«Испытание Джеймса Ренча»

— Есть два вида подкаблучников, — отметил Генри. — Те, кому это нравится, и те, кому нет, и я не могу утверждать наверняка, что вторые составляют большинство.

Я забыл, с чего вдруг всплыла эта тема, но вроде бы мы обсуждали достоинства Генриха VIII, отца и мужа.

— Видите ли, — продолжил обожающий порассуждать Генри, — это придает остроты жизни. Она нынче становится несколько монотонной, раз уж повсюду тишь да гладь и нигде, за исключением собственного дома, нет никакой возможности поссориться. Я сдружился с одним парнем в ту зиму, когда работал в Дрездене в «Европейском дворе». Тихий, кроткий человек, по профессии мясник, работал по найму, а вот его жена была портнихой — шнайдерин, как их там называют, и ей принадлежало относительно большое ателье на Прагерштрассе. Мне всегда говорили, что немецкие мужья худшие из всех, жены для них рабыни, и лишь при самом добром отношении они воспринимают их как служанок. Но, насколько я могу судить по собственному опыту, человеческая натура не меняется так уж сильно с увеличением расстояния до Лондона, как мы иногда себе представляем, и во всем мире у мужей возникают одинаковые проблемы. По крайней мере я встречался с одним или двумя немецкими мужьями, которые никак не тянули на рабовладельцев, во всяком случае в семейной жизни, и я точно знаю, что мейстер[1] Энтон — так звали парня, о котором я вам рассказываю, — не мог оказаться в худшей ситуации, даже если бы родился и вырос англичанином. Детей у них не было, так что его жена целиком и полностью посвящала себя ему и девушкам, которые у нее работали, и, как могла, отравляла им жизнь. Что касается девушек, они заканчивали работу в шесть вечера, и очень многие не выдерживали и месяца. Но мужу, который не мог подать заявления об уходе, приходилось терпеть все это восемнадцать часов в сутки. А если ему удавалось вечерком вырваться на час-другой, чтобы поболтать с друзьями, то есть с нами, за кружкой пива, он все равно не мог полностью расслабиться, думая о том, что ждет его дома. Конечно же, все друзья Энтона знали о его беде — злобную жену в мешке не утаишь — и жалели его, такого любезного и добродушного, и многие из нас старались помочь советом. Некоторые, наиболее агрессивные, подробно объясняли, как ее приструнить, но, к сожалению, сами они были холостяками, поэтому осуществимость их предложений, мягко говоря, вызывала сомнения. Один мужчина безмерно ему докучал, убеждая воспользоваться ведром холодной воды. Он вообще принадлежал к энтузиастам, уверенным, что холодная вода — панацея от всех бед. Сам всегда ею пользовался, а в отпуск всегда отправлялся куда-нибудь на воды. Ходили слухи, что мейстер Энтон — настойчивость того парня, как я понимаю, принесла плоды — попытался провести этот эксперимент, но закончился он, похоже, неудачно. Во всяком случае, мы не видели его неделю. Говорили, все это время он лежал в постели вроде бы с переохлаждением печени. Но следующее сделанное ему предложение он довольно грубо отклонил, объяснив, что у него нет желания снабжать жену новыми идеями.

Женщина она была неплохая, можете мне поверить, но больно вспыльчивая. Временами производила самое приятное впечатление, а вот когда показывала характер, жизнь с ней, полагаю, превращалась в сражение. Он выдержал семь лет, а в один прекрасный день, не сказав ни слова, безо всякого предупреждения ушел из дома. Поскольку она вполне могла себя содержать, такое решение казалось оптимальным, и все гадали, почему оно никому не пришло в голову раньше. Я не видел этого парня девять месяцев, пока совершенно случайно не столкнулся с ним на платформе в Кельне, где ждал поезда на Париж. Он сказал мне, что в переписке они сумели устранить все имеющиеся у них разногласия и теперь он возвращается к жене. Выглядел он радостным, ему явно не терпелось увидеться с ней.

— Думаете, она действительно изменилась к лучшему? — спрашиваю я. — Полагаете, девяти месяцев хватило, чтобы она выучила свой урок?

Мне не хотелось его огорчать, но я знал только одну женщину, которая отучилась пилить мужа, и произошло это лишь после того, как она выпала из окна третьего этажа. Результатом стал, как это называют врачи, перманентный паралич голосовых связок, но едва ли этот случай можно рассматривать как прецедент.

— Нет, — отвечает он, — ей не хватило бы и девяти лет. Но я за это время свой урок выучил. Вы меня знаете, — продолжает он, — я человек спокойный. Если мне никто слова не скажет, я тоже никому ничего не скажу. Так я и жил после того, как ушел от нее. Изо дня в день, всегда одно и то же. Встаешь утром, работаешь, выпиваешь кружку пива, ложишься вечером спать. Ничего интересного, ничего будоражащего. Какое-то животное существование.

Да, он был странный парень. На многое смотрел исключительно со своей колокольни, как и в этой истории.

— Случай любопытный, — согласился я, — но не из тех, однако, о которых следует рассказывать. У женщин может сложиться впечатление, что пилить мужа — это здорово, и они станут опробовать этот способ даже на тех мужьях, которым такие эмоциональные встряски ни к чему.

— Этого можно не бояться, — ответил Генри. — Как говорится, женщины пилящими рождаются, а не становятся. Она будет пилить, как роза — расцветать, и не потому, что ей этого хочется, а потому, что такой создана. Если женщине это не дано от природы, ничего у нее не выйдет, как бы она ни старалась. А что касается мужчин… что ж, пока жену выбирают по старому правилу, мы будем узнавать, что получили, когда деваться уже некуда и остается только делать хорошую мину при плохой игре. — Я помню одного парня, — продолжил Генри, — который много лет назад работал со мной в одном маленьком отеле в городе. Он был официантом, как и я. Человек в целом неплохой, хотя любил немного задирать нос в свободное от работы время. Он уже два или три года был обручен с одной из горничных, очаровательным созданием с большими наивными глазами и голоском, напоминающим журчание ручейка. Странные существа эти женщины! Со стороны никогда не скажешь, из чего они сделаны. Тот сезон выдался для них удачным, и они подумывали над тем, чтобы все-таки рискнуть и пожениться. Так и поступили, и вернулись на работу после недельного отпуска, он — в ресторан, она — в номера. Разница состояла только в том, что они сняли пару комнат на Мидлтон-роуд, откуда летом можно увидеть одно или два зеленых дерева.

Первые несколько месяцев они жили душа в душу. Она была о нем почти такого же высокого мнения, как и он сам о себе, и это только способствовало укреплению семейного мира, а он гордился ею так, словно она — творение его рук. Потом в Новой Зеландии умер его дальний родственник, о котором он никогда не слышал раньше, и оставил ему состояние.

Вот тут у него начались проблемы, да и у нее тоже. Я не говорю, что этих денег хватило бы на покупку титула пэра, но человеку, которому обычно снились сны о чаевых в полкроны, такая сумма показалась бы огромной. В любом случае ее хватило, чтобы он потерял голову и увидел себя совсем в другом свете. Первым делом он, естественно, подал заявление об уходе и сжег свой рабочий костюм, который, впитав в себя немало жира, горел отлично. Если бы он на этом остановился, никто бы его ни в чем не обвинил. Но он не остановился. Снял дом в «конюшнях» рядом с Гросвенор-сквер, обставил его, как второразрядный немецкий ресторан, стал одеваться, как букмекер, и почему-то решил, что общение с несколькими скользкими типами из Сити и одним или двумя щеголями из высшего общества, давно оставшимися без гроша, приведет его на Парк-лейн и в палату лордов. И только жена мешала ему полностью порвать с прежней жизнью. В чепце и переднике или в воскресном платье, она всегда выглядела слишком простовато, чтобы с ней можно было показаться на людях. А в одежде, приобретенной по советам его новых друзей, она и вообще напоминала дворовую курицу в перьях индюка. Он пришел в ужас, выяснив, что размер ее перчаток семь с четвертью, а туфель — больше четвертого, а такое отношение, естественно, раздражает женщину даже больше, чем обнаруженные недостатки ее бессмертной души. Я догадываюсь, что за какой-то год он превратил ее жизнь в ад, пытаясь дотянуть ее до стандартов тех, кто с субботы до понедельника пребывает в Брайтоне, то есть до людей, которыми он себя окружил. По части практической сметки она могла дать ему сто очков форы, и он бы только выиграл, если б слушал ее, вместо того чтобы настаивать, что она должна слушать его. Но есть люди, которые думают, что если будут достаточно ценить шампанское и балет, их принадлежность к сливкам общества ни у кого не вызовет сомнений, и он входил в их число. А любое ее здравомыслящее предложение только убеждало его, что она явно ему не подходит.

Он жаловался на ее выговор, тем самым показывая себя круглым дураком, потому что сам вырос в Лаймхаусе, а совершенствовал язык на Майнорис. И он настаивал на том, чтобы жена его читала светские романы, — вы понимаете, о чем я, — в которых герои то и дело отрывают друг другу головы, а все истины ставятся с ног на голову. Эти романы оставляют в отелях, когда прочитывают, и у людей вошло в привычку заглядывать в них, когда совсем уж делать нечего. Он надеялся, что она сможет, приложив определенные усилия, говорить, как персонажи этих книг, — это он счел бы идеальным результатом.

Она делала все, что могла, но, разумеется, чем дальше уходила от себя, тем становилась нелепее, а мерзость, которая так и лезла из него, приводила к тому, что он стал высмеивать ее почти открыто. И вместо того чтобы уехать из «конюшен» — сделать это не составило бы труда и на Гросвенор-сквер ничего бы об этом не узнали, а потому не оскорбились в своих лучших чувствах, — он винил жену в том, что она не соответствует его новым высоким стандартам, поскольку она дочь добропорядочного сапожника с Майл-Энд-роуд, а не какая-то фифочка, которая в лучшем случае могла стать третьесортной балериной, да и той не стала, потому что не умела танцевать и не хотела учиться.

Он немного играл на бирже и поначалу выигрывал, отчего еще сильнее раздулся от гордости. Он также нашел себе родную душу — итальянскую графиню, каких в избытке можно встретить в Гамбурге, само собой, вдову. Прежде всего ее печалило, что высший свет в его лице терял драгоценнейший бриллиант. Она объяснила ему, что изысканная и опытная женщина может открыть мужчине все двери в высшее общество, где, по ее словам, его с нетерпением ждут. Он работал официантом, так как природа не обделила его умом — эта профессия требует особой проницательности и интуиции, можете мне поверить, если, конечно, не хотите тратить время на посетителей в кроличьих манто и с фальшивыми драгоценностями, а отдавать должное только истинным дамам и джентльменам. Но для этих важных шишек он был всего лишь юнцом из провинции, так что понятно, как они на него смотрели.

Она не графиня, мне бы не хотелось, чтобы вы так подумали, а его жена — позднее сдружилась с моей миссис, вот почему я знаю все подробности. Однажды он приходит к ней, при этом выглядит довольно глупо, во что легко можно поверить, а может, выпил, чтобы придать себе смелости, и говорит:

— В последнее время мы ведь не очень ладим, правда, Сьюзен?

— Мы мало видимся друг с другом, — отвечает она. — Но я согласна с тобой, сейчас от общения мы не получаем такого удовольствия, как раньше.

— Это не твоя вина, — говорит он.

— Я рада, что ты это понимаешь. Видать, ты не дурак, хотя у меня уже начало складываться такое впечатление.

— Конечно же, когда я на тебе женился, я не знал, что у меня появится столько денег, — продолжает он.

— Я тоже не знала, — отвечает она, — иначе, будь уверен, я бы за тебя не пошла.

— Судя по тому, как все обернулось, это была маленькая ошибка.

— Ошибка, — кивает она, — но в нашем случае совсем не маленькая.

— Я рад, что ты со мной согласна и нет необходимости ссориться.

— Я всегда пыталась соглашаться с тобой, — говорит она. — Мы никогда не ссорились, и это весомое доказательство того, что не будем ссориться и в дальнейшем.

— Это ошибка, которую можно исправить, если вести себя благоразумно, причем мы никому не причиним вреда.

— Ох! — восклицает она. — Это будет еще одна ошибка.

— Мы не подходим друг другу, — настаивает он.

— Выкладывай все, — говорит она. — О моих чувствах можешь не беспокоиться. Я их полностью контролирую, будь уверен.

— Ты была бы счастливее с мужчиной твоего положения.

— Я, возможно, была бы счастливее со многими мужчинами, — отвечает она. — Но что тут обсуждать, если я замужем за тобой?

— Ты можешь от меня избавиться.

— То есть ты хочешь сказать, что это ты можешь избавиться от меня, — уточняет она.

— По существу, это одно и то же, — говорит он.

— Нет, — возражает она, — ничего подобного. Я не стала бы избавляться от тебя ради собственного удовольствия, и не собираюсь этого делать ради твоего. Ты можешь жить как достойный человек, а я буду и дальше мириться с тобой, или ты можешь жить как дурак, и я не встану у тебя на пути. Но у тебя не получится сесть на оба стула сразу, а я не собираюсь тебе в этом помогать.

Что ж, он принялся с ней спорить, пытался убедить и даже угрожал, но ни то, ни другое не сработало.

— До сих пор я выполняла свой долг перед тобой, как могла, и буду выполнять дальше, если тебе угодно, но на большее не рассчитывай.

— Мы не можем жить вместе, — говорит он, — и просить меня об этом несправедливо.

— Я и не собираюсь этого делать, — заявляет она. — Ты займешь свое положение в обществе, каким бы оно ни было, а я свое. Можешь быть уверен, я этому буду только рада.

— Ты о чем? — спрашивает он.

— Все просто, — отвечает она. — До того как выйти за тебя замуж, я сама зарабатывала на жизнь и могу к этому вернуться. Ты пойдешь своим путем, а я — своим.

Его это не устроило, но он ничего не мог поделать, она твердо стояла на своем, несмотря на все его попытки хоть как-то изменить ее позицию. Он предлагал ей любые деньги, — жадностью-то он не отличался, — но она не взяла ни пенни. Она сберегла свою старую одежду — возможно, мысль о том, что одежда эта может ей понадобиться, никогда не покидала ее — и попросила своего прежнего управляющего, который теперь хозяйничал в одном из отелей Кенингстона взять ее на работу. Место она получила, и на том и закончилась ее семейная жизнь.

Что касается ее мужа, то он пошел обычным путем. Мне всегда казалось, что мужчины и женщины в определенном смысле как вода: рано или поздно она проливается. Образно говоря, разумеется. Время от времени капля повисает, но потом все равно падает. А подъем всегда процесс длительный. Господи! Я их навидался, многих и многих. Они считали себя такими умными, сверкали бриллиантовыми перстнями, дымили большими сигарами. «Подождите немного, — говорил я себе, — придет день, когда вы скатитесь вниз и будете рады отбивной с картошкой и кружке пива». И в девяти случаях из десяти оказывался прав. Джеймс Ренч разделил участь большинства: пытался показать другим, какой он крутой, и надорвался; пытался подняться повыше и всякий раз падал вниз, пока наконец одной весной не обнаружил, что остался у разбитого корыта. Тогда, само собой, подумал о своей жене — неудачи очень даже располагают к мыслям об утраченном семейном счастье — и задался вопросом, а как у нее идут дела.

К счастью для него, дела у нее шли очень даже хорошо. Ее отец умер и оставил ей наследство, небольшое, несколько сотен фунтов, но, прибавив к ним собственные сбережения, она купила маленькую гостиницу в растущем городе, которую через три года продала, выручив сумму, в три или четыре раза превышающую ту, которую заплатила. На этом дело не закончилось. Она обнаружила в себе кулинарный талант, а это уже гарантированный годовой доход, и к этому времени владела небольшой гостиницей в Брайтоне, причем ее выручке могли бы позавидовать держатели акций куда более крупных конкурентов, если б, конечно, знали, сколько она получает.

Он пришел ко мне, выяснив, уж не знаю откуда, — полагаю, голь на выдумки хитра, — что моя миссис поддерживает с ней дружеские отношения, и упросил попытаться устроить им встречу, что я и сделал, правда, честно предупредил, что, учитывая обстоятельства, он никак не может рассчитывать на радушный прием. Но его это не остановило. Одолжив денег на проезд и мое старое пальто, он отправился в путь, вероятно полагая, что все его беды позади.

Но не сложилось. Закон о собственности замужних женщин несколько изменил ситуацию, и мастер Джеймс обнаружил, что его приветствовала — без всяких намеков на нежность — деловая женщина лет тридцати шести или около того, которая предложила ему подождать в комнатке за баром, пока у нее найдется время с ним поговорить.

Она заставила его прождать сорок пять минут, достаточный срок для того, чтобы сбить с него остатки спеси, а потом вошла и закрыла за собой дверь.

— Должен сказать, ты совершенно не изменилась, Сьюзен, — говорит он, — разве что стала еще красивее.

Догадываюсь, эта фраза вертелась у него в голове все сорок пять минут. Он знал, что женщинам такие слова нравятся.

— Меня зовут миссис Ренч, — поправила она. — И если ты снимешь шляпу и встанешь, когда я с тобой разговариваю, то так будет лучше.

Это его задело. Но ему ничего другого не оставалось, поэтому он выполнил ее указание.

— Теперь говори, чего ты хочешь? — спрашивает она, усаживаясь за стол.

Он же так и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, со шляпой в руках.

— Я был тебе плохим мужем, Сьюзен, — начинает он.

— Я и сама могла бы тебе это сказать, — отвечает она. — Я спросила, чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы мы забыли прошлое, — говорит он.

— И я тоже, — кивает она. — И если ты не будешь поминать прошлое, я последую твоему примеру.

— Ты ангел, Сьюзен, — заулыбался он.

— Я уже сказала тебе, что меня зовут миссис Ренч. Сьюзен я для своих друзей, а не для каждого бродяги, ищущего работу.

— Разве я не твой муж? — спрашивает он, пытаясь сохранить остатки достоинства.

Она встала и бросила взгляд на стеклянную дверь, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.

— Давай разберемся с этим раз и навсегда, — говорит она. — Я прожила без мужа одиннадцать лет и к этому привыкла. И сейчас не чувствую, что он мне нужен, а если и нужен, то не такой, как ты. Одиннадцать лет назад я тебе не подходила, а теперь ты не подходишь мне.

— Я хочу измениться, — говорит он.

— Я хочу на это посмотреть, — отвечает она.

— Дай мне шанс.

— Я собираюсь это сделать, но теперь условия буду ставить я, а не ты. Одиннадцать лет назад я не изменилась, как тебе того хотелось, и ты выставил меня за дверь.

— Ты ушла сама, Сьюзен, — говорит он. — Ты же знаешь, идея исходила от тебя.

— Не усердствуй, напоминая мне об обстоятельствах, — отвечает она холодно. — Я ушла, потому что вместе мы ужиться не могли, ты это знаешь. И тогда тебя это вполне устроило. Теперь я посмотрю, устроишь ли ты меня, — говорит она и вновь садится за стол.

— В каком смысле? — спрашивает он.

— В смысле сможешь ли ты заработать на жизнь и стать достойным членом общества.

Он постоял, обдумывая ее слова.

— Я мог бы управлять для тебя этим отелем.

— Благодарю. С этим я как-нибудь справляюсь сама.

— А как насчет финансовой стороны дела? Ведения счетов? Эта работа вряд ли тебе по силам.

— Да и тебе тоже, — сухо заметила она, — судя по тому, как ты вел свои дела.

— Ты же не хочешь назначить меня старшим официантом? — спрашивает он. — Для меня это будет шаг назад.

— Ты думаешь об отеле, полагаю? — интересуется она. — Возможно, ты прав. Но мои клиенты в большинстве своем старомодные люди. Очень может быть, что ты им не понравишься. Может, предложишь что-нибудь еще?

— Едва ли я смогу помогать официантам убирать со столов грязную посуду.

— Вряд ли, — отвечает она. — Боюсь, половину ты перебьешь.

Тут он попытался съязвить:

— Может, ты видишь меня на месте коридорного?

— А вот это дельная мысль, — кивает она. — Особого вреда ты не принесешь, да и я смогу за тобой приглядывать.

— Ты это серьезно? — попытался он возмутиться.

Но она тут же его осекла.

— Если ты думаешь, что можешь рассчитывать на большее, разговор окончен. По странному совпадению это место сейчас свободно. Я буду держать его для тебя до завтрашнего вечера. Так что время все обдумать у тебя есть.

Тут в комнату зашел кто-то из слуг, она говорит:

— До свидания. — И на том их беседа закончилась.

Что ж, обдумав ее предложение, он согласился, поскольку рассчитывал, что через неделю или две она сменит гнев на милость. Но куда там. Он прослужил коридорным пятнадцать месяцев и досконально овладел всеми навыками этой профессии. В отеле он был коридорным Джеймсом, а она — миссис Ренч, хозяйкой, и она следила за тем, чтобы он ни на минуту об этом не забывал. Он получал жалованье и чаевые, и еды хватало, но, думаю, такая тяжелая работа на его долю не выпадала никогда в жизни, да еще он на собственном опыте убедился, что заслужить похвалу хозяйки в два раза сложнее, чем самого строгого хозяина, и по этой части миссис Ренч исключения не составляла.

По прошествии пятнадцати месяцев она велит ему зайти в кабинет. На этот раз сам он ничего не говорил, стоял со шляпой в руках, ожидая, когда она соблаговолит обратить на него внимание.

— Джеймс, — говорит она, закончив свои дела. — Как выяснилось, на этот сезон мне нужен еще один официант в кофейный зал. Хочешь попробовать поработать на этом месте?

— Премного вам благодарен, миссис Ренч, — отвечает он. — Работа, конечно, не такая, к которой я привык, но, думаю, я сумею оправдать ваше доверие.

— Жалованья не положено, как ты знаешь, но так работает весь второй этаж, а если ты будешь усердно трудиться, то сможешь заработать от двадцати пяти до тридцати шиллингов в неделю.

— Благодарю вас, миссис Ренч. Меня это полностью устроит, — отвечает он, и на том разговор закончился.

В официантах у него получилось еще лучше, — можно сказать, это было у него в крови — и через какое-то время его назначили старшим. Время от времени, разумеется, ему приходилось обслуживать тех самых людей, с которыми он сидел за одним столом в лучшие для себя времена, и это его, конечно же, напрягало. Но с тех пор здравомыслия у него заметно прибавилось, и когда один из его давних знакомых, во фраке и перстнях, обедая воскресным вечером, начал подшучивать над ним, Джимми ответил ему очень спокойно:

— Да, полагаю, тогда мы оба были не на своем месте. И теперь разница между нами только в том, что я вернулся на свое.

Ему это, разумеется, стоило чаевых, но принесло удовлетворение.

Он проработал в отеле три с половиной года, а потом миссис Ренч вновь велела ему зайти в кабинет.

— Присядь, Джимми, — говорит она.

— Благодарю вас, миссис Ренч. — Он садится.

— Я собираюсь продать эту гостиницу, Джеймс, — говорит она, — и купить другую, около Дувра. Там спокойное место и клиентура мне нравится. Ты поедешь со мной?

— Благодарю вас, миссис Ренч, — отвечает он, — но я тоже подумываю о смене места.

— Ох, как жаль, Джеймс. Я думала, мы очень неплохо ладим.

— Я старался на совесть, миссис Ренч, и надеюсь, моя работа не вызывала у вас нареканий.

— Жаловаться мне было не на что, — признает она.

— Спасибо вам за теплые слова и спасибо за то, что дали мне шанс, когда я в нем нуждался. Благодаря этому я стал человеком.

После небольшой паузы она вновь заговорила:

— Ты встречал здесь некоторых из своих прежних друзей, Джеймс, и они убедили тебя вернуться в город?

— Нет, миссис Ренч, не нужен мне больше ни город, ни жилье рядом с Гросвенор-сквер. Если я теперь и поеду туда, то только по делам, а этого, возможно, придется ждать еще долго.

— Что значит — по делам? — спрашивает она.

— Собираюсь управлять гостиницей, — поясняет он. — По-моему, теперь я знаю, как это делается. Я сумел скопить небольшую сумму, спасибо вам, миссис Ренч. Вы вытащили меня из такой ямы!

— А денег у тебя достаточно, чтобы начать свое дело? — спрашивает она.

— Не совсем, — отвечает он. — Моя идея — найти компаньона.

— Сколько у тебя денег? — говорит она. — Если, конечно, ты не сочтешь этот вопрос неприличным.

— Отнюдь, — отвечает он. — Около девятисот фунтов.

Она наклоняется над столом и начинает что-то писать.

— Полагаю, Дувр тебе не подойдет? — спрашивает она, не поднимая головы.

— Дувр меня вполне устроит, если гостиница заслуживает внимания.

— Из нее можно сделать конфетку, а покупаю я ее за смешные деньги. Ты можешь получить треть за тысячу фунтов, стоит она три тысячи, и останешься должен мне сто фунтов.

— И в каком я буду статусе? — спрашивает он.

— Если тебя устроят эти условия, — говорит она, — тогда, естественно, ты будешь совладельцем.

Он встал и подошел к ней.

— Жизнь не только бизнес, Сьюзен, — сказал он.

— Я нашла, что по большей части именно бизнес, — ответила она.

— Четырнадцать лет назад я допустил ошибку, — признался он. — Теперь ее допускаешь ты.

— И какую ошибку я допускаю? — спросила она.

— Считаешь, что мужчина — существо, которое не способно выучить свой урок.

— Ох, — вырвалось у нее, — и какой же урок ты выучил?

— Что без тебя у меня нет жизни, — ответил он.

— Что ж, ты предложил партнерство, и я на него согласилась. Что ты еще хочешь?

— Я хочу знать, как будет называться компания.

— «Мистер и миссис Ренч». — Она повернулась к нему и протянула руку. — Тебя это устроит?

— Очень даже, — ответил он. — И я сделаю все, чтобы не подвести тебя.

— Я тебе верю.

Вот так они начали жизнь с чистого листа.

Примечания

1

Мастер, квалифицированный специалист (нем.).