Ирина Оганова Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ
© ООО Издательство «Питер», 2020
© Ирина Оганова, 2020
Золушка по-питерски
Все жильцы дома номер 8 по улице Ветеранов, что на юго-западе Ленинграда, знали – в квартире 22, на третьем этаже хрущёвки, проживает настоящий тиран. И имя этой нелюдимой молодой дамочки, с вечно надменным выражением лица, самое что ни на есть обычное – Светлана Васильевна Спиридонова.
Жила она не одна, а с переспелым мужчиной, похожим на поникший холщовый мешок – скорее всего, сказывались годы, проведённые в одних стенах с малоприятной женщиной, и по всему было заметно, что полностью зависит от её непростого нрава. Пётр Алексеевич даже здоровался странно, словно извинялся, пряча близорукие глаза за толстыми стёклами очков.
Кто-то разнёс слух, что в законном браке они не состояли, просто сожительствовали, фамилии-то разные. Совсем недавно переехали на Ветеранов, и их маленькая дочка Танюша ходила в детский сад неподалёку. Соседи каждый будний день видели, как Светлана Васильевна выходила из парадной ровно в 8 утра, крепко держа Таню за руку. Отводила дочку в садик, а потом ехала в районную поликлинику, где работала гинекологом, отчего и знали её многие лично.
Всё бы ничего – странная и странная, если бы из квартиры номер 22 частенько не раздавались истеричный крик Светланы и громкий, истошный плачь её дочки и постоянное «мама, я больше так не буду!»
Всем было ясно: лупит она своего ребёнка, а за что – непонятно, хорошая девочка, тихая, с копной белокурых кудрей и, как ни странно, большими карими глазами. Одно смущало – приличный сколиоз, какая-то врождённая патология, отчего соседям вдвойне было жаль Танечку. Правда, про Петра Алексеевича ничего плохого сказать не могли, по всему было видно – в дочке своей души не чает и о многом не догадывается. Кто же захочет в чужую семью лезть? Сами разберутся.
Светлана выросла в неблагополучной семье тихих алкоголиков. Нет, родители не были тунеядцами и работали на Кировском заводе. Отец пил всегда, а мама пристрастилась вслед за ним. По-своему они были даже счастливы: исправно вдвоём ходили на завод и квасили вечерами. Как они ухитрялись каждый день вставать в семь утра, Свете было неведомо. О дочери особо не пеклись – сыта, обута и слава богу.
Жили они с матерью отца, которая ещё в сорок первом к ним из Стрельны переехала, где имела маленький покосившийся домик с печным отоплением и колодцем во дворе. Света родилась летом сорок пятого. Каким-то чудом дом во время войны уцелел, и бабушка Свету на всё лето в Стрельну увозила, поила коровьим молоком из соседнего совхоза, чтобы крепенькой росла, а то больно щуплая. Бабушка хоть и из простых, но знала – надо девочке образование дать хорошее, и с малолетства книжки ей всякие читала, и по музеям таскала: «Пусть привыкает, смотрит на прекрасное, глядишь, и толк будет».
Светлана и сама к знаниям тянулась, только ненавидела всё вокруг себя: и коммуналку облезлую, и их комнатку 25-метровую на четверых в промзоне на Лиговском проспекте, и вечно осоловевшие лица пьяненьких родителей. Она и училась отлично, чтобы, упаси господи, классная не надумала домой прийти. На собраниях только бабушка присутствовала, и никто и догадаться не мог, в каких условиях ей жить приходилось.
Школу с золотой медалью окончила, в Первый мед поступила. Хотела в общагу переехать, так бабулю не оставить – ближе не было человека. Когда на третьем курсе училась, сердце бабушки остановилось – из-за сына, скорее всего. Отца один раз чуть с работы не выгнали, частенько выпивший стал выходить. Жалели, мужик-то в целом мировой и всю блокаду у станка на Кировском простоял. Света не долго с ними протянула, ушла в общагу. Стипендия есть, проживёт.
Порой ей так обидно становилось, что в неправильной семье родилась, казалось, свершилась какая-то чудовищная несправедливость, не её эта участь. В общежитии ещё девчонки попроще жили, кто откуда понаехал, и не из сильно обеспеченных. А на курсе, да и во всём меде, полно было из хороших семей. Им она сильно завидовала, и раздражали они её прилично, особенно тем, что учились посредственно. Не надо выживать, как ей! Мучительно думала, какую специализацию выбрать: стоматологию или гинекологию – только там самые подарки от пациентов. А хирургам вечно бутылку коньяка прут! Света алкоголь на дух не переносила и поддатых тем более.
После института по распределению не уехала в тьмутаракань, в Ленинграде осталась, в родильный дом определили – в Снегирёвку на улице Маяковского, в самом центре. Видно, не все хорошие места по блату раздавали, и её красный диплом силу имел.
К родителям возвращаться в её планы не входило, да и виделись они редко. Сняла комнату опять же в заброшенной коммуналке с девочкой, которую знала по курсу; близки не были, но проживать совместно можно, и деньги за жильё пополам. Учёба и зубрёжка отнимали всё свободное время, пошла работать – посвободней стала, а куда податься, не знает. В её возрасте все о замужестве думают, а то и детей имеют.
Света мужикам не нравилась – холодная и не красавица. Тощая, кожа да кости! Лифчик в универмаге подобрать не могла: не делают чашечки такого размера! Приходилось в детском отделе майки мальчишеские покупать, которые начисто грудь плоской делали, словно нет её вовсе, а подкладывать что-нибудь для вида не в её правилах было: что есть, то есть.
В роддоме три года проработала, ушла в районную поликлинику. Там и встретила Петю, Петра Алексеевича. Он был лор, и лор не простой, а один из лучших, по призванию. Многие его на дом вызывали – лор в промозглом Ленинграде чуть ли не самый важный врач: все чихают да горлом страдают, особенно в межсезонье. Деньги брал, хоть и не по закону было. Женат, но с детьми не сложилось. И на пятнадцать лет старше Светы. Супруга его, с необычным именем Летиция, служила искусствоведом в Русском музее и часто перед самым концом работы за ним заезжала. С площади Искусств до Пети рукой подать, и шли они пешком до ближайшего метро – в троллейбусах трястись не любили, – а Светлана следом, на расстоянии, не специально, получалось так. Она шла и не могла сдержать злости, даже губы больно прикусывала. На что сдался ей этот взрослый полноватый мужчина, да ещё и несвободный?! Ей почему-то казалось, что именно он иногда смотрит на неё как-то по-особенному, заинтересованно. Скорее всего, это была его врождённая мягкость, но Светлане так думать не хотелось. Вот выделяет он её, и всё тут, просто робеет. Летиция, или просто Лютик, как он часто называл супругу, была одного с ним возраста и вовсе не красавица, если не сказать страшненькая. Света тоже не ах, но молодая и упёртая и всё сделает, на всё пойдёт, а Пётр Алексеевич её будет. Задача оказалась не из лёгких. То, что Петя может любить свою «некрасивую» жену, с которой уже столько лет бок о бок по жизни шёл, – Свете в голову не приходило. Целый год потратила, но своего добилась – всеми правдами и неправдами затащила к себе в постель. Поначалу бегала к нему как к лору за советом – что-то горло першит или насморк начинается. Песни ему хвалебные пела, в глаза с восхищением смотрела, аж дыхание задерживала. Всем своим пациентам нахваливала местного лора, а особо состоятельным советовала на дом приглашать – больше пользы будет – и обязательно её отметить, что порекомендовала. Иногда вытаскивала его в обеденный перерыв в кафешку напротив и с умилением поглядывала, как тот одну за другой уплетает сдобные булочки.
Самое интересное, что никакой влюблённости у неё и в помине не было, но цель есть цель, и очень надоело в коммуналке жить. Вдвоём они быстро на ноги встанут!
И вот так, тихо-тихо, не торопясь, дошло дело до того, что в гости к себе пригласила; уже сама могла комнату оплатить и коммуналку поприличней имела – соседей вдвое меньше. Пётр на чай шёл и просто посмотреть, как сослуживица живёт, не мог отказать, уж больно зазывала. А она целый концерт закатила со слезами и заламыванием рук, словно по Станиславскому, правдоподобно, что любит и жизни своей без него не мыслит. Пётр Алексеевич сначала успокаивать бросился, а потом и сам не понял, как на её узкой железной кровати оказался, и уместился ведь со своими немалыми габаритами. На следующий день прятался от Светланы, не хотел на глаза попадаться, а что дома пережил, только ему ведомо, стыдно было невероятно.
Светочка не отступила, хоть и потеряла свою девственность без особого желания, – продолжила охоту на строптивого Петра Алексеевича. Вскоре опять случай выдался – маленький сабантуй в честь дня рождения заведующей поликлиники. Может, от пары рюмок водки или ещё чего-то потянуло Петра на подвиги, и опять он очутился в комнатёнке у Светланы, которая предусмотрительно поменяла скрипучую железную односпальную кровать на добротную широкую тахту, хоть и заняла она почти всё пространство, и круглый стол с двумя стульями с середины комнаты перекочевал к самой стене, впритык к платяному шкафу. На этот раз чувствовала она себя поуверенней и такое вытворяла, что сама себе удивилась, какая-то чертовщина полезла, и откуда взялась! Видно, в голове сидела, выхода не находила!
Теперь Пётр Алексеевич частенько не домой после работы торопился, а к Светочке – ненадолго. Жену заранее предупреждал, чтоб с работы за ним не заезжала – задержится подхалтурить. Лютик ждала и, если бы кто-то сказал, что Пётр, её Петенька, шашни завёл на стороне, никогда бы не поверила, даже если бы своими глазами увидела, решила бы – померещилось. Она давно замечала, что ходит он как не свой, и разговаривать почти перестали, и редко когда улыбнётся, слово камень на душе какой. Расспросить хотелось, но понимала: замкнулся Петюша, надо ждать, пока сам всё расскажет. А Пётр Алексеевич молчал – не было сил смотреть на дорогую сердцу растерянную Летицию, предательство и ложь не давали покоя ни днём ни ночью.
Светлана ходила на седьмом месяце беременности, скоро в декрет, а никаких подвижек со стороны Петра не наблюдалось. Правда, она сама решила, что рожать будет, и открылась ему, только когда три месяца исполнилось. Думала, одуреет от радости и без колебаний на развод подаст, а он так испугался! Ужас в глазах стоял, словно помер кто, аж противно стало. Не ожидала она такого поворота, но решила не давить, а поразмыслить хорошенько и придумать что-нибудь этакое, верное, стопроцентное. На заверения Петра, что всегда заботиться о ней с ребёнком будет, лишь головой кивала, старалась ненавязчивой быть и тихой, словно в жертву себя приносит. Что в поликлинике все о них судачат, ей дела не было, ходила с гордо поднятой головой. Да и не жаловали её в коллективе, считая слишком высокомерной. Даже пациентки кривились, если к ней талончик выдавали – чёрствая, слова доброго не скажет, хоть специалист и неплохой.
Света давно знала, что проживает Пётр Алексеевич со своим Лютиком на набережной канала Грибоедова в красивом старом доме и квартира у них большая и отдельная. Принадлежала она изначально родителям Летиции, отец у неё известным кардиологом был, с учёными степенями и научными трудами. Несколько лет назад отец Летиции, Соломон Маркович, неожиданно скончался. Кардиолог, а сам от сердечного приступа не уберёгся, хоть и жену свою на пять лет пережил. Светлана не раз пыталась представить, как живётся Пете в таких хоромах и как там всё устроено, – не доводилось ей в богатых домах бывать. Если разводиться будет, то по закону половина им с Петей достанется, а кому ещё? Детей-то у него, слава богу, нет, так что всё по совести вроде. От беременности своей Света приятно округлилась, и даже грудь какая-никакая появилась, чему она несказанно рада была, а животу тяжёлому не очень – не понимала она, по большому счёту, чем восторгаться – одно неудобство.
То ли гормоны в голову ударили, то ли ждать надоело, уличила она момент, когда на работе большое собрание устраивали, отпросилась, второпях пальто натянула, которое уже совсем с трудом застёгивалось, и поехала на канал Грибоедова правду искать – с полной уверенностью, что Лютик ненавистный уже дома, Петеньку дожидается.
Света не ошиблась, дом действительно был необычным, и по окнам видно, что почти все квартиры отдельные, скорее всего, за заслуги выдавались от государства. Внизу у лифта вахтёрша сидела и, как положено, спрашивала, к кому и в какую квартиру. Вид беременной молодой женщины совсем не насторожил, и она спокойно пропустила Свету и сказала, чтобы на третий этаж поднималась. В лифте стало не по себе, решение-то спонтанно пришло, даже не подготовилась, с чего начать разговор. Что, если только рот откроет, а эта старуха её сразу с лестницы спустит?
«Не посмеет!» – убеждала себя Светлана и, как бы в доказательство, схватилась двумя руками за круг лый живот и чуть не уронила сумку на мокрый от талого снега пол. Постояла пару минут у дверей, даже уйти захотелось, потом со всей силы решительно несколько раз нажала на звонок. Сердце колотилось, в животе заворочался ребёнок и внезапно затих, словно испугался чего. Дверь отворилась, и она впервые так близко увидела Лютика. Она действительно была не очень красивой, но во всём облике была какая-то опрятность, собранность и уверенный взгляд, по всей видимости, далеко не глупого человека.
– Меня зовут Светлана. Разрешите войти? Мне поговорить надо.
По лицу Летиции Соломоновны ровном счётом ничего было не понятно: ни вопроса, ни удивления.
– Проходите. Вам, наверно, трудно разуваться? Вы просто вытрите о коврик сапожки.
Она пригласила Светлану на кухню и любезно предложила присесть, учтиво отодвинув стул от большого дубового стола с белой скатертью, вышитой цветной гладью по краю.
Свете хотелось всё разглядеть, и она крутила головой, скользя взглядом по картинам на стенах, по статуэткам, расставленным на подоконнике окна, которое обрамляли пена невесомой тюли и тяжёлые гардины, перехваченные затейливыми кистями: «Если у них такая кухня, представляю, какая гостиная! Скорее всего, она точно есть, не всю же площадь на кухню грохнули!»
– Я вас слушаю… Может, чаю хотите?
Её неподдельное спокойствие и манеры повергли Свету в уныние: «И не такая уж она и страшная, если приглядеться!»
– Даже не знаю, с чего начать…
Светлана набралась смелости и почти вызывающе громко произнесла самые важные слова:
– Я жду ребёнка от Петра Алексеевича. И вы должны отпустить его! Всё равно у вас детей нет и уже точно никогда не будет!
Летиция так и не успела присесть рядом, стояла молча и рассматривала странную женщину, которая неизвестно откуда появилась и несла какую-то чушь.
– Что вы говорите?! Опомнитесь! Быть такого не может!
Светлана была готова ко всему: крикам, оскорблениям, слезам, расспросам, но такой реакции она никак не ожидала. По всему было понятно, Летиция Соломоновна никакие разговоры вести не собирается и всем своим видом показывает, что Свете надо уйти, даже медленно пошла по коридору в сторону выхода. Светлане ничего не оставалось делать, как последовать за ней, и уже в дверях зло бросила:
– А вы у своего мужа обо всём расспросите! Чушь это или не чушь? – и зачем-то нагло улыбнулась, специально, чтобы не задавалась.
Уже на улице стало обидно и очень жалко себя.
А что, если Летиция простит его, и он так ни на что и не решится, и будет только ребёнка по выходным навещать и какие-то копейки на её круглом убогом столике оставлять как подачку?! Он же сам без отца вырос, наверное, не сладко было. Вот на это и надо давить! Ничего, если нужно, и подождать можно, она терпеливая. Всё равно своего добьётся!
Стояла ленинградская оттепель, совсем не ко времени, и недавно выпавший снег превратился в грязную унылую кашу.
Внизу живота что-то покалывало: «Слишком большой плод, видно, давит куда-то, и уже давно сказали, что, скорее всего, девка будет».
Девочку она не хотела. Почему, не понимала сама. После новогодних идти в декрет. Ещё два месяца, и всё круто изменится. Одно дело – таскать ребёнка в животе, сидит там и сидит, другое – когда появится на свет и полностью перевернёт её привычную жизнь. Она даже имя не могла ей придумать, да и не старалась, словно не взаправду всё.
«Не Лютиком же назвать! – ей было смешно. – Интересно, что сегодня будет? Скорее всего, выгонят его взашей из дома!»
Она бы точно выгнала. И по морде его жирной ещё надавала.
Спустилась в метро, там душно – ей в последнее время везде душно, и одышка появилась. Все месяцы бегала, вообще не замечая никаких изменений, только вес рос и плакать хотелось. И на тебе!
По телеку показывали какую-то ерунду. Села книгу читать – не вникнуть, перед глазами Летиция. Ей было её не жаль, каждый за себя. Сама виновата, нечего так мужику доверять. Неужели ничего не замечала?! Вот она бы сразу раскусила Петеньку! Потом стало немного страшно. Что-то всё-таки было во всём этом нехорошее. Она не хотела ковыряться в моральной стороне вопроса. «Сделала – значит, сделала!»
Батареи топили на всю мощь, а на улице чуть ли не дождь вместо снега, и термометр за окном показывал плюс пять. Сначала открыла форточку, потом окно, стало полегче. На кухне сразу две соседки копошились у своих столов, что-то стряпали и оживлённо спорили о том, из чего делают докторскую колбасу. Одна твердила, что точно из бумаги. Светлану затошнило. Они даже не обратили на неё внимание – так завелось с самых первых дней, когда она въехала. Ей пришлось представиться родственницей хозяйки комнаты – сдавать за деньги нельзя, да и проживать не по прописке вроде как не положено. Поначалу соседи приветливо встретили Свету, но отклика у неё не нашли – ни за жизнь поговорить, ни посплетничать, и от рюмки всегда голову воротит, неправильная, одно уважение, что врач. В холодильнике уныло стояла недопитая бутылка кефира и точно оставалась пара слоек, пусть и не совсем свежих, но вполне съедобных. Готовить себе так и не научилась, особенно после общаги, когда сидишь на сосисках и яичнице с теми же сосисками.
«Лютик, поди, Петю обхаживает! Вон в каких свежехрустящих рубашках на работу приходит, и ботинки всегда как зеркальные блестят. Не сам же он всё это делает?!»
Света частенько разговор на неё переводила – ни разу не поддержал. Однажды ляпнула – не выдержала, – что страшная она. Так он как рак покраснел и чуть заикаться не начал, и всё твердил:
– Не смей о ней плохо говорить! Она золотой человек! Не смей!
Вот сейчас и посмотрим, какой она золотой человек! Было девять вечера. Точно пришёл! Скоро концерт на канале Грибоедова начнётся!
Свой телефон Пётр не давал и звонил только с работы или с улицы. Правда, Светлана его в регистратуре тайком подглядела и даже несколько раз звонила и в трубку молчала, а на другом конце думали, что не соединилось.
Можно подумать, не слышно, что дышит кто-то!
Во всяком случае, Петя никогда не спрашивал, она ли это. Сама бы никогда не призналась, расчёт имела, что эта дура наконец-то глаза раскроет и включит воображение – поймёт, что у её Петеньки давно баба завелась и с последствиями. Захотелось ещё раз набрать, подышать в трубку ради смеха – не стала, очень уж очевидно будет.
На следующий день выходила в утро, полно записи: и в коридоре на стульях, и просто стоя ожидали своей очереди женщины, каждая со своей проблемой. Светлане было не до них, она монотонно выполняла свою работу, а в душе – тревога и беспокойство. Пётр ни разу не проявил своего присутствия, будто его и не было никогда в помине.
«Не может быть, по четвергам он, как и я, в утро. Может, что изменилось, и я просто не знаю? – с трудом отработала, спину ломило, и немного стали отекать ноги. – Вот тебе и токсикоз второй половины беременности! Надо мочу на белок сдать и за давлением понаблюдать. Что-то сильно жажда мучает!»
Пётр Алексеевич так и не появился, хотя на работе был – в регистратуре девчонки сказали и между собой переглядывались:
– приём закончил и убежал, спешил куда-то…
Дома Пётр Алексеевич пошёл в отказ и категорически заявил, что всё, о чём поведала чокнутая Светлана, – чистая ложь и с ней его ничего не связывает. Да она уже длительное время не даёт ему прохода! И он было успокоился, когда увидел, что та в положении, но, видно, недооценил эту странную особу. И все на работе знают, что она не в себе! Таких лечить надо!
Он так убедительно возмущался, что Летиция, несмотря на здравый смысл, с радостью приняла все Петины заверения и даже как вариант предложила сменить работу.
– Неужели такое бывает?! Ну как же можно быть беременной от одного и ссылаться на другого?! Это же полная несуразица! Ты точно всё мне рассказал?
Она пристально всматривалась в его глаза и понимала: у неё есть только один выход – поверить. Желания что-либо выяснять и ставить слова мужа под сомнение не было – наверное, от страха. Конечно, неприятно. Коли эта девица нагло заявилась к ним домой, значит, и на работе у Петра все об этом судачат. Ситуация выглядела несимпатичной, хотелось выкинуть её из головы. В поликлинику к нему она больше не пойдёт, во всяком случае, пока не стихнут сплетни.
По-любому всё казалось странным, словно не с ними происходит. Никогда ничего подобного не случалось, всегда жили душа в душу, и много интересов общих, и друзей разных, дом, дача в Разливе родительская, горки с цветами, кусты смородины с крыжовником. Детей иметь не сложилось, два раза подряд внематочная – и стала она пустоцветом. Ей хотелось из детского дома малыша взять, Пётр был категорически против.
– Нет – значит, нет, и не будем к этому вопросу возвращаться, нам и вдвоём хорошо.
Все попытки Светланы поговорить с Петром успехом не увенчались, он извинялся и бормотал, что занят. И как ему каждый раз удавалось ускользнуть с работы незамеченным, оставалось загадкой. Она звонила ему пару раз домой, подходили, слышали её голос и вешали трубку. Душила ненависть, и от того поднималось давление: «Точно гестоз, не иначе! Не дай бог, в больницу загремлю! И зачем мне эти испытания?! Ну, ничего! Вот рожу и посмотрим! Ещё сам будет бегать, просить с ребёнком повидаться, старая свинья».
Новый год решила с родителями справить. Они ахнули, когда круглая Светлана завалилась к ним как снег на голову. Она им ни слова не говорила, что ребёнка ждёт, созванивались редко, а видеться не виделись сто лет. Расспрашивать не стали – понятно, что личная жизнь не устроена, иначе зачем бы к ним на Новый год пришла. Значит, не с кем больше отпраздновать. В 25-метровой комнате ничего не изменилось, только кровать выбросили, где они с бабушкой спали. Хоть попросторней стало.
– Ты ребёночка-то к нам пропиши, и в очередь на жильё встать сможем, глядишь, и дадут быстро. И от бабушки домик остался. Кому он, правда, нужен, развалюха совсем… А то, может, к нам переедешь? Я в этом году на пенсию выхожу, подсоблю как-никак. Что тебе одной среди чужих маяться? А тут всё детство твоё прошло, – мать по-доброму улыбалась своим почти беззубым ртом, отчего мурашки у Светы побежали – скорее, от нехорошей жалости к этой глупой женщине, которая добровольно себя до такого состояния довела.
Отец молча сидел за столом и в разговор не вмешивался, уставился в телевизор и по-хозяйски нервно подливал водочку.
– Ну что вы за стол не садитесь? Расположитесь и кудахтайте, сколько влезет… Выпьешь чуток, праздник никак?!
Не дождавшись ответа, чокнулся по обычаю с верной спутницей, влил в себя рюмку, скривился для порядка и затолкал в рот большой кусок слегка подветренной ветчины – видно, со вчерашнего застолья осталась.
Никуда она, конечно, не переедет, ребёнка непременно к ним пропишет, больше некуда, а жить отдельно будет.
После праздников ещё неделю проработала, декрет оформила. Несколько раз подходила к кабинету, где Пётр Алексеевич принимал, поговорить хотела, но так и не решилась. Много было способов на него повлиять или просто райскую жизнь устроить – не время. А что мучается он и страдает, была уверена.
Пётр действительно страдал и корил себя, что вляпался в такую непростую историю. Вздохнул немного, когда Светлана в декрет ушла, но до конца не отпустило, и дома неуютно стало, живёт и не живёт. Был у него близкий друг Толян ещё с молодости, по соседству жили. Толя мореходку окончил, капитаном на грузовом ходил, и рейсы долгие: и на полгода, и больше. Гулёна ещё тот, мужик видный, но семью превыше всего ставил, особенно детей Машеньку и Михаила. Был у них обычай: как только из длительного рейса причалит, первым делом – к другу закадычному. Летиция ему рада, балагур и душа компании, всегда с интересными историями. Если выпадало на празднике ему в Ленинграде быть, всей семьёй к ним приезжали, допоздна сидели, молодость вспоминали. Вот и на этот раз сразу чуть ли не с трапа другу позвонил:
– Ну что, старик, завтра к вечеру заеду, поляну накрывай!
Лютик с вечера всего наготовила – знала, как дороги Петеньке эти встречи, а сама предупредила, что в музее задержится, не отвертеться, выставку русских передвижников готовит.
Как на руку неожиданно всё устроилось, спокойно с Толиком поговорить сможет: «Нет сил в себе держать! Может, насоветует чего?»
Анатолий мрачный стал, долго не знал, что ответить на такое признание.
– Ну ты и вляпался! Что гулял, дело обычное, сам грешу. Но чтобы до такого довести! Видно, баба тебе непростая попалась. У меня у второго помощника такая же ситуация. Правда, та ничего не хотела: сама рожу, сама воспитаю, нет претензий. У твоей расчёт есть, уверен. Понимает, что детей нет и всё такое. Не отстанет от тебя. И оставлять её с ребёнком тоже не дело. Помогать по-любому надо! Сможешь спать спокойно, зная, что твоя кровь где-то живёт, и ты вот так отстранился, вроде как ни при чём?
– Нет! Не смогу! – Пётр Алексеевич тяжело вздохнул. – Не люблю я её! Что на меня нашло?! Чёрт попутал! Ведь знал, что нельзя на работе такое разводить. Как так всё получилось?! Не вернуть ничего назад, придётся платить за грехи свои и ценой немалой. По улице иду, малыша увижу, сердце плачет. Сколько раз представлял, как это будет, когда впервые на руки возьму! Дышать перестаю! Иногда прячу всё от себя за семью замками. Так куда там! Вылезает из всех щелей. Она сейчас в декрете, уже скоро месяц. А я понятия не имею, как она, в чём поддержка нужна?! Подлец я, Толян, как есть подлец, сам без отца вырос.
Целую неделю Пётр собирался с силами на что-нибудь решиться, потом в один день после работы не выдержал и, как ни было трудно, направился прямиком к Светлане. По дороге в кондитерскую заскочил купить что-нибудь к чаю и у цветочного остановился в раздумье, но цветы брать не стал, чтобы повода не давать к мыслям разным.
Светлана была дома и как ни в чём не бывало встретила его более чем радушно, без обид и выговоров. Выглядела она совсем неплохо, только непривычно поправилась и притихла беспомощно.
– Ну как ты? Последние недели дохаживаешь, тяжело, наверно? Что в консультации говорят? Всё нормально? – он огляделся. – Времени совсем мало осталось, а у тебя ничего не приготовлено, ни кроватки, ни коляски. Напиши список, что надо, я потихоньку со всем справлюсь. Только подробно пиши, сколько того, другого. Я ведь в этом совсем не понимаю. Вот давай садись, бери листок, ручку и пиши.
– Вот прямо сейчас? – Света закапризничала, как маленькая, и стала отыскивать тетрадку с чистыми листками. – Ты пиши, а я диктовать буду!
Она протянула ручку и уселась за стол напротив.
– Ну хорошо! – улыбнулся Пётр Алексеевич. – Начинай!
Он старательно выводил: пелёнки тёплые – 10 штук, распашонки, чепчики, шапочка шерстяная гулять, одеяло фланелевое… два…
– Ничего себе, сколько всего надо! – удивлялся и пыхтел от старания.
– Так это ещё не всё! И рожки, и соски, и ванночка купать, и термометр, и газовая трубочка…
– Сдаётся, что и за две недели не справлюсь!
– Нет уж, Петенька, вызвался помогать – помогай. А мне, между прочим, ещё всё перестирать и перегладить.
– Интересно, каждая женщина знает, что купить надо на случай рождения ребёнка, или только гинекологи-акушеры? Вот я как врач-лор ничего об этом не знаю!
– В женской консультации информацию выдадут, не переживай, – Светлана смеялась вместе с ним, а в голове змейки ползали, что всё складывается, и не зря она надежду имела и столько слёз пролила – найдёт подход.
Они встречались чуть ли не каждый день и носились по магазинам, а потом, нагружённые пакетами и сумками, повадились заходить в кафе «Ленинград» на Невском, и Света, по обыкновению, заказывала сосиски с пюре и с зелёным горошком. Петя ворчал, что ест она неправильную пищу, ей бы творога побольше и витаминов разных. Он сильно увлёкся приятными заботами и совсем потерял голову, всё было каким-то новым, неизведанным, волнующим. Хорошо Лютику было не до него, всё своей выставкой ответственной занималась, день на день откроется. Кроватку и коляску было решено купить, когда Светлану в роддом увезут, так удобней и суеты меньше.
Девочка родилась февральским утром.
Уже накануне Петру Алексеевичу неспокойно стало – как почувствовал, что скоро совсем. На следующий день перед работой зашёл – соседи говорят, увезли в Снегирёвку, где Светлана и сама несколько лет проработала. Помчался, даже в поликлинику не отзвонился, что опоздает. В роддоме и сообщили, что родила дочку и самочувствие у них нормальное, а повидаться не получится, не положено.
– Да не волнуйтесь вы так! Срок придёт и заберёте внучку в целости и сохранности. Что вы, мужики, такие нервные?!
– Это дочка моя! – с обидой отчеканил Пётр и твёрдой поступью пошёл на выход.
«Ничего себе я выгляжу! Совсем замотался. Может, оттого что небритый?..»
Сердобольная бабулька-уборщица полы намывала, расчувствовалась, посоветовала, куда идти и в какие окна покричать, даже проводить вызвалась:
– Если дитя на кормление принесут, то и покажут ребёночка через окошко. Правда, что там разглядишь?! Так, для спокойствия…
Пётр Алексеевич кричать, звать Светлану не стал – неловко, не пацан. Узнал, когда выписка ожидается, и на работу поспешил. Весь день места себе не находил, Анатолию несколько раз трезвонил, чертыхался, что дома нет, хотел новостью поделиться – отцом стал. Только к вечеру дозвонился.
– Где болтаешься?! Толяяяя! Дочка у меня родилась! Три пятьсот! Может, встретимся? Ну, как это принято, ножки обмоем.
– Что ты кричишь, как сумасшедший! – смеялся Анатолий. – Не ножки, а пяточки! Поздравляю тебя, старик! Дети – это хорошо. А матери скажешь? Дело тонкое, понимаю… Такое событие радостное, и поделиться ни с кем не можешь!
– С тобой же поделился! Мне и хватит.
Накатила тревога, прав друг. Что впереди ждёт? Теперь во лжи жить придётся и изворачиваться по любому поводу. Привыкнет, может? Как-нибудь устроится, не он первый в такой истории оказался. Главное, Лютика от всего уберечь. Это что получается, теперь у него две семьи? Дожил! Надо приспосабливаться, другого выхода нет. Дочку любить будет, а на другое пусть не рассчитывает, никогда из дома не уйдёт. Ему страшно стало от одной мысли, что Летиции больше нет в его жизни – нервы как голые, только подумает.
В коммуналке у Светы никто не удивился, когда кровать детскую привёз и шваброй орудовал. Всё делать умел, матери всегда по хозяйству помогал. Это как женился, всё поменялось. Забыл, как пуговицу пришить и еду разогреть.
– Навыки не потерял! – развеселился, аж присвистывать какую-то въедливую мелодию начал. – Глядишь, и живот поменьше станет от таких физических нагрузок!
В день выписки всю ночь не спал, ворочался, вставал, на кухню топал воды попить. Лютик беспокоилась:
– Что с тобой, Петь? Может, недомогаешь? Хочешь, чаю заварю свежего с малиной?
Утром с работы отпросился, напридумывал историю какую-то – мать в больницу ложится, помочь надо. Ничего более вразумительного не пришло в голову, и опять противен сам себе стал, что маму приплёл, даже три раза суеверно сплюнул.
Первый раз Светлане цветы купил, гвоздики красные – других цветов не было, не лето на дворе. Стоял, нервничал, взад-вперёд ходил, ждал, пока вещи заберут для новорождённой.
– Кто за Спиридоновой пришёл? – выкрикнула медсестра, оглядывая собравшихся.
Пётр Анатольевич растерялся, потом опомнился, подбежал.
– Светлана Васильевна Спиридонова? Да? Я встречаю! – он непонятно зачем протянул гвоздики.
– Это вы Спиридоновой вручите! Мне-то за что? – засмеялась сестра. – Вещи давайте и ожидайте. Скоро выйдут!
Схватила второпях мешок и побежала на второй этаж – большая выписка, зашивалась.
Он не сразу узнал Свету: вполовину меньше стала и уставшая – под глазами синяки, и улыбка вымученная, несчастливая. Рядом медсестра с малышкой на руках. Сразу видно – девочка, одеяло ватное лентами розовыми перевязано, и один уголок личико прикрывает.
– Подойдите поближе! Не бойтесь! – медсестра приоткрыла лицо малышки и заулыбалась Петру Алексеевичу. – Копия! Держите, папаша! Да не прижимайте так сильно! Тихонько!
Света молча наблюдала, как у Петра руки трясутся от радости и страха.
И началась у него новая жизнь. Как белка в колесе вертится: и продуктов купить, и детского питания. Молока своего так и не появилось, Светлана и не старалась – на второй день после выписки грудь туго перевязала и даже то, что было, сцеживать не захотела.
Петя сразу Танечкой дочку звать начал, нравилось ему это имя – Татьяна – звучное. Света равнодушно отнеслась – Таня так Таня, какая разница. Не сильно рада была её появлению, ещё и врождённый сколиоз обнаружили, приличная деформация, и только прогрессировать начнёт, сомнений не было.
– Даже тут всё не по-людски! – злилась Светлана.
И зачем ей ребёнок такой, не выправится уже, может, чуть лучше станет, но полноценной – никогда.
Пётр Алексеевич и хорошего массажиста нашёл, и профессора к Танечке таскал. Обещали, что всё возможное сделают. Скорее обнадёживали, он-то знает, что это такое. И опять себя винил – то ли слишком зрелый, детей плодить, а может, и в наказание. Почти каждый вечер купать приезжал, а если пораньше получалось, то и погуляет гордо с колясочкой во дворе. Такую невероятную теплоту к дочери испытывал, сердце от нежности заходилось. Ещё и бегать на халтуру, деньги нужны, дочка растёт. Лютик решила на курсы английского пойти, так он так за эту идею ухватился, что в обязательном порядке рекомендовал, – и ему лазейка почаще дочку навещать.
При такой круговерти домой поздно заваливался, уставший и разбитый. Давно гостей не звали, даже по выходным, – ссылался, что вызовов много и в разных концах города, не до веселья.
– Ты куда пропал, Петь? Мне в рейс надолго уходить, а мы всё свидеться не можем. Как там у тебя? Справляешься? – Толику хотелось пошутить, что нелегко султаном быть, двух жён тянуть, но не стал, не по делу, и так другу нелегко.
– Вот ты скажи мне, как на духу, стал бы в такое влезать, знай, что так всё обернётся? – допытывался Анатолий.
– Честно? Я от Танечки отказаться не могу. Очень привык, не мыслю, что нет её. Знаешь, какая она славная! И меня узнаёт. Вот прихожу, подойду к кроватке, она смотрит на меня сначала серьёзно, а потом как улыбнётся и ножками бьёт от радости. Так быстро растёт, не представляешь! Если день не бываю, то просто не живу. Что я тебе рассказываю! У тебя таких двое выросли.
– Я в рейсах всё время был. И по-человечески у меня… Семья! Это у тебя на разрыв мозга ситуация, оттого так остро всё и воспринимаешь. Со Светланой-то как?
– Да никак! Чужие, и она холодная. У нас и близости-то нет. Она не просит, ну и я как-то спокойно. А с Летицией у нас всегда с этим вопросом непросто было. Любить – любим, а дальше сложно. Как-то в своё время на самотёк всё пустили и отдалились друг от друга. Может, поэтому и со Светой так получилось, что не хватало чего-то. А начинать поздно, не знаю, с какой стороны подступиться. Ей и не надо этого. Так что скоро стану я девственником в свои сорок с лишним. Вроде и не возраст?! Ты как думаешь?
Толик усмехнулся.
– У меня таких проблем нет! Я без этого не могу! И моя в этом вопросе покладистая, и на судне постоянная есть. Мужик без этого дела не мужик! Так что пересмотри своё отношение. И самому надо быть поактивней, как старый дед разнылся, слушать противно.
А Светлана всё же в один день одумалась и решила, что слишком строго она с Петром поступает: хоть глаза бы его не видели, но надо поласковей быть, вдруг надоест ему всё, и останется она с дочкой-калекой одна, хоть врачи и успокаивали – разрастётся, вытянется, не так заметен дефект будет:
– Подождите, ещё красавицей станет, главное, чтобы смышлёной была!
Пётр Алексеевич на целый август под Зеленогорском в санаторий Свету с дочкой определил: сосны, залив, песочек золотой. Сам только по выходным приезжал, нагруженный всякой всячиной.
Светлане на работу хотелось – отсидит год положенный и выйдет, мочи нет, надо ясли подыскивать по прописке. Петя против:
– Я же обеспечиваю вас. Пусть ребёнок окрепнет, постарше станет, сам себя хоть как-то обслуживать начнёт. Думаешь, очень в яслях за малышами следят? Простуда, сопли! Вот увидишь, только на больничном и будешь сидеть.
Танечка быстро развивалась. В годик пошла. Так вроде смотришь – ребёнок как ребёнок, премилый, и не видно, что спинка неровная, если платьице свободное. В полтора стишки уже читает, смешно картавит, но старается, забавно у неё получается. Отца увидит – и бегом на руки. Обхватит сильно, к себе прижмёт, головку набок положит и притихнет, а глазки смеются, хитрющие.
Лютик пригласила двоюродную сестру из Владивостока, и та уже целую неделю гостила у них дома. Никаких отговорок не принималось, и частные визиты Петру на время настоятельно рекомендовалось отложить – мотается все дни, не передохнёт, да и перед родственницей неловко.
Летиция закатывала вечерние ужины с посиделками, брала билеты на концерты и спектакли, и Петру Алексеевичу приходилось волей-неволей сопровождать дам. Отношения со Светланой накалялись, и она периодически закатывала дикие скандалы, которые обязательно заканчивались слезами. Ему было жаль её, и мысль, куда двигаться дальше, тяготила и висела над ним грозовой тучей. Больно было осознавать, что его ребёнок так и живёт в страшной коммуналке, а он бессовестно наслаждается в просторной квартире на канале Грибоедова, с окнами на Банковский мостик. Он предлагал присмотреть что-нибудь другое, но Светлана категорически отказывалась – скорее всего, из желания сделать больно. Эта облезлая комнатёнка с невообразимым количеством соседей была ему немым укором за нерешительность и нежелание менять что-либо в своей жизни. В итоге согласился отдать Танечку в ясли, думая: так будет лучше. Света начала срываться на малышке по любому поводу. Однажды не выдержала и при нём схватила её больно за волосы. У Петра всё потемнело в глазах, чуть руку не поднял и пригрозил, что если ещё раз увидит, то примет крайние меры. Света лишь нагло рассмеялась:
– Какие меры? Спятил что ли? К Лютику побежишь жаловаться? Да кто ты вообще нам? Никто! Ты даже ребёнка на свою фамилию не записал! – она любила трясти перед его носом Танюшиным свидетельством о рождении и тыкать пальцем в графу «отец», где красовался унизительный прочерк.
На свою прежнюю работу Светлана не вернулась, устроилась в женскую консультацию в другом районе, и ей приходилось тратить на дорогу гораздо больше времени. Как и предполагал Пётр, с больничного по уходу за ребёнком Света не вылезала. Таня часто простужалась, даже схватила двустороннее воспаление лёгких, скорее всего, по недосмотру, в чём он ничуть не сомневался. У Петра Алексеевича появился самый важный пациент – его собственная дочь, и он сначала торопился к ней, а уж потом по всем остальным вызовам. От такой чрезмерной заботы у Светланы кроме раздражения никакой другой реакции не случалось:
– Не легче участкового врача вызвать, в то время как самому съездить туда, где заплатят?!
Нельзя сказать, что он был начисто лишён чувств к этой взбалмошной женщине. Она становилась въедливой привычкой и, как ни крути, была матерью его единственного ребёнка, притом бесконечно любимого.
Пётр к Тане никогда без подарков не приходил, хоть яблок по дороге купит. Хотелось что-нибудь на два годика особенное подарить. Приглядывался. Мимо «Пассажа» проходил, не выдержал, заскочил – и прямиком в детский отдел, может, оттого что давно дочку не навещал.
Ему сразу бросился в глаза манекен в капроновом платье нежно-розового цвета с вышитыми розочками по подолу. В представлении Петра Алексеевича это был чисто наряд принцессы, и такого платья у Танечки ещё никогда не было. Он решил взять на четыре года, чтобы поносила подольше и спинка сутулая не так заметна. Платье импортное, то ли польское, то ли ещё из какой дружественной социалистической страны, и он считал, ему крупно подвезло – видно, только выбросили, и он на счастливый случай оказался в правильное время. Улыбчивая продавщица, на редкость вежливая и внимательная, аккуратно завернула обновку в бумагу, и Пётр Алексеевич, довольный, уложил дорогой свёрток в рабочий портфель. Выйдя на улицу, опомнился и посмотрел на часы: опаздывает, дома ждут – очередной поход в филармонию намечается.
– Ничего! – решил он. Незаметно припрячет свёрток или, на худой конец, оставит в портфеле. Сестра Лютика уезжала рано утром, а он – на работу и после уж обязательно к Свете, ребёнка навещать, там и оставит подарок до срока.
Летиция, одетая в чёрное строгое платье, с ниточкой жемчуга на шее, нетерпеливо ждала.
– Я две минутки! Только рубашку чистую накину и готов! Троллейбус долго ждал! – по привычке соврал Пётр и направился в кабинет прятать портфель.
В филармонии давали скрипичный концерт. Он обожал скрипку, но сегодня было не до неё: что-то мучило, и на душе было неспокойно. На сцене царил Павел Леонидович Коган, сын всемирно известного скрипача Леонида Когана. Лютик то и дело искала его руку и тихо улыбалась, всем видом показывая, как необыкновенно звучит инструмент. Ей было приятно, что она всё-таки достала билеты на этот долгожданный концерт. Ещё в молодости с отцом слушала виртуозную игру Леонида Когана, роняла слёзы, особенно когда он исполнял Паганини. Летиция была уверена – именно так играл Паганини, и во всём этом было что-то демоническое, словно высшие силы давали скрипачу невероятный дар извлекать такие сильные по своей чувственности звуки. В перерыве они пили «Советское шампанское», заедая, по обыкновению, бутербродами с «Московской» копчёной колбасой и ленинградскими эклерами с шоколадной глазурью, которые безмерно любила сестра Лютика, и горевала, что таких во Владивостоке нет, а она сладкоежка, ещё и какая. Лютик накупила ей в дорогу зефира, невероятное количество шоколадных конфет фабрики им. Крупской – и «Мишку на севере», и «Кара-Кум», и «Грильяж», и «Белочку» – и не могла понять, как всё это добро сестра потащит с собой.
Дома сели пить чай. Пётр, по обыкновению, разговаривал сам с собой, как последнее время случалось нередко, и его взгляд невольно застывал на Летиции: «Почему так получилось? Почему здесь есть то, чего нет там, и наоборот? Что, если бы не было Светланы, а была только Танечка, и они жили бы вот так дружно и размеренно все вместе в этом уютном доме?» Он был уверен – дочке было бы гораздо лучше с Лютиком. Иногда казалось, что Таня больше похожа на неё, чем на свою мать, и они бы точно поладили. Он представил, как малышка сидит в детском креслице напротив, болтает ножками и, наклонив головку набок, хитро улыбается и уплетает эклер.
– Петь! – ласково окликнула Летиция. – И где ты опять летаешь? Что с лицом? Откуда такое скорбное выражение? На тебя такое впечатление произвёл концерт? Что-то раньше такого не случалось! Стареешь, что ли?
Она смеялась и поправляла жемчужную ниточку. В такие минуты она была самая что ни на есть красавица. Пётр считал, что у неё своя красота, неброская, неочевидная, проявлялась как переводная картинка, стоило ей только заговорить, сопровождая всё необыкновенной улыбкой, тёплым взглядом и неторопливым движением рук.
Их разделяла дочка, но что-то ещё, в чём он не желал признаваться. Со Светой у него была близость, без нежности, ласки, порой непристойная, от чего часто становилось неприятно, но он снова и снова хотел повторить эти ощущения. С Лютиком ничего подобного не было, появилось некое стеснение, совсем неестественное состояние двух людей, проживших столько лет вместе. Если бы в его жизни не случилась Светлана, никогда бы не пришло в голову анализировать и давать оценку их отношениям с женой, всё до невозможного казалось отличным.
Свояченица улетала утром. Петя откланялся и пошёл спать, обещая по возможности встать пораньше и ещё раз попрощаться.
Будить его никто не стал, Лютик закрыла за сестрой дверь, выпила кофе и уже хотела прилечь минут на тридцать, но какая-то сила потащила её прямиком в Петин кабинет. На полу в укромном месте стоял порт фель. И как она только его заметила?
– Вот зачем туда засунул?! – заворчала Летиция.
Портфель был непривычно набит.
– Ну что там у него? – она, не задумываясь, открыла и увидела свёрток.
Край свёртка был надорван, и оттуда виднелся кусочек розового капрона. Летиция в растерянности стояла над портфелем, не зная, что делать. Она не раз наводила в нём порядок, меняла халаты, но то, что она обнаружила, вызывало интерес, и она не понимала, как поступить.
Может, Петюша готовит ей какой-нибудь сюрприз? Но ему доподлинно известно, что розовый она терпеть не может. Так что это может быть?! Не осознавая, что ей движет, она осторожно достала свёрток и медленно начала разворачивать. Это было маленькое детское платье. У неё было что-то подобное в детстве, только из натурального шёлка, а не из синтетики. Зачем? Может, кому-то из сослуживцев? Всякое бывает! Сослуживцев?! Он бы точно посоветовался или поручил ей… И тут она вспомнила Свету, которая бесцеремонно заявилась к ней почти два года назад. Так это правда? Это его ребёнок? Или ничего не значащий подарок? Пётр говорил, что она больше в поликлинике не появлялась, скорее всего, родила и устроилась на другую работу. Вот совсем недавно был разговор – Летиция вдруг вспомнила эту странную женщину, и ей просто стало любопытно, как сложилась её жизнь… Что-то тяжёлое сдавило грудь, и закружилась голова. Хотелось побежать в спальню, растолкать мужа и заставить сказать правду, какой бы она ни была!
«От этого и поведение его стало необычным! И эти вечные вызовы допоздна, и по выходным до вечера нет дома. Такого же никогда не было!»
Почему она не подумала об этом раньше?! Отчего так слепо верила?! Он изменился, а она списывала на всё что угодно, но только не на это! Как бы он ни отнекивался, она не поверит! Тогда она заставила себя принять его слова за правду. Надо дождаться вечера и поговорить – спокойно, без надрыва и претензий… Срочно собираться и бежать из дома, иначе не выдержит!.. Не хотелось верить, хотелось получить разъяснения по всем вопросам. Ничего хорошего на этот раз она не услышит, слишком всё очевидно. Главное, чтобы Пётр не выкручивался и всё-таки нашёл в себе силы…
А если её подозрения оправдаются? Что, если это и есть самая настоящая правда? Светлана не врала в тот вечер, Летиция и тогда это почувствовала. Всё было настолько чудовищно несправедливо, вероломно, что она просто не захотела в это поверить.
Портфель был закрыт и стоял на том же месте, но свёрток явно разворачивали, и это могла сделать только Летиция, он сразу понял. Пётр тяжело опустился на маленькую старинную кушетку напротив окна и уставился в серо-сизое небо предрассветного Ленинграда. В квартире стояла тяжёлая тишина и лишь иногда слышался едва уловимый треск рассыхающейся от времени старинной мебели. Встать не хватало сил, он ничего не пытался придумать в своё оправдание. На этот раз он не сможет солгать, не захочет, не имеет права: «Господи, что я натворил! Как ей всё объяснить?! Она никогда не поймёт и вряд ли простит».
Позвонил Светлане. Та собиралась на работу. Извинился, что и сегодня прийти не получится, просил целовать Танюшу. Повесил трубку. Был уверен, сейчас начнётся истерика. Слушать Светины вопли был не готов, всё переносится на завтра.
– Дурак! Так проколоться на ровном месте! Значит, это судьба. Рано или поздно… Какая разница… Пусть уж сейчас! Что будет, то будет.
Толик был далеко, искать поддержки не у кого. Мама точно не поддержит, и, скорее всего, это разобьёт ей сердце.
Алла Сергеевна обожала невестку за её ум, деликатность и за отношение к Петеньке. Она всегда отмечала, что её сын не только нашёл хорошую жену, но и приобрёл настоящую семью в лице родителей Лютика. Особенно благодарна была, что не ставили различий между своей дочерью и её сыном. Для Петра, лишённого отцовского плеча, это было важно и бесценно.
Алексей, отец Петра, погиб в первый год войны. Она даже не смогла проводить его на фронт. Уехала с сыном в Ташкент по настоятельному требованию мужа. Уже были те, кто самостоятельно покидал Ленинград, хотя в то, что произойдёт потом, не мог поверить никто. Лёша работал в конструкторском бюро – молодой увлечённый архитектор. После тридцать второго года правительством был разработан план по переустройству Ташкента, и он по работе много раз бывал там. Появились друзья, кто-то и к ним в Ленинград в гости приезжал. Она мечтала посмотреть Среднюю Азию, очарованная его рассказами. Только спустя время поняла, что он просто спасал её и Петеньку, и все его заверения, что совсем скоро к ним приедет, были лишь для того, чтобы не отказалась.
Алла Сергеевна хорошо запомнила их последний день, когда они все вместе бродили по Летнему саду. Май, солнце, в беседке военный духовой оркестр играет вальс. Пете всего одиннадцать… Назад в Ленинград она вернулась только к середине 1946-го. Родители остались в блокадном городе, от эвакуации категорически отказались. После известия о смерти мужа думала, никогда не вернётся в город на Неве, так будет легче. Работала учительницей русского и литературы, как и дома. Вернулась из-за сына и матери, отец умер за две недели до её приезда. А родителей Алексея не стало ещё в первую блокадную зиму. Его сестра с двумя сыновьями погибла при эвакуации: попали под бомбёжку на Ладоге. Она не любила это вспоминать и матери запрещала, пока та жива была. Всё время вину свою чувствовала перед всеми, что столько страданий близкие перенесли, а она вроде как в стороне осталась. Одно утешало – Петю спасла.
После похорон Соломона Марковича Лютик предложила Алле Сергеевне переехать к ним, та отказалась – зачем менять уклад и носиться с пожилым человеком, жила как-то одна и проживёт ещё, сколько положено, обузой не станет, как бы тяжело ни было. Никогда не заговаривала о внуках – значит, судьба такая. Главное, в согласии живут, дорожат друг другом и её не забывают.
Пётр сварил крепкого кофе. Немного стало легче – хоть голова заработала. На улице дул пронзительный ветер, казалось, он проникает в каждую клеточку, словно ты нагой, а не в тёплой болгарской дублёнке из овчины, которую Летиция купила у знакомой спекулянтки за приличную переплату. На остановке троллейбуса скопились люди и прятались от ветра за спинами друг друга. Стояли, уткнувшись лицами в платки, шарфы, поднятые воротники, и молча ожидали запоздавший транспорт, боясь произнести хоть одно слово, дабы не окоченеть окончательно.
Рабочий день казался бесконечным и самым длинным в его жизни, чему он был непривычно рад. Все частные приёмы он отменил, дома будет ждать жена, и он обязан не испытывать её терпения. Хотелось представить лицо Лютика или хотя бы её мягкий голос – не получалось. Она вдруг стала далёкой и почти чужой.
Летиция сидела на кухне, перед ней стояла чашка нетронутого чая. Надо было начинать первым. Невольно захотелось солгать, подойти, обнять и развеять все её сомнения. Например, сослаться на день рождение внучки заведующей. Кстати, это было похоже на правду, и Лютик знала, что у той две взрослые замужние дочери, и вполне возможно, что один из его клиентов помог достать по блату такое очаровательное платьице… Потом вдруг тяжело задышал и всё выложил, не скрывая ни одной детали своей гнусной связи. Он говорил, словно обличал себя, не смущаясь, что его слова могут глубоко ранить. Это была наконец-то чистая правда, беспощадная и жёсткая – и по отношению к ней, а главное, по отношению к самому себе. Страшная по своей циничности исповедь! Он отдавал отчёт, что это конец, конец его прежней жизни, и всё летело к чертям, разбивалось, сметалось под натиском его правды. Молча выслушав, ни разу не перебив, она медленно поднялась, крепко придерживаясь одной рукой за стол, боясь потерять равновесие.
– Пётр, я не стану подавать на развод, делить квартиру и предпринимать какие-то действия. Если ты заинтересован получить юридическую свободу, занимайся этим сам. Мне всё равно, – она говорила медленно, спокойно, отчётливо выговаривая каждое слово, словно они говорят на разных языках, и он может что-то не понять.
– Ты… должен… уйти. Куда ты пойдёшь, мне не интересно. Я просто… не хочу… тебя… больше… видеть. Никогда! Ни при каких обстоятельствах. Если я умру… я убедительно прошу тебя… не приходить… на похороны.
На неё больно было смотреть. Хотелось броситься в ноги, стоять на коленях, вымаливать прощение, заверять, клясться, только бы простила и разрешила видеться изредка с дочкой – всё остальное уложится, и он пальцем больше не дотронется до Светланы. Как поведёт себя Света, страшно было представить. Но это были фантазии. Лютик никогда не переступит через свои принципы – слишком достойная, слишком гордая. И почему он не послушал её и был категорически против усыновления? Наверно, она была права, сто раз права, а он испугался. Панически боялся плохой наследственности, и в итоге сам, скорее всего, виноват, что Таня родилась с дефектом… Но он не сожалел ни о чём!
– Разреши мне остаться до утра. Поздно уже! – он с тоской посмотрел в окно и представил, как окажется на улице. Одинокий и никому не нужный старый дурак! – Не могу же я вот так к ночи ввалиться к маме?!
В его голосе звучали нотки страха и отчаяния, и он не владел собой.
– Прошу тебя! Я переночую в кабинете, в гостиной на диване, на полу!.. Где угодно!
Летиция была непреклонна, и её голос дрожал:
– Нет! Сейчас же уходи. Возьми, что надо, и уходи. Остальные вещи я соберу, и ты заберёшь их, когда меня не будет дома. Это моё последнее слово! Надеюсь, когда проснусь, больше не увижу тебя. Я пошла спать, мне рано вставать.
Летиция прошла мимо, словно он стал невидимым гномом, ничтожной букашкой, не заслуживающей никакого внимания, кроме немого презрения. Пётр остался стоять один посреди просторной кухни. Хотелось присесть, выпить рюмку коньяка, прийти в себя. Он больше не имел ни на что прав. Дом, в котором он провёл столько лет, отвергал его, здесь больше ничего не принадлежало ему, он всё добровольно потерял и ни на что не посмеет претендовать – ни на один сантиметр, ни на одну чашку из буфета, всё по праву принадлежит только Летиции, его жене.
Было непонятно, что надо взять в первую очередь, и он в растерянности слонялся по квартире, которая вдруг показалась огромной. Бросил в дорожную сумку бритвенный набор, зубную щётку, нижнее бельё, носки, пару рубах и два белоснежных халата, заботливо отутюженных Лютиком. В кабинете скопилось большое количество книг, каких-то мелочей, привычных и принадлежащих лично ему. Ничего не тронет, пусть всё остаётся на своих местах, как было всегда. Все эти вещи будут причинять боль, а её и так через край, осилить бы.
Ветер не собирался стихать, и было всё так же невыносимо холодно. Такси долго не приходило, и он, отчаявшись, хотел идти к метро, как вдруг увидел машину с шашечками на боку. Она направлялась прямиком к его парадной.
– Куда поедем? – прохрипел осипшим простуженным голосом водитель.
«Действительно… куда? Куда я поеду в такой час? К матери ни в коем случае!»
Он ей всё расскажет, но позже. Только не сейчас! Надо подготовить…
– Так куда едем, товарищ? – опять захрипел водила.
Он поедет к Танечке! Нет, не к Светлане, а именно к дочке: «Хочу увидеть её, пусть она уже и спит… Буду смотреть на неё спящую, думать и думать, как выстраивать свою новую жизнь. Со Светой и с дочкой. Или взять и сорваться к маме и врать Светлане, что ничего в его жизни не изменилось, и он всё так же с Лютиком проживает на канале Грибоедова… Бред какой!»
Светлана с порога поняла, что случилось. Его выгнали из дома… Просто взяли и вышвырнули! Она ликовала, но виду не подала и была сама любезность:
– Есть хочешь? Таня спит, не топай так. По-моему, опять ушки болят! Посмотришь завтра с утра. Заснуть не могла! Дотронешься до левого уха, и реветь начинает. Напасть какая-то, то одно, то другое! Не ребёнок, а болячка сплошная!
Петя с нежностью смотрел на крошечное создание. Танечка спала, свернувшись калачиком, смешно подперев ручкой пухлую щёчку и сложив домиком пухлые губки. Лоб был тёплый, и температуры явно не было. Уже хорошо! Может, и капельками обойдёмся, главное, чтобы горло чистое.
– Пошли на кухню, – Света потянула его за руку. – Вроде соседи утихомирились. Сегодня с одной сцепилась. Мерзкая старуха! Варит какие-то кости! Вонь стоит на весь дом. Сдохла бы уже, что ли, чем такое устраивать!
– Свет, ну что ты такое говоришь?!
– А что? Я-то почему должна страдать?! То не вылезает из норы, по месяцу не видно…
Он не пытался вникнуть, что она несёт, думал о своём. Стало совсем грустно – он скучал по своему дому и в первую очередь по Лютику. Любил ли он её так сильно, как сейчас?! Нет, никогда! Верить в то, что происходит, не хотелось, и настойчиво мнилось, что весь этот кошмар – лишь временное явление и всё должно опять вернуться на свои места. Пугало, что Светлана приняла его без особых расспросов, и, по всей видимости, строила планы на будущее, и лишь интересовалась, что будет с его квартирой и остальным имуществом.
В этом кошмаре он прожил целую неделю. Света лезла к нему с нежностями, он отстранялся… Один раз не выдержал и позвонил Лютику.
– Прости, что беспокою. Я волнуюсь, как ты…
– Всё хорошо, Пётр… – ответила Летиция. – Постарайся быстрее забрать свои вещи. Всё собрано, и чемоданы стоят в твоём кабинете. Если я что-то забыла, можешь напомнить… Надеюсь, ты найдёшь в себе силы сам сообщить всё маме. Не ставь меня в глупое положение!.. Хотя куда уж глупее.
И повесила трубку.
Это был уже не Лютик, а Летиция Соломоновна, кандидат наук, уважаемый сотрудник Русского музея, умная принципиальная женщина.
Светлана со своими родителями стояла в очереди на отдельное жильё, но, когда это случится, было непонятно. У Петра Алексеевича были связи, но все они в конечном счёте замыкались на Летиции, и, как оказалось, он был только прекрасным лором, а по существу – никем.
Надо идти к маме, другого выхода он не видел. Скрывать случившееся Пётр больше не мог. Мама, по всей видимости, звонит, а Летиция пространно отвечает, что спит или ещё не дома. В субботу лёг с твёрдой уверенностью, что с утра в воскресенье точно решится.
Он поднялся на знакомый с детства второй этаж сталинки в Автово и вспомнил, что забыл ключи от квартиры. Как-то не было в них надобности, и они, скорее всего, остались в каком-нибудь ящике его письменного стола на канале Грибоедова. Звонил долго, никто не открывал. Расположился у окна на лестничной клетке: «Не могла мама надолго уйти, скорее всего, в соседний гастроном направилась».
Дворик почти не изменился, даже скамейки те же, только раньше были зелёные, а сейчас буро-коричневые, облезлые и покосившиеся. Огромные лысые ветвистые тополя всё так же окружали большую детскую площадку, где в центре возвышалась грубо сколоченная горка. Раньше её не было, и они с Толяном бегали в соседний двор. Катались до одури, пока сил хватало. У Толи мать строгая, могла за порванные штаны и ремнём угостить. У Пети, наоборот, смеялась от души, когда кидала тёплые байковые шаровары, облепленные ледяными лепёшками, на горячую батарею, ещё и обнимала, и к сердцу прижимала румяное от мороза дорогое чадо. Когда вернулся из Ташкента, на горке уже кататься не положено, вроде большой. Так, если только с ребятами изредка подурачится. А на скамейках этих высиживали допоздна – и курить пробовал, и водку первый раз пригубил, не понравилось.
По лестнице кто-то тихо поднимался. Он сразу узнал её по шагам. Мама шла медленно, останавливалась, передыхала и шла дальше. Так и не стала пользоваться лифтом – второй этаж, что лениться, в старости на лифте подниматься будет, когда силы иссякнут. Годы шли, а лифт она так и не стала жаловать. Тяжело, но не смертельно, и сердце работает исправно. Одышка… Так она и у молодых есть, такие нынче времена. Увидела сына, заулыбалась:
– Петенька! Так неожиданно! Молодец!.. Что-то похудел ты… А я в гастроном ходила. Как почувствовала! Хлеба свежего дома нет.
Алла Сергеевна поняла: не просто так сын приехал с утра пораньше, что-то случилось, и очень важное. Все годы жила спокойно – у Пети всё хорошо, правильно и без сюрпризов.
– А у меня треска в томате наготовлена. Ты же любишь!
– Мам, давай просто чаю попьём. Я тебе и пирожных из «Севера» купил. Ставь чайник! Или давай я сам. А ты садись, – он заулыбался, насильно усаживая её за маленький кухонный стол, по старинке покрытый клеёнкой в мелкий голубой василёк.
– Только чашки возьми. Вон те, кобальтовая сетка. Это мне, когда на пенсию выходила, подарили! А я ещё столько проработала! – она смеялась, ей хотелось подбодрить Петеньку, чувствовала – разговор будет непростым и услышит она нечто неожиданное, слишком уж всё странно.
– Пётр!.. Я же чувствую, случилось что-то из ряда вон! Ты случайно не болен серьёзно или, может, Летиция? Говори, не скрывай! – она испуганно смотрела на сына и на всякий случай держалась рукой за сердце.
– Нет, мам, слава богу, все здоровы! Ладно уж, давай рыбу в томате! Вроде сытый, а от этого отказаться не могу, – он тянул время и, как всегда, не знал, с чего начать, мялся и переживал. – Вот совсем другой вкус! И лука много, и маринад отличный. Ещё блинчики твои с мясом люблю. Поджаристые. Они какие-то сладкие у тебя получаются, необычные!
– Петь, вижу, от разговора уходишь, начать не можешь. Ну что стряслось?!
Аппетит у Петра разгорелся нечеловеческий, нервничал, не ведая вкуса.
– Только ты не волнуйся! Не понимаю, как объяснить…
Не выдержал, не смог усидеть на одном месте, выскочил из-за стола и заходил по маленькой кухне, сам не осознавая, как нагнетает трагизм своим нелепым поведением. Собрался с мыслями, присел и с самого начала всё рассказал: и как познакомился со Светланой, и как в мыслях ничего такого не было, и как Танюша появилась.
– Подожди! Я сейчас внучку твою покажу. Такая смешная! – Пётр Алексеевич торопливо зашаркал войлочными тапками по коридору, где в прихожей бросил злополучный портфель.
Алла Сергеевна даже вздохнула с облегчением. Всё было страшно, но не настолько, как она представила, и это каким-то образом сработало в пользу Петра… Она долго молча разглядывала фотографии славной маленькой девочки, которую звали Таня и которая была её самой что ни на есть родной внучкой.
– Другая женщина? Не может быть, Петя! Этого не может быть! А как же Летиция?! Столько лет прожили в мире и согласии всем на зависть, и что же за судьба такая встретить эту Светлану?! И как только совести хватило в семью хорошую влезть и всё порушить?! – она не видела эту непорядочную женщину, но уже невзлюбила и никогда, по всей видимости, не простит, и у Пети с ней не всё так просто – видно, что страдает сильно, глаза пустые, уставшие.
Она перебирала фотографии и вдруг поняла, что сын, скорее всего, за поддержкой пришёл. Оправдывать его она не могла, как есть виноват! Танечка-то в чём виновата? За неё всё решили, не спросили…
– Славная девочка! На тебя похожа. Ты такой же беленький был, потом только волосы немного потемнели. А летом выгорал сильно и опять в белобрысого превращался. Так сколько ей уже? Года два, больше?
– 9 февраля два годика исполняется. Большая уже!
– Да уж, большая! Скажешь тоже! Значит, проживаешь ты теперь с этой Светланой в её коммуналке? – опять схватилась за сердце, и лишь качала головой, и с полным непониманием разглядывала сына.
– Пока так. Что дальше будет, не знаю.
Ему было хорошо у мамы, тихо, спокойно и невыносимо захотелось остаться, пусть и ненадолго, с мыслями собраться и просто взять и свыкнуться с новой жизнью, осознать, что, скорее всего, ничего сверхъестественного не произойдёт и его нынешнее положение есть реальность. На маму смотреть было больно, ещё тот подарочек ей приготовил на склоне лет.
– Может, к нам приедешь на день рождения Танечки? Я хотел в ресторане посидеть, тихо, по-семейному.
– Нет у тебя больше семьи, Петя! Дочка есть, а семьи нет! Не приду я на ваш праздник. Как Летиции потом в глаза смотреть буду?! А вот ты с Танечкой приезжай, когда захочешь, всегда рада буду. Дочка твоя теперь навсегда, а таких Свет ещё дюжина может быть.
«Да! – с грустью подумал Пётр Алексеевич. – В моём возрасте только об этом и думать. Моложе был, ничего подобного не случалось».
Вот так, на всю жизнь клеймо подлеца и изменника получил! Даже Анатолий не проникся его положением. В этом не было ничего удивительного – все любили и уважали Летицию, и выбор оказался не в его пользу. Конечно, Толик не перестанет с ним общаться, но на нейтральной территории, и будет советовать, как всё разрулить. В нём он не сомневался: способный, кого хочешь убедит. Сам даже кошку соседскую ни в чём убедить не сможет. Толя в такую яму никогда бы и не попал! Это он дурак дураком.
Именно в свой день рождения у Танюши поднялась высокая температура, да такая, что ничем не сбить, пришлось скорую вызывать. Горло было красное – ангина, и Пётр опять во всём винил ясли и Светлану, но про себя, ей такое говорить незачем, только крик поднимет, что не намерена дома торчать, пусть сам с ребёнком возится.
Всеми правдами и неправдами настоял снять отдельную квартиру, и чтобы комнатка у Танечки была, хоть крошечная, но своя. Всё, что поприличней, стоило денег, да и ждать Петру Алексеевичу не хотелось – пришлось уезжать из центра и поселиться в Московском районе, чужом и непривычном для обоих. Так что забот прибавилось – каждый день возить Танюшу в ясли на Лиговский по её прописке, в другой поближе не брали. Фактически квартира состояла из двух комнат, но была человеческих размеров, и кухня с двумя окнами вполне заменяла гостиную. Из гостиной соорудили спальню, впихнув туда купленную когда-то Светланой громоздкую, неподъёмную тахту, всё равно никого из гостей в их новом месте проживания не предполагалось. В спальню поставили деревянную детскую кроватку рядом с уже имеющейся полуторкой, и получилась отличная детская, да ещё и с лишним спальным местом, куда часто уходил Пётр Алексеевич после очередного скандала. Ругань начиналась с упрёков, что обязан с женой развестись и шикарную квартиру поделить.
– Не жирно ли ей одной будет?! Мы что, маяться должны?!
На любые доводы у неё была своя правда, и спорить было бесполезно. Ещё требовала законный брак и утверждала, что это как раз и есть причина всех размолвок, ссор и непонимания.
Жениться на Светлане не было и мысли, а уж разводиться – тем более. Печать в паспорте о браке с Лютиком грела душу и странным образом успокаивала. А штамп о прописке не давал выдавить из памяти всё, что было связано с его прошлой жизнью, и незримо соединял с домом на канале Грибоедова, где, наверное, и был он по-настоящему счастлив.
Поначалу Света встала в позу и наотрез отказалась дочку отпускать к неприветливой Алле Сергеевне.
– Как она, так и я буду! Не хочет меня принимать – и внучку свою не увидит.
Потом одумалась, видно, весна благостно подействовала, и одним воскресеньем разрешила Танечку к бабушке отвезти, на смотрины.
Алла Сергеевна с утра хлопотала на кухне, даже книгу советов купила, чем ребёнка кормить, позабыла всё давно, как в первый раз с таким сталкивается. Заранее в «Детский мир» заскочила, глаза разбегались; особенно лошадка-качалка деревянная понравилась – так тащить до такси надо, не справится, но на заметку себе поставила купить обязательно, пока девочка не переросла такое чудо с волнистой коричневой гривой. У Пети такая же была, уж больно ему нравилась, и «иго-го» он кричал на всю квартиру и саблей размахивал – думали, может, в Суворовское отдать. Но по натуре всё-таки тихий был и полненький, как медвежонок неповоротливый. Всегда девчонок побаивался, видно, от смущения, что не может никому понравиться, несимпатичный. Алла утешала и пыталась разуверить, что некрасивых мужчин не бывает, есть глупые, подлые и равнодушные, они и некрасивые, а все остальные – красавцы писаные, так как не в этом мужская сила. Как ни убеждала его мама, ничего не помогало, и, если бы не случай, неизвестно, когда бы и женился.
Познакомился он с Летицией совершенно случайно. Алла Сергеевна не пропускала ни одной премьеры, тем более, когда приезжал московский «Современник». Она брала два билета, на себя и сына, но в итоге шла с подругой, такой же незамужней и всегда свободной. Пётр ничего против театра не имел, но в большинстве случаев отказывался, находя ряд непреодолимых обстоятельств. Мама не обижалась и не настаивала, только на этот раз у неё самой пойти не получалось – неожиданно умерла коллега, преподавательница химии, совсем ещё молодая и цветущая женщина, от банального перитонита. И она так сильно распереживалась, что уже дома почувствовала себя скверно, поднялось давление, даже скорую пришлось вызывать. Петя убеждал, что не надо ему идти вместо неё, и пусть к чёрту пропадают билеты, коли такое случилось, не может он в таком состоянии её одну оставить. Мама стояла на своём, премьера как-никак, и билет второй обязательно сдать надо, вон сколько желающих, а билеты на спектакль давно распроданы, может, хоть кому-то счастье выпадет.
Обладательницей второго билета стала как раз Летиция. Она подбежала к Пете сама, как только он начал вытаскивать билет из кармана.
– Лишнего билетика не найдётся, молодой человек?
Он мельком взглянул на девушку – высокая, худенькая, тёмные кудрявые волосы, нос странной формы, явно нерусская. Сунул билет, получил деньги и побежал, на ходу стягивая плащ, становиться в очередь за «Дюшесом» и бутербродом с красной икрой. В театральном буфете всё казалось настолько вкусным, словно сроду ничего подобного не ел. Незнакомая девушка, купившая лишний билет, опять оказалась совсем рядом. Она стояла практически напротив, в руках у неё была маленькая старомодная сумочка, но в целом выглядела она более чем прилично, и сразу понятно, что из интеллигентной семьи. Зачем-то стал приглядываться, она заметила, покраснела, опустила голову и улыбнулась. Первое отделение молча рядом просидели, а в антракте уже свободно болтали, словно давно знают друг друга.
Они начали встречаться. Летиция казалась ему по-своему интересной, и Пётр стал привыкать к её необычной внешности, хотя это была далеко не влюблённость. Когда она привела Петю знакомить с родителями, всё было предрешено. Он сделал ей предложение, и она согласилась. Похоже, они проскочили романтическую часть своих отношений и сразу перешли к привязанности и уважению.
Летиция любила его, и он это чувствовал. Она окружила его заботой и вниманием. Спокойствие, да и размеренная жизнь в её доме делали Петра абсолютно счастливым. Он был убеждён, что именно такой и должна быть семейная жизнь, когда никто особо не вторгается в личное пространство, не тянет одеяло на себя, всё до точности правильно и предсказуемо. Порой ему казалось, что отсутствие детей не есть повод огорчаться. Как только он начинал думать о детях, перед глазами вставала картинка, как они однажды с Лютиком решили после боя курантов в новогоднюю ночь заехать к Толяну на бутылочку игристого, тот как раз с рейса вернулся. Его жена – милая бестолковая блондинка Верунчик – родила Машу, и ей было уже месяца три. Всё было спокойно, и ребёнок мирно сопел после очередного кормления, как вдруг начал истошно кричать, корча невыносимо страшные рожицы. Молодые родители что только не делали!
– Газы! – обречённо, с извинениями изрёк Анатолий и стал убеждать Петра, что это дело временное и скоро всё пройдёт, максимум месяц, ну может, два.
– Это пройдёт, зубы полезут! – без малейшего желания успокоить мужа изрекла Вера, прикладывая тёплую пелёнку к животику бедной страдалицы. Так они таскали её по очереди взад-вперёд по квартире, а Пете хотелось заткнуть чем-нибудь уши и не слышать эти душераздирающие вопли. Летиция, наоборот, принимала живейшее участие и даже пару раз нежно брала малышку на руки, прижимала к себе, и она странным образом затихала. Уже позже, когда следом у Толика родился сын и дети немного подросли, нет-нет да закрадывалась невинная зависть, и он представлял, как хорошо, придя с работы, повозиться с такими забавными карапузами, которые уже что-то понимают и как груши висят на шее у счастливого папаши.
Вечный хаос в квартире друга потихоньку переходил в некое ощущение относительного порядка, во всяком случае, исчезало невероятное количество пелёнок и ползунков, развешенных по всей квартире, преимущественно на чугунных батареях, а балкона в те времена у Толика ещё не было. Хотя какой балкон, в Ленинграде зимой и за минус двадцать бывает, и всю осень льёт с утра до вечера неделями!
Когда родилась Танечка, он всю эту кутерьму наблюдал, по большому счёту, со стороны – пришёл, ушёл. К своему несколько иначе относишься, по-доброму, с пониманием. А Свету всегда всё тяготило, и ему было непонятно, как можно так холодно к собственному ребёнку. Особенно это стало очевидным, когда поневоле жить вместе начали. Иногда хотелось плюнуть на всё и в чём есть – к маме, навсегда! Потом вспомнит Танюшины глаза, диатезные щёки и обречённо выйдет на станции метро «Электросила», с трудом пропихиваясь, залезет в автобус и, зажатый людьми со всех сторон, едет пару остановок до дома, где поджидает дочка. И она обязательно начнёт хитро поглядывать на портфель, вдруг там что-то из вкусностей припрятано…
Все новости о Летиции узнавал от мамы, она часто с ней созванивалась и, даже не спрашивая, интересно ли ему, выкладывала весь разговор, слово в слово, без комментариев и выводов, просто как информацию. Других источников у Петра Алексеевича не было, общие знакомые растворились и на контакт не шли, как сговорились. Откуда они только узнали, что ушёл к другой женщине – гораздо моложе – и обзавёлся ребёнком, было не понятно. В Лютике он не сомневался – не такая, не пойдёт поносить его на каждом углу, что подлец последний. Грешил на одну её давнюю подругу, она его с самого начала невзлюбила, типа хорошо пристроился. Может, и не выдержала Летиция, и поделилась, а в итоге весь ближний круг узнал, что между ними произошло.
Раз в месяц звонил и без особых приветствий и прочей шелухи спрашивал, как дела. Получал неизменное «спасибо, всё хорошо» и слышал гудки. Она так быстро вешала трубку, что продолжить разговор было невозможно, и о чём говорить, тоже непонятно. Помнил, как забирал вещи и долго стоял в нерешительности, не зная, что делать с ключами: оставить себе или положить на видное место в прихожей, что он и сделал. Щёлкнул замок. Пётр Алексеевич растерялся, долго не мог прийти в себя и отойти от дверей, которые окончательно разделили их с Летицией. Как назло, приполз на этаж скрипучий лифт, и из него с кряхтением выкатилась соседка – грузная дама, жена генерала. Он знал её с тех пор, как поселился в доме на канале Грибоедова. Тогда она была красивой женщиной, с алыми губами, затейливым начёсом на голове и обаятельной улыбкой, не лишённой кокетства. Почему-то только сейчас он обратил внимание, как она постарела и, скорее всего, выпивала. Он попытался улыбнуться – получилась глупая гримаса. Обычно весёлая и словоохотливая, она лишь кивнула головой, мельком бросила взгляд на два увесистых чемодана, открыла дверь и с силой захлопнула, тем самым выражая своё отношение к его персоне и заодно ко всем мужикам…
Через долгие два года родителям Светланы наконец-то дали квартиру, в которую они почему-то нехотя переехали, а Света с ребёнком осталась в съёмной – по своей инициативе и твёрдому убеждению Петра Алексеевича. Ещё через год скончался Светин отец, на удивление слишком долго протянул с таким количеством выпитого алкоголя за свою не самую длинную жизнь. Свете очень не хотелось идти на похороны – представляла, какая расчудесная компания соберётся алкашей и неудачников. В этом она как раз и ошиблась. Пришло много народа с Кировского завода, даже кто-то из руководства, и какие-то хорошие слова говорили, по-доброму вспоминали. Сидела Светлана на поминках в их новой квартире с тремя комнатами, сама не своя, даже попросила рюмку водки налить, и почему-то люто злилась на покойника, и на мать поглядывала с раздражением, когда та вдруг от горя голосить начинала или неожиданно песни своей молодости затягивала. Нелепо всё было, стыдно, и ещё непонятно какие чувства, как обманули её в чём-то.
Вскоре решит её мать переехать в бабушкин домик, в Стрельну – захотелось уединения, в огороде копошиться и тихо доживать свой век вдали от всех – всё стало немило и пусто. Так Пётр Алексеевич и оказался на проспекте Ветеранов, и словно выжидать начал, когда Светлане всё надоест и она его выгонит, самому уйти сил не хватало. Было удивительно, за что она держится, почему не отпускает: самостоятельная, квартира какая-никакая есть. Неужели не надоело жить в постоянном недовольстве и упрёках? Да и жениться он явно не собирается.
Стал замечать, как Танюша боится Светлану – вздрагивает, если та голос повысит и брови нахмурит. Бывали и спокойные дни, когда Света в настроении, и они все вместе и в Петродворец ездили, и в центр по Невскому прогуляться, и в мороженице посидеть. Хорошо, но всё время по сторонам поглядывал, боялся с Лютиком столкнуться. По выходным частенько стали дочку к Алле Сергеевне отвозить. Сами себе предоставлены, глядишь, и в кино сходят на последний сеанс. Готовить Светлана не любила, если только самое простое, и то без интереса. Пётр Алексеевич на откорм к маме ездил, ещё и Танечке привозил мамины домашние котлеты. У Лютика всегда первое, и второе, и хлеб свежий, а не залежалый.
Летом, когда Таня постарше стала, отпуск брали и все вместе – в Гагры или в Хосту, комнату снимали так, чтобы к морю поближе. В такие моменты Пете казалось, жизнь налаживается, просто разные они, и долго привыкать друг к другу приходится. У Чёрного моря обиды забывались, и Света поспокойней становилась. Близость между ними была, хоть и нечасто, и, как ни странно, именно на этом каким-то образом всё держалось, другого ничего и не было.
Пётр Алексеевич многое прощал Светлане – и грубость, и злость, – с одним не мог примириться, что на Танечку руку поднимает, хоть и не при нём, но знал доподлинно. Сама дочка ни разу ему не открылась, лишь испуганные глаза делала и зачем-то за занавеску прятаться бежала и рот руками закрывала, когда расспросить осторожно пытался.
Дни как-то незаметно пробегали, проживались и исчезали бесследно. Таня – в сад, они – на работу. Пётр поздно приходил, если в вечер, то до работы едет по вызовам, а потом ещё и после – раньше одиннадцати домой прийти не получалось. Теперь у них и спальная была, и гостиная, и дочке комнатка. Петя хотел мебель приличную достать, стенку чешскую, диваны плюшевые. Света всё по-своему расценила, что наперво надо машину купить, ВАЗ-2101, – всем удобнее будет, и престижно свой транспорт иметь. Правда, каким образом, не понимала, но мечту имела почему-то. Пётр Алексеевич сроду машину не водил: боялся и очки с детства носил. От зятя «Волга» чёрная осталась, так продали: ни Летиция, ни тем более он за баранку садиться не решились. А Света в автошколу пошла водительские права получать, и частенько Пете приходилось Танюшу из садика забирать, все свои вызовы отменять и с дочкой вечерами возиться, чему они оба были несказанно счастливы.
– Пап, я урод?
– Что значит – урод? Это ты откуда такое взяла?
– Мама говорит… Это же плохое слово?! Правда?
Он смутился, но, увидев улыбку на лице дочери, невольно улыбнулся в ответ.
– Я думаю, мама была чем-то очень огорчена и не подумала. Вырвалось! А ты у меня самая настоящая красавица!
– Нет, пап! – засмеялась Таня. – Она не один раз сказала. Много! А ещё меня Серёжа из садика называет Конёк-горбунок! И все смеются!
– А ты?
– Я тоже смеюсь. Только я хочу сказать тебе по секрету.
Она придвинулась к нему поближе и прошептала:
– Я хочу быть Золушкой!
– Почему именно Золушкой?
– Не знаю! – она опять засмеялась и уткнулась ему в грудь от стеснения, что тайну свою открыла.
В такие дни они принадлежали друг другу. Пётр Алексеевич освоил все детские забавы. Он лепил вместе с Таней затейливых зверей из пластилина, грибы всех мастей. Особенно ему удавался боровик, и он пыхтел от удовольствия, когда в очередной раз водружал коричневую шляпку на толстую белую ножку. С рисованием у него было хуже, но он старался под хохот Танюши, когда пытался изобразить её на белом листе ватмана. Часто ему самому приходилось укладывать дочку спать – и обязательно со сказками, которые он вдруг с лёгкостью начал придумывать, и все они были о счастье, но его героям приходилось преодолевать всякие препятствия. Сказки были с хорошим концом, и так столько всего сложного в жизни. Света приходила поздно и, если заставала Таню не в постели, злилась и обязательно сильно ругалась непонятно по какой причине.
Причина была. И очень серьёзная. В автошколе, в её группе, вождение преподавал Олег – простой крепкий парень, без особой деликатности, немногословен. Никого из своих подопечных не выделял, и требования были для всех равные, неважно, мужчина ты или женщина. Мог легко слабохарактерную дамочку тупицей назвать – некоторые слезу пускали, но в итоге не обижались, прощали: видно, не от плохого говорил, характер такой, без сантиментов. Впервые в своей жизни она чувствовала то, что никогда не испытывала. Не могла объяснить, что с ней, чистое помешатель ство, любовь с первого взгляда, не иначе. Она ощущала его каждым нервом, каждой клеточкой своего тела, словно всегда знала, – и проваливала одно занятие за другим. Олег не скупился на выражения:
– Спиридонова! Может, ну его?! Из вас водитель, как из меня балерина! Это же простейшая история! Иногда так хочется вам по лбу стукнуть, жаль, прав у меня таких нет!
Ей было всё равно, по лбу – ещё и лучше. Она смотрела на него безумным взглядом, и только дурак мог не догадаться, что с ней происходит. Когда он своей сильной рукой пытался заставить её руку двигаться в правильном направлении для переключения скорости, Света вообще забывала обо всём: где она и что от неё требуется. Не было сомнений, он всё чувствовал, но не подавал никаких надежд, даже самой крошечной – был глух и неприступен. Ей хотелось узнать о нём. Она расспрашивала каждого, кто попадался ей в автошколе, но ничего вразумительного так и не узнала, только что был женат, в разводе и есть маленький сын.
По тому, как он вёл себя со всеми женщинами, было ясно – разочарован, пуст и закрыт для общения. Света не отступила. Это было не в её правилах, и вовсе не боялась унижения. Она просто докажет ему, как они необходимы друг другу. Всё было иначе, по-настоящему, не так, как с Петром, без целесообразности, без планов на будущее, просто непреодолимое желание быть рядом в любом качестве.
Приходить каждый раз домой, ложиться в одну постель со слабым мужиком, размазнёй становилось всё труднее, и она делала всё, чтобы Пётр шёл ночевать в гостиную на диван. Если случалась близость, то это было что-то с её стороны невообразимое. Она закрывала глаза и представляла Олега так ярко и реально, что потом долго не могла прийти в себя, особенно от отвращения, что рядом совсем не он.
Пётр Алексеевич теперь не только Танюшу к Алле Сергеевне на выходные отвозил, но и сам с удовольствием оставался, тем более Светлана только за и сама им по-быстрому вещи собирала. Вот в такой день она и пригласила Олега к себе в гости после занятия.
– А разве вы не замужем? Сами говорили, что дочка есть! – холодно ответил Олег.
– Нет… Я не замужем! – Светлана растерялась под его презрительным взглядом, но продолжала смотреть прямо в глаза. – Так получилось… Просто живём вместе… Ребёнок…
Потом неожиданно для себя схватилась руками за лицо и заплакала, по-настоящему, искренне, как никогда не плакала даже в детстве, от полного бессилия и любви. Она была в его власти. В ней ничего не оставалось от прежней, когда он был вот так рядом. Страшно было подумать, что он никогда не дотронется до неё, не станет пусть самой малой частью её жизни.
Она стояла некрасивая, зарёванная. Тушь стекала крупными каплями слёз, и она невольно размазывала их по лицу, пытаясь стереть следы своей слабости и отчаянья. Ей показалось, он дрогнул и решает, как поступить. Светлана ждала. Олег странно посмотрел на неё, словно видит впервые, потом махнул рукой и пошёл прочь, потом ещё раз на секунду обернулся…
Она так и осталась стоять, опустив руки, как потрёпанная, никому не нужная тряпичная кукла…
На следующем занятии она узнала, что ей поменяли инструктора, без объяснений. На экзамены не пошла – ни на теорию, ни на вождение, – ей всё стало неинтересно, кроме Олега, и было страшно, что он останется только памятью, и непонятно, как жить дальше. Главное, надо решиться и всё поменять в своей жизни, смести до основания и начать сначала. Если не найдёт себя и потеряется окончательно – погибнет, и так столько неправильного, ненужного, пустого.
– Я хочу поговорить с тобой!
Пётр Алексеевич вздрогнул от неожиданности. Он только вошёл и не успел даже снять пальто. Что на этот раз? Ничего хорошего от Светланы он давно не ждал, спасибо, что не с крика начала!
– Пойдём на кухню. И закрой дверь, а то сейчас любопытная Варвара прибежит! Садись…
Пётр Алексеевич опустился на стул.
– Может, я схожу руки помою?
– Сиди! – она присела напротив и без вступлений и объяснений сообщила главное. – Нам надо разойтись. Это не жизнь, а сплошное мучение. Семьи у нас не получилось. Жениться ты не захотел, да и сожитель из тебя никудышный. Получается, что ты – моя большая ошибка и всё, что связано с тобой. Я не намерена больше ничего изображать.
– Ты никогда и не изображала, – робко возразил Пётр. – А как же Таня?
Он ещё не до конца понимал, что происходит. Всегда мечтал избавиться от бесцельного существования рядом с этой женщиной, но боялся, ждал, не знал, как всё устроить. И вот свершилось, а он дико испугался, особенно за дочку.
– Что Таня? Ничего! Ты можешь забирать её к своей матери, как обычно, по выходным. Так что ничего особо не изменится ни в её, ни в твоей жизни, как я понимаю.
Ничего себе не изменится! Танечка останется одна с этой грубой, взбалмошной бабой. Потеряет опору и защиту в его лице. Как ни крути, он сдерживал Светин мерзкий характер, и уже готов был просить не делать таких необдуманных поступков: у них есть ответственность перед дочерью, хотя сам понимал, что для Светы это пустой звук.
– Я сам скажу Тане! Сегодня. Буду укладывать и скажу. Хорошо?
– Делай как знаешь! – Света спокойно, словно ничего особенного не произошло, встала из-за стола, направилась в гостиную, засела перед телевизором и удивилась, насколько всё спокойно получилось – ни сожалений, ни раскаяния.
Дочка уже лежала в постели и ждала, пока папа придёт и расскажет очередную сказку.
– Танюша, мне надо пожить немного у бабушки Аллы. Ей одиноко, и, по-моему, она грустит! – он старался не выдать, что творится на душе, и не узнавал свой собственный голос.
Она привстала и крепко обхватила отца за шею, было видно, что сильно испугалась.
– На сколько дней? Это же быстро?
– Быстро, Танечка! Я буду забирать тебя на выходные. А может, и из садика иногда встречать. Ну что глаза на мокром месте? Ты же у меня самая настоящая Золушка. А Золушки не плачут.
Она шмыгала носом, старалась улыбнуться, не хотела папу огорчать.
Таня заснула, а Пётр Алексеевич пошёл собирать вещи. Всё напоминало потешный водевиль, и он, как всегда, в главной роли. Ох, как бы сейчас ликовала его старая соседка, генеральская жена, увидев опять с двумя чемоданами и лицом полного идиота!
Алла Сергеевна молча приняла сына и так же молча разобрала его вещи.
– Хорошо, что она не будет ставить преград для нашего общения с Танечкой. А всё остальное наладится, не переживай!
Светлане приходилось нелегко, слишком много обязанностей лежало на Петре Алексеевиче, но возвращать его она не собиралась. Ей даже показалось, что стоило ему навсегда уйти из её жизни, и дышать стало легче. И откуда столько нелюбви к нему накопилось!
Танюше, как и прежде, доставалось за любую малость, но всё равно не так, как раньше, – видно, не до неё было.
Выкинуть Олега из головы Светлана так и не смогла, тем более когда осталась одна, и решила, что должна сделать ещё одну попытку, всего лишь одну-единственную, и потом уже навсегда смириться.
Это случилось в субботу. Пётр с утра забрал Таню, и Света помчалась в автошколу. Его машина, как обычно, стояла во дворе, и, судя по времени, он должен подойти с минуты на минуту. Она не ошиблась. Олег шёл быстрыми шагами прямо к ней навстречу, приглядывался и явно не узнал сразу.
– Привет! Это ты?.. И что вы тут делаете, Светлана Спиридонова, если не ошибаюсь? – он выдавил из себя что-то наподобие улыбки. Настроение у Олега было отличное, боль только-только начала отступать, всё-таки год прошёл после развода.
Он знал Юлю с юности, она с семьёй переехала на проспект Стачек в дом напротив, когда им было всего по шестнадцать. Юля была красивая, особенно фигурой хороша, и волосы цвета горького шоколада аж до задницы. Её отец ходил в загранку, капитан дальнего плавания, так что одета она была намного лучше других, что ещё больше подчёркивало её природную красоту. Неизвестно, что она нашла в Олеге – простом парне из среднестатистической семьи, – но они начали встречаться – просто, по-наивному: то в кино пойдут, то гуляют допоздна.
Маме Олега Юля не нравилась. Не нравилась, да и всё тут, без пояснений, может, потому, что влюбился сын без оглядки, а потом страдать будет, как часто бывает в таком возрасте. В семнадцать они уже во всю спали. Родичи на дачу – он её к себе тянет, и до самого полудня в постели валяются, до изнеможения.
Олег в армию уходил, в институт и не пытался, учился кое-как, знал: не поступит. Юля – в Торговый, обещала честно ждать. Ревновал до одури – мать с отцом в военкомат ходили, просили подальше отправить, чтобы в самоволку не бегал Юлю свою ненаглядную проверять.
Первый год всё спокойно, и письма до Олега регулярно доходили – тайком уткнётся в листок клетчатый, и улыбки скрыть не может. Он её невестой считал и карточку всем сослуживцам показывал. Те за спиной переглядывались, перемигивались. Будет такая красотка столько ждать! Держи карман шире! Многие вообще предполагали, что всё выдумал он про Юлю свою, раскрасавицу, а что письма получает, так мало ли какая пишет.
На второй год письма всё реже и реже приходить стали. Один шутканул неудачно и прилично схлопотал. Ничего Олегу за это не было – вошли в положение, любой не выдержит! До того исстрадался, что другу написал, чтобы за Юлькой понаблюдал и, если что, так и накостылял тому, кто рядом шьётся… Домой с тяжёлым сердцем возвращался, всякое в голову лезло. Любил он её нечеловечески…
Юля в Торговом институте друзьями новыми обзавелась, ребята целеустремлённые, не то что Олег непутёвый. Не узнать Юльку, словно и не было ничего серьёзного между ними, а ведь в письмах в любви клялась. Трудно поначалу было – и не бросала, и с ним до конца не была. Спать спала, а как что другое – вечно времени нет. Один раз полночи у парадной пас, на такси подкатила подвыпившая, явно не одна гуляла, и истерику закатила, что ведёт он себя как лох последний и надоело ей подстраиваться, не нравится – убирайся. Такой грубой её никогда не видел, дар речи потерял. Потом, через несколько дней, сама пришла, как ни в чём не бывало, и в койку, а уж там он весь в её власти.
Устроился водителем на грузовые перевозки, не зря в армии корочки получил. Иногда и левые поездки случались, деньги были, спокойно мог Юльку и в ресторан хороший сводить, и духи французские у спекулянтов купить. Пахал всю неделю, а по выходным отсыпался – не отодрать голову от подушки – и всё обещал, что это лишь временно.
Может, и его какая вина, но в один день всё изменилось, когда не нашла ничего лучше, как кинуть Олегу письмо в почтовый ящик. Письмо сухое и жестокое, что слишком они разные, была любовь да сплыла, и выходит она замуж за достойного парня, так как считает, что ничего путного у них не получится.
Неделю обрывал телефон, караулил у подъезда, убеждал, клянчил, унижался. Юля как чужая, не идёт ни на какие уговоры. Первое время чуть с ума не сошёл, на работу с трудом выходил, срывался на всех и плакал, плакал, как и не мужик вовсе, а самый последний слюнтяй.
Потом они лет пять не виделись. Куда Юля переехала, он толком не знал, поговаривали, в Москву, и вовсе не замуж. У её родичей не спросишь, не скажут, всегда против него были – недостоин их дочери. Каким-то чудом в «Совтрансавто» попал, это и спасло от полной депрессии и нежелания жить. Целых три месяца проверяли – не брали таких, слишком опыта мало, так получилось, что старый приятель отца помог, замолвил словечко.
Работа отличная, за рубеж мотается на новенькой грузовой Volvo, совсем другие деньги! Ещё и бывалые водилы подучили, как подзаработать, что туда везти, а что обратно. С женщинами было всё просто: познакомился, переспал и – до свидания. Нравился он бабам, и молоденьким, и постарше. Парень видный, только больше не верил ни одной и Юльку забыть не мог – как заговорённый, душа разрывалась, всё простил бы.
Она заявилась неожиданно, сказала только, что вернулась к родителям. Олег и не расспрашивал особо, одурел от радости, все обиды позабыл, и всё понеслось по-старому. Юля часто ночевать у Олега оставалась, отчего и с матерью у него постоянно разногласия случались – то-то она не видела, что с ним творилось, когда бросили его ради какого-то московского прохвоста. Сестра старшая так вообще разговаривать с Юлей отказалась, чуть брата не лишилась. А Олег всё так же любил до трясучки, баловал, подарки привозил, хотел, чтобы самая красивая была. Предложение сделал – родители Юли уже и не против: так и одной остаться можно. Свадьбу красивую сыграли, в ресторане «Невский», в Белом зале. Все расходы на себя отец Юлькин взял – как подарок молодым.
Олег глаз оторвать не может от жены своей – как ни на есть самая красивая, в своё счастье поверить не может. Вот за эту яркую красоту и обожал он её, пьянила она его, лишая разума.
Юля в Гостином дворе товароведом устроилась и работала, пока не забеременела. Это было самое счастливое время в его жизни, особенно когда Матвей появился. Квартиру кооперативную купили на Комендантском, взносы платили, и отец Юли денег в долг подкинул.
Только сильно тосковал он по дому своему, и мысли одни – о жене и сыне, когда по чужим дорогам колесил, за тысячи километров от Ленинграда. Много раз подумывал бросить такую работу-разлучницу. Юля отговаривала, убеждала, что привыкли они на широкую ногу жить; ничего страшного, ненадолго уезжает, и отпуск в конце концов есть, не то что мать её, капитанская жена, по восемь месяцев отца ждёт.
Давно забыл, как ревновал Юлю к каждому столбу, только вдруг последнее время как не позвонит из рейса – нет дома, вечно мать её с Матвеем возится. Юля обижалась, оправдывалась, что с подружками в кино ходила или в кафе засиделись. Неспокойно у Олега на душе, как червь завёлся. Вроде всё так, да не так, и в близости другая, а что в ней изменилось – не объяснить словами. И принял он непростое решение – заканчивать с постоянными отъездами и другое место искать. Все против были. Как можно с такой работы уходить?! Когда Юле сказал, что заявление об уходе написал, та даже слушать не захотела, слёзы из глаз ручьём:
– Что ты такое говоришь?! И куда ты, интересно, пойдёшь? У тебя и образования никакого нет!
– В такси устроюсь! Сын без меня растёт, тебя почти не вижу! Надоело! Хочу рядом быть!
Юля не находила места, не знала, как на мужа повлиять, всё перепробовала.
– Увольняюсь, и точка! Машина есть, кооператив выплатим потихоньку. Что ещё для счастья надо?
Как сказал, так и сделал, и под удивлённые взгляды сослуживцев ушёл с лёгкой душой из «Совтрансавто» и пересел на видавшую виды «Волгу» из таксомоторного парка. Работа непростая, и разные козлы попадались – сложно было себя сдерживать и в морду не дать. А дома ещё и Юлька вечно недовольная! Олег старался как мог и без цветов домой не приходил. Если в ночь и под утро заваливался, самое главное – Юленьку с Матвейкой не потревожить. Любил подолгу стоять и её, красивую, разглядывать, а потом шёл и укладывался на крошечный диванчик на кухне, куда и ноги-то не умещались.
Пахал Олег самоотверженно, но денег вечно не хватало, всё время дыры залатывать приходилось. Юля на работу вышла, полегче стало. Бабушки с внуком сидели, сменяли друг друга. Решили, пора в сад отдавать, избаловали сына вконец. Дома в одной комнате тесно становилось от несогласия и растущего непонимания. Он-то всем доволен, а жену вдруг всё не устраивать стало, придирается по любому поводу и домой поздно возвращается, всегда отговорки, только глаза закатывает. Он не понимал её, но ничьей вины в таком положении вещей не видел, просто любят они друг друга по-разному. «Ведь любит, точно любит!» – вбивал себе в голову Олег.
Всё друг о друге знают, и она к нему всегда возвращалась, значит, есть что-то настоящее между ними. А что другая – всегда знал, не секрет какой открылся. Нет жизни без её красоты, никогда ни с кем сравнивать не пытался, все, как мыльные пузыри, лопались, не оставляя в памяти даже ничтожный кусочек воспоминаний.
Ему ничего не надо, работа – дом, даже друзья разбежались, на него больше не рассчитывали. У Юльки всегда подружки на первом месте. Сколько раз выговаривал, чтобы не дымили на кухне, ничем запах табака не вытравить! Почему ей интересно со своим бабьём птичьи разговоры вести, а с ним нет, вечно не то говорит, ничего не соображает, не догоняет.
Юля всегда подчёркивала огромную разницу между ним и собой и так убедила, что он считал присут ствие в своей жизни такой женщины настоящим чудом, чуть ли не даром свыше. Он никогда не задумывался, хороший она человек или нет. Невероятно красивая, и это – неоспоримый факт. Раз полюбил такое сокровище и овладел им, значит, надо терпеть все сложности, связанные с Юлькиной исключительностью.
Вспыльчивый и далеко не самый мякиш, перед ней пасовал, не смел произнести ни одного мало-мальски грубого слова, язык не поворачивался. Когда вернулся из армии, друзья поговаривали, что Юля беззастенчиво гуляла все два года. Ему было проще порвать дружбу, как он считал, с завистливыми сплетниками, чем в чём-то заподозрить любимую: «Просто её все хотят, не дают прохода, и нет в этом её вины!»
Даже когда предала и свалила не пойми с кем – оправдывал. Корил только себя и безмерно хотел набить морду разлучнику, который бессовестно запудрил Юльке мозги, и здорово, что она во всём разобралась и вернулась. А уж с появлением Матвея, который был её маленьким клоном, он вообще голову потерял и всё больше подумывал пойти в институт на заочный, чтобы ей соответствовать.
Уйти из «Совтрансавто» – это, пожалуй, было единственным решением, которое он принял самостоятельно, и на него не смогла повлиять даже Юля. Сложности в их отношениях проявились именно тогда, когда ушёл с престижного денежного места и стал простым таксистом, с особым видом усталости – усталости от людей.
Но он же не стал другим, он ровно такой же, как был всегда! Олег не охладел ни на один градус, она по-прежнему волновала его. Не раз хотелось плюнуть на все устои, просто взять и вломиться средь бела дня в Гостинку и отыметь её с особым цинизмом где-нибудь в складских помещениях, а потом быть нежным, да так, что непонятно, кто больше прётся от этого, он или она. Секс был сильной стороной их отношений, и они знали об этом. Каждый раз на её вопрос «тебе было хорошо?» отвечал:
– Выше только космос! И то не уверен!..
Скорее всего, именно это и внесло в их жизнь неразбериху и не давало до конца понять, насколько они далеки друг от друга. Если бы не дурацкий случай, неизвестно, сколько бы всё тянулось и куда зашло.
Это было восьмое марта, и он планировал устроить Юльке незабываемый вечер. Как назло, сменщик сломал ногу, и ему пришлось заступить вместо него. И как не удивился, что её это ничуть не огорчило?!
Стояла невообразимая оттепель после приличного снегопада. Снег сыпал несколько дней, и снегоуборочные не успевали очищать дороги и тротуары. Остатки снега, как обычно, превращались в грязное месиво, и никто этому не удивлялся. Хоть все и недовольно ворчали, но понимали: не Рио-де-Жанейро.
Мало того что неожиданно сорвали из дома, так и какую-то железяку словил на Чёрной речке. Пришлось колесо менять, перепачкался с ног до головы. Работать в таком виде, да ещё и в Международный женский день, вроде как неловко – хорошо, Комендантский рядом. Решил по-быстрому домой сгонять. По дороге купил охапку жёлтой мимозы. С утра тюльпаны дарил, но это ж с утра было. Сам счастливый, словно восьмое марта – его личный праздник. Решил под окнами не останавливаться, внезапно нагрянуть. Ничего дурного в голове не было. Темнело, и кое-где одно за другим загорались окна. Во всю чувствовалось приближение весны, и в воздухе витала особая свежесть. Чуть поодаль от их парадной, в самом начале дома, стояла чёрная вылизанная «Волга». Не мешало помыть свою, но дело явно бесполезное, мой не мой, ровно через час такая же станет. Непонятно, почему остановился, никогда не видел здесь таких машин. Не исключено, что государственная, и наверняка с водителем – и по номеру не ошибёшься, ведомственная.
Задняя дверь приоткрылась, и оттуда выскочила Юлька, совсем раздетая, словно лето на дворе, и с огромным букетом. Она довольно улыбалась, посылала дурацкие воздушные поцелуи тому, кто ещё несколько секунд назад сидел с ней совсем рядом. Потом она побежала в сторону парадной, оборачивалась, махала рукой, изображала счастье, и выглядело это крайне убедительно. Олег даже рот открыл от удивления и не мог разобраться, что к чему. Хотел броситься к машине, с силой рвануть дверь и увидеть, кто же скрывается внутри. Он сразу понял, что это мужчина, но разглядеть его толком было невозможно. «Волга» тронулась и резко набрала скорость.
Бежать к своей, догнать?! Не успеет! Как сумасшедший, ходил взад-вперёд, не решаясь войти в свой подъезд. Надо было остыть, прийти в себя. Нервы сдавали, и он в отчаянии швырнул мимозу в мусорную урну, не попал, и она так и осталась лежать жёлтым пятном на сером асфальте.
Позже он всё будет вспоминать с трудом: и как бежал по лестнице, и как, потерявший разум, забыв, что есть звонок, бил ногами в дверь, обтянутую коричневым дерматином, и она издавала страшные звуки, словно ей больно и она не понимает, к чему такая жестокость.
Он увидел в её глазах страх. Всё было понятно! Она силилась что-нибудь придумать в своё оправдание. Ничего особенного он увидеть не мог, кроме неё из машины никто не выходил.
Он ничего не спросил, просто со всей силы ударил по лицу, и она, с трудом сохраняя равновесие, схватилась за мгновенно распухшую щёку. На верхней губе показалась алая капля крови, видно, в ярости задел обручальным кольцом. Олег хотел схватить её за длинные бесстыжие волосы, унизить, растоптать – помешал сын. Матвей неожиданно выскочил из комнаты в коридор, в кулаке была зажата толстая верёвка, на которой он тащил свой огромный грузовик.
Юля постоянно ругала сына за все оббитые углы и грозилась увезти любимую машину к бабушке на дачу. Матвей этого никак не хотел, и старался быть предельно аккуратным, и очень даже неплохо справлялся с непростой задачей, но сейчас не получилось, и он стоял испуганный, не понимая, что происходит, и лишь виновато поглядывал на маму.
Олег на мгновение уставился на сына, потом, очнувшись, потянулся к дверному замку. Руки тряслись и не слушались. Не уйти он не мог, нестерпимо было видеть полные ненависти Юлькины глаза, ещё чуть-чуть – и произойдёт взрыв, третья мировая, апокалипсис… Ноги стали ватные, он еле дошёл до машины – его колотило, как в лихорадке. Сидел долго, думал…
«Она не сказала ни слова. Что говорить, и так всё ясно! Ясно как божий день… Она просто потаскуха, дешёвая девка, была и останется, и никогда меня не любила! Никогда!»
Он ни о чём не жалел, надоело быть идиотом. Вот так: раз – и выключатель повернули в обратную сторону, и, кроме омерзения к себе и к ней, ничего больше не осталось.
«Нельзя было поднимать руку! Как это случилось?! Накипело! Не сдержался! Как объяснить Матвею?! Что он может понять?!»
В ближайшем гастрономе купил пол-литровку, долго ездил по дворам и подворотням – искал тихое, не сильно людное место. Пить он никогда не любил, не его, на утро голова раскалывалась даже с двух рюмок. Сейчас пил водку большими глотками, не морщился и потихоньку становился непробиваемо железобетонным, и по телу побежала непонятная истома. Он улыбался, иногда смеялся, называл себя идиотом и рогоносцем. В машине орало радио, и ему мерещилось, что какая-никакая, а компания у него есть, и даже по ходу что-то отвечал. Хотелось спать, и он то и дело клевал носом. Сквозь сон в лобовом стекле разглядел мужика, судя по форме, мента. Он с трудом осознал, что мент – не его воображение, а настоящий, живой. Это был местный участковый, молодой парень, шёл он по вопросам службы – усмирить шумных жильцов, на которых поступило много жалоб, и как раз в тот двор, где Олег припарковал машину.
С неохотой открыл окно, так хорошо пригрелся. Назойливый мент представился и попросил документы.
– Так вы же на работе! Пьяный! Мне придётся вас задержать!
– Да хоть расстреляйте! – промямлил Олег и поднял руки верх, показывая, что сдаётся без боя.
Скорее всего, молодость или нечто подобное, что однажды приключилось и с ним, остудило желание делать всё по уставу:
– Ну что, мужик, горькую пьём? Открывай дверь, сяду.
– Нет, сладкую, – засмеялся Олег, хотел ещё хлебнуть глоток, но бутылка уже опустела. – Быстро я её приговорил…
Сник и загрустил особой, тягучей, пьяной грустью.
– Так что случилось? – не отставал человек в милицейский форме.
– Тебя… как зовут? – Олег силился произнести простые слова, но ему показалась, получается какая-то каша.
– Я же представился!
– Так я забыл…
– Сергей…
– Вот такие дела, Серёга, – Олег скорчил улыбку Пьеро и от безнадёги развёл руками. – У меня жена – предатель! Самый что ни на есть предатель! И всегда такой была! Вот скажи! Если не любила – зачем жила, зачем возвращалась? Я же молился на неё. Сказала бы умри – умер. Эх!
Он решительно протянул руки:
– Одевай наручники! Понесу заслуженное наказание! Я же её ударил, по лицу, до крови! Понимаешь хоть ты, что случилось, или не понимаешь?
И вдруг как затянет: «Чёрный ворон, чёрный вооооорон, что ты вьёшься надо мной».
– Да будет тебе! Давай вылезай из машины, местами поменяемся. Ко мне поедешь! И даже не спорь! Дров наломаешь, всю жизнь себе испортишь! То-то я таких дураков не видел, насмотрелся!
– А ты чего в менты пошёл? – заржал Олег. – По призванию?
– Нет, по стопам отца. А что?
– Ничего! Странный ты какой-то мент! Особенный. Добренький!
– Ладно, хватит болтать, пока оба не попались… Хорошая история – помогаю потенциальному убийце уйти от наказания, – теперь смеялся Сергей.
– С чего это я убийцей стал? Вроде не убил пока никого!
– В том-то дело, что пока. А сядешь за руль, точно кого-нибудь зацепишь…
Серёга жил не один, а с матерью, ещё совсем молодой женщиной, или это так казалось ввиду её миниатюрности, она и до плеча-то не доставала своему сыну – видно, в отца пошёл.
– Это мой приятель, мам. Он в трудном положении оказался.
– У тебя все в трудном положении! Этот, видать, совсем в трудном, как я погляжу, – она с недоверием оглядывала Олега, и было понятно, он не первый непрошенный гость в их доме.
– Как зовут-то? Есть хотите?
– Не-а! – засмеялся Олег. – Спасибо, накушался уже… Может, пойду я? Что-то не очень здесь мне рады.
Его тошнило и покачивало, и он засунул руки в карманы, чтобы хоть как-то походить на трезвого.
– Да брось ты! Она добрая!
– Давайте раздевайтесь и марш в постель! Пока не проспитесь, толку с вас никакого… А ты, Серёж? Уже с концами пришёл?
– Нет, ещё по двум адресам пройтись надо и в отделение забежать, отчёт составить. Ты не обижай его, у него с женой какая-то ерунда случилась. Застукал с другим, что ли?!
– Невидаль какая! Себя забыл? Однажды такой же приполз, весь в соплях и слезах! Хорошо, хоть не женился, ума хватило!
Олег проснулся рано утром, видно, от похмелья и не узнавал ничего вокруг:
– Где это я?
Вдруг медленно поползли кадры вчерашнего дня. Стало тяжко! Встал с кровати, одежда висела на стуле. Её кто-то почистил, и выглядела она почти сносно. На кухне суетилась мать вчерашнего паренька, её он хорошо запомнил, а лицо Серёги, который уплетал румяные оладьи со сметаной, почему-то вспомнил с трудом.
– Присаживайся!.. Мам, налей Олегу чаю… У тебя хоть есть надёжные люди в таксомоторном, войдут в положение? Если хочешь, вместе пойдём?
В парке он всё уладил, рассказал правду, правду без особых подробностей – хватит, и так уже Серёге по пьяни лишнего ляпнул, не в его это правилах. А в кассу из своих внесёт, что машина почти всю смену вхолостую простояла.
Домой вернулся, на столе записка, что подаёт Юля на развод и с ребёнком у родителей поживёт, пока он не соизволит вещи собрать и свалить к своим, – Матвей привык здесь жить и в садик ходить через дорогу. И очень она надеется, что хватит у него совести на раздел имущества не подавать, и так подлец подлецом, на женщину руку поднял.
В квартире было непривычно тихо. Посмотрел – вещи Юлькины на месте и Матвейкиных полно, и косметика в ванной разложена, знала, что соберётся и уйдёт. На душе – гаже не придумать, и не потому, что подошёл к финишной в своих отношениях с женой, а потому, что жить надо начинать заново и сына жалко.
Юля повела себя ещё хуже, чем он предполагал. На последнем заседании суда столько грязи на него вылила, чуть ли не лишить родительских прав требовала. Видеться с сыном не давала, и не только ему, но и родителям.
«Лишить сына захотела! Можно подумать, плохой отец! А мама при чём? Просиживала с Матвейкой днями и ночами. Ей-то почему нельзя внука навещать?» – обидно было и непонятно, как он мог так не разобраться в ней. И откуда только берётся такая слепая любовь, готовая на любые жертвы и унижения?
Ушёл из такси, чтобы ничто не напоминало о том дне, когда всё рухнуло. Может, оно и давно началось, да он, дурак, ничего не замечал.
Опять случай помог, подсобил один пацан – ещё в армии корешились – устроиться в автошколу, инструктором по вождению – место неплохое, хлебное. Он его сто лет не видел, даже фамилию забыл, случайно на заправке встретились.
Несколько раз заезжал после развода на Комендантский, подарки сыну передать – в глазок смотрела, а двери не открывала. Он – в детский сад, воспитательница твердит, что не велено Матвея звать, особая просьба матери, и типа всё понимает. Потом вошла в положение и разрешила, только много сыну, видно, наговорили – как чужой, и выворачивался, если обнять хотел.
Мать Олегу всю плешь проела, чтобы в суд на Юльку подал, нет у неё такого права хорошего отца лишать общения с ребёнком. Не мог на такое пойти, и так врагами расстались, одна надежда – вырастет сын, может, и поймёт отца.
С Серёгой сдружился, летом на выходные на рыбалку мотались, за грибами… У того ещё похлеще история приключилась. Девушка его с другом лучшим шашни завела, целых полгода с двумя встречалась, пока не застукал он их у неё дома. Случайно получилось. Серёга знал, что родители её в отъезде, позвонил, прийти хотел. Она – в отказ, типа спать пораньше ляжет, устала. И как стукнуло что-то в голову, интуиция, не поленился на последнем автобусе приехать. Окна горят на её первом этаже, и фигуры едва различимы за занавесками, мужская и женская. Он в дверь звонить – не открывают. Выждал час – и окно бить. Влез в квартиру, а там перепуганная девушка его мечется, а в постели голый друг возлежит. Им и в голову не могло прийти, что Серёга на такое пойти сможет. Этот гад ещё долго доставал со своими извинениями. Убеждал, что глаза хотел другу открыть, так бы не поверил, пришлось идти на крайние меры. Врал, конечно! «Чего только не бывает на свете», – удивлялся Олег, только решил раз и навсегда никогда больше не любить, хоть евнуха пусть из него делают, всё теперь до фонаря.
А тут ещё эта Спиридонова со своими чувствами! Чудная!
– Я одна теперь живу, разошлись мы…
– И что?
Света замялась, стоит, глаза полные слёз, даже жалко.
– Так от меня-то что ты хочешь?
– Хочу общаться!
– Ну так пообщались уже… или как? – Олегу стало смешно.
Какая доставучая! Он и не встречал таких. Ведь всем своим видом показывает, что не интересна она ему. Была бы какая смазливая, ещё куда ни шло. А так, если честно, даже страшненькая, только что напористая и, видно, на всё пойдёт, без стеснения.
– Некогда мне, гражданка Спиридонова. У меня урок сейчас. Так что разрешите откланяться! – и уже было дверь в машину открывать…
– Подожди! – она схватила его за руку и как молитву запричитала. – Возьми телефон! Возьми! Я сейчас, подожди секундочку. Может, время будет или настроение… Я ждать буду! Вот сколько надо, столько и буду ждать! Возьми, пожалуйста!
Она достала записную книжку, ручку и быстро большими размашистыми цифрами накарябала свой номер, будто от их величины что-то зависело, вырвала листок и сунула ему прямо в руку и, не оглядываясь, побежала в сторону автобусной остановки.
– Дурная какая! – Олег взглянул на бумажку, скомкал и хотел уже выбросить, потом почему-то передумал и сунул в карман водительской кожанки – с полной уверенностью, что уж телефон Светланы Спиридоновой ему точно не пригодится.
В автобусе была давка, Светлана висела на одной руке, держась за поручень, а из глаз медленно одна за другой стекали слёзы, самые горькие, которые выливались сами по себе, как из переполненной чаши, и их невозможно было остановить: «Зря я выгнала Петю! Жила бы и жила, и женился бы в конце концов».
– Нееет! – она сказала это так громко, что стоящий рядом пожилой мужчина с жалостью посмотрел на её зарёванное лицо, и ей от неловкости пришлось отвернуться.
Дома было тихо, Таня гостила у бабушки. Стало совсем невыносимо.
Никогда бы не подумала, что будет скучать по дочери – всегда из дома с радостью выпроваживала: «Танька скоро в школу пойдёт. Девка, конечно, неглупая, и читает вовсю, и считает хорошо, хоть сразу во второй класс иди… Вредная, конечно, Алла Сергеевна, но внучке много внимания уделяет, точь-в-точь как её бабушка… Сто лет на кладбище у бабули не была и с матерью давно не виделась… Вот завтра вместе с мамой и сходим. Встану пораньше – и в Стрельну, что-то на душе тревога».
Утром собирается, уже за порог ступила, слышит – звенит телефон настойчиво, кто-то дозвониться во что бы то ни стало желает. Не хотела возвращаться, плохая примета. Потом передумала и, не снимая обуви, чертыхаясь, пошла в гостиную послушать, что за неладная её в дверях застала.
– Вы Светлана Спиридонова? – голос был незнакомый, старческий, то ли мужской, то ли женский, не разберёшь. – Спиридонова Валентина Анатольевна – ваша мать?
– Моя!
Сердце сжалось от предчувствия.
– Скончалась она вчера! Я соседка ейная по дому, через забор проживаем. Её вчера по скорой увезли, плохо с сердцем стало. Она мне телефон ваш дала, сказывала, если беда какая, вам сообщить. Вот, сообщаю – отмучилась… Так вы и сами всё узнаете, в больнице расскажут, как да почему. Она ведь и не пила совсем последнее время, только уж больно унылая ходила. В гости звали – не шла. Одна, совсем одна дни коротала. Ещё с весны по осень в огороде копалась, а зимой сиднем дома сидела. Мы порой сами к ней заходили, думали, не случилось ли что, не видать совсем. Я ведь и бабушку вашу знавала.
Света трубку выронила и как завоет, точь-в-точь как мать на похоронах отца:
– Да что же это такое творится! Одна напасть за другой! И как я не успела?! Всего одним бы днём раньше! Господи, что же это делается?!
Похоронили маму на местном кладбище, рядом с бабушкой. С отцом не получилось, ему тогда на Серафимовском место от Кировского завода определили – далеко друг от друга. Сначала хотела на завод пойти, ходатайствовать, потом передумала, места действительно рядом не было, предложат кремировать и подхоранивать, а этого Света боялась больше всего на свете. И мама огня пугалась – не раз домой вернётся проверить, не забыла ли утюг выключить, в детстве из горящего дома с трудом выбралась – всегда руки тряслись, когда вспоминала.
Как оказалось, и в гроб не в чем положить, всё какое-то страшное, изношенное, даже косынки приличной не найти. Света всё новое в универмаге купила, не скупилась, хотя больше сэкономить любила и денежку отложить, а не бросать на ветер.
Народу на похоронах было совсем немного, не то что у отца, тихо проводили. Пётр со всем помог. Не представляла, что легче ребёнка родить, чем человека похоронить. С отцом мать обо всём хлопотала и заводская профсоюзная организация, Света и понятия не имела, что да как.
Алла Сергеевна неожиданно пришла проводить, никто и подумать не мог, сама желание выразила – не хотела Танечку без поддержки оставлять, спать плохо будет, впечатлительная. Света, напротив, считала, что присутствие дочери необходимо, и так едва знает бабушку Валентину, может, запомнит что.
Танечка старалась не смотреть на страшную до жути, очень маленькую худую старушку с провалившимся ртом – видно, беззубая. Особенно не по себе стало, когда поп на лоб ей какую-то бумажку положил и мама её прямо в это место поцеловала. Долго казалось, что кругом чем-то странным пахнет, как ладаном в церкви.
После смерти бабушки Вали мама редко когда ремень в руки брала и больше трясла им и грозилась, а так, если пару раз по попе хлопнет, то и не больно совсем. И, самое главное, мама на отца почти не кричала и не обижала, когда он за ней приезжал, даже чай выпить предлагала и делилась с ним разными новостями, советовалась, и папа другими глазами на неё смотрел, спокойными.
Только всё равно с бабушкой Аллой лучше было, очень сильно она любить умела, а мама никогда не обнимет и ничего не спросит и не расскажет, так что по-настоящему счастливой была только там; сама заранее вещи собирала, самостоятельная, и нехотя домой возвращалась.
Светлана всегда одна из последних за Таней в садик приезжала, уже и воспитательница вся на нервах – вдруг случилось что. Ехали домой молча. И не потому, что Тане не хотелось что-нибудь маме рассказать, очень хотелось, но мама всегда строгая и о своём думает, видно, устаёт на работе. «Детей людям помогает делать», – папа рассказал. Как помогает, она толком не поняла, но удивлялась, почему всем делает, а ей братика сделать не может. Мать спрашивать боялась, если не ответит – ещё полбеды, а может и зло сказать: отстань, не приставай с глупыми вопросами! А откуда Тане знать, какой глупый вопрос, она в этом совсем не понимает. Бабушка Алла, наоборот, всегда спрашивает: вопросы есть? У Танечки их целая куча, всю неделю копит – если невмоготу терпеть, можно и у воспитательницы спросить, но всё равно интереснее всего у папы, который всё про всё на свете знает.
Сегодня Светлана особенно была не в духе. Когда в автошколе училась, с Эльвирой познакомилась – простая и постарше, разведённая. Частенько по выходным повадились друг к другу в гости заезжать, ещё Пётр Алексеевич был не изгнан. Дружить Светлана особо не умела, но, видно, время настало хоть кого-то к себе подпустить.
Света только-только последнюю пациентку отпустила – Элька влетает, и видно, что не просто, а новость важную притащила, разрывает на части от желания поделиться. Три месяца назад с мужиком приличным на заправке познакомилась, тот её сразу и в театр, и по ресторанам. Свете он совсем не приглянулся – невысокий, с залысинами, хоть и нестарый. Заведующий каким-то кустом ресторанов, кафе и продовольственных. Вдовец. Понятно, мужик не бедный, но был бы хоть наружностью поинтересней! Одно нравилось – щедрый и шутник большой, никогда не делал морды, если с Элей в кабак за компанию приходила. Эльвира не королева, но пышная, с формами, и темперамент татарский за версту видать, один взгляд чего стоит.
Эля плюхнулась в Светкино кресло и расплылась в довольной улыбке:
– Замуж выхожу! Предложение мой сделал!
Руку протянула, а на пальце кольцо с бриллиантом блестит.
У Светы аж тень по лицу прошла – не скрыть, обзавидовалась. Не потому, что кольцо подарили, а что нужна Элька кому-то.
– Поздравляю! – только и нашла что сказать, глаза прячет, сумку собирает.
Эля всё поняла, не дура, но виду не подаёт, сама не раз такое испытала, когда одна маялась, как муж к другой бабе ушёл. Думала, так одна на всю жизнь и останется с двумя детьми. Нет, нашёлся человек! Так что можно и приятельницу пожалеть.
– А ты не переживай! И тебе кого-нибудь сосватаем. У моего друзей много, может, какой и сгодится, – смех у Эльвиры был противный, как конь ретивый ржёт, не иначе!
– Не надо мне никого! Есть у меня! – непонятно как вырвалось. Отступать некуда.
– Кто такой?! Что молчала?! Скрывала? Хитрая!
– Тебе какая разница? Всё, пошли на выход. Мне за Танькой ещё в сад заезжать.
– Нет, постой! Раз начала, договаривай! – Эля уставилась своими чёрными глазищами с поволокой, и в её взгляде читалось любопытство и недоверие.
– С Олегом я…
– С каким Олегом?
– Ну, помнишь, который вождение вёл, инструктор из автошколы…
– И что? – Элька ещё с большим сомнением посмотрела на Свету. – Так он на тебя и внимания не обращал! Это ты по нему сохла, все со смеху дохли.
Эля опять заржала, словно всё это шутки её не обидные, но Свету не проведёшь, почувствовала нотки злобные. Решила не воевать, пусть что хочет, то и несёт, задеть не получится.
– Случайно в метро встретила. Ну то да сё, позвонил на следующий день, и встречаемся уже пару месяцев.
– Так у него машина есть. Что это он в метро делал? – не отставала въедливая Эля.
– Я откуда знаю?! Сломалась вроде. На следующий день на машине был. Что ты расспрашиваешь всякие глупости – на машине, не на машине!
– Олег? Да он вообще на баб не вёлся, даже симпатичных. А тут на тебе, встретил в метро и голову потерял! – Элька злорадно улыбалась.
«Видно, сама в своё время виды на Олега имела, – решила Света. – Вот гадкая! Замуж выходит, Олег покоя не даёт! Хорошо хоть, ни разу не хотелось поделиться, ещё та подружка, чистая змея!»
– Так поэтому ты Петра из дома выгнала?!
– Догадливая! – Света уже окончательно освоилась, и врать дальше не составило труда.
– Ничего себе! Ну ты даёшь! А почему молчала? Спала с ним? И как он в этом деле?
– Не много ли вопросов?! Лучше не придумать, летаю в облаках, – ей было смешно смотреть на растерянное лицо Эльвиры. Поверила, точно поверила! Не думала, что так мастерски заливать сможет. – Довезёшь хоть до метро? Ты-то у нас теперь с правами и при машине, не обидел тебя твой бывший, хоть и козёл, конечно, редкий. Олег тоже настаивает, чтобы сдала экзамены. Сидим в кабаке, он даже выпить не может. Я-то, сама знаешь, не любитель!
От такого обмана на душе легче не стало, когда сочиняла радостно, будто так оно всё и есть на самом деле, словно в тот день окунулась, когда Олегу полностью открылась, ещё и ревела, а он лишь рукой махнул, как послал куда подальше.
Всё случилось внезапно и неожиданно. Город готовился к первому мая: кругом висели транспаранты и огненными языками развевались по ветру красные полотнища. Пётр Алексеевич обещал дочери, что уж на этот раз обязательно пойдут на демонстрацию трудящихся, и она вместе с ним в колонне вышагивать будет, второй год откладывают – то заболеет, то папа с мамой поругаются. За день до первого мая у Аллы Сергеевны неожиданно поднялось давление, и её по всем признакам пришлось срочно госпитализировать, подозрение на инсульт. Положение было серьёзное, и Петя отвёз Танечку домой – за мамой следить надо, не разорваться.
Как есть праздники пропали! Хотелось вволю отоспаться, а не обеды наготавливать. Весь день Светлана лениво слонялась по квартире, а Таня, обиженная, тихо сидела у себя в комнате и пыталась нарисовать Золушку. Получалось, прямо скажем, неважно, настроения не было. С утра по телевизору демонстрацию показывали, и от этого горько стало, ведь, если бы не бабушкино давление, шагала бы рядом с папой с флажком красным и шарами разноцветными и купил бы он ей эскимо на палочке, а то мама вечно запрещает – боится, что горло заболит. Так и прошло их первое мая, как самый обычный день – скучно и неинтересно. Света намылась, жирным ланолиновым кремом намазала лицо, чай с ложкой мёда – для сна и расслабления.
Звонок!
«Кто бы это?.. Вроде Пётр… Обязательно Тане спокойной ночи пожелать должен. Телячьи нежности! С Эльвирой весь день на проводе провисела, уж что только не обсудили!» После смерти матери страшно ей от таких звонков непонятных, особенно когда не туда попали, и нет чтобы извиниться, помолчат и трубку бросят!
Она не сразу узнала незнакомый мужской голос, только по интонации и манере говорить поняла – звонит Олег.
– Привет, гражданка Спиридонова! С праздником тебя! – он был выпивший и, по всей видимости, прилично.
От волнения ладони стали влажными, ей было не прийти в себя, казалось, она так и не сможет подобрать нужных слов не сложит их в предложения, наполненные хоть каким-то смыслом.
– Ну и что вы там мычите, Светлана, не помню, как по отчеству?! Ладно! Споки… Извини, что побеспокоил…
Она поняла: ещё доля секунды, и он повесит трубку и никогда больше не позвонит. Никогда!
– Олег!!! – она говорила слишком громко, Таня услышала и тихонько выглянула из своей комнаты. – Я прошу тебя, приезжай, пожалуйста! Хоть на час. Только приезжай!
Голос её слабел, теряя надежду. На другом конце молчали… Светлана тихо дышала, боясь что-то упустить, не расслышать, спугнуть…
– Давай адрес… Скоро буду…
В этих простых словах не было обычной иронии и холода, только тоска, какая-то боль, обречённость и совсем немного теплоты, за которую она уцепилась, и никакая сила не сможет оторвать!
Света увидела, как дверь в детскую медленно закрывается, подбежала, с силой рванула на себя, словно она сопротивлялась и не хотела её впускать. Таня не успела нырнуть под одеяло и смотрела на мать испуганными глазами, нелепо прижимая к груди старого плюшевого медведя, подарок Аллы Сергеевны, в которого ещё играл папа Петя, когда был совсем маленьким.
– Быстро спать! Не смей выходить из комнаты!
Такой злой маму она давно не видела, и ей захотелось заплакать, но больше всего мама не выносила слёз и от этого всегда злилась ещё больше.
«Когда уже папа вернётся жить домой? А что, если бабушка не поправится и он не сможет больше забирать её по выходным? Почему мама так громко кричала и просила кого-то приехать?» – она обняла покрепче медведя и закрыла глаза. Папа учил её считать слонов и засыпать. Она уже может насчитать много-премного слонов, а бабушка сказала, что слонов можно считать до бесконечности, но это было совсем непонятно, у всего должен быть конец.
Света не знала, за что хвататься. Она носилась из ванной в спальню, из спальни в гостиную. Кое-как уложила волосы, подкрасила ресницы и немного губы. Потом решила губы стереть – не идёт ей помада или тон не может подобрать, только деньги переводит.
Платье слишком нарядное напялила, смотрит в зеркало – не нравится себе. Можно подумать, когда-нибудь нравилась?! С Петром ей всё равно было. Она его и не смущалась никогда – ещё бы, таким оружием мощным, как Танька, обзавелась.
Каждую минуту на часы поглядывает: уже час прошёл, а Олега всё нет. Может, решил разыграть? Ну так же нельзя! Не по-человечески! Грубый, но на такое точно не способен…
– Вдруг голодный? А у меня шаром покати. Сосиски есть, яйца, картошки, если что, нажарю…
Олег действительно был в хлам, еле стоял на ногах и пытался отыскать квартиру номер 22. Всё плыло, двоилось, начинало прилично мутить. Мучили сомнения, зачем он решил позвонить этой странной бабе, да ещё и припёрся?
Всё получилось само собой. Ничего не предвещало дурного. Погода необыкновенная, народу в городе полно, только закончилась демонстрация, истосковались все по солнцу, весна затяжная, первая неделя, как небо ясное. Захотелось мороженого, и чтобы, как полагается, в железной креманочке, да с вишнёвым сиропчиком. Дошёл до «Лягушатника» – любимая мороженица с детства. Когда-то это было целым поощрительным действом со стороны родичей, правда, радовал он их редко, а вот огорчал частенько. Очередь огромная, сколько стоять – непонятно. Уже хотел развернуться и уйти, на улице сахарную трубочку купить и на скамеечке у Казанского посидеть. И дёрнул его чёрт ещё раз обернуться, убедиться, что стоять дело бессмысленное, как увидел Юльку. Она спиной сидела, а он всё равно узнал. Напротив мужик солидный, в сером костюме, ей улыбается, а сам невзначай глазами по сторонам стреляет, не иначе кагебешник. Он таких насмотрелся, пока в «Совтрансавто» работал, несколько раз в Большой дом вызывали, всякую чушь расспрашивали.
«Так вот кто тогда в машине сидел! Опа! А у мужика-то кольцо обручальное на руке!» Спрятался за здоровенную тётку с ребёнком и за парочкой наблюдает, с места не сдвинуться. Вроде отпустило всё, и с развода не видел жену свою бывшую. Тут на тебе! Такая нестерпимая боль подкатила, вроде и не больно, но всё внутри наизнанку выворачивается. Видно, жил ещё крошечный комочек любви опостылой, где-то прятался, затаился, как осколок опасный. Хорошо хоть Матвейки с ними нет, а то совсем бы крыша съехала. Последние два раза, когда с Матвеем в садике встречался, совсем не узнать сына. Он обнимать, тот выворачивается и исподлобья глядит – понятно, что против отца настраивают, всё, что хочешь, наплести можно, несмышлёныш. Просто не мог он понять, зачем на ребёнке отыгрываться. И в суде ведь извинился за пощёчину, невольно получилось, и только за это и стыдно.
Домой приехал – Юля перед глазами, и такая, как запомнил в самые счастливые времена – нежная и нестерпимо красивая. Мать долго уговаривала не ходить никуда – поздно, отца просила повлиять, чувствовала, что страдает опять по Юльке своей и не иначе пить собрался. Он в шашлычную, неподалёку, там и накатил прилично, сам не заметил. Не мастак пить, редко такое случалось, обычно от безысходки, от радости – никогда. Последний раз нажрался, когда с Серым познакомился, сто лет прошло! Не смог удержаться, разорвало бы от сожаления, что всё так нескладно в его жизни получается. Уже к дому подходил, в куртке бумажку скомканную нашёл. Долго не мог понять, что за телефон и что за Света такая. Потом вспомнил её морду зарёванную и глаза сумасшедшие, как-то жалко стало, будто они одной судьбы, соратники по несчастью, никаких других мыслей у него и не было – некрасивая и чужая женщина.
Она почувствовала его. Подбежала, не взглянув в глазок, распахнула входную дверь и увидела Олега – большого, сильного мужика, который держался руками за стенку, и выглядело это скорее смешно, чем мерзко.
Вот Пётр Алексеевич такого себе не позволял, никогда не видела его по-настоящему пьяным, рюмку коньяка если, и то по случаю. Правда, пьянел быстро и боялся смешным показаться.
После отца Светка на алкашей с презрением смотрела. Не был Олежка на алкоголика похож, вон морда какая свежая и румянец, как у мальчишки, тело крепкое. Она, конечно, по сравнению с ним мышь невзрачная!
Света схватила его за куртку и втащила в квартиру, не удержи – упадёт. Олег что-то бормотал, извинялся и нелепо за неё хватался.
– Спиридонова, ты меня уж положи где-нибудь, хоть на коврик у дверей. Я тихий, просплюсь – и домой… – он пытался засмеяться и потешно разводил руками, как в замедленной съёмке.
Самому кожанку стянуть не удавалось, пришлось помогать, ещё и ботинки расшнуровывать. Олег не сопротивлялся, качался из стороны в сторону, как послушный болванчик. Еле дотащила до спальни. В чём был плюхнулся головой в подушки и мгновенно вырубился. Долго ходила вокруг кровати, решала – рядом прилечь на непривычную Петькину сторону у окна или постелить в гостиной.
Здравый смысл поборол все тайные желания: «Какой с пьяного мужика спрос?! Среди ночи и не разберёт, с кем рядом оказался, баба и баба. Проснётся утром, испугается, и на этом всё и закончится, не успев начаться».
В свой успех верилось с трудом, тем более когда видела его совсем рядом, спящего, беспомощного, но по всему – с характером. Тут на жалость не возьмёшь, всё по твёрдому убеждению и велению сердца. Она накрыла его пледом, чуть коснулась тёмно-русых волос. «Мягкие… Значит, добрый!» – не могла вспомнить, от кого слышала, вроде многие так считают.
Взяла подушку, одеяло с кровати и пошла укладываться на диванчик: «И как тут Петя умещался?! Непонятно… Одно дело поваляться, телек посмотреть, другое – всю ночь корячиться…»
К дочери не пошла, это Петя там любил прятаться, когда воевали. В гостинке не так часто и мучился.
Таня проснулась по привычке рано, вскочила с кровати маму будить, вдруг проспала. Уже дверь приоткрыла и вспомнила, что сегодня опять выходной и, значит, никуда торопиться не надо. На кровати лежал совсем незнакомый огромный дяденька и мирно посапывал во сне.
«А где же мама?»
Мама спала на диване, в халате, свернувшись калачиком. Как она её не заметила?!
Очень захотелось позвонить папе, но один телефон находился в родительской спальне, а второй в гостиной – ни там, ни тут тихо не получится, обязательно разбудит кого-нибудь, и ей здорово влетит. Она нашла самое правильное решение – сидеть в своей комнате и ждать, пока мама проснётся. Незнакомый дядька не давал покоя. Таня прислушивалась к каждому шороху: «Вдруг сейчас проснётся и придёт к ней, а мама спит крепко и ничего не слышит! Может, разбудить?»
Светлана уже не спала и возилась на кухне.
– А, это ты?! Что с глазами?
– Ничего…Там на папиной кровати дядя спит… – она говорила тихо, даже сложила у рта ладошки домиком, чтобы кроме мамы никто не услышал.
– Что ты шепчешь себе под нос?! Ну и что? Спит, значит, надо! Мылась? Скоро завтракать будем. И не дядя это, а Олег, мой друг.
Сколько раз против была небылицы Тане рассказывать, что ушёл её отец ненадолго к Алле Сергеевне пожить! Ушёл – и всё! Не живут они больше вместе, у каждого своя жизнь. Что врать?! Большая уже, пусть привыкает.
Света критично оглядела дочку.
– Зачем платье такое надела? Совсем мало! Вон всю спину обтянуло, ещё больше скривило. Иди быстро другое найди, посвободней!
«Вот как же не вовремя мать Петра в больницу загремела. Надо же такому случиться именно сейчас?! Танька болтается под ногами, только портит всё. Увидит Олег, что подумает?! Не смогла даже нормального ребёнка на свет произвести».
– Доброе утро! – Олег стоял, заспанный, и тёр глаза, видно, до конца не мог вспомнить, каким образом в чужой постели оказался.
– Привет! – он улыбнулся девочке. – Меня Олег зовут. А тебя?
– Таня… – она разглядывала незнакомца и всё ещё немного не доверяла.
Непривычно ей было видеть чужих людей в доме. Вот зачем он к ним пришёл?
– Я что тебе сказала? Марш переодеваться и за стол! – зло прикрикнула Светлана.
Таня вздрогнула и быстро понеслась в свою комнату.
– Зачем ты так? – Олег в задумчивости провожал Таню взглядом.
«Надо же, такая хорошенькая, а спинка совсем кривая! Трудно будет, когда всё до конца понимать начнёт. Какая бы Юлька ни была, с сыном так никогда не разговаривала, наоборот, слишком много нежностей с ним позволяла».
Света растерялась, не нашлась, что ответить, вроде всегда так с дочкой строго.
– Ладно! Давайте завтракать.
Светлана таких завтраков сроду не накрывала. Всю посуду достала мало-мальски приличную и даже масло на отдельную тарелочку выложила, а не бросила как есть, в упаковке. Яичница и то особенная получилась, ни один желток не растёкся! Она смотрела на Олега, следила за каждым его движением и хотела опередить любое желание.
– Чаю подлить? Давай булку маслом намажу и сверху варенье… Вкусно будет! Может, ещё чего?
– Да сиди ты уже! Что суетишься?
Таня молча дожёвывала свой бутерброд с сыром и думала только о том, когда же позвонит папа. Про дядю Олега она рассказывать не будет и с облегчением вздохнула, когда тот встал из-за стола и сказал, что и честь надо знать, потрепал её по волосам, как делают все взрослые, и направился в прихожую. Мама за ним…
– Что так быстро? Может, ещё останешься? – Света смотрела на Олега глазами побитой собаки.
Ему стало неловко, он топтался на месте и хотел скорее свалить, ничего здесь не держало, только поражало отношение к себе этой чужой женщины. Ему показалось, ещё чуть-чуть, и она вцепится в рукав и будет умолять остаться. Всем хочется любви, отношений… Что он может поделать, если не тянет к ней?
Света долго не закрывала дверь, слышала, как он быстро спускается по лестнице…
– Мам!..
В прихожей стояла Таня, опять с этим дурацким, видавшим виды плюшевым медведем.
– Что тебе надо?! Отстань от меня! Не ходи за мной следом!
«Это всё из-за неё, она всё испортила! Если бы Таньки не было дома, Олег точно остался и она вела бы себя совсем по-другому!»
Звонил телефон. Света подбежала в надежде, что это Олег. Это был всего лишь Пётр, который сообщил, что всё хорошо и у мамы микроинсульт и никаких последствий. Спросил, может ли завтра забрать дочку из детского садика.
– Да забирай, когда хочешь! Делайте что хотите! Меня оставьте в покое! – крикнула Светлана, бросила трубку и закрылась в спальне. Кровать была ещё тёплая и пахла Олегом, может, и не им, но ей хотелось, чтобы именно так и было.
Танечка стояла у окна и смотрела, как соседские дети играют во дворе, и почти все без шапочек, в совсем лёгких куртках, значит, сегодня очень тепло. Деревья сплошь покрыты сочным зелёным туманом, это почки раскрылись и показали свои первые крошечные листочки, даже кое-где выскочили жёлтые одуванчики. Ей захотелось на улицу. Без маминого разрешения нельзя, и в спальню заходить тоже нельзя, вдруг спит, начнёт кричать. Она решила не огорчаться и во что-нибудь поиграть. Завтра папа заберёт её из детского садика, и она уговорит его немного погулять, и обязательно у метро купят мороженое, и он, как всегда, скажет: «Ну и что? Не отказывать же себе в таком удовольствии?! Заболит горло – будем лечить, недаром у тебя папа лор». А мама всегда говорит «нет»: «Вырастешь, станешь самостоятельным человеком и будешь лопать своё мороженое с утра до вечера и болеть сколько влезет, а мне не сильно нравится с тобой возиться и в четырёх стенах сидеть».
Вся детсадовская старшая группа шумно одевалась, кто сам, а кого и родители – многие до сих пор бантиком шнурки на ботинках завязать не могут. Помогать Тане не надо, она всё сама давно умеет: и кровать с утра застелет, и чашку за собой помоет, даже бутерброд сделать может, только хлеб толстыми неровными кусками нарезает, никак не наловчится.
– Пап, а что ты такой небритый? Колючий, как ёжик, – смеялась Танечка, заглядывала отцу в глаза и нежно гладила по лицу своей маленькой ручкой.
Пётр Алексеевич места не находил, как маму по срочной госпитализировали. Первую ночь в больнице провёл, хорошо коллеги-медики диван в ординаторской определили, вошли в положение. Кого он только не вспомнил – и Бога, и космос, и вселенскую справедливость… Если что с мамой – точно не выкарабкается, раздавит его жизнь, не хватит сил бороться, даже Танюша не спасёт, устал.
На утро в отделении интенсивной терапии Лютика увидел – с врачом лечащим разговаривала. Он чуть сквозь землю не провалился: «Откуда узнала?! Неужели мама успела позвонить, когда совсем плохо стало?»
Как трус, стоял за углом и так и не решился подойти. Столько времени прошло, зачем ворошить!
«Может, появился кто?!» – Пётр вздрогнул от этой мысли, которая была настолько неожиданной, словно вдруг бросили камень в окно, и осколки стекла со страшным звоном разлетелись в разные стороны.
Летиция прекрасно выглядела, даже похорошела. Стиль и манера держаться остались прежними, но что-то всё-таки изменилось – увереннее, что ли, стала или просто сильнее. Странно, но когда ушёл от Светы, а вернее сказать, выгнали, как ненужную единицу, каждый день мучительно вспоминал Лютика.
Он почти привык жить с мамой и мотаться каждый день на работу в другой конец города – ко всему как быстро привыкаешь, так быстро и отвыкаешь. Это только поначалу кажется трудно и непривычно, а потом как и не менялось ничего. В этом году Танюша в школу пойдёт, без продлёнки не обойтись. И сколько раз Свету просил не пропускать занятия по лечебной физкультуре, всё впустую. Трудно – отдай ребёнка маме. Не соглашается, как назло делает.
Светлана не вредничала и специально ничего не делала, просто есть порядок – не может мать от своего ребёнка отказаться, ещё и в пользу мужика, с которым и в браке-то не состояла. Не принято так, и всё! А кому как лучше, ей-то какое дело? Танька обстирана, не голодает, растёт и растёт себе.
Ну не чувствует она к дочери особой привязанности! Может, по-своему и переживает, что уродилась дефектной и здоровьем хлипкая, а на душе пустота. Когда совсем малышкой была, ещё что-то теплилось, особенно когда, тихо посапывая, на руках засыпала, и Светлана забывала, что Таня особенная, казалось, просто обычная крошечная девочка к её груди прижимается. Порой и стыдно становилось, что мать она никудышная, но поделать ничего с собой не могла. А если спросить: «Любишь Таньку?» – не задумываясь, сказала бы: «Да!»
У неё в голове последнее время и было только одно – Олег. Знала, не понравилась она ему, может, и был у него какой порыв мимолётный от нечего делать, да пропал.
И Эля, как назло, каждый день названивает:
– Ну как там у вас, продвигается?
Всё ей любопытно, что с ним связано, – завидует и до конца поверить не может, сомнения гложут.
Олег после той дурной ночи в себя прийти не мог, нет-нет да лезет на ум эта чёртова Спиридонова со своей любовью навязчивой. Когда Юлька первый раз предала и в Москву к мужику укатила, много разных баб перебывало – и влюблялись, и доставали всячески, – а ему неинтересно, не трогало. Тут было другое, задело как-то. Может, устал любить, пусть теперь его любят? Так, может, легче по своему вкусу найти, красивую, вон сколько вокруг мечется, и все в любовь играть норовят. В том-то и дело, что Света эта вроде как не играла, по-честному с ума по нему сходила, и настойчивая, без капли женской гордости. Нельзя сказать – часто думал, но приходило… Иногда смеялся в голос, даже Сергею рассказал, что с ним приключилось.
– Раз вспоминаешь, значит, не просто…
– Ты с ума сошёл?! Да я даже толком не могу вспомнить, какие у неё глаза… Если только сумасшедшие… Вообще не моя история! Поэтому и странно. У тебя было так?
– Было! Давно. Правда, я всё запомнил – и глаза, и руки, и улыбку. Года три назад или больше… В автобусе ехал… Девушку увидел в лёгком платье. Лето было. Может, июль или август…
– Ну? – Олег с кривой улыбкой наблюдал, как Серёга погружается в пучину памяти.
– Ничего! Смотрел на неё и понял, что мог бы такую полюбить.
– И как ты это понял?
– Позже. Всё время перед глазами стояла.
– А что не подошёл? – хотелось смеяться, и Олег с трудом сдерживался, делал серьёзное лицо, давая понять, что пытается вникнуть в суть вопроса.
– Не знаю! Даже не подумал об этом. Вот так бывает! До сих пор помню. Представляешь?!
– С трудом! Так это другая история. Тебе девчонка понравилась, внешне понравилась! А мне эта Светка не понравилась, а я думаю, вспоминаю, себе удивляюсь. Разницу уловил?
– Та девушка тоже нельзя сказать, что красавица. Не знаю, что в ней было. Моё!.. Иди ты! Не объяснить!
– У тебя-то есть кто постоянный или так, от случая к случаю?.. Может, проблемы какие со здоровьем? Ну, сам понимаешь… – не выдержал и всё-таки рассмеялся.
– Есть, не беспокойся! Всё есть!
– Где? Кто? – допытывался Олег.
– Где надо! Несвободная она, замужем.
– Ооооооо! Классика! Муж за порог, а ты в их тёпленькую постельку! Не противно? – Олегу стало не до смеха.
– Непросто всё…
– А у кого просто? Вот и у меня с Юлей тоже непросто было. Замужняя женщина – табу! И подлец, кто по-другому думает!
– Отстань, Олег! Значит, я подлец. Я её сто лет знаю, мы раньше встречались, потом разошлись по глупости. Замуж вышла, ребёнок… Встретились случайно, и понеслось. Она и сама понимает, в какой заднице оказалась. Меня любит, его бросить не может – вроде мужик хороший, ранимый.
– А ты к ней как?
– Не знаю. Казалось, влюблён, сейчас думаю – привычка…
– Сука! Как в жизни всё напутано… И что, так и будете хернёй страдать, пока этот хороший мужик вас в постели не застукает и инфаркт не схлопочет? Говорили, говорили – договорились! Ржака да и только! Ты эту девчонку в автобусе вспоминаешь, потому что своё не нашёл. Она у тебя как мечта перед глазами стоит. И эту замужнюю бросай, пока не поздно. Ничего у вас и на этот раз не получится. И не по глупости вы в первый раз разошлись, по глупости сошлись опять.
Светлана позвонила Олегу сама.
– Ничего себе! А телефон-то где нарыла?!
Он был удивлён, но раздражения она не почувствовала, хорохорилась, а голос предательски дрожал:
– Мог бы и поздороваться! Хорошо хоть вспомнил, и не надо представляться.
Телефон она раздобыла в автошколе, сославшись, что Олег лично давал, потеряла, хочет подготовиться к сдаче вождения – курсы-то закончила, мало ли по каким обстоятельствам на экзамены не пошла. Она вызубрила номер наизусть, хоть среди ночи разбуди – выпалит не запнувшись, и откладывала звонок день за днём, вроде и терять нечего, а руки сами опускаются. За окном июнь на исходе, ночи белые, на работу с радостью бежит, и никто не раздражает. В поликлинике никаких нареканий – дело своё знает и спасибо от пациентов не раз слышала. Были и те, кто недоволен, – якобы неприветлива, так вроде чужие люди – к врачу пришли, не в гости на чай.
Света замолчала и от нервяка начала постукивать пальцем по трубке.
– Ты что там сигналы SOS по азбуке Морзе передаёшь? – Олег засмеялся.
Света не обиделась.
– Да! У меня Танька с детским садом в Зеленогорск укатила. Не заскочишь как-нибудь вечерком?..
В общем, больше сказать ей было нечего, только попрощаться, изображая милую беспечность.
– На выходные, может, и выберусь… Хочешь, сходим куда-нибудь? Ты хоть выпиваешь, Спиридонова, или скучнейшая баба?
Вот почему он такой грубый?! Другая давно бы его на хер послала, а она всё терпит!
– Нет, не пью! Отец сильно пьющий был, да и мать не отставала. Так что, увы, разочарую я тебя.
– Ну, ладно! Не кипятись! Я же не знал. Заеду…
– Когда? – Света аж за сердце схватилась от радости.
– Не суетись! Как приеду, так и приеду. Вот ты настырная!
Встретился с Сергеем – они чуть ли не через день видятся, погодка располагает. По выходным, если Серый не на дежурстве, повадились по Невскому шляться туда-обратно, с девчонками знакомиться. На улице тепло, девушки в мини-юбках, в туфельках на каблуках – загляденье. Сергей с замужней своей практически разошёлся – и не по совету друга, просто самому стало понятно: потеряли они интерес друг к другу, сначала он, потом и она следом. И не вчера это началось – по накатанной встречались от силы раз в неделю, без особого фанатизма, и не понять ему больше было, когда говорила, что любит.
Олег рад, что друг из такой задницы вылезает, всё невесту ему достойную подыскивал. Парень симпатичный, но как узнают, что мент, сливаются мгновенно. Только, кто прилично постарше, велись и на всё готовые были – от безысходки, скорее всего. Правда, и роскошные попадались, и сплошь замужние.
– Серый! Что в мире творится?! Сплошное блядство! Отчего так?
– А я-то откуда знаю? Можно подумать, раньше по-другому было.
– Раньше вроде у девок стыд какой-никакой был. Я по школе помню.
– Ты ещё детский сад вспомни!
– Не смешно…
Олег не мог решиться про Светку рассказать, что звонила и он вроде как увидеться пообещал. Промолчал. Подумал, что не ко времени. Может, дурь всё это?! И не исключено – передумает.
Он, по обыкновению, прошвырнулся с Серым субботним вечером, потом, как в голову что стукануло, сослался на какие-то мифические дела и без звонка поехал к Свете Спиридоновой – и не потому, что хотел сделать ей сюрприз, загадал: если не будет дома, значит, и к лучшему, на этом все потуги завязать отношения со странной женщиной можно заканчивать. Он словно разыгрывал сам с собой увлекательную партию, по-другому это было и не назвать.
Она была дома, и ему показалось, что Светлана выглядит гораздо лучше, чем раньше, правда, он плохо её запомнил – невыразительная. Света лучилась от счастья и зачем-то побежала на кухню, а он остался один раздеваться в прихожей: «Точно с прибабахом! Неудобно, надо было хоть коробку конфет купить. Как лох с пустыми руками пришёл!»
– Олег! – она громко звала его.
– Что ты кричишь на всю квартиру?
Света прикрыла рот рукой, виновато посмотрела куда-то мимо него, пожала плечами и улыбнулась:
– Я тебя сейчас кормить буду! У меня и шампанское полусладкое есть!
– А водки нет?
Света подозрительно взглянула на Олега: «Неужели всё-таки злоупотребляет?!»
– Ну что ты впилась в меня своими колючими глазёнками? Дурная! Я редко пью. Вернее – пью, напиваюсь редко. Давай шампанское открою! – ему было смешно. Он улыбался и украдкой разглядывал. Забавная! – Ты что не ешь ничего? Худющая!
– Ем! Обмен такой. Я много ем!
– Сомневаюсь… Надо откормить тебя.
Странно, но чувствовал он себя удивительным образом спокойно, словно давно её знает, и, главное, свалить неохота. Уже неплохо. Она волновалась, и ему хотелось немного разрядить неловкую обстановку. Начал нести всё подряд – и про службу в армии, и как в «Совтрансавто» за границу мотался…
Света слушала и всё ждала, когда про жену расскажет. Ни слова ни о жене, ни о сыне. Видно, больная тема, раз умалчивает. Хотелось узнать, что произошло и кто кого бросил. Не верилось, что добровольно можно от такого уйти, – значит, он что-то начудил, на него и похоже, сложный.
Олег выдул всю бутылку шампанского, Света лишь пригубила. Пьяным он не выглядел – весёлый, смеялся, как мальчишка, и глаза серые, красивые, только не смотрят на неё, словно боятся чего-то. Ещё немного – и скажет, что уходить пора. По ней же видно, что хочет, чтобы остался, если свалит – с ума сойдёт…
Света неожиданно встала из-за стола и пошла через гостиную в спальню, на ходу кинула, как само собой разумеющееся:
– Пойду кровать разберу! Тебе в ванную нужно? Сейчас полотенце принесу.
И, не получив ответа, стала рыться в платяном шкафу, искать полотенце посвежее – все, как назло, застиранные, неизвестно когда купленные.
Полотенце в руках держит, из спальни выйти боится. Сейчас скажет ей очередную грубость беспардонную, и она не выдержит, заревёт от обиды. Никогда она столько в жизни не плакала, только он на неё так действовал, слабая становилась.
На кухне Олега не было. Сразу столько мыслей в голове… В прихожей ботинки стоят. Не ушёл! Выдохнула… В ванной вода льётся. Света постучала – не слышит. Тронула ручку, дверь легко отворилась. Олег стоял под душем, запрокинув голову, и вода быстрыми струйками стекала по его гладкой коже. Она на секунду застыла, кое-как повесила чистое полотенце и выскочила, не понимая, что делать дальше.
Уже третий раз на нервяке стол протирала, когда Олег заглянул на кухню. Мокрая чёлка падала на лоб, и это делало его ещё моложе. Он лихо закрутил полотенце вокруг бёдер, да так низко, что Свете стало неловко, покраснела. Может, он только перед ней такой бесстыжий, от полного безразличия?! Невыносимо хотелось любви, настоящей, киношной, чтобы умирать каждый раз и вновь возрождаться, а тут – на тебе, переспит и забудет.
Что у неё в жизни было? Ничего! На Петра ставку сделала, дочь родила, думала, нашла мужика настоящего, не простецкого, сама-то всю жизнь стыдилась, в какой семье родилась. Просчиталась! Кроме Таньки да подачек от него ничего и не получила, ни дня счастливой себя не чувствовала.
Олег ушёл только на следующий день поздно вечером. Всё воскресенье провалялись в постели. Светка время от времени бегала на кухню, колбасы с сыром нарезать, хлеб чёрный на подсолнечном пахучем масле нажарить. Занавески в спальне не открывала и быстро халат натягивала, чтобы не разглядывал. Почти всю ночь не спали, а если и засыпали, то ненадолго. Нежным он не был, так она и не ждала от него ничего особенного, и ей, честно говоря, нравилось, что он именно такой, какой есть.
Собираться стал – спросила, когда следующий раз ждать. Он лишь ухмыльнулся. Олег быстро бежал по лестнице вниз, а она стояла в дверях, сбиваясь, считала шаги, и они глухим стоном отдавались где-то в самой глубине её тела. Не могла предположить, насколько тяжело станет, когда за ним наконец-то захлопнется дверь. Тот, кто только что был рядом, превратился в нереальность. Было всё… Один миг – и не осталось ничего. Страшно!..
«Он получил всё, что хотел, и больше никогда не вернётся!»
Ей надо убедить себя, что это именно так, и ничего странного в этом нет. Больно!.. На что она рассчитывала? Что влюбится? Всерьёз потеряет голову? Глупая! Может, ему всё равно, с кем спать, сегодня она, завтра другая.
Олег вернулся на следующий день. После работы приехал домой, побродил по квартире, поел, с отцом перекинулся парой слов и рванул. Что им двигало? Он не знал… Знал бы, может, и дома остался. Света аж ахнула, глазам своим не поверила. Такая счастливая, места себе не находит.
– Олеж, а у меня кушать нечего!
– Я сытый. Дома поел. Ну, чаем-то напоишь?
– Ты что, не останешься? – Света с тревогой смотрит.
Олег смеётся:
– Нет, конечно! Это я чаю попить приехал. Дома-то чая нет!
Ему было ни плохо, ни хорошо, ему было с ней спокойно. Самое главное – от него ничего не требовали, просто радовались приходу. Ещё как радовались! При этом она никогда не висла и послушно ждала малейшего проявления внимания. Что говорить, спать с ней нравилось, этого отрицать он не мог и опять не понимал, что в ней такого особенного.
Он уходил и приходил без обещаний вернуться, без единого намёка на серьёзность их отношений. Привыкнуть к тому, что она была далеко не Юлька, как ни старался, не мог, но и раздражения не испытывал. Они нигде не бывали, даже ни разу не прошлись вместе по улице, не говоря уже о чём-то другом. Ему было не надо, она не просила.
– Когда дочка вернётся?
– Через две недели, – Света совсем забыла, что скоро в их жизни опять появится Таня, и неизвестно, как всё сложится. В лице изменилась.
– А ты хоть навещаешь её? На электричке до Зеленогорска совсем недалеко.
– Зачем? Пётр ездит постоянно, и Алла Сергеевна, скорее всего… Всё хорошо у неё!
Олег удивлённо пожал плечами:
– Странная ты! Мать как-никак! Неужели не скучаешь?
Светлана отвернулась, непонятно, что и говорить. Правду? Так не поймёт. Соврать не получалось. Тупо уставилась в окно, разглядывала, как во дворе от ветра качаются ветки раскидистого тополя, и ждала, когда он сменит тему. Вот по нему она скучает! Везде скучает: и когда едет на работу, и когда спешит домой, и сидит, прижавшись лбом к прохладному окну автобуса, и гадает, придёт сегодня или нет.
Она не явилась к Эльвире в ЗАГС, и та уже несколько дней не звонила – обиделась и, скорее всего, надолго, если не навсегда. Свете было всё равно. Она не стала говорить об этом Олегу – не пойдёт, а одной ей там делать нечего, лучше ждать его дома. Не дождётся – не беда, будет ждать дальше.
Сергей сразу въехал, что у Олега кто-то появился, – дома не застать, звони не звони, если только сам не объявится.
– Что затихорился? Рассказывай давай…
– Нечего! Рад бы, старина, да нечего.
Сергей догадывался – сумасшедшая всё-таки достала, иначе бы точно поделился! Лезть в его дела не хотел, просто не хватало товарища. Одному скучновато, с другими не складывается. Сходил пару раз с пацаном-сослуживцем – тоска зелёная. Может, ненадолго у него, глядишь, и опять начнут вместе шляться? Жаль, лето кончается!
А Олег уже и на пару дней у Светланы оставаться начал, попривык, что мотаться. Встанут поутру, позавтракают и на работу кто куда. Он её в поликлинику забросит и прямиком в автошколу. Бабки старые на скамейке шушукаются: выжила старого, нового завела, как таких земля носит, сама ни кожи ни рожи – привораживает мужиков, не иначе.
Две недели пролетели незаметно. Пётр позвонил, сказал, что завтра Танюшу привезёт, хоть на немного. Мама из санатория вернётся, и опять до школы могут Танечку забрать, а если надо, то и на медкомиссию с ней сходят. Он уже и ранец купил, и форму, переднички, манжеты с воротничками белые.
Света не знает, как Олегу сказать, извелась, не найти слов: «Ничего говорить не буду! Как будет, так будет!»
Если что, Петра в квартиру не пустит – привёз Таньку и привёз. И вообще, пора ей всё объяснить, что они с её отцом чужие – привыкнет, и вопросов не будет. То, что мешаться будет, не сомневалась. Ну как-нибудь устроится…
Олег уходил, и в кои веки в известность поставил, что завтра приехать не сможет, выходной от неё берёт. Так и сказал: выходной; и Серёга встретиться хочет, что-то происходит у него непростое, совет нужен.
У Светы от сердца отлегло – как хорошо всё складывается, как раз днём Таньку привезут, и придумывать ничего не надо.
Олег сразу понял: у Серёги не просто блажь, а нечто серьёзное, раз не хочет по телефону обсуждать. Встретились у станции метро «Маяковская», Олег предложил в «Сайгон» на Невском.
– Там одни маклаки да фарца всех мастей! Не пойду, вдруг кто из своих в таком месте увидит. Ещё и бутерброды дорогостоящие стоя лопать…
– Мне там нравится. Народ какай-никакой, необычный! Опять в столовку дешёвую потащишь?! – спорил Олег.
– Ну пошли, коли так приспичило. А хочешь, в «Кавказский» пойдём?
– Там очередь… Суббота… Швейцар обязательно скажет: мест нет, своих только пускают, или денег давать придётся.
– Не придётся! Я корочки покажу, пустят как миленькие.
Столик дали, и удостоверение показывать не пришлось, видно, на морде у Серёги всё написано. Заказали по шашлыку из свинины, зелени всякой, как положено, сыр сулугуни, пива разливного. Серый обо всём на свете, только не о главном говорит, даже Олимпиаду затронул, которая в стране в восьмидесятом году намечается…
– Ты мне зубы не заговаривай! До Олимпиады ещё целых два года. Ты мне лучше расскажи, что в данный момент у тебя в жизни происходит. Судя по роже, ничего хорошего. Разжаловали до рядового? – Олег хлопал друга по плечу, ржал и тянул кружку с пивом чокаться.
– Моя от мужа ушла. Говорит, из-за меня… С ребёнком… Что делать?
– Как что? Жениться, и жизнь себе испортить. Тебе это надо? Ты же сам говорил, что прошло всё. Чего это она вдруг надумала?
– Говорит, не может без меня. Поняла, когда отдалились. Думала, привыкнет, и всё на свои места встанет. Не смогла! Всё мужу рассказала и к родителям ушла.
Серый смотрел на Олега с искренним сожалением, и было понятно, что не видит он выхода, и друг тут ничем не поможет. Как он её бросит?! Как объяснит?
– Дела!.. Ты-то тут при чём? Ты, что ли, просил от мужа уходить? Нет! Или обещал что-нибудь?
– Ничего я не обещал! И не хочу ничего! Как позвонила и мне всё выдала, вообще до чёртиков испугался, хоть выписывайся из города и подавайся на Крайний Север. Может, раньше я бы принял её на эмоциях… Что-то ещё оставалось к ней… Воспоминания… Даже скучал, хотел её… Сейчас ничего нет, Олег! Ничего! Надо была рвать резко, а не играть в недоговорёнку. Вот что делать?
– Хрен знает… У меня у самого сплошная непонятка. Тысячу раз подумай. Ребёнок, конечно, не помеха. Понимаешь… Ты любил её однажды, а теперь не любишь, и ведь никогда не полюбишь больше. Так и жизнь пройдёт, а то и разбежитесь. Нельзя с одним человеком от большого к малому. Вот наоборот можно… А по-другому никак не получится. Я это точно понял.
– Думаешь, так прямо ей и сказать? – у Серёги даже глаза светлей стали, как надежда появилась.
– Вот так и скажи! Везде прав будешь. И не тяни. Может, и она со своим ранимым всё утрясёт. Не знаю… Мужики разные и не такое, бывает, стерпят. Видно, олух он, а не ранимый.
– Сегодня же поеду и закрою этот вопрос! – Сергей стукнул кулаком по столу, даже официантка обернулась и затейливой походкой подплыла к их столику.
– Вам ещё пива, молодые люди?
– Не надо нам никакого пива. Серый, ты, главное, на бабские слёзы не поддавайся. Это они умеют – в душу пролезть и всеми когтями зацепиться.
У официантки, зрелой пышной дамочки, глаза с голубыми тенями до бровей сделались круглыми. Олег улыбнулся.
– Это я не вам, уважаемая! Счёт принесите, пожалуйста.
Сергей от смеха чуть со стула не упал, прикольно получилось.
Вышли, немного до Дворцовой прогулялись и назад, к машине. Олег Сергея до метро подбросил, кулак на прощание показал, чтобы не робел и до конца боролся за свою свободу и независимость, и, не думая, на Ветеранов, к Светке поехал – ждёт поди, надеется. Даже цветов купить захотелось.
Только выехал на Московский, полил дождь. Август, вроде ещё лето, а дождливый и неприветливый, одним словом, ленинградский, порой сентябрь лучше. Дворники скрипели, маячили перед глазами и с трудом справлялись с беспрерывным потоком, словно наверху решили слить всю воду из поднебесной, впору остановиться и переждать. Повезло ему с жигулёнком, засунули в своё время в списки, и ждать годами не пришлось. Хорошо было в «Совтрансавто» работать! Деньги водились, и связи разные… За границей всяких машин насмотрелся и в мерсе посидел. Бомба!
«Может, попробовать вернуться? Всё-таки на хорошем счету числился, ушёл-то по семейным обстоятельствам… Сейчас ничего не держит, надоело хернёй страдать и подхалтуривать вечерами».
Решил заехать, пробить обстановку. Вряд ли что поменялось. Его знают – не подведёт. Это он, как идиот, фортель выкинул, семью хотел сохранить, а всё наоборот получилось, и дело совсем и не в этом было, просто Юлька ненадёжная оказалась. Одно непонятно, откуда столько ненависти к нему, что с сыном видеться не даёт. За что мстит?
Дождь почти стих, и он остановился на Ленинском проспекте напротив цветочного ларька. Уже собрался выходить, передумал: «Не будет никаких цветочков… Не хочу! С чего вдруг?!»
Попривык он к Свете, но необычно как-то, нет до конца ясности. Завёл машину, проехал несколько метров и опять остановился.
– Чёрт! А что не купить?! Делов-то!
В ларьке только длинные гладиолусы, как в школу на первое сентября, да астры не первой свежести. Не мотаться же в поисках других?! Купил гладиолусы.
По лестнице поднимается дурак дураком, хоть букет выбрасывай. И чего надумал?! Подошёл к дверям, звонить собрался. Голос истошный слышит, на Светкин похожий. Вроде ругается с кем-то… Растерялся, не понимает, что и думать. Позвонил в дверь, потом ещё раз. Она не сразу открыла, глаза бегают… Не видел её такой. Рядом мужик какой-то и Таня, за него прячется, ревёт – по лицу видно, хоть и без единого звука, слёзы сами по себе ручьём катятся. Стоит Олег, не понимает, то ли разворот-поворот, то ли порог переступить, да ещё и букет в руках. Дурная история!
Пётр Алексеевич с дочкой должны были ещё днём приехать, а заявились к вечеру, Аллу Сергеевну навещали – санаторий по пути, что не заехать? Светка крик подняла – зачем переться было, коли та и сама завтра возвращается. Ей с самого утра неспокойно, как скребло что-то внутри, покоя не давало. И вот на тебе!
– Я не вовремя, наверно? У вас тут семейные разборки! – Олег протянул Светлане ненавистные гладиолусы, подмигнул Танечке и уже готов был раствориться, неприятно, что в чужую жизнь случайно влез, и мужик Светкин выглядел нелепым и испуганным.
– Нет! Не уходи! Это Пётр, отец Танин… Привёз её из летнего сада, – она пыталась успокоиться и взять себя в руки.
Пётр Алексеевич всё понял и стал натягивать ботинки. Они с трудом налезали, он кряхтел, просовывал палец под пятку, что-то бормотал, и выглядело это совсем не смешно. Олегу не по себе; с другой стороны, вроде и неправильно взять и свалить запросто, без объяснений. Таня вдруг начала реветь в голос, но к отцу не приближается, видно, мать боится. Не удержалась, подбежала, руками обхватила и всхлипывает жалобно:
– Папа, папочка! Не уходи! Забери меня с собой! Папа!
Олег не выдержал:
– Да что это у вас тут происходит?! Что за трагедии такие?! Чёрт знает что творится! Света!
– Танюш! Так я тебя завтра к вечеру или послезавтра заберу. И мама не против. Да, Свет? – слёзы ладонью дочери вытирает, улыбаться старается.
– Не против, не против! Всё! Хватит тут концерты закатывать. Таня, иди в свою комнату, – Света стоит, ещё чуть-чуть – и сама разрыдается.
Пётр Алексеевич с трудом вырвался из совсем не по-детски крепких рук дочурки, схватил плащ с вешалки и, странно кланяясь, выскочил из квартиры, протянутую руку Олега не заметил. Таня в комнату свою побежала и впервые со всей силы дверью хлопнула.
– Вот соседям праздник устроили! Целое представление! Гадают, наверно, был мордобой или нет? Пойду цветы в вазу поставлю. Не люблю гладиолусы с детства, – зачем-то сказала Светлана. – Мне их бабушка всегда на первое сентября покупала. В первый класс провожала, родителей не было, не помню, по какой причине, может, и выпивши были, постеснялись. И так каждый год…
Тишина убивала обоих. Каждый думал о своём, и, казалось, они столкнулись с огромным айсбергом, обойти который не представлялось возможным, и он стал зловещим напоминаем, что, помимо квартиры 22 по проспекту Ветеранов, существует ещё целый мир, и кому-то надо на что-то решаться, по-старому уже не получится.
Молчание нарушил Олег:
– Пошли чай пить.
– Ты останешься?
– Нет… Не сегодня…
Ему надо понять, что дальше. Это сцена не отвратила его, нет, но всё становилось сложным, и на него ложилась какая-то ответственность, к которой он совсем был не готов. Шляться к ней время от времени было не по-мужски, неправильно. Света ни о чём не просила, от неё уже ничего не зависело.
– Может, Таню позовёшь? Что она там одна в комнате прячется? Жалко её…
– А меня не жалко? – Света опять по привычке уставилась в окно.
Снова зарядил дождь, видно, теперь надолго, и его переливчатое шуршание успокаивало. Жёлтые фонари освещали свежевыкрашенные скамейки на чугунных лапах, и они, мокрые, блестели, как покрытые лаком.
– Скоро пойдут грибы… Ты любишь собирать грибы? В Питере все грибники и рыбаки! – Олег улыбнулся. – Люблю раннюю осень. Дождь люблю. Мальчишкой на велике под дождём гонял. Мать домой загнать не могла. Пойду я, наверно. Поздно. Устал как-то…
Она молча проводила, в дверях не стояла и впервые не слушала его уходящие шаги. Посреди гостиной так и остался стоять Танькин чемодан: «Нет сил! Завтра разберу».
Она заглянула в детскую.
– Есть хочешь?
Ответа не последовало. Таня делала вид, что читает книжку, и даже не подняла голову.
Воевать не хотелось, кричать не было сил: «Что они там с ребёнком сделали?! Не узнать! Скоро совсем неуправляемая станет!»
Пётр вышел на улицу, зонтик забыл у Светланы, вернуться невозможно. Стоял под козырьком подъезда, потом решил добежать до соседнего. Лужи пузырились, и казалось, это затянувшееся светопреставление никогда не закончится. Захотелось стать прозрачным, бестелесным, чтобы даже дворовая собака не признала.
Он увидел, как гость Светланы быстро направляется к «Ладе». Ушёл! Сердце бешено колотилось: «Может, вернуться?» Сегодня утром он твёрдо решил поговорить со Светой, обсудить один вопрос, который мучил слишком давно. Это касалось официального признания дочери со всеми вытекающими формальностями: он хотел, чтобы Таня носила его фамилию. Тем более и мама настаивала, часто возвращалась к этой теме и не понимала, почему он так тянет. Пётр не тянул. Любая попытка завести разговор заканчивалась ссорой, и Света требовала сначала оформить законный брак, которому он неистово противился. Теперь он стал не нужен, и это давало возможность возобновить переговоры, по-другому это действо было не назвать.
Когда возвращались в город, в вагоне электрички кроме него и Танечки было полно народа. Он снова и снова проговаривал про себя давно заготовленные и заученные фразы, пытался отыскать новые правильные слова и, несмотря на любую реакцию, будет настаивать… Просить, в конце концов! Иногда он забывался и начинал громко убеждать воображаемую Светлану, Таня дёргала его за рукав и поглядывала грустными смышлёными глазами.
Если бы он только знал, что их поздний приезд вызовет такое непонимание, приехал бы гораздо раньше! Скорее всего, она ждала этого молодого мужчину, и он невольно нарушил все её планы. Было стыдно от того, что так нелепо повёл себя. Ревности не было. Гораздо легче одному, чем с ней, и дороги назад нет, только бы с Таней всё уладить.
Толик его не забывал, если был на берегу, и звал посидеть в тихом месте. Не всегда время было, работал много – мать на пенсии, Свету с Таней нужно тянуть, а Летиция денег не брала, ни копеечки, сколько раз поначалу предлагал. Последние два года не звонил, бесполезно, отвергала любой намёк на проявление заботы.
– У меня всё хорошо! – один ответ, и тем же голосом, спокойным и безразличным.
Пётр Алексеевич постоял ещё минут десять, снял очки с толстыми стёклами, которые так ненавидела Света, и решительно направился в сторону автобуса. Ноги мгновенно стали мокрыми, и противно хлюпало в ботинках, светлый плащ, набрав воды, казался тёмным. Сырость подбиралась к самому телу, вечер стоял далеко не тёплый, но он ничего не чувствовал и то и дело смахивал с лица растекающиеся в разные стороны струйки дождя, и упрямо шёл, почти не разбирая дороги.
Это было нарушением всех его правил, лишено здравого смысла, неким проявлением отчаянной смелости, которой ему так недоставало. Его вечная трусость сказать «нет», самому себе назначить испытания и впоследствии сносить немыслимые страдания вызывали отвращение, и он словно увидел себя со стороны. Почему он стал таким? Что так сильно повлияло? Скорее всего, отсутствие в его жизни отца. Что могли заложить в когда-то неокрепшую душу подростка две овдовевшие женщины, мама и бабушка? И Лютик туда же! Нельзя было любить его так безоглядно и слепо. Это они зародили в нём мужскую слабость, и только Светлана, сама того не ведая, открыла ему глаза, и он наконец-то увидел себя таким, каким являлся на самом деле. Спасало, что мамы нет дома, иначе пришлось бы делать счастливое лицо, а это было крайне сложно, тем более сейчас.
На первое сентября Света купила большой букет белых гладиолусов – то ли нахлынули воспоминания детства, то ли вспомнила Олега и тот вечер, когда он пришёл в последний раз точно с такими же нелюбимыми цветами. Пётр Алексеевич с Аллой Сергеевной подъехали прямо к школе. Танюша стояла гордая и то и дело проверяла, на месте ли пышные белые капроновые банты. Все дети по классам выстроились на линейку. Когда десятиклассник нёс на плече первоклашку и та задорно улыбалась и что есть силы звенела в колокольчик, Петя не смог сдержать слёз. Удивлялся, как быстро бежит время, – не успел оглянуться, а Танечка пошла в школу. Потом однажды случится выпускной, вернее, через десять лет, и дальше много-много всего другого – надежд, радости, простых, на первый взгляд, вещей…
В один день, в середине сентября, Светлана проснулась от настойчивого звона будильника, пошла в ванную и поняла, что ждать больше не имеет смысла: залетела. Внимательно разглядывала себя в зеркало. Вопросы налетели на неё со всех сторон, запутали и не давали найти ответ, что с этим делать. Включила горячую воду и протянула руки, держала, пока могла терпеть. Всё было честно, и она старалась, чтобы этого не произошло. Ей никогда не приходило в голову остановить его, сказать: «Сегодня нельзя». Или надеялся, что уж она-то точно знает, как избежать последствий? Ему просто было всё равно! А она хотела, очень хотела, только боялась признаться.
Таня просыпалась сама и уже шуршала по полу толстыми носками из собачьей шерсти, которые на рынке с упорной настойчивостью покупала Алла Сергеевна и настоятельно просила передавать ей: если вдруг сотрутся до дыр, будет штопать, всё равно особо делать нечего – читать да штопать.
Дядя Олег давно у них не появлялся, и Таню это радовало. Хоть папа и не сказал ни слова, но она была уверена, что ему стало неприятно, когда увидел, как чужой мужчина, ещё и с цветами, пришёл к ним как к себе домой. Мама с папой после того случая почти не разговаривали, её просто забирали к бабушке и привозили назад.
За что мама так злится на папу? И опять винила Олега – если бы он тогда не появился в их квартире, папа обязательно бы вернулся домой. Она была большая, и у неё на шее висел ключ от квартиры. Пока темнело не так рано, Таня сама после продлёнки шла домой. Потом придётся ждать маму, папа категорически запретил отпускать её одну. Если что, меняться будут по очереди, мало ли сумасшедших на свете, и дорогу в двух местах переходить надо. Ничего удивительного в этом не было, так делали многие ученики из её класса. Но чаще детей забирали бабушки, дедушки и мамы-домохозяйки, реже – папы.
Ей очень нравилось приходить домой, пока мама не вернулась. Если слышала, как открывается дверь, быстро шмыгала в свою комнату. Мама последнее время была часто злая и, если что не так, начинала кричать, а она вздрагивала от каждого слова, словно от пощёчины. Нет, иногда мама была хорошей и обнимала, и гладила по голове, и почему-то просила прощения, однажды даже плакала. В эти минуты Танечка прощала ей всё – и крики, и пинки, и что папу обижала незаслуженно.
Может, она не родная, а мама – это не её мама? – всё время вспоминала Золушку и её мачеху. В этой сказке было многое по-другому, но главное, что Золушку тоже не любили.
Мама и на праздники в детский сад редко приходила, только бабушка и папа, а она видела других мам и как они любят своих детей. У отца спросить боялась. Вырастет и спросит! В такие минуты становилось очень горько, и она не понимала, кого больше жалеть – себя или бедную Золушку. Ещё понимала, что пошла в школу, значит, совсем большая, и надо хорошо учиться, тогда и мама станет добрее и, может, наконец поймёт, какая она хорошая девочка.
С «Совтрансавто» у Олега не сложилось. Не прошли документы. Скорее всего, из-за развода: семью бросил, так и Родину недолго предать, тем более накануне Олимпиады. Может, хахаль Юлькин из Большого дома подсобил. Неудивительно… Переживать не стал, значит, судьба такая. Не бедствует. О Свете старался не вспоминать – быть третьим, лезть в чужую семью не хотелось, не в его правилах. Казалось, именно он мешает ей во всём разобраться и понять, что дочери нужен отец. И мужика её жаль, по всему видно – слабый, не способный сопротивляться такой бабе, как Светлана Спиридонова. Он так и называл её – Спиридонова, и никак иначе. Скорее всего, таким образом обозначал расстояние и некий барьер, который, сам того не ведая, выстроил между ней и собой.
Светлана не звонила, и, учитывая её прежнюю навязчивость, выглядело это странно, и он испытывал лёгкое чувство вины, что так неожиданно исчез. Ничего плохого она ему не сделала, и они могли бы сохранить видимость дружеских отношений. Странным образом, когда в нём просыпалась мужская сущность, на ум приходила она, и хотел он только её, и никакая другая баба не вызывала желаний.
«Как приворожила!» – переживал Олег и хотел уже поспрашивать: может, кто какую бабку знает, приворот снять. Он вспомнил, как Серый рассказывал про своего приятеля и его мытарства. Правда, тот был женат и попал в лапы злодейки, которая носилась по каким-то колдуньям, и его жена всё время находила странные вещи: то булавка портновская к пиджаку подколота, то ещё какая-то чертовщина. Олег во всю эту херню верил с трудом, но что думать, если тянуло к не самой красивой Свете и именно по этой части.
К концу октября позвонил. Просто узнать, как сама и что новенького. Уверенность была стопроцентная, что сошлась со своим Петей и забот не знает. Света обрадовалась, но повела себя достойно, может, поначалу и растерялась, но быстро собралась, была вежлива, не более. Как он понял, ничего в её жизни не изменилось – одна с дочкой и бывшего не приняла. Ошибся, значит…
– Ты что, надулась на меня?
– Нет, конечно… За что? Ты ничем мне не обязан. Захотел – пришёл, не захотел – не пришёл. Никаких проблем!
– Мне казалось, так лучше!
– Кому? – Света ухмыльнулась. – Тебе если только!
– Давай не будем выяснять отношения… Ни к чему хорошему это не приведёт! – Олегу начинал надоедать её нарочито язвительный тон, и он готов был уже распрощаться. Не хочет по-хорошему – не надо, унижаться не намерен!
Света не разучилась понимать его с полуслова и, предвидя, что сейчас произойдёт, спокойно сообщила:
– Я беременная. Около двух месяцев. На днях аборт сделаю…
Непроизвольно вздохнула и замолчала. Молчали оба. Новость произвела впечатление. Было не совсем понятно: испугался или удивился. Ей показалось, он сейчас извинится и повесит трубку. Этого не произошло.
– Ты не ошибаешься? Это точно?
– Ну, если учесть, что я гинеколог-акушер и работаю в женской консультации, то вряд ли. У меня нет к тебе претензий!
– А у меня есть! – зло бросил Олег. – Почему молчала? Почему не позвонила?
И опять молчали. Оба не знали, что сказать. Свете хотелось плакать, и она кусала губы.
– Хочешь, я сегодня приеду?
– Хочу…
Чуть не вырвалось: «Когда?» Какая разница! Она плохо выглядела – бледная, нечёсаная, в старом, видавшем виды фланелевом халате. Ну и что? Ничего это ровным счётом не меняет! Ей хотелось остаться такой, какая есть, – никакие ухищрения не сделают её красивее.
Света села на диван в гостиной и приготовилась ждать. Таня от бабушки вернётся только завтра, и у неё море времени. Сейчас всё станет понятным, именно сейчас и уже раз и навсегда. Она сидела неподвижно, словно малейшее движение способно что-нибудь испортить. Ожидание не мучало, наоборот, утешало, и она готова была сидеть вечно, лишь бы пришёл.
Он пришёл поздно, она с трудом держалась, боялась вырубиться прямо на диване и не услышать звонок. Олег странно посмотрел на неё и молча потащил в спальню.
– Тебе надо выспаться. До чего себя довела! Еле на ногах стоишь… Глупая!
Света давно не спала так крепко, ни разу не встала посреди ночи, что частенько случалось последнее время – нервы ни к чёрту. Олег обнимал её, и она куда-то провалилась, больше ничего не запомнила. Всё было впервые. Она наконец-то узнала, что такое нежность и необыкновенная лёгкость в груди, когда ничего не мешает дышать: ни боль, ни обиды.
– Проснулась? Не хотел вставать, боялся разбудить. Уже два часа лежу тут, как мышка. Голодный! – Олег потянулся, потом спустил ноги, ещё раз потянулся, медленно встал с кровати и направился на кухню, шлёпая босыми ногами. – Вставай! Пошли поедим что-нибудь?
Света тёрла глаза и вспоминала, что решила сходить в гастроном завтра, дома шаром покати. Плохая она хозяйка, и сейчас он обязательно ей об этом напомнит.
– Свет, так в холодильнике даже яиц нет, – он стал натягивать джинсы. – Я мигом. Далеко магазин?
– За углом… Ключи в дверях, – крикнула Света, и ей стало стыдно и очень приятно, что не упрекнул, ещё и ушёл за продуктами.
Покидать нагретую постель совсем не хотелось, и она куталась в ватное одеяло и чуть было опять не заснула. Не заметила, как пришёл Олег, только услышала, как возится на кухне.
– Олег! Ты что, готовить собрался?! – она куталась в халат, смущённо улыбалась и не знала, куда деть руки, то и дело глубоко засовывала их в карманы и при этом зачем-то втягивала шею в самые плечи.
– Ты на пингвина похожа в этом дурацком халате, – смеялся Олег. – И где ты его только взяла?! У моей бабушки и то краше был, ещё с довоенных времён остался!
Она побежала в спальню. У неё был припрятан импортный, стёганый. Петя дарил на какой-то праздник. Ей бы в голову не пришло отвалить такие деньжищи, и не любила его никогда, неудобный, манерный.
– А так? – Света стояла в розовом халатике, как из зарубежного фильма, и наглаживала его руками. – Так хорошо?
Олег делал вид, что критически разглядывает, морщил лоб, кривил морду, а потом вдруг взял и просто сказал:
– Выходи за меня замуж, гражданка Спиридонова.
Светлана испуганно попятилась назад, впилась в него колючим взглядом.
– Ты ведь пошутил сейчас? Да? Зачем?
– Я не шутил. Я делаю тебе предложение. Дура! И не смей мне реветь! А то в угол поставлю. Хотя нельзя. Ты в положении, – он улыбался добрыми глазами. – И кстати, тот нелепый халат мне нравился больше. В этом ты какая-то не Спиридонова! Ну, так что у нас сегодня на обед? С завтраком явно не заладилось. Вермишель с сосисками! На большее у меня фантазии не хватило. Прости уж начинающего повара!
Потом он вытащил её погулять, и они долго плутали по разным улицам, дошли до Ленинского проспекта.
– Помнишь те белые гладиолусы? Я их вот в этом ларьке купил. Будь они неладны!
Света засмеялась.
– Я сказала, не люблю гладиолусы… Они стояли целую неделю. Мне так было больно смотреть на них! А выбросить рука не поднималась! – она смеялась и не могла остановиться, потом вдруг прижалась к Олегу и стала искать его руку. Раньше бы обязательно одёрнул! Сейчас нет, и она не могла поверить, что такое вообще возможно, ещё и предложение сделал. А она ничего не ответила! Ясно ведь и без слов!
К вечеру Пётр привёз Танечку домой. Светлана была на редкость в хорошем настроении и даже предложила пройти, а не стоять за порогом в ожидании, когда за ним захлопнется дверь. Всё было хорошо до тех пор, пока не завёл разговор об усыновлении.
– Мне сколько раз говорить! Не будет этого! – она опять срывалась на крик. – Раньше тебе не надо было! Что вдруг приспичило?! Я уверена, ты и Таньку против меня настраиваешь, не узнать последнее время!
Пётр Алексеевич с испугом поглядывал в сторону комнаты дочери и по-дурацки прикладывал пальцы к губам, пытаясь всем своим видом показать, что Танечка услышать может.
– Ты мне рот не затыкай! – ей нестерпимо захотелось бросить ему в лицо, что вообще-то она замуж выходит и ребёнка ждёт…
Сдержалась, испугалась сглазить. «Ничего, придёт время!.. Узнает!.. Не пропала без него!» – ликовала Светлана.
Олег опять появился в их доме. На неделе пришла Таня из школы и прямиком на кухню, к холодильнику. Мама на целых три дня наварила кастрюлю каких-то щей, и были они жидкие и безвкусные, не то что у бабушки Аллы. Только разогрела, услышала голоса, один мамин, другой дяди Олега. Она сразу узнала его по голосу – громкий, не то что у папы, тихий и мягкий. От неожиданности руки стали слабые, и суповая тарелка непонятно каким образом выскользнула, ударилась об пол и с грохотом развалилась на три части.
От ужаса за содеянное зажмурила глаза и поняла, что наказания не избежать. Спас Олег. Волшебным способом удалось ему маму успокоить, не заругала, ещё и супу налила, и хлеба нарезала. Только Таню это не порадовало. В коридоре стоял незнакомый чемодан, и она, совсем не имея опыта в таких делах, гадала, что, скорее всего, чемодан Олега, и непонятно, то ли уезжает куда-то, то ли к ним со своими вещами переехал.
А на следующий день мама сама сказала, что теперь он с ними проживать будет и придётся его признать и морды не строить.
Решение переехать к Светлане было единственно правильным – беременная, и жить на два дома сложно. Своим объявил, что жениться надумал, – все дар речи потеряли, не ожидали такого поворота, спрашивали, кто да что. Олег молчал, отнекивался, просил не лезть с дурацкими вопросами, особенно с нравоучениями. Больше всех мать докучала:
– Если ты таким образом решил Юлю окончательно выкинуть из головы, не выход это! Локти потом кусать будешь и счастливее не станешь.
– Нельзя без любви жениться на первой встречной! – настаивал Сергей.
– Вот как раз жениться и надо без любви бешеной, а по уверенности, что надёжную и преданную нашёл!
– Не знаю, что ты там напридумывал?! Сам ведь говорил, что сумасшедшая она!
Олег улыбался в ответ:
– Так я и сейчас от своих слов не отказываюсь. У нас ребёнок будет…
Замолчал, задумался.
– Всё наладится. Не знаю, уверен как-то. У меня к ней теплота появилась. Вроде и симпатичной кажется. Трогательной… Серый, не хочу глубоко копать и ждать чего-то сверхъестественного тоже не хочу. Утопия всё это! Мне рядом человек нужен, а не манекен распрекрасный!
Пётр Алексеевич все разъяснения от Светланы по телефону получил, что Олег теперь у неё жить будет и планы у них самые что ни на есть серьёзные, а Таньку свою как забирал, так и забирать сможет, никто не против. Про своё положение опять промолчала, чуть позже скажет, нечего торопиться.
Заявление подали. Света справку о беременности в ЗАГС принесла, сразу день назначили – уважительная причина. Подгадали, когда Таню на каникулы к бабушке отдадут, и ничего ей не сказали – сложные отношения складывались, не привыкнет никак. Олег Сергея попросил свидетелем быть, Света – уборщицу тётю Зину из консультации, больше некого, не Эльвиру же просить, ещё от зависти лопнет, да и не общались они давненько.
Платье светлое купили по такому случаю и лодочки белые, Олегу рубашку свежую. Совсем перед записью Светка в туалет рванула, выходит, а у неё фата на голове свадебная нахлобучена. Олег растерялся, хотел заставить снять немедленно, заглянул в её глаза, чуть не захлебнулся, промолчал. Неуютно ему стало, такая тоска навалилась, и туча сомнений, не сбежать. Она как почувствовала, вцепилась крепко, и руки трясутся, когда кольцами обменивались.
Потом все в кафе пошли, шампанского выпить, без тостов и пожеланий. Правда, тётя Зина пару раз пыталась что-то невнятное лепетать за счастье молодых, а так в целом и непонятно было, по какому поводу собрались. Серёга мрачный сидел, на друга старался не смотреть, не понимал он его, зачем всё заварил, видно же – не любит. А Света вроде и не сумасшедшая вовсе, может, и с придурью, но ведёт себя скромно и на Олега преданно смотрит. Может, в этом и есть счастье? Кто разберёт?
Таня вернулась и у матери кольцо на руке приметила. Сразу в рёв и в комнату свою побежала прятаться по привычке. Света за ней. Хотела по-хорошему, кричать сил нет, страшный токсикоз, в первый раз такого не было, мутит постоянно, мочи нет. Таня слышать ничего не хочет, смотрит на мать зверюшкой злой и только одно слово твердит:
– Предательница ты! Предательница!
На крик Олег прибежал, с трудом Свету удержал, та уже за ремнём хотела. А Тане ничего не страшно, только ревёт громко и кричит:
– Вы все предатели! Вы плохие! Предатели!
Олега совсем не устраивало то, что творилось у них дома. Старался как мог, и в зоопарк на Горьковскую съездили, и на каток «Кировец» у Нарвских ворот. Дело в том, что все совместные походы приходились на выходные, значит, папу Таня не увидит, а это, видно, уже совсем другая радость. Нельзя сказать, что ей было плохо, но с папой наверняка лучше, и на все старания никакого отклика Олег не находил. Светлане вообще всё безразлично, с тошнотой бы справиться, – Олег рядом, больше ничего и не надо.
– Надо же, как отца любит! Мой бы так меня любил! – переживал Олег и не терял надежды, что щёлкнет что-нибудь в голове у Юльки и пойдёт она на уступки. Иногда такое тепло к Свете испытывал, себя не узнавал, гладил её маленький округлившийся живот и с малышом разговаривал. Попросил Свету в книге специальной по акушерству ребёнка показать, чтобы такому сроку соответствовал. Удивился:
– Господи, так это ещё не пойми что! А я с ним как с полноценным человеком болтаю. Смех да и только!
На Новый год отпустили Танюшу к Петру Алексеевичу – Олег настоял, видел, как ходит темнее тучи и, как про Новый год заговорят, отворачивается и спинка совсем кривая делается. Алла Сергеевна больше всех рада – и не за себя, а за внучку, не узнавала её последнее время: трудно с чужим человеком под одной крышей, когда отец родной есть. Мать Олега под праздник подобрела и, хоть обижена была, что сын на бракосочетание не пригласил, позвала к ним праздновать и сказала, чтобы и Сергея с собой прихватил, а если у того невеста есть, пусть с собой берёт, не стесняется.
Света готовилась к встрече пуще, чем когда с Олегом шла расписываться, волновалась, места себе не находила. Не могла невидимки найти, волосы подколоть, с ног сбилась: «Ну, если Танька взяла! Скорее всего, куклам своим причёски делала».
Заходит в комнату, а на письменном столе листок из альбома по рисованию. На нём неумелой рукой ёлка зелёная нарисована, вся шарами разноцветными украшена, и, видно, осколки от ёлочной игрушки сверху присыпаны, на клей посажены, переливаются. Рядом с ёлкой человечек, мужчина, по всей видимости, и девочка с большими бантами. А внизу ровными красивыми буквами: Мамочка, с Новым годом! Папа и Таня.
Света взяла листок, несколько раз прочитала вслух:
– Мамочка!..
В груди защемило, подкралась вина и разлилась вязкой горечью. Вспомнила, как Петя за Таней приезжал, и она уже в дверях сунула ей коробку с куклой – Олег накануне купил, хотели вместе вручить, сюрприз сделать; так задержался на работе, не застал, расстроился сильно.
31 декабря Олег вернулся с работы только к девяти вечера: в автошколе всем коллективом конец года отмечали. Светка по квартире с выпученными глазами носится:
– Что так поздно?! И не смей на диван плюхаться. Опоздаем!
– На такси поедем… Или ну его?! Гаишники тоже люди. Рука не поднимется в такой день останавливать… Такси полжизни ждать придётся! Каждый год одно и то же!.. Ну что ты такое страдальческое лицо делаешь? Боишься? – всё-таки разлёгся на диване, руки под голову и смеётся. – Не съедят тебя! У меня предки добрые, только сестрица вредная! Ты, если что, внимания не обращай. Только не надо помадой губы красить! Не идёт тебе! Как пугало огородное!
Света насупилась, в ванную побежала помаду стирать. Она и сама знает, что не очень. Опять глупость сделала, купила ненужную вещь, а в магазине попробовала – вроде хорошо. Хотела поярче быть, поэффектней, видно, не её – для этого губы красивые иметь надо. С другой стороны, мог и помягче сказать. Зачем сразу обижать! Ещё и в его записной, в боковом кармашке, фотографию бывшей жены нашла. Красивая, что говорить! Так неприятно стало, хоть волком от безысходности вой. Зачем только полезла?!
– Надулась, что ли? Я же не хотел! Как есть сказал. Ну иди сюда, жалеть буду! – от его смешного выражения лица обида мгновенно улетучилась. Ну и что с того, что некрасивая. Женился, и семья у них настоящая. Многое теперь от неё зависит, в этом она ничуточки не сомневалась. Красивых много, а вот счастливых по пальцам пересчитать.
У родителей Олега было светло и по-домашнему уютно. Серёга заявился и не с кем-нибудь, а со своей мамой, милой маленькой женщиной.
– Прошу прощения, с невестой не сложилось, а маму одну оставлять не захотелось. Она вам и пирогов напекла, и «Наполеон»… Мам, ну доставай!
В квартире царило предновогоднее настроение, кто водочку попивал, кто по хозяйству помогал. Света сначала растерялась, потом освоилась – все простые и без пристального внимания, подходили, поздравляли с бракосочетанием и даже в щёки целовали. Стол хоть и раздвижной, но всех не разместить, просчитались с гостями, пришлось по ходу из комнаты Олега письменный стол тащить. А он такой тяжёлый, с трудом два мужика здоровенных справились, хохот стоял на всю квартиру.
– Олег! Ты с таким столом академиком должен был стать, а не водителем!
У окна нарядная пахучая ёлка, огоньками разноцветными помигивает. У Светы листок из альбома по рисованию перед глазами и слова незатейливые: Мамочка, с Новым годом! Не по себе стало. Телефон в прихожей – она ещё когда раздевалась приметила. Не задумываясь, вышла, оглянулась, вроде нет никого.
Алла Сергеевна подошла сразу. Света никогда ей не звонила и как только номер запомнила?
– Светлана?! Это вы?!
– Я вас с наступающим поздравляю! И Петю… И Танечку целуйте, – протараторила и быстро трубку повесила. Щёки горят, возбуждение непонятное, и неясно, легче стало или ещё труднее.
– Ну что ты тут делаешь? Уже все за стол сели. А родичам ты понравилась вроде. С сестрой ещё не говорил. Ну, если сразу ничего не ляпнула, значит, и ей! Пошли, заговорщица! Кому звонила? – Олег весело подмигнул Светлане и потащил в комнату.
– А вот и молодые!
Кто-то крикнул:
– Горько!
Все как по команде подхватили. Олег сопротивляться:
– Да ну вас! Мы же Новый год отмечать собрались, а не свадьбу гулять.
– Так до Нового года ещё целый час будет! – крикнул подвыпивший отец. – Не в меня ты, сынок! Мать, помнишь, как мы на свадьбе целовались? И просить не надо было. И что за молодые пошли! Молоко, поди, в холодильнике скисло!
Шум, гам! Весёлая компания! Свете неловко, а на душе радость. Хорошо у Олега, и люди кругом дружелюбные, не чувствует себя чужой, как родные все. Сидели допоздна, только к четырём расходиться начали. Такси, как и предполагал Олег, по два часа гости ждали. Мать Олега остаться предложила – отказались, домой поехали, больно уж Света бледная и в туалет не один раз бегала, тошнило весь праздник.
– Бедная! Не все же девять месяцев так мучиться будешь?!
– Не волнуйся! Скоро пройдёт, – Света улыбалась и гладила его по руке.
– Я такая счастливая! Даже словами не описать. Так люблю тебя! Так люблю! – шептала Светлана.
Домой пришли, легли спать, всё вроде хорошо было. Проснулась от сильной боли внизу живота, испугалась. Не зря! Встала до туалета дойти, а по ногам кровь течёт.
– Господи! Неужели выкину!
Сердце остановилось, дышит с трудом…
– Олег! Проснись! Олег! – за живот руками держится, от страха трясётся, в глазах ужас.
Олег ничего не понимает. С трудом соображает. Онемело всё внутри.
– Скорую срочно вызывай! Угроза у меня!
Только в приёмном покое немного в себя пришла. Лежит на каталке, кулаки сжимает, не может согласиться с такой несправедливостью. Она как врач разные случаи знает. У неё всё хорошо будет! Только счастье своё нашла. А что, если бросит её Олег?! Разные мысли в голову лезут… Такого за годы работы насмотрелась!
Целый месяц Светлана провалялась в больнице. Сохранили врачи беременность, справились, и она старалась, все свои жизненные силы собрала и ни разу не отчаялась, верила бесконечно. Олег каждый день заезжал, волновался, спать не мог, кошмары снились и та картинка из книжки по акушерству. Они ближе стали, как ниточка какая связала. Такое пережить! Пётр Алексеевич тоже навещал: то цветы принесёт, то баночку икры чёрной, сочувствовал искренне. Танечке сказали, что мама сильно простудилась и пока к ней никак нельзя. Таня по-детски ничего не поняла, обрадовалась, что с папой подольше поживёт, правда, вставать в школу раньше придётся, так это не беда, даже интересней.
От лежачего образа жизни и каши больничной Света поправилась. Олег на выписке ржал, не мог в себя прийти, ничего из старого не лезло, даже молнию на сапоге порвал, не хотела наверх ползти, хоть ты тресни. А в халате было совсем не заметно, в какую хрюшу превращается.
– Помнишь? Ты ещё откармливать меня собирался! Я и в первую беременность прилично набрала, – по-хорошему ворчала Света.
Дома ещё неделю провалялась, вставать потихоньку начала – боится, чтобы опять такое не повторилось. Так бы всю беременность в лежачем положении и провела, дышать страшно.
Олег уговаривал:
– Ну что ты раскисла?! Врачи же ясно сказали, что всё хорошо. На улице сто лет не была. Ребёнку воздух нужен!
– Я сама врач. Разберусь… Не учи меня!
Олег ласковый, не перечит, себя не узнаёт, только посмеивается. И как она ухитрилась тихой сапой в душу залезть?! Если с Юлькой всё на его слепом обожании держалось, тут по-другому, осознанно, и от этого по-человечески, по-настоящему.
От состояния своего Света не только раздражительной стала, но и невыносимо сентиментальной, по много раз на день Олега дёргала, просила, чтобы клялся всем, чем можно, что никогда не бросит, какую бы раскрасавицу на пути не повстречал. Олег закатывал глаза и клялся. Ну, если так важно, что не уступить? Иногда, конечно, и послать хотелось в самой что ни на есть грубой форме. Держался! Никогда не думал, что от любви женской уставать начнёт. От Светкиной кто хочешь охренеет! Хоть и раздражала его порой, менять бы ничего не захотел. По большому счёту, ведь это то, что он искал, а что к ней особое отношение имел, не отрицал, так ведь всё равно близкая и родная. Сложно всё, не поддаётся объяснению…
Врачи в клинике больничный выписали, в женскую консультацию только как беременная приходит, на очередной осмотр. Непривычно. Сидит в очереди с пузатыми тётками, и врач – её коллега на приёме. Она и сама всё знает, что мотаться! Придёт, выслушает и всё по-своему сделает, сама себе витамины и лекарства разные для сохранения пропишет. С ней никто не спорил: Спиридонова в этом лучше всех шарит, в пору научные труды писать, и другая стала, светится… Были и те, кто втайне завидовал, не понимали, с каких это дел столько счастья привалило.
С дочкой совсем контакт потеряла. Вечно обида у Тани в глазах стоит, плачет частенько, на живот зло поглядывает и ни словечка не скажет, словно и не догадывается ни о чём.
Таня понимала, что скоро сестрёнка или братик родится. Раньше очень хотела, даже мечтала сильно, а сейчас одна неприязнь в душе, и от Олега ещё дальше. Так по-детски и продолжала винить его во всех грехах, даже не радовало, что мама потише стала, и какую-никакую заботу проявляла, и обнять порой норовила. Только не верила она ей: видела, как глаза особым счастьем наполняются, когда дядя Олег с работы возвращался. Боялась – ребёнок родится и заберёт себе всю любовь и заботу, а она так и останется никому не нужная, кроме бабушки и папы. Вот уж точно настоящая Золушка!
Алла Сергеевна переживала, места себе не находила. На собрании в школе учительница попросила задержаться и поделилась своим беспокойством по поводу Танечкиного душевного состояния:
– Она и так у вас девочка непростая… Вы же и сами знаете… А тут последнее время совсем не понять её. В окно уставится, зови не зови, как отключается от реальности. Вчера вдруг ни с того ни с сего заплакала. Я уж думала, горе какое у вас в семье случилось. Говорит, нет, всё хорошо. Спрашиваю: почему плачешь? Молчит, насупится и опять в рёв. Я так понимаю, она и с мамой, и с вами проживает? Маму мы почти никогда здесь не видим. Слухов полно вокруг… Деликатный вопрос… Думала навестить… Это ведь тоже входит в наши обязанности. Так она так испугалась и умолять начала, чтобы не ходила. Учится-то она прекрасно и прилежная. Может, вы мне что-нибудь объясните? Бывает, начнёшь влезать в чью-то жизнь и только навредишь. Она ведь особенная. Сначала думала, может, обижает кто, обзывается. С учениками побеседовала. Нет… Дети девочку вашу любят и даже не замечают, что не такая, как все. Значит, дело в другом. Просто может однажды спрятать всё глубоко-глубоко – никому не видно, а она страдать будет. Знаете, какие детские переживания сильные! На всю жизнь след оставляют. Ой! Вы же сами педагог, ещё и с таким стажем! – молодая учительница покраснела и виновато заулыбалась. – В общем, разобраться надо, что не так. А я здесь, на месте, попробую подход к её проблеме найти.
Алла Сергеевна сама понимает, что всё плохо. В прошлое воскресенье Танюша такой концерт закатила, все вещи свои разбросала, в туалете закрылась и кричит оттуда, что никуда не поедет, а если насильно повезут, так пусть лучше на улицу выгонят или в лес дремучий, за тридевять земель, и бросят на произвол судьбы. Сил нет ни у Петра, ни у Аллы Сергеевны, с ужасом думают, что дальше будет.
Светлана молчит, руку на Таню не поднимает – нельзя нервничать, на маленьком отразиться может, и Олега ничего не радует, придёт уставший, а тут чёрт-те что; головой всё понимает, а, что делать, ума не приложит.
К родителям в гости поехали, Таню с собой взяли. Она как бука на диване весь вечер просидела, ей вопросы задавать – молчит, отворачивается, словно не в себе. Мама Олега приуныла, за сына обидно – опять в историю попал, как жить в такой обстановке? И девчушку жалко, была бы постарше, может, и по няла, что они со всей душой и только добра ей желают.
От полной безысходности решила Светлана по-своему, жёстко поступить. Приехал Пётр за дочкой, как договаривались, на выходные забирать, а она встала гордо, руки в боки, живот огромный вперёд и каменным голосом:
– Никуда не поедет! Хватит! Надоело! С ней по-хорошему, а она ни дня спокойно не может! Концерты закатывает! Вот и пусть дома сидит, коли не ценит ничего.
Таня выскочила в прихожую, на отца страшными глазами сморит:
– Пап, ну скажи ей! Пап! Как же это так!
– И нечего тут защиты ни у кого искать. Быстро пошла в свою комнату.
Таня стоит, с места не сдвинулась, ни на полшажочка.
– Ненавижу тебя! Слышишь! Ненавижу!
От таких страшных слов у Светланы в глазах потемнело. На крик Олег выскочил, смотрит то на одного, то на другого, понимает – что-то ужасное творится.
– Миленький! Олеженька! Ну пожалуйста! Ну отпусти меня к папе! Пожалуйста! – за руку трясёт, плачет, в глаза заглядывает.
– Свет, это что тут опять?! Ты, что ли, её к отцу не отпускаешь? Она же целую неделю ждёт не дождётся. Пусть едет!
Света глаза на Олега вскинула, в них ярость одна. Понимает, погорячилась с Танькой. Только почему он не её сторону принял, дурой выставил? Постояла немного в нерешительности и быстро пошла в спальню за таблетками, спазмы опять какие-то в животе почувствовала, от обиды и бессилия всё.
Весь день с Олегом не разговаривала, ходила гордо, морду воротила. Он тоже особо мириться не лез, но переживал, что, может, и обидел чем, только не права она во всём. Что делать, если такая катавасия у них в доме чуть ли не каждый день?! За собой никакой вины не чувствовал, старался как мог и усыновить мысли приходили, только как это возможно, если отец родной есть, и не просто отец, а любящий всем сердцем. Значит, другой выход искать надо, терпеть надоело, пора действовать. И при первой же возможности попросил Петра Алексеевича пройти на кухню, мужской разговор есть. Светлана хотела возмутиться и пойти вслед за Петей. Олег тихонько отстранил:
– Надо будет, пригласим! И без паники, иди лучше с дочкой пообщайся.
Света даже не успела возразить, но настаивать не стала. Танюша в детской притихла, боится нос высунуть, чует, что-то важное творится. Очень хотелось выйти из укрытия – и к папе на подмогу. Испугалась, поняла – плохо это, не по-дружески. К дверям подойдёт, прислушается: тихо, да и что услышишь, если дядя Олег с папой на кухне заперлись.
Пётр Алексеевич нервничает, всё время воротник рубашки поправляет, который стал ему вдруг тесным и дышать не даёт. Расстегнул верхнюю пуговицу, потом следующую – не помогает, как обручем горло стянуло. Часы деревянные на стенке отстукивали время, вот-вот кукушка выскочит. Он их давно купил, Свете очень нравились.
– Чай будешь? Или что покрепче? У меня малёк «Столичной» припрятан.
– Давайте водку… – робко предложил Пётр.
– Слушай, давай на «ты»?! Что уж тут реверансы друг другу отвешивать… Делать-то что будем? Бунтует Таня, справиться не можем. Меня не принимает. Да и не обязана вроде, насильно мил не будешь. Свете хамит и, главное, страх потеряла. Я-то понимаю, откуда ноги растут – устал ребёнок между вами метаться.
– Так и я пытаюсь убедить Светлану, что не стоит отношения личные на Тане вымещать. Я ведь хочу, чтобы фамилию мою носила и со мной жила. Поймите! Ей же лучше будет…
Пётр посмотрел на Олега и нерешительно добавил:
– У вас скоро жизнь изменится… Ребёнок, заботы… Танечке ещё труднее будет… Не знаю, что делать.
Олег заходил по крошечной кухне. Пётр Алексеевич непроизвольно голову поворачивает то в одну сторону, то в другую, боится Олега из виду потерять, встал…
– Да сиди уже! А что Света?
– Светлана против. Против – и всё тут! На принцип идёт…
– Свет! Иди сюда… – Олег бесцеремонно прервал Петра Алексеевича.
Звать долго не пришлось, она стояла практически под дверью, как знала, что без неё не обойдётся.
– И Таню зови!
– Зачем Таню?
Светлана поглядывала на Петю: «Жизнь испоганил, ещё и смуту вносит! Где это видано – идти на поводу у глупой девчонки. Так неизвестно до чего докатиться можно. Лупила, как шёлковая ходила!»
– Таня! – громко позвала дочку, прислонилась боком к стенке и затихла, спорить с Олегом она не привыкла. Пусть делают, что в голову взбредёт, ей не до этого.
Таня села за стол рядом с отцом, прилежно сложила руки и, затаив дыхание, уставилась на Олега. Она точно определила, что именно от него всё зависит и он, несомненно, главный в их компании. Ну как директор школы.
Пётр от волнения положил руку на её плечо, потом отдёрнул, чтобы это не выглядело как давление на ребёнка и лишний раз не раздражало Светлану.
– Таня, – Олег выступил мировым судьёй, и всё выглядело по-взрослому серьёзно, – ты хочешь с папой жить или с нами остаться?
Таня в нерешительности заёрзала на стуле, ей очень не хотелось обижать маму, но надо говорить правду, как учила бабушка, порой самую горькую. И она, совсем как большая, решительно кивнула головой, ясно и чётко сказала:
– Я хочу жить с папой! И фамилию хочу папину носить!
Света молчала, ей не было обидно или горько, вдруг показалось, что Таня очень похожа на неё. И почему она раньше этого не замечала?! Она видела её словно в первый раз, разглядывала и пыталась понять, что сделала не так, откуда между ними такая бездна непонимания и нелюбви и как с этим жить дальше. Наступила тишина, которую нарушила кукушка: вдруг выскочила из деревянного домика и несколько раз прокуковала. Олег невольно засмеялся.
– Да… Интересная ситуация. И как надо поступить? – Олег явно обращался к Светлане.
Та пожала плечами. Выглядело это очень печально, и Петру стало её невыносимо жаль. Он не хотел, чтобы кому-нибудь стало больно в такой сложной ситуации, и переживал, что заварил всю эту кашу, но так получилось, и дороги назад нет, тем более и Танюша выразила своё желание жить с ним. С фамилией, конечно, удивила! Вот сообразительная, сама всё подметила и, надо же, даже мать не испугалась, не в него, смелая.
Олег приобнял сникшую Светлану.
– Надо отпустить. Другого выхода я не вижу. Так всем лучше будет.
Она кивнула, говорить не могла, как разучилась.
Танюша вскочила, побежала в гостиную, схватила стул и со страшным грохотом поволокла в прихожую, залезла на него, никто и глазом не успел моргнуть. Следом выбежал Пётр Алексеевич, за ним Олег со Светланой. Тане не хватало роста, она становилась на цыпочки и пыталась дотянуться до дверцы антресолей, ничего не получалось. Света молча наблюдала эту картину и машинально ухватилась за Олега, словно искала защиты.
– Пап, ну помоги!
Пётр достал чемодан.
Света не выдержала:
– Вот так сразу?! Сегодня?
Олег крепко обнимал её, как бы говоря – я здесь, я с тобой, так надо…
Собрали быстро. Участвовали все. Больше всех суетилась радостная Таня. Она, довольная, стояла в коридоре, прижимая плюшевого медведя.
– Шарф завяжи получше! Ветер на улице… – Света делала вид, что ничего не случилось.
Таня подошла, прижалась к маминому животу, и ей показалось, что кто-то легонько толкнул её. Она от удивления вскинула глаза, Света попыталась улыбнуться и машинально гладила и гладила её по голове.
– Пошли, – Олег накинул куртку. – Провожу до машины. Такси давно стоит.
Они ехали в Автово, счастливая Таня гордо сидела рядом с отцом и чувствовала себя победителем, но было немного грустно.
– Пап, мы же будем в гости к маме ездить? Я теперь могу к ним иногда на выходные приезжать. А дядя Олег хороший! И мама хорошая! Правда?
– Правда, Танюш.
В машине было слишком тепло, и Пете хотелось дремать. Монотонно мелькали фонари на длинных ножках, на проспекте Стачек горели редкие витрины гастрономов, фотоателье, ресторанов…
– Надо всё обдумать… Собрать документы… Школу поменять поближе… С пропиской что-то решать…
Он представлял, какой сюрприз устроят бабушке. Было легко и страшно, но больше легко, и он впервые твёрдо решил ничего не бояться. Теперь он бесконечно счастлив. Почему-то вспомнил Лютика. Как она? Мама давно ничего не рассказывала. Он слышал иногда, как они болтают по телефону. Раньше докладывала, а теперь молчит – не хочет делать больно и, скорее всего, поняла, что их дороги окончательно разошлись. Он и сам это давно понял, но память неумолимо возвращала назад. И когда шёл по Невскому, обязательно смотрел в сторону своего дома на канале Грибоедова. Подойти ближе не решался – незачем. Порой ему казалось, что это именно она стоит на противоположной стороне Невского в ожидании зелёного света. В нерешительности замедлял шаг, останавливался, потом долго ругал себя, называл трусом и старался поскорее выкинуть из головы все фантазии, понимая, что в мужском одиночестве чего только не примерещится. Толик советовал позвонить самому: прошло время, и, зная Летицию, зла, скорее всего, она не держит, и неплохо бы наладить нормальные человеческие отношения. А то, что они сойдутся, Анатолий не верил, только удивлялся, что уже столько лет Летиция не подаёт на развод. Был уверен – иметь какой-то расчёт было не в правилах этой честной и благородной женщины. Ещё он краем уха слышал, что у неё кто-то есть, вроде солидный мужик, профессор из Москвы. Пете ничего не сказал – и так страдает, дурак, и мучается.
С Михаилом Летиция познакомилась год назад, когда ездила на конференцию в Москву.
Москву она любила и хорошо знала, вся война там прошла, и не потому, что бежали из блокадного города, – отца как толкового хирурга-кардиолога перед самой войной определили в столицу, значит, там был нужней. Он, как и любой честный человек, рвался на фронт. Не сложилось. Летиция долго не могла привыкнуть ни к новому городу, ни к новой школе, да и Москву было не узнать, особенно центр: в небо запускали аэростаты, и они зловеще парили над городом, проводили маскировку важных зданий, купола соборов перекрасили в чёрный цвет, зачехлили рубиновые звёзды на башнях Кремля. Особенно испугалась, когда началась первая бомбардировка и на город полетели зажигательные бомбы. Потом бомбили и бомбили почти каждую ночь, приходилось спасаться в бомбоубежищах. Страшно было выходить после очередного обстрела, казалось, от города ничего больше не осталось. Когда вернулась в Ленинград, многих не досчиталась и ещё долго от ужаса вскакивала по ночам: снился вой сирены. Она подбегала к окну и удивлялась, почему окна в соседнем доме не заклеены, и вдруг отчётливо понимала, что война давно закончилась, но страх уходил медленно, пока не потерялся окончательно в радостях новой мирной жизни.
Летиция была приглашена на домашний банкет по случаю защиты докторской к её давней знакомой, коллеге, сотруднице Третьяковской галереи. Михаил был в числе приглашённых, и их усадили рядом – не исключено, что хозяева имели дальний расчёт познакомить с кем-нибудь одинокого, всеми любимого друга семьи, и лучше кандидатуру, чем Летиция, придумать было сложно.
Михаил Леонидович – математик, доктор наук. Преподавал в университете. Вдовец, видный мужчина. Ни о чём таком она в тот вечер и подумать не смела, давно предопределив, что эта часть человеческого бытия ею уже однажды пройдена. Михаил оказался не только хорошим математиком, но и отличным собеседником, при этом прекрасно разбирался в искусстве, особенно в русском. Его любимым художником был Петров-Водкин, и они сошлись во мнении, что он – целая эпоха в истории русской советской живописи, искренний и неподражаемый символист. Потом был Большой театр с балетом «Лебединое озеро», прогулки по старому Арбату и Кутузовскому проспекту, крепкий кофе и котлета по-киевски в ресторане «Прага». Его общество было приятным, и казалось, никаких попыток на сближение он не предпринимает, всё на уровне чудесного времяпрепровождения.
Она сообщала о своём очередном приезде, и он составлял культурную программу, учитывая все пристрастия Летиции. Михаил приходил на встречу с букетом цветов и провожал её на Ленинградском вокзале с обязательной красивой коробкой шоколадных конфет. Дожидался, пока поезд тронется, шёл следом и долго махал рукой, а ей становилось немного стыдно перед попутчиками – не девочка ведь такие сантименты разводить. Звонил крайне редко, скорее всего, от нежелания казаться назойливым. Пару раз приезжал в Питер, и они подолгу бродили по городу, посещали театры, сидели в кафе.
К себе никогда не звала и не понимала до конца, что между ними – дружба или что-то большее. Михаил Леонидович каждый раз галантно целовал руку на прощание и уходил, как ей казалось, немного грустным, будто что-то оставалось недосказанным. Их объединяло отсутствие детей и глубокая рана утраты, только для Миши – невосполнимая, а для Лютика – всегда полная болезненной памяти и смутной тревоги, что до конца так и не оправилась и всё так же любит Петю.
В начале мая неожиданно позвонил, сказал, что приехал в Ленинград на один день и по очень важному поводу. Они встретились у памятника Пушкину на площади Искусств. Михаил сидел на скамейке, о чём-то думал, уставившись на свои ботинки, в руках – нежный букетик ландышей. Выглядело это трогательно и по-доброму, и Летиция улыбнулась.
Михаил не заметил, как она подошла, и вконец растерялся, будто его застукали за чем-то непозволительным.
– Это вам! Мои любимые, не могу пройти мимо. Купил у метро. Куда пойдём?
Она не могла понять, что с ним происходит. Всегда сдержанный, наполненный человек вдруг стал нерешительным, как лишился стержня, на котором держалось всё его существо. Это напомнило ей Петю, тот точно так же в сложные моменты, когда надо принимать одно-единственное решение, расплывался, отдавался судьбе и тихо плыл по течению, не зная сам, куда это приведёт. У Пети, как у любого человека, всегда был выбор, но он не выбирал, за него выбирал случай и делал его своим заложником. Сравнение было совсем не в пользу Михаила, и это мгновенно опустило её на землю. Они сидели за столиком в «Метрополе», и он так и не решался заговорить о чём-то существенном. Летиция ждала. Она, конечно, могла бы поддержать его и рассказать, например, о готовящихся экспозициях в Русском музее… Да мало ли тем! Не хотелось, и лишь отвечала на его донельзя банальные вопросы.
– Честно говоря, я не думал, что это будет так трудно, – Михаил вертел в руках чайную ложку, словно пытался внимательно разглядеть её со всех сторон. – Выходите за меня замуж…
Он хотел ещё что-то сказать, но передумал, странно улыбнулся, словно пошутил.
Летиция вдруг увидела свои руки и впервые заметила, как отчётливо проступает каждая голубая венка: «Может, похудела, или это возрастное?»
Она быстро спрятала их на коленях. Надо отвечать, а что – не понимала, настолько было всё неожиданно. То, что он хочет объясниться, она чувствовала давно, но не предполагала, что это будет касаться брака. В том возрасте, в котором находился Михаил, заводить семью – не самое простое дело, тем более когда давно привык жить один. И было понятно, что прежде, чем озвучить своё предложение, он долго и мучительно всё обдумал, и это далеко не сиюминутный порыв.
– Ты не ответила, – он впервые решился обратиться к Летиции на «ты».
Их отношения всегда казались ей несколько неестественными. Симпатия была, а чего-то главного не хватало. Чрезмерная правильность и их вечное выканье лишь подчёркивали это. Ну смешно же думать, что он делает ей предложение лишь из страха на старости лет остаться одному. Глупость какая! С другой стороны, в этом есть своя логика, ей тоже не сегодня-завтра стукнет полтинник, и Михаил – отличная партия. А Петя? Господи, а Петя-то тут при чём?! Петя!
Михаил смотрел на неё, вымучивая улыбку, не выпуская ложку из рук, она его явно успокаивала.
– Давай начистоту! Тебя что-то смущает? Скорее всего, ты не понимаешь меня? Я и сам не до конца всё понимаю. Я скажу как есть… Мне просто показалось, что ты, пожалуй, единственная женщина, которую я бы смог вновь полюбить. После смерти моей супруги я был уверен, что это невозможно. Я закоренелый однолюб, и в этом у меня никогда не было никаких сомнений. Я прошу тебя подумать и дать мне ответ. Ну, в общем, это всё, что я хотел сообщить… И ради чего, собственно говоря, приехал.
Летиция медленно перебирала свою жемчужную нитку на шее, смотрела куда-то вдаль и почему-то была совершенно спокойна.
– Тебе идёт жемчуг…
– Да?
«Петру тоже нравился», – подумала Летиция.
– Это мамин… – она сказала это вдруг с такой печалью и неподдельной грустью, что Михаилу стало не по себе, и он решил, что, наверно, поторопился и его приезд выглядит по меньшей мере глупо. Вот так взял и огорошил! Надо было как-то по-другому, но как? Он не знал, вернее, забыл, как это делается. Однолюб! И на что он рассчитывал? Что умная, самостоятельная женщина вот так вот вдруг, без оглядки примет его предложение?!
С Садовой улицы доносились железный скрежет останавливающегося трамвая и редкие сигналы автомобилей, полуденное солнце медленно опускалось над городом, и его необыкновенно мягкий жёлтый свет, проходя через окна, отражался в хрустальных подвесках люстры.
– У меня скоро поезд… Проводишь меня?
Они медленно шли по Невскому в сторону Московского вокзала, каждый думал о своём. Лишь на пешеходных переходах Михаил нежно брал её под руку и сразу отпускал, когда они вновь оказывались на безопасном тротуаре. Он бы ни за что не отпустил её руку, если бы хоть немного чувствовал её. Летиция словно ушла в себя, и он старался изо всех сил прислушаться к тому, что творится у неё в душе, и не беспокоил пустыми разговорами. Казалось, город созвучен с их настроением и тихо напевает свою мелодию, которую могли услышать только они, а для кого-то, скорее всего, она могла быть совсем другая.
– Я знаю, ты очень привязана к Ленинграду. Смогла бы переехать в Москву?
Вдруг промелькнула мысль, что Летиции будет мучительно трудно покидать этот город, который подходил и всецело принадлежал ей, словно она своей большой любовью и преданностью однажды сумела растопить холод гранитных набережных. Михаил любил Ленинград, но особой любовью, как коренной москвич. Для него это был музей под отрытым небом, порой не очень дружелюбный, и ему часто казалось, что Питер всем своим видом и величием хочет показать, что с ним не так-то просто договориться и он должен получить что-то взамен: терпение, смирение, почитание. Михаил не смог бы с ним ужиться: не хватало широких улиц и проспектов Москвы, её суетливости и излишней торопливости. Его родной город ничего не требовал и был намного великодушней, с игривым лёгким нравом, куда потихоньку любыми путями съезжался напористый люд со всей России.
Времени на долгое прощание не оставалось. Михаил Леонидович всё так же галантно поцеловал её руку, потом не выдержал и крепко обнял, как родного, очень близкого человека, и запрыгнул в вагон.
Летиция не стала ждать, пока поезд тронется, и медленно шла по перрону в противоположную от Москвы сторону. Она была уверена: он смотрит ей вслед, но сил оборачиваться не было: «Какая я глупая! Мне надо было сразу сказать да, и всё бы встало на свои места. Что я жду? Зачем терзаю себя и отказываюсь жить полной жизнью?»
Ей хотелось, чтобы Михаил оказался рядом и опять обнимал, как несколько минут назад. Но это уже было невозможно, поезд набирал скорость и, скорее всего, уже скрылся из виду.
Троллейбус гордо, с достоинством катил по Невскому, чётко выполняя предписания и поставленную перед ним важную миссию. Казалось, он живёт отдельной жизнью и совсем не зависит от воли уставшего за день водителя в потёртой кожаной фуражке. Летиция скользила взглядом по жёлтым окнам, вглядывалась в небо, искала звёзды, которых было совсем не разглядеть в сумеречном небе: «Завтра будет дождь, не иначе…»
Букетик ландышей потерял свою свежесть, и она разглядывала его с грустью, не понимая, что с ним теперь делать, впору выбрасывать. Недолго думая, открыла сумочку и бережно положила в боковой кармашек, стараясь не повредить ни один тонкий стебелёк с кистью поникших белых цветочков. Вспомнила, как раньше сохраняла на память любую полюбившуюся веточку – прокладывала тонкой пергаментной бумагой и засовывала в первую подвернувшуюся папину толстую учёную книгу. Наверно, всё так и осталось храниться в его библиотеке, стоит только поискать. Захлестнуло невыносимое одиночество. Оно давно следовало за ней по пятам, и Летиция спасалась, насколько хватало сил, погружаясь в работу, театры, книги… У неё неплохо получалось, и она почти научилась прятаться от одиночества и заодно от самой себя. Никогда не забудет, как отец запрещал плакать по матери: «Не дай себе утонуть в печали! Маму не вернуть».
Как ему удавалось переносить такую горькую утрату, ещё и на склоне лет, когда ничто не может заменить женщину, которая прошла всю жизнь рядом, разделяя радости и тревоги? Он был глубоко верным человеком, и Летиция всегда знала: маму он любил больше всего и всех на свете, больше своего призвания, больше её, своей единственной дочери, пусть это и совсем разные чувства. Если бы не мама, он бы прожил ещё. Скорее всего, не захотел.
Троллейбус подкатил к Дому книги и, кряхтя, остановился. Немного похолодало, и она, застёгивая на ходу вязанный жакет, побежала через переход к Казанскому собору. В квартире стояла тишина, к которой она никак не могла привыкнуть. Иногда ощущала её особенно остро, понимая, что за этой тишиной скрывается пустота. Пустота была несговорчива и нагло выглядывала из каждого знакомого уголка, предчувствуя свою окончательную победу. Объединившись с одиночеством, они бесстыдно праздновали свой триумф, и ей казалось, что теперь они и есть настоящие хозяева старой квартиры на канале Грибоедова с видом на Банковский мостик.
Летиция растерянно ходила по квартире, пыталась взять себя в руки, но сейчас это казалось почти невозможным. Слёз не было, только отчаянное желание вырваться из замкнутого круга сомнений и страхов. Она уже больше десяти дней не созванивалась с Аллой Сергеевной. Обычно та звонила сама – Летиция не решалась, это выглядело бы заинтересованно, тем более теперь, когда там постоянно проживает Таня и, скорее всего, Алле Сергеевне просто не до неё. Иногда сильно раскаивалась, что не смога понять Петю и не дала ему ни единого шанса. Так разве такое можно понять?! И неизвестно, что бы это решило…
Вдруг стало совсем неспокойно, захотелось поскорее дожить до утра, отпроситься с работы и укатить первым поездом в Москву, к Михаилу. Приехать и просто сказать, что она решилась и с радостью исчезнет из этого города раз и навсегда. Это было бы абсолютно правильно. В любом случае, надо лечь спать и обо всём подумать завтра, спокойно и без эмоций.
Рано утром позвонил Михаил.
– Не мог заснуть всю ночь… Обычно сплю в поезде как убитый… Ты как?
– Хорошо, – Летиция спросонья чуть не начала рассказывать, как ей вчера захотелось всё бросить и приехать, но не стала. Она ещё ничего не в силах понять и ни к чему не готова. Надо совсем немного времени, и придёт осознание, что однажды необходимо изменить всё, к чему ты привык и что было так дорого. Пора прощаться с тем, что безжалостно возвращает в прошлое.
«Петя, Петя! Что же ты наделал… Такую кашу заварил!» – причитала Летиция, собираясь на работу и застёгивая на шее мамину жемчужную ниточку.
Жизнь Петра Алексеевича наконец-то наполнилась смыслом, и теперь именно он полностью отвечал за Танечку. Эта постоянная борьба против своего бесправного положения закончилась. Он и выглядеть стал гораздо лучше – ушли бесконечные мотания и страх очередного недовольства со стороны Светы. Он теперь официальный отец.
С фамилией и переводом в другую школу решили повременить – Алла Сергеевна настояла. И так для ребёнка большая нагрузка, столько перемен! Таня частенько приезжала к маме и даже встречала её из роддома вместе с папой. Пётр волновался не меньше Олега, вспомнил себя, когда почти восемь лет назад вот так же топтался, не находя места, в ожидании младенца.
Олег был не похож на себя – бледный и уставший, словно не спал последние дни. Светлана Спиридонова, напротив, выглядела отлично и олицетворяла само счастье и уверенность в завтрашнем дне. Такую Свету Пётр Алексеевич никогда не знал, но было совсем не обидно – давно понял, что не смог бы полюбить эту женщину, не для него она создана. Это жизнь, сама не ведая, связала их крепким узлом и, наверно, никогда уже не отпустит. Судьба!
Петру было удивительно, как в Светлане всё разом изменилось и что вполне цивилизованно всё приняла. Им больше нечего делить, да и Олег поступил как настоящий мужик, не каждый на такое способен. Пётр был беспредельно благодарен Олегу, и казалось, он обрёл друга, который находил ему оправдание и считался с его нерешительностью и слабостью, этакое великодушие. Но это ничуть не задевало Петину гордость, а наоборот, поддерживало и придавало сил.
Алла Сергеевна тоже не осталась в стороне и передала маленький свёрток, перевязанный голубой ленточкой, с двумя парами маленьких носочков, естественно, из собачей шерсти, на вырост. Потом все поехали на Ветеранов, где вовсю суетились мать и сестра Олега. Сестра в итоге смирилась и поверила, что у брата наконец-то всё правильно, хотя и были поначалу всяческие сомнения, уж больно на этот раз всё складно и быстро получилось. Бывает же такое!
Подтянулся друг Серый и долго с удивлением разглядывал новорождённого крепыша:
– Вот так – бац! И растёт сын… Даже завидно!
– А ты чаще в автобусе приглядывайся, – смеялся от души Олег. – Может, и встретишь ту единственную, которую забыть не сможешь. Дело за малым!
Таня всем в классе объявила, что родился у неё брат Андрейка. Нашлись те, кто засомневался: «Какой ещё брат, коли отцы разные!» Таня дулась и упрямо повторяла: «Брат!» Самый что ни на есть родной и очень крошечный, и она его сильно любит.
Бабки у дома на скамейке, как водится, сплетничали и недоумевали: «До чего народ дошёл! От одного родила, теперь от другого! Танечку из дома выгнали… Мать родная от ребёнка отказалась… Где это видано!.. Ещё и в гости друг к другу шляются… Совсем стыд потеряли! Что творится!»
Май выдался тёплым и напоминал настоящее лето, если бы не совсем молодая зелень с ранним цветением, которая с безудержной силой окутывала город, внося всё новые и новые краски в свою живописную палитру. После уроков Таня с одноклассницами скакала на сухом графитовом асфальте по расчерченным мелом классикам, и её никак было не оторвать от этого весёлого занятия, которого каждый год с наступлением тепла ждут все девчонки Советского Союза.
Алла Сергеевна терпеливо ждала в сторонке на деревянной лавочке, порой доставала спицы и осваивала новое модное плетение косичкой. Особой рукодельницей никогда не была, но вязание всерьёз увлекло. Она называла его «старушечьим счастьем» и радовалась, что есть для кого стараться, и, помимо носков, нацелилась связать всем по тёплому свитеру, ну или хотя бы по жилетке.
Света катила коляску с Андрейкой в сторону школы, зная, что у дочки вот-вот закончится последний урок и неплохо бы повидаться. Таня, едва заметив её, понеслась навстречу с криком «мамааа!», быстро поцеловала и полезла в коляску взглянуть на розовые хомячьи щёчки брата.
– Ну куда ты к нему с грязными руками! Вон посмотри, вся перепачкалась! – совсем не по-злому ворчала Светлана, пристраиваясь поближе к Алле Сергеевне. Солнце припекало, и она лениво стягивала лёгкую кофточку, млела и щурилась от яркого света.
– Поаккуратней надо! Погода сейчас самая обманчивая. Жарко-жарко, а нет-нет – и ветерок холодный. Справляешься хоть с малышом?
– Вроде да… Так Андрей ест да спит, никаких забот! А молока, как и в первый раз, нет! Что только ни делала… И сцеживала, и ем всё подряд.
Андрей недовольно закряхтел, всем своим видом показывая, что его что-то не устраивает.
Света заулыбалась и засунула ему в рот едва не выпавшую соску.
– Как потеряет свою дудку, сразу в крик. Если голодный, ни секунды ждать не желает. Такую сирену включит! Вылитый папаша. Требовательный!.. Таня спокойная была… Скоро каникулы… Уже надумали, куда поедете? Я вот, может, в Стрельну на лето. Олег в порядок решил всё привести, дом-то совсем развалился… Но я с радостью, ребёнок целый день на воздухе находиться сможет. Сил нет таскать коляску вниз-вверх. Может, и вы с Танечкой приедете? Места всем хватит.
Светлана заботливо поправляла байковое одеяльце и наблюдала, как Таня смешно прыгает через скакалку под визг неугомонных подружек.
– Шустрая. По-моему, и спинка как-то ровней стала… Заметили? Мне вот иногда не по себе, что вдали растёт. Может, привыкну? Хоть скучает по мне? – вдруг неожиданно спросила Света.
Алла Сергеевна удивлённо вскинула глаза.
– Ты же мать родная! Конечно, скучает!
Она как-то в один день взяла и приняла Свету, обид не осталось. Наверно, чем старше, тем меньше на это сил хватает, вечно всех оправдываешь, во всём корни истинные видишь. Сына жалко, жизнь себе поломал. Все ошибаются, вот однажды и её Петенька заблудился. А Свету она больше не винила, никто не неволил, не смог сын устоять перед соблазном. Вроде и примера никто в семье не подавал… Не смог до конца оценить, какое счастье ему на пути встретилось, не сберёг Летицию. Скорее всего, так один на всю жизнь и останется. Вот такой ценой немалой Танечку заслужил… Поди разбери теперь, плохо это или хорошо?!
Михаил звонил Летиции каждый день, ждал ответа, ждал и боялся. Они говорили обо всём, только не о самом главном. В середине июня, тоскуя и устав от неопределённости, решил, что так дело не пойдёт. Летиция тонкая, особенная, никогда не сделает первого шага, и, скорее всего, именно он невольно даёт ей право усомниться в его окончательном желании быть вместе. Вновь мечталось, чтобы кто-то встречал дома, варил борщи, просыпался рядом, дышал, пел, шуршал по паркету мягкими тапочками. А он каждый день будет приходить с цветами и дарить их, с нежностью заглядывая в глаза близкому, родному человеку… Порой был абсолютно уверен, что они нужны друг другу. Может, и больше – необходимы!
Это была ещё не любовь. Скорее всего, надежда полюбить или хотя бы заново испытать нечто подобное, пусть даже и простую человеческую привязанность. Но присутствовало и сопротивление, и навязчивая потребность расценить происходящее как кратковременную слабость. И от такой категоричности становилось не по себе. Это было не что иное, как желание выстроить защиту от любой возможности снова пережить потерю или разочарование.
Михаил мучительно понимал, что будет слишком сложно пойти даже на незначительные изменения в своей устоявшейся жизни, которую он сравнивал с застоялым болотцем. Нет, он не был равнодушен к женскому полу и часто шёл на некие отношения. Только это была лишь физическая близость с одной женщиной, до тех пор пока той не надоедала бессмысленная трата времени, и вскоре невольно случалась новая. Летиции удалось разбудить в нём остатки прежнего человека, в существование которого он давно уже не верил, и глупо растерялся. Они были из одной материи, с одними взглядами на жизнь. Его всегда восхищали женщины с ярко выраженной индивидуальностью и нестандартной внешностью. Он находил Летицию крайне привлекательной, наполненной эстетикой и огромным уважением к себе. «Была бы она посмелей!» – не раз с горечью восклицал Михаил Леонидович и ненавидел своё устоявшееся мнение, что дважды любить не дано, во всяком случае, такому упёртому идеалисту, как он. И однажды в тёплый июньский вечер, когда пушились тополя и пух разлетался по всей Москве, Михаил взял и решился.
– Я не приму никаких отказов! Летиция, мы едем в Ригу. В эти выходные. Я уже договорился с другом. У него прекрасная дача в Юрмале… Тебе он очень понравится, весёлый балагур и интеллектуал. Есть утренний вылет из Ленинграда. Я прилечу на час раньше и буду ждать тебя в аэропорту. Сначала узкие улочки старой Риги, потом к морю… Вернёшься в понедельник первым рейсом. Так что осталось только взять билеты… Ну, что ты молчишь?
Михаил слышал её дыхание и понимал: она вконец потерялась и лихорадочно пытается осознать, что кроется за всем этим и что нужно отвечать в подобных случаях.
– Не молчи, – его голос звучал твёрдо, и в нём впервые не было и оттенка сомнений. Он не предлагал, и это был не вариант на рассмотрение. Это была данность, которую надо было просто принять.
– Так сразу? Неожиданно?! Я не знаю, – Лютик подбирала слова, они казались ей абсолютно нелепыми, и она замолчала, словно обиделась сама на себя.
– Нет, дорогая. Совсем не сразу. Я слишком долго ждал… Так что ничего не придумывай.
Потом ловко перевёл разговор на другую тему, что-то рассказывал, Летиция молчала, слушала, иногда произносила дурацкое «ага», словно впала в детство, пытаясь представить, как будет выглядеть её поездка с Михаилом, и невольно покраснела: «Превосходная новость перед сном!»
Летиция не могла успокоиться, прокручивала всевозможные варианты, и они каждый раз сходились на одном – она взрослая женщина и способна сама принимать решение без какого-либо давления, и надо было настоять, что необходимо подумать, а не молча согласиться. Почему она так злится? Ей нравился Михаил, и не просто нравился, это было некое увлечение с ворохом непривычных ощущений, и она каждый день ждала звонка из Москвы.
Летиция слышала его голос и вдруг неожиданно замирала, если он становился чуть ниже, и короткая фраза или даже слово вызывало у неё сильное желание близости. Казалось, всё давно позабыто и она понятия не имеет, как это делается, и ещё больше удивлялась своему волнению, которое охватывало с невероятной силой, и ей становилось стыдно. Родители не были строгими, но разговоры на подобные темы не велись – деликатность присутствовала во всём. Она с детства считала себя чересчур стеснительной и этим повторяла отца, и так и не избавилась от неловкости разглядывать своё обнажённое тело, тем более осознавать, как ему хочется тепла и ласки.
Летиция откинула одеяло, торопливо сунула ноги в домашние тапочки и крадучись направилась в гостиную, где с непонятно каких времён прижилось массивное зеркало в деревянной резной раме. Оно потускнело, местами покрылось какими-то тёмными пятнами и напоминало вход в неведомый мир её воображения и тайных детских страхов. А всё оттого, что одна мамина знакомая однажды изрекла: «Хранить в доме старинные зеркала не есть хорошая идея!» С тех пор маленькая Летиция, превозмогая тревогу, невольно заглядывала в его мутную поверхность, тут же отворачивалась, закрывала глаза руками, стараясь сопротивляться неведомой силе, которой, по её мнению, старое зеркало несомненно обладало. С возрастом всё прошло, но это зеркало она так и не полюбила и предпочитала современное в прихожей. Сейчас ей захотелось подойти именно к нему в надежде получить некую важную информацию.
«Значит, ничего не меняется! Я всё так же втайне верю во всякую чушь!» – Летиция вглядывалась, рассматривая себя, и даже чувствовала что-то неуловимое, оно вроде было совсем рядом, но ухватиться за него не получалось, и всё куда-то ускользало, не давая ответа.
Природа, как и положено, не испортила её нерожавшее тело, и оно выглядело не по годам подтянутым, а вот глаза стали совсем другие – уставшие. Она узнавала и не узнавала себя, словно однажды позабыла и с трудом пыталась вспомнить прежнюю. Сейчас она нравилась себе больше, но всегда понимала, что не похожа на многих и далеко не красавица в общепринятом понимании. Не нравились нос с лёгкой горбинкой, несколько тонкие губы и впалые щёки, отчего тёмно-карие глаза казались огромными, и лёгкая тень под ними усиливала сходство с библейскими образами Шагала.
– Ты была бы прекрасной натурщицей, жаль, на подобную тематику почти никто из современников не пишет, – сетовали коллеги-искусствоведы, истинные ценители прекрасного и настоящего, как они безоговорочно воспринимали себя, считая, что для многих вход в мир истинного закрыт и это есть дар, а не профессия.
Лютик дотронулась до губ, потом медленно спустилась по шее к груди и дальше…
Уже наступила пятница, а потом суббота… И в её жизни всё перевернётся. Ещё один шанс начать всё сначала. Ещё одна попытка стать счастливой. Только с годами она поняла, что счастье – это не работа и не учёные степени, не уважение и признание, это нечто другое.
Опять в голове маячил Петя, и она считала, что, скорее всего, в ней говорит странное чувство – постоянно болеть за него. Однажды она безропотно приняла его, как подброшенного кукушонка, не пытаясь разобраться, кто он, и взращивала, позволяя мнить себя главным, каковым на самом деле он никогда не являлся. Она незримо направляла его по жизни и была твёрдо убеждена, что, лишившись её опоры, он заблудится, растеряется, погибнет.
Во всём, что случилось, была и её вина, и она совсем недавно начала это ясно осознавать. Сама, не ведая, просто-напросто лишила любимого мужчину самостоятельности, установила свои каноны и принципы. Нельзя было видеть в союзе с ним лишь чудесную модель правильной спокойной семейной жизни. Дав ему много, она не дала самого важного. Она не дала ему ощущения присутствия женщины, страстной, желанной, и не поняла, что вокруг лишь некая иллюзия благополучия и счастья. И дело было даже не в том, что у них не случились дети. Вечные сглаживание, умалчивание, замена одних понятий другими привели к тому, что произошло.
Когда не способен действовать мужчина, его заменяет сильная женщина. Если оба оказались недальновидны, наивны и слабы, всё рушится, как карточный домик. Удивительно просто, раз – и ничего не осталось!
Летиция не выспалась, впопыхах собиралась на работу и уже на лестнице заметила, что впервые забыла надеть жемчужную ниточку. Хотела вернуться, но передумала – времени совсем не оставалось, и так опоздает, ещё и забежать в кассы «Аэрофлота», купить билет, и не мешало бы после работы сделать маникюр.
Народу в кассах было полно, и она расценила это как дурной знак, разнервничалась, всё время поглядывала на часы и машинально искала на шее забытый жемчуг. На работе началась странная тревога, в груди что-то ныло и сжималось как предчувствие чего-то нехорошего: «Ну что я себя накручиваю?! Как будто на аркане тащат в эту Ригу! Может, я чего-то боюсь? Чего?»
Зачем-то уступила уговорам маникюрши и покрыла ногти ярко-розовым лаком с перламутром, раньше никогда не решалась на такие эксперименты и предпочитала что-нибудь попроще. Она быстро шла по Невскому, то и дело рассматривала руки, словно они ей стали мешать, и была уверена, что едва переступит порог квартиры, начнёт незамедлительно стирать ацетоном этот невыносимо легкомысленный цвет. И что угораздило согласиться на этакие эксперименты?! Выходя из лифта, столкнулась с соседкой из квартиры напротив, они никогда не общались, лишь учтиво здоровались. Давно ни её, ни её мужа-генерала она не видела, решив, что они куда-то переехали.
«Господи! Что время делает с людьми! А ведь была такая интересная, ухоженная дама, какие нравятся всем мужчинам без исключения… Наверно, что-то случилось в её жизни, и она столкнулась с тем, что не смогла преодолеть и от чего не оправилась», – читала Летиция по лицу женщины.
Много лет назад она часто встречала её с мужем, и они производили впечатление счастливой любящей пары. А потом стало слышно, как громко ругаются, – не спасали ни двери, ни стены. И однажды всё стихло… Ещё у неё был сын, но Летиция не видела его слишком давно. Соседка посмотрела на неё уставшими глазами и, казалось, хотела что-то спросить. Летиция остановилась в ожидании, но та отвернулась, молча вошла в лифт, и он медленно поплыл вниз. Странная! Это она долго не выходила из головы и то и дело вставала перед глазами Летиции, и это почему-то сильно беспокоило.
«Ведь точно хотела что-то сказать! Может, совершенно банальную вещь… Или что-то очень важное? Хотела и передумала!» – успокаивала себя Летиция и пыталась собрать вещи в предстоящую поездку в Ригу.
Михаил позвонил в свойственной манере.
– Готова? Завтра встречаю! Не проспи самолёт. И хочу предупредить: в Риге зарядил дождь… Некстати, конечно. Но, надеюсь, нам он не помеха. Правда, дорогая?
Летиция поняла, что он улыбается, и ей стало легче.
– Не мешай собираться! Ещё этот дождь! Теперь не знаю, что и брать. Пошла думать…
– Да не относись ты к этому так серьёзно! На месте разберёмся. Главное, себя не забудь!
Летиция смотрела на дорожную сумку и силилась вспомнить, что она забыла положить, и машинально посмотрела на часы. Ровно 9 вечера. Вдруг вспомнила: она давно хотела позвонить Алле Сергеевне. «Может, не стоит? Вернусь и наберу… Что изменится?!»
Рука сама потянулась к телефону, и она набрала номер.
Летиция никогда сама не звонила, ну если только в редких случаях. Сейчас был как раз этот случай, и ей нестерпимо захотелось услышать голос Аллы Сергеевны. После смерти родителей ближе человека не было, и то, что произошло с Петей, никак не могло сказаться на их отношениях.
– Алё! – раздался детский радостный голосок.
Она сразу поняла – это Танечка. Отступать было глупо, и она вежливо, словно разговаривает со взрослым человеком, попросила Аллу Сергеевну.
– А вы кто?
– Я? – Летиция растерялась. – Я – Летиция Соломоновна.
– Ой, а я вас не знаю. Бабушка скоро придёт… Папааааа! – звонко крикнула Таня. Звонит Летиция Соломоновна! Ей нужна бабушка Алла.
Бросить трубку было глупо до невозможности. Девочка начнёт задавать вопросы, и она поставит Петю в неудобное положение. Руки тряслись, во рту пересохло… Скорее бы подошёл! Иначе она вконец потеряется и не сможет сказать ничего внятного.
Петя порывисто дышал, изо всех сил стараясь справиться с волнением нечаянной радости, и без остановки нёс всякую ерунду, боясь, что она вдруг повесит трубку и опять исчезнет в невыносимое навсегда. Говорил обо всём, что приходило в голову, – и как хорошо учится Танечка, и что ходит в кружок по рисованию, и у неё славно получается, и что мама последнее время совсем неплохо себя чувствует, и это здорово, и какое чудесное выдалось лето, и что они ездили на прошлые выходные в Петропавловскую крепость, и как красиво было на открытии фонтанов в Петродворце. Потом Пётр Алексеевич иссяк, словно преодолел стометровку за рекордное время и лишился сил.
– А ты как? Лютик… – Пётр неожиданно назвал её прежним именем и притих.
– Всё хорошо, – Летиции было трудно говорить. Неужели она всё так же безоговорочно обожает его?! Господи! К чему эта гордость и условности? Она устала и хочет видеть его, говорить с ним, ощущать его присутствие, как раньше.
– Приезжайте ко мне в гости с Танечкой, – вдруг сказала Летиция, не задумываясь.
Потом вспомнила, что завтра улетает в Ригу, и уточнила:
– На следующие выходные.
– Лютик, милая… Танечка в понедельник уезжает с Аллой Сергеевной в Евпаторию. Может, завтра? Ты не занята? Мы бы с огромной радостью. Я так хочу, чтобы вы познакомились. Я хочу тебя видеть, Лютик…
Ей показалось, он сейчас задохнётся или расплачется.
– Приезжайте завтра, к двум часам на обед, – она сказала это так решительно, что удивилась сама себе, и не смогла больше ни секунды находиться в таком невыносимом напряжении, быстро попрощалась, повесила трубку и уставилась на почти собранную дорожную сумку.
«Что делать? Сначала разобрать её, а потом позвонить Мише или наоборот? Михаил… Как скверно всё получается! – она представила его лицо, и ей стало жалко почему-то именно себя. – Надо звонить. Просто взять и не приехать нельзя».
У него был сонный голос, видно, перед дорогой он решил лечь пораньше и не сразу понял, о чём она.
– Что значит – ты не сможешь поехать? Что случилось, Летиция?
– Ничего! Так надо!
– Что значит – надо? Кому надо? Да объясни же, наконец, что происходит?
– Я не могу, Миша, не могу и всё! – она поняла, что сейчас заплачет, бросила трубку и выдернула шнур из розетки.
Летиция выкидывала вещи из дорожной сумки, и они летели в разные стороны. Ей показалось, что именно так люди сходят с ума – неожиданно, просто однажды теряют разум и совершают необъяснимые поступки.
Михаил неподвижно сидел на кровати, анализировать ситуацию не хватало воображения: «Просто глупая баба, истеричка! И хорошо, и слава богу! Какой смысл копаться в чьих-то странностях?!»
Сейчас он категорически не понимал её и не желал понимать. С него хватит! На душе было гадко, но он как мог старался заснуть. Заснуть не получалось. Он попытался несколько раз дозвониться до Летиции. Безуспешно! Злость и обида разрывали на части. Было невозможно успокоиться и унять руки, ноги, тело. Всё его существо требовало движения, точно он превратился в заводного кролика, который никак не может остановиться, словно кто-то всё время крутит подзавод и этим доводит его до бешенства.
Михаил стоял перед зеркалом в ванной, разглядывал себя, набирал полные ладони ледяной воды и, не останавливаясь, лил и лил на лицо, пытаясь прийти в себя. Такого никогда в его жизни не было. Было много всего, но подобного – никогда! Он невыносимо страдал, когда не стало жены, казалось, он умер вместе с ней. Здесь было другое, от него хоть что-то ещё зависело, и это не безысходность, с которой необходимо смириться.
На «Красную стрелу» он, скорее всего, не успеет, но есть поздний ночной поезд, и пусть он ползёт как черепаха и прибудет где-то днём. Другого выхода он не видел, ждать утреннего самолёта у него не хватит терпения, на поезде с каждым километром он будет всё ближе и ближе к этой бестолковой женщине, которая сама не знает, чего хочет, не в силах отделаться от прошлого и не понимает, что он окончательно решил именно с ней начать всё сначала. У Михаила не было ясности в правильности того, что он сейчас делает и что движет им, но его было не остановить, злость смешивалась с нежностью и толкала на безрассудные поступки.
Билеты оставались только в плацкарт. Это не смогло ничего изменить и даже приносило истерическую радость и ликование от непривычного неудобства и некой жертвенности. На удивление, измотав себя переживаниями, он мгновенно вырубился и проспал до самого Ленинграда.
Летиция встала пораньше и поехала на Владимирский рынок. Настроение было сносным, и она уже жила предстоящей встречей с Петенькой, представляя, как увидит его, ведь прошло столько времени. Политые с утра тротуары и мостовые придавали городу особую чистоту, солнце по-утреннему дарило мягкое тепло, у бочек с квасом выстроились люди с бидончиками, кое-где из открытых окон доносились знакомые мелодии. Рынок благоухал ароматами зелени, овощей и фруктов, они сливались в один знакомый с детства запах. Продавцы со всей страны с разным акцентом расхваливали свой товар. Рыночная суета поглотила её, и она с интересом, по-деловому, разглядывала прилавки со всякой всячиной, с удовольствием пробовала хрустящие солёные огурцы и сладкую квашеную капусту. Купила несколько сахарных красных петушков – все дети их обожают – и толстой чурчхелы с фундуком и грецким орехом. Надо обязательно сварить борщ, Петя очень любил его в её исполнении и котлеты с нежным пюре на молоке.
То, что они с Танечкой собираются к Летиции, скрывать от Светланы Пётр не мог и рассказал всё как есть. Та сначала приготовилась наговорить ему тысячи колкостей и категорически запретить водить дочь к этой совершенно чужой женщине, потом неожиданно одумалась. Жизнь-то она ему всё-таки поломала, и какая ей разница, если Петя сойдётся с Летицией. Может, на душе спокойней будет, сама-то счастлива до беспамятства.
Алла Сергеевна не могла нарадоваться на такую новость и с утра пекла пирог с капустой, который так обожала Лютик. Долго оглядывала сына, поправляла ему пиджак, чтобы сидел поладней, и заставила для солидности надеть галстук. Таню нарядила в новые белые туфельки с перепоночками, вплела в косу белый капроновый бант и, как водится, передала пару вязанных носочков для Лютика, хоть Петя всячески сопротивлялся:
– Мам, ну почему ты считаешь, что всем так необходимы твои шерстяные носки?!
– Нужны, Петь! Во всяком случае, у меня они лучше всего получаются, и вяжу я их от души! Не спорь! И не забудь купить цветы. Самые красивые выбери. Она их как никто заслуживает.
Петру Алексеевичу нестерпимо захотелось посоветоваться с Толиком, но тот, как назло, был в рейсе, и без его напутствий было сложно выбрать правильную линию поведения. Советы Анатолия придавали ему уверенности, только в одном тот ошибся – что Летиция никогда не вернётся. А он чётко услышал в её голосе прежнюю теплоту – значит, есть надежда, и немаленькая.
Пётр с Таней вышли из метро у канала Грибоедова, перешли на другую сторону Невского проспекта и направились к Банковскому мостику. Танюша забегала вперёд, то и дело скакала от радости на одной ножке, подбегала к чугунной ограде набережной помахать рукой проходящим пешеходам на противоположной стороне канала.
– Пап, а кто такая Летиция Соломоновна?
– Это близкий и очень родной для меня человек.
– Ближе, чем я? – насупилась Таня.
Пётр Алексеевич заулыбался.
– Ты моя любимая и неповторимая дочка, и этим всё сказано.
Таня весело прищурилась и, как когда-то маленькая, наклонив голову на плечико, поглядывала хитрющими глазками, отчего на душе у Петра Алексеевича становилось тепло.
Он давно не видел свой прежний дом так близко – всегда по возможности обходил его – и в нерешительности остановился у подъезда.
– Пап, ну пойдём, – Тане хотелось побыстрее познакомиться с таинственной Летицией Соломоновной. – А можно я ей сама цветы подарю?
Она гордо обхватила руками букет белых роз.
В большой старой парадной стояла прохлада, и высокие потолки с затейливой люстрой поразили Таню.
– Как во дворце! Да, пап?
Консьержку Пётр Алексеевич видел впервые, наверно, все давно сменились, и уже приготовился сообщить, куда они направляются, но пожилая женщина без особого интереса лишь мельком взглянула на них и уставилась в газету.
Лифт весело заскрипел, приветствуя гостей, и, подпрыгнув, остановился на третьем этаже.
Ему вдруг захотелось, чтобы из квартиры напротив непременно вышла соседка, та самая, которая одарила его молчаливым презрением, когда больше пяти лет назад он приезжал забирать свои вещи, но ничего подобного не случилось, и он, как было заведено давным-давно, нажал три раза на звонок.
Пётр старался выглядеть спокойным и собранным, и хорошо, что рядом стояла Танечка, придавая силы и хоть какой-то внутренней уверенности, и была единственным оправданием всего, что он натворил. А вот руки ходили ходуном, и он то и дело думал о несчастном капустном пироге, который трепыхался в пакете, теряя, по всей вероятности, свою былую привлекательность.
Самое страшное было первый раз посмотреть Лютику в глаза. Он старался не думать, сколько боли и огорчения принёс, и не потому, что не жалел обо всём, – Летиция оставалась невыносимо дорога. От постоянной муки за содеянное невероятно терзался, и если лезли мысли – даже не мысли, а картинки, застывшие слайды, как она живёт в этой большой квартире, что делает, какими событиями наполнен её день, – гнал и гнал их прочь, порой абсолютно безуспешно.
Лютику тоже было сложно справиться с собой, и это он сразу заметил по тому, как растерянно улыбалась и переводила взгляд то на него, то на Танюшу. Он не ошибся тогда в больнице – она прекрасно выглядела, и всё та же нежная жемчужная ниточка обвивала её тонкую шею. Вспомнил, как решил непременно купить такую же Светлане, когда однажды вдруг померещилось, что сможет жить с ней по-настоящему, как муж с женой. Хорошо, что не купил, это мучило бы двойне, как верх предательства и цинизма.
– Это Вам, Летиция Соломоновна! – Таня торжественно протянула букет.
– Зови меня просто Летиция… Так лучше. Можешь не снимать свои красивые туфельки. Уж больно они нарядные. А Петру Алексеевичу выдам тапочки. Сейчас за стол сядем.
Петя протянул пакет с пирогом.
– Там ещё носки мама передала. Я отговаривал. Ну ты же знаешь маму, – он мялся в коридоре, словно никогда до этого здесь не был.
– А можно я вашу квартиру посмотрю? Какие у вас потолки высокие! – ахнула Таня. – Как в музее. А вы одна здесь живёте?
И, не дождавшись ответа, медленно пошла по коридору в большую светлую гостиную с эркером. Глаза разбегались от количества всяких чудес. Было не оторваться от большого застеклённого шкафа со множеством фарфоровых статуэток, хрустальных цветных бокалов и расписных чашечек разных форм и размеров.
– Таня, иди мой руки и садись скорей за стол, – позвала Летиция.
Таня с трудом оторвалась от таких сокровищ и нехотя пошла искать ванную комнату. Как же всё красиво у Летиции Соломоновны! Даже полотенце в ванной с вышитыми незабудками, и мыло необыкновенно душистое, и всё-всё вокруг…
В просторной кухне тоже было на что посмотреть, и она с любопытством разглядывала натюрморт, который висел напротив стола, и подумала, что когда-нибудь тоже сможет так красиво нарисовать. Подарит картину бабушке и обязательно попросит повестить на кухне. Правда, кухня у них не такая огромная, так и картина поменьше будет, но обязательно с такими же гранатами – бабушка их обожает. Стол был по сказочному красиво накрыт и напоминал ей волшебный пир.
– Летиция, а вы верите, что в сказках всё правда? Мама говорит, что это выдумки. А я думаю, что нет.
– Не знаю. Что-то выдумка, что-то правда.
– Вот вы верите, что крёстная фея из сказки «Золушка» существует взаправду?
Летиция рассмеялась.
– Да я как-то не думала на эту тему… Может, действительно существует?
– Существует, существует! Я точно знаю. Вот вы очень похожи на крёстную фею. Такая же добрая, и вокруг вас всё красивое, – Таня раскинула руки показать всю красоту, потом засмущалась и схватилась за ложку.
Из глубокой тарелки доносился аромат любимого борща, и горка белоснежной сметаны кокетливо оттеняла его насыщенный свекольный цвет. Пирог, к счастью, не пострадал и явился отличным дополнением к борщу. Почему-то ели молча. Петя понимал, что надо завести о чём-нибудь разговор, но красноречие улетучилось, и тишина за столом становилась несколько странной, спасала Танюша со своими очередными трогательными выдумками, и он был бесконечно, почти до слёз, благодарен ей.
И Пётр, и Летиция думали каждый о своём, при этом внимательно слушали Таню, даже спорили с ней и высказывали свою точку зрения. Летиция была рада вновь видеть его, и Танюша такая славная девчушка. Но сердце было не обмануть – это был другой Петя, чужой, а тот, прежний, родной, остался только в её памяти. И даже не потому, что он изрядно изменился, немного постарел и, оставаясь всё таким же немного полным, выглядел поникшим, пустым, что ли. Она больше не любит его – и все эти годы ушли на понимание этого. Пётр был дорог ей, но не любим, как прежде. Целых шесть лет заблуждений и ожиданий! Может, во всём виноват Михаил, и, если бы не он, ничего не смогло бы изменить её отношения к Пете? Что-то кольнуло внутри. Летиция убирала пустые тарелки после первого. Пётр вскочил из-за стола и стал помогать.
– А теперь котлеты с пюре. Любишь? – Летиция погладила Таню по кудрявым волосам.
– Пюре люблю, а котлеты не очень! – скривилась Танечка.
– Значит, будешь только пюре.
«Добрая фея! – окончательно заключила Таня. – Мама бы и слушать ничего не захотела – ешь и всё! И бабушка бы просила – ну хоть кусочек!»
Потом Летиция вытащила из холодильника торт с разноцветными кремовыми розочками и поставила на стол целую вазочку разных шоколадных конфет в ярких обёртках. Пётр хотел поговорить с Лютиком о самом важном, но пока случая не представилось, и он надеялся, что, может, после чая случится такая минутка, когда они останутся одни, а Танечка тем временем поиграет во что-нибудь или посмотрит телевизор. Они уже съели по кусочку торта, как в гостиной зазвонил телефон. «Наверно, Алла Сергеевна хочет справиться о своих», – подумала Летиция.
– Привет! Это я! Я приехал. Стою внизу. Скажи номер квартиры, – голос у Миши был совсем не добрый.
Она была уверена, что он навсегда потерян для неё, и сложно было представить, что он так возьмёт, всё бросит и просто приедет. Она с трудом произнесла номер квартиры, повесила трубку и не могла двинуться с места: «Он вот-вот поднимется! Что делать? Пусть будет, что будет!»
Вернулась на кухню, и по её побледневшему лицу Петя понял – что-то происходит, но спрашивать не стал, лишь вопросительно смотрел ей прямо в глаза. Беззаботная Танюша грызла грильяж в шоколаде, запивая чёрным чаем с лимоном, и придумывала, о чём бы ещё расспросить расчудесную Фею. Летиция то присаживалась к столу, то опять вставала, не находя себе места. Потом раздался громкий звонок в квартиру. Она, не говоря ни слова, как лунатик среди ночи, медленно пошла в прихожую. Открыла дверь. На пороге стоял Михаил. Одной рукой он прижимал к груди охапку таких же, как принёс Петя, белых роз, в другой держал увесистую дорожную сумку. Она удивлённо посмотрела на сумку:
– Ты куда-то уезжаешь?
– Нет, это мы сегодня вечером вместе уедем в Ригу на поезде. Я уже взял билеты.
– Мне на работу в понедельник…
– Значит, сделаем тебе больничный. Только хватит постоянно спорить, – он протянул букет и небрежно кинул сумку на пол, показывая, как он всё ещё злится на неё и до сих пор не может отойти.
– У меня гости… – тихо пролепетала Летиция и посмотрела в сторону кухни.
– Ну и отлично! Будем знакомиться, – тихонько отстранил её и пошёл первым по коридору.
Бесцеремонно протянул руку Петру, представился, подмигнул Танюше и по-хозяйски уселся на свободное место. Во всём его поведении чувствовался протест, он вредничал и вёл себя дерзко, как мальчишка, не узнавая сам себя.
Пётр по-дурацки ёрзал на стуле, и старался больше не смотреть на Лютика, и до конца не понимал, что происходит, – только то, что этот Михаил явно не просто так у неё дома. Надо встать и уйти, он здесь явно лишний…
– Нам пора! – он с трудом улыбнулся. – Танечка, пора домой.
– Ну почему так быстро?! Давай ещё побудем. Правда, Летиция? Я ещё хотела разглядеть все статуэтки в шкафу, – девочка указательным пальцем ткнула в сторону гостиной.
Летиция грустно молчала и смотрела куда-то в сторону.
– Нет, Танечка! В следующий раз, – голос отца звучал как никогда строго, и она нехотя встала.
– Вы же нас пригласите ещё в гости? Правда?
– Конечно! Я всегда тебя рада видеть… Подожди! – Летиция быстро выскочила из кухни и вернулась, протянув Тане статуэтку – красивую девушку в пышном бальном наряде.
Статуэтка была такой прекрасной и казалась такой хрупкой, что Танечке было страшно взять её в руки, и она машинально спрятала их за спину.
– Не бойся, бери! Это тебе подарок от меня. Почти сказочная фея.
– Неее… Это Золушка на балу, – прошептала Таня, зачарованно разглядывая статуэтку.
Летиция закрыла за ними дверь и подошла к окну. Она видела, как Петя с Танюшей вышли из подъезда. Он держал её за руку, и они направились к Банковскому мостику. Ей стало невыносимо жаль его, жаль всего, что случилось в их жизни. Ничего уже не вернёшь и ничего не исправишь! Петя показался ей сейчас таким беспомощным, слабым, совершенно потерявшимся, но то, как он крепко и уверенно держал дочку за руку, давало надежду, что он всё-таки счастлив.
Она не заметила, как подошёл Михаил. Неожиданно обнял её сзади своими сильными руками и крепко прижал к себе. Он всё понял и давал ей возможность прийти в себя.
– У нас осталось два часа до поезда. Ты ещё не собралась. Я голодный. Давай уже что-нибудь делать. Не будем же мы так вечно стоять у окна и провожать прошлое.
Михаил уткнулся лицом в её волосы, запах был приятным и совсем близким, точно всегда присутствовал в его жизни: она пахла именно так, как он представлял. Ему захотелось большего, но он сдержался, она теперь с ним надолго, навсегда, на всю оставшуюся жизнь.
Часы без циферблата, или Полный энцефарект
«Уже гораздо легче», – подумал Александр Михайлович и попытался перевернуться на бок. Мешали трубки, которые, как ужи, обвивали тело. Он чувствовал тупую неприятную боль, словно в глубокой молодости наполучал тумаков в уличной потасовке.
Нажал кнопку вызова дежурной медсестры. Тишина. «Да что это делается?! Забыли про меня, твари. А обезболивающее?!» – он нажимал и нажимал эту чёртову кнопку.
За окном тихо покоилась безмолвная ночь. Один из уличных фонарей, медленно раскачиваясь на ветру, нагло отбрасывал полоску света в полутёмное пространство.
Он посмотрел на стену, где висели странные круглые часы – единственное, что врезалось в память, когда через два дня после операции его перевели в обычную палату: «Всегда было трудно понять, зачем вообще нужны такие часы со стрелками без циферблата. Правда, в таком состоянии не то что не ощущаешь времени – не понимаешь, на каком свете находишься… 1:30 ночи. Когда уже сделают укол? Невыносимо хочется спать!»
Дверь тихо отворилась.
Он приоткрыл глаза и приготовился, по мере возможности, наехать на дежурную медсестру. Вместо неё в белоснежном халате с дурацкой улыбкой вечно довольного человека стоял Аркадий Соломонович – известный хирург и по совместительству близкий друг ещё со студенческих лет.
Нельзя сказать, что они были не разлей вода, порой дороги расходились, но Аркаша всегда незримо присутствовал в жизни Александра. Двадцать лет назад он уже вытаскивал друга из подобной ситуации. Многие кричали: только в Германию или Израиль! Александр твёрдо стоял на своём: оперироваться будет у Аркадия, умирать – так только под его скальпелем, и везти никуда не надо, если что. Казалось, эта история больше никогда не повторится. Вот как всё обернулось!
Первый раз был шок, когда молодой паренёк на УЗИ захлопал глазами и в растерянности уставился на него с выражением дебила. Захотелось набить морду этому молокососу за его невнятное бормотание и заверение, что всё ещё неточно и требуется тщательное обследование. Запомнился ужас первых минут: «Почему я? Почему эта долбаная хрень приключилась именно со мной?!» Не хотелось верить в правильность поставленного диагноза. В Германии подтвердили…
Сейчас было по-другому, спокойней. Он уже научился жить с этим и где-то глубоко в своих мыслях держал вариант рецидива.
– Ну что, оклемался? Я сегодня на всю ночь. Так что будем с тобой куковать по соседству.
Александру захотелось хотя бы мысленно кинуть поду шку в его расплывшуюся с годами морду.
– Как я себя чувствую? Чуть лучше, чем после авиакатастрофы… Теперь химия? Сколько мне осталось? Говори как есть! Ты же меня знаешь. Правду, только горькую правду!
– Я что тебе, Господь Бог? Будем надеяться на лучшее.
– Ты ничего не скрываешь, Аркадий? Мне надо знать, – Александр тяжело вздохнул и уставился на настенные часы. – Самое страшное знаешь что? То, что ты сказал ещё до операции. Что я стану импотентом, и это необратимо. И я с этим не согласен! Так и знай!
– Ну ты дурень! Тебе выжить надо, а ты за старое… Можно подумать, мало у тебя всего этого в жизни было. Семьи лишился! А всё ради чего? Чтобы с очередной бабёнкой в койке покувыркаться! Главное, нигде не задержался. Всегда новая лучше прежней.
– Да, лучше! Тебе не понять. Ты однолюб. А я, может, и не любил никогда в жизни. Только Антонину, да и то непонятно, давно это было…
Тоню он встретил после медицинского и пары лет работы терапевтом в районной поликлинике неподалёку от Нарвских ворот. Домой всегда возвращался на автобусе до станции метро «Автово», а там пешочком ещё минут пятнадцать, где жил с мамой и бабушкой, сколько себя помнил. Метро не любил и, если не в центр, избегал по возможности. А тут, как назло, что-то случилось, троллейбусы встали как вкопанные и перекрыли всё движение – пришлось на метро добираться. В вагоне народу полно, с работы возвращаются злые, уставшие. Девчонку увидел – держится крепко за поручень верхний, аж на цыпочки привстала, в руках сумка большая, видно, студентка, совсем молоденькая, от силы первый курс будет. Понравилась. На пупса резинового похожа и такая беленькая! Она до станции «Дачное», до конечной – пришлось одну остановку с ней проехаться, еле догнал, так быстро по платформе бежала. Тоня училась в текстильном, только-только школу окончила. До этого у него постарше дамы были, опытные, без комплексов. А эта – чистый одуванчик, недотрога. Непонятно, что такое с ним приключилось – предложение Тонечке через месяц сделал, уж больно она сладкая была и какая-то родная, словно именно её ждал.
– Вы хоть видитесь с Тоней или врагами разбежались? – Аркадий придвинул стул, присел на краешек.
– Да разве с ней можно врагами? – улыбнулся Александр. – Она же всё в себе всегда, слова дурного не скажет… Слушай! И праздники с ней, и в отпуск… Да, гулял! Но по-тихому. Она, кстати, не знает, что я здесь. Не надо ей таких новостей, переживать будет.
– Тебя деньги погубили. Оставался бы простым терапевтом – хрен бы кому нужен был, кроме Тони. А так, понятно, на тебя бабы, как на мёд, слетались… Сам-то ты далеко не брутал! – тихо сказал Аркадий и заботливо поправил сбившееся одеяло. – Может, укол сделаем? Боль есть?
– Почему слетались? Это ты завидуешь мне, Аркадий! И нет у меня никакой боли.
– Да, вот именно сейчас я особенно тебе завидую.
– Тебе ещё и смешно! Всегда знал, что хирурги самые циничные из врачей, – Александр разглядывал потолок. Веки тяжёлые, слабый совсем, до противного.
– Сейчас укольчик сделаем, и заснёшь. Завтра на обходе загляну. Если что – зови, всё равно ночь не спать.
Аркадий подошёл к окну и уже протянул руку опустить жалюзи.
– Не трогай! Мне так спокойней. Небо вижу, значит, живой ещё.
– Тебе сын-то звонит? С ним, надеюсь, у тебя нормальные отношения? Он вроде в Швейцарии обосновался?
– Да, созваниваемся часто. Но мать мне не простил. Женился года два назад. Дедом скоро буду.
– Вот-вот, дедом! Помни об этом, Саша!
– Да пошёл ты куда подальше! Это ты всю жизнь как дед. А я ещё поживу, если сложится!
– Поживи-поживи. Кто же против?! Я только за, Саня… Всё! Укол, капельницу поставим, и отдыхай.
– Иди уже! Надоел… И умереть спокойно не дадут.
– Ты же пожить собрался? – уже в дверях спокойным, ровным голосом возразил Аркаша.
– Так это я иносказательно. Типа иронизирую над своим плачевным положением.
– Хуже бывает, Саш. Вон в соседней палате парню тридцать пять всего стукнуло, и шансов уже никаких… Ещё покорячишься на этом свете. Такие противные, как ты, скрипят, но долго живут. Не хотят вас с таким хреновым характером на небеса брать, мороки не оберёшься. А ты ещё и кобель приличный! Всё, пошёл! Не задерживай!
Не успел Аркадий выйти, как влетела медсестра в аккуратненьком халатике, чрезмерно зауженном на талии, и игривой шапочке, почему-то на самой макушке, а не привычно надвинутой на лоб.
«Как из фильма для взрослых. Хорошенькая!» – подумал Александр Михайлович.
– Давайте давление измерим, температурку. Сейчас после укола хорошо станет, и заснёте, как младенец! А завтра вставать будем. Ходить начнём потихоньку.
Она премило улыбалась, и он бы мог узреть в ней мать Терезу, если бы не её до неприличия обтянутые бёдра.
Александр улыбнулся в ответ, сцена была действительно комичной. Он – новоявленный импотент – пялится на роскошную задницу медсестры.
Боль потихоньку отпускала, но заснуть сразу не получилось. Боролся с желанием вызвать Аркашу, поболтать, вспомнить молодость: «Жаль, по рюмашке не вмазать, и курить хочется невыносимо… Видно, прав Аркадий: с такими человеческими желаниями я точно подзадержусь на этом свете. Надо Женьке позвонить в Швейцарию, а то поднимет тревогу – до Антонины дойдёт. Ей и того раза хватило, как за ребёнком ходила. Скотина я неблагодарная! Ладно, что об этом… Спать надо, сил набираться… А медсестра действительно хороша! Надо с утра приглядеться…»
Александр просыпался тяжело, тело назойливо ныло, и перспективы дальнейшего существования не радовали. Именно существование, другого определения он никак не мог дать всему этому кошмару: «Удивительное дело! Вроде как-то бодренько жил… Бабы, водка и всё такое. В спортклуб ходил, по бутикам, ресторанам, поездки, работа… А тут раз – и за каких-то несколько часов операции превратился в недееспособную рухлядь, ещё и с непонятным исходом… Всего пятьдесят восемь!.. Жить хочется невыносимо!»
Дверь в палату со скрипом приоткрылась, перед ним предстала девушка-женщина внушительных размеров. По манере держаться она тянула на главврача, а оказалась простой медсестрой, которая сменила вчерашнюю.
– А где Мэрилин Монро? – он с трудом улыбнулся.
– Кто, простите? – у сестры сделалось странное лицо. Видно, надулась и обиделась, предполагая, что камешек в её огород.
«Про Таньку, скорее всего, спрашивает, вертихвостку. Прости, господи, – медсестра! Тоже мне, только название. Руки из задницы. Ни для кого не секрет, что пришла работать в дорогую частную клинику мужика искать крутого. Сама не раз смеялась над этим и отделение выбрала подходящее, чтобы долго не мучиться. Стерва конченая! Как её только ноги носят!» – еле сдержалась, хотелось всё выпалить, что о ней думает.
– Вы про Татьяну? Так она только дежурство сдала. Ещё здесь где-то, если что!
– Нет-нет! Я так, пошутил просто.
«Я бы не сильно шутила на твоём месте! – зло подумала Зоя и сделала доброе лицо. – Что я на него злюсь?! Он-то в чём виноват? Мужики все падкие до откровенных прелестей. А у этой бесстыжей их пруд пруди. Профессионалка!»
Пока она суетилась вокруг Александра, появился вполне свежий Аркадий.
– Ну как у нас дела? – он потирал руки, приплясывая на месте.
– Ещё не родила! – Александр Михайлович с раздражением оглядел друга-хирурга и уставился на часы.
Непонятно, по какой причине они его радовали и словно успокаивали, и он не мог представить тос кливый вытянутый прямоугольник палаты без этой значимой детали, ну, может, ещё фонарь из окна и раскидистый клён, едва покрытый желтизной осени.
– Аркадий, что дальше?
– Что значит что? Лежать, восстанавливаться. Придёт гистология – ясно будет. Пока всё в штатном режиме. Надежда, милый друг, и сила духа. Вставать надо, ходить! И не делай такое лицо!
– Да, слышал уже, что хуже бывает! Уходишь? Теперь когда появишься?.. Пропаду я тут без тебя, и никакая Мэрилин Монро не поможет, – последнюю фразу сказал почти шёпотом, чтобы Зоя, выходя из палаты, не расслышала.
– Это ты про Таню нашу? – Аркадий с трудом сдерживал смех. – До завтра доживёшь? Если что – позвонят. Не дрейфь. Успею на последнее прости примчаться!
– Дурак ты, Аркадий! Сплюнь три раза.
Первые шаги были самыми мучительными, хотя и последующие не из лёгких, просто Александр Михайлович не ожидал, что будет так нестерпимо больно. Он сильно вцепился всей пятернёй в округлый бок Зои – скорее всего, где-то даже ниже – и представил на её месте Монро-Татьяну. На секунду стало легче: «Воображение – великая вещь!»
Было не до смеха, хоть и забавно. Странно, он почти забыл, как было двадцать лет назад. Как он это всё перенёс?! Может, моложе был, покрепче? «Я ещё ого-го!» – подумал, но не смог убедить в этом даже самого себя.
«Ко всему привыкаешь», – с какой-то новой грустной тональностью подытожил Александр и приготовился к борьбе, которая порядком надоела, но другого выхода не видел, не смириться же.
Он усердно вышагивал, если это можно так назвать, по палате под неусыпным наблюдением Зои, роскошной Татьяны и ещё одной уже не молодой сестры, почти его ровесницы. Смена Монро особенно радовала, стимулировала и вдохновляла на подвиги. Танюша реально клеила его – было ясно, как божий день. «Вот бабы пошли отчаянные. Всё нипочём!»
Компании заботливой троицы Александру Михайловичу вполне хватало, и Аркаша неподалёку, поэтому всем в офисе категорически запретил беспокоить и веники носить. Вот помрёт, не дай Господь, пусть тащат свои цветочки в знак почтения и уважения. Правда, Вероника, его личная секретарша, прозванная им «девушка-гитара» за выдающиеся формы, ослушалась и заявилась на третий день, как ползать начал, с ненавистным букетом и зачем-то с розовым плюшевым мишкой из «Стокманна».
– Саша! – Вероника осеклась и бросила оценивающий взгляд на соперницу Татьяну-Монро. – Александр Михайлович! Как вы? Мы все волнуемся, переживаем, вспоминаем…
Присутствие медсестры её явно смущало, если не сказать злило: «Даже здесь акулы! Не клиника, а дом терпимости. Хорошо хоть красный фонарь при входе не повесили! И как главврач разрешает в таком виде медсёстрам появляться в лечебном заведении? Не удивлюсь, если не колготки, а чулки с поясом у этой чёртовой куклы!»
Александру было забавно наблюдать за ними, было ясно: друг другу они не понравились, а вот Аркаша чуть не присвистнул, когда увидел статную Вероничку, – оценил по достоинству, хоть и не бабник вовсе. Куда попрёшь против этакой красоты!
– Только не говори, что между вами ничего не было. Не поверю! И где таких секретарш находят, хотелось бы полюбопытствовать?
– Так они сами, Аркадий, находятся, и искать не надо. Кто, как не мы, богатые и независимые, может оценить подобную красоту и, естественно, трудоустроить? – смеяться было больно, он с трудом сдерживался, особенно веселила растерянная морда Аркаши.
«Интересно, кто счастливей – я или он? Однолюб! А может, просто трус? Ходить во все тяжкие тоже нужна определённая смелость… Что я искал? Остроту ощущений, новизну эмоций? Или пытался избежать обыденности и рутины?.. Ещё я безбожно лгал. Лгал каждой, что люблю, что никогда так не было хорошо ни с кем. А может, это была правда? Просто новые отношения перекрывали старые… Никогда не расходился по-плохому. Каким-то образом удавалось всю любовную канитель сводить на нет. Реже звонил, ещё реже встречался. Потихоньку вторая сторона привыкала к происходящему – не без скандалов, но привыкала. Я не уставал лить елей, типа самая-самая, богиня, обожаю. Очередная сдавалась и переходила в разряд доброй подруги, которой можно запросто позвонить и поболтать даже о личном. Как бабы всё терпели?! Мне прощали всё. Любили? Ну кто-то, по всей видимости, да. Я же по факту – никого. Даже Антонину, как оказалось, не любил. Была и была, такая терпеливая и покладистая. Вот Аркадию надо, чтобы всё правильно, по-людски. У меня же вечно полный хаос, он мне был необходим, вернее, я не мог без него жить. Хорошо, что не родился бабой, а то был бы чистая блядь, не иначе».
К концу недели Аркадий вынес неутешительный вердикт: придётся пройти пять сеансов химиотерапии.
– Что, всё так плохо? – Александр глазами испуганного ребёнка уставился на злого врача в белом халате.
– Саш, плохо не плохо… Ты же сам в прошлом врач. Давай не будем паниковать, а приготовимся к решительным действиям. Так что ещё пару недель – и переведу тебя в другое отделение.
– Я у тебя, здесь, хочу! – он машинально вцепился двумя руками в кровать, казалось, оторвать его будет практически невозможно, словно сросся с ней.
– Ты что как маленький! Знаешь же порядок, не первый раз замужем! – Аркадий шутил в свойственной ему манере, и было непонятно, насколько серьёзно положение пациента и не простого пациента, а самого что ни на есть давнишнего друга.
Как раз то, что Александр Михайлович однажды проходил все эти адовы круги лечения, и вызвало такую эмоциональную реакцию. Он чётко осознавал, что ждёт впереди: лысая башка и запредельная тошнота, с другими штучками ещё как-то можно смириться… Ему стало невыносимо жаль себя, захотелось плакать и положить голову на мамины колени. Как хочется стать беззащитным, ныть и жаловаться, и чтобы к груди прижимали, как умеет только мама.
В первый раз такого не было. Он был молод, всё казалось тупой несправедливостью, было полное несогласие, а главное, силы и уверенность: рядом мать, отец, жена Тоня с Женькой – Александр не имел права их подвести, не мог обмякнуть, сдаться. Сейчас всё было по-другому, и он себя чувствовал отработанным материалом, ненужным, неспособным на мечту или просто-напросто недостойным выжить. Давили полная осведомлённость и компетентность по многим вопросам, связанным с медициной. Лучше бы отучился на инженера или экономиста, юриста, наконец. Было бы проще. Незнание в таких вопросах изрядно успокаивает!
Часы без циферблата безмолвно указывали время чёрными, заострёнными стрелками. Александр мысленно рисовал на белом диске римские цифры – они ему нравились: от них веяло вечностью, и они напоминали, что всё и вся во власти времени.
– Подпортил ты мне настроение, Аркаша! Ох, подпортил!
– Позвони Антонине, – Аркадий не предлагал, он требовал. – Всегда должен быть кто-то близкий рядом. Что ты упрямишься? Тебя никто так не любил, как она. Я что, не помню, с каким обожанием она вечно на тебя смотрела? О такой жене только мечтать можно. Кому ты нужен? Вероникам этим? Знаю, что им нужно.
– Не начинай! Я и сам всё знаю. Тоне звонить не буду. Ты что, хочешь сказать, что вот я опять оказался в этой жопе – и сразу к ней? Помоги, спаси! Ты как себе это представляешь? Да и не хочу я. Я люблю её, но как-то по-особенному, с такой любовью и на расстоянии нормально. Просто ценю её и уважаю. А мне другого надо. Как ты не понимаешь?!
– Ладно, твоё дело. Я сегодня на дежурство остаюсь. Хочешь, приду, в шахматы сразимся?
– Приходи! Зануда ты, Аркаша. Если бы с бутылкой коньяка и с девочками, я бы реально возликовал.
– Какие тебе девочки! Ты что с ними делать будешь? В трубках своих запутаешься, – врач-друг ржал на всю палату.
– Ну и сволочь ты! Помечтать даже не даёшь.
Александр разглядывал летящие осенние листья за окном. Вдруг стало смешно и светло. Умел Аркадий найти к нему подход, знал, что более всего ненавидит жалость и лживые заверения, что всё будет хорошо. Будет как будет, но он ещё тут и туда как-то не собирается.
Дни тянулись один за другим то медленно, то быстрее и напоминали ему проходящий товарный поезд с бесконечными вагонами и этим особым монотонным стуком. Антонина жила на улице Народного Ополчения, как раз напротив станции «Дачное», и они часто ходили гулять за железную дорогу, особенно ранней весной, когда только-только познакомились и во всю цвела верба. Почему-то запомнились эти вагоны товарняка и то, как застывал в оцепенении, теряя связь с реальностью, не находя этому объяснения. За железной дорогой стояли маленькие покосившиеся деревянные домишки с трухлявыми заборами и петляли дороги, размякшие от талого снега. Из одного дома выскочила огромная овчарка и с диким лаем устремилась к ним. Он запомнил её клыки, оскал и свой страх, который сковал, не давая сделать ни одного правильного движения. А Тоня не растерялась: как встревоженная птица, раскинула руки и встала между ним и собакой. Та медленно отступила. Потом долго было стыдно за свою трусость, и он старался не вспоминать этот случай. Антонина, как всегда, промолчала, боясь ненароком обидеть, и, скорее всего, нашла ему тысячу оправданий. Александр вспоминал именно эту первую весну и ту совсем молоденькую девчонку, которая стала ему женой и подарила сына.
Женька редко звонил, мог исчезнуть на пару месяцев, а тут звонил чуть ли не каждый день. Может, чувствовал что-нибудь? Говорят же, передаётся на расстоянии, если кто-то постоянно думает о тебе и сильно переживает. Александр думал, думал каждый день. Ведь он так был счастлив, когда Женя появился на свет. А потом всё стремительно стало меняться в жизни – бизнес, связанный с поставками медицинского оборудования, и вечный сговор с собой: вот сын подрастёт и смышлёней станет, и будем больше общаться, гонять в футбол, зимой ходить на лыжах, по осени на Приморское шоссе ездить за грибами. Время шло, Женька рос, а ему было не до него.
– Что-то вы совсем раскисли, Александр Михайлович! А таким молодцом были первые дни. Может, случилось что? – Татьяна попыталась засунуть ему под мышку холодный градусник, он мягко отстранился.
– Я сам!
Мэрилин Монро больше не радовала его своим присутствием. Ему больше нравилась смена взрослой медсестры – вроде и не скажет ничего особенного, а в каждом слове теплота неподдельная и тихое сочувствие.
Часы без циферблата спешили на пять минут. Он заметил это только сегодня, так как следил за временем исключительно по часам на стене, позабыв о телефоне. Ручные давно валялись в прикроватной тумбочке, а ведь раньше и дня не мог прожить без часов на руке. Эта привычка появилась давно, когда встал вопрос о приобретении элитных котлов, необходимых как признак солидности и достатка. На две пары, себе и Антонине, денег не хватало, и он благородно решил первые часы купить Тоне, а потом уж и себе, жил же как-то без них. Она наотрез отказалась: нет и всё, тебе нужней, ты с людьми серьёзными встречаешься, вопросы решаешь, а мне какая разница, в чём у плиты стоять. Антонина ни дня не работала. Уже на шестом месяце экзамены выпускные в вузе сдавала. Потом Женька, муж, дом, заботы. Приучена была к порядку и домовитости, готовить обожала, пироги пекла разные и о себе не забывала. Саша за порог – она масочку для свежести на лицо нанесёт или в салон на маникюр сбегает, Женю на маму оставит. А няньки у неё отродясь не было, и домработницы тоже, всё сама, и при этом долго оставалась всё такой же хорошенькой и беленькой.
Два дня подряд дул шквалистый северный ветер. Он бился в окна, кружил и разносил по всему двору кленовые листья, издавая странные звуки, похожие на глубокие больные вдох и выдох. Александр Михайлович подолгу стоял у окна, наблюдая, как осень стремительно набирает обороты: «Скоро польёт не переставая. Ну и хорошо, здесь и перекантуюсь. Глядишь, и первый снег, и первые морозы…»
Желания выйти на улицу не было, да и нельзя. Александр считал, что там, за порогом клиники, он лишний среди здоровых, сильных людей, тех, кто отчётливо видит свой завтрашний день. Он же боялся всего этого и суеверно старался стирать все мысли и планы на будущую жизнь, которая, как ему казалось, неуловимо сходила на нет, лишая права на надежду.
– Саш! Ну что с тобой? – Аркаше было не до шуток. – Давай начистоту! Ты что, не веришь, что мы тебя вытащим?
– Не знаю, Аркадий! Два раза удача по одному и тому же вопросу не приходит. И так спасибо тебе, двадцать лет протянул.
– Ну ты же не боялся тогда ничего! Наоборот, злой был, уверенный!
– Молодой был! Дурак! Вот и уверенный… Ладно, это осень, наверное, так на меня действует. Умирает вокруг всё, и я до кучи!
– Не умирает, а засыпает! Чтобы по весне всё по новой! Вот и у тебя так же будет!
– А если нет?
– Иди ты в задницу! Значит, похороним достойно. Но учти: будешь так раскисать – не приду на похороны! А если и приду, то руки не подам и разговаривать не буду! – Аркаша по привычке засунул руки глубоко в карманы и прыснул от смеха.
– Идиот! Кто бы нас услышал сейчас, точно решат, что мы подспятили. Выпить есть?
– Тебе нельзя! – замахал руками Аркадий.
– Можно, Аркаша, можно. И шахматы тащи. Разнесу тебя в пух и прах!
– Может, ещё и девочек тебе выписать? – Аркадий приплясывал на месте и смешно корчил толстую морду.
– Не, с девочками повременим. А вот курить буду и бухать тоже буду!
Они просидели почти до трёх ночи и убрали больше половины бутылки армянского коньяка.
– Жрать охота! Шашлыков бы! – Саша мечтательно закатил глаза.
– Только не говори, что мы будем разводить костёр посреди палаты. Сань, если нас застукают или накапает кто, меня уволят, – промямлил подвыпивший врач, хирург, друг Аркадий Соломонович.
– Не, не посмеют! Я восстание тут организую! Марш протеста!
– Ладно, болезный мой, пойду в ординаторскую, сворую что-нибудь для тебя из холодильника общакового.
– Да, хороший у них главный хирург! Ворюга, дебошир и пьяница.
– Зато не бабник.
– Я тоже, по-моему, завязал. Иди уже, добудь нам трофейного закусона и чайку бы с лимончиком!
Странно, на чём зародилась их дружба? Он – повеса, балагур, вечно разрушающий все устои. Аркадий – добропорядочный обыватель, в сущности, скучнейший тип, ботан. И женился ещё на третьем курсе института на страшненькой Римме. Вернее, не женился – а женили родители на дочери своих близких друзей. Видно, такой порядок вещей вполне типичен для еврейских семей: родичи лучше знают, как их единственному сыну будет хорошо и с кем. Они крайне не приветствовали их дружбу, и Римма к ним с радостью присоединилась. Думали, одним фронтом отвадят хорошего мальчика от дурной компании.
А Аркадия было не отлепить от Сашки, тащился он от его бесшабашности и умения жить как хочется, а не так, как должно. Римма даже историю сочинила, что Александр домогается её и делает непристойные предложения. Сашка только ржал до слёз: не оправдываться же, что враньё это всё голимое.
Ещё неделя – и переезжать в отделение химиотерапии. Александр Михайлович с грустью поглядывал на часы без циферблата: «Надо как-то изловчиться и с собой их прихватить. Именно эти, других не надо, хоть пусть и точь-в-точь будут».
Ему наконец-то захотелось выйти за пределы своего убежища, наверно, становилось легче, и просторная палата вдруг показалась тесной. Он тихонько приоткрыл дверь и высунул голову. По коридору ходили туда-обратно люди в белых халатах, и чуть поодаль пара пациентов, похожих на бестелесные существа, о чём-то беседовали, сидя на мягком кожаном диване. Он сделал шаг и оказался за пределами своей обители. Здесь была какая-никакая жизнь, и Александр уверенно пошёл на разведку. Его опередила женщина.
На вид ей можно было дать лет сорок от силы. Она была красивой, но какой-то необычной красотой, на любителя. В ней было что-то особенное, не поддающееся объяснению, некая энергетика, аура или какая-то ещё чертовщина. «Может, я настолько одичал, что вижу нечто этакое в первой попавшейся на пути?»
Незнакомка остановилась у палаты, обернулась, и они на секунду столкнулись взглядами. Видно, она долго плакала: глаза и губы слегка припухли, так бывает только от слёз, Александр знал наверняка. Она не решалась войти, потом поправила волосы и исчезла за дверью.
Толкаться в коридоре не было смысла, да и силы покидали. Захотелось прилечь, кружилась голова… Выходил ещё пару раз, но её больше не встретил. Она засела как заноза в его голове, и с этим ничего нельзя было поделать. Мучился весь день, боролся с желанием расспросить медсестру Зою, с чего начать, не знал, что это вдруг за интерес такой. Силился что-нибудь придумать, ничего не получалось. Страшно злился на Аркадия, что именно в этот день у него случился выходной, когда необходим, как воздух.
«Может, просто доковылять до той палаты? Типа ошибся. Извините. Нет, надо набраться терпения и дождаться Аркашу. Так вернее будет».
Он с трудом дожил до утра. Заснуть не получалось, пришлось вызвать дежурную медсестру и попросить снотворного.
– Неважно выглядите. Давление измерим. Ну вот! И давление повышенное. Страдаете гипертонией?
– Ничего я не страдаю! – пробурчал Александр Михайлович.
– Значит, понервничали.
«Ещё как! – подумал и почему-то заулыбался. – Ничего себе меня вставило. Аж давление подскочило!»
Этот факт его удивительно порадовал – любой всплеск подобного рода дарил шанс на какую-никакую уверенность, что есть ещё силы, раз есть желания.
Александр Михайлович проснулся рано. Ничего не беспокоило, кроме одного – кто она? К кому ходит? Перебрал все варианты и остановился на одном: скорее всего, мать или отец. Кто-то из близких родственников.
Часы без циферблата показывали семь утра, а значит, Аркадий ещё не пришёл. Обычно он подруливал к девяти, но бывало и к восьми.
Не лежалось. Он ходил взад-вперёд по палате, то и дело выглядывал в окно в надежде увидеть красную «тойоту»… Зачем выбирать такой цвет? Не «феррари» же!
В 7:45 вышел из палаты и направился в сторону его кабинета. Там подождёт! К его удивлению, Аркадий был уже на месте и копался в компьютере.
– Так ты здесь! А что я не видел твоей машины?
– В ремонт отдал, опять что-то застучало… А с каких это пор ты отслеживаешь, когда я приезжаю на работу?
– Я не отслеживаю. Я жду тебя.
– Чего вдруг? Соскучился? Иди ко мне, милый, поцелую тебя в темечко. У меня две операции на сегодня. Одна скоро начнётся. Давай побыстрее! Что случилось?
Александр топтался на месте под пристальным взглядом друга.
– Да сядь ты уже! Что опять?
– Да ничего. Просто зашёл проведать.
В кабинет влетела медсестра.
– Аркадий Соломонович. Ждём вас в операционной. Готовим пациента из восьмой, сейчас повезём.
«Так это из той палаты, куда зашла незнакомка!» – он точно запомнил цифру, тем более восьмёрки всю жизнь преследуют его: и Женя родился 18 октября, и Тоня 28 ноября, и жил он в доме номер 8… Его аж затрясло от такого совпадения.
Не говоря ни слова, он выскочил из кабинета. В коридоре было тихо. Никого. Присел на кожаный диван, излюбленное место для посиделок местных постояльцев. Обзор был отличный: диван располагался как раз напротив палаты номер 8, и он приготовился ждать столько, сколько потребуется, и никто не сгонит его отсюда, пока он не разберётся, в чём дело, и не поймёт, кто эта женщина, так поразившая его.
Долго ждать не пришлось. Из дальнего лифта два санитара в сопровождении операционной сестры выкатили каталку и направились к палате. К палате номер 8! Там уже были какие-то люди, но разглядеть толком он ничего не мог. Вскоре показалась она, потом врач, он узнал его, это был анестезиолог, и следом выехала каталка. На ней, укрытый одеялом, лежал мужчина, вполне ещё молодой. Он улыбался и протягивал ей руку в надежде ухватиться и не отпускать. Во всяком случае, Александру так показалось: «Значит, не родители. Муж?»
Александр Михайлович вспомнил себя двадцать лет назад, когда его точно так же везли на операцию. У Тони были глаза, очень похожие на глаза незнакомки, тревожные и опухшие от слёз! А он? Себя плохо помнил, только то, что ему было всё до фонаря и волнение жены скорее раздражало, чем придавало сил. Он терпеть не мог жалость и настоятельно просил перед операцией не приходить: не в гроб же кладут.
Здесь было совсем другое. Мужчина смотрел с таким обожанием, надеждой и в то же время виновато улыбался, как бы извиняясь, что причиняет столько хлопот и является причиной её слёз и глубоких переживаний.
Она шла рядом, держала его за руку и что-то говорила, но как ни старался Александр, расслышать ничего было невозможно. Двери лифта закрылись, и она ещё долго стояла, не в силах тронуться с места, пока, обессиленная, не присела на край дивана, почти рядом с ним, ошеломлённым этой сценой.
– Ах, вот вы где! – перед ним как из-под земли появилось лицо Татьяны-Монро с неестественно длинными пушистыми ресницами. – В процедурный извольте! И не выходите без повязки в коридор. Не дай бог, ещё вирус какой подхватите. Погода-то вон какая! А вам заболеть нельзя, на днях в другое отделение переезжаете.
Он с благодарностью посмотрел на Танины ресницы, что не произнесла страшное слово – отделение химиотерапии, хоть и явилась не вовремя и всё испортила: он уже почти был готов обратиться к незнакомой женщине.
Потом выходил не раз – она всё так же сидела на краю дивана, застывшая в бесконечном ожидании. Заговорить не представлялось возможным. Незнакомка была безучастна и совсем не замечала ничего вокруг, словно его вовсе не существовало.
Обессиленный от своих походов, Александр проспал до вечера. В коридоре всё стихло. Трещала голова, опять давление поползло наверх. Этого ещё не хватало!
Настроение было пакостным, на улице не переставая лил дождь. Часы без циферблата всё так же молчаливо указывали время. 21:00. «Что я буду делать ночью? Опять снотворное просить?»
Аркаша заскочил ненадолго.
– Извини! Весь день как белка в колесе. Ещё и осложнение после операции, чуть пациента не потерял. Перенервничал! Всё обошлось, слава богу!
– Из восьмой? – с тревогой спросил Саша.
– Нет. Тот нормально. А что?
– Ничего! Просто спросил.
– Просто, просто! А я вот думаю, не просто у тебя всё в последнее время, особенно как трубки сняли!
– Не нагнетай! Кто он, этот из восьмой палаты?
– А тебе зачем?
– Раз спрашиваю, значит, надо!
Александру трудно было возражать, тем более когда он был настойчив, но немногословен.
– Крутой чел. Здесь простые не лежат, ты знаешь. Что я ещё могу сказать? Сегодня оперировался, прогноз благоприятный. Думаю, одним облучением обойдётся.
– А женщина?
– Что женщина? Не знаю. Вроде не жена. Любовница. Жена тоже приходит, но редко и по-быстрому. А эта порой сидит весь день.
– А кто она?
– Ты в своём уме? Я откуда знаю! Вроде журналистка, на каком-то местном канале вещает по пятницам. А что?
– Ничего!
– Опять просто! Ты что, втюрился в неё?! – Аркаша заплясал свой обычный танец, перебирая ножками.
– Слово как раз подходящее и как нельзя подходит умирающему мужику глубоко за полтинник… Да, кстати, а этому… из восьмой, сколько лет?
– Хочу расстроить. Сорок два.
Александр задумался, пытаясь высчитать разницу.
– Да, прилично! А мне не показалось. Думал, вроде ровесник.
– Это ты со зла, Саш. Я его при полном параде видел, когда он на консультацию приходил. Отлично выглядит, даже моложе своих лет.
– А ей сколько?
– Вот это ты у неё спроси, – Аркадий закатил глаза. – И на что тебе это сдалось? Антонине лучше позвони.
– А надолго он к вам? – Александр не слышал его, ему было интересно только то, что каким-то образом касалось загадочной незнакомки. Он отдавал себе отчёт, что многое напридумывал, но по-другому не получалось и не хотелось. Это было целым действом, и ему нравилось в нём участвовать.
– Недели на три, потом вроде в Израиль собрался. Ну что притих? О чём ты думаешь? Точно! У тебя разум помутился! Ну что ты там насочинял себе? Я понимаю: время не из лёгких выпало. Но так тоже нельзя!
– А что можно, Аркаша?
– Ну не знаю!
– Вот и я не знаю!
Он уже давно не смотрел телевизор – только новости и только в интернете. Завтра пятница! Будет фанатично отслеживать все каналы, но обязательно найдёт её. Просить разузнать Аркашу было бесполезно, а Зоя помогла. С полуслова поняла и выдала всю нужную информацию.
Какая-то безликая передача шла по Пятому, и она опрашивала заумного старикашку в очках с толстыми стёклами. Александр не вникал, о чём речь, – он смотрел на неё: молча, оценивающе и беспристрастно. Поразил её голос, низкий, но мягкий, манера говорить руками и застенчивая улыбка, несмотря на которую она производила впечатление вполне сильного человека. Каково же было его удивление, когда он узнал её имя. Александра! В это трудно было поверить, но это было именно так.
«Ещё один день, и в другое отделение!» – отчётливо представил, в кого совсем скоро превратится и как начнёт отходить от одной капельницы и мучительно ждать следующую… Он много раз выходил из палаты в надежде увидеть Сашу, но судьбе было угодно лишить его такой возможности. Она становилась навязчивой идеей, смыслом, мечтой. Всем!
Александр с хитростью подкатил к медсестре в возрасте:
– А как там пациент из восьмой палаты? Слышал, всё прошло хорошо? Жаль его жену, интересная женщина. Так убивается!
– Да, это точно. Главное, ведь целыми днями у него просиживает. Так и не жена она ему вовсе. Тут все об этом знают! Сплетни или нет, человек специальный внизу в машине сидит, и, как жена в клинику, он сразу сигнал даёт.
– Кому? – Александр с интересом слушал местные больничные сплетни.
– Ну ей, наверно. Да кто их разберёт?! У самого трое детей. Запутался, видно, мужик. Любовь!
«Значит, есть шанс! Хоть маленький, но есть! Она не может быть счастлива! Как долго сможет терпеть эту канитель – жена, дети, праздники в одиночестве, встречи с оглядкой? Она устанет! Не выдержит. Саша, Сашенька…»
Он повторял и повторял её имя – казалось, от этого она становилась ближе и понятней.
Наконец-то ему повезло. Саша сидела на диване в неестественно неподвижной позе, хоть картину пиши. Так рано, а она уже здесь!
Александр несколько раз прогулялся туда-обратно. Было непонятно, куда она смотрит. И, скорее всего, не замечала его.
Болтаться по коридору становилось глупо. Он присел на другой конец дивана и деловито схватил со столика затёртый глянцевый журнал. Мельком взглянул на неё: «Какая тоненькая! И запястья как у ребёнка. Надо спросить что-нибудь, но сначала привлечь к себе внимание. Но как?»
Опять выручила добродушная медсестра, которая была в курсе всех слухов и домыслов.
– Александр Михайлович, может, чайку, как вы любите, с лимоном?
– Не откажусь!
– А вы не желаете?
Наконец-то повод был найден! Он был уверен, она начнёт отказываться, но он будет настаивать – в такую погоду только чаи гонять!
– Вы ждёте кого-нибудь?
Саша едва улыбнулась в ответ уголками губ, и он, наконец, услышал её необыкновенный голос – самое притягательное, что так зацепило в ней. На него смотрели глаза – глубокие и тёмные, как переспелая ежевика, холодные и равнодушные ко всем его ухищрениям.
– Муж ещё совсем слабый. Недавно после операции. Не хочу разбудить. Жду, пока сам проснётся.
«Муж? Врёт… – почти грубо, со злостью подумал Александр. – Вот чертовщина! Я её уже ревную!»
– А хотите, я угадаю, как вас зовут?
– Не надо. Я сама скажу. Меня зовут Александра.
Было очевидно: ей не хотелось идти на контакт, он это чувствовал каждой клеточкой, каждым нервом.
– Да это сплошной энцефарект! – непонятно как вырвалось никому не знакомое слово из студенческого лексикона.
Никто не знал, откуда оно взялось и кто его придумал, но самое странное, что оно не всплывало в памяти уже очень много лет – и вдруг на тебе! Почему именно сейчас?
Сначала показалось, что он напугал её. Она удивлённо вскинула на него свои пустые глаза. Любопытство взяло вверх.
– Простите! А что значит это слово? Я его никогда не слышала.
Александр пожал плечами.
– Не ищите его в интернете. Бесполезно! Энцефарект – это эквивалент не очень хорошего слова, ну, когда всё полная ерунда, – он засмеялся. – Ругаться было непринято, а иногда очень даже хотелось. Вот и выручал энцефарект.
– Забавно!.. Это как пипец? – она опять улыбнулась.
Александр Михайлович был счастлив: ему удалось её разговорить и – что более всего радовало – рассмешить.
– Спасибо! Я запомню это слово. Иногда очень хочется сказать, что всё такой энцефарект! А вас как зовут?
– Не поверите! Александр!
Она опять заулыбалась. Показалось, что в темноте её зрачков заиграли весёлые искорки.
– Не может быть! Надо же, какое совпадение, – она протянула свою миниатюрную ручку.
Александр никогда не мог представить, что лёгкое касание женской руки вызовет у него такую гамму чувств: «Прав Аркаша. Я сошёл с ума. Откуда все эти сантименты? Не замечал раньше за собой!»
– Мне пора. Наверное, муж уже проснулся. Приятно было познакомиться. Энцефарект! – она смешно на прощание произнесла это слово, немного торжественно, оно ей явно нравилось.
«Продолжения сегодня больше не будет! – подумал Александр Михайлович, и ему стало грустно. – Но первый шаг сделан, теперь всё зависит только от меня! Первым делом необходимо привести себя в порядок».
В зеркало смотрел уставший, заросший щетиной мужчина не первой свежести. Последний раз он брился дней десять назад – и то только по упорному настоянию Аркадия.
Александр с наслаждением скользил мокрыми руками по гладкому лицу: «Ну вот и порядок! Не знаю, по-моему, очень даже симпатичный, и врёт Аркаша, что я хреново выгляжу. Очень даже ничего. А если костюм «Том Форд», рубаху голубую, да с синим галстуком в полоску…»
Опять в голову полезли тёмные мысли, неумолимо подкрадывался животный страх. Он тупо разглядывал часы без циферблата. Потом набрал Аркадия и попросил, по мере возможности, зайти к нему в палату, разговор есть.
– Ты что, совсем охренел? Что значит – отказываешься от химиотерапии?!
– Не могу я сейчас, Аркаша! Никак не могу!
– Это почему?! – Аркадий Соломонович нервно забегал по палате.
Он то подбегал к окну, то плюхался в кресло напротив. Он не кричал – он орал не своим голосом.
Александру нестерпимо захотелось схватить его и силой закрыть рот руками.
– Не ори! Просто пойми!
– Да как это можно понять? Ты что, сдохнуть хочешь?
– Нет, не хочу! Но сейчас не могу, – Александр старался выглядеть убедительно.
– И когда сможешь?
– Не знаю! Дай мне неделю, две, три…
– Ну объясни хотя бы зачем! Чтобы я, дурак, понял, ради чего всё это, – он притих и умоляюще посмотрел на Александра. – Скажи, что ты пошутил? Давай я позже зайду. А ты успокоишься и примешь правильное взвешенное решение… Учти, я Антонине позвоню! Женьке, в конце концов!
– Не посмеешь. Я запрещаю тебе, – спокойно сказал Саша и отвёл глаза. – Я всё решил. И обсуждению не подлежит! Ты меня знаешь.
– Тогда выписывайся к чёртовой матери. Глаза бы тебя не видели!
– Нет, Аркадий Соломонович. Выписываться я как раз и не буду.
– Делай что хочешь. У тебя денег много, ты вполне можешь себе позволить лежать в палате люкс до того, как твои бренные останки не свезут в морг. Я умываю руки, – Аркаша с силой толкнул дверь и вдруг остановился, не в силах уйти.
– Саш, ну, может, ты передумаешь?
– Нет!
– Ну через неделю?
Александр почувствовал, как глаза стали влажными, невыносимо было смотреть на Аркадия, который грохнулся бы на колени, если бы от этого что-то могло зависеть, но понял – убеждать бесполезно, от бессилия махнул рукой и тихо прикрыл за собой дверь.
В сердце что-то кольнуло. «От переживаний!» – он был уверен, через пару часов Соломоныч вернётся как ни в чём не бывало и станет немым укором.
Впервые Александр Михайлович находился в относительной изоляции от работы, многочисленных сотрудников, друзей. Все, кто был осведомлён, а их было раз два и обчёлся, отнеслись с пониманием и не дёргали по пустякам. Вероника – единственная, кому было позволено заезжать в клинику исключительно для подписания неотложных документов, получения распоряжений, не более… Тоня давно не звонила, и это было в порядке вещей. Звонить первой она так и не научилась, не хотела быть некстати, да и Женя, скорей всего, докладывал, что отец жив-здоров, хоть и немногословен.
Они расстались с Тоней пять лет назад и так и не развелись официально. Почему-то развода боялись больше всего, причём оба, и оба одинаково сильно. Однажды, устав врать и изворачиваться, глядя прямо ей в глаза, бросил:
– Не пора ли нам отпустить друг друга? Мы будто несём какую-то повинность. Ты мучаешься, я маюсь!
Он с трудом выдержал её взгляд, в котором не было ни страха, ни упрёка, ни разочарования, словно она была давно готова к этому разговору. Потом, через год, она скажет, что страшно всё-таки было, очень страшно – она не могла представить в тот момент, как в первый раз будет справлять Новый год одна. Оказалось, это совсем и не страшно и гораздо лучше, чем видеть скучающее лицо Александра, салат оливье, шампанское за старый, потом новый год, немного телевизора и всё!
Он не понимал, как их жизнь потихоньку скатилась до нудного сожительства. Ведь раньше так не было! Может, всё началось с их непростого решения отправить Женьку учиться в Швейцарию? Скорее всего, они поторопились: сыну было всего тринадцать лет… Инициатором был он, она, как обычно, согласилась и даже не возразила, хотя ей было до невозможного трудно отпускать Женю, чувствовал. Он не винил Тоню, она была святая, а он был таким, каким был, потому что не мог стать другим. В её жизни ничего не поменялось, кроме того что его не стало рядом, ушёл в свободное плавание. Доплавался! Стал ли он счастливее? И да, и нет. Иногда ему катастрофически не хватало её, и он звонил и просил встречи, но всё было разрушено и восстановлению, увы, не подлежало. Она была чудесной, настоящей, близкой, понятной и потерянной навсегда.
Интересно, Саша ещё здесь или ушла? Целых две недели она будет где-то совсем рядом, и он хоть изредка сможет видеть её. Неужели так выглядит любовь, когда вопреки здравому смыслу?.. Столько всего навалилось. И вдруг Саша, и это непонятное чувство, и нестерпимое влечение. Во всём было столько нерационального, сколько и необходимого, как будто он нашёл свой путь к спасению – и не только телесному, скорее души, которая изнывала и требовала неизведанного. Ему хотелось стать преданной собакой, провозгласить Сашу верховной жрицей всех своих помыслов и надежд, отдать всё, чем владеет…
Александра совсем не пугало его нынешнее положение, был уверен: он – мужик и мужиком останется до последнего, невзирая на все вердикты врачей. Странным было только одно – его совсем не волновала реакция Саши, узнай она, что твориться в дурной голове пациента клиники, который перекинулся с ней всего парой фраз. Он всё решил за неё, и это ничуть его не смущало.
Он ошибся, Аркадий пришёл не через два часа, а ровно через час:
– Я сегодня допоздна. Может, посмотрим вместе футбол? Трансляция вечером, часов в семь вроде.
– Посмотрим. Под пиво с воблой?
– Какая тебе вобла?! Пиво принесу, чёрт с тобой. Ты уже можешь выходить. Что сидишь сиднем? Свежий воздух тоже не помешает.
– Не, не хочу. Не тянет. Отвык.
– А хочешь, я оденусь, и мы выйдем минут на тридцать?
Александр сначала загорелся, потом сник.
– Ты что, боишься?
– Боюсь. А чего, не знаю. Может, слабый ещё…
– Одевайся! Будем преодолевать твои страхи. Вон по коридору бегаешь, как молодой, и всё рядом с восьмой палатой трёшься, вопросы наводящие персоналу задаёшь! Ты что думаешь, этого никто не видит?!
– Ничего себе! – заржал Сашка, натягивая спортивный костюм.
– А как ты думал? Мы что, не люди?! Или только способны вас резать, зашивать, клизмы ставить… Всё как везде!
Подходящей куртки у Александра не оказалось, как-то не подумал, что надолго, а из дома просить не стал, решил, не понадобится. Заботливый Аркаша притащил странную, видавшую виды куртку, похожую на фуфайку, выцветшего синего цвета, и шерстяную шапку, изрядно потрёпанную временем.
– Не надену! Ты где такую красоту нарыл? – Александр сделал недовольное лицо, вещи явно не внушали доверия.
– Да моё это! Валяется уже сто лет. С дачи притащил. Мало ли на дежурстве ночью пройтись захочется!
– Видно, ни разу ещё не захотелось!
Саша нехотя нацепил шапку и подошёл к зеркалу: «Хорошо, хоть побрился! Не дай бог кого встретить!»
Сразу представил, как, выходя из клиники, лоб в лоб сталкивается с Александрой и слышит её низкий велюровый голос… Так это же полный ЭНЦЕФАРЕКТ!!!
– Ты чего как вор крадёшься, по сторонам оглядываешься? – Аркадий едва сдерживал смех. – Ну и видуха у тебя!
– Не перестанешь прикалываться – вернусь, ещё и обижусь. Вырядил не пойми во что и ржёшь! Аркаш, это точно твоё? Скажи честно.
– Нет, конечно. Бомжа по скорой привезли. По дороге коньки отбросил. Ну сам понимаешь… Не пропадать же добру!
– Ты дурак? Шутишь же?
– Это ты дурак! Какие бомжи?! У нас только такие франты, как ты, лежат… А ты зря! Неплохо совсем, и синий твой любимый!.. Сань, знаешь, я ведь только с тобой так ржу. С другими не получается. А ты?
– А я со всеми! Встану с утра пораньше и ржу до самого вечера, – Александр поёжился и втянул шею глубоко в плечи. – Холодно! Непривычно как-то… Вот иду по улице, люди кругом, машины. Что ни на есть обычная жизнь, без прикрас. По-особенному всё воспринимаю. Не как все. Видишь, прохожие по своим делам топают. У них всё как на автомате. А я как бы со стороны наблюдаю жизнь, нет её внутри меня. Не могу надышаться! Насмотреться! Всё как в первый раз вижу. Хочется разглядеть, потрогать, понять. Не объяснить мне всего, Аркаш!
Александр остановился и бросил ненавистное:
– Всё же хорошо будет?
– Ну ты даёшь! Это же твоё нелюбимое! Ты же любишь говорить – всё будет, как будет.
– Значит, неправ был. Хочу, чтобы хорошо! Осень тяжёлая в этом году.
– Осень как осень! – Аркаша грустно улыбнулся. – Обычная питерская осень!
Он не видел её пару дней. Два раза удалось заглянуть в палату номер 8, не специально, так получилось. Один раз разносили обед, и сестра забыла закрыть двери, другой раз мельком, когда заходили брать кровь. Её там не было.
«Может, поссорились? Или какие-нибудь дела? А вдруг простудилась и лежит с горлом, кашляет, совсем одна? Почему одна? Что я про неё знаю? Ровным счётом ничего. Пятница. Вечером увижу её по телеку. Интересно, передача идёт в записи или прямой эфир? Гос поди! Сколько вопросов. А ведь интересует только один – где она?»
Он с нетерпением ждал начала передачи. Предупредил дежурившую Татьяну: устал, не беспокоить! Аркадий, к счастью, ушёл с работы пораньше. Оставалось пятнадцать минут до начала, ему не сиделось на месте. Он то пододвигал кресло ближе, то присаживался на кровать, потом опять отодвигал. «Хватит нервничать! – Александр уставился на экран. – Она!»
Он встал с кресла и подошёл совсем близко к телевизору, протянул руку и дотронулся до её лица, провёл пальцами по губам: «Чёрт! Это же ненормально! Полный идиотизм! Бред!»
Смотреть на неё не было сил, особенно – слышать её голос. Он не мог найти пульт. Надо скорее выключить телевизор, чтобы она исчезла, растворилась, словно её никогда и не было.
Саша исчезла, стало легче. Как был, лёг на кровать и уткнулся головой в подушку. Александр так делал всегда, ещё с детства – зарывался в подушки, душил слёзы и забывался.
Часы показывали полночь. Вставать и раздеваться не хотелось. Он знал, что проваляется так до самого утра. Ещё он знал: если завтра она не придёт, он прямиком направится в палату номер 8 и будет по-честному разговаривать с этим мужиком, который делает её несчастливой.
Проснулся от стука. Пришла Зоя с термометром и какими-то таблетками, Аркадий прописал. Зоя так и не поняла: Александр Михайлович спал так, как она его застала, или уже давно проснулся и оделся. Вопросов задавать не стала – и так видно, не в себе последнее время, и на отделении зачем-то остался, а должен был переехать на химию.
Александр Михайлович находился в дурном расположении духа. Вчерашние намерения растаяли ввиду своей банальной несостоятельности. И что он скажет? Откажитесь от Сашеньки?.. Вы только мучаете её и себя. И, скорее всего, свою жену – уж он-то точно про это всё знает… Ни к кому он не пойдёт – и не потому, что не хочет, просто не имеет права лезть в чужую жизнь, сам подобное не терпел.
Встретил её только к вечеру – и не то что встретил, а лишь увидел издалека. Она шла рядом с этим пациентом из восьмой. Он держался за Сашу и медленно делал шаг за шагом.
«Хлюпик! Уже неделя после операции, а он еле передвигает ноги!» – больше всего Александра возмутила буйная шевелюра, коей он сам похвастаться давно не мог. Аркадий прав: выглядел тот моложе своих лет и, если бы не существовала между ними Александра, счёл бы его очень даже привлекательным, хотя что для мужика красота – пустое дело! Разозлило, что она его даже не заметила, не обернулась. Сидеть на диване и ждать было тупо, тем более разносили ужин, и, когда она выйдет из палаты, было никому неведомо. Лучше бы не выходил и не видел их вместе!
Всё это время соперник казался виртуальным, почти не существующим. Знать о них и видеть их вместе – разные вещи, и он невероятно злился непонятно на кого: то ли на них, то ли на себя.
В воскресенье Вероника привезла собранные домработницей вещи, первый снег не за горами.
– Сашуль, долго тебе ещё здесь? – Вероника была при полном параде и всё время пыталась прижаться к нему, даже в порыве схватила его руку и водрузила на свой внушительный пятый размер.
Александра этот манёвр нисколько не тронул. А ведь работало раньше! Странно, физически-то он, наверное, никого больше не захочет, все желания остались только в голове, откуда, вернее всего, их и клещами не вытащишь. Но Веронику больше не хотелось ни при каких раскладах. Ему нужно было нечто большее, и он был уверен: это нечто он может испытывать только к Александре. А так – как ни печально осознавать – он реально становился импотентом в прямом и переносном смысле.
Вытолкать Веронику было делом не из лёгких. Она чувствовала, что теряет надёжную опору в лице Александра Михайловича, и настырно хваталась за любой шанс проявить себя и доказать свою нужность и необходимость, тем более в таком положении, в каком он оказался.
С облегчением вздохнул, когда наконец-то остался один. Без Аркадия в клинике было тоскливо, и он решил самостоятельно выйти на прогулку. В коридоре никого, диван непривычно пустовал. Воскресенье! Уже на выходе столкнулся с миловидной шатенкой и почему-то решил, что это жена хлюпика из восьмой, хотя никогда её не видел и даже не представлял, как она выглядит: «Интересная, но не Саша! Глупость! Почему я так решил? Что, только один он лежит в больнице?!»
Облезлые деревья ещё хранили остатки пожухлой листвы в ожидании первых заморозков. Холодный воздух немного утратил привычную осеннюю питерскую сырость, ветра почти не было, и Александр, минуя больничный двор, вышел на улицу. Машины по-воскресному лениво проезжали мимо, немногочисленные пешеходы никуда не торопились – на то оно и воскресенье, день покоя и непротивления.
Он не сразу понял, что это она. Саша в объёмной парке с капюшоном, надвинутым на лицо, что-то разглядывала в витрине маленькой антикварной лавки. Захотелось неожиданно подбежать сзади и обхватить её руками, не дав опомниться. Идея была не из лучших, как и все, связанные с ней в последнее время.
Она тоже не сразу узнала его – побрит, умыт и прилично одет.
– Энцефарект! – она засмеялась. – А я ведь перерыла весь интернет. Вы были правы. Нет такого слова. Всё время вместо энцефаректа вылезал энцефалит. Это очень смешно.
– Да уж! Но они где-то рядом. А что вы делаете здесь?
– А вы? – Саше явно не нравилось его любопытство. – Гуляю!
«Точно! Пришла его супруга, и она вынуждена была уйти. Теперь слоняется, дожидается своей очереди», – опять со злостью подумал Александр.
– Вот и я гуляю! – он растерялся, не в силах продолжить разговор.
Надо предложить что-то кардинальное.
– Не хотите на чашку чая или кофе с пирожными? Здесь за углом милое, тихое кафе.
«Это лучше, чем сидеть в машине», – решила Александра и молча кивнула.
Он, такой изощрённый в общении с женщинами, вдруг почувствовал себя мальчишкой и глупо потерялся. Слишком много эмоций! Медленно ложкой давил лимон в стакане с горячим чаем и вдруг неожиданно спросил:
– Саш, вы счастливы?
Она удивлённо, не по-доброму взглянула на него, показалось, что ей хочется послать его куда подальше.
– У вас есть основания задавать мне подобные вопросы?
– Нет, просто вы мне небезразличны…
– Даже так! Вы же меня почти не знаете.
– Это вам так кажется. Я знаю о вас гораздо больше, чем вы предполагаете, – соврал Александр и даже не покраснел. – Господи! Давайте на «ты». Если не против, конечно.
– И что же ты знаешь?
Ему показалось, после её «ты» они стала немного ближе.
– Давно вы вместе? – он не ожидал, что решится продолжить этот разговор.
– Ты спрашиваешь о Максиме? Я правильно тебя поняла?
Он кивнул, хотя понятия не имел, как его зовут.
– Лет пять. Я брала у него интервью для журнала «Деловой Петербург», – ничего не предвещало, что она так быстро начнёт рассказывать о себе, ничуть не смущаясь. Может, накипело? – Отношения завязались стремительно. Мы оба потеряли голову. У него трое детей. Жена, которая даже не догадывается о моём существовании. Он никогда их не бросит. Мы часто видимся, но недолго. Это, наверное, первый раз, когда мы столько времени проводим вместе, хоть и при очень печальных обстоятельствах. Отсюда он сразу уедет в израильскую клинику. Жена будет его сопровождать. Осталась всего неделя. Ничего выдающегося в моей жизни больше не происходит. Семьи нет, детей тоже.
– И вы… прости… ты из-за него пожертвовала всем.
– Жертвовать мне особо было нечем. Я была замужем, но мужа, как оказалось, не любила.
Её голос отдавался в его голове каждой произнесённой буквой, интонацией. Он был то громкий и отчётливый, то тихий до шёпота.
– У тебя красивый голос…
– Спасибо, я знаю, – она улыбнулась.
«Не из робкого десятка. Держит себя достойно, гордая, независимая. И эти глаза! В них столько оттенков, глубины, чувственности».
– Тебе никогда не хотелось закончить всё это? Жить нормальной жизнью, ездить с кем-то отдыхать. Да всё что угодно! – он не спрашивал, он пытался убедить, что такое положение вещей не для неё, что всё это убивает и лишает радости.
Саша молча слушала, не перебивая.
– Ты хотела хоть раз прекратить эту пытку и уйти?
– Нет, – спокойно ответила она. – Зачем?
– Значит, он не любит тебя, раз не может принять решение! Это не любовь!
– Не тебе судить! Каждый любит, как умеет. Достаточно того, что я люблю его, и не жду никаких жертв. Он очень привязан к детям и не оставит их без отца.
Александра душила ревность. Он уже не первый раз испытал это чувство по отношению к Саше. Никому не удавалось задеть эти струны. Стало невыносимо трудно дышать, и он переводил дух, пытаясь успокоиться и начать трезво смотреть на вещи. Она любит Максима, и он бессилен. Любовь вопреки всему. Так любила его Антонина. И он ведь знал об этом, но не оценил, не воздал должное, не мог понять, что это значит и что с этим делать.
Потом раздался звонок, она отошла, а когда вернулась, сообщила, что возвращается в клинику. Александр не стал уговаривать остаться хоть на немного: «Пусть катится! Место освободилось и побежала! Глупая! Какая она глупая!»
Они вышли вместе из кафе и разошлись в разные стороны, толком не попрощавшись. Она в палату номер 8, он – куда глаза глядят. Тупо бродил по улочкам и переулкам, вглядывался в лица прохожих. У каждого свои проблемы, своя боль, неразрешимые противоречия. Кто-то счастлив в данную минуту, кого-то разрывает на части от непонимания и одиночества. Но все идут с непроницаемыми лицами, поди разбери, что у них там творится внутри, о чём думают, что тревожит. Самыми счастливыми казались зелёная молодёжь, ещё не получившая пинок разочарований, да мамашки с колясками.
Александр с трудом переступил порог клиники. Первое, что пришло в голову – вызвать водителя и свалить домой, а потом позвонить агенту из турфирмы и ближайшим рейсом махнуть на острова, поближе к экватору, подальше от Саши.
Он решительно схватил сумку и стал без разбора запихивать вещи, всё подряд, что попадалось под руки. Силы закончились, непонятная боль стянула голову тугим обручем. Александр присел на край кровати. Часы без циферблата словно застыли, настороженно наблюдая за ним. Если убрать стрелки, останется только белый диск. И всё! Нет больше времени. Подступила комом тошнота и постоянно мучивший страх неопределённости. Набрал Аркадия – захотелось его срочно услышать.
– Ну что с голосом? Что за паника?
– Да нормально всё!
– Опять просто? Я понял. Хочешь, приеду?
– Так ты же на даче. Семья, дети…
– Да какая разница!
Саша представил недовольное лицо Риммы. С годами она стала помягче и давно смирилась с его существованием. Даже позвонила, когда он залёг в клинику, с пожеланиями скорейшего выздоровления, и главное – не терять веру и надежду. Он даже не стал раздражаться по этому поводу, зная, что если Римма и сказала ненавистную ему дежурную банальщину, то не всуе, а от души.
– Да ладно, Аркаша. Завтра увидимся. Знаешь что?..
– Что?
– Ничего… А я гулял сегодня. Долго!
– Ты, главное, одевайся потеплей. Не дай бог, простудишься! Нельзя тебе.
Аркадий ещё надеялся, что Сашка всё обдумал и уже изменил своё решение: «Потому и звонил, наверняка!»
Сумка так и осталась валяться на кресле.
– Это что тут ещё за сборы? – Аркадий утром, не заходя в кабинет, заглянул к другу.
– Вероника придёт, лишнее домой заберёт, – Саша делал беззаботный вид и даже присвистывал для убедительности.
– Смотри мне!.. Пошёл. Операции у меня… Сейчас из процедурной придут, кровь брать будут.
– Не часто ли? Чуть ли не через день берёте!
– Раз берём, значит, надо! – Аркадий Соломонович включил строгого врача. – А что с аппетитом? Похудел ты. Заметно. В нашем возрасте худеть не стоит! – он ухватился за свои упитанные бока и опять заржал.
– Тебе бы не мешало!
– Неправда!.. Зато лицо у меня гладкое, молодое, без единой морщинки. На себя посмотри!
Александр подошёл к зеркалу. Построил гримасы и разочарованно отошёл.
– Ты прав. Выгляжу не фонтан! Да и хрен с ним…
Аркадий ещё немного покружил по палате, но то, чего ждал, не случилось. Саша молчал.
«Есть ещё время, и анализы неплохие. Даст бог, не опоздаем!» Но мысли были тревожные: «А если он окончательно решил остановить лечение? Что тогда? И ведь молчит! Баран упёртый! О чём только думает?!»
Александр Михайлович думал о Саше. Она неотступно следовала тенью, стояла за спиной. Он так отчётливо это представлял, что чувствовал её запах, слышал каждый вздох. На случайную встречу надеяться перестал и почти не выходил в коридор. Очень не хотелось увидеть их вместе с Максимом.
Растеряется – сто процентов. Интересно, ей льстит, что малознакомый и не самый молодой мужчина поехал от неё головой? Ему показалось, она гораздо глубже и тоньше и способна понять его… Ещё шесть или пять дней осталось?
После ужина в дверь тихонько постучали. Он никого не ждал: Аркаша свалил домой, сестре сказал, что ему ничего на сегодня не надо, если что – вызовет.
В дверях стояла Саша и улыбалась.
– Энцефарект, привет!
Он улыбнулся в ответ:
– Я скорее энцефалит. Какими судьбами? Чем обязан? Проходи, что стоишь – ни туда, ни сюда.
– Как ты? – она сказала это так, будто они знали друг друга слишком давно, и это не выглядело странным.
– Нормально. Тебя ждал.
– Не ври!
– Вру, конечно. Что пришла?
– Просто.
Он засмеялся:
– Ты говоришь моими словами.
– Правда?
– Нет, вру, как обычно. Садись. Хочешь, попрошу чаю?
– Нет, я ненадолго. Завтра рано вставать. С утра съёмки. Максим заснул. Он неважно чувствует себя весь день. Может, погода?
– Я провожу тебя до машины. Ты не против?
Они вышли из палаты, спустились молча на лифте и вышли на улицу, дошли до её машины. Она предусмотрительно парковала её за пару кварталов.
– Скоро снег. Обещали к концу недели. Садись, замёрзнешь. Завтра приедешь?
– Да… Я каждый день здесь. Как часовой на посту.
– А чем вы занимаетесь с Максимом? – он с трудом выдавил из себя его имя.
– Да по-разному. Болтаем, молчим. Он ест, я смотрю на него. Когда отчаивается, уговариваю. Вчера играли в шашки. Я выиграла три раза – расстроился, как ребёнок. Я думала, он сильней. Хотя не понимаю, как можно такое вынести. Ты же понимаешь меня?
– Как никто… Бывай… Заходи. Буду ждать. Всегда. Если что, я тоже в шашки играть умею и не расстраиваюсь, когда проигрываю!
Она промолчала, уже отъезжая, махнула рукой. Понять её было невозможно. Строить догадки смешно. Часто люди видят всё искажённо, не так, как есть на самом деле, и это он тоже знал. Она отчётливо подчёркивала своё отношение к Максиму, тем самым определяя границы их отношений.
Он ещё долго бродил по району, а она – незримо рядом. Разговаривать с ней вслух в её отсутствие входило в привычку. Не думая о последствиях, он рассказывал о себе. И это была чистейшая правда – без примеси позёрства и желания произвести впечатление, без утайки, как на исповеди.
На следующий день она не зашла, он ждал допоздна. Выходил два раза посмотреть, не стоит ли машина. Всё ныло от тревоги, стирая собственные страхи. Аркадий не узнавал Александра: «Что с ним происходит? Всё меньше смеётся, сжался, ушёл в себя».
Её не было и на следующий день. Саша не выдержал.
– Аркаш, ну что нового? Как там этот пациент из восьмой? Что-то не вижу эту, как его… Ну, что к нему ходит… Не жена… Другая…
Произнести слово «любовница» язык не поворачивался. Не вязалось оно с Александрой.
– Всё хорошо. Мы свою работу сделали. Послезавтра покидает нас. Сегодня заходил к нему несколько раз. На телефоне висит постоянно и, как ты, не в духе. Жена вроде заходила. А любовницу не видел.
Александру это слово, как ножом по стеклу, – поморщился, но промолчал.
– Ну ещё про кого рассказать? Татьяна – Монро, как ты её называешь, – вроде одного из десятой закадрила. Постоянно её вызывает, то одно ему, то другое. Ты-то к ней интерес потерял.
– Какой вы наблюдательный, Аркадий Соломонович! Когда ты всё успеваешь – и людей кромсать, и за медсёстрами поглядывать?!
– И за пациентами типа тебя.
– А что за мной следить. Вот он я! Весь на виду.
– Не скажите, Александр Михайлович, не скажите…
От Аркадия трудно было что-то скрыть. Он чуял, что всё вертится вокруг палаты номер 8, но что именно – никак не мог понять: то ли та женщина, то ли пациент, а может, и оба вместе.
Она появилась лишь поздним вечером в последний день перед выпиской Максима, была начисто простужена, и защитная голубая повязка закрывала пол-лица, от чего глаза казались больше и темнее, до краёв полные невыносимой тоски и сожаления. Он чуть не задохнулся от неожиданности, сердце сжалось, казалось, оно не выдержит этой муки и остановится навсегда.
– Я думал, больше не увижу тебя. А ты заболела, – ему захотелось подойти ближе, она поняла и отошла на шаг назад.
– Не подходи! Я боюсь заразить тебя.
– А Максима?
– И Максима тоже.
Сегодня она была терпелива и не реагировала на его язвительный тон.
– Он завтра выписывается. К обеду будут готовы документы, и мы покинем клинику. Я пришла попрощаться.
– Побудь со мной. Совсем немного. И сними эту чёртову маску. Я хочу тебя видеть.
Она послушно сняла, но не сделала ни одного шага навстречу, так и осталась стоять у самых дверей. Он понял: она чувствует, что значит для него. С её стороны это не было жалостью или уважением, это было то, что называется вопреки. Она боролась с собой, со своими иллюзиями, чем-то придуманным и в то же время влекущем и запретным.
– Останься со мной! Навсегда…
Он смотрел ей прямо в глаза, и его трясло, как в лихорадке. Александре передалось волнение, и она не могла оторвать взгляда, стояла как заворожённая, потом, опомнившись, быстро открыла дверь и выскочила на свободу. Он не мог остановить её, не мог приказать, потребовать – она не принадлежала ему.
Наступила такая пустота, которую Александр никогда ещё не испытывал, и она добивала его, разрушая до основания. Непонятно было, как он вообще смог выжить после подобного потрясения, и не потому, что ушла и отказала, а потому, что больше не увидит, не будет жить изо дня в день в надежде столкнуться с ней в коридоре больницы или ждать, пока она тихо постучится.
Утром забежал Аркадий. Александр выглядел уставшим, и на него трудно было смотреть.
– У меня к тебе просьба. Мне важно.
– Говори.
– Когда пациент из восьмой палаты – кажется, его зовут Максим – будет уходить из клиники, сразу сообщи мне. Только сразу, Аркаша. Это очень важно для меня. Ты слышишь? Очень важно.
Аркадий Соломонович уже ничему не удивлялся.
– Документы я подготовлю к часу дня. Значит, в 1:30, я думаю.
– Мне надо точно.
– Хорошо. Я наберу тебя или зайду. Да не волнуйся так. Сказал же, сделаю!
Александр ещё надеялся увидеть её, то и дело поглядывал на часы. Чёрные стрелки никогда не двигались так мучительно медленно. Может, сломались? Но они шли, вернее, незаметно ползли, обозначая время, которого не существует, которое придумали люди, и теперь сами стали его заложниками.
К 12:45 он осознал бесполезность своего ожидания и подошёл к окну. Деревья, словно стыдясь своей наготы, грустно качали ветками. Парковка во дворе клиники была наполовину заполнена машинами. Недалеко от входа припарковался чёрный «мерседес» и кого-то явно дожидался с минуты на минуту. Обернулся. Часы показывали 13:25. С силой упёрся руками в подоконник, во рту пересохло. Он так сосредоточенно вглядывался в окно, что не заметил, как в палате оказался Аркадий и встал рядом.
Сначала вышел человек с вещами, скорее всего, водитель, потом Саша с Максимом. Они долго стояли совсем близко друг к другу. Вдруг откуда-то с небес белой манкой повалил первый снег. Он медленно падал и быстро таял, не успевая коснуться земли. Максим что-то говорил, вернее, в чём-то убеждал. Она смотрела куда-то вдаль и казалась безучастной, потом с трудом оторвалась от него и медленно, не оборачиваясь, пошла в сторону улицы. Максим провожал Сашу взглядом, потом сел в машину, и она тронулась.
Аркадий не мог пошевелиться, застыл, не понимая, что делать дальше и стоит ли комментировать увиденное.
Александр, не говоря ни слова, подошёл к стене, где висели часы без циферблата, подвинул кресло поближе:
– Хочу снять их со стены.
– Зачем?
– Я заберу их с собой. Они мне необходимы.
Аркадий смотрел на него, не в силах понять, что происходит.
– Я перехожу в отделение химиотерапии. Я готов. Мне здесь больше нечего делать.
Саша попытался залезть на кресло, Аркадий отстранил его:
– Я сам. Ещё свалишься, еле на ногах стоишь. Ну что ты творишь?! И меня ещё впутываешь. Зачем они тебе нужны?
Часы висели на одном гвозде, и снять их не составило труда.
– Никогда не думал, что буду лазить по стенам и воровать часы в собственном отделении, – он протянул их другу.
Александр Михайлович сидел на кровати и прижимал к груди диск с чёрными стрелками. Рядом, вытянув ноги и засунув руки глубоко в карманы белого халата, примостился Аркадий Соломонович. Молчали. Александр взглянул на сникшего хирурга. Ему показалось, тот тоже изрядно схуднул за последнюю неделю. Стало смешно. Он улыбнулся и толкнул его плечом.
– Давай поможешь собрать пожитки? Если не будешь приходить каждый день, вернусь назад! Да куда ты, собственно говоря, денешься от меня?! – Сашка засмеялся, Аркаша следом, до слёз. – Ничего ещё не закончилось! Всё будет хорошо, потому что вопреки всему. Вот увидишь, Аркаша… Вот увидишь!
Глубина
Дверь парадной на Староневском, 128 медленно отворилась. Дверь была тяжёлая и со временем несколько просела, отчего поддавалась с трудом и сильно раздражала Степана. Сегодня он этого не заметил, только машинально отпустил крошечную ручку Томочки, и она испуганно схватилась всеми своими пальчиками за его куртку и с непонятной силой потянула к себе, как будто он может исчезнуть и она останется совсем одна.
Степан первый раз уходил из дома как есть: без вещей и с пятилетней дочкой, которую Зинаида, задыхаясь от злобы, порекомендовала прихватить с собой, коли такой умный. Скандалы дома были обычным делом, но привыкнуть к ним было невозможно, особенно когда он видел испуганные глаза Томика. Зина не стеснялась и при нём вымещать на дочери своё недовольство и вечное раздражение. Нетрудно было представить, что творилось без него!
Он познакомился с Зиной, ещё учась в Высшем мореходном училище им. Макарова на предпоследнем курсе. Совершенно случайно в трамвае уступил место хорошенькой голубоглазой блондинке со вздёрнутым носиком и аккуратными губками бантиком. Одета она была скромно, если не сказать бедно. Отношения завязались быстро, и она стала его первой, как и он для неё. Получилось всё неожиданно, само собой, он и в голове ничего подобного не держал.
В доме было не принято проявлять излишнюю нежность, и Степан рос чересчур стеснительным и совсем неосведомлённым в любовных делах. Уже в старших классах мальчишки, возвращаясь с летних каникул, хихикая, наперебой рассказывали о своих подвигах. У одного даже случилось приключение с 25-летней медсестрой, которая якобы подцепила его на пляже – врал, скорее всего, за ним водилось. Стёпа от свиданок не отказывался, обычно ему девочки сами записки слали и встречи назначали. Походят-походят по парку, эскимо – и домой; не понимал, как к поцелуям подступиться. В училище не до этого было, хотя не раз по ночам мужская сущность спать мешала. Зинка понахальней оказалась и уже на первом свидании затащила его в кино и на последний ряд попросила билеты взять – сидеть, мол, гораздо удобней. Только свет погас – она его руку себе на коленку положила, а потом и губами жаркими к его шее прижалась. Степан вздрогнул, машинально к ней потянулся и губы её горячие на своих почувствовал.
– Ты что, целоваться не умеешь? Как присоска для полотенца в туалете! – она громко засмеялась, почти на весь кинотеатр – хорошо, комедия шла, не так странно со стороны выглядело.
Быстро она его по-взрослому целоваться научила.
Когда увольнительную дали, домой пригласил; мама с отцом на дачу с утра уехали луковицы тюльпанов рассаживать. С Зиной всё как-то гладко случилось, и стеснение куда-то подевалось, как всю жизнь этим занимался, и ведь неиспорченный был, откуда что взялось.
Зинаида скрыла, что ей лишь 17. Выглядела старше, скорее всего, от манеры держать себя – уверенно и немного развязно. О том, что несовершеннолетняя, Степан узнал лишь на очередном свидании – пришла Зиночка не одна, а с матерью. Клавдия, как та представилась, имела странный баклажановый цвет волос и ядовитые тёмно-красные губы, которыми она сообщила неутешительную новость, что дочь беременна и Степану, как порядочному человеку, надлежит жениться, как раз через полгода новоиспечённой невесте стукнет 18. Спорить не имело смысла. По выражению лица возмущённой женщины было понятно: ни на какие компромиссы она не пойдёт, коли такой основательный жених дочери попался, да и с абортами в 71-м году дело обстояло совсем непросто, и карьеру можно вконец подпортить, дело нехитрое.
Клавдия – мать-одиночка двух дочерей, Зину совсем не жаловала, можно сказать, и недолюбливала. Всё из-за её отца, которого любила без памяти одной-единственной любовью – такую лишь однажды выпадает встретить. Хоть и безответную. К бабке в деревню от нежелательной беременности избавляться не поехала – ждала, что одумается и вернётся за ней. Он не вернулся, на комсомольскую стройку подался и пропал бесследно. Когда очухалась – поздно, брюхо на нос лезет. Вот тогда и невзлюбила она Зинку, как явную причину своей неустроенности. И ремнём била, и по щекам хлестала за любую провинность. Особенно злило, что как есть на отца похожа и, не видя ни разу, даже кое-какие его жесты имела и взгляд голубых глаз – как исподлобья, колючий. Алла, старшая, хоть и тоже нагулянная, ближе была и любима – настолько, насколько умела Клава любить, сама в детстве особо никаких чувств ни от кого не испытала, поэтому и от детей своих ничего не ждала. Вырастила, как сумела, а дальше их дело! За дочь по злорадству души рада была, что попался ей на крючок курсант из Макаровки – немного подождать, и в загранку ходить начнёт, вроде и из семьи небедной. Наконец-то будет чувствовать себя отомщённой за счастье упущенное.
Новость, что так внезапно женится, никого из Стёпиных не порадовала. Причину такого необдуманного решения он скрыл, только сестре Татьяне поведал и только потому, что та настойчиво допытывалась – старше на целых 10 лет и знает его как облупленного, и что скрывает что-то очень важное. Она молчала минуту, потом сказала: «Дурак!» и перевела разговор на другую тему – как и не слышала ничего – явно давая понять, что думать надо было, не ребёнок, и за Степана, по всей видимости, обидно стало – намается.
Михаил Сергеевич сына обожал – поздний, воспитывал строго, хотел настоящего мужика вырастить. Сам моряк – подводник и в чинах. Стоял у истоков создания Балтийского высшего военно-морского училища подводного плавания. Опыт с Великой Отечественной немалый. Мечтал, что Стёпка по его стопам пойдёт. Куда уж! Море Степан любил, а плавать так и не научился. Глубины боялся до ужаса, бледнел, когда представлял, как лодка подводная на дно ляжет и подняться на поверхность никогда не сможет.
Михаил Сергеевич как-то на Чёрном море решил пожёстче меры применить и невзначай Стёпку с лодки столкнул. Думал, хватит мужества бороться, выплывет и страх навсегда потеряет. Степан лишь воды морской наглотался и ещё больше глубины бояться стал, чуть заикаться не начал и на отца долго обижался, всего 12 ему тогда было.
Удивительно, что такие разные они с Таней получились. Степан – осторожный, мнительный, немного замкнутый, она – как пацанка, бесстрашная, как и не родные вовсе.
Чтобы отца окончательно не расстраивать, Степан в мореходное поступил им. Макарова, на судомеханический. На судоводительский духу не хватило – ответственность огромная судном руководить, хотя и за механику отвечать нелегко, благо ещё дослужиться до старшего надо.
Степан шёл быстро, Тамара едва поспевала. Как маленькая птичка, крутила головой в разные стороны и что-то приговаривала, потом неожиданно упёрлась и повисла на руке.
– Пап, ну пап…
Он остановился и посмотрел на дочку, пытаясь нацепить беззаботную улыбку.
– Пааап! – заныла Тома. – А куда мы идём?
Куда они направляются, Степан не знал, вернее, не решил, вариантов практически не было. Отец с матерью не должны ничего знать, правда, как скрыть – ума не приложить. К друзьям с малышкой категорически нельзя: у всех семьи, дети. Не поймут! И разговоры лишние.
Оставалась только старшая сестра, и он представил, как завалится к ней без предупреждения, без вещей и документов, но с ребёнком на руках. От бессилия стиснул зубы, в голову назойливо заползали мерзкие мысли, что ушёл он так, словно рассчитывал тут же вернуться, и был уверен: точно так же думает Зина, не ожидая от него особых подвигов. Но она ошибается! Ему всё надоело, и главное, он никогда больше не позволит кричать ни на себя, ни на дочку!
Через три дня уходить в рейс, и это совсем всё усложняло. Полная неразбериха!
Тамара дёргала отца за руку и повторяла как заведённый попугай:
– Ну куда? Папа!!! Куда?
Они шли по Староневскому проспекту, солнце садилось, но было по-прежнему тепло, как днём. Такие вечера в Ленинграде даже в разгар лета не самое обычное дело. «Хоть в чём-то повезло», – с грустью подумал Степан.
Остановился у телефонной будки, в кармане завалялись заветные две копейки. Долго ждать не пришлось, Таня сразу подняла трубку. Объяснения не понадобились – врубилась, понятливая. То, что брат с Зинаидой давно не ладят, догадывалась, и сам он нет-нет да проколется. Больше всего не хотелось Татьяне отца волновать, всё у Стёпочки хорошо и по-человечески, и зря они не верили, что уживётся он наконец с простецкой Зинкой с восьмью классами образования.
Родители год как съехали на государственную дачу между Репино и Комарово. Последнее время отец на сердце жаловался, давление подскакивало, врачи и порекомендовали на воздух переехать: покой, сосна балтийская и капельницы в соседнем санатории по договорённости. «Может, пронесёт?» – успокаивала себя Татьяна.
Правда, не только по этой причине Михаил Сергеевич за город переехал: жену старался уберечь от постоянного раздражения на невестку непутёвую, не могли поладить, да и он её не жаловал. Чужая, как есть чужая!
Валюша всю жизнь, как часовой, рядом. Геологический с отличием окончила, в экспедиции ездила, мечтала кандидатскую защитить. Всё бросила ради мужа! Сначала Танюшу поднимала, через десять лет – Степана.
Михаил поздно Валентину встретил – почти 45 стукнуло, а ей только-только 25. Стыдился поначалу за такой молоденькой прихлёстывать – не особо принято и порицалось как распущенность и легкомыслие. А он влюбился по-настоящему, только с её появлением и жить-то начал по-людски – сначала не время было семьёй обзаводиться, потом прикипел к одной замужней, долго маялся, а уйти не мог. Так что Валенька была его спасением и отрадой, как о маленьком ребёнке пёкся: что поела, не легко ли оделась… Много всего пережили вместе: Таня накануне войны родилась, пожить, порадоваться толком не успели, хорошо, хоть вовремя из Ленинграда семья эвакуировалась – он настоял, как чувствовал. Стёпа в другое время появился, счастливое. Сначала в Мурманске жили по долгу службы, потом навсегда в любимый город на Неве вернулись. Не понимал он сына. Как можно было такую, как Зинаида, выбрать?! Рос в хорошей семье, всё дали, что смогли, – и спорт, и кружки разные. Во Дворец пионеров ходил на шахматы. Нельзя сказать, что бестолковый – учился хорошо, – но нерешительный, всё назад оглядывается, как бы чего не вышло, точно дед старый, без сопротивления.
Больше всего Михаилу Сергеевичу не нравилось, что Зина постоянно Валюше перечила. Ей слово – она десять в ответ, ещё и на тонах повышенных. Такого он стерпеть никак не мог. Понял, пока Степан не получит жильё и не переедет в свою квартиру, мира не жди. Намучились, сколько той жизни осталось.
Он хорошо помнил, как из ЗАГСа в ресторан поехали. Никого не звали, все свои: пара курсантов из училища, свидетельница со стороны Зины и мать её с сестрой. Таня наотрез отказалась участвовать в этом представлении, где из её семьи дураков делают, принципиальная. Хотя что уж говорить? Степан сам виноват.
Татьяна давно уже замужем была, ещё с третьего курса медицинского, жила отдельно и воспитывала двух мальчишек. Так что комнату её молодым отдали, она и больше, и светлее, чем Стёпкина.
Зинаида всю беременность хорошо ходила, только на глазах бесформенно расплывалась, одно личико от херувима осталось. Отдать должное, Валентина пыталась найти к ней подход, беседы разводила, книжки интересные подсовывала – кроме противления, ничего не встретила.
– Вы что, меня за тупую держите?! Если необразованная и не читала ваших книжек заумных, уже низший сорт?! Что вы своим положением вечно кичитесь? Какая есть, такая есть!
Как правило, после таких тирад гордо в свою комнату надолго уходила и дверью сильно хлопала или в слезу ударялась горькую, чтобы жалели.
Степан только на выходные приходил из училища, а то и на учения месячные отправляли.
Томочка родилась в срок, розовая и желанная. Михаил Сергеевич настоял, чтобы именно так назвали; Зина покривлялась немного и уступила. Когда-то его старинный друг, армянин, рассказал легенду о любви Тамар, дочери царя, и простолюдина Азата. Особенно запомнились слова, что любовь – это бесценный дар, можешь подарить её, но она всегда останется с тобой. Правда, никакой особой любви между сыном и Зинаидой он не чувствовал, но решил не лезть в их отношения, а вот Томика решил оберегать от всех напастей и невзгод. Клавдия внучкой не особо интересовалась – пришла пару раз, выдавила улыбку и забыла о её существовании. Михаил Сергеевич с Валюшей только рады, что ни с кем делить не надо.
Зинаида, как полгодика дочке исполнилось, побежала на работу устраиваться, в Гостиный двор, продавщицей – что дома сидеть, и среди людей веселей. Все отговаривали: зачем такое, может, учиться куда? А Зина на своём стоит, ещё и Томочку запихнула в ясли, едва год исполнился, никто ничего сделать не мог, упёртая. Была уверена: трудности только закаляют, нечего под крылом деда с бабкой сидеть, одни нежности слушать. Валентина весь день маялась – скорее бы малышку из яслей забрать, и в парке с ней прогуляться, и котлетками домашними с пюре накормить. Летом Зинаида не противилась и отпускала с ними дочку на дачу, сама не любила там оставаться, обязательно разругаются.
Степан, как окончил училище, сразу назначение на судно получил, а уходило оно на целых девять месяцев в Бомбей и по Индии, одна разгрузка в Бомбее два месяца заняла – изнурительно, тем более при их жаре. Больше так надолго не уходил, максимум на четыре, потом в резерве четыре месяца ждёт. Зина рада была его приездам – всегда с подарками, и на продажу, как положено, что-нибудь притащит. Ловко у неё получалось всё по знакомым пристроить, и по комиссионным бегать не надо. Зарплату каждый месяц, пока в рейсе, по доверенности в Балтийском пароходстве за Степана получала. Всё как нельзя хорошо складывается, только не может с его предками существовать в одном пространстве, бесят.
Зиночка совсем другая стала, преобразилась, приоделась. Не узнать, ничего от прежней не осталось! Блудливой она не была, и, хоть много мужиков клеилось, особенно как в большом универмаге работать стала, всех отшивала.
– Замужняя я! – на всё был её ответ.
Только не любила она Степана, по всей видимости; любила бы, может, и потише стала, и попокладистей, а то одно раздражение, хорошо, не так часто друг у друга перед глазами маячили. Чувствовала она его слабость и страх перед скандалами и криками, от этого распустилась и меры не знала. Оставшись одна в большой светлой квартире, вообразила себя настоящей барыней. После работы часто девчонок из Гостинки с собой домой тащит, на посиделки. Самой похвастаться охота, как хорошо замуж вышла, и квартиру скоро дадут, правда, эта ей больше нравится – хоромы. Старики-то не вечные! На квартиру Танька претендовать будет, это факт, но половина точно им достанется, сын родной как-никак.
Быстро Степан от четвёртого помощника дошёл до второго, в пароходстве поговаривали о назначении старшим механиком, а это почти что капитан, только по другой части. Без отца и матери пусто Степану дома стало, в рейс как на праздник уходил – работа ответственная, друзья, уважение. С Зинаидой тоска смертная: просил в театр или на концерт выбраться – ни в какую, скучно ей там. На дачу к родителям через день ездил, благо «ладу» купил. С папой о службе морской поговорит, тот что-нибудь из фронтовой памяти подбросит, мама ватрушку испечёт. Только совсем старенький отец, даже ростом ниже стал, и те 20 лет разницы с мамой всё отчётливей виделись.
Томочка отца обожала, а Зину побаивалась, но любила. Вот из-за неё и вышел весь скандал. Степан в гостиной лежал, газету свежую просматривал. Вдруг дикий рёв Томин и истошные вопли Зинаиды. Подскочил с дивана, чуть дверь не снёс, и видит картину: Зина таскает дочку за волосы и тычет ей в нос своей помадой. Малышка мамину помаду взяла без спроса и решила губы накрасить, тому доказательством была вся перепачканная в розовом перламутре мордаха. Стёпа с трудом оттащил Зинаиду, пытался в чувства привести, объяснить, что ерунда, таких помад он ещё кучу привезёт, зачем же ребёнка бить. Бесполезно! На него посыпались привычные оскорбления: и не мужик, и тряпка, и маменькин сынок. Так он и оказался с дочкой на улице.
Они сели в автобус, доехали до площади Восстания, спустились в метро. Тома лихо забралась на сиденье, любит всё сама, как взрослая. Сидит тихо, серьёзное лицо делает, как на важном задании. Не шутка, с папой куда-то едут, далеко. Уже на Васильевском острове, у старого дома с палисадником, поняла, что к тёте Тане, а там весело, и запрыгала от радости, хлопая в ладошки.
– Проходите, как раз ужин накрываю, – Татьяна с улыбкой прижала Томочку к себе. Как на Стёпку в детстве похожа! Не отличишь, только окрасом в Зинку. – Беги к мальчикам в комнату. Они там железную дорогу собирают. И руки сначала помой!
Степан почувствовал себя бесконечно уставшим, хотелось завалиться на диван и провалиться в сон хоть на часик. С сестрой он чувствовал себя защищённым, так повелось ещё с детства, не дай бог, кто обидит. Она не просто существовала, она всегда незримо присутствовала в его жизни, порвись нить, связывающая их, – пропадёт.
– Ну что опять стряслось? – Таня по случаю стелила на стол белую скатерть.
– Да как обычно. Не знаю.
– И что делать будешь?
Степан задумался. А что, собственно говоря, он будет делать?
– Может, разведёшься? Не получается у тебя жизни с ней.
– Легко сказать! Да она хорошая. Просто…
– Вижу я, как просто! Ладно, дело твоё. Сейчас своего позову, зарылся, как крот. Диссертацию пишет.
– А ты любишь Олега?
– Наверно, – не задумываясь, ответила Таня. – Семья, дети… А что такое любовь? Это когда в одном направлении смотрят. Мальчишек поднять, женить, внуков баловать. Сложно всё это, не объяснить. Главное, чтобы в радость. А у тебя не пойми что. Ты и сам говоришь – не знаешь.
Утром все, как по команде, на завтрак встали. Томочка смешно оттопыривала пальчик, ухватив огромный бутерброд с докторской колбасой.
В дверь позвонили. Татьяна побежала открывать. Кого нелёгкая несёт в такую рань?
На пороге стояла Зина. Видно, не спала ночь, даже круги тёмные залегли под глазами, но не показывает, хорохорится.
– Мои у тебя?
– У меня. А где им ещё быть?! Проходи, коли пришла. Мы завтракаем.
Зинаида неуверенно переступила порог и направилась на кухню.
– Мама! Мамочка! – завопила радостно Тома и вскочила со стула.
Степан напрягся в ожидании очередных Зинкиных воплей. Та, напротив, мило улыбалась и делала беззаботный вид, словно ничего не произошло. Ну повздорили немного, с кем не бывает!
Всё вернулось на круги своя. Нельзя сказать, что произошли крутые изменения, но стало гораздо тише. Степан благополучно ушёл в плавание, Зина с Томочкой остались на берегу ждать его очередного возвращения.
Через год дали квартиру, отдельную, двухкомнатную, в сталинском доме в Автово. Не центр, конечно, но дом справный, и потолки приличные. Ремонт делали потихоньку – сначала спальню, потом гостиную и кухню. Зинаида не могла нарадоваться, даже подобрела и ещё больше расцвела от счастья такого.
Михаил Сергеевич совсем плох стал, из дома почти не выходил, а Валюша полна сил и за ним ходит, и внуки на выходные приезжают. Как с дачи уехали, так больше туда не вернулись – хлопотно, и скорая к Михаилу Сергеевичу через день приезжает.
Умер он во сне, тихо и с улыбкой на лице. Валя не сразу поняла, что случилось. Долго сидела, не в силах тронуться с места, потом позвонила Танюше, дала телеграмму Стёпочке. Зинаиде звонить не стала.
Хоронили на Серафимовском, рядом с его отцом и матерью. Много людей собралось в военно-морской форме, подводников, стояли молча, не обращая внимания на дождь и ветер, как и положено настоящим морякам.
Зинаида сама предложила Валентине Томочку к себе забрать – скоро в школу, пусть у неё поживёт, хоть подготовленная пойдёт. Степан был до слёз рад, что Зина приняла такое решение – жаль мать, без отца на себя не похожа стала, а Тома рядом, ему и спокойнее. Только и когда в школу пошла, у бабушки осталась. Зина рассудила, что хлопотно ей будет – работает. Уже до заведующей отдела дослужилась, в подчинении такие же молоденькие девчонки, как она была, когда пришла в Гостиный двор работать. Старалась быть строгой, но справедливой, ей тоже несладко поначалу приходилось, пусть привыкают, не сахарные. Мать свою с сестрой почти не видела. На свадьбе у Алки отгуляли, вот и повстречались. Она тоже удачно пристроилась и мать из страшной коммуналки на Ваське к себе забрала. Пока детей нет, ещё ладно, а как пойдут, тесно будет. «Им виднее», – решила Зинаида и пригласила к себе воскресным днём.
Клавдия не приехала, одна Алла с бутылкой шампанского завалилась. Долго по квартире ходила, охала, люстры чешские хрустальные расхваливала.
– А мать-то что не приехала?
– Ты же знаешь… Кто её разберёт?! Не поеду, говорит! Разговор короткий.
Уже в дверях прощались, Зинка как вспомнила что.
– Подожди секундочку!
И побежала в комнату. Выходит, в руках платок белый ангорский.
– На! Матери. Пусть носит на здоровье. Может, продуктов каких дефицитных собрать? Я мигом.
Побежала на кухню. Банку красной икры, шпроты, горошек зелёный, какие-то ещё консервы в сумку накидала и сестре протягивает:
– Какие-никакие гостинцы! У меня теперь связи большие. Блат кругом. Я сапоги достану, мне продуктов с чёрного хода. Так что обращайся, если что к празднику надо.
Закрыла за Алкой дверь, а на душе тошно, и реветь охота. Странные у них отношения сложились с матерью. Думала, у всех так, а пожила в Стёпкиной семье – всё как перевернулось, даже злилась на них за это. «И Михаил Сергеевич золотой мужик был», – наконец-то сама себе призналась.
Томочку забирала, когда Стёпа с рейса возвращался, и только на выходные. Степан только рад, по будням сам к маме ездил. Любил он квартиру на Староневском, не мог к новой привыкнуть, словно нет его там. Зине не говорил, знал, что обидится, – старалась, уют создавала, ждала его, обеды наготавливала. Ссоры случались, как и прежде, но он давно привык и, если Зинаида ворчать начинала, молчал – знал, надолго её не хватит. Случалось, что билеты в театр возьмёт или предложит гостей созвать – менялась, одним словом, даже ласковей стала, и женщина в ней просыпалась – покоя полночи Степану не давала, ещё и утром будила, ненасытная.
Каждый год всем морякам Балтийского морского пароходства надлежало проходить медицинскую комиссию в поликлинике им. Чудновского. Врачей Степан Михайлович, как его теперь называли, боялся не меньше морской глубины и, когда на очередную комиссию приходил, каждому в глаза заглядывал, пытался понять, что они такого у него обнаружили, и надоедливо дёргал расспросами. Решил первый день начать с окулиста, по его мнению, самого безобидного врача. Зрение отличное, сюрпризов не ожидается. Ошибся! Заказал карточку, пошёл ожидать своей очереди. Народу почти никого – удачно зашёл. На дверях висела табличка – Смирнова Светлана Юрьевна. «А где Борис Евгеньевич? – подумал Степан и вспомнил, что врач-то был совсем старый, умудрённый знаниями и опытом. – Жаль, если умер! Такие врачи – один на миллион!»
К счастью, прежний окулист пребывал в здравии, только в свои 80 подхватил где-то простуду и отлёживался дома, неторопливо потягивая чай с малиновым вареньем. Таблетки категорически пить отказывался, считая их химерой и большим заблуждением человечества – ну если только в крайнем случае.
Смирнова Светлана Юрьевна оказалась на редкость милой и внимательной и совсем молоденькой. Больше всего поразила её хрупкость. Она стояла у таблицы и тыкала указкой в буквы, а Степан забылся, вытянул руку и представил, как она, невесомая, вся помещается на его ладони.
– Степан Михайлович, вы отвечайте, что за буква! Что вы руку тянете? Не видите?
– Да вижу, вижу! Прекрасно вижу… Простите, забылся.
Врач уже собралась печать ставить, а у Степана вопросы неожиданно появились. Устают порой глаза, слезятся, иногда как песок в глазах, бывает темно, когда резко с дивана встаёт. Светлана исчерпывающе на все вопросы ответила и влепила: здоров!
Он выходил из кабинета с лёгким разочарованием. К другим специалистам не пошёл, хватит на сегодня впечатлений. После поликлиники – к маме, только вчера с Томочкой виделись, а уже скучает. Неожиданно Таня позвонила, совсем рядом, заедет. И Зинаида… За стол сели. Мама, как всегда, ватрушку на стол с извинениями, что уж в следующий раз обязательно пирог какой испечёт или рулет с орехами.
Татьяна смеётся:
– Мы именно за этой ватрушкой к тебе каждый раз и прёмся! Лучше на свете нет!
Томочка дневник показывает, одни пятёрки. Все понимают – большая заслуга в этом бабушки. Таня чуть приревновала.
– А что моих охламонов не берёшь на воспитание?
Валюша заулыбалась.
– Я с мальчиками не очень умею. Это отец ваш был мастак из мальчишек мужиков настоящих делать!.. Так ты и сама никогда не отдашь, любишь всё под контролем держать. Как Олежка тебя терпит, главнокомандующий ты наш?
Все засмеялись.
«Жаль, Миша не дождался такого счастья. Все довольны, все рядом, всё сообща, – сердце сжалось у Валентины. – Не вечные мы, что сетовать… Может, смотрит сейчас на нас с небес и радуется?!»
На следующий день Степан опять на комиссию собрался, вроде про врача-окулиста позабыл совсем. Так нет! Лоб в лоб встретился с ней в коридоре. От неожиданности папку с документами выронил, бумажки и справки разлетелись в разные стороны. Как в кино – присели на корточки и стали их собирать, краснея и не понимая, что происходит. Светлана Юрьевна молча поднялась, застенчиво улыбнулась, кивнула головой и почти побежала от него, теряясь среди посетителей и врачей в белых халатах. Степан почему-то был уверен – она наверняка знает, что женат и есть дети, вернее, дочь – в карточке всё указано. То, что её тоже задела и взволновала их встреча, он, хоть и не спец в этих делах, почувствовал, такое не померещится. Когда только начал плавать, часто вечерами в кают-компании мужики делились своим любовным опытом, и среди них почти все женатые были. Вторым помощником стал, тем более стармехом, разговоры подобного рода при нём не велись, не положено. Может, и его время пришло интригу завести на стороне?
«Что в ней такого особенного? – мучился Степан. – Зинаида гораздо интересней и ярче, и как женщина кого хочешь с ума сведёт».
Он ничего не понимал, тянуло к ней невероятно, как мальчишка расклеился и всю ночь ворочался, решал, как дальше быть. Может, она кого-то напоминает? Перебрал всех, от детского сада, школы и учёбы в училище. Ничего подобного. Ему всегда блондинки нравились и немного с формами, а эта тёмненькая и уж больно худенькая, явно без форм особых. Парадокс! Он отнёсся к этому как к опасному приключению и уже с раннего утра с глазами виноватого щенка засобирался в Чудновку.
– Куда это ты в такую рань? – подозрения в Зинкиных глазах он не заметил, лишь сонное удивление.
– Как куда? Так кровь сдавать натощак. Потом, может, ещё какого-то специалиста пройду по случаю.
– Раньше ты ухитрялся в один день всю комиссию сдать! А теперь тянешь, как удовольствие получаешь! – заворчала Зинаида, уставилась на будильник, отвернулась к стенке и мирно засопела.
Он приехал рановато. Двери в поликлинику были открыты, но толком никого ещё не было, и регистратура не начала свой рабочий день. На стене висело расписание приёма врачей. Она начинает принимать в 9 утра. Значит, ещё час бродить как неприкаянному. Вышел на улицу, постоял немного, зябко. За ночь снега намело, дворники скребут, темно ещё, окна в домах горят, народ на работу собирается, а кто быстрым шагом мимо семенит, торопится. На Фонтанку вышел. Лёд совсем тонкий, не было ещё морозов настоящих, уныло.
– Ходить надо, а то околею! Может, в машину сесть? Так её пропущу. Дурак, ботики тонкие надел, словно в театр собрался! И без шапки, уши сейчас отвалятся.
Развернулся назад – в помещение бежать.
«Идёт! Точно, она!»
Он не мог ошибиться. Хрупкая и невесомая, даже следы на снегу едва различимы, не то что он, как слон натопал вокруг. Светлана шла прямо ему навстречу – скорее всего, просто по-другому было невозможно – и явно не узнавала, кто перед ней. Она прошла совсем рядом, мимо, в белой кроличьей шубке, и он не выдержал и окликнул её по имени.
– Степан?.. Степан Михайлович? А что вы так рано здесь делаете?
– Так на кровь пришёл.
– И правильно! Не надо будет в очереди стоять. Удачи тогда! – она почти улыбнулась и отошла на несколько шагов, он следом.
– Светлана! – он забыл о смущении, о том, что это, скорее всего, неправильно и легкомысленно, будто кто-то за него всё решил, и тихо спросил:
– До скольких вы сегодня работаете? Я посмотрел, вы заканчиваете приём в 15 часов.
– Да, – она смотрела на него так, будто знала, что будет дальше.
– Я хотел пригласить вас посидеть где-нибудь. Можно пообедать. Хотите в «Баку» на Садовой? Там отлично кормят. Любите кавказскую кухню?
– Люблю, – отвела глаза и всё-таки растерялась.
– Так принимаете приглашение? Если да, то я заеду за вами ровно в 15.00.
То, что незнакомая женщина совсем рядом в машине, на переднем сиденье, где ещё недавно сидела Зина, – сбивало с толку. Ему было стыдно и почему-то в первую очередь перед Томочкой, словно она незримо присутствовала и осуждающе смотрела на заблудшего папашу. О Зинаиде он старался не думать, это было выше его сил. Света о чём-то беззаботно болтала, шутила и звонко смеялась. Она была лёгкая, и не от своей хрупкости – она была вся лёгкая и удивительно непосредственная.
Они просидели два часа в ресторане. Время пролетело незаметно, и Степан то и дело поглядывал на часы. Скорее всего, она заметила это и засобиралась домой, ссылаясь на неотложные дела. Так начался их роман, по-другому и не скажешь.
Светлана жила на Радищева с бабушкой, не так далеко от его прежнего дома. Её родители давно переехали в Москву, как он понял, по работе. Она осталась в Ленинграде по убеждению. У них была красивая старая квартира, и она чем-то напоминала Степану квартиру на Староневском, во всяком случае, он чувствовал себя у неё точно так же и ещё больше возненавидел свой новый дом в Автово. Они встречались каждый день, хоть на час, по-другому не получалось. Из дома почти никогда не звонил, и так чувствовал себя кругом виноватым.
Света была полной противоположностью Зинаиды: мягкая, тихая, застенчивая. Они друг друга ни о чём не расспрашивали, только догадывались. Степану хотелось о ней знать всё – как она жила до него, была ли в её жизни любовь, но он не смел, так как сам был совершенно не готов вести разговоры о своём семейном положении. Иногда нестерпимо хотелось показать фотографию дочки или даже взять её с ними в зоопарк или в ТЮЗ на какой-нибудь весёлый спектакль и слушать их жизнерадостный смех.
Светина бабушка, милая интеллигентная пожилая женщина, с аккуратно уложенными короткими седыми волосами и обязательно в массивных старинных серьгах, судя по старым фотографиям, была хороша, в ней чувствовалась порода, и говорила она красиво и мелодично. Степан любил слушать её необыкновенные рассказы о былых временах и жалел, что своих бабушек и дедушек видел только на фотокарточках. Мамина мама осталась в блокадном Ленинграде, от эвакуации отказалась, когда узнала, что дедушка погиб на фронте. Папины ушли друг за другом через год, как он родился, – поздний, одним словом.
Время идти в рейс приближалось. На целых три месяца! Он грустил и всё же был рад. Ему надо прийти в себя, подумать – становилось невыносимо. Дома никто ни о чём не догадывался. Из близких только проницательная Татьяна поглядывала на него явно вопросительно.
– Не узнаю я тебя! Колись, что творишь? Ведь что-то происходит! То-то я тебя не знаю!
Самым тяжёлым испытанием было спать с Зиной. Поначалу как-то справлялся, пока не понял, что сильно привязался к Светлане, и не просто привязался, и не влюбился даже, а прямо полюбил, а что это за чувство такое мучительное, объяснить не мог.
За два дня до отъезда встретился с ней, на обеденном перерыве, в кафе напротив её работы. Середина апреля, солнце весеннее, настроение, надежды на непременное счастье! Посидели, друг на друга посмотрели, за руки подержались, и Степан поехал к дочке – уроки с Томочкой сделать, с мамой поболтать… Зинаида звонила, справлялась, когда дома появится, а он возьми да ляпни:
– Может, здесь спать останусь?.. В рейс скоро, надолго, и голова болит, раскалывается…
Выдавил на одном дыхании ещё и таким измученным голосом, что и сам поверил в головную боль, даже автоматически потёр виски и тяжело вздохнул. Она и согласись, и ни слова против. Неужели всю ночь со Светой, и спать рядом! Уходил после десяти, чтобы наверняка. Зина знала, что любит пораньше лечь, пораньше встать – привычка ещё с училища, из-за чего постоянное недовольство слышал, что никому спать не даёт. «Вот и выспитесь!» – не без ехидства подумал Степан и направился в прихожую.
Мама вышла провожать и онемела, услышав уже в дверях слова сына вместо прощания:
– Если кто будет звонить, я сплю.
Стремглав побежал вниз по лестнице, минуя лифт, хотелось побыстрее оказаться в машине и мчать, мчать на Радищева.
Вот Светик удивится! Думала, наверное, что сегодня уж точно больше не увидимся! А он на всю ночь! От такого волнения пару раз на красный проскочил, машину кое-как припарковал. Долго носился – искал телефонную будку. Как назло, одна не работает, в другой трубка вырвана с корнем. Варвары! Делать нечего, решил без звонка.
Света открыла не сразу и долго спрашивала, кто это. Можно подумать, в глазок не видно, или растерялась от неожиданности.
Бабушка спала, если бы и нет – никогда не выйдет, очень деликатная.
Они долго сидели на кухне. Света бегала радостная в голубом стёганом халатике и не знала, чем угостить.
– От мамы я! Ничего не хочу! – улыбался Степан. – Тебя хочу!
Света прятала глаза от свалившегося счастья. Вот чего не ждала от Стёпы, так этого, и чтобы так запросто и неожиданно, как самый что ни на есть сюрприз, о котором она не раз мечтала, только не могла предположить, что возможно такое – несвободен. Его положение тяготило, и мама не раз говорила: женатые мужчины – табу, нельзя семьи разрушать, как бы ни свербело в одном месте. Она доподлинно знала, что у отца было серьёзное увлечение и как долго мама за отца воевала – не развелась, не опустила руки, а именно боролась. Со стороны всё в одном свете видишь, пока сама с этим не столкнёшься. Да! Нельзя было отношения с женатым заводить! А если невозможно отказаться?! Себя обмануть трудно, знала, что не сопротивлялась и не думала о последствиях. Сразу поняла – её мужчина. Бороться за него не будет, но и от него не откажется. Когда у мамы такая история случилась, училась в 10 классе, и все скандалы слышала и упрёки, и мамины слёзы видела – всех любовниц, вместе взятых, ненавидела лютой ненавистью. Стала любовницей – начала их оправдывать. Бессильны люди перед чувствами, несёт, как по мощному течению, крутит, не выбраться.
Они всю ночь не спали и не хотелось совсем, впереди огромное расставание, сомнения, тоска и одиночество. Она долго прощалась, не могла отпустить. Он топтался на месте, не в силах выпустить её из своих сильных рук.
Степан сначала заехал к маме, поцеловал ещё сонную Тамару и поехал к Зине, в нелюбимое Автово. Валентина делала вид, что ничего ровным счётом не произошло, тем самым показывая сыну, что готова поддержать его в любой ситуации, что бы ни случилось.
Провожать приехали все, даже Олег, Танин муж, – никто не ожидал – видно, и ему, червю науки, захотелось хлебнуть морской романтики. Действо было запоминающимся, особенно когда судно отходило от причала. Степан впервые уходил на пассажире, и судовой оркестр играл марш. Тома, прижавшись к Зинаиде, отчаянно махала руками. К своему стыду, он видел только стройную фигурку Светочки, почему-то именно в белой кроличьей шубке, и невольно протянул руку, уместив всю её на своей ладони, такую маленькую и хрупкую. Сердце невольно дрогнуло, никогда не было так трудно покидать Ленинград и всё, что теперь с ним связывало.
Капитан теплохода «Эстония» – мужик особой породы, имел вид суровый, но по существу был человеком добрым и мягким. Он недавно овдовел и выглядел явно озабоченным и потерянным. На берегу у него остались две дочери, обе замужем, и у каждой по сыну.
Фёдор Емельянович из простых, деревенский парень, который однажды уехал за мечтой в Ленинград и благополучно поступил в высшее мореходное училище. Жену свою знал со школьной скамьи и, как немного попривык к новому месту, всё сделал, чтобы перетащить её в город на Неве. Училась она в Минске, перевестись проблем не было – круглая отличница и активная комсомолка. Поженились. Одна за другой дочурки народились. Всё славно и гладко всегда в жизни было. Кто мог предположить, что мальчишке на 16 лет мотоцикл подарят и он растеряется, не сможет остановиться на красный свет и влетит на всей скорости прямо в пробегающую Наталью, нагруженную сумками из гастронома?
Она спешила домой и увидела, как на противоположной стороне остановился её автобус, ещё немного – и отойдёт от остановки. А ей опаздывать нельзя, в пять соберутся гости, а уже два часа дня, благо ещё вчера пирог испекла и студень с винегретом сделала. У старшей дочери день рождения, решили все у них собраться, и отец из рейса пришёл, что редко совпадало с семейными праздниками.
Наташа жила ещё целые сутки, была в коме и, не приходя в себя, скончалась. Фёдор у врачей чуть ли не в ногах валялся, умолял жену спасти. Те лишь грустно отвечали, что не боги, она уже и не живёт, на аппаратах существует, и почти пол головного мозга нет. С такой травмой вообще непонятно, как держится, не уходит!
Когда привезли по скорой в больницу, он допоздна сидел, пока не выгнали. На следующий день с самого утра пришёл, в глазах страх и надежда. Думал, сейчас встретит врача, а тот обнадёжит: есть шанс, маленький, но есть. Ничего подобного не случилось, только сочувственно покачал головой и вдруг говорит:
– Пойдёмте, я вас к ней проведу, хоть и не положено… Попрощаетесь… Скоро уже… Я думал, не дотянет до утра. Видно, вас ждёт!
И ведь прав был врач. Только до руки дотронулся – не стало Наташи.
Степан слушал исповедь капитана, а у самого внутри всё холодело: представил себя на его месте и Светлану, даже дурно стало. Ему хотелось с ним о своём поделиться, но не стал – вдруг не поймёт, осудит.
– Это счастье, Фёдор Емельянович, такую любовь в жизни встретить!
Капитан помолчал немного, махнул рукой.
– Лучше бы я никогда Наташу не встретил, чем так! Ведь и дочки, и внуки… Никто заменить её не может.
Первый месяц Степан невыносимо скучал, что ни делает – перед глазами то Света, то Тома. Зинаиду вспомнит – вздрогнет. Что дальше будет, не понимал – полная неопределённость беспросветная, не спасала ни работа, ни вечера за ужином с Фёдором в просторной капитанской каюте.
Он регулярно посылал домой телеграммы – «Всё хорошо, скучаю», и Свете – «Люблю, помню». Пару раз ухитрился позвонить с местной радиостанции теплохода. Света радостно кричала ему что-то, не понимая, что сначала надо дождаться, что скажет Степан, а после команды «приём» и ей можно оставить своё сообщение. Она, естественно, не разобралась, но голоса друг друга услышали.
Вернулся он через три месяца, как и планировалось. Судно швартовалась, а сердце выскакивало из груди. Утро солнечное! На причале все в сборе. Томочка совсем взрослая стала. Наверно, показалось – это ему три месяца слишком долго, а у них тут жизнь своим чередом, пролетели дни, и не заметили. Зина свежая, нарядная, с укладкой.
Вот и дома! В чемодане он аккуратно припрятал для Светы ангорский свитерок, нежно-голубого цвета. Долго мучился между голубым и белым, это всё её шубка путала и неотступно стояла перед глазами. Он запрятал его на самый низ. И флакончик французских духов в боковой кармашек. Вот его-то Зина не обнаружила, а свитерок нарыла сразу, он и опомниться не успел, просил же – сам чемодан разберёт.
– Кому это?
– Маме! – соврал Степан и глазом не моргнул.
– А что размер такой маленький? Только Томке и впору!
– Так ей и есть! Перепутал всё! Устал, видно! Последний переход нелёгкий был, – Степан терялся и расплывался под строгим взглядом жены.
Свитер пришлось подарить Томочке, хорошо, хоть духи не нашла.
Зинаида насторожилась. Не понравилось ей поведение мужа, чуяла, что-то не так. С заведующей другого отдела посоветовалась, мол, так и так. Та, видавшая виды дама, сразу вывод сделала:
– Не удивлюсь, что любовница появилась. Ты, главное, молчи, ничего не говори, приглядись. И свободу ему поурежь. Мужики от недосмотра и воли дуреют. Всё им райские кущи в чужих садах мерещатся. Мой такой же! Да они все такие! Распустишь, не унять будет.
И начала Зинаида слежку за Степаном. Машину каждый раз обследует. Однажды пару лепестков от красных роз нашла. Он цветы давно ей не дарил! Откуда лепестки? Теперь не забалуешь: во сколько дома будешь, куда, зачем. Степан как волк загнанный. Приедет к маме – Зинаида тут как тут: вместе домой поедем!
Ситуация складывалась ещё та. Со Светой встречаться было всё сложнее и сложнее, всё по-быстрому, всё бегом. Светик молчит, всё понимает, он успокаивает, что временно это, скоро всё, как прежде, будет. Жить перестал, осунулся, в доме всё чужое стало. Только у мамы полегче, и Тамара его как никогда обнимает и шепчет:
– Папа, папочка…
– Что с тобой? – не выдержала Валентина. – Не узнаю тебя последнее время. И Татьяна говорит, что с тобой что-то происходит. Скажи, может, легче станет, или совет какой дам. Я ведь жизнь не просто так прожила, что-то да понимаю, – она вглядывалась в его уставшие глаза. – Скажи, женщина у тебя?
Степан молчал. Только и без слов матери всё понятно было.
Пошёл на ежегодные курсы повышение квалификации. Нет-нет да отпросится и к Светлане прямиком.
Неожиданно предложили путёвку в ялтинский ведомственный санаторий – за хорошую работу, в виде поощрения. Путёвку на одного дали, он сначала решил отказаться, хотя Зинаида совсем и не против была – пусть съездит мозги проветрит. А тут Света тоже подсуетилась и путёвку себе пробила, только пораньше уедет. Стёпа места не находил от счастья. Неужели вместе будут?!
Он мысленно вдыхал ракушечный запах Чёрного моря, ощущал каждой клеточкой зной южных вечеров, и не беда, что будут жить в разных комнатах, он с соседом, и она, по всей видимости, не одна. Представлял, как соорудит шалаш из веток и любой другой ерунды на самом берегу, вдали от людей, и они будут считать звёзды ночами, слушать шум прибоя, встречать рассвет. Уже поспеют персики и первый янтарный виноград.
Исхитрился Свету в аэропорт отвезти. Прощались по-быстрому, каких-то пять дней и увидятся.
Была суббота. Тамара ещё спала. Степан бегал, собирая последние мелочи, вот-вот такси подойдёт. Он даже не понял, зачем решил позвонить Светочке перед дорогой – то ли чувства переполняли, то ли испытать радость от того, что она его ждёт, как не ждала никого и ничего в своей жизни. Зина возилась на кухне и вряд ли могла что-нибудь услышать. Света подошла сразу и сонным голосом защебетала от неожиданности. Степан улыбался и тихо говорил ей что-то нежное и очень личное. Потом он, как что почувствовал, обернулся и увидел застывшее от ужаса лицо Зины.
– Что это значит? – она орала на всю квартиру, истошно повторяя одну и ту же фразу.
«Господи, какая она уродливая, когда кричит!» – подумал Степан.
Зинаида подбежала к нему и попыталась вцепиться в лицо своими длинными красными ногтями, очень похожими на цвет губ Клавдии. Он пытался схватить её за руки, остановить. Всё было бесполезно! Казалось, от своей ненависти она сошла с ума. На крик выскочила сонная Томочка. Зинаида сыпала оскорблениями, называла его дрянью, шелудивым псом, мерзостью… Он продолжал молчать. Ему не было страшно, он просто не знал, что делать.
– Ты никуда не поедешь! Ты слышишь, мерзавец?
Он всё слышал, но находился в необъяснимом состоянии полного равнодушия. Пошёл на кухню, открыл холодильник. В морозилке лежала недопитая бутылка водки. Он достал гранёный стакан, налил доверху и залпом выпил.
Выглянул в окно, такси стояло у самой парадной.
Зинаида следовала за ним по пятам, не утихая. Рядом с ней – Тома в смешной фланелевой пижаме, из которой она давно выросла, и длинные штанишки превратились в бриджи. Томочка! Он посмотрел на её испуганную мордаху и мысленно прижал к себе.
Таксист нервно курил, ожидая пассажира, терпеть не мог, когда долго выходят, главное, чтобы не ложный вызов. Степан схватил чемодан и помчался по лестнице так быстро, словно боялся передумать.
– В аэропорт!
Старая «Волга» со скрипом тронулась с места. Замелькали дома, высокие тополя тянулись к солнечному свету, прохожие, как всегда, шли по своим делам. Он вдруг вспомнил все свои детские страхи и отчётливо представил, как подлодка ложится на дно без единого шанса всплыть. Тогда, в детстве, он сильно испугался, когда отец сбросил его в воду на большом расстоянии от берега – значит, внизу что ни на есть настоящая глубина, перестал бороться и позорно наглотался противной солёной воды.
– Я больше не боюсь глубины, отец! Вообще не боюсь!
Он говорил громко, и таксист удивлённо посмотрел в зеркало: «Придурочный, не иначе! А с виду человек как человек!»
14 февраля – День влюблённых
Он увидел её в одиннадцатом классе, вернее, видел и раньше, но без особого внимания – девочка как девочка, симпатичная. В школе перед новогодними каникулами организовали костюмированный бал, и она пришла в костюме Мальвины. У неё было редкое имя Серафима, большие серо-голубые глаза и звонкий хрустальный смех. Иван никогда раньше этого не замечал, хотя они часто сталкивались в школьной столовке: она училась в параллельном классе, и их столы стояли как раз напротив.
Скорее всего, костюм Мальвины произвёл на него такое странно сильное впечатление, особенно голубой парик с огромными синими бантами, и эти глаза, которые выдавали в ней очень ранимую, сентиментальную девчонку. В ней была какая-то необыкновенная трогательность, даже больше – природная нежность, её обязательно хотелось жалеть и оберегать. Ваня всегда жалел всех – и бездомных собак, и подстреленных голубей, и мальчишку из соседнего подъезда в инвалидной коляске. Он давно решил, что после школы обязательно пойдёт в медицинский, хотя вид крови и всего, что с этим связано, переносил с трудом.
Он так и не заговорил с Симой, она была в окружении подружек, рядом всё время пасся один бугай из её класса и явно не собирался сдавать своих позиций. Было не совсем понятно, что связывает их. Иван немного знал этого пацана, и мнение о нём было не самым лестным – понтовщик и зазнайка из сильно богатеньких.
Был концерт, она пела что-то из репертуара Земфиры, и это окончательно добило его неокрепшую душу. Было немного смешно – наряд совсем не вязался с песней. Иван влюбился! У детей случаются влюблённости ещё с детсадовского возраста, с ним такого ещё не было – и не потому, что не нравились девочки, нравились, но как-то по-другому, спокойно.
Ночь после праздника выдалась со странностями, казалось, он заболевает: щёки пунцово горели, в голове – каша из сомнений и страхов.
Утром мама, не дождавшись, пока он выйдет из своей комнаты, тихонько приоткрыла дверь. Ваня неподвижно лежал, натянув одеяло по самые уши, и сосредоточенно изучал геометрию лепнины на потолке.
– Ты что, заболел? – она испуганно смотрела на сына, дотронулась губами до лба и с облегчением вздохнула:
– Фу! Напугал!
Нет никакой температуры. А то завтра лететь. Вот был бы сюрприз для всех! Они впервые всей семьёй улетали на Маврикий.
Младшей сестрёнке исполнилось четыре, и родители наконец-то решились двинуть куда подальше. Они не могли оставить её на няньку и таскали с собой с самого рождения. Поля была выстраданной и долгожданной. Отец хотел девочку, девочка, по всей видимости, долго не получалась. Сделали ЭКО – и на тебе, на пятой попытке появилась Полина! Мама почти все девять месяцев пролежала в больнице, и врачи до последнего боялись за исход такой сложной беременности. Ребёнок родился на два месяца раньше, крепкий и спокойный, и вес для такого срока вполне приличный.
Полечка стала центром вселенной. Больше всех ликовал отец, чем вызывал большое недоумение своей матери, Беллы Марковны, которая не понимала, чему тут радоваться; сама вырастила двух сыновей – и очень даже успешных и преданных матери. Правда, один всегда под боком, а другой вечно по миру болтается и молодых женщин меняет – сколько лет, а остепениться не может! Всё от денег шальных!
У Беллы был отвратительный характер, она всем была недовольна и лезла со своими советами по любому поводу. Женщина старой закалки, декан исторического факультета университета, имела только одну слабость – и это были не сыновья, это был её внук Иван. Она уделяла ему всё свободное время, он был её отдушиной и выходным, он был всем. Белле Марковне хотелось отдать всю себя любимому внуку, и она не терпела, когда его родители, особенно мама, влезали со своими возражениями. Иван был только её, поэтому появление Полины ничего не изменило – пусть сами крутятся и на неё не рассчитывают. Мама совсем и не рассчитывала на Беллу и, наоборот, сильно обрадовалась, что наконец-то сможет воспитывать дочку, как сама посчитает нужным, без посторонних.
Иван нехотя собирался на таинственный остров Маврикий, а ведь раньше он так мечтал побывать на океане. Ему казалось, что совсем не вовремя уезжать так далеко, когда Серафима рядом, в Питере. Это было глупо, он и сам понимал, что, скорее всего, она, как и он, с родителями отправится в какое-нибудь путешествие, но почему-то тревожила дурная мысль, что он уезжает, а она – непонятно почему – остаётся.
В аэропорт провожать приехала Белла Марковна, вцепилась в Ивана и водила его кругами, давая наставления, пока папа не позвал всех на паспортный контроль и посадку.
Индийский океан поразил, это было совсем не похоже на то, что Иван видел раньше. Удивлял цвет воды, бирюзовый до зелёнки, грохочущие вдали рифы и мелкие ракушки, разбросанные по всему золотистому берегу. Он был предоставлен сам себе и надолго уходил бродить, а родители копошились вокруг Полины. Вместе собирались только на обеде и вечером на ужине. Ивану было немного скучно: кругом полно сверстников, но иностранцев, они кучковались вместе, навязываться ему не хотелось.
Новый год в отеле справляли шумно и по-своему весело. Такого салюта он не видел никогда в жизни, даже на День Победы. Мама с отцом по очереди бегали в номер пасти спящую сестру, в итоге он провожал старый год с папой, а с мамой встречал новый, местную няню отец категорически отказался брать, не доверял никому своё сокровище. У Ивана не было и тени ревности к маленькой сестрёнке, в 17 лет уже многое понимаешь, он-то почти вырос, да и жаловаться ему было не на что. По обычаю загадывал желание, думал о Симе, а что желать, так толком и не смог придумать.
Через несколько дней после Нового года повалили русские, и отель наполнился родными словами и крепкими выражениями. Иван приглядывался к пацанам и выбирал, с кем бы он мог подружиться – со своими как-то попроще.
Надя сама подплыла в бассейне, неожиданно и запросто сказала:
– Привет!
Она приехала с мамой из Москвы и выглядела как чистый неформал – с розовыми волосами и ушами, сверху донизу усыпанными разными серёжками. Ваня вспомнил свою Мальвину и расплылся в очаровательной улыбке во все тридцать два зуба. Белла не раз отмечала, что Ванечка улыбается точь-в-точь как дедушка, и даже она не смогла когда-то устоять, хоть была строгих правил и хорошо воспитана, не то что нынешние вертихвостки, – и предупреждала внука, чтобы был предусмотрительней.
Надя была на год старше, училась на юридическом, но на фоне длинного Ивана выглядела младше своего возраста. Теперь они слонялись вдвоём вдоль пальмового берега, то и дело плюхались в тёплый океан, спасаясь от палящего солнца. Иван впервые встал на водные лыжи, и ему пришлось несколько раз потерпеть фиаско, прежде чем неуверенно заскользить по гладкой поверхности бухты. Надя радостно скакала на катере и хлопала в ладоши – сама увлекалась горными лыжами, и с водными у неё было всё на высшем уровне. Вечером пёрлись на дискотеку и тайком от родителей пили мохито с ромом. Она доставала со дна сумочки пачку тонких сигарет, гордо прикуривала и играла во взрослую и самостоятельную. Подолгу валялись на лежаках, а то и просто на мягком песке под россыпью звёзд и рассказывали друг другу всякие небылицы. И однажды она неожиданно поцеловала его, и не просто по-дружески, а прямо в губы. Иван не сопротивлялся, хотя до этого ничего подобного в его жизни не случалось. Вдруг вспомнил Серафиму – и ему стало стыдно и неловко: он впервые почувствовал что-то особенное, приятное, то, что никогда не чувствовал раньше.
– У меня есть девочка. Я в неё влюблён, – неожиданно, совсем не своим голосом ляпнул Ваня и отвернулся.
Надежда растерялась, потом вскочила, отряхивая шорты и коленки от песка.
– Да и пошёл ты! Дурак!
Он хотел догнать её, извиниться, только не мог понять за что, и так и остался сидеть на берегу океана.
На следующий день она отыскала его на завтраке. Ваня проснулся позже всех и в одиночестве восседал за дальним столиком.
– Извини меня! Я была неправа! Просто обидно стало!
Они опять сдружились, но всё стало по-другому, не так, как до его признания. Сначала уехал Иван, Надя – на следующее утро. Телефонами они обменялись, но звонить друг другу не обещали, разъехались и разъехались, мало ли таких кратковременных дружб случается.
Белла выглядывала внука на прилёте, всматриваясь в лица выходящих пассажиров. Увидела и понеслась к нему навстречу.
– Какой ты загорелый, Ванечка! – причитала Белла и не знала, с какого бока обнять здоровенного парня.
Поля тоже подбежала к бабушке и стала дёргать за подол норковой шубы, но Белла лишь сделала доброе лицо и погладила малышку по голове, сыну с невесткой учтиво кивнула. Никто особо не удивился – всё как обычно, без изменений.
Ещё на острове Ивану не давала покоя мысль, что он должен обязательно как-нибудь ярко проявиться перед Серафимой. Что проку в его влюблённости, охах и вздохах? Надо доказать, удивить, достойно – по-мужски – обратить на себя внимание. Решение пришло само, когда он услышал, как мама с лицом хитрой лисы просила у отца на День влюблённых браслет Cartier, как у Татьяны, маминой подруги, у которой их целых три, из золота разного цвета, и все не простые, а с бриллиантами. Про бриллианты она упомянула на всякий случай, чтобы знал, что, помимо простых, ещё и такие бывают, вдруг расщедрится. Решение было принято. Он подарит Симе что-нибудь значимое, дорогое, чтобы подарок сразил наповал и вызывал зависть у всех девчонок гимназии, можно и у преподавателей, так даже круче. Во время полёта, улучив момент, когда папа проспится и насюсюкается с Полечкой, Ваня повёл пространные разговоры о своих неоспоримых успехах, не забыл вспомнить олимпиаду по химии и то, что здорово подтянулся за последний год по всем предметам, особенно по математике, зная, что папа окончил физико-математическую школу и ему это будет особо приятно. Перечислив все свои заслуги, он неожиданно спросил:
– Пап, а что ты собираешься мне подарить на ДР?
– Да я как-то не думал… До июня ещё далеко! Обычно ты же сам говоришь, – заулыбался отец и с удивлением посмотрел на своё великовозрастное чадо.
– Ну вот сколько в этом году ты решил потратить на подарок? – не унимался Иван.
– Да отстань ты! Что пристал? Ещё полгода до дня рождения!
Ваня понял – отступать нельзя, второй раз завести этот разговор будет сложнее, да и папа выглядит счастливым и добрым после двух фужеров шампанского.
– Пап, я сейчас подарок хочу.
– Что значит сейчас?
– Ну в ближайшие дни. Пап, мне очень надо. Только я деньгами хочу. Ты же знаешь минимум и максимум? Вот сколько хочешь, столько и дай!
В родителе заговорил истинный бизнесмен, переживший взлёты и падения, – не задумываясь, он хотел дать по минимуму. Но, заглянув сыну в глаза, решил не скупиться и отвалить приличную сумму, тем более с такой просьбой Иван ещё никогда не обращался. Значит, очень надо! Расспрашивать – что, зачем, куда – не стал, уже большой, и плохого за ним никто не замечал ни дома, ни в школе.
Переступив порог квартиры, отец помчал к сейфу и достал целых три пачки пятитысячных, перетянутых разноцветными канцелярскими резинками, гордо протянул Ивану в ожидании реакции на такой щедрый дар.
Сумма, выделенная отцом, ошеломила, и Ване тут же припомнились все его большие и маленькие желания, но он их упорно гнал, стараясь думать только о Симе, с которой часто сталкивался в школе, отводил глаза, по всей видимости, краснел. Однажды так помчал вниз по лестнице – чуть шею не свернул, – всем своим видом показывая, что ему совсем не до неё, а если иногда и бросит взгляд, так это чистая случайность. Он был практически уверен, что многие замечают его странное поведение, особенно это касалось некоторых девчонок из его класса. Ему постоянно мерещилось, что они следят за каждым его шагом, и если перешёптываются между собой, то обязательно это связанно с ним и Серафимой: «Нужно продержаться совсем немного, а потом, после Дня влюблённых, сразу или через несколько дней открыться! Вот и закончатся муки, и можно будет спокойно, без оглядки, общаться с возлюбленной Мальвиной!» Он часто называл её именно так, при этом невольно закрывал глаза от переизбытка чувств и непонятного волнения!
Для начала Иван решил изучить вопрос, что к чему и что почём. Лучше консультанта, чем мама, не было. К бабушке приставать было бессмысленно, она всячески порицала бесполезную трату денег и все побрякушки относила к разряду мещанства и дурновкусия – скорее, от вредности и отрицания всего, что нравилось другим женщинам. А мама с огромным удовольствием показала сыну все свои сокровища, с трепетом открывая одну коробочку за другой.
– А сколько стоит этот браслет? – Ваня крутил в руках искусное переплетение белого золота и бриллиантов.
– Это BVLGARI! – мама бережно забрала браслет и примерила на руку. – Красиво? Папа подарил на рождение Полечки! Я думаю, за эти годы он изрядно подорожал.
Цена браслета повергла Ивана в ужас. «Не может быть! Это же целое состояние! Машину приличную купить можно! Может, и права бабушка…» – подумал Иван и загрустил.
– А этот сколько стоит? – его взгляд упал на тоненький золотой обруч с маленькой висюлькой на замке.
Это были другие цифры, но всё такие же страшные и недоступные. Оставалась надежда только на Беллу Марковну – без дополнительных денег не обойтись, это он понял сразу. Номер с подарком за полгода вперёд, по всей вероятности, не пройдёт. Бабушке нужна конкретика и голая правда, которую Белла неустанно вбивала внуку в голову, порой безуспешно. Иван был далеко не вруном, но при определённых обстоятельствах считал ложь уместной и даже полезной.
Дни летели один за другим, а решиться на откровенный разговор с железной леди не представлялось возможным – то живот закрутит, то бабушка не в духе! Причину таких нестыковок он понимал – это был страх, самый настоящий страх! Нет, бабушку он совсем не боялся, боялся отказа, предвидя, что ждёт его позорная унизиловка. Иван ощутил себя беспомощным и жалким недочеловеком. Как ни крути, поразить мир он решил за чужой счёт, значит, и заслуги особой в этом нет! От этого и появилась смелость идти напролом и выслушать все язвительные реплики Беллы и подумать, как жить дальше, коли такая большая тяга удивлять любимую девочку.
Последней каплей стал урок физры, когда объединили два одиннадцатых класса и устроили между ними соревнования – кто выше, дальше, быстрее. В своих спортивных способностях Ваня не сомневался – одно смущало: всё время пялился на Серафиму, и не специально, взгляд застывал именно на ней, и он на какое-то время забывался, не видя никого вокруг.
Она нравилась всем и считалась одной из самых красивых старшеклассниц. Помимо своей внешней притягательности Сима умела себя преподнести и быть в центре внимания всей гимназии. Делала она это безупречно и не вызывала ни у кого раздражения, словом, естественно и непринуждённо, и порой напоминала нежного маленького котёнка, а кошек Ваня обожал и сильно страдал, когда родители с появлением Полечки решили отдать в надёжные руки пушистую Сару сибирской породы.
Имя кошки было неслучайным. Ваня в знак признательности назвал крошечного котёнка в честь родной сестры бабушки, которая уже давно перекочевала со своей семьёй в Америку. Они не так часто виделись, но, как и в детские годы, были очень близки, созванивались и то и дело передавали с оказией друг другу подарки. Решение подарить внуку кошку отчасти было обусловлено категорическим отказом родителей, ну и огромным желанием Ванечки. Кошка Сара была на редкость ласковой, спала у Вани на груди, и стоило ему только приоткрыть глаза, как начинала тереться своей мягкой мордочкой и плавно перебирать лапками, едва касаясь его лица. От её нежности не было спасения, но это ничуть его не тяготило, а наоборот, вызывало массу ответной любви и признательности за такое исключительное отношение к своей персоне. На маму с отцом она никак не реагировала, лишь отворачивалась и шла в другую сторону, если те вдруг тянули к ней руки, желая погладить по пушистой спинке. В Серафиме точно было что-то от Сары, во всяком случае, Ване нравилось – если выпадала такая возможность – тайком наблюдать за каждым её движением.
«Вот как есть спалился!» – на этот раз он явно не ошибался. Кристина, подружка Симы, уже в самом конце урока, когда все потихоньку начали расходиться по раздевалкам, украдкой тыкала пальцем в его сторону, делала круглые глаза, словно он вдруг таинственным образом появился в спортивном зале, а не скакал весь час что есть мочи, явно желая произвести впечатление – и не заметить его было реально сложно, Иван был самый рослый в школе. Сима бросила на него короткий взгляд и сразу отвернулась. У Вани бешено заколотилось сердце, ладони стали влажными – так случалось всегда, когда он начинал сильно волноваться.
Физкультура была последним уроком, и он вышел на улицу, немного потоптался у самого выхода, оставляя большие следы на только что выпавшем белом снегу. Набрал Беллу.
– Ко мне? Так я ещё на работе, – бабушка с волнением вслушивалась в слова внука.
По всей видимости, только-только закончилась лекция, и он слышал какие-то отрывки фраз шумных студентов.
– Может, я к тебе, в универ? Ты долго ещё там будешь? – Иван решил идти до конца и не дать ей отвертеться от встречи.
– Только лекция закончилась! Мне бы кофе успеть выпить! У нас сегодня важное собрание, и я никак не смогу отсутствовать. Говори, что случилось? Закончу, сразу к вам приеду!
Если бабушка занята по работе, отвлекать нельзя – всё, что связано с профессиональным долгом, было для неё святым, тут даже не до обожаемого внука; дома вести подобные разговоры, пусть и в своей комнате, и при закрытых дверях, категорически не хотелось – заробеет и не найдёт правильных слов.
– Нет, давай я к тебе приеду! Ты позвони, когда закончишь! У меня совсем мало уроков на завтра. Договорились?
– Хорошо! Так что случилось? Надеюсь, ничего плохого?
– Да нет, не волнуйся! Просто очень нужна твоя помощь.
Помощь?! Такого ещё не было. Она всё же решила пропустить собрание, раз внуку нужна её срочная помощь, хотя к чему такая спешка, было непонятно. Иван ждал Беллу на улице у самой парадной, тяжеленный рюкзак неуклюже свисал с плеча.
– Господи, кирпичи у тебя там? Сколько помню, ещё с первого класса, ты таскал это чудовище и всё время говорил: я сам, я сам, если кто-то пытался помочь тебе дотащить его до школы!
– Так это другой! – рассмеялся Иван. – Мне чуть ли не на каждый учебный год новый рюкзак покупали. Не помнишь, что ли?
– Помню только, что они росли в размере и становились тяжелее! Неужели нельзя иметь два комплекта учебников – для дома и школы? Во многих гимназиях уже так! За что такие бешеные деньги платите?! – возмущалась бабушка.
Если не рюкзак, она придралась бы к чему-нибудь другому, это было её состоянием души. Ворчание Беллы было хорошим признаком, хуже, когда она уходила в себя и казалась равнодушной.
– Учти, у меня есть особо нечего. Я не твоя маман, которая только и знает, что щи-борщи готовить и по косметическим салонам бегать. Может, какая колбаса с сыром и завалялись… Яйца точно есть! Яичницу будешь?
– Я не голодный. В школе пообедал.
Белла открыла большим винтовым ключом двери квартиры.
– Проходи давай! Можешь не разуваться, всё равно не прибрано.
Её квартира была типичной для питерской интеллигенции не в первом поколении. В ней царил невообразимый хаос: бездна книг, фотографий и ненужного хлама, как говорила мама. Видно, она давно не убиралась, и кое-где на многочисленных старинных предметах мебели величественно возлежала пыль. Прислуги отродясь не водилось – Белла не терпела в доме посторонних и их навязчивые попытки расставить в каком-то порядке все эти дорогие сердцу мелочи, тем самым изменяя саму сущность её бытия. Всё должно было оставаться на своих местах, обрастая признаками вечности. Мама не раз выговаривала отцу, если тот разбрасывал по всей квартире свои вещи, намекая, что он – копия Беллы Марковны. На эти выпады отец строго зыркал, показывая всем видом, что о маме – только хорошо или никак. Ивана творческий беспорядок бабули ничуть не удивлял, хоть сам был аккуратист и чистюля, точь-в-точь как мама.
– Рассказывай! – бабушка налила воду в электрический чайник и полезла за чашками. – Чайку попьём с вареньем!
– Мне нужны деньги! Я могу взять их у тебя в долг. Только на сколько, не знаю. Как появятся – сразу отдам! – Иван уставился в окно, и его щёки мгновенно покрылись красным румянцем.
Он ненавидел это дурацкое свойство своего лица – менять цвет по любому поводу.
– И зачем?
– Я хочу сделать подарок одной девочке из школы. На День влюблённых.
– И сколько же надо? – бабушка переплела руки под грудью и с иронией смотрела на дорогое сердцу наивное существо.
– Я ещё не знаю сколько. Не думай, у меня уже есть приличная сумма. Но мне точно не хватит!
– Это что, нынче так валентинки, как вы их называете, возросли в цене?
Иван едва сдержался, чтобы не сказать что-нибудь резкое. Обычно этим он не страдал, был терпеливым и спокойным. Но тут дело касалось Серафимы, и держать себя в руках было сложнее не придумать.
– Как ты не понимаешь! Я хочу подарить что-то стоящее, настоящее, чтобы на всю жизнь!
– Ну если на всю жизнь, то конечно! – ей пришлось отвернуться от Ванечки, чтобы тот не заметил, как ей хочется рассмеяться на его наивное заявление. По большому счёту, ничего предосудительного в желании внука не было, не ошибся бы только с предметом своего обожания!
– И когда ты узнаешь, чтобы я имела понятие, во сколько мне выльется твоя широта?
– Завтра!
– Оперативно ты решил всё устроить! Только имей совесть и не доведи меня до инфаркта, озвучивая космическую сумму. Твоя бабуля не подпольный миллионер!
Благодарный внук, прощаясь, на радостях три раза по русскому обычаю облобызал Беллу Марковну и помчался вниз по лестнице.
– Да не несись ты так, сумасшедший!
«Всё-таки он весь в деда, и замашки такие же, не зря в честь него назвали», – Белла улыбалась. Она вспомнила своего Ивана, немного особенного, непохожего ни на кого. Оба историки, она – стремительная и властная, он – замкнутый, романтичный и очень глубокий. Казалось, он всю жизнь выстраивал свой нереальный мир, неподвластный объяснению. Ему было неуютно и суетно среди людей, он их не понимал, вернее, ничего не делал, чтобы понять. Уже в зрелом возрасте влюбился в свою аспирантку. Пришёл домой и всё как есть выложил Белле. Ей было обидно, больно, но она поняла его. Это было совсем не про измену, это было другое…
– Помоги мне, Белла! Я не знаю, что мне делать?! Как противостоять этому?
И она помогала. Скорее всего, от большой любви, когда его счастье и покой превыше всего. Она многое скрывала от всех, никто бы никогда не понял и не оценил её жертвенности и полного отсутствия гордости. Только она знала: гордость – самый большой враг настоящей любви, и где есть гордость, любви не место. Ванечка сгорел быстро. Был – и не стало. Он был её слабым местом, болевой точкой. Он был выше всего на свете – равно как внук, его точная копия.
Иван не мог дождаться, когда наконец-то закончатся уроки, в итоге не выдержал и соскочил с последнего. Он сбегал из гимназии в отличном настроении, тем более на первом этаже встретился с Серафимой и впервые посмотрел прямо ей в глаза, и даже улыбнулся, глупо промямлив: «Привет!»
«Если верить бабушке – а ей верить можно и даже необходимо, – моя невольная улыбка должна сыграть какую-никакую роль», – решил Ваня и быстрым шагом направился в сторону Невского проспекта. Ему непременно захотелось выйти на набережную, там было красиво и полностью соответствовало настроению. Февральское солнце слепило. В нём почти не было тепла, но было много света, которого так не хватало питерцам зимой. В наушниках на полной громкости на репите пел и пел Баста его любимую песню «Мастер и Маргарита».
Ювелирный Mercury располагался на первом этаже гостиницы «Европейская». Иван не раз бывал с родителями в отеле, но в ювелирном – ни разу, хотя из маминых разговоров с подружками было понятно, что он один из лучших.
В просторном помещении – ни души, если не считать секьюрити – молодого парня, на лице которого не отражалось ни одной эмоции. Ярким электрическим светом горели витрины с украшениями, бриллианты переливались крошечными разноцветными искорками, создавая удивительную атмосферу, – казалось, за окном уже поздний вечер. Ваня, затаив дыхание, ходил от одной витрины к другой, всё поражало и кричало о своей недоступности. Особенно понравилась брошь в виде лилии. Она была так искусно сделана, что, пожалуй, являлась лучшим повтором живой.
– Правда круто?!
– Даа! – Иван не заметил, как подошла управляющая, и немного растерялся.
– Чем обязаны вашим посещением? Что желаете, молодой человек?
Она была очень привлекательной в своём тёмно-синем брючном костюме и выглядела скорее элегантно, чем строго. – Марина. А вас как? – она протянула изящную руку, и он почувствовал совсем лёгкое пожатие, после которого стало просто, и он перестал смущаться.
– Иван. Я ищу подарок для своей девушки на 14 февраля. Но пока я не могу позволить что-нибудь очень дорогое. Мне надо красивое, но за умеренные деньги.
Марина с удивлением взглянула на мальчишку: в нём чувствовались достоинство и неподдельная искренность: «Интересно, сколько ему лет? Забавный! От силы восемнадцать. Вот из кого вырастают настоящие мужчины!»
С мужчинами последнее время ей явно не везло. Несколько месяцев назад познакомилась с одним типом, недолго протянула. Всё вроде ничего, но ни одного знака внимания: ни цветочка, ни конфетки! Неужели это так трудно?! Будь она на месте любого мужика, кайф бы ловила, делая широкие поступки! А этот совсем малыш, а уже не куда-нибудь, а в Mercury пришёл! Повезёт кому-то, не иначе!
– Она какая?
– Кто?
– Девушка твоя! Кто же ещё?! – засмеялась Марина.
– Она самая красивая! – улыбнулся Иван в тридцать два белоснежных зуба.
«Что надо пацан вырастет! Где мои шестнадцать лет?!» – она показывала одну вещицу за другой, Олег усердно рассматривал, но молчал. Всё, что он мог позволить на предполагаемую сумму, было милым, но не более. Сердце молчало, не ёкало. Не то!
– Я так понимаю, тебе ничего не нравится, и эти скромные украшения кажутся чем-то несерьёзным? Поверь, если бы мне кто-то такое подарил, я бы скакала от радости! Кстати, а откуда у тебя деньги?
– Родители дали.
– Вот так взяли и просто дали?!
– Не просто. На день рождения.
– И ты решил их все потратить на подарок?
– Да.
– А вы сколько лет дружите с этой девочкой?
Слово «встречаетесь» не вязалось с Иваном, совсем ребёнок.
– Она обо мне ничего не знает… Нет, она знает, но только то, что мы учимся в параллельных классах.
– Так ты ещё в школе учишься?
– Да, в одиннадцатом. В этом году заканчиваю, – с гордостью уточнил Иван.
«Ничего себе школьники пошли под метр восемьдесят пять!» – подумала Марина и почему-то вспомнила свой десятый, одиннадцатого в те времена не было, и мальчики были мелкие и плюгавые, а девчонки все как одна, кобылицы с формами, хоть под венец. Как всё поменялось, даже грустно! Вспомнила, как всегда заглядывалась на парней постарше и в основном на полное дерьмо. Нет чтобы спутника с молодых лет искать и по возрасту, и по достоинствам, может, и не маялась бы сейчас от пустоты и одиночества. Хотелось всего и сразу, а так, видно, не всегда бывает.
– Подожди, сейчас принесу одну подвеску. Она, может, и скромная, но мне очень нравится, – Марина пошла в дальний конец зала, открыла стеллаж и достала золотую цепочку с маленьким сердечком, покрытым бриллиантовой крошкой. – То, что надо, поверь! И не делай такое лицо, она точно должна оценить, иначе я ничего не понимаю в этой жизни!
Иван долго крутил в руках нежное украшение.
– Наверно, вы правы! – он посмотрел на цену. Папиных денег вполне хватало, и у бабушки брать не надо. – Я покупаю!
Марина смотрела на Ивана с нескрываемым восторгом: «И где таких делают?! Редкий случай!»
Потом опомнилась и попросила подоспевшую продавщицу упаковать как подарок.
Марина протянула Ивану небольшой пакетик с фирменными лентами Mercury.
– Удачи тебе, Иван! Надеюсь, у нас ты не последний раз. Всегда буду рада и скидку хорошую дам. Ты теперь наш клиент. Если честно, так хочется узнать, как у тебя сложится с этой девочкой, – она по-доброму улыбнулась и протянула руку на прощание.
Захотелось обнять этого совсем чужого, едва знакомого мальчика. Какое счастье иметь взрослого сына! Дура, что в своё время не решилась, всё боялась, что жизнь не устроится, а она и так не устроилась! Вечно надеешься на будущее, а настоящее бесследно проходит…
Иван ликовал. Всё, что задумано, – сделано! В наушниках всё так же пел Баста, а он, не стесняясь прохожих, подпевал ему: «Бог дал нам любовь. С ней словно крылья за спину…»
В рюкзаке свободного места не оказалось, и он засунул подарок для Симы под куртку и бережно придерживал одной рукой. К его огромной радости, никого дома не было, и он спокойно припрятал пакет в надёжное место в шкафу, на самую верхнюю полку, где были сложены летние вещи, и ни мама, ни домработница туда точно не полезут. До Дня влюблённых оставалось всего четыре дня.
В девять вечера позвонила Белла.
– Ну, и что ты не звонишь? Можно подумать, это мне нужны деньги?!
– Привет! Мне хватило! – радостно сообщил Ваня. – Я уложился на те, что папа дал.
По её молчанию он понял – бабушка расстроена, и не на шутку. Ему захотелось рассмешить её.
– Так ещё 8 марта впереди. Может, и пригодятся!
Белла Марковна шутку не оценила и хорошо поставленным голосом пожелала внуку спокойной ночи.
В комнату заглянула мама и позвала на чай. Привычку перед сном всем вместе пить чай завела именно она, так было принято у неё дома, в далёком Красноярске, куда они ездили всего один раз, когда Ивану было лет пять, и он почти ничего не запомнил. Иногда ему казалось, что про чай мама всё напридумывала. Если такая дружная семья, почему звонили только с днём рождения поздравить и на Новый год, и то через раз? Беллы Марковны на правах бабушки Ивану вполне хватало, и он особо ни о чём маму не расспрашивал, понимая, что ей не хочется поднимать эту тему. После чая она шла укладывать Полечку, а папа с газетой усаживался на кожаном диване перед телевизором.
– Странный ты какой-то сегодня. Чему всё время улыбаешься?
– Я? Когда? – Иван удивлённо посмотрел на отца. – Тебе показалось.
– Ничего мне не показалось! Влюбился, что ли? – рассмеялся отец.
– А что, все влюблённые улыбаются?
– Как правило. Во всяком случае, в первые дни.
– А потом?
– Потом как сложится…
– Так я вроде всё время улыбаюсь, – заулыбался Иван улыбкой деда.
– Нет, не так, как сегодня.
– Это как, пап?
– Не объяснить. Это когда сам себе улыбаешься. От счастья, что ли…
Опять не спалось. Ваня то и дело вставал с постели, подходил к окну и упирался лбом в холодное промёрзшее стекло, закрывал глаза, боролся с нестерпимым желанием распотрошить коробочку и ещё раз взглянуть на кулон, словно в чём-то сомневался.
– Скорей бы! Скорей бы! – твердил Иван и, обессиленный, снова брёл укладываться, по привычке накрываясь тёплым пуховым одеялом по самые уши.
Заснул под утро, уставший и без малейшего желания идти в школу: «Ещё пару дней, и я свихнусь!»
Но он справился, как-то пережил эти тягучие дни и мучивший вопрос: как именно всё должно произойти. Хотелось второго мнения. Ни одному из своих школьных дружков он не доверял – высмеют.
Белла? Сама идея была правильная, но очень не хотелось показывать ей свою нерешительность и – если называть вещи своими именами – свой страх! Для неё он был чистым воплощением деда, человека со странностями, которого бабушка прилично переоценивала, как утверждала мама. Всё равно это накладывало некую ответственность. Просить деньги, как оказалось, было значительно проще.
Первой мыслью было подкараулить Симу у школы и просто, без всяких предисловий, протянуть пакетик и сказать: «Это тебе от меня!» Он представлял её большие голубые глаза. Сначала она растеряется, потом будет улыбаться и молча развязывать ленточки, а он будет следить за каждым движением её пальцев и, скорее всего, тоже улыбаться. Главное, не покраснеть и не засопеть, такое тоже случалось – всё от того же чёртова волнения. С этим справиться будет нелегко, во всяком случае, пока ни разу не удавалось. Но он постарается! Накатывали сомнения. Почему-то внутренний голос убеждал, что в последний момент, когда она окажется совсем рядом, он не сможет сделать ни одного движения, тем более – произнести хотя бы пару слов.
Передать через Карину? Это совсем никуда не годилось! Всё должно быть только между ними, и нечего подключать посторонних. Конечно, Серафима не выдержит и – сто пудов – поделится с подружкой! Как, увы, делают все девочки без исключения. Но это уже не имело бы никакого значения – он делает ей подарок на 14 февраля, значит, практически признаётся в любви!
Ивану вдруг захотелось, чтобы всё выглядело таинственно и необычно, и пусть она немного помучается, теряясь в догадках. А уж потом, после уроков, он подойдёт и спросит: «Тебе понравилось?» И она сразу всё поймёт!
Интересно, на кого Сима в первую очередь подумает? Стало немного не по себе от одной мысли, что на кого-то другого!
Всё, решено! Он придёт гораздо раньше и перед первым уроком оставит на столе пакет с подарком, только надо заклеить как следует скотчем от особо любопытных и написать: Серафиме. Фамилии не требовалось, в школе с таким именем была только она, и ошибки не произойдёт.
С липкой лентой чертыхался долго – не хотела красиво приклеиваться, и ему несколько раз пришлось отдирать её, чтобы получилось более-менее аккуратно. Иван прилично повредил фирменный пакет, но делать было нечего, идти за новым некуда, всё уже закрыто, и к открытию никак не получится – урок начинается в девять. В школе надо быть к восьми, может, и в семь тридцать, не иначе, а то весь план рухнет – есть ранние птички, любители прийти пораньше.
В школе из учеников почти никого не было, даже тех, кто к нулевому, и вахтёрша Светлана Георгиевна удивлённо уставилась на Ивана.
– Что в такую рань пришёл? Не спится?
– Пришёл – значит, надо! Здравствуйте! С праздником вас!
– С каким? – с ещё большим удивлением, но с явной заинтересованностью спросила вахтёрша.
– День влюблённых, 14 февраля! – засмеялся Иван.
– Так это, слава богу, не мой праздник! Отвлюблялась уже! На всю жизнь хватило! – и почему-то сделала обиженное лицо.
«Странная!» – решил Ваня, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Приоткрыл дверь в чужой класс. Стояла такая пронзительная тишина, что ему стало не по себе: «Может, ерунда всё это, и зря я так заморачиваюсь? Ну отдал бы прямо в руки! Делов-то!»
Поставил пакет на учительский стол. Отошёл, оглянулся. Ему показалось, что получилось неровно, неправильно! Несколько раз перемещал его с места на место, отходил в конец класса, подходил к дверям, и всё равно не нравилось, что-то не устраивало, и при этом ужасно нервничал и сопел.
Из класса выскочил как ошпаренный, казалось, ещё секунда, и туда завалится верзила – тот рыхлый парень с дурацким именем Эдик, который вечно суетился рядом с Серафимой ещё со школьного новогоднего праздника. За время долгого наблюдения ничего подозрительного между ними он не заметил, болтается и болтается рядом, хоть и надежды, скорее всего, не теряет. Ивана даже передёрнуло от одной мысли, что она может подумать, что это именно от Эдика. По словам мамы, там и самолёты, и вертолёты, и дома по всему миру.
«Ну нет! Симочка не такая! Она и Эдик – это же полное несовпадение!»
На целый день Иван превратился в невидимку, даже в столовку не спустился. После очередного урока он нёсся в нужный класс и начинал деловито рыться в книгах, калякать в каких-то бумажках, стараясь отключиться от Симы и заодно от всего на свете. Иногда он улыбался, тихонько поглядывая, как одноклассницы хвастаются друг перед другом своими дарами на День влюблённых – кто набором косметики, кто духами и разной прочей ерундой. Его распирало от гордости и хоть как-то отвлекало от кульминации действия, когда он, наконец, признается Серафиме.
– Что улыбаешься? Сидишь довольный! Мог бы девочкам хоть по шоколадке подарить! По цветочку! – со злостью процедила одноклассница Вероника и прищурила глазки, которые и так были маленькие, потому что их вечно подпирали увесистые круглые щёки. Ей, видно, особенно было обидно, что никто из мальчиков её так и не поздравил. Иван находился в хорошем расположении духа, хоть и изрядно нервничал весь день, поэтому добивать Веронику не стал. Она же не виновата, что такой уродилась.
– Не переживай, завтра притащу тебе целую коробку шоколадных конфет! Красивую!
– Честно? – Вероника расплылась в добрейшей улыбке. Правда, от этого глаза стали ещё меньше, но это было даже по-своему симпатично, чисто панда. «Ей бы не конфеты лопать, а на крутую диету присесть».
Ещё Диана странно поглядывала на него, явно обидевшись. До него доходили сплетни, что она уверена: он тайно влюблён в неё. С чего такое пришло в голову? Ну улыбался ей, так ведь всем улыбался, не только Диане.
Никакого другого движения и разговоров в школе больше не наблюдалось, и было непонятно, что происходит в параллельном классе.
Может, кто-то присвоил его подарок, и Сима даже понятия не имеет о нём?! Ему стало дурно. А что, если она просто не пришла в школу? Может, заболела или ещё что?! И пакет отнесли в учительскую… или передали Карине, всё же она лучшая подруга… Удивительное дело, он всегда по несколько раз на день встречал и Симу, и Карину, и на лестнице, и в коридорах школы, а тут на тебе!
Одиннадцатые классы отпустили с последнего урока, но Ваня всё продумал и отпросился на пятнадцать минут пораньше, чтобы очутиться в раздевалке первым.
Слава богу или проведению, вахтёрши на месте не было, видно, отлучилась по своим делам, и он занял позицию между вешалками десятиклассников и каким-то подобием шкафа, откуда был прекрасный обзор, только его голова предательски возвышалась, и ему пришлось согнуться чуть ли не пополам! Главное, чтобы Серафима не задерживалась, а то долго он так не выдержит, ещё и навалит толпа учеников, и все его манёвры будут выглядеть на редкость комично.
Ваня устроился поудобней, присел на корточки и обхватил ноги руками. Ему хотелось рассмеяться, насколько всё выглядело реально глупо! Видел бы его отец! Да что отец?! Видела бы его Белла Марковна!
Раздался звонок! Он был такой громкий, как никогда раньше. Ваня вздрогнул и стал машинально поправлять волосы, прижавшись что было силы к шкафу, и, естественно, стал пунцовый, можно и в зеркало не смотреть: «Ну что мне в голову взбрело залезть сюда?! Можно было просто ждать у выхода!»
Но он не был уверен, кулон у неё или нет, и только отсюда он всё поймёт, если Серафима всё-таки в школе.
Раздевалка наполнялась звонкими голосами. Школьники, как тараканы, выползали отовсюду и сильно раздражали, особенно те, кто случайно замечал его и с удивлением пялился. Он отворачивался от их взглядов, всем своим видом показывая: раз он здесь и в таком положении, значит, так надо, и нечего совать нос в чужие дела. Из своего убежища он видел и своих, и из параллельного. Так всё хорошо устроилось – десятый остался на шестой урок, и за их куртками и пуховиками его совсем не видно, – а её всё нет и нет!
– Чёрт! – выругался Иван и готов был уже покинуть своё логово, тем более он мельком оглядел все вешалки, и её серебристого пуховика не было. – Может, пропустил? Не мог! Его за версту видно.
Шум потихоньку стихал. Опять зазвенел звонок на урок, но он его почти не слышал, так сильно билось сердце: «Всё! Хватит с меня! Дурак! Как есть дурак! Наворотил делов. Не мог всё по-людски, без этих колумбийских наворотов!»
Вдруг послышался чей-то смех: «Она! Точно она!»
Иван приподнялся, вытянул шею и в просвете увидел Серафиму и Карину. Сима была прекрасна, и он не мог отвести взгляда. Своего пакета не увидел, она могла положить его в сумку, не такой уж и большой!
– Ну тебе подфартило, Сима! Мне бы такие подарки! Ты хоть поняла от кого?
– Да какая разница! Хотя интересно! Не Эдик, точно. Я спросила. Этот дебил только заржал. Ты думаешь кто?
– Сим, ума не приложу! Это может быть кто угодно. Может, Иван? Ну этот, длинный, из параллельного… Он тебя пасёт последнее время. Я уже давно заметила! Мне он тоже нравится, если не нужен, мне отдай.
– Если это он, такие и мне нужны!
Ваня слышал её смех. Она была другая, совсем другая!
– Сим? А как твой?
– Всё так же! Достал со своей женой! Бесит! Туда не могу, здесь нельзя! Можно подумать, эта старуха слово против скажет и откажется от его бабок! Надоело! Дети! Ну и что?!
– А ты любишь его?
– Не знаю! Ну мне интересно с ним… А на этого длинного надо внимание обратить, перспективный… Смотри, какую куртку мне мой подарил. Вместе выбирали в «Бабочке». Денег стоит немерено!
– А твоя мама спокойно на это?!
– Конечно! Говорит – правильно! Недорого досталась – не больно жаль! Правда, она не знает, что женатый… Слушай, сама отца из семьи увела. Умная! Нашла нормального мужика и вцепилась мёртвой хваткой.
– Хрен знает! Вот мне совсем не хочется, чтобы отец с мамой так поступил! Я бы с ним ни дня больше не общалась!
– Ну и что?! Можно подумать, тебя отец оставит и денег давать не будет?!
Ивану показалось, он больше никогда не встанет на ноги, они затекли и перестали слушаться, в голове была пустота, и он вдруг разучился ощущать мир вокруг себя. Они ещё о чём-то говорили, но уже ничего было не разобрать, вернее, не хотелось, и смотреть Серафиме вслед – тем более. Ему не было больно, не было обидно, ему стало всё равно.
Иван вышел на улицу. Тротуары были по-питерски кое-как вычищены, и на газонах небольшими сугробами лежал снег. Солнце продолжало свой короткий зимний день и упорно болталось в чистом небе, без желания сдаваться. Мороз по-февральски щипал щёки и нос, и от тёплого дыхания шерстяной шарф покрывался белыми узорами инея. Захотелось красоты, и он медленно направился в сторону Невского и даже не заметил, как очутился у Эрмитажа. Перешёл улицу и остановился только на середине Дворцового моста. Он любил этот вид и именно отсюда: впереди – Ростральные колонны, чуть правее – Петропавловская крепость, на другой стороне – Зимний и шпиль Адмиралтейства. Ваня видел эту картинку много-много раз и зимой, и летом, но каждый раз по-новому. Вот и сегодня всё было особенным – и небо, и облака, и закованная льдом Нева. Захотелось раскинуть руки и издать крик невероятной силы, и не от отчаяния, просто вздохнуть поглубже и набраться энергии этого волшебного города гранитных набережных.
Было холодно, тёплые перчатки не спасали. Он стянул их и засунул руки поглубже в карманы, пытаясь размять окоченевшие пальцы. Неожиданно нащупал какие-то бумажки. Это было то, что осталось от денег, которые дал отец. Пять тысяч одной купюрой, тысяча и ещё по мелочи. 7150 рублей. Как он забыл о них?! Целое состояние! Недолго думая, набрал Кольку.
Николай приходился ему кем-то вроде троюродного брата, седьмая вода на киселе, был старше на два года и уже учился в универе на факультете прикладной математики и информатики, ещё и подрабатывал. Головастый до ужаса, и парень неплохой, компанейский. Они дружили с самого детства, особенно много времени проводили на даче, когда были совсем зелёные. Родители не то чтобы тесно общались с его семьёй, но на лето часто брали Колю к себе за город, однажды даже в Дубай, хорошо у них дружить получалось. Он был неродным сыном. Взяли Кольку из детского дома, когда тому едва три исполнилось. Все против были, только мама с отцом поддержали дальних родственников. А Колька, на зависть, таким мировым оказался! От него никогда не скрывали, что приёмный. Это же ничего не решает, зато живи без страха, что найдётся какой добрый и всю правду выложит в один прекрасный момент.
– Коль, привет! Тут дело одно к тебе есть. Срочное! Да и с праздником тебя!
– С каким?
«Что они, все спятили?» – возмутился Иван:
– Как с каким?! С Днём влюблённых.
– Так ты меня поздравляешь? – заржал Колька.
– Ну просто… Я не шарю в таких делах… В общем… Мне надо заказать цветы в Москву.
– Ого! Влюбился? – опять заржал Коля.
– Не знаю… Просто хочу сделать приятное. У меня есть семь тысяч. Хочу красивый букет!
– Если на семь, значит, влюбился!
«Знал бы он о кулоне!» – подумал Ваня и поёжился, словно наступил на слизняка. Однажды с ним такое приключилось на даче, и его рвало, то ли от отвращения, то ли от жалости к безобидному существу. А мама решила, что он отравился, и пичкала какими-то чёрными таблетками. Только Белла сразу определила: «Слишком впечатлительный он у нас! Я же говорю, весь в деда! Чувствительный, как с другой планеты».
– Подожди! Сейчас в комп залезу, – деловито пробурчал Николай и затих.
Иван терпеливо ждал: «Опять что-то придумал себе! Можно подумать, Надя его помнит! Чепуха какая-то!» Но отступать было поздно. Потом, ему всегда казалось, что он всё-таки чем-то её обидел. Пусть это будет его извинением. «Мне было хорошо с ней, спокойно как-то», – уговаривал себя Иван.
– Эй! – Колька орал в трубку. – Ну что молчишь?! Всё! Нарыл правильную компанию. Скинь номер телефона и имя, кому. Деньги с карты переведу, как раз за сайт прислали, одному пацану делал.
– Я тебе сразу отдам, Коль! Надежда её зовут.
– Куда ж ты денешься?! А что написать в открытке?
– Напиши просто: от Ивана.
– Может, навернём чего-нибудь?! – ржал Николай.
– Да нет, не надо! Так и напиши. Только без самодеятельности! Очень прошу! А то знаю я тебя! – теперь уже смеялся Иван.
Умел Колька разрядить обстановку: «Вот надо было к нему и идти за советом, когда в Мальвину втюрился и затеял удивить весь мир. Он бы точно всё по полочкам разложил».
Неожиданно небо затянуло какой-то пеленой, и солнца больше не стало. Сверху повалил клочьями колючий снег, разгоняемый ветром во все стороны. Метель! Всё внезапно стало другим, ещё более загадочным. Ивану стало весело, и он нацепил наушники и врубил на полную самый что ни на есть тяжёлый рок. Пару раз даже выдал какое-то па, поскользнулся и чуть не рухнул. «Ещё не хватает до кучи ногу сломать!» – стало совсем смешно и намного легче, всё снова приобретало смысл.
Дверь открыла мама.
– Ты что так поздно? Я тебе уже звонить собралась! Как блаженный ходишь последнее время! Есть хочешь? Белла Марковна уже полтора часа сидит, ждёт тебя. Что вы там затеяли? Сегодня бабушка – чистая милота, не понятно с каких дел, даже с Полечкой стишок выучила.
Почему Белла поджидает его с таким нетерпением, Иван догадывался, но он ничего ей не расскажет, никому не скажет ни слова – о таком не говорят.
Он уже направился на кухню поздороваться с Беллой Марковной, как мама вдруг спохватилась, видно, позабыла, и бросила вслед:
– Там тебе курьер посылку принёс. Я к тебе отнесла. Распаковала, но внутрь не залезала!
– Мне? Посылку? От кого?
Мама с недоверием осмотрела Ваню с головы до ног. Чудной!
– А я откуда знаю? Тебе виднее.
Иван влетел в комнату, ещё и локтем сильно ударился о дверной проём: «Чёрт!»
На письменном столе стояла подарочная коробка красного цвета, а внутри – смешной мягкий заяц с такими же длинными ногами, как у него. К лапке была привязана маленькая открытка с простыми словами – от Нади. Он не заметил, как в комнату тихо вошла Белла Марковна. Она стояла и едва сдерживала слёзы. Её любимый внук Ванечка улыбался своей необыкновенной улыбкой в тридцать два зуба, улыбкой деда – а значит, у него всё хорошо…
Комментарии к книге «Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ», Ирина Борисовна Оганова
Всего 0 комментариев