Похитить Похитонова! (epub) - Похитить Похитонова! 976K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Д.  Густо

Похитить Похитонова! Д. Густо

© Д. Густо, 2020

ISBN 978-5-4498-0256-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

Май развернулся, затрепетал. Ветреный, высокий, далеко слышный, он напоминал длинноногого юношу с голубыми глазами, который дарит ласку без тепла в сердце, обдаёт холодом без злобы. Порывистые дни его растрепали календарь, взъерошили память. Что случилось той весной, в выпускной год? До сих пор загадка. Был человек, и словно ливнем смыло. Майские грозы особенно яростные, а расставания навекивечные.

– Помнишь Лотуша?

Сестра вонзила в брата крючок вопроса – тот содрогнулся. Зря прервал виртуальный Крестовый Поход ради похода на кухню за чаем.

– Если мы начнём вспоминать любимого Витю, от этого никому лучше не будет, – сказал он сахарнице.

– Не Витю, а Витторио. Я его так называла, забыл? Он же мне обещал показать Флоренцию, когда мы проходили Возрождение. Путешествие сорвалось, а имя осталось. Магнитик из несбывшейся поездки.

Вера хотела добавить ещё что-то своим особым мечтательным голосом, но единственный слушатель отгородился от неё дверцей шкафчика, громко зашуршал магазинной снедью. Когда вынырнул, сестра с надеждой повернулась к нему – и налетела с размаху на закрытую мину.

Брат механическими движениями распаковывал новую пачку чая, доставал пакетик, придавливал его к дну кружки струёй кипятка, а мыслями был в игре. Как она там без него…

Он сходил в комнату поправить одеяло спящему герою – чуточку пробежав по полю, ушёл на новый перерыв. Пять минут. Заварке больше и не нужно. Сестре нужно большее? Перетопчется.

Репертуар её волынки был хорошо известен. Greatest hit, излюбленная песнь о потерянной любви, вместо сочувствия вызывала злость. Раз от раза картины безоблачного счастья становились приторнее: либо сестра, как ушлая цветочница, подкрашивала глиттером увядающую розу воспоминаний, либо брат, притерпевшийся к одиночеству, всё ярче представлял себе обычные радости парочек. Банальная кормёжка лебедей казалась ему несусветным хвастовством и павлинничанием. Брат (смеясь в кулачок, вгрызаясь в ногти) спрашивал, куда делись серые утки, которые раньше были на этом месте рассказа. Она впадала в сомнения, летела к заветному мостику, перевешивалась через перила, крошила хлеб, ждала, допрашивала прохожих, но не находила ни лебедей, ни уток, ни успокоения.

Теперь, однако, появились новые нотки. Любой другой, заслышав их, навострил бы своё внимание и заметил, что изумрудные волосы Веры вьются круче обычного, губы бледнее, движения резче, тонкость запястий подчёркнута митенками, которые она носила в дни встреч с Витторио.

Брат ни с кем не встречался. Брат ни с кем не встречался глазами. Стоило ли ждать от него живого участия?

Каждый контакт был для геймера вызовом на бой. Даже если его трогал за плечо упавший с дерева лист, в мозгу загоралась стартовая надпись «action» – требовалось довести эпизод до блистательного финала, как минимум, уложить напавшего в братскую могилу гербария.

Скрещивать взгляды с людьми выходило ещё дороже: дуэли в реале для сетеголика всегда кончались плачевно. Он или опускал взор долу, или с усилием удерживал его на месте, одновременно пытаясь нащупать убойную фразу в пустой кобуре.

Аааа!!!! Почему хвалёные тренировки перед зеркалом не помогают?! Наедине с собой так легко разыгрывать роли военачальников, персонажей комиксов, инопланетных захватчиков, а при встрече с представителем земной расы ты неизменно даёшь слабака. Придумаешь ответ на первую реплику – последует вторая, отобьёшься от неё – у врага готова следующая. Ну вот, опять:

– Только Лотушу я была нужна. За всю жизнь только ему одному.

Сахар никак не растворяется, задумчиво поблёскивает в карих глубинах.

Долг крови требует уделить этой вдовствующей королеве чашку внимания.

Долг чести зовёт спасать героя, который столько сложных уровней осилил и вдруг застыл перед лицом врага, потому что его мозг бездельничает на кухне.

– Пойду.

Решительный звон ложечки о фарфоровый край объявил мобилизацию. Упали последние капли.

Брат закрылся в комнате. Побудь он ещё немного с сестрой, узнал бы – ностальгия овладела ею по совершенно сногсшибательной причине. Пришло приглашение.

*

Конечно, Веру и раньше звали оценить свежекупленную старину – все знакомые, знакомые знакомых, их знакомые знали, что Холмская безработный искусствовед.

Передавали это из уст в уста.

Передавали её из рук в руки.

Иногда осмотр затягивался на целый день. Вера сидела, согнувшись, сличала картины с экспертными заключениями, а хозяева отлучались пообедать, потом хлебнуть кофейку – и не заботились о том, что отбирают у неё время, которое она могла монетизировать. Ну… Скорее, не могла… Эта Холмская ведь не пропускала работу в государственном музее, верно? И учёбу в дорогом ВУЗе не прогуливала? Значит, она ничего не теряла в материальном плане. Зато в духовном приобретала многое. Опыт, опять же, нарабатывала. Зачем вообще заводить разговор об оплате, когда человек от работы кайфует? У неё же глаза горят, её только обидит, если за труды шоколадку предложить.

Вера ой как ждала шоколадку! И денег ждала.

По привычке улыбалась.

Погружалась в уныние.

Реже откликалась на просьбы.

Только одно из писем с темой «Приди зацени» она всё-таки открыла прежде, чем удалить.

Открыла и схватилась за голову – нету ли жара. Видеообращение Вити Лотуша. Приглашает в гости. Выглядит, как в тот памятный день. Юный лев в зауженном смокинге.

Тщеславный, ты выкопал у малоизвестного бренда модель «Lotus» и носил круглосуточно, сообщая всем встречным-поперечным, что её, якобы, назвали в твою честь. Удивительно, смокинг шёл к любой одежде и к любым ситуациям – ведь в руке всегда был бокал шампанского, в смехе лёгкость, а на улице праздник. Зачем спустя столько времени ты нацепил его снова? Хотел напомнить, каким был на последней гулянке с однокурсниками? Да? Правда? Настолько сентиментален? Навряд ли. Ты же не влюблённая хикикомори, чтобы пересматривать давнишние фотки в отсутствие более новых жизненных впечатлений.

На самом деле «Lotus» истлел вместе с юностью владельца. Лотуш зарос бородой или вовсе умер. Файл записан сто лет назад невесть для кого и вчера переслан незнамо кем ради шутки.

Вера понимала это.

Надежда с ней спорила: классический сегмент моды меняется медленно, вещи black tie глупо выбрасывать с наступлением следующего сезона, и даже Витторио, известный фанат всего нового, вполне мог по-прежнему надёвывать милого однофамильца.

Любовь потирала вспотевшие ладошки – прекрасный принц не нашёл девушки достойнее Холмской и решил реанимировать лучшие отношения своей жизни. Для этого нужно всего лишь состряпать машину времени: вернуться к месту разрыва, включить ту же музыку, одеться, как тогда, и на сей раз обогнуть фатальную ссору.

– Достану платье, которое было на мне, – бормотала Вера. – Перекрашу волосы в прежний цвет. Сведу тату.

Она сидела одна, но уже не в одиночестве. Тёмную комнату освещал экран, где то замирал, то оживал Витторио, послушный легчайшему мановению пальца. Ловить в его мимике отблеск хитринки, распознавать тень сомнения, угадывать прозрачную мысль, встречать самый-самый рассвет улыбки – всё было увлекательно. Лицо впитывало интерес смотрящего и источало сияние. Цветочный мёд кожи, гречишный мёд волос. Тягучее благодушие обожаемого дитяти обеспеченной родни.

– Помнишь своё прежнее увлечение? – подмигивал пикселями Лотуш.

Холмская больше не разговаривала с видеозаписью – её поглотили антресоли. В плотной вышине, если раздвинуть тучи новогодней ваты, найдёшь гипюровый космос с чёрной дырой корсета. Втиснешься в него, значит, и сквозь игольное ушко невозвращения сможешь просочиться. Протяни руку.

Заоблачная твердь отвечала глухо. Пустота вместо платья, паутина вместо кружев.

– Желаешь посмотреть на любимого? – искушал электронный голос.

Холмская сдвигала широкие брови и погружалась в недра шкафа.

– Пятница, вечер, красное, белое, – колдовал Витторио.

Из корзины для белья, из ящиков комода, из тахтяных внутренностей вываливались распоротые пальто, недокроенные брюки и просто куски материй, мечтавшие стать одеждой, а ставшие только помехой в поисках. Они вызывали омерзение. Будто десятки ног мокрицы, шевелились бахромистые кромки. Воняли обмылки, которыми делалась разметка на тканях.

Расталкивая эту толпу, Вера ни на шаг не приближалась к поимке ускользнувшего платья, лишь глубже вязла в чувстве брезгливости. Ей были противны и тряпки, и люди, собиравшие их, и словно облитые мочой газетные вырезки, где объяснялось, как испорченную скатерть превратить в фату для неиспорченной невесты.

Отживший быт восставал из гроба, упрямился, желал ещё послужить, но она призывала святые имена фэшн-дизайнеров, очерчивала круг стилистов, способных уберечь душу от мелочности, а тело – от уродства, и текстильная дрянь пряталась по углам.

– Поможешь выбросить? – кричала сестра брату.

Он молчал.

Он молчал каждый раз, когда требовалось вынести на помойку кусок стухших будней. Не разбираясь, называл все оставленные вещи наследством, даже наследием. Наделял ценностью, хотя затруднялся объяснить, для кого они ценны, где этого гипотетического кого-то достать да как с ним выгодно сторговаться.

– А моё платье с треном тебе попадалось?

Он молчал – на этот раз спасал галактику от слизней. Вполуха прислушиваясь к объяснению сестры, что такое трен, к её туда-сюда шагам, к бесполезному шуршанию в шифоньере, он ошалело стрелял, кидал гранаты до изнеможения, и только когда взорвал последнего захватчика, разлепил пересохшие губы для ответа:

– Ну, сшей новое, из занавески.

ГЛАВА 2

Тёмно-жёлтый комбинезон, волосы цвета маджента, синяя помада с искрами – в отсутствие вечернего наряда сгодится и повседневный лук.

Магии не будет.

Будет просто квартира, холостяцкие пять комнат, где вечность назад Вера и Витя расстались на вечность назад Вера и Витя расстались на вечность назад Вера и Витя расстались на вечность…

– А, это ты, заходи.

Наскоро позаботившись о гостье, златокудрый Лотуш умчался следить за духовкой.

Он должен был бросить к ногам Холмской свою корону, а бросил мужские тапки. Золушка гадала – когда же принц вернётся и возьмёт её маленькую ступню в ладони, чтобы обуть. Минуты сползали отсветами фар. Корона крепко сидела на голове.

Начинало казаться, что это ошибка, это какой-то чужой дом. Лицо того, кто открывал дверь, мелькнуло в профиль, потом исчезло за волосами – разглядеть черты Вера толком не успела. Там, под чёлкой, Иван Иванов. Фэйк. Витторио всего лишь примерещился девице на выданье, слишком долго теребившей свою кудель в одинокой светёлке.

Холмская порывисто натянула великанскую обувку и с высоко поднятой головой прошла в гостиную.

*

Просторная зала с эркером оказалась уставлена мольбертами. Воздух сдавило чуждым запахом мастерской. Вместо тарелочек с закусками приглашённые держали в руках круглые палитры.

Арт-вечеринка началась часа за три до прихода Веры. К моменту её появления супрематическое ассорти было готово, однако участники действа продолжали добавлять красок (скорее от нечего делать, чем из стремления достичь совершенства). Между унизанных кольцами пальцев кисти лежали косолапо, потому и льнули к холстам. Опереться. Погладить кончиком. Влепить поцелуй.

– Лина-Арина-Марина-Мария-Анна-Дана, – Витторио не то представил подруг, не то призвал их к порядку, не то пересчитал.

Светский лев на побегушках собирался снова исчезнуть; короткие ногти крепко сжали его рукав.

– Ты меня позвал заценить вот эти шедевры? – спросила Холмская.

Она столь пристально изучала Витторио, что обоим стало жарко.

– Шутишь, сладкая?! – вывернулся он и понёсся со своим сиропом дальше.

Встроиться в сложившуюся компанию оказалось трудно. Не смеяться же вместе с другими над шуткой, которая звучала минуту назад. Даже чихнёшь – вряд ли кто обернётся.

Для знакомства нужно чуть больше, чем знать имена. Хотя элегантному хулигану Витторио, возможно, хватало и меньшего. Самый симпатичный, а порой единственный представитель сильного пола априори друг всего коллектива. Он искренне считал правильным собрать остальных пораньше, а Веру кинуть в общий котёл под занавес. Того требовал сценарий праздничного вечера.

Схему выдумал Петя Чайкин – сначала дать гостям почувствовать, насколько тяжело создать что-то стоящее, а потом уж продемонстрировать им картины признанных художников, аукционный улов. Впечатлительному Петруше было обидно, когда чёрточки подлинной жизни, истинные в своей неправильности, звонкие, смешные, убойные публика разглядывала вблизи и объявляла «всего лишь загогулинами». Сколько таланта требуется, сколько ученья, сколько наблюдательности, чтоб одной загогулиной выразить движение, чувство, мысль! Попробуйте сами, берите же кисти смелее!

Лотуш разругался с Чайкиным именно из-за этого. Для финансового консультанта он слишком горячо расхваливал живописцев, в которых советовал вкладываться. На последних торгах Виктору кто-то ляпнул, что он переплатил за Похитонова, и росток подозрения расцвёл махровой уверенностью. Пётр был изгнан на остров.

Его тапочки достались Холмской, которая ими шаркала по распахнутым комнатам, никем не замеченная, как будто это не Витя был призраком, восставшим из небытия, а она. Можно было бы занять себя разглядыванием обоев – узоры ар-деко того стоили – но стены слились в гудящее стёртое пятно. От громкой монотонной музыки Вера вибрировала, позвенькивая, словно пустотелая ваза, и тычки ритм-секции подталкивали её всё ближе к краю полки. Упала. Разбилась. Каждым из тысячи осколков увидела себя рядом с Витторио. Они стояли в глубине на горизонте и болтали, по-детсадовски держась за руки. Прекрасно. Значит, несмотря на вакуум в голове, удалось завести беседу. На ней было платье с треном. Любимый восхищался им, восхищался упакованной в него фигуркой, восхищался венчающим сию гармонию личиком… Вера присмотрелась и ахнула – лицо чужое, туфли сорок первого размера, под мышкой какая-то собака!

Головокружение повело её в обход, мимо, мимо. Вечность спустя ревнивая тень всё-таки доползла до счастливой парочки.

– Откуда в моей одежде посторонние? – выдохнул обескураженный рот.

Прославленная блоггерша Лина Додошина вырвала край подола из рук неизвестной, оставив комментарий:

– Это моё. Куплено в Милане.

Она хотела чинно удалиться, но Холмская наскочила, как боевой петух:

– Какой ещё Милан?!

– Есть такой итальянский город.

Витторио прыснул.

– Платье сделано для Met Gala в Нью-Йорке, – отчеканила очнувшаяся Вера.

Додошина ждала поддержки Лотуша. Тот, опасаясь оказаться в центре женской драки, сделал шажок назад.

– Эвелина, берегись, у Холмской кулаки чешутся.

Она сама не заметила красные следы на руках. Спрятала скорее в шершавые карманы. Стало больно. Раньше неё углядел, да ещё подшутил. А улыбка ласковая, голубые глаза добрые, ресницы длинными солнечными лучами тянутся обнять весь свет…

Романтическая пауза подарила Додошиной возможность для побега.

Холмская настигла её на лестничной площадке. Подбирая ускользающие тапки и громко сопя, она примерялась, как бы половчее схватить ворюгу. За трен исключено, за локоть – уронит бедную псинку.

Лина подскочила к ступенькам и вдруг застыла. Платье было ей коротковато, из-под подола виднелась причина остановки.

– У меня же каблуки восемь дюймов! – с мольбой простонала она.

– А мне выдали лапти сорок первого размера, но я тебя догоню и убью. Сначала раздену, потом убью. Крутишь моим хвостом перед моим Витторио!

Светло-лиловое тельце левретки мелко вибрировало. Она скребла коготками по изысканному кружеву, вдавливаясь в большую человеческую грудь, словно могла спрятаться внутри.

Додошина спустила её на пол.

Холмская глядела, как собачка зарывается в трен, сквозь пелену внезапных слёз. В носу было сыро, в горле першило.

Эвелина беззвучно плакала. Впервые хозяйка тряслась сильнее, чем её питомец. Чтобы унять дрожь, она заговорила.

– Если тебе так нравится платье, ты можешь поносить его после меня.

– Это! Моё! Платье! – взревела Холмская. – Ты мне его вернёшь!

– Давай я его верну в салон проката, а ты уже оттуда возьмёшь – и носи сколько хочешь. Адрес… Из головы вылетел.

– Аха!

– У меня визитка с собой есть. Позволишь за сумочкой сходить? Там, кстати, квитанция, тоже доказательство…

Вера обмякла. Она обязательно изучит документ, обнюхает каждый уголок, колупнёт синий отпечаток фирменного штампа, хотя уже сейчас ясно – злодейка говорит правду. Гнев кипел вхолостую, не мог остановиться так сразу. Додошина, может, и не тырила дизайнерский наряд, но кое-что точно украла: сказочное воссоединение с Витюшей. Можно продолжать злиться на неё.

С лязгом открылась дверь.

– Вера, Вера.

Холмская обернулась.

Физиономия Лотуша сияла в предвкушении шутки:

– Осторожно, злая собака!

Левретка высунула укоризненную мордочку и закатила глаза.

– Опоздал, мы уже помирились, – улыбнулась Лина.

– После драки собаками не машут, Витторио.

Троица продефилировала обратно в квартиру.

Тоненькие лапки семенили под прикрытием трена: его словно нёс паж.

*

– Виктор понял, что если дальше будет тянуть, мы съедим весь дом, – загоготала Марина Жарченко, когда хозяин наконец подвёл гостей к хранилищу шедевров. – Отбил у меня Похитонова?!

Вера ахнула и недоверчиво покосилась на Лотуша.

– Сама поражена такой прытью, – донеслось из-за пончика, которым дородная Марина отгородилась от дальнейших расспросов.

– У тебя есть Похитонов? – вцепилась в Витьку Холмская.

– В кабинете висит. Я ради него и позвал тебя вообще-то. Неужели забыл сказать, когда видео записывал? Или не влезло, когда обрезал файл?

– Туда влезло довольно длинное и туманное размышление о любви сквозь года, навсегда, никогда, города, провода, поезда.

– А, – всплеснул руками горе-отправитель. – Так вот это же про Похитонова как раз! Ты так его любила, магистерскую писала о нём, я и подумал, что ты пронесла любовь сквозь годы…

– Пронесла.

– …Захочешь увидеть…

– Хочу.

Она стояла перед ним, прямая, натянутая. Глаза в глаза. Струну задел, так пой.

Витторио закашлял, тряхнул тёмным золотом локонов и повернулся, чтобы ввести дам в кабинет.

Льстивые голоса принялисть наперебой хвалить полотна, развешанные по стенам.

Холмская озиралась в поисках деревянной доски с миниатюрным мирком.

Жарченко, пряча досаду за громогласной удалью, бойко отыскивала лоты, которые упустила на аукционе.

– Где ж Похитонов? – обернулась она к счастливому владельцу.

– Тут висел.

– Как понять?

– Упал, наверно, а уборщица положила где-нибудь, – промямлил хозяин драгоценной коллекции. – Хотя нет, она же сегодня… отсутствует…

– Отсутствует! – передразнила Дана Скоблидюк. – У тебя, Витя, мозг отсутствует! Данная картина похищена, уважаемые!

Она чуть ли не раскланялась перед публикой, как иллюзионист, успешно провернувший трюк с исчезновением кролика в цилиндре.

– Разве можно злорадствовать? – прогнусавила Арина.

– Почему нет, – облизнулась Скоблидюк.

– Дана, ты сейчас на костях плясать будешь? – выпучил глаза Витторио. – Меня ограбили, надо срочно ловить преступника, пока времени мало прошло!

Скоблидюк оттеснила его в сторонку внушительной грудью и, обведя стены размашистым жестом, продолжила:

– Здесь представлены работы талантливых художников с прекрасно выстроенной композицией, тонким подбором цвета, сюжетным и стилистическим разнообразием, но Витенька дорогой ничего этого оценить не может. Он путает ванитас и унитаз!

Каламбур попался Дане, когда она копалась в интернете, чтобы суметь поддержать беседу об арт-рынке.

Холмская прекрасно знала, из какой статьи он выдран, так как являлась её автором. То был дебют. В семнадцать лет туалетный юмор – самое то. Когда спустя годы в твоём секонд-хэнде с важным видом копается взрослая тётя, это смешно. К тому же, кража крохотной шутки казалась мелочью на фоне похищения живописной миниатюры – поэтому она молчала.

Притихли и остальные. Дана Скоблидюк, с орлиным зрением, но при этом в очках с острой оправой, умела наводить ужас на окружающих. Тусклая в светском общении, она расцветала опасными огнями, когда выпадал шанс выступить с едкой речью. Каждый ощущал спинным мозгом её беспринципность и отскакивал, чтобы не быть раздавленным, даже если был уверен, что никоим образом не стоит у неё на пути.

Виктор позже рассказывал, что осмелился поспорить с Даной лишь благодаря шоковому состоянию.

Эйфория жертвы, решившей, что хуже уже не будет, подтолкнула его вытащить диплом престижного университета в стеклянной рамочке и принять позу, которая обычно призывает зрителей телемагазина заказывать товар прямо сейчас.

– К твоему сожалению, я магистр искусствоведенья.

Витторио сделал бровки домиком, закатил глаза и понадеялся, что где-то выше зажжётся нимб.

Скоблидюк взяла у него из рук диплом. Он спокойно отдал – она же только хочет посмотреть поближе, правда?

– Дырки затыкать твоим дипломом, – вздохнула Дана, вешая стеклянную рамку на опустевшее место между картин.

– Э! – запротестовал хозяин дома и тут же получил по рукам.

Послышался смешок. Скоблидюк тоже ухмыльнулась, но тут же резко выдвинула нижнюю челюсть и заговорила чётко, быстро:

– Я готова спорить на любую сумму, что ты не вспомнишь, какую картину у тебя украли. Если бы вор сейчас держал её в руках, ты и тогда бы не смог ничего сказать с уверенностью. Одна из нас сегодня повесит её в своей столовой, а завтра позовёт тебя в гости, ты будешь весь вечер приглядываться, может, что-то заподозришь, но не узнаешь свою собственность.

Марина Жарченко невольно кивнула, поймала себя на этом и сморщилась.

– А ты попробуй, повесь, ворюга, – ответил Витенька.

– Пусть повесит тот, кто украл, – обвела взглядом присутствующих Дана.

– Двое ушли уже, – с безнадёгой в голосе произнесла Арина. – И картину утащили.

– Необязательно, – возразила Скоблидюк. – Может быть, у грабителя был сообщник на соседнем балконе. Неет, под подозрением каждая из нас! И каждая должна пригласить Витюшу посмотреть картинки…

– Только меня не надо приплетать! – вскричала Жарченко. – Я второй раз в жизни вижу этого молодого человека. В первый раз он меня облапошил, сейчас его облапошили, что дальше? Официальную повестку присылайте и с ордером приходите, а в игры играть со мной не получится!

Студнеобразно дрожа и чертыхаясь, Марина вышла из кабинета.

– Передайте условия пари тем двоим, – продолжала Скоблидюк ровным тоном. – Как её зовут, галеристку из Европы? Вторую-то, с собачкой, я знаю, это Лина Додошина…

– А вот и она! – донёсся из угла искажённый до неузнаваемости голос.

– Труп Додошиной? – прокатился шепоток.

Все обернулись.

Сквозь треугольное отверстие внизу книжной полки робко, но заинтересованно просунулась тонкая мордочка левретки. Заметив всеобщий интерес, она тотчас спряталась обратно.

Витторио пообещал обеспокоенным гостьям, что приедет лучший в мире ловец животных за шкафами (его натренированная на котах мать) и достанет улику в лучшем виде.

– Улику! – фыркнула Холмская. – Раньше на месте преступления оставляли серебряные портсигары с монограммой, а теперь, думаешь, животными разбрасываются? Она могла сама сюда забежать.

Навстречу её ласковой руке левретка снова высунулась, лизнула палец и исчезла, как кукушка в часах.

– Это же Олли – или на ручках сидит, или среди мебели прячется. Не поверю, что она додумалась исследовать комнаты без хозяйки.

Холмская смачно чихнула.

– Во, видишь, ты сама подсознательно согласна!

– А я не согласна, – вернула себе бразды правления Скоблидюк. – Под подозрением все, и ты, Витечка, проверишь каждую.

– Начать можно с тебя, – припугнула её Маша.

– Буду рада. И обещаю, что повешу на самое видное место картину, если это я её похитила. Так будет честно.

– Как сочетаются честность и воровство? – последовал Машин вопрос.

– Честные люди иногда воруют, – ответил вместо Скоблидюк Витёк. – Например, клептоманы.

– Или та женщина, которую ты опередил на аукционе, – добавила Арина. – Она вообще в суде работает, но тем не менее, думает, что было бы справедливо картину у тебя отобрать.

Весёлая компания увлеклась сочинением причин для кражи произведения искусства, и сгустившаяся было атмосфера распогодилась. Все сошлись во мнении, что украли Похитонова не ради денег. Присутствующие относили себя к богатой верхушке общества, потому хотелось верить – преступление вовсе не преступление, а некое озорство, возможно, даже квест.

*

Прощаясь, Витторио посмотрел на Веру с каким-то нерасшифровываемым выражением и произнёс глубоким голосом:

– Я очень хочу тебя попросить…

– Согласна.

– Ещё не знаешь сути…

– Заранее на всё согласна.

Он взял её руки в свои, заглянул на дно глаз, вздохнул.

– Я боюсь, что найду картину в испорченном виде. Свежие повреждения сможешь определить? Сходишь со мной?

– Хоть на край света.

Она выпорхнула.

Он запер замок. Опустил голову. Покачался с носков на пятки. Задумался. Надо было Масю вызвать привести дом в порядок. Замотался, забыл. Одну мелочь упустишь, и всё покатится к чертям. Нет Маси. Есть Маша. Осталась под предлогом помощи («Я многодетная мать, я умею!»), а сама щупает мышцы спины оценивающим поглаживанием мясника.

– Противная какая. Чем расстроила?

– Я не расстроился совсем.

Витторио достал на время убранные куртки, чтобы развесить по освободившимся вешалкам.

– Вижу, – хмыкнула Машка. – Лицо выдаёт с потрохами.

– Да просто я вспомнил наши годы совместной учёбы. Холмская тогда тоже прилипалой была, страшной занудой. Как-то раз я совсем потерял терпение, хотел ударить, но сдержался и вместо этого ляпнул: «Щас покажу тебе Флоренцию!», так она привязалась к словам, растрезвонила всем вокруг, якобы я её повезу в Италию за свой счёт, несколько месяцев спустя ещё спрашивала, когда собирать чемоданы. Абсолютно сумасшедшая девка. А поначалу казалось – забавный человечек с маленькими странностями. Любопытство играло. Кто же знал?!

– Может быть, она вообще социопатка, – понимающе закудахтала Маша, проводя по рельефу сочного мужского плеча.

Виктор сбросил руку и подошёл к двери.

– Кто-то подслушивает? – громко спросила многодетная мать, пряча торчащий лифчик.

*

Вернувшись домой, Вера с порога объявила, что раскрыла преступление века.

– Холмская включила Холмса, – бросил из комнаты брат.

За время отсутствия сестры он не вставал, не моргал, не дышал, не хлебал по-быстренькому холодный чай из стоящей рядом кружки – занимался очередным десантом слизней.

– Я нашла платье.

Дышит сердито, совсем рядом, аж джойстик вспотел. Лучше ей ответить.

– На распродаже.

Пусть поставит сама знак вопроса в конце. А лучше – пусть сама у себя спрашивает такую чушь. Лень, лень, лень, лень изображать интерес к девчачьим делам.

– На человеке. Я нашла своё потерянное платье на другом человеке!

– А, это.

Брат, не отрываясь от экрана, сделал глубокий фистинг креслу, на котором сидел, и достал несколько купюр. Протянул в пространство:

– На. Половина твоя.

Вера забрала всё.

– Как тебе в голову пришло сдавать мои вещи в аренду?

– Прочитал об этой фирме, предложил, получилось.

В семьях, где растёт двое детей, девчонки часто таскают друг у друга одежду, но от мальчиков такого обычно не ожидают, поэтому Вера спокойно оставляла комнату открытой, а когда что-нибудь пропадало, грешила на бездонный колодец бельевой корзины. За последний месяц она недосчиталась нескольких парадных нарядов и… множества стрингов! Их теперь не в стирке искать, а на сайтах для извращенцев, где торгуют ношеными трусами?

– Ты докатился до самого последнего, самого подлого, – шипела сестра. – Ты насквозь испорченный. Ты ради денег готов на любое предательство. Ты и меня продашь при удобном случае. Ты хоть понимаешь, как бы повернулась моя судьба, если бы не она, а я была в платье от Зака Позена?

ГЛАВА 3

Человек, заказавший картину, ждал в просторном ресторанном зале отеля со своим переводчиком (и по случайному совпадению мастером восточных единоборств). Официант не спешил появиться, загадочная женщина тоже.

– Что она там обещала? – скрипел зубами телохранитель. – Достанет любое произведение искусства в любой срок?

– Щас уходим, – отозвалось хранимое тело. – Покушаем только. В этой гостинице хорошо кормят.

– Жаль, что не нас.

Бизнесмен перестал мусолить рекламный проспект, найденный посередине стола, открыл его на первой странице и зачитал вслух лакомые строчки:

– «Культовый шеф-повар с Островов Зелёного Мыса снискал расположение гурманов благодаря уникальной линейке авторских стейков. Оценить их по достоинству Вы сможете в богатом интерьере, стилизованном под золотую клетку».

– В золотой, конечно, веселее сидеть взаперти, – разворчался наёмник. – Сначала нельзя было свалить отсюда потому, что ждали эту обманщицу, а теперь уж сделали заказ, и нас просто не выпустит вон тот мужик, разодетый под Николая Второго. Не-не, не с той стороны, правее, у вертячей двери, в таком нахальном мундире.

Бизнесмену передалось неуютное покалывание. Сверкающие стены, мгновение назад кричавшие о веселье, принялись нашёптывать совсем другое. Его волосатая рука потянулась к жировой складке на загривке, ногти впились в недавно зажившие красноватые бугорки и начали остервенело расчёсывать их. Содранная кожа и кровь забивались под ногти (зря маникюрша наводила марафет). Было больно, но хотелось ещё. Хотелось глубже. Хотелось насквозь. Затылок накалился докрасна. Движения стали нечеловечески быстрыми, механическими.

В самый разгар сладкой муки на стол упала тень дамы с большой угловатой сумкой.

– Anna, Clear Gallery, – протянула она худощавую руку.

– Так себе бабёнка, – шепнул телохранитель.

Улыбку Анны перечеркнула досада.

Покупателю тоже не понравилась реплика переводчика. На кой лишний раз напоминать, что отсидел задницу по вине рябой оглобли?

– Горячее, салатик, – знакомил с блюдами воскресший официант. – Что-то ещё, для вашей девушки?

Вместо ответа он получил матерок из уст дорого клиента и испарился до того, как Анна успела открыть рот.

– I brought a painting you were interested in, – ровным голосом сообщила она, решив отбросить эмоции и сосредоточиться на цели встречи. – It’s here, in my briefcase.

Два взгляда скользнули по чемоданчику с той же смесью разочарования и настороженности, какой они встретили его владелицу. Не верилось, что эти серые створки сейчас откроются и явят взору нечто достойное внимания.

Действительно – не открылись. Галеристка отказалась доставать картину в опасной для неё обстановке. В любой момент может брызнуть соус, капнуть вино, да и не собирается ли заказчик хватать шедевр жирными пальцами?! Лучше подняться в номер, а перед этим обсудить…

– В нумера зазывает, – ввернул бизнесмен словечко из сериала о проститутках девятнадцатого века, который посмотрел недавно в целях повышения образованности.

Анна глядела на сидящих по ту сторону стола, как на страну, с которой нет ничего общего, кроме общих границ. Между ними может быть только война, никакой торговли. Жаль. Столько сил ушло на этот проект, столько законов нарушено, столько интриг сплетено, чтобы заполучить произведение мастера – и вот сделка рушится из-за каких-то мелких разногласий.

Впрочем, мелкие разногласия распухали, как на дрожжах.

Оказалось, что покупатель из принципа не соблюдает аккуратность, никогда не надевает перчатки перед контактом с живописью и в этот раз тоже собирается наоставлять своих отпечатков на картине, хотя даже не решил ещё точно, будет ли приобретать её.

Что же касается шуточек про «нумера», то они перешли всякие границы. Бизнесмен изображал Анну, которая домогается его, а телохранитель играл роль своего хозяина – отбивался от похотливой ведьмы.

Прежде галеристка думала, что только англичане воспринимают окружающих как неодушевлённые предметы, созданные природой специально для насмешек. Русские казались ей сплошь аристократами, готовыми стреляться на дуэли ради защиты чести любой барышни, оказавшейся в радиусе действия их благородства. Стереотипы рухнули. Образ России никогда не будет прежним. Совестливость классической литературы и гармония классической музыки больше не введут в заблуждение дочь наивной Европы.

Но что делать сейчас, прямо сейчас?

Достаточно ли будет просто объявить, что понимаешь каждое слово, или этого мало, чтобы пристыдить зубоскалов?

Может быть, тактично намекнуть, насколько они непривлекательны, и объяснить ещё раз, для чего она пригласила их в свою комнату?

Анна беспомощно оглянулась вокруг, будто в поисках правильного решения. За стаей китайцев мелькнуло знакомое лицо, но сразу пропало. Мираж. Наверное, из-за стресса хочется верить, что ты не одна. Галеристка заставила себя вернуться к встрече, которую надо было хоть как-нибудь уже закончить.

Внезапно на её плечи опустились руки с длиннющими ногтями.

– Красивые мужчины тебя по ресторанам водят, – прозвенел над ухом голос со вчерашней вечеринки, и рядом приземлилась Арина.

– Официант, меню девушке! – выкрикнули оба «красавца».

Её приход был воспринят ими как вознаграждение за долгое ожидание – так цунами эмоций смывает с души пыль тяжёлой дороги, когда взору открывается прекрасный пейзаж. Красота оправдывает трату времени, сил и денег. Причём каждый получает ту её разновидность, которую способен оценить, поэтому сейчас она явилась простенькой, воплощённой в человеческом теле.

– У нас тут чисто деловой завтрак, – поспешно уточнил бизнесмен, дожёвывая свою порцию. – Вот эта вот принесла товар и не хочет показывать.

– Якобы ей удобнее наверху, в номере, – хихикнул переводчик.

– Но там действительно удобнее, – взметнулась и легла волна голоса. – Давайте поднимемся.

И они поднялись.

*

Галеристка удивлялась, почему Арина общается только по-русски. Было бы вежливее говорить на английском или хотя бы переводить сказанное, чтобы иностранка не чувствовала себя отставленной на второй план. Однако обиды не было: благодаря этому клиент стал сговорчивее. То, на что Анна безрезультатно потратила полчаса, новой знакомой удалось мгновенно. Если так дальше пойдёт, пожалуй, она поможет обстряпать дельце, которое казалось провальным.

Официант, который замыкал процессию, расставил десерты на крошечном столике небольшой комнаты и удалился за дополнительно заказанной бутылкой просекко.

Снова раздался смех – но что за смех! В нём больше не было издёвки, хотя те же самые связки клокотали за кадыками, и те же складки кожи сжимали мимические мышцы тех самых морд, которые едва ли не вгрызались в Анну минутой ранее.

– За вас, за нас и за спецназ, – поднял бизнесмен вазочку с мороженым.

Он будто был пьян и с каждой неуклюжей фразой пьянел ещё больше. Арина решила поторопить сделку. Её длинные ногти пробежались по пластику чемоданчика. Звук получился пустым.

Анне совершенно не понравилось, что кто-то простукивает её кейс, как стенку, за которой спрятан клад. Она подтянула его поближе к себе и укоризненно склонила голову.

– Can’t wait to see the painting, – в своё оправдание шепнула Арина.

Галеристка посмотрела на это азартное лицо с острым подбородком, красными губами, искрящимися глазами и дрогнула. Её пальцы, которые уже сложили правильное число на кодовом замке чемодана, случайно дёрнулись – комбинация рассыпалась. Беспорядок в цифрах усилил тревогу.

– I have no certificate of authenticity, – выдохнула Анна из сухого рта.

– Do you really think they need it? – снисходительно глянула на тостующих Арина.

– I just realized, I can’t sell the painting without certificate.

По лицам обеих проскользнула растерянность. В дверь постучал официант, и прибывшее просекко спасло ситуацию.

Покупатель, забыв про цель своего визита, принялся разглагольствовать о превратностях судьбы. Вот Анюта. Бесполезная, казалось бы, фигура, а тем не менее, сыграла свою маленькую роль в знакомстве с красивой подругой!

Арине было приятно коллекционировать поклонников, но стыдно за их поведение.

Анне было обидно выступать в качестве страшненькой подружки, но радостно, что никто больше не требует открыть чемоданчик.

Когда бизнесмен с телохранителем ушли несолоно хлебавши, обе вздохнули с облегчением. Одновременно кинулись открывать окно, столкнулись, засмеялись.

– Now show me the picture, – сказала Анне гостья.

Отказать этому царственному голосу язык не поворачивался, поэтому галеристка только махнула рукой как можно равнодушнее да покачала головой.

Арина покопалась в сумочке:

– I will show you mine.

Оказалось, облако золотых волос неслучайно загорелось над толпой китайских туристов. И не провидение велело ей явиться двум грубиянам наградой за долгое ожидание. И не в ответ на мольбы Анны материализовались её цепкие ногти на плечах утопающей. Она пришла, чтобы сделать интересное предложение владелице галереи.

– Take a look.

Иностранка ощутила укол досады под левым ребром. Тело прежде, чем мозг, вспомнило все прежние разочарования – всех людей, которые подходили с беспечными улыбками и игривыми бокалами, но начинали разговор лишь затем, чтобы закончить его просьбой. Она стремилась быть, что называется, нужным человеком, однако ненавидела сопряжённую с этой ролью канитель.

Ненавидела высказывать одобрение художникам, которых не собиралась выставлять.

Ненавидела выставлять художников, которых надо было самой продавать.

Ненавидела продавать художников, которые потом сведут контакты с ней на нет и при встрече где-нибудь на биеннале даже не поздороваются.

Она вздохнула тяжко, как мельник, который взваливает на спину мешок с мукой. На родине у неё хотя бы есть осёл-волонтёр для чёрной работы, а в Россиюшке приходится самостоятельно налегать на упорные жернова и собственноручно обеспечивать вращение бессмысленного круга.

– Yesterday you haven’t mentioned you’re an artist, – сказала Анна, надевая очки.

– I am a model.

На всех фотографиях было только её голое тело и больше ничего.

Щёки Анны полыхнули, рука потянулась снять очки. Это формат явно какой-то другой галереи, стоит поискать, кому подойдёт такое. Да-да, наверняка найдутся желающие, просто надо заранее узнавать специфику, чтобы больше не попадать впросак. Ужасно жаль, что Арина потратила полдня впустую, ведь можно было просто словами описать ещё накануне…

– Да как же это передашь словами-то?

Она снова говорит по-русски, хотя бизнесмен с телохранителем ушли. Неужели действительно раскусила? Даже если так, то ведь нет ничего плохого в том, чтобы знать язык и скрывать это.

– I don’t understand you, – отгородилась улыбкой галеристка.

– I’m pretty sure you do, – ударила модель тараном другой улыбки.

Анна внимательно посмотрела ей в глаза. Происходило нечто на втором уровне. Всё время. Начиная с момента их встречи внизу.

Послышался скрежет нарощенных ногтей по пластику.

?

Да нет же, чемоданчик в безопасности, однако снова возникло чувство, что Арина считает себя настоящей его хозяйкой. Чувство усилилось и распространилось шире. Она хозяйка всей ситуации.

Какой ситуации? Ничего же не происходит.

– Происходит, – сказали огромные чёрные зрачки.

– I want you, – добавили губы, – to exhibit that.

Арина заставила Анну повторно пересмотреть фотографии. Теперь медленно. Внимательно.

Она скользила лакированным кончиком ногтя вдоль каждого изгиба своего тела, запечатлённого на фоне бетонной стены, и объясняла, что грудь вот в таком ракурсе цитирует купол Тадж-Махала, а здесь очертания причёски и плечей отсылают к музею Гуггенхайма в Бильбао.

Галеристка диву давалась, насколько легко она предлагала себя. Тон голоса – деловитый, движение руки – как у профессионального экскурсовода, обводящего привычным жестом набивший оскомину пейзаж.

Если бы кто-нибудь в эту минуту наблюдал со стороны, сказал бы однозначно, что идут переговоры насчёт выставки. Анна же на сто процентов была уверена: проститутка ей демонстрирует свой товар. Почему столь странным образом? Чтобы иметь возможность отступить в любой момент. Бедняжка, наверное, часто получала отказы, может даже за решётку попадала, вот и придумала обходной путь.

Арина кожей чувствовала вырастающую стену. Иностранка смотрела мимо фотографий и была погружена в отвлечённые размышления. Странно, разве не хватаются такие, как она, за феминистское творчество? Разве не борются за право женского естества вольготно дышать хотя бы на стенах музеев, в то время как на улицах оно всё чаще закрывается паранджой, а на экранах – цензурой?

Анна отбросила сомнения и решила ответить, что если даже в России с её извращёнными представлениями об искусстве снимки голого тела на сером фоне не могут считаться материалом, пригодным для экспонирования, то с чего бы швырять эти обглоданные кости Европе. Собралась ткнуть Арину носом в её завышенную самооценку. Ведь как надо любить своё тело, чтобы составлять картины из него одного, не добавляя ни единого аксессуара, цвета, тени, спецэффекта?!

Вместо этого она потянулась дрожащими пальцами, чтобы дотронуться до персиковой кожи Арины.

Хлопнула дверь. Иностранка осталась одна. Наедине с запахом чужих духов и остатками чужого пиршества – в непостижимом мире, ускользающем от её понимания снова и снова.

*

Ну почему, почему, если ты даёшь хоть немного тепла, все сразу видят в тебе сексуальный объект?

Нельзя проявлять интерес?

Нельзя улыбаться?

Нельзя смотреть в глаза?

Даже женщинам? Стоп, красный свет.

Куда теперь? Какие-то же были планы на день, нужно только заглянуть в напоминалки… Ещё бы вспомнить, где эти напоминалки! Ох!

ГЛАВА 4

Следующий день после ограбления официально числился выходным, но деловой город и дачный пригород бросались на эту красную тряпку с лопатой, пылесосом или списком клиентов, которых можно обрадовать в раннюю рань рекламным звонком.

В этом улье жужжала и кофемашина Марины Жарченко.

Сосед ещё не успел по своему обыкновению разбудить дрелью всю округу, а она уже пришпорила нетерпеливо гарцующий день – надела легкомысленный парик и достала из дорого хрустящего пакета не менее легкомысленное платье. Красное в горошек. Никому даже в голову не придёт искать за россыпью белого гороха грозную судью и серьёзную коллекционершу.

Большая соломенная шляпа и солнечные очки добавили уверенности.

В лифт вошла с дрожью в коленях, вышла из него смело, как на сцену, полностью войдя в роль.

Каблуки новых туфель стучали непривычно громко по плитам из фальшивого мрамора.

Консьерж-пенсионер высунулся на звук, насколько позволяло окошко, и проводил её взглядом:

– Здравствуйте, Марина Васильевна! – проскрипел он.

Разоблачённая кивнула слегка, чтобы он не подумал, что это ответ на приветствие. Она не она. Не путайте. Вообще надо было первым надеть спортивный костюм – и пробежать в нём мимо любопытного старикашки быстрее, чем его зрачки оторвутся от телевизора. Платье стоило оставить на финальный отрезок пути. Но теперь чего уж?

На самом деле камуфляж был не так плох. Просто несколько лет назад Жарченко провела хитрый проводочек от своей квартиры, и у консьержа загоралась лампочка каждый раз, когда она открывала дверь. Он с минуты на минуту ожидал, что она спустится, и разглядел бы боязливую жиличку в любом маскарадном наряде.

Такси подвезло её к вокзалу. Там на радость любителей конспирации круглосуточно работают камеры хранения. В одной из стальных ячеек дожидался своего часа модный рюкзак, куда легко уместилась и дамская сумочка со всем содержимым, и ретро-шляпа из соломки, и купленный тут же пирожок для подкрепления боевого духа.

Последний, однако, не залежался. Марина помнила, что от поста освобождаются путешествующие, а посему употребила его, пока ехала в электричке.

Вышла на окраине, у громады торгового центра. Отличное место, чтобы раствориться – в обувных, цветочных, продуктовых ловушках люди пропадают каждый день. И это они ещё не стараются, а Жарченко постарается на славу. Она купила себе комбинезон и ещё один парик. Облачившись в обновки, стала похожа не то на Карлсона, не то на садовника. Главное, не на себя. Подумала о месте, где её точно никто не ожидает встретить, и зашла в так называемый ресторанный дворик. Если ради дела, то можно!

Жирненькие буковки на вывесках, как имена старых друзей, напоминали о сладких моментах прошлого, до диет и клятвенных обещаний.

Совсем рядом, только руку протяни, крутилась волшебная пряжа сладкой ваты – не уколись о веретено!

Кругляши пончиков лежали рядком, словно шины, на которые налипла сказочная разноцветная пыль.

Картошка, шкворча, так и выпрыгивала из алюминиевой клетки навстречу Жарченко.

Глядя на это, так и прыснула газировка.

Бледное мучнистое дитя туманной Чехии трдло зарумянилось под плотоядным взглядом Марины.

Она была похожа на маньяка, орудующего в районе, где нет знакомых. Чужом, но предсказуемом – сотворённом по тому же образу и подобию, что сотни других. Шоссе, многоэтажки, лесополоса и над этой серостью неоновые квадраты магазинчиков, кафешек, салонов красоты, где копьютерные игры непременно соседствуют с женским бельём, а ресторану сопутствует аптека.

С недавних пор в каждом уважающем торговом центре был и свой китаец за стеклом. Он играючи слепливал мячик из теста, пронзал его пальцами, разводил руки – между ними повисал эспандер из абсолютно равных макаронин. Можно было бросить их в кастрюлю, а можно было ещё, ещё раз сложить, получая всё более тонкую лапшу. Края быстро отрезались, из них комкался новый мячик, в который продевались пальцы… Смотреть на это хочется бесконечно, и Жарченко стояла, чуть улыбаясь, пока её не окликнула азиатка из-за кассового аппарата:

– Вам как обычно?

– Как обычно? Да я в первый раз тут!

Рука метнулась прикрыть лицо, ноги понесли к эскалатору. Вниз, вниз, немедленно вниз! А там:

– Мариш, ты ли это?

Тётка с работы в окружении своего выводка, чёрт бы их всех побрал! Судья приготовилась оправдываться. Только теперь она поняла, сколько придётся оправдываться. В понедельник все всё поймут, как только взглянут на неё. Не своим голосом Жарченко булькнула:

– Обознались вы.

Прихрамывая, она свернула к дамской комнате. Там пришлось устроить гнездо из туалетной бумаги и провести целую вечность – отсидеться, успокоиться, ибо трясун напал несусветный.

Слух обострился до уровня какого-нибудь ночного животного. Если шаги покажутся знакомыми, придётся спрятать ноги, чтобы они не были видны под дверью кабинки.

Однако входил только молодняк: разболтанные, шаркающие походки, самоуверенные острые каблучки, нелепые разговоры, перезвон браслетов на худеньких запястьях и огромных серёг в ушах.

Лилась вода из бачка и мелодия из динамика под потолком.

Кто-то лениво скрёб расчёской по волосам.

Кто-то перетряхивал сумку в поисках помады.

Включалась и выключалась сушилка для рук.

Резиново хлопала дверь, впуская крики из торгового зала и быстро закрывая рот, чтобы вернуть тишину.

Сидеть посреди текущей жизни в безопасном белоснежном кубе было приятно и ново.

Колотун утихал.

В начале каждого часа вдохновляющая на покупки музыка прерывалась, и ласковый голос объявлял точное время. Жаль, прочие торговые центры пока до этого не дошли. Отличная придумка – выводит из оцепенения, подталкивает к новому старту. С последним ударом часов Жарченко стартовала.

Вышла из кабинки уже блондинка, на ногах кроссовки, на выпуклостях надпись «Juicy», на носу снова солнечные очки. Бархатный спортивный костюм сделает её неотличимой от других бегунов на аллее.

Финальный марш-бросок. Пружина, решительно закрученная накануне, распрямится через несколько минут, прозвенит таймер, и из духовки можно будет доставать свежеиспечённую судьбу – интересную, опасную, противоположную неповоротливым будням последних десятилетий.

Лёгкие дутые подошвы впечатывают в грязь сухие листья многих осеней, а лес вокруг скрипит от зелени, взламывающей твердь ветвей. Весна приходит поздно, но приходит. Всё уже в ярких точках. Листики, почки, смола – пахнет так, будто и не было совсем недавно погодной аномалии с толстым слоем апрельского снега. Благоухает пробуждение.

Марина сошла с тропинки, села на поваленный ствол, чтобы без надоедливого бряканья в рюкзаке за спиной послушать пение птиц, пересыпанное дробью нескольких дятлов. Она могла бы остаться тут навечно, в шаге от весны. Больше не скакать туда-сюда, не оглядываться, не менять окраску, не задыхаться, не думать, не думать… Но что будет, если она опоздала? Наверняка, какое-нибудь ужасное наказание. Вперёд! Вперёд!

*

Вдруг снова встретится кто-нибудь из знакомых? Тогда она скажет, что просто занималась джоггингом и забежала попросить воды в единственный стоящий здесь дом. Одноэтажный, укрытый елями, он был довольно неприметен, но лучше бы он был совсем невидимым.

Сгорая от стыда, Жарченко проскользнула в первую дверь, во вторую и пробежала бы, наверное, дальше, сквозь оконный проём, если бы её не остановил властный мужской голос.

Что? Прямо так сразу и раздеваться?

Нетерпение ощущалось во всей фигуре этого красивого странноватой красотой человека. Его драгоценное время нельзя транжирить просто так. Каждая секунда падала песчинкой из чистого золота, и чем больше вырастал холмик на дне песочных часов, тем явственнее становилась внутренняя дрожь, идущая из глубины тела к белым волнорезам рук. Они были совершенно неподвижны. Это пугало сильнее всего.

Деньги уже заплачены. Отступать некуда. Судья медленно высвободила потную ногу из бархата штанины…

*

В коридоре, который она только что миновала, царило недоумение. От стены отделилась длинноногая брюнетка и спросила:

– Это кто сейчас был? Неужели Марина Васильевна? Решилась отсосать наконец?

Женщины большей или меньшей степени потасканности отводили взгляды, надеясь, что она обращается не к ним, а брюнетка почему-то была уверена, что все здесь друг друга знают, и продолжала вопрошать.

– Так вы её дожидались? – подошла ассистентка. – Жальченко?

– Жарченко.

– Нет, тут написано Жж… Желченко.

Некая любопытная варвара заглянула в тетрадь и возразила:

– Жульченко.

– Жульенченко, – хихикнули рядом.

– В компьютере написано Жорченко, – проверила ассистентка. – Ваша?

– Нет, я жду подругу, – усмехнулась брюнетка. – Она тоже на липосакцию со своим салом.

Никто не заметил, как горячо обсуждаемая пациентка выскочила из кабинета и покинула здание. Она, между прочим, всё слышала! Теперь точно ничего отсасывать не будет!

ГЛАВА 5

– Вот тоже хорошая штуковина, рекомендую. Уничтожает любые следы. Если надо, труп растворить в ней можно. Правда это уже будет мелкий опт.

Мужчина засмеялся, из уголка глаза на бугристую щёку скользнула слезинка, и он смахнул её кулаком, а кулак вытер о накладной карман.

– У вас только наличный расчёт? – томно произнесли большие накрашенные губы.

– Нет, почему же, любым удобным способом можно оплатить.

– Сейчас подумаю, как мне удобнее…

Огромная грудь буквально припёрла мужчину к стенке, занятой аэрозолями в холодных алюминиевых упаковках. Выбраться со склада – такая же задачка, как найти его в хитросплетении гаражей и автомоек. К счастью, Скоблидюк всегда была достаточно скользкой.

– Я оформлю заказ через интернет, мои девочки заберут ящик на машине, оплатит организация.

*

Едва зайдя в свой музей, она тотчас собрала волонтёров и застыла перед ними в требовательной позе, с листком из блокнота в воздетой руке.

Девушки струхнули. Видимо, кого-то из них ждёт нагоняй. Кураторша обвела взглядом присутствующих. После паузы объявила:

– Ожидается прибытие особо важного объекта культуры. Вероятнее всего, будет необычный формат, выставка одного шедевра. Если кому-то что-то непонятно, рассказываю. Чтобы посетители могли сосредоточить всё своё внимание только на нём, остальные экспонаты вы должны аккуратно (я подчёркиваю, аккуратнейшим образом!) упаковать и перенести в подвал. Останутся только белые стены. Каким образом вы завесите окна, меня совершенно не интересует. Они должны просто исчезнуть, как будто их стёрли на фотошопе. Всё должно быть идеально, ни пылинки, ни соринки. Необходимо вызвать уборочную бригаду. Разыщите тех, кого мы приглашали в прошлый раз, они молодцы, только пользуются чёрт знает чем. Поэтому возьмёте другое чистящее средство. Купите вот здесь.

Острые ногти расправили бумажку с адресом. Многие облегчённо вздохнули – они опасались, что это очередной список провинившихся.

Странно, никто не бросился с подобострастием выполнять приказания.

– Вопросы есть?

Волонтёры хором взвыли:

– Дана Богдановна, ну зачем?

– Давайте других наймём.

– В тот раз вообще незаметно было, что уборку провели!

– Грязь на стёклах помните?

– Вы же сами потом на нас орали, якобы мы всё испачкали.

– Я орала? – взвилась Скоблидюк. – Я никогда не повышаю голос, тем более, не ору. Орёт осёл во время брачного периода. Если вы не можете отличить куратора музея от осла, выметайтесь вон!

– Так и знала, – хмыкнула попавшая в немилость девушка.

Она давно хотела сбросить ярмо практики, с первого дня, когда стало ясно, что трудиться на культурной ниве значит позволять на себе пахать, быть безмолвным животным, от которого требуется только бычье здоровье да воловья выносливость. Родители утверждали, будто это необходимый этап карьеры, и бесплатная работа позже окупится сторицей. Чем больше ночей уходило у дочери на дополнительные задания, тем прекраснее виделось рекомендательное письмо в конце туннеля. Но туннель достраивался до бесконечности, а атмосфера внутри становилась всё удушливее. Капали придирки, росли сталагмиты выговоров.

Когда она вдруг направилась к выходу походкой свободного человека, это было, как чудо, как сон, который рискует оборваться и от этого загустевает, тянет каждый миг. Она плыла в толще временного киселя, боясь не доплыть, боясь проснуться, не дойдя до двери. Пальцы взметнулись над бесстрастной гладью самообладания в отчаянном жесте – заранее ясно, что не ухватишься за ручку, соскользнёшь и погрузишься в пучину теперь уже окончательно. Как ни странно, ладонь удобно легла на полоску металла, надавила, ворвался поток свежего воздуха, и практикантку вынесло сквозь открывшийся шлюз в живую, солоноватую свободу.

Остальные могли пойти следом, пока волны расступившегося моря не сомкнулись. Дорожка была ещё тёплой от человеческих следов, но холодный белый интерьер уже начал заносить её снегом. Вот-вот сугробы станут непролазными – все понимали это, а сил сдвинуться не было. Крепко держало присутствие начальницы.

Работа продолжилась в гробовом молчании.

*

На улице у двери мелькнул точёный профиль с задиристым носиком. Сонных волонтёров будто расколдовали. Виктор вошёл.

– Верёвок несколько мотков, – заметил он, споткнувшись. – Выставка с элементами шибари намечается?

Сквозь дружное ржание он услышал:

– Переносим картины в запасники; почему-то сворачиваем выставки раньше времени.

Лотуш хотел было пройти в кабинет куратора, но одна из девушек с игривой улыбкой, слегка покачиваясь, предложила ему удовольствие, от которого он никогда не мог отказаться. Прищурил глаза, как кот, пожеманничал, но согласился.

За этим его и застала невовремя подошедшая Скоблидюк.

– Витюшенька? Чем ты у нас тут занимаешься?! – всплеснула руками она.

С виноватым и довольным видом он поднял растрёпанную голову:

– Сама же видишь. Извини, не удержался.

– И как ты мне предлагаешь упаковывать экспонаты, если пузырчатая плёнка теперь без пузырей?

– Я зря пришёл раньше времени, – изобразил красавчик кающуюся Марию Магдалину.

– Ты непозволительно рано пришёл.

Будь он одним из волонтёров, его золотая грива уже исчезла бы в пасти людоедки. Но она всего лишь поманила его пальцем и увела вглубь лабиринта.

– Так вот какой сверхважный культурный объект ожидался, – прошелестело им вслед.

– Не успели всё отмыть до того, как сюда ступила столь прекрасная нога.

– И вторая, не менее прекрасная.

– Девочки, вы серьёзно?

– А чего? В музее актуального искусства экспонатом может оказаться каждый.

– Может, отменим тогда заказ на уборку?

– Ты куда лезешь?! Не открывай файлы!

– Ой, смотрите, в заявке ошибка!

– Не может такого быть, Скоблидюк лично стояла надо мной, когда я заполняла строчки, потом села сама за компьютер и перепроверяла миллион лет каждую букву.

– Выходите уже оттуда да идите снимать картины. Щас вернётся, выдаст нам… премию…

*

– Ну, вот я и здесь, – с неловкостью в голосе и движениях сообщил Витя на случай, если Дана не заметила.

Она стояла полуотвернувшись – якобы разглядывала скульптуру, а на самом деле позволяла разглядывать себя. Большая любительница зеркал отлично знала все свои ракурсы, удачные и неудачные. Этот выгоднее всего обрисовывал грудь. Спереди-то бюст казался бесформенной массой. Если честно, было похоже, будто она магазинная воровка, которая напихала за пазуху награбленное и подвязалась поясом, чтобы ничего не вывалилось.

– Как ты хотела, – снова безрезультатно нарушил молчание Лотуш.

Сбоку не только приятнее смотреть на грудь, но и комфортнее. Нет визуального контакта с владелицей дынь – нет необходимости вступать в любой иной контакт, знакомиться, подбирать слова. Скоблидюк редко ловила на себе взгляды и объясняла это мужской стыдливостью (этот недостаток она ненавидела в других, а если бы обнаружила в себе, незамедлительно выкорчевала бы сорняк, пока он не задушил цепкими корнями наиболее ценные личностные качества). Она обожала отворачиваться и представлять, как её с разных сторон щупают глазами. Чувствовала кожей чужую заинтересованность.

Вот и сейчас она буквально видела спиной стоящего рядом Виктора, целиком, вплоть до самой маленькой напряжённой жилки. Дана порывисто обернулась – сейчас она впечатается в его губы, и пятно помады окончательно утратит всякое сходство с контуром человеческого рта.

– Дурак ты, Витечка! – презрительно плюнула словами в дальний угол.

Он, оказывается, всё это время находился там, а взор его и вовсе блуждал среди ветвей весьма условных деревьев, скрученных из фольги весьма раскрученным, условно говоря, скульптором.

– Почему я дурак? Всё правильно уловил. Ты сняла картину со стены в моей комнате, а потом намекнула, что грабитель повесит её на самом видном месте. Я разгадал, где твоё видное место.

– Ох, ничего ты не разгадал, Витюня.

– А, я ещё должен найти своего Похитонова среди твоих Рукожопниковых? Через минутку приступим.

– Тебе, Витя, надобно ходить не одному, а хотя бы с Петей Чайкиным. С любым человеком, который может отличить раздавленную муху на стене от подписи Бэнкси.

– Эта шуточка тоже сворована из газетной статьи! – раздался звонкий женский голос.

– Холмская, ты опоздунья, – ласково пожурил Витторио.

На белом фоне она напоминала кляксу яркой краски – в фиолетовой толстовке с капюшоном и с торчащими из-под него волосами того же цвета. Её движения были размашистыми, словно она хотела заполнить собой, своей харизмой, своей бьющей через край жизненной энергией унылое помещение. От быстрой езды на самокате стало жарко, и она таким образом проветривалась.

Скоблидюк бесило, когда кто-то проветривался в её владениях. Она прижала локти к бокам, брезгливо вздёрнула плечи:

– Если мне не изменяет память, я не приглашала…

– А кто предложил Витьке ходить с экспертом? – парировала Вера. – Я как раз он.

– Кто он? – не понял Лотуш.

– Я, – повторила напарница.

– Ээ… проехали. Пойдём скорее искать мою картину, пока её не засунули в подвал вместе с другими.

*

Коробку суперочистителя доставили Скоблидюк на дом, туда же прибыла команда уборщиц.

Как и в прошлом месяце, она оплатила всё деньгами из фонда помощи многообещающим художникам: распечатала для отчёта чеки, а потом поменяла в заказах адрес.

Кураторша знала – когда в музее сыщики-любители не обнаружат Похитонова, они наведаются в её прекрасный дом, который к тому времени обязан стать ещё прекраснее. Чище. Ароматнее. Эффектнее.

Любо-дорого глядеть, как проворно снуют тут и там рабочие пчёлки в белоснежных фартучках, защитных очках и огромных перчатках из толстенного латекса! Чувствуешь себя настоящей хозяйкой дворца.

Хотя она не марала ручек, даже когда вместо дворца была треть комнаты в общежитии.

Скоблидюк отлынивала от дежурств и в вузовскую пору, и в школьную. Не из-за аллергии на бытовую химию и не потому, что вёдра с водой были тяжёлыми (о, эти смешные отмазки неудачниц!), а исключительно во имя самоуважения. Что-то надраивать, чистить, оттирать было для неё немыслимо. Наклониться, чтобы помыть пол или поднять бумажку, брошенную мимо урны? Спасибо, нет. Бить земные поклоны – удел слабых.

Если кончалась чистая посуда, она или использовала одноразовую, или дожидалась, пока соседки помоют свои тарелки, и бесцеремонно их брала. Теперь, живя в одиночестве, она возводила настоящую вавилонскую башню в кухонной раковине.

Посудомоечная машина не оправдала возложенных на неё ожиданий (инструкция гласила, что ставить туда можно только чистые предметы!), домработница же приходила не чаще раза в неделю – уж настолько хватало музейного бюджета.

Если бы меценаты щедрее жертвовали на культуру, не приходилось бы шесть дней из семи созерцать антихудожественную груду веджвудского фарфора с присохшими попками от огурцов и три-четыре дня держать дверь на кухню плотно закрытой, чтобы вонь разлагающихся рыбьих хвостов не нарушала со вкусом выстроенный баланс люксовых ароматизаторов для дома. Когда уже люди начнут по-настоящему ценить прекрасное – вместо охов-вздохов вкладываться материально?!

ГЛАВА 6

После вечера в фешенебельной Витькиной квартире утро в баре казалось особенно унылым. Маша приобрела это заведение совсем недавно, но оно уже успело разочаровать.

Рабочие очистили стены от декораторских фантазий предыдущего владельца – разнокалиберной лепнины, фресок, мозаик – да так и ушли, бросив ремонт на середине. Стены остались изуродованными. Сверху поминутно падали сухие каменные крошки; в белом океане потолка открывались всё новые и новые острова. Пол покрылся таким толстым слоем пыли, что от каждого шага пыхало облачко и оседало на обуви, приглушая её цвет.

Маша неподвижно стояла посреди строительного мусора, уперев руки в бока и представляла роскошные козетки, канапе, жардиньерки, ломберные столики, а также множество зеркал в пышных завитках золочёных листьев. Эту нехилую обстановочку она свистнула из детской книжки, сборника сказок Шарля Перро. Почти всё принадлежало сёстрам Золушки, но Маше казалось, что она воссоздаёт в голове стиль Людовика Надцатого.

Хотелось быть королевой, ведь роль хозяйки средненького бара состоит всего из несколько реплик – с ней перебрасываются словечком разбойники, когда собираются на дело, или осведомляются о вакансиях беглые принцессы.

Например, в театре юного зрителя харчевней управляет бывшая Лисичка-Сестричка. Всего лишь сезон назад, когда она облизывалась на Колобка, на неё облизывались все сидящие в зале мужчины. Сегодня к ней равнодушен даже томимый скукой дедушка вышеупомянутого юного зрителя, который за время пьесы успевает до мельчайших подробностей изучить каждый клочок целлофана в бутафорской реке и каждую складку занавеса (закрывайся уже).

Куда веселее быть благородной держательницей популярного салона. Воображению это было подвластно, однако реальность.. ну.. не поспевала.. точнее, вообще в другую сторону шла, не оглядываясь на Машины капризы.

Великолепный план незаметно оброс хипстерскими креслами с близлежащих помоек. Кирпичное лицо подвала исказил испуг. Простое, изрытое оспинами, оно не таило внутренних переживаний – вся анатомия на виду, все провода, все трубы. Да прикройте их хотя бы слоем штукатурки!

Маша отвернулась к столу, где лежал блокнот с расчётами. Мда, ситуацию спасёт либо крупное финансовое вливание, либо чудо. Раздался стук. Явилось первое или второе?

– Я всего лишь художник, – улыбнулся бледный юноша.

Войдя, он от волнения продолжал сжимать дверную ручку и сразу почуял, что застенчивые люди Машу нервируют. Она захлопнула дверь, скрежетнула по цементному полу железными ножками стула, в грубоватой манере приглашая сесть.

Он не сел. Предпочёл положить на единственную чистую поверхность папку формата А3 со своим портфолио.

– Я институт культуры заканчивал, а потом ещё школу акварели Сергея Андрияки. Работы того периода сильно отличаются. Можете посмотреть в конце, если желаете. Специально их держу отдельно, потому что моего стиля в них ноль.

Маша нервно перелистывала зарисовки сценок, понятных только автору, и портреты никому не известных людей. Он бы хоть фотки рядом поместил, чтоб было ясно, насколько похоже получилось! Зачем вообще такое надо? Придётся послать его восвояси.

– Жаль потраченного времени, – процедила Маша.

– Ничего страшного, – развёл руками художник, почему-то решив, будто она перед ним извиняется за отнятые минуты.

Заказчица укоризненно зыркнула на него.

Альбом подходил к концу. Последними пошли сочные натюрморты: пышные букеты пионов в расписных вазах, старинные фолианты, дохлые фазаны, полупрозрачные виноградинки без единого изъяна.

– Ну вот же! – воскликнула Маша с такой гордостью, будто они принадлежали её кисти.

Теперь вместо мутных знакомых юноши на неё смотрели белыми глазами гипсовые бюсты. Они служили моделями для стольких живописцев, что она точно знала, как их правильно изображать.

То же с плодово-овощными этюдами – определить схожесть акварельной моркови и настоящей способен всякий, кто хоть раз в жизни видел её a la naturel в гастрономе или в кухонной раковине отмывал от земли складки на её теле.

Картины фотографически точно воспроизводили реальность, только прибавляли яркости цветам и глянца фарфору. Тонким, как пыль, слоем каждую из них покрывал налёт пошлости.

– Скопируйте мне одну вещь, – задумчиво произнесла Маша.

Она будто бы оценивала, справится ли художник с задачей. Будто бы давала ему шанс попробовать свои силы. Лицо излучало равнодушие. Затылок напрягся – а если он догадается попросить оплату за тестовое задание?

Не догадался. Взялся. Спросил только:

– Когда вернуть?

– А я не разрешала выносить картину, – улыбнулась Маша.

– Но здесь никаких условий!

– Сейчас расчистим местечко.

Юноша обречённо наблюдал, как хозяйка заведения убирает со стола ворох плёнки, смахивает известковый снежок, преследует какое-то насекомое. Он долго не решался остановить её, только безмолвно поднял ладонь, как святой на иконе. Деловитая Маша в рабочей рубахе с закатанными рукавами не обратила на это ни малейшего внимания, и ему пришлось вслух выразить свои сомнения:

– Тут света нет совсем.

Действительно, солнце проникало в подвал через единственное окошко, в котором время от времени мелькали ноги прохожих.

– Неужели всё настолько критично?

Дырка-геморрой. Поначалу разглядывать туфли, кеды, ботинки, мопсов казалось увлекательным занятием. Или просто хотелось, чтобы так казалось. Когда перебираешь миллион вариантов помещения для бара, в миллион первом недостатков стараешься не замечать. Но стоит поставить последнюю подпись на договоре купли-продажи, как звук воды из сломанного крана начинает бесить, соседняя лавочка оказывается наркопритоном, а забавное мельтешение теней превращается в театр ужаса.

Постоянное колебание уровня освещённости выводило из себя, однако, если оно стихало, выходило ещё хуже. Маша думала, что наступила минутка покоя. Она настраивалась на медитацию, открывала свой любимый блокнот, делала глубокий вдох, сливалась с белизной нетронутого листа – и именно в этот момент кто-нибудь бросал на него чёрную полосу, остановившись напротив оконца покурить! Так накидывают тёмный плащ на спинку белоснежной скамейки в парке, чтобы отнять место у желающих присесть. Незадачливая наглость: есть Я, и Мне всё равно, насколько Моё удобство неудобно другим.

– Подсчитаем примерно, – вгрызся в карандаш бледный юноша. – Каждая нога тридцать шестого размера загораживает окно процентов на десять, а сорок пятого – может даже на все двадцать.

– То есть, в этом баре нельзя проводить уроки рисования? – решила поставить точки над «i» Маша.

– Ну, почему сразу так пессимистично? – замялся художник. – Лампы здесь какие-то, наверно, появятся после ремонта.

– Ремонт окончен, осталось только мусор убрать.

Маша показала осветительные приборы, что были сложены в шкафах, пояснив:

– По моей задумке они должны висеть над каждым столиком и выделять только одно блюдо на нём или один бокал.

– Точечные светильники??!

Она не хотела сознаваться, что набрала их из стремления сэкономить. Они стоили дешевле, а впоследствии должны были потреблять меньше электроэнергии.

– Что? – тряхнула Маша тонкими волосами, – Отличный выбор, я думаю!

– Ну, разве только, если вот так их приспособить…

Юноша поставил парочку на пол, поближе к стене, почти параллельно ей направил лучи, и в них заиграла фактура.

Лунные кратеры.

Лица сказочных карликов.

Стаи морских чудовищ.

Корни.

Плоды.

– Я это тоже собиралась сделать, – торопливо соврала Маша, опасаясь, как бы художник не потребовал оплатить услуги дизайнера интерьера.

– Правда?

– Да. Поэтому стена не обработана.

– Она, хм, совсем не обработана. Ничем. Я пальцем чувствую. Нужно покрытие, чтоб кладку поместить как бы под тонкий слой стекла. Будто заламинировать.

Маша, с одной стороны, была рада на халяву получить ценную информацию, а с другой стороны, забеспокоилась – вдруг инспекция придерётся, что посетители вдыхают кирпичную пыль.

– Покрытие.. прямо такое уж обязательное?

– Ну, сейчас объясню на наглядном примере, – осмелел бледный юноша, оказавшись в привычных водах. – Где картина, которую надо скопировать?

Маша подала.

Художник присвистнул.

– Она что, старинная?

– В этом подвале всё старинное, – усмехнулась владелица горе-бара, кивая в сторону горелой проводки.

– Нет, правда, что за картина?

Разговор об обработке кирпича был благополучно забыт – настолько интересным оказался незамысловатый на первый взгляд пейзаж. Обнаруживались таинственные детали, цвета-хамелеоны, обманчивые силуэты.

Художник собрал половину светильников и направил их лучи в одну точку, на образец для копирования. Получилось отвратитительно: краски утратили яркость и живость, по всей поверхности пошли блики. Зато почти не ощущалось мелькания теней от ног, проходящих мимо окошка.

Маша довольно улыбнулась.

Робкий юноша побоялся разочаровать её. Спросил только:

– А куда остальной свет направить? На чём я копировать буду?

Заказчица кинула доску, он неловко поймал её, перевернул и свистнул вторично.

– Хватит уже! – разозлилась Маша. – Примета плохая!

– Денег не будет?

– И говорить такие вещи – тоже плохая примета!

– Если продать эти две картины, можно о приметах забыть надолго.

– Две?

Он показал ей обратную сторону доски, предложенной в качестве чистого холста. Там тоже был пейзаж, но выписанный более тонко и изобретательно.

– Две.

– Я не знала, что дощечка использованная. Можно же поверху рисовать, я сама в кино видела. Так даже лучше краска ложится.

Художник пришёл в ужас от мысли, что надо уничтожить работу талантливого коллеги. Он умоляюще пробормотал:

– Возможно, найдутся какие-то обычные деревяшки?

– Обычные деревяшки нам нужны, чтобы сделать столешницу для барной стойки, – прозвучал жестокий ответ.

Взгляд юноши лихорадочно обшаривал помещение.

– Шкафы? Распилить шкафы? Они тоже, я вижу, антикварные, но всё-таки не имеют такой культурной ценности…

ГЛАВА 7

Лина Додошина не находила себе места. Она цокала туфельками взад-вперёд по просторной звонкой кухне, прислушиваясь к собственным шагам. Наконец, удовлетворённо кивнув, эта лань на восьмидюймовых шпильках закурила. Никотин убивает лошадь, не так ли? Более стройные парнокопытные животные вне опасности.

Только через минуту Лина заметила, что отдыхает прямо на каблуках. Ещё через минуту она разулась, но прохладное облегчение не передалось от босых ног её воспалённому мозгу – он плавал где-то вдалеке от тела и принимал от него сигналы не чаще, чем пассажиры старинных океанских лайнеров получали телеграммы.

Ощущения возвращались постепенно. Медленно. Как отлив – но только этот отлив оголял нервы, а не сверкающие пески умытого пляжа. И когда Лина получила обратно в полное распоряжение своё тело, изящная сигаретка дамской марки показалась ей той жуткой резиновой штуковиной, которую стискивают в зубах сумасшедшие, когда им делают электрошок.

Она судорожно разжала челюсти, сигарета шлёпнулась на пол. Лина покосилась на неё с таким оскорблённым видом, будто этот жалкий кусок мусора назло решил осквернить её дом. И не надейся, дрянь!

Русая голова тряхнула нарощенными кудрями, сверкнула глянцем в лучах утреннего солнца, горделиво продрейфовала над близнецами-букетами, украшавшими кухонный остров, исчезла в дверном проёме.

*

Душ успокаивающе гладил по спине струями точно выверенного напора. Навстречу воде вытаращились острые лопатки – глядя на Лину сзади, Дейнека мог бы писать одного из своих мальчишек.

В эти последние мгновения солнечного утра, когда полдень вступал в свои права решительно и важно, прохладные ладони душевых кабин скрывали от его щекочущего зноя всех участниц роковой вечеринки.

В разных концах города одинаковый поток свежести омывал кустодиевскую Марину и кранаховскую Марию, дремала под монетками капель Дана-Даная, изгибалась моделью Модильяни Анна. Только Арина уже стояла в ракушке смятого полотенца, аки Венера Боттичелли, и сушила свои рыжеватые волосы… нет, не дуновением юного щекастого ветерка, а самым что ни на есть прозаичным феном с ионизирующей функцией и передачей данных на смартфон.

Когда Лина вышла из душа, ей уже не казалось, что окурок выжидательно смотрит на неё. Но подобрать его со сверкающего чистотой плиточного пола было необходимо – хозяйка сего великолепия вспомнила, что муж появится дома раньше, чем уборщица.

Лина Додошина наклонилась с совком и щёткой, сделала два ловких движения рукой… взгляд её против воли остановился на собачьей подстилке, которую она изо всех сил старалась не замечать. Сердце встрепенулось, оглушило, сдалось. Лина распрямилась, словно отпущенная тетива. Солнце лилось на неё из окна, а мороз пробирал до костного мозга. Руки свисали с плеч бесполезными крыльями сломанной мельницы.

Шмяк по плитке – окурок вернулся в родную стихию. Напольную композицию с грохотом дополнили совок и щётка.

Блоггерша-стилистка вспомнила, как долго искала идеальную расцветку лежанки для Олли: выбор пал на культовый тартан известного английского Дома, потому что в вечную классику вкладываешься лишь однажды. Мужу не понравилось бы каждый сезон находить в списке расходов собачью подстилку – впрочем, он и в тот единственный раз был крайне недоволен.

Лина всплакнула. Сколь жестоко она просчиталась! Коварные британцы впервые за полвека отказались от узнаваемой клетки. Весенняя коллекция пестрела дурацкими узорчиками из логотипов. Эй, на острове! Вы там что, в двухтысячных живёте?

Для экстренных ситуаций у Додошиной была внутренняя аварийная инструкция. Она включалась автоматически. Вот и сейчас пальцы самостоятельно, не утруждая сознание, принялись искать особо помеченный телефонный номер. Номер Зары.

*

Зара это такой человек… Такой человек, что в двух словах и не объяснишь, чем занимается. Эти два слова – женский коуч – не говорят ни о чём. Разве можно научить женщину быть женщиной? Тем не менее, зубастая полная дама с чёрными, словно дёготь, волосами – учила.

На заре своей умопомрачительной карьеры «тренера по жизни» она именовала себя Зарой Наполи, пока однажды не наткнулась на известного трансвестита Зазу Наполи. Девочки выглядели, как родные сёстры. Произошла незапланированная кастрация: из пышного псевдонима исчезла фамилия, а из круга друзей – все, кто мог при удобном случае с хихиканьем напомнить о неприятном совпадении. И всё же время от времени на жизненном пути Зары возникали разбойники с большой дороги, которые отбирали её витальные силы, простодушно/ехидно/удивлённо/осуждающе вопрошая, каково это – быть мужчиной и преподавать женственность тем, кто с ней от рождения знаком гораздо ближе.

Впрочем, Лину не смутил бы и трансвестит в роли наставника по женским премудростям – ведь каждый человек, который просит адские деньжищи за час болтовни, наверняка знает свой предмет. Пусть даже это будет Ник Вуйчич, излагающий теорию пяти рукопожатий.

Готовиться к приходу Зары её клиентам приходилось заранее. Нет, она вовсе не требовала особого отношения, просто обострённо чувствовала несоответствие сорта чая времени года, атмосферному давлению, температуре воздуха и скорости ветра. Поэтому каждой из её подопечных рекомендовалось хранить в доме целую палитру чайных разновидностей, конечно же, выясняя перед встречей, какой оттенок подойдёт к погоде и часу.

– Дянь хун мао фэн, – раздался из трубки голос, немало изумлённый тем, что надо после шести лет общения уточнять столь очевидные вещи.

Серебристые и коричневатые косы взвились в вихре воды – таким жестом привлекаешь внимание отставших спутников, когда скачешь по вольной степи – но под тяжестью струи из чайника листья очнулись от грёз и в плену стеклянной чашки принялись покорно отдавать свою густую кровь, вскоре сравнявшись по цвету друг с другом. Опустившаяся масса напоминала поле после боя с флагами, копьями и доспехами вперемешку.

Лина долго держала во рту первый глоток. Старое честное дерево. Скромная рама, проявляющая истинный вкус воды. Её резьба, как живая, выступает из полумрака в затенённом углу. Комната прохладна. Комната непременно должна быть прохладной для правильного вкушения дянь хун мао фэна.

Почему Зара не почувствовала этого и заказала строгий созерцательный чай в ясный весёлый день, когда ветер с солнцем превращают деревья в сплошную чехарду? А может, всё остальное тоже обман, и нет никаких тайн за семью замками, которые она может передать Лине?

Русая головка отбрасывает такие мысли. Она в любом случае знает меньше, чем все эти настоящие женщины. Любая из них могла бы учить её. Ведь они любимы, а кто познал любовь – познал всё. Кто же не познал – знания сердца получает интеллектуальным методом. И зачастую за деньги.

*

Тело приземлилось ровнёхонько посередине мягкого дивана, обитого гобеленом, не оставив хозяйке дома места – разве что та ухитрилась бы притулиться между самоуверенным бедром и подлокотником, для чего потребовалось бы убрать одну из подушек, а на это Лина не решилась. Она остерегалась вести себя столь же непринуждённо, как её гости.

– Я только что с семинара по развитию осознанности, – ворковала Зара, утрамбовывая свои стратегические запасы. – Это так вдохновляюще, когда вдохновляешь других! Сегодня сразу нескольких уговорила развестись. Уму непостижимо, как они вообще сумели дотянуть до тридцати, ведь с такой горой проблем можно доиграться до онкологии. Одну муж обрюхатил дауном – и медитация нам подсказала обоих отправить в деревню. Вторая помогала мужу ухаживать за свекрухой. Стыдно сказать, памперсы меняла. Ему самому, видите ли, неудобно, стесняшечке! А жить на зарплату жены ему удобно? Он же уволился ради того, чтоб няньку изображать. Тьфу, мужик называется! Но сейчас дела налаживаются, к счастью. Можно только порадоваться хэппи энду.

– Значит, той женщине стало лучше?

– После наших упражнений всем становится лучше, – оскорбилась Зара. – Теперь она через суд разделит однушку, продаст свою половину и на вырученные деньги отправится в круиз подальше от больной семейки с памперсами. Мечты должны сбываться. Ради чего иначе мы живём? Без конца жертвовать собой направо-налево русские бабы, конечно, обожают, но это вредно – как для них самих, так и для упырей присосавшихся. Паразитам полезно приучаться к самостоятельности. Роль женщины – стоять рядом, когда они падают, вдохновлять красотой, наполненностью, силой.. Только ни в коем случае не протягивать руку помощи. Это унизительно. Гораздо правильнее полюбить себя наконец и нести окружающим заряд тепла. Отвернуться от болезней, просто не верить в эти надуманные симптомы. Всегда великолепно выглядеть. Изнутри светиться добротой. Ресурсная женщина именно так помогает миру. А я вижу, наша чудесная девочка опять спряталась в свою скорлупу?

– Нет, – тремя стальными буквами остановила поток позитива хозяйка дома.

– Звезда Инстаграма забыла пожелать подписчикам добренького утречка, – продолжала наставница.

– Да нету больше звезды Инстаграма!

Эвелина ударилась в истерику.

Гостья обвела комнату округлившимися глазами, поперхнулась, выкопала смартфон из сумки.

– Проверки, недоверие? – прикрыла рукой экран Додошина. – Я стала бы шутить с подобными вещами?

– Гляну скоренько, – поджала губы Зара.

Последним на страничке оказался репортаж с вечеринки Виктора Лотуша. С тех пор прошло двенадцать часов. Завис почти миллион подписчиков, абсолютно не способных начать день без мотивирующей фотографии худышки за утренним кофе.

– Раньше бывали такие перерывы? – тормошила целительница душ обмякшую пациентку.

Та помотала горемычной головушкой. Её худые плечи била дрожь. Шандельеры клацали бриллиантами, как озябший бомж – зубами.

– Покопаемся в старых фотосессиях, – взяла Зара безвольную руку подопечной. – Найдём, что выставить, чтобы пожелать народу доброго утра.

Додошина кивнула. Надо признаться, завалялась прикольная фоточка… Рот до ушей, стоит лишь вспомнить о ней.

– Вот и солнышко взошло, – похвалила за улыбку наставница.

Архив оказался под рукой. На экране замелькали чьи-то яхты и девушки, пальмы, коктейли, огромные тёмные очки, купальники, шорты. Наконец – именинный пирог, украшенный кремом, цукатами и мохнатыми ногами.

– Феерично!

– Слишком трудно придумать подпись, – вздохнула Эвелина. – Потому не выставляла.

Что за фонтан перфекционизма пробивается сквозь корку разгильдяйства?! Тоненькие ножки попирают калорийную бомбу – этого уже достаточно для хорошего настроения. Зачем вымучивать из себя некое философское высказывание или подбирать уместную фразочку, якобы оброненную Фаиной Раневской? Зубоскалы со смартфонами столь отъявленные фанаты чтения, к которым, ни-ни, не подступись без куска текста, нанизанного на пику? Додошина слишком переоценивает своё стадо последователей.

– Присочиним, якобы пирог был изготовлен для известного человека, – включила креативность Зара.

– Ведущий дневного ток-шоу подойдёт? Это действительно на его днюхе случилось.

– Серьёзно?! Умница! У него как раз отец умер, шикарный инфоповод. Поплясали на тортике, попляшем на костях.

– Так и писать?

– Давай скорей.

– Одно словечко, – взмолилась сетеголичка. – Только хэштэг поставить!

– Получилось, – сверкнула зубами Зара, как только первые лайки оповестили о том, что ненасытный бог интернета благосклонно принял жертвенный дар.

– Но мне всё-таки нужна новая собака, – пробормотали губы, отплёвываясь от слёз, капающих с носа.

– Да не проблема! Ты же закончила курс «Как просить у мужчины дорогие подарки».

– Плохая я ученица. Повторим, Зарочка?

– Повторим, Линочка.

Это прозвучало как «личиночка», когда Зара встала в полный рост и расправила свои рукава-полотнища, словно бабочка – крылья.

Её чашка дянь хун мао фэна так и осталась нетронутой.

*

Они шли к волшебному озеру, а мимо проплывали, загадочно улыбаясь, женщины – ухоженные, гордые, любимые и осыпанные бриллиантами. Им-то мужья каждый день по собаке покупают – вон какие все довольные!

– Почему именно это место?

– Потому что озеро круглое, как монетка. Вода сама по себе соответствует энергии денег, а в сочетании с такой формой эффект усиливается. Здесь можно проводить любые ритуалы, связанные с богатством, поэтому мы помедитируем сейчас на тему покупки новой собачки, а вот если бы ты хотела вернуть старую…

– Ни в коем случае! – содрогнулась Лина. – Я сейчас покажу, насколько это жуткое зрелище! Главное, выпили-то совсем немного. Там такой формат вечеринки, когда главное – не выпивка. А собираются ради того, чтобы написать картины маслом. Есть образец, его надо копировать, винишко просто создаёт приятный фон. Но вот эти вот Марина, Маша, Дана, Аня и Арина ухитрились наклюкаться и своим коллективным разумом додумались…

Безутешная хозяйка Олли наконец нашла искомое фотосвидетельство и предъявила его Заре.

Та попыталась, как всегда, найти в происшествии положительную сторону, но эмоции захлестнули её:

– Во что они превратили нашу девочку!

Левретка была не просто разрисована красками, о нет – на её знаменитой лиловой мордашке красовалось зверское сочетание пошло-голубого с грубо-коричневым! Это невозможно было выдать за участие в интерактивном перформансе актуального «художника». И нельзя было закамуфлировать под подготовку к благотворительному марафону «Отмой питомца за 35 дней». Просто уродство. Свидетельство человеческой злобы, вымещенной на беззащитном животном, которое не может за себя постоять ни физически, ни с помощью адвоката.

– Теперь понятно, почему я в трауре? – спросила безутешная хозяйка Олли.

Взгляд Зары скользнул по наряду, который вовсе не было траурным, губы шевельнулись, но она ничего не сказала.

– Более девятисот тысяч подписчиков! – сокрушалась Лина. – Почти миллион! А у меня всего двести тысяч (ну, я даю всякие советы стилиста, мудрые цитаты на каждый день, ещё ругаю, кто как одет).

– Полмиллиона, – задумчиво протянула брюнетка. – Ты же можешь сбор средств устроить, чтобы привести Олли в прежний вид!

– Поздно, – в ответе прозвучала досада.

– Мы же учили заповеди. Помнишь номер шесть? Никогда не бывает поздно.

– Олли забрала художница, которая вела арт-вечеринку. Сказала, что, вроде, скипидаром ототрёт. Но она живёт далеко.

– Неужели в другом городе?

– Да в болоте она живёт!

– Навигатору так и передать?

– Ну, в какой-то деревне мастеров… или в творческом поселении… развелось их! «Солнце с вами» называется. Смысл ехать непонятно куда, забирать левретку, которая дочиста теперь никогда не отмоется, а потом ещё прятать её невесть где?

– Зачем прятать?

– Затем, что Олли является частью моего имиджа, про нас даже говорили: «Вон идёт Додошина со своим Додошкой»!

– Тебя раньше это бесило, – обронила Зара, блеснув браслетом.

– Неправда. Мне было лестно, что аристократичное, изысканное существо называют моей фамилией. Она ведь могла фору дать любой модели! И теперь мне нужна такая же, только новенькая, совершенно новенькая и совершенно чистенькая компаньоночка! Скорее начнём упражнение!

Они встали под сенью кокетливой ивы и постарались слиться с округлостью берегов, с руладами птиц, с ароматом усыпанных крупными розами кустов, отделявших их стеной от парковых зевак.

– Я женщина, – просочился шёпот сквозь солнечную пелену, когда Лину окончательно охватила дрёма.

– Я женщина, – доверчиво повторила она.

– Я сосуд, в который мужчина может вместить подарки и любовь, – уверенным, набирающим силу голосом произнесла могучая наставница.

– А может и не вместить, – цинично вставил кто-то из-за куста.

*

К приходу мужа состояние Женщины всё-таки было достигнуто.

Выключив духовку и переодевшись в пеньюар струящегося силуэта, располагающего к согласию, Лина раскинулась на бархатном диване того же изабеллового оттенка, каким гордилась когда-то Олли, фотографируясь на радость поклонникам. Это должно было напомнить подсознанию хозяина, как необходима в доме левретка соответствующего окраса.

Он действительно первым делом спросил о собачке:

– А где грызун? Опять выставляет меня тираном, от которого надо прятаться по углам?

– Как прошёл твой день, милый? – понизив голос, распахнула халатик загорелая русалка.

– Самолёт упал, – последовал бодрый ответ. – Ты так спрашиваешь, будто у моей домохозяюшки есть какие-то новости. Стой, я угадаю! Левретка уехала на конференцию инстаграмовских шкур, и я её больше не увижу!

Лина с усилием закрепила на лице спокойствие. Длинная вертикальная полоска обнажённого тела исчезла – атласные кулисы закрылись, и узел на пояске затянулся так же крепко, как обида.

– Ну разве не смешно, – настаивал, раздеваясь, муж. – У собаки же шкура, понимаешь? Ты говорила, вроде, любишь интеллектуальный юмор, игру слов. Эвелина, ну!

Неподвижная мимика до конца вечера сопровождала молчание хозяйки дома.

Где-то очень глубоко она чувствовала себя настоящей Женщиной, умела просить и получать подарки, была достойна самого лучшего.

Но не здесь.

Не здесь.

ГЛАВА 8

Марину Васильевну Жарченко в суде называли Духотенко, потому что она завсегда жаловалась, что «духотно» и требовала открывать окна в то время, как худенькие адвокатессы зябли под худенькими пиджачками. Однако в тот день она вспотела основательнее обычного – и на этот раз не только из-за лишнего веса.

Утро началось с того, что неутомимый Витька снова принялся напрашиваться в гости.

– Почему нельзя? – артачился он.

– У меня на стене украденный Похитонов.

– Отлично, Дана так и говорила: вор повесит картину у себя в гостиной, а я приду и даже не смогу её узнать. Проверим?

Жарченко оборвала разговор, чувствуя, как закипает внутренний чайник. Где предел человеческой тупости?! Сместился к туманной дали горизонта, пока она спала? Надо связаться со Всемирной Организацией Здравоохранения – там недавно сдвинули границу молодости на отметку «сорок пять», может и предельно допустимый уровень идиотизма втихомолку растянули?

Когда вмешалась Дана Скоблидюк собственной персоной, из ушей пошёл пар. Послышался пронзительный свист, но это был уже не чайник. Это был один из тех свистков, которые женщины носят на случай нападения. Помогите! Насилуют мозг!

От леденящего голоса все жидкости в организме Марины кинулись встать стеной между ней и надвигающейся опасностью.

Пот спеленал тело.

Слёзы оградили барьером маленькие желтоватые глаза.

Желудок и мочевой пузырь приготовились отбиваться чем бог послал.

Кровь бросилась к кожным рубежам.

Произошло даже то, что можно было бы спутать с половым возбуждением.

Слюна собралась во рту неудобным комком.

С последним симптомом Марина отлично умела справляться, и потянулась было к спасительной коробке шоколадного ассорти. Путь ей преградил настольный календарь с мотивационными фразами для худеющих.

– Не позволю сломить мою силу воли! – объявила Марина конфетам.

Приоткрытая пасть картонной крышки молчала и скептически улыбалась.

*

На заседании она развалилась по-барски, то и дело старалась припугнуть без того затравленного подсудимого, а уж с его молоденькой защитницы вовсе семь потов согнала. Проще говоря, вернулась в свою обычную роль царя горы.

Марине Васильевне нравилось быть судьёй.

Нравилось представляться новым знакомым: «Я – судья», чтобы получалась нагловатая шансонная рифмовка.

Нравилось судить о поступках нищих людей из подворотен общества и нравилось осуждать нахальство юных выпускниц юрфака, дыша им в лицо чесноком вчерашней отбивной.

Нравилось сидеть выше всех, с наслаждением почёсывая широко расставленные ноги, пока звонкий голосок кого-нибудь из малых сих апеллировал к её логике, прозорливости или чувству справедливости.

Не нравились пустые слова «юрист» и «адвокат».

«Защитник» и «подзащитный» вызывали тревогу.

Термин «обвиняемый» радовал Марину Васильевну, так как в нём заключался «заключённый» и звенела вина. Всё было ясно с этими; тюрьмой заканчивались сто процентов заведённых дел.

Женщину будоражило слово «проникновение», она боялась его, но в то же время наслаждалась властью над ним, когда доводилось произносить его в зале суда – перед всеми, открыто, неторопливо.

Любопытно, что об этой своей сверхчувствительности она не догадывалась, а потому для неё остался необъяснимым приступ паники после утреннего разговора, за время которого Дана успела пригрозить ей проникновением и поставить в положение обвиняемой.

*

Масла в тридцатиградусный огонь обеденного перерыва добавляла мелькающая то тут, то там (но всегда поодаль) вихрастая голова, а также прикрытые газетами субъекты на каждой второй скамейке.

Решающий удар – отсутствие любимого коктейля в любимом кафе, до которого она топала дольше обычного из-за того, что оглядывалась да приглядывалась.

Марина придирчиво оценила единственный оставшийся напиток, покачала головой и тяжело опустилась на стул, решив хотя бы передохнуть в приятной обстановке.

Всё-таки жаль, что с понедельника есть здесь нельзя.

Правильный обед ждал её в кабинете – стройные стрелки на дарёных часах с венецианской микромозаикой показывали под присягой, что уже доставлен набор «Похудейка». Три блюда лилипутского объёма содержали колоссальный запас витаминной энергии!!!! По крайней мере, так утверждал основатель бренда готовой еды, раскрученный шеф-повар, действительно весьма энергично скакавший между светскими мероприятиями и постелями любовников.

Марина дверяла ему. Всё лучше, чем потакать собственному желудку, который умолял о добавке после каждой трапезы а ля аскет.

Вот и сейчас она решительно захлопнула меню, невесть как оказавшееся в руках.

Её взгляд из-под нависших век метнулся к аппетитной фотографии на стене, срикошетил за окно, попал в худенькую девушку, которая покачнулась и исчезла из кадра.

Марина схватилась за правый бок, будто возможно было прикрыть его руками от чужих глаз. Насмешница явно пялилась на неё. Это невозможно было доказать, ибо пол-лица подозреваемой закрывали тёмные очки, но после стольких лет практики выводы основываешь больше на интуиции, чем на вещественных доказательствах.

*

– Нажрусь «Похудейки», стану красавицей и посмотрю, как вы на меня таращиться будете! – раскалялась Марина в прохладном кабинете, наворачивая гречку.

Россыпи водянистых пирамидок не наполняли ни радостью, ни сытостью, однако всего через несколько часов ожидалось прибытие вечернего набора блюд, и оставался небольшой процент вероятности, что в нём-то будет нечто вкусненькое, как обещала реклама.

Марина предпочла бы получать все коробочки разом. Любые объекты, проносимые в здание суда, тщательно проверялись на наличие взрывных устройств и опасных химических веществ. Распечатывать упаковки без специально обученной овчарки, да и вообще встречать курьера в собственном подъезде Марина считала небезопасным. Она даже пыталась договориться с фирмой, чтобы ужин приходил пораньше, в рабочее время, но сумела добиться только того, что ей дали фотографию лучшего работника месяца и пообещали – только этот человек (проверенный-перепроверенный, к тому же, русский и с местной пропиской) будет носить ей на дом «Похудейку».

Тем не менее, судья обезопасила себя дополнительно: обязала консьержа сначала распаковывать то, что ей приносят, и лишь потом звонить, чтобы она спустилась. Фактор возраста не учла…

*

От автостоянки до дома Марину провожали.

Толстуха старалась переставлять ноги быстрее, но так, чтобы незаметно было, насколько она волнуется. Всё тело от этого ходило ходуном под строгим костюмом, по лбу стекали капли, а на щёки налипали волосы – и это особенно бесило.

Девчонка на самокате ехала по параллельной дорожке и, казалось, ничуть не скрывала, что приглядывает за Жарченко. Она то и дело притормаживала, подстраиваясь к скорости движения жертвы. Совсем не подходящий для такой погоды капюшон полностью закрывал волосы, под непроницаемыми очками надёжно прятались глаза, брови, скулы, и сидели они так низко, что даже форму носа было трудно определить.

Марине показалось, что она узнала преследовательницу по спортивным ногам, хотя возле кафе она смотрела на них спереди, а теперь могла видеть только сбоку. Да нет же, та была старше – эта совсем школьница!

Чем дольше судья косилась на неё, тем явственнее припоминала, что они встречались и при других обстоятельствах. Если бы бандитка хоть на секундочку перестала ухмыляться, проще было бы понять. Такая вот широкая белозубая улыбка преображает до неузнаваемости даже давно знакомые лица. Если бы, к примеру, прокурор ехал по дорожке на самокате, сверкая полным набором резцов, клыков и коренных, его бы не то что Жарченко – мать родная не признала бы.

Судья быстрым движением отомкнула дверь подъезда и перед тем, как юркнуть в темноту, обернулась.

Девчонка ускользнула от пристального взгляда с оскорблённым видом. Одно только движение костлявого плечика разбило в пух и прах все подозрения. Ну конечно, она просто проезжала мимо и загляделась на бесплатную немую комедию – тётка бегает трусцой в насквозь пропотевшем деловом костюме. Кто бы удержался от смеха?

*

Седовласый интеллигентный мужчина появился у дома точно в тот момент, когда на его дешёвых электронных часах загорелись два нуля.

Не успел он сообщить, что вечерняя «Похудейка» прибыла, как к нему подлетел вихрастый модный парень:

– Вы к Марине?

По резким движениям можно было подумать, что он летит с вечеринки на вечеринку, и хотелось лететь вместе с ним.

Курьер кивнул, но сам же оборвал свой кивок – его всё-таки просили не разглашать информацию о данном клиенте.

Модник достал купюру и протянул со словами:

– У неё день рожденья сегодня, и мне очень хотелось бы, чтобы мой подарок появился раньше меня. Занесёте? Пусть удивится.

Пожилой мужчина растерянно взял бумажку из рук парня и переспросил на всякий случай, чтобы убедиться, что он правильно всё понял:

– Просто передать ей деньги?

– Да неет, это за труды вам. Передать надо вот этот вертолётик. Положите в упаковку с едой, она откроет, а там сюрприз!

Отвлекая внимание ярким дроном в правой руке, проворными пальцами левой незнакомец полез под крышку коробки.

Курьер побоялся оттолкнуть знакомого важной клиентки, но спасти еду было необходимо. Оставалась одна возможность – как можно тактичнее спрятать набор «Похудейка» за спиной. Не глядя в глаза, он буркнул:

– Извините, вы ошиблись.

Вихрастый взял обратно повисшую вопросом купюру и вытащил другую, большего достоинства.

– Да, вы правы, я ошибся. Вот.

Бумажка была отвергнута мгновенно – мужчина охотнее отказывался от денег, чем принимал их.

– Ваша знакомая меня точно не вызывала, – пробормотал он с досадой. – Я совсем к другому человеку иду.

За сим он откланялся и поспешил прямиком к подъезду Марины Васильевны.

Почти сразу подкатил набивший оскомину самокат. Не успел он затормозить, как из-под капюшона послышался громкий шёпот:

– Ты что наговорил ему?

Парень обернулся и столь же резко ответил:

– На днюху сюрприз попросил подложить. Что, неправильно? Попробуй сама!

– Это же штатный курьер «Похудейки», у него может быть записана дата рождения, а если нет – ему проверить ничего не стоит.

– Попробуем завтра.

– Завтра? Завтра того же самого пришлют.

– У нас нет шансов.

– А если она сама сейчас выйдет? Мусор выкинуть. Вернётся к себе – а в ведро уже кто-то подбросил дрон!

– Это элитный жилищный комплекс, оглянись! Тут в каждом подъезде волшебным образом зажигается свет, зимой эльфы включают отопление, и чудо техники мусоропровод тоже присутствует.

– Но присутствует номинально. Смотри, уличные контейнеры переполнены. Значит, жильцы предпочитают относить отходы сюда. Большинство многоэтажек строят наспех. Напортачат где-нибудь посередине, и застревает вся дрянь от верхних соседей на одном этаже.

– Мы будем ждать, пока что-то застрянет в нужном месте?

– Или просто посидим, накидаем идей. Погодка шепчет, вечер… тоже что-то шепчет, элитная сирень пахнет из всех углов. Присядем, а?

*

– Никогда не выйду больше из дома, – клялась Жарченко, пожирая салат. – Закроюсь тут навсегда и буду сидеть.

Поймала себя на том, что разговаривает с едой, и обрадовалась – недостатка в собеседниках не будет, ведь даже если с завтрашнего дня перестать выходить на работу, денег хватит на сто лет бесперебойной доставки продуктов.

Эх, ухитриться бы протянуть столюще! Или дольше. При наличии хорошего питания почему бы не жить вечно?

Мечтательница Маринка в девичьем дневнике писала романтичные эссе о бессмертии, а Марина Васильевна тупо боялась сдохнуть.

Разложение плоти (без того достаточно рыхлой при жизни), перерождение телесных жидкостей в яды, абстрактные композиции трупных пятен не столько пугали её, сколько завораживали, как любые природные метаморфозы. Погребальные традиции госпожи химии могут вызывать только уважение, ибо безусловно для чего-то нужны. Рачительная хозяйка знает, что делать. Пустит в переработку всё, вплоть до мельчайшей молекулы. Посрамит ту орду стервятников в человеческом обличье, которые обещали позаботиться об усопшем, а на самом деле всего лишь забили последний гвоздь в крышку жизненного фарса. Химия вознесёт к совершенству самое несовершенное тело. Её ритуал отполирован до совершенства за миллионы лет, отчищен от лишнего и ослепительно сияет светом истины, снявшей маску лживой плоти с белоснежных костей.

Не страшили судью и деяния рук человеческих. Ни увечия, ставшие причиной смерти, ни безалаберность патологоанатомов. Ей доводилось видеть воочию и на фотографиях великое разнообразие искорёженных трупов, но это же часть работы, поэтому сознание предусмотрительно надевало толстые перчатки.

Что действительно приводило в ужас Марину Васильевну Жарченко, так это личности покойников. Они все проиграли. Жертвы – продули преступникам. Приговорённых к смерти – обставила судебная система. Самоубийцы в камерах предварительного заключения – проспорили, пытаясь доказать свою невиновность. Неудачники. Глядя на них со стороны, легко замечаешь, где допущена роковая ошибка, и понимаешь, как её можно было избежать.

Матёрых бандюг подводят зелёные подельники.

Танцовщицы верят в красивую любовь на курорте, а попадают на рынок рабов.

Картёжники мечтают переехать в сносное жильё, но обыграв подпольное казино, оказываются в морге.

Хуже всех растяпы, которые ни с кем не враждуют, не лгут, не ввязываются в авантюры, не дерутся, не владеют большими ценностями. Они совращают. Каждому из этих травоядных достаточно всего-навсего один раз потерять бдительность на глазах заинтересованных лиц – и эти лица превратятся в оскаленные морды, лишь только взойдёт полная луна шанса. Тупого барана необходимо отучить от дурной привычки пересчитывать свои деньги на людях, а овцу надо наказать за увлечение короткими юбками. Приходится грабить-насиловать-убивать. Так запах возможности порождает преступность. Запах овцы.

Ложиться с овцами в одну могилу Жарченко отказывалась. Она не допускала ошибок, так за что ж её к ним?!

Победители должны жить и жить, а уж она достаточно часто оказывалась в роли победительницы – ради этого, собственно, и участвовала в аукционах. Выуживала настоящие жемчужины со смешными ценниками. Перебивала чужие ставки ровнёхонько до тех пор, пока это было выгодно. Оставалась хладнокровной в самом пекле битвы за лоты. Если каждый наш поступок записывают где-то наверху, то они там могли бы уже отметить, сколько правильных решений приняла Марина Васильевна, да внести её поскорее в список лучших представителей популяции.

Прежде у неё был план попроще – подлизаться напрямую к самому главному начальнику. Подавать смерти факел, когда она собирается на работу. Либо, если должность сия слишком почётна, освещать преступникам путь на плаху. Лучше всего для этого подходила работа в суде, где выхватывают из мрака факт за фактом, пока из них не сложится дорога к приговору. Вот только дурацкий мораторий на смертную казнь…

Устроившись поглубже в кресле и ощутив со всех сторон поддерживающую мягкость подушек, Марина всеми клеточками почувствовала, чем отличается человек, рождённый для жизни, от тьмы душ, появившихся на свет лишь затем, чтобы сгинуть или погубить.

Она виделась себе этакой богиней правосудия, которая стоит выше любых пищевых цепочек. И хищники, и травоядные кормят её жертвоприношениями, она принимает их с большей или меньшей благосклонностью, но на глазах её повязка, спасающая от необходимости смотреть вниз. Или это просто сползло мокрое полотенце со лба, утомлённого мельтешением смертных?

Снизу зажурчали. Это были кишки. Им, конечно, безумно нравились рассуждения Жарченко о тотальном контроле над всеми сферами, но когда это выливалось в скудное меню «Похудейки», внутренности выражали однозначный протест.

Марина отвлекла себя чтением любимого детектива и на какое-то время полностью погрузилась в перепетии сюжета, однако аккурат между главами, улучив момент, когда пальцы переворачивали страницы, живот издал такой душераздирающий вопль о помощи, по сравнению с которым последний стон застреленного злодея показался нежным шелестом сикомора.

Распалённая беллетристом фантазия породила пиццу. С кромкой твёрдой, как характер сыщика, с начинкой разнообразной, как падкие до его тела женщины. И конечно, пицца вырисовывалось настолько же жирная, как намёки в их совместных сценах. Пленительный остров, где из-под сырных холмиков при каждом укусе бьют фонтанчики песто, располагался совсем недалеко, на расстоянии заказа.

*

Под козырёк подъезда элитного дома расторопно поднялся азиат из службы доставки. Набрав номер квартиры, он прогнусавил:

– Марины Василевнах, пицца-пицца.

Тем временем со стороны, недосягаемой для камер слежения, возник ещё один человек. Неспешной хозяйской походкой он прошёлся рядом, глубоко вдыхая ароматный воздух. Услышав имя клиентки – хрюкнул и предложил немножко разыграть Маринку.

Консьерж увидел на мониторе две заговорщические спины, потом хлыщ отчалил, и в прямоугольнике засияло круглое лицо с довольными узкими глазами.

Мохнатый пенсионер открыл дверь подъезда. Впрочем, порасспросил о незнакомце, чтобы доказать – недаром он посажен в сторожевую будку. Азиат отвечал, насколько позволяло знание русского языка:

– Это соседи ваши. Он спрашиваль, какая такая пицца. Я рассказывает. «Обедненье, выше класс, закажи йо у нас!» Там подарок. Он спрашиваль, какой такой подарок. Я показывает.

Молодые, привыкшие к спиннеру пальцы крутанули коробку и эффектно распахнули её перед любопытным носом пожилого ворчуна.

Прямо поверх аппетитного кругляша лежал совершенно неуместный дрон диаметром с пятерню.

Консьерж плохо разбирался в новомодных игрушках. Знал только, что на отечественный рынок их забрасывает из-за бугра недобитая капиталистическая сволочь с целью поработить податливые умы детей и инфантильных взрослых. Он считал своим долгом подробно информировать каждого встречного-поперечного о грозящей опасности, но приезжий паренёк – паршивая публика, а снедь стынет стремительно. На сей раз пенсионер промолчал в усы.

*

– Фу, откуда Боярский на экране?

Игнорируя неудовольствие Лотуша, встроенная в дрон камера исправно передавала на смартфон то, что было видно из коробки с пиццей.

– Это, наверно, тот дед, который в подъезде гавкает, – усмехнулась Холмская, снимая чёрные очки. – Отличный крупный план, голливудский, для триллера подходит. А теперь затемнение: закрыли, понесли. Дрон сейчас нам настоящее кино покажет.

Вторая половина криминального дуэта обеспокоенно оглядела салон двухместного авто:

– Мы пропали. Джойстика нет! Понимаешь ты? Если б я дома был, взял бы джойстик от старого дрона той же фирмы, а здесь просто ума не приложу…

– Посмотри на коробочку, – ответил ровный голос с нотками превосходства.

– Смотрел я уже в коробке! За дурака меня держишь?

– Не в коробку, а на коробку.

– Ну, давай уже быстрее, без загадок! Нам каждая секунда дорога. Сейчас начнётся твоё голливудское кино!

– Да сбоку напечатан код. Я его скачала, установила приложение и управляю дроном со смартфона безо всяких джойстиков. Доставай попкорн.

Из затемнения появилась героиня: Марина, повинуясь зову плоти, открыла крышку в предвкушении слияния со своей истинной любовью.

Синие огоньки и чёрный пластик поверх вожделенного яства настолько обескуражили её, что это дало необходимую фору.

Холмская подняла отливающий свинцом рубильник – на самом деле всего лишь провела кончиком пальца по его изображению на гладкой поверхности экрана. Панорама комнаты Жарченко качнулась. Дрогнула. Застыла. Очевидно, дрон не сумел оторваться от стартовой площадки.

– Похоже, наш малыш вляпался в сыр, – сообщил центр управления полётами. – Витторио, скажи мне, зачем пиццу доставляют горячей? Замороженная гораздо удобнее.

Малыш всё же воспарил, подобно Карлсону. Он ощупывал камерой стены, но казался растерянным.

В глазах Жарченко стоял немой ужас.

В машине стоял визг.

– Я подняла его, давай карту!

– Какую карту?

– Ну, план, какая разница, как назвать?! Я приблизительно помню расположение комнат, но всё равно ты должен был распечатать схему квартиры с сайта строительной фирмы.

– Прямо-таки должен? По ходу дела всё прекрасно можно посмотреть.

– Забыл, в общем. Молодец! Хвалю!

– Да отстань ты! Привязалась, как училка с домашним заданием: «А голову ты не забыл?».

Дрон метался из стороны в сторону, а за ним, перепрыгивая через пылесос, весы, беговую дорожку, скакала Марина Васильевна. Вооружена она была шлёпалкой из секс-шопа и подспудно даже радовалась, что хоть раз в жизни девайс пригодился.

Четырёхметровые потолки позволяли летающему объекту набирать высоту и уворачиваться от хлёсткого правосудия, однако правосудие взлезало на диваны-стулья-столы с проворностью кошки, вставшей на путь преследования. Раскормленность кошки сполна компенсировалась боевым азартом.

Холмская полностью погрузилась в игру. Шутка ли – имея в распоряжении всего одно цифровое око, следить за врагом и одновременно обшаривать незнакомое помещение! За доли секунды требовалось распознавать вещи, имевшие маломальское сходство с картиной:

Пластинка Александра Малинина над кроватью – мишень для дротиков.

Фото модели на холодильнике прикрывает дыру, которую прогрызла толстуха, когда повесила туда замок, да потеряла ключ.

Подушку с вышитым пейзажем хорошо брать с собой в туалет и во время приступа клаустрофобии представлять, будто это окно.

Пластинка Александра Серова за колоннадой бокалов – подставка под горячее.

Столик с маленькими бортиками для завтраков в постели явно несоразмерен аппетиту судьи, зато впору для человеческих голов, которые ей приносят на утро после казни.

Пластинка Александра Розенбаума – вместо фрисби.

Зеркало нужно, чтобы подставлять к носу Жарченко и проверять, умерла она или впала в диабетическую кому.

Логика разбилась только об острые края светлого прямоугольника, который издалека был похож на картину, а вблизи оказался открытой крышкой винилового проигрывателя. Пыльный агрегат, доставшийся от диких предков вместе с коллекцией дисков фирмы «Мелодия» и рудиментом хвоста? О, нет! Современный экземпляр из хипстерского магазина, слишком дорогой, чтобы покупать просто так, не имея в доме ни единой музыкальной записи.

– Нашёл я твой дурацкий план квартиры, – отвлёк Витторио.

– Всё, уже не надо.

– Ой-ой, обиделась, не надо ей!

– Правда не надо. Я всё уже осмотрела. Больше комнат нет.

– Ты один только разочек видела проект этого дома, – с сомнением в голосе сказал Лотуш. – И на сто процентов уверена.

– У меня фотографическая память.

Солидная Марина Васильевна неуклюже взмахнула шлёпалкой и рухнула с дубового стола на пол.

Машину подбросило небольшое землетрясение, но сидящие в ней этого не заметили. Где-то завыла сирена. Холмская размышляла вслух:

– Проигрыватель как тайник для краденого. Размер подходящий, довольно легко вытащить начинку. Только зачем же брать топовую модель с кристально-чистым звуком?

– Может, она меломан, – утомлённо проворчал Витторио. – Пластинки слушает.

– Исключено, – отрезала напарница.

Обыск был завершён, оставалось только вызволить бедолагу дрона.

Если он вылетит из окна и направится к машине, Жарченко за ним проследит. Номера с такого расстояния, конечно, не видно, но красный «Лотос» это вам не белая «Тойота» – найти владельца проще простого. Для этого у работников суда есть все возможности.

Придётся, видимо, пришвартовать верного помощника где-нибудь на крыше дворовой беседки и вернуться за ним некоторое время спустя.

– Дрон оставим ей в качестве сувенира, – усмехнулся Витторио, заводя мотор.

– Дай мне пять минут, – взмолилась Вера. – Я его выведу через балкон. Там открыто, сетки от комаров нет.

– Брось, Холмская, ты слишком привязываешься к вещам. Причём даже не своим.

Спорить бесполезно. Он прав. Пора выключить трансляцию. Рука не поднимается. Лучше отложить смартфон-джойстик и просто не смотреть на него.

Разворачивались молча, был слышен каждый скрип. Мимо проплыла легковушка с волной новостей в открытом окне:

– …Коллекцию Марины Жарченко ценители смогут увидеть на выставке во Флоренции…

Каменное лицо Веры мгновенно оживилось, она бросила многозначительный взгляд на Лотуша и невольно схватила смартфон.

На экране беззвучно хохотала красная рожа.

– Ты слышал?

– А ты разве слышишь, как Жарченко ржёт? Каким образом? Камера дрона без аудиофункции.

– Да я не про смех этот издевательский, я про машину, которая мимо проехала. Там по радио сообщили всё, что нам надо знать. Судья вывезла украденную картину за границу в составе своей коллекции. Скорее всего, под вымышленным названием. Она переплюнула всех – повесила Похитонова на самом-самом-самом видном месте, в галерее, где бывают сотни человек ежедневно.

– Перестань избивать мою машину, – попытался Лотуш поймать в воздухе кулак Холмской.

– Ну обидно же! Могли не заморачиваться. Качались бы в гамаках на набережной, гоняли бы официанта переключать радиостанции. Чпок – новости из мира искусства – ах, оставьте! Мы тут расследуем преступления, лёжа на боку!

Вера столь бездарно изображала беззаботную себя, что Виктор засомневался, знакомо ли ей вообще состояние покоя. За годы знакомства он видел её по колено в соплях, по горло в учёбе, по уши влюблённой – нервы, беготня, обмороки и очень много лишних слов.

– Особенно ужасно то,…

– Холмская, у тебя всё ужасно.

Она улыбнулась странной улыбкой и уткнулась в смартфон.

– Лотуш, наша жертва следит за нами.

– Конечно.

– Смотри сам. Она уже пять минут покатывается, глядя прямо в кадр. Это нам адресовано. Она видела, как мимо проехала машина, она слышала, какие новости оттуда доносились, и она знает, что мы сидим сейчас, посыпая голову пеплом.

– В моём «Лотосе» спрятана камера??

*

Марина смеялась, смех разгонял страх.

Она сидела на полу, который трясся вместе с ней.

Ходуном ходила табуреточка с ножками одна короче другой.

Грохнулся Серов в сопровождении ансамбля хрустальных бокалов.

Открылась дверца шкафа с зеркалом внутри, и оттуда глянула самая настоящая фрекен Бок со шлёпалкой в руке и Карлсоном над головой. Он, правда, чуток изменился – похудел, приобрёл синие огонёчки – но это, конечно же, был Карлсон, а его внезапное появление, конечно же, было сюрпризом от пиццерии. Конечно же.

Марина устала, но заставила себя ещё немного попотешаться над своим отражением. Нужно пользоваться на всю катушку: говорят, эндорфины помогают похудеть. Её живот всколыхнули новые взрывы хохота, но вскоре она призналась самой себе, что имитирует веселье, шатко поднялась на ноги и сказала в камеру дрона:

– Убью.

ГЛАВА 9

– Представляешь, он ещё на втором курсе в первом семестре пообещал показать мне Флоренцию и вот наконец нашёл повод это сделать!

Вера как влетела в прихожую, так и застряла там, разыскивая старый, но прочный рюкзак, который пережил с ней уйму приключений.

Брат не отвечал.

– Ты дома вообще?

– Дома, – ответили кеды.

– Обувь на месте! Я знаю, ты тут!

Сестра покричала ещё немного в тишину, но вскоре вспомнила, что этот лентяй собирался всё-таки дойти до спорттоваров и купить себе вторую пару. Значит, дошёл. Или заказал онлайн, что более вероятно.

С улицы послышался стук. Наверное, у соседей с белья капает, а может быть, они повесили на верёвку ковёр, и он хлопает от порывов ветра.

Редкие удары стали чаще. Стало похоже, будто кто-то колотит кулаками.

Вера бросила поиски рюкзака, пошла на звук.

Брат тарабанил в балконную дверь – судя по благородной синеве лица, больше часа, стойко перенося атаки ветреной погоды и насмешливое карканье пролетающих ворон. Трусы строгого покроя он дополнил ансамблем из лыжных ботинок, полиэтиленового мешка с логотипом модного магазина, а также изготовленной в технике макраме салфеткой, которая прикрывала в былые годы экран телевизора «от греха».

К моменту освобождения выживший успел оценить великую мудрость предков, которые ввели традицию хранить на балконе сломанные лыжи и домашние заготовки. Банки с вареньем поддерживали его силы, деревяшки были отложены на вечер, когда окончательно похолодает, и понадобится костёр.

– Я уж подумала, ты дошёл, – пробормотала Вера, впуская брата.

– Я дошёл, – усмехнулся он.

– Или заказал по интернету, – продолжала сестра.

– Да-да, именно.

Эскимо на негнущихся палочках в несколько прыжков добралось до ванной, включило горячий душ и сквозь шум воды принялось с красочными подробностями расписывать вероломство своевольно закрывшегося шпингалета.

– Это того, что туго двигается? – усомнилась сестра.

Она услышала, как набирается вода, как погружается тело, как скрипучий вентиль обрывает движение струй. Ответа всё не было.

Вера решила вернуться к поискам рюкзака, но брат попросил выключить ему свет и чуток постоять рядом.

В темноте, пропитанной паром, в тесной безопасности ванны он признался, что познакомился на сайте с девчонкой. Искала, с кем поразвлечься. Оказалось, её развлечение – запирать людей на балконах.

Сеструха весомо угукнула, создавая иллюзию, будто внимает каждому слову, и на цыпочках отбежала от исповедальной перегородки оценить степень ущерба.

С бьющимся сердцем выдвинула ящик тумбочки в прихожей. Деньги на месте.

Компьютер и стереосистема тоже.

Оказавшись в комнате брата, она тихонько отклеила от обоев плакаты, которые он берёг десятки лет и с придыханием называл постерами.

Постеры! Всего лишь страницы из журналов. Тонкая бумага, фотки позавчерашних звёздочек-однодневок. Пожелтели и свернулись даже кусочки клейкой ленты, которые удерживали на стене то, что не стоило удерживать в памяти.

Вера швырнула ворох жухлых листьев прямо в лицо весне – в распахнутое окно. Пройди кто-нибудь мимо, решил бы, что у Холмских квартирует осень и со скуки шалит, ожидая своего сезона.

– Постеры твои пропали, – с прискорбием сообщила сестра, вернувшись к брату.

– Хоть какая-то польза.

Две капли звонко ударились о поверхность воды.

– Закрой кран посильнее.

*

Когда братюня 24/7 проклинает долбаного пранкера Купидона, возможно ли без мук сострадания оповестить его о своём грядущем полёте в обитель романтики? Мимолётное упоминание тёплых звёздных ночей, пропитанных сиренью, вероятно, ранит несчастного до глубины души. Юношеское воображение легко дорисует головокружительные поцелуи под зыбкой сенью густолиственных ветвей, а там недалеко и до трепета распалённых чресел. Поэтому сеструха накидала чипсов поближе к игровому лежбищу брательника, чирканула на кухне сумбурную записку и свалила в беззвучном режиме.

Аэропорт вместо скучного ожидания предложил пёструю карусель магазинов беспошлинной торговли, чуть отклонив дальнейший ход событий.

В отделе мужской парфюмерии обнаружилось столько манких запахов – напористых цитрусовых, искренних древесных и каких-то совершенно особенных, необычайно дорогих и цепких, которые апеллировали, не размениваясь по мелочам, сразу к нижней чакре.

Один из этих душных ароматов Вера вдыхала дольше других, вспоминая строку Шекспира: «Так сладок мёд, что наконец он горек». Непристойный? Непривычный? Неприятный? Трудно было определиться с чувствами. Целая гамма эмоций развернулась павлиньим хвостом перед обонянием. Здесь было чуткое ожидание и ясновидческий покой, горечь тайны и удовлетворённая страсть. Именно в таком спутнике нуждалась Вера во время романтического путешествия. Она вдохнула поглубже и постаралась не расплескать эротический морок, овладевший ею.

*

Салон самолёта оказался почти пуст в той части, где сели Холмская и Лотуш. В пределах видимости торчали только плечи и головы нескольких молодых мужчин, которых Вера почему-то назвала сообщниками.

– Ты чего такая довольная? – удивился Витторио.

– Лучший подарок в моей жизни.

Он смущённо отвернулся к овалу иллюминатора, чтобы подёргать серую пластмассовую шторку.

Бортпроводница, по-птичьи вертя головой, прошлась между рядов с последней проверкой.

Витя едва успел проводить её взглядом, как ощутил прикосновение и услышал звук расстёгивающейся молнии. Встал дыбом каждый волосок на теле. Вера уже склонилась, её мокрые губы скользили вверх-вниз, а счастливчик ещё только собирался выдохуть такой правильный, такой излишний отказ.

Оглядевшись, он понял, что стюардессам в эти минуты положено сидеть пристёгнутыми, пассажиры же, по верному расчёту Веры, явно отнесутся с пониманием, если заметят, как повезло их попутчику.

И Лотуш отдался. Откинулся, слился с бегом ярких полос за окном. Он хотел прочувствовать взлёт по-особенному: впустить вибрацию машины внутрь своего тела, пьяно качнуться на перепаде давления и вознестись к блаженству, возносясь всего-то над верхушками деревьев.

Его сперма имела оттенок перечной мяты – приятное дополнение к унылому меню авиакомпании! Если бы она оказалась не столь вкусной, пожалуй, Вера могла выдать себя, громко прыснув или убежав в направлении туалета с надутыми хомячьими щеками, однако оминечивание прошло совершенно незаметно для окружающих.

Стюардесса, правда, успела увидеть, как Витя застёгивает шорты, но он с осуждением глянул на неё исподлобья, и она даже чуть не извинилась (тьфу ты, вовремя вспомнила, что по международным правилам обслуга никогда не просит прощения у клиентов).

*

Флоренция поразила.. хамством музейных работников, отельного персонала и прочих местных.

Туристы из разных стран жались друг к другу, обменивались сочувственными полуулыбками да по секрету делились ценной информацией – куда можно удрать на скоростном поезде, чтобы хотя бы оставшиеся дни в Италии догулять с удовольствием.

Галерея, где выставлялась коллекция Жарченко, с первой попытки не нашлась. Лотуш сначала затащил Холмскую в музей старинного быта с полоумными стариками-мизантропами вместо смотрителей, а потом в одну из тех «сокровищниц», которые кто-то из художников-передвижников назвал кучей, сваленной без ума и вкуса.

Такая же куча мала, только архитектурная, загромождала центр знаменитого города, потому так легко было в нём потеряться. Человек метался муравьишкой по столу, тесно уставленному огромными полосатыми сахарницами, кофейниками, хлебницами. Казалось, они вот-вот сдвинутся ещё ближе и раздавят тебя, а если нет – сквозь тучи просунется длань господня, чтобы впихнуть на свободный пятачок очередной графин.

В гостинице справа от собора со скандалом соблаговолили дать два отдельных номера, чтобы максимально нажиться на зажравшихся русских; это окончательно добило Веру. Напрасно Витторио убеждал её, что двести евро за сутки он потянет без напряга. Забыв про романтику, она потратила час на написание гневного отзыва об отеле. Вайфай поминутно отключали – видимо, для того, чтобы постояльцы не могли оставлять жалобы на популярных туристических сайтах.

Удивительное начало путешествия привело Лотуша в отличное расположение духа, и он отказывался печалиться из-за флорентийцев, из-за Флоренции, из-за Холмской. Она говорила:

– Люблю тебя за то, что ты можешь вот так резко запретить себе грустить.

А он ничего себе не запрещал, не прятал под спуд, не скрывал от окружающих. Он просто уворачивался, если приближалось душевное помрачнение. Например, шёл гулять. И свою боевую подругу решил подбодрить тем же способом.

– Пойдём, посмотрим, какой у них тут вокзал. Напротив ещё штуковина типа замка.

Вера любила вокзалы даже больше, чем аэропорты. Под ручку с Витторио она охотно зашагала в направлении интересного объекта. Её воодушевление росло, пока из штуковины типа замка не раздался визг. Слишком громкий, слишком долгий и пронзительный, он шёл из динамика и был создан наверняка искусственно. Однако смятение на лицах туристов было настоящим.

– Бесполезно в этом городе искать романтику, – сказала Холмская. – Найти бы коллекцию Жарченко.

*

Марина Васильевна слыла акулой среди собирателей предметов искусства. Отсутствие понимания красоты и ценности вещей в её случае сполна компенсировалось знанием аукционных механизмов. Путь её интересен.

Среди шипения снобов и шампанского она стояла всегда одна, прочитывая каталог от корки до корки. Довольно скоро ей примелькалось название некой типографии – как оказалось, единственной, где возможно было достичь достойного качества цветопередачи. Секретарь там оказался отзывчивым парнем. Итак, она получала аукционный список раньше рядовых покупателей, а значит, имела больше времени на сбор информации. Пробки выстреливали, снобы спорили, Жарченко, заметная, но не замеченная, стояла в сторонке со своей тайной и улыбалась той царственной улыбкой, с которой она обычно обмахивает потные ноги под столом во время судебного заседания.

Загодя выяснить достоинства и недостатки лотов – полдела. Во время торгов необходимо внимательно следить, не всплывут ли заинтересованные рыбки в глазах ценителей при появлении той или иной вещи.

Сведущих людей было несколько. Увы, не так много, как хотелось бы, и каждый, к тому же, со своей слабостью. Один частенько переплачивал за обнажённую натуру, другой вцеплялся мёртвой хваткой в любые украшения с сиреневыми сапфирами – и следовало научиться издали различать этот маниакальный огонёк, дабы ненароком не оказаться втянутой в ненужную битву.

Перебивая ставки Лотуша, Марина Васильевна терялась в догадках – на кой ему вообще сдался Похитонов. Ещё больше её удивило приглашение в гости. Отмечать подобного рода покупки вообще глупо – надо быстро запирать их под замок! Ну, а звать человека, у которого отбил своё приобретение,.. да, есть такое развлечение.. только в кругу людей совсем иного сорта – коллекционеров-спортсменов (если можно так назвать когорту кичливых господ, ради драматического эффекта способных на собственной свадьбе собрать всех бывших поклонников невесты). Виктор таким не казался.

Виктор таким и не был. Случайно узнал адрес своей соперницы и решил из чистой общительности свести знакомство поближе. Знатоки искусства приводили его в восторг.

*

– Вот, похож, вроде, на моего, – остановился Витя у пейзажа в центре зала. – Тут и табличка с фамилией Похитонова.

– Вот этот точно не твой, – схватилась за свежеперекрашенную голову Вера. – Перечень работ составляется заранее и проверяется куратором принимающей стороны. Жарченко, скорее всего, протащила бы ворованную картину под видом шедевра неизвестного художника. Здесь у нас восемь неопознанных полотен плюс две деревянные доски. Посмотри на них, да пойдём отсюда. Я уже всё.

Выбравшись из-под обстрела тихой итальянской брани надзирателя, она погрозила ему напоследок кулаком и исчезла в переулке.

Когда Лотуш нагнал её, она без предупреждения набросилась на него – с делами покончено, настала очередь тягучих поцелуев. Никакие потомки Муссолини не отберут у неё возможность получить свою долю удовольствия! Вера слишком изголодалась по любви, по объятиям, по тончайшему аромату волос, от которого сердце полновеснее бьётся в груди.

Витторио гладил её бока, каждую впадинку между рёбрами, а наклонившись, достал и до булочек. Он схватился за них так, будто был голоден не меньше.

Эта скульптурная группа попалась на глаза Марине Жарченко, когда она шла в галерею. За коротенькие выходные следовало убедиться, что выставка проходит без сучка без задоринки, и ноги её торопились, а мысли были заняты непредвиденными требованиями итальянской стороны.

Черти бы их подрали!

Кошка бежит.

И переводчик убежал.

Цветочки.

Поворот? Нет, мне прямо.

Лотуш.

Мимо.

Лотуш?

Назад.

Она вернулась на несколько шагов. Тщетно. Переулок был пуст.

Парочка испарилась достаточно быстро, чтобы избежать разговора с Жарченко, но можно было сделать это ещё чуть-чуть пораньше – тогда тень убийства не нависла бы над душой, ещё недавно столь чуждой преступления…

ГЛАВА 10

Двое в красном подошли к угловому номеру, оставшись незамеченными. Глубокий ворс ковра сглатывал каждый их шаг.

Впрочем, если бы пол и стены отеля были отделаны гулким мрамором, молодая женщина по ту сторону двери не обратила бы никакого внимания на калейдоскопическое эхо в коридоре. Её рот зажала судорога оргазма, в ушах бесновался пульс, всё тело лежало в руинах, и только натянутая струна правой руки да подвижный средний палец доигрывали ноты начатого, конченого, длящегося бесконечно самого страстного признания в любви.

Постучаться в номер надо было деловито, быстро, достаточно громко, поэтому стучал мужчина. Собственно, это даже не обсуждалось – он просто взял инициативу в свои руки, точнее, в сжатый кулак, чтобы избежать волокиты. Малейшая замедленность действий могла выдать неуверенность обоих и поставить операцию на грань срыва.

Дверь не открылась.

Открылись светлые глаза.

Они выхватили из скомканного интерьера цветовое пятно халата и снова закрылись.

Как же не хотелось сковывать одеждой вольное тело! Оно уже несколько часов взбираясь всё выше и выше по нефритовой лестнице. Со ступени игры – на ступень драматизма, со ступени нежности – на ступень боли, а дальше – кто-то ошибся номером, и всё запросто сломано?

Фигура в халате расхлябанной походкой пошла открывать. Чья бы мерзкая рожа ни обнаружилась в коридоре, в неё уже хотелось плюнуть. Иногда не очень удобно быть дамой с поджатыми губами и блюсти себя круглосуточно. Хотя.. Чужая страна – можно сделать исключение.

В приоткрывшейся щели, вопреки ожиданиям, появилась не мишень для плевка, а ничего себе такая бутылочка шампанского. Барометр настроения качнулся в нужную сторону.

– На посошок! – выкрикнул данаец, дары приносящий, шагая в комнату с таким видом, будто его пригласили.

Хозяйка номера сразу вспомнила, что видела нахала и его спутницу прежде; это её успокоило. Но чего они хотят? Может, подпортить репутацию иностранки в последний день её пребывания здесь? Похотливые светлые глаза пробежались по мужской фигуре, потом по женской… да, пожалуй, из этого может выйти нечто стоящее. Вот только не хотелось замутнять рассудок алкоголем, пусть даже таким лёгким и изысканным.

Гости обиделись. Они выбирали бутылку битый час, но на нет и суда нет – можно чего-нибудь погорячее. Рядом с электрочайником в номере стоял небольшой поднос с коричневыми прямоугольниками порционного кофе, с белыми трубочками, наполненными сахаром, с чайными пакетиками в разноцветных конвертах и даже с прозрачной солонкой, набитой диабетическим подсластителем.

Весьма похожие таблетки нежданные посетители принесли с собой.

– Сахарницу возьми.

– Сама возьми, на мне остальное.

Гости перебрасывались текстовыми сообщениями из противоположных углов, прикрывая серьёзность переписки веером громких шуток.

Для всех английский был неродным. Участники беседы словно блуждали в лесу. Они то шли рядком по тропинке разговора, то терялись по одному, по двое, чтобы вынырнуть, когда никто уже не ждал, кинуть реплику и снова потеряться.

Хозяйка номера не слишком сильно подпадала под чары словесной игры, но она определённо втекала в транс. Её завораживало собственное тело. Под тканью халата оно извивалось, словно змея, порывисто выкручивающаяся из медленной кожи. Длинные тонкие ноги вытягивались то к одному, то к другому собеседнику, босыми пальцами гладя ковёр. Эти двое были так близко от изнывающей голой плоти – и так ещё много шагов навстречу им предписывали правила общения!

Тело никогда не врёт, в отличие от лица, которое мы предъявляем миру, снабдив неким выражением.

Тело может себе позволить быть свободным. Скрытое одеждой, оно лежит нетронутым яблоком в любых садах, с любым множеством жадных рук вокруг. В излюбленных микрошортах оно излучает электричество; этот магнит притягивает так же сильно, как отталкивает, ведь демонстрация прекрасной формы – триумф, а к триумфатору нельзя приблизиться, можно, в крайнем случае, восхищённо бросить букет под колёса его велосипеда. Да, наслаждаясь своим телом, мы способны одновременно ощущать могущество и бессилие, потому что общественная мораль запрещает просто так делиться наслаждением с другими.

Если ты не похожа на нимфоманку, тебе проще ею быть. Твоё предложение никого не обидит. Есть тела настолько интеллигентные, что их невозможно опошлить никаким ракурсом, никаким освещением, никакой ситуацией. Сбалансированность личности сквозит в пропорциях частей и в гармонии ансамбля. Просвечивают чертежи бога.

– Let me show you something, – поманил гость хозяйку номера к окну.

Она подошла, предвкушая долгожданный физический контакт. Может, обнимет невзначай за плечи?

Он так и сделал. Прижался гладкой щекой к щеке, и она чувствовала, как движется мельчайший мускул, когда он рассказывал о доме, видном из окна.

Её не интересовал дом.

Её глаза были закрыты.

За спиной ахнуло – движение воздуха или рассыхающаяся мебель.

Будто в попытке заглушить этот неодушевлённый вздох, голос мужчины стал громче.

Или он хотел перекрыть шёпот шагов, отступающих по ковру к ванной?

Что-то готовится. Главное не обернуться и не испортить сюрприз.

*

Таблетки оказались крупнее, желтее и имели более острые края, чем взятый с подноса подсластитель для диабетиков.

Пришлось не насыпать сверху подозрительно отличающийся слой, а полностью вытряхнуть безвредное содержимое солонки в унитаз, чтобы наполнить её дурманом от донышка до крышки.

Теперь надо прощупать, как вернуть испарившийся предмет сервировки на стол. Пальцы печатали:

– Мне бы обратно поставить. Будет момент?

Из комнаты в ванную миллион лет шёл ответ. Отрицательный.

Нетерпеливо гудели трубы этажом ниже. Вздрагивал уже и свет, а жертва всё щебетала без умолку – минуту, две, десять, подобно птице, которой не нужно даже вкладывать смысл в звуки, нужна только ветка да отрезок времени, равный бесконечности.

– I suppose, I’ve lost it not far from here, – донеслось, когда надежда совсем собралась помирать.

Лязгнула дверь. Хозяйка номера и гость отправились на поиски утраченного.

Злодейка перебежала из ванной в комнату, шлёпнула о поднос солонку. Крышка отлетела, таблетки высоко подпрыгнули, намереваясь бежать. Проворная рука поймала их, вернула на место, потом нырнула под юбку и долго оттуда не показывалась.

Бантики на подвязках чулок натирали кожу, добавляя к приятному чувству риска совершенно излишнюю физическую боль. Униформа оказалась слишком узкой: всё, что было надето ниже, она буквально впрессовывала в мягкую плоть, подобную музейному воску под натиском глиняных шумерских печатей.

Чтобы получить хотя бы мгновение облегчения, пришлось ужаться со всех сторон и подтянуть юбку к талии. Уфф! Пальцы проскользнули между ногами и резинками, ощупывая ландшафт и охлаждая его.

– I shouldn’t leave my room for so long, – послышалось вдруг из коридора.

Ткань натянулась на бёдрах так сильно, что чуть не разошлась по шву, но так и не налезла обратно на полушария ягодиц. Чулки, подвязки, даже обнаглевшие кружевные трусики почуяли свежий воздух и не хотели обратно в красные траншеи, где задыхались уже около часа.

Парочка вернулась! Далеко не всякой девушке понравится голый женский зад в номере, однако тут реакция была явно положительной.

Оставалось только улыбнуться в ответ и сесть в кресло с юбкой на талии, как будто так и надо.

Спутник усадил хозяйку пить чай. Настоятельно порекомендовал использовать подсластитель вместо сахара, ведь так полезнее для здоровья, на что получил ответ – ещё лучше пить без всего.

Наклёвывалась необходимость каким-то образом незаметно растолочь пару таблеточек и подбросить в чай без спросу.

Снова идти в ванную нельзя.

Дефилировать с юбкой на талии вообще не комильфо.

Лучше сидя прикрывать свой зад.

Опять посыпалась череда беззвучных сообщений:

– Не могу встать настолки и насыпь

– Где взять настолки

– Растолки а не настолки

– Кому что растолковать

– Растолки а не растолкуй. Между двух ложек.

– Я не понимаю твои шифровки!!!!

Злоумышленница взяла с подноса две чайные ложечки, подняла вверх и многозначительно соединила их, пристально глядя на подельника.

Хозяйка номера, решив, что это намёк на сексуальную позу, едва не взвыла от нетерпения.

Гость унёс ложки в ванную. Ого! Она его заставляет их куда-то засовывать? Или совершать нечто ещё более извращённое, на что не хватает воображения?

Свальный грех в крови у человека. Без сатурналий, без Ивана Купалы прозябает внутри богиня любви. От природы способная щедро и радостно раздаривать, она принуждена отдавать поневоле – отдавать не тем, кому хотела бы, не то, не тогда и не в том количестве.

Налогоплательщица с порядковым номером – вот единственная приемлемая роль для женщины в современном обществе. Ей не пристало наслаждаться природным даром, царственно оделять поклонников и не беднеть от этого. Ей предписана экономность, страх лишений, терпеливое ожидание дойки. Что её – ей не принадлежит. И только в минуты разврата она овладевает собой настолько, что распоряжается по собственному вкусу сокровищами извечно запертой пещеры.

Жизнь уже не будет прежней, если поддашься искушению хотя бы разочек. Заразят чем-нибудь или шрамы оставят, а то и самооценку погубят нелестным комментарием. Но попробовать стоит.

Гости продолжали писать друг другу:

– Как помешать

– Чему ты собрался мешать

– Чем помешать чай чтобы не звенело

– Пальцем! Хватай когда я запою

Теперь они поменялись местами – он взмок в ванной, она похолодела в комнате.

– I was going to show you my underwear, – чуть наклонив голову, сообщила жертве хищница. – Touch the lace. Feel it.

Хозяйка номера протянула тонкую руку и ткнула пальцем в бантик на трусиках.

Словно нажала кнопку музыкального автомата:

– Love me tender, love me sweet.

Отпрянув от неожиданности, она обнаружила позади себя стоящего мужчину. Он приглашающим жестом протягивал кружку с травяным чаем и соблазнительно посасывал указательный палец правой руки.

Каааак же он обжёгся! Скольких усилий стоило не закричать и не отдёрнуть руку, а додавить нерастворённые белые крупицы на дне и вовремя сунуть в рот палец, чтобы и остудить его, и слизнуть зеленоватые капли, свидетельствующие о преступлении!

Увы, чай отставлен. Жертва, улыбаясь, кивает, но по сути отказывается – потом, потом.

А когда потом? Ведь надо же сейчас, надо срочно!

– Want some? – предложила подельница, заметив провал плана.

На её ладони лежала таблетка.

Придётся принять.

Раз современное цивилизованное общество запрещает поддаваться искушению, будучи в здравом уме и трезвой памяти…

Придётся принять.

Жертва запила чаем, где были растворены ещё две.

*

Злоумышленники открыли чемодан. Промашка.

Отодвинули мини-холодильник. Ничего.

Под кроватью, под матрасом, в шкафу, под ковром – пустые надежды.

Тягостное чувство в опустившихся руках. Опустившимся голосом ещё недавно такая ловкая и удачливая Вера пробормотала:

– Помоги мне натянуть юбку, да пойдём уже отсюда.

Витёк резко дёрнул ткань вниз и вышел первым.

Холмская смыла содержимое солонки в унитаз, стёрла отпечатки пальцев и печально последовала за ним.

Только на лестнице, блещущей огнями, они от души расхохотались.

Атмосфера дорогого отеля пьянила, мириады лампочек стремились вверх, подобно пузырькам бодрящего шампанского.

– Как мы сразу не догадались таблетку Анне просто вежливенько предложить? – удивлялся Лотуш. – Ведь она же голландка, с утра вместо кофе употребляет всякие штуковины.

В волнах его кудрей заблестела струйка первого седого волоса. Вере понравилось – гармонирует с обстановкой. Он и сам был подобен статуе, мог бы держать один из тех круглых фонарей на изгибе балюстрады.

Она вспоминала, как впервые узрела сие великолепие: зашла так, без повода, ведь мотыльку не нужны оправдания, когда он замечает в приоткрытой двери тёплое сияние ночного золота.

Теперь же она по-новому оценивала парадный фасад. Разлагала его на составные части, которые ничем не удивляли сами по себе.

Вот начищенные зеркала.

Вот вощёные деревянные панели.

Вот натёртые квадраты мрамора.

Вот Лотуш.

Обыкновенный Витя Лотуш, который много лет назад получил пышную кличку Витторио.

– Будем надеяться, это не убьёт её.

– Говорю же, Вер, голландки стойкие, проспит сто лет в крайнем случае.

– Главное, чтобы нашёлся тот, кто её разбудит.

ГЛАВА 11

– Хоооолмская, давай не пойдём, – ныл добрый молодец, подбавляя газку. – Я вчера только видел их обеих в качестве звёздных экспертов ток-шоу. Знаменитая левретка на месте. По моему дому бегает какая-то незнаменитая.

– Ты правда думаешь, что смотрел прямой эфир? Передачу с Додошиной записали полгода назад, они всегда так делают.

– Собачка на месте. Лина мне по телефону всё сказала. Дала послушать цокот коготков.

– Может быть, она сама цокала. Копытами своими дьявольскими.

– Учись доверять людям.

– У тебя учиться? Развесить картины в доступных местах и назвать полный дом проходимцев?

– Я сто лет Эвелину знаю.

– И за эти сто лет она ни разу никого не обворовала? – без тени шутки поинтересовалась Вера.

– Я не о том…

– Значит, обворовала.

– Я просто объясняю, почему её пригласил. Захотелось.

– А теперь притворись, что она по той же самой причине позвала тебя: просто хочет пообщаться со старым другом.

– Как я могу притвориться, когда девчонки уже ей разболтали, что Витюша дорогой едет в качестве ревизора? Буду ходить по комнатам и вынюхивать, да? Отлично!

– Ты сам согласился с такими правилами игры.

– Я по вечерам в компаниях и не на то соглашался. Мне утром предлагаешь жить по вечерним правилам?

– Если бы это было утро следующего дня, я бы поняла, но сколько уже прошло? Сто раз мог накатать заявление, чтобы розыском занялись профессионалы.

– Профессионалы! – фыркнул Витторио. – Знатоки! Каждая собака теперь у нас эксперт!

Он откаблучил такой резкий поворот, что обычная машина перевернулась бы. Вера грациозно поправила сбившийся набок серо-зелёный кокон из волос и ничего не сказала.

Монолог её спутника продолжался, набирая громкость:

– Я же их всех знаю как облупленных. Мозгов кот наплакал, поэтому хочется пойти именно туда, где нужны извилины, чтобы потом направо и налево рассказывать, что образование и ум никак не связаны. Это же так легко! Поступить помогут родители, девчонки дадут списать, декан перетащит с курса на курс, если надо. На выходе будет пустышка – внутри никаких знаний, зато снаружи красавец! Решительный мужчина с волевым подбородком, которого все уважают исключительно за то, что он умеет себя правильно презентовать. Это я про нашего участкового инспектора, или кто он там по званию? Извини, ты же его не знаешь. Вообще зря о нём завёл речь, тебе не интересно.

– Интересно. Очень. Ты так редко рассказываешь, о чём думаешь. А ведь в прекрасной голове мысли должны быть прекрасные.

– Ненавижу лесть, – сыто поёжился любимец, словно его почесали за ушком.

– Приехали.

*

Трель дверного звонка смешалась с заливистым собачьим лаем.

Виктор бросил взгляд победителя:

– Ну, убедилась? Можно уходить теперь?

Он ожидал слов сожаления или хотя бы пристыженно склонённой головы, однако Холмская не торопилась признавать ошибку.

– Скажи, левретка всегда так громко реагировала на приход гостей?

– Я ж её даже не видел.

– Но слышал! Говори скорее.

Дверь уже открылась, и разговор был прерван.

Лина выглядела, как обычно.

Олли выглядела, как обычно.

Всё в доме выглядело, как обычно, только было накурено.

– Значит, кто-то подбросил такую же собачку в качестве улики, чтобы указать на меня, – начала без предисловия хозяйка.

– Мы этого не говорили, – осадила её гостья.

– Тогда у вас ничего не сходится. Кто-то незаметно протащил псину просто так? От нечего делать? Или она сама в окно влетела? У вас реалистичные версии будут? Совершенно ясно, что одна из твоих, Витенька, подружек засунула псину внутрь сумки (благо, сейчас в моде огромные модели!) и выпустил, когда мы с Оллечкой утомились и пошли баиньки. Да, мой зайчик?

Последние фразу она, как истинная яжмать, буквально пропевала, между словами утыкая длинный нос в тонко изогнутую лиловую спинку.

– А легко раздобыть левретку изабеллового окраса? – спросила Холмская, желая не столько получить ответ, сколько увидеть реакцию на вопрос.

– Ой, да нет, конечно, – живо включилась Додошина. – Тем более, за такой короткий срок.

– За какой?

– Не тупи. Я имею в виду срок подготовки бандитов к этой авантюре.

– Да я прекрасно поняла, о чём ты. Я спрашиваю, какой срок? Неделя? Месяц? С чего ты взяла, что собака куплена недавно? Может быть, она у воровки жила полгода.

– Не может быть, – уверенно помотала головой Эвелина, соображая, как она ухитрилась свернуть с продуманного пути в боковой коридор рассуждений. – Я знаю некоторые признаки. Я настоящий эксперт.

Лина самодовольно кивнула.

Гостья подыграла ей, смешав в равных пропорцях удивление и восторг:

– Действительно, только крутой специалист поймёт, не видя само животное.

– Видела я, – кинула Додошина.

– Ого! – аж присела Холмская. – Двух левреток одновременно?

Как только она коснулась дивана, у Эвелины сработал внутренний переключатель: нейроны навек запомнили команду «кофе», которую требовалось максимально быстро выполнять, когда муж, приходя с работы, садился на это самое место.

Руки доставали из шкафчика две чашки.

Каблуки деловито барабанили по кухонному полу.

Голова думала, зачем было начинать возню, если гости не выражали желания чего-нибудь выпить.

Вера в ожидании ответа появилась в дверях, поигрывая вопросительным молчанием.

Хозяйка затравленно и вёртко оглянулась.

Если муж вставал у неё за спиной, это означало, что она совсем уж задержалась со своим кофе («Своим? Ты называешь его своим? Серьёзно? В этом доме нет ничего твоего. Кофе мне готовит немецкая машина, а ты только кнопки нажимаешь, да и то нерасторопно. Я ору на тебя? Просто воспитываю, раз уж родители воспитать не смогли. У тебя в каждом слове столько вранья – просто уши вянут. Привыкай говорить правду»).

– Нуу… Да, конечно, перед уходом я видела обеих. Никому не сказала, но видела.

– Ты в любых непонятных ситуациях предпочитаешь молчать?

– А ты, если видишь у кого-то хомяка, начинаешь орать: «Смотрите, там хомяк!»? Я, к счастью, не так воспитана.

– Всё-таки это чуть больше, чем хомяк. Ненамного, но больше. По весу, может, даже одинаково…

– Ты путаешь с морскими свинками, – вставил Витторио. – Это они бывают здоровыми, как собаки. Я видел, мужик одну такую длинношёрстную спутал с париком и надел на голову.

Веру нервировало, что он прерывает удачно сложившуюся цепочку. Жертва только-только начала запутываться, а некоторые тут со своими травматическими воспоминаниями всплывают!

Допрос превратился в балаган. Эвелина почуяла выход из лабиринта и расправила плечи. Старательно построенная клетка распалась на прутики.

Но Витя был очарователен в своей наивности, ему можно было простить всё. Кроме того, они впервые вдвоём куда-то пошли. Пусть даже на охоту за человеком.

– Где ты такое видел? – спросила начинающая сыщица свою милую помеху.

– По телевизору, – сконфузился обаяшка.

– Надо запомнить: твоя любимая передача «Хомяки и парики».

Холмская решила – раз уж серьёзный настрой ушёл, пришло время разыгрывать карту легкомысленности. Додошина потеряет бдительность и добавит ещё улик против себя.

Её было очень просто дёргать за ниточки. В стрессе она терялась, вне стресса слишком сильно отпускала поводья, на вопросы отвечала нервно, от прямого взгляда впадала в почти гипнотический ступор, а когда рядом кто-то шутил и смеялся – изо всех сил желала провалиться сквозь землю.

Вера позволила Виктору завести ту светскую беседу, во время которой больше поддакивают, чем говорят, и больше улыбаются, чем слушают. Сама тем временем незаметно приблизилась к собачке и взяла её из рук хозяйки, не вызвав возражений. Она знала, что скорее всего получишь отказ, если будешь спрашивать разрешения, поэтому безмолвно подсунула руки под тёплое брюшко и плавно перекатила трепетное тельце к груди.

Додошина, казалось, не заметила потери бойца. Увлечённая трескотнёй, она с опозданием осознала, что у неё отбирают самое ценное, да и не решилась бы она протестовать, хотя понимала – Холмская хочет присмотреться к левретке. Слабо понимая, что такого можно обнаружить на собаке, она всё же заволновалась.

Лёгкая паника не укрылась от внимания Веры, и ей пришло в голову помурыжить подозреваемую. Она оживлённо подключилась к разговору, с притворной рассеянностью поглаживая утончённую лиловую головку, потягивая одно за другим хорошенькие ушки, ласково сжимая податливую кожу на загривке.

Додошина ожидала, что она начнёт придирчиво осматривать животинку, и вот тогда-то можно будет вслух назвать её параноиком, самодельным сыщиком, шпионом, но Вера не предоставила ей такой возможности. Она, хотя и не без труда, удержалась от того, чтобы взглянуть в блестящие собачьи глаза. Только кончики пальцев, нежно поглаживая вокруг век, исследовали эти два глобуса, вся анатомия которых была на виду, вплоть до осей, которыми они крепились к черепу.

Левретка успокоилась в любящих руках и перестала дрожать. Если бы можно было не расставаться!

– Тебе сказали девчонки, какой квест придумала Дана? – наконец перешёл Витторио к сути. – Покажешь нам свои картины?

Эвелина поджала губы, однако провела по дому не слишком званых гостей.

Вера заглянула, кстати, и в ванные, сославшись на свой профессиональный интерес к дизайну (зря хозяйка хвасталась сантехникой от Захи Хадид).

Никаких произведений искусства замечено не было, если не считать распятия над кроватью в голубой спальне.

Холмская подмигнула напарнику.

Витя зевнул.

*

– Ну как? – спросил он, втягивая бодрящий вечерний воздух и не торопясь за руль.

– Я пришла к противоречивым умозаключениям, – задумчиво, медленно проговорила Вера, будто продолжая взвешивать найденные улики. – Собачка точно не та, с которой я возилась у тебя дома.

– Ты с обеими возилась, причём в один день, и тогда почему-то не заметила разницы.

– Там одна была! Ты не понял до сих пор? Лина забыла свою Олли на месте преступления.

– Она говорит, что ушла раньше ограбления. Ты с фальшивой собакой целовалась под конец вечеринки.

– Веришь ей, а не мне? – сложила руки на груди Холмская.

– Так она же эксперт по левреткам, а ты.. ну сомневаюсь, что можешь отличить одну псину от другой. Мне кажется, ты просто хочешь обвинить Эвелину на пустом месте. У тебя к ней иначально антипатия. Только познакомились – сразу не поделили, утю-тюшеньки, платьице.

– В нём сама Кристина Риччи ходила на бал.

– Так его вообще таскают все, кому не лень? Ты из-за какого-то кружевного хвоста меня чуть не поссорила с подругой.

– Можете дружить дальше. Смело в гости приглашай. Твоё собрание живописи не кажется ей желанным кусочком.

– О, ты наконец осознала, насколько Линка богата? Она могла бы таких покемонов собрать – Да Винчи, Рембрандта, Ван Гога – что мой нищий кабинет сгорел бы со стыда.

– Рассуждаешь, как обыватель: считаешь деньги в чужом кармане, пытаешься угадать цену люстры в чужой гостиной, и чужая душа уже, вроде, не такие потёмки. Мой второй вывод основан совсем на другом. Можно сказать, на психологии.

– Ну?

– Человек, у которого над постелью прибит шоколадный Иисус, не станет красть Похитонова.

ГЛАВА 12

Арина по-кошачьи разлеглась на клавиатуре, потянулась, перекатилась с боку на бок и маленьким носиком нажала «отправить» – по крайней мере, письмо выглядело так. Что было на самом деле, никто никогда не узнает. Возможно, после утомительного перелёта девушка пролила на компьютер какой-нибудь бодрящий напиток и спешно вытирала его, задевая все буквы подряд.

Из россыпи согласных и гласных Лотуш выхватил главное: «приходитебязателно ждёт П О ХИТОНОВ».

– Наше расследование завершено, – прокомментировала письмо Холмская. – Картину действительно украли ради забавы и приглашают забрать. Прозаичный финал.

– Ехидничаешь? – уточнил напарник.

– Арина ехидничает?

– Вряд ли. Даже если она привирает, то уж точно не с целью поглумиться.

– …А с целью заманить тебя в сети, – пробурчала ревнивица.

Красавчик издал некое подобие смешка, но осёкся. Арина однажды обмолвилась, что хочет сделать его частью своей коллекции. Тогда это показалось шутливым флиртом. Однако, войдя в её круг, Виктор понял – юмором здесь не пахнет.

Пахнет политическими скандальчиками, славой и большими деньгами.

С тех пор, как Арина приобрела проектор и побелила одну стену, сборища в её доме имели формат киноклуба. Мужского клуба. Ибо все гости являлись потенциальными гонцами, призванными донести красоту расчётливой златовласки до сильных мира сего. Здесь варились художники с со столь нужными им галеристами, фотографы с арт-директорами глянцевых журналов, а также рекламщики, клипмейкеры, киношники, приятели толстосумов… Роль последних заключалась в том, что они должны были расписывать Аринины достоинства лакомым друзьям, в то время как остальным вменялось в обязанность запечатлевать её прелести и выставлять там, где их мог увидеть достойный жених. Оставалось только удивляться, где она столько випов выкапывала, чем завлекала к себе.

Фильмы подбирались разумно. В центре повествования неизменно стояла девица приятной наружности, которую жаждали облагодетельствовать импозантные джентльмены. Благо, Америка пятидесятых и Италия шестидесятых оставили нам в наследство немало комедий и детективов, где сей воспитательный посыл соединялся с жарким сюжетом, не давая зрителям скучать.

Были ли где-нибудь в тот вечер коктейли вкуснее? Бокалы отрицательно качали головками на длинных шеях.

Вызывало ли прежде столь сладостный трепет имя Хичкока в титрах? Гости покачивали головами в такт бокалам.

Что могло затмить янтарный блеск Арининых волос? Только волна розового суфле, омывающая личико Веры с яркими губами и огромными накладными ресницами.

У хозяйки вечера ресницы были нарощены, и окажись они наедине, она не преминула бы добросердечно посоветовать бедняжке сменить временное украшение на постоянное. В присутствии же мужчин она ограничивалась мимолётными насмешливыми взглядами. Внимательный наблюдатель мог бы заметить целый диалог: взор Арины рвал и метал, а Вера в скромно опускала веки – и наклеенные на них стразы без труда отражали нападение.

– Я тебя одного приглашала, – пробежался медленный шепоток по шее Виктора.

– Боишься, мы вдвоём выдуем весь твой шампусь? – спросил он.

– Вот конкретно шампанского у меня хватит на всех твоих баб. А терпения может не хватить.

– Чем тебе Холмская не угодила? У меня вы мило общались.

– Попроси, чтобы не отсвечивала.

Будто переходя дорогу, Арина глянула направо и налево прежде, чем сделать шаг. Она раздала улыбки кавалерам, маячившим поодаль, только потом подошла к сидевшим у экрана.

По её знаку симпатичный блондин выключил проектор – в наиболее острые моменты кинопоказ прерывался, чтобы все могли выдвинуть предположения, как герои выйдут из рискованной ситуации.

Каждый стремился блеснуть интеллектом. Арина любила всё блестящее и с восторгом принимала самые фантастические версии. Прикидывая, кому на сей раз присудить победу, она вертелась перед мужчинами, как перед зеркалом. Есть такая работа – быть в центре внимания.

Холмская подняла руку.

Лилейное запястье и гибкие пальцы так красиво взмыли ввысь, что гомон утих. Комната застыла в ожидании.

– Она не играет! – выкрикнула хозяйка. – Она опоздала, она смотрит фильм с середины.

– И тем не менее, я знаю, что муж главной героини убийца. Он придумал изощрённое преступление: дарит жене шубы по поводу и без повода, чтобы в шкафу завелась гигантская моль и съела её.

Одобрительный смех со всех сторон поддержал эту теорию как наиболее вероятную.

– Какбэ, – сказала Арина. – Моль безопасна для человека.

Многие лица поскучнели.

– Какбэ у мужа есть план «Б», – утешила публику новоявленная клоунесса. – Если моль не захочет кушать, некому будет прогрызать место в шкафу для новых шкурок, но муж продолжит их покупать в диких количествах, образуется давка, и однажды, когда жена откроет шкаф, на неё нападёт, то есть, упадёт огромная гора меха. Задавит – и мужу не придётся ручки марать.

Реанимировав хорошее настроение присутствующих, Вера уже не замолкала.

Арина очаровательно дулась.

Потом фыркала.

В итоге сбросила груз обязанностей и присоединилась к толпе зрителей на представлении розовокудрого скомороха. Ну что за прелесть – смеяться легко, бесцельно, не стараясь обворожить того или иного джентльмена и не заботясь о слезах, брызжущих, как в цирке, ответным выстрелом на выстрел остроумия!

– Приходи почаще, – шепнула Арина Вере.

Хозяйка уже стряхнула с себя чары её обаяния и обращалась к гостье свысока, как бы похваливая за помощь в увеселении присутствующих.

Этому её научили родители. Когда Аришка приносила из детского сада восхищение новой воспитательницей или подругой с ценным в среде детей талантом, поощрения от домашних не было. Увлечённость чужими победами или любование чужими заколками – всё кричало о том, что она не лидер в группе. Так и просидит всю жизнь на подпевках?

Довольно быстро малышке растолковали, что интересных девочек надо либо подминать под себя, либо постоянно высмеивать, дабы никому не пришло в голову, что она хуже них.

Потому-то безотчётную и бесполезную симпатию, едва та шевельнулась в душе Арины, сменило более полезное желание промышлять в паре, как проститутки.

Фу, зачем же так грубо? Лучше привести сравнение с королевой и шутом у её ног. Красавица была на волосок от того, чтобы признаться в отсутствии навыков ловкого собеседника. Слабое чувство юмора, пробелы в образовании, убитую круглосуточным самоконтролем естественность могло бы уравновесить присутствие рядом Веры, которая не боялась быть смешной, странной, пошлой, прямой, бесполой, отвратительной. Именно в таком обрамлении нуждалась идеально симметричная картина…

– Ой, картины до сих пор не показала! – всплеснула руками Арина.

Вера с готовностью вскочила, намереваясь идти туда, где они развешаны, но больше никто не встал. Некоторые даже удивились, куда это она.

Коллекция оказалась вмонтирована прямо в стеклянные стены дома. Хозяйке достаточно было нажать кнопку, чтобы по периметру потолка разверзлась пропасть, и панели начали опускаться. Не шелохнулся только экран.

Гости зааплодировали. В гуле их голосов не было удивления – все, кроме Холмской, бывали здесь раньше и выразили общим вздохом, скорее, привычное одобрение.

Знакомый водопад золотистых волос перетекал с фотографии на фотографию, с полотна на полотно. Аринино тело манило со всех сторон, протягивало руки к господам, которые хоть и были одеты, ощутили себя в центре вакханалии – и это чувство будоражило новизной, хотя панели падали ниц далеко не в первый раз.

Портреты время от времени сменялись. Приятно было находить меж излюбленных Арин нежданную, внезапно разгаданную загадку, которую прежде никому и в голову не приходило загадывать.

Автор одной из новинок, яркий брюнет средних лет, как раз переступил порог зала, когда показалась верхняя часть его шедевра. Казалось, с фотографии медленно сползает неторопливая ночная тень, или в этой комнате время сгустилось? Сантиметр за сантиметром обнажалась белизна кожи, и на этом холсте сантиметр за сантиметром вырисовывался профиль стоящей перед ним гостьи – прямая линия лба, с едва заметной курносинкой основательный нос да такой переход от нижней губы к округлому маленькому подбородку, что сразу вспоминались греческие поиски угодных богам архитектурных пропорций.

Веру повернула голову. Теперь вместо профиля была занавесь розовых волос.

Фотограф подошёл сзади вплотную и затаил дыхание, чтобы ничем не помешать ей разглядывать свою работу из садо-мазо серии.

Откровенно говоря, всё его творчество отражало садомазохистскую натуру автора, только в пору сотрудничества с глянцевыми журналами это были стильные контрасты, а на излёте карьеры появился мотив размытости, который и вылился в фотосессию на развалинах – с пятнами мха и плесени поверх омытых дождями стен, со стёртостью лиц моделей, связанных канатами самым нелестным образом.

– Хотите так же? – прозвучал над ухом Веры хрипловатый баритон.

То же самое спрашивали обычно школьники, ищущие приключений в соцсетях. Правда, свой вопрос они иллюстрировали эротикой совсем иного ранга. Проклятие подлинного искусствоведа в том, что не можешь положительно реагировать на изображения, если они вступают в противоречие с хорошим вкусом. Сколько ни убеждала себя Вера в небезынтересности парных, групповых, а при худом телосложении даже одиночных телесных хитросплетений – избранные в качестве фона дурацкие обои, мягкие игрушки, какие-то рваные тапочки на заднем плане бесконечно перетягивали внимание. Она поначалу пыталась объяснять мальчишкам, какие вещи её возбуждают, посылала им и фотографии автора, стоящего сейчас у неё за спиной. Но ни один ни разу не понял. Фригидная тётя попалась. Настоящая женщина возбуждается, когда полутораметровый оранжевый цыплёнок насилует её чувство прекрасного. Разницу между сексом и насилием нашим школьникам объяснить невозможно. Пришлось просто приучить себя не откликаться на зов юношеской плоти.

– Эх, молодой шеловек, изврашшения для меня пройденный этап, – старушачьим голосом прокряхтела Вера.

Она повернулась, чтобы посмотреть, кто это тут сыплет наглыми предложениями, и вдруг её лицо преобразилось. Сначала на нём высветилась радость узнавания, потом промелькнул миллион невысказанных комплиментов, а остановилась мимика в позиции ожидания, какую можно видеть перед первым поцелуем. В романах девятнадцатого века именно с таким выражением лица девушка уступала красавцу-барину, разорённая аристократка отдавалась нуворишу, скупившему отцовские векселя, или, на худой конец, Мармеладова предлагала свой мармелад.

В стрингах пульсировало: «Fuhre Mich! Halte Mich!». Кто включил музыку?

«Молодой шеловек», извинившись, отошёл. Он и забежал-то только на минутку, отдать Арине забытую на съёмке перчатку («Как же ей одиноко без пары! Икорки? Увы, спешу!»).

Вера наблюдала издали, пытаясь понять, задела ли она его отказом. От обладателя чувственного баритона веяло только спокойствием, уверенностью, достоинством.

Теперь ясно, откуда в его работах столько притягательности. Они передают ощущение силы. Люди хотят быть сильными, но догадываются, что слабы, потому и ловят искорки от настоящего большого костра, стремятся присоседиться к таким, как брюнет-фотограф, хотя бы в качестве почитателей/хулителей/знатоков/жертв их творчества.

Лотуш схватил Холмскую за руку и вырвал из задумчивости.

– Мы зачем сюда пришли? Где Похитонов, Арина?

Хозяйка подвела опьянённого Витторио к огромному полотну и ткнула носом в подпись.

– Хитонов? – удивился гость.

– Я же писала: «Приходи обязательно, тебя ждёт П.О.Хитонов».

Арина покопалась в своей почте, Виктор покопался в своей.

– Первое слово «приходите», – сказал он. – Вот видишь, ты нас вдвоём приглашала!

– Это «приходи, тебя ждёт», – расшифровал отправитель.

– Что за «П О ХИТОНОВ» большими буквами и без точек? – раскапризничался гость. – Специально нас сюда заманила, чтобы тыкать в лицо своими голыми портретами!

Он сделал движение руками, не то отмахиваясь от комаров, не то благословляя присутствующих.

Холмская включила телевизор, тщась отвлечь внимание от новоявленного Папы, но там шло ток-шоу с участием Эвелины Додошиной, и Арина поспешила избавиться от старой конкурентки. Ах, если бы их всех можно было погасить простым нажатием кнопки!

Вера наклонилась, отставив кругленькую попку. Она не нашла на картине инициалов, как ни вглядывалась в иероглифы написанной маслом травы. Их действительно заманили обманом. Вот какими методами златовласка собирает большие компании дома! Мухлюет немножко там, немножко тут, в итоге слывёт организатором лучших посиделок в городе.

*

Вёл Витторио. Это волновало бы его пассажирку, если бы она не была охвачена пламенем слепого возбуждения. Шаловливо раскинувшись, насколько в «Лотосе» было возможно, она тёрла клитор – не снимая трусиков и не особо задирая платье. Ей было, в общем, всё равно, обратит ли он внимание на её игру. Могла справиться и сама.

Всё же обратил – потянулся, упустил руль, догадался затормозить, снова потянулся…

Звякнул ремень, что-то мягкое сдвинуло полоску ткани и нырнуло в сочную плоть, распалённую другими мужчинами для других забав, но с аппетитом поглотившую то неведомое, что предлагала эта ночь. Хлюпанье, смех, допплеровский шорох шин за окном, шутки радиоведущего доносились до барабанных перепонок с искажением, а до мозга – с запозданием.

Смазка залила твёрдое сидение; платье пришлось подтянуть повыше. Теперь одетыми были только руки, плечи, шея. Вера вспомнила правила посещения храмов и прыснула – главное условие соблюдено, никаких обнажённых плечей! Она скорчила святую рожицу, Витторио ответил на это особенно глубоко и проникновенно.

Завтра Холмская будет презирать себя за то, как воспользовалась состоянием Витюши. Нет, сейчас. Стыд нахлынул сразу после судорог экстаза. Немалых трудов стоило убедить себя, что этот случай затеряется среди тысячи и одной услады, которые предстоят им в будущем.

Когда-нибудь потом она обязательно зажжётся от своего любимого, а не от модной фотосессии на Арининой стене.

Когда-нибудь их секс станет актом любви, а не использованием человека для мастурбации.

Когда – стоит ли загадывать?

Бывает ли так вообще?

ГЛАВА 13

– Мерзко на самом деле, – пробормотал Лотуш, просыпаясь.

Залезли в номер, одурманили иностранку – лёжа на боку, он составлял список авантюр, в которые втравила его Холмская. Вчера произошло… Шевелитесь извилины! Произошло затмение.

Днём Витя получил послание из вырезанных букв и разозлился пуще прежнего. Составительница анонимки заявляла, что не даст имени и адреса, но уверена – он разыщет её во что бы то ни стало, если считает себя настоящим сыщиком.

Во-первых, никем он себя не считал. Это была манипуляция из серии «ну ты же хочешь быть настоящим мужчиной».

Во-вторых, что тут угадывать? Автором, конечно, была надоеда Холмская, возомнившая, будто у них какие-то отношения.

Витюша скорее не её бросился бы искать, а тихий островок, куда она не дотянет свои загребущие ручищи. Маникюр у наглой особы был мужской – Лотуш, невольно скользнув по нему памятью, содрогнулся. Без лака, всегда короткие – можно было с уверенностью сказать, что она стригла ногти сама. Причём жуткими кусачками из хозяйственного магазина. И не делала больше ничего: ни масляных ванночек, ни даже удаления кутикулы. Понятное дело, с такими крошечными детскими мизинцами стыдно ходить в салон, но стоит перетерпеть минуты унижения ради того, чтобы не портить настроение окружающим.

Виктор был оскорблён до глубины души предположением, что он будет искать общества подобной персоны. С другой стороны, ему было известно, где она находится в этот день недели и в это время суток. Можно было забежать. Просто доказать, что с его детективными способностями всё в порядке, и тут же улизнуть, тем самым подчёркивая – найти он может кого угодно, только сам решает, нужно ли ему это.

Одевшись максимально дорого, он направился в приют.

*

Вера мыла кошек раз в неделю. Раньше ей хватало часа. С тех пор, как правительство организовало массовые убийства бездомных животных, спасённые прохожими страдальцы прямо-таки переполнили приют, и трудиться приходилось полдня.

Никто другой не умел так сноровисто поставить перепуганного кота лапами на край ванны или столь нежно убаюкать в ладонях лежащего на спине котёнка, без отвращения наблюдая за блохами, плавно заполняющими дно таза. Если бы ей предложили сменщика, она, вероятно, отказалась бы, ибо доверить зверей могла только собственным рукам, ласковым, надёжным и невероятно талантливым.

Никаких других видов благотворительности она не признавала.

Например, развлекать в клоунском парике больных детей просто преступно. Получая столько внимания благодаря недугу, они застревают в нём и даже начинают считать себя лучше здоровых.

А жертвовать деньги на лечение бессмысленно в стране, где и так медицина бесплатна. Многим хочется отдельную палату, компьютерные игры, джип для мамочки и, кажется, что-то ещё, ах, да, консультацию забугорного специалиста, но зачем идти на поводу у профессиональных попрошаек, когда по всей стране страдают от грубости врачей, антисанитарии, нехватки лекарств другие дети, другие взрослые – без хотелок, без фоток со звёздами на сайтах фондов и, самое страшное, без надежды?

Когда сама Вера лежала в больнице, её единственным желанием было выйти как можно скорее.

Находились там и девочки, которые хитростью оттягивали день выписки. Такой же диагноз, как у неё, они преподносили в более трагическом свете, не только сызмальства присасываясь к халявному источнику подарков, но и получая больше человеческого внимания к своим жалобам. Плакали они – персонал спешил на помощь, плакала Вера – ей велели заткнуться или кидали изощрённую угрозу, из-за которой она не могла уснуть в тот вечер и просыпалась в холодном поту много лет спустя.

Отвращение к побирушкам она пронесла через всю жизнь. Подавала только тем нищим, которые ничего не просили, и спасала животных, которым бог не дал способности просить.

– Позор тебе, Холмская! – протянул конверт Витя.

Та, изрядно подмочив бумагу, просмотрела письмо с равнодушным видом.

– И где здесь написано про мой позор?

– Позоришься, анонимки рассылая, – ответил Лотуш уже с лёгким сомнением.

– Ты вообще прочитал до конца? Очевидно же, что это не моё, а Машкино. Уф, вчера по словечку разбирали, сегодня снова… Вот, глянь. Фраза «приходи смотреть картины, я храню их вне дома» ясно указывает на то, что тебя ожидают в некоем заведении. В баре. Ну? Машка твоя бар открыла. Вечером караоке, а утром мастер-классы по живописи.

– Я такого не припоминаю. Думаю, это всё-таки твои подковёрные интриги, а если вдруг Машуткины – то с твоей подачи. Иначе почему ты так уверенно указываешь на неё?

– Вырезать ножницами заголовки из приложения к газете «Коммерсантъ» – до такого докатиться в двадцать первом веке могла только Машка. Считает себя, бедненькая, великой креативщицей. По крайней мере, я ставлю на неё. Хочешь, сделай другую ставку.

Витя промолчал. Спорить на деньги? Угу, щас. И так уже попался в одну ловушку – к лахудре, воняющей мокрыми кошками. Смутные воспоминания терзали Лотуша: будто накануне она прямо в машине бросилась его раздевать, навалилась, окутала чернотой. По ней не поймёшь – было, не было.

Вера держалась отстранённо. Холодность возлюбленного тоже вселяла сомнения в её хорошенькую головку, на этот раз голубоволосую. Либо она приняла фантазию за реальность, либо припадок безумия, на время соединивший их тела, навек разъединил души.

– Вить, хочу спросить, – окликнула она его в дверях. – Случалось у тебя такое, что… да нет, не надо… или… ты часто забываешь какие-то вещи?

– Где? Ах, ну да, везде. Холмская, после стольких лет злоупотребления широким спектром расширителей спектра моя память – как у старика.

– Как дуршлаг у старика.

– Типа того. Но в бар я приду сегодня, будь уверена! Только напомни, как он называется.

*

Название было «Бармашабаш». Основательница заведения получила нейминг бесплатно.

Схема проста: объявляешь творческий конкурс на сайте «Фрилансер.ру» и выбираешь один из сотни вариантов, присланных безработными креативщиками, которые снижают цены до нескольких рублей в борьбе с конкурентами. Заказчику остаётся только бесконечно отодвигать дедлайн, а исполнителям – не теряя бодрости духа, скользить по уведомлениям глазами, ослабевшими от поисков работы да горьких бессонниц, вызванных неуспехом на этом поприще и постоянными укорами за лень.

Название давно уже красовалось над фешенебельным баром, в то время как сайт уведомлял, будто победитель ещё не выявлен.

Вера немало удивилась бы, если бы узнала, что Маша была одной из тех самых предприимчивых девочек, использовавших больницу на полную катушку. Там её позиции были настолько прочны, что когда она отобрала игру у маленькой Веры, наказали не её, а Веру. За стукачество.

В тот памятный день вместо обеда доносчица стояла в углу, держа подушку вытянутыми руками. Мутнеющий взор бесстрастно отмечал – триумфатору не хватило ума освоить игру, и она вот-вот вылетит в окно. Это уж слишком! Неужели нельзя просто отдать обратно?

Когда Вера очнулась от обморока, всё было кончено. Дородная надзирательница брезгливо пинала её, крича:

– Хватит притворяться, Холмская, никто тебя не пожалеет!

Неизвестно, сколько она пролежала на полу, но на коже остался ожог от батареи, а мозг при свете аварийной лампочки успел отключить безграничную, доверчивую любовь к людям.

Произошла некоторая перемена и в обидчице. Она сначала испугалась, что убила насмерть свою соседку по палате, однако единственный взрослый (а значит, умный) человек был на стороне Машеньки.

Когда сильные обижают слабых, в этом видится норма, отражение закона природы, который толкает крупного птенца избавиться от мелкого собрата. Рослая, аккуратно причёсанная девочка может совершить любое преступление, и все всегда будут за неё горой, до последнего не веря в плохое, а сломавшись под натиском фактов – свалят вину на жертву.

Фрилансер, не ведая того, подаривший название Машиному бару, конечно, тоже сам виноват, что разлакомился на подработку.

Обладательница самого русского имени, как большинство русских, вообще не считала нужным платить за интеллектуальную собственность. Идеи – они же такие, носятся в воздухе, кто первый поймал, тот и автор.

Почему в таком случае она не занялась неймингом самостоятельно? Если бы её напрямую спросили, она без запинки сумела бы прочесть целую лекцию о важности делегирования. Талантливый предприниматель даже соплей себе не утрёт, если есть возможность устроить тендер или развести кого-то на сию манипуляцию во имя пополнения портфолио и красивой строчки в резюме.

Что чувствовала Маша к тому, кто выдумал яркое «Бармашабаш»? Негодование.

Причина очевидна. Название оказалось длиннее, а следовательно, набор неоновых букв дороже, чем она планировала.

Поначалу ещё теплилась надежда уговорить кого-нибудь поработать бесплатно, но в этой нише были одни приезжие, которым не втолкуешь, как здорово, когда твоя вывеска красуется в модном переулке между логотипами известных брендов, перекрикивающими шёпот лепнины на старинных домах с заоблачными ценами на аренду.

Разговор с каждым жадиной заканчивался вопросом – если бар такой преуспевающий, почему бы не заплатить?

Некоторые предлагали сократить название до трёх более подходящих букв.

Маша бросала трубку и ударялась в медитацию, ведь без должного очищения души соприкосновение с негативом может вызвать рак! Отпуская образ халявной неоновой надписи (с точными размерами и крайней датой монтажа) во Вселенную, она тихонько журила её – неужели оттуда, сверху, не видно её усердие?

Вселенная молчала. Видимо, её совершенно не впечаляло, скольких обзвонила Маша, а их не впечатляло, что такая важная бизнесвумен и сверхзанятая мать вкладывает личное время в упрашивания да умасливания.

В конце концов вывеска была куплена за полную стоимость. Не удалось даже выклянчить бесплатную установку.

Чтобы как-то восстановить финансовый и эмоциональный баланс, разобиженная на весь свет предпринимательница поклялась выбить возмещение морального ущерба из «Фрилансера.ру». Она имела повод жаловаться – ящик ежедневно переполнялся новыми идеями от алчных креативщиков, что бесило неимоверно.

*

– А мы тут дощечки расписываем, – обрадовал бледный юноша голову, возникшую в дверях.

Голова была перекрашена в искрящийся снежный блонд и принадлежала, разумеется, Вере.

Вошедший следом Витторио озирался, шмыгал носом, с перекошенным лицом несколько раз попал под обстрел объектива, но даже ради фотолетописи не сумел сделать вид, что ему нравится смесь запахов кухни, краски, лака и детского пота.

– Присаживайтесь, – взметнулась в приглашающем жесте тонкая рука. – Я сейчас уточню стоимость для взрослых без детей.

– Нет-нет, у нас договорённость насчёт встречи с Машей.

– Одно другому не мешает, – послышалось знакомое контральто, и посетители повернулись.

– Моя подруженька со знакомых втридорога сдерёт, – громогласно сообщил Виктор. – Правда, Машонка?

Она закусила губу, досадуя, что не удалось раскрутить парочку на урок рисования, безалкогольные коктейли по цене алкогольных и лежалый десерт с плесенью, которую с каждым днём всё труднее выдавать за сахарную пудру. А ведь для этого остолопов сюда и пригласили…

Что ж, с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Сейчас пощёлкают их с разных ракурсов, и будут на фотографиях вменяемые лица, а не одни мамки да личинки. Добавим историю: влюблённые заказали здесь романтический ужин, но увидели мастер-класс, присоединились и остались чрезвычайно довольны. Это привлечёт публику рангом повыше мамаш-куриц.

Машенька похвалила себя за то, что наконец начала использовать в рекламе сторителлинг. В переводе на её язык это слово означало враньё.

Правда была чем-то отдельно стоящим, выдавалась по спецзаказу, выполняла роль особой валюты. С живописцем и фотографом она расплачивалась правдой – оба работали не за деньги, а за то, что она укажет на своей странице их имена. Трудно представить себе дирижёра, которого заманивают на гастроли обещанием написать его фамилию на афишах. Чуть проще раздобыть актрису, готовую сниматься ради строчки в титрах. Художникам же и певицам на каждом шагу предлагают в качестве оплаты правду. Голую правду, которой не прикрыть голый зад в стужу.

– А ведь тут тонкость письма не хуже похитоновской, – похвалила Вера картину бледного юноши, которую все копировали.

– Спасибо, – просиял тот.

– Вы благодарите меня за честность? Это нелепо. Мы, зрители, должны благодарить вас. А вы благодарите свой талант.

– Спасибо, ой! – смущённо прикрыл лицо живописец.

– Вот наши запасники, – показала Маша шкаф.

За деревянными дверцами обнаружились залежи дощечек из точно такого же материала. Прежде шкафов здесь было больше – один или два распилили на сырьё для занятий.

Рачительная хозяйка перешла на деловитый тон:

– Доски не входят в стоимость обучения. После уроков рисования их выкупают за дополнительную сумму.

– Красное дерево, – похвастался знаниями Витюня.

– Да. Я их брала по дорогой цене, поэтому не все могут себе позволить взять свою работу домой. Может быть, попозже заберут? На всякий случай складываю на полочках. Вот всё, что накопилось с момента открытия бара, можете покопаться.

Предвкушая пыльный час, она со стандартной гримасой скуки скрестила на груди руки и встала позади парочки дипломированных искусствоведов, выставив ногу, хотя хотела бы выставить счёт: пришли впустую, рисовать не хотят, выпить не желают, на дармовщинку вкушают радость бытия в прекрасном интерьере. Надо бы ввести поминутную оплату пребывания здесь, как в анти-кафе.

Маша по привычке похвалила себя за изобретательность, однако настроение упало, как только представилось, сколько можно было бы заработать, додумайся она до этого раньше.

Страшно подумать, деньги ускользают с той же безнадёжностью, с какой укорачивается наш срок на земле! Секунда выпадает из нашей жизни, следом ещё пятьдесят девять, и уже целой минуты недосчитаешься, а пытаться остановить падение капель в Лету – дохлый номер, только смотри им вслед да воображай, какие возможности уносит с собой очередное бестолковое мгновение.

– Вот это трогать не надо! – резко вышла из астрала Маша.

Перебрав целиком среднюю полку, Вера добралась до предмета, завёрнутого в дерюжку, что не укрылось от взгляда хозяйки бара, даже в полудрёме способной контролировать обстановку.

– Ты сама разрешила, Маш.

– Всё, кроме этого.

– Ну, значит, там-то и сокрыто главное, – потёрла руки сыщица.

– Я уже сказала, что там!

– Нет, ты не сказала.

– Неважная штука одна. Просто не трогайте, смотрите дальше.

Вера нехотя продолжила разглядывать картинки на досках, но движения её стали рассеянными, а зрачки косили направо.

– Всё-таки хотелось бы…

– Я слышала.

– Но в чём тогда смысл, если мы смотрим только часть?

– Это даже не картина. Тебе недостаточно моего честного слова?

Витторио, отлично зная цену Машиной честности, неожиданно для всех дёрнул за край тряпицы, и деревяшка кошкой прыгнула ему на руки, по пути развернувшись.

Голая женщина с огромным нимбом.

– Он ей велик, – отметила Холмская.

Машка хотела отобрать портрет, Витька не дал. Тогда она злобно засопела и ещё туже завязала на груди узел из рук.

Разглядывая нимб, специалистка продолжила:

– Мне определённо нравится такая несоразмерность.

Маша вспыхнула гордостью. Без сомнений, автором «лика» была она.

– В примитивизме ценится дичь, – заключила Вера.

Изображённая женщина держала очки и клетчатую рубаху – предметы, которые Маша силилась сделать частью персонального бренда, словно не замечая оправы того же фасона на половине знакомых и той же красной клетки дровосека на проезжающих мимо школьницах-скейтершах.

Руки были отставлены от тела под нездоровым углом, а пальцы (извечный камень преткновения бездарностей) росли из ладоней, из кистей, друг из друга, поэтому вещи опасливо опирались о них, предпочитая висеть в пространстве независимо, возможно, удерживаясь силой молитвы.

Холмская уже видела такую манеру рисования, много лет назад.

Всплыли события, исторгнутые из биографии.

Всплыли имена, перечёркнутые обидой.

Всплыли физиономии, затёртые усердно, до дыр.

– Ты не лежала в детской больнице? – спросила, приглядываясь, Вера.

– А зачем мне болеть? У меня правильное мышление, и тело моё здорово. Болеют, чтобы добиться вторичной выгоды.

Она снова была непроницаема. Весь запас искренности истратила на автопортрет, и было отчего-то радостно, что есть он на свете – снова в дерюжке и снова в шкафу, но осязаем, существует, болит.

ГЛАВА 14

Желчь разлилась. Скоблидюк сделала вдох и поперхнулась воздухом. Снизу прижала тошнота, сверху – её вечная спутница головная боль. Зачем канителиться, если можно взять обычную бумагу или опуститься ещё ниже: воспользоваться электронной почтой? Все так делают, всем норм.

Дана пожурила внутренний голос за употребление слова «норм» и напомнила себе держаться подальше от вещей, которые делают все.

Она вытерла со стола бычью желчь, зная, что смердящее пятно всё равно останется. Внутри зашевелилась ненависть к Холмской. Это из-за неё. Ей предназначается бумага, окрашенная в технике эбру.

Впрочем, ещё не окрашенная. Ещё только предстоит смешать ингредиенты и тонкой кисточкой нарисовать на поверхности воды крошечные черепа, которые отпечатаются на чистом листе. Скоблидюк было в тягость производить такое количество манипуляций, да уж больно хотелось напугать противника! Она представляла, как враг достаёт письмо без конверта и в страхе оглядывается – кто сумел пронести его через несколько постов охраны жилого комплекса «Элитное раздолье»? (Или «Боярские палаты», а может, целый «Божественный чертог» – адрес пока узнать не удалось.) Холмская закрывает платиновый почтовый ящик бриллиантовым ключом, смотрит повнимательнее на весёленький цветной узорчик, который оказывается россыпью зловещих символов смерти, и вспоминает ядовитые письма эпохи Возрождения. Если она так яростно чесалась на нервной почве в гостях у Виктора, то как трусиха отреагирует на мнимое отравление? Покроется крапивницей, перестанет спать, зачахнет. Слишком долго. Настоящего яду бы, только где его взять…

*

Лист лежал среди почты с таким видом, будто желал растолкать своими цветными разводами накопившиеся рекламки. Отправитель, выбрав нарочито дорогую бумагу, сэкономил однако на конверте и марке – Вера поразилась столь избирательной жадности, но пускаться в дальнейшие размышления не стала.

«Госпожа Скоблидюк просит милости госпожи Холмской составить компанию за ужином с дресс-кодом…» – гласили первые строки письма.

Судя по дате в уголке, оно должно было прибыть две недели назад, как предписывает этикет, однако Витторио тоже получил свой пёстрый листочек аккурат в день званого ужина, поэтому можно было с уверенностью сказать, что Дана опоздала с приглашением.

– Ну что, откажемся? – с надеждой спросил Витёк. – По правилам мы можем наплевать на приглашение, если оно поздно пришло. Не хочу идти в логово этой тётки, боюсь я её!

– Странно, ты-то тётку приглашал к себе.

– С испугу! Знаешь, что бывает, если ведьму не позвать? Почитай «Спящую красавицу», там всё максимально доступно разъясняется.

– Сам поддержал её идею пройтись по домам с ответными визитами…

– Я? Не припомню такого.

Вид у Витечки действительно был нипричёмный. Он разглядывал ниточку на рукаве уютного свитера и распространял сияние святой простоты. Ниточка была белой, кучерявой, напоминала об агнце божьем – и он улыбался ей.

При взгляде на него невольно думалось, что именно смесь пофигизма с оптимизмом способна, как в сказке, развеять Скоблидючью ворожбу.

Вера верно угадала слабое место противницы. Зависть к слабости. Нет, скорее зависть к слабым. Снова не то – зависть к тем, кто может себе позволить проиграть. Теперь точно.

Когда в студенческие годы гроза общаги выхватывала смачный шматок из жёлтенького клювика домашнего ровесника, её насквозь пронзала зависть к аристократизму, с которым он выпускал из рук своё по праву.

Отдавали легко. Если за кусок схватилась Скоблидюк, он автоматически считался испорченным; бороться с ней брезговали.

Она могла отобрать краковскую колбасу, плиссированную юбку, репутацию или работу. Только украсть благородную снисходительность ей было не по зубам – и сей факт омрачал счастье бесконечных побед. Жертва неизменно приветствовала палача королевским кивком гордо поднятой головы, но даже если бы удалось выдернуть из неё позвоночник, спина бы осталась невозмутимо прямой, ведь её поддерживало крепкое родовое древо. По крайней мере, так казалось Скоблидюк, у которой за плечами ничего похожего не было. Ох, и повыкорчёвывала бы она все эти столетние дубы!

Уличить красавчика Витюшу в некомпетентности – маленькая радость.

Ущучить зазнайку Холмскую – большое человеческое счастье.

– Что твоя Данка накалякала мне в графе «получатель»!

– Фамилия-имя-отчество.

– На второй строчке.

– Там написано «безработная», ну и что?

– Кто так пишет?

– Скоблидюк.

Определённо, Витюше никогда не понять, на какую наживку клюнула уязвлённая гордость Холмской. Он официально числился помощником отца в фирме – ему без проблем давали любые визы на любые сроки, и двери банков похотливо распахивались в надежде, вдруг он зайдёт оформить кредит-другой. А Холмская с красным дипломом того же факультета безуспешно рассылала резюме да выслушивала нравоучения от разномастных скоблидюк.

– Витя, она же вообще никакого ВУЗа не заканчивала, зато числится в штате глянцевого журнала, ведёт передачу на телевидении и устроилась куратором в музей только затем, чтобы перейти мне дорожку! Теперь она имеет наглость меня обзывать безработной! Хочет, чтобы я трудилась – пусть уступит место! Всё равно музей в упадок привела, просто сидит в тёпленьком креслице, разворовывает остатки фонда!

– И наверняка целыми днями вертится на офисном стуле исключительно назло тебе, – успокоил бурю Витторио.

Неподражаемая улыбка возвращала юность и ему, и всем, кто на него смотрел. Удар молнии отбрасывает в прошлое.

Ты фанатеешь.

Вместо еды и сна у тебя есть музыка.

Тебе ещё совсем немного лет, ты имеешь в запасе полжизни, чтобы мечтать, и полжизни, чтобы воплощать мечты.

Ты круто танцуешь и круто одеваешься.

Ты на олимпе.

Невозможно было не влюбиться в эту улыбку с первого взгляда – и спустя годы не влюбиться опять, увидев её неизменившейся.

– Витторио, мы пойдём туда и вернёмся с викторией.

*

Дана поджидала гостей на крыльце небольшого особняка. Она была в боевом настроении, шерстяном костюме и строгих очках без диоптрий.

Двухместного кабриолета всё не было и не было, зато у кованых ворот вздыбил пыль какой-то самокат. Из дьявольского пируэта вывернулось существо с оранжевой шевелюрой и позвонило в звонок.

Дана не отводила прищуренных глаз, но отпирать не собиралась.

– Эй, – крикнула Холмская что было мочи. – Я тебя вижу, открывай давай!

Устроительница приёма сдвинулась с места лишь тогда, когда на одноколёсном гироскутере с лампочками подкатил Витторио. Рухнул её план пощеголять перед соседями припаркованным на зелёном газоне красным «Лотосом».

– Не узнала что ли? – дружелюбно пожурила рыжеволосая бестия, когда ворота отворились. – Это ж я специально перекрасилась в жуткий твой любимый цвет, чтобы сделать приятное, а ты меня не узнаёшь!

– Насколько мне известно, мы не переходили на «ты», – наконец выдавила дама в колючем костюме.

– О, правда? – с искренним удивлением в голосе хлопнула хозяйку по спине гостья.

– Попрошу вас, – пробормотала Дана, не то протестуя против увесистого шлепка, не то приглашая в дом.

Стерильная прихожая, кремовая, серебристая, бело-золотая, казалось, отчаянно ждала прибытия грязных колёс. С их появлением она стала чуть-чуть больше напоминать жилое помещение.

Скоблидюк распахнула двустворчатые двери и застыла в позе, которую считала изящной, ожидая вздохов восхищения.

– Very good, I must say I’m amazed, – сказала Вера.

– И это всё? – спросил Витторио.

Дана едва сдержала стон. То, что предстало глазам гостей она считала умопомрачительным.

К счастью, у комментария был иной смысл:

– Откуда взялся «very good»? Расщедрись на более пышные эпитеты, Холмская. Тут тянет на «совершенно охренительно»!

Wow-эффект вызывал кусочек комнаты, видимый из прихожей. Точнее, вавилонское скопление картин на стене. Как оказалось, это был лишь крошечный фрагмент колоссальной домашней выставки.

На протяжении недель Скоблидюк собирала по знакомым всё, что было писано на дереве, а когда оказалось мало – и на бумаге, и на холсте, и на виниле, стекле, кровельном железе… Тематическое сходство с работами Похитонова соблюдалось отчасти. Критерий размера отпал полностью – эскизы марок соседствовали с монументальными гобеленовыми триптихами. Пусть рябит в глазах! Попробуй, найди, где тут Похитонов, и есть ли он вообще. Взгляд метался между контрастными клетками, как при игре в дартс. Но здесь велась совсем другая игра – d’arts, и дротик Холмской сразу же попал в цель.

– Глянь, – толкнула она плечом напарника.

– Да-да? – обернулась вместо него Дана.

– Удивляюсь, зачем вы меня пригласили, – громко, как слабослышащей, сообщила рыжая. – Ведь мы даже на «ты» не успели перейти. Говорю, совсем мало знакомы.

– Я позволила себе предположить, что Виктор в одиночку провалит задание. Ты же не осмелишься отрицать, Витюша? Насколько я осведомлена, вы все визиты предпринимаете на пару.

– Предпринимаем, аха, такие уж мы предприниматели, – медленно, будто задумчиво произнесла гостья. – А жрать стоя будем, да?

Она подошла к перегруженному букетами консольному столику и выудила откуда-то из-под гортензий бутерброд карликовой породы.

С одной стороны, надо было бровями показать Вите Похитонова, затерянного среди звёзд живописи, с другой стороны, стоило показать хозяйке вечера неудовлетворённость избранным меню. Холмская как можно шире открыла рот и почти загрузила в него канапе, но в последнюю секунду отбросила его с воплем:

– Да у вас тут мясо что ли?

Проследив траекторию полёта, все присутствующие одновременно (как это порою случается в физике) открыли новый закон: бутерброды не только падают маслом вниз, но и скользят паштетом по раритетам. Пострадала православная икона и чувства верующих.

Дана бросилась оттирать свиную плоть от плоти господней под миролюбивый бубнёж гостьи:

– Ничего страшного. Честное слово. Это всё равно только пробничек был.

Скобли, Скоблидюк, и не задумывайся – речь о пробнике бутерброда или о пробном броске. Не пытайся угадать, какое основное блюдо готовят для тебя гости.

Витёк тем временем осмотрел картину, тихонько свистнул и покачал головой. Нет, не таким он помнил Похитонова.

Дана искала в кармане антибактериальную салфетку, чтобы удалить запах, который будет отвлекать от молитвы, а Холмская уже без спросу прошмыгнула в следующую комнату. Ого! Раньше она казалась менее наглой: не лезла к закрытым людям и в закрытые помещения.

Скоблидюк построила весь план атаки на том, что её жертвы будут стоять неподвижно и вежливо ожидать очередного нападения.

Обычно все слушались беспрекословно – знакомые, незнакомые, герои передачи на телевидении, где она высмеивала, унижала и дрессировала современных золушек… Покрашенная в ярко-оранжевый цвет непричёсанная Холмская выбила её из равновесия своим грязным самокатом и прожжённой дезодорантом футболкой, в которой она ещё пару часов назад валялась под одеялом. Таких приводили изредка, но неряшливый их вид был результатом труда телевизионных костюмеров, а сами золушки поклонялись наглаженным стрелкам не менее рьяно, чем ведущая, и охотно соглашались с её беспощадной критикой.

Холмская была чужда подобных ценностей. Гостья сочувственно взирала на колкий костюм, и от этого свербила каждая ворсинка безупречной английской шерсти. Сей образцовый футляр в тёплую погоду был самой настоящей переносной пыточной камерой.

– Пожалуйте выпить аперитив, – бодрым голосом крикнула хозяйка вслед пришельцам, которые без неё прекрасно пожаловали куда надо.

Догнала их (отчаянно стуча предателями-каблуками) возле накрытого стола, но не успела занять почётное место. Там восседала Холмская, а по правую руку красовался Витторио.

Они должны были повторно ахнуть, увидев в столовой такую же до отказа забитую картинами стену. Не ахнули.

Рыжая бестия быстрым кивком указала спутнику на очередного Похитонова в углу, а потом ещё на одного, и он взялся разглядывать человеческие фигурки на песчаных берегах.

– Хороший апероль, – сама себя похвалила Скоблидюк, осушив бокал.

Холмская понюхала, сморщила нос и со всей откровенностью сказала:

– Всё, что здесь есть хорошего, это правила хорошего тона.

Дана засияла. Комплимент был неожиданным, но попал в точку, несмотря на кислую дольку привередства.

– Они висят вон там, Витюша, – продолжала галантная гостья. – Среди картин. Вышиты крестиком, видишь? Видимо, результат коллективного труда посетительниц курса этикета, который ведёт наша уважаемая госпожа Скоблидюк. Она их в качестве наказания заставляет вышивать буковки в розочках. Очень мило выходит, не правда ли? Прямо-таки затмевает прелесть окружающих шедевров. Немудрено – так густо они повешены, без порядка, без ума и вкуса, что выделяются только эти пышные розочки.

Панно было плодом усердия Данки на уроках труда; она повесила его здесь задолго до того, как нахапала целый лувр для устрашения гостей. Снять не поднялась рука

– Зато суп нормальный, – утешил Витя.

Его спутница обречённо кивнула торчащему над бульонной гладью говяжьему мысу, подняла фарфоровую тарелку и принялась разглядывать подставленную под неё золотую, с чеканкой. Потом её внимание привлекла складка на белоснежной скатерти. Большая ложка с инкрустацией была подвергнута не менее тщательному осмотру. Спектакль состоял из двух частей. Начался второй акт, где кинжал медового голоска сменило тактичное умалчивание. Пусть тревожная хозяйка угадывает, какие промахи допустила в сервировке.

Скоблидюк заготовила недюжинный арсенал аргументов для застольной полемики против вегетарианства, а тут вдруг молчание. Надо было швырнуть слова сразу, в ответ на бутерброд. Зря приберегала к основному блюду. Теперь сиди, жди следующего удобного случая, ведь не начнёшь с бухты-барахты поливать грязью жизненные ценности, о которых никто полсловечка вслух не сказал.

Горячие закуски были обещаны в гостиной. Вите пришлось покинуть столовую, так и не рассмотрев всё как следует.

– Ну уж здесь-то давай уже выдай весомый комментарий искусствоведа, – шепнула Холмская.

– А ты слышала фразу: «Молчи, чтоб казаться умнее»?

Витторио вторично был неверно понят и облит волной порицания.

В каждой последующей комнате картин становилось больше. Если бы на них были изображены нимфы и сатиры, можно было бы предположить, что они размножаются обычным способом. Но по берегам масляных морей гуляли то чинные буржуа, то просто ветер.

Дана отошла за ширму, где до поры до времени скрывался сервировочный столик. Вместо того, чтобы выкатить его, она заглянула в щель между створками. Приятно следить за Холмской, будучи защищённой от её глаз.

Зевает. По-львиному лениво, при том ни на миг не расслабляя напряжённое жало. Пальцы властно покручивают стакан. Рыжая, белокурая, синевласая, чернокудрая, постоянно новая, всегда опасная персона.

Сидя в музейном кресле, оттяпанном у Холмской, Скоблидюк загривком чуяла, что победила на самом деле её соперница.

Экспонаты ненавидели кураторшу.

Отказывались разговаривать с ней.

Злобно таращились с разных сторон, когда она задерживалась в здании одна.

(Сатана, если кончатся аттракционы на кругах Ада, дарю тебе идею оставлять грешников навечно наедине с их земной работой.)

Все знали, что самозванка не справляется с обязанностями.

Все.

Главное, Холмская знала.

На это красноречиво намекали её брови – грозные стрелы возмездия – а также тембр голоса. О чём бы она ни говорила, воровке казалось, будто Вера диктует письмо. Его сейчас допечатают на сталинской машинке, отправят куда следует, и Скоблидюк придёт конец.

Колесо скрипнуло. Дана вкатила стол с изящной длинной ручкой.

– В кино на подобных столиках обычно ввозят оружие, чтобы убить главного героя, – усмехнулась Холмская. – Под этой крышкой пистолет или какой-нибудь бумеранг.

Попала! Приглашающая сторона действительно считала издевательский званый ужин своего рода бумерангом.

– Она планирует убить меня камбалой! – захлопала в ладоши Холмская, когда из-под сферической крышки вынырнул клуб пара с рыбным духом, и обнажились круглые трупики. – Гости будут вставать возле расстрельной стены, а хозяйка будет швыряться насухо зажаренной камбалой, попадая, разумеется, в произведения искусства.

Витторио трогал острый край плавника и почти верил, что напарница предлагает всерьёз.

Скоблидюк трогала веко, усмиряя нервный тик.

– Внемлите здравому смыслу, милочка, – поучала её Холмская. – Раз взялись устраивать приём, вы обязаны выдержать его в единой стилистике. Начали с летающего канапе, так давайте продолжим летучей рыбой.

– Это не летучая рыба, – вяло воспрепятствовала Дана захвату инициативы.

– Сейчас будет летучая. Ну не есть же её в самом деле! – расхохоталась вегетарианка.

– А вот Виктор употребляет рыбу, и он не откажется…

Но Виктор уже зажал зажаренный диск между пальцами и проверял, сподручно ли бросать с лёгким наклоном. Он отлично видел три картины Похитонова, оставалось рассчитать, куда целиться, чтобы нанести минимальный урон культурному наследию и максимальный – культурной хозяйке. Резвый артиллерист не был на сто процентов уверен в своей меткости, а уж тем более в способности правильно выбрать мишень. Оглянулся на напарницу – ей-то хватило ума обляпать паштетом только подделку под старинную икону, а вот ему ума хватит?

– Хватит! – хватила по столу кулаком Холмская.

Скоблидюк самодовольно усмехнулась. Враг в конце концов потерял самообладание, правда, неясно почему. Но какая разница? Она поправила причёску и произнесла:

– Дорогуша, имейте уважение к антикварной столешнице.

Вера бесцеремонно задрала крахмальную скатерть, чтобы постучать ещё раз. Кисть двигалась плавно, с точным расчётом силы. Маска невоздержанной бестии упала, обнажив холодность профессионала, вместе с ней рухнула последняя надежда увидеть, как эта железная леди поддастся на провокации. Прохладный голос отчеканил:

– Вашей фанерной мебели я не нанесла никакого урона, но фанеру за окном я собственноручно выключу. Лезет и лезет во все форточки, в какую комнату ни зайди. Вы что, сдаёте сарай под караоке?

– Вольфганга Амадея не признала, душенька, – фыркнула оппонентка. – В классике так же хорошо разбираешься, как в ценных породах дерева.

Лёгкое дуновение Моцарта из сада казалось Скоблидюк утончённой находкой. В самом последнем помещении, где количество картин достигало крещендо, заранее были открыты окна, и музыка заливала всё пространство. Чем заливала – пришлось объяснять на пальцах. Или на других частях тела.

– Голубушка, я с вами на брудершафт не пила, однако пропущу ваше подзаборное тыканье мимо своих многострадальных ушей и выполню долг просветителя. Да, ваш любимый композитор писал фоновые саундтреки для трапезы, но с тех пор, как обнародовали его письма, ни один приличный человек за стол с ним не сядет.

Витя опасливо покосился на ломтик лимона, который держал в руке и время от времени посасывал.

Отложил медленно на край тарелки.

Отодвинул её.

Переписок австрийского лабуха он не читал, но с неудовольствием подумал, как это некоторые люди хранят по сто лет кучи бессмысленных слов. Надо сразу после окончания разговора стирать переписку. А то вон какие проблемы – кушать невозможно.

– Копрофагия! – раскатисто проревела Холмская. – Излюбленная тема вашего «гения»! Навоняет и доволен. Одной рукой писал, вторую держал в тёплой дырке.

– Фу, как не стыдно, – прикрыла уши Скоблидюк.

– Стыдно предлагать гостям такую подливку. Стыдно до сих пор не знать фактов, опубликованных ещё в шестидесятые. Стыдно исследования девяностых проспать: синдром Туретта у вашего Моцарта нашли.

– Мало ли какие слухи распускают. Главное, что он писал великую музыку.

– «Реквием Моцарта» написал Зюсмайер, «Колыбельную Моцарта» написал Флис…

– Почему тогда об этом никто не знает?

– Потому что Гитлер немного переписал историю.

– Верить всяческим…

– О, да, я понимаю, верить надо Гитлеру!

Холмская вскинула руку в фашистском приветствии, щёлкнула каблуками и промаршировала к выходу.

Витторио в недоумении поплёлся следом, гадая, нужно ли ему изображать Геббельса, и если да, то как.

*

В пустом доме воцарилась тишина. Впрочем, тишина относительная, да и пустым он не был, коль скоро посреди гостиной возвышалась фигура хозяйки. Просто ей так казалось. На самом деле механические скрипки продолжали канителиться вокруг нескончаемой темы, каких-то пять минут назад казавшейся прекрасной и возвышенной.

Они должны были оттенить саспенс.

Смущение парочки должно было возрастать от комнаты к комнате.

Скрипки должны были под занавес взвиться.

Двух жалких мух должно было прихлопнуть унижение.

Как же так вышло, что сквозь заготовленную анфиладу унижений Скоблидюк прошла сама?

Она распахнула последние двери – хотя бы уже только для себя. Звуки подхватили её и приподняли над собственным телом. Стало не важно, зачем это всё устраивалось. Коварные интриги лопнули под действием магии десятков картин в обрамлении монстер и орхидей. Так хлопотно было развешивать, расставлять, раскладывать их, что не осталось ни сил, ни времени окинуть экспозицию взглядом, однако стоило добыче ускользнуть – появилась возможность насладиться манкостью капкана. Искусство рука об руку с природой стояло здесь в своей сияющей наготе и не позволяло думать ни о чём другом, не позволяло отворачиваться к мелочным склокам. Смотри на красоту и стань её частью!

Дана сделала реверанс и ввела себя в зимний сад.

Усадила к кованому столику, покрытому парчой.

Хотела наполнить чашку, но внушительный кофейник служил лишь декорацией. Пустой, как всё, за что бралась Скоблидюк.

В луче заходящего солнца подмигнул коньяк – он должен был сопровождать кофе, а она просто хопнула рюмашку-другую-третью…

*

– Какого чёрта ты молчал? – распалялась Холмская. – Видишь, что тебе специально подсовывают целую кучу…

– Ой, про кучу только не надо снова!

– А чем ещё я могла отвлечь внимание от твоей растерянности?

– Надо было с Петькой Чайкиным пойти.

– Ну так и шёл бы!

– Да поссорились мы.

– Помиритесь.

– Не могу, на Кипре он – отдыхает ото всех, без телефона, без интернета, на восточном краешке, где знакомых нет. Ходит в единственный ресторан, этим его связи с общественностью ограничиваются.

– Вот поезжай, садись в засаду в этом ресторане и жди своего Петьку.

– Зачем же так? – прозвучал голос без капли обиды. – В ресторане я просижу весь день, а рыбку не поймаю. У меня адрес есть, он однажды на днюху приглашал.

– Вот и дуй, – сверкнули белые зубы.

ГЛАВА 15

Чайкин летал из самого близкого к дому аэропорта, стремясь выгадать час-другой, но оттуда имелись рейсы только на запад Кипра, и он терял сэкономленное время, пересекая остров в такси.

Никакой смены обстановки не получалось.

Путь сквозь пустыню и пустота жизненного пути утомляют одинаково. Ни единого человека. Уродливый пейзаж без деревьев, без гор, с однотипными домами цвета обыденности, в которых никто не жил, подчёркивала линия – кишка с дырочками для орошения. Вряд ли она тянулась одна через всю страну, просто картинка за окном настолько усыпляла Петю, что он каждый раз пропускал, где соединяются шланги. Кто-то выделил этой тонкой чёрточкой самое скучное предложение в тексте – смотри, твоё, про тебя.

Жёлтые берега дороги уходили вверх, автомобиль словно катился по дну высохшей реки. Однако здесь не было никакой реки никогда, разве только во времена создания греческих мифов, что тоже вилами на воде писано. Точнее, на песке. Мифы – на то и мифы, чтобы бесплодную землю Кипра расписывать зеленью вымысла.

– Please, turn it off, – сказал Пётр водителю такси и быстро отвернулся.

Он старался не встречаться глазами с бородатым повелителем брички – исполнение любой просьбы зависит от исхода битвы взглядов, а как прикажете тягаться с потемневшим от пота мешком, из которого торчат волосы даже на загривке, когда сам ты весь такой акварельный, внушающий уважения не больше, чем заспанное утреннее облачко?

Таксист назло пассажиру радио не выключил. Он просто принялся переключаться с одной станции на другую, гневно шлёпая по кнопке пальцем, причём машина от каждого удара вздрагивала и виляла. Киприот с бОльшим удовольствием щёлкнул бы по носу понаехавшего привереду, и русский понимал это, но для самоуспокоения представлял, будто заросший шерстью палец принадлежит питекантропу, и тычет в кнопку он с любопытством, а не со злостью.

Помогло. Петруша даже улыбнулся. Расправил плечи. Попросил оставить канал, по которому передавали радиопьесу на английском (как оказалось, бесконечную, что взвинтило водителя до предела).

Сюжет попался захватывающий, за него можно было зацепиться и реагировать не на хмыканье из-за баранки, а на остроумные реплики героев. Петя то согласно кивал, то удивлённо открывал рот – он был далеко от однообразного пекла, он был с персонажами гораздо более интересными, чем плоский, непрописанный таксист на плоской же равнине. Они были вместе. Их было больше. И можно было почти не бояться киприота, похожего скорее на одного из сорока разбойников, чем на вышколенного работника сферы услуг, каким он должен был быть.

Да, обещанного рекламными проспектами сервиса здесь не оказалось.

Даже в лучшем отеле высокомерный дикарь, насколько возможно приукрашенный униформой, принеся поднос в номер, мог выйти и не закрыть за собой дверь.

Что же касается водителей, то легендарный типаж чернявого бурдюка с полным отсутствием шеи и моральных принципов был в этом регионе помножен на национальные особенности внешности. Кудри – не тёмные, а смоляные. Глаза – не карие, а пронзительно-чёрные. По-английски – «piercing».

Петя однажды пытался объяснить смешливой местной девушке, как его забавляет, что англичане одинаково назвали украшение в пупке и хлёсткий взор.

На её смуглом лице, залитом веснушками, отразилось непонимание, но вскоре она нашлась – задрала маечку и продемонстрировала колечко в левом соске игривой груди.

Петя был молод, свободен и не мог устоять перед горячим предложением. С видом знатока он обвёл серьгу кончиком ногтя, потом потянул, будто намереваясь открыть волшебную дверцу, и девушка распахнулась ему навстречу очень быстро, не требуя других ласк. А он вожделел их дать сполна – её гибкое тело просилось под ладонь, загар молил остудить солнечные ожоги губами, в волосы хотелось зарыться.

Скользнув в её глубину, Петя сказал себе: «А ты думал, что никогда не доберёшься до пещер Кипра! Точно, как в путеводителе – правильной формы, без растительности и всегда наполнены влагой».

Они расстались неудовлетворёнными. Русский чувствовал себя страшно одиноким из-за того, что девчонка не поняла его. А киприотка, видимо, привыкла к большему размеру.

Петенька приглядывался с опаской к огромным ручищам местных мужчин, припоминая народное поверье, будто по ним можно судить о размере скрытых частей тела. Их, увы, ему не довелось оценить воочию. Исследовательские вылазки на пляж принесли не так много информации: купается большинство в слишком просторных шортах. Юноши предпочитали акцентировать торс при помощи всё того же металла на сосках.

На всякий случай ранимый Пётр отказался от связей с киприотками. Да и с иностранками, если они успели отведать здешних парней. Вот только что прибывшие – другое дело!

*

Машина остановилась на совсем иссохшей улочке довольно далеко от виллы. Лучше, когда таксисты думают, что ты турист с бронью комнаты без душа. Водитель действительно не стал задирать условленную цену, зато отказался давать сдачу. Пётр имел в распоряжении массу времени и решил проявить принципиальность. На свободе (пусть и в такой же духоте, как в салоне, но всё же – на вольном воздухе) он чувствовал себя увереннее.

После долгих препираний мозолистый мужичина, весь трясясь, отсчитал монетки в холёные ладошки Пети, презабавно сложенные лодочкой.

Его залила гордость.

Он пошёл не к дому, а к набережной. Тугое нутро опасалось слежки со стороны злонамеренного таксиста, разум просил отобедать в пристойном ресторане, но был ещё и зов моря – приятеля, с которым хотелось обняться в первую очередь. Петры обычно большие фанаты морей. Даже те, что ниже среднего роста, как Чайкин.

Он снял белоснежные брюки и швырнул их не глядя куда-то за спину. Предусмотрительно надетые плавки улыбнулись банановым принтом проходившей мимо негритяночке.

Море захлебнулось нежностью, приняв в свою колыбель блудного сына. Оно качало и гладило, намурлыкивало что-то родное, шаловливо похлопывало радужным веером довольного отпрыска.

Незнамов в объятиях Кручининой, наверное, думал о том же – почему люди не могут принять его с открытостью, присущей морю?

Почему в человеческом обществе нельзя дотрагиваться друг до друга бесхитростно, как вода?

Откуда границы, сквозь которые не просочишься, и зачем они нужны?

Как нам сгладить острые углы, если мы не волны?

Петя Чайкин открыл глаза и увидел, что воды неприятного цвета, а вдоль берега крадётся злоумышленник, готовый сорвать с песка помятый цветок его белых брюк. Надо выходить!

С предупреждающим криком Пётр поковылял в сторону берега. Море цеплялось за стройные светлые бёдра, как ненасытная любовница поутру. Он пообещал вернуться и ступил на ускользающий колючий берег.

Чтобы попасть в ресторан при отеле требовалось А) Подождать, пока плавки высохнут, дабы не смущать никого просачивающимися мокрыми пятнами, и Б) сделать крюк вокруг огороженной части пляжа. Одно прекрасно сочеталось с другим – Чайкин двигался как можно медленнее, старательно подставляя солнцу подлежащий сушке клочок ткани, натянутый на упругие ягодицы.

Территория отеля по задумке ландшафтного дизайнера обвивалась бесконечным кустом-многоножкой. Вдоль этой зелёной стены Петя шёл, любуясь безымянными розовыми цветами приятной величины и формы.

Не из-за них ли он купил когда-то здесь виллу? Рекламный проспект, соблазнивший его тогда, пестрел искусственно усиленными красками, но если море оказалось на поверку бурым, то райские кущи не разочаровали.

Петина рука потянулась погладить куст по холке, и подушечки пальцев уже получили первое представление о жёсткости лепестков, как вдруг взревела бензопила; из-за живой ограды прыснул фонтан листьев. Оказалось, по ту сторону стены отдыхал рабочий – шаги разбудили его и его мощный агрегат.

Машина, беспощадная к прекрасному, на пару с таким же человеком принялась избавляться от веток и великого, великого множества цветов.

Двигались они с Петей вровень, и как ни пытался он ускорить шаг, чтобы успеть насладиться ещё живыми цветочками, ослабевшее от поездки тело не слушалось. Да и возможно ли под визг бензопилы продолжать радоваться детям природы, зная, что минуты их сочтены?

Волшебство испарилось.

Обыденность напомнила о себе звуком шин. С боковой дорожки, видимо, с гостиничной стоянки, на асфальтированное шоссе вырулила жёлтая «Феррари».

– Михаил! – замахал ей Петя.

Осколок взгляда с пассажирского сиденья ранил его в самое сердце. Неужели снова сделает вид, что они не знакомы?

В прошлом году Чайкин позвал всех, кого только смог припомнить, на празднование своего юбилея. Не пришёл никто. Но трое из приглашённых нанесли имениннику непростительную обиду.

Эдик высмеял саму идею собраться в Айя-Напе, когда рядом есть Пафос – даже растрезвонил всем знакомым, что консультант по выгодным вложениям купил себе виллу на неправильном конце острова, отвадив с трудом прикормленных постоянных клиентов.

Витька вместо дня рожденья лучшего друга предпочёл посетить торжество в честь новой лошади известного режиссёра, не будучи даже знаком ни с ним, ни с ней.

А вышеупомянутый Мишка был в это самое время на Кипре, ему даже лететь на самолёте не пришлось бы, так что уважительные причины для отказа у него отсутствовали.

Петька до сих пор злился на них. И злился на себя – ну почему он такой неинтересный?! Ещё злился за то, что продолжал общаться с подлецом Витькой и более того, удачно размещать его деньги. Терпение лопнуло лишь тогда, когда они купили очаровательнейшего Похитонова, и этот невежда даже не взглянул на картину! Набить ему морду, схватить за уши и держать напротив холста, пока не проникнется прелестью поэтической недосказанности, урод!

Петя засопел, вспомнив ссору, решительно влез в штаны и пошёл налаживать контакты хотя бы с Мишкой.

*

– My friend is Russian, – сказал он администратору, войдя в прохладу отеля. – He usually stays at this hotel, you probably know him. Mikhail Golyshev. Brown hair, brown eyes.

– Oh, I’m so sorry! – защебетала глазастая девица. – He is out. Would you like to wait for him?

– No. Can I leave a message? May I have a piece of paper?

А всё-таки приятно, клянча кусочек бумажечки, получить плотные листы брутально-жёлтого оттенка с водяными знаками и вензелястым гербом… Когда такой герб вверху – всё, что ниже, должно соответствовать.

Пётр Чайкин нахмурил брови, призвал вдохновение и размашисто нацарапал: «Мишаня, забегай хоть на пару минут, хоть на весь вечер, буду чрезмерно рад». Адрес ещё раз – на случай, если потерял. Подпись.

Администраторша посмотрела на страницу, будто понимала, что там написано. Что за ухмылочка?

Петюня переписал текст, заменив «чрезмерно» на «чрезвычайно».

Он вспомнил, как в детстве не обедал, пока не выполнит домашнее задание. Что ж, конверт заклеен, втавлен в ячейку для почты, можно навестить ресторан.

Одновременно хотелось и не хотелось есть.

С одной стороны, Петя слишком долго, ничем не подкрепляя силы, трясся в тарантасе под надзором бешеного таксиста.

С другой стороны тошнило от мысли, что пришлось бежать на Кипр не по своей воле, а спасаясь от расползающейся каши, которую сам заварил.

Компромиссным вариантом стал холодный минестроне. Это не еда, а скорее, напиток с плавающими в нём овощами. Недоделанный смузи.

Официантка отлила из супницы немного в тарелку. Возможно, именно она обслуживала его, когда пришлось отмечать день рожденья здесь – лишь бы не сидеть в пустом доме без огней, без людей.

Обслуга в тот вечер потешалась над одиноко сидящим русским, а он убеждал себя, что челядь развлекается какими-то своими прикольчиками, и что праздновать юбилей в дорогом отеле на Кипре всё-таки лучше, чем набивать пузо кислыми салатами под водку в грязной русской провинции.

Пётр очнулся от воспоминаний, снял пробу, одобрил. Половник заходил туда-обратно между супницей и тарелкой.

Прозрачный звонкий минестроне возбудил зверский голод. Петя предвкушал, как проглотит эту порцию, закажет добавки, а потом ещё и разогретого навернёт, но у входа ярко полыхнул коралловый блейзер.

– Витя?! – вскочил недоедливый Чайкин. – Просто день удивительных встреч!

Витторио подошёл, с высоты своего роста приветственно подмигнул.

Петюня схватился сам отодвигать ему кресло с услужливым поклоном, став ещё ниже.

– А я сегодня Мишку видел, представляешь? – торопливо выкрикнул он, как показалось, слишком громко.

– Ничего удивительного, к тётеньке своей сюда ездит. Правда, живёт отдельно, в отеле, а машину она ему вообще не позволяет водить…

– Ты какими судьбами здесь? А, ну да, единственная приличная забегаловка в захолустье.

Виктор сидел, не касаясь кожаной спинки, и милостиво приподнимал уголки рта, когда в болтовне Чайкина проскакивали смешные моменты.

Оба надеялись, что ссоре конец, оба стеснялись об этом спросить напрямую. Когда на породистом лице Витторио промелькнуло нетерпение, Петька решил – вот он, момент, когда они поговорят по душам и станут ближе прежнего.

– Слушай, насчёт той картины, – наклонился Виктор.

– Забудем! – прервал его Пётр.

– Да нет, ты случайно не знаешь, мы её с документами покупали?

– Как же иначе?

– А они у тебя?

– С чего бы? Ты владелец, провенанс и все бумаги на руках у владельца. Или ты потерял их? Да? Правда?

– Не потерял я ничего, – замялся Витторио. – У тебя фоточки этой картины не найдётся?

– Сам сфотографируй, она же у тебя висит.

– Я плохо фотографирую, там блики всякие…

– Тебе, надеюсь, не для аукционного каталога? Перепродавать Похитонова глупо.

Витторио опустил кудлатую голову на сложенные аристократичные пальцы и прошептал:

– Ну можешь ты хотя бы сказать, что там нарисовано?

ГЛАВА 16

Длинноволосая брюнетка придирчиво посмотрелась в отполированную до зеркального блеска металлическую панель у входа и пощекотала пальцами кнопки домофона.

Глаза прятались за чёлкой.

Фигуру скрывал многослойный наряд.

Помада фальсифицировала контур губ.

Только по щекам и носу могли узнать её, но кто в доме мог бы это сделать?

– Виктор Викторович не принимает, – проскрипел из динамика какой-то старик.

– А я знаю, – торопливо пробежался по его струнам молодой звенящий тембр.

Женский голос будто схватил за рукав, вовлёк в беседу и не позволил отключиться сразу. Продолжение следовало более медленное, солнечно-вальяжное:

– Он сейчас путешествует, именно поэтому меня пригласил. Надо за время его отсутствия квартиру оптимизировать. Я мастер организации пространства.

– Нет, это я мастер организации пространства, – послышался голос не то удивлённый, не то насмешливый.

Брюнетка опешила. Судьба посылает порою ради шутки двойников, но почему именно сейчас? К счастью, текст роли она вызубрила наизусть. При самой туманной погоде в голове – слова сами от зубов отскакивали.

– Я Рузанна. Из агентства «Гуру фэн-шуй».

– А я дядя Мася. Из загородного дома Виктора Викторовича.

Всё пропало.

Оставалось только смыться, а потом кусать губы.

Или продолжать – уже безо всякой надежды, без искорки авантюризма в хитрых глазах. Формально оставаться внутри ситуации, которая на самом деле тебя уже выплюнула.

– Очень приятно! – сделала выбор брюнетка.

Чтобы фраза звучала искренне, Рузанна подключила улыбку. Радиодиджеи, вроде, всегда так делают. А вот злоумышленники в сериалах произносят приветливые слова со зверским выражением лица, и для них всё кончается гораздо хуже, чем для ведущих прямого эфира. Понятно, с кого брать пример.

Молчание домофона звучало обнадёживающе. На абордаж!

– Может быть, посмотрим друг на друга? – опустился до бархатного флирта женский голос.

– А я вас уже вижу, – бодро ответил голос мужской.

Чёрные пряди резко взметнулись – Рузанна подскочила от неожиданности. Она ведь первым делом проверила, нет ли над входом следящих устройств, а теперь получается, её всё это время снимали из каких-нибудь кустов.

– Вот я хотел сказать, где камера, но лучше погляжу, как вы её найдёте.

Мерзкий, мерзкий, мерзкий старик! Он бы лучше бантик привязал на верёвочку да кошек дразнил! Ищет мишень для издёвок! Ну, ничего, есть на такой случай инструкция, как не впадать в состояние жертвы.

Во-первых, контролируем мимику. Лицо продолжало улыбаться, и брюнетка прильнула к зеркальной панели, чтобы оценить, не выглядит ли оно заискивающе. Вроде, нормас. Уверенная, энергичная улыбка. Хорошо, что она появилась заранее, будто для себя, будто от души.

Во-вторых, контролируем движения. Плавнее, плавнее. Хватит дёргать головой, ища крошечный объектив. Нечего бояться.

В-третьих, самое сложное – от агрессора надо бежать.

А если необходимо довести до конца важное дело? Это любимый аргумент многоопытных жертв. Не для того они овладевали первыми двумя пунктами, чтобы на последнем самоустраниться.

Дядя Мася спустился и распахнул дверь.

Светящаяся брюнетка вошла со словами:

– Коллега, вы моложе, чем я думала!

Голос старил своего обладателя благодаря нечеловеческим масштабам скуренной махорки – или что там обычно курят эти дядьки с пупырками на худых кадыках, когда налаживают быт в загородных имениях нанимателей?

Назвавшись «дядей из загородного дома», дядя Мася, как Чехов, в двух словах описал целые десятилетия симбиоза с семейством Лотушей, взлёты и падения своего плотницкого мастерства. Представил историю этой фамилии в картинах – на которых присутствовало бы только дерево, будь они реальными иллюстрациями.

Вот высокий стул, чтобы кушать вровень со старшими.

А вот уж и лошадка-палочка.

Детский спортивный уголок.

Маленькая парта с тем удобным множеством выдвижных ящичков, которые так облегчают сокрытие сладостей от взрослых.

Беседка для юной соседки.

Супружеская кровать.

Конюшня и гараж.

Колодец и баня.

Забор и гроб – когда преодолеешь все заборы.

Все заботы на дяде Масе.

У него были не морщины возле глаз, а складки. Загорелое лицо будто стянули нитками, и вид у него от этого был какой-то пиратский. Образ подчёркивали ярко-голубые глаза меж красных век – меж ржавых берегов с белёсыми травинками ресниц.

– Зозуля, значит, – поглаживая подбородок, проговорил он.

Брюнетка растерялась, но вспомнила, что представилась Рузанной, и поправила недалёкого мужичка.

– Я организатор пространства, – также напомнила она. – Помогаю навести порядок по системе Мари Кондо, улучшить фэн-шуй и выбросить лишнее. Поэтому многие просят меня прийти, когда никого нет, чтобы не жалко было расставаться со старыми вещами.

– Да у них нет ничего старого. Вот только картины, но их выбрасывать нельзяя! – погрозил пальцем дядя Мася.

Брюнетку напугал этот тон и этот шишковатый палец, но она поддержала лёгким колокольчиком скрипучий смех, переходящий в грудной кашель.

– А бумажки всякие, старые чеки из магазинов? Они держат наше прошлое, не отпускают жить в будущем.

– Может, и хорошо оно, при таком-то будущем, – сфилософствовал работяга. – Вот ты найдёшь чек на осетрину и вспомнишь, какая она на вкус, радостью преисполнишься – ишь, какой я важный господин, осетринку едывал!

– Ну, Виктору это ни к чему, – состроила кислую рожицу Рузанна. – Ему необходимо расчистить зону денег, усилить циркуляцию ци.

– А мне сказал, новый шкаф ему нужен.

– Шкаф для наград это прекрасно, но сначала…

– Шкаф обыкновенный, кухонный. Кофеварку купили, так хотят, чтобы дверцей её закрывать. Прятать от глаз. Оно и понятно – сердце кровью обливается лишний раз смотреть, во что столько денег вбухано. У них на кухне всё так, за дверцами.

– Там зона славы переходит в зону денег, – попыталась вставить брюнетка, но мужичок сам так вставил, что мало не показалось.

– Да уж! Зона вложения денег! В ненасытную утробу!

Рузанна почувствовала, что дядя Мася сейчас разойдётся, и постаралась успокоить его. В конце концов она, перепрыгивая с темы на тему, незаметно добралась до своей цели – комнаты, которая, учитывая честолюбие Виктора, требовала первостепенного внимания.

– Итак, сектор шунь! – потёрла руки Рузанна. – Поможете мне найти лишнее? Я вижу, вы здесь получше Виктора разбираетесь. Такой хозяйственный мужчина!

Польщённый дядя Мася отёр руки о бока и принялся обшаривать кабинет, вместо гостьи оставляя отпечатки на мебели, которая и без того была сплошь усеяна автографами человека, её сколотившего.

Тонкие пальцы Витторио почти ничего здесь не касались: когда он шёл «поработать над бумагами», он на самом деле уединялся ради просмотра видео, более возбуждающего, чем шедевры на стенах кабинета.

– Накладные на живопИсь, – возвестил мужичок, потрясая стопкой листов формата А4.

– Да вы просто гений, нашли сразу самое важное, – обвила его медовыми словесами брюнетка.

Дядя Мася принялся зачитывать названия, а Рузанна отыскивала соответствующие картины. Она вспомнила посещения расстановок по Хеллингеру и сыпала информацией, почерпнутой там:

– Всё, что входит в систему, хотя бы ненадолго, хотя бы один раз, навсегда остаётся в системе. И если мы храним документы на вещи, которых давно лишились, мы таким образом отказываемся пережить расставание с предметом, мы перекладываем на следующее поколение священную обязанность оплакать потерю.

Она ему разонравилась. Мало что поняв в высокопарном монологе, трудяга понял зато другое – неприятно слушать о плакальщицах и потерях.

Рузанна, напротив, пребывала в приятном удивлении. Она и не знала, что в её голове столь чётко кристаллизовались слова, которые она даже не особо старалась запомнить. Войдя в роль гуру, вещаешь, как гуру, преисполняясь уважения к себе. Благодаря возросшему самоуважению, она говорила с каждой минутой всё смелее.

Внезапно картины на стене кончились. Кончились и документы, не осталось ни одного лишнего. Других бумаг размера А4 в кабинете не было; интуиция подсказывала, что в спальне или гостиной искать их бесполезно.

Спектакль пора сворачивать, но как? Брюнетка, покачивая своими прямыми, с зеркальным блеском волосами, занялась перестановкой мебели в соответствии с Летящими Звёздами.

– А как же пыль? – подмигнул дядя Мася правым веером своих морщин.

Чёрные пряди и так уже давно подметали всё на своём пути, но их обладательница возмутилась:

– Разве здесь нет домработницы?

– Здесь – нет. В кабинет её не пущают.

– Значит, хозяевам так удобнее, когда пыль. Это, в конце концов, олицетворение старины, традиций… Её лучше не трогать.

– По фэн-шую пыль всегда плохо, – твёрдо произнёс мужичок, всего лишь какую-то секунду назад казавшийся чуть пьяненьким, чуть зыбким, беззлобным, безопасным и простым.

– Что вам известно о фэн-шуе? – задала риторический вопрос Рузанна.

– Так кто же, как не я, выстраивает всё по ниточке? Двадцать лет, почитай, фэншую на хозяев без роздыху.

Плечи брюнетки напряглись, спина застыла, не имея шерсти, чтобы вздыбить её иглами и ополчить против врага. Отвернувшись от жуткого старика, она достала из сумочки салфетку и провела по широкой раме. На матовой от пыли плоскости остался глянцевый след.

Не реветь! Он ничего не понял, ему просто приятно заставить другого человека работать. Рузанна сама себя подбодрила громкой репликой:

– Зачем тогда меня пригласили?

– Не знаю, не знаю, – нехорошо погладили спину слова, а за ними и кашель.

Совладать с телом!

Совладать с лицом!

Совладать с голосом!

Перевести всё в шутку!

Жаль, что шутки не придумываются по заказу, особенно, когда над тобой зависла угроза, однако поиски подходящего к ситуации каламбура всё-таки помогают отвлечься.

Задумавшись над остротой, Рузанна не заметила, как использовала все сухие и влажные салфетки. Она боялась – вдруг страшный дядя Мася принесёт тряпку да заставит продолжать уборку. Боялась посмотреть на него, чтобы подтвердить или опровергнуть опасения.

– Достаточно, – смилостивился он. – Теперь пройдём.

Её коленки тряслись, но ноги послушно шли следом за прокуренным, обгорелым под тысячей солнц человечком. Скорее всего, в таком доме найдётся подвал, оборудованный для БДСМ. Или для наказания обманщиц.

– Глядь, какой красавец стоит! – похвалился мастер, оглаживая светло-золотистый шкаф ладонью картофельного цвета.

Рузанна рассыпалась в любезностях. Благословенное облегчение упало сверху на неё. Мужичок хотел ещё показать последнюю работу – короб для кофемашины с дверцей – но брюнетка взмахнула прядями, как крыльями, и упорхнула.

*

Она то смеялась своему освобождению, то плакала над неудачей, то набирала номер, то слушала гудки. Наконец дозвонилась:

– Слушай, продавай ты эту картину без документов. Да слышала уже, понимаю, что так намного дешевле купят. Но я тут каждую бумажку перевернула. Зачем только ввязалась?! Пожалела сто раз. Неужели господам перекупщикам так трудно понять, что это не подделка?! Я чуть не умерла там со страху, хорошо хоть на кухню не согласилась пойти, сейчас бы лежала в холодильнике, наверно.

*

А дядя Мася не погнушался кухней. Продолжил там прерванную работу и закончил совсем скоро.

Он поднял с табурета блистающую новизной кофемашину, чтобы вставить её в маленький шкафчик, и отошёл в восхищении, как отходит художник, закончив идеальный натюрморт.

Целый ворох макулатуры обнаружился на оголившемся сидении – инструкция, денситометрическая распечатка, выдранный из журнала рецепт, список гостей, провенанс картины Похитонова, а также свидетельства о её покупке и подлинности.

ГЛАВА 17

Какое увлекательное занятие – ждать любимого!

Вера сидела в своей девичьей светёлке и пряла пряжу дум. Вертела непривычную нить размышления между пальцев, такую взрослую, женскую. Ну, и накручивала, конечно. Колесо вращалось безостановочно: за несколько дней требовалось наверстать годы упущенного, смастерить приданое, о коем буйная головушка прежде не помышляла. С какими дарами она войдёт в жизнь Виктора Лотуша? С привычкой грызть губы и обдирать ногти? В современном мире приданое девушки – она сама. Семейное счастье зависит не от количества сундуков со стёгаными пуховыми перинами, а от умения быть каждый день желанным подарком.

Гасить ссоры.

Оставаться вечно молодой.

Поддерживать любую авантюру второй половины.

Не пьянеть на презентациях с шампанским.

Тактично напоминать благоверному о дне рождения его матушки.

Выглядеть отдохнувшей после бессонной ночи.

Ненавязчиво планировать совместный досуг.

Одеваться сексуально и в критические дни, и во время болезни.

Всё успевать.

Смеяться над глупыми шутками.

Готовить вегетарианские блюда так, чтобы мясоед не чувствовал себя ущемлённым.

Корректировать форму лица при помощи умело заплетённых волос.

Последнее, впрочем, взято из Средневековья – достаточно посмотреть на горельефы готических церквей, где мученицы через испытания идут к вечной жизни с косами, уложенными в замысловатые причёски. Здорово, что возродилась эта мода. Прискорбно, что не для всех. Вера просмотрела тонну обучающих роликов, да так и не смогла повторить на собственной голове ничего мало-мальски похожего. Тяжело держать руки всё время поднятыми. Трудно обходиться без дополнительных глаз на длинных отростках, которые способны увидеть затылок, макушку, бока (зря всё-таки бросили тот дрон – он бы сейчас кружил вокруг шевелюры Веры и передавал видео на экран смартфона).

Записалась в салон красоты. Девушки в ожидании суженого и не до такого доходят. Имей Вера возможность записаться к огнедышащему змею, она бы обязательно её использовала, дабы благородный Витторио мог блеснуть отвагой, которую доселе не проявлял лишь из-за отсутствия повода.

Она усмехнулась своим мыслям – так вот почему в наше мирное время мальчишек отправляют в армию! Охота всласть пофантазировать о том, как прекрасный принц где-то в недосягаемой дали скачет (верхом или.. мм.. просто так, без лошади скачет), приукрашенный памятью до неузнаваемости, а потом ещё представить его возвращение, слёзы, объятия, как он поднимет, закружит, зальёт передержанным без выплеска смехом…

Строго говоря, поездка на Кипр – не то же самое, что военная служба. Вряд ли Витторио в данную минуту рискует насмерть подавиться рвотой, бегая по кругу в противогазе. Но жажда ждать – та же. Вспоминать каждую его фразу, каждый жест! Предвкушать встречу с острым чувством счастья! Время без него – время, переполненное им.

*

Очередной пустой день Холмская решила потратить на обновление гардероба, чтобы встретить рыцаря во всём великолепии. Она бродила по торговому центру, представляя ситуации, к которым подойдёт тот или иной наряд.

Лыжный костюм для поездки в Альпы. Слепящее солнце будет отражаться от этих стразиков игривыми зайчиками и щекотать мужчинам ресницы: в радиусе ста метров не останется ни одного, ускользнувшего от чар Веры. Ревнивая половинка будет втайне негодовать, но смиренно продолжит обучать её кататься на белом блюдечке пологого любительского спуска.

А вот купальник, удобный для полётов на парасейле. С высоты можно будет махать любимому ножками и наслаждаться видом его прекрасной фигуры, распластанной на песке.

Серебряное платье, конечно же, украсит рандеву в романтическом замке, превращённом некой феей в гостиницу. Вокруг дубравы, петли рек, живописные холмы до горизонта и сказочный европейский сервис под каждым кустом.

С первого курса университета Вера была уверена, что нашла свою идеальную пару. Тот факт, что спустя годы Витторио так и не смог забыть её, подтверждает – они созданы друг для друга. К тому же, иных вариантов просто не было: всего один мальчик на курсе.

Знакомиться в других местах казалось дико трудным челленджем.

Да и зачем? С тех пор, как она узнала его имя, ей больше не нужно было никого искать. Виктор Лотуш. В. Лотуш. Если выйти замуж и взять его фамилию, так можно подписывать искусствоведческие статьи. Вера Лотуш будет исследовать творчество художников, а Виктор Лотуш донесёт её работы до читателя.

Нужно иметь представительную внешность и высокий рост, чтобы тебе дали право высказывать собственные умозаключения. Если этого нет, тебе разрешат максимум защитить диссертацию, сшитую из чужих лоскутков, и всю оставшуюся жизнь пересказывать сонным студентам то, что они сами могут прочесть в библиотеке.

Вера довольно долго надеялась, что сможет обойтись вовсе без внешности. Всё-таки эра интернета… Издатель видит перед собой рукопись вместо автора. Шрифт Times New Roman уверенно говорит за заику, за картавого, за гнусавого, за шепелявого, ровные строчки прячут кривые зубы, на белых вордовских страницах ни единого пятна с тех липких кухонных столов, промёрзших подоконников, засыпанных крошками неуютных постелей, где рождается литература.

Человечество приветствовало интернет, как манну небесную.

Душа с душою говорит в этом бестелесном пространстве!

И оно нескончаемо, места хватит всем, сгинет в прошлом позор Homo Sapiens – звериная борьба за территорию!

Болезни, уродства, бедность оставим материальному миру!

Оставим и недовольство собой! Наконец можно быть не такими плохими!

Мало. Мало не быть плохими. Требуется быть хорошими. И это требование завышено до небес. Потому что волшебное зеркало злой королевы отныне есть у каждого, и хотя ты не спрашиваешь, «кто на свете всех милее», за тебя спросят другие – а уж зеркало выдаст им широкий ассортимент людей, тебя обогнавших.

В твою сторону не глянут, если не соберёшь сначала миллион просмотров.

Твою рукопись не откроют, если ты отсутствуешь в новостных колонках и ток-шоу.

Обратить на тебя внимание – всё равно, что поручиться за твою небезынтересность, а это посерьёзнее, чем выступить поручителем в банке.

У Виктора изначально был кредит доверия – он родился мальчиком, красивым мальчиком, да ещё и в зажиточной семье со связями. Главную валюту нашего времени ему ссуживали охотно.

Сидя в кафешке с девчонками, он частенько сетовал, что знакомые редакторы журналов и радиостанций просят у него какой-нибудь интересненький материал, которого, разумеется, он предоставить не может. Вера вызывалась помочь, но Витя мгновенно переходил на серьёзный тон, объяснял, что её никто не знает, приглашать никуда не будет, ни за деньги, ни за так, и вообще, он ей уже всё сказал в прошлый раз, точнее, в прошлые десять тысяч раз, и не пора ли уже ей налечь на учёбу вместо пустопорожней болтовни?

– Они меня не знают, а ты познакомь, – приставала приставала.

– Ну как я тебя с ними познакомлю? Ты представляешь, какие это важные персоны?!

Она представляла, потому и просила. Её публиковали только в самых незаметных изданиях. Деньги выигрывала на анонимных конкурсах.

– Если ты один в меня поверишь, все поверят, – намурлыкивала Холмская. – Дай только зацепиться, я тебе огромную пользу принесу.

Раз уж так зазорно быть пишущей дамой, Вера готова была перейти под защиту мужского псевдонима. Не «В. Лотуш», а «Виктор Лотуш». Плата – ей, слава – ему, светскому льву с волнистыми волосами, отливающими благородным золотом.

Конечно, Витюшкины знакомые могли раскусить обман. Но он учился на искусствоведческом факультете, обладал наружностью современного интеллектуала, а значит, для всего остального мира выглядел как достойный доверия автор исследований и респектабельный герой телеэфиров.

Зачитывая преподавателям «свои» опусы, Лотуш был столь убедителен, что Холмская сомневалась – она ли корпела над ними предшествующей ночью?

Голос Веры после Витторио звучал смешно. Университетский патриарх елозил в резном кресле, отворачивая то одно, то другое ухо от бойкой пионерки. Она с чего-то решила, будто он читает её работы, и требовала обсуждения. Какова нахалка! Остальные просто пересказывают содержание своих писулек, добавляют немного лести и получают хорошие оценки, а эта ввинчивается в мозг, аж голова болит!

– Холмскую противно слушать, – подытоживал старый ворчун.

– Поработайте над самопрезентацией, – отшивали её кадровики.

– Да кому нужно твоё многабукаф, – плевались фэйки на форумах.

И она исчезла. С сайтов, из соцсетей, почти полностью из реала.

Её физическое существование странным образом длилось. Она писала в стол, никому больше не навязывала споры на тему искусства, а во сне видела, как её раскапывают через тысячу лет. Вот там-то, среди высокоразвитых существ, она придётся ко двору. А пока…

Зачем давать народу то, что он не сможет переварить?

Зачем давать автографы?

Зачем давать пятиминутное интервью, из которого оставят двадцать секунд, да ещё извратят смысл и за уши притянут какой-нибудь скандальчик?

Хотелось одного – продолжать изыскания и получать за свой труд деньги, на которые можно жить. Однако закончилась история Веры тем, что бессчётные сайты задарма перепечатывали её старые статьи. По закону вместо выплаты гонорара можно мелким шрифтом пустить фразу «По материалам студенческого журнала» – считается, что обворованному искусствоведу этого хватит на пропитание.

*

Грустные мысли отразились в зеркале примерочной, Вера заметила это и буквально заставила себя улыбнуться. Ведь отныне всё будет хорошо: возлюбленный вернётся к ней, они заживут счастливо, появится смысл творить, петь или хотя бы просто просыпаться по утрам.

Выйдя из-за бархатной шторки, она поискала глазами кассу, а нашла к своему невероятному изумлению Витторио. Правда их разделяло стекло витрины с наклейками, но это же он, точно он стоял в очереди у банкомата!

Вера всучила купальник продавщице и выскочила из магазина.

– Ты здесь?

– Срочно понадобились наличные, вот заскочил, – отстранённо произнёс герой романа.

– Я имею в виду, ты не на Кипре.

– Ну, да.

– Только что вернулся?

– Нет.

– А почему мне не сказал?

– Зачем?

– Так.

Вера усомнилась, что она в здравом уме. Все последние события, судя по реакции Лотуша, пригрезились ей. В этой реальности они не виделись со студенческих времён. Она осторожно поинтересовалась, избегая подробностей:

– Узнал насчёт картины?

Если он сейчас спросит, о какой картине речь, придётся на цыпочках отойти к выходу и поскакать галопом в больничку. На единороге.

– Какая разница тебе-то? Ой, зря спросил, щас начнёшь эссе сочинять на ходу о месте Похитонова в мировой живописи. Давай забудем вообще, что он был. Украли – украли. Всё.

Подошла его очередь.

Чтобы случайно не подсмотреть пин-код, Холмская тактично отвернулась. Ей было даже легче выразить свои чувства, не глядя в прекрасные равнодушные глаза, и она исполнила целую балладу, перебирая струны неоправдавшихся надежд. Принца потеряла где-то посередине первого куплета.

*

На лицо положили судариум, могильная тьма сомкнулсь над ней.

Лежать на белоснежной прохладной простыне было покойно, но пусто.

– Такая красивая девушка и не замужем? – прозвучал голос сверху. – Кольца не вижу на пальце.

– Уху, – ответила Холмская из-под альгинатной маски, залепившей рот, глаза и почти полностью ноздри.

Даже после смерти (особенно после смерти!) все будут спрашивать, как так вышло, что при жизни тебя никто не выбрал. Ученица косметолога явно приехала из той части ближнего зарубежья, где около пятнадцати годков девочку суют в мешок да умыкают, а если нет – сама виновата, либо усы слишком большие отрастила, либо ноги слишком кривые достались.

Вера уже жалела, что не отменила запись в салон красоты. Она ведь затеяла сие провальное мероприятие, чтобы лучше выглядеть, когда Витторио вернётся с Кипра – а сама явилась пред светлые очи ясного сокола с нещипанными бровями, некрашеными волосами и в расстёгнутых джинсах в качестве вишенки на торте. Казалось бы, возьми да поменяй планы, раз теперь никого не требуется покорять неземной прелестью, так нет же, захотелось в качестве утешения себя побаловать популярной процедурой! С дурой! Лежать, выслушивать проповедь от девчонки, которая младше по возрасту и беднее интеллектуально, находясь при этом с заклеенным ртом – вот подарочек себе сделала!

Цок-цок, стук двери, наконец одна.

Можно погрузиться в небытие и замедлить течение всех соков в ветвях.

Вера прислушалась. Удары сердца были, как шаги уходящего в пустыню. Странно – ты можешь жить, когда сердце остановилось.

Почему нельзя умереть вместе с ним?! Лежать-лежать так в салоне красоты и постепенно исчезать из мира? Когда нетактичная девица придёт снимать застывшую маску, под ней уже не будет ничегошеньки – вот сюрприз-то!

*

Альгинатную маску ученица косметолога отколупала крайне неаккуратно: пыль попала в глаза, и два следующих дня Вера просыпалась со следами, похожими на засохшие розовые слёзы. Разводы напоминали ей о случившемся, с утра задавая отвратительный настрой.

Брательник думал, что у неё ПМС. В эти дни он обычно старался не попадаться на глаза, если можно так сказать о человеке, который и без того имеет постоянную прописку в виртуальном мире.

На вторые сутки сестра хотела было поинтересоваться, почему он ничего не спрашивает о Витторио, как вдруг поняла – для него сюжет оборвался в самом начале. Он не узнавал, как прошло воссоединение, о пропаже картины слыхом не слыхивал, а поиски платья, сражающего наповал, происходили сотню сражений назад – успело пасть не одно государство во вселенной, где он жил. Ясное дело, брат не держал в голове столь давних событий, да к тому же, происходивших вне его мира.

А сестра искала поддержки. Встала у окна и тоскливо дожидалась, когда геймер пройдёт уровень.

Он закончил. Паузу не взял. Нырнул глубже. Тогда она спросила:

– Ты с кем-нибудь в отношениях?

Никуда не отлучаясь из дома, как известно, можно крутить романы, и довольно серьёзные.

– Нет, сейчас ни с кем. А почему ты спрашиваешь?

– Может, ты сумеешь ответить, как завоевать любовь

– Оо, это просто! Смотри.

И он показал Грааль, который надо привезти в замок принцессы на забавном автомобильчике, пройдя массу испытаний.

– Тогда она женится на вот этом чуваке из службы доставки, за которого я играю. Хочешь попробовать?

– Я попробую, обязательно попробую.

Не замечая протянутого ей джойстика, Холмская набросала схему действий.

Первое: отбросить всех подозреваемых, кроме наиболее очевидной Эвелины.

Второе: доказать, что она забыла Додошку на месте преступления и где-то раздобыла такую же собачку на замену.

Третье: прижать её уликами из второго пункта, надавить посильнее, довести до приступа паники.

Четвёртое: вырвать похищенную картину из вспотевших ладошек.

Пятое: Вернуть шедевр настоящему владельцу.

Шестое: сделать пилинг, принять красивую позу и ждать предложения.

– Ты просто мастер стратегии, – похвалил брательник, криво улыбаясь от того, что не привык делать комплименты. – Только я не понял, в какую игру ты играешь.

– В ту, где Витька сдохнет, если меня не полюбит!

Она бы этого, конечно, не сказала, если бы знала, что судьба уже свела киллера и человека, желающего заказать Лотуша.

ГЛАВА 18

Марину Васильевну Жарченко в суде называли Духотенко, потому что она сама себе придумала такое прозвище. В школе её обзывали «Жирченко», и во избежание повторения того же сценария, только со врослыми, жертва насмешек при поступлении на работу постаралась, чтобы её дразнили не за обжорство, а за более вредные для окружающих привычки.

Что её вовсе не будут ругать – такой вариант отсутствовал даже в самых необузданных фантазиях. Если бы она поднималась по лестнице с той же лёгкостью, с какой наживала врагов, её бы включили в олимпийскую сборную. Когда в ком-нибудь загоралась искорка симпатии, Марина это игнорировала. Не получая эмоциональной подпитки, искорка тлела какое-то время, уменьшалась, уменьшалась и исчезала – или же гасла, шипя под ледяным презрением Жарченко.

Но когда ей понадобилась помощь, она таки подметила интерес к своей персоне.

Невозможно было не обратить внимание на то, как уважает подсудимый Сухостой фигуру судьи. Его восхищали крепкие бока, выдающиеся бугры грудей, круглые локти – от них веяло достатком, основательностью, стабильностью. А из стабильного в жизни Жоры Сухостоя были только регулярные посадки да стрижка, соответствующая статусу.

Когда он с кем-то «встречался», это были свидания раз в месяц, без рук, без губ, зато с множеством людей вокруг и с долгими думами в промежутках. Таким образом, можно было сказать, что он и Марина «встречались».

Судья откровенно флиртовала прямо на заседаниях.

– А вы умеете быть благодарным, – улыбалась она. – Ценное качество для мужчины.

(За разрешение пользоваться колодцем Жора помог соседу закопать тёщу.)

– В партизанском отряде вам бы цены не было!

(Худосочный и низкорослый Жорик продолжал утверждать, будто совершенно один от нечего делать вырыл огромную яму, куда солнечный удар случайно уложил жертву. Он не изменил показаний даже тогда, когда любящий зять показал орудие убийства, спрятанное в её парике, до которого никто из опергруппы так и не решился дотронуться.)

– Я скорее поверю вашим честным голубым глазам, чем пухленькому ротику Павла Арсеньевича, который он открывает невпопад, – добивала Марина, косясь на щекастого обвинителя.

Она помахивала вероятностью свободы, словно ленивым веером, приоткрывая и захлопывая решётку перед наивным воображением вечного сидельца. В шутку проверяла прочность его деревянной верности, в шутку прощупывала почву для покупки его преступных услуг – всё это на глазах изумлённой публики, которая смеялась над клоунадой, не подозревая, что происходит на самом деле.

– Если вас сейчас выпустят, вы сумеете сполна отплатить? – прозвучало уже совсем неприкрытое предложение. – Обществу, которое в вас поверило?

Оправдательный приговор судья вынесла впервые в жизни. Хотела отправить подсудимого на обследование и доказать умственную неполноценность, но дело, для которого ей требовался Сухостой, не допускало промедления. К тому же, дурачок мог оказаться не клиническим идиотом, а всего-навсего отзывчивым простофилей, которого раз за разом дружки втягивали в грязные разборки. Подобное медициной не диагностируется.

Подготовив оружие, Марина Васильевна Жарченко принялась составлять текст, который стопроцентно заставит это оружие выстрелить. Уже немного зная тонкую Жорикову натуру, она решила напирать на жалость.

Без утайки рассказать о слежке последних дней.

Поведать об инцеденте с дроном, запущенным в квартиру для шпионажа.

Хотя дрон как-то выбивается из повести о горемычной судьбинушке. Флоренция тем более. Зажравшиеся получались преследователи у Марины.

Того и гляди, поймёт лошарик, что судья тоже не бедствует, и заломит беспощадную цену за два несчастных выстрела. Бреши в бюджете это не пробьёт, но наличность дома не хранилась, а снять со счёта крупную сумму означало бы вызвать подозрения. Сколько прошло через суд горемык, пойманных именно на этом?

*

Жарченко покрутилась перед зеркалом в поисках ракурса, который бы делал её мордашку симпатичной. Нда, потребуется немало слов и рюмок, чтобы в глазах Жоры предстать принцессой, спасающейся от дракона…

– Вы ведь не откажете женщине в беде, – полуспросит-полукивнёт Марина, наклоняясь к нему в дрожащем свете свечей.

– Да я вообще ни в чём женщине не откажу, – согласится рецидивист, косясь на интерьер ресторана, как приблудный пёс.

Стоп. Откуда взялся ресторан?

В животе проурчал красноречивый ответ.

За порцией долмы со сметанкой придумался дальнейший ход разговора:

– Видите ли, есть у меня знакомые, которые придумали ходить по домам…

– Наводчики, – выпалит сметливый собеседник.

– Да. Собрали у Виктора тёплую компанию и решили всем гостям ответные визиты нанести.

– Что нанести? – оторвётся от устриц рассеянный Жора.

– Тяжкие телесные, – угрюмо буркнет Марина куда-то себе в пухлое запястье.

Проще. Надо проще. Вот тебе пистолет, милый, вот фотографии, иди и стреляй. Никаких объяснений.

Судья дошла до края размышлений и заглядывать за него не собиралась.

*

Дом эпохи конструктивизма был раньше общежитием. От той поры остались тёмные коридоры с рядом неприглядных дверей да гуляющие по ним запахи.

Внизу Марину встретил чад от варки зелья. Чуть не задохнулась.

Чуть поднялась по ступенькам. Наткнулась на вынесенный мусор – мешки стояли, судя по опустившемуся виду, довольно давно, источая трупную вонь, человеческую и животную, ибо содержали в себе требуху вперемешку с прокладками. Один из пакетов даже вывернуло.

Лакированная туфелька перешагнула через омерзение и вступила в мир сгоревших каш, протёкших подгузников, острых локтей материнской гордыни.

Из открытой двери – из шипения воды, из грохота кастрюль, из надсадного треньканья компьтерной игры – вальяжно вышла мамаша с чихуахуа и поставила его перед взбирающейся по лестнице гостьей. Зверь поднял ножку, на полу возникла жёлтая круглая лужа. Хозяйку ничуть не обеспокоило наличие свидетельницы. Группа лиц по предварительному сговору совершала злодеяние, глядя немигающими зрачками, одинаковыми у суки и кобеля.

К четвёртому этажу пришло ощущение наркотического бреда. Скорее проснуться, как можно скорее протрезветь от этой страны! Преуспевающий юрист в четвёртом поколении, Марина Васильевна не нюхала жизни – обычного дома, набитого обычными людьми, для которых коллекционировать картины менее интересно, чем расписывать стены мочой.

Она достала из сумки глянцевитую газету, расстелила её на верхней ступеньке, крепко задумалась. Если закажешь убийство и по случайности загремишь за решётку, попадёшь в такую же обстановку, только не на полчасика, а на долгие годы. Кстати, там не будет цветастой газетки, чтобы подложить под зад: в тюрьме нет даже тоненького барьера между человеком и ступенью, на которой он оказался.

В окне мелькнуло что-то, брошенное сверху. Кукла?

Жарченко встрепенулась. Наверняка можно обойтись без насилия. Может быть, просто сказать преследователю: «Уважаемый Виктор, я знаю, вы инсценировали похищение картины из собственного дома, чтобы придумать нелепую серию обысков. Не получив моего разрешения, подсунули дрон в коробку с пиццей, и я точно знаю…»

– Я знаю, что ничего не знаю, – стеклянно отозвался неизвестный голос внутри.

– Да нет же, – слабо запротестовала судья, ожидая с замиранием сердца его дальнейших слов.

– Пропажа картины никак не связана с тобой, у тебя просто мания величия.

– Но Лотушу это дало повод напрашиваться ко мне в гости!

– Ищет картину. Ты бы тоже активно искала пропажу. Разве нет?

– Он искал её на моей выставке во Флоренции.

– Тебе показалось.

– Дрон заснял на видео мои комнаты.

– Это была всего лишь игрушка-сюрприз. Судя по тому, как она летала, ею никто не управлял. Наверное, взлетает автоматически, когда коробка открывается, да и порхает себе беззаботно, как бабочка, а ты уж испугалась сразу.

Внутренний голос успокаивал Марину, нёс на упругих волнах прочь из вонючего подъезда. Упёртость её удерживала.

– Я бы поверила, если бы тем утром Виктор не…

– А помнишь, как за ограбление ювелирного ты посадила человека, который накануне разбил стенд?

– Кого мне приводят, тех я и сажаю, – поджала губы Жарченко.

– Ты прекрасно знаешь, он просто хотел вернуть в магазин обручальное кольцо и поссорился с менеджером.

– Я ничего не знаю.

– О, теперь ты ничего не знаешь?

Ещё не вечер, а уже так темно.

Мутное окошко обращено к северу.

Мысли обращены в прошлое.

Орнитарий в парке. Аист в клетке. Удивлённая голова упирается в занозистый потолок, крылья по привычке разворачиваются, но коснувшись проволоки, болезненно подгибаются, нехотя уходят в подмышечные ангары. Тела, которые Жарченко лишала свободы, тоже не могли потянуться, развернуться, подать голос. Теперь предстояло то же самое проделать с душами – упаковать их в смерть, добросовестно заделать все щели, чтоб не проскользнули обратно, и отправить в небытие скрюченными, задохшимися, без возможности хотя бы поднять голову, хотя бы поднять глаза.

Марина плакала – и чья-то рука вдруг коснулась её плеча. Без тактичной осторожности, не деля на своих и чужих. Простая уверенная мужская ладонь.

*

Сухостой, ожидая подвоха после чудесного освобождения, прислушивался к каждому шороху за дверью.

Стук каблуков насторожил его сразу. По этой лестнице обычно ступали стоптанные набойки с осипшими голосами – обновки у жильцов и их гостей заводились исключительно в сезон распродаж. Май звучал здесь, как прошлогодний август. Женщины района старались покупать на исходе лета то, что нескоро выйдет из моды, до осени успевали надеть туфли всего дважды и после каждого выхода тщательно чистили их, а перед наступлением холодов укутывали в хрусткие белые листочки, прятали в картонные коробки, выбирая наименее помятые.

Всю зиму им снилось, как весной они возродятся новенькими, свеженькими!

Но весной женщины доставали из спячки какие-то сморщенные останки.

Они сокрушались.

Сокрушались зря, ибо мода, несмотря на мольбы, совершала очередной виток и меняла правила игры – капельку, однако из-за этой капельки «то, что будет годно через год» превращалось в «то, что устарело навсегда».

Слегка отставшие за время лёжки подошвы, слегка отставшие от времени соседки сновали по подъезду с пришлёпыванием, с готовностью в любой момент упасть. Шаткий звук был привычен Сухостою, а значит, приятен.

Свежекупленная дорогая обувь стучала, как набат. Инстинкт толкнул занять позицию у дверного глазка и ждать, кто появится. Отчего-то чувствовалось, что шаги не остановятся внизу. Когда показалась голова судьи, оправданный сощурился. Когда появилось тело, он узнал свою освободительницу и обомлел. Своим умишком Сухостой понимал, что в зале суда что-то происходило, но смысл уловил лишь сейчас – увидев дородную фигуру судьи на фоне мутного стекла. Значит, любит!

Никто не любил никогда, а тут нате, пожалуйста! Да ещё какая женщина, маешь вещь!

Для этого обделённого теплом человечка чувство благодарности, как верно уловила Жарченко, было основной движущей силой. Оно двинуло его в коридор, обвило руку поперёк туловища прекрасной дамы, а другую под рыхлыми коленками – и вот уже тощий, весь превратившийся в мускул мужчинка тащит добычу в пещеру, а она, счастливая, утирает румянец со щёк.

Он вставил свой ржавый гвоздик, не говоря ни слова.

Для него была очевидна причина прихода Марины.

Для неё было очевидно, что лучше молчать, дабы не спугнуть единственный секс за три года.

Сухостой умилялся каждой складочке, как будто ему принесли новорождённую долгожданную дочь в особо крупных размерах. Заметив часы с венецианской микромозаикой, он дал себе слово подарить любимой какие поприличнее. Это ж дешёвка недостойная, раз не блестит позолотой, да и крупные слишком, неженские прямо. А купить надо тоненькие, похожие на змейку с овальной головкой, какие нашивала его маменька. Он её не знал, но в детстве, когда видел такие часы, думал, что где-то ходит она со змейкой на руке, поглядывает на стрелки, ждёт встречи с сыном.

*

Красная и взъерошенная Жарченко выбегала из подъезда с одной только мыслью – хорошенького понемножку, больше сюда не приходить, не звонить, в общем, не давать никакого повода судачить о странном освобождении подсудимого Сухостоя.

Киллер!!!! Как только в голову такое пришло?

ГЛАВА 19

Холмская всю ночь сидела в интернете.

Брат, заметив свет, зашёл, потоптался, ничего не сказал, но явно остался доволен увиденным. Обычно в это время она читала, слушала музыку или танцевала. Вредные привычки.

Обсуждать прочитанное ей было всё равно не с кем. Члены книжных клубов, в которых она на всякий случай состояла, тратили своё ценное время исключительно на руководства по саморазвитию. Чёрные буквы на белых страницах, выстроившись рядами, как рабы на плантациях, отделяли для них добро от зла. Художественную литературу, где стёрта граница между пороком и добродетелью, они считали выродком в благородном семействе прописных истин. Раз уж некоторым писакам чёрно-белая картина мира кажется слишком плоской, пусть печатают свои излияния серыми чернилами на серой бумаге! Читатель, открывая книгу, сразу будет видеть – эге, туточки ничего не понятно, перейдём-ка лучше к автору, который определился, где у него верх, а где низ. Тьфу ты, низ это ж негатив… Поищем чтиво без негатива… На компасе должна быть всего одна сторона света, тогда везде будет юг, куда ни отправишься.

Музыкальный вкус Веры ещё сильнее отдалял её от людей. В фильмах оперу обожают маньяки (приятно, знаете ли, врубить на полную мощность, когда издеваешься над связанной жертвой). В жизни эту нишу занимают бабки, только глумятся они над целым залом жертв: типичный стариковский запашок заливают литрами просроченного одеколона; набивают ридикюли конфетами в шуршащих фантиках; стараются накануне заболеть, чтобы всласть почихать на избыточно здоровую молодёжь; в полный голос переговариваются с подругами; громко храпят. Маньяки лязгают кандалами, бабки – несданными бутылками. Вот и вся разница. Если не принадлежишь ни к тем, ни к другим, помалкивай, что любишь оперу. Щади обывателя. Он лайкнет фотку с хэштегом #якультурная, ради которой тётки прутся в театр. Он одобрит громкую музыку в пыточной камере как прикрытие для криков. Но он сочтёт диким извращенцем того, кто всасывает удовольствие ушными раковинами.

Худшим извращением были только танцы перед зеркалом.

Ну, ничего, теперь дорогая сестрёнка пополнила ряды овощей, толстеющих под круглосуточным солнцем интернета. Стала понятной. Близкой. Да и будет козырь, если ей вздумается корить его за зависание в сети. Впрочем, пока не было ни единого упрёка, поэтому туз останется в рукаве, скорее всего, навсегда.

Холмская не играла. Она задалась целью прошерстить все фотографии изабелловых левреток: легко ли купить собачку этой породы именно такого окраса?

Взрослых животных, похоже, никто не продавал.

Их парадные портреты по большей части выставляли, разыскивая достойную пару или заказчика на производство щенков.

Изредка попадались странички, как у Олли: личные дневники не связанных обязательствами особей, где можно было увидеть фотографии со звёздами и в образах звёзд, в надувном круге и в кругу семьи.

Ещё были живые инкубаторы – суки на сносях, которые наслаждались каждым днём беременности. Они посещали массажистов, выбирали очаровательные люльки в зоомагазинах, смотрели только позитивные передачи по телевизору, медитировали вместе с хозяевами на ковриках возле бассейнов, а главное, тщательно подготавливали мир к прибытию драгоценных кобельков и сучек. О, если бы беспородных щенят люди дожидались с таким же нетерпением!

«Продаю левретку» – вдруг полоснуло по экрану. Вера не поверила. Это просто глаза от напряжения слезятся, искажая настоящую подпись под фото, например, «Король Чарльз Лаки Чармс Мамочкина Прелесть кушоет фуа-гра» или «Анджелина Джоли Форева Третья котается на лемузине».

Необходим перерыв. Огуречики на веки, увлажняющие капли, немножко кофейку и… странно, слова не исчезли. Кто-то действительно продавал взрослую изабелловую левретку.

Ссылка вела на сайт, который уже закрылся за неуплату.

Нашёлся профиль продавца в социальной сети. Увы, он был настроен так, что незнакомцы не могли писать личные сообщения. Чтобы свободно общаться, требовалось добавиться в друзья. Холмская отправила заявку и довольно потёрла руки – он онлайн, он прямо сейчас примет предложение дружбы, в четыре утра! Какая удача!

Минуты тянулись, а кнопка для отправки сообщений всё не появлялась.

Скоротать время помогли многочисленные альбомы продавца с запчастями, одеждой именитых спортсменов, травой… Время от времени какой-нибудь залежавшийся, но всё-таки многим интересный предмет он разыгрывал на своей стене почти даром, за репост. Сотни людей помещали у себя на стене диковину со ссылкой, таким образом завлекая новых клиентов.

Животные почти не попадались, кроме левретки был только питон да несколько гадюк. Впрочем, не исключено, что террариум пригрезился Вере в полудрёме.

Через час погас зелёный значок – торговец ушёл спать, так и не открыв доступ к переписке.

*

Утро настало в пять вечера – так уж Холмская проснулась. Сразу в сеть!

Не принял. Надо было раньше посмотреть, многих ли он принимает. Соотношение: десяток подруг к тысяче подписчиков, все сплошь модели.

Вера посмотрела на свою аву и пригорюнилась. Друг таким быть не может. У парня с ником «Девятнадцатисантиметровый» – уж точно.

Красивым хорошо, за ними все бегают. Зато, если ты умна, сама можешь догонять самцов.

Холмская решила поймать кабанчика в реале. Его страсть выкладывать фотки с описанием ежедневных событий делала это вполне реализуемым. Надо только выявить излюбленные места водопоя, и добыча в кармане.

Вера решила не тратить попусту рассветные часы, разглядывая изображения вещей для перепродажи, а читать только подписи под селфи в тёмных дымных барах. друг попалась интересная картинка.

Индонезийский лук?!

Он висел на стене с таким видом, будто ничем не выделялся из окружающей его массы барахла. Необычайно маленький, едва ли с руку взрослого от подмышки до ногтей, да ещё и с тетивой, сползшей к центру.

Ну на кого ходят с таким? В лесу – неизвестно, в сети – можно сразить этнографа или вот, гляди-ка, искусствоведа.

Крупные деревянные завитки украшали концы лука, придавая смысл его существованию, не практический, так эстетический. Эти перья Жар-птицы были примотаны глянцевитыми коричневатыми лентами. Витки ширились, переходя от худенького прутика к массивному декору: результат выглядел, как членистое брюшко мадагаскарского таракана. Два края – два брюшка.

В крошечном бесформенном колчане содержались нетронутыми две стрелы.

Третью положили для фотографирования отдельно, чтобы продемонстрировать во всей красе, но лучше бы этого не делали, так как у бедняги отсутствовало оперение и наконечник. Чуть заточенная спереди, с ромбиком, привязанным сзади, она не производила впечатления грозного оружия.

А всё же ей было суждено помочь Холмской на охоте.

Именно под этой фотографией автор написал, что лук купили в качестве настенного украшения, и завезёт он его, когда поедет на родину, в Кыргызстан. Удача улыбалась – стояло название места, стояла дата. Сегодня!

*

Не накрасившись, взяв с собой только обычный паспорт, деньги и линзы, выпущенная стрела Холмская полетела к аэропорту.

Ей всегда хотелось с бухты-барахты отправиться в неведомую страну. Например, когда портится погода, можно спастись на Кубе или Мальдивах, а если нахамили в транспорте – удалиться в объятия безлюдных вьетнамских пляжей.

Останавливала привычка терпеть.

Останавливал страх показаться импульсивной.

Да мало ли что ещё останавливает, когда мы точно знаем, чего хотим!

Путь перекрыт.

В стотысячный раз перекапывают, перекладывают давно сгнившие трубы с место на место, заранее зная результат. Важно создать видимость деятельности перед очередными выборами.

Видимость ограждения – всего лишь натянутая поперёк дороги верёвка с красными флажками, условная линия, которую все боятся пересечь. Не нашёлся пока тот чемпион, который с разбегу разорвёт ленточку.

Но вот мчится Вера, и барьер взят!

По кочкам, по лужам, по гравию и граблям, на которые наступала много раз, она выскочила к забору, распластанному влево и вправо. Не было ни дырки, ни того, кто мог бы на дырку указать.

В леопардовых штанах и малиновой псевдозамшевой куртке Вера полезла через забор. Он прогнулся так низко, что если бы рядом оказался долговязый желающий переправиться – мог бы спокойно шагнуть на ту сторону. Сетка была слишком мягкой, но Холмская сказала себе: строители разбираются в материалах и не могли поставить ограждение, не будучи уверенными, что оно выдержит осаду. Её вес колебался от 45 до 48 кг, проволока наверняка рассчитана на хулиганов в два раза более массивных. Этот самогипноз отчего-то помог. Когда она перекинула ногу через шипы сверху, забор успокоился и покорился. Лезть вниз было уже совсем легко. Но даже на трудном участке ни штаны, ни куртка не испачкались о металл —Вера носила достаточно облегающую одежду, а кроме того, умела опираться на кончики носков и кончики пальцев, держа тело подальше.

Зеваки чуть не аплодировали. Кто-то успел снять на телефончик, как кошка особо крупных размеров ловко покоряет вершину, сбегая из-за решётки. Помощи никто не предложил.

Вера летела дальше, уже захлёбываясь, но всё равно ни секунды не жалея, что самокат остался дома. С ним наперевес она вряд ли одолела бы сетку, а перебрасывать лучшего друга на ту сторону, прямо в грязь, она бы не решилась. Помимо прочего, ну где оставишь его в аэропорту? Оставалось только бежать, как бегают простые смертные, далёкие от религии двух колёс.

*

Она опоздала. Судя по табло, самолёт отправился в ту самую минуту, когда Холмская вонзилась в кишащий народом зал, изнемогая от напряжения.

Громкая ругань слетела с её сахарных уст, и стоящий рядом мужчина любезно ответил:

– Если вы в Бишкек, то рейс отложен.

– Как это? – выдавила красная Холмская.

– А «пельмени» без задержек не летают. Пойдите, спросите на стойке регистрации.

Она поковыляла в указанную сторону.

Из двух натуральных блондинок захотелось подойти к более красивой. Та сразу выставила маленькую бутылочку с минералкой и широко улыбнулась:

– Водичка для Вас!

– О, я как раз умираю от жажды! – обхватила Холмская прохладный пластик.

– Можете зарегистрироваться прямо сейчас. Успеете посмотреть два-три фильма в лаунж-зоне.

– Здорово! Мне бы билет сначала купить! – дружески усмехнулась недопассажирка.

Блондинка быстро вырвала бутылку из рук. Улыбка на её мясистых губах не качнулась.

– Здесь для вип-клиентов, – мелодично бросила она перед тем, как застыть глухим манекеном.

Вера задрала голову. Действительно, над сияющим модельным лицом светилась надпись «VIP». Надо было сразу обратить внимание. Или вовремя сообразить, что авиакомпании всегда, всегда ставят более красивых обслуживать привилегированный класс.

Холмская купила билетик и сунулась к менее симпатичной, но тоже натуральной блондинке. Внешность беспафосной, с добрыми морщинками женщины оказалась столь же обманчивой.

– Минералка положена исключительно тем, кто ждёт более двух часов, – обрадовала она.

– Я здесь столько сижу, что вы должны уже обеды раздавать, – прогремел голос того самого мужчины, который встретился у табло.

Блондинка для бедных прищурилась, будто вот-вот расхохочется, чихнёт или перегрызёт глотку:

– А вы тут права не качайте. Есть определённый правилами срок. Этот срок наступит в полночь, но по моему опыту, самолёт вылетит на пять минут раньше.

– Не сомневаюсь! Лишь бы сэкономить. Школьники тоже экзамены сдают не четыре часа, а три часа пятьдесят пять минут, потому что, если дольше, то школа обязана предоставить питание.

Он обращался уже не к блондинкам, а в пространство. Любитель делать обобщения, он надеялся, что кричаще одетая попутчица покричит вместе с ним.

Но она даже не особо услышала, какие там проблемы с экзаменами. Внимание Холмской было направлено на поиск автомата с напитками – напала всеохватывающая головная боль. Куда тут поддержать бурю негодования! Унять бы муку неспешным чаёвничаньем в тихой обстановке при поддержке упругого креслица, мягкого абажура да блинчиков с жимолостью!

Мужчина пригласил в кафешку, где из вышеперечисленного было одно подобие чая.

Холмская рассеянно помотала головой и впала в долгий ступор перед стеклянной стеной, глядя на взлетающие, взлетающие, снова взлетающие самолёты.

*

Наполовину русский, но загорелый, как латинос, юноша по имени Девятнадцатисантиметровый выкладывал фотку за фоткой. Он обогнал преследовательницу всего на один рейс, но благодаря задержке «пельменей» получил фору. Совсем немного погульбасив с друзьями в Бишкеке, помчался в Каракол – на дальний конец страны, на дальний конец прославившего Киргизию озера.

Вера была рада, что нашёлся повод увидеть своими глазами Иссык-Куль. Чтобы не умереть от восторга, она заранее посмотрела картинки, читанула в пути Чингиза Айтматова. Подготовилась встретиться с прекрасным, однако оказалась не готова к встрече со столицей, вставшей между ней и озером.

У аэропорта цвели маки. Эх, надо было не любоваться ими, а догадаться, что они краснеют от стыда за дальнейшее…

Куры, петухи, мычание. Какой-то мужик сидит на земле возле дороги и мычит.

Очень хочется есть-пить, но в забегаловках не говорят на забугорных языках, а русский стараются забыть. Спасает мороженое. Переполненное настоящим молоком, белоснежное, полновесное, оно возвращает силы, отнятые перелётом, и сулит встречу с чудными коровами, которые обязательно будут пастись где-то тут.

Липковатую обёртку приходится сунуть в карман – урны здесь невидаль.

На автовокзале Холмская растерялась.

Одни совали деньги в чёрные ладони водителей маршруток.

Другие надстраивали очередь в кассу.

Некоторые говорили по-русски, но жаждали лишь продемонстрировать знание языка да поностальгировать о советских временах, вовсе не стремясь помочь разобраться в расписании.

Кто-то сдёрнул с беззащитной иностранки панаму, но Вера не успела даже понять, кто именно: когда обернулась, ей в лицо смеялись отвратительные старики, а панама растворилась без следа.

С бьющимся сердцем она рванулась в сторону маршрутки с заведённым мотором – до её слуха донеслось, что там осталось ровно одно свободное место. Было это сказано на русском, или в экстремальных ситуациях появляется способность понимать чужую речь?

Отважная путешественница влезла на заднее сидение между вольготно возлежащими киргизами, и страшный Бишкек только клацнул вслед зубами закрывающейся двери.

*

Вместо горизонта висел меч из «Звёздных войн» – ярко-голубая полоса, отчёркнутая белым свечением от неба и земли. Тонкая, прямая, она совсем не была похожа на озеро, однако Вера, даже спустя много лет после уроков географии, могла с уверенностью сказать, что Иссык-Куль глазообразен: если смотреть сбоку, с трассы, он и должен выглядеть джедайским мечом.

Итак, это не мираж. Это вполне осязаемое месторождение самого голубого цвета на планете – того самого, из которого поэты изготавливают глаза любимых – и вскоре можно будет вчувствоваться в него телом, полностью погрузиться.

– Каджи-Сай, конечная! – объявил водитель пассажиркам, бултыхавшимся, как битые яблоки.

Две потащили запас провизии в школу, которая казалась заброшенной.

Третья спустилась по пыльным колдобинам к воде.

Отличная память на карты подсказывала ей, что до Каракола ой как далеко, но колдовское озеро растворяло всякую тревогу. Вера не знала, на чём проедет ещё 120 километров, где будет ночевать, и тем не менее радовалась, что сошла именно сейчас, когда после стандартных пейзажей с не такими уж великолепными коровами пошли американские горы. Она отдышится после маршутки и побежит трогать руками эти экспонаты музея кино – красные скалы из ковбойских фильмов.

Но сначала в магазин, за ведёрком местного мороженого. На протяжении всего пути вдоль дороги попадались целлофановые палатки, а тут – настоящее кирпичное здание, одноэтажка разрушенного СССР.

Интересно видеть, как цивилизация отступает.

Империя, павшая совсем недавно, могла бы оставить о себе архитектурные напоминания ещё на десятки лет, но здесь она, видимо, держалась на свежести человеческого пыла: так волокна фруктов подпирает изнутри сок. Только энтузиазм схлынул – остался сухой остов страны, бывшая сеть капилляров, хранящая форму плода просто по привычке, без надобности. Дети разбивали окна, молодёжь писала на обломках штукатурки ругательства в адрес покойника, старики-стервятники растаскивали крыши и стены для хозяйственных нужд. Мир кочевников не терпел стабильности, чурался любого здания, которое и завтра, и послезавтра можно будет найти на том же месте, что вчера.

Вера в целом была согласна. Зачем дому корни, это ж не дерево!?! Правильно – течь, пастись попеременно на всех лугах, огибать постоянство, быстро собираться и разбираться, слушаясь дуновения ветра.

*

На пляже лежали лошади. Маленькие и большие, пятеро, все тёмненькие и настороженные. Шерсть торчала клочьями, в проплешинах торчали рёбра, хотя пора линьки должна была пройти.

Огромная любовь подняла Веру на крыльях и стремительно понесла ближе, ближе, однако кони заржали, встали, повернулись задом, чтобы атаковать. Дикие? Тогда откуда верёвка вокруг головы?

Пришлось сесть со своим пластмассовым ведёрком на другой стороне пляжа, оседлав доску старого пирса. Его настил был разворован, но скелет стоял непоколебимо.

Вере нравились мосты, которые не соединяли берега. Вид пирса, упирающегося в центр кадра, был для неё идеальным финалом.

Открытым финалом.

Началом.

Приключение начнётся прямо сегодня. Сегодня!

Чтобы рассмотреть вблизи голливудские скалы, пришлось пройтись обратно.

Путника сначала приветствовала олимпийская автобусная остановка, чей дизайн был актуален только летом 1980 года, а потом и вовсе указатель музея современного искусства – высокий проржавевший трезубец со стеклянным кубом посреди, с камнями, заключёнными в клетку у основания. Предполагалось ли строить для дюжины каджисайских жителей столь же грандиозный корпус галереи, или знак призывал просто оглянуться вокруг и оценить мастерство художницы-природы?

Вертикальные трещины в породе при ближайшем рассмотрении оказались дорожками, которые прокладывала себе вода. Немного дальше от трассы углубления были горизонтальными – из стопки каменных вафель ветер выдул весь крем. Поверх барельефов лежал тщедушный слой почвы с реденькими волосками травы и невообразимыми колючками, украшенными овечьей шерстью. Бараны проглатывали этот странный корм, оставляя в качестве оплаты беловатые клочья.

Здесь не было тёплой непроницаемой тишины, как на пляже: пустынное шоссе, будто нерв, было прикреплено концами к городам и трепетало даже в отсутствие машин.

Но вот одна бибикнула, остановилась.

Вера пошла к ней, думая, что это приглашение подвезти.

Высунулась рука с маникюром, выбросила мусор, и белая тачка стартанула на высокой скорости.

Зачем было бибикать? Холмская, уперев руки в бёдра, разочарованно покачала головой.

Рядом притормозила визжащая компания на «Тойоте». Водитель крикнул:

– Если хочешь ехать, давай быстрее!

На заднем сидении с другими девчонками было тесно и весело, несколько пар коленок елозили, толкали друг друга, сверкали пудрой для тела и блестели маслом для загара. Машина летела птицей, а водитель, едва глядя на трассу, невозмутимо набирал правой рукой телефонный номер.

– Алло, Полинка, ты чего пассажира не взяла? Мы вместе тебя покараем.

Он обернулся к попутчице, чтобы объяснить, что они уже хренову кучу времени потратили на гонки, а эта стерва и не думает сдаваться, вообще наглеет в последнее время, пора уже надавать ей по заднице!

Девчонки паниковали и умоляли водителя следить за дорогой.

Второй парень, сидящий впереди, был спокоен и серьёзен, словно мог надавить на педаль в случае чего или вывернуть руль.

Скорость пьянила только русскую: когда даже горы уносятся со свистом, понимаешь, что можешь наверстать любое упущенное.

Холмская вспомнила, что тоже ведёт преследование. Открыла страницу Девятнадцатисантиметрового, увидела новые фотки.

– Вы в Каракол? – спросила она.

– Да, тут по асфальту только туда, – хихикнула одна из киргизок.

– А где там вот это место? – показала картинку Вера.

Девчонки подняли вой:

– Нигде!

– Это же «Сказка»!

– Далеко от Каракола!

Неужели, радостно проскакивая сотню метров за считаные секунды, охотница удалялась от добычи?!

«Тойота» словно врезалась в воздушную стену. Стритрейсеры вытолкали попутчицу на жару и унеслись догонять Кристинку.

Когда их голоса утихли, утихла и её растерянность. Блаженное молчание полного одиночества воцарилось в воздухе. Иссык-Куль лежал с одной стороны, с другой было написано «Сказка».

Шоссе перешли новые лошади – они паслись прямо у дороги и ходили на водопой к озеру, как-то терпели его горечь.

Порядочный хозяин поставил бы им корыто с более пригодной водой.

Жеребёнок не пил. Может быть, питается одним молоком? Пока взрослые аккуратно переступали по каменным плитам, он упал в песок, повертелся на спине, взбрыкнул длинными ногами и рассмеялся.

Близко подкрасться снова не удалось. Вера решила оставить в покое стеснительных лошадей, а пойти уже искать интернет-продавца. Мысль о том, что где-то здесь есть люди, казалась столь же невероятной, как факт существования всемирной сети, в которой эти люди проживают большую часть жизни.

*

Надо было внимательнее шерстить фотки! Холмская осознала это, когда увидела сразу три похожие машины. О, если бы знать, какие номера на спортивной тачке Девятнадцатисантиметрового!

Площадка для парковки располагалась прямо под основной достопримечательностью этого места – так называемой Великой Китайской Стеной. Миллион лет назад кусок слоёного пирога вырвало из-под земли и вонзило почти под прямым углом, а уж эрозия подточила его мягкий средний пласт таким образом, что он превратился в ограждённую с обеих сторон тропу, ведущую наверх. Вправду точь-в-точь, как у китайцев! Даже бойницы есть!

Из этих естественных окон поминутно высовывались довольные лица туристов, и трудно было удержаться от ответной улыбки.

Наиболее живописные точки осаждали толпы, но на самом деле народу было не так уж много. Если взобраться на самую высокую скалу, среди бледнолицых иностранцев различишь мальчишку-киргиза.

– С лёгкостью, – пробормотала Вера сама себе.

В смысле, найти его будет просто. А вот как залезть туда, где парят только дроны?

Подъём оказался слишком крут для скользких кроссовок, в которые она впрыгнула, выбегая из дома. Пришлось ползти на четвереньках. Масла в огонь подливала необходимость пропускать счастливчиков в специальных ботинках, которых жутко забавляло её положение.

К тому времени, как Холмская достигла вершины, там скопилось уже немало зевак. Рискуя сорваться, эти горные козлы вскакивали на выступы, чтобы снять окрестности или снимались сами, принимая героические позы на фоне неба, одновременно управляя камерами дронов.

А Вера тряслась. Она кое-как перевалилась через природное ограждение и попыталась вглядеться в фигуры внизу, но перед глазами плясали чёрные солнца. Хотя она льнула к шершавому камню всем корпусом, ей чудилось падение: земля запрокидывалась, вольготно снующие люди будто невзначай подталкивали руками-ногами.

Вдруг неуловимый перекупщик подкрался сзади и сейчас сбросит её со скалы? Ведь не видно его среди гуляющих. Надо посмотреть с другой стороны – тихонечко переползти и быстро глянуть, ничего трудного. Справляются же остальные.

Но нет, ползти между множества ног Вера не могла, а встать в полный рост и вальяжно опереться на противоположный парапет… Правильнее держаться за хороший наблюдательный пост: именно справа все красоты, на которые так и липнут туристы.

Например, кучка неожиданных катышков выше человеческого роста.

Или застывшие волны с полосками цвета загара, цвета румянца, цвета кожи местных жителей и цвета кожи приезжих.

Или слоновья шкура охристых бугров.

Или уже знакомые скалы с вертикальными выбоинами – но до чего же исполинских размеров они достигали в этом краю великанов!

Холмская стала сомневаться, что это вода прокладывает такие дорожки. В «Сказке» складки гигантского занавеса были достаточно глубокими, чтобы между ними можно было играть в прятки. Многие, переходя в основную скалу, заканчивались крышами, похожими на шляпки мухоморов. Иные имели сходство с ногами казуара. И все они, живые, красные, с венами и позвонками, напоминали фаллические корни громадных срубленных деревьев. Да-да, эти колоссы просто пни, а когда-то тут был лес до небес!

Часы остановились.

Преследование сдулось.

Вот за такими чудесами стоит гоняться вместо спортивных тачек.. которых уже не осталось на стоянке.

Вера не отрывала взгляда от одинокого джипа, словно это могло вернуть остальные машины, а ногами нащупывала спуск.

Её любимые белоснежные кроссовки имели скрытую платформу. Удобно – без операции становишься выше ростом, причём ухищрения твои абсолютно незаметны для окружающих. Неудобно только ходить. И стоять. Траволаторы в супермаркетах стали врагами номер один. Припомнив ожесточённую схватку с одним из них, бедняга разулась, чтобы не рисковать, повесила кроссовки на шею, села и медленно заскользила вниз, словно с ледяной горки, помогая себе взмокшими руками и ногами.

Под хохот китайской делегации она приземлилась, тщательно отряхнула шорты и ягодицы, наполовину из них торчавшие, обулась, подтянула лямки, дважды хмыкнула и пустилась в обратный путь.

*

Скала выглядела, как обычная стена. Прямая, с накорябанными названиями городов и имён.

Холмская провела ногтем – податливая порода посыпалась.

Осы однажды попробовали примерно то же самое, просто ввинчивались в камень, проделывали ходы и наслаждаются теперь жизнью в многоквартирном доме, который снаружи просто копия почтового ящика с круглыми дырочками.

Как им удаётся так ровно жужжать?

Так механически… Вера внезапно поняла, что пропустила нечто важное, увлёкшись насекомыми. Она давным-давно была не одна – тихо подъехал виденный недавно джип. Жужжание доносилось из него.

Водитель специально остановился, чтобы настроить радио на другую волну, но осы, видно, захватили все каналы. В отчаянии он стукнул кулаком, и наступила тишина. Водитель объяснил своим спутникам, что ударил приёмник нарочно, ибо владеет методикой блокировки плохой энергии и знает особые точки. Он сказал это по-китайски, Вера языка не знала, догадалась по тону, жестам и мимике.

Туристы, которые несколько минут назад потешались над её мытарствами, нежданно-негаданно предложили подвезти.

По дороге китайцы наперебой показывали картинки – они ехали не в Каракол, а туда, где несколько округлых камней размером с дом уселись рядком подле Разбитого Сердца, такого же красного ноздреватого валуна, но только расколотого посередине.

Холмская всё больше склонялась к тому, чтобы составить им компанию. Ей хотелось прикоснуться к исполинскому сердцу природы, поверить ему свою печаль. Найти друга, который поймёт. Не метаться по миру людей, способных сопереживать лишь сериальным персонажам.

Но джип промчался слишком быстро мимо разделённых половинок – иностранцы спешили заселиться в юрту, осматривать окрестности намеревались потом.

Вера зашла с ними в сие дивное жилище. Вопреки ожиданиям, там оказалось холодно, шумно и безузорно.

Оставив китайцев восторгаться, она направилась к камню, который так манил.

По пути встретилась отара невероятно грязных овец с шерстью ещё более клочковатой, чем у местных лошадей. Погладить не удалось – все дичились её, одна даже обмочилась со страху.

– Ты куда овец гонишь? – спросил прохожий.

Со стороны бегущая за отарой Вера, наверное, выглядела, как турист-экстремал, нанявшийся пастухом ради пополнения копилки впечатлений.

– Я не гоню. Я скоро уйду. Я не гоню.

И Холмская принялась копаться в телефоне, надеясь, что её оставят в покое.

– Что ищешь? – не унимался любопытный.

Девятнадцатисантиметровый как раз выставил новую фотографию из нового места.

– Джеты-Огуз, – прочитала подпись искательница приключений, сожалея, что сама судьба возвращает её на первоначально запланированную колею.

– Джеты-Огуз, – ответило эхо мужским голосом.

Прохожий обвёл широким жестом гряду скал над каким-то, что ли, советским санаторием

– Это?

Даже если знать, что название означает Семь Быков, можно не разглядеть их очертания в округлых валунах с одиннадцатью вершинами. К тому же, селфи было сделано в тёмном лесу на фоне водопада. Ничего похожего рядом. Кто-то ошибается – либо Девятнадцатисантиметровый, либо прохожий. Но тот, без спросу подглядев снимок, уже махал в сторону высоких деревьев и с уверенностью расписывал красоты, которые встретятся в чаще.

Мимо промчался спортивный автомобиль, мелькнул знакомый профиль. Мальчишка любил снимать себя сбоку, поэтому Вера сразу узнала его. Успел сгонять на водопад и вернуться!

Пока не пойман, но расстояние сокращается. Главное, известен хостел, в который продавец везёт товар. Надо только выбраться обратно на шоссе, а там уж и маршрутки ездят, и просто туристы, готовые подвезти.

В городке плутать не придётся – дорога, по которой въезжают в Каракол, ведёт прямо к нужному дому.

*

Вера вбежала в хостел.

Первым, что бросилось ей в глаза, был тот самый индонезийский лук. Администраторша как раз вешала его в фойе среди других экзотических сувениров, стоя босиком на диване.

Коллекция состояла из музыкальных инструментов, масок, игрушек, декоративных ковриков и национальных костюмов, ради которых даже поставили манекены.

Не отдышавшись, Холмская ткнула пальцем в сторону лука и пробормотала что-то неразборчивое. Как ни странно, администраторша её поняла.

– Он только что уехал, вы разминулись.

– На ночь глядя? – выплеснула Вера.

– Зачем ему оставаться в Караколе, если у него дом в Бишкеке? Сейчас он быстро домчится.

– Адрес есть?

– Нет.

Посетительница так и застыла, опершись пульсирующими ладонями о колени. Её спина вздымалась, кровь прилила к щекам, растрёпанные волосы устало повисли прядями перед глазами, но казалось, что эти красные полосы вибрируют и издают громкое уханье.

Заплатив за место на двухъярусной кровати, она получила в пользование целую комнату.

Покрывала и шторки над постелями были сшиты из переливчатой гладкой ткани.

Выбор чая на кухне тоже порадовал.

Узбекский костюм на десять размеров больше приятно льнул к телу и определённо был к лицу.

Бубен зазвучал под быстрыми пальцами бодро, ярко.

На полке нашлись нераспакованные игры на английском – администраторша согласилась сыграть.

День чудес завершал чудесный вечер. «Не догнала, так согрелась», – думала Вера, засыпая на упругом матрасе. Воспоминания о ледяном Иссык-Куле будут теплиться в её душе всю жизнь.

*

Обратная дорога пролегала уже не по таким великолепным местам. Холмская специально поехала теперь по северному берегу озера, чтобы оценить разницу.

Кто додумался высадить тополя вдоль трассы? Они не только закрывали вид на горы и воду – мелькание их стволов утомляло глаза, усыпляло сознание.

Чтобы стряхнуть гипноз, находчивая путешественница уткнулась в разглядывание фотографий. Утро, как это часто бывает, принесло с собой оптимизм, и он оправдался: в кадр попала табличка с адресом, когда Девятнадцатисантиметровый снялся на фоне своего бишкекского дома.

Уверенная в успехе Вера вышла в городке, набитом санаториями, чтобы пообедать и погулять по скоплению петроглифов. У неё никогда не получалось быстренько глянуть одним глазочком на камни, которые другим виделись одинаковыми. Каждая песчинка, казалось, рассказывала свою историю, и уйти недослушав было трудно…

*

В столице потерянное время приумножилось – искомая улица пропала с карты города.

Совсем юная компания взялась проводить заблудшую овечку. Её довели до самого забора и оставили наедине с калиткой. Холмская подняла глаза.. чёрт, адрес-то другой!

Холмская так и стояла, беспомощно оглядываясь по сторонам, пока из дома не вышел высокий стройный юноша в приталенном однотонном пиджаке, с модной причёской, самодовольной ухмылкой и довольно большим процентом русской крови в венах.

– Вы мне поможете? Я заблудилась, – донёсся до него крик.

Он отпер калитку. Вблизи его лицо и гибкое тело можно было назвать детскими. Неужели школьник?

– Просто нас переименовали, – сказал он. – На домах одно название, на картах другое. Хорошо хоть памятник стоит на центральной улице, сворачиваешь от него налево и не потеряешься.

Юноша вернулся в дом. Дверь не закрыл – разрешил войти?

Внутри обитали призраки вещей в пупырчатой плёнке.

Попахивало фабрикой.

Упаковка теснила упаковку.

Обитатель гнезда, наверное, только сейчас заметив, что потемнело, включил голубую трубчатую подсветку по периметру плюс два ноутбука, дававших дополнительное освещение.

– Это вы продаёте странные товары в интернете? – с опозданием спросила Вера.

– Почему странные?

– Левретки изабеллового окраса редко бывают в продаже.

– А, это… Продал уже давно.

– Кому?

– Тётке одной. Из России. Нормальная такая дамочка.

– По фотке узнаешь?

– Не. По одежде узнал бы. Мне бренды лучше запоминаются, чем лица.

– Хорошо одета была?

– Ммммда! Я в этом разбираюсь. У меня весь бизнес построен на том, что вижу реальную цену вещи или животного. Как только замечаю, что кто-то задарма выбрасывает на рынок сокровище – сразу хватаю.

Возьмёшь меня? Я как раз упала в цене.

Нерентабельно, – развёл руками Девятнадцатисантиметровый.

Досадно столько гоняться за старым объявлением о левретке. Холмская закусила губу и неразборчиво попрощавлась.

Во дворе встретили сверчки, свежий воздух, свет лампочки. Им было по-дружески всё равно – победила, проиграла. Цель не достигнута, зато сколько впечатлений!

Они ещё немного задержатся в теле, если зажмурить глаза.

А если открыть, вступит в свои права последняя ночь путешествия, похожая на тяжёлую чёрную ткань, которой накрывался в незапамятные времена фотограф, чтобы запечатлеть счастливый миг для будущего.

Пора возвращаться к будням жизни. Ничего не искать, никого не ловить.

Намереваясь закрыть страницу Девятнадцатисантиметрового, Вера в последнее мгновение остановила нетерпеливый палец – её внимание привлекла свежая запись. Довольный мальчуган сообщал подписчикам, что пообщался с роскошной milf, по описанию похожей на Лину. Сегодня!

– Так когда ты продал левретку? – застучала она кулаками в окно.

Лицо полукровки проявилось в разверзшемся дверном проёме нерешительно и мутно, словно на полароидном снимке. Взгляд отсутствовал. Странная кривая ухмылка-молния озарила равнину меж скул.

Вера поняла это как приглашение. Так осаждающих башню приглашали забрать священные мощи. Она рванула ручку и снова оказалась в той освещённой голубым полутьме с запахом пластика, которая была сестрой многоголосой внешней ночи – но искусственной, ничуть не похожей на чернь бездомной природы.

Снова двое стояли друг напротив друга, однако теперь Холмская была вооружена, а Девятнадцатисантиметровый успел снять доспехи и превратиться в обыкновенного пацана, разве только чуть более предприимчивого, чем ровесники. Она ждала ответа на вопрос, он же забыл, о чём спрашивалось.

– Вы хотите меня ударить, – гипнотически промолвил он, затая дыхание.

Да что там с ними в школе такого делают, если мальчики от взрослых женщин ожидают только этого?! Противно, когда тебе приписывают желания, коих впомине нет. Однако никакого иного взаимодействия в не предполагалось его картине мира, и Холмская уже почти решила надавить, как он того хотел, физически.. как вдруг возобладал гуманизм.

Рука поднялась не для подзатыльника, а для успокаивающего похлопывания по плечу.

Юношеское личико вздрогнуло.

Сжалось.

Расплылось в благодарной гримаскке.

Девятнадцатисантиметровый кончил в штаны.

– Я ещё могу, – пообещал он в ответ на разочарованный взгляд Веры.

– Я пришла вообще-то уточнить, когда ты продал левретку.

– Да я, вроде, говорил уже! Когда выставил фотку, тогда и продал.

– А почему написал об этом только сегодня?

– Где?

– Вот здесь. Самая свежая запись. Про шикарную секси-тётю, приехавшую к тебе из России.

Девятнадцатисантиметровый снова потупился.

– Ну и что? Причём тут это?

– Сам говорил мне, что левретку забрала хорошо одетая дама…

– Хорошо одетая это богатая, а отпадно одетая milf это в шортиках коротеньких.

То ли он осмелел, то ли взгляд не подчинялся его воле – глаза указали на объект вожделения, и Холмская тоже невольно оглядела свои крутые бёдра.

– Я не milf, – выговорила она после паузы.

– Почему? – возвращался к привычной наглости Девятнадцатисантиметровый.

– Я не гожусь тебе в матери.

– Но по-любому старше меня, значит, milf.

Он налил что-то в мутный стакан, стоявший на ящике, протянул будущему партнёру.

Партнёр отказался.

– Тебе же не понравилась я. Или на безрыбье и рак – рыба?

– Когда я такое говорил? – пробурчал школьник.

Казалось, он в очередной раз замкнулся. Ушёл вглубь своего домашнего склада, скрылся за потёртыми этажами картонных небоскрёбов. Только внимательный наблюдатель мог бы заметить, что его замедленная походка была призывной, и он не сбегал с поля боя, а неспешно выбирал новое оружие из небольшого полулегального запаса.

– Щас всё будет, – сообщил Девятнадцатисантиметровый, вынырнув из копей царя Соломона с коробочкой презервативов и таблетками. – Они нужны, потому что я не выношу резину. Ну, он не выносит. Поэтому нужно подкрепление. Выкатывайтесь, маленькие.

Приняв их, паренёк включил порнушку, взял ладонь Веры и ею стал шлёпать себя сначала по ягодицам (почему они уже голые?), а потом по щекам.

– Я же знаю, ты хочешь этого, – хрипло подначивал он.

– Не умею бить людей по лицу.

– А вы попробуйте, вам понравится.

Она ударила. Эффектной пощёчины со звонким звуком не вышло.

– Шлюха.

– Сам ты шлюха!

Вера направилась к двери, но мальчик обхватил её колени с криком:

– Госпожа, простите за мат, я старался, чтобы вы меня наказали! Бейте, сколько хотите!

Очевидно, слишком часто он смотрел с бабушкой фильмы, где словесная перепалка перерастает в обмен оплеухами и завершается страстным поцелуем.

– Да не хочу я! – заорала Вера.

– А чего вы хочите?

Он смотрел на неё снизу вверх, абсолютно обнажённый и прекрасный в синем свете мониторов. Она видела, что принятое уже крепко подействовало. И она знала, чего хотела.

ГЛАВА 20

– Лина, ты не удивляйся моей странной просьбе…

– Я не удивляюсь, – ответил растерянный голосок.

– Мы, наверно, слишком мало знакомы, но у меня мало подруг, и среди них не найдётся никого, кто так же хорошо умел бы одеваться.

Лина была польщена. Мастер-классы по развитию женственности принесли наконец пользу! Если мужик не повалил косяком, то хотя бы конкурентки уважают.

Впрочем, уважение ли – просьба помочь за спасибо?

Уже с полгода пылился, не принося дохода, сайт, предлагающий услуги стилиста, однако Эвелина Додошина не теряла надежды стать законодательницей мод и по-прежнему позиционировала себя как гардеробного гуру. Холмская наверняка знала это, просто возомнила, что имеет право получить услугу на халяву. Может, если чуть не подрался с кем-то, автоматически становишься его закадычным другом?

– Занята, – предположила Вера.

Лина лихорадочно соображала.

Ей было нестерпимо одиноко, и всё же те милые вещи, которыми подруги разбрасываются просто так, она твёрдо решила продавать за фиксированную плату, не делая поблажек никому.

С другой стороны, первое занятие часто бывает бесплатным.

В фитнес-центрах это называется знакомством с тренером.

А гастрономы устраивают дегустации.

И раздают же, в конце концов, известные фирмы пробнички!

Великая имиджмейкерша вспомнила, по какой причине увлеклась пробниками; снова вспыхнул огонёк упрямого желания заработать себе на красивую жизнь в полном размере вместо того, чтобы отклеивать мелюзгу «Шанель» от противной клеевой сопли между рубриками «Экономь» и «Житейские истории».

Качели долго метались из крайности в крайность. Эвелина соскочила с них прямиком в торговый центр. Царство магазинов было её вотчиной, здесь она ощущала доброту, поддержку окружающих (пусть продавщиц, пусть через одну). Уверенности придавало знание всех марок, их ценовой категории и целевой аудитории.

– Пойдём туда, где кружева, – предложила она сходу Вере.

Та как раз перекрасила свои длинные волнистые волосы в кислотно-зелёный цвет и с сомнением смотрела на перспективу дополнить причёску нарядом тургеневской барышни. Может быть, позже? Когда возникнет желание принять участие в театральной постановке о болотных ведьмах?

Додошина поняла её колебание по-своему и ласково предложила вводное занятие по практической стилистике абсолютно бесплатно.

– Для меня как для эксперта опыт очень интересный, – щебетала Эвелина, прикрывая свою неуверенность то драпированной юбкой, то вышитым сарафаном.

Она выуживала вещи наугад и, зажав вешалку в вытянутой руке, ставила их стеной между собой и проницательным взглядом зеленоватых глаз.

Всё это бохо, конечно, нисколько не шло Вере, мчащейся впереди моды на самокате. Даже если бы она жила в эпоху хиппи или воплотилась в крестьянку девятнадцатого века, праздная развязность одеяний и тогда была бы ей не к лицу. Что уж говорить об эре высоких скоростей, которая так и манила облачить спортивные изгибы бедренных мышц в облегающие ультрасовременные материалы и обуться в зеркальный пластик, уподобив ноги железным конечностям робота! Единственным гостем из прошлого, которого Вера была бы рада видеть в своём гардеробе, был глянцевитый шлем, который когда-нибудь вихрь джазовых двадцатых влепит в нашу открытую моду так же резко, как падает на страницу журнала блестящий жук.

– Я похожа на кикимору, – сообщила Холмская своей непрошенной наставнице, нацепив макси.

Эвелина смотрела не на неё, а на ансамбль, который составила из юбки, блузки и аксессуаров в точном соответствии с рекомендациями своего любимого блоггера. Пастельные вещи подходили друг к другу, только не комбинировались с живым, умным лицом, будто бы вклеенном в эту груду мятого тряпья на фотошопе.

– Низкая самооценка у тебя, – безапелляционно прозвучал вердикт Додошиной.

Вера вспомнила, как последний раз ходила к врачу. Точно таким же голосом участковый поставил ей диагноз ОРВИ – не глядя на пациентку, не измеряя давление и температуру, а просто продолжая логическую цепочку, где каждое звено в очереди болело гриппом.

– Я в себе достаточно уверена, – хмыкнула Вера. – Во мне не уверены некоторые мужчины, и одного из них ты знаешь.

– Виктора? – поразилась Эвелина. – Витю нашего хочешь охмурить?

– Я его уже охмурила, но у нас как-то не заладилось, а потом ещё один был…

– Посолиднее? – оживилась жена бизнесмена.

– Наоборот, помоложе.

Ответа не последовало, просто погас огонёк в глазах.

Чтобы смягчить разочарование, пришлось признаться – у юноши всё-таки есть своё небольшое дело. Вдаваться в подробности Холмская не стала – она не считала перепродажу настоящей работой, а масштаб денежного оборота ей был неизвестен. Не знала она и того уровня дохода, начиная с которого Эвелина считает мужчину мужчиной. Та настолько удивлена была её страстью к середнячку Витторио, что вряд ли даст дельный совет по поимке ещё более мелкой рыбёшки.

Осознав, сколь малый интерес златокудрый красавец представляет для других, Вера с новой остротой, ощутила, как много он значит для неё. Вспомнились университетские планы на совместное будущее. Кольнуло счастье того дня, когда оборванная связь восстановилась, невзирая на годы отчуждения. Если бы только снова стать ему полезной!

– Ты сможешь вдохновлять любого мужчину, – напевала Лина в такт мыслям Веры.

– Да, я умею быть заводилой. И стенгазету такую делала – обхохочешься. Когда мы учились вместе, Витторио меня часто называл смешной.

Великая стилистка впервые внимательно посмотрела на подопечную. Но не затем, чтобы наконец правильно определить её цветотип. Она искала в лице и повадках Холмской признаки безумия. Пожалуй, надо было раньше обратить внимание на эти непонятные зелёные волосы.

– Тебе действительно охота быть смешной? – осторожно поинтересовалась Додошина.

– Ты сама только что сказала, что самца надо подбадривать.

– Не подбадривать, как в цирке, а стать такой женщиной, ради которой хочется свернуть горы.

– Жозефиной?

Эвелина не поняла.

Натыкаясь на очередной пробел в своём образовании, она всё ещё по привычке чуть-чуть стыдилась, хотя коуч Зара яро убеждала её, что глупые девушки выше котируются: незнание имён, фактов, культурных феноменов даёт мужчине повод почувствовать себя умным. Увы, в отсутствие противоположного пола невежество не сообщало лёгкой наивности беседе, а напротив, гремело, словно чугунный шар, прикованный к ноге.

Невежда поспешила вернуться на проторенную тропку:

– Вспомни, ты наверно, когда с Витюшей встречалась, была типичной восторженной первокурсницей с распахнутыми глазами?

– Была. И грустно понимать, как с годами вянет моё чувство юмора.

– Опять ты не о том! Давай, расскажи, наверное, бантики ещё носила?

– Бантики носила Настюха, – пригорюнилась Вера.

– Какая Настюха?

– Витька называл меня смешной и бежал к этой Настюхе. Вот она как раз носила белые рубахи, ситцевые платья, всё, что тебе так нравится.

– Видишь – я права! – торжествовала Додошина.

– Да, ты права. Рядом с ней я выглядела существом неопределённого пола. Ко мне можно было относиться только, как к клоуну. Я ходила в резиновых сапогах, потому что по нашей погоде иначе нельзя.

– Но Настя-то умела носить макси и оставаться чистенькой!

– Умела. Помогал отцовский водитель, который привозил-увозил её каждый день, не трудясь нас, подруг, довезти хотя бы до метро в слякоть.

– Ну, этим и отличается настоящая женщина – когда другие идут пешком, она едет с шиком.

Додошина была непробиваема.

Вера умолчала о длинных, прямых, тонких ногах соперницы, которые виднелись сквозь полупрозрачную ткань юбок. Настюха была на две головы выше неё – с Виктором вровень.

И ровня по материальному достатку. На искусствоведческий факультет она пошла лишь для того, чтобы официальной бумажкой подкрепить своё право сидеть в известной галерее, куда её устроили задолго до поступления в ВУЗ на головокружительную должность. Чувствовалось, что она приходит в студенческий мирок из мира роскоши. Частенько забывая про духи, Настюха всё равно благоухала дорогими кремами. Её простенькие холщовые торбочки, которые усладили бы взор Эвелины, украшали не пайетки, как у однокурсниц, а скромные логотипы известнейших европейских музеев.

Отчасти из-за телосложения и блёклого лица, отчасти из-за вольготного образа жизни разлапистые одеяния Настюхин облик поэтизировали; Вера в тех же нарядах выглядела бы жалко. Ей шёл спортивный стиль или сексуальный – о чём она не преминула сообщить горе-имиджмейкерше.

– То есть, ты хочешь быть похожей на гопника или проститутку? – всплеснула руками Додошина. – И каких мужчин ты привлечёшь в свою жизнь?

Холмская отказывалась оперировать такими понятиями. Ей вообще был противен весь этот маскарад, который ни на шаг не приближал счастливое воссоединение с Виктором. Что заставляло её выслушивать колкость за колкостью и даже отвечать?

– Лина, я не знаю, где ты училась на стилиста, но разве там вам не рассказывали о законе соответствия случаю?

До Додошиной снова не дошло.

– Что ты имеешь в виду? – с умным видом поправила она очки.

– Что я при всём желании не смогла бы ездить на самокате и одеваться в лён.

– Почему?

– Материаловеденья у вас тоже не было? То, что на мне сейчас надето, слишком мнётся, а бахрома будет цепляться за колёса. Да и цвет, если честно, не гармонирует с теми, в которые я обычно крашусь.

– Вот! Наконец-то ты начала понимать! Тебе не нужны эти дикие волосы и сумасшедший самокат. Ты должна быть мягкой, женственной!

– Я должна качать заднюю поверхность бёдер.

– Выброси самокат, и увидишь, как всё сразу изменится!

– Да, точно сразу всё изменится – пойдёт провисание мышц, потому что спортом мне заниматься скучно Самокат – единственная весёлая тренировка.

– Главное всей душой принять свой возраст, тогда тело будет в тонусе, – убеждённо заявила Эвелина.

Она была из тех людей, чья беда начинается длинным унылым носом, ниже безвольного подбородка переходит в костистую шею и далее расползается по всему организму, то там, то тут выпячивая из хилого туловища конечности. Такие умеют красиво увядать. Мясо не нарастает на их худых костях, а с течением лет то немногое, что есть, усыхает вместо того, чтобы опасть под тяжестью прожитого.

Поскольку груз собственной плоти был мал, Додошина считала, будто окружающим так же легко оставаться в форме. А если нет, то сами виноваты. Она подозревала обвисших ровесников в невоздержанности. Отметины болезни ей казались следами губительного пристрастия, шрамы – зарубками судьбы, обозначающими количество ошибок. Все несовершенства человеческих тел хором пели ей о жизнях более полно прожитых, чем она могла себе позволить. Зависть и осуждение, нерасторжимая пара, заменили ей правый глаз и левый.

Из всех ныне живущих Эвелина уважала только звёзд Голливуда, которые не старели, а мумифицировались. Привычные публике маски год от года только плотнее облепляли популярные черепа, и ей казалось, что это от праведной жизни: что они, как сама Додошина, сидя на мешках с золотом, лишают себя сладкого, ходят пешком вместо езды на трамвае, экономят воду, вскакивают на рассвете.

Именно поэтому, когда разговор зашёл о спорте, она намекнула, что подтянутые фигуры требуются лишь девушкам определённых профессияй, а порядочные барышни без того хороши. Тренировки – для феминисток. Далеки от истинной женственности, как весь этот ваш спортивный шик.

Вера не встала на защиту любимого стиля. Она просто выпуталась из сетей кружев и осталась в упругом трикотаже, который сказал всё за неё. Привычная одежда вновь безупречно обрисовывала силуэт. Ни складочки, ни воланчика, только линии тела без утайки. Казалось, Вера сияет наготой, словно античная богиня, хотя обнажён был только разворот грациозных плечей да блестящие от шиммера ключицы.

Кучка молодёжи, проходя мимо, с явным одобрением оглядела плохую ученицу, и наставница закусила губу.

– Ничего путного у нас с тобой не получится, пока ты не освоишь психологическую сторону своей проблемы. Сведу тебя со своим коучем.

*

Полнотелая, похожая на подушку в объятиях дивана Зара затруднилась предложить индивидуальную приманку для Витторио, ибо не была с ним знакома, зато пообещала успех у мужчин в целом – Холмская получит целый набор приманок, на одну из которых сможет поймать свою золотую рыбку.

Вкус бань чжан гун тина, вытребованного брюнеткой, был каким-то отдалённым. Каждый глоток, казалось, отстраняется от языка и нёба, уходя в себя. Сдержанно-тёплый, он должен был быть горячее по всем расчётам, но возможно, сей чай умел и жар свой так же, как вкус, скрывать, будто оборачивая в непроницаемую бумагу.

Вера расспрашивала обо всём, перепрыгивая с темы на тему. Проверяла паутинки всеми восемью лапками.

Зара обмолвилась, что выполняла порой курьёзные одолжения:

– Недавно для одной девчонки пришлось ездить покупать новую собачку, потому что старая… испачкалась!

– О, а почему сама не могла купить? – из вежливости спросила усталая паучиха.

– Она у нас дама известная, её могли узнать.

– Ну, и что такого?

Улыбка сошла с губ Зары. Она уже пожалела, что начала рассказ.

– Надо было сохранить конфиденциальность.

– Да зачем же? – словно на ржавый ключ напирала собеседница, почувствовав силу своего эмоционального тона в сочетании с непонимающей мимикой.

– Нехорошо, когда испорченную собачку выбрасывают, на её место суют новую и называют таким же именем.

– И как её звали?

– Не помню, – насторожилась брюнетка.

– Да я не про хозяйку! – рассмеялась Вера.

– А, собачку тоже не помню, как звали. Главное, что раскрасили красками во время мастер-класса. Вот такое преступление в сфере искусства.

Круглые глаза и недоверчивое покачивание головой всё-таки творят чудеса. Заставь человека уверовать, что он чудный рассказчик – выдаст любые тайны.

– Для постоянных клиентов лично я готова на многое. У меня есть услуга – сопровождение двадцать четыре часа в сутки. В неё входит и подготовка к свиданию, и выбор подарков любимому мужчине…

– Какой породы? – будто невзначай поинтересовалась Холмская.

– Кто? Мужчина? Породистый, разумеется, у нас настройка исключительно на породистых.

– Я другое животное имею в виду. Фотка есть?

– Чья?

– Собачкина.

Толстые пальцы лениво полезли в сумочку. Зара зря попросила Лину переслать ей эту страшную картинку, теперь придётся показывать.

– Левретка! – вздрогнула Вера.

– Точно, левретка.

Ещё никогда эхо не откликалось столь равнодушно на столь яркий возглас.

– И куда дели бедняжку?

– В арт-резиденцию «Пёс с вами».

– Серьёзно? Так называется?

– Да нет. Называется «Леший с вами».

– Правда?

– «Солнце с вами», – сдалась Зара.

Она привыкла, что над её шутками подобострастно смеются. Реакция Холмской не льстила её самолюбию. Захотелось как-то отмстить. Или послать зануду подальше. Или и то, и другое.

– Между прочим, место как раз для тебя. Ты искусствовед, они художники. Будем откровенны. Продукт, пригодный для солидных мужчин, я из тебя не сделаю. Нет, я, в принципе, всё могу, даже такие чудеса, но у тебя просто денег не хватит на мой полный курс. Поэтому остаётся вариант для тех, кто не может сильно измениться. Максимально сузить целевую аудиторию и постараться занять нишу, которая никем не востребована. В этом «Солнце с вами» куча одиноких мужиков, жёны их побросали из-за бесперспективности, но мы-то знаем, что каждая эпоха обязательно рождает гениев. У знаменитых художников с гениальностью плохо, значит – ну? Правильно, гении пока не открыты. И возможно, они все там, в поселении вдали от цивилизации. Если в одного из них сейчас вложиться, нехилые дивиденды принесёт!

Таким вкрадчивым голосом она уговорила десятки клиентов на миллионы авантюр. Кода была всегда одинакова:

– Чтобы стать для художника достойной музой, надо пройти мой экспресс-курс, он подешевле основного.

– Спасибо, меня не интересует жизнь у чёрта на куличках, – ответила Вера.

*

Она искала среди арт-резиденций, экопоселений, коттеджных посёлков и палаточных лагерей. «Солнца с вами» нигде не было. Неужели аферистка её обманула?

Вера порылась ещё немного, просто по инерции, как вдруг наткнулась на «Солнце Свами». Понятненько, смесь французского с нижегородским, то бишь, название светила по-русски, а вежливое обращение к нему на санскрите. Очередной доморощенный йог основал.

Единственный плюс – у сообщества была активная группа в популярной соцсети.

Холмская показала там выклянченную у Зары фотографию и мгновенно получила ответ от троих человек: расписные левретки не поступали.

Четвёртый расщедрился – поискал, не украдена ли картинка из всемирной сети. Оказалось, она и вправду взята с просторов интернета. Собачка иностранная, участница гей-парада, потому-то с ног до головы в пищевых красителях. Узнав необходимую информацию, Вера поспешила откланяться – доброхот вошёл в раж и принялся разглагольствовать об извращениях буржуйской пидорасни.

Зачем Зара сочинила столь нелепую историю, да ещё подкрепила её ворованным доказательством?

Может быть, её саму ввела в заблуждение некая клиентка? Скажем, Эвелина Додошина. Но зачем?

Предположим, наставница пришла к ней домой в промежуток между точкой А (вечеринкой, где собачка потерялась) и точкой В (ответным визитом Витторио, когда она, как ни в чём не бывало, восседала на руках хозяйки). Зара не увидела Олли на обычном месте – стала задавать вопросы – получила небылицу вместо правды. Но обычное место Олли было за шкафом. Редкий гость дожидался, пока зверёк вылезет. Все знали эту особенность левретки, и никто никогда не требовал объяснить отсутствие самого мелкого члена семьи. Неужели равнодушная к животным Зара насела на Лину с расспросами, да так крепко, что вынудила придумать многоэтажную ложь?

Холмская хотела решить загадку, однако понимала, что движет ею не столько любопытство, сколько желание преподнести расколотый орешек на бархатной подушечке принцу – который всё равно не оценит этого подарка и не примет в подарок её саму.

Поэтому хватит распутывать чужие хитросплетения! Пора возвращаться в простенькую жизнь безработного искусствоведа: кумекать над мелкими заботами да сохнуть по актёрам из телевизора.

ГЛАВА 21

Вера которые сутки без роздыху сражалась с братом на полях инопланетных сражений. Веки распухли, белки глаз пожелтели и покрылись кровавыми капиллярами.

Нужен перерыв! Она отвалилась, как пьяная, от источника дурмана и включила телевизор.

В очередной раз повторяли ток-шоу с участием Лины Додошиной и её Додошки. Столько раз уже Холмская видела его фрагменты, что хотела было выключить, но потом решила всё-таки досмотреть хоть раз до конца.

Тема была, судя по мёртвым лицам зрителей, преинтереснейшая.

В первом ряду сидел худосочный веснушчатый юноша и ожесточённо чесал шею. Вспомнились студенческие годы – Вера со скуки целую дырку в джинсах прочесала. Справа, чуть ниже кармана.

После рекламной паузы унылого юноши на прежнем месте не оказалось. Наверное, убрали за то, что был слишком живым.

А если в перерыве его покусала левретка? Веснушчатые пальцы так аппетитно дёргались – кошка бы точно не устояла! Олли от кошки отличалась мало, могла и цапнуть. Вот бы у того зрителя остался шрам с какими-нибудь особыми приметами! Предположим, у Олли не было зуба. Если у собачки Эвелины все целёхоньки, будет легко доказать – она вместо старого друга завела нового. Или, может, прикус у одной из них неправильный! Или даже у обеих. У одной вправо косит челюсть, а у другой влево.

Холмская так расфантазировалась, что крепко уверовала в существование шрама. Есть десятки причин, по которым кого-то из зрителей выгоняют из зала, и разум вкрадчивым голосом перечислял их все, но интуиция ветхими нитями накрепко связала отсутствие дохляка с присутствием Олли.

*

Он стоял в самом начале очереди желающих попасть в массовку. Бригадир держал поближе к себе мужчин и молодёжь, чтобы рассаживать на видных местах, разбавляя море старушек.

– А я вас видела на передаче с Эвелиной Додошиной, – очаровательно начала Вера.

– Ой, незабываемый, незабываемый эфир! – включился веснушчатый. – Меня тогда в первый и последний раз выгнали.

– Поссорились с собачкой?

В голосе Холмской прозвучала надежда. Она взглянула снизу вверх своими серовато-зелёными глазами в обрамлении длинных ресниц, рыжий в ответ покраснел. Какая тонкая кожа!

– Не могу сказать, вы так на меня смотрите… и вообще, давно это было, с тех пор я много где сидел.

Через секунду до них одновременно дошёл смысл сказанного, и они расхохотались. Обычно это сближает, но веснушчатый отказался продолжить разговор – бригадир массовки уже распахнул двери проходной.

Веру оттеснили прочь десятки злых старческих локтей.

– Где мы встретимся? – крикнула она, тщась перекрыть недовольный гул.

Актёр массовки приподнялся на людской волне, в последний миг воткнул за дверной косяк визитку и был смыт толпой.

Бабки текли в чёрную дыру, зыркали – сердце замирало каждый раз, когда они тянулись алчными взглядами к кусочку картона, который же не нужен был никому, кроме Веры.

Внезапно из стонущей массы выпросталась сморщенная длань и схватила визитку!

По всей видимости, бабка приняла её за один из тех квадратиков, которые выдают массовке на входе. По окончании съёмок загребущая карга вознамерилась взять свои шестьсот рублей, встать заново в очередь, может быть даже перевернуть берет брошкой назад и с невинным видом получить оплату второй раз по чужому «талону».

Когда она осознала, что жадно сжимает ничего не стоящую бумажку, её перекосило. Вера закусила губу – сейчас ведьма выбросит драгоценность, и лучше бы на улице, чтобы был шанс подобрать.

Толпа поглотила старуху, толпу поглотило чрево проходной. Железная дверь закрылась. На земле лежали только окурки и оторванный каблук.

Холмская знала, что внутри есть турникеты, и дождавшись конца этих похорон Сталина, можно обыскать пространство перед ними.

Когда она наконец вошла, толстуха из местных работниц с тяжким вздохом уже наклонялась, чтобы подобрать то, что желтело на полу. Вера подскочила и в успела выхватить визитку Казимира Веневитинова, ревматолога из Мытищ.

*

Она написала длиннющее послание Казимиру, где объясняла, почему он непременно должен познакомиться поближе с Линой и её изабелловой левреткой.

Ещё более многословно она убеждала Додошину пригласить в гости перспективного молодого человека, готового вложиться в столь же перпективного стилиста.

Перечитав перед отправкой оба письма, Вера первое отправила без изменений, а второе сократила, опасаясь, что Эвелина ничегошеньки не поймёт. Оставила лишь фразу «чувак оживит твой бизнес».

Зазывать Казимира столь старательно было излишне. Завсегдатай телевизионных массовок обрадовался возможности завести связи в мире звёзд, пусть даже это собакоблоггер.

– Только я не понял, что мне надо говорить, – признался он.

– На твоё усмотрение, – вскинула брови Вера. – Просто не выходи из роли инвестора.

– Какие мы гадкие! – почти облизнулся Казимир.

– Просто шутники.

Плутовка поправила своему спутнику галстук-бабочку и нажала на кнопку звонка.

Додошина встретила гостей с собакой наперевес. Холмская прислушалась к ощущениям. Пока ничего.

На протяжении всего вечера она так въедливо следовала взглядом за малейшими движениями веснушчатых рук, что забывала про себя. В других обстоятельствах привычка сливаться с объектом наблюдения ей помогала, но сейчас требовалось находиться в своём теле, а не превращаться целиком в зрение.

Казимир пробежался трепетными кончиками пальцев от локтя до запястья, и Холмская дёрнула удочку:

– Ты что там чешешься? – насмешливо бросила она.

– Я не чешусь. Этим жестом в Италии показывают мурашки. Типа священный трепет. На одной передаче я сидел, и там об этом рассказывал настоящий итальянец.

О, если бы Вера следила не за Казимиром, а за ходом разговора! Теперь она выдала себя.

Парочка ворковала по-прежнему, но возможно, хозяйка и её гость уже сообразили, что неспроста возник такой глупый вопрос. И Холмская пошла в атаку:

– А я знаю, почему ты не чешешься.

– Я тоже знаю, – огорошил веснушчатый. – У некоторых дурная привычка чесаться, а у меня полезная привычка не чесаться. Вот бабушка мне говорит: «Когда ты женишься? Даже не чешешься!».

Лина прыснула, хлопнула его по плечу, подняла кружку, чтобы чокнуться в честь удачной остроты.

Вера застыла, как лёд. Ей было не по себе от того, что заготовленную сцену разоблачения придётся разыграть в одиночку, но истина должна разить, словно клинок, а если враг загодя поймёт, какие у неё доказательства, бой закончится не ярким смертельным ударом, а тягостным перепиливанием тупой пилой.

– Ты не чешешься по той же причине, по которой я перестала чихать, – с расстановкой выговорила Холмская. – У нас нет аллергии на новую левретку Эвелины.

– Что значит «новую»? – вскрикнула Додошина.

– Значит, на старую аллергия была.

– У меня последние годы только одна собачка. Вряд ли где-то есть вторая такая. Изабелловые левретки редко встречаются в продаже.

– Знаю, – сказала сыщица.

Лина невольно ощутила кожей, сколько всего стояло за коротким словом.

Обвинительный глас продолжил:

– Ты слишком сильно стараешься доказать, что не была в кабинете с картинами и не оставляла там Олли. Ты сочинила фантастическую историю для Зары… Стоп-стоп-стоп! Ты её таким образом вербовала в сообщницы?

Додошина нахмурилась.

– Эвелина, Зара ездила в Кыргызстан за второй собачкой для тебя?

Взгляд исподлобья – красноречивое согласие.

Казимир встал, полный решимости вмешаться:

– Может быть, хватит упрекать знаменитостей в том, что у них животные мрут, и приходится заводить новых?

– Тут другое, потом объясню, – отмахнулась Вера.

Казимира этот жест привёл в исступление. Ревматолог работал в государственной поликлинике, и только он имел право запросто отмахиваться от людей! Даже в дни, свободные от врачебной рутины, гоняясь за актёрской удачей и связями в шоу-бизнесе, он не позволял никому другому решать, когда разговор окончен.

– Сама себя послушай, ты утверждаешь, что собаки разные. Якобы на первую была аллергия, а на вторую нет. Но аллергия – на всех собак сразу. Она не выбирает. Понимаешь ты хотя бы это?

Подработка испортила характер Казимира. Он ругался в лучших традициях телевиденья: подбоченясь и вытянув шею, будто вот-вот клюнет.

– Никогда не слышал о специфическом иммуноглобулине класса Е к собачьей перхоти? – ровным тоном ответила ему Вера, смотря, однако, на Лину. – Я тоже. Пока не заинтересовалась, почему аллергия исчезает и появляется. Настоящая, первая Олли страдала от перхоти.

– Неправда! – подала голос Додошина. – Я её мыла шампунем специальным… и сейчас мою!

– Слишком много шампуней, слишком много стресса на вечеринках, отсюда и перхоть.

– Может, я её просто вылечила?

– Я же побывала в обеих твоих ванных. Куча средств на любой случай, а вот против собачьей перхоти ничего.

Хозяйка молча подошла к шкафу, и гостья струхнула. Конечно же, такие непристойности обычно убирают подальше, вместе с противогрибковым лаком и пластырями от прыщей.

Додошина извлекла из тьмы Похитонова.

– Забирай и отвяжись от меня. Всё равно невозможно продать без документов. Не знает никто твоего великого художника. Никогда из долгов не вылезу…

– Так ты долги хотела покрыть? – изумилась Вера, бережно принимая картину. – А я считала, ты богаче всех моих знакомых.

– Муж богаче. Не я.

– Вы замужем? – огорчился пылкий бюджетник.

– Ещё за каким! – прорвало Эвелину. – Жлоб фантастический! И попробуй кому пожалуйся! Выносить сор из избы это, видите ли, грех! Я ж ему иииимидж попорчу, если растреплюсь, до какого ада он меня довёл!

Она почувствовала, что может наконец перетряхнуть секретные ящички, вычистить комки пыли из каждого уголка, избавиться от мерзких насекомых и трухи, в которую они превратили её сокровища.

На лице Веры читалась готовность выслушать, пожалеть, отбросив роль ищейки – навязанную ситуацией, чуждую роль.

Обе они, дичь и гончая, мечтали остановить свой бег и обернуться прекрасными девами. С избытком получать любовь, уважение, деньги, а не носиться за ними по скользким дорожкам, падая, падая, падая, снова падая. Они шли к своей цели разными путями и только поэтому совершали разные ошибки. Изогнись тропинка чуть в сторону – Холмская тоже преступила бы закон. Грабить знакомых это, конечно, слишком, но идея обобрать какой-нибудь банк ей нравилась.

– Тебя муж заставлял рыться.. в кучах.. на распродаже? – прошептала Вера.

Лина открыла рот, перевела мученический взгляд на Казимира, ища дополнительной поддержки, и тут же губы её плотно сомкнулись. Мгновение спустя они сложились привычной полуулыбкой, горделивой, отстранённой, всем удобной.

Мытищинский ревматолог был плохим актёром. Вся его тощая фигура выражала желание не только послушать, как другие где-то роются, но и самому покопаться, хе-хе, в противнятинке.

– Что за трэш?! – осадила Додошина. – Муж меня заставил заняться саморазвитием. Цены там грабительские.

Холмская хлопнула себя по коленям:

– Пришлось грабить! А если бы цены оказались убийственными, я бы сейчас расследовала убийство?

– Смешно, – нахмурилась Лина.

– Ты могла поступить в ВУЗ на бесплатное место.

– Я же не про ВУЗ, я про женские премудрости, – ещё больше обиделась на гостью хозяйка.

– Кулинарные курсы, – облизнулась Вера.

– Вумбилдинг, – облизнулся Казимир.

Полная решимости Эвелина принялась загибать пальцы:

– Слияние с родовым каналом! Финансовая медитация! Ловцы снов! Куклы-обереги! Чайная церемония для чайников!

– И нашёлся мужик, который прям пинками туда погнал? – хмыкнул Казимир.

– Не пинками, а своим поведением.

– Перестал букеты дарить? Или бриллианты?

– У него застопорился бизнес, – ответила глупому докторишке жена дельца. – Он начал приглашать сомнительных экспертов, закупал всё больше техники, вцепился в иностранный рынок вместо того, чтобы проработать ситуацию на уровне тонких энергий. Пришлось этим заняться мне. Я прошла курс Музы-Вдохновительницы, но внутренние блоки ему мешают принимать советы от женщины. Тогда я выучилась на астролога-нумеролога и просто стала переставлять встречи в его электронном ежедневнике на более благоприятное время. Благодарности ноль. Теперь мне бы только закончить Академию Оккультных Наук, и я смогу влиять на прибыль напрямую, без участия мужа вообще.

– За пляски у костра надо платить? – уточнила Холмская.

– Нет. Сожжение ведьмы, крещение в проруби это бонусы. И последний семестр в Академии, кстати, подарочный.

– Тогда откуда долги?

– Какая ты бестолковая! Халявные недели дают, если покупаешь круглосуточный коучинг Зары. Вот на нём-то и набежала кругленькая сумма.

– Так задолженность за болтовню? – поднял брови Казимир.

– За роскошь человеческого общения, – с достоинством ответила Лина.

Актёрствующий ревматолог, закатив глаза, откинулся на спинку кресла, изображая, видимо, обморок.

– Люди берут кредиты на лекарства и операции, потому что их бесплатно невозможно получить. Но потрепаться с глупой тёткой – самое доступное удовольствие: хошь в магазине, хошь на лавочке, хошь у нас в поликлинике!

– Зара – не базарная баба, а уважаемый эксперт. Она идеально придумала, чтобы я не просто оплатила свои нужды, но и выручила друга. Виктор ведь был в плену у роскоши. Помню, как он нахватал картин на аукционе и сам не понял, зачем. А Зара поняла. Беспорядочный образ жизни притягивает всё подряд, человек оказывается погребён под кучей вещей. Что вы смеётесь? Бесполезные предметы сосут нашу энергию.

– Сосут? – серьёзно переспросил Казимир Веневитинов.

– Сосут. У Вити энергетических вампиров набился полный кабинет. Я хотела начать с одной картины и потихоньку освободить хотя бы ту стену, которая попадает в зону шунь. Ему самому плевать, в каком состоянии его денежный поток, значит, друзья должны прийти на помощь.

– Вы благороднейшая личность, – полез с комплиментами и рукопожатием мытищинский врач.

– Я потерпела фиаско, – скромно призналась Додошина. – Чтобы превращать пассивы в активы, надо иметь документы для продажи. А они пали жертвой всё того же Витюшиного хаоса.

– Пропали? – всплеснула руками Холмская.

– Чёрт их разберёт – таким комком лежат в ящике, таким комком! А рядом была совсем жесть. Стоит рассказывать? Ладно. На свидетельство о рождении налип вкладыш от жвачки «Турбо».

Определённо, Витторио надо было спасать.

*

Классика жанра – бежать к хэппи-энду, подметая улицу прозаичного города поэтичным треном кружевного платья, но Вера оставила свой наряд фирме проката. Он не принёс ей счастья.

В спортклубе вот-вот должно было начаться занятие Лотуша с персональным тренером. Если он уже внутри, пройти к нему не удастся. Оставалось надеяться, что он опоздает.

И он действительно опоздал.

Холмская была в отчаянии, но сумела-таки сказать заманчиво и весело:

– А что у меня есть!

– Это ты, – устало отозвался герой романа.

– Могу показать, только не на улице, – гнула свою линию несгибаемая оптимистка.

– Да видел я уже. Сиськи, попка, больше нет ничего.

– У меня есть Похитонов, – схватила она его за рукав.

Накрапывал дождь. Было бы безумием доставать дощечку. К явному неудовольствию администратора клуба посторонняя ступила в полумрак чёрных зеркал, с прощальной нежностью достала драгоценность и протянула её владельцу.

– Оставь себе, – процедил прекрасноликий Витторио. – О, Валера, ты ждёшь меня?

Он шагнул навстречу персональному тренеру, не взглянув ни на Похитонова, ни на Холмскую.

Администратор зашевелился, чтобы очистить помещение от посторонних.

Лиловая блондинка прикрыла картину курткой и вышла, не дожидаясь, пока её выгонят.

К О Н Е Ц

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg