«Как мы не стали бандой»

Как мы не стали бандой (fb2) - Как мы не стали бандой 1343K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Глеб Юрьевич Черкасов

Глеб Черкасов Как мы не стали бандой

Моей маме Тамаре Кайдан за безграничную любовь и терпение

Я так живо представляю себе его темную фигуру; глубокой ночью он бредет вдоль безлюдных улиц, поглощенный одной мыслью, весь уйдя в себя. Быть может, в бледном свете привокзальных фонарей грубый дощатый забор показался ему белой стеной? А роковая дверь пробудила в нем заветные воспоминания? Да и существовала ли когда-нибудь белая стена и зеленая дверь? Право, не знаю.

Герберт Уэллс

В историческое время живем — радуйтесь.

Виктор Черномырдин

Пролог. Программка к матчу

1982 ГОД

(ФРАНЦИЯ — ФРГ, 3:3)

Июнь — июль — чемпионат мира по футболу в Испании.

В ноябре умирает генсек ЦК КПСС Леонид Брежнев.

В США выходят фильмы «Рембо» и «Тутси», в СССР — «Остров сокровищ» и «Инспектор ГАИ», во Франции — «Ас из асов».

Команда: Станислав Линькович, Антон Маяков, Дмитрий Хубариев, Петр Кислицын.

Посреди дачного поселка Северянка было самое настоящее футбольное поле с самыми настоящими воротами: одни прямые, а другие гнутые, спасибо пьяному водителю — штанголюбу. Никто в Северянке не помнил, как получилось, что такое поле сначала появилось, а потом было заброшено. Сеток на воротах, как и разметки, конечно, не осталось. Но никто из дачников не жаловался. Полем гордились и без устали пользовались.

С утра мяч гоняли дети, а вечером все, кто хотел, сначала улица на улицу, а потом — не разбирая адресов, по симпатиям. За мячом носилась огромная толпа в возрасте от восьми до шестидесяти лет. На воротах стояло по пять-шесть человек. Судей не было, спорные вопросы решали капитаны. Играли на интерес — проигравшая команда ставила ящик пива или вина взрослым и ящик мороженого — детям. Второе было достать иногда и труднее.

Антон Маяков, Стас Линькович, Петя Кислицын и Дима Хубариев — мальчики примерно одного возраста — всегда играли в одной команде. Когда одного из них перевели для комплекта в другую, они просто вместе ушли с поля. Пораженные детским упрямством, взрослые больше ребят не делили, с того момента и стали в Северянке играть не улица на улицу, а как придется.

Дача родителей Антона Маякова досталась им от маминого отца, который получил участок еще в шестидесятые годы и тогда же построился. Сам он наезжал в Северянку редко, жил по должности на другой, казенной. Антон млел, когда дедушку привозила черная «Волга». Он не понимал, отчего с утра, задолго до появления на улице красивого автомобиля, отец ходил хмурый, а мама на это сердилась. Один раз задал вопрос, познакомился с таким довольно редким явлением, как подзатыльник, понял, что развивать знакомство не хочет, и отложил решение задачки на потом. Так обычно Антон поступал и с домашними заданиями в школе.

Лето он любил и за их отсутствие тоже. И за то, что на даче имелась огромная — аж в три шкафа — библиотека.

Чуть ли не с шести лет Антон много, с удовольствием и без всякой системы читал. Хоть на даче, хоть дома он просто брал книгу с полки. Не нравилось — ставил обратно. Мать всполошилась, когда восьмилетнее чадо пришло с просьбой растолковать некоторые не до конца понятные места из «Похождений бравого солдата Швейка».

Попытка обратить ребенка к детской литературе провалилась: после солдата Швейка и мушкетеров лисичками и белочками его увлечь как-то не получалось. Прятать книги было бессмысленно. Однажды случился скандал. Антон любил есть за чтением и читать за едой. Родители, обнаружив пятна на страницах совсем непонятной и неинтересной книги «Ожог», пришли в неописуемую ярость.

Отругав вдоволь и ребенка, и друг друга, папа с мамой договорились с сыном, что он все-таки будет спрашивать, стоит читать эту книгу или нет. Ну и конечно, за чтением не будет есть, да и вообще есть будет поменьше, а то какой-то толстячок получается.

Антон честно ходил на плавание, на которое его записала мама, и старался летом больше времени проводить на улице. Но до появления Пети шкафы с книгами оставались его лучшими друзьями.

Новый знакомый у Антона появился, оттого что его отец, Сергей Владиленович, по меткому выражению жены Раисы Николаевны, мог удержать в руках только «рюмку, сигарету и шариковую ручку». Когда забор завалился, пришлось позвать на помощь соседа. Еще в начале семидесятых Северянка считалась номенклатурным поселком, но спивавшиеся потомки генералов и министров потихоньку делили и продавали участки тем, кто мог заплатить. Один из новых жителей, мастер с завода, оказался спасителем для хиреющего хозяйства Маяковых.

Алексей Петрович Кислицын пришел чинить забор вместе с сыном. Мать подтолкнула Антона к Пете Кислицыну и велела немного побегать, потому что опять он только и читает. Антона, оторванного от «Охотников за сокровищами» Луи Буссенара, план не порадовал, но уже через десять минут он с удовольствием играл в солдатиков с новым другом, рассказывая ему о Бородинской битве. Петр слушал разинув рот, а его отец, невольно став свидетелем дитячьей беседы, пришел в восторг: «Он в школе для проформы, только по физкультуре и пению успевает, хулиганить туда, в общем, ходит, а тут ваш Тоха прям кладезь, то расскажет, се расскажет, пусть Петька к вам или Антон к нам, соседи же».

Родители Антона не спорили, в починке нуждалось почти все, а Петя, едва достававший Антону до плеча, смотрелся симпатично.

Их дружба дала причудливый эффект: сын мастера завода тщательно запоминал все, что рассказывал его начитанный друг, а сам за книги не взялся. Зато Антон явно похудел и даже немного научился кататься на велосипеде. Его родители были счастливы.

С Димой Хубариевым они познакомились в очереди за молоком.

Петя и Антон сначала заинтересовались, а потом и отнеслись к нему с почтением в силу биографии. Он и его старший брат Максим жили с бабушкой, бабой Верой, — это казалось очень необычным. Непонятно было, куда делись родители, но факт оставался фактом.

Максим компании со сверстниками не водил и тут же стал у ребят заводилой, с ним легко отпускали в кино и на речку, как-никак почти взрослый, уже пятнадцать лет. Это в итоге и привело к происшествию, которое присоединило к компании Стаса Линьковича, а Макса после того с ними не осталось.

После печального события — набега на клубничное поле, — о котором потом не хотел вспоминать никто из его участников, Раиса Николаевна крайне неприятным голосом, обращаясь в основном к Диме, объясняла, что пока не было его с братом, все шло прилично и только они сбивают с толку хороших ребят.

Испуганный Дима готовился заплакать, но тут пришла его бабушка.

Тон разговора несколько изменился.

Виноватым был признан так и не объявившийся пока Макс. Бабушка извинилась за него и, взяв Диму за руку, пошла к себе, во флигель, который они снимали на соседней улице.

На следующий день ничего не кончилось. Когда Петя и Дима зашли за Антоном, его мама громогласно призвала сына не ввязываться в сомнительные мероприятия, которые наверняка замышляют те, чье место в колонии для несовершеннолетних. Хубариев, не выдержав обиды, повернулся и убежал.

На беду, Антон только еще собирался выйти из дома. Пока он выскакивал на веранду с возмущенным криком, Дима исчез.

Мальчики отправились на поиски. Дома его не было. Макс с чердака пытался подавать какие-то знаки. Петя с Антоном подошли поближе и узнали, что вечером, когда тот пытался пробраться домой, бабушка его поймала, заставила снять штаны и трусы, выдала женскую ночную рубашку и велела сидеть дома. Всю прочую одежду она заперла. Макс просил найти ему хоть какие-то штаны.

Антон и Петя, не говоря ни слова, двинули дальше.

У каждого уважающего себя мальчика, живущего на даче, обязательно была пара-тройка мест, где он мог спрятаться. Петя с Антоном обошли все известные нычки, но Димы не было. Не обнаружился он и на речке. Искупались они мрачно, без всякого удовольствия.

— Я не вернусь, пока мы его не найдем, — решительно сказал Антон. — Это очень неправильно, что моя мама…

Петя согласно кивнул головой.

…Дима, получив выволочку, кинулся домой. Но, уже подходя к родному флигелю, услышал, как бабушка снова ругалась с Максом. В последний год это происходило регулярно. Макс кричал про какие-то деньги, которые бабушка зажимает, и что он скоро вырастет и спросит за все.

Дима свернул к основному дому, но там стоял хозяйский сын Стас. Разговаривать с ним не хотелось.

Хозяева всячески привечали братьев, но Дима чувствовал себя неловко. Особенно на воскресных обедах с несколькими переменами блюд. Они как-то неприятно контрастировали с достаточно однообразной и практически ежедневной бабушкиной кашей. Больше Диме нравилось, когда хозяин дачи жарил картошку с сосисками — это подходило куда лучше. Хотя сам Стас от них и воротил нос.

Отец у него вообще был прикольный. Все поселковые мальчишки хотя бы несколько раз тайком с утра пробирались к саду Линьковичей. Иван Георгиевич сначала делал какую-то причудливую зарядку, а потом начинал бить руками и ногами по двум боксерским грушам, привязанным к деревьям. Потом выходили Стас и его мама Альбина Несторовна — их зарядка интересовала мальчишек значительно меньше.

Подружиться со Стасом у Димы не получилось, потому что хозяйский сын задавался. А однажды и вовсе пошутил насчет того, что Дима ходит в Максовых обносках. В тот же день в очереди за молоком и хлебом, что привозили в палатку рядом с футбольным полем каждое утро, он разговорился с Петей, а тот уже познакомил его с Антоном.

Вот это случились друзья так друзья — осознание того, что их больше нет и не будет, приводило Диму в отчаяние.

…Стас не любил дачу, потому что скучно. Раньше летом они ездили на море в санаторий. Там было здорово и даже какая-то компания сложилась. Но в этом году отец сказал, что мест нет — «поветеранистей ветераны нашлись». Пришлось тащиться на дачу.

Дел особых не было. Дима, с которым велели дружить, оказался глуповатым занудой. Стас даже порадовался, когда мальчик из флигеля связался с «пузырем» из дачи на другой улице и его дружком. «Пузырь» — кажется, его звали Антон — как-то с родителями приходил в Москве в гости.

Но вместо того чтобы пособирать вместе конструктор, «пузырь» прочно схватился за какую-то книгу. Стас тоже был не против иногда почитать, но не в тех же случаях, когда приходят гости!..

Но вчера вечером и сегодня утром явно происходили какие-то забавные события. Выяснить это можно было только у Димы, а значит, придется с ним поговорить.

…Ребята без всякого толку ходили по поселку четыре часа. Антон раздражался, потому что хотел есть. Он злился на мать — чего сразу ругаться, на Диму — мог бы и потерпеть ругань две минуты, на Петю — явно не хочет есть, зато бодр и весел, на Макса — сам бы и таскал эту клубнику, на самодовольного Стаса, у родителей которого Хубариевы снимали флигель и который куда-то тащит три бутерброда с колбасой…

Антон даже притормозил. Вид еды всегда вдохновлял его, но сейчас, когда был пропущен завтрак, а перспектив на обед не просматривалось, голова заработала на все сто. Дима и Макс жили на даче у Стаса, логично было, что хозяйский сын что-то пронюхал. Антон жарко зашептал на ухо Пете план действий.

Они разделились. Антон стал медленно прогуливаться, не теряя из вида Стаса, а более приспособленный к пряткам Петя крался в кустах почти по его пятам. Тот оглядывался несколько раз, но не замечал ничего опаснее тупящего Антона.

Вскоре, обогнув забор дома, в котором в этом году, кажется, никто не жил, Петя и Антон увидели, как Стас угощает бутербродами Диму. У каждого мальчика были свои укромные места. Димины они обследовали, а вот Стасовых — не знали.

Антон решительно выступил из-за кустов, Петя шел за ним, готовый к бою в любой момент. Он уже дрался со Стасом и, в отличие от обычных случаев, не победил. Оно и немудрено, отец наверняка научил его всяким премудростям. Петя был одним из самых внимательных наблюдателей за тренировками Линьковича-старшего.

Дима, увидев друзей, улыбнулся, но потом снова насупился. Стас смотрел больше на Петю, поэтому Антон пошел сразу к Диме.

— Димка, ты извини, моя мама глупая, — начал было Маяков.

— Не смей так про мать, — резко оборвал его Дима и заплакал.

Петя со Стасом, уже начавшие стукаться плечами, оглянулись и решили отложить бой.

Димина мать умерла при родах младшего сына, отец вскоре уехал на какую-то войну и не вернулся. Их взяла к себе жить тетка матери, баба Вера. Как только Дима подрос и стал что-то понимать, старший брат стал изо дня в день рассказывать, что родителей у них нет из-за младшего, старший его не бросит, но его надо слушаться во всем. Дима, сколько себя помнил, считал себя виноватым перед братом.

Макс не слишком злоупотреблял своей властью, но пользовался. А взамен немного рассказывал про родителей, которых застал в зрелом возрасте пяти лет от роду. Было очевидно, что история с клубникой не первая беда, в которую старший брат втравил младшего.

Но и бабушка была очень родной.

— Ну и что, ты теперь до старости виноватиться будешь? — спросил Стас.

Дима молчал.

— Ты домой-то собираешься? — неожиданно спросил Антона отец. Он внимательно смотрел на него через забор и почему-то улыбался. — Вас все ищут.

— Я не пойду, — решительно сказал мальчик, — без друзей я не пойду никуда, а мама больше не должна так говорить про Диму.

Маяков-старший удивленно хмыкнул и закурил:

— Рассказывай, что там и как.

Рассказывали в итоге все вчетвером, перебивая друг друга. Стас и Петя готовы были даже подраться, потому что, описывая слежку, Петя пару раз помянул «хлопание ушами». Стас с этим совершенно не был согласен.

Сергей Владиленович внимательно слушал, потом взял слово, что они не разбегутся, и ушел.

Антон так и не понял, почему его мать извинилась перед Димой и попросила не держать зла. Наверное, этого не понял никто.

Скандал оказался мелочью на фоне начавшегося чемпионата мира по футболу, который, как важно доложил всем Стас со слов отца, впервые показывали целиком. Матчей было много, на любой вкус. Все крыли матом поганого судью Кастильо, засудившего сборную СССР в матче против Бразилии, сочувствовали чехам, которые почему-то сыграли плохо, ругались на немцев и австрийцев, с помощью явно договорного матча подло вытуривших с чемпионата отличный Алжир, жалели Камерун, который был не хуже других.

Матчи сборной СССР смотрели напряженно, но к концу ее игр — несколько недоуменно. До турнира считалось, что наши не хуже, а лучше других. В итоге получалось кисловато. Споры о том, правильно ли из команды убрали игроков «Спартака», заменив «киевлянами», и что бы случилось, кабы до Испании добрались Давид Кипиани и погибший Дараселия, шли до нулевой ничьей с Польшей, отправившей СССР домой.

С некоторой неприязнью дачники Северянки отнеслись к тому, как итальянцы костоломно вынесли с турнира Аргентину и Бразилию.

И почти все болели за Францию. Жиресс, Тигана, Женгини, Аморос, Рошто и, конечно же, Мишель Платини — мушкетеры, изящные и убийственно опасные, как будто сошли в телевизор со страниц Дюма (Антон пересказал содержание книги своим друзьям и даже пообещал Диме дать ее почитать).

Они шли по турниру играючи, даже несмотря на стартовое поражение от Англии. И уж после наказания подлой Австрии свои розги должны были получить в полуфинале и немцы.

Утром после матча ФРГ — Франция поселок будто вымер.

Около продуктовой палатки, рядом с полем, не было даже любителей утреннего портвейна.

Первым на поле пришел Стас, принес мяч и сел на него. Потом появился Дима, что-то бормоча себе под нос и гневно размахивая травинкой. Петя и Антон брели вместе — по дороге Петя что-то рьяно доказывал товарищу.

— Навалять они должны были этому Шумахеру, он их товарища искалечил. Прям там и надо было набить морду.

— Тебе бы только морду бить, — грустно сказал Антон, — но вот я согласен со всем.

Стас покачал головой:

— Да брось ты, удалили бы француза, и всё тут.

Мальчики, за две недели до того поверившие в то, что несправедливость можно победить, вдруг узнали, что есть что-то, что нельзя просто так взять и одолеть.

Их родителям тоже было худо.

Отец Антона после последнего пенальти с размаху кинул с веранды старый стул в кусты и только через пять минут пошел забирать его.

— Я плакал полночи, — сказал неожиданно Дима.

Мальчики удивились. Димино спокойствие ставили им в пример, и даже Раиса Николаевна, все равно немного косившаяся на него, часто говорила, что у Хубариева надо учиться хладнокровию всем и прежде всего ее сыну.

— Это нечестно очень было, французы же лучше, а немцы просто везучие, — сказал Дима.

Петя хвалился тем, что никогда не хнычет, потому что отец запретил. Но на самом деле он тоже плакал, и отец его не ругал, а, наоборот, гладил по голове и приговаривал:

— Ничего, сынок, мы с ними за все посчитаемся, за дядьев моих, пацанов нецелованных, в землю легших, за войну, за все, за машины их поганые.

У Стаса тоже глаза были на мокром месте. Удержался он потому, что отец, Иван Георгиевич, после последнего пенальти потер виски и сказал жене:

— Всё так же, как и восемь лет назад, с Голландией, только даже теперь до финала не дошли, как-то не на тех я опять поставил.

Стас пересказал эти слова, и они почему-то всех успокоили.

Через несколько минут мальчики уже смеялись. Потом Стас добавил:

— А гости у нас говорили, что чемпионат мира будет в СССР в 1990 году.

— Вот тогда вместе и сходим на футбол, — решительно подвел итог Антон.

Жизнь налаживалась. Пора было на речку.

КОМАНДЫ ВЫХОДЯТ НА ПОЛЕ

2014 ГОД

На Украине свергают президента Виктора Януковича.

Россия присоединяет Крым. США и ЕС объявляют против России санкции. Весной начинаются волнения на юго-востоке Украины, к лету они выливаются в полномасштабные боевые действия вооруженных формирований самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик и негласно поддерживающей их России против украинской армии и добровольческих батальонов. Апогея боевые действия достигают в августе — сентябре после чего было заключено перемирие, известное как «Минск-1».

В Сочи в феврале прошла зимняя Олимпиада, в медальном зачете Россия заняла первое место.

В июне состоялся чемпионат мира по футболу в Бразилии. Россия выступила неудачно, а чемпионом мира стала Германия, разгромившая по дороге хозяев чемпионата со счетом 7:1.

Выходят фильмы: «Нимфоманка», «Хоббит: битва пяти воинств», «Волк с Уолл-стрит», «Отель “Гранд Будапешт”».

Станислав Линькович, Петр Кислицын, Антон Маяков, Дмитрий Хубариев

Совет Федерации дает согласие на использование российских войск на Украине.

Станислав Линькович

(1 МАРТА)

«Все, во что ты навеки влюблен, — нож истошно рубил сложенные вместе огурцы и сельдерей, — уничтожит разом, — нож смахнул нарубленное в блендер, — тыщеглазый убийца дракон, — рука включила блендер, — должен быть намешан он, соус, и разом».

«Арию» Стас никогда не любил, но эта песня отлично подходила к кулинарным штудиям.

Готовить еду он начал совсем недавно.

В середине 2013-го, передав дела и бо́льшую часть счетов под управление облеченного высшим доверием мажора, Линькович решил немного отдохнуть.

Сначала он завалился с большой компанией на крайне живописный и приспособленный для отдыха островок на Карибах.

Отдых оплачивал бывший работодатель. Стас понимал, что немалая часть веселых девчонок и задорных ребят — люди, которые должны следить, чтобы он не взбрыкнул и не пустился в бега. Отставной финансист вел себя как паинька: прилежно веселился, опробовал почти всех приставленных к нему «Мата Хари», вежливо, но решительно отклонил предложение модельно смазливого юноши открыть новые сексуальные горизонты.

Через неделю Линькович улетел к Карине и дочкам, отдыхавшим в семейном пансионате на Ямайке.

В течение первого, наверное, за всю жизнь полноценного отпуска Стас понял, что долго веселиться и бухать ему неинтересно, а семьи у него совершенно точно что нет. Дважды он промерял дорогу до Бостона и один раз, крепко выпив, заказал билет. Протрезвев, отменил.

Вернувшись в Москву, Линькович оценил надвигающуюся пустоту и приготовился тратить деньги (вот о чем можно было не думать) на психоаналитиков. Депрессия и кризис среднего возраста ждали его с распростертыми объятиями.

Но тут случился мамин день рождения.

Стас съездил на кладбище, положил цветы. Позвонил, как это привык делать много лет, паре оставшихся в живых маминых подруг, поговорил о том о сем. Доставил пакет с картошкой, сосисками и всякой мелочью на родительскую квартиру: традиция предписывала выпить сто грамм под традиционное блюдо с семейного стола. Начав чистить и резать, Стас вдруг вспомнил, как мама, когда он был маленьким, иногда добавляла для него в жареную картошку немного молока. Сбегать в магазин было недолго, там он увлекся покупками. Через полтора часа неожиданно для себя Стас сидел за праздничным столом с несколькими блюдами. И получилось хорошо.

Жареная картошка с сосисками — любимое блюдо семьи Линьковичей — была палочкой-выручалочкой.

Нарезка, смешивание и жарка стали для Стаса хобби и психотерапией в одном флаконе. Сочетание вкусов и запахов, радость от дразнящего аромата в, казалось бы, банальном соусе приносили не меньше радости, чем очередной миллион долларов семь лет назад.

Линькович стал зазывать гостей, кормил их вкусной едой, щедро наливал и изо всех сил поддерживал беседы на самые разные темы. Желательно не о бизнесе, а если и о бизнесе, то не о конкретных делах.

Стас понимал, что сила, вышвырнувшая его из большой игры, внимательно следит за поведением своего бывшего финансового спецназовца.

А он вел себя не хуже и не лучше овоща, ждущего термообработку. Вице-президент средней руки банка вел жизнь спокойную и размеренную, как и полагается человеку, нажившему состояние без особых жертв и прошедшему развод без ощутимых потерь. Работа, немного светской жизни, пара необременительных романов.

Линькович и сам не понимал, прячется он или смирился. Стоило принять поджопник, чтобы всерьез задуматься о действительной важности цели.

Смог бы вот он, например, спокойно и без суеты посидеть с прилетевшим из Израиля Костей?

Нет, они, конечно бы, увиделись и выпили. Но мелкой рысью, на скорую руку.

Однажды Костя просидел в комнате отдыха при кабинете господина Линьковича почти пять часов. За это время он успел выпить полбутылки коньяку, заснуть, проспаться. Поговорить и чуть накатить им удалось по дороге в аэропорт, на заднем сиденье машины Стаса: ему надо было срочно в Сингапур (в тот раз Линькович искренне пожалел, что нет своего самолета, в воздухе бы и пообщались вволю).

Теперь Стас по дороге домой успел заскочить на рынок. Костю при входе встречала рюмка и кусок свежайшего батона с икрой от проверенного продавца.

Однако к угощениям гость был холоден. Наскоро выпив, он впился глазом и пальцем в айпад.

— Опять кто-то не прав в интернете? — вежливо поинтересовался Стас, раскладывая салаты по тарелкам.

— Да хохлы всё из-за Крыма бузят, типа войска там наши, а какие там войска, самооборона, ну и…

— Так, ладно, родину спасешь чуть позже, а пока давай так посидим.

Стас ловко выхватил айпад из рук Кости и положил его на самый высокий шкаф. Израильтянин с тоской посмотрел на плененный гаджет, но с Линьковичем спорить было бессмысленно.

Несколько лет назад Стас на спор простоял на руках минут десять и явно с тех пор слабей не стал.

Взялись есть.

— Я тут у тебя ни разу не был, а ту большую хату куда дел?

— Продал, мне хоромы больше ни к чему.

— Хорошо продал?

— Да-а-а, считай на пике, через месяц все к плинтусу двинулось.

— Кто купил?

— Смешной чувак, мент из региона, лет на десять нас моложе, папа генерал пристроил к кранику, тот и посасывает баблишко, пытался пошугать меня, нежно так, ну пришлось обозначиться, на этот случай защита у меня есть.

— Та же?

— Да, так слушай, маленький мент как понял, что деньги придется платить, спесь сбросил, и даже мы с ним, что называется, на полях сделки повыпивали немного. Жаловался он на Путина и путинские порядки.

— Че так?

— Недоволен тем, что не имеет возможности купить и, главное, оформить на себя личный «фалькон», чтобы летать по своим делам по федеральному округу, где служит. Деньги есть, но ему по статусу не положено, вот и ругался.

— Волшебный совсем, ну просто в край волшебный.

— Во-о-от, и квартиру, жаловался, на родного дядю-пропойцу, выбитого из органов, приходится записывать. В общем, не дает соколу родная власть как следует взлететь, крылья подрезает.

Костя возмущенно выпил и с тоской посмотрел в сторону беспрестанно и горестно пищавшего — наверное, от небывалого одиночества — айпада.

— Да что у тебя там, девчонки, что ли, страдают-тоскуют, так зови сюда.

Костя покачал головой и взмахнул руками. Стас подумал, что за израильские годы его друг по части эмоций, интонаций и жестикуляции отлично ассимилировался на новой родине.

— Представляешь, я нашел троюродного брата, никогда раньше не видел, а тут списались по фейсбуку! Круть ведь?

Стас в знак одобрения положил Косте новый кусочек мяса, но еда стала для гостя совсем неактуальной.

— Нашлись, списались, то да се, я, когда собирался в Америку, думал к нему заехать, он в Филадельфии, врачом работает, практика нормальная, но тут майдан начался…

Линькович состроил понимающее лицо и приготовился слушать не слушая. Его достали и майдан с Украиной, и Крым, и все с этим связанное, а больше того — обсуждающие эти темы. Бесконечная болтовня о «революции достоинства», «прыгающих болванчиках», «мудаке Януковиче», «мудаке Кличко», «российской обязанности вмешаться в украинские дела или отойти в сторону» сначала забавляла, потом злила, наконец стала просто невыносима.

Во времена оные у корпорации были дела с хохлами, и Стас очень хорошо знал, как оно договариваться с этим гуляйполем без границ. В самом начале ему хотелось верить, что это только краткосрочная буза, но чем дальше, тем больше тошнило от перспектив. А когда три дня назад в Крыму появились «вежливые люди», Линьковичу стало совсем не по себе.

Некоторую радость доставляло то, что мажор за несколько месяцев до начала майдана серьезно полез на Украину с деньгами корпорации наперевес. Дело выглядело на тот момент верным, «младший брат» уверенно валился в объятия «старшего». Мажор неплохо знал людей и из окружения Януковича-старшего, и, главное, кого-то из его сыновей. Однако теперь часть контрагентов, с которыми начала вести дела корпорация, спешно сдернула в Россию. Вложения явно подвисли, и это создавало некоторые возможности…

От размышлений Стаса оторвал совсем уж возмущенный крик Кости:

— Я ему пишу, что нашего прапрадеда петлюровцы расстреляли и двух сыновей его тоже, а он мне про имперские амбиции, рехнулись они там в Америке своей, подсыпают что-то в бигмаки, наверное. Кстати, как там Карина?

— Наконец про существенное спросил — все в порядке, мы в разводе, с дочками могу видеться, когда хочу, деньги у нее и на образование детей есть, учится играть на арфе, обещал прилететь на первый же концерт.

— Ишь ты, арфа, давно увлеклась?

— Она скорее преподавательницей увлеклась, симпатичная такая негритянка.

Костя с изумленным возмущением посмотрел на Стаса.

— Ну жена, конечно, бывшая, но дети-то там твои, а ты так спокоен?!

Стас недоуменно разгрыз огурчик.

— Такое впечатление, что ты не из Хайфы, а из Нижнего Тагила. Что с детьми может плохого случиться?

Костя протестующе выпил рюмку.

Возникшее было напряжение смягчил разговор о только что закончившейся Олимпиаде. Костя не добрался до Сочи, потому что дорого, а Стасу просто не захотелось. Но результатам оба порадовались. Линькович, никогда не любивший индивидуальные виды спорта, неожиданно для себя страшно восхищался лыжной гонкой, а Костя, оказывается, всегда следил за фигуристками и очень хвалил Юлию Липницкую. Ради справедливости хором отругали российских хоккеистов, которые снова обосрались, будто бы футболисты какие-то.

Поболтав еще полчаса о всякой всячине, решили лечь спать, а с утра и по бизнесу поговорить.

Стас думал об увеличении инвестиций в онлайн-магазин Кости, но были кое-какие вопросы рабочего порядка.

Уходя с кухни, хозяин достал со шкафа айпад, строго указав гостю сидеть в сети не больше получаса.

Утром Линькович нашел Костю там, где оставил. Слегка отведанная вечером литровая бутылка водки почти опустела, закуску гость подъел, чему хозяин был несказанно рад.

А вот то, что вся кухня пропахла табаком, радости не вызывало, Стас разрешил выкурить сигаретку перед сном, а не высадить, судя по дыму, полторы пачки.

Красные глаза и стоявший на зарядке айпад не вызывали сомнений в том, как израильтянин провел эту ночь.

— Он меня забанил, — грустно сказал Костя, — просто взял и забанил.

— Кто?!

— Брат троюродный, я ж говорил, мы еще повидаться хотели, мы полночи спорили, а потом фигак — и нет ничего, в бан меня отправил.

— Ты ему письмо напиши и по старинке по электронной почте отправь, прям как дети.

— Уже пробовал — он написал, что читать не будет и ничего знать про меня не хочет. — Костя налил себе утреннюю рюмку и с горечью спросил воздух: — Чем их там зомбируют, дураки какие-то.

Стас дал ему выпить, потом велел умыться и поспать. Принял душ и, заедая утренний кофе вчерашним салатом, открыл ноутбук и начал прикидывать схему по переводу части денег из рублей в доллары и евро. Судя по всему, страна собиралась воевать, а это никогда не шло на пользу национальной валюте.

Через несколько часов он случайно залез в NEWSru.com и прочел, что внеочередное заседание Совета Федерации предоставило Владимиру Путину право пользоваться войсками за пределами России. Это окончательно убедило Линьковича, что деньги надо держать подальше от родины.

Когда Костя проснулся, Стас тут же согласился купить половину его бизнеса. Восхищенный израильтянин предложил немедленно спрыснуть сделку. И уговорил Стаса поехать на дискотеку в клуб «Петрович». Линькович напрасно убеждал, что теперь это далеко не самое модное место в Москве и многие посетительницы состарились вместе со столами и стульями. Но Костя во многом жил воспоминаниями о временах двенадцатилетней давности, а тогда «Петрович» производил впечатление.

Народу, как и в былые времена, было много, но для старых, хоть и с трудом идентифицированных гостей столик нашелся. Заказали выпивку и слегка закусить. Костя перемигивался с соседним «перспективным» столиком, три женщины пили красное вино и явно были готовы поплясать с продолжением. Хотя в целом настроение у многих присутствующих было явно не танцевальным. Как и много лет назад, в «Петровиче» собиралась либеральная и теперь очень недовольная происходящим в стране публика.

Стас искренне надеялся, что Костя будет заниматься телками, а не политическими дискуссиями на актуальные темы. Судя по боевому задору израильтянина, это могло кончиться хреновато. Внезапно Линькович понял, что за соседним столом сидит Косиевский. Они не виделись лет десять, и, видимо, у Константина Николаевича так и осталась плохая память на лица. Стаса он явно не узнал, хоть и кивнул, как полагается вроде как знакомому. С ним за столиком был еще какой-то схожего возраста мужчина. Линькович откуда-то знал его, но понять откуда и как было совсем невозможно при привычном для «Петровича» сумраке.

Тут заиграла скрипка Сергея Рыженко, и между столиками замаячили первые танцоры.

Костя тем временем пересел за соседний «перспективный» столик и подавал знаки Стасу, мол, давай к нам.

Линькович не хотел. Дамы выглядели недурно разве что при подвальном полумраке, да и просто с настроением отчего-то произошел тотальный швах. За потенциальное веселье Кости можно было порадоваться и вдвойне, если бы дамы забрали его с собой: принимать этих гостей ему не хотелось. Линькович закурил и снова посмотрел в сторону Косиевского. Тут скрипка затихла, но мужчины, кажется, этого не поняли и по инерции продолжали ее перекрикивать.

— Все же ты очень сильно рисковал, зачем, неужели нельзя списаться, созвониться, — раздосадованно плескал словами Косиевский.

— Не все можется по телефону, а тут и повод: куча народу из Москвы к хохлам, куча — в обратную сторону, вот и спокойно, — человек широко улыбнулся. — Ну что, посчитаемся и пойдем в другое место, тут ща бордель начнется.

Косиевский махнул рукой официанту и разлил остатки хреновухи из графина:

— Ну раз стоило, так стоило, но все равно это опасно, очень опасно.

Тут его собеседник наклонился через столик и начал что-то оживленно, но запредельно тихо говорить. Стас потерял интерес и начал осматриваться, вдруг будут еще какие-то знакомые. Никого не было, разве что вон тот оплывший козел, с молодой девкой, вроде раньше был при большом торговом доме.

— Вот такой бурелом с колеей, — прозвучало прямо над ухом. Это сказал собеседник Косиевского.

Они уже шли мимо Линьковича, именно поэтому он и услышал то, что, думалось, не услышит никогда.

Стас пришел в себя через полминуты, а потом кинулся за Косиевским и его спутником, сам даже не зная, что спросить первым делом.

Мы себе давали слово, не сходить с пути прямого, —

заревел Александр Кутиков из всех колонок. Пять метров между Линьковичем и теми, кого он догонял, заполнились непроходимо пляшущей толпой. Стас не сдавался, стряхнул с себя какую-то толстуху, призывно — как ей казалось — изгибавшуюся в том, что она считала танцем.

Но так уж суждено, —

выл Александр Кутиков, — в эти секунды Стас его ненавидел.

К выходу он пробился только через три минуты. Косиевского и его спутника уже нигде не было. Оставалось только злобно закурить.

Петр Кислицын

(22 ИЮНЯ, РОССИЯ — БЕЛЬГИЯ, 0:1)

— Ну какого же!.. — завопил приличного вида господин, обращаясь и к заведению, и к трем симпатичным девушкам за своим столиком, — ну ведь пять минут оставалось дотерпеть.

Соседние столики поддержали крик дружным гневным гулом. Сборная России снова жидко обсиралась.

— Негр сраный! — донеслось от стойки, возглас относился к бельгийцу, вбившему гол в ворота Игоря Акинфеева.

— Опять сброд привезли вместо сборной, надо вежливых людей посылать, — громко сказал приличного вида господин и гордо оглянулся вокруг, рассчитывая на высокую оценку стремительного остроумия.

Девушки за столиком прилежно захихикали. Они явно не понимали, что происходит на поле, но им нравилось находиться в гуще событий и чувствовать себя настоящими патриотками. Их личики были прилежно раскрашены в цвета российского флага.

Через два столика раздался смех, потом громкий голос обозначил новый поворот беседы:

— Слава Украине!

Здоровый накачанный парень обвел глазами бар, который только-только приготовился поверить в небывалое чудо — сборную России, которая отыграет гол на последних минутах. Его столик дружно откликнулся:

— Героям слава.

От стойки отлепился невысокий мужичок.

— Кому там сала?

— Дядя, сиди на месте, соси пивко, не гавкай, — презрительно посоветовал ему парень, едва глянув вниз на неожиданный источник звука, — а то на лысину плюну.

О дальнейшем очевидцы врали по-разному.

Кто-то говорил, что невысокий мужичок каким-то странным шагом приблизился к большому парню, наступил ему на подъем стопы и под крик боли ударил под дых так, что тот лег и больше не вставал. Другой очевидец утверждал, что было все так, но не сразу, а сначала, ускользнув от замаха, мужчина приблизился к столу, за которым славили Украину, ударил носком под коленную чашечку одного из друзей качка и тут же двинул ему в челюсть. А уже потом вернулся к первому герою. Еще один запомнил только рухнувший стол, двух корчащихся от боли людей и крик третьего: «Мы же пошутили, мы за Россию, мы за Новороссию!» Патриотический крик избавил его от лишних побоев. Так, пощечина. А то, что упал со стула, так это сам. Никто не неволил.

Мужичок хотел обратно к стойке, к кружке, но тут его при поддержке двух охранников атаковал господин приличного вида.

— Ты что себе позволяешь, подонок!

— Знал бы, сколько я этих «героямсала» мордой в землю положил, ты б повежливей… — мужичок оценил и охранников, и качка, который в жажде реванша пытался очухаться.

— Ща у тебя морды не будет, — решительно сказал приличного вида господин.

Но тут в углу, судя по крикам, два столика решили выяснить, кто больше виноват в провале: игроки «Спартака» или ЦСКА. Охранники на секунду отвлеклись.

Сидевшая у стойки девушка, выхватив из кармана пятитысячную, кинула ее бармену со словами «сдачи не надо» и потащила невысокого мужичка за собой.

Резвый охранник у входа попытался заякорить парочку:

— Говнюк, ты чего-то рано домой собрался, еще потрещать надо.

— Тебя к телефону, — ответ совпал с движением и… хруст сломанной руки вместе с воплем услышал весь зал, увлеченно дравшийся в честь финального свистка.

— Быстрее давай, сейчас такой адок начнется, — девушка тянула за руку мужичка.

— Я там первым Люцифером буду, — хмыкнул он на бегу.

Девчонка повернула за угол, выдергивая из сумки брелок, открыла машину, махнула рукой:

— Садись, не зевай.

Через десять минут припарковались около длинного здания. Закурили.

— Дарья.

Мужичок сделал вид, что щелкнул каблуками:

— Петр.

— Вы, Петр, несколько минут назад избили хозяина известного в Москве паба, его сына и его друзей, которые тоже дети очень и очень почтенных господ.

— Одного, и не бил, — поправил Петя. — Он насрал прям в носки в первую же секунду. А что папа за сыном не смотрит?

Даша захохотала:

— Они патриоты больше некуда, просто так дурака валяют, ну и провоцируют, конечно, — чего б в папином баре не повеселиться, если что, охрана бы помогла.

Петя закурил.

— Ты их знаешь, вижу, так чего вписалась, еще найдут, будут голову морочить.

Даша продолжала смеяться:

— Так понравилось твое бдыщ-бдыщ, что не смогла устоять. К тому же романтики…

— …полные штаны, — не удержался Петя.

— И это тоже. Ты поесть не хочешь?

Через двадцать минут они ели шаурму из ларька, который Дарья отрекомендовала как лучший в этом районе. Шаурма была и правда отменной. А девушка еще лучше. Она кого-то напоминала Пете, но он не мог понять кого. Черные чуть кудрявые волосы, широкие щеки, взгляд немного ироничный, фигура, с одной стороны, плотная, но зато идет, как балерина, а выше… Даша поймала взгляд бойца ровно на своих сиськах и улыбнулась с ответным интересом.

Еще через полчаса Петя, уже и забывший, что в Москве после 23:00 алкоголь не продают, успешно купил в магазине пакет, в который завернул две бутылки шампанского.

Гостиница была недалеко от вокзала. Номер Петр снял на себя. Когда портье возвращал паспорт, Даша перехватила его:

— Ну что, Петр Ильич Букреев, будем окончательно знакомы, о, да вы не женаты!..

Петр Ильич Букреев действительно был не женат. Его и не существовало.

Настоящий паспорт Петр Кислицын перед отъездом «на шабашки» оставлял дома. Все было как в молодости. И благодаря давнему дельному совету во всех поддельных документах фигурировал под настоящим именем.

Ближе к утру Даша спросила:

— Ты правда с войны? А давно?

Чтобы сбить тему, он спросил:

— Ты любишь мужиков старше тебя?

Девушка поняла все правильно.

— Нет, обычно я не трахаюсь с первым встречным, ты исключение, просто молодым мальчикам обычно не хватает настоящего тестостерона, вот когда меня на Болотной от ментов отбивали…

— Чего ты делала на Болотной?

— Власть свергала, так вот меня уже почти затащили в ментовскую машину, но какие-то дядьки вступились и один из них портфелем омоновцу по голове хлопнул, с ним бы я замутила, хотя он совсем неприглядный был, не то что ты. — Девушка с уважением пощупала его мускул. — Так ты правда был на войне?

Что отвечать, Петя не понимал. Честно — было невозможно. Врать не хотелось. Воевал он последние двадцать четыре года, пусть и разными способами. Последние полтора года был сначала в Сирии, а потом на Украине. Последняя командировка обещала быть долгой.

Кислицын приехал в Москву отдать семье заработанные деньги, передохнуть пару дней и снова махнуть в сторону Донецка. Там уже разгоралась полноценная веселуха. Выглядело это не совсем так, как грезилось романтическим московским девушкам. Но идеологически Петя был полностью согласен с тем, что делал, и с удовольствием стрелял за правильную сторону.

Рассказывать об этом было нельзя. Петя вместо этого открыл вторую бутылку шампанского и случайно пролил на себя чуть-чуть, а Даша тут же начала языковую уборку.

Стало не до вопросов и ответов.

Утром Петя не стал врать и сказал, что сегодня же выезжает в Ростов. Дальнейший маршрут был понятен.

Девушка улыбнулась:

— Объявись, как вернешься.

Петя кивнул головой, а потом как-то неожиданно для себя признался:

— У меня другая фамилия, и я женат.

— Не посягаю, — серьезно сказала Даша. — Так объявись, как вернешься, а то где еще одного такого взять-то.

— Ой да ладно, небось, парней полно, — хмыкнул Петр.

— Ничего-то ты не знаешь, Джон Сноу, — произнесла Даша совершенно загадочные для Кислицына слова и пошла к своей машине.

Почему-то Петя помнил, что с утра она собиралась к бабушке.

Антон Маяков

(5 СЕНТЯБРЯ)

Подписано соглашение «Минск-1».

У Антона непроизвольно вздрагивала рука, когда ему звонила мать. В последние годы приятного разговора по определению ждать не приходилось. Пронзительные нотации о том, что «страна впала в маразм» и «каждый честный человек обязан возвысить голос», сменялись обсуждением персонального дела А. Маякова. Со всей возможной жесткостью секретаря институтской комсомольской организации образца 1963 года.

Выкинутый из Администрации президента, Антон, вопреки ожиданиям Раисы Николаевны, не пополнил ряды оппозиции. Он все так же болтался рядом со Старой площадью, но уже на малозначительных ролях. Антон предполагал, что мать смущает именно последнее обстоятельство. Если бы он оставался среди первых, то это хотя бы тешило материнское самолюбие. Но быть ничтожеством при негодяях…

Звонок повторился. Надо было все-таки взять трубку, натренированно крикнуть: «Не могу сейчас говорить» (вот в эту секунду это было бы правдой), — и подготовить себя к более продолжительному разговору. Он вышел из приемной в коридор и махнул по экрану пальцем.

— Антон, — голос Раисы Николаевны звучал непривычно тускло, без привычного металла, — мне что-то совсем скверно, я упала, но смогла добраться до кресла, ты бы приехал.

— Да, мама, сейчас, продержись двадцать минут, я сейчас, мамочка, ты продержись…

Его неуверенное бормотание мать как-то взбодрило.

— Не хнычь, а приезжай побыстрей, — в по-прежнему тусклом голосе проявились привычные и неожиданно успокоительные для сына нотки.

Маяков забежал в приемную, оттуда в кабинет — участники совещания как раз тянулись в него, известил большого начальника: «Мать заболела, я отвезу в больницу и вернусь». Секретарь и пара чиновников сочувственно кивнули, еще один глянул с завистью, совещание обещало быть долгим и бестолковым. Выскочил на улицу, махнул рукой первому же такси.

«Пригодилась бы теперь персональная машина, ох пригодилась бы», — подумал Антон, залезая в теснющий «форд-фокус».

Но теперь-то откуда?

Маякова отодвинули от по-настоящему важных решений и густых финансовых потоков, но голодать не приходилось. От отца осталось издательство с мощным контрактом на учебники. Были и другие заказы. Антон просто не знал, как устроить себе постоянного водителя. Такими вопросами всегда занимался Крипун. Но теперь он сидел на высокой-высокой веточке и болтал ногами.

За прошедшие два года им так и не удалось пообщаться с глазу на глаз. Когда получалось назначить встречу, «чтобы наконец переговорить», Толя либо «случайно» приходил не один, либо рядом так же «случайно» появлялся какой-то общий знакомый. Но чаще встреча срывалась на этапе созвона.

Антон испытывал даже какой-то азарт, видя, как очень влиятельный человек, вхожий в совсем высокие кабинеты, бегает от него, как кот от веника.

— Вот тут давайте свернем, выгадаем два светофора, да, вот здесь, пожалуйста, ага, отлично, спасибо, — Антон всегда суетился в такси, будучи твердо уверен, что лучше него Москву не знает никто.

Он набрал мать. Было занято. Мобильный тоже не отвечал.

Раиса Николаевна дряхлела, но оставалась бойцом. Ходила на оппозиционные митинги, к счастью, вместе с Дашей. Антон был спокоен, что мать не задавят, а Даша, чуя ответственность, не ввяжется ни в какую авантюру. Вытащить ее было бы труднее, чем после Болотной. Возможности, увы, стали совсем не те. И это мучило Антона.

Деньги деньгами, но вопросы решались без него. В некоторые кабинеты не было больше свободного хода. На звонки и письма отвечали лениво.

Маякову хотелось обратно, но дорога пока не просматривалась. Он вылетел из «партийной тележки» и стал не то что даже врагом, но «чужим», которому не очень доверяют. Антон такой был не один: некоторые ранее влиятельные лица огребли куда больше.

Поквитаться с Толей, конечно, хотелось очень сильно: как Папе Карло наказать мятежного Буратино.

Он набрал снова: городской был занят, а мобильный не отвечал.

С Лизой они расстались через две недели после возвращения из Варшавы. Генерал-силовик смог развестись, оставив жене на память о себе долю в обустроенном аграрном комплексе. Лиза собиралась замуж и рвала прежние связи. Вот если бы Антон остался при должности.

Машина остановилась около дома. Маяков расплатился и бросился в подъезд. Хотелось думать, что мать просто заскучала и решила выписать явно занятого какой-то ерундой сына, чтобы обсудить мерзкое поведение российского руководства, которое танками и войсками поддержало «сепаратистов» против Украины.

И во время майдана, и потом позиция мамы Антона была однозначной. В августе, вернувшись из Черногории чуть раньше обычного — близнецам надо было готовиться к школе, она достала где-то карту Украины и отмечала на ней победное шествие войск АТО по юго-востоку. В День независимости Украины она, подчинившись мудацкому интернетовскому флешмобу, нарядилась в желтую майку и синюю юбку и в таком виде пошла за продуктами. Разгром украинской армии восприняла трагически.

Раиса Николаевна часто оставляла ключ в двери, тогда в квартиру было бы не попасть. В этот раз повезло.

Мать лежала около кресла. Трубка городского телефона была сброшена на пол, — наверное, она пыталась набрать еще раз. Мобильный валялся на столе.

— Антон, хорошо, что ты подъехал, пойдем, тут рядом остановка автобуса, поедем на нем домой.

— Мама, ты что… — зашептал ошеломленный Антон.

— Автобус часто ходит, я тут в гостях, но пора и домой…

Мать была убедительна, и Маяков не сразу понял, что она бредит. Дрожащими пальцами набрал скорую помощь, ответил на все вопросы, с трудом удерживая себя от крика «приезжайте скорей, что же вы издеваетесь». Положил трубку на аппарат, подошел к матери, погладил ее по голове, сказал, что сейчас вот-вот поедут, только автобус подойдет.

Потом набрал Дашу. Она не отвечала. Антон не сразу вспомнил, что она как-то пообещала не брать трубку ни в каком случае: «Надо — напиши СМС, но подумай: надо ли». Руки у него дрожали, поэтому он взял мобильник матери и нажал на кнопку быстрого набора.

Даша схватила трубку сразу, ответила невольно по-отцовски:

— Бабуль, я сейчас занята, может, через полчасика.

Антон перевел дух:

— Это я, — хотел сказать, что папа, но вспомнил, что слово запрещено, — Антон, у бабушки инфаркт, не вешай трубку, я вызвал скорую, ты нужна.

Даша хмыкнула:

— Надеюсь, это не твоя разводка, чтобы заманить меня к бабушке и выяснить отношения, — последние слова она произнесла немного выспренно, подражая ранее присущему Маякову тону.

— Послушай, гребаная малолетняя дура, моя мама и твоя бабушка лежит в комнате почти без сознания, скорая, кажется, подъехала, ты мне нужна, тараканов в своем кочане будешь потом давить, а ну давай будь на связи, — Антон говорил тихо и спокойно, но с удивившим его самого напором.

— Я буду через пятнадцать минут, — торопливо ответила Даша.

— Хорошо, — сказал Антон.

В дверь требовательно звонили. Маяков зарысил к входу, попутно вспоминая, сколько с собой наличности. Хотелось надеяться, что тысяч пятьдесят для начала хватит.

Дмитрий Хубариев

(11 ДЕКАБРЯ)

На российские экраны выходит «Хоббит: битва пяти воинств».

Четырехлетний Квака с интересом смотрел за тем, как папа сосредоточенно водит кисточкой по большому листу бумаги. Минут пять назад он пытался принять посильное участие в веселье, но папа, всегда с радостью рисовавший вместе, почему-то в этот раз его отсадил. Квака сначала решил обидеться и заплакать, но потом увлекся наблюдением.

Дима не хотел расстраивать сына, но хорошего ватмана с партийных времен оставалось мало. Просто так, даже на Кваку, потратить его было нельзя.

Партии, собственно говоря, уже не было. Кто-то взял себе свидетельство о регистрации, кто-то кассу, в которой, скорей всего, ничего не было. Дима не хотел мародерствовать, но в последний момент, перед эвакуацией офиса, нашел два ящика со всем, что было нужно для наглядной агитации. Заметивший его колебания, теперь уже совсем бывший депутат подбодрил его: «Бери, бери, с сыном порисуешь».

Сдулось все за пару лет.

В 2011 году Хубариев с однопартийцами ходил сначала на Болотную, а потом на Сахарова. Соседство либеральчиков, левых и просто дамочек в дорогих шубах его несколько смущало. А когда на втором большом митинге на трибуну вышла Ксения Собчак, Дима и его соратники с удовольствием засвистели и заулюлюкали. Впрочем, в отличие от радикального крыла партии, Дима считал, что люди вокруг в массе своей хорошие, только заблуждающиеся.

На президентских выборах Хубариев записался в наблюдатели и совсем не удивился, зафиксировав на своем участке победу Путина. К нему он по старой памяти относился неплохо.

Игрища кончились в мае на Болотной. Дима сначала толкался с ОМОНом, потом прорывал оцепление, потом отступал по набережной…

— Как там мой Квака? — Люся не умела ходить бесшумно, но Хубариев так прочно задумался, что не услышал, как открылась дверь.

— Люка, Люка, — радовался Квака, махая рукой Диме, он же Дука.

Прозвища им придумал сын, по родительскому недосмотру не спавший, когда папа с мамой вечером сели пересматривать «Звездные войны». Родители не возражали, новые имена отлично рифмовались с Квакой — это прозвище Костя Хубариев заработал в три месяца.

Дима поставил лист ватмана сушиться, кивнул Люсе, чтобы она не пускала к нему Кваку, и, подхватив телефон, пошел на лестничную площадку. Перед тем как набрать номер, выкурил полсигареты.

— Широпан, добрый день, это Картонин, нет ничего особого не случилось, хотя… тут такое… Я завтра на митинг иду… не, не протеста, даже не митинг, одиночный пикет, нас там несколько будет… не протеста, не политический, но там единоросс гад… Хорошо, по порядку… Мы в жилье на уровне котлована вложились… Да, я и Люся практически все вложили, нам жить тесновато… Ну вот, а застройщик нас кидает, обещали еще в 2013-м, но теперь, кроме котлована, ничего, а он банкротиться решил… Мы уж и письма писали… Спасибо, что понимаете… Вот завтра к его офису на одиночный пикет… никакой политики… да, конечно, подумайте… ага… Нет, Квака нормально, ноги почти в норме… занимаемся… Как раз почему жилье нужно… ему бы стенку для занятий… (Смеется.) Понимаю, что к стенке всегда успеем… Да, очень… спасибо… мы там без шума… Спасибо, что понимаете: мы правда без политики… Человека пришлете? Спасибо… главное, чтобы не ОМОН… А письмо потом писать? Позвонить? Хорошо, хорошо, спасибо, до завтра, ой, что я — позвоню, и вы всегда звоните.

Закончив разговор, Дима закурил, как выяснилось, уже третью сигарету.

Летом 2012 года, когда он сидел дома и приводил в порядок несколько запущенный из-за революционных дел кинологический форум, посетитель под ником Широпан очень убедительно попросил о встрече.

Полковник расследовал «попытки свержения конституционного строя», осуществляемые в том числе и партией, в которой активничал Дима. Подстрекательство к мятежу, участие в массовых беспорядках и драка с омоновцем (что ты там носишь в портфеле, как ты этого гавкнул по кумполу, по портфелю тебя и вычислили) тянули на срок. По городу прошли первые аресты.

Полковнику, впрочем, совсем не хотелось, чтобы такой хороший человек стал бы подследственным и уж тем более осужденным. Гражданину Хубариеву предлагалось подписать ничего не обязывающую бумагу о сотрудничестве. Тем более что, — тут товарищ полковник перешел уж совсем на доверительный тон, — такие бумаги подписали уже многие оппозиционеры, в том числе и в больших антиправительственных чинах.

Полуторагодовалый Квака то и дело болел, Люся одна бы не справилась. Бежать было некуда. Защиты от очевидно бестолковых товарищей по партии ждать не стоило. Дима подписал бумагу, получил агентурную кличку.

И ничего не случилось. Их партию зарегистрировали без всякого, надо сказать, толку. Дима ходил на собрания и оппозиционные митинги, но делал это, скорее, по инерции. И нарываться не стоило, и поводов для протеста, с точки зрения Хубариева, становилось все меньше. После каждого мероприятия он писал докладную. Пару раз закашивал и митинги, и объяснительные, мотивируя болезнью Кваки.

Полковник сочувствовал и даже помог с врачами для ребенка.

Присоединение Крыма Хубариев приветствовал изо всех сил. О чем и сказал согласному с ним Широпану.

Как раз в этот момент партия рассосалась совсем, и полковник велел, не теряя связи, заниматься своими делами.

Так оно и было целых полгода. Но теперь Дима решил подстраховаться.

Беседы с Широпаном не приносили радости, но Квака и Люка без Дуки бы никак не обошлись.

Первый тайм

2002 ГОД

Владимир Путин объявил о завершении военной стадии операции в Чечне.

Россия проиграла в четвертьфинале олимпийского турнира по хоккею.

Состоялся чемпионат мира по футболу в Японии и Южной Корее, сборная России не вышла из группы, считавшейся до начала турнира самой простой.

Выходят фильмы: «Властелин колец: Две крепости», «Одиннадцать друзей Оушена», «Любовник», «Гарри Поттер и тайная комната», «Шпионские игры», «Антикиллер».

Станислав Линькович

(РОССИЯ — БЕЛЬГИЯ, 2:3)

«Мы себе давали слово, не бухать до полвосьмого», — совсем тихо мурлыкнул себе под нос Стас, глядя, как весело смеется одутловатый мужчина на весь экран большого телевизора. Через мгновение тот же экран показал двух футболистов, совсем еще мальчишек: один плакал, другой, чуть постарше, его утешал.

— А кто второй? — шепотом спросил Линьковича сосед справа.

— Кержаков, — так же в восьмушку голоса ответил тот.

Про первого все было ясно: Дмитрий Сычев, надежда сборной и московского «Спартака».

Вопреки усилиям за главным столом обмен репликами, кажется, услышали. Стасу показалось, что Федор Петрович, председатель правления банка, неодобрительно покосился в их сторону.

Кабинет самым неравным образом был разделен на две части. В большей располагался стол для членов правления, рядом баловал глаз заполненный бокалами и бутылками сервировочный столик. Прямо перед конструкцией вольготно расположилась огромная плазма.

В меньшей части выставили стулья для приглашенных сотрудников. Посмотреть в дальнюю приглядку матч вместе с членами правления считалось великой честью. Эмоции полагалось проявлять в унисон с главным столом: смеялись там — хохотали и в людской. За пять минут до конца матча, когда Россия забила важный гол, один из членов правления скаканул около стола, несколько его непосредственных подчиненных тут же почтительно, не слезая со стульев, повторили его движения.

Идиотские посиделки в одной комнате наладил зачем-то взятый на работу в банк специалист по HR. Кто это и чем хорош, так никто и не понял. Ходил, светил бритым черепом, все время пошучивал, как правило, не смешно. Одной из идей весельчака и балагура Миши было совместное проведение досуга руководства и сотрудников. Как шептались в банке, сделано это, чтобы начальники своих девок вывозили на природу в составе большой группы, а то жены заподозрят.

HR-директора уволили за неделю до начала чемпионата мира. Творческое наследие сразу изжить не получилось. Страдали все.

Стас был даже рад, что чемпионат мира для сборной России закончился. Бар, расположенный наискосок от входа в банк, нравился ему куда больше — хозяева сориентировались и подавали к ранним матчам недурные завтраки.

— Ну что, господа, нам пора поработать, да и вы, пожалуй, потруди́тесь хоть немного бы, — подвел итоги выступления сборной России на чемпионате мира в Японии Федор Петрович.

Людская резво двинулась к выходу. Скорость, однако, получилась совсем невысокой: участники просмотра пятились задом, не решаясь показать спину членам правления. Чтобы не давиться со всеми, Стас только привстал с места.

Он офигевал от банковских порядков. Низший боялся высшего, а тот, в свою очередь, — высочайшего. Страх по вертикали усугублялся ненавистью по горизонтали. Люди зарабатывали не деньги, а преференции по службе. Взаимные подставы были нормой жизни.

Стас считал первый опыт работы в большой структуре явно неудачным. Ни друзей, ни перспектив, ни серьезных прибылей.

Платили негусто, правда, регулярно: 4-го — аванс, 19-го — основная часть. В конце года обещали премию, впервые за пять лет. Стас даже и думать не хотел о том, что начнется в банке месяца за три ее начисления.

Около дверей всплеснулся говор. Два опытных в банковских церемониях сотрудника пятились, пятились и столкнулись. Один из них вполголоса матюгнулся и тут же обмер от невольной дерзости.

Члены правления внимательно и немного гневно посмотрели на толпень около дверей, а потом один из них обратил внимание на человека поодаль.

— А у вас дел, что ли, нет? — ехидно поинтересовался небожитель.

Стас выругался про себя. Член правления Константин Николаевич Косиевский славился поганым характером. Линькович это знал отлично.

Судьба сводила их три года назад в споре о некой консервной фабрике, продукция которой оказалась страшно востребованной как раз после дефолта. Отжимали ее другие люди, а Стас только готовил заключение для суда и хорошо помнил истерику бывшего вице-губернатора, оставленного без собственности и денег.

Линькович искренне надеялся в правдивость слуха о хреновой памяти гнойного небожителя на лица.

— Ну, я вижу, вы мечтатель, так вот нам такие… — продолжил Косиевский.

— Да подожди ты, Константин, — прервал его член правления Тимичев. — Подойдите сюда, мы на вас кое-какие мысли свои проверим.

Линькович приблизился к столу.

— Вот ты скажи, парень, может, стоило Кержакова на поле выпустить сразу? Может, повеселей бы дело пошло?

Стас не растерялся:

— И его надо было, и Аршавина в сборную взять, нашлось бы место на поле.

Тимичев приехал из Питера. Это в банке знали все, но Стас однажды невольно подслушал телефонный разговор члена правления — он вспоминал с каким-то старым знакомым, как «надергались в 1984 году по случаю чемпионства».

Ставка сработала. Тимичев и правда болел за «Зенит».

— Вот молодой-молодой, а понимает в футболе, — обратился сразу подобревший член правления к Федору Петровичу.

Тот скептически хмыкнул:

— Твой Аршавин в школу поступил, в которой Мостовой преподавал, садись, юноша, про футбол поговорим.

От двери, где все еще толпились остальные участники просмотра, донеслись ненавидящие и тоскливые стоны.

Следующие полчаса члены правления и Стас провели в оживленной беседе о российском и международном футболе. Даже и стакан виски новичку дали, из которого он очень осторожно прихлебывал.

Недовольный рухнувшей субординацией Косиевский несколько неприятных минут пристально всматривался в лицо Линьковича. Тут Стас мысленно поблагодарил жену. Она через месяц после свадьбы настояла, чтобы муж отрастил усы. Сегодня они наконец оказались кстати — Косиевский явно его не узнал.

Когда секретарша принесла несколько листочков бумажки — ровно по числу членов правления — Стас понял, что это обеденное меню, щей на него не наварили и пора валить. Он называл это рейдерским чутьем, но свойство убирать задницу вовремя проявилось еще до того, как страна узнала про ваучеры. «Жаль не семейный талант, не передался из поколения в поколение», — почему-то вспомнил об отце Линькович, вежливо прощаясь с правлением.

Остаться не попросили, видать, котлеток авторского приготовления и правда было считано.

Рабочий день продолжился и закончился как-то ни о чем. Коллеги Стаса требовательно попытали о том, как и зачем его задержали начальники. В честный ответ никто не поверил.

К вечеру позвонила Карина, чтобы продиктовать список продуктов. Еще в начале совместной жизни Стас попытался поспорить о том, что именно и как именно надо покупать, пережил средней руки скандал и зарекся перечить. Все бы было ничего, но именно сегодня после работы Линьковичу предстояло заплатить квартирной хозяйке. Обе траты были запланированы, но вот улегшийся с самого утра в портфель диск с новой версией ФИФА — нет. Предстояло или найти недостающую сумму, или убедить хозяйку в том, что он сегодня очень занят и приедет завтра.

Последнее на самом деле было невозможно.

Вопрос о месте для свиданий встал практически сразу после того, как Стас начал ухаживать за Кариной. Почти сразу он перерос в вопрос — где жить. У родителей Линьковича — не вариант, особенно с учетом всех медицинских обстоятельств. У родителей Карины тем более. Жилье нашлось рядом с метро «Автозаводская». Место выбрали, потому что Карине было по прямой до работы на «Павелецкой», однокомнатная — потому что только на это хватало денег, сталинский дом — потому что так получилось.

Квартирная хозяйка, дочь секретного академика, получила в наследство только привычку к ежедневному употреблению хорошего коньяка и две квартиры: трехкомнатную у метро «Университет» и вот эту на «Автозаводской». Сдавала она обе, сама жила в Подмосковье на папиной даче и аккуратно пьянствовала вместе с сожителем. Его Стас видел только один раз — к бизнесу дочь академика никого не подпускала ни на секунду и с квартирантами старалась не знакомить.

За выплатами она следила плотно и просьбу об отсрочке воспринимала как оскорбление.

Переезжать было не на что, к тому же Карина потратила кучу денег на благоустройство. Разговор о смене квартиры неизбежно привел бы к долгой дискуссии об отсутствии денег и перспектив. Стас хорошо помнил, как осенью прошлого года он не соглашался купить дорогие билеты на концерт «Депеш Мод». Разъяренная Карина уехала с частью вещей к родителям — вызволение ее оттуда обошлось дороже.

Источником недостающих денег часто оказывался начальник департамента Кряжев, неплохой, в сущности, мужик, но со своими приколами. Главной слабостью была любвеобильность и на работе, и на воле. Похоть требовала много свободного времени, а засы́паться было нельзя, должность Кряжев имел исключительно благодаря жене, дочке крупного клиента банка. Тесть был и крышей, и одновременно угрозой.

В этот раз деньги добылись тяжкой ценой. В ответ Линьковичу буквально на следующий день предстояло вернуться в кабинет, где совсем недавно вроде как наслаждался футболом.

Теперь на совершенно очевидную экзекуцию.

Раз в неделю члены правления заслушивали отчет одного из департаментов. На практике это означало, что сначала перепуганный функционер и лица его сопровождающие произносят небольшую речь и показывают слайды. Потом члены правления, в зависимости от настроения, личных предпочтений и состояния крови и печени, либо благосклонно корили подчиненного за лень, интеллектуальную беспомощность и откровенную безалаберность, либо топтали ногами, грозя выкинуть на мороз.

Добрых слов не могло быть по определению. Многое зависело от степени текущей злобности Косиевского.

В силу родственных связей потаскун начальник департамента не мог огрести как следует — все-таки зять уважаемого человека. Но и департамент без порки никак не мог обойтись. Просьба Стаса о займе выручила и правление, и Кряжева.

Линьковичу оставалось только корить себя за беззаботное пристрастие к компьютерным играм.

К тому же доклад был бы провальным, даже если бы в правлении числились отпетые добряки, на постоянной основе делившиеся завтраком, обедом и ужином с бездомными котятами.

Задачу, стоявшую перед Департаментом непрофильных активов, в котором трудился Стас, заваливало вот уже второе поколение служащих.

В 1998 году, в разгар кризиса, банку среди прочего достались более ста объектов недвижимости по всему городу. Решили их распродать, но дело шло медленно. Продажа каждого из объектов, хоть бы и закутка в двадцать метров, должна была утверждаться на правлении. Своеобразие представлений о ценах на рынке недвижимости членов правления накладывалось на твердую веру в то, что каждый сотрудник бесчестный вор, еще не укравший ничего только из-за собственной тупости или бдительности старших товарищей. В каком-то смысле это имело основания: предшественник Кряжева продал два самых сладких куска в интересах растущей торговой сети и ушел туда работать. После этого подозрительность только усилилась. Каждый проект рассматривался долго и со вкусом, к моменту одобрения покупатель чаще всего отваливал. Виноват все равно был департамент.

Стас сделал краткий доклад о переговорах по поводу трех помещений на первом этаже где-то на восточной окраине Москвы и меланхолично посмотрел на своих судей. Ему было по фигу.

Утром Карина устроила очередной лютый скандал из-за денег. Слова «зачем ты женился, если не можешь содержать семью» отлично гармонировали с видом бутербродов, которые она в ярости настрогала на завтрак. Идея об увольнении и отъезде в регионы за отдыхом от семейной жизни и бабками, казалась все более привлекательной. Сибирь, сержант Белов…

— Ну опять недвигу продают в полусонном режиме, — начал экзекуцию Тимичев. — На этом направлении все спят, все думают, как по мелочи наварить, в карман к акционерам заглянуть, нет чтобы положить в него чего.

«Нассал бы я в него при случае», — подумал Стас. Но неожиданно для себя произнес:

— Есть стратегия, определенная правлением, я работаю в ее рамках, предлагать другие варианты, как человек новый, пока не имею права предла…

— Стратегов нам не хватало, да уж, — Косиевский, как-то даже плотоядно улыбнулся и явно приготовился громить и топтать, но песня оборвалась, не начавшись.

— Ну предложи, — клекотнуло с левой стороны стола.

Все с некоторым удивлением посмотрели на Феодосия Лакринского, члена правления, обычно молчавшего во время еженедельных экзекуций.

Он был самый загадочный человек в банке. Линькович повидал бандитов: от банальных битков в тренировочных штанах до спешно добирающих светского лоска главарей. Он встречал ментов, крайне успешно мимикрирующих под братков.

Феодосий не мог быть отнесен ни к одной из этих категорий. Все в банке были уверены, что он сидел, но никто не мог сказать когда и за что. Считалось, что именно на зоне он заработал своеобразный тембр голоса. Ему принадлежала доля в банке, но какая — неизвестно. Решение, с которым не соглашался Феодосий, отменялось.

Станислав точно знал про обещавшую большие доходы сделку, которую готовили полгода и спустили в унитаз только потому, что Лакринский, изучив обстоятельства, буркнул что-то невнятно-недовольное. После этого из банка ушел начальник кредитного отдела.

Интерес от Лакринского дорогого стоил, но только вот, брякнув «а», Стас не имел никакого «б». В другой ситуации он стушевался бы, но перед глазами стоял неопрятный бутерброд с сыром от любимой женушки — «по кормильцу и завтрак». И снова: «Не надо было врать». Стас это и сам очень хорошо понимал, но как теперь это отыграть-то было…

Слова, приходившие Линьковичу на язык как будто из ниоткуда, фактически были спором с гадким утренним зрелищем. На него смотрели не члены правления, а неряшливые куски сыра. Терять было нечего.

— У нас сто двадцать три объекта. Мы относимся к ним как к данности, которая жрет платежи и мешает жить. Нам надо полюбить эти объекты и подумать, что с ними сделать. Может, где-то докупить, где-то привести в чувство, где-то поменять одни помещения на другие. Тогда это станет настоящим активом. — Он перевел дух и брякнул фактически наобум: — В целом я бы использовал бо́льшую часть помещений для развития розничной сети. У нас ее пока, по сути, нет, а это ошибка. Можно было бы где-то отделения открыть, где-то банкоматы поставить…

— И тратиться на их охрану, — насмешливо свистнул Косиевский и осекся.

Федор Петрович и Феодосий довольно улыбались друг другу.

— Куда девать семьдесят человек, как провести, да вот оно, продумать все надо, конечно, — Федор Петрович прям-таки радовался.

— Щегол молод, дерзок, но не без затей, — клекотнул как-то даже нежно Феодосий. — Мы тут маемся уже два месяца, ни одной идеи, а тут сразу мысль, проект.

Стас решительно ничего не понимал. Откуда-то из глубин памяти всплыло: «Рядовой Шутник глуп и необразован, но у него есть мужество».

— Это траты, — зашипел Косиевский, — кто их проверять будет?

— Ты и будешь, — утешил его Федор Петрович. — Но вообще, надо все обдумать. Феодосий, возьмешь парнишку под свое крылышко?

Лакринский кивнул.

— Заходи завтра в девять утра ко мне, парень.

Спорить не имело смысла ни с какой стороны. Визит обещал быть познавательным, а последние минуты разговора и вовсе звучали крайне загадочно. Стас оставался любопытным человеком.

— Ну, отчет закончен, и отобедать уже пора, а ты готовься.

Весть о том, что Линькович уже второй раз провел почти час в компании членов правления, а отчет закончен без привычного разноса, пронеслась по банку стремительней визга.

На Стаса, пробиравшегося на свое рабочее место, смотрели как на человека, вышедшего из пасти льва с сигаретой в зубах. Это могло поменять многие расклады, к которым банковская общественность была крайне внимательна.

Добравшись до рабочего места, Стас сказал Кряжеву, что завтра его к девяти вызывает Феодосий с документами по недвиге. Начальник, кажется, даже не обратил внимания: еще одна новая любовница отнимала все силы и сейчас его не интересовали даже внутрибанковские интриги.

Вечером Стас рассказал о происшедшем жене. Она была довольна, правда, радости хватило только на половину ужина. Затем возник привычный разговор о нехватке денег, о том, что ее муж только развлекается (под этим понималось: собственно работа в банке, и ежепятничные походы с коллегами в пивной бар напротив, и выходные, которые Стас проводил иногда за просмотром фильмов, а иногда за игрой на компьютере), в то время как люди занимаются делом, зарабатывают большие бабки и заботятся о своих женах.

Чтобы вывернуться, Линькович довольно ловко снова упомянул о том, что завтра у него доклад господину Лакринскому, Карину это несколько успокоило и даже настроило на трахальный лад.

На следующий день — без пяти девять — Стас был в приемной Феодосия. Ровно в девять немолодая секретарша пригласила его зайти.

Кабинет был никакой. Стол, стулья, небольшой диванчик, телевизор. На фоне кабинетов других членов правления, да даже и начальников департаментов, — бедность и скудость.

Стас считал, что ничем не выдал удивления, но Феодосий все понял. Взял под руку, подвел к соседней двери, приоткрыл. Показал кабинет, выдержанный в духе ни в чем не нуждающегося египетского фараона:

— Это у меня место для понтов разбойных, а тут — для дела. Где говорить будем?

Стас вернулся к столу.

— Вот смотри, парень, есть задачка, которую решать ты вчера начал. Есть люди, старые товарищи, которые помогают нам чувствовать себя спокойно. Но появились и новые друзья, которым как-то надо до поры до времени кормить семьдесят здоровых мужиков. Сделали ЧОП, назвали «Ариадна». И вот беда, старые друзья с новыми не совсем монтируются. Не могут быть в одном заведеньице, хоть ты тресни. Вот надо придумать, как быть.

— Дочка.

— Что за дочка? — удивленно клекотнул Феодосий.

— Выводим розницу в дочку, делаем дочерний банк, который занимается только этим. Соответственно ЧОП на семьдесят человек работает на дочку, а старые друзья — на основной банк. Им же главное — приличия соблюсти, ведь правда?

Следующие два часа они провели за неспешной беседой. Сначала Линькович пересказал Лакринскому содержание нескольких вычитанных в разных журналах статей о перспективах роста потребительского кредитования и об «отложенном потреблении». Потом Лакринский дал понять, что вообще заинтересован в свежих идеях, но «продуманно, продуманно».

В конце второго часа Феодосий встал, подошел к столу, взял телефонную трубку.

— Федор Петрович, не отвлекаю? Небось, в делах ну или в амурах, ну да. Поговорил со щеглом, будет, кажется, дело, ты это место за ним в департаменте сохрани, ну и деньга пусть капает. Ничего, перенесет. Кряжев меньше по девкам скакать будет, ну вот, а щегол за мной побудет пару месяцев, да из своего фонда доброшу ему (тут Линькович понял, что ему временно повысили зарплату).

Закончив разговор, Феодосий улыбнулся Линьковичу:

— Мы с тобой, парень, большие дела сделаем.

Стас возвращался к себе, чуть не подпрыгивая от восторга. Вдруг музыкой из «Терминатора» рявкнул мобильный телефон. Звонила Карина, на нее Стас завел отдельную мелодию.

Через три минуты Линькович уже не прыгал, а, счастливо улыбаясь, брел по банковскому коридору, автоматически кивая тем, кто деловито рысил ему навстречу.

Получить в один день что-то вроде повышения и весть о том, что любимая жена беременна, — было не просто здорово, а даже и великолепно. «Целых две дочки», — подумалось ему.

Жизнь хоть как-то да поворачивалась.

1992 ГОД

В России начинаются «гайдаровские реформы», которые сторонники называют «шоковой терапией», а противники — «шоком без терапии». В стране начинается гиперинфляция, за 1992 год цены в России выросли на 2509 процентов, или в 26,09 раза. В составе МВД России создано подразделение по борьбе с организованной преступностью в экономической сфере. Президент Борис Ельцин вступает в открытый конфликт со Съездом народных депутатов.

В мае начинается военный конфликт между Приднестровьем и Молдовой.

Июнь. В Швеции проходит чемпионат Европы по футболу. На нем бесславно выступает сборная СНГ.

Август. На Олимпиаду в Барселоне приезжает «Дрим-Тим», сборная США по баскетболу, составленная из профессиональных баскетболистов.

Выходят фильмы: «Гений», «Основной инстинкт», «Смерть ей к лицу», «Бешеные псы».

Петр Кислицын

(СНГ — ШОТЛАНДИЯ, 0:3)

— Скоко-чего-как?

— Извините, я не расслышал, — немолодой продавец испуганно смотрел на увесистого парня, тяжело переминавшегося перед лотком.

— Скоко-чего-как? — интонация стала более угрожающей.

Петр решил вмешаться.

— Митяй, не пугай человека, тебя почавкать интересовало, так и спроси.

— Это человек, что ли, — хмыкнул Митяй, подцепил толстыми пальцами два батончика «Марс», бережно уложил их в карман спортивных штанов.

Продавец проводил бывший товар несчастным взглядом, но спорить про деньги даже и не пытался.

Митяй потянулся еще.

Петя снова заступился.

— Это же наша точка, чего ее разоряешь?

Митяй недовольно взглянул на Петю, но противоречить не стал. В банде они все еще были в разных весовых категориях. Да и безотносительно этого Кислицын отметелил бы Митяя без особых проблем. Оба это очень хорошо знали.

Раньше таких жирдяев в «бригаду» не брали. Не требовались такие бадьи с говном совсем. Но пацанов на все дела не хватало, теперь нужны были и такие… сущие пельмени. Был бы готов действовать в нужном ключе.

Решимости Митяю хватало. А вот калорий — нет. Поэтому он все время жрал. А когда жрал, то брызгал слюной, и она нон-стоп летела во все стороны.

Еще Митяй потел и пах. В рафик они загрузились ввосьмером, и от ароматов глаза пощипывало. Сесть пришлось напротив друг друга. Митяй потащил было батончик из кармана, но, увидев недовольный взгляд Пети, дал отдых челюстям.

Радости это не добавило, поскольку теперь он решил поговорить. Отсутствие еды не сильно повлияло на количество слюны, а пользы от беседы, на взгляд Пети, и быть не могло. Митяй считал, что знает обо всем, но ни в чем не смыслил.

— Вот я вчера смотрел футбол, так какой-то Маккойст нашему Мак-Онопко насовал, кто такой этот Онопко, а вот Маккойст кто, чего я это смотрел.

— Не смотрел бы, — буркнул с соседнего сиденья Квадрат. На правах ветерана он мог одернуть любого.

Говорили, что он начинал еще в 1987 году вместе со всеми «старшими» и был в большом авторитете. И, не надеясь на благоразумие Митяя, махнул:

— Эй, Гаврила (всех водителей Квадрат называл Гаврилами), включи музло погромче.

«Ксюш, Ксюш, Ксюша, юбочка из плюша», — захлопотала из приемника Алена Апина.

Пацаны развеселились. Песня была душевной, телка, которая ее исполняла, — симпотной, а главное, фраза «полюбила рэкетира Ксюша» и вовсе ласкала душу. Припев подпевали кто во что горазд:

— Никому сегодня не давай!..

— И леща за это получай.

Настроение у всех сразу улучшилось. А главное, Митяй затих. Оно и к лучшему, слюней так точно меньше.

В былые времена Петр ушатал бы такого вывальня за один только запах. Но теперь они были вместе, одна «бригада», один кулак, одна печень. Так говорил «самый старший».

А его и других «старших» Петя теперь слушал очень внимательно.

До четырнадцати лет Кислицын очень хорошо знал про себя и свою жизнь. Школа, если повезет, то все десять классов, если нет — восемь. Техникум, институт даже может быть. Учился Петя посредственно, зато занимался боксом, и ему обещали, что если спортивные результаты будут на уровне, то тренер секции посодействует в поступлении туда, где особо учиться не надо, а спортсмены нужны.

Если не институт — то армия (когда речь заходила об этом, мать начинала переживать из-за Афгана, в который Петя непременно бы попал).

Куда точно не хотел Кислицын, так это на завод. Отец гордился тем, что пролетарий, только на собраниях, а дома без конца материл всех, начиная с завцехом. Петя не знал, что, собственно, там на заводе делается: длинное и замысловатое название сокращали обычно до «Сальника». Большинство рабочих так и жили рядом с предприятием, на окраине Москвы.

Месторасположение сыграло важную роль в судьбе соседей-сверстников Пети Кислицына. Подмосковная молодежь всегда любила пощупать на прочность москвичей. Пете и его друзьям пришлось сорганизоваться, чтобы не получать по морде каждый божий день.

Поначалу это напоминало зарницу, только без пионервожатых. Правило было простое: со своими не вяжемся, если только повод не слишком серьезный, а чужие здесь не ходят.

Оборона своей территории была бы невозможна без должной физической подготовки. В 1986–1987 годах в районе открылось сразу несколько качалок для укрепления тела и духа. Они были полуофициальными: милиция знала о них, но ничего против не имела. Качалку, в которой занимался после бокса Петя, вообще оборудовали своими руками — пацаны тягали батареи и прочий железный лом. Вадим Пепельницкий, одноклассник Пети, добыл большую фотографию Юрия Гагарина. Ее повесили на стену, и когда пришел участковый, ему сразу показали — вот, мол, в космонавты готовимся. Мент посмеялся и ушел, на прощание велев «дома не колобродить».

Одновременно появились почти легальные секции карате. Они Петю не интересовали. Как-то в спарринге за гаражами он доказал, что бокс покруче карате. Или Петя покруче своего оппонента.

Забота о физическом совершенстве и патрулирование района доконали и без того чахлую Петину успеваемость. На уроки не оставалось ни времени, ни желания. Впрочем, от него ничего в школе уже и не ждали: Петя должен был дотянуть до восьмого класса, сдать с помощью учителей выпускные экзамены и отправляться куда угодно. Желательно было при этом не перебрать с приводами в милицию.

В 1988 году «сальники» стали существенной уличной силой. В их владения другие банды уже и не пытались соваться, а одиночки забредали исключительно на свой страх и риск. Теперь уже «сальники» путешествовали по Москве и пробовали Перово или Выхино на жим-жим.

Дрались с такими. Прессовали неформалов за непотребный внешний вид. Впрочем, идеологии, как, к примеру, «любера», «сальники» не исповедовали. Несколько хоть и «металлистов», но нормальных парней, живших рядом с заводом, пользовались всеми привилегиями местных жителей. К тому же они добывали музло, под которое было круто качаться. Для души оставалась «блатняжка».

Почти все парни района желали стать «сальниками», но для сдачи экзамена требовалась отличная физическая подготовка. Или лютая смелость. Или фантазия.

«Сальники» любили пошутить. Однажды в ночи Петя с Пепельницким (а проще Пеплом) залезли на крышу над парикмахерской и длинной палкой сбили первые пять букв. Огненная надпись «херская» три недели радовала жителей ближайших домов и автолюбителей. В райисполком поступило сразу три жалобы на непотребство, видное хоть днем, хоть ночью.

Еще одна шутка родилась по итогам маминого дня рождения. На него отец подарил Евгении Павловне (и себе) новый цветной телевизор — подошла очередь на заводе. В рамках застолья вечером всей семьей посмотрели фильм «Осенний марафон». Кино Пете не понравилось совсем, но момент, когда седой чудик, похожий на козловатого учителя химии, бьет ногой по картонной коробке, не понимая, что там кирпич, стимулировал творческую активность. В камнях и кирпичах недостатка не было, в пустых коробках тоже.

За этими забавами закончился восьмой класс. И тут Кислицыну повезло. Тренер в секции пригласил его стать помощником в зале, ну и тренироваться дальше, с какими-то неясными перспективами. Петя согласился. Его тут же приняли в какой-то техникум и даже платили стипендию, однако рабочим местом Кислицына стал спортивный зал. Явно не на всю жизнь.

Петя собирался сходить в армию, а уж потом осмотреться. Тем более что и Афганистан кончился: кадры, на которых командарм-40 Борис Громов переходит границу и потом говорит в камеру, что «за мной советских солдат не осталось», Евгения Павловна смотрела со слезами на глазах. Начиналась какая-то кутерьма по национальным республикам, но это было уже совсем не то.

Летом 1990 года «сальники» разгромили банду из подмосковного города. Петя был одним из авторов плана победы.

Они стали королями. Правда, соперничество с другими бандами давно уже стало далеко не единственным занятием «сальников».

Уже пару лет в главной качалке, она же штаб-квартира, появились люди, искавшие дружбы с крепкими и решительными ребятами.

Гости были вежливы и предлагали интересные дела.

Вот, например, на соседней с качалкой улице открывался видеосалон и «сальников» попросили смотреть за порядком. Это было по приколу. К тому же ночью, после всех сеансов, «сальники» могли смотреть боевики с Джеки Чаном, а то и немецкую порнушку: соответствующие кассеты доверчиво лежали на дне ящика.

Потом случались и другие просьбы. Каждая из них вроде как казалась мелочью. По совокупности получалось, что костяк «сальников» прочно припахан. И дела «старших» становились все важнее, чем собственные занятия. Утешало только то, что соперники по уличным дракам явно были заняты тем же и так же. И дрались они теперь не за район, а за точку на районе.

Было странно, но сытно.

Петя запомнил первую проставу от энергичных людей — ребята из небогатых семей охренели от роскоши стола: пять видов колбасы, копченая рыба, горы оливье и шашлыка, пива и водки хоть залейся.

В итоге к началу 1991 года, когда новая экономика стала робко пробиваться к свету, в большом московском районе открыть видеосалон, или магазин, или хотя бы склад могли только люди, имевшие отношения с «сальниками», а точнее, с теми, кто их контролировал.

Ни об институте, ни тем более о заводе Петя больше и не думал. Он все еще числился помощником тренера, тем более что выяснилось, тот отлично знаком с новыми друзьями. Кислицын обратил внимание на то, что некоторые из занимавшихся парней стали болтаться около них или пытались вписаться к «сальникам». Не ради крутости, а пропитания для.

Страна на глазах разваливалась, а у «сальников» платили. Зачем было ходить в ПТУ, если радости никакой, а перспективы туманны. А тут — настоящая жизнь.

Главное, что новая дружба покрывала прошлые дела.

С 1988 по 1990 год Петр и пара его друзей по качалке обокрали три магазина, сначала из форса, потом по необходимости. Знакомые шепнули, что открыто уголовное дело, вся надежда была, что по новым временам ментам не до того.

А еще они иногда брали чужие автомобили покататься. В очередной раз, перепив, они бросили тюкнутый по пьяни жигуль. И вот по этому поводу их искали всерьез, и не только милиция. Машина, оказалось, принадлежала какому-то важному человеку. Если бы дело распуталось, то неприятности лучше было встретить под надежной крышей.

К концу 1991 года Петя выучил слово «рэкетир» и без всяких сомнений применял его к себе. Далеко не все «сальники» приспособились к новым временам. А у некоторых и шанса на это не случилось в связи с призывным возрастом. Когда решали, как и где справлять новый 1992 год, Петр обнаружил, что портянки отправились мотать почти все основатели «сальников».

Кислицыну в армию не хотелось.

Лет с двенадцати он определял все окружавшие его обстоятельства как «четенько» и «нечетенько». Хорошая еда, успешная драка или клевая телка были «четенько», а вот школа или армия, все, где надо было следовать хоть какой-то внешней дисциплине, относилось к «нечетенько».

В банде было абсолютно «четенько», хоть случались и проколы вроде Митяя. Впрочем, Лимончик — так называли в «бригаде» Петю — пользовался и среди ребят, и среди «старших» куда как большим авторитетом. С ним советовались по важнейшим вопросам: сколько взять на стрелку народу или кого отправлять по палаткам за вечерней данью. В таких раскладах какие там сапоги с портянками. Кислицына не призвали, найдя какую-то редкую болезнь, по нынешним временам «старшие» имели ходы если не в военкоматы, то хотя бы к врачам.

Мать снова расстраивалась. Теперь она, оказывается, мечтала, что армия убережет сына от тюрьмы.

С другой стороны, Петр оказался чуть ли не главным кормильцем семьи. В феврале 1992 года отцу вместе со всем заводом впервые задержали зарплату. Ее в итоге выдали, но только в апреле, а апрельскую не дали до июня. Цены в магазинах перли вверх, правда, и товары хоть какие-то появились. Петя по-прежнему числился помощником тренера по боксу, об этом и говорил родителям. Почему-то он понимал, что если расскажет всю правду, то будет совсем «нечетенько». Родители от денег не отказывались, хотя не особо и верили в рассказы о честных заработках.

…Рафик остановился около проходной, точь-в-точь, как у «Сальника». Пацаны вылезли из машины и подошли к потертой иномарке, около которой курил один из «старших».

— Значит так, мы сейчас заберем под себя этот заводишко. Там много чего схвачено, но генеральный директор не хочет быть умным. Он нанял охранное агентство, с ним мы договорились, они расступятся. Задача — заставить его подписать бумаги. Квадрат, берешь пять человек с собой и за мной. Лимончик, страхуешь на улице, чтобы охрана не дернулась.

Петя подивился обстоятельствам. Завод они прикручивали в первый раз. Трясти палатки, брать под охрану склады, облагать данью челноков — все это было привычно. Хватало точек с обменом валюты — их не трясли, а охраняли, поскольку те принадлежали банку, с которым у «старших» имелись дела. Все то, что появилось в последние годы, могло быть прессануто и освобождено от лишних бабок. Но заводы и фабрики считались чем-то не подвластным вольному миру рэкета. Но времена, как видно, менялись.

Все получилось по писаному: начальник смены отвернулся, когда бандиты прошли на территорию завода, заблажившего было пожилого вахтера заперли в подсобке.

— Не тренди, отец, — беззлобно напутствовал его Лимончик.

На сотрудников охранного агентства он старался не смотреть. «Коммерсов» обычно жали люди типа Квадрата, а Петя, как и другие коренные «сальники», чаще брал на себя куда как более интересную мордобойную функцию. На разборках он проявлял себя первым. Драться, особенно с настоящими противниками, было очень «четенько».

Не то что с барыгами.

Как-то ему пришлось держать за ноги человека, которому за отсутствием банального паяльника обещали засунуть в задницу кипятильник (к великой радости всех участников, обделавшийся бизнесмен отдал все, что просили, только при виде кипятильника; к индивидуальной радости Петра, говно не дотекло до пальцев).

В другой раз они отжимали барахло у автобуса с шоп-туристами, возвращавшимися из Польши. Одна тетка так кричала, что в эти шмотки вложены последние деньги, что Лимончик не выдержал и скомандовал оставить всем барыгам по одной сумке. Когда «старший» спросил за самоуправство, Петя отбрехался тем, что «надо и на развод оставлять».

«Старший» согласился, но после этого Лимончика окончательно перебросили на боевые действия.

Однажды в битве за торговый павильон он отметелил хачика. Потом выяснилось, что «старшие» что-то напутали, павильон трогать не стоило, а избитый парень был сыном какого-то уважаемого человека.

До решения вопроса Петя жил на даче в Северянке. Прежних знакомых никого не было, да и вообще в апреле поселок обходился без дачников. Месяц спорта и диеты привел его в изумительную форму. «Старший», заехав забирать его, удовлетворенно покивал головой: «Вот соблюдаешь себя, не то что эти, жрут, как из блокады вырвались».

Питались товарищи Пети действительно как в последний раз. Смешать водку с ликером, заесть ведро салата оливье жареной свининой было привычным делом. Периодически пацанам приходилось заходить к своим фирмачам и забирать у них одежду большего размера. Петру эти заботы были неведомы, трех тренировочных костюмов и старого еще пиджака хватало с головой. Правда, он обрадовался, когда на день рождения подарили две кожаные куртки — одну он носил постоянно, прямо на тренировочный костюм, вторую назначил парадной одеждой. С какой-нибудь «четенькой» девушкой погулять, например.

На проходной истерически зазвонил телефон. Начальник смены виновато улыбнулся.

— Звонят, — сказал кто-то в воздух.

— От генерального, — не пойми кому ответил начальник, — ну позвонят и перестанут.

Из подсобки подал голос вахтер, облаявший охранников «сволотой позорной». Начальник начал отвечать, но, поймав на себе Петин взгляд, осекся. Его поведение было вопиюще «нечетенько».

Годы в качалке и банде приучили Кислицына к тому, что человек, добывающий на жизнь кулаками, должен быть последовательным. Люди, взявшие деньги и их не отработавшие, считались крысами. Пете даже хотелось бы, если бы на прощание получилось бы их поучить немного. Так, для понимания жизни и сопутствующих обстоятельств. Чтобы поняли, как вести себя «четенько», чтоб как люди.

Чтобы снять напряжение, Петя прошелся вдоль забора, посмотрел вокруг — все было тихо.

Ворота на завод распахнулись. Пацан, из числа тех, кто ушел вместе со «старшими», замахал рукой — загоняй машины.

Петр не полез в рафик, а быстрым шагом пошел рядом.

— Там как?

Пацанчик, сбиваясь, стал рассказывать.

— Мы заходим в кабинет, там мужик здоровый, нас увидел, давай звонить куда-то. Митяй попытался трубку у него вырвать, он его отпихнул и давай снова звонить. Тут Митяй его сильно толкнул, он упал, потом встал и втащил ему так, что тот в приемную вылетел. Ребята за него взялись, но он боевой оказался, минут пять отмахивался, нормально так. Квадрату нос разбил. Я про тебя вспомнил, тебе бы интересно было. Скрутили, вломили немного. «Старший» две бумаги положил на стол, одна, говорит, адрес, куда семью спрятал, так мы сейчас к ним съездим и доставим сюда: или подпишешь приказ о своем увольнении и отказе от фирмы, или за тряпкой пойдешь, чтобы сыночкины мозги со стола смывать, пока мы твою бабу на хор поставим. Тот завыл, но подписал вроде. «Старший» взял бумаги и ушел, а тут Митяй прилез. У, чвякает, дайте его мне, я его на ленточки для бескозырки порежу. Слюна фонтаном. Квадрат его отогнал было, а потом говорит, накажи, но только раз и без смертоубийства.

— И что? — начало рассказа Петю заинтересовало, но участие Митяя гарантировало херню.

Пацанчик как-то даже стушевался.

— Обоссал его Митяй — при всех, при сотрудниках каких-то набежавших. Потом велел уходить — там второй выход есть, у него там машина, наверное, да только как поведет-то — пальцы у него разбиты все.

Вечером отмечали победу. Веселились все, кроме Митяя. Сломанная челюсть мешала ему есть и пить, но брызгал слюной все так же. Квадрат, несмотря на повязку на лице, был веселей. Еще одному бойцу теперь уже бывший генеральный директор сломал руку. У двух пацанов объявились бланши.

Митяя чуть сторонились — мужик, которого они победили, был крепкий и унижать его, по мнению многих пацанов, не следовало. Впрочем, «старший» даже ликовал и дал Митяю дополнительную премию, отругав попутно за потерю спортивной формы.

Всем остальным вручили по две зеленые бумажки с портретом американского президента и ворох рублей. Покалеченным досыпали лечебные.

Петя радовался со всеми и, как обычно, старался пить поменьше.

База «сальников» располагалась в спортивном комплексе. Самой обитаемой его частью была так называемая зона отдыха, где выпивали, закусывали, смотрели кино и вообще проводили время. К зоне отдыха примыкала сауна, туда привозили девок, как правило, с точек, которые контролировались «сальниками» или их союзниками. Иногда, впрочем, попадались и бескорыстные искательницы приключений. Пете хотелось считать, что они приезжали в сауну к ним по доброй воле.

Был и спортзал. Как-то месяц назад Кислицын обнаружил, что новые тренажеры, купленные в том числе и по его совету, стоят нераспакованными. Он поднял бучу, и зал оборудовали так, как нужно. Но зону отдыха пацаны посещали активней, чем качалку.

Время кулаков уходило. На серьезные дела теперь выдвигались с огнестрелом. Петя хоть и не собирался в армию — а судя по письмам Пепла и еще пары ребят, делать там было в целом не хрена — осваивал автомат Калашникова. В наступающие суровые и веселые времена иначе было никак.

— Лимончик, иди скорее, тут «Ксюш» привезли, — гавкнул кто-то от сауны.

1990 ГОД

Борис Ельцин стал председателем Верховного совета РСФСР. Состоялся XXVIII (и последний) съезд КПСС.

В Москве и по всей стране проходят большие антикоммунистические митинги.

Сборная СССР по футболу участвует в чемпионате мира в Италии и впервые с 1982 года не выходит из группы.

Выходят фильмы: «Крепкий орешек 2», «Славные парни», «Один дома», «Такси-блюз», «Бакенбарды», «Афганский излом».

Антон Маяков

(СССР — АРГЕНТИНА, 0:2)

Антон натянул синюю майку с надписью maсy’s — он не знал, что это значит, но был уверен, что что-то крутое, не зря ж из Штатов, — заправил ее в джинсы, посмотрел, как получилось, остался недоволен и накинул клетчатую рубашку с короткими рукавами. Франтом Антон не был, но тут предполагался совсем особый случай.

Маяков собирался отнести в редакцию свою первую статью. Сомнений в том, что ее примут с восторгом, практически не было. Но на всякий случай стоило просоответствовать поговорке про встречу и одежку.

К журналистике Антон склонился не сразу.

За два месяца до окончания школы родители убедили его не тягаться с вступительным экзаменом в МГУ, а выбрать что-нибудь попроще, например педагогический. Антон повозмущался, грозил уйти из дома, но в итоге послушался и не прогадал. Поступил он на раз, а учиться было и того легче.

Это оказалось очень кстати. У Антона появилась куча новых интересов, которые не оставляли много времени на занятия.

Он активно посещал рок-концерты. В ряде случаев удавалось помахать студенческим билетом или придумать что-то еще, например напроситься разгружать аппаратуру.

Такое проскакивало только с отечественными группами в каких-нибудь затрапезных ДК. В случае с большими концертами не забывали своими щедротами родители.

Антон с гордостью рассказывал однокурсникам, как ходил на «Пинк Флойд», не упомянув, что посетил «Олимпийский» вместе со всем семейством.

С музыкой соперничала политика.

С начала 1989 года Антон с большим энтузиазмом болтался около стенда «Московских новостей» на Пушкинской площади и смело вступал в дискуссии на самые разные темы, в том числе и на те, о которых не имел никакого представления. Тут Маяков не являлся исключением: многие спорщики не совсем владели предметом.

Несколько раз он ходил на большие манифестации и один раз, крадучись, на разогнанный милицией митинг Демократического союза. В самую заваруху на Пушкинской Маяков не полез. Зато потом рассказывал восторженным однокурсницам, как оно все было, не забывая добавлять подробности, выдуманные непосредственно в ходе рассказа.

Получалось, что Антон стоял буквально рядом с Валерией Новодворской. И только сноровка и ловкость не позволили ментам взять его в плен или хотя бы поколотить.

Когда родители убеждали Антона не дурковать, а поступать в педагогический, они пообещали платить ему вторую стипендию и не обманули. Теперь это было просто. Перестройка превратила Сергея Владиленовича из нищедрала, зачем-то знающего три языка, сначала в преуспевающего переводчика, а потом и в кооператора — издателя книг. Считалось, что новое предприятие сосредоточится на публикации «вычеркнутых страниц» русской литературы. Однако первым делом на прилавки поступили простенькие детективы, переведенные, как объяснил отец Раисе Николаевне, исключительно ради приобретения начального капитала.

Мать по-прежнему преподавала математику в институте и занималась репетиторством.

О том, что делать после окончания института, Антон всерьез не думал. Работать в школе он не собирался. Грезы о научной карьере померкли где-то в районе первого курса.

Маяков верил, что все как-то да устроится.

Так и случилось во время просмотра футбольного матча СССР — Аргентина. Тусклая игра и плачевный результат советской команды буквально толкнули Антона к письменному столу.

Через час статья была готова. Начиналась она с жутко эффектного, с точки зрения юного автора, пассажа: «Неубедительная игра команды Лобановского сродни вялости аргументов партократов, выступающих против демократических и рыночных реформ».

Далее Маяков крайне ловко, как ему показалось, увязал проблемы советского футбола, борьбу народа против партаппарата и некоторые экономические трудности, которые будут неминуемо преодолены с помощью рыночных механизмов.

Шесть лично отпечатанных машинописных листов Антон понес в расположенную недалеко от дома молодежную газету. Он не поддался уговорам оставить статью на вахте, а проник в помещение редакции. Прокуренный коридор, грохот печатных машинок, красивые девушки — все именно так молодой автор себе и представлял.

Дверь в одну из комнат была приоткрыта. Антон счел это приглашением.

— Здрасте, я Антон.

— Я Кирилл, и что из этого, — ответил здоровенный парень в джинсовом костюме.

— Статью написал… — начал Антон.

— Статьи писал Михаил Бахтин, мы клепздоним заметки, а уж что ты там изготовил, отдельный вопрос, — Кирилл с демонстративным отвращением посмотрел на листки в руках Антона.

Тот было протянул их — но наткнулся на взгляд хозяина кабинета.

— Чукча не читатель, чукча писатель, ну а по случаю такого важного гостя он еще и слушатель, расскажи, что у тебя там стряслось.

Антон стал запинаться уже на второй странице. Замысел, казавшийся прекрасным и оригинальным, выглядел бредовато, слова, вечером так славно лепившиеся друг к другу, теперь пихали друг друга локтями. Антон застеснялся и своего текста, и своего голоса, и себя самого.

Кирилл откашлялся.

— Если бы у меня не было похмелья, я бы разобрал этот текст подробно из человеколюбия, а потом, основываясь на том же чувстве, оттащил бы тебя от окна, в которое ты непременно бы кинулся от досады, но поскольку я вчера нарушал…

— Кирилл, послушай, полная лажа получается, — в комнату вошел худой парень с лицом испанского идальго. — Все готово, но совсем непонятно, как эти банды встретились.

— То есть? — одной репликой Кирилл показал нежданному гостю, что такое настоящий интерес к происходящему.

— Эти банды встретились недалеко от закрытого клуба, как оказалась одна на месте — понятно, это их поселок, но вторые должны были пройти по дороге, там их ждали менты, те клянутся, что никто не проходил, а драка состоялась. Кто врет, черт, черт, мне сегодня сдавать материал, я не успею туда поехать, черт. Кирилл, ты бухал на всех подмосковных дачах, может, и там бывал?

Кирилл сокрушенно развел руками:

— Нет, Миша, много чего в Подмосковье обпил, а вот в Северянке не был.

Антон встрепенулся.

— Ну что, ехать туда — так не успеем, а сдавать же, — Михаил нервно закурил.

Кирилл за компанию сочувственно достал сигарету.

— Кладбище, — пискнул Антон.

— Рано тебе, парень, на кладбище, может, еще научишься чему, — раздраженно буркнул Кирилл. — Но если ты вот сейчас не исчезнешь, то я тебя на кладбище лично отведу.

— Там в Северянке есть кладбище, оно вроде как закрытое и с оградой, но когда надо пройти, например, в Маевское…

— Они шли именно в Маевское, — чуть с придыханием сказал Михаил. — Давай, чувак, излагай.

Недолгий, но насыщенный рассказ Антона об особенностях подмосковной географии привел его собеседников в невероятный восторг. Михаил, исписав каракулями лист бумаги, убежал куда-то «в секретариат», повелев другу ждать и не отпускать «счастливый толстый фант». Кирилл стал куда любезнее, угостил гостя кофе из банки, решительно пресек его попытку вернуться к статье, расспросил о жизни.

Они даже немного поболтали о футболе. Маяков был уверен, что чемпионом станет Аргентина. Кирилл ставил на Англию:

— Там есть новый парень, Пол Гаскойн, он просто супер, он все сделает.

Вернулся Михаил:

— Ну пойдем, спаситель, угощу тебя пивом.

Кирилл деловито засовывал пачку сигарет в карман, ясно было, что он уже собрался.

По дороге в редакционный бар друзья объяснили Маякову, что Михаил два месяца работал над большим материалом о молодежных бандах. Важным пунктом статьи было то, что на первый план выдвигается группировка «сальники» (тут Антон снова встрепенулся, но от смущения промолчал) и свое первенство она доказала в ходе битвы с другой бандочкой. Но вот совсем было непонятно, как «Сальники» попали на это место. Нежданный гость помог найти ответ.

Михаил накрыл поляну — три бутылки пива, графинчик водки и два бутерброда с колбасой. Уже проголодавшийся Антон с тоской посмотрел на заставленную салатами витрину, но инициативу проявлять не стал.

Кирилл с видимым интересом проглотил первую и запил ее пивом.

— Скажи, Антон, а вот ты прямо по-настоящему хочешь стать журналистом? — Михаил выпил первую менее алчно, чем Кирилл.

Антон, ошалев от первой в жизни водки, согласно кивнул.

— Зачем?

— Мне нравится писать, есть что сказать, — слова приходили сами по себе, это было хорошо, а плохо то, что они казались какими-то дурацкими. — Я вижу себя автором статей… Может, есть вакансия?

— Это твоя желаемая позиция, а не соответствие реальности. Таких тысячи по улицам ходят, а скоро будут десятки тысяч, стоит только компьютеры раздать в частное пользование, — что, всем место на полосах давать? — Кирилл спешно наливал вторую.

Михаил цедил пиво и с интересом посмотрел на Антона.

Антон смутился и тут же выпил. В голове зашумело еще сильней.

— Есть варианты, — Кирилл сокрушенно вертел в руках внезапно опустевший графинчик. — Только тут вариант исчерпан, у тебя в гонорарной кассе ничего, Миша, нам бы еще грамм по сто.

— Нет, — с досадой отрезал Михаил, ранее не проявлявший видимого интереса к водке.

Антон, изнемогая от восторга, достал из кармана два припасенных на совсем другие цели червонца:

— Вот, только давайте что-нибудь поесть возьмем.

Кирилл строго посмотрел на юнца:

— Закуска мутит разум, ну ладно, раз уж ты съел свой бутерброд, купим тебе еще один.

Следующие полчаса Антон изо всех сил старался не опьянеть окончательно. Пил по половинке. Кирилл был этим доволен.

— Знаешь, а мы тебя возьмем постажироваться, ну если хочешь, конечно, — слова Михаила вырвали Маякова из начинавшегося полусна.

— У тебя есть два качества, без которых журналист не журналист, и это вовсе не умение писать, которым, как ты, наверное, считал, обладаешь, — Кирилл неожиданно стал говорить лютым басом. — Ты наблюдательный и у тебя хорошая память, это очень важно, остальному учат.

— А еще ты везучий, потому что и вчера, и завтра от тебя не было бы никакого прока, а вот сегодня ты пришелся в кассу, — Михаил тоже почему-то забасил.

— Ну и не жадный, — Кирилл долил графинчик. — Однако и сей источник иссяк, пора принимать меры.

Потом их угощал человек из другой редакции, который сначала косо посмотрел на Антона, но, оценив его утомление, помягчел. К тому же, как веско отметил Кирилл, «парень уже проставился». Потом они пили портвейн где-то на скамейке за редакцией. Потом Антон, запинаясь об асфальт, брел домой. Лавочка около подъезда гостеприимно звала к себе. Маяков присел только на секунду, но проснулся, когда стемнело, Сергей Владиленович сердито тряс его за плечо.

Утро было неприятным. Мать, демонстративно не разговаривая с сыном, пронесла через комнату на балкон свежепостиранную рубашку — Антон вспомнил, что блевал. От отца, курившего на кухне, явно ничего хорошего ждать не стоило. Вчерашний день казался безрассудной тратой времени и денег. Какая там стажировка. Пора было вставать и следовать на экзекуцию, но тут зазвонил телефон.

— Да, вас слушают. Антона Маякова, а кто его спрашивает? Из редакции, что, серьезно? Да, сейчас, одну секунду, нет, он не спит. — Отец заглянул в комнату: — Антон!

Второй раз звать не пришлось.

— Ну что, проспался? — голос Кирилла звучал радостней и мощней хорошего гитарного соло. — Я догадывался, в каком состоянии ты пришел домой, поэтому подстраховал, так что подтягивайся часам к двум, подумаем, как дальше с тобой быть.

Антон бережно повесил трубку. Родители смотрели на него с большим интересом. Аналогичный случай был весной, когда всей семьей ходили на премьеру «Такси-блюз»: Сергей Владиленович лихо, как со своим старым другом, поздоровался с режиссером Лунгиным, а Антон — с Петром Мамоновым, которого видел на концертах «Звуки Му». Разница была в том, что Лунгин знал, с кем здоровался, а Мамонов улыбнулся мальчишке из вежливости.

На этот раз не надо было ничего приукрашивать и додумывать. Плавный рассказ крайне вовремя подкрепил стакан чая.

— Написал статью, отнес в редакцию, поговорил с людьми, принес пользу, ты ли это, Антон? — с неожиданно доброй иронией спросила Раиса Николаевна.

— Надо бы тебя потренировать водку пить, раз уж ты по редакциям взялся таскаться, — практически серьезно сказал Сергей Владиленович.

— Вот уж тренер нашелся, мастер спорта просто, — хмыкнула мать.

— Международного класса, — ухмыльнулся отец.

— Я мыться, — Антон рванул в сторону ванной.

Завтрак ему был теперь обеспечен.

Все хорошее только начиналось.

1994 ГОД

В России начинается первая чеченская война, сначала со столкновений антидудаевской оппозиции и формирований Ичкерии. Потом в войну вступает и российская армия.

Расцвет финансовых пирамид, первая из которых АО «МММ». Герой рекламы Леня Голубков становится известен всей стране и благодаря АО «МММ» едет на чемпионат мира по футболу в США.

Сборная России едет туда же, но без всякого успеха.

В октябре черный вторник обесценивает национальную валюту.

Выходят фильмы: «Список Шиндлера», «Простая формальность», «Форрест Гамп», «Побег из Шоушенка», «Утомленные солнцем».

Дмитрий Хубариев

(РОССИЯ — КАМЕРУН, 6:1)

— Едет мужик на машине, видит — монашка голосует, молодая такая, ну подобрал. Едут себе дальше, давай мужик монашку на отсос разводить, он типа фартовый и все такое, а она ему и говорит: отсосу, если ты холостой и в Христа веришь. Он ей поклялся. Тормознули в тихом месте, она отчмокала, он ей, простите, я обманул, женат и вообще еврей. Она такая: я тоже, мол, обманула: меня зовут Валерик и я еду на тусовку гомосеков.

Семь голосов грохнули на пять комнат и кухню. Молодой Колька чуть не навернулся со стремянки:

— Ох, даже башка ломить перестала.

— Водку пивом не надо запивать, — строго сказал Викторыч, бригадир, старший и вообще главный.

Накануне он наставлял все того же Кольку: «Ты только проверь сначала, возьми бутылку и потри дном по ладони, если испачкаешь — значит, фабричная, значит, можно пить, не потравимся».

Викторыч опасался экономии на качестве ради количества. Бухлом в бригаде в целом не увлекались, терять время и неплохие заработки ради попойки и отходняка смысла не имело. Спирт «Рояль» и производные от него, паленый шмурдяк находились под строжайшим запретом.

Выпить чутка накануне решили под футбол, чтобы скрасить ощущение от сборной, которая бездарно слила два матча и практически вылетела с чемпионата мира. Викторыч в шутку предложил: «А давайте за каждый русский гол выпивать». Судя по первым двум матчам, оно по рюмке на нос и получилось бы.

Две запасенные бутылки ушли как раз к концу первого тайма. Вот тогда Кольку и погнали к палаткам. После финального свистка он сбегал и еще раз — как было не накатить за Олега Саленко и его пять мячей.

Дима пить не любил, пьяных избегал. Но компанию никогда не ломал и рюмку всегда поддерживал. Оговаривался только, мне много не надо, электрика пьяных не любит. Лили меньше, кто ж против.

Квартира, которую они ремонтировали, была рядом со Столешниковым переулком. Хозяин, Виталий Иванович, разрешил работягам превратить одну комнату в бытовку, только б быстрей работали, не тратя время на разъезды. Аванс был щедр, финальная сумма обещалась еще внушительней, с намеком на часть в валюте. Иваныч, явно занимавшийся куплей-продажей всего чего ни попадя, обещал рекомендовать бригаду таким же «богатеньким Буратино». В общем, работай не хочу.

В бригаде иногда обсуждали, откуда взялись эти хозяева жизни и отчего у них оказалось сразу почти все, когда у народа нет ничего.

Дима обычно отмалчивался, не очень любил пустую болтовню. На хлеб хватало, и на сигареты, и на пиво. Да и вообще на все хватало, а работа по электричеству нравилась.

Других вариантов один хрен не было.

Предприятия, на которые могли распределить Хубариева после техникума, к моменту выпуска либо померли, либо собирались помирать. Зарплату нигде и никто не обещал.

Прямая дорога была на рынок со шмотьем стоять, но еще в школьниках Дима прославился на весь микрорайон способностью починить любой утюг и разобраться с любой проводкой. Делал он это не просто так — бабушка быстро поставила процесс на коммерческую основу. Да люди и сами понимали, есть монета в кармане или нет, но без лампочки в квартире жизни никакой.

Это был самый настоящий натуральный обмен. Дима присматривал за электропроводкой в ателье, а ему там сшили новые брюки из ткани, которую бабушка выменяла еще где-то в благодарность за починенный телевизор. Конечно, и деньги имели хождение, но по цене они были как труха.

В феврале 1992 года Хубариев простоял в очереди в сберкассу три часа, чтобы обменять на деньги небольшую пачку облигаций внутреннего займа 1982 года. Домой он принес полторы тысячи рублей. Баба Вера горестно покачала головой:

— Вот и отложила тебе на свадьбу и себе на похороны, пойду хоть колбасы хорошей куплю.

Однако купила не еду, а несколько отрезов на костюмы — пригодятся. Через три месяца денег от облигаций и правда хватило бы только на колбасу.

Но руки кормили. Дима освоил и авторемонт. Один из соседей, которому Хубариев помог перебрать двигатель, порекомендовал его Викторычу. Бывший капитан стройбата как раз собирал ремонтников. Дима сначала и не понял зачем — денег у народа совсем же нет. Бригадир объяснил четко, как привык: «богатых Буратино» все больше и запросы у них все круче.

Попав в первый раз в многокомнатную квартиру с высокими потолками, Дима даже испугался — кто ж здесь жил.

— Коммуналку расселили, — засмеялся бригадир.

На третьей квартире Дима начал вести статистику.

Были квартиры «благополучные», их жильцы съехали спокойно, собрав все нужное и оставив какую-то уж совсем рухлядь. А были «тревожные», где явным образом сохранились вещи, которые при спокойном переезде люди бы не бросили. Например, пачку почетных грамот мастера завода — Дима и предположить не мог, что такую ценность можно просто выкинуть.

В одной такой квартире в первый же день ремонта к ним пришла совершенно домашняя кошка. Она, рыдая, тыкалась в дверь, было ясно, что раньше тут и жила. Котейку сначала просто кормили, а по завершении работ Колька забрал ее домой. Соседям оставили записку, если вдруг хозяева объявятся в поисках домашнего зверя. За полтора года за Дусей — так ее назвал Колька — так никто и не пришел. По рассказам раздолбая, кошка к новому месту привыкла, но все равно временами смотрела на дверь и грустила.

Дима не читал газет и почти не смотрел телевизор, но догадывался, что люди, платящие за обои примерно месячную зарплату инженера, и инженер, торгующий этими самыми обоями, хорошо, в магазине, а не на рынке, — звенья одной гребаной цепи.

И долго так продолжаться не может. Или не должно. Но, скорее, все-таки не может.

Однажды он поделился сомнениями с бабой Верой. Та только рукой махнула: «Не думай об этом, ты провода кладешь — и больше думать не надо ничего, так давай скорей заработай на угол и женись, хоть с твоими детьми чуть-чуть посижу, а для того тебе надо с охламоном разменяться».

У Макса и Димы осталась от родителей двухкомнатная квартира. Макс обитал в ней уже лет семь. Дима переехал к нему в середине 92-го года. Бабушка жила неподалеку — Дима захаживал к ней часто, Макс — иногда и только по очень большой просьбе брата.

Старшему Хубариеву новая жизнь улыбалась. Коммерческая жилка и задатки авантюриста выпихнули Макса в авангард строителей капитализма. Купить в подмосковном совхозном магазине двести детских столиков и с прибылью перепродать их лоточникам, подружиться в бане с директором универмага и так ловко попарить его, чтобы получить доступ в подсобку, из которой потек полезный товар прямо в ларьки друзей, — все это был старший брат.

Дима даже и не удивлялся.

Именно из Максовых рук еще в 1991 году Хубариев-младший полюбовался и даже потрогал бумажку в двадцать долларов. Братья смотрели на банкноту из свободного мира как на нереальную драгоценность, а изображенный на ней суровый, немного взъерошенный человек звал присоединиться к тем, у кого таких бумажек в достатке.

Макс к этому был готов, Дима — нет, но отношения у них устроились замечательные. Друг другу братья не мешали. То старший уезжал за барахлом в Турцию, то младший жил на объекте. Макс подарил младшему прекрасный набор инструментов, а Дима пару раз выручал брата деньгами: установка розеток порой оказывалась стабильнее торговли.

Иногда Дима попадал на переговоры с потенциальными партнерами, которые проходили у них на квартире. Деловые рауты быстро перетекали в банальные пьянки с продавщицами из палаток, торговавших товаром Макса. Очень скоро братья Хубариевы прославились на районе как «злые мужички».

Конечно, было тесно, но Макс и Дима давно договорились: старший купит себе новую квартиру, а младший отдаст свою долю частично деньгами, а частично ремонтом.

Будущее казалось не то чтобы прекрасным, но предсказуемым.

— …Дим, тебя к телефону, бабушка.

Викторыч не любил, когда пользовались хозяйским телефоном, но Хубариев был на хорошем счету. Передышка казалась на пользу, светильник в ванной все равно никак не прилаживался. Тем более баба Вера по ерунде не звонила.

— Тут охламон уже пять раз наяривал, чуть не плачет, тебя ищет, говорит, большие трудности, ты нужен, я сначала послала его, а потом уж ладно, говорю, передам, если позвонишь.

— Он трезвый был? — первым делом спросил Дима.

— А кто его разберет, ты б был поосторожнее, втянет тебя в ерунду какую-то.

Отношения к старшему внуку баба Вера не меняла и не скрывала.

Домашний телефон не отвечал.

Дима задумался. Брат был кем угодно, но не паникером, и уж точно не стал бы лишний раз звонить бабушке.

— Викторыч, мне бы домой съездить, ты не против?

Тот кивнул головой:

— Давай только к вечеру уж возвращайся, дел до жопы.

Дома никого не было. Дима сел на стул, закурил. Подумывал, что скажет Максу, когда тот нарисуется. Как-то уже случился ложный шухер, старший завис на хате у какой-то телки, деньги кончились, тогда он посреди ночи вызвонил Диму и трагическим голосом взмолил о спасении. Речь, как выяснилось, шла о бутылке ликера Кюрасао — без него девушка дружить не соглашалась. Через неделю Макс с виноватым видом подарил брату отличную джинсовую куртку.

Дима докурил, поискал глазами пепельницу и тут понял, что в квартире все было крайне необычно. Макс был по жизни раздолбай, но при этом невероятный аккуратист. Допив кофе, он определял чашку в мойку и обязательно вытряхивал перед уходом пепельницу. А тут окурок торчал из недопитой чашки, второй — валялся на полу. Да и не курил Макс Camel, не любил.

Тут Диме стало по-настоящему нехорошо. Ясно же, что далеко не все пионеры российского капитализма имели шанс стать пенсионерами.

В дверь позвонили.

На пороге стоял широкоплечий юноша лет девятнадцати, в тренировочном костюме, поверх которого зачем-то наброшена кожаная куртка. Ему явно было очень жарко, но держался он важно.

— Ты Дима? Давай ковыляй за мной, да поживее, — юнцу очень хотелось казаться резким.

— Где мой брат? — старательно спокойно ответил Дима.

— Там и покажем, — из-за спины парня в кожаной куртке вышел второй, постарше, поменьше, тоже в кожаной куртке, но одетой на майку. — Сами себя задерживаем, там делов на три минуты, ехать дольше будем.

Внизу стояла восьмерка, Диму определили на заднее сиденье, парень постарше сел за руль. Через двадцать минут машина остановилась около многоэтажного дома. Вышли из тачки, свернули к гаражам. Около одного из них стояли два здоровенных парня, с радостью принявших в свою компанию юного крепыша в кожанке. Дима с сопровождающим постарше зашли не в гараж даже, а в офис.

Помещение выглядело необычно. Боковые стенки были снесены на несколько боксов влево и вправо. Напротив входа, за столом сидел человек в нарукавниках.

— Добро пожаловать, вы по какому вопросу?

— Брата ищу, — Дима надеялся, что его голос остается спокойным.

— Фамилия, имя, отчество?

— Хубариев Максим Янович.

— Пятый бокс.

Это было налево. Макс сидел на полу, его щегольский белый костюм был измят и местами порван. На левой скуле красовалась царапина. Дима не сразу заметил, что брат прикован наручниками к трубе. Он дернулся к нему, но наткнулся на здоровенную ногу.

Очень толстый человек торопливо закусывал большим бутербродом, с которого капал майонез. Из-за спешки во все стороны летела слюна вперемешку с крошкой.

— Ну что, терпила, твой брат задолжал денег, тридцать тысяч, плюс юлил и врал, это еще четыре, плюс его пришлось везти сюда, платить за бокс, это еще тысяча, ну, в общем, тридцать пять тысяч торчит, пока счетчик не включили. Советую не тянуть, — огромный человек торжественно икнул.

Дима не понимал, что происходит. Сумма явно не тянула на наручники и весь прочий театр.

Огромный человек ухмыльнулся. В щели между зубами мелькнул кусок огурца:

— Долларов, терпила, долларов, тридцать пять тысяч долларов, знакома такая валюта?

— Митяй, ну это косой подсчет, там было не больше десяти, потом товар завис на таможне, вы же сами обещали помочь, я ж отработаю, — никогда еще Дима не слышал у старшего брата такого просительного тона.

Огромный человек оставил вниманием бутерброд и пнул Макса ногой по ребрам. Тот взвыл. Дима снова дернулся, но не смог сойти с места. За его спиной, оказывается, стояли двое.

Митяй облизал пальцы, осмотрел их придирчиво и, наклонившись, вытер о пиджак Макса.

— Я пойду посру, спешить не буду, но и засиживаться не собираюсь. Толчок тут говенный, под стать людишкам. Когда выйду, хочу услышать дельные предложения, если их не будет, ты, младший, увидишь, как старший с паяльником в жопе серенады поет.

— Точно все нормально будет? — кто-то спросил, Дима даже не понял кто.

— Точно, — Митяй заржал: — Тетеньки, что ли, боишься? Нет больше никакой тетеньки. — И с этими словами удалился.

Дима с надеждой посмотрел на старшего брата. Тот всегда умел что-то придумать, должен был и сейчас.

Макс заплакал.

— Братишка, что ж делать, они же убьют, прямо убьют, я отдам, отработаю, Димка, не бросай меня…

Смотреть на это было невыносимо. Из разбитого носа, — Дима и не сразу это заметил, — текла кровавая сопля. Макс как-то неуклюже пытался ее подобрать, но со скованными руками только размазал.

— Квартиру отдавать надо, — скулил старший.

Дима вспомнил, что квартира приватизирована на них двоих и для продажи нужна его подпись.

— Может, в милицию, — без всякой надежды шепнул он.

Макс покачал головой:

— Бесполезно, там все схвачено, у меня был партнер, который вот так к милиции, они всю семью изувечили. Дима, помоги, отбатрачу.

Приближающегося Митяя слышно было издалека:

— Я внимательно слушаю, что поведать можете?

Дима достал ключи от квартиры:

— Полагаю, этого хватит.

Митяй удовлетворенно хрюкнул и махнул рукой. Документы на хату, оказывается, уже были на месте. Макс старался не смотреть в глаза Диме. Нотариус появился стремительно. Хубариев бы не удивился, если бы его только что спустили с цепи в соседнем боксе. Управились быстро и вежливо.

Митяй даже на прощание подмигнул Диме:

— К тебе, терпила, вопросов пока нет.

На сборы дали неделю. Макс в один день собрал чемодан и уехал к какой-то подруге со словами «брат, я все возмещу». В глаза он все так же не смотрел.

Собирая вещи, Дима вспомнил, как старший брат первый раз втравил его в авантюру, еще там в Северянке.

Максим отвел брата, Антона и Петю за несколько километров от дачного поселка на колхозное клубничное поле, выдал пакетики и велел набирать в них ягоды. Когда они вернулись в Северянку, Максим забрал клубнику, куда-то ушел, вернулся крайне довольный и тут же угостил ребят лимонадом, велев ничего не говорить взрослым. Через день они повторили операцию. Довольный Макс пообещал отвести их после следующего набега в кино на «Пиратов XX века», обещав и билеты добыть, и провести в сам кинотеатр — фильм-то был «детям до шестнадцати».

Ребята уже шли обратно и предвкушали как минимум угощение, но вдруг Антона, как самого большого, схватил за плечо какой-то голый по пояс человек. Он тяжело дышал, как будто после долгого бега, и потому Антону удалось вырваться, но тут же, на беду, он споткнулся о камень. Петя поспешил на помощь с воем прыгающему на одной ноге другу и тут же забрал у него пакетик с клубникой.

Отдышавшийся бегун взял Петю за плечи и тряхнул со словами: «Что же ты, такой маленький, а уже воруешь». Кислицын немедленно пнул обидчика в голень и тут же упал на землю от увесистого подзатыльника. На голого человека бросился Дима — Максим куда-то делся, — но тут же улетел в кусты — полуголый оказался мастером на подзатыльники. Тогда в атаку пошел Антон, но ему сражаться не пришлось. Битва происходила наискосок от дачи Кислицыных. Отец Пети, мирно выпивавший с товарищами по работе, с удивлением наблюдал за тем, как сына и его друзей бьет какой-то дурак. Полуголого повалили на землю, немного попинали и строго спросили, что ему надо от детей. В пыли, оказывается, валялся сторож колхозного клубничного поля, несколько дней наблюдавший за тем, как охраняемый объект грабят какие-то малолетки. Сторожу дали подняться и прогнали, а Петин отец и подоспевшая мать Антона, прихватив детей за уши, пошли разбираться. Дима шел за ними. Макса не было.

Теперь помощи ждать было не от кого.

Дима свое барахло отвез к бабе Вере: собирать особо было нечего, новую мебель они так и не купили, старые шкафы и стулья ждала помойка. Оставалось только порадоватся, что у Макса была аллергия на шерсть животных и они так и не завели собаку.

Куда бы ее теперь?

Диме и самому жить было негде.

Год назад к бабушке откуда-то приехала троюродная сестра, через неделю ее разбил паралич, а наверняка имевшиеся родственники забирать больную не спешили. Третий человек в ту же квартиру бы не влез.

Хоть прописаться удалось. Бабушка изнывала от злобы и на себя, и на внуков, особенно на Макса:

— Ничего бы с ним не сделали, небось, посидел бы на цепи да освободился бы. Что ж ты, глупыш такой, что ж на тебе все воду возят.

Ремонт в Столешниковом подходил к концу. Виталий Иванович предупредил, что уезжает в командировку и велел докупать материалы на свои, потом отдаст. К назначенному дню уложились, но хозяин хаты не появился. Дима был не против, жил себе да жил. Бригада тоже болталась в ожидании расчета, старый телевизор исправно показывал чемпионат мира по футболу. На еду немного подшабашивали в соседних домах.

На четвертый день Викторыч ушел за покупками, вернулся бледный, без еды, зато с газетой «Коммерсантъ». На первой полосе была фотография хозяина хаты с подписью: «Известный финансист скрылся от следствия за границей».

Через неделю ожидания новостей в отремонтированную квартиру приехал человек с охраной и предъявил документы.

Викторыч спросил про деньги и показал на двери из диковинного индонезийского дерева, купленные на свои под обещание компенсации.

Новый хозяин как-то говенно засмеялся:

— Я вам что-то обещал, нет? Так, собрали барахло и слились на третьей космической, а то я по-другому поговорю, закрою к херовой матери лет на пять. Сколько нужно на сборы?

— День, — сказал Викторыч, — тут мелочи всякие доделать, утром уйдем.

— Приеду посмотрю, чтобы ничего не украли, — процедил сквозь зубы хозяйчик. — И запомните, я не бандос, я на государство работаю.

— Деньги есть? — спросил Викторыч, когда Косиевский — так звали муделя — свалил. — Совсем немного нужно.

Из магазина прораб вернулся с пакетом яиц. Каждое из них он проколол иголкой. Пакет исправно пролежал несколько часов на залитом солнцем подоконнике. Потом строители сняли в ванной несколько плиток, заложили яйца в кладки, вернули плитку на место. Около вентиляционной шахты Викторыч лично пристроил пустую бутылку.

— А это зачем? — спросил Дима.

— Выть будет, он по ночам просыпаться станет, может, о жизни задумается, — засмеялся Викторыч.

Месть на этом не закончилась. И при прежнем, щедром хозяине рабочие не светили наличие в квартире телефонного аппарата. Не увидел его и Косиевский.

В квартире двумя этажами ниже шел ремонт. Рабочие-молдаване за небольшой магарыч с большим удовольствием позвонили на родину. Весть о дешевом переговорном пункте разнеслась по ближайшим стройкам. Весь вечер к ним шли гости из Молдавии, Украины и других стран СНГ. Один армянин спросил разрешения позвонить в Сан-Франциско брату, ему не отказали.

Опробовали и недавно учрежденный секс по телефону.

Поздно вечером гости разошлись (последнему был подарен телефонный аппарат). Ремонтники доделали все, что собирались, и легли спать. Утром, прибрав все за собой, ждали Косиевского.

Тот снова явился с охраной, которая обыскала работяг и доложила, что все в порядке.

— В следующий раз аккуратнее выбирайте себе клиентов, — цыкнул зубом новый хозяин квартиры.

— Уйти успеем? — спросил Дима, торопливо спускаясь по лестнице.

— Недели три минимум есть, раньше не завоняет, — Викторыч, казалось, уже жалел о том, что сделал.

Через день он опаски ради уехал на пару месяцев к родственникам в Кострому. Бригада развалилась.

Диме деваться было некуда. Пока спал на кухне у бабы Веры, но понимал, что так не живут.

Те, кто предлагал пристойную работу, не имели общежития, а в дворники идти он не хотел. В одном месте Дима уже почти договорился на работу коменданта, ответственного за все офисное хозяйство. Работа хороша была небольшим кабинетом, в котором теоретически можно было ночевать. Дима крайне умело наврал о том, что жить ему негде из-за суки жены. В первый день работы он приехал к закрытому офису, а болтавшийся у двери парень злобно сказал, что хозяева не успели достать денег из АО «МММ» и еще какой-то «Властилины», потому спешно слиняли в неизвестном направлении. Костя — так звали парня — собирался делать какую-то более умную работу. Они выпили по бутылке пива около метро и расстались.

Однажды, спеша на случайную халтуру, Хубариев увидел объявление: «Работа в другом регионе, зарплата от 100 000 рублей, специалистам доплата». Звонить не стал, зашел. Веселый человек рассказал, что на Северном Кавказе платят хорошо, а тем, кто руками умеет что-то: «О, да ты электрик, ну так через год на машине вернешься, квартиру купишь, только работай, — специалистам еще лучше».

Дима согласился. Получил аванс, отдал его почти весь бабушке, обещал вернуться поскорей.

Собирая внука в дорогу, баба Вера вдруг спросила:

— А может, Ивану Георгиевичу позвонишь?

— Кому? — не понял Дима.

— Линьковичу, помнишь, раньше у них на даче жили, а потом…

Хубариев очень хорошо помнил про это «потом» и звонить отказался.

Бабушка поджала губы и велела почаще выходить на связь:

— Не экономь на моих нервах и с охламоном больше не связывайся.

Вольнонаемных в поезде был почти полный вагон. В Туле подсадили еще. Бо́льшая часть нанятых и видом, и повадками напоминала бомжей. Дима с пониманием отнесся к тому, что сопровождающие собрали у них паспорта. Свой, правда, отдал с сожалением. Проводник был из той же республики, что и сопровождающие.

Поезд шел медленно, тормозя на всех полустанках. На улицу во время остановок не выпускали, покурить ходили только в тамбур. Дима, приученный к чистоплотности, страдал от запаха в вагоне. Дешевая водяра (ее было в изобилии), люди в такой же давно не стиранной одежде, да и вагон сам по себе накопил ароматов.

Дима злился. На Макса, который насрал и сбежал. На Линьковича-старшего и его сынка, которым, конечно, стоило позвонить, но сделать это было никак невозможно. На себя, потому что надо было еще походить и поискать, а то едет хер пойми куда. На вонь в вагоне и свою привычку к нормальному запаху и мытью. На то, что кончаются сигареты.

Когда он тщательно добивал предпоследний бычок, в тамбур вышли двое сопровождающих.

— Немцам гол забил негр такой здоровый, Полкан его звали, кажется, — сказал старший.

— Алло, ну как негра могли звать Полканом, ты совсем ум потерял, — со смехом ответил ему совсем молодой парень.

— Трезор, — неожиданно для себя сказал Дима, — его звали Мариус Трезор.

Сопровождающие внимательно посмотрели на него.

— Вы же про матч ФРГ — Франция 1982 года? — переспросил Хубариев.

Следующие полчаса они болтали о футболе, о чемпионате мира нынешнем и прошлых (нынешний был совсем говно, ну о чем тут говорить), о том, что русские футболисты, выступающие за рубежом, вконец зажрались и не хотят играть за честь флага.

Сигарет у сопровождающих оказалось вдоволь, Хубариев угощался без стеснения.

Потом старший спросил Диму, куда и зачем он едет. И тот, опять не понимая почему, рассказал всю историю про неудачный бизнес брата и про то, как пришлось отдать квартиру.

Старший пожевал губами, спросил, в каком районе все это случилось:

— «Сальники», вот ведь отморозки стали, раньше проще было.

Дима хотел расспросить своих новых товарищей о том, что будет дальше. Но те его опередили вопросом: «Работу какую-нибудь путевую знаешь?» Дима рассказал о своих умениях, особенно интересным для сопровождающих оказалась починка автомобилей.

Поезд притормаживал. На полустанке стояли машины и люди.

1996 ГОД

В России проходят президентские выборы. На них побеждает Борис Ельцин, второе место у Геннадия Зюганова, третье — у Александра Лебедя.

Борису Ельцину делают операцию на сердце.

Подписан Хасавюртовский мир, Россия выводит войска из Чечни, вопрос о статусе республики отложен на несколько лет.

Сборная России по футболу проваливается на чемпионате Европы в Англии.

Выходят фильмы: «Народ против Ларри Флинта», «День независимости», «Фарго», «Чокнутый профессор», «От заката до рассвета», «Скала», «Все будет хорошо», «Кавказский пленник».

Петр Кислицын

(РОССИЯ — ЧЕХИЯ, 3:3)

— Командир, смотри, что я нашел, — в руках у рядового Белова болтался самодельный, выточенный из деревяшки крестик. Сержант Кислицын с неприятной ухмылкой повернулся к двум сразу как-то погрустневшим фигурам. Разговору предстояло стать куда как интересней и насыщенней. «Четенький» обещался разговор, хоть и по «нечетенькому» поводу.

В детстве Петя любил драться, но терпеть не мог игр в войнушку, когда надо было бегать с палками в руках, делая вид, что это ружья. В молодежной банде и «бригаде» ему нравилось планировать операции, а ощущения от участия в схватке зачастую получались более «четенькими», чем возня с девчонками. На войне получилось еще лучше: Кислицын кайфовал и от чувства опасности, и прежде всего оттого, что представляет ее для врага.

В армию Петя попал летом 1994 года при крайне стремных обстоятельствах.

В детстве ему часто снился кошмар: нападают враги, а он без штанов и трусов и потому беззащитен. Просыпаясь от ужаса, Кислицын с облегчением находил себя дома в кровати, а главное — в трусах.

Детство кончилось, а сон стал явью.

Ну кто наряжается, провожая девку к выходу из хаты? Достаточно и полотенца. Петя и не собирался в люди или, скажем, гостей принимать.

— Молодой человек, можно вас на минутку?

Петя машинально повернул голову в сторону голоса, и тут случился бубух в челюсть. Успел срисовать заколыхавшуюся вверх по лестнице толстую жопу проститутки Каролины (по паспорту Антонины). Ни Каролина, ни ее задница нападавших не интересовали.

Когда Петю волокли вглубь квартиры, он думал только о свалившемся полотенце. И вырывался исключительно ради приличий: полотенце подобрать или за трусами сбегать. Тут случился еще один, более основательный бубух.

Очнулся Кислицын прикованным к батарее. Оценив хреновость своих дел, приготовился терпеть пытки. Все было очень «нечетенько».

Незваные гости вели себя вежливо, даже и непохоже, что пацаны. Спросили разрешения закурить — прозвучало издевательски.

Потом зашел человек — Петя сразу прозвал его «улыбчивым». Все тридцать два зуба сразу показал, ни одного за губой не скрыл, взгляд добрый, рукопожатие крепкое.

Ну это потом выяснилось. В момент знакомства как-то не до пожимания рук было.

— Здравствуйте, Петр, я Никита Палыч Галушкин, мы давно знакомы, но, к сожалению, заочно. Шесть лет назад мне, скромному майору милиции, поручили вести дело молодежной банды «Сальники», которая наводила ужас сразу на несколько московских районов. Пара разогнанных рок-концертов, неоднократные мордобои, ну и так, по мелочи.

«Улыбчивый» внимательно оглядел Кислицына, как бы пытаясь понять весомость мелочи.

— С этим бы ничего, ах, молодость, молодость, но попутно «сальники» стали промышлять грабежами магазинов. И опять что плакать по нескольким ящикам водки и шмотью, когда целая страна пропала, но «сальники» стали угонять машины.

Вот тут Пете стало совсем «нечетенько». Суету про одну тачку он запомнил очень хорошо.

«Улыбчивый» Петино не по себе явно заметил и с очевидным удовольствием продолжил:

— Потом была массовая драка, сто на сто, в которой «сальники» одолели «пальщиков» и готовы были взять под себя пол-Москвы. Но тут появились еще более серьезные люди.

Петр сморгнул. Он внимательно слушал «улыбчивого», думая при этом, как было бы здорово хоть трусы надеть.

— Некоторые из «сальников» влились в ряды преступных группировок и крайне активно стали себя там проявлять. Да так, что по совокупности наработали лет на шесть хорошего срока. А там в тюрьме от имени и по поручению их могут встретить люди, которые поинтересуются, зачем всякие раздолбаи берут машины серьезных людей, разбивают их и потом бросают, а важные бумаги в них достаются милиции, ну то есть, конечно, органы благодарны, но помочь ничем не смогут.

— Чего надо-то? — просипел Кислицын.

Очень сильно захотелось пить.

— Скажите, Петр, вы же не будете играть в героя или идиота, что в данном случае равноценно? — «Улыбчивый» снова внимательно осмотрел голого человека у батареи. — Если вы готовы к деловому разговору, то я бы освободил вас, позволил надеть штаны и мы бы выпили чайку, поверьте, тема для беседы есть.

Против таких царских — ну по раскладу, естественно, — предложений Петр совсем не возражал.

Никита Палыч по-хозяйски открыл холодильник, посмотрел туда скептически, достал банку с соусом «Анкл Бенс»:

— Если на банке со свиной тушенкой изображен поросенок, а с говяжьей — корова, то что же в этой банке, старый негр, что ли?

Все, включая Петю, засмеялись. Шутка была старая, но «четенькая». К тому же Кислицын вдруг понял, что ни убивать, ни пытать его сегодня не будут.

Тем временем в квартире шел шмон. Бойцы Никиты Палыча уже вполне профессионально обыскали квартиру, нашли пару штук зелени, сколько-то рублей и сложили их на столик у входа. Туда же отправились все три золотые цепи. Галушкин скептически глянул на них, а потом на Петю. Тот только пожал плечами: таскать на себе украшения, как бабе, ему самому не очень нравилось (как и непременные мужские поцелуи при встрече), но таковы были обычаи лета 1994 года. Тренировочные костюмы и майки давно вышли из повседневной жизни.

На стрелки и вообще в обществе бандиту среднего звена требовалось являться в приличном виде. Хорошо, что братва не признавала галстуки. К черным и белым водолазкам Петя привык быстро, ботинки он так и не полюбил, но кроссовки под костюм ему носить запретил «старший». Он же велел и цепочками обзавестись, чтобы перед людьми не стыдно было.

Петя посетил туалет — с открытой дверью и помылся — также с открытой дверью.

За завтраком, — кто-то из бойцов «улыбчивого» исполнил нормальную яичницу, — стороны обсудили расклад.

Никиту Палыча не волновали деньги, которые мог бы предложить Петя. Поступили следующие предложения.

Первое — бандит Лимончик немедленно едет в КПЗ. Повод — хотя бы два ствола, которые были найдены в квартире. Один из них Петя видел в первый раз, но твердо понимал, что из него стреляли в последние годы, как из пулемета, и всё по мирным беззащитным людям.

Второе — законопослушный гражданин Петр Кислицын в силу внезапно вспыхнувшего патриотического чувства, столь важного для страны в эти трудные дни, немедленно призывается на военную службу и стремительно отбывает в сержантскую школу, в которой его давно уже ждут, — знакомы еще не были, а Галушкин позаботился.

После чего начинается воинская служба, цель которой не обкорнать судьбу Петра Кислицына, а, наоборот, помочь встать ему на правильные рельсы.

Кислицын неоднократно попадал в милицию, однажды провел сутки в КПЗ, но сейчас попадос выглядел предельно конкретным.

Выбора, по сути, и не было.

«Улыбчивый» принял капитуляцию, разрешил съездить к папе-маме, попрощаться и оставить денег, но только тех, что были в наличии (вот тут Петр порадовался, что складывал деньги в коробку и держал ее на родительских антресолях, жаль не месяцем раньше его прихватили, только и вспоминать теперь, как на Кипре гульнули и сколько просадили, но зато будет что вспомнить). На прощание взял с отца слово, что они не вбухают деньги в «МММ» или «Властилину». Реклама шла по телевизору каждый день, и родители периодически допекали вопросами: не послушать ли призыв Лени Голубкова. Солидно ж все, реклама сколько стоит, по телевизору врать не будут.

После побывали в военкомате, быстро оформили все документы, а заночевали на какой-то хате, где вместе с двумя сотрудниками правоохранительных органов даже и матч Россия — Камерун посмотрели, а потом выпили за Олега Саленко по сто грамм.

Неожиданная победа сборной России в последнем для нее матче чемпионата мира успокоила Петю. Неприглядная перспектива могла в итоге вылиться и в «четенький» вариант.

«Бригада» становилась все крепче, но почета Лимончику доставалось все меньше. Его ребят, — а их было уже человек десять, — «старшие» уже в лицо называли «стукалками». Пацанчиками, которые по команде должны выпрыгнуть из машин, обозначить себя, а потом деться куда-нибудь подальше.

«Старшие» выдвигали Митяя, сбежавшего с поля боя у автостоянки, на котором погиб только что вернувшийся из армии Пепел и стал инвалидом Квадрат. Когда Петя предъявил Митяю, «старшие» за него заступились. Выяснилось, что от жирного, хлюпающего слюной шестерика пользы по бабкам много — он отлично умел подставлять и отжимать. После того базара Митяй стал смотреть еще более нагло, но всегда пасовал, когда Лимончик его подпрессовывал.

Подобные Митяю лезли из всех щелей. В «бригаде» становилось чем дальше, тем сильнее «нечетенько».

Сержантская школа на курорт не тянула, но и совсем говном не оказалась. Хотя запах в казарме… кто мог подумать, что в одном месте можно собрать сразу сто Митяев и провонять ими каждый сантиметр. А потом добавить к этому аромату запах отлично прокисшего супа. Петя использовал каждую возможность, чтобы помыться или добыть чистое исподнее.

Все время хотелось жрать. Кормили мало и хреново, не то что с бандитскими трапезами или маминой едой — со школьной столовкой не сравнить. Однажды в увольнительной он склеил женщину лет на десять старше и, помимо восстановления навыков траха, вдоволь налупился гречневой каши с лучком и тушенкой. Экс-Лимончик, еще полгода назад делавший вид, что начал разбираться в морепродуктах, и забыл, как это вкусно.

Вместе с Петей служили провинциалы. Им совсем не надо было знать, как жил Кислицын раньше. Тем более что москвичей они, как правило, не любили.

Врать от пуза особого смысла не имело, Галушкин, провожая Петю в армию, насоветовал кое-что по этому поводу. В ответ на вопросы Кислицын честно рассказывал, что был спортсменом, большой карьеры не сделал и работал помощником тренера по боксу. В банду идти не захотел, но в охранниках себя пробовал и типа не понравилось.

Один раз, рассказывая о посиделках на детском дне рождения в клубе «Арлекино», Петя чуть не засыпался. Вся каптерка покатывалась со смеху, слушая о том, как подгулявший отец именинника воткнул вилку в голову клоуну, и тут Кислицын оговорил себя:

— И я, чтобы всё успокоить, заказываю всем текилы.

Смех прекратился.

— Чего ты сделал? — спросил кто-то из угла.

Лимончик нашелся быстро:

— Ну охраняемый махнул рукой, чтобы я заказал, башлевать-то ему.

Доброе пролетарское настроение всей каптерки тут же восстановилось. Потом только у Пети спросили: а сам-то попробовал текилы на халявку? Он честно сказал, что да и что ничего особенного, что-то вроде горькой настойки.

С дедовщиной к Кислицыну не лезли — он был постарше прочих и при необходимости мог двинуть в бубен.

Трудновато было с дисциплиной, но Петя терпел, знал — надо. Зато он подтянул рукопашный бой и стрельбу. Если бы умел шмалять так раньше, то, возможно, Пепел жил бы до сих пор.

Родителям он писал аккуратно, знал, что у них все более-менее и никто их не достает (за безопасностью семьи «улыбчивый» свято пообещал присмотреть).

А потом началась Чечня. На войне Пете понравилось: с котловым довольствием стало «четенько», а дури — поменьше.

Неожиданно для себя через несколько месяцев боев Петя фактически командовал тем, что условно называлось ротой. А он про себя «бригадой».

Бывший браток навел железную дисциплину. Он запретил своим солдатам отнимать у местных что-то, кроме еды. На фоне других подразделений это было вопиюще, но стреляли в них из-за угла реже. Дважды ходил на переговоры с полевыми командирами: тут военнослужащему Кислицыну в полной мере пригодились знания и опыт Лимончика (в ходе одной терки ему показалось, что с той стороны был московский знакомец, тот тоже пристально вглядывался в русского военного, тему развивать не стали). Солдаты его ценили. Командование тоже: таких, как Кислицын, не хватало.

В каком-то фильме Петя видел, как пиндосы атакуют каких-то косоглазых под странную мелодию. Идея ему понравилась.

Вскоре у его подразделения образовался большой магнитофон с колонками и набором кассет. Один раз их выезд на дело (ну то есть на боевое задание) снимал американский журналист, который, услышав первые такты мелодии, ошеломленно спросил, как давно русские солдаты стали увлекаться Квентином Тарантино. Из завязавшейся беседы выяснилось, что полюбившийся мотив начинает фильм «Криминальное чтиво». Американец попробовал пересказать сюжет, ясно, что херь, но музон нормальный и, главное, везучий.

Родителям Петя писал, что их часть стоит недалеко от Чечни и в боях участия не принимает. Радовался, что нет никакой девушки на гражданке, не писать же Каролине-Антонине, он и ее почтового адреса не знал. Разве что Москва, клуб «Карусель», третий табурет у стойки, «до востребования», за выпивку — скидка, клофелином не травит.

На войне прошли почти полтора года. Дело близилось к мирному концу, непонятно, в чью пользу. Уже и лидеры Ичкерии наведались в Москву, и Борис Ельцин побывал налетом в Грозном.

Стрельба не то чтобы прекратилась, но стала эпизодической.

Петя рассчитывал на отпуск. «Улыбчивый» прислал весточку, что в июле подскочит поговорить.

19 июня Кислицын и его бойцы ждали футбол, Россия играла с Чехией. На чемпионате Европы национальная команда опозорилась ничуть не меньше, чем на прошлых. Хотелось хотя бы утешительной победы, как в 1990-м и 1994-м. Да и навалять чехам было бы со всех сторон правильно, пусть это и другие чехи.

Но до того, хер пойми с какой начальственной дури, надо было скатать на заброшенную ферму, километрах в пятнадцати оттуда. У начальства откуда-то взялась ориентировка о том, что там содержали рабов.

Рабов там не было. Имелись два чеченца, которые без особого радушия, но исправно открыли ворота и, не споря, показали пустые помещения.

Кислицын собирался признать, что штабные дурни опять облажались.

Тут опившийся с утра воды рядовой Белов в поисках места, где отлить, и заметил под кустом странную деревяшку.

Чеченцы закричали, что не понимают, откуда это взялось. Кислицын немедленно вспомнил опыт Лимончика и рассказал чеченцам, что и как с ними, а потом и с их семьями, произойдет, если производство шняги продолжится еще хотя бы одну минуту. Крайне удачно пришел на ум случай с кипятильником.

Тут один из чеченцев сломался и сказал, что слышал про рабов, но сам их никогда не видел, а отправили их, наверное, в горы для строительства укреплений.

На этом бы дело и кончилось. Но все тот же Белов заметил небольшой, только что вскопанный холмик. Под землей нашлась коробка, в которой лежало несколько пачек долларов и куча паспортов.

Задержанные наперебой завыли, что они только сторожа, что их послали забрать паспорта и деньги, но, заметив приближение БТР, они решили прикопать имущество, чтобы потом за ним вернуться.

Коробку Петр взял к себе, а чеченцев запихали в одну из машин.

Когда они вернулись на базу, Кислицын, распорядившись обо всем, отдал капитану, которого прислали месяц назад, паспорта.

— Сколько жмуров, — поморщился тот.

— Как это? — удивился Петр.

— Видишь краешки обложек галочками помечены, это значит, что хозяин мертв и паспорт к делу приспособить не удастся, а так можно фирмешку учредить и денег попробовать отмыть, я в отделе по экономическим преступлениям полтора года служил.

Капитан сел на стул, взял первый же паспорт:

— Вот, например, гражданин Петров из Владимира не сможет учредить ничего, да и гражданин, — особист взял второй, — Хубариев Дмитрий…

— Как? — переспросил Петя. Фамилия была почему-то знакомой, но имя того человека из совсем забытой жизни… его же звали Ян.

— Командир, футбол начинается, — гаркнули с улицы.

Сборная России лила, как ни разу на этом чемпионате — 0:3 к концу первого тайма, но Петю это все не интересовало. Что-то он упустил.

Рядом болтали два бойца.

— Скажи, Белов, ты умник, до второго курса доучился, а что, Ян — чешское имя?

— Почему чешское? — удивился Белов.

— Ну вот хмырь, который первый гол нам забил, он — Ян, там еще какой-то Ян есть.

— Да нет, — Белов был явно рад тому, что его знания пригодились, вообще сегодня был его день, — так и в Польше пацанов называют, и в Белоруссии, и в Прибалтике. Командир, что-то случилось? Вы куда, ребят позвать, чехи, что ли?

Кислицын влетел в палатку капитана.

— Дай паспорт Хубариева, — выдохнул Петя.

— Да я только все уложил, ну на … — недовольно буркнул офицер.

— Да ладно, — Кислицын вырвал пакет из рук и, пропустив мимо ушей замечание о том, что субординация в армии придумана не за-ради баловства, стал перебирать паспорта.

Нашел нужный. Осторожно открыл его.

Из паспорта напряженно — как это положено в шестнадцать лет, когда фотографируешься на первый, по сути, в своей жизни документ, — смотрел Дима. Ну точно, его звали Дима, погонялово Ян, уже не вспомнить отчего.

Дима Хубариев был чуть старше себя самого образца 1987 года, когда он последний раз с бабушкой — Макс уже давно куда-то делся — приезжали на дачу. Былая компания развалилась. Антон не появлялся уже года два, а в этом году и Стас заскочил только на недельку. Дима и Петя совсем не играли в футбол и даже купаться ходили редко. Зато все время слушали разную музыку с постоянно ломавшегося магнитофона «Электроника». Петя был поражен талантом друга чинить технику и склеивать кассеты.

Потом Дима уехал в Москву, а на следующий год летом в Северянку толком не приезжал уже и Петя.

И вот они свиделись, спустя девять лет.

— Он, кажется, даже и в морду никому не мог толком дать, как его занесло сюда, — вслух пробормотал Петя.

— Так что, это знакомый? — переспросил капитан. — Так сразу бы и сказал, а то конверты рвать, офицера материть, я ж человек, все понимаю, кто такой-то?

— Дачный друг, — сказал Кислицын, — давно не виделись, хороший парень был. У нас там не намечается наступления?

1993 ГОД

Противостояние между Борисом Ельциным и Верховным советом идет весь год и заканчивается уличными боями в октябре 1993 года.

В декабре принимается новая Конституция, избираются Совет Федерации и Госдума.

В июле проводится денежная реформа.

Четырнадцать футболистов сборной России обращаются с требованием снять тренера национальной сборной Павла Садырина. Конфликт в сборной удается погасить только через несколько лет.

Выходят фильмы: «История в Бронксе», «Запах женщины», «Сталинград», «Ты у меня одна», «Окно в Париж», «День сурка».

Станислав Линькович

(ГРЕЦИЯ — РОССИЯ, 0:1)

«Ты таскай веселей, барахло для муделей, это бедность буги-вуги, хер тебе, а не Бомбей», — зычно-оптимистичный крик Сергея Лемоха Стас Линькович ныл себе под нос тихо и злобно. Левый ботинок опять прохудился, осенняя московская жижа, грязь со снегом напополам, тихо разъедала носок. Чинить обувь и уж тем более новую купить было не на что. Ну и вообще мерзко как-то было. От всего и от самого себя, во-первых и во-вторых. Да и в-третьих тоже.

Сам бы себя куда подальше послал.

«Коллеги, я предлагаю вашему вниманию калькуляторы, ежедневники и другие предметы, необходимые для того, чтобы ваш бизнес был еще более успешен», — Стас заученно нудел эту фразу в каждом новом офисе, куда удавалось пройти. Времени на импровизацию не было. Выгоняли его чаще, чем что-то покупали.

Однажды повезло. Стас ввалился в просторный кабинет, когда большой по виду и крику начальник гнобил подчиненных. Руководящий гнев облегчил сумку с товаром на двадцать ежедневников, босс раздал их сотрудникам и начал истерически диктовать ценные указания. На выходе Стас узнал, что стоимость покупки вычтут из клерочьих зарплат, и больше в тот офис не заглядывал.

Казус пригодился как опыт. Линькович старался теперь вызнать у вахтеров или охраны: была ли зарплата, нет ли какого праздника или, наоборот, контора прогорает. Статистику он заносил в записную книжку.

Ни шатко ни валко идущая торговля канцтоварами вразнос была чуть ли не седьмым занятием за последние полтора года.

Летом 1992 года он барыжил сигаретами с лотка на Пушкинской площади. Компания подобралась неплохая, рядом два краснодипломника мехмата МГУ, каждый со своим лотком, вокруг красивые девушки. Денег стало больше, когда Стас, вспомнив старый рассказ отца о далекой стране, начал торговать сигаретами поштучно. Те, у кого не хватало на пачку хорошего курева, могли себе позволить две-три или хотя бы одну фирменную сигу. Экономика была простая: пачка «Мальборо» стоила, к примеру, сто пятьдесят рублей, одну сигарету он предлагал за пятнадцать, прибыль составляла почти сто процентов, правда, пару сигарет с пачки Линькович оставлял себе. Товар стал разлетаться быстрее. Ноу-хау Стаса подхватили и другие продавцы.

Хозяева лотков, прознав о нововведении, похвалили работников за инициативу и выгнали всех без разбора за самоуправство и крысятничество. Желающих торговать и получать хоть какие-то деньги в тот год в Москве хватало. Хорошо, не побили и на счетчик не поставили.

Потом были книги. Стас брал их на складе издательства по оптовой цене и мог продавать по какой хочешь. Фантастика, детективы, на каждой обложке по голой сисястой тетке то с пистолетом, то с драконом. Дело пошло неплохо. Но однажды, возвращаясь домой с выручкой и остатками книг, он напоролся на гопников. Синяки зажили быстро, но денег возобновить оборот не было.

Неделю проработал охранником на автостоянке, один раз крепко напился с коллегами по работе. Когда притащил себя домой, проболтался родителям, где и как добывает деньги. Те на несколько минут вышли из анабиоза и стали громко грустить.

Стас, в общем, согласился, что это уж совсем ерунда.

Позвонил — сказал, что нашел другую работу. Уговаривать его никто не стал. Желающих сторожить за реальное бабло в тот год в Москве хватало.

Через пару месяцев, когда торговал в палатке в компании с двумя студентами педагогического института, к ним прихромал за бутылкой водки мужичок, бывший напарник на автостоянке. Он рассказал Стасу о налете на точку каких-то бандосов. Крыша подтянулась быстро, состоялось настоящее сражение, и мужику прострелили ногу. О компенсации от хозяев стоянки и речи не шло. Спасибо, что не взыскали за три сгоревшие машины и прочий урон. Линьковичу оставалось только поблагодарить родителей за громкую грусть.

В остальном говорить спасибо было не за что.

До июня 1992 года Линькович-младший вел привольную жизнь студента из обеспеченной семьи. Происходившее в стране его не слишком интересовало.

Например, в 1991 году самым важным событием стал не путч, хотя Стас бывал у Белого дома, когда привозил отцу еду из дома, а Яна, старая дачная знакомая. Он встретил ее через месяц на сентябрьском концерте АС/DC в Тушино.

Роман начался почти мгновенно, отодвинув учебу и все, что происходило вокруг, на третий план. Точнее, им было на все наплевать. Однажды в декабре утром Яна включила приемник. Она хотела поймать SNC, но промахнулась волной, и только поэтому из новостей «Эха Москвы» Стас и Яна узнали, что в Беловежской Пуще подписано соглашение и СССР больше нет. Немедленно состоялся их первый постсоветский секс.

В январе 1992 года выяснилось, что Яна вместе с родителями уезжает в Израиль. Всполошенный Стас уговаривал ее остаться, но она совсем не собиралась бросать папу, маму и бабушку — «да ты и сам же понимаешь, в этой стране никогда и ничего не будет хорошо». Вариант уехать вместе тоже не проходил: Михаил Абрамыч, Янин отец, с удовольствием принимал дачного знакомого у себя, но дочку выдавать за него не хотел. Еврейских корней у Линьковичей решительно не имелось.

Последние три дня перед самолетом они провели в Северянке, у Стаса на даче. Проводив Яну до уже чужой квартиры, в которой ее семья коротала время до самолета, почти ничего не соображавший от горя Линькович-младший приехал домой, попросил денег на такси и цветы. Отец посмотрел на него, заставил принять душ и поесть спешно сваренных пельменей, потом посадил в свою машину и повез в аэропорт.

Шереметьево-2 напоминало вокзал времен Гражданской войны, впрочем, считалось, что до нее рукой подать. Стас и Яна целовались ровно до объявления регистрации и посадки, а Линькович-старший, чтоб им не мешали, вел обстоятельный разговор с Михаилом Абрамычем и его женой. Потом, когда девушка скрылась за раздвижными дверями зоны посадки, Стас нашел неподвижный эскалатор, сел на него и стал курить одну за другой, насвистывая песню Шевчука «Последняя осень». Иван Георгиевич сидел рядом, молчал, а потом похлопал по плечу, сказал:

— Не грусти, через пару-тройку лет раскрутимся, съездишь в Израиль, заберешь свою Яну обратно. — Потом как-то загадочно добавил: — Главное, чтобы на месте была, никуда не делась.

Когда они ехали домой, Стас утешал себя тем, что у него есть такой сильный и понимающий папа. Перспектива через пару лет приехать на белом «кадиллаке» в Тель-Авив казалась реалистичней некуда.

Вскорости от нее не осталось ничего.

Летом 1992 года отца выперли с работы. Этому предшествовала странная возня. Недели две Иван Георгиевич нервничал, уезжал из дома рано, возвращался почти ночью и долго сидел на кухне над бумагами. Однажды вечером он разговаривал по телефону. Почему-то Стас запомнил, как он громко сказал «колея с буреломом» и широко улыбнулся, как года два не улыбался.

Утром они с матерью спешно уехали к старым друзьям на дачу. Там сидели два дня, а потом так же спешно вернулись домой.

Отец уже был там с лицом какого-то странного цвета. Только потом Стас сообразил — синяки, но так и не понял, как это могло получиться. Линькович-старший оставался в форме и, сколько бы времени ни съедала работа, тратил на зарядку не меньше часа в день.

Теперь времени стало гораздо больше, но зарядку Иван Георгиевич делал по инерции. Через пару недель из дома практически исчезли деньги. Родителей это, казалось, почти не беспокоило. Пришлось идти на заработки — когда Стас сказал про торговлю сигаретами, отец только рукой махнул.

Иван Георгиевич жил в своем мире, в котором он оставался участником съезда молодых директоров, пожимавшим руку Генеральному секретарю Михаилу Горбачеву. Впрочем, теперь Линькович-старший говорил — вот хорошо бы за руку, да через бедро, да добавить от души, сытно, как учили. Окружающую действительность он не принимал совсем. Вместо того чтобы искать работу в уровень, обратиться за помощью к влиятельным друзьям — не один же Линькович был у Горбачева на приеме, — он устроился в булочную, слава богу, не продавцом, а замдиректора. Так это называлось.

Заглянув однажды к отцу на работу, Стас застал его разгружающим машину.

Расчет делался на то, что, по каким-то старым связям, получится подтягивать в магазин по дешевке всякую кондитерку. План не сработал. Стас подслушал однажды, как отец с горечью говорил жене: «Приходит мама с дочкой, та говорит, купи конфет, мать отказывает, тогда дочка чуть не плачет: мама, ну хотя бы хлебца… Сволочи, как я их ненавижу».

Иван Георгиевич несколько раз ходил на антиельцинские демонстрации. Один раз ему крепко досталось от ОМОНа, мать со слезами бинтовала рассеченный лоб и просила больше ни во что не влезать. Линькович-старший пообещал, но утром 22 сентября 1993 года уехал защищать Белый дом — второй раз за последние два года.

Несколько дней, пока здание было в осаде, мать с сыном не знали, что и думать. Когда сторонники Верховного совета прорвали милицейское оцепление, Иван Георгиевич заскочил домой переодеться, чтобы ехать брать «остальные объекты».

Таким радостным Стас отца не видел с весны 1992 года. Он собрался с ним, но мать оказалась мудрее и сыпанула снотворное в стакан чая. Проснулся Линькович-старший как раз к танкам, стрелявшим по Белому дому.

Стас чувствовал себя лишним. Альбина Несторовна сосредоточилась на муже. Сын был хорош только в тех случаях, когда радовал. Или хотя бы не расстраивал. Ради родителей Стас не бросал институт, добившись только права перейти на вечернее. Сессии сдавал с грехом пополам.

Зачем учился — было совсем не ясно. Раньше все его планы строились на том, что отец либо возьмет его к себе, либо пристроит куда-то. Теперь сына бросили во взрослую жизнь, как котенка в воду, спасибо что было где переночевать.

Стас переживал не столько из-за неприглядного настоящего, сколько из-за будущего. Мир разделился на тех, у кого есть капуста, и лохов. Линькович-младший все прочней закреплялся в рядах последних. Для первых были машины и рестораны, фирменные шмотки и хорошие девки, для вторых — херши-кола, вкус победы. Если бы Стас родился лохом, жилось бы проще. Но он помнил, как оно по-другому.

Давным-давно родители взяли его с собой в зимний пансионат. В киоск, который стоял на первом этаже, завезли пластинки, в том числе и сборник Битлз «Вкус меда». Стас помнил, что мама любит такую древность, и помчался за кошельком. А когда вернулся — оставалась только одна и к ней приценивался какой-то парень постарше. Линькович по какому-то наитию шепнул продавцу, что готов дать больше госцены. Тот согласился и парню, который так ничего и не понял, отказал. Стас смеялся всю дорогу до номера, но рассказывать родителям, откуда взялся подарок, не стал. Тогда он был королем, а теперь…

Последняя работа подвернулась по случаю, вместе с ногой поскользнувшегося однокурсника. Митька на полтора месяца выбыл из строя. Потерять работу по продаже канцелярки ему не хотелось, и он договорился со Стасом о временной замене. Со дня на день Митя готов был взяться за продажи калькуляторов, а Линьковичу-младшему — снова искать что-нибудь. Вроде обещали место в палатке…

— Коллеги, я готов предложить вашему вниманию калькуляторы, ежедневники и другие предметы, необходимые для того, чтобы ваш бизнес был еще более успешен, — Стас немного обреченно заныл свое заклинание.

— На фиг не надо, — отрезал уткнувшийся в компьютер очкарик.

Линькович покорно повернул к выходу, но чувак, поднявший глаза, чтобы проследить, что незваный гость точно отваливает, вдруг радостно воскликнул:

— Стас!

Это был краснодипломник мехмата, с которым вместе торговали сигаретами на Пушке.

— Стас, ну здорово, Стас, как ты? — очкарик, кажется его звали Костян, похоже, и правда был рад, да настолько, что включил модный электрический чайник.

Гостеприимство пришлось жуть как кстати.

Кофе из банки с модным дизайном был горячим и вкусным, печенье просто вкусным, да и сигаретками хозяин кабинета оказался богат. Повспоминали лето, которое их познакомило, девчонок из «Макдоналдса».

О нынешних делах говорить не хотелось, все было, увы, ясно. Один сидел за компом в теплом офисе, второй ходил по улицам с паршивым товаром. Жизнь развешивала бирки по людям, переоценка не предполагалась.

— Жалко вас, гуманитариев, — сочувственно сказал Костян, поглядывая на неказистую сумку с товаром. Он явно из благородства собирался что-нибудь купить и прикидывал соотношение цены — качества.

— Почему гуманитарий, с чего ты взял, у меня последний курс МАИ, диплом писать надо, вот чуть подкоплю и засяду, — возмутился Стас. По старой памяти он не любил сравнения с гуманитариями.

Костян посмотрел на него с куда большим интересом:

— Да ты что, а почему я считал, что ты с журфака, как у тебя с математикой, авиатор?

Стас снова немного обиделся:

— Да я, если хочешь знать, одного балла не добрал в Физтех, меня на выходе купцы из МАИ словили и к себе повезли, считай, без экзаменов поступил.

Эта история случилась с одним из его одногруппников. Но Линькович сейчас поверил, что это про него.

Костян широко улыбнулся:

— Сиди здесь, я сейчас.

Через пару минут он вернулся, чуть не таща за собой уверенного мужчину в синем пиджаке. Тот нес листок бумаги.

— Я Виталий Иванович, хозяин этой фирмы. Я хочу дать вам работу. Если вы решите эти четыре задачи, то, значит, нам подойдете. Времени сорок минут. Пейте кофе, курите, не решите, не обессудьте, ну купим пяток ваших ежедневников, если настроение хорошее будет.

Стас взял листок бумажки, сел к столу. Несколько минут ушло на то, чтобы унять нервы. Остаться тут, в теплом офисе, рядом с кофе и деньгами, заниматься не торгашеством, а… торгашеством, но какого-то другого уровня. Тут пахло возвращением к той жизни, что была совсем недавно, еще шесть лет назад, когда папа…

Перед поступлением Иван Георгиевич тренировал его решать задачи. Именно тренировал. Будил ночью и не давал спать, пока не решит парочку. Или не позволял смотреть футбол. Или не разрешал Альбине кормить завтраком, пока злой и голодный сын не предоставлял исписанные листочки бумаги.

Первые две задачи пали к ногам Стаса за десять минут. Третья сдалась с более тяжелым боем. А вот с четвертой оказалось все намного сложней. Решал он все правильно, но зря. За пять минут до истечения срока Линькович решил проверить условия задачи и нашел, как ему казалось, ошибку. Секунду поколебавшись, он обвел ее кружочком и вручил ответы вернувшемуся с обеда Виталию Ивановичу. Тот с огромным интересом изучил листки, потом передал их мехматянину.

— Конкурент растет, — засмеялся Костян. — Ну, знакомься со своим компьютером.

Тут Стас узнал, что его взяли бы, реши он лишь две задачи, третья была гарантией, а ошибку в четвертой до того нашел только Костян.

Контора торговала ценными бумагами, товарами, валютой и всем чем ни попадя. Ставка делалась на анализ ситуации.

Помимо персонального компьютера, Линьковичу полагался испытательный срок и зарплата, которую не добыл бы, если бы каждый день продавал все калькуляторы и ежедневники, которые забирал на складе в лучшем случае раз в неделю. Потом обещали совсем уж райские кущи, в том числе и «доляну» — процент от сделки.

В качестве аванса со словами «пригодится» у него купили остатки товара. Один ежедневник Стас, сам не зная зачем, припрятал.

Заехал в контору, где брал товар, отдал положенные деньги, оттуда позвонил Мите и узнал, что тот выходит на работу хоть завтра. На том и порешили. В конторе были не очень довольны, велели отдохнуть недельку и не пропадать — «хорошо товар идет у тебя, шевелишь булками, не то что остальные».

Вечером как раз и понадобился сохраненный ежедневник. Отец зашел в комнату, поискал глазами что-то и недовольно спросил про «короб с барахлом». Стас, с некоторым трепетом, рассказал, что больше не торгует вразнос, объяснил, где и как нашел работу.

Линькович-старший пожевал губами:

— Биржевая торговля, надеюсь, не совсем дерьмо, но рад, что ты мозгами будешь работать, так ежедневников у тебя не осталось?

Стас отдал последний. Отец вдруг обнял его, как в былые времена, и позвал в большую комнату смотреть футбол, «сборная ведь играет».

Они сидели втроем за столом. Альбина Несторовна была в восторге, оттого что Иван Георгиевич доволен, поэтому ужин был как на Новый год.

Стас еще раз рассказал, как устроился на работу, и даже написал для отца условия четвертой задачи. Тот покивал головой:

— Да, надо было подумать, молодец.

Стас спросил совета, как быть со статистикой по ежедневникам, ее почему-то было жалко. Отец захохотал, как три года назад, веселым и довольным смехом:

— Так ты под коробейничество научную базу подвел? Вот уж молодец так молодец.

Настроение им не испортила даже бездарная игра сборной России — проиграв грекам, она все равно вышла на чемпионат мира.

Потом немного поговорили про предстоящие выборы. Стас с изумлением узнал о том, что предстоит не просто выбирать депутатов, но и каких-то федерастов, а еще обещан референдум по Конституции. На всякий случай спросил за кого голосовать, услышал ответ — за кого хочешь, но не за ельцинистов. Сын еще помнил, как в 1990 году перед первым походом на выборы слышал от отца же — за ельцинистов, а не коммунистов.

Уже засыпая, он понял, что ничего не изменилось.

Родители не очнулись, им нужен был повод для праздника, и Стас его предоставил. Но дальше все так и будет: он отдельно, а папа с мамой отдельно.

Впервые за много месяцев ему хотелось заплакать. Как тогда, когда Яна прошла через ворота к пограничному контролю и оглянулась. Но рядом был Иван Георгиевич и надо было сдержаться.

Теперь Стас был один. Своей жизнью предстояло заниматься самостоятельно. Хорошо, что есть где ночевать. Ну и завтрак, можно считать, всегда гарантирован.

1995 ГОД

Идет война в Чечне, российская армия терпит поражение при попытке захватить Грозный, но к концу весны берет под контроль большую часть территории республики.

На выборах в Государственную думу победу одерживают коммунисты, проправительственные силы в меньшинстве. Всего в избирательном бюллетене 43 объединения и блока.

1 марта убит генеральный директор Общественного российского телевидения Владислав Листьев. Заказчиков и исполнителей так и не нашли.

Выходят фильмы: «Тусовщики из супермаркета», «Мосты округа Мэдисон», «Между ангелом и дьяволом», «Храброе сердце», «Ширли-мырли», «Джуманджи», «Водный мир».

Антон Маяков

(29 МАРТА, ГРЕЦИЯ — РОССИЯ, 0:3)

Антон решительно придвинул к себе тарелку с яичницей, в которой медной россыпью блестели нарезанные кружками сосиски. Рядом гренки ждали намазки пастой «Нутелла», приятно пах только что сваренный кофе.

Антон любил есть, а Катя — на это смотреть. Готовила она не то чтобы изысканно, но маленьких порций не признавала. Выбирая между объемом и тонким вкусом, Маяков твердо голосовал за первое. Так же было и с девушками: Катя была слегка полновата, но Антону все очень нравилось. В конце концов не так уж много у него случалось постоянных девушек. Да и просто так девушек тоже немного.

Антон пять лет учился на факультете невест, попутно работал в газете, славившейся вольными нравами, однако личная жизнь складывалась довольно скудно. Не сказать что совсем никогда и ничего не ладилось, но не случилось и изобилия романов, о котором, начиная с седьмого класса, благодаря в том числе и беспорядочному чтению, грезил толстоватый домашний мальчик.

Его институтский Санчо Панса, Толя Крипун, считал, что Антон все делает не вовремя.

Однажды они зависли в общаге у Толи, и тот позвал Анечку, «которая всем дает, потому что весело». Маяков зачем-то стал читать стихи и романтически ухаживать. Несколько ошалев и заскучав от непривычного обращения, Анечка улизнула на соседний этаж, где привычно провела время с вратарем ватерпольной команды института. Антон утешился портвейном.

В другой компании Маяков угостил крайне приличную девушку худшими анекдотами из своего арсенала, хватая, для подкрепления амбиций, ее за коленки. Результат получился еще хуже, чем с Анечкой. С ней-то Антон потом все-таки сходил в пустующую аудиторию и получил, по меткому замечанию Крипуна, диплом об участии во всеобщем попадании и окончании.

Романтическим планам Маякова часто мешал алкоголь. Он пил, чтобы не робеть, а выпить немного — не умел. Несколько перспективных вариантов — Антон называл так по отцовскому примеру девушек, с которыми могло что-то получиться, — ушло ровно потому, что он напился.

Катя училась с Маяковым на одном курсе, но тогда ничего и близко между ними не затевалось.

Общение возобновилось случайно. Матереющий на ходу, уже после первых думских выборов, журналист Маяков зашел узнать новости в новый офис своих знакомых, занимавшихся рекламой, пиаром и всем на свете. В одной из комнат Антон увидел однокурсницу, прилежно сканировавшую целую охапку региональных газет. Пользуясь привилегией гостя, он отвел ее покурить, гордо угостив кэмелиной. Катя рассказала, что в школу учительницей идти смысла нет, а тут и стажировка, и перспективка. Денег не платят пока, зато в столовке соседней по талонам прям объедение.

Эту схему Антон знал очень хорошо: агентства за харчи нанимали бывших и нынешних студентов для исполнения муторной технической работы, обещая потом место с зарплатой. Как правило, испытательный срок никто не проходил — это, в общем, и не предполагалось. Агентства получали на руки халявные базы данных. Бывшие и действующие студенты валили обратно на улицу.

Маяков, дослушав рассказ Кати, пошел к главному начальнику конторы, пообещал взять и опубликовать небольшое экспертное интервью, а потом замолвил словечко за однокурсницу, назвав ее очень перспективной по части пиара девушкой.

Когда за сигаретой Катя с надеждой рассказывала, что до окончания стажировки осталось пять дней, Антон почему-то вспомнил, как они на первом курсе большой компанией после концерта Михаила Задорнова пили в подъезде какое-то дешевое вино и травили анекдоты, перемежая их цитатами из маститого сатирика — в очень вольном изложении.

Катю взяли на работу. Через несколько недель глава агентства настаивал, что кадровая находка случилась исключительно благодаря его невероятному чутью на перспективных людей.

Роман случился чуть позднее и почти случайно. Маяков освещал съезд очередной демократической партии, которую учредил очередной бывший вице-премьер. Катина контора подрядилась организовать мероприятие. Денег и понтов у отставника оставалось как у дурака фантиков, поэтому сняли корабль, надежно вмерзший около набережной Москва-реки. Организаторы и делегаты съезда там и жили.

Катя, выдавая Антону пакет документов, назвала номер каюты.

Маяков пообещал заглянуть вечерком на огонек.

Планы у него на самом деле были другие. Но депутат и надежда партии нажрался до беспамятства, пошел гулять по льду, чуть не провалился в полынью, и его отправили домой. А его приятель, делегат и бизнесмен из Воркуты, звавший на проставу в ночной клуб, «к бабам вот с такими сиськами», спал, тихо поблевывая, в зале, где еще несколько часов назад произносились горячие речи о необходимости обновления власти, страны и общества.

На такси рассчитывать не приходилось. Метро закрылось, на улице было минус двадцать пять. Антон пошел к Кате. Она как раз отпихивала от двери регионального делегата, явно желавшего доверительно рассказать о трудностях демократической оппозиции в провинции. Драться Маяков не умел и потому не любил, но вид имел внушительный. После недолгой беседы поле битвы осталось за московским журналистом.

Следующие полгода у них был какой-то мерцающий роман, потом случился перерыв — Антон мастерски сваливал все свои исчезновения на лютую редакционную занятость. В конце 1994 года он нарисовался в своем полном — совсем уже немаленьком — объеме. Да и вовсе заселился к девушке, благо ее родители предпочитали жить на даче, выращивая важный для пропитания семьи урожай. Их НИИ отправил всех в отпуск в конце 1992 года: работы по специальности для немолодых итээровцев не предполагалось.

Катя жила чуть дальше от центра, чем привык Маяков, но дома все равно было уже совсем не вариант.

Отец и мать бодро шли к разводу. Они не орали друг на друга, не колотили тарелки и уж точно ни разу не собирались перейти врукопашную. Они ссорились как интеллигентные люди. И это было невыносимо.

Антон выступал за Сергея Владиленовича, который был вправе рассчитывать на некоторое уважение со стороны жены. Успешный бизнесмен, который — о редкость по нынешним временам! — не просто продавал-покупал, а занимался производством. И не водки, а книг.

Однако дома изо дня в день Маяков-старший и, соответственно, его сын слышали о том, что его книжки, детективы и фантастика с гологрудыми нимфами на обложке, хуже паленой водки, что идеалы юности сданы в утиль и тому подобное. Заработки мужа Раиса Николаевна осуждала. Так же как и его новый стиль жизни. Однажды отец пришел домой в ярко-синем пиджаке. Мать посоветовала надеть под него тренировочный костюм, слово за слово — и отец с чемоданом уехал в гостиницу «Пекин». Антон вернул его домой через день, но чашка выглядела скорее разбитой, чем склеенной.

А у Кати жилось хорошо, тем более она тоже любила поесть.

Маяков управился со вторым желтком и стал подбираться к третьему, как вдруг понял, что девушка не ест.

— Ты что, позавтракала без меня? — шутливо спросил он.

Катя качнула головой и сделала большой глоток из кружки.

— Ты не беременна, случаем? — наобум брякнул Антон.

— Догадливый, — грустно сказала Катя. — Не знаю уж как, но сразу все понял.

Внутренности Маякова сжал спазм, да такой сильный, что чуть было не вернул яичницу обратно на тарелку.

— Давно? — спросил он, чтобы выиграть время.

— Вчера у врача была, хотела сразу сказать, но ты такой усталый был, что решила до сегодняшнего вечера отложить, а ты вон какой догадливый, — повторила Катя.

Винить Антон мог только себя. За время перерыва в романе с Катей он отучился пользоваться презервативами. «Так лучше, — останавливала его руку Наташа, когда он тянулся к пакетику, — не порть себе удовольствие ерундой».

Чтобы не залететь, она пила какие-то заморские таблетки.

Антон и Наташа познакомились на пресс-конференции, где «маститый» корреспондент Маяков решил покровительствовать юной девочке из маленького информационного агентства. Уже потом Антон понял, что девочка фактически его ровесница, а чуть припухлые губы и просящий взгляд из-под светлой челки — важное оружие в деле разводки. Ну хотя бы на то, что ошалевший от восторга дурачок напишет за нее все три сообщения на ленту маленького информационного агентства.

Когда он познакомил Наташу с Крипуном, тот сразу оценил ее как «выдающуюся шалаву». Антон для порядка обиделся, признавая, в общем, справедливость оценки. У девушки был постоянный кавалер — главный редактор агентства. У агентства имелся учредитель, который на свою беду зашел в офис посмотреть, как тратят его деньги. С изумлением Маяков выслушал рассказ о том, что не только спонсор, но и его шофер тоже получили свою долю ласки, а уж про журналистов своего и других изданий и говорить не приходилось. Однажды она сама рассказала, что на спор трахнулась с охранником в ночном клубе «У Лиса».

Замуж Наташа собиралась за своего начальника. А если бы с ним не получилось, то за одноклассника, который работал в банке и снабжал ее кокаином. Пробовать белый порошок Антон, преданный крепкому алкоголю, отказался.

Искушение наркотиками произошло, когда Наташа жила у него. Папа повез маму в Италию, надеясь, что красоты, посмотреть на которые Раиса Николаевна мечтала всю жизнь, спасут брак. Две недели в квартире шла вечеринка. В последний день Маяков бегал по соседям и просил их не рассказывать ничего родителям.

Наташа ушла от него, как только агентство прогорело и она окончательно переехала к однокласснику. Маяков как-то зашел к ним выпить и видел, что дело неладно: банкир на взводе и перед уходом перехватил денег. Антон не отказал, памятуя, что после окончания активной фазы романа с Наташей долго отдавал долги.

Оказывается, не все отдал.

По дороге на работу Антон думал про деньги.

С ними было не очень весело.

Везучесть, позволившая Маякову пять лет назад прибиться к молодежной газете, оказалась товаром скоропортящимся. Начиналось все неплохо, первые публикации появились через пару недель, в начале 1991 года, и место в штате образовалось.

В августе 1991 года Антон Маяков провел три дня около Белого дома, лишь раз заехав домой скинуть напрочь промокшую одежду и найти записку о том, что родители спасают демократию около 20-го подъезда. Активно поучаствовал в создании первого номера газеты, вышедшего после падения ГКЧП и отмены цензуры. Девушкам-однокурсницам он в красках описывал, как Борис Ельцин забирался на танк, и из рассказа как-то так выходило, что пока Антон не пришел, президент и не знал, что и как делать.

Маяков действительно был около Белого дома, когда Ельцин зачитывал свое заявление.

Но за пять минут до того, постояв около танка, молодой корреспондент пошел глянуть, что происходит в окрестностях. Пока он обходил Белый дом, Ельцин из него вышел, залез на танк, выступил и ушел обратно. Антон застал только большую толпу, возбужденно обсуждавшую слова президента РСФСР.

В этот момент он вынес себе приговор как репортеру. Правда, приводить в исполнение не стал. В своем скепсисе он был совсем не одинок.

— Ты, Антуан, — копируя артиста Евстигнеева из фильма «Бег», говаривал поддатый Кирилл, — по сути своей чиновник.

— В смысле, — для проформы обижался Антон, по-прежнему с почтением относившийся к наставнику.

— Ты от сих до сих и никак не больше, ты бы и не против больше, но кто-то же сказать должен, что надо, — развивал, не забывая наливать, Кирилл.

Антон понимал, что голова у него не та, что у Кирилла, пьяная, похмельная или тем более трезвая.

Например, в самом начале 1992 года Кирилл и Миша в рамках журналистского расследования решили прикупить атомную бомбу. Идея была бредовой даже для той суматошной зимы. Однако два материала прогремели на всю страну, а потом силами американской телекомпании был снят фильм.

Антон ничего такого придумать не мог. Да и не хотел. Его не тянуло в горячие точки или копаться в огромных бумажных кипах «ради строчки в газете».

Интерес был совсем в другом. С готовностью оставаясь на дежурство по номеру, Маяков всегда имел под рукой несколько маленьких заметок, которыми при необходимости можно было подоткнуть полосу, заполнить дырку. Гонорары от фирм и бизнесменов, которые поминались в этих заметках, намного превосходили газетные заработки.

Потом в газету, вокруг которой бурно строился большой издательский дом, пришел новый директор по рекламе и решительно пресек Маяковы шалости. Точнее, велел делать все через него: щедрый денежный ручей иссох более чем на две трети.

Очень кстати подвернулись первые думские выборы. Антон благодаря своим связям и знакомствам Миши оказался крайне востребованным изготовителем статей, интервью и просто рекламных листовок. Денег ему платили столько, что в следующие после дня голосования месяцы он то и дело находил в рубашке или штанах забытые купюры. Появившиеся сбережения роман с Наташей истребил на корню.

Когда он начинал ходить по митингам и партийным съездам, вокруг были люди равного достатка. Маяков благодаря собственной удачливости и родителям считался зажиточным. Среди коллег — так точно. Осенью 1991 года в кинотеатре «Октябрь» проходил съезд «Демократической России». В буфете не успели переоценить коктейли, и Антон щедро угощал девушек да и всех желающих смесью кофейного ликера и сока по четыре рубля за большущий стакан.

После либерализации цен стало не до купеческой удали. Антон Маяков переживал, что приходится писать заметки о людях, которые за обедом тратили столько, сколько он за неделю.

Но проблема стала даже не в деньгах, а в утрате социального статуса. Были бизнесмены и бандиты — и были все остальные. Хорошие, плохие, нищающие и держащиеся на плаву, но остальные. Маяков не хотел быть, как остальные, он желал, как говорил Сергей Владиленович, широко гулять по буфету.

Маяков никогда не был франтом, но, приходя в «Рэдиссон Славянскую», он стеснялся и самого себя, и своих тертых джинсов, и кожаной жилетки, которая при покупке казалась крайне уместной. Ему все время казалось, что сейчас его выведут из здания. Или отправят в людскую.

Да и в журналистском мире все получалось непросто. Популярная молодежная газета переживала нелегкие времена. Тираж не спасал от инфляции, а самые знаменитые авторы, в том числе и Кирилл с Мишей, ушли в новый проект. Массовый исход помог подрасти по служебной лестнице, но денег особых не принес. К тому же все больше подметки на ходу резали появившиеся пару-тройку лет назад «Независимая газета», «Коммерсантъ», «Сегодня». Там и платили лучше, и статус у тех, кто там работал, был как-то повыше. В один из таких проектов Антон сунулся, но выяснилось, что маститым журналистом его вовсе там не считают и его бэкграунд, скорее, в минус. Да и нагрузка была какая-то нечеловеческая — по статье в день. Маяков решил не дергаться и поискать дорогу в пиар.

Дорога казалась известной, но тернистой.

Настоящие деньги крутились около заказчиков, но, как туда пробиться, было неясно.

В самом начале 1994 года Антон попробовал в ходе интервью договориться с хозяином финансовой компании об оказании ему пиар-услуг. Бизнесмен по имени Виталий Иванович посмотрел на него глубоко непонимающим взглядом, а пресс-секретарь, наоборот, — понимающим и нескрываемо злобным. Интервью согласовывалось четыре месяца, пресс-секретарь вынул из журналиста все жилы. К моменту публикации выяснилось, что это не добросовестный бизнес, а пирамида, Виталий Иванович бежал за границу, пресс-секретарь отвалил в неизвестном направлении, а интервью стало основой для злобного комментария о паршивых козлищах, портящих агнецоподобные ряды российских бизнесменов.

…В редакции с утра было пустовато. Толя, которого Антон давно перетащил в газету, еще не вернулся из командировки. В отсутствие новостей Маяков решил поиграть на компьютере. Как утверждал он сам, «стрелялки» помогали ему сосредоточиться.

Отец позвонил, когда Ант-коршуна — так звали компьютерного героя Антона, — прижали к стене и жгли огнем.

— Антоша, как дела, как редакционный процесс, что нового, хорошего?

— Все нормально, папа, если можно быстро, тут дел полно, — Антон, зажимая трубку щекой, лупил по клавишам, отстреливаясь от злобных компьютерных монстров.

— У меня тоже дело, — ответил Сергей Владиленович. — Я тут встретил своего старого знакомого, он теперь в больших чинах, надо бы посидеть поговорить.

Антон, чертыхаясь про себя на то, что не успел сохраниться, назначил обед на три часа в «Испанском дворике» — ресторане, открывшемся на углу Столешникова и Дмитровки, на месте бывшей «Ямы». В пивной в студенческие и раннежурналистские времена он бывал много раз, а в «Испанском дворике» один раз — повел Наташу обмывать премию. Там деньги и закончились.

— Отлично, сын, вижу, ты ходишь в приличные места для приличных людей, ну давай там в три.

Было слышно, как отец с кем-то переговаривается.

Антон опоздал всего ничего, но когда он пришел, отец уже сидел за столиком в компании худощавого человека с неприятным лицом.

Тот как раз заканчивал рассказ:

— И тут я вдобавок получаю счет от телефонной станции, на четыре тысячи долларов, если по курсу, — чего там только не было: от секса по телефону до разговора с Америкой. И концов не найти. Эх, если бы сыскать тех ублюдков.

Мужчина злобно махнул рукой.

Антон представился. Получил богато украшенную вензелями визитную карточку. Заказали бутылку вина и, увы, легкую, к сожалению вечно голодного молодого журналиста, закуску.

Друга Маякова-старшего звали Константин Косиевский, и он уже две недели как сменил кабинетик на Старой площади на должность вице-губернатора в области, отстоявшей от Москвы на два часа лёта. Задача-минимум — помочь провести губернатору думские, а потом и президентские выборы. Задача-максимум, о которой нынешнему начальнику господина Косиевского знать не надо, — сделать заместителя губернатором, поскольку «в этом заинтересованы очень серьезные люди». Бюджет неограничен, но в пределах разумного. За неудачу строго спросят «очень серьезные люди».

За полчаса человек с неприятным лицом до колик осточертел Антону. Но встать и уйти было нельзя: не стоило расстраивать папу, да и деньги тут явно имелись. Поэтому со всей изворотливостью, присущей опытному и битому жизнью 24-летнему журналисту, Маяков-младший принялся раскручивать, как ему самому казалось, собеседника на бабки.

Через час и еще одну бутылку вина дело сладилось. В карман Антона ушел аванс за статью о губернаторе в центральной газете и два упоминания о нем в его собственной молодежной.

Через три дня надо было лететь в область.

— Большие перспективы развиваются, большие, — Маяков-старший широко улыбался.

Когда Косиевский отлучился, отец пояснил свой интерес.

— Да, типографии по полной загрузят, отдают книжный магазин на центральной улице города с правом частичного перепрофилирования, слетаю, вообще посмотрю что да как, — улыбался Сергей Владиленович. — Наше время пришло, главное, ничего не упустить.

Вернулся Косиевский, резко попрощался, поскольку его уже ждали, ну конечно же, «очень серьезные люди», с другими бы он явно на одном конституционном поле и не присел бы.

Маяков-старший с доброй иронией посмотрел на удаляющуюся спину:

— Мой старый знакомец, пусть и рефлекторно, показал тебе, сынок, сразу, на что стоит ориентироваться в работе с ним, учись ценить такие маленькие подарки судьбы.

Антон деловито и непонимающе мигнул.

— Костя стал большим человеком, но какие-то вещи мы не в силах изменить в себе, и обстоятельства того не могут, он так и остался жлобом, оставил нам с тобой счет, надо сказать, — Сергей Владиленович ухватил книжечку, поднесенную официантом, посмотрел в нее, поджал губы: — Счет не маленький, да нет, я сегодня угощаю.

Маяков-младший спорить не стал.

За кофе он рассказал про Катю и свои проблемы, которые с появлением аванса, безусловно, упростились, но никуда не исчезли.

Маяков-старший некоторое время молча курил. Потом широко улыбнулся:

— Знаешь, что самое неприятное в статусе дедушки? То, что спать приходится с бабушкой.

Антон точно знал, что еще четыре года назад отец такой шуткой побрезговал бы.

— Ну а поскольку мы с Раей точно разводимся, то с бабушкой спать мне не придется и я не против быть дедушкой, — Сергей Владиленович тряхнул за плечо несколько ошарашенного сына.

— Ну а чего, родишь ребенка, маму загрузим бабушачьими заботами, под это дело я денег подкидывать стану, а то она у меня не берет, а тут поди разберись, что и на что, да и ты подостепенишься, делом займешься, — отец махнул рукой официанту и спросил коньяку.

Антон ошалело допивал кофе.

Утром он твердо решил отправить Катю на аборт. И уже даже составил план уговоров. Собственно, под это он и думал, где добыть денег. Понятно, что после этого пришлось бы переезжать, правда, непонятно куда, оставаться без отца один на один с Раисой Николаевной Антон был не готов.

Папино предложение казалось безумным только на первый взгляд.

Подливая сыну коньяк, Маяков-старший убеждал, что отцовство по нынешним временам при деньгах не проблема, а вот устойчивое семейное положение — это важно.

Катя отцу, оказывается, при первой и пока единственной встрече понравилась. Не то что «прошлая лярва».

— Че ты так про Наталью, — удивился Антон.

— А как еще-то, она через два дня, как ты нас познакомил, звонит мне в офис и намекает, что хотела бы за кофе кое-что обсудить. — Сергей Владиленович сыто потянулся. — С такой целуешься, половине города отсасываешь.

Антон снова вспомнил, как отец морщился, когда он приносил из школы анекдоты про Василия Иваныча и Петьку.

В редакции выяснилось, что делать особо ничего не надо — номер готов. Зато приехал Толя. Он пытался рассказать «офигенную историю про ферму с рабами, которую раскрыли, потому что один из них сбежал, да не просто, а угнав тачку». Антон быстро прервал его рассказом о новых планах на рабочую жизнь и возможное прибавление в еще несуществующем семействе.

Крипун сначала погрустнел, но Маяков тут же заверил его в том, что для него ничего не меняется. Сам он в это не очень верил.

Тут в их комнату заглянул парень из соседнего отдела и с горестным видом сказал про в очередной раз загулявший по редакции слух о задержке зарплаты. Вывод был: давайте скинемся на выпивку. Антон дал купюру и пообещал, что они подойдут позднее.

Встал, прошелся по кабинету, посмотрел в окно — горизонт придавал ему вдохновения, он всегда старался сесть около окна.

— Помнишь, Толя, я рассказывал тебе про пиарщиков, которые собираются окормлять избирательный блок, намеренный ворваться в Думу на плечах генерала с громовым голосом? Им много материалов нужно, мы еще думали, что не справимся с таким объемом.

Крипун кивнул.

— А еще Михалыч говорил, что у него полно кандидатов, только пиши.

Крипун снова кивнул и с тоской посмотрел на дверь — финансовый взнос в пьянку не означал, что водка будет ждать.

Антон чуть не подпрыгивал на месте.

— Вот у нас за стеной сидят люди, которым уже завтра будет нечего есть, хорошие квалифицированные ребята. Мы дадим им денег, и они напишут кучу статей, мы будем снимать с каждой по пятнадцать-двадцать долларов — и все равно обогатимся.

— Ну уж и больше можно снимать, половины и той будет им достаточно, — улыбнулся Крипун. — Как здорово все ты это… А они писать здесь будут?

Маякова несло.

— Тебя ж из общежития попросили, да? Мы снимем хату, двухкомнатную: в одной комнате спать будешь, а в другой три компа поставим и на кухню еще один, я у отца одолжу, у него всегда есть лишние, будут по сменам приходить струячить, таких дел наделаем.

— Дискеты разных цветов купить надо, — задумчиво сказал Крипун.

— Зачем? — удивленно спросил Антон.

— У нас три заказчика, каждому из них поступает материал, чтобы не путать, а то скандал получится, появится четвертый — ему тоже будет положен отдельный цвет.

Антон развеселился.

— А сколько всего цветов у дискет, вдруг разрастемся и их не хватит?

— Десять, а там еще варианты есть, — серьезно ответил Крипун.

Маяков по части хозяйства всегда доверял другу.

— Ну ты, в общем, иди позондируй почву, как там ребята насчет подработок, а я скоро догоню.

Толя достал из сумки бутылку, привезенную из командировки, и уже в дверях повернулся:

— А как мы в газете работать будем, не успеть же ничего?

— Как-нибудь, — Антон деловито снимал трубку, как бы показывая, что уже намерен собирать заказы.

Когда из соседней комнаты донеслись восторженные вопли коллег, Антон положил трубку обратно на аппарат и задумался.

С детства из книг он знал о том, что в жизни каждого человека наступает момент, после которого все становится не так, как было. Если человек великий, то это Тулон, если обычный, то что-то поменьше.

Умом Маяков понимал, что пришли перемены. Однако ничего необычного не чувствовал.

Наконец он позвонил Кате.

Она взяла трубку сразу.

— А коляска какого цвета нужна? — решил он сразу взять быка за рога.

— Какая коляска? — голос звучал недоуменно.

— Ну, мальчикам голубую покупают, девочкам розовую, нам-то какая нужна? — Антон изо всех сил старался звучать иронично.

Катя охнула:

— Какой поворот, я думала, ты спросишь, я на трамвае на аборт поеду или отвезти на такси.

Маяков закурил.

— Ну а чего на аборт, чего сразу на аборт, я в отцы готовый хоть сейчас.

— Через семь месяцев примерно будь готов, — голос девушки звучал совсем необычно. — Что тебе приготовить на ужин?

— Давай я куплю что-нибудь вкусненькое, — Маяков вспомнил, что будущие отцы должны быть внимательными.

— Пару бутылок водки? Так теперь мне нельзя.

— Ну, я подумаю, — сказал Антон и быстро положил трубку, давя в себе желание все переиграть.

Закурил.

И придумал, как сжечь мосты окончательно: познакомить Катю с матерью и рассказать про будущего внука или внучку.

Время, добавленное к первому тайму

1988 ГОД

Проходит XIX партийная конференция, на которой объявляются выборы на Съезд народных депутатов СССР.

Страна отмечает тысячелетие Крещения Руси.

Тиражи газет и журналов достигают миллионных показателей.

Выходят фильмы: «Убить дракона», «Успеть до полуночи», «Асса», «Десять негритят», «Эльвира — повелительница тьмы», «Игла», «Человек дождя».

Дмитрий Хубариев, Станислав Линькович

(СССР — ГОЛЛАНДИЯ, 0:2)

— Старик со старухой завтракают с утра, старик и говорит своей бабке, дай, мол, сахар. Та тянется через весь стол и ка-а-ак кулаком деду в морду. Тот: «За что, любимая?» — «Это тебе за сорок пять лет неудачного секса!» Завтрак продолжается. Через какое-то время муж встает и как хрясь жену по лицу. Та аж со стула упала. «А это за что?!» — заорала жена. «А ты откуда, сука, знаешь разницу между удачным и неудачным сексом?» — таксист захохотал и ткнул Диму кулаком в бок: — Сексом, сука, сексом! Два года назад его не было тут у нас в СССР, а теперь вот у старика, старухи, а если вдуматься, то и у Золотой рыбки тоже секс.

Дима вежливо засмеялся в ответ:

— Да, да, в джинсы облачились самые отсталые слои населения.

Таксист осекся, глянув сначала на свои обтянутые синей джинсой бедра, потом на слегка потрепанные и совсем не модные брюки мальца. Хмыкнул.

Дима был не отсталым, а бедным. И на такси катался не от барышей, а за заработком.

До того как устроиться работать на почту, он ездил на серой «Волге» с шашечками ровно один раз, лет в одиннадцать. Все понравилось, но бабушка сразу предупредила, что часто так не будет. Такси, рестораны, театр предназначались для людей с достатком, кино было за праздник.

Дима твердо знал, что лишних, а то и насущных денег нет. Что надо донашивать перешитые отцовские штаны, которые до того донашивал Макс. Что зимнее пальто сшито из перелицованного старого бабушкиного, оно неудобное и тяжелое, а о внешнем виде и говорить нечего. Что сборы на всякие школьные нужды морщили бабушкин лоб, а пару каких-то особо дорогих экскурсий в Подмосковье Диме пришлось, сказавшись больным, вовсе пропустить. Карманные деньги являлись глубоко теоретическим понятием.

Чуть-чуть полегчало в девятом классе, когда Дима под именем Макса поступил на почту.

Хубариев сначала представлял, как будет ходить с почтовой сумкой по району, но реальность немедленно вошла в разнобой с детским стишком. Смена начиналась в пять утра. Сначала Дима раскладывал по пачкам периодику. Перестройка подняла тиражи журналов и газет, в каждую квартиру выписывалось не менее трех-четырех изданий, отдувались за страсть к чтению почтальоны. Некоторых особенно жадных до периодики граждан Хубариев заочно ненавидел. Потом, уложив огромные пачки на заднее сиденье специально приезжавшего такси, он развозил их по району. В каждом подъезде висел большой ящик, в который надо было пристроить пачку. Кроме того, Диме давали сумку с заказными письмами и другой корреспонденцией для различных организаций. Через четыре месяца Хубариев незаметно для себя накачал крепкую мышцу.

Таксисты обычно помогали с пачками, но иногда просто сидели буками в машине и только посматривали на часы. Не сразу Дима сообразил: чем раньше таксисты освобождаются, тем выше шанс полевачить — при почте они официально состояли до девяти часов утра, а реально с делами можно было управиться часам к восьми.

Дима работал каждый день два года и не высыпался хронически. На учебе это, конечно, сказывалось, но в их школе особо ни с кого и не спрашивали. Всех хулиганистых и отстающих после восьмого класса отправили в ПТУ — так из трех классов получился один. Дима был в целом середнячок, но учительница физики его выделяла. Возможно, выделял бы и математик, но старый ушел на пенсию, а новый с трудом поддерживал дисциплину на уроках.

А Диме хотелось в инженеры. В этом его полностью поддерживала бабушка и так же решительно осуждал Макс, указывая на то, что нет большего голодранца, чем советский ИТР. Старший брат наотрез отказался идти в офицерское училище. После десятого с великим трудом законченного класса поступил в Пищевой институт. Там он тоже учился с грехом пополам. Жить он уехал в родительскую квартиру, но часто столовался у бабы Веры. С первой стипендии купил ей цветы. Она счастливо улыбалась, но потом, когда Макс отбыл восвояси, сердито фыркнула: «Лучше бы пару пачек пельменей купил».

В общем, Дима колебался. Баба Вера, не тратя времени даром, бросила на стол последний аргумент: зазвав внука под каким-то предлогом на работу, она набрала Линьковичу-старшему.

Отец Стаса особо выделял Диму, «потому что у единственного руки не из жопы растут». Беседа оказалась короткой и убедительной: «Будет из тебя, Дмитрий, отличный инженер, а математику тебе на первом курсе подтянут». Пообещал, что поступать будут вместе со Стасом и экзамены пройдут как надо. После этого дело решилось.

…Стас, как обычно, что-то насвистывал под нос. Дима был уверен, что не опоздал, но друг выразительно глянул на запястье. Там были новые, явно заграничные и, конечно же, электронные, явно с модным наворотом, часы.

Дима ожидания насчет восхищенного взгляда не обманул. Явно польщенный Стас тут же расхвастался:

— Отец с японцами переговоры вел, так хорошо всё, что глава фирмы снял с руки часы и отдал отцу, а тот ему свои — «Cлаву».

Дима с уважением кивал головой — японский фирмач никак не мог обойти своим вниманием такого человека, как Иван Георгиевич. И вдруг спросил:

— А спарринг не провели? Японцы же они все каратисты, им только волю дай ногами помахать.

И тут же отхватил снисходительного изумления.

— Нормальные у тебя представления о переговорах. Может быть, ты считаешь, что они заплыв могут устроить на скорость ради контракта?

Дима сконфузился. Стас взбодрил его улыбкой:

— Ладно, давай забросим все бумажки и пойдем по плану.

Следующим утром Иван Георгиевич должен был отвезти их в работавшую, несмотря на выходной, приемную комиссию МАИ и познакомить с кем-то из своих знакомых.

Но поскольку японские фирмачи, подарив часы, отняли у отца Стаса все время, ехать надо было с самого утра. Поэтому Линьковичи позвали Диму в гости с ночевкой. К тому же они бы посмотрели вместе финал чемпионата Европы, в который в кои веки выбралась сборная СССР.

Диме идея нравилась. И с утра через весь город не надо тащиться, и финал получится позырить по большому цветному телевизору, а не по маленькой «Юности» дома. Да и план Стас составил прям отличный.

Забросили документы, съели по бутерброду, обещали не опаздывать к ужину.

Затем Стас повел друга тайными тропами к задворкам продуктового магазина. Там, потолкавшись немного, друзья добыли бутылку портвейна — знакомый грузчик продал ее с совсем небольшой — для Стаса, по крайней мере, — наценкой.

Угощал-то он в основном. Дима свой единственный рубль добавил.

Ушли на лавочку.

— «Три топора», — уважительно сказал Стас, с неожиданно привычной ловкостью открывая бутылку с этикеткой «777», — один из лучших у нас портвейнов.

Дима тут же согласился — про бухло он решительно ничего не смыслил. Однажды он помог соседу перебрать мотор у машины. Вся помощь состояла в своевременной подаче инструментов и деталей, но страшно благодарный дядька отрекомендовал его всем друзьям как «дельного мужичка» и угостил пивом. Оно Диме не понравилось, газированный напиток «Бахмаро» был повкусней.

Но от портвейна отказываться не стал. Зеленоватая бутылка выглядела пропуском в новую жизнь. Сладкий напиток оказался куда как лучше пива.

Стас сделал второй глоток, достал, к великому удивлению Димы, сигарету и закурил. Спохватившись, протянул другу пачку. Тот отказался, переход во взрослую жизнь не мог быть таким быстрым.

Сигарета и глоток портвейна сделали паузу в разговоре менее напряжной.

Последние два года Дима и Стас общались с трудом. Линькович звал Хубариева то в кино, то на концерт, а Дима отказывался, мотивируя срочными делами или просто «не по кайфу». Стас, и не подозревавший о том, что у кого-то не может быть карманных денег, потихоньку приходил к выводу, что друг детства хоть и хороший паренек, но по сути тупой и сивый.

А еще у Стаса имелся двухкассетник (ну у отца, конечно, а какая разница) и точно уж не меньше двух десятков своих фирменных кассет, которые Дима и не рискнул бы перехватить на послушать, потому что ставить их на старую «Электронику» было страшно. Он научился клеить пленку, но взять фирменную кассету с модной записью и вернуть подклеенной казалось невозможным.

Поэтому Дима еще больше напрягал Стаса неспособностью поддержать беседу о новом альбоме «Депеш Мод».

У Линьковича было два модных пакета с «Мальборо» и еще какой-то рекламой. А еще фирмовые джинсы и самый настоящий специально сшитый костюм, в котором, как думал Дима, он наверняка завтра поедет сдавать документы.

— А меня тут по телевизору показывали, — сам того не желая, дал под дых Диме Стас.

Чтобы подчеркнуть эффект, он крепко затянулся и тут же закашлялся. Курил он четвертый раз в жизни.

— В какой программе?

— Во «Взгляде», — Стас снова, теперь уже удачнее, затянулся.

Этот факт Диму придавил окончательно. Каждый вечер пятницы они вместе с бабушкой смотрели «Взгляд», благо в субботу почта не работала и можно было спать аж до семи утра. Он в основном ждал всяких клипов и людей, связанных с музыкой, а бабушка слушала все остальное и особо выделяла Дмитрия Захарова — «видно образованного человека». Несколько передач он пропустил, скорее всего, в одной из них Стас и блистал.

Линькович тему развивать не стал. Отцу достали два билета на премьеру «Ассы» в ДК МЭЛЗ. Стас почти наверняка остался бы дома, но так получилось, что за три дня до премьеры мать приболела, а он выиграл районную математическую олимпиаду. Свободный билет стал наградой. Там ошалевшего от изобилия знаменитостей Стаса и поймала телекамера, его дебют на телевидении составил семь секунд и был примечен случайно — Линьковичи тоже вечером в пятницу допоздна смотрели «Взгляд».

Эти нюансы, хоть бы Стас и рассказал их, нисколько бы не подорвали Диминого почтения к другу. На него неожиданно опустилось наидобрейшее настроение, навеянное «одним из лучших портвейнов». Дима блаженствовал и мечтал, как, став инженером, заработает много и кончится их проклятая нужда, в которой, казалось, они болтаются всю жизнь. А бабушка будет по-другому относиться к «балаболу Максу» и даже снова начнет ходить на спектакли. Она театр любила, он откуда-то знал об этом.

Домой они пришли за десять минут до начала футбола.

Дима был пьян, но не понимал этого совершенно. Ему хотелось танцевать и петь. Все было прекрасно: и Стас, и его родители, которые так ласково улыбались ему, и шикарный стол с двумя салатами и супницей с восхитительно пахнущей куриной лапшой.

Линькович-старший открыл бутылку шампанского и налил не только себе и жене, но «будущим авиационным инженерам». А когда мать Стаса вышла на кухню, показал кулак сыну и Диме заодно:

— Вы чего так набухались, рано что-то за бутылки схватились.

Футбол принес сплошные расстройства — сборная СССР проиграла, Ван Бастен забил какой-то феерический гол, а Беланов не справился с пенальти. Удрученный Линькович-старший объявил подросткам отбой:

— Завтра рано вставать, и дел полно, не хрен здесь сидеть.

Диме поставили раскладушку в комнате Стаса. Спать не хотелось.

— У вас выпускной уже прошел? — спросил Дима, его не то чтобы это интересовало, но надо было о чем-то поговорить.

Стас хмыкнул. Мероприятие получилось удивительно тоскливым. Возможно, из-за завышенных ожиданий. Им дали аттестаты, потом посадили есть что-то сладкое, шампанское запретили после долгих споров на совместном заседании педсовета и родительского комитета. Протомив в надоевшем за десять лет здании ночь, школьников повели на Красную площадь. Случилась какая-то накладка, и в Мавзолей класс Стаса не пустили. Утром одноклассники поехали к кому-то домой «отметить как следует», но Линькович сознательно соскочил.

Родители часто спрашивали Стаса, почему к нему не ходят в гости ребята из школы и почему день рождения он предпочитает отмечать в кругу семьи. Он и сам не мог ответить. Так было начиная со средней школы и совсем не похоже на фильм «Чучело». Никаких конфликтов: довольно сплоченный класс был сам по себе, а Стас Линькович сам по себе. К тому же большинство были гуманитарии, кто-то собирался в МГИМО, кто-то в иняз. Алгебру с геометрией почти поголовно все списывали у Стаса. Это укрепляло скепсис молодого Линьковича — что за люди, которые не могут простой задачи решить.

Но чтобы не грузить этим родителей, и особенно Альбину Несторовну, он рассказал совсем недавний случай.

Перестройка набирала обороты, отношения с США лучшали день ото дня, и в их английскую спецшколу привезли для общения несколько американских подростков. Иван Георгиевич сначала предложил Стасу поинтересоваться, не служил ли кто из родителей их гостей в армии, а главное где. Мать цыкнула и велела сыну надеть не школьную форму, а костюм. За неформальный вид директриса Стасу ожидаемо накостыляла. В ходе беседы, в которой Линькович, хорошо знавший язык, почти солировал, случилось неожиданное. Один из гостей достал из кармана жвачку и кинул себе одну пластинку в рот. Кто-то из хозяев протянул руку с просьбой. Американец, на свою беду, угостил просящего, и тут потянулись все руки, какие были в помещении. Кроме Стаса. Он знал, что жвачка, пусть даже настоящая американская, никому тут в новинку не была, все-таки спецшкола, тут было что-то другое, чему он не умел найти определения.

Зато родителям он так живо описал дрожащие от жадности руки, что они согласились — «тут рыбы нет». Отец пообещал, что в институте люди будут поинтересней, да «своих дачных не забывай». А чего тут Диму не забывать, когда, как ни ткни, он никуда и ничего не хочет.

— А ты правда хочешь стать инженером? — неожиданно спросил Стас.

Только начавший засыпать Дима удивленно приподнял голову от подушки.

— Не бойся, мы пойдем завтра подавать документы, поступим и учиться будем, но вот только какой из меня инженер? — Линькович продолжал: — Экономика, вот в чем теперь главная и основная штука, она больше не будет такой, какой была при Брежневе, и кооперативы скоро будут не только варенкой и сгущенкой торговать. А новой экономике нужны будут новые люди, с незагаженным мышлением, — Стас произнес это слово по-горбачевски с ударением на первом слоге. — И вот надо попасть в их число, а для этого надо учиться и не только задачки решать, вот так-то, Ян.

Дима фыркнул, услышав старое дачное прозвище. Его так дразнили за то, что больше других общался с Яной, которая жила на соседней улице.

Стас говорил не своими, а отцовскими словами.

Неделю назад у них были гости. Линькович-старший, подпив, разглагольствовал о перспективах, которые открывает перестройка и кооперативное движение.

— Поймите, настает наше время, время людей, которые знают цену и брежневским речам, и социалистической экономике. Мы знаем, как было устроено, и знаем, как его наладить по-настоящему. Надо только научиться торговать и объяснить партаппарату, что его контроль за экономикой излишен и вреден.

Гости одобрительно кивали и начинали спорить — кто-то был за Горбачева, а кто-то хвалил Ельцина. Обсуждали XIX партконференцию, Ивана Георгиевича чуть на нее не выдвинули делегатом, потом что-то в ЦК переиграли. Но даже сам факт обсуждения кандидатуры уже являлся безусловным карьерным достижением.

Когда гости разошлись, Стас пошел спрашивать непонятое. Отец с готовностью объяснил, что люди их уровня живут в Америке, да и в других местах, совсем по-другому и то, что у них сейчас, — слезы. Мешают жить по-человечески пердуны, как старые, которых, к счастью, чуть подвинули, так и молодые, которые работать не умеют, а только балаболят. А будущее за технократами. Такими как отец и его друзья.

Тут Иван Георгиевич как раз и подарил сыну на окончание школы часы, а когда мать, заглянувшая умилиться семейной идиллии, охнула про цену подарка, Линькович-старший громко засмеялся: «У меня их целая коробка, японец привез их чемодан. Это что-то вроде шариковой ручки, на сувениры, вот такая колея с буреломом».

Японские часики пропикали в шесть утра подъем, но, утомленные портвейном, Стас и Дима этого не услышали. А старый будильник, который поставил отец, тоже почему-то не сработал.

Проспали все.

Линькович-старший нервно позвонил куда-то и велел ребятам поспешить, потом еще раз перезвонил и как-то расслабился.

— В общем, Стас, я с вами уже не успеваю, так что поедете сами. Найдешь Звягина Михаила Геннадьевича и представишься ему, он вами займется, давайте, удачи. Дима, не кисни. Что, Стас, голова болит и сухо в горле — это, сынок, и называется похмелье, не спеши водить с ним близкое знакомство.

Никакого Михаила Геннадьевича в приемной комиссии не нашлось. То есть в принципе он был, но с утра в воскресенье искать его оказалось бессмысленно.

— Он тоже футбол смотрел, — попробовал пошутить Стас.

Дима вежливо улыбнулся. Ему было по-настоящему хреново, но он боялся показать вид. Очень хотелось пить, но даже копейки на водичку из автомата не водилось. Просить денег у Стаса, который тоже явно был не в своей тарелке, не хотелось. Из мутной головы не шел ночной разговор, из которого, собственно, следовало: Макс прав и если он станет инженером, то никогда не выбьется из нужды. И всегда будет богатый и благополучный Стас, а он — где-то в другом месте. Ну может, на кассеты когда-нибудь заработает и на штаны хорошие. Не больше.

Они вышли на улицу, Линькович достал сигарету и начал искать в кармане спички, не нашел, но тут же образовался парнишка, в таких же, как у Стаса, вареных джинсах. Он протянул, как крутой, зажигалку, не забыв стрельнуть сигарету.

Какое-то время они стояли втроем, болтали о вступительных экзаменах и прочей ерунде.

— Тут рядом на Соколе пивняк есть, «Белый медведь», может, пойдем по кружечке, — парень в варенке явно хотел закрепить знакомство.

Стас, которому мать с утра пополнила запас карманных денег, сначала кивнул, потом, спохватившись, посмотрел на Диму. Тот покачал головой:

— Я домой.

Пожали руки.

Дима пошел к метро. Он точно знал, что больше сюда не приедет, и готовился к непростому разговору с бабушкой.

Только за второй кружкой Стас понял, что не условился с Хубариевым о том, как они все-таки отдадут документы.

Он ждал звонка два дня, но Дима так и не появился. Телефон его бабушки был у отца, но тот уехал в командировку. Поэтому он поехал в МАИ один, нашел Михаила Геннадьевича, сдал документы и стал готовиться к экзаменам.

Поступил он без проблем, наверное, обошлось бы и без блата.

За несколько дней до первого сентября Линькович-старший почти случайно узнал, что Дима не сдавал документы вместе со Стасом. Он наорал на сына, кинулся звонить бабушке Хубариева, но та уехала в отпуск — как сказали удивленно на работе — первый раз за много лет.

Чтобы отец сменил гнев на милость, Стасу пришлось сдать первую сессию на «отлично». На этой же сессии вылетел Вася — так звали парня в варенке, который знал, кажется, все пивняки в Москве, но не очень интересовался математикой.

Впрочем, эта потеря Стаса нисколько не взволновала. Ребят и девчонок вокруг было полно, и все очень веселые. Не сравнить с тем, что осталось позади.

Интерлюдия: Перерыв между таймами

1991 ГОД

Весь год федеральный центр ведет борьбу с союзными республиками, которые требуют большей самостоятельности. Дело кончается путчем 19 августа и роспуском СССР в декабре.

В июне 1991 года Бориса Ельцина избирают Президентом РСФСР. В декабре он переезжает в Кремль.

Выходят фильмы: «Гудзонский ястреб», «Двойной удар», «Кудряшка Сью», «Облако-рай».

Антон Маяков, Дмитрий Хубариев, Петр Кислицын, Станислав Линькович

Антон Маяков

(МАРТ)

Антон часто показывал отцу черновики своих статей ради доброго слова или путёвого совета. Второе требовалось чаще. Печатались заметки, правленные Маяковым-старшим, пободрее. После особо удачных случаев они чуть выпивали.

— Я делаю работу твоих начальников, — ворчал Сергей Владиленович, довольный, на самом деле, как слон.

Антон как-то подслушал его разговор по телефону: «Да, все время в редакции, уже в штате, пулей просто, другим за десять лет не удавалось, а строкаж, строкаж-то какой, и не представляешь».

В этот раз отец как-то особенно морщился. Пошел курить на кухню. Даже, кажется, выпил. Потом вернулся.

— Антон, я бы предложил добавить одну фразу, во-о-от здесь.

Маяков-младший с готовностью поставил на полях листа бумаги скобку — так он обозначал добавления.

— Вот там вот, где ты описываешь, как лидер этой тусовочки, мажор кажется, про которую все время строчишь, разговаривает со своими собутыльниками… ой, прости, соратниками, поминается стол, на котором лежат книги, а можешь ты обозначить, что эти… — тут отец показал две новинки своего издательства, — тоже там.

— Отец, их там не было, — стремительно ответил Антон.

Ругались долго. Сын орал, что за такие фортели его неминуемо выкинут из редакции и он тогда уж с погубленной на века карьерой и репутацией точно будет сидеть дома и ни хрена не делать, прочно попирая ногами родительскую шею.

Сергей Владиленович сначала успокаивал его тем, что ничего такого не будет, потом ругался на сыновью трусость и бабовитость, потом снова успокаивал. От волнения они оба нарушили категорический запрет на курение в комнате. Через полчаса отец пошел к себе со словами: «Ну, в общем, сам решай, кто ты и что ты».

Антон упирался не потому, что боялся засыпаться. Жаловаться редакторам эти ребята не стали бы ни в коем случае. «Комитет Эхо» нравился журналисту Маякову и за веселые акции прямого действия, и за то, что любили выпить и, по меткому замечанию младшей сестры одного из эховцев, политикой свои пьянки прикрывали.

Это были настоящие политические неформалы, то ли анархисты, то ли, наоборот, либералы. В основном студенты, правда, примерно половина уже побросала институты, поскольку времени на учебу не хватало. Перекрыть призывной пункт на Угрешке, устроить сидячую забастовку на Красной площади в знак протеста против приезда в Москву китайского лидера и убийцы студентов Ли Пэна, пойти, наконец, на митинг, устроенный военными в поддержку союзного руководства, раздавать демократические листовки, которые сами же и сделали, устроить марш по Москве и не попасться ОМОНу — обо всех этих планах Антон узнавал заранее, всегда был на месте и старался написать поинтересней. «Эхо» молодого журналиста привечало и помогало, как могло, информацией или просто веселой тусовкой.

И вот поссориться с ними из-за ерунды?

Антон приехал в редакцию невыспавшийся, злой, перед сдачей материала в секретариат вписал туда отцовские книги. Через два дня статья вышла так, как надо было Сергею Владиленовичу. Еще через день он заехал к «Эху» в гости и был поражен мрачным настроем своих любимцев. Сначала он испугался, что его застукали, но потом понял, что ребята как-то очень серьезно ссорились. Паре бутылок портвейна и бутылке болгарского пойла «Слънчев бряг» все были рады, а хозяйка квартиры и основательница радиостанции «Эхо» с радостью приняла подарок — две книжки теперь и правда лежали на ее столе. Они выпили как следует, а на прощание мажор шепнул, что, кажется, эта история заканчивается, бузить надоело и вообще пора бабки делать. Так думали не все — из-за того и ссорились.

Антон немного досадовал из-за того, что уплывает вдаль полюбившаяся тема. А с другой стороны, казаки-разбойники наверняка поднадоели и ему, и редакторам, и, наверное, читателям. Гораздо интереснее были депутаты Верховного Совета или бизнесмены, которые прорывались навстречу успеху. Кое-какие наметки были, и тратить время на бег от ментов больше не хотелось.

Так у отца и сына Маяковых появилась маленькая тайна. Когда следующему герою публикации выпало назначить встречу журналисту в принадлежащем другу Сергея Владиленовича кооперативном кафе (разговаривали они на бульваре, но это уже мелочь), Антон не комплексовал.

Труд был невелик, а польза карману заметна.

Дмитрий Хубариев

(ИЮЛЬ)

Перед футболом Дима заскочил домой переодеться. Макс как раз ставил необычной формы бутылку в холодильник.

— Знаешь, что это такое, эх ты, тулупень малолетний, это мартини, американский напиток, такой бабоукладчик, только в путь.

Младший улыбнулся, ему нравилось, когда старший хвастался. Это было как минимум весело.

Когда Дима уже собирался выходить, Макс немного виновато, насколько умел, спросил:

— Скажи, старичок, а ты не мог бы сегодня на ночь вписаться куда-нибудь? Луиза придет, ты же помнишь, она девушка стеснительная немного, и одного меня она боится, а если ты будешь болтаться, то ничего не выйдет.

— Куда ж мне? — привычно спросил младший брат.

— А вот возьми три рубля, у нас недалеко от метро видеосалон открыли, там билет рубль, кино посмотришь.

Дима приободрился, еще четыре рубля было у него припасено. К тому же он сильно рассчитывал, что ребята, с которыми он идет на футбол, немного проставятся. Как- никак, а магнитофон он починил.

Вышло даже лучше. У Коляна уехали родители, а видак у него откуда-то уже был. После футбола поехали к нему и посмотрели сразу все три части «Звездных войн». Дима, правда, заснул на середине второй.

Утром Макс встретил брата в некотором смущении.

— Представляешь, девушка так и не приехала, я надеялся, что ты позвонишь, я б отбой дал, прости.

Дима насупился, изо всех сил стараясь не захохотать. Старший брат извинялся редко, и этим надо было пользоваться по полной.

— Ну ладно, не сердись, давай я тебя в прикольное место отвезу, только, чур, ты за рулем.

Год назад Макс, помнивший о том, что брат имеет права, но не умеет водить машину, посадил его за руль древней, невесть откуда взявшейся «копейки». Через несколько недель, потрясенный способностями Димы, пообещал когда-нибудь купить ему «по-настоящему крутую тачку» и пользовал его как шофера, взяв слово не говорить об этом бабушке. Диме все нравилось, но как-нибудь он собирался покатать и ее, теперь уже втайне от Максима.

— Так куда мы едем? — спросил Дима, открывая холодильник.

Макс прижал дверцу:

— Не вздумай налопаться, в «Макдоналдс» надо приезжать голодным, деликатесное место все-таки.

Дима широко улыбнулся — он много слышал про этот американский ресторан, но только теперь появился шанс побывать в нем и даже отведать всякой вкуснятины за Максов счет.

Петр Кислицын

(СЕНТЯБРЬ)

— Слышь, землячок, мы ж тут все стояли, ты ж помнишь, землячок, так мы встанем? Ты ж не против, землячок?

Невысокий парнишка с ужасом смотрел на нескольких крепких ребят в тренировочных штанах и майках-алкоголичках. На бухарей они были не слишком похожи, напротив — сплошные мускулы. Очередь, в начале которой и стоял парнишка, беспорядочно заволновалась. Сам он очень четко понимал: если скажет, что бычки здесь не стояли, его побьют и никто не заступится.

— Да, конечно, вы ж просили занять, — откликнулся парень и даже не стал спорить, когда его фактически вытолкнули из очереди.

Однако самый последний качок, ростом не выше, поставил его обратно впереди себя.

— Тебя как зовут?

— Толя.

— Сам кто по жизни? Че делаешь?

— Студент.

— Не бзди, студент, мы ща америкосской еды попробуем, все вместе, а знаешь, кто мы такие? «Сальники»!.. Знаешь таких?

Толя явно знал и явно помышлял о побеге, но деваться было некуда, да и поздно. Толпа уже вносила студента и его новых знакомых в зал «Макдоналдса».

Первый ресторан быстрого питания работал уже больше года, но ажиотаж не стихал. Бигмаки были дороги, но все равно меньше часа-полутора в очереди стоять не получалось. Впрочем, ранней осенью 1991 года любая пища добывалась с боем.

— А ты, студент, с каких корыстей за американской едой пришел? — спросил один из «сальников».

— Тебе какое дело, может, на завтраках сэкономил, — заржал другой.

Потом Толя с ужасом выслушал краткий обмен мнениями о том, стоит ли «обнести шарагу и не платить лаве». Он уже даже представил себе, как гопников арестовывает милиция и он явно идет соучастником с ними в тюрьму.

— Ты что, не слышал, что «старший» говорил? Эту точку Хасбулатов держит, — вдруг спросил один из «сальников».

— Какой? Тот из Белого дома?

— Ну а какой еще, тот и есть, а ты думаешь, он там зря жопу отсиживает, так что это чеченов точка, не до беспредела.

— Все праэльно, он там, рестик здесь, лавешки там, лавешки тут.

— Говорят, еще пару откроют, на Смоленке вроде.

— С крышей такой лучше не связываться.

— Ну просто пошамаем.

— Значит, смотри, терпила, нам восемь бигмаков, картошечки…

— Слышь, студент, Пепел лопухнулся и на тебя тоже взял, с нами поешь.

— Да я по головам посчитал.

— Не, все правильно, раз очередь забил, значит, заработал, халява тебе пришла, ликуй.

— Ликуй, сраный фуй!

— Че голосишь, тут дети. Да, извините, а то мудак этот разорался.

— Че сказал? Че, выйдем?

— Да хорош, давай просто пожрем, приключушечек в жизни мало?

— Без люлей, как без пряников.

— Как это жрать-то, ни вилок, ни ножей.

— Ты и так всегда руками жрешь, тебе без разницы.

— Не гони.

— Сука!..

— Обговнякался?

— Гы-гы-гы-гы!..

— Да как жрать это?

— Землячок, а ты москвич?

Толя задумался на секунду, а потом честно признался, что нет, родом из Ростовской области, фактически на границе с Украиной.

— Вот все в Москву прут, будто медом намазано.

— Да ладно, главное, чтоб не чурки.

— Это кто?

— Чурки, че непонятно?

— Майку об это говно американское испачкал.

— Вкусно в целом.

— Котлета котлетой, в столовой при заводе такие же ляпают.

— Это когда мясо кладут, а не говно, все от повара зависит.

— Не ссы в компот, в нем повар ноги моет.

— Всё, пошли, к семи надо на Маяковку.

— Да тут идти пять минут.

— Пять не пять, а лучше пораньше.

— Лимончик, ты чего-то опять раскомандовался.

— Дело Лимончик говорит, перед стрелкой воздух понюхать надо.

— Давай, студентик, учись получше.

Только когда «сальники» вышли на улицу, Толя Крипун выдохнул. Жизнь в родном городе сделала его осторожным.

Через три часа после встречи в «Макдоналдсе» Петя пришел домой и положил на кухонный стол восемь червонцев.

— Это ж откуда столько? — подозрительно спросила Евгения Павловна. — Если краденое, то не возьму, отнесешь, где взял.

— Че, трудно запомнить, я ж говорил, устроился на вторую работу, кооператору одному магазин сторожу, — Пете надо было срочно в ванную, посмотреть, сильный ли синяк на плече.

Звезданул-то этот лось здорово, нормальная битка, но ничего, лосю совсем рога оторвали.

— Это не работа, — проскрипел Алексей Петрович от телевизора, — это баловство, но присмотри, что там поценней, когда их резать начнут, надо прихватить на память.

— Да какой начнут, сытомордые банкуют, — мать наступление демократии совсем не приветствовала.

Отец тоже был не в восторге, но оставался прагматиком.

Петя и врал и не врал одновременно. Он действительно числился и инструктором в спортзале, и сторожем, и — об этом он родителям не говорил — в кооперативе маляром-штукатуром пятого разряда. Кисти в руках он не держал со школьных уроков рисования, но каждый месяц ходил расписываться за большую зарплату, из которой ему доставалось девяносто рублей. Это была, как сказал один из «старших», базовая ставка.

Все остальное — как получится. Сидел ночью около грузовой машины, следя, чтобы никто не прикопался, — четвертной. Стоял около двери, пока «старшие» беседовали с кооператором, и не обращал внимания, что тот выходит с разбитой мордой, — два четвертных. Мордобой — отдельная такса. Как вот сегодня на Маяковке, где пришлось шугануть каких-то заезжих, бодрых и резких.

Станислав Линькович

(НОЯБРЬ)

— Выпьем, выпьем бражки, — смеялся Стас, разливая из большой красивой бутылки слегка коричневатую жидкость.

Вся компания тоже ржала. Любое бухло по нынешним временам добыть непросто, а тут и много, и задешево.

Напиток достался Линьковичу почти случайно.

В институтском буфете не было ничего, кроме большой банки яблочного сока. Стас очень хотел есть, но, кажется, предстояло терпеть до дома. Стаканчик сока стоил несколько копеек, переоценка случалась каждую неделю, но сок почему-то держался прежней стоимости. Так уже ничего не стоило.

После первых нескольких глотков Стаса повело. Он внимательно посмотрел на стакан, потом на банку. Сделал еще глоток — сомнения не было, сок забродил. Получилась не очень вкусная, но явно забирающая брага.

Стас деловито подошел к буфетчице:

— Сколько у вас банок этого сока, включая открытую? Я беру все.

Две трехлитровые банки обошлись в семь рублей.

Бутылка пива около метро стоила четыре.

Дома на балконе по старой памяти хранились всякие красивые заморские бутылки, коллекцию отец уже забросил, но пока и не выкидывал. Имелись там и четыре венгерские полуторалитровые фляги. Помыть емкости и разлить из банок было минутным делом.

Потом Стас набрал товарища, у которого затевалась вечеринка.

— Старый, я тут венгерским сидром разжился, десять рублей за полтора литра, как думаешь, народ потянет?

Народ потянул. Бухла в Москве по таким ценам было не достать.

Угрызений совести у Стаса не имелось ни капельки. Вырученные деньги пошли бы на дорогие сигаретки с ментолом для девушки, они как раз по невероятной цене появились в редких коммерческих магазинах. Не то чтобы Яна не курила других, но, узнав про Salem, возжелала их: «Я ж ведьма, так Salem мне самые подходящие».

Стас не спорил, хотя насчет ее ведьмачества имел иное мнение.

— …А что ты напеваешь? — спросил кто-то Стаса.

— Дубина, это ж «Куин», — ответил кто-то за Линьковича, — это те, кто «уи а зе чемпьонс, май френд».

Заговорили о музыке, Стас подсел к Яне.

— Он умирает, — шепнула она.

— Кто?

— Меркьюри, их солист, отцу где-то английскую газету достали, я прочитала, у него СПИД и он умирает.

— А чего у него СПИД? — Стас и впрямь удивился, про новую страшную болезнь, которая косила каких-то нехороших людей, он слышал много, но вот чтобы Меркьюри…

— Друзяки, по суперченел «Шоу маст гоу он» снова показывают, — завопили с кухни.

Все кинулись на голос. Клип группы «Куин» вышел только-только, но его показали в СССР одновременно со всем миром, и это было крайне круто. Как и все, что происходило с музыкой и кино в последние года два. Увидеть фильм так же, как и весь мир, услышать музыку одновременно с Лондоном и Нью-Йорком, увидеть группы — ну хорошо, какие-то старые для родителей, а какие-то ведь действующие и новенькие, с пылу с жару. Типа сентябрьской «Металлики» и DC.

Через два часа Стас провожал Яну домой. Вписаться в гостях был не вариант, дома тоже, Иван Георгиевич и Альбина ушли в гости, но собирались вернуться. Сегодняшнее свидание обещало остаться платоническим.

Ноябрь был привычно по-московски мерзкий. Тут, вопреки всем переменам в стране, новаций не ожидалось. Яна мерзла, и Стас, вспомнив, что карманы полны денег, выкинул руку прямо перед такси. Случился жаркий, но недолгий торг. Сели на заднее. Яна молчала, Стасу тоже говорить не хотелось. Тихо играло радио, кажется, «Европа плюс». Это тоже было новое и прекрасное — несколько станций, до краев наполненных новой музыкой. Таксисту что-то не понравилось в мелодии, и он перекрутил на SNC — тут рока было побольше.

— Продвинутый, — шепнул Стас.

Яна ухмыльнулась, спросила разрешения закурить и чуть приоткрыла окно машины. «Светлана Ка-за-ри-но-ва», — откликнулось на это радио именем популярной ведущей.

— Стас, я тебе кое-что хотела сказать важное, — начала девушка.

Водитель вдруг ударил по тормозам. Линькович ударился головой о сиденье и хотел уже ругаться, но водитель выкрутил до предела ручку громкости.

— Сегодня вечером скончался солист и лидер группы «Куин» Фредди Меркьюри. Ему было…

— Твою же мать! — перебил ведущую таксист. — Черт, черт, какого же ты, ну что ж так, а?

Яна заплакала. Таксист посмотрел на нее, спросил:

— Тащилась от «Квинов»?

Яна утверждающе всхлипнула. Стас тоже кивнул. Когда доехали, водитель — его звали Андрей — вышел с ними из машины, достал из багажника фляжечку коньяка.

— У нас в школе был клуб любителей «Квинов», пластинки три имелись, записи, ансамбль пытались слепить, да петь некому.

Он открыл коньяк, сделал крепкий глоток, потом отдал Яне. Она выпила, передала Стасу. Он не отказался.

Ноябрь есть ноябрь. Яна замерзла и ушла домой.

— Друг, тебе куда? — спросил Андрей.

— Кутузовский, ближе к Рублевке, — Стас глянул на часы, — ща на метро побегу, авось успею.

— Я тебя отвезу, бесплатно, хоть поболтаем, неохота ща всякое говно катать.

Уже почти доехав до дома, Стас вспомнил слова Яны про важное. И тут же выкинул их из головы.

Второй тайм

2005 ГОД

В России проходит монетизация льгот, которая вызывает массовые волнения населения.

Глава Администрации президента Дмитрий Медведев назначен первым вице-премьером правительства, его называют преемником Владимира Путина.

Выходят фильмы: «Хулиганы», «Авиатор», «Турецкий гамбит», «Мистер и миссис Смит», «Жмурки», «Девятая рота».

Антон Маяков

(РОССИЯ — ПОРТУГАЛИЯ, 0:0)

Антон нервно барабанил пальцами по торпеде машины. Выходить не хотелось. Отступать тоже было некуда. Он еще раз оглянулся на заднее сиденье и решительно шагнул на улицу. Шофер смотрел на него сочувственно. В кои веки удалось припарковаться недалеко от подъезда, но сейчас это оказалось совсем не к месту. Лучше б прогуляться, покурить, в общем, оттянуть порку.

Широко известный в узких кругах политтехнолог, бывший подающий надежды журналист в родительском доме так и оставался не слишком успешным учеником седьмого класса.

В тридцать пять лет Антон боялся свою мать не меньше, чем в четырнадцать.

Любой визит к Раисе Николаевне напоминал прогулку по минному полю. Театр порки начинался с входной двери. Выволочка могла случиться и если он звонил в дверь («что, неужели нельзя воспользоваться ключом»), и если он открывал сам («приличные люди дают знать о своем приходе»).

Иногда могло и обойтись.

Но не в этот раз. Звонок Антона, как оказалось, прервал занятия Даши музыкой в тот момент, как только-только начала получаться особенно сложная гамма. Попытка отца утешить дочку «ничего, в следующий раз будет еще лучше» все испортила: гневная Даша ушла в свою, то есть бывшую Антонову, комнату.

Начало получилось хуже не придумаешь. А впереди еще ждали «содержательные аспекты», или, как называл это некогда Маяков-старший, «пятиминутка благочестия».

В последнее время традиционные сомнения мамы в сыне украсились политическим орнаментом. Она на дух не переносила Путина и путинистов. Освоив интернет, куда постепенно переезжали оппозиционные издания, она составила список обязательного чтения, в который входили «Новая газета» и, конечно же, сайт «Эха Москвы» (радио она тоже слушала).

Занятия сына она осуждала, подозревая, что Антон работает на «негодяев и беспринципных подонков». Раиса Николаевна без устали требовала от сына покаяться, вернуться в «честную оппозиционную журналистику» и начать разоблачать власти, которые «погрязли в коррупции и негодяйстве».

Вину за очевидно несложившуюся профессиональную судьбу сына мать целиком и полностью возлагала на бывшего мужа, который «в погоне за наживой растратил идеалы и тот моральный капитал, который стал ее приданым».

Спорить было глухо бесполезно. Сопротивление усугубляло наказание.

В этот раз заход оказался неожиданным. Внезапно мама заговорила о внучке. Она уверяла Антона, что он ее теряет, например, вот уже второй месяц обманывая с походом в зоопарк.

«Работы много», — прозвучало не очень, будто двадцатилетней давности объяснение провала на контрольной по алгебре.

Мать иронично засмеялась. То, что времени свободного нет, она так или иначе признавала, но занятия его за работу — нет. И отношения с дочерью, по ее словам, гораздо важней «текущих сомнительных делишек».

Релятивизм матери всегда восхищал Антона. Она не приняла Катю с первого дня. Раисе Николаевне довольно просто удавалось хвалиться своим демократизмом и презирать условное «Перово-Бирюлево». Так она в свое время называла Диму Хубариева — куда он делся, интересно, — а уж скандал из-за клубники Антон долго не мог забыть. Именно поэтому он настоял на том, чтобы мамины сомнения о целесообразности женитьбы на Кате были бы исключительно ее сомнениями.

К внучке Раиса Николаевна тоже поначалу отнеслась довольно равнодушно, но стоило сыну развестись, как сразу все поменялось. Бывшая жена была произведена в достойную, хоть и простоватую, женщину, а Даша вовсе стала светом в окошке. Мама гораздо проще перенесла весть о том, что Катя снова вышла замуж, чем новость про то, что внучка познакомилась с дедушкой.

В ходе скандала, который устроился незамедлительно, Антон понял, что мать настолько любит беспутного мужа, что не готова делить с ним ничего. И уж точно внучку.

Сегодняшнюю проблему это только усугубляло.

Родители развелись в 1995 году. У отца почти сразу появилась новая жена, Антон даже не удивился, что ею оказалась Наташа. Она потянула из Сергея Владиленовича денег и крови пять лет, а потом бросила его. Пустота немедленно заполнилась двадцатилетней Риточкой. С ней-то вся беда и случилась…

Мать покончила с пагубным невниманием отца к дочери и переключилась на политические новости.

Брямкнула эсэмэска. Антон прочел ее и поежился. Сколько ж вытерпели, пытка воспитанием продолжалась уже полчаса, а выехал он из дома вообще больше часа назад.

— Мама, можно я их приведу пописать?

— Кого? — опешила мать. — Я, кажется, сейчас говорила про Украину.

— Близнецов, они внизу в машине, вообще я хотел попросить…

— Мудак трехнутый, — взвизгнула Раиса Николаевна (Антон никогда не слышал ни материнского визга, ни тем более мата) и бросилась к выходу.

За ней, чуя веселье, летела Даша. Лифт уехал без Антона, он пошел с седьмого этажа пешком.

Юная Риточка родила Сергею Владиленовичу в 2002 году двойню — Владика и Виктора. Через полтора года после этого Маякова-старшего хватил удар, непосредственно во время исполнения супружеского долга.

Отец-инвалид это было бы полбеды, но слюна, текущая изо рта любовника, вышибла из Риточки остатки и без того невеликого разума. Вместо того чтобы заниматься беспомощным мужем и такими же детьми, она ушла в секту. И чуть было не отдала туда же все то, что отец Антона заработал после 1998 года. Все, что было до того и чуть после того, осталось в прогоревших банках и карманах Наташи. На вырученное она, по слухам, открыла небольшой садомазо-салон для состоятельных господ.

Отец протянул полгода. За это время Антон смог отбить имущество и стать опекуном малолетних братьев. За душевное здоровье Риточки он бороться не стал.

Детей на некоторое время взяла Катя. Однако эксплуатировать ее доброту, даже при материальной поддержке, долго было нельзя.

Когда Антон наконец добрался до первого этажа, навстречу ему шла мать, держа на руках Владика, — судя по его страдальческому крику, он действительно обоссался. Шофер нес Виктора, который тоже сухим из машины не вышел. Замыкала шествие восторженная Даша. Антона отправили в машину за вещами — шофер за считаные секунды успел сознаться, что к близнецам прилагался куль с барахлом.

Когда Антон наконец вернулся в квартиру, Виктор и Владик, завернутые в сухие полотенца, благоденствовали на диване. С кухни тянуло кашей. Даша сосредоточенно резала яблоки на маленькие кусочки.

— А это мои дядюшки, — радостно сообщила она.

Антон никогда раньше об этом не думал, но действительно получалось так, что младенцы приходятся его дочке старшими родственниками.

Из кухни пришла мать с чайником и кастрюлей. Как-то сразу стало ясно, что «Антону лучше всего сесть в углу и не мешать, ах надо ехать, ну можно и так, раз нет понимания, где его место».

Маяков действительно начинал опаздывать.

Их машину долго не пропускали на территорию Лужников. Антон с интересом наблюдал, как Косиевский ругается с гаишниками и непрерывно тычет пальцем в мобильный телефон. Бывший вице-губернатор и теперь уже бывший банкир заметно нервничал: срыв встречи стал бы проблемой. Антон психовать оснований не видел: не получится сегодня, получится завтра. Ветер дул в правильные паруса.

То, что десять лет назад было крохотной артелькой по производству рекламных текстов, а в конце девяностых пиар-агентством, теперь превратилось в группу компаний «PR-Ассамблея», президентом которой был Антон Маяков, а генеральным директором — Анатолий Крипун. Громкое название скрывало за собой ворох фирмешек, каждая из которых занималась либо отдельным проектом, либо специальными услугами: от написания и размещения статей до подготовки пиар-стратегий.

Вылезли на свет они в самом начале нулевых, когда часть истощенных битвами девяностых ветеранов рынка решила отдохнуть: дела сделаны, денег много, пусть молодежь попашет. Пока мэтры открывали рестораны, писали книги, занимались духовными практиками и путешествовали, Антон и Толя пахали.

К середине нулевых это принесло существенные плоды.

Контора относительно безболезненно пережила отмену губернаторских выборов, сосредоточившись на обслуживании уже назначенных губернаторов и кандидатов, которым еще только предстояло назначаться.

Бизнес приносил бабки, которые еще лет десять назад и присниться не могли. Впрочем, так было повсюду. Деньги летали по городу, деньги летали по стране, их становилось все больше и больше. Но пора было выходить на новый уровень.

Им платили больше, но и сами они все время раскошеливались. Те, кто приносил контракты, требовал откаты, те, кто исполнял контракты, запрашивал зарплаты.

— Любая ссыкуха, приехавшая в Москву не пойми откуда, с непонятным образованием, требует две штуки долларов за то, что свою непорочную задницу притащит в офис, — горячился Крипун, отвечавший за работу с персоналом.

Маяков мог только соглашаться с тем, что все оборзели.

Вроде бы бабок на все хватало и еще с избытком оставалось. Но настоящими потоками рулили не те, кто исполнял контракты, а те, кто их распределял. Надо было выбиться в распределяющие — попасть на ответственную работу либо в Администрацию президента или крупную госкорпорацию, либо, на худой конец, в партию «Единая Россия».

Антон работал над этим. Он любил открывать новые континенты, в том числе и потому, что возделывать старые быстро становилось скучно. Сам формат бизнеса и наличие надежного Толи позволяли Маякову не вдаваться в подробности, не корпеть над какой-нибудь ерундой и вообще чуть припархивать над делами. Даже если он порол косяк, тут же получалось его закрыть каким-то новым успехом. Вечер в «Пушкине» гораздо надежнее мог принести хорошую наклевку на контракт, чем труд в офисе.

Так работал не только он — жуирущая бизнес-Москва, точнее, люди, которые считали себя бизнес-Москвой, так и жили. Собственно говоря, план действий Антон составил, перемещаясь между парой ресторанов, бизнес-лаунжем в Шереметьево и тусовкой в Вене.

На Администрацию президента он не замахивался, это были вершины вершин, на которых парили не то чтобы небожители, но просто очень удачливые люди. Маяков был своим во многих кабинетах, но без подготовки перепрыгнуть в один из них не мог.

Крупные госкорпорации прихватили конкуренты постарше и позабористей. РАО «РЖД» ушло прямо из-под носа. Так хотелось думать самому Антону, хотя, если по чести, присесть на всю корпорацию шансов у «PR-Ассамблеи» практически не было. Против него играл чем-то похожий на него, но куда более крупный, а главное, зубастый хищник. Маяков вовремя струсил и отступил.

Наградой за вовремя проявленную пугливость стала пара основательных субподрядов.

Оставалась правящая партия. Вляпываться в нее не хотелось, но бизнес есть бизнес и идти надо туда, где есть деньги. Антон не верил в разговоры о том, что вот сейчас цена на нефть упадет и весь этот режим рухнет к чертям собачьим. Он помнил, как отец позвонил ему в день назначения Путина премьер-министром и поздравил его с новым президентом. Антон, уверенный в своем тонком понимании раскладов, посмеялся над Сергеем Владиленовичем, но уже осенью относился к новому премьеру с большим уважением. «Единая Россия», особенно самая старая ее часть, вызывала поначалу только смех, но уже в 2002 году Маяков видел в ней серьезного игрока, который пришел всерьез и надолго. С ним надо было дружить. А еще лучше — стать одной из рук, которая тасует колоду.

Косиевский с его связями взялся помочь. Понять, где действительно они сохранились, а где с уважаемым человеком разговаривают только потому, что стесняются вытурить из приемной, было сложновато.

Впрочем, с «Единой Россией» дело получалось надежным.

Старый знакомый Косиевского — «очень и очень важный человек» — занял ключевой пост в исполкоме партии и набирал новую команду. Антон в нее вписывался, все договоренности состоялись. Однако утвердить нового ответственного сотрудника исполкома мог только еще «более важный единоросс» (БВЕ), трудившийся ныне большим думским начальником. Прямого хода, как ни парадоксально, от «просто важного единоросса» (ПВЕ) не было.

Узнав об этом, Косиевский потер лоб, основательно припал к сейфу с наличкой «PR-Ассамблеи», — это был для него главный источник вдохновения, — и начал действовать.

БВЕ любил футбол и раз в неделю играл в составе команды Федерального Собрания в Лужниках. Высокой честью считалось выйти с ним на одно поле, чуть меньшей — стать болельщиком команды.

Антон в футбол не играл с детства. Но уже месяц каждую субботу он, вместе с Косиевским, приезжал в Лужники поддерживать команду БВЕ. Оттого он часто и не успевал к Даше: дело есть дело, а рекомендация и пропуск достались непросто и недешево.

Через три недели они уже были своими на послематчевом чаепитии, когда его участники делились ощущениями от матча. К великому удивлению Антона, игроки вовсе не лизали зад своему капитану, а в лоб критиковали его хреновые пасы и слабые удары. Да и на поле БВЕ был не то чтобы главным действующим лицом. В его команде играли три бывших профессиональных футболиста: один числился сенатором, двое — членами Общественного совета при думских комитетах. Они до сих пор были в порядке, но, как ни удивительно, БВЕ и его друзья на их фоне смотрелись не такой уж катастрофой.

— Он и правда любит футбол, — объяснял Антону Косиевский, — и неплохо в нем разбирается. Если ему начнут поддаваться, то он обидится и разгонит команду. Если, наоборот, начнут мячик в очко пробрасывать, то тоже расстроится. Это очень византийский футбол.

Машину наконец пропустили, шофер прибился к уже привычному месту.

На четвертое посещение БВЕ познакомили с новыми болельщиками. Косиевского он сразу вспомнил по каким-то делам, а Антона стал пытать про футбол. Уже потом Маяков узнал, что пара деятелей, желавших подъехать к БВЕ на футбольной козе, пролетели, корча из себя знатоков игры на основании спешно прочитанных свежих номеров «Спорт-Экспресса». Антон интересовался футболом значительно меньше, чем двадцать лет назад, о чем честно и доложил. Однако и былых знаний оказалось достаточно для непринужденной беседы. БВЕ был рад, что этот собеседник хотя бы когда-то футболом интересовался. К тому же Антон крайне удачно опознал нескольких ветеранов советского футбола, которые пили чай за соседним столом. А к одному из них даже и подошел и напомнил, что он приезжал к ним в Северянку к кому-то в гости. Ветеран ни Северянки, ни гостей не помнил, но вниманию вежливого молодого человека обрадовался.

Сегодняшнее чаепитие обещало стать решающим. Если б не получилось поговорить в Лужниках, то у Антона и Косиевского была проходка на стадион «Локомотив», где сборная России явно собиралась — не ясно, каким образом — отыграться за прошлогоднее унижение от сборной Португалии. В самую главную ложу их бы, конечно, не пустили, но и в банкетном зале за ней место уже нашлось.

Матч еще не начался, команды только разминались. Немногочисленные болельщики стояли рядом с полем, с одной стороны вип-гости, с другой — шоферы и охранники. Было несколько девушек модельной внешности. Маякову бросилась в глаза сероглазая брюнетка в брючном костюме и легкой куртке. Он как-то безрезультатно улыбнулся ей.

Косиевский недовольно пыхтел.

— С одной стороны, хорошо, что начальники спортом занимаются, а не поют, к примеру, или на роялях не наяривают: уши бы отвалились. А с другой стороны, теплый зал, мягкое кресло, главное — не заснуть. Вот Борис Николаевич теннис любил, тепло, хорошо, ветра нет, до официанта с подносом рукой подать.

— Скучаете по Ельцину? — с иронией спросил Антон.

Косиевский нахмурился. Лучшая часть его карьеры прошла при первом президенте, но чем дальше его преемник отъезжал от тени царя Бориса, тем чаще бывший чиновник поругивал «пьяницу и сумасброда». Антон хорошо помнил, как старался вице-губернатор недалекой от Москвы области в 1996 году на выборах «пьяницы и сумасброда». Старались и Антон с Толей с немалым по тем временам прибытком для своего бюджета.

А потом Косиевский с треском просрал губернаторские выборы. Получилось это — как всегда подчеркивал Маяков, — потому что отодвинули их и пригласили каких-то модных пиарщиков. Те немедленно запили, и, когда Толя примчался в регион за неделю до голосования, Косиевский бодро шел на шестом месте, опережая только собственных дублеров. Потом до Антона доходили слухи о том, как Косиевского лишают всего награбленного. Частично пострадал и Сергей Владиленович, но ему как-то удалось сложить отношения с новыми властями. Он вообще оказался хорошим бизнесменом, и издательство осталось от него в полнейшем порядке. Только вот бабы как антитеза Раисе Николаевне…

— Кстати, — Косиевский мило улыбнулся — с таким выражением лица он обычно говорил гадости, — а с мамой ты поговорил насчет своей новой работы?

— Она близнецами теперь занята, — Антон без труда парировал выпад компаньона.

Тут очень кстати взвыл телефон Маякова, на номер матери он поставил звук воздушной тревоги.

Неожиданно мягким тоном Антона попросили прислать завтра шофера, чтобы съездить с ним за детской мебелью и всем необходимым. Предположение сына о том, что Катя готова потерпеть близнецов у себя (высказанное просто так для страховки), было отвергнуто с порога. Единокровные братья Антона поступили на попечение Раисы Николаевны. Пути назад у них не было. Это был идеальный вариант. Антон получал возможность значительно увеличить мамину пенсию, просто так она денег от него не брала. Ну и за близнецов душа была спокойна. Еще утром он собирался просить о том, чтобы Виктор и Владик покантовались у мамы недельку.

— Ну а потом? — Косиевский не унимался.

Но и Антон был в ударе:

— Скажу, что пойду партию разлагать изнутри или менять ее к лучшему, сошлюсь на дедушку нашего героического, который перестройку выстрадывал задолго до ее объявления.

— Выучился языком мести, — кивнул головой Косиевский, — может, и проскочит.

Тем временем на поле начался «византийский футбол». Выглядело это, если не знать подоплеки, забавно. БВЕ брел с мячом в сторону ворот противника. У него вежливо попытались отнять мяч. Поняв, что не в силах совладать с прессингом, БВЕ отбросил мяч сенатору и порысил в сторону ворот противника. Сенатор тут же выдал мяч на ход капитану, но попал не в ту ногу. БВЕ извинительно помахал рукой, матч продолжался.

Антон засмеялся:

— Представляете, только здесь человек, живущий в панельной двушке, вместе с тараканами, пустыми бутылками и почетными грамотами за спортивные успехи времен раннего Черненко, может врезать по ноге долларовому миллионеру — и ничего за это ему не будет. Вот он выход агрессии, вот она социальная механика…

Тут он понял, что говорит в воздух, Косиевский отошел в сторону ради разговора с каким-то плотным мужчиной. Маяков снова покосился на девушку в брючном костюме. Наверняка чья-нибудь подружка или, может, даже жена. Нет, жен сюда обычно не берут. Подруга, наверное.

— Хватит на девок пялиться, тем более на эту, — Косиевский подошел как-то неожиданно. — Разговор будет в ресторане перед футболом, все вроде нормально, скоро на работу придется ходить с портфелем и в галстуке.

Антон с чувством пожал руку Косиевскому, а на поле тем временем БВЕ попал по мячу, и тот влетел в ворота. Маяков от души зааплодировал.

1998 ГОД

В январе в России проходит деноминация — национальная валюта тяжелеет в тысячу раз.

В марте Борис Ельцин снимает с работы премьер-министра Виктора Черномырдина, на его место ставит Сергея Кириенко.

В июне — июле Франция выигрывает домашний чемпионат мира по футболу.

В августе в Москве впервые выступает Rolling Stones.

В августе объявлен дефолт, курс доллара в отношении рубля вырастает в четыре раза, премьер-министром становится Евгений Примаков.

Выходят фильмы: «Большой Лебовски», «Лолита», «Шакал», «Спасти рядового Райана», «Титаник», «Карты, деньги, два ствола».

Петр Кислицын

— Командир, притормозим, а, сиги кончаются, тут ларек дешевый.

— Нет, нет, я сказал потом, ща опаздываем, — Петя звучал жестко, не под стать поводу.

Водитель без спора хмыкнул. Кислицын никогда не говнился по мелочи и вообще был ровный.

Чертанова Петя избегал как огня, после того как около метро чудом избежал встречи с Диминой бабушкой. Спасла реакция. Он просто прыгнул, спугнув драного кота, за палатку и ждал, пока баба Вера пройдет мимо. Киcлицын понимал, что она бы узнала, остановила, стала расспрашивать про дела и заботы. И конечно, речь зашла бы о пропавшем внуке.

Соврать бы Петя не смог.

Через два дня после находки на ферме маленькую колонну, которой по факту командовал сержант Кислицын, обстреляли на марше. Из штаба поступил приказ не отвечать, но Петя решил, что связь барахлит. Бой окончился решительным успехом федералов.

Спешно приехавшие штабные маленькую победу совсем не оценили.

К сожалению, товарищу майору хватило дури орать перед строем. Сержант Кислицын, державшийся последние дни на смеси водки и анаши, не был расположен к прослушиванию всякой ерунды и отдал штабному честь по зубам, сопроводив это обещанием непременно вступить с ним в нетрадиционную сексуальную связь.

Петю арестовали и отправили на гауптвахту в город Грозный. Суд был назначен на 15 августа, но за десять дней до того столицу Чечни отбили боевики. Петя, уже с оружием в руках, отступил вместе с армией и даже нашел своих ребят. Готовились брать город обратно, но повоевать им толком не дали. В Чечню прилетел только что назначенный секретарем Совета безопасности Александр Лебедь и заключил с Асланом Масхадовым сначала Ново-атагинское перемирие, а потом Хасавюртовский мир. «Война закончена, кто победил, не помню», — сказал в день вывода части в Россию рядовой Белов.

Кислицын стал готовиться к демобилизации. В войсках оставаться не было никакого смысла. Тут Петю и нашел Галушкин. Сели поговорить.

После пары рюмок — Петя уж забыл, когда в последний раз пил не из горла или кружек, — Никита Палыч поинтересовался, чем отставной сержант МВД собирается заниматься на вольных хлебах.

Идеи отсутствовали.

Дома на антресолях Петю ждала заветная коробка, которую в сытые доармейские времена, увы, он пополнял не так усердно, как следовало. Никаких проблем, кроме первого обзаведения, она не решала. Тем более что к концу 1996 года стодолларовая бумажка подутратила свою магическую силу образца 1993 года.

В «бригаду» возврат не просматривался. Петя плохо представлял себе, как, найдя офис, в котором сидят «старшие», он докладывается: так и так, тут в армию ходил, нельзя ли обратно, желательно и отпускные получить, а вы тут как? Дело бы кончилось увлекательной поездкой в лес, откуда вернулись бы все, кроме Кислицына.

Но даже если бы удалось найти ответ на вопрос, куда это перед решающими сражениями делся ровный пацан Лимончик, Петя догадывался, что мир несколько изменился, и не в пользу вольной братвы.

Заниматься бизнесом и вовсе казалось бессмысленным — слишком хорошо была знакома цена и прибыли, и убыли.

Тут и как нельзя кстати нарисовалась работа от Никиты Палыча. Уволившийся в запас сержант Кислицын сразу по выходе из части оформился в охранное предприятие «Тесей». На время испытательного срока его посадили охранять ворота в банковский особняк, но Галушкин обещал вскорости дела поинтересней.

Пока надо было разобраться с жильем.

Почти сразу после возвращения домой Петя пожалел, что в сытые бандитские времена не обзавелся своей хатой. Родительского радушия хватило ненадолго. В крохотной квартирке царила подросшая сестра Ольга. Петр помнил ее пипеткой сопливой и оказался неприятно удивлен фактически новому знакомству.

Девочка видом и разговором походила на презираемых Кислицыным во времена оные хиппи, однако именовалась как-то иначе. Слово и его происхождение он так и не выучил, поэтому про себя и не про себя именовал Олю толканутой.

Вместе с такими же толканутыми, как подростками, так и вполне взрослыми людьми, она скакала по кустам Нескучного сада с палками в руках. Еще они пели песни, от унылости которых у Петра начинал болеть живот.

На правах старшего брата он попробовал аккуратно — ну для себя — поговорить с родителями о херовой дорожке, по которой катится сестра. Результат получился хуже, чем ногой по морде: родители не могли нарадоваться на дочку, которая «хоть книжки читает». Евгения Павловна снова вспомнила про тюрьму, без которой Петя явно не обойдется.

От продолжения воспитательной беседы Кислицын сбежал на очередное дежурство.

Сколько-то от лобовых конфликтов спасали рабочие командировки. Галушкин не обманул: через три недели после тошнотворного офисного сидения случилась увлекательная поездка с неким важным человеком и приданным ему мешком денег из Воронежа в сторону Урала. В скором времени Петю из вахтеров произвели в нормальные охранники. Он искатал полстраны, в том числе побывал дважды в Чечне, один раз охраняя самолет с грузом, а второй — сопровождая каких-то явно выпущенных из-под ареста чертей. Оба раза у него чесались руки, но он себя сдерживал изо всех сил и при необходимости улыбался «чернозадым».

Кавказцев Петя не любил и до армии. Найденный паспорт Хубариева укрепил его эмоции базисом.

Кислицын убедил себя в том, что они с Димкой, которого он не видел девять лет и имя даже не сразу вспомнил, всегда были кентами-закадыками, а то, что не встречались давно, так это жизнь такая. «Нечетенькая».

Инородцы, и прежде всего кавказцы, насрали.

Именно из-за них в стране все так хреново: рабочие не получали зарплату, врачи и учителя бедствовали, рестораны во всех городах страны были забиты проститутками, готовыми за грош в любую дырку, а их бабушки копошились в мусорных баках.

Свою биографию Петя крайне убедительно пересочинил как извечную и «четенькую» борьбу с «чужими». Когда он был братком, его банда считалась славянской и билась с «инородцами», в Чечне он воевал за «своих» против «чужих». И теперь, когда «враги», захватившие власть, продали воинов, надо собраться с силами и отомстить за все.

Поэтому он снова был братком. Только нынешние начальники летали куда как выше, и вероятность получить пулю или присесть стала пониже.

Привезти людей, которые выбьют двери на склад и позволят зайти туда ОМОНу, который уже положит всех, кого надо, мордой в пол, — привычное дело. Доставить через полстраны сумку со стволами, на которые нет ни одного разрешения, — сколько угодно. А самой прекрасной в поездках была обратная дорога с нормальным расслабоном.

И вот, вернувшись крепко поддатым из командировки, Петя основательно наступил в прихожей на какие-то деревяшки. Из гневного воя Ольги выяснилось, что это не просто мусор с помойки, а «сокрушитель орков» и «гнев Гил-Галада».

Петя вины не признал, а, напротив, сказал сестре, что все ее толканутости кончатся свирепым трахом против желания в подъезде «по самые гил-галады». Родители вступились за дочку, а та, почувствовав поддержку, зачем-то начала цитировать увиденную по телеканалу НТВ передачу про чеченскую войну, увязывая это с быдлячеством брата. Взбешенный ветеран Кислицын еще раз сознательно пнул «гнев Гил-Галада», взял ключи от дачи и без всякой радости поехал с большой сумкой, в которой уместилось практически все его имущество, в Северянку.

Обветшавший домик служил жилищем для расплодившихся крыс, а не для людей. Начальники без конца наяривали на пейджер, а телефон имелся только на станции. Да и с пропитанием совсем швах получился, ничто в предшествующей жизни не научило Петю готовить себе пристойную еду, а питаться он привык плотно.

Когда он отсиживал смену в офисе, можно было отужинать в заведении рядом, с незатейливым названием «Еда под пивко». Официантка Зоя с милой улыбкой подносила напитки и закусь, но от настойчивых «пойти бухнуть» отказывалась.

По-другому Петя подступаться не умел.

Последний раз он пытался познакомиться с девушкой году в 1989-м, коротая время перед дракой на дискотеке. Потом «сальники» вошли в силу и около них всегда болтались веселые девчонки, с которыми можно было особо и не точить лясы. С начала девяностых к услугам «сальников» имелось несколько точек, на которых работали профессионалки. В целом при насыщенности сексуальной жизни Лимончика ни постоянной девушки, ни опыта знакомства у него не имелось.

Из тупика Петю вывел Славон из Челябинска, заехавший с охраняемым объектом в офис и разговорившийся с грустным Кислицыным.

Сюжет разыгранной ими небольшой комедии подсказал детский мультфильм «Жил-был пес». Поддатый бугай стал хватать Зою за жопу, а отважный Кислицын, едва доходивший хулигану до плеча, вытолкал его из бара. Тут благодарная девушка и согласилась «прогуляться».

Но в любом случае привычного для Пети сценария не получилось. До секса они добрались на третьей встрече. И только через месяц Кислицыну удалось заселиться к Зое.

О том, что у нее своя квартира, он вызнал почти сразу при знакомстве.

Неприятным сюрпризом оказался дедушка, лежавший пластом во второй комнате. В первую же ночь Петя по-настоящему испугался его тяжкого стона, когда в очередной раз доказывал Зое, что она не ошиблась с кавалером. Дедушка не ходил и не разговаривал, зато пронзительно вонял. Кислицыну казалось, что вся его одежда пробита старческим запахом. Однако это, равно как и другие заботы по старику, все равно было лучше хибары в Северянке.

От запаха Кислицын отдыхал в командировках.

В итоге осенью 1997 года Петя женился: и по залету, и по расчету. Он, конечно, поразился женскому своеволию, услышав, что Зоя беременна, аборт делать не будет и, если что, обойдется без него. И даже попытался посчитать: не стал ли грядущий ребенок следствием его испуга от дедушкиного стона — получалось, что нет.

Родители, когда Петя им звонил, подгрызали мозг про внуков и потому вестям про женитьбу были рады. Невестка им в целом понравилась. Когда он привез ее знакомиться, Ольга, к счастью, куда-то из дома смылась.

От свадебной ерунды избавила смерть дедушки. Зато можно было начинать ремонт: на это ушли и текущие заработки, и остатки коробки с антресолей.

Сын родился в апреле. Семейная традиция предполагала имя Алексей: отца звали Алексей Петрович, деда, которого Петя не помнил, — Петр Алексеевич и так далее. Традиция не нравилась никому из живущих Кислицыных, и парня назвали в честь только что умершего деда — Игорем. Охранное агентство «Тесей» выплатило по этому случаю Кислицыну месячную премию — деньги пришлись кстати.

В июне 1998 года Петя получил от Никиты Палыча задание.

Предстояло арендовать в определенном районе не менее чем трехкомнатную квартиру, желательно с бытовой техникой и мебелью, встретить поезд и доставить людей на снятую хату.

Дальнейшая работа напоминала функции сестры-хозяйки: привозить продукты, но следить, чтобы бухла было не больше, чем по сто грамм на брата в день. Раз в неделю отвозить гостей в определенную сауну с девками, вызванными по трем проверенным телефонам. Девками в сауне пользоваться можно. Денег дадут, сдачу и чеки не попросят, но надо написать расписку о получении средств. Если чего не хватит, тут же доложить по телефону. Мобильный — на стол перед Петей лег аппарат — не выключать ни на секунду, и не дай боже ему разрядиться. При поступлении на пейджер — на столе появился и пейджер, так у Пети их стало два, — кода предупредить квартиру о полной готовности условной фразой (пейджер и телефон для гостей прилагались).

При поступлении второго сигнала — ждать отмашки от Галушкина. О каждой нештатной ситуации докладывать ему лично. В конце Никита Палыч одними губами шепнул — используй лучше паспорт — и назвал один из Петиных запасных документов.

Приглядывать за квартирой, в которой сидело пять крепких мужиков, могло оказаться непростой задачей. Но прямо на вокзале Петя пожал руку рядовому Белову, который теперь был сержант милиции. Ребята с ним оказались тоже вполне свои. Выпили слегка после заселения. Признали ситуацию необычной. Договорились быть настороже.

Первый сигнал поступил в ночь на 17 августа. Петя не спал всю ночь, дважды поменял памперс сыну, забылся лишь под утро и проснулся с мобильным телефоном в руках. По радио голосили про дефолт.

Второго сигнала не последовало.

Через неделю, поздно вечером, Никита Палыч велел взять «бригаду» — так и сказал, «бригаду» — и подъехать по адресу. Галушкин уже был на месте, в багажнике его машины лежал «припас».

Двор известного банка, глава которого за пять часов до этого бодро докладывал в телевизоре о том, как хороши дела, напоминал съемочную площадку фильма про эвакуацию во время войны. Тянуло горелой бумагой. Во дворе суетились люди. Из некоторых окон доносился пьяный ор.

Видно было, что сотрудникам банка не до телепередач и выступление своего руководителя они не видели, иначе зачем бы было так переживать. Особенно тем, кто таскал большие коробки в грузовик. Рядом с ним стоял «мерседес», надежно прикрытый двумя джипами.

Никита Палыч крякнул:

— Чуть припоздали, надеюсь, не фатально, — закурил сигарету и пошел разговаривать.

Вернулся через пятнадцать минут, повеселей:

— Войны не будет, но давай там повнимательней.

Вскорости клерки стали выносить не только коробки, но и сумки. Коробкам была дорога в грузовик, сумкам — в одну из галушкинских машин. Галушкин несколько раз созванивался с кем-то, два раза ходил к «мерседесу», из которого вылезал кругломордый дядечка.

К утру появился и глава банка. Телевизионного лоска в нем совсем уже не осталось. Переговорив с обеими сторонами, он явно успокоился, сходил куда-то наверх и принес пару бутылок коньяка.

«Домой» ехали уже засветло, благо летние ночи коротки. Забросили деньги в офис, бойцов на хату. Петя повез шефа домой.

— Тяжело жить под двумя крышами, всем должен, — задумчиво сказал он.

Никита Палыч только фыркнул:

— У двух маток сосать скулы заболят, люди вложились в банк и не должны пострадать, иначе мы бы отдали этого щегла Феодосию, а он дядечка суровый, не то что мы, либералы, по сути своей.

Вопросы у Пети закончились. Заботы и своей хватало.

Только-только налаживавшийся быт города опрокинулся в тартарары. Сын вскармливался какой-то зарубежной смесью, которая в одночасье исчезла из продажи и, к счастью, появилась по несусветной цене до того, как последняя банка показала донышко. Зарплата Пети, если судить по курсу доллара, практически сразу стала втрое меньше. Но она хотя бы была.

Да и повезло. За полторы недели до дефолта кассир выдал Кислицыну пачку долларов на прокорм квартиры с пацанами. На следующий день он взял не ту барсетку и в итоге потратил рубли, отложенные на новый холодильник. После скачка курса долларов хватило и на холодильник, и на новый телевизор, и даже на новые кожаные плащи себе и жене — коммерсанты из магазина по соседству резко сбрасывали товар.

Остальной народ разорился вконец. Кислицыну несколько раз предлагали мобильный телефон за полцены, и в конце концов он не выдержал и купил прямо на улице. Продавец, вполне солидный себе мужчина, явно распродавал с себя, «понимаете, жена болеет, а за квартиру платить нечем, а все деньги зависли в банке».

Петя винил в народной беде «чужих».

Он не сопоставлял женщину, плачущую около закрытого отделения банка, и свое ночное приключение во дворе головного офиса того же банка.

Узнав, что у родителей есть счет в банке, утешил их тем, что он вроде надежный. Знал Петя об этом потому, что отвез пару сумок именно туда.

Принимал их какой-то кавказец, Кислицын приметил его и решил, что, если что, первая пуля ему.

В начале сентября они с Никитой Палычем поехали в Думу. В последнее время шеф все время держал его около себя. Они даже вместе сходили на какой-то рок-концерт: Галушкин подпевал и плясал под неожиданно «четенькую» музыку. На вопрос, что это было, шеф, хохоча, пригрозил Пете выкинуть из машины всю блатняжку: «Я тебя приучу к нормальному музону, “роллингов” не знает, вот ведь дурак».

На Охотном Ряду выяснилось, что пропуск заказан не только на Галушкина, но и на гражданина Кислицына. Петя обрадовался, надеясь увидеть крайне симпатичного ему Владимира Жириновского.

Кабинет был на одном из верхних этажей. Петя скучал около входа. Людей вокруг было много, но ни Жириновского, ни кого-то еще интересного не нарисовалось, разве что несколько симпатичных явно секретуток проскакали мимо по своим секретучьим делам.

Сделав несколько машинальных шагов в сторону лестницы, Петя вдруг увидел пролетом ниже Антона Маякова. Дачный друг завел бородку, теснившуюся на подбородке, значительно отъелся, но был все такой же и так же взмахивал правой рукой, когда говорил. Солидный мужчина с благородной сединой внимательно его слушал.

Кислицын захотел подойти, рассказать Антону про Диму, про то, как нашел паспорт, как отомстил, ну, правда, мстить еще и мстить было. Да и вообще они расстались в том возрасте, когда еще не пьют, а вот тут как раз бы подбухнуть.

Тут его похлопали по плечу:

— Пойдем, Петр, нам тут делать решительно больше не хрена, — Галушкин, вопреки привычке, не улыбался. — А ты что, знакомого встретил?

Кислицын почему-то не стал признаваться начальнику про Антона.

— Вон видишь, — Галушкин махнул рукой в сторону Маякова и благообразного типа, — стоят два жида в три ряда…

Петя удивился, он никогда не думал, что его дачный друг может быть евреем.

— Молодого не знаю, а старый из тех, кто полстраны обстриг четыре года назад со словами: на чемпионат мира на народном автомобиле — ни чемпионата, ни автомобиля, ни хера, а главное… Да пошел ты на… (последнее относилось к человеку, который пытался сказать Никите Палычу, что в Думе можно курить только в определенных местах). Ну вот и подмяли эти люди под себя все бабки с решалками… Был один ничего, так убили, ты его знал вроде.

Петя сразу подумал про Льва Рохлина.

— Да и не могут быть у бандита Лимончика связи в Госдуме, — задумчиво произнес Никита Палыч, когда они вышли из здания.

Петя даже не успел обидеться, как Галушкин продолжил:

— У Лимончика всегда знакомые с яйцами были, а в Госдуме и выше они у всех на салаты ушли, сплошной оливье, ты ребят, того, домой отправляй.

Через два дня Петя отвез «бригаду» на вокзал, выдав, согласно предписанию, «командировочные» в валюте и рублях. Аренда квартиры прекратилась, к великой досаде хозяев, — копейка им была нелишней.

Премьер-министром назначили Евгения Примакова. Ситуация в стране стала потихоньку успокаиваться, но денег молодой семье не хватало. Хорошим приварком стало ведение секции рукопашного боя — Галушкин устроил туда Кислицына своим помощником.

В середине октября после очередного занятия они пошли погулять в парк ЦДСА. Как говорил Никита Палыч, он будит в нем романтические воспоминания. Долго говорили о всякой ерунде, например о том, как дурак Ковтун срезал мяч в свои ворота и сборная Исландии впервые в истории победила Россию.

Наконец дошло до дела.

— Ты никому не показывал свой паспорт, тогда летом, ты по тому, что я тебе дал, работал?

Петя непонимающе кивнул.

— В общем, друг мой, мы вернулись на несколько лет назад, ты под ударом, и просто так тебя не вытащить. Да, я знаю, что ты делал все согласно указаниям и ничего не накосячил, но Севостьянову Степану Николаевичу пора исчезнуть. Послезавтра тебя, — тут Галушкин назвал имя, — пригласит поехать за город, смотреть новое место для тира, там и амба.

Петя подавил в себе желание сбить своего собеседника с ног и побежать. Это было бессмысленно. Во-первых, он знал, что слабей…

— Петя, не дури, я не зверь и не идиот, помогу, но завтра отбываешь в часть, — улыбался Галушкин.

Кислицын сплюнул. В войска не хотелось, но простора для маневра не было никакого.

Галушкин протянул ему конверт.

— Тут деньги, билет. Съезди, попрощайся с семьей, месяца два звонить будет нельзя, но я позабочусь.

Петя нервно закурил. Галушкин хлопнул его по плечу:

— Не грусти, ты контрактник и сержант, да и война скоро и там будет, оттянешься.

Это было еще куда ни шло. Войну Петя любил.

Уже в поезде Кислицын вспомнил, что не спросил, что будет с Беловым и его друзьями.

2004 ГОД

Владимир Путин во второй раз избран президентом.

После нападения чеченских боевиков на Беслан в России отменяются губернаторские выборы.

В Киеве проходит «оранжевая революция», по итогам которой президентом становится Виктор Ющенко.

Выходят фильмы: «Послезавтра», «Терминал», «Евротур», «Последний самурай», «72 метра».

Станислав Линькович

(ПОРТУГАЛИЯ — РОССИЯ, 7:1)

«Мы скучные люди, но наши стаканы всегда до предела полны», — план на вечер составился просто. Сначала с ребятами из банка посмотреть футбол, потом в клуб. Утром шофер должен любым способом доставить в аэропорт, за время полета до Сингапура предстояло обязательно выспаться.

Неожиданно телефон запел My Way.

С тех пор как мобильные устройства научились звучать разными голосами, Стас неустанно определял каждой категории знакомых в каждом новом аппарате свою мелодию.

Синатра был только для отца.

— Добрый день, ты не собирался сегодня домой? Я в Москве и, кажется, заночую, — отец говорил непривычно дружелюбно.

Стас, схватив командировочную сумку, кинулся ловить такси. Уже из него позвонил приятелям: «Давайте без меня сегодня». Предупредил шофера, откуда его забирать.

Домом отец называл их семейную квартиру. Стас окончательно съехал в 2001-м. Пока болела мать, бывал часто, но это часто получилось до жути недолгим. После ее смерти отец перебрался на дачу и появлялся в Москве примерно раз в месяц. Сын узнавал об этом, как правило, постфактум.

Стас понимал, что в их квартире Ивану Георгиевичу все напоминает об Альбине. Последние три недели выдались и вовсе кошмарными, и, к счастью, в 2003 году у Стаса хватало на обезболивающее. За три дня до смерти оно перестало действовать, и отец запретил сыну приезжать: «Не нужно тебе всего этого видеть и слышать».

Когда мать увезли в морг, Стас не отходил от отца, чтобы тот не натворил глупостей. Оказалось, что внимательней надо было следить за ним на кладбище. Когда гроб поехал в землю, Иван Георгиевич стал распихивать кладбищенских рабочих со словами: «Вы куда ее кладете, совсем, что ли, не соображаете?!» Но потом пришел в себя, извинился и дальше, насколько возможно, был молодцом.

Вечером, уже после поминок, Стас взял с отца обещание принять в подарок мобильный телефон («только самая простая модель, ладно, Стас?») с самым дешевым тарифом («не трать деньги зря») и не выключать его никогда.

Звонков было немного. Встречались отец с сыном еще реже, точно на все дни рождения и на годовщину смерти матери, а там как получится.

Разговор обычно не клеился.

Линькович-старший все так же брезговал новой жизнью и старался не конфузить очевидно встроившегося в нее сына расспросами. Раньше Стас рассказывал о своих успехах, мнимых или явных, матери, а уже потом она как-то умела порадовать этим отца. Теперь сыну казалось иногда, что Иван Георгиевич похоронил и жену, и его за компанию.

Именно поэтому так удивительны были и звонок, и, главное, тон.

Уже выходя из такси, Стас понял, что приехал с пустыми руками. Немного нервно набрал номер и — это был хороший знак — услышал:

— Себе чего сам хочешь, а мне оливок возьми, я видел у тебя в комнате виски открытый, захотелось побаловаться.

В дурном настроении Линькович-старший отрезал бы, что все есть, и кинул трубку. Такое уже было — на последний день рождения. Тогда три часа застолья стали настоящей мукой.

В магазине Стас ломал голову, что, собственно, за виски у него стоит, явно из давних времен какой-нибудь красный Джонни Ходок. Теперь Линькович-младший такого питья не в уровень не пил.

Развитие розничной сети банка стало первой, самой маленькой ступенькой в деле превращения Стаса в оруженосца при Феодосии Лакринском, обязанного без устали находить способы добывать прибыль и вкладывать ее для получения еще большей прибыли.

Правила игры были разъяснены практически сразу.

Они сидели в ресторане, не отмеченном ни в одном справочнике города.

— У тебя, парень, — клекотал Феодосий, наливая в микроскопические рюмки рыжеватого цвета настойку, — есть право на ошибку. Если предложил дело, а оно не удалось, то бывает, не может все получаться. Обсудим, проговорим, в чем промах случился. Мы деньги делаем, а не мины с пола хватаем. Но если я пойму, что ты крысишь или врешь мне, то…

Стас не очень понимал, зачем при таких перспективах крысить.

— Это сейчас тебе кажется, что воровать повода нет, — отвечал на громкую мысль Феодосий, — но через год семья, любовница, в винах-висках сочтешь себя знатоком, в новых автомобилях раскумекаешься, вот тогда копейка начнет копеечку звать, так вот, парень, если почувствуешь позыв скрысить, то ты сначала обратись, пожалуйся на жизненные трудности, может, что и придумается.

Помощь понадобилась один раз. В мае 2003 года Линькович, дорабатывая некое инвестиционное предложение, два дня подряд изучал аналитику по рынку недвижимости. Закончив, он позвонил знакомому риелтору и попросил поискать любую большую квартиру, но такую, чтобы «уже на продаже и мозг не компостировали». Через час нашлась прям пятикомнатная и почти в Столешниковом. Она была не по деньгам, но привела в восторг Карину. Набравшись смелости, Линькович позвонил Лакринскому. Через неделю ему одобрили беспроцентный кредит, которого должно было хватить и на покупку, и на ремонт, поскольку в квартире стояла несусветная вонь. Присланный Феодосием строитель покрутил носом, походил и предложил снести все к херовой матери, а потом построить заново. Стас ужаснулся разорению, но тут по второму разу беременной Карине стало по-настоящему плохо.

Пришлось строиться. По окончании работ Стас, вторично набравшись смелости, пригласил Феодосия в гости. Выяснилось, что Лакринский при необходимости крайне галантен и мил, разве что, уезжая, буркнул совсем непонятное: «Оказывается, не только мир тесен, но и жилой фонд мал». Зато Каринина родня была в восторге, зять оказался не промах, пусть поначалу и дурил.

Когда семья жила в Москве, Стас квартировал с ними. Как только отбывали во Францию, а это происходило все чаще, Стас перебирался в хату, которую снимал для Лизы. История уже заканчивалась в связи с учащением намеков на то, что их отношения заслуживают большего. Линькович так не считал и подумывал об отступлении. На прощание думал оплатить ей хату на пару лет вперед или купить машину.

Деньги-то были. Но Стас так и представлял лицо Ивана Георгиевича при рассказе –

…о доступных кредитных программах и новых розничных продуктах банка, каждый из которых был жульничеством. Люди, с лихостью бравшие кредиты на приобретение ставших наконец доступными вещей, переплачивали втрое, но не понимали этого. И поэтому брали новые кредиты, чтобы отдать прошлые.

…про работу с подмосковными совхозами и превращение сельскохозяйственных земель в места, пригодные для строительства коттеджных поселков повышенной комфортности. Селян, желающих продолжать привычные занятия, отправляли на дальние выселки. Когда они упрямились, к ним присылали ментов. Или братков.

…про поставки всякой канцелярской мелочи для государственных нужд карандаши получались из чистого золота, хотя такой же в киоске стоил в двадцать раз дешевле. Чиновник, который подписал разрешение на закупки, получил долю в одном из поселков повышенной комфортности.

И он такой был не один.

Стас предлагал идеи, рисовал схемы, иногда находил людей, к которым стоит обратиться, и потихоньку превращался в главный мозговой трест той неведомой корпорации, которую во внешнем мире представлял Феодосий.

Лакринский не был в ней главным, но благодаря Стасу таким становился.

После одной особо удачной сделки Феодосий вручил Линьковичу часы. «Это знак особого уважения, береги их, — клекотнул он, — если я скажу надеть, надень». К часам прилагалась машинка — она их качала, чтобы не испортились.

Стас не рассказывал отцу о своей работе еще и потому, что почему-то не хотел поминать при отце Лакринского.

Иван Георгиевич встретил Стаса жареной картошкой с сосисками, солеными огурцами и колбасным сыром. Оливки, красная рыба и салями были приняты с благодарностью. Пить решили водку.

Первая за встречу прошла соколом, вторая, грустная, — за маму — тоже, после третьей закурили.

Отец по недавней привычке стрельнул у сына «Голуаз»:

— Крепкая сигарета, хорошая, ты поосторожней с ними, будешь кашлять, как я.

Выпили еще по одной.

До футбола оставалось чуть больше часа.

— А я ведь случайно сегодня здесь, — отец снова закурил, теперь уже свой «Пегас». — Нашел старую записную книжку, там телефоны ребят, с которыми в конце восьмидесятых большие планы строили, стал звонить — один выехал и другие люди живут, второй помер, третий тоже куда-то делся (тут только Стас сообразил, что отец звонил по стационарным номерам, а не на мобильные) и вот только Вадик откликнулся. Что, как, обрадовался, договорились, что я к нему сегодня. Так завеселился я, что не расслышал, он мне к шести сказал, решил, что к шестнадцати. Корм зверью оставил, — отец кормил несколько поселковых собак и кошек, — пару банок в сумку, сосисок купил в палатке на станции, там у нас хорошие, и в Москву. На улице, уже около дома его батон хлеба на всякий случай прихватил. Поднимаюсь, дверь приоткрыта, захожу, никого нет, я в комнату, а там содом с гоморрой, во второй две шлюхи сидят, тут какой-то вертлявый выскочил, кричать принялся, а с кухни Вадик бледный.

Стас ничего не понимал. Иван Георгиевич разлил. Выпили.

— Хату под бордель сдает, а поскольку деваться некуда, на кухне сидит, шлюхам чайник греет, в шесть часов выговорил, чтобы ушли на вечерок, заказов вроде не было, я плюнул и на улицу, а батон все в руках держу, в сумку запихнуть не могу.

Стас только тут понял, о каком Вадике идет речь. Сидевший с юности в голове образ уверенного усача в непременной тройке совсем не вязался с бедолагой, сдающим жилье проституткам.

— Ты офигел, а представляешь, как я? — Линькович-старший подложил сыну картошечки. — Теперь думаю, хорошо-то как, прямо успокоился.

Выпили.

— Я ведь уже больше десяти лет про то, как мы… всё… профукали. Помнишь, как в большой комнате пировали, рюмки тянули за наше время, которое, вот оно, приходит, пришло уже совсем. Вот партаппарат с балаболами на хер и запляшет, все зацветет, мы настоящие производственники, люди дела. Так вот мы не люди дела, а знатные свистелы, ничего не знающие и ни к чему не готовые. На словах про технократические революции, а по сути о Сталине без стрельбы — ну или со стрельбой, но чтобы мы не знали и в нас не стреляли.

Такого разговора у них не случалось никогда. Сначала сын был маленьким, потом Ивану Георгиевичу было не до того, а потом все вообще поменялось. Тут Стас понял, что совсем не слушает отца, а тот даже этого и не заметил.

— …И вот он и говорит, что ты со своим производством и уникальными технологиями, ерунда какая, тут нужен склад. Я даже подумал, что можно бы часть отдать, а оказывается, нужно все. Потому что там не только спирт «Рояль», но и посерьезней всякое.

Стас закурил. Спорить было не о чем. Он пришел в бизнес, когда от поколения отца оставались рожки да ножки. Не то чтобы все старшее поколение ни к черту для новой жизни — совсем нет. Старики до сих пор рулили — Стас это очень хорошо знал, — но вот такие, как его отец, шансов не имели никаких.

Непонимание, что производство, технологии, и даже продажи, и вообще все прочее вторично, а первичны только деньги, было приговором. Так соболь не понимает, что зубы и грация его ни к чему, нужна только шкурка. Выживали те, кто отходил на вторые роли или мог переломить себя. Отцу еще повезло, что живой. Спасибо прям.

— Поэтому и поломались так быстро… Ты сколько раз в жопу улетал?

Выпили.

Стас стал прикидывать. Первый раз вместе со всей семьей. Второй — когда пирамида, которую они так хорошо рассчитали, улетела в края дальние вместе с хозяином, — но тогда без дела он сидел всего три недели, да и деньги еще оставались. Вот в 1998 году было пожестче…

— Раза два, — выдавил он из себя, надеясь, что отец не запросит подробностей.

Они и не требовались.

— Вот ты падаешь и встаешь, значит, тверже меня. А я считал совсем по-другому.

Выпили.

— А я позволил себе сломаться на раз и все сидел тут, попердывал, горем упивался, ты знал, что мне мать тогда в 1993 году снотворное в чай налила?

Врать было бессмысленно.

— Я потом долго себя ел, что проспал все, пока товарищей моих… А потом понял, что мать не только меня, но и тебя упасла… Меня б тогда убили… — и как бы ты потом? А так ничего, все при своих.

Выпили.

— Ты про внучек моих расскажи.

Стас вспомнил, что несколько недель назад привез в старую квартиру альбом со свежими фотографиями — не хотел ехать с ними к Лизе, проще было закинуть сюда. Пока искал его, вспомнил родителей на свадьбе.

Иван Георгиевич и Альбина были единственными гостями со стороны жениха, но многочисленную родню и друзей невесты покорили на два свистка. Линькович-старший надел форму подполковника со всеми наградами, в том числе двумя медалями с неведомыми буквами. Он выглядел как испанский гранд или как британский лорд. Альбина в вечернем платье родом из семидесятых годов смотрелась элегантней некуда.

На этом дружба семьями и окончилась. Старшую внучку дед видел четыре раза от силы, младшую всего раз, но всегда просил Стаса делать подарки на день рождения как бы от него. Кариной обычно не очень интересовался. Альбом полистал с интересом.

Выпили за девочек.

— Помнишь, Антон Маяков, товарищ твой на даче, ты отношения с ним какие-то поддерживаешь? — этого вопроса Стас совсем не ожидал.

— Нет, вроде много лет не виделись, считай с середины восьмидесятых.

Отец неторопливо разлил. Выпили.

— Я ведь твою маму у Сержа, у Владиленыча увел, за два года до твоего рождения, одна компания была. Он за ней долго ухаживал, а тут я, весь в ореоле славы, на одной руке пятьдесят отжиманий и еще Есенина с Рождественским наизусть, ну все и срослось. Он переживал, не зря на даче рядом с нами оставались жить, а не в горкомовский пансионат катались, его жена все понимала, злилась, хотя чего бы — без меня ей никакой радости.

Стас вздрогнул, представив, что его отцом мог бы стать Маяков, неплохой, но какой-то прибитый жизнью дядька. Черт его знает, как он сейчас себя чувствует. Может, и в люди выбился.

— Значит, не общаешься со старыми друзьями, ну, может, и правильно, этот багаж не всем под силу, вот, например, был такой чувак, выпьем давай сначала, никому не рассказывал…

Выпили.

Стас понял, что скучает по Костяну, чуть ли не единственному другу, который теперь далеко. Впрочем, электронная почта, которую Костя перед отъездом завел Стасу, творила чудеса, а вот Яну и не найти теперь…

Иван Георгиевич продолжал:

— …Он приехал через два дня после, с бутылкой, я на порог не пустил, молчу, он тоже, потом говорит — вариант был, мочат, и семью тоже, или хотя бы отжимают все, бомжами делают, или вот как получилось. Я молчу — он говорит, придумаем, что делать, ты не вешай нос, молчу, потом поворачиваюсь и ухожу домой, он мне чвякнул вслед: «Бурелом с колеей…»

— А что это значит? — Стас помнил, что Иван Георгиевич иногда произносил загадочное «колея с буреломом». После 1992 года эти слова сын от отца не слышал ни разу.

Выпили.

— «Колея с буреломом, бурелом с колеей, через это со смехом мы с тобой, брат, пройдем». Был такой стишок на трех человек, у каждого своя строчка, больше его прочесть некому, — отец налил себе полную, сыну, поглядев на него внимательно, чуть-чуть и сказал: — Если вдруг услышишь вторую строчку, беги от этого человека.

— Отец, а ты не собрался ли помирать? — Линькович-младший уже еле ворочал языком.

Иван Георгиевич улыбнулся:

— Нет, думаю пожить еще чуть, интересно, чем кончится. Черт, да мы футбол почти пропустили.

Включили телевизор. Португалия забивала шестой мяч России. Георгий Ярцев почти бежал к выходу, хотя матч еще не кончился.

— Эх, Жора, не доиграли ведь еще, а убегаешь, вот и так мы все, — отец махнул рукой. — А помнишь, он у нас на даче выпивал и соседи в гости ломились, как же — легенда живая. Вот теперь тоже легенда, только мертвая, хотя с виду… Как все мы, считай, что результат этого матча живая иллюстрация, как мы всё профукали.

Выпили и за это. А потом за португальского парня, который забил седьмой и положил конец всей этой лаже.

Утром отец разбудил Стаса, заставил съесть яичницу и выпить рюмку. Паспорт и билет были в кармане. Машина ждала внизу. Сын заметил, что проводы доставляют старику удовольствие: как ни крути, а ответственная заграничная командировка и автомобиль вот прислали. Стас с замиранием сердца объяснил, что такое бизнес-класс, отец одобрил, по делу ведь лететь, должно быть удобно.

— Обо мне не беспокойся, я ожил, — сказал Линькович-старший.

— Ловлю на слове, папа, тогда сделай мне одолжение, слетай куда-нибудь отдохнуть.

Иван Георгиевич ухмыльнулся:

— Ну да, только в одну страну хочу, но точно надо узнать, сколько стоит билет до мест, так сказать, моей подписки о неразглашении.

— Тогда надо и в Штаты, на территорию вероятного противника, — пошутил Стас.

— Туда еще успею, если призовут, — продолжал смеяться отец и подтолкнул сына к лифту.

1997 ГОД

Борис Ельцин возвращается к работе после операции на сердце, в правительстве появляются «младореформаторы».

Летом коалиция, которая привела Бориса Ельцина к власти, распадается в ходе конфликта из-за «Связьинвеста», бушуют войны олигархов.

Сборная России не выходит в финальную часть чемпионата мира по футболу.

Выходят фильмы: «Теория заговора», «Жизнь прекрасна», «Достучаться до небес», «Плутовство», «Пятый элемент».

Дмитрий Хубариев

— Слышь, постоялец, мне тут на рынке анекдот рассказали: «Новый русский от бабок уже охерел совсем, приходит к врачу и говорит, хочу, мол, испытать, что чувствует женщина во время родов. “Но это физиологически невозможно”, — доктор говорит, у мужчин дыры нет нужной для этого…” — “Десять штук баксов плачу”. — “Ну хорошо, ковыляйте в операционную”. Через десять минут провожает нового русского домой с пожеланиями родить успешно. Коллеги в непонятке: “Что можно было сделать, если это в принципе невозможно?” — “Да я ему задницу зашил и дал выпить пачку пургена”».

Зинаида Ивановна заколыхалась от смеха, призывая и постояльца от души повеселиться. Тот вежливо улыбался, тыча вилкой в картошку. Ужины стали бесплатными после починки старого жигуля хозяйки. Периодически Дима об этом жалел, всухомятку прием пищи проходил поспокойней. Не хотелось не только говорить, вообще ничего не хотелось. Да и готовила старуха так себе.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано где-то в середине нулевых годов)

Я мало что помню про те годы. Они мне кажутся одним нескончаемым днем, иногда шел снег, иногда было жарко. Я боялся всего — ходить по улицам, разговаривать с людьми, пить. Хотя иногда становилось так страшно, что приходилось покупать два Довганя и запираться дома. Зинаида Ивановна по моей же просьбе отнимала ключи. И первый пьяный сон начинался на том самом полустанке из 1994 года. (Конец записи.)

В 1994 году любитель футбола, с которым Дима, на свое очень условное счастье, разговорился в тамбуре, ссадил его с поезда и отдал своему земляку «во временное пользование». Хубариев не поехал на кирпичный завод вместе со всем вагоном, а остался в расположенной неподалеку от станции автомастерской, которая была частью большого хозяйственного комплекса, занимавшегося всем чем ни попадя.

Отходить от рабочего места больше чем на пятьдесят метров не рекомендовалось. На ночь его запирали. О деньгах речь не шла. Паспорт уехал с поездом. Как сказал на прощание главный по вагону: «Он тебе больше не нужен, ну а нам пригодится».

Дима стал рабом, рабочий профиль — автомеханик. Возни с тачками было много: от перебивки номера на моторе до отмыва залитого кровью салона. Через два месяца Дима стал настоящим профи. Кормили его более-менее, выдавали пачку сигарет на два дня. Таких, как он, было еще трое, а двадцать человек использовались на черной работе и содержались как скот.

Охраны было мало. Дима поначалу думал подговорить узников на бунт, но быстро оставил затею, здраво оценив возможности и желания напрочь сломленных людей.

Это подтвердил раб Миша-москвич: «Тут один в побег решился, так менты местные купленные, сами поймали, отдали хозяевам, а те показательно запороли насмерть, следующего пообещали тоже запороть, но перед тем публично оттрахать во все дыры».

Миша отвечал за то, чтобы простые рабы аккуратно отмывали водочные бутылки, их складывали в большие ванны, которые заливались спиртосодержащей жидкостью. Потом на эти бутылки клеились этикетки. В первый же день земляк предупредил Хубариева, чтобы тот и не пробовал хотя бы глотнуть — «это даже не сивуха, а хуже, двух дураков схоронили уже».

История Миши была короткой: «Работал на заводе, но решил в спекулянты, про предпринимательство же пилили по телику с утра до вечера, денег-то на заводе не платили, да какой из меня купчина, в общем, задолжал, квартира ушла, чтобы счетчик не тикал, жена с детьми к родителям, а я запил. Вот опохмеляюсь».

Дима слушал этот рассказ как про себя. Разве что не пил, да и долг брата. Но все равно: люди жили себе жили, а потом рухнуло на голову — и будь как хочешь.

Однажды вечером за разговором мастера почему-то помянули ваучеры. Дима не сразу вспомнил, куда дел свой, и только через несколько минут даже не вспомнил, а догадался, что отдал Максу под обещание будущих прибылей. Наверняка пропал. Миша свой ваучер вложил в какой-то фонд, но когда понадобились деньги, выяснилось, что никакого фонда уже нет, а офис заперт. Третий мастер, откуда-то из Твери, сказал, что просто проиграл свой ваучер в буру. Посидели, помолчали, а потом Миша достал из-под топчана бутылку водки, «вроде как нормальную»:

— Давайте, мужики, помянем нашу долю в общенародной собственности.

Через рюмку кто-то вспомнил, как то ли Чубайс, то ли еще кто пообещал по «Волге» за ваучер. Невесело посмеялись.

Как-то Диму Хубариева позвали сточить номер с мотора только что приехавшей «ауди». Ее хозяин сел покурить анаши с видом на работника. Ну чтоб поживей шевелился.

— Вот вы, русские, всё потеряли: и страну, и женщин, и себя самих, только вот руки кой при ком остались. — Гостя тянуло на рассуждения: — У вас теперь ничего никогда не будет, потому что уже ничего нет.

Дима и не думал спорить. Любитель травки между тем разошелся:

— Есть воины, и есть слуги. Я — воин, поэтому мне нужна машина, как конь. А ты — слуга, поэтому ты будешь готовить моего коня, чтобы я мог сесть на него, понимаешь, Вася, никак по-другому уже не будет. Никогда. Никогда. Ты вот умеешь водить машину?

Дима проверил уровень масла.

— Во-о-от, не умеешь, потому что ты слуга, и дети, если я разрешу тебе их завести, тоже будут слугами.

Хубариев с удивлением посмотрел на явно обкурившегося человека.

— А что, не знал, я тебя завтра с собой забираю, уже договорился, купил тебя, поедем, мне автомеханик нужен, будешь работать хорошо, разрешу жениться на одной из своих рабынь, из ваших же, а знаешь, как буду тебя называть? Дядя Том, — болтун восторженно захохотал, а потом на секунду сосредоточился: — Хотя на дядю Тома ты пока не тянешь, будешь пока мальчик Томик.

Тут говоруна позвали ужинать. Напоследок он велел заправить машину по полной. Дима все сделал и пошел к себе. В разговоре с мастерами выяснилось, что люди на «ауди» действительно забирают автомеханика — об этом говорили хозяева, и скоро обещали подвезти нового.

Миша спросил у Хубариева, не отдаст ли он ему свой сделанный на славу топчан. Дима не спорил и даже предложил уже сегодня ночевать, чтобы «привыкнуть». Взамен попросил отсыпать сигарет, а то пока доедет, пока снабжение наладится. Другой мастер в обмен на сигареты получил одеяло — «там тепло, там юг, в любом случае новое дадут».

Вечером, когда совсем стемнело, Дима вышел к машине. Весь комплекс спал, только в дальнем углу за стенкой о чем-то тихо ругались простые рабы.

Терять было нечего.

«Спасибо, Макс», — прошептал Дима, сел за руль, повернул ключ зажигания и медленно выехал со двора. Через километр он прибавил газу, а еще через три включил полный ход.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано где-то в середине нулевых годов)

Если бы тот парень просто сказал, что я переезжаю вместе с ним в другое место, и пообещал ну хотя бы лишнюю пачку сигарет, я бы и не дернулся. Ну сижу чиню машину здесь, потом в другом месте чинил бы. Да еще и телка… Но он стал издеваться. Эта черта в людях мне всегда была очень непонятна. Как второгодник Кряжев, который не просто лупил маленьких, а еще, завалив их на пол, плевал в лицо. И было это до тех пор, пока какой-то малыш не пнул его по коленке. Я эту историю и вспомнил, когда он меня мальчиком Томиком назвал.

…Через тридцать минут Дима, проезжая какой-то городок, заметил палаточки с зазывными огоньками и пожалел, что не набрал в бутылку воды. Останавливаться не стал, да и денег не было.

Через два часа он увидел указатель: «Воронеж 100 километров». Он решил дотянуть до него, оставить машину, а уже потом пробираться в Москву.

Бензин кончился на окраине. Припарковавшись за кустами, Дима отечески похлопал руль: «Кто тебя дальше ворочать будет», — и по какому-то наитию проверил бардачок. Там оказались деньги, несколько сот тысяч рублей и пятьсот долларов. Хубариев, холодея от ужаса, положил неслыханную и по свободной жизни сумму в карман, прикрыл дверь и пошел к центру. Через двести метров встретилась заправка. «Надо долить бак и ехать на машине дальше», — подумал он, но, пройдя несколько шагов обратно, заметил, что к брошенной «ауди» подобрался милицейский газик. Измученный мозг предположил, что это хозяева уже стуканули в органы правопорядка. Дима кинулся в другую сторону. Сначала бегом, а потом медленно, чтобы не привлекать внимание.

Ему везло. Через двадцать минут встретилась работающая общественная баня, а напротив ларек, в котором продавалось все — от водки до шуб. Продавец сначала шуганул бомжа, но, увидев деньги, продал белье, комбинезон военного образца и куртку. С этим добром Хубариев отправился в баню и вышел оттуда уже мытый, стриженый и переодевшийся. Старая, еще московская одежда, улетела в мусорный бак. Жалеть было нечего.

Им овладела обманчивая легкость. «Может быть, пива попить», — подумал он, но вдруг увидел брюнета, который, казалось, шел прямо на него. Дима прислонился к столбу, но сил сопротивляться в себе не ощущал. Мужик прошел мимо, только языком поцокав: «Уже с утра пьяные, как живут».

В Москву он приехал на автобусе. По дороге встретились две колонны военной техники. «В Чечню идут, — брякнул какой-то дед, — обещали, говорят, за неделю управиться». Дима внимательно впитывал разговоры, внезапно он понял, что последний раз слушал новости у бабушки перед отъездом. Теперь он узнал, что на Северном Кавказе начинается война, а до того в один день, «черный вторник», рубль обвалился в два раза и вообще бардак в стране, а Ельцин напился в Германии и дирижировал оркестром. Только вот на Александра Лебедя вся надежда, так ведь не пустят его.

С автовокзала позвонил бабушке. Та, будто внук и не пропадал где-то почти полгода, позвала на обед:

— Как раз блины собралась печь, пока доедешь, все готово будет.

Дима слабым голосом попросил встретиться на нейтральной территории. Баба Вера хмыкнула:

— Вот балбес, как охламон стал.

От привычного бабушкиного решительного тона Диме почти сразу полегчало:

— Сам же говоришь, что паспорт твой уехал в одно место, а машину ты угнал в другом, пока они сопоставят все как есть, мы тебя уже припрячем.

В итоге они поехали домой, — троюродная сестра как раз была пристроена в больницу, — и Дима, налупившись блинов и селедки, впервые за долгое время лег спать на настоящую кровать с полноценной подушкой.

А бабушка куда-то ушла с долларами.

Три дня Хубариев блаженствовал, шарахаясь, правда, от любого шума на лестнице. Он смотрел телевизор, перечитал любимый «Остров сокровищ», брился и утром, и вечером. Под подушку клал молоток — если бы пришли забирать обратно, живым бы не дался.

На четвертый день утром сходил с бабушкой в паспортный стол, попутно сфотографировавшись. Там он написал заявление об утрате документа, заявление на новый, еще через два часа паспорт был готов. Когда они пришли домой, баба Вера улыбнулась:

— Ты глянь на дату. — Получалось, что паспорт ему выдали чуть ли не в тот день, когда он садился в злосчастный поезд. — На это твои доллары и ушли, заявление взяли задним числом, так что, если что, ты ни в каком поезде не был и какой-то другой человек твоим документом владел, а то мало ли что.

Хубариев подозревал за бабушкой таланты, но чтобы вот так…

— Однако деться тебе куда-то надо. Я подумала: у нас родня живет на Волге, с Новым годом поздравляем друг друга, так ты туда отправляйся, я позвоню, предупрежу. На завод устроишься или еще куда, а я тут подожду. Через пару лет вернешься.

Через неделю Дима уже обосновывался в общежитии при строительном комбинате. Поначалу было отлично. Он сказался непьющим по здоровью, однако основательно проставился своей бригаде с первой зарплаты (а по сути, на остаток денег из «ауди»). Это помогло стать своим в коллективе, но при этом он жестко держал дистанцию.

Свободное время проводил в библиотеке, поначалу хаотически читая все, что стояло на полках. Некогда любимая фантастика Диме быстро наскучила, и он решил взяться за классическую литературу. Бой с Достоевским получился неравным, Толстой отбился за явным преимуществом, зато Гончаров шел на ура. И он почему-то сложился в изящный пазл с газетой «Завтра», которая зачастую писала про то, что Дима думал сам. Но куда как убедительней и отчетливей.

Библиотекарши Хубариева обожали: он починил им электрочайник, таскал с работы лампочки, да и вообще посетителей в последнее время почти не было. Тетки боялись, что их выкинут вместе с книгами и начнут в помещении джинсами торговать, спасением библиотеки было ее явное аварийное состояние.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых)

…Я не помню точно момент, когда личное «нечестно» сменилось коллективным «несправедливо». Очень долго я считал, что все случившееся стало лично моим происшествием, ошибкой, пусть не моей, а Макса. Но на самом деле было несправедливо все, просто не сразу это понимаешь. Что вся моя жизнь вела меня в тот вагон. Скорее флактуация[1] — это мой побег. Однако никуда я толком сбежать и не смог.

Однажды Дима позвонил бабе Вере, а она была непривычно встревожена.

— Приходил следователь, спрашивал тебя, когда сказала, что давно не видела, понес про какой-то кредит, который на твой паспорт выдан. Я ему сказала, что у тебя его украли, он носом поводил, так я его в милицию отправила. Он через час вернулся, долго ругался на лажу и просил тебя связаться, как объявишься. Дал телефон, ты ж не дурак звонить.

В ответ на плохие новости Хубариев неожиданно для всех, первый раз напился. Да так, что соседи по общежитию, затаскивавшие его в комнату, понимающе кивали «правильно в завязке сидел, не надо пить такому». Когда дополз до работы, Диму даже не ругали — что за строитель, который не пьет, — на президента нашего Налакаича посмотрите.

Проспавшемуся велели переодеться в чистый комбинезон и идти отмаливать прогулы встречей с недавно назначенным губернатором. Он как раз приехал посмотреть, как нарядные работники усердно и по-капиталистически строят новую Россию. Обещали телевидение.

Получилось как в кино «Москва слезам не верит». Опрятного и телегеничного строителя поймала камера, и совсем юная девушка стала задавать вопросы о зарплате и условиях работы. Дима отвечал по мере сил честно, мечтая о том, чтобы в съемочную группу немедленно ударила молния. Он так и представлял себе, что хозяин «ауди» и его друзья смотрят телевизор, потом, плотоядно хохоча, садятся в машины и едут за ним.

С трудом отделавшись от журналистки, Дима стал проталкиваться к выходу и нечаянно наступил на ногу человеку из губернаторской свиты.

— Смотри за копытами, олень, — прошипел тот, не отрывая преданного взгляда от главы области. Тот как раз начал пространно запинаться о грядущих светлых перспективах.

Вот это было правда страшно. Хубариев сразу узнал хозяина злополучной столешниковской хаты. Счастье, что господин Косиевский не стал всматриваться в посмевшего толкаться червя. Из зала Диму пытались не выпустить охранники губернатора, но он сослался на отравление: «Не хотите же, мужики, чтобы я все тут заблевал».

Вышел на улицу, закурил, медленно пошел в сторону общежития. Первая мысль была прямо отсюда помчаться на первый же московский поезд. К счастью, появилась и вторая.

Через неделю Дмитрий Хубариев чин по чину уволился, объяснив, что брат нашел хорошую работу в Москве и к себе зовет. «Домой — это домой», — согласились приятели по бригаде, принимая проставу. По дороге на вокзал он занес в библиотеку два торта, с грустью оглядел книжные полки. Библиотекарши как-то совсем приуныли — ходили слухи, что в части помещения какой-то заезжий москвич откроет книжный магазин, но это ж сначала, а потом книги выкинут, водку оставят.

С городом его больше ничего не связывало. Трудовой книжки все равно не было (бабушка держала ее где-то в своем бывшем НИИ, как говорила, на всякий случай), близких друзей не завел.

В Москве привычно уже вызвал бабу Веру на нейтральную территорию. Рассказал о том, как получилось.

Посидели на лавочке. «Два часа от Москвы городок, маленький, тихий, в нем Зинаида Ивановна, моя старая подруга, всех знает. Устроит тебя на работу, только оттуда уже не скачи».

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых)

Маленький город должен был мне помочь, а для начала чуть не доконал. Все-таки, когда много народа вокруг, есть шанс затеряться. Тут я был как на ладони, оказывается, две недели перемывали кости, чего это все в Москву, а я из Москвы. Потом подуспокоилось, ко мне привыкли. И вот тут начались сны. Мне снились люди, которые со мной были на ферме, и их смерть, мучительная, как в фильмах из видеосалона. А что с ними еще должны были сделать? Потом приснились «Звездные войны», только на месте Палпатина был Косиевский. Еще приходили женщины — невесты от несостоявшегося хозяина. Они были чем-то похожи на Кэтрин Зета-Джонс из фильма про Индиану Джонса. Просыпаясь, я дрочил и снова думал: теперь бедной рабыне совсем плохо, а так она хотя бы за моей спиной, а я бы при женской ласке.

Так Дима Хубариев прожил два года. Он пробухал президентские выборы, потом — сообщение о том, что Борису Ельцину сделали операцию на сердце.

Несколько раз в гости к нему приезжала бабушка. К ее приезду Дима сбривал бороду и вообще приводил себя в порядок. Иногда он думал, что живет, пока жива она, а как только время возьмет свое, так и в петлю можно.

Баба Вера взбадривала внука как могла. Следователей больше не было, никто Диму не искал, разве что старший брат. По словам бабушки, Макс болтается около какого-то банка, пытается добыть деньги, но их никто не видел. Про Диму он спрашивал постоянно, но баба Вера не говорила, что знает про него: «Заложит ведь, охламон». Привозила книги, библиотека в городке была плевая. Хубариев читал запоем, так же как и пил. Читал, правда, больше.

Утром Дима делал себе чай. Звонок в дверь вмазал его в стену, первым желанием было спрятаться в комнате, но дверь все равно бы выбили. Дима прихватил молоток и пошел открывать: ужасный конец куда лучше ужаса без конца. На пороге стояла девушка:

— Я не гвоздь, заколачивать меня не надо, зайти можно?

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых)

Сочетание вздернутого носика и дерзкого взгляда? Торчащая грудь? Челка? Отсутствие женщин много-много времени? Всё вместе? Что это было? Почему я нашел себя через минуту ставящим чайник и безропотно распечатывающим коробку с зефиром? Почему через два часа я побрился?

За чаем выяснилось, что Лиза, внучатая племянница Зинаиды Ивановны, приехала доучиваться в одиннадцатый класс. Раньше она жила где-то в Сибири, с родителями, но отец умер, а у матери началась своя жизнь.

Лиза увлекалась музыкой, как знакомым Диме роком восьмидесятых, так и современной попсой, любила баскетбол и если бы могла голосовать на президентских выборах, то непременно отдала бы голос Александру Лебедю. Да и отдалась бы ему — тут Дима чуть не подавился чаем, да нет, он подавился, но пытался скрыть это кашлем.

С бывшего кандидата в президенты перескочили на кино — сначала чуть поболтали про «Особенности национальной охоты», поскольку очевидно было, что генерала для картины списали всё с того же Лебедя. Потом Лиза поудивлялась, что такой взрослый человек не смотрел ни «Палп Фикшен», ни «Форреста Гампа». А потом и Дима обнаружил в девушке преступное небрежение не только советской классикой, но и даже «Звездными войнами». Пообещали друг другу продолжить кинообразование.

Через два дня Дима купил новую джинсовую куртку. Съездил с приятелями в Москву на матч сборной — снегу было много, но и водки хватало. По дороге заскочил к бабушке, она обрадовалась и внуку, и произошедшим в нем переменам. Вернувшись в городок, дал себе слово не пить ничего крепче пива и вообще заняться спортом.

Дима Хубариев с детства был немного сутулым, что при общей худобе делало его каким-то шарнирным. Мяса по жизни нагулять не получилось, и поэтому он выглядел немного доходяжистым. Мало кто знал, что в реальности Хубариев был по-настоящему могучим человеком и на спор — когда ему хотелось — мог гнуть гвозди. Однако в мире, где на каждой двери висели плакаты с качками, — там, где почему-то не было плакатов с телками, — Диму за глаза считали слабачонком.

У него было полтора года, чтобы физически и материально подготовиться к женитьбе. И, возможно, убедить Лизу не просто жить с ним, а именно в городе, который их познакомил. Летом он был прелестен, да и зимой неплох.

Правда, девушка зачем-то рвалась в Москву.

1999 ГОД

Предпринятая попытка провести импичмент президенту проваливается. В мае увольняют премьер-министра Евгения Примакова, в августе — премьер-министра Сергея Степашина. Премьер-министром становится Владимир Путин, в декабре он сменит Бориса Ельцина на посту президента.

Начинается вторая чеченская война.

На парламентских выборах сенсационно высокий результат получает блок «Единство», пользующийся поддержкой Администрации президента.

Сборная России по футболу одерживает шесть побед подряд в рамках отборочного турнира чемпионата Европы по футболу, однако в решающем матче играет вничью со сборной Украины и не попадает в финальный турнир.

Выходят фильмы: «Афера Тома Крауна», «Анализируй это», «Ворошиловский стрелок», «Матрица», «Блокпост».

Дмитрий Хубариев, Станислав Линькович, Антон Маяков, Петр Кислицын

Дмитрий Хубариев

(27 МАРТА, АРМЕНИЯ — РОССИЯ, 0:3)

— Анекдот тебе, значит, про мою работу, ну изволь, Лизавета. «Сломалась у банкира машина на проселочной дороге, не знает, что делать. Тут мимо идет мужик с кувалдой, говорит, давай починю. Банкиру деваться некуда, согласился». Лиза, веди себя прилично. «Так вот, мужик открывает капот, смотрит, бьет кувалдой, банкир спрашивает: “Сколько?” — “Тысячу долларов”, — отвечает мужик. Банкир в непонятках, говорит, мол, за что, удар один доллар стоит. “Ну да, — говорит мужик, — а я знал, куда ударить, за это еще девятьсот девяносто девять, как в рекламе”». Лиза, Лиза, дай сигарету потушить.

На скамейке было прохладно, но в данный момент ничего лучше не придумывалось. Зинаида Ивановна четко следила за тем, чтобы племянница и постоялец вели себя прилично.

Не то чтобы ради соответствия патриархальным нравам маленького города — ни о каких приличиях и речи не было, средняя школьница начинала гулять лет в шестнадцать, а Лизе уже и семнадцать исполнилось. Тетка в принципе была против их романа, считая, что не для такого красавица рощена.

Дима парень неплохой, но странный, и возраст…

Анатолий Федорович звал к себе смотреть футбол. Хозяин автосервиса всячески привечал Диму — мастер на все руки, практически не пьет и, главное, спокойный как удав. Все главные машины городка чинились только у них, потянулись в автосервис и соседние города. Димины таланты отмечались и деньгами, и уважением, но вот Лизу там не ждали. Жене Анатолия Федоровича надо было кровь из носу выдавать замуж младшую сестру. Дима подходил, но «мокрощелка» все портила.

Был еще пивной бар «Василек». Ходить туда с девушкой не рисковал даже начальник УВД. Он посещал ресторан «Крымский», но на него Диме денег было жалко. От «Василька» он отличался тем, что столы застилали скатертями и драться начинали ближе к вечеру.

Оставалась скамейка. Хулиганов бояться не стоило, самые резкие болтались в «Васильке», все остальные — по домам. Футбольные трансляции оставались излюбленным, в силу доступности, развлечением местных жителей. Собственно, ничего другого в городке и не было.

Дима понимал, почему Лиза хочет свалить отсюда сразу после школы. Но надеялся все-таки уговорить потерпеть пару лет.

Влюбился он, наверное, первый раз в жизни, поэтому вел себя как десятиклассник.

Любовь была вполне взаимной — Лизе льстил ухажер в возрасте и, по меркам городка, при деньгах. Поцеловались они в первый раз через месяц после знакомства, но всего остального решили подождать. Девушка, правда, не очень понимала почему. Еще меньше было ясности в том, отчего кавалера так корежит идея переехать в Москву.

Станислав Линькович

(5 ИЮНЯ, ФРАНЦИЯ — РОССИЯ, 2:3)

«Только мертвый негр не может быть отдан под суд», — напевал Стас, чинно ожидая во втором ряду начала судебного заседания. Сидевший рядом Костян копался в ноутбуке.

Дело казалось сделанным. Пятнадцать процентов акций, принадлежавших их клиенту, уже благополучно превратились в сорок пять, а по итогам заседания, когда будет наложен арест на двадцать три процента акций их противников, завод и вовсе окажется в шляпе.

Не в шляпе Стаса и Костяна, увы. Их дело простое, скупить акции у работяг, желательно не переплатив, но при этом опередив конкурентов. Вроде как все получилось. Оставалось только получить деньги и ехать в аэропорт.

Задерживаться в сибирском городе не имело никакого смысла. На самолет, в Москву — и авось успеть к началу трансляции Франция — Россия к знакомым ребятам в недавно открывшуюся неплохую пивную с чешским.

Первая работа Линьковича по части биржевой торговли оказалась недолгой. Летом 1994 года работодатель исчез в одночасье, задолжав сотрудникам полторы зарплаты. Кинул он и других, более существенных людей, которые грозно наведались в офис. С сотрудников, по виду, взять было нечего, но это братки тормознули, если не сказать, тупанули. Пока Стас заговаривал зубы уверенным ребятам в кожаных куртках, Костян слил на несколько дискет кое-какую инфу, с которой они и пришли к следующему работодателю. Почти три года они занимались ценными бумагами, и получалось довольно неплохо.

Дефолт 98-го года сожрал, не поперхнувшись, их малый консалтинговый бизнес в тихой комнатке с видом на Яузу и веселыми соседями-айтишниками. Не осталось ни рынка, ни ценных бумаг, ни личных денег.

В августе 1998-го все было по-взрослому. В среду президент банка, в котором держали свои счета компаньоны, давал бодрые интервью телеканалу НТВ и Первому каналу. В четверг в здании не было ни денег, ни руководства, а только охрана, два мусорных контейнера, заваленных пустыми бутылками, и слухи о том, что всю ночь братва вывозила общак. Стас и Костян потолкались около входа вместе с другими обманутыми вкладчиками. Ясно было, что жить теперь предстоит на оставшееся в карманах.

Было в них немного.

Несколько дней Стас не знал, что делать: мать приболела, а цены на лекарства гнались за курсом. Выручил Костян, у которого прибереглось немного наличности. Потом подвернулся удачный проект, который принес немного средств, но они ушли на новые лекарства.

Пришлось браться за новые проекты, состоявшие, как правило, в помощи сильному, который изымал собственность у слабого.

Работа была нервная, но прибыльная.

Месяц шел за год. Впечатлений у Стаса накопилось на хорошую книгу.

Несколько тысяч уральских рабочих, поющих около проходной «Интернационал» и готовых биться насмерть с московскими ворами за таких же воров местного разлива.

Драка двух акционеров прямо на совете директоров из-за назначения главного бухгалтера — битву останавливали выстрелом в воздух.

Некогда процветавший моногород, построенный вокруг военного завода, в котором уже полгода не платили зарплату и люди с удивлением смотрели на деньги. В единственном работающем ресторане этого города женщины кидались на пятерых москвичей так, как будто это были голливудские кинозвезды, — «так у нас все мужики спились».

Визг бывшего вице-губернатора, которого освобождали от теперь ненужной ему собственности…

Нынешний процесс тоже, в общем, был о том, что человек, имевший некоторое влияние, а потом его утративший, должен отдать и завод. Нет власти — нет имущества, все по-честному.

Судья попросил у адвокатов доверенности, потом паспорта. Документы адвоката, представлявшего интересы нанимателя Линьковича и Костяна, он изучал особенно долго, потом что-то шепнул секретарю суда.

— В чем дело? — нервно спросил адвокат.

В зал вбегали люди в камуфляже. Судья прокашлялся:

— Этот человек похож на серийного маньяка, его ищут уже три года.

— Вот ты сучара, — не выдержал Костя.

Адвокат, наверное, хотел сказать что-то более относящееся к юриспруденции, но уже лежал носом в плохо вымытый линолеум.

Жалобно запищал упавший на пол ноутбук Костяна.

— Не дергаться, работает ОМОН, — заорал кто-то над головой Линьковича.

— А мы ждали балетную труппу, — зачем-то отреагировал Стас и тут же мысленно извинился перед боком, ответившим за его неуместное остроумие.

Жесткость ОМОНа стихала по мере удаления от зала заседаний.

Из него их вытаскивали, в автобус подсаживали, полтора часа дороги прошли сравнительно мирно (Стас спросил, сколько кругов они должны сделать по городу, в ответ получил предложение завалить хлебало, если хочет и дальше своими зубами хавать), в отделении только что не предложили чаю.

Позволили умыться и разрешили курить. Камера была сравнительно чистой.

— Амба деньгам, — грустно сказал Костян.

— Почему? — спросил адвокат.

Костя со Стасом переглянулись, адвокат явно не врубался.

— Из зала нас вывели, а заседание продолжается, и вопрос решен будет, но, увы, не в нашу пользу, — пояснил Стас, потирая ребро (кажется, все-таки ушиб, а не перелом). — Думаешь, судья правда принял нас за банду серийных маньяков? Все он прекрасно понимал, сейчас проверят документы и отпустят.

— А процесс? — адвокат явно привык к каким-то другим реалиям.

— А процессы разворачиваются, — сказал Костян с горбачевской интонацией.

Стас засмеялся и тут же охнул, держась за бок.

К решетке подошел молодой и несколько выпивший милиционер.

— Ну что, москвичье, служил кто в армии?

Адвокат потупил глаза, Стас качнул головой, и тут вдруг отозвался Костян:

— Ну служил, и чего?

— Когда, где, — продолжил милиционер чуть более уважительно.

— В Одессе в 1989-м в войсках связи, потом по горбачевской студенческой амнистии домой ушел, а ты что…

Милиционер хмыкнул и стал задавать вопросы. Стас следил за происходящим с замиранием сердца. Костя совершенно точно не служил в армии, и если сейчас обман выяснится, то сидеть им в наручниках до прихода помощи. И это еще в лучшем случае.

— Эй, Белов, — завопил милиционер, — ты выиграл спор, с меня пузырь.

Появился сержант, чуть постарше Костиного собеседника.

— Я ж тебе говорил, что москвичи служат в армии, у меня «замок» москвич был, такой парень. Вы, там в клетке, не знали такого Пет…

— Да ты что, Белов, — засмеялся первый, — их там девять миллионов рыл, откуда они знают-то друг друга, я лучше по-быстрому до футбола за проспоренным сбегаю.

Стас решил рискнуть вслед за Костей.

— Товарищ милиционер, может быть, вы нам тоже поесть купите? — В руках у него была штука, фактически последняя.

Молодой мент посмотрел на Белова. Белов — на молодого:

— Ну давай, не голодать же, люди все ж.

Через двадцать минут у них было вдоволь хлеба, колбасы, сигарет и три большие бутылки какого-то причудливого лимонада местного разлива. Сдачу спрашивать было бессмысленно. Адвокат поел, забился в угол и задремал. Стас и Костя курили.

— Знаешь, Стас, я, наверное, завязываю с этим, и с бизнесом, и со страной. Надоели мне эти приключушечки, ОМОН слева, вспышка справа, сегодня деньги есть, завтра — нет, послезавтра, может, будут, — Костян говорил чуть с вызовом, как человек, который только-только принял решение и готов защищать его перед миром.

Как раз потому, что никакой уверенности нет.

— И куда, и что — пойдешь на фондовый рынок места искать? Вот ведь здорово, четыре акции выставлено на торги, три куплено, брокер на прибыль попил пива у метро. — Стас чувствовал: Костян и правда решил соскочить.

— В Израиль поеду, там знакомые фирму основали, электронные торги, бизнес по сети, зовут, заодно и гражданство сделаю, буду с дарконом по всему миру кататься.

— А ты что, еврей? — пораженный этим открытием Стас как-то неловко повернулся и снова извинился перед ребрами.

— По бабушке, с правильной стороны, так что все дороги открыты, а ты разве нет? Я по фамилии думал так, — удивился Костян.

— Прадеда мальчишкой подобрали около деревни Линьки, даже не знаю, где такая, отсюда и фамилия. Он военный был, — ответил Стас.

— Генерал?

— Генерал-полковник, — уточнил Стас, — и дед был военный, в капитанах погиб на войне, отец его совсем не помнит и мать свою не помнит, она на войне сгинула, прадед его в Суворовское училище отдал, отец долго служил, даже на войне был.

— В Афгане, — понимающе кивнул Костян.

— Да нет, во Вьетнаме кажется, он немного про это рассказывал, а потом в майорах на дембель пошел, со здоровьем что-то, ну и МАИ окончил, а потом…

— Погоди, — поднял руку Костян, — хозяева отеля идут.

К клетке подошли сержант Белов и первый мент.

— Мужики, — обратился он к Косте, Стасу и проснувшемуся адвокату, — вы же за Россию, вы же русские люди.

— Да, — ответил Костя, так твердо, как только может сказать человек, пять минут назад рассуждавший о прелести даркона в кармане.

— Там футбол, нашим накидают, наверное, лягушатники сраные, но давай посмотрим, мы вас к себе, к телевизору, отведем, посмотрим вместе, раз парни вы нормальные, но без глупостей давайте.

— Да какие глупости, — сказал Стас, — паспорта у вас, нам, что, домой через тайгу, что ли?

— В тайге вас не ждут, — твердо ответил сержант Белов.

В дежурке стоял большой черный телевизор. На столе ждали своего часа жареные куры, соленые огурцы и всякая нарезка. Около холодильника хлопотал пожилой милиционер.

— Подследственным наливать будем? — спросил он у Белова, который, судя по всему, был тут главным.

— Мы не подследственные, — пискнул адвокат, прежде чем Костян успел пнуть его, — мы задержанные.

Это решило дело не в пользу москвичей.

— Подследственным мы наливаем, а вот задержанным — простите, — засмеялся Белов.

Менты сели поближе к телевизору, Костя, Стас и адвокат подальше. На их край стола передали курицу.

После первого гола Панова налили и им. После второго гола французов налили снова, за упокой надежды, как сказал Белов. На самом деле так он перевел горестный вопль пожилого коллеги:

— Кабзда котенку.

Ровно в перерыв привели какого-то парня с гитарой. Менты приняли его как родного, судя по всему, частого гостя.

— Спой удачливую, — сказал Белов. Парень кивнул и, неловко подбирая три с половиной аккорда, запел:

В полночь я вышел на прогулку…

— Охренеть, конечно, Сибирь, отделение милиции и какой-то полубомж поет «Орландину», — шепнул Стас Косте.

…забыл тебя, –

парень сделал паузу:

ты, Автандилыч, ты судьба моя, признайся мне, ведь я узнал тебя, да, это я, да, мое имя Автандилыч…

— Вот теперь и надо охреневать, простую нашу богемную «Орландину» в какую-то гомосятину обратили, — шепнул Костя в ответ, не забывая подхлопывать вместе со всеми остальными.

Видишь, я не Автандилыч, нет, я уже не Автандилыч, нет, я совсем не Автандилыч, –

музыкант взял паузу, насладился ей и грянул:

Я — Шниперсо-о-о-о-он!..

— О, твою мать, — сказали хором московские гости.

Видишь, теперь в моих ты лапах, Слышишь ужасный серый запах? И гул огня…

К счастью, начался второй тайм.

Когда Панов каким-то сумасшедшим образом сравнял счет, стало уже неважно, кто где сидит, а наливали и задержанным, и задержавшим.

— Водки хватит? — нервно спросил Белов пожилого мента.

— Да, на неделю, у нас в подсобке два ящика «изъятой».

— Сорт это новый такой, — сказал Стас как бы в воздух, — «изъятая».

— Ага, зема, — заржал первый мент, — а закуривают это сортом сигарет «цужие», а потом пьют чай с батончиками «халява».

Когда Бесчастных выкатил мяч Цымбаларю, а тот, проскочив между двух негрилл, откинул его Карпину, а тот воткнул его в ворота чемпионов мира, задержанные и милиционеры скакали, обнявшись, как дети. Хоровод на секунду только выпустил из своих рядов пожилого мента, чтобы бежал в подсобку за «изъятой».

Финальный свисток встретили громкими криками. Пили за все. Вечеринку не прервал даже спешно приехавший майор с указанием москвичей отпустить, а камеры освободить. Город праздновал победу, и первые любители футбола ожидались через пару часов. То, что задержанные уже фактически на воле и сидят со стаканами в руках, майора не смутило. «Изъятой» налили и ему.

Он с удовольствием чокнулся за то, что «пидорам этим сытым вкатили, а Романцев вообще свой парень из Сибири, я с его братом пил».

Через полчаса в отделении появился наниматель, который, судя по всему, тоже смотрел футбол, но не под «изъятую», а с коньяком. От стакана, предложенного майором, не отказался.

Вести у него были невеселые: решение отложили на пять месяцев, а значит, и завод оставался у прежнего владельца. Московским гостям пора было домой, наниматель выдал командировочные и билеты на самолет.

Гонорар пообещал после того, как дело выгорит. Тогда Стас указал ему на то, что они свою часть работы сделали, а вот с безопасностью полное фуфло вышло.

Наниматель в ответ обратил внимание на то, что результата нет, а все остальное — лирика и эмоции.

Тогда Костян показал руины ноутбука, а Стас задрал водолазку и предъявил синяк на полбока. Адвокат не растерялся и предъявил свой мобильный телефон с полуоторванной антенкой.

Наниматель махнул рукой, достал из кошелька небольшую пачку долларов и велел делить, «как сами хотите».

К самолету едва успели. Когда занимали свои места, Стас подумал, что сумка у него тяжелей, чем нужно. Открыв, он нашел две колбасные нарезки и бутылку «изъятой».

«Спасибо тебе, сержант Белов, может, еще увидимся», — подумал Линькович.

— Мужик, налей подлечиться, а то как после гола Карпина вмазали, так в буфете все и кончилось, — донеслось с соседнего ряда.

Жадничать смысла не имело.

Антон Маяков, Станислав Линькович — до матча

(9 ОКТЯБРЯ, РОССИЯ — УКРАИНА, 1:1)

7 октября

Антон Маяков торопливо ел салат «Цезарь», привычка насыщаться так, как будто у него хотят отнять еду, оставалась с ним с детства. Анатолий Крипун просто курил, он ждал компаньона почти три часа и успел перекусить дважды. Они сидели в ресторане на первом этаже клуба «Парижская жизнь». Здесь было сравнительно тихо. По крайней мере, в сравнении со вторым этажом.

— Ну и как ты развелся?

— Просто и со вкусом: пришли, нас еще раз спросили, не хотим ли мы передумать, мы сказали, что надумались на всю жизнь вперед, показали все документы.

— На алименты?

— И на них тоже, Катя все подписала, я все подписал, в общем, развелись на пять, потом зашли к ней чаю выпить, ерунду всякую обсудить, ну и потрахались на прощание.

— Обратно в загс не побежали?

— Тоже мне Петросян нашелся, да нет, она за Дашей к няне, а я по делам, что называется, начни день с развода, а продолжи разводкой.

— Стало гораздо интересней.

— А моя семейная жизнь, страдания мои тебе по барабану, ну так и знал, так и знал. Значит, Толя, переобуваемся в воздухе, сворачиваем потихоньку все с «Отечеством» и переключаемся на «медведей».

— Мне хоть подтаскивать, хоть оттаскивать, а что там такое случилось, что ты меня в пятничный вечер дернул?

— Я был сначала в штабе «Отечества», они недовольны всеми, кто с ними работает, в том числе и своими, но своих они оставят, а с остальными собираются работать в кредит. Ну мне так сказали, может быть, чтобы свалили и место очистили.

— Хрена им лысого.

— Ну и такое бывает, но они какие-то неадекватные. Знаешь, что они выкупили часть трибуны на нас с хохлами?

— Да, конечно, мы с билетами?

— Я пять отхватил, подумаем, кому раздать, так вот туда надо, чтобы все пошли в куртках «Отечества», им как раз регистрацию должны сделать к тому моменту.

— Ну и что, хороший ход.

— Офигенный, а знаешь, какого цвета куртки? Синего!..

Крипун почесал лоб. Внимательно посмотрел на смеющегося Антона, потом его осенило.

— Эмблема желтая, а куртка синяя, получается цвет хохлацкого флага, так это что…

— …это означает, что на принципиальнейший матч с дружественной, но чужой страной ведущий политический блок выводит своих сторонников в куртках цвета флага этой самой чужой страны.

— Дятлы.

— Скандал.

— Как бы не побили ребят в метро.

— Их проблемы, мы эти куртки не наденем, а билеты у нас есть, но суть не в этом, я потом с Михалычем пересекся.

— На сколько опоздал он в этот раз?

— На час, явно не рекорд, так вот мы с ним поболтали, он откинул пару одномандатных наклевок, надо будет в понедельник прозвонить, а потом мы с ним в штаб «медведей» подъехали, а там всё знакомые лица, и, знаешь, разговор как-то потолковей.

— Всегда пожалста.

— Ну, например, в том, что оплата продукта по факту и тексты не куча дятлов читает, а один приемщик, ну и денег чуть поболее сулят.

— Всегда прекрасно.

— Главное, чтобы «Отечество» не обиделось, все-таки власть будущая.

— Вот не уверен, да хотя ерунда вся эта политика, люди, значит, новые нужны.

— Старых надо задействовать, просто ты им объясни, что раньше Волошин это было плохо, а теперь — хорошо, раньше Лужков был спасителем экономики, а теперь стал вором.

— Видел, как его Доренко раздевает?

— Каждую программу смотрю, ну и таким образом, но все равно какой-то пул оставь для «Отечества», сколько-то с них да снимем.

— В портмоне никто у нас нелишний, ладно, давай еще по рюмке, и, может, концерт послушаем?

— А кто там?

— «Чайфы».

— Неплохо, да нет, домой поеду, завтра перед футболом надо с Дашкой погулять немного, нехорошо на нее перегаром дышать.

— Ну давай по полтиннику на ход ноги.

— Давай.

Толя махнул рукой. К ним подошел высокий худой официант с бородкой, которые в фильмах пятидесятых годов клеили меньшевикам. Судя по бейджику, официанта звали Степан Шумейко.

— Нам два по пятьдесят и… а вы не родственник, случайно?..

— Эх, молодые люди, если бы я был родственником, то накрыл бы поляну и сел бы рядом с вами, — улыбнулся официант.

— Отличный ответ, — порадовался Маяков. Беседа навела его на философское настроение, он даже подумал остаться послушать «Чайфов», выпить как следует, может, познакомиться с новыми девчонками.

Чувство долга пересилило, и он пошел к выходу, предвкушая ругань с таксистами о цене проезда. С недавних пор это стало любимым развлечением.

В тот же день

…Отвальную Костян устроил на славу. Столик на десять человек на втором этаже клуба «Парижская жизнь», да еще и с «Чайфами». Собрались за пару часов до начала концерта, пожелали отъезжающему счастливой жизни на Земле обетованной, пригласили приезжать почаще, пригрозили нагрянуть в ответ, три раза пошутили, что надо проследить внимательно, чтобы при обрезании не промахнулись.

Костян местами грустил, местами веселился, потом ушел к барной стойке и вернулся с официантом с полным подносом Б-52 и двумя девушками, которых с удовольствием втиснули за стол. Одна из девушек села рядом со Стасом, и он тут же стал оказывать ей знаки внимания, в основном обновляя в ее бокале ром и колу. Разговаривать было трудновато, как раз запели «Чайфы». Хорошо, что хотя бы успел выяснить, что звать Кариной. Карина-а-а, Яна-а.

…Стас понимал Костяна, решившего уехать не столько из страны, сколько из кочевой, необустроенной и все более рискованной жизни. С мартовских событий их еще пару раз принимали силовики. С деньгами стало неплохо, но овчинка выделки не стоила совсем. Впереди было еще два проекта, а после этого хотелось бы завязать со скитаниями. Бродила мысль о втором, может быть, юридическом, а может, экономическом образовании. Появлялись какие-то странные предложения. Например, приятель Костяна говорил о том, что в каком-то банке открыт отдел непрофильных активов и туда ищут «энергичных и молодых, чтобы шевелились». И чего бы не попробовать.

«Чайфы» ушли на небольшой перерыв. Можно было, не перекрикивая музыку, поговорить с Кариной. Она заканчивала филфак Педагогического университета и работала переводчиком в турфирме.

Стас тут же пообещал с первых же денег заказать у фирмы тур.

Карина сказала, что будет ждать, но обратила внимание на то, что их фирма специализируется на семейном отдыхе. Линькович посетовал, что не женат. Карина пообещала подобрать кандидатуру. Стас, не теряя времени, спросил у девушки номер и демонстративно достал мобильник. Карина посмотрела на него с уважением: сотовый телефон уже не был атрибутом небывалой крутости, как несколько лет назад, но все-таки еще имелся не у каждого.

Тут Костян произнес еще один сентиментально слезливый тост:

— Мы ведь еще встретимся, на связи.

Все выпили. А на сцену вернулись «Чайфы».

Сегодня солнце зашло за тучи, сегодня волны бьют так больно… –

пел Шахрин под ликование зала. Захмелевшему Стасу стало вдруг очень хорошо. Он поверил в то, что с Кариной они еще увидятся, и даже не один раз, все будет хорошо, найдется московская работа.

Какая боль, какая боль…

Шахрин сделал маленькую паузу и тихонько сказал: «Россия — Украина». Зал замолчал.

Ну хотя бы два — ноль.

Зал восторженно охнул.

Какая боль, какая боль, Россия — Украина… Пять — ноль.

Зал яростно выдохнул.

Припев повторили раз десять.

Стас вспомнил, как в марте в этом же зале орали: «Сербия, Сербия», когда Штаты начали бомбить Белград. Тогда казалось, что война рядом, а теперь она была очень далеко. Имелись и более важные задачи.

Стас наклонился к уху Карины:

— У меня есть лишний билет, — в конце сентября — начале октября 1999 года в Москве в дефиците могли быть билеты только на матч Россия — Украина. — Пойдешь со мной?

Карина согласно улыбнулась.

Второй билет изначально был для Линьковича-старшего, и Стас радовался, что не успел сказать отцу об этом.

Петр Кислицын

(9 ОКТЯБРЯ, ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР)

— Переть перестало, — сказал ни с того ни с сего старший сержант Копыловский.

— Ты о чем? — переспросил его Петя Кислицын.

Они как раз вдвоем решили осмотром пулемета отвлечь себя от горестных размышлений о природном уродстве вратаря Филимонова. Знатоков футбола в палатке хватало и без них.

Завтра предстояло зайти в село, которое вроде как не собиралось больше воевать, но и оружие сдавать там не собирались.

— Переть перестало, раньше перло, а вот сейчас все вернулось, — разъяснил Копыловский. — Там мяч долетел, сям штанга помогла, решили, что великие, а тут ой, фарт кончился.

Петя поежился.

Его подчиненный, сам не зная, сказал то, о чем капитан Кислицын думал уже несколько дней. Фарт был, но он кончался. Великим он себя не считал, хотелось верить, что это поможет, без фарта-то.

В километре к северу началась пальба.

— Вот и посидели, — пробормотал Петя.

Из палатки, передергивая затворы, выскакивали футбольные аналитики.

2006 ГОД

Умер Слободан Милошевич, убит Шамиль Басаев, казнен Саддам Хусейн.

В Германии проходит чемпионат мира. Россия не принимает в нем участие, первое место занимает сборная Италии.

Выходят фильмы: «Апокалипсис», «Оружейный барон», «Горбатая гора», «Дневной дозор», «Сволочи», «Эскадрилья Лафайет».

Петр Кислицын

(ЧЕМПИОНАТ МИРА, ПОЛУФИНАЛ: ФРАНЦИЯ — ПОРТУГАЛИЯ, МЮНХЕН)

— Петр, стопанись, опять, что ли, пошел музыку заказывать, сколько можно, третий раз слушаем, вот же, ну ладно…

Оркестранты в кожаных шортах встали и в шесть труб прилежно заиграли «Калинку». Один из столов, недалеко от выгородки, в которой располагался оркестр, нестройно, но старательно подпел. Когда мелодия затихла, певцы чокнулись рюмками со шнапсом и выпили. Музыканты сели и задудели что-то более баварское. Исполнители «Калинки» тоже занялись баварским.

— Вот под это мы их и трахнули в сорок пятом, а если надо — всегда сможем повторить, — уверенно сказал очень толстый человек, подтверждающе хрустя брецелем.

— И это повторим, и пиво со шнапсом повторим, Женя, ты не заводись, отдыхай постепенно, — призвал его было припавший к ребрышкам крепкий пожилой мужчина. — Мы все-таки отдохнуть здесь, Петр, друг мой, стоп, ах ты ж… оставь дударей в покое.

Кислицын послушно сел на место. Через пять минут оркестр никуда не денется, а Никита Палыч авось отвлечется.

— Видел бы фюрер, как в его «Хофбройхаусе» скачут под странную музыку, — оркестр как раз заиграл что-то латиноамериканское, — арийские девушки с какими-то неграми. — Саша, четвертый в их компании, вопреки осуждающему тону, пристально и одобрительно смотрел на складную негритянку в чем-то среднем между шортами и трусами.

— Да ладно вам, Александр, — Женя примирительно куснул брецель. — Это же австралийцы и бразильцы. Им время до самолета как-то коротать надо. И даже если вон, — исчезающий брецель сделал Женю немного высокопарным, — белокурая повелительница коал соблазнит какого-нибудь смачного уголька, а эта жопастенькая шоколадка даст вот тому белобрысому бугаю, то что страшного? Что они потом, кроме кенгуру и обезьян, увидят?

Петя по-прежнему не любил всех небелых, но сейчас ему было на них наплевать, пусть утрахают друг друга.

Пиво и еда были жуть какими «четенькими». За границей он так не отдыхал с бандитских времен, когда смотались на Кипр. За последние годы Петя несколько раз бывал с семьей в Турции и Египте, но там надо было вести себя смирно, без особого разгула. А тут — прямо молодость, молодость.

Путь в «Хофбройхаус» тоже был немного из позапрошлой жизни.

Два месяца назад Никита Палыч предупредил сотрудника Кислицына о долгой заграничной командировке. Долетели до Будапешта, поели гуляша, послушали чардаш, поразились общей засранности города, взяли машину напрокат и двинули в сторону австрийской границы. Незадолго до нее их встретили три автомобиля с людьми, глядя на которые Петя пожалел, что у него нет ствола. А лучше танка.

Шеф, напротив, был всем рад. Он достал из дипломата четыре основательные пачки евро, а в их автомобиль переехали две большие сумки. Кислицын поежился — он не любил проекты, связанные с наркотой, — но Галушкин, пока контрагенты считали бабло, успокоительно открыл одну из сумок. В ней лежали билеты на самые разные матчи чемпионата мира.

— Наши уважаемые коллеги имеют возможность заказать билеты на футбол, но их бедствующие земляки не могут позволить себе поездку в страну Евросоюза. А те, кто могут, часто не вправе пересекать границы развитых европейских стран. Вот мы и помогаем им добыть немного хлеба для своих несчастных семей, — Никита Палыч говорил так, как будто стоял на трибуне Совета Федерации. Он, как судачили в конторе, туда и правда был не против и даже чего-то химичил по поводу.

Границу переехали спокойно. Машина с двумя солидными господами с российскими паспортами не вызвала никаких подозрений. В гостинице перебрали билеты, потом долго возились с картой.

В следующие дни было много суеты. Отвезти пачку билетов, принять деньги, сбросить их в гостиницу, взять новую пачку билетов. Раз в день они выкидывали мобильный телефон с симкой: их в изобилии привезли из Москвы. Петя заранее заказал целый ящик старых телефонов бывшему рядовому Белову, который постепенно становился большим милицейским чином у себя в Сибири. Симки они добыли в Венгрии.

Один раз их выручило Петино чутье — слишком много народу болталось на маленькой железнодорожной станции за час до поезда. Когда, миновав явную засаду, они проселочной дорогой пробирались назад в гостиницу, Кислицын поинтересовался, к чему все эти приколы. При всей увлекательности дело выглядело не по чину стремным.

Никита Палыч посмотрел на него как на идиота.

— Во-первых, нам надо порастрястись, особенно тебе, а то солидности полные штаны. Во-вторых, опыт новый всегда полезен. В-третьих, чемпионат мира, считай, на халяву смотрим, пиво пьем, поди плохо. Ну и с каждого билета нам приходится по несколько сотен евро в среднем, а если нам подвезут билеты на полуфиналы, так и вообще круть будет. Ты ж дом строишь, деньги нелишние.

С домом шеф попал в точку. Там никакая копейка не могла считаться лишней. Их вообще больше не стало, лишних денег. Иногда казалось, что и обычных явный недостаток.

Сначала Кислицыны, как и планировали, купили соседний участок, а потом, как-то так получилось, и еще один, совсем задешево, у практически спившегося генеральского внука — жаль было упускать. Пока оформляли, пока сносили ненужные заборы, прошел почти год. Зато сколько радости было, когда всей семьей приехали обмывать новые владения. Петю не раздражал даже муж сестры, который таки вступил немного деньгами, а больше обещаниями. В конце концов его дети тоже были Кислицыными, хоть и по матери.

В приступе ностальгии Петя пошел проведать Линьковича-старшего. Расчет был, чем черт не шутит, повидать Стаса: организовывать встречу не хотелось, а вот так, случайно, возможно, получилось бы и хорошо. Да и про Диму хотелось хоть кому-то наконец рассказать.

Но старик куда-то уехал, и Петя вернулся к себе смотреть всем мужским коллективом позорнейший для России матч. Семь португальских голов настроения не испортили.

Осень и зиму провели в обсуждении проекта дома и прилегающих земель. Мать не разговаривала со всей семьей две недели, узнав об отсутствии в плане грядок и парников. Петр ненавидел огороды с детства, однако на слова зятя про то, что «в гости могут приехать солидные люди, а тут огурцы какие-то бессмысленные», вызверился и настоял на сохранении пары грядок. Просто из принципа. Чуть обиженная радость Евгении Павловны того стоила.

Весной 2005 года начали строиться. А уже осенью перестали, потому что кончились деньги. Первоначальные расчеты оказались ни о чем. Все дорожало со страшной силой.

Казалось, строилась вся страна: на рынках было не протолкнуться, на котел отопления пришлось записываться чуть не за полгода. Петя не очень понимал, зачем отец в самом начале стройки сразу взял кирпича с запасом. Когда через три месяца пришлось-таки его докупать, выяснилось, что цена подскочила и запас позволил чуть сэкономить.

Еще хуже было с рабочими. Кислицыны не делали ремонтов с девяностых, а тут оказалось, что свободные умелые руки в лютом дефиците. Сами строить они не умели. Петя вспомнил, как мать в свое время несправедливо подшучивала над Алексеем Петровичем: «Рабочий, а руками ничего не умеет». Действительно, он, может быть, и смыслил что-то в станках, которые давно уже сдали на металлолом, но в остальном оказался почти беспомощен.

Отступать было некуда. Пока они занимались участками и домом, к московским квартирам стало не подступиться. Ольга с мужем, к великому недовольству родителей, так и снимали очень задорого хату в центре.

Но Петя и не собирался бросать начатое. Дом был нужен прежде всего для сына.

Первые четыре года Игорь проходил по разряду трат и необходимого, чуть брутального, тетешкания: побросать вверх, проверить мускулы, отвезти к зубному врачу. Все изменилось в два дня.

Как-то вечером, когда пьяный Петя начал орать на жену, у него внезапно заболело колено. Сын ударил хорошо, как будто учили, кулаком, в котором сжимал свою гантельку.

— Утром разберусь, — буркнул Кислицын и уполз дрыхнуть.

На следующий день, проспав все на свете и выбегая из дома, Петя по какому-то наитию обернулся. На подоконнике стоял сын и грозил ему кулаком: мол, не возвращайся. Вечером, когда Петя довольно поздно вернулся домой, одетый Игорь спал в прихожей, сжимая в руке все ту же гантельку. Зоя пожала плечами:

— Не хотел уходить, тебя встречал.

Кислицын себя чувствовал уверенней на минном поле.

Тем более что, в отличие от многих, употреблявших это выражение без дела, он как раз понимал, как это. Петя разбудил сына, извинился перед ним за неудобства, а также пообещал не кричать на мать. Игорь поверил.

А Кислицын потом понял, что разговор взрослого со взрослым был единственно возможным вариантом. И что такого «четенького» пацана, как сын, он не встречал никогда.

Через два месяца сын стал Игорь Петровичем — строго спросив у родителей причину громкого спора (жене Пети не очень нравилась идея с домом и она уговаривала мужа сначала поменять квартиру). Потом Петя записал сына в хоккейную секцию и старался сам, по возможности, возить его на занятия. По дороге туда и обратно они подружились окончательно.

Дом был для сына — конечно, и племянникам нашлось бы там место, — но главным в семье и доме предстояло стать Игорю Петровичу. Петя очень не хотел, чтобы сын начинал жизнь, как он сам, с самого дна. Как пошутил дед — он как раз больше благоволил Петиным племянникам, но Игоря Петровича тоже уважал, — должен же наконец появиться в семье человек с высшим образованием.

Петя скучал по сыну в командировках, а уж, попав на чемпионат мира, затосковал всерьез.

Они собирались посмотреть его вместе. Игорь Петрович очень расстроился, когда узнал, что отец куда-то уезжает. А уж как объяснить, где он пропадал, — Кислицын и просто не представлял. Врать было нельзя.

…Весь товар, в котором оказались и билеты на плей-офф, они сбыли аккурат к концу четвертьфиналов. Сдали машину, Петя подглядел, что брали ее на какие-то сомнительные, чуть ли не хорватские документы. Оставили себе билеты, в том числе и на финал.

— А теперь отдых, — провозгласил Галушкин.

Сказано — сделано.

После дортмундского полуфинала, в котором вылетела Германия, к ним прибился Женя, владелец трех московских магазинов одежды. Веселый большой человек представился бывшим военным с богатой, по его собственным словам, биографией. Никита Палыч сначала покрутил носом, но, поговорив с Женей, тон изменил: «знает, о чем говорит, бывал в разных местах, бывал, спору нет, а уж как там, так все про себя рассказывают, как про героев».

Толстяк приехал на чемпионат с туристической группой, но общаться там ни с кем не хотел. Или с ним не хотели. Он лаял турагентство, которое организовало поездку, — денег взяли кучу, а селят в клоповниках. Петя любопытства ради поинтересовался ценой билетов на футбол — за билет номиналом 250 евро брали четыре тысячи. Выдавали их уже в Германии, непосредственно перед матчем.

Петя посчитал, что сами они брали по четыреста, а сдавали по полторы тысячи, то есть посредники нагревались совсем безбожно.

— Наши, наши это билетики, — хмыкнул Никита Палыч. — Ну вот тебе пищевая цепочка во всей красе.

Саша, сотрудник аналитического центра при Администрации президента, нашелся в Мюнхене, когда французы выбили с чемпионата мира Португалию. С ним практически случайно разговорился Петя, а потом тот сел с ними пить пиво, ну и оказалось, что профессиональный чинуша компании не помеха. Свою поездку Саша организовывал сам, билеты брал у спекулянтов, получалось дешевле, чем у Жени.

На финал он попасть и не надеялся, но Никита Палыч обещал посодействовать — пару билетов он оставил про запас: «Посмотрим, есть ли от него прок».

Прок получился практически мгновенно — Саша провел для своих новых друзей прекрасную экскурсию по Мюнхену и окрестностям. Закрепили ее в каком-то небольшом ресторанчике, где высокая грудастая немка ловко подносила сразу по несколько кружек пива, а в момент оплаты счета показала на какую-то графу, помянула правительство звучным «шайзе», намекая тем самым на дополнительные чаевые. Не пожалели. Женя пытался ухватить ее за грудь, но промахнулся и чуть не упал.

После того вечера решили ехать дальше всей компанией из Мюнхена в Штутгарт, на матч за третье место, а оттуда перебираться в Берлин на финал. Никита Палыч уже арендовал автомобиль, в котором поместились он сам, Петя, Александр, Женя (вот об этом пришлось подумать отдельно) и, главное, багаж, который Женя накупил за время поездки (глядя на то, как бизнесмен пылесосит магазины, Галушкин шутя говорил о необходимости найма трейлера, который шел бы за их машиной). Сошлись на том, что это больше похоже на сцену из «Бумера», только гимор на дороге заменяют пивные.

Пете сравнение понравилось, как и сам фильм. В отличие от кукольной, по его мнению, «Бригады», кино про пацанов, бегущих от ментов, ему легло как родное. Петя даже представил себя на месте героя, которого играл тот же чувак, что и в «Бригаде».

Саше продали по себестоимости билеты на матч за третье место и на финал — тот чуть не заплакал и обещал проставу лютую в Берлине.

Мюнхенский сговор, как назвал все происходящее Галушкин, оформить решили в «Хофбройхаусе».

За столом обычно солировал Женя. Он говорил всегда, когда не ел, впрочем, подкреплялся он регулярно и с аппетитом. Тематика выступлений была самой разнообразной: от текущего политического момента до телок, до которых большой веселый человек был, по его собственным уверениям, охотник пуще многих. Петя вспомнил про Митяя, впрочем, Женя и не плевался, и откровенной херни не нес.

Саша больше любил разговоры про девушек, о политике старался не болтать.

— Ты ж не на работе, друг, расслабься, — подначивал его Никита Палыч.

— Мы, как чекисты, всегда на работе, — отвечал Саша и переводил разговор на что-нибудь поприятней.

О Третьем рейхе, к примеру, он готов был рассказывать часами.

Правда, оттуда снова сваливались в политику.

Все были за сильное государство и сходились на том, что сейчас в России бардак. Женя говорил «уже», а Никита Палыч говорил «еще». Саша просил не ругать при нем Путина, тогда все начинали лаять Лужкова, тут консенсус был полный. Женя называл мэра Москвы не иначе как Арон Аронович Кац, а Галушкин возражал, что мэр дурак, а евреи такими дураками не бывают. Саша хмыкал: «Он был поумней, пока жена под себя его не подмяла».

Петр помалкивал, к моменту, когда ему удавалось сформулировать реплику, разговор снова уходил к телкам и футболу. Или к делам.

Саша собирался строить дом — на сэкономленные от завтраков деньги, как пошутил Женя, — и Никита Палыч обещал свести его с главой подмосковного района. Петя с удовольствием рассказал, какая прорва эта стройка, и с ужасом понял, что названные суммы Саше не прорва, а так — баловство.

Женины связи на таможне заинтересовали уже самого Галушкина, они предварительно договорились присесть и поговорить в Москве.

Женя грозился сманить Петю к себе на работу, у него был пай в каком-то небольшом ЧОПе, который в том числе охранял и его магазины.

«Денег не хватит, — смеялся Никита Палыч, — и крыша слабая».

Саша понимающе кивал головой: «Небось, ветеран войны, сейчас их прятать надо как следует».

Кислицын тут мрачнел. От бывших сослуживцев доходили совсем не радостные слухи о том, что какие-то странные люди их ищут, а некоторых уже вроде как и отыскали, да так, что концов не найти.

Совсем ближе к ночи Галушкин поднял Петю и, объяснившись тем, что им за руль, а выезжать рано, попрощался с чинушей и бизнесменом. Те уже перешли к наливкам и возражать не стали.

Петя с Галушкиным шли по вечернему и шумному Мюнхену.

— Как тебе кухня местная? — спросил Никита Палыч.

Пете было «четенько», о чем и доложил.

— А вот чехи считают, что в Баварии и готовить толком не умеют, у них все то же самое, но лучше, давай зайдем еще по пятьдесят.

Присели в открытом кафе. Кельнер принес две рюмки шнапса и пиво.

— Может быть, там действительно вкуснее, — Петя в Чехии не был никогда, но спорить не хотел.

— Да нет, один черт, — хмыкнул Галушкин, — я же там жил в детстве, с родителями, отец был военный, ну и мы с ним там.

— Это в 1968 году? — спросил Кислицын, радуясь своей догадливости.

Галушкин даже пивом подавился.

— Да ты совсем пьян, раз посчитать не можешь, в 1968 году я уже летехой был и правда находился в Чехословакии, но уже по службе, нет, это было в середине пятидесятых, чехи тогда к нам хорошо относились, и мне нравилось. Когда в СССР возвратились, мне непросто было, ко многому привыкал, а в военном училище мне за чешское произрастание даже прозвище дали.

Галушкин помрачнел. Кислицын медленно тянул пиво, стараясь не спугнуть момент. О шефе он знал немного, а уж про молодость речи не было никогда.

— Как тебе наши новые друзья? — прервал Петины размышления Никита Палыч, воспоминания как начались, так и закончились.

— Да вроде нормальные, хотя Женя достает иногда, очень шумный.

— Вот смотри, Петя, вот и власть, и деньги во плоти, а ничего не могут они без нас, а знаешь почему? — Никита Палыч заказал еще шнапса. — Потому что это мы основа страны, мы — воины, кшатрии, а никакие-то там болтуны, умники или торгаши.

Петя начал терять нить разговора.

— Мы спасли эту несчастную страну в девяностые, на нас, как на крюке, удержалась вся эта территория, и мы теперь должны вести ее вперед, — Никита Палыч закурил новую сигарету и размахивал ей, как указкой у доски. — Можно быть свободным от денег или желаний, но свободы от власти быть не может: либо тобой управляет власть, либо ты и есть власть. Смотря что выбрать. Только когда ты наверху, ты сможешь совершать правильные поступки. Иначе ты всегда будешь зависеть от балаболов или идиотов, я на них насмотрелся в 1991 году. И не на Ельцина, он хотя бы с яйцами был, а на ГКЧП, ты не представляешь, какое это оказалось болото.

Галушкин помрачнел, резко сделал глоток, потом так же резко улыбнулся:

— А простава в Берлине на самом деле с тебя.

— С чего это? — удивился Петя.

— Ну как, довезешь нас до Берлина, я поведу наших мальчиков в бордель, знаю там один неплохой, а ты — в аэропорт, жену с сыном встречать.

Кислицын маханул рюмку залпом.

— Что уставился, встретишь их, отвезешь в гостиницу, ну жена день в номере посидит или погуляет по центру, магазины присмотрит, вам потом еще пару дней здесь без нас жить, а ты с Игорем Петровичем с нами вместе на финал.

Петр прикурил одну сигарету от другой. Галушкин смеялся.

— Откуда виза у них — две недели назад попросил хороших людей все это сделать. Откуда билеты на самолет — так заказал и оплатил, не так дорого, если с умом. Как на финал сын попадет — отложил специально один билет, когда решил все устроить — когда ты нас на той станции от больших трудностей спас. Ну ты пойди позвони домой, жена-то в курсе, а вот сыну сам скажешь, а я пока тут еще рюмку выпью.

Петя отошел в сторону от кафе. Трубку взяла жена. Чуть-чуть поругавшись для приличия, что давно не звонил, спросила, как в Берлине погода, специально отметила, что Кислицын никогда ничего не знает, и позвала сына.

Судя по тону, он был рад, но делал вид, что крайне недоволен отцовским отсутствием.

— Игорь Петрович, ты не барагозь, вот послезавтра вы с мамой в Берлин летите ко мне, да, на чемпионат мира. Что значит, все интересное кончилось, финал тебе ерунда? Не ерунда, ну хорошо, проследи, чтобы мама захватила мою синюю рубашку, она фартовая, вместе за итальянцев болеть будем, да, скоро увидимся.

Никита Палыч сидел за столиком с новыми рюмками шнапса.

— Ты думаешь, я тебе подарок сделал? Нет, это твоему Игорю Петровичу. А знаешь почему? Потому что он воин и я воин. Ты тоже воин, но только недотепа, а он — настоящий воин.

— Почему я недотепа? — обиделся Петя.

— Мог бы и сам подумать, что сынок твой до соплей был бы рад на чемпионате мира побывать, но не ты, а я, заслуженный человек, думаю об этом, занимаюсь организацией всей поездки, используя, между прочим, дорогостоящий роуминг.

Петя хмыкнул, за телефоны у них платила контора.

— Не важно, в общем, твой сын воин и потому должен знать: не важно, чем и как ты владеешь, важно — что награда всегда найдет тебя.

Кислицын понял, что Галушкин по-настоящему пьян.

Они вышли из кафе и побрели через площадь к гостинице.

— А сыном твоим я займусь, — вдруг сказал Никита Палыч.

— Как это? — непонимающе ответил Петя.

— Поступит в МГИМО или еще какое приличное заведение, репетиторов найму, пусть сын бандита Лимончика сделает настоящий шаг вперед, запомни, парень, вот теперь приходит по-настоящему наше время.

Петя кивнул. Сейчас ему важнее всего было придумать логичное и непротиворечивое объяснение тому, как оказался здесь и почему сын прилетает к нему так поздно.

Игорь Петрович был смышленым ребенком. В лоб врать не следовало.

2000 ГОД

Владимир Путин избран президентом России, инициированы федеративная и налоговая реформы.

Продолжается война в Чечне, федеральные войска взяли под контроль Грозный и большую часть территории республики.

Начался конфликт властей и медиаолигарха, хозяина телеканала НТВ Владимира Гусинского.

Погибла подводная лодка «Курск».

В декабре Владимир Путин инициировал возвращение гимна СССР как гимна России.

В Бельгии и Голландии прошел чемпионат мира по футболу, победу одержала сборная Франции.

Выходят фильмы: «Красота по-американски», «Сука любовь», «Гладиатор», «Бойцовский клуб», «ДМБ», «Брат-2».

Дмитрий Хубариев

(РОССИЯ — ИЗРАИЛЬ, 1:0)

— На работу, на завод, приходит радостный такой мужик. Его спрашивают: «Иваныч, ты чего такой счастливый?» — «Сын, сцуко, порадовал наконец-то! В дневнике принес первую благодарность от учителей! Чуть не прослезился…» — «И что там написали?» — «Написали: “Ваш сын единственный, кто догадался взять с собой в поход водку! Спасибо Вам, Федор Иванович, за сына!”» Хубариев, тебе телеграмма срочная.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

Когда я заезжал в Москву, мне почему-то даже и не думалось разыскать Макса, сесть поговорить. Не в обиде дело, просто, казалось, не о чем. Он остался в той закончившейся, собственно из-за него, жизни. А вспоминался только по мелочам: как человек по улице идет в белом пиджаке, так Максов костюм вспоминаю. Ну или ту историю с клубникой. Или еще что. Странное дело, никого, кроме него и бабы Веры, у меня в родне не было, а его и не считал. Поэтому сразу стыдно стало, как узнал…

Максим Хубариев умер почти так же нелепо, как и жил. Он шел с двумя друзьями в гости и решил по дороге подкрепиться коньяком и дыней. Что убило их: паленка, душное московское лето, расшатанное здоровье или совокупность факторов, осталось неизвестным. Три трупа около скамейки напротив детского сада, хорошо, что лето, детей не было, рассказывал милиционер. Дима поинтересовался ходом следствия, старший лейтенант посмотрел на него как на идиота.

Скандалить было без толку. Не станет милиция впрягаться за трех почти забулдыг, распивающих палаточные коньяки. Хубариев прекрасно понимал, что Ларин с Дукалисом только в сказках про «Улицы разбитых фонарей» водятся.

Дима не видел Макса с тех пор, как они отдали квартиру за долги. Первые два года старший напоминал про себя бабушке новогодними открытками и звонками на день рождения. Появившись, презентовал целую корзину гостинцев и немного денег. Рассказал, что занялся торговлей рыбой и морскими деликатесными гадами и скоро все будет хорошо, расспрашивал про брата, ругал себя. Появлялся потом еще несколько раз, оставил как-то «пиджак для Димы» и небольшую записку, в которой каялся и обещал «очень скоро закрыть все долги».

Кризис 1998 года уничтожил все надежды Макса. Он снова был в долгах. Жил у какой-то тетки старше него лет на десять. Последний раз зашел в гости месяца два назад, был, как обычно, весел и шумен, но как-то уже по инерции. Рассказал, что работает с большими людьми: «Условия не самые лучшие, но все поправимо, скоро будет все гораздо лучше».

Очень просил устроить его встречу с Димой. Бабушка, по ее словам, думала, как это сделать, но только при ней: «Ты как в детстве привык его слушать, так и ходил телок телком, кем бы ты ни считал себя теперь, ничего не изменилось, небось, и дыню эту чертову с коньяком сел бы с ним употреблять, что бы я теперь делала».

Дима видел, что баба Вера переживает гораздо больше, чем хочет это показать.

Всю жизнь, сколько он себя помнил, младшего внука она любила больше, чем старшего. А уж после потери квартиры того и вовсе возненавидела. Но вот оказывается, они виделись. И даже первый раз после школы и выпускного пиджак у Димы теперь есть.

Старший знал, как подольститься к бабушке, — она всегда была сторонницей строгого стиля в одежде и если ей что-то нравилось в Максе, так это умение одеваться.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

А вот что бы я сказал Максу, если бы мы встретились? Что он ведет непутевую и даже поганую жизнь, что продавец — это только посредник между товаром и человеком, а не хозяин жизни. Что если бы он пошел работать руками тогда, в начале девяностых, то мы бы до сих пор были бы при квартире? Что грех добывать деньги вот так, как он добывает, хотя нет, собственно, ничего и не добыл. Только на коньяк смертный хватило. Интересно же, что бы он ответил.

Похороны получились скромнее скромных. Сожительница старшего Хубариева, довольно милая женщина, несколько раз дала понять, что никакая новая родня ей не нужна и плакать она планирует без них. Половину расходов, впрочем, взяла на себя. Поминок как таковых и не случилось. Дима и баба Вера дома выпили пару рюмок за упокой души Максима Хубариева. В разгар ужина соседка по лестничной клетке заорала о пожаре. Дима всполошился, что горит их дом, но выяснилось, что полыхает Останкинская башня. За это Дима выпил особо, он терпеть не мог телевидение, начиная от ток-шоу и кончая идиотскими фильмами. Новости, впрочем, смотрел.

Утром в почтовом ящике объявилась повестка к следователю, но не к привычному, а к другому, по экономическим преступлениям. Первым делом Дима хотел было немедленно бежать в свой городок, но потом решил пойти поговорить.

Второй следователь, в отличие от затюканного мента, занимавшегося смертью полубомжей, смотрелся хозяином жизни. На столе рядом с компьютером лежал новенький мобильный телефон. За то время, пока Дима был в кабинете, он дважды обстоятельно поговорил по нему о всякой ерунде, в том числе и о том, где ужинать. Закончилось непонятными словами: «Выпьем за твое возвращение, Лимончелло, вкусного лимончелло». Курил следователь дорогущий «Кэмел», из кармана в какой-то момент добылся брелок «тойоты». Жизнь у человека явно удалась, и он не планировал сбавлять обороты, достигавшиеся в том числе и за счет удачных следственных действий.

Дмитрий Хубариев узнал о том, что его брат, вместе с двумя другими любителями дешевого алкоголя, был учредителем нескольких компаний, каждая из которых оперировала большими средствами, взятыми в кредит.

Зарегистрированы они были по одному адресу — месту прописки одного из погибших, — а Максим Хубариев во всех был генеральным директором. Он же брал и кредиты. Отдавать их было явно нечем, потому что на балансе не имелось ни копейки. Налицо было жульничество, кое следователь и готовился пресечь. Или не пресечь — в любом случае с некоей пользой для себя.

Несколько часов прошли в несколько однообразной и даже скучной беседе. Дима настаивал на том, что про дела брата ничего не знал и, главное, совсем не хотел знать. Следак не верил, матерился и даже пару раз попугал его возможным арестом. Дима пожимал плечами, надо — сажайте, но сути дела это не изменит. Тюрьма вряд ли была бы хуже фермы рабов.

Тоску пустого разговора сломал вопрос о занятиях Хубариева-младшего. На ответ «автомеханик» следователь хищно улыбнулся и начал расспрашивать про автомобили, явно желая вывести самозванца на чистую воду. Через пять минут тон следователя наполнился дружелюбием и приязнью, а еще через пятнадцать минут Дима и хозяин кабинета уже на улице вдумчиво обсуждали постукивание в движке новой «тойоты».

«Я вижу, ты не врешь, — сказал следак на прощание, — ты ловчила, но по автомобильной части, а она меня по службе не касается, поэтому двигай куда-нибудь и не появляйся в городе три-четыре месяца, ни-ни-ни, не говори, где живешь, зачем мне это, а потом дело закроют, банк спишет убытки, и все будет нормас».

Баба Вера беспокоилась за Диму в сквере рядом. Она, как выяснилось, понимала, как и чем промышлял непутевый старший внук. До Макса и его друзей досыпались крохи, рассказывала бабушка, когда они шли из милиции, реальные деньги шли тем, кто организовывал кредиты.

— Так они, может, их и убили? — спросил Дима.

Бабушка аж опешила от его наивности:

— Кто ж будет резать дойную корову, на них бы еще что-то навесили сначала.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

Вызов к следователю оказался полезным: он давал отсрочку. Лиза компостировала мозги каждый божий день — в Москву да в Москву. Я не знал, как отговорить ее, и уж точно не понимал, что сказать бабе Вере. Она бы обрадовалась за меня и снова бы завела разговор про общежитие, в котором комендантом ее подруга и куда она с удовольствием переселится. Бывал я в этой халупе — паровозное депо времен разрухи. Бабушка этого не заслужила совсем, я и так перед ней виноватей виноватого. Однако, как выяснилось, никакой отсрочки мне судьба не дала.

Около подъезда стояла нарядная машина. Такие в их район обычно не заезжали. Бабушка насторожилась, и не зря — гости были по их душу.

Из первой двери вылез бугай, который вежливо, что чуть успокаивало, спросил, не родственники ли они Максима Хубариева.

Очевидный факт оспаривать не стали. Тогда с заднего сиденья вылез человек куда поменьше. Представился Феодосием Лакринским. Каким-то странным чирикающим голосом, посочувствовав горю семьи, изложил суть дела.

С его слов получалось, что дела Максима шли в гору и если бы не казус с коньяком, то наверняка он бы занял достойное место в деловом сообществе столицы. Он всегда вспоминал про брата и хотел искупить свою вину перед ним:

— Знаю, парень, случилась беда у вас, ну ничего, времена были жуткие, теперь-то нет такого беспредела, все по-другому.

Предложение господина Лакринского состояло в том, чтобы переписать все фирмы и контракты на Диму и продолжить работу:

— Не факт, что хватка у тебя такая же, как у брата, но в гены я верю, да и поможем, парень, на первых порах, в конце концов твой брат много добра сделал, должны мы помочь его семье.

— Спасибо, — широко улыбалась бабушка. — Вот видишь, Дима, мир не без добрых людей, а ты все на Макса дулся, видишь, как люди его добром вспоминают, спасибо вам большое, нет, вот этого пока не надо.

Последнее относилось к конверту, который Лакринский как раз пытался достать из кармана.

Баба Вера махала руками:

— Что вы, не сейчас, может, потом, кто ж на похороны берет вот так, спасибо, спасибо. Дима, вот человек настоящий, как в песнях пели, посмотри на него.

Гость даже несколько смешался от похвал, дал визитку с рабочим и мобильным телефоном и попросил связаться завтра-послезавтра:

— Дела, парень, ведь не ждут, хотя такое печальное событие, ох, грусть какая.

Бабушка почти втолкнула Диму в подъезд, и уже в окно около лифта они смотрели, как автомобиль выбирается из неподобающего ему двора.

— Как я боялась, телок, что ты конверт этот возьмешь, вот тогда бы непонятно, что делать, а теперь до вечера время есть, а повезет — так до утра.

Хубариев улыбнулся:

— Бабуля, ты меня совсем за дурачка не держи.

Через несколько часов Дима, оглядываясь по сторонам, вышел из подъезда и пошел к метро. Никто его не ловил и никто не преследовал.

До городка Дима добрался без всяких проблем. Утром вышел на работу, позвонил домой, узнал, что никто его не спрашивал и успокоился. Жизнь потекла прежним руслом: утро и день в автомастерской, вечер за книгами либо с Лизой.

С ней, правда, ладилось все хуже и хуже. Каждый день, проведенный не в Москве, девушка считала вычеркнутым из жизни. Отбиваться было бы проще, если бы городок был подальше от столицы или если бы каждый Лизин сверстник не норовил бы туда умотать. И так было в городке заведено еще с советских времен: каждый, у кого есть руки, или мозги, или, в случае с девушками, сиськи с жопой, уезжал в Москву. Лизе, тусившей, к великому негодованию всех дам постарше, с москвичом, сам бог велел, казалось бы, перебираться в столицу.

Хубариев Москвы боялся. Со временем люди, у которых он угнал машину, люди, которым отдал квартиру, и просто плохие люди стали для него одной бандой. Москва была под ними. Всякий здравый человек должен был бежать оттуда. Если бы не бабушка и защита почти фанерных стен ее хрущевки, он бы и не бывал в Москве.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

«Город отбирает силу», — говорил немец из фильма «Брат». Спорить не с чем, вообще весь фильм правильный, а фраза — так великая, на мой вкус. Москва жирная, неприятная и напоминает бомжиху с вокзала, которая где-то сперла нарядную сумочку и вертит ее в руках.

Впервые в жизни Хубариев был не только нужным, но и важным, это его и держало на месте. В их детской компании он был не главным, в техникуме и бригаде — тоже. А вот в городке и его окрестностях Хубариев уже привык быть уважаемым человеком, меньше, конечно, чем начальник милиции, мэр или главный бандит (недавно они поменялись местами), но уж не меньше, чем хозяин «Василька» или директор недавно открывшейся «Чайной забавы». Выпить можно было где хочешь, а машину чинить только у Дим Яныча, который хоть не хозяин автосервиса, но мастер лучше всех. К нему записывались на прием. Один местный авторитет предложил открыть свой бизнес, но Дима отперся тем, что если начнет заниматься делами, станет не до починки машин. Аргумент был принят. Счастливый Анатолий Федорович положил такому честному работнику неимоверный по меркам городка оклад и просил извещать, если опять кто чего посулит.

В Москве он снова стал бы никем. Нашел бы работу, конечно, голодные автомеханики появятся, только если «Гринпис» победит во всем мире, но такого уважения бы не было. И вот в этом случае Москва забрала бы у него Лизу, а как жить без нее, он совсем не понимал. К тому же денег, которые он мог бы заработать в родном городе, и не могло хватить на Лизины мечты. Например, она очень хотела мобильный телефон, а это явно сущее разорение.

Но в лоб ни о страхе перед городом, ни тем более об опасности потери он говорить не решался.

Через две недели Дима позвонил бабушке. Она была взволнованна. Дорогая машина приезжала еще раз. «Долго им толковала, как тяжело без всякой поддержки прожить на одну пенсию, когда один внук опился и помер, а второй смылся неизвестно куда, но только не поверили они мне, похоже, совсем не поверили, не про пенсию, а про то, что не знаю, где ты, так что ты какое-то время на связь не выходи».

Вечером у Димы с Лизой было очередное свидание. Сдуру он рассказал, что не поедет в Москву на следующей неделе и вообще какое-то время не поедет, а там, слово за слово, доложилось и о поступившем от господина Лакринского предложении.

Лизу потряс его отказ.

— Работа есть, денег вроде больше стало, руки на месте, все ничего, — убеждал Дима, но эти доводы девушку привели просто в бешенство.

Она страстно, как в койке, орала Диме, что всю жизнь чинить чужие машины — это ерунда, годная только для мальчишки, но не для взрослого человека, а жить надо в Москве и заниматься бизнесом.

— Каким бизнесом, купи-продай, это не мое, совсем не мое, — отфыркивался Дима. — Брат у меня позанимался, век не забыть. Какой из меня бизнесмен, давай лучше поцелую.

— А ты ведь ссыкунишка, — вдруг сказала Лиза, — ты привык здесь за печкой сидеть, вот и боишься, и меня страхом обрюхатишь.

— Ссыкунишка? — удивился Дима.

— Ты не брата, прикованного к батарее, видишь, ты свою батарею видишь и себя около нее, вот ее и ссышь.

Ругань вылилась в бурный перепих, но после этого Лиза Диму выставила домой.

Весь следующий выходной, к несчастью, день он лежал на кровати и думал: пойти к Лизе или нет. Утром через день Дима побрел сдаваться. Он был согласен ехать в Москву и искать там место в жизни. Хоть и рядом с Феодосием. Главное, что с Лизой.

Дома ее не было.

В автомастерской Хубариева ждала записка.

«Дорогой Ди, ты хорош, но толку от тебя чуть. Жарить котлеты ты умеешь и сам, так теперь и всем остальным радуй себя сам. Я поехала в Москву, а ты чини машины, как-нибудь загляну, спрошу, что делать с «мерседесом». Или нет, устройся укладчиком асфальта и чини себе дороги, а я, проезжая из ресторана в клуб, буду махать тебе рукой. Твоя бывшая Ли».

С письмом в руке Дима просидел, казалось, вечность. Из забытья его вывел легкий тычок в плечо.

— Ты, что ли, Яныч, мне сказали тебе машину показать.

Хубариев кивнул и пошел к большому джипу.

Анатолий Федорович заканчивал подводить калькуляцию и думал звать аристократию мастерской на обед, сварена была большая кастрюля харчо. Внезапно раздался страшный крик. Хозяин с ужасом узнал Димин голос.

Время, добавленное ко второму тайму

1989 ГОД

Первые альтернативные выборы на Съезд народных депутатов СССР.

Проходит Первый съезд народных депутатов СССР.

В СССР начинаются межнациональные конфликты и массовые забастовки.

Выходят фильмы: «Уикенд у Берни», «Общество мертвых поэтов», «Авария — дочь мента», «Ничего не вижу, ничего не слышу», «Маленькая Вера», «Кикбоксер», «Фанат».

Антон Маяков, Петр Кислицын

Антон почти достоял в небольшой очереди за мороженым и уже окончательно определился с покупкой: сливочный пломбир за двадцать копеек, жаль, что не в стаканчике, но все равно вкусно.

Обстановка изменилась в считаные секунды. Группа молодых людей в тренировочных штанах подошла к киоску и занялась покупками. Пропустили вперед какую-то старушку — проходи, бабка, купи себе эскимо погрызть напоследок, — остальные должны были ждать. Спорить никто не стал. Антон клял себя за желание подкрепиться перед «долгой» получасовой дорогой домой. Что, рядом с домом мороженого не продавали, что ли. А вот теперь стой, обтекай холодным потом.

Вот уже три года по центральным московским школам ходили лютые слухи о парнях с окраины, которые лупят смертным боем всех, кто им попадется под руку. Особенно доставалось неформалам: хиппи, панкам и металлистам. Район на район, кажется, дрались всегда, но вот теперь эти сражения приобрели идеологическую окраску.

Советская молодежь, стройными рядами выступавшая за мир и социализм, стремительно распадалась на отдельные группы. Да, все были за мир и социализм, не особенно вдаваясь в подробности, что это такое, но в остальном различия перли в полном соответствии с гормонами.

Неожиданно стало много самой разной музыки. Она и раньше существовала, но вот, например, Антон понял, что ежедневно узнаёт название новой группы. Он поначалу не очень ориентировался в них, равно как и во вкусах, но потом придумал отличный, как ему казалось, ход. Все вокруг были металлисты или депешисты (и это был очень важный выбор), а Антон Маяков, отличающийся от всех на все сто, декларировал любовь к временам хиппи и группам того времени. Начал он с Битлов, а потом перешел на всякий арт-рок. У Сергея Владиленовича оказалась недурная коллекция пластинок. Музыкальный выбор еще больше отдалил его от одноклассников.

Музыка рассорила Антона и Стаса.

В «Юбилейном» был мегаконцерт: первое отделение — взлетающий все выше и выше бит-квартет «Секрет», второе — легендарная «Машина времени». Неполадки начались с самого начала: из компании в последний момент, когда уже собирались ехать за билетами, соскочил Димка, видите ли, у него возникли какие-то срочные дела. Петя потерялся из жизни гораздо раньше. Домашнего телефона у него не было, а сам он чего-то звонить перестал. Если бы они были вчетвером или втроем, спор о достоинствах и недостатках молодых Леонидова и Фоменко из Питера и мастодонтов Макаревича и Кутикова из Москвы вряд ли бы приобрел столь резкие формы — либо Дима сказал бы что-то примирительное, либо Петя перевел разговор в какую-нибудь туповатую, на нынешний вкус Антона, шутку. Но их оставалось двое. Стасу нравилось подтрунивать над Маяковым, пока тот не начинал обидчиво орать. В этот раз разговор получился как-то совсем нервным.

После этого концерта Антон и Стас перезваниваться перестали. На прямой вопрос Сергея Владиленовича его сын буркнул что-то про задаваку и пижона, чем неожиданно порадовал своих родителей, особенно маму. Он и сам не понял причин. Раиса Николаевна твердо намекала на то, что ради движения вперед Антон должен общаться с образованными и интеллигентными сверстниками. В противном случае и без того сомнительные перспективы сына станут совсем туманными. Стас Линькович, кажется, подходил по всем параметрам, но вот общение с ним мать почему-то напрягало.

Так Антон остался совсем без близких друзей. В седьмом классе книгочей Маяков водил дружбу с компанией двоечников и прогульщиков. Он быстро выбился в генераторы идей. Именно Маякову пришла в голову мысль объявить неформальный чемпионат по прогулам. Соревнование длилось недели три и было прервано после того, как вечером в программе «Мир и молодежь» показали целых три минуты песни «Скорпионс». Программу повторяли утром, и почти полкласса ушли с математики смотреть «Скорпов» еще раз. После этого всем школьникам выдали по первое число, и Антон под давлением обстоятельств был вынужден сойти с дистанции. Призовую тройку — приятелей Маякова — из школы выгнали. Его пощадили. Как выяснилось потом, дедушка позвонил директрисе. После этого в школе он остался совсем на отшибе.

Впрочем, всех их немного сплотила внешняя угроза. В классе не было ни панков, ни металлистов, ни хиппи. Но парней из дальних районов они боялись все равно.

Черно-белую картину мира, в которой на мирных обитателей центра нападают гады с окраин, не поколебало даже то, что как-то на концерте новых российских групп каких-то хулиганов, мешавших слушать музыку, отбуцкала орава металлистов из дальнего района Москвы.

Опасения Антона укрепляли его сомнения в собственной физической форме. Он не умел и поэтому не любил драться. Выпрошенное у родителей освобождение от физкультуры дало всходы общей рыхлостью. Осознание слабости подрывало дух — Маяков был уверен, что если схлестнется с кем-то, то его обязательно сильно поколотят. Немного выручал внушительный внешний вид. К нему не цеплялись. Правда, и сам Антон старался не забираться в края, где могли навредить ему. А что, собственно, было делать не в центре?

Мимо района, в который занесла его злая судьба, он часто проезжал по дороге в Северянку. Но думал ли Антон, сидя в электричке и любуясь на ряды одинаковых домов, что ему когда-то придется ходить между ними, обмирая от перспективы встречи с брутальными аборигенами.

Поездка, увы, была неизбежна. Борис Ельцин с разносом уволил деда из горкома. Потрясение от публичной выволочки через полгода свело опытного партийца в могилу. Однако связи его по-прежнему работали. Старый товарищ деда, главный врач поликлиники, обещал справку, которая позволила бы Антону Маякову гарантированно не ходить в армию из-за редкого желудочного заболевания. А также освобождала первокурсника от всяких глупостей вроде картошки, с которой можно было привезти, по образному выражению отца, «только гепатит и, если очень повезет, триппер».

Но в поликлинике, которая крайне удачно расположилась на Сивцевом Вражке, справку получить было нельзя и подъехать на Кутузовский, где квартировал доктор, тоже. Предстояло добраться до этого самого чертового района, найти дом, в котором жила доверенная медсестра, получить справку и отдать конверт, в котором, как предполагал Антон, лежал гонорар. Медицина, в том числе и близкая к ЦК, вместе со всей страной стремительно переходила на хозрасчет.

Дорога туда преодолелась просто. Автобус у метро подошел быстро, описание дома оказалось точным, неприятных личностей по дороге не встретилось, а медсестра еще и напоила чаем с пирожками, заодно повспоминав про деда. Конверт нашел свое место на серванте, справка надежно легла во внутренний карман куртки.

Дело казалось сделанным, и закрепить ощущение Антон решил злосчастным мороженым.

Он стоял тихо, стараясь не привлекать внимания. Тактика оказалась неверной.

— Мне на эскимо не хватает. Пухляш, не добавишь? — спросил Маякова крепкий парень с добрыми черными глазами. Не дожидаясь ответа, он без труда достал из Антонова кулака двадцатикопеечную монету. На этом проблемы не закончились. Пока любитель эскимо распаковывал мороженку, остальные оттолкали Антона за павильон.

— Ты чего здесь делаешь, — спросил один из них, — чего трешься?

— Я к метро шел, — ответил Маяков, надеясь, что честный ответ откроет дорогу домой.

— Шел, жирами тряс, — другой хулиган ткнул Антона в живот, было не столько больно, сколько унизительно, — а чего шел, откуда, я тебя в нашем районе раньше не видел, может, не замечал.

— Такого толстого поди не заметь, — засмеялся третий.

— Я не толстый, — на свою беду подал голос Антон.

И получил новый тычок в живот.

— Ну хорошо, не толстый, уговорил, пухлый. Так что теперь с тобой, пухлый, делать?

Антон молчал. Неизбежность побоев не вызывала сомнений, с плеером тоже стоило попрощаться. Важно было сохранить справку. Еще важнее — второй конверт. В нем лежали билеты на «Пинк Флойд», в мае 1989 года это считалось настоящей драгоценностью. За билетами Антон ездил накануне по отцовской наводке и просто забыл их выложить дома. Хулиганы вряд ли увлекались такой музыкой, но цену билетам поняли бы быстро. Объяснить родителям их отсутствие казалось невозможным. Когда Сергей Владиленович сказал Раисе Николаевне, что договорился о билетах, она, несмотря на престарелый возраст — целых сорок четыре года, — просто скакала по квартире, а потом вместе с отцом проныла что-то вроде «щаен о крейзи даймонд». Антон, хоть и называл себя любителем арт-рока, восторга не разделял. Но на концерт собирался обязательно. Теперь впору было собираться не в «Олимпийский», а в петлю.

Хорошо, что мать настояла, чтобы он постригся, — «толстое лицо и неопрятные сосульки по бокам, смотреть невозможно». Маяков точно знал, что длинные волосы куда быстрей вызвали бы деятельное неодобрение. Впрочем, оно и так приближалось.

Парень, назвавший его пухлым, обследовал наружные карманы Антона, достал оттуда пачку «Космоса» и спички и от души угостил своих друзей. Сигареты не вернул — это было ожидаемо.

— Глянь, «Космос» курит, у папы спер, — любитель эскимо был настроен на беседу.

Это утешало. Раз не стали бить сразу, значит, есть небольшой шанс. Однако все остальные явно считали, что пора переходить к делу.

— Так че ты здесь трешься, че рыщешь, — за каждым словом следовал тычок в ребра.

— Петя, — чуть не всхипнул Антон, — я к Пете приезжал.

— Какой такой Петя, — первый парень доел мороженое и начал разминать кулаки. Видимо, разговор наскучил и ему.

Маяков сам не понял, как он вспомнил, что Кислицыны жили именно в этом районе. Затихшая дачная дружба, о которой Антон почти уже и не жалел, сейчас могла выручить.

— Петя Кислицын, я к нему приезжал, только дома не застал, — Антон шел ва-банк.

— Это к Кислому, что ли? — кулак, шедший к ребру, замер. — А откуда ты его знаешь-то?

Антон подробно рассказал, как они дружили на даче, как общаются, стараясь не очень педалировать давность последней встречи. Помянул Хубариева, и это расположило гопников к Антону еще больше. Стало ясно, что Кислицына гопники знают и, судя по всему, уважают. Гость из центра мог теперь рассчитывать на небольшие поблажки. Любитель эскимо — он представился Пеплом — задал самый сложный вопрос о том, где живет Кислый.

Вдохновленный удачей Антон вспомнил, что Петя как-то описывал микрорайон, и он был похож на то место, где жила медсестра. Он назвал улицу и примерно описал то, что там видел, — магазин продуктовый с дельфинчиком на вывеске, магазин «Товары для дома», киоск «Союзпечать». Особо отметил парихмахерскую — при ее упоминании почему-то все заржали. Антон рисковал люто, но попал в точку. Гопники, или, как они представились, «сальники», ему поверили.

На свет появилась изъятая пачка «Космоса» — из нее угостили и Антона.

— А что ты с Кислым не встретился? — спросил один из парней.

— Дома не застал, — тут же ответил Антон, — наверное, перепутал что-то.

— Чего ж не позвонил? — поинтересовался тот же парень.

— Куда ему позвонить, у них же телефона нет, — мгновенно среагировал Антон, и это была ошибка.

— Как это нет, я ему вчера звонил, на отца нарвался, он поддатый был, на болт отослал, — нехорошо сощурился гопник.

Антона спас Пепел.

— Ну так им телефон когда поставили, месяца три назад, как и всему дому, к этому привыкнуть надо, — веско проговорил он. — Ладно, видно, что не левый чувачила какой, надо бы гостя чем-то попотчевать.

Антон принял участие в распитии немедленно добытых трех бутылок пива. Потом еще покурили, потом Маяков решил не искушать судьбу и, сославшись на дела, пошел в метро, пообещав созвониться с Кислым, договориться как следует, подъехать на район и побухать вволю.

— Мы стараемся не пить особо, мы спортом занимаемся, но иногда можно, — сказал Пепел на прощание. И сразу пригласил на следующее воскресенье: — Часа в четыре к дому Кислого подгребай.

И удивил Антона вопросом — есть ли у него дома видик. Маяков испуганно соврал, что нет (он появился у них три месяца назад и мать уже раз пять заставила посмотреть всю семью какую-то итальянскую муть). Пепел поцокал языком и обещал, что вечер закончат в видеосалоне, посмотрят что-нить путевое, а потом, может, и про немецких телок. Это Маякова еще больше порадовало.

Домой Антон добрался быстро, оно было и к лучшему, пиво давало о себе знать. Положил оба конверта на сервант, налил чайку, взял из отцовской заначки пару сигарет. Считалось, что он не курит, хотя, кажется, родители понимали, отчего запасы кончаются чуть быстрее, чем раньше.

Перспектива бухнуть с гопниками была недурна. Только родителям про нее, наверное, говорить не стоило. Насколько они приветствовали его дружбу с Петей в детстве, настолько они морщились последние годы, когда он вспоминал его.

— Хватит с нас твоих школьных хулиганов, — ругалась мать.

Родители боялись, что сынок, легко поддающийся чужому влиянию, свяжется с дурной компанией и пропадет. Антон это понимал и обижался. Именно поэтому он решил съездить в гости к Пете и его друзьям.

Но только через день он сообразил, что в воскресенье часа в четыре он никуда поехать не может, потому что идет вместе с родителями на «Пинк Флойд». Разменивать вполне рядовую попойку на концерт, на который ломилась вся Москва, казалось невероятно глупым.

Жаль, он не знал телефона Кислицыных. Чем ближе к делу, тем больше его это беспокоило: раз в этом неприятном районе были люди, которые с уважением относились к Кислому, то наверняка были и неприятели. Вчера повезло — завтра не повезет.

Антон решил выждать. Если бы Петя ему позвонил, чтобы спросить что и как, тут бы они и договорились о встрече. Без риска и суеты. Звонка не случилось.

А через день после концерта, когда Антон курил около здания своего института, у него стрельнул сигарету почти незнакомый однокурсник. Маяков не отказал. Парень затянулся и, доверчиво глядя на благодетеля, сказал: «Как же тяжко, брат, когда запланированный трах срывается». Антон не мог не поддержать беседу.

Толя Крипун оказался удивительно компанейским человеком. Он был не москвич, жил в общаге и знал там всех веселых девчонок. Антону все это казалось крайне интересным. А еще больше ему понравилось то, что новый товарищ с невероятным почтением выслушал рассказ о концерте «Пинк Флойд», потом поддержал беседу о том, как развиваются события на Съезде народных депутатов, и вообще с ним было нормально тусить.

А Петя — ну не позвонил и не позвонил. Такой друг значит, был да сплыл.

Антон так никогда и не узнал, что Пепел и его друзья, проводив нежданного приятеля на метро, пошли поискать еще пива и нарвались на каких-то казанских заброд. Короткую, но яростную битву прервало появление наряда. У районного милицейского начальства давно уже копилось зло на «сальников». Пепел и его друзья по совокупности заслуг сели на пятнадцать суток. К моменту выхода они и думать забыли о странном приятеле Кислого. А Петя, потеряв на время друзей, поехал поискать, нет ли интересной машины покататься.

Интерлюдия: Перерыв после второго тайма основного времени

2003 ГОД

В России начинается «дело ЮКОСа», арестованы акционеры компании Михаил Ходорковский и Платон Лебедев, остальные акционеры уезжают за границу.

По итогам парламентских выборов «Единая Россия» получает конституционное большинство, «Союз правых сил» и «Яблоко» не проходят в Думу.

Сборная России через стыковочные матчи выходит в финал чемпионата Европы по футболу.

Выходят фильмы: «Возвращение», «Догвилль», «Брюс Всемогущий», «Гудбай, Ленин», «Бумер», «Секретарша».

Станислав Линькович, Антон Маяков, Петр Кислицын, Дмитрий Хубариев

Станислав Линькович

(29 МАРТА, АЛБАНИЯ — РОССИЯ, 3:1)

Федор Петрович прощался с банком на широкую ногу. Был снят большой клуб в самом начале проспекта Мира с видом на Аптекарский огород. На первом этаже расположили публику попроще, на втором — банковскую знать.

С этажа на этаж перемещение считалось свободным, в небольшую импровизированную ложу, где сидело правление, доступ несколько ограничили. Для банковских девушек препятствий не было. Три миловидные операционистки внимательно слушали рассказ Федора Петровича о тонкостях рыбалки на Байкале.

Отставка выглядела логичной: политический ресурс предправления иссыхал, его друзья постепенно сваливали из правительства и «Газпрома». Былых возможностей хватило на благотворительный фонд, который Федор Петрович и собирался возглавить.

В преемниках с ужасом ждали Косиевского. Работать с ним желали немногие.

Стаса среди них не было точно. Константин Николаевич Косиевский его ненавидел. Просто так достать доверенного служащего Феодосия было невозможно, но как-то бы Стаса да подставили и выперли. Линькович надеялся на личную беседу и возможность назвать Косиевского по заслугам: злобным и тупым муделем.

Стоя на балконе, Стас с интересом наблюдал, как кандидат в цари фланирует по первому этажу, заставляя себя любезно улыбаться банковской черни. Получалось не очень.

Небольшая вереница прихлеб вокруг нового босса норовила то подлить вина в бокал, то зажечь сигарету, то вовремя рассмеяться тому, что Косиевский искренне считал шутками. Больше всех старался Кряжев, бывший начальник, а ныне главный, после Косиевского, ненавистник Линьковича.

Через месяц после того, как Стас перешел в фактическое подчинение к Феодосию, Кряжев таки засыпался на девках. Жена уехала к родителям, тесть наорал на распутного зятя, и как-то сразу об этом стало известно в банке. Уволить не уволили, но на ниточке подвесили. Вскоре брак восстановился, но положение начальника Департамента непрофильных активов так и осталось ненадежным.

А тут как раз и начался взлет Линьковича — этого Кряжев простить уже никак не мог. «Я его всему научил, а он меня подсидел», — сетовал бывший начальник Стаса, упрекая его в административной и человеческой непорядочности. О каких науках шла речь, оставалось неясным. Линьковича не очень любили, потому что он не стремился ни с кем дружить. Но квалификацию и работоспособность в банке признавали, а создание дочки привело к обилию вакансий, первыми на замещение которых были ветераны организации. Про участие в этом Стаса знали не хуже, чем про семейные неприятности Кряжева.

За свои перспективы по жизни Линькович не волновался. Строительство розничной сети дочки оказалось крайне увлекательным, а главное, полезным делом. По рынку полз слушок о новом эффективном менеджере. При начинающемся голоде на кадры без работы он бы не остался. Карина ждала второго ребенка, но после того как Стас стал зарабатывать всерьез, ее семья решительно переменила отношение к зятю и все хозяйственные заботы по дому упали на плечи Карининых тетушек. Да и жена с ростом доходов становилась все более понимающим и чутким человеком.

— А ты что же не спешишь присягнуть на верность? — клекотнуло над ухом. Феодосий сделал глоток из стакана, в котором болталось несколько кубиков льда. — А ведь совсем не факт, что у этого господина все получится, он себе, наверное, уже заказал табличку на дверь, но все совсем не факт.

— Почему? — спросил Стас и тут же проклял себя за торопыжность.

Феодосий если уж брался о чем-то говорить, в посторонней помощи не нуждался.

— В бизнес на высокую кочку надо приходить либо с большими связями, либо с большими деньгами, либо с хитрой головой. А чтобы занять совсем высокую кочку, надо, чтобы сочеталось хотя бы два, а лучше три обстоятельства. Вот Федор Петрович, — за спиной как раз поощряюще взвизгнула одна из операционисток, — и деньги привел, и с Виктором Степановичем неплохо знался еще с газовых времен, да и голова была дай бог каждому, пока совсем в космос не ушел. Но, кстати, то, что сейчас отступает, тоже ему в плюс, вовремя, не стал пнем гнить. — Феодосий закурил и глянул сверху вниз на Косиевского, тот как раз благосклонно выслушивал тост. — А у этого господина с мозгами… ну не очень, если не сказать — тяжко. Есть связи, хорошие, не поспорю, с комсомольскими дружками. Они сейчас в бо-о-ольшой силе. Но опять же у них, говорят, совсем бо-о-ольшие проблемы назревают…

Стас резко повернулся:

— Если у них будут проблемы, то нам надо бы часть их бумаг сейчас скинуть, а то ведь погорим.

Феодосий кивнул головой:

— Молодец, что все время о деле думаешь, это на пользу и тебе, и нам. Ну, пойду помогу Федору Петровичу с девочками, а то прямо здесь старика поимеют, помогу, чем смогу. Ты зайди… как про бумажки подумаешь.

Линькович снова посмотрел вниз. Свита Косиевского усердно смеялась его шутке. Сам остроумец хищно смотрел вокруг, пытаясь понять, кто гуще радуется. Внезапно он поднял глаза и увидел Стаса. Тот отсалютовал бокалом, как бы приветствуя нового руководителя. Косиевский важно качнул головой, напомнив Линьковичу бульдога на торпеде такси.

Стас сделал шаг назад, чтобы отсмеяться вволю, и чуть было не наступил на ногу симпатичной девушке. Извиняясь за неуклюжесть, лихорадочно пытался понять, из какого она подразделения. Через минуту он понял, что девушка не банковская, а пришла с Косиевским.

По банку ходили слухи о том, что у него уже давно постоянная любовница. Имелись разные версии относительно того, где Косиевский ее цапанул: то ли в «Распутине», то ли в агентстве, которое набирало по всей стране желающих поработать в Москве секретаршами или машинистками, а потом разными методами склоняло девушек к проституции. Косиевский появлялся с ней даже на званых вечерах, а жены не боялся — та давно уже уехала в Испанию и носа не казала.

Девушка — кажется, ее звали Лиза — явно скучала и уже второй час мучила бокал вина, хотя нет, кажется, уже домучила.

— Вы позволите принести вам немного Пино Гриджио? — спросил Линькович и, подгоняемый поощряющей улыбкой, пошел к стойке. Вдруг в пиджаке задергался телефон, Стас решил не обращать внимание, но, прислушавшись, понял, что играет My Way.

Антон Маяков

(7 ИЮНЯ, ШВЕЙЦАРИЯ — РОССИЯ, 2:2)

Кирилл топтался около входа в бар. В ответ на вопрос, чего здесь, а не в помещении, сослался, что накурено. Антон удивился — если уж Кириллу там не так, то что ж за духан в шалмане. Потом понял — старый друг психует, боится нажраться, вот и прячет себя от барной стойки.

Маяков никогда не видел Киру таким квелым, даже после страшного похмелья.

Отступать было некуда. Начать Антон решил со светской новости, больше похожей на трусливую паузу.

— Выдал тут замуж свою бывшую, вдову, так сказать. Муж — ничего парень, звать Никита, акцент только какой-то странный. Сказал им, что Дашкино образование оплачиваю все равно, но не больше, поскольку тут еще близнецы…

— Чадолюбие сделает тебя нищим, остановиcь, пока не поздно, — невесело пошутил Кирилл.

Тогда Антон решился:

— Спасти журнал не получится, Кирилл.

Тот хмыкнул:

— Я б удивился.

Полтора года назад Кирилл и Миша сделали «сайт репортажей и расследований». Он был подкреплен ежемесячником, в котором публиковались лучшие тексты сайта. Печатали его в Финляндии: и качество лучше, и финская виза, выписанная на широкий круг лиц, оказалась для всех кстати.

План предполагал журнал с сайтом раскрутить и продать. Попутно, как бы для «поддержания штанов», принимались сливы и джинса. Антон был теневым акционером проекта и подтягивал старым друзьям клиентов.

Полгода назад поступил крайне интересный со всех сторон заказ — на целевой номер про большую или даже, если честно, очень большую корпорацию. Номер получался клевый и классный, материала было полно. Заказчики подкинули огневой и не общеизвестной фактурки.

За три дня до отправки пленок в типографию представители корпорации вышли на Кирилла, предложив остановить выпуск номера и его публикацию на сайте за довольно щедрую компенсацию. После недолгого совещания акционеров было решено отказать.

И вот тут начались проблемы.

Тираж временно арестовали на таможне. Пока суд решал вопрос о снятии ареста, все 50 тысяч экземпляров сгрызли мыши. Так, по крайней мере, сказали экспедитору. Двести номеров, приехавших отдельно, тут же стали библиографической редкостью. Кирилл и Миша дали несколько интервью о зажиме свободы слова.

В ответ корпорация подала в суд и с небывалой легкостью выиграла процесс. Штраф полностью обезжирил кассу журнала, а тут появились новые иски от других обиженных. Банк, в котором хотели перекредитоваться, решительно отказал дать хоть копейку. Сервер стонал от DDos-атак. По потенциальным заказчикам прошли посланцы корпорации с предупреждением: любая попытка сотрудничества с изданием будет считаться недружественным актом и повлечет очень серьезные последствия.

После этого Миша пошел искать мира. Вице-президент корпорации, поблескивая веселыми глазами сквозь стекла дорогих очков, тихим голосом сказал, что не понимает в чем трудность и что после судебных исков отношения считаются исчерпанными.

Впечатленный до глубины души разговором Миша вспомнил, что его брат давно звал пожить в окрестностях Дюссельдорфа, и отъехал в гости на полгода.

Тогда Антон понял, что разговаривать надо ему.

— Они говорят, что издание надо закрыть. Совсем. Их главный озверел и требует руины чтоб дотла. И это, Кирилл, они тебе советуют на годик куда-нибудь свалить, не светиться какое-то время на московских изогнутых улицах.

— То есть я отдуваюсь один за всех, — грустно сказал Кирилл, прикуривая четвертую сигарету от третьей, — поеду в Индию, там бомжевать теплее.

Маяков поежился. Приходилось быть честным. Он достал из кармана пухлый конверт.

— Когда мы затевали дело, каждый вложил по десятке грина на обзаведение, тут двадцать, я покупаю у тебя и Миши ваши доли, ну и закрытие на себя беру, так что это тоже моя проблема.

Антону показалось, что Кирилл сейчас заплачет:

— Ты человек, ты человечище, пойдем, отметить надо, всё с меня.

Антон достал телефон:

— Сейчас только матери позвоню, ты пока крылышки закажи, они тут хороши.

С Раисой Николаевной Маяков уже сегодня говорил.

Очкарик из корпорации признал, что наемники есть наемники и наказывать их всерьез нечего. Если они, конечно, не герои. Но раз не герои, то другое дело. Да, понятно, нужны деньги на закрытие бизнеса, а вот и они. Потом и поговорить про будущее можно, оно ведь светло и лучезарно. Маяков не спорил.

На закрытие журнала дали 25 тысяч. Антону почему-то казалось, что денег изначально было побольше, но его контрагент тоже себя не на помойке нашел. Пять тысяч Маяков оставил себе сразу. Оставить хотелось больше, но его торкнуло неприкаянное курение Кирилла у входа в бар.

Петр Кислицын

(11 ОКТЯБРЯ, РОССИЯ — ГРУЗИЯ, 3:1)

Петр любил семейные праздники за вкусно пожрать. Сравнительный достаток и изобилие продуктов в магазине в целом стол не изменили. Евгения Павловна была верна традициям: если салаты — то с майонезом, если мясо — то свинина под сырной корочкой и с картошкой, зато белой рыбы и икры позволялось побольше и почаще.

Петя ел за троих, но пил теперь умеренно.

Обычно говорили обо всем на свете, но в этот раз больше о политике. Отца интересовало, когда посадят Ходорковского. Евгения Павловна отца поддерживала, настаивая, что за ним следом и прочих жидов-олигархов отправить надо.

Беременная вторым ребенком сестра в разговоре не участвовала. Чего, увы, нельзя было сказать о зяте Валере. Если тот говорил «а», то Петя тут же говорил «б».

Вот и сейчас, услышав, как Валерик активно уверяет тестя, что посадить надо кой-кого повыше — все заворовались, — Кислицын, теперь средний, не выдержал. Закусить спокойно не дают.

— Что вы все разгалделись: посадить, посадить, че, сидел кто? Знает, че это? Воруют у тебя, что ли, что украли или, может быть, ты чего украл? Алё, гараж, ну-ка, Валерон, все налоги заплатил?

Зять занимался торговлей и Петин упрек понял дословно.

— А вы что думаете, если Ходорковского усадят, вам его деньги отдадут, или мне, или кому-нибудь другому, кто нуждается? Другие найдутся на его деньги, охотников до жопы, вас не спросят.

— Тихо, тихо, Петя, — Зоя примирительно положила ему немного салата, — что ты разошелся.

Он посмотрел в тарелку, на жену, которой точно не стоило увлекаться салатами, нащупал пачку сигарет и пошел на балкон. Вслед за ним двинулся отец.

Как-то поместились. Закурили.

Петя понимал, что он вызверился не на слова, а на человека. Не в том дело, что зять торгаш, — понта много и внаглую.

Петя чувствовал, что Алексею Петровичу Валерик не нравится, но с Ольгой спорить не будет ни за что.

— Квартиру бы вам сменить, маленькая совсем, как помещаетесь, а скоро совсем тяжко будет, — тема как-то сама нашлась.

— Да что там, чего уж менять, если деньги девать куда-то хочешь, дачу в полноценный дом давай превратим, — отец, хитро подмигнув, достал из-за шкафчика бутылку и две рюмки — за его выпиванием дома Евгения Павловна приглядывала крайне внимательно.

— А что там на этих десяти сотках возиться, — Петя за последние годы насмотрелся на дачи поважней, их участок казался ему не пригодным ни к чему. Он там и не был года три.

— Ну почему десять… Павел Васильевич, с которым, помнишь, вместе на заводе, вечно в мятой рубашке, ну, в общем, готов продавать свой, а это уже совсем другая история.

История, с точки зрения Пети, сильно не поменялась. Но а чего нет — от Москвы недалеко, детей всегда можно на часть лета подбросить.

Договорились вскоре обсудить все подробно.

Отец пообещал созвониться с Павлом Васильевичем и узнать про цену. Петя не исключал, что возможные переговоры будут для Алексея Петровича только поводом посидеть со старым другом.

Вернулись за стол. Объявили о планах. Только по реакции мамы и сестры Петя понял, что все это был довольно хитрый маневр заманить его в дело. Насупленная Зоя, кажется, думала так же.

Петя решил не обострять и закончить вечер мирно. Тут и новая тема подвернулась.

— А из старых живет там кто-нибудь?

— Да вроде нет, — ответила мать.

Отец тут же ее перебил:

— Да как же нет, а Линькович, отец твоего друга Стаса, круглый год произрастает.

Петя заинтересовался подробностями, но отец знал немного. Отметил только, что дом тот содержит исправно, одет, как всегда, хорошо, хоть и в старые шмотки, но сам по себе так и остался высокомерным гондоном.

Потом опять съехали на политику, и Петя снова пошел курить. Он примерно понимал, как найти Стаса, но разговаривать с ним не о чем было. Вот с Хубариевым бы…

Уже два года Петя обещал себе разыскать бабушку или Макса и рассказать про Димин паспорт.

Дмитрий Хубариев

(19 НОЯБРЯ, УЭЛЬС — РОССИЯ, 0:1)

— Отличная работа, Дима, просто очень хорошо, — шеф приветственно махал листком бумаги.

Хубариев устало улыбнулся. Это была седьмая версия макета листовки, работа над ней шла почти сутки, но получилось и правда красиво.

Дима и веб-дизайн полюбили друг друга как родные. Работодатели поначалу кривились из-за отсутствия профильного образования и двух пальцев на руке, но глянув на работы, вели разговор по-другому.

И здесь он снова был на хорошем счету. Пять новых записей в трудовой он получил, не вставая из-за компьютера и никуда не переезжая. Сначала одно дизайн-бюро влилось в другое, а потом их купило третье.

Дима рисовал макеты и наращивал свой счет к капитализму.

В нем все и дело. Из-за бабок его брат ввязался в авантюры, прогадил квартиру и умер, считай, под забором. Так происходило с тысячами. Из-за бабок Дима чуть не сгинул в рабстве, а потом потерял Лизу. Из-за бабок жизнь шла наперекосяк, а он стал инвалидом. И только благодаря удаче не нищенствует и не пропивает бабушкину пенсию.

Он внимательно следил за новостями, читая попеременно то NEWSru.com, то Lenta.ru. Из газет предпочитал «Завтра». Дима с огромным восторгом встретил атаку государства на ЮКОС. Он ждал, что за этой первой ласточкой полетят и другие, а все олигархи почувствуют на своих жирных шеях цепкую длань закона.

Рабочий день у него был ненормирован, комп и инет находились в полном его распоряжении. У Димы были время и возможность постоянно читать пару политизированных форумов. Он с удовлетворением отмечал, что все чаще либеральчегам достается на орехи. Появление блока «Родина», лидеры которого собирались спустить шкуру с олигархов, Дима приветствовал и с большим удовольствием узнал, что часть полиграфической продукции для блока заказана их бюро.

В эти макеты он вложил всю душу. В день ареста Михаила Ходорковского он принес на работу бутылку шампанского. Симпатичная райтерша Галя, с которой Дима непременно завел бы роман, если бы не искал Лизу, с тех пор разговаривала с ним сквозь зубы. К великому сожалению Хубариева, многие приличные люди еще сочувствовали дерьмо-олигархам. Просветительской работы впереди хватало. Но дальше должно было быть только лучше.

Первый тайм дополнительного времени

2010 ГОД

В России происходит массовая замена губернаторов, в отставку уходят главы Татарстана и Башкортостана Минтимер Шаймиев и Муртаза Рахимов, губернатор Свердловской области Эдуард Россель, мэр Москвы Юрий Лужков.

В ЮАР проходит чемпионат мира по футболу. Россия в нем не участвует, чемпионом становится сборная Испании.

В конце года Россия выигрывает право на проведение чемпионата мира по футболу 2018 года.

Выходят фильмы: «Город воров», «Остров проклятых», «Три дня на побег», «Социальная сеть», «О чем говорят мужчины».

Петр Кислицын

— Ну хоть мизера научился ловить, не страшно тебя в люди выпускать, — Никита Палыч быстро посчитал пулю. — Торжествуй, победитель, торжествуй да наливай.

Последние года полтора Петя и Галушкин перед уходом с работы — если не было ничего срочного — расписывали двадцатку в гусарика. Что называется, на технику. Проигравший работал таксистом у победителя, который угощался чем-нибудь из постоянно пополнявшихся запасов Галушкина.

На практике это означало, что Петя почти каждый день доставляет шефа домой. В преферанс он играл всего-то третий год, а учиться решил, увидев, как Галушкин вздул попутчиков по чемпионату мира. Играли они с Сашей и Женей по евро вист, после подведения итогов знакомство так и осталось случайным. Петя хотел уметь так же, но не очень хорошо пока получалось.

Редкий праздник на улице Кислицына произошел из-за того, что Никита Палыч, шедший к привычной победе, зачем-то упал на почти левый мизер.

Пока триумфатор смаковал законные 100 грамм «Хеннесси» (или, как называли его в конторе — «Нипессухи»), Галушкин достал из сейфа два пакета. Один дал в руки Пете: «Почитай дома, завтра в одиннадцать зайдешь и обсудим новый проект, может быть интереснее всего того, что делали раньше. Дома, я сказал».

Движение в Москве в этот день было обычным — то есть никакое. Машина мирно ползла в час по чайной ложке. Галушкин пару раз выматерил недавно уволенного Лужкова и на всякий случай только что назначенного Собянина.

До Петиного дома добрались не быстро. На прощание Никита Палыч велел завтра не опаздывать.

Дома было неожиданно тихо.

— Игорь к твоим уехал, с Олиными детьми субботник затеяли, — сказала жена, помешивая что-то в кастрюле.

— Какой субботник? — не понял Петя.

— У дедушки с бабушкой прибраться, ну и тусануть, уж не знаю, что им важнее будет.

Петя довольно кивнул головой, ему нравилось, когда младшее поколение проявляло самостоятельность. К тому же хотелось тишины.

Чем больше подрастал Игорь Петрович, тем меньше оставалось пространства в и без того тесной хатке. Казалось, места нет совсем, но только пока в доме не стали подолгу гостить племянник с племянницей. Петя стал больше ценить все более редкие командировки — любой гостиничный номер казался на фоне дома хоромами.

Квартира была не только мала, но и ободрана. Ремонт 1998 года так и остался последним. То, что тогда было стильно, теперь в лучшем случае не очень грязно. Зато бытовая техника служила исправно.

Жена состарилась вместе с квартирой. Сам Кислицын весил на два килограмма больше, чем в юности, и неустанно следил за собой. Пару раз он призвал Зою взять в себя руки, пытался делать с ней зарядку. Получил в ответ громкий скандал с истерикой, плюнул и стал потихоньку превращать брак в добросердечное соседство. Чему жена была, в общем, рада. Практически оставленные в прошлом потрахушечки с Зоей заставили Петю еще больше полюбить командировки и случайных знакомых.

Деваться из квартиры или хотя бы отремонтировать ее не получалось из-за почти полного отсутствия денег.

С ними было по-настоящему хреновато. Доход Кислицына с самого начала нулевых годов складывался из четырех источников. Карточку, на которую начислялась официальная зарплата, где-то около сорока тысяч рублей, Кислицын, как и положено отцу семейства, отдал жене на хозяйство. Он даже не помнил, как эта карточка выглядит. Эта статья дохода оставалась неизменной, чего нельзя было сказать о ценах в магазине.

ЧОП платил и вторую — настоящую — зарплату, за соответствующим конвертом надо было заходить 17-го числа каждого месяца к бухгалтеру. Как ветерану и руководителю подразделения Пете полагалось не менее четырех тысяч долларов. С этой статьей дохода все было бы неплохо, если б какие-то сраные умники не протащили через Думу закон, существенно сокративший рабочие возможности ЧОПов. Сумма в конверте уполовинилась практически сразу.

Еще досадней дело обстояло с третьей зарплатой. Она Пете шла от банка, в котором он числился заместителем начальника службы безопасности. Деньги были неплохие.

Поднасрала родня.

Кризис 2008 года разорил зятя. Квартиру он так и не купил, семья съехала со съемного жилья вместе с детьми прямиком к родителям. Зять, видимо не желая обременять родню, без предупреждения уехал куда-то в Сибирь, не оставив ни адреса, ни указаний, как разбираться с его долгами. Их оказалось очень много, в том числе и сомнительных. Звонки коллекторов до смерти пугали родителей, а Ольгу и вовсе погружали в транс. Только Петин опыт отбивать наезды и юрист, которого прислал Галушкин, помогли все это уладить и превратить ворох расписок, кредитных соглашений в долг перед банком. Повис он на Кислицыне. Его зарплата переходила со счета на счет, и это были только проценты. Петя дал себе слово со временем отыскать беглого зятя и взыскать за все.

На Ольгу надежды не было никакой. Туристическая отрасль, в различных подразделениях которой она совершенствовала свои умения в раскладывании пасьянса «косынка», переживала кризис и денег всерьез не приносила. Сестра сначала страдала и пила понемногу, а потом начала выпивать всерьез и пытаться устроить личную жизнь.

Так на Петины плечи легли и племянники, и как-то одномоментно одряхлевшие папа с мамой.

За дочку они по-прежнему волновались больше, чем за сына.

Как-то раз Пете рано утром пришлось приехать в родительский дом. Сестра склеила какого-то мудака в клубе, а он счел ее за шалаву, так и обращался. Даже поколотил слегка. Распереживавшиеся родители позвонили сыну. Петино раздражение от возникших обстоятельств обошлось случайному кавалеру дорого: Кислицын бил его долго и умело, забрызгав юшкой всю лестничную клетку. Потом он прессанул Ольгу и послал в жопу заступившихся за нее родителей.

Через пару дней дело уладил Игорь Петрович — его в семье слушались все, а старики даже и побаивались. Сестра пообещала не водить больше сомнительные рыла в родительскую хату. Но стиль жизни не поменяла.

— А Ольга с очередным cвоим на курорт умотала, ты денег ей не одалживал? — строго спросила Зоя.

— Кто бы мне одолжил, — привычно брякнул Петя.

Четвертую зарплату Кислицыну выдавал лично Галушкин. Скорее, это были нерегулярные, но весомые гонорары. Они прямиком шли в резервный фонд семьи. А оттуда, не задерживаясь, на строительство дома.

Этот источник по большому счету накрылся осенью 2007 года.

Тогда две недели Никита Палыч фактически не появлялся в конторе. Но все время звонил и велел держать готовность номер А — по внутреннему регламенту ЧОПа отпуска и отгулы отменялись, а все сотрудники даже в выходной день не имели права выключать телефоны. Кислицын гадал, что придется штурмовать: свободных телеканалов не было, да и вообще вся собственность в Москве, казалось, имела надежных хозяев. Он даже вспомнил, как держал квартиру с боевиками в 1998 году.

Потом тревогу отменили. А Петя поехал забирать Галушкина, к великому своему удивлению, из ресторана «Американский бар и гриль» на Маяковке.

Раньше Никита Палыч по таким забегаловкам не хаживал. Он, например, любил ресторан «Пушкин» и даже, по его собственным словам, как-то перезимовал там, выезжая либо домой переодеться, либо по делам. Хаживал Галушкин и в «Сударь», и еще в пару мест, которые Петя за свой счет посещать никогда бы не стал. С Никитой Палычем другое дело, он платил за все, тут получилось и вспомнить некогда зарождавшийся навык разбираться в морепродуктах.

Пребывание Галушкина в «Американ-баре» свидетельствовало о необычности происходящего.

Шеф велел немедля выпить:

— Я тут как Есенин.

— Это как? — поинтересовался Петя.

— Читаю стихи проституткам и с бандюгами жарю спирт, — ответил Никита Палыч и помахал рукой всей стойке.

И тех и тех хватало, шалав — так с избытком. Петя выпил. Следующие три дня прошли незаметно. Такого загула у него не было с памятного 2001 года.

Жене успел соврать, что уехал по делам. Зоя уже и забыла о том, как Петя умел веселиться, а к неожиданным командировкам привыкла. Отвалил — значит, так надо.

К концу третьего дня даже Пете стало тяжеловато.

Платил за все, как обычно, Никита Палыч.

Утром четвертого дня они опохмелялись в чебуречной «Дружба» на Сухаревской площади. Кислицын не бывал в таких с армейских времен, но был вынужден признать, что лучших чебуреков он не ел никогда. Галушкин сумрачно тянул сто грамм водки. Когда подчиненный спросил, в честь чего были гульба и танцы, тот ответил: «Если выпало в империи родиться, но в говне, то лучше бы напиться».

Вот с тех осенних деньков дел стало меньше, а с деньгами и того хуже. Петя спросил начальника, насколько это серьезно, выслушал рассказ про «Семь толстых и семь тощих коров» и велел жене быть экономнее. До кризиса оставалось меньше года.

Никита Палыч как-то одномоментно сдулся. Он приезжал на работу и часами сидел в кабинете, явно ничего не делая.

«Пушкин» и другие места были заброшены.

Петю это беспокоило. Однажды он спросил, поедут ли они на чемпионат мира по футболу в ЮАР, вроде как собирались. Ответ был неожиданно резким. Галушкин пояснил, что он не дурак фармазонить с неграми, но если Петя хочет на свою немолодую в целом задницу приключений, то нет препятствий для патриотов.

Петя начал сбивчиво извиняться. Но тут Никита Палыч рассмеялся и велел готовиться к чемпионату Европы в 2012-м.

Многие коллеги Пети в связи с падением доходов начали бузить и смотреть на сторону, но Кислицын решил подождать. Он привык доверять Галушкину. С годами он вошел у Петра в огромный авторитет.

Спустя десять лет после неожиданного призыва в армию отставной бандит Лимончик решил выяснить, что там стало со старыми друзьями-«сальниками».

Итоги были в целом неутешительные.

Больше всего повезло трем пацанам, которые не сели и не погибли, но даже и создали маленькое похоронное бюро. Они с него неплохо кормились, но было ясно, что до пенсии им ждать больше нечего. Благо люди помирать не переставали ни при реформах, ни при стабильности.

Однажды на улице Петю окликнула старушка — он даже испугался, что это бабушка Димы Хубариева. Однако это была мать Ворчалы, его товарища по «сальникам», который перебрался с Кислицыным из хулиганства в банду. Он безвылазно сидел в тюрьме с 1995 года. Деньги, оставленные родителям, почти сразу кончились, помощь от «бригады» перестали оказывать через год — куда-то пропал связной. Бывшая жена с двумя детьми ушла. Пенсия практически вся тратилась на передачи и посылки. Петя без разговоров достал несколько тысячных купюр, просил передавать привет.

— Сам-то отскочил, — зло сказала старушка, но деньги взяла.

Адресами как-то не обменялись.

Сидели многие.

И не за «бригадные подвиги», а за попытку жить по привычным канонам после ее разгрома. Мир изменился, а они считали, что обтрясать магазины в 2003 году можно так же легко, как и в 1993-м.

Митяя, как рассказали Пете друзья-могильщики, все-таки присадили. Не в 1994-м, а чуть позднее, и об этом даже написали аж в «Коммерсанте», отметив, что с задержанного сняли чуть ли не полкило золота. По выходе пошел баранку крутить — оказалось, такие борзые и тупые больше не нужны.

Многие пропали без вести.

У Пети получилось куда как благополучнее. И главное, живее во всех смыслах. Благодарить за это можно было только Никиту Палыча.

Да, дважды пришлось повоевать, но вернулся же целый и здоровый.

В тюрьме он был совсем чуть-чуть, но к ней все шло и без того, а тут, в общем, экскурсия получилась.

Да, жизнь его так и осталась танцем на грани закона и беспредела. Но, в отличие от юности, страховка была куда прочней.

Петя чувствовал себя надежно, даже когда получал поручение взять человека в точке А и отвезти в точку Б. И что с того, что транспортируемый явно не контролировал себя, рядом ехал человек с шприцем наготове, а на приемке присутствовали рожи как из вольной бандитской юности.

Рабочие моменты и есть рабочие моменты.

В раздумьях о жизни Петя поужинал, позвонил родителям, узнал, что дети выбили ковры, всё пропылесосили и вообще молодцы. Он собрался уже посмотреть свежий фильм с Джеки Чаном (такое кино он по-прежнему предпочитал всем остальным), как вспомнил про пакет.

С ним и пошел на балкон — последнее место в доме, где можно было курить. Распечатал. Достал папку — «Личное дело Кислицына П. А.». С интересом открыл, начал листать, закрыл, вышел на кухню, выпил рюмку, вернулся к папке, полистал еще начало, снова вышел на кухню, взял всю бутылку, достав из холодильника огурчики.

Такого увлекательного чтения у Кислицына, не большого, впрочем, любителя печатного слова, в жизни не было. Возможно, если бы в детстве все книги были такие, он бы читал не меньше Антона Маякова.

Петю вели с 1989 года, когда «сальники» стали наводить ужас на соседние районы. Донесения о том, что происходит в банде, кто что говорит, чем дышат, слали в милицию как минимум пять человек. У каждого был агентурный псевдоним, две клички Петя расшифровал сразу.

С огромным интересом Кислицын прочитал статью из молодежной газеты о решительном сражении «сальников» с подмосковной группировкой, после победы над которой они стали номером один в этой части Москвы. Автор явно бывал в Северянке и хорошо знал местность. Что ж, тогда журналисты работать умели, рассудил Петя.

«Сальников» хотели подмять под себя менты, но в условиях наступившего бардака организованная преступность была готова к этому лучше. Милиции оставалось только следить за тем, как банда вольных бойцов превращается в рэкетиров.

Стучали на него и всех остальных уже семь человек из банды. Кто-то ментам, а кто-то — тем, кто брал «сальников» под себя. Конечно же, барабанил, как заяц, Митяй. Сука по имени Ворчала стучал и тем и другим. «А еще кассету с Брюсом Ли зажал, гондон», — подумал Петя.

«Сальники» вышибали деньги у коммерсантов, отжимали объекты, бодались с другими группировками, иногда садились, гибли, пополнялись. Они разводили, их подставляли. И все фиксировалось.

Петя с омерзением прочел о том, что совершенно ненужное сражение около автостоянки было организовано только для того, чтобы вывести из строя Пепла, набиравшего после возвращения из армии слишком большой вес в «бригаде». Прямо написано не было, но, кажется, свои и шмальнули.

Было несколько лакун. Так, две страницы от лета 1992 года отсутствовали напрочь. Между тем на них ожидались интересные подробности о начале взаимодействия «бригады» с правоохранительными органами и созданным при них охранном агентстве. Из него потом и вырос ЧОП «Ариадна».

В папке пару раз поминалась угнанная им машина. Кислицын окончательно понял, чья она была и почему столько разговоров шло об этом пятнадцать лет назад. Если бы знал, у кого угонял, — всю жизнь спал бы с пулеметом.

В 1994 году его действительно собирались убить свои. Приказ об уничтожении Пети дал один из «старших». Потом он уехал из страны, а вернулся уже под другой фамилией. Проститутка обязалась сыпануть снотворное ему в коньяк, а чуть позже зашли бы Митяй и еще пара человек. Убийство свалили бы на конкурентов, чтобы начать войну. Считалось, что их «бригада» готова к ней немного лучше.

Один из стукачей сообщил об этом прикомандированному к МВД майору ФСК Галушкину, который на рубеже девяностых переключился с контроля за молодежной преступностью на организованную.

«Считаю необходимым сохранить жизнь Кислицыну П. А., вывести его из банды с помощью призыва в армию, уголовное дело не возбуждать, после использовать как боевую единицу», — говорилось в специально прикрепленной ксерокопии рапорта майора. Петя тут понял, что никогда не задумывался о том, в каком звании Никита Палыч, и, возможно, он сегодня поймал мизер у настоящего генерала.

Дальше шли всякие любезные Пете слова о его храбрости и высоких боевых качествах. Страницы, посвященные армии и первой войне, Петр читал без особого интереса. Но и тут нашлось любопытное.

Оказывается, в 1997 году представители МВД Ичкерии искали офицера, командовавшего их ротой в мае 1996 года. Главным был Петя, но поисковикам, по рекомендации Галушкина, слили фамилию погибшего офицера.

У Кислицына не было сомнений, зачем и почему его искали. Формально речь шла только о допросе.

Второй раз Петю планировали убить в 1998 году. Там история была ясней. «Жаль, в резюме нельзя написать “участие в подготовке военного переворота”, — подумал он, — хороший пункт был бы».

Но хорошо, что в армию отправили. Хотя что значит отправили — отправил Никита Палыч, улыбчивый черт, подхвативший Петю еще в начале девяностых и тянувший его за собой. Подставлявший. Прикрывавший. Спасавший жизнь.

Петя поумерил восторг, смахнул воображаемую слезу, отставил в сторону пустую уже бутылку водки и полистал оставшуюся нечитанной часть (обнаружил, в частности, свою фотографию на австрийском полустанке, хорошо что в усах, самых настоящих, которых с тех пор больше не носил), закурил.

Галушкин был кем угодно, но только не филантропом. И уж точно знал, что делал, отдавая папку Пете.

Теперь и Кислицыну было бы хорошо понимать для чего и зачем. И куда делись некоторые страницы из личного дела.

Петя заснул только в четыре часа утра.

В 8:30 позвонил дежурный из «Ариадны».

— Беда случилась, только что набрали, Никита Палыч выехал на встречку — и в КамАЗ, мы за вами выслали машину.

Петя сказал, что будет готов через десять минут, мигнул жене, чтобы сделала кофе, и пошел чистить зубы. Пили в конторе все, но дышать перегаром было неправильно.

— Ага, щас, разбился он, ну так я и поверил, — Петя, чуть не хохоча, водил зубной щеткой по практически не тронутым жизнью зубам. — Дурака нашел в херню такую верить.

Он теперь знал, зачем ему в руки попала такая интересная папка. Только надо было придумать, где ее держать. Некоторых фоток, например с боевой подругой товарища Косиевского, жена бы точно не поняла.

2008 ГОД

Президентские выборы выиграл Дмитрий Медведев, премьер-министром назначен Владимир Путин. Россия вступает в период тандемократии.

Российско-грузинский конфликт из-за Южной Осетии кончается победой Российской армии. Россия признает независимость Абхазии и Южной Осетии.

Осенью начинается финансовый кризис, первый с 1998 года.

Россия принимает участие в чемпионате Европы, который проходит в Австрии и Швейцарии. Команда, возглавляемая голландским специалистом Гусом Хиддинком, сенсационно прорывается в полуфинал.

Дмитрий Билан выигрывает «Евровидение».

Сборная России по хоккею впервые за много лет выигрывает чемпионат мира.

Выходят фильмы: «Совокупность лжи», «Двадцать одно», «Хенкок», «После прочтения сжечь», «Залечь на дно в Брюгге», «Стиляги».

Антон Маяков

(РОССИЯ — ГОЛЛАНДИЯ, 3:1)

Чуть задохнувшись от резкого движения, Антон Маяков достал с верхней полки красивую папку. В ней хранились все его корочки, начиная с комсомольского билета. Их, собственно, было два. На подготовительных курсах Маякову хотелось произвести впечатление на девушку, поэтому он взял с собой томик Шекспира, типа вот что он листает в метро. Девушка не клюнула, а Антон, читавший на самом деле свежеизданного его отцом Гарри Гаррисона, забыл, что сунул билет между вторым и третьим актом «Отелло». Нашел он красную книжицу через несколько месяцев, получив новую после некоторой головомойки в райкоме и лютого скандала дома.

Студак был один. А вот читательских билетов в разные важные библиотеки хватало, для комплекта не случилось только Ленинки. Туда можно было записаться только на старших курсах, когда Антон стал в читальных залах редким гостем.

Первая газета пополнила коллекцию двумя удостоверениями: первое было красное с эмблемой молодежной газеты, второе, длинное и затянутое в пластик, делалось по аналогии с ксивами западных изданий — в начале девяностых это было крайне модно.

Пиар-карьера дала богатый урожай: от помощника на общественных началах председателя думского комитета до доверенного лица кандидата в президенты. Дело было в 2000 году, соискатель не дотянул до дня голосования, зато прещедро расплатился.

В папке были и визитки. Первые отпечатал в 1991 году Маяков-старший, на зависть всей редакции. Такие же захотели сделать почти все, потянулись и коллеги из других изданий. Только потом Антон понял, что Сергей Владиленович использовал сына как рекламный носитель.

В папку укладывались ксивы, вышедшие из обращения. Маяков тешил себя надеждами, что когда будет писать мемуары, использует ее содержимое в полном объеме.

Сегодня на свое архивное место легла карточка сотрудника исполкома «Единой России».

Теперь в кармане Антона лежала другая ксива. Ее как раз предстояло обмыть.

Партийная работа обогатила Антона во всех смыслах. На его счету числилось немало удачных проектов. А главное, он был везунчиком. В 2007 году он немало поработал, привлекая в предвыборный список партии бизнесменов. Из списка, который возглавил Владимир Путин, их выкидывали другие люди. На Маякова бочку никто не покатил, наоборот, выглядело так, что он сделал все что мог, а потом его слегка подставили. Ну и обстоятельства в корне изменились, что уж тут.

Антон эффективно потоптался по своим бывшим друзьям и заказчикам из СПС. Лидеры правых так и не поняли, кто организует информационную кампанию, и при встрече с уважением жали Маякову руку. Один из них пообещал Антону позвать его на работу, когда «все нормально наконец будет». Маяков спорить не стал, он не любил ссориться по ерунде.

Людям дела нет до пустых эмоциональных споров, они решают вопросы и разруливают. А поболтать можно о чем-нибудь более интересном.

Антон наслаждался собой, своим положением и вообще всем происходящим.

Ему нравилось быть кукловодом, создающим и рушащим карьеры. Пухлая визитница, два мобильных телефона, один для простых звонков, другой для важных (он очень быстро запутался, какой из них какой, поэтому это были просто два модных аппарата). Машина со сменными водителями, готовая везти куда угодно днем и ночью. Закрытые тусовки и большие тусовища, коллективные поездки на отдых со староноворусскими развлечениями или свежими гламурными удовольствиями. Ходить с бокалом вина по залу, со значительным видом здороваться с известными людьми, флиртовать с девушками, которые здраво могли оценить, что у этого шумного человека не только большой живот, но и немаленький кошелек.

Живот доставлял все больше и больше хлопот. Но всегда можно было подорваться в Лондон, чтобы обновить гардероб, а заодно пообщаться с интересными людьми. И опять же немного отдохнуть.

В его кругу было принято демонстрировать легкую усталость, которая по идее скрывала тяжкое изнурение от невероятно напряженного труда. Чуть закатить глаза при звонке, когда только-только расселся за столиком в ресторане, с легкой небрежностью взглянуть на подчиненного, который как-то прорвался в кабинет с пачкой бумаг, потереть виски, читая эти бумаги.

Славных дел было сделано много.

Антону снова хотелось большего.

Он знал и понимал, что настоящее могущество таится в неказистом старинной постройки здании на Старой площади.

Попасть туда было совсем не просто.

Первая возможность перейти в Администрацию президента обозначилась меньше чем через год после начала партийной службы. Косиевский, который теперь занимал должность председателя совета директоров группы компаний «PR-Ассамблея», обещал познакомить Антона с неким влиятельным и «очень серьезным человеком».

Это иногда срабатывало.

Хотя все чаще выяснялось, что очередной старый приятель Косиевского, с которым «столько водки выпито и столько телок оттрахано», уже не при делах и банально хочет урвать баблишка. Исключительно за былые заслуги.

На одной тусовке Антона представили сначала формальному хозяину мероприятия, а потом и могучему мужчине, который, по его собственному уверению, подбирал кадры для «политического блока» вне зависимости от формального названия организации. Могучий мужчина пил за троих, рвался позвонить ребятам, чтобы «подскочить и все решить», и, раскатисто похохатывая, орал про новые перспективы. На модном телефоне была набрана цифра, которая, как стало понятно Маякову, является входным взносом.

— Это в долларах? — уточнил на всякий случай Антон.

— Пока да, — хохотнул решала, — но поторопитесь, вскорости думаем переходить на евро.

Существенную сумму, даже по нынешним сытым временам, от гибели в кармане могучего мужчины спас алкоголь.

Увлекшийся коньяком мужчина начал в красках рассказывать о том, как руководство партии играет в футбол по субботам. Антон, остававшийся специальным болельщиком, с полным на то основанием быстро оценил масштабы лажи. Богатырь только слышал о том, как играют в футбол большие люди, туда его никогда не пускали и уж точно Маяков его там никогда не видел.

На следующий день Антон приехал в офис «PR-Ассамблеи» и вместе с Толей призвал Косиевского к порядку. Крипун обещал перевести председателя совета директоров на сдельщину и от себя добавить упаковку лапши «Доширак», чтобы совсем не помер с голода. Антон просто попросил больше так, мать твою, никогда не делать. Ветеран движения ударился о землю, обернулся серым волком и добыл для конторы действительно хлебный проект.

Косяк признали закрытым.

Маяков встретил как-то могучего мужчину в бизнес-лаунже Шереметьево и целых полчаса слушал рассказ о том, что надо немедленно лететь в Краснодар и покупать там совхоз: «там помидоры — как здесь у баб сиськи, а у баб сиськи — как дыни». Антон пообещал подскочить и проверить флору и фауну лично.

Условия для второй попытки проникновения на Старую площадь созрели к 2008 году.

После того как Медведева избрали президентом, а Путин стал премьер-министром, и в Кремле, и в Белом доме возникли вакансии. Хватало и соискателей. Маяков уже поднаторел в аппаратных битвах и понимал, что большинство алчущих должности обычно пытались убедить нанимателей в том, что справятся с любым порученным делом и смогут набить не только свои, но и начальственные карманы. Однако наниматели, происходившие из той же среды, отлично понимали, что, как правило, не человек красит место, а место человека. При наличии административного ресурса и шимпанзе не обосрется.

Готовность служить являлась важным, но не ключевым фактором.

Партийный опыт научил Антона с особым добром относиться к тем, кто приходил к нему с готовым проектом. Не просто просил денег, а показывал, где их можно добыть, с пояснением о том, какие именно ресурсы нужно подключить.

Суть метода отлично описал Маякову вице-губернатор большой области, когда они лакомились у него в гостях пельменями из лосятины.

«Я когда начальником милиции был тут в Подмосковье, имелся у нас автомастер Яныч, не еврей совсем, но дело знал ух, все к нему чиниться ездили. Так у него анекдот был любимый: сломалась у банкира машина на проселочной дороге, не знает, что делать, тут мимо идет мужик с кувалдой, говорит, давай починю, банкиру деваться некуда, согласился, мужик открывает капот, смотрит, бьет кувалдой, банкир спрашивает — сколько, тысячу долларов, отвечает мужик, банкир в непонятках, говорит, мол, за что, удар один доллар стоит, ну да, говорит мужик, а я знал, куда ударить, за это еще 999. Охеренный был мастер, жаль, не повезло ему».

Надо только было все придумать.

Сначала Антон пошел по простому пути и начал набрасывать план реорганизации СПС. Давно уже было пора создать нормальную правую партию без радикализма, демшизы и прочих «прав человека». Среди бывших клиентов, зачем-то ударившихся в оппозиционный радикализм, оставались вполне внятные люди. Маяков даже набросал тезисы и список тех, с кем надо поработать, но случайно узнал, что в АП уже готовы аналогичные.

Трудозатрат было жалко, но Антона приободрило то, что он мыслит верно и находится в правильной повестке дня.

Вторая идея оказалась удачнее. Маяков знал, что новый президент искал способ улучшить свои довольно слабые отношения с силовиками. В этом же был заинтересован и потенциальный кремлевский начальник. Проект сложился за один вечер.

Просто взять и написать бумагу, а потом припереться с ней на прием было бы не очень разумно. Идею могли украсть, и не потенциальный наниматель, а любой его сотрудник, которому бы направили проект на экспертизу. Громкий крик, что вот он придумал, а у него украли, что точно поставило бы крест на карьере: истеричные терпилы не требовались никому. Тут и из партии могли бы попросить. Маяков считал себя предельно искушенным аппаратчиком, знающим чем, как, кого и, главное, куда. А уж зачем — вопрос совсем дурацкий.

На совещании по вопросу, чем фракция «Единой России» поможет новому президенту, Антон выступил с небольшим сообщением о нескольких законах, которые стоит принять в рамках борьбы с «правовым нигилизмом». Почти весь список совсем не имел никакого отношения к жизни, но один проект должен был запасть в душу потенциальному нанимателю.

Через пару дней, как бы случайно встретив его в ресторане, Маяков, испросив разрешения, присел за столик и вскользь помянул о том, что осаждает Правовое управление, но никак не может получить нужной экспертной поддержки. Небожитель попросил закинуть бумаги ему в приемную, чтобы уже оттуда отправить юристам.

Через неделю на очередном совещании Маяков вперед не лез. Зато с некоторым удовлетворением выслушал небольшую речь, в которой фигурировал и его проект. Авторство, к счастью, не указывалось, это означало, что идею приняли.

Еще через некоторое время из АП позвонили и попросили представить предложения по продвижению закона. В ходе следующей встречи о проекте не говорили — он уже жил своей жизнью, ЧОПам следовало ждать небольших неприятностей.

Зато хозяин кабинета, в котором некогда заседали секретари ЦК КПСС, сначала расспросил Маякова о жизни, а потом долго и подробно вещал о новых задачах и ориентирах.

Потом последовало формальное приглашение на работу в АП, переговоры с руководством ЦИК партии, передача дел (Маяков загнал в их с Толей структуры столько проектов, сколько смог, и пересадил Крипуна на свое место), заполнение огромной анкеты. Ее долго проверяла ФСО, но, к счастью, родственников у Маякова почти не было ни с какой стороны. Он съездил к матери уточнить кое-какие детали для анкеты и крайне удачно «продал» ей свой переход в АП. Представить нового президента новым Горбачевым, которому нужны сторонники, в том числе и в заскорузлом аппарате, оказалось несложно. Действительно, когда мучившая всех проблема-2008 отступила и транзит власти прошел как нельзя лучше, настало время для послаблений и оттепели. Новый президент был моложе старого, на нем не висело почти ничего из того, что было на том, да и самые зловещие люди из Кремля ушли для начала в правительство, а там, глядишь, и дальше — в госкорпорации и на пенсии. Маяков считал, что и Ходорковского уже пора выпускать — в тюрьме он опасней, чем на воле. Первую часть озвучил, а вторую — поостерегся. Антон объяснил, что он идет в АП готовить перестройку, как некогда это делал в горкоме дед.

На самом деле он немного в это верил и сам — возможно, доля искренности и помогла ему порадовать Раису Николаевну.

Она, увлеченная обучением в начальной школе братьев Антона, велела «не потерять себя» и «всегда советоваться с матерью». Также она посетовала, что отношения с Дашкой совсем разладились, и поинтересовалась, не хочет ли он наконец жениться. Маяков сослался на то, что много дел. Знакомить Раису Николаевну с нынешней девушкой он не хотел категорически. На время всех хлопот Антон отправил мать с близнецами и Дашей на месяц в Штаты: для мамы были музеи и пара подруг детства, для Дашки и братьев — Диснейленд и все прочее.

Проводив самолет (дочь демонстративно не вынимала наушники из ушей до момента прохода границы), Маяков начал праздновать повышение по службе.

Было две проставы: одна в кафе рядом с партийным офисом для рядовых сотрудников аппарата, вторая, для более важных персон, на озере Балатон, где дружественный губернатор имел виллу. В ходе трехдневной пьянки Антон наслушался всякого про свое новое начальство. Многое из этих рассказов он счел проявлением простой зависти.

Третья простава была для новой команды. Место Маяков выбрал респектабельное, но со свежеустановленной плазмой — пропустить футбол в 2008 году было бы кощунственно. Очень солидные люди, которых ждали в гости, все как один были патриотами и следили за успешным выступлением российской сборной. Или точнее, российская сборная выступала успешно и все солидные люди немедленно стали патриотами отечественного футбола.

Маяков надеялся, что и в этот раз команда не подведет, поскольку новое место он готовил себе давно. Будь обстановка поспокойней, он улетел бы в Австрию полакомиться сосисками и шницелями. Сходил бы на футбол опять же. Старые знакомые сняли небольшой дом, и там наверняка было бы неплохо. Но сорваться не получалось.

В ходе застолья Антон старался не высовываться и не шуметь, что было совершенно противно его привычкам и природе. Он понимал, что должно пройти еще время, чтобы местное общество поняло, кто действительно является его центром. Ну не считая, конечно, первого лица.

…Антон как раз тянулся за карпаччо, когда почувствовал, что по его голове что-то течет. Он машинально дотронулся до лица и понял, что это красное вино. «Капец рубашке», — подумал он первым делом, а потом стал поворачиваться, чтобы разобраться с обидчиком. Над ним стоял небожитель с пустым бокалом.

Тут Маяков вспомнил рассказ из второго дня балатоновской пьянки: «Одно из последних испытаний — публичное унижение. Как правило, он выливает бокал вина на голову, чтобы посмотреть на реакцию. Если возмутишься, то, считай, не попал в команду. Если просто утрешься — тоже, терпилы по жизни не очень нужны. Нужно пошутить или как-то обыграть, сработать, как в цирке коверным, тогда, считай, все, прошел».

Антон провел рукой по волосам.

— Жаль, усы не отрастил, — засмеялся он, — тогда бы по ним текло. — Небожитель поощряюще улыбнулся. — А главное, в рот не попало, оно же и не нужно, — закончил мысль Маяков, несколько обмирая от ужаса.

Слухи про нравы верхов ходили самые разные. Человек с пустым бокалом внимательно посмотрел на нового сотрудника и — пауза показалась безумно долгой — засмеялся, похлопал Антона по плечу и пошел к своему месту, где ему уже были готовы обновить бокал. Стол уже хихикал: те, кто занимал положение прочно, радостно и беззаботно (новичок ближайшие пару лет точно не был соперником), игроки поменьше — несколько делано. На доске появляется новая фигура, которая может поменять кой-какие расклады.

Антон вышел на балкон покурить. Безнадежно погибшая рубаха была в кассу — на улице люди поливали друг друга пивом и шампанским. Маяков не понимал, что происходит, пока не вспомнил: футбол же. Оказывается, Россия трюкнула Голландию. Они так увлеклись беседой, что не обратили внимание на феерическую победу национальной сборной.

Маяков счел это прекрасным знаком.

Душа пела, и без того прекрасный мир выглядел абсолютно подвластным.

Только Даша все время дерзила. Ну с этим как-то и управиться можно было бы потом, при случае.

Маяков засмеялся и набрал заветный номер:

— Ли, это Мао.

2007 ГОД

Владимир Путин возглавляет партию «Единая Россия» на выборах в Госдуму. После победы партии поддерживает кандидатуру Дмитрия Медведева на пост президента.

Происходит война силовиков: конфликт идет между главой ФСБ Николаем Патрушевым и главой ФСКН Виктором Черкесовым. Побеждает Патрушев.

Сборная России проходит на чемпионат Европы по футболу.

Выходят фильмы: «Козырные тузы», «Типа крутые легавые» «Пенелопа», «День выборов», «300 спартанцев», «Груз 200».

Станислав Линькович

(АНГЛИЯ — РОССИЯ, 3:0)

«Пинта “Гиннесс” у нас на столе, вот прекраснейший “Гиннесс” у нас на столе, пожелай мне удачи в питье», — именно в Лондоне «Гиннесс» заходил как нигде. Даже в Ирландии.

Стас влюбился в Лондон с первого взгляда на рисунок в детской книжке. Все читаное и просмотренное, от Диккенса и Голсуорси до «Карты, деньги, два ствола», волокло его в «зе кэпитал оф зе Грейт Бритн». Но час случился лишь в конце 2004 года.

Интересные по бизнесу люди собирались на «Челси». С тех пор как эту команду купил Роман Абрамович, футбольный выезд на матчи стал чем-то вроде бизнес-командировки. Линькович симпатизировал «Манчестер Юнайтед», но чего бы не прокатиться, раз зовут.

Такси из Хитроу было обычным, «вольво» и «вольво», в отель на Рассел-сквер заселились без суеты, а потом Стас вышел, оглянулся и… понял, что здесь ему самое место. Через одну сигарету и две минуты захотел, но не решился сбежать от интересных по бизнесу людей.

На футболе Линькович в ложе шапочно познакомился с Абрамовичем, поговорил с кем надо, увы, пока не с Абрамовичем, о делах, прочесал в приятной компании клубы Сохо и дал себе обещание вернуться в Лондон как можно скорей.

Обстоятельства располагали. Турецкая Анталия стала всероссийской здравницей, а Лондон — всероссийской кузницей или, точнее, прачечной, в которой отстирывались до максимально возможной белоснежности российские деньги разного происхождения. Регулярные рейсы были стабильно переполнены. Чартеры сновали круглосуточно. В городе паслись люди, которым уже не стоило показываться в России. С ними тоже были дела. Пригодились приветы от Феодосия.

Конечно, Стас бывал в Лондоне не так часто, как хотелось. Следовало оставить немного времени и для остального мира.

Свою работу он как-то описал так:

«Надо было в Сингапур, добрался, оттуда в Токио, потом звонок, давай, мол, в Ханты-Мансийск с двумя пересадками через Дюссельдорф и Москву, в Сибири совет директоров прямо в аэропорту прошел, звали отдохнуть пару дней, я бы с радостью, но пришлось через Москву в Бостон, оттуда бы семью в Франции проведать, но пришлось обратно в Сингапур, потом в Германию и только потом в Марсель. И вот в какой-то момент выхожу из самолета и не понимаю, где я, в каком городе, в какой стране».

Линькович не мог сказать, чем именно он занимается. Он делал деньги, будучи немного банкиром, немного финансистом, немного брокером, немного рейдером, немного управляющим. В общем, функцией, самоходным деньгоделающим устройством.

Отпускало его всегда в Лондоне и все реже в Ниме, где почти уже постоянно жили Карина с Лилей и Лорой. С дочками Стас общался с удовольствием, с женой не о чем было говорить и не хотелось трахаться.

Он не мог понять, где ошибка. Денег не было — жили, считай, душа в душу, как бабки пришли — так все по звезде и поехало. А уж на что запал тогда, в 1999 году, и вовсе не понятно — Шахрин виноват, наверное.

Однажды в районе Флит-стрит в забегаловке, угощавшей нереально волшебным карри, он встретил Яну. Или она его встретила. Сначала Линькович засмотрелся на красивую женщину, а потом она его окликнула.

Молнии в этот час не полыхали, мир не остановился, люди из Лондона никуда к чертовой матери не делись, и даже рабочее расписание не сдвинулось ни на секунду хоть в какую-то сторону. Потерлись ошарашенно-радостно щеками, обменялись телефонами и мылом, договорились держать связь.

Свободный вечер в Лондоне у них выдался только через три месяца. Начали с индийского ресторана, потом был паб со стульями из XVIII века, потом кофейня с удивительно несъедобными чизкейками. Говорили о себе. Еда была пофиг.

Израиль 1992 года оказался удивительно не гостеприимным местом, и понравиться он мог только в сравнении с бывшим СССР того же времени. Интеллигенции, хоть гуманитарной, хоть технической, понаехало с переизбытком, Янин отец, доктор наук по балканистике, перебивался сторожем и охранником на заправке. Чуть больше повезло матери, которая знала немецкий и испанский, — ее заработок был позаметней. Основной статьей дохода стала пенсия бабушки-фронтовички. Очень быстро Яна поняла, что рассчитывать нужно в основном на себя… Тут Стас прервал ее рассказом о том, как провел 1992–1993 годы.

В 1996 году Яна, успев поработать няней, официанткой, секретаршей, пристроилась в продюсерскую компанию, привозившую звезд советской или российской, как кому нравилось, эстрады в Израиль. Бизнесом владел человек, уехавший из СССР в 1977 году, и Янины знания про артистов, сделавших себе имя в более поздние времена, оказались кстати. Платили нерегулярно, но зато появился огромный опыт и связи. Потом Яна вышла замуж и уехала в Штаты.

— Так ты замужем? — переспросил Стас.

— Уже второй раз развелась, — хмыкнула Яна, — сынок растет. Давай лет через пять с твоей старшей познакомим?

Первый муж не только стал отцом Ариэля, но и главным акционером Яниной компании, которая возила русских артистов и юмористов теперь уже по североамериканским эмигрантам. Развод оказался не помехой бизнесу. Второй, более скоротечный, брак развалился совсем недавно, Яна обошлась без подробностей.

Родители Яны наслаждались пенсионерской жизнью в Петтах-Тикве. Каждые каникулы им выпадало превеликое счастье в виде Ариэля: «Килограмм пять минимум прибавляет каждый раз, потом в бассейн его гоняю, а он оладушек просит».

Стас доложился о себе.

Отец ушел в середине 2005 года, так и не съездив по местам боевой славы. Весть застала Стаса в Москве: попрощаться не успел, но похороны организовал так, как хотелось бы Линьковичу-старшему: без помпы, но красиво. Неожиданно проявили себя военные — прислали оркестр и генерала, который начинал службу, когда отец Стаса ее заканчивал. Рассказать ему было нечего, но пафосу добавил. Были сотрудники завода, на котором работал отец. Кого-то из них Стас даже помнил. На огромном джипе с не менее огромным букетом приехал странный человек, постоял у могилы и, ничего никому не сказав, отбыл.

По всем законам жанра Стасу и Яне предстояло завершить вечер воспоминаний в постели. Обошлось без банальностей. Зато началась «мыльная» переписка, и Стас теперь начинал день не с котировок, а с проверки — не пришло ли новое письмо. Он избегал писать о делах, да и старая подруга тоже, в общем, не погружала его в тонкости концертного бизнеса. Хватало других тем.

«…Стас, привет. Я все-таки хочу, чтобы ты прочел “Код да Винчи”, это поможет тебе пошире взглянуть на то, чем мы все занимаемся. А то всё бабки да тусы, тусы да бабы. Я тут смотрела репортаж по CNN, у вас там весело в Москве. Но только не зови, все еще не хочу, не соскучилась».

«…Салют, у нас весело, но все равно на выходные куча народу сваливает в Европу, ну или Лондон, наверное, чтобы место в кабаках и клеркам досталось, а книжку прочту, но только если ты обещаешь прочесть Пелевина свежего».

«…Отвозила Ариэля к бабушке с дедушкой, передала от тебя привет. Они не сразу вспомнили и даже, кажется, путали с Антошкой (кстати, где он и чего), но потом по родителям опознали. Тоже передавали привет, мама так и спросила: “Как улыбается ему жизнь?” Я чего-то пошутила про 64 зуба».

«…А я тут случайно попал на похороны. Заехал в родительскую квартиру и на автомате включил автоответчик. Какая-то Люда взволнованно доложилась, что умер Никита. Я не сразу вспомнил, кто это, но потом доперло. Одноклассник. У нас с ним как в начальной школе не оказалось тем для разговора, так потом и не нашлось. Он первый раз меня удивил, когда сразу после школы свалил в Германию, сыскались какие-то немецкие корни. Раньше тебя умотал…»

«…Люду я помню, мы ее встретили на концерте “Аквариума” последней осенью. Она в тебя влюблена была, впрочем, по-моему, все девки в тебя влюблялись, на меня, презренную жидовку, смотрели с ненавистью, какого парня увела… Ну и как там на похоронах?»

— …Ты стал очень похож на отца, Станислав, — классная и учительница химии разговаривала с Линьковичем и строго, и застенчиво, — он был такой же на твоем выпускном, уверенный, чуть даже высокомерный, смотрит на человека, но при этом немного сквозь.

Стас прикинул, чем бы заменить «заткнись, старая дура». Не придумал.

Учительница продолжала.

— Он… мы все даже были немного влюблены в него, всегда ждали, что он, а не твоя мать придет на родительское собрание, но он не баловал нас.

Смеяться не хотелось. Старая грымза и в молодости была не слишком хороша, а одевалась чудовищно всегда. Однажды Иван Георгиевич подвез сына к школе и с некоторым изумлением уставился на то ли котелок, то ли шляпу Дон Кихота, которую напялила на себя училка. Линькович представил, как она кокетничала с отцом, а тот все понимал и чувствовал себя неудобно.

Стас приехал на похороны неожиданно для себя. Сам себе объяснил это нелепостью случившегося с Никитой — аллергический шок прямо на операционном столе. Так об этом рассказала Люда. Откуда-то Стас знал, что в начале нулевых Никита вернулся в Россию, «потому что в Германии не покатило». Линькович предполагал, что в России у него не покатило тоже. Таким людям никогда и нигде не катило. Не должно просто, вот и не катит.

На похоронах выяснилось, что все было не так уж и грустно. Никита пристроился в какую-то муниципальную контору, проявил себя с лучшей стороны и к моменту злосчастной операции уже трудился на неплохой должности в префектуре. «Не уезжал бы, возможно, карьера уже не позволила бы в районной больнице под нож ложиться», — подумал Линькович. Как знать, что бы стало с Никитой, если бы самые тугие годы он не просидел в тихой Германии. К тому же, рассудил Стас, и у него самого карьера пошла вверх только в нулевые, да и то не сразу.

Выделяться не хотелось. Он специально оделся поскромней и взял машину у одного из подчиненных, правда, посадив в нее своего водителя (тот был крайне недоволен однодневной ссылкой в колымагу). Он постарался как можно более незаметно засунуть в конверт, предназначенный семье умершего, пачечку пятитысячных (не подумав, что все и так догадаются, откуда столько денег). Он прикуривал от зажигалки, которую купил в переходе (а вот запонки оставил свои обычные).

Поминки проходили в кафе, в десяти минутах езды от МКАД. Сев за стол, Линькович полюбовался на витки из ветчины, он их не ел лет шесть, а ведь когда-то без них рюмку водки не представлял.

Да и вообще весь стол был напоминанием из юности: сытненько и скромненько. Пользуясь случаем, Стас вдоволь наложил себе винегрета, его по старой памяти он отличал от прочих салатов.

Выпили за Никиту, молча и не чокаясь. Потом вторую, за мать, она как раз прилетела из Германии. Потом за детей — оказывается, одноклассник оставил одну семью в Германии, а вторую слепил уже здесь, трое детей от двух браков сидели рядом, жены о чем-то тихо переговаривались между собой.

— Старшая дочка, стервозина, не пришла, — шепнула Стасу Люда.

— Какая старшая?

— Вторую жену он с дочкой взял, уже почти взрослой, заботился как о родной, от папы биологического только деньги, хоть на этом спасибо, а Никита все для нее, ай нет, вот она Даша.

В кафе влетела красивая девочка, на вид лет четырнадцати.

«Расти быстрей», — слишком громко подумал Стас.

— Не пялься на молоденьких, — грозно сказала Люда.

— Да мне что, — слишком быстро ответил Линькович, — она кого-то напоминает.

Суетливое вранье вдруг оказалось правдой. Даша действительно кого-то напоминала. Не из этой и даже не из прошлой жизни. Чтобы проверить ощущения, Стас пошел поговорить с женами покойного и заодно переброситься словом с девочкой. Однако по дороге пришлось выпить еще одну за душевные качества Никиты, а девочка куда-то отошла, и Линькович полчаса слушал неинтересный рассказ о том, как нелегко устраивалась жизнь покойника в Германии и здесь.

Только девочка вернулась, Стаса позвала к себе учительница, и он послушно, как в седьмом классе, пошел к ней…

Сочиняя письмо про похороны, Линькович понял — кроме Яны, ему об этом и написать некому. И вообще поговорить не с кем. Ладно семья, но друзья и даже хорошие приятели тоже остались в прошлой жизни. Не говорить же по душам с Феодосием.

Сидеть за столом с теми, кто все время хотел попросить у него деньги, было неприятно, а с новыми знакомыми, такими же, по сути, бизнес-опциями, как он, дружить опасался. «С волками жить, без яик выть», — очень верно сказал как-то знакомый из «Морган Стэнли». Разве что Костян заскакивал из Израиля, но как-то на бегу, редко и не по существу.

Роман Стаса и Яны возобновился не в Лондоне, который их свел, и не в Москве, и даже не по-киношному в Париже. Линькович заехал в Ним, провел с семьей положенные два дня и уже думал двигать в сторону Марселя, чтобы лететь в Москву, как вдруг в уголке экрана ноутбука светанулся конвертик.

Яна писала о всякой всячине и между прочим помянула, что зависла в Барселоне, «потому что твои соотечественники удивительные раздолбаи и на переговоры о новом фестивале прикатили с неготовыми документами, но зато с готовыми на все девками». Стас посмотрел на карту и на расписание поездов до Барселоны.

Когда за ужином, где-то рядом с Рамблой, Яна, ругаясь сразу на русском, иврите и английском, описывала свои рабочие мучения, Линькович понял, что изменилось в ней за тринадцать лет.

Янина Герцштейн, московская школьница и студентка, была совершенно очевидной еврейкой, но старалась этого не подчеркивать и вообще как-то на общем фоне не выделяться. Поэтому волосы носила туго зачесанными, блузки и майки были свободными и никогда не обтягивающими. И вообще она с успехом прикидывалась серенькой мышкой. Если б Стас уже подростком не ходил с ней летом на речку, то мог бы и не догадаться, что у Яны фантастическая фигура и совершенно невероятная грудь, лучше, чем у итальянской певицы Сабрины. А когда у них уже начался роман, Линькович ждал момента, когда она распускала волосы, после этого его уже невозможно было остановить.

Янина Герцштейн, по мужу Фридер, продюсер и гражданин мира, не боялась подчеркивать ни свои формы, ни свои волосы, ни того, что на нее должны пялиться. А ослепительно красная помада была, на вкус Стаса, уж немножко множко.

Именно ради исправления образа он неожиданно притянул Яну к себе и начал губами снимать помаду с губ. Та слегка опешила, но тут же практически перешла в контратаку.

Утром в гостиничном номере Стас наконец включил телефон, нашел пять пропущенных звонков Лакринского, отзвонился, послышал возмущенный клекот, пообещал искупить и к вечеру быть в Москве.

Яна задумчиво курила.

— Работа дергает, да мне, наверное, тоже пора. Спасибо, Стас, ты мне вернул веру в то, что я еще чего-то стою как бабель.

За следующие десять минут Линькович узнал, что Яна бросила первого мужа ради архитектора Антонио Малезани из Неаполя. Любила она его без памяти и именно поэтому отвергла робкую попытку господина Фридера (он хороший дядька, лет на одиннадцать старше, добрый, заботливый, Арик его любит, только тоска смертная) возродить их брак. Через полгода выяснилось, что Малезани гей и женился на Яне, только чтобы позлить своего бывшего партнера. Который тут же как раз и нарисовался.

— Два года продолжался этот чертов ад, Стас, ты даже не представляешь.

Попрощавшись с нашедшим себя с каким-то пуэрториканцем Малезани, Яна влетела в роман с женатым мужиком. Тот «ссался настолько, что кончал от одного воспоминания о частных детективах. Бывало, и штаны спустить не успевал».

Тут и подвернулся город Лондон с Линьковичем в придачу, но Стас год «вола, а не меня трахал». Яна решила, что мужикам она больше совсем не интересна. В общем, Линькович прыгнул со своими поцелуями в самый последний вагон уходящего хер знает куда поезда.

Решение жениться пришло к Стасу на каком-то концерте, он уж и не помнил где. Когда оставшиеся в живых участники ансамбля «Куин» спели We are the Champions вместе с Земфирой, Яна орала припев, а Стас держал ее за талию и понимал, что еще раз потерять ее просто не сможет.

Развод с Кариной сулил проблемы исключительно технического свойства. Квартира в Москве, дом в Ниме, алименты в разумных пределах, вклад на образование дочек.

Больше сложностей обещало решение вопроса, где и как жить.

Идею о переезде в Лондон и открытии какого-то бизнеса, хоть бы и продюсерского, пришлось отвергнуть — господин Лакринский не понял бы. А накоплений, особенно после развода, хватило бы ненадолго.

Тогда Линькович решил вернуть Яну домой. Купить ей в Москве фирму или войти деньгами в клуб. Или просто сделать домохозяйкой и прилежной матерью новых маленьких Линьковичей. И в конце концов в России хорошо деньги зарабатывать, а уж тратить можно где угодно.

Для обсуждения плана Стас попросил Яну об очередной встрече в Лондоне. Не сообразив даже, что на этот день приходится матч Англия — Россия, на который двинулись тысячи любителей футбола. Линькович уж и забыл, когда добирался в Лондон экономом. Самолет был пьянее пьяного, хуже, чем чартер в Таиланд образца двухтысячного года.

Стас наметил встречу вдалеке от тех мест, где могли пировать соотечественники. Девушка не сильно даже и опоздала, всего лишь первый «Гиннесс» допился.

— Представляешь, я сейчас Антошку нашего видела, — Яна махнула рукой в сторону, откуда пришла. «Гиннесс» пить не стала, спросила сидр.

— Антошку?

— Маякова, друга нашего дачного, он, правда, отъелся в три раза, если не больше, важный, что твой лорд. Девка, правда, с ним красоты нереальной, как только уболтал.

— И о чем вы говорили?

— Он меня не узнал, я махнула рукой, он так важно кивнул, я себя секретаршей почуяла, разве что юбку не задрала, ой, не куксись, где он, где ты, рассказывай.

Стас сделал долгий глоток.

2009 ГОД

Российские власти пытаются справиться с последствиями экономического кризиса.

В апреле милиционер Евсюков расстреливает людей в московском супермаркете.

Интронизирован патриарх Кирилл.

Выходят фильмы: «Законопослушный гражданин», «Гран-Торино», «Рок-н-рольщик», «2012», «Бесславные ублюдки», «Аватар», «Царь».

Дмитрий Хубариев

«…Поняли мужики, что терпеть больше нельзя, решили жалобу в Москву писать. Думают кому, давай, может, президенту. Нет, другие говорят, тут не до полумер, давай, в натуре, сразу премьеру».

Двадцать пять лет назад в электричках политических анекдотов не рассказывали, думал Дима. И выглядели все иначе. Если бы отцы вон тех гопников увидели бы своих сыновей в шортах, да еще и такого цвета, то точно бы отметелили. Зато не пьют портвейна, только вот дядька в углу пиво похлебывает.

За несколько недель до смерти баба Вера почему-то разговорилась о Димином детстве и стала вспоминать, как они жили на даче в Северянке: «Прокатиться бы туда еще раз, ты б ребят позвал, я бы посмотрела на них, на Стаса, на Антона, на хулигана этого Петю». Дима начал думать, как лучше это устроить, с кем из знакомых о машине договориться, но потом бабушка стала стремительно слабеть. Ушла она как-то быстро и легко. По словам врача, и болезни не было никакой, просто кончились силы.

На похоронах были соседи и старики, муж с женой. Они когда-то дружили с бабушкой, потом уехали в другой город, но контактов не теряли. А когда вернулись в Москву, и вовсе стали ходить в гости.

От них Дима узнал, что баба Вера была в министерстве на хорошем счету и делала неплохую карьеру. Но после смерти их с Максом родителей внучков пришлось бы сдать в детский дом. Она пошла на менее перспективную, но более спокойную работу. Только в этот момент Дима осознал — двух сирот баба Вера получила на шею, будучи немногим старше его нынешнего, — в сорок шесть лет.

Это, по уверению бабушкиной подруги, было уже второй жертвой ради семьи. В свое время она бортанула жениха, взяв на себя заботу о дочери младшей сестры — куда делась она сама, старик со старухой не знали. Помнили только имя. И оно странным образом совпадало с именем бабушкиной троюродной сестры, которая в начале девяностых лежала парализованная у них дома. Была ли это действительно она или просто имена совпали, спросить было больше некого.

Хубариев несколько раз подступался к бабе Вере с вопросами о семейной истории, но она отшучивалась. Обещала как-нибудь рассказать и уверяла, что никаких особых тайн нет.

— Может быть, есть какое-то семейное наследство, — смеялся Дима.

— Если и найдутся, то только семейные долги, — в том же духе отвечала бабушка.

Родного деда, как понял Дима, вообще никто не знал, мамино отчество было взято с потолка. Про отца было известно, что сирота, попал в Суворовское училище после войны прямиком из детдома.

— А жениха бабушки твоей я помню, он такой энергичный был, красивый, но с ним надо было в Сибирь ехать, газ добывать, он так потом по этой части и пошел, я его уже в нынешние времена в президиуме с Черномырдиным видела, — рассказывала старуха.

Она с удовольствием вспоминала о том, какой Федор — так звали газовика — был молодец. Старик морщился. Видно, он тоже его знал, но восторга особого по каким-то причинам не испытывал.

И чтобы перебить жену, спросил Диму, что стало с Линьковичем.

Хубариев удивился. Он не думал, что старики знали Стаса.

Старик тоже удивился, он говорил о его отце, который учился в военном училище с отцом Димы.

Тут снова пришлось удивляться Хубариеву.

Старики, посокрушавшись для вида о том, как не знает ничего молодежь, перебивая друг друга, стали рассказывать удивительную историю. Оказывается, их со Стасом отцы дружили со времен военного училища. Линькович свидетелем был на свадьбе у Яна Хубариева. Когда случилось несчастье с родителями, Линькович стал им помогать, хотя бабушка пыталась отказываться.

— А на какой войне отец погиб? — Дима вспомнил, что они с Максом решили, что это Вьетнам, по годам подходило, да и секретность казалась вполне понятной.

Старик хмыкнул:

— Пил твой отец сильно, как жену похоронил. По пьяни под машину попал, но не говорить же вам об этом.

— То есть как: пьяный — под машину?! — вот тут Диму всерьез и ошеломило.

— Ну как, мать твоя померла, тебя родив, он месяц тосковал, второй, потом вроде оклемался, а тут ее день рождения. Он с утра выпил, а потом пошел на улицу за догонкой, ну и под машину…

Дима выдохнул. Невольно, когда это не имело совсем никакого значения, разъяснилась важнейшая для них в свое время с Максом загадка: почему пенсии за утрату родителей не хватало совсем ни на что и почему они жили так бедно. Не было никакой военной пенсии. Была невеликая бабушкина зарплата, на которую непонятно как вообще выживать получалось.

Он с детства помнил, как чем дальше, тем больше баба Вера и Макс ругались. Макс кричал про какие-то деньги, которые бабушка зажимает, и что он скоро вырастет и спросит за все. А потом рассказывал Диме о том, как хорошо жилось при родителях и какая добрая была мама. Младший только слушал и кивал — он-то помнить ничего не мог. Он только знал, что мама умерла из-за него. А потом бабушка угощала его чем-то вкусным и расстроенно жаловалась на то, какой Максим стал дурной, а раньше он был совсем замечательный.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

Баба Вера берегла нас, не хотела говорить, что отец наш просто попавшая под колеса слабосильная пьянь. Она лепила из отца героя и, по сути, привела Макса к его нелепой просвистанной жизни. Он-то всегда считал, что деньги есть, просто их от него прячут. И потому кинулся их сам искать, думая, что в них счастье. Именно от того с ума и сошел в поисках. А нашел только фляжку паленого пойла. И никакого счастья.

Дима вспомнил, как в его далеком детстве бабушка, одолжив у соседей «Литературку», вечерами читала театральные рецензии, иногда откладывала газету и смотрела в окно. Баба Вера очень любила театр, а он, дурак, так и не сообразил, когда уже деньги появились, хоть какие-то добыть билеты, да можно было б и в Большой.

Пока бабушка была жива, Дима не подозревал, что она так любила его и на самом деле Макса. Эта пустота стала очевидна только после похорон, когда Хубариев понял, что в мире больше нет никого, кому он был бы нужен.

А еще Дима понял, что вспомнить, кроме детства и краткого времени счастья с Лизой, ему нечего. Пропавшую девушку найти так и не получилось, да и не искал он ее в последние два года всерьез. Это когда-то давно он обшаривал пафосные ночные клубы и получал по морде от охраны.

Дима считал, что продолжает искать Лизу, но все меньше понимал, о чем с ней говорить и что вообще он может ей предложить. Какая-то работа с доходом имелась, но вряд ли Лизу это могло заинтересовать. Возможно, что у нее уже семья, дети, пусть от богатенького Буратино, ну и что, пусть самые настоящие живые буратинята.

Ему в этой ее жизни места никакого не было. Наверное, просто хотелось на нее посмотреть. Могли выручить «Одноклассники», Хубариев там спецом аккуратно зарегистрировался, но аккаунт Лизы так и не нашел. Не было там и дачных друзей.

Желание разыскать Линьковича-старшего и, чем черт не шутит, Стаса и отправило Диму в Северянку.

Электричка, как и раньше, шла от вокзала полчаса. Как и раньше, чтобы попасть на нужную сторону, надо было перейти пути. Но Дима свернул сначала в сторону рыночка, который, казалось, почти никак не изменился с 1986 года.

Палатки, правда, были другие, и торговали всякой разнообразной всячиной.

Вернувшись на правильную сторону, он пошел по привычной дороге, как они все вместе ходили от станции. Была и другая, но они ее не любили. Почему так, а не этак, Дима не помнил. Наверняка имелась какая-то причина.

Он прошел мимо выглядевшего заброшенным сарайчика, в котором когда-то продавали керосин и заправляли газовые баллоны. В соседнем переулке был дом Сергея — они вместе играли футбол и, возможно, дружили бы впятером, но в конце лета 1981 года он, купаясь в реке, пропорол ногу консервной банкой, никому из взрослых сразу не сказал и по-дурацки помер от заражения крови.

Ребята узнали об этом только следующим летом.

Люди по дороге почти не встречались. Поселок, как и в былые времена, осенью засыпал.

В доме через переулок от Сергея снимали две комнаты Яна, ее немолодые родители и бабушка. Почему-то Дима помнил, что в начале девяностых они уехали в Израиль. Но за десять лет до того они о таком даже и не думали, а Яна была отличная девчонка, не то что ее подруги, жившие тоже неподалеку. В одно лето Дима и Яна так сдружились, что все время ходили вместе, и какой-то дурак начал их дразнить двумя Янами. Дураку по первое число всыпал Петя, он никогда не упускал возможность всыпать, но прозвище Ян к Диме прицепилось. Ну а потом они как-то все и разъехались. Жалко, думал Хубариев, что не перезвонил тогда Петя. Он был совсем потерянный и пьяный около клуба. И чего было самому телефон не записать. Так и пропал друг, не дай бог сгинул.

Вид бывшего дачного участка укрепил опасения Димы. Дача Кислицыных исчезла. На ее месте красовался огромный, по меркам соседних дач, недостроенный дом, обнесенный каким-то титаническим забором. Совершенно явно прежних обитателей выжили какие-то новорусские говнюки, отгрохавшие эту омерзительную махину.

Признаки жизни отсутствовали.

Дима пошел дальше.

Дома Антона Маякова в прежнем его виде тоже не было, зато около ворот стояла пара машин. За забором жарили шашлыки и кто-то звал какого-то Костю. Дима постоял немного, ожидая появления людей, выкурил сигарету, но люди так и остались за забором.

Футбольное поле, к великому удивлению Димы, сохранилось почти в прежнем виде, только часть его была переделана в детскую площадку.

Жив был и прилепившийся к полю маленький магазинчик. Раньше около него утром собирались старухи и дети за молоком и хлебом, потом их сменяли любители утреннего портвейна. Палатка работала до пяти часов вечера.

Только сейчас Дима понял, что хочет есть. Он зашел в магазин. Продавщица собиралась закрываться и недовольно посмотрела на незнакомого мужчину. Хубариев с максимально доброй улыбкой попросил отпустить ему хлеба и колбасы. Выпивать не хотел, хотя напитки были представлены в ассортименте.

Продавщица выдала ему батон, упакованный в целлофановый пакет, и колбасную нарезку.

Дима поднес батон к лицу.

— Не пахнет, а раньше я все утро ждал запах, он мне потом даже снился иногда.

Продавщица демонстративно переступила с ноги на ногу.

— Его привозили с завода, он был неподалеку, и поэтому хлеб был пахучий и теплый, — зачем-то рассказывал Дима, — теперь так редко бывает.

Продавщица улыбнулась:

— А вы здесь жили раньше? Мне только рассказывали про теплый хлеб, я-то не застала совсем, нам из другого района привозят, уже вот такой.

— Мы дачу здесь снимали, давно, еще в восьмидесятые. А вы не знаете, Линьковичи здесь еще живут? — Дима подумал, что другого знатока здешних мест может и не найтись, а продавщицы всегда всех знают.

Девушка — тут только Хубариев сообразил, что она моложе его лет на десять, не меньше, — погрустнела.

— Генерал умер, сын с тех пор ни разу не приезжал, а в их доме я живу, он мне перечисляет деньги, чтобы я зверей прикармливала, ну и за домом смотрела.

— Каких зверей? — Дима представил на секунду, что импозантный Иван Георгиевич на старости лет завел домашний скот, представил на секунду его с коровами или свиньями и прям оторопел.

— Он пару собак кормил и котов, не от пуза, а так, чтобы не сдохли, сам-то безвылазно здесь жил, разве что на пару дней в Москву уедет, а потом снова тут, вы мне поможете с замком, а то он какой-то тугой.

— А почему генерал? — спросил Дима, помогая Люсе, так звали продавщицу, они как-то незаметно представились друг другу.

— Его так все называли, у него выправка была как у генерала, и ходил он так, как будто на параде, но он добрый был на самом деле и гораздо проще, чем казался.

— Вы давно здесь живете? — спросил Хубариев, пока они медленно шли по направлению к даче Линьковичей.

— Пять лет, я тут в магазине на полставке, ну и на станции на почте, ну ничего, хватает, зимой вообще страшновато немного было, народу почти нет, но генерал приходил, как вы, помогал закрыть магазин, провожал до станции.

— Роман, небось, был, — зачем-то пошутил Дима.

Люся посмотрела на него как на дурачка. Хубариев молниеносно стушевался.

Баба Вера пыталась несколько раз познакомить его с дочерьми своих каких-то дальних подруг, но ничего не получалось. Диме было уже почти сорок, но он толком и не научился разговаривать с женщинами. Умение брякнуть невпопад присутствовало всегда, но с некоторых пор периодически он то щеголял цитатами из прочитанных книг, то пер напролом. Вот и теперь, вроде как улыбавшаяся всеми своими скулами Люся погрустнела.

— А сын к нему не приезжал? — вышел-таки Дима из неловкости.

— Приезжал, конечно. Иногда его отец встречал. А однажды они, наверное, договорились, что генерал дома будет ждать, Стас шел с пакетом мне навстречу, улыбнулся, потом вдруг шнырк в кусты, я посмотрела, а он ценники с продуктов срывает.

Дима удивленно посмотрел на Люсю.

— Чтобы отец не понял почем. У них игра была, Стас прикидывался, что не богач, хотя сразу было видно, а Иван Георгиевич делал вид, что верит, а сам все понимал, как настоящий генерал.

Подошли к даче. Она на первый взгляд совсем не изменилась. Все было как тридцать лет назад, с поправкой на время года. Казалось, сейчас откроется дверь и из нее выпрыгнет молодой отец Стаса, ударит ногой по сосне и одновременно рукой по груше, которая на удивление висела все там же, хоть и выглядела не так нарядно, как когда-то. Видно было, что никто ее давно не бил. А потом бабушка выглянет из флигеля и позовет пить кисель — она его варила как никто. Слышен голос Макса и вообще…

Хубариев пожалел, что не взял выпить, но неожиданно у него в руке оказалась бутылка водки.

— Вы не подумайте, я непьющая, мне надо мастера угостить, чтобы кран починил, но я завтра могу его позвать…

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

Вот если бы я мог что-то поменять в своей жизни, то что? Не слился с вступительных экзаменов и стал бы инженером — на 120 рублей и ноль перспектив. Сел бы на хвост Линьковичам и сейчас бы был при бизнесе и деньгах? Да нет, скорее бы не на хвост сел, а на цепь, рядом с Максом. А одной квартиры на двоих бы не хватило. Не убегать на машине с фермы рабов? Но тогда бы погиб во время войны. Сделать по-быстрому ребенка Лизе? Убедить бригаду не портить квартиру Косиевскому? Остались бы без денег, но при работе, подумаешь, не заплатили, всей стране тогда не платили, а мы что, в сказке родились, что ли. Если бы знать, если бы соображать, давно приехал бы сюда и выпил с Иваном Георгиевичем. Да и со Стасом, проклятым буржуем, тоже можно было бы, второй раз в жизни, чтобы не так, как в первый… Теперь где его искать? Все упущено, ну просто все.

— Кран вам и я починю, — отрывисто сказал Дима, открыл бутылку, сделал глоток, закурил. Девушка, помявшись немного, тоже достала пачку сигарет. Неожиданно стала рассказывать о себе. Она была из Поволжья, отец, после того как умерла мать, женился снова и фактически выгнал ее из дома. В Москве Люсю с дипломом фельдшера особо не ждали. Работа в магазине и полставки на почте подвернулись случайно, а уж когда Стас нанял ее на работу с проживанием, стало полегче. Не надо было таскаться с другого конца Москвы, да и комната в общаге, где пришлось жить, никаких светлых воспоминаний не оставила. Положение все равно оставалось шатким, рано или поздно Линьковичу могла бы понадобиться дача.

— А дети у Стаса есть? — поинтересовался Дима. — Ведь наверняка человек с положением и семьей.

— Есть, но ни разу я их не видела, они, кажется, где-то за границей живут, — Люся деловито отпирала дверь дома.

Хубариев не удивился. Все семьи так называемой элитки просиживали штаны за границей, наведываясь в страну только для того, чтобы понабить карманы. С Россией их ничего, кроме доходов, не связывало, и Дима ненавидел их прежде всего и за это. В эту секунду он решил не спрашивать телефон Стаса — с его отцом бы поговорил, а с ним не станет. Не о чем. Только при приговоре народного трибунала взял бы на поруки в память о детской дружбе. Свое раздражение на Люсю он выливать не стал, девушка уж точно была ни при чем.

Они зашли в дом. Люся с удивлением поняла, что неожиданный гость ориентируется на местности не хуже нее — сразу двинул в ванную, как будто знал, куда идти. Дима недоумение заметил и снова напомнил, что он здесь не в первый раз, хоть и было это очень давно.

— А вы не Хубариев? — вдруг спросила Люся.

Дима дернулся — он свою фамилию не называл.

— Генерал говорил, что вы придете, рано или поздно, конверт мне для вас оставил, будете читать?

Пока Люся ставила чайник и мыла картошку, Дима осторожно вскрывал конверт.

Там были небольшая записка и фотография.

«Дорогой Дима, если ты это читаешь, значит, я не ошибся и ты все-таки нашелся. Я хочу извиниться перед тобой за то, что тогда, много лет назад, не разыскал тебя и вы не поступили вместе со Стасом в институт. Почему-то кажется, что именно из-за того случая вскоре все пошло наперекосяк у нашей семьи. Надеюсь, у тебя хорошо сложилась жизнь. И. Г. Линькович».

На фотографии были три курсанта — какой-то неизвестный человек, его край был слегка надорван, старший Линькович и… Макс, только как-то странно стриженный. Дима вспомнил слова бабушки о том, что Макс был в папу, а он — в маму. Просто дома у них фотографий Яна Хубариева не осталось — незадолго до смерти он спалил весь семейный архив.

На обороте было написано «Кнедлик, Линек и Хуба после прохождения полосы препятствий». И чуть ниже, тремя разными почерками:

Колея с буреломом, бурелом с колеей, мы с тобою, мой друг, все дороги пройдем.

— А что фотка надорвана? — спросил Дима.

— Генерал говорил, что этот человек его потом предал, он хотел вообще оторвать его, но потом оставил. Давайте ужинать.

Дима принюхался к запаху жарящейся картошки и согласился. Он пошел помыть руки и, подняв глаза, изучил себя в зеркале. Увиденным остался в целом доволен. Посмотрел на кран.

— Инструменты дайте, я пока починю.

— Там лежат, — ответила Люся, — не факт, что все, какие нужны.

«Из дома привезу», — ответил сам себе Дима.

Время, добавленное к первому дополнительному тайму

2001 ГОД

Конфликт вокруг телекомпании НТВ заканчивается переходом контроля над ней от медиаолигарха Гусинского к «Газпром-медиа», а фактически — к государству.

Выходят фильмы: «Игры разума», «Война», «Шпионские игры», «Костолом», «Властелин колец: Братство кольца» (первая часть кинотрилогии), «Гарри Поттер и философский камень».

Петр Кислицын

(РОССИЯ — ЮГОСЛАВИЯ, 1:1)

— Как там наш героический шеф? — спросил Петя, кусками втаскивая себя в приемную Галушкина.

— Нормально, но тебя три раза с утра спрашивал, закипает потихоньку, ох, ты б дышал в сторону, — ответила секретарша.

Надо было волочь себя дальше в кабинет. Хотя ничего хорошего там явно не обещалось. Пивка, например.

Если бы Петя когда-либо интересовался русской живописью, то непременно вспомнил картину передвижника Ге «Царь Петр допрашивает царевича Алексея». Роли были понятны.

Однако в страданиях Кислицына места историческим картинам не находилось. Борьба с тошнотой отнимала все силы. А Галушкин явно наметился на плотный разговор.

Это означало, что до опохмела не меньше часа.

Фактически вечность.

— У меня тут две бумаги, — Никита Палыч испытующе, как бы сам себе не веря, посмотрел на стол, — первая о назначении Кислицына П. А. заместителем директора ЧОП «Ариадна» с окладом… — тут Никита Палыч прервался, внимательно посмотрел в бумагу и шутливо присвистнул: — я и не знал, что мы так много платим. — И тут же убрал привычную улыбку. — Во второй бумаге краткий перечень того, что Петр Кислицын совершил за последние два месяца. И далеко не хорошие или хотя бы полезные всё это были поступки.

Вторая бумага была Пете интересна, почти как пиво. В конторе постукивали, интересно, кто именно.

«17 февраля Петр Кислицын сопровождал охраняемый объект в автомобиле “вольво”, номер такой-то. На узкой улице машина чуть не столкнулась с троллейбусом. Возникла перебранка с водителем троллейбуса, в ходе которой тот обругал шофера персональной машины и плюнул на нее. После этого П. Кислицын вышел из автомобиля, несколько раз ударил водителя троллейбуса, после чего под дулом пистолета заставил его вытереть руками плевок…»

— Водитель вам стукнул, что это он, мудильяни, троллейбус подрезал? — контратаковал Петя.

— На тебя пожаловался и объект, который был вынужден оторваться от важного телефонного разговора.

— Да какой разговор, ему девка в этот момент отсасывала, — не сдавался Петя.

— Вот это не твое дело, чем занимается объект, важно, что ты упустил ситуацию из-под контроля, а себя, судя по всему, ты и вовсе не контролируешь, — голос у Никиты Палыча стал жестче. — Идем дальше. 3 марта…

Кислицын решил отступить. И отвлек себя воспоминанием о том, что восхищенная Петиной удалью девушка подсунула ему в карман бумажку со своим номером. Они с тех пор периодически трахались, не привлекая к делу троллейбус.

— Меня слушай: «Третьего марта Петр Кислицын сидел с друзьями в кафе. Выпив, он попросил музыканта сыграть “Таганку”, тот предположил в ответ, что у П. Кислицына не хватит денег на это, тогда П. Кислицын собрал у своих друзей сумму, достаточную для тридцати двух исполнений песни “Таганка”, и заставил музыканта петь их подряд. На протесты других посетителей отвечал нецензурной руганью и обещанием “оторвать гениталию”. Когда музыкант на десятом исполнении попросил разрешения остановиться, Петр Кислицын выхватил пистолет…» Петр, ты понимаешь, что ты однажды шмальнешь и я не смогу тебя отмазать?

Петя это понимал. Но поделать с собой ничего не мог.

Вторая чеченская война далась куда трудней, чем все, что было до этого. Как-то несуразно получилось, почти с самого начала.

Бойцы были хуже прошлых, снаряжение разворовали сильней, чем раньше, и вообще все «нечетенько» было. Поначалу Кислицын считал, что не втянулся. К концу осени 1999 года стало понятно, что толком втянуться и не получится. Особенно после дурацкого ранения, случившегося вечером после поганой ничьей с хохлами. Ничего серьезного, быстро оклемался и даже, в качестве поощрения, был отправлен вместе со своими бойцами, прямо в Новый год, прикрывать какое-то важное мероприятие.

Днем по дороге к точке узнали о том, что в отставку ушел Борис Ельцин, отметили это залпом из всех имеющихся стволов. В ночи нашли и чем проводить из Кремля первого президента. И только под утро Кислицын и его подчиненные узнали, что в Чечню прилетал Путин, который стал теперь вместо Ельцина.

В марте 2000 года, когда его взвод повез целый грузовик с избирательными урнами в дальнюю часть, Петя внезапно понял, что из трех раз, когда он имел право выбирать президента, дважды он делал это в Чечне, с автоматом за плечами. Почему-то это прибило. Петя понял, что наелся войной. Она теперь была «нечетенькой», а вот дома наверняка было лучше.

Соскочить было нельзя, ссаться тоже не полагалось. Под трибунал не хотелось от слова совсем. Пришлось бухать. Алкоголь возвращал хотя бы видимость былых ощущений. Потом пришли и новые форматы, как говаривал старшина Федоров, единственный хоть сколько-нибудь пристойный воин.

Чередуя алкоголь, траву и таблетки, он продержался до мая 2000 года. Потом один командир послал их тряхнуть какой-то самопальный НПЗ, а кто-то другой — и явно не откровенный сторонник независимой Ичкерии — прислал вертолет его защищать. У их двух БТР аргументов оказалось меньше, и готовились уже отступать, но кто-то из вертушки решил для острастки пальнуть в сторону. Рикошет прилетел Пете в живот.

На этот раз в госпитале он лежал месяца два, а потом сумел созвониться с Никитой Палычем. Тот помог демобилизоваться, прямиком в «Ариадну».

Поскольку Кислицын был уже проверенный кадр, а ветеранов в структурах, подвластных Галушкину, почти не осталось, он сразу выбился в начальники смены.

Денег стало больше. Душа запросила отдыха.

Сначала он прошелся по питейным заведениям и клубам, вспомнив, как отдыхал в иные годы братан Лимончик. Потом Петя стал пить все время, делая перерывы на травку. Приключений было много, начальство знало далеко не про все…

Галушкин дал два дня: «Либо ты, Кислицын, берешься за ум, либо гуляй дальше, но до первого косяка, лажи, Петя, лажи, а не того, что ты повадился забивать, а там я тебя дальше знать не знаю».

Не успел Петя дойти до рабочего места, чтобы с видом на календарь с Памелой Андерсон подумать о будущем, как его свистнули обратно. Галушкин был куда как более сосредоточен, чем во время выдачи люлей.

— Через пять часов вся твоя смена должна быть на месте, надеть костюмы, нормальные такие костюмы, всем было велено купить, и деньги давали, кто не купил, пусть достают, где хотят.

Бухашка не мешала Пете держать своих ребят в железной дисциплине, поэтому все были на месте даже раньше нужного. Свой костюм и пару рубашек Кислицын держал в шкафу в кабинете, поэтому случилось время сходить к армянам на соседней улице, подкрепить себя харчо и каким-то мясом, а также аккуратно хлебнуть ячменного сока марки «Бочкарев».

В ожидании команды выдвигаться — недоумевали. Явно собирали всех на дело, но парадка-то зачем? У Кислицына маячила какая-то идея, но окончательно она оформилась, только когда машины привезли их в Останкино.

Они шли брать НТВ.

Про конфликт вокруг телекомпании Петр, человек к политике равнодушный, знал по работе. За пару недель до ночной вылазки в «Останкино», его отправили посмотреть на Пушку, глянуть на митинг в поддержку НТВ. Кислицыну публика показалась совсем «нечетенькой», а еще больше не понравилось то, что несли с трибуны. Особенно взбесили «менты» — актеры популярного сериала, зачем-то забравшиеся на ту же трибуну и бредившие вообще ни о чем.

К НТВ у Пети накопился существенный счетец и по Чечне. Насколько он понимал, именно на его программах его сестра Ольга основывала представления о том, чем занимался Кислицын на войне. Она уже давно не была «толканутой» и все больше таскалась по рейв-дискотекам. В остальном ничего не поменялось, разве что реагировал Петя на Олины бредни, когда вдруг добирался до отчего дома, поспокойней.

Чоповцы резво шли к входу в «Останкино». Сознание того, что он точно на правой стороне, взбодрило Петю настолько, что похмелье ушло окончательно и бесповоротно.

Они миновали ментов на проходной — те чуть ли не честь отдали. Поднялись на восьмой этаж. Там были какие-то другие охранники, не из «Ариадны». Галушкин, непонятно откуда нарисовавшийся, вместе с парочкой мордатых субъектов, стал показывать какие-то бумаги. Охрана расступилась, а потом вовсе собралась и ушла. Петя расставил своих ребят.

Из комнат в длинный коридор выскакивали какие-то хипповатого вида люди, смотревшие на новую охрану и мордатых господ с откровенной ненавистью. В одной из комнат рыдала немолодая уже тетка. Навстречу атакующим решительно шагал мужик с какой-то очень узнаваемой бородой. На чоповцев он внимания не обратил, но на одного из мордатых начал орать почти сразу. Тот как бы нехотя отвечал.

Неожиданно Петя понял, что их вот-вот начнет снимать камера, и быстро шагнул в сторону. Светиться не хотелось. Дело-то могло повернуться потом как угодно, а кому отвечать — тому, кто пацанов расставлял по этажу.

Людей становилось все больше. Многие лица казались ему знакомыми, кого-то он видел то ли на пресловутом митинге, то ли по телевизору, то ли еще где.

К счастью, до охраны никому не было дела, иначе трудновато получилось бы соблюдать установку на отказ от всякого рукоприкладства. Некоторые рожи хотелось пощупать особенно плотно.

Блямкнула рация, голос Васьки Рябова, оставшегося внизу, доложил, что какие-то сотрудники рвутся на этаж. Петя замешкался, но тут снова откуда-то взялся Галушкин, жестом показавший — «гони их». Так Петя и велел, выслушал доклад «напирают, сильно напирают» и приготовился спуститься вниз, чтобы помочь. Но «спасать рядового Рябова» не потребовалось, коридор снова наполнился людьми.

Началось удивительное: одни хипповатые ругались с другими хипповатыми. Кислицын завернул к урне и достал «Лаки страйк». Рядом нарисовался какой-то парень и жестом попросил сигарету. В руках у него были спички, а Петя как раз где-то пролюбил зажигалку. Закурили.

— Что творят эти мерзавцы, — прошипел парень и только в этот момент глянул на Кислицына. Поняв, что говорит не со «своим», презрительно кинул сигарету в урну. Кислицын пожал плечами и, сколь ни было обидно, кинул следом и свою, едва начатую. Тут снова завыла рация.

Утром Петя смотрел из окна восьмого этажа, как целая вереница явно проигравших хипповатых с пожитками, в том числе и портретами в руках, шла в здание напротив. Кислицын считал, что успех стоило бы развить захватом и этого помещения, но команды, как часто и в Чечне, не поступило.

В пять часов вечера их сменили. Уже садясь в машину, Петя вспомнил, как болтался здесь же неподалеку в октябре 1993 года. Тогда «бригаду» Лимончика держали на базе два дня, а потом, погрузив в машины, посреди ночи отправили чуть ли не через весь город в «Останкино».

Они сидели в нескольких машинах с оружием наготове, не очень понимая, будут они штурмовать телецентр вместе со сторонниками парламента или помогут защищать его президентским войскам. Кислицын краем уха слышал, что «старшие» контактировали и с Кремлем, и с Белым домом.

Однако воевать их так и не отправили.

Зря только выкурили кучу сигарет, напряженно вслушиваясь в пулеметную и автоматную стрельбу. Потом их оттянули на базу и велели не вылезать оттуда, особенно в комендантский час. Коротали время за картами, да в какой-то момент «Ксюш» подтянули. Петя по запарке позабыл перезвонить своим, а когда приехал домой числа седьмого октября, нашел родителей в твердом убеждении, что сына где-нибудь кто-нибудь пристрелил.

Уже в офисе, получая единовременную премию за «дело», Петя подумал, что прошлая ночь похожа на какую-то стрелку из дальней бандитской юности. Но на какую и чем — вообще не вспомнить.

Большая часть смены отвалила по домам, но несколько ребят — и, конечно, Петя — решили отдохнуть как следует.

Пиво, водка, вискарик, самбука, пара косяков, потом снова водка, потом тройной мартини на спирту.

Через пять часов Петя пошел курить на улицу, чтобы проветриться.

Он присел на лавочку, затянулся, усилием воли заставил фонари не плясать, снова затянулся. Сбоку ухала музыка, вечер в клубе, рядом с которым притулился их с ребятами любимый ресторанчик, набирал обороты.

Вопрос Галушкина не отменился, а просто отложился.

Выбор был прост: либо уходить, либо сдаваться и играть по правилам начальника.

Без работы Петя остаться не боялся. ЧОПы были нужны, и какие-то знакомства у него были. Конечно, Никита Палыч мог испортить трудоустройство паршивыми рекомендациями. Это в самом лучшем случае. А уж если бы выплыла вся биография…

Но Галушкин не президентом в этом мире работал.

Бухать, конечно, надо бы поменьше. Семья очень напрягалась. Развод не пугал, Зоя ему, в общем, уже надоела, но сына Кислицын любил, хоть тот все чаще смотрел букой.

Около клуба началась какая-то толчея. Два охранника выпихивали упиравшегося изо всех сил человека. Петя, не упускавший ни одного приключения, встал с лавочки. Но перед боем он решил оросить кусты, и к тому моменту, как он добрел до входа, охрана уже отвалила в помещение.

Ругающийся человек шел в его сторону.

Тут Петя понял, что это не человек, а призрак. Кислицыну подурнело. Он часто смотрел в глаза смерти, но никогда даже и представить не мог, что за ним с того света пошлют друга детства.

— Здравствуй, Дима, — несвойственно самому себе промямлил Петя. — Вот и свиделись, а ты почти не изменился.

Хубариев закурил.

Это немного успокоило.

Раз призраки курят, то, может, и ему разрешат. Что там на самом деле про тот свет известно, да ничего толком не известно, там, может быть, и жить можно.

— Скоты поганые, дресс-код, фейс-контроль, собачьи слова какие, — дыша отечественным табаком, кипятился призрак, — я им говорю, мне человека надо найти, девушку, поговорить с ней. Ты, кстати, не видел ее?

Призрак достал фотографию и показал Пете.

— Что ты с ней хочешь сделать? — удивился Кислицын.

— Забрать хочу отсюда, нечего ей здесь делать, тут грязь сплошная, — такого напора у Димы при жизни не было.

«Оно и понятно, — подумал Петя, — раньше-то он живым был, а кто знает, какие у них теперь качества».

— Чем ты занимаешься, Петя? — спросил призрак.

Кислицын взял небольшую паузу, перед тем как начать рассказ:

— После войны всякой херней, честно говоря.

— Ты был в Чечне? — голос призрака прозвучал уважительно.

Это немного обрадовало Кислицына. Тут он вспомнил, что Диму определили в призраки как раз в тех краях.

— Да, и на первой, и на второй, сколько смог, столько замочил, в том числе и за тебя. — Пете показалось важным это сказать.

— Так ты знал про меня? А откуда?

Петя пожал плечами и приготовился рассказать свою часть жизни, но тут из кустов кто-то пьяно завопил.

Призрак Димы грустно посмотрел в ту сторону.

— А я вот больше не пью, — зачем-то огорчил он Петю, который сразу подумал, что на том свете никто не пьет.

На всякий случай он решил уточнить:

— Запрещено?

— Почему запрещено, просто сам решил не пить, — призрак помахал рукой, на которой не хватало двух пальцев. Кислицын сразу предположил, что, отправляясь на тот свет, люди не могут исправить полученные физические недостатки. Он тут же погоревал об инвалидах с детства — им и на том свете получается несладко.

— Ну так, в общем, и лучше, голова всегда ясная, — призрак улыбнулся. — А вот ты зачем-то пьяный, много пьешь?

Петя утвердительно кивнул головой.

Призрак закурил новую сигарету и как-то поежился.

— Слушай, чего мы тут сидим (Петя похолодел, поняв, что сейчас все и случится), давай позвони мне завтра, спокойно пообщаемся, чаю выпьем, надо иногда и чайком баловаться.

Кислицын улыбнулся, день отсрочки давал возможность хотя бы с семьей попрощаться.

Или лучше попрощаться с разного рода слабостями. На выбор. Главное, что это будет целый день.

Петр Кислицын, бывший браток и солдат, без всяких проволочек и особых сантиментов стрелявший в людей, вдруг понял, насколько важным может стать этот день.

Призрак полез в карман и достал листок, на котором был написан телефон.

— Вот, позвони, тут домашний.

Петя положил его в карман куртки.

— Кислицын, ты где, сцуко, — завопили от дверей кабака.

— Я пойду? — спросил Петя.

— Да, конечно, надеюсь, до завтра, — ответил призрак.

Следующие три часа Петя планомерно напивался до положения риз. Потом все поехали в стриптиз, потом пили на набережной. Там он себя и нашел ранним утром. Поехал домой. Приняв душ, вспомнил, что к нему приходил призрак.

Подавив первый приступ паники, он вспомнил про бумажку с телефоном. Едва завернувшись в полотенце, он кинулся в прихожую. Листка в кармане не было.

«Пожалуй, и правда надо тормознуть», — подумал Петя и пошел варить пельмени. Надо было позвонить девушке из машины и пошутить насчет призрака, который ходит с ее фотографией. Впрочем, шутить ему не хотелось. Бухать тоже. Пожалуй, стоило согласиться на предложение Галушкина и что-то менять в жизни. Правда, завтра Анатольич из транспортного отдела проставляется под футбольчик. Но можно же и поаккуратней. Хотя это ж Анатольич.

Интерлюдия: Перерыв между первым и вторым таймами дополнительного времени

2011 ГОД

отборочный цикл

В Ливии начинается гражданская война, свергнут и убит глава этой страны Муаммар Каддафи.

Президент Дмитрий Медведев уступает свое место премьер-министру Владимиру Путину, тот выдвигает его на пост премьер-министра.

По итогам думских выборов «Единая Россия» теряет конституционное большинство. По всей стране проходят протесты против массовых фальсификаций, в Москве митинг на Болотной собирает несколько десятков тысяч человек.

Сборная России выходит на чемпионат Европы по футболу.

Выходят фильмы: «Человек, который изменил все», «Линкольн для адвоката», «Однажды в Ирландии», «Король говорит», «Очень плохая училка», «Высоцкий», «О чем еще говорят мужчины».

Станислав Линькович, Петр Кислицын, Антон Маяков, Дмитрий Хубариев

Станислав Линькович

(КАТАР — РОССИЯ, 1:1)

«Летите, голуби, летите и на макушку мне не срите», — хмуро мурлыкал Стас, пристраивая сумку в багажное отделение. Десять минут назад он опрокинул чашку кофе на клавиатуру ноутбука. Тот немедленно умер.

Стас любил полеты за то, что это время принадлежало только ему. Если срочные документы не припирали к стенке, он либо читал детективы, либо смотрел кино, которое заботливо накачивала в ноутбук секретарша. Поэтому он стал предпочитать бизнес-класс бизнес-джету. На рейсовом Стас, как правило, оказывался предоставлен сам себе, а в бизнес-джете приходилось разговаривать. На одну полезную или хотя бы интересную беседу приходилось пять о какой-то ерунде.

В этот раз не повезло по всем фронтам. Ноутбук умер, на руках не было ни чтения, ни кино. Все, с кем он был на конференции, улетели на джете за час до гибели ноутбука. Предстояло несколько часов поскучать и, может быть, попробовать вздремнуть.

Его ряд был пуст. Прямо за ним сидели две женщины, одна почти девочка, вторая явно старше. Перед посадкой Стас не успел разглядеть их лица. Если бы молодая девушка была одна, он наверняка попробовал бы с ней познакомиться. Почему нет?

Сразу стало понятно, что старшая женщина недовольна, а младшая над ней подшучивает.

— Твой отец, как назло мне, второй раз отправляет нас вместе в поездку, где тебе раздолье, а мне девать себя некуда, никаких культурных ценностей, никакого интеллектуального общества, слава богу, не запрещает книги с собой брать.

— Которые я и таскаю, не утруждать же пожилую женщину.

— Не хами.

— Хорошо, в общем, таскаю их я. В прошлый раз твой сын отправлял нас в Рим и Милан, вот уж культурных ценностей было вдоволь.

— Но ты таскалась по магазинам и клубам, а не со мной по музеям.

«Бабушка и внучка», — с интересом подумал Линькович. Они явно ссорились. Аудиоспектакль мог стать отличной заменой чтению и кино. Линькович махнул рукой стюардессе, чтобы она плеснула ему коньячку, отдыхать надо было со вкусом.

Бокал коньяка и недосып, наложившийся на взлет, вырубили его на несколько минут. Когда Стас проснулся, дискуссия сзади набирала обороты.

— Твой отец всегда смотрел в рот моему мужу, явно был папин сын. А твой дед…

— Он мне нравился.

— Представь себе и мне тоже, я его очень любила, даже когда выгнала, вот он меня, наверное, нет.

— И так прожили почти тридцать лет?

— Да, так бывает, один целует, а другой — подставляет щеку… Так вот, твой дед всегда не ладил с моим отцом. Комплексовал из-за того, что он нищий переводчик, а мой отец занимает важный пост в горкоме. У него мечта была стать самодостаточным, если не по должности, то хотя бы в деньгах. Перестройка его с толку и сбила окончательно. А вместе с ним и твоего папу.

Женщины замолчали. Стас понял, что когда-то слышал эти голоса, один — так точно. Однако встать и разглядывать лица посчитал неудобным. После ужина, решил он, встану как бы размять ноги и посмотрю на них.

— Твой сын не напоминает мне человека, сбитого с толку.

— «Твой сын», он отец тебе вообще-то.

— Что он сделал, кроме того, что писькой пошерудил?

— Даша!..

— Хорошо, прости, прости, отчим у меня был настоящий, хороший, добрый, маме с ним было отлично, я помню, как она убивалась, когда он умер так по-дурацки, а твой сын — ну, кроме совсем детских воспоминаний, ну ни фига. Пузатая фикция, хорошо, что при бабках.

— Он не жадный, это правда.

— Ну может быть, еще и веселый когда-то был, но в последнее время прямо лопается от важности, страна на нем, то-то страна такое говно.

— Я хотела, чтобы он другими вещами занимался.

— Живописью и пением?

— Какая ты остроумная. Наукой. Или журналистикой. Или чем-то еще нравственным. А от его нынешней работы меня тошнит.

— Вот как раз питание несут, всем будет весело, если стошнит.

— Даша!..

Стас так и не успел понять отношение Ивана Георгиевича к его занятиям. Наверное, было по душе то, что явно успешно, суть — наверное, нет. Не хватило откровенных разговоров, но как подгадать, как понять, что отец готов общаться? Неожиданная посиделка под футбол так и осталась единственным в своем роде событием. Хотя отношения после этого потеплели. Отец стал понемногу принимать помощь.

Стас регулярно привозил на дачу гостинцы и консервы для отцовских зверей. Еще один раз на даче «забылись» три бутылки виски. Это получилось удачно. Когда после смерти отца он разбирал дом, все они были початы весьма основательно. Линькович-младший взял их домой и делал по глотку в дни рождения родителей и в дни их смерти.

— Фамилия еще какая-то странная…

— Это псевдоним. Прадеда твоего отца арестовали в середине тридцатых, и его сын отрекся от «врага народа», взял псевдоним в честь любимого поэта, женился, родил твоего деда, ушел на войну и погиб честь по чести. Похоронка вроде как родительский грех отмолила. Жене о своей семье толком ничего не рассказывал. В середине пятидесятых годов, когда началась реабилитация, она пыталась узнать, какая настоящая фамилия, но расспрашивать оказалось некого. Было известно, что у деда была еще сестра старшая, родила мальчика, кажется, а потом ее выслали куда-то, концов опять же не найти. Хотя имя у него было редкое, очень необычное, пытались по нему, но где уж там.

— Отчество Владиленович оттуда же?

— Обычное для тех времен имя.

Отчество явно с чем-то ассоциировалось, но тут принесли ужин. Стас спросил еще коньяку. Он вспомнил прадеда, которого видел только на портрете в гостиной и фотографиях в книгах о войне. Его активно поминали в своих мемуарах прославленные маршалы: «Дивизия, которой командовал товарищ Линькович, заняла свои позиции», — а вот каким он был человеком, не было ни слова.

От деда и бабки остались две фотки — на упоминания в монографиях они не навоевали. А может быть, предок внучки воевал рядом с его дедом, оба они погибли, может быть, в одном бою. Стас пил редко, но сегодня коньяк шел.

— Ты сказала отцу, что хочешь поменять фамилию?

— Ба, не начинай.

— Ну когда-то надо, ведь невозможно всю жизнь скрывать.

— Так он уже знает, сначала орал, потом сказал, что деньги давать не будет, я сказала, чтобы он эти деньги себе в толстую жопу засунул. Бабуль, не плачь.

Тут несколько порций коньяка взяли верх над Стасом. Сквозь приятную дрему он дал себе слово обязательно познакомиться с соседками. А у младшей такой приятный голос. «Писькой пошерудил», вот стерва…

— Просыпайтесь, мы прилетели.

Стас с некоторым недоумением посмотрел на стюардессу.

— Просыпайтесь, мы в Москве, нам уже пора эконом-класс выпускать.

Линькович кивнул головой, вскочил, оглянулся, махнул взглядом по пустым сиденьям.

Подхватив сумку и выдав стюардессе привычные сто долларов на чай, он быстро зашагал по рукаву, надеясь догнать бабушку и внучку. Но тут зазвонил телефон. «Феодосий — тоже ведь редкое имя», — подумал Стас и пошел чуть медленнее, чтоб говорить не на бегу.

Петр Кислицын

(РОССИЯ — КАМЕРУН, 0:0)

— Пап, с тобой тренер хочет поговорить, ты завтра сможешь?

Пете очень нравилось, что сын занимается спортом и не абы каким, а хоккеем, и не просто гоняет шайбу, а еще тафгай команды. Когда мог, ходил на матч.

Однажды они с родителями одноклубников чуть не подрались с родней детей из другой команды. В другой раз Петя стукнул в подтрибунном помещении поганца судью, несправедливо удалившего Игоря Петровича.

Мир стоил пятихатку грина за моральный ущерб. Петя пожалел, что ударил слабо, за эти деньги можно было б и покалечить чутка.

В отличие от отца, Кислицын самый младший неплохо учился в школе. В одиннадцать лет он твердо заявил, что если из него не выйдет хоккеиста, станет врачом. Родители похвалили ребенка за рвение, но все же сочли, что, скорее всего, получается спортсмен во втором поколении.

Вот теперь и надо было решать. Тренер, в пересказе Игоря Петровича, говорил о том, что если играть всерьез, то надо подписывать контракт. Если нет, то тренер, конечно, из команды не гонит, но и смысла особого топтать лед не видит.

Разговаривать поехал Петя. По дороге он пытался понять, к чему сын склоняется сам. И поражался тому, какой Игорь Петрович умный.

— Если расшибусь всерьез через пару лет, то буду в полной жопе, ни образования, ни бабок. Но и врачом, раньше, чем к тридцати, ничего не заработаю, нет однозначного ответа.

Петя хорошо помнил, что в возрасте Игоря Петровича думал о том, как бы подраться, купит ли мать новые треники взамен порванных и пойдет ли Анька из соседнего подъезда погулять в брюках или юбке — последнее обстоятельство показывало отношение девочки к кавалерам…

Тренер и потенциальный агент могли бы уговорить Усаму Бен Ладена сфотографироваться с флагом США.

— У нас в стране дефицит защитников, особенно таких бойцовых, как Игорь, его дорога в команду мастеров будет легче, чем у многих, — пел агент.

— Парень, ты же хочешь быть чемпионом, так будь им, только потом меня не забывай, — подпевал тренер.

— Ну и раз ты держишь клюшку в руках, то наверняка мечтал об НХЛ, так вот до нее рукой подать, последнее усилие сделать, — заходил слева агент.

— Иначе что — пыхтеть в магазине грузчиком за зарплату, — долбил тренер.

Петю убеждали, что семья не будет знать горя и сможет наконец зажить по-человечески.

— За границей хоть раз были? Ну вот, скатаетесь всерьез и на полную халяву, — медом мазал агент.

— Уверен, что вы будете гордиться своим сыном, — поливал молоком и киселем тренер.

Под конец Кислицыным вручили проект договора и визитку конторы, в которой работал агент. Попросили связаться побыстрей. Визитку Петр прочитал очень внимательно и аккуратно положил в карман.

К машине шли молча. Петя старался не курить при сыне, но сейчас сдерживать себя не стал.

Игорь начал первым.

— Пап, я знаю, что с деньгами сейчас у нас не очень хорошо, не так, как раньше, но ты сможешь оплатить репетитора?

Петя изумленно посмотрел на сына.

— У меня плохо с физикой, а ее в мед надо сдавать, я даже и человека нашел, с которым заниматься надо, с ним Лара из параллельного класса занимается, репетитор не против группы.

Петя прикурил сигарету от сигареты:

— Ты забил на хоккей?

— Почему, — удивился сын, — всегда с ребятами поиграть можно, ну и на коммерческие всякие игры зовут, бывает. Я не ходил пока, тренер запрещал, но теперь, наверное, я сам решу, куда ходить, а куда нет.

Они уже сели в машину и медленно выруливали с парковки.

— С репетиторами мы разберемся, и с деньгами, так кассовый разрыв случился, но чего ты так, — Петя не мог поверить в свое счастье.

— Агент — говнюк какой-то скользкий, вежливый, упихивает круто, но глаза как у гондона. Они Васе Похвалову, который на три года старше, так же пели, а сломал он спину, так никто в больницу не приехал, тот же агент был, запомнил я его, так что я в доктора, ты же не против?

Пете хотелось открыть шампанское, жаль, под рукой не было:

— Игорь Петрович, ты выбрал, я согласился, станешь первым образованным Кислицыным, не то что я дурак.

— Ты не дурак, папа, просто девяностые лихими были у вас, — успокоил фразой из телевизора сын.

Петя молча курил. Время было странное, не все дожили до другого, но вот босс агента из него выбрался.

Петя помнил его с тех пор, как его звали Лимончиком. И меньше всего он хотел, чтобы он имел хоть какое-то отношение к его сыну.

Хорошо, что фамилию не вспомнили — или не знали.

Игорь даже и не представлял себе, какой своим отказом сделал подарок отцу.

Петя решил при случае съездить по адресу, указанному в визитке, и чуть-чуть поболтать, поделиться воспоминаниями.

А потом предстояло что-то решить с работой. Ох, не вовремя решил соскочить Галушкин, ох, не вовремя.

Петя ни секунды не верил, что шеф мертв. Разбитую машину и сгоревшее дотла тело видел, около закрытого гроба стоял, а в смерть «старшего» не верил. Не такой был он человек, чтобы взять и разбиться. Явно соскочил и прихватил с собой кассу.

С новым начальником общий язык не нашелся сразу, а денег Кислицыну платили много. Обошлись без спора. Петр выговорил три оклада, проставился ребятам и впервые за двадцать лет пошел в свободное плавание.

Сначала он пристроился в другой ЧОП, но там быстро затосковал. Функционал начальника смены охранников двадцати японских забегаловок его не слишком увлекал, хлопот много, денег — маловато. Суши Кислицын как еду не понимал.

Следующим этапом стал пост начальника службы безопасности строительного холдинга. Денег там уже не водилось, делать ничего не собирались, но надо было следить, чтобы не разворовали строительную технику. И там тоже Петя не задержался — оказалось, все уже разворовано. Жаль, не успел перехватить господина директора, когда тот пер в Шереметьево, можно было бы стрясти на память пару-тройку зарплат.

Теперь нужна была настоящая работа — раз уж сын решил получить хорошее образование.

Антон Маяков

(РОССИЯ — ИРЛАНДИЯ, 0:0)

Антон с трудом впихивал себя в пространство между креслом и столом, вместившись, тяжко вздохнул и осуждающе посмотрел на зазвеневшие на столе стаканы, чего, мол, испугались. Потом так же осуждающе посмотрел на Толю Крипуна.

— Все-таки твоему шоферу надо говновозами повелевать, а не приличных людей возить, это катастрофа — какой-то твой Митяй: воняет, жрет все время, да так, что все в брызгах, и добро бы водила был резвый, так нет, Москвы не знает.

— У тебя что-то личное к водилам как классу, — засмеялся Толя, изучая меню. — Девчонку у тебя Гаврила никогда не уводил?

Антон недовольно улыбнулся в ответ.

Нет, такого не было. По крайней мере, хотелось бы в это верить. Лиза рассказывала как-то, что ее первый спонсор — ныне председатель совета директоров «PR-Ассамблеи» — так достал ее, что она стала трахаться с охранником. Но это было явно до знакомства с Антоном, а кроме того, охранник — это не шофер.

Нелюбовь к водилам пришла из детства.

Маяков помнил взгляд водителя деда, когда тот привозил сановного мужа посмотреть на нищую родню. И когда вдруг доводилось катать ее, всячески давал понять, что воспринимает это как ненужное обременение, особенно когда с ними был отец. А однажды в такси денег у отца хватило в обрез. Водитель с видимой брезгливостью катал по ладони четыре пятачка, как бы давая понять, что с такими финансами в такси не садятся. А деньги и правда были последние, просто у матери разболелись ноги.

Антон не мог забыть и бомбилу, который вытащил у него из бумажника двадцать долларов. Для Маякова января 1995 года это были значительные деньги.

Приключений вообще было много. Однажды редакционный шофер не встретил самолет, на котором Антон возвращался из командировки. Прождав полтора часа и не имея никаких известий о машине, Маяков ловко вписался в маршрутку до метро. Выяснилось, что машина приехала на два часа позже. Водила наверняка бомбил, но сослался на пробки. А потом отловил юного корреспондента и долго читал ему нотацию о том, как журналисты, прежде всего начинающие, по-скотски относятся к рабочим людям.

Именно шоферы, а не официанты или милиционеры стали для Антона символом того, от чего он бежал и чего боялся, — бедности и непризнанности.

На самом-то деле бедности он практически и не застал, деда поперли из горкома в 1985 году, а уже в 1987-м отец стал нормально зарабатывать. А пока дед был в силе, в помощи никогда не отказывал. Но обязательно настаивал на том, чтобы просил отец, а не мать, и выдавал просимое с какими-то оскорбительными нюансами: вроде конверта на столе, как для горничной. Часть пайка опять же посылал с шофером. Причин нелюбви деда к отцу он не знал и спрашивать, после одного случая в детстве, не решался.

Но всего этого Толе говорить не следовало.

У них был куда более существенный сюжет для беседы. Антон еще летом помог нескольким своим «партнерам» из регионов вклеиться на проходные места в список обновляемой партии «Правое дело», которую как раз возглавил миллиардер Михаил Прохоров. Делал он это руками Толи. Дело выглядело крайне простым и удачным.

Ситуация теперь решительно менялась.

Принятые решения, о которых стране предстояло узнать через пару недель, оставляли и «Правое дело», и ее импозантного лидера фактически вне думской кампании. Вбухивать ресурс не имело никакого смысла, надо было понять, как аккуратно выйти из ситуации. Возвращать деньги было бы против всяких традиций, да и не было под рукой свободных денег: большие доходы — большие расходы.

Но только было друзья, насладившись первыми закусками, приступили к деловому разговору, за столик хлопнулся Кряжев, бизнес-чиновник из госкорпорации, от которого зависел небольшой по деньгам, но важный для репутации конторы контракт. Отвязаться от него не было никакой возможности. Незваный гость плеснул себе винца и, иронически, как ему казалось, улыбаясь, начал рассказывать, как у одного из членов совета директоров молодая жена взбесилась от безделья и стала «сосать у шофера», а товарищ, расстроившись, налепил херни на совещании с первыми лицами…

Антон давно научился слушать неинтересного себе человека так, что слова проскакивали как-то мимо.

«Дотащить выборы, думские и президентские, потом попросить должность поспокойней в чем-нибудь газовом, или нефтяном, или без разницы, — или просто с близнецами умотать на курорт, помириться с Дашей наконец, книжку написать».

Антон ловко чокнулся бокалом с Кряжевым, прилежно захохотал вслед за Толей и, чуть привстав, обнялся с нежданным гостем, которого, к счастью, понесло к другому столику.

— Знаешь, Толя, а давай завтра обсудим с утра, что делать, а сегодня просто винца попьем?

Крипун недовольно сморщился, но кивнул головой и помахал рукой официанту. Когда Маяков решал, что надо отдохнуть, даже Владимир Путин, наверное, не смог бы заставить его работать. Моментов таких становилось все больше и больше.

Дмитрий Хубариев

(ГРЕЦИЯ — РОССИЯ, 1:1)

Времени в запасе было немного, а коробка с материалами для учредительного съезда партии «Славная Россия» получилась слишком тяжелой и неудобной. Хубариев решил поймать машину. От битой «девятки» с плохо говорящим по-русски водителем он отказался. С официальным такси не сошлись в цене. Следом остановилась ладная иномарка, люксовая, прикинул Дима по старой памяти.

Стекло опустилось, Дима без особой надежды спросил:

— До Измайлова не подбросите?

— Садись, Хубариев, покатаю тебя, чего уж тут, — сказала Лиза это так просто, как будто они попрощались позавчера.

Дима послушно забрался на заднее сиденье, примостив коробку рядом. Программные заявления патриотической партии должны были помочь ему. Может быть, даже больше, чем самой партии, ее дела были совсем неважнецкие.

В остальном к неожиданному свиданию Дима невольно снарядился как надо.

В 2005 году бабушка настояла, чтобы он сшил из давно запасенных отрезов пару строгих костюмов. Съезд партии стоил того, чтобы выгулять один из них. Плащ тоже казался вполне себе.

— Как живешь, Хубариев, чем занимаешься, ой, прости, сейчас, — следующие три минуты Лиза болтала с Нелли о вечеринке, на которую надо вылетать «край послезавтра». Говорила она по айфону самой последней модели, это навело Хубариева на мысль, он залез в карман и кое-что сделал со своей старой «нокией».

Вообще было время собраться с мыслями.

Большого веб-дизайнера из Димы не вышло. Он мог верстать, мог что-то нарисовать, но на московском рынке таких хватало: без куска хлеба не сидел, но и масло на него намазывал нечасто. Хорошим подспорьем оказалась поддержка и модерация кинологического форума. Заработок этот получился почти случайно.

Контракт фирмы, в которой он работал с блоком «Родина», обогатил Диму знакомством с депутатом Госдумы Соловьевым, занимавшим крайне радикальные позиции даже для Глазьева и Рогозина. Хубариеву эти взгляды казались даже несколько умеренными.

Через полгода они с депутатом уже дружили. Однажды, подвыпив на небольшом сабантуе, Дима рассказал Соловьеву и его помощнику, как они наказали жадного хозяина квартиры, который не стал платить за ремонт (фамилии он, впрочем, опаски ради не помянул), тот смеялся как сумасшедший и с тех пор называл Хубариева не иначе как партизаном. Сам депутат рассказывал, как оборонял Белый дом и в 1991-м, и в 1993 году, а потом десять лет болтался по разным партийкам в надежде на реванш. Вот только с «Родиной» и срослось.

В 2007 году депутат из Думы вылетел, но не оставлял надежд вернуться туда на волне национального подъема и народного возмущения против власти олигархов. Дима бескорыстно верстал все учредительные документы для каждой безуспешной регистрации и активно участвовал в партийных собраниях соратников. Один из них и устроил Хубариеву подработку с кинологическим форумом.

Да и сам бывший депутат несколько раз вручал Диме средней толщины конверты: «До революции еще надо дожить, брат». Отказываться было не с руки, особенно теперь.

И вот про эту суетную и небогатую, но складную жизнь рассказывать Лизе совсем не хотелось.

А уж про Люсю и Кваку тем более. А Люся как раз могла и позвонить, потому и звук на родной такой «нокии» он выключил.

Лиза выключила телефон и улыбнулась Диме.

— Веб-дизайнер, — коротко ответил он и спросил, можно ли в машине курить.

— Нет, Мася явно будет против, — сказала девушка.

Из лежавшей на переднем сиденье переноски донеслось подтверждающее тявкание.

— Ну раз Мася против, то, конечно же, не буду. Ты — чего, как?

— Я? Благотворительностью всякой занимаюсь, у нас с подругами фонд есть, помогаем детишкам неимущим, ну вообще неимущим…

— Автомобиль детишки накрошили? На завтраках сэкономила?

— Хубариев, не нуди, конечно же, друзья не дают пропасть с голоду молодой красивой девушке и совсем не хотят, чтобы ее прекрасные ноги отдавили в метро.

— Это я за, это я приветствую, твои ноги беречь надо.

Разговор затих. Несколько лет назад, когда Дима обходил ночные клубы в надежде встретить Лизу, он составил себе сценарий встречи. Этих идей давно не было, вообще говорить с этой фифой сраной совсем не хотелось.

— А что ты едешь в Измайлово? — заинтересовалась Лиза. — И что это у тебя за коробка?

Следующие несколько минут Дмитрий Хубариев, как некогда в школьные годы, читал политинформацию о текущем моменте и необходимости национального подъема.

Лиза хохотала:

— Вот все могла, конечно, представить себе, но прыжок из тихого запечного таракана в спасителя страны — да никогда. Ох, Хубариев, ох, носит тебя.

— Это я тихий запечный таракан?

— Ну а как еще, готов был сидеть всю жизнь в маленьком городишке, чинить чужие хорошие тачки, может быть, накопить на свою поплоше со временем, тихо попердывать от страха, что тебя когда-нибудь найдут те, с кем ты по какому-то наитию повел себя как мужчина. Да если бы не я, ты бы там до сих пор жил, — а вот красивый мужчина в хорошем костюме, родину спасает не пойми от кого и не пойми зачем.

— Какой ты стала сукой, однако.

— Всегда была такой.

Снова замолчали. Диме казалось, что он находится на съемках мыльной оперы. Лиза между тем продолжала:

— А как мне не стать сукой, когда любимый и первый мужчина хоронит себя заживо и щедро готов подвинуться в этом импровизированном гробу, чтобы я прилегла рядом. А чего уж там, скоротали бы единственную жизнь за починкой машин, варкой пельменей и копанием картошки.

— Я ж обещал Москву.

— Я год этого ждала, год, вот потерпи, сейчас я то, сейчас я се, купить тебе плеер? Ты ни-че-го не хо-тел при-ду-мы-вать!.. Те-бе нра-ви-лось все.

Лиза достала тонкую сигарету, сломала ее, достала новую и закурила, чуть приоткрыв окно. Это немного успокоило Диму, ему нужны были паузы.

— Может, и я закурю?

— Да уж кури, Хубариев, хотя что там у тебя, «Мальборо»? Ох ты, не «Петр Первый», ну и хорошо, а то потом проветривать до утра.

Дима, как и десять лет назад, курил дешевые сигареты, а «Мальборо», вынужденно купленный в кафе, лежал в кармане плаща чуть ли не полгода.

— А ты вообще лучше, чем ожидалось, я боялась бомжа встретить, особенно когда про руку узнала, кстати, покажи. Ох ужас какой, что больно было?

— Веселого мало.

— Как это получилось?

— Включил машину водитель, когда у меня рука там была. А когда ты узнала?

— Толком только через два года, когда приехала тетку хоронить.

— Зинаида Ивановна умерла?

— О-о-о, уехал из городка как отрезал, а так нахваливал мне его тишину и покой. Умерла. Я приехала, с похоронами помогла, у нее, оказывается, сын жил на Севере, так он быстренько вселился в квартирку со всей семьей, на меня букой смотрел, пока я не объяснила, что ни фига не претендую на их мощную жилплощадь, погуляла по нашим местам, тебя вспомнила, поплакала чуть-чуть. Ну и на автосервис зашла, там мне про тебя и рассказали. Порадовалась, что пораньше на день уехала.

— Почему?

— Если бы узнала про руку, не смогла. Кинулась бы ухаживать. Осталась бы с тобой, стали бы заправскими идеальными запечными тараканами.

— Ты счастлива, Лиза?

— Пошел ты… Хубариев, ждешь, что раскаюсь, зарыдаю и у нас случится катарсис с сексом прямо в салоне автомобиля, не раскатывай губу.

— Просто хотелось добавить немного романтики.

— У тебя все получилось.

Машина неумолимо приближалась к Измайлову. Уже видны были башни гостиничного комплекса, в одной из которых и собиралась учредиться партия. Дима хотел было закурить вторую, но решил не травмировать собаку.

— А вообще женись, Хубариев, тебе надо, и детей заведи. Таких, как ты, надо размножать.

— Каких таких?

— Надежных, хороших, рукастых, без тебя цивилизация пропадет. О, вот и приехали, тебе сюда? На тебе визитку мою, звони, пиши, на самом деле рада была видеть, ой, прости, звонок. Мао, это Ли, да, скоро буду.

Дима уже шагал к входу в гостиницу. Визитку он незаметно выкинул в урну, все равно звонить незачем. Ему хотелось петь и смеяться от того, как же хорошо, что он не нашел Лизу несколько лет назад.

Второй тайм дополнительного времени

2015 ГОД

По итогам боев на юго-востоке Украины заключено перемирие «Минск-2», после которого заканчивается «горячая фаза» войны.

В центре Москвы убит оппозиционный политик Борис Немцов.

В марте арестован губернатор Сахалина Александр Хорошавин, в октябре глава Коми Вячеслав Гайзер.

В сентябре Россия начинает военную операцию в Сирии.

Выходят фильмы: «Пятьдесят оттенков серого», «Самый лучший день», «Левиафан», «Дети 90-х», «Молодость», «Шпионский мост».

Станислав Линькович

(РОССИЯ — БЕЛОРУССИЯ, 4:2)

«Большие города, вас ждет сковорода, и масла нам не жалко», — бормотал под нос Стас, примеряясь выйти из здания банка. Было жарко. До машины всего-то семь метров, не испечешься, там кондей, но он-то охлаждает, а куда ехать — не его забота. А вот дел на вечер не имелось никаких. Разве что домой — к бутылке белого вина и недочитанному Чайна Мьевилю.

Но так уже прошел прошлый вечер.

С детьми по скайпу он разговаривал позавчера. Следующий сеанс по расписанию был только через три дня.

Можно было бы поехать в центр и посидеть в каком-нибудь кафе, возможно, склеить юную менеджершу по продажам или продвижению. Это Стас сделал тоже позавчера, после того как обсудил со старшей дочкой последние события в жизни Тириона Ланнистера.

Жизнь стала монотонной, такой же, как и работа. Даже и приготовление еды Линькович чуть подзабросил. Он никогда не умел скучать — вся предшествующая жизнь не подготовила его к этому захватывающему занятию. Учиться пришлось на ходу, уже после сорока.

Куда-то спешила толпенька молодых менеджеров, почему-то в коротких, подчеркивающих задницы пиджачках. Хотя бы на выходе можно было б их скинуть, думал Линькович, что ж они такие дресс-кодированные или дрессировокодные. Все в телефонах, все в чатиках, всё как-то не по-людски. И пиджаки эти педерастического покроя…

Впрочем, Стас признавал, что просто завидует. Они молодые, у них все впереди.

Линькович наконец решил выйти на улицу (Чайна Мьевиль так Чайна Мьевиль), и тут к нему кинулся какой-то почти мальчишка. Ловко увернувшись от охранника, который тоже маялся от жары и скуки, он на бегу залпом спросил:

— Вы Линькович Станислав Иванович?

Стас жестом притормозил охранника, вежливо улыбнулся:

— Да, а вас как величать, уважаемый?

— Колпицкий Федор, — выпалил парень. — Мне нужно от вас три минуты.

— Вам нужно, а мне? — Стас улыбнулся снова, все какое-то веселье. — Только давайте зайдем в здание, там, кажется, попрохладней.

Они вернулись в банк. Линькович на правах вице-президента прошел в переговорку на первом этаже и повелел принести воды.

— Ну, Федор, изложите ваше дело.

Парнишка достал из сумки простенький планшет («неужели этот щегол пришел меня шантажировать, но чем, неужели Катя из «Доллз» такой план придумала, господи, какие клоуны»), открыл его, передал Стасу. Тот взял его в руки, посмотрел на фотографию и… улыбка улетела в дальние страны.

На фотографии был его отец, в военной форме, совсем молодой, такая была в домашнем альбоме, но в варианте на планшете, на фотографии была еще и девушка, которую Стас никогда не видел. Дальше было еще несколько фоток, на каждой отец девушку держал за руки, ел мороженое и вообще ухаживал. Этих снимков Стас не видел никогда.

— Федор, мне очень хотелось бы понять, откуда эти фотографии у вас, и, конечно, получить оригиналы, — Линькович бережно вернул улыбку из дальних странствий.

— Ведь это ваш отец на фотографиях? — парнишка оставался серьезным.

— Безусловно, а вот про девушку, увы, ничего не знаю, — Стас помахал рукой, чтобы им принесли кофе, потом, скосившись на собеседника, попросил и бутербродов. На всякий случай, в молодости всегда хочется есть.

— Это моя бабушка, — прозвучало так, как будто Федор хотел сказать: «Это моя бабушка, дурак, неужели непонятно».

— Достойная девушка, — улыбнулся Стас, — как она поживает? С удовольствием передам ей коробку хороших конфет.

— Она умерла шесть лет назад, сердце, — Федор загрустил. — Мы недалеко от Луганска жили, она туда переехала в 1967 году, когда мой папа родился.

— А теперь вы здесь, всей семьей, беженцы, наверное? — задавая вопросы, Стас размышлял, сколько денег стоит дать за фотки, долларов триста-четыреста, а уж если и предыстория не подведет — штуки не жалко. Времена теперь уже не прежние, раньше можно было и больше. Но прежде не было и беженцев из Донбасса.

— Да, — Федор с интересом посмотрел на бутерброды и почти так же — на секретаршу, которая их принесла. Парень явно хотел есть: девчонка была чудо как хороша, а вот еда — так себе. Линькович от души страдал из-за того, что в банке экономили на кнопках и колбасе.

— Ну ладно, про себя расскажешь еще, так откуда фотки и что за девушка? — Стас глотнул кофе.

— Это моя бабушка, а мужчина рядом — мой дедушка, — по всем канонам плохого кино Линькович обязан был в этот момент подавиться, но годы бизнеса научили всегда быть спокойным: он закончил глоток и только после этого переспросил, все ли правильно услышал.

— Дедушка, — все так же уверенно сказал парнишка, — Иван Георгиевич Линькович.

В 1982 году, после того как сбилась их дачная компания и от нее был отогнан старший брат Димы Хубариева, — кажется, его звали Макс, — ребята часто ходили в соседний поселок в кино. После «Пиратов XX века» бежали домой дробной рысью, так было страшно. Но по большей части там показывали индийские фильмы. Думал ли Стас, что когда-нибудь его попробуют развести при помощи наработок мастеров Болливуда.

Он улыбнулся самой широкой улыбкой. Знавшие Линьковича люди в этот момент залезали в окопы, надевали каски и начинали бояться.

— Послушай, Федор, я бы очень советовал тебе либо крайне просто и очень убедительно объяснить, как тебе в голову пришла такая идея, либо резво извиниться, быстро сказать, сколько ты хочешь за фотки, и уматывать отсюда со всей доступной тебе скоростью.

Парнишка не смутился, снова взял планшет и открыл новые фотографии.

Стас пожалел, что бросил курить.

На всех фотках был его отец в молодости. Но только… у Ивана Георгиевича никогда не было длинных волос а-ля Кипелов из «Арии». Его отец не мог носить майку группы «Алиса» и пить пиво из горла. Линькович-старший не носил таких усов. Не сидел, чуть постарев, в очевидно сельской школе перед классом. Все было про то и не про то.

— Это кто? — поинтересовался Стас.

— Это мой папа, Георгий Иванович, — парнишка сохранял спокойствие, как теперь выясняется, фамильное.

— Ну давай рассказывай, Федор, как и что, — Линькович отложил планшет и махнул, чтобы еще принесли кофе и бутербродов.

По версии бабушки, Марины Ивановны, их роман с отцом Стаса (и, соответственно, дедушкой Федора) начался, когда Иван Георгиевич заканчивал военное училище. Они собирались пожениться, но сразу после получения первых погон молодого офицера отправили в командировку. Потом он вернулся, и все уже шло к свадьбе, как случилась новая командировка. Через месяц после его отъезда Марина Ивановна поняла, что беременна.

Жених не вернулся ни через полгода, ни через год. Отсутствие штампа в паспорте не давало возможности навести справки. Промаявшись полтора года, она вернулась с ребенком к родителям. Замуж больше не выходила, да и не звали, в подоле ведь принесла. Вплоть до 1986 года Марина Ивановна считала, что Линькович сгинул. Но однажды во время семейного просмотра программы «Время» увидела постаревшего, но все такого же видного жениха в президиуме какого-то мероприятия. Фотографии уничтожать не стала. Но рассказала сыну, тогда еще совсем подростку, про то, как он стал безотцовщиной.

Стас немедленно заступился за Ивана Георгиевича. Он действительно уезжал на полгода, но провел в далекой жаркой стране три с половиной года. Наверное, нельзя было писать, да и весточку никакую не передать.

Федор и не думал спорить.

Бабушка в 1990 году поехала в город, в котором они с Иваном Георгиевичем познакомились, за какой-то справкой для пенсии. Ну и вообще хотелось посмотреть, как там в местах молодости. Так вот, в отделе кадров фабрики, на которой она работала, уже совсем пожилая тетка, услышав ее фамилию, вспомнила молодого и красивого офицера, который объявился через два года после ее отъезда и поставил раком всех, требуя адрес. Только адреса не знал никто. И свой не оставил.

«Это какая-то мелодрама, сраная индийская мелодрама, — лихорадочно думал Стас. — Так не бывает в жизни, ну просто не бывает. Отец бы нашел адрес и письмо бы придумал как передать. Он же тогда орел был, мать рассказывала давно, что влюбилась в него с первого взгляда и только ухажера, да это ж папа Тошки Маякова был, боялась бросить сразу, чтобы не психовал.

Тут кончилась и вторая тарелка бутербродов. Федя явно не наелся.

— Ну а может, мы не будем сухомятничать и поедем куда-то съесть чего-то существенней, — Стас решил поиграть в щедрого дядюшку.

— Мне домой надо, я же не просто так пришел, — встрепенулся Федор.

Вторая часть рассказа меньше имела отношения к индийской мелодраме, а больше к скотству, творившемуся на спорном пространстве между Россией и Украиной.

Вроде как брат Стаса работал директором школы в одном из районов Луганской области. В мае 2014 года к нему приехали из города пророссийские активисты и призвали организовывать референдум. Собственно говоря, директор школы все выборы и проводил. Организовали, проголосовали за независимость, легли спать, ожидая, что русские танки на подходе. Танки не пришли. Активисты тоже куда-то рассосались.

Через три дня приехали люди из СБУ, устроили у отца обыск, побили (тут Стаса дернуло), велели быть с вещами в Луганске. Тем же вечером Георгий Иванович дернул в Россию. Единственная работа, которая нашлась для него в Белгородской области, — собирать щитовые домики. В их районе боев больших не было. Поселок, в котором они жили, остался за Украиной. Через полгода вся семья, оставив хозяйство на родственников, перебралась под Белгород, а потом и в Москву. Какой-то старый друг Георгия Ивановича давно уже жил в столице, но теперь уехал на год на Север и оставил им квартиру за оплату коммуналки. Осенью предстояло искать что-то еще, поскольку благодетель не собирался болтаться на Севере всю жизнь.

Было туго. Работа случалась только разовая, и семья из пяти человек (так Стас понял, что у него есть еще две племянницы) разве что не голодала.

Но проблема оказалась даже не в деньгах.

Российское гражданство им не давали, а украинское выглядело как приговор.

Каждый второй чиновник рекомендовал валить обратно к себе: некоторые добавляли «жрать сало», другие — «воевать с укропами». Средняя дочка болела.

Федор с детства знал о мифических столичных родственниках. Несложный поиск в интернете позволил найти подходящего Ивана Георгиевича и Станислава Ивановича, год рождения первого совпадал (это что ж за база такая, спросил Стас — «Номер. орг», отвечал Федор).

Звонки на домашний телефон ничего не дали, Федор приехал на квартиру, там никого не нашел, но, на счастье, встретил какую-то старуху, которая помнила банк, где работает Стас (Нинель Антоновна, подумал Линькович, кто еще). Адрес найти было нетрудно. Федор поехал в банк — внутрь его не пустили, и он остался ждать у входа.

Стас катнул в руках уже пустую кружку и вдруг сам неожиданно для себя, сказал: «Поехали».

— Куда? — удивился Федор.

— С родней знакомиться, — Линькович махнул рукой, чтобы шофер выводил машину. Отправил в нее Федю, а сам на дорогу основательно подоил банкомат.

Довольно долгую дорогу на московскую окраину они заняли просмотром по Стасову айпаду матча Россия — Белоруссия, Федя увлекался футболом и, конечно же, болел за «Шахтера», хоть он и соскочил на Украину.

Поддерживая разговор, Стас пытался вспомнить: было ли такое хоть раз, хоть словом, хоть намеком упомянуть свою исчезнувшую невесту и старшего сына. Они в итоге очень мало пообщались, и разве что вот это «главное, чтоб дождалась» в Шереметьево в 1992 году. «Вот так нас и не дожидаются, — вздохнул про себя Стас, — как-то так оно все и выходит».

— А вот и отец, — вскрикнул парнишка, показывая на человека, внимательно читавшего объявления на столбе.

Машина притормозила. Федор выскочил первым, Стас вышел вслед за ним, медленно всматриваясь вроде как в родственника.

На фотографии он на Линьковича-старшего походил больше. Возможно, снимки делались до выпавших в последние пару лет испытаний или просто ракурс был удачный.

Но сомнений не оставалось.

— Где ты был, Федор, мать переживает, ушел на пару часов, а тут весь день тебя нет, — устало выговаривал Георгий, но потом заметил Стаса, все еще стоявшего около машины. Присмотрелся.

Линькович-младший лицом вышел в мать, с поправкой, конечно, на подбородок, который он прихватил у Ивана Георгиевича, но все равно в мать — он был как ксерокопия, а понять, что он Линькович из рода Линьковичей, легко могли только те, кто хорошо знал его отца. Возможно, дело было в том, что с самого детства он копировал Ивана Георгиевича, даже и в деталях.

Георгий Иванович своего отца видел только на фотографиях, но Стаса почему-то узнал сразу.

— Ты, Федор, домой зайди, а мы тут потолкуем.

Постояли три минуты молча. Георгий Иванович достал сигарету. Судя по виду, собрался сказать, что знать никого не желает и помощи ему не нужно. Тут к ним вернулся Федор.

— Папа, папа, Ксюхе опять поплохело, скорая не едет, говорит, у нас полиса нет, мол, в частную звоните.

— Ладно, родственничек, потом потрещим про нашу Зиту и Гиту с «Санта-Барбарой» во всех подробностях, а сейчас в больницу, кажется, надо, — Стас отодвинул плечом старшего брата.

Слышавший все шофер стал маневрировать, чтобы подъехать ближе к подъезду.

Антон Маяков

(РОССИЯ — ПОРТУГАЛИЯ, 1:0)

«Постарел-то как, наш орел Феодосий, обмяк и ослаб», — Антон, с удобством разместившись в кресле, широко улыбался собеседнику и щедро накрытому столу.

Диета диетой, но и желудок надо иногда радовать. В этом не отмеченном ни на одной туристической карте Москвы ресторане кормить умели. А по нынешним временам во Флоренцию стейка поесть уже просто так не слетаешь. Курс не тот и у страны, и у евро.

По первой рюмке Маяков и Лакринский выпили почти восемь лет назад как раз во-о-он под такую же, достойную самых высших похвал селедочку. Повод для встречи был притом вовсе не застольный.

Некая финансово-промышленная группа выдвинула через региональные отделения «Единой России» нескольких кандидатов в Госдуму. Предварительный отбор через партию они прошли, в том числе при помощи солидного взноса в предвыборные фонды. В АП за взнос похвалили, но кандидатов завернули. Специального компромата ни на кого не нашлось, но присутствовали намеки на связи с организованным преступным сообществом. Список партии должен был возглавить Владимир Путин, и сомнительных людей там совсем не ждали. Денег возвращать никто не собирался, это было совсем не в традициях. Люди, стоявшие за не случившимися кандидатами, решили предъявить — не власти, конечно, а отдельным исполнителям.

Антон к этому вопросу никакого отношения не имел, но ответственный сотрудник исполкома, который должен был все разрулить, вдруг слег с аппендицитом. Разные хвори посетили еще трех его коллег. В итоге Маяков, не сказав ничего ни Крипуну, ни Косиевскому, вызвался на встречу. В то, что его убьют или похитят, он не верил ни секунды, а познакомиться с русским Доном Корлеоне — именно так называл Феодосия Лакринского ответственный сотрудник, спешивший к врачу, — было бы по меньшей мере интересно.

Амбалы у входа в ресторан были привычно суровы, официанты столь же привычно угодливы, еда, на удивление избалованного в те времена Антона, — вкусной, а Феодосий…

Никогда бы Маяков не подумал, что человек, о котором ходят легенды, будет настолько похож на актера Леонова из фильма «Джентльмены удачи», причем в ипостаси воспитателя детского сада, а не Доцента. Позднее Косиевский, досадовавший на то, что Антон не взял его с собой, описал Феодосия как «Винни-Пуха с глазами убийцы».

Глаза были как глаза, а вот птичий клекот, которым разговаривал собеседник, да, удивлял. Антон, периодически расплывавшийся в мечтах по ходу обычной беседы, звуком был взбодрен еще больше, чем странностью обстоятельств. Да и сам собеседник не походил на человека, слова которого стоит пропускать мимо ушей.

Переговоры Маяков провел на пять с плюсом.

Он убедил господина Лакринского в том, что произошедшее с его кандидатами не знак неуважения к нему лично и к его корпорации, но форс-мажор, который затронул многие сообщества. Он сумел обосновать, что возврат денег не просто нарушит правила (слово «понятия» Антон смахнул с языка в последнюю секунду, осознав, что про это его собеседник знает много больше), но и создаст господину Лакринскому и его партнерам ненужную репутацию сквалыг. А их не любят «во всех сферах нашего непросто устроенного общества» (Маяков гордился этой фразой, которую придумал за пару лет до того). Что же касается сотрудников, которые никак не могли вступить в контакт с господином Лакринским и его представителями, то ни о каком невнимании речи и быть не может. Просто много, очень много работы и здоровье не выдерживает.

Самым главным козырем стала почти случайно выболтанная тайна о том, что список партии возглавит президент. Феодосий не поверил, но через полнедели выяснилось, что все так. После этого они еще раз встретились, но уже за кофе, и Лакринский подарил «крайне информированному и компетентному молодому человеку» бутылку какого-то невероятного армянского коньяка.

Коньяк Антон при случае выпил с Крипуном («перевел хороший напиток на пидораса, уксусом надо было поить, уксусом»). Удачно закрытый вопрос сыграл в пользу Антона, когда обсуждался его переезд из партийного офиса на Старую площадь. Об этом он узнал позднее, как и о том, что ответственный сотрудник, вырезавший не вовремя аппендикс, отправлен на куда более спокойную работенку.

Уже на работе в АП у Антона получилось навести кое-какие справки про Феодосия. С невероятным изумлением он понял, что «Доном Корлеоне» на момент встречи его собеседник мог считаться только из-за прошлого и необычного тембра голоса, который все равно не напоминал тембр Марлона Брандо в фильме Копполы.

Некое преступное сообщество в конце восьмидесятых начало выходить из тени, а в начале девяностых, объединившись с парой молодежных банд и крышующими их силовиками, заняло прочные позиции в бандитском мире. Главным промыслом, помимо сбора дани с коммерсантов, являлся транзит всякой наркоты. Попутно активно отжималась коммерческая и частная недвижимость.

В середине девяностых после нескольких проигранных войн сообщество распалось и господин Лакринский стал соруководителем одного из осколков, почти полностью оттертого от основного источника дохода.

С годами возможности корпорации уменьшались, главным промыслом была выдача и разворовывание кредитов на всякие фирмешки, записанные за бомжами или теми, кто шел в ту сторону. Периодически они гибли. Такой бизнес, построенный вокруг небольшого и начинавшего хиреть банчишки, не имел особых перспектив. Но с 2002 года неожиданно для всех корпорация Феодосия, вместо того чтобы сосредоточиться на крышевании пяти магазинов и четырех палаток на вещевом рынке или взять под себя еще какую-то мелочь и тихо доживать свой век, стала проявлять невероятные для подобного рода образований бизнес-подходы. Через пару-тройку лет Лакринский и его товарищи стали лидерами в области отмыва денег, полученных прежде всего от наркотрафика. При этом сама корпорация все больше белела и пушистилась.

Финансовые успехи были тем более кстати, поскольку возможности по наркотрафику в 2007–2008 годах окончательно прохудились, а в 2009-м практически сошли на нет.

С бандитом и наркоторговцем Антону дружить не хотелось. А вот с финансистом — почему б и нет.

На одной из встреч с Феодосием Маяков в ходе приятной застольной беседы посоветовал ему взять в бизнес кого-нибудь из подросших сыновей новой элиты страны. Лакринский последовал совету. Он оказался к месту, и это, в частности, позволило сохранить контакты и после печальных для Антона событий 2012 года.

Денег Маяков у Феодосия никогда не брал, даже если они были нужны.

Последняя встреча у них случилась в самом начале 2014 года, тогда Лакринский расспрашивал о ситуации на Украине. Как понял Антон, нынешняя встреча предполагалась про то же самое.

Маяков оказался специалистом по теперь уже «небратьям» неожиданно для себя. В 2012-м, чтобы не сдохнуть от тоски, он поехал туда присматривать за парламентскими выборами. Ну и деньжат подзаработать — после суки Крипуна по авуарам как Мамай прошел.

Антону на Украине показалось вкусно по всем параметрам.

Вплоть до майдана Маяков чередовал командировки с просто вылазками. Но никогда не забывал пройтись по ресторанам и стриптиз-клубам во время деловых поездок и провести пару-тройку полезных бесед в ходе своих туров.

В ноябре 2013 года выяснилось, что Антон знает про Украину гораздо больше, чем многие признанные и не пропадающие с телеэкрана эксперты. В декабре ему заказали большое аналитическое исследование: площадь была та же, на которую он некогда хаживал на работу, но подъезд другой. Зато там были все знакомые лица, выгнанные в одно время с Маяковым из прежнего подъезда. Здесь Антон мог оттянуться в облаивании Крипуна и его дружков-говнюшков, его тут не просто понимали, но приветствовали и поддерживали.

А главное — он снова был в игре. Бумаги, написанные Маяковым, читали важные люди. Его звали на совещания. Могли бы и в телевизор, но этого он избегал. Любое публичное проявление привело бы к маминому разносу за «постыдное соучастие в мракобесном разгуле». Примерно этими словами Антон и отперся, когда ему очень рекомендовали посетить передачу на федеральном канале. Со временем Маяков и сам стал брезговать эфирами. Часть выступлений была основана на его бумагах, специально для того написанных, а часть представляла истерический бред…

Феодосий закончил говорить по телефону, ласково улыбнулся, вовсе уподобившись артисту Леонову, и предложил заняться закусками, пока баранья нога поспевает.

Закусили. Потихоньку выпили. Еще закусили. Стали подступаться к основной теме разговора.

Антона ждал печальный рассказ.

Корпорация Лакринского чувствовала себя худо. Финансовая удача, подкрепленная неожиданными решениями и полетом фантазии, начала уходить в 2013 году. Дело шло по инерции до поры до времени. Пока сына влиятельного папы, которого Антон насоветовал взять генеральным директором, не потянуло на подвиги.

С середины 2013 года Лакринский и его компаньоны вкладывались в Украину. Они покупали предприятия и чиновников, обзаводились связями и недвижимостью. Генеральный директор, ссылаясь на папу и его соратников, сулил огромные прибыли.

Они вбухали туда почти все свободные деньги и в феврале 2014 года почувствовали себя немного обманутыми. Чиновники либо перекрасились, либо разбежались, с собственностью было чуть надежней, но и о прибыли пришлось позабыть.

Это все можно было перетерпеть. Но, оказывается, в какой-то момент генеральный директор перевел основные счета из прежних банков в два новых. Не прошло и полгода, как один рухнул, удалось изъять какую-то малую часть, а второй — попал под санкции.

Наворотив дел, сын папы помахал ручкой и ушел в большую госкорпорацию. Остановить его и тем более взыскать за потери не представлялось возможным.

Феодосию нужны были идеи и деньги. Хорошим способом казалось вернуться к истокам, но уже не по части дури, а например, поставок санкционной еды через страны ЕврАзЭС. Требовались связи. Ходы, кажется, имелись, но у Феодосия кончились права на ошибку. Его таинственные партнеры были очень и очень недовольны происходящим. Еще один промах, и Лакринского выкинули бы из бизнеса, ну, может быть, оставили бы ресторан — прокормиться. Если бы, конечно, он смог бы платить аренду.

Антону было приятно, что его собеседник по-прежнему верит в приобщенность Маякова к тайному знанию, коим Антон, конечно же, не обладал, о чем и собирался честно сказать. Но тут зазвонил телефон.

— Родственник, — Даша давно уже, с первых дней болезни бабушки, довольно свободно общалась с Антоном, но папой его все еще не называла, — ты когда к нам поедешь, не забудь лекарства купить.

— Хорошо, Дарья, — Антон решил подыграть, — но ты не забудь качнуть пару серий «Карточного домика», бабушке нравится.

— О-о-ок, — протянула Даша.

Этому «о-о-ок» научил ее сам Маяков, ему казалось, что это прикольно. А он перехватил эту тянутую форму одобрения от Лизы. А недавно он встретил Лизу с ее нынешним мужем, большим генералом, который теперь…

— Феодосий, я могу попробовать познакомить вас с одним интересным человеком, но договариваться с ним вы будете сами, — только сказав эти слова, Маяков понял, как боялся предъявы за сына важного папы. Ведь появился он по наводке Антона.

Лакринский протестующе взмахнул руками.

— Антон, как вы так могли подумать, я ведь сам буду беседу беседовать, вы, главное, сюда его приведите.

Через двадцать минут они попрощались. Лакринский распорядился, чтобы Антона отвезли куда нужно, и даже передал небольшую посылку с вкусненьким для мамы — «это святое».

Когда Антон подошел к выходу, он понял, что шофер и охранники слегка заняты: смотрят матч Россия — Португалия. «Черт, — подумал Антон, — а ведь мы с Лизой познакомились ровно под такой же матч. Разве что потеплее было».

2013 ГОД

В Москве проходят выборы мэра, их выигрывает действующий градоначальник Сергей Собянин, оппозиционер Алексей Навальный занимает второе место.

В Киеве начинается бессрочный митинг на майдане.

Сборная России проходит на чемпионат мира в Бразилии.

Выходят фильмы: «Волк с Уолл-стрит», «Легенда номер 17», «Сталинград».

Станислав Линькович

(РОССИЯ — БРАЗИЛИЯ, 1:1)

«О боже, какая скотина, тебя бы в кино Тарантино», — привычка бормотать себе под нос переделанные модные песенки никогда не оставляла Стаса. Но особенно в последние годы проявлялась она в минуты раздражения.

Уже больше часа он сидел в приемной Феодосия. Такого не случалось никогда. Максимум, что позволял себе господин Лакринский, — просить через секретаршу обождать минут пять, пока по телефону договорит. Линьковича принимали сразу всегда: и когда он был перспективным банковским работником, и после превращения в правую руку господина Лакринского и одновременно мозг его корпорации.

На руку случился мировой финансовый кризис. Со второй половины 2007-го Стас пристально и очень злорадно следил за тем, что происходит на рынках США. И уже с начала лета 2008 года начал потихоньку скидывать заботливо накопленные до того пакеты акций перспективных компаний. Выручку, вопреки всем официальным и застольным прогнозам, переводил в валюту и клал на очень аккуратные депозиты. Феодосий про американский кризис не понимал от слова совсем и поначалу решил, что Линькович заворовался. После пары неприятных разговоров Стас заметил за собой слежку, больше похожую на конвой. Но линию свою гнуть продолжил, особенно после пятидневной войны с Грузией. К моменту обвала российского рынка оказалось, что денег, и прежде всего валюты, у Феодосия и его сообщества как говна за баней и, главное, размещены они крайне надежно. Удержались и два придворных банка корпорации.

На сохраненные и приумноженные средства Стас, опять же вопреки всем макроэкономическим прогнозам, кинулся скупать акции и активы.

В ноябре Лакринский привез ему домой большую бутылку какого-то редкого коньяка и уже третьи по счету наградные часы.

Четвертые приехали через полгода. Разомлевший от восторга Феодосий сказал, что впервые польза от «дневного бизнеса» превысила долю «ночного».

Лакринский был бы по-настоящему удивлен, узнав, что Стас впахивал не во имя приумножения добра корпорации, а от злобы. На себя, на Яну, на этот чертов мир, в котором никто не свободен ни от внешних обстоятельств (это Линькович считал своей бедой), ни от премиальных тараканов в голове (а они проживали у Яны).

Она наотрез отказалась переезжать в Москву и вообще лишний раз без нужды приближаться к границам России. С точки зрения Стаса, она так и осталась еврейской девочкой из начала девяностых, которую перепуганные грядущими погромами папа с мамой увезли в Израиль. А Яна, наоборот, считала, что Линькович просто не видит, где и в чем существует.

«…Твой Путин просто никто, я не понимаю, как он смог одурачить такое количество людей, хотя почему, очень хорошо понимаю: как все было, так и осталось».

«…Ты пишешь, о чем не понимаешь. Яна, пойми, я много по стране помотался, ее не узнать. За семь лет там, где были помойки, пьянь да проститутки, теперь торговые центры, по ассортименту не хуже, чем в Москве, гостиницы нормальные и люди приличные. Проститутки, правда, да, остались, но теперь это тоже вполне цивилизованно, как во всем мире. Порядок у нас, по-ря-док. И все это от Путина, и его все поддерживают».

«…Ты ж сам вспоминал, что Иван Георгиевич его терпеть не мог, он ведь умный человек у тебя был, в людях еще как разбирался».

«…Все говорит о том, что он разбирался в людях, ага, ага, ну да. Считал его поначалу ельцинским выкормышем, что в его устах как приговор звучало. В день, когда затопили станцию “Мир”, позвонил и поздравил с первым государственным преступлением нового президента. Только через десять минут разговора стало ясно, что в жопу пьяный. Никогда его таким ни до, ни после не слышал. А вот то, что Ходора посадили, ему понравилось».

«…Ты что, правда считаешь, что Ходора посадили за дело, а не потому, что он Путе твоему вызов бросил?»

Они яростно переписывались, несколько раз встречались в разных городах (и почему-то ни разу больше в Лондоне). Плакать хотелось и Стасу, и Яне.

«Вы же дикари, вы совсем сошли с ума, ты мой дарлинг, я же помню твои глаза, когда я рассказала, что Антонио гей, ты ж был готов его спалить на кострах инквизиции».

«А тебе не кажется, что это вы сошли с ума с вашей толерантностью и попыткой взять в цивилизацию все подряд».

Они каждый раз расставались так, как будто больше никогда не увидятся, но соревновались в том, кто первым отправит письмо.

Стас торжествовал, когда стало известно, что Путин не меняет Конституцию под себя, а уступит президентское место Дмитрию Медведеву. Письмо было немного издевательским. Яна не осталась в долгу, когда через два дня выяснилось, что Путин будет у Медведева премьером.

Почему-то споры с Яной и побудили Стаса повнимательней следить за мировыми экономическими трендами. В одном из редких мирных писем, ближе к концу кризиса, он так и сказал: «Ты мой соавтор, мой главный консультант».

Вырвавшись в мае 2009 года на встречу к любимой в Стамбул, Стас предложил Яне, чтобы она сама выбрала себе подарок. Какой хочет — такой и получит, разве что не яхту. А может, и яхту.

Госпожа Герцштейн-Фридер внимательно ковырялась в кебабе.

— Мистер Линькович, я делаю вам королевский подарок — три года я буду ждать, пока вы придете в разум. Потом, Стас, все — потеряться в этом мире больше невозможно, но дороги ко мне — хоть так (Яна хлопнула ладошками по ушам), хоть так (ладошки, к великому восторгу турка-официанта, хлопнули по туго обтянутой джинсами внутренней поверхности бедер) — не будет. Мне нужен муж, не приспешник мафии, не трехнутый путинист, а нормальный муж, с которым у нас будут дети. Управляйся с делами, мой дарлинг, и приходи. Ты мне пипец как нужен.

Последние слова она почти выкрикнула, чем смутила какого-то русского туриста, изнывавшего посреди Султанахмета от лютой турецкой жары.

Стас не поверил, что Яна куда-то денется, но логику, как ему казалось, понял. Он должен стать свободным человеком, в том числе и от нынешнего работодателя, и больше не считаться обеспеченным и даже богатым, не быть рабом лампы.

Стас согласовывал с Лакринским не только рабочие, но и частные дела, например, всегда докладывался, куда летит в отпуск. Которые, к слову сказать, не поощрялись. Важным элементом его негласного контракта было полное отсутствие публичности. История происхождения корпорации Феодосия была Линьковичу хоть и неизвестна в деталях, но очевидна по сути.

Контракт выглядел пожизненным. Если бы Стас в какой-то момент сказал, что устал и хочет уйти, в лучшем случае его бы стали очень сильно уговаривать и уж точно не разрешили бы переходить на новую работу. В худшем — здравствуй, Яуза-река и крутые берега.

Линькович очень хорошо знал и понимал, как все устроено, единственное, чего он не ведал, кто курирует «ночной» бизнес Феодосия.

И кстати, почему с ним начались проблемы где-то начиная с 2008 года и отчего как-то за обедом Лакринский обмолвился, что пора бы уж полностью перелететь из тени на свет.

Если бы Линькович смог стать пилотом, который помог бы самолету Феодосия сделать это, то превратился бы из состоятельного человека в человека богатого. А также, может быть, получил шанс соскочить на пенсию.

Превращение в публичную фигуру дало бы хоть какие-то дополнительные гарантии безопасности. Одно дело прижать никому не ведомого «дневного дежурного», а другое — известного финансиста: невидимые миру партнеры у Феодосия были ребята не простые, но уж точно не всемогущие.

Нужна была схема. СХЕМА. СХЕМИЩА.

Первую часть решения привез из Герцлии Костян. Он, так же как сейчас Стас, сидел и ждал, но, правда, в куда более удобной комнате отдыха господина Линьковича.

Костян пытался загнать какой-то стартап и просил по старой дружбе помочь с отмывом денег. Стас вдруг понял, что твердой рыночной цены для такого товара нет и, например, можно купить за миллион долларов стартап, цена которому пять долларов. И наоборот. Проверить невозможно.

Решение, что именно стартапить, пришло за ужином с обычным набором бизнесменов и чиновников. За очередным бокалом вина уважаемый глава департамента важного министерства посетовал на то, что его пятнадцатилетний оболтус, играя во что-то сетевое, спустил с выданной ему кредитки около семи тысяч долларов. Стас ради вежливости поинтересовался, не пробовал ли отец поговорить с людьми, обобравшими юного разгильдяя.

— Куда там, — махнул рукой чиновник, — эти деньги неведомо куда уходят и не пойми кто их там собирает, то есть известно, что за игра, но ее хозяина поди найди.

Голова Линьковича немедленно победила желудок, который только-только начал справляться с ризотто. Конечно, мальцов, спускающих по семь тысяч долларов за раз, не так много, но они и не нужны. А нужна компания, которая владеет такими играми и которая вправе показывать огромные деньги: «А откуда у вас? — Да геймеры прислали».

Так родился проект «Народные игры Руси» — компания, которая должна была покупать интересные сетевые проекты и заниматься их дистрибуцией. Это и стало бы той самой прачечной, в которой деньги корпорации проходили бы еще один, самый главный фильтр.

Личная проблема решалась еще проще — Стас бы и возглавил НИР, а заодно и представил его бы всему миру.

Над проектом Линькович работал, в свободное от основных дел время, несколько месяцев и закончил его к апрелю 2011 года. Однако тут приболевший Феодосий отбыл, как он выразился, на воды, куда-то в Сибирь.

Летом уже Стас улетел в США, чтобы проведать жену и детей. Из Сан-Франциско он завернул в Бостон к Яне. Последний год их переписка почти потеряла былую энергетику, да и встреч было всего две. Яна отошла от активного бизнеса и училась на юриста. Три дня на Кейпкоде прошли отлично, как в былые годы, и лишь на прощание госпожа Герцштейн сказала как бы между прочим: «Срок кончается, Стас». — «У нас выборы, Яна, это важно», — попросил еще времени Линькович и рассказал про партию Михаила Прохорова, намекнув, что, возможно, его позовут в списки. Яна скривила губы: «Что ж мне прям с депутата штаны снимать, — так придется уступить одному тут конгрессмену, просто для симметрии». Но видно было, что новый поворот в жизни Линьковича ее заинтересовал.

Стас соврал просто так. Корпорация старалась держаться в стороне от политики, так, по крайней мере, это декларировалось. Ну то есть пакеты с наличкой — это одно, а вот влезать в политические игры Феодосий со товарищи даже и не пытались. Была какая-то попытка в 2007-м, Стас лично перегонял деньги, но дело окончилось конфузом.

В начале осени 2011 года все деловые люди ждали, кто будет президентом, а кто премьером. Получилось все, на взгляд Стаса, правильно, президент из Медведева был никакой, а вот с премьером, любящим всякие интернеты, можно было бы и поработать. Заодно крайне кстати и партию Прохорова грохнули, не пришлось дальше врать Яне.

В октябре, когда с политическими баталиями вроде все устаканилось, Стас показал Лакринскому проект, представлявший собой к тому моменту толстую папку с рисунками, диаграммами и прочей наглядной агитацией.

Через неделю Феодосий повез Стаса покататься. Выехали в чистое поле. Лакринский глазами показал оставить Линьковичу в машине оба телефона и айпад. Сам выложил сразу три мобилы. Стас удивился, он знал только про две. Феодосий ухмыльнулся:

— По этому номеру только три человека позвонить могут, остальным знать его не надо.

Впервые Линькович подумал о том, что порой речь его начальника напоминает магистра Йоду из «Звездных войн». Да и сам он напоминает его, разве что уши поменьше.

Прошли немного по дороге. Стас пожалел, что бросил курить сигареты, а сигару с собой не взял. Феодосий очень заманчиво попыхивал «Винстоном». Молчали.

— Аналогичный по масштабам революционности документ я читал двадцать три года назад. По его итогам и родился «дневной бизнес», с которым ты теперь так ловко управляешься. Там, правда, загвоздка одна случилась, — Феодосий достал новую сигарету и прикурил. Стас прилежно молчал. Лакринский крайне редко рассказывал о прежних временах, ценно было каждое свидетельство. — Документ в машине лежал, в дипломате, какая-то шпана угнала автомобиль покататься, телок побычить, так они покатались и машину-то бросили, а менты нашли. Хорошо, что их начальник, который открыл дипломат, не звезды получать побежал, а свою схему придумал и нам предложил. Получилось неплохо, но устои, конечно, после этого шатанулись весьма сильно, так что ты эту папку в любом случае в машине не оставляй, а то вдруг опять шпана разгуляется.

Стас подавил в себе желание стрельнуть сигарету и решил завести чехол для сигар, как раз вот для таких случаев.

— Ты предлагаешь очень хорошее дело, но, для того чтобы его запустить, нужно согласие моих друзей и мое понимание: тебе это для чего? Пока не будет этого, ничего не будет, а может, и с тобой как-то вопрос придется решить.

— Развиваться хочу, — неожиданно для себя брякнул Стас (у него был готов другой, куда как более убедительный ответ, но потом уже он понял, что искренность импровизации его фактически спасла от оставшейся у машин охраны).

Лакринский был внимательней некуда.

Медленно подбирая слова, но без особых запинок Стас стал объяснять, что у него творческий застой, он повторяет те же действия, что и пять лет назад, только с большим количеством цифр, что ему самому ничего особо не надо (тут он все-таки стрельнул сигарету), но хотелось бы что-то сделать на более высоком уровне.

Феодосий прервал его.

— Ну хорошо, парень, давай в этом направлении двинемся, но досмотр за тобой будет куда как более существенный и плата за крысятничество станет не просто полной, но и лютой.

Стас взмахнул рукой:

— Я ведь ни разу…

— Я знаю, — задумчиво сказал Лакринский, — но чем дальше, тем сильней соблазн.

Они вернулись к машине, доехали до города, пообедали в ресторане Феодосия. По дороге домой Стас купил чехольчик для сигар.

Взяться за дело сразу помешали хлопоты, возникшие после выборов, протестов на Болотной и суеты вокруг нового правительства. Линькович был крайне зол на помешавших его делу белоленточников. В марте Стас чуть ли не впервые с 1996 года пошел на президентские выборы и проголосовал за Путина. Чуть ранее корпорация щедро проголосовала рублем — Феодосий принес бумажку с реквизитами, по которым надо было загнать денег порядком. Если б было нужно, Стас бы добавил и своих.

С лета 2012 года Линькович головы не поднимал: строил новую схему и поддерживал работу старой. Переписка с Яной стала особенно редкой после письма с удачной, с его точки зрения, сатиры на белоленточную публику, среди которой затесалось несколько вроде как приличных людей. То, что он ошибся, Стас понял почти сразу, почитав после некоторого перерыва ее фейсбук. Яна сопереживала «снежной революции» так, как будто та была ее собственной и жила сама Яна по-прежнему в Москве.

Линькович как-то представил на секунду, как на Болотной дерется с милицией, защищая любимую девушку. Или посещает шествия с митингами, главным достоинством которых является отсутствие хоть какого-то содержания.

Стас надеялся, что все образуется после того, как он закончит дело. И вот однажды вечером, завершив очередную сделку, он посмотрел в ежедневник и понял, что, в общем, все — схема сделана. Мощный холдинг готов пополнить ряды блестящих галеонов российской, да и не только, цифровой экономики, а управляющая компания могла проложить для этого корабля самый верный и выгодный курс.

Проект сдавался четыре дня. Феодосий привез целую ораву консультантов, каждый из которых очень старался отработать свои деньги, вынимая из автора кишки. Однако Линькович отбился, как он сам считал, с блеском.

Решение должны были объявить сегодня.

А вот теперь жди в приемной, любуйся на незнакомого, размером со шкаф, охранника. Такие, казалось, совсем из моды вышли. Что ж за гость в кабинете сидит? Кто ж мог настолько занять Феодосия, что Стаса не предупредили о переносе встречи?

К моменту завершения работы Линькович уже не до конца понимал, что на самом деле хочет получить. Вольную — да, но возможно ли это совместить с управлением таким бизнесом? Жениться на Яне (а до того развестись с Кариной) — безусловно, но вопрос о стране проживания все равно пришлось бы решать.

Стас боялся признаться себе, что любил Яну по инерции, за то, что в 2006 году она помогла ему вспомнить, каким он был в 1991-м.

В самом начале романа они взяли друг с друга слово: то, что происходит между ними, не является препятствием для похождений на стороне. Однако первые два года Стас и не думал смотреть куда-либо, делая исключения только для Карины, все-таки законная жена. Благо много и не требовалось. После промежуточного и неудачного предложения руки и сердца Линькович крайне удачно сходил в уровневый московский стрип-клуб, где разложил по трусам не меньше десятки зелени. Так и пошло, но, правда, Стас крайне тщательно следил за здоровьем.

В Стамбуле Яна призналась, что у нее никого больше не было, хотя «упущенные возможности так и болтаются перед глазами». Линьковичу стало стыдно, и гульбу свою он поумерил. Но не прекратил.

…Шкаф у входа шевельнулся. Из двери выглянул Феодосий, приветственно махнул рукой, заходи, мол.

Стас рассчитывал на разговор тет-а-тет, но в кабинете сидел какой-то молодой парень в подчеркнуто дорогом костюме.

Принесли кофе, для Линьковича уже третью чашку. Закурили: Феодосий сигарету, а Стас и Александр — так звали парня — сигары.

— Ну что, ребятушки, настало время познакомить вас и раскладец некий новый зафиксировать. Вот Стас, гордость наша, придумал схему отличную, которая много пользы и денег принесет. В схеме этой есть важная штука, управляющая компания, которая всем шевелит, так вот Александр этой компанией и займется, а ты, Стас, поможешь ему, ну и я присмотрю, по мере сил своих.

Линьковича последний раз били в сибирском городе имени сержанта Белова (тот теперь дорос до замначальника ГУВД и пил не водку, а хорощий виски, возможно, той же марки «изъятое»). И то досталось ребрам. Теперь он понял, что такое, когда с размаха врезают по физиономии.

— Понимаю, Стас, что ты немного не ожидал, что так, я вот, дурак, не успел проговорить с тобой, так всё дела, заботы, хлопоты разные, вот, вижу, ты сигару даже свою забыл, так удивился. Ну ладно, свои ведь люди, придумаем, как чего, обиженных не будет, точно говорю.

Стас затянулся сигарой, как сигаретой, потом еще раз. Все вокруг чуть плыло. Его кинули. Непонятно почему, непонятно зачем. Что делать, особенно в ближайшие пять минут, тоже было неясно.

— Ну, в общем, мы сейчас обедом хорошим все это дело закрепим. Саша, проходи в залу, а я Станиславу, гордости нашей, пару слов скажу.

Молодой вышел. Феодосий прошелся по кабинету и сел напротив Линьковича.

— У того, что сейчас произошло, есть два, парень, объяснения. Первое — юноша этот не просто так, он и сын хороших людей, но главное — его жена, она дочка, — тут Феодосий, чуть не стукнувшись носом о нос Стаса, шепнул фамилию. Оставалось признать: да, родство серьезное, не попрешь против такого. — Ты понимаешь, он может решить все проблемы за родственным столом, почти в каждый кабинет зайдет, а куда не заскочит, то туда и пригласить могут, в общем, перспективный парень, он когда женился, мы даже поверить не могли, что такое случается.

— Смычка города и деревни, — попробовал пошутить Линькович.

— Но это только первое обстоятельство, а есть и второе, — Феодосий снова встал и, пройдясь по кабинету, сел на подоконник.

— Ты чего-то решил, что твое это дело, схема твоя — она ж не для всех, для тебя она, а это уже неправильно, это уже почти крысятничество, нет, помолчи… Послушай, я знаю, что ты не крысил, наказания не будет, но и на запасном пути тебе постоять придется, мудрости набираться.

Следующие дни Стас вводил Александра в курс дела (мажор был неглуп и, оценив мощь схемы, проникся к старшему товарищу уважением). Линьковича тем временем назначили первым вице-президентом банка, в котором он некогда познакомился с Феодосием.

Стас понимал, что со своей точки зрения Лакринский был абсолютно прав. И если бы ему в руки попал листок с наброском увода большей части бизнеса в офшор, лично подконтрольный Стасу, то автор схемы не зажился бы. Но только что изготовленный набросок Линькович, полюбовавшись изяществом решения, тут же сжег в домашней пепельнице.

Мудрость поступка он оценил, когда, сунувшись зачем-то в ящик стола, где всегда лежали личные документы, не нашел ни одного из двух загранпаспортов.

Последние бумаги были оформлены в середине июля. У нотариуса сломался принтер, и, пока несли новый, пока подключали, дело затянулось до семи вечера. Попрощавшись с мажором и его охранником, Линькович решил пройтись. Офис нотариуса располагался на задворках Госдумы. Линькович вывернул на Тверскую и подумал, что, наверное, надо поесть, например, в каком-нибудь кафе в Камергерском или дойти до «Ватрушки». Народу на улице оказалось неожиданно много, причем в основном молодежи. Вела она себя непонятно почему агрессивно. Стас взглядом знатока оценил юную статную брюнетку, которая, вздев сжатый кулак, выкрикивала что-то гневное. Сначала Линькович подумал, что она зовет такси, но орали вокруг все.

«Навальный! Путин — вор! Навальному — свободу!» — доносилось со всех сторон.

Стас отошел в сторону, достал айфон. Оказывается, сегодня в Кирове суд решил посадить Алексея Навального. Его Линькович, как и всех остальных белоленточных, не очень привечал, однако за блогом следил. Не верил ни единому слову, но читал внимательно. Откуда-то он знал, что у этого блогера много сторонников, которые, видимо, и вышли оплакивать посадку своего кумира.

Милиция не вмешивалась. В Камергерском стояла цепь ОМОНа в полном облачении, но пока никого не били. К одному из полицейских подошла девушка, чуть ли не в два раза его меньше. «Дяденька, вы такой красивый, такой грозный», — протянула она совсем детским голосом и дала ему цветок. Омоновец улыбнулся сквозь шлем.

«Комедия, — подумал Стас, — поганая комедия». Настроение у него и так было не ахти, а тут и совсем испортилось. Он решил сразу пойти домой, ходу пять минут, шофер должен был еще с утра заполнить холодильник.

Войдя в квартиру, Линькович пошел к бару, достал бутылку коньяка и сразу из горла сделал глоток. Потом еще один. Прошел в кабинет и увидел, что рядом с компьютером лежат два паспорта.

Через сто грамм Стас решил, что завтра же, нет, послезавтра полетит к Яне, встанет на колени и позовет замуж. Но сначала надо было понять, где она сейчас. Он открыл папку, где хранилась вся переписка, почти уже заглохшая, и тут увидел свежее письмо. Улыбнулся. Сделал глоток. Открыл.

Это была рассылка.

«Янина Герцштейн и Беньямин Фридер с радостью извещают о возобновлении брака и готовы видеть всех, кто сможет быть, 12 августа в Бостоне».

2016 ГОД

В России проходят выборы в Государственную думу, «Единая Россия» возвращает себе конституционное большинство. Спикером Госдумы становится Вячеслав Володин.

Во Франции проходит чемпионат Европы по футболу. Сборная России не выходит из группы.

Выходят фильмы: «Моана», «Викинг», «Экипаж», «Омерзительная восьмерка».

Дмитрий Хубариев

(15 ИЮНЯ, РОССИЯ — СЛОВАКИЯ, 1:2)

— Как наши ребята наваляли англичашкам, ох как юшку пустили гомосекам этим, — восторженно пел Анатолий Сергеевич.

Дима радовался за русских бойцов в Марселе не меньше, однако жестом показал товарищу, что стулья сами себя на сцену в зале не отнесут. До открытия межрайонной конференции ОНФ оставалось всего ничего, а помещение еще было совсем не готово. Хубариев на правах одного из организаторов в грязь лицом не собирался.

В общественные деятели он выбился почти случайно. Несколько раз постоял в пикетах, требуя найти управу на негодяя-застройщика. Два раза его снимали какие-то телевизионщики, впрочем, намонтировали из десятиминутной вдумчивой речи какой-то ерунды. Не перестроились еще журналюги с либерасных времен.

А потом как-то само и понеслось. Общественные слушания в Госдуме. Регистрация НКО, объединяющей пострадавших дольщиков, и немедленное получение гранта на представление их интересов, и создание интерактивной карты недостроя по Москве. Карту за зарплату делал Дима, ему же полагалась небольшая компенсация за прочие организационные хлопоты. Деньги пришлись крайне кстати. Халтур и подработок по основному месту работы становилось все меньше.

Но это было почти уже и несущественно.

Поздней осенью 2014 года в самый обычный день Дима следил за тем, как Квака делает прописанную доктором зарядку, и краем глаза просматривал новости в сети. Из Крыма сообщали о мирном строительстве, а из ДНР — о перестрелках на линии огня. Вдруг он подхватился, обнял изумленного сына и начал скакать с ним по квартире.

Квака ничего не понял, но радовался. А Дмитрий Хубариев просто внезапно почувствовал себя по-настоящему счастливым: хозяином страны, отцом семейства и полноценным гражданином, который по мере сил помогает национальному лидеру возрождать великую державу.

В середине 2015 года их НКО обманутых дольщиков вступила в «Общероссийский народный фронт». Работы сразу стало больше: и общественной, ну и за деньги, не без этого.

Диме ОНФ нравился больше «Единой России». В партии по-прежнему хватало жуликов и воров, до конца избавиться от них не получалось, хотя улучшения явно намечались и коррупционеров сажали одного за другим.

Взаимодействие с Широпаном стало частью служения государству. Тем более что полковник и не требовал многого.

К думским выборам Дима готовился по-настоящему. Необходимо было показать, что национальный лидер и его новый курс пользуются подлинной поддержкой населения. Актив НКО жил фактически в одном районе, им предстояло стать костяком агитационной сети кандидата в округе. Несколько человек отказались иметь дело с «единороссом сраным», но Дима еще надеялся переубедить своих не разбирающихся в политике товарищей. Да и без них бы обошлись.

Встреча с кандидатом в депутаты и новым представителем столичного штаба ОНФ должна была стать, по сути, стартом кампании.

Дима спустился к входу. Там в ожидании дорогих гостей болталась активистка Антонина. Дима ее помнил по концу восьмидесятых инструктором райкома комсомола. История знакомства была не самой приятной. Его с одноклассниками и еще человек двадцать из соседних школ в конце мая привели принимать в комсомольцы. Антонина, отвечавшая за вопросы по истории комсомола, была чудо как хороша, почти все мальчики с удовольствием смотрели на ноги инструктора райкома (юбка кончалась на коленках) и грудь (блузка тоже была по погоде не слишком строгой). Девушка с удовольствием ловила на себе взгляды пубертатной и пока еще несоюзной молодежи, а злобой враз потускневших школьниц — так просто наслаждалась. К сожалению, к классной фигуре прилагался и отличный слух. До ее украшенных по-комсомольски скромными сережками ушей донеслось хулиганское: «Хороша чувиха, небось, первому секретарю сосет». Это был хулиган из соседней школы, но Антонина обозлилась на всех мальчиков. Девчонок быстро отпустили с вожделенными корочками в руках, а мальчиков мучили вопросами об орденах и комсомольских стройках до упора. Дима ушел одним из последних — к несчастью, он сидел недалеко от автора похабного шепота.

В их актив Антонина пришла из разрушенной мэрией торговой палатки, в которой была то ли совладельцем, то ли просто продавцом. Быстро пристроилась на денежку. Дима сдуру напомнил об их первой встрече на небольшой посиделке активистов. Потом он волок пьяную соратницу к ней домой, чтобы не пропала по дороге. А она бормотала: «Гаденыши вы были все, я потом полночи плакала, меня Костя, второй секретарь, с трудом утешил, эх вы, ты бы знал, каких парней я крутила, ты бы знал, какой я была». Дима с трудом отбился от того, чтобы «зайти попить чайку». Антонина не сказать что злобу затаила, но надолго расстроилась.

Комсомольско-торговое прошлое приучило ее говорить громко и грубо. Привычка к более откровенным, чем в комсомольские времена, нарядам взялась неизвестно откуда, но по нынешним кондициям Антонины красила ее меньше, чем в конце восьмидесятых.

От потенциально неприятной беседы Диму спасла подъехавшая машина с начальством.

Бившее в глаза солнце не позволило Хубариеву сразу разглядеть вылезающего из машины человека. Сначала визгом по ушам вмазало: «Костя, родной, сколько же я тебя не видела». Потом пришла и картинка: Антонина висела на шее худого пожилого мужчины, который пытался то ли обнять ее, то ли оттолкнуть. В какой-то момент рука плотно и, казалось, привычно легла на задницу активистки, но через мгновение отдернулась.

Шофер начальственной машины почтительно улыбался.

— Это Костя Косиевский, он в райкоме, а потом и в горкоме комсомола работал, а я к нему из райкома за инструкциями ездила, мы отлично… — Антонина колыхалась от восторга.

— Константин Николаевич Косиевский, сотрудник Администрации президента, — немного нервно прервал воспоминания подруги юности худой мужчина. — Вас должны были предупредить о том, что приеду вместо Андрея Никаноровича.

Дима кивнул, он вспомнил звонок, но имя тогда ему ничего не сказало. А вот лицо, лицо почти не изменилось за прошедшие двадцать три года.

Было страшно. В любой момент по-прежнему важный человек мог вспомнить тех, кто изуродовал его квартиру. И чего тогда ждать? Дима чуть было не пустился бежать куда глаза глядят, но, к счастью, Антонина уже перевела дух.

— Костичек, а ты будешь с нами работать, вот здорово, вспомним былые времена, у нас многое получалось. А ты женат всё на той же или, как теперь принято, на молоденькой, нет, ну мы подберем кого-нибудь.

Косиевский с тоской посмотрел на Диму. Поняв, что подмога не придет, расстроил Антонину тем, что он только должен представить нового человека от штаба ОНФ, который по дороге заскочил в блинную, а вот, кстати, и он.

Подъехавшая машина стала для Косиевского таким же спасением, как его появление — для Димы. Мужчины синхронно сделали шаг вперед, из машины полезла огромная туша, и Хубариев чуть не заорал от ужаса. На него шел Митяй, уже не в тренировочном костюме, а в светлой тройке. Жилетка была слегка заляпана соусом, который тек из свернутого огромного блина. Как и во время их первой встречи, Митяй жрал.

— Всем привет, как тут? Ох какие женщины, — Митяй помахал рукой с блином, чуть было не обдав всех соусом. Добавлением к нему стали несколько струек слюны.

Диме стало еще страшней. Квартиру Косиевского загадили несколько человек, паспорта у них никто не спрашивал. Но Митяй-то его фамилию знал или хотя бы мог вспомнить.

С другой стороны, успокоил себя Хубариев, показывая гостям дорогу в комнату президиума (в старых ДК все осталось по-прежнему), что ему скажет Митяй — мол, отжали твою хату и можем повторить? Смех, это сам он должен мечтать о том, как бы не выплыло его прошлое.

Антонина осталась потчевать гостей чаем и беседой (кандидат в депутаты все равно опаздывал), а Дима побрел в зал посмотреть, все ли готово.

Стулья в президиуме были по счету, на своих местах сидели почетные гости, народ вроде собрался. Строго улыбался с портрета Владимир Путин. Имелась и большая фотография кандидата, а также разнообразные транспаранты. Анатолий Сергеевич, явно уже успевший освежиться, раскладывал на столе материалы к собранию. Дима улыбнулся нескольким старым знакомым, поднял сжатый кулак в ответ на приветствие какого-то старика и сел немного в стороне как бы в раздумье о предстоящем собрании.

Оно его в этот момент заботило меньше, чем гости из прошлого. Перебрав все аргументы, понял — бояться нечего. Это не лихие девяностые и предъявлять ничего нельзя.

Тут был другой вопрос. Какого черта такие сомнительные типы делают в путинской организации? Кто пустил, кто разрешил, почему «Народный фронт» превращают в такую же помойку, как «Единая Россия»?

Дима потянулся было за сигаретой, но вспомнил, что запретил себе курить больше четырех в день. Курево стало дорогим, а здоровье хрупким. Судя по началу дня, сигареты надо было экономить.

С другой стороны, рассуждал Хубариев, про Косиевского он не знает ровным счетом ничего. Может быть, он и не такой плохой человек и тот разговор в квартире был случайностью. В конце концов они сами виноваты тоже, бригадир, как его там звали, ну почему он не поговорил по-людски, возможно, все и разъяснилось бы и не пришлось бы вербоваться на эту мифическую стройку.

Вот Митяй был бандит. У него люди сидели на цепи. Он бил их и отнимал последнее. Он упивался своим негодяйством. Таким мерзавцам во «Фронте» делать нечего. В то же время, старался быть объективным Дима, он не знает, чем занимался Митяй после 1994 года. Прошло больше двадцати лет, и, возможно, только манеры и привычка плеваться во время еды и разговора остались прежними. Может, он в Чечне воевал или, например, еще какую пользу принес. Надо было разобраться.

Бренькнул телефон — помощник кандидата извещал, что они подъезжают. Дима снова поспешил на улицу.

Пройдя через комнату президиума, он махнул рукой Косиевскому, который с видимой радостью в одиночестве наслаждался планшетом (Дима точно знал, что с таким одухотворенно-сосредоточенным видом государственные мужи играют в «Энгри Бёрдз»).

Потом пришлось отдирать друг от друга Митяя и Антонину.

Кандидат прибыл в сопровождении свиты на трех машинах и четырех съемочных групп. Пока высокопоставленные гости тискали друг друга, изображая чудовищную радость встречи после долгой разлуки (поверить в это мешало упоминание о том, что они недавно все вместе смотрели в каком-то явно дорогом ресторане матч Россия — Англия), Дима решил, как поступить. Он послушает всех и потом позвонит Широпану. Как тот скажет, так оно и будет.

Камеры снимали, как кандидат входит в помещение и жмет руки встречающим (было сделано три дубля), Дима, отступив на пару шагов, таки выкурил одну сигарету. В такой день не до норм. Ободренный никотином мозг подкинул хорошую идею. По дороге в зал Хубариев притормозил старого соратника и попросил его о небольшой услуге.

Кандидат, представитель штаба «Фронта» и человек из Администрации уже было поднялись на сцену, как вдруг кого-то из пиар-обслуги прихватила креативная мысль, коя и была немедленно доставлена адресату.

— А чего это мы будем сидеть на сцене, когда можно стулья в зал переставить, к народу надо ближе быть, к народу, — ласково улыбаясь, предложил кандидат и пошел обратно. Конечно же, без стула. Дима устало махнул рукой, и те же люди, которые недавно ставили стулья на сцену, спустили их вниз.

Рассаживая бывший президиум, Хубариев мстительно посадил Митяя напротив Антонины. Впрочем, активистка, наоборот, с благодарностью взглянула на Диму и немедленно расстегнула еще одну пуговицу на блузке.

— Значит так, уважаемые коллеги, — начал собрание кандидат, — план на сегодня у нас такой: мы проведем собрание, компактно все обсудим, а потом всех приглашают в бар по соседству, поддержим наших в битве с бывшими социалистическими братьями, пиво и легкие закуски за… — тут кандидат подмигнул залу, главным адресатом оказался интуитивно начавший радоваться Анатолий Сергеевич, — за казенный счет.

Зал решительно одобрил инициативу.

— Надеюсь, наши наваляют им не хуже, чем англичанам, здорово им врезали, — продолжал кандидат. Аплодисменты стали гуще. — Но сначала поработаем. Так вот о чем будут эти выборы…

Пока кандидат своими словами пересказывал аудитории программу «Единой России» и содержание последнего телешоу, Дима, сидевший на самом краю импровизированного президиума, наблюдал за старыми знакомыми.

Косиевский продолжал скучать. Рыться в айпаде, сидя рядом с гражданами, он не мог. Все, что говорил кандидат, он явно слышал много раз. Но и откровенно валять балду тоже было бы неприлично, поэтому делегат от АП откровенно разглядывал какую-то молодую девушку, непонятно зачем сидевшую на собрании. Дима ее точно не знал.

Митяй, чтоб не отставать от старшего товарища, пялился на Антонину.

Наконец кандидат закончил. Дима было откашлялся, чтобы предоставить слово следующему выступающему, но тут поднялась рука из зала.

— Если не трудно, нельзя ли представить нам наших гостей, а то люди вроде хорошие, но как звать-величать, не понимаем, и хоть по два слова про себя, — спрашивал вовсе не подговоренный Димой соратник.

Косиевский откашлялся. С тоской посмотрел на оставшуюся на президиумном столе воду. Ненавидяще улыбнулся.

— Я, товарищи, если быть точным, инженер-химик по образованию. Но, может быть, и хорошо, что, уехав на комсомольскую стройку, открыл в себе организаторские способности. Химиком я, может быть, получился и так себе, а вот орговик из меня нормальный. Потом комсомольская работа, да-да, я этого и в лихие девяностые не скрывал, а уж теперь-то и совсем было бы неправильно, нельзя стесняться своей истории.

Косиевский говорил долго, кратко коснулся работы в околоельцинской администрации и в бизнесе («время было непростое, но государственно ориентированные люди старались искать друг друга и пути прекращения бардака, слава богу, у нас появился лидер и, не побоюсь этого слова, вождь»).

Дима слушал его вполуха и без всякого интереса.

Ходил товарищ Косиевский с красным флагом, ходит теперь с российским триколором, надо будет, ради бабла — с гомосячьей радугой поползет. То, что такие люди в АП, — вина патриотов, которые не желают этой работой мараться, да и некоторые путевые либеральчеги могли бы пользу принести.

Косиевский закончил, сел на место, снова с тоской оглянулся на бутылочки с водой.

Теперь поднялась уже ожидаемая Димой рука:

— А вот про коллегу из центрального штаба хотелось бы узнать, кто он, откуда он.

Митяй к этому моменту чуть ли не влез в декольте Антонины, и вопрос застал его врасплох. Хубариев мстительно улыбнулся.

Провал бывшего бандоса был обеспечен.

Косиевский, наконец добывший воды, пил, держа бутылку почти горизонтально. Он, как с радостью заметил Дима, тоже был доволен замешательством Митяя. Тот с помощью трех предлогов и пяти беканий пытался подойти к делу. Получалось плохо. В зале начали посмеиваться — центральный штаб тут уважали, но и человека, не умеющего сказать два слова, принимать не хотели. Кандидат недовольно морщился, его помощник махал рукой телевизионщикам, чтобы не снимали.

— Знаете, мой друг и товарищ Митягин (вдруг Дима понял, что Митяй — это прозвище не от имени, а от фамилии) не человек слова, он человек поступка, — Косиевский пришел на помощь, когда казалось, что Митяя ничего не спасет, — мы с ним в таких передрягах побывали, столько пудов соли съели, что не дай бог никому.

Зал притих.

— Я могу сказать твердо одно — ни разу Дмитрий не взял чужой копейки, ни разу не обидел честного человека, никогда не позволял себе грубости по отношению к людям, если они того не заслуживали, да и то…

«Они тут все заодно, — упало сердце у Димы, — Косиевский все знает про Митяя, он выгораживает его».

Окончание встречи прошло как в тумане. Даже когда народ потянулся к выходу, Хубариев оставался на месте.

Когда он вышел наконец на улицу, почти все уже умотали в сторону кабака. До футбола оставалось пятнадцать минут. Дима надеялся, что Широпан еще не совсем в телевизоре.

Набрал номер, рассказал о встрече и о том, как первый раз встретил Митяя, заодно и о своих подозрениях относительно его связи с Косиевским. Потом три минуты слушал то, что говорил Широпан. Вежливо попрощался. Добрел на ватных ногах до кабака, нашел кандидата, выслушал сбивчивую благодарность за то, что «офигенно все организовано, прям и народ хороший, и прошло все не по-казенному». Извинился перед всеми, что не может остаться, сослался на то, что жена плохо себя чувствует, с сыном посидеть некому. Всем уже было не до него, начинался матч.

— Ты давай, Яныч, если что — возвращайся, кандидат пивом проставился, но мы и водочки возьмем, посидим, за победу выпьем. Что значит, не стоит заранее, да мы эту Словакию одним Игнашевичем перешибем.

Домой Дима добрался как раз, когда Глушаков сократил разрыв в счете. На футбол было наплевать. В голове прокручивались одни и те же слова: «У нас проверенные люди повсюду, раз прислали, значит, все правильно, понимаешь ты — все правильно, хер пойми, что ты там такое помнишь».

Почитал с Квакой книжку, сходил погулять, кое-что поделал по разным работам. В целом отпустило. Созвонился с активистами и узнал, что Анатолий Сергеевич, напившись, рвался потолковать как следует с Косиевским, еле оттащили, а Антонина ожидаемо уехала с «товарищем из штаба». За соратницу можно было только порадоваться.

Ночью Дима Хубариев первый раз за много лет кричал во сне.

Петр Кислицын

(15 НОЯБРЯ, РОССИЯ — РУМЫНИЯ, 1:0)

Петя никогда бы и не мог подумать, что главный в жизни лотерейный билет он вытащит на окраине богом забытого поселка, потерявшегося между Украиной, «народными республиками» и всем белым светом.

В рамках борьбы с партизанщиной в штабе решили было покончить с одной из героических дружин, промышлявшей по большому, да и по любому счету бандитизмом. Хлопот не предполагалось. Внезапность атаки и вовремя подогнанный бандочке ящик дешевого виски сделали свое дело. Стрелять не пришлось. После разоружения «партизан» капитан Лимончик — так звали Петю в этом регионе — тряхнул одного из главарей: где подвал? Дискуссии не случилось.

В подвале сидели в основном местные бизнесмены, обвиненные в пособничестве хунте. С ними разговаривали и по большей части отпускали.

Среди прочих Кислицын обратил внимание на здоровенного бугая, страшившегося вылезти из угла. Петя убедил его выйти на улицу и разговорил с помощью пары сигарет. Это был москвич, начитавшийся в блогах о борьбе за русский мир. До республики на юго-востоке он добрался сам, прибился к банде и наверняка бы погиб в первом же бою, но во время проставы проболтался про состоятельных родителей. И тут же был отправлен «на подвал». Главарь бандочки, не отягощенный никакими идеологическими предрассудками, начал торг с Москвой о выкупе заложника. Бугая, которому всего-то было двадцать два года, дважды били под скайп — исключительно, чтобы показать его отцу серьезность намерений.

Как раз собиравшийся домой Петя по доброте душевной взял с собой бугая. О выкупе даже и не говорил. Из Ростова позвонили родителям.

Дальше была трогательная встреча в аэропорту, рыдающие мать и две сестры (бугай хлюпал носом в унисон). Отец и дядя отвели Петю в сторону и спросили о выкупе. Ответил он, как выяснилось, очень правильно: «Я ничего не прошу, мое дело было вернуть его домой, дальше — как сами считаете нужным, можно и нормальным пузырем обойтись». Через день отец бугая привез ему бутылку отличного виски и вместе с ней открытый на имя Пети счет на миллион долларов — чтобы на закуску хватило.

День Кислицын приходил в себя, а потом стал решать вопросы.

Закрыл долги в банке и гордо отверг предложенную тут же новую кредитную линию.

Часть денег вернулась обратно щедрым родителям бугая. Они оказались связаны со строительным бизнесом и пообещали достроить дом и отремонтировать все имеющиеся квартиры.

Примерно половину денег Петя оставил себе на новую жизнь.

Он надумал жениться на Даше.

Случайное знакомство из разовой потрахушки обернулось настоящим романом.

В свои сорок пять лет Кислицын впервые по-настоящему влюбился, о чем честно и доложил Даше на очередном свидании. «Ничего-то ты не знаешь, Джон Сноу», — привычно туманно ответила девушка, но потом призналась, что и у нее ничего такого раньше не случалось.

Они встречались во время нечастых заездов Петра в Москву. Предупреждать заранее он не мог: пару раз Даши, к великой обиде, не случалось в городе. Однажды они пересеклись на полчаса и безудержно целовались в «аэроэкспрессе».

Они друг о друге практически ничего не знали. Петя так и не назвал свою фамилию. В ее телефоне он был забит как П. Д. Сноу. Не сразу, но Кислицын разобрался, что речь идет о герое какого-то дурацкого сериала.

Про подругу он знал, что у нее есть отец, но она называет его «биологическим производителем», и если бы не бабушка, то и вообще бы не общались. Есть единоутробные братья и сестры, с ними Даша дружила. Второй мамин муж, о котором Даша отзывалась куда как лучше, чем о своем отце, уже умер. Лет с тех пор прошло много, и ее мама снова вышла замуж. Были и малолетние дядюшки-близнецы, как это получилось, так и осталось неясным. К «биологическому производителю», как понял Петя, Даша в последнее время помягчела, поскольку тот, кажется, «снова стал в человека превращаться».

Кислицына в почти уже бывшей семье что-то ничего не держало. Игорь Петрович доучивался на врача, подрабатывал в больнице медбратом и все так же верховодил у нового поколения. Сестра маленько перебесилась, устроилась на более-менее сносную работу и практически вышла замуж. Самым главным в этом стало то, что она съехала к мужу. Валерик не проявлялся.

В начале 2015 года почти одновременно ушли родители Пети. О смерти матери он узнал через три дня после похорон. А с отцом успел попрощаться. Потом Петиной жене неожиданно обломилась однокомнатная квартира ее одинокой тетки. Кислицыны взяли над старушкой шефство пару лет назад и даже прописали к ней племянницу.

Теперь, после неожиданного решения самых острых финансовых и жилищных проблем, семья могла обойтись без Пети.

Предложение Даше он решил сделать в небольшом кафе — они встречались там каждый раз, когда Кислицын возвращался из командировок.

Обручальные кольца Петя не покупал. В местах, откуда он их привез, ничего не покупали. Это был подарок боевых товарищей, которые знали, что Лимончик едет жениться. Он только спросил: не с людей сняли? Рассказ о бесхозном ювелирном магазине его вполне устроил. Лишние вопросы были ни к чему. Петя предупредил и своих, и штаб, что берет отпуск на «медовый месяц». Ему казалось, что его поняли.

Обратно на войну Кислицыну не хотелось. Новая семья, возможно, новые дети, пора бы снова и для себя пожить. На квартиру и год безбедного существования хватило бы, а там видно будет.

От размышлений о прекрасном будущем его отвлекла рука. Отличная такая рука, украшенная скромным браслетом, нежная и маленькая рука, рука, махавшая перед самым носом.

— Джон Сноу, проснитесь, белые ходоки уже рядом, — Даша обожала попрекать кавалера сериалом, который он так и не осилил.

«Обязательно посмотрим вместе», — подумал Петя и, приподнявшись на стуле, попытался поцеловать Дашу. Девушка со смехом увернулась.

Заказали выпить. Выпили. Кислицын с тоской думал, как приступить к делу. Весь предшествующий жизненный опыт был не в помощь — нельзя сначала заломить девушке руку или, напротив, послать пробить точку напротив, ну и попутно так: «Ну и выходи за меня замуж».

— Что, Петр, не знаю, как вас там по отчеству, надолго вы к нам в мирные края? — Даша пришла на выручку явно сбившемуся кавалеру.

Кислицын посмотрел на девушку с благодарностью, а чтобы закрепить успех, заказал выпить еще.

В следующие пять минут он долго и путано рассуждал о том, как важно иметь дом и надежную опору за спиной, как коротка и хрупка человеческая жизнь (про это Петя знал очень хорошо), как нужно располагать надежным человеком рядом.

Коробка с кольцами жгла карман.

Даша из уважения к речи отложила в сторону телефон, в котором обычно копалась в те минуты, когда они разговаривали, а не трахались.

— Я замуж выхожу.

Сначала Петя подумал, что это вопрос, и обрадовался тому, что любимая снова ему помогает согнать в одно предложение эти хреновы непослушные слова.

Но это был не вопрос. Кислицына информировали.

— Поздравлять не буду, а за кого и что так быстро?

Вид у Пети был такой, что теперь Даше пришлось сгребать слова в предложения.

— Отличный парень, чем-то похожий на тебя, ничего общего со сверстниками, серьезный и взрослый, хотя на год младше, нет, ничего еще не было, но точно ясно, что это тот, кто нужен. Вообще ему тоже нравлюсь, это понятно, ну как не было, целовались и все такое, но по большому счету ничего.

«Как же это “нечетенько”», — вспомнил Петя давно забытые слова, не переставая ласково смотреть на крайне смущенную всеми произнесенными междометиями Дашу. План созрел тут же, план «четенький»: «Грохну его, и всё тут, точнее, ребята грохнут, я им давно обещал Москву показать, ну вот и проведут время интересно и с пользой, а сам я в это время с тобой буду, уговорю на пару дней в Крым, потом утешу, хорошо утешу, пообещаю убийцу найти. Какая же ты красавица, когда смущенная».

Даша замолчала и краем глаза посмотрела на телефон.

— Вы как наркоманы с этими сайтами, — как можно более дружелюбно проворчал Петя, — небось, с хахалем там и познакомилась.

Даша фыркнула.

— Вот еще, знакомства на сайтах — это для старичков вроде тебя, а я встретила его в Боткинской, когда бабушку навещала, он санитар там.

«Это удачно, очень удачно, — Петя размышлял о том, как обустроить все дело. — Игорь Петрович там же санитаром, можно заехать к нему на работу, давно звал посмотреть что да как, ну вот и посмотрю. Имя надо узнать, имя, а потом забыть, и чтобы Даша забыла, поплачет да успокоится».

— Имя-то у твоего кавалера есть? — Кислицын выглядел спокойней Будды.

— Ты же ведь не сделаешь ему ничего плохого, Джон Сноу, — тон у Даши был такой требовательный, что Пете даже захотелось немедленно вынести мусор или что-то сделать по дому.

— Что я, псих, что ли, ну и зачем тебе я, когда есть молодые? — Петя улыбнулся. — Мне кефир, клистир и все такое.

Даша возмутилась и следующие пять минут рассказывала, какой он классный и вообще все девчонки его будут.

Петя отпирался, ссылался на возраст и даже рассказал анекдот про старого лорда и молодого секретаря, вспомнив, однако, про себя другой анекдот про старого и молодого быков. «Вот завалю твоего хахалька и пойду в узбекский ресторан, бычьи яйца съем в память и ознаменование заслуг, могу и панихиду заказать, надо уж как-то искать его».

— Так как звать ухажера?

Даша чуть-чуть поколебалась, но потом решила поверить теперь уже бывшему любовнику.

— Игорь, а фамилия у него немного странная, даже смешная — Кислицын.

Петя проклял человека, который запретил курение в кабаках. В обморок падать не стоило точно.

— А чего, нормальная фамилия.

Серия послематчевых пенальти

2017 ГОД

Петр Кислицын, Дмитрий Хубариев, Станислав Линькович

Петр Кислицын

(РОССИЯ — БЕЛЬГИЯ, 3:3)

— Молодой человек, вы мне не поможете, — голос был требовательный и будто знакомый. Петя сначала дернулся отшить такую некстати просьбу, но споткнулся о растерянный взгляд опрятной интеллигентной старушки. — Вы понимаете, я пошла в киоск за журналом Женечки Альбац, The New Times, это единственный честный журнал, мне его давно не приносят, говорят, закрылся, но как же так, напутали, наверное, он же такой популярный, вот пошла искать по киоскам, нигде нет, и, кажется, я не очень помню, как идти домой, — уверенный и все-таки почему-то знакомый голос чуть дрожал.

— Адрес-то свой помните? — Петя знал, что услышит в ответ. Паспорта нет, где искать родных — непонятно.

— Нет, но, по-моему, это вот те сталинские дома, — голос стал чуть уверенней.

— Ну пойдемте, я вас провожу, глядишь, и найдем вашу родню, родня-то есть, мать, а? — Пете тоже надо было к сталинкам, а тут и доброе дело получилось бы. Глядишь, зачтется, хоть и непонятно по какому разряду.

Официально он был мертв.

Сценарий своей смерти Петя спер у Галушкина: машина врезалась в бесхозный бензовоз и стремительно сгорела. В Москву из непризнанной республики привезли закрытый гроб. Сопровождающий изложил заученный рассказ, что мстить не надо, никому не надо, потому что дела мутные, возможно, и свои грохнули, а сыну за отцом торопиться не стоит.

Игорь Петрович оставался и отцовским любимцем, и человеком, которому Кислицын дважды подарил жизнь. А тот невольно украл счастливый остаток жизни у своего отца.

— Родственники, конечно, есть, они не знали, что я ушла, а я, вот растяпа, решила пройтись, но тут все так поменялось. Что творит этот подлец, наш мэр, — старуха, нет не старуха, бабушка, просто болтливая и, кажется, начала соображать чуть лучше.

Кислицыну было плевать и на мэра, и на город, и вообще на все. Петя приехал за Дашей. Он не мог забыть ее. Он вспоминал ее каждый день. Никакие телки не могли заменить ее, а уж прошелся он за год по ним знатно.

Он решил не звонить, это было бы совсем «нечетенько». Вся жизнь обучила Кислицына сидеть в засаде, устроить ее он решил около дома ее бабушки, Даша совершенно точно навещала ее раз в два-три дня. Где-то вот за тем поворотом.

— Как вас зовут? — старушка довольно уверенно шла в определенном направлении, явно успокоилась и была настроена пообщаться.

— Петя, — честно ответил Петя.

В одной из позапрошлых жизней Галушкин объяснил ему, что поддельные документы могут быть на любую фамилию, но имя должно быть только свое. Так бывший Кислицын всегда и поступал.

— Раиса Николаевна, — представилась бабушка и начала что-то явно интересное ему рассказывать то ли про Путина, то ли про сына, который на Путина работал, а теперь, кажется, перестал. Ну да, это Москва, тут все генералы, извини-подвинься.

Никаких идей о том, что сказать Даше, у него не было. В прошлый раз в кармане лежали кольца, но теперь… Петя не хотел строить планов.

К старушке и ее провожатому подбежали два подростка, Кислицын даже сначала не понял, отчего в глазах рябит, потом сообразил, что близнецы.

— Ба, ба, ты куда делась, мы в плейстейшен рубимся, тут Дейнериз влетает и давай нас драконить: ты куда, что, а мы ни о чем.

— Владик, Виктор, когда вы научитесь говорить, как полагается интеллигентным людям, — Раиса Николаевна явно вышла из роли потерявшейся (да уже и отыскалась она явно) и вошла в образ строгой бабушки.

Близнецы что-то продолжали галдеть, но Петя их не слышал. Даша только что выскочила из подъезда и взволнованно смотрела по сторонам. Он очень хорошо помнил, как она злилась, и вот тут был ровно такой момент. На ней была только майка средней длины, до середины бедра.

— Ба, ба, прикрой нас от Дейнериз, она нам житья не даст потом, — близнецы галдели не уставая.

«Это и есть ее внучка, вот, может, и удача, сам возродился и ее Раису Николаевну обратно доставил», — Пете показалось, что план сложился сам собой, и тут из подъезда выскочил Игорь Петрович.

— Меня домой довел молодой человек, очень милый, хоть и простоватый. А куда он делся? — Раиса Николаевна растерянно крутила головой по сторонам.

Петя прыгнул через полуметровый забор практически с места и успел пробежать метров десять, прежде чем обернулся. Даша и близнецы толкались около бабушки, Игорь Петрович стоял чуть поодаль. Кислицын выдохнул, пробежал еще двадцать метров, оглянулся, посмотрел на Дашу и на ее бабушку, закрыл глаза, открыл: «Да ладно, да не бывает так».

— Ты пройти дашь, баран, — огромный жирдяй с почему-то знакомым лицом (да что ж сегодня за день такой, всё кто-то мерещится) пер буром.

Петя приветливо улыбнулся и для начала выбил грубияну коленную чашечку.

Дмитрий Хубариев

(РОССИЯ — КОРЕЯ, 4:2)

Две женщины под занавес рабочего дня были совсем некстати, а огромная папка с документами для ксерокопирования — еще более некстати. Дима быстро соврал, что ксерокс работает плохо, но дамы в летах оказались неукротимы в своем желании сделать копии.

Собственно говоря, для этого фотоателье и существовало. В нем можно было распечатать и отсканировать бумаги, сделать копии и вообще все что нужно. Чаще всего этим пользовались клиенты расположенного напротив турагентства.

Работой мечты Хубариев назвать это не мог, но подработка была нормальная. Главным образом за счет скользящего графика и возможности заниматься своими делами. Особенно когда к туристам никто не валил и фотографироваться приходили только какие-то совсем случайные люди. Или вот теткам куча бумаг понадобилась.

Тетки собирались в сопровождении большого количества детей куда-то — то ли в полузапрещенную Турцию, то ли в разрешенную Болгарию. Жаль, не в Крым, подумал по старой патриотической памяти Хубариев, но вспомнил, в какую цену влетел им отдых в этом году.

Женщины, благодарно посматривая на Диму, продолжали свой разговор.

— …мой первый в институте скромником был, да и потом, при всем форсе, тоже не особо, а вот как они с Толиком бизнесом занялись, так все меняться и стало.

— Деньги шальные.

— Нет, Зой, не сильно много и не сильно шальные, особенно поначалу. Просто дело для него стало важней всего, это для мужика как раз и нормально, но он себя стал считать главным работником в мире, и поэтому то ему не так, се ему не то. Ну и пил, конечно.

— Ты, Кать, не говори, мой до какого-то момента зашибал каждый божий день, каждый божий…

— Но с буханием ладно, мне вот кажется, Толик против меня его настраивал, как-то все время подначивал, исподволь, ревновал, что ли.

— Неужели голубой?

Смеется:

— Да нет, конечно, хотя иногда я прям и думала об этом, как подружки часами по телефону болтали, то ли о делах, то ли о чем еще, он в комнате всегда запирался — типа кабинет у него, зато святым для него долго была дочка.

«Как на меня похоже», — подумал Дима. Вольный график позволял Хубариеву проводить больше времени с Квакой, возить его на гимнастику и гулять. Сын ходил все уверенней, рисовал хорошо и вообще рос умненьким мальчиком.

Других дел особо не было. После выборов в Думу Дима свернул свою общественную деятельность. Да и посыпалось все как-то. Их НКО оказалась не особо кому нужной. Почти сразу перестало хватать денег, но тут на прощание помог Широпан. Семье Димы дали новую квартиру, в которой места хватало всем. Кое-как сделали ремонт, а Люка неожиданно устроилась на работу в расположенный неподалеку универмаг. Дима начал даже подумывать о втором ребенке, Люка была не сильно «за», но Хубариев надеялся на силу своего убеждения.

— Вот что в нем всегда было хорошо — не жадный. И дочку говорил, что любит, правда, потом поругались.

— Сейчас вроде ничего.

— Да, на удивление, ну подросла, да и он попроще стал, как с работы поперли. За Раисой Николаевной очень трогательно присматривают. А они говорили, что к ней призрак Петьки твоего приходил?

— Да, а к Петьке еще какого-то его друга тоже являлся, но он тогда пил как лошадь, небось, с перепою с деревом и поговорил, как с человеком.

Смеется.

— Ой, подожди, Тоша подъехал. Молодой человек, вы закончили? Да, всё, выходим, молодой человек, а не поможете до машины донести бумаги?

— Кать, брось, сами дотащим, нечего человека от работы отрывать.

Дима благодарно улыбнулся, тащиться на улицу совсем не хотелось.

Станислав Линькович

(РОССИЯ — ИСПАНИЯ, 3:3)

«Я твои ножки, ты мой тазик, я посмотрю — ты вырвешь мой глазик», — Стас хорошо понимал, что это последняя мелодия в его жизни. Ну или в нормальной жизни, так точно.

Проверка ЦБ в банке начиналась на следующей неделе. Собственно, выводы были уже готовы, история выглядела понятной и очевидной. Ответить за огромную дыру в балансе предстояло Станиславу Ивановичу Линьковичу, первому вице-президенту банка.

Стас в тюрьму не собирался. Шансов выйти из нее было немного. Поэтому он готовился к побегу.

Воспользовавшись тем, что акционеры смотрели на него как на покойника и позволяли порезвиться напоследок, он продал банку два своих офшора и перекинул деньги в третий.

О жене и детях можно было не беспокоиться. Они и не собирались возвращаться. Средств на жизнь Стас оставил им достаточно.

Неожиданной родне он дал в пользование родительскую квартиру и дачу в Северянке (они все равно через непростую схему принадлежали Линьковичу, но вряд ли понадобились бы в ближайшие годы). За четыре дня до отъезда навестил могилу родителей (в этом плане и на Георгия Ивановича и Федора можно было положиться). В субботу отправил их в Северянку, а сам последний раз переночевал дома и последний раз на родительской кухне пожарил себе картошку с сосисками. Ключ все же взял с собой — на всякий случай.

Продуман был и план отхода. Билет первого класса на Станислава Линьковича по маршруту Москва — Рим предполагал отлет в 18:40. Безусловно, пропавшего пассажира искали бы по всему аэропорту, но без всякого успеха — в 17:50 гражданин Эстонии Артур Туминг (фамилия деда по матери) вылетел бы скромнейшим экономклассом во Франкфурт. А господин Линькович обнаружился бы уже в Эквадоре или где-нибудь неподалеку. Там бы его не достал ни закон, ни Феодосий. Но тому и не надо было в Южную Америку.

Два знакомых шкафа подхватили Стаса прям у выхода с платформы «аэроэкспресса» и с вежливой убедительностью отвели к микроавтобусу, в котором честь по чести поджидал Феодосий.

Минуты три молчали.

— Ну вот, парень, ты и скрысятничал, долго терпел, сильно долго, даже уважаю, но крыса в тебе вылезла, — с годами клекот стал менее разборчив, но сегодня все звучало предельно отчетливо.

Стас молчал.

— С деньгами ладно, тут уже не поймешь, твои, чужие, но куда ж ты побежал, чего забоялся?

Врать про то, что в Рим на пару дней — пиццы поесть, было бессмысленно. Документы на господина Туминга лежали на сиденье рядом с паспортом Линьковича.

— Тюрьмы забоялся, это зря, недолго б посидел, с уважением посидел, вышел бы уважаемым человеком.

— Сам бы пошел сидеть, — не выдержал Стас.

И тут же пожалел, взгляд у Феодосия стал совсем неприятным.

— Я родился в лагере, маму мою такие, как ты и твой папаша краснопузый, засадили, ты меня зоной не пугай, щегол комнатный.

Вместо испуга пришло удивление — Лакринский так уверенно говорил про отца, будто знал его. А может, и правда…

— Выбор у тебя, щегол, простой: поднимаешь жопу, ковыляешь в соседнюю машину, она тебя домой отвезет, а днями жди повестку к следователю, там тебе все дальше объяснят. Будешь нормально себя вести — годков пять без проблем протянешь, а там и УДО. Ну и бабок твоих не тронем. А затеешь ерепениться, чистосердечно кенарем петь, — получится, что ты не только вор, но и с несовершеннолетними кувыркался. Это совсем другая статья, и в зоне тебя по-другому встретят. Выйдешь — будем звать тебя Стася.

С этими словами Лакринский решил потрепать Линьковича по щеке, но тот решительно отбросил его руку.

Феодосия это даже позабавило.

— Какая нервная Машка может получиться, ну ничего, ничего, пообтрясешься там.

Дверь в микроавтобус открылась. В машину сел пожилой человек, неожиданный и для Стаса, и для Феодосия. Да даже не сел, а вплыл, так широко улыбаясь, что его зубы заполнили все свободное место. У Линьковича было ощущение, что он откуда-то его знает.

— Какой неожиданный гость, — клекотнул Феодосий. — Чем обязаны визиту с того света, неужели сентиментальность взыграла?

Визитер улыбнулся еще раз.

— Соскучился по тебе, старый друг, не виделись давненько, а тут иду, смотрю — твой басик стоит, ну я и к нему.

— А ребята мои как?

— Утомляешь ты их работой непосильной, убедил их отдохнуть с часок.

— Всегда умел. Чего надо-то, Красный?

— Отпусти парня, Черный, пусть летит, куда хочет, куда билет выписан.

— В тюрьму ему билет, если не на нож, а ты не лезь, хуже будет.

— Хуже уже было.

Улыбчивый повернулся к ничего не понимающему Стасу.

— Собирай вещи, билеты и вали к херовой матери отсюда, часа три тебе на эвакуацию и дальше по плану, как сам решил, я его не знаю и знать не хочу, а мы тут обсудим со старым другом наши делишки.

Линькович на ватных ногах вышел из микробаса, чуть было не забыл паспорт с билетами, повернулся к улыбчивому что-то спросить. Вдруг понял, что видел его на похоронах отца, это был тот самый странный человек на большой машине.

— Двигай, не заморачивайся, бурелом с колеей.

Стас замер.

— Бегом, твою мать.

Линькович пришел в себя только в самолете. Судя по антуражу, летел он все-таки во Франкфурт.

Эпилог

2018 ГОД

В России проходит чемпионат мира по футболу. Национальная команда доходит до четвертьфинала, где проигрывает Хорватии. Чемпионом мира становится Франция.

Владимир Путин выигрывает свои четвертые президентские выборы.

Объявленное властями повышение пенсионного возраста обрушивает рейтинги президента и правительства.

Выходят фильмы: «Форма воды», «Мартин Иден», «Король», «Танки», «Тобол».

Антон Маяков

(РОССИЯ — ИСПАНИЯ, 1:1)

Антон плясал что-то среднее между румбой, сальсой и дискотечным притопом образца начала девяностых годов сразу с тремя красивыми девчонками то ли из Бразилии, то ли еще откуда-то из тех мест. Они совсем не знали русского языка, но были хороши в танце. А у Антона как раз случилось настроение петь и плясать. Вот оно все и сложилось.

…Вовремя, очень вовремя чемпионат мира к нам приехал, и страна как-то повеселела, и всем хорошо.

Едва дыша и расцеловавшись с плясуньями, Маяков стал пробираться к входу в офис.

Он снимал пару комнат в самом центре — было дороговато и на машине теперь не подъехать, зато престиж. Лифта не было, но за последние три года Антон уже наловчился ну не пулей, конечно, но довольно шустро подниматься на четвертый этаж. Оно и для живота полезно. Новости к тому же сами наверх несут к холодильничку с минералкой и белым вином.

В кабинете Маяков первым делом включил кондей, достал бутылку «Кармадона» и от души наполнил стакан. Достал телефон и снова перечитал сообщение в ватсапе: «Даша справилась. Парень получился крепкий и здоровый. Новоявленная мамаша бодрячком. Все отлично. Завтра заеду, отметим. Игорь».

…Вот уж не думал, что у меня с Петькой Кислицыным будет общий внук, — размышлял Антон, поглядывая на бутылку белого вина (нет, рано, еще кой-чего по работе сделать надо). — И главное, как все необычно получилось, ну как в книгах.

Катя долго уговаривала поехать знакомиться с родителями дочкиного жениха. Двинули втроем, Антон и не бывал в этом районе сроду. Зашли, поздоровались, сели за стол. Маяков первым обратил внимание на фотографию в траурной рамке и первым же опознал своего дачного друга, которого не видел сто лет. Поинтересовался как и что, выслушал какой-то невнятный рассказ и о последних годах, которые Петр Алексеевич провел то ли в ДНР, то ли в Сирии, и о том, что делал до того. Довольно быстро Антон понял, что семья о своем отце и кормильце не знает практически ничего.

Зато он смог дополнить биографию бывшего хозяина дома важными подробностями из детства, про то, как они познакомились и как они дружили.

…Вот ровно в тот вечер я и понял, у Дашки непонятно откуда стальной характер.

Антон подошел к окну покурить. Танцевало уже человек двадцать, остальные просто хлопали в ладоши.

…Мы отсидели положенные в гостях четыре часа, Катя и мама жениха Зоя даже как-то пришлись друг другу, потом Дашка сказала, что пора к бабушке, я оторвался от вкуснейшей, надо сказать, утки и вызвал такси. Завезли Катьку, а потом Даша сказала, что надо поговорить.

Поехали мы не к маме, а ко мне, там сиделка до утра была. Только зашли, Даша спросила крепкого. Я решил не отказывать. Вот так за виски я и узнал, что у моей дочери, которой только-только за двадцать, был роман с моим дачным другом, которого я не видел хрен знает сколько лет, наверное, тридцать.

Он появлялся из ниоткуда и снова исчезал. Рассказывал без подробностей, что был «серым гусем», а до того воевал в Чечне, а до того… ну, наверное, бандитом. Он даже вроде подкатывал жениться, но уже появился Игорь и, как выяснилось, сын Даше нравился больше.

И вот, оказывается, Петю убили. Или сам как-то погиб.

Маяков не выдержал, подошел к бару и плеснул себе немного вина, чертыхнулся на секретаршу, которая забыла сделать лед.

…У нас с Петькой общий внук, а он об этом не узнает, и все равно породнились. Черт, как все это так выходит, рядом прошли и никогда не встретились. А Диму жаль, погиб по-дурацки.

Антон как-то зазвал Игоря к себе на работу и, вспомнив о том, что был журналистом, начал расспрашивать о Пете. Сын знал немногим больше, чем вдова, но вдруг вспомнил, как Кислицын-старший рассказывал об их дачной дружбе и предложил выпить по рюмке за Димку, который сгинул в неволе. Антон не сразу сообразил, что речь идет о Хубариеве. А когда вспомнил, и сам выпил рюмку за упокой такого хорошего и доброго человека, который их всегда примирял и вообще был очень правильный.

А еще Игорь вспомнил рассказ Пети, что ему по пьянке явился призрак Димы, и после этого он стал пить гораздо меньше. Антон посмеялся, но через несколько месяцев призрак, теперь уже Пети, явился Раисе Николаевне. Это случилось, когда близнецы заигрались на компьютере, Игорь и Дашка завозились в ванной, а мама Антона решила сама пойти за журналом и потерялась. Привел ее, как она утверждала, Петя Кислицын. Только что случившаяся прабабушка очень обиделась, когда на следующий день к ней пригласили врача проверить на адекватность.

Чтобы развеять сомнения, Антон попробовал разыскать Макса Хубариева, но тот, как выяснилось, умер в 2000 году. Совершенно случайно Маяков узнал о том, что и Стас Линькович был все это время неподалеку.

Похороны всегда оставались неиссякаемым источником знаний. Феодосий Лакринский скончался внезапно, не выдержало сердце прямо в аэропорту. Маяков и Косиевский сидели на поминках за одним столом, Константин Николаевич, как-то совсем усохший после того, как их с Крипуном очередная новая метла выперла из АП, случайно помянул Линьковича. Тот, оказывается, работал с Лакринским и кинул его, сбежав за границу с огромными деньгами. Антон попробовал разыскать Стаса, но в квартире ожидаемо жили другие люди, не слышавшие о Линьковичах ровным счетом ничего.

…Причудливым образом, — усмехнулся про себя Антон, — ближе к старости я оказался главой целого клана: тут тебе и старшая дочь с мужем и теперь уже внуком, и братаны-малоростки (хотя они тут тоже жениться, кажется, готовы, познакомились в студенческом лагере с какими-то сестрами Лилей и Лорой, в гости к ним хотят во Францию, а где денег взять, найду уж), бывшая жена со своими детьми, Зоя, мама Игоря, ну и про себя пора подумать. А друзей — нет.

Антон смотрел на улицу — кажется, вся она уже заполнилась пляшущими людьми. Бал правила Латинская Америка — на чемпионате мира бразильцы, аргентинцы и прочие перуанцы с мексиканцами были самыми заметными, на улицах так точно.

…Банда, это ведь они бандой называют, как сбились в детстве — так и банда, даже без всякой преступности, просто так называется, и у нас должна была быть банда.

Маяков долил вина.

…Мы не стали бандой — я, Линькович, Петька, Дима, мы должны были превратиться в банду, сообщество, которому никто б не мешал. Вот так нас и разметало всех, а ведь когда-то считали, что всегда будем вместе, плечом к плечу, такими закадыками считали себя.

Не стали мы бандой, и всё тут.

Настроение внезапно испортилось. Маяков подумал о том, что в итоге у него так и не случилось никаких других друзей. Не считать же таким Толяна, который два десятка лет преданно в рот смотрел, потом кинул как неизвестно кого, а теперь, когда вроде снова на равных, старается втереться обратно в доверие. Но уж нет, на хер это прямо и направо, главное — не сворачивать раньше времени. Нет тебя, Толян.

…Их не хватало, и меня им не хватало. Не с кем было поговорить, поругаться, денег одолжить, наконец, приехать в херовом 2012 году и нажраться, не дать сделать ерунды, помочь и чтоб тебе помогли.

Немолодой толстый человек мечется по небольшой комнате, на столе стоит полупустая бутылка вина.

…Как мы потерялись, почему мы потерялись и, главное, как мы ухитрились все профукать, зачем мы так поступили с собой?

Антон Маяков сел на подоконник и невидящим взглядом посмотрел в окно. Помолчал. Улыбнулся. Подошел к компьютеру, включил.

..Я знаю, что делать, нам, может, уже и не помочь, раз кто помер, кто в бегах, но, может, дальше другим будет легче.

Закурил, открыл файл, написал: «Посреди дачного поселка Северянка было самое настоящее футбольное поле с самыми настоящими воротами: одни прямые, а другие гнутые, спасибо пьяному водителю — штанголюбу…» 

Примечания

1

Так написано в дневнике. — Г. Ч.

(обратно)

Оглавление

Пролог. Программка к матчу

Первый тайм

Время, добавленное к первому тайму

Интерлюдия: Перерыв между таймами

Второй тайм

Время, добавленное ко второму тайму

Интерлюдия: Перерыв после второго тайма основного времени

Первый тайм дополнительного времени

Время, добавленное к первому дополнительному тайму

Интерлюдия: Перерыв между первым и вторым таймами дополнительного времени

Второй тайм дополнительного времени

Серия послематчевых пенальти

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg