая в себе непреодолимое желание расхохотаться. Я знаю по опыту, как это неприятно, когда твою фамилию коверкают на письме, и я полагаю, что это еще неприятнее, когда ее коверкают в произношении.

– Конечно. А еще Кларис Алмира сообщила мне, что вы зовете моего сына Джекобом.

– Он мне сам сказал, что его имя Джекоб.

– Этого можно было ожидать, – произнесла миссис Доннелл, что с ударением на последнем слоге, таким тоном, словно хотела сказать: какой, мол, благодарности можно ожидать от детей в этот вырождающийся век. – У мальчика такие плебейские замашки, мисс Ширли. Когда он родился, мне захотелось назвать его Сент-Клер это звучит так аристократично, не правда ли? Но его отец настоял, чтобы его назвали Джекобом в честь дяди. Я уступила, потому что дядя Джекоб был богатым старым холостяком. И что вы думаете, мисс Ширли? Когда нашему невинному мальчику было пять лет, дядя Джекоб взял да и женился, и теперь у него трое своих собственных мальчиков. Вы когда-нибудь слышали про такую неблагодарность? И когда от него пришло нам приглашение на свадьбу, представьте себе, он имел наглость прислать нам приглашение, мисс Ширли, я сказала: «Спасибо, для меня больше нет Джекоба». С того дня я зову своего сына Сент-Клер, и я твердо решила, что он будет Сент-Клером. Его папаша упрямо продолжает звать его Джекобом, и сам мальчик безотчетно тяготеет к этому вульгарному имени. Но Сент-Клер он есть Сент-Клером и останется. Вы будете добры запомнить это, хорошо, мисс Ширли? Спасибо вам. Я сказала Кларис Алмире, что речь наверняка идет о недоразумении и что стоит поговорить с вами, как все станет на свои места. Значит, Дон-нелл ударение на последнем слоге и Сент-Клер и никаких Джекобов. Вы запомните? Благодарю вас.

Когда миссис Доннелл удалилась, Энни заперла школу и направилась домой. В месте, где дорога шла на подъем, у начала Березовой тропы, ей попался Пол Ирвинг. Он протянул Энни изящный букетик диких орхидей, которые местные ребятишки называли «рисовыми лилиями».

– Пожалуйста, учитель, возьмите, я нашел это на поле мистера Райта, – застенчиво произнес он, и пошел обратно, чтобы вручить их вам, потому что думал, что вы добрая леди, которой они понравятся, и потому, что… он поднял на Энни свои большие красивые глаза, – вы мне нравитесь, учитель.

– Ты очень мил, – сказала Энни, принимая у него ароматные цветы. Слова Пола оказались точно волшебством, неверие и усталость мигом покинули Энни, и в сердце ее заиграла надежда. По Березовой тропе она шла, не чувствуя ног, и сладкий запах диких орхидей сопровождал ее, словно благословение.

– Ну и как у тебя дела? – первым делом спросила ее Марилла.

– Спроси через месяц, может, смогу ответить. А сейчас не могу, я сама себя не понимаю, всё это слишком близко. У меня сейчас все мысли так перепутаны в голове! Единственно, чего я точно добилась сегодня, так это научила Клиффи Райта, что «а» это «а». До настоящего времени он этого и не подозревал. Разве это мало пустить человека по тропе, которая может закончиться чем-то вроде Шекспира или «Потерянного рая»?

Попозже поддержать Энни пришла миссис Линд. Эта добрейшая женщина ловила детей у ворот своего дома и спрашивала их, как им понравилась новая учительница.

И каждый из них сказал, что ты им понравилась очень за исключением Энтони Пая. Должна признаться, ты ему не понравилась. Он сказал, что «из девчонки это не учитель». В семействе этого ученика та еще закваска. Но ты не обращай внимания.

– И не собираюсь обращать, – спокойно ответила Энни. – Я сделаю так, чтобы Энтони Пай полюбил меня. Терпением и добротой я завоюю его сердце.

– Ну, насчет этой семейки ничего заранее сказать нельзя, – предостерегающе произнесла миссис Рэйчел. – Они вечно стараются всё делать наоборот. Что касается этой Доннелл, – миссис Рэйчел сделала ударение на первом слоге, – то никакого ударения на последнем слоге она от меня не получит. Всегда в этой фамилии делали ударение на первом слоге. Женщина просто свихнулась, это факт. У нее есть собака, мопс, так она зовет ее Куини (Королева) и кормит вместе со всей семьей за общим столом, на фарфоровом блюде. Я бы на ее месте помалкивала, а не раздавала советы. Томас говорит, что сам Доннелл чувствительный, работящий мужчина, но ему изменила его рассудительность, когда он выбирал себе жену, вот что.

Глава 6 Мужчины и женщины во всем их разнообразии

Сентябрьский день в горах острова Принца Эдуарда. С моря поверх песчаных дюн дует свежий ветерок. Длинная красноватая дорога вьется среди полей и перелесков. Вот она обогнула густой ельник, вот прошила посадки молодых кленов, под которыми запрятался раскидистый папоротник, затем нырнула в ложбину, где из-за деревьев выбегает ручей и за ними же скрывается, потом выбегает на открытую местность, купаясь в солнечном свете то между золотистыми прутьями молодняка, то дымчато-голубыми астрами. Вот она подрагивает под музыку мириад сверчков, этих веселых и беззаботных летних обитателей гор. А вот откормленный бурый пони неторопливо шагает по дороге, а за ним легко ступают две девочки, полные простой и бесценной радости молодости и жизни.

– Ах, какой день! Вот такие же дни были, наверно, в Эдеме, правда, Диана?! – Энни счастливо вздохнула полной грудью. – Воздух просто волшебный. Посмотри, в каком пурпурном свете поля, Диана. А ты не чувствуешь этот запах умирающих пихт? Он идет из долины, где мистер Ибен Райт рубит шесты для изгороди. В такой день всё должно жить. Блаженство быть живым в такой вот день, а запах мертвых пихт зовет на небо. Это на две трети Уордсуорт, а на одну треть Энни Ширли. Вряд ли умирающие пихты могут быть на небесах, как ты думаешь? Но небеса нельзя считать, по-моему, совершенными, если, проходя по их кущам, не услышишь легкий запах этих мертвых пихт. Может, там и есть такой запах, но не связанный со смертью. Да, я думаю, именно так оно и обстоит. Этот редкостный запах должен быть душами пихт и эти души должны быть и на небесах.

– У деревьев нет души, – остановила Энни практично мыслящая Диана. Но запах срубленных пихт действительно приятный. Сделаю подушку и набью ее хвоей пихт. И тебе советую, Энни.

– Пожалуй, сделаю. И буду спать на ней. И мне наверняка будут сниться сны, будто я дриада или еще какая лесная нимфа. Но в настоящий момент я очень довольна тем, что я Энни Ширли, что у меня школа в Эвонли и что я еду по этой дороге в такой чудный, ласковый день.

– День-то приятный, но вот задача нам с тобой предстоит не из приятных, – вздохнула Диана. – Что тебя надоумило предложить собирать деньги по этой дороге, Энни? На этой дороге живут почти все наши ненормальные, и на нас будут смотреть как на людей, собирающих милостыню для самих себя. И дорога эта самая плохая из всех.

– Поэтому-то я ее и выбрала. Я уверена, что Гилберт и Фред тоже выбрали бы эту дорогу, если бы мы их спросили. Но видишь ли, Диана, я чувствую себя ответственной за наше общество, потому что я первой предложила его, и мне кажется, что я должна брать на себя самую неблагодарную работу. Прости, что я тебя притянула к этому, но в самых трудных домах тебе не придется говорить ни слова. Всю разговорную часть я беру на себя миссис Линд говорит, что уж это-то я умею. Миссис Линд не знает, как относиться к нашему предприятию – одобрять или нет. Она вроде бы «за», когда вспоминает, что мистер и миссис Аллен поддерживают это начинание, но тот факт, что впервые такие общества преобразования возникли в Штатах, принижает их ценность, с ее точки зрения. Так что она колеблется, и только наш успех смог бы оправдать нашу инициативу в глазах миссис Линд. Присцилла собирается отразить на бумаге наше следующее собрание, и, я думаю, это хорошее дело, так как ее тетя очень умно пишет и, тут я не сомневаюсь, эту у них в роду у всех. Никогда не забуду, под каким впечатлением я была, когда узнала, что миссис Шарлотта Морган это тетя Присциллы. Я так рада была, что дружу с девочкой, тетя которой написала «Эджвудские деньки» и «Сад розовых бутонов».

– А где живет миссис Морган?

– В Торонто. И Присцилла говорит, что на следующее лето она приедет к нам на остров и, если возможно, Присцилла организует нам встречу с ней. Даже не верится, что это может произойти! А так приятно подумать об этом, когда ложишься на подушку.

«Общество преобразования Эвонли» стало свершившимся фактом. Гилберт Блайд стал президентом, Фред Райт вице-президентом, Энни Ширли секретарем, Диана Барри казначеем. «Преобразователи», как их с ходу нарекли, собирались встречаться раз в две недели в домах членов общества. Они признали, что не следует ожидать особых преобразований в этом году, который идет к зиме и к концу. Но они наметили следующим летом развернуть кампанию, накопить и обсудить новые идеи, разрабатывать тематические документы и, как сказала Энни, готовить, воспитывать общественное мнение.

Не все, конечно, с одобрением отнеслись к созданию общества. Особенно остро воспринимали «преобразователи» странные и смешные моменты в отношении к себе со стороны жителей. Так, Элиша Райт вроде бы говорил, что лучше бы назвали общество «клубом ухажеров». Миссис Мириан Слоун заявила, что она слышала, будто «преобразователи» вспахивают обочины дорог и сажают там герань. Леви Бултер предупреждал своих соседей, что «преобразователи» будут добиваться того, чтобы каждый снес свой дом и построил новый по плану, утвержденному новым обществом. Ибен Райт сказал Энни, что неплохо «преобразователям» заставить старика Джошиа Слоуна подрезать свои бакенбарды. Лоренс Белл заявил, что сараи свои он еще может побелить, но вешать тюлевые занавески в коровнике не станет. Мэйджор Спенсер спросил Клифтона Слоуна, «преобразователя», который возил молоко на сыроваренный завод в Кармоди, правда ли, что каждый должен следующим летом покрасить от руки подставку для бидонов и накрыть ее кружевной салфеткой.

Несмотря на это или потому, что таково уж свойство человеческой натуры, – общество смело бросилось на решение единственного преобразования, которое, как надеялись его члены, можно было завершить до исхода осени. На втором собрании, в доме семейства Дианы Барри, Оливер Слоун предложил начать подписку в пользу того, чтобы перекрыть крышу и перекрасить здание магистрата, Джулия Белл поддержала его, не совсем уверенная в том, что это женское дело. Гилберт поставил вопрос на голосование, поддержка оказалась единодушной, и Энни с тяжелым сердцем занесла это решение в свои скрижали.

Следующим делом оказалось формирование соответствующего комитета, и Герти Пай, полная решимости не дать Джулии Белл пожать все лавры, взяла да и выдвинула Джейн Эндрюс в председатели этого комитета. Это предложение было надлежащим образом обсуждено и поддержано, и Джейн в порядке ответной любезности включила Герти в этот комитет вместе с Гилбертом, Энни, Дианой и Фредом Райтом. Комитет в закрытом порядке распределил обязанности. Энни и Диана были определены на ньюбриджскую дорогу, Гилберт и Фред на дорогу к Белым Пескам, а Джейн и Герти на дорогу к Кармоди.

Потому, пояснил Гилберт Энни, когда они направлялись домой по дороге через Духову рощу, насчет назначения Герти Пай, что все члены фамилии Пай жили на этой дороге и они не дадут ни цента, если деньги не будет собирать кто-то из их родственников.

На следующую субботу Энни и Диана начали осуществлять порученное дело. Они заехали с другого конца дороги и начали собирать средства, передвигаясь по направлению к своим домам. Первыми, к кому они зашли, были «девушки» семейства Эндрюсов.

– Если Кэтрин дома одна, то мы получим что-нибудь, – сказала Диана. – Но если там Элиза кукиш мы получим.

Элиза была дома, и выглядела куда более угрюмой, чем обычно. Мисс Элиза являлась одной из тех немногих персон, по которым можно было составить впечатление, что жизнь это воистину юдоль печали и что какая-то улыбка – упаси Боже смех это непозволительная трата нервной энергии. «Девушки» этого семейства были таковыми уже лет полсотни и, похоже, намеревались оставаться в таком качестве до конца своего жизненного пути. Кэтрин, как поговаривали, еще не оставила надежд, но Элиза, от рождения пессимистка, вообще никогда ни на что не надеялась. Жили они в маленьком, побуревшем от времени доме, выстроенном на солнечной опушке буковой рощи Марка Эндрюса. Элиза жаловалась, что летом в доме ужасно жарко, а Кэтрин обыкновенно говорила, что в нем приятно и тепло зимой.

Элиза сидела и что-то шила из лоскутов, и не потому, что в этом была необходимость, а в качестве протеста против легкомысленных кружев, которые плела в этот момент Кэтрин. Элиза хмуро, а Кэтрин с улыбкой выслушали Энни и Диану, когда те рассказали, с чем пришли. Правда, когда Кэтрин ловила взгляд Элизы, ее улыбка становилась смущенной, но уже в следующее мгновенье от этого смущения не оставалось следа.

– Если бы у меня водились лишние деньги, – с хмурым видом заявила Элиза, – я бы, наверно, сожгла их и получила удовольствие от этого пламени. Но уж на ремонт нашего магистрата не дала бы ни цента. От него никакого прока деревне. Это все для молодежи чтобы они там встречались да ухлестывали друг за дружкой, вместо того чтобы сидеть дома или спать.

– Элиза, должны же молодые люди развлекаться, – протестующе сказала Кэтрин.

– Не вижу в этом необходимости. Мы, когда были молодыми, не шлялись по таким местам, Кэтрин Эндрюс. Этот мир с каждым днем делается все хуже и хуже.

– А я думаю, что он становится лучше, – твердо заявила Кэтрин.

– Ты думаешь! – Голос Элизы выражал крайнее презрение. – Не имеет значения, что ты думаешь, Кэтрин Эндрюс. Факты есть факты.

– Ну а мне всегда нравится смотреть на светлые стороны жизни, Элиза.

– А их и нет, светлых-то.

– Нет есть! – не выдержав этой, по ее мнению, ереси, воскликнула Энни. – Ну как же, мисс Эндрюс, ведь есть столько светлого. Это действительно красивый мир!

– Вы бы не были о нем такого высокого мнения, если бы пожили с мое, – недовольно пробурчала Элиза. И вы не с таким энтузиазмом относились бы к мыслям насчет его улучшения. Как твоя мать, Диана? Бедняга, она столько перенесла за последнее время. Она так ужасно выглядит. А Марилла она ведь совершенно ослепнет. Что говорят доктора, сколько ей до того, как она совсем ослепнет, Энни?

– Врачи считают, что ухудшения не произойдет, если она будет следить за глазами, растерянно произнесла Энни.

Элиза покачала головой.

– Врачи вечно так говорят, чтобы поднять людям настроение. Я бы на ее месте не питала особых надежд. Уж лучше быть готовой к худшему.

– А почему бы не готовиться и к лучшему? – дрогнувшим голосом пролепетала Энни. – Может случиться хуже, но в равной степени может стать и лучше.

– По моему опыту нет. Мне пятьдесят семь, а тебе шестнадцать, понятно? – тем же недовольным голосом продолжала Элиза. Ну а насчет вашего общества оно, конечно, поможет Эвонли оттянуть свой конец, но я не сильно надеюсь на это.

Энни и Диана с облегчением покинули этот дом и поехали прочь настолько быстро, насколько мог бежать быстро упитанный пони. Когда дорога сделала поворот в кедровой роще, девушки увидели, что по пастбищу, принадлежащему мистеру Эндрюсу, бежит пухленькая женщина и отчаянно машет им рукой. Это была Кэтрин Эндрюс. Подбежав, она не могла говорить, а вложила в руку Энни две монеты по четверти доллара.

– Это мой взнос в покраску магистрата, наконец смогла произнести она. – Я дала бы доллар из своих денег за продажу яиц, но больше не могу, иначе Элиза обнаружит. Я очень болею за ваше общество и верю, что вам удастся сделать много добрых дел. Я оптимистка. Не могу не быть, живя с Элизой. Всё, мне надо спешить обратно, пока она не хватилась меня. Она думает, что я сейчас кормлю кур. Я надеюсь, вам успешно удастся собрать деньги. Не берите в голову, что вам говорила Элиза. Мир становится лучше, это определенно.

Следующим был дом Дэниела Блейра.

– Сейчас все зависит от того, дома ли его жена или нет, – сказала Диана, когда они подъезжали к дому, подпрыгивая на ухабах разъезженной дороги. – Если дома, то мы не получим ни цента. Все говорят, что Дэн Блейр даже постричься не может без разрешения жены. А она особа, как бы это помягче сказать, скуповатая. Она вечно говорит, что для нее прежде всего справедливость, а уж затем щедрость. И, как утверждает миссис Линд, настолько «прежде всего», что до щедрости дело никогда не доходит.

Вечером Энни рассказывала Марилле о приключениях в доме Блейра.

– Привязали мы лошадь и стучимся так тихо в кухню. Никто не вышел, но дверь была открыта, и мы слышим, из чулана кто-то идет, этак тяжело. Мы не могли слова промолвить, страшно было. Диана говорит, они жутко ругались. Про мистера Блейра даже не верится, он всегда такой спокойный, смирный. Но его же тоже можно довести. В общем, Марилла, когда этот бедняга появился у дверей, на нем был женский фартук в клеточку, и лицо у него было красное, как свекла, пот по лицу течет, и он говорит нам: «Не могу снять эту тряпку, она намертво завязала ее, так что прошу извинить меня, леди». Ну, мы попросили его не обращать на это внимания, вошли и сели. Мистер Блейр тоже сел. Он поднял фартук и завел его за спину, но все равно ему было очень стыдно, мне стало даже жалко его, а Диана предположила вслух, что мы заявились в неудобное время. «Нет, ничего, остановил ее мистер Блейр и попытался улыбнуться ты же знаешь, он всегда очень вежливый. Я просто немножко занят, собрался печь пирог, вот видите. Жена получила сегодня телеграмму, что вечером приезжает ее сестра из Монреаля. Она под дождем поехала встречать ее к поезду, а мне велела испечь пирог к чаю. Она написала мне рецепт и сказала что делать, а я половину ее рекомендаций начисто забыл. Вот тут написано: «положить во вкусу», а что это означает, не знаю. Как это понимать? А что если мой вкус отличается от вкуса других людей? Столовой ложки ванилина хватит для маленького слоеного пирога?

Энни передохнула и продолжила:

– Мне стало совсем жалко бедолагу. Чувствовалось, что он оказался не в своей тарелке. Я знаю, есть мужья, крепко сидящие под башмаком у жен, и вот теперь столкнулась с одним из них. У меня так и рвалось с языка сказать: «Мистер Блейр, если вы пожертвуете на покраску дома магистрата, я поставлю вам ваш пирог». Но тут же я подумала, что это не по-соседски пользоваться положением человека, попавшего в тяжелое положение. И я предложила, что сделаю пирог, но безо всяких условий. Он так и ухватился за мое предложение. Мистер Блейр сказал, что до женитьбы сам, бывало, пек себе хлеб, но пирог – это, похоже, ему не по силам. Но и жену ему не хочется расстраивать. Ну, дал он мне другой фартук, Диана стала взбивать яйца, а я замешивать пирог. А мистер Блейр бегал вокруг нас и подносил, что нам нужно. Он совершенно забыл про свой фартук, и, когда он носился по дому, фартук развевался у него за спиной. Диана сказала, что боялась умереть со смеху. Еще он сказал, что вообще-то умеет готовить пирог, что привык к этому, а потом спросил про наш подписной лист и дал четыре доллара. Так что, как видишь, наши труды были вознаграждены. Но даже если бы он не дал ни цента, я все равно бы считала, что сделала доброе христианское дело тем, что помогла ему. Следующей остановкой был дом Теодора Уайта. Ни Энни, ни Диана никогда не заходили в этот дом, и обе были весьма поверхностно знакомы с женой Теодора Уайта, которая не отличалась гостеприимством. В момент, когда девушки шепотом совещались, через какой вход входить парадный или черный в парадной двери показалась миссис Уайт с кипой газет в руках. Она аккуратно разложилаих на пороге, ступеньках и на земле вплоть до ног странных посетительниц. Будьте так добры, вытрите ноги о траву, а затем пройдите по газетам, с беспокойством в голосе произнесла женщина. Я только что вымела весь дом и не хотела бы, чтобы в дом заносили пыль. А то после вчерашнего дождя дороги сейчас такие грязные.

– Смотри не вздумай смеяться, – шепотом предупредила Энни подругу, когда они ступили по газетам. – И умоляю тебя, Диана, не смотри на меня, что бы она ни сказала, иначе мне трудно будет сохранить серьезное лицо.

Дорожка из газет вела через переднюю в гостиную, чистую до предела. Энни и Диана робко присели и стали объяснять цель своего визита. Миссис Уайт вежливо выслушала их, заставив их прервать повествование лишь пару раз в первый раз, чтобы прогнать надоедливую муху, а во второй подобрать травинку, упавшую на ковер с платья Энни, от чего Энни почувствовала себя бесконечно виноватой. Но миссис Уайт подписалась на два доллара и сразу же выложила их «чтобы мы больше не ходили и не топтали ее полы», пояснила позже, когда подруги уходили, Диана. Не успели девушки отвязать лошадь, как миссис Уайт уже подобрала газеты, а когда они выезжали со двора, то увидели, как она сосредоточенно орудует метлой в передней.

– Я давно слышала, что жена Теодора Уайта самая чистюля из всех живущих на земле женщин, а теперь я в это окончательно поверила, – сказала Диана, дав волю смеху, который она старательно сдерживала, пока не отъехали на приличное расстояние.

– Я рада, что у нее нет детей, – с серьезным видом произнесла Энни. – Представляю, как бы им досталось тут.

В доме Спенсеров миссис Изабелла Спенсер также доставила им несколько неприятных минут, излив желчь на каждого жителя Эвонли. Мистер Томас Бултер отказался дать им деньги по той причине, что для здания магистрата, построенного двадцать лет назад, выбрали не то место, которое рекомендовал он. Миссис Эстер Белл, вся пышущая здоровьем, целых полчаса выспрашивала что да как, а потом с печальным видом выложила пятьдесят центов и пояснила, что больше не дает, поскольку ей не придется жить в Эвонли предстоящий год до конца, так как ее ждет могила.

Наихудший прием их, однако, ждал в доме Саймона Флетчера. Когда подруги въехали во двор, в окне рядом со входом они увидели два лица, явно наблюдавших за ними. Но как они ни стучали, как терпеливо ни дожидались у порога, к двери так никто и не подошел. Девушек просто проигнорировали, и, возмущенные, они уехали со двора Саймона Флетчера. Даже Энни призналась, что начинает терять веру. Но потом этого волна повернула в другую сторону. Пошли несколько домов Слоунов, и здесь они собрали щедрый урожай, а затем и до самого конца все шло хорошо. С одним исключением. Последним местом визита оказался дом Роберта Диксона у моста через запруду. Здесь они остались выпить чаю, хотя уже были на подъезде к своим домам, лишь ради того, чтобы не обижать миссис Диксон, которая имела репутацию весьма обидчивой женщины.

Когда они сидели за столом, вошла старая миссис Уайт, жена Джеймса Уайта.

– Я только что от Лоренцо, объявила она. Сейчас это самый счастливый человек в Эвонли. А почему, как вы думаете? Там мальчик народился. После семи девочек это, я вам скажу, то еще событие.

Энни навострила уши, а когда подруги уезжали, заявила:

– Еду прямиком к Лоренцо Уайту.

– Но он же живет у дороги в Белые Пески и это в стороне от нашей дороги, – запротестовала Диана. – Там собирают Гилберт и Фред, он его и охватят.

– Они там очутятся не раньше субботы, а к тому времени будет уже слишком поздно, – твердо сказала Энни. – Новизна события пропадет. Лоренцо Уайт – ужасный скряга, но сейчас он даст деньги на что угодно. Такой золотой шанс упускать нельзя, Диана.

Результат оправдал предсказания Энни. Мистер Уайт встретил их во дворе, сияя, как солнце в пасхальный день. Когда Энни сказала ему насчет подписки, он с восторгом принял идею:

– Конечно, конечно! Значит, запишите меня на доллар больше самой большой суммы, которая у вас записана.

– Это будет пять долларов: мистер Дэниел Блейр внес четыре доллара, – пролепетала Энни чуть ли не в испуге.

Но Лоренцо и бровью не повел.

– Пять так пять. Вот вам пять долларов. А теперь я прошу вас пройти в дом. Там есть на что взглянуть. Лишь немногие эту успели посмотреть. Прошу пройти и высказаться.

– А что говорить, если ребенок некрасивый? – шепотом спросила Диана у Энни, когда они входили в дом следом за взволнованным Лоренцо.

– Все равно найдется что-то хорошее, о чем можно будет сказать, – не задумываясь ответила Энни. Деть есть дети.

Ребенок был, однако, очень миленький, и мистер Уайт радовался, что не зря потратил свои пять долларов, когда слышал, как девушки честно восхищаются пухленьким новым пришельцем в этот мир. Но это был первый, последний и единственный раз, когда Лоренцо Уайт давал деньги на что-нибудь.

Энни, вконец уставшая, сделала этим же вечером еще одну попытку собрать деньги на общественные нужды и отправилась через поле к мистеру Харрисону, который, как обычно, сидел на веранде и раскуривал свою трубку рядом с Рыжим. Если говорить строго, его дом стоял на дороге в Кармоди, но Джейн и Герти, которые лично его не знали, а были лишь в курсе ходивших вокруг него слухов, попросили Энни, нервничая из-за боязни отказа, зайти к нему и подписать его.

Мистер Харрисон, однако, наотрез отказался дать хотя бы цент, и все попытки Энни оказались тщетными.

– Но мне думалось, что вы выражали одобрение нашему обществу, мистер Харрисон, озадаченно промолвила она.

– Я да… высказывал… но мое одобрение не настолько глубоко, как мой карман, Энни.

– Еще несколько таких впечатлений, какие я получила сегодня, и я сделаюсь такой же пессимисткой, как Элиза Эндрюс, – вслух поделилась Энни мыслями со своим зеркалом, ложась спать.

Глава 7 В делах

Стоял мягкий октябрьский вечер. Энни откинулась на спинку стула и вздохнула. Она сидела за столом, заваленном учебниками и тетрадками, но плотно исписанные листки бумаги, лежавшие перед ней, не имели никакого отношения к школьным делам.

– В чем дело? – спросил Гилберт, который вошел в открытую дверь кухни как раз вовремя и услышал вздох.

Энни покраснела и стала торопливо убирать листки бумаги под школьные тетрадки, чтобы Гилберт их не увидел.

– Ничего страшного. Просто я пытаюсь записывать некоторые свои мысли, как это советовал профессор Хэмилтон, но они мне самой не нравятся. Они мне кажутся какими-то неуклюжими, дурацкими, как только ложатся на бумагу. Плоды воображения они как тени, их невозможно заключить в клетку, они такие непослушные, своенравные. Но если я не остановлюсь, то когда-нибудь овладею их секретами. У меня, сам знаешь, не так много свободного времени. Пока не кончишь проверять школьные тетрадки, разве можно браться за собственные записки?

– В школе у тебя дела идут блестяще, Энни. Все дети любят тебя, – сказал Гилберт, присаживаясь на каменную ступеньку.

– Нет, не все. Энтони Пай, например, просто не хочет любить меня. Хуже того, он не уважает меня не уважает, и все тут. Да он попросту презирает меня, и могу тебе искренне признаться, это меня очень беспокоит. Дело не в том, что он настолько плохой. Он просто озорной, но не больше, чем некоторые другие. Он редко не слушается меня, но подчиняется мне с таким презрительным видом, словно делает одолжение, словно ему неохота спорить со мной. Его поведение оказывает отрицательный эффект на других. Я всячески пыталась завоевать его расположение, но, боюсь, мне никогда это не удастся. А хочется, потому что он довольно-таки сообразительный мальчишка, раз он Пай, и мне хотелось бы полюбить его если он мне позволит.

– Возможно, это результат того, что он слышит дома.

– Не обязательно. Энтони довольно независимый мальчуган и имеет собственное мнение о вещах. У него все время до этого учителями были мужчины, и женщин он считает плохими учителями. Ну что ж, посмотрим, чего можно добиться терпением и добротой. Мне нравится преодолевать трудности, и учительство очень интересная работа. Но Пол Ирвинг возмещает мне все то, чего недостает от других. Какой же это чудесный ребенок, Гилберт, и к тому же гениальный. Я пришла к выводу, что мир когда-нибудь услышит о нем, – убежденным тоном закончила Энни.

– Мне тоже нравится преподавать, – сказал Гилберт. – Это хорошая учеба и для самого себя. Ты знаешь, Энни, за те недели, что я преподаю в Белых Песках, я узнал больше, чем за все годы собственной учебы в школе. Мы все, как будто, неплохо идем. В Ньюбридже Джейн любят, как я слышал, и, я думаю, в Белых Песках вполне терпимо относятся к услугам вашего покорного слуги все, кроме Эндрю Спенсера. По дороге домой я встретил вчера вечером жену Питера Блюэтта, и она сказала мне, что считает своим долгом сообщить мне: мистер Спенсер не одобряет моих методов.

– А ты никогда не замечал, – задумчиво произнесла Энни, что когда люди говорят, будто считают своим долгом сказать тебе кое-что, то тут попахивает чем-то другим? Почему они не считают своим долгом сообщить тебе нечто приятное из того, что слышали о тебе? Вот тут миссис Доннелл, – Энни подчеркнуто сделала ударение на последнем слоге, – снова зашла в школу и сказала мне, что считает своим долгом проинформировать меня, будто миссис Эндрюс, жена Хармона, не одобряет то, как я читаю детям сказки, а миссис Роджерсон считает, что Прилли медленно прибавляет в арифметике. Если бы Прилли поменьше тратила время на то, чтобы строить глазки мальчикам из-за своей грифельной доски, дела у нее пошли бы быстрее. Я уверена, что Джек Гиллис решает для нее задачки в классе, но поймать мне его на месте преступления мне всё никак не удается.

– А удалось тебе примирить многообещающего сына миссис Доннелл, – Гилберт сделал ударение на втором слоге, – с его святым именем?

– Да, – рассмеялась Энни, – но задача оказалась не из легких. Вначале, когда я назвала его Сент-Клером, он и ухом не повел. Мне пришлось повторить это имя два или три раза, и тогда ребята начали толкать его, а он посмотрел на меня такими обиженными глазами, словно я назвала его Джоном или Чарли, а он на эти имена, мол, не откликается. И мне пришлось оставить его как-то вечером после занятий и по-доброму поговорить с ним. Я объяснила ему, что его мама хочет, чтобы я называла его Сент-Клером и я не могу поступать вопреки ее пожеланию. После моих объяснений он всё понял он очень сообразительный мальчик и сказал, что вот мне можно называть его Сент-Клером, а если его так попытается назвать кто-то из ребят, то он тому «мозги вышибет». Конечно, я ему выговорила за такие выражения. Но с тех пор я зову его Сент-Клером, а ребята Джейком, и всё идет гладко. Он рассказал мне, что хочет быть плотником, а его мамаша говорит мне, чтобы я ориентировала его на профессора колледжа.

Упоминание о колледже придало новое направление мыслям Гилберта, и оба некоторое время говорили о своих планах и чаяниях серьезно, открыто, с надеждой, как это делают молодые люди, когда будущее у них непроторенная тропинка, полная чудесных неожиданностей. Гилберт наконец пришел к выводу, что хочет быть врачом.

– Это чудесная профессия, – с восторгом говорил он. – Молодой человек должен пробивать себе дорогу в жизни. Ведь кто-то сказал же, что человек – это боевое животное. А я хочу воевать с болезнями, болями и невежеством, что тесно связано одно с другим. И я хочу взять на себя свою долю честной, настоящей работы в этом мире, Энни, добавить свою долю знаний к тем запасам, которые добрые люди начали создавать с истоков человеческого рода. Люди, которые жили до меня, сделали столько для меня, что я хочу выразить свою благодарность, сделав доброе людям, которые будут жить после меня. По-моему, только так мужчина может выполнить свои обязательства перед человечеством.

– А мне хотелось бы привнести побольше красоты в жизнь, – мечтательно поведала Энни. – Я не то чтобы хочу дать людям побольше знаний, хотя это и весьма благородная цель. Мне хочется, чтобы их жизнь стала приятнее именно благодаря мне, чтобы у них прибавилось маленьких радостей и счастливых мыслей, которых у них не было бы, если бы не родилась я.

– Мне кажется, ты достигаешь этой цели каждый день, – с восхищением глядя на Энни, заметил Гилберт.

И он был прав. Энни родилась, чтобы нести людям свет и тепло. Идя по жизни, она дарила улыбку или доброе слово, и люди воспринимали это как лучик солнца, блеснувший им хотя бы на момент, такой ласковый, несущий надежду и добрую весть.

Наконец Гилберт нехотя поднялся.

– Ну, мне пора идти к Макферсонам. Из Куинса сегодня на воскресенье приехал Муди Спэрджен, и он должен привести мне оттуда одну книгу, которую мне дает на время профессор Бойд.

– А мне надо приготовить Марилле чай. Она ушла проведать миссис Кит и скоро вернется.

К приходу Мариллы чай был готов, весело потрескивал огонь, стол украсила ваза с папоротниками, как бы подернутыми инеем, и рубиновыми кленовыми листьями, в комнате стоял аппетитный запах ветчины и жареных хлебцев. Но Марилла опустилась на стул с глубоким вздохом.

– Что, с глазами что-нибудь? Или голова болит? – озабоченно поинтересовалась Энни.

– Нет, я только устала и обеспокоена. Насчет Мэри и детей. Мэри стало хуже, она долго не протянет. Что станет с двойняшками даже не знаю.

– А от их дяди что-нибудь слышно?

– Да, Мэри получила от него письмо. Он работает на лесозаготовках и «пристроился в одном месте» не знаю, что он точно имеет в виду. Во всяком случае, как он пишет, детей до весны взять не сможет. Он собирается жениться, у него будет дом, и тогда он сможет забрать туда детей. Пишет, что Мэри надо найти каких-то соседей, которые взяли бы детей на зиму. А Мэри говорит, что ей немыслимо просить кого-либо из соседей. У нее ведь всегда были не слишком хорошие отношения с соседями по Восточному Графтону, это факт. Короче говоря, Энни, я уверена, что Мэри хочет, чтобы я забрала детей. Она ничего не говорила, но это было видно.

– Ой! – Энни всплеснула руками, задрожав от возбуждения. – Конечно, возьми, Марилла. Возьмешь?

– Я еще не решила, ответила Марилла несколько резко. Я не бросаюсь куда ни попало очертя голову, как ты, Энни. Какое-то четвероюродное родство – это слабое основание для такой просьбы. А ответственность огромная – присматривать за двумя детьми шести лет, да еще и двойняшками.

Марилла считала, что двойняшки в два раза хуже простых детей.

– Двойняшки они очень интересные. По крайней мере, одна пара двойняшек, – сказала Энни. – Вот когда их две или три пары, то к ним можно привыкнуть. А по-моему, это будет очень развлекательным времяпрепровождением для тебя, пока я буду в школе.

– Не думаю, что развлекательным. Тут больше беспокойства и нервотрепки, чем развлечения, должна тебе сказать. Не страшно, если бы они были в том возрасте, в каком я взяла тебя. Против Доры я бы сильно не возражала, она, похоже, хорошая, спокойная. Но этот Дэви такой непослушный.

Энни любила детей, и у нее сердце болело за двойняшек. Воспоминания о собственном неустроенном детстве еще живы были в ее памяти. Энни знала, что единственным уязвимым местом у Мариллы является ее твердая приверженность исполнению того, что она считает своим долгом, и Энни мастерски строила свою аргументацию с учетом этого.

– Раз Дэви такой непослушный, так это лишнее основание взять его под крыло, чтобы он не оставался без должного воспитания, я правильно говорю, Марилла? Если мы не возьмем их, то неизвестно, кто возьмет и под каким влиянием они окажутся. Представь себе, что их возьмет мистер Спротт, ближайший сосед миссис Кит. Миссис Линд говорит, что Генри Спротт это такой невежда и богохульник, какого свет не видывал, а детям его ни одному их слову нельзя верить. Разве это не ужасно, если дети будут попадут к нему? Чему они научатся? Или представь, что они попадут к Уиггинсам. Миссис Линд говорит, что мистер Уиггинс тащит и продает всё из дома, что только можно продать, и вся его семья сидит на снятом молоке. Тебе же не захочется губить отношения с родственниками, какими бы дальними они ни были, правда? Мне кажется, Марилл, что наш долг взять их.

– Мне тоже, – согласилась Марилла. – Пожалуй, я скажу Мэри, что заберу их. Что это ты так обрадовалась, Энни? Ведь тебе от этого только прибавится работы, и еще сколько. Я из-за своих глаз не могу и стежка сделать, так что за одеждой придется следить тебе, и ремонтировать тоже. А ты не любительница шить.

– Да просто терпеть не могу, – спокойно ответила Энни. – Но если ты из чувства долга берешь этих детей к себе, то я из чувства долга буду обшивать их. Это воспитывает характер, когда люди делаю то, что им не нравится.

Глава 8 Марилла берет двойняшек

Миссис Рэйчел Линд сидела у кухонного окна и вязала одеяло, как это было и однажды вечером несколько лет назад, когда Мэтью Катберт спустился с горки вместе со «своей импортированной сироткой», как назвала тогда ребенка миссис Рэйчел. Но тогда дело было весной, а сейчас на дворе стояла осень, листва с деревьев облетела, растительность на полях высохла и побурела. За лесом к западу от Эвонли садилось солнце в торжественном пурпурно-золотистом закатном зареве. И тут на дороге, спускающейся под горку, показался кабриолет, запряженный в бурую лошадку. Миссис Рэйчел напрягла свое внимание.

– А, это Марилла едет с похорон, – сообщила она мужу, полулежавшему в кухонном шезлонге. Томас Линд в последнее время лежал больше, чем обычно, но миссис Рэйчел, остро замечавшая все, что происходит вне ее дома, пока этого не заметила. – И двойню с собой везет. Вон Дэви оперся на крыло и дергает пони за хвост, а Марилла одергивает Дэви. А Дора чинно этак сидит. Она всегда выглядит так, словно ее только что накрахмалили и погладили. Да, бедной Марилле достанется этой зимой, по горло будет забот. И все-таки в данной ситуации я не вижу для нее другого варианта, кроме как взять детишек. Энни ей поможет. Она так загорелась этим делом, к тому же она, надо сказать, так здорово умеет подходить к детям. Господи, мне кажется, саму-то Энни бедный Мэтью привез лишь вчера, и все посмеивались: разве, мол, Марилла сумеет воспитать ребенка. А теперь она берет двойню. Да, пока живешь, ты никогда не застрахован от сюрпризов судьбы.

Толстенький пони перебежал по мостику на дороге, ведущей из ложбины, где жила миссис Линд, в Зеленые Крыши. Лицо Мариллы было мрачным. От Восточного Графтона они проехали десять миль, а Дэви Кит всё не унимался и никак не мог усидеть на месте. Заставить его сидеть спокойно оказалось не по силам Марилле, и весь путь она волновалась, как бы Дэви не сломал себе шею, вывалившись из повозки на дорогу или даже под копыта пони. Дошло до того, что в отчаянии она пригрозила ему выпороть его, когда они приедут домой. После чего Дэви забрался к Марилле на колени, мешая ей держать поводья, обнял ее за шею своими пухлыми руками и по-медвежьи похлопал ее по спине.

– Я тебе не верю, – проговорил Дэви, целуя Мариллу в морщинистую щеку. – Ты совсем не похожа на леди, которая может побить ребенка из-за того, что ему не сидится на месте. Когда ты была в моем возрасте, ты разве могла усидеть на месте?

– Когда мне велели, я всегда сидела смирно, – ответила Марилла, пытаясь говорить строгим голосом, чувствуя, что тает при виде того, как ласкается к ней мальчик.

– А, я думаю это потому, что ты была девчонкой, – сказал Дэви, погладив Мариллу и сползая на свое место. – Ты же была когда-то девочкой, я думаю, хотя мне смешно, как представлю это. Дора может сидеть спокойно. Ну и что тут хорошего, не понимаю? Мне кажется, скучно это быть девчонкой. Эй, Дора, дай-ка я тебя оживлю немножко.

Его способ «оживлять» состоял в том, что он дергал Дору за волосы. Дора вскрикнула, а потом заплакала.

– Как тебе не стыдно вести себя так, да еще в день, когда умерла твоя мама – выговорила ему расстроенная Марилла.

– А она с радостью умерла, – доверительным тоном сообщил Марилле Дэви. – Я знаю, она мне сама говорила. Ей ужасно надоело болеть. Мы долго говорили с ней в ночь перед ее смертью. Она сказала мне, что ты возьмешь нас с Дорой и чтобы я слушался и был хорошим мальчиком. Я и буду хорошим. Но разве нельзя быть хорошим мальчиком и при этом бегать, а не только сидеть? И еще она сказала, чтобы я всегда был добрым к Доре и защищал ее. И я буду.

– А дергать ее за волосы это что, такая твоя доброта?

– Зато я не дам никому другому дергать ее за волосы, – сказал Дэви, сжав при этом кулаки и нахмурясь, – Пусть кто попробует. Да я и не больно ей сделал, а заплакала она потому что девчонка. Я рад, что родился мальчиком, но жалко, что родился вдвоем. Вот когда сестра Джимми Спротта спорит с ним, он говорит ей: «Я старше тебя, и не спорь со мной». И он ставит ее на место. А я не могу сказать Доре этого, и она то и дело спорит со мной. А ты, можешь дать мне поправить лошадкой, я все-таки мужчина?

Настроение у Мариллы исправилось, когда они подъехали к дому. Во дворе осенний ветер гонял сухую листву. Энни стояла в воротах и встречала Мариллу с детьми. Она приняла детей на руки и спустила их на землю. Дора дала себя поцеловать, а вот Дэви ответил на приветствие Энни, крепко похлопав ее по плечу и весело представившись:

– Мистер Дэви Кит.

За ужином Дора вела себя за столом, как маленькая леди, манеры же Дэви оставляли желать лучшего.

– Я так проголодался, что мне сейчас не до манер, – ответил он Марилле, когда та сделала ему замечание. – Дора не проголодалась и вполовину того, что я. Я все время по дороге сюда что-то делал. Ух ты, а пирог-то какой красивый! А вкусный жуть! А дома мы давно-давно не ели пирог, потому что мама была очень больна, ей было не до пирогов, а миссис Спротт говорила, что она и так хлеб нам печет, на пироги времени нет. А миссис Уиггинс никогда не клала сливу в пирог. Ух, какой! А еще кусочек можно?

Марилла хотела отказать, но Энни отрезала и подала ему еще один кусок, да большой. Но при этом напомнила мальчику, что в таких случаях нужно говорить «спасибо». Дэви только ухмыльнулся в ответ и запустил зубы в пирог. Разделавшись с этим куском, Дэви заявил:

– Если бы ты дала мне еще кусочек, я сказал бы тебе «спасибо».

– Нет, ты и так уже много пирога съел, сказала Марилла тоном, каким выносила окончательное решение. Энни уже знала, что после этого спорить бесполезно. а Дэви еще предстояло узнать это.

Дэви подмигнул Энни, нагнулся и схватил пирог Доры, от которого та едва успела откусить крошечный кусочек, вырвав его прямо из рук девочки, раскрыл рот сколько мог и впихнул туда весь кусок. Губы Доры задрожали, а Марилла окаменела от ужаса. Энни тут же воскликнула установившимся тоном «классной дамы»:

– Ой, Дэви, джентльмены так не поступают.

– Знаю, что не поступают, произнес Дэви, как только у него появилась такая возможность. Но я не джельмен.

– И не хочешь быть? – спросила шокированная Энни.

– Конечно хочу. Но пока я не вырасту, я все равно не могу быть джельмен.

– Ну как же, можешь, – торопливо уверила его Энни, думая, что сейчас самое время посеять в душе Дэви семена добра. – Ты можешь начать быть джентльменом сызмала. А джентльмен никогда ничего не выхватывает у дам и не забывает поблагодарить. И за волосы никого не дергает.

– Скучно им, это точно, сделал вывод Дэви. Я подожду становиться джельменом, пока не вырасту.

Марилла безропотно отрезала Доре еще кусок пирога. Пока что она не знала, как совладать с Дэви. Этот день у нее выдался тяжелым и похороны, и долгая дорога. В этот момент она глядела в будущее с таким пессимизмом, который сделал бы честь и самой Элизе Эндрюс.

Хотя и оба светловолосые, двойняшки не слишком сильно походили друг на друга. У Доры были прилизанные волнистые волосы, которые никогда нельзя было увидеть рассыпавшимися, у Дэви же голову покрывала россыпь золотистых непослушных колечек. Взгляд карих глаз Доры был спокойным и мягким, к Дэви там плясали чертенята. У Доры был прямой нос, у Дэви явно вздернутый. Дора несколько жеманно держала губки, а у Дэви они все время были в улыбке. К тому же на одной щеке у него появлялась ямка, а на другой ямки не было, и когда он улыбался, то выглядел мило и смешно, и обе стороны лица выглядели неодинаково. Озорство играло на всей его физиономии.

– Им пора идти спать, – сказала Марилла, которая посчитала, что это – лучший способ отдохнуть от детей. – Дора будет спать у меня, а Дэви ты положишь в западной части. Ты же не боишься спать один, а, Дэви?

– Нет. Только я не собираюсь ложиться спать так рано, – спокойно заявил Дэви.

– Нет, ляжешь.

Марилла произнесла это крайне утомленным голосом, но было в нем что-то такое, что заставило замолкнуть даже Дэви, и он послушно поплелся вверх по лестнице вместе с Энни.

– Когда я вырасту, первое, что я сделаю, это просижу всю ночь, чтобы посмотреть, что это такое, – доверительно поведал Энни мальчик.

Еще много лет Марилла не могла вспоминать без содрогания об этой первой неделе пребывания двойняшек в Зеленых Крышах. И дело не в том, что эта неделя была много тяжелее последовавших. Просто она показалась такой тяжелой в силу своей новизны. Если Дэви не спал, то он редко не бузотерил или не замышлял чего-нибудь. Но первая его запоминающаяся выходка состоялась через два дня после его приезда. Это имело место в воскресное утро. Выдался прекрасный теплый день, мягкий и слегка туманный, каким ему и положено быть в сентябре.

Энни приодела мальчика к церкви, а Марилла занималась тем же с Дорой. Вначале Дэви никак не хотел умываться.

– Марилла вчера меня уже умывала, да еще в день похорон тоже, миссис Уиггинс так терла меня мылом! Сколько же можно за одну неделю! Такая чистота это же ужас, на кой мне это? Уж лучше ходить неумытым.

– Пол Ирвинг умывается каждый день, и никто его не заставляет, – назидательно заметила ему Энни.

К этому времени Дэви был жителем Зеленых Крыш третьи сутки, но уже боготворил Энни и ненавидел Пола Ирвинга, о котором он слышал восторженные похвалы из уст Энни с первого дня проживания на новом месте. Ладно, раз Пол Ирвинг моет свою физиономию каждый день, пусть так и будет. Он, Дэви Кит, тоже будет умываться каждый день, пусть даже это будет для него смертельным. Так же аккуратно удалось переменить его отношение и к другим деталям своеготуалета, и в конечном итоге он превратился во вполне симпатичного мальчишку. И Энни чувствовала почти материнскую гордость, когда привела его в церковь на места, которые издавна были за Катбертами.

Дэви вначале вел себя вполне хорошо, незаметно занимаясь разглядыванием мальчишек, находившихся в пределах его обозрения и пытаясь отгадать, какой же из них Пол Ирвинг. Первые два гимна и отрывок из Священного Писания, которые читал мистер Аллен, прошли без происшествий.

Лоретта Уайт сидела перед Дэви, слегка склонив голову, ее длинные светлые волосы, заплетенные в две косы, свисали по сторонам, открывая милую белую шейку в кружевном воротничке. Лоретта была полной, спокойной девочкой восьми лет. Вела она себя в церкви безукоризненно с того первого дня, когда мать привела ее сюда, а было ей тогда шесть месяцев.

Дэви полез в карман и извлек оттуда… гусеницу, пушистую извивающуюся гусеницу. Марилла заметила это и сделала движение, чтобы схватить Дэви за руку, но опоздала Дэви успел бросить гусеницу за шиворот Лоретте.

И вот в разгар слов молитвы, читаемой мистером Алленом, раздались пронзительные крики. Священник остановился, побледнел и открыл глаза. Все головы в церкви дернулись вверх. Лоретта Уайт плясала на своей скамейке, пытаясь что-то нащупать у себя на спине.

– Ой, мама… мамочка… о-ой… сними… о-ой… достань же… ой… этот негодяй мальчишка бросил мне за шиворот… о-ой, мамочка… вниз опускается… ой… ой-ой-ой…

Миссис Уайт поднялась и с непроницаемым лицом вывела извивающуюся Лоретту из церкви. Когда ее крики удалились, мистер Аллен продолжил службу. Но все чувствовали, что день испорчен. Впервые в жизни Марилла не обращала внимания на слова, а Энни сидела подавленная, с полыхающими щеками.

Когда вернулись домой, Марилла поставила Дэви к кровати и велела стоять до конца дня. Обеда он был лишен, Марилла принесла ему лишь хлеба с несладким чаем. Принесла еду Энни, она села рядом с ним и грустно смотрела на него, пока он без тени раскаяния уплетал хлеб и запивал его чаем. Печальные глаза Энни обеспокоили его.

– Я думаю, – задумчиво произнес он, – Пол Ирвинг не бросил бы за шиворот девочке гусеницу в церкви, да?

– Конечно, не бросил бы, – с досадой произнесла Энни.

– Тогда мне, как это сказать, жаль, что я сделал это, – поведал ей Дэви. – Но это была такая отличная, большая гусеница. Я подобрал ее на ступеньках церкви, когда мы поднимались туда. И мне подумалось: не пропадать же ей. А скажи, правда весело было, когда она подняла визг на всю церковь?

Во вторник во второй половине дня в дом Мариллы пришли члены благотворительного общества. Энни поторопилась прибежать пораньше из школы, потому что знала, что Марилле потребуется ее помощь. Дора, чистенькая и опрятная, в красивом накрахмаленном платье с черным поясом, сидела в общей зале за столом вместе с членами общества, скромно отвечая, когда к ней обращались, и храня вежливое молчание, когда ей не требовалось говорить в общем, вела себя, как образцовый ребенок. А Дэви, грязный с головы до пят, лепил куличи из грязи во дворе.

Я разрешила ему, – со вздохом сообщила Марилла. – Пусть лучше там занимается своими делами, а то натворит что-нибудь похлеще. А так он только вымажется и всё. Мы вначале закончим чай, а потом позовем его. Дора может попить с нами, но Дэви я никогда не рискну посадить за один стол с такими людьми.

Когда Энни вошла в общую залу звать членов общества к чайному столу, Доры она там не обнаружила. Тогда Энни с Мариллой, наскоро посовещавшись на кухне, решили напоить чаем обоих детей вместе, но позже.

Когда чай уже подходил к концу, в комнате появилось какое-то ужасное существо. Марилла с Энни замерли в ужасе, члены общества в изумлении. Неужели это была Дора плачущая, в неописуемо грязном и мокром платье, с мокрыми волосами, с которых на новый, в кружочках, ковер Мариллы стекала вода?

– Дора, что с тобой произошло? – воскликнула Энни, виновато глядя на мистера Джаспера Белла, про которого говорили, что в его семействе никогда ничего плохого не случается.

– Дэви завел меня в свинарник, захлебываясь слезами, начала рассказывать Дора. Пройди, говорит, по заборчику. Я не хотела, а он стал обзывать меня трусливой кошкой. Ну, я и пошла, и упала к свиньям, сразу испачкалась вся, а мне еще и свиньи добавили. Я была такая грязная, а Дэви говорит: встань, я из насоса тебя отмою. Я встала, и он окатил меня водой. Платье чище не стало, а пояс и туфли я совсем испортила.

Энни одна представляла дом за столом, а Марилла пошла наверх и до конца угощения занималась переодеванием Доры в ее старые одежды. Дэви наказали, оставив без ужина. В сумерки Энни пошла к нему в комнату и завела с ним серьезный разговор. Она очень верила в силу этого метода, не совсем провалившийся в ее практике. Она сообщила ему, что чувствует себя крайне скверно из-за его поведения.

– Мне теперь и самому жалко, – признался Дэви. – Только плохо то, что я никогда не жалею о том, что сделал, пока не сделаю этого. Дора не хотела помогать мне лепить куличи, потому что боялась испачкать платье, ну, я и разозлился на нее. Я думаю, Пол Ирвинг никогда не стал бы подбивать свою сестру пройти по заборчику в свинарнике, если бы знал, что она упадет?

– Нет, ему и в голову такое никогда не пришло бы. Пол это истинный маленький джентльмен.

Дэви прищурил глаз, похоже, размышляя о чем-то. Затем потянулся к Энни и обнял ее за шею, уткнувшись пылающим личиком в ее плечо.

– Энни, а ты меня хоть сколько любишь, даже если я и непохож на Пола?

– Конечно люблю, – искренним тоном произнесла Энни. Как бы то ни было, не любить Дэви было невозможно. – Но я любила бы тебя еще больше, если бы ты не был таким озорным.

– Я… я еще кое-что натворил сегодня, пробурчал Дэви, по-прежнему пряча лицо на плече Энни. Мне так жалко, но я очень боялся сказать тебе. Ты не очень рассердишься на меня, а? А Марилле не скажешь, а?

– Не знаю, Дэви. Скорее всего, я должна сказать ей. Но, думаю, могу и не сказать, если ты пообещаешь мне больше не делать этого, что бы ты там ни натворил.

– Нет, я больше не буду. Я все равно больше не поймаю их в этом году. Я нашел ее на ступеньках в погребе.

– Дэви, да что ты такое сделал?

– Положил жабу в кровать Мариллы. Можешь пойти и достать ее оттуда, если хочешь. Но скажи честно, Энни, вот будет смеху, если оставить ее там!

Дэви Кит! Энни аж выскочила из объятий Дэви и бросилась по направлению в комнату Мариллы.

Видно было, что кровать трогали. Она нервно, рывком откинула одеяло и увидела взаправдашную жабу, смотревшую на нее из-под подушки.

– Как же мне вынести эту тварь отсюда? – взмолилась вслух Энни.

Взгляд ее упал на совок для печи. Самое то. Марилла сейчас на кухне. Энни с трудом вынесла жабу, так как она трижды по дороге выпрыгивала из совка и Энни приходилось искать ее, а один раз она уже решила, что потеряла ее. Когда Энни наконец бросила жабу под вишни, то глубоко облегченно вздохнула.

«Если бы Марилла знала, что теперь ей не суждено чувствовать себя в безопасности в своей постели. Я так рада, что этот юный грешник вовремя раскаялся. А вон Диана сигналит мне из своего окна. Это хорошо, мне надо хоть немного отвлечься, а то в школе Энтони Пай, дома Дэви Кит, мои нервы в один день большего не выдержат».

Глава 9 Проблема цвета

Эта старая надоедливая Рэйчел Линд опять приходила ко мне сегодня, уговаривая меня пожертвовать на покупку ковра в церковь, – рассерженно сообщил Энни мистер Харрисон. – Терпеть не могу эту женщину как никакую другую. Голова болит от ее болтовни!

Энни, устроившись на краю веранды, радовалась серым ноябрьским сумеркам, нежному западному ветру, веявшему над свежевспаханными полями и наигрывавшему в пригнувшихся к земле еловых ветвях сада приятную мелодию, и мечтательно склонила голову на плечо.

– Проблема в том, что вы с миссис Линд не понимаете друг друга, – объясняла Энни. Когда люди не нравятся друг другу, так оно вечно и выходит. Я тоже поначалу не любила миссис Линд, но как только начала понимать ее, она мне стала нравится.

– Может, кому-то миссис Линд и по вкусу, но я не собираюсь есть бананы только из-за того, что мне говорят, что если я их буду есть, то они мне начнут нравиться, – пробурчал мистер Харрисон. – А насчет понять ее, я понимаю, что она лезет не в свои дела, я ей так и сказал.

– О, этим вы, должно быть, очень обидели ее, – осуждающе сказала Энни. – Как вы могли сказать такое? Давным-давно у меня тоже было, я говорила миссис Линд неприятные вещи, но это случалось тогда, когда я теряла контроль над собой. А намеренно нет, я не смогла бы такое сказать.

– Но это правда, а правду, я считаю, надо говорить любому.

– Но вы не говорите всей правды, – возразила Энни. – Вы только говорите только неприятную для человека часть правды. Вот вы мне сколько раз говорили, что у меня рыжие волосы, но ни разу не сказали, что у меня красивый нос.

– Осмелюсь сказать, вы и без моих напоминаний сами об этом прекрасно знаете, – усмехнулся мистер Харрисон.

– Так я знаю и о том, что у меня рыжие волосы хотя они и потемнели по сравнению с прошлым, так что вам нет необходимости напоминать мне об этом.

– Хорошо, хорошо, я постараюсь больше не напоминать вам об этом, раз вы так чувствительны к этому. Вы должны извинить меня, Энни. У меня привычка такая – всё тянет на откровенность, и людям не следует обращать на это внимания.

– Да как же им не обращать внимания? И что значит «у меня такая привычка»? Вот представьте себе человека, который ходит с булавкой, укалывает людей и при этом говорит им: «Извините, не обращайте внимания, у меня такая привычка». Вы ведь подумаете, что он ненормальный, верно? Может, есть это в миссис Линд влезать в чужие дела. Ну а почему вы не сказали ей, что у нее очень доброе сердце и что она всегда помогает бедным? И что она не сказала ни слова, когда Тимоти Коттон украл у нее кувшин сливочного масла собственного производства, а его жене сказала, что он купил у нее, а миссис Коттон принесла ей масло обратно и сказала, что от него сильно отдает репой, а миссис Линд извинилась перед ней, что масло получилось таким неважным?

– Я думаю, есть у нее кое-какие положительные качества, – неохотно согласился мистер Харрисон. – У большинства людей есть. И у меня кое-что есть, хотя вы этого, может быть, не подозреваете. Но, во всяком случае, я не собираюсь давать на этот ковер. У меня создается впечатление, что здесь люди только и делают, что клянчат деньги. А как продвигается ваша затея с покраской магистрата?

– Превосходно. В прошлую пятницу вечером состоялось собрание нашего общества. Мы подсчитали и обнаружили, что нам вполне хватает денег на покраску здания магистрата и на замену кровли. Большинство людей проявило щедрость, мистер Харрисон.

Энни была девушкой, в речах приятной, но могла в невинных фразах припрятать и колючки, когда того требовали обстоятельства.

– И в какой цвет вы собираетесь красить?

– Мы решили, что очень подойдет зеленый. А крыша будет темно-красной, конечно. Мистер Роджер Пай поедет сегодня за краской в город.

– А кто подрядился делать?

– Мистер Джошуа Пай из Кармоди. Он уже почти закончил покрывать дранкой. Мы заключили контракт со всеми семействами Пай. А их, знаете, четыре. Они заявили, что не дадут ни цента, если работу не поручат Джошуа. Они вместе собрали двенадцать долларов, и мы подумали, что не следует бросаться такой суммой, хотя многие считают, что не следовало давать им эту работу. Миссис Линд говорит, они пытаются нажиться на всем.

– Главное, чтобы этот Джошуа хорошо сделал работу. Если да, то для меня не имеет значения, Пай его фамилия, Пирог или Пудинг.

– У него репутация хорошего мастера, хотя и говорят, будто он странный человек. Он почти не разговаривает.

– Тогда он действительно странный, – с насмешкой произнес мистер Харрисон, – или, по крайней мере, здешний люд иначе его и звать не будет. Я никогда не был особым говоруном, пока не переехал в Эвонли, но мне пришлось перейти к словесной самообороне, иначе миссис Линд сказала бы, что я немой и начала бы сбор денег на обучение меня языку глухонемых. Вы что, уходите, Энни?

– Надо. Надо вечером подшить кое-что Доре. К тому же надо поберечь Мариллу и посмотреть, как бы там Дэви не выкинул еще какой-нибудь номер. Сегодня утром первое, что он сказал, было: «А куда уходит темнота, Энни? Вот бы посмотреть». Я сказала ему, что она уходит на другую сторону земли, но после завтрака он заявил, что это не так, а уходит она в колодец. И Марилла сказала мне, что четыре раза снимала его со сруба колодца, когда он хотел добраться до темноты.

– Озорной малый, согласился мистер Харрисон. Он вчера приходил ко мне и, пока я ходил в амбар, он за это время вытащил шесть перьев из хвоста у Рыжего. Бедная птица с тех пор хандрит. Такие дети это предзнаменование неприятностей для людей.

– Всё, что бы вы ни приобрели, может быть источником неприятностей, – философски заявила Энни, про себя решив простить Дэви любую следующую выходку за то, что он отомстил за нее Рыжему.

Роджер Пай тем вечером принес краску домой, и Джошуа Пай, мрачный и молчаливый человек, начал на следующий день красить здание магистрата. Работать ему никто не мешал. Здание находилось на так называемой «нижней дороге». Поздней осенью эта дорога была всегда мокрой да грязной, и люди, направлявшиеся в Кармоди, пользовались более длинной «верхней» дорогой. Здание было так густо окружено елями, что издалека его нельзя было увидеть. Джошуа Пай красил в одиночестве и без посторонних глаз, что было весьма мило сердцу этого необщительного человека.

В пятницу после обеда он закончил свою работу и уехал домой в Кармоди. Вскоре после его отъезда к зданию подъехала Рэйчел Линд. Ее любопытство, желание посмотреть, на что стало похоже здание в его новом обличии, оказалось сильнее препятствия в виде грязной дороги. Она преодолела еловый лесок, и перед ней предстал магистрат.

Вид магистрата поразил ее, но странным образом. Она отпустила поводья, воздела к небу руки и произнесла:

– Боже милостивый… Еще некоторое время она смотрела на здание с таким выражением лица, словно не могла поверить своим глазам, а потом залилась истерическим смехом. – Здесь должно было быть что-то не так, должно было. Эти Паи испортят что угодно.

Миссис Линд поехала домой, встретив по дороге несколько человек, останавливаясь всякий раз и сообщая им об увиденном. Новость разлетелась со скоростью птицы. Гилберт Блайд сидел дома, погруженный в книги, и услышал новость ближе к закату от работника, которого нанял отец, и сломя голову бросился в Зеленые Крыши. По дороге к нему присоединился Фред Райт. Они прихватили с собой Диану Барри, Джейн Эндрюс и Энни Ширли, которая, как олицетворенное несчастье, стояла в воротах под голыми ивами.

– Не может этого быть, Энни! – воскликнул Гилберт.

– Может, – ответила Энни, выглядевшая сейчас музой трагедии. – Миссис Линд заехала ко мне по дороге из Кармоди и всё рассказала. Ой, это просто ужасно! Как тут можно что-то улучшить?!

– А в чем ужас-то? спросил Оскар Слоун, который только что приехал из города и привез Марилле картонку со шляпой.

– А вы не слышали? – спросила разъяренная Джейн. Короче, так: Джошуа Пай пошел и покрасил дом в синий цвет, а не в зеленый. В темный такой, каким красят телеги, спицы колес. Миссис Линд говорит, это самый ужасный цвет, который только можно было придумать для магистрата, особенно в сочетании с красной крышей, такое, мол, ей даже вообразить было трудно. Я еле на ногах устояла, когда это услышала. Это такой удар для нас, после того как мы столько перенесли.

– А как вообще такое могло случиться? – чуть не плача спросила Диана.

Вина за непростительный просчет была целиком списана на Паев. «Преобразователи» с самого начала решили использовать краску фирмы «Мортон-Харрис», а банки этой фирмы нумеровались согласно карточкам-образцам. Покупатель выбирал цвет по карточке и называл номер. «Преобразователи» выбрали оттенок зеленого цвета под номером 147. И когда Роджер Пай передал через своего сына Джона-Эндрю, что что он, Роджер Пай, собирается в город и может купить для них краску, «преобразователи» попросили Джона-Эндрю передать своему отцу, чтобы он купил краску номер 147. Роджер Пай настойчиво утверждал, будто Джон-Эндрю назвал ему цифру 157, а Джон-Эндрю начисто отрицал утверждение Роджера, и в таком состоянии вопрос оставался до настоящего момента.

В эту ночь беспокойство царило в каждой эвонлийской семье, где жили «преобразователи». В Зеленых Крышах уныние чувствовалось настолько сильно, что это подавляюще подействовало даже на Дэви. Энни плакала, и успокоить ее было невозможно.

– Мне надо поплакать, даже если мне уже почти семнадцать, Марилла, – захлебываясь слезами, говорила она. Это убийственно. Это может быть похоронным звоном для нашего общества. Нам будут в лицо смеяться.

В жизни, однако, как и в мечтах и снах, всё может свершаться наоборот. Люди Эвонли не смеялись, они были взбешены. Это ведь их деньги пошли на покраску здания магистрата, и поэтому они были крайне огорчены свершившейся ошибкой.

Общественный гнев сосредоточился на Пайях. Роджер Пай и Джон-Эндрю продолжали разбираться между собой, что же касается Джошуа Пая, то он, должно быть, родился ненормальным, раз не заподозрил, что тут что-то не так, когда открыл банку и увидел цвет краски. Джошуа Пай, когда на него накинулись с обвинениями, стал в ответ говорить, что вкус обитателей Эвонли насчет цветов и его вкус это совершенно разные вещи, что его наняли для покраски дома, ни слова не сказав о деталях, и он получил деньги за сделанную работу.

«Преобразователи» с глубоким сожалением оплатили ему его работу, предварительно проконсультировавшись с мистером Питером Слоуном, входившим в состав деревенского магистрата.

– Заплатить ему вам придется, – объяснил им Питер. – Вы не сможете приписать ему ответственность за ошибку, поскольку он утверждает, что ему никто не говорил про цвет, а просто дали банку с краской и сказали: давай, крась. Как бы то ни было, ошибка получилась крайне неприятная, дом выглядит ужасно.

Несчастные «преобразователи» ждали, что Эвонли еще более предвзято станет относиться к ним, однако вышло наоборот: симпатии публики всецело повернулись в их сторону. Люди пришли к мнению, что энтузиазмом и старанием маленькой группы молодежи некрасиво воспользовались другие. Миссис Линд сказала им, чтобы они так держали и показали Паям, что есть в мире люди, которые могут честно делать свое дело. Мэйджор Спенсер передал им, что выкорчует все пни вдоль части дороги перед своей фермой и засеет этот участок травой за свой счет. Миссис Хайрам Слоун зашла как-то в школу и по секрету вызвала Энни на улицу и сообщила ей, что если «общество» захочет сделать по весне клумбы с геранью на перекрестках, то она последит, чтобы ее разбойная корова оставалась за надежной оградой. Даже мистер Харрисон ухмылялся, если вообще это делал, сугубо наедине, и внешне всячески демонстрировал свои симпатии.

– Ничего, Энни. Большинство красок со временем выцветает и становятся некрасивыми, а эта с самого начала ужасная, так что, когда она выцветет она не может не стать симпатичнее. Тем более что крыши и покрыта, и покрашена что надо. Теперь люди могут собираться там спокойно, и на них не будет капать.

– Но теперь про синий цвет нашего магистрата будут говорить по всем окрестным селениям, – с огорчением сказала Энни.

Следует признать, что так оно и было.

Глава 10 Дэви в поисках острых ощущений

Как-то в ноябре, возвращаясь из школы, Энни шла Березовой тропой и думала о том, что жизнь ей вновь улыбается. Этот день вполне удался, в ее маленьком королевстве всё прошло хорошо. Сент-Клер Доннелл не поцапался ни с кем из ребят из-за своего имени. У Прилли Роджерсон заболел зуб и из-за флюса ее личико так перекосило, что она не решилась ни разу пококетничать с мальчиками из ближайшего окружения. С Барбарой Шоу случилась лишь одна неприятность: она пролила воду на пол. А Энтони Пая вообще в школе не было.

– Какой же чудесный ноябрь выдался в этом году, – произнесла Энни, которая полностью не избавилась от своей детской привычки говорить с собой вслух. – Обычно ноябрь такой неприветливый месяц, а тут год вроде как понял, что он взрослеет и пора отбросить свои старые привычки. Этот год стареет очень красиво как красивый джентльмен, который знает, что седина и морщины не мешают ему выглядеть привлекательным. У нас были в этом году чудесные дни и вечера. Последний две недели были такие спокойные, и даже Дэви вел себя почти хорошо. Он, по-моему, действительно становится лучше. Какие спокойные сегодня деревья. Почти не шелестят, только вверху слышен легкий ветерок. Как дальний прибой. Как милы эти деревья! Дорогие деревья, я люблю каждое из вас, как друга.

Энни обняла одной рукой тонкую березку и поцеловала ее кремово-белый ствол. Показавшаяся из-за поворота дороги Диана увидела эту сцену и рассмеялась.

– Энни, ты только говоришь и делаешь вид, что повзрослела. Я уверена, когда ты остаешься наедине, ты бываешь такой же девочкой, как и раньше.

– Ну и что ж. Нельзя сразу вдруг избавиться от привычки быть маленькой девочкой, – весело возразила Энни. Знаешь, я четырнадцать лет была маленькой девочкой, а более или менее взрослеть начала года как три, не больше. А я уверена, что в лесу всегда буду чувствовать себя ребенком. Путь из школы домой единственное время, когда я могу помечтать. За исключением получаса или возле этого перед сном. Я так загружена школой, подготовкой к школе, помощью Марилле с малышами, что помечтать и времени не остается. Ой, ты даже не представляешь, какие замечательные приключения я переживаю, после того как ложусь в постель. Я всегда представляю будто я важная, яркая, преуспевающая. То великая примадонна, то сестра Красного Креста, то королева. Вот в прошлую ночь я была королевой. Как же приятно воображать себя королевой. Ты обладаешь всеми радостями своего высокого положения без его неприятных моментов, и в любой момент можно прекратить быть королевой, а в реальной жизни нет. Но здесь, среди деревьев, я люблю воображать другие вещи… Я дриада, живущая на старой сосне, или маленький бурый эльф, прячущийся под скрученным листком. А белая береза, которую я целовала, когда ты меня застала, это моя сестра. Единственная разница в том, что она – береза, а я девушка. Но это нам не мешает быть сестрами. А куда ты идешь, Диана?

– К Диксонам. Я обещала помочь Альберте скроить новое платье. А ты не сможешь вечерком забежать, вместе домой пойдем?

– Я смогла бы раз Фред Уайт уехал в город, ответила Энни со слишком уж невинным видом.

Диана вспыхнула, дернула головой и пошла своей дорогой. Однако непохоже было, чтобы она обиделась.

Энни твердо намерилась сходить в этот вечер к Диксонам, но не пришлось. Когда она пришла домой, то там столкнулась там с такой ситуацией, что все прочие мыли напрочь выпали из головы. Марилла встретила ее во дворе с расширенными от ужаса глазами и объявила:

– Энни, Дора пропала!

– Дора? Пропала?! – Энни взглянула на Дэви, раскачивавшегося на воротах, и заметила веселые искорки в его глазах. – Дэви, ты не знаешь, где она?

– Нет, откуда мне знать? Я с обеда не видал ее, вот вам крест, решительно заявил Дэви.

– Меня не было с часу, – стала рассказывать Марилла. – Томас Линд внезапно почувствовал себя плохо, и Рэйчел сразу послала за мной, просила немедленно прийти. Когда я уходила, Дора играла с куклой на кухне, а Дэви за амбаром лепил свои куличи из грязи. Домой я пришла полчаса назад, Доры нигде нет. А Дэви заявляет, что не видел ее, с тех пор как я ушла.

– Не видел, – торжественно подтвердил Дэви.

– Она должна быть где-то поблизости, – сказала Энни. – Она никогда не забредает далеко, ты же знаешь, какая она трусиха. Возможно, она заснула в какой-нибудь из комнат.

Марилла отрицательно покачала головой.

– Я прочесала весь дом насквозь. Но она может находиться в каких-нибудь других постройках.

Вместе продолжили тщательные поиски. Обыскали каждый уголок дома, двора, сараев. Энни обошла вишневый сад, Духову рощу, то и дело зовя Дору. Марилла взяла свечу и обыскала погреб. Дэви поочереди помогал то той, то другой и предлагал все новые места, где, по его мнению, могла быть Дора. Наконец все встретились во дворе.

– Вот загадка-то, ума просто не приложу, – горестно произнесла Марилла.

– Где же она может быть, – несчастным голосом промолвила Энни.

– А может, она кувыркнулась в колодец? – весело предположил Дэви.

Энни и Марилла со страхом взглянули друг на друга. Эта мысль преследовала обеих с начала поисков, но высказать ее вслух никто не решался.

– Она… она могла… – шепотом пролепетала Марилла.

Энни, чувствуя тошноту и головокружение, подошла к срубу, перегнулась через него и заглянула внутрь. Ведро стояло на своей доске. Глубоко внизу блестело зеркальце воды. У Катбертов был самый глубокий колодец в Эвонли. Если Дора… Но у Энни не хватало сил развить эту мысль дальше. Она вздрогнула и отвернулась.

– Беги к мистеру Харрисону, сказала Марилла, ломая руки.

– И мистера Харрисона, и Джона-Генри нет, оба сейчас в городе, сегодня поехали. Сбегаю к мистеру Барри.

Мистер Барри вернулся вместе с Энни и принес с собой моток веревки, на конце которой имелось устройство вроде когтей, сделанное из вил. Марилла и Энни стояли рядом, похолодев и дрожа от страха и ужаса, пока мистер Барри прощупывал дно колодца, а Дэви, сидя верхом на воротах, наблюдал за этой группой, и лицо его выражало крайнее удовольствие.

Наконец мистер Барри отрицательно покачал головой, с облегчением вздохнув.

– Там ее нет. Однако это очень странно, куда же она могла подеваться, – сказал он. Ну-ка, молодой человек, скажи: ты действительно представления не имеешь, где твоя сестра?

– Я уж десять раз говорил, что не знаю, – ответил Дэви обиженно. Может, какой бродяга приходил, взял да украл ее.

– Чепуха, – быстро ответила Марилла, которая отошла от страха перед колодцем. – Энни, а ты не думаешь, что она могла пойти в дом к мистеру Харрисону? С тех пор, как ты ее взяла к нему, она только и говорит о его попугае.

– Мне не верится, что Дора может отважиться пойти одна так далеко, но я пойду посмотрю, – сказала Энни.

На Дэви больше никто не смотрел, иначе бы увидели, что на его лице резко сменилось выражение. Он тихо спустился с ворот и побежал к амбару с такой скоростью, с какой могли его нести пухлые ноги.

А Энни торопливо пересекла поле в направлении дома Харрисона, особенно не надеясь увидеть там Дору. Дом был заперт, шторы на окнах опущены, и не было никаких признаков наличия в доме или вокруг него живого существа. Со ступенек крыльца Энни несколько раз громко выкрикнула имя Доры.

Рыжий, сидевший в кухне за ее спиной, пронзительно крикнул и выругался, да так зло. Но между выкриками птицы Энни услышала жалобный плач, доносившийся из небольшого строения во дворе, служившего мистеру Харрисону мастерской. Энни подлетела к двери, отодвинула засов, распахнула дверь и схватила в руки девочку с заплаканным лицом, которая с горестным видом сидела на перевернутой банке для гвоздей.

– Ах, Дора, Дора, как же ты нас напугала! Как ты здесь очутилась?

– Мы с Дэви пошли посмотрел на Рыжего, – сквозь слезы и рыдания говорила Дора, – но не смогли увидеть, только Дэви заставил его ругаться, когда ударил ногой по двери. Потом Дэви привел меня сюда и закрыл дверь, а сам убежал, а я не могла выйти. Я сидела и плакала, я так перепугалась, я замерзла и так есть хочу. Я думала, что ты никогда не придешь, Энни.

– Это Дэви?

Но больше Энни не могла говорить. С тяжелым сердцем несла она домой Дору. Ее радость от того, что она нашла Дору целой и невредимой, омрачалась болью из-за поступка Дэви. То, что он запер Дору эту выходку еще можно было простить. Но Дэви солгал, он хладнокровно врал им. Это выглядело отвратительно, и закрыть на это глаза Энни не могла. Ей хотелось сесть и разрыдаться от горя. Она очень полюбила Дэви, и меру этой любви она сама не знала до этой минуты. Ей было невыносимо больно увидеть, как это мальчик намеренно ее обманул.

Марилла выслушала рассказ Энни в глубоком молчании, не сулившем Дэви ничего хорошего. Мистер Барри рассмеялся и посоветовал как следует выдрать Дэви.

После его ухода Энни успокоила и согрела плачущую и дрожащую Дору, накормила ее ужином и уложила в постель. Затем она вернулась на кухню как раз в тот момент, когда Марилла с сердитым выражением лица вводила туда, а точнее – втаскивала, упирающегося, испачканного в паутине Дэви, которого только что отыскала в самом темной углу стойла.

Марилла вытолкнула Дэви на середину кухни, а сама села у окна, Энни, размякшая и безвольная, села у противоположного окна, а между ними на коврике стоял спиной к Марилле виновник происшествия. Спина его выражала смирение, подавленность, испуг, но хотя его лицо, обращенное к Энни, и несло на себе оттенок сознания вины, тем не менее в глазах читалось молчаливое обращение к Энни: мы, мол, друзья ведь? Он словно знал, что поступил нехорошо и будет наказан, но рассчитывал на то, что позже они с Энни посмеются над всей этой историей.

Но в серых глазах Энни он не увидел и тени улыбки, одно осуждение. Это было что-то новое пугающее и неприятное для него.

– Как ты мог поступить так, Дэви? – суровым голосом спросила Энни.

Дэви поежился.

– Я просто подшутил, для смеху. Тут уже долго такая скучища, что я подумал, что надо для смеха попугать вас как следует. Вот я и…

Несмотря на страх и некоторое раскаяние, Дэви расплылся в улыбке при воспоминании о содеянном.

– Но ты нам солгал, Дэви, – сказала Энни совсем разнесчастным тоном.

Дэви фраза Энни озадачила.

– Что значит «солгал»? Наврал, что ли?

– Я хочу сказать, что ты говорил нам неправду.

– А как же еще-то? – откровенно признался Дэви. – Если б я сказал вам правду, разве вы испугались бы? Вот мне и пришлось.

Страх и напряжение Энни дали себя знать, а отсутствие раскаяния со стороны Дэви оказалось заключительной каплей. Две большие слезы выкатились из ее глаз.

– Ах Дэви, ну как же ты мог! – промолвила Энни дрожащим голосом. – Неужели ты не понимаешь, как плохо ты поступил?

Дэви испугался. Энни плачет? Он довел Энни до слез? Его маленькое сердечко охватил настоящий приступ раскаяния. Он кинулся к Энни, забрался к ней на колени, обнял руками ее шею и залился слезами.

– Я не знал, что врать нехорошо, – сквозь слезы говорил он. – Откуда мне было знать, что это плохо? Все дети мистера Спротта врали целыми днями подряд и еще крестились при этом. Я думаю, Пол Ирвинг никогда не врет. Я стараюсь быть таким же хорошим, как он, но теперь, я думаю, ты никогда больше не будешь любить меня. Мне жутко жалко, что я довел тебя до слез, Энни, но я больше не буду врать.

Дэви спрятал лицо на плече Энни и навзрыд заплакал. На Энни внезапно нахлынула радость от того, что малыш всё понял, она крепко прижала Дэви к себе и поверх курчавой головы посмотрела на Мариллу.

– Он не знал, что лгать нехорошо, Марилла. Я думаю, мы должны простить его за эту часть его проступка, если он пообещает больше никогда не говорить неправды.

– Я больше не буду… я же теперь знаю, что это нехорошо… со всей детской серьезностью уверял Дэви сквозь слезы. Если еще поймаешь меня… что я вру… можешь… Дэви перебирал в уме подходящее наказание себе, – можешь содрать с меня с живого кожу, Энни.

– Не говори «врать, вранье», Дэви, говори «обманывать, неправда», только и нашлась что сказать Энни.

– А почему? – заинтересовался Дэви, удобно устроившись на коленях Энни и задрав любопытную заплаканную мордашку. – А чем вранье хуже неправды? Мне хочется знать, чем. Тоже хорошее слово.

– Так не принято, лучше маленьким детям избегать таких слов.

– Сколько же в мире вещей, которые нельзя делать, – со вздохом произнес Дэви. – Никогда не думал, что их так много. Я больше не буду заниматься вра… говорить неправду. Хотя это очень удобная штука. Но раз так, то я больше не буду. А что вы мне сделаете за это в этот раз? Скажите, а?

Энни с мольбой посмотрела на Мариллу.

– Я не собираюсь быть слишком жестокой к ребенку, – сказала та. – Боюсь, что еще никогда не говорил ему, что лгать нехорошо, а дети Спротта были не лучшей компанией для него. Бедняга Мэри очень сильно болела и не могла оказать ему нормального внимания. Не может же шестилетний ребенок знать что хорошо и плохо инстинктивно. Нам надо исходить из того, что он не совсем понимает, что это такое вести себя правильно. Так что нам придется начинать сначала. Но за то, что он запер Дору, он должен понести наказание. Но у меня нет на уме другого способа, кроме как послать его спать без ужина. Но мы так часто пользовались этим. Нет ли у тебя в голове чего-нибудь другого, Энни? Не могу поверить, что у тебя нет ничего про запас при твоем-то воображении, о котором ты так часто любишь говорить.

– Наказания это отвратительное дело, а я люблю воображать только приятные вещи, – сказала Энни, потрепав по голове Дэви. – В мире и без того хватает неприятных вещей, так что нет смысла придумывать что-то новое.

В конце концов Дэви, как обычно, положили спать, без разрешения вставать до полудня. Дэви, очевидно, ударился в раздумья, ибо, Когда Энни некоторое время спустя поднималась в свою комнату, то услышала, как Дэви тихо зовет ее. Она вошла и увидела его сидящим на кровати. Локтями он опирался на колени, а голову положил на ладони.

– Энни, произнес он каким-то торжественным голосом, – а это нехорошо для всех врать… то есть говорить неправду? Скажи, мне интересно.

– А как же, конечно.

– А для взрослых тоже?

– Да-а.

– Тогда, – решительно заявил Дэви, – Марилла плохая, потому что она говорит неправду. Она еще хуже меня, потому что я не знал, что это плохо, а она знала.

– Дэви Кит, Марилла в жизни не занималась выдумками! – возмутилась Энни.

– Да нет. В прошлый вторник она сказала мне, что если я не буду читать на ночь молитвы, со мной случится что-нибудь страшное. И я целую неделю их не читал, я хотел посмотреть, что же случится и ничего, – удрученно заключил Дэви свое сообщение.

Энни чуть было не рассмеялась, но потом спохватилась и из педагогических соображений сдержалась, понимая, что надо спасать репутацию Мариллы.

– Ну как же, Дэви Кит, кое-что ужасное случилось с тобой, и именно сегодня.

Дэви недоверчиво взглянул на Энни.

– Это ты про то, что меня послали спать без ужина? – презрительно произнес он. – Ну и чего тут ужасного? Конечно, мне это не нравится, но меня уж столько раз клали спать без ужина, пока я тут, что я уж привык. К тому же вы ничего не экономите на мне, когда не даете ужина, потому что я в два раза больше съедаю за завтраком.

– Я не про то, что тебя кладут спать без ужина. Я имею в виду тот факт, что ты сегодня сказал неправду. А знаешь, Дэви? – Энни нагнулась к Дэви и угрожающе помахала перед его носом пальцем. – Когда мальчик говорит неправду, это почти самое худшее, что может с ним случиться почти самое-самое. Так что видишь, Марилла сказала тебе правду.

– А я-то думал, что чего-нибудь такое случится, что закачаешься, – разочарованно произнес Дэви.

– Так вот, Марилла тут не при чем. Плохое не обязательно потрясает. Оно часто может быть скучным, глупым.

– А все-таки смешно было смотреть на вас с Мариллой, как вы заглядывали в колодец, – заявил Дэви, хлопнув Энни по колену.

Энни ничего не сказала ему. Она смогла спуститься по лестнице и дотерпеть до гостиной, а там уж разразилась таким долгим и закатистым смехом, что у нее бока заболели.

– Может, расскажешь, над какой это ты шуткой смеешься? с мрачным выражением лица поинтересовалась Марилла. – Я что-то не заметила сегодня ничего особенно смешного.

– Засмеешься, когда услышишь, – заверила ее Энни. И Марилла действительно расхохоталась, что показывало, насколько она продвинулась вперед в деле самообразования, с тех пор как удочерила Энни. Но, отсмеявшись, она тяжко вздохнула.

– Я думаю, мне не надо было говорить ему это. Но я слышала, как священник однажды сказал это одному ребенку. Но он меня так донял. Это было тем вечером, когда ты ездила на концерт в Кармоди. Я клала его спать, а он говорит мне, что, мол, не видит смысла молиться сейчас. Другое дело, когда вырастет и станет какой-то величиной для Бога. Энни, не знаю, что нам делать с этим ребенком. Не знаешь, чего от него ожидать. Я в полной растерянности.

– Ой, не говори так, Марилла. Вспомни, какая я дрянь была, когда приехала сюда.

– Энни, ты никогда не была плохой никогда. Теперь я это точно вижу, я знаю, что значит плохо. Тебя вечно тянуло что-нибудь выкинуть этакое, признаю, но у тебя всегда были добрые мотивы. А Дэви тому именно нравится плохое.

– Нет-нет, я не согласна с тобой, – с мольбой в голосе запротестовала Энни. – Это просто баловство. Для него тут слишком тихое место. Здесь нет других ребятишек, поиграть не с кем, вот его ум и изобретает, чем бы заняться. А Дора такая вся из себя правильная и примерная, мальчику с ней скучно играть. Я думаю, что ему надо разрешить ходить в школу, Марилла.

– Нет, – решительно возразила Марилла. – Мой отец всегда говорил, что ребенка нельзя загонять в четыре стены школы, пока ему не стукнет семь, и мистер Аллен говорит то же. Этим двойняшкам можно давать кое-какие уроки дома, но в школу до семи лет их не надо пускать.

– Тогда надо попробовать переделать Дэви дома, – живо заговорила Энни. – Несмотря на все его выходки, он очень милый ребенок. Я просто не могу не любить его. Марилла, может, это ужасно, что я говорю, но Дэви я люблю больше, чем Дору, хотя она и такая хорошая девочка.

– Сама не знаю почему, но я тоже, – призналась Марилла. – Хотя это нечестно, ведь Дора не доставляет нам никаких трудностей. Лучше ребенка не придумаешь, ее вообще как бы и не видно в доме.

– Дора слишком хорошая, – сказала Энни. – Она вела бы себя также хорошо, даже вокруг не было ни единой души и некому было бы сказать ей, как надо себя вести. Она уже родилась воспитанной, мы ей даже не нужны. – И я думаю, – заключила Энни, выдавая выношенную ею самой истину, мы больше любим людей, которым мы нужны. А Дэви мы очень нужны.

– Что ему нужно, – подвела итог беседе Марилла, – так это, как сказала бы Рэйчел Линд, «хорошая трепка».

Глава 11 Факты и фантазии

«Учительство это действительно очень интересная работа, писала Энни своей подруге по училищу в Куинсе. Джейн говорит, что, по ее мнению, учительство монотонная работа, но я с ней не согласна. Что-то веселое случается каждый день, да и дети говорят такие занятные вещи. Джейн говорит, что наказывает своих учеников, когда они смешат класс. Поэтому она, может быть, и считает преподавательскую работу монотонной.

Сегодня, например, Джимми Эндрюс не смог правильно написать слово «веснушчатый». «Ну и что? говорит он в итоге. Написать не могу, но знаю ведь, что это такое». «Что?» спрашиваю. «Лицо Сент-Клера, мисс», – отвечает он. У Сент-Клера действительно много веснушек, хотя я не даю, чтобы ребята говорили по этому поводу. Я сама была одно время в веснушках и хорошо помню, что это такое. Но я не думаю, что Сент-Клер обиделся на это. Он обиделся за то, что Джимми назвал его Сент-Клером, и поколотил Джимми по дороге домой. Я услышала об этом факте не «из официальных источников», так что не думаю, что приму какие-то меры.

Вчера я пыталась научить Лотти Райт сложению. Говорю ей: «Если у тебя в одной руке три конфетки, а в другой две, то сколько это будет вместе?» – «Полный рот», отвечает. А когда шел урок по естествознанию, я попросила, чтобы класс убедительно объяснил, почему нельзя убивать жаб. Встает Бенджи Слоун и на полном серьезе говорит: «Потому что на следующий день пойдет дождь».

Вот и попробуй тут удержись от смеха, Стелла. А мне приходится все эти веселости нести с собой домой, и уж там… Марилла говорит, что вздрагивает, когда из моего крыла вдруг доносится беспричинный хохот. Она говорит, что в Графтоне один человек сошел с ума, а начиналось всё так же.

А тебе известно, что Томас-а-Беккет после смерти стал не святым, а «слепым»? По крайней мере, так сказала Роуз Белл. А Уильям Тиндел, он, оказывается, написал Новый Завет. Это тоже ее. А Клод Уайт считает, что «ледники» это люди, зимующие во льдах.

Я считаю, что самое трудное в работе учителя, как и самое интересное, это заставить ребят рассказать тебе свое мнение о различных вещах. Как-то в дождливый день на прошлой неделе я собрала детей в обеденное время вокруг себя и попыталась разговорить их, чтобы они поговорили со мной как с равной. А попросила их сказать, чего им больше всего хочется. Некоторые ответы были самыми обычными куклы, собственная лошадка, коньки. Другие ответы оказались весьма оригинальными. Хестер Бултер хочет «носить свое воскресное платье каждый день и обедать каждый день в гостиной». Ханне Белл хочется «быть хорошей, только чтобы для этого не надо было ничего делать». Марджори Уайт, ей десять лет, хотела бы быть… вдовой. Я спросила почему, а она этак серьезно мне говорит: если ты, мол, не замужем, то тебя будут звать старой девой, а если замужем, то тобой будет командовать муж, а тут ни того, ни другого. Но самое замечательное желание оказалось у Салли Белл. Ей захотелось медового месяца. Я спросила ее, знает ли она, что это такое. Она объяснила мне, что ее двоюродный брат из Монреаля ездил с родителями на свадьбу в деревню и там жил целый месяц у дедушки и ел свежий мед.

В другой день я попросила их сказать, какой свой поступок они считают самым плохим в жизни. Детей постарше мне не удалось разговорить, но вот третий класс согласился довольно свободно. Элиза Белл «подожгла тетины клубки чесаной шерсти». Она хотела посмотреть, как эта штука горит и подожгла кончик, а оно раз и вмиг сгорело. Эмерсону Гиллису дали десять центов, чтобы он внес их на благотворительные цели, а он купил конфет. У Аннетты Белл самым крупным преступлением было то, что она «съела несколько ягод черники, которая росла на кладбище». Уилли Уайт «много раз съехал в праздничных брюках с крыши овчарни». «Но, говорит, я был наказан за это, мне пришлось все лето ходить в воскресную школу в брюках с заплатками, а раз тебя за какое-то дело наказали, то и раскаиваться не надо».

Я хотела бы, чтобы ты почитала кое-какие их сочинения. Мне так этого хочется, что я посылаю тебе копии некоторых из них, написанных совсем недавно. На последней неделе я задала четвертому классу написать мне письма о чем угодно и предложила в качестве варианта написать о какой-нибудь своей поездке, об интересном событии, свидетелями которого они были, или интересном человеке.

Они должны были написать письма на настоящей бумаге для писем, запечатать их в конверт и написать мой адрес на конверте, и все это сделать безо всякой посторонней помощи. И в пятницу утром мой стол был завален письмами, а в этот вечер я снова поняла, что учительская работа имеет свои прелести и трудности. А эти сочинения возмещение за мой труд. Вот что написал Нед Клэй. Адрес, правописание, грамматика как в оригинале.

«Мисс учительнице ШиРли

Зеленые крыши.

Острова п.э. канада

о птицах

Дорогая учительница я думаю я напишу вам сочинение о птицах. птицы очень полезные животные. мой кот ловит птиц. Его зовут Уильям а папа зовет его том. Он весь паласатый и одно из ух отморозил той зимой. а так был бы красавец кот. Мой дядя тоже завел кота. Он однажды пришол к ним и не хочет уходить а дядя говорит что он очень умный не хуже людей. он позволяет ему спать на его кресле качалке а моя тетя говорит что он думает больше о нем чем о своих детях. это неправильно. мы далжны быть добрыми к кошкам и поить их свежим молоком но не далжны любить их больше чем наших детей. это все что я пока что думаю об этом а пока что

ваш эдвард блэйк КлэЙ».

Сент-Клер был как обычно краток и конкретен. Сент-Клер никогда не тратит зря слов. Я не думаю, что он избрал тему и сделал приписку по злому умыслу. Просто он не отличается особым тактом и воображением.

«Дорогая мисс Ширли!

Вы задали нам описать что-нибудь необычное, что мы видели своими глазами. Я решил описать здание магистрата. У него две двери, одна на вход, другая на выход. У него шесть окон и дымовая труба. У него две боковые стены и два торца. Покрашено оно в синий цвет. И от этого выглядит странным. Построено оно у нижней дороги. Это третье по важности здание в Эвонли. Перед ним стоят церковь и кузница. В нем собираются дискуссионные клубы и устраивают концерты.

Искренне Ваш,

Джекоб Доннелл.

P.S. Магистрат покрашен в ядовито-синий цвет».

Письмо Аннетты Белл было достаточно длинным, что оказалось для меня неожиданностью, ибо писать эссэ не самая сильная сторона Аннетты. Она, как правило, пишет столь же кратко, как Сент-Клер. Аннетта скромное тихое существо, образец в поведении, но в ней нет и тени оригинальности. И вот, почитай ее письмо:

«Дражайшая учительница!

Я думаю, что напишу Вам письмо о том, как я люблю Вас. Я люблю Вас всем сердцем, всей душой и всем моим разумом всем, что во мне может любить, – и я хочу служить Вам вечно. Это было бы моей наивысшей привилегией. Вот пачему я стараюсь вести себя так хорошо в школе и учить все уроки.

Вы такая красивая, моя учительница. Ваш голос словно музыка, а Ваши глаза как голубенькие цветочки под утренней росой. Вы как высокая статная королева. Ваши волосы как золотая волна. Энтони Пай говорит, что Вы рыжая, но Вы не обращайте внимания на Энтони.

Я знаю Вас всего несколько месяцев, но мне даже не верится, что было время, когда я не знала Вас, что было такое время, когда Вы еще не пришли в мою жизнь и не благословили и озарили ее. Я всегда буду оглядываться на этот год как на самый замечательный в моей жизни, потому что в этот год в нее вошли Вы. Потом, в этом году мы переехали из ньюбриджа в Эвонли. Моя любовь к Вам сделала мою жизнь богатой и удержала меня от многих соблазнов и пороков. И всем этим я обязана Вам, моя дражайшая учительница.

Я никогда не забуду, какой прелестной Вы выглядели в последний раз в том черном платье с цветами в волосах. Такой я буду помнить Вас вечно, даже если и Вы и я состаримся и поседеем. Вы останетесь для меня вечно молодой и светловолосой, моя дражайшая учительница. Я думаю о Вас все время утром, днем и вечером. Я люблю Вас и когда вы смеетесь, и когда вздыхаете. Люблю, даже если вы смотрите крайне неодобрительно. Я никогда не видела Вас сердитой, хотя Энтони Пай говорит, будто Вы всегда выглядите именно такой. Но я не удивляюсь, что Вы всегда кажетесь ему такой, потому что он этого заслуживает. Вы мне нравитесь в любом наряде, Вы кажетесь еще более очаровательной в любом новом платье по сравнению с предыдущим.

Дражайшая учительница, спокойной ночи. Село солнце и сияют звезды, яркие и красивые, как Ваши глаза. Целую Ваши руки и лицо, моя сладкая. Да будет над Вами Бог и да сохранит Вас от всяких бед.

Любищея Вас ученица,

Аннетта Белл».

Это сверхнеобычное письмо озадачило меня, и немало. Я знала, что Аннетта скорее научится летать, чем составлять такие письма. В школе на перемене я пригласила ее прогуляться вдоль нашей речушки и попросила ее рассказать мне всю правду насчет письма. Аннетта расплакалась и призналась во всем. Она сказала, что никогда не писала писем и не знала, как это делается, но в верхнем ящике маминого бюро хранилась целая пачка любовных писем, которые писал когда-то маме один давний поклонник.

«Это не папа, – сквозь слезы говорила она, – это был какой-то человек, который учился на священника, так что он умел писать любовные письма. Но мама не пошла за него. Она говорила, что не могла как следует разобраться, куда он клонит. Но я подумала, что письма очень хорошие и надергала оттуда фраз, и написала вам. Я писала вместо «леди» «учительница», когда могла, вставляла свое, меняла некоторые слова. Например, я не знала, что такое «сплин», и подумала, что это материал для платья. Я не думала, что вы уловите разницу. И как это вы поняли, что там не все мое? Вы, должно быть, ужас какая умная, учитель».

Я сказала Аннетте, что это очень нехорошо переписывать чужие письма и выдавать их за собственные. Но, я боюсь, единственно, о чем переживает Аннетта, это то, что обман раскрыт.

«Но я действительно люблю Вас, учитель, – говорила она и плакала. – Всё это правда, хотя первым написал и священник. Я люблю вас всем сердцем».

Ну что ты ей сделаешь в такой ситуации!

А вот письмо Барбары Шоу. Кляксы оригинала я не смогу воспроизвести.

«Дорогая учительница!

Вы сказали, что можно написать о том, как мы ходили к кому-то в гости. Я никогда не ходила в гости, только раз. Прошлой зимой я была в гостях у тети Мэри. Тетя Мэри очень необычная женщина и отличная хозяйка. В первый вечер, когда я приехала, был чай. Я нечаянно опрокинула кувшин и разбила его. Тетя Мэри сказала, что этот кувшин ей подарили на свадьбу и его еще ни разу никто не разбивал. Когда мы вставали из-за стола, я наступила ей на полу платья и оторвала оборки. На следующее утро я уронила кувшин в раковину, треснуло и то и другое. За завтраком я пролила чай на скатерть. Когда я помогала тете Мэри накрывать обед, то уронила фарфоровое блюдо, и оно разбилось. В тот же вечер я упала с лестницы и ушибла лодыжку, поэтому мне пришлось неделю пролежать в постели. Я слышала, как тетя Мэри говорила дяде Джозефу, что это подарок судьбы, иначе я расколотила бы всё в доме. Когда я поправилась, пора было уезжать домой. Я не очень люблю ходить в гости. Я больше люблю ходить в школу, особенно после того как переехала в Эвонли.

Уважающая Вас

Барбара Шоу».

Уилли Уайт начал так:

«Уважаемая мисс!

Я хочу Вам рассказать о моей Очень Храброй Тете. Она живет в Онтарио. Однажды она пошла в сарай и увидела, что во дворе болтается собака. Тетя взяла палку, огрела ее и загнала в сарай и там заперла. А скоро после этого пришел один дядя, сказал, что звериная львица убежала и он ее ищет (что-то странное – скорее всего, было сказано, что «из зверинца львица убежала»). Оказалось, что та самая собака и была той львицей. Выходет, моя Очень Храбрая Тетя загнала палкой в сарай львицу. Странно, как это она ее ни съела, но она все-таки очень храбрая. Эмерсон Гиллис говорит, что никакой храбрпости тут нет, потому что она думала, что это собака. Вот если бы она думала, что это не собака, тогда другое дело. Но Эмерсон завидует, потому что у него самого нет Храброй Тети, одни дяди».

Самое хорошее я припасла под конец. Ты смеешься надо мной из-за того, что я думаю про Пола Ирвинга, будто это гениальный мальчик, но, я полагаю, письмо убедит тебя, что это весьма необычный ребенок. Пол живет далеко, у самого побережья, живет у бабушки, и ему не с кем там поиграть, у него нет подходящих партнеров. Ты помнишь, как наш преподаватель по управлению школой говорил нам, что у нас не должно быть любимчиков среди учеников, но я не могу не любить Пола больше всех. Не думаю, что наношу этим какой-либо вред. Его все любят, даже миссис Линд, которая говорит, что никогда не думала, что может так привязаться к янки. И ребята в школе тоже любят его. В нем нет какой-то слабости, чего-то девчачьего, если не считать его мечтательности и фантазий. Он ведет себя по-мужски и может добиться своего в любой игре. Он тут подрался с Сент-Клером Доннеллом из-за того, что тот утверждал, будто звездно-полосатый как флаг в подметки не годится «юнион джеку».[2] Битва закончилась ничьей и уговором о том, что впредь каждый будет уважать патриотические чувства другого. Сент-Клер говорит, что может побить любого, а Пол большинство.

Привожу письмо Пола:

«Моя дорогая учительница!

Вы сказали, что мы можем написать вам о каких-нибудь интересных людях, которых мы знаем. По-моему, самые интересные люди, которых я знаю, это мои скальные люди, и я хочу рассказать Вам о них. Я никому про них не рассказывал, только бабушке и отцу, но я хотел бы рассказать о них и вам, потому что Вы человек понимающий других. Множество людей не способны понять другого, и им нет смысла рассказывать.

Мои скальные люди живут на побережье. Я хаживал к ним почти каждый вечер, пока не наступила зима. Теперь придется подождать до весны, но они останутся там, потому что такие люди, как они, не меняются и не меняют мест, и мне это очень нравится в них. Нора первая из этих людей, с кем я познакомился, и поэтому я думаю, что люблю ее больше всех. Живет она в бухточке Эндрюса, у нее черные волосы и черные глаза, она все знает о добрых русалках и злых водяных. Слышали бы Вы ее рассказы!

Есть еще Братья-Мореходы. Они нигде не проживают, они все время в море, но часто выходят на берег, чтобы поговорить со мной. Это пара веселых мореплавателей, перевидавших все на свете и даже больше того. Вы знаете, что однажды случилось с младшим Братом-Мореходом? Однажды плывет он, плывет и выходит на лунную дорожку. Лунная дорожка это след на воде, которые рисует полная луна, поднимаясь из моря Вы это знаете, учитель. Так вот плывет дальше младший Брат-Мореход по лунной дорожке и попадает прямо на луну, а там маленькая золотая дверца, и он открывает ее проплывает дальше. Много замечательных приключений пережил он на луне, но описание их сделает письмо слишком длинным.

Есть там еще Золотая Дама, она живет в пещере. Однажды я наткнулся на большую пещеру у самого берега, вошел в нее и через некоторое время встретил там Золотую Даму. У нее золотые волосы до земли, а платье блестит и переливается чистым золотом. А еще у нее есть золотая арфа, и она играет на ней целый день. Ее музыку можно услышать на берегу в любое время дня, надо только прислушаться, но большинство людей считают, что это лишь свист ветра в прибрежных скалах. Норе я ни разу не говорил о Золотой Леди. Я боюсь, что она воспримет это болезненно. Даже когда я слишком долго говорю с Братьями-Мореходами, она и то воспринимает это болезненно.

Братьев-Мореходов я всегда встречаю у Полосатых Скал. Младший Брат-Мореход – человек очень сдержанный, а вот старший иногда срывается, просыпается в нем буйство. У меня есть кое-какие подозрения насчет старшего. Я думаю, он подастся в пираты, если его ничто не сдержит. В нем есть какая-то тайна. Как-то он выругался, и я сказал ему, что если он сделает это еще раз, то может больше не высаживаться на берег, чтобы поговорить со мной, так как я обещал бабушке не водиться с теми, кто ругается. И, должен сказал, он здорово напугался и сказал мне, что если я прощу его, то он возьмет меня с собой на заход солнца. И на следующий вечер, когда я сидел на Полосатых Скалах, подплыл старший Брат-Мореход на волшебном корабле и взял меня с собой. Корабль изнутри был перламутрово-радужный, как ракушка мидии, а паруса были сделаны из лунного света. И корабль пошел прямо к закату. Только подумать, учитель, я был на заходе солнца! И что это, Вы думаете, такое? Закат это земля, сплошь усеянная цветами. Мы вошли в большую бухту, игравшую всеми оттенками золота, и я сошел с корабля на большой луг, покрытый лютиками, да крупными, точно розы. Долго я пробыл там. Мне показалось, что я провел там около года, но старший Брат-Мореход сказал мне, что прошло лишь несколько минут. Вы понимаете, в стране заката время длится куда дольше, чем здесь.

Ваш любящий ученик

Пол Ирвинг.

P.S. Разумеется, всего этого не было на самом деле. П.И.»

Глава 12 Не день, а наказание

Началось это еще ночью, бессонной, беспокойной от сильной зубной боли. Когда Энни встала, на дворе было пасмурное, неприятное зимнее утро, и она чувствовала себя разбитой, а жизнь казалась скучной и непривлекательной.

В школа она шла отнюдь не в ангельском настроении. Одна щека опухла, боль не утихала. В школе было холодно, пахло дымом, потому что сырой уголь отказывался гореть. Дети продрогли и сгрудились поближе к огню. Энни строгим тоном, какого от нее никогда не слышали, велела всем разойтись по местам. Энтони Пай прошел к своему месту, как обычно, вызывающе расхлябанной походкой. Он прошептал что-то своему соседу и затем с улыбкой посмотрел на Энни.

Энни казалось, что никогда еще карандаши так не царапали бумагу, как в это утро, а когда Барбара Шоу пошла к доске, то споткнулась о ведро с углем и упала, и результаты оказались катастрофическими. Уголь раскатился по всему классу, доска Барбары, на которой она написала решение арифметических примеров, разлетелась на кусочки, а когда Барбара поднялась на ноги, ее лицо было вымазано в угольной пыли, от чего класс разразился хохотом.

Энни отвернулась от второго класса по чтению, который она в это время опрашивала.

Серьезно, Барбара, – холодно произнесла она, – если ты не можешь передвигаться по классу, ни на что не натыкаясь, лучше оставайся на месте. Стыдно, в конце концов, для девочки твоего возраста быть такой неуклюжей.

Бедная Барбара неуклюже попятилась к своему месту, из глаз у нее покатились слезы, которые смешались с угольной пылью, и эффект получился совсем гротескным. Никогда раньше ее любимая, симпатичная учительница не говорила с ней таким тоном и в такой манере, и сердце Барбары было разбито. Сама Энни чувствовала угрызения совести, но от этого ее душевное состояние становилось еще более неспокойным. Класс надолго запомнил этот урок, да еще обрушившиеся на них в качестве беспощадного наказания пытка арифметикой. В разгар этого, когда Энни выстреливала все новые примеры, в класс вошел запыхавшийся Сент-Клер Доннелл.

– Ты на полчаса опоздал, Сент-Клер, холодным тоном напомнила ему Энни. – В чем дело?

– Мисс, пожалуйста… Мне надо было помочь маме сделать пудинг к обеду, потому что к нам должны прийти гости, а Кларис Алмира болеет, – ответил Сент-Клер весьма уважительным тоном, однако самим заявлением провоцировал товарищей на смех.

– Садись на свое место и реши шесть примеров со страницы восемьдесят четыре учебника по арифметике в качестве наказания, – велела ему Энни.

Сент-Клер был, похоже, удивлен ее тоном, но со смиренным видом пошел к своему столу и достал из сумки грифельную доску. Затем он украдкой передал Джо Слоуну через проход сверток. Энни заметила эту передачу и поспешила на место происшествия.

Старая миссис Хайрем Слоун в последнее время во всю занялась выпечкой и продажей ореховых пирогов, чтобы немного подзаработать, увеличить свой скудный доход. Пироги были особенно соблазнительны для маленьких, и в течение нескольких недель Энни встретилась с немалыми трудностями из-за этих пирогов.

По пути в школу мальчики тратили свои сбережения на пироги миссис Хайрем, приносили их в школу и, когда могли, ели их во время уроков и угощали своих товарищей. Энни уже предупреждала детей, что если они будут продолжать приносить в школу пироги, то их придется конфисковывать. И вот Сент-Клер Доннелл хладнокровно передает в классе у нее на глазах сверток из голубой бумаги в белую полоску, которой пользовалась миссис Хайрем.

– Джозеф, – спокойным голосом сказала Энни, – принеси сюда пакет.

Джо вздрогнул и смутился, но послушно выполнил требование. Он был толстым мальчиком, который всегда краснел и заикался, когда пугался чего-нибудь. В этот момент более яркой иллюстрации вины, чем Джо, невозможно было придумать.

– Брось в огонь, – сказала Энни.

Джо побледнел.

– П… п… пожалуйста, м… м… мисс, – начал он.

– Делай, как я тебе сказала, Джозеф, и никаких слов больше.

– Н… н… н-но м… м… м-м-мисс, они… – ему не хватало воздуха от отчаяния.

– Джозеф, ты собираешься меня слушаться или нет? – спросила Энни.

Тон Энни и опасный блеск ее глаз напугали бы сейчас мальчишку и побойчее и посмелее, чем Джо Слоун. Это была новая Энни, какой никто из ее учеников никогда еще не видывал. Джо, бросив печальный взгляд на Сент-Клера, подошел к печке, открыл большую прямоугольную дверцу и бросил в огонь сверток из голубой в белую полоску бумаги, прежде чем вскочивший на ноги Сент-Клер успел промолвить хоть слово. Но затем Сент-Клер поспешил снова сесть, и вовремя.

В течение нескольких сред напуганные обитатели эвонлийской школы не знали, то ли произошло землетрясение, то ли извержение вулкана. Невинно выглядящий сверток, который Энни слишком поспешно оценила как ореховый пирог миссис Хайрем, в действительности оказался набором для фейерверка из хлопушек и колес, за которыми днем раньше отец Сент-Клера Доннелла посылал в город Уоррена Слоуна, поскольку готовился этим вечером отпраздновать день рождения.

Хлопушки взрывались с громовым грохотом, а колеса вылетали из дверцы печки и раскатывались по комнате, шипя и разбрызгивая огонь. Энни опустилась на стул, побелевшая от испуга, а все девочки с криком повскакивали со своих мест и забрались на столы. Джо Слоун словно прирос к месту посреди всего этого столпотворения, Сент-Клер умирал от смеха, Прилли Роджерсон потеряла сознание, а Аннетта Белл впала в истерику.

Светопреставление длилось всего несколько минут, а казалось вечностью. Наконец унялось, догорев, последнее колесо. Энни, придя в себя, вскочила и стала открывать окна и двери, чтобы газы и дым, наполнившие классную комнату, выветрились. Затем она помогла девочкам вынести к выходу из школы все еще бесчувственную Прилли, где Барбара Шоу, охваченная острым желанием принести пользу, вылила на лицо и плечи Прилли ведро полузамерзшей воды, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить.

Прошел целый час, пока восстановилась тишина, но уже настоящая тишина. Все поняли, что даже взрывы не вывели учительницу из ее прежнего душевного состояния. Никто не решался даже шепнуть хоть слово, за исключением Энтони Пая. Нед Клэй случайно царапнул карандашом, решая примеры, и поймал на себе взгляд Энни, от которого ему захотелось провалиться тут же сквозь землю.

Географический класс носился с континента на континент с такой скоростью, что голова кружилась. Класс грамматики делал грамматические разборы с таким старанием, словно от этого зависела жизнь этих учеников. Честер Слоун, написав две буквы там, где требовалась одна, почувствовал, что ему после этого уже ничего хорошего не светит в этом мире.

Энни понимала, что выставила себя посмешищем и что над этим случаем будут хохотать за чаем в двух десятках домов, но понимание этого лишь распаляло ее. Будь она сегодня поспокойней, она вышла бы из ситуации со смехом, но теперь это было невозможно и она с холодной решимостью отвергала такой вариант.

Когда Энни после обеда вернулась в школу, все дети были, как обычно, на своих местах и все головы старательно склонились над столами, за исключением Энтони Пая. Он поверх своей книги уставился на Энни, его черные глаза блестели любопытством и желанием посмеяться. Энни нагнулась к ящику своего стола, намереваясь достать оттуда мел, и у нее из-под руки наружу выпрыгнула мышь, пробежала по столу и спрыгнула на пол.

Энни взвизгнула и отпрянула, словно это была змея, а Энтони Пай громко засмеялся.

Затем наступила тишина тяжелая, неприятная. Аннетта Белл снова оказалась на грани впадания в истерику, тем более что она не видела, куда побежала мышь. Но все-таки она решила обойтись на сей раз без истерики. Что толку от истерики, когда тут перед ней стоит учительница с побелевшим лицом и горящими глазами?

– Кто посадил мышь в мой стол? – спросила Энни. Голос ее прозвучал довольно тихо, но у Пола Ирвинга от него по спине пробежали мурашки. Джо Слоун встретился с Энни взглядом, сразу почувствовал себя виноватым с головы до пят, и заикаясь произнес:

– Н… н… н-не я, уч-читель, н… н-е я.

Энни не обратила никакого внимания на охваченного страхом Джозефа. Она глядела на Энтони Пая, а тот как ни в чем не бывало, смотрел на нее.

– Энтони, это ты?

– Да, это я, – дерзко ответил Энтони.

Энни взяла указку со стола. Указка была длинная, тяжелая, из твердого дерева.

– Иди сюда, Энтони.

Энтони Пай проходил через наказания и почище этого. А Энни, думал он, даже такая разъяренная, какой она была в этот момент, не сможет жестоко наказать ученика. Но удар указки получился очень болезненным, и наконец бравада Энтони изменила ему, он заморгал, в глазах появились слезы.

Потрясенная Энни опустила указку и велела Энтони идти на место, потом, вконец разбитая, села за стол, сгорая от стыда и каясь. Быстрый приступ гнева прошел, сейчас она многое отдала бы, чтобы найти утешение в слезах. Выходит, ничем кончилось ее позерство, она-таки всыпала одному из своих учеников. Ну, теперь Джейн возрадуется, ее точка зрения восторжествовала! А как будет посмеиваться мистер Харрисон! Но хуже всего то, что она упустила последний шанс завоевать Энтони Пая на свою сторону. Теперь-то уж он никогда ее не полюбит.

Энни, как многие выразились бы, титаническим усилием сдерживала слезы до тех пор, пока не пришла вечером домой. Она заперлась в своей комнате и в слезах раскаяния выплакала в подушку весь свой стыд, разочарование. Плакала она так долго, что Марилла забеспокоилась и пришла к ней, потребовав, чтобы Энни рассказала ей, что случилось.

– Случилось то, что я пошла против своей совести, – с плачем промолвила Энни. – О, это был день сплошных прегрешений, Марилла. Мне так стыдно за себя. Я не сдержалась и всыпала указкой Энтони Паю.

– Рада это слышать, – решительно откликнулась на это сообщение Марилла. – Давно пора было это сделать.

– Ой, нет-нет, Марилла. Я не знаю, как я теперь смогу смотреть в глаза детям. Я так унизила себя дальше некуда. Какая же я была, видно, разъяренная, злая. Не забуду глаза Пола Ирвинга. Он смотрел на меня с таким удивлением и разочарованием. Ой, Марилла, я так старалась быть выдержанной, мне так хотелось завоевать расположение Энтони, а теперь все это рухнуло.

Марилла с особой нежностью провела своей натруженной рукой по блестящим всклокоченным волосам Энни. Когда всхлипавания Энни приутихли, Марилла ласково сказала ей:

– Ты слишком близко принимаешь все к сердцу, Энни. Все мы делаем ошибки, но люди про них забывают. А такой день, как сегодня у тебя, бывает у каждого. А насчет Энтони Пая что тебе до него, любит он тебя, не любит? В конце концов, он всего один.

– Нет, я ничего не могу с собой поделать. Я хочу, чтобы все любили меня, и очень переживаю, если кто-то выпадает из этого числа. А Энтони теперь уже никогда не полюбит меня. Ой, какой же идиоткой выглядела сегодня! Сейчас я тебе все расскажу.

Марилла выслушала рассказ Энни, но, если она и улыбнулась в каком-то месте рассказа Энни, та этого не заметила. Когда повествование завершилось, Марилла бодрым тоном сказала:

– Ну, не обращай на это внимания. День прожит, а завтра наступает новый день, в котором еще не сделано ни одной ошибки, как ты сама любишь говорить. Пойдем вниз, поужинаешь. Чашка хорошего чая и булочки со сливой, которые я сегодня испекла, живо поправят тебе настроение, я думаю.

– Булочками не вылечишь душевные травмы, – безутешно промолвила Энни, но Марилла восприняла как добрый признак тот факт, что Энни заговорила в ином тоне.

Приятный стол, оживленные лица двойняшек и несравненные булочки Мариллы – Дэви съел четыре штуки, сделали свое дело и поправили настроение Энни. В эту ночь она выспалась, а когда проснулась, и она сама, и мир были уже другими. Ночью прошел снег, который лег на землю толстым и мягким покровом.

Он блестел на морозном солнце, и все ошибки и унижения прошлого словно спрятались под этой ослепительной белизной.

Новый день и новое начало, Каждый новый день и новый мир,

– пропела Энни, одеваясь.

Из-за толстого снежного покрова ей пришлось идти в школу обходной дорогой, и Энни увидела недобрую причуду случая в том, что, как только она вышла на другую дорогу, на ней показался Энтони Пай. Энни чувствовала себя виноватой перед ним, словно их позиции поменялись. Но, к ее непередаваемому удивлению, Энтони не только приподнял шапочку, чего он никогда раньше не делал, но и непринужденно сказал:

– Ну и денек, тяжеловато топать, правда? Давайте я поднесу ваши книжки, учитель.

Энни послушна отдала ему книги и подумала, не снится ли ей всё это. Энтони в молчании дошел до школы, но, когда Энни принимала от него свои книги, она улыбнулась ему не стереотипной «доброй» улыбкой, которой она могла бы изобразить свою благодарность за услугу, а неожиданно теплой и дружеской. Энтони улыбнулся в ответ или, если сказать по правде, расплылся в улыбке. Это была такая улыбка, которую обычно не принято считать признаком уважительности, но Энни внезапно почувствовала, что если она и не завоевала любовь Энтони, то, так или иначе, уважение заслужила.

В следующую субботу пришла миссис Рэйчел Линд и подтвердила догадку Энни.

– Что ж, Энни, я полагаю, ты победила Энтони Пая, вот что. Он говорит, верит, что ты в конце концов хорошая, даже хоть и не мужчина. Говорит, что ты ему вкатила «не хуже мужчины».

– Вот уж никогда не думала завоевать этого парня, стукнув его, – сказала Энни несколько печальным тоном, чувствуя, что ее идеи где-то подвели ее. – Мне не кажется, что это правильный путь. Я уверена, – подчеркнула Энни последнее слово, – что моя теория доброты не может быть ошибочной.

– Нет, но эти Паи исключение из всех известных теорий, вот, – убежденно заявила миссис Рэйчел.

– Так и знал, что вы придете к этому, – сказал мистер Харрисон, когда узнал о происшествии, а Джейн слишком торжествующе потерла руки.

Глава 13 Золотой пикник

Направляясь к Фруктовому Склону, Энни на мостке из замшелых бревен, перекинутом через речушку в низине под Духовой рощей, встретила Диану, которая шла к ней. Они уселись на пятачке возле Омута Дриад, среди маленьких папоротников, которые тихо пошевеливались, будто гномики с зелеными курчавыми головами, просыпающиеся после недолгого дневного сна.

– А я как раз шла пригласить тебя помочь мне отпраздновать свой день рождения, это в субботу, – сказала Энни.

– День рождения? Но он же у тебя в марте!

– Я не виновата, – рассмеялась Энни. – Если бы мои родители посоветовались со мной, я никогда не стала бы рождаться в то время. Я выбрала бы, конечно, позднюю весну. Приятно приходить в мир с ландышами и фиалками, потом всегда будешь чувствовать, что ты им вроде молочной сестры. Но раз так не получилось, то следующее, что можно сделать, это отпраздновать день рождения весной. Присцилла приедет в субботу, а Джейн будет дома. Мы все четверо пойдем в лес и проведем золотой день знакомства с весной. Никто из нас ее еще не знает, но мы встретимся с ней там, и лучшего места для встречи не подберешь. Я хочу исследовать все поля и уединенные уголки. Я убеждена, что там десятки красивых местечек, которых никто по существу и не видел, хотя смотрел на них. Мы подружимся с ветром, небом, солнцем и принесем домой весну в наших сердцах.

– Звучит-то всё это ужасно привлекательно, – произнесла Диана, внутренне не доверяя магике слов Энни. – А не сыро ли сейчас там местами?

– О, наденем галоши, – успокоила Энни практичную подругу. – Я хочу, чтобы ты пришла ко мне в субботу пораньше и помогла кое-что приготовить. Я хотела бы приготовить по возможности кое-какую вкуснятину блюда, которые ассоциируются с весной, ты меня понимаешь? Пирожные с желе, «дамские пальчики», пироги в розовой и желтой глазури, кексы. И бутерброды возьмем, хотя это и не так поэтично.

День в субботу выпал прекрасный, для пикника лучше не придумаешь: легкий ветерок, изредка чуть порывистый, голубое небо, тепло, солнечно, на полях и взгорьях нежная зелень с рассыпанными по ней, словно звездочки, цветами.

Мистер Харрисон, чувствуя и в своем немолодом возрасте весеннюю тягу к работе, боронил землю на краю фермы и увидел четырех девушек, которые с корзинами в руках прошли по краю его поля, где оно примыкало к березово-еловому лесу. До него доносились их веселые голоса и смех.

– В такой день как не быть счастливыми, правда? – говорила Энни, верная своей философии. – Давайте, девочки, сделаем этот день по-настоящему золотым, днем, на который мы всегда будем оглядываться с удовольствием. Мы идем смотреть на красоту и отказываемся видеть что-либо еще помимо нее. Сгинь, забота! Джейн, ты думаешь о какой-то неприятности, которая у тебя произошла вчера в школе.

– Откуда ты знаешь? – изумилась Джейн.

– О, мне знакомо это выражение лица я его часто чувствую на своем лице. Ты выброси это из головы, до понедельника все пройдет, посмотри, как здесь мило. Ой, девочки, девочки, посмотрите на эту кучку фиалок! Такие вещи нужно сохранять в картинной галерее памяти. Когда мне будет восемьдесят лет если будет, я буду закрывать глаза и видеть те фиалки точно так же, как вижу их сейчас. Это первый подарок, который этот день дарит нам.

– Если поцелуй можно выразить зрительно, то он должен быть, я думаю, как фиалка, – сказала Присцилла.

Энни просияла.

– Я так рада, что ты высказала эту мысль вслух, Присцилла, вместо того чтобы просто подумать о ней и держать ее при себе. Этот мир был бы гораздо более интересным местом хотя он и так интересен, если бы люди высказывались, что они думают на самом деле.

– И от мыслей некоторых людей некуда будет деться, – мудро заметила Джейн.

– Думаю, так может быть, но это прежде всего их печаль, раз у них такие дурные мысли. Как бы там ни было, сегодня мы можем высказывать все наши мысли, потому что не собираемся иметь сегодня других, кроме красивых. Каждая может говорить всё, что ей придет в голову. Это и есть беседа. Вот какая-то тропинка, по которой я никогда не ходила. Ну-ка обследуем ее.

Тропинка была извилистой и такой узкой, что девушки шли гуськом, мешали еловые ветви. Под елями лежали бархатные подушки мха, а дальше, где деревьев было поменьше и они были пониже, земля успела обильно покрыться разнообразной зеленью.

– Сколько здесь «слоновых ушей»! – воскликнула Диана. – Какие красивые, наберу букет побольше.

– Как это такие грациозные, пушистые цветы можно было назвать таким ужасным именем? – спросила Присцилла.

– А так, что человек, который первым назвал их, был совсем лишен воображения либо имел его слишком много, – ответила ей Энни. – Ой, девочки, посмотрите на это!

«Этим» оказался мелкий лесной водоем посредине небольшой поляны, где и заканчивалась тропинка. Позже он пересохнет, и его место займут бурные заросли папоротника. Но сейчас это был ровное зеркало воды, круглое, как тарелка, и чистое, как хрусталь. Его окружали тонкие молодые березки, а у самой воды рос низкий папоротник.

– Как тут мило! – воскликнула Джейн.

– Давайте потанцуем вокруг него, как будто мы лесные нимфы, – крикнула девушкам Энни, поставив на землю корзину и расставив в стороны руки.

Но танца не получилось, так как земля здесь оказалась болотистой и у Джейн слетали галоши.

– Какие же мы лесные нимфы, если в галошах, – сказала она.

– Что ж, раз придется уходить, то давайте вначале дадим этому водоему название, – предложила Энни, уступая неоспоримой логике фактов. – Каждая дает свое название, а потом бросаем жребий. Так, Диана?

– Березовый пруд, – с ходу предложила Диана.

– Хрустальное озеро, – назвала свой вариант Джейн.

Энни стояла позади их и умоляла взглядом Присциллу не предлагать подобного названия, и Присцилла предложила назвать водоем «Мерцающим Стеклом». Энни остановила свой выбор на «Зеркале Фей».

Названия нанесли на кусочки бересты карандашом, который нашелся в кармане Джейн, и положили их в шляпку Энни. Затем Присцилла закрыла глаза и извлекла один из кусочков.

– Хрустальное озеро, – победоносно прочла Джейн.

«Хрустальное так Хрустальное». Энни подумала, что случай сыграл с водоемом дурную шутку, но говорить этого не стала.

Пробиваясь сквозь заросли, девушки оказались на зеленом участке пастбища, принадлежащего Сайлесу Слоуну. На другой его стороне они увидели тропу, поднимающуюся в лес и проголосовали обследовать и ее. Их любознательность принесла свои плоды в виде ряда приятных сюрпризов. Во-первых, в обход пастбища мистера Слоуна дорога шла под сенью диких вишен, стоявших в пышном цвету. Девушки взяли шляпки в руки и украсили свои волосы венками из вишневых веток с цветами. Затем тропа повернула вправо и нырнула в густой и темный ельник. Там стояли настоящие сумерки, не просвечивало ни клочка неба, туда не проникал ни единый солнечный лучик.

– Вот где обитают злые эльфы, – прошептала Энни. – Они очень злокозненные, но нам вреда они причинить не могут, потому что им не позволено делать зло по весне. Вот из той старой наклонившейся ели за нами подсматривал один. А на том развалившемся пне мы его только прошли я видела даже несколько, а вы? А добрые феи живут в солнечных местах.

– Хотела бы я, чтобы действительно существовали добрые феи, сказала Джейн. Плохо ли загадать три желания? Да хотя бы одно. А вам исполнения каких желаний хотелось бы, девочки, если бы можно было? Мне бы хотелось быть богатой, красивой и умной.

– А я хотела бы быть высокой и стройной, – заявила Диана.

– А мне хотелось бы стать знаменитой, – высказалась Присцилла.

Энни подумала о своих волосах, но тут же отбросила это пожелание как недостойное.

– Я хотела бы, чтобы была весна все время и в сердце каждого, и в жизни всех нас, промолвила она.

– Но это все равно, что пожелать, – сказала Присцилла, – небесного рая на земле.

– Нет, это была бы часть мира такая. В остальных были бы и лето, и осень, ну и чуть-чуть зимы. Мне и в раю небесном хотелось бы иметь иногда сверкающие заснеженные поля и морозы. А тебе, Джейн?

– Мне? Я и не знаю, – неуверенно произнесла Джейн. Джейн была хорошей девушкой, принимала деятельное участие в церковной жизни, настойчиво стремилась к тому, чтобы обеспечить себя своим профессиональным трудом и верила во все, чему ее учили. Но о небесах она могла думать только в общепринятых рамках, не более того.

– Минни Мэй как-то спросила меня: а на небесах, дескать, можно будет каждый день носить праздничные платья? – со смехом сообщила Диана.

– А ты не сказала ей, что да? – поинтересовалась Энни.

– Нет уж, спасибо! Я ответила ей, что мы там вообще не будем думать о платьях.

– А я думаю, будем немножко, – мечтательно произнесла Энни. – Там у нас целую вечность будет масса времени, и можно будет подумать и об этом, но не отбрасывая и более важных вещей. Я верю, что мы там будем носить прекрасные платья правильнее сказать, я думаю, облачения. Вначале несколько веков я думаю поносить розовое, потом мне надоест так долго носить розовое, я уверена. Мне так нравится розовое, а в этой жизни я не имею возможности носить его.

За ельником дорога спускалась в открытое место, где тек ручей и через было переброшено бревно, а после пришел час и залитой солнцем буковой рощи, где воздух был похож на прозрачное золотистое вино, листва была зеленая и свежая, а землю покрывала дрожащая мозаика света и тени. Потом снова пошла дикая вишня, потом небольшая долина, поросшая молодыми елочками, затем начался подъем, такой крутой, что подруги запыхались, пока одолели его. Но когда они добрались до верха, их ожидал самый большой сюрприз. Им открылся вид на фермерские поля, еще не давшие всходов. Они тянулись до верхней дороги на Кармоди, по краям окаймленные буком и елями, а на юге с полями соседствовал зеленый уголок, представлявший собой сад или что когда-то было садом. Его окружала осевшая и поросшая мхом и травой каменная стена. Вдоль восточной стены шел ряд вишневых деревьев, словно осыпанных снегом. Различались старые тропинки, в центре располагался двойной ряд кустов роз, а остальное пространство покрывали раскачивающимися на ветру желтыми и белыми нарциссами, красиво выделявшимися на фоне сочной зеленой травы. Это было временем их самого буйного цветения.

– Ну как же красиво! – почти одновременно воскликнули трое из девушек, а Энни просто застыла, глядя на эту красоту в молчаливом восхищении.

– И как же это могло случиться, что в этом уголке оказался такой сад? – удивилась Присцилла.

– Это, должно быть, сад Хестер Грей, – сказала Диана. – Я слышала про него от матери, но вижу его впервые и даже не думала, что он до сих существует. А ты слышала эту историю, Энни?

– Нет, но имя мне кажется знакомым.

– А, ты его видела на кладбище. Она похоронена в том углу, где тополя. Помнишь там маленький бурый камень с открытой калиткой, выгравированной на нем, и надписью: «Памяти Хестер Грей, двадцати двух лет». А Джордан Грей похоронен рядом с ней, но никакого камня на его могиле нет. Странно, что Марилла никогда не рассказывала тебе об этом, Энни. Конечно, это случилось тридцать леи назад и никто об этом не помнит.

– Если тут есть что рассказать, расскажи, – сказала Энни. – Давайте присядем здесь, среди нарциссов, и Диана расскажет. Ой, девочки, сколько же их здесь! Такое впечатление, что сад залит сразу и лунным и солнечным светом. Полезное открытие мы с вами сделали. Надо же, шесть лет жить в миле от этого места и не знать! Рассказывай, Диана.

– Когда-то давно, – начала свой рассказ Диана, – эта ферма принадлежала старому мистеру Дэвиду Грею. Они жил не здесь, там, где живет теперь Сайлес Слоун. У него был один сын, Джордан. Джордан поехал как-то зимой в Бостон, на заработки, и там влюбился в девушку по имени Хестер Мари. Девушка работала в магазине и терпеть не могла эту работу. Выросла она в деревне, и ей очень хотелось вернуться в деревню. Когда Джордан сделал ей предложение, она сказала, что согласна, если он заберет ее куда-нибудь в тихое место, где не будет ничего кроме полей и деревьев. Вот он и привез ее в Эвонли. миссис Линд говорила, что он здорово рисковал, женившись на янки. Точно известно, что Хестер была хрупкой женщиной и неважной хозяйкой. Мама говорит, что она была очень милой и красивой, и Джордан боготворил ее, готов был целовать ее следы. Ну и мистер Грей отдал Джордану эту ферму, Джордан построил маленький домик на краю фермы, и они с Хестер прожили в нем четыре года. Она сама не любила ходить по гостям и к ней тоже вряд ли кто ходил кроме мамы и миссис Линд. Джордан создал для нее этот сад, и она была без ума от сада и проводила в нем почти все свое время. Хозяйка, как я сказала, она была не особая, но вот цветы были ее страстью. Потом она заболела. Мама говорит, она приехала сюда уже с чахоткой. Она никогда не болела так, чтобы лежать в кровати, но все слабела и слабела. Джордан не приглашал никогда ухаживать за ней, он сам все делал. Мама говорит, он был нежным и мягким, как женщина. Каждый день он закутывал ее в шаль, выносил в сад и клал на скамейку, и она была счастлива лежать в своем любимом саду. Говорят, она просила Джордана каждый вечер вставать рядом с ней на колени и молиться за то, чтобы она могла умереть в своем саду, когда настанет время. И Бог услышал ее молитвы. В один из дней Джордан вынес ее в сад, положил на скамью, собрал все розы в саду и осыпал ее ими. Она улыбалась ему… а потом закрыла глаза… и всё, тихо закончила Диана.

– Ой, какая трогательная история, – вздохнула Энни, вытирая слезы.

– А что стало с Джорданом? – спросила Присцилла.

– После смерти Хестер он продал ферму и уехал снова в Бостон. Ферму купил мистер Джабес Слоун, дом он оттащил к дороге. Джордан умер лет через десять после смерти Хестер, его привезли домой и похоронили рядом с Хестер.

– Не могу понять, как это она могла захотеть жить здесь, вдали от всего, – произнесла Джейн.

– О, это я легко могу понять, – задумчиво промолвила Энни. – Я лично не хотела бы жить так постоянно, хотя я люблю поля и леса. Но я люблю и людей. Но Хестер я могу понять. Она была до смерти измучена шумом большого города, толпами людей, снующих туда и сюда и не замечающих ее. И ей просто захотелось убежать от этого всего в тихое, зеленое, ласковое место, где бы она могла отдохнуть. И она получила то, чего хотела. Немногие люди хотят такого, я думаю. Она провела здесь четыре прекрасных года, прежде чем умереть. Четыре года настоящего счастья. Так что, я считаю, ей нужно скорее завидовать, чем жалеть ее. Потом, закрыть глаза и заснуть среди роз, рядом с человеком, которого любила больше всего на свете, и видя над собой его улыбку о, как же это красиво, подумайте!

– Вон те вишни это она сама высаживала, – поведала Диана. – Она говорила маме, что ей не успеть попробовать их плодов, но ей хочется верить, что что-то из посаженного ею будет жить и поможет сделать мир прекраснее и после ее смерти.

– Я так рада, что мы пошли этой дорогой, – сказала Энни, вся сияя. – Этот день рождения, вы знаете, так сказать, «неродной», и этот сад и рассказ о нем подарок, который он мне сделал. А мама не говорила тебе, Диана, как Хестер Грей выглядела?

– Нет… Только то, что она была хорошенькой.

– Я очень рада этому, потому что могу свободно представлять, какой она была, не стесняя себя реальными данными. Я думаю, она была очень худенькой и маленькой, с мягкими вьющимися черными волосами и большими, красивыми, спокойными глазами, с маленьким, задумчивым, бледным лицом.

Девушки оставили корзинки в саду Хестер и остатки дня бродили по лесам и полям вокруг него, найдя много милых тропинок и уголков. Проголодавшись, они пообедали в самом красивом месте на крутом берегу бурлящего ручья, среди пушистой травы и белых берез. Девушки отдали должное лакомствам Энни, и даже непоэтичные бутерброды заслужили высокую оценку настолько разгулялся на свежем воздухе и от пройденного пути аппетит. Энни прихватила с собой стаканы и лимонад для гостей, а сама пила воду из ручья чашкой, которую наскоро смастерила из бересты. Чашка протекала, вода имела привкус земли, как это бывает по весне, но Энни считала, что к этому случаю вода из ручья больше походит, чем лимонад.

– Посмотрите, это же поэма! – вдруг сказала Энни, указывая куда-то рукой.

– Что? Где? – Джейн и Диана посмотрели в направлении, указанном Энни, ожидая по меньшей мере увидеть рунические письмена на бересте.

– Вон там, по ручью… Бревно, зеленое такое, замшелое, и вода через него переливается, да так ровно, будто причесанная, и единственный косой луч солнца на воде… Действительно поэма, красивее не видела.

– Я скорее назвала бы это картиной, – сказала Джейн. – Поэма это все-таки строки и строфы.

– Нет, моя дорогая. – Энни покачала головой, украшенной венком из диких вишен. Строки и строфы это только внешнее оформление поэмы, они настолько же сама поэма, как твои оборки и кружева ты, Джейн. Настоящая поэма это душа, заключенная в ней, и вот этот кусочек природы это душа ненаписанной поэмы. Не каждый день дано видеть душу даже поэмы.

– Интересно, а на что похожа душа человека? – мечтательно произнесла Присцилла.

– Что-то вроде этого, я думаю, ответила Энни, показывая на солнечный свет, пробивающийся сквозь березовую листву. Только имеет форму. Мне нравится представлять, что души состоят из света. И некоторые имеют розовые пятна и подрагивают, дорогие отсвечивают мягким блеском, словно лунный свет на море, а третьи бледные и прозрачные, как туман на заре.

– Я где-то читала, что души как цветы, – сказала Присцилла.

– Тогда твоя душа это золотистый нарцисс, – сказала Энни, а Дианы – красная-красная роза. А Джейн яблочный цвет, розовый, приятный.

– А твоя белая фиалка с красными прожилками в сердцевине, – подвела итог Присцилла.

Джейн шепотом сказала Диане, что она не поймет, о чем они речь ведут. Разве ж ей понять?

Девушки пошли домой при свете спокойного золотого заката, с корзинками, полными нарциссов из сада Хестер, часть которых Энни на следующий день отнесла на кладбище и положила на могилу Хестер. В ветвях елей насвистывали малиновки, в болотистых местах квакали лягушки. Водоемчики между холмов отсвечивали по краям топазом и изумрудом.

– Однако как же мы здорово провели время, – сказала Диана, словно не рассчитывала на это, когда выходила из дома.

– Это был поистине золотой день, – присоединилась к ней Присцилла.

– Я поняла, что действительно обожаю лес, – промолвила Энни.

Энни ничего не сказала. Она смотрела далеко в сторону, на запад небосклона, и думала о маленькой Хестер Грей.

Глава 14 Опасность предотвращена

Как-то вечером в пятницу Энни шла домой с почты, и по дороге к ней присоединилась миссис Линд, как обычно, озабоченная всеми делами церкви и общества.

– Я только что была у Тимоти Коттона, хотела узнать, не сможет ли Алиса-Луиза помочь мне в течение нескольких дней, – поведала она Энни. – Она мне помогала на прошлой неделе. И хотя она слишком медлительна, это все же лучше чем никто. Но сейчас она приболела и не может прийти. Тимоти тоже сидит дома, кашляет, жалуется на здоровье. Он уже умирает десять лет и будет умирать и следующие десять. Такие люди даже умереть как следует не могут. Умер и все. Даже болеть долго не могут. Нет бы поболел и в сторону. Это такое беспокойное семейство. Что с ними будет не знаю. Может быть, Господь знает.

Миссис Линд вздохнула, как будто сомневалась в масштабах компетентности всевышнего по данному вопросу.

– Марилла ходила с глазами во вторник, да? Ну и что думает специалист? – продолжала она.

– Она была очень довольна, – радостно сообщила Энни. Он говорит, что есть значительное улучшение, и он думает, что опасность потерять зрение для нее в прошлом. Но он говорит, что ей вообще нельзя будет много читать и вновь браться за тонкую ручную работу. А как идут у вас приготовления к вашему благотворительному базару?

Женское благотворительное общество собиралось провести праздник с обедом, и миссис Линд стояла в авангарде этого предприятия.

– Вполне хорошо. Кстати, я вспомнила кое-что. Миссис Аллен считает, что было бы хорошо поставить домик наподобие старых кухонь и там подавать наши печеную фасоль, пончики, пироги и прочее. И мы собираем старинные предметы быта для этого дела. Миссис Флетчер, жена мистера Саймона Флетчера, собирается дать нам на праздник плетеные ковры, которые делала ее мать, Леви Бултер старые стулья, а Мэри Шоу даст нам буфет со стеклянными дверцами. Я думаю, Марилла даст нам свои старинные бронзовые канделябры? И еще мы хотим собрать как можно больше старинных тарелок. Миссис Аллен особенно хочет достать настоящий плетеный ивовый поднос. Если получится, конечно. Но вроде бы ни у кого нет. Ты не знаешь, где бы нам достать эту штуку?

– У мисс Джозефины Барри есть один такой. Я напишу ей и спрошу, не сможет ли она дать вам его на время по такому случаю, – ответила Энни.

– Ой, хорошо было бы. Я думаю, мы устроим ужин примерно через пару недель. Дядюшка Эйб Эндрюс предсказывает дождь и грозу на это время, а это почти верный признак того, что погода будет превосходной.

Упомянутый «дядюшка Эйб», стоит заметить, был, по меньшей мере, такой же, как и другие пророки в том, что его тоже мало чтили в отечестве своем. Он был постоянным предметом шуток, ибо редкие из его предсказаний о погоде сбывались. Мистер Элиша Райт, который считал себя местным остряком, любил говорить, что никто в Эвонли и не думает заглядывать в прогноз погоды, публикуемый в газетах Шарлотт-тауна, потому что они просто спрашивают дядюшку Эйба о погоде на завтра и знают, что все будет с точностью наоборот. Ничтоже сумняшеся, дядюшка Эйб не прекращал пророчествовать.

– Мы хотим устроить ужин до выборов, потому что приедут кандидаты и раскошелятся как следует, – продолжала миссис Линд. – Тори подкупают направо и налево, так что им надо дать шанс хоть раз истратить деньги по-честному.

Энни была ярая консерватор из верности памяти Мэтью, но не проронила ни слова. Она знала, что о политике с миссис Линд лучше не начинать.

Энни несла письмо для Мариллы со штемпелем одного из городов Британской Колумбии.

– Это, вероятно, от отца наших двойняшек, – взволнованно сказала Энни, придя домой. – Ой, Марилла, мне не терпится узнать, что он там пишет о них.

– Наилучший план действий это вскрыть и прочитать, – отрывисто произнесла Марилла. Внимательны наблюдатель мог бы заметить, что она тоже была взволнована, но она скорее умерла бы, чем показала это.

Энни вскрыла конверт и пробежала по тексту, написанному неаккуратно и скверным почерком.

– Он говорит, что не может забрать детей этой весной: он болел большую часть зимы, а свадьба отложена. Он спрашивает, не сможем ли подержать их у себя до осени, и он тогда постарается взять их. Отчего же не подержать, правда, Марилла?

– Другого варианта я и не вижу, ответила Марилла довольно мрачным тоном, хотя в глубине души почувствовала облегчение. Во всяком случае, они теперь не создают так много проблем, как раньше. А может, мы привыкли к ним. Дэви стал вести себя намного лучше.

– Манеры, – подчеркнуто произнесла Энни, словно не решалась сказать о его настроениях, – стали, конечно, намного лучше.

…Предыдущим вечером, придя из школы, Энни не застала Мариллу дома, она ушла на собрание благотворительной организации. Дора лежала на кухонной софе и спала, а Дэви сидел в чулане при гостиной и с наслаждением поглощал желтое сливовое варенье, которое ему запрещено было трогать. Он виновато посмотрел на Энни, когда она застала его за этим занятием и вывела из чулана.

– Дэви Кит, ты разве не знаешь, что это очень нехорошо есть варенье? Ведь тебе сказали, чтобы ты ни к чему не прикасался в этом чулане.

– Да, знаю, что нехорошо, – неохотно признал Дэви. Но варенье такое ужасно вкусное, Энни. Я сначала просто заглянул туда, а оно там, такое красивое. Я думал вначале, только попробую чуть-чуть. Сунул палец… – Энни простонала… – и облизал. А оно оказалось намного лучше, чем я думал, ну, я взял ложку и ложкой…

Энни прочла ему настолько серьезную лекцию о том, как грешно таскать сливовое варенье, что у Дэви проснулась совесть и он с поцелуями раскаяния пообещал больше этого не делать.

– Единственное утешение, что на небесах будет полно варенья, – благодушно произнес он.

Энни подавила улыбку.

– Может и будет если только нам его захочется там, сказала она. А с чего это ты так думаешь?

– А как же, в ваших вопросах и ответах так сказано, – ответил Дэви.

– Не-ет, ничего подобного там нет, Дэви.

– А я говорю есть, настаивал Дэви. Этот вопрос Марилла как раз читала мне в воскресенье: почему мы должны любить Бога? И там ответ: потому что Бог делает варенье и дает нам спасение. Только там вместо варенья – мудреное святое слово.

– Я хочу пить, – поспешно сказала Энни и выскочила из гостиной. Когда она вернулась, ей стоило немалого труда и времени объяснить Дэви, что одна запятая в этих вопросах и ответах сильно меняет смысл сказанного, что на самом деле, там написано, что Бог создает нас, хранит и дает спасение. В английском это выглядит так: «God makes, preserves, and redeems us». Если убрать первую запятую, то получится «makes preserves» «делает презервы (консервы, варенье)».

– То-то я не поверил в это, уж слишком хорошо, – наконец произнес он убежденным тоном и разочарованно вздохнул. – Кстати, я и не понял, когда же он находит время варить варенье, если там все время бесконечная суббота, как говорится в гимне. Я не думаю, что мне захочется на небо. А там что, воскресеньев, например, на небесах не будет, Энни?

– Как же, есть. Равно как и другие праздники. И каждый следующий день на небесах прекраснее предыдущего, Дэви, – уверяла мальчика Энни, которая радовалась, что Мариллы нет рядом, иначе она была бы в шоке. Надо сказать, что Марилла воспитывала малышей в старых добрых религиозных традициях. И всякие фантазии на эту тему ее сильно расстраивали. Дэви и Дора каждое воскресенье учили один гимн, один пункт религиозного вопросника и два стиха из Библии. Дора послушно выучивала все и воспроизводила, как заведенная машинка, особенно не вдумываясь в содержание и почти не испытывая интереса.

Дэви же, наоборот, живо любопытствовал и часто задавал вопросы, после которых Мариллу охватывал ужас за его будущее.

– Честер Слоун говорит, что мы ничего не будем делать на небесах, только гулять в белых платьях и играть на арфах. Еще он говорит, что до самой старости не пойдет туда, может, говорит, ему в старости там больше понравится. И он думает, что это какой-то ужас носить платья. Я тоже так думаю. Энни, а почему мужчинам-ангелам нельзя носить брюки? Честер Слоун интересуется такими делами, потому что из него хотят сделать священника. Ему хочешь не хочешь придется стать священников, потому что бабушка оставила ему деньги на колледж, а если он не станет священником, то ничего не получит. Бабушка считала, что надо иметь в семье такого спектабельного человека, как священник. Честер говорит, что он не против, хоть ему больше хочется быть кузнецом. Но до священника он должен повеселиться как следует, потому что потом уж не повеселишься. А я не хочу быть священником. Я буду хозяином магазина, как мистер Блейр, и у меня там будут кучи конфет и бананов. Но вот на твое небо я пошел бы, только чтобы мне дали там играть на губной гармошке, а не на арфе. Как ты думаешь, разрешат?

– Да, я думаю, разрешат, если тебе этого захочется, – только и нашлась Энни что сказать в такой ситуации…

Вечером в доме мистера Хармона Эндрюса состоялась встреча «Общества преобразования Эвонли». Поскольку предстояло обсудить важный вопрос, обеспечили полное присутствие членов общества. Деятельность общества расцветала, ему удалось содеять чудеса. Ранней весной Мэйджор Спенсер выполнил свое обещание: он выкорчевал пни вдоль участка дороги перед фермой, сровнял все и посеял траву. Десятки других (одни не желая уступать Спенсеру, другие подвигнутые на дело «преобразователями») последовали его примеру и навели порядок на территории собственных хозяйств. В результате на месте бывшего хилого кустарника или неопрятной растительности появился ровный бархатный дерн. Те же фермы, владельцы которых не позаботились о внешнем оформлении, выглядели настолько некрасиво по сравнению с соседями, что их владельцы, в душе посрамленные, набрались решимости сделать что-нибудь следующей весной. Перекрестки дорог тоже привели в порядок и засеяли травой, а Энни сделала посредине клумбу из герани, не опасаясь, что ее потравит какая-нибудь непослушная корова.

В общем, «преобразователи» считали, что дела у них идут прекрасно, даже если Леви Бултер, после того как к нему направили тщательно подобранную делегацию и в самой тактичной форме завели речь о старом доме на верхней ферме, наотрез отказался разговаривать на эту тему.

На этом специальном собрании «преобразователи» собирались составить петицию в попечительский совет школы и попросить поставить забор вокруг школьной территории, а также обсудить план посадки деревьев возле церкви, чтобы украсить это место, если позволят фонды общества поскольку, как заметила Энни, нет смысла вновь собирать деньги, пока здание магистрата остается синим.

Когда все собрались и Джейн уже встала и хотела предложить назначить комитет, который выяснит и доложит о стоимости посадок, в комнату влетела Герти Пай, с высокой прической, вся в кружевах и оборках. Герти имела обыкновение опаздывать «чтобы эффектнее обставить свое появление», говорили злые языки. На сей раз ее появление было действительно эффектным. Она театрально задержалась в дверях, вскинула руки, закатила глаза и воскликнула:

– Я сейчас слышала нечто совершенно ужасное. И что бы вы думали? Мистер Джадсон Паркер собирается сдать весь забор своей фермы вдоль дороги под рекламу медицинской компании.

Единственный раз в своей жизни Герти Пай произвела такую сенсацию, о какой и не мечтала. Брось она бомбу, эффект вряд ли был бы сильнее.

– Этого быть не может, – отрезала Энни.

– Представьте себе, я так и сказала, когда впервые услышала об этом, – произнесла Герти, любуясь собой. – Я так и сказала: этого быть не может, у этого Джадсона Паркера сердца нет, если он так хочет сделать. Но мой отец встретил его сегодня и спросил, правда ли это, и тот сказал правда. Нет, вы представьте себе! Его ферма выходит одной стороной на ньюбриджскую дорогу, и каково нам будет по всему его забору читать про таблетки и пластыри, представьте только!

«Преобразователи» представляли себе, и очень ясно. Даже люди с минимальным воображением среди них быстро мысленно нарисовали гротескную картину – полмили забора, «украшенного» такого рода рекламой. Все мысли о посадке деревьев и школьной ограде моментально вылетели у всех, когда на горизонте показалась эта угроза. Парламентские правила и процедуры были сразу заброшены, и Энни, крайне расстроенная, забыла и думать о ведении протокола.

Все заговорили разом, и гвалт поднялся страшный.

– Ой, давайте успокоимся, – взмолилась Энни, которая была возбуждена больше всех, – и постараемся подумать, как можно помешать ему.

– Не знаю уж, как это вы собираетесь помешать ему, – с горечью произнесла Джейн. – Все же знают, что такое Джадсон Паркер. За деньги он всё сделает. В нем же нет ни капельки чувства локтя, никакого понятия о красоте.

Перспектива выглядела отнюдь не многообещающей. Джадсон Паркер и его сестра были единственными Паркерами в Эвонли, так что через родственные связи к ним не подъедешь. Марта Паркер находилась в весьма солидном возрасте и осуждала молодежь вообще и «преобразователей» в частности. Джадсон Паркер был человеком веселого нрава, обходительным, всегда добродушным, и поэтому следовало только удивляться, с чего это у него так мало друзей. Возможно, причиной были бизнес и всякие сделки, а это редко прибавляет человеку популярности. Он имел репутацию «жесткого» человека, про него говорили, что он «не слишком обременен принципами».

– Если у Джадсона Паркера есть шанс, как он сам говорит, «выжать честный пенни» из чего-то, он никогда не упустит его, – заявил Фред Райт.

– А нет никого, кто имел бы на него какое-то влияние? – без особой надежды спросила Энни.

– Он видится с Луизой Спенсер из Белых Песков, – предложила Кэрри Слоун. – Может, она сумеет убедить его не сдавать изгородь под рекламу.

– Она нет, – подчеркнуто заявил Гилберт. – Я очень хорошо знаю Луизу. Она не верит в эти сельские общества преобразователей, вроде нашего, но зато верит в доллары и центы. Она скорее подтолкнула бы Джадсона к этому, чем отговорит.

– Единственно, что мы можем сделать, это составить делегацию, которая посетит его и заявит протест, предложила Джулия Белл. И послать надо девушек, потому что с ребятами он вряд ли станет держать себя в цивилизованных рамках. Но я лично не пойду, так что меня прошу не включать.

– Лучше направит одну Энни, – предложил Оливер Слоун. – Она сможет убедить Джадсона, если это вообще кто-то может.

Энни запротестовала. Она хотела и пойти, и поговорить, но ей нужен был кто-то рядом «для моральной поддержки». Морально поддерживать ее определили Диану и Джейн, и «преобразователи» разошлись, жужжа от возмущения, как рассерженные пчелы. Энни была настолько расстроена, что не могла заснуть чуть ли не до утра, а когда заснула, ей приснился сон, что совет попечителей обнес школу забором, а на нем краской написали: «А красные таблетки пробовали?».

Депутация посетила Джадсона Паркера на следующий день. Энни подыскивала красноречивые доводы против его предосудительного намерения, а Джейн и Диана оказывали ей моральную поддержку и вселяли в нее храбрость. Джадсон Паркер вел себя обходительно, вкрадчиво, не жалел комплиментов; ему было не по себе от того, что он вынужден отказывать столь очаровательным юным леди, но бизнес есть бизнес, и он не может позволить, чтобы чувства стояли у него на пути в это трудное время.

– Но я вам скажу, что я сделаю, – сказал он, и его светлые большие глаза заблестели. – Я скажу агенту, чтобы они использовали только красивые, приятные для глаз краски красные, желтые и так далее. И скажу ему, чтобы они ни в коем случае не использовали синюю краску.

Разбитая наголову депутация ретировалась, мысленно посылая Джадсону Паркеру всяческие проклятья.

– Мы сделали все что в наших силах, а остальное оставить провидению, – сказала Джейн, невольно подражая тоном и манерой миссис Линд.

– Хотела бы я знать, смог ли бы добиться чего-нибудь мистер Аллен, – подумала вслух Диана.

Энни замотала головой.

– Нет, не надо беспокоить мистера Аллена, особенно теперь, когда у него сильно болен ребенок. Джадсон и от него спокойно увернется, как от нас, хотя он теперь ходит в церковь почти регулярно. Это потому, что отец Луизы Спенсер стар и относится к таким вещам очень строго.

– Джадсон Паркер это единственный человек в Эвонли, который спит и видит, как бы сдать под рекламу свой забор, – с возмущением произнесла Джейн. Даже Леви Бултер или Лоренцо Уайт никогда не пойдут на это, хотя народ тоже не промах. Они слишком уважают общественное мнение.

Когда про это узнали жители Эвонли, Джадсону Паркеру пришлось иметь дело с общественным мнением, но это не особенно помогло. Джадсон смеялся про себя и бросал вызов общественному мнению. А «преобразователи» пытались примириться с мыслью, что самая красивая часть ньюбриджской дороги будет обезображена рекламой. И вдруг на очередном собрании, когда президент общества попросил комитеты представить доклады о проделанной работе, Энни поднялась и заявила, что мистер Джадсон Паркер поручил ей передать обществу, что он не намерен сдавать свой забор под рекламу медицинской компании.

Джейн и Диана выпучив глаза уставились на Энни, не веря своим ушам.

Парламентский этикет, который весьма строго соблюдался в обществе, запрещал им тут же давать волю своему любопытству, но, как только заседание закрылось, на Энни набросились и стали требовать объяснений. Энни ничего не могла объяснить. Предыдущим вечером Джадсон Паркер перехватил ее на дороге и сказал, что просто решил подшутить над обществом, зная его предрассудки в отношении рекламы медицинских препаратов. Вот и всё, что смогла им объяснить Энни, и ничего больше. Ни тогда, ни после. И это была истинная правда. Но, когда по дороге домой Джейн Эндрюс поведала Оливеру Слоуну о своем твердом убеждении, что за загадочным отказом Джадсона Паркера от своего первоначального плана лежит нечто большее, чем сказала им Энни Ширли, он рассказал еще одну правду, и тоже истинную.

Предыдущим вечером Энни ходила к старой миссис Ирвинг на побережье, а возвращалась домой, срезала путь. Она шла вначале прибрежной равниной, затем повернула в буковый лес, что пониже фермы Роберта Диксона, и шла там по узкой тропинке, которая выводила ее на главную дорогу, идущую над Озером Сверкающих Вод людям с недостаточным воображением оно известно, как пруд мистера Барри.

В том месте, где тропинка выходит на дорогу, сидели в своих повозках, опустив поводья, два человека. Один из них был Джадсон Паркер, а другой Джерри Коркоран, житель Ньюбриджа, про которого миссис Линд могла бы витиевато сказать, что на него падает тень, но всегда бездоказательно. Он был агентом фирмы, продававшей сельскохозяйственный инвентарь, а помимо того видная фигура в политических делах. Без него редко обходилась, а некоторые говорили, что вообще не обходилась, всякая политическая заварушка. А поскольку Канада готовилась к всеобщим выборам, то он много недель занимался исключительно этим делом, колеся по провинции в интересах кандидата своей партии. Как раз в момент, когда Энни появилась из-под густой буковой листвы, Коркоран говорил:

– Если вы проголосуете за Эймсбери, Паркер… Ну, ты же знаешь, у меня твои векселя за пару борон, которые ты получил весной. Я так думаю, ты не прочь получить их обратно, а?

– Мы… э-э… да… если так ставится вопрос, – промямлил Джадсон Паркер с кривой улыбкой. – Я думаю, можно. Человек должен думать о своих интересах в это трудное время.

Тут оба увидели Энни и беседа немедленно оборвалась. Энни холодно кивнула обоим и пошла дальше, еще выше подняв голову, чем обычно. Вскоре Джадсон Паркер догнал ее.

– Подвести, Энни? – добродушно осведомился он.

– Спасибо, нет, – ответила Энни вежливо, но с еле заметным презрением в голосе, что кольнуло даже Джадсона Паркера с его нечувствительной к уколам совестью. Он покраснел и зло дернул поводьями. Но в следующий момент разум одержал верх над эмоциями и придержал его гнев. Он с беспокойством посмотрел на Энни, которая продолжала идти твердой походкой, глядя прямо перед собой. Интересно, слышала ли она прозрачный намек Коркорана и его весьма недвусмысленный ответ? Проклятый Конкоран! Что он, не может облекать свои мысли в менее опасные фразы? И тут эта проклятая рыжая «директриса», с ее дурацкой привычкой появляться где не надо. Кто мог ожидать, что она вдруг выскочит ни с того ни с сего в этом месте? Джадсон Паркер подумал, что если Энни слышала, то, по его убеждению, должна растрезвонить об этом на всю округу, и теперь ему никак нельзя будет свысока посматривать на общественное мнение. Если узнают, что его подкупили, скверная штука может выйти. А если это дойдет до ушей Айзека Спенсера, то прощай навеки все надежды заполучить Луизу-Джейн Спенсер, перспективную наследницу процветающего фермера. Джадсон Паркер видел, что мистер Спенсер и без того смотрит на него косо. Так что риск здесь неуместен.

– Хм… Энни, я хотел бы поговорить с вами насчет того дельца, о котором мы как-то тут говорили. Я в конце концов решил не сдавать свой забор этой компании, и ваше общество может быть довольно.

Энни слегка оттаяла, услышав такое сообщение.

– Благодарю вас, – ответила она.

– А вы… вы… не должны упоминать о той ерундовой беседе… о моей с Джерри.

– Я в любом случае не имею намерения упоминать об этом, – холодно заметила ему Энни. Она скорее будет готов согласиться на то, чтобы все заборы в Эвонли заполонила реклама, чем разговаривать с человеком, торгующим своим избирательным голосом.

– Ну да… Вот именно, – согласился Джадсон, сделав вывод что они с Энни прекрасно понимают друг друга. – Я и не думал, что вы намереваетесь. Разумеется, я только водил за нос Джерри. Он ведь считает себя таким прожженным, таким умным и хитрым. Я совсем не собираюсь голосовать за Эймсбери. Я намерен голосовать за Гранта, как я это всегда делал, вы это увидите после выборов. А Джерри я поддакивал, чтобы посмотреть, станет ли он связывать себя какими-либо обязательствами. А насчет забора всё будет нормально, можете сказать об этом своим.

– Мир создается трудами многих людей, как я слышала, – говорила Энни с зеркалом, сидя тем вечером в своей комнате, – но, я думаю, на чьем-то труде можно сэкономить. Я все равно бы ни одной душе не стала рассказывать об этом безнравственном поступке, так что моя совесть на этот счет чиста. Действительно не знаю, кого благодарить за такой подарок судьбы. Я лично ничего для этого не сделала, а поверить, что провидение когда-либо пользуется такими же политическими средствами, как Джадсон Паркер и Джерри Коркоран, трудно.

Глава 15 Начались каникулы

Стоял тихий золотой вечер. Ветер еле слышно шелестел в ветвях елей, окружавших школьную площадку для игр, от деревьев тянулись длинные ленивые тени. Энни заперла школьное здание и с облегчением бросила ключи в карман.

Учебный год закончился, с ней продлили договор на следующий год. Энни приняла многочисленные выражения удовлетворения ее работой, и только мистер Хармон Эндрюс сказал ей, что нужно почаще кормить учеников березовой кашей. Впереди были два радостных месяца честно заработанного отдыха. Энни была в мире со всей вселенной и самой собой, спускаясь под гору с корзиной цветов в руке. С первых весенних цветов Энни, не пропустив ни недели, ходила на могилу Мэтью. Все остальные в Эвонли, кроме Мариллы, уже забыли спокойного, стеснительного, незаметного Мэтью Катберта. Но память о нем была свежа в сердце Энни, и оставаться ей такой вечно. Она не могла забыть доброго пожилого человека, первого, чью любовь и сочувствие ощутила на себе Энни в своем голодном детстве.

Внизу в тени елей на заборе сидел мальчик с большими мечтательными глазами и красивым, чувствительным лицом. Вот он спрыгнул на землю и с улыбкой подошел к Энни. Но на его щеках Энни заметив следы слез.

– Я решил подождать вас, учитель, потому что знал, что вы пойдете на кладбище, сказал он, беря ее за руку. Мне тоже туда, я хочу положить букет герани на могилу дедушки, бабушка просила. А этот букет белых роз, учитель, я хочу положить у могилы дедушки в память о моей мамочке потому что я не могу поехать туда, на ее могилу. А как вы думаете, она все равно будет знать, что я положил ей цветы?

– Да, я уверена, Пол, будет.

– Знаете, учитель, сегодня как раз три года, как умерла мамочка. Так давно, а все равно больно, как вчера. Я все время очень скучаю по ней. Иногда кажется, что не вынесу, так тяжело…

Голос у Пола дрогнул, губы задрожали. Он опустил глаза, надеясь, что учительница не заметит слез.

– И все же ты не захотел бы, чтобы эта боль прекращалась, ты не захотел бы забыть свою мамочку, даже если бы мог, правда? – нежным голосом произнесла Энни.

– Нет, действительно не захотел бы. Я и сам об этом думаю. Как вы умеете понять, учитель! Никто не понимает меня так хорошо, как вы, даже бабушка, хотя она очень любит меня. Папа меня очень понимал, но о маме я не мог с ним много говорить, потому что ему становилось нехорошо. Когда он закрывал лицо рукой, я понимал, что пора прекращать разговор. Бедный папа, ему, наверно, ужасно одиноко без меня. Но, понимаете, у него сейчас никого нет, только хозяйка дома, где он живет, и, он считает, не отдавать же меня на воспитание хозяйке, тем более что он часто и надолго уезжает из дома по делам. Уж бабушка куда лучше, после мамы, конечно. Когда я подрасту, я в один прекрасный день уеду к папе, и мы никогда больше не расстанемся.

Пол так часто рассказывал Энни о матери и отце, что ей казалось, будто она уже знает обоих. Она подумала, что мальчик, должно быть, очень похож во всех отношениях на свою мать, по темпераменту и характеру. И она считала, что Стивен Ирвинг очень замкнутый человек, человек глубокой и нежной натуры и он прятал эти качества от посторонних.

– С папой не так просто сойтись, – сказал Пол однажды. – Мы никогда по-настоящему не были с ним друзьями, пока не умерла мамочка. И вот тогда я понял, что он замечательный человек. Я люблю его как никого в мире. а потом бабушку, а потом вас, учитель. Я бы любил вас зразу после папы, но это не было моим долгом больше любить бабушку, потому что он так много для меня делает. Вы понимаете, учитель. Только я хочу, чтобы она оставляла лампу у меня в комнате, пока я не засну. А она ее убирает, как только положит меня в кровать. Она говорит, это чтобы я не боялся темноты. А я и не боюсь, но все равно мне со светом лучше. Мамочка обычно садилась рядом со мной и брала мою руку в свою, пока я не засыпал. Мне кажется, она этим испортила меня. Знаете, иногда это бывает с матерями.

Энни этого не знала, хотя могла представить себе. Она с печалью подумала о своей «мамочке», которая считала Энни «настоящей красавицей» и которая умерла давно-давно и похоронена рядом со своим молодым мужем в далекой, никем не посещаемой могиле. Энни не помнила своей матери и по этой причине почти завидовала Полу.

– У меня на следующей неделе день рождения, – сообщил Пол Энни, когда они шли у подножья холма, красного от предзакатного июньского солнца, – и папа написал мне, что высылает мне что-то такое, что мне должно понравиться больше всего из всех возможных подарков. Я думаю, подарок уже пришел, потому что бабушка держит запертым один ящик книжного шкафа, а когда я спросил, почему, она загадочно посмотрела на меня и сказала, что маленькие мальчики не должны быть слишком любопытны. Все-таки волнующая это вещь день рождения, правда? Мне будет одиннадцать. А мне по виду не дашь, правда? Бабушка говорит, я очень маленький для своего возраста, и это потому, что я ем мало каши. Я стараюсь вовсю, но бабушка, скажу вам, не жалеет мне каши, столько кладет! С того самого раза, когда я шел с вами из воскресной школы, учитель, и вы мне говорили, что мы должны молиться о наших трудностях, я каждый вечер молюсь Богу, чтобы он смилостивился надо мной и помог мне съедать по утрам всю кашу. Но так ни разу и не смог одолеть всю тарелку. Или Бог мало смилостивился, или каши было слишком много. Бабушка говорит, что папа вырос на каше. Как кому, а ему она помогла, посмотрели бы вы на его плечи. Иногда я даже думаю, – задумчиво и со вздохом заключил Пол, – что эта каша убьет меня.

Энни позволила себе улыбнуться, поскольку Пол не смотрел в этот момент на нее. Весь Эвонли знал, что старая миссис воспитывает внука в соответствии с лучшими давними традициями диеты и морали.

– Будем надеяться, дорогой, что нет, – бодро произнесла Энни. – А как поживают твои скальные люди? Старший Брат-Моряк продолжает вести себя хорошо?

– А что же ему делать? Он же знает, что если будет вести себя плохо, я не буду дружить с ним. Но он все-таки очень испорченный, я так думаю.

– А Нора еще не узнала про Золотую Даму?

– Нет, но, я думаю, она подозревает. Я почти уверен, она наблюдала за мной последний раз, когда я ходил в пещеру. Я не против того, чтобы она узнала, но это для ее же блага я не хочу, чтобы она знала, чтобы ей не было больно. Но если она хочет, чтобы ей стало больно, то тут уж ничего не поделаешь.

– А если бы как-нибудь вечерком и я пошла с тобой на побережье, я тоже увидела бы твоих скальных людей?

Пол сделал серьезное лицо и отрицательно покачал головой.

– Нет, я не думаю, что вы сможете увидеть моих скальных-людей. Я единственный человек, который может увидеть их. Но вы можете увидеть там своих скальных людей. Вы из тех, кто может это. Мы с вами оба из таких. Но вы и сами знаете, учитель, – добавил он и сжал ее руку в подтверждение этой общности. – А ведь это прекрасно принадлежать к такому роду людей, правда, учитель?

– Прекрасно, – согласилась Энни, и ее серые сияющие глаза встретились с сияющими голубыми глазами Пола. Энни и Пол оба знали,

Как чуден мир, Воображеньем созданный твоим, —

и оба знали путь в этот счастливый мир. Там есть неумирающая роза радости, расцветшая в долине на берегу чистой речки, неизменно солнечное небо, которое никогда не затягивает тучами, колокольчики, издающие мелодичный звон, вечный дух родства людей. Знание географии этого мира это бесценное сокровище, которого не купишь ни за какие деньги. Такой дар преподносят добрые феи при рождении, и последующие годы не лишат его и не испортят. Лучше обладать им, но жить в лачуге, чем жить в дворце, но не иметь его.

Кладбище в Эвонли продолжало оставаться таким же заросшим и заброшенным, каким было и раньше, но «преобразователи» уже включили его в свои планы.

Присцилла Грант перед последним собранием прочла где-то статью о кладбищах.

Решили в будущем убрать старый замшелый и покосившийся деревянный забор и заменить его металлическим, траву покосить, а покосившиеся памятники поставить прямо.

Энни положила принесенные с собой цветы на могилу Мэтью и направилась в тот угол кладбища, где в тени тополей спала вечным сном Хестер Грей. Со дня того весеннего пикника Энни приносила цветы на могилу Хестер всякий раз, как навещала Мэтью. За вечер до этого она сходила в маленький заброшенный сад и принесла оттуда несколько любимых белых роз Эстер.

– Я подумала, дорогая, что тебе они будут милее любых других цветов, – нежно промолвила Энни.

У миссис Аллен уже было лицо не той невесты, которую мистер Аллен привез в Эвонли пять лет назад. Оно выглядело не столь цветущим, лишилось черточек молодости и приобрело линии, наложенные испытаниями. Часть их появилась после маленькой могилки на этом кладбище, другие легли на лицо после недавней болезни, счастливо завершившейся, ее маленького сына. Но ямочки на щеках оставались прелестными и неожиданными, как всегда, глаза ясными, светлыми и правдивыми. А если лицо и лишилось девичьей красоты, то приобрело вполне компенсировавшие ее нежность и силу.

– Я полагаю, вы сейчас в предвкушении каникул, Энни? – сказала миссис Аллен, когда они вместе с Энни покидали кладбище.

Энни кивнула.

– Не то слово живу ими! Лето обещает быть приятным. Хотя бы потому, что в июле на остров приезжает миссис Морган и Присцилла собирается привезти ее к нам. Я так давно мечтала видеть ее!

Надеюсь, у вас будут хорошие каникулы, Энни. В прошедшем учебном году вы поработали очень напряженно и к тому же успешно.

– О, этого я не знаю. Мне пришлось близко соприкоснуться со многими неведомыми мне вещами. Я не сделала того, что хотела, когда начинала учительствовать прошлой осенью. Мне не удалось прожить в соответствии со своими идеалами.

– Это никому из нас не удается, со вздохом промолвила миссис Аллен. Но Энни, вы знаете, как сказал Лоуэлл? «Преступление не в неудаче, а в низкой цели». Мы должны иметь идеалы и стараться жить по ним, даже если нам это никогда не удастся. Без идеалов жизнь становится скучным занятием, а с ними великим, грандиозным. Так что крепче держитесь своих идеалов, Энни.

– Постараюсь. Но большинство моих теорий приказало долго жить, сказала Энни и засмеялась. Когда я начинала учительствовать, у меня был их такой красивый набор, вы бы посмотрели, а потом они стали выпадать одна за одной.

– Даже теория телесных наказаний? подшутила миссис Аллен.

Энни вспыхнула.

– Я никогда не прощу себе, что ударила Энтони.

– Ну что вы, дорогая, он заслуживал этого. Он сам это понял. Ведь с тех пор у вас не было с ним никаких проблем, и он пришел к пониманию того, что лучше вас нет учителя. Своей добротой вы завоевали его любовь, после того как вы с корнем вырвали из его упрямой головы идею «из девчонки это не учитель».

– Он, может быть, и заслуживал этого, но не в этом дело. Если бы я решила высечь его по здравом размышлении и с холодным умом, наказав его за проступок, я не чувствовала бы себя так, как я сейчас себя чувствую. Но правда в том, миссис Аллен, что я дала волю чувствам, поэтому и ударила. Я и не думала, справедливо это или нет. Даже если бы он не заслуживал этого, я все равно поступила бы так же. Вот что меня мучит.

– Ну, все мы ошибаемся, дорогая, так что выбросьте это из головы. Мы должны сожалеть о своих ошибках и делать выводы из них. Но не тащить их за собой в будущее. Вон едет Гилберт Блайд домой, я думаю. Да, а как у вас с ним продвигается работа?

– Очень хорошо. Мы собираемся завершить сегодня вечером Вергилия, нам осталось только двадцать строк. И после этого до сентября ничего изучать не будем, всё.

– А вы собираетесь когда-нибудь поступать в колледж?

– Ой, даже не знаю. – Энни мечтательно посмотрела в сторону, на окрашенный в опаловый цвет горизонт. – У Мариллы глаза никогда не будут лучше, чем они сейчас, хотя нужно только благодарить судьбу за то, что они не станут хуже. А потом, у нас братец с сестренкой, и я почему-то не верю, что их дядя когда-нибудь заберет их. Колледж он, может быть, где-то за поворотом дороги, но я еще не дошла до поворота и стараюсь особенно не думать на эту тему, чтобы во мне не укреплялось сознание неудовлетворенности своим положением.

– Понимаете, мне бы хотелось, чтобы вы пошли в колледж, Энни. Но если вы и не пойдете в колледж, я не буду сверх меры расстроена, потому что все мы делаем нашу жизнь в тех условиях, в которых живем, просто колледж облегчает нам это. Жизнь становится широкой или узкой дорогой в зависимости от того, что мы вкладываем в нее, а не что берем. Наша жизнь богата и полна и здесь и везде, нужно лишь научиться открывать наши сердца богатству и полноте жизни.

– Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, – произнесла Энни в задумчивости. – И я знаю, я за многое должна быть благодарна судьбе ой, так много! за свою работу, за Пола Ирвинга, за этих милых двойняшек, за всех моих друзей. Вы знаете, миссис Аллен, какое это счастье дружба. Она так украшает жизнь.

– Настоящая дружба действительно очень помогает жить, – сказала миссис Аллен. – Нужно высоко нести этот идеал, не наносить ему ущерба неправдой или неискренностью. Мне кажется, имя «дружба» часто принижается до интимности, а это не имеет ничего общего с истинной дружбой.

– Да, возьмите хоть Герти Пай и Джулию Белл. Они очень близки и вечно ходят вместе, и в то же время Герти рассказывает всякие гадости про Джулию за ее спиной, и все думают, что она завидует Джулии, потому что всегда радуется, когда кто-то что-то говорит против Джулии. Я думаю, грех называть такие отношения дружбой. Если вы друзья, то должны ориентироваться на лучшее в человеке, отдавать ему лучшее, что есть в тебе, правда? И тогда дружба будет самой прекрасной вещью в мире.

– Дружба и есть вещь прекрасная, но однажды…

Миссис Аллен внезапно остановилась. В лице ее собеседницы, слегка загорелом, тонком, с подвижными чертами, было куда больше детского, чем женского. Сердце Энни было так открыто мечтам о дружбе и успехе, и миссис Аллен не захотелось вторгаться в мир этой святой простоты со словами о других реалиях жизни. И она отложила завершение своей фразы на будущее.

Глава 16 Из чего состоит мечта

– Энни, – жалобно заскулил Дэви, взбираясь к ней на блестящую кожаную софу, стоящую на кухне, на которой Энни в это время читала письмо, – Энни, я так хочу есть, ты даже не представляешь.

– Подожди минуточку, я сделаю тебе хлеб с маслом, – рассеянно ответила Энни.

Письмо, очевидно, содержало волнующие новости, потому что щеки у Энни приобрели цвет роз на большом кусте в саду, а глаза заблестели, как могли блестеть только глаза Энни.

– Но у меня голод не на хлеб с маслом, – недовольно произнес Дэви. – У меня голод на сливовый пирог.

– А-а, – засмеялась Энни, положив письмо и обняв Дэви. – Такого рода голод трудно вынести, Дэви. Ты знаешь, что это одно из правил Мариллы не давать тебе между приемами пищи больше чем хлеб с маслом.

– Ну что ж, дай мне тогда кусочек хлеба с маслом… пожалуйста.

Дэви наконец-то удалось приучить говорить «пожалуйста», но это слово приходило ему в голову всегда с опозданием. Он одобрительно посмотрел на щедрый кусок хлеба, который принесла ему Энни.

– Ты всегда кладешь такой хороший кусок масла на хлеб, Энни. У Мариллы он всегда тоньше. Когда больше масла, то он заскакивает внутрь быстрее.

Кусок «заскочил внутрь» с легкостью, если судить по времени его исчезновения. Дэви соскользнул с софы вниз головой, сделал пару оборотов по ковру, затем принял сидячее положение и заявил:

– Энни, я принял решение насчет небес. Я не хочу туда.

– Почему это? – сурово произнесла Энни.

– Потому что небеса это чердак в доме Саймона Флетчера, а я не люблю Саймона Флетчера.

– Небеса на чердаке у Саймона Флетчера! – Энни аж задохнулась и не в силах была рассмеяться. – Дэви Кит, это ни в какие ворота не лезет, откуда у тебя в голове появилась такая мысль?

– Милти Бултер говорит, что там. Он говорил это в последнее воскресенье в воскресной школе. Урок был про Илию и Елисея, и я встал и спросил мисс Роджерсон, где находится небо. Мисс Роджерсон, кажется, здорово обиделась. Она рассердилась, это точно, потому что когда она спросила нас, что Илия оставил Елисею, когда пошел на небеса, то Милти Бултер сказал: «Свою одежду, старье», и мы все засмеялись, не могли удержаться. Хорошо, конечно, когда успеешь подумать, а потом делаешь, тогда, может, и делать не будешь. Но Милти не то чтобы хотел показать неуважение. Он просто не помнил, как это называется. Ну, мисс Роджерсон сказала, что небеса это там, где Бог и чтобы я не задавал таких вопросов. Милти толкнул меня тогда и говорит шепотом: «Небеса они на чердаке у дяди Саймона, я тебе обисню по дороге домой». Ну, и когда мы пошли домой, он обиснил. А Милти молоток, здорово обисняет. Он даже если не знает, то так всего наговорит, что как все равно то же самое понятно. А у него мать сестра жены мистера Саймона, и он ходил с ней на похороны, когда его двоюродная сестра Джейн Эллен умерла. И священник сказал, что она ушла на небо, хотя Милти говорит, что она прямо перед ними лежала в гробу. Но он подумал, что после они утащили гроб на мансарду, потому что когда он спросил маму, где эти небеса, она указала пальцем на потолок и сказала: «Там, наверху». А Милти знает, что над потолком ничего нет, кроме чердака, вот так он и узнал, где небеса. И с тех пор ужасно боится ходить к дяде Саймону.

Энни посадила Дэви к себе мальчика на колени и сделала максимум того, что могла, дабы выправить его теологические представления. Для выполнения такого рода задач она была больше приспособлена, нежели Марилла, потому что Энни помнила свое детство и инстинктивно понимала странные мысли семилетних о различных предметах, которые взрослым кажутся, конечно, крайне простыми. И к тому моменту, когда Марилла возвратилась из сада, где собирала вместе с Дорой сливы, ей удалось убедить Дэви, что небеса находятся вовсе не на чердаке у Саймона Флетчера. Дора была трудолюбивым созданием и чувствовала себя на вершине счастья, если ей удавалось «помогать» в работах, доступных для ее пухлых пальчиков. Она кормила кур, собирала щепки, мыла посуду, бегала по многочисленным поручениям. Дора отличалась опрятностью, аккуратностью и наблюдательностью, ей никогда не надо было повторять дважды, как сделать то или другое дело, она никогда не забывала про свои маленькие обязанности.

Дэви, с другой стороны, был невнимательным и забывчивым, но обладал природной способностью завоевывать любовь, и Энни с Мариллой любили его больше.

Пока Дора с важным видом извлекала горох из стручков, а Дэви мастерил из них лодочки со мачтами из спичек и бумажными парусами, Энни рассказывала Марилле содержание интересного письма.

– Ах, Марилла, ты только подумай! Я получила письмо от Присциллы, и она говорит, что к нам на остров приехала миссис Морган и, если в четверг выпадет хорошая погода, они приедут в Эвонли и будут у нас примерно в двенадцать дня. Всю вторую половину дня они пробудут у нас, а вечером поедут в отель, который в Золотых Песках, потому что там остановилось несколько американских друзей миссис Морган. Ой, Марилла, ну разве это не замечательно! Даже не верится, что это не сон.

– Смею сказать, миссис Морган очень даже похожа на других людей, – сухо сказала Марилла, хотя и ее это сообщение слегка взволновало. Миссис Морган была знаменитой женщиной, и ее визит представлял собой отнюдь не рядовое событие. – Значит, они отобедают здесь?

– Да. Ой, Марилла, а можно, я приготовлю всё до последнего кусочка? Мне хочется, чтобы я могла хоть что-нибудь сделать для автора «Сада розовых бутонов», пусть даже приготовить обед для нее. Так ты как, не возражаешь?

– Господи, в июле-месяце, жарить-парить на огне да я бы каждый день отдавала кому-нибудь такую работу. Так что добро пожаловать, работай сколько влезет.

– Ой, спасибо тебе, – произнесла Энни таким голосом, словно Марилла сделала ей огромное одолжение. – Меню я составлю сегодня же вечером.

– Ты не придумывай никаких деликатесов, – предупредила Марилла, несколько встревоженная столь высоким словом, как «меню». – Как бы тебе не пожалеть потом.

– О, я не собираюсь готовить деликатесы, если ты имеешь в виду, что я попытаюсь сделать вещи сверх тех, что мы обычно делаем на праздники, – успокоила Энни Мариллу. – Это было вычурностью. И хотя у меня и нет того чувства меры, которым должна обладать девушка в семнадцать лет и школьная учительница, но я и не настолько глупа. Однако мне хочется сделать все как можно красивее и вкуснее. Дэви, смотри не оставь стручки на лестнице черного хода, а то кто-нибудь наступит и упадет. Я начну с легкого вкусного супчика из сливок с луком, ты знаешь, и пары жареных цесарок. Я еще пущу в ход пару наших белых петушков. Они были моими любимцами, я помню, как их высидела наша пеструшка, два таких желтеньких комочка. Но я знаю, что все равно ими когда-нибудь придется пожертвовать, а более подходящего случая не будет. Только, Марилла, я не смогу отрубить им головы, даже ради миссис Морган. Придется попросить, чтобы пришел Джон-Генри Картер и сделал это.

– Да чего там, я могу сделать, – вызвался Дэви, – если Марилла подержит их за ноги, потому что, я думаю, мне придется обеими руками держать топор. Вот смеху будет, когда они начнут носиться по двору без голов!

– Потом я сделаю овощной стол горошек и бобы, картофель со сливками, салат-латук, продолжала Энни, а на десерт лимонный пирог со взбитыми сливками, кофе, сыр, «дамские пальчики». Пирог и «дамские пальчики» я сделаю завтра и завтра же приведу в порядок платье из белого муслина. Да, надо сказать сегодня вечером Диане, ей наверняка захочется одеть свое такое же. Героини миссис Морган почти всегда одеты в белый муслин, и мы с Дианой решили, что оденем такие же, если когда-нибудь встретимся с миссис Морган. Это будет очень тонкий комплимент ей, правда, Марилла? Дэви, дорогой, не запихивай стручки в трещины пола. Надо пригласить на обед мистера и миссис Аллен, и мисс Стейси тоже, потому что они все очень хотели встретиться с миссис Морган. Приятное совпадение, что она приезжает в момент, когда мисс Стейси здесь. Дэви, дорогой, не пускай свои лодочки стручков в ведре, выйди на улицу, там есть корыто. О, я так надеюсь, это в четверг будет ясный день! Я думаю, будет, так как дядюшка Эйб говорил, когда вчера вечером заходил к мистеру Харрисону, что эту неделю большей частью будет идти дождь.

– Это хороший знак, – согласилась Марилла.

Энни сбегала этим вечером к Фруктовому Склону, чтобы сообщить обо всем Диане, которая была тоже взволнована известием. Они пошли обсуждать вопрос в сад Барри, где забрались в гамак, подвешенный под большой ивой.

– Ой, Энни, а можно я помогу тебе готовить обед? – взмолилась Диана. – Ты же знаешь, как я чудесно делаю салат-латук.

– А почему бы и нет? – искренне согласилась Энни. И оформить мне дом поможешь. Общую залу я хочу превратить в цветочную клумбу, а на обеденном столе будут стоять дикие розы. Ой, я надеюсь, что все пройдет гладко. Героини миссис Морган никогда не попадают в безвыходные ситуации, не оказываются захваченными врасплох, они всегда наделены хорошим самообладанием. И хорошие хозяйки. Они как бы рождены хорошими хозяйками. Ты помнишь Гертруду в «Эджвудских деньках»? Она ведет хозяйство в доме отца, когда ей было лишь восемь лет. Когда восемь лет было мне, я, по-моему, ничего не умела, разве только ухаживать за детьми. Миссис Морган, должно быть, очень хорошо знает девушек, раз написала о них так много, и мне хочется, чтобы она осталась о нас высокого мнения. Я уже представляла себе всё это в десятке вариантов и как она выглядит, и что она скажет, и что я скажу. Меня так беспокоит мой нос, на нем семь веснушек, как ты видишь. Они появились во время пикника нашего общества, когда я ходила на солнце без шляпки. Я думаю, я неблагодарна судьбе, раз волнуюсь из-за семи веснушек. Я должна благодарить ее за то, что они не обсыпали мне все лицо, как это было когда-то. Но мне хотелось бы, чтобы и этих не было, потому что у всех героинь миссис Морган такие замечательные внешности. Не припомню, чтобы хотя бы одна была в веснушках.

– Да их у тебя и не видно, – успокоила ее Диана. – На ночь попробуй воспользоваться лимонным соком.

На следующий день Энни сделала пироги и «дамские пальчики», приготовила муслиновое платье, вытрясла пыль и вымела все комнаты в доме операция почти бессмысленная, так как в Зеленых Крышах, как всегда, царил идеальный порядок, столь дорогой сердцу Мариллы. Но Энни считала, что пылинка в доме – позор для дома, который имеет честь принимать Шарлотту Морган. Она даже протерла пыль в чуланчике под лестницей, куда клали всякую всячину, хотя трудно было представить себе даже минимальную возможность того, что миссис Морган может заглянуть туда.

– Но я хочу знать, что там все в порядке, пусть даже она не увидит этого, – сказала Энни Марилле. – Ты знаешь, в ее книге «Золотые ключи» две героини – Элис и Луиза имеют своим девизом вот такой стих Лонгфелло:

В стародавние года Так как боги видят всё

и поэтому у них и ступеньки в погреб были всегда выскоблены, и под кроватями они не забывали выметать. Мне было бы совестно, если в доме находилась миссис Морган, а я знала, что в этот момент в чуланчике беспорядок. После того как мы с Дианой прочли эту книгу, это было в апреле, мы с ней сделали этот стих и своим девизом.

Этим же вечером Джон-Генри Картер и Дэви успешно расправились с двумя белыми петухами, а Энни обработала их, и эта обычно неприятная работа в ее глазах поднялась на определенную высоту в свете судьбы, уготованной птицам.

– Не люблю ощипывать цесарок, – сказала она Марилле, но разве не счастье, что наша душа может быть непричастной к тому, что делают наши руки? Я вот тут ощипывала птицу, а в воображении бродила по Млечному Пути.

– И, наверно, насорила пуха и перьев на полу больше обычного, – высказала свое мнение по этому вопросу Марилла.

Затем Энни уложила Дэви в постель и вырвала из него обещание, что на следующий день он будет вести себя расчудесно.

– А если я буду вести себя завтра хорошо, как только можно, ты разрешишь мне на следующий день вести себя плохо, как только смогу? – поинтересовался Дэви.

– Я не могу обещать тебе этого, – ответила Энни, – но я возьму вас с Дорой на прогулку, мы прокатимся на плоскодонке по запруде, высадимся на другом берегу, поднимемся на песчаные горки и там устроим пикник.

– Ладно, договорились, – согласился Дэви. – Буду вести себя хорошо, могу поспорить. Я вообще-то собирался пойти к мистеру Харрисону и пострелять из новой трубки горошком в Рыжего. Ладно, в другой день сделаем. Хороший получился бы праздник, но ладно, ради пикника на берегу я могу потерпеть.

Глава 17 Череда неприятностей

Ночью Энни трижды вставала и топала к окошку, желая убедиться, что предсказания дядюшки Эйба не сбудутся. Наконец засветилось и пришло утро – яркое, солнечное, несущее чудесный день.

Вскоре после завтрака появилась Диана с корзиной цветов на одной руке и своим муслиновым платьем на другой. Ведь его все равно нельзя было надеть, пока не закончатся все приготовления к обеду. Она пришла, одетая в розовое ситцевое платье. На ней был также батистовый фартук с вычурными оборками, а сама она выглядела миленькой и опрятной, как розочка.

– До чего же ты мила, – с восхищением заметила Энни.

Диана вздохнула.

– Но мне пришлось снова выпустить все свои платья, потому что я прибавила четыре фунта по сравнению с июнем. Энни, ну когда же это кончится! У миссис Морган все героини высокие и стройные.

– Ладно, давай забудем о наших недостатках и подумаем о наших достоинствах, – весело заявила Энни. – Миссис Аллен говорит, что если мы думаем о чем-то, что нас мучит, то должны думать и о чем-то хорошем, что мы можем противопоставить этому. Скажем, ты немножечко полноватая, зато у тебя есть приятные ямочки на щеках, а я если у меня нос в веснушках, зато он хорошей формы. А как ты думаешь, лимонный сок дал результат?

– Да, я думаю, дал, – сказала Диана, придирчиво осмотрев Энни, а Энни, довольная, прошествовала в сад, где было много легкой тени неяркого света. – Вначале украсим общую залу. У нас есть масса времени, поскольку Присцилла сказала, что они приедут в двенадцать-полпервого, так что обед начнем в час.

– Конечно, могли быть в этот момент в Канаде или Соединенных Штатах две девушки посчастливее или взволнованнее, но это сомнительно. В каждом легком лязге ножниц, срезавших розу, пеон или колокольчик, слышалось: «Сегодня приезжает миссис Морган». Энни удивлялась, как это мистер Харрисон может в этот момент спокойно ворошить сено в поле, совсем рядом, словно ничего не происходит.

Общая зала в Зеленых Крышах представляла собой весьма строгую и мрачноватую комнату с прочной мебелью, сделанной с применением конского волоса, жесткими кружевными занавесками. На спинках кресел, дивана всегда лежали белые защитные салфетки, и обязательно строго прямо, за исключением моментов, когда они цеплялись за пуговицу неудачливого гостя. Даже Энни никогда не удавалось вдохнуть в общую залу побольше изящества, так как Марилла не позволяла никаких перемен. Но удивительно, что этой цели можно было добиться с помощью цветов, если разместить их со вкусом, и, когда Энни с Дианой закончили свою работу, комнату было трудно узнать.

На полированном столе красовалась большая ваза веток калины с ее белыми цветами. Сияющий черный камин был украшен пышным букетом, составленном из роз и папоротника. На всевозможных полках и полочках стояли букетики колокольчиков, в темных углах по обеим сторонам каминной решетки девушки поставили по большой вазе с пламенеющими пеонами, а саму решетку украсили желтыми маками. Игра ярких красок и пляшущего по стенам солнечного света, пробивающегося сквозь переплетения жимолости за окнами с шевелящимися на ветру листьями, сделали из обычно скучной комнаты настоящую «клумбу», как ее себе представляла Энни. В восхищении от комнаты осталась даже Марилла, которая пришла покритиковать работу, а закончила тем, что стала хвалить.

– Ну, а теперь пора оформить стол, – сказала Энни тоном жрицы, объявляющей о начале священного ритуала в честь божества. – В центре поставим большую вазу с дикими розами и по розе перед тарелкой каждого, а перед миссис Морган – особый букет бутонов роз, напоминание о «Саде розовых бутонов», понимаешь?

Стол накрыли в гостиной. Его застелили его тончайшей льняной скатертью Мариллы, заставили лучшим фарфором, бокалами, положили лучшее серебро.

Естественно, каждый предмет был протерт или начищен до максимального блеска.

Затем девушки пошли на кухню, заполненную ароматными запахами, которые распространяла печь, где уже аппетитно шипела птица. Энни приготовила картофель, а Диана горошек и бобы. Пока Диана в буфетной комнатке занималась салатом, Энни, щеки которой уже порозовели от волнения и от жара печи, приготовила хлебный соус для птицы, пошинковала лук для супа и, наконец, взбила сливки для лимонного пирога.

А что же делал все это время Дэви? Держал ли он свое обещание вести себя хорошо? Да, он действительно держал. Кстати, он просил, чтобы его оставили на кухне, потому что его любопытство требовало присутствия при всем происходящем. Но пока он тихо сидел в углу и сосредоточенно старался развязать узлы на куске сельдевой сети, которую он принес домой из последнего похода на побережье, никто не возражал против этого.

В половине двенадцатого салат был готов, золотистые кружки пирога были украшены взбитыми сливками, а все, что должно было шипеть и бурлить, именно шипело и бурлило.

– А теперь пойдем одеваться, сказала Энни, потому что они могут быть здесь к двенадцати. Обед должен состояться ровно в час, потому что суп надо подавать сразу по готовности.

В восточном крыле дома было уделено серьезное внимание внешности. Энни тщательно всматривалась в свой нос и в конце концов с радостью заметила, что веснушки совершенно не выделяются то ли благодаря лимонному соку, то ли оттого, что у нее необычно раскраснелись щеки. Когда девушки оделись и привели себя в порядок, они выглядели так же приятно, нарядно и по-девичьи, как «героини миссис Морган».

– Я очень надеюсь, что смогу вставить словечко, а не сидеть как истукан, – с жаром произнесла Диана. – Все героини миссис Морган так прекрасно изъясняются. Но я боюсь, что у меня язык онемеет, буду сидеть как дура. И ляпну, скажем, «видала». Хотя с тех пор как здесь преподавала мисс Стейси, я так не говорю. Но в моменты волнения это очень может выскочить. Энни, если я ляпну «видала» при миссис Морган, то умру со стыда. А если ничего не скажу, то это будет одно и то же.

– Я очень многого боюсь, – сказала Энни, – но не думаю, что страх помешает мне говорить.

Сразу можно сказать, что, к радости Энни, особого страха не было.

Надев на свою муслиновую гордость большой фартук, Энни спустилась на кухню, чтобы поставить на огонь суп. Марилла оделась сама, принарядила Дору и Дэви и выглядела возбужденной, какой ее никогда не видели. В половине первого прибыли Аллены и мисс Стейси. Все шло отлично, но Энни начала нервничать. Присцилле и миссис Морган уже пора было приехать. Энни то и дело выходила к воротам и смотрела на дорогу с таким нетерпением, с каким смотрела через окно своей башни ее тезка в сказке про Синюю Бороду.

– Может, они вообще не приедут? – жалобно спросила Энни миссис Линду.

– Не говори так. Это было бы слишком жестоко по отношению к нам, – успокоила ее Диана, которую, однако, и саму стали посещать неприятные мысли.

– Энни, мисс Стейси хочет посмотреть на плетеный ивовый поднос мисс Барри, – обратилась к Энни Марилла, придя из общей залы.

Энни быстро сходила в гостиную и достала из шкафа поднос. Как они и договорились с миссис Линд, Энни написала письмо мисс Барри из Шарлотт-тауна и попросила ее дать ей во временное пользование ее поднос. Мисс Барри была давней подругой Энни и быстро откликнулась на просьбу, но сопроводила письмо наставлением быть аккуратными с подносом, потому что за него было уплачено двадцать долларов. Поднос исполнил свою службу на благотворительном базаре и вернулся в шкаф гостиной Зеленых Крыш, так как Энни не могла доверить отвезти поднос в город кому бы то ни было, кроме себя.

Она аккуратно пронесла поднос до входной двери, где гости наслаждались прохладным ветерком, тянувшим от ручья. Гости осмотрели поднос, повосхищались им. И в том момент, когда Энни принимала его в руки, сильный треск и грохот раздался со стороны прикухонного чуланчика. Марилла, Диана и Энни бросились туда, и Энни немного задержалась, ища, куда бы положить драгоценный поднос, и в спешке положила его на вторую ступеньку лестницы.

Когда они прибежали в чуланчик, горестное зрелище открылось их взорам – мальчик, виновато сползающий со стола, в кофточке, измазанной желтой массой, а на столе лежало то, что было когда-то двумя красивыми, покрытыми взбитыми сливками лимонными пирогами.

Дэви, разделавшись с сетью, свернул веревку в клубок и пошел в чуланчик, чтобы положить клубок на полку над столом, где у него лежало уже десятка с два подобных клубков, безо всякой пользы, и если что приносили их хозяину, то только радость обладания ими. Дэви надо было залезть на стол и еще потянуться, чтобы положить клубок на место, а такие упражнения Марилла ему запретила делать в этом чуланчике, ибо он однажды уже пострадал, выполняя этот маневр. На сей раз результат был катастрофическим. Дэви поскользнулся и растянулся прямо на лимонных пирогах. Его кофточка оказалась непригодной к использованию временно, а пироги навечно. Не повезло пирогу, такова была, видно, его доля, и в результате оплошности Дэви в выигрыше оказалась свинья Мариллы.

– Дэви Кит, – заговорила Марилла, строго встряхнув Дэви за плечо, – я разве тебе не говорила, чтобы ты больше не залезал на этот стол? Говорила или нет?

– Я забыл, – захныкал Дэви. – Ты мне ужас сколько сказала не делать, я всего не запомнил.

– Та-ак, тогда марш наверх и стой там, пока обед не кончится. За это время, может, все вспомнишь. Нет, Энни, нечего вступаться за него. Я наказываю его не за то, что он испортил пироги это был несчастный случай, а за то, что он не слушается. Иди, Дэви, я что сказала?

– А что, обедать я не буду? – сквозь слезы спросил Дэви.

– Можешь спуститься вниз после обеда и пообедаешь на кухне.

– А-а, хорошо, – произнес Дэви, несколько успокоенный. – Я знаю, Энни припасет для меня вкусненьких косточек, правда, Энни? Потому что ты ведь знаешь, что я не хотел падать на пироги. А скажи, Энни, раз уж они испорчены, не могу я взять немного пирога с собой наверх?

– Нет, не будет тебе никаких лимонных пирогов, Дэви, – сказала Марилла, подталкивая его к лестнице наверх.

– А что мы сделаем на десерт? – задалась вопросом Энни, глядя на сцену разгрома и разорения.

– Возьми из заготовок кувшин клубничного варенья, – утешительно произнесла Марилла, – а в миске осталось много взбитых сливок вот тебе и десерт.

Пришел первый час, но ни Присцилла, ни миссис Морган не появились. Энни не знала что делать. Все было готово, суп получился как суп, но его нельзя было передерживать, надо было сразу подавать к столу.

– Я думаю, они не придут, – недовольно произнесла Марилла.

Энни и Диана переглянулись, ища друг у друга утешения.

В половине второго Марилла вновь появилась из общей залы.

– Девочки, надо обедать. Все есть хотят, и нет смысла ждать дальше. Присцилла и миссис Морган не приедут, это очевидно, и ожиданием ничего не поправишь.

Энни и Диана принялись подавать на стол, но прежний их пыл иссяк.

– Мне кажется, я и ложки не съем, – грустно сказала Диана.

– Я тоже. Но я думаю, всё будет хорошо, все-таки у нас мисс Стейси, мистер и миссис Аллены, – безразличным тоном промолвила Энни.

Раскладывая горошек, Диана попробовала его, и ее лицо приобрело странное выражение.

– Энни, ты клала сахар в горошек?

– Да, – ответила Энни, машинально разминая картошку. – Я положила ложку, мы всегда кладем. А тебе что, не нравится?

– Но я тоже положила ложку, когда ставила на огонь, – сообщила Диана.

Энни оставила в покое мялку и тоже попробовала горошек. На ее лице появилась гримаса.

– До чего отвратительно! Вот никогда не думала, что ты положишь сахар. Я же знаю, твоя мать никогда так не делает. Я почему-то вспомнила об этом, ну и положила ложку.

– Когда много поваров, так бывает, – вступила в разговор Марилла, которая слушала девушек с каким-то виноватым видом. – Я не думала, Энни, что ты вспомнишь о сахаре, потому что была уверена, что ты никогда его до этого не клала. Поэтому я положила ложку.

Гости слышали, как в кухне раздавались взрывы хохота, но так и не узнали о его причине. Зеленого горошка на столе, однако, в этот день не было.

– Ладно, – заговорила первой Энни, придя в себя и вздохнув, – как бы там ни случилось, у нас есть салат, и я не думаю, что с бобами могло что-то стрястись. Понесли на стол, давайте обедать.

Нельзя сказать, что в смысле общения обед удался. Аллены и мисс Стейси старались во всю спасти положение, и незаметно было, чтобы обычная невозмутимость Мариллы отказала ей. Но Энни и Диана, пройдя через утреннее волнение и последующее разочарование, не могли ни говорить, ни есть. Энни героически пыталась нести свой крест и поддерживать беседу с гостями, но ее речь была лишена обычной яркости и живости и, несмотря на ее любовь к Алленам и мисс Стейси, она не могла не думать о том, как хорошо было бы, если бы все разошлись по домам, а она могла бы разделить с подушкой свою усталость и разочарование.

Не зря все-таки поговаривают: «пришла беда отворяй ворота». Несчастья этого дня еще не кончились. В тот момент, как мистер Аллен кончил благодарить хозяев за обед и поднялся, с лестницы послышался ужасный грохот, какой бывает, когда что-то твердое катится по ступенькам и наконец громко ударяется о пол. Все выбежали из комнаты в переднюю. Энни издала горестный крик.

У подножья лестницы валялась разбитая розовая морская раковина вперемежку с фрагментами того, что до этого было подносом мисс Барри, а на верхней ступеньке лестницы на коленях стоял на коленях перепуганный Дэви и широко раскрытыми глазами смотрел на разгром.

– Дэви, – угрожающе спросила Марилла, ты нарочно сбросил эту раковину?

– Да нет, ничего я не бросал, – захныкал Дэви. – Я тут стою себе на коленях, спокойно так, и смотрю на вас внизу сквозь перила, и ногой вдруг нечаянно толкаю вот это старье, и оно летит вниз, и… Жутко есть хочется. Лучше б меня побили и на этом бы кончили, вместо чтобы загонять меня сюда, тут ничего не видно и скучно.

– Дэви не виноват, – вступилась Энни, собирая разбитое дрожащими пальцами. – Это всё я. Я положила поднос на лестницу и забыла. Это наказание за мою безответственность. Ой, что же теперь скажет мисс Барри!

– Ну ты же знаешь, она только купила это, это не то что фамильное что-нибудь, – промолвила Диана, пытаясь успокоить Энни.

Гости ушли вскоре после этого, чувствуя, что это самое тактичное из того, что они могут сделать в данный момент, Энни с Дианой помыли посуду, разговаривая друг с другом куда меньше обычного. Потом Диана ушла с головной болью домой, а Энни со своей головной болью удалилась в свою комнату и находилась там до тех пор, пока Марилла не вернулась под вечер с почты с письмом от Присциллы, написанным днем раньше. Оказывается, миссис Морган так здорово повредила колено, что не может выходить из своей комнаты.

«И еще, дорогая Энни, – писала Присцилла, – мне так жаль, но я боюсь, что она вообще не заедет к вам в этот раз, потому что к тому времени, как ее колено заживет, ей уже надо будет ехать в Торонто. Тетя должна быть там к определенному времени».

– Ну и вот. – Энни со вздохом положила письмо на порог из красного песчаника, на котором сидела. К сумеркам небо подернулось облаками, закапал дождь. – Я всегда думала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я про то, что миссис Морган действительно приедет. Но… но мои слова звучат уж слишком пессимистично. Я как Элиза Эндрюс. Мне даже стыдно так говорить. В конце концов, нельзя сказать, что это действительно слишком хорошо, чтобы быть правдой. Многие вещи столь же хорошие и лучше случаются у меня все время. Я даже думаю, что в событиях сегодняшнего дня есть и веселая сторона. Может быть, когда мы с Дианой состаримся, мы будем способны даже посмеяться над этим. Но до той поры я вряд ли смогу это сделать: слишком уж горькое разочарование я пережила.

– У тебя в жизни, может, будет еще много разочарований, и почище этого, – сказала Марилла в полной уверенности, что таким образом она успокаивает Энни. – Мне кажется Энни, что ты никогда не избавишься от своей привычки настраиваться на что-то, а затем впадать в полное расстройство, если этого не случится.

– Я знаю, есть у меня это, слишком, – грустно согласилась Энни. – Когда я думаю, что вот-вот произойдет нечто прекрасное, мне кажется, что в предвкушении этого я летаю на крыльях. А потом получается, что грохаюсь с небес на землю. Однако, Марилла, первая часть полет такая славная штука, пока она длится! Как будто паришь над закатом. А это вполне стоит того, чтобы потом пережить падение.

– Что ж, может и да, – согласилась Марилла. – А по мне лучше спокойно себе жить, вместо того чтобы переживать и то и другое. Но каждый живет по-своему. Я, бывало, считала, что есть один правильный образ жизни. Но с тех пор, как у меня появилась ты, а затем эти близняшки, я не совсем уверена, что это так. А что ты собираешься делать с подносом мисс Барри?

– Вернуть ей двадцать долларов, которые она уплатила за него, я думаю. Я так довольна, что это не фамильная любимая вещица, потому что в этом случае никакими деньгами не возместить потерю.

– Может быть, ты где-нибудь найдешь что-то подобное, купишь и вернешь?

– Боюсь, что нет. Подносы вроде этого очень редкая вещь. Миссис Линд так и не смогла найти ничего такого для благотворительного ужина. Я, естественно, хотела бы найти, потому что для мисс Барри что тот поднос что другой, лишь бы старый и настоящий. Марилла, посмотри вон на ту большую звезду, над кленовой рощей мистера Харрисона. смотри, какое тихое посеребренное небо вокруг нее, в этом есть что-то святое. Это похоже на молитву, у меня такое впечатление. В конце концов, если человек может вот так видеть звезды и небо, то разве так уж важны мелкие разочарования и неприятности, как ты думаешь?

С безразличием взглянув на звезду, Марилла спросила:

– А где Дэви?

– В кроватке. Я пообещала ему взять его с Дорой завтра на пикник на берег запруды. Вообще-то первоначальная договоренность состояла в том, что пикник состоится, если он будет хорошо себя вести. Но он же старался хорошо вести себя и у меня не хватит сердца расстраивать его.

– Сама утонешь и детей утопишь в этой плоскодонке, – проворчала Марилла. – Я шестьдесят лет здесь живу и ни разу еще не плавала по запруде.

– Что ж, никогда не поздно исправить, – весело сказала Энни. – Почему бы и тебе не пойти завтра с нами? Запрем дом и проведем целый день на берегу, забудем про все дела.

– Нет уж, спасибо, – ответила Марилла с подчеркнутым возмущением. – Красиво я буду выглядеть в лодке, да еще гребу. Мне кажется, я уже слышу, как Рэйчел комментирует все это. А вон мистер Харрисон куда-то поехал. А правду говорят, что мистер Харрисон видится с Изабеллой Эндрюс?

– Нет, я уверена, что это неправда. Он как-то вечером ездил по делам к Хармону Эндрюсу, а миссис Линд видела его и сказала, что знает, зачем он едет, потому что на нем был белый воротничок. Я не верю, что мистер Харрисон когда-нибудь женится. Мне кажется, у него сильные предубеждения против брака.

– А, от этих старых холостяков всего можно ожидать. А раз на нем был белый воротничок, то я согласна с Рэйчел, что это выглядит подозрительно: ведь раньше никто и никогда не видел его в таком виде.

– Я думаю, он оделся так, потому что хотел заключить деловую сделку с Хармоном Эндрюсом, – предположила Энни. – Я как-то слышала, как он говорил: дескать, деловая встреча это единственный случай, когда мужчина должен выглядеть особенно хорошо, потому что в этом случае меньше шансов, что другой стороне захочется его надуть. Мне действительно жалко мистера Харрисона. Я не думаю, что он удовлетворен своей жизнью. Это должно быть очень тоскливо, когда человеку не о ком заботиться, кроме попугая, ты согласна со мной? Но я заметила, мистер Харрисон не любит, когда его жалеют. Да и никто не любит, я думаю.

– Вот Гилберт идет по дороге, – сказала Марилла. – Если он собирается пригласить тебя покататься на лодке, смотри, надень плащ и галоши. Сегодня много росы.

Глава 18 Приключение на улице Тори

– Энни, – сказал Дэви, сев в постели и подперев подбородок руками. – Энни, а где находится этот самый сон? Я слышал, как говорят: идти ко сну. Это бывает каждый вечер. Я, конечно, понимаю, это место. Я там делаю всякие вещи, когда сплю. Но я хочу знать, где этот сон и как я попадаю туда и обратно, сам не зная ничего об этом. Так где это?

Энни стояла у окна и смотрела на закат, похожий на огромный цветок с ярко-красными лепестками и огненно-желтой серединкой. Она обернулась в ответ на вопрос Дэви и мечтательно ответила:

Выше лунных вершин, Ниже темных долин.

Пол Ирвинг понял бы значение сказанного или, если бы не понял, по-своему разобрался бы в смысле. Но практичный Дэви, который, как это Энни часто с разочарованием отмечала, не обладал ни малейшей частичкой воображения. Ответ его озадачил и явно ему не понравился.

– Энни, по-моему, ты говоришь бессмыслицу.

– Конечно, мой дорогой. А ты разве не знаешь, что только очень глупые люди говорят все время сплошь со смыслом?

– Знаешь, когда я тебя спрашиваю нормально, ты и отвечай мне нормально, – с обидой в голосе произнес Дэви.

– Ах, ты еще слишком мал понимать такие вещи, – сказала Энни и осеклась, потому что ей стало стыдно за свои слова: разве не она торжественно поклялась себе, что, в противоположность многим умникам, через которых она прошла в детские годы, никогда не говорить ребенку, будто он слишком мал понимать что-то? И вот нате, сама такая же. Как же велика пропасть между теорией и практикой!

– Хорошо, я же во всю стараюсь вырасти, – сказал Дэви. – Но это такое дело, тут торопись, не торопись, много не поможешь. Если бы Марилла не была такой жадной на варенье, я бы все-таки взрослел быстрее.

– Марилла не жадная, Дэви, – строго заметила мальчику Энни. – Это очень неблагодарно с твоей стороны говорить такие вещи.

– Есть и другое слово про это, оно звучит куда лучше, но только я не помню его, – сказал Дэви, намеренно нахмурившись. – Я слышал как-то, Марилла сама про себя говорила это слово.

– Если ты имеешь в виду «экономная», то это со-овсем другое слово. Это хорошая черта у человека быть экономным. Если бы Марилла была жадной, она не взяла бы вас с Дорой после смерти вашей мамы. Ты хотел бы жить у миссис Уиггинс?

– Не, ни за что! – тут же воскликнул Дэви. – И к дяде Ричарду ни за что не пошел бы. Здесь куда лучше, даже если Марилла и… это длинное слово, когда дело касается варенья, потому что здесь ты, Энни. Энни, а ты расскажешь мне что-нибудь, перед тем как я пойду ко сну? Только не простую сказочку. Пусть даже про девчонок, но чтобы захватывала побольше убивали, стреляли, пожаров побольше и всякое такое.

К счастью для Энни, в этот момент ее окликнула Марилла из своей комнаты:

– Энни, там Диана упорно сигналит тебе. Посмотри, чего она хочет.

Энни побежала на восточную половину дома и увидела в сумерках световые сигналы в окне Дианы. Они были группами по пять, что, согласно их разработанному в детстве шифру, означало: «приходи немедленно, расскажу кое-что важное». Энни набросила на голову белую шаль и через Духову Рощу и пастбище мистера Белла поспешила к Фруктовому Склону.

– Есть хорошая новость для тебя, Энни, сообщила ей Диана. Мы с мамой только что приехали из Кармоди, и я встретилась там в магазине мистера Блейра Мэри Сентнер из Спенсервейла. Она говорит, что у старых дев Копп, на дороге, которая называется Тори, есть поднос из ивовых прутьев и он точно такой же, как она видела на благотворительном ужине. Она говорит, что они, наверно, продадут его, потому что Марта Копп, известно, не станет держать у себя того, что можно продать. Но если они не продадут, то такой же поднос имеет Уэсли Кейсон из Спенсервейла, а в этом доме его наверняка продадут, она точно знает, только не знает, такой ли он, как у тети Жозефины.

– Ой, я завтра же поеду в Спенсервейл, решительно заявила Энни, и ты должна поехать вместе со мной. Это такая тяжесть с души, потому что послезавтра я должна ехать в город, и с какими глазами я буду смотреть на твою тетушку Джозефину, если приеду без подноса? Это похуже чем тогда, когда мне пришлось сознаваться, что я попрыгала на кровати в гостевой комнате.

Обе девушки прыснули, вспомнив давнюю историю. Тех из моих читателей, кто не знает этой истории да к тому же еще и любопытен, я должна отослать к своему повествованию о более ранних годах Энни.

Во второй половине следующего дня подруги двинулись в экспедицию по поискам подноса. До Спенсервейла было десять миль дороги, а день оказался не самым подходящим для путешествий. Было очень тепло и безветрено, а пыли на дороге было столько, сколько ей и положено быть после полутора месяцев сухой погоды.

– Ох, скорее бы дождь прошел, – вздохнула Энни. – Все пересохло, на бедные поля жалко смотреть, а деревья так и тянут, кажется, руки, прося дождя. Когда я выхожу в сад, мне больно становится. Ладно сад, что о нем говорить, когда фермерские поля страдают. мистер Харрисон говорит, что его пастбища так выжжены, что бедным коровам ущипнуть нечего, и он чувствует себя виноватым перед бедными животными, когда они смотрят ему в глаза.

После утомительного путешествия девушки достигли Спенсервейла и повернули на «Тори» – зеленую, заброшенную дорогу, на которой между колеями росла трава, свидетельствовавшая, что этой дорогой редко кто пользовался. На большем ее протяжении вдоль нее плотно росли молодые ели, а в прогалах видны были ограды спенсервейлских ферм, задами выходивших к дороге, либо пни, густо поросшие сорняком и молодыми золотистыми побегами.

– А почему она называется Тори? – поинтересовалась Энни.

Мистер Аллен говорит, что по тому же принципу, когда рощей называют место, где вообще нет деревьев, ответила Диана. Потому что вдоль этой дороги никто не живет, за исключением старых дев Копп да старика Мартина Бовье на дальнем конце, который за либералов. При правительстве тори проложили эту дорогу, чтобы показать, что они что-то делают.

Отец Дианы был за либеральную партию, и по этой причине Энни и Диана никогда не говорили о политике. Обитатели Зеленых Крыш всегда были консерваторами.

Наконец девушки добрались до дома сестер Копп. Он блистал внешне такой чистотой, что Зеленые Крыши проиграли бы в сравнении с ним. Дом был построен в старом стиле, располагался на склоне, из-за чего с одной стороны дома имелся каменный фундамент. Стены дома и вспомогательных строений были побелены в безукоризненно белый, ослепительно белый цвет. В огороде, обнесенном белой оградой, не было ни единого сорнячка.

– Все шторы опущены, – жалостно произнесла Диана. – Мне кажется, дома никого нет.

Похоже, так оно и было. Девушки растерянно посмотрели друг на друга.

– Не знаю, что и делать, – сказала Энни. – Если бы я была уверена, что поднос именно такой, какой мне нужен, я бы не возражала подождать до их прихода. Но если он не такой, то может быть слишком поздно после этого ехать к Кейсонам.

Диана посмотрела на маленький квадратик окна, расположенного над каменным фундаментом.

– Это окно в чулан, я уверена, – заявила она, – потому что этот дом как у дядюшки Чарльза в Ньюбридже, а у них там чуланчик. Шторы не опущены, так что если мы взберемся на крышу вот этого маленького домика, то сможем заглянуть в это окошечко, а может и увидим там поднос. Чего тут такого, как ты думаешь?

– Да нет, не пойдет, – решила Энни, немного подумав. – У нас же цель не праздное любопытство.

Этот вопрос нравственного порядка был скоро урегулирован, и Энни приготовилась залезать на крышу упомянутого «маленького домика» островерхой конструкции из легких планок, в прежние времена служившей жилищем для уток. Сестры Копп бросили держать уток «потому что это очень неопрятная птица», и домик не использовался на протяжении нескольких лет, разве что в него сажали самых непоседливых кур для высидки яиц. Дом, хотя и тщательно побеленный, все-таки обветшал, и Энни с большой неуверенностью перебиралась на него с поставленного для удобства сооружения в виде ящика и бочонка на нем.

– Боюсь, он не выдержит моего веса, – сказала она, осторожно ступая на крышу пристройки.

– На брус под окном опирайся, – посоветовала Диана, и Энни так и сделала. К ее большой радости, она увидела прямо перед собой за оконным стеклом плетеный поднос, в точности такой, какой ей был нужен, и он лежал на полке перед окном. Вот столько она успела увидеть до пришествия катастрофы. От радости Энни забыла о ненадежности опоры под ногами, перестала опираться на подоконный брус, да еще импульсивно всплеснула руками от радости и в следующий момент по плечи провалилась сквозь крышу. Расставив руки, она висела, не зная, как себе помочь, как вылезти наружу. Диана бросилась в утятник и, схватив подругу за талию, попыталась спустить ее на землю.

– Ой, не надо, – взмолилась Энни. – Тут края сломанный доски впиваются в меня. Посмотри, нельзя ли чего найти мне под ноги. Я тогда, может быть, сама вылезу.

Диана быстро притащила уже упомянутый бочонок, и для Энни он оказался достаточно высоким, чтобы она могла спокойно стоять на нем. Но освободиться из плена все равно не могла.

– А я смогу вытащить тебя, если заберусь на крышу? – предложила Диана.

Энни в безнадежности покачал головой.

– Нет, сломанные доски очень уж сильно впиваются. Если бы ты нашла топор, то смогла бы вырубить меня отсюда. Ой, дорогая, я действительно начинаю думать, что родилась под несчастливой звездой.

Диана тщательно обыскала все кругом, но топора не нашла.

– Придется бежать за помощью, – предложила Диана.

– Ой, только не это! – испуганно воскликнула Энни. – Если ты это сделаешь, слух разлетится повсюду, и я от позора лица не смогу нигде показать. Нет, нам надо подождать, пока не придут сестры Копп, мы попросим их держать все в секрете. Они же знают, где топор, и освободят меня. Пока у меня крепкая опора под ногами, я чувствую себя хорошо. По крайней мере, не больно телу. Интересно, во сколько сестры оценят этот домик. Мне придется платить за нанесенный ущерб, только бы они поняли, зачем меня понесло на крышу, зачем я подглядывала в окошко. Мое единственное утешение что поднос именно такой, какой мне нужен, и что они продадут его мне, и тогда я буду вознаграждена за всё случившееся.

– А что если сестры не придут до ночи… или до завтра? – предположила Диана. – Если они не вернутся до захода солнца, тебе придется идти за помощью, я полагаю, неохотно согласилась Энни, но торопиться с этим не надо, только в крайнем случае. Ой, дорогая, до чего же досадно! Я не против того, чтобы меня постигали неприятности, но пусть они будут романтичными, как это всегда бывает с героинями миссис Морган, а у меня они просто смешные. Интересно, что подумают сестры, когда въедут во двор и увидят, что из крыши одного из их сараев торчат голова и плечи девчонки. Ой, послушай, это не повозка? Нет, Диана, мне кажется, это гром.

Это был определенно гром, и Диана, проворно обежав дом, вернулась и объявила, что с северо-запада быстро надвигается очень черная туча.

– Кажется, нам придется побывать под таким ливнем и грозой! – горестно воскликнула она. – Энни, ну что нам делать?!

– Надо подготовиться к этому, – спокойно ответила Энни. Гроза казалась ей пустячком по сравнению с тем, что уже произошло. – Тебе надо привести лошадь и тележку вон в тот открытый сарай. К счастью, у меня в тележке солнечный зонтик. На, возьми мою шляпку. Марилла сказала мне, что это глупость с моей стороны одевать свою лучшую шляпку для поездки на эту улицу Тори, и, как всегда, она оказалась права.

Диана отвязала пони и завела его в сарай, и тут упали первые крупные капли дождя. Сама она осталась в сарае, она сидела и смотрела на разразившийся ливень, такой плотный, что за его завесой было трудно разглядеть Энни, которая мужественно противостояла стихии, держа над непокрытой головой солнечный зонтик. Гром звучал редко, но дождь почти целый час лил как из ведра. В какой-то момент Энни из-за зонтика помахала Диане рукой, стараясь приободрить ее, но разговора на таком расстоянии и при таком ливне не получилось. Наконец дождь прекратился, показалось солнце, и Диана, обходя лужи, вернулась к Энни.

– Ты сильно промокла? – озабоченно спросила она.

– Да нет, – бодро ответила Энни. – Голова и плечи вполне сухие, только юбка немного мокрая, дождь капал сквозь доски. Ты меня не жалей, Диана, потому что я очень рада этому дождю. Я стояла и думала: как же хорошо, что пошел дождь, как, должно быть, сейчас радуется мой сад, всё представляла себе, что подумали распустившиеся цветы и бутоны при первых каплях дождя. Я представляла себе очень интересный разговор, который ведут между собой астры, душистый горошек, дикие канарейки они живут в зарослях лилий, – дух-хранитель сада. Когда попаду домой, обязательно запишу. Жалко, что сейчас нет карандаша с бумагой, а то бы сейчас записала, потому что, я боюсь, забуду самое лучшее из этого разговора, пока доберусь до дома.

Диана, верная и услужливая подруга, нашла в ящичке повозки и карандаш, и листок писчей бумаги. Энни сложила зонтик, расправила бумагу на куске кровельной дранки, которую подала ей Диана, и изложила свою «садовую идиллию» в условиях, вряд ли пригодных для литературного творчества. Тем не менее, результат получился весьма приемлемый, ибо Диана восхитилась, после того как Энни прочла ей свое произведение.

– Ах, Энни, какая прелесть! Ну просто прелесть! Пошли это в «Канадскую женщину».

Энни отрицательно покачала головой.

– Нет, им это не пойдет. Здесь, видишь ли, нет никакой фабулы. Так, полет фантазии. Мне нравится писать такие вещи, но все это никогда не сгодится для публикации, так как редакторы требуют наличия сюжета, Присцилла так говорит. Ой, вон мисс Сара Копп идет! Диана, пожалуйста, поди объясни.

Мисс Сара Копп была маленькой женщиной в поношенном черном одеянии, в шляпке, которая служила больше практическим функциям, а не в качестве украшения. Она, как и следовало ожидать, немало изумилась, увидев столь занимательную сцену у себя во дворе, но, после того как Диана объяснила ей все, прониклась состраданием к девушкам. Она быстро открыла черный ход, достала топор и несколькими умелыми ударами высвободила Энни из плена. Энни, усталая и несколько напряженная, нырнула внутрь своей тюрьмы и затем, полная благодарности, вновь вышла на свободу.

– Мисс Копп, – с жаром заговорила она, – уверяю вас, я заглянула в это окошечко только для того, чтобы посмотреть, есть ли у вас поднос из ивовых прутьев. Я ничего другого и не видела и не смотрела ни на что другое.

– Господь с вами, все хорошо, – дружелюбным тоном сказала мисс Сара. – Не о чем волноваться, вы нам не сделали ничего плохого. Слава Богу, мы все время держим чуланы в образцовом порядке, и нам не жалкое, кто-то заглядывает туда. А что касается этого старого утятника, то я рада, что его поломали. Теперь, может быть, Марта согласится снести его. А то все никак не соглашалась: вдруг, говорит, пригодится когда-нибудь. А мне каждую весну приходилось белить его. Но что со столбом, что с Мартой ее не убедишь. Она поехала сегодня в город, я отвезла ее на станцию. Значит, вы хотите купить мой поднос? И что вы дадите за него?

– Двадцать долларов, – сказала Энни, которая не собиралась торговаться с Сарой, иначе она не предложила бы такую цену с самого начала.

– Ладно, посмотрим, – осторожно сказала мисс Сара. – Этот поднос, к счастью, мой, иначе я никогда не посмела бы продать его в отсутствие Марты. Марта подняла бы такой шум. Могу сказать вам, что она здесь хозяйка. Устаешь жить под каблуком другой женщины. Ой, да что же это я, вы же и устали, и проголодались. Сделаю для вас все что могу в смысле чая… Только предупреждаю вас, что кроме хлеба с маслом и огурцов я ничего не смогу вам предложить. Марта перед отъездом заперла пирог, сыр, заготовки. Она всегда так делает, говорит, что я слишком расточительна, когда кто-нибудь приходит в гости.

Девушки настолько проголодались, что были бы рады любому угощению, и им очень понравился отличный хлеб мисс Сары с маслом и огурцы. После того как еда закончилась, мисс Сара сказала:

– Не знаю, как я могу продать поднос. Но стоит он двадцать пять долларов. Это очень старый поднос.

Диана легонько пнула ногу Энни под столом, что означало: «Не соглашайся, она отдаст за двадцать, если ты будешь держаться своего».

Но Энни была вовсе не расположена испытывать судьбу в отношении этого драгоценного для нее подноса. Она попросту согласилась заплатить двадцать пять долларов, и мисс Сара, похоже, расстроилась, что не запросила тридцать.

– Ну что ж, Я думаю, можете его брать. Только деньги мне нужны все сразу. Дело в том, что… Мисс Сара гордо подняла голову, щеки ее зардели. – …Я выхожу замуж, за Лютера Уоллеса. Он хотел жениться на мне еще двадцать лет назад. Он мне взаправду нравился, но он был бедный, и отец дал ему от ворот поворот. Я думаю, мне не надо было давать ему просто так взять и уйти, но я была тогда робкой, очень боялась отца. Кроме того, я не знала, что мужчины такие пугливые.

Когда девушки благополучно выбрались на улицу, лошадью стала управлять Диана, а Энни держала на коленях заветный поднос. Тишина зеленой, освеженной дождем улицы Тори то и дело прерывалась заливистым девичьим смехом.

– Ну, я поразвлеку твою тетю Джозефину, когда завтра поеду в город. Вот посмеется она над нашими приключениями. Да, ну и напереживались мы, хорошо, что всё это позади. А теперь у меня в руках поднос, дождь прибил пыль. В общем всё хорошо, что хорошо кончается.

– Мы еще не доехали до дома, – несколько пессимистичным тоном заявила Диана, – и никто не знает, что еще может случиться, пока доберемся. С тобой нельзя быть гарантированной от приключений, Энни.

– Для некоторых людей приключения это естественный образ жизни, – спокойно отреагировала Энни. – Это дар, он или есть у человека или его нет.

Глава 19 Просто счастливый день

– Ты знаешь, – как-то сказала Энни Марилле, – я считаю, что самые прекрасные и счастливые дни это не те, в которые случаются какие-то яркие и волнующие события, а именно те, которые приносят простые маленькие радости, одну за другой, плавно, как жемчужины, скатывающиеся с нитки.

Жизнь в Зеленых Крышах была наполнена вот такими днями, потому что приключения и неприятности Энни, как и других людей, не случались все сразу, а были разбросаны по времени, а между ними тянулись безобидные, счастливые дни, наполненные работой, мечтами, смехом и занятиями. Таким был и этот августовский день. С утра Энни и Диана покатали детей на лодке, доставив им огромную радость, потом все высадились на песчаном берегу и собирали травы, а ветер играл им старинные напевы, которые он выучил еще во времена молодости мира.

Во второй половине дня Энни пошла к Ирвингам, чтобы повидать Пола. Нашла она его на траве возле густой пихтовой рощи, которая закрывала их дом с севера. Пол лежал на траве, поглощенный книгой сказок. Он радостно вскочил, увидев Энни.

– Ой, я так рад, что вы пришли, учитель, – с жаром сказал он, – а то бабушки нет дома. Вы побудете, попьете со мной чаю, да? Так скучно пить чай все время одному. Вы знаете, учитель, я всерьез хотел попросить, чтобы ко мне присаживалась Мэри-Джо Янг и пила со мной чай, но, я думаю, бабушка не одобрит этого. Она говорит, что к французам надо относиться так, чтобы они знали свое место. А с Мэри-Джо трудно разговаривать. Она только смеется и говорит: «О, ты лучше всех ребятишек, каких я видела». И слова смешно коверкает. Я ей серьезно…

– Конечно, я останусь на чай, – весело откликнулась Энни на приглашение. – Мне до смерти хотелось, чтобы меня пригласили на чай. У меня слюнки текут, как вспомню вкусное песочное печенье твоей бабушки. Я его пробовала в тот раз, когда мы пили чай.

Пол встретил ее слова с большой серьезностью.

– Если бы это зависело от меня, учитель, – начал он, встав перед Энни и держа руки в кармашках, и его личико осветилось внезапным приливом заботы об Энни, – вы получили бы печенья от души. Но это зависит от Мэри-Джо. Я слышал, как бабушка говорила ей перед своим отъездом, что не надо давать мне песочного печенья, потому что оно слишком жирное для мальчиков моего возраста, вредно для желудка. Но, может быть, Мэри-Джо даст немножечко вам, если я пообещаю, что не съем ни одного. Будем надеяться на лучшее.

– Да, будем надеяться, – согласилась Энни, которой была по духу эта бодрая философия. – А если Мэри-Джо окажется твердокаменной и не даст мне ни кусочка печенья, то это не имеет ровно никакого значения, так что не волнуйся насчет этого.

– Это правда ничего, если она не даст? – с надеждой спросил Пол.

– Абсолютно, мой дорогой.

– Тогда я не буду волноваться, – сказал Пол и облегченно вздохнул, протяжно так. – Тем более что я надеюсь, что Мэри-Джо все-таки прислушается к доводам разума. Она не то чтобы от природы такая, что не всегда к ним прислушивается, а просто по опыту знает, что не стоит нарушать бабушкины приказания. Бабушка прекрасный человек, но люди, она считает, должны слушать, что она им говорит. Она была очень довольна мной сегодня утром, потому что мне наконец удалось съесть всю тарелку овсяной каши. Это было очень трудно, но мне удалось, бабушка говорит, что теперь сделает из меня мужчину. Знаете, учитель, я хотел бы задать вам очень важный вопрос. Вы правдиво ответите на него, да?

– Я постараюсь, – пообещала Энни.

– Вы не думаете, что у меня не в порядке с головой? – спросил Пол так, словно всё его существование целиком зависело от ее ответа.

– Господи, Пол, да нет же! – в изумлении воскликнула Энни. – Конечно нет! Откуда у тебя в голове эта мысль?

– От Мэри-Джо. Только она не знала, что я слышал ее. У мистера Питера Слоуна работает одна девушка, Вероника, и она приходила вчера вечером к Мэри-Джо, и я слышал, как они разговаривали на кухне, я как раз проходил через переднюю. И слышу, как Мэри-Джо говорит, как всегда коверкая слова: «Этот Пол очень странный мальчик. И говорит так странно. Я думаю, у него с чердаком не все в порядке». Я эту ночь так долго не мог заснуть, все время думал об этом, спрашивал себя: а вдруг Мэри-Джо права? Бабушку я как-то не решился спрашивать об этом, но твердо решил спросить вас. Я очень рад, что вы считаете, что у меня с головой все в порядке.

– Конечно в порядке. Мэри-Джо глупенькая, невежественная девушка, и ты никогда не обращай внимания на то, что она говорит, – с негодованием в голосе проговорила Энни, про себя решив дать миссис Ирвинг прозрачный намек на то, чтобы она приструнила Мэри-Джо за ее язычок.

– Ой, прямо камень с сердца, – промолвил Пол. – Если б вы знали, как я счастлив сейчас, учитель, спасибо вам. Чего же хорошего, если у тебя на «чердаке» не все в порядке, правда, учитель? Я думаю, Мэри-Джо потому так считает, что я иногда высказываю ей свое мнение о разных вещах.

– Это довольно-таки опасная практика, – заметила Энни, вспомнив о своем опыте.

– Хорошо, я постепенно расскажу вам о своих мыслях, которые я поведал Мэри-Джо, а вы посмотрите, есть ли в них что-то странное, – сказал Пол, – но я хочу подождать, пока не стемнеет. Это время, когда мне так и хочется рассказать о своих мыслях кому-нибудь, а если никого рядом нет, мне и приходится рассказывать Мэри-Джо. Но теперь я уж больше не буду, если она после этого думает, что у меня не все в порядке с «чердаком». Лучше перетерплю.

– А если уж тебе невыносимо захочется поделиться с кем-то, приходи в Зеленые крыши и рассказывай мне о своих мыслях, – предложила Энни со всей серьезностью, которая подкупала в ней детей, любящих, чтобы их воспринимали всерьез.

– Хорошо, я буду приходить. Но, я надеюсь, Дэви не будет там, когда я буду приходить, потому что он строит мне рожицы. Я не особенно обращаю на это внимание, потому что он такой маленький еще, а я уже довольно большой, но все равно это неприятно, когда тебе строят рожи. А Дэви такие рожи строит – ужас! Мне иногда страшно становится: а вдруг у него физиономия в нормальное положение не вернется. Он строит их мне в церкви, когда я должен думать о вещах священных. А вот Доре я нравлюсь, и она мне. Но теперь она мне нравится меньше, это после того как она сказала Минни-Мэй Барри, что собирается выйти за меня замуж, когда я вырасту. Я, конечно, могу жениться на ком-нибудь, когда вырасту, но сейчас я слишком мал, чтобы думать об этом, вы так не думаете, учитель?

– Конечно молод, – согласилась Энни.

– Если говорить о женитьбе, то меня в последнее время беспокоит еще одна вещь, продолжал Пол. Как-то на прошлой неделе у нас была миссис Линд, ее приглашала на чай бабушка. И бабушка велела мне показать миссис Линд фотографию моей мамочки, мне ее папа прислал в подарок на день рождения. Я вовсе не хотел показывать ее миссис Линд. Миссис Линд хорошая и добрая женщина, но она не такая, чтобы хотелось показывать ей фотографию мамочки. Вы меня понимаете, учитель. Но я, конечно, повиновался бабушке. Миссис Линд посмотрела и сказала, что она, конечно, очень симпатичная, но есть в ней, говорит, что-то от актрисы и она, должно быть, была намного моложе отца. А потом говорит мне: «На этих днях твой папа, похоже, снова женится. Как тебе это нравится иметь новую маму, Пол?» Ну, от мысли об этом у меня прямо перехватило дыхание, но я не показал вида, миссис Линд не заметила. Я посмотрел ей прямо в глаза вот как вам и говорю: «Миссис Линд, папа хорошо выбрал мне первую маму, и я доверяю ему, он выберет такую же хорошую и во второй раз». А я действительно доверяю ему, учитель. И все же, я думаю, если он даст мне новую маму, то он спросит моего мнения об этом пока не поздно… Вон Мэри-Джо идет звать нас на чай. Я пойду, поговорю с ней насчет песочного печенья.

В результате переговоров Мэри-Джо выделила песочного печенья, да еще и добавила к их меню варенья. Энни разлила чай, и они с Полом очень весело провели время за чаем в сумраке старой гостиной, окна которой были открыты и выходили к заливу, откуда тянуло свежим ветерком. Они говорили о такой «бессмыслице», что Мэри-Джо решительно ничего не поняла, а на другой вечер сообщила Веронике, что школьная учительша такая же странная, как и Пол. После чая Пол провел Энни наверх, в свою комнату, и показал ей фотографию своей матери, загадочный подарок ко дню рождения, который миссис Ирвинг до того держала в книжном шкафу. Маленькая, с низким потолком комнатка Пола была освещена красноватым светом садящегося за море солнца, по стенам бегали тени пихт, растущих под глубоким квадратным окном. В этой мягкой чарующей игре света и теней со стены у изножья кровати издавало свой сияние милое девичье лицо с нежными по-матерински глазами.

– Это моя мамочка, – с любовью и гордостью произнес Пол. – Я уговорил бабушку повесить фото на этом месте, чтобы, как только открою глаза, видеть мамочку. Теперь я не возражаю ложиться спать без света, мне так кажется, что мамочка со мной, рядом. Отец знал, что подарить мне на мой день рождения, хотя и не спрашивал меня. Разве не удивительно, как много понимают отцы?

– Твоя мама была очень красивой, Пол, и у тебя есть что-то общее с ней. Но ее глаза и волосы темнее твоих.

– Цвет глаз у меня точно отцовский, – пояснил Пол, летая по комнате и собирая подушечки на стул у окна, – но волосы у отца седые. Волос у него много, но седые. Вы знаете, отцу под пятьдесят. Зрелый пожилой возраст, да? Но он только внешне старый, а в душе он молодой-молодой. Теперь, учитель, садитесь здесь, и я сяду у ваших ног. Можно я положу голову вам на колени? Мы с мамочкой привыкли так сидеть. Ой, как же это замечательно!

– Ну а теперь я хотела бы услышать твои мысли, которые Мэри-Джо объявила странными, – сказала Энни, поправляя кудри своих волос по бокам. Пола не надо было долго упрашивать, чтобы он высказал свои мысли по крайней мере, родственной душе.

– Они пришли мне в голову как-то вечером, когда я сидел в пихтовой рощице, – начал Пол, и глаза его сделались мечтательными. – Конечно, я не верю этим мыслям, но я их передумал. Вы меня понимаете, учитель. А потом мне захотелось пересказать их кому-нибудь, а никого, кроме Мэри-Джо, не было. Мэри-Джо находилась на кухне, ставила хлеб. Я сел на скамейку рядом с ней и сказал: «Мэри-Джо, вы знаете, о чем я думаю? Я думаю, что вечерняя звезда это маяк в стране, где живут феи». А Мэри-Джо отвечает: «Ой, какой ты странный. Никаких таких разных фей не существует». И меня это так и подкололо. Конечно, я знаю, что фей нет, но это не должно мешать мне представлять, будто они есть. Вы меня понимаете, учитель. Но я снова начал очень спокойно и говорю: «А знаете, Мэри-Джо, что я думаю? Я думаю, что после заката солнца по земле ходит ангел большой, высокий, белый, со сложенными серебряными крыльями – и убаюкивает цветы и птицы колыбельной песней. И дети могут слышать его, если они умеют слушать». А Мэри-Джо поднимает кверху руки, все в муке, и говорит: «Ой, какой же ты странный мальчик. Мне даже страшно от твоих разговоров». И она действительно выглядела испуганной. Я тогда ушел и нашептал остальные свои мысли саду. Там стояла маленькая береза, она умерла. Бабушка говорит, что там распыляли препараты с солью, они ее и убили. А я думаю, что у этого дерева была глупая дриада, пошла смотреть мир и заблудилась. А дерево осталось в одиночестве и умерло от разрыва сердца.

– А когда бедной глупой дриаде надоесть ходить по свету и она вернется к своему дереву, у нее разорвется сердце, – продолжила Энни.

– Да, раз дриады глупые, они должны расплачиваться за последствия так же, как если бы они были настоящими людьми, – степенно заявил Пол. – А вы знаете, что я думаю о новолунии, учитель? Я считаю это маленькой золотой лодочкой, полной сновидений.

– А когда она наскакивает на облака, то часть их просыпается через край и они попадают в твои сны.

– Точно, учитель. Ой, вы, оказывается, знаете. А про фиалки я думаю, что это крошечные кусочки неба, которые падают на землю, когда ангелы делают дырочки для звезд, чтобы они светили через них. А лютики сделаны из старого солнечного света. А еще я думаю, что цветки душистого горошка превращается в бабочек и улетают на небеса. Ну, учитель, вы видите что-нибудь странное в этих мыслях?

– Нет, мой дорогой мальчик, в них совершенно нет ничего странного. Это просто красивые мысли и необычные для маленького мальчика, и поэтому люди, которые сами неспособны так думать, дай им на это хоть сто лет, считают такие мысли странными. Продолжай, Пол, думать таким образом. Когда-нибудь ты станешь поэтом, я верю в это.

Когда Энни вернулась домой, там ее ждал другой тип мальчугана. Дэви ждал, когда его положат в постель. Он надулся и, после того как Энни раздела его, плюхнулся в кровать и зарыл лицо в подушку.

– Дэви, ты забыл прочесть молитву, – назидательно произнесла Энни.

– Ничего я не забыл, – с вызовом ответил Дэви. – Только я больше не собираюсь читать молитвы. Я прекращаю стараться быть хорошим, потому что как я ни стараюсь быть хорошим, ты все равно больше любишь Пола Ирвинга. Так лучше уж я буду плохим, хоть радость какая-то от этого.

– Я не люблю Пола Ирвинга больше, – серьезным тоном произнесла Энни, подчеркнув последнее слово. Я тебя тоже люблю, только иначе.

– А мне хочется, чтобы ты меня любила не иначе, а одинаково, – обиженно пробурчал Дэви.

– Нельзя разных людей любить одинаково. Вот ты разве любишь Дору и меня одинаково, а?

Дэви сел в кровати и задумался.

– Не-е… нет, – признал он наконец. – Дору я люблю, потому что она моя сестра, а вас потому что вы… это вы.

– Вот и я также. Пола я люблю, потому что он Пол, а Дэви потому что он Дэви, – весело сказала Энни.

– А-а, ну тогда я, пожалуй, могу помолиться, – заявил Дэви, на которого подействовала логика. – Только неохота вылезать из-за них из кровати. Может, я лучше утром прочитаю два раза, а, Энни? Чего, это разве не одно и то же?

– Нет, не одно и то же, – решительно разъяснила ему Энни. И пришлось Дэви вылезать из-под одеяла и становиться на колени. Окончив молитву, он, не поднимаясь, сел на маленькие голые коричневые пятки и снизу вверх взглянул на Энни.

– Энни, а я получше стал, чем был?

– Лучше, Дэви, конечно, – ответила Энни. Она не колеблясь отпускала в кредит, если человек того заслуживал.

– Я знаю, что лучшей стал, – убежденно заявил Дэви, – и я скажу тебе, откуда я знаю. Сегодня Марилла дала мне два куска хлеба с вареньем один мне и один для Доры. Один был побольше другого, а Марилла не сказала, какой мой. Который побольше я дал Доре. Это я хорошо сделал, как?

– Очень хорошо, Дэви, и очень по-мужски.

– Конечно, – согласился Дэви. Дора не очень хотела есть, она съела только половину куска, а остальное отдала мне. Но, когда я давал ей, я не знал, что она не доест, так что я сделал хорошо, Энни.

В сумерках Энни прогулялась до Омута Дриад и возле Духовой Рощи встретила Гилберта Блайда. Она внезапно поняла, что Гилберт больше не школьник. И как возмужал высокий, открытое лицо, ясные глаза, широкие плечи. Энни подумалось еще, что Гилберт очень красивый парень, хотя вроде бы и не похож на идеального мужчину. Они с Дианой давно решили, какой тип мужчины им нравится, и их вкусы, похоже, полностью совпали. Он должен быть очень высоким, выделяющимся из всех, с меланхоличным, загадочным взглядом и нежным, красивым голосом. В физиономии Гилберта не было ничего меланхолического и загадочного, но в дружбе это не имело значения.

Гилберт растянулся среди папоротника возле омута и ласково смотрел на Энни. Если бы Гилберта попросили описать идеал его женщины, то она бы в точности напоминала Энни, вплоть до семи маленьких веснушек, столь неприятных для самой их обладательницы. Гилберт был в действительности еще мальчиком, но и у мальчика есть свои мечты, как и у других людей, а в будущем Гилберта всегда присутствовала девушка с большими ясными серыми глазами, лицом красивым и утонченным, как цветок. Он решил, что его будущее должно быть достойно богини, которая в нем будет жить. И в тихом Эвонли были соблазны, и в нем можно было встретить подходящую подругу. В Белых Песках молодежь любила повеселиться, и Гилберт был своим человеком в любой компании. Но он стремился всегда быть достойным дружбы Энни, а в каком-то отдаленном будущем и любви.

И он следил за каждым своим словом, мыслью и делом так, словно она все видела и выносила свои суждения. Она оказывала на него неосознанное влияние, как и каждая девушка, чьи идеалы высоки и чисты, оказывает на своего друга, и это влияние держится столько времени, сколько она продолжает оставаться верна своим идеалам, и прекращается, если она изменит им. В глазах Гилберта главное обаяние Энни состояло в том, что она была не подвержена мелким недостаткам других эвонлийских девиц мелкой зависти, обманам по мелочам, соперничества, заискиванию. Энни была в стороне от всего этого, причем не сознательно и по замыслу, а просто потому что все перечисленное было абсолютно чуждо ее чистой, горячей натуре, кристально чистой по своим целям и чаяниям.

Гилберт не пытался перевести свои мысли на язык слов, потому что имел основания быть уверенным в том, что Энни отметет такие попытки с порога или рассмеется ему в лицо, что в тысячу раз хуже.

– Ты как настоящая дриада под этой березой, – пошутил Гилберт.

– А я люблю березы, – промолвила Энни, прислонившись щекой к стройному бело-кремовому стволу и нежно погладив дерево, что вышло у нее красиво и естественно.

– Тогда тебе приятно будет услышать, что мистер Мэйджор Спенсер решил высадить вдоль дороги со стороны своей фермы целый ряд берез, чтобы поддержать наше общество, сообщил Гилберт. Он говорил со мной об этом сегодня. Мэйджор Спенсер самый прогрессивный человек в Эвонли, которого волнуют общественные интересы. И мистер Уильям Белл собирается высадить живую ограду из елей вдоль дороги возле своей фермы и дальше. В общем, дела нашего общества идут великолепно, Энни. Период экспериментов позади, это можно считать установленным фактом. Уже пожилой люд начинает проявлять интерес к нашим делам, а в Белых Песках народ поговаривает, не открыть ли и им такое общество. Даже Элиша Райт изменил свое мнение, после того как американцы из отеля устроили пикник на берегу. Они так хвалили, как у нас сделаны обочины дорог, говорили, что у нас они намного симпатичнее, чем в других частях острова. А когда и другие фермеры последуют примеру мистера Спенсера и украсят деревьями и живыми изгородями участки дорог перед своими фермами, Эвонли станет самым красивым населенным пунктом в нашей провинции.

– В благотворительном обществе поговаривают насчет того, – продолжила разговор Энни, – чтобы заняться приведением в порядок кладбища, и я надеюсь, что именно они займутся им, потому что надо снова собирать деньги, а после истории с магистратом нам бесполезно браться за такое дело. Но благотворительное общество никогда не занялось бы этим, если бы наше общество в неофициальном порядке не включило бы кладбище в свои планы. Деревья, которые мы посадили возле церкви, растут во всю, а совет попечителей школы обещал мне, что в следующем году они огородят школу. Как только они это сделают, я организую день древонасаждения, и каждый школьник посадит по дереву. И еще сделаем сад в углу у дороги.

– Нам удались почти все наши планы, – сказал Гилберт, кроме одного – чтобы этот Бултер снес свой дом. Я уж и не надеюсь на это. Леви не станет сносить его, ему приятно насолить нам. У всех Бултеров есть эта вредность, а у Леви особенно.

– Джулия Белл хочет организовать еще одну делегацию к нему, но лучше всего было бы создать атмосферу отчужденности вокруг него, – задумчиво произнесла Энни.

– И довериться провидению, как говорит миссис Линд, – улыбнулся Гилберт. Конечно, не надо больше никаких комиссий и делегаций. Они его только озлобляют. Джулия Белл считает, что сделать что-нибудь можно, только создав комиссию. Следующей весной, Энни, начнем агитировать за красивые лужайки и газоны. А этой зимой посеем хорошие семена. У меня есть книга о том, как делать газоны, и я скоро составлю справочный материал по этому вопросу. Да, а каникулы-то уже позади. В понедельник в школу. А как, Руби Гиллис будет вести школу в Кармоди, не знаешь?

– Будет. Присцилла написала мне, что сама она будет вести собственную частную школу на дому, так что совет попечителей передал школу Руби. Жалко, конечно, что Присцилла не будет продолжать там работать, но раз не она, то я рада, что школу передали Руби. По субботам она будет приезжать домой, и всё будет, как в старые времена она, Джейн, Диана и я будем снова собираться вместе.

Когда Энни вернулась домой, Марилла, которая только что пришла от миссис Линд, сидела на пороге.

– Мы с Рэйчел решили ехать в город завтра, – сообщила она. – Мистеру Линду на этой неделе лучше, и Рэйчел хочет съездить в город, пока не наступило новое ухудшение.

– Я собираюсь встать завтра раньше обычного, у меня масса дел, – деловитым тоном заговорила Энни. – Первым делом надо переложить перья из старого наперника в новый. Давно собиралась сделать это, да все откладывала и откладывала, это такая неприятная работа. Скверная это привычка – откладывать на потом то, что тебе не нравится, но я больше не буду этого делать, потому что иначе не смогу с полной убежденностью говорить детям, чтобы они так не поступали. Делать одно, а говорить другое так не годится. Потом мне надо испечь пирог для мистера Харрисона и закончить труд о садах, который я делаю для нашего общества, потом надо написать Стелле, постирать и накрахмалить муслиновое платье, потом сделать Доре новый фартучек.

– Ты и половины этого не переделаешь, – пессимистично заметила ей Марилла. – Я заранее никогда не планирую много дел, всегда что-то помешает.

Глава 20 Часто это случается так

На следующее утро Энни поднялась рано, радостно поприветствовала новый день. Солнечные лучи, словно знамена, играли на фоне перламутрового неба. Зеленые Крыши плавали в море света, и отдельными островками в нем были тени тополей и ив. За дорогой находилось пшеничное поле мистера Харрисона большое бледно-золотистое пространство, по которому ветер гонял рябь. Мир в это утро был так прекрасен, что, наслаждаясь его красотой, Энни минут десять бесцельно побродила по саду.

После завтрака Марилла занялась приготовлениями к отъезду. Дору она брала с собой, девочке была давно обещана эта поездка.

– А ты, Дэви, будь хорошим мальчиком и не заставляй нервничать Энни, – наказывала Марилла. Будешь слушаться, привезу тебе большую полосатую конфетку из города.

Увы, Марилла опустилась до предосудительной привычки подкупать человека, лишь бы он вел себя хорошо!

– Нарочно я не буду вести себя плохо, а вдруг я случайно заведу себя плохо, что тогда? – поинтересовался Дэви.

– Тебе надо остерегаться этих случайностей, – наставляла его Марилла. – Энни, если мистер Ширер придет, купи у него мяса, сделай бифштексы. А если нет, к завтрашнему обеду тебе надо будет зарезать цесарку.

Энни кивнула.

– Сегодня на обед я не буду ничего готовить. Мы с Дэви обойдемся холодной ветчиной, а тебе, когда вечером вернешься, я приготовлю бифштекс.

– Я собираюсь сейчас пойти к мистеру Харрисону, помогать ему таскать водоросли, – объявил Дэви. – Он попросил меня. Я думаю, я и на обед у него останусь. Мистер Харрисон ужасно добрый человек. Настоящий… компанейский человек. Я думаю, что, когда вырасту, буду как он. В смысле вести себя, как он, а не выглядеть, как он. Но я думаю, у меня нет такой опасности, потому что миссис Линд говорит, что я очень симпатичный мальчик. Как ты думаешь, симпатичность останется у меня, Энни? Мне очень хочется знать.

– Думаю, что да, – с серьезным видом ответила Энни. – Ты симпатичный мальчик, Дэви. – Марилла неодобрительно взглянула на Энни. – Но этого мало для жизни. Ты будь таким же красивым, джентльменом и в поведении, как ты выглядишь.

– А ты как-то говорила Минни-Мэй Барри, когда она ревела, потому что кто-то назвал ее страшной, что если она будет хорошей, доброй, будет любить других, люди не будут обращать внимания на внешность, – недовольно произнес Дэви. – Мне кажется, в этом мире хоть так, хоть так, а будешь хорошим, никуда не денешься. Веди себя хорошо…

– А тебе не хочется быть хорошим? – удивилась Марилла, которая много уже знала из педагогики, но не знала, что задавать такие вопросы бесполезно.

– Нет, я хочу быть хорошим, но не слишком хорошим, – осторожно стал отвечать Дэви. – Например, чтобы вести воскресную школу, не обязательно быть хорошим. Вот мистер Белл он настоящий плохой человек.

– Вот уж нет! – возмутилась Марилла.

– Да-да, он сам говорил об этом, – решительно утверждал Дэви. – В последнее воскресенье он во время молитвы говорил, что он жалкий червь и низкий грешник, по грязь… в черной… беззаконии. Что же он такое сделал, что такой плохой, Марилла? Может, убил кого? Или ворует пожертвования? Мне очень хочется знать.

К счастью, на дороге появилась коляска миссис Линд, и Марилла поспешила ретироваться на волю, мысленно желая мистеру Беллу избегать излишней образности в своих выступлениях перед публикой, особенно когда в ней находятся ребятишки, которым «очень хочется знать».

Энни, оставшись за хозяйку, с жаром взялась за работу. Она подмела полы, заправила кровати, накормила птицу, постирала и повесила на веревку свое муслиновое платье. После этого она взялась за перекладывание перьев. Она забралась на чердак и надела первое попавшееся под руку платье – кашемировое, цвета морской волны, которое она носила в четырнадцать лет. Платье было и узко, и коротко. Энни одела его по случаю появления в Зеленых Крышах. По крайней мере, с таким платьем ничего не случится от пуха и перьев.

В довершение туалета Энни повязала на голову красно-белый носовой платок в горошек, который принадлежал Мэтью, и в такой экипировке спустилась вниз, в комнатку при кухне, куда Марилла перед отъездом помогла ей стащить перину.

У окошка комнатки висело треснутое зеркало, и в какой-то момент лучше бы его не было Энни посмотрелась в это зеркало. Семь веснушек на носу так и продолжали держаться, и сейчас казались особенно выразительными, более чем когда-либо, а может, так казалось из-за света, который попадал в незанавешенное окно.

«Ой, забыла вчера вечером натереть нос лосьоном, – подумала Энни. – Сбегаю-ка в чуланчик и сделаю это сейчас».

Чего только не перепробовала Энни, пытаясь удалить веснушки. Как-то у нее вся кожа облезла с носа, но веснушки остались. Несколько дней назад в одном журнале ей попался на глаза рецепт изготовления лосьона против веснушек, а поскольку все ингредиенты были под рукой, она тут же и сотворила этот лосьон, к неудовольствию Мариллы, которая считала, что если провидению угодно было посадить тебе веснушки на носу, то твой прямой долг оставить их на месте.

Энни побежала в чуланчик, в котором и без того всегда царил мрак из-за ивы под самым окном, а тут еще опустили шторы от мух, поэтому сейчас там была почти полная темнота. Энни схватила с полки пузырек с лосьоном, намочила маленькую губку и обильно смазала нос. Исполнив эту важную обязанность, она вернулась к работе. Тем, кто когда-либо пробовал перекладывать перья из одной оболочки в дорогую, не надо пояснять, что по окончании работы Энни представляла собой редкое зрелище. Платье ее стало белым от пуха, а чубчик, выбивавшийся из-под платка, превратился в самый настоящий ореол из перьев. И в этот момент как нельзя кстати раздался стук в кухонную дверь.

«Должно быть, мистер Ширер, подумала Энни. Ой, на что же я похожа, но надо бежать открывать, а то он вечно спешит».

Энни бросилась вниз, к кухонной двери. Если полу в этом доме когда-либо суждено было смилостивиться и разверзнуться под Энни, то лучше ему было поглотить вывалянную в пухе-перьях эту несчастную девицу именно в этот момент. На пороге стояла Присцилла Грант в светло-золотистом шелковом платье, рядом с ней невысокая, плотная, седовласая дама в твидовом костюме и еще одна дама, высокая, статная, прекрасно одетая, с красивым благородным лицом и большими фиолетовыми глазами с черными ресницами. В ней Энни «инстинктивно почувствовала», как она раньше выразилась бы, миссис Шарлотту Морган.

Потрясенная от неожиданности и растерянная, Энни ухватилась за единственную мысль как за спасительную соломинку. Все героини миссис Морган могли «оказаться на высоты положения». Неважно, в какие переделки они попадали, они неизменно оказывались на высоты положения и доказывали свое превосходство, какие бы препятствия им ни ставило время и пространство. И Энни почувствовала, что это ее долг оказаться сейчас на высоте положения, и она добилась этого, и так великолепно, что Присцилла потом заявила ей, что никогда не восхищалась Энни Ширли так, как в тот момент. Неважно, какие чувства играли у нее внутри, она себя ничем не выдала. Она поприветствовала Присциллу и была представлена ее спутникам, и вела Энни себя при этом так спокойно и сдержанно, словно вышла встречать гостей в пурпурном праздничном платье. Кстати, она была потрясена тем, что дама, которую она «инстинктивно» определила как миссис Морган, оказалась вовсе не миссис Морган, а какой-то миссис Пендекстер, невысокая же, плотная, седовласая дама и была миссис Морган, но это потрясение потеряло свою силу рядом с другим, посильнее. Энни провела своих гостей через холл в общую залу и оставила их там, а сама поспешила помочь Присцилле распрячь лошадь.

– Это ужасно, что мы заскочили так неожиданно, – извинилась Присцилла, – но до вчерашнего вечера я не знала, что мы приедем. Тетя Шарлотта уезжает в понедельник и обещала сегодня на день заехать к подруге в город. Но вчера вечером подруга позвонила ей, чтобы она не приезжала, потому что у них карантин из-за скарлатины. И я предложила вместо этого приехать сюда, потому что знала, что вам хочется увидеть ее. Мы заехали в отель «Белые Пески» и захватили с собой миссис Пендекстер. Она подруга тети и живет в Нью-Йорке, у нее муж миллионер. Мы не надолго, так как миссис Пендекстер к пяти часам должна быть в отеле.

Несколько раз, пока они возились с лошадью, Энни заметила на себе загадочный взгляд Присциллы, брошенный украдкой.

«Что она на меня так смотрит, – подумала Энни с некоторым недовольством. – Если она не знает, что такое канителиться с перьями, может хотя бы представить себе».

Когда Присцилла пришлось пойти в общую залу, а Энни еще была внизу, не успев подняться наверх, в кухню вошла Диана. Энни схватила свою изумленную подругу за локоть.

– Диана Барри, кто, ты думаешь, находится в данный момент в зале? Миссис Шарлотта Морган. И нью-йоркская миллионерша. А я тут вот такая вся из себя… И в доме нечего есть, кроме холодного окорока, Диана!

К этому времени Энни поняла, что и Диана смотрит на нее примерно таким же удивленным взглядом, как Присцилла. Это уж было слишком.

– Диана, ну что ты на меня так смотришь? Не надо, взмолилась она. Ты же знаешь, что даже самая большая чистюля в мире не сможет переложить перья из одного мешка в другой и при этом остаться чистой.

– Дело… дело… не в перьях, – заикаясь, произнесла Диана. – Дело… в носе… твоем носе, Энни.

– Моем носе? Ой, Диана, неужели с ним что-то случилось?

Энни подскочила к зеркальцу над раковиной. Хватило одного взгляда, чтобы понять ужасную правду. Нос был ярко-красным!

Энни опустилась на софу, ее несгибаемый дух не выдержал наконец.

– В чем дело? – спросила Диана, в которой любопытство оказалось сильнее деликатности.

– Я думала, что намазала нос своим лосьоном от веснушек, а воспользовалась, оказывается, краской Мариллы, которой она подкрашивает коврики, – унылым голосом сообщила Энни. Что же мне делать?

– Смыть, вот и всё, – посоветовала практичный выход Диана.

– А она, может быть, и не смоется. Раз я окрасила этой краской свои волосы, теперь вот нос. В тот раз Марилла состригла мне волосы, но в данном случае это средство вряд ли применимо. Вот оно, еще одно наказание за мое тщеславие, и, я думаю, я заслуживаю его, хотя мне не легче от понимания этого. Действительно поверишь в сплошное невезенье, хотя миссис Линд говорит, что такого не существует, ибо все предопределено.

К счастью, краска смылась легко, и Энни, немного успокоившись, бросилась в свою комнату, в то время как Диана побежала домой. Затем Энни снова спустилась вниз, одетая и в нормальном расположении духа. Муслиновое платье, которое она надеялась надеть, весело болталось на веревке во дворе, так что ей пришлось удовлетвориться черным батистом. Она развела огонь и сделала чай, а там вернулась и Диана. Она оделась в свое муслиновое платье и несла в руках накрытый поднос.

– Мама прислала тебе, – сказала она, открывая благодарному взгляду Энни поднос и показывая красиво порезанную и расчлененную курицу.

Помимо курицы на подносе лежал воздушный свежий хлеб, отличнейшее сливочное масло и сыр, фруктовый пирог Мариллы и тарелка с консервированными сливами, плавающими в собственном золотистом сиропе, словно в сгущеном солнечном свете. Помимо того там была большая ваза с розовыми и белыми астрами, для украшения стола. Но это был не тот размах по сравнению с приготовлениями к первому приезду миссис Морган.

Проголодавшиеся гости, однако, похоже и не думали, что на столе чего-то не хватает, и с явным удовольствием поглощали простую еду. Спустя какое-то время Энни уже не думала о столе, что там есть и чего не хватает, ее мысли переключились на другое. Внешность миссис Морган, возможно, оказалась немного разочаровывающей, этот факт обе ее верные почитательницы были вынуждены признать в разговоре друг с другом. Но слушать ее было одно удовольствие. Она много поездила и прекрасно рассказывала об увиденном. Она повидала множество людей, мужчин и женщин, и умела выкристаллизовать свой опыт в остроумных и кратких фразах и эпиграммах, и у ее слушательниц создавалось впечатление, что они внимают герою из умной книги. За всеми этими искрами привлекательности чувствовалась ее твердая приверженность правде, женская сострадательность и добросердечие, которые легко завоевывали глубокую любовь к ней, как и ее блистательная манера общения восхищение ею. Она отнюдь не монополизировала беседу за столом. Она и других мастерски втягивала в беседу, и Энни с Дианой свободно говорили с ней. Миссис Пендекстер говорила мало, она просто улыбалась своими красивыми глазами и губами и ела и курицу, и и фруктовый пирог, и сливу с такой отточенной грациозностью, что создавалось впечатление, будто на столе амброзий и нектар. Как сказала потом Энни Диане, людям такой божественной красоты, как миссис Пендекстер, и не нужно много говорить. Ей достаточно просто выглядеть за столом.

После стола прогулялись по Аллее Влюбленных, Долине Фиалок, Березовой тропе, потом завернули и прошли через Духову Рощу до Омута Дриад, где посидели и поговорили последние приятнейшие полчаса. Миссис Морган поинтересовалась, откуда взялось такое название Духова Роща, и смеялась до слез, услышав драматическое повествование Энни о некоторых памятных прогулках и встречах в сумерках с нечистой силой.

– Это был действительно праздник разума и такой душевный прилив, правда? – спросила Энни Диану, когда гости уехали и девушки остались одни. Я даже не знаю, от чего я получила больше радости случая миссис Морган или глядя на миссис Пендекстер. Я думаю, у нас получилось лучше, чем если бы мы ждали их и готовились. Попей со мной чаю, Диана, посидим и еще поговорим.

– Присцилла говорит, что сестра мужа миссис Пендекстер замужем за английским графом. А она два раза брала сливы, – добавила Диана, словно одно с другим было несовместимо.

– Смею сказать, даже английский граф не стал бы отворачивать своего аристократического носа от варенья Мариллы, – гордо заявила Энни.

Энни не стала вспоминать о несчастье, приключившимся с ее собственным носом, когда вечером давала Марилле отчет о прошедшем дне. Но пузырек с лосьоном она взяла и вылила в окно.

«Больше не буду употреблять всякие средства для красоты, твердо сказала она себе. Они, может быть, и годятся для внимательных, осторожных людей, но для таких, которые безнадежно обречены делать ошибки, а я, похоже, к ним отношусь, это абсолютно излишний соблазн».

Глава 21 Эта милая мисс Лаванда

Школа открылась, и Энни вернулась к своей работе с меньшим числом теорий, но значительно большим опытом. У нее появилось несколько новых учеников в возрасте шести-семи лет большеглазыми существами, желающими познать этот мир чудес. Среди них были Дэви и Дора. Дэви сидел с Милти Бултером, который ходил в школу второй год и уже умел ориентироваться в этом мире. В воскресной школе Дора договорилась с Лили Слоун, что они будут сидеть вместе, но Лили Слоун не пришла в первый день занятий, и Дору посадили к Мирабел Коттон, девочке десяти лет и потому, в глазах Доры, одной из «больших девочек».

– Я думаю, школа это та еще потеха, – сказал Дэви Марилле в первый вечер после возвращения домой. – Ты говорила, что мне будет трудно высидеть спокойно. Это действительно, ты права, ты вообще чаще всего бываешь права, это я заметил. Но можно болтать ногами под столом, и это здорово помогает. Отличная штука так много ребят, есть с кем поиграть. Я сижу с Милти Бултером. Отличный парень. Он длинней меня, но зато я шире. За задним столом лучше сидеть, но там нельзя сидеть, пока у тебя не вырастут ноги и ты будешь доставать до пола. Милти на своей доске нарисовал портрет Энни, ужасный получился, и я сказал ему, что если он будет так рисовать Энни, я ему дам на переменке. Я хотел обломать ему рога, но побоялся… обидеть его в лучших чувствах. Это Энни так говорит, что нельзя… обижать в лучших чувствах. Это вроде как жуткое дело, когда обижают в лучших чувствах. Если тебе надо что-то сделать, то лучше тресни как следует, но не обижай чувства. Милти сказал, что не боится меня, но сделает мне приятное и назовет картину кем-нибудь другим, и он взял и стер имя Энни и написал Барбару Шоу под низом. Милти не любит Барбару, потому что она зовет его «сладенький мальчик», а раз погладила по головке.

Дора вначале сказала, что ей нравится в школе, но она вела себя дома уж слишком тихо, даже по ее меркам, а когда Марилла велела ей идти к себе наверх и ложиться спать, она стала топтаться на месте, а потом заплакала.

– Я… я боюсь, говорила она сквозь слезы. Я… я не хочу идти одна, там темно.

– Что это вдруг взбрело тебе в голову? – удивленно спросила ее Марилла. – Все лето ты спокойно шла спать и ничего не боялась.

Дора продолжала плакать, поэтому Энни взяла ее на руки, ласково погладила по головке и шепотом спросила:

– Ну-ка скажи Энни, в чем дело, моя сладкая. Что тебя пугает?

– Я… я боюсь дядю Мирабель Коттон, – плача сообщила Дора. – Мирабель Коттон рассказала мне сегодня в школе все про свою семью. Почти все в ее семье поумирали. Все дедушки, все бабушки и так много дядь и теть. Мирабель говорит, что у них привычка умирать. Мирабель очень гордится, что у нее так много мертвых родственников, и она рассказала мне, от чего все они умерли и что они говорили, и как они выглядели в гробу. И Мирабель говорит, что одного из ее дядь видели, как он гуляет по дому, после того как его похоронили. Ее мать видела его. Других я не боюсь, а вот о дяде только и думаю, не могу не думать.

Энни провела Дору в спальню и сидела рядом с ней, пока она не заснула. На следующий день Энни оставила Мирабель Коттон на переменке в классе и «ласково, но твердо «дала ей понять, что если ей уж так не повезло и у нее такой дядя, который имеет обыкновение гулять по дому, после того как он в заведенном порядке был предан земле, то это не лучший тон рассказывать об этом эксцентричном джентльмене своей соседке по школьному столу, находящейся еще в нежном возрасте. Мирабель посчитала, что это было слишком жестоко со стороны Энни. Коттонам нечем было особенно похвастаться. Как же Мирабель поддерживать свой престиж среди школьников, если ей запрещают делать капитал на фамильных привидениях?

Миновало золото сентября, пришел в очаровательном пурпуре октябрь. В одну из пятниц к Энни пришла Диана.

– Я вчера получила письмо от Эллы Кимболл, Энни, и она приглашает нас на чай завтра, во второй половине дня, познакомиться с ее кузиной Айрин Трент, из города. Но у нас лошади завтра заняты, твой пони хромает, тоже нельзя. Значит, я считаю, мы не сможем.

– А что, мы не можем пойти пешком? – предложила Энни. – Если мы пойдем прямо через лес, то выйдем на западно-графтонскую дорогу недалеко от дома Кимболлов. Прошлой зимой я ходила этим путем и знаю его. Это не больше четырех миль. А домой мы пешком не пойдем, Оливер Кимболл наверняка подбросит нас. Он даже будет рад случаю, съездит повидаться с Кэрри Слоун, а просто так отец, говорят, не дает ему лошадь.

И было решено, что они пойдут пешком, и на следующий день во второй половине дня они тронулись в путь. Они двинулись по Аллее Влюбленных, мимо задов фермы Катберт, где увидели дорогу, ведущую сквозь буково-кленовый лес, охваченный чудесным буйством пламени и золота, мирный и спокойный.

– Словно год встал на колени в огромном соборе, залитом сочным светом, правда? – мечтательно произнесла Энни. – Спешить через эту красоту – нехорошо, по-моему. Это так же неприлично, как бегать по церкви.

– И все-таки нам нужно спешить, – сказала Диана, взглянув на часы. – У нас и так мало времени остается.

– Ладно, я пойду быстро, только ты не заставляй меня говорить, – сказала Энни, ускоряя шаг. – Я хочу напиться красоты этого дня. Я чувствую, что он подносит ее к моим губам, будто кубок пенящегося вина, и я делаю по глотку с каждым шагом.

Может, потому, что Энни была слишком поглощена «пенящимся вином», она пошла по левой дороге, когда они вышли к развилке, хотя следовало пойти вправо. Уже потом она называла эту ошибку самой счастливой в своей жизни. В конце концов они вышли к пустынной, заросшей травой дороге. И никаких домов вдоль, одни молодые елки.

– Ой, где это мы? – в удивлении воскликнула Диана. – Это не дорога в Западный Графтон.

– Нет, это направление на Средний Графтон, – сказала Энни, испытывая стыд. – Я выбрала, должно быть, неправильное направление на развилке. Я не знаю, где мы точно находимся, но не меньше, чем в трех милях от Кимболлов.

– Тогда к пяти мы туда не успеем, потому что уже половина пятого, – сказала Диана, с выражением безысходности взглянув на часы. – Мы успеем туда, когда уже чай пройдет, и они будут вынуждены готовить для нас все заново.

– Лучше повернуть и пойти домой, – смиренным голосом предложила Энни, но Диана, поразмыслив, отвергла предложение.

– Раз уж мы зашли так далеко, давай пройдем дальше, чтобы вечер не пропадал зря.

Несколькими ярдами дальше девушки вновь вышли к развилке.

– А теперь по какой из двух пойдем? – с сомнением спросила Диана.

Энни пожала плечами.

– Не знаю, можем ли мы позволить себе новые ошибки. Вот калитка и дорожка, ведущая в лес. Она должна упираться в дом. Пойдем проверим.

– Какая старая, романтическая дорожка, – промолвила Диана, когда они шли по тропе, следуя ее поворотам и изгибам. Она шла под раскидистыми старыми пихтами, их ветви сходились над головами, создавая вечный мрак, в котором ничто не могло расти, кроме мха. Редкий луч солнца пробивался здесь до земли. Здесь царила такая тишина и веяло таким одиночеством, словно природа оставила эти места своим вниманием.

– Такое ощущение, будто мы шагаем по волшебному лесу, – приглушенно произнесла Энни. – Как ты думаешь, мы найдем дорогу обратно, в реальный мир, Диана? Сейчас, я думаю, мы придем во дворец с околдованными принцессами.

За следующим поворотом они увидели не дворец, но маленький домик, столь же неожиданный, сколь мог быть дворец в этом краю обычных фермерских домов, настолько похожих друг на друга, словно все они выросли из одинаковых семян.

Энни остановилась как вкопанная, а Диана воскликнула:

– Ой, я теперь знаю, где мы! В этом маленьком каменном домике живет мисс Лаванды Льюис. Она зовет свой дом «Обитель эха», кажется. Я часто слышала о нем, но никогда раньше не видела. Какое романтичное место, правда?

– Самое милое, красивое место, какое я когда-либо видела, – с восхищением промолвила Энни. – Похоже на отрывок из книги или на сон.

Дом был сложен из необработанного красного песчаника, добываемого на острове, имел длинные скаты, острую крышу с двумя большими дымоходными трубами, с крыши выглядывали два слуховых окошка с причудливыми деревянными козырьками над ними. Весь дом обильно порос плющом, который без труда цеплялся за грубый камень; осенние заморозки придали ему золотистые и красноватые оттенки.

Перед домом располагался сад удлиненной формы, в который и упиралась тропа. Девушки остановились у калитки и огляделись. Дом лишь одной стороной выходил в сад, остальные три были обложены старой каменной дамбой, так заросшей мхом, травой и папоротником, что напоминала высокий и зеленый речной берег. Справа и слева стояли высокие темные ели, широко раскинувшие свои лапы, но внизу расположилась лужайка, покрытая клевером, выросшим уже после укоса, и эта лужайка спускалась к реке Графтон. В поле зрения не было больше ни одного дома, лишь холмы да долины с пушистыми молодыми пихтами.

– Интересно, что же она из себя представляет мисс Льюис? – вслух подумала Диана, когда девушки открыли калитку в сад. – Говорят, она очень странная.

– Значит, она должна быть интересной, – сделала решительный вывод Энни. – Странные люди всегда по меньшей мере таковы, а могут они обладать и другими качествами. Я разве не говорила тебе, что мы попадем в заколдованный дворец? Я знала, эльфы не зря колдовали над нашей тропой.

– Но мисс Лаванда Льюис вряд ли окажется заколдованной принцессой, – засмеялась Диана. Она старая дева, ей сорок пять, седая это я слышала.

– Это просто результат колдовства, – уверенно заявила Энни. – В душе она молода и еще красива, и если бы мы знали, как ее расколдовать, она снова стала бы молодой и красивой. Но мы этого не знаем. Это всегда знает только принц, а принц мисс Лаванды еще не пришел. Может, несчастье или смерть помешали ему, но это против законов всех сказок.

– Боюсь, что он давно приходил и ушел обратно, – сказала Диана. – Говорят, она была помолвлены со Стивеном Ирвингом, отцом Пола, когда они были молодыми. Но поссорились и расстались…

– Тише, – вмешалась Энни, – дверь открыта.

Девушки задержались у порога в тени плюща и постучали в открытую дверь.

Послышались шаги по ступенькам, и перед ними появилась несколько странная, небольшого росточка девочка лет четырнадцати, с веснушчатым лицом, курносая, с таким широким ртом, что его можно было назвать «от уха до уха», светловолосая, с двумя длинными косами, на концах которых были привязаны огромные голубые банты.

– А мисс Льюис дома? – спросила Диана.

– Да, мэм. Входите, мэм. Сюда, мэм. Садитесь, мэм. Я скажу мисс Лаванде, что вы пришли, мэм. Она наверху, мэм.

С этими словами маленькая служанка исчезла, и девушки, оставшись одни, с интересом стали осматриваться. Интерьер этого чудо-домика был столь же интересен, как и его внешний облик. Комната, где они сидели, имела низкий потолок и два квадратных окошка с маленькими стеклами, задернутое муслиновыми занавесками. Вся мебель была старинной, но за нею, очевидно, так хорошо ухаживали, что эффект она производила поразительный. Но если честно признать, то на двух девушек, протопавших четыре мили и надышавшихся осенним воздухом, наибольшее впечатление произвел стол, уставленный бледно-голубым фарфором и яствами, а маленькие золотистые листья папоротника, разложенные по скатерти, придавали столу, как выразилась бы Энни, «праздничный вид».

– Должно быть, мисс Лаванда ждет гостей к чаю, – прошептала Энни. – накрыто на шестерых. Но какая же у нее занятная девочка. Похожа на посланца из страны эльф и фей. Я думаю, она могла бы подсказать нам дорогу, но мне страшно любопытно увидеть мисс Лаванду. О… он… она идет.

В дверях стояла мисс Лаванда Льюис. От неожиданности девушки совершенно забыли о хорошем тоне и просто обомлели. Подсознательно они ожидали увидеть обычный тип старой девы, каких они привыкли видеть по своему опыту – угловатую, костлявую женщину с седыми волосами, в очках. Ничего более непохожего на мисс Лаванду они не могли бы себе представить.

Это была маленькая женщина с белоснежными волнистыми густыми волосами, тщательно уложенными в высокую прическу с колечками. Под этой прической было почти девичье лицо, розовощекое, с красивыми губами, огромными нежными карими глазами, с ямочками, настоящими ямочками на щеках. На ней было весьма изящное платье из кремового муслина с бледными розами платье, которое выглядело бы до смешного молодежным на большинстве женщин ее возраста, но которое так шло мисс Лаванде, что подобные мысли и в голову не могли никому прийти.

– Шарлотта Четвертая говорит, что вы хотели видеть меня, произнесла она голосом, весьма соответствовавшим ее внешности.

– Мы хотели спросить, как пройти в Западный Графтон, – подала голос Диана.

– Мы были приглашены на чай в дом мистера Кимболла, но перепутали в лесу дороги и оказались в ваших местах, вместо того чтобы выйти на западно-графтонскую дорогу. Куда нам идти от ваших ворот вправо или влево?

– Влево, – ответила мисс Лаванда и в нерешительности посмотрела на накрытый к чаю стол. Затем она воскликнула, как бы почувствовав внезапный прилив решимости, – Да, а не хотите ли вы побыть у меня и попить чаю в моем доме?! У мистера Кимболла чай уже закончится, пока вы доберетесь до него. А мы с Шарлоттой Четвертой будем рады, если вы нам составите компанию.

Диана вопросительно посмотрела на Энни.

– Мы бы рады были остаться, – быстро вступила Энни, потому что она про себя уже решила побольше узнать об этой необычной мисс Лаванде, – если это не доставит вам неудобств. Но вы ведь ждете еще гостей, не так ли?

Мисс Лаванда снова посмотрела на стол и вспыхнула.

– Я знаю, вы сочтете меня глупой, – сказала она. – Я и вправду глупа, и мне стыдно, когда это обнаруживается, но только если обнаруживается. Я никого не жду в настоящий момент, я просто делала вид, что жду. Видите ли, мне было так одиноко. Я люблю компанию настоящую компанию, я имею в виду. Но сюда заходит так мало людей, потому что это в стороне от дорог. И Шарлотта Четвертая тоже чувствовала себя одиноко. Вот я и сделала вид, что у меня будет чай с гостями. Я и готовила для этого стола, и украсила его, и поставила свадебный фарфор матери, и оделась.

Диана про себя подумала, что странность мисс Лаванды соответствует разговорам об этом. Мысль о женщине сорока пяти лет, играющей в организацию чая для гостей, словно она была маленькой девочкой. Но Энни с горящими глазами радостно воскликнула:

– О, вы тоже воображаете разные вещи?!

По этому «тоже» мисс Лаванда узнала в Энни родственную душу.

– Да, воображаю, – откровенно призналась мисс Лаванда. Конечно, это глупо в моем возрасте. Но тогда какой смысл быть независимой старой девой, если не можешь позволить себе глупости, когда тебе этого хочется, тем более что ты этим никому не наносишь вреда? Должен же человек получать какую-то компенсацию. Если я ничего не придумываю, то, мне кажется, я не живу. Но меня редко застают за этим, а Шарлотта Четвертая никому не скажет. Но сегодня я рада, что меня застали за этим, потому что вы пришли, а у меня как раз полностью готов чайный стол для вас. Вы не подниметесь наверх, там есть гостевая комната, где вы можете снять головные уборы. А мне нужно бежать на кухню и проследить, чтобы Шарлотта Четвертая не довела заварку до кипения. Шарлотта Четвертая отличная девочка, но заварку может довести до кипения.

Мисс Лаванда пошла по своим делам на кухню, а девушки поднялись наверх и нашли предложенную им комнату белую, как ее дверь, освещаемую через слуховое оконце, частично затянутое плющом. Энни назвала эту комнату местом, где рождаются счастливые сны.

– Вот это приключение, правда? – сказала Диана. – И какая же мисс Лаванда милая, да? Хоть и немножко странная. Но на старую деву совсем не похожа.

– Она похожа на звуки музыки, по-моему.

Когда девушки спустились вниз, мисс Лаванда как раз вносила чайник, а за ней, чувствуя себя крайне довольной, с блюдом бисквитов шла Шарлотта Четвертая.

– Теперь вы должны назвать мне ваши имена, – сказала мисс Лаванда. – Я так рада, что ко мне пришли молодые девушки. Люблю молодых девушек. Когда я с ними, мне куда легче представлять, что я сама такая же. Терпеть не могу, не хочу верить, и мисс Лаванда состроила гримасу, что мне столько лет. Итак, как вас зовут? Это лишь для удобства общения. Диана Барри? И Энни Ширли? Разрешите мне вообразить, будто я знаю вас сто лет, и называть вас с самого начала Энни и Диана?

– Конечно, – хором ответили девушки.

– Тогда садитесь поудобнее и ешьте все подряд, – весело пригласила их мисс Лаванда. – Шарлотта, ты садись там, будешь подавать курицу. Какое счастье, что я сделала воздушный пирог и пончики. Конечно, было глупо делать все это для воображаемых гостей. Я знаю, Шарлотта Четвертая так думает, да, Шарлотта? Однако видите, как прекрасно всё получилось? Конечно, всё это не пропало бы, мы с Шарлоттой Четвертой со временем всё съели бы. Но вот воздушный пирог – не та вещь, которая со временем становится вкуснее.

Это было веселое и памятное застолье, а После того как оно закончилось, все вышли в сад полюбоваться закатом.

– Я думаю, красивее места, чем у вас, здесь не сыщешь, – сказала Диана, с восхищением оглядываясь вокруг.

– А почему вы назвали это «Обитель эха»? – заинтересовалась Энни.

– Шарлотта, сходи в дом, – попросила мисс Лаванда, – и принеси маленький рог, который висит над полкой с часами.

Шарлотта Четвертая ушла и вернулась с рогом.

– А ну-ка потруби в него, – скомандовала мисс Лаванда.

Шарлотта послушно подула в рог. Звук получился довольно резкий и скрипучий. Потом наступило мгновение тишины, а затем с гор за рекой пришло многократное эхо приятное, ускользающее, серебристое, словно все рога «страны эльфов» заиграли, провожая солнце. Энни и Диана восхищенно воскликнули.

– А теперь засмейся, Шарлотта, и погромче.

Шарлотта, которая, очевидно, послушалась бы мисс Лаванду, если бы даже она приказала ей встать на голову, забралась на каменную скамью и засмеялась громко и от всей души. Ее смех вернулся эхом, словно кто-то главный среди эльфов и фей, живущих в лесах и просто среди отдельных скоплений пихт, передразнивал смех Шарлотты.

– Людям всегда очень нравится мое эхо, – сказала мисс Лаванда, как будто эхо было ее частной собственностью. Я и сама их люблю. Звуки эха – отличная компания, если к этому еще и немного воображения. Тихими вечерами мы с Шарлоттой Четвертой часто сидим здесь и развлекаемся вместе с эхом. Шарлотта, отнеси обратно рог и аккуратно повесь на место.

– А почему вы зовете ее Шарлоттой Четвертой? – не выдержала наконец Диана, которую давно разбирало любопытство насчет этого.

– Чтобы не путать ее с другими Шарлоттами, которые есть у меня на памяти, – самым серьезным образом ответила мисс Лаванда. – Они так похожи друг на друга, что их не различишь. Ее имя на самом деле вовсе не Шарлотта. Ее зовут… Минуточку, дайте вспомнить… Как бишь ее? Думаю, Леонора. Да, точно, Леонора. Это так вышло. После того как десять лет назад у меня умерла мать, я не могла жить здесь одна, а платить взрослой девушке у меня не было денег. Вот я и взяла к себе маленькую Шарлотту Боумен, которую кормила и одевала. Ее действительно звали Шарлотта это была Шарлотта Первая. Ей тогда только исполнилось тринадцать. Она жила со мной, пока ей не исполнилось шестнадцать, а затем уехала в Бостон, потому что там у нее появились другие возможности. После нее приехала ее сестра. Ее звали Джульетта у миссис Боумен, я думаю, была страсть на необычные имена, но она настолько была похожа на Шарлотту, что я так и продолжала звать ее, сколько она была у меня. Я даже перестала пытаться вспоминать ее настоящее имя. Это была Шарлотта Вторая, а когда она ушла, появилась Эвелина, и она стала Шарлоттой Третьей. А теперь у меня Шарлотта Четвертая, но, когда ей стукнет шестнадцать, она тоже захочет податься в Бостон, и что мне тогда делать, я даже не знаю. Шарлотта Четвертая последняя девочка у Боуменов, и самая хорошая. Другие Шарлотты давали мне понять, что это глупость воображать всякие вещи, а Шарлотта Четвертая ни разу, неважно, что она на самом деле думает. Мне все равно, что обо мне думают люди, если они мне это не показывают.

– Ну что ж, – сказала Диана, с сожалением глядя на закат солнца, – я думаю, нам пора идти, если мы хотим успеть к Кимболлам до темноты. Мы очень мило провели время, мисс Льюис.

– А вы больше не придете навестить меня? – умоляюще спросила мисс Лаванда.

Высокая Энни обняла маленькую женщину.

– Обязательно придем, – пообещала она. – Теперь, когда мы открыли вас, мы с удовольствием будем приходить к вам. Да, нам надо идти. «Надо сорвать себя места», как говорит Пол Ирвинг, когда приходит в Зеленые Крыши.

– Пол Ирвинг? – Что-то слегка переменилось в лице мисс Лаванды. – А кто это? Я не знала, что в Эвонли есть кто-нибудь с такой фамилией.

Энни выругала себя за собственную безголовость. Она совсем забыла про старый роман мисс Лаванды в тот момент, когда у нее выскочило имя Пола.

– Это мой маленький ученик, – медленно стала она объяснять. – Он приехал из Бостона в прошлом году и живет со своей бабушкой миссис Ирвинг, это на дороге у побережья.

– Это не сын Стивена Ирвинга? – спросила мисс Лаванда, нагнувшись к рядку цветов своих тезок, чтобы не видели ее лица.

– Да.

– Я хочу вам дать по букету лаванды, – подчеркнуто оживленно произнесла мисс Лаванда, словно не слышала ответа на свой вопрос. – Какие они милые, правда? Мама очень любила их. Она посадила их много лет назад. Отец назвал меня моим именем, потому что любил эти цветы. Впервые он увидел маму, когда приехал с братом к ним в дом, в Восточном Графтоне. Он влюбился в нее с первого взгляда. Его положили в комнате для гостей, и от простыней там пахло лавандой, и он не спал всю ночь и думал о ней. После этого он навсегда полюбил запах лаванды, вот и меня назвал в честь этого цветка. Девочки, дорогие, не забывайте меня, приходите поскорее. Мы с Шарлоттой Четвертой будем очень ждать вас.

Она открыла им калитку под пихтами. Вдруг она сразу стала казаться постаревшей и уставшей, лицо ее перестало излучать радость и тепло. Ее прощальная улыбка была не лишена того неизменного налета молодости, который девушки заметили в ней в самом начале, но, когда подруги обернулись у первого поворота тропы, то увидели, что она сидит на старой каменной скамье под серебристым тополем в центре сада, тяжело опустив голову на руку.

– Ей, похоже, очень одиноко, – с нежностью в голосе промолвила Диана. – Надо нам почаще захаживать к ней.

– Я думаю, родители дали ей самое подходящее имя, какое ей можно было дать, – сказала Энни. – Если бы они были настолько слепы, что назвали бы ее Элизабет, Нелли или Мюриел, то ее все равно следовало бы звать Лавандой, по-моему. Это имя у меня связано с красотой, старомодным очарованием, шелковыми нарядами. А от моего имени отдает хлебом с маслом, заплатками, работой по дому.

– Ну, я так не думаю, – запротестовала Энни. – Мне в твоем имени чудится величавость, что-то королевское. Да я любила бы тебя, пусть хоть назвали бы тебя Керренхапуч. Я считаю, что люди делают свои имена, красивые они или некрасивые, тем, что они из себя представляют. Вот сейчас я терпеть не могу имен Джози или Герти, а до того, как я познакомилась с семейкой Пай, я считала их вправду красивыми.

– Это хорошая идея, Диана, – восторженно поддержала подругу Энни. – Жить так, чтобы украшать свое имя, если даже с самого начала оно не было красивым, делать так, чтобы в сознании людей оно настолько ассоциировалось с прекрасным и приятным, чтобы о самом имени они никогда не думали. Спасибо тебе, Диана.

Глава 22 О том, о сем

– Так значит, вы пили чай в каменном доме у Лаванды Льюис? – сказала Марилла за завтраком на следующее утро. И как она выглядит теперь? Я уже больше пятнадцати лет не видела ее… Это было в воскресенье в графтонской церкви. Надо думать, она здорово изменилась. Дэви Кит, если тебе что-то нужно, а ты не можешь достать, попроси, чтобы тебе подали, а не ложись на стол, как ты это делаешь. Ты видел хоть раз, чтобы Пол Ирвинг делал так, когда приходит к нам и сидит за столом?

– Да, но у Пола руки-то длиннее моих, – ворчливо возразил Дэви. – У него руки росли одиннадцать лет, а мои только семь. Потом, я просил, а вы так заняты были разговором, что не обратили на меня никакого внимания. Потом, Пол тут и не завтракал, не обедал, только на чай приходил, а за чаем легче показать свою вежливость, чем за завтраком. За чаем и наполовину так не голоден, как за завтраком. Это ж жуткое время проходит между ужином и завтраком. А потом, эта ложка, которую мне кладут, с прошлого года не выросла, а я здорово вырос.

Конечно, я не знаю, как выглядела мисс Лаванда раньше, но я почему-то не верю, что она сильно изменилась, ответила Энни, предварительно дав Дэви кленового сиропа две ложки, для успокоения его души. Волосы у нее белые как снег, но лицо свежее и почти девичье, у нее очень красивые карие глаза, этакого древесного рисунка, и с золотистыми искорками. Голос заставляет тебя думать о белом сатине, булькающей воде, волшебных колокольчиках смешай все это вместе.

– Девушкой она была признанная красавица, – сказала Марилла. – Я никогда не знала ее очень хорошо, но, насколько знала, любила. Некоторые люди и тогда считали ее необычной. Дэви, если я еще раз поймаю тебя за таким вот фокусом, то тебе придется долго ждать, пока сядешь за стол.

За столом беседа между Энни и Мариллой то и дело прерывалась замечаниями в сторону Дэви. В этот раз, например, Дэви, не сумев достать последние капли сиропа с помощью ложки, решил взять тарелку обеими руками и вылизать ее своим маленьким розовым язычком. Энни взглянула на него такими перепуганными глазами, что маленьких грешник покраснел и произнес, наполовину пристыженно, наполовину вызывающе:

– Зато так ничего не пропадет.

– Людей, которые отличаются от других, часто зовут странными, продолжила разговор Энни. А мисс Лаванда явно не такая, как все, хотя трудно точно сказать, в чем же это отличие выступает. Может быть, в том, что она из тех людей, которые не стареют.

– Люди растут и стареют со своим поколением, а если ты не, то выпадаешь, – сказала Марилла, не очень обращая внимание на грамматический строй. И Лаванда Льюис выпала отовсюду. Она жила в этом отдаленном месте, пока все ее не забыли. Этот каменный дом старейший на острове. Старый мистер Льюис построил его восемьдесят лет назад, когда он приехал сюда из Англии… Дэви, прекрати толкать Дору под локоть! Да нет, я видела, не строй из себя ягненка. Что ты так разбаловался сегодня утром?

– Может, я встал не на ту ногу, – предположил Дэви. – Милти Бултер говорит, что если ты не так встал, то все будет идти кувырком целый день. Это ему бабушка так сказала. А с какой ноги надо вставать? А если у тебя с одной стороны стена, то как быть? Мне очень хочется знать.

– Мне всегда хотелось знать, что же случилось между Стивеном Ирвингом и Лавандой Льюис, – продолжала Марилла, не обращая внимания на Дэви. – Двадцать пять лет назад они точно были помолвлены, и вдруг все в один день обрушилось. Я не знаю, в чем дело, но это должно было быть что-то ужасное, потому что он тут же уехал в Штаты и больше сюда не возвращался.

– А может, ничего особенно ужасного и не было, – высказала предположение Энни с тем неожиданным проникновением в суть дела, которое никакой опыт не заменит. – По-моему, мелочи в жизни часто приносят больше вреда, чем крупные вещи. Марилла, ты, пожалуйста, не говори миссис Линд, что я была у мисс Лаванды. Она наверняка засыплет меня сотней вопросов, а мне это как-то не нравится. И мисс Лаванде тоже, если она об этом узнает.

– Смею предположить, Рэйчел это будет любопытно, – сказала Марилла, – хотя у нее сейчас нет столько времени интересоваться делами других, как раньше. Она сейчас здорово привязана к дому, из-за Томаса. И она сейчас в очень большом расстройстве, потому что начинает терять надежду, что ему будет лучше. Рэйчел останется в одиночестве, если что-то случится с Томасом. Дети все на западе, только Элиза в городе, но она мужа не любит.

Марилла из-за невнимания к местоимениям оклеветала Элизу, которая очень любила своего мужа.

– Рэйчел говорит, что если он возьмет себя в руки и напряжет волю то ему станет лучше. Но что толку просить рыбу заговорить? – продолжала Марилла. – Томас Линд никогда не отличался силой воли. До женитьбы им крутила мать, а затем за него взялась Рэйчел. Странно, как это он заболел, не спросив ее разрешения. Но тут я не стану говорить. Рэйчел была ему хорошей женой. Конечно, он ничего не делал без нее, это факт. Он был рожден, чтобы им управляли, и это его счастье, что он попал в руки такого хорошего управляющего, как Рэйчел. Он никогда ей не противоречил. И это спасало его от необходимости думать о чем бы то ни было. Дэви, ну что ты как уж крутишься!

– А что мне еще делать? – недовольным голосом ответил Дэви. – Есть мне уже больше нельзя, какая мне радость смотреть, как вы с Энни едите?

– Так, выходите с Дорой из-за стола и дайте курам пшенички, – приказала Марилла. – А ты, Дэви, смотри больше не выдергивай перья у белого петуха.

– Мне нужно было несколько перьев для индейского головного убора, – обиженно произнес Дэви. – У Милти Бултера вон какой шикарный есть. Перья ему мать дала, когда они зарезали старого белого индюка. Могли бы позволить мне выдернуть к этого петуха несколько штук. Если ему надо, он еще отрастит.

– Можешь взять на чердаке старый веник из перьев, – сказала Энни. – Помоем, покрасим в зеленый, красный, желтый цвет.

– Ты жутко портишь парня, – сказала Марилла, когда Дэви, сияя от счастью, вышел из-за стола следом за степенной Дорой. Система воспитания Мариллы шарахалась в разные стороны за прошедшие шесть лет, но она никогда не отказывалась от идеи, что нельзя ребенка баловать, позволяя исполнение большого числа его желаний.

– Все ребята в классе имеют индейские головные уборы, вот и Дэви хочет иметь, – возразила Энни. – Никогда не забуду, как мне хотелось иметь воздушные рукава, когда у всех девочек такие платья были. А Дэви этим не испортишь. Он становится лучше с каждым днем. Ты сравни его с тем, каким он был, когда появился у нас год назад.

– Он, конечно, уже не так балуется, с тех пор как пошел в школу, – признала Марилла. – Я думаю, он равняется по другим ребятам. Но вот что странно: у нас давно нет никаких известий от Ричарда Кита. Ни слова с мая-месяца.

– А я даже боюсь получать письма от него, – со вздохом промолвила Энни, принимаясь за мытье посуды. – Если мы получим письмо, я буду бояться открывать его, буду бояться, что он скажет, чтобы мы послали ребятишек к нему.

Месяц спустя письмо пришло-таки. Но не от Ричарда Кита. Один из его друзей написал, что Ричард Кит две недели назад умер от чахотки. Автор письма являлся его душеприказчиком и сообщал, что в соответствии с завещанием Марилле Катберт, как опекуну, оставлена сумма в две тысячи долларов для Дэвида и Доры Кит и они получают права на эту сумму по достижении оговоренного законодательством возраста или при вступлении в брак, а тем временем проценты от суммы надлежит использовать на содержание детей.

– Это очень нехорошо радоваться чему бы то ни было, связанному со смертью, – сдержанно сказала Энни. – Мне очень жаль бедного мистера Кита. Но я рада, что дети останутся с нами.

– А насчет денег это хорошее дело, – заметила практичная Марилла. – Я хотела бы не пользоваться процентами, но я не вижу, как мы обойдемся без них, ведь дети взрослеют. Аренда земли дает деньги только на содержание дома, а что касается твоих денег, то я сказала себе, что ни цента из них не пойдет на детей, ты и без того так много для них делаешь. Кстати, эта новая шляпка, которую ты купила Доре, нужна ей, как кошке второй хвост. Но теперь обстановка прояснилась, они обеспечены.

Дэви и Дора обрадовались, узнав, что они остаются жить в Зеленых Крышах «навсегда». Смерть дяди, которого они ни разу не видели, не могла испортить их радости. Только у Доры появились опасения.

– А дядю Ричарда похоронили? – шепотом поинтересовалась она у Энни.

– Да, дорогая, конечно.

– А он… он не… не как дядя Мирабель Коттон, а? – А потом более взволнованным шепотом: «Он не будет ходить по домам после этого, а, Энни?»

Глава 23 Роман мисс Лаванды

– Прогуляюсь-ка я, пожалуй, вечерком в Обитель Эха, – сказала Энни Марилле как-то в декабрьскую пятницу.

– Похоже, пойдет снег, – предупредила Марилла и покачал головой.

– Я успею туда до снега и, пожалуй, останусь на ночь. Диана не сможет пойти, у нее гости. Я уверена, мисс Лаванда будет ждать меня сегодня вечером. Я две недели не ходила к ней.

С того октябрьского дня Энни много раз ходила в Обитель Эха. Иногда они с Дианой ездили туда в объезд, иногда ходили пешком через лес. Когда Диана не могла пойти, Энни ходила одна. Между Энни и мисс Лавандой возникла та пламенная и помогающая обеим дружба, которая возможна только между женщиной, сохранившей свежесть молодости в душе и сердце, и девушкой, чье воображение и интуиция вполне компенсируют опыт. Энни наконец-то нашла настоящую «родственную душу», а Лаванда Льюис, которая «забыла мир, а мир ее забыл», с появлением Энни и Дианы в ее одинокой, уединенной мечтательной жизни приобщилась к здоровой радости и веселью внешнего мира, чего она бала лишена уже давно. С ними в маленьком каменном доме появилась атмосфера молодости и реальности. Шарлотта Четвертая приветствовала девушек неизменной широкой улыбкой пугающе широкой, какой могла улыбаться только Шарлотта. Она любила их и потому, что их любила ее обожаемая хозяйка, и потому, что что сама их любила. Никогда в этом доме не было столько радости и смеха, как в эту прекрасную, затянувшуюся осень, когда ноябрь казался вернувшимся октябрем, и даже декабрь пытался побаловать теплым солнечным светом и подражать летним туманам.

Но именно в этот день декабрь, казалось, вспомнил, что пора быть зиме, и сделался внезапно хмурым и задумчивым, тихим и безветренным, что предполагало снегопад. Тем не менее Энни с радостным настроением преодолевала серый лабиринт букового леса. Даже одна, она никогда не чувствовала себя в одиночестве, ее воображение собирало веселую компанию, и с каждым таким попутчиком она вела оживленную и претенциозную по содержанию беседу, более заумную и вычурную, чем в реальной жизни, где люди, к сожалению, иногда стараются словами лишь спрятать мысль. На собрании отборного круга воображаемых духов из компании Энни каждый говорил именно то, что она от него хотела услышать, и тем самым давал ей сказать то, что она хотела сказать. В сопровождении своей невидимой компании Энни преодолела лес и вышла к тропе под пихтами как раз в тот момент, когда на землю начали падать крупные пушистые хлопья снега.

У первого же поворота она встретилась с мисс Лавандой, стоявшей под раскидистой пихтой. На ней было теплое платье ярко-красного цвета, голова и плечи она закутала в серую шелковую шаль.

– Вы выглядите, как королева фей пихтового леса, – весело прощебетала Энни.

– Я так и думала, что вы придете сегодня вечером, Энни, – сказала мисс Лаванда, устремляясь к ней навстречу. Я вдвойне вам рада, потому что Шарлотты Четвертой сегодня нет. У нее заболела мать, и она ушла на ночь домой. Мне было бы очень одиноко, если бы вы не пришли. Даже мечты и эхо – еще не компания. Ах, Энни, как же вы хороша! внезапно добавила она, оглядев с ног до головы высокую стройную девушку, на лице которой от ходьбы появился легкий румянец. Как хороша и как молода! Какая же это прелесть быть семнадцатилетней, правда? Честное слово, завидую вам, – искренне промолвила мисс Лаванда.

– А вы семнадцатилетняя сердцем, – с улыбкой сказала Энни.

– Нет, я старая. Или, скорее, средних лет, что куда хуже. – Мисс Лаванда вздохнула. – Иногда я стараюсь делать вид, что я моложе, а в остальное время я сознаю реальность. Но я не могу успокоиться и свыкнуться с ней, в отличие от большинства женщин. Я все время восстаю против нее с той поры, как обнаружила у себя первый седой волос. Энни, не старайтесь казаться, будто вы понимаете меня. Семнадцать лет этого не могут понять. Я собираюсь сейчас притворяться, будто мне тоже семнадцать, и сейчас, когда вы здесь, я смогу это сделать. Вы всегда приносите в своих руках молодость, словно подарок. У нас будет славный вечер. Вначале чай. Что вы хотите к чаю? У меня есть все, чего бы вы ни пожелали. Придумайте что-нибудь повкуснее и потяжелее для желудка.

В этот вечер дом оглашали шум и веселье. Мисс Лаванда и Энни готовили, накрывали стол, делали сладости, праздновали, смеялись, дурачились так, что вряд ли кто-нибудь смог бы, подслушав их, узнать в них старую деву сорока пяти лет и молодую сельскую учительницу. Затем, когда обе устали, они уселись на ковер перед камином, освещенные лишь мягким светом камина и вдыхая аромат розовой воды в открытом кувшине на камине. Поднялся ветер, он вздыхал и выл под навесом крыши, снег мягко стучался в окна, словно десятки эльфов просили пустить их в дом.

– Я так рада, что вы здесь, Энни, – сказала мисс Лаванда, откусывая конфетку. – Без вас мне было бы так тоскливо. Мечтать и воображать хорошо днем, при солнечном свете, но когда темно, а за окнами пурга, мечты не удовлетворяют тебя. Тут хочется реального. Но вы этого не знаете семнадцать лет этого не знают. В семнадцать человек удовлетворяется мечтами, потому что он думает, что реальность его еще ждет впереди. Когда мне было семнадцать, Энни, я не думала о том, что в сорок пять буду маленькой седой старой девой, у которой нет ничего в жизни, кроме мечтаний.

– Но вы не относитесь к старым девам, – с улыбкой промолвила Энни, глядя в умные карие глаза мисс Лаванды. – Старыми девами рождаются, ими не становятся.

– Некоторые рождаются, некоторые добиваются этого состояния, а некоторым его навязывают, – нарочито игриво сказала мисс Лаванда.

– Значит, вы из тех, кто добивается, – рассмеялась Энни, – и вы сделали это так красиво, что если бы все старые девы были как вы, то это, я думаю, вошло бы в моду.

– Я всегда стараюсь делать всё как можно лучше, – задумчиво произнесла мисс Лаванда, – и раз уж мне выпало быть старой девой, то я решила быть красивой старой девой. Люди говорят, я странная. Но это потому, что у меня своя собственная манера быть старой девой, я отказываюсь копировать традиционные образцы. Энни, вам кто-нибудь рассказывал про нас со Стивеном Ирвингом?

– Да, – чистосердечно ответила Энни. – Я слышала, что вы с ним были когда-то помолвлены.

– Были. Двадцать пять лет назад. Целую жизнь назад. И на следующую весну договорились пожениться. Я и свадебное платье сшила, хотя никто, кроме мамы и Стивена еще ничего не знал. Мы были помолвлены, как вы бы выразились, всю жизнь. Когда Стивен был маленьким мальчиком, его мама пришла к нам и привела его с собой. А когда он пришел к нам во второй раз ему было девять лет, а мне шесть, он сказал мне в саду, что все обдумал и решил жениться на мне, как вырастет. Я помню, что сказала «спасибо», а после того как он ушел, сообщила маме, что у меня груз с души свалился, потому что я теперь не боюсь остаться старой девой. Бедная мама, она так смеялась!

– И что же случилось? – спросила Энни, затаив дыхание.

– Однажды у нас вышла глупая ссора, самая обычная. Настолько обычная, что, если вы поверите мне, я даже не помню, с чего началось. Вряд ли я могу сказать, кто там был больше виноват. Начал-то Стивен, но, я думаю, это я спровоцировала его какой-нибудь своей глупостью. У него был один или два соперника. А я была тщеславная, кокетливая и любила поддразнить его. А Стивен был легко возбудимый, чувствительный парень. В общем, мы разругались и расстались. Но я думала, что всё поправится. И поправилось бы, если бы Стивен не пришел слишком скоро. Энни, дорогая, не хочется говорить… – Мисс Лаванда понизила голос, словно собиралась признаться в убийстве. – …Но я ужасно обидчивая. Да, не улыбайтесь, это правда, еще какая правда. Я действительно обижаюсь. И вот Стивен вернулся, когда я еще не перестала дуться. Я не стала слушать его и не простила его. И он ушел, и навсегда. Он был слишком горд, чтобы прийти еще раз. А там я обиделась на него за то, что он больше не пришел. Я могла бы сама позвать его, но не смогла заставить себя сделать это. У меня было гордости не меньше, чем у него. А гордость и обидчивость дают очень плохое сочетание, Энни. И больше меня уже никто не интересовал, никого мне не хотелось. Я решила, что лучше тысячу лет буду старой девой, но не выйду ни за кого, кроме как за Стивена Ирвинга. Теперь, конечно, все это кажется как сон… Как же вы симпатичны, Энни. Такой симпатичной можно быть только в семнадцать лет… Да, только вы не воспринимайте это слишком трагично. Я в действительности весьма счастливый человек, довольный, хотя и с разбитым сердцем. Когда я поняла, что Стивен Ирвинг не вернется, у меня сердце разбилось, если только сердца могут разбиваться. Но в реальной жизни разбитое сердце, Энни, это и наполовину не так ужасно, как об этом пишут в книгах. Во многом это похоже на больной зуб хотя такое сравнение и не покажется вам романтичным. От него бывают приступы боли, он не дает вам спать, но в перерывах между приступами вы можете радоваться жизнью, мечтами, эхом, конфетами из арахиса, словно у вас ничего и не болит. Ну вот, теперь вы, похоже, разочарованы. Я уже не кажусь вам такой интересной персоной, как думали пять минут назад, когда считали, что меня постоянно мучат трагические воспоминания, которые я мужественно скрываю за смехом и улыбками. Вот недостаток или достоинство реальной жизни. Благодаря этому человек не опускается, старается чувствовать себя более или менее комфортно и ему это удается, даже если он решил избрать для себя образ романтично-несчастной личности… Какие замечательные конфеты, разве не так? Что-то я переела их, это слишком для меня. Все равно буду.

После короткого молчания мисс Лаванда вдруг быстро заговорила:

– Я была убита, когда услышала в тот первый раз, когда вы сюда пришли, о сыне Стивена, Энни. Я с тех пор не решалась заговорить о нем, но я хочу узнать все о нем. Что это за мальчик, какой он?

– Просто чудо. Я таких прелестных детишек никогда не видела, мисс Лаванда. И у него тоже богатое воображение, как у нас с вами.

– Я хотела бы увидеть его, – тихо произнесла мисс Лаванда, как будто разговаривая сама с собой. – Интересно, похож ли он на мальчика из мечты, который живет здесь, со мной, мальчик из моей мечты.

– Если вы хотите увидеть Пола Ирвинга, я приведу его с собой как-нибудь, – пообещала Энни.

– Хотела бы… Но только не слишком скоро. Мне надо привыкнуть к этой мысли. Я могу получить больше боли, чем радости, если он очень похож на Стивена. Или если не очень похож на него. Через месяц можете приводить его.

И через месяц Энни с Полом преодолели лес, вышли к каменному дому и встретили на тропе у дома мисс Лаванду. Их появление было для нее неожиданным, и она сильно побледнела.

– Значит, это мальчик Стивена, – тихо промолвила она и стала внимательно рассматривать Пола, хорошенького, совсем мальчишку на вид, одетого в меховую шубку и шапочку. – Он… он очень похож на своего отца.

– Все говорят, что вылитый папа, – согласился Пол, явно довольный.

Энни, наблюдавшая за сценой, с облегчением вздохнула. Она увидела, что мисс Лаванда и Пол приняли друг друга и что не будет никаких неудобств и натянутости. Мисс Лаванда была весьма чувствительной женщиной, и вначале волнение выдало ее, но потом она взяла себя в руки и больше не подавала вида, что взволнована. Она развлекала Пола, играла с ним так же весело и естественно, как если бы это был любой другой мальчик, пришедший погостить у нее. Они весело провели день и устроили такой праздник желудка, что старая миссис Ирвинг, если бы она это видела, воздела бы в ужасе руки к небу, уверенная, что у мальчика навсегда будет испорчен желудок.

– Приходи еще, парень, – сказала при прощании мисс Лаванда, пожимая Полу руку.

– Можете меня поцеловать, если хотите, – серьезным тоном произнес Пол.

Мисс Лаванда нагнулась и поцеловала его.

– А откуда ты знаешь, что я хотела? – прошептала она.

– Потому что вы смотрели на меня, как моя мамочка, когда она хотела поцеловать меня. Как правило, я не люблю, чтобы меня целовали. Мальчики не любят этого. Вы это знаете, мисс Льюис. Но я думаю, мне нравится, что вы меня поцеловали. Я конечно еще приду к вам. Я думаю, я хотел бы дружить с вами, если вы не возражаете.

– Я… я не думаю, что я буду возражать, – ответила мисс Лаванда. Потом повернулась и быстро ушла в дом, но через несколько мгновений уже весело помахивала Энни и Полу из окна рукой.

– Мне понравилась мисс Льюис, – объявил Пол, когда они шли по лесу. – Мне понравилось, как она смотрит на меня, понравился ее каменный дом, понравилась Шарлотта Четвертая. Это не то что Мэри-Джо. Я уверен, что Шарлотта Четвертая не подумала, будто у меня с «чердаком» не в порядке, когда я говорил ей, что я думаю о разных вещах. А какой стол был, правда? Бабушка говорит, что мальчик не должен придавать излишнего значения тому, что ему подают на стол. А как же не думать, если действительно есть хочется? Вы меня понимаете, учитель. Я не думаю, что мисс Льюис будет заставлять мальчика есть на завтрак овсяную кашу, если она ему не нравится. Она будет давать ему то, что ему нравится. Правда, это может сослужить ему не очень хорошую услугу, здраво рассудил Пол. Но для разнообразия это все-таки неплохо, учитель. Вы меня понимаете.

Глава 24 Пророк в собственном отечестве

Однажды майским днем эвонлийский люд был слегка взбудоражен статьей «Заметки из Эвонли», опубликованной в газете Шарлотт-тауна «Ежедневная деловая» за подписью «Обозреватель». Пошли слухи, приписывавшие авторство заметки Чарли Слоуну отчасти потому, что упомянутый Чарли уже был замечен в подобных литературных упражнениях в прошлом, а также потому, что одна из «заметок» представляла собой шутливый намек на Гилберта Блайда. Молодежь Эвонли считала Гилберта Блайда и Чарли Слоуна соперниками в борьбе за расположение одной молодой особы с серыми глазами и богатым воображением.

Слух, как обычно, оказался ложным. «Заметки» были написаны Гилбертом Блайдом при помощи и по инициативе Энни, а в одной из них для отвода глаз был сделан намек на него самого. Только две из «заметок» имели отношение к описываемой истории.

«Ходят слухи, что в нашей деревне еще до цветения маргариток состоится свадьба. Новый и высоко уважаемый житель деревни поведет к алтарю одну из наиболее известных леди.

Дядюшка Эйб, наш хорошо известный предсказатель погоды, предсказывает сильнейшую грозу с громами и молниями на вечер 23 мая, которая разразится ровно в восемь вечера. Гроза захватит большую часть нашей провинции. Те, кому предстоит быть в дороге в это время, не прогадают, если прихватят с собой зонты и плащи».

– Дядюшка Эйб действительно предсказал, что весной будет гроза, это так, – сказал Гилберт. – А ты думаешь, мистер Харрисон действительно ходит туда, чтобы повидаться с Изабеллой Эндрюс?

– Нет, – со смехом ответила Энни. – Я уверена, что он ходит туда только затем, чтобы поиграть в шашки с мистером Хармоном Эндрюсом, но миссис Линд говорит, что ей известно, что Изабелла Эндрюс собирается, по-видимому, замуж, у нее нынешней весной такое хорошее настроение.

Бедняга дядюшка Эйб немало рассердился насчет публикации. Он заподозрил, что «наблюдатель» потешается над ним. Он возмущенно отрицал, что предсказывал какую-либо дату грозы, но никто ему не верил.

Жизнь в Эвонли продолжала идти своим привычным размеренным ходом. «Преобразователи» провели день посадки деревьев, и каждый «преобразователь» посадил или организовал посадку пяти деревьев. Если «Общество преобразования Эвонли» насчитывало к этому времени сорок членов, то значит, было посажено две сотни молодых деревьев. На красноватых полях зазеленел ранний овес, вовсю расцвели во дворах фермеров яблоневые сады. Энни нравилось спать с открытым окном и всю ночь вдыхать запах цветущих вишен. Она находила это очень поэтичным, а Марилла считала, что Энни подвергает риску свою жизнь.

– День Благодарения надо праздновать весной, – сказала Энни как-то вечером Марилле, когда они сидели у порога и слушали лягушачий хор. – Это было бы куда лучше, чем в ноябре, когда природа мертва или спит. В ноябре можно только быть по памяти благодарным, а в мае нельзя не быть благодарным за то, что ты живешь, если не больше. Я чувствую себя так, как, должно быть, чувствовала себя Ева в садах Эдема до того, как начались неприятности. Вон та трава в низине зеленая или золотая? Мне кажется, Марилла, в такой вот день, когда все вокруг цветет, а ветры не находят себе работы, на земле такой же рай, как и на небесах.

Марилле стало не по себе от таких слов, и она огляделась по сторонам, не слышат ли дети. И почти тут же они появились из-за угла дома.

– А сегодня вечером жуть как здорово пахнет, точно? – воскликнул Дэви, с удовольствием принюхиваясь.

В грязных руках он нес мотыгу. Дэви возвращался с работы в саду. Этой весной Марилла, чтобы переключить энергию Дэви с копания в грязи и глине на полезное дело, выделили ему и Доре по кусочку земли в саду. Оба горячо взялись за работу в характерном для каждого стиле. Дора засеяла свой участок, полола, аккуратно поливала и делала всё аккуратно, систематически и бесстрастно. В результате ее участок уже вовсю зеленел ровными красивыми грядочками. Дэви же работал с большей страстью, но не благоразумием. Он перекопал свой участок, мотыжил его, обрабатывал граблями, сеял и пересаживал растения так энергично, что всё посеянное им не имело никаких шансов выжить.

– Ну, как растет твой огород, Дэви? – спросила его Энни.

– Медленновато, – со вздохом сообщил Дэви. – Не знаю, почему эти штуки так медленно растут. Милти Бултер говорит, что мне надо было сеять ночью, когда нет луны, от этого все мои несчастья. Он говорит, что при плохой луне нельзя сеять, резать свинью, стричься и вообще делать любые важные дела. Это правда, Энни? Мне хотелось бы знать.

– Может быть, если бы ты не вытягивал растения с корнями, чтобы посмотреть, как они, растут у тебя или нет «на том конце», то они пошли бы лучше – решила подтрунить над ним Марилла.

– Я вытащил только семь штук, – протестующе заявил Дэви. – Я хотел посмотреть, нет ли там каких личинок. Милти Бултер говорит, что из-за ошибки в луне там должны быть личинки. Но я нашел только одну. Большая такая, жирная, свернулась. Я положил ее на камень и шмяк другим. Ну, я вам скажу, и хлюпнуло! Даже жалко, что там больше не было. А у Доры огород она посадила в одно время со мной, а всё растет так еще. Так что это не луна, – заключил Дэви в задумчивом тоне.

– Марилла, посмотри на эту яблоню, – сказала Энни. – Она же как человек. Смотри, у нее длинные руки, как изящно она поддерживает ими свои розовые юбки. Ну как ей не залюбоваться?

– Этот желтый дюшес всегда хороший урожай дает, – спокойно сказала Марилла. А в этом году особенно много будет. Я рада, для пирогов они исключительно хороши.

Но в этом году ни Марилле, ни Энни, ни кому-либо еще было не суждено делать пироги из желтого дюшеса.

Настал день 23 мая, не по сезону теплый, и никто так не ощущал это на себе, как Энни и ее улей из учеников, изнемогавших от жары над дробями и синтаксисом в классном помещении эвонлийской школы. До полудня дул легкий жаркий ветерок, но после полудня он стих, наступило полное безветрие. В половине четвертого Энни услышала тихие раскаты грома. Она тут же распустила школьников, чтобы они успели до грозы добраться до дома.

Когда она вместе со всеми вышла на улицу, то заметила, что стало слегка темнее, словно тень подкатывала к ним хотя солнце по-прежнему ярко светило с безоблачного неба. Аннетта Белл испуганно схватила Энни за руку.

– Ой, учитель, посмотрите, какая ужасная туча!

Энни взглянула в ту сторону, куда указывала ученица, и невольно воскликнула. С северо-запада быстро надвигалась такая массивная туча, какой она никогда в жизни еще не видывала. Черным-черная, лишь по краям она имела мертвенно бледный цвет. Что-то было необъяснимо угрожающее в том, как она накатывалась на ясное голубое небо. То и дело в ней вспыхивали молнии, после чего раздавался страшный грохот. Туча так низко нависала над землей, что, казалось, задевала верхушки деревьев на высоких холмах.

Вверх по дороге с грохотом катилась телега, на которой сидел Хармон Эндрюс. Он погонял серых лошадок, чтобы они поторапливались. Напротив школы он остановился.

– Смотрите, дядя Эйб паз в жизни попал в точку, Энни, – крикнул он. – Его гроза идет немножко с опережением. Вы когда-нибудь видели такую тучу? Эй, молодежь, кому по пути, залезайте ко мне, а кому не по пути, бегите на почту. Если вам дальше, чем четверть мили, то не успеете. Сидите на почте, пока ливень не кончится.

Энни схватила Дэви и Дору за руки, и они побежали вниз, по Березовой тропе, через Долину Фиалок, мимо Ивового пруда, с такой скорости, с какой могли бежать пухлые детские ножки. К Зеленым Крышам они подбежали в самый раз, и ни секундой раньше. В дверь они вошли вместе с Мариллой, которая загоняла в сарай уток и кур. Когда они очутились на кухне, свет за окном, казалось, погас, словно его задула какая-то гигантская сила. Огромная туча накатилась на солнце, и на улице сделалось темно, как перед наступлением ночи.

Ослепительно вспыхнула молния, раздался треск и грохот грома, и белой стеной по земле пошел гулять град.

Среди грохоту бури раздался треск сломанного сука, послышался удар по дому и звон разбитого стекла. Через три минуты все стекла с западной и северной сторон дома оказались разбитыми и град стал попадать внутрь, покрывая пол градинами, меньшая из которых была с куриное яйцо. Три четверти часа гроза свирепствовала в округе. Для всех, кто ее видел, она навсегда осталась в памяти. Марилла впервые в жизни всем телом дрожала от страха, опустившись на колени за креслом-качалкой. Она хватала ртом воздух и всхлипывала между оглушительными раскатами грома. Энни, бледная как полотно, оттащила софу от окна и забралась на нее, посадив рядом с собой детей.

Дэви при первом ударе грома заплакал:

– Энни, Энни, это не Судный день? Энни, Энни, я, правда, нечаянно не слушался, и уткнулся лицом в колени Энни, дрожа всем телом. Дора побледнела, но владела собой. Она тихо и неподвижно сидела возле Энни, спрятав свои сцепленные ладони в ее. Разве что землетрясение могло бы вывести Дору из равновесия, да и то вряд ли.

Гроза прекратилась так же внезапно, как и разразилась. Град перестал, гром откатывался на восток, постепенно затихая, и снова, яркое и веселое, выглянуло солнце над землей, которая так изменилась, что казалось абсурдным, чтобы за какие-то три четверти часа произошли такие изменения.

Марилла поднялась с колен, слабая и дрожащая, и почти упала в свое кресло-качалку. Лицо ее выглядело измученным и постаревшим на десяток лет.

– Мы все живы остались после этой переделки? – мрачно промолвила она.

– Вполне, – подал голос Дэви, веселый, как прежде. – А я и не испугался ничуть, только в самом начале. Как неожиданно налетело-то. Я уж решил было поначалу отказаться от драки с Тедди Слоуном в понедельник, как обещал, но теперь, пожалуй, передумаю. Дора, а ты как, испугалась?

– Да, я немного перепугалась, – с достоинством ответила Дора. – Но я прижалась к Энни и все время читала и читала молитвы.

– Да, я бы тоже почитал молитвы, если бы вспомнил о них, – сказал Дэви, – но видишь, тут же добавил он, я цел и невредим, как и ты, хоть и не читал их.

Энни протянула Марилле полный стаканчик крепкого смородинного вина, а насколько оно крепкое, Энни очень хорошо знала по своему раннему опыту пребывания в этом доме, а затем они пошли к выходу посмотреть на необычную сцену.

Куда ни посмотри, земля была покрыта белым ковром града, и этот ковер местами доходил до колена. Кучи града лежали под навесами крыш и на ступеньках. Когда, три-четыре дня спустя, град растаял, можно было увидеть тот хаос, который он сотворил. Вся зелень в полях и садах была поломана. Не только цветы посбивало с яблонь, но и ветки, и даже сучья были обломаны. Из двухсот деревьев, посаженных «преобразователями», почти все были обломаны или растерзаны в клочья.

– Неужели мы находимся в том же самом мире, где были час назад? – изумленно произнесла Энни. Неужели за такое время можно было вызвать такое опустошение?

– На острове Принца Эдуарда никогда ничего подобного не случалось, – сказала Марилла. – Никогда. Я помню, когда была девочкой, случилась здесь сильная гроза, но та было ничто по сравнению с этой. Мы услышим о больших разрушениях, вот увидишь.

– Я надеюсь, что никого из детей гроза не застала в дороге, – озабоченно прошептала Энни. Как позже выяснилось никто, потому что все дети, кому было далеко до дома, воспользовались отличным советом мистера Эндрюса и нашли убежище в почтовом отделении.

– Вон Джон Картер к нам идет, – сказала Марилла.

К ним действительно направлялся Джон Картер, тяжело пробираясь сквозь завалы града. На лице его была смесь страха и улыбки.

– Какой ужас, правда, мисс Катберт? Меня прислал мистер Харрисон, посмотреть, как у вас, нормально?

– Никого из нас не убило, – мрачно ответила Марилла, – ни одного строения не разрушило. Надеюсь, у вас там тоже всё хорошо.

– Да, мэм. Но не совсем хорошо, мэм. По нам здорово стукнуло. Молния ударила над кухней в трубу, прошла по дымоходу, над клеткой попугая, пробила дырку в полу и ушла в погреб. Вот так, мэм.

– А Рыжему попало? – спросила Энни.

– Да, мэм. Довольно сильно попало. Его убило.

Попозже Энни пошла утешить мистера Харрисона. Она застала его сидящим за столом. Он подрагивающей ладонью гладил раскрашенное в веселые расцветки тельце Рыжего.

– Бедный Рыжий, он больше никак не обзовет уже вас, Энни, – печально произнес он.

Энни раньше никак не могла представить себе, чтобы плакала из-за Рыжего, но теперь у нее в глазах появились слезы.

– Это вся моя компания, Энни и вот его нет. Да, да, я старый дурак, что принимаю это так близко к сердцу. Я знаю, когда я закончу говорить, вы скажете мне что-нибудь утешительное. Не надо. Если вы будете что-то говорить, я расплачусь как ребенок. Какая же ужасная гроза! Я думаю, люди теперь больше не будут смеяться над предсказаниями дяди Эйба. Кажется, все грозы, которые он предсказывал всю свою жизнь и которые не случились, произошли все сразу. Понять не могу, как он отгадал именно вот этот день. Вы посмотрите, какой тут хаос. Надо будет сейчас взять доски и заделать эту дыру в полу.

Эвонлийский люд на следующий день ничего не делал, а только ходили друг к другу в гости и сравнивали понесенный ущерб. Дороги сделались непроезжими из куч града, поэтому все ходили пешком или ездили верхом. С задержкой пришла почта с сообщениями из других мест провинции. Говорилось о порушенных домах, были убитые и раненые, вся телефонная и телеграфная система пришла в расстройство, скотина, которую не успели загнать домой, погибла.

Дядюшка Эйб рано утром пошел в кузницу и проторчал там целый день. Это был его час триумфа, и он вкусил от него сполна. Было бы несправедливым в отношении дядюшки Эйба говорить, будто он рад был, что гроза произошла. Но поскольку ей должно было случиться, он весьма радовался, что предсказал ее причем с точностью до дня. А небольшое несовпадение в часах это было мелочью.

Гилберт прибыл в Зеленые Крыши вечером и застал Мариллу с Энни за тем, что они прибивали промасленную ткань на место разбитых стекол.

– Один Бог знает, когда мы теперь найдем стекла, – пояснила Марилла. – Мистер Барри побывал сегодня днем в Кармоди, но не смог найти ни стеклышка – ни так, ни за деньги. Уже к десяти часам жители Кармоди подмели все магазины и Лоусона, и Блейра. А в Белых Песках сильная гроза была, Гилберт?

– Да, я сказал бы. Меня она застигла в школе вместе со всеми детьми, и я думал, некоторые сойдут с ума от страха. Трое потеряли сознание, с двумя девочками случилась истерика, а Томми Блюэтт кричал во весь голос на всем протяжении грозы.

– А я только запищал разок, – гордо заявил Дэви. Мой огород превратился в ровное место, печально произнес он, но и Доры тоже, – добавил он таким тоном, словно этот факт проливал бальзам на его душу.

Энни, ненадолго удалившаяся, прибежала из своей комнаты и сообщила:

– Ой, Гилберт, а ты слышал новость? В старый дом Леви Бултера ударила молния, и он сгорел дотла. Похоже, я ужасно безнравственна, раз радуюсь этому факту, да еще на фоне стольких разрушений. Бултер считает, что наше общество нарочно накликало эту грозу.

– Что ж, одно верно, со смехом сказал Гилберт. «Наблюдатель» сделал дядюшке Эйбу репутацию настоящего пророка. «Гроза дядюшки Эйба» войдет в местную историю. Надо же было произойти такому совпадению точно в день, который мы выбрали. У меня такое чувство, будто я чем-то виноват, будто я действительно «накликал» эту грозу. Насчет того, что тот старый дом исчез, можно и порадоваться. Только вот жалко деревья, которые мы посадили. И десятка из них не выжило.

– А, ладно, следующей весной посадим новые, – философски заметила Энни. – Одно хорошо в отношении этого мира можно быть всегда уверенным, что еще будут новые вёсны.

Глава 25 Чрезвычайное происшествие в Эвонли

Стояло прекрасное июньское утро. Дело было спустя две недели после «грозы дядюшки Эйба». Энни спокойно шла из сада по своему двору, неся в руках два хилых белых нарцисса.

– Посмотри, Марилла, – грустно сказала она, показывая цветы Марилле, волосы которой были замотани полосатым фартуком. В руках Марилла держала две ощипанные курицы. – Вот единственные бутончики, оставшиеся после грозы, но и те не ахти. Так жалко. Мне не с чем пойти на могилу к Мэтью. Он так любил июньские лилии.

– Я и сама по ним в некотором роде скучаю, – призналась Марилла, – хотя что уж переживать по этому поводу, когда столько других несчастий случилось. Весь будущий урожай на полях уничтожен, фруктов тоже не будет.

– Но народ уже пересеял овес, – сказала Энни, чтобы утешить печаль Мариллы, – а мистер Харрисон говорит, что если будет хорошее лето, то урожай будет, хоть и поздний. Да и мои однолетние снова дают всходы. Но жалко, что июньских лилий уже не будет. И у Хестер Грей тоже не будет. Я прошлым вечером ходила в ее сад, но и там ничего нет. Я точно знаю, ей будет не хватать их.

– Я не уверена, что ты говоришь правильные вещи, Энни. Честное слово, не уверена, – серьезным тоном возразила Марилла. – Хестер Грей уже тридцать лет, как умерла, и ее душа, я надеюсь, на небе.

– Да, но я верю, что она по-прежнему любит и помнит свой сад, – сказала Энни. – Я уверена, что, сколько бы я ни жила на небесах, я всегда буду с радостью смотреть вниз и видеть, что кто-то приносит цветы на мою могилу. Будь у меня такой сад, как у Хестер Грей, я и тридцать лет скучала бы по нему на небесах.

– Ты только при детях не говори таких вещей, – на всякий случай возразила Марилла, уходя со своими курами на кухню.

Энни приколола нарциссы к волосам и подошла к воротам, где некоторое время постояла, подставляя лицо яркому июньскому солнцу, прежде чем пойти в дом и заняться своими субботними обязанностями. Мир возрождался, и мать-природа делала все от нее зависящее, чтобы ликвидировать последствия страшной грозы, и, хотя на протяжении долгого времени ей не удавалось преуспеть в этом, сейчас она творила чудеса.

– Мне бы сегодня полентяйничать целый день, – сказала Энни птичке, щебетавшей в листве ивы и порхавшей с ветки на ветку, – но у меня на плечах школа, к тому же я помогаю воспитывать пару двойняшек, так что я не могу себе позволить праздность, моя дорогая птичка. Но как же ты сладко поешь, моя маленькая. Ты перекладываешь мои мысли в песню лучше, чем я сама смогла бы. Ой, кто это к нам?

К ней приближалась большая повозка, подпрыгивавшая на неровностях дороги. В ней сидело два человека, а позади находился багаж. Когда повозка подъехала поближе, в возчике Энни узнала служащего станции в Светлой Речке, но вот личность другого человека была ей незнакома. Это была какая-то женщина. Она шустро соскочила на землю возле самых ворот, не дождавшись, пока лошадь остановится. Это была миниатюрная женщина, по возрасту явно ближе к пятидесяти, чем к сорока, но розовощекая, с горящими черными глазами, блестящими черными волосами, поверх которых красовалась изящная шляпка без полей, с цветами и перьями. Несмотря на то, что она проехала восемь миль по пыльной дороге, выглядела она так опрятно, словно ее только что вынули из фабричной упаковки.

– Это здесь живет мистер Джеймс Харрисон? – живо осведомилась она.

– Нет, мистер Харрисон живет вон там, – произнесла Энни в полнейшей растерянности.

– То-то я смотрю, этот дом очень уж чист и ухожен слишком чист и ухожен для Джеймса, чтобы такой человек, как он, мог жить здесь. Разве что, конечно, он сильно изменился с тех пор, – прощебетала дамочка. – А это правда, что Джеймс собирается жениться на какой-то женщине из этого поселка?

– Нет-нет, – воскликнула Энни, виновато покраснев, отчего незнакомка с любопытством посмотрела на нее, как бы подозревая ее в матримониальных поползновениях в отношении мистера Харрисона.

– Но я прочла об этом в газете острова, – настойчиво продолжала свое прекрасная незнакомка. Мне один друг прислал заметку из газеты, друзья всегда готовы услужить такую службу. И поверх слов «новый житель» было надписано: «Джеймс Харрисон».

– О, эта заметка рассматривалась как шутка, – торопливо пояснила Энни. – У мистера Харрисона нет никаких намерений жениться ни на ком. Уверяю вас.

– Очень рада слышать это, – промолвила розовощекая леди, проворно залезая на свое место в экипаже, – потому что он, так уж вышло, уже женат. Это я его жена. О, вы, наверное, удивлены. Полагаю, он тут рядится холостяком и направо-налево разбивает сердца бедных женщин. Ну, погоди у меня, мистер Джеймс, проговорила дама, энергично погрозив в сторону белого дома в отдалении. Всё, твое счастье кончилось. Теперь я здесь. Хотя я не стала бы приезжать, если бы знала, что ты не затеиваешь тут кое-какие делишки. Я думаю, – обратилась она к Энни, – этот попугай такой же богохульник, как и прежде?

– Его попугай… умер… я думаю, – с трудом произнесла Энни, которая и имя-то свое с трудом вспомнила бы в этот момент.

– Сдох! Тогда все в порядке, – ликующе воскликнула розовощекая дамочка. – Теперь, когда эта птица не будет путаться у меня под ногами, с Джеймсом-то я как-нибудь справлюсь.

После этой загадочной фразы она, радостная, продолжила свой путь, а Энни бросилась на кухню, чтобы поговорить с Мариллой.

– Энни, что это за женщина была? – поинтересовалась Марилла.

– Марилла, – торжественно-траурно произнесла Энни, хотя глаза ее были возбуждены, я похожа на сумасшедшую?

– Не больше, чем в обычное время, – ответила Марилла без тени сарказма.

– Хорошо, тогда скажи, не сплю ли я?

– Энни, что ты такое несешь? Так кто эта женщина, ответь мне.

Марилла, я не сумасшедшая и не сплю, а она совсем не тот материал, из которого состоят сны, она очень даже реальна. По крайней мере, такой шляпки я не могла бы вообразить. Она говорит, что она жена мистера Харрисона, Марилла.

Теперь настала очередь Мариллы окаменеть.

– Его жена?! Энни Ширли, скажи тогда, чего ж он выдает себя за холостяка?

– Я не думаю, что он выдает себя за холостого, – ответила Энни, стремясь быть справедливой. – Он никогда не говорил, что он неженат. Просто люди считают это само собой разумеющимся. Ой, Марилла, что на это скажет миссис Линд?

– И они узнали, что скажет миссис Линд в тот же вечер, когда она пришла к ним. Надо же, для миссис Линд это не было сюрпризом! Она, оказывается, ждала чего-то в этом роде! Миссис Линд, всегда знала, что что-то с мистером Харрисоном не так!

– Надо же, сбежать от жены! – возмущенно говорила она. – Это как в Штатах, там об этом можно прочесть. Но кто бы мог подумать, что такая вещь случится у нас в Эвонли?!

– Но мы вовсе не знаем, что он сбежал от нее, – протестующе заявила Энни, твердо уверенная, что ее друг не виноват, раз это не доказано. – Мы вообще ничего об этом не знаем.

– Ничего, скоро узнаем. Я как раз туда и направляюсь, – заявила миссис Линд, которой было неведомо, что в словарях есть такое слово, как «деликатность». – Я ведь могу и не знать о ее приезде, а мистер Харрисон должен был привезти сегодня кое-какие лекарства из Кармоди, так что у меня вполне приличный предлог для посещения. Я узнаю там обо всем и на обратном пути расскажу вам.

И миссис Линд направилась туда, куда Энни ни за что не решилась бы сейчас пойти. Но и Энни в некоторой степени разбирало любопытство, и в глубине души она была рада тому, что миссис Линд пошла разобраться с загадкой. Они с Мариллой с нетерпением ждали возвращения милой леди, но напрасно. В этот вечер миссис Линд больше не пришла в Зеленые Крыши. Дэви, возвратившийся от Бултеров в девять часов, всё им объяснил.

– Я встретил миссис Линд с какой-то странной женщиной в долине, – сообщил он. – Вот они интересно говорили обе одновременно! Миссис Линд велела мне сказать, что она извиняется, что поздно и она сегодня не придет, Энни. Ой, так есть хочется. В четыре мы пили чай у Бултеров, и я думаю, миссис Бултер правда жадновата. Никаких вареньев или пирогов. Хлеба и то мало было.

– Дэви, когда ходишь в гости, ешь, что дают, и не критикуй, – строго выговорила ему Энни, – это очень дурной тон.

– Ладно, хорошо, я только так думаю, – благодушно согласился Дэви. – Дали бы человеку поужинать немножко, Энни.

Энни взглянула на Мариллу, и та последовала за ней в чулан при кухне и плотно закрыла за собой дверь.

– Можешь дать ему варенья с хлебом, Энни. Я знаю, какой чай подают у Бултеров.

Дэви получил кусок хлеба с вареньем и вздохнул.

– Сплошные разочарования в этом мире, – заявил он. – Милти говорит, что у его кошки бывают припадки. Каждый день были целых три недели. Я и пошел сегодня посмотрел, как это у нее получается. Целый день мы не отходили от нее, все ждали, когда же, а она как назло хоть бы чуть-чуть. – Дэви повеселел: видно, сливовое варенье согрело ему душу. – Но ничего, может, потом повезет, еще увидим. Не может же она вдруг сразу раз и прекратить припадки, раз они у нее стали вроде привычки, правильно? Ужасно все-таки вкусное это варенье.

Слова о том, что нельзя есть много варенья, что это вредно, не вызывали у Дэви отрицательных эмоций.

В воскресенье шел такой дождь, что никто не высовывал носа на улицу, но в понедельник все получили одну из версий насчет мистера Харрисона. По этому поводу школа гудела, как улей, и Дэви пришел домой с полной информацией.

– Марилла, у мистера Харрисона новая жена. То есть не совсем новая, но у них на некоторое время брак прекратился, это Милти мне сказал. Я всегда думал, что раз люди поженились, то и должны продолжать, а Милти говорит нет, можно и остановить это дело, если нет согласия. Милти говорит, что один способ это взять да и уехать от жены, вот мистер Харрисон это и сделал. Милти говорит, что мистер Харрисон уехал от жены, потому что она кидалась в него вещами, твердыми вещами, а Арти Слоун говорит, что это потому, что она не давала ему курить, а Нед Клэй говорит, что потому, что она все время ругала и ругала его. Я бы свою жену не бросил ни из-за чего такого. Я бы взял и сказал ей: «Миссис Кит, вы должны делать так, как мне угодно, потому что я в доме мужчина». Я думаю, это поставит ее на место, еще как. А Аннетта Клэй говорит, что это она бросила его, потому что он не вытирал ботинки у дверей, и Аннетта не осуждает ее за это. Я сейчас же пойду к мистеру Харрисону и выясню, где же правда.

Дэви скоро вернулся, немного хмурый.

– Миссис Харрисон нет, она поехал в Кармоди с миссис Рэйчел Линд, купить новые обои для передней комнаты. А мистер Харрисон сказал мне, чтобы я с Энни, чтобы она навестила его, потому что ему надо поговорить с ней. Да, пол там вымытый, мистер Харрисон побритый, хотя вчера вроде не было никаких молитв.

Кухню мистера Харрисона Энни не узнала. Пол действительно был вымыт до ослепительной чистоты, вся мебель сияла такой же чистотой. Печь была вычищена так, что в нее можно было смотреться, стены выбелены, а оконные стекла блестели на солнце. За столом сидел мистер Харрисон в рабочей одежде, которая к пятнице обычно была вся в прорехах, а теперь тщательно зашита и залатана.

Сам мистер Харрисон был выбрит до синевы, а те немногие волосы, которыми он располагал, были аккуратно подстрижены.

– Садитесь, Энни, присаживайтесь, – обратился к Энни мистер Харрисон тоном, мало отличавшимся от того, каким в Эвонли говорят на похоронах. – Эмили уехала с Рэйчел Линд в Кармоди, она уже заключила с Рэйчел Линд дружбу на всю жизнь. Это удивительно, они же совсем разные. всё, Эвонли, моим счастливым денькам пришел конец, полный. Теперь я обречен на эту чистоту и прибранность до конца моей земной жизни, я полагаю.

Мистер Харрисон делал все, чтобы его речь звучала как можно печальнее, но непреоборимый огонек в глазах выдавал его.

– Мистер Харрисон, вы же рады, что ваша жена вернулась, – воскликнула Энни, грозя ему пальцем. Не надо притворяться, будто вы не рады, это же невооруженным глазом видно.

Мистер Харрисон с облегчением улыбнулся глуповатой улыбкой.

– Ладно… Хорошо… Я начинаю привыкать, – уступил он. – Я не могу сказать, что мне неприятно было увидеть Эмили. Мужчине в таком обществе, как в этой деревне, нужна какая-то защита, а то ему и партию в шашки нельзя сыграть с соседом, как сразу начинаются разговоры, что он хочет жениться на сестре соседа, да еще и в газеты пропечатывают.

– Никто бы вас не подозревал, что вы ходите к Изабелле Эндрюс, если бы вы не выдавали себя за холостяка, – сурово выговорила ему Энни.

– Да ничего я не выдавал. Если бы меня кто спросил, женат ли я, я бы ответил, что да. Но это приняли за само собой разумеющееся. А самому мне совсем не хотелось говорить об этом, мне это было и без того неприятно. Представляю, что стала бы говорить миссис Рэйчел Линд, если бы узнала, что жена бросила меня. Скажете, нет?

– Но некоторые говорят, что вы бросили ее.

– Она всё начала, Энни, она всё начала. Я вам всё расскажу, потому что я не хочу, чтобы вы думали обо мне хуже, чем я заслуживаю. И об Эмили тоже. Но пойдемте выйдем на веранду. Всё так ужасно прибрано здесь, что мне немного не по себе. Надеюсь, через некоторое время я привыкну к этому, а пока мне легче смотреть во двор. У Эмили пока что не было времени прибрать его.

Как только они удобно устроились на веранде, мистер Харрисон начал рассказ о своих горестях.

– Прежде чем приехать сюда, я жил в Скоттсфорде, это в Нью-Брунсвике, Энни. У меня был дом, а занималась им моя сестра, и мне всё нравилось. Она была разумно аккуратная женщина, меня не трогала и, как говорила Эмили, тем самым испортила меня. Но три года назад сестра умерла. И, прежде чем умереть, она забеспокоилась, что же будет со мной, и в конце концов добилась, что я пообещал ей жениться. Она порекомендовала мне взять Эмили Скотт, потому что, мол, у Эмили есть деньги и она образцовая хозяйка. Я ей говорю, что, дескать, Эмили Скотт и не посмотрит на меня. «Ты сделай ей предложение и увидишь», – говорит сестра. Чтобы не расстраивать ее, я пообещал, а там и сделал предложение. И Эмили согласилась. Никогда у меня в жизни не было таких сюрпризов, Энни. Хорошенькая, симпатичная женщина и я, пожилой человек. Говорю вам, я вначале думал, что мне повезло. Ну, мы поженились, поехали в небольшое свадебное путешествие на пару недель, а потом возвратились домой. Домой мы приехали в десять вечера, и я клянусь, Энни, что через полчаса эта женщина взялась за уборку. Ну да, я знаю, вы думаете, что мой дом требовал уборки. У вас это на лице написано, напечатано прямо. Так нет же, там было вполне прилично. Конечно, холостяк он и есть холостяк, но ко мне приходила женщина и убирала до самой женитьбы. Там всё было и покрашено, и подремонтировано. Я вам скажу, что если взять Эмили в только что отстроенный беломраморный дворец, она начнет там приборку, как только отыщет какое-нибудь старое платье. Да, и до часа она наводила порядок, а потом в четыре встала и продолжила. И так все время, сколько я ее видел, столько она этим и занималась. Мела, терла, скребла, мыла каждый день, кроме воскресенья. А в воскресенье она ждала понедельника, чтобы начать все снова. У нее это было вроде развлечения. Я со временем примирился бы с этим, когда бы она оставила самого меня в покое. Но если бы она меня оставила! Она взялась и за меня, стала меня переделывать. Ладно, если бы я был молодой. И началось. Мне не разрешалось входить в дом, пока я не снимал у дверей ботинки и не влезал в тапочки. Чтобы выкурить трубку, я должен был идти в сарай. И грамматика у меня была не та. Эмили когда-то была школьной учительницей, и так в душе и осталась. Потом ей стало не нравиться, что я ем с ножа. Вот так и шло, вечно то не так, то это. Если честно сказать, Энни, я был тоже хорош, сварливый. Я не пытался исправиться, а раздражался и спорил с ней, когда она находила что-то не так. Однажды я ей сказал, что, мол, она не обратила внимания на мою грамматику, когда я ей делал предложение. Конечно, это не сверхтактично было с моей стороны. Женщина скорее простит мужчину, если он ударит ее, чем если он намекнет, что она очень хотела получить его. Да, ну и мы вот так всё ссорились и ссорились, радости мало, но мы притерлись бы друг к другу через некоторое время, если бы не попугай. Он оказался, что называется, камнем преткновения. Эмили не любила попугаев, и она терпеть не могла слышать, как он все время ругается. А я привязался к попугаю, потому что он был моего брата, моряка. В детстве он был моим любимчиком, и он послал мне Рыжего перед смертью. Мне-то было все равно, ругается он или нет. Для меня нет ничего хуже, когда человек ругается и богохульствует, а попугай что с него взять? Он ведь только повторяет и ничего не понимает, все равно что я китайский. Так что к нему можно было бы относиться со снисхождением. Но Эмили судила по-своему. Женщины нелогичны. Она пыталась отучить Рыжего от ругани, но добилась не больше, чем когда пыталась отучить меня говорить «видал», «ихние». Вроде как чем больше она старалась, тем хуже Рыжий вел себя. Как я.

Он сделал передышку и продолжил:

– Вот так и шло, оба мы становились все ершистее. И наконец мы достигли потолка. Как-то Эмили пригласила на чай нашего священника с женой, а у них в гостях был еще один священник с женой. Я пообещал посадить Рыжего куда-нибудь подальше, на безопасное расстояние, где его никто не услышал бы. И Эмили не надо будет трогать его клетку десятифутовой палкой. Я сказал, что сделаю. Зачем мне надо было, чтобы священники слышали что-нибудь неприятное в моем доме? Но этот вопрос выпал у меня из памяти, и неудивительно, потому что Эмили затюкала меня наставлениями насчет чистого воротника, правильной грамматики и прочего. И я не вспомнил о попугае, пока мы не сели за стол. И в тот момент, когда первый священник произносил молитву перед едой, Рыжий, который находился на веранде, подал голос. В этот момент он как раз увидел во дворе индюка, а вид индюка производил на него нездоровое воздействие, и на этот раз он превзошел самого себя. Вы можете сейчас улыбаться, Энни, я и сам потом, не отрицаю, хохотал сколько раз, но в тот момент я обомлел, как и Эмили. Я вышел и отнес Рыжего в сарай. Не скажу, что от того застолья я получил большое удовольствие. По взгляду Эмили я понял, что Рыжему и Джеймсу предстоят крупные неприятности. Когда публика разошлась по домам, я сразу подался к коровам на пастбище и по дороге подумал. Мне было жалко Эмили, я понимал, что вроде как не очень заботился о ней, не так, как следовало. К тому же мне пришло в голову, что священники подумают, будто это я всему обучил попугая. Короче говоря, я решил, что Рыжего надо убирать куда-то подобру-поздорову. Я загнал коров домой и пошел объявить Эмили о своем решении, но никакой Эмили там не было, а было только письмо на столе, и в своем письме Эмили написала, что я должен выбрать между ней и попугаем, а она ушла к себе домой и будет там жить до тех пор, пока я не приеду и не скажу, что я избавился от попугая.

Мистер Харрисон вздохнул и стал рассказывать дальше:

– Я разозлился, Энни, и сказал себе, что она может жить там до второго пришествия, если ждет от меня этого, и твердо остался при этом решении. Я собрал ее вещи и отослал вслед ей. И пошли разговоры, и пошли. А наш Скоттсфорд насчет сплетен почти такой же гадкий, как Эвонли, и каждый симпатизировал Эмили. Я от этого стал еще больше злой и раздражительный и понял, что надо сматываться, иначе мне не будет там покоя. И я решил приехать на этот остров. Я бывал тут в детстве, и мне здесь понравилось. А Эмили все время говорила, что не станет жить в таком месте, где люди боятся ходить после темноты из-за страха куда-нибудь свалиться. Вот я и решил сделать наоборот и приехал сюда. Я и слова не слышал об Эмили, пока в субботу не пришел с поля и не увидел, что она тут вовсю моет пол. И с тех пор, как она ушла от меня, я впервые прилично пообедал, обед меня уже ждал на столе. Она сказала мне, чтобы я поел, а потом поговорим. Я из этого понял, что Эмили кое-что узнала, как обращаться с мужчиной. И вот она здесь и собирается остаться, учитывая, что Рыжий умер, а остров больше, чем она думала. Так, вон они с миссис Линд едут. Нет, не уходите, Энни. Останьтесь и познакомьтесь с Эмили. Она заметила вас в субботу и хочет знать, что это за симпатичная рыженькая девочка живет в доме по соседству…

Миссис Харрисон радушной улыбкой поприветствовала Энни и настояла на том, чтобы она осталась на чай.

– Джеймс всё мне тут рассказывал про вас, как вы добры были к нему, делали пироги и прочее, сказала она. Я хочу познакомиться со всеми моими новыми соседями как можно скорее. Миссис Линд приятная женщина, правда?

– Такая любезная.

Когда Энни очаровательным июньским вечером направилась домой, миссис Харрисон пошла проводить ее. Светлячки начали зажигать уже свои лампы-звездочки.

– Я полагаю, доверительным тоном заговорила миссис Харрисон, мистер Харрисон рассказал вам нашу историю?

– Да.

– Тогда мне нет необходимости рассказывать ее, потому что Джеймс человек справедливый, он не станет рассказывать неправды. Вина была не целиком на его стороне. Теперь я это понимаю. Я и часу не пробыла в своем доме, как пожалела о своей торопливости, но переделывать не стала. Я вижу, что слишком много требовала от человека. Ну разве не глупость требовать от него хорошей грамматики? Не имеет значения, что мужчина неправильно говорит, если он умеет работать и зарабатывать и не ходит по кухне и не проверяет, сколько ты сахару истратила за неделю. Я чувствую, что мы с Джеймсом на сей раз будем счастливы. Я хотела бы знать, кто этот «наблюдатель», мне хочется поблагодарить его. У меня долг перед ним.

Энни предпочла смолчать, и миссис Харрисон никогда не узнала, что ее благодарность достигла своего назначения. Энни была сильно удивлена относительно далеко идущих последствий тех глупых «заметок». Они вернули мужа жене и создали репутацию пророку.

Миссис Линд сидела на кухне в Зеленых Крышах и занималась тем, что пересказывала историю о Харрисонах Марилле.

– Ну и как тебе понравилась миссис Харрисон? – обратилась она к Энни.

– Очень. Какая прелестная женщина.

– Это абсолютно точно, – выразительным тоном произнесла миссис Рэйчел. – Я вот тут говорю Марилле, что все странности мистера Харрисона объяснялись ее отсутствием и что мы должны сделать всё, чтобы она чувствовала себя здесь как дома, вот. Ну ладно, мне пора. Томас будет скучать без меня. Я выскочила на немного, потому что пришла Элиза и ему в эти последние несколько дней много лучше. Но я все-таки не люблю подолгу отсутствовать. Я слышала, Гилберт Блайд оставил учительство в Белых Песках. Осенью он собирается в колледж, я думаю.

Миссис Рэйчел пристально посмотрела на Энни, но Энни нагнулась над сонным Дэви, который сидел на софе и клевал носом, так что на лице Энни ничего прочесть ей не удалось. Она взяла Дэви на руки, прижав его светлую кудрявую головку к своей щеке. Когда она поднималась по лестнице, Дэви высвободил руку и обнял ею Энни за шею, дружески похлопал Энни по плечу и поцеловал.

– Ты жутко хорошая, Энни. Милти Бултер написал на своей доске сегодня стихи и показал их Дженни Слоун:

Лучше розы нет цветка.

Сладок мед, и ты сладка.

И это точно выражает мои чувства к тебе, Энни.

Глава 26 За поворотом

Томас Линд ушел из жизни столь же спокойно и незаметно, как и жил. Жена его показала себя нежной, терпеливой, не знавшей усталости сиделкой. Иногда Рэйчел держала себя несколько строго с Томасом, когда речь шла о его здоровье и когда его неторопливость и смиренность провоцировали ее на это, но когда он серьезно заболел, то не было голоса тише, руки нежнее и сноровистее, сиделки терпеливее.

– Ты была мне хорошей женой, миссис Рэйчел, – просто сказал он ей однажды, когда она сидела рядом с ним в полутьме, держа его тонкую, бледную старческую руку в своей ладони, закаленной работой. – Хорошей женой. Мне жаль, что я не оставляю тебе никаких богатств. Но дети будут ухаживать за тобой. Они все красивые, умные как их мама. Хорошая мать, хорошая женщина…

После этого он впал в сон. А на следующее утро, как только белая заря поднялась над остроконечными пихтами в долине, Марилла медленно прошла в комнату Энни и разбудила ее.

– Энни, Томас Линд скончался. Только что приходил их работник и сообщил. Я сейчас же пойду к Рэйчел.

Марилла на следующий день после похорон Томаса Линда ходила по дому с озабоченным до странности видом. Иногда она поглядывала в сторону Энни, порываясь, похоже, что-то сказать ей, но потом встряхивала головой и прикусывала губу. После чая она пошла навестить миссис Рэйчел, а когда вернулась, пошла в комнату Энни, которая сидела там и просматривала работы учеников.

– И как сейчас дела у миссис Линд? – спросила Энни.

Она немного успокоилась, собралась, ответила Марилла, присаживаясь на кровать Энни, что служило признаком необычного душевного волнения, поскольку по домашнему этическому кодексу Мариллы садиться на кровать, после того как она убрана, считалось непростительным проступком. Но ей очень одиноко. Элизе придется сегодня уехать домой: у нее сыну нездоровится и она не может больше оставаться у Рэйчел.

– Я, как закончу просмотр, сбегаю к миссис Линд и поболтаю немного с ней, – сказала Энни. – Хотела вечером заняться латынью, но латынь может подождать.

– По-моему, Гилберт Блайд собирается осенью в колледж, – сказала Марилла так резко, словно заставила себя переступить невидимую границу. – А ты не хотела бы тоже пойти в колледж, Энни?

Энни в изумлении подняла голову.

– Конечно, хотела бы, Марилла, но это невозможно.

– Я думаю, это можно сделать возможным. Я всегда считала, что тебе нужно пойти учиться. Мне неловко думать, что ты из-за меня забросишь дальнейшую учебу.

– Марилла, я ни на миг не жалею, что остаюсь дома. Я здесь была так счастлива. О, эти два годы были такими радостными для меня.

– Да, я знаю, ты была очень довольна. Но дело не в этом. Ты должна продолжать образование. Ты скопила вполне достаточно денег на год учебы в Редмонде, доходы от фермы еще год учебы, а там, глядишь, стипендию получишь, мало ли что.

– Да, но я не могу, Марилла. С глазами у тебя получше, конечно, но я не могу оставить тебя одну с детьми. За ними нужен глаза да глаз.

– Я не буду одна. Вот об этом я и хотела поговорить с тобой. Я сегодня вечером долго говорила с Рэйчел. Энни, у нее столько проблем, и ей так нелегко. Ей практически не на что жить. Похоже, восемь лет назад они заложили ферму, чтобы дать дорогу в жизнь младшему, когда он уехал отсюда. И кроме процентов они не смогли ничего выплатить. А тут еще болезнь Томаса, она тоже, куда ни кинь, стоила немалых денег. В общем, ферму придется продать, и Рэйчел думает, что после оплаты счетов вряд ли что-нибудь останется. Она говорит, что ей придется уехать к Элизе и жить там. У нее сердце разрывается при мысли, что ей надо будет уезжать из Эвонли. Женщине в таком возрасте уже нелегко завести новую дружбу, менять интересы. Энни, когда она говорила об этом, мне пришла в голову мысль: а что если позвать ее жить со мной? Но я подумала, что сперва надо поговорить с тобой, а потом уж предлагать ей. И если Рэйчел будет жить со мной, ты можешь поступать в колледж. Как тебе это нравится?

– Да я… у меня такое ощущение… словно… словно мне дали луну, а я не знаю, что с ней делать, растерянно произнесла Энни. Но что касается приглашения миссис Линд в наш дом, то это тебе решать, Марилла. Ты думаешь… ты уверена, что все будет хорошо? миссис Линд добрая женщина, хорошая соседка, но…

– Но ты хочешь сказать у нее есть кое-какие недостатки? Есть, конечно. Но я скорее смирилась бы с недостатками и похуже, чем дать Рэйчел уехать из Эвонли. Я очень скучала бы по ней. Это моя единственная близкая подруга здесь, я без нее просто пропаду. Мы с ней соседи сорок пять лет и ни разу не ссорились. Хотя мы были раз близки к этому: помнишь, когда ты обиделась на миссис Рэйчел за то, что она назвала тебя простушкой и рыжей?

– Как же, помню, – с некоторым раскаянием в голосе промолвила Энни. – Такие вещи не забываются. Как же я возненавидела в тот момент бедную миссис Рэйчел!

– А потом еще это «извинение»… Да, ты была тогда тот еще подарочек, Энни. Я не знала, как совладать с тобой. Мэтью лучше понимал тебя.

– Мэтью понимал всё, – произнесла Эннис тихой нежностью, с какой обычно говорила о нем.

– Знаешь, я думаю, можно сделать так, чтобы у нас с Рэйчел вообще не было оснований для недоразумений. Почему две женщины не могут ужиться под одной крышей? Мне кажется потому, что они пользуются одной кухней и невольно встревают в дела друг друга. И если Рэйчел переедет к нам, она может спать в северном крыле, а для кухни спокойно взять гостевую комнату, нам гостевая совсем ни к чему. Может поставить туда свою печку, мебель, какую хочет, может оставить. Ей будет и удобно, и зависеть она ни от кого не будет. На что жить у нее будет, конечно, дети позаботятся, так что со своей стороны я дам ей только жилье. Знаешь, Энни, мне такой расклад нравится.

– Тогда пригласи ее, – быстро сказала Энни. – Мне самой будет очень грустно, если миссис Рэйчел уедет.

– А если она переедет к нам, ты спокойно можешь ехать в колледж. У меня будет компания, а в отношении детей что я не доделаю, она сделает. Так что нет никаких причин, почему бы тебе не ехать учиться.

В этот вечер Энни долго раздумывала у окна. В ее сердце боролись радость и сожаление. Она подошла-таки к повороту дороги, вот так вдруг и неожиданно. А за поворотом колледж и сотни радужных надежд и видений. но понимала Энни и то, что, пройдя поворот, она оставит позади много хорошего, все свои простые обязанности и интересы, которые стали ей за эти два года дороги, стали красотой и радостью жизни благодаря вложенному ею труду. И теперь ей придется бросить школу, учеников, которых она полюбила всех до одного, даже глупых и непослушных. Одна мысль о Поле Ирвинге заставила ее усомниться, стоит ли того Редмонд.

«Я пустила здесь за эти два года массу маленьких корней, – говорила Энни луне, – и когда я их оборву, будет очень больно. Но лучше все-таки ехать, и, как сказала Марилла, нет никаких причин, почему бы мне не ехать учиться. Надо достать из сундука все свое честолюбие и стряхнуть с него пыль».

На следующий день Энни написала заявление об уходе, а миссис Рэйчел после разговора один на один с Мариллой с благодарностью приняла предложение переехать в Зеленые Крыши. Однако она решила лето дожить в своем доме, так как ферму до осени все равно не продашь, да и много дел еще надо было урегулировать.

«Конечно, я никогда не хотела бы жить так далеко от дороги, как Зеленые Крыши, со вздохом сказала миссис Рэйчел про себя. Но Зеленые Крыши теперь не так далеко в стороне, как раньше. У Энни большая компания, а дети вообще оживили дом. К тому же я скорее согласилась бы жить на дне колодца, чем уехать из Эвонли».

Эти два решения быстро отодвинули на второй план в народной молве приезд миссис Харрисон. Местные мудрецы были поражены тем, что Марилла Катберт совершила такой опрометчивый поступок пригласила к себе миссис Рэйчел. Народ считал, что они не уживутся в одном доме. Они, мол, «каждая привыкла жить по-своему». Было сделано немало безрадостных предсказаний, но они не трогали ни одну из заинтересованных сторон. Обе стороны пришли к четкому пониманию своих прав и обязанностей и твердо решили придерживаться договоренностей.

– Я не буду вмешиваться в твои дела, а ты в мои, – решительно заявила миссис Рэйчел, – а что касается детей, то я буду рада делать для них все что могу. Только я не буду брать на себя одну ответственность отвечать на вопросы Дэви, вот. Я не энциклопедия и не какой-нибудь юрист из Филадельфии. Тут уж Энни будет не хватать.

– Иногда ответы Энни такие же странные, как и вопросы Дэви, – сухо заметила Марилла. – Дети будут скучать по ней, это несомненно. Но нельзя же ее будущим жертвовать во имя жажды знаний Дэви. Когда он задает вопросы, на которые я не могу ответить, я говорю ему, что за детьми надо присматривать, а не прислушиваться к ним. Меня так растили, и я думаю, что это правильно, по крайней мере не хуже всех этих модных разговоров о воспитании детей.

– А все-таки методы Энни удались в отношении Дэви, – с улыбкой заметила миссис Линд. – У него характер изменился к лучшему, вот.

– Да, он неплохой мальчуган, – согласилась Марилла. – Никогда не думала, что так полюблю этих ребятишек. Дэви ему пальца в рот не клади, а Дора – прелесть девочка, хотя она, как бы это сказать…

– Монотонная? Это точно, – помогла Марилле миссис Рэйчел. – Как книга, в которой все страницы одинаковые, вот. Дора будет хорошей, надежной женщиной, но от нее не придется ждать чего-то необычного. Что ж, с такими людьми хорошо жить, даже если они не так интересны, как люди другого склада.

Гилберт Блайд был, пожалуй, единственным человеком, которому весть об уходе Энни из школы доставила только радость. Ученики Энни смотрели на ее уход как на настоящую катастрофу. С Аннеттой Белл, когда та пришла домой, случилась истерика. Энтони Пай нарочно подрался с двумя ребятами, чтобы дать выход своим эмоциям. Барбара Шоу плакала всю ночь. Пол Ирвинг вызывающе заявил своей бабушке, чтобы та не надеялась он всю неделю не будет есть овсяную кашу.

– Я не могу, бабушка, – объяснял он. – Я не знаю, смогу ли я есть вообще. У меня такое ощущение, словно ком в горле застрял. Я бы заплакал по дороге из школы, если бы меня не ждал Джек Доннелл. Я думаю, когда лягу в кровать, то заплачу. А завтра по моим глазам это не будет заметно, а? Зато облегчение. Но кашу я есть не буду. Мне надо мобилизовать всего себя, чтобы не сдаться, а я буду тратить силы на эту кашу. Эх, бабушка, я не знаю, что буду делать, когда моя прекрасная учительница уедет. Милти Бултер говорит, спорить буду, что школу поведет мисс Эндрюс. Я полагаю, что мисс Эндрюс очень хорошая, но я уверен, она не будет так понимать меня, как мисс Ширли.

Диана тоже с пессимизмом смотрела на отъезд Энни.

– Следующей зимой здесь будет жуткая тоска, – мрачно сказала она как-то вечером, когда серебряная луна поднималась сквозь ветви вишен и освещала восточный скат крыши мягким мечтательным сиянием, и, освещенные этим сиянием, Энни и Диана сидели и разговаривали с Энни у окна на своем низком кресле-качалке, а Диана на кровати, скрестив ноги по-турецки. – Вас с Гилбертом не будет. И Алленов тоже. Мистера Аллена собираются пригласить в Шарлотт-таун, и, конечно, он примет приглашение. Это очень плохо. К зиме мы осиротеем. Только и останется слушать бесконечную вереницу кандидатов. Половина их гроша медного не стоит.

– Во всяком случая, я надеюсь, сюда не пригласят мистера Бакстера из Восточного Графтона, решительно заявила Энни. Он не прочь, чтобы его пригласили сюда, но больно уж скучно он ведет службу. Мистер Белл говорит, он священник старой школы, а миссис Линд говорит, что все его проблемы от несварения желудка. Его жена, мол, кажется, очень плохая кухарка, и миссис Линд говорит, что если мужчине приходится две недели из трех питаться плохим хлебом, то и теология от этого не может не страдать. Миссис Аллен очень не хочется уезжать отсюда. Она говорит, что все были так добры к ней с самого начала, еще когда она была невестой мистера Аллена, что у нее впечатление, будто она покидает людей, с которыми прожила всю жизнь. К тому же здесь могила их ребенка, ты же знаешь. Она говорит, что не знает, как она сможет уехать от могилки. Ребенок был крошка, всего три месяца, когда он умер. Она говорит, что он будет скучать по маме, хотя она понимает, что мистеру Аллену об этом говорить не надо ни в коем случае. Она говорит, что почти каждую ночь бегала через березовую рощу на кладбище и напевала колыбельную над могилкой. Она рассказала мне об этом прошлым вечером, когда я была у Мэтью и положила на его могилу ранние дикие розы. Я пообещала ей, что, пока буду в Эвонли, буду приносить цветы на могилку ее ребенка, а когда уеду, я уверена…

– …Что я буду это делать, – закончила за нее Диана. – И на могилу Мэтью тоже, от твоего имени.

– О, спасибо тебе, я думала спросить тебя, не сможешь ли ты. Ты знаешь, я так много думала о Хестер Грей, представляла ее, что она странным образом стала для меня реальной. Я представляю ее в ее маленьком садике в том прохладном, тихом, зеленом уголке, и я представляю себе, что если бы я смогла волшебным образом прокрасться туда каким-то весенним вечером, на цыпочках, чтобы мои шаги не напугали ее, я застала бы и тот сад, каким он был тогда, покрытый такими милыми июньскими лилиями и ранними розами, и маленький домик, заросший виноградом, и миниатюрную Хестер Грей, увидела бы ее ласковые глаза, увидела бы, как ветер развевает ее темные волосы, как она ходит по саду, кончиками пальцев гладит лилии, перешептывается о своих секретах с розами. Я подошла бы к ней, тихо-тихо, протянула бы ей руку и сказала бы ей: «Милая Хестер Грей, возьмите меня к себе в компанию, я тоже очень люблю розы». И мы сели бы рядом на старую скамейку, поговорили бы, немного помечтали, а то и просто помолчали бы. Взошла бы луна, я оглянулась бы и нет Хестер Грей, нет дома в виноградной лозе, нет роз, а только старый сад с июньскими лилиями среди буйной травы, печальные вздохи ветра в ветвях вишен. И я не буду знать, было ли это в реальности или я всё это вообразила себе.

Диана поменяла позу, привалившись к головной спинке кровати. Когда твоя подруга в темное время говорит о привидениях, лучше обезопасить себя, чтобы нельзя было вообразить, будто у тебя за спиной что-то может появиться.

– Боюсь, «Общество преобразования» зачахнет, после того как вы с Гилбертом уедете, – грустно промолвила Диана.

– Об этом можно не беспокоиться, живо ответила Энни, тут же вернувшись из мира грез к делам реальной жизни. Оно слишком крепко поставлено, чтобы взять да развалиться, особенно после того, как в него поверили и поддерживают пожилые люди. Ты посмотри, что они делают с газонами и дорожками. Кроме того, я посмотрю, что можно почерпнуть для вас в Редмонде, положу свои мысли на бумагу и весной пришлю. Так что не смотри так мрачно на вещи, Диана. И не отравляй мне радость этих часов. Потом, когда мне придется уезжать, я буду чувствовать все, но только не радость.

– Тебе есть чему радоваться. Ты едешь в колледж, у тебя будет интересное времяпровождение, куча новых друзей.

– Я думаю, что приобрету новых друзей, – задумчиво сказала Энни. – Возможность заводить новых друзей делает жизнь обворожительной. Но независимо от того, сколько у меня будет новых друзей, они не будут так дороги мне, как старые друзья, особенно одна черноглазая девушка с ямочками на щеках. Ты можешь отгадать, о ком я говорю, Диана?

– Но в Редмонде будет так много умных девушек, вздохнула Диана, а я – всего лишь маленькая и глупенькая деревенская девчонка, которая иногда говорит «видала», хотя, если я остановлюсь и подумаю, то я могу сказать правильно. Что ж, эти прошедшие два года были действительно слишком приятными, чтобы длиться долго. А я, между прочим, знаю кое-кого, кто рад, что ты едешь в Редмонд. Энни, я хочу задать тебе вопрос, серьезный вопрос. Только не сердись и отвечай серьезно. Ты чувствуешь что-нибудь к Гилберту?

– Очень много как к другу и ничего в том смысле, в каком ты спрашиваешь, – холодно и решительно ответила Энни, при этом она сама думала, что отвечает искренне.

Диана вздохнула. Ей хотелось, чтобы Энни ответила ей иначе.

– А ты никогда не думаешь выходить замуж, Энни?

– Может… когда-нибудь… когда встречу его, – ответила Энни и мечтательно подставила лицо лунному свету.

– А как ты узнаешь, что встретила именно «его»? – не отставала Диана.

– О, я узнаю его. Что подскажет мне, что это он. Ты же знаешь мои идеалы, Диана.

– Но человеческие идеалы иногда меняются.

– Мои нет. И мне безразличен молодой человек, который им не отвечает.

– А что если ты никогда не встретишь его?

– Тогда умру старой девой, – весело парировала Энни очередной вопрос. – Скажу тебе, это, что ни говори, не самая плохая смерть.

– О, такая смерть будет даже легкой. Вот жить старой девой я бы не хотела, – произнесла Диана со всей серьезностью, совершенно не склонная шутить по этому вопросу. – Хотя я не очень бы возражала быть старой девой, если бы я была такой, как мисс Лаванда. Но я такой никогда не буду. В сорок пять я буду ужасно толстая. И худенькая старая дева может рассчитывать на роман, но толстая никогда. Да, знаешь, Нелсон Эткинс три недели назад сделал предложение Руби Гиллис. Руби всё мне рассказала об этом. Она говорит, у нее никогда не было намерений выходить за него, потому что та, которая выйдет за него, может записывать себя в старухи. Но Руби говорит, что он сделал такое исключительно красивое и романтическое предложение, что она еле на ногах устояла. Но она не хотела поступать опрометчиво и попросила неделю на размышление. Два дня спустя она была на кружке шитья в доме его матери, и там ей попалась на глаза книжка «Полный путеводитель по правилам этикета», она лежала на столе в общей зале. Руби сказала, что просто не может описать своих чувств, которые испытала, увидев главу «Ухаживание и брак», где слово в слово прочла то, что ей проговорил Нелсон, когда делал предложение. Она пошла домой и написала ему резкий отказ. Она говорит, что его отец и мать стали следить за ним, боясь, как бы он не утопился в речке. Но Руби говорит, что они зря волнуются, потому что в той же главе описывается, как должен вести себя отвергнутый возлюбленный, и про утопление там ничего не сказано. И еще она говорит, что Вилбур Блейр буквально сохнет по ней, но она ничем ему помочь не может.

Энни сделала нетерпеливое движение.

– Не хочу говорить об этом, – сказала она, – это кажется предательством, но теперь я не люблю Руби Гиллис. Я любила ее, когда мы ходили вместе в школу, в Куинсе любила, хоть и не так, как тебя и Джейн, конечно. Но за этот год в Кармоди она так изменилась… так…

– Я знаю, – Диана кивнула. – В ней проявляются Гиллисы, она ничего не может поделать. Миссис Линд говорит, что девочка у Гиллисов ни о чем другом не думает, кроме как о мальчиках, но ни походкой, ни словами не показывает этого. Руби говорит только о ребятах, ни о чем другом. И какие комплименты они ей говорят, и как они сходят по ней с ума в Кармоди. И, странное дело, они действительно сумасшедшие, – отметила Диана с некоторым возмущением. – Прошлым вечером, когда я увидела ее в магазине мистера Блейра, она прошептала мне, что у нее новое «увлечение». Я не стала спрашивать ее, кто это, потому что знала, что ей до смерти хочется, чтобы я ее спросила. А, Руби всегда этого хочется, я думаю. Ты помнишь, даже когда она была маленькой, то всегда говорила, что, когда вырастет, у нее будут дюжины поклонников и что она будет очень весело проводить время, пока не настанет пора остепениться. Она так непохожа на Джейн, правда? Джейн милая, чувствительная. Это девушка-леди.

– Наша старая подруга, дорогая Джейн это сокровище, – согласилась Энни, – но, – добавила она, подавшись вперед, чтобы погладить маленькую руку с ямочками, висевшую над подушкой, – нет никого, как моя дорогая Диана. Ты помнишь тот вечер, когда мы впервые встретились, Диана, и поклялись в вашем саду в вечной дружбе? И мы сдерживаем эту клятву, я считаю. Мы никогда не ссорились, у нас не было даже охлаждения в отношениях. Никогда не забуду, как у меня мурашки пробежали по коже, когда ты сказала мне, что любишь меня. Я была такая одинокая в детстве, у меня душа так жаждала дружбы. Только теперь я начинаю понимать, как мне было одиноко и тоскливо. Никому я была не нужна, никто не хотел заниматься мной, всем я была в тягость. Я стала бы разнесчастной, если бы не мой маленький мир мечты, где я воображала друзей и находила любовь, которой мне не хватало. Но, когда я приехала в Зеленые Крыши, всё изменилось. А потом я встретила тебя. Ты не представляешь себе, что значит для меня твоя дружба. Я хочу поблагодарить тебя, дорогая, за твою теплую и верную любовь, которую ты всегда давала мне.

– И всегда, всегда буду давать, – всхлипывая, произнесла Диана. – Я никогда не буду никого любить никакую девушку даже вполовину того, как я люблю тебя. А если я когда-нибудь выйду замуж и у меня будет девочка, я назову ее Энни.

Глава 27 День в каменном доме

– Куда это ты идешь, такая разнаряженная, Энни? «захотелось узнать» Дэви. Классно ты смотришься в этом платье.

К обеду Энни спустилась в новом платье из бледно-зеленого муслина первом цветном платье, которое она надела после смерти Мэтью. Оно ей исключительно шло, подчеркивая изящные, как у красивого цветка, оттенки кожи лица и блеск волос.

– Дэви, ну сколько раз тебе говорить, чтобы ты не употреблял этого слова? – сделала Энни замечание мальчику. – Я иду в Обитель Эха.

– Возьми меня с собой, – попросил Дэви.

– Взяла бы, если бы ехала, а то я пойду пешком, это далеко для твоих ног, которым только восемь лет. К тому же со мной пойдет Пол, а я боюсь, ты не получаешь удовольствия от его компании.

– Ой, Пол мне нравится куда больше, чем раньше, – сказал Дэви, начиная быстро уплетать свой пудинг. – Я как стал хорошим, то не считаю, что он намного лучшей меня. Если я так буду держать, то догоню его в один прекрасный день, и по ногам и по хорошести. Потом, Пол очень хорошо относится к нам, второклассникам, он не дает влезать в это дело другим большим ребятам, он учит нас многим играм.

– А как это случилось, что Пол вчера упал в речушку? – спросила Энни. – Я встретила его в школьном дворе, и с него так текло, что я тут же отправила его домой переодеться и не успела спросить, что случилось.

– Ну, это был частично несчастный случай, – взялся объяснять Дэви. – Голову он опустил туда нарочно, а весь остальной упал туда случайно. Он, значит, в речке, а Прилли Роджерсон чего-то обозлилась на Пола за что-то – она же такая злая и противная, даже если приятная с виду. Да, она и говорит, что его бабушка каждый вечер накручивает ему волосы тряпочками. Пол, я думаю, и внимания не обратил бы, чего она там сказала, но Грейси Эндрюс захохотала, Пол жуть как покраснел, потому что Грейси его девочка, ты знаешь. Он без ума от нее и цветы ей носит, и книжки ее таскает, до самой прибережной дороги. Да, значит, покраснел он как свекла и говорит, что его бабушка ничего такого не делает и у него родились такие волосы. Потом он ложится на берег и сует голову в родник, чтобы доказать им. Это не тот родник, из которого мы пьем, сказал он, заметив ужас на лице мистеры, это маленький такой, пониже. А берег скользкий, и Пол так и пошел вниз. Ну, я вам скажу, классно он бултыхнулся. Ой, Энни, это надо было видеть. Никто и подумать не успел, как он был в воде. Но так он шикарно туда загремел. А когда вылез, такой смешной был мокрый, грязный. Девчонки так никогда не хохотали, а Грейси не смеялась, ей жалко стало. Грейси хорошая девчонка, но у нее нос курносый. Я выберу такую, у которой нос был бы, как у тебя, Энни.

– На такого мальчика, который все лицо вымазывает в сиропе, когда ест пудинг, девочка никогда не посмотрит, – серьезно заметила ему Марилла.

– Так я вымою лицо, перед тем как ухаживать, – возразил Дэви и, чтобы исправить положение, тыльной стороной ладони стал вытирать физиономию. – И за ушами вымою, без всяких напоминаний. До этого утра я помнил. Я не все позабываю. Но, и Дэви вздохнул, столько всяких углов на пути, что их жуть как трудно все в голове держать. Ладно, раз я не смогу пойти к мисс Лаванде, пойду повидаю миссис Харрисона. Миссис Харрисон жуть какая хорошая женщина, скажу я вам. У нее есть специальная банка, где лежат сладости для маленьких, и она всегда дает мне поджарки со сковороды, в которой делает сливовый пирог. А сколько слив прилипает к бокам, вы бы посмотрели. Мистер Харрисон и был хороший человек, но он дважды хороший, что женился снова. Я думаю, когда женятся, люди становятся приятнее. Марилла, а чего ты не женилась, а? Мне хочется знать.

Положение женщины, «счастливой в одиночку», никогда особенно не причиняло боли Марилле, так что она ответила дружелюбно, лишь переглядываясь с Энни, что, мол, видно, никто не захотел взять.

– Но ты, может быть, никогда не спрашивала никого, чтобы тебя взяли? – возразил Дэви.

– Ой, Дэви, – важно вступила в разговор Дора, но смутилась, поскольку к ней не обращались, – это мужчины должны заговаривать на эту тему.

– Не понимаю, почему они должны всегда, – проворчал Дэви. – Мне кажется, всё в этом мире ложится на мужчин. А можно еще пудинга, Марилла?

– Ты съел столько, сколько нужно для твоей пользы, – заметила ему Марилла, но положила умеренный добавок.

– Хорошо бы люди ели один пудинг. Почему бы и нет, Марилла? Мне хочется знать.

– Потому что он им скоро надоел бы.

– Я хотел бы испробовать это на себе, – скептически заметил Дэви. – Я думаю, что лучше есть пудинг в рыбный день или когда приходят гости, чем совсем ничего. У Милти Бултера у них ничего не дают. Милти говорит, что когда к ним приходят гости, то мать дает им сыру и режет его сама, по кусочку на каждого и еще по кусочку на всякий случай.

– Если Милти Бултер говорит такое о своей матери, то ты, по крайней мере, не должен повторять этого, – строго выговорила ему Марилла.

– Хорошенькое дело! – воскликнул Дэви. Это выражение он почерпнул у мистера Харрисона и использовал его направо и налево. – Милти имел это в виду как похвалу. Он очень гордится своей матерью, потому что люди говорят, что она из голой скалы выжмет деньгу.

– Я… мне кажется, эти проклятые куры опять в клумбу залезли, – сказала Марилла и выскочила из комнаты.

Оклеветанные куры и близко не подходили к клумбе, да Марилла и не проверяла, где они. Вместо этого она села у дверей погреба и хохотала до тех пор, пока ей не стало стыдно за себя.

Когда Энни и Пол достигли каменного дома, мисс Лаванда и Шарлотта Четвертая находились в саду. Они выбирали сорняки, мотыжили, подрезали, выравнивали с такой энергией, словно другого случая не будет. Мисс Лаванда, в платье с кружевами и оборками, что она очень любила, веселая и жизнерадостная, бросила ножницы и устремилась навстречу им, а Шарлотта Четвертая стояла и широко улыбалась им.

– Милости прошу, Энни. Я предполагала, что вы придете сегодня. Вы оба принадлежите ко второй половине дня, вот вы и приходите в это время. Вещи, которые вместе принадлежат, вместе и приходят. От скольких проблем избавились бы многие люди, если бы они это знали. Но они этого не знают и тратят драгоценную энергию, пытаясь свести вещи, которые имеют разную принадлежность. А ты, Пол ой, как ты вырос! Ты на полголовы выше, чем в прошлый раз.

– Да, я начал расти, как грибы ночью так миссис Линд говорит, – с явным удовольствием по поводу данного факта сказал Пол. – Бабушка говорит, что каша наконец стала проявлять себя. Может и так. Бог знает… – Пол тяжело вздохнул. – Я уж столько ее съел ради этого. Надеюсь, теперь, когда дело пошло, я буду продолжать расти, пока не стану высокий, как папа. Вы знаете, мисс Лаванда, у него шесть футов.

Да, мисс Лаванда знала. У нее слегка порозовели щеки. Она взяла Пола за одну руку, Энни за другую, и они молча пошли в дом.

– Сегодня для эха хороший день, мисс Лаванда? – осведомился с нетерпением Пол. Во время его первого посещения день выпал слишком ветренный для того, чтобы слушать эхо, и Пол был весьма разочарован.

– Лучше не придумаешь, – ответила мисс Лаванда, погрузившаяся было в мечты. – Но прежде всего мы пойдем поедим все вместе. Я думаю, вы, пока шли сюда по лесу, нагуляли аппетит, а мы с Шарлоттой Четвертой можем есть в любое время дня, нам аппетита не занимать. Так, сейчас сделаем набег на кухню. К счастью, у нас сегодня всего хватает. У меня было доброе предчувствие, что сегодня у нас будут гости, и мы с Шарлоттой Четвертой приготовились.

– Я думаю, вы такой человек, у которого на кухне всегда есть что-нибудь вкусненькое, – предположил Пол. – У меня бабушка тоже такая. Но она не любит, чтобы я между одной и другой едой перекусывал. А интересно, – задумчиво думал Пол, – могу я это делать вне дома, если я знаю, что она не одобряет этого?

– О, я не думаю, что она возразила бы, после того как ты проделал такой путь. Это меняет дело, – сказала мисс Лаванда, обменявшись восхищенными взглядами с Энни поверх кудрявой головки Пола, так что он не видел этого. – Я полагаю, что перекусывать крайне вредно. Вот почему мы так часто делаем это в Обители Эха. Мы с Шарлоттой Четвертой своим образом жизни бросаем вызов всем известным правилам диеты. Мы едим любые тяжелые для желудка вещи в любое время, как только подумаем о них, днем или ночью. И ничего, цветем. Нас все время тянет к преобразованиям. Когда мы читаем в газетах, что то-то и то-то вредно, мы вырезаем это и вешаем в кухне на стену, чтобы не забыть. Но мы и так не забываем пока не съедим эту самую штуку, которая вредна. Пока что живы. Но Шарлотте Четвертой после пончиков, пирогов с фаршем, фруктовых пирогов снятся плохие сны, если мы поедим их на ночь.

– А бабушка разрешает мне перед сном стакан молока и ломтик хлеба с маслом, а в ночь на воскресенье еще и варенье, – сообщил Пол. – Поэтому я очень люблю воскресенье. Но не только за это. Воскресенье очень длинный день у нас, на берегу. А бабушка говорит, что для нее он был очень короткий, и еще что папа, когда был мальчиком, никогда не знал усталости по воскресеньям. Но он не кажется длинным, когда поговоришь со скальными людьми, однако не приходится, потому что бабушка не одобряет этого по воскресеньям. Я люблю много думать, но боюсь, что мои мысли… светские. А бабушка говорит, что по воскресеньям нельзя думать ни о чем, а только о религиозных вещах. И когда получается разница во мнениях между бабушкой и учительницей, я не знаю, что мне делать. В душе, – Пол положил руку на сердце и поднял свои серьезные голубые глаза на мисс Лаванду, которая в ответ улыбнулась ему, – я согласен с учительницей. Но, видите ли, бабушка воспитала папу по-своему и добилась успеха, а учительница пока никого не воспитала, хотя помогает воспитывать Дэви и Дору. Но нельзя сказать, какими они будут, пока они не вырастут. Так что иногда я думаю, что надежней придерживаться бабушкиного мнения.

– Я тоже так думаю, – серьезным тоном согласилась Энни. – И все-таки я думаю, что если нам с бабушкой разобраться, что мы имеем в виду, то за разными способами выражения мысли мы обнаружим, что имеем в виду одни и те же вещи. Тебе лучше следовать тому, как она это выражает, потому что это результат большого опыта. А нам придется подождать, что станет с Дэви и Дорой, и тогда уже можно будет сказать, правилен ли и мой способ.

После легкого обеда они вернулись в сад, где Пол познакомился с эхом, и это знакомство вызвало у него удивление и восхищение, а Энни и мисс Лаванда сели на каменную скамейку под тополем и поговорили.

– Значит, осенью вы уезжаете? – задумчиво произнесла мисс Лаванда. – Я, конечно, должна порадоваться за вас, Энни, но мне ужасно жаль, хотя я понимаю, что это говорит мой эгоизм. Я буду очень скучать по вам. Знаете, иногда я думаю, что не стоит заводить друзей. Какое-то время спустя они уезжают и оставляют боль в сердце, которая еще хуже, чем пустота, бывшая до этого.

– Это похоже на то, что могла бы сказать мисс Элиза Эндрюс, но никак не мисс Лаванда, – возразила Энни. – Хуже пустоты нет ничего. Я не ухожу из вашей жизни. Есть такие вещи, как письма и каникулы. Дорогая, я боюсь, вы выглядите несколько бледной и усталой.

– У… у-у… у-у… у-у, – не унимался Пол. Стоя на дамбе, он старательно издавал звуки. Не все мелодичные у их производителя, обратно они возвращались позолоченные и посеребренные алхимиками, живущими за рекой. Мисс Лаванда сделала нетерпеливое движение своими красивыми руками.

– Я устала ото всего, даже от эха. У меня ничего нет в жизни одно эхо, эхо утраченных надежд, мечтаний, радостей. Их эхо прекрасно, оно дразнит меня. О, Энни, это неприлично говорить такие вещи людям, которые приходят к тебе в гости. Просто я старею и протестую против этого. Я знаю, что буду ужасно неприятная, раздражительная к шестидесяти годам. Может, все, что мне нужно, это попить таблеток.

В этот момент Шарлотта Четвертая, которая исчезла из вида после обеда, появилась и объявила, что северо-восточный угол пастбища мистера Джона Кимболла красен от земляники и не угодно ли мисс Ширли пойти пособирать.

– Первая земляника к чаю! – воскликнула мисс Лаванда. – О, я не так стара, как я думала. И никаких таблеток мне не надо, ни одной! Девочки, как только вы вернетесь с земляникой, попьем чаю здесь, под этим серебристым тополем. К вашему приходу все будет готово, у меня есть и собственные сливки.

Энни с Шарлоттой Четвертой сразу же пошли на пастбище мистера Кимболла, отдаленное зеленое местечко, где воздух был мягким, как бархат, душистым, как клумба фиалок, и золотистым, как янтарь.

– Ах, какой здесь сладкий и свежий воздух! – воскликнула Энни, вдыхая полной грудью воздух. – Такое ощущение, будто пьешь солнечный свет.

– Да, мэм, и у меня тоже. Я именно так это себе представляю, – согласилась Шарлотта Четвертая, которая собиралась сказать то же самое, если бы Энни не сказала, что чувствует себя, как птица на воле. Каждый раз после визита Энни в Обитель Эха Шарлотта Четвертая поднималась к себе наверх в комнатку над кухней и перед зеркалом старалась говорить, выглядеть, двигаться, как Энни. Шарлотта ни разу не удостаивала себя комплиментом, что ей это удается, но практика делает чудеса, как Шарлотта слышала в школе, и она надеялась, что со временем она уловит секрет изящества высокой посадки головы, быстроты сверкающих глаз, манеры ходьбы, словно ветвь дерева раскачивается на ветру. Когда она смотрела на Энни, ей это казалось таким простым и легким. Шарлотта Четвертая всем сердцем обожала Энни. Не потому, что считала ее очень красивой. Красота Дианы Барри красные щеки, черные завитки волос была больше по вкусу Шарлотте Четвертой, чем красота Энни лунный свет, исходящий из светящихся серых глаз, бледно-розовые щеки, то и дело меняющие оттенок.

– Я лучше буду выглядеть, как вы, чем красивой, – искренне сообщила она как-то Энни.

Энни засмеялась, мед этой фразы выпила, а жало выбросила. Она привыкла получать смешанные комплименты. Общественное мнение всегда расходилось в оценке внешности Энни. Люди, которые знали ее понаслышке как красивую, встречались наконец с ней и разочаровывались. Те же, кто слышал, будто она обычная по внешности, после того как видели ее, удивлялись, чем это другие люди смотрят. Сама Энни никогда не претендовала на то, чтобы считаться красивой. Когда она смотрелась в зеркало, то ничего не видела, кроме маленького личика и нескольких веснушек на носу. Ее зеркало никогда не открывало ей трудноуловимую, все время меняющуюся игру чувств в ее душе, которые приходили и уходили, оставляя моментальный след на ее внешности, словно нежное розовое пламя. Не видела она и очарования мечтающей или смеющейся Энни и как это меняло ее большие глаза.

Если Энни и не была красивой в строгом смысле слова, она обладала определенным неуловимым обаянием и необычайной внешностью, которая оставляла у зрителя приятное чувство удовлетворения нежными формами ее девичьей фигуры и ярко выраженными задатками. Те, кто знал Энни получше, чувствовали, сами того не понимая, что больше всего в ней привлекает ее аура, возможность быть в ее обществе заложенная в ней сила того, во что она разовьется в будущем. Она словно жила в атмосфере того, что с ней будет.

Пока Шарлотта Четвертая и Энни собирали землянику, Шарлотта поведала Энни свои страхи относительно мисс Лаванды. Добросердечную девочку искренне заботило состояние любимой хозяйки.

– С мисс Лавандой что-то не так, мисс Ширли, мэм. Это точно, я уверена, хотя она никогда не жалуется. Вот уже давно она сама на себя не похожа, мэм, на прежнюю с того самого дня, когда вы пришли сюда с Полем. Я уверена, она простудилась в ту ночь, мэм. После того как вы с ним ушли, она вышла на улицу и долго гуляла в саду, когда уже стемнело, а на ней была только легкая шаль, и всё. Тогда было много снега на дорожках, и я уверена, она простудилась, мэм. С тех пор я обратила внимание, что она какая-что уставшая и вроде как одинокая. У нее как все равно нет интереса ни к чему, мэм. Она уже больше не воображает, что к ней должны прийти гости, больше не готовится к этому, вообще ничего, мэм. Мне кажется, что только когда вы приходите, она оживает. И самый плохой знак, мисс Ширли, мэм… Шарлотта Четвертая понизила голос, как если бы собиралась поведать какую-то исключительно загадочную тайну или объявить об ужасном симптоме… Она никогда не сердится на меня, если я что-нибудь разобью или сломаю. Что вы, мисс Ширли, мэм, вчера я разбила ее зеленую с желтым вазу, она стояла на книжном шкафу. Ее бабушка привезла вазу из Англии, и мисс Лаванда очень дорожила ею. Я очень аккуратно протирала ее от пыли, мисс Ширли, мэм, но она выскользнула из рук, я не успела ее схватить, и она разбилась на мильон кусочков. Уверяю вас, я так расстроилась и испугалась. Я думала, мисс Лаванда побьет меня. Лучше б правда побила, чем так, как она. А она вошла, грустно посмотрела и говорит: «Не важно, Шарлотта. Собери осколки и выброси». Вот так, мэм «собери осколки и выброси», как будто это была не ваза бабушки из Англии. Ой, что-то с ней не в порядке, и я ужасно боюсь за нее. За ней же некому смотреть, только я.

Глаза Шарлотты Четвертой наполнились слезами. Энни сочувственно погладила ее маленькую загорелую руку, держащую треснутую чашку.

Я думаю, мисс Лаванда нужна какая-то перемена, Шарлотта. Она слишком долго живет здесь в одиночестве. А не сможем ли мы убедить ее совершить небольшую поездку?

Шарлотта замотала головой, ее лицо с густыми бровями казалось безутешным.

– Не думаю, мисс Ширли, мэм. Мисс Лаванда терпеть не может ходить к кому – то или ездить. У нее есть трое родственников, которых она навещает. Это, говорит, родственный долг. А в последний раз, когда вернулась от кого-то из них, сказала, что больше не будет ездить и к родственникам. «Я вернулась домой из любви к одиночеству, Шарлотта, говорит она мне, и я больше не уеду от моей виноградной лозы и фигового дерева. Мои родственники так и хотят превратить меня в старуху, они на меня плохо действуют». Так им сказала, мисс Ширли, мэм: «Они на меня плохо действуют». Так что я не думаю, что удастся уговорить ее поехать к кому-нибудь.

Надо посмотреть, что можно сделать для нее, решительно заявила Энни, положив ягодку в свою розовую чашку последнюю, потому что больше не было видно. Как только у меня будут каникулы, я приеду к вам и проведу здесь целую неделю. Будем каждый день устраивать пикники, изобретать всякие интересные вещи, и тогда посмотрим, сумеем ли мы развеселить мисс Лаванду.

– Вот то, что как раз нужно, мисс Ширли, мэм! – радостно воскликнула Шарлотта Четвертая. Она была крайне довольна за мисс Лаванду, ну и за себя тоже. За неделю постоянного общения и изучения Энни она уж научится, как двигаться и вести себя по ее подобию.

Когда они вернулись в Обитель Эха, мисс Лаванда с Полом уже притащили из кухни в сад маленький прямоугольный стол и успели накрыть стол для чая. Ничто по вкусу не могло сравниться с земляникой со сливками, да под огромным голубым небом, испещренным маленькими пушистыми облачками, в тени пышных деревьев под их шелест и шёпот. После чая Энни помогла Шарлотте Четвертой помыть в кухне посуду, а мисс Лаванда сидела на каменной скамейке с Полом и слушала его рассказы о скальных людях. Она была хорошей слушательницей, эта милая мисс Лаванда, но в последний момент до Пола вдруг дошло, что она без интереса слушает про Братьев-Мореходов.

– Мисс Лаванда, а почему так на меня смотрите? – серьезным тоном спросил он.

– Как я смотрю, Пол?

– Как будто смотрите сквозь меня на кого-то, которого я вам напомнил, – объяснил Пол, который имел такую способность видеть дальше того, что открывалось его глазам, что при нем трудно было держать секреты.

– Ты мне напомнил человека, которого я знала давным-давно, – мечтательно произнесла мисс Лаванда.

– Когда вы были молоды?

– Да, когда я была молода. А я тебе кажусь очень старой, Пол?

– Вы знаете, я никак не могу решить, – доверительно сообщил Пол. – Волосы кажутся старые, я никогда не видел молодых с белыми волосами. Но глаза молодые, как у моей любимой учительницы когда вы улыбаетесь. Я вам вот что скажу, мисс Лаванда. Лицо и голос Пола стали торжественно-серьезные, как у судьи. Я думаю, из вас получилась бы прекрасная мама. У вас такое выражение глаз у моей мамочки было такое же. Я думаю, это жалко, что у вас нет собственных мальчиков.

– У меня есть мальчик-мечта, Пол.

– Да-а, правда? А сколько ему лет?

– Примерно твоего возраста, я думаю. Даже постарше тебя, потому что он появился в моих мечтах до твоего рождения. Но я не дам ему стать старше одиннадцати-двенадцати лет, так как если он повзрослеет, то я могу потерять его.

– Я понимаю, – кивнул Пол. – Вот в чем прелесть людей из мечты: они остаются в том возрасте, какой ты хочешь. Вы, моя прекрасная учительница и я сам единственные люди в мире, у кого есть люди из мечты. Вот интересно, что мы все познакомились. Но я думаю, такие люди всегда находят друг друга. У бабушки никогда не было людей из мечты, а Мэри-Джо считает, что у меня «чердак» не в порядке, потому что у меня есть люди-мечты. А мне кажется, это прекрасно, когда они у тебя есть. Вы меня понимаете, мисс Лаванда. Расскажите мне о вашем мальчике-мечте.

– У него голубые глаза и вьющиеся волосы. Он прокрадывается в комнату и будит меня поцелуем каждое утро. А потом он весь день играет в этом саду, и я играю вместе с ним. Во что мы играем? Бегаем наперегонки, разговариваем с эхом, я рассказываю ему разные истории. А когда наступают сумерки…

– Я знаю, – нетерпеливо перебил ее Пол. – Он приходит и садится рядом с вами вот так, потому что в двенадцать лет он слишком большой, чтобы забираться к вам на колени… Да, и кладет голову к вам на плечо вот так, а вы обнимаете его и прижимаете его к себе крепко-крепко, и прижимаетесь щекой к его голове да, вот так. Ой, вы знаете, мисс Лаванда!

Энни увидела их, выйдя из каменного дома, и увидела что-то такое в лице мисс Лаванды, что с трудом заставила себя побеспокоить ее.

– Боюсь, нам надо идти, Пол, если мы хотим успеть домой засветло. Но, мисс Лаванда, я очень скоро собираюсь пригласить себя в Обитель эха на целую неделю.

– Если вы приедете на неделю, я продержу вас две, – пригрозила ей мисс Лаванда.

Глава 28 Возвращение принца в заколдованный дворец

Настал и прошел последний день занятий в школе. Торжественно прошла полугодовая экзаменовка, и ученики Энни показали себя блестяще. В конце они вручили Энни адрес и ученическую доску. Все девочки и присутствовавшие дамы плакали, к ним присоединились и некоторые мальчики, хотя потом они всегда отрицали этот факт.

Жены Хармона Эндрюса, Питера Слоуна и Уильяма Белла пошли домой вместе и по дороге разговорились.

– Я все думаю, какая жалость, что Энни уходит, а дети так привязались к ней, – вздохнула миссис Слоун, которая имела привычку вздыхать по любому поводу, даже ее шутки заканчивались вздохом. – Впрочем, – поторопилась добавить она, – в следующем учебном году у нас будет тоже хорошая учительница.

– Джейн исполнит свои обязанности как положено, я не сомневаюсь, – сказала миссис Эндрюс несколько натянутым тоном. – Я не думаю, что она будет рассказывать детям так много сказок и проводить с ними так много времени, гуляя по лесу. Имя Энни внесено в почетный инспекторский лист, и люди в Ньюбридже очень обеспокоены, что она уходит.

– Я правда рада, что Энни идет в колледж, – сказала миссис Белл. – Она всегда хотела в колледж, это будет хорошее дело для нее.

– Ну не знаю. – Миссис Эндрюс в этот день была решительно настроена полностью не соглашаться ни с кем. – Не думаю, что Энни нуждается в образовании. Она, скорее всего, выйдет замуж за Гилберта Блайда, если его увлеченность ей продержится до окончания им колледжа. И тогда зачем ей эти греческий да латынь? Если ее научат в колледже, как вертеть мужчиной, тогда ей еще есть смысл поучиться.

Миссис Эндрюс, согласно эвонлийским слухам, так и не училась вертеть своим «мужчиной», и в результате дом Эндрюсов не стал образцом семейного счастья.

– Я слышала, что мистера Аллена приглашают в Шарлотт-таун, – сообщила миссис Белл, – а это значит, что мы его скоро потеряем, я полагаю.

– До сентября они не уедут, – сказала миссис Слоун. – Это будет большая потеря для нашей общины, хотя я и считала, что миссис Аллен одевается слишком легкомысленно для жены священника. Но кто из нас не без недостатков? А вы заметили, какой мистер Харрисон сегодня был чистенький да глаженый? Никогда не видела, чтобы мужчина так быстро переменился. Каждое воскресенье ходит в церковь, внес деньги на жалование священнику.

– А как Пол Ирвинг вырос! Какой стал большой мальчик, – отметила миссис Эндрюс. – А ведь какой был крошка, когда пришел! Заявляю вам, я его еле узнала сегодня. Он становится очень похожим на своего отца.

– Да, очень симпатичный мальчик, – согласилась миссис Белл.

– Симпатичный, конечно но, – миссис Эндрюс понизила голос, – он рассказывает какие-то странные байки. Тут Грейси пришла домой из школы, это на прошлой неделе, и начала нести такую чушь о каких-то людях, которые живут на берегу. Это он ей рассказал. Сплошная ерунда, ни слова правды. Я сказала Грейси, чтобы она не верила ему, а она говорит, что Пол и не хотел убеждать ее, что это правда. А если нет, чего же он тогда все это рассказывал?

– Энни говорит, что Пол гениальный мальчик, – вставила миссис Слоун.

– Он может быть. От этих американцев никогда не знаешь, чего ждать, – непреклонным тоном заявила миссис Эндрюс. Слово «гений» она встречала только в сочетании с весьма простонародными выражениями. Она, как и Мэри-Джо, считала, очевидно, что так зовут людей, у которых «чердак» не в порядке.

Тем временем Энни в одиночестве сидела за своим столом в классе так, как она сидела за ним в свой первый день, два года назад, подперев подбородок рукой, устремив влажный взор в направлении Озера Сверкающих Вод. У нее было так тяжело на душе от расставания с учениками, что на какой-то момент колледж потерял для нее свою привлекательность. Она еще чувствовала на шее объятия Аннетты Белл и слышала детский плач и слова: «Я больше не полюблю своего учителя, как вас, мисс Ширли. Никогда, никогда».

Два года она всю себя отдавала работе, делая ошибки, учась на них. И была вознаграждена за свою работу. Она кое-чему научила своих учеников, но чувствовала, что они преподали ей больше уроков. Это уроки ласки, сдержанности, понимания милой детской мудрости, знания детских сердец. Возможно, ей не удалось вселить в своих учеников высокие амбиции, но она научила их, больше с помощью своих собственных качеств, чем умных задумок, что предстоящую им жизнь надо прожить красиво и достойно, твердо держась правды, вежливости, доброты и сторонясь лжи, грубости и жадности. Они, пожалуй, даже не знают, что выучили эти уроки, но будут помнить их и тогда, когда забудут столицу Афганистана и даты войны Алой и Белой Роз.

– Еще одна глава в моей жизни закрылась, – произнесла Энни вслух и заперла стол. Ей было действительно не по себе, когда она поняла, что все закончилось. Но романтическая мысль о «закрытой главе» облегчила ей страдания.

Энни провела две недели в начале своих каникул в Обители Эха к ее удовольствию и удовольствию его обитателей.

Она брала с собой мистеру за покупками в город и убедила ее купить тонкую кисею на платье, потом наступило волнующее время кройки, пошива. Счастливая Шарлотта Четвертая тоже помогала чем могла принести выкройки, подкладку, убрать булавки. Мисс Лаванда жаловалась, что не испытывает интереса ни к чему, но, когда она смотрела на свое красивое платье, ее глаза снова загорались.

– Что я, должно быть, за глупая, фривольная личность, – со вздохом говорила она. – Мне стыдно думать, что это новое платье, пусть оно и красивое, так вызывают у меня такой душевный подъем, какой не вызывает сознание чистой совести или лишний вклад в миссионерскую деятельность.

После первой недели пребывания в Обители Эха Энни отлучилась в Зеленые Крыши починить чулки детям и и ответить на накопившиеся у Дэви вопросы. А вечером она пошла на прибрежную улицу повидать Пола Ирвинга. Когда она проходила мимо низкого квадратного окна гостиной Ирвингов, то увидела Пола, сидящего у кого-то на коленях, но в следующий момент он уже бежал к ней через переднюю.

– О, мисс Ширли, – возбужденно закричал мальчик, – вы не поверите, что случилось! Это так прекрасно! Папа приехал, вы только подумайте! Отец здесь! Заходите же. Папа, вот моя прекрасная учительница. Ты знаешь, папа.

Стивен Ирвинг с улыбкой подошел, чтобы поприветствовать Энни. Это был высокий красивый мужчина средних лет, с сединою в волосах, глубоко посаженными голубыми глазами, правильными чертами бровей и подбородка мужественного и печального лица. Вот это герой романа, с удовольствием подумала Энни и поежилась при этой мысли. Это так разочаровывает, когда встречаешь человека, который является героем какого-то романа, но лысый или сутулый, или еще в чем-то лишен мужской красоты. Энни сочла бы ужасным, если бы герой романа мисс Лаванды выглядел иначе.

– Так вот кто «прекрасная учительница» моего сынка, о которой я столько слышал, – сказал мистер Ирвинг, сердечно пожимая руку Энни. – В письмах Пола было так много о вас, мисс Ширли, что у меня создается впечатление, будто я уже очень хорошо знаком с вами. Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сделали для Пола. Я думаю, ваше влияние это то, что ему нужно было. Моя мать замечательная и милейшая женщина, но она со своим шотландским сугубо практическим здравым смыслом не всегда понимает такой темперамент, как у моего парнишки. И то, чего не могла дать она, возместили вы. Вы вдвоем дали за эти два года Полу такое воспитание, какое можно считать идеальным для ребенка без матери.

Всем нравятся похвалы. От похвал мистера Ирвинга лицо Энни порозовело, и этот усталый, повидавший жизнь мужчина, глядя на нее, подумал, что никогда не видел более привлекательной девушки, чем эта рыжеволосая учительница из «восточной глубинки» с прекрасными глазами.

Пол сидел между ними, бесконечно счастливый.

– Я и не мечтал, что папа когда-нибудь приедет, радостно говорил он. – Даже бабушка не знала. Вот так сюрприз. В общем-то, Пол покачал кудрявой головой, я не люблю сюрпризов. Пропадает удовольствие ожидания. Но в таких случаях это нормально. Папа приехал вчера вечером, я уже лег спать. И после того как бабушка и Мэри-Джо перестали переживать сюрприз, папа с бабушкой поднялись ко мне, только взглянуть на меня, они не хотели будить меня до утра. Но я тут же проснулся и увидел папу. Вы знаете, я прямо прыгнул на него.

– Сжал меня, как медведь, – с улыбкой сказал мистер Ирвинг, обнимая Пола за плечо. – Я еле узнал своего сына, они так вырос, загорел, окреп.

– Я не знаю, кто больше радовался, что увидел папу бабушка или я, – продолжал Пол. бабушка целый день провела на кухне, она делала всякие вещи, которые любит папа. Она говорит, такое дело нельзя доверять Мэри-Джо. Это бабушка так проявляет свою радость. А я люблю просто сидеть и разговаривать с папой. А сейчас я вас на немного оставлю, если вы меня извините. Я должен пригнать коров для Мэри-Джо. Это одна из моих ежедневных обязанностей.

Когда Пол убежал для выполнения своей «ежедневной обязанности», мистер Ирвинг завел с Энни разговор на разные темы. Но Энни казалось, что все это время он думает о чем-то другом. Наконец это «что-то» выплыло на поверхность.

– В своем последнем письме Пол говорил, что ходил с вами к моей… старой знакомой… мисс Льюис, в каменный дом в Графтоне. Вы ее хорошо знаете?

– Да, действительно. Она моя очень хорошая подруга, – сдержанно ответила Энни, не выдав охватившего ее при вопросе мистера Ирвинга волнения. Энни «инстинктивно почувствовала», что вот она, настоящая романтика.

Мистер Ирвинг поднялся и подошел к окну и посмотрел на широкое, бурное, золотистое море, над которым гулял сильный ветер. На некоторое время в маленькой комнате с темными стенами установилось молчание. Затем он повернулся и посмотрел в симпатичное лицо Энни с улыбкой наполовину вызывающей, наполовину нежной.

– Я хотел бы знать, как много вы знаете, – произнес он.

– Я всё знаю об этом, – тут же ответила Энни. – Видите ли, – поспешно объяснила Энни, – мы с мисс Лавандой очень интимные подруги. Такие священные для нее вещи она не станет рассказывать никому. А мы с ней родственные души.

– Да, я верю, что да. Хорошо, я хотел бы попросить вас об услуге. Я хотел бы пойти повидать мисс Лаванду, если она позволит. Вы сможете спросить ее, можно ли мне прийти?

Сможет ли она? Конечно сможет! Да, вот она романтика, самая настоящая, во всем ее обаянии, поэзия, сон. Немного запоздалая, как роза, цветущая в октябре, когда ей нужно было расцветать в июне. Но все равно это роза, красивая и душистая, с золотом в центре цветка. Никогда еще ноги Энни не несли ее с более приятным поручением, чем на следующее утро по лесной дороге в Графтон. Мисс Лаванду Энни нашла в саду. Энни была чрезвычайно возбуждена. Руки у нее похолодели, голос дрожал.

– Мисс Лаванда, я должна вам кое-что сказать, что-то очень важное. Вы можете догадаться, о чем?

Энни никогда не предполагала, что мисс Лаванда сможет догадаться, но ее лицо сделалось бледным и мисс Лаванда сказала спокойным, тихим голосом, из которого исчезли все оттенки и искорки, отличавшие обыкновенно голос мисс Лаванды.

– Стивен Ирвинг дома?

– Как вы узнали? Кто вам сказал? – воскликнула Энни разочарованно, расстроенная тем, что ее опередили с сообщением.

– Никто. Я поняла это из того, как вы говорили.

– Он хотел бы прийти увидеть вас, – объявила Энни. – Могу я сообщить ему, что можно?

– Да, конечно, – с волнением произнесла мисс Лаванда. – Не вижу причин, почему бы ему не прийти. Только он придет, как старый друг.

У Энни было свое мнение на этот счет. Она поспешила в дом, чтобы на письменном столе мисс Лаванды написать записку.

«Ой, какая это прелесть жить на страницах книги, – радостно думала Энни. – Все будет хорошо. Должно выйти хорошо. И Пол получит мать по сердцу, и все будут счастливы. Но тогда мистер Ирвинг заберет мисс Лаванду, и один Бог знает, что сделается с этим каменным домиком. Так что тут две стороны, как, похоже, и у всего в этом мире.

Важная записка была составлена, и Энни сама понесла ее на графтонскую почву, где она дождалась почтового курьера и попросила его доставить письмо в эвонлийское почтовое отделение.

– Это крайне важно, – наставляла его Энни с волнением. Курьером оказался довольно раздражительный пожилой человек, который мало похож был на посланца Купидона, и Энни не очень надеяться на его память. но курьер сказал, что сделает всё, чтобы запомнить, и Энни пришлось удовлетвориться этим.

Шарлотта Четвертая чувствовала, что на после обеда в каменном доме готовится что-то, и ее из этого действа исключают. Мисс Лаванда все время ходила по саду, но явно рассеянная. Ее гостьей тоже овладел демон беспокойства, Энни тоже ходила туда и сюда, вверх и вниз. Шарлотта Четвертая терпела, терпела, но ее терпение исчерпалось, и во время третьего бесцельного появления Энни на кухне Шарлотта обратилась к этому романтическому существу:

– Пожалуйста, мисс Ширли, мэм, – проговорила Шарлотта Четвертая, с возмущением встряхнув своими голубыми бантами, – я же вижу, у вас с мисс Лавандой есть какой-то секрет, и я думаю, и прошу прощения, что влезаю не в свое дело, мисс Ширли, мэм, что это очень нехорошо не говорить мне, когда мы все такие друзья.

– Ой, Шарлотта, дорогая, я сказала бы тебе всё, если бы это был мой секрет, но, видишь ли, это секрет мисс Лаванды. Однако я скажу тебе об этом. И, если ничего из этого не выйдет, ты ни одному живому существу не должна говорить об этом. Знаешь, сегодня вечером приходит прекрасный принц. Он приходил давно, но в какой-то нехороший миг он уехал, странствовал далеко и забыл секрет волшебной дорожки в заколдованный замок, где верная принцесса выплакивала по нему слезы. Но наконец-то он вспомнил все снова, и принцесса ждет его снова, потому что никто, кроме ее дорогого принца, не заберет ее из замка.

– Ой, мисс Ширли мэм, а если в прозе? – нетерпеливо попросила вконец запутанная Шарлотта.

Энни засмеялась.

– А в прозе – сегодня вечером мисс Лаванду придет навестить ее старый друг.

– Вы имеете в виду, ее старый возлюбленный? – требовала Шарлотта окончательного разъяснения.

– Это похоже на то, что я говорю, но в прозе, – серьезным тоном ответила Энни. – Это отец Пола Стивен Ирвинг. Бог знает, что из этого выйдет, но будем надеяться на лучшее, Шарлотта.

– Я надеюсь, он женится на мисс Лаванде, – без экивоков высказалась Шарлотта. – Некоторым женщинам от рождения написано быть старыми девами, и, я боюсь, я одна из них, мисс Ширли, мэм, потому что я ужасно не терплю мужчин. Но мисс Лаванда всегда была не такая. И я ужасно беспокоилась, думая, что она сделает, когда я вырасту такая большая, что надо будет ехать в Бостон. В нашей семье больше нет девочек, и кто знает, что с ней будет. Возьмет еще какую-нибудь чужую, а та будет смеяться над ней, над ее мечтами, и не будет ей как следует помогать, и не захочет называться Шарлоттой Пятой. Она может, конечно, найти кого-нибудь половчее меня, которая не будет бить посуду, как я, но она никогда не найдет такую, которая любила бы ее больше, чем я.

И преданная девочка, посапывая, открыла дверцу печки и занялась делами. У них, как обычно, был чай, но никто на самом деле ничего не ел. После чая мисс Лаванда пошла в свою комнату и одела свое новое платье, а Энни сделала ей прическу. Обе с трудом сдерживали волнение, но мисс Лаванда притворялась холодной и безразличной.

– Надо будет завтра зашить дырочку в этой занавеске, – сказала мисс Лаванда, с таким интересом приглядываясь к занавеске, словно ничего важнее ее на данный момент в жизни у нее не было. Эти занавески плохо служат, если учесть цену, которую я за них платила. Дорогая, Шарлотта опять забыла протереть перила на лестнице. Надо будет поговорить с ней насчет этого.

Энни сидела у порога, когда на дорожке появился Стивен Ирвинг. Он пересек сад.

– Это место, где время остановилось, – произнес он, оглядываясь по сторонам. Глаза его светились радостью. – В доме и саду ничто не изменилось с тех пор, как я был здесь двадцать пять лет назад. И это позволяет мне снова чувствовать себя молодым.

– Знаете, в заколдованном дворце время всегда останавливается, – серьезно произнесла Энни. – Только когда приходит принц, все начинает оживать.

Мистер Ирвинг грустно улыбнулся, глядя в лицо Энни, светящееся молодостью и надеждой.

– Иногда принцы приходят слишком поздно, – промолвил он. Ему не нужно было просить Энни переводить ее слова в прозу. Родственная душа, он понял.

– О нет, если настоящий принц приходит за настоящей принцессой, – возразила Энни, решительно встряхнув головой, и встала, чтобы открыть дверь в общую залу. Когда мистер Ирвинг вошел, Энни плотно закрыла за ним дверь.

Обернувшись, она увидела в передней Шарлотту Четвертую, улыбавшуюся во весь рот.

– Ой, мисс Ширли, мэм, – словно запыхавшись, заговорила она, – я смотрела в кухонное окно… Он жутко красивый. И возраста как раз для мисс Лаванды. Ой, мисс Ширли, мэм, как вы думаете, ничего не случиться, если у дверей подслушать?

– Это отвратительно, Шарлотта, – твердо ответила Энни, – поэтому давай-ка выходи со мной на улицу, чтобы быть подальше от соблазна.

– Ну что я им сделаю? А вот так, просто ждать это ужасно, – со вздохом промолвила Шарлотта. А что если он не сделает предложения, мисс Ширли, мэм? В мужчинах никогда нельзя быть уверенными. Моя старшая сестра, Шарлотта Первая, думала, что она помолвлена с одним. А получилось, что он совсем другого мнения, и она говорит, что никому из них больше не будет верить. А я еще слышала один случай, когда мужчина думал, что он жутко хочет одной девушки, а на самом деле все время хотел его сестры. когда мужчина не знает, чего он хочет, мисс Ширли мэм, как же бедная женщина будет уверена в чем-то?

– Мы с тобой пойдем на кухню и почистим серебряные ложки, – сказала Энни. – Эта работа не требует, к счастью, размышлений потому что я не смогла бы думать сегодня вечером. К тому же время пройдет.

Прошел час. Затем, когда Энни положила на место последнюю сияющую ложку, они услышали, как закрылась дверь. Ища успокоения друг у друга, Энни и Шарлотта посмотрели друг другу в глаза.

– Ой, мисс Ширли, мэм, – горестно заговорила Шарлотта, – если он уходит так рано, значит, ничего нет и не будет.

Они подбежали к окну. Мистер Ирвинг не имел никаких намерений уходить. Они с мисс Лавандой медленно шли по средней дорожке сада к каменной скамейке.

– Ой, мисс Ширли, мэм, он обнимает ее за талию, – радостно прошептала Шарлотта Четвертая. – Значит, он сделал ей предложение, а то бы она никогда не позволила ему.

Энни взяла Шарлотту Четвертую за ее собственную пухлую талию, и они стали отплясывать по кухне, покуда хватило дыхания.

– Ах, Шарлотта, – весело воскликнула Энни, – я не пророчица и не дочь пророка, но могу сделать предсказание. В этом старом каменном доме состоится свадьба еще до того, как покраснеет кленовый лист. Перевести это тебе в прозе, Шарлотта?

– Нет, это я и сама понимаю, – ответила Шарлотта. – Свадьба это не поэзия. Мисс Ширли, мэм, а почему вы плачете? Из-за чего?

– О, из-за того, что всё так красиво… как в книге… и романтично… и грустно, – с трудом промолвила Энни, вытирая слезы. – Все это прекрасно. Но и немного печали примешивается.

– Да, конечно, выходить хоть за кого замуж это всегда риск, – сделала вывод Шарлотта Четвертая. – С этим ладно, мисс Ширли, мэм. Муж это еще не самое плохое в жизни.

Глава 29 Поэзия и проза

Следующий месяц прошел для Энни в обстановке того, что в условиях Эвонли можно было назвать радостным вихрем. Подготовка собственных вещей к Редмонду отошла на второй план. Мисс Лаванда собиралась выходить замуж, и каменный дом был местом нескончаемых консультаций, обсуждений и составления планов. Шарлотта Четвертая крутилась тут же, довольная, все ей хотелось знать, хотя в центр событий ее не допускали. Приходил портной, это тоже была часть радостных приготовлений и жарких споров насчет выбора фасонов и так далее. Энни и Диана проводили половину своего времени в Обители Эха. Были ночи, когда Энни не могла заснуть, все мучилась, правильно ли посоветовала мисс Лаванде выбрать коричневый цвет вместо цвета морской волны для платья, в котором она поедет в свадебное путешествие, правильно ли посоветовала насчет серого шелка, убеждая мисс Лаванду, что в нем она будет настоящей принцессой.

Все, кто хоть сколько-нибудь был связан с мисс Лавандой, были счастливы. Пол Ирвинг прибегал в Зеленые Крыши обсудить событие с Энни, как только отец сообщил ему о нем.

– Я знал, что отцу можно доверять в выборе мне второй мамочки, – гордо заявил он. – Хорошо иметь отца, на которого можно положиться, учитель. Я так люблю мисс Лаванду. И бабушка тоже довольна. Она рада, что папа не выбрал американку второй женой, потому что, хотя в первый получилось хорошо, дважды такое не может пройти гладко. Миссис Линд говорит, что целиком одобряет и надеется, что мисс Лаванда теперь бросит свои странные занятия и что теперь, когда она вступит в брак, она станет такой же, как другие люди. Но я думаю, что мисс Лаванда не бросит «странные занятия», учитель, потому что они мне нравятся. И я не хочу, чтобы она была, как другие. Других людей и так полно вокруг. Вы понимаете, учитель.

С лица Шарлотты Четвертой тоже не сходило сияние.

– О, мисс Ширли, мэм, всё повернулось так здорово. Когда мистер Ирвинг и мисс Лаванда уедут отсюда, я поеду в Бостон и буду жить с ними, мне ж только пятнадцать, а другие сестры не уезжали до шестнадцати. Какой же мистер Ирвинг прекрасный человек! Он готов целовать землю, по которой она ходит. Он такими глазами на нее смотрит, мне трудно описать это. Мисс Ширли, мэм, не знаю, кого благодарить, что они так радуются друг другу. Хорошо, когда у людей вот так, потому что многие люди живут вместе без этого. У меня есть тетя, которая выходила замуж три раза, и, она говорит, первый раз выходила по любви, а другие два раза исключительно по расчету, и все три раза была счастлива, не считая похорон. Но я считаю, она рисковала, мисс Ширли, мэм.

– Ах, это так романтично, – шептала Энни Марилле этим вечером. – Вот если бы я не ошиблась тропой, когда мы шли к Кимболлам, я никогда не познакомилась бы с мисс Лавандой. А если бы не познакомилась с ней, то никогда бы не привела к ней Пола, а он никогда бы не написал отцу, что был в гостях у мисс Лаванды, причем в тот момент, когда мистер Ирвинг собирался уехать в Сан-Франциско. И вот он вместо Сан-Франциско приехал сюда. Он пятнадцать лет не слышал о мисс Лаванде. Ему кто-то сказал тогда, что она собирается замуж, ну, он и думал все время, что она замужем и никогда никого не спрашивал о ней. А теперь все встало на свои места. И есть тут и мое участие. Может быть, как говорит миссис Линд, все предопределено, и это должно было когда-нибудь, да случиться. Но пусть даже так, все равно человеку приятно думать, что он стал орудием провидения. Да, это действительно очень романтично.

– Вообще не вижу, чего уж тут такого ужасно романтичного, – довольно решительно возразила Марилла. Марилла считала про себя, что Энни слишком много времени уделяет подготовке к свадьбе, а ей самой надо готовиться в колледж, вместо того чтобы два дня из трех ходить помогать мисс Лаванде. – Вначале два дурака ссорятся и надуваются друг на друга, потом Стивен Ирвинг едет в Штаты и через какое-то время женится там, и чувствует себя счастливым со всех точек зрения. Потом его жена умирает, и через удобный промежуток времени он приезжает посмотреть, как там его первая невеста встретит его. А она живет одна, видимо потому, что больше никто приличный больше не хотел ее брать, и вот они встречаются и решают в конце концов пожениться. Ну и где тут романтика?

– О, если так говорить, то никакой, – торопливо возразила ей Энни, хватая ртом воздух, словно на нее вылили ушат холодной воды. – Думаю, вот так это выглядит в прозе. Но совсем иначе это выглядит, если посмотрел на это поэтически. Глаза у Энни засверкали, щеки порозовели. я думаю, это выглядит куда красивее, если взглянуть на это поэтически.

Марилла бросила взгляд на сияющее молодое лицо и воздержалась от дальнейших саркастических замечаний. А может, по размышлении ей пришло в голову, что это лучше видеть в этом, как Энни, «промысел небес», дар, который мир не может подносить и забирать обратно, или смотрел на жизнь через какое-то преобразовательное устройство, а то и помогающее видеть глубину явлений, когда все кажется освещенным небесным светом, невидимым теми, кто, как она сама и Шарлотта Четвертая, смотрит на вещи сугубо прозаически.

– Когда будет свадьба? – после паузы спросила Марилла.

– В последнюю среду августа. Торжество состоится в саду, под решеткой, увитой жимолостью на том месте, где двадцать пять лет назад мистер Ирвинг сделал предложение мисс Лаванде. Марилла, даже в прозе это выглядит романтично. Не будет никого, кроме миссис Ирвинг, Пола, Гилберта, Дианы и меня, и еще кузин или кузенов мисс Лаванды. Шестичасовым поездом они поедут на тихоокеанское побережье, а когда осенью вернутся, Пол и Шарлотта Четвертая поедут с ними в Бостон и будут жить там. А Обитель Эха так и останется. Конечно, они продадут кур и корову, и окна забьют досками, а каждое лето будут приезжать сюда и жить здесь какое-то время. Я так рада. Следующей зимой в Редмонде мне будет крайне неприятно думать, что мой любимый каменный дом стоит забитый, заброшенный, пустой, а то и еще хуже с другими людьми, живущими в нем. А сейчас я могу представлять его таким, каким всегда видела, и радостно ожидать лета, которое снова вдохнет в него жизнь и смех.

Но романтика в мире не ограничивалась этими влюбленными средних лет из каменного дома, и Энни столкнулась с этим как-то вечером, когда ходила к Фруктовому Склону и вышла к саду семейства Барри. Там под большой ивой стояли Диана Барри и Фред Райт. Диана прислонилась к серому стволу, ресницы ее были опущены, щеки раскраснелись. Одну руку Дианы держал в своей Фред. Лицо он склонил к Диане и что-то говорил, порывисто, заикаясь. Для них никто в мире не существовал в тот волшебный момент, так что никто из них не видел Энни, которая, бросив в их сторону пораженный взгляд, повернулась и неслышными шагами быстро удалилась в раскидистый еловый лес. Она не останавливалась, пока не пришла к себе в комнату, а там, запыхавшаяся, села у окна и попыталась собраться с мыслями.

– Значит, Диана и Фред влюблены друг в друга, – еще тяжело дыша, тихо произнесла она. – Ой, это, похоже, зашло далеко.

В последнее время Энни подозревала, что Диана отказалась от идеала меланхоличного байроновского героя из своей прежней мечты. Но одно дело – слышать (или подозревать), а другое видеть. Это было сюрпризом для Энни, даже шоком, и сопровождалось неприятным чувством одиночества, словно Диана шагнула в другой мир и закрыла за собой дверь, оставив Энни за дверью.

«Всё так быстро меняется, что это даже пугает меня, – с нотой грусти подумала Энни. – Боюсь, этот факт не может не привнести некоторое отчуждение между мной и Дианой. Я уверена, что не смогу открывать ей теперь все мои тайны: она может сказать Фреду. И что она увидела во Фреде? Он симпатичный, веселый, но это только Фред Райт».

Это всегда весьма загадочный вопрос что один человек находит в другом. Но как хорошо, что это именно так, ибо если бы все видели одинаково, то, как сказал применительно к этому один старый индеец, «каждый захотел бы мою женщину». Очевидно, что Диана увидела что-то во Фреде Райте. Диана пришла к Энни в Зеленые Крыши на следующий вечер, задумчивая, робкая молодая леди, – и все рассказала Энни. В темном уединении комнаты Энни девушки плакали, целовались и смеялись.

– Я такая счастливая, – сказала Диана, – но это трудно даже представить: я и помолвлена.

– А что это, действительно, такое быть обрученной? – спросила Энни с любопытством.

– Ну, это зависит от того, с кем ты обручена, – ответила Диана с таким умопомрачительным налетом познания высшей мудрости, который всегда проявляется у обрученных девушек перед необрученными. – Быть обрученным с Фредом это одна радость, а вот с кем-нибудь другим ужас.

– А нам всем какая радость знать, что нет других достойных, кроме Фреда? – со смехом сказала Энни.

– Ах, Энни, ты не понимаешь, – с досадой произнесла Диана. – Я не то имела в виду. Ну как тебе это объяснить? А, ладно, когда-нибудь поймешь, когда придет твой черед.

– Господь тебя благослови, лучшая из Диан. Я понимаю тебя. Для чего воображение, если оно не помогает тебе посмотреть на жизнь глазами другого человека?

– Ты будешь моей подругой невесты, знай это, Энни. Пообещай, независимо от того, где ты будешь на момент моей свадьбы.

– Я приеду с другого конца света, если понадобится, – торжественно пообещала Энни.

– Конечно, это затянется не до бесконечности, – сказала Диана, вспыхнув. – Но три года, как минимум. Потому что мне только восемнадцать, а мама говорит, что никто из дочерей не выйдет замуж, пока не исполнится двадцать один. Кроме того, отец Фреда собирается купить для него ферму у Абрахама Флетчера, и он говорит, что должен выплатить две трети, прежде чем перевести ферму на его имя. Но три года это не такое большое время, чтобы подготовиться к нормальному ведению хозяйства. Я ведь еще совсем ничего не вышила. Завтра же начну вышивать салфетки. У Майры Гиллис было тридцать семь салфеток, когда она выходила замуж, и я решила иметь столько же.

– Я думаю, с тридцатью шестью хозяйство вести было бы совершенно невозможно, – сделав серьезное лицо, но сохранив озорные огоньки в глазах, сказала Энни.

Диана немного обиделась.

– Я не думала, что ты будешь смеяться надо мной, Энни, – сделала она выговор Энни.

– Дорогая моя, да разве я смеюсь над тобой? – воскликнула Энни с раскаянием в голосе. Я так, немножко подшучиваю над тобой. Я думаю, из тебя выйдет лучшая хозяйка в мире. И еще я думаю, что это очень хорошо, что ты уже строишь планы создания своего дома-мечты.

Энни еще не закончила последней фразы насчет «дома-мечты», как в действие вступила ее фантазия и она немедленно приступила к возведению своего такого же дома. В нем был, конечно, идеальный глава дома темноволосый, гордый и меланхоличный. Но, как ни странно, в доме то и дело появлялся Гилберт Блайд, помогая ей вешать картины, разбивать сад и помогать в прочей всякой всячине, заниматься которой ее гордый и меланхоличный герой счел бы ниже своего достоинства. Она устала уже изгонять образ Гилберта из своего замка в Испании, но он не исчезал, и Энни, поскольку торопилась, забросила свои попытки, и строительство эфирного сооружения пошло с таким успехом, что ее «дом-мечта» был закончен строительством и обставлен мебелью еще до того, как Диана подала голос.

– Я полагаю, Энни, тебе может показаться смешным, что мне так понравился Фред, хотя он такой непохожий на тот тип мужчины, про которого я говорила, что выйду за него замуж высокого, худощавого. Но, как бы там ни было, я не хотела бы, чтобы Фред был высокий и худощавый, потому что как бы тебе сказать он тогда не был бы Фредом. Конечно, – думала Диана с определенной грустью, – мы будем ужасно этакой пухленькой парой. Но, в конце-то концов, это лучше, чем если один из нас высокий и худой, а другой низенький и толстенький. Вроде Моргана Слоуна и его жены. Миссис Линд говорит, что, когда видит их вместе, вечно вспоминает выражение «долго ли коротко».

«Хорошо, – сказала себе Энни этим вечером, причесываясь перед зеркалом в золотистом обрамлении, – я рада, что Диана так счастлива и довольна. Но, когда придет мой черед если когда-нибудь придет, я думаю, у меня будет что-то более волнительное. Но и Диана тоже так думала когда-то. Я помню, как она то и дело говорила, что никогда не обручится, как это бывает у всех. «Он», мол, должен совершить что-то яркое, чтобы завоевать ее. Но она изменила свое мнение. Может быть, и я тоже изменю? Нет, я нет. Я решила, что нет. Ой, по-моему, эти помолвки ужасно расстраивают, когда они случаются с близкими подругами».

Глава 30 Свадьба в каменном доме

Наступила последняя неделя августа. Мисс Лаванда выйдет замуж. Две недели спустя Энни и Гилберт уедут в Редмонд, в колледж. Через неделю миссис Рэйчел Линд переедет в Зеленые Крыши и перевезет с собой лары и пенаты в бывшую гостевую комнату, которая была уже готова к ее приезду. Она распродала на аукционе все лишнее, ненужное, и теперь занималась сходной работой – помогала упаковать вещи Алленам. В следующее воскресенье мистер Аллен наметил дать прощальную службу. Старый порядок менялся очень быстро, уступая место новому, и Энни, несмотря на свою взволнованность и счастье, чувствовала грусть.

Перемены не обязательно только приятны, но это дело нужное, философски заметил мистер Харрисон. Два года это, в общем, много, не хватало, чтобы за это время все оставалось как было. Так все может и мхом зарасти.

Мистер Харрисон курил у себя на веранде. Жена в порядке самопожертвования разрешила ему курить в доме, только у открытого окна. Мистер Харрисон оценил эту уступку и, со своей стороны, принял решение курить вне дома, на воздухе. Так взаимная добрая воля одержала победу.

Энни пришла к Харрисонам попросить желтых георгинов. Этим вечером они с Дианой собирались пойти в Обитель Эха и помочь мисс Лаванде и Шарлотте Четвертой в последних приготовлениях к завтрашней церемонии. У самой мисс Лаванды никогда не было георгинов, потому что она не любила этих цветов, к тому же они не подходили по стилю к ее уединенному и старомодному саду. Но после «грозы дядюшки Эйба» цветов в Эвонли и соседних деревнях этим летом было мало, и Энни с Дианой подумали, что желтые георгины, если их поставить в какой-нибудь кремого цвета каменный горшок, обычно используемый для приготовления пончиков, то они будут тем что нужно в темном углу каменного дома под лестницей, на фоне красных обоев.

– Мне кажется, вы начинаете занятия в колледже через пару недель? – продолжал мистер Харрисон. Что ж, нам с Эмили придется сильно поскучать по вам. Да, вместо вас здесь будет миссис Линд. А что, незаменимых людей не бывает.

Иронический тон мистера Харрисона невозможно передать на бумаге. Несмотря на близкие отношения его жены с миссис Линд, самое лучшее выражение, которое можно было бы подобрать для характеристики отношений между миссис Линд и мистером Харрисоном, это соблюдение вооруженного нейтралитета.

– Да, через две недели, – ответила Энни. – Умом я рада этому, а сердцем очень сожалею.

– Я думаю, вы соберете в Редмонде все почетные бумаги, которые до вас не собрали.

– Постараюсь получить одну-две, – призналась Энни, – но такие вещи для меня не имеют такого большого значения, как то, что я сделала два года назад. Что я хочу почерпнуть во время обучения в колледже, так это приобрести знания о наилучшем образе жизни и о том, как эти знания можно лучшим образом применить в жизни. Я хочу научиться понимать других людей и помогать им и себе.

Мистер Харрисон понимающе кивнул.

– Да, это мысль. Вот для таких вещей и должны быть колледжи. А то плодят степени и тщеславие, а до других вещей и руки не доходят. Вы правы. Я так думаю, что колледж не принесет вам большого вреда.

Собрав какие можно цветы в своих садах и у соседей, Диана и Энни к вечеру поехали в Обитель Эха. Там все дышало предстоящим событием. Шарлотта Четвертая летала по дому и саду с таким проворством, что ее голубые банты можно было видеть, казалось, в нескольких местах одновременно.

– Слава Богу, что вы приехали, – обрадовалась она, – потому что тут столько дел. Глазурь на этом пироге никак не схватывается… Серебро перечистить опять… Чемодан из конского волоса упаковать опять же… Для салата наловить петухов и кур, они как нарочно не даются, мисс Ширли, мэм. А мисс Лаванде сейчас вообще ничего нельзя доверять делать. Спасибо хоть мистер Ирвинг пришел и увел ее в лес погулять. Ухаживания ухаживанием, это хорошо, мисс Ширли, мэм, а когда влезают в готовку и уборку, все дело портится. Это я так думаю, мисс Ширли, мэм.

Энни с Дианой работали так старательно, что к десяти часам даже Шарлотта Четвертая была удовлетворена сделанным. Она сплела волосы в многочисленные косички и затем отправилась спать.

– Я все равно уверена, что ни на мгновенье не засну, мисс Ширли, мэм. Буду бояться, что в последнюю минуту что-нибудь случится. Крем не взобьется. Или с мистером Ирвингом случится удар, и он не выберется из него.

– У него ведь не бывает такого, правда? – спросила Диана, и на ее щеках заиграли ямочки. С точки зрения Дианы, Шарлотта Четвертая была если не произведением искусства, то предметом внимания.

– Тут дело не в том, бывает или не бывает, – важно разъяснила Шарлотта Четвертая. – Это дело просто случается и на тебе. Удар с каждым может быть. Откуда узнаешь. Мистер Ирвинг очень похож на моего дядю, у которого раз было, он как раз за обедом сидел. Но может быть, всё пройдет как надо. В этой жизни надо надеяться на лучшее, а готовиться к худшему и принимать, что тебе Бог посылает.

– Единственно, чем я озабочена, это тем, что завтра не будет ясной погоды, – сказала Энни. – Дядюшка Эйб предсказал дожди на середину недели, а после той грозы я не могу не верить в то, что предсказывает дядюшка Эйб.

Энни, которая лучше Дианы знала, как обстояло дело с предсказанием грозы дядюшкой Эйбом, не сильно расстроилась, услышав это. Она спала в эту ночь сном праведника и усталого человека, но была разбужена Шарлоттой Четвертой в необычно ранний час.

– Ой, мисс Ширли мэм, так ужасно, что я бужу вас так рано, – послышался через замочную скважину голос Шарлотты Четвертой, в котором слышались слезы, – но еще столько дел и, мисс Ширли мэм, я боюсь, пойдет дождь, и я хочу, чтобы вы встали и посмотрели, пойдет или нет.

Энни подлетела к окну, тщетно надеясь, что Шарлотта Четвертая таким образом просто хочет побыстрее поднять ее с постели. Но, увы, небо не сулило благоприятной погоды. Под окном лежал сад мисс Лаванды, который был отнюдь не залит солнцем, а был мрачен, и воздух стоял недвижен. Небо над пихтами потемнело, по нему наплывали сумрачные облака.

– Ах, как это некстати! – воскликнула Диана.

– Надо надеяться на лучшее, – решительно заявила Энни. – Если только не будет дождя, то прохладный перламутровый день, как сейчас, будет на самом деле приятнее, чем солнечный.

– Да ведь дождь пойдет, – печально промолвила Шарлотта, проскальзывая в комнату. Многочисленные косички вокруг головы, на кончиках которых белели торчавшие во все стороны веревочки, делали ее комичной. – Вот так будет до самого начала, а потом как хлынет. И гости приедут по грязи, и весь дом будет в грязи, и они не смогут пожениться под жимолостью. Ужасно плохо, что на невесту не будет падать солнце. А вы что думаете, мисс Ширли мэм? Я так и знала: уж слишком хорошо, чтобы так могло долго продолжаться.

Шарлотта Четвертая говорила так, словно подслушала Элизу Эндрюс.

Дождь не пошел, но, казалось, может обрушиться в любой момент. К полудню украсили комнаты, красиво накрыли стол. Наверху ждала невеста.

– Как вы красиво выглядите! – восторженно произнесла Энни.

«Очень мило», – думала Диана.

– Все готово, мисс Ширли мэм, и ничего ужасного пока не случилось, – весело объявила Шарлотта, удаляясь в свою маленькую комнатку для переодевания. Вместо беспорядочных мелких косичек появились две большие, они на сей раз были украшены не двумя бантами, а четырьмя, из новых ярко-голубых лент. Две верхние создавали впечатление больших крыльев, растущих из плеч Шарлотты, точно у рафаэлевских херувимов. Но Шарлотта Четвертая считала их очень красивыми, и, с шуршанием надев платье, настолько накрахмаленное, что оно могло стоять и без нее, она с огромным удовлетворением изучила себя в зеркале. Ее удовлетворение длилось до тех пор, пока она не покинула комнату и не увидела девушку в мягко обтекающем ее платье с приколотыми к рыжим волосам белыми, словно звездочки, цветами.

«Нет, я никогда не смогу выглядеть, как мисс Ширли, – расстроенно подумала бедная Шарлотта. – Надо родиться, чтобы так одеваться. Тут никакая практика не поможет».

К часу прибыли гости, включая мистера и миссис Аллен, поскольку мистер Аллен должен был взять на себя церемонию проведения обряда в отсутствие графтонского священника, который был в отпуске. Строгих формальностей не соблюдали. Мисс Лаванда спустилась по лестнице, чтобы встретить жениха, он взял ее руку, она подняла на него свои большие карие глаза, и от этого взгляда у Шарлотты Четвертой закружилась голова больше обычного. Они вышли на улицу к увитой жимолостью беседке, где их ждал мистер Аллен. Гости стояли кому где вздумается. Энни с Дианой стояли возле старой каменной скамьи, а между ними встала Шарлотта Четвертая.

Мистер Аллен открыл свою голубую книгу, и церемония началась. В тот момент, когда мисс Лаванда и Стивен Ирвинг были объявлены мужем и женой, случилось красивая и символическая вещь: солнце внезапно пробилось сквозь серые облака и залило своими лучами счастливую пару. Внезапно сад оживился под танец света и тени.

«Какой приятный знак, – подумала Энни, подходя поцеловать невесту. После этого трое девушек оставили улыбающихся гостей и пошли в дом, посмотреть, все ли готово для праздника.

– Слава Богу, всё позади, мисс Ширли, мэм, – со вздохом промолвила Шарлотта Четвертая, – и они благополучно поженились, а теперь неважно. Мешочки с рисом в кладовке, мэм, старые туфли за дверью, а сливки для взбивания на ступеньках погреба.

В половине третьего мистер и миссис Ирвинг ушли, и все подались на станцию, чтобы проводить их вечерним поездом. Когда мисс Лаванда пардон, миссис Ирвинг выходила из дверей своего старого дома, Гилберт и девушки бросили рис, а Шарлотта Четвертая швырнула старую туфлю с таким старанием, что угодила точнехонько в голову мистеру Аллену. Но самую хорошую часть прощальной церемонии отдали Полу. Он выскочил из дома, во всю силу звеня обеденным колоколом, который украшал камин в столовой. Единственной целью Пола было создать веселый шум, но как только звон колокола угас вдали, он тут же вернулся из-за реки, с холмов, настоящим церковным свадебным звоном, чистым, приятным, постепенно угасающим, словно любимое эхо мисс Лаванды прощалось с ней. И под этот благословенный звон мисс Лаванда покинула старую жизнь мечтаний, чтобы оказаться в жизни реалий шумного бурлящего мира.

Два часа спустя Энни и Шарлотта Четвертая снова показались на тропе, ведущей в сад. Гилберт поехал в Западный Графтон по поручению родителей, а помолвленной Диане приличия подсказали вернуться домой. Энни и Шарлотта вернулись, чтобы убраться в каменном доме и запереть его. Сад был залит золотистым вечерним солнечным светом. Порхали бабочки, жужжали пчелы, а на каменном домике уже был какой-то неуловимый налет заброшенности, которая всегда следует за шумными праздниками.

– Ой, какой унылый вид, правда? – шмыгнув носом, сказала Шарлотта Четвертая, которая проплакала всю дорогу от станции до дома. – Когда свадьба заканчивается, это так же тоскливо, как и похороны, правда, мисс Ширли, мэм?

Начался трудовой вечер. Нужно было убрать украшения, помыть посуду, разложить по корзинам оставшиеся яства, чтобы отправить их младшим братьям Шарлотты Четвертой. Энни не могла пойти отдыхать, пока в доме не убрано. После того как Шарлотта с «трофеями» ушла домой, Энни прошла по тихим комнатам, чувствуя себя человеком, в одиночку бродящим по банкетному залу, и позакрывала ставни. Затем она заперла входную дверь и села на скамейку под серебристым тополем, чтобы подождать Гилберта. Она очень устала, но голова продолжала думать и думать.

– О чем думаешь, Энни? – спросил показавшийся на тропе Гилберт. Лошадь с коляской он оставил на дороге.

– О мисс Лаванде и мистере Ирвинге, – задумчиво ответила Энни. – Ну разве это не прекрасно, как хорошо все обернулось? Соединиться после стольких лет разлуки и непонимания?

– Да, прекрасно, – произнес Гилберт, прямо глядя в лицо Энни. – А не было бы это еще прекраснее, если бы не было этих лет разлуки и непонимания? Если бы они всю жизнь шли рука в руке? Безо всяких мыслей о прошлом, а только о том, что они принадлежат друг другу?

В какой-то момент сердце Энни странно прыгнуло, и впервые она опустила свои глаза под пристальным взглядом Гилберта, а на бледных щеках появился розовый румянец. Словно пелена, за которой пряталось ее сознание, вдруг поднялась, и ей открылись чувства и реалии, о которых она не подозревала. Может быть, романтика приходит в жизнь не только как блестящий рыцарь, с помпой и под звуки труб? Может, она входит тихо, незаметно, в образе старого друга? Может, она обнаруживает себя в кажущейся на первый взгляд прозе, пока вдруг не озарятся страницы этой прозы, не зазвучат рифмы и не заиграет музыка? Может… Может, любовь вырастает естественно из красивой дружбы, как красная роза вырастает из зеленого бутона?

Потом пелена упала снова, но Энни, шедшая по темной тропинке, была уже не той Энни, которая весело ступала по ней предыдущим вечером. Страница девичества перевернулась, словно это сделала невидимая рука, а впереди были страницы женственности с их очарованием и загадками, болями и радостями.

Гилберт благоразумно молчал. Но под это молчание он вспоминал, как вспыхнула Энни, и читал историю предстоящих четырех лет. Четырех лет упорного, счастливого труда, потом награда в виде полученных знаний и завоеванной любви.

За их спинами таял в темноте задумчивый каменный дом. Он был одинок, но не заброшен. Из него не навсегда ушли мечты, смех, радость. Будет у этого каменного дома лето, и не одно. Можно и подождать. И эхо за рекой, вынужденное замолкнуть, тоже будет дожидаться своего часа.

Сноски

1

Octogenarian слово греческих корней, означающее в возвышенном английском «восьмидесятилетний(яя)» (здесь и далее примеч. пер.).

(обратно)

2

«Юнион Джек» (Union Jack) – это государственный флаг Великобритании. Составлен из элементов трех флагов.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Сердитый сосед

Глава 2 Вмиг продать – год каяться

Глава 3 Мистер Харрисон в доме

Глава 4 Разные мнения

Глава 5 Как настоящая директриса

Глава 6 Мужчины и женщины во всем их разнообразии

Глава 7 В делах

Глава 8 Марилла берет двойняшек

Глава 9 Проблема цвета

Глава 10 Дэви в поисках острых ощущений

Глава 11 Факты и фантазии

Глава 12 Не день, а наказание

Глава 13 Золотой пикник

Глава 14 Опасность предотвращена

Глава 15 Начались каникулы

Глава 16 Из чего состоит мечта

Глава 17 Череда неприятностей

Глава 18 Приключение на улице Тори

Глава 19 Просто счастливый день

Глава 20 Часто это случается так

Глава 21 Эта милая мисс Лаванда

Глава 22 О том, о сем

Глава 23 Роман мисс Лаванды

Глава 24 Пророк в собственном отечестве

Глава 25 Чрезвычайное происшествие в Эвонли

Глава 26 За поворотом

Глава 27 День в каменном доме

Глава 28 Возвращение принца в заколдованный дворец

Глава 29 Поэзия и проза

Глава 30 Свадьба в каменном доме Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg