«Точка бифуркации»

Точка бифуркации (fb2) - Точка бифуркации [litres] 1201K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Анатольевич Пономарев

Николай Пономарёв Точка бифуркации

© Пономарёв Н. А., текст, 2019

© Оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2019

* * *

Объявили посадку на автобус до Чукалы. Мой – «вольво», большой, удобный, стоит на пятой платформе.

О городке Чукала, куда мне ехать, я мало что знаю. Кроме того, что ударение на последний слог. Кроме того, что там с отцом и бабушкой, о которой нужно заботиться, живёт Марина Смоленицына. Скорее всего, я её так и не увижу, потому что не знаю адреса. Но, на моё счастье, город, куда я еду, мал. Так что однопроцентный шанс на встречу есть. Отлично.

Предъявляю билет. Автобус не полон, забираюсь на заднее сиденье, кидаю рядом рюкзак. Жду отправления. Закрываю глаза. С одной стороны, всё, что происходит сейчас, – просто. Сел и поехал. С другой – наоборот. Была какая-то предыстория. Иначе чего мне ехать?

Если вы слышали о сложных системах, то слышали и о понятии «точка бифуркации». Это точка ветвления, развилка, когда происходит необратимый выбор из альтернатив. Встать утром вместо того, чтобы доспать ещё часок, – в принципе, сойдёт за точку. Но это ерунда. Такие точки я лично и не запоминаю. Другое дело – важный поступок. Отсчёт. То, что я сижу в автобусе в ожидании поездки, – никакая не точка. Всё решено заранее. И не вчера. Но точка бифуркации была. Поэтому я в автобусе.

Водитель заводит мотор. Вспоминаю, как отец пожелал мне удачи. Он всё понимает, выделил денег и пообещал, что придумает какую-нибудь историю для матери. Она меня, я думаю, не отпустила бы. И волновалась бы: сын, хоть и почти совершеннолетний, едет неизвестно куда, неизвестно когда вернётся. Хотя вернусь я сегодня. По крайней мере, обратный билет у меня в кармане. В понедельник идти в школу. Впрочем, сегодня суббота.

То, что сейчас происходит, – конец истории. Финишная черта череды выборов и развилок. Точки бифуркации исчерпаны. Что будет дальше, я не знаю. Если вам нравятся истории, где всё закончилось расчудесно, то, пожалуй, можно не продолжать читать. С другой стороны, мне не нравятся истории, в которых главные герои умирают или в конце случается что-то кровавое. А здесь и все живы, и плохого ничего не произошло. Просто всё заканчивается на том, что я сижу в автобусе и с закрытыми глазами слушаю, как работает двигатель. Салон слегка вибрирует. Так бывает, когда автобус стоит. Немного душно, но после того, как мы тронемся, в окно подует ветер.

История моя также начинается с автобуса. Не с того, в котором сижу я, а с обычного белого городского ЛиАЗа, с зелёным бампером. Примерно год назад, тоже в сентябре. Тогда я учился в десятом классе.

Двигатель повышает обороты, и автобус сдаёт назад, отъезжая от посадочной платформы. Затем начинает движение вперёд, набирает скорость и выезжает за шлагбаум автовокзала. Так бывает и на каждой остановке, когда я еду в школу. Правда, путь мой обычно короче – пять остановок. Сейчас ехать пять часов. Можно предаться воспоминаниям.

Сентябрь

Начинать нужно с сентября. Год назад стояла ясная тёплая погода. Вообще, в нашем городе солнца – почти как в Сочи и уж точно больше, чем в Москве. Разве что несколько дождливых дней было в начале месяца, включая первое сентября. Поэтому линейку провели кое-как, что порадовало. Учусь я в гимназии, и линейки у нас длительные. А в тот день не стали мучить нас рапортами и перечислениями всех побед. Даже не включили надоевшую песню «Школьные годы чудесные», а что-то быстро пробубнили по промокшим бумажкам и на этом закончили.

Как кто провёл лето в наших краях, определяется загаром. Валерка Соколов, мой друг, совсем не загорел. Он решил серьёзно заняться философией, в начале июня купил себе пару десятков книг и напряжённо их читал, изредка позванивая мне и делясь открытиями. От Валерки я и знаю о точке бифуркации. Вжик, она же Алина Летуновская, каталась в Европу и загорела очень хорошо. А Мурзя, она же Оксана Муржина, работала на озеленении города целых два месяца и загорела так, что могла бы сочинять о своих похождениях на южных курортах, но мы её слишком хорошо знали. Все её похождения укладывались в треугольник: общага – памятник казачеству – железная дорога. Вжик и Мурзя – наши с Валеркой подружки. Мы были вместе весь девятый класс. Одноклассницы косились на нас подозрительно, одноклассники с оттенком зависти, но на самом деле в наших отношениях не было ничего такого. Просто интересно общаться. Либо у меня, либо у Валерки, либо в кафешках. Валерка вёл беседы о философии, я играл на гитаре, Вжик рассказывала последние городские новости, она всегда в курсе, Мурзя делала классные бутерброды и сообщала об историях в общаге, напоминающих смесь романтических сериалов и милицейских сводок. Никто не скучал, и все были при деле.

Вот, второстепенные герои представлены. Почти. Об остальных скажу при первой возможности. Неловко о друзьях и подругах говорить как о второстепенных персонажах, но так получилось.

Вереница моих будних дней не отличалась разнообразием. Расписаны они были под копирку. Утром я садился в автобус и ехал в гимназию. Шесть уроков в физико-математическом классе, а затем обед и тренировки спортивно-бальных танцев. Потом домой, сделать домашнюю работу, побренчать на гитаре или почитать. Вариантом обычного был вечерний звонок от Мурзи. Она приходила одна или с Вжик, и, пока первая списывала домашку, мы пили чай под ненавязчивые разговоры о школе. Иногда на огонёк заходил Валерка и либо пытался убедить Мурзю не списывать и учиться самостоятельно, либо погружал нас с Вжик во что-то из области психоанализа или когнитивной психологии. В любом случае на него фыркала одна из девчонок.

Иногда, не без тени ревности, Вжик начинала расспрашивать меня о моих танцевальных успехах. Сама она способностями к танцам не отличалась, впрочем, как и все в моей компании. Но беспокоило это только её. Когда я рассказывал, как мы съездили на турнир и как почти заняли первое место, Вжик начинала вздыхать, будто лично упустила золото. Чтобы она меньше завидовала, я взялся научить её медленному вальсу, но ничего толкового не получилось. Пределом танцевальных возможностей Вжик был «танец маленьких утят», который разучивали в первом классе. Она сама это поняла и с тех пор вздыхала с ещё большей завистью.

Мои успехи в спортивных танцах были, в общем-то, непонятны и мне. В том смысле, что никто в семье не танцевал. В смысле серьёзно, разве что на даче под вино и что-нибудь пошло-попсовое из колонок. Отец по профессии инженер нефтеналивных систем. Я не помню его на танцевальной площадке. Мне всегда казалось, что его успехи в танце хуже, чем у Вжик, даже хуже, чем у совсем деревянного в этом плане Валерки. Мама – ландшафтный дизайнер, иногда танцевала на даче вальс, но не с отцом, а со мной или другом семьи дядей Андреем. При этом частенько сбивалась с такта. Я был, что называется, одарён в двух вещах. В математике, но тут как раз всё предсказуемо – оба родителя закончили математические классы. И в танце.

Началось всё с тех самых «маленьких утят», на которых Вжик и закончила. Когда я учился в первом классе, к нам пришла преподаватель из танцевального кружка. Записались полкласса, а я несколько дней раздумывал, не пойти ли в шахматный. Но сходил, и танцевать мне понравилось. А через год та самая преподаватель подошла к матери и поинтересовалась: не хочет ли она отдать ребёнка в спортивно-бальные танцы? Я помню, как в голос смеялся мой отец, когда мама с нотками удивления сказала, что во мне отыскали танцевальный талант. Мама зашикала на него, и вскоре вся семья стала открывать новую деятельность, с которой никто из известных мне предков не сталкивался. Правда, по слухам, двоюродный дед со стороны матери профессионально танцевал где-то в Москве и даже снимался в кино, но это не точно.

Партнёрши у меня несколько раз менялись. Особенно жалко было расставаться с Вероникой, с которой мы танцевали, и замечательно, с пятого по седьмой класс. Потом она с семьёй уехала в соседний город, и мы с ней переписывались в интернете. Долго мне не могли подобрать толковую партнёршу, пока в середине восьмого класса я не встал в пару с Яной Бакаловой.

Вот ещё один второстепенный персонаж моей истории. С Янкой мы не были друзьями, по крайней мере, не такими, как с Валеркой или Вжик. Но много времени проводили вместе. Её прежнему партнёру надоели танцы, и он их забросил. Янка не без ехидства рассказывала, что он девятый класс закончил едва-едва и пошёл получать профессию в какое-то училище. В целом их результаты по городу были средние. Мы с Вероникой если опускались на третье, то это было несчастье. Она очень переживала, а я глупо улыбался, если нас не вызывали на награждение первыми. Но вместе со мной у Янки стало здорово получаться. В танце важны не только твои умения, но и быть с партнёром на одной волне, чувствовать его, дышать с ним в такт. И у нас выходило. Однажды, поехав на соревнования в город, где теперь жила Вероника, мы пересеклись. Этот день был неудачным для нас обоих. Но мы с Янкой заняли второе место, а Вероника со своим партнёром не попали и в десятку. Кажется, Янка что-то сказала ей после турнира. Я был выкинут из друзей Вероники во всех социальных сетях и забанен.

Не то чтобы я сильно переживал. К тому времени я уже начал общаться с Валеркой, который перешёл в мой класс, а вместе с ним и с Вжик, и с Мурзей. В общем, расставание с Вероникой на века прошло для меня безболезненно. На турнирах мы больше не встречались, наверное, она занялась чем-то другим, например вязанием. Янка же была довольна и начала вслух мечтать о российском уровне. Я посмеивался, и это её злило. Она считала, что мы не должны останавливаться. Но, признаться, региональный уровень и был пределом нашего мастерства. Ну, или моего, это же я к поражениям относился слишком спокойно.

На первом уроке, классном часе в честь первого сентября, наша классная Ольга Александровна расписывала, как важно налегать на учение, потому что следующие два года будут определяющими. Рассказывала, как хорошие результаты ЕГЭ откроют путь в лучшие вузы, и прочую чепуху. Все кивали, даже Мурзя, хотя ей хорошие результаты почти не грозили. Мурзя вообще не имела способностей ни к физике, ни к математике. Она должна была учиться в общеобразовательном классе и не в нашей гимназии, а с нами училась по одной причине – её мама была младшей сестрой директрисы. Поэтому в девятом классе она плюнула на деловой стиль одежды, который нам официально навязывался, и приходила на уроки в свитере канареечного цвета. Учителя терпели Мурзю, кроме исторички, которая пожаловалась директрисе. Та вызвала племянницу, но не устроила ей выволочку, потому что они над чем-то громко смеялись в кабинете. Над чем – Мурзя не рассказала. Так же вызывающе в школе мог ходить только один человек – Вжик. Но по другой причине. Папа Вжик был важным спонсором гимназии. То он спонсировал закатку в асфальт ненужных клумб или выкладывание стен школы плиткой под камень, то купил в кабинет истории интерактивную доску. Вжик, пользуясь этим, являлась в школу в свободных кофточках диких расцветок типа «океаническая ваниль», и учителя терпели, включая историчку.

Кроме приготовления бутербродов и высадки цветов в городские клумбы у Мурзи был ещё один важный талант – отличное знание английского. В средних классах она побеждала в общешкольных олимпиадах, а в седьмом классе попала во второй десяток результатов по городу. Тут ей конкуренцию не мог составить и Валерка, который английский тоже знал хорошо.

Так что вариантом обычного вечера было ещё то, что Мурзя приходила с тетрадкой не только по алгебре, но и по английскому. И пока она списывала алгебру, я строчил что-нибудь из упражнений на «настоящее завершённо-длительное время».

Моя жизнь, несмотря на некоторое однообразие, всё же была не скучной. Не может быть скуки, когда к тебе врывается Валерка и сегодня рассказывает о греко-египетской алхимии, завтра – о влиянии дофамина на принятие решений, а послезавтра – об изначальной невозможности приручения человеком зебр. В таких ситуациях могла спасти только Вжик, просившая поиграть на гитаре. Тогда я брал гитару и пел что-нибудь из популярного репертуара или своё. Играть на гитаре и сочинять песни я умел хуже, чем танцевать и делать алгебраические расчёты, но всё же лучше, чем переводить причастные обороты с русского на английский. Поэтому я исполнял несколько песен, потом в мою комнату заходила мама и говорила что-то вроде: «Тимофей, уже поздно, а тебе рано вставать». Банальненько и в лоб, но действенно. Мурзя резко ускоряла списывание, Валерка комкал окончание эпической истории о Гермесе Трисмегисте, Вжик скромно улыбалась и вежливо говорила что-то вроде: «Да-да, мы сейчас уходим».

Кстати, я – Тимофей, Тимофей Бодер.

Ольга Александровна, конечно же, была права, эти два года – определяющие. И не только в плане учёбы, а вообще для жизни. Три года назад Ольга Александровна стала нашей классной и вела информатику. У неё и склад ума математический. Поэтому она часто бывала права, как и Валерка, у которого широкий кругозор. У них даже фамилии одинаковые, но это простое совпадение.

Каждое утро, как уже говорил, я садился в автобус. Гимназия находилась в пяти остановках от меня. Совсем недавно я жил рядом со школой. Её было видно из моих окон, но нужно было обойти забор по периметру, потому что, несмотря на жалобы родителей, из-за каких-то предписаний открытые ворота в школу были только одни – парадные.

В девятом классе мы переехали в микрорайон ближе к окраине города. Отец заработал на вахтах денег на четырёхкомнатную квартиру. Он последние несколько лет жил вахтами – полмесяца на севере, полмесяца дома. Новое жилище было не так далеко, но всё же пять остановок. Посовещавшись, мы решили, что я три года доучусь на старом месте. Мне нужно было ездить на тренировки, а удобнее из гимназии. Директриса была не против: успеваемость у меня хорошая, отзывы учителей благоприятные, да ещё и грамоты-медали. К тому же отец заплатил пожертвование в фонд школы в троекратном размере.

Моих друзей ничуть не смутило, что я стал жить не под боком, тем более что маршрутки от нас ходили почти до часа ночи. Мы постоянно катались друг к другу. Вот только мама просила обязательно ей звонить, если я задерживаюсь у Валерки позже восьми.

Утренний автобус номер двенадцать был проходящим и шёл полупустым. Во-первых, микрорайон заселился ещё не полностью, во‐вторых, большинство уезжало немного раньше на маршрутках. Конечная, а в моём случае начальная остановка автобуса находилась в более дальнем посёлке с благообразным названием Цветнополье, имевшем дурную репутацию. Я оплачивал проезд и садился на заднее сиденье у окна. Эти сиденья как раз и сделаны для таких, как я. Обычно их занимают студенты или школьники. Они на возвышении, и взрослым туда лезть неудобно. В общем, заднее сиденье оказывалось никому не нужным, кроме меня и ещё одной девчонки. Сначала я не обращал внимания, но она перемещалась этим маршрутом каждый будний день, сидя недалеко от меня. Трудно не заметить – примерно моего возраста, плюс-минус год. В девятом классе девчонки не было, иначе обратил бы внимание раньше. Я из интереса рассматривал её. Волосы тёмно-русые, до плеч, сквозь них пробивалось ухо, чуть заострённое, отдалённо напоминавшее эльфийское. Однажды я так и сказал. Не помню, каким был ответ.

Говорят, что большие глаза подкупают. Делают лицо детским, а это всем нравится. Не знаю, правда ли это, глаза я рассмотрел позже. Она большую часть поездки смотрела в окно, не отвлекаясь на меня. Овальное лицо с красивым высоким лбом, мягкими губами, ровным, чуть вздёрнутым носом можно было рассмотреть и в тот момент, когда автобус подъезжал, а я становился так, что оказывался у задней двери. Но глаза… У Мурзи глаза зеленоватые, миндальной формы, с крохотными морщинками в углах оттого, что она часто улыбается. У Вжик – карие, томные, чуть с поволокой, но небольшие, да она ещё и щурится, потому что у неё слабая близорукость, а очки не носит. Валеркины – светло-серые, будто выгоревшие на солнце. Когда я рассмотрел глаза этой девчонки, то они оказались большими и тёмными, обрамлёнными густыми ресницами. В них можно было увидеть отражение всего мира. Мне сложно подтвердить или опровергнуть аксиому больших глаз. Но что-то в этом есть.

Весь сентябрь она проездила в клетчатой штормовке, джинсах-резинках и с небольшим рюкзаком за спиной. Выходила через три остановки после того, как я входил.

Необходимости разговаривать у нас не было. Я, как мог, рассмотрел её, она наверняка – меня, каждое утро заходящего в салон автобуса через заднюю дверь. Я оплачивал проезд и садился неподалёку.

Своеобразный ритуал. Я сажусь в автобус, и мы три остановки едем вместе. Шесть минут. Каждое утро. В этом для меня было что-то интимное. И никому я об этом не рассказывал. С друзьями и без того было о чём поговорить.

Мурзя каждый день расписывала, как удирает от гопоты, устроившей импровизированную распивочную недалеко от её общаги. Она обрисовала это в таких красках, что мы с Валеркой несколько раз взялись провожать её до дверей, но ни одного гопаря так и не увидели. То ли они пугались нас, что смешно, то ли прервали свои алкооргии, что маловероятно, то ли Мурзя их выдумала. К последнему варианту мы и пришли.

Вжик ныла, как она скучает по лазурным пляжам Черногории и замкам Праги и как ей успел надоесть за две сентябрьские недели наш город. Мы с Валеркой утешали её, мол, ещё впереди богатые впечатлениями поездки. Она поволокла нас на выставку картин морской тематики, потом в кафе и там купила себе почти дюжину пирожных с нежно-голубым кремом, ела их, вздыхала и следила за тем, чтобы мы с Валеркой не переставали её утешать.

Сам Валерка углубился в философию алхимии. Пересказывал теории превращения металлов, истории об инициациях алхимиков и о вкладе философов-герметиков в науку. Мы втроём делали вид, что понимаем хотя бы треть из того, что Валерка излагал, кивали и старались не задавать лишних вопросов, потому что каждый вопрос, например о том, сколько сейчас времени, выливался в полуторачасовую лекцию, уже слышанную нами два дня назад.

На этом фоне рассказ о молчаливой незнакомке, сопровождающей меня в поездках каждый будний день, показался бы незначительным.

Тем временем наше пересечение в транспорте продолжалось. Точнее сказать, поездки были параллельные, мы пользовались одним автобусом, и только. В одну сторону и в одно время. Я мог бы уезжать и на маршрутке, но в таком случае нужно было бы выходить на несколько минут раньше. Или через пять минут ехала следующая. Но у меня есть особенность – пунктуальность. Выбираю время, когда мне удобно, и придерживаюсь его. Очень помогает. Например, в отличие от Янки, я никогда не опаздывал на тренировки. Поэтому, забираясь именно в этот автобус, я точно знал, что в школе буду за десять минут до звонка. Плюс-минус минута. За это время можно успеть приготовиться к уроку и узнать от Мурзи последние новости. В классе она сидела прямо за моей спиной.

В этом году я хотел сесть с Мурзей, но Ольга Александровна настояла, чтобы я сел с Варварой Евдокимовой. Моя соседка раньше училась в гуманитарном классе, была отличницей. В основном там были собраны балбесы, большей частью из общаги, и потому класс почти в полном составе ушёл в пэтэушки, а Варвара осталась. И её перевели к нам. Это даже не второстепенный герой, а лежащий на дороге камень. Люди о него запинаются, поэтому помнят и другим рассказывают. В своей компании мы прозвали Варвару Сфинксом. В основном из-за важно-серьёзного вида, который она делала всякий раз, когда рядом садился я. Привыкла быть первой в своём классе и в нашем начала постоянно тянуть руку и радовать ответами учителей. Глядя на то, как она гордо таращится на доску и ни разу глаза на меня не скосит, так и хотелось дёрнуть её за волосы, удерживала только совершенная несолидность поступка. Поэтому поболтать я постоянно оборачивался к Мурзе. Обидно, что Валерка сел с Вжик и они без проблем перешёптывались, особенно на уроках истории, в которой Валерка был дока. Мне же оставалось вертеться, привлекая к себе учительское внимание.

А пунктуальности в Варваре не было. Она утром то уже сидела за партой, то заходила со звонком, а несколько раз, на радость мне, вообще не пришла. Тогда на законных основаниях её место занимала Мурзя. Та приходила в школу рано, успевала каким-то образом собрать все сплетни и потом пересказывала их. Я бы не удивился, узнав о её платных информаторах в каждом классе и отдельных у памятника казачеству и на железной дороге. Вжик, напротив, залетала в класс после звонка, умудряясь обогнать учителя, тормозила о Валерку, шумно садилась на стул и швыряла сумку с учебниками на парту. Утром это можно было списать на то, что отец, который подвозил её, выезжал поздно, однако так было на каждом уроке. Вжик поясняла, что ей очень нравится тормозить о Валерку, тот протестовал, но вяло. В начале девятого класса мы с Валеркой ходили в школу вместе. Когда я переехал, он радостно сообщил, что теперь будет спать дольше. Но что-то в его внутренних часах от этого сбилось, и он начал просыпать первый урок. Кончилось тем, что его мать попросила по утрам заходить за Валерой. И я, как и раньше, стал подходить к его подъезду, он, сладко зевая, спускался, и мы вместе направлялись в школу.

Незнакомка из автобуса тоже оказалась пунктуальна, в течение сентября ни разу не пропустив поездку. В отличие от каменной Варвары, несколько раз поворачивалась ко мне, когда я уже совсем нагло на неё глазел. Я каждый раз в таких случаях мысленно бросал монетку и если бы выпал орёл, то сказал бы что-то типа: «Привет, мы тут каждый день ездим, давай познакомимся, меня зовут Тимофей». Но всякий раз в моём воображении монетка падала решкой, и я, улыбнувшись, отводил взгляд.

Необходимости в знакомстве не было. Жизнь уплотнилась. Тренировки стали постоянными и в выходные. Если время тренировок увеличивалось, то солнечного света становилось всё меньше. Не то чтобы я совсем терпеть не могу электрический свет, но жить на Крайнем Севере зимой не смог бы. Солнце мне ближе. Вот отец легко переносил отсутствие солнца на своих вахтах. И он даже бравировал этим, мол, он – человек темноты. И вообще моментально обгорал на даче, если хоть сколько-то побудет на свежем воздухе. Да что там, он с севера умудрялся приехать обгоревшим. В отличие от него, у меня каждое лето хороший равномерный загар.

С середины апреля по середину октября я помогал матери на даче. В выходные она с самого утра уезжала на своей «хёндай», как говорила, подготовить участок. Протапливала, если надо, печь, варила на обед суп с лапшой. Из пакетиков, но съедобный, если не перебарщивала с пряными травами. После тренировок на автобусе туда отправлялся и я, благо наш участок недалеко. Шесть остановок от нас, проездом как раз через Цветнополье, и транспорт ходит хорошо. Мама считала, что выращивать на даче морковку – пошлость и мещанство. Вместо этого она устроила опытный участок для своих дизайнерских идей. Например, мы покрыли дёрном крышу ящика под навоз и высадили там пряные травы для супа. Устроили в центре двора альпийскую горку с туями, карликовыми ивами и баданом, а вокруг дома росли всевозможные ампельные растения, начиная от лимонника и заканчивая двумя видами вьющихся роз. Хоть и высадили с южной стороны, розы постоянно подмерзали, а японскую айву и вишнёвое дерево в последнюю зиму погрызли мыши. Но мама не унывала: мы с отцом корчевали засохшие, взамен выписывались или покупались в окрестных питомниках новые растения, среди последних – японский клён, конский каштан и гуми. Вообще, у мамы хороший вкус, и она, на зависть соседям, всегда разбивала чудесные клумбы, обрамлённые газонами и декоративными кустарниками. Просто некоторые растения не имели шансов хоть немного вырасти в нашем климате, но мама пыталась. Мне нравилось на даче, там душисто и свежо, даже весной и осенью, когда нет цветов, а на газонной траве первый или последний снег. До самых сильных заморозков здесь витали ароматы левкоев, резеды, душистого табака и можжевельника. И пускай морковку приходилось покупать в магазине.

Когда домой возвращался отец, с матерью на дачу ехал он. Приглашали и меня, но чаще всего я отказывался. Двум близким людям полезно побыть одним, вместе попить на веранде тёплый чай, совместно убрать первую опавшую листву и просто поговорить. Мама садилась за руль, отец рядом, и они уезжали, а я отправлялся на тренировку. У отца машины в городе нет. Раньше была, но когда стал работать вахтами, то продал. Смысла держать её полгода в гараже, чтобы пару десятков раз проехаться по городу в оставшиеся полгода, не было. Отец не гордый – если мама не могла его подбросить до офиса, то ехал на маршрутке.

Когда родители уезжали на дачу, а я оставался в городе, то во второй половине выходных запихивал в рюкзак термос, шоколадный батончик и ехал куда-нибудь в центр. Там вылезал и пешком шёл обратно. На это уходило много времени – город большой. К тому же у нас нет нормальных тротуаров. Точнее, есть, но примерно один процент от общего числа дорог, так что будем считать, что нет. Это значит, что, если вас в дождливый день поместить в любую точку города, вы окажетесь в лучшем случае посреди грязищи, под которой слабо прощупывается асфальт. Вокруг – лужи. Это если не частный сектор. Но при рандомной телепортации в половине случаев вы попадёте именно туда, и я очень вам не завидую, потому что асфальта там никогда не было. Я в частный сектор не ходил. В общем, пешком быстро передвигаться в городе нельзя.

В конце сентября мы гуляли с Валеркой. Он не ахти какой спортсмен, разминочные круги на физкультуре для него испытание, но старался поспевать за мной, в разговорах забывая об усталости. В это время года темнело чуть раньше, чем мы добирались до Валеркиного дома. В свете фонарей мы быстрым шагом пересекали аллею с голыми клёнами, берёзами с редкими жёлтыми прядями листьев и усыпанными красными гроздьями ягод рябинами. Навстречу нам, подумать только, шла та самая девчонка из автобуса. Она была настолько погружена в себя, что, когда я неожиданно поздоровался, не обратила на это никакого внимания.

– Ты её знаешь? – спросил Валерка.

– По утрам мы ездим в одном автобусе, – признался я.

Впервые я заговорил о незнакомке.

– Ничего так, – хмыкнул Валерка, – но, похоже, ты не в её вкусе. Если бы хоть немножко нравился, она бы не прошла мимо, как будто ты пустое место. Вот, например, Мурзя поздоровалась бы.

– Мурзя – мой друг, – напомнил я.

– Здесь важная развилка нашего существования, – произнёс вдруг Валерка. – Был бы у неё к тебе хоть какой-то интерес, она обязательно ответила бы приветствием. Мы бы остановились и поговорили, а не подходили, как сейчас, к концу аллеи. Это называется точка бифуркации. Событие либо происходит, либо нет.

Тогда-то Валерка впервые рассказал мне о точке бифуркации, только я его плохо слушал. Мне было немного обидно, что, когда моя мысленная монетка упала орлом, это не оказало никакого влияния. Можно было и не подбрасывать.

– Итоговый выбор человека – либо смерть, либо жизнь, – закончил Валерка, когда мы подошли к его пятиэтажке. – Разумеется, мы всегда выбираем жизнь. Кроме самых редких случаев.

Мы попрощались, и я пошёл дальше один. Разумеется, Валерка был не прав. Нет, не в вопросах жизни и смерти, а в том, что это было поворотной точкой.

Октябрь

Когда октябрьским утром идёшь в школу, на улице уже горят фонари. Это коренное отличие от сентября. Ещё больше разброс погоды: сегодня плюс пятнадцать, а послезавтра пойдёт снег и в кедах ходить не климат.

У меня кроссовки осенние, тёплые, а вот у неё были всё те же летние с сеточкой. Я больше не здоровался и немного мстительно смотрел, как она пытается идти в такой легкомысленной обуви по снежной слякоти. Промочила ноги и простыла, и с неделю я ездил в автобусе один.

Мурзя в это время решала проблему со старушкой, жившей неподалёку и оскорбившей её. Правда, Мурзя первой же и надерзила, а та за словом в карман не полезла, но обида была крепкой. Каждую перемену мне предъявлялся очередной вариант мести. Вечером, придя списать очередную порцию задачек по алгебре, вместо рассказа о том, как жёстко поквитается с вредной бабкой, Мурзя вдруг спросила:

– Бодер, а правда, что у тебя появилась девушка?

– Отнюдь, – ответил я. – В моей жизни и так слишком много девушек, не протиснуться. И ты, и Вжик, и Янка Бакалова, и даже Варвара.

– Варвара! – Мурзя рассмеялась. – Хорошо пошутил. Я бы и не подумала, что можно протиснуться между тобой и Сфинксом.

– Поэтому я и поворачиваюсь к тебе сам, – сказал я. – Мурзя, ты тут всё знаешь, а что за школа за три остановки от меня?

– Цветнопольская.

– Нет, в эту сторону.

Мурзя так крепко задумалась, что выронила ручку.

– Не припомню, – она подняла с пола ручку. – А! Там спецшкола для олигофренов. Дураки всякие учатся. Боба-гоп там учится из нашей общаги. И ещё Дима. А тебе зачем?

– Да так, – ответил я неопределённо.

– Там твоя девчушка-дебилушка учится? – с ехидцей уточнила Мурзя. – Бедненький, – она погладила меня по голове. – Выбрал девушку, а у неё в голове кукушечка.

– Мурзя, ты списывать приехала или меня лечить?

– Списывать?!

Я нарочно так сказал. Мурзя обижалась, когда своими словами называли этот вариант проведения вечера. Правильно было говорить – сравнить результаты. В принципе, Мурзя была не виновата, ей дали повод позубоскалить, она ухватилась. А вот Валерке я бы сейчас сделал выволочку. Подумаешь, один раз мимо прошли, пустяки, и не нужно об этом рассказывать девчонкам. Безудержный болтун!

Мурзя вертела ручку, думая – обидеться или скатать пару задачек.

– Нет у меня никаких девочек с кукушечкой, – сказал я.

– Ну и хорошо, – пробурчала Мурзя и всё-таки взялась за списывание.

Я, чтобы окончательно помириться, сбегал на кухню за бутерами. С другой стороны, ведь нужно было давно уже рассказать об этих забавных поездках в одну сторону. У нас не было секретов друг от друга, и, конечно, всех возмутило, что я этим не поделился.

Вечером, когда мама привычно намекнула, что уже поздновато, я отправился провожать Мурзю. И она, стоя на остановке и хищно потягиваясь, говорила уже только о том, как страшно отомстит бабке. Но когда к остановке, поблёскивая фарами, направилась со стоянки очередная маршрутка, вдруг спросила:

– Я последние дни думаю, когда будет эта точка? И можно ли будет вернуться назад?

Валеркина работа. Это он успел всем поездить по мозгам своей точкой бифуркации. Пока не донесёт до всех по три раза – не успокоится. Он хороший друг, но иногда – настоящий зануда.

Мурзя уехала. Я по пути домой подумал, что злосчастной бабке не позавидуешь. Дома в телефоне меня ждало сообщение от Мурзи: «Не обращай внимания». Я стёр его и забыл.

Назавтра улетал отец. Утром он никого не будил. Но мы привыкли сами просыпаться, чтобы его проводить. Хоть на цыпочках ходи, от нас так просто не уйдёшь. Он традиционно уточнил, когда у меня выступления, поцеловал маму, сказал что-то вроде «вы держитесь здесь» и пошёл к ожидавшему его у подъезда такси. Мама отправилась пить чай, а я в свою комнату. Часы показывали пять тридцать. И в телефоне нашлось ещё одно сообщение от Мурзи, пришедшее в час ночи: «Я посмотрела в инете, там ещё 18 школа». Можно подумать, это так важно. Непонятно было только одно: зачем я вообще спрашивал у Мурзи? Когда и сам мог заглянуть в интернет-карты.

Она сидела в автобусе и привычно смотрела в окно. Значит, не исчезла, не пропала, не переехала, а действительно болела. Сидела она всё в той же клетчатой штормовке, из-под которой, однако, торчал толстый ворот вязаного свитера. Ну хотя бы джинсы поменяла, вместо летних – утеплённые. И на ноги надела полусапожки неопрятного коричневого цвета с вытертыми носками. Похоже, их носила ещё её бабушка. В ту же школу-интернат для олигофренов, в лучшем случае в школу номер восемнадцать.

– Простудилась? – спросил я ни с того ни с сего.

Она присмотрелась к моему отражению в окне. Потом повернулась ко мне.

– Ты что-то спросил? – голос после болезни у неё был с металлическим оттенком, без особенных эмоций.

– Мы с тобой ездим в одном автобусе больше месяца, – начал я объяснять так подробно, словно её учёба в школе для умственно отсталых была установленным фактом. – Целую неделю тебя не было. Подумал, что ты простудилась.

Она на секунду задумалась. Я окончательно склонился к первому варианту Мурзи и кукушечке в голове.

– Да, – ответила она с той же металлической интонацией, – я болела.

До следующей остановки она смотрела на меня, будто ожидая, что я немедленно брошусь знакомиться или разговаривать. Но разговор себя исчерпал. Знакомиться мне не захотелось, а моё предположение подтвердилось. Потом она отвернулась и чуть раньше пошла к выходу. Круг моего общения не стал шире, никаких точек или развилок не намечалось.

Ничего не подозревающий Валерка, выйдя из подъезда, протянул мне руку. Я дёрнул за руку так, что он слетел со ступенек.

– Воу, воу, полегче! – с издевательской интонацией возопил он. – Я не готов танцевать с тобой твист прямо сейчас. Или что вы там с барышней репетируете.

– Сейчас, умник, я с тобой такой вальс станцую… – угрожающе прошипел я.

– Бостон или венский? – уточнил Валерка. – Ладно, отпусти. Что там у тебя случилось?

– Ты зачем растрепал о той девчонке? – спросил я напрямую.

– Та, которая из парка? – Валерка задумался, поправил сползшую на лоб мышиного цвета шапочку. – Слушай, я не помню.

– А дождаться, пока я сам расскажу, не судьба?

Я развернулся и пошёл в школу. Валерка тут же догнал меня.

– Мурзе рассказывал о динамике малых групп. Привёл в пример тебя и ту девчонку. Вот если бы вы, то есть мы все, познакомились, скорее всего, это бы укрепило нашу дружбу. Потому что группа из четырёх человек неустойчивая, всегда может распасться на диады, а из пяти – идеальная. Там мнение не может поделиться пополам, аутсайдер всегда получит поддержку, и это число не превышает объём внимания среднего человека.

Валерка мог бы прямо сейчас читать лекции по философии или по алхимии. Пусть не в вузе, но в училищах, куда ушёл почти весь класс Варвары. Но ему, к сожалению, придётся ещё окончить школу, оттрубить пять лет в институте, а потом, наверное, ещё и аспирантуру закончить. И всё-таки он, объясняя теории на тупых примерах, и сам выглядел глупо. Зачем, спрашивается, ради красного словца вворачивать мою историю, которая тогда была и не историей, а так, мелким случаем, крохотным событием, мизерным происшествием? И мы, кстати, давным-давно общались вчетвером, и никаких проблем, не распались.

Мурзя до шестого урока мирно продремала, прячась за моей спиной. Как сомнамбула, собирала учебники и тетради после звонка и, схватив меня за руку, брела в следующий по расписанию кабинет. На шестом уроке учитель биологии вызвала её к доске. Пока она пыталась рассказать о липидах, путаясь в терминах и улыбаясь всему классу, проснулась. Получив тройку, Мурзя, довольная, села и рассказала мне трогательную историю о том, как выдумала месть. Утром, заметив проходящую ненавистную бабку, решила просто плюнуть на неё сверху из окна и, открыв форточку, набрала полный рот слюны, но, увидела, какая та маленькая и несчастная, тут же простила. А может, не было никакой старушки, выдумала же Мурзя историю о гопниках.

Вечером сидели у Валерки. Один из его пращуров со стороны отца до революции был врачом. Во время бурных революционных событий работал в лазаретах и у белых, и у красных, а потом так и остался в городе, получил в СССР пост заведующего городской больницей. Портрет этого благообразного старика в пенсне висел в центре гостиной. Он собрал приличную библиотеку, и почётное место на полках занимали дореволюционные книги в старинных переплётах. Может быть, поэтому Валерка ещё не перешёл на чтение в цифровом варианте. В доме у него несколько книжных шкафов с зияющими то там, то тут проплешинами. И Валеркина комната завалена книжками, частью с открытыми страницами, частью с закладками, частью просто забытыми и пыльными. Среди книг возвышались стол и диванчик. Кроме родителей и Валерки здесь обитал также кот по имени Генрих. Мурзя всегда завидовала Валерке, но не тому, что он живёт в трёхкомнатной квартире, – и у меня, и у Вжик квартиры больше, а именно тому, что у Валерки есть Генрих. В комнате общежития, где ты живёшь с матерью, места для кота нет. Мурзя, прежде чем приняться за списывание, прижимала его к груди, целовала в нос, щекотала лапки. Кот, пока Мурзя тискала его, сидел недовольный и ни разу не урчал, терпя девчачьи нежности. Потом важно уходил из комнаты, чтобы больше не появиться, а Мурзя садилась за стол и разбирала задание по алгебре. Вместе со мной, разумеется, чаще – после меня. Валерка уходил на кухню и гремел там кастрюльками. Вжик сидела на диванчике и в ожидании, пока кто-нибудь освободится, листала первую попавшуюся книжку.

– Валера, перескажи «Войну и мир», – просила Вжик вернувшегося с яичницей на сковородке Валерку.

– Который из томов? – отвечал Валерка, ставя сковороду на табурет и раздавая всем вилки и куски хлеба.

Вжик, сколько я её помню, не ела хлеба, даже с Мурзиных бутербродов съедала только ветчину, но Валерка непременно приносил четыре куска.

– Ты прикалываешься? Расскажи полностью.

– Я не читал, – отвечал Валерка. – Я против принудительного чтения и в знак протеста не буду читать Толстого в этом году.

– Да ты прикалываешься два раза! – Вжик брала вилку и отодвигала ею хлеб. – Сочинение на носу, ты его как писать будешь?

– Никак, получу двойку, – беззаботно отвечал Валерка, принимаясь за свою порцию обеда.

Мы с Мурзей в унисон хмыкнули.

– Тогда и я читать не буду! – заявила Вжик.

– Нет, ты как раз прочитай, – сказал Валерка. – И для общего саморазвития, и сочинение напишешь.

Пока они препирались из-за Толстого, мы с Мурзей пообедали и закончили алгебру и химию. Я сел на диван, Валерка занял стол, а Мурзя пошла искать кота. У меня о содержании романа-эпопеи Толстого Вжик не спрашивала.

Читая в хрестоматии по литературе в основном рассказы и стихи, четыре тома да ещё и эпилог я не одолел. Прочитал сцены с балами и этим ограничился. К тому же из-за тренировок и общения с друзьями времени на чтение оставалось немного. Вжик поинтересовалась, как мои дела в спортивно-бальных танцах.

Я объяснил, что мы с Янкой по возрасту перешли в класс «молодёжь-один». Класс нашей пары был «Б», но тренер объявил, что к концу года у нас будет всё, чтобы перейти в «А». Вжик за время нашего знакомства выучила классификацию спортсменов, научилась различать в нити танца закрытый импетус, закрытый телемарк, локк назад. Она стала профессиональной болельщицей и не пропускала наши с Яной выступления, если не нужно было ехать в другие города, конечно. А если мы уезжали, то находила в интернете записи и смотрела. Пыталась вместе со мной, но я попросил избавить меня от этого. Мне хватало просмотров записей с тренером, а свои выступления я по возможности стараюсь вообще не смотреть. Все эти видео ничто по сравнению с тем, как ты переживаешь момент танца.

Здорово закончить танец, стоять на паркете и понимать, что в том поворотном локке, который мы с Янкой выполняли с помарками, в этот раз, очень важный, всё вышло идеально, а место в выступлении, где по ощущениям совершили ошибку, судьи не заметили. А весной, на итоговом чемпионате, мы отработали программу чётко. Янка очень гордилась достигнутыми результатами. Её гордости перепадало и мне, в конце концов, именно рядом со мной она могла почувствовать себя звездой. У неё была заботливая мама, такие же бабушки и дедушки и ещё тётя со стороны папы. Когда мы стали спортивной парой, она зачем-то познакомила меня с ними. Теперь все они здоровались со мною практически за руку и когда привозили Янку на тренировки, и когда всем составом приходили на выступления. На мои выступления ходила только Вжик, часто таская за собой Мурзю. И ещё два раза мама – на первые соревнования, во втором классе. У Янки, кажется, друзей не было. Пару раз я видел её в окружении бледных девочек, но и только. Поэтому она очень завидовала мне, что на соревнования приходит Вжик. Со мной вообще на групповых тренировках все успевали перекинуться парой фраз, а вот с Янкой не общались. Весной в восьмом классе ей в кроссовки налили какой-то гадости. Я отдал ей свои, у нас обувь отличается на один размер, а сам пошёл домой босиком. День был тёплый, так что такая разминка ступней была даже приятной. Мать Янки потом долго выясняла, кто это сделал, но так ничего и не узнала. Меня же благодарила, будто я какой-то необыкновенный герой. Хотя ничего выдающегося в моём поступке не было.

Некоторое время я считал, что девчонка из автобуса тоже занималась спортом, может быть, гимнастикой, может быть, плаванием. У неё была безупречная осанка: развёрнутые плечи, правильный изгиб позвоночника, положение затылка и подбородка. Этому учат на первых же занятиях спортивно-бальными танцами, потому что если не держать линию корпуса, то на выступлениях за это дико штрафуют.

На следующий день девочка со мной поздоровалась. Я кивнул, оплатил проезд и сел на своё привычное место. Собственно, всё.

Неделю наших совместных поездок девчонка приветствовала меня, я отвечал ей. Нас уже выучили кондукторы, которые ездили тут посменно, и одна всякий раз улыбалась. Наверное, мы вызывали у них умиление.

Учёба и тренировки снова стали отнимать много времени. С тренировок я возвращался через парк. Осенний ветер срывал берёзовые листья, они падали, толкаясь и закручиваясь, словно большие жёлтые мотыльки ночью у невидимого фонаря. Уже на земле они при дуновениях ветра взлетали и кружились в вальсе, как и полагается, против часовой стрелки. В этот момент я думал о том, как здорово позвать сюда друзей и вчетвером стоять под листвяным дождём. Было бы весело.

На выходных я поехал на соревнования. Мама должна была в офисе заниматься важным загородным проектом, поэтому попрощалась со мной ещё утром. В последние годы она уверовала в то, что у меня всё норм и я вполне взрослый, чтобы самостоятельно собраться и уехать. Тем более она доверяла тренеру и знала, что на неё можно положиться. Со мной пришли Вжик, которая всегда меня провожала на соревнования, и Мурзя, которая была за движуху. Янка угрюмо смотрела на то, как они обнимаются со мной на перроне, пока с ней прощались многочисленные родственники. Вжик всегда подтравливала Янку, при ней обнимаясь со мной куда крепче, чем обычно. В этот раз переиграла, бросившись мне на руки с таким рвением, что мы чуть не упали на Мурзю.

Янка кусала губы, пока девчонки пытались в прыжке нарисовать сердечки на пыльном стекле нашего плацкартного вагона. Кроме нас ехали ещё четыре пары: очень перспективные юниоры, я видел их выступление – лучше меня в их возрасте, их конкуренты, мальчик чуть постарше, девочка помладше, а оставшиеся две пары так себе, прокатиться.

Поезд тронулся. Позади остались смеющиеся Мурзя с Вжик. Промелькнули кварталы девятиэтажек и среди них Мурзина общага. Замелькали элеваторы, заводы. Едва заметное пронеслось мимо Цветнополье, за ним настала очередь дачных районов, серых в это время года, унылых, затянутых в ожидании весны поволокой ветвей яблонь, черёмух, рябин. Редко можно увидеть листву, разве что на сирени, которая так и уходит в зиму зелёной.

Ехать по нашим меркам недолго. Садимся вечером, приезжаем утром. Можно было взять с собой «Войну и мир», только бесполезно, быстро стемнело, а свет всё равно выключат. Так что по дороге туда и обратно отсыпался. Тем более что выступили мы хуже, чем ожидали, и Янка всю обратную дорогу дулась, потому что в квикстепе я сделал пару ошибок.

Поезд приходит утром понедельника. Если взять с собой учебники, то можно успеть на уроки. Но это вариант для самых фанатичных учеников. Я поехал домой. Там мама оставила мне завтрак, записку о том, что нужно купить, раз всё равно не в школе. Я позавтракал, сходил в магазин, потом взял гитару и стал наигрывать песенку, которую сочинил в поезде. Пока Янка переживала неудачу, я тихонько лежал на верхней полке и придумал смешную песню, напоминающую ритм поезда. Называлась она «Заикающийся мамонт», и нужно было подобрать к ней аккорды, пока не пришли друзья. Сразу после выступления они дозвонились до меня и теперь считали своим долгом выразить сочувствие. Раньше всех пришла Мурзя с тетрадкой по английскому. Погладила меня по голове, оставила тетрадь для списывания, а сама пошла готовить бутерброды, нарезав почти все купленные продукты. После Мурзиной заботы мы с матерью ещё пару дней доедали то, что она нарезала и выложила на хлеб. Потом на готовое подошли Вжик с Валеркой. Вжик заявила, что не нужно было строгать такое количество бутербродов, и вообще, она хотела заказать суши. Но потом отвлеклась на меня и устроила допрос – как так получилось с выступлением. Валерка, жуя бутерброд, сообщил, что завтра контрольная по физике.

Мы решили, что физику сдадим и так, а перед контрольной надышаться нельзя. Поэтому я взял гитару и сыграл свежую песню о мамонте, который ходил по пустыне, мучился, но не мог попросить о помощи. А припев каждый раз удлинялся. Шесть куплетов от «П…» до «Помоги!». Мурзя сразу поняла фишку и громко, восторженно помогала мне петь припев. Мамонт в конце сдох, и мы в песне с ним попрощались. Валерка всю песню напряжённо думал, а потом сказал, что лучше будет назвать «Логоневрозы мамонта», а не «Заикание», так веселее, и я согласился. Дальше я пел старые песни, в основном романтичные и рассчитанные на девочек. Валерке они тоже нравились, он тоже когда-то хотел научиться играть на гитаре, но так и не осилил из-за тонкой кожи на пальцах. От увлечения осталась гитара, так что я мог играть и у себя дома, и у Валерки, и у Вжик, у которой на гитаре играл отец, и в школе на внеклассных мероприятиях. Парни из параллели не так давно пытались организовать что-то вроде музыкальной группы. Позвали меня, но играю я так себе, три аккорда, два притопа, да и времени нет. Подарил им пару своих песен. К сожалению, пока они выбирали название – «Голые рисовальщики», «Бросовая культура» или «Сырость», дело у них само заглохло. Вероятно, из-за учёбы, или они переругались между собой. Неважно.

Во вторник утром девочка из автобуса, как обычно, поздоровалась и спросила:

– Ты болел?

– Ездил на соревнования, – ответил я.

Она понимающе кивнула и повернулась к окну. А я решил, что раз уж мы доездились до того, что справляемся о здоровье друг друга, то неплохо бы и познакомиться. Мне не нравится общение уровня «эй ты!», пусть и с олигофренами.

– Меня Тимофей зовут.

Она повернулась и вопросительно посмотрела. Я повторил.

– Марина, – представилась она.

Я подумал, что это славно, что у девочки умственная отсталость. Для умных мыслей мне Валерки хватает, который влёгкую сыплет словами вроде «логоневрозы». А тут всё незамысловато. И имя простое.

Кукушечки в голове у неё не было. Я ошибался. Не больше, чем у меня, или у Мурзи, или у Янки. Скажи мне тогда кто-то, что я рвану к Марине в Чукалу, не поверил бы. Это был не второстепенный, а третьестепенный персонаж. И то после Варвары. На одном уровне с историчкой, которую, кстати, зовут Клавдия Александровна, и это всё, что о ней нужно знать. Это совершенно не было точкой бифуркации, мало ли людей, имена которых мы узнаём. Особых поворотов в жизни это не даёт. Вот вы только что узнали имя и отчество учителя истории моей гимназии. Тем, кто ходит к ней на уроки, это нужно. Остальные к концу абзаца забудут.

А может, то, что мы узнали имена друг друга, всё же было некой точкой. Из чего-то же всё сложилось.

В школе пошли неминуемые перед каникулами контрольные. Физика, химия, геометрия, биология и так далее. Валерка ожидаемо словил двойку за сочинение по Толстому. Учительница литературы страшно разозлилась и половину урока отчитывала его, и заодно Мурзю, которая написала на тройку. Я и Вжик, проштудировав краткое содержание, умудрились написать на четвёрку. Варвара написала на пять и сидела рядом со мной довольнёшенька.

Ольга Александровна в последний день занятий продиктовала оценки, отметив, что Мурзя может учиться лучше, Вжик нужно усиленно заниматься информатикой, а Валерка неожиданно скатился по литературе. Вместо того чтобы отметить у меня отсутствие прилежания в английском, спросила о моём последнем выступлении. Ответил, что хуже, чем ожидал. Ольга Александровна понимающе вздохнула и перешла к Варваре.

В ночь на тридцатое октября пришло странное сообщение от Мурзи: «Мне кажется, что скоро». А через полчаса: «Извини, не тебе, не туда нажала». Так начались осенние каникулы.

Вообще, осенние каникулы начались ещё ясным прохладным днём двадцать девятого. Октябрьский первый снег давно стаял, высох и забылся. Ноябрьский ещё не выпал. Отличное время для прогулок. После уроков мы выбрались в центр города, гуляли по набережной до самого вечера. Набрели на кучу тополиной листвы, оставленной до лучших времён дворником. Мурзя схватила листья в охапку и швырнула в нас. А дальше понеслось листвяное месиво. Мы с Вжик против Валерки с Мурзей. Кончилось тем, что Вжик закинула горсть листьев Валерке за шиворот. Тот издал такой жалобный вой, что несколько пробегавших мимо бездомных собак развернулись и опрометью бросились в обратную сторону. Мурзя, будто этого и ждала, залезла Валерке под куртку и, под видом помощи, ещё больше размяла листву. Потом всю остальную прогулку из-под Валеркиной куртки высыпалась труха. Хорошо, что он совсем не обидчивый.

Закат встречали, сидя у реки на коряге, выброшенной ещё с весеннего разлива. Подул ветер. По небу с запада на восток полетели облака. В розовые тона их брюшки подсвечивало закатывающееся за горизонт солнце. Вжик рассказывала, что они похожи на чешский замок, а Мурзя тут же добавляла, что там жил вампир, поэтому они залиты кровью. Я попытался воспроизвести музыку, под которую вампир пил кровь жертв. Валерка завыл, показывая, как он пугал немецких графов и герцогов, готовых захватить замок. Очень натурально, кстати, завыл. Пара пожилых физкультурников, делавших вечернюю зарядку, косо посмотрели на нас и отошли подальше. Это подвигло нас на продолжение, и мы вчетвером выли, пугая не только средневековых герцогов, но и голубей, забредших посмотреть, не угощают ли здесь семечками, и редких прохожих. Вдоволь навывшись, завершили день, греясь в кафе, где смеялись так, что нас просили немного убавить громкость. Мы соглашались и, на пару минут утихнув, снова включали обороты. Перманентно, как выразился Валерка. У нас же каникулы!

Ноябрь

Первые дни ноября благодаря Янке превратились в сплошные тренировки. Как будто время можно повернуть вспять и можно ещё раз выступить там же, что и неделю назад. Она настояла на том, чтобы мы оставались после занятий с тренерами и отрабатывали элементы квикстепа. Янка хотела ещё дополнительных часов, и её родители готовы были договориться и заплатить за отдельные занятия в зале, но тут я взмолился. Мне вовсе не хотелось провести каникулы в стенах танцевально-спортивного клуба. В то время как меня хотели сделать самым лучшим в нашем крае танцором квикстепа и победителем по жизни, Мурзя и Вжик поочерёдно засыпали меня сообщениями в телефон и писали в личку в соцсетях о том, как они прекрасно сходили в кинотеатр, как едят мороженое, залезли на крышу дома Вжик для фотосессии, ездили в парк и кормили уточек в незамерзающем пруду. И, чтобы я не заподозрил их в преувеличении, прилагали к этому фотоотчёты. Янка же была ненасытна и требовала большей самоотдачи. Возможно, когда-нибудь в своём рвении и целеустремлённости она добьётся победы в международном турнире и будет давать интервью, ходить в телестудии. Без меня. Я не выдержу и сдуюсь, она – нет.

Четвёртое – нерабочий день. Никаких тренировок, никаких дополнительных часов тренировок и никаких «а может быть, ещё полчаса?». Собрались у Валерки и просто поиграли в настольных «Колонизаторов». Первую партию выиграл я, а вторая складывалась в пользу Валерки, пока Вжик не подошла к окну.

За окном шёл первый ноябрьский снег. Вжик восторженно завопила и тут же сагитировала нас идти на улицу. Валерку провозгласили победителем и побежали дурачиться. Это был снег, по которому не похоже, что он тут же растает. Зимний. Дул холодный резкий ветер, ускоряющийся в проходах между домами, обтекающий их так, что непонятно, северный он или южный. В такие моменты дует отовсюду. Отличная погода, чтобы засыпать друг друга снегом, бросать по очереди в сугробы, ловить уносимую ветром Вжик. Что-то из другого измерения, когда вновь становишься маленьким. Веселиться. Просто. Так.

Домой я пришёл очень поздно. Мама отчитала за то, что не звонил. Я согласился, что был неправ. Потом скинул смёрзшуюся одежду и написал Янке, что немного приболел и на тренировку пятого не приду.

Утром она устроила форменную истерику. Забросала меня сообщениями, написала во всех доступных соцсетях в личку. Если бы я не заблокировал такую возможность, то и на всех страничках написала бы, какой Тимофей ленивый вомбат.

Если уж на то пошло, то я был беспечным сурикатом. Вздохнул и пошёл на тренировку.

Двойной обратный спин, над которым мы работали в этот день, у меня не получался. Янка злилась, кричала, что я исполняю хуже ленивого вомбата и хочу угробить её мечту. Тренер выгнала меня в коридор, сказав, что я совсем не в форме, хожу под себя, сплю в декольте. В общем, теряем время понапрасну, и тренировка закончена. Хватит на сегодня испытывать терпение.

– Вомбаты, – сказал я вышедшей из зала Янке, – вообще не танцуют. Они жрут и плодятся.

– Как и ты, – бросила она мне, – уже и самочек завёл для этого.

– У каждого человека есть друзья. Это – мои.

– Не бывает дружбы между мальчиками и девочками, – с нажимом произнесла Янка.

Конечно же, бывает. Подумал, что Янка стереотипна, шаблонна, да и завистлива. Ничего объяснять не захотелось. Вряд ли она готова была слушать. Я же для неё ленивый вомбат. Глуповатый увалень, случайно зашедший потанцевать. Пошёл в кафе, купил булочку, сидел, запивал облепиховым соком. За окном по грязному уже снегу ехали машины, шли люди. Вспомнилась Марина. Наверное, её образ в ношеной штормовке и сбитых осенних сапогах хорошо подошёл к настроению. В день, когда не получались самые элементарные наклоны.

Марина в этот день проезжала мимо, я этого не знал. Она только что вернулась из Чукалы, куда ездила на каникулы. Думаю, что каждый из нас в жизни пропустит встречу с сотнями людей, с которыми мог бы интересно проводить время, общаться, смеяться, радоваться. В нашем огромном мире проезжаем мимо, и всё. Или, того хуже, нет ни одного значимого шанса хотя бы проехать мимо. Потому что я здесь, в кафе, а мой потенциальный приятель где-то в тысячах километров, во Владивостоке или Хабаровске. Или недалеко, хотя бы и в Чукале, но тоже ничего обо мне не знает.

Впрочем, мне не на что жаловаться. Пока я сидел в кафе, пришло сообщение от Валерки, который взялся читать Достоевского, и от Мурзи, которая со знакомыми ела на улице мороженое и мечтала о лете. Которого она бы хотела бесконечно много. Ей бы в Африке жить, тем более у неё хорошо с английским, но вряд ли так уж нужны там озеленители.

В общем, даже если бы знал, что Марина – вот она, проезжает мимо, это ровным счётом ничего бы не изменило. Подумаешь, кто-то едет в автобусе, когда тебе предлагают параллельно засесть за Достоевского и обсуждать лучшие моменты или желают бросить приятелей и немедленно накормить мороженым.

Я выбрал третий вариант. Пошёл домой и лёг спать.

Назавтра на тренировке я был прекрасен и умел. Янка довольна. Каникулы, однако же, пролетели.

Ноябрь – месяц непостоянный. Никогда не угадаешь, выпал ли снег сразу на всю зиму. Кажется, что этот точно растает, и ошибаешься – назавтра мороз минус пятнадцать и далее до марта. Или думаешь, что уже всё, зима, ан нет, вместо этого назавтра плюс пять и ты скачешь по залитому водой тротуару от сухого островка к сухому островку. В этот раз потеплело.

Утренний автобус подкатил по асфальту, залитому грязной водяной жижей, брызгая на проезжающие мимо машины и обочину. Машины, тормозившие возле остановки, приводили в движение огромную скопившуюся около неё лужу. Вода накатывала на остановку, отступала, чтобы снова нахлынуть. Такие лужи караулят любой транспорт, но особенно оживают, когда приходит автобус.

Мы, как обычно, поприветствовали друг друга. Марина вместо штормовки надела зимнюю куртку камуфляжной расцветки. Похоже, куртка была перешита из взрослой. Выйдя на своей остановке, Марина забыла папку с бумагами. Папка лежала отдельно – скорее всего, просто не поместилась в рюкзак. Я схватил папку, посигналил водителю, тот остановился, поучив меня жить, но всё же открыл двери. На остановке было пусто. Я, в надежде, что Марина услышит, громко покричал в осеннюю темноту. Тщетно. Из глубины городского квартала доносились лишь звуки капели, со стороны дороги слышался только шум машин. Она не вернулась за злосчастной папкой. Сунув её к учебникам, стал дожидаться маршрутки.

Кстати, эта остановка называется «Газтехкомплект».

Валерка, судя по молчавшему домофону, не дожидаясь меня, ушёл в школу. Мурзя напрасно ела мороженое и вместо школы с высокой температурой ждала визита педиатра. Вжик не стала тормозить о Валерку, кинула ему сумку с учебниками, а сама убежала по делам. Варвара, вместо дешёвого серого костюмчика а-ля деловой стиль, пришла в джинсовом сарафане, да ещё и улыбнулась мне. Историчка, сославшись на открытый урок в их методическом объединении, дала нам самостоятельное задание и ушла. Я сидел и думал о том, что стоило мне нарушить обычный распорядок, как стала происходить ерунда. К тому же меня записали на школьный тур олимпиады по математике. Это как раз обычно, я и на районную, и на городскую ездил. Но и тут на неделю раньше, чем в прошлом году.

Зато вернулся отец. По расписанию. В принципе, в его возвращении нет ничего романтического. Никто не бросается ему на шею и всё такое. Первый день он вообще отсыпается.

– Что-то давно Оксана в гости не приходила, – огорчился он, не найдя знаменитых Мурзиных бутербродов.

Я объяснил, что все каникулы у меня были напряжённые тренировки и нормально собирались мы только один раз, да и то у Валерки. А сегодня Мурзя заболела.

– Везёт Валерке, – заметил отец, – до середины месяца пайком обеспечен.

Пришлось варить суп. Не бросать же родителя голодным. Он сам готовит, когда дома, но, когда прилетает, принципиально ждёт, пока его накормят. Пара куриных запчастей, пара картофелин, морковь и лук, разжаренные на масле. Ещё немного чабреца с крыши дачного ящика под компост.

О папке я вспомнил только поздно вечером, когда сел за домашнюю работу. Синим фломастером на ней было выведено «Смоленицына». Почерк корявый, надпись немного размылась. Повертев её в руках, сунул обратно в рюкзак. Утром верну.

– Может, обменяемся номерами телефонов? – сказал я Марине, когда возвращал папку. – Вдруг ты ещё что-нибудь забудешь?

– У меня нет телефона, – ответила она, пытаясь засунуть папку в рюкзак.

Цветнополье – сборище неустроенных в жизни людей, это известный факт, но такой бедности я не предполагал. Думаю, что и у стоящих в переходах нищих в карманах есть мобильные. Тут всё оказалось гораздо более запущенным.

Видимо, моё лицо настолько вытянулось от удивления, что она добавила:

– Мне не нужно.

Вечером я нашёл в коробке свой первый телефон, кнопочный, мама мне в первом классе купила, чтобы я ей звонил, когда освобождаюсь. Она меня первые два месяца встречала из школы. Потом решила, что я уже вырос и могу ходить самостоятельно. Отныне мы созванивались. Зарядка от него нашлась не сразу, почему-то она лежала в ящике отца. Тот удивился. И зарядке, и тому, что я вдруг вспомнил о старом мобильнике. Тогда я рассказал ему о Марине. Отец ещё раз удивился, что у кого-то нет своего телефона, а мою благотворительность одобрил. Всё равно без толку валяется.

– Мне не нужно, – повторила Марина, когда я попытался отдать ей телефон.

Акт благотворительности не состоялся.

На следующий день я демонстративно сел на переднее сиденье.

И на следующий тоже. Сиди, кукушечка, на своей ветке и кукуй. Но я хотя бы попытался.

Тогда Марина пришла и села рядом.

– Я не хотела тебя обидеть, – сказала она. – Просто мне не нужен телефон.

– Ну, не нужно так не нужно, – пробурчал я, глядя в окно.

Марина мягко повернула меня к себе. Так могли делать только Мурзя и Вжик. Никто более. Я открыл рот, чтобы обругать её за такую бесцеремонность.

– Мне правда не нужно, – сказала она своим ровным металлическим голосом. – Извини.

Прямо сейчас можно было обложить её. В нашей компании крепкие слова принципиально не употребляет только Мурзя. С Вжик по сквернословию могут соперничать обитатели общаги, а мы с Валеркой между собой тоже, бывает, пропускаем неприличное. Не в общественных местах, разумеется. Но тут был просто вопиющий случай. Привязалась кукушечка, которой хотел было сделать доброе, но зря. И она закуковала: «Не нужно! Не нужно!» С первого раза было понятно. Девчонка выжидающе смотрела, а я подбирал слова поострее, но как-то они не складывались вместе. И я сказал просто:

– Хорошо.

Приближалась её остановка. Марина улыбнулась, кивнула и пошла к выходу.

Фэйспалм.

Многие люди знать друг друга не знают. Обычное дело. Мы разные, интересно быть только с некоторыми. Свой круг общения. Но, бывает, ездишь постоянно с одним и тем же человеком и привыкаешь к нему. Он уже не просто неизвестный пассажир на твоём пути – сойдёт на своей остановке и уйдёт в небытие. Он человек со своей историей, со своими проблемами. В изношенных сапогах, перешитой куртке военного образца. Пусть обычно таких характеризуют одним словом – нищеброд, тебе его обругать уже сложно. Я сидел на школьной олимпиаде по математике и, странное дело, думал о Марине. Все задания были решены, в коридор идти не хотелось. В голове вертелась только эта Марина и её подозрительно неживой голос. Чем-то она напоминала Варвару. Та тоже странная, сидела неподалёку и ещё писала ответы. Мне нравится помогать, и моя помощь всегда била в точку, а вот с Мариной случилась осечка. Я бы помог и Варваре, но той помощь как раз была не нужна. На городскую олимпиаду попадём мы с ней и ещё парень из химбиокласса.

Вечером, возвращаясь с тренировки, я увидел Марину. В свете фонарей на той самой аллее, где мы пересекались в сентябре. Она шла чуть впереди. Я громко крикнул её имя, но она не замедлилась.

– Привет, – сказала она, когда я догнал её.

Самое обычное дело, что за ней вот так вот бегают. Совсем не удивилась. Но не зря же я бежал, поэтому спросил:

– Тоже нравится гулять по вечерам?

– Нравится, – ответила Марина.

– Я с удовольствием гуляю. После тренировки, свежий воздух, мышцы в тонусе, вот это вот.

– Каким спортом занимаешься?

– Спортивно-бальными танцами.

Обычно девчонки начинают спрашивать, что это за вид спорта. Вжик и Мурзе было очень интересно, я много рассказывал и показывал.

– Хорошо, – сказала Марина.

– А ты танцуешь? – уточнил я на всякий случай.

Вдруг в Цветнопольском ДК есть самодеятельный коллектив и она танцует, например, хип-хоп.

– Нет, не танцую, – ответила она. – У меня нет слуха.

– Без слуха тоже можно танцевать. У тебя очень хорошая осанка, как у танцовщицы.

– Я не так сказала, – поправилась Марина.

Она ненадолго замолкла, чтобы сказать простую вещь, прояснившую всё, что было до этого мгновения. Некоторые вещи объясняются самым простым способом. Ты это не видишь, считаешь, что всё гораздо сложнее, и ошибаешься. В олимпиадном задании по математике, например, я допустил ошибку в элементарной задаче. Когда мы потом с учителем её разбирали, то я рвал на себе волосы. Ошибиться там было практически невозможно.

– Я глухая.

Рядом с остановкой «Газтехкомплект» не две, а три школы. Номер восемнадцать, школа для умственно отсталых и школа-интернат для тех, у кого проблемы со слухом. Марина ездила именно туда. Если бы я не был ленивым вомбатом и сподобился заглянуть в карту, то давно бы всё понял. Или не понял. Решение было простое – взять и сложить. И голос, и то, что смотрела мне в лицо, читая по губам ответы, и то, что ей не нужен телефон, и то, как она меня не замечала. Но иногда вместо сложения начинаешь умножать. И получается ерунда.

Хотя с телефоном сложно. Есть же сообщения.

Молча пошли дальше. Мне нужно было как-то сложить новую картину мира, исправить в ней неожиданно найденный перекос.

На ближайшей остановке она предложила поехать, и я согласился. Видимо, Марина хорошо знала расписание автобусов, потому что почти сразу подъехал номер двенадцать до Цветнополья. Странно, но заднее сиденье было занято. Мы сели рядом на передние места.

– Танцевать – это здорово? – спросила она ни с того ни с сего.

– Да, – ответил я, – это здорово. Такой особенный вид близости, когда танцуешь в паре. Мы зависим друг от друга, мы доверяем друг другу, чувствуем друг друга.

Она вздохнула. Если бы я знал, чем кончится наша история, то, может, ничего и не стал бы говорить. С другой стороны, не стоит жалеть о том, что случилось, никто не может знать будущего, по крайней мере сложного будущего. Если над вашим пальцем завис скарификатор, то можно быть уверенным, что кровь на анализ медсестра возьмёт. А вот если вы сказали слово, то непонятно, как это может обернуться.

Меж тем именно этим ноябрьским вечером прошла точка бифуркации. Путь выбран.

– Сейчас слуховые аппараты хорошие, – сказал отец. – По инвалидности их бесплатно можно получить.

Я рассказал ему о Марине. Нужно было с кем-то поделиться, а он всё правильно понимает. Отец ковырял вилкой жареную картошку и слушал мою историю. Уже не крохотный эпизод. Советов никаких отец дать не мог. Хотя у него была богатая на девочек молодость. Пока мама не победила всех его воздыхательниц, о чём не без гордости всегда сообщала, отец был окружён подругами. Но такого опыта у него не было. Правда, с матерью он познакомился в трамвае, но и там всё было наоборот. Это она с ним начала общаться.

– У меня нет аппарата, – пояснила Марина. – Я совсем глухая. Из-за нерва. Точно не могу сказать. Я не смотрю на доктора, когда он объясняет, и не читала медицинскую карту.

Оказывается, ехать вместе три остановки – это так мало. Только начали разговор, как Марина уже выходит. И до следующего утра.

– Что ты делаешь в выходные? – спросил я.

– Ничего особенного. Читаю. Хожу по городу.

– Погуляем вместе?

– Зачем?

«Остановка „Газтехкомплект“. Следующая остановка по требованию». Она выходит. До завтра. Странный вопрос «Зачем?». Можно подумать, всё делается для пользы. Почему бы просто не пройтись по городу? Вдвоём.

– Может, всё-таки погуляем? – уточнил я на следующий день. – Покажешь мне Цветнополье. Никогда там не был, только проездом.

– Там неинтересно, – ответила Марина. – Но если хочешь, то давай в центре. У Музыкального театра. Там фонтан.

Зимой фонтан не работает. Она это прекрасно знает. Просто ориентир. Осталось уточнить время. Завтра.

Мурзя выздоровела и рассказывала о том, как у памятника казачеству ограбили прохожего. Утром напали, двинули кулаком в лицо и отобрали кошелёк. Расписывала так живо, что казалось, это она и грабила. Предложила собраться на выходных у меня. Я ответил, что занят. Мурзя не поняла, переспросила. Я ещё раз объяснил, что занят. Тогда она предложила приехать к Валерке и, кажется, обиделась, сообразив, что на выходных я выпадаю из компании.

– В три часа у фонтана рядом с Музыкальным, – назначил я встречу Марине. – В субботу.

Она кивнула.

В нашем городе сложно заблудиться. Есть проспект, полный провинциально-пафосных магазинов, ужом вьющийся параллельно изгибу реки и начинающийся от железной дороги. Проспект, по рассказам исторички, имел с десяток названий, она их все перечисляла, да я забыл. Имени Сталина – точно был, но теперь называется Красный. Параллельно Красному проспекту с одной стороны – набережная, с другой – заводы, и улица там соответствующая – Кузнечная. Музыкальный театр расположен на площади Ленина, которая делит проспект на примерно равные части – северную и южную. На площадь я приехал за пятнадцать минут до назначенного времени.

День был солнечный, но холодный. Площадь у фонтана выложена плиткой, частью выкрошившейся и местами просевшей. В тёплый влажный день всё здесь покрыто изящным лабиринтом луж. Вода замёрзла, скрылась под пылью, и можно было вообразить, что площадь в идеальном состоянии. Только протоптанные зигзагами в обход льда тропинки напоминали, что тут что-то не так. В назначенном месте стояли парень в чёрном кашемировом пальто, в очках, с виду студент, да девчонка в бежевой куртке и тёмно-синем берете. Студент поглядывал то на часы, то на остановку, а девчонка, смотревшая в пустую чашу фонтана, повернулась ко мне, и я узнал Марину. Оказывается, у неё не только аляповатая камуфляжная куртка, но и вещи приличнее. На убитые в хлам осенние сапоги я не обратил внимания.

Она быстрым шагом подошла ко мне.

– Пойдём?

В центре много кафе, пиццерий, бистро и кулинарий. Но мы свернули в незнакомый проулок и медленно шли по разбитому асфальту тротуара. Улица Пушкина, прочитал я на одном из зданий. Со времён поэта тут вряд ли что-то изменилось. Разве что асфальт стал немного хуже.

– Здесь хорошо, – сказала Марина. – Нет суеты.

Она остановилась возле кленовых зарослей у старого неопрятного здания. Оценивающе посмотрела на меня большими тёмными глазами.

– Я не знаю, зачем тебе понадобилось со мной гулять. Но хочу предупредить о двух вещах. Не вздумай меня лапать. И самое главное – не вздумай меня жалеть.

– В смысле? – уточнил я.

У меня в мыслях не было ни того, ни другого.

– В самом настоящем смысле, – пылко ответила Марина, металла в её голосе прибавилось. – Когда кто-то узнаёт, что я не слышу, то видно, что он начинает меня жалеть. В глазах читается: «Бедная инвалидка! Как же ты живёшь?» Но я же не слепая. Всё это вижу. И как будто я в их жалости нуждаюсь.

– Никакая ты не инвалидка, – сказал я.

– Замолчи, – оборвала меня Марина. – Если увижу, что ты произносишь это слово, тебя рядом со мной на километр не будет. Понял?

– Так командуешь, будто у тебя папа генерал, – сказал я скорее самому себе.

Марина сурово посмотрела на меня. Я мысленно бросил монетку. Орёл – залепит пощёчину.

Выпала решка.

– Подполковник, – с серьёзным видом произнесла Марина. – Запаса.

Я кивнул и протянул руку. Легко отделался. Собрался погулять с девочкой, как тут же она тебе ставит условия и ещё глядит так, словно собирается заехать с вертушки в щи. И хотя условия были разумные, я ощутил себя прохожим у памятника казачеству из рассказа Мурзи.

– Пойдём дальше? – тон Марины стал мягче.

Протянутую ладонь она проигнорировала. Наверное, идти за руку в её воображении – уже бесцеремонное лапание.

Шли молча. Марина глядела чуть в сторону, и я начал размышлять, где и когда обидел её. Можно было на всякий случай спросить, но Марина этого бы не услышала и не увидела, а значит, это бессмысленно. Оно и к лучшему. Сказать что-нибудь лишнее чревато, мысленная монетка могла упасть орлом, и получил бы я по лицу. Отличная прогулка, что тут скажешь. Но отступать было глупо, сам пригласил. Чтобы отвлечься, я принялся смотреть на редкие осенние облака. В облаках есть особая магия. Когда на них долго гляжу, то всегда успокаиваюсь, а потом в голову начинают приходить слова ещё не написанных песен. В такие минуты я напоминаю себе Винни-Пуха. Бу-бу-бу-бу-бу опилки. А потом приходит слово к «опилкам». И так можно идти и искать слова, пока они не сложатся в песню. Я так их несколько написал. Только сейчас в голове вертелся лишь один вопрос: «Что сейчас происходит?»

Вдруг Марина остановилась и силой развернула меня к себе. «Сейчас пошлёт», – мелькнуло в голове.

– Тебе нравятся пироги с ливером?

– Нет, – ответил я.

– А с картошкой?

– С картошкой, пожалуй, да.

Марина покивала, словно соглашаясь с выбором, и произнесла:

– Тогда зайдём, купим пироги с картошкой и чай. Пойдём, пойдём.

Она силой увлекла меня через ближайшую подворотню к соседнему дому, где обнаружилась чуть выцветшая вывеска «Беляшная».

В помещении с высоким потолком, где располагалась эта забегаловка, царил запах перестоявшего теста и кипящего растительного масла. Возле самого входа столовались люди деревенского вида, а в дальнем углу, оставив рядом на столе недоеденный беляш, кемарил мужик из той породы, что выпрашивают в переходах деньги.

– Тебе здесь прикольно зависать? – уточнил я.

Марина не поняла иронии. Или не обратила внимания, ведь сейчас она была ведущей. И ей определённо хотелось пирога с картофелем или даже с ливером. Все эти гламурные кафешки для слабаков, а это настоящее брутальное место для дочери подполковника. Может, она привела меня проверить, не слабак ли я и не сдамся ли, почувствовав густой запах прогорклого масла. Я не сдался.

– Здравствуйте, тётя Наташа, – поприветствовала Марина немолодую женщину за прилавком. – Как Валера?

– На кухне, – ответила тётя Наташа.

– Два пирога с картофелем и два чая, – попросила Марина и бросила на прилавок горсть мелочи.

– Почём? – спросил я, когда она принесла пироги в салфетках, запачканных маслом.

– Недорого.

Я сходил за чаем, попутно придумывая, о чём можно поболтать, и уже открыл рот, но тут из кухни пришёл тот самый Валера. Между ними, как между старыми знакомыми, завязался разговор. Им было интересно, они улыбались, Валера поглядывал на меня. Это был разговор двух глухонемых, первые пару минут занятно смотреть со стороны, как разговаривают жестами. А потом скучно, ведь ничего не понятно. Я был в этом заведении лишний. Положил на стол мятую сторублёвку и пошёл к выходу. Можно было ещё успеть на тусовку к другому Валере.

– Тимофей, подожди, – раздалось сзади. – Не уходи.

Я остановился. Деревенские у выхода с интересом посмотрели в мою сторону.

– Мы с ним давно не виделись, извини, – сказала Марина.

Время на телефоне показывало полчетвёртого. Доеду за полчаса, и обеспечен весёлый вечер. Но я вернулся.

Валера ушёл обратно на кухню, на столе лежала моя сторублёвка, остывал чай.

– Он хороший, – объясняла Марина. – Закончил девятый класс, теперь работает с матерью. Здесь.

– Вы нормально беседовали, – сказал я, – можно было и без меня обойтись.

– Ты злишься, – правильно поняла Марина. – Не злись.

– Пойдём гулять, – предложил я, вздохнув.

– А чай?

– Плевать на чай, я тебе такого полный самовар куплю.

Она положила пироги в карман, словно недоедала дома, сунула мне в руку сторублёвку, и мы вышли на улицу.

– Я сразу не сообразила, что тебе ничего не понятно, – извинилась Марина. – У меня нет друзей, которые бы не понимали. Мы о школе говорили.

– Ясно, – сказал я равнодушно, но она не услышала.

Чистая авантюра общаться с человеком, с которым нет точек соприкосновения. Я не видел ни одной. Со всеми, с кем я поддерживал отношения, пусть такие, как с Варварой, пусть даже совсем официальные, как с Ольгой Александровной, находились общие темы.

– Ты книги читаешь? – этот вопрос вернул меня из грустных размышлений.

– Да, – ответил я.

– По программе?

– Разные.

– Я тоже, – сказала Марина.

Мы стояли на тропинке, мимо нас проходили люди, над нами, поникшие, схваченные морозом, висели зелёные мелкие листья вяза. Внезапный осколок лета.

– Мне часто непонятно, – продолжила Марина. – Вот, например, у Толстого: «Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе». Я видела стаю галок, специально ходила к элеватору, их там много. Я понимаю, как они кружатся в воздухе. Но что такое «каркая и шумя»? Или вот пишут: «шум ветра» или «журчание ручья». Шум и журчание очень похожи на свежесть. Но это не точно.

Она вздохнула. Я не знал, чем ей помочь, а жалеть опасно, предупреждала же.

– Я знаю, что у тебя есть голос, я вижу по губам, когда ты говоришь, и понимаю бóльшую часть того, что ты говоришь. Но не знаю, какой он. В книгах голос бывает разный. Но я не знаю, какой у меня голос. Ты знаешь обо мне больше, чем я сама. Понимаешь?

– Понимаю, – ответил я и предложил: – Побежали?

– Побежали? – не сразу поняла Марина.

– Бежим, – ещё раз повторил я и пояснил: – Когда бежишь, ни о чём грустном думать невозможно.

– А куда?

Я жестом показал – вперёд – и побежал.

Смешная попытка сохранить неформальные отношения. Я ничего не терял. Формальные остались бы в любом случае, разве что она перестала бы ездить автобусом. Подумав о том, что всё это блажь и не нужно мне вовсе, незаметно для себя прибавил шаг. Убегая от мыслей – ускоряешься. Представляю, насколько обгоняют свои мысли победители олимпиад в беге на стометровку. Сзади слышался топот старых осенних сапог. У Марины была неплохая физическая подготовка. Она догнала меня, схватила и почти повисла сзади. Я остановился.

– Помогло, – сказала она, улыбаясь и глубоко выдыхая.

Я осмотрелся. Мы стремительно убежали из центра. Но не всё было потеряно. Крепко взяв за руку, теперь я настойчиво увлёк Марину обратно на Красный проспект. В первую попавшуюся кафешку.

У дверей она затормозила.

– Не нужно.

– Мы просто погреться, – сказал я, ещё крепче, чтоб не вырвалась, взял её за руку и решительно открыл дверь.

Полупустой, несмотря на выходные, зал. Я скрестил пальцы свободной руки, чтобы не встретить тут ни её знакомых, ни моих. Мы прошли и сели в самый дальний угол.

– Коротко о себе, – начал я разговор.

«Коротко о себе» продолжалось несколько часов. Сначала я рассказал о своей семье, а Марина о своём отце. Потом мы обменялись садово-огородными историями. Оказалось, что они живут в доме на две квартиры и у них свой огород. В этом году был хороший урожай моркови. Ещё Марина никогда не видела конский каштан и японский клён. Потом она рассказывала о себе, что читает Ремарка и Стейнбека, а стихи – Цветаевой. Я купил нам чай, попутно размышляя, признаться ли, что я не читал этих писателей, даже Цветаеву. И сказал правду. Марина достала из кармана мятые уже пироги и принялась есть, попутно пересказывая сюжет одной из историй Стейнбека. Я вспомнил, что видел это в театре, куда наш класс ходил с Ольгой Александровной. «О мышах и людях». Марина покивала, отхлебнула чая и стала читать наизусть. Удивительно, когда она читала стихи, то металл в голосе уменьшался. Глаза становились насыщенно-чёрными, а губы ярко-розовыми. Впрочем, губы, может быть, от горячего чая.

Когда мы вышли, улицы уже освещались фонарями. Остановка была рядом, и почти сразу подъехала маршрутка в нашу сторону.

– Хм, – сказала Марина, привычно усевшись на дальние места. – Я боялась, что будет плохо. Со мной сложно общаться, а ты такой… такой уверенный. И очень интересный.

Я наконец придумал, о чём поговорить с Мариной в следующий раз, и предложил фантастику. Последнее время как раз несколько книжек прочитал о роботах, клонировании и путешествиях во времени в пермский период.

– В следующий раз, – повторила она, скорее для себя, и улыбнулась. – Хорошо.

– У тебя красивые глаза, – сказал я.

– Да, глаза у меня как у мамы, и они красивые. Знаю.

Сидящий рядом и устало вытянувший на полсалона ноги мужик покосился в нашу сторону. Некоторые вещи, что в моём случае было невозможно, хорошо говорить шёпотом, на ушко. С другой стороны, это очевидный факт, это же всем видно.

– И ещё у тебя губы красивые, – сказал я беззвучно и пошёл к выходу. Приближалась моя остановка. Уходя, отметил, что на щеках Марины появился румянец. Может быть, и показалось – в маршрутках плохое освещение.

У матери Цветаевой не нашлось. Выдала читанного мной Брюсова и посмотрела на меня с плохо скрываемой иронией. Я зачем-то сочинил, что задали по литературе, а в интернете меня, разумеется, забанили. Сойдёт и Брюсов.

На следующий день, пока я списывал английский, Мурзя листала томик Брюсова, оставленный мной на полке.

– А что ты помнишь наизусть? – спросила она, показывая на книгу.

Я отложил переписывание темы «Моя школа» и прочитал ей «Всё кончено», на котором вчера томик Брюсова открылся.

– А я только Пушкина помню, – засмеялась Мурзя. – Сколько бы ты, Вжик и Валерка мне стихов ни читали.

У Мурзи плохо с памятью на поэзию. Первое время она пыталась учить по литературе вместе с кем-нибудь из нас троих. Но ничего толкового не выходило. И Мурзя сдалась. С тех пор в день, когда учитель литературы давала задание выучить стих, из общаги она не выходила.

– Жалко, что ты вчера нам не прочитал, – сказала Мурзя, улыбаясь, только голос у неё стал грустным. – Тебя не хватало.

– На Новый год почитаю.

Мы ещё весной решили встречать Новый год вместе. У Мурзи уютно, и мать уходила в гости, но останавливала празднующая общага. К Валерке в этом году съезжались родственники, а их у него много. Родители Вжик приглашали к себе нескольких знакомых, имевших схожий бизнес, она не хотела быть витриной семьи и сама стремилась уехать. Оставалась моя квартира, тем более что мои уезжали к другу – дяде Андрею. Я предупредил родителей, и они, конечно, согласились. Намечался кутёж с литрами выпитого сока, парой сотен бутербродов от Мурзи, ночной игрой в «Эрудита» и катанием на горке во дворе под салюты и радостные крики празднующих жителей.

Новый год приближался, и с каждым днём город становился всё симпатичнее. В середине ноября каждый магазин считал своим долгом навесить на окна мигающие гирлянды, с каждым миганием на секунду приближающие наступление праздника. На всех площадях монтировали большие ёлки. Появились поздравительные вывески. Только снег, выпав два раза и оба раза стаяв, не торопился лечь в третий, окончательный раз.

Родители уехали по личным делам, и мы с Мурзей переместились на кухню. Она смотрела на мигающую вывеску магазина «Продукты», резала свежекупленный там огурец, и мы вместе мечтали о Новом годе.

– Чёрт! – воскликнула она.

Это самое непотребное слово, которое может произнести Мурзя. Значит, случилось что-то из ряда вон. И действительно случилось – она порезалась. Это вправду из разряда невозможного, Мурзя может бесконечно резать бутерброды, но даже мозоли не будет. Она хотя и лёгкая, но крепкая и ловкая. Её не так легко поймать, когда собираешься кинуть в кучу тополиных листьев или в сугроб. Мурзя с удивлением смотрела на каплю крови, появившуюся на пальце. Я наскоро залепил кровоточащую ранку лейкопластырем. Мурзя привычно смеялась, пыталась вспомнить, как это произошло. Чик, и всё.

– Что-то случится, – сказала Мурзя, когда мы, стоя на остановке, ждали маршрутку. – Это знак.

Жизнь Мурзи полна знаков, и она каждый из них пыталась трактовать. Знаки сулили мне победу на соревнованиях, счастливое путешествие Вжик на зимних каникулах, пятёрку на контрольной или, наоборот, двойку. Бóльшая часть их – пустяки. Чем чаще человек пользуется ножом, тем больше вероятность, что он им однажды порежется. Но если хочется думать, что это особый знак, то я переубеждать никого не буду.

Утром я сел рядом с Мариной. Если бы кондуктор не дремала на ходу, то, вероятно, удивилась бы. А если бы верила в знаки, то это самый он. Но кондуктор, не заглянув в мою школьную справку – знала в лицо, – подала билет и вновь заклевала носом.

– А почему ты не ездишь в школу в бежевой куртке?

– Она чужая, – ответила Марина. – Я её взяла у подруги с тобой прогуляться.

Я подумал о том, что семья у неё странная: мама с красивыми глазами, папа вообще подполковник, а денег на куртку нет. Пусть недорогую бежевую.

На этой же неделе я не удержался и вышел на остановку вместе с Мариной.

– Зачем? – спросила она.

– Захотел проводить тебя до школы.

– Не нужно, – Марина была безапелляционна, как в истории с телефоном.

– Давай на выходных встретимся у меня, – предложил я.

– Возможно, – неопределённо ответила она и добавила: – Я пойду.

Она уходила в темноту, а я смотрел ей вслед. Она всё-таки повернулась. Там, в темноте.

– В три часа на моей остановке! – крикнул я.

Вряд ли она увидела, что я сказал, – остановка затемнена. Мы с минуту молча смотрели друг на друга, а потом, не сговариваясь, отвернулись. Она за моей спиной скрылась в темноте улицы, а я за её спиной сел в маршрутку и уехал. Встречу назначили на следующий день.

В субботу я нарочно пораньше ушёл, а точнее удрал, с тренировки. В три часа стоял на своей остановке, зажав в руке телефон, каждые полминуты смотрел на время и ждал, внутренне опасаясь, что не придёт. Автобус подъехал в три часа одиннадцать минут. Испугавшись, что Марина оттуда не появится, я успел мысленно кинуть монетку, но зря. Она вышла и, увидев меня, быстрым шагом подошла. На этот раз она не стала снимать с подруги бежевую куртку. Мы пожали друг другу руки, словно на официальном мероприятии.

– У тебя тёплая ладонь, – сказала Марина. – Мне нравится.

Её руки были холодными. Я предложил сразу же пойти ко мне домой отогреваться. Марина посмотрела на меня с недоверием. Не помню, чтобы присутствие друзей, а Марину я уже причислял к ним, вызывало дискомфорт у домашних. Они всегда приходили ко мне: в младших классах просто соседские мальчишки, чуть позже одноклассники, потом Валерка, Мурзя и Вжик. Вероника, когда я с ней выступал, несколько раз приезжала. Из всех, кого я мог припомнить, только Янка не была ни разу. К тому же в квартире пустовато, сегодня утром на север уехал отец.

– Навсегда? – уточнила Марина.

Странный вопрос. Мне кажется, что всю жизнь на севере могут провести только очень упорные люди. Отец не из их числа. Он всю жизнь в нашем городе прожил, даже мама на целый год уезжала к родственникам в столицу. Почему-то бабушке показалось, что в Москве она точно получит блестящее образование. В итоге мама вернулась и только фыркала, когда слышала, как кто-то из знакомых туда уехал. Сейчас вообще модно покидать наш город. Вжик очень хочет учиться в Питере и тянет туда Валерку, который, в общем, согласен. А мы с Мурзей поступать будем здесь. Она уже присмотрела себе специальность в ветеринарном институте. Тайно от матери, потому что та видит дочь экономистом, и именно поэтому Мурзя сидит в нашем физико-математическом классе, а не в химбио.

– Странные имена у твоих друзей, – удивилась Марина, когда мы остановились у подъезда. – Вжик и Мурзя – разве это не обидно?

Что-то я заболтался совсем. Бывает, меня не остановишь, и там, где надо бы подумать, я начинаю проговаривать вслух.

История прозвищ моих подружек несложная. Вжик – герой одного из диснеевских мультфильмов, муха. Плюс летающая фамилия. В принципе, можно сказать, что они похожи, поэтому, когда она тормозит об Валерку или виснет на мне в те дни, когда уезжаю на соревнования, это совсем не в тяжесть. Насколько я помню, её так назвали ещё родители в первый год жизни. У Мурзи прозвище из фамилии, только вместо «ж» – «з». Познакомившись в восьмом классе с Оксанкой Муржиной, я первое время стеснялся её называть по прозвищу, чтобы не обидеть. Мурзей её прозвали ещё в первом классе, и она целый год обижалась на одноклассников. А во втором принесла домой котёнка и назвала его тоже Мурзей. К сожалению, общага и комнатные животные не очень подходят друг другу. В общем, котёнок пропал. То ли кто-то украл, то ли он выпал из окна и разбился, то ли удрал из общаги и его сожрали бродячие псы на железной дороге. Тогда Оксанка Муржина решила, что отныне будет носить это прозвище в память о котёнке. И даже гордилась им. Прозвище чудное и милое, хотя история про котёнка, может, и выдумка.

Дома была мама и ожидала совсем другую компанию. Взаимно оробев, мама и Марина представились друг другу. Потом мне было сказано, что для бутербродов есть колбаса и хлеб. После чего мама скрылась в родительской комнате – ей нужно было проектировать озеленение загородного участка заказчика. Близился дедлайн.

– Ты похож на отца? – спросила Марина, когда мы прошли в мою комнату.

– Наверное, – ответил я.

Вот никогда не интересовался, на кого я похож. Уж если на то пошло, то я скорее был похож на деда со стороны матери, чей брат так ловко танцевал, что прижился в Москве. Хотя, если посмотреть на молодого отца… Я вытащил альбом.

Альбом – это такая семейная традиция, официальные фотографии, ведь всё остальное хранится по жёстким дискам компьютеров и ноутбуков, по бложикам и в социальных сетях. Отец чаще всего фотографирует природу севера, иногда делает селфи на фоне полярной ночи. Мама постит фотографии «Я и мои вьющиеся розы», «Я и мой урожай княженики», «Я и мой малыш». Пусть вьющиеся розы постоянно вымерзают, урожай княженики – три ягоды, а у малыша пробиваются усы, всё это вызывает небывалый прилив гордости. Мне фотографии на страницы обычно сбрасывает Вжик, ей в настройках разрешено. Альбом – итог всего этого. Лучшее с тех пор, как мои родители купили цифровой фотоаппарат, и всё, что осталось для истории семьи со времён фотоаппарата плёночного. Есть и совсем раритетные дореволюционные снимки, и я на прошлогодних соревнованиях, с цветами и медалями.

Марина с интересом просмотрела страницы, где я пухлый малыш, радостный и слюнявый. Вероятно, вычисляла, чьих родительских генов во мне больше, хотя очевидно, что пополам.

– Ты помнишь себя маленького? – спросила она, вглядываясь в фотографию, где я возле фонтана на площади качусь на машинке.

Я сказал, что помню. Тут же вспомнил один из моментов, что отлично запечатлелся: сижу, очень важный, и рулю, и еду. Целых десять минут, но для меня это была почти бесконечность, я хохотал, звал родителей посмотреть, как умею, врезался в бордюры, и отец выруливал за меня.

– А я не помню, – сказала Марина. – Совсем ничего до школы. Первое воспоминание – это когда мама ведёт меня за руку в школу. Я уже немного понимаю, что происходит вокруг, значит, научилась раньше. И я могла говорить вслух. Быть может, когда-то я могла и слышать. Мне говорили, что я до школы ходила в специальный детский сад. Но его в моей памяти нет. Так что это не точно. Это странно – вдруг очнуться и начать жить. Все мои знакомые хотя бы немного помнят себя до семи лет.

Думаю, что начать жить внезапно, однажды включившись, – это сродни фантастике. Я о ней долго рассказывал, попутно объясняя непонятные Марине слова и медленно показывая губами, как они произносятся. Она отлично читала слова по губам, и я забывал, что она не слышит. И только когда подходил к полке с книгами и бросал какие-то фразы, стоя спиной, вдруг понимал, что ответа не будет. С того времени обычно говорю только в лицо.

О бутербродах Марина сказала, что это не еда. Ну да, легендарные пирожки с картофелем из «Беляшной» – это пища, а колбаса на куске белого хлеба – нет. Тогда мы вместе пожарили картошку. Точнее, почистили, а потом Марина отодвинула меня от плиты. Я не возражал – мало ли, посчитает меня сексистом, мешающим её самореализации. Так всегда Мурзя ругалась, когда я или Валерка пытались ей помогать. Страшное ругательство. Марина встала вполоборота к плите, чтобы видеть, о чём я говорю, и помешивала лопаткой картошку. Картошка имеет свойство притворяться, что жарится сама и помогать ей не нужно, а потом взять и пригореть. Всё это время мы продолжали обсуждать способы колонизации Марса. Я пересказывал фильм, на который в прошлом году мы ходили вчетвером. Там космонавт выживал в марсианской пустыне. Марина не видела этот фильм. Она вообще в кинотеатры не ходит и если смотрит фильмы, то только с субтитрами, иначе половина смысла непонятна. Шансы совместного похода в кино обнулились.

А Марс если и колонизируют, то точно не мы и не при нашей жизни. Я бы хотел, чтобы это было после того, как Марина сможет услышать, как галки на элеваторе каркают и шумят тысячами крыл. Кажется, что-то такое уже изобрели. Но это не точно.

Картошка получилась отличная, хотя слегка пригоревшая. Мама, правда, ворчала, что мы истратили на неё целую пачку сливочного масла и можно было вообще на растительном. Но она сама однажды так разжаривала кольца морковки, пытаясь при этом вычерчивать приусадебный план, что за полдня жарки превратила их в активированный уголь, а на дне сковороды появились нежно-серые пятна. И то только после того, как гарь счистили мы с отцом. Так что в таких случаях я посмеиваюсь.

Ровно в семь Марина сказала, что ей пора домой, и мы пошли на остановку.

– Встретимся завтра? – предложил я.

– Нет, – ответила она. – Завтра я не могу.

– Тогда на следующей неделе?

Она уехала на автобусе номер двенадцать, а я всё не уходил. Стоял и глядел вслед автобусу, а потом вверх. Город не лучшее место, чтобы смотреть на звёзды. Нужно уехать подальше, чтобы вам открылся весь мир планет, галактик, созвездий. Возможно, в Чукале небо как раз такое, там мало фонарей и дымящих труб. Но и здесь, вечером на остановке, если поднять голову, можно осознать объём и глубину космоса и обрести надежду, что в будущем мы долетим хотя бы до Марса и начнём его колонизацию. А перед этим научимся возвращать слух, даже если слуховые нервы не работают. Прежде чем уехать, Марина сказала: «Возможно». Значит, шансы есть.

Подъехала пустая маршрутка, и водитель открыл дверь. На всякий случай, вдруг мне обязательно нужно ехать. Я лишь улыбнулся.

Марины не оказалось в соцсетях. Полвоскресенья поисков – и всё напрасно. Это не удивило. Удивительнее было то, что там вообще не было Смоленицыных. Очень редкая фамилия. Может статься, что когда Марина выйдет замуж и поменяет фамилию, то на свете останется только один Смоленицын – её отец.

Потом приехал Валерка. Один. С Достоевским. Если он решил что-то изучить, то обязательно изучит. Дочитав «Преступление и наказание», он одолел и «Бесов». Объявив, что спойлеров не будет, он почти сразу пересказал содержание последней книги. Валерка такой, не может в себе держать.

– Ты Ремарка и Стейнбека читал? – спросил я.

– Кто же Ремарка не читал, – важно ответил Валерка. – А «О мышах и людях» Стейнбека мы с Ольгой Александровной в театре смотрели. Хотя это не то.

Я не читал Ремарка и готов поспорить, что ещё Вжик. Но вообще мне стало немного обидно, что Валерка с Мариной легко нашёл бы общие темы в литературе. С первой встречи. Валерка пообещал дать почитать, но после того, как я прочту Достоевского. Вымогатель. Сам скачаю и прочту.

– А ты не знаешь, глухоту можно вылечить?

– Не знаю, – признался Валерка. – Тебе это зачем надо?

Я ответил неопределённо. Мы помолчали. Валерка словно укладывал что-то в мозгу, а я размышлял, надо ли было спрашивать.

– У неё тугоухость, – догадался наконец Валерка. – Вы с ней встречаетесь. Слушай, это хамство – нас не познакомить.

– Мы утром ездим вместе в автобусе, – сказал я. – Всё.

– Ага, ага, лгунишка, – хмыкнул Валерка. – А ещё она ценит Ремарка. Неплохо, кстати. А ты вот совсем перестал читать книги.

– Когда мне читать? – возмутился я таким словам друга. – У меня тренировки.

– Ладно, дам тебе Ремарка завтра, – сказал Валерка. – Или тебе кратко пересказать?

– Не нужно, – буркнул я.

– Как зовут твою прекрасную попутчицу? – спросил Валерка.

Хоть вопрос и был задан с ехидцей, но я ответил, запираться смысла не было.

– Кстати, – сказал тогда Валерка. – Имя Марина очень литературно. Например, Марина Цветаева.

И оставшееся время Валерка говорил о поэзии. Я не знаю, как у него в голове всё укладывается, но стихи Цветаевой он знал и цитировал. И ещё объяснял смысл. Мне очень хотелось шарахнуть его по лбу сумкой с учебниками, едва сдержался. Лучше бы он в пятнадцатый раз об алхимии рассказывал. Если он и Вжик поступят в питерский институт, ему будет о чём поговорить, когда они вместе будут прогуливаться по набережной Невы. Только я не Вжик.

Вечером, совсем поздно, Валерка давно ушёл, пришло сообщение от Мурзи: «Никогда мы не будем вдвоём, – я и ты… / И на грани пред вечной разлукою / Я восторгов ищу в тайной муке мечты, / Я восторгами сердце баюкаю». Это были строки из «Всё кончено» Брюсова. Я в ответ послал знак вопроса. Утром обнаружилось ещё одно сообщение: «Не тебе, извини».

Декабрь

Самый ненужный месяц. Его можно было назвать «Доянварь» или, точнее, «Допервоянварье». Каждый день декабря – лишь приближение Нового года – первого января. Надо ввести закон, чтобы декабрьские дни считались наоборот. Тридцать один день до Нового года… тридцать… двадцать девять… и так далее. Месяц ожидания. Уже в ноябре в городе к празднику всё готово. Ёлки на площадях поставлены, гирлянды на магазинах повешены. В автобусе кондукторы развесили мишуру и несколько ёлочных игрушек. Декабрь можно вычёркивать. Заснуть в последний день ноября и проснуться в последний день перед январём. Если начало декабря относительно размеренное, в ритме медленного фокстрота, то за двадцать дней до Нового года всё начинается ускоряться до танго, за десять – вертится в венском вальсе, начинаются походы по магазинам, покупки подарков, за пять дней всё летит в квикстепе, широко, по всему паркету, ажиотажной подготовкой стола с салатами и бутербродами, и рванёт салютами и петардами в ночь на первое.

Единственное, что делало город неновогодним, – отсутствие снега. Зима – это хруст снежинок под ногами, это белый круг света под фонарём, а вовсе не пыльно-серый. Согласно семейной легенде, в год, когда я родился, тоже долго не было снега и мои ползунки, прежде чем высохнуть, успевали запылиться на балконе. К счастью, родился я в мае, поэтому масса стираной младенческой амуниции пришлась на лето, когда вся пыль скрыта под травой.

– Как прошло воскресенье?

– Нормально, а у тебя?

– Хорошо.

Два второстепенных героя ведут беседу, сидя на заднем сиденье автобуса. Если бы кондуктор не дремала, то от такой беседы точно уснула бы. Мы с Мариной сидели рядом, смотрели на бесконечный забор завода за окном автобуса и молчали.

Валерка принёс «Три товарища» Ремарка и понимающе улыбнулся. Вжик, затормозив о Валерку, присмотрелась к книге и спросила, что за чел. Я был не одинок в толпе не читавших Ремарка. Отлегло. Валерка начал мини-лекцию и так увлёкся, что пропустил звонок и заработал замечание исторички. Мурзя шёпотом сказала, что телефон последнее время глючит и отправляет сообщения не туда, куда нужно. При этом так умильно смотрела, что я тоже шёпотом согласился принимать от неё хоть сотню спама. Варвара поглядела на Ремарка сдержанно и тут же повернулась к доске. Не поймёшь, что у неё в голове.

– Привет, как дела?

– Нормально, взял читать Ремарка.

– А я Достоевского дочитываю.

Декабрь только начинается. Музыка зазвучала, но ты ещё стоишь на паркете и вот-вот начнёшь. Зритель ждёт, что увидит красивое. Или не очень, если наделаешь ошибок.

Начал читать по программе. Совсем запустил литературу. Суть второй четверти в том, что едва втянулся в учёбу, как наступает декабрь. И начинается подведение итогов. Итоговые соревнования, итоговые полугодовые контрольные, итоговое чтение учителями морали, которой нас собираются накормить на итоговом классном часе. В этом же декабре в интернете увидел новость, как заботливый хозяин кормил свинью так, что она треснула. Натурально по хребту. Хорошо, что городская олимпиада по математике в конце января. Иначе я бы лопнул от напряжения, как эта хрюшка.

– Придёшь ко мне в субботу?

Засяду за учёбу в воскресенье.

– Нет, давай в воскресенье.

Отлично, сделаю что нужно в субботу.

– Смотри, смотри, снег!

Прорвало тихо приползшие в темноте тучи, вобравшие в себя влагу тёплых морей и успевшие остыть ещё на подлёте к нашему городу. Снег валил густыми хлопьями. Моментально погребал под собой надоевшую серую пыль. Серые клумбы, гаражи, деревья, остановки, кусты, обочины становились белоснежными и готовились показать солнцу, которое скоро начнёт свой путь по небу, что всё готово к празднику. Последний штрих нанесён.

Остановка «Газтехкомплект», залепленная снегом, напоминала сказочный домик. Все обёртки, бутылки, окурки исчезли без следа. Марина, выйдя из автобуса, сразу скрылась за пеленой снега. Вот её тёмно-синий берет, камуфляжная куртка ещё видны, а вот только тёмный силуэт. Автобус трогается. Марина где-то идёт в свою школу. Почти невидимо, и потому это не точно. Точно только то, что она сказала перед выходом, вдруг хитро прищурившись и улыбнувшись:

– Мне нравится.

Мурзя сказала бы, что это знак. И я не стал бы спорить. В этот день Мурзя забыла перчатки и грела руки о мои щёки. Пальцы её пахнут колбасой. Иногда копчёным мясом. Иногда сыром, но реже. Совсем редко мылом. Поэтому Валеркиного кота Генриха ей легко выманивать. Тот осознаёт свою фатальную ошибку, но слишком поздно. И оказывается в объятиях Мурзи. Вжик, когда мы собрались у Валерки после уроков, выпросила краткий пересказ «Преступления и наказания». Я, прочитав только первые тридцать страниц, тоже решил сократить себе работу и, пока кот Генрих страдал от Мурзиных сюсюканий и попыток погладить его брюхо, отложил переписывание английского в пользу литературы.

– Сейчас будут спойлеры! – объявил Валерка, как будто не ради этого Вжик полчаса ныла «ну Валерочка, ну пожалуйста». – Мурзя и Генрих, прикройте уши.

Мурзя прикрыла ладонью уши Генриху, пальцем показала, что он надёжно защищён от Достоевского. Валерка начал рассказ, а я, глядя на то, как кот хитростью пытается освободить хотя бы уши, подумал, что нужно рассказать о Марине. Мурзя каждую прогулку с приятелями из общаги описывает, Вжик ходила в кинотеатр с друзьями своего отца, почти его ровесниками, и это из-за неё едва не кончилось дуэлью. Я даже сочинил начало своего рассказа, но когда Валерка закончил, то передумал. Судя по реакции Вжик, история оказалась доступной, хоть я ничего и не понял. Пришлось снова браться за переписывание английского. Запомнил только, что Раскольников убил старуху процентщицу, её сестру, потом титулярного советника Мармеладова и Аркадия Свидригайлова. А потом его поймал пристав Порфирий Петрович. История о серийном маньяке с нравоучениями.

В воскресенье, прежде чем пойти ко мне домой, мы сделали круг до аллеи, на которой и состоялось наше знакомство. Останавливаясь, рассказывал о тренировках. Янка потребовала дополнительный час занятий. Я согласился. Поэтому план учёбы на субботу оказался невыполненным. Ничего я не читал, а только занимался алгеброй и учил физику.

– На выходных у меня соревнования, – закончил я. – Приглашаю тебя.

– Где это? – спросила Марина.

Я подробно объяснил, где в воскресенье будут проходить соревнования.

– Интересно, приду.

– Отлично! – обрадовался я. – Там всё понятно, меня ты узнаешь. За вход платить не нужно.

– Я смотрела танцы, но немного не понимаю музыку, – сказала Марина. – В нашем классе воспитатель Кристина, недавно из колледжа. Она очень терпеливая и многое мне объясняет. Танец в паре – это быть вместе и кружиться, под музыку. Можно танцевать и одному и совсем без музыки, если она играет у тебя в голове. Но что такое «играет музыка», она не может объяснить. Я подносила руку к музыкальным колонкам, к барабану и гитаре. Кажется, что музыка – это вибрация. Но это не точно. Когда стиральная машинка отжимает бельё – тоже вибрация. Но это не музыка. Никто не считает это музыкой.

– Ты увидишь, – сказал я. – Ты же не слепая.

– Да, – Марина улыбнулась.

Мама всё утро была занята очередным навороченным проектом, но вышла нас встретить, предупредила, чтобы мы брали уже початую пачку сливочного масла, и скрылась в комнате.

На столе у меня лежали тетради по алгебре и физике и Достоевский, совсем в углу – я решил его не читать.

– Понравилось? – спросила Марина, взяв книгу в руки.

– Не очень, – ответил я. – Бегает маньяк, убивает горожан. Только когда Раскольникова ловили, ничего сцена. Там, где стрельба и его ранят в плечо.

– Ранят в плечо? – Марина посмотрела на меня так, будто я издевался.

– Ну да, – уточнил я, – Родион кинул бомбу в Лужина и, убегая, отстреливался, но Порфирий в него стрелял и попал в плечо. Так его поймали.

Марина рассмеялась.

– Ты смешной.

Тут я понял, что Валерка нам троим наврал, чтобы мы всякую ерунду написали в сочинении. Это неожиданный поворот. Обычно Валерка рассказывал всё как есть и по делу. Может быть, он и всю алхимию нам придумал в надежде, что мы не проверим. Но ведь эта его шутка легко раскрывалась. Тоже мне педагог.

– Что с тобой? – спросила Марина. – Ты обиделся?

– Нет, – ответил я, – просто спойлеры оказались фейком.

– Я не понимаю, – сказала Марина.

– В общем, я не читал «Преступление и наказание». Только первые тридцать страниц. Но обязательно прочитаю.

– Нет, – сказала Марина. – Я тебя не понимаю. Смеёшься ты или нет.

– Я прост! – провозгласил я, взял в вытянутые руки стул и прошёл в угол комнаты.

Поклон. Начальная стойка. В голове играет квикстеп.

– Я, как ленивый вомбат, просыпаюсь утром.

Начал движение. Пятьдесят тактов в минуту. Шагаю на два счёта музыки. Это медленно. Улыбка.

– Иду на остановку. Вижу, как подъезжает автобус.

На один счёт музыки. Па шассе: шаг – приставка – шаг.

– Вижу тебя на заднем сиденье. Рад.

Обратный поворот, он удобен, компактен, хорошо вписывается в комнату.

– Ты выходишь на остановке «Газтехкомплект».

Замковый шаг вперёд до Марины.

– Целый день проходит без тебя.

Ставлю стул, выключаю музыку в голове. Улыбаюсь.

– Ты не похож ни на кого из моих знакомых, – сказала Марина. – Только не ленивый вомбат, они толстые животные, а… – она задумалась, – ты беспечный сурикат.

– А ты?

– А я… я тетеря. Глухая тетеря.

– Есть такие птицы, – сказал я, очень надеясь, что хотя бы тут Валерка не соврал, потому что слышал от него, – называются птицы-носороги. Там самка замуровывается в дупле. Ты замуровалась, и только клюв торчит.

– Нет, – сказала Марина. – Это не я замуровалась. Это меня замуровало.

Она взяла стул и подняла его, точно как я минуту назад. Мне подумалось, что она повторит мои движения. Пронесётся сквозь комнату, кружась в танце. Марина внимательно смотрела на меня и, казалось, чего-то ждала. Потом закрыла глаза.

– Смотри.

Стул выпал у неё из рук с громким стуком. Я от неожиданности подскочил.

– Что-то произошло? – усмехнулась Марина, открывая глаза.

– Да, – ответил я. – Стул упал.

– Стул упал, но ничего не произошло, – пояснила Марина ровным металлическим голосом. – Я не видела, как он падал. Значит, этого не было. Весь мир может взорваться и улететь в чёрную дыру. Если я этого не видела, этого не происходит. Но тебе может казаться, что это как у птиц-носорогов. А мне бы очень хотелось быть воробьём или синицей. Незамурованной.

– Хочешь, я научу тебя танцевать? – сказал я, полагая, что это сможет хоть немного разрушить её стену.

Самоуверенное предложение от того, кто не может объяснить, что такое музыка.

– Я очень хочу, безумно хочу хотя бы раз потанцевать с тобой, – сказала Марина. – Мне очень приятно идти с тобой по улице рядом. Я пытаюсь копировать твой шаг. Но некоторые вещи для меня невозможны. Лучше я пожарю картошку.

– Сегодня я дежурный по кухне.

– Хорошо, – согласилась Марина. – Хочешь, пока будешь жарить, я перескажу тебе «Преступление и наказание»?

Я отказался. Урок о том, что некоторые вещи нужно делать самому, усвоен, спасибо Валерке. Марина пересказала мне книгу «Убить пересмешника». Она хорошо рассказывает, хотя некоторые фразы, в которые Валерка наверняка накидал бы сложных слов, получаются короткими.

Потом, когда картошка была не только пожарена, но и наполовину съедена, мы сидели в моей комнате. Я придумал такую вещь: пел свои песни и в такт стучал пальцем по большому тому детской энциклопедии, там же лежала рука Марины. Вибрации так вибрации. Ей понравилось. Только про логоневрозы мамонта она не поняла. А я не смог объяснить, что такое заикание. Примерно как половину музыки занимает шум центрифуги стиральной машины. Только это речь и поэтому не точно. Когда мы собирались на остановку, оказалось, что сапоги Марины исчезли. На шум из комнаты вышла мама.

– Марина, – сказала она. – У твоих сапог лопнула подошва. – Мама показала сапог, который почему-то лежал в её комнате. На подошве действительно была трещина. – Возьми мои дачные, у нас одинаковый размер ноги, и тебе будут в самый раз. Они новые, я их один раз надевала.

Дачными сапогами мама назвала свои сапоги из хорошей кожи, которые они вместе с отцом купили перед его отъездом.

– Я в своих пойду, – сказала Марина. – Отдайте.

– Нет, – сказала мама. – Второй я выбросила. Но если хочешь, то этот забирай. И сразу скажу, что босиком отсюда ты тоже не уйдёшь.

Отодвинув нас, она прошагала к двери и перекрыла выход.

Марина покраснела, а вместе с ней и я.

– Тимофей, помоги даме, – скомандовала мама.

Я взял сапог и, сев перед Мариной на колени, умоляюще посмотрел на неё. Она обречённо протянула ногу.

– Я завтра верну, – сказала Марина, когда мы стояли на остановке.

– Не нужно, – уговаривал я. – Это дачные. Зима, а твои лопнули. Не в кедах же тебе ходить.

– Они не могли лопнуть, – сказала Марина. – Они не старые. Я бы почувствовала. И ходить я буду не в кедах. У меня прошлогодние ботинки есть. Зимние.

Я представил, как выглядят прошлогодние зимние ботинки, если нестарые сапоги были стёрты, и поёжился. А может, это просто от холода. К вечеру похолодало. Так что материны сапоги Марине были очень кстати.

– Не надо возвращать, – я озвучил последний аргумент. – Это подарок от матери.

– Нет, я не хочу подарков, – отказалась Марина. – Я завтра верну.

Она уехала. Обещала прийти на соревнования. Я ещё раз уточнил. А сапоги она завтра вернёт и будет ходить в стёртых ботинках.

– Мам, что за дела?! – кричал я, вернувшись. – Ты вообще зачем сапоги чужие лапаешь?

– Моя квартира, Тимофей, – спокойно сказала мама, – лапаю здесь всё, что захочу. И я против того, чтобы девочка моего сына ходила в таких облезлых сапогах. Мне не жалко ей подарить новые.

– Ты вообще понимаешь, что ей сейчас неловко было?

– А кому ловко? Мне? Думаешь, так просто взять и сломать подошву у зимних сапог?

– А ты не подумала, что она в таком стиле? Может, сейчас так модно.

– Ходить оборванным можно всегда, но это не значит ходить модным.

– Мам, так нельзя! У неё семья, неправильно поймут. Ты, конечно, крутая, но нельзя так выпендриваться.

– Слушай, Тима, извини, – примирительно сказала мама. – Я погорячилась. Но сапоги пусть забирает. Между прочим, она красивая. Если что, внуки у меня будут с очаровательными глазами.

Это обычная фраза. Если что, от нас с Мурзей ожидаются хитрые внуки, а от нас с Вжик энергичные внуки. Ну да, у её малыша пробиваются усы. Только от нас с Янкой ничего не ожидается, ведь она никогда не приходила ко мне домой. Наверное, если что, будут пластичные. Или грациозные. Интересно было бы привести домой Варвару. Тут я усмехнулся.

– Ладно, всё равно вернёт, так что ничего не теряешь.

Мама вздохнула. В её представлениях всё правильно – девочки должны бегать за мальчиками. Только в новых сапогах. Собственно, сапоги у неё были новые, когда увидела отца в трамвае. И побежала за ним. Наоборот поступать в её представлениях неправильно. Поэтому она бы меня в Чукалу и не отпустила, пусть даже Марина ей понравилась. И не столько из-за волнений, всё-таки я с тренерами езжу на поезде в другие города, и она по этому поводу не переживает. Хотя всё равно со взрослыми. Так что и из-за волнений тоже. Хорошо, что у отца нет таких проблем. У него в жизни было всякое.

– Ну, пусть возвращает.

– Мам, ты по-своему права, но вообще поступила неправильно, – сказал я.

Безнадёжно махнув рукой, мама удалилась в свою комнату.

Я же послал Вжик и Мурзе сообщения «Валерка наврал» и взялся за Достоевского самостоятельно. Читал его урывками целую неделю.

Однажды я спросил Марину: правда, что она ничего не почувствовала, когда уронила стул, а я испугался? Она ответила, что, конечно, почувствовала. Ведь есть ещё вибрации. Дрожь. Трепет. Сотрясение. То, что происходило со мной в декабре, можно описать этими словами. Тончайшие оттенки, смыслы, настроения, внутренняя музыка сливались в колебаниях воздуха. Видеть в автобусе Марину. Обмениваться приветствиями с Мариной. Сидеть рядом с Мариной. Смотреть вслед Марине, уходящей в школу. Не слишком ли много Марины за шесть минут совместной поездки в автобусе? Мало. Я бы растягивал удовольствие быть рядом на часы. Хорошо было бы уехать с ней далеко. Сидеть вместе и смотреть на тополиные лесополосы, поля, железнодорожные переезды, озёра, болотца, деревенские дома, пролетающие за окном междугороднего автобуса. Увы, не случилось. Но всякий раз эта короткая поездка так заряжала меня, что, когда утром я заходил за Валеркой, он произносил:

– Выглядишь как дурак.

На что я грозил ему кулаком и повторял:

– Ты ещё за Достоевского нам ответишь!

Вжик долго смеялась над тем, как Валерка нас разыграл. Ещё раз попытавшись вытянуть пересказ, она натолкнулась на жёсткий отпор. Пришлось и ей читать. Хотя бы краткое содержание.

Я не предупреждал о ближайших соревнованиях, но, разумеется, Вжик была в курсе. Это правильно, если они с Мурзей придут и познакомятся с Мариной. Соревнования проходили в ДК «Орфей», раньше ДК завода «Пролетарий». Несмотря на название, мало подходящее балам, здесь от СССР остался лучший паркет в городе. И несколько студий спортивного танца. Ещё отличный на стадионе «Маяк», но там сегодня играет баскетбольный клуб.

Заранее купив билет, я попросил гардеробщицу, старенькую бабушку, передать его девочке в тёмно-синем берете и бежевой куртке. Мы друг друга давно знаем, она работает тут всё время, сколько я помню. В том, что Марина возьмёт куртку у подружки, я не сомневался.

– Кого ждём? – спросила Вжик, когда за полчаса до соревнований я вышел в фойе и начал озираться. – Яночку потерял?

Янка пришла раньше меня вместе с многочисленными родственниками. Она много времени тратит на подготовку. Когда мы начинали танцевать в паре, она была ещё совсем девочкой. Вместе со спортивными результатами изменилась и Янка. Превратилась в симпатичную девушку, округлилась, стала шире в бёдрах. К каждому соревнованию ей покупают новое платье. Сшитые по мерке, они идеально сидят по фигуре, подчёркивают талию, грудь, плечи. Сегодня приятного матового лазурного цвета. У неё несколько туфель, тоже сшитых на заказ. Янка надевает подходящие, заранее проходит по паркету, и если ей что-то не нравится, то переобувается. Недешёвое удовольствие.

Марины не было, и мне показалось, что она не придёт. Причин этому могло быть бесконечное множество: заболела, загрузили дома работой, застеснялась и закрылась в своём дупле, как птица-носорог. Может быть, навсегда.

– Ну? – настойчиво повторила Вжик, ожидая ответа.

И тут я увидел Марину в тех же берете и куртке, как и предполагал. Она, стоя у самого входа, озиралась. Наверное, никогда не была на таких мероприятиях. Боясь, что Марина развернётся и уйдёт, я рванулся к ней. Она не узнала меня. Точнее, узнала, но не сразу. Смотрела на меня и пыталась соотнести со мной обычным то, что видела. Смятение, удивление, замешательство… Россыпь эмоций.

Обычно она быстрым шагом подходила ко мне, но теперь я взял её за руку и, чтобы она не вздумала развернуться и уйти, подвёл к гардеробу. Бабушка-гардеробщица приняла бежевую куртку, в рукав которой был засунут берет. Отдала номерок и билет. Когда в ДК проходят соревнования, она тихонько проходит к дверям и смотрит выступления. Наша с Янкой пара гардеробщице очень нравится.

– Ты необыкновенный, – сказала Марина смущённо.

Я знаю. Фрак несколько раз подгоняли в мастерской, чтобы он сидел идеально. Белая бабочка на рубашке. За туфлями этим летом я с мамой летал в Питер. Сняли мерку и несколько дней, пока их шили, гуляли по музеям. И волосы, уложенные гелем. Я научился хорошо наносить его сам.

– Эй, я не знала, что у тебя есть в деревне родственники! – воскликнула Вжик.

Она и Марина посмотрели друг на друга, и Вжик, как обычно в таких случаях, начала играть на публику.

– Пойдём, – потянула она меня за руку, – скоро выступление.

– Это Алина, это Марина, – представил я их друг другу и, чтобы Вжик ненадолго отлипла, добавил: – Мне Марине нужно кое-что показать.

– Ты всегда таким красивым выступаешь? – уточнила Марина, когда мы отошли.

Ну да, есть требования к костюму в спортивно-бальных танцах, это же не дискотека в Цветнопольском ДК. Не я их выдумал, так сложилось. Да, туфли на несколько порядков дороже, чем зимние ботинки Марины. Да, мой фрак стоит в разы больше, чем вязаный свитер и утеплённые джинсы, в которых Марина ходила с октября. Но это ничего не отменяло. Того, что я говорил ей и что ещё скажу.

– Пойдём, посажу тебя так, чтобы было видно, – сказал я.

Есть места пусть и далеко от паркета, но с них хорошо видны танцующие пары. За годы выступлений они были изучены мной – Вжик и Мурзя всегда садились именно на эти места.

– Можно я не буду сидеть рядом с Алиной? – попросила Марина.

В отличие от Валерки, я с самого начала знал, что никакой группы из пяти человек не получится.

– Конечно.

До выступления оставалось совсем мало времени, и я очень нарывался. Янка в такие моменты может переволноваться, и всё получается плохо. Но сегодня она только недовольно фыркнула.

– Смотри за номером тридцать четыре, – предупредила тренер, – пока отсеют, они будут топтать паркет, как бегемоты. Уходите подальше.

Попасться бегемотам, чтобы тебя толкали в спину, я сегодня никак не мог. Отбор прошли без помарок. Всё время до полуфиналов Янка смотрела на меня оценивающе. Нет, недаром мы убили столько времени на тренировки.

Снова на паркет. Двенадцать пар. На два захода. Бегемотов уже отсеяли, но есть восемнадцатая пара, их не заботит наш танец, да и свой. Они уже прыгнули выше головы, попав в полуфинал. Теперь могут испортить нам выступление.

Медленный вальс.

Волосы Янки сложены в замысловатую причёску, которую венчает сложный пучок. Тонкий приятный запах фиксирующего лака. Прекрасный запах, для меня он связан с победами. Мы начинаем. Янка моего роста. Выше, чем Вжик, Мурзя или Марина, а в танце становится удивительно лёгкой. Грациозно, выдерживая линию, мимо одиннадцатых уходим в центр. Кружимся…

Спасибо. Мы продолжаем. Танец танго.

Начинаем с закрытого променада. Янка обожает танго. Я знаю, что с этого момента её щеки под слоем пудры начинают краснеть. Для неё это точка бифуркации в выступлении. До его конца она превращается в пантеру, хищную и безжалостную. Глаза её сияют. Я всё сделал правильно, а восемнадцатая пара в углу собрала вокруг себя стаю, толкающую друг друга в спины. Завал. Мы на другом краю паркета. Успеваю посмотреть на Марину…

Спасибо. И вновь завершились аплодисменты, это значит, мы переходим к следующему танцу. Венский вальс.

На каждый танец чуть больше минуты. Показать себя. Шея Янки в напряжении. Ловим ритм. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Раз. Если я допущу ошибку, она, как богомол, откусит мне голову. Два. Её долгая подготовка не должна пройти даром. Три. Слава должна нагнать её, как мысль спринтера после стометровки. Четыре. Перед ней сейчас вовсе не ленивый вомбат. Пять. Предвосхищаю каждое движение Янки, и она точно знает, что мы делаем. Шесть. Я тигр. Левый поворот…

Спасибо зрителям за аплодисменты. И пары готовятся перейти к следующему танцу. Медленный фокстрот.

Под тонким слоем пудры щёки Янки совсем покраснели. Она замирает на секунду передо мной, я подхватываю её. Мне кажется, что это самый красивый танец, и он очень нравится Вжик. Для меня – самый сложный. С каблука на носок, быстро и не ускоряясь, медленные движения не должны быть медленными. Но сейчас это то, что нужно для тигра и пантеры. Вращение. Нам нужно пространство, и мы его находим. Судьи считают движения, а я мысленно повторяю слова песни. Это выше меня и моего знания английского…

Завершается полуфинал пар первого захода. Последний танец. Квикстеп.

Теперь мой танец. Не зря я так много хожу пешком. Мои ноги готовы. Шагаем. Бежим, легко подпрыгивая. Летим, как бабочки. Порхаем, стоя на месте. Я не вижу, но чувствую движения ног Янки. Они идеальны. Это как улавливать вибрации. Снова вперёд. Двойной обратный спин. Ничто не может помешать нам. Никто не может остановить нас…

Аплодисменты всем полуфиналистам.

Лёгкий запах лака. Мы уходим с паркета. Тренер показывает жестами, что всё великолепно. Янка довольна.

– Сможешь так в финале? – спрашивает она.

Смогу. Если бы я не предвидел, что выступлю блестяще, то не позвал бы Марину. Она может не разбираться в тонкостях движений, но что такое плохо, а что такое идеально, различит. Она же не слепая. Вжик и Мурзя как-то понимали.

Снова выходим на паркет. Музыка. Линия танца. Как бы мне хотелось, чтобы в жизни всё было словно эта линия. Справа налево. Против часовой. Без остановки. Без проблем. Только удовольствие. И не минуту, как каждый из пяти танцев…

– Ребят, вы молодцы, – сказала тренер, когда мы закончили. – Вы бы и на России не потерялись.

Мы набрали кучу баллов. Больше, чем ожидала Янка. Тем более я. Первое место с отрывом. На награждении я искал взглядом Марину, чтобы поделиться с ней. Передать ей часть своей радости.

Слова восхищения от всех родственников Янки, рукопожатия её отца, дедушки, тёти. Повисшая у меня на шее Вжик и скачущая рядом Мурзя.

– Ты был крут, – сказала Янка, когда мы шли к раздевалкам. – Твои самочки довольны?

Она всегда говорит о моих подружках, не называя их имён. Хотя прекрасно знает, как их зовут. Для неё они мои самочки.

– Ты тоже сегодня бесподобна, – ответил я. – Твой папа дважды пожал мою руку. От волнения, наверное.

Янка фыркнула.

– На самом деле я хотела сказать тебе спасибо, – призналась она.

Не за что, ведь это её заслуга, все эти тренировки. Это от неё жажда победы передавалась мне. Скорее всего, я бы бросил танцевать, если бы не она. Самореализовывался бы только в математике. Не так изящно и наглядно, как танец, но тоже красиво и здорово.

Вжик и Мурзя дождались, пока я переоденусь, а Марина так и не нашлась. Бабушка-гардеробщица тоже не могла припомнить, когда она ушла.

Мы шли до остановки втроём. Вжик щебетала о том, в каком она восторге и что в финале она онемела, так было здорово. Судя по потоку речи, это онемение эфемерно и безвредно. Мурзя стала кидаться в нас снегом с обочины. Смеялась и уворачивалась от Вжик, пытавшейся её поймать. А мне стало невесело. Я пытался понять, что же произошло и почему Марина ушла, ничего не сказав. Ни единого слова. Жаль, что жизнь не такая читаемая, как линия танца.

Дома сказал, что выступили прекрасно. Без подробностей. Кинул медаль в ящик стола. Собрал в сумку учебники на завтра и лёг в постель. Мама, удивившись такому зрелищу, хотя я никогда и не врал о выступлениях, позвонила матери Янки уточнить. Узнав, какой я безумно крутой, удивилась ещё больше. Села на край кровати, автоматически приложила руку ко лбу.

– Может, на дачу съездим? – предложила она. – Развеемся.

Ну да, мама в своём духе. Там на газонах снег лежит, кусты уже пригнуты, укрыты геотекстилем. В доме холодно, электрообогреватель согреет его ближе к полуночи. Это если вдобавок печку затопить. Все последние приготовления к зиме сделаны ещё в начале ноября. Но не может с дачей, как с ненаглядной игрушкой, расстаться.

– Поехали, мам, – ответил я.

Утром заднее сиденье автобуса было пустым.

Видимо, я так глядел на кондуктора, что она сжалась и виновато посмотрела в ответ. Мол, ни при чём, она сама не поехала. Все шесть уроков не хотелось ничего делать. Если на геометрии с кислой физиономией решил у доски задачу, то на литературе к доске не пошёл, соврав, что Достоевского не читал. Немедленно получил двойку в журнал, рассказ всему классу, как Бодер обнаглел и зазвездился, и презрительный взгляд Варвары.

– Да что с тобой не так? – почти одновременно произнесли на перемене Мурзя и Валерка.

Мурзя, как более прозорливая, добавила:

– Это потому что тебя твоя девочка бросила?

Бросила – не то слово. Исчезла. И самое обидное – непонятно исчезла. Я выполнил два её условия, и всё равно что-то произошло.

Мурзя погладила меня по голове и ещё добавила:

– Кукушечки – такие, покукуют и улетят.

Возвращаясь, я проехал мимо остановки и доехал до Цветнополья. Маленький посёлок в черте города. Пара двухэтажек вдоль дороги и четыре улицы частного сектора. Где здесь искать Марину, я не представлял. Постоял на остановке, вообразив, что она сейчас приедет, вылезет из автобуса и всё расскажет. Через полчаса замёрз и пошёл по улицам в надежде, что она мне попадётся навстречу или будет какой-нибудь знак. Например, крупная надпись на воротах: «Здесь живут Смоленицыны. Добро пожаловать!» Зашёл в магазин погреться. В нос ударил запах солёной рыбы, хлеба и пива на розлив. Молодая продавщица за прилавком скучала. Мы некоторое время рассматривали друг друга – видимо, здесь не часто бывали десятиклассники в куртках модного бренда. Черты её лица были обыкновенны, если не считать отёчности. Из-за почек или обилия пива.

– Может, что-то подсказать? – не выдержала молчания продавщица.

– Где-то здесь живёт Марина Смоленицына, вы случайно не знаете?

Она отрицательно покачала головой. Кажется, моя поездка сюда была совершенно бесполезна. Но, выйдя, я почувствовал, что вот прямо сейчас встречу Марину на улице. Всего-то их четыре – с Первой Светлой по Четвёртую Светлую. И переулки без названия. Я обошёл их все. Смеркалось. Запахло печным угольным дымом. Жалко, что он нисколько не согревал улицу. Зашёл в двухэтажку погреться – на моё счастье, железная дверь была приоткрыта. Вернулся на остановку. Всё тщетно, нужно было возвращаться. Наверное, она заболела. Или мы разошлись на этих четырёх улицах.

На следующий день я пропустил двенадцатый автобус, заднее сиденье которого было пустым. Залез в следующую маршрутку. Марины там не было.

Ещё через день я вышел к первой маршрутке раньше шести часов. И заглядывал в каждую. Если она не заболела, то не может же пропустить занятия в школе. Она нашлась в седьмой по счёту. Это раньше, чем мы ездили обычно. Сидела сзади, между толстой тёткой без шапки и старым прокуренным дедом, поминутно кашляющим, может быть, от туберкулёза. Неважно. Я оплатил проезд и сел туда четвёртым. Напротив неё. Она не поздоровалась.

– Что случилось?

Туберкулёзный дед и безбашенная тётка с полуотмороженными ушами удивлённо, будто я задавал вопрос им, повернулись в мою сторону. Марина демонстративно закрыла глаза. Диалог не получился.

На остановку мы вышли вдвоём. Марина, не говоря ни слова, будто я был пустым местом, пошла в сторону своей школы. Долго искать её и так упустить я был не готов, поэтому ухватил за куртку. Она дёрнулась, как антилопа, схваченная львом, но я держал крепко. Рюкзак, который она несла на плече, от резкого движения слетел и упал под ноги. В полёте перехватил её кулак. Хорошая попытка разбить мне нос, но нет.

Зимними ночами полная луна легко справляется с освещением. Видно каждую шероховатость натоптанных дорожек, каждую травинку, пробивающуюся сквозь сугроб, каждый припозднившийся с падением лист. Не спрячутся во тьме накиданные на остановке пакеты из-под чипсов, которые ели тут ученики окрестных школ, и свежие окурки. Видно людей, после захода солнца спешащих домой, а перед восходом – на работу. Городские фонари – приятная подмога, но природа с освещением города справляется и без них. Человеку в такую ночь сложно спрятать эмоции. По щекам Марины текли слёзы. Луна даёт свет, а что вы в этом свете увидите – не её забота.

Я обмяк и выпустил куртку. Что-то действительно случилось. Непонятно, что именно. Бесполезно перебирать в уме, вычерчивать углы, ответа нет. Это не задача по геометрии.

Марина, едва ощутив свободу, отпрянула и подняла руки так, словно закрывалась от меня. Словно единственная цель у меня сейчас – лапать её.

– Что случилось? – повторил я.

– Зачем ты вылез? – голос её необычно дрожал. – Езжай в свою школу.

Я поднял рюкзак.

– Пойдём, – сказал я – так, чтобы ей было видно. – Я должен знать.

– Скажи, что ты во мне нашёл?

Неправильный вопрос, Марина. Не что. Кого? Я нашёл в тебе человека. Это слишком общий, широкий ответ. Другого нет. Есть вибрации танца, есть вибрации товарищества, вибрации непонятных и незнакомых людей, которые сейчас проходят мимо. А есть ещё вибрации, которые так же трудно объяснить мне, как тебе услышать шум крыл и журчание ручья, а всем нам увидеть ультрафиолет. Это не значит, что этого не существует. Я нашёл в тебе сначала попутчика, потом интересного собеседника, потом человека с тёмными глазами, в которых можно увидеть отражение луны, с губами, которые становятся ярко-розовыми, когда ты читаешь наизусть Цветаеву. Если бы знал, чем я виноват перед тобой, то немедленно упал бы на колени, как это ни пафосно и сериально. Но я не знаю. Самое страшное в этой истории. Ведь если не понимать, что сломалось, то это невозможно починить. Некоторые отношения не ремонтируются совсем, но я бы попытался. Может быть, я говорю ерунду, но ты же видишь. Ты же не слепая.

– Всё нормально? – спросили проходящие, заметив на щеках Марины слёзы.

Она кивнула. Взяла у меня из рук рюкзак.

– Не понимаю, – сказала она.

– Да что там понимать… – вздохнул я. – Пойдём.

Мы пошли в сторону школы-интерната. Наши длинные тени тянулись от ног далеко в сугробы, невесомо ложились на стволы деревьев и кирпичную кладку домов. Когда мы вышли на ярко освещённую фонарём улицу, тени ужались и потемнели, стали контрастнее. Она остановилась, ещё раз вытерла щёки рукавом и повернулась ко мне.

– Я искал тебя в понедельник, – признался я. – Всё Цветнополье два раза обошёл.

– В четыре часа буду ждать тебя на своей остановке, – пообещала Марина. – Если хочешь. А сейчас езжай в школу. Спасибо, что проводил.

– Приеду.

Возле памятника казачеству, по сведениям Мурзи, подрались две компании, с шумом, матами, бьющимися бутылками. Приехала полиция и долго их разнимала. Валерка сообщил, что записался на лекцию по алхимии, которая будет проходить в следующие выходные в центральной библиотеке. И нас всех тоже записал. Вжик объявила, что её отец захотел пригласить меня и Янку на предновогодний бизнес-корпоратив, чтобы мы там танцевали. Просила телефон Янкиной матери. И ещё вчера через тренера нас пригласили на праздничное выступление в ДК «Орфей». Предновогодняя суета.

После уроков Вжик и Мурзя зажали меня в школьной рекреации. Они бы не справились, но на помощь им пришёл Валерка.

– Слушай, Бодер, – сказала Вжик, – ты мне очень не нравишься последние дни. Что это за сельская клуша, на которую ты повёлся? Если она тебя обидела, я ей глаза вырву.

– И я, – авторитетно добавила Мурзя.

Вдвоём они стёрли бы в порошок любого. Интересно, если бы они могли вдобавок стирать воспоминания, побежал бы я к ним будущим летом за помощью? Нужно ли забывать прошлое? Вырвать все страницы, что прочтены до этого момента, смять, чиркнуть спичкой, поджечь, смотреть, как они горят. Нет. Не поможет. Говорят, что человек очень хорошо помнит эмоции. Когда ты видишь драку двух компаний, то можешь забыть об участниках всё: имена, цвет курток, сколько их там было и из-за чего началось. Но твой страх, что вот-вот заметут в эту кучу, где от человеческого остались лишь имена участников, – вот он останется надолго. Или когда тебе сказали, что будут ждать, можно забыть, во сколько это произошло, на какой остановке, кто там находился вокруг. Останется лишь ощущение лёгкости, радости, что всё наладилось, которое хранить тебе всю жизнь. И нужно ли это вырывать из памяти? Если бы Вжик и Мурзя могли стирать прошлое, я бы всё равно к ним не пошёл. Пусть останется со мной.

– Всё у меня отлично, – рассмеялся я.

Мурзя недоверчиво прищурилась, а Вжик свойственными ей словами уточнила: не вру ли я?

– Не надо Марине вырывать глаза и волосы. Она переболела, и вместе с ней я. Нам хорошо.

– Эй, Бодер, ты же не хочешь пригласить её на Новый год? – уточнила Вжик.

– Хочу, – ответил я.

– Я не смогу, – отказалась Марина, когда мы шли по Цветнополью. – Перед Новым годом я уезжаю к бабушке.

Тогда я впервые услышал о Чукале. Точнее, о городе знал и раньше, но никогда не выделял его из десятка прочих, известных из курса географии нашего края.

Мы прошли по безымянному переулку до улицы Второй Светлой. Я здесь уже был и проходил мимо этого палисадника и мимо синих ворот, краска на которых местами облупилась. Левая половина кирпичного дома. Марина открыла ворота и махнула рукой, мол, заходи. А я стоял и думал, а не забыть ли мне их адрес, не стереть ли из памяти. Ведь случись между нами непонимание или обида, я прибегу сюда, буду стучать в эти ворота кулаками, пока не сдеру костяшки до крови. Иногда незнание – хорошо.

– Заходи, – повторила Марина настойчиво. – Собаки нет.

Обычная ограда, старательно очищенная от снега, маленький огородик сбоку, сарай, ненужный дровник – отопление, судя по протянувшимся в дом трубам, газовое.

В тёплой прихожей на старом продавленном диване сидел крупный мужчина, чуть сгорбленный, с седыми волосами и в очках. Одет он был в точно такой же свитер, что носила Марина, и треники. В руках его была газета из разряда «Скидки нашего гипермаркета. На печеньки до двадцати процентов. Налетай!», и он так пристально изучал цены, что не сразу обратил на нас внимание. В то, что он подполковник, можно было поверить только при очень хорошем воображении.

– Папа, это Тимофей Бодер, – представила меня Марина, снимая куртку и вешая на крючок. – Я тебе о нём говорила.

– Танцор балета? – без всякого пиетета уточнил папа.

– Танцор квикстепа, – ответил я, передавая Марине свою куртку.

Папа поискал в памяти такое слово, не нашёл, недовольно хмыкнул и снова вернулся к изучению цен на печеньки.

– Это мой папа, Валерий Михайлович, – представила его Марина.

Ещё один Валерий.

Мы прошли в дом. Уютно. В коридорчике три двери: в зал, в комнату Валерия Михайловича и на кухню. Если пройти через зал, то была ещё комната Марины. Мы туда и отправились. Небольшая, меньше, чем моя. Кресло-кровать, стол, стул, шифоньер и полочка с учебниками, часы на стене, детские с солнышком. Если разложить кресло, то места вообще не оставалось. Зато окно из комнаты выходило на юг, поэтому в него сейчас попадали лучи заходящего солнца.

Марина, показав на кресло, предложила садиться, но я сел на стул.

– Давай так, – начал я. – Если ты в следующий раз захочешь исчезнуть из моей жизни навсегда, сделай так, чтобы я увидел. Однажды, тогда в беляшной, я хотел уйти, но ты остановила меня. Хочу, чтобы у меня был такой шанс.

– Хорошо, если я буду уходить навсегда, то скажу тебе.

– Спасибо, Марина Валерьевна.

– Никогда не называй меня так. Это слишком официально. Для тебя я буду просто Марина. И только когда мы навсегда расстанемся, только тогда называй меня по имени и отчеству.

Кстати, не знаю, смогу ли я назвать Марину по имени и отчеству. Если мы вдруг встретимся, пусть через десятилетия, – я верю, что это случится, – кем она станет для меня? Возможно, у меня будет счастливая семейная жизнь, а она так навсегда и останется девочкой с улицы Второй Светлой, дом четырнадцать дробь один. Сложно загадывать.

– Хорошо, я – Тима, ты – Марина.

– Можно Тимофеем?

Можно. С официальными разъяснениями покончено. Мы помолчали.

– Хочешь чаю?

Я кивнул, и Марина принесла две чашки с пакетиками чая в кипятке и тарелку с печеньем такого же сорта, на который сейчас скидки в гипермаркетах.

– А где ты держишь книги?

– Нигде, я беру их в библиотеке, и если мне что-то нравится, то запоминаю это. Тут негде их хранить, и потом, мы с папой несколько раз переезжали, а книги перевозить неудобно. Отсюда мне хорошо ездить в школу, поэтому решили тут осесть. Папа, – повторила Марина, – подполковник запаса, он привык к переездам.

– А мама?

– Мама ушла полтора года назад, в конце мая. У неё новая семья, новый ребёнок. Она звала меня с собой, но я отказалась. Когда я дома, то он держится, а если бы остался один…

– И вы с мамой совсем не общаетесь?

Лицо Марины стало жёстким, каменным, как у казаков на памятнике. Ей не хотелось ничего добавлять к тому, что сказано, но она, помолчав, ответила:

– Нам некогда. Она дарит подарки, но мне не нужно. И, пожалуйста, Тимофей, не спрашивай больше о ней. Я не хочу.

За окном проехал грузовик. Тикали часы. В солнечных лучах летали пылинки. Я провёл рукой по лучу, и пылинки залетали быстрее. Нужно было развеять настроение Марины так же, как эту воздушную взвесь.

– Побежали? – предложил я.

– Я не понимаю, – сказала Марина.

– Ну да, тут некуда бежать, тогда другой способ, – я прикинул расстояние в комнате – в самый раз. – Ты знаешь, что такое доверяющее падение?

– Нет.

– Это так: стоишь спиной и начинаешь падать, а тебя сзади ловят. Только не осаживаясь вниз, а вот, – я поставил карандаш на стол и уронил себе в руку. – Тогда вжух – и мысли отлетают. Самые неприятные. Никогда не делала ничего подобного?

Она посмотрела на меня оценивающе.

– Нет, но можно попробовать.

– Хорошо, – я поставил Марину так, чтобы она при падении ничего не зацепила. – По моей команде начинай падать, а я буду ловить.

Последние солнечные лучи проходили сквозь её волосы, и создавалось впечатление, что это нимб. Часы на стене всё тем же тиканьем отсчитывали уходящее время. Я расположил руки, чтобы было достаточно полёта и это было безопасно. Начинать надо с нескольких сантиметров. Мы так делали со всеми друзьями. Но здесь требовалось свободное падение. И тут я понял, что не знаю, как дать команду. Обычно подаётся голосом.

Резко вскочив и схватив Марину за плечи, чтобы она не вздумала упасть, я развернул её к себе. Она удивлённо вскинула брови.

– Что случилось?

– Я забыл сказать, как подам знак.

В мире миллионы сигналов, которые что-то обозначают: запахи, вкус, тени, шорохи, движения, вибрации, слёзы лунным утром, слова оправдания. Мурзя может насчитать их ещё больше, она в этом спец, но многие из них не подходили Марине.

– Подпрыгни, и я почувствую, – предложила она, увидев моё замешательство.

Хорошо. На исходную. Раз. Два. Три. Подпрыгнул. Носки Марины отрываются от пола. Ещё долю секунды она балансирует на пятках, и начинается падение. Тело выведено из равновесия. Притяжение. Ненулевое ускорение в инерциальной системе отсчёта. Волосы Марины коснулись моих рук. Поймал. У окна среди пылинок остались её невесёлые мысли. Удивлённые, летали и не могли понять: как же так, почему они на свободе? И что им теперь делать? Марина улыбалась.

Открылась дверь, и в комнату заглянул папа Марины в том же свитере и трениках, но с фуражкой на голове.

– Разрешите! – сказал подполковник запаса Валерий Михайлович. – Прапорщик Бодер, если вы обидите мою дочь, то, – он хрустнул костяшками пальцев, – гауптвахтой не отделаетесь.

Марина мягко опустилась на пол.

– Папа, он не обидит.

Подполковник запаса отдал честь и закрыл дверь.

– С тобой так легко забывать о грустном. Мне помогло. Можно пить чай.

Солнце давно зашло, и я на всякий случай перед выходом позвонил маме, что задержался, но не у Валерки. Возле дома Марины горел фонарь.

– Я провожу, – предложила Марина.

– Ну уж нет, – заявил я. – Ещё не хватало, чтобы меня провожала девушка.

– Хочешь, скажу, почему я ушла тогда?

Ещё одно нет. Всё наладилось, а мысленно возвращаться в тот день я не хотел. Да и в общих чертах понятно.

Вечером я спросил у отца:

– Что ты знаешь о Чукале?

– Там рыбалка хорошая, – ответил он.

А мама добавила:

– И масло делают неплохое.

В общем, кроме того, что ударение на последний слог, я ещё кое-что знаю о Чукале.

На следующий день Марина ехала на заднем сиденье автобуса. Как и раньше. Сутки, полные развилок, точек и многоточий, закончились. Началась заурядная предновогодняя суета.

– Здравствуй.

– Здравствуй.

– У меня сегодня контрольная по геометрии.

– А у меня по химии.

«Остановка „Газтехкомплект“. Следующая остановка по требованию». Окна в автобусе заиндевели, и сквозь них не видно, как Марина уходит.

– У меня сегодня тренировка. А потом я свободен.

– Не получится. Мне нужно учить физику. Может, завтра?

– Нет, завтра я иду на лекцию по алхимии, а потом у меня выступление в ДК «Шинник». А воскресенье?

– Мы с отцом поедем по магазинам.

Двери закрываются. За окном мелькают фонари. Декабрь не нужен. Хорошо бы его вовсе проспать.

Двери открываются.

– Привет. Как провела выходные?

– Устала. Как лекция?

– Интересная. Сегодня контрольная?

– Контрольная.

Венский вальс переходит в квикстеп. За окном автобуса, тщательно выскобленным пальцами Марины, как лица зрителей, собравшихся вокруг паркета, замелькали пролёты забора.

Не говори ничего, дай ладонь. У нас всего несколько минут. Я хочу подержать твои запястья. Там, где варежки и зимняя камуфляжная куртка не соприкасались, они покраснели от холода. Разве ты не видишь, как я скучаю? Ты тоже? Как я понимаю тебя, Марина. Кончики пальцев холодные и мокрые от счищенного с окна инея. Ты хотела увидеть, как я подхожу к автобусу? Спасибо. Теперь я смогу увидеть, как ты уйдёшь с остановки в темноту. Автобус трогается. Следующая остановка по требованию. Я требую! – слышишь, водитель? требую! – чтобы кончился декабрь. Праздники. Каникулы. Я прямо сейчас хочу, я готов пробить время и, рискуя порезаться об осколки, оказаться в будущем, где мы вместе. Не могу ждать долго.

В школе Мурзя, увидев меня, вздохнула.

– Ой, Бодер, выглядишь как дурак, честное слово.

Вчера от неё пришёл спам. Одно слово – «эфемерность». Не стал отвечать привычным вопросом. Утром, конечно же, было сообщение: «Чёрт, не тебе, нажала не туда». И три дурацких смайлика.

– Что случилось на железной дороге?

– В том-то и дело, что ничего не случилось, а тебя словно электричка переехала.

Несколько лет назад Мурзя действительно видела, как человека сбила электричка. Её очень поразило, что, когда этого несчастного попытались унести, он просто сложился, как набор костей. Наверное, я сейчас в такой же форме. Потому что все в один голос вопрошали: «Бодер, что за фигня?»

Ольга Александровна поймала меня на перемене в рекреации, схватила за рукав и принялась отчитывать. Она была права, что этот год определяющий и что проходится много нового. Я понимал, что всё запустил и если так пойдёт дальше, то на олимпиаду по математике поеду голимым аутсайдером. Понимал, что невнимателен к литературе, в меня не лезет физика и тошнит от истории. И только благодаря заботам Мурзи я ещё не скатился до троек по английскому.

Я ответил, что наверстаю. Думаю, что наверстаю.

– Звонил тебе в воскресенье, – сказал Валерка. – Хотел приехать, лекцию обсудить. Потом пошёл с Вжик гулять.

– Готовился, – ответил я. – Не слышал звонка.

Валерка не поверил. А что я делал в воскресенье? Ведь это было вчера. Готовился. Думаю, что готовился. К расставанию на две недели. Это казалось мне таким ужасно долгим сроком. Как люди расстаются на годы? Когда Вероника забанила меня во всех социальных сетях, что она чувствовала? Кажется, у неё были те же вибрации, что сейчас у меня. И это пройдёт. И это прошло? Что осталось от меня в её сердце?

Валерка не так давно рассказывал о вытеснении. Некоторые впечатления могут быть такими невыносимыми для человека, что стираются из памяти навсегда. Может быть, я стёрся из воспоминаний Вероники, как всё раннее детство в памяти у Марины. Меня там нет. Не существую. Можем ли мы с Мариной расстаться на долгие годы, что означает для нас навсегда, и вытеснить из памяти беляшную, сломанную стараниями мамы подошву, автобус номер двенадцать? Глаза, волосы, запястья…

Остановка «Цветнополье», конечная. Я не выдержал и приехал. Мама бы не одобрила, но, кажется, некоторые важные гены, определяющие моё поведение, передались от неё. По Второй Светлой бежали несколько мальчишек, в одной из оград орала кошка, просясь домой, в тепло, из другой несколько раз глухо тявкнула собака. Пахло угольным дымом.

У дома четырнадцать дробь один остановился. С надеждой посмотрел на ворота – пусть она будет дома. Вошёл во двор. На двери висел замок. Никого. Развернуться и уйти. Разумная мысль. Однако люди не слишком-то разумные существа. Стоит признать официально, что человеком правят эмоции. Не алгебра, а поэзия, не физика, а танец, не тригонометрия, а киноискусство. Валерка считает, что творчеством Шекспира интересуется намного большее число людей, чем теоремой Ньютона – Лейбница, и он прав. Красоту танго способны оценить многие в нашей школе, а красоту множества Мандельброта понимают учителя математики, я, Варвара, тот парень с химбио, Ольга Александровна, наверное. В общем, эмоции – наше всё.

Конечно, я остался.

Вышел за ворота. Закат окрашивал улицу в розовые тона. Самый короткий день в году. Завтра солнце останется в нашем городе на несколько минут дольше. Кошка всё так же пыталась докричаться до хозяев и попасть в тепло. Почувствовал себя кошкой. Куртка у меня тёплая, но полностью в неё не втянешься. Мороз проникал в тело постепенно, но настойчиво. От подошвы, через рукава, через школьные брюки. Хорошо было бы пройтись, но останавливало желание ждать. Преданно. Казалось, ещё чуть-чуть, и Марина появится на улице, заметит меня, ускорится.

Всякий раз, когда я не мог быть с Мариной рядом, мой мозг начинал выдумывать её присутствие. Она возникала среди случайных прохожих, в колыханиях веток, отражениях в стекле, тенях на снегу. Сейчас каждый хруст давал надежду – это она. Придавал сил, заставлял ненадолго забыть о морозе.

Вышел сосед. Из-под чёрной шапочки скуластое лицо. Брутальное, загорелое, сухое, словно обтянутый кожей череп. Но взгляд его широко посаженных глаз был удивлённо-восторженный, словно увидел на зимней улице лемура.

– К Михалычу? А то он на дежурстве.

– Нет, к Марине.

Сосед кивнул, мол, ответ принят и понят.

– Маринка хорошая. Хлопочет всё. Если хочешь, айда ко мне, погреешься.

Отказался. Сосед, посмотрев на меня, как на дурака, мол, а нос у тебя, глянь-ка, белеет, вернулся в ограду. И я в своём упорстве был не так уж прав. Тут же мороз накинулся на меня с утроенной силой. А моих сил держаться становилось всё меньше.

Солнце скрылось за дома. Я ругал себя последними словами, может быть, и вслух. Метался, как тигр за оградой. Спрятаться от охотящегося за мной мороза было негде. Мяукавший кот давно грелся у печи, собаки скрылись в будках и не подавали голоса. Меня колотило. Единственный доступный моему организму способ поддерживать тепло. Перед тем как сдаться и убежать.

Марина напугалась, увидев, как я пытаюсь замёрзшим лицом изобразить улыбку. Быстро открыла дверь, при этом замок, выпав из рук, глухо стукнулся о крыльцо. Я попытался поднять его, но Марина решительно впихнула меня в прихожую. Хорошо впихнула – я, пролетев полметра, плюхнулся на диван. Рядом на пол бросила замок.

– Ты же замёрз. Ты же обморозился.

Лицо Марины совсем рядом с моим. Волосы касаются лица, но я их не чувствую. Из губ от дыхания идёт тепло. Всё, что мне надо.

– Быстро чаю! Иди за мной.

Марина убежала на кухню, по дороге роняя куртку на пол. Я, идя следом, попытался её поднять. Пальцы с трудом слушались, но мне удалось.

– Никогда так не делай! – в голосе Марины стало больше металла и шипения. – А если бы я в библиотеке задержалась?

– А я соскучился.

Слово «соскучился» удивительно долго выговаривать, если ты продрог. Почти невозможно.

Марина смотрела на меня, определяя: всё ли в порядке? Не кукушечка ли у меня? Ещё не согревшимися руками она взялась растирать мои щёки. Руки пахли кремом с календулой. Нежно и ненавязчиво.

– Ты сумасшедший, – в голосе Марины появилась мягкость.

– Прости, – шепнул я.

– Сейчас налью чаю, – Марина выпустила из рук мои наконец-то начавшие краснеть щёки.

С первыми же глотками чая холод ушёл, разлилось тепло.

Самый короткий день. Таким я его помню. Мы пили чай и разговаривали. Кажется, о литературе.

Декабрь, прости меня и ты. Я ошибался, когда вычёркивал дни в календаре. В размере квикстепа ты был прекрасен. Пятьдесят тактов в минуту. Сто ударов сердца в минуту.

Лёгкий запах лака. Мы танцуем вальс. Корпоратив. Я во фраке. Мой обмороженный нос тщательно загримирован. Янка в том же платье, которое надевала на последние соревнования. Пусть она и не настолько суеверна, как Мурзя, но ведь это так приятно – ещё раз пережить победу. Думаю, что тайком Янка пересматривает последние записи в квалификационной книжке и предвосхищает новые, такие же счастливые.

Танцевали мы в дорогом ресторане, с огромными окнами с видом на реку. Несмотря на ценник и общую престижность, тут плохой пол. Может быть, хозяевам он обошёлся в тонну денег, но это не паркет. Это керамическая плитка. На ней можно дёргаться на дискотеках, извиваться змейкой, тонкой талией, как одноклассницы в быстром танце, или в медляках – вжавшись в партнёршу, опустив голову ей в декольте, как одноклассники. Однако кружить в вальсе на плитке неприятно. Зато туфли, которые мы шили на заказ в Питере, сегодня окупились. Как и сама поездка.

Вокруг бизнесмены. Фирмы их небольшие, но деньги, чтобы вот так снять ресторан, заплатить танцорам, разумеется, есть. Были бы крупнее, так и ресторан был бы московский, и танцоры. Впрочем, бизнесмены, все как на подбор крупные и румяные, уверяли себя, что это патриотично. Но это со слов Вжик.

Мы перешли к танго, и это вызвало оживление. На столах грелись напитки и стыли горячие закуски. Бизнесмены глядели на танец и видели Янку. Каждый представлял себя кавалером. Мысленно вели, выполняли браш-тэп и обратные внешние свивлы куда лучше меня. Щёки Янки под пудрой краснели, и это вовсе не от внимания. А оттого что ей нравится танго. В сущности, ей не нужно было внимание всех этих мужчин, у каждого из которых под боком сидела жена. Янке нужен был только я – партнёр, с которым она добьётся славы.

Аплодисменты. Громкие и искренние. Танго, если его исполнять правильно, – очень красивый танец. Громче хлопали жёны бизнесменов. Может быть, кто-то из них представлял себя на месте Янки. Но и мне не нужно их внимание. Единственной, чьего внимания мне хотелось, была Марина.

Сегодня она уезжала в Чукалу. Из-за выступления я не успевал на автовокзал. Впрочем, она попросила меня не провожать. Но мог сорваться и приехать.

Учёба закончилась вчера. Хотя я внутренне был готов, но не получил за четверть ни одной тройки. Вероятно, Ольга Александровна попросила не ставить или поставили мне авансом. Может быть, просто пожалели.

До Нового года оставался завтрашний день.

«Спасти Бодера от депрессняшек». Так он назывался. Родители уехали заранее. Необходимость заехать в офис была отговоркой. Скорее всего, не хотелось путаться под ногами Мурзи на кухне. Мама, правда, рано утром внесла свою лепту в наш праздник – салатом, но невкусным. Кулинария не её конёк. Мы не стали заморачиваться кухонными заботами, а скинулись и заказали пять пицц, два больших пирога и несколько тетрапаков сока. Вместо строгания винегрета достали подзабытые за четверть настольные игры и сгоняли пару партий. Я по просьбам девочек сыграл несколько старых песен и новую, в которой мальчик едет в Чукалу. Вжик резала доставленные пиццы и попутно рассказывала, какое незабываемое впечатление на бизнес-круги города произвёл наш с Янкой танец. Так смешно, что я не удержался и показал лучшую часть танца. Вжик вдобавок попыталась пересказать Валерке выступление на последних соревнованиях. Но тот отмахнулся, не желая это слушать снова.

– До Нового года осталось три часа, – сказала тогда Мурзя. – Как здорово, что мы провели этот год вместе! Вот бы и дальше так. Давайте устроим старичку проводы.

– Го гулять, – предложила Вжик. – Отправим этот год куда следует!

Никогда наш микрорайон не слышал таких громких воплей «Старый год – уходи!». Громче всех, конечно, кричал я. Очень хотелось января, чтобы он поскорее настал. Ради этого можно было кричать на декабрь, забрасывать снегом и кидать в него петарды. Валерка вспомнил, как устраивают проводы старого года на севере: нужно обсыпаться снегом, а потом стряхнуть его, и вместе со снегом уйдут беды. Мы нашли большой сугроб и с разгона ныряли в него. Вжик снежная крупа засыпалась за ворот, она завизжала, скинула куртку, а Мурзя немедленно толкнула её обратно в сугроб.

– Очистимся и изнутри! – заорал я и, сбросив куртку, составил Вжик компанию.

Мокрые, но счастливые, окончательно и бесповоротно проводившие старый год, вернулись мы обратно. Приближалась полночь.

– Го смотреть президента, – предложила Вжик, укладывая промокший свитер сушиться на батарею.

– Давайте загадаем на следующий год желание, – сказала Мурзя.

Это сделать просто. Нужно написать желание на бумажке, бумажку сжечь, пепел положить в шампанское – в нашем случае в сок – и выпить. Всё это нужно сделать, пока бьют куранты. Поэтому просить успеваешь только самые простые вещи.

Нашли ручки, спички, написали и сожгли. Все, кроме Мурзи, – у неё почему-то не разгоралась.

После восьмого удара она кинула потухшую спичку на стол, а слегка опалённую записку в стакан. Мы чокнулись. Вжик и Валерка залпом выпили свой сок. Я промедлил, чтобы составить Мурзе компанию. Опрокинули с одиннадцатым ударом.

– Чёрт! – взвизгнула Мурзя. – Бумажка к нёбу прилипла!

Двенадцатый удар.

Я не выдержал и рассмеялся. Сок пошёл у меня обратно. Ртом, носом.

Заиграл гимн.

Изо рта на стол летели брызги, пепел, загаданное желание.

Январь

Невозмутимый Валерка сделал ещё один глоток сока. Вжик, с трудом проглотив свой, сползла от смеха под стол. Мурзя руками пыталась достать прилипший к нёбу бумажный клочок с желанием. За окном шарахнул первый салют. Здравствуй, месяц долгих праздников.

Всё интересное происходит в реальной жизни, у нас под носом, а не где-то там и когда-то там. Поэтому мы выключили телевизор, потому что там тупняк, отключили сотовые, потому что посыпались поздравления и телефоны на разные голоса принялись куковать. Сначала посмотрели, как запускали салюты. Потом Мурзя нашла время и пересказала последние школьные инсайды. Некоторые полезные, некоторые – смешные. Оказывается, Ольга Александровна в феврале уйдёт в декретный отпуск. Я один этого не знал. Получалось, что и для неё этот год определяющий. Из смешных – у Варвары появился мальчик. Тот самый умник из химбио. Мурзя лично видела, как они гуляли у памятника казачеству, и божилась на все зубы, что Варвара выглядела счастливой. Парень этот был настолько ботаник, что имя его все забыли. Они подходили друг другу. Не сиди Варвара со мной за одной партой, её имени тоже никто бы не помнил. Потом Вжик рассказывала, какие места она с родителями посетит на зимних каникулах. Предвкушала, как покатается на горных лыжах и канатных дорогах, погостит в маленьких городках и крохотных деревушках. Обещала привезти подарки. Валерка вспомнил, что рядом с курортами, куда едет Вжик, жил психиатр Карл Юнг, чем вызвал её неподдельное возмущение, что ей психиатры вовсе не нужны и на что это он намекает. Валерка припомнил ныряние в сугробы без куртки. Следующие несколько минут Вжик гонялась за Валеркой с криками: «Я тебе покажу Карла! Я тебе покажу Юнга!» Валерка кричал, что не получится показать, ведь он давно умер, на что Вжик отвечала, что тем более ей не нужны мёртвые психиатры. Мурзя, глядя на её попытки покарать Валерку свитером, налила сока, залпом выпила и, словно завидуя, произнесла: «Покажи уже». Когда, по мнению Вжик, она достаточно отстегала Валерку и они, раскрасневшиеся, подошли к столу, я позвал всех на улицу.

Почти до самого утра мы гуляли по городу пешком. Иногда неподалёку бахал салют, и мы громкими криками поддерживали общую радость и делали ставки – долетит до вон той звезды или нет? Потом вовсе переключились на звёзды. Оказалось, что Валерка абсолютный ноль в астрономии и астрологии. Небо, хоть и засвеченное всеобщей радостью, позволяло различать и Большую Медведицу, и Орион, и Змееносца. Многих созвездий мы не знали и тут же придумали им названия. Был и Гвоздодёр, и Колобок, и Северный Вентилятор, и Южный Вентилятор, и Кот Генрих, и Умный Валера, и Хитрая Мурзя, и Энергичная Вжик, и Танцор, он же Бодер Великолепный. Я нашёл среди созвездий Марину и запомнил это место небосвода.

Вжик легла спать первой. Она с семьёй улетала через двадцать часов и хотела ехать в аэропорт не совсем варёной. Оставшись втроём и оголодав, мы нашли мамин салат. Сгодился и он.

– Расскажи о своей девочке, – попросила Мурзя, выковыривая из мешанины кусочки ананаса.

Марина. Если меня попросить о ней рассказать, то это будет очень длинная история. Или я не смогу сказать ничего. Это лестно, когда о тебе могут говорить в превосходных тонах. Например, Валерка запросто мог бы вести познавательные странички на ютубе, делать обзоры философских работ или художественной литературы. О нём можно писать статьи в газетах. Я мог бы попасть на телевидение в кадрах, где пары танцуют фокстрот. У меня можно взять интервью. С остальными так же. Марина не герой телевизионных передач и газетных полос. И не для превосходных тонов. Она – девочка из Цветнополья, посёлка в черте города, в трёх остановках от меня. Однажды я спросил её о том, где она хотела бы побывать больше всего. Она ответила: «В Гаммельне». Есть такой город в Германии на реке Везер. Она хотела бы зайти в эту реку и ощутить то, что чувствовали дети, шедшие за Крысоловом. Он играл им на дудочке. Что такое музыка, не совсем ясно, но если зайти в воду, то, может быть, это поймёшь. И осознаешь, как, отдавшись ей, идти всё прямо, прямо. Пока не уйдёшь по грудь. Тебе страшно, но вспять не повернуть. Ты спускаешься по дну всё глубже. Вот вода плещется у подбородка. Остановиться нельзя. Ты задыхаешься, но шагаешь, пока вода не сомкнётся у тебя над головой. И тогда, может быть, всё равно продолжаешь движение. Идёшь под водой целую вечность. «Понимаешь, – сказала она, – я сейчас чувствую что-то такое. Нужно остановиться. Но не могу. Словно играет музыка и я её слышу. Знаю, что слышать для меня невозможно. Как для нас с тобой увидеть ультрафиолет. И всё-таки иду и погружаюсь». В нашем городе, в нашей реке это не сработает. Она пробовала. Нужен именно Везер. Но это не сюжет для газет.

Мурзя, подложив под голову руку, заснула за столом. Я хотел перенести её в свою комнату и положить рядом с Вжик. Взялся Валерка. Он не слишком ловкий и, перенося Мурзю, стукнул головой о дверной косяк. Раздалось их синхронное «Чёрт!». Валерка сбегал в ванную, намочил свой платок и приложил к шишке на голове Мурзи. Она похихикала над его стараниями, но вскоре заснула. Я убрал со стола остатки еды, собирался уносить и сам стол. Валерка упросил оставить, заявив, что хочет спать непременно под столом. Что он вступает во взрослость и этот навык ему может пригодиться. Подложив под голову руку на манер Мурзи, Валерка и вправду быстро уснул. Тогда на родительскую кровать прилёг и я. Не расстилая.

Зимние каникулы созданы для поездок к родственникам и знакомым. В первые дни мы ездили к бабушкам и дедушкам.

Бабушка и дедушка с маминой стороны живут на противоположной окраине города. К ним ехать через весь город. Дедушка раньше работал в столярной мастерской, а бабушка занималась своим маленьким садом. От них маме передалась страсть вычерчивать и высаживать. Мама терпеливо объясняла им, что моя куртка не тонкая для зимы, в ней дорогой утеплитель, который может держать тепло в минус сорок. А обморозился я, потому что сам дурак, нужно ходить греться.

С папиной стороны живут в самом центре. Рядом с трамвайной остановкой, недалеко от Музыкального театра. У них я бывал чаще, иногда заезжая с тренировок или чтобы передать остро необходимую мелкую ерундовину. Дедушка был инженером, а бабушка – учителем математики. Они долго ворчали, что я совсем перестал появляться. На это папа отвечал, что я загружен занятиями по самое не могу. И добавлял: десятый класс – определяющий.

Вообще, мне повезло. Дедушки и бабушки отличались хорошим здоровьем. У моих друзей было не так. Экология в нашем городе плохая, и дожить до пенсии – уже своего рода геройство. А ведь это прекрасно, когда родители или прародители живут долго. Чтобы, как мои, радоваться успехам внука. Танцевальным или математическим. Вручили мне деньги, хотя я никогда в них и не нуждался. Но у меня же поездки. А что? А вдруг? Хотел отдать родителям, но закинул в один из ящиков стола и забыл. Наткнусь на них в сентябре.

Девятого приехала Марина. Я съездил в Цветнополье и восьмого, но двери были закрыты.

– Как Чукала? – спросил я.

– Хорошо, – ответила она. – Бабушка только болеет.

Дальше мы перешли к разговору о литературе. Каникулы в Чукале прошли за чтением, и Марина пересказывала мне последнее. Пытаясь понять мир через книги, она постоянно спотыкалась о непонятное. Например, как объяснить такое: «выхлопная труба заверещала, как стая жаворонков над летним полем» у Ремарка? Или шуршание шин? Свист компрессора? Или шум двигателя автобуса, идущего до Чукалы? Когда автобус стоит, салон вибрирует. При движении тоже, но другим образом. И это всё. Не считая того, что он трясётся на выбоинах. Дорога там плохая.

– Сколько бы я ни читала, – сказала Марина, – не могу уловить суть звука. Герои книг живут в чудесном мире, которого у меня нет.

– У тебя есть кнопки? – спросил я.

– Не понимаю.

Я взял со стола карандаш и написал: «Кнопки».

Кнопки нашлись.

– Положи руку на стол.

В конце концов, настукивал же я мелодии пальцем. Взяв горсть кнопок, швырнул на стол. Марина недоверчиво посмотрела на меня.

– Это стая жаворонков, только они пищат. А верещать – это чуть сильнее вибрации, это надо с потолка их подбрасывать.

Марина улыбнулась, а я взял стиральную резинку и провёл ей по руке, показывая, что такое шуршание шин. Свист компрессора я показать не мог. У меня скромная фантазия.

Вжик приехала одиннадцатого. Привезла каждому по колокольчику, плитке шоколада и магниту на холодильник. Сообщила, что раньше эти колокольчики заменяли сотовые телефоны и теперь мы можем возродить давние традиции, звонить друг другу таким способом. Валерка тут же сказал, что вообще-то они для рогатого скота, но если Вжик, как корова, потеряется, то может ударить в колокольный набат. Следующие три минуты Вжик карала Валерку собственной сумкой. В порыве посшибали в классе половину парт. Историчка, увидев такой раскардаш, попыталась прочитать им нотацию, но Валерка и Вжик не могли остановиться и смеялись так громко, что она просто выгнала обоих из класса.

Шёпотом я предложил Варваре половину шоколадки. Она согласилась, и я, шумя обёрткой, принялся делить её пополам. Мы немедленно попали под горячую руку историчке, и нас она тоже прогнала. За нами по своей воле из класса ушла Мурзя. Валерки с Вжик и след простыл – наверное, продолжили выяснять отношения на первом этаже.

– Тебя, наверное, впервые из класса выгнали? – спросил я Варвару, которая, к удивлению, ничуть не огорчилась. Залезла на подоконник и ела свою половину шоколада.

– Нет, второй раз, – ответила она. – Первый – во втором классе. Только тогда я не виновата была.

Она доела шоколад и пошла на третий этаж.

– Там химбиокласс учится, – хихикнула догадливая Мурзя. – Пойдём, Бодер, в столовую, может, уже свежие булочки появились. Аппетит на этом шоколаде проснулся, аж волю теряю и в обморок падаю.

И мы, надев на шею колокольчики и загадочно бренча, пошли заедать шоколад булочками.

Дальше вновь полетела вереница дней, когда успеваешь поговорить и улыбнуться только в автобусе. Математик несколько дней подряд буквально запирал меня, Варвару и парня с химбио в кабинете, и мы прорешивали на сто рядов примерные задачи по олимпиаде. Варвара была очень рада, парень немного стеснялся темперамента, невесть откуда взявшегося у лежащего на дороге камня. Я пожалел, что вообще подписался на это всё, что сделал всего одну ошибку в задаче, а не ещё восемь сверху. Но, обмолвившись о том, что я еду на олимпиаду, я уже не мог сказать Марине: «Тима – полный лох в математике и занял последнее место». Варвара будет на восьмом месте, я – на десятом, парень с химбио в двадцатке. Это не бог весть какие результаты для нашей гимназии, учились в десятых и одарённее, но тут уж какой урожай. Парня, кстати, Станислав зовут, я с ним познакомился, а то неудобно, третьестепенный персонаж – и без имени.

Вжик ныла, как она скучает по заснеженным горам Европы и как ей успел надоесть за одну январскую неделю наш город. Злилась то на Валерку, то на меня, швыряла в нас сумкой, извинялась, снова швыряла. Во время этих ломок поволокла нас на выставку картин с голубыми, розовыми и оранжевыми пиками Тибета, потом в кафе и там купила себе почти дюжину пирожных с красно-белым кремом. Ела и обзывала нас с Валеркой бесчувственными.

Мурзя рассказала, что возле железной дороги появился маньяк и с топором бросался на ходившую там старуху, на что Валерка резонно заявил, что поздно пересказывать нам Достоевского, сочинение было в прошлой четверти. Однажды от неё пришло сообщение: «Нет, недотроги я не корчу, / Но лишь тогда не уходи, / Когда какой-то колокольчик / Забьётся, может быть, в груди». «Конечно же, не мне?» – написал я в ответ. Мурзя ответила: «Всё правильно понял».

Валерка решил почитать литературу по этологии и сначала на коте Генрихе, а потом на Вжик пытался наблюдать генетически обусловленное поведение животных, проще говоря, инстинкты. Кот Генрих его только поцарапал. А вот Вжик, когда Валерка попытался объяснить, чего она на самом деле хочет, когда водит нас на выставки картин, так долбанула его учебником биологии, что он ударился переносицей о парту. Вжик больше всех напугалась, затирала капли крови на линолеуме, отвела в медпункт, просила прощения. Сотрясения у него не обнаружили, но ушибленная переносица опухла и посинела. Валерка выглядел так, будто проиграл боксёрский поединок. Он шутил, что пострадал за правду и мощный удар Вжик только подтверждает выводы этологов. А Мурзя сказала, что это за Достоевского и мы квиты.

За эти дни я только один раз вырвался к Марине. Да и то не слишком удачно. Валерий Михайлович, по словам Марины, был плох и спал. Она его стерегла. На всякий случай. Во сне Валерий Михайлович икал.

– Ты сейчас уйдёшь? – в вопросе Марины, кажется, содержался намёк.

– Можно я тоже посижу? – осторожно поинтересовался я. – Действительно, вдруг что-то случится.

– Нет, ничего не случится. Просто… – Марина вздохнула. – Вот видишь, какой у меня папа.

– Ты стесняешься?

– Нет. Не так. Очень хочу, чтобы с ним было всё хорошо. Папа сильно изменился. Наверное, это как внезапно перестать слышать. Лишился важного, без чего мир не полон. И тогда он начал… – Марина прервалась, потому что Валерий Михайлович заворочался. – Я не стесняюсь. Мне – грустно. Не буду сегодня бегать или падать. Прости.

Уходить не хотелось. Я соскучился и, чтобы потянуть время, попросил посмотреть фотографии. К тому же это хороший способ отвлечься. По крайней мере, для меня. Когда грустно, я иногда смотрю чужие фотографии в интернете. Те, что выкладывают Вжик и Мурзя, одноклассники, незнакомые люди. С собой, друзьями, прохожими, деревьями, закатом, котиками в руках, сардельками на тарелке, коврами за спиной…

– Ты будешь смотреть один, – предупредила Марина.

Я согласился и получил в руки большой альбом бордового цвета. Многих фотографий в нём не хватало, все они были довольно грубо вырваны. Из ранних, где Марина была ещё малышкой, остались нетронутыми всего две. На одном снимке, подписанном «Мне полтора года», она сидела в стульчике с яблоком, а на другом, «Мы с папой» – на коленях у Валерия Михайловича в офицерской форме. Большие глаза Марины были немного испуганными, а сама она напряжённой. Почему – неизвестно, из её памяти это стёрлось навсегда. Дальше несколько фотографий из детского сада: новогодние утренники, парадная с воспитателями и на улице с шариком. Одиноко, на целом листе вырванного, осталась фотография, где Марина сидит под веерообразным пальчатым листом небольшой пальмы, в лилово-полосатых шортах, белой футболке и вязаной панаме. В каких краях это снимали, уточнять не стал, очевидно, на юге. Несколько пустых страниц с рамками засохшего клея. Несколько школьных фотографий с Мариной и другими улыбающимися девчонками.

– У тебя есть подруги? – спросил я.

– Мы часто переезжали, – ответила Марина, заглядывая в альбом. – Поэтому почти не было. Но в школах я со многими общалась. С Машей мы были подружками, – она показала пальцем её среди девчонок. – Но это не у нас было, а в Барнауле.

Дальше альбом был пуст.

– Там вырванные фотографии, но зачем?

– Они не нужны.

– Разве, убрав фотографии, можно стереть прошлое из памяти? – изумился я.

– Я пытаюсь, – сказала Марина. – И папа пытается, но посмотри на него. Он прячет от меня мамину фотографию. Думает, я не знаю. Как посмотрит на неё, так сразу вот… Если найду, обязательно выкину.

Ей не очень-то нравилось фотографироваться. В тот день Марина сказала: «Фотографии – это как следы на снегу. Охотник идёт и читает, какой зверь пробежал до него. Нет следов – нет охотника. Мне удобно так. Ты можешь сказать – замуровалась. Но подумай, я взялась ниоткуда, может так быть, что меня совсем не существует? Я только в твоём воображении. Или наоборот, это весь мир в моём воображении. Каждая книга для меня фантастический роман, где есть разговоры, музыка, шорохи, шумы. Где мальчики читают стихи девочкам в телефонную трубку и наоборот. Всё это выдумано, как и выживание на Марсе, полёты в прошлое и будущее, контакты с инопланетянами. И если это правда, то другие люди от меня ничем не отличаются. Все читают по губам, все ошибаются, может быть, больше, чем я. Мне и таким, как я, даже лучше. Мы язык жестов знаем. А однажды я растворюсь в мире, внезапно, как появилась. И ни один человек этого не заметит. И я не замечу. Если ты отражение в моём мире, то и останешься в нём до конца, никаких других подтверждений не нужно. И если я лишь твоя фантазия, то зачем тебе доказательства? Зачем оставлять следы на снегу? Не красивее ли он нетронутым?»

Будь я Валеркой, нашёл бы что сказать. Что мир объективно существует. Что кроме чтения по губам у нас всё же есть звуки. Куда мне!

– Кто он, этот охотник? – этот вопрос был единственным, что пришло мне в голову.

– Расставание, – ответила Марина, не сдерживая вздоха. – Я всё больше и больше его боюсь.

– Расставание?

– Да. Всё закончится. Мне хорошо, когда ты рядом. Когда мы сидим в автобусе. Всё могло закончиться в первую встречу. Я почему-то остановила тебя.

– Жалеешь?

– Что ты, нет. Ты умеешь быть со мной. Я тебе верю.

– А в первую встречу у фонтана, что было тогда?

– Меня трясло. Это было что-то волшебное, не из моей жизни. Я и сейчас не понимаю, почему ты позвал меня. Когда я впервые увидела тебя в автобусе, подумала, что это самый красивый мальчик, который мне встретился. Что у такого точно нет отбоя от девчонок. Я восхищалась тобой, глядя на отражение в окне, и ненавидела, потому что у меня нет шанса обратить на себя внимание.

– Ты красивая, – вставил я.

– Не в этом дело, сам же понимаешь. Я – глухая тетеря и не могу полностью оценить все твои таланты. И потом, всё это может оказаться лишь игрой. Выдумкой. Молчи, я всё равно не слышу. – Она закрыла глаза. – И не вижу. Я не хочу, я боюсь оказаться на месте папы. Брошенной. Лучше не иметь никого, чем иметь и потерять. – Она открыла глаза. – Но тебя я буду помнить очень долго.

– Я тебя буду помнить всегда.

– Не говори «всегда», – сказала Марина. – Останется смутный образ, дымка, а лучше вообще пустота. Так ведь?

– Нет! – ответил я возбуждённо. – Нет, не лучше. Я буду помнить всегда. И да, следы на снегу – это красиво.

Марина покивала и грустно улыбнулась, мол, думай что хочешь. Я вернул ей альбом, полный прорех памяти. В кармане куртки надрывно зазвонил телефон, разрушая всю атмосферу. Марина этого не слышала, но я машинально посмотрел в сторону звонка.

– Тебя потеряли? – заметила Марина.

Я кивнул.

– Тебя могут потерять многие, – подытожила она разговор. – Меня только папа.

– А я?

Грустная улыбка сошла с её губ. Теперь она смотрела на меня скорее иронично-оценивающе. Это неприятно, но я терпел.

– Ты никогда не потеряешь всё.

Ну да, куда мне потерять всё. Пока я смотрел альбом и мы разговаривали, на телефон пришло несколько сообщений, включая вопрос Янки, а отчего, собственно, меня, ленивого вомбата, нет на тренировке. Как-то вылетело, что они уже начались. Ну и, конечно, от каждого из нашей компании: Мурзи, Вжик, Валерки. Даже мама отметилась, прислав вопрос: «Не знаешь, где лобзик?» Оказывается, у нас дома есть лобзик. За этим мама и позвонила. Я читал все эти сообщения и злился. На всех – за то, что они отвлекли меня от разговора с Мариной, в общем-то исчерпанного. На себя – что не нашёл другой темы. На Марину – что она не верит в возможность помнить вечно.

– Гляжу на папу, – сказала Марина, когда я уходил, – и думаю о том, как много времени нужно, чтобы забыть.

Мой отец улетал на вахту. Мама собрала ему сумку, положила туда тёплое бельё, всякие нужные мелочи, сунула и кусок колбасы. Отец, сказав что-то вроде: «Хорошую собрала корзинку», – уехал в аэропорт. На севере обещали морозы под сорок. У нас всего двадцать девять. Переносятся нормально из-за сухости воздуха, но всё равно от остановки до автобуса лицо успевало замёрзнуть, даже если кутаться в шарф. У январского холода полезно только одно свойство – он даёт ощущение уюта. В какое бы тёплое место ты ни зашёл, пусть цветнопольский магазин с извечным запахом бочковой селёдки и пролитого на пол разливного пива, пусть «Беляшная» с равномерным густым запахом выкипевшего растительного масла, пусть автобус, водитель которого так отчаянно курил, что табачный дым просачивался до самого заднего сиденья, везде тепло, охватывающее тебя, немедленно дарило удовольствие. И уже к этому примешивалось особое интимное чувство, рождавшееся у меня, когда я был рядом с Мариной. Встретиться так, чтобы надолго, чтобы поговорить, погулять, посмеяться вместе, не получалось из-за холода, олимпиады по математике, тренировок, домашних заданий, которые накапливались так, что этот завал нужно было разгребать. К тому же Валерий Михайлович весь январь был плох. То из-за соседа, получившего аванс, то из-за знакомых на работе, то из-за злосчастной фотографии красивой женщины с глазами как у Марины. А ко мне она ехать наотрез отказалась, спасибо маме с её неуёмной заботой.

Так, между холодом и уютом, январь и прошёл.

Февраль

Всякий другой месяц, кроме летних, либо начинает четверть, либо заканчивает. Этот – уникален, потому что он посередине третьей четверти, не начинаешь втягиваться в учёбу после каникул и не сдаёшь суматошно все долги. Он безапелляционен – сел и учись. С другой стороны, прожить его можно на расслабоне. Февраль строгий, но не суровый, как и погода в этом месяце. В начале – холодно даже голубям, неохотно слетающимся на рассыпанные старушками крошки хлеба. То есть слетаются, конечно, но лучше бы старушкам накидать крошки на чердаках, где голуби живут, высиживают потомство и отогревают замёрзшие клювы. Не страдают разве что бесшабашные синицы, объедающие голубей, да свиристели, прилетевшие полакомиться урожаем рябины и глядящие с веток на мёрзнущих городских жителей как на слабаков. В последних числах отогревается не только снег, начинающий покрываться тонкой чёрной корочкой и подтаивать по краям тротуаров, но и собаки в будках, лающие теперь гораздо чаще, и коты, внезапным мяуканьем пугающие вечерних пешеходов. Голуби целыми днями вальяжно гуляют среди крошек и своего же обильного помёта, от безделья воркуют и гурчат. Возобновляется подзабытая с декабря капель. Словом, путешествие от зимы до весны за двадцать восемь дней, если год не високосный. Этот был самый обычный.

– Нравятся голуби? – спросила Марина, когда мы гуляли по Цветнополью.

Ну, как гуляли – ходили, держась за руки, по всем четырём улицам. Это очень короткий путь на самом деле. Надо было выбраться куда-нибудь в центр, на Красный проспект или набережную. Или пусть не в центр, а в библиотеку, я обещал сходить туда вместе с Мариной.

– Не очень.

– А кто?

– Ты.

– Нет, из птиц.

– Синицы и свиристели, – ответил я не раздумывая. – Они яркие и красивые.

– А мне воробьи.

– Подожди, сейчас скажу почему, – я сделал вид, будто тяжело задумался. – Потому что они дерзкие. Эй, да ты не такая простая, какой кажешься. Дерзкая девчонка!

– Смешной, – Марина улыбалась, больше глазами, чем губами, но было понятно, что сейчас она про себя хохочет.

– Я думал, тебе нравится тетерев.

– Я думала, тебе нравится птица-носорог.

Бросил в неё куском снега с обочины дороги, прилетела ответка. Я побежал в сторону дома, в котором, кажется, не жили – не было протоптанной во двор тропинки. В палисаднике росла забытая и людьми, и свиристелями калина. Марина отбросила снежок, сняла варежку и сорвала гроздь.

– А калина?

– Нет, калина невкусная, – ответил я. – Обожаю облепиху.

– А мне вкусно, – Марина сунула мёрзлую ягоду в рот, прожевала, выплюнула на ладонь семечко. – Смотри, похоже на сердце.

Действительно семечко калины формой напоминало сердце, как его рисуют в поздравительных открытках.

Я отщипнул от грозди веточку из трёх ягод. Одну отправил в рот. Под тонкой кожицей почувствовал превратившийся в лёд сок. Покатал лёд на языке – подтаяв, он ощущался горьковатым, терпким. Оставшиеся две ягоды поставил на ладони одну на другую, и мне пришла идея.

– Слепим снеговика?

– Снеговика?

– Ну да, снежную бабу или снеговика, с морковкой и руками-палками. Ты говорила, что в этом году хороший урожай морковки. Он будет стоять тут памятником урожаю.

Снег в начале февраля хрупкий и рассыпчатый. Он хорошо пристаёт к перчаткам, однако слепить из него снеговика невозможно. Нужна оттепель, но рядом со мной была дама моего сердца, и обмануть её ожидания было равносильно позору. Я снял шапку и набил туда снега.

– Ты простынешь, – сказала Марина.

– Сейчас мы принесём снег домой, – пояснил я. – А когда он подтает, то слепим снеговичка.

Марина сняла тёмно-синий берет и, хотя я, в свою очередь, запротестовал, тоже набила его снегом. У Марины дома я, сняв перчатки, залез в карман и нашёл там свёрнутый пакет, который мама дала мне, чтобы на обратном пути я купил йогурт. Усмехнулся. Шапку можно было не снимать, обойтись малыми жертвами. С другой стороны, красивый жест, всё такое. Снег мы ссыпали в пакет и поставили возле дивана в коридоре. Отправились на кухню, чтобы подготовить морковку. Нельзя же какую попало использовать для носа. Заодно с морковкой почистили по шесть картофелин, в морозильнике нашлись две котлеты. К приходу с дежурства Валерия Михайловича с кухни распространялся аппетитный обеденный запах.

– У вас с прапорщиком из пакета течёт, – сообщил он.

Конечно же, это вытекал наш неслепленный снеговик. Несформированное тело. Нескатанная голова. Ещё не появившись на свет, он погибал у нас на руках. Мы его теряли, если выражаться сериально.

Выбежали с пакетом в маленький огородик. Я спешно лепил из мягкого водянистого снега продолговатое тело. Посыпал снегом, кричал: «Не умирай!» Марина забежала в дом и вернулась с куртками. «Лепи! Лепи голову!» – орал я.

Вдвоём мы соорудили снеговичка. Морковка оказалась для него слишком большой, тогда мы по очереди откусывали её, пока не доели до нужного размера. Вставленные ягоды калины стали его глазами, из них же сформировали рот. Выражение лица у снеговичка было скептическое и из-за красных глаз слегка маньяческое. Мол, надо же, почти меня проворонили. Мастера, называется, а рук не приделали, приду я к вам во сне, тогда посмотрим. Руки, кстати, приделали. Но чуть позже.

– Назовём её Сню, – предложил я.

То, что снеговик – девочка, было очевидно.

– Не понимаю.

Я написал на снегу: «ЭТО – СНЮ». Марина посмотрела на меня удивлённо.

– Почему?

– Хорошее же имя для снеговика-девочки.

Марина улыбнулась, кивнула. Я вытащил из кармана телефон и попытался их вместе сфотографировать. Сню отлично позировала, а Марина закрыла лицо руками. Потом кинула в меня остатками талого снега и просила больше так не делать. Согласился.

Перед моим уходом вынесли подледеневшего снеговика за ограду, ближе к дороге. Пусть он стоит памятником урожая, заодно познакомится с миром. А мир с ним.

– Вы уже снеговиков вместе начали лепить, – усмехнулся Валерка, когда утром я рассказал о последней прогулке. – Понравилось?

Отёк между глазами, делавший его похожим на побитого хулиганами боксёра, спал. Мрачная синева переносицы сменилась на желтовато-коричневый цвет. Я указал туда пальцем и произнёс с угрозой:

– Понравилось тебе с расквашенным носом ходить?

– У нас хорошая пластическая хирургия, – хохотнул Валерка. – Если что, мне новый нос из остатков старого сделают, а тебе всех своих снеговиков кормить и поить до конца жизни. – Он ловко увернулся от моего пинка, бросил в меня сумку и громко рассмеялся. – Ладно, ладно, – он поднял руки. – Не бей меня, я – личность.

Вжик поинтересовалась, что я буду читать на выбор из Лескова, я ответил, что не выбрал. Валерка предложил мне читать «Тупейный художник», поскольку времени мне не хватит на большее, а Вжик – «Леди Макбет Мценского уезда», потому что она коварная. Вжик попыталась погнаться за Валеркой, но я удержал её за рукав кофты расцветки «январский пион».

– Он личность, – пояснил я. – В отличие от нас, уже побитая. Давай покараем кого-нибудь другого.

Мурзя, пока я отговаривал Вжик бить Валерку, вытащила мою тетрадь по алгебре и хотела списать. Только домашняя работа там была не сделана. Разочарованно кинула тетрадь на мою парту и воскликнула:

– Бодер, ты окончательно офигел!

Что я офигел, было очевидно всем. Ольга Александровна в последний раз отловила меня в рекреации и сказала, что надеется на успешное завершение четверти и что больше за меня хлопотать будет некому. Кстати, её беременность была совершенно очевидна. Как только я в декабре этого не заметил? Пообещал, что закончу четверть хорошо, хотя бы из благодарности за то, что она тратила на меня нервные клетки, вместо того чтобы думать только о будущем ребёнке.

На следующий день завуч представила нового классного руководителя – учителя математики. Его, кстати, Сергей Сергеевич зовут. Он здорово умеет объяснить алгебру, но в качестве классного дебютировал. Мне показалось, что он немного стеснялся ответственности. Но у нас класс не из хулиганов. Правда, и он, уже в новом качестве, попенял мне, что я запустил учёбу, особенно алгебру, а ведь у меня талант. Когда выяснилось, что я не сделал домашнюю, то повторил те же слова, но уже перед классом. Варвара посмотрела на меня жалостливо. Само по себе это было неожиданным, но, что окончательно добило, предложила списывать у неё, если не хватает времени. Трогательно получить столько заботы от камня. Обещал подумать.

Однажды Валерий Михайлович снабдил нас деньгами, и мы поехали покупать Марине новые зимние ботинки. Шнурки на старых были ещё ничего, но всё остальное развалилось. Подошва в нескольких местах отщелилась и грозила отпасть. Я решительно повёл Марину в магазин на Красном проспекте, где сам покупал обувь. Удобная обувь для меня важна, а родителям ходить по магазинам со мной было некогда, да я и сам считал себя взрослым.

Войдя в обувной, Марина остановилась на пороге. Продавец-консультант с удивлением взглянула на неё и на меня. Я – стопроцентное попадание в их покупателя. Марина из тех, что заходят, видят цену и уходят брать обувь от худших китайских производителей. Вообще, у неё с собой было две с чем-то тысячи. Можно купить на рынке дешёвенькие зимние сапожки, со скользящей подошвой и дурновкусной расцветки. На полсезона. Цены на зимнюю обувь в магазине начинались от десятки.

– Здесь очень дорого, – Марина развернулась ко мне.

– Тут сейчас скидки, зима заканчивается. Нам двух тысяч хватит.

Я соврал. Действительно, здесь были скидки, потому что зима заканчивалась. Но на две тысячи, конечно, в этом магазине и тапочек домашних не было. Однако у меня в кармане лежала банковская карта, и я хотел купить сапоги сам. На карте у меня всегда есть деньги, мама и отец туда их периодически подбрасывают на поездки, покупки и просто чтобы было. Меньше десяти тысяч никогда не лежит. Сэкономлю на своих покупках.

Крепко взяв за руку, чтобы не вырвалась, я провёл Марину к стенду с женской зимней обувью. «Что-то конкретное?» – спросила продавец, стараясь подавить в голосе нотки глума. Очень хороши были ботинки за одиннадцать. Кожаные, с плотным текстилем вставки, с круглым мыском, высокие настолько, чтобы снег не засыпался. Но у них были ярко-лиловые зажимы и часть подошвы. С плотными тёмно-синими джинсами и синтепоновыми чёрными штанами, которые Марина надевала в особенно холодные дни, не монтировались никак. Полусапожки мне не понравились покроем. В ботильонах Марину я не мог представить. На сапоги у меня хватило бы, но они тоже были не в её стиле.

– Есть что-то для зимы, типа ботинок? – я сдался, обратившись к продавцу, и сразу уточнил: – Цена не важна.

– Может быть, зимние кроссовки? – произнесла продавец с сомнением, показав на кожаные чёрные кроссовки с мембранной подошвой. – Какой размер у девушки?

– Какой у тебя размер ноги? – повторил я.

– Тридцать седьмой, – отозвалась Марина.

Продавец-консультант, оставив нас под наблюдением коллеги, ушла за кроссовками нужного размера.

– Почти четырнадцать тысяч, – рассеянно сказала Марина, посмотрев на ценник, прикрепленный к шнуркам. – У меня нет таких денег.

– Говорю же, скидки, – сказал я, пытаясь придать лицу бесстрастное выражение. – Давай мне свои две тысячи, я заплачу.

– Я сама, – Марина всматривалась в мои глаза, пытаясь распознать ложь.

– Нет, у меня есть скидочная карта, – я достал её из нагрудного кармана и потряс. – Она оформлена на меня. Платить буду я.

– Ты врёшь мне, – безапелляционно и с особым металлом в голосе произнесла Марина.

Не так сложно догадаться: с четырнадцати до двух скидок не бывает. И ещё глаза меня выдали. Но я попытался.

– Нет, – сказал я, а в голове вертелось: «Пожалуйста, поверь мне, я никогда тебя не обманывал».

– Будете мерить? – спросила подошедшая продавец.

– Нет, – ответила Марина.

– Да, – ответил я.

Открыв коробку, я взял правый кроссовок, вытащил изнутри картонную вставку и, сев перед Мариной на колени, принялся расшнуровывать ей ботинок.

– Я сама, – сказала она и, присев на пуфик, всё же стала снимать свои ботинки.

Отдав кроссовок, отвернулся, отошёл так, чтобы Марина не могла видеть лица продавца, посмотрел, нет ли где-то зеркала, где Марина могла бы увидеть моё отражение, мысленно бросил монетку – орёл.

– Скажете ей, – обратился я к продавцу, – что эти кроссовки стоят две тысячи. Две двести максимум.

Продавец, следившая, как там за моей спиной обращаются с кроссовком модного бренда, замерла и, словно тоже имела проблемы со слухом, непонимающе посмотрела мне в лицо. Хорошая попытка по глазам угадать, не дурачусь ли я или, хуже того, не сумасшедший ли.

– Я оплачу вот этой картой, – продолжил я, доставая из нагрудного кармана банковскую карту. – Полную стоимость. Карта моя, я могу паспорт показать. Ей скажите, что сейчас огромные скидки и это стоит две тысячи. Она нас не слышит.

Повернувшись к Марине, я фальшиво улыбнулся. К счастью, она была занята шнурками.

– Средства для ухода за обувью брать будете? – рассеянно уточнила продавец из-за моей спины.

– Нет, – твёрдо произнёс я и, присев так, чтобы Марина могла видеть моё лицо, уточнил: – Ну как?

– Очень удобно, – ответила она.

– Будете брать? – продавец, судя по голосу, ещё не решила для себя, кто мы такие и не собираемся ли каким-то образом кинуть её на большие деньги.

– Здесь написано, что они стоят почти четырнадцать тысяч, – обратилась Марина к продавцу. – У нас нет таких денег.

Я умоляюще посмотрел на продавца. «Ольга» – было написано у неё на бейджике. Всё сейчас было в руках этой Ольги. Сделать себе выручку или отправить нас на оптовку за сапожками-калошками. Она сомневалась. Присев возле коробки, принялась укладывать кроссовки. Марина внимательно смотрела на неё.

Когда вы танцуете в паре, всё начинается с шага вперёд. Шагающий вперёд кавалер в танце определённо похож на прогуливающегося человека. Все мои походы по городу с рюкзаком за спиной – это ещё и отработка основного шага вперёд. Но с дамой не так. Когда я шагаю вперёд, то для Янки это шаг назад. Это сложнее, требует хорошей физической подготовки. Всё, что я сейчас делал, не отличалось от моих обычных покупок. Ольга попала в необычную ситуацию, требующую определённой психологической готовности. Ей было сложно. Я понимаю её. Этот мир склонен обманывать. Он вообще странный. Кроссовки скрылись под крышкой коробки. Увы. Не срослось. Я вздохнул.

– Сегодня день большой распродажи, – соврала Ольга. – Ликвидация коллекции. Скидки до восьмидесяти процентов. Эти кроссовки стоят две тысячи двести рублей.

Марина перевела взгляд на меня. Выглядел я сейчас не лучше, чем Валерка, обдолбанный учебником биологии. Нет, кровь из носа не пошла, и переносица не опухала на глазах, но удивление от произошедшего было не скрыть. Марина порылась в карманах и отдала мне деньги. Я сунул их себе и отправился к кассе. От нечаянной радости купил и крем для обуви.

Оставив Ольгу недоумевать, мы вышли из магазина. Марина попросила показать ей чек.

– У меня его нет, забыл в магазине, – ответил я. – Кроссовки подошли, возвращать их мы не будем.

– Дай мне чек, – повторила Марина.

Марина! Этот мир склонен обманывать. И я соврал тебе, на самом деле. Каюсь. Чек выбросил, чтобы ты не узнала истинную цену этих зимних кроссовок. Мне очень хотелось сделать тебе подарок. Пусть на Восьмое марта, пусть на день рождения. Ты очень много значишь для меня, и, если твои ноги промокнут от весенней слякоти и ты заболеешь, мне тоже станет плохо. А эти кроссовки очень хороши, и, чтобы промочить ноги в них, надо постараться. И копировать мою походку теперь проще, ведь обувь у нас почти одинаковая. Когда ты мерила кроссовки, я подговорил продавца, чтобы она скрыла от тебя, что стоят они три тысячи двести рублей. Но тысячу не возвращай мне, прошу. Лучше поцелуй за это.

Можно раз за разом мысленно подбрасывать монетку, она будет ложиться так, как вам нужно, и всё будет получаться, но стоит расслабиться и не подбросить, как вам прилетает. Удар по лицу. Громкий шлепок. От северных окраин Красного проспекта до южных можно было услышать. Прохожие оборачивались. Мальчик мажористого вида получил на орехи. Поделом, согласен. Врать нехорошо.

Марина, тряся отбитой о моё лицо кистью руки, уходила, я побежал за ней. Почувствовав, что догоняю, остановилась.

– Я никогда не буду целовать за деньги или подарки, – прошипела Марина. – Никого. Тебя тоже.

– Согласен. Не нужно целовать. Отдашь деньги, когда они будут. Тысяча подождёт.

Марина кивнула и пошла. Я за ней. Ликуя. Чек почти на четырнадцать тысяч, оставшийся на прилавке, не понадобился.

Утром в автобусе Марина была уже в новых кроссовках. Сунув мне тысячную купюру, спросила:

– Как лицо?

– Нормально. Как ладонь?

– Немного болит. В следующий раз возьму кроссовок из коробки.

– Вози с собой учебник биологии.

– Не понимаю.

Рассказал историю Валерки.

Остановка «Газтехкомплект». Иней с окна автобуса тщательно соскоблен, светит луна, и мне видно, как Марина выходит и улыбается. Она знает, что я вижу.

– Мы решили собирать на подарок Серёже на двадцать третье, – сообщила Мурзя последние новости класса. – Сдавать Сфинксу.

Отдал Варваре тысячу, она хотела вернуть двести рублей, но я остановил. В конце концов, Сергей Сергеевич не отказался от идеи взять меня на олимпиаду по математике, несмотря на то, что я балбес. И вообще, потратил много своего времени на работу со мной над олимпиадными задачами. Хотя, насколько я помню, Сергей Сергеевич не служил. Не знаю, может, кому-то из одноклассников нравится, что его поздравляют в этот день, но по мне, так заслуга небольшая. Надо же, вспомнили, что ты мальчик, раз в год, чтобы забыть до следующего. А авансом как защитникам Отечества что-то дарить тоже глупо. Половина одноклассников уже застолбила диагноз – плоскостопие, вторая половина отучится в серьёзных вузах и не пойдёт топтать кирзачи. Если кто и заслуживал подарков на двадцать третье февраля, так прошлый класс Варвары.

– Мы сегодня собрались гулять, – сказала Вжик.

Прекрасно, но я занят. Мы идём в библиотеку. Ради этого соврал Янке о простуде.

Библиотеки кажутся мне устаревшими и ненужными. Всё, что хочешь прочитать, можно скачать в интернете, найти дома или попросить у Валерки. А Марине библиотека нужна. Заходя туда, она не знала, что именно будет читать, ей приходило это в голову, когда брала в руки книгу. Сама по себе книга может дать очень много информации, даже если её не читать. Марина рассказала, что первые книги выбирала на ощупь. Эти удивительные предметы, которые не походили на обыденные кухонные или спальные. Они имели особый запах. Запах книг разнится: от неприятного пыльного, если книга плоха и её никто не хочет читать, до приятного древесного хвойного или осинового, иногда насыщенного, иногда нет, искусственного от обилия краски в дорогих подарочных книгах и типографского свинцового с лёгким складским. Иные, особенно популярные книги из тех, что постоянно брали на дом, пахли кухней, обедами и ужинами, кофе, яичницей, борщом или пирогами. Популярные у мужчин пахли грубым табачным запахом и потом ладоней, таких Марина избегала. Сами страницы тоже дают информацию. Блестят ли они от чрезмерной лощёности и отбеленности, серые ли они, тонкие. Засалены они пальцами или запятнаны едой от частых и неаккуратных прочтений, или, взяв книгу, ты понимаешь, что до тебя её открывали библиотекари, чтобы поставить штамп, и после все о ней забыли. Шершавые книги или гладкие, готовы ли они рассыпаться от одного взгляда или переплёт их выдержит падение с пятого этажа – всё это помогало Марине выбрать ту книгу, которую ей хотелось прочесть.

Однажды, найдя пахнущую пылью книгу Заболоцкого со склеенными страницами, Марина поняла, что многое из её понимания книг лишь видимость и ошибка. Что, видя внешнее, можно заблуждаться, что забытая книга может плохо говорить о людях, а не об авторе. Марине Заболоцкий понравился. Правда, я его стихи не читал. Прочту летом.

Марина бывала здесь часто. Она уверенно пошла в зал с книгами, здороваясь с библиотекарями. Пригласила меня пройти с собой. Я сказал, что подожду у гардероба. Пожала плечами и ушла.

Мимо проходили младшеклассники с родителями – наверное, ожидалось важное мероприятие. Мужчина в серой куртке, войдя, сдёрнул шапочку, снял запотевшие очки и, глядя мимо меня, вытащил наушники из ушей. Скрутив плейер, ушёл за угол. Вслед за ним вошла пара девчонок, обсуждая третью, по их мнению, дуру. Тоже смотрели сквозь меня. Я успел пожалеть, что не пошёл с Мариной. Неприятно быть пустым местом. А вдвоём мы бродили бы среди стеллажей, потерялись, кричали друг другу «ау». Или не кричали. Сели бы тихонько среди книг и обнялись…

– Пойдём?

Задумался и не заметил, как Марина вернулась. Да, часовой из меня никудышный. Сотня шпионов пролезет сквозь забор, пока я его караулю. Двадцать третье февраля не мой праздник.

Шли по аллее, там, где клёны, берёзы и рябины, ягоды на которых проредили свиристели. Вечерело, длинные тени двух идущих людей. Близко. Рядом.

– Бодер!

Моя тень останавливается. Тень Марины делает ещё два шага и тоже останавливается.

Позади нас Вжик, Мурзя и Валерка.

– Ой, а от кого эта деревенская девочка маскируется? – в голосе Вжик злая ирония, делающая больно. Но сейчас она этого не понимает. – Мы её видим. Скажи подружке, что зимой надо носить белый маскхалат, а зелёный камуфляж – летом.

Глупо указывать человеку, что ему носить на улице. Шляпу или кепарик. Пиджак или свитер. Валенки или ботильоны. Розовую куртку за полчемодана денег или перешитую камуфляжную. Как будто ботильоны и розовая куртка могут прибавить интеллекта, или такта, или человечности. А камуфляжная это отнимет.

Марина всё поняла и уходила. Догнал её. Она не останавливалась.

– Поедем на автобусе?

Кивнула.

На остановке затормозила маршрутка. Влезли туда. Это похоже на отступление. На бегство.

– Да, – грустно сказала Марина. – Меня видно. Как бы я хотела исчезнуть. Не оставлять следов.

Утешал её. Говорил, что я рядом и мне приятно, когда она есть. Не исчезает и не прячется. Что без неё мне очень и очень плохо.

– Это меня пугает больше всего, – вздохнула Марина. – Что приручила тебя. И пусть я в этом не виновата, всё равно. Думаю, тебе будет больно без меня. Первое время.

Как я буду без тебя? О чём ты? Что случилось?

Точка бифуркации пройдена. Не сегодня. Гораздо раньше. Не для меня. Для неё. Всё, что дальше, лишь продолжение пути до остановки. Без развилок. Без «а если бы?».

– Они, – сказала Марина, – твои друзья. Они помогут тебе. У тебя есть хорошие друзья.

Друзья не заменят тебя.

Тут я прав.

Я хочу видеть тебя. Завтра.

– Конечно, – ответила Марина.

Несколько дней мы не разговаривали с Вжик, пока нас не помирил Валерка.

Сню сбил грузовик. Чуть съехал с дороги, не заметил и раздавил наше творение. Знакомство с миром оказалось не слишком удачным. Оказывается, я соврал, сказав, что все останутся живы. Сню, наша милая девочка-снеговичок, – умерла. С другой стороны, она всего лишь снеговичок, так что эта моя ложь не такая серьёзная, как в обувном магазине. Всё равно иногда приходится сказать неправду. Ради гуманной цели или по скудости памяти. Только цель требуется обдумать и память тренировать. А главное, не втянуться.

День стоял тёплый. С юга натянуло тучи. Дороги превратились в смесь снежной жижи и грязи. Ноги вязли в снегу на пешеходных тропинках и тротуарах. Лучшая погода для того, чтобы в этом мире появился очередной снеговик. Скатали три снежных шара, поставили один на другой. Ягоды калины склевали свиристели. Вместо глаз использовали бутылочные крышки. К счастью, прошлый год был урожайным на морковь и её ещё много. Пока грелись, сохли и грызли морковку, Марина пересказала последнюю книгу, которую брала в библиотеке. А я и рассказа Лескова не прочитал. Всё, что успеваю, – это точные науки. Остальное или списываю, или мне рассказывает Валерка. Назвали снеговичка Сню-вторая. Пока мы не разговаривали с Вжик, Валерка по очереди рассказывал каждому из нас об умирающих и воскресающих богах. Так громко, что я прослушал его лекцию два раза. Пусть Сню-вторая с частицами Сню-первой будет умирающей и воскресающей богиней.

Сергею Сергеевичу подарили съёмный жёсткий диск, шоколадку, чай, самодельную открытку, в которой все расписались и обещали быть зайками. Он пришёл в восторг, и девчонкам так понравилось, что немедленно стали собирать на подарок Ольге Александровне. Отдал Варваре тысячу. Хорошему человеку не жалко.

На праздник защитников Отечества выпали целых три дня выходных. Конечно, Марина уезжает в Чукалу к больной бабушке. Я понимаю, что очень важно беречь бабушек и дедушек. У меня их четверо, а у Марины одна. Но я очень хотел бы провести эти три дня вместе. Мы бы придумали что-нибудь интересное. Обязательно. Но бабушка – это важный персонаж истории. Не главный, не второстепенный и не третьестепенный. Я её не видел никогда, кроме как однажды на фотографиях. Даже имени её не помню. Это – миф, только не об умирающих и воскресающих богах. Если бабушка умрёт, то, увы, не воскреснет. Я бы очень хотел, чтобы она прожила как можно дольше, увидела правнуков. Это очень печально – терять родственников. Но я, наверное, эгоист. Поэтому для меня бабушка в Чукале ещё и тень, закрывающая Марину. Из-за этой тени она исчезает. Теряется.

Я злился.

Двадцать третьего ко мне пришла Мурзя. Подарила открытку и историю о том, как Валерка провожал её до общаги и к ним прицепились Боба-гоп и ещё Дима. Валерка их не испугался, хотя ему здорово прилетело в переносицу. Правда, после того, как пострадала Валеркина переносица, Мурзя порвала и того и другого на лоскуты. Чтобы я не сомневался в этом, показала кулак со сбитой костяшкой. Наконец-то в скучной жизни Мурзи произошло грандиозное происшествие, а Валерка оказался настоящим героем и защитником, а не только ботаником.

Спросил, почему Мурзя пришла ко мне, а не к своему победителю гопоты. Всё-таки двадцать третье февраля – это скорее Валеркин праздник. Она посмотрела на меня снисходительно и ответила дипломатично:

– Тебя проведать, вдруг ты провожал свою девушку в Цветнополье и тебе тоже расквасили нос.

– Знаю тебя, – ответил я. – Пришла алгебру списывать.

– Можно подумать, ты домашку делаешь. Английский тебе принесла.

Пока я переписывал задания по условным предложениям нулевого типа, Мурзя наделала бутербродов.

– Посоветуй какого-нибудь хорошего поэта, – попросила она, задумчиво прожевав ломтик ветчины с веточкой укропа.

Странно, что не обратилась за этим к Валерке, который в любых вопросах проконсультирует. Можно подумать, то, что я сейчас переживал, делало меня одухотворённым и серьёзным знатоком поэзии. Посоветовал Заболоцкого.

Потом мы с Мурзей вместе сделали всю остальную домашнюю работу. К моему удивлению, её накопилось почти на целый день. С другой стороны, чего я хотел, регулярно её откладывая.

Вечером взялся проводить Мурзю до общежития. Пусть та и заявила, что если кто и пострадает у стен общаги, так это я. С ней теперь побоятся связываться. На это я сказал, что второй кулак у неё не сбит и, если что, буду героически спасён. Мурзя похихикала и согласилась. Мы всю дорогу обсуждали, как будем мочить врагов, но желание повоевать так и осталось в фантазиях. Возле общаги было пусто, лишь выброшенный пакет, примёрзший к образовавшимся от капели сталагмитам, тревожно шуршал на ветру.

Мурзя открыла входную дверь, потом спешно захлопнула и задала вопрос, который, кажется, волновал её весь день.

– Тим, скажи, хорошо – это же ненадолго?

Я открыл рот, чтобы уточнить вопрос, в котором ничего не понял.

– Ладно, не надо, забудь, – протараторила Мурзя и тут же скрылась за дверью.

Утром я почему-то ожидал увидеть сообщение от неё и не ошибся. Судя по времени, пришла она в три часа ночи. Правда, ничего в тексте не понял: «А там, внизу, деревья, звери, птицы, / Большие, сильные, мохнатые, живые, / Сошлись в кружок и на больших гитарах, / На дудочках, на скрипках, на волынках / Вдруг заиграли утреннюю песню, / Встречая нас. И всё кругом запело». Никаких «не тебе» после этих строчек не было. Я в ответ писать ничего не стал.

Двадцать четвёртого пришёл Валерка. Действительно, переносица его снова стала тёмно-лиловой. А говорят, что снаряды в одну и ту же воронку не попадают. Впрочем, Валерка не унывал. Изложил свою версию битвы у общаги, и в его версии она оказалась ещё кровавей. А двадцать третье февраля – ещё и Мурзиным праздником. С ней страна в безопасности и враг не пройдёт.

Мне он, как ни странно, принёс тетради с домашними заданиями, а когда узнал, что я сам их сделал, то похлопал по плечу и предложил рассказать что-нибудь из Лескова. Пересказал и, кажется, ожидал, что я перескажу ему что-то в ответ. Подумав, что вряд ли ему будет интересна история покупки женских зимних кроссовок, промолчал. Тогда Валерка, под поедание оставшихся со вчера бутербродов, прочитал лекцию об основах этологии. Только я его плохо слушал. Все мои мысли были о Чукале и Марине.

Двадцать пятого я ждал, что ко мне приедет Вжик. Достал гитару, разучил песню о коте и этологе, придуманную вчера, после того, как Валерка уехал домой, подобрал аккорды. Только Вжик не пришла. Несмотря на усилия Валерки по нашему замирению, она ещё дулась на то, что я сказал, что у неё ни интеллекта, ни такта, ни человечности. Ну и ладно. Почитал фантастику, а когда надоело, сорвался в Цветнополье, но зря. Дом по Второй Светлой, четырнадцать дробь один, всем видом показывал, что тут никого нет. Подошёл к нашей девочке-снеговичку. Сню-второй бегающие по улице мальчишки снесли голову. И вдобавок с двух сторон унизили собаки. Я слепил новую голову. Морковка оказалась раздавленной, поэтому сделал нос из камешка. Порывшись в урне возле магазина, нашёл две крышки для глаз. Вставил. Сбил с боков жёлтый снег и восстановил их упитанность. Сню-вторая или Сню-вторая с половиной осталась встречать Марину. Уходя, прогнал пробегавшую мимо дворнягу. Собаки делают зиму некрасивой.

Все праздники и выходные стояла слякотная погода, с неба тёк не то снег, похожий на дождь, не то дождь, похожий на снег. К концу праздников ветром разогнало тучи и подморозило так, что на тротуарах скользили даже ботинки с нескользящими подошвами.

– Я скучала.

– Я тоже. Очень. Никто не мог заменить тебя.

Марина улыбнулась.

– Что подарить тебе на Восьмое марта?

– Погуляем?

– Нет, серьёзно.

– Это и будет подарком. Больше ничего не нужно. Понимаешь?

Чуть соскальзывая с наледи тропинки, но удерживая равновесие, Марина пошла от остановки в школу. Отъезжая, автобус взревел двигателем и захрустел льдом под шинами.

Март

По мне, так месяц не женский. Звучит коротко, отрывисто, как маршевая команда. Именно он, а не разлопушённо названный февраль должен был стать мужским. К марту самые ленивые магазины снимают новогоднюю символику, все финтифлюшки, игрушки и гирлянды прячут до ноября и убирают покрытые копотью и пылью ёлки. Красоты в городе убавляется, суровости прибывает. Но Международный женский день, так уж повелось, в марте и проецируется на весь месяц. Жёсткий, но нежный. У нас все девчонки в классе такие. Даже в Варваре к марту стало меньше жёсткости. От проснувшейся нежности она так много времени на переменах проводила со Станиславом, что постоянно опаздывала на уроки. Сначала ей прощали и делали вид, что не обращают внимания, тем более что Варвара ловко изображала стеснение. Но потом раскусили и стали делать замечания. К апрелю устанут и перестанут их делать. Тем более что в отличие, например, от меня Варвара нисколько не скатилась в успеваемости.

В Цветнополье скользко. Всё заледенело: дороги, тротуары, сугробы, кучи золы возле домов, заборы, кусты и деревья. А всё потому, что март – месяц-обманщик. И не только потому, что притворяется девочкой, но и потому, что все ждут от него, что со дня на день снег начнёт таять, смотрят в окно, загадывают, что уж точно завтра. Ну, послезавтра наверняка. А март крутит фигушки и делает вид, что зимний месяц.

В очередной раз думал, что нам стоит выйти на набережную. Хотя там зима ещё явственней. На реке снежные сугробы, из-под которых не видно льда, деревья на том берегу запорошены. Да ещё и солнце стоит именно так, чтобы снег отблеском слепил.

Поэтому мы гуляли по Цветнополью. Здесь разбитая колёсами дорога смёрзшейся колеёй больше напоминает, что начинается весна. В остальном тот же угольный дым, тот же снежный хруст под ногами. Мы купили в магазине печенья. Я достал из рюкзака термос с горячим кофе и две крышки-стакана. Мы бы угостили и Сню-вторую, но ей горячее противопоказано. Далёкое солнце выжгло с южной стороны кусок её тела. Что говорить о горячем дымящем кофе.

– Чем будешь заниматься летом?

– Огородом.

– И всё?

– Читать.

– Может, куда-нибудь съездим вместе? Я билеты куплю.

– В Чукалу, там озёра, там хорошо купаться.

– Поехали в Тобольск, посмотрим Кремль. Хотел с отцом, но нам вместе будет интереснее. А оттуда в Чукалу.

– Возможно.

О горячие стаканы согревались руки. Снова захотелось в путь. Как жалко, что Цветнополье – маленький посёлок. Закрутил крышки, бросил в рюкзак остатки печенья.

– Бежим?

– Бежим.

Нет никакой разницы, куда именно. Во-первых, Земля круглая. Во-вторых, Цветнополье маленькое. В‐третьих, потому что мы бежим рядом.

Был бы я помладше, в классе седьмом, к примеру, то струйкой кофе сделал бы на снегу сердце со стрелой. В моём возрасте это уже как ребячество. А спортивные пробежки в десятом классе – стильно, модно, молодёжно. И всё равно куда. Лишь бы вместе.

В практическом смысле разница есть. Если на восток, то можно добраться до дачных посёлков, если на запад, то направление к школе, на север – упрёшься в железнодорожные пути и придётся сновать среди вагонов, а на юг будет остановка и небольшая роща за ней. Дальше поле и сугробы. С разбега взлетели на наст. Он хрустнул и пошёл трещиной. Марина повисла у меня на спине. Остановился. Повернулся к ней.

Смотрим друг другу в глаза. Тянемся друг к другу. Я чувствую тёплое дыхание Марины. Запах кофе.

– Понимаешь? – спросила она.

Я ничего не ответил. Только кивнул. Понимаю.

Мурзя ткнула меня пальцем в спину. Подпрыгнул так, что воспоминания о вчерашнем на секунду вылетели из головы. Повернулся к ней.

– Хотела проверить, существуешь ли ты в реальности.

– Существую?

Мурзя перегнулась через парту и полушёпотом быстро сказала:

– Ох, Бодер, ты с каждым днём всё прозрачнее. В курсе, что мы тебе вчера пять сообщений послали?

Пять сообщений… Проверял ли я телефон? Очевидно, нет. Может быть, он разряжен. Вставать и идти к автобусу я могу и без будильника на телефоне. Я теперь вообще рано встаю. И поздно ложусь.

Однажды мы припозднились и шли к остановке в темноте. Мартовское солнце днём согревает кирпичные стены так, что прислоняться к ним становится приятно. Встаёт раньше, специально для тебя, замёрзшего в утреннем промозглом тумане. Садится позже, позволяя возвращаться домой с последними закатными лучами. Мы упустили этот момент. Делали алгебру и историю. Впервые вместе. Учебные программы у нас разные, но это не особенно мешало. Понятно, что моя алгебра продвинутее и её задачи я решил бы без труда. А числа Стирлинга, например, Марине непонятны. Зато в истории мы на одном уровне.

Я наотрез отказался от того, чтобы Марина провожала меня до остановки. Сошлись на варианте посередине – дойти вместе до магазина. Луны не было, а освещение в Цветнополье плохое. На улице настолько темно, что сложно разбирать дорогу. В некоторых окнах горел свет, но освещал только палисадники. На контрасте мир казался ещё черней. Мы рисковали сломать ногу на застывших колдобинах дороги. Это неприятно, но неприятнее то, что пришлось идти молча.

– Постой, – Марина отпустила мою руку. – Сейчас.

Она дотронулась холодными пальцами до моих губ. Лёгкий запах крема с календулой.

– Говори.

– Что бы ты ни делала, мне приятно.

– Ты сказал, что тебе приятно.

– Ты понимаешь, что говорят люди в темноте? – удивился я.

– Очень немногие люди, – ответила Марина. – Не к каждому можно прикоснуться пальцами. Только к тем, кто доверяет мне и кому я доверяю.

– Как у тебя получается? – спросил я.

– Научилась. Когда мы жили в Барнауле, нам с Машей и другим девчонкам нечего было делать по вечерам. Тогда мы учились понимать, что говорят люди в темноте. Вот так – пальцами у губ. Может, они у меня подходящие. Темнота не стала говорить, но перестала молчать.

Пальцы от губ скользят по щеке, виску, и кончики скрываются под шапочкой. Приятные. Холодные. Беру их в свои ладони. В ограде залаяла собака, позади захрустел снег. Сзади идёт кто-то тяжёлый. Пыхтит. Подношу пальцы к губам. Что-то шепчу. Кажется, «пока-пока».

В ДК «Изумруд» – День матери.

Хотелось спать.

Со сцены конферансье продолжал программу: «Тимофей Бодер и Яна Бакалова. Венский вальс».

На первом ряду сидели должностные лица. Они здесь для произнесения приветственных речей, поэтому со скукой взирали на детские ансамбли и прочую самодеятельность. Некоторые утомились настолько, что дремали, и наше появление не заставило их разлепить глаза. Остальным в зале хотелось красоты, в нашем городе её совсем немного, а вальс красив. Поэтому, наверное, нас и пригласили. Впрочем, вся программа сегодня яркая, организаторы постарались.

Янка в новом платье, жемчужного цвета. Скоро у нас большой выезд на соревнования, и ей хочется опробовать его. Понять, как оно в движении. Я жду выезда с тоской.

Музыка зазвучала, и мы начали движение по сцене. Это не паркет, но и не керамическая плитка. Обратный поворот. Янке нравится наше движение, да и платье хорошо сидит. Прямой поворот. Выходим в центр. Вращаемся на месте – флекерл. Снова вальсируем по кругу. Против часовой. Почему время не движется назад? Хотя бы застынь на месте. Пусть мы завязнем в слякоти весны, я готов терпеть это. Только не торопись. Хочу прожить каждую минуту. Мы снова выходим в центр. Янка раскраснелась и кажется совсем горячей. Ещё она недовольна. Улыбается, но каждая улыбка её имеет своё значение. За время тренировок и выступлений я научился разбираться. Она танцевала идеально, значит, я что-то сделал неправильно. Янка сейчас, в отличие от меня, тонко ощущает танец. Я думаю скорее о времени. Чувствую время.

Танец закончился. Аплодисменты. Искренние. Должностные лица открыли глаза, отрываясь от созерцания красивого внутреннего мира. Удивлённо посмотрели на сцену. Им показалось, будто пропустили важное, но не могли понять что. Внешняя красота для них недоступна, и они бы вовсе не поднимали веки, но это, увы, необходимо. После нашего выступления кому-то из них произносить приветственную речь матерям.

– Ты недокручивал! – возмущалась Янка. – Ты там вообще спал! Что с тобой?

Изобразил глупую улыбку.

Запах горелого растительного масла. Мы сидели в «Беляшной». Марина разговаривала с Валерой. Я потягивал чай. Он здесь невкусный – много сахара, зато бесплатный. Тётя Наташа налила его от щедрот. На столе ещё два надкусанных пирожка с картошкой, из одного начинка рассыпалась по столу белыми крошками с коричневыми вкраплениями жареного лука.

Восьмое марта. Совместная прогулка по городу от библиотеки и до Музыкального театра. Сегодня Марина надела бежевую куртку, ту, ноябрьскую. Я так привык к её обычному виду, что узнал лишь присмотревшись. Погода тоже очень напоминала ту, ноябрьскую, – солнечно и холодно. Разве что вокруг потемневшие сугробы да куски льда, счищенные с дороги, но не вывезенные. Но те же натоптанные в обход скользких мест тропинки. Те же окна, с наличников которых потихоньку таял снег. Те же крыши, с южной стороны которых снег стёк полностью, а с северной лишь слегка скатился и опасно нависал над тротуаром, грозя упасть неудачливому прохожему на голову. Проходя по улице Пушкина, зашли погреться. Ну да, это не изысканный общепит где-то на Красном проспекте. Но для меня – легендарный. «Беляшная», из которой я не ушёл.

Марина, что-то красиво объясняя Валере, поглядывала на меня – не заскучал ли? Нисколько. Если бы весь день прошёл здесь, среди сборщиков макулатуры, бутылок и случайных посетителей, я бы не огорчился. Серьёзно, без иронии. В их с Валерой разговоре была магия, волшебство и очарование. Я не понимал сути разговора, но и не стремился к пониманию. Нежные пальцы, пахнущие кремом с календулой, которые могут слышать в темноте, говорить жестами и прикосновениями дарить тепло. Я наслаждался их могуществом.

Они попрощались. Валера вернулся на кухню, напоследок посмотрев на меня, будто одобряя. Может быть, мне это показалось. Мы с ним пересеклись последний раз, а спрашивать о сути их разговора я не стал. К тому же Марина вспомнила о пироге и чае. Уже остывших. В несколько глотков разделалась с чаем. Собиралась положить остатки пирога в салфетку, чтобы забрать, но я остановил. В конце концов, на Восьмое марта, гуляя с девочкой, можно купить ей нечто большее, чем пирожок с картофелем.

Пошли на набережную.

– Ты когда-нибудь ходил на тот берег по льду? – спросила Марина.

– Нет, – ответил я, пытаясь сообразить, что бы мне могло понадобиться среди зарослей ив.

– Там красиво, – сказала Марина. – Тут город, а там сразу оказываешься как в лесу. Он похож на сказочный, как о нём пишут в стихотворениях. Только сейчас уже поздно, лёд ненадёжный.

– Ты в этом году ходила? – уточнил я, стало немного обидно, что такое путешествие обошлось без меня.

– Нет, в прошлом, – ответила Марина. – Мы ещё не в Цветнополье жили, а в Угольном.

Угольный – район города, там раньше были склады, с тех пор название осталось. Он был таким же отшибом, что и Цветнополье, а репутация у него была, пожалуй, ещё хуже. К тому же там находилась большая исправительная колония. В нашем городе полно тюрем. С тех пор, как в степи построили военное поселение для защиты солевых промыслов от джунгар, сюда принялись ссылать грабителей и революционеров, убийц и бунтовщиков. Историчка рассказывала, что некоторые старые тюрьмы, те, что дореволюционные, имеют красивые архитектурные решения. Не знаю, можно ли считать архитектуру тюрем девятнадцатого века выдающейся. Для нашего города, пожалуй, да.

Марина рассказала, что на том берегу в реку стекает источник минеральной воды, что там высокие горки и много лыжников, настоящие лабиринты деревьев: берёз, клёнов, сосен, плакучих ив и невысокой ракиты. Жалко, что я узнал об этом только теперь, когда невозможно было пройти туда вместе. Держась за руки. Пообещал сходить следующей зимой.

Шли по набережной навстречу солнцу. Оно стояло прямо над нами, и приходилось закрывать глаза перчатками, потому что до слёз жгло глаза. Или идти спиной вперёд. Или идти и глядеть не под ноги, а друг другу в глаза. Когда идёшь вдвоём, есть множество способов спасаться от слепящего солнца.

Можно взяться за руки и кружиться. Давай попробуем, здесь не нужна музыка, это простой круг по плитке. Это как вибрация. Описали круг, а теперь быстрее и вперёд. Отлично! Здесь без разницы, как ты поставишь ногу и докрутишь ли вращение. Здесь не будут считать ошибки, даже если ты изогнёшься от смеха. Потому что все понимают – это весело. Центробежная сила выталкивает нас на край тротуара. Прекрасно! Уступаем проход молодой женщине с коляской. Та задумалась, глядит вперёд и не замечает нас. Оставляем женщину с её заботами и продолжаем кружиться. У нас впереди много времени. Кружимся, переходя дорогу по зебре. Водители смотрят на нас как на членов секты кружащихся. Всё так. Мы кружащиеся. Попеременно подставляющие спину солнцу. Попеременно прячущиеся в тени друг друга. Вопрос: зачем всё это? – скучен. Просто. Так.

Ввалились в кафешку отдышаться. Заказали чай, курицу, кажется, крылышки, бургер и что-то ещё, такое же вредное для желудка. Ах да, из полезного – дольки сырой моркови. Стоит денег, но не ехать же в Цветнополье, чтобы её погрызть.

Спустились в цокольный этаж. Забрались с подносами в самый дальний угол. За стенкой гомонили дети. Марина хрустнула морковкой. Я хохотнул. Она удивлённо посмотрела. Иногда хруст бывает умилительным. Отложив надкушенный ломтик, Марина взяла мою левую ладонь и внимательно всмотрелась в линии.

– У тебя долгая жизнь.

Я хохотнул ещё громче. Некоторые вещи бывают умильнее хруста морковкой. Марина посмотрела на меня так, словно я кощунствую.

– Я читала, – сказала она. – Ещё в Барнауле. У Маши была книга. По линиям на ладонях можно увидеть будущее.

– Что ещё? – спросил я, стараясь выглядеть серьёзно.

– У тебя будет хорошее здоровье, – палец Марины щекотно скользил вдоль линий, – и деньги, ты всегда будешь нравиться девушкам.

– А мне девушки?

– Конечно, – палец её устремился к мизинцу. – Ещё у тебя будет двое детей.

– Пусти, пусти, – я аккуратно вынул ладонь из рук Марины. – Я не очень хочу знать своё будущее, если честно. Там может оказаться всё не так, как хочу. Буду думать об этом постоянно, печалиться, и, конечно, это сбудется.

Марина улыбнулась и снова захрустела морковкой.

Я взял её ладонь. Левую. Пальцы красивые, тонкие, на кончиках кожа шершавая и чуть слезает от авитаминоза. Когда выйдем, нужно купить витамины. Дежурные аптеки должны работать в праздники. Линии на ладони чёткие. Если бы я понимал что-то в хиромантии, то разобрался бы. Но для меня это как разговор жестами. Так никогда и не выучу. Чуть касаясь, провожу по ладони большим пальцем. Обвожу каждую линию. Прикасаюсь к ладони губами.

– Хватит, – Марина отдёрнула руку. – Давай есть.

На улице темно. Марина долго рассказывала мне о Барнауле. Я ей о Москве и Питере. Тоже долго. Мы возвращались в полупустой маршрутке.

– А сколько детей будет у тебя? – спросил я.

Марина пожала плечами, грустно улыбнулась, мол, что же ты смотрел на ладонь и ничего не понял, балбес.

– Неважно.

Дома почувствовал, что меня морозит. Удивился. Лёг под одеяло и, пытаясь согреться, свернулся калачиком. Едва начал засыпать – телефонный звонок. Звонила мама.

– Ты где?

– В соседней комнате, мам.

Мама зашла, включила свет.

– Я начинаю забывать, как ты выглядишь. Ты дома бываешь? – сказала она удивлённо – пропустила моё возвращение, подготавливая очередной дизайн-документ.

– Бываю, всё нормально, мам.

– Ты в порядке? – Если мама начала задавать такие вопросы, то что-то со мной в самом деле произошло.

– Думаю, что да.

Мама подошла, присела на край кровати, приложила руку ко лбу.

– Нет, Тима, не в порядке. У тебя высокая температура.

Градусник показал тридцать девять с половиной. Мама немедленно дала жаропонижающего. Хотела вызвать скорую, но я сказал, что мне лучше. Жар и вправду немного спал. Мама пообещала приходить среди ночи проверять моё состояние. Только она выключила свет, как я уснул.

Мне редко что-то снится, сколько себя помню. Валерка говорит, что это от хорошего сна. У него сновидений много. Он хотел их анализировать, но потом увлёкся теорией алхимии. А может, в снах такое, что разбирать неудобно. Или неудобно делиться с друзьями. Вжик с Мурзей время от времени пересказывали свои сны. Вжик – с горами, морями и дорогами Европы. Мурзе снились красивые юноши, которые дрались из-за неё. Может, они и преувеличивают. Пусть Валерка разбирается. Я же во снах либо падал откуда-то сверху, натурально подскакивал в постели, и это меня будило. Либо убегал от непонятного и жуткого, но ноги становились тяжёлыми, каменели, и от этого бежал я всё медленней и медленней. Меня догоняли, и тогда я на всякий случай просыпался. Однажды приснилась Янка, и это было так удивительно, что сон запомнился. Правда, он ничем не отличался от реальности. Мы танцевали квикстеп.

Этой ночью, когда я кутался в одеяло, оттого что морозило, и отчаянно потел, когда температура спадала, мне приснилась Марина. Странный сон, потому что в нём стояла абсолютная тишина. Мы кружились по тротуару, но ледяная крошка под ногами не хрустела, не шумел ветер в ушах. И ещё Марина что-то говорила. Но я не мог понять. Говорил ей, что не умею читать по губам, мне никогда это не было нужно, я могу слышать. Раньше мог. Всё, что осталось от моих ощущений, – её лицо и тепло рук. Тогда Марина перестала говорить и поцеловала меня в губы. Это было так неожиданно и необычно, что пересохло во рту.

Проснулся с чувством удивления. И разочарования от того, что сон закончился именно здесь. Губы горели. Во рту в самом деле было сухо. Жалко, что такой замечательный сон не приснился в тот момент, когда я был здоров.

Нашёл на кухне в холодильнике мандарин. Съел. Слегка полегчало. На всякий случай налил ещё чаю. Пока пил, проснулась мама. Дала мне лекарства. Заснул с ощущением, что обязательно что-то приснится. Увы. Видимо, жаропонижающее не только снимает высокую температуру, но и удаляет сны.

Утром попытался пойти в школу. Куда там! Мама встала у двери и запретила мне уходить. На всякий случай позвала отца, хотя сейчас я и с ней одной не справился бы. Сказала, что вызовет врача, и заставила меня лечь обратно в постель. Хотя мне было лучше. Думаю, что лучше.

Всё утро представлял Марину – как она едет в автобусе одна, и накатывала паника. Она могла меня потерять! Подумать, что я больше не буду с ней. Хотя эти мысли, скорее, от высокой температуры. Мама, отправляясь на работу, выдала горсть лекарств и оставила меня на попечение отца. Предупредила, чтобы вызывал скорую, если температура будет держаться под сорок. Ложиться в больницу не хотелось.

Написал Янке, что болею. Получил в ответ несколько истерических сообщений, что она волнуется, что очень не вовремя и чтобы я немедленно, немедленно выздоравливал. Это всё потому, что уже и билеты куплены, а квалификационная книжка на сто рядов прочитана, всем родственникам показана и ждёт новых записей.

Отписался Вжик, Мурзе и Валерке. В ответ прислали сообщения, мол, приедут сегодня. Ответил, что не нужно, у меня высокая температура и не хватало ещё их заразить. Впрочем, Мурзя и Валерка подхватят грипп и без моих вирусов. Завтра напишут, что тоже свалились с высокой температурой. Мы втроём будем поддерживать по переписке Вжик. Она, кстати, не заболеет.

День проходил в полусне. Свободного времени масса, но голова и руки болели. От этого ни на чём сконцентрироваться не мог. Попросил у отца мандаринку, он принёс целый салатник. Счищал корочки и ел. Больше не хотелось ничего, да и мандаринов не очень, но они помогали от сухости во рту.

Доктор осмотрела меня, сообщила, что это грипп, велела сбивать температуру, и если она будет держаться или начнётся, к примеру, одышка, то немедленно вызывать скорую. Отец потом изредка заходил, прислушивался, нет ли хрипов или судорог. Я, как мог, улыбался ему, показывал, что на градуснике нет тридцати девяти. Он вздыхал и выходил.

Когда в комнату зашла Марина, я подумал, что недодержал градусник и на самом деле температура у меня за сорок и начались галлюцинации. Отец, добрая душа, дал ей аптечную маску-повязку, и ситуация сразу стала и серьёзной, и комичной. Люди, скрывающие под марлей пол-лица, на мой вкус, потешны. Я рассмеялся. А Марина, я понял это по глазам, даже не улыбнулась.

– Ты мне приснился, – сказала Марина, беря стул и садясь вплотную к кровати. – И я сразу поняла, что заболел. А потом тебя не было в автобусе.

– И часто снюсь? – уточнил я.

– С тех пор как тебя увидела – часто, но мне кажется, что ты снился мне и раньше, до этой осени.

Ох, я посмотрел на градусник – нет, тридцать восемь и два. Не послышалось. То, что я снился до того, как познакомились, – было одно из самых странных заявлений в моей жизни. А может, и останется. И ещё стало немного обидно оттого, что Марина во сне видит меня регулярно, а мне, как неудачнику, приснилась единожды, и то во время болезни.

– Хочешь, почитаю тебе стихи? – предложила Марина, снимая повязку.

– Ты не заразишься? У меня грипп вообще-то.

– Ты не понял, – ответила Марина. – Я не заболею, читая стихи.

Как стихотворения защищают от болезней, точно неизвестно и Валерке. Возможно, что всё это выдумка. Хочется, чтобы совершенные произведения искусства обладали и магическими свойствами. Что вот есть особенные стихи, красиво построенные, с тонко выписанными эмоциями, и они помогают при недомоганиях. И вообще помогают, когда серо, уныло, плохо.

Однажды я спросил Марину о том, как получилось, что она поняла стихи.

Впервые увиденные стихи казались забавными. Это был Пушкин. Но могла быть и Ахматова. Стопки коротких маленьких строчек напоминали стопки книг. Выглядело это совсем не так, как в рассказах и сказках, которые Марина читала раньше. Она стала искать смысл, и разбираться в переплетениях слов было увлекательно. Потом оказалось, что это не просто маленькие клочки, вырванные и записанные один над другим, что они сплетаются в большее. Оказалось, что каждая строчка такой стопки могла равняться целому увесистому тому. Или нет. В стихах есть особые смыслы и особая вибрация, недоступная прозе. Это как стена бревенчатого дома и высокий тополь, растущий рядом. Древесина есть и там и там, но они совсем разные. Стихи, в отличие от прозы, начинали вибрировать с первых слов, словно тополиная листва от слабого колебания воздуха. В жизни вибрации можно чувствовать всей кожей, если они от громкой музыки, проезжающего трамвая, грома или шагов человека. Но вибрации от поэзии – внутренние, потаённые.

Осенью, когда Марина простыла и заболела, она, чтобы быстрее выздороветь, читала много стихов. И сейчас не боялась гриппа. Он – пустяк, когда есть такое оружие, пусть бы я болел самой заразной формой туберкулёза или холеры. Кстати, с Мариной это действительно работало.

Прекрасно слышать стихи. Я – могу и понимаю красоту звучания, но для Марины это недоступно. Читать вслух она могла только для другого и сейчас делала это. Внутри неё же в это время качались, летали, окрашивались в разные тона, вспыхивали и сияли строчки Ольги Берггольц, Саши Чёрного, Веры Инбер. До того, как мы пересеклись с Мариной, я не знал таких фамилий. До того, как заболел, на самом деле. И вот каждая из них оживлялась Мариной. Для меня.

Я вылез из-под одеяла и сидел на кровати, опираясь спиной о стену. Болезнь ушла из меня в этот момент. Какие уж тут могут быть тридцать восемь с копейками! Пустяки. Мы не отрываясь смотрели друг на друга. Слова оплетали меня, как кокон, я ощущал себя восторженным и спокойным. И только заботливое «ты не устал?» прерывало поток слов.

Нет, Марина, я не устал. И вряд ли устану, слушая тебя.

Температура поднялась только поздно вечером, когда Марина ушла. Значит, и в моём случае стихи давали силы, позволявшие одолеть болезнь. Я скоро поправлюсь. Грипп пройдёт мимо Марины стороной.

Марина приходила ещё и всякий раз читала стихи, а потом мы их обсуждали. Я благодаря её стараниям начал разбираться в стихосложении и поэтах. Раньше читал их больше по программе школы или по рекомендациям Валерки. Теперь, когда Марина уходила, открывал ноутбук и читал поэзию сам. Благо перелом в болезни случился на второй день, дальше температура была невысока, чувствовалась лишь слабость. Если бы не запрет мамы и не отец, присматривавший за мной, я бы провожал Марину. Впрочем, она сказала, что постельный режим нарушать нельзя. Так что нет.

Спустя неделю, когда я пошёл выписываться, на улицах стояла настоящая весенняя погода. Ничего приятного. Снег, впитавший за зиму всю грязь города, сгребаемый на обочины, сочится мутной водой на тротуары так, что приходится идти по бордюру, словно цирковому эквилибристу по канату. Соскользнёшь и промочишь ноги, а этого нельзя допустить. Ручьи несут окурки и прошлогоднюю листву, прогалины пахнут затхлой землёй. И, обходя их, понимаешь, что собаки, делавшие зиму некрасивой, сделали весну совершенно отвратительной, как только все последствия их прогулок вытаяли и завоняли.

В Цветнополье не лучше. Зола растекалась из куч по всей улице. От Сню-второй остался только холмик снега. Палочки-руки, нос-камешек лежат рядом, глаза-крышки смыло водой.

– Чтобы Сню-вторая воскресла, нужно, чтобы она погибла, – сказал я.

Мы стояли возле останков нашего снеговичка. Марина, пока я болел, купила себе весеннюю куртку. Голубую с серыми вставками по бокам, приталенную, они с Валерием Михайловичем взяли, как сказала Марина, недорого на оптовке за Угольным. На ней сидела бесподобно. Так что я глядел не столько на снежный трупик, сколько на Марину.

– На счёт два?

Я кивнул.

– Два!

Мы прыгнули на холмик. Между прочим, окончательная гибель снеговика обходится дорого. Мы провалились в снег по колено, а в самом низу подлым образом оказалась талая вода.

Вылезли из западни и смеялись. Зато Сню воскреснет. Пусть не в наших руках, но непременно.

– Не заболеешь?

– Да нет же, ведь рядом ты.

Мы пошли сушить промокшую обувь.

Пока пили чай, я спросил у Марины: если бы она заболела, то как мне нужно было бы помочь ей?

– Ты бы делал то, что хорошо умеешь делать, – танцевал, – ответила Марина. – Волшебство танца, наверное, ничуть не хуже стихов.

Я согласился. Марина размочила в чае рафинад, похрустела им и спросила:

– А какой танец тебе нравится больше всего?

– Квикстеп, – ответил я, – но и танго тоже. Если бы я танцевал с тобой, то выбрал бы танго. Это второй танец, помнишь, на выступлении?

Марина слегка улыбнулась и задумалась. Рафинад, окончательно размокнув в пальцах, посыпался на стол.

– Да, это красиво.

– Кстати, – сказал я, – когда у вас учебный год заканчивается?

– В конце мая, а что?

– У меня двадцать четвёртого день рождения. Я тебя приглашаю. Когда тебе удобнее будет прийти, двадцать пятого или двадцать шестого?

Ненавижу, когда что-то делается в спешке или внезапно. Планирую всё заранее. Поэтому мы с Валеркой, Вжик и Мурзей ещё на Новый год решили, что мой день рождения будем отмечать в пятницу. А это – двадцать пятое. Я подумал, если Марине будет неудобно, перенесу на субботу. Ничего страшного.

У всех в моей компании дни рождения летом. Валерка и Мурзя вообще родились с зазором в один июльский день. Да ещё и в одном роддоме. Вжик родилась в середине августа, но так как лето она проводила не в городе, то в прошлом году мы отмечали его перед учебным годом. Это был весёлый праздник, закончившийся грозой вместо вечернего салюта и проливным дождём, который зацепил и первое сентября.

Марина задумалась. После неудачной встречи с Вжик я решил, что она откажется. В принципе, понятно. Мне тоже бывало неуютно не в своей компании, и я подумал, что мы вполне сможем отпраздновать день рождения отдельно. Вдвоём. Так даже лучше.

– Приду, когда тебе будет удобнее, – неожиданно сказала Марина.

– Там будут и мои друзья, – напомнил я.

– Пусть.

Мой день рождения – это точка бифуркации для всех, кроме нас с Мариной. Наши точки пройдены. А остальные на очереди. Нет, не мы решаем за моих друзей, они сами, это же их жизнь. Просто двадцать пятое мая, пятница, объяснит то, что будет в сентябре.

Следующие дней восемь я усиленно учился. Не то чтобы класс ушёл вперёд, всего неделю пропустил. Просто отстал в этой четверти. Нужно было нагонять. И так же усиленно тренироваться. Янка, пока я болел, каждый день справлялась о моём здоровье, иногда по два раза. Как только узнала, что выписался, немедленно прислала сообщение, чтобы я, больной и ленивый вомбат, сразу же приступал к тренировкам, ведь пропущена неделя! И там ещё с десяток восклицательных знаков. Хорошо Янке, она оказалась крепче здоровьем. Правда, я потом узнал, что она всё-таки заболела, на несколько дней раньше меня, и, скрыв от всех, перенесла на ногах. Возможно, из-за её фанатического желания быть лучшей я и заразился. От неё же на концерте в ДК «Изумруд».

На самом деле я легко мог послать всех в далёкие дали и проводить время с Мариной. Думаю, что мог. Но Марина тоже всё время была занята. Сказала, что начались важные занятия и мы не сможем видеться в будни до самого вечера и в выходные тоже. Потому что кроме занятий ещё и мероприятия.

Я тосковал. Каждый вечер порывался съездить в Цветнополье, тем более что вечером подмораживало и тошнотворная слякоть становилась хрупким льдом. Ходить по улице становилось куда проще и приятнее. Но Марины в Цветнополье не было. Она допоздна что-то репетировала в школе. Я готов был встречать её на остановке, у магазина, где угодно. Я готов был находиться рядом во время репетиций, пусть они были бы непонятны. Сообщил об этом Марине, когда мы вместе ехали в автобусе.

– Нет, – ответила Марина. – Я не смогу репетировать, если рядом будешь ты. Птица-носорог хочет вылезти из гнезда. Почувствовать то, что было ей недоступно. Но это требует долгой подготовки. Особенно для такой тетери, как я. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал я, хотя ничего не понимал.

– Извини.

Каждое утро было для меня временем свидания. Шесть минут. Мы вместе ехали до остановки «Газтехкомплект», и я, глядя на Марину, не мог оторваться. Она понимала, что я страдаю, сочувствовала, спрашивала: всё ли у меня нормально?

Нормально.

Всё.

В городе, по рассказам Вжик, происходили интересные события. Любопытное, по сведениям Мурзи, случалось на железной дороге, в общаге и у памятника казачеству. В науке, как говорил Валерка, наступал замечательный прорыв. Но я ничего из того, что они говорили, не помню. Только шесть минут в автобусе. Хруст льда под шинами на остановке. Завывание, когда автобус отъезжал. И Марину, сидящую рядом. Её голубую с серыми вставками куртку, берет, тёмно-русые волосы, скрывавшие воротник куртки, чуть вздёрнутый нос, потрескавшиеся губы, глаза, в которых я видел отражение мира. Тоску. Ей тоже хотелось быть чаще со мной.

– Уезжаю на соревнования, – сказал я перед самыми каникулами.

Сразу на два. Сначала на поезде мы ехали в соседний город, оттуда с родителями Янки на самолёте в другую часть России. Участие оплачено, квалификационная книжка готова заполниться новыми победами. Так не вовремя. Я пытался отказаться, но меня убедили, что глупо пахать весь год и слиться в конце. Четвертные оценки выставят без меня. Ничего хорошего по успеваемости в моих раскладах не светило. Потом узнаю. Прилетаем в последний день марта.

– Во сколько твой поезд?

– В семь тридцать. Скорее всего, придут Вжик с Мурзей.

– Неважно.

Вжик с Мурзей не пришли.

Янку окружили родители, бабушки и дедушки, тётя со стороны папы, по очереди напоминали, как будут переживать, напутствовали и подбадривали. Эти слова мы слышали в каждую нашу поездку. Поэтому Янка больше косилась в мою сторону с нескрываемым удовлетворением от того, что я одиноко стоял на перроне.

Объявили посадку, и родители Янки с большими сумками зашли в вагон, а за ними, обнявшись с остающимися родственниками, и она сама. Вслед заходили в вагон и прочие пассажиры. Среди них несколько пар едущих на соревнования, как и мы. Кажется, те же, что и обычно.

– Не вздумай удрать! – пригрозила Янка, поднимаясь по лестнице вагона.

Солнце стояло низко на западе, отчего облака над вокзалом окрашивались в красноватые тона. Обходчик стучал по колёсам. Проводник со скучающим видом просматривал документы и билеты отъезжающих. На весь вокзал объявили, что на третий путь прибывает поезд из Москвы, а отправление нашего через десять минут. Толпа отъезжающих и провожающих постепенно рассасывалась. Проводник, всё так же отчаянно скучая, смотрел на меня – чего я тяну?

Когда я сам понял, что стоять дальше бессмысленно, и закинул сумку на плечо, среди заходящих в вокзал мелькнула синяя куртка с серыми вставками. Это была Марина, и она быстро шла навстречу толпе. На встречу со мной.

Подойдя, Марина взяла мою ладонь. Рука её была мягкой и тёплой. Потом скинула свой рюкзак и принялась в нём рыться. Я непроизвольно улыбнулся. Широко.

– Автобус встал в пробке, – сказала Марина. – Думала, не успею.

– Ты успела, – так же улыбаясь, я сыграл Капитана Очевидность.

– Вот, – сказала она, доставая книгу. – Взяла в библиотеке. Для тебя. Долго ехать – почитаешь. А библиотекари меня поймут, если ненадолго задержу. Только верни.

– Конечно.

Объявили отправление через пять минут. Я явственно ощущал, как сзади, сквозь окно, меня буравит взглядом Янка. Пора было заходить в вагон. В любое другое время я был бы там едва ли не раньше всех. Ненавижу спешку. Но только не сейчас. Хорошо бы эти пять минут продлились долго.

– Пойду, – сказала Марина.

Она ещё раз взяла мою ладонь и прижала к губам. Нет, не для того, чтобы я что-то понял. Вокруг не кромешная темнота, да и я могу слышать звуки. Это другое. Но, пожалуй, и для того, чтобы понял.

– Янка, тебе читали стихи вслух? – спросил я, когда вагон поехал.

На перроне несколько человек махали руками отходящему поезду. Марина уже скрылась в здании вокзала.

– Читали, – буркнула в ответ Янка.

Она всерьёз думала, что я решил сбежать с соревнований, переволновалась и теперь сердилась.

– А мальчики?

– Чего ты пристал? – злилась Янка. – Самочку поменял, и потянуло на стишки?

– Не дуйся, – примирительно сказал я. – Мне тебя ещё по паркету водить. Будешь надутая из рук выскальзывать.

Янка злобно фыркнула и демонстративно повернулась к окну.

Проезжали мост. Под ним машины. Кипит жизнь. В город и из города они шли плотным потоком. Самое время – вечер. За рекой несколько километров серого ивняка.

Пришёл проводник, выдал постельное бельё и о чём-то говорил с родителями Янки. Кажется, я засыпал, потому что не помню ни единого слова из их разговора. Поезд на меня действует как хорошее успокаивающее, сразу хочется укрыться одеялом и спать.

– Ну, эта твоя хотя бы красивая, – вывела меня из полусонного состояния Янка.

– Почитать? – снова предложил я, удивлённый таким её обратным кóрте.

– Почитай, не отстанешь же.

– «Марина Цветаева. Стихотворения. Поэмы. Избранная проза», – прочитал я на обложке и открыл книгу произвольно – пятьсот двадцать вторая страница, «Крысолов».

Эталоном красоты Янка, разумеется, считает себя. Это немного не так, черты лица островаты, такие, словно художник, рисуя её, переборщил с резкостью. Может, потом, когда Янка потеряет хорошую спортивную форму, они разгладятся, станут мягче. Может быть, то, что я читал в дремоте, подчёркивало резкие переходы между тенью и отблесками заходящего солнца.

Выступили хорошо: первое и третье места. На вторых соревнованиях третье место поделили с парой, которая, по мнению Янки, была блатной и их тянули. Её родители немножко постонали на тему, как так можно, что если приехал из глубинки, то не постыдятся засуживать. Но мы всё равно были довольны, к тому же мне казалось, что наш результат справедлив. В поездке я каждый вечер сочинял для Марины большое письмо, в котором пересказывал то, что не мог сказать ей лично, не мог ни написать сообщение в телефоне, ни позвонить, ни отправить электронное письмо. Я ощущал себя человеком, перенёсшимся лет на тридцать назад, хотя и тогда можно было созвониться. Так что на двести тридцать. Мама каждый день слала сообщения и три раза позвонила, сказала, что соскучилась, что почти закончила последний проект, а новый с полмесяца брать не будет, что снег на даче почти сошёл и она посадила рассаду душистого табака. Вжик прислала пять сообщений, одну получил в день отъезда с извинением, что не смогла проводить, по две после соревнований, о датах которых была, конечно же, осведомлена, и в них интересовалась результатами. Одну с поздравлением с победой, одну с оханьем по поводу третьего места. Даже от Мурзи пришло сообщение со строками: «Мое сердце – словно чаша / Горького вина, / Оттого, что встреча наша / Не полна». Я написал: «Чьи стишки?» В ответ пришло: «Бодер, извини, ошиблась». Втроём, вместе с Валеркой, они весело провели каникулы, но мне об этом не писали. Бессмысленно, всё равно далеко и не приеду. Думаю, находись я в городе, было бы ровно то же.

Каждый вечер, садясь сочинять письмо, мысленно сообщал, как всё прекрасно, что стихи прочитал и есть некоторые соображения по этому поводу, и ещё всякие размышления о наших встречах. Каждое утро все эти размышления забывались, и вечером я подбирал слова заново. Схожие со вчерашними. Мой словарный запас довольно ограничен. Иногда хватало всего трёх.

На обратном пути при пересадке в Москве у нас были примерно сутки. Заселились в гостиницу и вышли погулять по ближайшему парку. Родители Янки посчитали, что с нами за короткую прогулку ничего не случится, и остались в номере отсыпаться. Шли мы как парень с девушкой, у которых есть отношения. Разумеется, я дорого бы дал, если бы со мной по московскому парку шла Марина. Янка щебетала о чём-то весеннем, шутила, что обычно ей не очень-то удавалось, задавала мне очевидные вопросы. В общем, внутри неё всё кричало только об одном – получаем класс «А»!

– Чего такой грустный? – тормошила меня Янка.

Наверное, это довольно неприятно – идти рядом не только с беспечным, но и унылым сурикатом. Но я не грустил. Если честно, я прямо сейчас начал сочинять Марине письмо. Пораньше. Смотрел на деревья в парке и описывал, какие они. Рассказывал о скамейках, урнах, плитке тротуарной. Всякой ерунде, одним словом. Это скучно идущей с тобой рядом девушке. Она понимает, что мысли о другой.

– Слушай, если не хочешь гулять, пойдём вернёмся, – в отчаянии сказала Янка.

Я очнулся, внимательно посмотрел на неё. Остролицая девочка, внешне приятная, в бордовой, стёганной ромбом куртке, короткой, подчёркивающей длинные ноги в облегающих итальянских джинсах. Грустная. Стало жалко её. Вот так на Новый год самую заветную мечту напишешь, сожжёшь и сожрёшь, она исполнится, ты счастлив, а никто, совсем никто не хочет разделить с тобой счастье. Потому что у тебя нет друзей. Так сложилось. Только родители, дедушки и бабушки, тётя, но это не то.

– Пойдём найдём кафешку и хорошенько отметим твой класс «А».

– Нет, ты же будешь сидеть рядом, как унылая рыба со дна океана.

Представил на месте Янки Марину и широко улыбнулся.

– Обещаю, что не буду.

Янка внимательно посмотрела на меня, выискивая подвох.

– Всё равно надо вернуться, я у мамы возьму денег, – с некоторым сомнением сказала она.

– У меня всё с собой на карте, – сказал я. – Пир за мой счёт. Если бы не ты, Янка, мы бы до сих пор были вторые по городу. – И добавил привычно: – Понимаешь?

Оставшееся время, до тех пор пока родители Янки окончательно нас не потеряли, мы пили кофе, ели имбирное печенье. Ещё я рассказывал наизусть стихи. Когда-нибудь мне это пригодится. Разумеется, не сейчас. Мы с Янкой всё-таки разные смыслы в них вкладывали. Думаю, что разные.

Из Москвы вылетаешь утром, а прилетаешь ближе к вечеру. Складываются время полёта и разница в часовых поясах. В зале получения багажа, ожидая, пока появится наш, стояли с Янкой рядом.

– Ещё раз спасибо, – сказала она. – И за выступления, и за кафешку, и вообще.

– Пожалуйста, – сказал я, слегка растаяв от похвалы. – У меня день рождения в мае, отмечаем двадцать пятого. Приходи.

– Там будут все твои самочки? – уточнила Янка.

– Конечно. Ещё Валерка.

– Я подумаю.

Янка и её родители ждали, пока к остановке подъедет один из дедушек. Хотели повезти меня до центра города, но я уже вызвал такси. В принципе, недорого, тем более что из центра тоже нужно было выезжать. Когда я сказал, что мне на улицу Вторую Светлую, водитель искренне удивился. Видно, что маршрут от аэропорта до Цветнополья у него впервые. Ничего страшного, всё когда-нибудь случается впервые. Со мной за последний год тоже многое произошло в первый раз. И произойдёт.

Город за время моего отсутствия изменился. Снег остался только с северной стороны домов, заборов, канав и отдельными кусками льда там, где его сгребали в кучу. Лужи подсыхали, и на Второй Светлой можно было найти сухую тропинку.

Повесил сумку на плечо, поздоровался с вышедшим на шум такси из ворот соседом и пошёл в дом.

В прихожей горела лампочка. На продавленном диване валялась очередная газетка со скидками. Я открыл дверь, ведущую в коридорчик. Тишина. Прошёл дальше.

Из кухни тянуло запахом квашеной капусты и рыжикового масла. За столом сидел Валерий Михайлович и, судя по всему, дремал, поскольку от моего нарочито громкого приветствия подскочил. Я представился и спросил Марину. Он некоторое время что-то совмещал в уме, а потом, когда сошлось, сказал:

– Проходи, прапорщик, садись. Марина за хлебом ушла. Скоро будет.

Повесив на крючок куртку, я прошёл на кухню. Сел на стул, сумку бросил рядом.

– Только я даже не рядовой.

– Ничего страшного. Со слухом всё в порядке?

Я кивнул.

– Со зрением, вижу, тоже. Получишь прапорщика легко. А может, до лейтенанта дослужишься.

Мы некоторое время молчали. Можно было спросить о ценах на отопление, где лучше покупать семена на рассаду, подорожали ли с лета продукты в местном магазине. Или о чём там ещё взрослые ведут свои беседы? Можно было спросить о Марине, скучала ли она? Но это интереснее узнать у неё. Можно было, в конце концов, сказать, какая хорошая погода за окном, солнце.

– Скучала, – сказал Валерий Михайлович как бы между прочим. – Маринка у меня хорошая. Только со мной трудно. Ей бы с матерью жить, да вбила себе в голову, что нужно меня беречь. Уж что решила – не изменишь. Если хочешь знать, была б она пацан, быстро шла бы по званиям. Молниеносно. А полковником никогда бы не стала. Там нужна хитрость, манёвр, отойти под напором вероятного противника, перегруппироваться и ударить с фланга. А она не такая. Прямая. Дослужилась бы до подполковника, и всё. Потолок. На мать она похожа, та тоже книжки читала и всё говорила в лоб. Не скрывая. Может, поэтому Маринка на неё и злится. Но ничего, я скоро на новую должность перейду, денег будет больше. А то вон зимние кроссовки на распродажах приходится покупать.

За окном прошёл сосед и за дверью хрипло крикнул: «Валера!»

– Ты, прапорщик, иди в комнату Марины, – пояснил Валерий Михайлович. – А мы со Стасом Игоревичем проведём здесь рекогносцировку.

В комнате тикали часы. Подоконник теперь занимала деревянная ёмкость с землёй. Здесь тоже посадили рассаду. Позвонила мама. По её прикидкам, я из аэропорта должен был уже добраться до дома. Сказал, что приеду немного позже. Мама начала возмущаться, но я сбросил. Выключил телефон. Положил на стол. В сумке нашёл библиотечную книгу и положил рядом с телефоном. На столе нашёлся карандаш. Поставил. Уронил. Поймал. На паркете танцует второй заход, а мы стоим и ждём своей очереди. Музыка играет, но по каким-то причинам наше приглашение откладывается. Мысленно ты на паркете, мысленно ты призёр. И ждать скучно.

– Тимофей.

Оказывается, всё это время я смотрел в окно. Странно смотреть в окно и ничего не видеть. Развернулся.

Марина стояла в дверном проёме. Я подошёл и мягко взял рюкзак у неё из рук.

– Валерий Михайлович просил подождать тебя здесь.

– Я скучала.

Каждый день писал воображаемое письмо на сотни слов. И вот все эти слова выветрились в тот момент, когда их надо бы произнести. Взял ладонь Марины. Кончики пальцев пахнут хлебом. Приятно. Больше не облезают, в аптеке подобрали хорошие витамины. Прикоснулся к пальцам губами. Слова совсем исчезли. Ах да, осталось несколько, точнее три. Их и сказал.

Марина вызвалась меня проводить. Она сердилась на отца. На кухне теперь пахло не столько рыжиковым маслом, сколько ароматами цветнопольского магазина. Сердилась на соседа с его получкой, которую тот сразу тратит и потом ходит занимать стольничек.

– Валерий Михайлович скоро на новую должность перейдёт, – вспомнил я. – Будет больше денег.

– Наверное, переедем отсюда, – вздохнула Марина.

– Соседа этого не будет. Мы два года назад переезжали, я думал, что будет не очень. Но нормально.

– Не знаю.

Мама встретила меня в скверном настроении. В‐первых, я, прилетев, сразу удрал в Цветнополье и не заехал домой. Во-вторых, вчера позвонил Сергей Сергеевич и просветил, что у меня вообще-то две тройки за четверть – по биологии и истории.

Странно, что всего две.

– Совсем перестал учиться! Никуда не годно. За год скатиться из отличника в троечника! Бабушки и дедушки интересуются, как их внук закончил четверть, а мне им врать, что всё хорошо? И это ещё отец на севере. Он бы в ужас пришёл.

Мама преувеличивала степень моего падения. У меня всегда была четвёрка по английскому, и никаким круглым отличником я не был. Первой в жизни двойки за четверть у меня нет благодаря Мурзе. Вместо неё – четвёрка. Потом, отец никогда не стал бы убиваться из-за моих оценок. У него в десятом классе тоже был трояк. Правда, во второй четверти и всего один. Но сам факт.

– Папа немедленно исправил тройку, а я не верю, что ты вообще будешь что-то делать. Вместо учёбы занимаешься непонятно чем! А ведь десятый класс – определяющий!

Меньше всего мне хотелось сейчас клятв, что брошу всё и метнусь за учебники. И так на всю четверть. Сказал, что устал, немного отдохну и примусь штудировать биологию, раз отстал.

Заснул до утра. Хотя первое апреля наступит завтра, соврал сегодня.

Апрель

– Что мне его, привязывать? – уточнил отец. Он вернулся с севера, и мама с порога обстоятельно и в красках описала моё падение. – Закончит как-нибудь школу, а потом выучится на сварщика. Нам на месторождениях сварщики очень нужны.

– Какой сварщик?! – мама даже подскочила.

Меня она в своих фантазиях видела просиживающим штаны в важной конторе, на худой конец, в администрации города замом по какой-нибудь бредятине.

– Самый обыкновенный, – спокойно объяснял отец. – Да, тяжеловато, зато будет при деньгах, а в городе стабильно сможет калымить. Поучаствует в северной самодеятельности, танцевать обучен. Его ещё на центральном телевидении покажут, как сварщика – исполнителя венского вальса. Сейчас такое модно. Но сначала, конечно, отслужит в армии. С его осанкой и в Кремлёвский полк возьмут.

– Несёшь какую-то дичь! – воскликнула мама и, хлопнув дверью, ушла в комнату.

Отец хмыкнул и пошёл её утешать.

Я вздохнул, оделся, налил в термос кофе и отправился прогуляться в сторону центра. Первые пять дней апреля до приезда отца прошли на нервах. Мама переполошилась, что, постоянно работая, упустила моё воспитание. Пошла в наступление, но ничего не получалось. Я говорил, что иду к Валерке, и один раз действительно к нему заехал. Мы сделали задания по геометрии и биологии. В основном мой маршрут был до Цветнополья. Пусть Марина задерживалась допоздна, но каждый день было около десяти градусов тепла. Правда, к вечеру успевало похолодать. Не знаю, что там были за репетиции, но очень долгие. Такие, как наши с Янкой тренировки. Кстати, мы с ней сделали перерыв на неделю. Друг от друга отдохнуть и от спортивно-бальных танцев вообще. Это мне было бы очень на руку, если бы не занятость Марины.

Выйдя из дома, я передумал, развернулся и направился в Цветнополье. Идти туда в апреле пешком не очень приятно. Длинный забор завода, вдоль которого растёт чахлый ранет. Тропинка-тротуар до сих пор местами залита талой водой, и идти лучше по обочине дороги. Мимо часто проезжали грузовики, обдавая пешехода вонючим сизым выхлопом, а там, где асфальт был разбит, ещё и мелкими брызгами из лужиц. Это не центр, выложенный тротуарной плиткой, и не памятник казачеству с тремя клумбами, из которых с осени торчали стебли прошлогодних хризантем.

Остановка «Цветнополье» в сторону дач согнута оттого, что в неё вписался неловкий шофёр. Но половина её цела, сохранилась и скамеечка. Там я и ждал Марину. На этой остановке обычно пусто. С обратной стороны, там, где парковались автобусы и маршрутки, пользуясь тёплой погодой, вышли несколько старушек и продавали проезжающим дары огорода. Несколько банок с соленьями, морковка из погреба. Глядя на них, налил кофе.

Сидел и мечтал о летних месяцах, когда не нужно будет учиться, никаких тренировок. И возможность быть друг с другом без стонов о том, как я запустил учёбу. Думаю, что нам было бы весело. Ведь в городе столько неисхоженных улиц. Я, например, не был в Угольном. Как-то не сложилось, а Марина бы его показала. Мы бы выехали прогуляться за город. Или ходили бы по городским паркам. Вот это я очень хорошо представил. И под шум проезжающих грузовиков и легковушек у меня сложилась песня. Точнее, сначала появился ритм, потом слова начали стекаться, как тающий снег в лужу. Конечно же, то была песня о летнем дне и странствиях двух человек по нему. Идут они, взявшись за руки…

– Тимофей?

Пока во мне бурлили и укладывались слова, подошёл двенадцатый автобус. С Мариной. Она стояла передо мной раскрасневшаяся. В тёплый день с включённой печкой в салоне жарко.

Рассеянно улыбнулся.

– Сижу, жду тебя.

В сентябре отдам песню парням из параллели, когда они всё-таки сорганизуются, выберут название «Двумерные еретики» и перестанут спорить, кому играть на басу. Девчонкам она понравится.

– Давно?

– Нет. Но сочинил песню. Без музыки, только ритм.

Отец замечательно успокоил маму, и поздно вечером, когда я вернулся, она, как пикирующий бомбардировщик, пошла на второй заход. Вызверилась, что вместо домашки я делаю не пойми что не пойми где. Сообщила, что фигушки мне, а не деньги на карту. Раз уж я решил пойти в сварщики, то к чёрту одиннадцатый класс, срочно в пэтэуху к бывшим одноклассникам Варвары и хватит сидеть на шее. У мамы так забавно нос краснеет, когда она орёт, даже мило. Сказал ей об этом, она прогнала меня в комнату, а сама в расстройстве снова пошла утешаться к отцу.

По утрам теперь совсем светло, но не так уж и тепло. За ночь успевало выстыть, а утренний туман добавлял холода. В автобусе мы обменивались тёплыми словами, они были очень кстати, как и печки. По пути описал проблему Марине. Совершенно напрасно, кстати, не нужно девушку впутывать. Но язык – мой враг.

– Ты обязательно учись, – посоветовала Марина. – Это хорошее средство от тоски. Мы много переезжали, и мне бывало грустно расставаться. Особенно с Машей, мы привыкли друг к другу. Ты показывал, что можно бежать. Мне помогала отвлекаться учёба. Меньше в прошлом и будущем, а больше в настоящем. В формулах, таблицах, списках. Тебе поможет. Понимаешь?

– Понимаю, – ответил я, – но мне сложно сосредоточиться. Когда бежишь – бежишь. А когда делаешь уроки… Всё время возвращаюсь к тебе.

– У тебя получится, – Марина прикоснулась к моей щеке пальцами.

Автобус остановился, и она поспешила на выход. Впрочем, водители, как и кондукторы, так привыкли к нам, что обязательно бы подождали, если бы Марина замешкалась.

По утрам я по привычке заходил за Валеркой. В феврале он пытался по пути мне что-то рассказывать, а в марте прекратил. Толку, если у меня в голове кукушечка. Мы сдержанно здоровались и дорогу до школы молчали.

– Всё потому, что у тебя эндорфинов много, – сообщил Валерка этим утром.

– Что? – не понял я.

– Вещества такие, – пояснил Валерка. – Ещё окситоцин. Когда их излишек, человек становится таким, как, гхм, ты. Не веришь, можешь на биологии спросить. Но лучше сам почитай и реферат напиши, а то так и останешься с тройкой за четверть.

– Знаешь, – сказал я, остановившись. – Иди ты со своими веществами и рефератом куда подальше.

– Пойду, – спокойно сказал Валерка. – Только это не мои, а твои вещества.

Обиделся, обогнал меня и быстрым шагом ушёл.

Не стал его догонять. Но на учёбу подналёг. Не из-за учителей, мамы или Валерки, а потому что Марина сказала, что так легче. И вправду было чуть легче. Ну или я себя в этом убедил. Не до конца, потому что несколько раз бросал всё и ехал в Цветнополье.

Человеком правит химия. Это точно. Хотя бы потому, что нервный импульс передаётся с помощью нейромедиаторов, а это химические вещества. В книгах по биологии так пишут. Но вовсе не из-за химии мы с Мариной начали ездить в автобусе номер двенадцать. Если бы решала только химия, то у меня давно были бы отношения с Янкой, ведь мы бываем физически очень близки и нежны. Во время выступления на соревновании нельзя быть с партнёршей как с бревном. Или выбрал бы Вжик или Мурзю, вот уж с кем за всё время знакомства прошло много задушевных разговоров. Нельзя быть хорошим другом и не говорить о важных для тебя вещах. В общем, если бы всё определял окситоцин, то я бы думал только о Янке, потому что он вырабатывается при совместной работе, во время спортивных соревнований, танцев. Или о Мурзе. Или о Вжик. Но нет, сложилось всё в десятом классе с Мариной. Если химия что-то решает, то далеко не окончательно. Иногда вмешиваются мороз, гудение мотора, шуршание шин, вибрации. Но кроме этого есть ещё твой выбор. Иначе я, несомненно, воспылал бы чувствами к студенткам, что поедут сентябрьской субботой из города в Чукалу. Уж чего-чего, а вибрации и гудения мотора хватало.

Реферат я написал, красиво зачитал на уроке, заработал пятёрку.

В воскресенье мы с Мариной собирались на прогулку и во второй половине субботы вместе делали домашнюю работу.

– А что ты думаешь о химии? – спросил я.

– Не очень понимаю органическую химию, – ответила Марина. – Но лучше, чем звук.

– Между нами химия?

Марина привычно оценивающе посмотрела на меня. Потянулась ко мне рукой, прикоснулась.

– Может быть.

В моём реферате было написано, что проверить влияние гормонов можно при расставании. Уровень дофамина и серотонина упадёт, и приведёт это к депрессии. Поэтому расставание так пугающе. И для меня, и для Марины. Никаких расстройств, когда у тебя нет эмоций и ты стоишь посреди снежной целины. Но следы на снегу, я настаиваю, прекрасны. Не нужно их бояться.

Ветрено. В воскресенье идём по набережной. Улица сейчас словно оголённая, с редкими и чахлыми кустиками, поэтому здесь особенно дует. Апрель – месяц ветров. На солнечной стороне можно получать весенний загар – самый лучший. Но в закутках, подворотнях, куда не попадает солнце, ещё жмётся к фундаменту сугроб. Он хоть и маленький, но рождает сквозняк. Однако сейчас не мимолётный ветерок, а хорошо разогнавшийся ветродуй. Может, от самого Ледовитого океана без задержек. Марина в клетчатой штормовке. И хоть под ней тёплый свитер с горлом, мне всё же тревожно. Не хватало простудить её. Но Марина не замечает ветер, который треплет её волосы, выбившиеся из-под берета. Она смотрит на реку.

На реке ледоход. Льдины проплывают мимо, сталкиваются, расходятся с шуршанием и потрескиванием. Для меня. Марина видит блеск солнца в их тающих телах, радужные переливы кромок. Плеска волн в её мире нет.

С севера безмолвно приближается туча. Угрожающая, свинцовая – здесь мы видим мир одинаково. Солнце из последних сил пытается нас согреть, но всем понятно, что туча скоро его закроет и начнётся. Что – не знаю, беспечный сурикат не посмотрел в интернете прогноз погоды.

– Пойдём? – спросил я, глядя, как спешно матери с колясками уходят с набережной.

– Ты хочешь уйти?

– Туча, – показал я на север.

С набережной потянулись физкультурники и первые весенние велосипедисты.

– Останемся, – предложила Марина. – Это красиво.

Ветер усилился – туча гнала его перед собой.

Мы стояли на набережной и ждали начала.

Край тучи у нас над головой. Последний луч солнца. Первые робкие снежинки, как разведчики, падают на нас. Всё нормально! – дают они команду. И тотчас из тучи густо хлопьями валит снег. Теперь слышно не только шуршание льда на реке, но и лёгкий шелест снегопада. Мне. Для Марины это похоже на свежесть. Мы поворачиваемся друг к другу. Её берет моментально белеет от снежинок. Я захожу так, чтобы ветер дул мне в спину, снимаю шарф и оборачиваю его вокруг наших воротников. Теперь мы спрятались. Теперь мы в маленькой тёплой шарфяной норе. Теперь мы единое целое. Эгегей! Ветер и снег, вы нам не страшны. Пусть нас завалит здесь совсем – дыхание согреет.

– Мы играли в снежки и лепили снеговика, – назавтра рассказывала Вжик.

Не мне, одноклассникам, но так, чтобы было слышно. Забавно, что наш с Мариной снеговичок быстро воскрес. Пусть это дело не наших рук. И всё-таки мне приятно.

Впрочем, сегодня он растает. Потеплело, и снег потёк. Мне нравится этот апрельский снегопад. Он обильный и эфемерный. Принёсся с севера, распугал прохожих, скрыл первую траву под собой, обозначил зиму, а назавтра исчезает. Не темнея, как зимний, а всё такой же чистый. Испаряется. Как будто его и не было никогда. Если бы не промокшие от налипшего снега шапочка и шарф, я бы тоже сомневался в нём. Это нереально. Быть вдвоём в снегопад на набережной, и на километры вокруг никого. Думаю, что никого. Неважно.

Теперь на набережной много следов. Люди ходят и оставляют их после себя, показывают, что были здесь. Первыми оставили следы мы с Мариной, теперь не поймёшь где именно, тем более там, где мы стояли, чистят тротуар.

Янка прислала несколько сообщений, в которых было много восклицательных знаков. Суть – надо, светлое будущее ждёт. Поэтому сегодня мы устроили разминку. Возвращаясь с тренировки, вышел на набережную, хотя есть путь домой куда короче. И вообще, на маршрутке можно доехать. Нашёл то место, где мы стояли, осыпаемые снегом. Почувствовал внутри тепло. В городе становилось всё больше тёплых для меня мест. Туда приятно вернуться и постоять. Улыбаться. Просто.

Вспомнил, что Варвара заболела и не пришла на уроки. Рядом села Мурзя.

– Классно Варвара с историчкой поцапалась, – сказала она шёпотом на уроке истории.

– В смысле? – уточнил я, отрываясь от рассказа о внешней политике Николая Первого и подавлении венгерской революции.

– Ты что, не в курсе? – удивилась Мурзя так громко, что историчка остановила свой развёрнутый рассказ. Но замечание делать не стала, и Мурзя продолжила: – Девчонки в классе третий день перетирают. Она на перемене стояла со своим ботаником, ну, слишком близко. Совсем нос к носу. Понимаешь? И тут историчка мимо… – Мурзя прервалась, потому что та грозно на неё посмотрела, – в общем, проходила мимо и сделала замечание. А Варвара ей… Короче, сказала: «Клавдия Александровна, идите куда шли». Что там началось! Историчка Варвару повела к моей тётке. А по пути орала, что такие, как она, потом предают родину.

– Так Варвара из-за этого не пришла?

– Прям, – усмехнулась Мурзя. – Ходила по лужам со своим и заболела. В общем, ей нотации почитали и отпустили. Типа, в первый раз. Варвара смеялась и обещала сегодня идти к доске. Сказала, что принцип.

Пожалел, что битва титанов, ожидаемая всем классом, не состоялась. Я бы, кстати, поставил на Варвару, и не зря. Историчка так и не сможет доказать, что из-за отношений со Станиславом Варвара отупела.

На улице приятная весенняя погода: солнце и едва заметный ветерок.

– Тебе нравится качаться на качелях? – спросила Марина.

– Был маленьким – часто качался. А теперь вырос.

Качели сварены из труб, окрашены голубой краской. Краска облупилась, да и сиденье выглядит гниловатым, но конструкция крепкая. Зимой качели занесло снегом, потом сугроб добавил грейдер, чистящий дорогу. Только сейчас всё растаяло и видно, что качелями пользовались часто. Вокруг вытоптана трава.

– А я и теперь. В Угольном были качели, на них можно было делать солнышко. Делал солнышко?

Марина уселась на сиденье и начала раскачиваться. Раздался неприятный скрежет – подшипники ржавые. Собака из соседнего двора от таких звуков глухо залаяла.

– Вдруг раз – и ты вылетаешь с другой стороны, – продолжала рассказ о солнышке на качелях Марина.

После снегопада внезапно потеплело настолько, что можно ходить без головного убора. Волосы её, свободные, теперь развевались в такт раскачиваниям. Очень мило.

Достигнув предела возможностей и максимального скрежета, качели начали останавливаться. Когда амплитуда сократилась примерно вполовину, Марина лихо слетела с сиденья. Оно ушло чуть в сторону, с дзиньканьем ударилось о столб и остановилось.

Я поднял вверх большой палец.

– Восемь баллов.

– Не понимаю.

– Хороший вестибулярный аппарат, – прокомментировал я, – высокая оценка.

– Пойдём?

– У вас есть солидол или машинное масло? – спросил я.

– Не понимаю.

Я повторил медленно.

Марина посмотрела на качели. Скрип ей не понятен. Нет, Марина, с качелями всё нормально. И ты очень красива, раскачиваясь на них. Но нам нужно смазать их, чтобы скрип не мешал наслаждаться взлётами. Или хотя бы ради собаки. Мы уйдём, прибегут дети качаться, а она так и останется возле своей будки. Страдать.

Машинное масло нашлось у Стаса Игоревича. Он просил остатки вернуть, но нам чуть-чуть и надо было, тем более на флаконе стоял дозатор. Я встал на сиденье и влил немного в подшипники. Раскачал, чтобы масло равномерно растеклось. Марина с интересом смотрела на моё шаманство.

– Теперь не скрипит? – спросила она.

– Сейчас проверю.

Я стряхнул с сиденья грязь и, подмигнув Марине, сел. Вот так, начал встречаться с девушкой, думал, всё, вышел из возраста ребёнка, а оказывается, что если и вышел, то не весь. Давно не садился на качели, и руки некоторое время вспоминали, как грамотно раскачаться. А потом всё пошло как в танце, когда ты знаешь все фигуры, танцуешь, как учили, и краем глаза смотришь, кто и где на паркете, чтобы не создать завал. Качели – просто. Вверх и вниз, и снова вверх, но спиной. Скрип качелей, на радость собаке в будке, совсем лёгкий, неприметный. На её охранном посту никаких угроз для слуха.

Притормозил и спрыгнул не хуже Марины. Остановил качели, добавил ещё масла, на всякий случай. Предложил Марине забраться вместе. Это забавно, когда два, в общем, взрослых человека качаются на одних качелях, стоя друг напротив друга. Я понимаю, ещё в шестом классе мы с Вероникой развлекались так в нашем дворе, и глаза у неё прямо светились от счастья. Но в конце десятого! Теперь мы выглядели умильной парой не только для кондукторов автобуса номер двенадцать, но и для жителей улицы Вторая Светлая. Стоят два тела, одно здоровое, второе поменьше, и качаются, как дети, и ещё тот, что повыше, смеётся на всю улицу. Да у меня на уровне перекладины как раз были пробивающиеся усы! Это вам не шестой класс.

Счистили с сиденья грязь от кроссовок – вдруг на качели прибежит малышня, а масло забыли под стойкой. Пришлось возвращаться. Хорошо, что ему никто не приделал ноги.

Мама сказала, что в субботу и воскресенье поедем убирать дачу. Мол, надо привыкать к физическому труду дворника, раз я заканчиваю учёбу. Почистить участок от листвы, вскопать теплицу и обрезать кустарники там, где мама покажет пальцем. Отец очень не вовремя улетал на вахту. Пожал мне утром руку, пожелал удачи, предупредил, чтобы перестал нервировать мать, пахал на даче, как на галерах, и улетел. У нас на выходные были, в общем-то, планы. Но бросить маму один на один с лопатой я тоже не мог. Тем более она весь апрель на нервах из-за меня.

– Ничего, – сказала Марина. – Я всё равно хотела устроить уборку в ограде. Не переживай.

Выходные были хоть и ветреными, но солнечными. Так что два дня облагораживали дачу. Вьющиеся розы пока раскрывать не стали, их могли добить заморозки. У кустика конского каштана, хотя он был закидан снегом, подмёрзла верхушка, куст гуми вымерз, японский клён перезимовал. Убрали гуми, а чтобы яма не пустовала, сразу же посадили припасённый мамой куст малиноклёна. Вообще, странно, что на такой небольшой территории находится так много работы. Вроде собрал всю листву за субботу, вскопал теплицу, и кажется, что воскресенье освободил. Но нет. Здесь подкрасить, здесь обрезать, здесь протереть. И это ещё апрель: никаких посадок в цветники и клумбы, прополок и стрижки газонов. Мне начало казаться, что мама специально находит, чем меня занять. К концу воскресенья она отметила, что я стал дёрганым. Ну да, стал. Все выходные я только и думал о Марине. Пришёл обедать, закрыл глаза, а там – её образ. Около пяти часов мама, окинув дачу цепким взором ландшафтного дизайнера, заявила, что, пожалуй, до следующих выходных здесь благообразно, мы славно поработали и молодцы.

Слышал от Валерки, что чаще всего в аварии попадают холерики, а меланхоликам приходится часто менять тормозные колодки. Мама – сангвиник. Водит машину мастерски, и ехать с ней приятно. Не слишком быстро, так, что не утыкается в едущие впереди уазики и жигули и нет необходимости давить по тормозам, с другой стороны, играючи обходит фуры. Значит, едет не так уж медленно.

У Цветнополья попросил остановить.

– Тима, всё так серьёзно? – уточнила мама, съезжая на обочину.

Интересно, есть ли в мире измеритель серьёзности? Есть ли точка бифуркации между вчера было ерундово, а сегодня нет? Сложно сказать. Но мне казалось, что теперь очень серьёзно, надолго, а может, и навсегда.

– Бедный мой мальчик, – вздохнув, сказала мама. – Тебе страдать, если что.

– Если что, у тебя внуки будут с очаровательными глазами, – напомнил я.

– Может, получишь высшее образование, а внуки как-нибудь позже? – неожиданно робко спросила мама.

Я кивнул и вылез из машины. Пусть понимает как хочет. Мама открыла окно и крикнула мне вслед, чтобы возвращался ночевать. Усмехнулся. Пусть мы с мамой не слишком похожи внешне, но вот то, что нас так сильно и внезапно перепахали чувства, это в нас общее. Наверное, у дедушки с материной стороны так было и у прабабушки. Не знаю. И ещё если посмотреть на маму, то у нас чувства непроходящие. Думаю, что так.

В выходные Марина не теряла даром времени. Возле ограды было подметено и в палисаднике чисто, а внутри и дорожка, и огород, и ненужный дровник в порядке.

Валерий Михайлович на диванчике изучал очередную газетку. Приветственно кивнул и пальцем показал, что, мол, там. Проходи.

Марина писала домашнюю работу. Хотел незаметно подойти, но едва сделал пару шагов, как она, не поворачиваясь, спросила:

– Устал?

Выражение «спиной чувствовать» в случае Марины было реальностью. Я подошёл и обнял её. Она так же, не поворачиваясь, погладила меня по щеке.

– Нет, – шепнул я, когда пальцы коснулись губ.

– Хочешь чаю?

– Столько его выпил на даче, что несколько дней не смогу пить. Если не мешаю, то просто посижу рядом. Нравится смотреть на тебя.

Марина высвободилась из объятий и повернулась.

– Ты же понимаешь, что я не смогу спокойно писать сочинение? Мне тоже нравится смотреть на тебя.

– Тогда мне уйти?

– Не вздумай. Напишем сочинение вместе. Давай выберем: Фет или Тютчев?

Совместное сочинение по Фету у нас вышло очень неплохим, кстати. На уроке литературы отрывки из него потом зачитают перед классом. Хотя по мне, так Тютчев лучше. Вечером пришло сообщение от Мурзи: «Сердце стынет понемногу, / И у жаркого камина / Лезет в голову больную / Всё такая чертовщина!» Со строчками – понятно, Мурзя тоже писала сочинение по Фету, но зачем высылать их на мой телефон с обычным «не тебе», я не понял. Написал в ответ: «А можно высылать на телефон ТОМУ или ТОЙ?!» В ответ получил: «Ой! Прости». И три смайлика смущения.

В понедельник с Мариной решили делать алгебру вместе. Принёс маме клятву, что уезжаю не забавляться, а действительно взялся за учёбу.

Однажды Марина спросила у меня о том, как получилось, что я понял математику.

Ничего особенного в этом нет. Неудивительно, что никто не спрашивал меня об этом раньше. Сначала мне понравились цифры. Если буква отражала звук, то за цифрой стояло особенное значение. Потом меня заинтересовало то, как они сливаются в большее. Точно так же, как для тебя строки Пушкина сливались в нечто более красивое, чем просто слова, для меня вычисление оказалось красивее простых цифр. Мне нравится строить алгоритмы, вычислять вероятности, решать линейные уравнения. Вероятность того, что мы окажемся в одно время в одной части города, пересечёмся в автобусе и начнём встречаться, была ничтожно мала. Но всё-таки была, и мы пересеклись. И эта ненулевая вероятность – чудо. А ещё математика похожа на поэзию. Её очарование нельзя оценить сразу, как в картинах или музыке. Нужно увидеть красоту в строчках. Всмотреться в буквы и цифры, линии чертежей, чтобы они раскрыли своё волшебство, засияли. Но даже отдельно числа полны магии. К примеру, девять. Если из любого числа не меньше двух цифр вычесть сумму этих цифр, то полученное число будет делиться на девять. Или тысяча один. Всякое трёхзначное число, умноженное на тысячу один, в результате будет этим же числом, записанным два раза.

Математика – это вызов для меня. Когда находишь правильный ответ трудной задачи, испытываешь радость. Наверное, здесь тоже замешан окситоцин, и это не даёт мне особенной силы, в отличие от твоих умений. Ни от кого из одноклассников я не отличаюсь ни быстротой ума, ни памятью, ни вниманием. Всё же мой вызов обыкновеннее, чем те вызовы, на которые пришлось отвечать тебе. И умения в математике – это не твоя удивительная способность читать в темноте пальцами речь с губ.

Потом я немного рассказал о красоте множества Мандельброта, фракталах и кривой Коха. Обычно представляют, что бесконечная линия такая, что возникает из-за горизонта и за ним теряется. Но кривая Коха похожа на дорогу до Чукалы. Всего десять сантиметров по карте, а петляет так, что кажется, никогда не приедешь. Так и кривая Коха, замкнутая, но бесконечная. Независимо от того, откуда мы выезжаем, до конца доехать невозможно. Можно гнать, если ты холерик, или притормаживать, сверяясь с навигатором, если ты меланхолик. Бесполезно. Это путь навсегда.

Я знаю ещё многое в математике и когда-нибудь расскажу тебе об этом. Но ни алгебра, ни тригонометрия не объясняют простого факта, что при встрече с тобой, Марина, моё сердце начинает биться, будто я пробежал марафон. Когда я вижу, как ты быстрым шагом подходишь ко мне, я начинаю улыбаться. Здесь другое.

– А семнадцать? – спросила Марина, когда я уходил.

– Что? – не понял я.

– В этом числе есть магия? У меня день рождения семнадцатого сентября.

– Не могу сказать точно, – признался я. – Думаю, что есть в любом.

Семнадцать равно сумме цифр его куба, это я у математика уточнил. Вполне магическое число.

Апрель заканчивался солнечно и ветрено. Потянулась к солнцу ранняя трава. Мама привезла с дачи пакет листьев крапивы, мальвы, любистока. Взялась сварить весенние щи, но с любистоком перебрала, грубоватый у него запах и вкус.

– Ешь, ешь, – ехидно приговаривала мама, – любим-трава же, тебе полезно.

Тоже мне знахарка-дилетант, мне и без её травок прекрасно.

Всё хорошо было в апреле у Валерки. Он всё-таки взялся за анализ сновидений, прервал молчание и рассказал о нескольких. Правда, в них фигурировали еда и кот Генрих, но Валерка убеждал, что это важные символы. Чего, я, правда, позабыл.

Замечательно заканчивался апрель у Вжик. Семья определилась с летним отдыхом, и Вжик предвкушала Барселону и Милан. Поэтому наш город на несколько дней показался ей милым и симпатичным. Звала гулять по набережной, но я не пошёл.

Даже у Варвары всё было как нельзя лучше. Каждую перемену она бежала в химбиокласс и два раза попросила, чтобы я перенёс её сумку с учебниками в следующий кабинет, а сама усвистела посреди урока.

Только Мурзя последнюю неделю апреля ходила в грусти. Не знаю почему, может, с матерью дома проблемы. Ложилась на парту позади меня, прикрывалась учебником и моей спиной и отлёживалась. На вопросы отвечала, что просто взгрустнулось.

На майские праздники Марина, само собой, уезжала. В этом году выпало целых четыре дня подряд. Это же сколько можно отдыхать! Мало январских каникул, долгого двадцать третьего февраля и весенних каникул, так ещё очередная напасть. В субботу отучились за понедельник, и снова в школу только в четверг. Эх!

Конечно, переживал я не из-за школы, а из-за Марины. Я провожал её на автовокзале. С рюкзаком и тяжёлой сумкой. Мне вес показался значительным, не знаю, какие там подарки, но, если Марина каждый раз столько возила, это возмутительно. Бабушка наверняка могла бы прожить и без половины этого груза.

Сказал об этом.

– Обычно сумка легче, – успокаивала меня Марина.

Не знаю, кажется, девочкам вообще не нужно носить ничего тяжелее рюкзака с тремя учебниками. Пусть с пятью. Для остального есть родители или мальчики.

Мы стояли на пятой платформе. Подошёл Volvo, большой, удобный, и увёз Марину. Вот и всё. Впрочем, я ещё перелез оградку платформы, помахать на прощание. Пусть меня погнал оттуда охранник, ерунда.

По дороге домой позвонил всем. Валерка проделывал эксперименты со сновидениями, на праздники собирался спать, записывать и по новой. Мурзя не отвечала. Надо было съездить проведать. Но тут ответила Вжик и согласилась проводить апрель вместе.

– Тим, скажи, гормоны – они на всех действуют? – спросила Вжик, ковыряя пирожное.

– На всех, – машинально ответил я. – Вообще, тебе лучше у Валерки спросить, он прочтёт лекцию.

– Ну его, – сказала Вжик, – он зануда.

Я пожал плечами. В кафе звучала ненавязчивая мелодия. За окном шумел город. Мне было хорошо и спокойно. Я так осенью с Вжик сидел. Наверное, ненадолго вернулся в детство.

– Но это ужасно! – Вжик отложила ложечку. – Вы все как с ума посходили!

– Кто все? – на ум пришла только Варвара. И я, разумеется.

Вжик рассказала, что этой весной полкласса, на её вкус, попятило. Я – первый, но ещё Варвара (Вжик впервые не назвала её Сфинксом), те, что сидят на первой парте, оказывается, не просто так сидят, а ещё пять одноклассниц начали встречаться с парнями, и у двоих одноклассников появились девушки.

– Нет, я никогда такой дурочкой не буду! – подытожила рассказ Вжик и вновь взялась за ложечку.

Я кивнул.

– Вот скажи, – Вжик отодвинула пирожное, – откуда эти гормоны берутся?

– Гипофиз, надпочечники, – без энтузиазма начал перечислять я. – Может, тебе проще прогуглиться?

– А они в классе как-то передаваться могут? От одного другому.

– Воздушно-капельно? – уточнил я.

– Дурак, – вздохнула Вжик. – Вот даже Мурзя потому что.

– Что Мурзя?

– Она тоже, – заговорщицки понизила голос Вжик. – Прислала мне сообщение дурацкое. Со стишками. Представляешь? – полистала историю сообщений в своём смартфоне. – Нет. Удалила уже. Я ей пишу: «Что это?» А она отвечает: «Прости-прости, у меня лапки, я ошиблась».

– Вжик, – сказал я, – что в этом странного? Мурзя и мне такие шлёт иногда. По ошибке. Последний раз были строчки из Фета.

– Видишь, – сказала Вжик назидательно, – и у неё тоже. Вы, когда у вас вот это вот начинается, – тут Вжик изобразила третьестепенного героя из зомби-апокалипсиса, – вы сразу стихи друг другу читаете. Что с Мурзей делать?

– Я бы порадовался за неё.

– Порадовался бы он, – буркнула Вжик и в третий раз взялась за поедание пирожного. – Всё-таки вы дураки! – При этих словах Вжик взмахнула ложечкой, и во все стороны полетели кусочки крема. – Я уж точно никогда такой не буду.

Я очередной раз кивнул и подумал, что это, наверное, выглядит не очень интересно, если наблюдать со стороны Вжик, но очень здорово, когда это в тебе. Гормоны доберутся и до Вжик. Потом. Может, и воздушно-капельно.

– Но это ничем хорошим не кончится! – заявила Вжик, когда мы расходились.

Май

– Обожаю май, – сказала Мурзя, почёсывая за ушком кота Генриха.

Сакраментально, в общем. Май – месяц цветения, лиственной свежести и первых гроз. Прекрасный. Солнце снова выходит надолго, пусть с дачи рано не уедешь, зато там расцвели крокусы. Весь Первомай мы с мамой занимались теплицей. День был не по-весеннему жаркий. Поэтому во второй половине дня мы вынесли шезлонги на площадку из клинкера, пили купленный по пути берёзовый сок в трёхлитровой банке, получали первый весенний загар и болтали о всяких пустяках. Впрочем, загар у меня с апреля.

Второго мая я и Мурзя собрались у Валерки. Тот принёс свои записи и в особенном порядке разложил их. Вдвоём мы уговорили его рассказать об исследованиях снов. Точнее, уговаривала Мурзя, а мне это показалось неинтересным, но я решил быть сегодня за неё и поддакивал.

В мае часто меняется погода. Вот вчера было жарко, хоть в футболке ходи, а назавтра снег. Когда я учился в шестом классе, он выпал на мой день рождения. Мы с Вероникой вместо тренировки играли в снежки. Сегодня за окном грохали первые в этом году грозовые раскаты. Нельзя сказать, что гроза у нас частое явление, скорее наоборот. Поэтому каждый гром встречаю с восторгом. Кот Генрих, напротив, при каждом раскате пытался удрать из рук Мурзи под диван. Валерка принялся за рассказ о своих снах, предварив это общей лекцией об анализе сновидений. Будто нам это было интересно, а не то, кто из девчонок ему снится. Никто на самом деле, один раз историчка приснилась, и только. Думаю, что он не соврал. Хотя, наверное, я его просто плохо слушал и часть пропустил. Я представлял то, как гремит сейчас гроза в Чукале. Судя по тому, как подрагивали чашки с кофе на табуретке при особенно близких раскатах, Марина может чувствовать гром. Автобус из Чукалы приезжал на автовокзал в шесть часов, и мне хотелось успеть её встретить. Так что я чаще, чем на Мурзю с Генрихом и Валерку, смотрел на часы. Кстати, у Мурзи прошла грусть, и она была совсем обычной, напрасно Вжик била тревогу. В четыре часа сказал, что пора, лучше раньше на час приехать, чем опоздать. Валерка хотел дать свой зонтик, но я отказался, пусть он лучше Мурзю проводит. Да и тучи разошлись.

– Устала, – Марина подала мне сумку. – У бабушки огород больше и ограда. Все выходные наводила там порядок.

Сумка была ненамного легче, чем когда Марина ехала в Чукалу.

– Бабушка куриного мяса передала, – пояснила она, когда я начал ворчать на тему того, что заставляют носить тяжести. – Обычно меня папа встречает.

В Чукале тоже прошла гроза, и Марина представляла, что она в городе тоже, а гроза ей, как и мне, нравится.

Тротуары в Цветнополье, затянутые слоем грязи, после дождя скользили. Без хороших резиновых сапог здесь не вариант. Я в высоких кроссовках, а Марина уезжала в кедах. Я шёл напролом, тем более на мне была сумка – не попрыгаешь. Марина выбирала более-менее сухой путь, а через лужи я подавал руку, чтобы легче было перескочить. И всё равно иногда у нас получалось кружиться в грязи. Это отдалённо напоминало движения медленного вальса.

Замок выскользнул из рук и глухо упал на крыльцо. Вспомнил, как зимой замерзал у порога. Сказал об этом Марине, она напомнила, что я пообещал больше так не делать.

Пока Марина ставила чай и разогревала ужин – сидел за столом. Карандаш, брошенный рядом с тетрадками по алгебре и физике, с начала весны изрядно уменьшился. Среди тетрадей затерялась книга в газетной обложке. Название читать не стал – Марина расскажет, да и так понятно, что там.

– Я хочу тебя попросить, – Марина отодвинула карандашный огрызок и поставила чашки на стол. – Только пообещай, что сделаешь.

– Обещаю, что сделаю, – сказал я. – Всё что хочешь.

Марина развернула газетную обложку книги, и под ней обнаружилась фотография. Протянула, я взял. С глянцевой поверхности на меня смотрела молодая красивая женщина, похожая на Марину. Такие же большие тёмные глаза, едва прикрытый чёлкой высокий лоб, волосы с чуть вьющимися кончиками. Не схожи были разве что накрашенные, романтично улыбающиеся губы. Марина губ не красила.

– Нашла, где её прячет папа. Хотела порвать и выбросить, но не смогла. Пожалуйста, сделай это ты.

Я взялся за кончики фотографии. Кажется, так просто – изорвать на мелкие клочки. Стереть следы, и останется в памяти только бесконечная белая равнина. Ничего больше. Нет, на самом деле. Память просто так не стереть. Определённо, мама Марины смотрела на меня с вызовом. Я медлил.

– Вот поэтому я не хочу, чтобы ты меня фотографировал, – сказала Марина металлическим голосом, отметив мою нерешительность. – Папа не может спокойно смотреть. И знаешь, почему я не смогла порвать эту последнюю фотографию? Потому что я тоже как папа. Мне не хватает её. Она тёплая и мягкая. И понимала меня без слов. Звала к себе, но я нужна здесь. Помнишь куртку, в которой я пришла к фонтану? Это её подарок. Ещё зимние сапоги дарила, но я всё отдала. Быть с ней хорошо, но этого никогда не случится. И много времени нужно, чтобы забыть.

Зимние сапоги, кстати, напрасно отдала, почти всю зиму проходив в развалюхах. Хотя если идти на принцип, то правильно. Наверное.

– Можно позже порву? – попросил я.

– Да, но, пожалуйста, не храни её. Порви и выброси.

– А что с остальными её фотографиями?

Марина развела руками, мол, понимай как хочешь.

Я соврал Марине, потому что так и не смог ничего сделать с портретом её матери. Несколько раз пытался. Честно. Но всякий раз, видя в портрете Марину, только взрослую, опускал руки. Закинул в ящик с медалями.

– Смотри, – Мурзя ткнула меня пальцем в спину и протянула телефон. – Я Валерку вчера фотографировала, а он меня.

Полистал снимки. Валерка со своим зонтиком выглядел важным, будто только что получил докторскую степень, а Мурзя так улыбалась, что могла бы засветить снимки, если бы на телефоне объектив был чуть похуже.

– А ты на выходных не пойдёшь с нами гулять? – уточнила Мурзя скорее для очистки совести. Ответ она знала.

К выходным прилетел отец. Почётная должность главного копателя семьи перешла к нему. Я же с чистой совестью смог налить в термос кофе, заехать за Мариной, и мы отправились в центр. Можно было и в Угольный, но там, по Марининым словам, до сих пор стояла грязь, а у неё кеды.

На деревьях распустились первые листья. Ещё маленькие, едва заметные. Нормально улицы зазеленеют к восьмому мая. Мы шли по Красному проспекту от фонтана на север.

– Если пойти дальше, – Марина показала в один из проулков, – то там мама.

– Ты была у неё? – удивился я.

– Последний раз в марте. Женька подрос. Это мой брат. У него всё хорошо со слухом. Я сначала очень злилась на маму. А потом увидела её с коляской, а в ней Женька. Раньше его не видно было, а теперь сидел и улыбался. Такой смешной. И я перестала злиться. Он тоже похож на маму. Я подумала, если мы так похожи, то, глядя на него, смогу вспомнить себя в его возрасте. Нет. Не смогла. Только мы больше не будем встречаться.

– Поругались?

– Нет. Всё хорошо.

– Тогда почему?

– Я испугалась, что смогу остаться с мамой. А это нельзя. И потом, скоро у папы новая должность.

Чуть позже, надышавшись приятным запахом распускающихся тополиных листьев, мы зашли в кафе, взяли по булочке и сели на скамейку возле остановки транспорта. Проезжали автобусы, маршрутки, полные спешащих по своим делам людей. Сплошным потоком по дороге двигались машины, тоже куда-то торопились. Только мы не зависели от времени.

– От мамы я научилась понимать стихи, – Марине хотелось выговориться о матери. – Она мне поясняла некоторые сложные вещи. Мы ходили к оврагу, ещё в Барнауле, и она показывала мне, как шуршат лопухи. И что значит «мурлыкает кот», и почему он мурлыкает умильней. И что такое крик аиста, и почему он слетел на крышу. Понимаешь? Самое важное не что происходит, а почему. Так мама мне сказала, и я думаю, что она права. Звуков я всё равно не услышу и не пойму так, как понимаешь ты. Посмотри, сейчас отходит автобус. Земля немного вибрирует, и наверняка он издаёт громкий звук. И люди вокруг ходят. Я вижу, как они разговаривают. Я не знаю, как это, но знаю почему. Едут, потому что нужно. Разговаривают, потому что интересно. Правда?

Я кивнул.

– В сентябре на элеватор я ходила одна, – продолжила Марина разговор. – Смотрела на стаю галок и злилась. И на себя, и на маму, которая не подскажет, как это. А потом появился ты. У тебя хорошо получается объяснять.

Марина допила кофе, остатки булочки сунула в карман штормовки и встала.

– Если постучишь мне в дверь, я пойму, что это ты. Не услышу, но пойму. Сказать почему?

Нет, я знаю. У меня так же. Сейчас вокруг очень много звуков. Автобусы, машины, шаги и голоса людей, музыка из дома напротив, едва заметный шум ветра. Но слышу я только твой чуть металлический голос. И из всего, что происходит вокруг, вижу только тебя. И если ты постучишь мне в дверь, я пойму, что это ты.

Я протянул ладонь, Марина свою. И, взявшись за руки, мы пошли дальше.

Ночью мне не спалось. Отчего-то вспомнилась Марина и её рассказ о матери. Например, мама скажет отцу: не сложилось, я хочу быть с другим, – и уйдёт к дяде Андрею. Папа уедет, он самостоятельный, а я останусь с мамой. Бред!

Однажды я спросил у родителей, были ли у них когда-нибудь мысли развестись. Они, конечно, ругались, бывало, но не до развода. Впрочем, припомнила мама, когда мне было лет пять, отец накормил меня протёртым хреном, и я так закашлялся, что она отлупила отца кроссовкой. Заявила, что он хочет угробить малыша, и как с таким дураком жить? Подошва у кроссовки оказалась исключительно жёсткой, и у отца было два рассечения. Тут же я перестал кашлять, а у отца лицо моментально залило кровью. И мама не знала, кого теперь жальче. У отца с того времени шрам остался примерно по форме протектора, но он его чёлкой маскирует. Если бы мама при рассказе не показала, то я бы и не знал. Они пообещали друг другу, что отец больше не будут кормить меня хреном, а мама его бить кроссовкой, и они помирились. Увы, у Марины в семье всё было серьёзно и навсегда.

Я повернулся в постели, помотал головой, чтобы сама мысль о разводе родителей исчезла. Решил никогда не думать об этом.

Девятого мая в городе – салют. С утра перекрывают набережную, ставят палатки с газводой и разными мелочами для детей. Прадедов своих я не помню, только видел на фотографиях. Двое из них во время войны были в армии, один попал в плен под Киевом, другой отслужил всю войну на Камчатке, двое были эвакуированы с заводами в наш город из Харькова, да так и остались. Отец с мамой праздник отмечают на даче, с бабушками и дедушками. Отличный повод собраться вместе.

Праздник значимый, весь город увешан плакатами с солдатами, суровыми, но нежными. На всех растяжках – поздравления с гвоздиками. Вместе собираются не только мои родственники. И всё же я не поклонник прогулок на салют. Празднующие люди, к сожалению, не всегда знают меру, поэтому приятный запах распустившейся листвы перебивается густой вонью цветнопольского магазина. Слишком много людей с нездорово-красными лицами, компаний с детьми и пивом, бросающих жестяные банки прямо под ноги, и бывших одноклассников Варвары с непонятными настойками, прячущихся одновременно от полиции и предков. В прошлом году мы решили не ходить на салют, а собрались у меня дома с тремя коробками конфет и соком. Во что-то играли, пока не приехали родители. Салют посмотрели в трансляции, и отец после него благополучно всех развёз.

В этот раз я предложил сходить на салют сам. Сидеть дома, когда весна наконец расцветает, по крайней мере глупо. Взял рюкзак с термосом, печенье, встретил на остановке Марину, точнее, она помахала из автобуса. Пару дней до этого стояла прохладная погода, но сегодня начало теплеть, и на улице было градусов пятнадцать. Вышли на Красном проспекте, едва проехав памятник казачеству. Может, стоило доехать до Музыкального театра, там салют видно лучше, но куда интереснее дойти пешком.

Река разлилась. Половодье. Если наклониться через парапет и протянуть руку вниз, то холодную майскую воду можно зачерпнуть. В новостях передавали, что в низинах Угольного залило частный сектор и его героически спасали. Вода не собиралась уходить, сделали подобие плотины. Мы с Мариной хотели сходить туда и посмотреть, но времени не было, да и погода не позволила. Марина набрала пригоршню воды, и она тоненькой струйкой стекала на асфальт. Мимо проходили патрульные полицейские и строго запретили нам так делать. Странный запрет. Я бы лучше придирался к тем, кто на ногах твердо не стоял, но тогда с набережной пришлось бы выгнать изрядную часть празднующих. Марина пожала плечами вслед уходящим полицейским, вытерла руки о джинсы, и мы отправились в сторону центра.

С каждым нашим шагом солнце опускалось всё ниже за реку, и вот уже появилась баржа, с которой и производился салют. Где-то впереди духовой оркестр играл военные марши. Из раскрытого окна многоэтажки слышалось что-то пошло-попсовое. Эти звуки смешивались с шагами по асфальту в общий гул. Множество ожидающих салюта людей, кто с шумящими детьми, кто один, кто компанией, слилось в густой человеческий поток. В нём, словно влекомые рекой щепки, встречались одноклассники поодиночке и группами. Каждый пытался определить, кто рядом со мной: Мурзя или Вжик. Удивлялись, когда понимали, что я держу за руку неизвестную девушку. Почти столкнулись и с Варварой. Она тоже не стала ничего выдумывать на этот вечер и в ожидании салюта щебетала со Станиславом. Счастливая. Поздоровался с ними, но, кажется, сейчас я имел такое же значение для Варвары, как она для меня в сентябре. Она глаз не отводила от своего парня из химбио.

Поток постепенно оседал у парапета, смотровых площадок у самой реки или, наоборот, прижимался к зданиям, выискивая лучшие места для просмотра. На самом деле смотреть салют можно с любой точки набережной, всполохи его даже из моей квартиры видны, но почему-то самыми престижными считаются места у парапета. На него, несмотря на запреты полиции, допив свою бурду, уселись бывшие одноклассники Варвары, мамочки водрузили малышей, парни девушек, а в одном месте забрался лихой дедок. Он при первых залпах закричит не «Ура!», как все, а «За ВДВ!».

Марина, прижавшись ко мне спиной, смотрела салют молча. Сначала ощущается лёгкая дрожь. Это стреляет орудие. Потом тоненький след раскрывается многоцветным огненным шаром. Роем огоньков-пчёл. Расцветающим блистающим цветком. Полыхающими спиралями, улетающими во все стороны. И этот взрыв в воздухе тоже ощущается как вибрация.

– Красиво, – сказала Марина, с сожалением глядя на уплывающую баржу и небо.

В небе загорались звёзды.

– Красиво, – согласился я.

Люди с набережной уходили по домам. Кому рано утром на работу, кому в школу, у кого-то, как у бывших одноклассников Варвары, осталось ещё немного пойла и его надо допить. Скоро никого не останется.

Мы никуда не пошли.

Вечерний свежий ветер дул мне в спину. За спиной у Марины едва зеленеющая ива. И фонарь.

– Знаешь астрономию? – спросил я.

– Астрономию? – уточнила Марина. – Могу показать Большую Медведицу и Венеру. Ещё помню стихи: «Взгляни на звёзды: между них милее всех одна! За что же? Ранее встаёт, ярчей горит она?» И ещё мы с Машей, когда я жила в Барнауле, читали книгу по астрологии. Там о звёздах разная ерунда.

– Ерунда?

– Всё, что там написано, уже неважно, – сказала Марина и, поискав на небе знакомое, показала пальцем. – Большая Медведица – вон тот ковш.

В городе звёзды видны куда хуже, чем в Чукале, но всё же я показал и Малую Медведицу, и Орион. Потом нашёл Гвоздодёр, и Колобка, и Танцора, иначе Бодера Великолепного.

Марина рассмеялась.

– А вот там, – показал я на заветное место среди звёзд, – вот там – созвездие Марина.

– Покажи ещё раз, – попросила Марина. – Вдруг захочется ночью посмотреть на Бодера Великолепного.

– Только эти звёзды виднее за городом или хотя бы в Чукале. Здесь освещение засвечивает и сияние слабее.

Марина кивнула.

Через три миллиарда лет в космосе столкнутся Андромеда и наш Млечный Путь. Две галактики, со всеми своими звёздами, станут одной. Прямо сейчас они приближаются друг к другу, уже сели на космических остановках в идущие двенадцатые автобусы и едут со скоростью триста километров в секунду. Когда одна галактика заметит другую и выскочит из своего автобуса, чтобы залезть в идущий навстречу, то человечества, конечно, не будет. Солнце станет другим, исчезнут Гвоздодёр, Колобок, даже Большая Медведица. Что уж говорить о Танцоре и Марине. И это будет грандиозным космическим событием. Очень красивым, не хуже сегодняшнего салюта, я однажды видел модель столкновения. Есть ещё мнение, что галактики всего лишь приблизятся и разъедутся в разные стороны, не замечая друг друга. Навсегда. Так что это всё не точно.

Май – последний месяц учёбы. Многим давно известны годовые оценки, поэтому они автоматически доучиваются и грезят о каникулах. Расслабляют и долгие праздники, после которых наступает тёплая погода и вовсе не хочется в школу. Некоторым, как мне, нужно было исправлять тройки прошлой четверти в худшем случае на четвёрки. Не до пропусков. Утром мы вновь ехали в автобусе. Марина дремала, но только я вошёл – улыбнулась. Никогда не видел её такой сонной. Мы вернулись глубокой ночью на такси, но я выспался.

– Смотрела на звёзды, – смущённо пояснила Марина. – До восхода.

– И мы смотрели на звёзды, – удивился Валерка, выслушав мой рассказ о салюте. – Поехали в центр, думали тебя там встретить. Вас. А потом просто гуляли.

– Как твой анализ снов? – спросил я.

– Да ну его, – отмахнулся Валерка. – Мы с Вжик решили заняться анализом картин Климта и Шиле, это интереснее.

Марина возобновила свои репетиции. Я снова ездил на тренировки, но в основном напряжённо занимался биологией и историей. Кстати, Янка сказала, что подумала и на день рождения приедет. Уточняла, что мне подарить.

С подарками сложно. Мне, в общем, ничего и не нужно. Всё, что нужно, это быть с Мариной. А вещи – такой вздор. Попросил Янку подарить что-нибудь, что напоминало бы о ней самой. Подумал, что неплохо собрать коллекцию аватаров друзей.

– Я не понимаю, что такое аватар, – сказала Марина.

Мы сделали перерыв после решения задач по алгебре. Впереди нам предстояла домашняя работа по английскому – самое сложное. Самое время пить кофе или чай. Пусть просто воду с сухариками, только не заниматься. Увы, Мурзи с нами не было, и мы тянули, разговаривая о разных пустяках. Заодно и о подарках на день рождения.

Я объяснил, что аватар – это воплощение человека, напоминание о нём и как бы его замена. Плохонькая, но замена. И, в общем, было понятно, что Марина мне подарит.

– Мне понравилось смотреть на звёзды, – сказала Марина. – Скажи, мерцание звёзд – это звук?

Нет. Звёзды удивительно молчаливы. Все, включая падающие. Они не кричат и не смеются, как катающиеся на горках малыши. Падают в тишине и без стука. Хотя это лишь метеоры, которым не посчастливилось быть притянутыми Землёй. Впрочем, метеоры сами нашли Землю. Ворвались и сгорели. Но мы с тобой не похожи на метеоры. У нас всерьёз и надолго. Мы как большие, солидные звёзды, те, которым миллиард лет. Раньше я думал, что небесные звёзды равнодушны, но в последнее время мне кажется, что смотрят они с интересом. Забавно смотреть, как внизу на небольшой планете два человека майским вечером, когда совсем поздно, темно и третий раз позвонила мама, расстаются посреди Цветнополья. На улице Второй Светлой, там, где проулком она переходит в Третью Светлую. Стоят и никак не могут расстаться. Смотрят друг на друга и ждут, пока один не отвернётся и не зашагает к остановке или домой. Время идёт, и никто не хочет быть первым. Потому что так тяжело отвернуться и остаться одному. А ведь это ненадолго, завтра утром они вместе поедут автобусом номер двенадцать.

– Думаешь, звёздам интересно? Думаешь, они не видели ничего интереснее? Столько встреч и расставаний. Столько стихов об этом. Быть может, сейчас в Барнауле сидит Маша у себя дома, собирается наконец делать английский, и с ней рядом тоже Тимофей или Николай. И во Владивостоке. И в Мурманске. Повторяется много раз. Неужели ты думаешь, что звёзды на всех на них смотрят?

Ну и дураки, что не смотрят. Когда мы все вырастем, разве станет на нас так же интересно смотреть? Разве будет нам, выросшим, интересно, что такое звёзды? Что такое шумящие тысячами крыл галки? Что такое мурлыкающий кот? И самое главное, почему это всё? Ведь мы досконально узнаем и о звёздах, и о галках, и о котах, и когда высаживать рассаду. Понимаешь? И особенно нам там будет ясно почему. Так что если на кого и смотреть, то на нас сейчас. На наши встречи и расставания. Пусть ненадолго.

Остановка «Газтехкомплект» в середине мая очаровательна. Несколько кустов черёмухи вокруг расцвели. Пара чахлых ранеток ждёт своего часа. Марина выходит и идёт сквозь эти сказочные белоснежные кусты, сквозь аромат. Пусть красота эфемерна. Через неделю от черёмуховой сказки не останется ничего, следом маленький снегопад устроят лепестки ранеток, дождь смоет их на дорогу, и автобусы вмесят их в грязь. Когда оценить красоту остановки «Газтехкомплект», как не сейчас?

Есть народная примета, и она часто сбывается, – когда зацветает черёмуха, жди похолодания. В этом году всего пару майских дней и было прохладно, а к выходным обещали двадцать пять.

Отец снова улетел. Обещал позвонить в день рождения и просил мотыжить дачу, как святой Франциск. Этим всю субботу и занимался. Заранее ко дню рождения вычистил замощённую площадку: раз будет Янка, то мы непременно станцуем, иначе Вжик не отвяжется. Потом прорыхлил грядки и помогал маме высаживать рассаду цветов, накрывая их пластиковыми стаканчиками на случай ночных заморозков. Подрезал ветви войлочной вишни, которая, по мнению мамы, не слишком хорошо распустилась, подвязал клематисы. К следующим выходным только и нужно было привезти музыкальную стереосистему и, разумеется, угощение.

Всё воскресенье снова занимался огородной работой. Но в этот раз с Мариной. Сначала копал грядки под морковь и свёклу. Вообще, у Смоленицыных две лопаты, и Марина хотела помогать, но я отобрал вторую и закинул в сарай. Во-первых, копать землю должен мужчина, если он рядом. Во-вторых, торопиться некуда, весь день впереди, а грядки невелики. Земля в Цветнополье суглинистая, поэтому выворачивалась большими комками, которые нужно тщательно разбивать. У нас на даче супесь и копается куда легче. Марина принесла табуреточку, сидела и смотрела, как я измельчаю комья лопатой. Пока я отдыхал, она взяла грабли и ловко, словно всегда это делала, сформировала две грядки. Затем щепой мы прочертили бороздки и, засыпав семена, ладошками присыпали их землёй. В ненужном дровнике нашлось ведро с навозом, грядки аккуратным тонким слоем замульчировали. Пока мыли руки, пришёл сосед.

– Марина, у тебя рука лёгкая? – спросил он.

– Лёгкая? – не поняла Марина.

Я вспомнил, как мы покупали зимние кроссовки, и подумал, что рука не очень и лёгкая.

– Я знаю, – с хитрецой сказал Стас Игоревич, – если уж что засеешь, то вёдер не хватит в погреб таскать. Вот и мне надо морковку посадить.

Пошли к соседу. В ограде у него царило запустение: заржавевшие электрические моторы и прочий хлам ожидали, когда их отнесут в пункт приёма цветного металла, кирпичная отмостка едва проглядывала из-под глинистой почвы, вдоль забора торчали стебли прошлогоднего бурьяна. В огороде нас ждала вскопанная грядка. Марина выбрала из грядки не разбитые лопатой куски и сделала из них бортики. Потом вдвоём мы быстро её засеяли.

– Ну вот, – сказал Стас Игоревич, – первая морковка твоя. Приходите осенью, пионеры.

Дела на сегодня закончились.

– Побежим? – спросила Марина, когда мы пообедали.

– Куда?

– Нет разницы, мы же в Цветнополье.

– Тогда пойдём ко мне на дачу, – предложил я и на всякий случай заверил: – Это близко, и мамы там нет.

С собой у меня не было термоса с кофе, печенье мы забыли на столе. Подкрепимся на даче травками, если будет нужно.

В середине мая люди только начинают привыкать к лету. Можно ходить в одной футболке, но после зимних курток так – неуютно. Поэтому сверху надевают джинсовый тёмно-серый пиджак, как на Марине, или жилет со множеством кармашков, как на мне. В двадцать пять в них жарковато. Я, между прочим, предлагал Марине понести её пиджак, но она отказалась и стойко терпела. На аллее не выдержала и сняла, оставшись в тоненькой футболке.

Водопровод ещё не подключили, но у нас есть колодец. Из него мы не пьём, но для весеннего полива он хорош. Или если нужно смыть пыль и пот. Что в первую очередь мы и сделали. Я хотел снять с себя футболку, но постеснялся, несмотря на неплохую физическую форму, рельефа телу недостаёт.

– Здесь красиво, – сказала Марина, осматриваясь.

– Да, – согласился я, – у мамы талант устраивать красоту.

Пусть крокусы отцвели, зато распустились тюльпаны, собирались цвести ирисы и водосбор. Я показал крышу ящика под навоз, поросшую тимьяном и мятой, альпийскую горку, стену, увитую лимонником, и стену, где летом вырастут вьющиеся розы. Пусть один вид роз вымерз, зато японский клён и конский каштан перезимовали неплохо.

– У твоей мамы тоже лёгкие руки, – сообщила Марина.

– Когда как, – я вспомнил, сколько посадок было сделано зря. – Вот в этом году куст гуми замёрз.

Дачный дом всегда запирался, а ключи мама забирала с собой. Прийти в голову, что я отправлюсь на дачу без неё, не могло никому, в первую очередь мне. Хорошо, что шезлонги мы оставили в домике для инструментов, ключ от которого всегда был на даче. Пусть отец и запинался о них, зато сейчас очень пригодились. Поставили на площадку, которая специально планировалась для отдыха и танцев. Здесь в следующую пятницу мы с Янкой обязательно покажем что-нибудь из последнего выступления. Вжик хоть и видела, но не всё, да и остальным будет что оценить.

– А тебе здесь нравится?

– Да, – ответил я. – Особенно с тобой. Вообще, мне здесь часто приходят в голову песни. Смотрю в небо, как бегут облака, и вместе с ними в голове начинают бежать строчки, а в строчки встраиваются слова. Всё это сплетается, и можно подбирать музыку.

Рядом можно сидеть бесконечно, но всё же людям нужно пить, да и Марина могла проголодаться. Можно сходить в киоск на остановке, но ходу почти километр. Поэтому я нашёл в домике для инструментов котелок, отец иногда готовил на открытом огне, для этого устроили в дальнем углу площадку с кострищем. Набрал воду из колодца, если её прокипятить, то мы не станем козлятами. Развели огонь и, как юные маги, начали искать ингредиенты для питательного зелья. В чай я положил молодые листья лимонника, бадана и недавно взошедшей лапчатки. В суп наломали стеблей ревеня, нарвали листьев кроваво-красного щавеля, прятавшуюся у забора крапивку и любисток. Я хотел сунуть топор, но Марина остановила. Без топора получилось неэстетично, да и есть этот склизкий, кислый суп не слишком вкусно. Мы его выплеснули в компост, надеюсь, дождевые черви будут довольны. Зато чай, в который мы ещё и мяту добавили, получился замечательным. Жаль, точный рецепт не на чем было записать, я потом долго подбирал вкус, всё лето, да так и не подобрал.

Когда возвращались, Марина вдруг схватила меня за руку и рванула на юг, за остановку, туда, где небольшая роща. Мы остановились в самом конце, там, где в феврале был наст, потом всё залило весенней водой. Теперь тут стало сухо и пробивалась короткая весенняя трава.

– Тима, побудем ещё немного здесь, – попросила Марина.

Она впервые назвала меня Тимой.

– Хоть всю ночь.

Я сел на искривлённый, пригнутый к земле берёзовый ствол, а Марина упала на траву, раскинув руки, и закрыла глаза. Расстёгнутый тёмно-серый пиджак разметался в обе стороны. Хотел сказать, что земля ещё холодная и так можно простудиться, да и клещи в траве могут ползать, но, кажется, сейчас это было не важно. Слез со ствола и сел рядом на колени. Прикоснулся к умиротворённо-счастливому лицу Марины, её ресницы от прикосновения чуть дрогнули. Мысленная монетка, смысл в которой вдруг исчез, звякнула, упала на ребро и закатилась в глубины подсознания. Я понимал, что если прямо сейчас нарушить поставленное на первой прогулке первое условие наших встреч, то ничего за это не будет. Но я просто сидел рядом. Впереди у нас были три летних месяца. Успею. Темнело, и, пока солнце совсем не скрылось, я всё смотрел и смотрел на Марину, в тоненькой футболке лежащую на майской траве. И, кроме нас, никого. Лишь дрозды выискивали здесь былинки для гнёзд да посматривали на нас, вдруг есть что и для них. Но у нас было только друг для друга. А потом дрозды улетели спать.

В эту ночь мне приснилась Марина. Мы стояли в саду, где по деревьям скакали белки, на поляне пробегали косули и из-под ног вылетали дрозды и куропатки. В пруду плавали золотые рыбки, можно было зачерпнуть воду и смотреть, как струйкой она выливается из пригоршни. Трава росла густая, и, очевидно, её постригли, может, специально для нас. Мы сидели на земле нагие, и мне запомнились не только запахи и шорохи, но и ощущение своего тела. Чувство переполненности…

В понедельник Вжик сказала, что у меня математический склад ума и я должен просчитывать все варианты. Если собрать её, Марину и Янку, то обязательно кому-то будет неуютно. А так дни рождения не празднуют. Будет лучше, если мой день рождения я вообще проведу только с Мариной. Можно подумать, что, когда мы собирались у Вжик, среди толпы коллег по бизнесу её отца, всем было уютно. К тому же мы всё обговорили на Новый год, и зачем переигрывать заново – непонятно. К удивлению, Вжик поддержал Валерка. Сказал, что вообще-то она права и если устраивать праздник, то у гостей должна быть элементарная совместимость друг с другом. К счастью, на мою сторону встала Мурзя, иначе неизвестно, чем бы этот демарш закончился. Хорошо, что она всегда за движуху. Вдвоём мы уговорили Валерку отказаться от забастовки. Но Вжик так и осталась в сомнениях.

Полетела последняя учебная неделя. В смысле, настоящая. Потому что последние несколько дней мая к учителям ходили только те, у кого оставались долги. Тем более что начинались государственные экзамены в девятом и одиннадцатом классах. Хорошо учиться в десятом – на тревоги девятиклашек можно смотреть снисходительно, а проблемы выпускного класса ещё не волнуют. В пятницу, двадцать пятого, почти все получили годовые оценки. Долгов у меня не осталось даже по истории и английскому. Я вполне справедливо получил по этим предметам четвёрки. Валерка вышел круглым отличником, подтянув физкультуру, Вжик поставили четвёрку по химии, Мурзя заработала пятёрку не только по английскому, но и по химии, биологии и литературе, что для неё стало прорывом.

Сергей Сергеевич похвалил нас всех, сказал, что результаты его радуют, Бодер, например, последнюю четверть вообще ударно провёл и не скатился в троечники. Следующий год будет более определяющим, чем этот. Ни в коем случае нельзя снижать требования к себе, потому что нам сдавать ЕГЭ, а его похвалит директор и, может, выдаст премию. На этом слове Сергей Сергеевич лучезарно улыбнулся, захлопнул классный журнал и пожелал провести последнее школьное лето так, чтобы было не стыдно, ни ему за наши выходки, ни нам за бесцельно проведённые лучшие месяцы жизни.

Собирались отмечать вечером на даче. Я приехал с мамой сразу после школы. Привезли и музыку, и угощение. Мама попросила отпраздновать без эксцессов и отбыла домой. Оставшись один, накрыл стол, сделал красивую причёску и переоделся в парадно-танцевальное, разумеется, без фрака, это уж слишком официально.

Первой, в восемь вечера, на такси прикатила Янка. В элегантном свободном брючном костюме, в таком удобно танцевать. Поцеловала в щёку, окутав лёгким запахом лака, вручила подарок, сказав, что родители попросили вернуться до полуночи. Заверил, что лично отвезу её к порогу дома. Показал Янке площадку из клинкера, она сказала, что не паркет, но вальс на ней танцевать можно.

Затем с остановки пришли Вжик, Валерка и Мурзя. Пока они шли, придумали поздравление и немедленно, прямо на аллее станцевали отрывок из «Лебединого озера». Получилось смешно, даже Янка смеялась. Вжик объявила, что других подарков не припасено, но, судя по тому, какой рюкзак навьючили на Валерку, это было не так.

Когда закончили подарочную часть, а свёртки и пакеты аккуратно убрали в дачный домик, пришла Марина. Опасался, что она в последний момент передумает.

Удивительно, но Марину в платье и туфлях я не сразу узнал. На самом деле я никогда не видел её в платье, в халате, даже в шортах. Она и дома носила джинсы. Стоявшая чуть в стороне Мурзя прошептала: «Бодер, прихлопни рот».

– Тебе идёт, – сказал я, понимая, что ещё чуточку поторможу, и Марина смутится.

– Да, – ответила она и протянула подарок.

Это был пакет с саженцем, из которого торчали листья.

– Чубушник, – пояснила Марина.

– Чу… что? – хохотнула стоявшая у меня за спиной Вжик.

– По-другому называется садовый жасмин, – спокойно пояснила Марина. – Ты хотел, чтобы я подарила свой аватар, вот он.

– Я думал, ты подаришь книгу стихов, – сказал я зачем-то.

– Нет, Тима, книга – это как дощатый забор с надписями, а чубушник – живой растущий куст рядом. Древесина есть и там и там, но они совсем разные. Когда мы жили в Угольном, то у нас рос такой. В начале июня он будет цвести, приятно, сладко, и чувствовать его аромат можно издалека. Ты будешь смотреть на него и сочинять новые песни. Понимаешь? А в однажды прочитанной книге новые стихи не появятся. Если выбрать аватар, то это чубушник.

Решил посадить его завтра, а сегодня присыпал землёй. Марина стояла рядом.

– Почему ты раньше не ходила в платье?

– Всё потому, Тима, что раньше было не нужно, а сегодня я хочу сделать что-то такое, чего никогда не делала, и в последний раз. Наверное, выйдет плохо. Однажды ты сказал о лучшем танце для пары. Я хочу танцевать с тобой танго. Я видела, как танцуют танго. Нельзя танцевать танго в джинсах.

До меня не сразу дошёл смысл слов. Второе открытие за вечер.

– Ты же говорила, что это невозможно для тебя!

– Я и сейчас так считаю, – сказала Марина. – Воспитатель Кристина, я тебе говорила о ней, она умеет танго. И согласилась научить. Всю весну мы репетировали.

Так вот что это были за репетиции!

– Не слышу музыку, но знаю движения. Вот, – Марина подала мне флешку. – Здесь та музыка, под которую я училась, – и повторила сказанную когда-то фразу: – Птица-носорог хочет вылезти из гнезда.

– Почувствовать то, что было ей недоступно, – продолжил я.

– Понимаешь?

Некоторые вещи я не очень хорошо понимаю. Но пойму. Потом.

– А прежде чем упиться соком до беспамятства за нашего Тиму, – подняла первый стакан Вжик, – предлагаю выпить этот персиковый нектар за замечательное окончание десятого класса. Яночка, у тебя ведь троек нет?

Янка, сидевшая напротив, зашипела, схватила стакан, и я в ту же секунду подумал, что надо бы перехватить руку, иначе она обольёт Вжик. Но нет, Янка не плеснула и не нагрубила, а сквозь зубы предложила:

– На брудершафт, за успеваемость.

– С тобой? – усмехнулась Вжик.

– Слабо?

– Пфф, – Вжик попалась на слабо.

– Раунд! – крикнула Мурзя. – Валера, давай и мы на брудершафт.

Если у Мурзи и Валерки на брудершафт получилось свободно, то Янка подалась в свою сторону, и маленькая полноватая Вжик грудью вляпалась в пирожное. Мы притихли, а Вжик молча начала расстёгивать итальянский джинсовый пиджак. Сняла и осталась в сиреневой маечке. Я в ту же секунду подумал, что надо бы перехватить руку, иначе хлестанёт пиджаком по лицу Янку, но нет, просто бросила в угол.

– Продолжаем! – воскликнула Мурзя. – На этот раз за Бодера!

– Надеюсь, не на брудершафт? – холодно осведомилась Вжик.

Оставшееся застолье Вжик и Янка, словно два ежа, не поделившие одного жука, мрачно глядели друг на друга и пофыркивали. Мурзя, наоборот, весь вечер находилась в приподнятом настроении. Шутила, улыбалась, рассказывала пустячные истории из жизни общаги и притиралась то к Валерке, то к Вжик. Несколько раз смущённо выходила из-за стола, но возвращалась ещё веселей. Марина сидела слева от меня, и половину застолья я держал её за руки. Можно было подумать, что мы свадебная пара.

Потом я сыграл на гитаре. Спел все песни, что сочинил с октября. О логоневрозах мамонтов, о коте и этологе, о мальчике на пути в Чукалу, о летнем дне, по которому идут два человека, и ещё о вибрациях людей. Последнюю я сочинил специально ко дню рождения. Вжик бросила фыркать и принялась громко и самозабвенно подпевать, а там, где не знала слов, – мычала. Янка была не в курсе, что я пою песни под гитару, посмотрела на меня с удивлением, мол, о сколько нам открытий чудных и всё такое, а на попытки подпевать Вжик глядела ехидно-снисходительно. Мурзя просто поднимала палец вверх после каждой песни. Марина села далеко от меня, но так, чтобы я видел её лицо, и совсем не смотрела на меня, думая о своём.

– Го на танцы, – предложила наконец Вжик, устав от громкого мычания. – А что, пара Бодер и Бакалова покажут нам танцевальную новинку?

Тут я подумал, что если сейчас мы с Янкой станцуем вальс на глазах Вжик и Марины, то исключительно на высшие баллы. Тогда Марина могла застесняться, и птица-носорог никогда не покинула бы дупло.

– Яна, – сказал я, – один танец с Мариной. Танго.

Янка удивлённо приподняла правую бровь и кивнула. В общем, именинник хочет, именинник получит. Я подумал, потом скажет, что это был полный шлак, скорее из вредности, но у нас могло ничего хорошего и не выйти. Когда первый раз встаёшь с партнёршей, не сразу понятно, чего ждать. После Вероники несколько раз ожидал, что уж с этой получится чудесно, а не получалось. Хотя все эти девчонки были добрыми и весёлыми. Чудесно вышло с Янкой.

– Уже? – уточнила Марина.

– Пора, – ответил я и, взяв за руку, вывел на площадку.

Отойдя, чтобы установить музыку и дать инструкции Валерке, который сегодня был за диджея, шепнул Янке: «Без комментариев, хорошо?» Янка покривилась, но вновь кивнула.

На флешке оказался только один файл, и назывался он «Танго». Попросил включить по моей команде.

– Мы забыли договориться, как подать знак, – напомнила Марина. – Я не слышу музыки, и, когда она зазвучит для тебя, нужно дать сигнал и мне.

– Не будем начинать движение, как только зазвучит музыка, нужно показать себя, – сказал я. – Валерке я махну рукой, а для тебя проведу указательным пальцем по спине. Нормально?

– Да.

Я включил фонарь над площадкой, и мы вышли в самый её центр.

Марина стояла спиной к дачному дому. Янка бок о бок с Вжик ждали, когда мы начнём, Мурзя присела на газон и смотрела скорее на Валерку, который важно настраивал аппаратуру. Наконец он отвлёкся и глянул на нас.

Танго, когда начинал его изучать, далось мне легко. С квикстепом или фокстротом было сложнее. Здесь важна сама атмосфера. В танго прекрасна музыка, и партнёры стоят ближе, чем в подвижных танцах. Может быть, из-за этого он так нравился Янке. Может быть, поэтому она начинала краснеть, когда мы исполняли танго. Тридцать три такта в минуту. Ритм на счёт четыре…

Марина смотрела мне в глаза. Она верила и ждала. Когда она шла на первую со мной встречу у фонтана, её трясло. Сейчас, когда мы приготовились в первый и единственный раз танцевать, меня начало потряхивать. Как начинающий мальчишка, вспоминал, чему меня учили. «Ну же, давай, начинай, – мысленно скомандовал я себе. – Мы сможем». Я дал отмашку. Зазвучала мелодия. «Ничего у вас не получится», – шепнуло мне что-то злое из глубины, оттуда, куда закатилась мысленная монетка. Я провёл ладонью по спине, и Марина начала заученное движение.

Мы не попали в такт.

Как можно не попасть в такт! Как можно провести по спине так неудачно! Надо было остановиться, сказать, что мы не попали в такт. Не попали!

И всё бы закончилось.

Второго шанса не было.

Продолжая автоматически танец, я посмотрел на Марину. Она закрыла глаза. Её вела память.

«Ну и пусть», – подумал я.

Расслабился и в тот же момент перестал слышать музыку.

В сущности, любая музыка лишь колебания воздуха. Как стрёкот сверчка, или шум ветра, или другой звук из тех, что способно уловить ухо. Кажется, невозможно танцевать, не попадая в такт. Но ведь можно кружиться под шум ветра или мурлыкание кота. Или под тишину.

Кавалеры ведут даму. Извечный принцип танца. Сейчас он нарушился. Меня вела Марина, и я вдруг стал понимать, что она делает и, самое главное, что она сделает через мгновение. Когда выполнять рок-поворот, когда корте назад, когда променад, когда форстеп… Она вела меня, своего кавалера, и я стал резонатором её движений. Возвращал и усиливал их. Наши движения по площадке, одинаково резкие и одинаково плавные, слились в одно…

Марина остановилась, открыла глаза, я на автомате взял её за руку и провёл по площадке. Тишина. Некоторое время я пытался вернуть себе слух, но оказалось, что это просто кончилась музыка.

– Всё? – громко спросила Мурзя.

Я посмотрел в глаза Марине и понял – нет, не всё. В них было столько эмоций: и гордость, и радость, и нежность. Да весь мир отражался в них. Я всё правильно понял когда-то в автобусе. И это был мой мир. И это было его начало.

Мы победили.

– Да вы не попали в такт! – воскликнула Вжик. – Как такое возможно?

– Ну, ты понимаешь, – серьёзно сказала мне Янка чуть позже, – ноль баллов. Но знаешь, последние три минуты ты был просто великолепен. Лучше, чем в декабре.

Потом Янка засобиралась домой.

– Тоже поеду домой, – сказала Марина.

– Оставайся, – предложил я, – отвезу Яну и вернусь. Вся ночь впереди.

– Нет, я не останусь. Прости.

– Нет проблем, – сказал я, хотя и огорчился. – Только мы сначала отвезём Яну. Хорошо?

Марина кивнула. Я вызвал такси.

– А что, Яночка уезжает? – деланно огорчилась Вжик. – Неужели этим вечером мы не дождёмся нормального вальса?

Таксист перепутал наше садоводство с соседним, плутал полчаса, и всё это время Вжик изображала крайнюю степень расстройства. Тогда Янка пошла на площадку и попросила меня составить ей компанию.

– Ну что, беспечный сурикат, ведь не танго? – спросила она. – Со мной у тебя так не получится.

– Фокстрот, – сказал я.

Валерка включил запись, и у нас вышло хорошо.

Уходя, Янка подошла к Вжик и, с показной нежностью погладив по голове, сказала, что когда-нибудь и она сможет красиво потанцевать. Не нужно огорчаться. Вжик отпрыгнула, выругалась, а Янка рассмеялась, помахала Мурзе и Валерке и удалилась. Обычно так она выходила на награждение. Ни Мурзя и ни Валерка, впрочем, на это не обратили внимания. Валерка шёпотом читал Мурзе неинтересную лекцию, а та кивала. Немного грустно, как мне показалось.

Янку посадили вперёд, а сами всю дорогу держались за руки. Гладили запястья друг друга. Теперь май, они не мёрзнут, их не нужно отогревать дыханием. Можно сразу гладить кончиками пальцев.

Таксист удивился, что ему придётся ехать обратно до Цветнополья, хотя я несколько раз ему повторил, когда описывал маршрут.

– Ты сразу уедешь обратно? – спросила Марина, когда мы подъехали к её дому и водитель развернулся, чтобы нам было удобнее выходить.

– Конечно, нет, – ответил я.

Расплатился с водителем, и мы вместе вошли в ограду. Сквозь щели проникал свет единственного фонаря на улице, который к лету всё-таки решили починить. Очень по-хозяйски, кстати, летом ночи короткие, а к осени он всё равно перегорит и сэкономит городу много электроэнергии.

– А в марте здесь было так темно, – в голосе Марины мне послышалось сожаление.

Она прижалась ко мне, но так, чтобы видеть моё лицо.

– Тебе понравилось танцевать? – спросил я.

– У меня никогда не было ничего подобного, – ответила Марина. – Я долго репетировала с Кристиной, она хорошо танцует и отзывчивая, и мы много раз от начала и до конца прогоняли танец, и всё равно. А тебе понравилось? Ты не говорил.

Птица-носорог имеет тяжёлый крепкий клюв и одним мощным ударом пробивает стену, за которой её замуровало. Взлетает и свободно летит над дождевым лесом, над полями и джунглями, полными змей, тигров, злых людей с винтовками. Сделав это однажды, она может рушить стену много раз и больше не боится. Как и ты, Марина. Мне же было немного страшно, что не получится и все твои старания напрасны. Что я всё испорчу, ведь не со всеми у меня получалось хорошо, только с Вероникой и Янкой. И у нас получилось. И вот ещё. Всё в мире можно описать двумя цифрами: нулём и единицей. Единица – есть, нуль – нет. Так вот, мы танцевали в своём неосязаемом танго, но для нас оно существовало. И это не нуль и не единица. И не дробь. Это что-то третье, когда только для двоих. Хотя танец был красив, мне Янка сказала, а уж она понимает. И мне это безумно нравится.

– Я бы так хотела остаться с тобой, но тебе нужно идти, – сказала Марина.

– Могу остаться до утра, – предложил я. – Все правильно поймут.

– Ты не понял, Тима. Ты по жизни должен идти дальше. Чтобы вокруг были люди, которые смогут оценить тебя полностью. Не я.

– Ты, Марина, – возразил я, – только ты и можешь! Если выбирать между всеми моими талантами, между всем моим успешным будущим, институтом, работой – что там меня ещё ожидает? – а, вот ещё, Кремлёвским полком и тобой, – то я выберу тебя. Твоё мужество. Твою нежность.

– Хорошо, – Марина вздохнула. – У меня нет сил переубеждать тебя. На самом деле я боюсь сказать тебе важные слова. Молчи! – она закрыла глаза и крепко схватила мои пальцы, чтобы я не поднёс их к губам. – Ты всё поймёшь сам.

Мы стояли освещаемые звёздами и светом уличного фонаря, просачивающегося сквозь щели в заборе. Я долго и подробно рассказывал Марине, какое у нас будет лето. Что мы сделаем, куда поедем и как нам будет весело. И, самое главное, почему. Но получалось, что рассказывал не ей. Потому что Марина не пускала в себя слова.

Когда я иссяк и замолчал, Марина, поняв это по моему дыханию, отстранилась. Сразу же почувствовал себя неуютно.

– Дымка, – сказала Марина, – на кончиках пальцев.

– Что? – не понял я.

Марина принялась расстёгивать мою рубашку.

– Хочу запомнить, – пояснила она.

Наверное, мне стоило сделать что-то подобное – расстегнуть её платье, но я стоял, пока пальцы Марины медленно и тщательно изучали и запоминали меня. Когда она дошла до ног, то опустилась на колени. Тогда и я опустился.

– Ты необыкновенный, – прошептала Марина.

В том-то и дело, что обыкновенный. Проживу обычную жизнь. Если кто необыкновенный, то это ты.

– Ты не понимаешь, – и Марина поцеловала меня в губы.

Это бывает не только во сне, когда болеешь.

Пообещал Марине прийти завтра.

Цветнополье всё же крошечный посёлок. Едва вышел, и ты уже в конце, а через минуту и вовсе идёшь по дороге в сторону дач. Определённо, мне стоило развеяться. Идти пешком. Лучше бежать.

– Вот тварь! – встретила меня руганью Вжик. – Мне волосы пришлось мыть, какой липкой гадостью она руки намазала.

Как я заметил, заодно Вжик застирала крем и повесила пиджак сушиться.

– Я ей морду разобью! – ярилась Вжик дальше.

– Это уже было с Валеркой, – сказал я. – Может, что-то новенькое?

– Я ей керосина в кроссовки налью, – выдумывала планы мести Вжик.

– Вжик, это с Янкой было, один в один, и не убило её, а сделало сильнее.

Вжик в сердцах выругалась.

– А Мурзя с Валеркой спят?

– Да прям, там они, – Вжик показала в сторону столика с музыкальным центром, где и вправду сидела Мурзя.

Выглядела она неважнецки. Позвал её, но она для той Мурзи, что я всегда знал, слишком вяло отреагировала. Подняла и опустила голову.

– Что происходит?

– Видишь, плохо выглядит, – пояснила Вжик с интонацией Капитана Очевидность. – Навырабатывают эндорфинов, а потом вот, – Вжик пальцем показала на Мурзю. – За подробностями обратись к Валерке.

Валерки на даче не оказалось.

– Наверное, вышел, – сказала Вжик. – На аллее.

Покричали, и он появился. Джинсы в тёмно-зелёных полосах от травы.

– Надо Мурзю спать укладывать, – сказал он, ничего не объясняя.

Я наклонился над Мурзей и позвал её в надежде, что она встанет и пойдёт сама. Нет, но хотя бы смотрела на меня.

– Пойдём спать, – повторил я.

Мурзя попыталась встать, я подхватил её с одной стороны, Валерка с другой, и мы потихоньку пошли. И тут Мурзя каким-то совсем диким голосом запела:

– Валера, Валера! Я буду нежной и верной. Валера, Валера! Ты словно снег, самый первый.

– Ненавижу эту песню! – взвизгнул Валерка, бросил Мурзю, и она повисла у меня на руках.

Мурзя лёгкая, я её и сам бы довёл, напрасно Валерка вписался. И, глядя ему, уходящему, вслед, Мурзя крепко выругалась. Мурзя! Для которой слово «чёрт» было самым страшным ругательством! Произошло действительно что-то ужасное.

– Началось, – сказала Вжик. – Сначала стихи, а потом – вот. Тим, у вас на втором этаже есть где прилечь? Устала от этих страстей.

Я объяснил Вжик, где на втором этаже постельное, она заверила, что расстелет сама. Мурзю положил на кровать, где обычно спали родители. Она тут же заснула. Я остался стеречь. На всякий случай. Во сне Мурзя икала.

Пришёл Валерка. Сел рядом.

– С осени начала слать стихи, – сказал он так, будто ему сотни людей это делали. – Мне не очень интересно было, я их все читал раньше. А спросишь, зачем шлёт, писала, что просто хочется.

Так вот кому Мурзя на самом деле писала сообщения. Знал бы я об этом ещё в октябре, то, пожалуй, позавидовал бы Валерке.

– А сегодня, – продолжил Валерка, – набралась, гм, смелости и призналась, зачем всеми этими стихами и томными фразами спамила.

– А ты?

– Да ерунда это, навыдумывала себе, – сказал Валерка равнодушно. – По Фрейду практически.

Эх, Валерка, Валерка, всё-то ты понимаешь и ничего ты не понимаешь! Сколько книжек прочитал, а самого главного не уяснил. И когда к тебе с главным, с открытой душой, с романтикой пришли, ты посчитал это ерундой. Что же тогда в мире не ерунда? Даже кот Генрих, если на то пошло, куда больше в жизни понял. Ему Мурзины руки нравились и бутерброды.

– Кстати, о руках, – сказал Валерка. – Мы на майских вместе ладони по хиромантии изучали. У нас с ней, – Валерка кивнул в сторону Мурзи, – линии на ладонях похожи, никогда не думал, что настолько. А начали рассматривать, очень удивились. Мурзя обрадовалась. Хочешь, расскажу подробнее?

– Не надо ничего говорить о рисунках на ладонях, – сказал я. – Потому что все эти линии – чушь. И самое главное, всё, что написано в книгах о хиромантии, больше не важно.

– Как хочешь, – обиделся Валерка, – тогда я спать.

Ушёл, а я остался стеречь Мурзю. Остаток ночи поправлял на ней сползавшее покрывало и представлял завтрашнюю встречу с Мариной.

Больше никогда Мурзя не была той, что прежде. Проснувшись рано утром, она испытывала стыд и неловкость, словно вчера бегала перед нами нагая, хотя обнажила только чувства. Которые всё равно не поняли. Никто, кроме меня, но что ей до этого. Мурзя быстро и молча собралась и, перешагнув через ноги спящего под столом Валерки, ушла на остановку.

Так не исполнилось новогоднее желание Мурзи. Моё на очереди.

Когда подсохла роса, проснулась Вжик. Позавтракала пироженкой, сказала, чтобы я не обижался на вчерашнее её бухтение, всё было прекрасно, а ночью ей приснилось море, и она в нём купалась. Вызвал Вжик такси, водитель был профи и приехал практически сразу.

Ожидая, пока проснётся Валерка, взял лом и выковырял клинкерные кирпичи из центра площадки для танцев. Затем выкопал лунку и посадил чубушник. Мама, конечно, удивится моему самоуправству, но, раз уж я так решил, ничего перепланировать не будет. Отныне на самом памятном для меня месте будет расти самый памятный подарок.

Валерка как ни в чём не бывало достал из рюкзака зубную щётку, почистил зубы, выпил сока.

– Хороший куст, кстати, – авторитетно сказал он, глядя на мои старания. – По листьям видно. Приживётся.

Я промолчал.

– А мы с Вжик закончили анализ картин Климта и Шиле. Климт за всю жизнь не написал ни одного автопортрета, а у Шиле за десятый и одиннадцатый годы их около сотни. И автопортреты, что важно, разные. Впрочем, Вжик он не понравился. Ей интереснее Климт.

Я промолчал.

– Поеду домой, – правильно понял моё молчание Валерка.

Закончив дела на даче, я тут же отправился в Цветнополье.

– Нет её, – к моей досаде, сказал Валерий Михайлович, не сразу открыв дверь. – Уехала в Чукалу. Когда вернётся, не знаю.

Уехала, не предупредив меня вчера. Обидно.

В воскресенье дома никого не было.

В понедельник Марины не было тоже. Валерий Михайлович нехотя пояснил, что, может быть, на днях приедет.

Во вторник я взял с собой бутылку минералки и ничего не спрашивал, а сел на разросшийся у ворот спорыш и решил ждать. Мне почему-то показалось, что Марина обязательно выйдет.

Так и случилось. Наверное, она пошла в магазин и не ожидала встретить меня, потому что, увидев, отшатнулась.

– Что происходит? – спросил я. – Не понимаю. Ты прячешься от меня?

– Пойдём, – сказала Марина. – Не думай о том, что что-то было не так.

Она пошла вперёд, а я остался. Заметив это, Марина вернулась.

– Пойдём, – повторила она.

Тогда я послушно пошёл. Всё вокруг было не так. Всё вокруг было не тем. В действиях Марины мне почудилось равнодушие. Сказал об этом.

– Тима, к тебе невозможно быть равнодушной, – пояснила Марина, – даже если пытаться. Нельзя видеть тебя и ничего к тебе не испытывать. Ты чувствуешь, что всё не так, потому что это лишняя встреча. Её не должно быть.

– Как? – не понял я.

– Как встретиться после смерти, – ответила Марина.

Непонятный ответ.

– Так что? Всё? Лучше давай я приду завтра, и окажется, что сейчас я сплю.

– Нет, Тима, завтра не надо, послезавтра. Ты поймёшь.

Мы стояли у цветнопольского магазина и не отрываясь смотрели друг на друга. Словно про запас. Чтобы сохранить в памяти. Оставить следы.

Мимо проходили посторонние девушки в ситцевых платьях и шлёпанцах на босу ногу, пробегали посторонние дети в ярко-жёлтых китайских шортах, прошла посторонняя мужская компания, от которой пахло бензином. Такая непонятная и короткая встреча.

– Кто-то из нас обязательно уйдёт, – сказала Марина, когда все посторонние прошли. – Лучше я первая сделаю это.

Она отвернулась и открыла дверь.

– Марина! – позвал я её, и она неожиданно повернулась, словно услышала, хотя это не так. – Однажды ты сказала, что, прежде чем исчезнуть из моей жизни навсегда, сделаешь, чтобы я это увидел. То, что я вижу, это именно то? Скажи, мы встретимся?

Последний день мая. То самое послезавтра, я едва дождался. Весь прошлый день прокручивал в голове то, что скажу Марине, и она поймёт, и всё станет как прежде. Странно, что это не пришло мне на ум сразу же.

– Стой! – крикнул Стас Игоревич, когда я подходил к воротам Смоленицыных.

Я остановился и недоумённо посмотрел на него.

– Валера с Мариной переехали, – сказал Стас Игоревич. – Сегодня новые жильцы заезжать будут. Вот и ключ для них оставили.

– Как переехали? – переспросил я, подумав, что это всё бред алкоголика.

– Так у них мебели-то, я им и грузить помог.

– Куда? – я сложил в уме два и два. Тут не нужно было умножать.

– В Чукалу, – подтвердил догадку Стас Игоревич, – хорошие соседи были, да Валера на новую должность перешёл. А то, может, зайдёшь…

Зачем заходить, я не услышал. Потому что побежал. Цветнополье – маленький посёлок, даже если хорошо разогнаться, не убежишь от своего горя. Я пробежал остановку и пробежал насквозь берёзовую рощу. Запнулся за изогнутый ствол берёзы. Не чувствуя боли, упал.

Когда я пошёл в первый класс, родители завели мне хомячка. Мама определила в нём девочку, и из-за белых упитанных бочков, напоминающих снежок, я назвал её Сню. Она умела вить гнёзда из травы и обаятельно зевала, словно маленький умильный лев. Несколько лет я ухаживал за ней, раз в неделю менял подстилку и обязательно носил свежей травы, а зимой специально выращивал. Однажды, так бывает с хомяками, Сню умерла. Я знал, что это случится, она тяжело дышала и покашливала. И всё же, когда это произошло, я рыдал и долго не мог успокоиться, мама меня утешала, отпаивала чаем, гладила по волосам и говорила, что будут в моей жизни ещё хомяки и лучше. С тех пор я не плакал.

Потом мы заводили их ещё несколько, но ни один из них не умел вить гнёзда. И всё это было не то. Последнего я вместе с клеткой подарил Веронике. Она очень обрадовалась, а я пожелал им счастья.

Да, да, что я не вышел из возраста ребёнка, понял, качаясь на качелях. Но что настолько и, как малыш, зареву – не ожидал.

Но я рыдал. Катался по траве, сжимая в кулаках выдернутые стебли. Совсем недавно здесь так уютно сидела Марина. Закашливался, пытался успокоиться, и в такие моменты видел перед собой её образ и снова рыдал.

Как хорошо, что тогда меня не видели люди. Только дрозды равнодушно шелестели в подлеске, иной раз подлетая ближе и при новых завываниях отлетая. У них шла своя, насыщенная жизнь.

Вид мой ошеломил маму. Наверное, годовая двойка по биологии поразила бы её меньше. Шатаясь, я прошёл в свою комнату.

Сел.

– Что с тобой?

Я молчал.

Мама подошла, но голову, как делала обычно в таких ситуациях, трогать не стала. Наверное, измерять температуру было слишком поздно.

– Тима, может, на дачу поедем? – тихо спросила она.

– Нет, мам, это не поможет, – ответил я и добавил: – Мам, пожалуйста, не трогай меня. И самое главное – не вздумай меня жалеть.

– В смысле?

– В самом настоящем смысле. Я просто хочу это пережить.

– Я не буду закрывать дверь, – предупредила мама. – Если что, я за стеной.

Если что?

Всё закончилось. Теперь мне нужно было привыкать к новой жизни, в которой Марины нет в городе, нет со мной. Она не возникнет среди случайных прохожих, в колыханиях веток, отражениях в стекле, тенях. Каждый проходящий мимо человек – чужой.

Я, как был, в одежде лёг на кровать. В голове остался только шум. Обрывки музыкальных тем, шелеста листьев, свист злосчастных дроздов.

Через некоторое время, не знаю, сколько я пролежал, снова вошла мама. В тот год, когда бабушке показалось, что Москва даст маме блестящее образование, и она поехала туда учиться, она встретила в классе мальчика своей мечты. В конце года они расстались, мальчику понравилась мамина одноклассница. И тогда она вернулась из Москвы обратно. Не смогла каждый день видеть их вместе. Только спустя семь лет мама встретила в трамвае отца, лопоухого и улыбчивого. Я не знал этого, задавать такие вопросы мне не приходило в голову. Так что моя история банальна. Таких – миллионы. Но мне от этого было ни капельки не легче.

С запада потянулись тучи, начинало громыхать. Приближался последний майский дождь.

Ненавижу май.

Лето

Линии разошлись до мая. В развилке Марина выбрала вариант, который был для меня невыносим. Для неё единственный – остаться с папой и бабушкой, которой нужен уход. Что решила – не изменить. В ночь на лето мне не спалось, и я вспомнил эти слова Валерия Михайловича среди прочих летавших обрывками. Опоздавших. Ненужных. Перебирая все события начиная с осени, а может быть, и раньше, я искал тот момент, который всё перевернул. Ту точку.

Мне показалось, что во всём виновата Янка. С утра позвонил ей и жёстко попросил встречи, недалеко от зала, где проходили наши тренировки. Она ничего не поняла, но приехала. Я ждал её, сидя на скамейке в парке. Янка сказала, что я выгляжу даже хуже, чем унылая рыба со дна океана.

Я сразу перешёл к делу и спросил о том, что она сказала Марине.

– А что я должна была ей сказать? – в ответе мне послышалась наигранность.

– Что ты ей сказала?! – заорал я так громко, что Янка отшатнулась.

– Ты с ума сошёл, я её видела на твоём дне рождения, и всё.

– Ты ей что-то сказала! – снова закричал я, попытался схватить Янку, но она вывернулась и отбежала.

Очень громко, чтобы Янка слышала, заявил, что никогда больше не буду заниматься спортивно-бальными танцами. И ей нужно искать нового хорошего партнёра. Пожелал удачи.

Я ожидал, что Янка уйдёт, но нет. Мы сидели на скамейке в парке. Янка не понимала, что произошло и почему нельзя это починить. Она пыталась. Спрашивала о том, что случилось, но я молчал. Всё, о чём она мечтала, рухнуло в один момент. И Янка рыдала. Тоскливо, отчаянно, в голос, до икоты. А мне было всё равно. Потом она поднялась и ушла. Кажется, её немного заносило.

Весь день мне пытались дозвониться её мама и папа, дедушки и бабушки и, кажется, тётя. Сначала я не брал трубку, а потом и вовсе выключил телефон. Бесполезная штуковина, если вдуматься. Они звонили и моим родителям, только что те могли сделать? Ведь это моё решение.

Утром понял, что Янка сейчас – это я сам. Ведь у меня тоже всё кончилось. Представил её, серую, зарёванную, без цели и надежд. Вокруг ходят родители, утешают, да без толку. И когда понял это, стал себе отвратителен. Накричал на неё, а она и вправду ничего Марине не говорила. Может быть, и Веронике тоже.

Набрал номер Янки. Ждал, пока она возьмёт трубку. Потом робот предложил мне оставить ей голосовое сообщение. Послал робота куда подальше, и снова набирал, и звонил. С четвёртого раза Янка взяла трубку и равнодушно спросила, чего хочу. Сказал, что очень нужно встретиться.

Мы встретились в том же парке, на той же скамейке. Янка, распугивая прохожих, орала, какая я сволочь. Подождав, пока она иссякнет, признал, что виноват и хочу вернуться, раз у нас неплохо получалось. Конечно, Янке показалось, что я издеваюсь. Тогда я снова и снова повторял, что да, давай останемся танцевальной парой. Но лето хочу провести без тренировок. И если Янка всё-таки найдёт партнёра лучше, не такого ленивого вомбата, как я, то это тоже будет хорошо. Без претензий.

Откуда-то слышал, может, от Валерки, что в памяти остаётся только то время, когда ты переживаешь много светлых эмоций. Я хорошо помню шестой класс, когда мы чудно проводили время с Вероникой. Прекрасно помню девятый, когда мы вчетвером гуляли по городу и ходили друг к другу в гости. Но я почти не помню это лето. Это как ехать в автобусе и запомнить лишь начальную и конечную остановки. Да, за окном проносились дома, шли люди, мигали светофоры. И от всего этого не осталось ничего. Так и от этих летних месяцев у меня остались лишь редкие клочки воспоминаний.

На всё лето я уехал на дачу, чтобы никто не ходил ко мне в гости. Я выключил телефон, чтобы никто не позвонил. Удалился из всех соцсетей, чтобы никто не написал. Мама, хотя ей было не очень удобно заниматься своими чертежами в дачной комнате, переехала вместе со мной. Обычно я отлёживался на площадке из клинкера возле кустика жасмина. На шезлонге, но чаще без. Иногда, не замечая комаров и мошку и невзирая на предупреждения, что там могут быть клещи, ложился на газон. В дождливые дни сидел в беседке, слушая, как капли барабанят по крыше. Смотрел на жасмин, и мне приходили в голову новые песни, так что Марина была права. Только все они сочинялись очень грустные. В них главные герои умирали или в конце случалось что-то кровавое. Мне такое не нравится, и поэтому я не стал подбирать к ним музыку.

Помню, я поехал в школу-интернат для тех, у кого проблемы со слухом. Думал, что там мне помогут найти Марину. Но вахтёр сказал, что сейчас в школе летний лагерь и нечего делать посторонним. Дальше мне пройти не удалось, вахтёр крепко меня держал и обещал вызвать полицию. На время я отступился.

Однажды мама упросила меня съездить с ней в город. У неё была важная встреча, а оставлять меня одного на даче она опасалась. В городе, чтобы хоть немного забыться, я положил термос в рюкзак и отправился на прогулку. Брёл наугад и, к своему удивлению, вышел к библиотеке, где часто бывала Марина. Постояв перед входом, всё-таки зашёл. В тот день я впервые в жизни записался в библиотеку. Не знаю, хранят ли там карточки читателей после того, как они уезжают. Полагаю, что нет. Но мне было бы приятно думать, что мы с Мариной где-то всё ещё пересекаемся. В библиотеке, в картотеке читателей.

Я попросил пройтись по стеллажам, мне почему-то разрешили. Наверное, вид у меня был несчастный. Или тут так принято. И на стеллаже нашлась книга стихов Заболоцкого. Я сразу узнал её, потому что она была прочитана до меня всего один раз. И я знал кем. Немедленно взяв её, второй раз за месяц ревел, на этот раз на даче. Мама отпаивала меня чаем с чабрецом и хотела книгу отобрать, но я не выпускал её из рук. Заболоцкий – замечательный поэт, но плакал я не из-за стихов. Не только. А из-за того, что книга была символом, даже склеенные страницы были аккуратно разрезаны ножом. Мариной. Если кто-то в третий раз возьмёт книгу в библиотеке, наверняка подумает, что какой-то дурак, читая, залил её водой.

Когда с вахты вернулся отец, мама объявила, что один из нас точно не переживёт это лето и попадёт к психиатру, или оба, причём вперёд она. Мама потребовала, чтобы мы пожалели её нервы и съездили развеяться. И не в Тобольск, а подальше, в Германию.

– В Германию так в Германию, – согласился отец.

Правда, мы не знали немецкого, да к тому же плохо говорили по-английски. Поэтому пришлось большую часть переговоров вести на пальцах. Я уговорил отца заехать в Гаммельн. Глупая идея, потому что ехать туда надо было с Мариной. Но я каждый день рассказывал ей о том, что вижу. Мысленно. Хотя иногда я задумываюсь и начинаю проговаривать. Поэтому к концу поездки отец смотрел на меня косо и тоже склонялся к мысли, что один из нас попадёт в дурдом.

По приезде в Гаммельн я повёл его к Везеру, там разделся и вошёл в воду. Отец побоялся отпустить меня одного и полез тоже. Справедливо. Но я ничего не почувствовал. Нельзя заменить одного человека другим. И делать это должна была Марина. Когда-нибудь она войдёт в Везер. Я верю.

Когда мы вернулись, мама признала, что мне поездка не очень-то и помогла. А отец сказал, что ему теперь тоже надо развеяться, и улетел на работу.

У меня была ещё одна поездка в школу, где раньше училась Марина. Но вахтёр, на этот раз женщина, сказала, что все в отпуске и ничем не может помочь. Вернусь туда в сентябре.

Остаток лета я доживал. Возможно, какие-то события происходили. Однажды на дачу приехал Валерка. Посмотрел на меня и вскоре уехал. Что-то было ещё. Но мне не пришлось бы вырвать все летние страницы, чтобы смять, чиркнуть спичкой и поджечь. Их просто нет. Остался даже не смутный образ и дымка, а пустота.

Сентябрь

Кто как провёл лето, в наших краях определяется загаром. Однако не всегда. Я отлично и равномерно загорел, но, глядя на меня, всё же проще было предположить, что лето моё прошло под землёй. Это я утром на себя в зеркало посмотрел и увидел в отражении зомби.

Мама, хотя для её работы было слишком рано, взялась подвезти до школы. Соврала мне, что там остались важные документы. Не отказался.

– Как ты? – спросила мама, пока я шнуровал ботинки.

Она последний месяц не задавала подобных вопросов, понимала и по пустякам не тревожила. Ответил, что нормально, здоров и ничего не болит. Мама фальшиво улыбнулась.

Линейка заняла почти полтора часа. Утро первого сентября стояло не по-осеннему тёплое, и директор долго перечисляла достижения прошлых одиннадцатых классов, потом выступали спонсоры, потом обратили внимание на первоклассников. Пожелали им успехов, те, в свою очередь, прочитали стихи. Крепкий парень из параллели пронёс вокруг стоявших рядов щуплую первоклассницу с колокольчиком, и она открыла учебный год.

Сергей Сергеевич на первом уроке, традиционном классном часе, отметил, что никаких жалоб на наше летнее поведение от директора не поступило и он этому рад, поблагодарил тех, кто принял участие в летних отработках. Потом пожелал нам успехов в учёбе и успешного отчисления из царства алгебраических формул, литературных сочинений и исторических фактов после сдачи ЕГЭ. Девчонки с первой парты вручили ему цветы и коробку конфет. Он немного смутился, но тут же открыл коробку и угостил девчонок.

Мурзя, как мне потом рассказали, озеленяя город, познакомилась с мальчиком из соседней школы. Я думал, что она сядет со мной или с Вжик, чтобы рассказать о нём, но ошибся. Мурзя села отдельно.

Вжик из Испании прилетала лишь третьего, поэтому Валерка оказался за партой один. Спокойно можно было сесть с ним. Но я выбрал Варвару.

Мы с Варварой посмотрели друг на друга и всё поняли. Так получилось, что Варвара рассталась со Станиславом из химбио. Не знаю почему, никогда об этом не спрашивал, но у них всё же были ещё июнь и июль. Пошуршав в сумке, она протянула кусок шоколадки. Читал, что шоколад поднимает настроение. Я взял, хотя, если смотреть на Варвару, – врут.

На литературе учитель сразу предупредила, что нам писать в декабре сочинение для допуска. Начнём тренироваться, не теряя времени, на первом же уроке и напишем на тему «Как я провёл последнее школьное лето». Я не стал писать. И Варвара не стала. Когда нам сделали замечание, я сдал чистый листок, собрал сумку и вышел. И Варвара сдала и вышла.

На следующий день я не стал напрягать маму, а в привычное время пошёл на остановку. Когда двенадцатый автобус остановился, с робкой надеждой посмотрел в заднее стекло. Пусто. Осторожно вошёл в открытые двери. Заплатил за проезд, сел на заднее сиденье. Когда автобус тронулся, вернулась боль. Здесь всё напоминало о прошлом: кондуктор, водитель, курящий дешёвые сигареты, поручни, мелькающий забор за окном, урчащий звук двигателя. Вот только ездить в автобусе целый год, а может, и всю жизнь, мне предстоит одному. Некому сказать «привет». Никто не ответит «я скучала». Никто не выйдет на остановке «Газтехкомплект». Некому, отъезжая, посмотреть вслед и порываться выскочить, чтобы проводить.

И тут меня затошнило.

Никогда не укачивало в транспорте. Это случилось первый и последний раз.

Я выскочил на следующей остановке и, одиноко стоя под навесом, жадно хватал воздух, удерживая рвотные позывы. Постепенно тошнота ушла. На всякий случай пропустил подошедшую маршрутку. Второго сентября я последний раз в жизни ехал на автобусе номер двенадцать. Отныне до школы добирался только маршрутками.

Назавтра прилетела Вжик.

– Я тебе всё лето звонила, а ты не отвечал, – проходя, бросила она. – У меня фотографии оставались с твоего дня рождения, там, где вы танцуете, но я подумала, что тебе не нужно, и удалила.

Я рассеянно кивнул.

– У меня память на смарте забилась, я столько фотографий сделала. Это была самая впечатляющая поездка в моей жизни. Я там познакомилась с Владиком. Он из Питера. Хочешь, покажу?

Я отрицательно покачал головой.

– А горы?

– Нет, – разлепил я пересохшие губы.

Вжик села не к Валерке, а на заднюю парту, чтобы никто не мешал ей переписываться с Владиком в соцсетях.

Странно, но я отреагировал на потерю снимков спокойно, хотя уже и сам не знал, чего от себя ожидать, и готов был пустить слезу от всякого пустяка. Только отчего-то во рту пересохло. Видимо, организм устал. Да и Марина была права, лучше, если фотографий не останется, чем бессмысленно смотреть на них целыми днями, вспоминая прошлое. Вообще можно было подумать, что я всё выдумал, никакой Марины не было, чубушник для дачи купила мама, а всё мне приснилось, когда первого сентября я ехал в школу. Но нет. Осталась фотография мамы Марины, ни имени, ни нынешней фамилии которой я не знаю. И ещё в телефоне снимок со Сню, тот, где, несмотря на попытку скрыть лицо за пальцами, я видел блеск Марининых глаз. Кажется, остался. Да, я проверил, на месте.

Так я наконец-то вышел из детского возраста и больше не заплачу. Думаю, что не заплачу.

Когда-то Марина сказала, что расставание пережить легче, если чем-то заполнить пустоту. Я начал заполнять её учёбой. Тщательно делал домашнее задание, записался на все доступные элективные курсы и к репетитору английского. Янка не нашла себе замену вместо меня. Я думаю, что даже не искала. Поначалу у нас получалось хуже, чем прежде, но я настаивал на дополнительных тренировках и вскоре вновь начал чувствовать её так же, как и раньше. Никогда больше Янка не называла меня ленивым вомбатом, да и беспечным сурикатом, кажется, тоже. Вереница моих дней стала хоть и однотипной, и монотонной, но чрезвычайно насыщенной, не просунешь лезвия ножа. По воскресеньям я читал, но в основном то, что требовали по литературе. А по улицам гулял совсем мало – перестало хватать времени. Тем более что в маленьком парке зачем-то кронировали рябины. И теперь они выглядят некрасивыми голыми столбиками.

За Валеркой по утрам я не заходил, он научился просыпаться самостоятельно. Правда, на выходных приехал показать новую книгу. Я не стал вчитываться в название, полистал, не изобразив интерес. В этот день Валерка рассказывал мне о всякой чепухе. Ему хотелось выговориться, а из свободных ушей остался только я. Новые уши для прослушивания своих монологов он по какой-то причине заводить не хотел. В общем, сеял свои знания в пустоту. Последний кусок был о незаконченном гештальте. Валерка произнёс имя Марина, и я моментально включил внимание. Хитрый, знал, как его привлечь. Гештальт – это завершённая структура, например, мир вокруг нас мы обязательно видим целостным. Или рисунок, каждый: мой, ваш или Шиле с Климтом. Если рисунок остаётся незаконченным, мы мысленно его дорисовываем. Если в картине мира зияет дырка, мы и её достраиваем. И вот если отношения внезапно прекратились и это не отпускает, то нужно их домыслить, перестать возвращаться к ним. Или научиться жить в новом мире, заново.

– Тебе надо закончить гештальт, – сказал Валерка так, словно по сто раз на дню ему приходилось это делать.

Что Валерка вообще знает о незаконченных гештальтах? Я уже научился жить с дырой в картине мира. Её, как асфальт в Цветнополье грязью, затянуло учёбой и тренировками. Не надо лишний раз трогать болячку, это вам всякий врач скажет.

В общем, я решил, что гештальт обязательно надо закончить.

Нашёл сайт адаптивной школы-интерната в Чукале, где сейчас должна была учиться Марина. Там был указан электронный адрес, и я им написал короткое письмо. Никто не ответил. И ещё там должны быть указаны телефоны учреждения, но то ли разработка сайта была не завершена, то ли из-за безалаберности тех, кто за него отвечал, ни одного телефонного номера не было. Оставалась школа-интернат на остановке «Газтехкомплект». Вместо своей школы утром в понедельник я поехал туда.

Секретарь не могла дать мне адрес, куда переехала Марина, даже после того как я представился родственником. Отдали дело и забыли. Я нашёл в школе Кристину. Ею оказалась высокая полноватая девушка с густыми тёмными волосами. Некрасивая. Она хриплым простывшим голосом долго рассказывала о Марине то, что я и так знал, и хвалила за то, за что она нравилась и мне. Но она тоже не знала, куда уехала Марина. Сказал ей, что она замечательный педагог и отлично танцует. Кристина рассказала, у кого она училась танцевать, я знал этих людей не очень хорошо, и мне всё это было неинтересно.

– Марина рассказала о своём выступлении, – завершила свой поток речи Кристина. – Сказала, что было восхитительно.

И это я тоже знал.

Стало понятно, что надо ехать в Чукалу. Мама не дала бы мне денег на поездку, она и на карту перестала их перечислять, справедливо полагая, что я убегу к Марине, а там мало ли что с её малышом случится. Правда, деньги нашлись среди медалей. Спасибо бабушкам и дедушкам за новогодний подарок. Этих денег хватало на билеты до Чукалы и обратно. И ещё немного на еду.

В пятницу предупредил Валерку, чтобы завтра он позвонил маме и сказал, что я ночую у него. Он не удивился. Отменил субботнюю тренировку, попросил Янку, чтобы она сказала, что тренировка была, если позвонит мама.

В субботу утром всё же сказал о поездке отцу. Пока не устроился работать вахтами на севере, он работал в области и бывал в Чукале. Выслушав меня, дал ещё денег, рассказал, где несколько лет назад в Чукале располагалась гостиница и где можно перекусить. Сказал, что, если случится чрезвычайное, я должен позвонить ему. Он обязательно приедет.

– Иначе мама сначала убьёт кроссовкой меня, – отец пальцем приподнял чёлку, – а потом найдёт тебя, и уж я тебе не позавидую.

Я кивнул, закинул на спину рюкзак со скидочным печеньем, с термосом, полным кофе, и отправился на автовокзал.

* * *

Автобус замедляется и поворачивает. Чукала. С тех пор как я был здесь последний раз, прошло семь лет. Здесь по-прежнему хорошая рыбалка. И дома не изменились с того времени, когда я впервые их увидел. Те же сентябрьские краснеющие листья на рябинах в палисадниках. Кажется, в этом месте время не движется. Только масло, по словам мамы, стало хуже.

Весь одиннадцатый класс я так старательно затягивал пустоту, что блестяще сдал экзамены, поехал в Москву и поступил в хороший вуз. Удивительно, но больше всех этому радовалась моя мама. Кстати, вуз с военной кафедрой. Поэтому теперь, ко всему прочему, я – лейтенант запаса. Валерий Михайлович одобрил бы. С моей профессией я нормально устроился в Москве. Правда, на квартиру, даже в Подмосковье, мне ещё копить и копить.

Янка вслед за мной поехала в Москву, поступила в один из педагогических институтов. Мы продолжили выступать. Несколько раз – на международных соревнованиях, но без особой звёздности и лоска. Иногда и сейчас танцуем вместе, но редко и скорее для удовольствия. У её родных всё тоже хорошо. Вот только тётя Янки со стороны папы тяжело болеет, как бы не пришлось в октябре нам брать выходные и лететь из Москвы.

Алина Летуновская, когда-то Вжик, отучилась в Питере. Постит в соцсетях свои фотографии с молодыми людьми, с котиками и с Невой. Я иногда начинаю путать её молодых людей – прошлый это или будущий, все они художники и рисуют кто горы, кто море, кто многоэтажки. Изредка обмениваемся с ней парой незначительных фраз в личке. Валерка Соколов поступил в институт в нашем городе, потом в аспирантуру и пишет диссертацию. Не помню тему, слишком заумная. Он рассказал, что видел недавно у памятника казачеству Оксану Муржину, когда-то просто Мурзю, и не одну, а с коляской. Она, как и хотела, поступила в ветеринарный, выучилась. Замуж не вышла, родила мальчика. В комнате общаги не очень много места, как для котиков, так и для мужей. Мальчик упитанный, но за его питание я бы никогда и не волновался. Вкусными бутербродами он обеспечен до взрослой жизни. Варвара, неожиданно для многих из нашего класса, выучилась не на экономиста или юриста, а на учителя математики, но на работу устроилась продавцом-консультантом в обувной магазин. Валерка с ней там пересекался. Всё у неё хорошо. У остальных, думаю, тоже, но Валерка ничего сказать наверняка не мог.

Вообще, Валерку я встретил случайно, в маршрутке. Он удивился, когда узнал, что я здесь ради поездки в Чукалу. Родители, впрочем, тоже. Мама предлагала взять её машину, но я отказался. Ехать надо на автобусе. Тем более что мама в этом году неожиданно высадила на даче грядку моркови. И сегодня с отцом они поедут убирать урожай. Обещали отправить меня обратно в Москву с полным пакетом корнеплодов. Японский клён на даче разросся, и осенью у него огненно-красные листья. Мы с отцом решили на следующее лето устроить рядом с ним небольшой водоём. Будет красиво.

Чубушник за годы превратился в большой нарядный куст. Всё это время я не видел, как он цветёт. Вереницей шли экзамены, сессии, практики. И только в этом июне я выбрался на дачу, и чубушник цвёл потрясающе ароматно. Тогда, глядя на цветение, я и придумал, что подарю Марине на день рождения.

Мотор автобуса последний раз взвывает и глохнет. Автовокзал. Добро пожаловать в Чукалу. Пассажиры начинают покидать салон, а я, сидящий сзади, жду, пока их станет меньше, чтобы не толкаться.

Пока автобус пустеет, у меня есть ещё несколько минут, чтобы подвести итог. Можно сказать, что это вовсе не история, а обычный случай. Подумаешь, мальчик встречался с девочкой, она уехала. Конец. Это всё верно, история незамысловатая, могла случиться не только в нашем городе, а, скажем, во Владивостоке или Сыктывкаре. Там наверняка своя Чукала есть. Всё, что прочитано, писалось не для того, чтобы поразить воображение удивительным сюжетом.

По дороге я вспоминал десятый класс. На это ушло пять часов. Именно столько едет автобус. Вернусь домой, запишу, и это будет подарок. Здесь ведь тоже есть библиотека. Так что рано или поздно Марина возьмёт с полки книгу, прочитает и поймёт, что это для неё.

Когда-то она сказала, что сообщит, если наши отношения навсегда прекратятся. На последний вопрос «мы встретимся?» она ответила «возможно». Значит, шансы есть. И когда мы встретимся, пусть не лично, а через читательский билет, я приду не с пустыми руками.

Салон автобуса опустел. Пойду.

Омск, 2017

Оглавление

Сентябрь

Октябрь

Ноябрь

Декабрь

Январь

Февраль

Март

Апрель

Май

Лето

Сентябрь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg