«Потерянные цветы Элис Харт»

Потерянные цветы Элис Харт (fb2) - Потерянные цветы Элис Харт [The Lost Flowers of Alice Hart; litres] (пер. Евгения Андреевна Лакеева) 2275K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Холли Ринглэнд

Холли Ринглэнд Потерянные цветы Элис Харт

Holly Ringland

THE LOST FLOWERS OF ALICE HART

© Holly Ringland, 2018

© Лакеева Е., перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Женщинам, которые сомневаются в значимости и силе своей истории.

Моей маме, которая отдала все, чтобы принести мне цветы.

А также эта книга посвящается Сэму, без которого мечта всей моей жизни не воплотилась бы на бумаге.

Слеза сверкнула в мраке сада На страстоцвете у ворот. Она идет, моя любовь, моя отрада; Моя судьба и жизнь, она идет. Роза алая вскрикнула: «Ах, она рядом!» А белая: «Нет, ждать всю ночь напролет»; Шпорник слушает: «Тише, шаги у ограды»; А лилия шепчет чуть слышно и ждет.

Лорд Альфред Теннисон

1 Черная Огненная Орхидея

Значение: Желание обладать

Pyrorchi nigricans / Западная Австралия

Нуждается в огне, чтобы зацвести. Пускает ростки из луковиц, которые долгое время могли спать. Лепестки бледные, с глубокими темно-алыми прожилками. После цветения чернеют и выглядят так, словно обуглились.

В обшитом сайдингом доме, стоявшем в конце узкой дороги, девятилетняя Элис Харт сидела за письменным столом у окна и воображала, как огонь мог бы преобразить ее отца.

Перед ней на столе из эвкалипта, который смастерил отец, лежала открытая библиотечная книга. Там были собраны мифы об огне со всего мира. И хотя северо-восточный ветер приносил с Тихого океана соленый аромат, Элис чувствовала запахи дыма, земли и горящих перьев. Она читала вслух шепотом:

Птицу феникс поглощает огонь, чтобы она сгорела дотла и возродилась обновленной, перевоплощенной, преображенной – прежней и в то же время иной.

Элис провела пальцем по иллюстрации, на которой феникс восставал из пепла: его серебристо-белые перья сияли, крылья были распахнуты, а голова запрокинута в ликующем крике. Она инстинктивно отдернула руку, как если бы золотые, красные и оранжевые язычки пламени в самом деле могли обжечь. Вместе с порывом ветра в окно ворвался бодрящий запах водорослей; музыкальная подвеска в саду ее матери предупреждала, что ветер усиливался.

Перегнувшись через стол, Элис закрыла окно, оставив лишь маленькую щелочку. Она отодвинула книгу в сторону и, не отрывая взгляда от иллюстрации, потянулась за тарелкой с тостами, которые сделала несколько часов назад. Откусывая от намазанного сливочным маслом треугольника, она медленно жевала холодный тост. Каково это было бы, если бы отца поглотил огонь? Все его демоны сгорели бы дотла, и в нем осталась бы только лучшая его часть – она бы возродилась. Пламя вернуло бы его обновленным, превращенным в человека, которым он временами бывал: человека, который сделал для своей дочки письменный стол, чтобы та могла сочинять за ним истории.

Элис закрыла глаза, представив на миг, что море, шум которого она могла слышать через окно, – это ревущий океан огня. Смогла бы она толкнуть туда отца, чтобы его поглотило пламя, как феникса в книжке? Что, если бы он вернулся, тряся головой, словно пробудившись от плохого сна, и распахнул ей свои объятия? «Привет, зайчонок», – сказал бы он. А может, он просто стал бы насвистывать – руки в карманах, а в глазах улыбка. Быть может, Элис больше никогда не пришлось бы видеть, как его голубые глаза темнеют, наливаясь яростью, и краска сходит с лица, а в уголках рта собирается пена, бледная, как он сам. И не было бы у нее других забот, кроме как угадывать, куда дует ветер, выбирать в библиотеке книги и писать за своим столом. Преображенные огнем, прикосновения отца к телу матери, хранящему в себе ребенка, отныне несли бы только ласку, его прикосновения к Элис – только нежность и утешение. А главное, после появления младенца на свет отец стал бы лелеять его, и Элис не пришлось бы лежать без сна, раздумывая, как защитить свою семью.

Она захлопнула книгу. Тяжелый глухой стук эхом прошел по деревянному столу, занимавшему всю стену спальни. Он стоял перед двумя большими окнами, которые распахивались в сад с курчавыми папоротниками, оленьим рогом и кристией полусердцевидной, за которыми ухаживала мать, пока приступы тошноты не лишили ее сил. Буквально этим утром она пересаживала в горшки рассаду кенгуровых лапок, когда ее согнуло пополам и она бросилась в заросли папоротника. Элис читала за столом. Услышав, что ее мать тошнит, она выскочила в окно и приземлилась на рядки папоротников. Не зная, что еще предпринять, она крепко держала маму за руку.

«Я в порядке, – прошептала женщина сквозь кашель, стиснув в ответ руку дочери, прежде чем отпустить ее, – просто утренняя тошнота. Не бери в голову, зайчонок». Она запрокинула голову, чтобы глотнуть свежего воздуха, ее тусклые волосы откинулись назад и обнажили новый синяк: багровый, как рассветное море, он расплылся вокруг ссадины на нежной коже за ухом. Элис не успела вовремя отвести глаза.

«Ох, зайка, – с волнением в голосе проговорила мама, поднимаясь на ноги, – я отвлеклась на кухне и споткнулась. Из-за ребенка у меня постоянно кружится голова». Она положила одну руку на живот, а другой принялась убирать частички грязи с платья. Элис потупилась и стала рассматривать ростки папоротника, сломавшиеся под весом матери.

Вскоре после этого родители уехали. Элис стояла у входной двери до тех пор, пока облако пыли от отцовского грузовика не растворилось в синеве утра. Они поехали в город на еще одно обследование, чтобы проверить, все ли в порядке с ребенком; в грузовике было только два места. «Будь умницей, милая», – попросила мать, слегка касаясь губами щеки Элис. От нее пахло жасмином и страхом.

Элис схватила еще один треугольник холодного тоста и, зажав его в зубах, полезла в сумку, с которой обычно ходила в библиотеку. Она обещала маме, что будет готовиться к контрольной за четвертый класс, но присланный из школы пробный тест до сих пор лежал на столе нераскрытый. Когда она извлекла из сумки следующую книгу и прочла название, ее челюсти сомкнулись. Экзамен был полностью забыт.

В тусклом свете надвигавшейся бури тисненая обложка книги «Руководство по обращению с огнем для начинающих», казалось, ожила и излучала собственное сияние. Лесной пожар мерцал металлическими язычками пламени. Ощущение опасности, предчувствие чего-то захватывающего отозвалось пульсацией в животе Элис. Ладошки у нее вспотели. Только она тронула кончиками пальцев угол обложки, как у нее за спиной звякнула подвеска на ошейнике Тоби, словно ее страх был заклинанием, вызвавшим пса. Он ткнулся носом ей в ногу, оставив на коже мокрое пятнышко. Элис почувствовала облегчение из-за этого вмешательства и улыбнулась Тоби, который чинно сел рядом. Она протянула ему тост, и пес аккуратно зажал его в зубах, прежде чем отступить на пару шажков и жадно наброситься на угощение. Брызги собачьей слюны попали девочке на ноги.

«Фу, Тобс», – фыркнула Элис, потрепав его за уши. Она подняла палец и поводила им из стороны в сторону. В ответ хвост Тоби заходил туда-сюда по полу. Пес поднял лапу и положил на ногу хозяйке. Тоби был отцовским подарком и самым близким товарищем Элис. Когда он был еще совсем крохой, то слишком часто хватал отца за ноги под столом, тот отшвырнул его, и щенок ударился о стиральную машину. Ехать к ветеринару отец запретил, и Тоби потерял слух. Когда Элис поняла, что он ничего не слышит, она придумала для них с Тоби тайный язык жестов. Она снова провела пальцем перед его носом, чтобы показать, что он молодец. Тоби лизнул Элис в лицо, она рассмеялась и, поморщившись, вытерла щеку. Он немного покрутился и шлепнулся у ее ног. Он уже был не малыш и выглядел скорее как сероглазый волк, нежели овчарка. Элис спрятала босые ноги в его длинной пушистой шерсти. Ободренная его компанией, она открыла «Руководство по обращению с огнем для начинающих», и первая же история сразу захватила ее.

В далеких краях, таких как Германия и Дания, огонь использовали, чтобы сжигать старое и призывать новое, готовиться к встрече следующего этапа в цикле: смене сезонов, жизни и смерти или любви. В некоторых странах плели огромные фигуры из прутьев и плетей ежевики и поджигали, чтобы закончить один период и начать другой – дать чуду свершиться.

Элис откинулась на спинку стула. Ее веки пылали и слипались. Она прижала ладони к странице с фотографией горящего плетеного человека. А какое чудо сотворит ее огонь? Для начала дом перестанут оглашать звуки ломающихся вещей. Воздух не будет больше пропитываться кислой вонью страха. Элис разведет огород, и ее не будут наказывать за то, что она случайно использовала не ту лопатку. Может быть, она наконец научится кататься на велосипеде, не ощущая у самых корней волос папиной разъяренной хватки, грозящей оторвать их от скальпа, если дочь потеряет равновесие. И читать ей нужно будет лишь знаки в небе, а не тени и тучи, набегающие на лицо отца и дающие понять, кто он сейчас – чудовище или человек, который может превратить дерево эвкалипта в письменный стол.

Это произошло на следующий день после того, как он столкнул ее в море и предоставил ей самой добираться до берега. Той ночью он исчез в деревянном сарае за домом и не появлялся два дня. А когда появился, то сгибался под тяжестью прямоугольного стола, который в длину был больше отцовского роста. Он был сделан из древесины пятнистого эвкалипта, имевшей сливочный оттенок, – эти доски отец берег, чтобы сколотить матери новые грядки для папоротников. Элис смущенно переминалась с ноги на ногу в углу комнаты, пока ее отец прикручивал столешницу к стене под подоконником. Ее спальня наполнилась пьянящими ароматами дерева, масла и лака. Он показал Элис, как открывать крышку, державшуюся на петлях из латуни; под ней оказалась неглубокая полость, ждущая, чтобы ее заполнили бумагами, карандашами и книгами. Он даже соорудил подпорку из эвкалиптовой ветки, чтобы Элис могла класть на нее крышку и копаться в столе обеими руками.

– Когда в следующий раз поеду в город, раздобуду тебе все карандаши и мелки, какие захочешь, зайчонок.

Элис обвила руками его шею. Он пах мылом «Кассонс», потом и скипидаром.

– Моя маленькая птичка.

Его щетина царапала ей щеку. Слова покрыли язык Элис, словно слой лака: «Я знала, что ты все еще тут. Останься. Пожалуйста, не дай ветру поменяться». Но все, что она могла вымолвить, было: «Спасибо».

Взгляд Элис снова переместился на открытую книгу:

Огонь – элемент, для которого необходимо трение, горючее и кислород, чтобы вспыхнуть и гореть. Совершенный огонь требует этих совершенных условий.

Она подняла взгляд и посмотрела в сад. Ветер невидимкой тянул и толкал висевшие на крючках горшки с курчавыми папоротниками. Он завывал в щели приоткрытого окна. Девочка сделала несколько глубоких вдохов, медленно наполняя и опустошая легкие. Огонь – элемент, для которого необходимо трение, горючее и кислород, чтобы вспыхнуть и гореть. Элис устремила взгляд в глубь зеленеющего сада матери, уже зная, что надо делать.

* * *

Пока с востока надвигалась буря, заволакивая небо темной завесой, Элис у черного хода уже накидывала на себя ветровку, готовясь выйти из дома. Тоби ждал рядом – она запустила пальцы в густую шерсть собаки. Пес заскулил и уткнулся носом ей в живот. Его уши были прижаты. Ветер обрывал лепестки с маминых белых роз и разбрасывал их по саду, как упавшие звезды. В отдалении, на краю участка, мрачно ссутулился запертый сарай отца. Элис пошарила в карманах куртки и нащупала ключ от сарая. После минутного колебания, собрав все свое мужество, она распахнула заднюю дверь и вместе с Тоби выскочила из дома в бурю.

Хотя ей и было запрещено входить туда, ничто не могло заставить Элис перестать гадать, что скрывалось внутри отцовского деревянного сарая. Как правило, он проводил там время после того, как совершал что-нибудь ужасное. Но когда он возвращался, то всегда был лучше, чем когда уходил туда. Элис решила, что в сарае была заключена некая магия превращений; как если бы его стены таили заколдованное зеркало или сказочную прялку. Однажды, когда Элис была совсем маленькой, у нее хватило смелости спросить, что было там, внутри. Отец не ответил, но после того, как он смастерил стол, она поняла сама. Она читала в библиотечных книгах об алхимии и знала сказку о Румпельштильцхине. Отцовский сарай был тем местом, где он прял из соломы золото.

От бега ей жгло ноги и легкие. Тоби облаивал небо, пока вспышка молнии в вышине не заставила его поджать хвост. У двери в сарай Элис достала ключ из кармана и вставила его в висячий замок. Он не поддался. Ветер ужалил ее лицо и чуть не сбил с ног: только благодаря тому, что теплый Тоби прижался к ней, она смогла удержать равновесие. Она попыталась снова и принялась с такой силой давить на ключ, что ладоням стало больно. Ключ не двигался. Паника затуманила ее взгляд. Элис разжала пальцы, вытерла глаза и откинула с лица волосы. Потом попыталась снова, и в этот раз ключ повернулся с такой легкостью, будто скважина была смазана маслом. Элис сорвала замок с двери, повернула ручку и неуверенно шагнула внутрь. Тоби юркнул следом, чуть не наступая ей на пятки. Ветер с грохотом захлопнул за ними дверь.

Помещение без единого окна было наполнено непроницаемой темнотой. Тоби заворчал. Элис потянулась в темноте к псу, чтобы успокоить его. Стук крови в ушах и свирепый рев бури совсем ее оглушили. А тут еще сотни крошечных деревянных башмачков затанцевали на крыше – это посыпались стручки огненного дерева, росшего возле сарая.

Воздух наполнился едким запахом керосина. Элис пошарила в темноте, ее пальцы наткнулись на лампу, стоявшую на верстаке. Она узнала ее по форме: точно такую же мама поставила дома. Рядом лежал коробок спичек. Разгневанный голос в ее голове неустанно твердил: Ты не должна быть здесь. Ты не должна быть здесь. Элис съежилась, но все равно открыла коробок. Она вытащила спичку, чиркнула ею по терке и почувствовала запах серы, когда вспышка огня озарила все вокруг. Она поднесла спичку к фитилю керосиновой лампы и водрузила сверху стеклянный колпак. Свет разлился по верстаку отца. Небольшой ящик напротив нее был приоткрыт. Трясущимися пальцами Элис выдвинула его. Внутри была фотография и что-то еще, что Элис никак не удавалось толком рассмотреть. Она извлекла снимок. Края его обтрепались и пожелтели, но изображение осталось ясным: роскошный причудливый дом, увитый виноградными лозами. Элис снова залезла в ящик, чтобы достать второй предмет. Ее пальцы нащупали что-то мягкое. То, что она вытащила, оказалось прядью черных волос, перевязанных потускневшей лентой.

Мощный порыв ветра с грохотом хлопнул дверью сарая. Элис выронила из рук локон и фото и испуганно обернулась. Никого. Просто ветер. Она сделала несколько глубоких вдохов, сердцебиение начало приходить в норму, но тут Тоби снова зарычал, припадая на лапы. Трясущимися руками Элис подняла лампу, осветив весь сарай. От удивления она открыла рот и почувствовала странную слабость в коленях.

Со всех сторон ее окружали десятки деревянных скульптур, от совсем маленьких до больших, в человеческий рост, и все представляли одних и тех же двух персонажей. Один из них – пожилая женщина за разными занятиями: вот она нюхает лист эвкалипта, вот щупает землю в цветочных горшках, вот лежит на спине, заслонив рукой глаза и указывая вверх, а здесь она держит подол юбки, полный не знакомых Элис цветов. Остальные скульптуры изображали девочку: читающую книгу, пишущую за столом, дующую на одуванчик. Когда Элис увидела себя, запечатленную отцом в дереве, у нее заболела голова.

Вариация за вариацией женщина и девочка заполняли сарай, смыкая кольцо вокруг отцовского верстака. Элис медленно делала вдохи и выдохи, прислушиваясь к биению своего сердца. Я тут, – говорило оно. – Я тут. Если огонь мог действовать как заклинание, которое обращало одну вещь в другую, то на это были способны и слова. Элис достаточно прочла, чтобы понимать, какой силой могли обладать слова, особенно повторенные много раз. Скажи что-нибудь столько раз, сколько нужно, и это сбудется. Она сосредоточилась на заклинании, бившемся в ее сердце.

Я – тут.

Я – тут.

Я – тут.

Элис медленно поворачивалась, осматривая деревянные фигуры. Она вспомнила, что читала однажды про злого короля, который нажил столько врагов, что был вынужден создать себе целую армию воинов из глины и камня, чтобы они охраняли его. Вот только глина не могла заменить плоть, а камень – сердце и кровь. В конце концов крестьяне, от которых пытался защитить себя король, использовали его собственную армию для того, чтобы убить его во сне. По спине у Элис забегали мурашки, когда она вспоминала прочитанные ранее слова:

Огню необходимо трение, горючее и кислород, чтобы вспыхнуть и гореть.

«Пойдем, Тобс», – сказала она поспешно, переходя от одной деревянной скульптуры к другой. Повторяя жест одной из статуй, девочка взялась за уголки своей футболки так, чтобы получился мешок, в который она складывала самые маленькие из найденных фигурок. Тоби рядом с ней заметно беспокоился. Сердце у Элис бешено колотилось о ребра. В сарае было так много статуй, что пропажи нескольких самых маленьких отец наверняка не заметит. Они станут совершенным горючим, чтобы попрактиковаться в разведении огня.

Этот день Элис навсегда запомнит как день, изменивший ее жизнь необратимо, – пусть даже ей понадобится двадцать лет, чтобы осознать: жизнь движется вперед, но понять ее можно, лишь обернувшись назад. Пейзаж не охватишь взглядом, пока не покинешь его.

* * *

Подъехав к дому, отец Элис заглушил мотор. На лице его супруги появились синяки, которые она массировала одной рукой. Другой рукой она держалась за живот, вжавшись в дверь со стороны пассажирского сиденья. Он собственными глазами видел, как жена дотронулась до руки доктора. Он видел выражение лица доктора. Он видел это. Правый глаз дернулся от нервного тика. У жены закружилась голова, когда она стала садиться после УЗИ: он не стал останавливаться по дороге в больницу, чтобы позавтракать, потому что не хотел опоздать. Она пыталась удержать равновесие. Доктор помог ей.

Отец Элис сжал руку в кулак. Костяшки все еще болели. Он поглядел в сторону жены. Она вся сжалась, оставляя пропасть между ними. Он хотел дотронуться до нее, объяснить, что ей всего лишь нужно было быть предусмотрительнее и не провоцировать его. Если бы он говорил с ней на языке цветов, может быть, она поняла бы его. Росянка двусложная: я умру, если мной пренебрегут. Фуксия арлекин: исцеление и утешение. Свадебный куст: постоянство. Но он уже много лет не дарил ей цветов – с тех самых пор, как они покинули Торнфилд.

Сегодня она не помогла ему. Раз ей хотелось есть, она должна была завернуть с собой завтрак до отъезда, – тогда бы у нее не закружилась голова и ему не пришлось бы наблюдать, как она вешается на доктора. Она ведь знала, с каким трудом ему даются эти поездки в город, эти медицинские осмотры, на которых шарят не только по всему телу его жены, но даже внутри нее. Обходились же они прежде без УЗИ и обследований – и во время этой беременности, и тогда, с Элис. И все было в порядке. Неужели это его вина, что она ни разу не смогла его поддержать, ни единого разочка?

«Мы дома», – сказал он, потянув ручной тормоз и заглушив двигатель. Жена отняла руку от лица и потянулась к дверной ручке. Она раз нажала на нее и замерла в ожидании. Гнев снова вспыхнул в нем. Она так ничего и не скажет? Он снял блокировку с замков, ожидая, что она повернется к нему и улыбнется с благодарностью, может быть, даже с раскаянием. Но она выскочила из машины, как курица из клетки. Он вырвался из грузовика, выкрикивая ее имя, но тут же резко остановился под ударом жалящего ветра. Морщась на ветру, он погнался за женой с непоколебимым намерением доказать свою правоту. Когда он приблизился к дому, то заметил что-то боковым зрением.

Дверь в его сарай была распахнута. Разомкнутый замок свисал с ушка.

Красная ветровка дочери мелькнула в дверном проеме, как вспышка, и ослепила его.

* * *

Когда в футболке не помещалось больше резных фигурок, Элис бросилась из сарая в мутный полумрак. Удар грома расколол небо. Грохот был таким оглушительным, что Элис выронила статуэтки и в ужасе прижалась к двери сарая. Тоби съежился, шерсть у него на спине встала дыбом. Она успокаивающе погладила его и выпрямилась, только для того, чтобы новый порыв ветра опять отбросил ее назад. Забыв о деревянных фигурках, она подала знак Тоби и понеслась к дому. Они почти уже были у задней двери, когда молния стрелой пронзила темные небеса, разбив их на сотни серебряных осколков. Элис застыла. В раскаленной белой вспышке она увидела его. Отец стоял в дверном проеме – руки по швам, кисти сжаты в кулаки. Ей не требовалось ни больше света, ни подойти поближе, чтобы узнать темноту в его глазах.

Элис резко развернулась и побежала вдоль дома. Она не была уверена, что отец заметил ее. Когда она мчалась через мягкие зеленые листья папоротников в саду матери, ужасная мысль пронзила ее: керосиновая лампа в сарае отца. В его бревенчатом сарае. Она забыла ее потушить.

Элис влезла через окно на свой стол и втащила за собой Тоби. Они прижались друг к другу, переводя дыхание. Тоби лизнул ее в лицо, и девочка рассеянно потрепала пса. Ей показалось или это был запах дыма? Страх растекался по телу. Она соскочила со стола, сгребла свои библиотечные книги и принялась запихивать их в сумку в самой глубине шкафа. Она скинула с себя ветровку и затолкала ее туда же. Потом закрыла окно. Кто-то, должно быть, вломился в твой сарай, папа. Я была здесь, ждала, когда ты вернешься домой.

Она не слышала, как отец вошел в ее комнату, и не успела предугадать его намерения. Последним, что увидела Элис, был Тоби с оскаленными зубами и диким ужасом в глазах. Запахло дымом, землей и горящими перьями. Лицо обожгло, и Элис начала погружаться в темноту.

2 Фланелевый цветок

Значение: Что было потеряно, нашлось

Actinotus helianthi / Новый Южный Уэльс

Стебель, веточки и листья этого растения бледно-серого цвета, покрыты пушком и на ощупь напоминают фланель. Прелестные головки цветов, по форме напоминающие маргаритки, распускаются весной, но особо пышное цветение можно наблюдать после лесных пожаров.

Самая первая история, которую узнала Элис, началась на краю мрака, где ее первый младенческий крик заставил сердце матери биться вновь.

В ночь, когда она родилась, с востока налетел субтропический шторм, из-за которого гигантские волны прилива затопили берега реки, отрезав ферму Хартов от города. В застрявшем на дороге грузовике у Агнес Харт отошли воды, и жгучая, как огонь, вспышка боли словно разрезала ее пополам. Там, на заднем сиденье машины мужа, она вытолкнула из своего тела дочь вместе с жизнью. Клем Харт, в панике из-за бесновавшегося в тростнике шторма, сперва был так поглощен рождением младенца, что не заметил бледности жены. Когда он увидел, что ее лицо стало белее песка, а губы цвета раковины моллюска, Клем в исступлении бросился к ней, забыв о ребенке. Он тряс Агнес, но это не помогало. Только крик дочери смог привести ее в сознание. По обеим сторонам дороги напоенные дождем кусты распустились россыпью белых цветов. Первый вдох Элис был пронизан молниями и ароматом штормовых лилий в цвету.

Ты была настоящей любовью, которая пробудила меня от чар, зайчонок, – говорила мама в завершение истории. – Ты – моя сказка.

Элис было два года, когда Агнес познакомила ее с книгами. Она читала вслух, указывая пальцем на каждое слово на странице. На пляже она повторяла: одна каракатица, два перышка, три щепки, четыре морские раковины и пять осколков морского стекла. По всему дому Агнес оставила надписи: КНИГА. СТУЛ. ОКНО. ДВЕРЬ. СТОЛ. ЧАШКА. ВАННАЯ. КРОВАТЬ. Ее домашнее обучение началось, когда Элис было пять, и к тому времени она уже умела читать. Хотя любовь к книгам стремительно завладела всем ее существом, Элис всегда больше любила мамины рассказы. Когда они оставались вдвоем, Агнес пряла нити сюжетов вокруг них. Но она никогда не делала этого, если отец мог услышать.

У них с матерью был ритуал: спуститься к морю и лежать на песке, глядя в небо. Нежный голос Агнес прокладывал путь, по которому они неслись на поезде через зимнюю Европу, через пейзажи с такими высокими горами, что их вершины скрывались из поля зрения, через такие снежные горные хребты, что в белизне исчезала граница между небом и землей. Они наряжались в бархатные пальто, оказавшись в вымощенном булыжниками городе татуированного короля[1]. Там на пристани ютились дома, разноцветные, как коробка с красками, и сидела бронзовая русалочка, вечно ждущая свою любовь. Элис часто закрывала глаза и представляла, что каждая нить маминых рассказов может замотать их в кокон, из которого они выберутся и улетят прочь.

Когда Элис исполнилось шесть, мама, укладывая ее спать, нагнулась поближе и прошептала ей на ухо: Время пришло, зайчонок, – потом чуть отстранилась, поправляя одеяло и улыбаясь, – теперь ты достаточно взрослая, чтобы помогать мне в саду. Элис заерзала от волнения: обычно мама оставляла ее с книжкой, пока сама работала в саду. Завтра и начнем, – сказала Агнес, прежде чем погасить свет. В ту ночь Элис несколько раз просыпалась, чтобы выглянуть в темное окно. Наконец она увидела первые проблески золота в небе и откинула одеяло.

Мать Элис была на кухне, готовила тосты с пастой «Веджимайт»[2] и домашним сыром и чайник медового чая. Все это она вынесла на подносе в сад возле дома. Воздух был свежий, утреннее солнце теплое. Мать поставила поднос на мшистый пенек и разлила сладкий чай по чашкам. А потом они молча сидели вдвоем, жевали и пили. Пульс громко стучал у Элис в висках. Когда Агнес закончила со своим тостом и чаем, она села на корточки среди папоротников и цветов и стала что-то нашептывать им, будто будила спящих детей. Элис не знала, что предпринять. Это и было садоводство? Следуя примеру матери, она подсела поближе к растениям и принялась наблюдать.

Постепенно следы тревоги исчезли с лица матери. Ее нахмуренный лоб разгладился. Она больше не заламывала руки и не беспокоилась. Глаза ее сделались большими и ясными. Элис не узнавала ее. Мама стала умиротворенной. Она была спокойна. Это зрелище наполнило Элис надеждой – зеленой, как вода, которую отлив оставлял в выбоинах скал и которую ей никогда не удавалось удержать в руках.

Чем больше времени Элис проводила в саду с матерью, тем лучше она понимала – по наклону запястья, когда Агнес проверяла новый бутон, по тому, как отражался в ее глазах свет, когда она смотрела вверх, по кольцам грязи на ее пальцах, освобождающих листья папоротников из земли, – истинные черты ее матери расцветали здесь, среди растений. Это особенно чувствовалось, когда она разговаривала с цветами. Ее взгляд подергивался дымкой, и она бормотала непонятные вещи на тайном языке: слово для одного цветка, фраза для другого, пока она срывала их со стеблей и складывала в карманы платья.

Скорбные воспоминания, – говорила она, отщипывая вьюнок от стебля. Возвращенная любовь. Лимонный мирт рассыпал в воздухе цитрусовый аромат, когда Агнес срывала его с ветки. Наслаждения памяти. Алая кисть кенгуровой лапки скользила в карман.

Вопросы царапали Элис горло. Почему слова мамы текли так легко, только когда она рассказывала о далеких странах и чужих мирах? Как насчет их собственного мира, прямо перед ними? Куда она уходила, когда ее взгляд становился таким далеким? Почему Элис нельзя было с ней?

К седьмому дню рождения тело Элис отяжелело от груза вопросов, ответов на которые не находилось. Они теснились у нее в груди. Почему мама говорила с полевыми цветами на этом таинственном наречии? Как мог отец быть двумя разными людьми одновременно? От каких чар ее первый крик спас маму? Хотя Элис распирало от вопросов, все они оставались запертыми внутри, закупоривали ей горло, причиняя боль, как если бы она проглотила стручок. Бывали хорошие дни в саду, когда появлялся шанс, когда даже свет падал как надо, но Элис так ничего и не произносила. Она молча следовала за матерью, пока та наполняла карманы цветами.

Если Агнес и обращала внимание на молчание дочери, то ничего не предпринимала, чтобы нарушить его. Время в саду – время тишины, так было условлено. Как в библиотеке – однажды проронила мама, бросив взгляд из-за курчавых папоротников. Хотя Элис ни разу не была в библиотеке – ни разу не видела, чтобы в одном месте было собрано столько книг, сколько она не могла и представить, не слышала шелеста одновременно перелистываемых страниц, – благодаря рассказам матери ей казалось, что она побывала там. По описанию Агнес у Элис сложилось впечатление, что библиотека – это тихий сад книг, в котором истории распускаются, как цветы.

Элис не бывала нигде за чертой их участка. Ее жизнь ограничивалась его пределами: от сада матери до тростниковых плантаций в одну сторону и до берега в другую, где море, все в завитках, плескалось совсем близко. Ей запрещалось выходить за эти линии, особенно пересекать границу, отделявшую подъездную дорогу от той, что вела в город. Там нечего делать маленькой девочке, – говорил отец, ударяя кулаком по столу так, что тарелки и столовые приборы подпрыгивали всякий раз, как мать заговаривала о школе. – Здесь она в безопасности, – рычал он, ставя точку в разговоре. Уж в этом он был мастер – ставить точку на чем угодно.

Проводили они день в саду или у моря – все непременно заканчивалось, как только подавал голос буревестник или туча набегала на солнце: мать Элис стряхивала с себя всю мечтательность, будто до того бродила, как сомнамбула, а теперь очнулась. Она сразу становилась оживленнее, резко поворачивалась на пятках и бегом устремлялась к дому, оборачиваясь к Элис и крича через плечо: Кто первый добежит до кухни, тому свежие сливки к булочке. Послеобеденный чай всегда был сладостным временем, но в нем чувствовался привкус горечи: отец вскоре должен был вернуться домой. За десять минут до его появления мать занимала свою позицию у входной двери: лицо неестественно растянуто в улыбке, голос слишком высокий, пальцы сцеплены в замок.

Бывали дни, когда мать Элис улетучивалась из своего тела без следа. Тогда не было рассказов или прогулок к морю. Не было разговоров с цветами. Она оставалась в постели, с опущенными шторами, не пропускавшими ослепительный свет дня. Она исчезала, словно ее душа куда-то упорхнула.

Когда это происходило, Элис старалась не думать о том, как давит на нее воздух, о жуткой тишине, словно дома никого нет, о матери, съежившейся в кровати. От всего этого становилось тяжело дышать. Элис хваталась за книги, которые уже сто раз прочла, и вновь усаживалась за школьные задания, которые уже выполнила. Она убегала к морю, чтобы кричать вместе с чайками и гоняться за волнами вдоль берега. Она носилась вдоль стены сахарного тростника, откинув назад волосы и качаясь, как зеленые стебли на горячем ветру. Но как бы она ни старалась, ничто не приносило облегчения. Элис загадывала на перьях и одуванчиках свое желание – стать птицей и улететь далеко к горизонту, который сиял золотым швом там, где море было пришито к небу. Один за другим тянулись мрачные дни без мамы. Элис мерила шагами свой мир от края до края. Понять, что она тоже может исчезнуть, было для нее лишь вопросом времени.

* * *

Однажды утром, когда рычание отцовского грузовика растворилось вдали, Элис лежала в постели, ожидая, не засвистит ли чайник: бравурный звук всегда знаменовал начало хорошего дня. Когда его не последовало, Элис отбросила одеяло отяжелевшими ногами. Она прокралась на цыпочках к двери в спальню родителей и вперила взгляд в тело матери, свернувшееся клубком на постели, такое же безжизненное, как простыни вокруг него. Элис обдало волной горячего лихорадочного гнева. Она протопала в кухню, сделала себе сэндвич с пастой «Веджимайт», наполнила водой банку из-под джема, сложила все в свой рюкзачок и выбежала из дома. По дороге она не пошла: там ее могли увидеть. А вот если бы она незаметно пробралась через сахарный тростник, она непременно вышла бы в каком-нибудь месте с другой стороны, – в месте получше, чем ее темный немой дом.

Несмотря на то что ее сердце так громко стучало в ушах, что не слышно было криков какаду над головой, Элис заставила себя бежать – мимо сарая отца и розария матери, пока не пересекла двор. На линии, где заканчивался их участок и начинались тростниковые поля, она остановилась. Земляная тропинка уходила между зелеными стеблями далеко, насколько хватало глаз.

В конечном счете Элис даже удивилась, как легко она пошла на то, что ей всегда запрещали. Ей лишь нужно было сделать шаг. Первый. Потом второй.

* * *

Элис шла так долго и была уже так далеко, что она начала задаваться вопросом, не окажется ли она в другой стране, когда выберется из зарослей сахарного тростника. Может быть, она дойдет до Европы и сядет на один из тех поездов, что мчатся сквозь снежные просторы в маминых рассказах. Но когда она достигла края поля, ее открытие было даже лучше: она стояла на пересечении улиц посреди города.

Она заслонила рукой глаза от солнца. Так много цвета и движения, шума и суеты. Легковушки и грузовики фермеров приезжают на перекресток и покидают его, машины сигналят, фермеры, высунув из окон загорелые локти, приветственно поднимают натруженные руки, когда проезжают мимо друг друга.

Элис приметила на улице магазин с большой витриной, полной свежего хлеба и глазированных пирожных. «Кондитерская», – догадалась она, вспомнив одну из своих книжек с картинками. У этой на входе висела бисерная штора. Снаружи, под полосатым тентом, в беспорядке громоздились столы и стулья, на каждой клетчатой скатерти стояло по вазе с ярким цветком. У Элис потекли слюнки. Как бы ей хотелось, чтобы мама сейчас была рядом.

По обеим сторонам пекарни витрины обещали женам фермеров полное погружение в жизнь в стиле «Космополитан»: новые чайные платья с зауженной талией, большие шляпы с широкими мягкими полями, сумочки с кистями и туфли на каблуке-рюмочке. Элис пошевелила пальцами в сандалиях. Она никогда не видела, чтобы мама носила нечто похожее на то, что было на манекенах в витринах. У матери был только один наряд, который она надевала, когда отправлялась в город: бордового цвета платье из полиэстера с длинными рукавами и желто-коричневые балетки. В остальное время она носила просторные хлопковые платья, которые сама шила, и, как и дочь, ходила босиком.

Элис перевела взгляд на перекресток, где молодая женщина и девочка ждали, когда загорится зеленый свет для пешеходов. Женщина держала девочку за руку, перекинув через плечо ее розовый рюкзачок. На девочке были блестящие черные туфли и белые носки с оборочками, а ее волосы были заплетены в две аккуратные косички с одинаковыми лентами. Элис не могла оторвать взгляда. Когда светофор переключился, они перешли через дорогу, раздвинули бисерную штору кондитерской и скрылись внутри. Вскоре они вышли, держа в руках густые молочные коктейли и большие куски торта. Они сели за тот стол, который и Элис выбрала бы, – на нем стояла до боли жизнерадостная желтая гербера. Они отхлебывали из своих стаканов и улыбались друг другу из-под молочных усов.

Солнце давило на Элис. Глаза болели от яркого света. Когда она уже готова была сдаться и развернуться, чтобы побежать обратно домой, Элис увидела надпись на резном каменном фасаде здания напротив:

БИБЛИОТЕКА

Она ахнула и побежала к светофору. Она настойчиво нажимала на кнопку, как это делала та девочка, пока не загорелся зеленый свет и движение не остановилось. Тогда она перебежала через дорогу и, минуя тяжелые двери, ворвалась в библиотеку.

В фойе она согнулась пополам, переводя дыхание. Прохладный воздух остудил ее разгоряченную потную кожу. Пульс стал медленнее барабанить в ушах. Она отбросила волосы с обгоревшего на солнце лба, а вместе с ними и мысли о женщине, девочке и их жизнерадостной желтой гербере. Элис хотела поправить платье, но поняла, что его на ней не было: она все еще была в ночнушке. Забыла переодеться, когда убегала из дома. Не зная, что делать и куда идти, Элис осталась стоять на месте, щипля свои запястья, пока на коже не появились ссадины; боль снаружи смягчала острые чувства, наполнявшие ее изнутри, которые она не могла понять. Только когда перед глазами у нее поплыли разноцветные круги, она оставила запястья в покое.

Пройдя через фойе на цыпочках, Элис попала в главный зал библиотеки, который раскрывался перед ней вширь и ввысь. Ее внимание привлек свет, струившийся сверху через витражные окна: там девочка в красной шапочке брела через лес. Другая девочка мчалась в карете, оставив позади брошенный хрустальный башмачок. Маленькая русалочка смотрела с тоской на человека на берегу. Элис охватил восторг.

– Чем могу помочь?

Элис перевела взгляд от окон вниз, в направлении, откуда раздался вопрос. За восьмигранным столом сидела женщина с пышной копной волос и широкой улыбкой. Элис все так же на цыпочках приблизилась к ней.

– О, здесь совсем не обязательно ходить на цыпочках, – сказала женщина со смешком; когда она смеялась, то слегка фыркала. – Я бы и дня здесь не продержалась, если б мне надо было все время быть настолько тихой. Меня зовут Салли. Кажется, я тебя здесь раньше не видела. – Глаза Салли напомнили Элис море в солнечный день. – Так ведь? – спросила она.

Элис кивнула.

– Ну надо же, как здорово. Новый друг! – Салли хлопнула в ладоши.

Ее ногти были нежно-розового цвета, как морская раковина изнутри. Повисла пауза.

– А как тебя зовут? – спросила наконец Салли.

Элис бросила на нее застенчивый взгляд из-под ресниц.

– О, не смущайся. Библиотека – гостеприимное место. Здесь всем рады.

– Я Элис, – пробормотала девочка.

– Элис?

– Элис Харт.

Странное выражение мелькнуло на лице Салли. Она кашлянула.

– Что ж, Элис Харт, – воскликнула она, – какое волшебное имя! Добро пожаловать. Я с удовольствием все тебе тут покажу.

Ее взгляд пробежал по ночнушке Элис, затем вернулся к ее лицу:

– Ты сегодня здесь с мамой или папой? – Элис покачала головой. – Понятно. Скажи, Элис, сколько тебе лет?

Щеки Элис вспыхнули. В конце концов она показала пять растопыренных пальцев на одной руке и большой и указательный пальцы на другой.

– Подумать только, Элис. Семь лет – это самый подходящий возраст, чтобы завести свою собственную библиотечную карточку.

Элис вскинула голову.

– О, ты только посмотри! Из твоего лица выпрыгивают солнечные зайчики, – подмигнула Салли.

Элис дотронулась кончиками пальцев до своих горящих щек. Солнечные зайчики!

– Сейчас достану тебе бланк, и мы вместе его заполним, – Салли наклонилась и пожала руку Элис, – но сначала скажи, нет ли у тебя вопросов?

Элис задумалась, а потом кивнула.

– Есть. Вы не могли бы, пожалуйста, показать мне сад, где растут книги?

Элис облегченно улыбнулась; голос сумел высыпать слова, как семена из стручка. Салли сперва непонимающе воззрилась на Элис, а потом сдавленно захихикала, не в силах сдержать смех.

– Элис, я с тобой умру от смеха. Чую, мы поладим.

Очень смутившись, Элис только улыбнулась.

Следующие полчаса Салли водила Элис по библиотеке, объясняя, что книги живут не в саду, а на полках. Ряды и ряды историй взывали к Элис. Так много книг. Через некоторое время Элис устроилась в большом мягком кресле возле одной из полок, и Салли предоставила ее самой себе.

– Осмотрись тут и выбери несколько книжек, которые тебе понравятся. Если понадоблюсь, я буду вон там, – Салли указала в сторону своего стола.

Элис, уже с книгой на коленях, кивнула.

* * *

Руки Салли дрожали, когда она поднимала телефонную трубку. Пока она набирала номер участка, она наклонилась вперед, чтобы увериться, что Элис не пошла за ней, но та все еще сидела в кресле, поношенные носы сандалий торчали из-под грязного подола ночнушки. Параллельно Салли возилась с библиотечным бланком Элис и охнула, порезавшись бумагой. К глазам подступили слезы, когда она высасывала кровь из пальца. Элис была дочерью Клема Харта. Она выкинула это имя из головы и плотнее прижала к уху телефонную трубку. Возьми трубку. Возьми трубку. Возьми трубку. Наконец ее муж ответил.

– Джон? Это я. Нет, не совсем. Нет, послушай. Здесь дочка Клема Харта. Что-то случилось. Она в ночной сорочке, Джон, – Салли с трудом сохраняла хладнокровие, – и вся сорочка в грязи.

Она сглотнула.

– И, Джон, ее маленькие ручки все в синяках, это явно побои.

Пока он говорил, Салли кивала в такт успокаивающему голосу мужа и стирала слезы с глаз.

– Да, думаю, она одна прошагала весь этот путь от дома, сколько там, около четырех километров?

Она шмыгнула носом, доставая платок из рукава.

– Хорошо, да. Да, я оставлю ее здесь.

Телефонная трубка выскользнула из вспотевшей ладони Салли, когда та клала ее на место.

* * *

Элис добавила еще одну книгу к башне, которую выстроила полукругом вокруг себя.

– Элис?

– Я бы хотела взять их все домой, пожалуйста, Салли, – важно проговорила Элис, взмахом руки обводя книги.

После того как Салли помогла ей разобрать книжную башню, вернуть десятки книг на полки и дважды объяснила, как работает библиотечная система, Элис была ошарашена тем, насколько ограниченный у нее оставался выбор. Салли взглянула на часы. Яркий свет, падавший через витражные окна, смягчал тени до пастельных тонов.

– Помочь тебе с выбором, Элис?

Элис закивала с благодарностью. Она хотела прочесть книги об огне, но у нее не хватало смелости сказать об этом.

Салли села на корточки, чтобы быть одного с Элис роста, и задала ей несколько вопросов: назвать одно из ее любимых мест (море) и выбрать окно с сюжетом, который ей больше всего полюбился (русалочка). Затем с понимающим кивком она тронула указательным пальцем тонкую книгу в плотной обложке с бронзовыми буквами на корешке и взяла ее с полки.

– Думаю, вот эта тебе понравится. Она про шелки[3], – Салли протянула Элис книгу.

– Шелки, – повторила Элис.

– Скоро все узнаешь, – улыбнулась Салли. – Это о женщинах из моря, которые могут сбрасывать кожу, чтобы превратиться в кого-то или что-то совершенно иное.

Мурашки забегали по телу Элис. Она прижала к себе книгу.

– Чтение пробуждает у меня чувство голода, – сказала Салли отрывисто. – А ты проголодалась, Элис? У меня есть булочки с джемом. Может, чашечку чая?

При упоминании булочек Элис вспомнила о матери. Ее охватило острое желание оказаться дома, но Салли, по-видимому, ждала, что гостья останется.

– Можно мне в туалет?

– Конечно, – кивнула Салли, – он в конце коридора, справа. Мне проводить тебя?

– Нет, спасибо. – Элис мило улыбнулась.

– Я буду ждать тебя прямо тут. Поедим булочек, договорились?

Элис проскакала по коридору. Она распахнула дверь уборной. Выждав момент, она высунула голову, чтобы посмотреть на стол Салли. За ним никого не было. Из комнаты дальше по коридору доносился звон чайника и фарфора. Элис поспешила к выходу.

Она бежала домой через сахарный тростник и сжимала в кармане свою библиотечную карточку, лежавшую там, как один из маминых цветков. Книга о шелки подскакивала вверх и вниз в рюкзаке; в животе прыгали солнечные зайчики. Элис была так поглощена размышлениями о том, как маме понравится библиотечная книга, что не сообразила: к тому времени, как она доберется до дома, папа уже вернется с работы.

3 Бессмертник клейкий

Значение: Моя любовь не покинет тебя

Xerochrysum viscosum / Новый Южный Уэльс и Виктория

Эти похожие на бумажные цветы бывают разнообразных оттенков – от лимонного, золотого и оранжево-пятнистого до огненно-бронзового. Их легко срезать, сушить и потом хранить: их восхитительные цвета не блекнут.

Через месяц после того, как Элис открыла для себя библиотеку, она играла в своей комнате, когда услышала мамин голос:

– Надо сделать небольшую прополку, зайчонок.

Был тихий день. Сад заполонили оранжевые бабочки. Мать улыбнулась ей из-под волн широкополой шляпы. Это была та же улыбка, какой она приветствовала отца, когда он приходил с работы: Все в порядке, все хорошо, все прекрасно. Элис улыбнулась в ответ, хотя и заметила, как мать морщится и хватается за ребра, когда тянется за сорняками.

Ничего не было в порядке с того самого эпизода с библиотекой. Элис не могла сидеть несколько дней после того, как папа взялся поучить ее ремнем. Он сломал пополам ее библиотечную карточку и забрал книгу, которую Салли помогла выбрать, но еще до этого Элис прочитала ее от корки до корки в один присест. Истории о шелки и их волшебной коже проникли в ее кровь, как кусочек сахара, тающий на языке. Синяки прошли, ведь отец наказал ее всего раз, в то время как мать продолжала страдать от вспышек его ярости. Несколько раз Элис просыпалась среди ночи от жуткого шума, доносившегося из спальни родителей. Кошмарные звуки буквально парализовали ее. В такие ночи она сворачивалась в кровати, зажав уши руками и желая сбежать в свои мечты, где они вместе с мамой бегут к морю и сбрасывают кожу, прежде чем нырнуть в воду. Они кидаются в океан и оглядываются назад лишь раз, прежде чем уйти на глубину. На берегу сброшенные шкуры превращаются в высушенные цветы, разбросанные среди ракушек и водорослей.

– На, держи, – мать передала Элис очередной пучок сорняков и снова поморщилась, неудачно потянувшись.

У Элис аж ладошки горели, так ей хотелось избавить сад от всех сорняков – навсегда, чтобы мама могла дни напролет просто говорить с растениями на тайном языке и наполнять карманы цветами.

– Мам, а вот этот? Это сорняк?

Но мать не отвечала. Она была рассеянна, как бабочки в саду, ее взгляд постоянно устремлялся к дороге, проверяя, не видно ли сигнальных клубов пыли.

Наконец они появились.

Он выскочил с водительского сиденья с важным видом, держа свою шляпу акубру[4] за спиной. Мать Элис поднялась, чтобы поприветствовать его – свежая грязь на коленях, пучок одуванчиков зажат в кулаке. Их корни задрожали, когда он наклонился поцеловать ее. Элис отвела взгляд.

Отец в хорошем настроении производил такое же впечатление, как ливень, падающий с солнечного неба: никогда нельзя было полностью доверять своим глазам. Когда их с Элис взгляды встретились, он улыбнулся.

– У нас всех были тяжелые времена с тех пор, как ты убежала, правда, зайчонок? – сказал отец, присаживаясь на корточки и все еще пряча шляпу. – Но зато, я думаю, ты усвоила урок и больше не будешь убегать из дома. – У Элис заурчало в животе. – Я много об этом думал, – сказал он мягко, – и решил, что мы должны вернуть тебе твою библиотечную карточку.

Она посмотрела на него недоверчиво.

– Я готов съездить в библиотеку и взять для тебя книги, если ты готова пообещать, что будешь соблюдать правила. Ну а сдержать слово, думаю, будет проще, если у тебя будет небольшая компания.

Отец не смотрел на Элис, когда говорил, его глаза изучали лицо матери. Она стояла тихо, не моргая, губы растянуты в застывшей улыбке. Отец перевел взгляд на Элис, протягивая ей шляпу. Она взяла ее и заглянула в тулью.

Там внутри свернулся клубочком комок черно-белой шерсти. У нее перехватило дыхание. Глаза щенка едва открылись, но они были такого же серо-голубого цвета, как зимнее море. Он сел, отрывисто тявкнул и успел схватить Элис за нос. Она взвизгнула от удовольствия; это был ее первый друг. Щенок лизнул ее в лицо.

– Как ты его назовешь, зайчонок? – спросил отец, опускаясь на пятки, чтобы встать.

Элис не могла расшифровать выражение его лица.

– Тобиас, – решила она, – но звать его буду Тоби.

Отец беззаботно рассмеялся.

– Значит, будет Тоби.

– Мама, хочешь его подержать? – спросила Элис.

Агнес кивнула и взяла Тоби.

– О, он такой маленький! – воскликнула она, не в силах скрыть изумления. – Где ты его достал, Клем? Он точно достаточно взрослый, чтобы отнимать его от матери?

Глаза отца сверкнули, а лицо потемнело.

– Конечно, он достаточно взрослый, – процедил он сквозь зубы, хватая Тоби за шкирку.

Клем передал скулящего щенка Элис.

Позднее она спряталась с ним в зарослях маминых папоротников. Она прижимала щенка к груди, стараясь не слышать звуков, которые доносились из дома. Тоби лизал ее подбородок, по которому стекали слезы. Ветер несся сквозь сладко пахнущий тростник и улетал к морю.

* * *

Приливы отцовских настроений менялись, как времена года. После того как отец повредил Тоби барабанную перепонку, Элис взялась учить щенка языку жестов. Ей исполнилось восемь, она перешла в третий класс своей домашней школы и прочитала целую гору книг еще за две недели до того, как их нужно было вернуть в библиотеку. Мать все больше и больше времени проводила в саду, бормоча что-то себе под нос среди цветов.

Однажды поздней зимой с моря задул ветер, такой свирепый, что Элис задумалась, не унесет ли он их дом, как в сказке. Она и Тоби сидели на ступеньках и смотрели, как Клем вытаскивает из гаража свою доску для виндсерфинга и несет ее в грузовик, припаркованный во дворике перед домом.

– Северо-восточный, 40 узлов, зайчонок, – сказал он, торопливо укладывая снаряжение в кузов, – это редкость.

Он почистил ребра паруса для виндсерфинга. Элис кивнула и потрепала Тоби уши. Она знала, что это так: по пальцам можно было пересчитать, когда отец собирался оседлать ветер и промчаться на нем по морю. Ее он с собой никогда не брал. Он завел мотор.

– Давай же, зайчонок. Считай, что в сегодняшнем заплыве мне не обойтись без тебя – будешь моим счастливым талисманом. Поторопись, – позвал он, высовываясь из водительского окна.

И хотя от безумного блеска его глаз Элис стало не по себе, невероятный восторг, вызванный отцовским приглашением, заставил ее действовать. Она побежала в спальню, чтобы надеть купальник, и пронеслась обратно мимо матери, попрощавшись на бегу. Тоби следовал за ней по пятам. Мотор взревел, и отец вырулил с подъездной дорожки в сторону побережья.

* * *

На пляже отец Элис застегнул у себя на поясе трапецию и подтащил доску к кромке воды. Элис стояла рядом. Отец подозвал ее, и она пошла следом по глубокой полосе, которую оставлял в песке плавник отцовской доски. Он столкнул доску в волны, устанавливая парус по ветру. Вены на его руках вздулись от усилия. Элис стояла по колено в соленой воде, не зная, чего ей ожидать. Приготовившись запрыгнуть на доску, отец обернулся: брови приподняты, на губах играет безрассудная улыбка. Сердце Элис стучало у нее в ушах. Он кивком указал на доску. Тоби беспрерывно лаял, носясь по берегу. Она подняла руку и развернула к нему открытую ладонь: Успокойся. Отец никогда прежде не предлагал ей прокатиться с ним на доске. Она не смела отказаться.

Она уже стала пробираться к отцу через море, когда до нее долетел голос матери. Элис обернулась и увидела ее стоящей на вершине дюн и неистово размахивающей руками. В одной руке она держала оранжевый флуоресцентный спасательный жилет дочери. В ее окриках, сперва сдержанных, послышалась тревога. Тоби помчался по берегу ей навстречу. Отец уже был в воде. От обеспокоенных возгласов Агнес он отмахнулся, как от жужжащего у лица насекомого.

– Тебе не нужен спасательный жилет. Тебе уже восемь. Я был сам себе хозяин, когда мне было восемь, – он кивнул ей, – запрыгивай, птичка.

Элис просияла. Его внимание действовало гипнотически.

Он подсадил ее на доску; его руки были уверенными и сильными, когда он держал ее под мышками, а потом пристроил на носу доски, где она наклонилась под напором ветра. Он лег на живот и стал грести, они понеслись по воде вдвоем. На отмели роились серебристые рыбки. Ветер был сильным, а от морских брызг у Элис щипало глаза. Один раз она обернулась и увидела на берегу мать, уменьшенную в разы разделявшим их морским простором.

Добравшись до глубокого места, где вода стала бирюзовой, отец поднялся на ноги и засунул стопы в крепления. Элис вцепилась в края доски так, что от напряжения побелели костяшки пальцев. Отец поднял парус, крепко стоя на доске и удерживая равновесие. Вены и мускулы на его икрах вздулись.

– Сядь между моих ног, – скомандовал он.

Она поползла к нему по доске.

– Держись, – сказал он.

Она обхватила руками его ноги.

На мгновение наступило затишье, мир был спокойным и аквамариновым. Затем – вжик! – и ветер наполнил парус, поток соленой воды обдал Элис лицо. Море искрилось. Они неслись по волнам, делая зигзаги вдоль берега. Элис запрокинула голову и закрыла глаза: солнце грело кожу, морские брызги щекотали лицо, ветер запускал свои пальцы в ее длинные волосы.

– Элис, взгляни, – позвал отец.

Стайка дельфинов шла полукругом бок о бок с ними. Элис закричала от восторга, вспомнив свою книжку о шелки.

– Встань, тогда сможешь их лучше разглядеть, – сказал он.

Цепляясь за его ноги и пошатываясь, Элис поднялась на ноги. Она была зачарована красотой дельфинов. Они скользили по воде, спокойные и свободные. Девочка интуитивно отпустила руки и использовала собственный вес, чтобы балансировать. Широко раскрыв руки, она вращала талией по кругу и крутила запястьями, подражая дельфинам. Отец радостно заулюлюкал сквозь ветер. От вида его искренней радости Элис стала совсем беспечной.

Они неслись прочь от берега, в канал, где лодка туристов разворачивалась, чтобы плыть к городской гавани. Мелькнула вспышка камеры, направленной в их сторону. Отец помахал рукой.

– Станцуй для них свой танец хула[5] еще раз, – подначивал он, – они смотрят на нас, Элис. Давай же. Сейчас.

Элис не поняла, что значит хула; был ли это ее дельфиний танец? Нетерпение в его голосе тоже смутило ее. Она перевела взгляд на нос доски и обратно на отца. Секундное колебание было ее ошибкой; она заметила, как по его лицу прошла тень. Цепляясь за край доски, она попыталась наверстать упущенный момент и поднялась, стоя на трясущихся ногах, вертя талией и запястьями. Но было слишком поздно. Лодка с туристами отвернулась от них, вспышки камеры теперь были направлены в другую сторону. Элис улыбнулась с надеждой. Колени ее дрожали. Он бросила взгляд на отца. Его челюсти были плотно сжаты.

Когда он крутанул парус и они поменяли направление, Элис чуть было не потеряла равновесие. Солнце было слепящим и жгучим, оно кусало ее кожу. Она опустилась на доску и обхватила ее ногами. Голос матери, безостановочно зовущий их, долетал с ветром, пока они пересекали канал в обратном направлении – к пляжу. Волны катились мимо, глубокие и темно-зеленые. Отец не проронил ни слова. Она робко прижалась к нему. Когда она снова устроилась между его ног и обхватила его икры, она почувствовала, как под кожей дрогнул мускул. Она посмотрела наверх, но его лицо было непроницаемо. У Элис потекли слезы. Она все испортила. Она крепче вцепилась в его ноги.

– Прости, папа, – сказала она еле слышно.

Толчок в спину был сильным и быстрым. Она упала в холодное море, вскрикнув, когда волны сомкнулись над ней. Вынырнув на поверхность, она пронзительно визжала и кашляла, пытаясь избавиться от ощущения жжения от соленой воды в легких. Бешено молотя по воде, она старалась грести руками так, как ее учила мама на случай, если она когда-нибудь попадет в водоворот. Неподалеку отец скользил на доске, наблюдая за ней. Его лицо было белым, как гребни волн. Элис барахталась, чтобы оставаться на поверхности. Быстрым движением отец поймал ветер и развернул парус. Он возвращается. Элис всхлипнула с облегчением. Но когда ветер подхватил парус и отец уплыл прочь, она перестала грести, не веря своим глазам. Она стала тонуть. Когда вода достала до носа, Элис начала молотить по воде руками и с силой сучить ногами, пробивая себе путь наверх через волны.

Ее мотало вверх и вниз по прихоти потока, она взглянула поверх волн в сторону матери. Та бросилась в океан и усердно плыла. Вид Агнес придал Элис сил. Она гребла и брыкалась, пока не почувствовала едва заметное изменение температуры воды и не поняла, что приближается к отмели. Мать догнала ее в веере брызг и вцепилась в нее так, словно Элис была спасательным жилетом. Когда они обе почувствовали песок под ногами, надежный и крепкий, Элис остановилась, и ее вырвало желчью, с хриплым, пустым звуком. Руки и ноги не слушались. Она ловила ртом воздух. Глаза матери были мутными, как осколок стекла, отшлифованного морем. Она вынесла Элис на берег и завернула в платье, которое скинула с себя, прежде чем прыгнуть в волны. Она укачивала Элис, пока та не перестала плакать. Охрипший от лая, Тоби поскуливал и лизал Элис лицо. Она слабо потрепала его. Когда она начала дрожать, мать подняла ее и отнесла домой. Она не произнесла ни слова.

Когда они уходили с пляжа, Элис обернулась и увидела мамины следы на песке, наматывавшие петли, как обезумевшие. Далеко в море яркий парус отца рассекал волны.

* * *

Никто не заговаривал о том, что произошло в тот день. После этого случая, когда бы Клем ни возвращался с тростниковых плантаций, он избегал оставаться дома. Вместо этого он проделывал то же, что и всегда, чтобы облегчить свое чувство вины: ретировался в сарай на заднем дворе. Во время совместных трапез он оставался отрешенным и холодно-вежливым. Быть рядом с ним было все равно что при приближении шторма оставаться на улице, не имея убежища и не отрывать встревоженных глаз от неба. Элис пережила несколько нервных недель в надежде, что они с мамой и Тоби смогут сбежать в одно из тех мест, о которых мама рассказывала в своих историях, – где снег покрывает землю, словно белый сахар, и древние сияющие города вырастают из воды. Но недели становились месяцами, лето сглаживалось, превращаясь в осень, и вспышек ярости больше не было. В душе отца воцарился штиль. Он сделал ей письменный стол. Элис задумалась: может быть, та часть души отца, в которой зарождались бури, утонула в открытом море в тот день, когда океан у нее на глазах стал темно-зеленым.

* * *

Одним ясным утром за завтраком отец объявил, что в выходные ему придется поехать на юг, в город, чтобы купить новый трактор. Он пропустит девятый день рождения Элис. Это неизбежно. Мать Элис кивнула и встала, чтобы убрать со стола. Услышав эту новость, Элис от возбуждения принялась болтать ногами под стулом, пряча лицо в волосах. У нее будут целые выходные с мамой и Тоби. Только с ними. В мире и покое. Лучшего подарка она и пожелать не могла.

Утром, когда он уезжал, они вместе стояли перед домом и махали ему вслед. Даже Тоби сидел смирно, пока облака пыли, которые поднял грузовик, не рассеялись. Мать взглянула на опустевшую дорогу.

– Ну, – сказала она, взяв Элис за руку, – эти выходные целиком твои, зайчонок. Чем хочешь заняться?

– Всем. – Губы Элис растянулись в улыбке.

Они начали с музыки. Мама ставила старые пластинки, и Элис закрывала глаза и слушала, покачиваясь в такт.

– Если бы можно было выбрать что угодно, что бы ты хотела на обед? – спросила Агнес.

Элис подтащила стул к столу, вскарабкалась на него, чтобы быть на одном уровне с матерью, и стала помогать готовить печенье «Анзак», хрустящее снаружи и вязкое внутри из-за обилия золотистого сиропа, – так она любила их больше всего. Солидную часть теста Элис съела сырым, делясь с Тоби, которому она протягивала лакомство на большой деревянной ложке.

Пока печенье готовилось, Элис сидела в ногах у матери, а та расчесывала ей волосы. Плавные движения расчески туда-сюда по голове Элис звучали как взмахи крыльев. Насчитав сто взмахов, Агнес наклонилась к Элис и что-то прошептала ей на ухо. Элис взволнованно закивала. Мать вышла из комнаты и через несколько мгновений вернулась. Она сказала Элис закрыть глаза. Элис широко улыбнулась, наслаждаясь ощущениями от прикосновений маминых пальцев, перебиравших ее волосы. Когда все было готово, мать провела Элис по дому.

– Ну все, зайчонок, можно открывать, – скомандовала она с улыбкой в голосе.

Элис подождала, пока уже не могла больше сдерживать свое нетерпение ни секунды. Когда она открыла глаза, то ахнула, увидев свое отражение в зеркале. Вокруг ее головы сплелись в корону огненно-рыжие гибискусы. Она не узнавала себя.

– С днем рождения, зайка.

Голос матери дрогнул. Элис взяла ее за руку. Пока они так стояли перед зеркалом, тяжелые капли дождя звучно и быстро забарабанили по крыше. Мать встала и подошла к окну.

– Что там, мама?

Агнес шмыгнула носом и вытерла глаза.

– Иди сюда, зайчонок, – сказала она тихо, – хочу кое-что тебе показать.

Они подождали у задней двери, пока тучи не рассеялись. Небо было фиолетовым, а свет – серебристым. Элис последовала за матерью в сад, сверкающий после дождя. Они подошли к кусту, который мать Элис посадила недавно. Когда девочка видела его последний раз, это была лишь копна ярко-зеленых листьев. Теперь, после дождя, куст отяжелел от душистых белых цветов. Она уставилась на них в замешательстве.

– Я подумала, они тебе понравятся, – улыбнулась мать.

– Это волшебство? – Элис протянула руку и дотронулась до лепестка.

– Самое лучшее волшебство, – кивнула мать. – Магия цветов.

Элис наклонилась, чтобы быть как можно ближе.

– Что это за цветы, мама?

– Штормовые лилии. Такие же, как в ту ночь, когда ты родилась. Они цветут только после сильного ливня.

Элис присела на корточки и принялась внимательно их рассматривать. Их лепестки полностью раскрылись, выставляя открытые середины.

– Они не могут жить без дождя? – спросила Элис.

Мать некоторое время вглядывалась в нее, прежде чем кивнуть.

– Когда я была в грузовике твоего отца в ночь твоего рождения, дикие лилии росли вдоль дороги. Я помню, как они цвели посреди бури.

Агнес отвела взгляд, но Элис заметила, что в глазах у нее стояли слезы.

– Элис, – начала мать, – есть причина, по которой я посадила здесь штормовые лилии.

Элис кивнула.

– Штормовые лилии означают ожидание – ожидание хороших времен, которые приходят на смену тяготам.

Мать положила руку на живот. Элис снова кивнула, все еще не понимая.

– У меня будет еще один ребенок. У тебя будет братик или сестренка, чтобы играть и присматривать за ней или за ним.

Мать сорвала одну штормовую лилию и вставила ее в косу Элис. Девочка посмотрела на сердцевину цветка, открытую и уязвимую.

– Разве это не хорошая новость? – мягко спросила мать.

Элис видела отражения штормовых лилий в ее глазах.

– Элис?

Она уткнулась лицом в шею матери и зажмурилась, вдыхая запах ее кожи, стараясь не заплакать. Мысль о том, что в мире есть волшебство, заставляющее появляться цветы и младенцев, лишь наполнила Элис страхом: еще больше драгоценных вещей, которым папа мог навредить.

* * *

Ночью погода переменилась, и вновь разразилась буря. Элис и Тоби проснулись на следующее утро от проливного дождя, который всхлипывал за окнами и барабанил во входную дверь. Элис побрела на кухню, зевая и мечтая о блинчиках. Она старалась не считать, сколько часов оставалось до приезда отца. В кухне было темно. Элис в замешательстве нащупала выключатель. Она щелкнула им. Кухня была пустой и холодной. Она побежала в комнату родителей и подождала, пока глаза не привыкли к темноте. Поняв, что мамы там нет, Элис выскочила на улицу и принялась звать ее. Она промокла насквозь за секунды. Тоби лаял. Через пелену дождя Элис увидела, как мамино хлопковое платье мелькнуло и скрылось во дворе перед домом. Она направлялась к морю.

Когда Элис добежала до океана, одежда матери уже лежала на песке. Хотя дождь не утих и видимость была плохой, Элис разглядела Агнес в воде. Она отплыла так далеко, что превратилась в бледную точку среди волн. Она то погружалась, то показывалась на поверхности и гребла руками, пробивая себе путь через воду так, словно сражалась в битве не на жизнь, а на смерть. Прошло много времени, прежде чем она выплыла на отмель и яростно закричала на море, выплюнувшее ее на берег.

Элис собрала мамину одежду и накинула себе на плечи, словно шкуры, продолжая звать ее, пока не осипла. Казалось, что Агнес не слышит. Она стояла на песке, обнаженная, изможденная и запыхавшаяся. Вид ее наготы заставил Элис замолчать. Капли дождя падали на них с высоты. Тоби голосил, бегая туда и обратно. Элис не могла отвести взгляда от тела матери. Ее беременный живот был больше, чем Элис предполагала. Его обрамляли синяки; они цвели вдоль ключицы, вниз по предплечьям, на ребрах, на бедрах и с внутренней стороны ляжек, похожие на морские лишайники, покрывающие скалы. Все это время, пока Элис думала, что бурь больше не было, она жестоко ошибалась.

– Мама… – Элис начала плакать.

Она старалась вытереть слезы и дождь с лица. Бесполезно. Ее зубы стучали от страха и напряжения.

– Я беспокоилась, что ты не вернешься назад.

Мать Элис, казалось, смотрела сквозь нее. Ее глаза были большими и темными. Ресницы слиплись в комочки. Она стояла так, глядя перед собой, долгое время. Наконец она моргнула и заговорила:

– Я знаю, что ты беспокоилась. Прости.

Она осторожно сняла вещи с плеч Элис и надела их на мокрую кожу.

– Ладно, зайчонок, – сказала она, – пойдем домой.

Агнес взяла Элис за руку, и они вместе зашагали по песку под дождем обратно. Как бы сильно она ни дрожала, Элис не отпускала руку матери ни на миг.

* * *

Несколько недель спустя, как раз перед тем днем, когда Элис прочла в книге о птице феникс, они с матерью были в саду среди рассады зеленого горошка и тыквы. На горизонте выросли облака черного дыма.

– Не волнуйся, зайка, – мама сгребала новую землю для грядки с овощами, – это контролируемое сжигание травы на одной из ферм.

– Контролируемое сжигание?

– Люди по всему миру используют огонь в садоводстве, – объяснила ей мать.

Элис сидела на корточках и выдергивала сорняки из свежевскопанной земли. Она скептически размышляла о том, что сказала мама.

– Правда, – кивнула ей мать, опиравшаяся на свои грабли, – они сжигают растения и деревья, чтобы на этом месте могло вырасти что-то новое. Контролируемое выжигание также снижает риск стихийных пожаров.

Элис обхватила колени руками.

– Значит, маленький пожар может предотвратить большой? – спросила она, думая о библиотечной книге на своем столе, в которой рассказывалось, как заклинания превращали лягушек в принцев, девушек в птиц, а львов в овечек. – Как заклинание?

Мать тем временем раскладывала рассаду по лункам, сделанным в свежей земле.

– Да, думаю, именно так. Это как те заклинания, что превращают одну вещь в другую. Некоторым цветам и семенам нужен огонь даже для того, чтобы раскрыться и вырасти: орхидеям, и пустынным дубам, и так далее.

Она отряхнула руки и откинула прядь волос со лба.

– Ты умница, – сказала она.

Только теперь ее глаза улыбнулись. Спустя мгновение она снова занялась своей рассадой.

Элис тоже вернулась к работе, но продолжала краем глаза наблюдать за матерью, освещенной полуденным солнцем, пока она старалась вырастить что-то из ничего. В тот миг, когда мать окинула взглядом участок и ее лицо потеряло живость при виде сарая отца, Элис поняла с пронзительной ясностью: ей нужно было выбрать правильное заклинание, правильный огонь и правильный момент, чтобы превратить отца в нечто новое.

4 Голубая брунония

Значение: Я оплакиваю твое отсутствие

Brunonia australis/Все штаты и территории

Многолетнее растение, произрастающее в лесах, редколесьях и на песчаных равнинах. Цветет обычно весной. Окраска полукруглых шапок цветов на длинном стебле варьируется от светло-голубого до темно-синего. Разведение может представлять сложности. Иногда растение гибнет уже через пару лет.

Элис, ты слышишь меня? Я тут.

Голос. Нежный.

Она то приходила в сознание, то погружалась обратно в беспамятство, успевая лишь на короткие моменты понять, где находится. Резкие запахи антисептика и дезинфектора. Сияние комнаты с белыми стенами. Сладость роз. Грубые накрахмаленные простыни. Ритмичное гудение где-то рядом сбоку. Скрипучие ботинки по скрипучему полу. Голос. Нежный.

Ты не одна, Элис. Я тут. Я расскажу тебе историю.

Ее язык распух от жажды. Она пыталась ответить голосу, остаться там, где пахло розами, но слишком быстро погрузилась обратно в мрачные глубины, ее конечности отяжелели от груза памяти.

* * *

Тонкий золотой луч пробился через небытие, давившее на Элис со всех сторон. Она устремилась к нему. Под ногами она ощутила твердь, как если бы достигла песчаной отмели после плавания на глубине. Она поняла, что находится у себя на пляже, но что-то было совсем не так. Дюны серебристо-зеленой морской травы оказались выжжены и дымились. Песок был угольно-черным, море ушло: отлив был сильнее, чем Элис когда-либо доводилось видеть. Она пробиралась через почерневшие раковины мертвых крабов-солдат и раздробленные раковины моллюсков, чьи пастельные цвета обуглились. Пепел кружил в воздухе, как хлопьевидные звезды, и сгустки соленой золы оседали на ее ресницах. Вдали мерцала линия отлива, золотисто-янтарная под темным небом. Воздух был раскаленным и скверно пах.

Я прямо тут, Элис.

Слезы обожгли ей щеки.

Элис, я расскажу тебе сказку.

Она обследовала потемневшую береговую линию. Во рту был едкий привкус. На коже ощущался жар, пока Элис не повернулась к морю.

Янтарь, мерцавший на далеком горизонте, взорвался огнями. Пламенные волны поднимались, разбивались и поднимались снова, похожие на несущееся стадо сияющих животных. Дышать было больно. Океан огня катился на нее по черному песку.

Жар от приближавшихся гигантских волн обжигал лицо. Она не чувствовала никаких запахов, кроме аромата роз.

* * *

Волна за волной взвивалась и вспенивалась, набирая силу в погоне за Элис. Она попыталась уползти прочь, карабкаясь по пляжу, но в мягком песке не за что было уцепиться. Загнанная в ловушку, она обернулась, беспомощно глядя, как океан огня несется на нее, закручиваясь в пламенную воронку. Давление у нее внутри нарастало, но, когда она сделала большой вдох, она не смогла исторгнуть из себя ничего, кроме беззвучного крика, обернувшегося крошечными белыми цветочками.

Ее несло потоком среди коралловых и бледно-желтых огней. То, что она приняла за море огня, вовсе не было морской водой – это был океан света, окрашенного в огненные цвета. Вокруг все рябило, беспрестанно меняясь; сверкание воды, фиолетовые брызги, оранжевые вспышки. Она просеивала цвета через растопыренные пальцы, пока ее тело растворялось.

* * *

В комнате царила темнота. Грубые простыни были натянуты слишком туго. Воздух пах так остро, что у нее чесались глаза и нос. Она хотела перевернуться на другой бок, но на это не хватило сил; полосы света превратились в толстых огненных змей, которые обернулись вокруг ее тела и раскалялись, по мере того как сжимали ее все туже. Она сильно закашлялась, моля о воздухе, а ее легкие сдавливало все сильнее. Страх лишил ее голоса.

Элис, ты слышишь меня? Я тут.

Она была за пределами себя и наблюдала, как огненные змеи поглощают ее тело.

Просто следуй за моим голосом.

* * *

Салли закончила читать последнюю страницу и захлопнула книгу, лежавшую у нее на коленях. Она откинулась на спинку кресла, стоявшего возле больничной койки Элис, почти не в силах смотреть на ее бледную кожу и синяки. Насколько иначе она сейчас выглядела, всего на два года старше той девочки, которую Салли впервые увидела в тот жаркий летний день, когда Элис показалась в библиотеке в своей ночнушке, перепачканная в грязи, беспризорная и живая, как мечта. Теперь она лежала безжизненная, ее длинные волосы разметались по подушке и свешивались по обеим сторонам кровати, она выглядела как персонаж из книжки, которую Салли держала в руках.

– Ты слышишь меня, Элис? – снова спросила она. – Элис, я тут. Просто следуй за моим голосом.

Она заглянула Элис в лицо, осмотрела ее руки, лежащие поверх больничного одеяла, надеясь заметить хоть малейшее движение. Но его не было, кроме движения грудной клетки вверх и вниз, поддерживаемого аппаратами, которые ритмично гудели и жужжали возле нее. Челюсть Элис безвольно отвисла, правая сторона лица была в синяках. Дыхательная трубка изгибала рот в сплющенную «О».

Салли смахнула слезу, пока все та же мысль крутилась у нее в голове, как змея, кусающая собственный хвост: не следовало выпускать Элис из поля зрения в тот день, когда она пришла в библиотеку одна. Или другая правда – более сокровенная, глубокая и тяжелая: нужно было посадить Элис в машину и отвезти к себе домой, где Салли могла бы приготовить ей горячую еду, искупать и защитить от Клема Харта.

Содрогнувшись от сожаления, Салли вскочила со стула. Она стала ходить туда-сюда у изножья постели Элис.

Не следовало ей слушать Джона, когда он сказал, что у Салли нет юридических прав. Не нужно было верить в историю, которую он ей поведал: что после того, как Салли позвонила в участок из библиотеки, патрульная машина выехала к Хартам. Агнес пригласила двух полицейских войти в дом. Предложила им чай и печенье. Очевидно, Клем вернулся домой, когда они были там. Элис – просто непослушный ребенок, – сказал он, – ничего страшного не произошло. Ради Джона Салли попыталась забыть об этой истории. Но встреча с Элис сильно подействовала на нее, и с этим ничего нельзя было поделать; ни о чем другом Салли больше не могла думать. Примерно через месяц после того, как Элис пришла в библиотеку, Клем как ни в чем не бывало появился на пороге с книгой о шелки и склеенной скотчем библиотечной карточкой Элис в руках, словно правда была на его стороне. Салли спряталась за стопкой книг, чтобы его обслужил кто-нибудь другой. После его ухода ее всю трясло, так что домой она вернулась совсем разбитой. Приняла ванну. Выпила полбутылки виски. И все равно ее трясло. Он всегда на нее так действовал. Он был ее мрачнейшей тайной.

Теперь, годы спустя, о Клеме Харте судачили все в городе: обаятельный молодой фермер, который держал свою прекрасную молодую жену и любопытную дочурку взаперти, как в страшной сказке. Такая трагедия, – восклицали одни. Такие молодые, – говорили другие, опуская глаза.

Пульсометр монотонно пикал. Салли перестала мерить шагами комнату. Вены на опущенных веках Элис были похожи на крошечные фиолетовые реки, бежавшие под полупрозрачной кожей. Салли обхватила себя руками. После смерти Джиллиан она встречала в библиотеке бесчисленное множество детей, но никто из них не вызывал в ней такого беспокойства, как Элис Харт. Это не было совпадением, конечно. Так происходило потому, что она была дочерью Клема Харта. С той ночи, когда Джон появился на пороге и сообщил Салли о пожаре, она каждый день приходила в больницу и читала Элис, в то время как полиция и органы опеки толпились снаружи, решая судьбу девочки. Салли следила за тем, чтобы ее голос звучал мягко, четко и громко, в надежде, что, где бы внутри себя ни блуждала Элис, она услышала ее.

Дверь в палату плавно открылась.

– Привет, Сэл. Как сегодня наш маленький боец?

– Хорошо, Бруки. Правда, хорошо.

Брук стала суетиться с показаниями подключенных к Элис приборов и проверять капельницу, она слегка улыбнулась, когда мерила девочке температуру.

– Из-за тебя в ее палате пахнет розами. Мне кажется, ты единственный человек из моих знакомых, кто пользуется одними и теми же духами всю жизнь.

Салли улыбнулась, ощутив спокойствие благодаря присутствию давней подруги, с которой ее связывали близкие, душевные отношения. Но ее голову заполняли звуки больничных аппаратов. Не в силах слушать их, Салли принялась болтать.

– Она сегодня молодцом, правда, молодцом. Она любит сказки. – Салли подняла книгу, которую читала; ее рука дрожала. – Ну а кто нет?

– Точно. Кто не любит счастливого финала? – улыбнулась Брук.

Улыбка Салли померкла. Она как никто знала, что счастливые финалы не всегда были тем, чем казались.

Брук внимательно на нее посмотрела.

– Я знаю, Сэл, – сказала Брук нежно, – знаю, как тебе тяжело.

Салли вытерла нос рукавом.

– Я ничему не научилась за эти годы, – призналась она. – Я могла ее спасти. Могла что-нибудь сделать. А теперь посмотри на нее. – Подбородок Салли задрожал. – Глупая я женщина.

– Ну уж нет, – покачала головой Брук, – не на моем дежурстве. Я не потерплю таких разговоров, слышишь меня? Если бы я была Агнес Харт, упокой Господи ее бедную душу, я была бы тебе так чертовски благодарна за то, что ты сюда приходишь каждый день, чтобы составлять Элис компанию и читать ей сказки. И все из-за любви, которой наполнено твое большое сердце.

При упоминании Агнес внутри у Салли все содрогнулось. Она видела ее несколько раз за эти годы. Дважды на пассажирском сиденье в грузовике Клема, когда они ехали через город. Один раз в очереди на почту. Агнес была похожа на призрак женщины. Она таяла, словно могла исчезнуть прямо на глазах. Когда Салли стояла за ней в очереди, ей было больно смотреть на хрупкость ее плеч. У нее были причины, чтобы сидеть в больнице с Элис; это меньшее, что она могла сделать для Агнес.

– Она даже не слышит меня. – Плечи Салли задрожали. В глазах таилась боль.

– Чепуха, – фыркнула Брук, – я знаю, ты на самом деле в это не веришь, но я, конечно, позволю тебе поупорствовать. – Она любя похлопала Салли по плечу. – Каждый день, который ты проводишь здесь, помогает ей выздороветь. Ты знаешь это. Ее температура идет на понижение, легкие очищаются. Мы все еще пристально наблюдаем за ее отеком мозга, но дела совсем неплохи. Если и дальше так пойдет, к концу недели ее выпишут отсюда.

Салли вскинула голову. Брук неверно поняла слезы в ее глазах, наклонилась и заключила Салли в объятия.

– Я знаю, и разве это не прекрасная новость – о ее бабушке? – Брук сжала Салли и отпустила, выпрямившись.

– Бабушке? – переспросила Салли, ее ноги онемели.

– Ты знаешь, органы опеки нашли бабушку Элис.

– Что? – Она едва могла шептать.

– Живет на ферме где-то у черта на куличках, внутри страны, по-моему. Она растит цветы. Похоже, земледелие у них в крови.

Салли все кивала и никак не могла остановиться.

– Я думала, это Джон все организовал, он тебе ничего об этом не говорил?

Салли вскочила с места, поспешно сгребла свои вещи. Брук озабоченно шагнула к ней, протягивая руку, чтобы успокоить ее. Салли отшатнулась и поспешила к двери, тряся головой.

– О, Сэл… – На лице Брук отразилось запоздалое понимание.

Салли распахнула дверь и поспешила по коридору прочь из больницы, забравшей из ее жизни уже двоих детей, которых она любила больше всего.

* * *

Элис покачивалась, убаюканная тихим ничто. Ни океана, ни огня, ни змей, ни голосов. Ее кожу покалывало от какого-то предчувствия. Рядом пронесся мощный поток воздуха и звук крыльев. Хлоп, хлоп, вжик; ввысь, ввысь, прочь.

Единственное огненное перышко манило, оставляя за собой след мерцающего света.

Без страха она последовала.

5 Вертикордия расписная

Значение: Слезы

Verticordia picta/Юго-Западная Австралия

Куст маленького или среднего размера с розовыми чашевидными цветами, которые приятно пахнут. После того как приживется, растет всего лишь около десяти лет, пышное цветение наблюдается в течение долгого времени.

Я – тут. Я – тут. Я – тут.

Элис прислушивалась к своему сердцу – это был единственный известный ей способ восстановить равновесие и утихомирить чувства. Хотя он не всегда срабатывал. Иногда слышать что-то было хуже, чем видеть: глухой звук, с которым тело матери ударилось о стену; едва уловимый выдох отца, когда он бил ее.

Элис открыла глаза и огляделась в поисках помощи, судорожно хватая ртом воздух. Куда делся рассказчик из ее снов? В комнате никого не было, кроме пронзительно пищащих аппаратов. Паника обожгла ее кожу.

Какая-то женщина поспешно вошла в палату.

– Все в порядке, Элис. Давай-ка посадим тебя, чтобы тебе было легче дышать.

Женщина наклонилась над ней и куда-то нажала на стене за кроватью.

– Постарайся не паниковать.

Верхняя часть постели Элис стала подниматься, пока девочка не оказалась в сидячем положении. Боли в груди стали утихать.

– Лучше? – Элис кивнула. – Молодец. Дыши настолько глубоко, насколько получится.

Элис изо всех сил набирала воздух в легкие, надеясь, что ее сердце перестанет так часто биться. Женщина подошла сбоку и наклонилась, приложив два пальца чуть выше запястья Элис и глядя на маленькие карманные часики, приколотые к ее халату.

– Меня зовут Брук, – у нее был добрый голос, – я твоя сиделка.

Она посмотрела на Элис и подмигнула. На ее щеках появлялись глубокие ямочки, когда она улыбалась. Синие и фиолетовые тени сверкали рябью на ее веках; Элис видела, как похожим образом перламутр мерцал между створок устричных раковин. Пиканье замедлилось. Брук отпустила ее кисть.

– У тебя есть все, что надо?

Элис попыталась попросить стакан воды, но не смогла произнести ни слова. Тогда она жестами показала, что хочет пить.

– Проще простого. Вернусь через секунду, дорогая.

Брук вышла. Аппараты пищали. Белая больничная палата была наполнена смесью из странных звуков: отдаленный свист, монотонные голоса, некоторые спокойные, другие – нервные, дребезжание открываемых и закрываемых дверей, скрипучие шаги – бегущие или идущие неспешно. Сердце Элис снова стало колотиться под ребрами. Она закрыла глаза и постаралась снизить его темп при помощи дыхания, но делать глубокие вдохи было больно. Элис попыталась позвать на помощь, но ее голос оказался не более чем паром. Губы потрескались, глаза и нос пылали. Тяжкий груз накопившихся вопросов давил на грудь. Где ее семья? Когда ей можно будет пойти домой? Она снова попробовала говорить, но голос не раздавался. Ее сознание заполнило видение: белые мошки, вылетающие из ее рта и стремящиеся к океану огня. Было ли это воспоминанием? Это действительно произошло? Или это был лишь сон? А если это и был сон, означает ли это, что Элис все время спала? Сколько она проспала?

– Тише, Элис, – сказала Брук, поспешно возвращаясь в комнату с кувшином и кружкой.

Она поставила их и взяла Элис за руку, пока та стирала слезы с лица.

– Я знаю, что это шок для тебя – вот так проснуться, милая. Но ты в безопасности. Мы хорошо о тебе заботимся.

Элис заглянула в перламутровые глаза Брук. Она так хотела ей верить.

– Доктор сейчас придет, чтобы осмотреть тебя, – Брук медленно выводила пальцем кружочки на руке Элис, – она славная, – добавила медсестра, вглядываясь в лицо Элис.

Вскоре в палату вошла женщина в белом халате. Она была высокой и тонкой, ее лицо обрамляли длинные серебристые волосы. При взгляде на нее Элис подумала о морской траве.

– Элис, я доктор Харрис. – Она остановилась в изножье постели Элис и стала перебирать бумаги на папке-планшете. – Я так рада видеть, что ты проснулась. Ты была очень храброй девочкой.

Доктор Харрис обошла кровать, достала из кармана маленький фонарик, включила его и стала светить то в один, то в другой глаз Элис. Девочка инстинктивно поморщилась и отвернулась.

– Извини, я знаю, это не очень-то приятно.

Доктор прижала головку стетоскопа к грудной клетке Элис и послушала. Услышит ли она вопросы внутри? Может быть, она вдруг поднимет взгляд и даст ответы на эти вопросы? Ответы, которые Элис, возможно, и не хочет услышать? Маленькие дырочки страха в ее животе стали расширяться.

Доктор Харрис достала наушники стетоскопа из ушей. Она тихо пробормотала пару слов Брук и передала ей планшет с бумагами. Брук повесила его в ногах у Элис и закрыла дверь.

– Элис, я собираюсь поговорить с тобой о том, как ты попала сюда, хорошо?

Элис посмотрела на Брук, едва удерживая отяжелевшие веки. Она перевела взгляд обратно на доктора Харрис и медленно кивнула.

– Умница. – Доктор Харрис коротко улыбнулась. – Элис, – начала она, сложив руки, словно собиралась молиться, – ты пострадала при пожаре на вашем участке, у тебя дома. Полиция пока не выяснила, что именно произошло, но самое главное, что ты в безопасности и успешно идешь на поправку.

Ужасная пауза заполнила комнату.

– Мне очень жаль, Элис, – глаза доктора Харрис были темными и влажными, – твои родители не выжили. Все здесь заботятся о твоем благополучии и будут присматривать за тобой, пока не приедет твоя бабушка…

Уши Элис перестали воспринимать звуки. Она не слышала, как доктор Харрис снова упомянула ее бабушку; она не слышала вообще ничего. Она думала только о своей матери. О ее глазах, наполненных светом, песнях, которые она мурлыкала в саду, о ее неотвязной печали. О повороте ее нежных запястий, карманах, полных цветов, ее теплом, молочном дыхании по утрам. Быть в гнездышке из ее рук, на холодном песке под горячим солнцем, чувствовать, как поднимается и опускается ее грудь, слышать биение ее сердца и вибрации голоса, когда она рассказывает сказки, укутывая их двоих в теплый, волшебный кокон. Ты была той настоящей любовью, которая пробудила меня от чар, зайчонок. Ты – моя сказка.

– Я загляну к тебе во время моего следующего обхода, – пообещала доктор Харрис и, взглянув на Брук, вышла.

Брук осталась у кровати, в ногах у Элис, ее лицо было мрачным. В самом центре Элис разрасталась пылающая дыра. Брук слышала ее? Ревущую, как огонь, шипящую и яростную, затягивающую внутрь все? Снова и снова в ее сознании прокручивался один и тот же вопрос. Он пробивался изнутри и разрывал ее на кусочки.

Что она натворила?

Брук обошла кровать и, налив в чашку жиденький сок, передала его Элис. Сперва та хотела выпить его из рук Брук, но, отхлебнув немного холодной сладкой жидкости, она запрокинула голову и осушила чашку залпом. Сок был таким холодным, что пришелся ударом по желудку. Тяжело дыша, она протянула чашку, чтобы ей налили еще.

– Не спеши так, – посоветовала Брук, неуверенно наливая добавки.

Элис пила так жадно, что часть сока стекала по подбородку. Она икнула и снова протянула чашку. Еще, еще. Она потрясала чашкой перед лицом Брук.

– Последнюю.

Элис чуть не подавилась, глотая последнюю порцию. Она опустила чашку в трясущейся руке. Брук схватила пакет и открыла его как раз вовремя, когда Элис стошнило потоками сока. Она упала на подушку, отвернувшись.

– Вот так, – Брук растерла спину Элис, – тихо и спокойно. Молодец. Вдох-выдох.

Элис хотелось никогда больше не дышать.

* * *

Элис погрузилась в здоровый сон. Сны об огне покинули ее, вышли вместе с потом. Когда она проснулась, ее сердце раскалилось до того, что грудная клетка, казалось, вот-вот растает. Она принялась чесать ключицу, пока кожа не начала кровоточить. Брук стригла ей ногти каждые пару дней, но это не помогало. Элис царапала кожу ночь за ночью, пока Брук не принесла ей пушистые варежки, которые она надевала перед сном. Ее голос все еще не возвращался. Он исчез, испарился, как соленая лужица во время отлива.

Новые сиделки заходили навестить ее. На них были не такие передники, как на Брук. Некоторые из них водили ее по больнице, объясняя, что ее мышцы ослабли, пока она спала, и теперь им нужно вспоминать, как быть сильными. Они научили ее упражнениям, которые можно было делать в кровати или на полу в комнате. Другие приходили поговорить о ее чувствах. Они приносили карточки с картинками и игрушки. Элис больше не слышала во сне голос рассказчика. Она становилась бледнее. Кожа сохла и трескалась. Она представляла, как ее сердце ссыхается от жажды, высыхает от краев к сырому красному центру. Каждую ночь она пробивалась через волны огня. Чаще всего она лежала в постели и смотрела в окно на изменчивое небо, стараясь не вспоминать, не задаваться вопросами и просто ждать, когда придет Брук. У Брук были самые прекрасные глаза.

Время шло. Голос Элис был потерян. Она не могла проглотить больше нескольких вилок еды за один прием пищи, как бы Брук ни суетилась вокруг нее. Все место в ее теле заняли не озвученные вопросы, и больше всего ее пугал один и тот же.

Что она натворила?

Несмотря на то что она едва притрагивалась к еде, она пила кувшин за кувшином сладкий сок и воду, но ничто не могло смыть дым и скорбь.

Скоро у нее под глазами появились темные, как грозовые тучи, круги. Медсестры выводили ее на прогулку на солнышко дважды в день, но сияние света было слишком ярким, чтобы выдерживать его более нескольких мгновений за раз. Доктор Харрис зашла снова. Она объяснила Элис, что, если та не начнет есть, им придется кормить ее через зонд. Элис позволила им это сделать; ее не произнесенные вслух вопросы причиняли куда большую боль, чем любой зонд. Внутри нее не осталось ни одного уголка, который она хотела бы сберечь.

* * *

Однажды утром Брук пришла в палату Элис, скрипя своими розовыми резиновыми тапочками, ее глаза сверкали, как море летом. Она что-то прятала за спиной. Элис посмотрела на нее со слабым интересом.

– Тут кое-что прислали, – усмехнулась Брук, – специально для тебя.

Элис подняла брови. Брук издала звук, который должен был означать барабанную дробь:

– Та-дам!

В руках у нее была коробка, перевязанная яркими нитями. Элис подняла верхнюю часть кровати, чтобы сесть. По ее телу пробежала дрожь слабого любопытства.

– Нашла это за стойкой дежурной медсестры сегодня утром, когда выходила в свою смену. На коробке не было ничего, кроме этой записки с твоим именем.

Брук подмигнула и поставила коробку на колени к Элис. Посылка была приятно тяжелой.

Элис развязала бант из нитей и подняла крышку. Внутри, под слоями оберточной бумаги, были уютно сложены в стопочку книги. Они лежали корешками вверх – подобно тому, как цветы в мамином саду поворачивали свои головки к солнцу. Она пробежала пальцами по буквам названий и затаила дыхание, когда наткнулась на уже знакомое. Это была первая книга, которую она взяла в библиотеке, – о шелки. С неожиданной для нее легкостью Элис перевернула коробку. Книги посыпались ей на колени. Она вздохнула от удовольствия, сгребая их в охапку. Перелистывая страницы, она вдыхала вязкие ароматы бумаги и чернил. Истории о соли и жажде проносились перед ее лицом, маня за собой. Когда она услышала скрип шагов Брук в коридоре, Элис удивленно вскинула взгляд: она и не заметила, как сиделка вышла.

Позднее Брук молча вкатила в комнату Элис столик и поставила его прямо над кроватью. Он был весь в разноцветных тарелочках. Горшочек йогурта и фруктовый салат. Сэндвич с сыром и салатом – все корочки по краям обрезаны – и небольшая горка хрустящих чипсов. Они блестели от масла и соли. Рядом – коробочка с кишмишем и миндалем. И бумажный стаканчик холодного солодового молока с соломинкой.

Взгляды Элис и Брук встретились. Через мгновение девочка согласно кивнула.

– Так держать, малышка, – сказала Брук, закрепила колесики сервировочного столика и вышла.

Держа подле себя книгу о шелки, Элис порылась в остальных и выбрала еще одну. Она открыла обложку, дрожа от удовольствия, когда корешок издал приятный хруст. Она взяла со стола треугольный сэндвич и прикрыла глаза, когда впилась зубами в мягкий свежий хлеб. Элис не могла припомнить, когда последний раз ела что-то настолько вкусное. Сливочный аромат соленого масла и острого сыра, хрустящий латук, сладкая морковь и сочные помидоры. Элис с жадностью запихнула остатки сэндвича за щеки, увлеченно жуя и не обращая внимания на то, что кусочки хлеба и моркови падали изо рта.

Несколькими глотками солодового молока запив свой обед, Элис громко рыгнула. Она удовлетворенно улыбнулась сама себе и, с полным животом, переключила все внимание на книжку. Хотя она и была уверена, что никогда ее не читала, история казалась ей знакомой. Она погладила тисненую обложку. На картинке была изображена прекрасная юная девушка, она спала, держа в руке розу с шипами.

На следующий день, уже почти закончив читать «Спящую красавицу», Элис оторвалась от книги и заметила, что Брук и доктор Харрис разговаривают возле ее палаты с двумя странными женщинами. Одна была в костюме, массивных квадратных очках и с ярко накрашенными губами. В руках у нее была папка, которую прямо-таки распирало от бумаг. Другая женщина была одета в застегнутую на все пуговицы рубашку цвета хаки, брюки того же оттенка и тяжелые ботинки, похожие на те, что носил отец, когда уходил работать на поля. В ее волосах мелькала седина, и при каждом ее движении раздавался звук, похожий на звон маленьких колокольчиков: запястья женщины были увешаны серебряными браслетами, бьющимися со звоном друг об друга, когда она жестикулировала.

Вся группа повернулась, готовясь войти в палату. Элис сосредоточилась на своей книге. Когда они вошли, она не подняла взгляда. Маленькие колокольчики сверкали и звенели.

– Элис, – начала Брук.

Ее голос был слишком высоким. Элис не поняла, почему в глазах у медсестры стояли слезы.

Женщина в костюме вышла вперед.

– Элис, мы пришли, чтобы представить тебе кое-кого особенного.

Она продолжала упрямо смотреть в книгу. Любовь вот-вот должна была спасти принцессу. Когда дама в костюме снова заговорила, ее голос был излишне громким, словно Элис ее не слышала:

– Элис, это твоя бабушка. Ее зовут Джун. Она здесь, чтобы забрать тебя домой.

* * *

Брук провезла Элис в кресле-каталке по больнице и выкатила в ясное утро. Ранее она исчезла из палаты, когда женщина в костюме еще продолжала говорить. Джун только разглядывала Элис и сильно нервничала. Элис читала достаточно о бабушках и знала, что Джун в одежде от «Кинг Джи»[6] и ботинках-бландстоунах[7] выглядела и вела себя совершенно иначе. Хотя ее браслеты звенели без умолку, сама она едва ли произнесла хоть слово, даже тогда, когда женщина сказала, что это Джун послала коробку с книгами. Доктор Харрис сообщила, что Джун была опекуншей и хранительницей Элис. Она и дама в костюме часто использовали эти слова: опекунша, хранительница. У Элис они ассоциировались с образом маяка. Но по Джун никак нельзя было сказать, что она полна оберегающего света. Ее глаза были самими далекими, какие Элис когда-либо видела; они были как горизонт, на котором не можешь отличить факел от звезды.

На улице Джун ждала в фермерском грузовике на стоянке для посетителей. Возле нее сидела огромная собака, которая отрывисто дышала, раскрыв пасть. Из окон грузовика лилась классическая музыка. Когда собака увидела Брук и Элис, она вскочила на ноги и принялась лаять, заполняя своим басом всю кабину. Джун вздрогнула и выключила звук, пререкаясь с собакой.

– Гарри! – воскликнула Джун, пытаясь утихомирить его. – Извините! – прокричала она, выбираясь из грузовика.

Гарри продолжал лаять. До того, как Элис успела себя остановить, она подняла руку, чтобы жестом подать Гарри команду «тихо» – Гарри, не Тоби. Когда он не отреагировал и Элис поняла свою ошибку, ее подбородок задрожал, прежде чем она успела взять себя в руки.

– Нет-нет! – поспешила Джун, неправильно поняв выражение лица Элис. – Я знаю, что он большой, но тебе нечего бояться. Бульмастифы очень добрые.

Она наклонилась к креслу-каталке. Элис не могла на нее смотреть.

– У Гарри есть особая сила. Он присматривает за людьми, которым грустно.

Джун замерла в ожидании. Элис не реагировала на нее и лишь разглядывала свои сложенные на коленях руки.

– Теперь давай усадим тебя в грузовик, Элис, – сказала Брук.

Джун сделала шаг назад, чтобы Брук могла помочь Элис встать с кресла и перебраться на сиденье. Гарри подскочил и уселся возле нее. Он пах не так, как Тоби: у него был сладковатый и землистый запах, а не тот, соленый и влажный. И у него не было длинной пушистой шерсти, куда можно было запускать пальцы.

Брук заглянула в окно. Гарри повернул к ней свою радостную, тяжело дышащую морду. Элис закусила нижнюю губу.

– Будь умницей, Элис. – Брук нежно погладила Элис по щеке и резко повернулась спиной к грузовику.

Она подошла к Джун, стоявшей в некотором отдалении, и они начали о чем-то тихо говорить. В любой момент Брук может повернуться, прошагать к грузовику в своих розовых резиновых тапочках, распахнуть дверь и объявить, что это все ошибка. Элис не нужно уезжать. Брук отвезет ее обратно домой, к ее столу и маминому саду, и Элис найдет свой голос где-нибудь у моря, среди раковин-гребешков и крабов-солдат, и она будет кричать так громко, что ее семья услышит ее. В любой момент Брук повернется. Брук – ее друг. Она не позволила бы Элис уехать с какой-то незнакомкой. Даже если бы Элис была маяком.

Элис напряженно наблюдала за ними. Джун дотронулась до руки Брук, и Брук ответила тем же жестом. Она, вероятно, утешает Джун, объясняет, что все это большая ошибка: Элис не поедет. Затем Брук передала Джун сумку с вещами Элис, состоявшими из одних лишь книг, и повернулась к грузовику.

– Будь умницей, – произнесла Брук одними губами, подняв руку и помахав на прощание. Она постояла у входа с пустым креслом-каталкой. В следующий момент она толкнула кресло к автоматическим дверям и исчезла за ними.

У Элис закружилась голова, как если бы Брук, уйдя, забрала из ее тела всю кровь. Она просто оставила ее с незнакомкой. Элис стала тереть глаза, силясь затолкать слезы обратно, но все было без толку. Она ошибалась, полагая, что слезы исчезнут так же, как ее голос. Теперь они струились по щекам целым потоком, как из сломанного крана. Джун стояла у окна грузовика со стороны пассажирского места, ее руки безвольно висели, как будто она не знала, что с ними делать. Через некоторое время она нажала на ручку, запихнула сумку Элис за сиденье и осторожно захлопнула дверь. Она обошла машину и залезла на водительское место, чтобы завести мотор. Они сидели вместе в полной тишине – даже огромный пес Гарри.

– Поехали домой, Элис, – сказала Джун и завела двигатель, – у нас впереди долгий путь.

Они выехали со стоянки. Усталость оттягивала Элис веки. Все болело. Несколько раз Гарри пытался ткнуться носом ей в ногу, но каждый раз она отталкивала его морду. Она отвернулась от обоих компаньонов и закрыла глаза, желая отгородиться от этого нового мира.

* * *

Брук нажала на кнопку лифта «вниз» и рылась в сумке до тех пор, пока не нашла свою пачку сигарет для экстренных случаев. Он сжала ее в кулаке. Когда лифт со стуком остановился, она вошла и хлопнула по кнопке спуска на автостоянку сильнее, чем рассчитывала. Она снова вспомнила, какое счастливое лицо было у Элис, когда она увидела коробку с книжками; свет, которым наполнились ее глаза, заставил Брук солгать о том, откуда взялись книги. «Элис теперь со своей бабушкой. Своей семьей, – напомнила себе Брук, – а это то, что ей сейчас нужно больше всего».

За всю свою жизнь Брук не видела ничего похожего на то, что последовало после происшествия на участке Хартов. Полицейские говорили, что это настоящее стихийное бедствие: сухая гроза, ребенок, оставленный дома один со спичками, семья, в которой мать и дочь регулярно подвергались насилию со стороны мужчины. Брук была неподалеку, когда полицейские подошли к Джун и объяснили, что случилось: Клем избил ребенка до бессознательного состояния в ее комнате, потом, сообразив, что на ферме пожар, вытащил ее на улицу, прежде чем вернуться, чтобы спасти Агнес. К тому времени, как приехали пожарные и «Скорая», помочь Агнес уже было нельзя, а вскоре на месте происшествия умер и Клем, надышавшись угарным газом. К этому моменту лицо Джун приобрело настолько нездоровый оттенок, что Брук вмешалась и предложила сделать перерыв.

Лифт опустился до парковки и остановился, снова тошнотворно громыхнув. Брук набрала полные легкие свежего воздуха, сдерживаясь и не зажигая сигарету. Бедная женщина эта Агнес. Всего двадцать шесть лет и в таком страхе из-за своего мужа, что составила завещание об опекунстве над своими детьми, один из которых никогда ее даже не увидит. Брук приложила руку к животу при мысли о нем – о новорожденном мальчике, которого вынули из избитого умирающего тела Агнес. Она сглотнула поднимавшуюся желчь. Как муж мог так поступить со своей беременной женой, маленькой дочкой, неродившимся сыном? Что станет с Элис – пережившей пожар дочерью Агнес?

Образ Элис, без сознания, избитой и вдыхающей дым, ошеломил Брук. Она выбросила сигареты и зажигалку в мусорное ведро, залезла в машину и уехала из больницы так спешно, что шины завизжали на бетоне. Ей страстно хотелось быть настолько далеко от опустевшей палаты Элис, насколько это было возможно.

Летние сумерки были густыми и душистыми. Норфолкские сосны вдоль побережья кишели попугаями, которые пьяно верещали, горланя свои закатные песни. Брук съехала на обочину и опустила стекла, чтобы вдохнуть насыщенные ароматы соли, морских водорослей и франжипани. Элис постоянно бормотала что-то о цветах, когда она была в тисках своих ночных кошмаров. О цветах, фениксах и огне.

– Ну же, Брук, – проворчала она сама себе, – возьми себя в руки.

Она вытерла глаза, высморкалась и повернула ключ в зажигании. Она удалялась от моря, набирая скорость, срезая углы пустых соседских улиц, пока не въехала с разгону в ворота своего дома. Как только она вошла, то направилась прямо к телефону, подняла трубку и стала набирать номер, чтобы сделать-таки звонок, которого боялась весь день. Она заставила себя нажать последнюю кнопку телефона Салли, который знала с двенадцати лет.

Кровь застучала в висках, когда на линии пошли гудки.

6 Мятный куст

И свет ее Тянется над соленым морем, Равно как над утопающими в цветах полями.

Сапфо

Значение: Оставленная любовь

Prostanthera striatiflora/Центральная Австралия

Растет в гористых ущельях и возле обнажившихся пород. Обладает очень сильным мятным запахом. Листья – узкие и плотные. Белые цветы имеют форму колокольчиков с фиолетовыми полосками с внутренней стороны и желтыми пятнышками в сердцевине. Их не следует употреблять в пищу, поскольку они вызывают расстройства сна. Необычно яркие сны также симптоматичны.

Дорога была длинной, раскаленной и покрытой желтой пылью. Ветерок не доносил запахов моря. Воздух, который гнали вентиляторы в кабине, был горячим, как тяжелое дыхание Тоби. При воспоминании о его морде, его слюнявой волчьей улыбке Элис закусила нижнюю губу, упрямо вперившись в странный и незнакомый пейзаж за окном. Ни серебристой морской травы и солевых озер, ни крабов-солдат, ни приливов и отливов, которые можно предсказывать, ни ожерелий из водорослей, которые можно носить на шее, ни призрачных клочков вирги в небе, предупреждающих о приближении шторма на море.

По обеим сторонам длинного гладкого шоссе земля томилась от жажды, сухая, как потрескавшийся язык. Однако каким-то непостижимым образом этот странный ландшафт кишел жизнью. Она прямо-таки ударяла Элис в уши: цокающее верещание цикад, изредка – дикий гогот кукабарры. То там, то тут появлялись яркие разноцветные пятна в тех местах, где у подножия эвкалиптов разрослись полевые цветы. У некоторых из деревьев стволы были белые, как сказочный снег, в то время как у других они были окрашены в охру и выглядели такими блестящими, словно были покрыты слоем свежей краски.

Элис зажмурилась. Мама. Не рожденный брат или сестра. Книги. Сад. Стол. Тоби. Папа. Она потерла запястьем левую сторону груди. Открыла глаза. Боковым зрением она увидела, что Джун потянулась было к ней, но, не зная, что сделать, задержала на несколько мгновений руку на полпути, а потом положила обратно на руль. Элис притворилась, что не заметила этого. Это был выход не хуже других. Она сильнее отстранилась от Джун и полностью развернулась к окну. Запустив руку за сиденье, она дотянулась до сумки с книгами, предпочитая игнорировать тот факт, что их прислала Джун, и сосредоточиться на том, что они принадлежат ей. Элис вытянула первую, какую смогла подцепить кончиком пальца, и почти улыбнулась при виде нее. Какое совершенное утешение. Сжав книгу в руках, Элис черпала успокоение из ее крепкой, твердой формы, ее надежных прямых углов, запаха бумаги, манящей истории внутри и плотной обложки снаружи; на ней было изображение девочки, которое Элис рассматривала часами, – девочки с ее именем[8], которая упала в странный и чудесный мир, но все же нашла свой путь домой.

* * *

Джун не отрывала глаз от дороги и крепко сжимала руль обеими руками, боясь того, что может произойти, если она глянет в сторону или ослабит хватку. Она не могла унять дрожь в руках и ногах. Ей бы помог только глоток виски из фляжки в боковом кармане. Но она не осмеливалась. Не сегодня. Не с ребенком в машине, сидящим так близко от нее, что она могла бы дотронуться до него, если бы протянула руку. Элис. Ее внучка, которую она никогда не видела. До сегодняшнего дня. Боковым зрением Джун рассматривала девочку, прижимавшую к груди книгу, словно только благодаря этой вещи ее сердце еще билось. Она согласилась с предложением медсестры сказать, что коробка книг была от ее бабушки. Очевидно, что Элис любила их настолько, что это было бы самым простым способом установить контакт между ними. Сейчас самое главное, чтобы Элис была защищена от любого стресса, – сказала медсестра.

Глядя со своего места на Элис, Джун размышляла, как нелепо было верить, будто ложь может сгладить ситуацию. Она упрекала себя за глупость. Им нужно было просто спокойно сесть и поговорить с ребенком, не болтая ей всякой чепухи. Привет, Элис, я Джун, твоя бабушка. Твой отец – мой… – Джун тряхнула головой, – был моим сыном, которого я не видела много-много лет. Я собираюсь отвезти тебя домой, где ты никогда больше не будешь чувствовать себя в опасности. Джун моргнула, чтобы сдержать слезы. Может быть, нужно было всего несколько слов. – Мне так жаль, Элис. Я должна была быть матерью получше. Мне очень, очень жаль.

Когда местная полиция постучала у входной двери в Торнфилде, Джун, прежде чем открыть им, скрылась в кладовке, чтобы отпить большой глоток виски из фляжки. Она впустила их, думая, что речь пойдет об одной из Цветов. Вместо этого они сняли шляпы и сообщили ей, что ее сын вместе с женой погибли в пожаре в их доме. Выжили дети – новорожденный сын и девятилетняя дочь. Обоим внукам Джун оказывали медицинскую помощь, а сама она значилась как ближайшая родственница. Она также должна узнать, что Клем был виновен в домашнем насилии над женой и дочерью, в этом уже нет никаких сомнений. После их ухода Джун едва успела добраться до туалета, прежде чем ее вырвало. Ее глубочайшие опасения насчет сына, которые она со страхом вынашивала годами, оказались правдой.

Стоило Джун взглянуть на Элис, как тошнота снова подкатила к горлу. Девочка была так похожа на Агнес. Растрепанные волосы, густые ресницы, пухлые губы и большие глаза, в глубине которых таились любопытство и жажда. Уязвимость была неотъемлемой частью их обеих, словно жизненно важный орган снаружи тела. Раз Элис выглядела как мать, не переняла ли она характер у отца? Была ли она похожа на Клема? Джун пока этого не знала. Молчание Элис вызывало у нее сильную тревогу. Селективный мутизм – распространенное явление у детей, переживающих глубокую травму, – успокаивала ее доктор Харрис, – обычно это не навсегда. С надлежащими поддержкой и уходом Элис снова начнет говорить, когда будет готова. До тех пор мы не узнаем, многое ли она помнит.

Джун крепче схватилась за руль, ее браслеты звякнули. Она посмотрела вниз на желтые цветочки, спрессованные в смоле; каждая подвеска висела на отдельном серебряном браслете. Во всех были одинаковые цветы. Каждый цветочек буддлеи имел пять немного отличающихся друг от друга желтых лепестков. Верхний лепесток каждого цветка венчало красное пятнышко, а в центре было по три тычинки, самая крупная из которых напоминала формой лодку. Джун смастерила браслеты специально для этого дня. Каждый раз, как они позвякивали на ее запястьях, они повторяли свое значение, как молитву. Второй шанс. Второй шанс. Второй шанс.

Элис тяжело задышала, вздрагивая во сне. Ее голова запрокинулась назад под опасным углом. Джун подумала было потянуться к ней и уложить ее по-другому, но вскоре Элис закашлялась и перевернулась сама.

Джун сосредоточилась на дороге. Сильнее надавила на педаль газа. Она надеялась, что, какие бы сны ни видел ребенок, они были спокойными.

* * *

Послеполуденный солнечный свет лился в кабину. Элис вздрогнула. Она не заметила, как уснула; слезы засохли в уголках глаз, шея затекла. Она села прямо и потянулась. Гарри лизнул ее руку. Она позволила ему это сделать: слишком устала, чтобы снова отпихивать его. Они уже ехали не по шоссе, а с шумом подскакивали на ухабистой проселочной дороге. На коленке образовался розовый кровоподтек в том месте, где она ударилась о ручку двери, когда грузовик подбросило на очередной колдобине. Элис тосковала по соленому морскому воздуху.

Джун открыла окно со своей стороны и высунула наружу загорелый локоть. Ее седеющие кудри мягко развевались на ветру. Элис рассматривала ее профиль. У Джун не было ничего общего с отцом, но она все равно казалась знакомой. Когда она убрала за ухо вьющийся локон, браслеты зазвенели на ее запястье. С каждого свисала маленькая подвеска с зажатым внутри желтым цветком. Она взглянула на Элис, а та замешкалась, не успев сразу притвориться спящей.

– Ты проснулась.

Зажмурившись, Элис разглядела сквозь дымку ресниц, что Джун улыбается и встряхивает браслетами на запястье.

– Они тебе нравятся? Я сама их сделала. Все эти цветы с моей фермы.

Элис отвернулась и посмотрела в окно.

– Каждый цветок – часть тайного языка. Когда я ношу какое-нибудь сочетание цветов, я будто бы пишу мой собственный секретный код, который может понять только тот, кто знает мой язык. Сегодня я решила носить цветы только одного вида.

У Элис дрогнул мускул на щеке. Джун снизила скорость, и браслеты отреагировали звоном.

– Хочешь узнать, что они значат? Я открою тебе секрет.

Элис проигнорировала ее, изо всех сил сосредоточившись на засохшем кусте, мимо которого они проехали. Ее желудок сжался, когда они миновали загон со скотом. Стрекотание цикад заглушало ее мысли. Джун продолжала говорить.

– Я могла бы научить тебя.

Элис свирепо посмотрела на странную женщину, сидевшую рядом. На какое-то время Джун умолкла. Элис закрыла глаза. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое.

– Ты только что пропустила город. Неважно. Уйма времени, чтобы исследовать его позже. – Джун нажала на тормоз и переключила скорость, двигатель заворчал, замедляясь. – Вот мы и на месте.

Они свернули с грязной проселочной дороги на более узкий и ровный подъездной путь. Грохот, который наполнял кабину, пока они ехали по камням и ухабам, перешел в тихое гудение. Воздух изменился. Он стал сладким и зеленым. Кусты цветущих гревиллей появились вдоль дороги. Бабочки-монархи порхали – хлоп, хлоп, вжик – над диким хлопком. Элис не могла удержаться, чтобы не выпрямиться на своем сиденье. Жужжание пчел доносилось из группы белых ульев, расположившихся подле скрюченных серебристо-зеленых эвкалиптов, которые выстроились рядком на пути к самому большому дому, какой Элис доводилось видеть. Дом, который, как она вдруг осознала, был ей знаком.

Он выглядел живописнее, чем на фотографии, которую она нашла в сарае отца, – фотографии, вместе с которой в тайнике лежала прядь волос, иссиня-черных, перевязанных выцветшей лентой. Элис критически осмотрела волосы Джун. Хотя они и начинали седеть, когда-то они могли быть такими же темными.

Когда они доехали до конца дороги, Джун развернула грузовик и припарковала его возле гаража, густо увитого виноградом. Гарри сел ровно, весь во внимании, хвостом забарабанил по боку Элис в унисон с ее сердцем. Деревья были наполнены птичьими песнями. Если бы Элис сейчас была дома, то для нее наступало бы любимое время дня – когда мир приобретает пыльно-синий оттенок из-за надвигающихся сумерек, а воздух благоухает ароматами, которые приносит прилив. Здесь все было иначе. Суше и теплее. Ни малейшего признака моря. Ни парящих пеликанов, ни зова черных соек. Элис выгнула пальцы, уперев их в бедра, и попыталась успокоиться. Бабочка-монарх постучала в ее окно, покружилась, как если бы услышала то, что Элис не могла произнести, а потом упорхнула.

– Добро пожаловать, Элис. – Джун выпрыгнула из грузовика и остановилась на верху аляповатой деревянной лестницы, ведущей на веранду. Она протянула руку.

Элис не шевельнулась. Гарри держался рядом. Ее пальцы нащупали ухо пса и почесали в том месте, где больше всего нравилось Тоби. Он заурчал от удовольствия. Никто больше не пришел за ней в больницу. Никто, кроме Джун – незнакомки, которой ее отдали, как потерянную собаку. Улыбка Джун стала сползать с лица. Элис закрыла глаза. Она устала, так устала, что, казалось, могла уснуть и не просыпаться сто лет. Она договорилась с собой: она пойдет в дом, просто чтобы лечь спать.

Избегая смотреть Джун в глаза, Элис выбралась из грузовика вместе с Гарри. Она глубоко вздохнула, расправила плечи и утомленно поднялась по ступенькам.

По всему периметру дома шла деревянная веранда, на которой горели керосиновые фонари. Птицы и сверчки воспевали закат. В деревьях шуршал ветер, разнося свежий запах эвкалипта. Элис прошла за Джун по веранде и остановилась у входа. Застекленная дверь открылась и закрылась за Джун, Элис осталась снаружи. Гарри остался вместе с ней.

– Элис? – Джун вернулась. – Я приготовила для тебя комнату. Я понимаю, это не та, к которой ты привыкла, но ты можешь сделать это место своим, – сказала Джун через дверь, аккуратно толкнув ее.

У Элис текло из носа. Она вытирала его тыльной стороной руки.

– Почему бы тебе не зайти умыться и прилечь? Я принесу тебе что-нибудь поесть.

Перед глазами у нее все расплывалось.

– Хочешь теплое полотенце? Ванная прямо тут, в конце коридора. – Джун подошла к Элис.

Элис слишком устала, чтобы сопротивляться, так что она позволила провести себя через входную дверь. Голова ее болталась, как поникший цветок. Гарри неторопливо шел рядом с ними.

Открывшиеся перед Элис размеры дома заставили ее открыть рот от изумления. Длинный коридор, бледный, как ракушка, освещали лампы разных размеров, лившие приглушенный мягкий свет. Они прошли по ковровому покрытию в коридоре. В каждом уголке пряталось по горшочку с растением. Полки были уставлены книгами, между ними с некоторыми промежутками появлялись кувшины с белыми камешками, вазы с перьями и букеты засушенных цветов. Элис хотелось все потрогать.

Джун отвела ее в просторную ванную комнату, отделанную деревом и белой плиткой. Она включила теплую воду в рукомойнике. Открыв шкафчик с зеркалами, она достала оттуда маленькую коричневую стеклянную бутылочку и вытряхнула из нее несколько капелек. Теплый и успокаивающий аромат начал подниматься от воды. Веки Элис смыкались. Джун обмакнула полотенце в раковину и протянула его Элис. Та накрыла им лицо и сделала глубокий вдох. Тепло частично сняло боль в глазах. Закончив вытирать лицо, Элис увидела, что Джун не двинулась с места.

– Я не брошу тебя. Я никуда не сбегу, – прошептала Джун.

После ванной Элис и Гарри последовали за Джун вверх по винтовой лестнице, освещенной светом ламп. На самом верху оказалась дверка. Элис помедлила, пока Джун не открыла ее, а потом вошла следом. Джун щелкнула выключателем, зажегся свет, такой ослепительно яркий, что Элис испуганно вздохнула и прикрыла глаза рукой. Джун быстро его выключила.

– Давай я помогу тебе, – предложила она.

Элис напряглась, когда Джун обняла ее, и они вместе прошли по комнате. Она быстро отбежала от Джун и забралась в мягкую кровать, натягивая на себя одеяло в темноте. Оно окутало кожу, как пух. Элис стала дожидаться, когда послышится звук удаляющихся шагов Джун. Но вместо этого она почувствовала, как кровать прогнулась, когда бабушка присела на край.

– Будем продвигаться маленькими шажочками, по одному за раз, – тихо проговорила Джун, – хорошо?

Она молча отвернулась, желая только, чтобы Джун ушла. Через некоторое время она почувствовала, что бабушка встала; дверь тихо щелкнула, закрывшись за ней. Элис выдохнула. Последнее, что она слышала, прежде чем погрузиться в сон, – было цоканье когтей Гарри, когда он крутился рядом, пока не плюхнулся на пол в ногах у Элис.

* * *

Внизу, в коридоре, Джун оперлась рукой о стену, чтобы не упасть. Она целый день не прикасалась к алкоголю.

– Девочка тут?

Она вздрогнула, услышав голос Твиг у себя за спиной. Она не обернулась, но кивнула.

– Она в порядке?

Пауза.

– Я не знаю, – ответила Джун.

Песенка сверчков заполнила повисшую между ними тишину.

– Джун.

Она осталась стоять, как стояла, рука прижата к стене.

– Она заслуживает не меньше, чем любой другой Цветок, и тебе это хорошо известно, – произнесла Твиг жестко и решительно. – Если уж на то пошло, она заслуживает даже больше. От тебя, от нас, от этого места. Она – твоя семья.

– Она – его, – возразила Джун. – Она его, и я не хочу, чтобы меня это касалось.

– Что ж, желаю удачи, – сказала Твиг, голос ее смягчался.

Снова пауза.

– Ты дрожишь. – Джун кивнула. – Ты в порядке?

– Это были тяжелые дни.

Джун потерла переносицу. Она понимала, к чему идет дело.

– Где младенец?

Джун тяжело вздохнула.

– Ты действительно не забрала его домой? – Голос Твиг дрогнул.

– Не сейчас, Твиг. Пожалуйста. Мы можем поговорить об этом утром.

Она обернулась, только чтобы увидеть пустой коридор и хлопнувшую входную дверь. Джун не стала ее удерживать. Она лучше других знала, что порой слова больше вредили, чем помогали.

Она обошла дом и выключила везде свет. Уже после этого она задумалась, прошла обратно и снова включила одну из ламп на случай, если ребенок проснется ночью. Она помедлила возле закрытой двери Кэнди, но из-под двери не пробивался свет, может быть, она была с другой стороны поля, в спальне Цветов. Запах кисетного табака веял по дому: Твиг курила на веранде. Джун снова вернулась по коридору в гостиную. Она высунулась в открытое окно и сорвала цветок с краснотычиночника. Выйдя опять в коридор, она засунула цветок в замочную скважину спальни Твиг. Благодарность.

Когда Джун, наконец, осталась одна в своей спальне, она включила лампу и повалилась на кровать. Она закрыла рукой глаза, убеждая себя, что соблазн не делал полную фляжку в ее кармане все тяжелее с каждой минутой.

После того как восемнадцатилетний Клем узнал, что Джун не включила его в свое завещание, он забрал Агнес и покинул Торнфилд. С тех пор Джун лишь однажды получила весть от него: девять лет назад, когда, как теперь догадывалась Джун, родилась Элис, в Торнфилд прибыла посылка, адресованная Джун и подписанная рукой ее сына. Тогда она поступила так же, как сейчас: удалилась в свою комнату с фляжкой виски.

Джун села на кровати, достала фляжку из кармана, отвинтила крышку и сделала большой глоток. Она пила, пока виски не остановило дрожь в конечностях и не смягчило напряжение в шее. После того как руки перестали трястись, Джун залезла под кровать, нащупала старую потрепанную коробку и вытащила ее. Она сняла крышку, осторожно извлекла деревянную фигурку, вырезанную вручную, и бережно уложила ее на руках. Это был младенец, с таким же ртом, похожим на розовый бутон, и большими глазами, как у чада, спавшего в комнате прямо над ней; этот же уютно прикорнул в кровати из жестких листьев и цветов-колокольчиков. Внутри каждого цветка шли полоски, а у основания были желтые пятнышки.

– Оставленная любовь, – проговорила она с горечью.

7 Железновия

Значение: Приветствие незнакомцу

Geleznowia verrucosa / Западная Австралия

Небольшой куст с крупными желтыми цветами. Любит солнце, легко переносит засуху, нуждается в хорошо дренированной почве. Может расти в небольшой тени, однако большую часть дня должен находиться на солнце. Прекрасно подходит для букетов, но капризен в размножении и росте, а потому встречается редко.

С первыми лучами солнца Джун встала, надела свои бландстоуны и неслышно прошла через дом к задней двери. Снаружи мир был прохладным и синим. Она плохо спала, даже после того, как осушила фляжку с виски. На самом деле хорошо она не спала уже несколько десятков лет. Особенно после того, как Клем ушел. Джун уперлась подбородком в грудь и стала изучать трещины и потертости на своих ботинках. Она себя не пощадила, положив резную фигурку ребенка и веточку простантеры на прикроватную тумбочку. Она искала наказания, и бессонница стала им.

Когда небо просветлело, Джун обошла дом и направилась к сараю, где она взяла секатор и корзину, после чего пошла через поля к парникам с полевыми цветами. Утро было наполнено жужжанием пчел и прорезающимися время от времени трелями сороки.

Внутри парника воздух был душистым и влажным. Джун вздохнула свободнее. Она пошла в отдаленную часть парника, где уже цвели простантеры, и вынула секатор из фартука.

Торнфилд всегда был местом, где растения и женщины расцветали. Каждая женщина, приходившая в Торнфилд, получала шанс ожить и воспрянуть вновь после всех невзгод. После ухода Клема Джун бросила все свои силы на то, чтобы превратить Торнфилд в процветающий край – край покоя, безопасности и красоты. Это все, что она могла сделать, чтобы оправдать свое решение не передавать своему переменчивому сыну по наследству цветы, взращенные потом и кровью женщин, бывших здесь до нее.

Твиг была первым прибывшим Цветком. После того как правительство забрало ее детей, от нее осталась лишь тень женщины, которой она когда-то была. Каждому нужно свое место и нужен кто-то, – сказала ей Джун в первую ночь в Торнфилде. И с тех пор Твиг всегда была рядом с Джун, какие бы сюрпризы ни подкидывала им жизнь. Как и прошлой ночью, когда ей пришлось напомнить Джун, что странный безмолвный ребенок, спавший в звонарне, заслуживал того же, что и любая женщина, работавшая на цветочных полях Джун. Пусть даже это была дочь Клема.

Джун знала, что Твиг была права. Но ее душил страх. Некоторые вещи она не готова была раскапывать. Она была бы счастлива, если бы они остались лежать на прежнем месте и гнить. От одной мысли о том, чтобы поговорить с Элис о ее отце, во рту у Джун пересыхало, словно слова обращались в пыль, как только их собирались произнести.

У Джун было такое чувство, словно она ходила по яичным скорлупкам вокруг Элис, и это чувство незащищенности и страха провалить второй шанс было ей непривычно. Ей не в новинку нести ответственность за что-то: она выращивала растения из семян, и они цвели тогда и так, как она ожидала. В ее образе жизни соблюдалась цикличность: посев, рост, урожай – и она полагалась на этот порядок. А теперь, когда жизнь стала замедляться и пора было подумать об уходе на пенсию, у нее на руках оказался ребенок, о котором нужно заботиться. От этого ей делалось крайне неуютно. Но когда Джун впервые увидела внучку, лежавшую в больнице и таявшую на глазах, она приложила руку к груди, почувствовав боль; она поняла, как много у нее еще оставалось того, что можно потерять.

Пока солнце набирало силу, Джун прогуливалась среди полевых цветов, срезая те, что уже распустились. Может, она и не знала, с чего начать разговор с ребенком, но она уже могла сделать важное: научить девочку общаться при помощи цветов.

* * *

Элис проснулась, задыхаясь. Тошнотворный визг и свист огня отдавались у нее в голове. Она стерла холодный пот с лица и попыталась сесть. Трусы были мокрыми, а ноги запутались в сырых простынях, которые вились вокруг нее, как живые. Она стала отчаянно брыкаться и сумела-таки высвободиться и сесть на краю постели. Жар начал проходить. Кожа остыла. Рядом подал голос Тоби. Элис тряхнула головой. Это был не Тоби. Его здесь не было. Мама не придет к ней. Ее голос не расскажет больше историй. Отец не был преображен огнем. Он никогда не станет кем-то другим. Она никогда не увидит младенца. Она не поедет домой.

Элис больше не пыталась вытирать слезы, и они полились потоком. Ей казалось, что внутри у нее все такое же обугленное, как водоросли в ее снах.

Медленно она осознала, что была в комнате не одна. Она оглянулась и увидела Гарри, скромно сидевшего на полу у нее в ногах и смотревшего на нее. Он будто улыбался. Он подошел поближе. Размером он был больше похож на небольшую лошадь, чем на собаку. Как там его назвала Джун? Буль-что-то-там? Гарри положил морду ей на колени. Его брови выжидательно дернулись. Элис поколебалась, но напугана она не была; она подняла руку и погладила пса по голове. Он вздохнул. Тогда она почесала ему за ушами, и он сел, ворча от удовольствия. Он долго не отходил от нее, его хвост неспешно мел по полу дугой туда-сюда.

Приезд прошлой ночью казался таким далеким, словно маячил на одном конце длинного темного туннеля, в то время как она была на другом. Отдельные эпизоды ударялись друг об друга с позвякиванием. Звук браслетов Джун. Ее собственная кожа, покрытая желтой пылью.

Гарри поднялся и резко гавкнул. Элис продолжала сидеть с опущенной головой, плечи ссутулились. Гарри снова гавкнул. Элис бросила на него свирепый взгляд. Лай повторился, на этот раз громче. Она никак не могла перестать плакать, но в конце концов слезы сами иссякли. Хвост Гарри ходил из стороны в сторону. Несмотря на то что он отлично слышал, Элис все равно приблизила к нему поднятый большой палец и поводила им туда-сюда. Гарри изучающе наклонил голову. Он подошел и лизнул запястье Элис. Девочка отпихнула его, широко зевая и со слабым интересом осматриваясь по сторонам.

Комната была шестиугольной формы. Две стены были отведены под длинные белые полки, на которых стояло едва ли не больше книг, чем они могли вместить. В трех стенах от пола до потолка были окна, занавешенные тонкими шторами. Перед одной из них стоял стол, украшенный замысловатой резьбой по дереву, и стул, гостеприимно выдвинутый и будто бы приглашавший сесть на него. Она повернулась, чтобы посмотреть на последнюю стену у нее за спиной. Ее кровать разворачивалась из нее, как страница из гигантской книги. Кто-то потратил много сил, чтобы обустроить эту комнату. Джун сделала это для нее? Джун, бабушка, которой она никогда не знала?

Она опустила ноги на пол и заставила себя встать. Гарри сделал круг, звучно дыша, и напряженно замер в ожидании. У Элис так сильно закружилась голова, что она пошатнулась. Она закрыла глаза и подождала, пока это наваждение не прошло. Гарри подошел, чтобы поддержать ее. Когда головокружение миновало и она снова крепко стояла на ногах, она подошла к столу и села на стул, который, казалось, был сделан специально для нее. Элис погладила руками столешницу. Дерево было гладкое, сливочного оттенка, углы украшены резьбой, изображавшей солнца и луны, связанные между собой крыльями бабочек и цветами в форме звезд. Она провела по узорам кончиками пальцев. Стол казался ей знакомым, но почему? Вот еще один вопрос, ответ на который ускользал. На столе стояла чернильница, рядом – баночки с ручками, цветными карандашами, мелками, тюбиками краски и кисточками. Тетради были сложены в аккуратную стопочку. Элис порылась в карандашах, которые были всех цветов, какие она только могла представить. В другой банке она отыскала шариковую ручку, сняла с нее колпачок и нарисовала тонкую черную линию на тыльной стороне ладони, любуясь блеском свежих чернил. Она пролистала тетради; пустые страницы мелькали одна за другой и манили.

– Раньше здесь была звонарня. – Элис подпрыгнула от неожиданности. – Извини, я не хотела тебя напугать.

При виде Джун, напряженно замершей в дверях с намазанным медом тостом на тарелке и стаканом молока, Гарри пронзительно залаял. Сладкий сливочный аромат наполнил комнату. Элис не ела ничего с тех пор, как вчера на автозаправке проглотила пару кусочков сэндвича с пастой «Веджимайт». Джун вошла в комнату и поставила тарелку и стакан на стол. Руки у нее тряслись. В волосах застрял желтый лепесток.

– Давным-давно, когда Торнфилд еще был молочной фермой, это была одна из самых важных комнат в доме. Звон колокола отсюда разносился по всей округе и возвещал каждому о том, когда начинался и заканчивался день и когда наступало время обеда. Те времена давно прошли, но иногда, когда ветер дует по-особенному, мне кажется, я слышу тот же звон. – Джун заметно нервничала, вертя тарелку так и сяк. – Мне всегда думалось, что быть здесь – это как быть внутри музыкальной шкатулки.

Джун огляделась, втягивая носом воздух. Она подошла к окнам и отдернула шторы.

– Они открываются вот так, – она указала на щеколду, которая на каждом окне держала форточку.

Щеки Элис пылали. Она не смела взглянуть на Джун, когда та подошла к кровати. Она подглядывала украдкой, как Джун стащила простыни, свернула их в узел и направилась к двери.

– Когда закончишь есть, я буду внизу. Тебе, пожалуй, не помешал бы душ. Я раздобуду тебе чистую одежду. И простыни.

Она слегка кивнула. Взгляд ее все еще был где-то далеко.

Элис облегченно выдохнула. Ее не наказали за то, что она намочила постель.

Когда шаги Джун затихли, Элис набросилась на тарелку с завтраком. Она прикрыла глаза и принялась жевать, смакуя сладкий, маслянистый вкус. Она открыла один глаз. Гарри сидел рядом, не сводя с нее взгляда. Она секунду поколебалась, а потом оторвала от тоста большой кусок, густо намазанный сливочным маслом, и протянула его собаке. В знак мира. Гарри аккуратно взял кусок тоста из ее пальцев, причмокнув. Вместе они покончили и с содержимым тарелки, и со стаканом молока.

Дуновение сладкого запаха привлекло внимание Элис. Она опасливо приблизилась к окну, которое открыла Джун, и прижалась к стеклу, сложив ладони домиком и вглядываясь. Отсюда, с самой высокой точки дома, ей открывалась полная панорама владений. Через одно окно она увидела пыльную подъездную дорогу, бегущую от веранды к зарослям эвкалиптов. Элис бросилась к следующему окну. Оттуда был виден большой деревянный сарай, стоявший параллельно дому: ржавая рифленая крыша, густая поросль дикого винограда на одной из стен. Между домом и сараем проходила тропа. У последнего окна сердце Элис забилось часто-часто. За домом и сараем, ряд за рядом, насколько хватало глаз, раскидывались бескрайние поля всевозможных цветов и кустарников. Она была окружена морем цветов.

Элис откинула задвижки на всех окнах. Душистый воздух, который ворвался к ней, был насыщеннее, чем ароматы моря, и сильнее, чем горящий сахарный тростник. Она попыталась угадать, что это были за запахи. Вскопанный дерн. Бензин. Эвкалиптовые листья. Сырое удобрение. И запах роз, который ни с чем не спутать. Но навсегда врезался в память Элис последовавший затем миг, когда она впервые увидела Цветы.

Их можно было принять за мужчин: они носили плотные хлопковые рубашки, брюки и тяжелые рабочие сапоги, совсем как отец Элис. На головах у них были широкополые шляпы, а на руках – перчатки. Они появлялись из сарая V-образной формы, неся ведра, ножницы, пакеты с удобрениями, грабли, лопаты и лейки, а потом рассеивались среди цветов. Некоторые срезали цветы и наполняли ими ведра, а затем уносили их обратно в сарай, прежде чем появиться вновь с пустыми и готовыми к следующей партии. Другие брели вдоль засаженных цветами рядов, толкая перед собой тележки со свежей землей, и останавливались, чтобы высыпать ее в грядки. Еще несколько человек опрыскивали разные участки полей от насекомых, проверяя листья и стебли. Иногда они перекидывались шутками, и их смех звучал, как звон маленьких колокольчиков. Элис пересчитала их, загибая пальцы. Всего их было двенадцать. Потом она услышала пение.

В стороне, возле ряда парников, одна из женщин сидела в одиночестве, сортируя пакетики в коробке и мурлыча себе под нос. Когда она остановилась, чтобы снять шляпу и почесать голову, Элис пораженно выдохнула при виде ее пастельно-голубых волос, рассыпавшихся по спине. Женщина подобрала их обратно на макушку, спрятала под шляпу и продолжила петь.

Элис прижалась ладошками и носом к стеклу, чтобы рассмотреть ее. Леди с голубыми волосами была тринадцатой.

* * *

Тем утром Элис осталась в своей комнате и наблюдала сверху за ходом работы женщин. Полив, прополка, посадка и срезка растений. Полные ярких цветов ведра, казавшиеся чуть ли не больше самих женщин, которые несли их с полей в сарай.

Ее матерью могла быть любая из них – любая из этих женщин, чьи лица были в тени полей их больших шляп, а тела защищены тяжелой рабочей одеждой. Элис прямо-таки виделся профиль матери – шляпа низко надвинута на брови, на запястьях, тянущихся к бутону цветка, засохла браслетами грязь. Пока она оставалась в своей комнате, это было возможно.

Гарри заскребся у двери, поскуливая. Тоби вел себя так же, когда ему нужно было в туалет. Элис попыталась не обращать на него внимания. Ей хотелось сидеть у окна весь день. Но когда он начал скрестись обеими лапами, она испугалась, что кто-то может прийти. Да и потом, ей действительно не хотелось, чтобы он напрудил здесь. Элис открыла дверь, и Гарри помчался вниз, заливаясь лаем. Она наблюдала из окна, как он носится на улице, подбегая к каждой из женщин, задерживаясь понюхать то там, то тут. Они все любя похлопывали его по бокам. Ему вовсе и не хотелось писать. Предатель.

Элис сосчитала женщин снова. Теперь снаружи работали только девять. Она поискала глазами женщину с голубыми волосами, но, не в силах различить ее среди остальных, сдалась и отошла от окна. Она присела на свою кровать. Солнце стояло высоко, и в комнате было жарко. Как, должно быть, здорово внизу, на улице, бегать между рядами цветов. Ее ноги непроизвольно дернулись. Элис забарабанила по бедрам пальцами.

Резкий лай снаружи прервал течение ее мыслей. Гарри подбежал, чтобы лизнуть ей руку. Хотя Элис игнорировала его, он сел рядом и уставился на нее. Он не дышал тяжело, не вилял хвостом – просто смотрел. Элис покачала головой. Гарри вскочил и начал лаять. Элис попыталась успокоить его жестами, но ничего не вышло. Когда она поднялась с кровати, Гарри наконец затих. Он подошел к двери и остановился в ожидании. Когда Элис последовала за ним, он стал спускаться по лестнице. Она замерла на верхней ступеньке в замешательстве. Лай раздался внизу, поднимаясь вверх по спирали винтовой лестницы. Элис недовольно фыркнула, но стала спускаться.

Внизу никого не было. В конце коридора она увидела ванную, где умывалась тогда, с Джун. Она вошла и пораженно остановилась. На полке напротив нее, возле свежих полотенец, была сложена в стопочку новая одежда. Трусы, штаны цвета хаки и рабочая рубашка, совсем как у женщин снаружи. А еще пара нежно-голубых ботиночек. Элис пробежала пальцами по блестящей лакированной коже. У нее никогда не было таких красивых ботинок. Она развернула рубашку и приложила к себе. Размер был ее. Она прижала ее к лицу, вдыхая чистый запах хлопка. Поспешно закрыв дверь ванной, она включила душ и стянула с себя старую одежду.

Уже в коридоре Элис расчесала свои мокрые волосы пальцами, дрожа от легкого и воздушного ощущения новой одежды на коже и удовольствия быть такой чистой; пока она мылась, вода в душе становилась коричневой от пыли. Запах мыла осел на ее коже. Она глянула в одну сторону, потом в другую. Никого. Смущаясь и не зная, что делать дальше, Элис уже было собралась побежать обратно наверх, когда звон столовых приборов и тарелок и голоса женщин привлекли ее внимание. Она прижалась к стене и стала красться туда, откуда доносились журчание беседы и изредка – взрывы смеха. В конце коридора, тянувшегося по задней части дома, была входная застекленная дверь, выходившая на веранду. Скрытая тенью, Элис выглянула через стекло.

Женщины группками расположились за четырьмя большими столами на веранде. Некоторые сидели спиной к Элис, лица других были заслонены. Но некоторые из них сидели к Элис в анфас. Они все были разного возраста. У одной шея была покрыта изящной татуировкой с лазурными птицами. На другой были эффектные очки в черной оправе. Там была женщина, у которой в волосы были вплетены крапчатые перья. Элис разглядела и еще одну: ее губы были идеально накрашены ярко-красной помадой, хотя лицо было грязным от пота и пыли.

Столы были накрыты белыми скатертями, уставлены зелеными салатами, запотевшими кувшинами с ледяной водой с кусочками лимона и лайма, тарелками с запеченными овощами, глубокими мисками с кишем и пирогом, горшочками с нарезанным авокадо и вазочками с клубникой. Хвост Гарри торчал меж двух стульев и непрерывно ходил из стороны в сторону. Элис, крадучись, сделала еще шажок. В центре каждого стола стояло по вазе такой широкой, что Элис усомнилась, чтобы кто-нибудь мог обхватить ее руками. Над каждой клубились шапки цветов. Как бы они понравились маме!..

– Вот и ты.

Элис испуганно отшатнулась.

– Новая одежда тебе идет, – сказала Джун из коридора у нее за спиной.

Элис не знала, куда девать глаза, поэтому уставилась на свои нежно-голубые ботинки.

– Элис, – начала Джун, протягивая руку, словно хотела погладить ее по щеке.

Элис уклонилась, и Джун тут же отдернула руку, браслеты звякнули.

С веранды донесся смех.

– Что ж, – Джун глянула через дверное стекло, – пойдем пообедаем. Цветам не терпится познакомиться с тобой.

8 Ванильная лилия

Значение: Посланник любви

Sowerbaea juncea / Восточная Австралия

Многолетнее растение со съедобным корнем; растет в эвкалиптовых чащах, лесистой местности, степях и на субальпийских лугах. Похожие на травинки листья обладают сильным ванильным ароматом. Цветы – от розовато-лиловых до белых, лепестки напоминают бумагу на ощупь и тоже имеют сладкий ванильный запах. После пожаров пускает новые ростки.

Джун распахнула стеклянную дверь. Сидевшие за столами женщины затихли. Она оглянулась и жестом пригласила Элис следовать за ней.

– Цветы, это Элис. Элис, это Цветы.

Их бормочущие приветствия вспорхнули и зашелестели по коже Элис. Она ущипнула себя за запястье, чтобы отвлечься от неприятного ощущения в животе.

– Элис, – Джун сделала паузу, – моя внучка.

Послышалось несколько одобрительных возгласов со стороны Цветов. Джун выждала несколько мгновений.

– Она приехала, чтобы присоединиться к нам в Торнфилде, – сообщила она.

Элис стало интересно, была ли среди них женщина с голубыми волосами, но любопытство оказалось недостаточным поводом, чтобы она заставила себя встретиться взглядом с кем-то из них. Никто не проронил ни слова. Гарри подошел бочком и сел у ее ног, привалившись к ней всем телом. Она благодарно похлопала его.

– О’кей, – нарушила тишину Джун, – тогда давайте есть. А, нет, секундочку, подождите. – Она окинула взглядом женщин, – Твиг, где Кэнди?

– Заканчивает на кухне. Она сказала начинать без нее.

Элис увидела, что голос исходил от сухопарой женщины с ореолом темных волос вокруг ясного, открытого лица. Она улыбнулась так, что по коже Элис прошла волна тепла, как будто она вышла на солнце.

– Спасибо, Твиг, – кивнула Джун. – Элис, это Твиг, она присматривает за Цветами и ведет хозяйство Торнфилда.

Твиг улыбнулась и помахала. Элис попробовала улыбнуться в ответ.

Джун двинулась дальше вокруг стола, представляя Цветы. Эффектные очки носила Софи. Перья были в волосах у Эми. Робин красила губы красной помадой. А у Миф на бледной шее были татуировки с лазурными птицами; когда она улыбнулась и кивнула Элис, их крылья задвигались. Другие имена пронеслись мимо Элис потоком. Некоторые из них – Флиндер, Танмайи и Ольга – она никогда прежде не слышала. Другие – Франсин, Розелла, Каролина, Бу – встречались ей в разных историях. Элис никогда не доводилось видеть таких старых людей, как Бу; ее кожа, вся в морщинах и складочках, походила на бумагу, да и сама Бу была словно живая страница из книги.

Когда Джун закончила с церемонией знакомства, она усадила Элис за стол. Возле ее места красовался венок из желтых цветов; они были похожи на маленькие короны.

– Железновии означают приветствие незнакомцу, – чопорно произнесла Джун, сев рядом с Элис.

Казалось, что ее руки никогда не перестают дрожать. Элис спрятала ноги под стул.

– Приступайте, Цветы, – скомандовала Джун, взмахнув рукой, ее браслеты звякнули.

По команде веранда пришла в движение. Миски переходили из рук в руки, стаканы ударялись и роняли капли с запотевших стенок. Стук и звон ложек, погружающихся в очередное блюдо, и щипцов, подхватывающих кружочки баклажана, время от времени перемежались с воодушевленным лаем Гарри. Гул женских голосов сперва усилился, а потом стал затихать, когда все уже набрали полные рты. Элис представила себе, что это стая чаек кричит над мокрым песком, на котором разворачивалось пиршество из раков ябби. Она продолжала сидеть, опустив подбородок на грудь и смутно осознавая, что Джун разговаривает с ней, накладывая всего понемножку в ее тарелку. Элис была слишком занята венком из желтых колокольчиков, чтобы думать о еде. Приветствие незнакомцу. Джун была ее бабушкой и опекуншей, но она была незнакомкой. Несмотря на жару, Элис дрожала. Когда ей показалось, что никто не смотрит, она вытащила несколько железновий из венка и спрятала их в карман.

Она рассматривала женщин, сидевших вокруг столов. У некоторых из них был грустный взгляд, который прояснялся, стоило им улыбнуться. В волосах нескольких из них, как у Джун, мелькало серебро. Когда они ловили на себе взгляд Элис, они махали ей, словно она делала их счастливыми, словно была чем-то, что они потеряли и нашли. Из наблюдений за ними, за тем, как они откликались на движения друг друга и делали все синхронно, у нее родилось ощущение, что они исполняют танец, который исполняли уже тысячу раз. Элис вспомнила сказку, которую читала вместе с матерью: это была история о двенадцати танцующих сестрах, которые каждую ночь исчезали из своего замка. Сидя на веранде среди этих женщин, каждая из которых была облачена в свою печаль, как в изысканнейшее бальное платье, Элис чудилось, что она уснула и проснулась в одной из маминых сказок.

Когда после обеда убрали посуду и Цветы вернулись к работе, Джун и Элис остались вдвоем на веранде за домом. Сочный полдень был напитан запахами запеченной земли и кокосового солнцезащитного крема. В отдалении верещали сороки и болтали кукабарры. Гарри, порядком наевшийся подачек со стола, развалился рядом.

– Пойдем, Элис, – позвала Джун, широко раскинув руки, – я тебе все тут покажу.

Элис последовала за ней по задней лестнице, которая спускалась к рядам цветов. Вблизи они оказались выше, чем выглядели сверху. Ощущения были те же, что и в зарослях тростника, так что Элис на миг остановилась в замешательстве.

– Это наши сады, в них мы срезаем цветы. – Джун указала вперед. – Мы в основном растим местные, полевые – цветы Австралии. На этом Торнфилд всегда и держался – на торговле полевыми цветами.

Ее слова звучали натянуто и резко, как будто она говорила с долькой лимона на языке.

Джун дошла до дальней линии поля, указывая на парники и теплицы в конце участка и мастерскую на противоположной стороне, где Цветы работали после полудня, прячась от жары.

– За фермой до самой реки тянется дикий бушленд[9]. Река… – Джун запнулась.

Элис посмотрела на нее.

– Река – это отдельная история. Я расскажу тебе о ней в другой раз.

Она повернулась и теперь смотрела прямо на Элис, которой мгновенно завладела мысль о близости воды.

– Все это – земля Торнфилда. Она принадлежала моей семье поколениями. – Она запнулась. – Нашей семье, – поправила она себя.

* * *

Однажды в жаркий полдень Элис сидела на кухне у ног матери и читала книжку, пока та готовила ужин. Сказки научили ее, что, когда дело касалось семьи, не всегда все было тем, чем казалось. Короли и королевы теряли своих детей, как старые носки, и не находили до глубокой старости – если вообще находили. Матери умирали, отцы пропадали без вести, а случалось, что и целых семь братьев могли превратиться в лебедей. Для Элис семья была самой увлекательной темой. Мама просеивала муку, и на страницы открытой книжки сыпалась сверху невесомая пыльца. Их с матерью взгляды встретились: – Мама, а где остальная наша семья?

Агнес упала на колени, прижимая палец к губам Элис. Ее взгляд метнулся мимо Элис к гостиной, где Клем тихо посапывал.

– Нас только трое, зайка, – сказала она, – так всегда было. Ясно?

Элис поспешно кивнула. Она знала это выражение лица, знала слишком хорошо, чтобы продолжать допытываться. Но с того дня, когда она оставалась на пляже в одиночестве, с пеликанами и чайками, Элис начинала фантазировать – что, если бы сейчас одна из птиц превратилась в ее давно пропавшую сестру? Или тетю. Или бабушку.

* * *

– Почему бы мне не отвести тебя в мастерскую? – спросила Джун. – Ты сможешь понаблюдать, как работают Цветы.

Когда они шли среди высаженных рядами цветов, многие из них Элис не узнавала. Но затем она углядела прямо перед собой куст алой кенгуровой лапки. А рядом – цветы вьюнка. Элис покрутилась, осматривая ряды. Вон они, справа: пушистые желтые шапки лимонного мирта. Элис почти чувствовала в воздухе сладковатый запах мертвых водорослей и зеленого сахарного тростника с плантаций. Ее пальцы дрогнули при воспоминании о столе, они все еще хранили ощущение гладкой поверхности. Запах воска и бумаги, когда она поднимала крышку стола, под которой были ее коробки с мелками, карандашами и тетрадями. Ее мать, проплывающая мимо окна: руки пробегают по шапкам цветов, губы шепчут слова на тайном языке. Скорбное воспоминание. Возвращенная любовь. Сладость памяти.

Вопросы и воспоминания перепутались. Тревога каждое утро, когда просыпаешься и не знаешь, кого обнаружишь дома: маму, оживленную, с уймой рассказов наготове, или призрачную груду тряпья, которой не выбраться из постели. Страх, давящий, как сырость, в моменты, когда ждешь возвращения отца с работы. Его поведение, непредсказуемое, как буря с запада. Наконец, улыбающаяся морда Тоби. Его большие глаза, пушистая шерсть и задорные уши, которые ничего не слышали. Вопрос, которым она прежде не задавалась, ошарашил ее.

Погиб ли Тоби?

Никто не упоминал Тоби. Ни доктор Харрис, ни Брук, ни Джун. Что случилось с Тоби? Где ее собака? Что происходит с животными, когда они умирают? Осталось ли что-нибудь от всего, что она любила? Это она во всем виновата? Ведь она зажгла ту лампу в сарае отца…

– Элис? – позвала Джун, заслоняя глаза от послеобеденного солнца.

Мухи вились вокруг лица Элис. Она отмахнулась от них и посмотрела на Джун, бабушку, которую никто из ее родителей даже не упоминал. Джун, ее опекуншу, ее хранительницу, которая увезла ее от моря в этот странный край цветов. Она подошла к Элис и присела на корточки, чтобы их взгляды были на одном уровне. Какаду гала носились кричащим розовым потоком над головой.

– Эй, – прозвучал теплый и подслащенный искренней заботой голос Джун.

Элис втягивала воздух большими глотками, стараясь дышать ровно. Все ее тело ныло.

Джун разомкнула руки, и Элис без малейшего колебания шагнула ей в объятия. Джун подняла ее. У нее были сильные руки. Элис уткнулась в шею Джун. Ее кожа источала солоноватый запах, с примесью табака и мяты. Крупные слезы потекли по щекам Элис, поднимаясь из глубин, таких же мрачных и пугающих, как самые темные участки моря.

Пока Джун несла ее по ступенькам, а затем по веранде, Элис смотрела назад через бабушкино плечо. От поля до дома шла дорожка цветов, которые выпали из ее кармана.

* * *

Кухня Торнфилда была наполнена песней цикад и сумерками. Крошка Кэнди перестала мыть тарелки и потянулась к окну, чтобы вдохнуть осеннего воздуха. Он приносил с близлежащей реки водянистый аромат мха и камышей. Ее кожа покрылась мурашками. Джун рассказывала, что, вероятно, примерно в это время Кэнди и родилась, но где и у кого – никто не знал. За ее дату рождения решили принять ночь, когда Джун и Твиг нашли ее, брошенную, завернутую в голубое вечернее платье. Она качалась на воде в плетеной колыбели в заболоченных зарослях ванильных лилий между рекой и цветочным полем. Они были дома, укладывали спать двухгодовалого Клема, когда услышали плач. Когда луч света от фонарика Джун обнаружил ее и Твиг наклонилась, чтобы поднять малышку, Клем стал ворковать и хлопать в ладоши. Воздух так благоухал ванилью, что женщины назвали младенца Крошкой Кэнди. К тому времени как Джун и Твиг официально оформили опеку, это имя пристало к ней.

Она снова погрузила руки в мыльную воду, разглядывая полосатое небо цвета индиго. В недрах стен Торнфилда, состоявших из дерева и извести, зашумело, когда кто-то включил душ. Кэнди спустила воду из раковины и вытерла руки об кухонное полотенце. Она подошла к двери и бросила быстрый взгляд вниз, в коридор. Джун ждала, сидя напротив ванной комнаты: голова откинута назад, глаза закрыты, руки покоятся на коленях, пальцы сцеплены в замок. В приглушенном и бледном свете ее мокрые щеки отсвечивали серебром. Гарри сидел у ног Джун, положив одну лапу ей на коленку, как он часто делал, когда она бывала расстроена.

Кэнди шагнула обратно в кухню. Она драила столовые поверхности, пока они не начали сиять. Все лелеяли цветы снаружи, а ее садом была кухня, где празднества и банкеты всегда цвели пышным цветом. В свои двадцать шесть лет она даже представить себе не могла, что еще она любила бы так же сильно, как готовить. Никакой особенной роскоши, однако, не было: ни огромных белых блюд, ни миниатюрных закусок. Кэнди готовила, чтобы накормить душу. Аромат и количество были равно важны. Она стала штатным поваром Торнфилда, когда вылетела из института и убедила Джун, что может пользоваться ножом без угрозы для жизни. Это у тебя в крови, – сказала Твиг, откусив от первого ее пирога из маниоки, только что вынутого из духовки. Это твой дар, – заявила Джун, когда Кэнди поставила на стол ее первые овощные роллы, заправленные чатни из манго с домашними овощами и травами. Это было правдой: когда она готовила или пекла, казалось, что некое глубинное скрытое знание водит ее рукой, руководит ее инстинктами и вкусовыми рецепторами. На кухне она расцветала, вдохновленная фантазией, что, быть может, ее мама была шеф-поваром или папа – пекарем. При мысли, что она так никогда этого и не узнает, внутри у нее словно открывалась рана, и только приготовление пищи могло отвлечь ее от этой боли.

Весь дом содрогнулся, когда поток воды в трубах остановился. Кэнди перестала драить. Она перегнулась через стойку и прислушалась. Из коридора доносилось шарканье, а через мгновение – звук, с которым открывается дверь ванной комнаты.

Всегда было тяжело, когда приезжала новенькая: еще одна женщина, которая нуждалась в безопасном месте, где она могла бы спать спокойно. Такие приезды взбаламучивали воспоминания всех обитательниц Торнфилда. Но на этот раз все было по-другому. Это был ребенок Клема. И она не могла говорить. Более того, это была семья Джун, а у Джун не было семьи, это твердо знали все. Цветы – вот моя семья, – частенько говаривала она, махнув рукой в сторону полей и женщин за столом.

Но теперь миф, окружавший Джун, дал трещину. Ребенок вернулся.

* * *

К великому облегчению Элис, Джун оставила ее в покое, чтобы та приняла душ. Вода стекала по ее лицу. Она мечтала о глубинах, в которые можно было бы погрузиться, мечтала нырнуть в воду, достаточно соленую, чтобы она жалила губы, и достаточно прохладную, чтобы успокаивала глаза. Здесь не было моря, чтобы убежать к нему. Элис вспомнила про реку и страстно захотела найти ее. «При первой же возможности», – решила она. Пусть будет хоть что-то, достойное ожидания, даже такое незначительное.

Элис дождалась, пока кожа у нее на пальцах не сморщилась, и выключила душ. Ее полотенце было толстым и пушистым. Она надела пижаму, которую ей дала Джун, и почистила зубы. Зубная щетка была розовой, с изображением мультяшной принцессы. В зубной пасте было полно блесток. Они были такие красивые, что на миг Элис засомневалась, настоящая эта паста или игрушечная. Она вспомнила свою зубную щетку из светлого пластика с потрепанной щетиной, стоявшую в банке из-под «Веджимайт» рядом с маминой, на полочке в ванной комнате. В темных глубинах ее души снова что-то всколыхнулось и пролилось слезами. Чем больше она плакала, тем больше верила, что у нее внутри действительно было море.

Закончив в ванной, Элис последовала за Джун наверх. Гарри растолкал их и вбежал первым.

– Я знаю, что он ведет себя как клоун, но не давай Гарри одурачить себя. – Джун подмигнула Элис. – У него есть очень особенная магическая способность. Он чует печаль.

Элис помедлила в дверях, глядя, как Гарри укладывается в изножье ее постели.

– Здесь работают все, и обязанность Гарри – присматривать за теми, кто печален, и помогать им снова почувствовать себя в безопасности. – Голос Джун стал мягче. – У Гарри также есть свой тайный язык, так что, если по какой-то причине он не знает, что нужна его помощь, можно ему об этом сообщить. Хочешь выучить этот язык?

Элис ущипнула себя за кожу у основания большого пальца и кивнула.

– Отлично. Значит, это будет твоей первой работой – научиться «говорить» с Гарри. Я попрошу Твиг или Кэнди, чтобы они научили тебя.

Элис расправила плечи. У нее появилась работа.

Джун прошлась по комнате, задергивая занавески; они раздувались, как юбки в танце.

– Хочешь, чтобы я подоткнула тебе одеяло? – спросила Джун, указывая на кровать Элис. – О! – воскликнула она.

Элис проследила за ее взглядом. На подушке стоял маленький квадратный поднос, на котором поблескивал белый капкейк, украшенный бледно-голубым засахаренным цветком. К пирожному была привязана бумажная звездочка с надписью: «СЪЕШЬ МЕНЯ». Рядом лежал сливочного цвета конверт на имя Элис.

Улыбка пробилась через все перепутанные тернии ее души к лицу, согрев щеки. Она бросилась к кровати.

– Спокойной ночи, Элис, – сказала Джун, стоя в дверях.

Элис рассеянно помахала. Как только Джун вышла, она разорвала конверт. Внутри оказалось письмо, написанное от руки на бумаге такого же сливочного оттенка.

Дорогая Элис,

вот три вещи, которые я знаю наверняка:

1. Когда я родилась, кто-то – мне бы хотелось думать, что моя мама, – завернул меня в голубое вечернее платье.

2. Есть цвет, названный в честь дочери короля[10], которая всегда носила платья именно такого голубого оттенка. Рассказы о ней порой заставляют меня желать, чтобы мы с ней были друзьями: она курила в общественных местах (а в те времена женщины так не делали), однажды вместе с капитаном корабля прыгнула в бассейн прямо в одежде, еще она частенько носила вокруг шеи удава, а как-то раз стреляла из поезда на полном ходу по телеграфным столбам.

3. Моя любимая история такая: однажды жила-была на острове неподалеку отсюда королева, которая забралась на дерево, ожидая возвращения своего мужа с войны. Она привязала себя к ветке и поклялась оставаться там, пока он не вернется. Она ждала так долго, что постепенно превратилась в орхидею, окрашенную в точности в тот же цвет, что и ее королевское платье.

А вот еще одна история, в которой только правда.

В тот день, когда Джун сказала нам, что поедет в больницу и привезет тебя домой, я была в мастерской, выкладывала под пресс орхидеи Голубая леди. Я всегда любила их больше других цветов, потому что их сердцевина окрашена в мой любимый цвет – цвет платья, в которое меня когда-то запеленали. Цвет, которому отдавала предпочтение своенравная дочь короля. Цвет под названием «Элис Блю».

Сладких снов, горошинка. Увидимся за завтраком.

С любовью, Крошка Кэнди

Воображение Элис наводнили картинки новорожденных младенцев, своенравных женщин и голубых платьев, превращающихся в цветы. Она жадно схватила капкейк, отогнула края оберточной бумаги и вонзила зубы в сладкий ванильный бисквит.

Она уснула с крошками на лице, прижимая к сердцу письмо Кэнди.

* * *

Кэнди наполнила водой старую жестянку из-под томатного соуса, чтобы полить травы в нише за раковиной. Воздух наполнился ароматами кориандра и базилика. Она приготовила к утру четыре чашки, поставив их возле чайника: суповую миску Джун, которую та любила называть кофейной чашечкой, походную кружку с отколовшейся эмалью, из которой неизменно пила чай Твиг, и свою собственную фарфоровую чашку и блюдце, которые Робин расписала вручную ванильными лилиями специально для нее. Четвертая чашка была маленькой и ничем не примечательной. При мысли о детском лице, в котором читалось горе, Кэнди взглянула на потолок, гадая, нашла ли уже Элис ее капкейк.

Она развешивала кухонные полотенца, когда спустилась Джун. Сноп света, падавший от вытяжки, погрузил ее лицо в глубокую тень.

– Спасибо, Кэнди. За капкейк. Это первый раз, когда я видела ее улыбающейся. – Она напряженно стиснула челюсти. – Просто невероятно, – сказала Джун дрожащим от слез голосом, – как она может быть настолько похожей на них обоих.

Кэнди кивнула. Именно по этой причине она сама пока не была готова встретиться с Элис.

– Завтра можно начать с чистого листа. Ты ведь так нам всегда говоришь, верно?

– Это не так-то просто, отнюдь нет, – пробормотала Джун.

Кэнди пожала Джун руку, выходя из кухни. По пути в спальню она услышала скрип открывающегося шкафчика со спиртным. Кэнди не могла припомнить, когда еще Джун пила так сильно, как с момента приезда полиции, сообщившей о Клеме и Агнес. Люди повсюду пытаются найти выход: Джун нашла его на дне бутылки с виски. Ее собственная мать, как представлялось Кэнди, нашла его в зарослях диких ванильных лилий. Кэнди через многое пришлось пройти, прежде чем она поняла, что ее выход – на кухне Торнфилда.

Она закрыла за собой дверь спальни и включила светильник возле кровати, комнату залил рассеянный свет. Почти все, что она любила, было здесь. Широкий подоконник с большими окнами. Ботанические рисунки Твиг: на всех – ванильные лилии. Все были с датами, и самая первая относилась к ночи, когда Твиг и Джун принесли Кэнди домой с болота. В углу – кресло и стол, на котором лежала ее книга рецептов. Ее одинокая постель, накрытая покрывалом с вышитыми эвкалиптовыми листьями; его к восемнадцатилетию Кэнди смастерила Нэсс – одна из Цветов, которая раньше жила тут. Пару лет назад из городка близ банановых плантаций к северу отсюда пришла открытка от Нэсс: она купила там себе домик. Некоторые женщины, такие как Нэсс, приходили в Торнфилд, пережидали, набирались сил, а потом уходили. Другие, такие как Твиг и Кэнди, знали, что навсегда обрели здесь дом.

Она села и выдвинула ящик прикроватного столика, достав оттуда ожерелье, которое она всегда снимала, пока готовила. Она надела его через голову и повернула подвеску к свету: чашечка из лепестков ванильной лилии, запечатанная в смоле и окаймленная стерлинговым серебром, цепочка тоже была серебряной. Джун сделала этот кулон к шестнадцатому дню рождения Кэнди, как раз перед тем, как девушка распахнула свое окно навстречу безлунному небу и выскользнула в темноту, пытаясь убежать от чувства утраты, ранившего ее душу.

Джун назвала своего сына в честь клематиса, яркого вьющегося растения с цветами в форме звезд. И именно таким Клем был для подросшей Кэнди – мальчиком, таким же влекущим, как звезда, мальчиком, которым она была одурманена. Она вечно слонялась за ним повсюду; он хмурился, но всякий раз ненароком поглядывал через плечо, чтобы убедиться, что она была там.

Кэнди подошла к окну и остановила взгляд на тропинке с краю поля, которая петляла среди кустарников и убегала к реке. Она была примерно того же возраста, что и Элис, когда Джун разрешила ей ходить на речку одной. Вернее, Кэнди думала, что она одна, мчась по петляющей тропинке через заросли деревьев. Но она, конечно, должна была сообразить, что Клем не позволил бы ей пускаться на поиски приключений в одиночку. Как только она добежала до реки, он вылетел на веревке, привязанной к эвкалипту над ее головой, и плюхнулся с криком в реку, заставив ее завизжать. Когда Кэнди пришла в себя, Клем отвел ее в укромную хижину, которую он построил из веток, палок и листьев совсем рядом с гигантским эвкалиптом. Внутри имелись спальный мешок, фонарь, перочинный ножик, коллекция речных камушков и любимая книжка Клема. Они сидели вместе, их колени соприкасались, пока он читал ей вслух, водя пальцем по картинке с Венди, пришивающей тень обратно к Питеру Пэну.

– Мы пришиты друг к другу, Кэнди, вот так, – сказал он, – и мы никогда не станем взрослыми, – он взмахом открыл перочинный нож, – поклянись.

Она вытянула к нему раскрытую руку нежной ладонью вверх.

– Клянусь, – сказала она, задохнувшись от резкой пронзительной боли.

– Кровный обет! – радостно воскликнул он, погружая острие ножа в свою ладонь, а затем прижимая свою руку к руке Кэнди, их пальцы сплелись.

Кэнди потрогала тонкий бледный шрам на ладони.

Пока она росла, Клем действительно был яркой и недостижимой звездой на ее небосводе. Но когда ей исполнилось четырнадцать, а Клему шестнадцать, все изменилось в один день: Армия спасения привела в Торнфилд Агнес Айви. Клем сделался бледным и угрюмым, его взгляд больше не был направлен на Кэнди, он был прикован к Агнес. Она была одного с Кэнди возраста и тоже сирота. Она приехала с веточками мимозы в волосах, «Алисой в Стране чудес» в руках и большими глубокими глазами, которые следовали за тобой, куда бы ты ни пошел, как на картине. Джун сразу дала ей работу, и Агнес принялась за нее с таким рвением, словно это было сражение не на жизнь, а на смерть. На полях она трудилась с рассвета и до заката, пока на ее руках не появлялись мозоли, а потом пока они не начинали трескаться и кровоточить. Она работала, пока ее тонкие руки не отказывались нести ведра свежесрезанных цветов в мастерскую. Она изучала Словарь Торнфилда, сосредоточенно нахмурившись. По ночам она сидела в звонарне и напевала луне то, что успела выучить на языке цветов. Кэнди стала ходить по пятам за Агнес по всему Торнфилду, прячась в тени, пока та работала, и наблюдала за девушкой, которую Клем любил сильнее нее. Она последовала за ней к реке и спряталась в кустах, глядя, как Агнес достала ручку и принялась писать истории на своей коже, на предплечьях и ногах, а потом скинула с себя одежду и зашла в реку; она плавала в зеленоватой воде, пока все надписи не смылись. Когда рядом хрустнул прут, Кэнди увидела прятавшегося Клема, который тоже смотрел на Агнес в реке, и лицо у него было такое, словно он нашел упавшую с неба звезду. Когда Кэнди увидела, что он вырезал свое имя и имя Агнес на стволе гигантского эвкалипта, она поняла, что потеряла его. Все, что она могла сделать, – это беспомощно наблюдать, как все в Торнфилде попадают под чары Агнес, и сильнее других – Клем. Казалось, что Агнес пробудила в нем что-то. Что-то необратимое и жестокое. Он никогда больше не был прежним с Кэнди.

Когда Клем и Агнес покинули Торнфилд, пробудившаяся в Клеме тяга к насилию и его невосполнимое отсутствие разрывали мир Кэнди. Она целый месяц промаялась с занозами, после того как соскоблила имя Агнес с гигантского эвкалипта в порыве неистовой тоски. Ничто не облегчало боли. Даже мысль о том, чтобы самой оставить Торнфилд.

Ее воспоминания о той ночи, когда она сбежала, все еще были живы: словно опять ей жгло пятки, когда она неслась в лунном свете через заросли к дороге, выманенная из дома обещанием любовника. Кэнди украдкой бегала в город, чтобы встречаться там с ним. Это продолжалось с тех пор, как он однажды подкатил к ней на своей машине, когда она возвращалась из школы. Он давал ей водку и сигареты. Рассказывал ей истории о том, откуда он был родом, – о месте на побережье, похожем на рай. В их городе он был проездом по пути туда. Не хочет ли она поехать с ним? Он научил бы ее плавать в океане и раздобыл бы для них дом с ее собственным садом. Чувство свободы, охватившее Кэнди в ночь, когда она встретилась с ним на шоссе, было опьяняющим. Она залезла в машину, он нажал на газ, и они понеслись через бледную посеребренную ночь к месту, где неотвязная боль от потери Клема не найдет ее. Но спустя всего два месяца Кэнди шагала по подъездной дорожке Торнфилда, имея при себе лишь хлопчато-бумажное платье, в котором она и уехала, и подвеску с ванильной лилией на шее. Джун и Твиг сидели на веранде перед домом. Они приняли ее обратно, поставили третий стул за столом и не сказали ни слова. Ее спальня была такой же, как до ее отъезда; Кэнди была подавлена, найдя ее прежней. Джун и Твиг знали, что Кэнди сваляла дурака и вернется; они предвидели ее ошибку еще до того, как она ее совершила, но думали, что так она сможет преодолеть свое горе.

Кэнди снова посмотрела наверх, думая об Элис, безмолвной дочери Агнес и Клема, застрявшей в своем мире воспоминаний, просеивающей их в попытке понять, что случилось с ее жизнью. Кэнди случайно услышала то, что Джун рассказывала Твиг: Клем избил Элис до беспамятства, беременное тело Агнес было все в синяках, подтверждающих эту историю. Что за трус мог сотворить такое? Неужели он стал таким чудовищем? И что теперь будет с сыном Клема, братом Элис?

Она отогнала от себя вопросы. Провела подушечкой пальца по подвеске, думая о значении ванильной лилии: посланник любви. С тех пор, как в девятнадцатом веке прабабушка Джун Рут Стоун создала на пострадавшей от засухи земле цветочную ферму, девиз Торнфилда оставался неизменным: Где расцветают полевые цветы. В справедливости этих слов Кэнди не сомневалась, равно как и все другие женщины, приходившие к Джун в поисках убежища.

Укладываясь спать, Кэнди размышляла, поняла ли уже Элис, хотя бы отчасти, что, откуда бы она ни пришла и что бы с ней ни случилось, она пришла домой.

9 Лиловый паслен

Значение: Чары, колдовство

Solanum brownie/Новый Южный Уэльс

Принадлежит к семейству пасленовых, часто ядовит. В фольклоре традиционно ассоциируется со смертью и привидениями. Латинское название происходит от слова solamen, означающего «успокаивать, утешать», что указывает на наркотические свойства части видов. Служит пищей для личинок некоторых бабочек и мотыльков.

Элис резко села в постели, содрогаясь от рвотных позывов, которые никак не могли перейти в тошноту. Ее кожа покрылась холодным потом. Во сне ее душили веревки из огня. Когда ощущение жара на лице стало ослабевать, она откинулась на мокрую подушку, щурясь в сиянии утреннего солнца. Скомканное письмо Кэнди лежало рядом. Элис взяла его и провела пальцем по завиткам почерка. Пламя из ее сна в этот раз было другим. Оно было голубым – цвета ее имени, волос Кэнди и платья женщины, превратившейся от горя в орхидею.

Она попыталась остановить слезы, но они все равно полились, подавая Гарри сигнал отчетливый, как свист. Он мягко прокрался в комнату, позвякивая ошейником, и ткнулся носом в ее голую коленку. Он был настоящей громадиной, и рядом с ним она почувствовала себя в безопасности.

Элис закрыла глаза и начала надавливать на них пальцами, пока не стало больно. Потом открыла их, и перед ней поплыли черные звездочки. Когда все прошло, она заметила, что кто-то заходил к ней, принес ее одежду и поставил поднос с завтраком на стол. Гарри лизнул ее в лицо. Элис слегка улыбнулась ему и встала.

Через спинку стула были перекинуты чистые шорты и рубашка. Носки и трусы лежали сложенными на столе, а ботинки аккуратно стояли на полу. Еще появились широкополая шляпа и маленький передник, как те, что носили Цветы. На кармане кто-то вышил ее имя лазурными нитками. Элис прикоснулась к выпуклым буквам. Таким она представляла себе цвет платья королевы из любимой истории Кэнди. От мысли о том, что слишком долгое ожидание любви может превратить тебя во что-то, у Элис заболела голова.

Она взяла с подноса дольку персика и запихнула в рот. От сладкого сока свело щеки. После еще одной дольки она вытерла руки о край пижамы и схватила футболку. Это был тот тип хлопчатобумажной ткани, которая производила впечатление, будто ее носили уже тысячу раз. У ее матери тоже были такие вещи. Элис любила надевать их, ложась спать, после того как Агнес носила их уже достаточно долго, чтобы они впитали ее запах.

– Доброе утро.

Джун стояла в дверях. Гарри счастливо засопел. Волосы Элис упали на лицо. Она даже не попыталась откинуть их или убрать за уши. Джун снова сняла простыни с кровати и ушла, не проронив ни слова. Через некоторое время она вернулась, слегка запыхавшись и неся чистый комплект белья. Щеки у Элис горели от стыда. Наклонившись к ней, Гарри слизнул слезы с ее лица. У Джун хрустнуло в коленях, когда она села на корточки перед Элис.

– Так будет не всегда, Элис, – сказала она, – я обещаю. Я знаю, что тебе больно, я знаю, что все здесь новое и пугающее. Но это место будет заботиться о тебе, если ты дашь ему хоть половинку шанса.

Элис подняла лицо и посмотрела на Джун. Впервые ее глаза не казались далекими, как горизонт. Они были прямо здесь, близкие и полностью сосредоточенные на Элис.

– Я знаю, что сейчас все кажется просто ужасным, но станет лучше. Ты здесь в безопасности. Ясно? Больше ничего плохого не случится.

Чем дольше Элис смотрела на Джун, тем сильнее пульс стучал у нее в ушах. Она закрыла руками глаза. Дышать становилось все тяжелее.

– Элис, ты в порядке? – Голос Джун прозвучал так, словно она была далеко-далеко.

Гарри наматывал круги вокруг них, лая.

Элис покачала головой. Воспоминания разваливались внутри нее. До Торнфилда, до больницы, до дыма и пепла. Дальше назад, еще раньше.

В сарае отца.

Вырезанные из дерева фигуры женщины и девочки с цветами.

Губы Джун двигались, но Элис не слышала. Звуки были приглушенными, словно она находилась под водой, тонула и плыла одновременно, глядя на Джун через фильтр моря. Ее лицо расплывалось перед глазами Элис, всего один краткий миг оно было совершенно отчетливым.

Элис наконец узнала ее.

Джун: ее мимика, ее волосы, ее фигура, ее улыбка – Элис видела их раньше.

Она силилась вдохнуть.

Джун была той женщиной, которую отец раз за разом вырезал из дерева в своем сарае.

* * *

Джун сдернула свою широкополую шляпу акубру с крючка, напялила ее на голову и схватила ключи с серванта. Она выскочила наружу, сбежала по ступенькам веранды и быстрым шагом направилась к своему грузовику, щурясь от яркого утреннего света. Распахнув дверь, она вскрикнула от удивления: Гарри уже ждал внутри. Только что он был наверху с Элис, и вот он тут, сидит, обернув ноги хвостом, весь во внимании, и смотрит на нее.

– Ну ты и трюкач, – пробормотала Джун, – тебе всякий раз удается меня удивить.

Она потрепала его большие уши. Уже в грузовике ее прошиб холодный пот при воспоминании о том, какое выражение лица было у Элис, там, наверху, а в глубине глаз – узнавание. Джун пыталась унять дрожь в руках и только с третьего раза сумела вставить ключи в зажигание. Она запустила руку в карман и вынула оттуда свою фляжку, чтобы сделать быстрый глоток.

– Джун, – позвала снаружи Твиг.

Она быстро сунула фляжку обратно в карман. Виски жгло, разливаясь в животе.

Твиг торопливо подошла к грузовику и остановилась в ожидании возле окна Джун. С самого приезда Элис они обменивались лишь короткими фразами. Джун приготовилась к новому витку их затянувшегося спора, который становился одним из тех, которые либо обрывают старую дружбу, либо делают ее еще крепче. За минувшие десятилетия у них не раз случались продолжительные споры, но вот они на новом витке очередной склоки и все еще вместе. Как и подобает семье.

Когда она опустила стекло, Твиг подчеркнуто сделала шаг назад, и Джун мысленно послала себе парочку проклятий за то, что не позаботилась о мятных конфетках.

– Она в порядке, – сказала Твиг через секунду, стараясь, чтобы ее голос звучал уверенно. – Она отдыхает в гостиной с Кэнди. – Джун кивнула. – Я звонила в больницу.

– Еще бы ты не звонила, – произнесла Джун с горькой иронией.

Твиг пропустила это мимо ушей.

– Медсестра Брук сказала, что по описанию похоже на паническую атаку. Ей нужны отдых, компания и забота. А еще ей нужен наставник, Джун. – Твиг подошла и положила обе руки на опущенное стекло. – Ей нужно быть с кем-то.

Джун покачала головой.

– Каждому нужно свое место и нужен кто-то. – Голос Твиг был едва слышен за шумом мотора.

Джун хмыкнула; Твиг хорошо рассчитала, повторяя слова, которые Джун сама же произнесла много лет назад, когда Твиг впервые пришла в Торнфилд. Джун завела грузовик. Ею не будут манипулировать.

– Я собираюсь записать ее в школу. Где ей и место, – огрызнулась она.

Твиг отскочила как ужаленная.

Джун уносилась прочь, и по ее коже бегали мурашки, пока слова Твиг оседали. О чем, черт возьми, она думала, беря на себя ответственность за внучку? Кто она, кроме как «следующий ближайший родственник» в графе бланка? Вспышка узнавания в глазах Элис этим утром раз за разом щелкала в ее воображении. И ей не давал покоя все тот же вопрос: как Элис узнала ее лицо?

* * *

Элис лежала на кушетке у окна и прислушивалась к удаляющемуся рокоту мотора грузовика Джун. Она пыталась соединить кусочки информации. В сарае отца стояли статуи Джун. Джун была ее бабушкой, а также матерью ее отца. Почему же Элис никогда прежде не встречалась с ней? Совершенно невозможно, чтобы отец не любил ее: зачем бы тогда он тратил столько времени на то, чтобы вырезать ее статуи? Элис вздохнула, устраиваясь поудобнее на кушетке. Песня сороки струилась через окно. Она закрыла глаза и стала слушать. Тиканье дедушкиных часов. Медленное биение ее сердца. Ее ровное дыхание.

После того как Джун отнесла ее вниз и оставила на попечение Твиг, она выскользнула из дома и не вернулась. Твиг сделала Элис чашку чего-то сладкого, отчего ее тело размякло, как шоколад на солнце. Глаза ее сами собой закрылись, а когда открылись снова, Твиг в комнате уже не было. Напротив нее сидела Крошка Кэнди, ее длинные голубые волосы ниспадали волнами, как волшебные шелковые нити.

– Привет, горошинка. – усмехнулась Кэнди.

Элис пила, глядя на эти волосы, сияющий блеск на губах, облезший лак мятного цвета на ногтях и эмалевые сережки-гвоздики в форме капкейков в ушах.

– Приятно видеть, что на твое лицо вернулись краски, цветочек. – Кэнди взяла руку Элис и легонько ее сжала.

Не зная, как реагировать, Элис просто продолжила смотреть.

– Я пеку печенье, – сообщила Кэнди, – они к утреннему чаю, но мне нужно, чтобы кто-нибудь снял пробу, прежде чем я подам их к столу. Я подумала, может, ты мне поможешь?

Элис закивала с таким энтузиазмом, что Кэнди рассмеялась отрывистым и глубоким смехом, поднимавшимся из живота.

– Вы только посмотрите на это, – Кэнди убрала локон Элис за ухо, – самая прекрасная улыбка, что я видела в Торнфилде.

Никто, кроме мамы, не говорил Элис, что у нее прекрасная улыбка.

В ожидании печенья Элис барабанила пальцами по животу. Солнечный свет падал густыми яркими бликами через сплетение гигантских тропических листьев за окном. Запах табака смешивался с обрывками сахарных ароматов с кухни. Время от времени доносились звуки, свидетельствующие об энергичной деятельности Кэнди.

Наконец из кухни послышались приближающиеся шаги, вместе с которыми в комнату ворвался поток воздуха, пропитанного запахом сиропа. Элис сделала усилие, чтобы сесть.

– Не надо, горошинка. Отдыхай. – Кэнди подвинула к кушетке маленький столик и поставила на него тарелку с печеньем анзак и стакан холодного молока. – Отдыхай и угощайся.

Элис взяла печенье, теплое, только из духовки. Она сжала его уголки большим и указательным пальцами. Твердое. Таким же манером она нажала на серединку. Мягкое. Элис пораженно взглянула на Кэнди.

– О да, именно так. Хрустящие краешки, тягучая середина. Только так их и едят, – решительно кивнула Кэнди.

В этот момент Элис любила ее. Она откусила такой большой кусок, какой только могла.

– У тебя щеки раздулись, как у опоссума, – хмыкнула Кэнди.

Стеклянная дверь распахнулась, и стало слышно, как в коридоре кто-то топает и вытирает ноги о коврик при входе. Через мгновение в гостиную вошла Твиг, ее брови были сурово сдвинуты. Когда она увидела Элис и Кэнди, лицо ее просветлело.

– Ты как раз вовремя, Твигги-Маргаритка. – Кэнди протянула ей тарелку.

Твиг глянула на Элис, вопросительно вскинув бровь. Элис кивнула, застенчиво улыбаясь.

– Кто я такая, чтобы отказываться, если Элис считает, что надо. – Твиг взяла печенье с тарелки, откусила. – Кэнди, ты просто алхимик, – простонала она.

Алхимик. Элис пообещала себе найти потом это слово в словаре.

– Я смотрю, чай с ромашкой и медом сработал. Как себя чувствуешь, Элис, получше? – Твиг тепло улыбнулась Элис. Элис кивнула. – Хорошо. Это очень хорошо.

– Куда делась Джун? – спросила Кэнди и, судя по ее виду, тут же пожалела, что спросила.

– У Джун появились некоторые дела в городе. – Твиг посмотрела на Кэнди со значением и резко поменяла тему: – Все готово к утреннему чаю для Цветов?

Кэнди кивнула:

– Кофейник и чайник вместе с печеньем уже ждут на задней веранде.

– Замечательно, я… – Твиг прервал гудок машины; со стороны подъездной дорожки донесся скрежет шин.

Она вытянула шею, выглядывая в окно.

– Боряна приехала получить оплату. Можно я угощу ее печеньем? – Твиг взяла кончиками пальцев два печенья, а потом схватила третье и зажала его в зубах, улыбаясь.

Она исчезла в коридоре и через мгновение появилась, уже обутая в ботинки.

– Боже, Кэнди, они до неприличия хороши. – Твиг повернулась, чтобы уйти, но потом остановилась. – Почему бы тебе не показать Элис мастерскую, если она в настроении взглянуть? Увидимся позже, дамы.

Твиг помахала и вышла на улицу.

– Боряна тоже Цветок – единственная, кто живет не здесь, – объяснила Кэнди. – Они с сыном живут на другой стороне города. Бори приезжает каждую неделю и наводит в Торнфилде чистоту. Она болгарка и совершенно очаровательная.

Элис задумалась, что такое «болгарка». Сорт цветка, быть может?

– Слушай, давай я сейчас сбегаю за твоими ботинками и шмотками, а потом, когда оденешься, заглянем в мастерскую? – предложила Кэнди. – И я познакомлю тебя с Боряной, если ты «за».

Элис кивнула. С Кэнди она была за что угодно.

Пока Кэнди была наверху, Элис подошла к окну, чтобы посмотреть, как выглядят болгарки. Снаружи, рядом со старой и побитой машиной, Твиг разговаривала с женщиной, у которой были сильные загорелые руки, длинные черные волосы и ярко-красная помада. Они от души смеялись. Но внимание Элис привлекла не женщина, а мальчик, сидевший на переднем сиденье машины.

Элис никогда раньше не видела мальчиков вблизи.

Она могла разглядеть только его профиль, который по большей части был скрыт лохматыми волосами пшеничного цвета. Они спадали ему на лицо, совсем как у нее. Он смотрел вниз, на что-то, что держал в руках. Ей стало интересно, какие у него глаза. Он повернулся и поднял книгу, которую читал, чтобы прислонить ее к окну. Книгу!

Как будто услышав биение ее сердца, мальчик поднял взгляд и посмотрел прямо на нее. Какое-то странное ощущение прошло по всему ее телу. Руки и ноги не слушались, словно она примерзла к месту. Элис неотрывно смотрела в окно, отвечая на его взгляд. Он медленно поднял руку и помахал. Помахал ей! В полной растерянности Элис тоже подняла руку и помахала в ответ.

– Готова?

Элис обернулась. Кэнди сжимала под мышкой ее фермерскую одежду, а в другой руке держала за шнурки ее голубые ботинки. Она покачала головой. Внутри у нее все перевернулось, как будто ее внутренности достали, а потом убрали обратно не в том порядке.

– Что такое? – спросила Кэнди, подходя поближе.

Элис снова повернулась к окну, указывая пальцем на место, где стояла машина, но Боряна уже отъехала и скрылась в облаке пыли вместе с мальчиком.

– О, не волнуйся, горошинка, ты очень скоро снова сможешь с ней встретиться.

Элис прижала ладони к стеклу, глядя, как оседает пыль.

Элис пошла за Кэнди мимо общежития, где обитали Цветы.

Дойдя до мастерской, они остановились у двери, увитой густыми виноградными лозами. Кэнди раздвинула их, достала из кармана ключи и всунула один из них в замочную скважину.

– Готова? – спросила она, лукаво улыбаясь.

Дверь открылась.

Они вместе замерли на пороге. Утреннее солнце припекало со спины, но кондиционер, работавший внутри, обдал Элис нежданным холодом. Она потерла ладошки, вспоминая, как мальчик поднял руку, чтобы помахать.

– Отчего ты так тяжело вздохнула? – Кэнди глянула на Элис, подняв бровь. – Ты в порядке?

Элис так хотелось заговорить, но вместо этого она лишь еще раз вздохнула.

– Слова иногда сильно переоценивают, – сказала Кэнди, взяв Элис за руку. – Тебе так не кажется?

Элис кивнула. Кэнди пожала ей руку, прежде чем отпустить.

– Пойдем, – она придержала дверь, – давай осмотримся.

Они вошли внутрь. Первую половину мастерской занимали скамьи, составленные друг в друга башней ведра, ряд раковин и холодильники, стоящие в одну линию вдоль стены. На полках лежали инструменты, рулоны темной укрывной пленки и разнообразные бутылочки и баллончики со спреями. На крючках на стене висели широкополые шляпы, фартуки и садовые перчатки, внизу стояли рядком резиновые сапоги, словно строй невидимых цветочных солдат, замерших по стойке смирно. Элис повернулась к скамьям. Под каждой из них были дополнительные полочки, заставленные банками и контейнерами. В мастерской стоял запах жирной земли.

– Сюда мы приносим цветы после того, как срезаем их на полях. Мы проверяем каждый цветочек, прежде чем направить его дальше. Они должны быть совершенными. Мы получаем заказы от покупателей отовсюду: наши цветы доставляют на кораблях в близлежащие и отдаленные уголки, в цветочные магазины и супермаркеты, на заправочные станции и рынки. Их носят невесты, и вдовы, и, – голос Кэнди дрогнул, – женщины, только что ставшие матерями. – Она погладила рукой одну из скамеек. – Разве это не волшебство, Элис? Цветы говорят за людей, когда слова оказываются бессильны, – по любому случаю, какой только можно представить.

Элис повторила движение за Кэнди и провела рукой по рабочей поверхности. Кто эти люди, посылающие цветы вместо слов? Как может цветок сказать то же, что слова? Как бы выглядела какая-нибудь из ее книг, содержащая тысячи слов, если перевести ее на язык цветов? Никто никогда не посылал цветов ее матери.

Она села на корточки, чтобы рассмотреть хранившиеся под скамейкой банки с инструментами для резки, мотки лески и маленькие ведерки с маркерами и ручками всевозможных цветов. Сняла колпачок с синего маркера и понюхала его. На тыльной стороне ладони она провела прямую вертикальную линию и другую – с изгибом: «Я». Через мгновение она дописала рядом: «тут». Заслышав приближение Кэнди, Элис стерла слова.

– Пссс, Элис Блю, – голова Кэнди вынырнула из-за скамейки, за которой притаилась Элис, – следуй за мной.

Они проскользнули между скамьями, мимо раковин и холодильников в другую половину мастерской, в которой была обустроена художественная студия. Там стояли столы, накрытые однотонными скатертями, уставленные баночками с краской и кувшинчиками с кистями. В другом углу стояли мольберты, табуретки и коробка, полная тюбиков с краской. На одном из столов лежали рулоны медной фольги, кусочки цветного стекла и баночки с инструментами.

К тому времени, как Элис дошла до закрытого уголка в конце студии, она забыла о мальчике. Она забыла о Джун и статуях отца. Она была целиком поглощена тем, что находилось перед ней.

– Уголок под буквой «Икс», – довольно хихикнула Кэнди.

С закрепленной наверху рамки свисали десятки цветов разной степени высушенности. Вдоль стены, служившей перегородкой, тянулась одна длинная скамья. На ней валялись инструменты, ткани, почерневшие от частого использования, и сухие лепестки цветов, разбросанные, оставленные здесь за ненадобностью, как одежда, сброшенная на берегу. Элис прижала руки к деревянной поверхности, вспоминая, как руки матери плыли по чашечкам цветов в ее саду.

На краю верстака лежал кусок бархата, на котором красовались браслеты, ожерелья, серьги и кольца, в них поблескивали спрессованные цветы в смоле.

– Это рабочее место Джун, – сказала Кэнди, – здесь она творит волшебство из историй, на которых был построен Торнфилд.

Волшебство. Элис стояла перед украшениями, каждый кусочек которых переливался на солнце.

– Все цветы Джун выращивает здесь. – Кэнди взяла в руки браслет, на котором висела подвеска с бледно-персиковым лепестком. – Она прессует их и замыкает внутри прозрачной смолы, а потом запечатывает в серебро.

Кэнди вернула браслет на место. Элис внимательно рассмотрела всю радугу других цветов, спрессованных в подвесках для ожерелий, сережек и колец. Каждый из них был запечатан навеки, каждый застыл в одной точке времени и при этом сохранил краски жизни. Они никогда не станут коричневыми и не рассыплются. Они никогда не пожухнут и не умрут.

Кэнди подошла ближе и остановилась рядом с ней.

– Во времена королевы Виктории люди в Европе изъяснялись при помощи цветов. Это правда. Предки Джун – и твои, Элис, – женщины, жившие давным-давно, привезли с собой язык цветов из-за океана, из Англии, пронесли его через поколения, пока Рут Стоун не доставила его прямо сюда, в Торнфилд. Говорят, что она долгое время не прибегала к нему – до той поры, пока не влюбилась и не начала говорить на языке цветов. Вот только она, в отличие от привезенного ею из Англии наречия, использовала лишь те цветы, которые дарил ей ее любовник. – Кэнди запнулась, ее лицо пылало. – Как бы то ни было, – начала она и снова прервала себя на полуслове.

Рут Стоун. Ее предок. У Элис свело скулы от любопытства. Ей хотелось нанизать кольца на каждый палец, прижать прохладные серебряные подвески к своей теплой коже, надеть браслеты на запястья и поднести серьги к своим непроколотым ушам. Она хотела носить на себе тайный язык цветов, чтоб суметь сказать все, что не мог произнести ее голос.

На другом краю верстака лежала маленькая самодельная книга. Элис осторожно подкралась к ней. Потрепанный корешок много раз чинили, перевязывая его многочисленными алыми ленточками. Надпись на обложке была сделана от руки – золотая каллиграфия с изображением красных цветов, похожих на прядильные колеса. Торнфилд. Язык австралийских полевых цветов.

– Рут Стоун была твоей прапрабабушкой, – сказала Кэнди, – это ее словарь. Годами наследницы Рут выращивали язык, как выращивали цветы. – Она провела рукой по уголкам ветхих страниц. – Он поколениями хранился в семье Джун. Точнее, твоей семье, – поправила она себя.

Элис погладила пальцем обложку. Ей очень хотелось открыть ее, но она не была уверена, что это разрешено. Страницы пожелтели и торчали под неожиданным углом. На полях виднелись обрывки написанных от руки фраз. Элис наклонила голову. Прочесть она смогла лишь несколько целых слов. Темный. Ветви. Помятый. Душистый. Бабочки. Рай. Это была лучшая книга, какую Элис доводилось видеть.

– Элис, – Кэнди наклонилась, чтобы их глаза были на одном уровне, – ты когда-нибудь слышала раньше эту историю? О Рут Стоун? – Элис покачала головой. – Ты многое знаешь о своей семье, горошинка? – спросила Кэнди нежно. Неизъяснимое чувство стыда заставило Элис отвести взгляд. Она снова покачала головой. – О, да ты счастливчик, – грустно улыбнулась Кэнди.

Элис посмотрела на нее с непониманием. Она вытерла нос тыльной стороной ладони.

– Помнишь Элис Блю, женщину, о которой я рассказывала тебе, дочь короля? – Элис кивнула. – Ее мама тоже умерла, когда та была маленькой, как ты. – Кэнди взяла ее за руку. – Ее сердце было разбито, и ее отправили жить к тетушке, во дворец, полный книг. Позже, когда она выросла, Элис Блю рассказала, что тогда ее спасли истории, которые рассказывала тетя, и те, которые она вычитывала в книгах.

Элис представила себе Элис Блю, девушку в платье ее именного цвета, читающую в бледном свете, падающем из окна на страницы книги.

– Ты счастливица, Элис, потому что нашла это место, а вместе с ним и свою историю. Ты счастливчик, потому что можешь узнать и понять, откуда ты и где твое место.

Кэнди отвернулась. Через мгновение она вытерла щеки. В глубине мастерской щелкали и жужжали вентиляторы. Элис разглядывала старую книгу, грезя наяву о женщинах, которые склонялись над ней давным-давно, сжимая, быть может, в кулаке веточку полевых цветов, чтобы добавить новый абзац на их тайном языке.

Через некоторое время Элис заскучала и стала переминаться с ноги на ногу. Кэнди обернулась и задала вопрос, от которого все тело Элис наполнилось страстным нетерпением:

– Хочешь, я покажу тебе, как пройти к реке?

10 Бурсария колючая

Значение: Девичество

Bursaria spinosa / Восточная Австралия

Небольшое дерево или куст с темно-серой корой, покрытой частыми бороздками. На гладких ветках имеются шипы. Листья источают сосновый аромат, если их потереть. Сладко пахнущие белые цветы распускаются летом. Бабочки находят здесь нектар, а маленькие птички – укрытие. Сложная архитектура шипов привлекает пауков, которые сплетают на бурсарии свои сети.

Элис прикрыла рукой глаза от солнца. Хотя осень и остудила ночи, дни все равно были раскаленными. Кэнди подняла плеть винограда, заперла дверь мастерской и отпустила лозу, которая скользнула обратно, завесив дверной проем. На задней веранде Цветы закончили пить утренний чай и теперь переносили свои чашки и тарелки со столов на кухню. Кэнди окликнула Миф – с татуировкой в виде голубых птиц на шее, – чтобы спросить время. Услышав ответ, Кэнди повернулась к Элис, на ее лице читалось разочарование. У Элис упало сердце.

– Ох, горошинка, прости. Уже позднее, чем я думала. Боюсь, мне надо приготовить обед, а иначе получится, что мы нехорошо обошлись с Цветами. Придется мне отвести тебя к реке в другой раз.

Элис попыталась заглянуть Кэнди в глаза.

– Нет, не смотри на меня так. Пожалуйста. Я просто не могу позволить тебе пойти одной.

Элис продолжала жалобно смотреть.

– Черт возьми, – пробормотала Кэнди себе под нос. – Слушай, только если ты обещаешь быть такой осторожной, какой никогда еще не была. За всю. Твою. Жизнь. – Кэнди нахмурилась. – И если обещаешь вернуться, как только быстренько посмотришь на реку. Сразу обратно. Я серьезно.

Элис энергично закивала.

– И еще кое-что: ты не должна проговориться Джун или Твиг, что я отпустила тебя одну в первый же раз, как они оставили тебя со мной.

Элис приподняла брови.

– Ну да, верно. Это не будет проблемой. – Кэнди скрестила руки на груди. – Хорошо, Элис Блю, – она сдалась, не в силах сдержать улыбку, – ты можешь пойти на речку одна и все там разведать. Но не расстраивай меня, ладно? Второй шанс здесь получить непросто.

Элис подбежала к Кэнди и обвила руками ее талию. Я доверяю тебе.

Следующие десять минут Кэнди повторяла инструкции: иди по тропинке до конца цветочных полей. Продолжай идти по ней через кусты до реки. Не сходи с тропы. Не заходи в реку. Не пытайся переплыть речку. Не делай вообще ничего, просто иди по тропинке до реки.

Только после того, как Элис по три раза кивнула на каждое слово, Кэнди была удовлетворена.

– Ну ладно, – сказала она, – тогда я пошла готовить обед. До скорого, горошинка.

Элис колебалась, не в силах поверить, что ей разрешили пойти одной. На ступеньках Кэнди оглянулась. «Иди», – прошептала она и замахала руками, прогоняя Элис.

Элис пробежала вокруг цветочного поля, указания Кэнди звенели у нее в ушах. Она не остановилась, не оглянулась, не споткнулась. Если бы у нее был голос, она бы запрокинула голову и издала крик. Она не смела отвести взгляда от тропинки, которая убегала прочь из сада и скрывалась в лесу. К реке, – пела Элис про себя. К реке.

Оказавшись под сенью кустов, Элис перешла с бега на шаг. Потоки света струились сквозь узорчатый кров ветвей и разливались у нее под ногами. Сверчки и медососы-колокольчики пели в один голос, изредка им вторили кваканьем древесные лягушки. Она смотрела на эвкалипты над головой, чьи ветки и листья поглаживали друг друга на ветру. Бабочки-монархи порхали – хлоп-хлоп-ввысь – над кустами дикого хлопка. Она остановилась, чтобы рассмотреть покрытые лишайником скалы, бутоны древесных папоротников, похожие на волосатые завитушки, островки сладко пахнущих фиолетовых цветов. Воздух был насыщен запахами сухой земли, ванили и эвкалипта.

Она чуть не забыла, зачем пришла, пока не услышала его. Она остановилась и прислушалась. Это был он, едва уловимый, но безошибочно узнаваемый: зов воды, такой же реальный и живой, как если бы это был голос матери. Элис помчалась к реке, волосы развевались у нее за спиной.

Тропинка оборвалась на берегу широкой зеленой речки. Она не кудрявилась барашками, не рычала и не обрушивалась, как океан: она была спокойной, напевающей всегда одну и ту же песню. Элис тянуло к ней, так же как, казалось, и все вокруг: корни деревьев уходили в воду, так же как длинные и тонкие пряди мха, цепляющегося за камни, наполовину погруженные в воду.

Не заходи в реку.

Элис мысленно извинилась перед Кэнди, пока стряхивала с себя ботинки. Она уже стянула с себя носки, когда заметила узенькую дорожку, идущую вдоль берега.

Она вытянулась, чтобы увидеть, куда вела тропа. Кэнди не упоминала, что есть другой путь. Второй шанс здесь получить непросто. Элис подползла к ней. Она взглянет только одним глазком. Но, к ее разочарованию, тропинка никуда не вела. Едва начавшись, она резко обрывалась около маленького круглого пятачка в тени у реки, на котором хватило бы места, наверное, только для двоих. Элис повозила ногами в пыли, огорченно вздохнув. Но когда она повернула обратно к реке, что-то привлекло ее внимание: позолоченный край чего-то настолько большого, что оно заслоняло солнце. Ее брови удивленно взлетели, когда она охватила взглядом весь гигантский красный речной эвкалипт. Его ствол в ширину был больше ее роста. Элис взглянула на ветви дерева, уходящие так далеко ввысь, что вершины было не разглядеть. При мысли о том, чтобы залезть на него, у нее вспотели ладошки. Его ветви отяжелели от цветов и душистых листьев в форме полумесяца. Его корни уходили в реку, создавая кармашки, в которых плавали его орехи, листья и цветы. Он был королем деревьев. Но еще сильнее Элис заворожили имена, вырезанные на его стволе. Хотя они начинались выше уровня ее глаз, встав на цыпочки и запрокинув голову, Элис сумела прочитать их все. Имя Рут Стоун было ей знакомо, но других она не слышала, пока не дошла до самого низа.

Джун Харт.

Рядом с именем Джун был глубокий срез, где, как догадалась Элис, раньше было другое имя. Ниже шло имя отца Элис: Клем Харт. А рядом – похожий шрам, на том месте, где должно было быть еще одно имя. Элис пыталась расшифровать этот список: вдруг это тоже был тайный язык, как цветы, – но не смогла. Рут Стоун, Джейкоб Уайлд. Уоттл Харт, Лукас Харт. Джун Харт. Клем Харт. И еще два имени, соскобленных с дерева.

Резкий вопль какаду заставил ее подскочить. В этих пропавших именах и в том, какое крошечное пустое место от них осталось, было нечто, что заставило Элис занервничать.

Когда какаду снова прокричал, Элис поспешила назад к пустырю у реки и остановилась в нерешительности, выжидая, чтобы ее сердце перестало так бешено биться.

Мерное и ровное течение реки успокоило ее. Она почувствовала на коже тяжесть жары и влаги. Бусинка пота скатилась по позвоночнику. Пообещай, что вернешься, как только взглянешь на реку. Сразу назад.

Элис не могла остановиться. Она сбросила с себя футболку и шорты, оставила их возле ботинок и спустилась на песочек. Когда прохладная вода лизнула ее стопы, она содрогнулась от знакомого приятного ощущения. Последний раз она купалась так далеко отсюда и так давно, что она едва могла вспомнить вкус морской воды. Она зашла в реку по колено – и нежное течение принялось убаюкивать ее, потом по пояс, положив на поверхность расставленные руки. Она подтянула плечи. Лес вокруг нее жужжал и стрекотал.

Она глянула на эвкалипт, думая об именах, вырезанных на нем. Река – это отдельная история, – сказала Джун, когда они вместе были на цветочных полях. – Она принадлежала моей семье в течение нескольких поколений. Нашей семье. Элис посмотрела вниз сквозь воду на свои ноги на песчаном дне. Можно ли владеть рекой? Это ведь как сказать, что владеешь морем? Элис знала, что это море владело тобой, когда ты погружался в него. И все же мысль о том, что она так или иначе была частью этого места, наполнила теплом небольшое пространство внутри нее. Над головой что-то проворчала кукабарра. Элис кивнула. Хватит думать. Она сделала шаг вперед и нырнула в водоворот зеленой воды, оставляя все неозвученные вопросы на поверхности.

Ее поразило, что вода была сладковатой и совсем без соли. Глаза не щипало. Она выдохнула пузыри и смотрела, как они всплывают и лопаются. Сердце реки стучало в ушах у Элис. Папа говорил, что вся вода в конечном итоге стекается в одно место. Новый вопрос поразил ее: может ли она проплыть вниз по реке, через время, назад домой?

Элис так долго думала об этом, что легкие начало жечь. Она крепко уперлась ногами в дно реки и вытолкнула себя на поверхность, вынырнув в веере брызг. Так больно дышать ей не было с пожара. Неожиданно свет, пробивавшийся сквозь кусты, перестал казаться таким уж приветливым, вода больше не была успокаивающей. Она вышла, пошатываясь, из реки, и беспрестанно кашляла, пока карабкалась по берегу к сухой земле. Она кашляла и кашляла, согнувшись и уперев руки в колени.

– Ты в порядке?

Она обернулась на голос.

Он был там. На другой стороне реки. Мальчик, которого она видела в машине.

Элис снова согнулась пополам, закашлявшись, из носа и глаз у нее хлынуло. Она никак не могла остановиться. Чем больше она старалась, тем сильнее кашляла. Когда она начала плакать, кашель превратился в хрип. Громкий всплеск раздался у нее за спиной, а через несколько мгновений ей на ступни упало несколько капель. Мальчик стоял возле нее, с него стекала вода.

– Вдыхай и думай: «Вдох». Выдыхай и думай: «Выдох».

Он положил руку ей между лопаток. Она взглянула на него и последовала его указаниям.

Вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Постепенно кашель прошел.

Когда она распрямилась, то сообразила, что на ней не было ничего, кроме трусов. Ее лицо вспыхнуло. Она схватила свою футболку и шорты и, не глядя ему в лицо, бросилась прочь по тропинке.

– Эй, – позвал он.

Элис не оглянулась.

Только добежав до черты, где заканчивались кусты и начиналась цветочная ферма, она остановилась, чтобы одеться. Заметив свои босые ноги, она поняла, что забыла ботинки у реки.

Она бежала мимо цветочных полей, и послеполуденное солнце грело ей кожу. Лицо ее уже не горело. Она не знала, как быть с ботинками, разве что выскользнуть незаметно попозже и вернуться за ними.

За полем в мастерской шумели вентиляторы. Цветы были внутри, занимались растениями, которые срезали утром. Элис легко взбежала по ступеням веранды позади дома. Столы были пусты, стулья аккуратно задвинуты. Она не знала, как долго отсутствовала. Пропустила ли она обед? В ответ у нее громко заурчало в животе. Элис прокралась к входной двери.

Похоже, внутри никого не было. Может быть, Твиг и Кэнди тоже были в мастерской? Элис расслабилась. Она вошла в кухню в поисках еды, нашла хлеб, масло и пасту «Веджимайт» и сделала себе пару сэндвичей.

– Должно быть, у тебя сегодня аппетит размером с Гарри!

Элис замерла, затем обернулась, заставив себя спокойно улыбнуться Твиг, которая стояла в дверном проеме.

– Кэнди сказала, что после такого напряженного утра ты предпочла пообедать у себя наверху. Сказала, тарелка после тебя прямо сверкала.

Не зная, как реагировать, Элис кивнула. Обед она таки пропустила. Наверное, она отсутствовала куда дольше, чем ей казалось, и теперь опасалась, как бы у нее – или, еще хуже, у Кэнди – не было проблем. Но Кэнди ее прикрыла. И от этой мысли она почувствовала себя по-настоящему счастливой.

– Хороший аппетит так же важен, как и хороший настрой, я всегда так говорю, – сообщила Твиг, проходя мимо и направляясь в коридор. – Кстати, насчет Гарри: когда закончишь с сэндвичами, приходи в гостиную, хорошо?

Элис наконец выдохнула с облегчением; Твиг, похоже, не заметила ни грязных босых ног, ни мокрых волос.

Стоя в кухне и жуя сэндвич, Элис не могла перестать улыбаться. Теперь у нее в Торнфилде было кое-что, что принадлежало только ей. Ее первая прогулка к реке всегда будет только ее. Если не считать мальчика, конечно. При мысли о нем щеки Элис снова вспыхнули. Она отложила сэндвич. Он неожиданно стал совершенно безвкусным.

* * *

В гостиной было просторно и светло. Твиг сидела на кушетке, Гарри расположился у ее ног и периодически вздыхал, пока она чесала ему за ухом. Элис присоединилась к ним, заняв то же место, что и ранее утром, когда Джун принесла ее вниз и исчезла. Казалось, что это было несколько дней назад. Элис увидела грузовик Джун снаружи, припаркованный возле мастерской. Она присоединится к ним? От этой мысли ей стало не по себе. Она потерла глаза. Веки неожиданно отяжелели.

– Джун, кажется, упомянула, что у Гарри есть особый дар? – спросила Твиг.

Элис кивнула, зевая.

– Я подумала, что могла бы научить тебя тому, как мы говорим с ним, когда бы нам ни понадобилась помощь.

Услышав свое имя, Гарри лениво приподнял уши под пальцами Твиг. Он выгнул спину, потираясь об ее ноги, и приоткрыл пасть, роняя слюну. Не особо похож на суперпса, – подумала Элис.

– Гарри, что называется, собака-помощник. Ты раньше слышала о собаках-помощниках, Элис?

Элис покачала головой. До Гарри она не знала ни одной собаки, кроме Тоби, а он не был помощником. Он был ее лучшим другом.

– Собак-помощников специально дрессируют, чтобы они поддерживали людей, которым страшно. Такие собаки, как Гарри, способны реагировать на человеческие эмоции. Они могут успокоить тебя и отвлечь, когда тебе грустно, или страшно, или ты расстроен. – Твиг улыбнулась, когда Гарри лизнул ее руку. – Может быть, Гарри уже принес тебе немного утешения и радости, с тех пор как ты здесь? – спросила она Элис.

Элис вспомнила, что Гарри сидел рядом с ней в грузовике, когда она и Джун ехали в Торнфилд. Он был с ней вчера, когда она проснулась из-за кошмаров, и даже сумел уговорить ее спуститься вниз. Она привыкла к его клыкастой улыбке, ушам с темными кончиками и золотистой морде. Это не Тоби, но Твиг была права: что-то такое было в Гарри, от чего ей становилось лучше.

– Обычно помощь Гарри нужна больше всего, когда у нас в Торнфилде появляется кто-то новый. Так что помни, Элис: когда бы он тебе ни понадобился, когда бы тебе ни было грустно, страшно или тревожно, Гарри здесь и готов помочь тебе. Как и все мы. – Твиг улыбнулась.

Она пригладила его уши и похлопала по бокам.

– Большую часть команд Гарри нужно произносить вслух, но есть и зрительные команды. Им я тебя научу?

Оставшуюся часть дня Элис училась говорить с Гарри. Она быстро поняла, что к чему. Щелчок пальцами прямо перед собой говорил Гарри, чтобы он встал перед ней, создавая барьер между Элис и чем бы то ни было еще. Щелчок пальцами за спиной давал Гарри понять, чтобы он встал там. Хлопок в ладоши приказывал Гарри войти в комнату и включить свет, чтобы Элис не пришлось идти в темноте. Это была ее любимая команда. Ее смешило то, как Гарри вбегает в комнату и нажимает на кнопку на полу, включая торшер.

– Он знает каждую комнату в доме, Элис, и все кнопки, включающие свет. – Твиг кивнула с серьезным видом, но глаза ее улыбались.

Последняя команда – провести рукой с открытой ладонью над головой слева направо – означала, что Гарри должен зайти в помещение и начать искать людей или взломщиков, а если кого-то найдет – лаять. Мысль о том, чтобы когда-нибудь воспользоваться этой командой, ей не нравилась.

– Хорошо, Элис. Просто великолепно. Ты отличная ученица. Если ты когда-нибудь опять будешь одна и почувствуешь, что теряешь сознание, как сегодня утром, помни, что можешь позвать Гарри.

К тому моменту, как двери мастерской распахнулись и через окно стали доноситься звуки, свидетельствующие о том, что на сегодня Цветы закончили с работой, Элис уже поднаторела в командах для Гарри. Она шлепнулась на кушетку, слишком уставшая, чтобы продолжать практиковаться.

– Джун скоро вернется к ужину, – сказала Твиг. – Как насчет того, чтобы заранее принять ванну и лечь спать пораньше? Сегодня был насыщенный день.

Элис кивнула. Ей не особенно хотелось принимать ванну, но у Твиг был такой мягкий голос, что любое ее высказывание звучало очень мудро. Когда она шла за Твиг по коридору в ванную, она щелкнула пальцами за спиной, хотя в этом и не было нужды. Гарри шел следом, почти наступая ей на пятки.

* * *

Твиг распахнула входную дверь и села на ступеньки задней веранды, ловя последний луч дня. Она скрутила себе папиросу, прикурила и глубоко затянулась, прислушиваясь к хрусту горящего табака, чувствуя, как дым наполняет легкие. Она выпустила колечко, и оно уплыло к первым появившимся звездам. За цветочными полями желтый свет падал из окон мастерской. Джун была там с того момента, как приехала домой еще днем. Твиг занималась документами в кабинете, дожидаясь возвращения Элис с речки, когда на парадной лестнице послышались усталые шаги Джун. Она вышла в коридор поприветствовать ее. Джун подняла руку, показывая, что не готова к спору.

– Твиг, – сказала она еще до того, как Твиг успела что-либо произнести.

Глаза ее покраснели. Гарри втиснулся между ними, чуть не сбив их с ног.

– Она на речке, – сказала Твиг. – Я собираюсь научить ее основным командам, когда она вернется. – Твиг погладила Гарри по голове. – Ей пригодится помощь, когда у нее случится новая паническая атака.

– Если у нее случится новая паническая атака, – вздохнула Джун. – Я записала ее в школу. Она начинает со следующей недели. Я скажу ей сегодня вечером.

Твиг сжала кулаки. Джун не была такой упрямой, когда растила Крошку Кэнди. Впрочем, Твиг понимала разницу: Кэнди – это благословение, Элис – кровь.

– Запись в школу заняла все утро? – Твиг выглянула на улицу, посмотрела на грузовик Джун.

Уголок шкатулки из орешника, украшенной ручной резьбой, выглядывал из-под брезента на сиденье. Твиг подняла бровь. Она точно знала, где была Джун: раскапывала старых призраков в своем складском сарае в городе.

– Полегче, Твиг. Это не то, что ты думаешь. Это был просто адский день.

– Да-да, был, – прошипела Твиг, – особенно для твоей внучки. Хотя погоди, кто еще знает, как там твой внук. Раз уж ты выбросила его, как сорняк.

Слова рассыпались осколками под ногами. Когда Твиг увидела лицо Джун, она готова была смести их в кучку и проглотить одно за другим. Джун выскочила из дома, скрылась в мастерской и хлопнула за собой дверью. Она больше не показывалась.

Твиг закурила еще одну самокрутку. Она была благодарна Джун, что у той хватило выдержки не швырнуть ей в лицо таких же болезненных слов. Ведь она злилась не только из-за того, что Джун разлучила детей Клема. Конечно, нет. Это было из-за ее собственных детей. Из-за того дня тридцать лет назад, когда работники социальной службы подкатили на своем сверкающем «Холдене» и зашли в ее дом с постановлением суда, обвиняющим ее в пренебрежительном отношении к детям. Потому что у нее не было мужа. Потому что она часто оставляла Нину и Джонни с Юнис, своей сестрой, пока сама уходила искать работу. Потому что она была бедна. Потому что Департамент по делам несовершеннолетних решил, что единственный шанс для ее детей стать правильными австралийцами – вырасти в правильной австралийской семье. Один из них повалил Твиг и держал, пока второй вырывал Нину и Джонни у нее из рук. Они кричали. Твиг пела, пытаясь успокоить их, но они были безутешны. Когда их уносили прочь, они старались уцепиться за все, что попадалось под руку, обрывая пригоршни цветков с олеарии в саду перед домом. Твиг съежилась возле оборванных цветов, которые сохли и умирали на солнце, – это было последнее, к чему прикоснулись ее дети. Она все еще была там, когда Юнис вернулась с работы: пела на резком северо-западном ветру и нянчила мертвые цветы, как будто могла вырастить их снова. Твиг старалась держаться, веря, что Нина и Джонни каким-то образом найдут путь домой, к ней, но после того, как спустя пару лет Юнис пропала без вести, она снялась с места. Она бродила по побережью, потом внутри страны, переезжая на попутках от города к городу. Пока однажды, когда она брела вдоль шоссе, ее не заманило в Торнфилд сначала любопытство, потом – детский плач.

Взрыв смеха в общей спальне прервал ее поток воспоминаний. Твиг вытерла глаза рубашкой. Она попросила Кэнди накрыть к ужину в общежитии Цветов; если бы Джун решила рассказать Элис про школу, им понадобилось бы место, где никто не помешает. Это было на случай, если Джун вообще собиралась выйти из мастерской.

Как по команде дверь мастерской открылась. Твиг спрятала огонек папиросы и сидела неподвижно в тени, пока Джун шла к входной двери дома. Если бы она заметила Твиг, на этом бы все и закончилось. Парадная дверь открылась и закрылась. Скрипнули петли шкафчика с посудой в столовой, когда Джун принялась накрывать на стол. Дальше по коридору в ванной заурчало, когда стала сливаться вода. Дверь ванной открылась. Легкие шаги проследовали по коридору в кухню. Вздох духовки, которую выключили. Бормотание Джун. Скрежет стульев по полу столовой, когда Джун и Элис сели за стол. Стук и царапанье стали по фарфору, когда они приступили к еде.

Элис, должно быть, умирала от голода после ее пробежки к реке и обратно. Твиг точно знала, где она была, когда наткнулась на Элис в кухне днем. Ее рубашка была неправильно застегнута, в мокрых волосах было полно листьев, а ноги были в песке. Но ее глаза светились, а на щеках горел румянец, поэтому Твиг промолчала. Она не хуже других знала, что Торнфилд по-разному лечит разбитые души, которые обрели здесь дом. Сейчас помочь Элис прийти в себя сможет только река. Для Твиг, с тех пор как она пришла в Торнфилд, лекарством всегда была Джун.

* * *

Элис лежала в постели, и от известий, которые Джун сообщила за ужином, голова у нее шла кругом. Ее отправляют в местную школу. Со следующей недели у нее начинаются занятия.

– Я говорила с директором сегодня, – сказала Джун. – Он предложил, чтобы Гарри был с тобой в классе, тогда у тебя с самого начала уже будет друг.

Школа. Она читала об этом. Учителя и классные комнаты, парты, карандаши и книги. Дети, игровые площадки, разрезанные пополам сэндвичи, чтение, письмо и домашние задания. И ей можно взять Гарри с собой.

Элис перевернулась на бок и обратила свои мысли к реке. Она думала о том, как звучала река, если слушать ее, погрузившись в воду, и о странном чувстве, которое возникло у нее, когда мальчик положил руку ей на спину, чтобы помочь восстановить дыхание.

Легкий ветерок пощекотал ее под подбородком. Элис села в кровати. Одна из белых занавесок развевалась в темноте. Она не помнила, чтобы открывала окно. Элис потянулась к лампе и включила ее, щурясь от света.

Там, на полу перед ее постелью, стояли ее нежно-голубые ботинки.

В одном из них была веточка полевых цветов, пахнувших ванилью.

* * *

Твиг сворачивала себе третью папиросу, когда услышала глухой звук сбоку от дома. Она затаила дыхание, чтобы лучше слышать. Похрустывающий звук шагов донесся с грунтовой дорожки, ведущей к полям, и наконец в поле зрения оказался мальчик. Твиг прищурилась. А затем медленно выдохнула. Зажав в одной руке незажженную самокрутку, а в другой – зажигалку, она ждала, не оглянется ли он. Как раз там, где дорожка исчезала в лесу, он обернулся, лунный свет упал на его лицо.

Он стоял там, сын Боряны, и глаза его были прикованы к горящему окну Элис. Твиг сомневалась, что он заметил бы ее на веранде, даже если бы она полыхала, как факел.

Когда он повернулся к дорожке и скрылся в лесу, Твиг трясущимися руками зажгла сигарету. Она видела такое и раньше. Когда в колокольне жила Агнес Айви. А Клем Харт подкрадывался к ее окну, чтобы отдать ей цветы.

11 Речная лилия

Значение: Затаенная любовь

Crinum pedunculatum / Восточная Австралия

Очень крупное многолетнее растение, растущее на краю лесов, а также по линии прилива возле мангры. Цветы душистые, тонкие и белые, в форме звезд. Семена иногда прорастают, еще оставаясь на материнском растении. Сок используется для лечения ожогов от кубомедузы.

Остаток недели Элис провела, бродя за Цветами по ферме, пока они работали. За утренним чаем она с Бу разгадывала кроссворды в газете; Бу знала множество слов. Позднее она собирала мед из ульев с Робин, разрешившей ей накраситься своей красной помадой, которую она носила в кармане фартука, и показавшей, как есть мед из сот, только что вынутых из улья. Она следовала за Ольгой, Миф и Софи, пока они ходили туда-сюда между рядами и срезали новые цветы. Она помогала Танмайи делать розовую воду из свежих розовых лепестков, зачарованная ее историями о Сите, принцессе, которая отдала себя земле, после того как ее обвинили в колдовстве, и Драупади, принцессе, которая наслала проклятие на сотню мужчин, плохо с ней обошедшихся. Днем Элис слонялась среди верстаков в мастерской, делая ожерелья из лепестков, стеблей, листьев и лески, пока Франсин, Лорен, Кэролин и Эми выполняли заказы, завертывая букет за букетом в крафтовую бумагу и перевязывая их бечевкой. Она прогуливалась с Розеллой по парникам и помогала Флиндер поливать дикие кусты хлопка; бабочки-монархи спускались вниз, чтобы покормиться, и порхали над их головами.

Вечером пятницы Элис, Твиг и Кэнди присоединились к двенадцати женщинам на задней веранде. Они все развязали фартуки, сняли свои большие соломенные шляпы и расселись, обмахивая лица. Джун принесла контейнер «Эски» с ледяными бутылками имбирного пива[11] и стала раздавать их, как янтарные сокровища. Цветы сидели, откинувшись назад и полуприкрыв глаза. Ряды цветов, парники, белые ульи и густые серебристо-зеленые кусты колыхались в сумерках, как во сне.

Пока Элис потягивала свой напиток, она бросала взгляды на лица. Большую часть времени Цветы были жизнерадостными и трудолюбивыми. Но сейчас, в ожидании сумерек, на веранде что-то изменилось. Все стали молчаливы. Когда солнце село, все истории, которые Цветы прожили, одарили любовью и оставили позади, столпились вокруг них. Женщины ссутулились. Некоторые из них плакали. Они принялись утешать друг друга. А Джун сидела в середине, со спокойным лицом и прямой спиной.

Элис поняла, что не слишком отличается от любой из Цветов – даже Джун. Всем иногда бывает нужно молчание. В этом-то и была магия Торнфилда: здесь был способ сказать то, что ты не в силах был произнести вслух. И Элис по-своему начала понимать силу языка цветов. С того дня, как она побывала у реки, каждый вечер после ужина она, поднявшись в свою комнату, находила новый цветок в своих нежно-голубых ботинках у изножья кровати.

* * *

Джун сидела на задней веранде, сдувая пар с чашки крепкого черного кофе, и смотрела, как встает солнце за цветочной фермой. Утро было схвачено легкой изморозью – первым признаком зимы. Джун достала фляжку из кармана и подлила из нее немного себе в чашку. Прижала краешек чашки к губам и стала отхлебывать маленькими глотками, чтобы не остывало.

Пока цветочные поля впитывали свет, Джун подумалось, что точно так же она могла наблюдать рассвет в любой другой день, когда Торнфилд был в цвету. Это мог быть день восемьдесят лет назад. Рут Стоун запросто могла выйти из-за угла, из мастерской, омываемая со спины бронзовым светом восхода, руки в карманах, а глаза еще не полны печали.

Джун покончила с кофе, взяла садовые перчатки и запихнула их в карман куртки. Она вышла в утро, которое набирало цвет, и двинулась через поля к теплицам, выстроенным ее матерью. Иногда ей так хотелось поговорить с мамой еще хотя бы раз, что, казалось, от слишком глубокого вдоха она может разлететься на кусочки. Мысль о том, что Элис так же страдает из-за Агнес, мучила Джун. Склонность истории повторяться была просто-напросто жестокой.

Воздух в теплицах загустел, насыщенный обещаниями новых начинаний. На мгновение Джун закрыла глаза. Они проводили здесь вместе долгие часы, собирая пригоршнями стремления человеческих сердец в виде ростков и семян, а мать тем временем рассказывала ей истории о Торнфилде. Будь внимательна, Джуни, – говорила Уоттл Стоун, – это дары Рут. Так мы выжили.

В детстве воображение Джун захватывали истории о ее бабушке. Порой она проводила у реки несколько часов кряду, поглаживая то место на стволе гигантского эвкалипта, где было вырезано имя Рут и рядом – имя Джейкоба Уайлда.

Когда Рут Стоун только появилась в городе, слухов о ней было в избытке. Кто-то говорил, что она родилась у женщины, плывшей в Австралию на последнем корабле с заключенными. Другие уверяли, что она была потомком ведьмы с Пендл-Хилл, которой удалось обмануть судьбу. По некоторым сведениям, из собственности у нее имелась лишь маленькая записная книжка, испещренная словами на странном наречии. Некоторые заявляли, что это книга заклинаний. Другие клялись, что видели ее содержимое. «Она полна цветов», – говорили они. Единственное, на чем все безоговорочно сходились, – было то, что Мадам Бомонт, хозяйка придорожного борделя в соседнем городе, обменяла Рут Стоун на последних молочных коров в Торнфилде – захудалой ферме на окраине города. Хозяин-затворник Уэйд Торнтон беспомощно смотрел, как его ферма превращалась в пыль во время самой сильной засухи в истории. Он тоже получил свою порцию слухов, с которыми был вынужден бороться. Уэйд Торнтон был известен тем, что пытался утопить своих демонов в вине; однако с тех пор, как появилась Рут Стоун, любимым способом изгнания нечистой силы для него стало ее тело.

У Рут не заняло много времени вычислить, когда сбежать из дома. После того, как Уэйд доел кашу, которую Рут кое-как удалось состряпать к ужину, она выскользнула за поленьями для растопки прежде, чем он осушил четвертый стакан, и побежала к реке, которую засуха превратила в жалкую струйку. Там Рут нашла место, где она могла спрятаться и подождать, пока Уэйд не напьется до беспамятства. Рут села у подножия гигантского эвкалипта и позволила себе разразиться слезами и песней. Книги и пение были тем, что поддерживало ее волю. Она пела об историях, которые рассказывала ей мать, – о цветах, которые могли то, что было неподвластно словам. Так случилось, что она пела под гигантским эвкалиптом как раз в ту ночь, когда безработный гуртовщик, в карманах у которого не было ничего, кроме семян, забрел к высохшему руслу реки, зачарованный, словно песня привела его туда. При виде Рут, поющей и плачущей в лунном свете, он, говорят, молча склонился перед ней и посадил семена у ее ног в земле меж корней эвкалипта. Из той ночи, орошенной слезами Рут, выросли целые заросли ванильных лилий и столь же буйный роман между Рут и Джейкобом.

Они встречались у реки каждый раз, когда Рут могла ускользнуть из дома. Он приносил ей семена цветов, а она ему – остатки еды, порой весьма скудные, которые ей удавалось утащить.

Скоро у Рут было достаточно семян, чтобы вспахать маленький тенистый уголок сухой земли возле дома, где стояло еле живое одинокое деревце золотой акации. Почва была такой сухой, что она потратила месяц, чтобы смягчить ее водой, которую она приносила с реки. В конце концов акация зацвела – это был зимний огонь ласкового желтого цвета. При виде него Рут упала на колени. Запах долетел до самого города. Вокруг дерева роились пчелы, напиваясь его нектара. Под акацией появились круги зеленых ростков. Каждый из них Рут зарисовывала в своей маленькой тетради. Когда они зацвели, такие непохожие на наперстянку и подснежники из песен ее матери, Рут записала, что они означали для нее, создав свою адаптацию викторианского языка цветов. Странные и прекрасные полевые цветы, способные цвести даже в самых суровых условиях, очаровали Рут; в особенности цветы насыщенного алого оттенка с сердцевиной цвета темной крови. Значение, – записала Рут в тетради, – имей мужество, не сдавайся.

В тисках ужасающей засухи умирали фермы, разорялись семьи фермеров, и из земли ничего не вырастало; когда уже казалось, что город будет выжжен с карты навсегда, Рут Стоун взялась за разведение полевых цветов.

Новость быстро разлетелась. Люди пришли, чтобы самим увидеть взрыв цвета среди пыли и коровьих костей. Вскоре они вернулись, принеся с собой черенки из своих умирающих садов. Рут посадила их, и под ее опекой они буйно разрослись. Уэйд Торнтон бросил пить. Он распахнул двери Торнфилда и позволил людям войти. Они принесли мотыги, кувшины с водой и драгоценные семена. Рут сказала им, куда идти и что сажать. Они выстроили парники. Они работали от восхода до заката, лелея новые всходы. Воздух отяжелел от зеленого запаха надежды. Когда Торнфилд расцвел, люди вместе с Рут пришли, чтобы собрать цветы, сделать букеты и через ночь поехать на самые большие цветочные рынки страны; к каждому пучку была привязана написанная от руки карточка, объясняющая значение каждого цветка в толковании Рут. Все было распродано еще до обеда. Обратно в Торнфилд прибыли новые заказы на еще большее количество полевых цветов, говорящих на языке сердца Рут. Жители городка обрели надежду.

Дни шли. Зимние растения были в цвету. Строились планы о новых поездках на цветочные рынки. Уэйд Торнтон стоял в тени своего дома совершенно трезвый и смотрел на улыбающееся, светящееся лицо Рут среди местных жителей, и тогда внутри он почувствовал какую-то горечь.

Однажды ночью, вскоре после первого успешного урожая, Уэйд выпил достаточно рома, чтобы Рут поверила, что он отключился, а затем подождал, пока не услышал ее затихающие в дорожной пыли шаги. Под холодным звездным небом он последовал за ней к реке по дорожке, которую давным-давно расчистил собственными руками. Там, спрятавшись в кустах, он стал ждать. Когда из устья реки поднялся мужчина и заключил Рут в объятия, взгляд Уэйда застил гнев. Всякий раз, как сам он взбирался на Рут, ему приходилось слюнявить пальцы, чтобы только войти в нее, она же отворачивалась – глаза пустые, тело безжизненное. Но в объятиях этого мужчины Рут оживала, она вся искрилась светом и серебром. В бледном зимнем сиянии луны Рут взяла руку мужчины и прижала к своему животу. Она улыбнулась. Глаза ее заблестели. С ревом Уэйд Торнтон ринулся из кустов и ударил Джейкоба Уайлда камнем, так что тот потерял сознание. Он схватил Рут и привязал ее к дереву, чтобы она смотрела, как он голыми руками топил в реке ее любовника.

Джун содрогнулась, растирая руки во влажном воздухе теплицы. Тяжесть наследия Торнфилда навалилась на нее с такой же силой, как когда она была подростком: тогда она тоже чувствовала себя раздавленной, узнав, что случилось с ее бабушкой. Будь внимательна, Джуни, – говорила мама, когда учила ее премудростям о цветах. – Это дары Рут. Так мы выжили.

«Что бы сейчас сказала мама?» – размышляла Джун, собираясь порыхлить землю, чтобы новые саженцы смогли прорасти. Уоттл Стоун сказала бы дочери: Джуни, Торнфилд принадлежит Элис по праву рождения. И об этом она должна узнать от тебя.

* * *

– Элис, по коням! – Голос Джун взлетел по спирали лестницы.

Элис сидела на своей кровати, одетая в жесткую и чопорную школьную форму. Гарри лизнул ее коленку. Элис вздохнула. Она стащила портфель с кровати и поплелась вниз.

– Ну же, не будь такой, – фыркнула Джун, которая шла через кухню, держа в руках коробочку с ланчем для Элис. – Ты отлично проведешь время. Заведешь новых друзей.

На улице Джун открыла фермерский грузовик. Гарри запрыгнул внутрь. Элис стояла на веранде. Ее ноги не слушались. Джун протянула ей руку.

– Гарри будет с тобой, – она предложила жестом присоединиться к нему.

Элис тяжелым шагом спустилась вниз по парадной лестнице, демонстрируя свой настрой. Джун помогла ей забраться в грузовик. Гарри гавкнул. Элис глубоко вздохнула. Джун захлопнула дверь, ее браслеты звякнули.

– Поехали, – сказала она, обегая трусцой грузовик, чтобы залезть внутрь.

Когда она отъехала от дома, позади них послышались громкие крики и гиканье. Элис обернулась посмотреть через заднее окно. Цветы бежали за ними следом с криками и свистом, кидая катушки с лентами и взрывая хлопушки с конфетти.

– Будет здорово, Элис!

– Вперед, Элис!

– Отличного первого дня в школе, Элис!

Элис высунулась из грузовика и махала им как сумасшедшая. Джун надавила на гудок, оставляя их позади. Элис увидела, как она вытерла глаза.

Когда они добрались до дороги, ведущей в город, Джун вжала педаль в пол. Элис повисла на ошейнике Гарри, вцепившись в него с такой силой, что пальцам стало больно.

* * *

Городская начальная школа представляла собой скопление маленьких, обшитых сайдингом домиков под кронами эвкалиптов. Листья и плоды эвкалипта хрустели под ногами Джун и Элис, испуская лимонный аромат. Гарри тянул во все стороны, не поднимая носа, и постоянно дергал поводок. Перед главным зданием Джун присела на корточки, чтобы поправить воротник Элис. Ее дыхание пахло ментолом. Элис смогла рассмотреть ее лицо, оно было так близко. У Джун глаза были совсем как у отца. Джун встала и распрямила плечи.

– А теперь пойдем. Ты сможешь.

Войдя в приемную, Элис не могла угадать, с кем из работников Джун договаривалась.

* * *

Элис сидела с Джун и Гарри и ждала. В приемной сказали, что новый учитель скоро подойдет и встретит ее, когда будет время ланча. Джун жевала мятную жвачку, как корова. Ее нога не переставая покачивалась. Элис держала в руках голову Гарри, похлопывая его по гладким бокам. Джун посмотрела на часы.

Прозвенел звонок.

– Теперь в любую минуту, Элис, – пробормотала Джун.

Гарри потянулся к ней и успокаивающе лизнул ее руку. Джун потрепала его за уши. Он выгнул спину, потягиваясь, и громко выпустил газы. Джун кашлянула, но сохранила непроницаемое выражение лица. Щеки Элис вспыхнули. Администратор в приемной откашлялась. Когда запах добрался до них, Джун услышала смешки. Ее глаза увлажнились, она снова кашлянула, как будто могла скрыть запах за звуком, встала и принялась поспешно и неуклюже возиться с щеколдами на окнах. Пока Элис пыталась помочь ей, Гарри сидел рядом, шумно дыша и улыбаясь.

– Я очень извиняюсь, – просипела Джун администратору, – очень извиняюсь.

Женщина кивнула, прижимая к носу носовой платок. Они открыли окна и с облегчением опустились на место. Элис уставилась на детей всех возрастов, поваливших из классных комнат. Она отвернулась и откинулась на спинку стула. Представила, как Гарри портит воздух перед всем классом. Через мгновение она наклонилась к Гарри и крепко обняла его, после чего передала поводок Джун. Джун посмотрела на него и потом на Элис, взгляд ее стал мягче.

– Ты справишься сама, Элис, – сказала она с улыбкой.

Дверь открылась. Вошел молодой мужчина с полоской белого мела на рукаве.

– Элис Харт?

Он подошел ближе, его нос слегка поморщился. Он пару раз шмыгнул носом, затем бросил взгляд на Гарри. Джун поднялась, чтобы поприветствовать его. Элис вжалась в кресло. Один из носков мужчины сползал. Его ноги были покрыты тонкими светлыми волосками, а не темными и жесткими, как у отца.

– Что ж, Элис, – он улыбнулся, – я мистер Чандлер. Твой новый учитель.

Он вытер руку о шорты и протянул ее Элис. Она вопросительно глянула на Джун. Та кивнула. Вытянутая рука мистера Чандлера повисла в воздухе. Джун пробормотала ему что-то. Он уронил руку. Через мгновение он почесал подбородок точно так же, как, по наблюдениям Элис, иногда делала Твиг, когда погружалась в глубокие раздумья.

– Скажи, Элис, ты, случаем, не любишь книги? Мне нужен помощник в библиотеке, и, по-моему, ты появилась как раз вовремя.

В следующий миг Элис протянула ему руку.

* * *

Часы до звонка, который должен был раздаться ровно в три, тянулись медленно, как холодная патока.

– До встречи завтра, – сказал мистер Чандлер, когда сверстники Элис повалили на улицу.

Элис медлила, собирая вещи в портфель.

– Как все прошло, Элис? Довольна своим первым днем?

Элис кивнула, не поднимая головы. Никаких друзей она не завела. Потому что она не говорила. Потому что все вели себя так, словно от нее пахло так же плохо, как от Гарри. Надо было все-таки оставить его при ней. Тогда бы у нее был хоть один друг.

– Тебя заберут? – спросил мистер Чандлер.

– Я как раз за ней. – Крошка Кэнди стояла в дверях, жуя розовую жвачку, такая же удивительная и неуместная здесь, как весенний цветок зимой.

Гарри сидел рядом, виляя хвостом. Элис просияла, увидев их, и шмыгнула носом.

По пути на стоянку, пока Кэнди расспрашивала Элис о ее дне, а Гарри восторженно лизал ее лицо, они прошли мимо группы девочек, которых Элис узнала – они были из ее класса.

– Вон она. Отсталая! – выкрикнула одна из них.

– Прошу прощения, что это было? – спросила Кэнди.

Элис хотела домой, в свою комнату, где она могла читать книги и наблюдать за Цветами. Пока она возилась с молнией своего школьного портфеля, она услышала, как кто-то всхлипывает. Она остановилась и прислушалась. Снова уловила этот звук. Она отошла от Кэнди и Гарри. За одним из школьных коттеджей она увидела мальчика с реки, он лежал среди разбросанных кусков дьявольского шипа[12]. На щеке у него был синяк, губа рассечена. Ноги были покрыты тонкими кровоточащими царапинами.

– Элис, – позвала Кэнди, встревожившись. – Огги! – воскликнула она, подойдя к Элис. – Огги, что случилось?

– Я в порядке, – сказал он, пока они помогали ему сесть.

Он посмотрел Элис в глаза:

– Ты не единственная, кого достают из-за того, что он другой.

– Психи любят друг друга. – Из кустов раздался смешок.

Кэнди полезла на голос, тряхнув ветки и заставив одноклассников Элис разбежаться в разные стороны. Элис было все равно: кем бы ни был Огги, она бы вовсе не возражала, если бы все считали ее такой же.

Он поморщился, когда Элис помогла ему встать на ноги. Она подняла его школьный рюкзак и перекинула его через одно плечо, а второе подставила Огги, чтобы он мог облокотиться. Поддерживать его было легче, чем маму, когда та испытывала боль, он был одного с Элис роста.

Они вместе доковыляли до ворот. Кэнди открыла дверь грузовика, бросила в салон их школьные портфели, привязала Гарри за поводок на заднем сиденье и помогла Элис усадить Огги на переднее сиденье.

– Поехали домой, приятель. Приложи календулу к ссадинам и синякам и скоро будешь как новенький. Чего не могу сказать о тех, кто это с тобой сделал. Помоги им Боже, когда Боряна узнает.

– Вот поэтому мы ей и не скажем, – взмолился Огги.

Кэнди покачала головой, давая задний ход. Они ехали в молчании, Гарри тем временем расхаживал по сиденью, иногда высовывая голову в окно на ветер. Когда они ехали по Главной улице, Элис упивалась пастельными цветами витрин магазинов. В своем воображении она снова выходила из сахарного тростника, рассматривала магазины одежды, кафе с желтыми цветами на столе и библиотеку на противоположной стороне дороги, где была библиотекарша с доброй улыбкой, давшая ей книгу о шелки. Салли. Элис попыталась яснее представить ее, но видение растаяло.

Сразу за чертой города Кэнди свернула на проселочную дорогу.

– Какие же красивые эти старые великаны! – воскликнула Кэнди, перегибаясь через руль, чтобы взглянуть наверх через лобовое стекло.

Элис любовалась белыми и серебристыми стволами эвкалиптов, вспоминая истории матери о краях, где снега так много, что деревья, и земля, и небо сливаются.

– Мы на месте. – Кэнди остановилась на небольшом пятачке у реки.

Элис посмотрела на струящийся поток. Вот, значит, как он нашел ее: река привела Огги прямо к ней.

Огги выбрался из грузовика и пошел, прихрамывая, к маленькому деревянному домику с широкой и низкой верандой, красными хлопчатобумажными шторами и распахнутой входной дверью.

– Огги, – позвал голос из дома.

Темноволосая женщина с красной помадой появилась на пороге:

– В чем дело?

– У Огги возникли проблемы в школе, – сказала Кэнди, выбравшись из грузовика.

Боряна обрушила на него поток слов на непонятном языке. Она суетилась над наливающимися фиолетовым синяками Огги и его тонкими порезами. Он поднял руки, сдаваясь, и отвечал на том же журчащем наречии. Гарри лаял с заднего сиденья грузовика, пока Кэнди не отвязала его. Он соскользнул с сиденья и побежал к Боряне, облаивая ее руки, бурно жестикулировавшие.

– Прости, прости, Гарри. – Боряна потрепала Гарри по голове, чтобы успокоить его. – Все нормально. Огън[13] большой мальчик и, ясное дело, может сам о себе позаботиться, он не собирается рассказывать, кто это сделал.

Боряна скрестила руки на груди.

– Мы поедем, Бори, и предоставим вам самим разобраться с этим, – сказала Кэнди, кивнув. – Пойдем, Гарри.

– Как? Нет! Вы должны зайти к нам. По-быстрому, на чашечку чая. Джун будет не против.

– Еще как будет, – возразила Кэнди. – Кое для кого это был первый день в школе, – Кэнди обняла Элис одной рукой, – и Джун будет сгорать от нетерпения, пока не узнает, как прошло. Бори, это Элис. Внучка Джун. Наш самый новенький Цветочек.

Элис застенчиво улыбнулась, а сама не могла оторвать глаз от Огги.

– Вот оно что, очень рада нашему знакомству. – Слова Боряны звучали так, словно были покрыты чем-то густым и жирным.

Она взяла руку Элис в свою и энергично тряхнула ее.

– Вы с моим Огги друзья?

– Мы вместе ходим в школу. – Огги шагнул вперед.

Боряна кивнула:

– Очень хорошо, – и бросила взгляд на Кэнди. – Вы точно не хотите остаться на чай? Кажется, нам о многом надо поболтать.

Боряна приподняла бровь. Элис умоляюще посмотрела на Кэнди.

– Ну ладно, ладно. По-быстрому, – сдалась та.

Кэнди и Боряна зашли под ручку в дом, склонив головы друг к другу и перешептываясь. Огги и Элис остались смущенно стоять.

– Я покажу тебе все тут, – Огги указал на реку.

Элис кивнула. Она сцепила пальцы за спиной. Гарри, шедший позади, лизнул ее запястье.

За домом были маленький ухоженный розовый сад и курятник, в котором жили три толстые курицы. Элис села под деревцем мелалеуки, а Огги открыл курятник, чтобы дать курам побродить. Гарри сначала шел за ними, принюхиваясь, но потом потерял интерес и свернулся на траве.

– Это Пэт, моя любимица. – Огги указал на пушистую черную курицу, содрогнувшись, когда слишком сильно вытянул руку в синяках.

Элис зажмурилась, но все равно у нее перед глазами возник образ нагого тела матери, всего в синяках, когда она выходила из моря.

– Ты в порядке, Элис?

Она пожала плечами. Огги пошел в сад матери и стал собирать опавшие лепестки и листья. Когда охапка больше не умещалась в руках, он принес ее к Элис и разбросал на земле вокруг нее. Он сновал туда-сюда между розовым садом и Элис, пока не выложил полный круг. Тогда он запрыгнул внутрь и сел.

– Когда папа умер, я сделал так, чтобы почувствовать себя лучше. – Огги обхватил руками колени. – Я сказал себе, что все внутри этого круга защищено от печали. Я делал этот круг таким большим или маленьким, как мне хотелось. Однажды, когда мама никак не могла перестать плакать, я сделал кольцо вокруг всего дома. Правда, на это у меня ушли все лепестки, какие были у нее в саду, и она отреагировала не так, как я ожидал.

Желтые бабочки порхали над розами. Глядя на их крылышки, на эти крошечные лимонные огоньки, Элис вспомнила, как летом они кружили над морем, грелись на ветвях казуарины, а ночью стучали в окно ее спальни.

– В шахте, где работал отец, произошел обвал. Какое-то время мама сидела на веранде каждый день и ждала, что он вернется домой. Всегда с розой в руках.

Совсем как королева, которая ждала возвращения возлюбленного так долго, что превратилась в орхидею. Элис обхватила себя руками, растирая предплечья, чтобы унять дрожь.

– Ты замерзла? – спросил он.

Она покачала головой. Они оба сидели и смотрели на реку.

– Поэтому я собираю цветы и ночью оставляю их в твоих ботинках, – сказал тихо Огги.

Элис спрятала лицо в волосах.

– Я знаю, каково это – быть грустным и одиноким. – Огги повертел лепесток розы в руках. – Предполагалось, что мы пробудем здесь лишь некоторое время, пока папа не скопит достаточно денег, чтобы переехать. Но он умер, и нам пришлось остаться. У мамы нет документов, чтобы предпринять что-либо другое.

Элис наклонила голову набок.

– Мы не австралийцы. Я имею в виду, мама родилась не здесь. Так что официально нам нельзя здесь находиться. Если мы попытаемся уехать из города или куда-то переехать, мама говорит, нас могут арестовать и разлучить; ее могут отослать домой и никогда больше не разрешат въехать в страну. А мама этого не хочет, потому что это папина страна – была папина страна. Вот почему мы сами по себе и мама нигде подолгу не работает, а мне нельзя заводить друзей в школе. К тому же никто и не хочет со мной дружить. Они называют маму ведьмой. Так же, как и всех женщин в Торнфилде.

Глаза Элис расширились.

– Нет-нет, не волнуйся, – заверил он. – Это неправда.

Она облегченно выдохнула.

Огги поднял камень с земли.

– Мама мечтает когда-нибудь вернуться в Болгарию, и именно это я и собираюсь сделать, когда вырасту, – заработать достаточно денег, чтобы отвезти ее домой, в Долину роз.

Элис поднесла лепесток к носу. Аромат напомнил ей ее сны об огне.

– Там я и родился, говорит мама. В Долине роз, в Болгарии. Это даже не место. Мама говорит, что это, скорее, ощущение. В общем, я точно не знаю, что это значит. Знаю только, что там похоронены короли, а розы вырастают такими душистыми, потому что в земле вместе с их костями захоронено много золота.

Элис приподняла бровь.

– Ну ладно, последнее, про золото и кости, я выдумал. Но разве это было бы не здорово? Если бы останки королей и сокровища были захоронены в земле этих волшебных розовых долин?

Они услышали приближение шагов.

– Пора ехать, горошинка, – позвала Кэнди.

Элис и Огги вышли из круга розовых лепестков и пошли за Кэнди к дому, где их ждала Боряна.

– Вот, Элис. Небольшой приветственный подарок, – Боряна протянула ей стеклянный горшочек, накрытый кусочком ткани и перевязанный лентой.

Внутри блестел джем розового цвета.

– Он сделан из роз, – сказала она, – и творит с тостом чудеса.

– Пока, Элис! – прокричал Огги. – Увидимся завтра в школе.

Завтра. Элис помахала ему в ответ, когда Кэнди направила машину к Главной улице. Она увидит его завтра.

Когда они ехали к дому, она прикоснулась кончиками пальцев к своим горящим щекам. Ей представилось, что из ее лица выпрыгивают солнечные зайчики.

12 Акация Бейли

Значение: Рана, которую нужно залечить

Acacia baileyana/Новый Южный Уэльс

Изящное дерево с листьями, напоминающими по форме папоротниковые, и яркими золотисто-желтыми шарообразными шапками цветов. Легко приживается; выносливый многолетник, не требующий большого ухода. Обильно цветет зимой. Цветы обладают сильным сладким запахом. Производит много пыльцы; его часто используют для кормления пчел в производстве меда.

Джун, шаркая, прошла по коридору и включила несколько ламп. Дедушкины часы пробили два часа пополуночи. Когда взойдет солнце, она отправится в большую поездку по цветочным рынкам города. Но до этого еще было несколько часов. Всего один глоток.

Теперь целыми неделями ночи мучительно тянулись, пустые и беспокойные. Кровать Джун придавливало слишком много призраков, сидящих у нее в изножье с цветущими ветками акации в руках. Зима всегда была самым тяжелым временем. Заказы на цветы падали. Старые истории начинали ворочаться под землей, где до того покоились с миром. А этой зимой еще и Элис вернулась домой.

Хотя она все еще не говорила, но улыбаться стала чаще. Что-то в школе пробудило ее, встряхнуло от глубокого паралича горя. Уже несколько недель она не мочилась в постель. Не было новых панических атак. Твиг стала сдержаннее в своей страсти давать советы. У Элис всегда была на коленях открытая книга с засушенным цветком между страницами. Она или была на кухне и в садике пряных трав с Кэнди, помогая ей стряпать новое блюдо, или шлепала где-то поблизости в своих голубых ботиночках, слоняясь за Твиг по мастерской, как тень.

Но как бы Джун ни старалась приглядывать за ней, Элис, несмотря на то что температура воздуха снижалась изо дня в день, все равно умудрялась ускользнуть и иногда возвращалась домой с мокрыми волосами. Джун знала: она нашла реку. И, вероятно, эвкалипт у реки. И все равно Джун не могла заставить себя рассказать Элис истории Торнфилда о женщинах, от которых она происходила. Произнеси она имя Рут, и рассказ мог принять только одно направление: к Уоттл, потом Джун, затем прямо к Клему, Агнес и тому выбору, который сделала Джун.

Она стояла у кухонного стола с откупоренной бутылкой виски и наливала себе еще один стакан. Она устала. Устала нести тяжесть прошлого, вспоминать которое было слишком болезненно. Она устала от цветов, говоривших то, что люди не могли произнести. От разбитого сердца, одиночества и призраков. От непонимания. Когда доходило до рассказа о семье Элис, Джун не могла справиться со страхом, что ей придется нести еще больший груз вины за секреты, которые росли среди цветов Торнфилда. Должен был быть другой способ помочь ребенку выздороветь, кроме как обрушить на нее правду о ее семье, о которой, вопреки тому утру, когда Элис, кажется, узнала лицо бабушки, она не имела представления, в чем Джун была вполне уверена. Ничто не указывало на то, что Элис знала, почему отец увез ее мать из Торнфилда. Элис не знала, что Джун могла передумать, уступить Клему и, возможно, спасти Агнес. Но она позволила сыну уйти, и он забрал мать Элис с собой. Потому что Джун не смирилась с его агрессией. Потому что Агнес любила его больше, чем саму себя.

Она взяла виски с собой в гостиную и пила прямо из горлышка. В тот первый день Элис в Торнфилде, когда она свернулась на руках у Джун и уткнулась лицом ей в шею, Джун почувствовала, как все ее тело наполнилось любовью, о которой она прежде не позволяла себе вспоминать. Она не могла рисковать этим. Она не могла допустить, чтобы Элис думала о ней плохо. День за днем истории оставались нерассказанными. Она продолжала тянуть время. Когда Элис пойдет в школу, я расскажу ей. Когда Элис улыбнется, я расскажу ей. Когда Элис спросит, я расскажу ей. Осторожнее, Джун, – предостерегала ее Твиг, – прошлое имеет занятную способность пускать побеги. Если будешь обращаться с ними неправильно, эти истории выкинут новые семена.

Джун вжалась в спинку кушетки, бутылка виски покачивалась в ее руке, а прошлое сгущалось вокруг нее. Истории Торнфилда никогда не оставляли в покое ее мысли.

Из-за убийства Джейкоба Уайлда Рут повредилась в рассудке. Она произвела на свет его дитя в одиночестве, у реки, и назвала их ребенка в честь акации[14], которая первая зацвела во время засухи. Это все, что осталось от сада Рут, и все, что она могла передать дочери – имя, которое придало бы ей смелости, чтобы выжить и вырасти в доме Уэйда Торнтона в обстановке творимого им насилия. Я была решительно настроена не позволить ему сделать с моим разумом то, что он сделал с маминым. Ее глаза были пустыми, как сброшенная кожа цикады на земле, где раньше росли ее цветы, Джуни, – говорила Уоттл.

Горожане с легкостью закрыли глаза на то, что происходило в Торнфилде, после того как Рут перестала продавать цветы и позволила своему саду засохнуть и умереть. Когда они встречали Уэйда в городе, никто не решался выяснять, верны ли слухи о его жестокости, и никто не замечал Уоттл – девочку, которую, как поговаривали, птицы и те воспитывают больше, чем родная мать. Но это не относилось к Лукасу Харту, который впервые ее увидел еще мальчиком, когда он брел вдоль реки. По тому, как ее кожа отливала зеленью под водой, по листьям и цветам в ее черных волосах он заключил, что перед ним была не иначе как русалка. Хотя он никогда не видел ее ни в школе, ни в магазинах, ни в церкви, она необратимо захватила его воображение. Когда бы он ни пошел к реке, он надеялся увидеть, как она плавает. Его всегда поражало, что ее мускулистые ноги и руки рассекали воду так, словно она сражалась в битве не на жизнь, а на смерть. Со временем оба они выросли. Она стала молодой женщиной, которая вела образ жизни затворницы и редко появлялась в городе, а он уехал, чтобы получить медицинское образование. Но ни городская жизнь, ни учеба не могли отвлечь его: мысли о Уоттл бурлили в его венах, как лихорадка. Он вернулся домой, стал местным врачом общей практики, а по вечерам прогуливался у реки. До него доходили слухи о Уэйде Торнтоне. Однако никто не пытался вмешаться: семейные дела оставались сугубо личной проблемой между мужем и женой. Только вот, всегда хотел добавить Лукас, Рут Стоун никогда не давала согласия быть женой Уэйда Торнтона, а Уэйд Торнтон не был отцом Уоттл Стоун. Каждый вечер, гуляя вдоль реки, Лукас обещал себе подняться по ступеням парадного входа в Торнфилде, постучать в дверь и представиться. Каждый вечер он неминуемо оказывался у границ Торнфилда, где и поворачивал назад. До той ночи, когда он услышал женский крик, за которым последовал единственный выстрел. А потом тишина.

Лукас пробежал от реки по тропе и оказался в засохшем саду Торнфилда, где Уоттл Стоун с ружьем в руках склонилась над телом Уэйда Торнтона, залитым такой темной кровью, что казалось, это чернила.

– Вы ранены? – прокричал Лукас. – Это ваша кровь, Уоттл? Вы ранены?

Уоттл выпрямилась, жесткая и пугающе бледная, ее глаза были темными, как кровь, разлившаяся у ее ног.

– Уоттл! – воскликнул Лукас.

Она медленно покачала головой.

– Не я, – прошептала она, и ружье затряслось в ее руках.

Они посмотрели друг другу в глаза, скрепив этим молчаливый обет.

Новость о смерти Уэйда Торнтона за одну ночь разнеслась по городу, как пожар, разжигая сплетни. Некоторые говорили, что Рут околдовала его и заставила совершить самоубийство. Другие считали, что его убила дочь Рут. Женщин фамилии Стоун и их язык цветов нарекли предвестниками бед; с тех пор как Рут потерпела поражение в попытке развить цветочные поля, на город обрушилось проклятие, забравшее их доходы и надежды. Рыбаки на реке сразу стали вторить, утверждая, что видели ночью, как Рут разговаривала с кем-то на мелководье. Когда они рассказали о косяках муррейской трески, это вызвало новый всплеск негодования. Ривер Кинг[15] не мог быть на пути трески, ходящей севернее; это Рут накликала плохое предзнаменование. О том, что Рут Стоун и ее цветочная ферма когда-то спасли город от засухи, было забыто.

Толки не прекращались до тех пор, пока доктор Лукас Харт не засвидетельствовал публично: он видел, как Уэйд Торнтон шатался со своим ружьем совершенно пьяный и палил, чтобы прочистить дуло, и в конечном итоге застрелился. В полицейском протоколе записали «смерть по неосторожности», и горожане переключились на другие темы. Уоттл Стоун вышла замуж за Лукаса Харта, пронеся по церковному проходу букет акации. Они жили вместе в Торнфилде, Рут жила с ними.

– А потом появилась ты, Джуни, – каждый раз говорила ее мать в этой части истории и смотрела прямо на Джун, глаза ее увлажнялись. – И люди снова стали к нам добры; ты разрушила проклятие Торнфилда.

Сидя рядом с плетеной колыбелькой Джун, Уоттл сдула пыль с записной книжки Рут. Пока Лукас был у себя в клинике, она методично собирала книги из городской библиотеки, читала их вслух, подписывала названия к зарисовкам Рут и составляла списки семян, которые ей нужно было заказать в городе, а Джун тем временем лепетала что-то себе под нос. Уоттл больше дюжины сезонов потратила на то, чтобы возродить ферму матери. Люди начали одобрительно кивать, когда на городских рынках стали появляться букеты. Возвращение счастья, – говорили букеты телопеи, каждый цветок в которых был размером с человеческое сердце. Преданность, – говорила борония – гроздь душистых чашевидных цветков. Корзины быстро пустели. Торнфилдские цветы снова пользовались спросом.

Хотя Уоттл удалось вернуть к жизни любимый сад матери, она не могла изгнать безумие из сознания Рут. Уоттл обожала мать так же, как обожала своего ребенка, и всеми силами пыталась сделать ее счастливой, но Рут все равно каждую ночь ускользала из дома. Уоттл лежала без сна, прислушиваясь к скрипу половиц, пока одним лунным вечером, с Джун в перевязке на груди, не решилась проследовать за матерью к реке. Она смотрела, как Рут опускала цветы на воду, постоянно бормоча что-то.

– Мама. – Уоттл шагнула на песчаный берег в серебристом свете звезд.

Глаза ее матери были светлы и наполнены сиянием.

– С кем ты говоришь, мама?

– С твоим отцом, родная, – просто ответила Рут, – Речным королем.

Пузырьки поднялись на поверхность реки, когда что-то утащило цветок под воду, но что это было, Уоттл не видела. Она повернулась и убежала, назад к мужу и теплой постели.

Рут умерла во сне, когда Джун было только три годика. Уоттл нашла ее утром, волосы Рут были мокрыми от речной воды, в них запутались листья эвкалипта и ванильные лилии.

Она завещала все Уоттл. От своей дочери Рут требовала лишь одного: убедиться, что Торнфилд никогда не попадет в руки человека недостойного. И этот завет хранился из поколения в поколение. И он же стал причиной гнева Клема Харта, так никогда и не простившего мать.

Будь внимательна, Джуни, – звенел в ее сознании голос матери, – это дары Рут. Благодаря им мы выжили.

Джун глубоко вздохнула, увидев в небе первый всполох дня. Пошатываясь, она поднялась с кушетки и заковыляла в спальню, на донышке бутылки плескались остатки виски.

* * *

В первый день зимних каникул Элис стояла у окна и глядела на белую как мел дорожку, бежавшую через кусты к реке. Они с Огги должны были встретиться там на следующий день, как только проснутся, чтобы отметить ее десятый день рождения. Огги был лучшим другом Элис за всю ее жизнь. Она рассудила, что такое заявление вполне справедливо, потому что Тоби был собакой, Кэнди была намного старше ее, Гарри тоже был собакой, а книга не была человеком.

Она оторвалась от окна и вернулась к домашней работе, разложенной на полу. Гарри завилял хвостом, когда она села рядом. На каникулы им дали задание: написать обзор на любимую книгу и объяснить, почему она была любимой. Хотя остальные дети стенали, Элис заерзала от радости, когда мистер Чандлер раздал бумаги с заданием. Она сразу знала, какую книгу выберет: истории о шелки, которые Салли для нее подобрала, книгу, которую Джун прислала ей в больницу еще до того, как они встретились.

Элис подошла к книжным полкам и стала водить пальцем по переплетам, пока не нашла книгу о шелки. Когда она доставала ее с полки, за ней на пол упала другая книга. Элис подняла ее: матерчатая обложка с позолоченной надписью и выцветшей иллюстрацией на обложке. Это была история о девочке с ее именем, упавшей в волшебную страну.

Элис раскрыла книгу. Когда она прочла посвящение, то вся похолодела.

– Эй, горошинка, я принесла тебе какао. – Кэнди появилась в дверях с дымящейся кружкой. – Элис, что такое?

Она поставила чашку.

– Дай-ка я взгляну. – Кэнди вынула книгу из рук Элис.

Элис наблюдала, как Кэнди читает посвящение.

– О, – выдохнула она.

Гнев заставил Элис действовать. Она вытолкала Кэнди из комнаты, захлопнув за ней дверь. Гарри с лаем подскочил к Элис. Она распахнула дверь и вышвырнула его тоже.

Она не выходила весь оставшийся день. Кэнди принесла ей жаркое на ужин, но она к нему не притронулась. Предприняв безуспешную попытку поговорить с ней через закрытую дверь, Твиг сдалась и ушла на заднюю веранду курить и пускать колечки.

Солнце уже зашло, когда на подъездной дороге запрыгали фары грузовика Джун. Элис сидела на кровати, сжимая в руках книгу. Внизу открылась дверь. Ключи Джун звякнули о стеклянное блюдо на столе в прихожей. Усталые шаги проследовали по коридору в кухню. Кран на кухне с присвистом открылся, а потом закрылся. Звякнули браслеты. Пузырчатое журчание чайника на плите, затем свист и вздох воды, струящейся в чашку с чайным пакетиком. Постукивание ложечки о край чашки из китайского фарфора. Миг тишины, прежде чем утомленные шаги Джун раздались в коридоре, направляясь к лестнице.

– Джун.

– Подожди, Твиг.

– Джун, я…

– Твиг, подожди.

Ее шаги на лестнице. Вверх, вверх. Стук в дверь комнаты Элис.

– Эй, Элис. – Джун открыла дверь.

Вместе с ней с лаем влетел Гарри. Элис не подняла глаз. Вместо этого она с силой ударила ногами о каркас кровати.

– Как прошел день? – Джун вошла в комнату Элис, одна рука в кармане, в другой – чашка чая.

Она перешагнула через разложенное на полу домашнее задание и подошла к книжным полкам. Элис смотрела на ботинки Джун. Когда Джун обернулась, чтобы взглянуть на Элис, она встала как вкопанная.

Элис держала в руках книгу, раскрытую на странице с посвящением, где имя ее матери было написано снова и снова, и каждая буква «а» была превращена в сердечко.

Агнес Харт. Миссис А. Харт. Мистер и Миссис К. & А. Харт. Миссис Харт. Миссис Агнес Харт.

А внизу текст, написанный рукой ее отца.

Дорогая Агнес,

я нашел эту книгу в городе и подумал о тебе. Я знаю, что это единственная вещь, которая была у тебя при себе, когда ты появилась в Торнфилде, и надеюсь, ты не откажешься принять второй ее экземпляр – от меня.

Я не читал эту историю до того, как купил тебе. Но теперь прочел, и она напомнила мне тебя. Когда я с тобой, мне кажется, я падаю, но ощущения от этого чудесные. Я словно в лабиринте, из которого я не хочу выбираться. Ты – самое волшебное и загадочное, что когда-либо случалось со мной, Агнес. Ты прекраснее любого цветка, растущего в Торнфилде. Наверное, поэтому мама так тебя любит. Мне кажется, ты для нее как дочь, которой у нее никогда не было.

Я только еще хотел поблагодарить тебя за то, что рассказала мне все эти истории о море. Я никогда не видел океана, но, когда ты смотришь на меня, мне кажется, я вижу то, что ты описывала – дикое и прекрасное. Может быть, однажды мы отправимся к нему. Может быть, однажды мы вместе будем купаться в море.

С любовью, Клем Харт

Джун с усилием потерла лоб. Гарри громко дышал, его хвост беспокойно ходил туда-сюда.

– Элис, – начала она.

Элис смотрела перед собой невидящим взглядом, как когда она была в больнице и видела огненных змей, обвивающих ее тело, превращающих ее в нечто, чего она не узнавала. Она встала с кровати. Закинула руку назад. И изо всех сил швырнула книгу в Джун. Углом книга задела ее лицо и упала на пол, корешок хрустнул, приземлившись.

Джун едва попыталась уклониться. На ее скуле расцвел гневный синяк. Элис вперила взгляд в бабушку. Почему Джун не реагировала? Почему не разозлилась? Почему не дала сдачи? Зрение Элис помутилось. Она потянула себя за волосы, силясь закричать. Когда ее мама была в Торнфилде? Почему никто не сказал, что ее мама была здесь? Почему никто не сказал, что здесь ее родители познакомились? Чего еще она не знала? Почему они скрывали это от нее? Почему ее родители уехали отсюда? Голова Элис раскалывалась.

Джун приблизилась, но Элис стала лягаться. Гарри ворчал, топчась рядом. Элис не обращала на него внимания. От этого он ее защитить не мог.

– О, Элис, прости. Я знаю, как тебе больно. Я знаю. Прости.

Чем больше Джун пыталась утешить ее, тем сильнее Элис злилась. Она отбивалась руками и ногами и царапала руки Джун. Она сражалась что было сил, противясь сильному телу Джун, своей жизни в Торнфилде, удаленности от океана. Она сражалась против травли в школе и против издевок над ней и Огги. Она брыкалась и кричала, выражая свой протест тому, что людям приходится умирать. Она билась против того, что нуждалась в помощи Гарри, что ощущала привкус печали в стряпне Кэнди и слышала слезы в смехе Твиг.

Единственное, чего хотела Элис, – это вырваться и убежать вниз по реке, прыгнуть в воду и уплыть далеко-далеко, назад к берегу океана. Домой к маме. К теплому дыханию Тоби на ее щеке. К ее столу. Туда, где ей было место.

Выбившись из сил, она расплакалась. Как бы она хотела никогда не приезжать в Торнфилд, где все было не тем, чем казалось. Как бы она хотела никогда не входить в сарай отца.

13 Медные чашечки

Значение: Я сдаюсь

Pileanthus vernicosus / Западная Австралия

Стройный древовидный куст, растущий на прибрежных пустошах, песчаных дюнах и равнинах. Его изумительные цветы бывают окрашены в цвета от красного до оранжевого и желтого. Весной на тонких веточках, густо покрытых мелкими жесткими листьями, распускаются бутоны. Набухающие цветочные почки покрыты блестящим маслянистым соком.

Из всех возможных вариантов того, как Элис могла бы узнать о жизни ее родителей в Торнфилде, этот Джун ожидала менее всего: они рассказали ей сами. Но вот перед ней фразы, которые каждый из них оставил своей рукой: тут Агнес тренируется писать свою будущую фамилию, там Клем рассказывает о том, чему суждено произойти. До приезда Элис Джун думала, что упаковала все свидетельства об Агнес и Клеме в коробки, которые она увезла в город и хранила в арендованном складском сарае. Ей не пришло в голову обшарить книжные полки в звонарне.

Когда Элис совсем обессилела, Джун отнесла ее вниз в ванную, где уже ждала Твиг с горячей ванной. Джун старалась не смотреть Твиг в глаза. Она ни за что не произнесла бы этого вслух – это было не в стиле Твиг, – но Джун все равно слышала: У прошлого есть занятная способность пускать побеги.

Джун поспешно проскользнула мимо кухни, где Кэнди подогревала на плите молоко для Элис, и прошла прямо в свою спальню. Она плотно закрыла за собой дверь. Шкатулка из орешника стояла на кровати, где она ее и оставила. Она осторожно окинула ее взглядом.

В то утро, когда у Элис случилась паническая атака и Джун умчалась на своем грузовике, она действительно доехала до школы и записала туда Элис. Но большую часть времени она провела в складском сарае, утешаясь воспоминаниями и реликвиями прошлого. А когда она оттуда вышла, чтобы ехать домой, она прихватила с собой ореховую шкатулку, объясняя себе этот поступок тем, что ее содержимое еще понадобится, когда у Элис будет день рождения.

Она сидела над шкатулкой и разглядывала тонкую резьбу по дереву, думая о том, сколько часов, должно быть, Клем потратил на эту работу. После стола, который он вырезал для Агнес и который теперь стоял в звонарне у Элис, это была работа, которой Клем гордился больше всего. Он умело обращался с семенами и цветами, но по-настоящему незаурядный талант он проявлял, когда вырезал сны из поваленных деревьев. Он закончил шкатулку незадолго до того, как ему исполнилось восемнадцать; тогда, будучи еще мальчишкой, он думал, что сможет выстругать свою душу из древесины орешника и стать мужчиной.

По боковине крышки с одной стороны шли изображения Рут. На одном она была с полными пригоршнями семян, а у ее ног росли цветы. На другом – она в профиль с большим животом. А на последнем она уже была гораздо старше, спина ее ссутулилась, а морщинистое лицо выражало умиротворение, она сидела у реки с цветами в руках, а на отмели перед ней виднелась тень гигантской трески. На другом боку крышки была изображена Уоттл с малышкой Джун на руках и короной из цветов на голове, за ними виднелся дом и расстилались поля цветов. В центре шкатулки Клем вырезал себя с безликим мужчиной за спиной. С одной стороны от Клема стояла Джун, широко улыбаясь, вся на виду. С другой стороны приближалась девочка, неся веточки акации.

Так Клем видел себя – центром истории Торнфилда. Вот почему, напомнила себе Джун, он сделал то, что сделал: покинул ферму вместе с Агнес, услышав разговор Джун с Агнес о том, что не ему достанется Торнфилд. По сути, ее сын слышал, как мать говорит девушке, которую он любил, что считает его недостойным.

Джун потянулась за своей фляжкой и сделала большой глоток. А потом еще один, и еще. Ее голова перестала трястись.

Глядя на лицо Агнес, вырезанное рукой ее сына, Джун вынуждена была признать, насколько на нее была похожа Элис. Те же большие глаза и лучезарная улыбка. Тот же легкий шаг. То же большое сердце. Отдать Элис что-нибудь из вещей ее матери было меньшим, что Джун могла для нее сделать. Она подняла латунную защелку и открыла крышку. Воспоминания наводнили ее чувства, прежде чем она смогла остановить их. Подслащенный медом запах зим у реки. Горечь тайн.

Джун было восемнадцать, когда она стояла возле матери, готовившейся развеять прах отца вокруг дерева акации. Потом, когда горожане собрались в их доме, чтобы поделиться друг с другом рассказами о детях, которые родились у него на руках, и жизнях, которые он спас, Джун ускользнула к реке. Она не часто бегала по известняковой тропе с тех пор, как ребенком впервые услышала истории о том, что это приносило беды женщинам из ее семьи. Джун жаждала отыскать в вещах порядок, и ее пугало, что любовь может быть такой дикой и несправедливой; у нее вызывал ненависть один вид эвкалипта, на котором ее мать и бабушка оставили свои имена, несущие на себе благословение и проклятие, которыми их одарила любовь. Однако в тот день тело Джун жгло от горя, и стремление к воде влекло ее через кустарники.

Когда она достигла реки – лицо в слезах, черные чулки изодраны – в воде цвета зеленого чая она увидела юношу, который плавал нагим в реке и смотрел в небо.

Джун быстро вытерла слезы и собралась.

– Это частная собственность, – сообщила она самым высокомерным тоном, на какой была способна.

Его спокойное выражение лица было обезоруживающим. Как если бы он ждал ее. У него были темные волосы и бледные глаза. Подбородок покрывала щетина.

– Залезай, – сказал он, его взгляд задержался на ее черной одежде, – здесь боли нет.

Она старалась не обращать на него внимания. Но глядя, как он смотрит на нее, она почувствовала жар на своей коже; каким облегчением было ощущать что-то иное, кроме смерти и горя, это чувство было слаще, чем мед из отцовских ульев.

Джун стала расстегивать платье; сначала медленно, потом неистово, пока не сбросила с себя темные траурные одежды и не окунула свое бледное тело в воду. Она погрузилась до самого дна, выпуская из легких воздух на поверхность. Песок и камешки забились между пальцами ног. Речная вода заполнила ее уши, и нос, и глаза.

Он был прав. Там не было боли.

Когда легкие стало давить, она выпрыгнула на поверхность, глотая воздух. Он сохранял дистанцию, глядя на нее через гладь зеленой воды. Прежде чем она поняла, что делает, Джун поплыла прямо к нему.

Позже в тот день они лежали, сцепившись, на берегу реки возле небольшого костра в песчаной ямке. Ее тело ныло от боли и наслаждения. В старших классах ей уже случалось обжиматься с парнями в кустах, но в тот раз она впервые полностью разделила себя с мужчиной. Она провела пальцем по крапчатому красному шраму у него на груди. Другой был зеркально расположен на спине. Джун поцеловала оба, с той и другой стороны тела, ощутив вкус речной воды на его коже.

– Где ты живешь? – спросила она.

Он высвободился из ее объятий.

– Повсюду, – сказал он, натягивая ботинки.

Она наблюдала за ним, и осознание падало ей в душу, как тонущий камень. Он собирался уйти.

Она сгребла к себе свою одежду.

– Мы еще увидимся?

– Каждую зиму, – ответил он, – когда зацветет акация.

Джун отдалась любви, словно это была река – ровная, постоянная и честная. Она говорила себе, что это совсем не похоже ни на несчастную любовную историю ее бабушки Рут с Речным королем, ни на спокойный союз ее матери и отца. Джун представлялось, что она держит все под контролем; она не отдаст своего сердца мужчине, и ей не придется вырезать свое имя на дереве, которое станет свидетелем ее боли. Ее любовь не станет неоконченной историей. Он вернется. Когда зацветет акация. А акация всякий раз зацветает.

Месяцы, последовавшие за смертью ее отца, были медленными, пыльными и тягостными. Уоттл Харт не поднималась с постели. В доме пахло гниющими цветами. Джун вернулась на ферму и целыми долгими днями ухаживала за цветочными полями и развозила заказы по близлежащим городам. В ночь, когда она приготовила еду, к которой Уоттл едва притронулась, Джун заперлась в мастерской, где стала учиться изготавливать цветы в смоле для украшений. С тех пор она оставалась там, пока зрение не затуманивалось. Иногда она засыпала прямо за столом и просыпалась с хрустом в шее и с лепестками, прилипшими к щеке. Она бежала, как могла, от вида страданий матери; ей нестерпимо было смотреть на разрушения, которые оставила за собой любовь.

Когда наступил май, внимание Джун обострилось; при первых признаках того, что бутоны на акации готовы вот-вот распуститься, она побежала к реке. Она задержала дыхание на бегу. Я выдохну, когда увижу его. Я выдохну, когда увижу его.

День за днем она возвращалась ни с чем. Близился конец зимы. С акации стал облетать цвет. Одежда висела на Джун, кости на ключице и бедрах стали выпирать, под глазами появились фиолетовые полукружья. Пока кожа ее приобретала лихорадочную бледность, а на пальцах засыхала грязь, поля утопали в цвету. Одним полднем на исходе августа она брела по лугу у реки, там горел небольшой костерок, а над ним кипел котелок с чаем. Он посмотрел на нее, и взгляд его бледных глаз пронзил ее насквозь.

– Где ты пропадал? – спросила она.

Он отвел взгляд.

– Теперь-то я здесь, – сказал он.

Под правым глазом у него был новый шрам, синий, с зазубринками.

Джун упала в его объятия, кутаясь в его руки, чувствуя через фланелевую рубашку биение его сердца напротив своего.

Она не возвращалась домой три дня.

Они жили в палатке у реки, ели консервированный горошек и свиную тушенку с подливкой, занимались любовью у костра и плели венки из маргариток на солнце. Он не сказал ей, где был. Она не сказала ему, как сильно нуждалась в том, чтобы он остался.

Через несколько месяцев в газетах стали появляться заметки о серии ограблений банков далеко в городе. В них выдвигалось предположение, что грабителями были ветераны, вернувшиеся с войны. Они призывали жителей городов в аграрной местности сохранять бдительность. Преступники вооружены, опасны и ищут, где им укрыться.

Всю весну, лето и осень Торнфилд утопал в цвету благодаря безустанной работе Джун. Она была так занята, превращая свои терзания в цветы, что не заметила, как ослабла ее мать, пока Уоттл не превратилась лишь в эхо той женщины, которой она когда-то была.

– Будь внимательна, Джуни, – были последние слова Уоттл, ее наставление для дочери. – Это дары Рут. Так мы выжили.

Пока внимание Джун было сосредоточено на другом, болезнь съедала то, что оставалось от сердца ее матери. К похоронам Джун срезала все цветы с акаций в Торнфилде.

Их третья зима вместе у реки была практически безмолвной. Он не спрашивал ее, почему она плачет. Она не спрашивала его, откуда у него шрамы на костяшках пальцев. Как и он, она не хотела слышать ответов.

К наступлению весны Джун знала, что беременна. Ветреным осенним днем она в одиночестве произвела на свет сына и дала ему имя Клематис – яркая, неудержимая звезда. Когда акация снова зацвела, Джун знала, еще до того, как достигла лужайки у реки со спеленатым ребенком на руках, что его там не окажется. Так же как знала, что он никогда больше не вернется.

На ферме, обездоленная, одинокая и с новорожденным ребенком на руках, Джун проводила ночи, изливая на подушку вместе со слезами вину и страх, боясь, что ее пренебрежение убило мать, боясь, что сын унаследует бессердечность отца. Каждая ночь была похожа на предыдущую, пока одним теплым днем неожиданная дружба не пришла к ней по подъездной дорожке.

Джун рылась в шкатулке из орешника, пока не нашла их: пучок засушенных хрупких маргариток. Она спрятала их между ладонями, перекатывая из стороны в сторону.

Было ясное весеннее утро, когда Тамара Норт пришла в Торнфилд с одной маленькой сумкой и горшком цветущих маргариток «Твигги Дейзи», которые потом пустили корни и в ее имени. На стук у входной двери Джун вышла, неумытая и воняющая молоком, с Клемом, кричащим у нее на руках, а за спиной у нее раскидывалась ферма умирающих цветов. Она сразу предложила Тамаре работу. Сама не зная, для чего именно: чтобы та стала то ли помощником на ферме, то ли другом – Джун нуждалась и в том, и в другом. Тамара поставила на землю свою сумку и горшок с цветами и взяла Клема из рук Джун.

– Нужно опустить буянящего ребенка в воду, – сказала она, – вода их утихомиривает.

Тамара уверенно прошла в ванную, словно она точно знала, куда идти и что делать. Джун осталась стоять в коридоре, сбитая с толку шумом набиравшейся в ванной воды, успокаивающим пением Тамары и затихающими воплями Клема.

В первую ночь, которую Тамара провела в Торнфилде, уложив Клема спать и удалившись в свою новую спальню, Джун отщипнула несколько маргариток с кустиков в горшке. Она повесила небольшой пучок цветами вниз сушиться у окна, а несколько соцветий положила между страницами Словаря Торнфилда с новой записью возле них.

Твигги Дейзи. Твое присутствие унимает мою боль.

Тамара стала откликаться на Твиг и с тех пор унимала боль, которой терзалась Джун. Даже когда Джун ее не слушала.

Она убрала засушенные цветы обратно в шкатулку. Пробежала пальцами по завиткам узора. Это было последним подарком от Клема до того, как он узнал, что Торнфилд никогда не будет его. До того, как горячность, которая закипала у него под кожей с младенчества, не прорвалась наружу необратимо. Я хотел бы, чтобы это тебя я никогда не знал и рос вместо этого с отцом! – прокричал он Джун, а затем забрал Агнес и уехал прочь на своем грузовике. Его грубый голос и бледное лицо – этот образ до сих пор был жив в ее воспоминаниях, как и пустота в глазах Агнес за стеклом со стороны пассажирского места.

Мужество Джун подводило ее каждый раз, как она задумывалась, не выбрал ли ее сын древесину орешника намеренно, хотя вряд ли он мог знать, что ее значение годами не будет давать ей покоя: примирение. Прежде чем дать всхлипу сорваться с губ, Джун поспешно стала рыться в шкатулке, пока не нашла то, что ей нужно было для подарка Элис на день рождения.

Она захлопнула крышку и дрожащей рукой потянулась к фляжке. После нескольких больших глотков она вышла из комнаты и прошла через дом, затем на улицу и дальше через участок в мастерскую.

Еще долго после того, как все легли спать, Джун работала за своим столом, под лампой, которая освещала ее ювелирную работу, пока глаза не начало жечь, а во фляжке ничего не осталось. Когда письмо к Элис было дописано, а подарок готов и завернут, Джун выключила лампу. Она вышла из мастерской, пробралась, пошатываясь, по дому и поднялась в спальню Элис.

* * *

Элис ворочалась во сне. Она села. В тусклом лунном свете, падавшем из окна, она увидела возле своего стола Джун, но, не в силах держать глаза открытыми, откинулась обратно на подушку и погрузилась в сон. Когда она проснулась, было уже светло. Ее десятый день рождения. Вспомнив о своем ночном видении, она выскочила из кровати. На столе лежали подарок и письмо.

Она разорвала обертку, открыла оказавшуюся внутри коробочку и ахнула. Это был крупный серебряный медальон на серебряной же цепочке. В крышечку медальона была заключена гроздь алых лепестков, запечатанных в смоле. Элис поддела ногтем замочек. Медальон раскрылся. Из-за тонкого стеклышка на нее глядела черно-белая фотография ее матери. Горячие слезы заструились по щекам Элис. Она надела медальон и взяла письмо.

Дорогая Элис,

порой просто трудно сказать некоторые вещи. Я знаю, что ты это понимаешь лучше, чем многие.

Когда я была примерно твоего возраста, я начала учиться языку цветов у моей мамы, твоей прабабушки, которая в свою очередь узнала о нем от ее мамы. В нем используются цветы, которые растут в наших краях, в нашем доме. Они помогают нам сказать то, что иногда не могут выразить слова.

Мне разбивает сердце то, что я не могу восполнить все отнятое у тебя. Так же, как ты потеряла голос, я как будто тоже немею, когда речь заходит о твоих маме и папе. И это неправильно, я понимаю. Я знаю, что тебе нужны ответы. Я думаю об этом, пока мы с тобой пытаемся найти общий язык, и знаю, что ты тоже думаешь. Когда я обрету недостающую часть моего голоса, пожалуйста, знай, что я отвечу на все твои вопросы. Я обещаю. Может быть, мы обретем наши голоса вместе.

Я твоя бабушка. Я очень любила твоих родителей. И я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Мы теперь семья друг для друга. И так будет всегда. Это же касается Твиг и Кэнди.

Это единственное фото твоей матери, которое у меня есть. Оно теперь твое. Для этого медальона я использовала высушенные лепестки пустынного горошка. Для женщин в твоей семье он означает мужество. Имей мужество, не сдавайся.

Торнфилд был домом для твоей мамы, для твоей бабушки, прабабушки и прапрабабушки. Теперь он может стать и твоим домом. Он откроет тебе свои истории, так же как открывается этот медальон, – если только ты позволишь.

Твоя любящая бабушка Джун

Элис сложила письмо и разгладила пальцем загиб. Она запихнула его в карман и задержала открытый медальон на ладони, жадно вглядываясь в лицо матери на фотографии. Может быть, Джун была права: некоторые вещи сказать слишком тяжело. Некоторые вещи сложно запомнить. А некоторые просто тяжело было знать. Но Джун пообещала: если Элис найдет свой голос, Джун найдет ответы.

Элис натянула свои голубые ботиночки и выскочила из дома прямо в прохладное лиловое утро.

* * *

Внизу, в кабинете Твиг прижимала к уху телефон, хотя разговор уже закончился. Ее сердце барабанило в груди изо всех сил. Это было так легко: номер государственного департамента по делам усыновления был в справочнике. Она просто подняла трубку, набрала номер, сказала, что ее имя Джун Харт и что она хотела бы зарегистрировать запрос на установление опеки над ее внуком. Она оставила свой почтовый адрес, на имя Тамары Норт, управляющей фермой Торнфилд, и ей сказали, что все необходимые формы прибудут в течение семи-десяти рабочих дней. Это заняло не более пяти минут. А потом на другом конце линии повесили трубку. И Твиг просто осталась сидеть, слушая гудки. Это был звук судьбы, приведенной в движение, звук, который ей так и не удалось услышать, когда она пыталась разыскать своих собственных детей. Существование Нины и Джонни не было зафиксировано на бумаге. Но Твиг каждый год отмечала их дни рождения посадкой нового саженца. В Торнфилде росло уже около шестидесяти таких цветов и деревьев.

Снаружи солнце лило свет на Цветы, которые срезали цветущие ветви с акации и собирали их в букеты. Одна из них пела старинный псалом. Твиг захотелось подпеть тихонечко, но она не стала. Она перестала ходить в церковь много лет назад.

Из спальни Джун не доносилось ни звука. Твиг знала, что та не ложилась до утра, стараясь исправить ошибки лучшим из известных ей способов – при помощи цветов. Но вина – странное семечко: чем глубже его закапываешь, тем упорнее оно стремится прорасти. Если Джун не расскажет Элис о ребенке, Твиг готова сделать это за нее. А это значит, что ей нужна информация.

Когда она наклонилась, чтобы положить трубку на рычаг, что-то сверкнуло в лучах солнца снаружи. Твиг прищурилась, следуя взглядом за вспышкой. Солнце отражалось от нового ожерелья Элис, когда она пробиралась на цыпочках мимо Цветов, чтобы убежать в заросли кустарников. Твиг знала, с кем Элис собиралась встретиться у реки. И у нее не было никаких причин этому препятствовать. Этот ребенок нуждался во всяком утешении и успокоении, какое можно было получить.

* * *

Элис бежала стремглав через цветочные поля. Мертвая зимняя трава хрустела у нее под ногами, а холодный ветер обжигал легкие. На краю фермы деревья акации, овеянные сладким ароматом, горели желтым. Цветы уже вышли на поля и работали; Элис смогла ускользнуть от их взглядов, свернув с цветочных посадок на тропинку в кустах. Она бежала в такт медальону, прыгавшему у нее на груди.

Имей-мужество-будь-смелой. Имей-мужество-будь-смелой.

Когда Элис была уже у реки, она остановилась и перевела дыхание, наблюдая за тем, как зеленые воды струились между камней и корней деревьев. Она постояла так некоторое время, вспоминая море. Оно было так далеко, словно никогда по-настоящему и не существовало, почти как ее сны. Ей была ненавистна мысль о том, что ее жизнь у моря и все, что она любила, навсегда останется лишь огнем, с которым она борется во сне. Что Тоби, кладущий лапу ей на ногу, когда она читает ему вслух, хотя он и не слышит, был теперь лишь отблеском пламени ее снов. И что мать, бредущая по саду, с босыми ногами и нежными руками – уже не более чем облачко дыма. Приходила ли ее мать к этой реке? Стояла ли она там же, где Элис, наблюдая, как вода струится между камней и корней? Было ли ее имя одним из тех, что оказались соскобленными со ствола эвкалипта у реки? Она почти ощущала прикосновение к коже матери, тепло ее рук.

Элис вытащила письмо Джун из кармана и развернула его: Когда я обрету недостающую часть моего голоса, пожалуйста, знай, что я отвечу на все твои вопросы. Я обещаю. Может быть, мы обретем наши голоса вместе.

Она снова сложила его и убрала обратно в карман. На лбу у нее выступил пот, когда ее воспоминания обратились к отцу. Она помнила, как он выходит из сарая, а руки его трясутся под тяжестью ее нового стола, его глаза полны надежды. Как быстро они темнели. Она помнила, как он разметал все на своем пути, идя по дому, как отбросил тело матери, которое ударилось о стену, а потом накинулся на Элис.

Зажмурившись, Элис стиснула руки в кулаки, прижала их к бокам, глубоко вздохнула и закричала. Это было так хорошо, что она закричала снова, воображая, что ее голос может слиться с рекой и добежать до моря, а там и до кромки океана, возвращая своим звуком маму, нерожденного ребенка и Тоби домой. Через любые расстояния – домой, где они возникнут из ее огненных снов и будут оберегать друг друга.

Когда горло начало болеть, Элис замолчала. Она разделась и стряхнула с ног ботинки. Боясь повредить свой медальон с пустынным горошком, она расстегнула его и спрятала в одежде. Темно-зеленая вода проносилась мимо. Элис окунула в нее палец ноги, поежилась от холода. Немного поколебалась, пока не почувствовала себя достаточно смелой. На счет три. Она бросилась в речку. Вода была такой ледяной, что у нее перехватило дыхание, и она вынырнула на поверхность, где стала откашливаться лепестками розы огненного цвета. Она озадаченно посмотрела вниз. Еще один лепесток пристал к ее покрытой мурашками коже. А потом еще один, и еще. Она посмотрела вверх по течению. Огги стоял на коленях возле реки, сплавляя по воде мятые лепестки. Рядом с ним на берегу лежали толстое полотенце и рюкзак. Она ударила по воде, отправляя к нему вместе с улыбкой веер брызг.

– Привет, Элис.

Она помахала ему, цепляясь за камни.

– Вот, – он поднялся на ноги и протянул ей полотенце, отвернувшись, – я предчувствовал, что ты сегодня будешь купаться, несмотря на холод.

Дрожа, она взяла полотенце и завернулась в него.

– С днем рождения, – сказал он.

От его сияющей улыбки ей стало теплее. Вместе они пошли туда, где она оставила ботинки и одежду. Он сел и принялся распаковывать свой рюкзак.

– Ты знала, что в Болгарии ты дважды за год отмечаешь твой день? Первый раз в день рождения, второй раз – на именины. Тогда празднуют все, кого зовут так же, как тебя. Я, правда, не знаю, есть ли день, когда именинницами бывают все Элис. В любом случае по традиции люди приходят праздновать без приглашения, а именинник угощает их едой и напитками. – Элис нахмурилась. – Но мне эта идея никогда особенно не нравилась, так что я сам принес угощения для тебя.

На этот раз Элис просияла. Она села рядом с ним. Огги достал из-за спины сверток из ткани в розочку, каждый угол которой был завязан узлом. Жестом он предложил Элис развязать их.

Ткань упала, а под ней оказался горшочек с джемом огненного цвета и плоский квадратный подарок в обертке. Она улыбнулась. Огги достал из рюкзака коробочку с хлебом, намазанным сливочным маслом, хлебный нож и маленькую побитую фляжку.

– Спорим, ты не знала, что в Болгарии твой день рождения приходится на сезон сбора роз. Он длится с мая по июнь, когда Долина роз усыпана розами всевозможных оттенков. Их срезают одну за другой, складывают в плетеные ивовые корзины и отправляют в дистилляционный цех. Там их превращают в то, чем им предстоит быть дальше: джем, масло, мыло, духи.

Элис повертела в руках баночку с джемом. Он мерцал в холодном свете. Огги открутил крышку фляги и использовал ее в качестве чашки.

– Вот что мы пьем, когда празднуем, – Огги налил из фляжки что-то прозрачное, – это называется ракия.

Он передал ей фляжку и поднял крышечку для тоста.

– Мы говорим: «Наздраве».

Элис кивнула. Вслед за его крышечкой она поднесла фляжку к губам, отхлебнула и проглотила. Они оба закашлялись и сплюнули. Элис снова сплюнула и несколько раз вытерла язык полотенцем.

– Штука жесткая, я знаю, но взрослым нравится, – прохрипел Огги.

Элис скривила лицо, демонстрируя свое отвращение, и пихнула фляжку обратно ему. Он закрутил крышку, смеясь.

– Открывай подарок.

Сначала она разорвала обертку с краешка, а потом с нетерпением сорвала коричневую бумагу с книги. У нее были потрепанный корешок и пожелтевшие страницы, а пахла она, как Словарь Торнфилда. Элис провела пальцами по буквам заглавия.

– Я подумал, она может тебе понравиться. Одна из историй о том, как девочка, живущая в море, теряет свой голос. – Элис посмотрела на Огги. – И о том, как она его снова находит, – сказал он. Не раздумывая, она подалась вперед, поцеловала Огги в щеку и отпрянула еще до того, как осознала, что только что сделала. Огги дотронулся до места, которого коснулись ее губы. Отчаянно пытаясь найти, на что бы переключить внимание, Элис схватила ботинок, в котором спрятала свой медальон. Она вытряхнула его оттуда на ладонь и подняла за цепочку.

– Ух ты, – выдохнул он, протянув к медальону руку, чтобы потрогать.

Элис щелкнула замочком и открыла створки. Огги стал рассматривать фотографию матери Элис.

– Огги, это моя мама, – произнесла она, осторожно выговаривая каждое слово.

Огги уронил медальон и подпрыгнул, будто его ущипнули.

– Что?.. – Удивление застыло на его лице. – Элис, ты заговорила. Ты разговариваешь? Что? Ты можешь говорить?

Элис захихикала. Она и забыла, как это здорово – смеяться.

– Она говорит! – Огги вскочил на ноги и стал носиться кругами.

Элис защелкнула медальон и надела его через голову.

Огги наконец остановился и согнулся пополам, уперев руки в колени.

– Не пора ли приступить к праздничному завтраку? – предложил он, переводя дыхание.

– Да, пожалуйста, – сказала она застенчиво.

– Она сказала: «Да, пожалуйста»! – Огги залился смехом. – Толпа неистовствует! – Он сложил руки рупором и издал радостный клич. – Элис, это лучший в жизни день рождения, и это при том, что он даже не мой.

– Большое тебе спасибо за подарки, – проговорила она медленно, заново привыкая к ощущению слов на языке. Она прижала к себе книгу.

– Не за что. – Огги улыбнулся и открыл горшочек с джемом. – Эту партию мама сварила к твоему дню рождения.

Он погрузил нож для масла в горшочек и намазал на хлеб толстый слой джема.

– Это из ее сада, и оно сделано из роз, носящих мое имя.

– Как это?

– О, это значит, что они цвета, который обозначает мое имя, – объяснил он, намазывая бутерброд для себя.

– Огън – это цвет? – удивленно спросила Элис.

Ее имя тоже обозначало цвет.

– Оно может им быть, – ответил Огги, откусывая большой кусок от своего хлеба с джемом. – Това означава огън[16], – сказал он.

– Прошу прощения?

Огги рассмеялся и проглотил кусок.

– Меня зовут Огън, – улыбнулся он. – Это значит – огонь.

– А, – сказала Элис.

Журчание реки смешивалось с пением медососа-колокольчика. Сквозь ветки деревьев пробивался зимний свет.

– Скажи что-нибудь еще, – попросил Огги через некоторое время.

– Что-нибудь еще, – повторила Элис, и ее щеки вспыхнули от удовольствия, что она заставила его рассмеяться.

* * *

Когда Элис вернулась домой, Джун была на кухне – следила за шипевшими на огне сковородками. Кэнди и Твиг читали за столом. Гарри сидел у ног Твиг. При виде Элис он завилял хвостом. Все три женщины подняли глаза.

– С днем рождения, – сказала Джун, остановив взгляд на медальоне Элис.

– С днем рождения, горошинка! – Кэнди захлопнула свою книгу рецептов.

– Привет, Элис. С днем рождения. – Твиг сложила газету.

Фигура Джун казалась сгорбившейся. Кэнди сидела бледная. Движения Твиг были медленными и тяжелыми. Они все три старались улыбаться, но ни у кого в глазах не читалось радости. Никто не заметил вслух, что у Элис мокрые волосы и ноги в песке.

– Я пеку блины к твоему дню рождения. Хочешь парочку? – Голос Джун дрогнул. Элис улыбнулась Джун самой доброй улыбкой, какой могла. – Будет через мгновение. – Джун подлила масла на сковородку.

Элис пристроилась на одном из стульев.

– Как насчет игристого праздничного сока, Элис? – предложила Твиг, отодвигая стул.

Элис кивнула. Твиг подошла к шкафу с посудой, чтобы достать фужер для шампанского, и, проходя, пожала руку Джун. Гарри свернулся у ее ног, опустившись на пол с глухим шлепком. Элис наблюдала за женщинами. За тем, как постоянно подрагивали плечи Джун. Печальными глазами Твиг. Голубыми волосами Кэнди, которые не могли, какими бы яркими они ни были, скрыть ее грусть. Элис была не единственной, кто был печален и кто потерял любимых.

Джун подала блины с маслом и сиропом. Твиг поставила возле тарелки Элис фужер с яблочным соком и шипучкой.

– Спасибо, Джун. Спасибо, Твиг, – сказала Элис.

Джун выронила лопатку, испачканную блинным тестом. Твиг открыла рот от удивления. Кэнди вскрикнула. Гарри, не зная, слизывать ему с пола тесто или погонять на радостях кругами, решил сделать и то и другое.

Женщины бросились к Элис и заключили ее в общее объятие.

– Скажи это еще раз, Элис!

– Элис, скажи: «Крошка Кэнди»!

– Нет, Элис, скажи еще раз: «Твиг»!

Стоя в центре, Элис глядела на окружившие ее лица, сомкнувшиеся близко-близко, как лепестки в новом бутоне. Хотя это был ее день рождения, ее голос стал подарком для них всех.

Она стояла и улыбалась сама себе, пока женщины суетились вокруг нее. Она нашла свой голос. Теперь Джун должна была сдержать слово и найти ответы для Элис.

14 Красный речной эвкалипт

Как я жажду, как я мечтаю, Чтобы пришла пора цветов.

Эмили Бронте

Значение: Зачарованность

Eucalyptus camaldulensis/Все штаты и территории

Одно из самых узнаваемых типично австралийских деревьев. Гладкая кора отстает от ствола длинными кусками. Обладает широкой, густой кроной. Семенам, чтобы взойти, требуются регулярные весенние паводки. Цветет с поздней весны до середины лета. Получил зловещее прозвище «черной вдовы» за то, что имеет обыкновение терять большие ветки (иногда в половину диаметра ствола) неожиданно и без видимой причины.

Элис вцепилась в руль так, что костяшки побелели. Глазами она впилась в светофор, ожидая, когда загорится зеленый. Левая нога дрожала от усилия, с которым она давила на сцепление.

– Так, Элис, сейчас проезжай до конца Главной улицы, пожалуйста, а там развернись.

Полицейский сидел, глядя вниз и царапая какие-то каракули на своем планшете, который он держал на коленях. Было рано: то время, когда школы еще не работают, а магазины не отпирают двери, переворачивая таблички надписью «ОТКРЫТО» вверх. Преображенная за ночь весенним дождем, дорога блестела в утреннем свете, словно по ней рассыпали ртуть. Загорелся зеленый свет.

Элис стала слабее давить левой ногой на сцепление. «Подожди, пока не почувствуешь, что оно схватилось», – десятки раз повторял ей Огги, сидя рядом с ней в старом фермерском грузовичке. Мысль о нем успокоила ее. Когда педаль дошла до конца, она нажала правой ногой на газ. Не сложнее, чем прыжок кенгуру. Выдохнув, она ослабила свою хватку и улыбнулась сама себе. Она взглянула на сержанта. Его лицо было непроницаемым.

Проехать на светофоре и дальше вниз по Главной улице, не забывать о скоростном ограничении. Ровная полоса дороги простиралась перед ними – черная линия, уходящая из города и сворачивающая в заросли кустарника. Элис постоянно держала в поле зрения то место, где дорога исчезала между двумя неряшливыми эвкалиптами.

– Попробуйте съехать с дороги здесь, пожалуйста, развернитесь, и поедем обратно на станцию.

Элис кивнула. Она замедлила ход и включила поворотник, но потом заметила двойную разделительную линию на дороге. Она выключила поворотник и продолжила ехать прямо.

– Элис?

Она не отводила взгляда от дороги.

– Двойная линия, сержант. Нельзя. – Элис заставила себя сохранять спокойствие. – Я поверну налево вон там, у «Фэтти Пэтти». Поедем назад на станцию тем путем.

Сержант старался сдержаться, но Элис заметила, как на его лице мелькнула улыбка. Она повернула у магазинчика с рыбой и чипсами и тихими улочками поехала к станции.

Джун и Гарри ждали на автостоянке, когда подъехала Элис. Она несколько раз посигналила, паркуясь.

– Молодчина! – Джун хлопнула в ладоши.

Гарри сипло гавкнул. Он был уже старым псом.

– Домой поведу я! – прокричала Элис, победно рассекая кулаком воздух, пока она шла следом за сержантом на станцию. Вскоре Элис вышла оттуда с водительскими правами в кармане. Сколько бы сержант ни просил ее сделать серьезное лицо, на фото в удостоверении Элис улыбалась во весь рот.

* * *

Элис повернула грузовик на подъездную дорожку к Торнфилду и аккуратно развернулась перед домом. Она потянула за ручник, но не выключила двигатель.

– Куда-то собираешься? – Джун приподняла бровь, отстегивая ремень безопасности.

Гарри переводил взгляд туда-обратно.

– Все ждут тебя.

– Я знаю, просто хочу привезти Огги, – сказала Элис, сияя. – Раз уж я сдала и все такое.

Легкая тень пробежала по лицу Джун.

– Ну конечно. Блинов хватит на всех.

Она улыбнулась, но ее глаза оставались холодными.

* * *

Элис ехала через город, делая глубокие, охлаждающие вдохи, пока все, что у нее накипело и чего она не могла сказать Джун, не перестало жечь изнутри. Гарри громко дышал рядом. Чем больше километров отделяло ее от Торнфилда, тем спокойнее она становилась. Чем ближе она была к Огги, тем счастливее она делалась. И так было всегда, с тех пор когда ей было девять.

На последнем повороте налево, когда машина съехала на проселочную дорогу перед самым знаком выезда из города, Гарри принялся лаять.

– Почти приехали, – рассмеялась Элис.

Ей иногда казалось, что Гарри любит Огги сильнее, чем она.

Она затормозила перед домом Огги; он ждал ее на веранде. Она вся прямо-таки вибрировала от эмоций, так что чуть не выбила искру из пальцев, когда схватилась за ручку двери.

– Я их получила!.. – пропела она, не переставая улыбаться, и с правами в руке выпорхнула из грузовика. Гарри последовал за ней.

Огги просиял. Элис хотелось пить его взгляд большими глотками, пить этот свет, который струился из его глаз, полных любви.

– Я знал, что ты сдашь, – сказал он, беря ее лицо в свои руки и крепко ее целуя.

Волосы упали ему на глаза, и она откинула их назад, запустив в них пальцы; браслеты на ее запястьях звякнули. Она решительно достала их сегодня из шкатулки с украшениями, чтобы надеть на экзамен. Красный речной эвкалипт. Зачарованность.

– Хочешь прокатиться со мной? – спросила она, смущенно улыбаясь.

– Определенно, – ответил он, снова ее целуя, – но сперва у меня кое-что для тебя есть.

Она приподняла бровь, прежде чем он одной рукой закрыл ей глаза, а другую положил на поясницу.

– Готова? – Его губы коснулись ее уха.

– Куда ты меня ведешь? – она крепко держалась за него, пока он вел ее по веранде.

– О’кей. Открывай. – Огги снял руку с ее глаз.

Элис восхищенно выдохнула.

У облупившегося мятно-зеленого «Фольксвагена-жука» был ржавый капот, а на одном колесе не хватало покрышки. На зеркале заднего вида лежал слой лепестков огненного цвета.

– Огги! – воскликнула Элис. – Как ты это сделал?

Она открыла дверь и села на пружинистое водительское сиденье, провела руками по большому, тонкому рулю.

– Я отработал несколько дополнительных смен на лесоскладе, – пожал плечами Огги. – И потом, он достался мне за хорошую цену, которую мы обсудили за барной стойкой.

Она залилась смехом. Ранее в том году он пошел работать в ночную смену в местном пабе.

– Ты вышвырнул пьяницу из его машины для меня? – Она подскочила.

– Это последнее, что я мог бы сделать, – сказал он с полуулыбкой и притянул ее к себе.

– Но что, если бы я не сдала экзамен?

Он погладил полоску голой кожи между ее майкой и юбкой, слегка оттянув пальцем пояс и задев резинку ее трусиков. Волна тепла прошла по внутренней стороне ее бедер.

– Я просто знал, что ты сдашь, – ответил Огги.

Элис держала глаза открытыми, пока целовала его, чтобы запомнить этот момент во всех подробностях, сохранить его целиком – яркий, искрящийся свет, звуки пения флейтовых птиц и зеленую реку, текущую у них за спиной. Жар и желание, охватившие все ее тело и притягивавшие ее к этому пареньку, к человеку, которого она любила больше всего на свете.

* * *

Элис ехала домой на своем новом «Жуке», а Огги и Гарри ехали на фермерском грузовике за ней следом. Она не могла поверить, что ведет машину, которую Огги купил для нее. Это было идеально. Облупившаяся мятно-зеленая краска и громкое хлопанье дверей, когда она закрывала их. Большой руль, пружинистые маленькие сиденья и упругие педали. А лучше всего – рев и вибрация двигателя, такого шумного, что он заглушал стерео. Все эти часы работы, которые ему понадобились, чтобы накопить достаточно денег. Все для нее.

Трепет пробежал по ее телу, когда она стала вспоминать моменты из того часа, который они только что провели у реки. Она не могла насытиться им.

Когда она остановилась у ворот Торнфилда, Элис нажала на кнопку в центре руля и рассмеялась жизнерадостному гудку «Жука». Огги затормозил рядом. Цветы спешили по дорожке между домом и мастерской, чтобы поприветствовать их.

– Ты сделала это, горошинка! – прокричала Кэнди, на подбородке у нее была масляная полоска, она подбежала и укутала Элис в объятия, пахнущие корицей.

Остальные толпились рядом, ахая и охая при виде «Жука».

Сзади подошла Твиг.

– Эй, ты сделала это, – улыбнулась она. – Поздравляю, Элис.

– Спасибо, – произнесла Элис неуверенно. Она пыталась поймать взгляд Твиг. – В чем дело, Твиг? – спросила она.

Твиг посмотрела на Огги, потом на Элис.

– Джун, эммм, она…

Их прервал шум выхлопных газов. Джун выехала из-за дома на отремонтированном грузовичке «Моррис Майнор». Он был выкрашен в яркий и блестящий желтый цвет, ободки отполированных покрышек были белыми. Когда Джун развернулась, чтобы припарковаться, Элис прочла на двери надпись:

Элис Харт, флориограф. Ферма Торнфилд, где расцветают полевые цветы.

У нее упало сердце. Когда ей исполнилось семнадцать, Джун начала говорить с ней о том, чтобы она взяла на себя роль управляющего в Торнфилде после окончания школы. Ее не столько смущала сама идея, сколько тот факт, что Джун не поинтересовалась, того ли она хотела. И от Элис не укрылось то, что Джун всегда обходила стороной Огги, когда речь заходила о ее будущем.

– Подарок от всех нас, – сказала Джун, вылезая из грузовика. – Все скинулись.

– О, это, это… – Элис запнулась. – Это удивительно, Джун. Спасибо вам всем огромное.

Она встретилась взглядом с Джун.

– А что это? – спросила Джун, указывая на «Жука».

– Ты не п-поверишь, – выговорила Элис, запинаясь. – Огги накопил денег и купил его для меня.

Улыбка Джун не дрогнула.

– Огги, – протянула она, – какой невероятный подарок для того, кто не может позволить себе собственную машину. Как удачно, что нам обоим в голову пришла одна и та же идея! Итак, Элис сможет ездить на «Моррисе», а Огги оставит «Фольксваген» себе. Все будут в выигрыше. – Она хлопнула в ладоши. – Ну, Кэнди потратила все утро, чтобы подготовить настоящее торжество…

– Да, – поддержала Твиг чересчур громко и поспешно шагнула вперед. – Да, все, пойдемте есть.

Когда группа повернула к тропинке, Твиг подошла к Элис.

– Просто дай ей немного опомниться, – попросила она. – Она готовила этот сюрприз шесть месяцев, сейчас она немного раздосадована, вот и все.

Элис заставила себя кивнуть. Ну почему она всегда так? – хотелось ей крикнуть.

Когда к ней подошел Огги, она не могла смотреть ему в глаза. Он взял ее за руку и легонько сжал. Он сжимал ее руку, пока она не подняла взгляд. Несмотря на унижение, которое он должен был испытывать, он подмигнул ей. Через мгновение она пожала ему руку в ответ.

После плотного позднего завтрака Элис и Огги выскользнули из дома и побежали к реке. Потом они сидели на берегу: она плела цепочку из полевых цветов, он вытирал белые речные камешки о футболку и пускал блинчики по воде. Она чувствовала, как он краем глаза выжидательно смотрит на нее, но она не могла заставить себя заговорить. Она не знала, что сказать. Как извиниться за поведение Джун. Как извиниться за то, что не вступилась за него и его прекрасный подарок. Как извиниться за то, что не смогла за себя постоять. Наконец он первым нарушил тишину.

– Она не может продолжать так с тобой обращаться. Словно ты одно из ее садовых растений, которому она может указывать, когда цвести, а когда нет. – Огги не смотрел на нее.

Элис связала вместе стебли маргариток.

– Иногда мне так и кажется, – проговорила она, – будто я один из ее саженцев в теплице. Я никогда не выберусь из-под крыши, которую создает ее опека. Мое будущее уже определено.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня такое чувство, будто моя судьба уже написана. Понимаешь? Будто все будет так всегда. Я уже там, где всегда буду.

– Это то, чего ты хочешь? – спросил он, всматриваясь в ее лицо.

Она хмыкнула.

– Ты знаешь, что нет.

Огги залез в карман, вытащил потрепанную открытку и протянул ее Элис. Она взяла ее и узнала вид, изображенный на картинке. Он рассказывал о ней – Долине роз.

– Суть в том, что к тому времени, когда в следующем году тебе исполнится восемнадцать, мы накопим достаточно денег, чтобы улететь. – Он погладил большим пальцем ее безымянный, и тепло от этого прикосновения распространилось по ее руке прямо к сердцу. – Мы можем долететь до Германии, а там сесть на поезд в Софию. Можем разбить лагерь под звездами. Можем пить ракию, чтобы согреться, и тушить груши, которые мы будем собирать в саду моей бабушки. Я буду разводить розы, а ты будешь возить их на рынок. Мы можем быть другими людьми и жить другой жизнью. Мы можем быть вместе, только ты и я.

Он взял обе ее руки в свои:

– Элис?

Он вглядывался в ее лицо, силясь прочесть в нем ответ.

Легкие Элис расширились от желания увидеть страны, покрытые снегом, города, мощенные булыжником, и розовые сады, выросшие на костях королей. Она не поняла, отчего Огги смеялся, пока не осознала, что кивает.

– Да, – сказала она, когда он привлек ее к себе, – да, – и она рассмеялась ему прямо в ухо.

Он обвил ее руками, слегка покачивая. Солнце покрывало лицо Элис теплыми пятнышками света. Огги поцеловал ее в лоб, и в щеки, и в губы. Он стал говорить о других местах, которые они посетят, и о вещах, которыми они займутся в их новой жизни. Вместе.

* * *

Кэнди убрала последнюю тарелку, оставшуюся после позднего завтрака, и сварила себе черный кофе. Она пила его и смотрела, как Цветы хлопочут в полях, проверяя новые бутоны. Их привычная болтовня и смех казались тише, чем всегда. Торнфилд словно сковало морозом. После завтрака Огги и Элис ускользнули незамеченными – как им казалось. Джун скрылась в мастерской, хлопнув за собой дверью. Твиг удалилась в парники ухаживать за рассадой пустынного горошка в поддонах. А Кэнди взялась драить блюда металлической щеткой и скребла их, пока пальцы не начали кровоточить.

Нельзя было и дальше закрывать на это глаза: дни детства Элис миновали. Ни Твиг, ни Кэнди, ни Джун не говорили о том, как тяжело было видеть в глубине глаз Элис оптимизм Агнес, смешанный с диким нравом Клема. Иногда, когда Элис проходила мимо, будь то дома или в полях, Кэнди хотелось взглянуть в небо проверить, не видно ли где дыма: она могла поклясться, что пахло паленым.

Хотя Клем ни разу не выходил на связь после того, как уехал вместе с Агнес, Кэнди не нарушила данное обещание. Она оставалась там, ее жизнь все еще была сшита с его, только теперь через его дочь, которая быстро становилась женщиной со своими собственными взглядами. Женщиной, которая, казалось, не получила в наследство от отца его демонов и которая, похоже, собиралась вырваться из Торнфилда, чего так и не удалось Кэнди.

Она допила кофе, поморщившись, когда проглотила горькую гущу. Может, ей и исполнилось тридцать четыре, но она все равно оставалась девятилетней девочкой в тихом шалаше из прутьев, привязанная к тени, которая уже никогда не вернется домой.

* * *

Когда полдень стал таять, Элис убежала с реки домой. У нее руки чесались взяться поскорее за свой дневник. Как она опишет этот день? Все вокруг излучало сияние: желтые крылья лимонниц клеопатр, вьющихся вокруг кустов и цветов; воздух, наполненный резким цитрусовым запахом листьев; эвкалипт у нее под ногами; свет, ставший золотым. В ушах у нее звенел голос Огги. Мы можем быть другими людьми и жить другой жизнью.

Чем дальше она бежала, тем чаще в ее мысли вторгалась Джун. Что будет с ней, когда Элис покинет Торнфилд? Вина с силой кольнула под ребрами.

Элис замедлилась, стараясь перевести дыхание и выбросить из головы образ Джун. Когда она вернулась к прежнему темпу, биение ее сердца и ритм шагов снова пришли в гармонию.

15 Орхидея Голубая леди

Значение: Поглощенный любовью

Thelymitra crinita/Западная Австралия

Многолетняя орхидея, цветущая весной. Цветы насыщенного светло-синего цвета имеют изысканную форму звезды. Выжигание травы не является обязательным условием ее цветения, однако растущие рядом с ней травы могут ее заглушать, так что плановое сжигание более высоких растений может оказаться полезным.

В год, когда Элис должно было исполниться восемнадцать, Твиг видела то, чего никто больше не замечал. Ночь за ночью она сидела в тени и смотрела, как задняя дверь открывается и Элис, с распущенными длинными волосами, струящимися по спине, крадется по веранде, вниз по ступенькам и дальше через цветущие в лунном свете поля. Еще долго после того, как посеребренный силуэт Элис скрывался в кустах, Твиг сидела и курила. Она понимала, что Джун желала видеть Элис другой – независимой, но там, на тропинке к реке, правда со всей ясностью открывалась любому, кто был готов ее увидеть: Элис слепо, безумно и полностью предалась первой любви.

В ночь, когда Элис исполнилось восемнадцать, после роскошного жаркого и испеченного Кэнди слоеного пирога с ванильными лилиями на десерт, все отправились спать, отяжелевшие от ящика шампанского «Моет», которое Джун специально заказала по этому случаю. Твиг сидела на веранде, сворачивая папиросу, наслаждаясь тишиной зимних звезд. Происходили какие-то перемены. Они ощущались в воздухе, как смена времен года. Элис была беспокойна. Так же, как и Твиг, из-за всей той лжи, которую ей приходилось озвучивать Элис, когда та спрашивала о своей семье. Хотя она и боролась с враньем Джун, она вместе с тем продолжала быть соучастником: она хранила секреты от Элис почти так же долго, как Джун.

Твиг заполнила форму и отправила ее обратно в государственный департамент по вопросам усыновления, но никаких последствий этот шаг не возымел, и тогда Твиг снова взялась за справочник и нашла другой номер телефона. Первому частному сыщику, ответившему на ее звонок, она дала имя женщины, которую Агнес упомянула в завещании, и название города, в котором Элис выросла. Вскоре после того, как Элис пошла в школу, от сыщика по электронной почте пришел отчет. Твиг пришлось прошагать весь путь до реки, пока она смогла достаточно успокоиться, чтобы прочесть его. Маленький братик Элис был жив и здоров, о нем заботилась женщина, которая по распоряжению Агнес должна была стать опекуншей ее детей, если бы Джун не была готова или не имела возможности вырастить их. Элис и ее брат были разлучены; интересно, произошло ли то же с Ниной и Джонни? Вопреки всеобщей убежденности Твиг знала, что даже Торнфилд не может спасти женщину от ее прошлого. Ей хорошо жилось здесь, она вырастила Кэнди и сделала все, что могла, для Клема. Она заботилась об Агнес и остальных Цветах, руководила хозяйственными и торговыми делами фермы. Но правда была в том, что ни новые возможности, сколько бы их ни было, ни даже Торнфилд не могли изменить прошлого, как бы сильно этого ни хотела Джун. Отношения Твиг с Джун никогда уже не были прежними после того, как Джун вернулась домой только с Элис в грузовике. Я исполнитель завещания, Твиг, – сипела она пьяно год за годом, столько раз, что Твиг уже не могла сосчитать. – Я сделала тяжелый выбор, который в интересах всех. Твиг спрятала отчет сыщика и тайную копию завещания Агнес в теплице. Она девять лет ждала подходящего момента, чтобы передать их Элис. А тем временем они продолжали лежать там, спрятанные среди рассады пустынного горошка.

Когда входная дверь открылась, Твиг юркнула в тень, наблюдая, как Элис крадется в поля, оставляя за собой легкий шлейф запаха шампанского. За ужином Элис пила бокал за бокалом. Она что-то затевала – Твиг чуяла это так же остро, как перемены погоды. Она терпеливо отсчитала минуту, чтобы быть уверенной, что Элис не услышит ее шаги, а потом поспешила следом за ней по тропинке к реке.

Огги ждал на берегу возле маленького костерка, горевшего у подножия большого речного эвкалипта. За ужином он был непривычно тих. Твиг села на корточки за группкой железнодревесных эвкалиптов. Элис бросилась к нему, словно они не виделись годами, их кожа отливала бронзой в свете костра. Они нежно поцеловались. Глядя на то, как изменилось лицо Огги при виде Элис, Твиг потупила глаза. Однажды она была так же влюблена. Она помнила, что чувствуешь, когда ты так чист, так прозрачен под взглядом другого человека.

Они расцепились, и Элис села, прижавшись к нему, укутанная в его объятия.

– Расскажи мне еще раз план.

Он поцеловал ее в макушку.

– Встречаемся завтра в полночь на этом месте. Каждый приносит по одному чемодану. И все. Будем путешествовать налегке. – Он поцеловал ее в висок, в щеку, в шею. – Сядем на первый автобус до городского аэропорта, там заберем наши билеты. А потом будем лететь так долго, что тебе начнет казаться, что мы никогда не приземлимся, но мы приземлимся – в Софии. Где мы поедем в дом моих бабушки и дедушки, будем пить ракию, есть шопский салат, спать, пока не восстановимся после долгого полета, а потом мы проснемся и сядем на фуникулер, который поднимет нас на гору Витоша, чтобы мы остановились посреди каменной реки и сверху взглянули на мир. По утрам мы будем пасти коз. Колокольчики на их шеях звучат прекраснее, чем рождественские песни. По выходным будем брать грузовик моего дедушки и ездить через границу в Грецию, где мы будем купаться в море и есть оливки и жареный сыр.

– Огги, – сонно прошептала Элис, поворачиваясь к нему, – у тебя с собой карманный ножик?

Они вырезали свои имена на стволе эвкалипта, а потом упали в объятия друг друга, целуясь с неистовством подростков. Ребенок, который приехал в Торнфилд таким тихим, таким опустошенным ужасами, теперь был полон жизни, как никогда на памяти Твиг.

Твиг бесшумно поднялась, размяла затекшие ноги, а потом пробралась обратно на тропу и повернула к дому. В теплице она выкопала пластиковый контейнер с пожелтевшими бумагами, содержавшими правду о жизни Элис, а потом пошла домой ждать ее возвращения.

Твиг сидела на кушетке. Раздумывала, не поставить ли кофе. Она прикрыла глаза всего на минутку.

Сожаление об этом моменте Твиг суждено будет пронести до конца своих дней: она погрузилась в такой глубокий сон, что не слышала, как скрипнули половицы, когда Элис вернулась.

* * *

Следующим утром Элис не было дома – она развозила посылки, – когда Джун спустилась вниз. Твиг была на кухне, собиралась по традиции выпить чего-нибудь горячего с утра. Она повернулась, чтобы предложить чашечку Джун, и замерла. Джун стояла в дверях с раскрытым дневником Элис в руке.

– Джун? – Твиг оглядела дневник, страницы которого были испещрены петлями и завитками почерка Элис.

Джун медленно вышла через заднюю дверь. Некоторое время она сидела на веранде, уставившись на цветочные поля. Твиг поставила рядом с ней чашку чая. Над головой скрежетали какаду. Джун молчала.

Остаток утра Твиг занималась Цветами, стараясь не подпускать их к Джун. Даже Гарри старался держаться в стороне. То и дело Твиг посматривала на Джун, сидевшую на задней веранде. Привнесло это мир в душу Джун или нет, но она изменилась навсегда после появления маленькой Элис. Теперь Элис выросла, она жаждала независимости и любви, а Джун отлично знала, что на свете нет ничего более грозного, чем женщина, которая знает, чего хочет.

Когда день уже был в разгаре, Джун наконец встала. Твиг колебалась, ожидая, что Джун пойдет в мастерскую или запрыгнет в свой грузовик. Вместо этого она вошла в дом, зашла в свой кабинет и закрыла за собой дверь. Твиг пошла следом и приложила ухо к двери. Она слышала голос Джун, но не могла разобрать слов. После долгой паузы Твиг постучала. Один раз, потом еще раз – сильнее. Она подергала ручку, и дверь отворилась. Когда она вошла, Джун повесила трубку. Взглянув на лицо Джун, Твиг остановилась на полпути.

– Что ты сделала? – выпалила Твиг.

Не выходя из-за стола, Джун отвернулась и смотрела в окно на то, как грузовик Элис медленно въезжал на подъездную дорожку. Они обе видели, как Элис и Огги вылезают из грузовика и идут в сторону мастерской, смеясь и болтая.

– Сделала то, что должна была сделать, – ответила Джун.

По ее щеке скатилась слеза.

Уже много лет Твиг не видела, чтобы Джун плакала. То, что в комнате не пахло виски, еще сильнее ее встревожило.

Джун с досадой вытерла щеки и встала.

– То, что должна была сделать, – повторила она, – ясно, Твиг?

Она встала у стола, словно стараясь что-то скрыть.

– Что происходит? – спросила Твиг, делая шаг вперед.

Джун в волнении попыталась сгрести стопку писем, лежавших на столе, в ящик, но вместо этого случайно рассыпала их по полу. Она выругалась себе под нос. Твиг опустилась на колени и принялась собирать бумаги – письмо за письмом, фотографию за фотографией – на всех был один и тот же мальчик.

– Как ты могла скрыть это от нее? – прошептала она.

– Потому что я знаю, что для нее лучше, – огрызнулась Джун. – Я ее бабушка.

Твиг встала и смерила Джун пристальным взглядом, письма тряслись в ее руках. Без единого слова она швырнула их в Джун и вышла, хлопнув за собой дверью. На улице было ветрено. Твиг облокотилась на перила веранды, делая глубокие вдохи и пытаясь успокоиться. Элис и Огги дурачились возле мастерской, поддразнивая друг друга.

Гладя на них, Твиг обхватила себя руками, защищаясь от ветра. Она чувствовала это костями: задул северо-западный.

* * *

Элис плавно открыла дверь своей спальни и замерла на верху лестницы, прислушиваясь. В доме не было ни звука, только мерно тикали дедушкины часы и из спальни Джун доносился приглушенный храп. Тело Элис вдруг отяжелело. Она вспомнила ночь после своего приезда, когда она не говорила и едва могла поднять голову под грузом скорби. Джун вытерла ей лицо горячим полотенцем. Я никуда не уйду, – сказала она. И это была правда. Она всегда была здесь. В конце учебного дня, склонившись над цветами в саду, во главе стола за ужином, в мастерской, приглядывая за тем, как Элис подготавливает букеты. Элис подумала о руках Джун в твердых мозолях, о том, как они держатся за руль, машут у ворот, треплют Гарри за уши, крепко держат Элис. Слишком крепко.

Бросив последний взгляд вокруг, Элис подняла чемодан и стала неслышно спускаться по ступенькам, так тихо, словно она состояла из той же призрачной дымки, что и память Торнфилда, из которой ей так хотелось выпутаться.

Элис прокралась на цыпочках по коридору. Ошейник Гарри звякнул в гостиной, когда он повернулся в своей постельке. Она опустилась на корточки и поцеловала его в макушку. Даже во сне он хранил ее секреты.

Когда она открывала входную дверь, ее руки дрожали. Она глубоко вдохнула душистый ночной воздух. Ступив с веранды на землю, она сразу побежала.

Кустарники царапали ей лодыжки, пока она пробиралась в темноте среди зарослей. Из глаз лились слезы, но она не останавливалась. Ночь была холодной, сухой и полной пения цикад. Лунный свет погружал мир в молочное сияние. Впереди сверкало ее будущее, как уголек, который ей предстояло раздуть.

Элис добралась до реки. Поставила свой чемодан, вытерла лоб. В лунном свете она стала рассматривать вырезанные на эвкалипте имена женщин ее семьи, которые сидели на этом же месте и сплавляли по реке свои мечты. Она провела пальцем по собственному имени и имени Огги, почувствовала запах свежесрезанного дерева на кончиках пальцев, вспомнила, как ребенком она впервые пришла к реке и думала, что может добраться по ней до дома. Вместо этого река привела к ней Огги. Теперь он стал ее домом. Ее историей.

Она удобно устроилась на гладком сером камне у подножия эвкалипта и стала ждать, когда послышатся шаги Огги. Она достала из-за пазухи свой медальон. «Я тут», – прошептала она, глядя на лицо матери. Она обмоталась шарфом и прислонилась спиной к стволу эвкалипта.

Элис запрокинула голову, глядя на падающие звезды.

Она ждала.

* * *

Ее разбудил пронзительный крик розовых какаду. Шея болела, кожа была влажной. Поморщившись, она потянулась, дрожа. Вспениваясь, река бежала в холодном утреннем свете.

С ее губ сорвалось его имя. Элис встала и начала обшаривать серые скалы и деревья на берегу. Ни записки между камнями, ни письма, привязанного к нижним веткам дерева. Может быть, он ждал ее на цветочной ферме. Гогот донесся с веток деревьев – это кукабарры начали свои утренние хоровые напевы. Элис бросила чемодан и побежала, прорываясь через высокую траву и деревья, стараясь убежать от страха, который точил дыру в ее животе.

Когда она добежала до Торнфилда, Цветы в своих фартуках уже разбрелись по полям, ухаживая за растениями. Элис начала всхлипывать. Она поднялась по лестнице с заднего входа и прошла на кухню. Джун стояла у стола и пила кофе.

– Доброе утро, дорогая. Хочешь что-нибудь? Тост? Чашечку чего-нибудь горячего?

– Он здесь? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Кто? – спокойно спросила Джун.

– Ты знаешь кто, – сказала она раздраженно.

– Огги? – Джун, нахмурившись, поставила чашку. – Элис… – Она обошла стол и обняла ее. – Элис, в чем дело?

– Где он? – выкрикнула она.

– Дома, полагаю, готовится к работе, что следовало бы сделать и тебе, – сказала Джун, окинув взглядом Элис в ее мятом платье. – В чем дело?

Элис вырвалась, сдернула с крючка на стене ключи и побежала к грузовику.

Паника стискивала ее тело, пока она неслась на грузовике по городу. Она резко съехала на подъездную дорогу к дому Огги, грузовик мотало туда-сюда на неровной колее, пока он не затормозил у дома.

На крыльце стояли два кресла возле стола, на котором высилась ваза со свежей розой – словно в любой момент дверь могла распахнуться и на пороге появилась бы Боряна и предложила чай.

Элис подбежала к парадной двери, ожидая, что она будет заперта. Она легко открылась. Внутри все было как обычно. Никаких признаков несчастья. Ни следов хаоса, нежданной беды или чего-либо еще, что могло помешать ему встретиться с ней у реки. Она прошлась по дому. Он выглядел жилым и гостеприимным, но что-то было не так. Слишком аккуратно. Или, может, она просто не хотела принять самое очевидное объяснение и правду, которую в глубине души уже знала? Он отвез Боряну домой в Болгарию; он передумал и уехал без Элис. Ветер гулял по дому с приглушенным свистом.

Розовый сад на заднем дворе выглядел роскошно. Элис подумала о розовых долинах, выросших из золота и останков королей, о море лепестков огненного цвета. Она стала отрывать розовые цветки от стеблей, крошить их и бросать лепестки себе под ноги.

Он уехал без нее.

Элис стояла среди разбросанных лепестков, когда подъехала Джун. Она не заметила, как ее колени подвернулись. Когда она очнулась, то обнаружила себя распростертой на земле, в объятиях Джун. Она чувствовала запах кожи Джун, свежевспаханной земли, виски и мятных конфеток.

– Ты упала в обморок, Элис. Но уже все в порядке, я держу тебя, – успокаивала ее Джун.

– Он уехал без меня. – Она начала всхлипывать.

Джун крепче прижала ее к себе и стала покачивать.

Так они просидели вдвоем долго, пока плач Элис не утих и не перешел в икоту.

– Поехали домой. – Джун нежно стиснула руки Элис.

Элис кивнула.

Они помогли друг другу подняться на ноги, отряхнулись и пошли вокруг дома, каждая к своему грузовику. Элис медленно поехала обратно в Торнфилд. Джун ехала следом.

* * *

Когда они были дома, Элис сразу убежала наверх в свою комнату. Джун не стала ей мешать: девочка, должно быть, вымоталась. Джун отогнала от себя мысль о том, что Элис всю ночь прождала Огги. Что сделано, то сделано, зато теперь ее внучка в безопасности. Все к лучшему. Все к лучшему, – повторила она себе настойчивее. Она открыла входную дверь, не потрудившись притворить ее за собой. Элис здесь. Ей больно, но она достаточно молода, чтобы преодолеть такую боль. Она в безопасности. Она достаточно близко, чтобы Джун могла позаботиться о ее безопасности.

Джун подошла к холодильнику и налила себе стакан холодной содовой. Она достала лимон из морозилки, порезала его дольками и кинула две себе в стакан. Потом она быстро дошла до кабинета, достала виски, открутила крышечку и долила себе виски. Перемешав все пальцем, она подошла к раковине и выпила стакан залпом.

Скоро Торнфилд будет препоручен заботам Элис. Это будет следующий шаг. Девушка с разбитым сердцем так же уязвима, как деревянный дом без противопожарного расстояния в сезон лесных пожаров: любая искра может поглотить ее. Джун видела, как это произошло с другой сиротой – Агнес, поглощенной Клемом. Теперь здесь была Элис, в которой соединились они оба. Порой один взгляд на Элис, такой похожей на Клема, заставлял Джун прикладываться к фляжке еще до завтрака. А иногда ее нежная и прихотливая красота создавала иллюзию, что Агнес снова приехала в Торнфилд.

Джун не могла этого перенести. Она не повторит свою ошибку, не потеряет снова свою семью. Она сделала все необходимое, чтобы этого избежать. Что теперь было нужно Элис, так это отвлечься и почувствовать себя независимой. Нужно было ощущение самодостаточности, цель и свобода. Именно это Джун и собиралась ей предоставить.

Элис колола и скоблила ствол красного речного эвкалипта, пока от усилия не начало болеть запястье. Она возвращалась к реке каждую ночь целую неделю. Чем больше проходило дней, когда она не получала ответов и не видела Огги, который мог бы эти ответы ей дать, тем сильнее Элис ощущала, что фамильное проклятие реки, со всеми ее тайными историями, пало и на нее. Проклятие, начавшееся с первого имени в списке на стволе дерева – Рут Стоун.

За годы Элис едва ли узнала о Рут что-то, кроме того, что ей в девять лет рассказала Кэнди: Рут Стоун принесла в Торнфилд язык цветов и вырастила его на этой земле вместе с дикими цветами Австралии, семена которых ей дал ее злосчастный любовник. Сколько бы раз Элис ни просила Твиг и Кэнди рассказать о Рут, они говорили ей спросить об этом Джун, но, когда Элис обращалась к Джун, ее ответы всегда были туманными. Рут Стоун – та, благодаря кому Торнфилд выжил, – всегда отвечала она. Или говорила что-нибудь не менее загадочное: Благодаря Рут эта земля однажды перейдет к тебе. Элис всякий раз хотелось возразить, что вообще глупо думать, будто кто-то может владеть землей, или деревьями, или цветами, или рекой. И всякий раз ее отвлекал менее глобальный вопрос. А как же папа? – спросила она однажды Джун. – Разве не ему должен был достаться от тебя Торнфилд? Джун не ответила.

Хотя Джун и написала в письме к десятому дню рождения Элис, что, если Элис найдет свой голос, Джун найдет ответы, она ни разу не попыталась заговорить о Клеме. Или об Агнес. Или о том, как они сошлись и почему уехали. Всю информацию о родителях или о том, что произошло между ее отцом и Джун, Элис собирала из разрозненных кусочков полуправды. Она знала: история ее семьи похоронена в земле, в которой Джун выращивала цветы, способные выразить то, что слишком тяжело облечь в слова. Но она не знала, где копнуть. Только докучая без конца Цветам своими вопросами, Элис смогла сложить воедино одну простую правду: даже Джун не была защищена от судьбы и любви. Они разжевали по кусочкам всю ее жизнь, а из того, что выплюнули, слепили женщину, которой Джун была теперь. Ее отец умер, когда она была еще совсем юной, а любовник и сын покинули ее. Каждый раз, когда она проникалась любовью к мужчине, ее сердце разбивалось. Элис связывали с Джун кровь и горе, а теперь и общая доля: ждать выполнения обещания только для того, чтобы потом остаться брошенной и надломленной у реки.

Элис кромсала перочинным ножиком ствол дерева, чтобы соскрести имя Огги с коры. Она врезалась в буквы его имени, его улыбку, его доброе сердце и мягкий характер. Закончив это, она бросила нож в реку и туда же стала кидать камни, которые находила поблизости.

Она упала на землю и свернулась калачиком, всхлипывая. Она никогда больше не позволит любви одурачить себя.

* * *

Джун наблюдала в окно, как Элис возвращается с реки. Она ступала тяжело, неся груз своей печали, ее лицо было таким же измученным, как тогда, когда ей было девять и Джун только привезла ее домой из больницы. Но, по крайней мере, она была здесь. Джун не потеряла ее.

Элис вошла через заднюю дверь. Джун сделала вид, что заваривает чай.

– Джун, – начала Элис, но не закончила предложение.

Джун повернулась к ней. Раскрыла свои объятия. Элис некоторое время задумчиво смотрела на нее, словно мысленно взвешивала что-то, а потом шагнула в открытые ей руки.

Прижимая к себе внучку, Джун думала о своем любимом параграфе в Словаре Торнфилда – Пустынном горошке Стёрта и его значении. Имей мужество, не сдавайся, – записала Рут Стоун своим неровным почерком. Джун узнала все о пустынном горошке от своей матери и из книжек. О том, каким хрупким растением он был и как сложно оказалось разводить его в саду, в то время как в диких условиях он рос в самых суровых зонах Австралии. А также о том, что в правильно созданных условиях он неизменно распускался пышным цветом.

16 Горький дроковый горошек

Пейзаж – это судьба.

Элис Хоффман

Значение: Злосчастная красота

Daviesia ulicifolia / Все штаты

Колючий куст с обычными для горошка цветами ярко-желтого и красного цвета. Цветет летом. Легко вырастить из семян после скарификации. Семена сохраняют жизнеспособность многие годы. Из-за колючек садоводы его недолюбливают, зато мелким птицам он служит прекрасным убежищем от хищников.

Элис стояла на задней веранде и смотрела, как над цветочными полями темнеет полуденное небо. Она спрятала лицо в складки шарфа. Бури пугали ее в двадцать шесть лет точно так же, как в девять.

Февраль был сумасшедшим месяцем для всех в Торнфилде. Горячие летние ветряные бури приходили с северо-запада и несли с собой разрушение, грозя поднять на воздух поля и разметать парники и огород. Дни, которые приходили после сухой жары и бешеных ветров, были невыносимы: они вытряхивали наружу пыль и пепел давно забытого прошлого, бередили старые раны и тревожили нерассказанные истории, спавшие в забытых уголках, среди мечтаний и незаконченных книг. Душными ночами чаще снились кошмары. К середине февраля это не обошло стороной ни одну женщину в Торнфилде.

Для Элис хуже всего был ветер, который завывал в цветочных полях и звал ее по имени. Изменчивая погода всегда напоминала ей о том роковом дне, когда она вошла в сарай отца.

Она достала свой медальон из-под рабочей рубашки. Через черно-белую зернистость глаза матери глянули на нее. Элис до сих пор помнила, какого они были цвета, как менялись при разном освещении, как вспыхивали, когда она рассказывала свои истории, какими далекими они были, когда она у себя в саду наполняла карманы цветами.

Элис стукнула ботинком о ботинок, глядя, как перекрестные ветра сотрясают цветочные поля. Она сказала себе, что она никогда не смогла бы покинуть Торнфилд, место, где ее мать нашла покой и утешение, где она научилась говорить на языке цветов. Место, где ее родители познакомились и, как хотелось думать Элис, какое-то время любили друг друга так же, как она любила Огги.

Элис выработала у себя привычку не думать об Огги. Она не позволяла себе размышлять о том, «что, если». Что, если бы она пошла за ним, когда он не появился у реки той ночью? Что, если бы она поехала в Долину роз одна? Что, если бы она разыскала его, что, если бы они составили совершенно новые планы? Что, если бы она училась в каком-нибудь университете за океаном, вроде Оксфорда, – где, как она читала, здания выстроены из песчаника медового цвета, – вместо того, чтобы получать знания, разбирая корреспонденцию за кухонным столом Джун? Что, если бы, когда ей исполнилось восемнадцать, она сказала Джун «нет» и не согласилась бы взять на себя управление Торнфилдом? Что, если бы она никогда не заходила в сарай отца? Что, если бы ее мать оставила отца и вырастила Элис в Торнфилде, с Кэнди, и Твиг, и Джун? С младшим братом Элис?

Что, если… что, если… что, если?

Элис взглянула на часы. Днем ранее Джун с еще несколькими Цветами уехала в город на цветочные рынки и должна была вернуться в полдень, но, если Элис прождет их еще некоторое время, чтобы помочь разгрузиться, она пропустит почту. После Рождества бизнес стал набирать темпы, так что скопилась гора корреспонденции, которую нужно было отправить; украшения Джун были популярны как никогда.

Элис прошла через дом и остановилась возле парадной двери, чтобы надеть свою шляпу акубру. На земле, у самых ступеней, закручивались пыльные воронки цвета охры. Она медленно толкнула дверь.

– Песчаный дьявол, – прошептала она.

Некоторое время он, приняв почти отчетливую форму и рост мощного человека, колебался на фоне неба, а потом рассыпался и рассеялся. Элис громко выдохнула, напоминая себе, что сейчас февраль – время, когда вместе со сквозняком врывалось прошлое и повсюду были призраки.

Она забралась в грузовик, испытав облегчение от того, как спокойно было внутри. Посмотрела на пассажирское сиденье: ей хотелось бы, чтобы Гарри составил ей компанию. Элис все еще не могла привыкнуть к тому, какую огромную пустоту создавало его отсутствие. Джун, в свою очередь, после смерти Гарри стала искать утешение на дне бутылки, и теперь она прибегала к этому средству, не ограничивая себя и не таясь.

Это было последним поворотным моментом. С годами Джун сделалась невыносимо беспокойной, любая мелочь могла вывести ее из равновесия, будь то письмо, ветер с запада или цветение акации Бейли. Периодически Элис слышала, как она бормочет себе под нос имя Клема, а украшения она стала делать только из тех цветов, которые рассказывали истории потерь и скорби. Все чаще и чаще взгляд Джун останавливался на чем-то очень далеком, что Элис не могла разглядеть. О чем она вспоминала? Горевала ли она, наконец, по отцу Элис? Каждый раз, как Элис хотела ее спросить о чем-то подобном, она решала, что проще промолчать. Молчание и цветы. Иногда она оставляла их на верстаке Джун. Букет фиолетовой сцеволы: Я чувствую твою доброту. Джун всегда оставляла ответ на подушке Элис. Пучок калектазий синецветковых: Ты всех радуешь.

Элис сидела в грузовике и смотрела на пятнистые эвкалипты, дом, поросшую виноградом мастерскую, траву пшеничного цвета, дикие цветы, выросшие в трещинах камней. Торнфилд стал для нее всей жизнью. Язык цветов стал той речью, на которую она больше всего полагалась.

Она тяжело вздохнула и повернула ключ в зажигании. Небо темнело. Отъезжая, Элис смотрела в зеркало заднего вида, как Торнфилд растворяется вдали.

Раскат грома прокатился по небу, в то время как Элис подъехала к почте и стала разгружать корзину с письмами. Она просунула конверты в почтовый ящик и забрала свою корреспонденцию. Когда она вернулась, свет дня стал пугающего зеленого оттенка. Вспышка молнии заставила Элис вжаться в водительское сиденье. Она завела двигатель и стала рыться в стопке писем, чтобы отвлечься от содроганий в животе. Извещения из банка, счета за телефон, накладные, рекламная вкладка. И конверт, надписанный от руки. Адресованный лично ей. Элис перевернула его. В бланке обратного адреса была вписана Болгария.

Она разорвала конверт. Очень быстро пробежала глазами по черным каракулям, успевая прочесть лишь каждое третье или четвертое слово. Внизу было его имя, написанное его рукой. Огги.

Она начала сначала, заставляя себя читать медленно, впитывать каждое слово.

Zdravey, Элис,

я потерял счет попыткам написать тебе это письмо. Мои черновики могли бы, наверное, заполнить целую коробку – письма, полные вещей, о которых я не решаюсь тебе сказать. Но верно говорят: время справляется с болью как никакое другое средство. Теперь, похоже, прошло достаточно лет. Это письмо я собираюсь написать и действительно отправить тебе.

Честно говоря, с той ночи, когда мы должны были встретиться у реки, я постоянно думал о тебе. Я читал в интернете, что ты взяла в свои руки бразды правления Торнфилдом и под твоим руководством бизнес процветает. Я видел, как год за годом в твоем профиле меняется фотография. В твоих глазах я все еще вижу ту девочку, которую я помню.

Но это было давно. Мы теперь другие люди. У нас другие жизни.

Я живу и работаю в Софии, с моей женой Лилией. Пять лет назад у нас родилась дочь. Ее зовут Ива. Она очень похожа на тебя времен нашего детства. Она дикая и любопытная, мечтательная и чувствительная, и она любит книги. Особенно сказки. Ее любимая – известная болгарская сказка о добром наивном волке и подлой хитрой лисице. Мораль в том, что хитрецы всегда будут пользоваться твоей слабостью, если ты им это позволишь. Ива просит меня перечитывать ее снова и снова. И я читаю ее столько раз, сколько выдерживаю; Ива все время плачет из-за волка. Она каждый раз меня спрашивает, как же волк не замечает, какая на самом деле хитрая лиса. Я не знаю, что ей ответить.

После стольких лет я пишу тебе, чтобы рана зажила. Я хочу, чтобы ты была счастлива. После всего случившегося я желаю тебе благополучной жизни.

Береги себя. Присматривай за Торнфилдом.

Vsichko nai-hubavo, Элис. Всего наилучшего.Огги

Элис с силой закусила нижнюю губу. Уронила письмо и склонилась на руль, глядя, как молнии разрывают грозовые облака. Стая розовых какаду прокричала с серебристо-зеленой кроны эвкалипта. Впереди манила дорога, уводящая из города. Как бы ей хотелось узнать, куда этот путь мог ее привести. Что, если бы она прямо сейчас поехала по нему и не останавливалась бы? Ее несбывшиеся мечты повисли тяжелым грузом у нее на ребрах, и его лишь слегка облегчали вздохи. Она представила, что каждая из них была спрессованным цветком, каждая была раздавлена, когда еще была жива, – сувениры на память о том, чего так и не произошло. С силой пнув дверь, она вытерла слезы и пустила грузовик полным ходом. Правда была в том, что винить ей было некого, кроме себя. За то, что не поехала следом за Огги. За то, что не бросила все, пока было можно. Почему она осталась? Такой она сделала свою жизнь, отдав себя возделыванию земли, в которой росли секреты и цветы. Однажды она достанется ей, но Элис не нужно было ни квадратного сантиметра этой земли.

Она опять схватила его письмо с горестным стоном, снова и снова пробегая глазами по строкам.

В твоих глазах я все еще вижу ту девочку, которую я помню. Но это было давно. Мы теперь другие люди. У нас другие жизни.

Не вполне понимая, что она делает, Элис вдавила в пол педаль газа, шины разбрасывали в стороны камни. Повинуясь прихоти, она, вместо того чтобы повернуть домой, поехала в противоположном направлении по Главной улице. Резко свернула влево на темную дорожку, скрытую за кустами. Прорвалась через густые заросли, а потом ехала по аллее эвкалиптов, пока не достигла дома Огги. Она не возвращалась сюда восемь лет.

Когда Элис въехала на площадку перед домом, она ахнула и выскочила из грузовика в крепнущую бурю. Огненные розы поглотили дом. Они заползли со всех сторон, покрыли стены и крышу. Везде, куда бы ни посмотрела Элис, одичавшие кусты буйно цвели, пламя роз душило дом. Аромат был ошеломляющим.

Элис выкрикнула его имя в никуда. Ветер ужалил ее лицо. Она стала шагать туда-сюда. Восемь лет он знал, где она была и что делала со своей жизнью. Ему понадобилось восемь лет, чтобы написать ей. Почему той ночью он не пришел к реке на встречу с ней? Что случилось с ним? Почему он так долго ждал, прежде чем выйти на связь? Для какого признания ему не хватало смелости? Как мог он прожить с другой женщиной ту жизнь, которую они планировали вместе? Почему в своем письме он отвел столько места для рассказа о любимой сказке своей дочери? Все эти годы он знал, где она была, в то время как она ничего о нем не знала, даже не имела понятия, все ли с ним в порядке; она годами прочесывала интернет в поисках его имени, но ничего не находила. Для Элис это было так, как будто Огги всего лишь приснился ей.

Ветер отрывал розовые бутоны от стеблей, бросая их к ногам Элис. Она загребла пригоршню лепестков и порвала их на кусочки. Она набросилась на увитый розами дом, стала отдирать лозы, резавшие ей руки своими шипами. Она рвала, и хватала, и плакала, отдаваясь приступу ярости, и горя, и унижения.

Неожиданный поток дождя разрушил ее транс. Элис пораженно остановилась, как будто вдруг пришла в чувство. Дождь разбивался в брызги о ветровое стекло. Она села, переводя дыхание. Посмотрела на дом из-за дворников.

Стрела молнии поразила куст рядом. За этим последовал оглушительный треск, когда ветвь эвкалипта упала на землю. Элис вскрикнула и развернула свой грузовик. Она поехала прочь, с лепестками роз, прилипшими к коже.

* * *

Когда Элис вернулась в Торнфилд, все были в тревоге и суетились, стараясь защитить дом, общежитие и мастерскую, привязывая разные предметы и перетаскивая в дом все, что привязать было нельзя.

– Что происходит? – спросила Элис у Джун, прикрывая свои припухшие глаза.

– Буря! – крикнула Джун. – Мы бежали от нее всю дорогу из города. В прогнозе погоды сказали, что ожидаются циклонные наводнения.

– Наводнения? – Элис в ужасе посмотрела на цветочные поля.

– Так сказали. Надо двигаться поживее, Элис. Давай же.

* * *

Дождь не прекращался. Они трудились изо всех сил, чтобы защитить ферму, но они не так уж много могли сделать, чтобы оградить грядки от прихоти ветра и всхлипывающего дождя. Электричество отключилось вскоре после заката. Окна общежития были наполнены светом фонарей и свечей, то же было в столовой дома. Кэнди, Твиг, Джун и Элис доедали то, что осталось от карри с кассава, которое Кэнди подогрела на походной газовой плите.

– У тебя все нормально, горошинка? – спросила Кэнди, предлагая Элис миску с порезанным кориандром. – Ты такая тихая.

Элис отказалась, отмахнувшись вилкой.

– Это просто из-за бури.

Слова Огги не выходили у нее из головы. Что-то в любимой сказке его дочери не давало ей покоя. В растерянности она бросила свой столовый прибор на стол, он звякнул громче, чем она предполагала.

– Извините, – сказала она, прижимая пальцы к вискам.

Ветер завывал под дверью и дребезжал стеклами в окнах. Буря становилась сильнее. Грозила ли Торнфилду опасность?

– Боже, мне кажется, что я не могу дышать. – Элис отодвинула стул назад.

Она поднялась с места и стала мерить шагами пол.

– Элис? – В лице Джун читалась тревога. – В чем дело?

– Ни в чем, – ответила Элис резко, отмахиваясь от заботливого тона Джун.

Она зажмурилась, прежде чем слезы потекли из глаз. Она старалась отогнать образ дома Огги, который душили огненные розы.

– Дело не только в шторме, и что-то явно неладно, Элис. В чем дело? – спросила Твиг.

Элис вспомнила, как возле дома Огги с дерева рухнул сук.

– О чем ты не хочешь мне рассказывать? – проговорила она. – Чего я не знаю?

– Что? – Джун побледнела.

– Я не знаю. Я просто, я не… – Элис мотнула головой. – Прости. – Она выдохнула и на миг снова зажмурилась. – Я получила письмо от Огги сегодня, это было как гром среди ясного неба, и я расстроена. – Она подняла взгляд.

Кэнди растерянно переводила взгляд с Твиг на Джун. Твиг спокойно посмотрела на Элис. По лицу Джун ничего нельзя было прочесть.

– Что было в письме? – Твиг опустила вилку.

– Немногое. – Элис покачала головой. – Только то, что он хотел, чтобы старые раны зажили. Он женат, и он стал отцом. Он хочет, чтобы у меня «была благополучная жизнь», – голос Элис дрогнул, – но он не сказал, почему бросил меня или что заставило его уехать. И я просто не понимаю… Я не знаю, почему я здесь, как моя жизнь превратилась в это.

Она сделала глубокий прерывистый вдох.

– Я не знаю, кем мне суждено быть и где я должна быть, – продолжила она. – А теперь еще и надвигается гребаное наводнение с циклоном, и мне страшно. Я не знаю, кто я без этого места. Что будет, если мы лишимся цветов? Почему бы нам не начать разговаривать больше? О чем угодно? Я так устала от всего, чего мы не говорим друг другу. Я хочу знать больше. Я хочу по-настоящему поговорить, а не получать букет цветов каждый раз, когда я слишком близко подбираюсь к больному вопросу. Я хочу знать, Джун. – Она умоляюще посмотрела на бабушку. – Я хочу услышать это от тебя. Все. О моих родителях. О том, откуда я родом. У меня просто это огромное чувство, ощущение… – Она запнулась, подыскивая слова и рисуя руками в воздухе пустые круги. – Чувство ожидания чего-то, что никогда не случится. Ты говорила, Джун, что, если я найду свой голос, ты найдешь ответы…

Ее плечи безнадежно поникли.

В скулах Джун залегли тени.

– Элис, – начала она, вставая и делая несколько шагов к ней.

Элис с надеждой всматривалась в ее лицо. Снаружи завывал дождь.

– Я не ухожу никуда. Ты поймала меня, – тихо сказала Джун.

Элис почувствовала укол разочарования.

– Это и есть твой ответ на все, не так ли? – горько проговорила она. – Отмести это все прочь, потому что я поймала тебя.

Видя, как ее колкие слова врезаются в бабушку, Элис содрогнулась.

– Прости, – сказала она, беря себя в руки. – Мне жаль, Джун.

– Нет, – пробормотала Джун. – Ты имеешь полное право злиться.

Она сложила свою салфетку и вышла из комнаты. Через мгновение Твиг отодвинула стул и вышла следом.

Элис положила голову на руки. Джун лишь пыталась заботиться о ней. Почему бы просто не перестать к ней цепляться и не оставить все, как есть? Но тут же возникал другой вопрос. Почему бы Джун просто не рассказать все, что Элис хотела знать? И почему этого не мог сделать Огги? Если уж после восьми лет тщетных попыток он наконец написал ей письмо, уже живя своей сложившейся жизнью и имея собственную семью, почему ему понадобилось что-то от нее скрывать?

Кэнди начала убирать со стола.

– Мне жаль, – снова сказала Элис.

Кэнди кивнула.

– Тут никто не виноват, горошинка. У всех есть свои грустные истории. Для этого места это обычное дело, и так было всегда. Из этих историй и растут наши цветы. – Она неловко звякнула вилками. – Внутри у Джун перепуталось так много этих историй, что она, думаю, даже не представляет, с чего начать.

– Ну так, может, с самых простых вещей? – простонала Элис. – Например, «Элис, вот так твои родители познакомились», или «Элис, вот почему твой папа уехал», или «Элис, вот кем был твой дедушка».

– Я понимаю тебя. Но она, вероятно, считает, что если она расскажет одну историю, то ей придется рассказать еще десять, связанных с этой. Вытащи один корень, и все растение окажется в опасности. Эта мысль, должно быть, ужасает ее. Можешь себе представить, каково это – иметь дело со всеми этими корнями и отростками, если ты кто-то, кто так любит контроль, как Джун?

Кэнди помедлила в дверном проеме с букетом вилок в одной руке и керосиновой лампой в другой.

– Ужасно, наверное, постоянно таскать на себе бремя желания рассказать кому-то что-то – что-то, что ему нужно узнать, но что пугает тебя до одури, потому что тебе нужно спуститься в такие глубины себя, в которые тебе спускаться совсем не хочется, найти там историю, которую ты уже никак, черт возьми, переписать не можешь.

– Но в какое положение это ставит меня? Единственный член семьи, который у меня остался, не желает рассказывать о нашей семье. У меня есть только истории из вторых рук, и, как бы я ни ценила все, что об этом месте и о моей семье рассказываешь мне ты, или Твиг, или даже Огги, это не то же самое, как если бы мне это рассказывала Джун. Ваши истории не то же самое, что ее.

– Да, не то же, – кивнула Кэнди. – Но как я всегда говорила тебе, горошинка, у тебя, по крайней мере, история есть. Ты хотя бы знаешь свое происхождение. Не надо недооценивать то, какой дар…

– Я так и не делаю, – прервала ее Элис, стараясь говорить ровным голосом. – Я знаю, что ты желаешь мне добра, Кэнди, но мне начинает надоедать, что меня все время затыкают советом быть благодарной за ту историю, что у меня есть, вместо того, чтобы дать мне те истории, которых у меня нет. Истории, которые Джун обещала мне, когда я еще была ребенком. И так и не дала.

Комната наполнилась шумом ливня. Через некоторое время Кэнди откашлялась.

– Мне правда жаль, что так вышло с Огги.

Элис не ответила.

Кэнди вышла из комнаты и забрала большую часть света с собой.

* * *

В ту ночь Элис билась и металась в огненном море снов. Снова и снова она пыталась докричаться до матери, которая оставила одежду на берегу. Снова и снова море огня не пропускало ее. На выжженном пляже волк и лиса бегали друг за другом по дюнам, их хвосты горели. На отмели мальчик играл с бумажной лодкой, ее края обугливались и подергивались пламенем. Проснувшись в холодном поту, Элис поднялась с постели. От нервного истощения виски вибрировали. Она включила лампу и пошла вниз сделать себе чашку чая.

Она замерла посреди коридора. Из кухни доносились голоса, а воздух отяжелел от запаха виски. Элис подкралась поближе.

– Ты вот на столечко от того, чтобы потерять ее, Джун, – шипела Твиг, – ты этого хочешь? Ты должна рассказать ей правду. Ты должна.

– Замолси, Тфиг, – отмахнулась Джун.

Элис подошла ближе, прижимаясь к стене.

– Тебе казесся, что ты фсе знаешь, но ты ни черта не знаешь. Ты просто ещщщ одна, кому известны все истории, и тебе казесся, что ты знаешь фсе.

– Я не могу так с тобой разговаривать. Тебе надо лечь спать.

– Я знаю, как сильно ты ее любишь, думаешь, я не снаю? Думаешь, я не понимаю, что она одна из детей, которых тебе не дано было вырастить?

– Осторожно, Джун.

– Оооо, «осторошно, Джун», – передразнила она.

Элис стояла возле дверного проема.

– Я спасла эту девочку, – прошипела Джун, взяв себя в руки, – я спасла ее. Огги украл бы ее будущее и разбил бы ей сердце. Мы с тобой уже видели такое, Твиг. Не говори, что не видели. Мой звонок в иммиграционную службу в тот день – лучшее, что я сделала для нее.

Шок от предательства Джун прошел по телу Элис, словно это был физический удар. Потом она вспоминала эту ночь так, словно она наблюдала за происходящим из окна, а не участвовала. То, как она ворвалась в кухню, с горящими глазами и трясущимися руками. Ужас и сожаление в глазах Твиг, когда та поняла, что Элис все слышала. Пьяная улыбка Джун, пытавшейся сохранить самообладание. Крики Элис. Попытки Твиг успокоить ее. Слезы Джун. Глубокая скорбь в глазах Твиг, когда она рассказывала Элис правду.

– Их депортировали, – голос Твиг срывался, – его и Боряну отправили обратно в Болгарию.

Кипя от ярости, Элис повернулась к Джун.

– Ты донесла на них? – крикнула она.

Джун приподняла подбородок, ее глаза не могли сфокусироваться.

– Что тут происходит? – спросила Кэнди, влетая в кухню, лицо ее выглядело помятым со сна.

Выброс адреналина заставил Элис действовать. Она выскочила из кухни и метнулась вверх по лестнице в свою комнату. Она схватила свой рюкзак и набила в него все, что ей было дорого, из попавшихся на глаза вещей. Потом сбежала вниз, протолкнулась между женщинами в коридоре и сдернула с крючка ключи и шляпу. Элис распахнула входную дверь, и ее отбросило назад мощным порывом ветра с дождем. Она пошатнулась, силясь удержать равновесие. Твиг и Кэнди умоляли ее не уходить. Последовавшая за тем сцена всегда проигрывалась в ее воображении искаженной и в замедленном темпе: она обернулась, чтобы взглянуть на их лица, полные тревоги. За ними в темноте колебался силуэт Джун.

Элис рассерженно посмотрела на трех женщин. Через мгновение она отвернулась и шагнула в бурю, хлопнув за собой дверью.

* * *

Дворники на лобовом стекле не справлялись с таким мощным ливнем. Элис вцепилась в руль. Грузовик мотало из стороны в сторону на грязной затопленной дороге. Ее руки тряслись от напряжения; ногой она выжимала педаль газа, боясь, что иначе она застрянет или, хуже того, сдастся и повернет назад.

Она собиралась проехать прямо через город. Мимо городских ограничительных знаков и дальше сквозь бушленд на восток. Но всего через пару километров она надавила на тормоз: в свете фар низина, в которую спускалось шоссе, скрылась под прибывающей водой. Река вышла из берегов. Элис уронила голову на грудь. Цветочные поля будут уничтожены; семена начисто вымоет из грядок.

Она стала всматриваться в темноту в зеркале заднего вида. Что, если не ехать на восток, а поехать в глубину материка? Подальше от воды. Она дала по газам. Прошел еще миг. Элис выкрутила руль и понеслась туда, откуда приехала. На повороте к Торнфилду ее нога дрогнула на педали газа. Она вдавила ее в пол, крепче хватаясь за руль, стремительно удаляясь на запад, в темноту.

* * *

Несмотря на слезы и мольбы Твиг и Кэнди, Джун отказывалась вернуться в дом. Она маячила на одном месте, в темноте, пока ее хлестала непогода. Элис вернется. Джун неотрывно смотрела вперед, чтобы не пропустить момент, когда появятся фары грузовика Элис. Элис вернется. И тогда Джун сможет ей все объяснить.

Виски начало выветриваться. Она почувствовала пронизывающий холод. Когда налетел новый порыв ветра, она упала на колени. Входная дверь распахнулась, и выбежала Твиг с пальто в руках.

– Поднимайся, Джун, – она старалась перекричать ветер, – поднимай свою сожалеющую задницу и иди внутрь!

Твиг набросила на нее пальто и помогла ей подняться на ноги.

– Нет. Она вот-вот вернется, и, когда это произойдет, я буду здесь. – Джун дрожала. – Элис вернется домой, и я ей все объясню.

Твиг поглядела на нее. Джун встала крепче, приготовившись получить беспощадный ответ от Твиг.

Они простояли так некоторое время – рядом, но каждая сама по себе, пока Твиг не обняла одной рукой Джун. И когда небо всплакнуло над ними, они вместе повернулись, чтобы встретить надвигающийся ливень.

17 Банксия прекрасная

Значение: Я твой пленник

Banksia speciosa / Западная Австралия и Южная Австралия

Небольшое деревце с тонкими зубчатыми листьями. Кремово-желтые колосья цветов появляются в течение всего года; в них семена хранятся, пока они не откроются под воздействием огня. Цветы привлекают птиц, питающихся нектаром, в особенности медососов.

Элис ехала сквозь бурю всю ночь. На рассвете она остановилась на заправке у придорожной закусочной далеко за границей штата. После того как она наполнила бак, она припарковалась под эвкалиптом и прислонилась головой к окну, чтобы поспать. Когда она проснулась, солнце жгло ей лицо, а во рту пересохло. Она вылезла из грузовика и пошла в закусочную, а через десять минут появилась оттуда с бумажным стаканчиком пережаренного черного кофе, несвежей булочкой и картой. Она осилила один глоток и пару кусочков булки, а остаток отправился в мусорную корзину. Колеса буксовали на гравии, пока она выезжала на шоссе, следуя дорожным знакам, указывающим на запад; раскрытая карта лежала на пассажирском сиденье. Элис отогнала лишние мысли и сосредоточилась на том, что было прямо перед ней. Она не позволяла себе размышлять ни о чем постороннем и думала лишь о том, чтобы уехать как можно дальше от большой воды.

Чем дальше она забиралась в глубь материка, тем суше и чужероднее становился ландшафт. Широкие гладкие поля желтой травы были усеяны выростами каменных пород и оврагами со скрюченными эвкалиптами. Иногда взгляд Элис выхватывал рифленую железную крышу фермерского домика или серебристый резервуар с водой, примостившийся подле скрипучей ветряной мельницы. А сверху все это было накрыто, как перевернутой миской, бескрайним синим небом.

Мобильник разрядился в первый же день. Она не стала утруждаться поисками зарядного устройства в рюкзаке. Каждый раз, как она чувствовала усталость, она съезжала на обочину там, где оказывалась в тот момент, запирала двери и погружалась в сон – глубокий и без сновидений. Когда она проезжала через маленькие, в одну улицу, города, которые вырастали из желтой пыли, как полевые цветы после дождя, она останавливалась, чтобы заправиться и перехватить сэндвич или консервированных персиков, которые она доставала из банки прямо пальцами. Иногда она покупала чашечку чая с молоком и хлебала его, пока изучала карту; название одного городка привлекло ее внимание. До него было как минимум еще пару знойных дней езды, но это не заставило ее передумать. Остановившись у очередной придорожной закусочной, она купила пульверизатор, наполнила его водой из-под крана и весь следующий отрезок пути брызгала ею на лицо, чтобы хоть немного освежиться. Суровое солнце палило немилосердно.

На третью ночь в пути, когда пот струился по позвоночнику даже после заката, Элис заметила светящуюся неоновую вывеску на окраине шахтерского городка. Она остановилась на парковке мотеля и заплатила чуть больше за комнату с кондиционером и кухонькой. В круглосуточном магазине поблизости она взяла блинное тесто вместе с бруском сливочного масла и баночкой золотистого сиропа и нажарила блинов в своей комнате, даже не разувшись.

Растянувшись в одних трусах на полиэстеровой простыне в цветочек, Элис разрывала блины на полосы, намазывала на них толстый слой масла и сиропа и запихивала в рот, в то время как встроенный в стену кондиционер гнал спертый холодный воздух. Канал с круглосуточными фильмами на спутниковом телевидении подействовал на нее как колыбельная, и она погрузилась в еще один пустой сон.

Наутро Элис оставила ключ от комнаты на столе и захлопнула за собой дверь. Солнце только поднялось, но жар уже окутал все маревом. Сначала Элис подумала, что это обман зрения, но, оглядевшись, она остановилась в замешательстве. Ночью, в темноте, она не осознала, что цвет почвы так сильно изменился. Она слышала разговоры о Красном центре, но это был не тот красный, которого она ожидала. Это был скорее оранжевый. Как ржавчина. Или как огонь. Пораженная, Элис закрыла глаза и прислушалась. Пение птиц, гул кондиционеров за спиной, ветер пустыни, приглушенное тявканье. Она открыла глаза, огляделась и направилась к своему грузовику в поисках источника лая.

Под кустом съежился рыжевато-коричневый щенок с единственным белым пятном в середине спины. Элис посмотрела по сторонам. На стоянке не было других машин, и никто не проезжал мимо по ровному шоссе ни туда, ни обратно. Щенок снова тявкнул. Ошейника на нем не было, на боках были выдраны клоки шерсти. Пока Элис осматривала его, блохи то выползали на поверхность белого пятнышка, то скрывались в шерсти. Щенок был ничей, а даже если и чей-то, хозяину было на него наплевать. Элис заглянула под хвост. Девочка. Она сгребла щенка одной рукой, открыла дверь и опустила его на пассажирское сиденье. Они посмотрели друг на друга.

– Как тебе имя Пиппин? – поинтересовалась Элис.

Щенок вздохнул.

– Слишком формально?

Элис завела мотор и выехала на шоссе, следуя дальше знакам, которые вели в выбранный ей город.

– Ну же, Пип, – сказала она, – ехать осталось меньше половины дня.

* * *

Городок Агнес-Блафф раскинулся у подножия красного обнажения пород, в честь которого он и получил свое название[17]. Вдоль главной улицы росли пятнистые эвкалипты и то там, то тут выглядывали фасады магазинов в викторианском стиле, цвет которых напоминал засахаренный миндаль. Новостное агентство, парочка запустелых галерей искусства, библиотека, несколько кафе, бакалейная лавка и заправочная станция. Элис подъехала и уже собиралась заправиться, когда Пип завизжала и описалась на сиденье. В моче у нее была кровь.

– О, Пип, – проговорила Элис.

Щенок заскулил.

Элис вбежала в магазин при заправке и вернулась с листочком бумаги, на котором были записаны инструкции. Она поспешно отъехала, молясь, чтобы бензина хватило до ближайшей ветеринарки.

* * *

Пип продолжала жалобно скулить на руках у Элис, пока та стучала в дверь клиники. Она сложила руки шалашиком и стала вглядываться через стекло. Часы на стене показывали три минуты второго. Табличка на двери предупреждала, что клиника работает до часу дня по субботам. Была ли это суббота? Элис не имела представления. Она продолжала молотить в дверь, пока за стойкой администратора не появился молодой человек примерно ее возраста, со стетоскопом на шее. Он повернул ключ и открыл дверь.

– Могу чем-нибудь помочь?

– Да, пожалуйста! – взмолилась Элис.

Она прошла следом за ним в хирургию. Он надел перчатки и взял Пип из рук Элис. Он принялся осматривать ее кожу в местах, где отсутствовала шерсть. Посветил ей фонариком в глаза, потом в пасть. Когда он встал, его лицо было озабоченным.

– У вашей собаки запущенная чесотка.

– О, она не моя. В смысле, я… я нашла ее только сегодня утром. Вернее, мы нашли друг друга. В придорожном отеле.

Он внимательно смотрел на нее некоторое время.

– Вы бы лучше вымыли руки, – сказал он мягче, кивком указывая на раковину в углу.

Элис вымыла руки теплой водой.

– Отсюда и запах, – сказал он.

Элис непонимающе посмотрела на него, вытирая руки бумажным полотенцем.

– Вы не чувствуете?

Она спрятала руки в карманы.

– Я, хм, не заметила.

– Поэтому же она не перестает чесаться.

Элис поняла, что он был прав. Щенок чесался не переставая, с тех пор как Элис подобрала его.

– Еще у нее кровь, я только что увидела – в моче… – протянула Элис.

– У нее неприятная инфекция в мочеиспускательном канале, из-за чего и кровь. Еще у нее повышенная температура, определенно из-за плохого питания.

Он снял с себя перчатки и бросил их в ведро.

– К прискорбию, это часто случается с местными бездомными собаками.

Ветеринар поднял Пип и посадил ее в пустую переноску. Собака тут же начала выть.

– Эй! – Элис сделала шаг вперед.

– Ей нужна немедленная медицинская помощь, – отрезал он, – я просто хочу ей помочь.

Понадобилась всего секунда, чтобы Элис успокоилась. Пип забилась в дальний угол клетки и поджала хвост.

На стойке администрации ветеринар стал записывать данные Элис.

– У меня, хм… – Элис замялась.

– Вы только что приехали в город?

Элис кивнула.

– Буквально?

– Да.

– Вы работаете по найму вахтовым методом? – Она нахмурилась. – Я имею в виду, вне места постоянного жительства? – Она покачала головой.

– Вам есть где остановиться?

Элис не ответила. Он нацарапал что-то на бланке и вырвал верхний лист.

– Пойдете в паб «Утес», спросите Мерл. Ей скажете, что вы от меня.

Он передал ей листок.

– Спасибо. – Элис взяла записку и пробежала взглядом по бланку. Мосс Флетчер. Ветеринар в Агнес-Блафф. Мосс – мох. Она вспомнила страницу из Словаря Торнфилда. Мох. Всеобъемлющая любовь. Она пробормотала какие-то слова прощания и вышла так быстро, как могла.

Когда Элис вышла наружу, сухой жар ударил ее, словно она врезалась в невидимую стену. Она ничего не узнавала вокруг. Небо было выцветшего голубоватого цвета, пустое и бескрайнее. Ни следа реки или цветочных полей. Голова у нее закружилась, а пульс участился.

Шатаясь, Элис направилась к грузовику, оглушенная быстрым ритмом своего сердцебиения. Она пыталась вздохнуть, пока тянулась к ручке двери, и все никак не могла за нее ухватиться. Ее руки свело судорогой и кисти скрючило, как клешни. Воспоминания нахлынули на нее; океан и пламя ревели хором, так что невозможно было их различить.

Она попыталась закрыть глаза. Попыталась восстановить дыхание вопреки панической атаке. Пыталась защитить себя, прежде чем все погрузилось в темноту.

* * *

Мосс произвел последний обход, прежде чем закрыть клинику. Щенку Элис провели лечебные процедуры, и теперь он спал. Ветеринар вышел в ослепительный полдень, воздух загустел от дизельных газов и запаха жареной курицы из фастфуда по соседству. Вдохнув эту смесь, он подумал о том, что ждало его впереди: еще одна ночь дома, в одиночестве.

Он пересекал парковку, направляясь к своему минивэну, когда заметил ярко-желтый грузовик. Элис Харт, флориограф. Ферма Торнфилд, где расцветают полевые цветы. Внутри никого не было. Обойдя машину сзади, он нашел Элис, лежавшую без сознания на асфальте с кровоточащим носом.

Мосс бросился к ней, повторяя ее имя. Она не двигалась. Ее кожа казалась пугающе бледной. Он проверил ее дыхание и пульс, вытащил мобильник из кармана и набрал по быстрому вызову номер медицинского центра. Он позаботился о том, чтобы не передвигать ее. Когда врач взял трубку, Мосс автоматически ответил на вопросы, его сердце учащенно билось.

Пожалуйста, только не снова.

* * *

Это уже не было океаном огня; Элис плыла по реке, и река была вся из звезд. Они окрашивали ее кожу в серебристо-зеленый. Она лежала на спине и смотрела, как они падают вниз с ночного неба. Некоторые из них повисли на верхних ветках эвкалиптов, от которых было видно лишь силуэты. Другие застряли у нее в ресницах и между пальцев ног. Несколько она проглотила. Они были сладкими и прохладными. Она набрала их целую пригоршню, дивясь тому, какие они легкие, и бережно разложила их вокруг себя. Круг звезд, внутри которого не было никакой боли.

Приходя в себя, Элис сплюнула, думая, что выплевывает звезды.

– Огги, – выдавила она из себя.

– Да, Элис, тебя не держали ноги, но скоро все будет хорошо. Не торопись.

Элис посмотрела наверх. Над ней, улыбаясь, склонилась женщина и светила ей фонариком в каждый глаз. От этого Элис стала приходить в себя. Она лежала на больничной койке в белой комнате, в руку была воткнута игла. Она поморщилась и повернула голову в другую сторону. На стуле рядом с ее кроватью сидел, весь подобравшись, мужчина и пристально смотрел на нее. Он приветственно поднял руку. Элис пошевелила приподнятыми пальцами в ответ. Ветеринар. Это был ветеринар. Мосс Как-то-там. Всеобъемлющая любовь.

– Тебе поставили капельницу с физраствором, Элис. У тебя было серьезное обезвоживание. Мы часто сталкиваемся с таким у приезжих, не привыкших к пустыне. Вероятно, поэтому ты и упала в обморок.

На женщине был белый халат с вышивкой на верхнем кармане: «Доктор Кира Хендрикс».

– Теперь несколько стандартных вопросов. У вас в семье у кого-нибудь было пониженное артериальное давление?

Элис не знала. Она покачала головой.

– Как насчет тревожности или панических атак?

– Не было с тех пор, как я была маленькой, – ответила она тихо.

– А чем они были вызваны?

Ветром? Взглядом на цветок? Томительным пламенем сна?

– Я не знаю, – ответила Элис.

– Вы принимаете какие-нибудь лекарства?

Элис снова покачала головой.

– К счастью, нос у вас не сломан и скоро заживет. А сейчас вам нужен покой. И много жидкости. При любых тревожных симптомах возвращайтесь и сразу ко мне на прием. Мосс сказал, вы только сегодня приехали в город?

Элис кивнула.

– Где вы остановились?

Элис глянула на Мосса. Несколько мгновений он удерживал зрительный контакт, прежде чем заговорить.

– В пабе, док. В комнате в пабе.

– Хм, – снова протянула врач.

Она похлопала Элис по плечу, а потом обернулась к Моссу, приподняв бровь:

– Можно тебя на пару слов?

Они встали в противоположном углу. Элис поглядывала на них краем глаза. Доктор Кира была чрезвычайно серьезна, а Мосс, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке.

– Прекрасно, – сказала доктор Кира энергично, ставя точку в их обсуждении.

Она вернулась к койке Элис.

– Теперь, Элис, давайте достанем иглу из вашей руки и проводим вас на улицу. Ешьте маленькими порциями. Спите побольше.

Элис кивнула, не поднимая глаз.

* * *

Мосс открыл дверь своего минивэна со стороны пассажира, придержал ее, а когда Элис устало забралась внутрь, захлопнул. Внутри все было безукоризненно. К зеркалу заднего вида было прицеплено картонное дерево – ароматизатор с запахом эвкалипта.

Они ехали молча. Мосс несколько раз откашлялся.

– Я, эм, нашел вас на парковке, когда мой рабочий день кончился, – сказал он, не глядя на нее. – Я вас не двигал, позвонил доктору Кире, она приехала и увезла вас на «Скорой». А я ехал следом в минивэне.

Элис неотрывно смотрела вперед, проигрывая в своем воображении сценку, в которой он находит ее без сознания. От глубокого чувства стыда ей начало жечь глаза. Ты не расплачешься прямо сейчас.

– Мы на месте, – сказал он, подъезжая к клинике.

Он залез в карман и вытащил ее ключи от грузовика.

– Они были у вас в руке, когда я вас нашел. – Его интонации были извиняющимися, как будто он был повинен в ее обмороке.

– Спасибо, – сказала она тихо, – за все.

Элис выхватила у него ключи, заметив, как он вздрогнул, когда острый край царапнул ему палец.

– Простите, – пробормотала она, закрыв лицо руками.

Она вздохнула и покачала головой с укоризной самой себе.

– Спасибо, – повторила она и вылезла из машины, направляясь к своему грузовику.

Но когда она увидела надпись на дверях, то резко остановилась. Вот оно, было прямо перед ней – все то, что она хотела оставить позади.

Элис Харт, флориограф. Ферма Торнфилд, где расцветают полевые цветы.

– Итак, эээ, Элис?

Она обернулась, стараясь заслонить собой надпись.

– С вами все будет в порядке?

– Да, – кивнула она, – спасибо. Я сниму комнату в пабе.

Он посмотрел в сторону, потом снова на нее.

– Доктор Кира спросила, не смогу ли я присмотреть за вами в ближайшие сутки. – Он откашлялся. – Вас это не смутит?

Элис выдавила из себя улыбку.

– Покой, жидкость, еда. Уверена, я справлюсь. – Ей хотелось лишь залезть в постель, укрыться с головой и больше не вылезать наружу. – Тем не менее спасибо.

– Да. Хорошо. – Еще одна долгая пауза. – Что ж, у Мерл в пабе есть мой номер телефона, если вам что-нибудь понадобится, – сказал он, заводя машину.

Элис кивнула и почувствовала облегчение, когда он уехал.

Она села в грузовик и подъехала прямо к заправке. Залив бензин, она изучила полки в магазине при заправке, нашла автомобильную краску. Цвет был только бирюзовый. Она взяла банку и кисть. По пути к кассе ее взгляд упал на стенд с яркими переводными картинками. Она схватила один пакетик, расплатилась и вышла.

На стоянке при пабе она неистово набросилась на свой грузовик с кистью и краской. На исходе своего первого дня в центральной пустыне Элис спрятала сведения о том, кем она была и откуда, под слоем бирюзового забвения.

* * *

Когда Элис приехала, Мерл в пабе не оказалось. Молодая девушка с ярко выраженным акцентом дала ей комнату и принялась в красках описывать меню, Элис же делала вид, что слушает. На внутренней части предплечья у девушки была татуировка в виде карты мира. Карта была усеяна крошечными звездочками. Каково это – быть где-то так далеко от всего, что тебе знакомо, в каком-то уголке земли, который ты хотел посетить и исследовать? Каково это – не иметь другой цели, кроме как путешествовать и собирать впечатления, каждое из которых настолько живо и значимо, что ты навсегда наносишь его на свою кожу? Каждая звездочка была как укол насмешки для Элис. Я не была там, и там, и там…

– Мисс. – Девушка, широко улыбаясь, сунула меню в лицо Элис.

– Простите, – Элис тряхнула головой, – могу я сделать заказ в комнату?

– За хорошие чаевые.

Сделав заказ, Элис со своим рюкзаком поднялась в комнату, отперла дверь, а потом закрыла за собой.

Он села на кровать, расшнуровала ботинки и повалилась на подушку, позволив прорваться всхлипам, которые распирали ее уже несколько дней.

18 Бессмертник песчаный

Значение: Записано в звездах

Waitzia acuminata / Западная Австралия

Многолетник с длинными узкими листьями и оранжевыми, желтыми или белыми цветами, напоминающими на ощупь бумагу. Весной цветение начинается после зимних дождей. Цветы смотрятся эффектно, когда их много растет в одном месте. Поляны, усыпанные миллионами таких цветов, нередко находят среди кустарников и в пустынях в западных районах; люди совершают путешествия на большие расстояния для того, чтобы увидеть их.

Восход солнца разбудил Элис. Она отшвырнула промокшие от пота простыни и села, выковыривая из глаз соленые сухие катышки. Ее комната купалась в оранжевом свечении. Она подошла к окну и отдернула занавески. Ничем не сдерживаемый свет ворвался внутрь, он отражался от утеса, высившегося над пыльным городом. Элис вглядывалась в волнистые дюны красного песка и овраги, поросшие спинифексом и пустынными дубами – там, за домами и улицами, они тянулись, насколько хватало глаз. Она вспомнила крабов-солдат, бриз с моря, зеленый сахарный тростник, серебристую речную воду и поля ярких распустившихся цветов. Воздух пустыни был таким сухим и невесомым, что бусинки пота испарялись, не успев скатиться по коже. Никогда еще она не была так далеко от всех и всего, что она знала, от всех мест, где когда-либо была.

– Я тут, – прошептала она.

* * *

В баре Элис выпила кофе и съела булочку с фруктовой начинкой, а потом вышла к своему грузовику. Она убедилась, что бирюзовая краска высохла, и полезла в бардачок за переводными картинками. Покрыв ими обе двери, она отошла и, скрестив руки на груди, осмотрела свою работу. Она никогда не думала, что добиться анонимности так просто – всего лишь слой краски и наклейки с бабочками-монархами.

* * *

Позже она пошла в продуктовый магазин и наполнила свой холодильник фруктовым льдом. Она съела три подряд, лежа на кровати и глядя, как за окном полуденное солнце выбеливает деревья. Во второй половине дня, когда стало немного прохладнее, она отправилась погулять среди странного красного ландшафта.

Она шла вдоль утеса по самому его подножию, изучая эремофилы, которые прозвали кустами-страусами, группы спинифекса и тонкие пустынные дубы. Она остановилась рассмотреть дикие цветы, росшие среди скал, сорвала несколько и спрятала в карман. Стайка зябликов пролетела над головой, наполнив пением жизнерадостное предвечернее небо. Элис с усилием сглотнула; ландшафт пустыни выглядел потусторонним и притуплял чувства.

День проходил за днем. Порез у нее на носу зажил. Иногда подступали воспоминания, и Элис их не гнала. Но если память отбрасывала ее в ту ночь, когда она покинула Торнфилд, она делала все возможное, чтобы отвлечься от мыслей о глубине предательства Джун или о том, что случилось с Огги и Боряной. Их арестовали? Было ли им страшно? Они знали, что это Джун донесла на них? Она уже умела отгонять от себя вопросы, на которые не было ответов.

Чтобы как-то организовать свой день, Элис, ориентируясь на фазы солнца, разработала ежедневный распорядок; она никак не могла насытиться светом пустыни. Каждое утро она сидела на подоконнике в своей комнате, над рифленой металлической крышей отеля. Когда солнце поднималось, оно расцвечивало скалистые утесы и цепи многообразными оттенками: насыщенный винный бургунди, яркая охра, мерцающая бронза и карамель. Глядя на кажущуюся бескрайность неба, Элис дышала глубже, словно так она могла вдохнуть пространство, создать такой же простор внутри себя.

После восхода она ходила на прогулку. Город расположился в высохшем древнем русле реки, полном каменистого песка, из которого росли высокие и широкие коримбии. Она бродила между их стволов, чья окраска варьировалась от кремового до белого и тускло-розового, иногда останавливалась, чтобы рассмотреть бледно-серый камень или упавший плод. Трудно было поверить, что здесь когда-то текла вода, словно река была лишь фольклором, мифической деталью пейзажа, которая давным-давно поднялась в небо на крыльях черных какаду.

В середине дня, когда было особенно жарко, Элис оставалась в комнате, поставив кондиционер на максимум и переключая каналы спутникового телевидения. Когда ближе к закату день начинал остывать, она уходила гулять снова. Вечером, после ужина, она находила убежище в тени и смотрела на звезды.

Прошло две недели. Она не возвращалась в ветеринарную клинику, не проверяла почту, достала из телефона сим-карту и выбросила ее.

К ее удивлению, в пустыне было нечто, что приносило ей огромное облегчение, это была почти медицинская помощь. Огненный цвет земли, ощущение ее на коже, когда набираешь пригоршню этой почвы, мягкой, как пыль. Мелодичные песни птиц. Освещение в начале и в конце дня. Теплый ветер, серебристо-зеленый с голубизной цвет эвкалиптовых листьев, перистые облака в небе и, главное, дикие цветы, растущие в русле реки среди корней и камней. Она начала собирать их и спрессовывать для засушки, не вполне признаваясь себе в том, что больше всего ее утешало то, что эти цветы были ей знакомы.

Однажды утром Элис обнаружила, что заполнила засушенными цветами целую тетрадь. Покончив с завтраком в баре, она отправилась в город, чтобы купить новую.

Прогуливаясь вдоль тихой улочки возле засохшего русла реки, Элис нашла городскую библиотеку. Она улыбнулась потускневшему рисунку на стене библиотеки, призванному, очевидно, сделать так, чтобы небольшое квадратное здание смотрелось как стопка книг. Внутри было прохладно – желанная передышка от палящего зноя.

Элис удовлетворенно бродила среди полок. Она помнила библиотеку из своего детства, наполненную пастельным светом и с витражными стеклами в окнах, рассказывавших сказки.

– Салли, – пробормотала она.

– Могу я вам помочь? – поинтересовалась библиотекарша, выглядывая из-за соседней полки.

– Где у вас сказки? – спросила Элис.

– На стеллаже в конце зала.

Элис погладила корешки книг, которые она читала ребенком. Ее письменный стол, ее сумка, с которой она ходила в библиотеку, папоротники матери. Она искала одну определенную книгу и, найдя ее, тихо вскрикнула от радости.

Позднее, когда она записалась и спрятала в карман свою библиотечную карточку, Элис взяла столько книг, сколько было можно, и отнесла их в свою комнату в отеле. Первую половину дня она провела, листая их страницы, тыкая пальцем в случайные предложения, иногда отвлекаясь и, положив открытую книжку на грудь, наблюдая, как кружевные тени от эвкалиптов танцуют на стене. В тот вечер она взяла на вынос коробочку тайской еды с дополнительной порцией соуса чили и упаковку холодного пива из шести банок, легла на кровать под кондиционером и стала читать книгу, которую так любила в детстве, – книгу с историями о женщинах, которые скинули свои тюленьи шкуры и оставили их на берегу, как оставили и море ради любви к мужчине.

* * *

Однажды в полдень, когда Элис вернулась после прогулки по устью реки с букетиком цветов, Мерл, хозяйка паба и отеля, перехватила ее у бара.

– Элис Харт, вам звонят, – сообщила она.

Элис проследовала за Мерл в маленький офис за баром. Ладони у нее вспотели. Неужели Джун нашла ее?

Телефон стоял на столе. Элис дождалась, пока осталась одна в комнате, вытерла потные руки о шорты и подняла трубку.

– Алло? – произнесла она вопросительно.

Она закрыла второе ухо рукой, чтобы не мешал шум из паба, в котором было самое горячее время.

– Я подумал, вы захотите узнать, что вашей собаке стало гораздо лучше, – проговорил Мосс на другом конце линии.

Элис выдохнула.

– Алло?

– Привет! – воскликнула она, испытывая невероятное облегчение.

– Привет-привет, – сказал Мосс с хохотком.

– Извините. – Элис мысленно дала себе оплеуху. – Спасибо, что сообщили мне. Чудесные новости.

– Я знал, что вы так и подумаете. Когда вы сможете приехать забрать ее? Она пухлая, счастливая и пушистее перманентной завивки Мерл.

Смех застал Элис врасплох. Так же, как и тепло в его голосе.

– Завтра, – услышала она себя.

– Отлично. – Пауза. – А как ваши дела? – спросил он.

– Нормально, – ответила Элис, сжимая в руках цветы. – Простите, что…

– Без проблем. Вы были заняты. Отдыхали. Собрали весь каталог городской библиотеки.

– Что?

– Это маленький городок, – беспечно рассмеялся Мосс, – новости здесь быстро разлетаются. Очевидно, вы любите читать.

Мерл кашлянула за дверью.

– Извините, мне надо идти, – сказала Элис.

– Итак, увидимся завтра?

– Где? – спросила Элис.

– В «Бине» на Главной улице. В одиннадцать?

– Договорились.

Элис повесила трубку.

– Извините, – пробормотала она Мерл, выходя из кабинета.

– Все в порядке. – Мерл улыбнулась, приподняв бровь и поглядывая с любопытством. – Как насчет пива, милая? Сейчас счастливый час.

– Может быть, я могла бы взять его в свою…

– Нет. – Мерл прервала ее, подняв руку. – Никто не пьет один в мою смену. Вперед, садись за стойку. Расскажи мне, что ты делаешь здесь, укрывшись в одиночестве в моем пабе посреди этого богом забытого места. Я люблю послушать хорошую историю.

Мысль о том, чтобы рассказать кому-то о своей жизни до приезда в Агнес-Блафф, приводила Элис в панику. В ушах у нее звенели слова Мосса: «Новости здесь быстро разлетаются».

* * *

Мосс повесил трубку и еще некоторое время пристально смотрел на телефон, словно он мог дать ему ответы на вопросы об Элис. Вопросы, которые уже много дней не давали ему покоя. Он ждал и ждал, что она наконец придет за щенком, но она так и не появилась. Регулярные разговоры с Мерл позволяли ему быть в курсе дел. Она была все еще там. Она была в порядке. Она больше не падала в обморок, насколько это было известно. Почему это для тебя так важно? – спросила Мерл. – Кому, как не тебе, знать, что нельзя спасти всех бродяжек. Мосс сменил тему. Он не мог сказать Мерл, что ему это важно, потому что Элис стала первым за последние пять лет человеком, с которым он почувствовал, что ему есть что предложить, что отдать. После того как он потерял Клару и Патрика, он не верил, что сможет когда-нибудь почувствовать нечто такое. И все же. Она была там. Элис Харт. Женщина, которая умела говорить на языке цветов.

Он подошел к холодильнику, достал пиво и вернулся к столу. Движение мышки вернуло к жизни монитор компьютера. При виде ее фото, найденного ранее, Мосс почувствовал, как участился его пульс. Оно стояло первым в результатах поиска. Элис Харт. Флориограф. Ферма Торнфилд. Ее профиль был в разделе «О нас». На снимке она стояла в роскошном поле цветов, окруженном шишковатыми эвкалиптами, и держала в руках такой огромный букет полевых трав, что он скрывал почти все ее тело. Она вполоборота смотрела в камеру. На губах – едва заметная улыбка. Глаза ясные. Волосы собраны в пучок на макушке и скреплены вставленным в них огромным красным цветком в форме сердца.

Элис Харт большую часть своей жизни провела в Торнфилде и выросла в лингвистической среде фермы – языке полевых цветов. Она – опытный флориограф и может составить для вас идеальный букет, который будет говорить на языке вашего сердца. Консультации только по предварительной записи.

Затем он вбил в строку поиска слово флориограф: человек, который в совершенстве владеет языком цветов, бывшем на пике популярности в Викторианскую эпоху. Он надеялся, что поиск информации о ней в Гугле остудит его пыл, но ее таинственная история только подлила масла в огонь.

Мосс откинулся на спинку кресла, изучая контактную информацию Торнфилда. Он отхлебнул пива. Поднял трубку и снова опустил ее на рычаг. Он еще немного поколебался, затем наклонился и снова взял трубку. Набрал номер, указанный на сайте, сжимая в руке бутылку пива, пока слушал телефонные гудки.

Он уже готов был отсоединиться, когда на другом конце ответила женщина, в ее голосе слышались слезы.

* * *

Элис устроилась за барной стойкой. Закат превратил паб в калейдоскоп разноцветных лучей.

Мерл положила на столешницу чистую подставку и водрузила на нее ледяную пинту пива.

– Твое здоровье, – Мерл подняла свой шот бурбона. – Итак, Элис Харт, расскажи мне, что ты делаешь здесь совсем одна? Откуда ты приехала? Куда держишь путь? – Элис обхватила обеими руками стакан с пивом. – Ну же, не молчи. Тут у всех есть история. Думаешь, ты единственный бледнолицый, сбежавший в пустыню, чтобы стать кем-то другим? Прости меня, дорогая, но ты не настолько особенная. – Мерл постучала акриловым ногтем по стойке.

Из пивного сада донесся громкий крик.

– Эй, а ну прекращайте эту хрень! – проревела Мерл, заставив Элис подскочить на месте. – Никуда не уходи, милая, я только разберусь с бузой.

Элис облегченно вздохнула. Шум вокруг возрастал по мере того, как заполнялся паб. Со свежесорванными цветами в одной руке и пивом в другой она сползла со стула и протиснулась на улицу, в освежающие синие сумерки. Она отхлебнула и раскрыла ладонь. Цветы оказались измяты. Пока Элис смотрела на них, она почувствовала, что у нее за спиной кто-то был.

– Прости, не хотела тебя напугать, – сказала женщина, показывая щепотку табака в качестве объяснения.

У нее был добрый голос. Элис кивнула, крепче сжимая свое пиво. Женщина скатала папиросу, чиркнула спичкой и приблизила лицо к огоньку. На ней была форма, но в тусклом свете Элис не могла разобрать, к какой организации она принадлежала. Выдохнув, женщина помахала перед собой рукой, отгоняя дым в сторону от Элис.

– Единственный бар на сотни миль. Здесь бывает очень людно.

– Да, я знаю, – кивнула Элис, – остановилась здесь.

– А, вот как. Давно в городе? – спросила женщина.

– Сегодня будет месяц.

– А сколько прожила на этой территории? – Она глянула на Элис, приподняв бровь.

– Сегодня будет месяц, – посмотрела на нее Элис, чувствуя, что улыбается.

– Ага. Ну, тогда тебе нужно еще месяца два.

– Для чего?

– Для того, чтобы у тебя пропало ощущение, что ты на другой планете. Я так полагаю, ты типичный новичок в пустыне, прибывший из крупного города или с побережья. Ты выглядишь точь-в-точь как олень в свете фар, и это тебя выдает.

Элис пристально посмотрела на нее.

– Откуда вам знать, может, я всегда так выгляжу, – услышала себя Элис.

Женщина замолчала на пару секунд, а потом издала смешок.

– Черт, ты совершенно права. Извини. Это было грубо с моей стороны.

Элис кивнула, уставившись на пузырьки в своем пиве.

– Я живу вниз по улице. Выросла среди красной земли, – сказала женщина, улыбаясь, – и это отчасти объясняет, откуда у меня такие высокоразвитые коммуникативные навыки.

Элис не могла удержаться, чтобы не поднять взгляд и не улыбнуться в ответ.

– Я Сара, кстати.

– Элис.

Они обменялись рукопожатиями.

– Чем вы занимаетесь здесь, Сара? – Элис указала на ее униформу.

– Я руковожу парком, – ответила она, неопределенно тыкая пальцем куда-то через плечо.

– Парком?

– Килилпитяра. Национальный парк. Я вижу, ты еще не была там.

Элис покачала головой.

– Это особенное место. – Сара затушила окурок. – А как насчет тебя, чем ты занимаешься?

– Я, эм… – Элис замялась. – Простите, – вздохнула она, потерев лоб, – я занимаюсь коммуникацией.

– Коммуникацией? – переспросила Сара.

Элис кивнула.

– Я получила в Открытом университете диплом специалиста по бизнес-коммуникациям. Раньше я… – Она запнулась, попробовала еще раз. – Раньше я управляла цветочной фермой. Но уже этим не занимаюсь.

Если Сара и заметила, как Элис запиналась, она этого не показала.

– Черт возьми. Я никогда не перестану удивляться тому, как в этом месте все работает. – Сара рассмеялась.

Элис недоуменно взглянула на паб.

– Нет-нет, – покачала головой Сара, – не паб. Пустыня. Люди, которых заносит сюда. Всякие совпадения и вообще безумие происходящего.

Элис вежливо улыбнулась.

– У нас только что открылась вакансия смотрителя парка, отвечающего за работу с посетителями. Поэтому я и приехала в город – поговорить с парочкой людей о том, чтобы подыскать кого-нибудь на эту должность.

Она хмыкнула, взглянув на Элис.

– Это не так просто, потому что нам нужен человек, который может не только выполнять тяжелую работу, но и имеет достаточную квалификацию в области коммуникаций.

Элис медленно кивнула, начиная понимать.

– Зарплата хорошая. Предоставляется жилье, – продолжала Сара. – Если я оставлю тебе мою визитку и ты заинтересуешься работой, может быть, отправишь мне письмецо на электронную почту, а я вышлю тебе более детальную информацию?

У Элис вспотели ладони. Впервые за долгое время в ней колыхнулась надежда.

– Было бы здорово, – сказала она, расслабив руки, словно сбрасывая с них невидимый багаж.

Когда Сара достала визитку из кармана рубашки и протянула ее Элис, ей удалось внимательнее рассмотреть нашивки на рубашке Сары. На них значилось: Национальный парк Килилпитяра – и рядом адаптированный дизайн флага аборигенов Австралии: черный верх, красный низ, желтый круг посередине. В центре желтого круга была веточка пустынного горошка.

– Спасибо. – Элис взяла в руки визитку.

Сара глянула на часы и заторопилась.

– Мне пора, но было здорово познакомиться с тобой, Элис. Буду ждать письма от тебя.

Элис подняла визитку в прощальном жесте, и Сара растворилась в толпе. Она поднесла карточку к свету. На ней была та же эмблема, что и на рубашке Сары. Элис не нужен был Словарь Торнфилда, чтобы понять смысл. Она запомнила значение пустынного горошка в утро своего десятилетия, когда открыла медальон и прочла письмо Джун.

Имей мужество, не сдавайся.

* * *

На следующее утро Элис ждала возле библиотеки. А когда в девять двери открылись, она поспешила к компьютерам, сжимая в руке визитку, уголки которой уже загнулись. В строке поиска она вбила сайт национального парка и подождала, пока страница загрузится. Глянула на часы. До встречи с Моссом оставалось еще два часа.

Сайт медленно загружался, заполняя экран изображением главной страницы национального парка. Сверху стояла фотография пейзажа. Элис подалась вперед, как будто от этого загрузка пошла бы быстрее.

Бледное розовато-лиловое небо. Несколько размытых клочков облаков. Мазок абрикосового света над фиолетовой линией горизонта. Воздушная дымка растительности на сияющей красной земле.

Элис не сразу поняла, что это вид сверху на кратер; она не могла понять его масштаб, пока фотография не загрузилась целиком и она не увидела крошечную проселочную дорогу и белые точки автомобилей. Ее взгляд был прикован к центру кратера, который весь зарос красными дикими цветами. Она барабанила пальцами по столешнице, пока фотография цветка грузилась в новой вкладке. Она перестала барабанить. Сердцем кратера был круг из пустынного горошка Стёрта, который распустился потрясающими кроваво-красными цветами.

Она сжала в руке свой медальон и прокрутила страницу дальше.

Килилпитяра, или Кратер Ирншо, был открыт некоренными поселенцами в пятидесятых годах, в то время как анангу тысячелетиями развивали здесь свою культуру и обживали ландшафт. С точки зрения геологии кратер образовался после падения железного метеорита сотни тысяч лет назад. В культуре анангу тоже считается, что кратер возник из-за столкновения с огромным предметом, но только не метеоритом, а горюющим материнским сердцем, которое упало на Землю с небес. Давным-давно Нгуниджу, что означает «мать», жила среди звезд. Однажды ночью, когда она отвлеклась, ее дитя вывалилось из своей колыбельки в вышине и упало прямо на Землю. Когда Нгуниджу поняла, что произошло, она была безутешна. Он вынула сердце из своего небесного тела и швырнула его на Землю, чтобы быть вместе со своим упавшим ребенком.

Элис остановилась. Она отодвинулась от монитора, давая картинам легенды о создании кратера улечься в ее сознании. Когда она была готова, она продолжила чтение.

В центре Килилпитяра концентрическим кругом растут дикие малукуру – заросли пустынного горошка, – которые цветут в течение девяти месяцев каждый год. Туристы приезжают со всего света, чтобы увидеть цветочное сердце Нгуниджу. Это священное место, которое имеет глубокое духовное и культурное значение для женщин анангу. Они приветствуют вас здесь и приглашают узнать историю этого места. Они просят не срывать цветов, когда вы входите в кратер.

Элис прокрутила страницу обратно к фотографии, быстро открыла новое окно и создала электронный адрес, с благодарностью глядя на пустую папку «Входящие». Она торопливо написала письмо, вбила адрес Сары и нажала «Отправить» прежде, чем успела все еще раз обдумать. Компьютер ответил жизнерадостным свистом. Отправлено.

На языке Питянтятяра «килилпитяра» значит «принадлежащий звездам».

19 Майреана жемчужная

Значение: Мои скрытые достоинства

Maireana sedifolia / Южная Австралия и Северные территории

Распространенный в пустынях и на почвах с повышенным содержанием солей, этот низкорослый кустарник создает чарующие экосистемы, в которых скрываются настоящие сокровища: гекконы, прекрасные расписные малюры, грибы и колонии лишайников. Устойчивое к засухам, это растение с вечнозелеными листьями серебристо-серого цвета устилает почву плотным покровом, обладающим огнеупорными свойствами.

Элис поспешила на Главную улицу, ее голова была забита взрывающимися звездами и кроваво-красными цветами с темной сердцевиной. Она проверила название кафе, которое было записано у нее на внутренней стороне руки вместе с указаниями по поводу Мерл. Вниз по главной улице, повернуть налево. Ищи растения и разномастные столики. Она опаздывала на пятнадцать минут.

Кафе «Бин» расположилось на маленькой аллее и представляло собой скопление разноцветных стульчиков, расставленных возле побитых столов в пятнах краски. Между столами росли настоящие джунгли из растений в горшках. Это был зеленый рай посреди пустыни.

Мосс сидел за столом под кустом сыти в горшке, водя пальцем по металлическим прутьям небольшой клетки-переноски для животных.

– Доброе утро, – сказала Элис, взглянув на Мосса.

Он выпрямился, его лицо выразило облегчение. При виде хозяйки Пип попыталась вырваться из клетки и энергично завиляла хвостом. Она была упитанной, ее шерсть стала пушистой, взгляд прояснился. Комок подкатил к горлу Элис.

– Я не был уверен, что вы придете, – он посмотрел на Элис.

Девушка с дредами подошла к их столику в облаке пачули, чтобы принять заказ.

– Кофе?

– Флэт уайт, пожалуйста, – сказал Мосс.

Официантка кивнула и повернулась к Элис.

– Мне то же самое, – кивнула Элис.

Девушка забрала меню и скрылась внутри кафе.

– Итак, – сказал Мосс, пока Элис суетилась над Пип. – Как вы поживаете?

Она сжала губы, кивая, как игрушка на подставке из тех, что ставят на приборную панель в машине.

– Хорошо, – ответила Элис.

Пип покусывала ей пальцы.

– Не было больше обмороков?

Она чуть откинулась назад и посмотрела ему в глаза. На его лице читалась искренняя забота. Она покачала головой. Официантка вернулась, неся их флэт уайты.

Мосс улыбнулся и сменил тактику:

– Ну вот, Пип теперь как новенькая. Я дал ей довольно сильные антибиотики.

Элис кивнула:

– Спасибо.

– Хотите подержать ее? – спросил он.

– Да, пожалуйста. – Она просияла.

Он открыл дверцу клетки. Элис взвизгнула, когда щенок прыгнул ей на руки, начал облизывать подбородок снизу и фырчать ей в уши.

– Она бы ни за что не выжила, если бы вы тогда ее не подобрали, – продолжал Мосс. – Животным нужно то же, что и нам. Порой развлекательный канал вроде TLC может быть не менее действенным, чем фармацевтика.

Перед глазами Элис возникли образы: озорная улыбка Кэнди, спокойная, размеренная походка Твиг, трясущиеся руки Джун.

– Этот горячий сухой воздух – сущий ад, – проворчала Элис, вытирая глаза.

Она закрыла их на миг, представляя себя с высоты птичьего полета – неразличимая точка, потерянная посреди бескрайней пустыни.

– Элис? – Мосс наклонился вперед, тронув ее за руку.

Элис подпрыгнула, прижимая Пип к себе. Она не слабая. Ей не нужна помощь.

– Мне не нужно, чтобы меня спасали, – сказала она тихо.

Странное выражение промелькнуло на лице Мосса. Он посмотрел мимо нее на Главную улицу, где под тенью деревьев торговцы расставляли лотки.

– Я и не думал, что нужно, – медленно проговорил Мосс, – я просто знаю, что это значит – появиться здесь в полном одиночестве. – Он сложил руки на столе. – Не знаю, слышали ли вы, Элис, но в этих местах есть такая поговорка: «Бледнолицые заканчивают в Красном центре по одной из двух причин: либо они убегают от закона, либо они убегают от себя». Это точно было правдой…

– Я не убегаю, – отрезала Элис, ее щеки вспыхнули от негодования, – ни от чего.

Она старалась сдержаться, чтобы не задрожал подбородок. Она не хотела, чтобы он видел, как она плачет.

– Вы не знаете меня, Мосс. Мне не нужна защита. Мне не нужна… – она прервала себя, прежде чем имя Джун сорвалось с ее губ. – Мне не нужна помощь, – отрезала она.

Мосс поднял руки, показывая, что сдается.

– Я не хотел вас обидеть. – Взгляд его померк.

Почему он не вступил в перепалку с ней? Почему он не спорил? Она готова была схлестнуться.

– Я не просила о помощи, – сказала она слабым голосом.

Пип гавкнула у нее в руках; Элис осознала, что слишком сильно прижала ее к себе.

– Я не понимаю, в чем вы меня обвиняете и из-за чего так злитесь. Вы объявились у меня в клинике, а потом выключились на автостоянке, Элис. Кто бы в такой ситуации не помог вам?

Эмоции, которые теснились у Элис внутри, покинули ее с одним вздохом. Истощенная, она стала водить пальцем по узору на пластиковой поверхности стола, придерживаясь белых линий – они перемежались с синими и все вместе были волнистыми, как реки. Воспоминание: отец, летящий зигзагами к горизонту на своей доске для виндсерфинга.

Без единого слова Мосс положил на стол десятидолларовую бумажку и отодвинул свое кресло. Элис не подняла взгляда, когда он уходил, но, когда он был уже почти в конце прохода, она не могла удержаться, чтобы не позвать его по имени. Он обернулся.

– А что было в вашем случае? – спросила она. – Закон или вы сами?

Мосс смотрел себе под ноги некоторое время, руки в карманах. Когда он снова поднял взгляд, в его лице была грусть, которая ударила Элис прямо в грудь. Он слегка улыбнулся ей и ушел, не ответив.

Элис осталась сидеть на том же месте, уставившись в пустоту, которая осталась после его ухода. Так она и сидела, пока Пип не тяпнула ее за палец, тогда Элис сообразила, что Мосс не взял с нее денег за лечение собаки.

* * *

В тот день во время пробежки Мосс напрягал ноги, чтобы бежать быстрее, пока мышцы не достигли своего предела. Он сбросил темп, перейдя на трусцу, когда дорожка начала подниматься вверх к хребту утеса.

Он был настроен все рассказать Элис и сдержать слово, данное Твиг. Но когда он увидел Элис в кафе, сперва такую настороженную, потом слишком хрупкую, он просто не смог себя заставить. Он не смог поступить, как доктор, который вышел к нему в зал ожидания в больнице и объявил то, от чего у Мосса подкосились ноги. Он не мог заставить себя стать для Элис этим человеком – человеком, которого она навсегда запомнит как того, кто сказал ей, что ее единственный кровный родственник мертв.

Ему вспомнились слова Твиг: Джун убило ее собственное сердце. У нее был мощный сердечный приступ, после наводнения. Хотя он и не знал Джун, эти слова отозвались в нем болью. У Джун и Элис были непростые отношения, но они были единственной семьей друг для друга. – Голос Твиг дрогнул. – Элис в порядке? Мосс тут же заверил Твиг, что Элис ничего не угрожало. И да, учитывая обстоятельства, он, конечно, попросит ее перезвонить. Конечно, он скажет ей, что она нужна Твиг, что нужно приехать домой.

Мосс остановился на вершине, переводя дыхание и обозревая сверху город. Какой механизм он запустил, позвонив в Торнфилд? Зачем вмешался в жизнь незнакомки?

Он наклонился вперед, стараясь дышать ртом, как ему советовали в больнице тогда, годы назад. Это был их первый отпуск всей семьей. Лукас сидел в специальном кресле, гремя лопаткой о ведерко. На Кларе было новое яркое летнее платье. Мосс лишь на несколько секунд отвел взгляд от дороги. Всего несколько секунд. Колесо поменяло направление на рассыпчатом гравии, и на всей скорости машина перевернулась. Ему наложили несколько швов и гипс на шею. Вам очень повезло, что вы остались живы, – сказал ему врач. Что с Кларой и Патриком? Мосс кричал, пока ему не вкололи успокоительное.

Правильно это было или нет, но Мосс не хотел – не мог – принести такие известия Элис.

* * *

Через два дня раздался телефонный звонок.

– Тебе звонят, – сообщила Мерл, опираясь на косяк двери при входе в комнату Элис.

– Кто звонит? – Элис отступила назад.

– Душа моя, я выполняю многие функции здесь, но роль личного секретаря в них не входит.

– Конечно, – виновато кивнула Элис, – извините.

Она закрыла Пип в комнате и пошла вниз следом за Мерл.

– Спасибо, что разрешили мне держать тут Пип, Мерл, – сказала Элис, входя в кабинет.

– Не беспокойся. За Моссом должок, – улыбнулась Мерл.

Она кивнула в сторону стола. Когда Мерл вышла, Элис подошла к столу и подняла трубку.

– Алло? – позвала она нервно.

– Элис, это Сара Ковингтон. Я получила твой отклик на вакансию смотрителя. Спасибо.

Элис выдохнула, снова почувствовав облегчение, что звонили не из Торнфилда.

– Элис?

– Да, извините, я слушаю.

– Хорошо. Итак, твое резюме нам показалось впечатляющим. Управлять цветочной фермой – это серьезное дело. Поскольку на эту вакансию мы нанимаем работника по временному контракту, собеседование не нужно, а это значит, Элис, что я бы хотела взять тебя на работу. – Элис широко улыбнулась.

– Алло?

– Простите, простите, Сара, я киваю. Да. Спасибо! Да, – произнесла Элис с энтузиазмом.

– Превосходно. Когда сможешь приступить?

– Какой сегодня день?

– Пятница.

– В понедельник?

– Уверена? Тебе точно не нужно больше времени, чтобы собрать вещи и подготовиться?

– Нет.

– Значит, в понедельник. Когда приедешь, я буду ждать тебя в офисе парка. Меня оповестят по рации со станции на входе, что ты уже здесь, так что я буду знать, когда тебя встречать.

– Со станции?

– Поймешь, когда будешь на месте.

– Ладно. Станция на входе. Офис парка. Килилпитяра. Понедельник. До встречи.

– Буду ждать, Элис.

На том конце линии отсоединились. Элис положила трубку на рычаг.

Это был тот редкий случай, когда Элис не хотелось, чтобы сердце билось медленнее.

* * *

Занимался понедельник, ясный и жаркий. Элис и Пип гуляли вдоль пересохшего устья реки Блафф в последний раз. Элис, пользуясь моментом, набрала в карман листьев коралловой эритрины. Лекарство от сердечной боли, – записала она позднее по памяти в тетрадь, куда вклеила и все листья, кроме одного. Она собрала свои немногочисленные пожитки в рюкзак, бегло огляделась вокруг и покинула комнату паба, которая стала на время ее домом.

– Мы еще тебя увидим? – спросила Мерл, пока проходила оплата по карте.

Она оторвала чек и передала его через прилавок Элис вместе с кредиткой. Элис приняла их с кивком благодарности и запихнула в карман. Она и представить себе не могла, что в итоге потратит деньги, которые она откладывала, чтобы увидеть мир вместе с Огги, на устройство своей новой жизни в пустыне.

– Никогда не знаешь, как сложится, – сказала Элис, выходя на стоянку и не оглядываясь назад.

Она бросила вещи в машину, свистнула Пип, чтобы та запрыгивала, и сама залезла в машину следом. Достав из кармана последний листок эритрины, она прикрепила его к краю зеркала заднего вида. Лекарство от сердечной боли. Когда грузовик отъехал, Пип села, вся внимание, лая и нервируя Элис. На следующем светофоре Элис повернула и поехала по улице, на которой была ветеринарная клиника. Но когда она разглядела его минивэн, ее нервы сдали и она вдавила педаль в пол.

* * *

Шоссе мерцало в утреннем мареве. За спиной исчезал в дали Агнес-Блафф. На перекрестке Элис повернула на запад, углубляясь в пустыню. Она опустила окно, высунула локоть наружу и откинула голову на спинку сиденья. Она представила себе, что зной может выбелить ее воспоминания, так же как это сделало солнце Центральной Австралии со скелетами скота, разбросанными по бесплодным землям – не оставляя после себя ничего, кроме белых костей и пыли.

* * *

Элис ехала по пустыне три часа, прежде чем наткнулась на придорожную закусочную. Она притормозила, чтобы заправиться, и дала Пип как следует напиться. Мимо проезжали, как зоопарк на колесах, дома-фургоны, полноприводные автомобили и туристические автобусы. Элис вспомнила о своем разговоре с Моссом. Бледнолицые уезжают в пустыню, чтобы убежать либо от закона, либо от себя. Элис отвела Пип обратно в грузовик. Преступлений она не совершала, но исключением тоже не была.

Оглядываясь по сторонам, она пыталась угадать, что видят люди, глядя на нее. Девушка со своей собакой в грузовике, и она знает, куда направляется? Она надеялась, что по ней не видно, что она понятия не имеет, что делает. Она надеялась, что никто не может разглядеть, какие усилия она прикладывает, чтобы верить: она может обогнать что угодно, если ее желание оставить это позади будет достаточно сильным.

Разглядывая с праздным любопытством семьи, туристов с рюкзаками и туристические группы, Элис чувствовала волнение и надежду на то, что ждет ее на новом месте, куда она ехала. Если бы она могла устроить свою самостоятельную жизнь в том крае, где горюющее сердце однажды упало на землю и превратилось в цветы, то, может быть, все, что она оставила позади, обретет некий смысл.

* * *

Ландшафт из красной земли и скал медленно преобразился в край ровных песчаных дюн. До Килилпитяра оставалось меньше сотни километров. Чтобы отвлечься, Элис стала изучать предвечные линии дюн. Ближайшая маячила впереди пирамидой из огненно-красного песка, на которой ветер оставил рябь. Она вытерла футболкой пот с лица. Ноги прилипли к резиновому сиденью. Солнце стояло высоко, сияющее, раскаленное добела. Пип спрыгнула с сиденья и свернулась в тени. Элис нажала на газ.

– Почти приехали, Пип.

Наконец, когда машина миновала небольшой подъем на шоссе, фиолетовая тень появилась далеко впереди, на горизонте. Элис моргнула несколько раз, чтобы убедиться, что это не мираж. Когда они подъехали ближе, Элис подалась вперед, отлепляя бедра от сиденья. За волнами песчаных дюн показались крыши домов. Несколько белых парусов. Туристические автобусы. С обеих сторон дороги, сворачивающей в сторону от шоссе, были одинаковые знаки: Добро пожаловать в Ирншо, курорт в кратере. Элис продолжала ехать, пока в поле ее зрения не оказалась станция при входе в Национальный парк Килилпитяра. Она притормозила у ворот напротив окна домика из кирпича и рифленого железа, где ее поприветствовала женщина в такой же форме, какая была на Саре.

– Привет, – она подтянулась поближе к решетке переговорного устройства внизу окна, – мое имя – Элис Харт.

Женщина провела пальцем по записям на планшете с бумагами, после чего подняла взгляд, улыбаясь.

– Езжайте прямо, Элис. Сара ждет вас в офисе, – протрещал ее голос через динамик, пока она нажимала кнопку, чтобы поднять шлагбаум.

Элис въехала в ворота, зачарованная видом кратера впереди. Он был причудливым, как сон, его форма менялась с каждым изгибом дороги. Он обладал странной и таинственной красотой и вздымался вверх, как будто был нарисован текстурированной охрой и красной краской на голубом небе. Песчаные дюны, по которым там и тут были разбросаны спинифексы, группки малги и пустынные дубы, казались бескрайними и всепоглощающими. Проведя в пустыне несколько недель, Элис чувствовала себя здесь маленькой, чужой и неуместной и наслаждалась этим. Словно она могла в любой момент создать себя заново, и никто бы не заметил. Она могла быть кем угодно.

Двадцать минут спустя Элис остановилась возле отделанного деревом здания, которое хорошо вписывалось в окружение из деревьев и кустов, с кратером, возвышающимся над всем. Она выключила двигатель. Послушала, как он тикнул и замолк. Снова вытерла лицо футболкой. Заметив кран на одной из стен здания, Элис пристегнула Пип к поводку и вылезла из машины. Она свободно привязала собаку к крану, открыла его, чтобы вода капала, и оставила Пип, вилявшую хвостом, хлебать воду. За спиной Элис открылась входная дверь. Она обернулась и увидела выходящую Сару, на ее губах играла улыбка.

– Элис Харт, добро пожаловать.

– Спасибо, – выдохнула она.

Ей вдруг пришло в голову, что держать собаку в национальном парке может быть проблематично.

– Сара, я не упомянула это, но у меня есть собака.

– У других смотрителей тоже есть собаки. Твой участок огорожен. – Сара кивнула. – Входи. Надо подписать документы, найти подходящую униформу и так далее. А потом я провожу тебя к твоему дому.

Когда Элис зашла внутрь следом за Сарой, даже шаг ее стал легче. Может быть, иногда оставить прошлое позади и начать все заново действительно было так просто.

* * *

С кипой униформ зеленых рейнджеров, сложенной на сиденье рядом, Элис выехала следом за Сарой со стоянки офиса на серпантин вокруг кратера. Внешняя сторона кратера была такой огромной, что она обманывала чувства: казалось, что это целая горная гряда, а не одна круглая гора. В этом кратере было нечто, что заставило Элис поежиться: его размер, его возраст; какой силы, должно быть, был удар, когда метеорит столкнулся с Землей. Как давно это было. На соседнем сиденье Пип зевнула.

– Точно, Пип, – пробормотала Элис.

Она устала. День был слишком жарким. Элис была не в той форме, чтобы размышлять о тонкостях небесной геологии.

Сара повернула с горного шоссе на дорогу поменьше и без указателя, петлявшую среди зарослей малги. Элис вгляделась в пейзаж за ними и заметила несколько строений и овальный клочок земли. Они выехали на круг, где путь разветвлялся на три дороги, и повернули на ближайшую. Они медленно поехали вдоль обнесенного забором двора, в котором были алюминиевый сарай, топливозаправщик и решетчатый гараж, полный всякой рабочей техники и транспортных средств с логотипом парка. Проезжая мимо, Элис заметила двух рейнджеров. Один, в широкополой фетровой шляпе и солнечных очках, перегнувшись через крышу своего пикапа, разговаривал с другим. Его глаз было не видно, но голова повернулась вслед за грузовиком Элис.

Они проехали через дюну и вокруг ее изгиба, подкатив к месту, где начинались коттеджи работников парка. Там они остановились перед приземистым кирпичным домом, выкрашенным в белый, с решетчатым гаражом и изгородью, запертой на висячий замок. Элис недоумевала, зачем все эти меры безопасности и заборы, от кого или чего они защищали. Сара вылезла из пикапа и жестом предложила Элис заехать в пустой гараж.

– Это все твои вещи? – спросила она, неся рюкзак Элис и коробку с тетрадями.

Пип выпрыгнула из машины, чтобы обследовать местность.

– Новое постельное белье и кухонная утварь в багажнике. Я прошлась по магазинам до того, как уехала из Блаффа.

Сара сняла ключ со своего пояса и отперла входную дверь. Пип вбежала в дом впереди них.

Дом пах дезинфекторами после недавней уборки и был полон света. Элис поставила свои пожитки на обеденный стол и сразу отвлеклась на вид, который открывался через заднюю стеклянную дверь, скользившую на полозьях. Сад за домом зарос дикими акациями, спинифексом и кустами триптомены.

– Чайник и чай на стойке, стерилизованное молоко – в холодильнике, – сказала Сара. – Самое важное – знать, где выключатель кондиционера и где электроприборный щиток.

Сара указала на выключатель возле входной двери и нажала на него. По дому разнесся тихий гул, когда лопасти вентилятора под потолком начали разгонять воздух.

– Здесь стоит испарительный охладитель, он охлаждает воздух с помощью испарения воды, то есть меньше плюс двадцати пяти не будет, но работает он исправно.

Элис кивнула.

– Щиток – за домом, рядом с баком с водой, так что если что-то закоротит, перезапускать его нужно там. И туда же вставляется карточка на электроэнергию. Запустить систему обойдется в пять долларов. Пополнять счет можно в магазинчике Парксвиля.

– Парксвиль?

– Это название места, где мы сейчас находимся, – хохотнула Сара, – здесь живут персонал и местные. – Она показала жестом вокруг. – На этой стороне дюны, – она указала на дюну из красного песка, вздымавшуюся за задней частью изгороди, – живут работники парка. На другой стороне дюны – небольшой магазин, футбольное поле и гостевые дома. Километрах в двадцати отсюда находится курорт, там останавливаются туристы. И там ты найдешь супермаркет, почту, банк, заправочную станцию и несколько пабов и ресторанов.

Элис снова кивнула.

Сара сочувствующе посмотрела на нее.

– Не все сразу, дружище. Скоро будешь знать эти места как свои пять пальцев. Я договорилась, чтобы кто-нибудь из рейнджеров приехал на своем вездеходе и провел тебе экскурсию.

– Спасибо, – сказала Элис.

– Я тебя оставлю, чтобы ты тут устроилась. Завтра с утра пораньше увидимся.

– Спасибо, – повторила Элис, – за все.

Когда пикап Сары исчез из вида, Элис прислонилась спиной к дверному косяку и закрыла глаза. Дом был наполнен тишиной, от которой в висках у Элис застучало. Я тут. Она вдохнула и выдохнула. Я тут.

Пип лизнула ее лодыжку. Элис открыла один глаз и глянула украдкой на щенка. Пип наклонила голову набок. Элис кивнула. Пора было осмотреться в новом доме.

У стены стоял высокий деревянный книжный шкаф. Рядом – грузный серый стол и стул. Элис села и растянула руки на столешнице, думая о своих тетрадях с цветами внутри. Она выглянула на задний двор, от вида диких растений на душе стало спокойнее. Здесь она будет сидеть и писать, решила она. Воспоминания о том, как девочкой она писала за своим столом, сосредоточились в кончиках ее пальцев: прохладная кремовая древесина, запах мелков, карандашной стружки, бумаги. Вельветовые зеленые папоротники в мамином саду. Элис тряхнула головой, переключая свое внимание на стол, который был перед ней сейчас, и на пейзаж за окном. Красная земля, зеленые кусты и проволочная изгородь, отделявшая двор от дюн вокруг, и все это – под голубым, как драгоценный камень, небом.

Следом за столом был проход в виде арки в главную спальню. Элис встала из-за своего нового стола, чтобы застелить новую постель.

После этого она остановилась у окна спальни. Вдалеке стена кратера из красных скал мерцала в жарком мареве, как огненный сон.

20 Гревиллея медовая

Значение: Предвидение

Grevillea eriostachya / Внутренние территории Австралии

Калини-калинипа (Питянтятяра) – клочковатый куст с длинными узкими серебристо-зелеными листьями, цветущий ярко-зелеными, желтыми и оранжевыми цветами. Обычно растет на холмах из красного песка или дюнах. В цветах скрывается густой, похожий на мед нектар, который можно высасывать из цветка; любимое угощение детей анангу.

Тем же днем в пять часов вечера снаружи раздался гудок. Элис выглянула через кухонное окно и увидела один из пикапов парка, а в нем – женский профиль. Она налила свежей воды для Пип, почесала ее за ухом, схватила ключи от дома и выбежала через парадную дверь на улицу. Ее вьетнамки выбивали из почвы маленькие облачка красной пыли, подсвеченные предвечерним солнцем.

– Элис! – Женщина сдвинула солнечные очки на лоб и поприветствовала Элис, как старого друга. – Я Лулу.

Ее глаза были цвета эвкалиптовых листьев: бледно-зеленые с желтовато-коричневым оттенком. На шее на тонкой кожаной нитке висела серебряная подвеска в форме звезды.

– Привет, – застенчиво отозвалась Элис, залезая в машину.

– Давай-ка взглянем на закат, чика, – предложила Лулу, словно они давно уже вели беседу.

Она надавила на педаль, и пикап подскочил на гравийной дорожке, уносясь прочь от дома Элис. Розовые и серые какаду пролетели над головой.

– Итак, откуда ты, Элис?

Впереди вырисовывались неясные очертания кратера с краями, позолоченными солнцем.

– Эм, восточное побережье, потом внутренние территории. Ферма. Везде понемногу, как-то так. – Она сглотнула. – А ты?

– Южнее. Я с побережья, не из города. – Лулу повернулась, улыбаясь. – Стало быть, мы обе – девушки с моря.

Элис молча кивнула. Дюны и овраги, красный песок и коричнево-зеленые кусты смазывались, проносясь за окном. Пассажирское зеркало было залеплено красной пылью. Каким-то образом это начало успокаивать ее – и сам оттенок земли, словно опаленной огнем, и то, как она приставала ко всему. Она перевернула руки ладонями вверх. Пыль забилась в тоненькие линии на ее пальцах. Элис сложила руки вместе.

Лулу свернула на горный серпантин.

– Сара предложила мне показать тебе, кто где живет, но я не вижу в этом смысла, поскольку ты еще ни с кем не знакома. Так что, пожалуй, я отвезу тебя прямиком на смотровую площадку.

Она взглянула на одиноко плывущие фиолетовые облака.

– Закат обещает быть необыкновенным.

Красная стена кратера показалась вдалеке. Сверху доносился чеканный звук пропеллера вертолета. Взгляд Элис привлекли вспышки фотокамер.

– Туристические полеты, – пояснила Лулу. – Закатный цирк, чика.

Элис наблюдала, как вертолеты летают кругами.

– Закатный цирк, – повторила она с любопытством.

* * *

На стоянке было полно автобусов, арендованных машин, домов на колесах и вездеходов. С приближением к ним какофония нарастала: болтовня приезжих, щелчки камер, жужжание двигателей автобусов и беспорядочный ритм хлопающих дверей автомобилей и фургонов. Лулу остановилась рядом с другим пикапом парка и включила аварийки.

– Добро пожаловать на первый в твоей жизни закат в Килилпитяра. – Лулу свистнула, выбравшись наружу.

Элис распахнула дверь, чтобы выпрыгнуть следом за своей провожатой, и замерла на полпути. Лулу разговаривала с тем самым рейнджером в фетровой шляпе и солнечных очках.

Ей вдруг показалось, что ее хлопчатобумажное платье стало слишком тонким. Она скрестила руки на груди, завидуя непроницаемости бесполой униформы Лулу и ее жестким ботинкам. Хотя было тепло, Элис дрожала. Она старалась смотреть куда угодно, только не на него, но Лулу не оставила ей выбора.

– Элис, это Дилан Риверс. Дилан, Элис Харт, наш новый товарищ.

Она заставила себя посмотреть на него. В зеркальных линзах его очков ее отражение было совсем маленьким.

– Добрый денек, – сказал он с кивком, притрагиваясь к шляпе, – добро пожаловать в Страну чудес.

По всему ее телу прошла дрожь. Усилием воли Элис сохранила спокойствие.

– Спасибо.

– Впервые в кроличьей норе? – Дилан указал на толпы.

– Да. Я приступаю к работе завтра.

– Да начнется обряд крещения огнем, – произнесла Лулу.

Элис подняла брови.

Лулу рассмеялась.

– Не волнуйся, чика, все будет в порядке. Мы все через это прошли. Такое уж тут место.

Дилан уже собирался что-то ответить, когда отвлекся на туристов:

– Я вынужден просить вас вернуться за ограждение. – Он загнал обратно группу людей, которые перепрыгнули через невысокое ограждение и стали топтать травы и дикие цветы, пока фотографировались с кратером. Когда он вернулся к Элис и Лулу, то остановился достаточно близко, чтобы Элис почувствовала запах его одеколона.

– Иногда думаю, они вообще смогут вспомнить, что были здесь, если не сфотографируются? – Он покачал головой.

– Так каждый день? – спросила Элис.

Дилан кивнул.

– На восходе и на закате. Два года тому назад это место попало в список тех, «которые надо увидеть, прежде чем вы умрете», в путеводителях. С тех пор число туристов удвоилось. – Он неожиданно повернулся к Лулу. – Слушай, а Эйдан рассказал тебе о прошлой ночи? – спросил он.

Лулу выпрямилась, по-видимому, насторожившись, и покачала головой.

– Мы еще не виделись. Он дежурил на закате вчера, а я – на рассвете сегодня утром. – Она стрельнула глазами в сторону Элис. – Эйдан – мой парень, – пояснила она.

Элис кивнула, отметив про себя напряжение в голосе Лулу.

– Да, ну так вот, – продолжил Дилан, – вчера Руби в конце своего обхода зашла в кратер вулкана и обнаружила там группу минга, сошедших с дорожки. Они были внутри Кутуту Каана. Естественно, она попросила их выйти из зарослей пустынного горошка, и в ответ получила обычные доводы: «У нас такие же права на эти цветы, как и у всех, я австралиец, это место настолько же мое, насколько твое, ты не можешь запретить нам быть здесь». Весь этот бред. Руби пришлось вызвать по радио Эйдана для поддержки. – Дилан покачал головой. – Когда я сегодня утром вышел на работу, Руби была в офисе у Сары и что-то ей объясняла. Я слышал, как Сара сказала что-то насчет того, что у нее связаны руки, про отчет о происшествиях и совещание сотрудников парка.

– Господи! – недовольно пробормотала Лулу. – Ты видел Руби сегодня?

Он пожал плечами.

– Думаю, она наехала на бледнолицых.

– Спорю, что так и есть, – кивнула Лулу.

Элис тщилась понять, о чем шла речь. Минга? Бледнолицые? Дилан и Лулу посмотрели на Элис так, словно только сейчас про нее вспомнили.

– Извини, – сказал он, – это для тебя пока звучит полной бессмыслицей.

– Но скоро ты во всем разберешься, – произнесла Лулу решительно.

– Точно. – Элис улыбнулась. – А что это за место вы упомянули? – поинтересовалась она.

– Кутуту Каана. Кольцо пустынного горошка внутри кратера. Это значит «Сад сердца», – пояснила Лулу.

– Сад сердца, – прошептала Элис.

Лулу кивнула:

– Проблема в прогулочной дорожке. Она идет по внешней окружности кратера и взбирается по его стенке на панорамную площадку, которую построили после распоряжения о передаче этого места аборигенным народам и признания за ними этой территории. От платформы дорожка идет внутрь кратера и вокруг зарослей горошка, повторяя изгибы тропы, которая существовала здесь тысячелетиями. Традиционно это церемониальный путь для женщин племени. Анангу годами упрашивали правление парка закрыть этот проход для туристов. Некоторое время такая возможность обсуждалась, но, когда начался туристический бум, эту тему замяли.

– Почему? – спросила Элис.

– Туристы – это деньги, верно? Они покупают билеты, чтобы подойти поближе к пустынному горошку. Поэтому проход внутрь кратера и к Кутуту Каана остается открытым. Туристы неизбежно срывают цветы горошка, чтобы увезти с собой как сувениры. А для женщин, таких как Руби, чьи предки всегда жили здесь, это просто чудовищно. Каждый цветок – кусочек сердца Нгуниджу.

– Уунгджу?

– Нгуниджу, – сказала Лулу, кивая. – Матери.

Сердце матери. В животе у Элис заурчало.

– Больше всего мы беспокоимся, что они нанесут вред горошку. Если туристы не перестанут рвать цветы, это может нарушить корневую систему в больших масштабах. Если корни горошка будут повреждены, цветы, которые буквально являются сердцем этого места, его истории и народа, будут уничтожены.

Элис старалась не показать, что у нее на глазах выступили слезы. Она сама не понимала, отчего так расстроилась.

– Ты завтра сама все увидишь на инструктаже, – посмотрел на Элис Дилан.

Элис кивнула, глядя, как орды туристов продолжают прибывать. Некоторые вываливались из автобусов, в то время как другие уже смешались с толпой и прохаживались, распивая шампанское из пластиковых фужеров и угощаясь канапе с лососем. Семьи раскладывали вещи для пикника и ставили складные стулья, стараясь занять места в первом ряду, чтобы наблюдать, как в закатном солнце меняются цвета стенок кратера. Пары сидели на крышах своих внедорожников, глядя на небо. В воздухе ощущалось нервное напряжение. Сидите смирно! – хотелось закричать Элис. – Будьте внимательны!

Вокруг них тонкие и мягкие иголки пустынных дубов покачивались в бледно-оранжевом свете. Стайки желтых бабочек порхали низко над кронами малги. Пока солнце садилось, стена кратера медленно меняла окраску: от монотонной охры к полыхающему красному, а затем – шоколадно-фиолетовому. Солнце скользнуло за темную линию горизонта, вспыхнув янтарем, когда последний луч озарил небо. В пейзаже было столько простора, что Элис почувствовала себя как тогда, давным-давно, когда она еще маленькой девочкой смотрела на море.

Она продолжала любоваться небом, когда у нее на коже выступил холодный пот, и она хорошо знала, что он предвещал. Зрение ее стало затуманиваться, а в руках появилась дрожь. Она засунула их под мышки. Зажмурилась. Пожалуйста. Дыхание ее стало прерывистым и тяжелым. Дыши, – скомандовала она себе. Но сердце продолжало бешено колотиться.

– Ты в порядке? – Голос Дилана доносился издалека.

Он подошел к ней и снял свои солнечные очки.

Следующий момент остался в памяти Элис, и впоследствии она не раз замедляла его в своем воображении и разворачивала из одной вспышки золота в целую панораму: кипящее небо у него за спиной, сухой воздух на ее коже, и эскадрон мух, совсем как в Торнфилде. Шум, просеивающийся через ветки малги, и гул в земле под ногами, как если бы все, что она ощущала прежде, было лишь репетицией этого мига – когда их глаза впервые встретились. Это было не похоже на заклятие, это было не так, словно тебя сбил грузовик или ударил ток, это вообще не было похоже на то, что описывали Цветы, когда Элис была еще совсем юной.

Элис ощущала влюбленность так, будто все у нее внутри вспыхнуло пламенем. Чувство поглотило ее, словно она всегда каким-то образом знала этого мужчину и все это время искала его.

И вот он был перед ней.

Ее колени подогнулись, но их взгляды все еще оставались прикованы друг к другу, и вот так, глядя ему в глаза, она опустилась на землю.

* * *

Море света плескалось рябью на ее веках.

Элис, я здесь, ты слышишь меня?

Прямо над ней лицо Лулу пришло в фокус.

– Салли? – спросила Элис.

– Кто?

Это был его голос. Дилана. Дилан сидел на корточках возле нее.

– Элис Блю, – сказала Элис, глядя ему в глаза.

– Она в порядке, просто болтает чепуху. Все хорошо. – Лулу обняла Элис за плечи и помогла ей сесть. – Медленно и спокойно, чика.

Она открыла бутылку с водой и передала ее Элис. Автостоянка была пуста. Небо почти совсем потемнело. Они сидели в потоке света от фар пикапа Лулу.

– Любишь эффектно обставить свое появление? – спросил Дилан.

Она залилась краской.

– Извините, – сказала она.

Слабая улыбка заиграла на его лице.

– Чувствую, ты не дашь нам заскучать, Элис Харт.

– Когда ты последний раз что-нибудь ела? – спросила Лулу, хмуря брови.

Элис припомнила сэндвич, который она съела утром в придорожной закусочной. Она только покачала головой.

– О’кей. Тогда ужинаем у меня. Пошли.

Лулу помогла Элис подняться на ноги. Силуэт кратера возвышался на фоне звездного неба. Элис огляделась по сторонам. Без толп народа место выглядело совсем иначе. Она встретилась взглядом с Диланом.

– С вами все будет в порядке? – Дилан не отрываясь смотрел на Элис.

– Все будет хорошо, – сказала Лулу твердо.

Она обошла пикап и села за руль. Дилан захлопнул дверцу за Элис, дотронувшись до ее локтя. Кожу, где коснулись его пальцы, обожгло.

– Спасибо, – коротко откликнулась Лулу, заводя двигатель.

– Присматривай за ней! – крикнул Дилан, уходя, и махнул на прощание рукой.

Присматривай за ней. Волна удовольствия поднялась в Элис. Ей хотелось последовать за ним в сумерках.

По пути обратно в Парксвил Элис смотрела на усыпанное звездами небо.

– Спасибо, Лулу, – тихо прошептала она.

Лулу наклонилась и пожала ей руку.

– Для всякого, кто впервые приезжает сюда, это немного напряженно. Как я и сказала, крещение огнем, чика.

* * *

Лулу стояла в темноте у забора на заднем дворе, наблюдая, как пятно света от фонарика, который она дала Элис, прыгает по проселочной дороге между их домами. Когда вдалеке фонарик Элис замаячил на одном месте, Лулу включила свой и стала махать им, пока не увидела, что свет на том конце погас. Она прошла по двору обратно в дом. Из ванной доносился плеск воды: Эйдан принимал душ. Пока она ждала, когда он помоется, чтобы наполнить раковину, она убрала грязные тарелки и пустые бутылки пива «Корона» с мокрыми кусочками лайма на дне.

От ужина ничего не осталось. Лулу приготовила тако с рыбой по рецепту своей абуэла, бабушки, которая добралась сюда через весь земной шар – из мексиканского Пуэрто-Вальярта, – сбежав со своей свадьбы. Секретным ингредиентом ее специй было какао. Всегда. Пусть даже всего лишь щепотка. И это работало. Элис ела, как голодная собака, трижды опустошив полную тарелку и опрокидывая бутылки с пивом, пока на ее лице не появилась довольная сонная улыбка, которой Лулу и стремилась добиться всякий раз, когда готовила. Еще одна хитрость, которой ее научила абуэла.

Именно абуэла привила Лулу мысль, что она обладает даром предвидения. Совсем как я, – сказала она со знанием дела. Умение предугадывать события было в крови у женщин ее семьи, оно связывало неразрывной нитью поколения и позволяло увидеть опасность до того, как она настигала, – увидеть травму, когда она еще незаметна, увидеть любовь до того, как она расцветет. Доверяй себе, Лупита, – говорила бабушка, заглядывая ей в глаза. – Мы потому и назвали тебя волчонком: твои инстинкты всегда укажут тебе путь, как звезды.

Лулу было двенадцать, когда абуэла умерла. После этого убитая горем мать Лулу запретила их семейные традиции. Она очистила дом от четок и рамок, в которых были памятные личные вещи. Никакого шоколада с чили, никаких сахарных черепов. Ни огня, ни пряностей, ни народных сказок, ни бабочек-монархов, ни прозрений. Но видения Лулу не прекратились. Мать отвела ее в город к доктору. Гиперактивное воображение, – сказал врач с улыбкой, протягивая Лулу жевательный мармелад, а ее матери – направление к оптометристу. Лулу прописали очки. Они прошли? – с отчаянием в глазах спросила мать. Лулу поправила новые очки и кивнула. Она больше никогда никому не говорила про свои видения. Вместо этого она проводила ночи у окна, разговаривая шепотом со своей абуэлой на небе.

По мере того как Лулу взрослела, ее видения становились сильнее. При звуке чьего-нибудь смеха, от запаха дождя, от того, как падает свет, или от вида цветка занавес в сознании Лулу поднимался, и за ним оказывался кусочек чьей-то жизни. Не бойся, – говорила абуэла. – Это дар, Лупита.

Спустя годы видения Лулу все еще продолжались, но в них было мало смысла: странная женщина, бегущая по пляжу, незнакомый мальчик, сплавляющий бумажный кораблик в море, цветочный дом, объятый пламенем. Они, однако, были такими же живыми, как ее собственные воспоминания.

За три недели до приезда Элис Лулу была у себя в патио на заднем дворе, сажала семена в горшки, когда занавес поднялся и поток бабочек-монархов пролетел сквозь нее, причем вибрация от их крылышек была такой сильной, что она потеряла равновесие. В день, когда Лулу остановилась возле дома Элис и увидела наклейки с бабочками-данаидами на боках грузовика, она услышала голос абуэлы: Герреро дель фуэго. Воин огня. Лулу никогда не могла связать свои видения с кем-то, кого знала, – до той поры, пока не познакомилась с Элис.

– Лу? – Эйдан вышел из коридора, вытирая волосы полотенцем.

– Что, прости? – Она повернулась к нему.

– Я спросил, добралась ли Элис домой благополучно.

Лулу кивнула. Хотя она часто рассказывала Эйдану о своей абуэле, Лулу никогда не говорила ему или еще кому-нибудь о своих прозрениях. Пару раз она пыталась, но никак не могла подобрать точных слов, так что в итоге просто приходилось врать. Эйдан все это время думал, что головокружения передались Лулу по наследству, и часто спрашивал, достаточно ли она отдыхала, достаточно ли ела, чтобы сахар в крови был нужного уровня.

Он бросил полотенце на спинку стула и подошел к буфету.

– Элис, кажется, замечательная, – сказал он, – однако у меня есть подозрение, что Дилан произвел свое фирменное впечатление.

Он достал бокал для вина и бутылку красного, которую они открыли предыдущим вечером.

– Да, – согласилась Лулу.

Страх расползся у нее внутри, когда она вспомнила, как Элис смотрела на Дилана.

– Она знает, что у него есть подружка? – Эйдан налил бокал вина.

Лулу ополоснула раковину: слишком много жидкости для мытья посуды.

– Не уверена.

– Может, тебе стоит упомянуть это? – предложил Эйдан.

– Это не моя забота, ми амор. – Лулу выключила воду и повернулась к нему спиной.

– А по-моему, как раз-таки твоя, любовь моя, – ответил он.

Лулу опустила руки в горячую мыльную воду, начисто вымыла тарелку. Если бы можно было так же просто смыть ошибки прошлого.

– Она показалась мне немного грустной. – Он нежно отстранил Лулу, чтобы взяться за мытье посуды.

Он указал ей на бокал вина. Лулу вытерла руки и сделала глоток.

Их разговор затих. Лулу прошла к задней двери с бокалом в руках. Дотронулась до задвижки.

– Пожелай от меня спокойной ночи бабушке! – прокричал Эйдан.

Она улыбнулась ему с благодарностью.

Снаружи стояла теплая серебристая ночь, небо было до краев наполнено звездами и светом убывающей луны. Вдалеке выли собаки. Лулу присела на дюну на заднем дворе и стала неспешно попивать вино. Красная земля была прохладной и мягкой. Она набрала полную горсть и дала ей просеиваться сквозь пальцы, а сама меж тем смотрела через темные силуэты пустынных дубов на горящие окна в доме Элис. Через ее сознание проносились язычки пламени, бабочки огненных цветов.

Через некоторое время она стала медленно поворачиваться в другую сторону, пока перед ее глазами не оказался дом Дилана. Массивный силуэт оставался темным и безмолвным. Ее глаз уловил движение среди теней. Лулу продолжила наблюдать, поднеся трясущейся рукой бокал к губам и сделав еще один глоток. Воспоминание о его одеколоне заполнило все ее ощущения.

21 Пустынный горошек Стёрта

Значение: Имей мужество, будь смелым

Swainsona Formosa / Внутренние территории Австралии

Малукуру (Пит.) известны своими изысканными кроваво-красными, по форме напоминающими листья цветами, в центре каждого из которых выпуклая черная сердцевина, похожая на глаз кенгуру. В диких условиях поляны пустынного горошка представляют собой ошеломляющее зрелище: горящее море красного. Опыляются птицами, хорошо растут в засушливых зонах, однако очень чувствительны к любым повреждениям корня, из-за чего разводить горошек непросто.

В тусклом свете перед восходом Элис и Пип шли через кусты к задней калитке. Пип виляла хвостом, а нос ее был опущен к земле и ловил запахи. Они поднялись на песчаную дюну, а потом пошли вниз по другой ее стороне по направлению к пожарным грузовикам, как, по словам Эйдана, их называли в Парксвиле. Они как волнорезы, только от огня, – объяснил он, – чтобы помешать огню перекинуться на эту сторону, если начнется лесной пожар. Элис кивнула, стараясь казаться заинтересованной, но внутри у нее все сковало холодом. Она сделала большой глоток пива, чтобы смыть воспоминания о дыме и огне.

Элис разговаривала с Эйданом, пока Лулу готовила, их компания и дом действовали на нее гипнотически: хриплый смех Лулу, шипящие тако, ярко раскрашенные горшки с алоэ вера и зеленым чили, полки с книгами, репродукции автопортретов Фриды Кало в рамах. Элис охватило чувство жажды, но чего именно она жаждала, она не могла понять. Возвращение домой, в ее почти пустое, пахнущее побелкой жилье, подействовало отрезвляюще. Она легла спать, тоскуя по цветным стенам, сияющим горшкам и книгам, которые заполнили бы ее пустые полки.

Элис и Пип пробрались через рощицу пустынных дубов и вышли к серпантину. Они перешли на другую сторону и скользнули в заросли кустарников, а там стали подниматься по тропинке, которая шла по стенке кратера вверх и растворялась в вышине.

– Вперед, Пип.

Небо стало светлеть. Под ее ботинками громко хрустели камешки.

К тому времени, как они достигли смотровой площадки, футболка вокруг шеи Элис потемнела от пота. Пип плюхнулась рядом на бок, тяжело дыша. Черные мухи вились возле лица Элис. Она отмахивалась от них, разглядывая местность вокруг. С обеих сторон от площадки стенки цвета охры расходились в стороны и наверх – круглый всплеск в камне, вызванный ударом огромной силы. В центре кратера идеальным кругом рос дикий сад пустынного горошка в цвету – сердце матери, колышущееся рябью море красного. Удивительно, но дно кратера все было покрыто лимонно-зеленой травой. Кутуту Каана производил куда более сильное впечатление, чем Элис могла представить; он заключал в себе каждую историю об оазисе посреди пустыни, какую Элис когда-либо читала, или слышала, или могла вообразить.

Имей мужество, не сдавайся.

Тоска по матери, по бабушке и по тем женщинам, которых она оставила позади, прорвалась где-то внутри с немилосердной мощью и без предупреждения. Она задохнулась от боли и с силой закусила нижнюю губу, пока не почувствовала вкус крови.

* * *

Позднее дома Элис приняла душ и подготовилась к первому дню на новой работе. Она с большой тщательностью облачилась в зеленую униформу рейнджеров, разглядывая в зеркало круглые нашивки на своей рубашке. Дотронулась кончиком пальца до пустынного горошка, изображенного в центре аборигенного флага. Как это отличалось от ее торнфилдского фартука; она никогда раньше не испытывала гордости от ношения униформы, которую получила бы благодаря своим заслугам.

Она зашнуровала свои жесткие ботинки, подхватила рюкзак и шляпу. «Не играй со змеями, хорошо?» – Элис чмокнула Пип в нос, закрыла ее в решетчатом гараже и залезла в грузовик.

Проезжая через Парксвил, она любовалась занимавшимся днем. Небо было лазурным, утренний свет – лимонным.

Когда Элис припарковала грузовик возле офиса, сердце ее зашлось. Она стала размеренно дышать, надеясь унять сердцебиение.

– Виру мулапа мутука пинта-пинта, – проговорил возле ее окна мягкий голос.

– Прошу прощения? – Элис заслонила рукой глаза от солнца.

Возле грузовика стояла женщина в такой же, как у Элис, рубашке. Ее волосы под широкополой фетровой шляпой-акуброй были завернуты в платок черного, красного и желтого цветов. На шее у нее висели ниточки, унизанные блестящими кроваво-красными семенами. Ее брюки были белые в зеленых, желтых и голубых волнистых попугайчиках в акварельной технике, смотрелось это все вместе так беспорядочно и весело, что Элис не смогла сдержать улыбку.

– Я – Руби, – женщина протянула ей руку.

Элис вылезла из грузовика и обхватила руку Руби обеими руками.

– Я просто говорила, что мне нравится ваш грузовик с бабочками.

– О, – Элис нервно рассмеялась, бросая взгляд на наклейки с бабочками и думая о том, сколько всего за ними скрывается, – спасибо, – сказала она.

– Я – главный рейнджер, и этим утром я буду тебя инструктировать. Сегодня днем ты с другими рейнджерами будешь на дежурстве. – Руби направилась к пикапу с логотипом парка. – Можешь сесть за руль, – она бросила ключи Элис.

– А, ну да. – Элис метнулась, чтобы поймать ключи.

Она села в пикап, дотянулась до пассажирской двери и открыла ее. Руби влезла внутрь:

– Поезжай на горный серпантин.

– Конечно.

Своей манерой поведения Руби сильно напоминала Элис Твиг. Она соображала, что бы ей сказать, но слова сразу высыхали на языке, оставляя только красную пыль.

– Я – главная по вопросам порядка, – начала Руби через некоторое время, – я тренирую новых рейнджеров – таких как ты. Учу вас историям, которые можно рассказывать посетителям. Я также поэт и художник. Я председательствую в Женском совете центральной пустыни и живу между Парксвилем и Дарвином. Моя семья…

– Огромный, наверное, контраст, – перебила Элис, хватаясь за любую возможность поддержать разговор, – когда ездишь между этим поселком и городом. – Она попыталась сделать паузу и перевести дыхание. – Итак, ты поэт? Я люблю книги. Люблю читать. Мне всегда нравилось писать разные истории, но я этого не очень много делала с тех пор, как была еще подростком.

К своему ужасу, Элис поняла, что становилась необычайно болтливой, когда нервничала; она никак не могла заткнуться.

Руби вежливо кивнула, но продолжать не стала. Она отвернулась. Элис закусила нижнюю губу. Она не должна была перебивать. Следовало ли ей извиниться? Или сменить тему разговора? Ждала ли от нее Руби, чтобы она задавала вопросы про Килилпитяра? Что ей следовало бы спросить? Было ли что-то, о чем ей спрашивать не стоило?

Элис постаралась сосредоточиться на том, чтобы не переходить с одной передачи на другую чересчур резко и не ехать слишком быстро. Когда она приблизились к главной автостоянке для посетителей, радио затрещало и ожило.

– Национальный парк девятнадцать, девятнадцать, это семь-семь, прием.

Тембр голоса Дилана прошел вибрацией по ее крови до самых костей. Элис вцепилась в руль. Руби наклонилась вперед и привычным жестом выключила радио.

– Остановись здесь, – Руби указала на автостоянку.

Сомнения закопошились в голове Элис. Неужели она так выдавала себя? Считала ли Руби, что она больше заинтересована в Дилане, чем в том, чтобы хорошо справиться с работой в свой первый день? Не было ли в этом доли правды? Прошу, прекрати, – взмолилась Элис, мысленно обращаясь к самой себе.

Руби открыла дверь и выбралась наружу. Элис последовала ее примеру. В начале дорожки Элис остановилась, чтобы прочитать информацию. Руби подошла к ней.

– Значит, туристы в курсе, что Сад сердца в центре кратера – священное место, и вы просите их не срывать там цветы, чтобы быть уверенными, что сад в безопасности? – спросила Элис.

Руби кивнула:

– Это во всех путеводителях, буклетах и объявлениях для туристов. Мы приглашаем посетителей прийти и узнать историю этого места, но просим не срывать цветы.

Элис вспомнила разговор, услышанный предыдущей ночью.

– Но они все равно это делают?

– Уа, да, делают, – вздохнула Руби, уходя вперед со сложенными за спиной руками.

Они шагали молча. Дорожка из красной земли шла по внешней стороне стенки кратера, мимо полей низкорослого спинифекса, страусиных кустов и буфельской травы, через рощицы высоких деревьев малги и чахлых пустынных дубов. Через некоторое время они пришли к гигантской красной глыбе, которая лежала рядом с проходом в маленькую пещеру, как открытая дверь. Руби обошла ее и вошла внутрь. Элис пошла за ней, еле дыша от жары.

– У тебя есть с собой капи? – Руби, приподняв бровь, взглянула на нее в дымчатом свете. Элис тупо уставилась на нее в ответ, ее глаза не успели привыкнуть к полумраку. – Капи, вода.

У Элис упало сердце, когда она поняла, что оставила рюкзак с водой и шляпой в грузовике возле офиса. Она выругалась на себя шепотом и покачала головой.

– На будущее: обязательно всегда носи ее с собой. – Руби покачала головой и отвернулась, подняв глаза к сводам пещеры.

Элис закатила глаза, поражаясь собственной глупости. Какой идиот отправляется в пустыню без воды?

Вскоре мысли Элис достаточно успокоились, чтобы она поняла, что Руби что-то говорит шепотом. Над головой повсюду вокруг были рисунки: белые, красные и цвета охры. Элис слушала пояснения Руби о том, что значили символы, которые женщины рисовали здесь тысячи лет назад, слушала истории о пустынном горошке, матерях, детях и звездах.

– Сюда женщины из моего рода испокон веков приносили свои истории. Чтобы оставить свидетельства. Чтобы оплакивать. Чтобы отдать дань уважению тому, что они любили. Это место сожалений. Поэтому мы здесь не живем.

Элис подошла ближе к рисункам.

– Путь внутрь Килилпитяра идет по церемониальной тропе вокруг Кутуту Каана, где из сердца звездной матери выросли малукуру, – Руби все еще говорила вполголоса. – Поэтому мы и просим людей не рвать эти цветы. Каждый из них – частица нее.

Никто из них не проронил ни слова. Руби кивнула напоследок, развернулась и ушла. Но Элис медлила, зачарованная наскальными рисунками и переполненная благодарностью судьбе за встречу с Сарой в Агнес-Блаффе.

Догнав Руби, Элис задумалась, каково было Руби постоянно биться, чтобы защитить место и его историю, вокруг которых формировалась культура ее семьи дольше, чем кто-либо знал. Где она черпала силы, чтобы продолжать сражаться? И что это были за люди, которые оставались глухи к историям ее рода и срывали цветы горошка, отрицая, что они были частью сердца звездной матери? Информационные объявления были повсюду. Никто не мог сказать, что просто не знал.

Руби ушла вперед, и Элис поспешила за ней. Из-за сомнений в себе и своей роли здесь Элис оставила при себе все свои вопросы.

* * *

Пешеходная дорожка встречалась с горным серпантином в месте под названием Кутуту Пули, где от скамейки в тени и бака с водой открывался вид на стенку кратера, которая эффектно вырывалась ввысь из земли: каскад красных скал и глыб, покрытых серебристым и мятного цвета мхом. На мгновение Элис завороженно замерла. Но потом вспомнила про бак с водой и кинулась к нему; она пила, пока больше уже не могла сделать ни глотка.

– Это место жажды, – кивнула Руби, – где сердце Нгуниджу вспыхнуло пламенем и горело, пока не упало на землю. Скалы – части ее сердца в огне. Мхи – дым, который все еще поднимается от углей, оставляя следы на стенке кратера.

Элис не решалась поднять глаза, опасаясь, что Руби увидит в них слезы и решит раз и навсегда, что эта девушка безнадежна.

– Ты тоже живешь в Парксвиле? – Элис ухватилась за первое, что пришло ей в голову.

Почему она не попыталась разузнать больше об истории кратера? Ведь именно это она должна была сделать для своей работы. Она опять пробурчала себе под нос проклятия в свой адрес.

– Уа, – Руби кивнула, – но только когда мне нужно проводить инструктаж. Я приезжаю, чтобы рассказать вам о культуре этого места. Как я уже сказала, моя семья не живет здесь. Это место для сожалений, а не для жизни. – Руби отряхнула руки. – Ты готова идти дальше?

– Ага, – откликнулась Элис, горя желанием спросить, почему, если это не было местом для жизни, все они жили здесь.

Остаток пути вокруг кратера они преодолели молча. Большая группа туристов прошла им навстречу, направляясь к главной автостоянке. Элис подозрительно окинула их взглядом: сорвал ли кто-нибудь из них горошек? Ласточки кружили над головой, распевая песни. Солнечный свет падал пятнами через купол эвкалиптовых листьев. Наконец тропа вывернула из тени и стала взбираться вверх по стенке кратера – та же тропа, которую Элис нашла утром во время прогулки с Пип. Она заслонила лицо рукой от слепящего света. Еще не дошло даже до середины утра, а температура на солнце уже была близка к сорока градусам.

На смотровой площадке Руби присела, чтобы перевести дыхание. Элис сделала то же самое, любуясь сердцем из пустынного горошка.

– Кунгка, я собираюсь рассказать тебе всю историю этого места, – начала Руби.

– О да, – встряла Элис, – я читала. В интернете. О сердце матери, которое упало сюда после того, как ее ребенок упал на Землю, – из-за него образовался другой кратер, здесь неподалеку.

В этот раз Руби даже не посмотрела на нее. Она плотно сжала губы, встала и ушла с площадки по дорожке в глубь кратера.

Элис беспомощно смотрела, как она уходит, ошеломленная своей собственной глупостью. Заткнись, черт тебя возьми! – мысленно прокричала она себе. Никогда еще она так не хотела произвести впечатление на какого-либо, как на Руби. Но ее нервозный треп все испортил.

Элис обхватила голову руками. Она никогда не была на собеседовании, никогда не проходила тест на профориентацию или инструктаж, как сейчас. Она никогда не оказывалась вне покровительственного взгляда Джун. Это был ее первый настоящий шанс сделать что-то без помощи извне, самостоятельно. И это был сказочный провал.

Имей мужество, не сдавайся.

Она выпрямилась. Поправила униформу. Решительно кивнула себе и последовала за Руби в Кутуту Каана.

* * *

Внутри кратера стоял удушающий зной. Волны жара поднимались от земли. Вверху пронеслась стая зеленых птиц.

– Эти тюльпу, – рассмеялась Руби, махнув в сторону птиц, – дерзкие мерзавцы.

Когда они приблизились к цветам, Руби указала на них, собираясь начать рассказ. На этот раз Элис помалкивала.

– Минга едут сюда, чтобы услышать историю, но, когда приезжают, оказываются глухи. Они жаждут рассказа, но не слышат его. Они могут услышать его, только если заберут кусочек его с собой. – Голос Руби был печальным, но сильным. – Число приезжающих так велико, что, сходя с пути, они становятся угрозой для корней. Эти малукуру, эти цветы, они сильные. Они растут здесь и росли так тысячи лет. Но корни, ты спускаешься сюда и портишь корни, и вся поляна тогда умрет. Это правда. Мы просим людей не заходить сюда, но они все равно это делают. Заходят в самый круг. Чтобы рвать цветы. Чтобы забрать кусочек сердца Нгуниджу с собой. Они портят корни. Плохо корням – плохо нам всем.

Элис выдержала паузу, ожидая момента, а потом заговорила:

– Корни гниют, пустынный горошек Стёрта чувствителен к гниению корней. Если их корни повредить, от этого они умрут с большей вероятностью, чем от засухи.

На лице Руби отразилась смесь удивления и удовлетворения.

– Оу, – она шутливо толкнула Элис, – ты немного нинти пулка насчет нашего пустынного горошка, а, кунгка? – Она улыбнулась. – Ты немножко умник, а?

Элис выдохнула, опустив плечи, которые до того так напряженно сутулились, что подпирали уши.

– Ты в порядке, кунгка, – хихикнула Руби, – тебе просто надо почаще держать рот закрытым, а уши открытыми. Успокой в голове мысли, которые как суетливые тюльпу, – она указала на волнистых попугайчиков на своих штанах, – тогда ты сможешь проникнуться историей этого места.

Элис кивнула, не в силах встретиться с ней взглядом.

Руби дернула Элис за рукав.

– Послушай, когда ты носишь наш флаг у себя на руках, вот здесь, – она указала на нашивки на рубашке Элис, – ты несешь ответственность за то, чтобы рассказывать ее правдиво – историю этого места. Рассказывать ее всем минга, которые приезжают сюда со всего света.

Порыв горячего ветра подул на них, зашелестев в кругу пустынного горошка.

– Это место сожалений. Священное место для любви, для грусти, отдыха и покоя. Это место хранит церемониальные истории женщин на протяжении тысячелетий. Моих предков, которые растили детей и присматривали за этой землей, а земля присматривала за ними. Малукуру, эти цветы, они сохраняют их истории живыми. Мы должны работать сообща, чтобы защищать их. Теперь это твоя работа, – сказала Руби, указывая на Элис. – Паля, кунгка пинта-пинта?

Элис посмотрела на нее.

– Хорошо, девушка-бабочка? – перевела Руби, улыбаясь.

Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, зайчонок? – Сидя среди папоротников в своем саду, мать Элис запустила руки в горшок с удобрениями. Ее лицо было в тени от полей шляпы. Элис не требовалось много времени на размышления. Бабочкой или писателем, – ответила она, улыбаясь. Кем угодно, лишь бы быть рядом с садом матери или между страницами книг.

– Паля, кунгка пинта-пинта? – повторила Руби.

– Паля, – ответила Элис.

Руби удовлетворенно кивнула и отвернулась, сложив руки за спиной, когда она направилась по дорожке вокруг цветов, а потом прочь из кратера. Элис помедлила, обводя напоследок взглядом пустынный горошек, а потом тоже развернулась и ушла.

* * *

После ланча из сэндвичей и сока в кафе при туристическом центре Руби отвела Элис в сторонку. У нее было странное выражение лица.

– Прежде чем ты выйдешь в поле в эту смену, я хочу кое-что тебе показать.

Элис поднялась вслед за Руби на один лестничный пролет наверх и оказалась в складском помещении туристического центра, напоминавшем чердак. Там было тесно, жарко и душно, вокруг было множество полок с большими пластиковыми контейнерами. Руби подошла к одной из них и сняла контейнер. Она подняла крышку и жестом показала Элис, чтобы та заглянула внутрь. Он был забит письмами: некоторые были напечатаны, другие – написаны от руки. Внутри каждого из них был вложен цветок пустынного горошка, спрессованный и высушенный.

– Цветы раскаяния, – пояснила Руби, – от людей, которые сорвали их на память, забрали домой, где бы он ни был, а потом поверили, что неудачи в их жизни начались из-за того, что они не проявили уважения к нашей культуре.

Она махнула рукой в сторону полок у нее за спиной, уставленных похожими коробками.

Элис склонилась над той, что была открыта.

– Давай же, – подбодрила ее Руби.

Разбирая содержимое коробки, Элис вздрогнула от количества цветов, которые люди сорвали и вернули. На конвертах стояли марки со всего мира, и в каждом были мольбы о прощении и просьбы освободить их от проклятия. Ее взгляд привлек один конверт, надписанный от руки. Элис открыла его – высушенный и сморщенный цветок пустынного горошка упал ей на ладонь. Она стала читать вслух:

– «Мой муж заболел сразу после того, как мы покинули Килилпитяра. Когда мы вернулись домой в Италию, мы узнали, что у него рак. Несколько дней спустя наш сын попал в аварию. А потом наш дом затопило. Пожалуйста, примите наши глубочайшие извинения за неуважение, проявленное нами к вашей прекрасной стране во время нашего путешествия. Пожалуйста, избавьте нас от новых трагедий. Мы так глубоко раскаиваемся за то, что сорвали цветы в кратере и забрали то, что нам не принадлежало».

Элис качнулась на каблуках, не веря прочитанному.

– Они все об одном и том же? Просьбы о прощении и снятии «проклятия»?

Руби кивнула.

– «Проклятье» – миф, который разнесся по всему свету за то время, что минга приезжали сюда.

– Но… оно ненастоящее? – спросила Элис медленно.

– Нет! – фыркнула Руби. – Ненастоящее. Это просто шутка, которую чувство вины играет с тем, кто оступился.

Мысли Элис обратились к мрачному признанию Джун в ночь, когда она покинула Торнфилд.

– Мы не можем спрятаться, если сделали что-то не так, – сказала Элис, – даже если пытаемся похоронить это в самой глубине себя.

Почувствовав, что Руби пристально на нее смотрит, Элис положила письмо назад в коробку и потерла руки.

– Вы когда-нибудь пишете им в ответ? Говорите им, что «проклятие» они выдумали сами и оно никак не связано с вашей культурой?

– Ха! У меня есть дела поважнее, – сухо сказала Руби, – чем суетиться вокруг минга и делать их работу за них, объяснять им, что нужно было открыть глаза и уши и заметить то, что было у них под носом.

Элис кивнула, впитывая слова Руби:

– Я просто не могу поверить, что их так много. – Она еще раз пробежала пальцами по конвертам.

– Вот почему мы так обеспокоены из-за малукуру, им грозит опасность. Хуже того, в офисе на чердаке собраны еще письма. Мы стали проводить собрания, чтобы придумать, как нам быть с ними. Несколько ребят из университета выразили заинтересованность в том, чтобы каталогизировать истории. Но им надо спешить. У нас кончается место для складирования.

Элис вспомнился ее детский разговор с матерью: Огонь может действовать как заклинание, из тех, что превращают одну вещь в другую.

– Может, вы могли бы сжечь их, – проронила Элис.

Руби оценивающе посмотрела на нее:

– Может быть.

* * *

Когда Элис вернулась домой тем вечером, глаза у нее слипались. Она, пошатываясь, вошла, включила кондиционер и встала под холодный душ, наблюдая, как вода становится красной.

После обеда она работала в паре с Лулу.

– Руби показала тебе цветы раскаяния? – спросила она, когда они уже были в поле и Элис рассказала, как прошло утро.

Элис кивнула.

– Боже, ты, наверное, произвела на нее впечатление, чика. Чтобы Руби показала тебе эти цветы – надо быть у нее на очень хорошем счету.

Стоя под душем и прокручивая в голове слова Лулу, Элис светилась от удовольствия. Она произвела впечатление.

Позже Элис разделила с Пип вегетарианский бургер, который она захватила домой из кафе, и забралась в постель еще до заката. Теплый ветер приносил насыщенный аромат спекшейся земли и сладость завершения ее первого рабочего дня.

Ее сны были наполнены образами Джун. Каждый раз, как ее бабушка открывала рот, чтобы заговорить, оттуда вырывался поток коричневых высохших цветов.

* * *

Руби стояла в лучах заходящего солнца в своем патио и смотрела на радуги, которые возникали в брызгах воды, пока она поливала цветы в горшках. Мощный минеральный запах сырой красной земли напоминал ей о матери и тетушках, как могла бы напоминать песня. В палитре неба смешались цвета розовой глины, охры и серого камня. Три собаки Руби носились друг за другом по задней веранде, их уши радостно развевались на ветру. Когда день созревал и готов был пойти на убыль, они всегда дурили.

Повесив на крючок шланг, она взяла топорик и срубила в саду немного веток ванари. Ванари лучше всего подходит для огня, на котором можно готовить: оно горит жарче всего. Руби сложила ветки в яму, посасывая палец, который занозила и из которого шла кровь. Свалив вместе сухие иголки, тощие веточки и палочки малги, она забила ими просветы между ветвями в костре. Ей пришлось сжечь не одну спичку, прежде чем огонь разгорелся.

Руби села на бревно с ручкой и тетрадью в руках и расслабила плечи. Устроившись, она закрыла глаза. Вес ее потерянной семьи распределился вокруг нее. С тех пор как она была ребенком, когда ее забрали у матери, ощутимое отсутствие семьи было константой в жизни Руби. Это была особая зримая невидимость; наиболее отчетливо Руби видела тех, кого там, с ней, не было.

Пока ужин готовился на решетке над огнем, а небо темнело, Руби сняла колпачок с ручки и открыла тетрадь.

Она смотрела на пламя. Она ждала.

Звезды закручивались в спираль, собаки дремали, со стороны пустыни дул бриз. Она ждала.

Новое стихотворение спустилось со звезд в поисках нее, как большинство других ее стихов. Оно перекатывалось через дюны и, трепеща, порхало по стране ее матери, неся с собой землю, дым, любовь и скорбь.

для всех есть семена, которые нас держат

и ветром разнесенные разъединяют нас

поднимается ли ветер от корней

иль матери или отца

унесет ли потоком воздуха мои корни

или они останутся вдали, когда уйду

затаит ли дыхание ветер

останусь умирать ли я оторванным от дома

Руби отложила ручку и потерла руки. Они тряслись, как всегда, когда ее предки посылали ей стихотворение. Через некоторое время она снова взяла ручку и написала наверху страницы: «Семена».

Она посыпала приправой и перевернула стейк из малу и намазала побольше чесночного масла на жареную картошку. Потом откинулась назад и стала смотреть, как пляшет пламя. Завитки дыма поднимались в небо.

Когда Руби накладывала в тарелку ужин, ее мысли вернулись назад к тому моменту, когда она показывала Элис полки с цветами раскаяния. Руби видела больше людей, приезжающих к Килилпитяра и уезжающих отсюда, чем записала стихов в своих тетрадях. Она отличала тех, кто был потерян и не видел цели, от тех, кто был цельным и ищущим, так же легко, как доставала клещей из шерсти ее собак. С того момента, когда она впервые увидела Элис, которую Сара привела в парк, дрожащую и бледную, Руби больше не вспоминала о ней. Но после утра, которое они провели вместе, Руби изменила свое мнение. Она что-то разглядела в Элис Харт – вероятно, мужество, которое один боец замечает в другом. Руби не знала, чего ищет Элис, но эти искания горели в ней достаточно ярко, чтобы отсветы отражались в глазах.

22 Спинифекс

Значение: Опасные удовольствия

Triodia / Центральная Австралия

Тянпи (Пит.) – жесткая остроконечная трава, преобладающая в большей части внутренних территорий Австралии, занятых красными песками; прекрасно себя чувствует в самых бедных и засушливых почвах, какие есть в пустыне. Растет кочками, очень глубоко пускает корни – часто на глубину до трех метров. Некоторые ее виды используются анангу в качестве клейкой ленты.

Элис полностью отдалась жизни в Килилпитяра. Она продолжала тренировки с Руби, изучала истории этой территории и была неразлучна с Лулу, с которой они вместе работали по графику десять дней и четыре дня отдыхали. Элис внимала обеим женщинам со всем возможным прилежанием и училась у них. Сильным голосом она водила экскурсии для туристов по кратеру – день внутри кратера, день снаружи, – рассказывая им истории и призывая помогать защищать Сад сердца. Понимание в глазах посетителей чрезвычайно воодушевляло ее. Недели шли, и в ней росла уверенность, что за время ее экскурсий никто не срывал пустынный горошек.

Когда дни начали понемногу остывать, Элис и Лулу взяли в привычку гулять после работы по тропам пожарной безопасности или сидеть друг у друга в патио с чашечкой крепкого кофе и шоколадом с чили, который готовила Лулу. Под небом, усыпанным драгоценными камнями, Лулу рассказывала Элис истории о своей бабушке, женщине с турецкими кольцами на каждом пальце и волосами такими густыми, что в попытках их укротить она ломала расчески. А что насчет тебя, Элис? Расскажи мне о своей семье. Элис слишком боялась рассказывать правду. С ее губ легко слетали рассказы об отце и матери, о ее семи братьях, об играх, которыми они забавлялись, пока росли вместе, о приключениях и счастливом доме у моря. Эти истории было так легко рассказывать, что в них не ощущалось лжи. Они и для самой Элис были чистой правдой – словами, среди которых она выросла, читая их на страницах книг.

Поздним вечером, когда Элис оставалась одна, она трудилась над своими тетрадями с растениями. Они стали ее утешением и успокоением, ее высушенными и зарисованными цветами – ее историями: о детских воспоминаниях, одиночестве и потерянности, о жизни без матери, о негодовании, горе, страхе и вине. О ее неосуществленных мечтах. О наказании. О ее желании быть поглощенной любовью.

После нескольких месяцев Элис уже не ощущала себя такой вопиюще некомпетентной. Она знала всех в парке по именам и хранила в памяти всю необходимую информацию: в какие дни автопоезд привозил продуктовые поставки и сколько поездок от Парксвиля до курорта и обратно она могла сделать на своем грузовике до того, как замигает лампочка, сигнализирующая, что топливо подходит к концу. Килилпитяра стала местом, где Элис чувствовала себя в безопасности. Здесь не было прошлого. Никто не знал о ее жизни среди сахарного тростника или среди цветов. В пустыне она могла просто быть частью настоящего. От работы у нее болели мышцы, волдыри вздувались на костяшках пальцев, и она ощущала себя настолько вымотанной физически, что больше не видела снов об огне. Она была очарована пустыней: ее оттенками, ее просторами, ее ошеломляющей необычной красотой. В дни, когда ей не нужно было совершать обход на рассвете, она проводила утро с Пип, взбираясь по тропе вверх к смотровой площадке. К ее глазам подкатывали слезы всякий раз, как она глядела на пустынный горошек; она верила, что он поможет ей оставаться собранной и цельной. Хотя Элис обучила Пип некоторым командам по оказанию помощи, которые выполнял Гарри, прибегать к ним необходимости не возникало – обмороки не повторялись. Сердце ее начинало учащенно биться только в тех случаях, когда рядом оказывался Дилан Риверс.

Однажды днем в конце десятидневного рабочего периода Элис и Лулу мыли свои пикапы в рабочем дворе. Они слушали громкую музыку и мечтали вслух, как вместе проведут предстоящие четыре выходных, когда в ворота въехал Дилан. Элис надвинула на глаза солнечные очки.

– Кунгкас, – сказал Дилан, подъехав к ним и опустив стекло, – как поживаете?

Элис кивнула, слегка улыбнувшись. Говорить она не могла. Лулу бросила взгляд на нее, потом на Дилана.

– Сегодня десятый день, так что все хорошо, – ответила она холодно.

– Завидую, – улыбнулся он, – я лишь на середине пути.

Он не сводил глаз с Элис. Его беспардонность заставила ее занервничать; ей казалось, он видит насквозь ее сердце и видит то, из чего оно состоит: из соли, полевых цветов, рассказов и безнадежной тяги к нему. Когда Лулу рассказала ей, что у него есть девушка Джули, работающая гидом и живущая в городе, Элис стала терзаться ревностью.

– Есть планы на эти четыре выходных? – спросил он.

Она чувствовала запах его кожи, его одеколон – свежий и сладкий, он ассоциировался у нее с молодыми зелеными листочками. Она хотела бежать, хотела запрыгнуть в его пикап и просто ехать, через столько восходов и закатов, сколько потребуется, чтобы добраться до западного побережья, где они смогут упасть на белый песок вместо красной земли и начать все снова у лазурного моря. Она знала толк в том, чтобы начинать с чистого листа.

– Не так ли, Элис? – Вопрос Лулу прервал ее мечтания.

Не имея понятия, о чем шла речь, Элис кивнула и рассеянно улыбнулась.

– Супер. Ну, я поехал. Хорошего дня! – Уезжая, Дилан медленно помахал им рукой.

На его пальцах были серебряные кольца, а на запястьях болтались кожаные ремешки.

– Не делай этого, – голос Лулу звучал тихо и серьезно, – это фигня. Это не принесет ничего, кроме боли. Не надо.

Элис отвернулась. Краем глаза она смотрела на профиль Дилана, когда он выезжал из рабочего сада. Задние фары его пикапа пронзали гаснущий дневной свет.

– Как товарищ он отличный, чика, – предупредила Лулу, – но что-то большее? В этом случае ты будешь не в большей сохранности, чем девочка из сказки, решившая погулять в темном лесу.

Элис была рада плохому освещению, надеясь, что оно скрывает ее лицо. Лулу опустила губку в ведро с мыльной водой и начала драить переднее зеркало.

– Ты спала с ним? – быстро спросила Элис.

Лулу посмотрела на нее. Отвела взгляд.

– Я просто не хочу, чтобы тебе причинили боль.

Голова у Элис шла кругом. Мысль о том, что они были вместе, была невыносима, невыносимо было думать о нем именно с ней.

Лулу вытерла переднее стекло и со вздохом снова намочила губку в ведре.

– Я не знаю, что ты оставила позади, но знаю, что ты приехала сюда, чтобы привести себя в порядок, – сказала она, – так сделай же это, чика. Ты постоянно трещишь о том, как тебе нравится мой дом и как бы ты хотела, чтобы твой был похож на него, но продолжаешь жить, как монашка. Укрась его. Добавь уюта. Используй выходные для приключений, исследуй окрестности. Здесь много всего, на что стоит взглянуть, помимо кратера. Например, тут неподалеку есть ущелье – его надо увидеть, чтобы поверить, насколько оно прекрасно. Так что, пожалуйста, развивайся. Развивай здесь свою жизнь, – Лулу показала на свое сердце, – не отдавай все, что у тебя есть, кому-то, кто этого не заслуживает.

Элис поежилась. Она никому не рассказывала о том, что оставила позади, но Лулу ее раскусила.

Собрав вещи, они вместе поехали домой под акварельным сумеречным небом.

– Хочешь зайти к нам на ужин? – спросила Лулу преувеличенно весело. – Я приготовлю энчилады с сыром. С двойной порцией гуакамоле.

Элис хмыкнула:

– Нет, не хочу. Ну просто ни капельки.

Они были уже возле дома Лулу, а их разговор все не шел у Элис из головы. Она кивала и смеялась шуткам Лулу весь вечер, но не переставала думать: Лулу и Дилан переспали? Почему она не ответила прямо?

Позже, укладываясь спать, Элис приказала себе просто не думать об этом. Как напомнила ей Лулу, она тоже не очень-то охотно рассказывала о своей жизни до пустыни. Кому, как не Элис, было знать, что некоторые истории лучше обходить молчанием.

* * *

Элис изо всех сил старалась отнестись к словам Лулу с должным вниманием. В день привоза поставок она отправилась в город и нагрузила тележку горшками с растениями, гамаком, светящимися гирляндами и несколькими садовыми лампами, заряжающимися от солнечного света. Из мастерской парка она утащила стопку ящиков и остатки краски. Ящики она покрасила в зеленый, перевернула их и использовала как подставки для горшков с цветами. Лампы она вбила глубоко в землю на заднем дворе, натянула гамак и привязала гирлянды огоньков к балкам патио. Она собирала сокровища, как птица-шалашник, и уверяла себя, что это для ее собственного благополучия. Это нужно, чтобы укрепить свое самосознание.

Она часами делала покупки через интернет. Купила новые простыни и одеяло фирмы «Дуна» в бабочках, шторки для душа – тоже разрисованные бабочками – и скатерть с бабочками-монархами. Она нашла сайт, посвященный ароматерапии, и купила горелку, годовой запас плоских чайных свечей и смесь эфирных масел. Критически оглядев свои пустые книжные полки, она зашла на сайт книжного интернет-магазина и заказала все, что мог позволить ее кошелек. Когда коробки прибыли, она распаковала их и поставила каждую книжку на полку так бережно, словно это были семена. Особенно истории о шелки.

Когда Дилан работал в другую смену, у Элис не было причин видеться с ним. Если они случайно встречались на дороге или в рабочем саду, она опускала голову. Чтобы занять себя чем-то, когда не нужно было быть на обходе, Элис начала гулять с Пип вокруг кратера после обеда. Они доходили до Кутуту Пули и смотрели, как солнце садится за покрытыми мхом красными валунами. При достаточно решительном настрое она могла при помощи работы и прогулок прекратить этот процесс сгорания, который вызывала в ней любовь. Может быть, ее чувство к нему действительно было лихорадкой. Может быть, она могла вылечиться.

* * *

В свой следующий выходной день Элис слонялась по дому как неприкаянная. Лулу и Эйдан были заняты. Руби не было дома. Элис уже сходила на утреннюю и послеобеденную прогулку, убралась дома и съездила в город за новой жевательной игрушкой для Пип. К шести часам небо потемнело достаточно, чтобы зажечь гирлянды и предаться, наконец, размышлениям о Дилане, которым она противилась весь день.

Элис вышла на улицу в дымчатые фиолетовые сумерки. С первого вечера, как она зажгла эти огоньки, они стали маленькими тайными маячками для ее сердца. Когда, лежа в постели, она смотрела на них, ее охватывала надежда, что каким-то чудом эти маленькие хрупкие огни, протянувшиеся сквозь темноту, доберутся через дюны до него, каким-то образом скажут ему все, что она сама сказать не могла.

Громкие резкие удары в дверь заставили ее подскочить на месте. Пип втянула носом воздух и залаяла.

– Иду! – крикнула Элис, спеша через весь дом.

Возможно ли это? Она распахнула дверь.

– С новосельем! – пропели в один голос Лулу и Эйдан.

– О, – на миг Элис оторопела, – это вы, ребята!

Она улыбнулась достаточно широко, что скрыть убийственное разочарование.

Лулу держала в одной руке противень с тако, из которых сочился расплавленный сыр, а сверху лежала горочка гуакамоле. Другой рукой она обнимала яркую мексиканскую вазу, которой Элис всегда восхищалась, – в ней сейчас были свежесрезанные розы пустыни. Элис вспомнила написанный от руки параграф в Словаре Торнфилда: мир. Стоя рядом с Лулу, Эйдан придерживал репродукцию Фриды Кало, на которую Элис всегда засматривалась, когда бывала у них в гостях, и упаковку «Короны» на шесть бутылок.

– Для тебя, чика, – улыбнулась Лулу, когда они с Эйданом вручили Элис подарки. – Мы знаем, как тебе пришлось потрудиться, чтобы превратить это жилье в дом, и хотим отметить твой успех с тобой.

– У меня нет слов, – выдохнула Элис со слезами на глазах.

Она шмыгнула носом, делая шаг в сторону, чтобы впустить их. Когда она уже закрывала дверь, Пип гавкнула.

– Что? – спросила у нее Элис.

Она снова гавкнула на дверь. На миг у Элис закружилась голова от надежды. Но когда она распахнула дверь, из темноты шагнула Руби.

– Тебе надо сделать освещение на улице, Пинта-Пинта, – сказала Руби, заходя в дом с караваем хлеба, от которого шел теплый чесночный запах. – Я тут испекла.

С кивком головы она передала Элис каравай и пошла занять место за столом с Лулу и Эйданом. Элис понесла хлеб и тако Лулу в кухню, заставляя себя продолжать улыбаться. Заставляя себя сдерживать слезы из-за того, что к ней в дверь постучали ее прекрасные добрые друзья, а не Дилан. Она занялась тем, что разливала напитки и искала тарелки, ошеломленная чувством глубокой благодарности и еще более глубокой глупости.

* * *

После импровизированного новоселья решимость Элис дала трещину. Она не хотела в этом признаваться, но часто она сворачивала со своего обычного пути, чтобы увидеть его пикап или услышать его голос в парковом радио. Ее обуял голод, которого она не знала прежде. Она стала нарушать предвечерние планы с Руби и лгать Лулу о том, что ей нужно больше времени, чтобы побыть наедине с собой. Что-то с тобой творится, чика. Я чувствую, – говорила ей Лулу. Но Элис лишь отмахивалась от нее.

Долгое время она говорила себе, что ее послеобеденные прогулки никак не связаны с ним. Каждый раз, как Элис гуляла по пыльной красной дорожке вокруг кратера, она мысленно отрицала, что ею управляло лишь одно обстоятельство: впереди будет поворот, заросший неряшливыми эвкалиптами, и, выйдя из-за него, она сможет коснуться взглядом лица Дилана. Она игнорировала тот факт, что она намеренно так подгадывала свою прогулку, чтобы «случайно» наткнуться на него на закате в Кутуту Пули. Он, совершенно овладев вниманием группы туристов, рассказывал им историю Килилпитяра. Но всегда поднимал на нее глаза, когда она проходила мимо, и всю ее охватывал трепет, когда его взгляд скользил по ее телу.

Так изо дня в день они и разыгрывали этот фарс. После чего Элис продолжала прогулку, сверяя свой шаг с расчетами о том, сколько времени ему потребуется, чтобы закончить с экскурсией и совершить свою последнюю за день патрульную поездку по серпантину. Если ей казалось, что надо сбавить скорость, она неспешно прохаживалась под аркой своих любимых деревьев малги, которые нависали над дорожкой и цеплялись друг за друга тонкими веточками, словно пальцами. Или же она набирала целый букет пустынных цветов, чтобы потом разложить их в тетради. Но если ей казалось, что надо двигаться быстрее, она пускалась трусцой. Она не останавливалась, чтобы насладиться солнцем или песней птиц или вдохнуть теплый аромат, поднимавшийся от пропеченной земли, когда день начинал остывать. Она не делала пауз, чтобы полюбоваться аркадой малги, и не удостаивала дикие цветы даже взгляда. В ее голове крутилась только одна мысль – о нем.

В Кутуту Пули она останавливалась, чтобы наполнить намеренно опустошенную бутылку. Она всегда садилась возле контейнера с водой, подставляя лицо заходящему солнцу. Она знала, что ее ноги и ступни видно с дороги. Он подъезжал и останавливался, чтобы поздороваться с ней. Она смотрела в красное небо, пока ждала.

Он будет тут.

Сколько бы раз она ни слышала, как его шины хрустят по земле, волнение от этого звука не убывало.

Сначала замолчит мотор. Потом дверь машины откроется.

Он тут.

И если бы кто-то видел их, то это были бы просто два приятеля, которые столкнулись совершенно случайно. Они совершенно случайно сталкивались каждый день.

– Добрый денек, – говорил он с улыбкой.

– Добрый денек, – отвечала она, всегда выражая нужную степень удивления и никогда не делая усилия, чтобы одарить его самой теплой своей улыбкой.

Солнце опускалось, а они сидели и разговаривали, неспешно и осторожно раскрывая себя друг другу понемногу: они никогда не говорили о том, кем она была до приезда в Килилпитяра, или о том, кто еще был в его жизни. Вместо этого они двигались по периметру этих тем, обходясь полуправдами и показывая себя друг другу с лучшей стороны.

– Ты когда-нибудь бывала на западном побережье? – спросил он однажды, не глядя на нее.

Он прочитал ее мысли и грезы? Она не смотрела на него.

– Пока нет, – сказала она сдержанно, отгоняя мух, устремив взгляд туда же, куда и он – на кочки спинифекса, подсвеченные солнцем, – но хотела бы. Чтобы увидеть, где красная земля встречается с белым песком и бирюзовым морем.

Он рассмеялся.

– Тогда какого черта мы здесь прохлаждаемся?

Она усмехнулась в ответ. Желтые бабочки порхали над травой, опьяненные оранжевым светом. В тени лишайники казались черными, а на стене кратера отражались краски заката.

Хотя его присутствие смягчало боль от нежеланных воспоминаний, каждый раз, как они встречались, жизнь, которую Элис оставила позади, начинала пробираться в ее сердце, как виноградная лоза, усик за усиком, листочек за листочком, пока Элис не осознала однажды, что во время их бесед она мысленно собирала для него букеты, молчаливо рассказывая ему о своих самых глубоких желаниях единственным известным ей способом – немым языком австралийских полевых цветов.

23 Пустынный вересковый мирт

Значение: Огонь, я сгораю

Thryptomene Maisonneuvii / Северные территории

Традиционно женщины анангу постукивали по пукара (Пит.) деревянными мисками, чтобы собрать росу, содержащую нектар с его цветов. Thryptomene в переводе с греческого означает «скромный» или «излишне щепетильный»; этот куст выглядит невзрачным, но на всю зиму вплоть до весны он одевается цветущим покровом из крошечных белых бутонов с красной серединкой, он цветет так, словно открывает секрет.

Двадцать седьмой день рождения Элис выпал на день в середине ее четырех выходных. Она никому о нем не сказала, даже Лулу.

Она лежала в постели, глядя в зимнее небо и называя сменяющие друг друга цвета – от бледного цвета морской волны и лилового к персиковому и оттенку розового шампанского, – прежде чем солнце встало и осветило красную землю. Она привыкла оставлять светящиеся гирлянды включенными и днем, и ночью. Она подумала о разговоре, который слышала в служебной кухне в штаб-квартире: Дилан уехал повидаться со своей девушкой Джули. Это было для нее ударом, тем более что при встрече на Кутуту Пули в предыдущий день он не упоминал об этом.

Элис приподнялась на локте в кровати. С ее дыханием в воздух поднимались небольшие облачка пара. Пип выпрыгнула из постели и стала скрестись у задней двери.

– Только для тебя, Пип, – проворчала Элис, выдергивая себя из-под одеяла, чтобы выпустить собаку.

Она включила обогреватель, дрожа в ожидании, когда электроприбор нагреется.

Вернувшись назад, Пип лизнула Элис. Элис кивнула.

– Праздничные напитки – это отличная идея.

Она пошла в кухню и согрела чайничек молока, половину она вылила в миску и поставила на пол для Пип, а остатки налила в чашку и добавила эспрессо. Она взяла с полки книгу и поспешила обратно в постель. Пип последовала за ней, подлизывая за собой молочные следы.

Элис откинулась на подушки. Она отхлебнула кофе и открыла книгу, но мир снаружи был слишком прекрасен и отвлекал ее от чтения. За ночь мороз покрыл листья верескового мирта инеем, который теперь блестел на солнце. Небо насыщенного синего оттенка, похожее на китайский шелк, было усеяно рыхлыми облаками. Вдалеке стенки кратера сияли в утреннем свете. В голове у Элис роились истории об этом месте, о матери, которая уложила ребенка спать среди звезд и потеряла его на Земле. Легенда и ландшафт составляли единое целое; даже звездный путь, изгибавшийся аркой над северным краем кратера, отражал округлую форму воронки внизу, на земле.

Она уютнее укуталась в одеяло, глядя на желтых бабочек, которые кружили над цветущими кустами; интересно, в саду Дилана они тоже есть? Что она делает, почему сидит дома одна в свой день рождения? Глаза Элис увлажнились. Она нечасто позволяла себе размышлять, кем могла бы стать, если бы ее жизнь сложилась иначе. Сегодня она не могла остановиться. Если бы Джун не вмешалась, была бы Элис сейчас в Европе с Огги? Была бы она сейчас его женой вместо Лилии, а Ива – их дочерью? Если бы Элис не узнала о предательстве Джун, покинула бы она когда-нибудь цветочную ферму? И в глубине всех этих мыслей самый болезненный вопрос: была бы сейчас жива ее мать, если бы тогда Элис не пошла в сарай отца? Последняя мысль с силой нанесла ей удар в самое сердце: Элис сейчас была на год старше своей матери, когда та умерла.

Кто-то резко постучал в дверь. Элис высунула голову из-под одеяла. Кожу вокруг глаз у нее стянуло от слез. Пип лизнула ее соленую щеку. Снова стук.

– Чика? Это я.

Элис свесила ноги с кровати и завернулась в одеяло. Она встала, доковыляла до двери и открыла ее со щелчком.

– Диос мио, – выдохнула Лулу. – Элис, что случилось?

Она толчком распахнула дверь и торопливо вошла в дом, таща огромные самодельные крылья бабочки и небольшую сумку.

– Определенно, это сейчас неважно, – сказала Лулу, складывая все на стол.

Элис позволила довести себя до кушетки, где свернулась калачиком. Лулу выключила обогреватель и открыла нараспашку заднюю дверь, чтобы впустить в дом теплое зимнее солнце и свежий воздух. Она приготовила две чашки чая с медом и присела рядом с Элис. Пип выскочила на улицу гоняться за бабочками.

– Что происходит, чика? – спросила Лулу мягко. – Ты уже давным-давно сама не своя.

Образ Дилана поглотил ее. Она не могла поднять глаза на Лулу.

– Я просто скучаю по маме, Лу, – прошептала она. – Я скучаю по ней, – повторила она срывающимся голосом.

Она думала, что у нее больше не осталось слез, однако они хлынули потоком с новой силой, свободно стекая по носу и падая в чашку с чаем.

– Ты можешь позвонить ей? Или папе? Или одному из твоих братьев? Здесь может быть тяжело жить, так далеко от семьи, особенно такой большой, как твоя. – Лулу погладила руку Элис.

Элис сначала не поняла, но потом почувствовала пепельный привкус лжи в словах о ее сказочной семье. Лицо ее сморщилось.

– Эй… – В глазах Лулу читалась тревога.

Элис покачала головой и вытерла лицо. Она залезла под футболку, достала медальон и протянула его Лулу. Она взяла его из рук Элис и провела пальцем по крышечке с пустынным горошком.

– Вот моя семья. – Элис открыла его и показала Лулу.

Оттуда на них взглянуло молодое и полное надежд лицо ее матери. Элис посмотрела на свой сад диких вересков. Пламя, я сгораю.

– Правда в том, что у меня нет большой семьи. От моей семьи вообще ничего не осталось.

Где-то вдалеке каркнула ворона. Элис готовилась к взрыву гнева, но через мгновение Лулу тепло улыбнулась.

– Значит, это твоя мама?

Элис кивнула.

– Ее звали Агнес. – Она вытерла нос.

Лулу перевела взгляд с фотографии на Элис и обратно.

– Ты очень на нее похожа.

– Спасибо. – Подбородок Элис затрясся.

– Не отвечай, если не хочешь, но, я имею в виду, как она?.. – Лулу замолчала.

Элис закрыла глаза, вспомнив ощущение мышц и сухожилий под кожей отца, когда она держалась за его ноги на доске для виндсерфинга. Синяки на обнаженном беременном теле матери, когда она вышла из моря. Брата или сестру, с которыми Элис никогда не встретится. Лампу, которую Элис оставила зажженной в сарае отца.

– Я в точности не знаю, – ответила она. – Я не знаю.

Лулу взяла руку Элис в свою и положила ожерелье ей на ладонь.

– Медальон прекрасный.

– Его сделала моя бабушка. – Элис сжала его в руке. – В моей семье пустынный горошек означает мужество, – сказала она. – Имей мужество, не сдавайся.

Они молча сидели вместе и пили чай. Через некоторое время Лулу вскочила на ноги, уперев руки в бока.

– Ты не можешь сегодня сидеть в одиночестве, – заявила она. – Эйдан уже развел костер и намазал маслом решетку. У нас ближе к вечеру намечается барбекю, и ты тоже приглашена. – Элис попыталась протестовать. – Нет, это не обсуждается, чика. К тому же у меня есть дополнительная порция гуакамоле.

Лулу знала слабости Элис и как ими пользоваться.

Элис шмыгнула носом и глянула на свой кухонный стол. С лежащими на нем крыльями он выглядел так, будто готов был упорхнуть в любой момент. Она посмотрела на Лулу, приподняв бровь.

– О, я мастерю костюм для моей двоюродной сестры. Она играет в пьесе. Она примерно твоих габаритов, а мне нужно знать, подойдет ли ей, – сообщила Лулу.

– Что? Ты хочешь, чтобы я его примерила? Прямо сейчас? – Элис оглядела себя.

– Да. Вот только можешь сначала принять душ? Может, вымоешь голову?

– Что?

– Чика, я не могу прислать кузине ее костюм, вымазанный твоими слезами и соплями. К тому же, как говорила моя абуэла, наведение марафета – лучшее лекарство от печали. Помимо ее гаукамоле. Которое, как я, возможно, уже сказала, я только приготовила, и оно ждет тебя.

Элис шагнула под горячий душ, слушая, как Лулу гремит в раковине тарелками и что-то мурлычет себе под нос, пока убирается. Она невольно улыбнулась.

* * *

Только из душа и в костюме гигантской бабочки-монарха Элис шла следом за Лулу по грунтовой дорожке между их домами. Коричневато-рыжие узоры на ее крыльях были того же огненного оттенка, что и красная земля.

– Почему я позволила тебе убедить меня выйти в этом на улицу? – поинтересовалась Элис.

– Потому что Эйдану надо сфотографировать тебя в костюме для моей двоюродной сестры. Я забыла взять с собой камеру, когда шла к тебе. К тому же кому какая разница, как ты выглядишь, чика? Если ты вдруг забыла, мы у черта на куличках.

Элис фыркнула от смеха. Ей не хотелось признавать, что в костюме она почувствовала себя лучше. Лулу не упустила ни одной детали: от усиков, закрепленных у Элис в волосах, до черно-белого в горошек платья и аккуратно разрисованных вручную крыльев, привязанных к ее спине. Она полностью преобразилась.

Они прошли через сад к дому Лулу.

– Эйдан, наверное, возле костра. Дай я только возьму камеру, и пойдем к нему.

Лулу быстро зашагала по коридору. Элис засекла гуакамоле на столе, кинулась к нему и принялась отковыривать пищевую пленку, которой было накрыто блюдо, чтобы запустить в него палец.

– Даже не думай! – завопила Лулу из одной из спален.

Элис рассмеялась, облизывая гуакамоле с пальца.

– Так, нашла. – Лулу вернулась с камерой в руках.

Она посмотрела на Элис, подозрительно сощурившись. Элис подняла руки, заверяя в своей невиновности.

Они вышли на улицу.

– Эйдан? – позвала Лулу.

Один транспарант загибался за угол дома, за ним показался следующий, потом еще один.

– Лу? – неуверенно протянула Элис.

Лулу подошла к ней и обняла за талию, выводя ее в сад за домом, где собрались почти все их товарищи по работе.

– С днем рождения! – Руби, Эйдан, еще несколько рейнджеров, даже Сара, стояли с поднятыми пластиковыми стаканчиками.

Элис закрыла лицо руками. Лулу и Эйдан превратили свой двор в праздничный базар. Вокруг патио были развешаны веревки с флажками в форме бабочек, а между деревьями были натянуты тенты из ткани с яркими узорами. В кострище сверкал огонь. На огромном прямоугольном ковре высилась гора подушек, рядом лежало несколько круглых пуфов. Среди кустов вразброс были привязаны транспаранты. Соусы и подливки, салаты и зерновые чипсы были расставлены на столе на козлах рядом с охлаждающим контейнером «Эски» литров на 50 с надписью от руки Опасный пунш. И, к совершенной радости Элис, крылья бабочек носили все.

– Как будто мы не знали, что сегодня твой день рождения, – хмыкнула Лулу.

Элис повернулась к Лулу с широко раскрытыми от удивления глазами, прижимая руки к груди в немой благодарности.

– Да ладно тебе, – со смехом стала подначивать ее Лулу, – пришло время опасного пунша.

Кто-то включил музыку. Эйдан занимался кебабами, которые шипели на решетке над огнем. Элис, у которой голова шла кругом от удивления и выпивки, подействовавшей мгновенно, энергично приветствовала каждого объятиями и радостными возгласами. Она наполняла пуншем опустевшие стаканчики, подбрасывала дрова в костер и предлагала всем закуски. Она делала все, чтобы не фокусироваться на единственном человеке, которого там не было.

* * *

Когда небо уже потемнело, а пунш продолжал литься рекой, Элис и Лулу сидели под одеялом у костра. Язычки пламени тянулись к чернильному небу, разбрасывая искры, как звезды.

– Не знаю, как тебя благодарить, – начала Элис.

Лулу пожала ей руку.

– Мне это было в радость.

Огонь переливался морем разных цветов: желтый, розовый, кобальтовый, сливовый, бронзовый.

– Можно сказать тебе кое-что? – спросила Лулу.

– Пожалуйста, – улыбнулась Элис.

– Я с самого начала знала, что в тебе есть что-то особенное, чика, с того самого дня, как ты приехала на своем грузовике.

Элис нежно подтолкнула Лулу.

– Ну, это чертовски приятно слышать.

– Я серьезно, – сказала Лулу, делая глоток пунша. – В моей семье считается, что бабочки-монархи – дочери огня. Они прилетают с солнца и приносят души воинов, которые сражались и умерли в битве, а теперь вернулись, чтобы отведать цветочного нектара.

Элис смотрела на огонь, который издавал шипение и хлопки. Она получше укуталась в одеяло, размышляя о том, что спрятано за наклейками с бабочками-монархами на ее грузовике и чьей дочерью и внучкой она была.

– Когда я увидела воинов огня на твоем грузовике, я поняла, что ты все изменишь в жизни здесь, – призналась Лулу.

Воины огня. Элис не знала, что на это ответить.

– Опасный пунш! Получите дозаправку свеженьким опасным пуншем прямо здесь! – кричал Эйдан, ходя по двору.

Его крылья обвисли и скособочились. Один из усиков сломался и бил его по брови при ходьбе. Лулу фыркнула от смеха. Почувствовав облегчение от такого вмешательства в разговор, Элис присоединилась к ней.

– Пойдем, – она потянула Лулу за руку в сторону «Эски», – нам нужно еще опасного пунша.

Они пили и танцевали под зимними звездами. Когда Элис кружилась в свете костра, она поймала взглядом свои крылья. Она не могла выбросить из головы слова Лулу. Дочери огня.

* * *

Он приехал рано утром, когда музыка уже звучала путано, костер ярко горел и все, кто не уехал на своих машинах и не ушел шаткой походкой домой, устроились на круглых пуфах с одеялами. Элис смотрела через язычки пламени, как он выпрыгивает из своего внедорожника и направляется к «Эски». Эйдан хлопнул его по спине и предложил ему стаканчик пунша. Дилан осушил его одним глотком.

– Поездка не из легких? – Эйдан приподнял брови, снова наполняя его стакан.

Дилан опять выпил его залпом.

– Как Джули?

Дилан покачал головой.

– Меня больше не касается.

Эйдан протянул ему третий стакан пунша.

– Эх, дружище. Сожалею.

– Все получилось как получилось, – пожал плечами Дилан.

Он повернулся, чтобы окинуть взглядом двор. Их взгляды встретились, пройдя сквозь огонь.

* * *

Когда небо стало светлеть, не спали только Элис и Дилан.

– Ты впервые не спишь в пустыне всю ночь?

Элис кивнула, пьяно улыбаясь и жуя краешек пластиковой чашки из-под пунша. Его внимание действовало гипнотически.

– Что ж, – он посмотрел на небо, – не знаю, предупредил ли тебя кто-нибудь, но это будет не в счет, если ты не увидишь восход.

Они покинули замусоренный праздничный двор, укутались в одеяла и отправились к песчаной дюне.

– Вот и солнце восходит, – сказал он, голос тихий, взгляд прикован к ней.

Ее кожа покрылась мурашками. Небо было таким чистым, таким живым от меняющихся красок, что Элис широко раскрыла руки, словно могла вобрать в себя все, что было вокруг.

– Это напоминает мне об океане, – пробормотала она, – такой простор.

Ее голова пошла кругом от воспоминаний.

– Когда-то он был здесь, – ответил Дилан. – Давным-давно здесь было древнее дно внутреннего моря, – он показал на окружающий пейзаж. – Пустыня – это древний сон о море.

Калейдоскоп бабочек вспорхнул в ее животе.

– Древний сон о море, – повторила она.

Их кожа была расцвечена огненными красками восхода. Он стоял рядом с ней. Хотя они не касались друг друга, он был так близко, что она могла чувствовать жар его кожи.

– Ты такая красивая, – прошептал он возле ее уха.

Она вздрогнула.

Когда мир зажегся, он подвинулся ближе и заключил ее в объятия. Так они и стояли, соединенные восходом, пока звуки первых туристических автобусов не разрушили чары.

* * *

Лулу ждала у задней двери, с усилием удерживая равновесие и прижимая к груди полупустую чашку с пуншем. Двор был замусорен транспарантами, флажками-бабочками и крышками от бутылок. Она сидела, покачиваясь, ее взгляд был прикован к песчаной дюне за домом Элис, где Дилан прятался между стволами малги, всегда на одном и том же месте, где Лулу видела его месяц за месяцем, смотрящим на Элис через окна.

Все началось в тот вечер, когда Элис только появилась тут и первый раз проехала по Парксвилю в своем желтом грузовичке. Лулу была на заправке, когда подъехал Дилан. Он завел с ней нарочито приятельский разговор, призванный, как она догадалась, стереть произошедшую между ними историю, но вдруг он остановился на полуслове, пристально глядя на дорогу. Когда Лулу обернулась, она увидела то же, что и он: Элис, с ее длинными темными волосами, струящимися из открытого окна, и с собакой на соседнем сиденье. Она посмотрела прямо на них. Прямо на него. Лулу продолжала говорить, но он ее не слышал. Он был опьянен Элис. Как когда-то был опьянен ею.

Позднее тем же вечером, после того, как Элис поужинала с Лулу и Эйданом и пошла домой, когда Лулу сидела на дюнах с бокалом вина, ее взгляд уловил движение в тенях. Она вспомнила запах Дилана на своей коже и прищурилась, чтобы лучше видеть в темноте. Она шумно вздохнула, разглядев, как он крадется вдоль изгороди возле дома Элис. Прежде чем она успела подумать, она уже шла в угол двора, откуда можно было лучше рассмотреть Дилана, присевшего на корточки под звездным небом, скрытого ветками малги, следящего за Элис. Внутри своего нового дома Элис крадучись бродила по комнатам, словно была в гостях. Некоторое время она посидела на кушетке, глядя в стену и поглаживая собаку. У нее было такое печальное лицо. Дилан таился, пока она не легла спать и не выключила свет. Тогда он молча выпрямился и пошел домой. Лулу тоже вернулась и залезла в постель, где Эйдан спросонок спросил, почему она дрожит.

На закате следующего дня, когда Лулу была на кухне и перемалывала чили с какао-бобами, она заметила краем глаза, что кто-то прошел мимо окна. Она дождалась, когда сумерки сгустятся, а потом выскользнула наружу – в тени своего сада. Снова Дилан сидел на красном песке, привлеченный открытыми освещенными окнами дома Элис. Элис, пританцовывая, готовила на кухне, ее мокрые волосы свободно падали на спину. Блюз веял в прозрачном лиловом воздухе. Она сделала несколько па у духовки, поставила две тарелки на стол и положила на них ужин. Немного для себя, немного для своей собаки. Дилан не двигался с места, пока она не пошла спать, потом развернулся и отправился домой.

Ночь за ночью Лулу не могла заставить себя перестать следить за Диланом, которого влекли через песчаные дюны горящие окна в доме Элис, и ненавидела себя за это. Она начала ждать того часа, когда тени становились достаточно длинными, чтобы наблюдать, как он крадется среди деревьев. Скрываясь в темноте, он сидел снаружи, пока Элис пила чай и читала книгу, или смотрела кино, сидя на диване со своей собакой, или же приводила в порядок домашние растения и книги, после того как взялась обустраивать свой дом. Он всегда соблюдал дистанцию, до ночи, предшествовавшей дню рождения Элис. Элис как раз вернулась с прогулки, когда Лулу увидела, что Дилан вышел из тени и бесшумно проскользнул через калитку в конце участка. Он пробрался через кусты триптомен, оказавшись до дерзости близко, почти в свете горящих гирлянд. Он смотрел. Казалось, он ждал чего-то, что было вне поля зрения Лулу.

Она даже не попыталась сопротивляться соблазну последовать за ним: вышла со двора и сделала большой круг, обойдя дюну за домом Элис. Она спряталась за толстый ствол пустынного дуба, откуда она могла видеть Дилана, подглядывавшего из кустов за Элис, которая сидела дома за столом и доставала из карманов цветы. Она складывала их между страницами тетради, которую она держала так бережно, словно это было яйцо. Она начала писать, потом замерла. Направила в темноту невидящий взгляд. Тогда это и случилось: Лулу услышала, как Дилан затаил дыхание, а потом стал дышать тяжелее, как если бы Элис смотрела прямо на него своими большими зелеными глазами, как если бы это он был той причиной, по которой ее лицо озарилось надеждой. Лулу понеслась домой что было сил. И поэтому, говорила она себе, ее вырвало в раковину горячей желчью.

В конце вечеринки-сюрприза, когда Дилан и Элис ушли вместе, Лулу притворилась спящей. Поведет ли он Элис встречать рассвет вместе, чтобы сблизиться с ней, как это было с Лулу?

Лулу остановилась у задней двери и ждала, пока не убедилась, что они, спотыкаясь, вышли из-за дюн. Он проводил Элис домой и еще долго медлил, после того как она исчезла внутри. Палящее солнце уже поднялось высоко, когда он, наконец, развернулся и пошел прочь, с бестолковой пьяной улыбкой на лице. Она не могла заставить себя двинуться с места и надолго, после того как он скрылся за дверью своего дома, замерла, уставившись в одну точку.

Вечером после праздничной вечеринки Элис свернулась на кушетке и смотрела через сад на калитку в конце участка. Силуэты птиц, возвращавшихся в свои гнезда, метались в воздухе, сплетаясь на лету в темные созвездия, как в театре теней. На почерневшем мертвом дереве у самой ее двери вечерние лучи осветили шелковистые следы, оставленные процессией стрекоз. Элис читала об этом в ежегодном путеводителе по флоре и фауне парка: они следовали друг за другом по шелковым следам, которые они оставляли за собой и которые можно увидеть, только когда они отражают свет.

В ее доме царила тишина, нарушаемая время от времени лишь щелчками в электроотоплении, сопением Пип и бульканьем чайника на плите. Из-за ноток ароматов лимонной травы, кориандра и кокоса в животе у нее заурчало. Она смотрела на калитку. Она ждала. Освещение из золотого стало коричневым. Голос Дилана звенел у нее в ушах: Я схожу домой, приму душ и приду. Через заднюю калитку.

Она возвращалась домой из города, когда заметила на обочине серпантина его пикап и его силуэт на ближайшей станции радиосвязи. Он увидел ее и помахал. Она притормозила и выскочила из машины. Все ее тело охватило лихорадкой при виде его.

– Пинта-Пинта, – приветствовал он ее с сияющим лицом, тронув краешек полей своей шляпы.

– Добрый денек, – усмехнулась она.

– Не очень сильное похмелье?

Она покачала головой.

– Как ни странно, нет. Скорее недосып, пожалуй.

– У меня то же самое.

Воздух отяжелел от сладкого аромата зимней мимозы.

– Как твой первый день двадцатисемилетия? – спросил он.

– День завоза необходимых вещей. Ездила в город за покупками, – рассмеялась она.

– А, – кивнул он понимающе, присоединяясь к ее смеху, – отличный был день.

– Был. Но он еще не закончился. – Она помедлила. – Что делаешь сегодня вечером? – выпалила она, глядя на него.

Он посмотрел ей в глаза.

– Ничего особенного.

– Я собираюсь приготовить свежий тайский зеленый суп-карри. Моя первая попытка. Что скажешь? – предложила она.

– Ням.

– Так что, – она старалась сохранять голос ровным, – присоединишься?

– С удовольствием. – Он улыбнулся.

– В шесть?

Он кивнул.

– Я схожу домой, приму душ и приду. Через заднюю калитку.

– Отлично, – произнесла она беззаботно.

И он пришел, луч от его фонаря скользил сквозь спинифекс, освещая путь к ней. Она встала и поспешила в спальню. Стоя возле окна в тени, она смотрела и ждала.

Он подошел к калитке, поднял крючок и опустил его за собой. Бледный свет звезд падал ему на плечи. Он выключил фонарик и пошел на ощупь через триптомены к патио в свете включенных гирлянд.

– Пинта-Пинта? – позвал он у двери.

– Привет. – Она направилась через комнату с легкой улыбкой на лице и открыла застекленную заднюю дверь.

Он вытер ноги о коврик и вошел. Она вдохнула невидимые завитки аромата его одеколона, на миг прикрыв глаза. Он снял свою шляпу акубру и одобрительно огляделся: цветы в горшках, рисунки, книги, плетеные коврики, стряпня, стол. Она притворилась, что все это было для нее, но на самом деле все это было в надежде на этот самый момент.

– Есть хочешь?

– О да, – ответил он, повалившись на диван.

– Похмелиться? – предложила она.

– Никогда не отказываюсь, – сказал он.

Она открыла холодильник и достала две бутылки пива. Пиво запенилось, когда крышки слетели, и это шипение принесло ей такое облегчение, что ей захотелось открыть сразу дюжину.

– Будем, – сказала она, передавая ему бутылку.

– Будем, – сказал он с кивком.

Когда они чокнулись бутылками, нервы ее превратились в вертящийся колесом фейерверк, который прокатился по всему ее телу.

* * *

После супа и еще пива они завалились на кушетку. Их лица пылали от жары, пива, чили и чего-то еще. Они рассказывали друг другу истории о том, где выросли. Они знали, как это делать – разоблачать лишь определенные части себя. Они практиковали это неделями. Но теперь их рассказы высохли, как соль под прямыми солнечными лучами.

– Эти чертовы гирлянды огоньков, – проворчал он через некоторое время.

Обогреватель щелкнул и загудел.

– А что с ними не так? – спросила она тихо.

– Из всех окон в моем доме только их и видно. Они месяцами не давали мне покоя.

Дрожь прошла по ее телу.

– Правда? – спросила она.

Он повернулся к ней. Она не отвела взгляда.

Его губы вдруг коснулись ее губ – неожиданно, мягко, настойчиво. Элис поцеловала его в ответ, глубоко, с открытыми глазами. Это не было сном наяву, он был тут.

Они скинули на пол одежду, как кожу. Когда он отстранился, чтобы рассмотреть ее, она закрылась руками. Но он отвел их, прижав ее ладонь к своей груди. Под кожей и ребрами она почувствовала, как его сердце говорит с ней.

Он тут. Он тут.

Она притянула его к себе; резкий вдох; он вошел в нее. Они сплелись и слились воедино. Влага, дрожь, страх, обрывки чувственных впечатлений в ее сознании. Сырой песок под ногами, невесомость в легких, соленая кожа, крики, вторящие чайкам над серебристым морем. Медленное течение и порывы ветра в ее волосах среди зеленых стеблей тростника. Тишина и течение реки. Охапки красных цветов, вырванных из земли.

24 Паракилия широколистная

Значение: Твоя любовь для меня – жизнь и смерть

Calandrinia balonesis / Северные территории

Паркилипа (Пит.) – суккулент, произрастающий на песчаной почве в засушливых районах, имеющий мясистые листья и яркие фиолетовые цветы, которые появляются в основном зимой и весной. В периоды засухи листья могут служить источником воды; все растение целиком можно запекать и употреблять в пищу.

После той ночи каждый свободный миг они проводили вместе. Элис понимала, что она пренебрегает всеми другими друзьями – в первую очередь Лулу, но ей не хотелось быть с кем-то еще.

Когда зима подошла к концу, они стали разводить на ночь костер и спать на улице, под звездами, в его небольшой палатке; Пип все время сворачивалась где-то неподалеку.

– Тебе надо поменять график, – сказал он однажды ночью, когда она лежала в его объятиях и смотрела в небо. – Я слишком скучаю по тебе в выходные, когда один из нас отдыхает, а другой в это время работает. Я хочу бывать с тобой больше.

Ее это наполнило восторгом: он хотел больше ее. Она взглянула вверх на него с улыбкой, ощущая запах его кожи, земли и трав. Он вытащил руку у нее из-под головы и сел. Снял свои кожаные ремешки и снова повернулся к ней, нежно взяв ее руки в свои. Она кивнула, улыбаясь, когда он обернул браслеты вокруг ее запястий и завязал узелками.

– Нгаюку пинта-пинта, – сказал он хрипло.

Когда он притянул ее к себе, голос Лулу прорезался чрез ее сознание: Ты не в меньшей опасности, чем девочка из сказки, которая пошла гулять в темный лес.

– Нгаюку пинта-пинта, – прошептал он снова, сомкнув руки вокруг ее запястий.

Моя бабочка.

Она свернулась, обвив его тело своим.

* * *

Пока Элис ждала подтверждения изменений в графике, жизнь ее в пустыне выстраивалась вокруг Дилана. Если они оба освобождались к закату, то уходили гулять с Пип по тропинкам пожарной безопасности; Элис набивала карманы дикими цветами для своей тетради, а Дилан тем временем фотографировал ее в красном тающем свете. Когда она уходила на вечернее патрулирование и заканчивала поздно, то сразу ехала к нему домой, а он часто ждал ее с ужином или горячей ванной с пеной. Такими вечерами он и Пип сидели возле ванны, и он читал Элис вслух. Если у них обоих выдавался целый выходной день, они занимались садом под солнцем, пока их не отвлекала от садоводства голая кожа друг друга; она упомянула, что ребенком работала в огороде матери, и, когда однажды вернулась с работы, обнаружила, что он приготовил ей грядку темной земли, насыпанной на красную почву.

Вечером они уютно устраивались на диване, включали обогреватель и смотрели драмы и антикварные шоу на BBC – единственном канале, который прилично ловил. В редких случаях, когда зимнее небо было затянуто облаками и день не сулил никакого солнца, они оставались в постели. Такие дни стали синонимами блинов: Элис напекала целую гору, и они поглощали их, не вылезая из постели.

* * *

Одним холодным днем, после блинно-сиропного празднества, они лежали и смотрели, как кружат пылинки в сером луче света, падавшем через щель в занавесках. Дилан тяжело вздохнул и отодвинулся от нее. Он казался нервным, обеспокоенным и не смотрел ей в глаза весь день, даже во время сонного, медлительного секса. Элис не понимала, в чем дело. Так же как не понимала, отчего ей так не хочется задавать ему вопросов.

Она выводила пальцем кружочки на его животе и груди, на шее и лице. Он не реагировал.

– В чем дело? – прошептала Элис.

Ее любовь могла все исправить. Что бы это ни было. Он не ответил. Она подождала. Спросила снова.

– Ни в чем, – огрызнулся он, резко отстраняясь от ее прикосновений. – Прости, – он тряхнул головой, – прости, Пинта-Пинта.

Он сел, положив руки на колени и повесив голову.

Она села рядом с ним. Она почувствовала знакомую пустоту в животе, от которой ей стало не по себе. Элис осторожно выбирала слова, чтобы не раздражать его еще сильнее.

– Ты можешь сказать мне, – она старалась сохранять беззаботность в голосе, – что бы это ни было.

Она робко протянула к нему руку и задержала ее в воздухе на некоторое время, прежде чем опустила ему на спину, прижав ладонь к его позвоночнику. Он подался на ее прикосновение.

– Прости, – простонал он, поворачиваясь к ней и пряча лицо у нее на плече, – прости. На этот раз я не собираюсь все испортить.

Она запустила пальцы в его волосы.

– Я это знаю, – сказала она успокаивающе, – я знаю.

– В этот раз будет лучше, – сказал он, словно самому себе, – я буду лучше.

Он поцеловал ее в шею, поцеловал лицо, губы, его нервное возбуждение возрастало, он сгреб ее в объятия.

Элис зажмурилась, целуя его в ответ. Что он имел в виду, говоря «лучше»? Он хотел быть другим по сравнению с чем? Как? В груди у нее стало тесно.

– Я люблю тебя, – прошептал он, лежа у нее между ног.

Прошептал снова и снова.

Она вдохнула его слова и запретила себе задавать вопросы.

* * *

Зима начала отступать. Утра стали теплее, прилетели зяблики и стали вить гнезда, а жизнь Элис с Диланом процветала. Чем сильнее становилась ее любовь к нему, тем труднее и труднее ей было игнорировать напряжение в ее дружбе с Лулу. Вскоре после того, как ее просьба в изменении графика была удовлетворена, она встретила Лулу в комнате отдыха – та читала доску объявлений. По выражению лица Лулу, когда она читала новые графики, было ясно, что что-то совсем не так.

– Привет, Лулу, – весело произнесла Элис, доставая из раковины две чистые чашки. – Как насчет чашечки чая и небольшого перекуса перед дежурством?

Пустое выражение не исчезло с лица Лулу, когда она молча прошла мимо.

– Наверное, она просто чувствует себя брошенной, – сказал Дилан вечером. – Ты не так давно с ней знакома, как я. Она может ревновать и странно себя вести из-за такого дерьма.

Элис помешала ризотто с овощами, которое она готовила. Это звучало правдоподобно. Какие еще у Лулу могли быть причины вести себя с ней так холодно? Но вопрос о том, что было между Лулу и Диланом, не давал ей покоя. Она отпила из своего бокала с белым вином и кинула быстрый взгляд на Дилана.

– Что? – спросил он.

Она сделала еще один глоток, не глядя на него.

– Давай выкладывай, – сказал он, улыбаясь. – Я могу читать твое лицо, как открытую книгу.

Ободренная, она улыбнулась в ответ.

– Вы с Лулу когда-нибудь… – Она замялась.

– Я и Лулу? – Дилан насмешливо покачал головой. – Думаю, она могла иметь на меня виды, когда мы только познакомились, но между нами никогда ничего не было. – Он подошел к ней сзади и крепко обнял. – Не надо так переживать. Это все только в твоей голове. Она возьмет себя в руки. О’кей?

– О’кей. – Элис прислонилась спиной к его груди.

Начав работать в одной смене, Элис и Дилан стали совершенно неразлучны. Они вместе ездили с работы и на работу и вместе обедали. Она собирала свертки для пикников, которые никогда не заканчивались трапезой, – вместо этого влюбленные ускользали на пикапе в местечки за офисом, где они могли услышать объявления по передатчику, но располагали достаточной уединенностью, чтобы сосредоточиться исключительно друг на друге. После работы они распивали пиво, смотрели, как небо меняло краски, готовили ужин на костре и прогуливались с Пип под звездами. Домой Элис не ходила и старалась не смотреть через двор в направлении ее дома, погрузившегося в темноту.

В их первые совместные четыре выходных Дилан рано разбудил ее поцелуями и ароматом кофе.

– Пойдем со мной, – сказал он, заворачивая ее обнаженное тело в одеяло и ведя ее к входной двери.

Она протерла глаза и только поднесла к губам кофе, как он распахнул дверь с размаху. Утро снаружи было кристальным. Она прищурилась на солнце. Его побитый автомобиль был в полном снаряжении, к решетке на крыше была привязана его палатка на двоих.

– Хочешь убраться отсюда? – Он приподнял бровь.

– Мы совершаем побег на западное побережье? – спросила она.

– Сомневаюсь, что за четыре дня мы успеем сгонять туда и обратно, – пошутил он, – но я знаю место, почти такое же замечательное.

– Дорожное путешествие, – пропела Элис, привалившись к нему бочком.

Дилан окинул взглядом ее, завернутую в одеяло. Игриво выдернул уголок одеяла из-под ее руки, так что оно упало на пол.

– Пожалуй, не так сразу.

Она заверещала от удовольствия, когда он погнался за ней в дом.

* * *

Спустя несколько часов Элис, Пип и Дилан ехали по шоссе через размытые пейзажи красной земли, золотых спинифексов и старых пустынных дубов. Все стекла были опущены.

В боковом зеркале Элис видела, как язык Пип развевается на ветру. Иногда холмистый ландшафт переходил в плато, открывая взору распустившиеся по весне дикие цветы. Элис зачаровывали желтые, оранжевые, пурпурные и синие поля. Дилан с улыбкой легонько сжал ее бедро. Он сделал радио громче и стал подпевать, хрипло и не в тон. Элис блаженно закрыла глаза.

К середине дня Дилан сбавил ход и свернул с шоссе на неухоженную и не отмеченную указателем дорогу, которая шла буераками среди низкорослых страусиных кустов и клочков рубинового щавеля. Элис задумалась, откуда он знал об этой дороге. Он дождался, пока колеса выровняются, потом нажал на газ, разбрасывая за машиной веерами красную грязь. Они прогрохотали по ухабистой дороге до места, откуда открывался широкий вид на пустыню. От страха и восхищения этой оторванностью от остального мира у Элис перехватило дыхание. Недоумевая, куда они направляются, она вопросительно поглядела на него, но он лишь улыбнулся.

Через некоторое время они повернули на узенькую, едва различимую тропу, которая взбиралась на горный хребет. Дилан включил полный привод и пополз по тропе, пробираясь через нависавшие ветки деревьев. Вокруг них красные каменные выросты были усеяны полянками диких цветов. Могучие белые стволы гигантских эвкалиптов покачивали своими мятно-зелеными ветвями. Небо было глубокого сапфирового цвета. Порой темный силуэт орла мелькал над головой.

– Пинта-Пинта. – Дилан улыбнулся, указывая на пик хребта впереди.

Съехав вниз по другой его стороне, они оказались в скалистом красном ущелье, обрамленном малгами и зарослями низкорослых эвкалиптов, с белыми песчаными берегами и бегущим по нему широким ручьем цвета зеленого чая.

– Что это за место? – спросила с трепетом Элис.

– Подожди, ты еще не видела закат, – сказал Дилан со знанием дела.

Глядя, как он проезжает через просвет в рощице пустынных дубов, Элис сообразила, что он знал путь без карты.

– Откуда ты узнал об этом месте?

– До того, как начать работать в парке, я водил экскурсии для туристов, – пояснил Дилан, – и один из старожилов, с которым я работал, привел меня сюда. Это была страна его бабушек и дедушек, блаженное место, где вся семья собиралась и хорошо проводила время. Когда я перестал водить экскурсии, он сказал мне, чтобы я всегда возвращался сюда. – Он потянул ручной тормоз. – Сказал, что я должен привезти сюда и мою семью.

Он посмотрел на нее со значением.

Элис не решалась произнести ни звука, комок подкатил у нее к горлу.

Он наклонился к ней.

– Посчастливится ли мне это когда-нибудь сделать? – прошептал он.

В ответ она крепко поцеловала его. Он тяжело вздохнул.

– Черт возьми, ты делаешь меня совершенно бесполезным, Пинта-Пинта. – Он покачал головой. – Пойдем. Давай попытаемся хотя бы разбить лагерь.

Он вылез и открыл заднюю дверь, Пип выскочила и понеслась прямым ходом в ручей.

Элис помедлила, глядя, как плавает ее собака и как Дилан насвистывает, распаковывая походную печку и холодильник «Эски». Глядя на свою маленькую семью, она шагнула под солнце, чтобы присоединиться к ним, и не могла вспомнить, когда еще чувствовала себя такой наполненной.

* * *

К закату они поставили палатку, набрали веток на растопку и теперь слушали мягкую музыку по радио и попивали красное вино, пока резали сыр халлуми, грибы, цукини и перец, чтобы пожарить их на решетке над костром и сделать кебабы. Воздух был пьянящей смесью из ароматов горящего дерева, дыма и эвкалиптов. Черные какаду кричали высоко в небе, а где-то неподалеку скакали горные кенгуру. Элис не могла перестать улыбаться. Когда стенки ущелья стали менять цвет, Дилан взял ее за руку и повел по берегу к стволу эвкалипта, где он сел и пригласил ее жестом сделать то же самое. Она устроилась у него между ног и прислонилась спиной к его груди.

Он потерся носом об ее ухо.

– Теперь смотри.

Солнце опустилось, и его последние лучи наполнили ущелье яркими отсветами карамельного цвета.

– Поразительно, – проворковала Элис.

– Это еще не все.

Завернувшись в его руки, Элис смотрела, как все краски неба, казалось, струились по стенкам ущелья и стекали на зеркальную поверхность ручья, чтобы там отразиться и светящимися завихрениями подняться снова вверх. Она тряхнула головой: ущелье и ручей были совершенным зеркалом в форме миски и отражали друг друга, затопленные огненными цветами заходящего солнца. Этот вид напомнил ей ее книжку сказок: заколдованную чашу, которая чудесным образом наполнялась. Жажда счастья и рай на донышке.

Дилан крепче обнял ее:

– Надо это увидеть, чтобы поверить, правда?

Память налетела на нее, как неожиданный удар под дых. Неподалеку отсюда есть ущелье, его надо увидеть, чтобы поверить, насколько оно прекрасно.

Элис напряженно выпрямилась. Обернулась к Дилану. Он улыбнулся ей.

– Скольких женщин ты привозил сюда? – вырвалось у нее.

Его глаза потемнели.

– Что? – спросил он.

Желудок Элис сжался. Она разрушила чары.

– Нет, – Элис старалась придать беззаботность своему тону, – нет, я имею в виду, не женщин, я имею в виду… В общем, ты когда-нибудь привозил сюда Лулу?

Ее мысли были мешаниной из какой-то чепухи и шума. Она не хотела расстраивать его, но не могла остановиться. Как еще Лулу могла узнать об этом месте на закате?

Дилан грубо отбросил ее и поднялся на ноги, возвышаясь над ней.

– Невероятно, черт возьми, – процедил он, уходя назад к лагерю.

Ее тело заныло от ощущения силы в его руках.

– Дилан, – позвала она, побираясьза ним следом по мягкому песку.

– Что? – рявкнул он, оборачиваясь, глаза его пылали от ярости. – Я сказал тебе, что между мной и Лулу никогда ничего не было. Зачем ты спрашиваешь меня об этом и портишь наш первый уик-энд и совместную поездку? Ты веришь ей и ее ревности ко мне? Верно? И что ты имела в виду, спрашивая, скольких женщин я привозил сюда? Кто я, по-твоему?

– О боже, – простонала Элис, ее лицо сморщилось.

Он был прав. Лулу могла говорить о другом ущелье, или она могла приехать сюда без Дилана. Она чувствовала себя очень неуверенно. Почему она не могла просто не лезть в это?

Он пнул ногой костер, искры взметнулись в воздух.

– Мне так жаль. – Она потянулась к нему с мольбой. Он не обращал внимания. – Мы можем просто забыть об этом? Пожалуйста? Глупо было говорить так, я не знаю, почему я это сказала. Мне так жаль. Пожалуйста. – Она попыталась снова, раскрывая ему свои объятия. – Позволь мне все исправить. Я буду готовить. Выпьем еще вина. Только давай забудем об этом. Ладно?

Он бросил на нее уничтожающий взгляд, потом встал и отвернулся.

– Дилан? – Ее голос дрогнул.

Он ушел прочь, в фиолетовые тени солнца, скрывшегося за горизонтом.

Вся трясясь, Элис приготовила ужин. Она пожарила на гриле все овощи и халлуми, покормила Пип и наполнила до краев бокалы. Когда он вернулся, уже час как стемнело. Ужин остыл, сыр был жестким, как резина. Он сел и впился вилкой в свою порцию.

– Ты даже ужин испортила. – Он выбросил все со своей тарелки в костер и взял бокал с вином.

Пища, которую Элис удалось проглотить, легла в желудке холодным камнем. Она отставила свою тарелку в сторону: пусть Пип потом доест.

– Мне так жаль, – прошептала она.

Она потерлась коленом о его колено.

– Мне так жаль.

Он уставился на огонь, не отвечая.

Она извинялась, кажется, несколько часов кряду, пока он, наконец, не поднял руку и не провел ею по внутренней стороне бедра Элис.

Ей понадобилась вся ночь и остаток следующего дня, чтобы загладить свою вину, но к тому времени, как они отправились назад в Килилпитяра, старания Элис быть как можно более успокаивающей и покладистой, похоже, вернули расположение Дилана.

Когда они подъехали к его дому, он наклонился и поцеловал ее, прежде чем выпрыгнуть из машины и открыть ворота. Когда он оказался спиной к ней, она содрогнулась: от их занятий любовью в ущелье у нее остались ссадины и синяки. Он был жестче, чем обычно, но теперь, к ее великому облегчению, все вроде бы было в порядке.

Когда они разгружали машину, Дилан остановился и нежно поцеловал ее.

– Спасибо за прекрасный, по большей части, уик-энд.

Он посмотрел ей в глаза.

Элис поцеловала его с благодарностью. Ей просто нужно быть осторожнее в будущем. Надо научиться думать, прежде чем говорить.

* * *

Весна раскрасила пустыню во все цвета радуги. Гревиллея медовая распустилась шапками янтарных и желтых цветов, наполнив воздух тяжелым сладким ароматом. Среди пучков спинифекса бородатые агамы устроили лежбище, нежась на солнышке. В огороде Элис на участке Дилана взошли ростки. Дни прогрелись достаточно для мороженого и солнечных ванн; она расстилала пляжное полотенце на красной земле в его саду и лежа читала книжку, вторя музыке в наушниках, пока он не замечал ее, загорающую в бикини. Он жаждал ее как никогда. Ее проступок на выходных, когда они уехали на ночь с палаткой, давно был забыт. Дни стали длиннее, звезды светили ярче.

– Надо устроить барбекю, – предложила она однажды вечером, когда жарила тофу со сладким чили и шинковала салат к ужину. – Дом так хорошо смотрится, а сидеть у огня под цветущей гревиллеей просто восхитительно.

Дилан не ответил. Он сидел за обеденным столом. В ослепительном освещении на кухне она не могла прочитать выражение его лица.

– Детка? – вопросительно окликнула она его, подняв сковородку с огня.

– Конечно, – ответил он, – звучит прекрасно.

– Прекрасно, – прощебетала она, неся тарелки к столу, – я приглашу всех завтра на работе.

Она поцеловала его и села ужинать. Он молча улыбнулся ей в ответ.

На следующее утро, когда Элис затормозила возле офиса, она была полна энтузиазма. Они с Диланом так много времени проводили наедине, что им совсем не помешало бы чуть активнее включиться в небольшое сообщество парка.

Она вошла в комнату для персонала, и выполнить ее затею было, похоже, проще простого. Саггер и Нико, двое рейнджеров, с которыми Элис была не очень хорошо знакома, болтали и жаловались, что на выходных нечем заняться.

– Парни, не хотите заглянуть на барбекю? – вмешалась Элис.

– Эй, спасибо, приятель, – откликнулся Саггер.

– Да, супер, – кивнул Нико.

– Заметано, – сказала Элис, широко улыбаясь. – Разведем костер у Дилана, и он организует сковороду с решеткой для настоящего праздника на углях. Мы могли бы…

– О, – перебил Саггер, бросив взгляд на Нико, – слушай, Элис, я тут вспомнил, что вообще-то собирался съездить в Блафф в эти выходные. Я, эм…

– Точняк, – встрял Нико. – Черт, чувак, чуть не забыли. Хотели же отогнать наши тачки в сервис.

Элис переводила взгляд с одного на другого. Она словно смотрела, как перед ней разыгрывают пантомиму.

– Чуть не облажались, – произнес Саггер с видимым облегчением. – Повезло, что ты напомнила, Элис.

– В другой раз, дружище, – сказал Нико извиняющимся тоном.

– Но все равно спасибо за приглашение! – прокричал Саггер, когда они спешно покидали офис.

После их ухода Элис заварила себе чашку чая. Стиснула зубы. Она не будет плакать. Она не будет брать в голову то, что сейчас произошло.

* * *

День лучше не стал. Позднее, на работе у кратера, она постоянно совершала ошибки, и закончилось все тем, что она ударила себе по большому пальцу молотком и каталась по земле, воя от боли.

– Возвращайся в штаб, и пусть твой палец осмотрят.

Саггер снял ее с дежурства.

После того как дежурный врач обработал ее палец, Элис пошла в комнату отдыха, чтобы выпить чашечку чая со сладким печеньем. У нее упало сердце: Лулу и Эйдан с чашками в руках стояли возле бойлера и разговаривали. Как только Элис вошла, они замолчали. Она направилась к шкафу, в котором хранились чайные пакетики, повернувшись к ним спиной. Их напряженное молчание давило на нее.

Первым заговорил Эйдан:

– Ты в порядке, Элис?

Прежде чем Элис успела ответить, Лулу демонстративно вылила содержимое своей чашки в раковину и вышла. Эйдан беспомощно посмотрел на Элис и последовал за Лулу.

– Я в норме, – прошептала Элис самой себе, глядя, как они уходят.

* * *

В следующие несколько дней все повторялось: Элис делилась с коллегами идеей собраться у Дилана, но в ответ получала лишь неубедительные отговорки. Дилан не спрашивал про барбекю, и Элис больше не задавала этот вопрос. К концу недели она поняла, что, хотя Дилан и был знаком со всеми, друзей в Килилпитяра у него не было. У него была она. Только она. И она не могла понять почему.

Когда после работы Элис остановилась на подъездной дорожке и вышла открыть ворота, она вспомнила книжку, которую Дилан читал ей, – собрание японских сказок. Одна из них была о женщине, занимавшейся кинцуги – искусством реставрации разбитых горшков при помощи глазури, смешанной с золотым порошком. Там была иллюстрация, на которой женщина склонилась над горой черепков, разложенных так, чтобы они подходили друг к другу, в руке она держала кисточку, щетину которой обмакнула в золото. Это очаровало Элис – идея о том, что поломка и починка – равноправные части одной истории, а не что-то, чем нужно пренебрегать или что нужно скрывать.

Она въехала и припарковалась за пикапом Дилана. Хлопнула дверью, вновь наполненная решимостью. Из-за чего бы он ни чувствовал, что недостаточно хорош, из-за чего бы люди ни отказывались проводить с ним время, где бы он ни ощущал себя сломанным, Элис готова была расплавиться, как золото, чтобы восстановить его.

* * *

Несколько дней спустя курорт кратера Ирншо разослал приглашения на ежегодный Буш-Бал всем экскурсионным компаниям и сотрудникам парка.

Дилан был настроен скептически, когда Элис предложила пойти.

– Просто очередная большая пьянка, – хмыкнул он.

– Да, но ведь весело будет пойти вместе, правда? – воодушевленно сказала она, прикрепляя свое приглашение магнитом на холодильник.

Они не были на вечеринках с ее дня рождения. Ей ужасно хотелось то платье из золотого шелка, которое она нашла в интернете; мысль о том, что у нее найдется повод его купить, кружила ей голову. Как и идея выйти в свет вместе и влиться в общество.

– Ты действительно хочешь пойти? – спросил Дилан у нее за спиной, прерывая ход ее мыслей.

Она повернулась к нему.

– Действительно хочу. Будет так здорово пропустить пару коктейлей, немного потанцевать, – Элис обвила его талию руками и прижалась к его бедрам своими, – немного напиться, – поддразнивая его, она встала на цыпочки, целуя его в шею, – а потом встретить рассвет, чтобы эта ночь не пропадала зря.

Она рассчитывала именно тогда и именно там поразить его своим новым платьем. Накрасить губы, надушиться теми духами, которые он так любил.

– Можем превратить это в свидание, – предложила она, глядя на него снизу вверх.

– Хочешь пригласить меня на свидание, Пинта-Пинта? – Его глаза затуманились от желания.

– Всегда хочу, – отозвалась она, взвизгнув, когда он поднял ее и понес в постель.

«Это будет прекрасно», – сказала она себе. Это будет лучшая их ночь за долгое время.

* * *

В день Буш-Бала Элис сбежала домой пораньше, чтобы успеть принять душ. Она застегнула новое платье, нанесла на губы блеск, накрасила ресницы и обулась в новые ковбойские сапоги, каблуки которых были украшены золотыми бабочками. Когда Дилан вошел в дверь, ее щеки зарделись. Она достала для него холодное пиво и специально не стала надевать трусики, поскольку знала, что это сводит его с ума.

Его шаги затихли, когда он увидел ее. Он встал как вкопанный.

– Готов к ночи свидания? – спросила она, широко улыбаясь и слегка покачиваясь в своем платье.

Дилан медленно выложил содержимое своих карманов на стол и молча прошел на кухню.

Холод его молчания ударил ее под дых. Она слышала, как он рылся в аптечке, а потом вытряхнул две таблетки из пачки.

– Детка? – позвала она, стараясь скрыть свое ужасающее разочарование. – Ты в порядке?

Он не ответил. Она вошла в кухню.

– Детка? – повторила она.

Он продолжал стоять, повернувшись к ней спиной.

– Что ты на себя напялила? – спросил он ледяным тоном.

– Что? – У нее внутри все опустилось.

– Почему ты так вырядилась?

Она взглянула вниз на свое новое платье. Золото вдруг показалось ей скорее кричащим, нежели волшебным.

Он развернулся к ней лицом, его глаза потемнели.

– С какой стати ты купила новые вещи для этой ночи? – спросил он дрожащим голосом. – С какой стати ты, черт возьми, разрядилась в пух и прах? Чтобы парни с работы могли подрочить на тебя?

Элис застыла, боясь шевельнуться, пока он ходил вокруг нее, осматривая ее с ног до головы. Дышать было больно.

– Отвечай мне, – проговорил он тихо.

Ее глаза наполнились слезами. У нее не было ответа. У нее не было голоса.

* * *

Руби сидела у костра на заднем дворе с ручкой в руке и открытой тетрадью, она ждала. Она была равнодушна к Буш-Балу. Весь день у нее было предчувствие, что вот-вот придет стихотворение, и она не хотела упустить его.

Движение на дорожке возле дома Дилана, за дюнами, отвлекло ее. Собака Элис выскочила и спряталась за эвкалиптом. Внутри дома, за мутно освещенными окнами, силуэт Дилана метался туда-сюда.

Руби наблюдала за ним. Она глубоко вздохнула и трясущейся рукой прижала острие ручки к бумаге.

25 Пустынный дуб

Сезон идет на убыль.

В воздухе ощущается горечь.

Значение: Воскрешение

Allocasuarina Decaisneana/Центральная Австралия

Куркара (Пит.) имеет похожую на пробку кору с глубокими бороздками, обладающую устойчивостью к огню. Само дерево растет медленно, но его стержневой корень развивается очень быстро и добирается до подземных вод на глубине до десяти метров. У старых деревьев раскидистая кустистая крона. Многим из тех, что растут в центральной пустыне, уже, по всей видимости, более тысячи лет.

Ксередине весны, когда отцвел мятный куст и зарядили сезонные дожди, Элис научилась вычислять настроения Дилана так же, как много лет назад она научилась вычислять приливы. До тех пор пока она предусмотрительна, бдительна и отзывчива, они купались в блаженном счастье.

После недели непрекращающихся дождей дороги и пешеходные тропы вокруг Килилпитяра превратились в клейкую мешанину из красной грязи. В штаб-квартире появились объявления, предостерегающие от попадания в грязевую трясину. Элис вдумчиво их прочитала, но это ей не помогло. Во время своего патруля за Кутуту Пули она въехала прямиком в трясину. Ее шины плотно застряли и забуксовали. Она попыталась откопать колеса или выехать на холостом ходу, но это не помогло. В конце концов ей пришлось запросить помощь по рации.

Первым откликнулся Саггер и вытащил ее пикап при помощи лебедки. Когда они вернулись в офис, у рейнджеров был перерыв и они пили и закусывали.

– Иди выпей что-нибудь, – предложил Саггер, вылезая из своего пикапа, покрытого красной грязью. – Мы, черт возьми, заслужили это.

– Пинта-Пинта, – позвала Руби с другой стороны автостоянки и помахала ей из-под пустынного дуба, где все сидели с открытым контейнером «Эски» и столиком, уставленным легкими закусками, – не будь как в гостях.

Элис заставила себя улыбнуться Саггеру и помахать в ответ Руби. Дилана там не было. Может быть, он был еще в пути. Если он был в пути, ей следовало остаться и дождаться его, иначе он расстроится, что она поехала домой без него. Но если он в пути не был… Она тряхнула головой, отгоняя от себя назойливые мысли, и направилась к столу. Больше, чем на час, она не задержится.

Руби передала ей пиво.

– Так приятно видеть тебя, Пинта-Пинта.

Увидеться с Руби тоже было чудесно. Губы Элис сами собой растянулись в улыбку, когда она взглянула на штаны Руби с попугайчиками.

– Да, дружище, давненько тебя не видели. Ты не ходила на Буш-Бал? – спросил Нико.

Саггер толкнул его локтем в бок. За столом воцарилась тишина. Щеки Элис вспыхнули.

– Коооооороче! – воскликнул Саггер, поднимая свое пиво.

Вокруг стола прошла волна одобрительных возгласов и звяканья, когда все стали чокаться бутылками. Элис сделала большой глоток. Пиво расслабило ее плечи и разгладило складку на переносице. В груди у нее разлилась легкость. Незатейливое тепло дружеской компании было как бальзам на душу.

После третьей бутылки Элис пришло в голову взглянуть на часы. Она ахнула, увидев, что просидела там уже два часа.

Она поспешно извинилась и поехала прямиком к Дилану. Когда она подъехала к его воротам, они оказались заперты. Они никогда прежде не запирались. Она стала кричать ему, но ветер уносил ее голос. Где же Пип? Была ли она с Диланом, где бы он ни был?

Элис промчалась на высокой скорости по Парксвилю и резко затормозила возле своего дома. Она так давно там не ночевала, что он больше не казался ее домом. За воротами Пип наматывала круги в большом возбуждении от появления Элис. Дилан, должно быть, привез ее сюда. Элис отперла дверь и вошла в дом.

Воздух внутри был смрадным. Элис обшарила весь дом и нашла дохлую крысу в мышеловке под плитой. Она все вычистила, содрогаясь от рвотных позывов, распахнула все окна и дверь, вымыла горелку и зажгла в ней сандаловые палочки и масло розы и герани. Ее полки с книгами были покрыты тонким слоем красной пыли. Она смахнула ее и провела рукой по корешкам ее заброшенных книг. Покопавшись в кладовке, Элис подогрела банку печеных бобов, большая часть которых досталась Пип: сама она не могла есть. Она звонила Дилану всю ночь, но он не брал трубку. Дрожа под зажженными гирляндами в патио за домом, она вглядывалась в силуэт его дома за дюнами, подсвеченный звездами.

Дыра у нее в животе стала шире. Он наказывал ее. За то, что она не поехала домой к нему. За то, что не спросила в первую очередь у него, можно ли ей остаться и выпить пива. За то, что повела себя неправильно. Она знала это.

Элис вошла в дом и заперлась. Она быстро приняла горячий душ, чтобы ослабить скованность в плечах, затем забралась в постель. Пип устроилась рядом с ней, сладко посапывая.

Элис уже почти уснула, когда звук под окнами отогнал сон: это был треск веток, ломавшихся под тяжестью чьих-то шагов. Она вскочила с постели и осторожно выглянула в щель между занавесками, в висках у нее пульсировала кровь. Пип гавкнула. Когда глаза Элис привыкли к свету от звезд, она увидела, что ее сад был полон теней. Но его тени среди них не было.

* * *

На следующее утро она не смогла впихнуть в себя больше, чем глоток кофе. По пути на работу ее трясло. Когда она остановилась возле офиса, он вышел ей навстречу, улыбаясь, и взял ее лицо в свои руки. Она со страхом посмотрела ему в глаза, но в них читалась лишь нежность. Он поцеловал ее и погладил по щеке.

– У меня была жуткая мигрень, принял болеутоляющее и вырубился, – сказал он. – Надо было оставить тебе сообщение в машине или записку. Прости, любимая. Хорошо провела время в офисе со всеми?

Элис медленно кивнула. Круглая дура. Все это было лишь у нее в голове.

Она сама делала из него настоящее чудовище.

* * *

Дни стали длиннее, и каждый новый вечер в сумерках растворялось больше золота, чем накануне. Речь больше не заходила о вечере, который Элис провела в офисе, распивая пиво с товарищами. Так же как и о том, чтобы вести более активную общественную жизнь. Когда кроме них двоих никого не было, жизнь текла мирно. И это было неплохо. Некоторым людям просто не нужна большая компания. Каждое утро, просыпаясь в его объятиях, она была именно там, где хотела быть. У них бывали и взлеты, и падения, но это отношения, и в них не бывает все просто, убеждала она себя. Неизбежно набиваешь себе шишки, когда узнаешь друг друга ближе.

Одним особенно ясным днем Элис вернулась с работы домой первой. Ранее тем утром они с Диланом решили, что отправятся на долгую прогулку вместе, может, прихватят с собой пару бутылочек пива и посмотрят на закат, сидя на дюне. Она только стянула с себя рабочие ботинки и зашнуровала кроссовки, как зазвонил телефон.

– Я буду поздно, Пинта-Пинта, – вздохнул в трубке Дилан. – Дизельный бур вышел из строя. Я постараюсь вернуться как можно быстрее, но вряд ли успею к нашей прогулке.

– Не волнуйся, дорогой, – сказала она, стараясь не выдать свое разочарование. Весь день в офисе она мечтала о свежем воздухе. – Я просто побуду дома с Пип и приготовлю что-нибудь вкусное на ужин.

Но вскоре после их разговора Пип стала скрестись у входной двери. Элис посмотрела на обнадеженную лохматую мордочку. Снаружи клонился к закату чудесный день. В свете заходящего солнца дюны были розовато-красные. Они не гуляли с Пип вдвоем с тех пор, как Элис начала встречаться с Диланом. Образ пустынного горошка, кроваво-красного на закате, вспыхнул перед ее мысленным взором. Она сказала, что дождется его дома, но на улице было просто великолепно. Он не захотел бы, чтобы она пропустила все, сидя дома.

– Пошли, Пип, – проворковала она, – проведем немного времени в чисто женской компании.

Пип вертелась по кругу, охотясь за своим хвостом, пока Элис не пристегнула поводок к ее ошейнику и они не отправились на улицу, пройтись по дюнам к кратеру.

По пути Элис находила сокровище за сокровищем: нежно-розовые и желтые бессмертники, дорожки серых и белых перьев, тяжелые от набухших цветочных почек ветки эвкалиптов. Она вдыхала поднимавшееся от земли тепло и любовалась небом, в котором перемешивались оттенки синего, как крабы-солдаты, и переливы фиолетового, напоминающего цвет раковин изнутри. Пустыня – это древний сон о море. Элис улыбнулась при воспоминании о ее первом восходе с Диланом. Когда они с Пип поднялись по стенке кратера, проходя вновь по тропе, по которой она так часто гуляла, когда только приехала сюда, ее грудь стеснила ностальгия. Тогда для нее все было так ново, так непонятно. Но теперь у нее была работа, которой она дорожила, и мужчина, который любил ее такой любовью, какой она не знала прежде.

Когда они достигли вершины кратера и Элис увидела Кутуту Каана, Сад сердца, горящий до боли прекрасными кровавыми цветами, она запрокинула голову и прикрыла глаза с чувством умиротворения. Она, наконец, была дома и жила жизнью, которая была ей предназначена.

* * *

Элис поднялась по дороге на горку, подтрунивая над Пип и размышляя, что бы приготовить на ужин, и резко остановилась: рабочий пикап Дилана стоял возле дома. Ее нервы превратились в натянутые струны. Она кое-как справилась с воротами, стараясь дышать ровно. Она не знала, как долго ее не было. Она не оставила ему записки. Все будет в порядке. Все будет в порядке. Она подошла к входной двери. Не придумывай чудовищ.

В доме было темно и тихо.

– Дилан? – позвала она. – Я дома.

Она отстегнула Пип от поводка и быстро скинула с себя кроссовки.

– Дилан?

Впоследствии, когда она пыталась вспомнить, что произошло и каким образом, ей казалось, что все это был лишь один момент: ужасающий визг Пип, крик Элис, когда она обернулась и увидела, как Дилан пнул ее собаку под ребра, раскаленные добела от ярости круги вокруг его зрачков, когда он накинулся на нее.

– Где, черт возьми, ты шлялась? – Он сгреб ее в охапку. – С кем ты была? С кем? Отвечай.

Перед глазами у Элис поплыли темные круги. Горло горело от того, как сильно он тряс ее, схватив за шею. Позвоночник Элис хрустел и щелкал.

– Отвечай.

Он с такой силой тряхнул ее, что ее ноги оторвались от пола. Когда она отлетела и ударилась о дверь спальни, петли громко заскрежетали. Элис упала на пол.

Она лежала на полу, судорожно хватая ртом воздух. Сознание парило где-то вне ее, словно она была наблюдателем сцены, в которой в действительности не участвовала. Элис уставилась на шарики пыли, скопившиеся у плинтуса. Они прямо-таки зачаровали ее. Они были все время здесь, прямо у нее под ногами, а она никогда их не замечала. Как же вышло, что она никогда не замечала их?

Рядом раздалось поскуливание, заставившее Элис перевести взгляд под кровать. Из тени высунулся хвост Пип.

– Иди сюда, девочка, – прохрипела Элис.

В горле у нее пересохло. Оглушительные вспышки боли простреливали спину. Ей пришлось ласково уговаривать Пип, прежде чем та решилась выйти. Элис взяла собаку на руки, прислонившись спиной к стене. Баюкая Пип, Элис прощупывала ее уши и бока, осторожно нажимая на ребра. Хотя собака тряслась, у нее, похоже, ничего не болело. Пока она осматривала Пип, та лизала подбородок Элис.

Она закрыла глаза, стараясь сосредоточиться лишь на дыхании. Все нежные участки кожи болели, и там, как она чувствовала, уже появлялись синяки.

Она услышала какой-то звук, доносившийся из гостиной. Затаила дыхание, чтобы расслышать.

Это был он. Он плакал.

Элис облегченно вздохнула. Слезы означали, что все закончилось.

Она поднялась на трясущихся ногах. Пип заползла обратно под кровать.

Дилан сидел на диване, обхватив голову руками. При звуке ее шагов он посмотрел вверх. Его лицо побелело и было в следах от слез.

– Пинта-Пинта, – проговорил он срывающимся голосом, – я-я-я так сожалею. – Он повесил голову. – Пип в порядке? Я-я-я просто не знаю, что на меня нашло. – Он старался отдышаться. – Я просто так разволновался, когда пришел домой, а тебя там не оказалось.

– Я просто вышла погулять с собакой.

Ей живо вспомнился Тоби, звук, с которым его тельце ударилось о стиральную машину.

– Ты не знаешь! – воскликнул он. – Ты не понимаешь. Там десятки парней, которые куда лучше, чем я. Ты не видишь, как они смотрят на тебя. А я вижу. Вижу, Пинта-Пинта! Что, если один из них встретит тебя, пока ты одна на прогулке, и вы начнете болтать с ним после работы, как это было со мной? – Он шмыгнул носом. – Что, если это произойдет?

У Элис голова пошла кругом. Неужели он не понимал, как сильно она его любит?

– Что, если ты заговоришь с одним из них и он влюбится в тебя? – продолжал Дилан.

– Это не будет иметь никакого значения, – прервала она его. – Ты что, не понимаешь? У меня в сердце нет больше места ни для кого.

Он закрыл лицо рукой.

– Я ведь просто хотел произвести на тебя впечатление! – воскликнул он. – Посмотри, что со мной делает любовь к тебе. Я просто не хочу потерять тебя. Я с ума схожу, когда мы не вместе. Я просто хочу быть с тобой всегда и выхожу из себя, когда это не так. Ты любовь всей моей жизни, Элис. Любовь всей, – его голос сорвался, – моей гребаной жизни.

Элис начала плакать.

– Я никогда бы тебя не ударил, ты ведь знаешь это? – У него текло из носа. – Я никогда не ударил бы тебя, Пинта-Пинта.

Это былой правдой, решила она. Он ведь не ударил ее. Просто его страх вышел из-под контроля.

– Я люблю тебя, – сказала она с нажимом, голос ее дрожал.

Он притянул ее к себе.

– Мне просто нужно, чтобы ты помогла мне, чтобы не поступала так, как этим вечером, и не выводила меня из себя. Ты можешь сделать это для меня? Для нас?

Она посмотрела прямо на него, в его глаза, полные мольбы, и кивнула.

– Этого никогда больше не повторится. Больше никогда. – Он наклонился к ней, поцеловал ее, все еще трясясь. – Никогда, никогда.

Когда их губы соприкасались, ее губы обжигало.

Позднее тем же вечером, после нескольких часов слез, извинений и разговоров, после того, как они еще раз осмотрели Пип и подмели с пола осколки, Элис позволила Дилану отвести ее в ванную комнату. Он наполнил ванну. Нежно раздел ее. Она сидела в теплой воде, пока он мыл ее кожу медленными, плавными движениями, бормоча ее телу извинения и слова любви, словно молитву. Через некоторое время он сбросил с себя одежду и залез к ней в ванну. В его объятиях Элис расслабилась, почувствовав себя обновленной и почти готовой забыть причину синяков, которые он старался залечить.

* * *

На следующее утро Дилан оставил чашку горячего кофе и записку со своими каракулями на прикроватном столике. Сегодня ему нужно было рано на работу: он не хотел ее будить, чувствовал себя жутко после той ночи, но любил ее сильнее, чем когда-либо.

Элис поморщилась, садясь. Все тело болело. Она кое-как добралась до туалета и замерла возле своего отражения в зеркале ванной. Ее шея была покрыта синяками, повторяющими размеры и форму его рук. Она отвернулась, сходила в туалет и залезла в душ. В зеркало она больше не глядела.

Когда Элис собралась на работу, то позвала Пип, чтобы вывести ее. Собака не вышла. Элис звала, искала, начиная паниковать все сильнее и сильнее, пока, наконец, не нашла ее прячущейся в кустах. Элис осмотрела Пип. Внешне она была в порядке. Она убедилась, что у Пип есть еда и вода, а потом заторопилась в офис, боясь опоздать.

– Немного жарковато для шарфа, нет? – пошутил Саггер, проходя мимо Элис в комнате отдыха. Она выдавила из себя улыбку и поправила шарф на шее.

Оказавшись за своим столом, Элис быстро погуглила, открыла свою электронную почту и, не позволив себе подумать дважды, принялась печатать письмо.

Привет, Мосс,

извини, что не написала раньше. Я работаю рейнджером в парке Килилпитяра с тех пор, как покинула Блафф. Здесь чудесно. У меня все прекрасно. Уверена, что у тебя тоже.

Очень надеюсь, что ты сможешь помочь мне: мою Пип вчера лягнула лошадь, я ее всю внимательно осмотрела, ей вроде не больно, но я все равно волнуюсь. Она кажется какой-то сонной, и я беспокоюсь, не в шоке ли она. Может, можно ей дать что-нибудь? Какое-нибудь противовоспалительное? Буду признательна за любой совет.

Элис перечитала письмо и нажала «Отправить» прежде, чем у нее сдали нервы.

* * *

Однажды, несколько недель спустя, Элис и Дилан поехали на работу врозь: Сара просила его проверить по пути несколько ограждений.

– Езжай вперед, увидимся за обедом, – сказал он ей, когда они рассаживались по своим пикапам.

– О, свидание. – Она чмокнула его на прощание.

Элис смотрела, как он отъезжает. Их отношения вновь сделали полный круг: она была чрезвычайно осмотрительна и следила за своим поведением, чтобы помочь ему, как он и просил, и у них царил мир и покой. Счастье.

Мосс ответил на ее письмо в тот же день, как она его отправила, порекомендовав противовоспалительное и настаивая, чтобы Элис привезла Пип на осмотр в Блафф. Элис тут же удалила письмо и безуспешно искала в интернете прописанное лекарство. На следующий день на почту пришла экспресс-посылка с кучей антибиотиков и противовоспалительных средств. Она дала Пип лекарства и с огромным облегчением наблюдала, как та возвращается к своему нормальному жизнерадостному состоянию.

Элис держала все под контролем. Ее золотые швы были крепки.

Когда она подъехала к офису, ее коллеги толпились на автостоянке. В воздухе чувствовался адреналин.

– Что происходит? – спросила Элис у Эйдана, выпрыгнув из пикапа.

– Время огня, – он кивнул в сторону Сары, которая только что вышла из офиса со стопкой бумаг в руках.

– Ваи. Паля, все, – прокричала Сара, – паля!

Толпа затихла.

– Ладненько. Давайте разберемся с этим. Сегодня идеальная погода для пала травы, так что сосредоточимся на выгонах вокруг южной стороны кратера. Давайте разобьемся на группы – командовать группами должны опытные поджигатели, так что, Нико, Эйдан и Саггер, поделите-ка всех на команды, по возможности равные. Все чтоб были в огнезащитных костюмах, пожалуйста! Каждая группа берет по автоцистерне и любой другой транспорт, какой у нас останется в запасе. Безопасность прежде всего, ребята. Следите за своими капельными горелками, не переусердствуйте с поджогами. Следите за направлением ветра. И, самое важное, следуйте инструкциям главного в группе. Вот карты, разбирайте. Я хочу, чтобы у каждого члена группы с собой была полностью заряженная рация.

Сара раздала карты и повернулась, чтобы идти обратно в офис.

Когда группы сошлись вместе, Элис встала на цыпочки, пытаясь найти глазами Дилана. Время огня. Она боролась с наплывом детских воспоминаний. Люди по всему миру используют огонь, – говорила мама тем зимним днем в саду. – Это как те заклинания, что превращают одну вещь в другую. У Элис вспотели ладони. Она продолжала скользить взглядом по группе, высматривая его лицо. Его там не было. Дилана не было.

– Эм, Сара! – прокричала Элис ей вслед.

Она обернулась:

– Элис?

– Извини. Я, гм, просто хотела спросить, а Дилан пойдет сегодня на пал? – Она поежилась от того, как по-детски прозвучал ее голос.

– Нет, дружище, – медленно проговорила Сара. – Мне нужно, чтобы кто-то остался на площадке, к тому же Дилан уже много раз был на палах. – Она всматривалась в лицо Элис. – Сегодня для планового сжигания травы мне нужны только те, кто может полностью сосредоточиться на этом. Я выбрала тебя, потому что ты много работаешь и глубоко заинтересована в развитии навыков. Но если ты будешь отвлекаться…

– Нет, – прервала ее Элис, – нет-нет. Я не буду. Я готова ехать.

– Уверена?

– Уверена.

Сара кивнула.

– Эйдан, – позвала она.

Он стоял возле сарая, где хранилась униформа.

– Элис сегодня с тобой.

– Паля, – отозвался Эйдан.

– Следуй указаниям Эйдана, – Сара отвернулась, уходя, – и наслаждайся своим первым поджогом! – прокричала она через плечо.

Элис поспешила к сараю. Порядок. Все будет в порядке. Сара выбрала ее, чтобы она училась и разнообразила свои навыки. Это было совершенно логично и понятно. У Элис не было намерения избавиться от Дилана. И он, конечно, поймет, что Сара дала ей эту работу неожиданно, так что, если они не встретятся на обеде, он не обидится.

Но по пути к южным выгонам Элис пыталась представить, как она открывает бутылочку пива в конце дня и рассказывает Дилану о том, как захватывающе быть выбранной для работы с огнем. Пока пустынный пейзаж, испещренный фиолетовыми мазками цветущей паракильи, пробегал мимо, воспоминания об отце будили в теле Элис старое и до ужаса знакомое ощущение страха.

* * *

Они припарковались у юго-восточной стены кратера.

– Будем работать в линию, все вместе, – начал говорить Эйдан рейнджерам, пока те готовили свои капельные горелки. – Важное напоминание, независимо от того, первый это ваш пал или пятидесятый: не зажигайте огонь перед собой. Жгите за собой. Идите в сторону от огня. Паля?

Элис кивнула. В огнеупорных перчатках руки ее вспотели. Она крепко схватила свою горелку, но от ее веса тряслась рука. Звук плескавшегося внутри горючего вызывал у нее чувство тошноты.

– Рации? – спросил Эйдан.

Группа проверила свои рации.

– Хорошо. Давайте зажигать.

Один за другим фитили горелок начали загораться. Элис вздрогнула, когда ее фитиль вспыхнул. Он шипел, как живой. Рука ее тряслась.

– Убедитесь, что вентиляционные клапаны открыты, – скомандовал Эйдан.

Он повернулся к Элис.

– Направляй огонь вниз, к земле, за собой, – объяснил он, опуская свою капельную горелку и направляя ее на кочку спинифекса, поджигая ее и уходя от загоревшегося пучка.

Он поджигал и шел, поджигал и шел.

– Уходи от того, что поджигаешь.

Шипение и прищелкивание земли, охваченной огнем, нарастало вокруг них. Она старалась смотреть на свои ботинки, пока шла медленными шажками среди красной земли и кустов, опуская свою горелку и оставляя костры за собой.

Раз, два, жги. Раз, два, жги.

Я, тут, жгу. Я, тут, жгу.

Перед ее мысленным взором разыгрывались сценки из воспоминаний: размытая земля под ногами и они с Тоби, бегущие прочь от сарая отца. Горячий ветер, бьющий в лицо. Молнии, раскалывающие небеса на кусочки. Ее прекрасная мать, вся в синяках, выходящая из моря.

– Элис.

Она не заметила, что остановилась.

– Продолжайте идти, – приказал он остальным в группе.

Он снова позвал ее через выгон, стоя метрах в пятидесяти от нее.

– Сейчас ты сделаешь шаг в мою сторону. – Его лицо было спокойным, голос – ровным.

Она посмотрела вниз на свои ноги. Они не желали пошевелиться.

– Элис, ты сможешь. Шаг ко мне. Сейчас, – повторил Эйдан настойчивее.

Она дрожала; канистра с горючим и капельная горелка тяжело болтались в ее руке. Ее ноги все еще не двигались. Жар от стены огня у нее за спиной стал проникать через огнеупорную ткань костюма.

– Элис!

Эйдан побежал к ней.

Она не могла пошевелиться.

Он добежал, схватившись за нее.

– Сейчас я возьму тебя под руку, и мы вместе побежим, хорошо?

Элис кивнула. Используя свой вес, Эйдан подтолкнул ее вперед. Она неуклюже побежала рядом с ним, глядя на свои ноги, которые выбивались из его ритма.

Когда они были в безопасности, вдали от линии огня, Эйдан скинул с плеч рюкзак, открыл его и достал бутылку воды и немного жевательного мармелада.

– Вот, держи, – он протянул ей то и другое и внимательно наблюдал, пока она пила и ела.

– Спасибо, – пробормотала она, возвращая ему бутылку, после того как вдоволь напилась.

– Прошло? – спросил он.

Она кивнула.

– У Лулу тоже иногда бывают панические атаки. Она говорит, что у нее тогда кружится голова.

Элис отвела взгляд. Она не знала, что Лулу тоже страдает от приступов тревожности.

– Как теперь себя чувствуешь? Мне связаться со штабом, чтобы кто-нибудь приехал и забрал тебя?

– Нет, – ответила Элис, – нет, я в норме. – Она покрепче схватилась за свою капельную горелку. – Я в норме, – повторила она, стараясь, чтобы ее голос звучал увереннее.

Эйдан окинул ее изучающим взглядом.

– Ладненько, – кивнул он и закинул рюкзак за плечи, – тогда пошли работать. Слушай мои команды.

Когда они с Эйданом шли по выгону, следя за тем, чтобы сохранялась стабильная линия огня, Элис почувствовала, как ее плечи расслабились, а хватка окрепла. Благодаря его поддержке и присмотру она справилась с работой.

* * *

Через час их забрала команда на квадроциклах и увезла вперед, на порядочное расстояние от огня. На вершине дюны они остановились, чтобы пообедать в тени пустынных дубов. Элис закрыла глаза и долго пила из своей бутылки с водой. После пережитого страха под мышками у нее были круги от холодного пота.

Пока вся группа поглощала сэндвичи и болтала, Элис сидела в сторонке, повернувшись спиной к оранжевой волне пламени, полыхавшего вдали. Поймав взгляд Эйдана, она улыбнулась ему с благодарностью.

* * *

В конце дня, уже в офисе, Элис торопливо собиралась, чтобы скорее попасть домой к Дилану. Она уже уходила, когда Эйдан окликнул ее:

– Дружище, меня вызвали, чтобы помочь с вечерним патрулированием, и у нас не хватает людей для проверок безопасности. Это не займет много времени. Поможешь?

Элис проглотила подкативший к горлу страх.

– Конечно, – сказала она, пытаясь скрыть свою нервозность.

– Эй, Пинта-Пинта, – позвала Руби с автостоянки, – я тебе помогу, а ты потом подбросишь меня домой.

– Прекрасно, – поддержал Эйдан, – чем больше народу, тем веселее. Спасибо, Элис.

Он уже повернулся уходить, но потом остановился, вернулся и распахнул руки:

– Ты отлично справилась сегодня. Молодчина. – Он коротко, но тепло ее обнял.

– Спасибо, – сказала она, – для меня это очень ценно. И я благодарна за твою помощь сегодня.

После ухода Эйдана Руби и Элис пошли к рабочему сараю; внимание Элис привлек работающий двигатель. В животе у нее заурчало, когда она узнала профиль Дилана в пикапе, уносившемся прочь от офиса.

К тому времени, как Элис и Руби закончили, у Элис от страха кишки завязались в узел.

– Нюнту паля, Пинта-Пинта? – спросила Руби, когда забралась в машину Элис. – Ты в порядке?

Элис не ответила. Она не доверяла своему голосу.

– Весь этот огонь напугал тебя сегодня, – констатировала Руби. Элис снова молча кивнула. – Уа, огонь может быть очень страшным, да. Но он может и многое другое. Как лекарство. Огонь сохраняет здоровье земли и наше здоровье. Где мы разводим огонь, там наш дом. Это не так страшно, правда?

– Лекарство? – переспросила Элис рассеянно.

– Эти выгоны, которые ты жгла сегодня, – пояснила Руби, – там растения с семенными коробочками, которые открываются при помощи огня и так размножаются. Без сегодняшнего огня земля заболеет. Земля страдает, наша история страдает, мы страдаем.

– Для меня огонь никогда не был лекарством, – тихо проговорила Элис. – Я думала, что когда-нибудь он мог бы им стать. Но для меня он был только концом всего.

Боковым зрением Элис заметила, что Руби изучающе на нее смотрит. Но тут вмешались их рации, заскрежетали, и прорезался голос, зовущий Руби по имени. Руби отцепила свою от пояса, ответила и прицепила ее на место.

Остаток пути до дома они ехали молча.

* * *

После того как Элис высадила Руби, она вдвое быстрее поехала на рабочий двор. Пикап Дилана был припаркован рядом с мастерской. Видел ли он, как она обнималась с Эйданом? Будет ли это проблемой? «Конечно, нет», – заключила она. Да, они не пообедали вместе, как планировали, и не пересекались в течение дня, но он отнесется к этому с пониманием, раз уж она была на пале. К тому же, как сказала утром Сара, Дилан много раз был на контролируемых сжиганиях травы. Он не обидится на нее за выпавший ей шанс поучиться.

Входя внутрь, Элис надеялась, что он не будет ревновать ни к Эйдану, ни к минувшему дню. Он скажет ей, что она любовь всей его жизни. И каково это было бы для их отношений, если бы она не верила в это и не доверяла ему? Она воображала, какая могла бы последовать сейчас сцена: он крепко бы ее обнял и сказал бы, как он ею гордится. Он увез бы ее домой, открыл пиво и задал бы кучу вопросов о том, как прошел ее день.

Он не поднял взгляда от своей электронной почты, когда она вошла. Монитор изливал на его лицо свет болезненного оттенка.

– Привет, – сказала она, заставив себя улыбнуться.

Он сидел, поджав губы и не отвечая. Она подождала.

– Ты уже слышал? У меня сегодня был первый пал травы.

Она с таким напряжением растягивала губы в улыбку, что скулы сводило. Он не смотрел на нее. На его щеке дрогнул мускул.

– Я слышал, – ответил он, уставившись в свой компьютер. – И в этом нет ничего удивительного: любимицу парка выбрали для пала травы.

Страх кольнул в животе. Когда он повернулся к ней лицом, его глаза потемнели и запали, его губы были бледны.

– Но ты же этого и добиваешься? С этими твоими большими глазами, и бабочками, и твоей улыбкой. Люди тянутся к тебе, и им тебя всегда мало, верно? А ты играешь на них, как на гребаных струнах.

Ее ноги словно пустили корни.

– Ну так что, как прошел пал? – Его губы растянулись в жестокую ухмылку. – Продолжай. Ты ведь хочешь рассказать мне все об этом? Давай рассказывай мне об этом все. С кем ты ехала на квадроцикле? А? – Он резко отодвинул назад свое кресло, она вздрогнула. – Кого ты обхватывала ногами, когда ехала на квадроцикле, Элис? – Он ударил кулаком по столу. – Потому что я проверял твой перечень специальных навыков, и у тебя нет прав на вождение квадроцикла. Итак, к кому ты там прижималась? И даже не вздумай, черт возьми, лгать мне.

В уголках его рта собралась пена. Она не могла вымолвить ни слова.

– Отвечай мне, с кем ты была! – заорал он.

Слезы потекли у нее по щекам. Его движения были такими стремительными, что она не успела увернуться. Он схватил руку Элис и заломил ее за спину.

– Отвечай мне, – прошептал он.

Когда он отшвырнул ее в стену, удар был таким сильным, что у нее перехватило дыхание. Элис не могла вздохнуть. Она ничего не слышала. Она заставила себя встать и побежать.

– Да, правильно, убегай, динамщица хренова. Я видел, как ты обнималась с Эйданом. Я знаю, кто ты такая. Давай убегай! – Его голос ревел ей вслед. – Счастливо проваливать на хрен!

Позднее ей казалось, что ее тело и ум действовали порознь. Вспоминалось, как она изворачивается и ускользает от него. Подбегает к своему грузовику. Поворачивает ключ в зажигании и одновременно надавливает ногой на педаль газа. Ее сознание опять уплывает куда-то наверх, прочь от нее, и, отстраненная, она смотрит, как сама же едет в машине.

Она остановилась у ворот возле дома Дилана, схватила Пип, вернулась в грузовик и позволила фарам провести ее до дома невредимой.

Когда она выехала из-за поворота дороги, то увидела арендованную машину, припаркованную на дорожке к ее дому. Элис затормозила и на трясущихся ногах прошла мимо машины, заглядывая в окна.

Из-за спины доносились приглушенные голоса и сильный запах табака. Пип помчалась вперед через гараж.

Ноги едва слушались Элис. Она медленно вышла к патио.

Там, в последних лучах гаснущего дня, стояли Твиг и Крошка Кэнди.

26 Китайский фонарик

Значение: Надежда может ослепить

Abutilon Leucopetalum/Северные территории

Тирын-тирынпа (Пит.) обитает в сухих, часто скалистых местностях, на удаленных от моря территориях. Листья имеют сердцевидную форму. Желтые, похожие на гибискус, цветы появляются зимой или весной, но иногда в цветении не наступает перерывов, и тогда ярко-желтые лепестки продолжают светить в продолжение всего года. Дети анангу делают из него маленькие игрушечные стрелы.

Кэнди не выдержала. Она бросилась к Элис и никак не могла от нее оторваться, гладя ее лицо и волосы.

Твиг медлила. Она бросила свою папиросу под ноги и раздавила ее каблуком ботинка. Когда Кэнди отпустила Элис, Твиг сделала шаг вперед и заключила ее в объятия.

* * *

Элис трясло, пока она готовила чай. Дым пристал к ее коже и волосам. Ярость Дилана продолжала играть в ней. Отвращение на его лице. Пагубное воздействие его силы.

Она отнесла три чашки чая к столу, за которым сидели Кэнди и Твиг, такие знакомые и такие чуждые ее жизни в пустыне. Она, дрожа, поставила чашки.

– Ты в порядке? – Кэнди нагнулась вперед, накрыв руку Элис своей.

Элис села, на миг закрыла глаза и кивнула.

– Как вы нашли меня? – прошептала она.

Они обменялись взглядами.

Твиг отхлебнула из чашки:

– Мосс Флетчер.

– Вот как, ветеринар! – воскликнула Элис, прокручивая все в голове. – В Агнес-Блаффе?

Твиг кивнула.

– Он прочел надпись на твоем грузовике, когда отвозил тебя к доктору. Загуглил Торнфилд, связался с нами в поисках ближайших родственников. Он позвонил нам после того, как ты отправила ему электронное письмо и сказала, что ты здесь.

Элис не решалась посмотреть на них.

– Он влез не в свое дело.

В голове у нее раздался голос Дилана: Ты играешь на них, как на гребаных струнах.

– Может, и так, – сказала Кэнди нежно, – но мы почувствовали такое облегчение, когда он позвонил. – Она вытерла глаза. – Ты просто ушла, горошинка, – сказала она. – Я слала тебе смс и звонила, отправляла тебе электронные письма каждый день. – Ее голос сорвался. – Ты просто ушла.

Снаружи ее гирлянды сияли на фоне покрытого синяками неба. Он позвонит ей? Ее голова раскалывалась. Адреналин начинал выветриваться, оставляя тяжелое, как ил, утомление в теле.

– Ты знаешь, почему я «просто ушла», – сказала Элис. – Что еще мне было делать?

– Я знаю, как тяжело взглянуть на ситуацию с этой стороны, но Джун пыталась защитить тебя.

– О боже. Это не… – Элис резко вскочила с места и оттолкнула стул. – Я не могу этого сделать, – она подняла руки.

У нее не осталось сил для борьбы. Она не хотела, чтобы они были тут. В голове у нее царил хаос; она не могла думать ни о чем, кроме Дилана. В ней не осталось места для призраков и воспоминаний. К тому же в глубине души она знала, что была несправедлива. Они не заслуживали, чтобы она обрушивала на них свой страх, боль и злость. Для всех было бы лучше всего, если бы она взяла тайм-аут.

– Мне просто нужна минутка покоя. – Элис повернулась и направилась в душ.

Когда она уже собиралась закрыть за собой дверь ванной, Кэнди заговорила:

– Она умерла, Элис.

Слова врезались в нее, как три пули. Она видела, как губы Кэнди шевелятся, но слышала только какие-то ошметки фраз.

«…обширный сердечный приступ…»

Элис тряхнула головой, стараясь расслышать. Ноги были как ватные.

«…наводнение отрезало нас от города. Она дни и ночи просиживала на веранде, глядя, как прибывает вода. Мы так и нашли ее, с широко открытыми глазами, смотревшими на погубленные цветы».

Лицо Кэнди ничего не выражало.

Элис посмотрела на них обеих, словно первый раз за вечер по-настоящему их увидела. Глаза Кэнди покраснели, ее голубые волосы были тусклыми и ломкими. У Твиг поседели виски. Даже под ее рабочей одеждой было заметно, как она иссохла.

Джун умерла.

Элис проковыляла в ванную и закрыла за собой дверь, опершись на нее спиной; ее ноги подкосились, и она сползла на пол. Страстно желая хоть какого-то утешения, она включила теплый душ. Забралась под него прямо в одежде и села под падающую сверху воду. Она подставила лицо под струи, подтянула колени к груди, обхватив их руками, и разрыдалась.

* * *

Элис оставалась в ванной еще долго после душа. Она завернулась в полотенца и лежала в пустой ванне, закрыв глаза, не желая двигаться, не желая говорить.

Через стены слышался сдавленный звук разговора Твиг и Кэнди в гостиной. Шорох, с которым отодвигалась задняя дверь. Плеск перемываемых чашек в раковине на кухне. Скрип обеденных стульев по линолеуму. Шаги, приближающиеся к двери в ванную комнату.

– Элис, – раздался голос Твиг. – Я думаю, будет лучше, если мы поедем и найдем комнатку на курорте, а тебе оставим побольше места. Было ошибкой привезти тебе эти вести без всякого предупреждения. – Пауза. – Нам очень жаль.

Снова пауза. Удаляющиеся шаги. При звуке открывающейся входной двери раскаяние заставило Элис поспешно выбраться из ванны. Она распахнула входную дверь. Пип заскочила внутрь, вертясь у Элис под ногами.

– Подождите, – позвала она.

Твиг и Кэнди уже были снаружи. При ее оклике они вернулись в дом.

– Вы могли бы остаться. Здесь полно места. Я буду на работе в ближайшие четыре дня. – Она подняла подбородок. – Вы должны остаться. Нам надо поговорить.

Сердце учащенно стучало в ушах.

Они переглянулись. Первой заговорила Кэнди:

– Что, если я сооружу что-нибудь на ужин? От нас всех мало будет толку на пустой желудок.

Кэнди занялась кухней, Твиг вышла на задний двор выкурить папиросу, а Элис тем временем пошла в спальню переодеться. Каждое движение стоило ей титанических усилий. Кроссовки долой. Было ли Джун больно? Одна нога есть. Теперь вторая. Она знала, что умирает, когда у нее случился приступ? Футболку – через голову. Она кричала или звала кого-нибудь? Была ли она напугана? Элис казалось, что у нее слишком тяжелая голова и шея не выдержит. Она повалилась на постель, всего на минутку, она искала утешения у своей подушки. Свернулась калачиком.

А вот и он.

Запах его одеколона на ее футболке, невесомый зеленый аромат и что-то еще. Его тело, его мечты, его дыхание с привкусом земли и соли.

Элис натянула горловину футболки на нос, делая глубокие вдохи. Он был расстроен, что его не взяли на пал травы. Он болезненно относится к тому, что она привлекает внимание других мужчин. Ей следовало быть осмотрительнее. Нужно пойти к нему и извиниться. Он просто вышел из себя. Время от времени такое со всеми случается.

Элис пыталась сдержать слезы. Она села в постели и выключила свет. Посмотрела на его дом за дюнами. Он был темным, окна не горели – черная глыба под усыпанным звездами небом.

* * *

Когда на следующее утро она проснулась, из кухни доносились голоса Кэнди и Твиг и запах свежесваренного кофе, и Элис не могла сориентироваться во времени и пространстве. Ей могло быть девять. Или шестнадцать. Двадцать семь.

– Хочешь чашечку? – предложила Кэнди, когда Элис, заспанная, пошатываясь, вошла в гостиную.

– Да, пожалуйста.

– Как спалось? – спросила Твиг.

– Без снов, – зевнула Элис, – а вам?

– Хорошо, – кивнула Твиг.

– Чувствовали себя, как школьницы в турпоходе. Представь себе, в нашем-то возрасте. – Кэнди улыбнулась, передавая Элис дымящуюся чашку кофе.

Элис благодарно кивнула.

Воцарилась тишина. На улице Пип вертелась, стараясь поймать свой хвост.

– Ей надо прогуляться, – сказала Элис, глотнув кофе. – Там есть тропинка, по которой я иногда брожу, она идет от калитки в конце моего участка до стены кратера. В конце ее открывается вид, который, я думаю, вам понравится.

* * *

С Пип, скачущей впереди, Элис, Твиг и Кэнди шли через заросли. Время от времени кто-нибудь из них останавливался, чтобы указать на розу пустыни или клинохвостого орла, парящего в вышине. Они по большей части молчали, пока шли по тропе вверх по стенке кратера. Когда они достигли смотровой площадки, Твиг еле дышала. Она присела в теньке, чтобы перевести дыхание.

– Это все из-за твоих дурацких сигарет, которые ты смолишь целыми днями, – проворчала Кэнди.

Твиг отмахнулась от нее.

Элис передала им воду и налила немного в мисочку для Пип – та, тяжело дыша, улеглась у ног Твиг. Утренний воздух остудил их кожу. Они повернулись к виду, открывавшемуся с вершины кратера. Пустынный горошек колыхался ярко-красным облаком.

– Как живописно, – выдохнула Кэнди. – Не думаю, чтобы я когда-нибудь видела столько пустынного горошка в одном месте.

– Он привлекает сюда туристов со всего мира.

– Он теперь будет цвести все лето до самой осени. – Твиг вытянула шею, заглядывая в кратер. – Там, откуда родом моя семья, дальше к югу, мы зовем его кровавым цветком, – сказала она тихо. – По нашим преданиям, он вырастает там, где пролилась кровь.

– Ты мне этого никогда не рассказывала, – сказала Кэнди. – Ты поэтому с такой заботой выращивала его в Торнфилде?

Твиг кивнула:

– Это одна из причин. Он всегда напоминал мне о семье, которую я потеряла. И, – ее голос дрогнул, – о той, которую я нашла.

– Имей мужество, не сдавайся, – пробормотала Кэнди.

Элис подобрала с земли палку и указала ею на пустынный горошек:

– Легенда гласит, что это место, куда упало сердце матери. Она вынула его из своего тела и бросила со звезд на Землю, чтобы быть рядом со своим ребенком, который упал с небес. – Элис сломала палку пополам, отдирая от нее кусочки коры. – Горошек цветет девять месяцев в году, вот таким идеальным кругом. Здесь говорят, что каждый цветок – это живой кусочек ее сердца, пустивший корень.

Она ломала палку на кусочки, пока вся она не легла горочкой у ее ног.

– Моя подруга Руби говорит, что если цветы болеют, то она и ее семья тоже болеют.

Он сидели втроем, не говоря ни слова.

– Ее похоронили или кремировали? – нарушила молчание Элис, не поднимая глаз.

– Кремировали, – ответила Кэнди. – Она указала в завещании, чтобы ее прах высыпали в реку, – так она сможет найти путь к морю.

Элис тряхнула головой, вспомнив, как она нырнула в реку, мечтая, что река приведет ее домой.

– Может, вернемся, Элис? Нам надо кое-что отдать тебе, – сказала Кэнди.

Твиг кивнула.

– Конечно, – ответила Элис.

Она свистнула Пип и повела всю компанию вниз по тропинке к дому.

* * *

Когда они добрались до коттеджа, солнце уже стояло высоко и припекало. Элис наполнила стаканы холодной водой.

Кэнди вышла к арендованной машине и вернулась с небольшим свертком, обмотанным куском ткани. Элис узнала его.

– О боже.

– В своем завещании она указала, что ты должна его получить. – Кэнди положила сверток Элис в руки.

Элис разматывала ткань, пока у нее в руках не оказался высвобожденный из обертки Словарь Торнфилда. Ее окутали воспоминания. То, как она впервые вошла в мастерскую с Кэнди. Как Твиг учила ее срезать цветы. Джун, показывающая, как класть их под пресс. Огги, просто обыкновенный мальчишка, отрывающий взгляд от книги и машущий ей.

– Ей понадобилось почти двадцать лет, но она сдержала слово, – твердо сказала Твиг. – Здесь все, что ты хотела знать. Мы не знали об этом, но последний год жизни Джун потратила на то, чтобы записать истории Торнфилда, включая те, что произошли с твоей матерью и отцом.

Элис крепче обхватила руками книгу.

– Когда ты прочтешь его, – добавила Кэнди, – ты узнаешь, что завещала Рут Стоун: никогда не отдавать Торнфилд в недостойные руки. – Она помедлила, подбирая слова. – Элис, когда твой отец еще был молод, у Джун случился сердечный приступ. Не очень тяжелый, но достаточный, чтобы она решила написать завещание. Только она хранила его в тайне, – Кэнди пыталась совладать с голосом, – потому что она не упомянула в нем Клема. Джун видела, каким собственником мог быть Клем по отношению к твоей маме, когда они еще были детьми. Порой она видела, как агрессивно он вел себя со всеми нами, если вдруг он переставал быть центром внимания. Он бывал очень вредным, когда не мог совладать с собой. Иногда был жестоким, когда выходил из себя. Когда он услышал, как Джун рассказывала Агнес по секрету, что Торнфилд однажды достанется ей, мне и Твиг и что она решила не завещать Торнфилд Клему… Когда он уезжал, он поклялся, что никогда больше не заговорит ни с Джун, ни с кем-нибудь из нас. – Ее голос дрогнул. – Поэтому мы с тобой не знали друг друга, пока тебе не исполнилось девять. Мы никогда больше не видели твоих родителей и не говорили с ними.

– То есть… – Элис задумалась, складывая кусочки этой истории вместе, – мои родители уехали, потому что Джун сделала выбор, который, как она знала, разозлит папу?

– Все не так просто. Джун считала, что для такого выбора у нее были серьезные причины. Она слишком хорошо знала Клема, чтобы оставить ему все, ради чего она и женщины из ее семьи столько работали. Он был слишком переменчивым.

– Да, – невесело усмехнулась Элис, – я, пожалуй, знаю, о чем ты, Кэнди. – Головная боль начала вибрировать в висках. – Почему вы мне не рассказывали, что они из-за этого уехали?

– Я не могла, Элис. Просто не могла. Я не могла предать Джун. После всего, что она для меня сделала. Это была ее история, и она должна была рассказать ее сама.

– Так что это просто перечеркнуло твои собственные чувства? Заморочки Джун стали и твоими тоже?

– О’кей, хватит, – вмешалась Твиг. – Достаточно. Давайте переведем дыхание.

Элис вскочила и стала мерить комнату шагами. По носу Кэнди стекали слезы.

– Я думаю, очень важно, – медленно проговорила Твиг, – чтобы мы не попались в ловушку прошлого.

– Попались в ловушку прошлого? – заорала Элис. – Как я могу попасть в ловушку прошлого, если я даже не знаю, что это такое.

– Элис, пожалуйста, – попыталась убедить ее Твиг, – попытайся сохранять спокойствие. Мы должны поговорить о том, что происходит сейчас.

– И что же происходит? – выпалила Элис.

– Сядь, – отрезала Твиг.

Ее лицо было непроницаемым, как и лицо Кэнди. Плохое предчувствие вмиг вымыло из Элис всю злость. Она перевела взгляд с Кэнди на Твиг.

– Что? – спросила она. – В чем дело? Говорите сейчас же.

– Элис, сядь.

Она попыталась возразить, но Твиг остановила ее, подняв руку. Элис выдвинула стул и села.

– Все это тяжело, и мы стараемся, как можем, смягчить удар. – Твиг сложила ладони вместе.

– Просто рассказывайте, – сказала Элис, стиснув зубы.

– О’кей, – начала Твиг.

Кэнди сделала глубокий вдох.

– Элис, – произнесла Твиг.

– Рассказывайте, черт возьми!

– Твой брат выжил в пожаре, Элис, – произнесла Твиг, вся как-то осев в кресле.

Элис словно отвесили оплеуху.

– Что? – переспросила она.

– Твой маленький брат. Он выжил. Его усыновили вскоре после того, как ты приехала в Торнфилд.

Она тупо уставилась на них.

– Он появился на свет раньше срока и был очень болен. Доктора не были уверены, что он выживет. Джун тревожилась, что не справится с заботой о больном младенце, и не хотела подвергать тебя новым испытаниям, если он не выживет.

Элис тряхнула головой.

– Поэтому она просто бросила его?

– Ох, горошинка, – Кэнди потянулась к ней, – мне так жаль. Это такой шок, тебе надо все это переварить. На это нужно время. Почему бы тебе не вернуться в Торнфилд вместе с нами? Пожалуйста. Мы присмотрим за тобой. Мы…

Элис понеслась в туалет. Ее вырвало, она давилась и содрогалась в конвульсиях.

Твиг и Кэнди согнулись над ней, зовя ее по имени, их лица были полны страха, тревоги и любви.

* * *

Кэнди открыла заднюю дверь и вынесла в патио две миски с пастой. Одну она передала Твиг, а потом села рядом, под горящими гирляндами Элис. Некоторое время они ели в тишине. Небо меняло оттенки от синего к янтарному, от янтарного к розовому. Кратер, темный на фоне закатного неба, был похож на выброшенный на мель корабль.

– Когда, думаешь, нам ее разбудить? – спросила Кэнди.

– Пусть спит, Кэнди.

– Она уже больше суток в постели.

– И судя по тому, как обстоят дела, отдых ей совсем не помешает, – вздохнула Твиг.

– А что насчет ее телефона? Он уже чуть ли не десяток раз звонил.

– Кэнди…

– А как ты думаешь, откуда у нее все эти синяки? – перебила Кэнди, переходя на шепот.

Твиг покачала головой, отставила тарелку и полезла в карман за щепоткой табака.

– Наверное, это из-за ее работы. Сама знаешь по работе на ферме, как легко посадить синяк.

– У меня такое чувство, что мы ее потеряли, – тихо сказала Кэнди.

– У тебя такое чувство, потому что с тех пор, как она от нас уехала, мы не знали, что творилось в ее жизни. Но у нее как-то и не было возможности нам об этом поведать, не правда ли? Мы сами столько ей привезли и рассказали.

Кэнди не ответила. Они наблюдали, как солнце тонуло за горизонтом.

– Ты не сказала ей, что Джун умерла в ожидании, что она вернется домой, – промолвила Кэнди через некоторое время.

– Так же, как и ты, – ответила Твиг.

– Я знаю, – Кэнди потерла лоб. – Чувство вины – это последнее, что ей сейчас нужно.

В небе замерцали первые звездочки.

– Ты видела ее тетради? – спросила Кэнди.

Твиг снова покачала головой и прикурила сигарету.

– Они у нее на книжных полках. Забиты цветами и комментариями к ним. На некоторых страницах наброски, на других – высушенные цветы. Они идут не по порядку, как обычно идут статьи в словаре или еще что-то в этом роде. Кажется, они выбраны случайно, но, когда просматриваешь их, возникает ощущение, что это нечто большее, чем просто случайность. Это похоже на историю.

Твиг медленно затянулась и выдохнула дым вверх, стрельнув взглядом в Кэнди.

– Что? – сказала Кэнди. – Я просто смотрела. Они были у нее на полках. Мне было любопытно. – Она воткнула вилку в пасту. – Я беспокоюсь.

Твиг затянулась снова.

– Я тоже.

Твиг отодвинула в сторону свою вилку и миску.

– Мы должны убедить ее поехать с нами, – произнесла она. – В конце концов, третья часть Торнфилда теперь принадлежит ей.

Твиг стряхнула пепел с сигареты.

– Все это может подождать, никуда не денется.

– Но не кажется ли тебе, что она в беде? Мы ее семья. Мы нужны ей. – Голос Кэнди колебался.

– Мы не единственная ее семья, – веско сказала Твиг.

Кэнди пораженно раскрыла рот.

– Мы любим ее. Мы вырастили ее!

– И когда она будет готова, мы будем ее ждать. Но сейчас мы должны дать ей время, которое ей нужно, чтобы она могла делать то, что ей нужно.

– Это что же?

– Жить, – просто сказала Твиг. – И ты это знаешь. Твоя голова и твое сердце сейчас не могут договориться по этому поводу. Она страстно желает проживать свою собственную историю и доверять ей достаточно, чтобы знать: через сколько бы ошибок и провалов ей ни пришлось пройти, она будет в порядке.

– Но, – нижняя губа Кэнди задрожала, – что, если она не знает?

– То что тогда? Спрячем ее от всего, как это делала Джун, от всего ее оградим? Ты знаешь, как говорят: путь в ад выстлан… – Твиг прервалась, снимая кусочки табака с языка.

Кэнди притихла. Где-то неподалеку завыли собаки.

Кэнди кивнула, лицо ее искажала боль.

– О’кей, – сказала она.

– О’кей. – Твиг сделала еще одну глубокую затяжку; горящий табак похрустывал в тишине.

* * *

Элис сидела на кушетке, попивая кофе. Она проснулась пару часов назад, но ее голова все еще была пуста, как небо снаружи. Кэнди сказала, что она проспала двое суток. Столько всего на тебя свалилось, тебе действительно было необходимо отдохнуть.

Пип путалась под ногами, пока Кэнди и Твиг загружали вещи в арендованную машину. Они хотели успеть обратно в Агнес-Блафф засветло. Их самолет вылетал на следующий день рано утром.

– Вроде бы все. – Твиг зашла в дом, отряхивая руки. – Я знаю, уже сто раз спросила, но Элис, если ты хочешь, чтобы мы остались…

Элис покачала головой.

– Я в порядке. Мне нужно сейчас время наедине с собой, чтобы разложить все по полочкам.

– Пообещай, что позвонишь нам, – попросила Кэнди, сморщившись, готовая вот-вот разрыдаться, – когда тебе будет нужен кто-то, кто ответит на твои вопросы, или поговорит с тобой, или просто кто-то, кто знает тебя и любит.

Элис встала и подошла к ней.

– Ненавижу прощаться, – простонала Кэнди, обвив Элис руками. – Пообещай, что приедешь навестить нас. Мы хотим попробовать начать все сначала. Скоро посевной сезон. Торнфилд всегда будет твоим домом.

Элис кивнула, упираясь подбородком в плечо Кэнди и вдыхая ее ванильный аромат.

Кэнди отступила на шаг.

– Элис Блю, – сказала она, убирая прядь волос Элис за ухо, прежде чем залезть в машину.

Элис и Твиг остались вдвоем. Она не могла посмотреть в глаза Твиг.

– Ты в порядке? – Твиг кашлянула.

Элис заставила себя поднять взгляд.

– Буду в порядке.

Они посмотрели друг другу в глаза. Твиг достала толстый конверт из заднего кармана.

– Когда будешь готова, – сказала она. – Все, что нужно, там, в конверте. Я должна была отдать тебе его много лет назад.

Элис взяла конверт. Твиг притянула ее к себе и крепко обняла.

– Спасибо, – сказала Элис.

Твиг кивнула.

Элис махала рукой им вслед, пока их машина не скрылась из виду.

Когда она вошла в дом, там ее ждало все, что привезли с собой Твиг и Кэнди. Смерть Джун. Жизнь брата. Она бродила кругами, стараясь каким-то образом вместить это все в себя, но там не было места – ее занимал только Дилан. Прошло несколько дней. Где он был? Кэнди могла забыть упомянуть, что ей звонили, пока она спала. Отложив в сторону конверт, который ей дала Твиг, Элис поспешила к своему телефону. Само собой, там были сообщения. Все от него. В первом были извинения. Но уже после второго его интонации становились все холоднее. От последнего ей к горлу подкатила тошнота.

«Я проявил себя более великодушным человеком. Я позвонил тебе, чтобы извиниться, а ты просто проигнорировала меня? Мило».

Чувство вины и желание все исправить заставило ее схватить ключи и выйти через заднюю дверь. Она шла вдоль изгороди, которой был обнесен ее участок, к его дому. Она извинится за то, что отправилась на пал. Она извинится за то, что не подумала о его чувствах, и за то, что не пришла извиниться раньше. Она объяснит, что к ней неожиданно нагрянула ее семья. Она все расскажет ему. Про смерть и про жизнь. Он поймет.

Но ворота Дилана были заперты на висячий замок. Возле дома не было ни его рабочего пикапа, ни личного автомобиля.

– Его нет дома, – равнодушно проговорила Лулу у нее за спиной.

Элис обернулась. Они уже несколько месяцев не разговаривали.

– Он уехал, – сказала Лулу, глубоко засунув руки в карманы. – Он говорил с Сарой в офисе и сказал ей, что у него какая-то срочная работа. Сказал, что ему надо немедленно ехать.

Элис воззрилась на нее, силясь понять сказанное.

– К-когда?

– Я видела его вчера на заправке. А что, он не говорил тебе?

Элис не смогла подавить стон. Какая еще срочная работа? Рассказал ли он Саре о том, что случилось в мастерской? Было ли ему больно? Не заболел ли он? Все ли с ним в порядке? Лулу успела подхватить Элис за миг до того, как у нее подогнулись колени.

– Что я натворила, – всхлипывала Элис, повиснув на Лулу и не осознавая, что ее синяки видно.

– Ке чингадос, – прошептала Лулу себе под нос, увидев руки Элис. – Какого черта, Элис? Он делал тебе больно? Дилан делал тебе больно?

Элис стала падать, все еще в ее объятиях.

– Так, – сказала Лулу, в ее голосе слышалась забота, но звучал он твердо, – домой, ко мне. Пойдем-ка.

27 Коралловая эритрина

Значение: Лекарство от сердечной боли

Erythrina Vespertilio/Центральная и Северо-Восточная Австралия

Древесина ининти (Пит.) широко используется для изготовления мисок и тарелок. Кора, плоды и ветки находят применение в медицине. Листья напоминают по форме крылышки летучей мыши, весной/летом цветет коралловыми цветами. Красивые блестящие семена в виде бобов имеют окраску от насыщенного желтого до кроваво-красного и используются для декорирования предметов обихода и украшений.

Элис растерянно зашла в дом Лулу и села за стол, уставившись на свои руки. Слезы текли по ее лицу. Лулу сходила на кухню и вернулась с двумя небольшими стаканчиками, наполненными жидкостью, похожей на воду, кусочками льда и дольками лимона и лайма сверху.

– Это поможет тебе успокоиться, – она кивнула на стаканы, пригубив немного.

Элис последовала ее примеру и сразу закашлялась, таким крепким оказался джин-тоник.

– Моя абуэла лечила этим все, включая сердечные болезни, – заявила Лулу.

Кубики льда шипели и потрескивали.

– Итак… как давно это продолжается?

Элис сделала большой глоток, подавившись, от горя у нее сжалось горло.

– Что я сделала не так? – закричала она с такой силой, что фраза закончилась отрыжкой.

– Ох, чика, – Лулу выбежала на кухню, – ничего ты не сделала не так, – сказала она, возвращаясь со стаканом воды, который она поставила перед Элис.

Она села и, перегнувшись через стол, взяла Элис за руку.

– Почему ты опять так добра ко мне? – спросила Элис, сжимая руки Лулу. – Я думала, ты меня ненавидишь.

– Прости, – сказала Лулу, в ее голосе звучало сожаление. – Я с первой же минуты знала, что вы понравились друг другу, когда только встретились. Я старалась предостеречь тебя от него, но я тебе не рассказала всего. А когда вы уже начали встречаться, мне было слишком страшно и стыдно рассказывать тебе правду о том, что случилось со мной.

Лулу остановилась и отвела глаза, ее взгляд опустел.

– Я никогда никому не рассказывала. Даже Эйдан не знает до конца, что произошло. Дилан совершенно заморочил мне голову. Я решила больше не поднимать эту тему, убедила себя, что этого не было. Я думала, все дело во мне, думала, что просто я не подхожу ему. Что это из-за меня он был так зол и жесток. Что все это была моя вина. Я думала, с тобой может быть по-другому. Если бы я только знала, на что он способен… – Лулу взглянула на руки Элис и не закончила предложение.

Пока они держались за руки, взгляд Элис упал на кожаные веревочки, которые Дилан снял со своих запястий и повязал на ее. Она вцепилась в них и стала дергать, стараясь снять.

– Чика, – воскликнула Лулу, – подожди!

Она достала ножницы из банки на столе и просунула холодное металлическое лезвие под ремешки, чтобы освободить от них руки Элис. Элис почесала кожу, на которой они были завязаны.

– Ты знаешь, о чем Дилан говорил с Сарой, прежде чем уехал? – спросила она.

Лулу покачала головой.

– Думаю, узнаем это завтра на работе. – Она со значением указала на медальон Элис. – Мужество, верно? Я буду рядом.

* * *

На следующее утро Элис вместе с Лулу поехала в офис. Она скользнула взглядом по дому Дилана, когда они проезжали мимо. Ворота были заперты, стоянка пуста. Мысленно она вошла в дверь. Ее зубная щетка стояла на полочке в ванной, рядом с его. Ее летние платья висели у него в гардеробе. Их неубранная постель, купающаяся в утреннем свете. Его заспанное лицо. То, как он брал ее лицо в свои руки, когда они занимались любовью. Ее зеленый огородик. Его яма для костра. Сломанная дверь спальни. Шарики пыли. Когда они проезжали мимо, сердце Элис желало остаться, запутавшись в томлении, жажде и страхе.

Когда они доехали до офиса, Элис покачала головой.

– Я не смогу, – прошептала она.

На миг воцарилась тишина.

– Сможешь, – прошептала Лулу в ответ.

* * *

Элис и Лулу вошли внутрь и обнаружили Сару за столом Элис.

– Элис? – сказала она, ее лицо ничего не выражало. – Можно тебя на пару слов в мой офис?

Элис кивнула. Идя следом за Сарой, она бросила взгляд на Лулу.

– Я буду здесь, – сказала Лулу одними губами.

Сара указала на стул напротив ее стола.

Элис села, вспоминая тот день, когда она только приехала и сидела на том же самом месте, подписывала рабочий договор, полная надежды и воодушевления.

– Не буду ходить вокруг да около. Один из работников подал жалобу. – Сара достала жесткую папку и раскрыла ее. – Дилан Риверс заявил, что в мастерской произошел инцидент после пала травы в прошлый четверг. По его словам, ты проявила физическое насилие по отношению к нему. – Сара просмотрела бумаги. – Несмотря на то что он пожелал, чтобы никаких мер по отношению к тебе не было принято, он передал мне заявление и оставил копию в отделе кадров в управлении.

Она бросила бумаги на стол и откинулась в кресле, потирая переносицу.

– Прости, Элис, мои руки связаны. Я обязана принять дисциплинарные меры, что фактически означает, что я вынуждена временно отстранить тебя от выполнения твоих обязанностей, начиная с настоящего момента.

Элис трясло, как бы она ни старалась держать себя в руках.

– Я попрошу кого-нибудь из рейнджеров отработать твои смены, – сказала Сара. – Сегодня из кадров в главном офисе мне должны сообщить, как долго продлится твое отстранение. Они пришлют кого-нибудь из своих служащих на следующей неделе, тогда у тебя будет возможность изложить свою версию событий.

Элис молчала.

– До тех пор между тобой и Диланом не должно быть никаких контактов, пока заявление находится в рассмотрении. Для тебя это не составит труда, поскольку, как тебе, наверное, известно, он уехал.

Элис закрыла глаза.

– У тебя есть вопросы?

Она покачала головой.

– Эй, – сказала Сара мягче.

Элис посмотрела на нее.

– Есть что-нибудь еще, что я должна знать, Элис? Что-нибудь, чем ты хочешь поделиться со мной, по секрету?

Несколько мгновений Элис смотрела Саре в глаза, после чего отодвинула свой стул, встала и молча вышла.

На улице Лулу ждала в своем пикапе с заведенным двигателем.

– Не сиди дома, чика, – кивнула Лулу, когда они подкатили к коттеджу. – Надевай свое штатское барахло и пошли со мной на дежурство. Тебе это пойдет на пользу, знаешь ли, прогуляешься, – все ж лучше, чем тухнуть дома.

Элис посмотрела на дом невидящим взглядом. Он подал заявление на нее. Он с полным осознанием и намеренно отнял ее голос. Как девочка из сказки, которая пошла гулять в темный лес.

Элис вытерла слезы и открыла дверь.

– Дай мне пять минут.

* * *

Элис шла в хвосте группы, которую Лулу вела по тропинке в кратер. Прийти сюда было ошибкой. Ей не хотелось слушать истории, которые сама она уже не будет рассказывать. Не хотелось думать о причине, по которой она не будет их рассказывать. Не хотелось слышать голос Дилана в своей голове или прокручивать их разговор с Сарой, вспоминать, как это было унизительно, как сложно было поверить в происходящее. Ей хотелось только исчезнуть, раствориться в пустыне.

– Вы задерживаете всю группу! – прокричала ей какая-то женщина.

Элис вздрогнула.

– Прошу прощения?

– Шевелитесь, – чопорно сказала женщина, она несколько раз ткнула концами своих треккинговых палок в красную землю.

– Со мной все в порядке, – сказала Элис, – не ждите меня.

Женщина опустила москитную сетку на свои седеющие волосы и розовое лицо.

– Как известно каждому, кто прочитал информационные брошюры, это место, – она обвела палкой вокруг, – куда опаснее, чем кажется.

– Спасибо, – проворчала Элис, – я это запомню.

Пока они шли дальше, женщина постоянно била по ветвям своими палками. Шмяк, вжих, шлеп, шмяк, вжих, шлеп. Элис каждый раз вздрагивала. Ее жажда одиночества делала ее еще более раздраженной. Дыши, – скомандовала она себе.

Но мысли не давали ей покоя. Когда-то на неделе, пока Твиг и Кэнди рассказывали ей правду о событиях, неизбежно заставивших расходиться те швы, которыми она скрепила осколки своей жизни, Дилан сидел где-то, быть может, с ноутбуком, а может, с ручкой и бумагой, и отчаянно желал заткнуть ей рот. Пил ли он кофе, пока занимался этим? Или, может быть, открыл бутылочку пива? Как он себя чувствовал, натягивая, слово за словом, тетиву, которая держала стрелу, направленную ровно в ее сердце? Он насладился ее жизнью, ее телом, ее чувствами, он насытился и больше не хотел.

У Элис в животе начались колики.

Дрожал ли он? Терзали ли его сожаления, хотя бы мимолетные? Сожалел ли он, когда подал жалобу? Зажмурился ли он, делая это, или смотрел уверенно? А в дни после этого – где он был? Куда поехал? Было ли у него какое-то темное и промозглое убежище, в которое он удалялся и при свете фонаря ткал золото из соломы, чтобы вернуться обновленным, преображенным?

Взгляд Элис сосредоточился на женщине с походными палками, шедшей впереди. Она остановилась и села на корточки возле тропинки, открыла свой рюкзак, достала небольшую баночку и нагнулась вперед, чтобы зачерпнуть земли.

Элис резко вдохнула.

– Нет! – крикнула она, бросившись вперед и выбив баночку из рук женщины.

Баночка упала на землю с глухим звуком. Несколько туристов обернулись, ахнув. Женщина села на землю, на ее лице застыло удивленное выражение. Элис посмотрела вниз на нее, сжав кулаки.

– Эй, там, сзади, все в порядке? – Лулу проталкивалась через группу.

– Нет, далеко не в порядке. – Женщина поднялась на ноги.

– Элис? – Лулу вопросительно посмотрела на нее.

– Она пыталась набрать немного земли. Я видела, – сказала Элис дрожащим голосом, указывая на баночку.

Лулу успокаивающе пожала руку Элис.

– Так, хорошо, – она посмотрела Элис в глаза, потом перевела взгляд на женщину и снова на Элис. – Хорошо?

Элис кивнула.

– Мэм, пойдемте со мной, я объясню, почему то, что вы сейчас сделали, считается в национальном парке нарушением, за которое полагается штраф.

Лулу повела женщину в переднюю часть группы, поглядывая на Элис и озабоченно хмурясь.

* * *

Элис прошагала остаток пути в молчании, держась особняком. Неудивительно, что никто больше не заговаривал с ней. Лулу продолжала оглядываться на Элис, пока та не махнула ей рукой, чтобы она успокоилась. Несколько раз Элис хотела повернуть назад, спуститься домой к Пип и залезть в постель. Но уйти сейчас значило бы усилить негативное впечатление.

Когда она добралась до смотровой площадки, то села поодаль от группы. Голос Лулу проплывал мимо нее, а она, не отрываясь, смотрела на круглую сердцевину кратера, полыхавшую красными цветами. Ее мысли обратились к Твиг, Кэнди и Джун. Потом к матери. Как бывало всегда. Всегда.

Она подождала, пока слезы не высохли, потом встала и начала спускаться в Кутуту Каана вслед за остальной группой.

* * *

Солнце в вышине лило яркий свет на тропинку в кратере. Море пустынного горошка колыхалось в знойном мареве. Над головой парил клинохвостый орел. Зяблики щебетали в кустах. Элис закрыла глаза и прислушалась. Тембр голоса Лулу. Шорох цветов и листьев. Все пульсировало, во всем улавливалось еле слышное сердцебиение.

Звук расстегиваемой молнии нарушил хрупкую безмятежность Элис. Все та же женщина с треккинговыми палками отстала от группы, выхватила баночку из рюкзака и присела возле пустынного горошка. Элис смотрела, как она медленно и решительно отвинтила крышку и потянулась растопыренными пальцами к цветам.

Элис всем весом навалилась на туристку, которая вопила, пока Элис прижимала ее к земле и вырывала пустынный горошек из руки.

* * *

Час спустя Элис сидела у Сары в офисе, уперев локти в колени и спрятав лицо в руках. Она чувствовала запах своей кожи, сгоревшей на солнцепеке. Ей вспомнился аромат кожи ее матери: нежный, чистый, прохладный. Ее мягкий голос, сияние в ее глазах, когда она была в своем саду среди цветов и лап папоротников. Ей вспомнились запахи Джун – запах виски и мятных конфеток. Запах реки и костров, которые жег Огги, когда они были подростками.

Вспышки воспоминаний о Дилане перемешивались с памятью об отце. Побелевшие от ярости лица. Кисловатый запах дыхания Дилана, минеральный запах отцовского неистовства, боль и судороги в ее теле, жутко холодная вода, рука, занесенная для удара. Радио в офисе взвизгнуло, прервав размышления Элис и напомнив ей детский плач. Кто вырастил ее брата? Хорошей ли была его жизнь? Был ли он счастлив? Знал ли он о ее существовании?

– Элис.

Она подняла взгляд. В дверях офиса стояла Сара. В этот раз она выглядела по-настоящему расстроенной.

* * *

Руби сидела у огня на заднем дворе, когда она услышала, как возле дома остановился грузовик. Она стала вглядываться в темноту на подъездной дорожке. Грузовик Элис с бабочками стоял, нагруженный до предела. Руби снова сосредоточилась на ожерелье, которое она мастерила. Она поднесла краешек проволочной вешалки для одежды поближе к огню и продела его через семечко ининти. Когда семечко остыло, она нанизала его на коричневую бечевку и наклонилась, чтобы взять следующее из горки, лежавшей у ее ног. Она наблюдала, как Элис вылезла из грузовика вместе с собакой, неотступно за ней следовавшей. Ее шаги были тяжелыми, а глаза нездоровыми. Она выглядела именно так, как выглядела бы женщина, в один момент потерявшая свою любовь, жизнерадостность и свой дом.

Элис подсела к костру, вглядываясь в язычки пламени. Пип ускакала прочь – поиграть с собаками Руби. Три пустынных дуба разом вздохнули, когда налетел ветер. Руби поднесла проволоку к огню, подождала, чтобы она нагрелась, а потом проткнула раскалившимся острием следующее семечко ининти. Элис молчала. Ей понадобилось несколько попыток, чтобы ее голос достаточно окреп и зазвучал.

– Руби, я пришла попрощаться.

Руби повесила на бечевку семечко и взяла следующее. Ветер трепал их волосы. Это был северо-западный. От этого ветра будешь чувствовать себя нездоровым, – всегда говорили тетушки Руби. – Это плохой, западный. От него твой дух будет нездоровым. Лучше сразу прими нужное лекарство.

– Я размышляла о том, что ты как-то сказала об огне, Пинта-Пинта, о том, что он для тебя значит. – Руби прожгла дыру в очередном семечке и нанизала его на нить. – Я хотела спросить тебя, где твой родной очаг?

– Родной очаг?

– Да, родной очаг. У которого ты собираешься с людьми, которых любишь. Где вам тепло всем вместе. Где тебе место.

Элис долго не отвечала. Руби подкинула в костер еще одну ветку акации.

– Я не знаю. Но я… у меня есть брат, – голос Элис дрогнул, – младший брат.

Руби подняла нить с нанизанными на ней ининти и связала ее концы в узелок. Ожерелье заискрилось, блестящее и красное, пахнущее огнем. Она протянула его Элис. Элис лишь пораженно посмотрела на него. Руби потрясла ожерельем, показывая, чтобы Элис взяла его. Семена ининти мягко загремели, когда Руби опустила ожерелье в сложенные чашечкой руки Элис.

– Семена коралловой эритрины, – пробормотала Элис, – лекарство от сердечной боли.

Ее глаза покраснели.

– Все женщины в моей семье – мы носим их для инма[18], – сказала Руби. – Они придают нам сил во время церемоний.

Элис покатала семена в ладонях, поднесла их к носу и вдохнула паленый аромат.

– И еще одно. – Руби поднялась на ноги и вошла в дом, вернувшись через секунду с маленьким квадратным саше из хлопка. – Мятный куст, – сказала она, передавая саше Элис. – Положи это в свою подушку. Это будет поддерживать твой дух, пока ты будешь спать.

– Спасибо. – Элис поднесла саше к носу. – В моей семье мятный куст не для исцеления. Он означает «оставленная любовь».

Руби несколько мгновений изучающе смотрела на ее лицо.

– Оставленная, исцеленная, – пожала она плечами, – параллель неплохая, правда?

Она пошевелила палкой в костре. Он затрещал в ответ. Пламя взметнулось высоко в вечернее небо. Они молча сидели вместе.

– Я кое-что скажу тебе, Пинта-Пинта, – начала Руби через некоторое время. – Доверяй себе. Доверяй своей истории. Все, что ты можешь сделать, – это честно ее рассказывать.

Она потерла руки в дыме от костра.

Элис беспокойно покрутила в руках семена ининти.

– Паля? – спросила Руби.

– Паля, – ответила Элис, глядя ей в глаза.

Руби улыбнулась. Огонь ярко отражался в глазах Элис.

* * *

Отъехав на расстояние, достаточное для того, чтобы Килилпитяра превратился лишь в далекий сон на сумеречном горизонте, Элис остановила машину. Она вылезла из грузовика и пошла по красной земле вместе с Пип, трусившей рядом. Она шла среди кочек спинифекса, протягивая к ним руки и гладя ладонью верхушки высоких желтых травинок.

Элис говорила себе, что ей лишь нужна небольшая передышка, чтобы собраться с мыслями, но правда была в том, что, вопреки всему, в глубине души Элис продолжала сомневаться, правильно ли она поступала, покидая пустыню. Любовь к нему заволакивала все ее мысли. Она вытерла щеки, вспоминая вечер, совсем недавно, когда они с Диланом гуляли на закате вместе.

– Давай представим, что однажды мы поехали на западное побережье, – сказал он со своей медленной, растапливающей сердце улыбкой. – Давай представим, что мы загрузили вещи в наши грузовики и просто уехали. Промчались до самого берега. Что бы мы сделали, оказавшись там?

Они сидели вместе под высоким пустынным дубом, сплетя пальцы.

Она улыбнулась, прикрывая глаза, чтобы представить это.

– Мы бы купили хижину, толстели бы на свежей приморской еде, растили бы свои фрукты-овощи и… – Она помедлила.

– Что?

– Рожали бы детей, – выдохнула она, – диких, босых, с пухлыми ножками. Которые росли бы среди красной земли, белого песка и моря.

Она не могла заставить себя взглянуть на него.

Он приподнял ее лицо за подбородок и развернул к себе. Его глаза были наполнены светом.

– С пухлыми ножками, – усмехнулся он, привлекая ее лицо к себе.

– Я буду любить тебя всю мою жизнь, – прошептала она.

– Всю нашу жизнь, – ответил он и поцеловал ее так осторожно, словно она состояла из воздуха.

* * *

Элис закричала, стоя среди дюн одна с Пип. Должна ли она остаться? Попытаться разобраться с работой и с Диланом? Не может быть, чтобы все было кончено; так же как японский художник с его золотой смесью и кусочками разбитой посуды, разложенной перед ним, Элис сможет все восстановить. Она сможет спасти его, это точно. Их любовь может спасти их обоих. Как она могла опустить руки? Элис может работать усерднее, она может быть именно тем, кем он хочет, в чем он нуждается, она может сделать его лучше. Ведь с самого начала все, чего он хотел, – стать лучше. К тому же куда именно она собиралась? У нее не было дома. Почему бы ей не остаться?

Она медленно брела. На дюну, с дюны.

Пустыня играла шутки с ее сознанием. У времени не было зримых подтверждений. Это же утро могло быть и сто лет назад. Солнце раскрашивало и перекрашивало пейзаж каждый день, светили звезды, менялись времена года, но время не оставляло здесь следов. Разрушение и рождение происходили так медленно, единственным индикатором хода времени, которое мог заметить человек, были его собственные физиологические изменения. Ощущение своей незначительности затягивало Элис. Она все шагала и шагала по красной земле, остановившись, наконец, на высокой дюне. Прослеживая путь до кратера, она задержала взгляд на его абрисе. Может ли она вернуться? Сможет ли она все изменить и начать сначала?

Пип легонько подтолкнула ее. Когда Элис села на корточки, чтобы почесать собаке уши, она увидела синяки на внутренней стороне своих ног, которые раньше не замечала. Она не представляла, откуда они взялись. Наверное, появились после стычки с Диланом в мастерской, но она не припоминала, чтобы там что-то происходило с ее ногами.

В животе у нее заурчало. В ее мыслях ей снова было девять лет, и она смотрела, как мать выходит из моря, обнаженная и вся покрытая синяками.

Элис опять задумалась о японской сказке, в этот раз взглянув на нее в совсем другом, беспощадном свете: она не была ни художником с кистью, ни золотом. Она была теми кусочками, которые собирались и разбивались снова и снова. Как ее мать, которая никак не могла выкарабкаться к жизни, идущей над мужчиной, который постоянно сбрасывал и разбивал ее. Как Цветы, которые приходили в Торнфилд в поисках безопасности. Все это время она не давала себе это увидеть.

– Оставленная, исцеленная, – пожала она плечами, – параллель неплохая, правда?

Пип вертелась вокруг Элис и лизала ей лицо. Элис стерла слезы, думая о том, что Джун была бы в восторге от Пип. Как была и от Гарри. Воспоминание о Джун, гуляющей с Гарри среди цветущих полей, потянуло за собой цепочку других. Тот день, когда Джун отвезла Элис в школу, и как они вместе хихикали, когда Гарри испортил воздух. Ночь перед ее десятым днем рождения, когда Элис, ворочаясь в полусне с Гарри под боком, увидела, как Джун склонилась над столом и укладывала праздничный подарок-сюрприз. Утро, когда Элис вернулась с экзамена по вождению и увидела Джун с Гарри, ожидающих ее на полицейской автостоянке. Улыбка Элис померкла, когда она вспомнила свою последнюю ночь в Торнфилде; Гарри больше не было, а от Джун осталась лишь пошатывающаяся, пьяная тень, безнадежная и сломленная после ухода Элис. Это было последнее воспоминание Элис о Джун. Больше они не виделись.

Элис съежилась на земле, подкошенная непреклонным осознанием того, что ей не к кому пойти и для нее нет места, где бы она чувствовала себя в безопасности. Пип, не менее огорченная, завыла.

– Все в порядке, – сказала Элис, поглаживая ее по бокам. – Все в порядке.

Она сделала несколько глубоких медленных вдохов, стараясь успокоиться, чтобы связанно мыслить. Ей надо было решить, куда ехать, хотя бы на ближайшую ночь.

Когда Элис встала отряхнуться, воспоминание из того утра, когда приехали Твиг и Кэнди, накрыло ее.

Когда ты будешь готова, – сказала Твиг, – там все, что тебе нужно.

Элис обернулась к своему грузовику, пораженная внезапным осознанием. Она побежала по дюнам, Пип неслась рядом с ней. Оказавшись у грузовика, она спешно открыла бардачок, схватила лежавший там конверт и надорвала его, вытряхнув оттуда пачку сложенных бумаг.

Она просмотрела каждую страницу, пробегая глазами по словам.

Она перечитывала бумаги снова и снова, с недоверием качая головой, пока слова не начали обретать смысл и казаться правдой. Она водила по ним пальцем. Они определенно были там, на бумаге.

– Черт, – прошептала она.

Пип гавкнула, словно соглашаясь.

Элис запихнула конверт обратно в бардачок. Она повернула ключ в зажигании, завела грузовик и надавила на газ. Она неслась по шоссе, и солнце светило ей в спину.

Может быть, иногда нужно вернуться назад, чтобы найти путь вперед.

* * *

Лулу сидела на дюне в ожидании Эйдана, который должен был вернуться с вечернего патруля. Обхватив колени руками, она потягивала вино и шевелила пальцами ног в теплом красном песочке.

Хотя звезды в вышине ярко сияли, Лулу сосредоточилась не на ночном небе. Вместо этого она смотрела на гирлянду сияющих огоньков, которые оставила за собой Элис.

После того как Сара уволила Элис, Лулу отвезла ее домой упаковывать вещи. Она слышала их разговор. Сара сказала, что Элис повезло: две жалобы с разницей в несколько дней и, несмотря на долгие обсуждения, ни одного взыскания. За то время, что Лулу помогала Элис распихивать в случайном порядке ее жизнь по коробкам, Элис почти ничего не сказала. Она попыталась вернуть Лулу принт с Фридой Кало, но Лулу незаметно убрала его обратно в грузовик, когда Элис не видела.

– Ты дашь мне знать, где остановишься?

Элис кивнула, глядя на дорогу. Ее взгляд блуждал где-то далеко, Лулу прежде не видела у нее такого.

– Почему ты тогда осталась здесь? – спросила Элис. – Почему не уехала? Когда он так с тобой поступил?

Какое-то время Лулу молчала.

– Потому что я говорила себе, что это моя вина, – сказала она. – Только так мне виделся в этом какой-то смысл. – Она втянула голову в плечи, словно не хотела слышать свои собственные ответы. – А потом я встретила Эйдана. Теперь у нас с ним общая жизнь здесь. А еще, – добавила она, – из-за звезд.

Лулу грустно рассмеялась. Что толку в даре предвидения, если по отношению к себе ты слеп?

Проводив взглядом Элис, удалявшуюся на своем грузовике, Лулу зашла в дом и подняла трубку, прежде чем успела отговорить себя от этого. Сара предложила ей зайти утром, в первое же окно в ее графике. Дрожа, Лулу взяла бутылку вина и бокал и вышла на дюны, где она налила себе достаточно, чтобы успокоить нервы, пока ждала Эйдана.

Вскоре его пикап задребезжал на подъездной дорожке. Бокал уже был пуст, она глотнула прямо из бутылки. Он подошел к задней двери, скинул с себя ботинки и вышел к ней. Его любящая улыбка успокоила ее. Голос абуэлы зазвенел в ушах: Поэтому мы и назвали тебя Волчонком. Твои инстинкты всегда укажут тебе дорогу, как звезды.

– Привет, красавица, – поздоровался Эйдан, присаживаясь рядом с ней.

Она поцеловала его и налила для него вина в свой пустой бокал.

– Ну и денек, – вздохнул он, отпивая. – В каком состоянии была Элис, когда уезжала?

Лулу смотрела на мерцающие огоньки гирлянды у дома Элис. Она покачала головой.

– Ты в порядке? – спросил он.

Она взяла у него бокал и выпила еще вина.

– Буду в порядке, – сказала она, поглядев на звезды.

Эйдан взял ее руку и стал выводить теплые кружочки пальцем у нее на ладони. Лулу почувствовала, как она наполняется любовью и благодарностью. Решившись однажды рассказать ему ту злосчастную историю о Дилане, которую она так долго от него таила, она знала, что он все сделает, чтобы поддержать ее. Она не сомневалась, что он согласится отказаться от жизни в пустыне. Она уже начала подыскивать для них работу в Тасмании; Эйдан всегда говорил о том, как ему хотелось бы там жить.

Лулу собралась с силами, прежде чем заговорить:

– У меня встреча с Сарой утром. Я должна кое-что рассказать ей, но прежде я должна рассказать тебе.

Он выжидательно посмотрел на нее.

В отдалении огоньки гирлянды Элис подрагивали, каждый из них был крошечным трепещущим язычком пламени, горящим в ночном небе.

* * *

К тому времени, как Элис добралась до Агнес-Блафф, небо уже было усеяно звездами. Она завернула к ветеринарной клинике и оставила двигатель включенным, выйдя из машины. Она остановилась у двери. Дотронулась пальцем до таблички с его именем на двери. Опустила конверт в прорезь для писем и проследила, как он упал на пол внутри, перевернувшись вверх адресом отправителя, написанным ее почерком.

Когда она ехала прочь, она думала о цветах, которые нарисовала для него. Пуговки Билли. Она рисовала их один за другим, яркие желтые шары на тонких стебельках, еще и еще, пока не заполнила ими всю страницу, оставив пустым лишь правый верхний угол, где она записала их значение.

Благодарность.

28 Зеленый птичий цветок

Возлюбленный, ты многие цветы мне приносил… …возьми их, в точности как я, бывало, Твои цветы, и сбереги от увядания и бега дней. Вели твоим глазам их краски сохранить Такими, как в начале. И передай твоей душе, что корни их Навек останутся в моей.

Элизабет Баррет Браунинг

Значение: Сердце-беглец

Crotalaria Cunninghamii/От средних до западных штатов

Широко распространенный на песчаных почвах в зарослях малги и на песчаных дюнах, этот куст обладает толстыми полыми ветками, покрытыми мягкими волосками. Цветки напоминают по форме птичек, прицепленных клювами к центральному стеблю соцветия; желтовато-зеленые, с тонкими фиолетовыми прожилками. Цветет зимой и весной. Опыляется крупными пчелами и птицами.

Через три долгих дня в пути пейзаж из пыльного и бесплодного превратился в зеленый и сочный. В конце четвертого дня путешествия Элис свернула с шоссе и поехала по узкой дорожке вдоль берега, пока не доехала до маленького городка, который она покинула ребенком. Она стояла на центральном перекрестке, глядя, как мимо с грохотом катят фермерские грузовики. Главную улицу усеяли новые магазины: салон татуировок, магазин мобильных телефонов, бутик винтажной одежды и аутлет снаряжения для серфинга.

У нее за спиной зеленели стебли сахарного тростника, такие же наполненные жизнью, какими она их помнила. Тростник, казалось, стал пониже, но воздух был таким же сладким и влажным. Она представила себя семилетней, бегущей через высокие стебли, чтобы появиться в новом и чарующем мире за границами ее дома. Она обхватила себя руками. Словно желая приободрить ее, Пип лизнула ногу Элис.

– С вами все хорошо? Вы заблудились? – спросил ее дружелюбный голос.

Элис обернулась и увидела молодую женщину, прижимающую к бедру малыша.

– Все хорошо, спасибо, – ответила Элис.

Женщина улыбнулась, а ребенок что-то проворковал Пип. На светофоре женщине пришлось поставить ребенка на землю, чтобы нажать кнопку.

– Простите, – окликнула ее Элис; нервозность заставила ее спросить о том, что она и так знала. – В том здании через дорогу все еще находится библиотека?

– Да, конечно. – Женщина и малыш помахали ей на прощание, когда для пешеходов загорелся зеленый свет.

* * *

За прошедшие годы Салли Морган придумала так много сценариев, по которым разыгрывался бы тот день, когда она вновь встретилась бы с Элис Харт. Она никак не ожидала, что это произойдет так просто, обычным вечером вторника.

Занятия в школе закончились, в библиотеке было полно народу, Салли сидела на корточках возле полок с детской литературой, расставляя книги. Без видимой причины по позвоночнику у нее забегали мурашки.

Она медленно выпрямилась. Ей вспомнились потрепанные сандалии, выглядывающие из-под неряшливой ночной сорочки; взъерошенная голова, склонившаяся над библиотечными книжками; ямочка на щеке; ее горящие зеленые глаза; ее темные волосы, ниспадающие с края больничной койки; щелканье и гул вентилятора, который поддерживал дыхание в ее легких, двигаясь вверх-вниз; ее скулы, такие острые, такое исхудалое юное лицо; тоненькие фиолетовые вены в ее бледных веках.

Салли осторожно пошла между книжными полками. Она не замечала ничего необычного. Ничего выбивающегося из привычного хода вещей. Она просто устала, заключила Салли. Когда она уставала, она всегда была более уязвима для прошлого. Тем не менее она никак не могла перестать оглядываться по сторонам.

Люди, просматривающие полки с книгами. Родители с детьми. Старшеклассники, толпящиеся группами и хихикающие над своими книгами.

Ничего особенного. Еще один такой же день, как все другие. Ее пульс начал замедляться.

Упрекая себя за глупые надежды, Салли прошла мимо полок к столу, собирая оставленные книги. От разочарования ее щеки горели.

Свет угасающего дня лился через витражные окна. Когда Салли шла к столу, луч аквамаринового цвета скользнул с хвоста Русалочки и попал ей в глаза. Она сделала шаг в сторону, заслоняя лицо от сияния. А когда она снова подняла взгляд, то увидела маленькую и горячо любимую девочку, которая смотрела на нее глазами женщины, забрызганной грязью и стоявшей прямо перед ней. Книги, которые она держала в руках, попадали на пол.

Двадцать лет Салли ждала момента, когда Элис Харт снова упадет в ее жизнь, как звезда.

И вот она была там.

* * *

Элис ехала следом за хэтчбеком Салли, прокручивая в голове сцену в библиотеке. Когда Салли заметила ее, ее глаза расфокусировались, как если бы она смотрела сквозь Элис, но потом она поспешно заключила ее в крепкие объятия, качая ее и повторяя ее имя. Элис стояла в замешательстве, ошеломленная воспоминаниями о парфюме Салли с запахом роз, не зная, как реагировать.

– Дай мне посмотреть на тебя! – воскликнула Салли, шмыгая носом и вытирая щеки. – Какая ты красавица.

Элис вспыхнула от удовольствия, сама не ожидая этого.

– Как все-таки насчет той чашечки чая, а? Спустя все эти годы? – спросила Салли, ее глаза сияли.

Элис застенчиво кивнула.

– Внимание, боюсь, что сегодня библиотека закрывается рано, – объявила Салли.

Она выпроводила всех из библиотеки и вывела Элис на парковку.

– Элис, поезжай за мной, дорогая.

Элис припарковалась возле машины Салли перед коттеджем на скале с видом на океан. Вокруг дома шла деревянная веранда, увитая душистыми лозами франжипани. С крыши свешивались ниточки музыкальной подвески из ракушек, морского стекла и палочек. В саду цвела розовая гревиллея. По траве под серебристой мимозой расхаживали куры.

– Ух ты, – пробормотала Элис.

– Входи, – позвала Салли и помахала рукой, – давай нальем что-нибудь попить твоей маленькой собачке.

В доме Элис присела за кухонный стол, а Пип пристроилась у ее ног. Салли сделала чай и достала из шкафчика фруктовый кекс, который она нарезала и намазала сливочным маслом. Снаружи ревел океан. Салли выдвинула стул и села, пододвинув к Элис тарелку с дымящейся чашкой чая.

– Поешь что-нибудь, – настояла она.

Элис поразило ощущение комфорта, которое она испытывала рядом с Салли. Они встречались всего один раз двадцать лет назад, и тем не менее сейчас Салли принимала ее с такой радостью у себя дома, словно она была давно потерянным и найденным членом семьи.

Она надкусила кекс. Салли сделала то же самое и отпила из чашки, не отрывая глаз от Элис. Они сидели в уютной тишине. Шум океана был таким близким, словно он плескался прямо в доме. Воспоминания нахлынули на Элис, как стремнина. В глазах у нее зарябило. Она схватилась за стол, чтобы удержать равновесие, – голова у нее кружилась все сильнее и сильнее.

– Элис? – встревоженно позвала Салли.

Она попыталась говорить, но только хрипела. Салли обняла Элис и стала растирать ей спину.

– Ох, маленькая, успокойся. Давай, глубокий вдох.

Элис смотрела на океан, глубоко дыша, следуя за серебряной линией волн, которые, сине-зеленые, обрушивались на берег. Пустыня – это древний сон о море. Его голос пронзил ее. Нгаюку пинта-пинта. Она танцевала, босая, вокруг их зимнего костра, его взгляд скользил по ее телу, наблюдая, как она кружится в язычках пламени, вбирая ее в себя. Нгаюку пинта-пинта. Моя бабочка.

– Дыши глубже, Элис. Сосредоточься на моем голосе. Следуй за моим голосом. – Салли держала ее, и к ней возвращались воспоминания.

Следуй за моим голосом. Океан огня. Спящая красавица. Вспыхнувшие перья. Хлоп, хлоп, вжжжих. Вверх, вверх, прочь.

Элис вцепилась в Салли, сжимая в кулаках ее футболку. Ей неожиданно стало страшно, что если она не сможет за что-то зацепиться, то рассыплется на части, упадет со скалы, выпадет за границу мира.

* * *

Сумерки. Салли приготовила суп с луком-пореем и картофелем, пока Элис лежала на кушетке, наблюдая, как солнце заканчивает разрисовывать облака и передает свою кисть звездам.

Они ели молча, между ними повисла тишина, наполненная стуком столовых приборов о фарфор, звоном музыкальной подвески, гулом моря, кудахтаньем кур и зевками Пип.

– Тебе нужно будет место, где остановиться, – сказала Салли, вытирая руки о салфетку.

Элис оторвала кусочек хлеба и собрала им остатки супа. Она кивнула, жуя.

– У меня здесь места больше, чем мне нужно, – предложила Салли. – Пустующая комната полностью твоя. Утром она вся наполняется светом, и из нее видны сад и море. – Женщина повертела в пальцах ложку. – Кровать уже постелена.

– Я не могу…

Салли потянулась и накрыла руку Элис своей. Тепло поднялось по руке Элис.

– Спасибо, Салли.

Салли подняла свой стакан, кивнув.

– За тебя, – сказала она со слезами на глазах.

Элис последовала ее примеру.

– И за тебя, – ответила она.

* * *

Когда с ужином было покончено, Салли отвела Элис в ее комнату, дала ей пушистые полотенца и невероятно мягкие подушки. – У вас обеих есть все, что надо? – Салли потрепала уши Пип. Элис кивнула. – Тогда увидимся утром, – она обняла Элис.

– Увидимся утром.

Элис выключила свет и оставила занавески отдернутыми. Лунный свет лился в окна. Из комнаты открывался широкий вид на море. Она легла в кровать и притянула Пип поближе, прижав ее к себе и крепко обнимая, пока слезы то убывали, то лились потоком.

* * *

На следующее утро Элис пошарила на кухне, сделала себе кофе и вышла с ним на улицу еще до того, как Салли проснулась. Она наслаждалась одиночеством. На ясном голубом небе не было ни облачка. Внизу сверкало безмятежное море. Пип гонялась за своим хвостом. Пчелы вились над цветущими Лилли Пилли. Элис улыбнулась. Она зевнула и потерла глаза. Ночью она спала урывками; океан и ее воспоминания были слишком громкими. Элис брела по саду Салли, отхлебывая кофе, останавливаясь, чтобы рассмотреть гревиллею и поболтать с курами. Когда солнце стало достаточно жарким и Элис почувствовала напряжение в спине, она заметила свежую аллею с тропическими растениями в горшках, расставленными вдоль дома: монстера, райская птица, агава, плоскорог и папоротники.

Элис переполнял восторг; это был садик внутри сада, сделанный так скрупулезно и поддерживаемый в таком идеальном состоянии, на фоне дикой красоты вокруг него. Прихотливые сочетания зеленого. Разнообразие блестящей листвы. Но когда Элис глубже зашла в сад, ее восторг начал выветриваться. Она крепко сжала ручку чашки. В некоторых горшках из земли торчали поломанные и выцветшие детские игрушки: русалочка с поднятой рукой, морская раковина, улыбающийся дельфин, морская звезда. Шаги Элис замерли.

В центре сада она увидела деревянную статую в человеческий рост. Это была маленькая девочка, держащая цветок на вытянутых руках. Элис уже видела эту статую.

– Элис.

Элис обернулась, ее сердце бешено колотилось. В конце аллеи стояла Салли, ее лицо выглядело помятым со сна, на нем лежала печать грусти.

– Какого черта это делает здесь? – спросила Элис, ее голос был слишком высоким, рука дрожала, указывая на статую. – Почему у тебя здесь статуя, которую вырезал папа?

Салли сделала шаг назад.

– Пойдем внутрь. – Элис не ответила. – Пойдем, Элис. Я сделаю еще кофе. Мы сядем и поговорим.

* * *

Внутри Салли поставила на столик возле кушетки свежесваренный кофе и жестом предложила Элис присесть. Она повиновалась.

– Боже. – Салли неловко рассмеялась. – Я столько лет мечтала поговорить с тобой об этом, и вот теперь не могу выдавить из себя ни слова. – Она потерла руки. – Дело в том, что я не знаю, с чего начать. Может быть, ты будешь задавать вопросы, Элис, обо всем, что тебе хочется узнать, с этого и начнем.

Элис подалась вперед, стараясь говорить ровным голосом.

– Начни с того, почему у тебя в саду одна из папиных статуй, изображающих меня, – сказала она. – Или начни с того, почему мама завещала тебе стать опекуншей для меня и моего брата.

Вопросы, которые она носила в себе с того момента, как открыла конверт Твиг, выплеснулись в один момент.

Салли побледнела.

– Ух ты, – сказала она. – Ну хорошо.

Элис нервно задергала ногой, когда в ее сознании проплыла фраза из завещания матери: «Если Джун Харт не будет иметь возможности вырастить моих детей, я, Агнес Харт, этим документом передаю опекунство над ними Салли Морган».

– Ты знала ее? Мою маму? – настойчиво спросила Элис.

– Нет, – ответила она. – Нет, Элис. Не совсем. Мы разве что иногда случайно проходили друг мимо друга в городе.

Элис тряхнула головой.

– Это бессмыслица. Почему тогда она оставила нас тебе?

– Я не знала твою мать, но она знала меня, Элис, – сказала Салли. – Это она знала меня.

– Я не понимаю, что это значит.

Ее сердце щемило, словно ему не хватало места под ребрами.

– В молодости, – медленно начала Салли, – я влюбилась. Влюбилась в мужчину, который не мог принадлежать мне. – Она тряхнула головой. – Мне было восемнадцать. У меня никогда не было парня. Я время от времени сталкивалась с твоим отцом. Он был новым фермером на тростниковых плантациях. Тихий, трудолюбивый, задумчивый. Он был себе на уме. Что-то в нем было, пожалуй. – Она помедлила. – Я долгое время наблюдала за ним издалека. Все мало что о нем знали. Обручального кольца на пальце у него не было. Это была всего одна ночь. Всего одна. Я была в пабе с подружками, немного перебрала шенди и осмелела. Я подошла к нему и спросила, могу ли я угостить его пивом… Два месяца спустя я узнала, что беременна.

Элис пораженно уставилась на нее.

– Когда это случилось?

– Через год после твоего рождения, когда…

– Нет! – перебила Элис. – Этого не может быть.

Салли торжественно кивнула.

– Боюсь, что может.

– Нет, – повторила Элис.

В рассказах матери никогда не появлялась сестра. Мама не могла знать о Салли.

Салли ждала, ее лицо было открытым, взгляд отяжелел.

У Элис голова шла кругом.

– У тебя ребенок от моего отца?

– Был, – прошептала Салли, – был ребенок. – Она посмотрела на свои руки. – Джиллиан умерла, когда ей было пять. Лейкемия.

Элис не могла заставить себя заговорить.

– Я рассказала Клему о Джилли, когда она родилась, просто для того, чтобы он знал о ней, я ничего от него не ждала. Но все-таки любовь ребенка меняет тебя. Я не могла перестать надеяться, что он признает ее. В ночь, когда она умерла, как бы жутко это ни звучало, я послала ему прядь ее волос, перевязанную одной из ее любимых ленточек. Хотя Клем ничего не сделал для нее, пока она была жива, мне хотелось, чтобы у него осталось что-нибудь от нее. По правде говоря, я была не в состоянии ясно мыслить. Я была зла. Я хотела причинить ему боль, наказать его, напомнить ему ее смертью, что при жизни он игнорировал ее.

В ноздри Элис ударил запах керосина, когда она вспомнила, как открыла ящик отцовского верстака и нашла там фотографию Торнфилда и локон, перевязанный выцветшей лентой. Локон Джиллиан. Локон ее сестры.

– Статуя Джилли ждала меня у входной двери, когда я вернулась домой с похорон, – сказала Салли.

В памяти Элис вспыхнула керосиновая лампа, осветив деревянные статуи Джун и маленькой девочки, которую Элис ошибочно принимала за себя.

– Твоя мама приходила на похороны.

Элис резко взглянула на Салли.

– Я видела ее, – продолжила Салли, – в конце процессии. Я не смогла найти ее после службы. Она оставила растение в горшке на могиле и карточку, в которой это растение посвящалось Джилли, подписана она была твоим именем.

Элис всхлипнула, закрыв лицо руками, представляя, чего стоило маме добраться до города, пойти на похороны и вернуться домой так, чтобы папа не узнал. Как тяжело ей было узнать о предательстве и все же найти силы для сочувствия Салли. Элис представила себе боль, которую, должно быть, испытывала ее мать, зная, что Элис никогда не встретится со своей сводной сестрой. Веру матери в порядочность Салли; степень отчаяния, до которой надо было дойти, чтобы поручить опекунство над детьми Салли. Степень страха, до которой нужно было дойти, чтобы написать завещание.

– Что за растение?

– Прости?

– Что за растение мама оставила на могиле?

Салли открыла окно и высунулась в него, чтобы сорвать персикового оттенка цветок с пышно цветущего куста. Она протянула его Элис.

– Приморский гибискус.

Элис тихо заплакала, вспомнив корону из цветов, которую мать сплела для нее тогда. Вспомнив ее значение в Словаре Торнфилда: Любовь связывает нас в вечности.

– Год спустя ты появилась в библиотеке, – продолжила Салли, – и я сразу тебя узнала. Я поняла, что ты дочь Клема и Агнес. Старшая сестренка моей Джилли. После пожара я решила присматривать за тобой.

– Присматривать за мной?

– Я была там, в больнице, – голос Салли стал почти неслышным, – сидела с тобой, пока ты была в коме. Читала тебе сказки.

Следуй за моим голосом, Элис, я тут.

– Я прислала тебе коробку книжек… – Салли запнулась.

Ее детские книжки, о которых ей сказали, что это подарок от Джун.

– Я оставалась с тобой, пока не узнала, что за тобой приедет Джун. После того как ты уехала с ней, мне позвонила медсестра и сказала, что твой брат выжил, но Джун не забрала его. Потом со мной связался адвокат по поводу завещания Агнес… Я, тем не менее, попросила Джона выяснить, где ты находилась. Мне нужно было знать, что с тобой все в порядке. Узнав, что ты в Торнфилде, я заставила себя принять требования Джун и примириться с таким положением вещей.

Элис посмотрела на нее без всякого выражения.

– Какие требования? – спросила она.

Салли вгляделась в ее лицо.

– О, Элис, – сказала она, помедлив.

– Какие требования, Салли?

– Джун дала понять, что не хочет никаких контактов между тобой и мной или твоим братом.

– Дала понять?

Салли побледнела.

– Я отправляла письма, Элис. Годами. Письма и фотографии твоего брата, рассказывающие, как он растет. Мне всегда хотелось выйти на связь с тобой, но я ни разу не получила ответа. Джун была твоей законной опекуншей, я не могла давить на нее. У меня не было такой власти. Единственное, что я могла, – это убедиться, что не стала причиной дополнительных страданий. Особенно для тебя или твоего брата.

Элис издала стон. Ей вдруг стало нечем дышать, она подошла к окну и прижалась лбом к прохладному стеклу.

Через некоторое время Салли прочистила горло.

– Твой брат вырос, зная, что его усыновили. Я не стала бы поступать иначе, – сказала она тихо. – Он всегда знал о твоем существовании.

Элис обернулась.

– Ему скоро будет двадцать. У него такая нежная душа. Недавно он переехал и живет теперь со своей девушкой, работает ландшафтным дизайнером. Счастливее всего он, когда работает в саду.

Элис упала на кушетку.

– Как его зовут? – прошептала она.

– Я назвала его Чарли, – сказала Салли, улыбнувшись первый раз за утро.

29 Лисохвост

Значение: Кровь от крови

Ptilotus/Внутренние территории Австралии

Тюльпун-тюльпуна (Пит.) – небольшие кусты, выбрасывающие колоски фиолетовых цветов в жестких белых волосках. Листья покрыты плотно прилегающими друг к другу звездообразными ворсинками, благодаря которым снижается отдача воды. Традиционно женщины устилали мягкими пушистыми цветами лисохвоста деревянные люльки, в которых носили младенцев.

Элис что было сил крутила педали, взбираясь вверх по холму. Ее медальон мотался из стороны в сторону, барабаня по грудной клетке, пока Элис, пыхтя, разгоняла велик. Ей хотелось отвесить себе хорошего пинка за то, что она не поехала в город на машине; лямки рюкзака, набитого до отказа продуктами к ужину, врезались в плечи. Но упражнения действовали. Она испытывала потребность в разрядке с того самого момента, как Салли назначила дату ужина, и физическая нагрузка для этого подходила. Этим утром она решила стряхнуть паутину с велосипеда в гараже Салли и прокатиться на нем. Когда она ехала в город, море внизу сверкало зеленоватой лазурью. Элис сочла это хорошим знаком.

По пути домой Элис еще раз прокручивала в голове меню. Тако с морским окунем, соусом сальса и домашним гуакамоле и печенье анзак – хрустящее снаружи, мягкое внутри. Заботу об остальном Салли взяла на себя. Она была настроена свести Элис и Чарли очень аккуратно.

За недели, прошедшие после приезда Элис, Салли помогла ей обустроить комнату так, чтобы она чувствовала себя как дома. Они вместе распаковали вещи и повесили принт с Фридой Кало, который ей дала Лулу. Салли не отходила от девушки, когда та плакала. Она рассказала Элис, что Джун полностью оплатила похороны Агнес и Клема; Салли присутствовала на обоих. Она отвела Элис в то место, где когда-то был ее родной дом. Теперь это уже не был уединенный уголок между полями сахарного тростника и морем: там устроили бар на побережье и молодежный хостел, полный загорелых туристов. От сада ее матери не осталось и следа. Элис не смогла заставить себя вылезти из машины. Когда они вернулись к Салли, Элис убежала на берег, набрала в легкие воздуха и изо всех сил закричала на море. Салли слушала истории Элис о цветочной ферме и пустыне. Она представила Элис психологу, которого сама посещала после смерти Джилли, и Элис тоже стала к ней ходить – дважды в неделю, с тех пор как Дилан начал посылать ей электронные письма. Она нашла их во «Входящих», когда впервые зашла в свой аккаунт месяц спустя после отъезда из Килилпитяра. Их там была целая дюжина или даже больше; тысячи и тысячи слов. Вначале его интонации были полны печали и раскаяния, но чем дольше он не получал ответов, тем более гневными становились его письма. Не читай их, – настаивала Салли, – тебе от этого будет только хуже. Но они обе знали, что она прочтет и перечитает каждое словечко, еще и еще раз. Салли неизменно могла угадать, когда приходило новое письмо. Она отвела Элис широкую кровать. Пекла печенья с фруктовой начинкой. Всегда находила время для совместной прогулки к морю, но никогда не давила на Элис, если та не хотела разговаривать. Доброта Салли, ее чуткость – все это было так, словно она годами готовилась к возвращению Элис.

Закончив в супермаркете, Элис притормозила возле почтового отделения, чтобы отправить ответ на последнее письмо от Лулу. У нас тут все погрузилось в дождливый, сочный и туманный сон, – писала Лулу. – Мы прикупили печку-буржуйку, козу, ослицу (тебе приятно будет узнать, что Эйдан назвал ее Фридой), двух коров и шесть куриц. Пожалуйста, приезжай скорее нас навестить. Мы вместе сможем отправиться в поход к Заливу Файерс. Приклеивая марку к конверту, Элис улыбнулась мысли о том, что она написала в ответ Лулу: Была бы рада как-нибудь навестить вас.

По пути домой Элис завернула в библиотеку. Идти через фойе было все равно что идти через время – назад к тому моменту, когда она была еще девчонкой и Салли впервые пролила свет на совсем новый мир.

– Для тебя тут письмо, – сказала Салли, просияв при виде Элис.

Ее имя значилось в качестве адресата, почерк был ей незнаком. Марка Агнес-Блаффа. На миг у Элис перехватило дыхание. Неужели Дилан разыскал ее? Но нет. Он не мог. Он не имел представления, где она могла быть, у него был только ее электронный адрес. Она подцепила пальцем заклеенный краешек конверта и разорвала его. Внутри была открытка.

Надеюсь, у тебя все хорошо, Элис.

Это тебе для смелости. И для мужества, верно?

Пожалуй, еще и для будущего, и всего, что оно тебе принесет.

Мосс.

Элис вытряхнула содержимое конверта; ей на ладонь упали семена пустынного горошка.

– Это похоже на магию, – сказала Салли.

Элис коротко ей улыбнулась:

– Так и есть.

Она сжала пакетик с семенами в руке, чувствуя в ладони форму каждого из них и представляя цвет, которым они распустятся, когда вырастут. В будущем.

– Ты в порядке? Не нервничаешь из-за ужина?

Элис сглотнула.

– Я в порядке. Нервничаю. Чувствую себя почти больной, если честно, – вздохнула она, – но я ни о чем другом не могла думать с того момента, как уехала из Килилпитяра. Только о встрече с ним. Так что…

– Будет чудесно. – Салли поднялась с места, чтобы обнять Элис. – Ты теперь домой?

– Еще только одна остановка, – сказала Элис.

* * *

Она крутила педали стоя, взбираясь на последний холм по пути домой, легкие жгло. Картинка надгробных камней на могилах ее родителей не шла у нее из головы. Она стиснула зубы и продолжила ехать, пока не добралась до перекрестка. Там она остановилась и позволила ветерку остудить ее потную кожу; взглянула на небо и море. Как много в них было простора. Она проследовала взглядом по черной ленте дороги, которая распрямлялась, убегая в тростниковые поля, и поднималась вверх по скале, прежде чем повернуть к дому Салли. Она рассмотрела весь путь, по которому скоро поедет ее младший брат.

Элис опустилась на сиденье. После еще одного долгого взгляда на море она оторвала ноги от земли и покатила вниз по холму, в спокойствие, которое ждало ее впереди.

* * *

После работы Салли в последний момент решила сделать крюк по пути домой. Она припарковалась возле любимого белого кровяно-дискового эвкалипта. Медоносы-колокольчики трезвонили в ветвях. Она пересекла пустую улицу и прошла через резные ворота кладбища. Проследовала по аллее эвкалиптов, мимо статуи ангела с расправленными крыльями и вышла через проход, увитый цветущими бугенвиллиями; прошла вперед к тенистому бугру возле деревца мелалеуки, где она всегда позволяла себе опустить плечи.

Салли сидела с Джоном и Джилли, выпрямив спину, ветер с моря сдувал ее волосы с лица. Она погладила буквы, которыми было выгравировано имя Джона. Поцеловала холодный мрамор, под которым покоилась Джилли. Ненадолго задержалась, слушая пение птиц, шорох листвы, звук, с которым распылялась над травой вода, отдаленный шум газонокосилки. Когда начало темнеть, она взглянула на часы.

Когда она возвращалась к машине, что-то заставило ее остановиться и посмотреть на северный газон кладбища. Прошли годы. Она поймала себя на том, что уже развернулась и пошла мимо рядов могил, читая имена на надгробиях.

При виде могил Клема и Агнес она ошеломленно встала. Кто-то был здесь. На могиле Клема были расклеены наклейки. Когда она подошла ближе, то разглядела, что это были бабочки, кое-где заляпанные лазурной краской. Элис, должно быть, оторвала их от дверей своего грузовика. Сожаления шевельнулись в груди Салли. Она повернула лицо к ветру, позволяя ему сдуть с нее годы, пока ей не стало снова восемнадцать, когда она была большеглазой девчонкой, по уши влюбленной в Клема Харта.

У нее в ушах были сережки в виде пластиковых маргариток в ту ночь, когда они встретились. Там, откуда я родом, они значат «я сохраню привязанность к тебе», – это были первые его слова, обращенные к ней. Когда он взял ее за руку, она крепко стиснула ее и прижалась к нему. Он овладел ею у кирпичной стены паба. Она хотела бы, чтобы царапины у нее на спине не заживали и оставались доказательством того, что ей это не приснилось. Но при следующей их встрече Клем смотрел сквозь нее, словно она была не более чем дымкой.

Вскоре после этого отец Салли привел на ужин Джона Моргана, молодого полицейского, присланного из города. Когда она пожала ему руку, увидела доброту в его глазах, она поняла, что он был ответом на ее мольбы. После бурных ухаживаний они обвенчались, и ни одной сплетни не поползло, когда Салли стала показываться на людях с животиком. Люди были в восторге от пары. Салли так увлеклась своей ложью, что порой с удивлением ловила себя на том, что говорит, как бы ей хотелось, чтобы у ребенка были глаза Джона или его спокойный нрав. Хотя Салли не скрывала от Джона, что когда-то была увлечена одним из тамошних фермеров, но, когда Джилли умерла и Джона подкосило это, она поняла, что никогда не расскажет ему тайну о Клеме Харте.

Салли открыла глаза и повернулась к могиле Агнес. Ее надгробие было любовно украшено вьюнком, лимонным миртом и веточкой кенгуровой лапки. Она представила себе, как Элис сидит здесь, сооружая алтарь из цветов для своей матери.

Прошло несколько мгновений. Салли откашлялась.

– Агнес, – сказала женщина, – она дома. Она вернулась домой, и она прекрасна. – Салли подняла упавший лист эвкалипта и разорвала его на кусочки. – Она в безопасности. Они оба в безопасности, и оба чудесные. О боже, Агнес, они такие чудесные.

Где-то наверху, скрытая листьями эвкалиптовых крон, запела сорока.

– Я присмотрю за ними, – голос Салли становился увереннее, – я обещаю.

Мобильник резко зазвонил, прервав ее. Она суетливо порылась в сумке и извлекла телефон.

– Привет, Чарли, – поздоровалась она.

Салли встала и приложила руку к надгробию Агнес, помедлила, а потом развернулась и пошла прочь, слушая сладкие звуки голоса ее сына.

* * *

Судорожно вдыхая воздух, он поднялся по ступенькам перед входом в дом, в котором он вырос.

Это будет потрясающе, – сказала Кэсси, целуя его на прощание. – Это ведь то, чего ты всегда хотел. Это твоя семья, Чарли. Не бойся.

Он крепче вцепился в букет. После маминого звонка и договоренности об ужине он загуглил ее. Снова. Элис Харт, флориограф. Ферма Торнфилд, где расцветают полевые цветы. Он купил ей букет телопей, зная, что на языке Торнфилда они значили Возвращение счастья.

Стоя на веранде, он прислушивался к знакомым звукам моря, песне ветра, кудахтанью кур, дремотному гудению пчел и маминому голосу на кухне. Все вместе они были фоном всего его жизненного пути. Теперь добавился еще один: собачий лай.

– Пип! – раздался смеющийся голос – голос, которого он прежде не слышал, голос, который приближался.

Он сглотнул. Поправил цветы во вспотевших руках.

Ее тень тянулась по коридору вперед нее. Он открыл входную дверь. Расправил плечи. В уголках глаз у него защипало от слез.

Его старшая сестра. Она тут.

30 Огненное колесо

Значение: Цвет моей судьбы

Stenocarpus sinuatus/Квинсленд и Новый Южный Уэльс

Изобилие насыщенных красных и оранжевых цветов являет собой живописное зрелище с лета до осени. Цветы, прежде чем открыться, походят по форме на спицы колеса; эти бутоны симметричной формы получили свое название благодаря их сходству с фейерверками «огненная вертушка».

Уже был вечер, когда Элис вернулась домой с букетом свежих огненных цветов.

Она поздоровалась с Пип и пошла в свою комнату, чтобы достать остальные нужные ей вещи: пакет с книгами и бумагами. Она завязала у себя на шее подаренное Руби ожерелье из ининти, вдыхая дымный аромат семян. Засунула в карман ручку, коробок спичек и моток лески. Пронесла все это через дом на веранду. Пип шла за ней по пятам. Они спустились по ступенькам и зашли в сад, а там сели рядышком друг с другом возле того места, где последнюю неделю Элис сооружала костер. Пип лизала ей руки, пока она раскладывала принесенные предметы на земле.

Элис нежилась в покое уходящего дня. Раннее осеннее солнце грело кожу, расплавленное под ним море мерцало аквамарином. Она взглянула в уголок сада, где в свой первый сезон зацвел пустынный горошек. Они известны своей капризностью, – писала она Моссу в своем недавнем письме, – но твои не доставили мне ни малейших хлопот. В ответном письме Мосс упомянул, что в конце года отправится на побережье на конференцию. Ты очень далеко? Можно будет тебя навестить? – Элис улыбалась, печатая ответ.

Задул северо-западный, заставив музыкальную подвеску зазвенеть. Она посмотрела на часы. Салли скоро отправится домой, Чарли и Кэсси должны приехать на выходные, а в понедельник у Элис самолет. Это будет последнее празднование перед отправкой Элис на трехмесячную резиденцию для писателей, которую она выиграла. Она будет в Копенгагене, городе, где, как выяснила Элис, когда-то жили предки Агнес. Когда пришло уведомление об этом, Элис сразу рассказала Чарли. Ты увидишь настоящую Русалочку, – сказал он с гордостью, – передай ей от меня привет.

С тех пор как Элис познакомилась с братом, она не могла представить жизни без него. В вечер их первого совместного ужина у Салли они все сидели вокруг стола, разглядывая друг друга и периодически разражаясь то неловким смехом, то слезами. С того момента они дважды в неделю проводили время вместе и раз в две недели встречались с психологом, чтобы разобраться с их новой жизнью. Элис сводила Чарли к хостелу, чтобы показать место, где она жила с родителями. Они пошли на ее старый пляж и потом лежали на песке, глядя на переменчивые облака, пока Элис рассказывала мамины истории. Когда она расписала, как сильно мама любила свой сад, Чарли предложил взять Элис с собой на плантации и цветочные рынки, с которыми он сотрудничал. Когда Элис увидела, как брат сияет от счастья среди трав и цветов, ей пришла в голову одна идея; как только Чарли привез ее домой, она тут же взялась за дело.

Пару недель спустя Твиг и Кэнди сидели на веранде, когда Элис и Чарли показались на подъездной дорожке Торнфилда; его грузовик был забит снаряжением, которое должно было помочь завершить долгий процесс восстановления фермы после наводнения. Твиг была сильной, угловатой и все такой же нежной, как прежде. У Кэнди были все такие же длинные голубые волосы, ярче цветка. Элис была рада вновь увидеть Миф, Робин и нескольких других оставшихся Цветов, а также встретить новую женщину, которую Твиг и Кэнди приняли в семью. Чарли был тихим, он внимательно смотрел и слушал, вбирая в себя детали пейзажа и те истории, из которых появился он сам и Элис.

Они проводили вечера за обеденным столом, наслаждаясь угощениями Кэнди и делясь воспоминаниями. Женщины рассказали Чарли о Торнфилде и научили его языку цветов; Элис привезла Словарь Торнфилда с собой, чтобы показать его брату в присутствии Твиг и Кэнди. Они обе суетились над ним, как курицы-наседки, особенно Твиг. Элис не могла припомнить, чтобы она когда-либо видела не ее лице такую радость.

Чарли поселился в комнате Джун, а Элис забралась по лестнице в свою старую комнату в звонарне. Она спала с открытыми окнами, через которые лился лунный свет.

За несколько дней до возвращения на побережье Чарли попросил Элис показать ему реку.

– Она часть истории Торнфилда. Отведешь меня туда, пока мы не уехали?

Элис заметила, как Твиг и Кэнди переглянулись.

– Я видела это. – Элис погрозила им пальцем. – В чем дело?

Твиг кивнула Кэнди, и та вышла, а потом вернулась, неся в руках урну.

– Нам показалось, что было бы неправильно сделать это без тебя… – она запнулась.

День, в который они провели церемонию, был ясным и приветливым. Солнце просеивалось сквозь кружево эвкалиптовых ветвей, зеленое и золотое. Твиг и Кэнди произнесли небольшие речи, а потом, когда настал момент, Элис развеяла прах Джун. Глядя, как прах утекает прочь вместе с рекой, Элис вытерла слезы и вздохнула так глубоко, словно выпустила на волю вздох, который давно держала в себе. Она крепко обняла Твиг и Кэнди. Годы воспоминаний реяли вокруг них. Когда все направились к дому, Элис подала Чарли знак, чтобы он задержался вместе с ней.

– Я хочу кое-что тебе показать, – сказала она.

Элис подвела его к гигантскому эвкалипту.

– Здесь наши родители встретились, к добру ли, к худу ли… – Голос ее дрожал. – Благодаря этому месту мы есть друг у друга. Это в той же мере твоя история, как и моя.

Чарли принялся разглядывать ствол эвкалипта, испещренный надписями. Дотронулся рукой до шрама на том месте, где было имя их отца. Хотя его подбородок дрожал, он задорно улыбнулся Элис. Когда он полез в карман за перочинным ножиком и оглянулся на Элис, вопросительно подняв бровь, она ответила ему такой же улыбкой и кивнула. Они возвращались с реки, рука в руке, овеянные запахами коры и древесного сока; на стволе эвкалипта остались вырезанные имена его приемной матери и их матери.

Утром, когда они уезжали из Торнфилда, Элис принесла с собой стопку бумаг за стол, где они завтракали. Она передала их Чарли. Он недоуменно посмотрел на нее. Твиг и Кэнди, с которыми она уже успела обсудить свои планы, наблюдали за ним, улыбаясь. Элис на всю оставшуюся жизнь запомнила выражение лица Чарли, когда он развернул дарственную с подписью Элис, которой она передавала свою треть Торнфилда ему.

* * *

Элис отложила в сторону огненные цветы и взяла верхнюю книгу из стопки. Она пробежала взглядом по почерку бабушки в Словаре Торнфилда. Провела пальцем по буквам историй, которые уже читала десятки раз: о Рут Стоун, Уоттл Харт и самой Джун. О Клеме и Агнес. О Кэнди и Твиг. Элис покрутила стебель огненного цветка, зажав его между пальцами и размышляя о его значении: Цвет моей судьбы. Собравшись с духом, она отложила словарь подальше, на садовое кресло.

После этого она просмотрела папку с бумагами: в ней были распечатанные письма от Дилана, которые он слал ей после ее отъезда ежедневно, еженедельно, ежемесячно – все до единого. Ее взгляд впился в строки, которые она знала наизусть, в одном из первых писем.

Ты уехала, но ты все еще здесь, то появляешься передо мной, то растворяешься. Твои платья среди моей одежды. Твоя зубная щетка рядом с моей. Вчера шел дождь. Я не смог заставить себя выйти на улицу сегодня; я не хочу увидеть, что твои следы смыло с красной земли.

Элис скомкала страницу, дыша через боль под ребрами. Подставила лицо морскому бризу, позволяя ему остудить кожу. Глянула на лежавший поодаль Словарь Торнфилда. Будь внимательна, Элис, – услышала она голос Джун, произносящий записанные ею слова. – Так мы выжили. Она разгладила страницу, убрала ее обратно в папку и отложила в сторону.

Наконец она обратилась к своим тетрадям, полным историй, которые она записывала при помощи цветов с приезда в Агнес-Блафф, во время месяцев, проведенных в пустыне, и всего последнего года у Салли, – историй, которые стали основой для ее заявки на резиденцию. Ты написала книгу, – подытожил Чарли с трепетом, когда Элис показала первый печатный экземпляр своей книги ему и Салли. Когда она прочитала заглавие, Салли покачала головой. Ты переплавила семена в золото, – сказала она тихо, улыбаясь сквозь слезы.

Элис извлекла одну тетрадь из стопки и провела рукой по ее обложке. Когда она приподняла ее, струйка красного песка высыпалась со страниц ей на колени, излучая в вечернем свете потустороннее сияние. Элис покрутила тетрадь в руках и отпустила, позволив ей открыться. Она погладила пальцами красные песчинки, застрявшие в прошитом центре тетради. Жизнь и истории других людей всегда говорили ей, что ее цвет – голубой. Цвет глаз отца. Цвет моря. Элис Блю. Цвет орхидей, ее ботиночек и сказочной королевы. Цвет потерь. Но самый центр всего ее существа был красным. Так было всегда. Цвет огня и земли, смелости и мужества.

Она пролистала книги, останавливаясь, чтобы назвать вслух каждый нарисованный или высушенный между страницами цветок и его значение; это было заклинание, призванное окончательно избавить ее от бремени замкнутой внутри и не рассказанной истории.

Черная огненная орхидея Желание обладать

Фланелевый цветок Что было потеряно – найдется

Бессмертник клейкий Моя любовь не покинет тебя

Голубая брунония Я оплакиваю твое отсутствие

Вертикордия расписная Слезы

Мятный куст Оставленная любовь

Железновия Приветствие незнакомцу

Ванильная лилия Посланник любви

Лиловый паслен Чары, колдовство

Бурсария колючая Девичество

Речная лилия Затаенная любовь

Акация Бейли Рана, которую нужно залечить

Медные чашечки Я сдаюсь

Красный речной эвкалипт Зачарованность

Орхидея Голубая леди Поглощенный любовью

Горький дроковый горошек Злосчастная красота

Банксия прекрасная Я твой пленник

Бессмертник песчаный Записано в звездах

Майреана жемчужная Мои скрытые достоинства

Гревиллея медовая Предвидение

Пустынный горошек Стёрта Имей мужество, не сдавайся

Спинифекс Опасные удовольствия

Пустынный вересковый мирт Огонь, я сгораю

Паракилия широколистная Твоя любовь для меня – жизнь и смерть

Пустынный дуб Воскрешение

Китайский фонарик Надежда может ослепить

Коралловая эритрина Лекарство от сердечной боли

Зеленый птичий цветок Сердце-беглец

Лисохвост Кровь от крови

Огненное колесо Цвет моей судьбы

Когда она почувствовала, что готова, Элис сняла колпачок с ручки и вывела заглавие своей рукописи на обложке каждой тетради поверх иллюстраций цветов. Она сложила их на коленях и перевязала тесемкой. Она собрала их в одну стопку с папкой писем и положила в костер. Взяв огненные цветы и достав из кармана спички, Элис на миг замерла. Она выждала немного, чтобы собраться. Дыши. Вытащила спичку из коробка, прицелилась и чиркнула по терке. Быстрое втягивание кислорода, запах серы, тихое шипение и потрескивание: костер ожил.

Сияние поднялось на фоне океана. Элис смотрела, как в костре занялись и вспыхнули цветы, как темнели и обугливались края писем Дилана, как раскалялись ее тетради. Она не сводила глаз со слов, написанных на обложках, пока они не стали неразличимы:

Потерянные цветы Элис Харт

Через некоторое время она подошла к садовому креслу и села, бережно взяв Словарь Торнфилда в руки. Пип разлеглась у ее ног. Элис сделала глубокий вдох, наполненный солью, дымом и цветами, и посмотрела на язычки пламени. На изменения их оттенков. На их трансформации. Ее прекрасная мать, в саду, навсегда. Элис положила руку на медальон с пустынным горошком и ожерелье из ининти. Верь в свою историю. Все, что ты можешь сделать, – это рассказывать ее правдиво.

Пришедшее к ней воспоминание было ясным и свободным: она сидела за письменным столом у окна обшитого сайдингом дома, стоявшего в конце узкой дороги, и грезила о различных способах поджечь своего отца.

Ее сердце билось медленно.

Я – тут.

Я – тут.

Я – тут.

Послесловие автора

В этом романе присутствуют персонажи и истории из разных культур. Я бы хотела выразить свою признательность моим великодушным друзьям, отдать должное всем тем жизненным ситуациям и многообразным источникам, из которых я черпала сведения и вдохновение, чтобы писать.

Фраза в первой главе: «Жизнь движется вперед, но понять ее можно, лишь обернувшись назад», – вдохновлена трудами датского философа Серена Кьеркегора.

Любимая сказка Кэнди о королеве, которая так долго ждет возвращения своего любимого, что превращается в орхидею цвета собственного платья, навеяна филиппинской сказкой «Легенда о Голубой Ванде».

Индийскими легендами о Сите и Драупади, которыми одна из Цветов поделилась с Элис, со мной поделилась Танмайи Бархале.

История о дочери короля, которая постоянно наряжалась в один и тот же оттенок голубого, была вдохновлена Элис Рузвельт Лонгворт, дочерью Теодора Рузвельта, которая всегда носила тот же бледно-лазурный цвет и была знаменита тем, что никогда не подчинялась общепринятым правилам.

Болгарская сказка о волке и лисице, на которую Огги ссылается в своем письме к Элис, навеяна версией болгарской народной сказки «Больной и здоровый», которую перевела для меня Ива Бонева.

Истории Лулу о бабочках-монархах, воинах огня и дочерях солнца вдохновлены мексиканскими поверьями, которыми со мной поделилась Виридиана Альфонсо-Лара.

Для меня было важно сделать вымышленными те места в Центральной Австралии, которые Элис посещала, где она жила или работала, поскольку в противном случае мне пришлось бы рассказывать истории, которые мне не принадлежат. Я проконсультировалась с Али Кобби Экерманн, женщиной из племени янкуньтятяра, поэтессой, получившей мировое признание, по поводу идеи создания этих воображаемых мест. Она согласилась, что это было мудрым решением.

Килилпитяра, или кратер Ирншо, а также все, что с ним связано – название, история, пейзаж, – вымышленные. Название места – Килилпитяра – вымышленное в том смысле, что я придумала его, однако использованный для этого язык питянтятяра – настоящий, на нем говорят племена анангу, и слова из него появляются в тексте на протяжении романа. Килилпи (существительное) означает «звезда». Тяра (существительное) означает «несколько из группы предметов» или «часть чего-то». Таким образом, дословно это сочетание переводится как «принадлежащий звездам». Я в основном ориентировалась на книгу «Перевод с питантятяра/янкуньтятя на английский» издательства IADPress.

В описаниях геологической структуры Килилпитяра я опиралась на изображения Кандималал (кратера Уолф-Крик) и Тнорала (Госсес-Блафф), но ощущение его мощи, энергии и величия я старалась передать из собственного опыта жизни в центральной пустыне.

Возвращенные «цветы раскаяния» и сопровождающие их письма туристов, которые Руби показывала Элис, отсылают к «камням раскаяния», которые сотрудники парка Улуру ежедневно получают от повинившихся туристов со всего мира.

Поэма Руби «Семена» написана Али Кобби Экерманн, которая дала свое полное согласие на то, чтобы я использовала ее в этом контексте. Живя в пустыне, я имела удовольствие встречаться и дружить со многими женщинами, похожими на Руби. Они делились со мной своими историями и душевными богатствами, которые преподали мне уроки, каких я не получила бы ни в каком другом месте. Цвет истории Австралии – черный. Эта страна всегда была аборигенной территорией и всегда ею будет.

Благодарности

Как читатель я всегда с удовольствием читаю в романе ту часть, в которой автор выражает признательность всем причастным. Это как проскользнуть на афтепати, которое еще в самом разгаре, и увидеть людей, до того скрывавшихся за кулисами авторского повествования. Это невыразимый восторг – написать теперь собственную секцию благодарностей к своему первому роману.

Я хотела бы выразить свое уважение и благодарность людям племени югамбе, на чьих землях были созданы многие черновики этого романа; народу пантяланг, ибо в их крае соленой воды я выросла; племени батчулла, в чьих землях живет моя бабушка и где колышутся поля сахарного тростника, давным-давно околдовавшие меня. Мое уважение и благодарность людям аранда и анангу, на чьих землях Нганятьяра Питянтятяра Янкуньтятяра (NPY) я работала и путешествовала все то время, пока пребывала на Северных территориях. С особой признательностью я хотела бы вспомнить местных женщин, которые поделились со мной культурой и историями их предков.

Спасибо невероятной команде Harper Collins Publishers Australia за то, что не просто реализовали, а значительно превзошли мои самые смелые детские мечты. Элис Вуд ака «Великолепная» и Сара Барретт, спасибо вам за вашу неуемную энергию, неустанную работу и наши посиделки в нерабочее время. Хейзел Лэм, спасибо за то, что создали для истории Элис Харт одну из самых прекрасных книжных обложек, что я когда-либо видела. Марк Кэмпбел, Том Уилсон, Карэн-Мари Гриффитс, Эрин Данк, Эсси Орчард и Андреа Джонсон, спасибо за вашу страсть и веру в этот роман и в меня. Никола Робинсон, спасибо за остроумные и тонкие правки, за способность замечать моменты, где я могла бы справиться лучше, и видеть меня насквозь. Кэтрин Милн, сестра по перу, ты помогла мне и Элис проявить себя наилучшим образом. Спасибо за то, что верила в меня и научила меня верить в этот роман и в саму себя. Я в долгу перед тобой.

Спасибо агентству Zeitgeist Agency: Бэнитону Олдфельду, Шэрон Галант и Томасине Чиннери, моим агентам, – за то, что не сомневались во мне и в Элис и все время были командой мечты, способной на чудеса высшего уровня. Ни с кем я так не желала бы быть в оперативном командном пункте, как с вами троими.

Спасибо тебе, Стефани Абу из Massie&McQuilkin Literary Agents, за твои решительные речи и неустанное рвение.

Глубочайшая благодарность моей невероятной команде международных издателей и переводчиков за то, что позволили читателям по всему миру узнать об Элис, воплотив в жизнь мечты, которые я даже не смела лелеять.

Хочу выразить свою любовь, почтение и самые сердечные благодарности Али Кобби Экерманн, моей близняшке по пустынным и морским браслетам и сестре по ининти и футболкам с тянпи. Спасибо за то, что в какой-то момент появилась в моей жизни и за то, что позволила включить твои «Семена» в тетрадь стихотворений Руби. Спасибо, что поделилась со мной твоими мудрыми словами и твоим большим сердцем, малпа.

Элис Хоффман, спасибо за ответ на мое первое письмо в 2009 году и щедрую и душевную переписку, которая продолжалась между нами с тех пор. Спасибо за неиссякаемую поддержку, волшебство и разрешение процитировать одно из писем в этом романе. Спасибо, что написали книги, которые я вожу с собой по свету и которые показывают мне, как быть смелой и не терять веры.

Благодарности Энн Карсон за то, что оказали мне честь, позволив цитировать ваш перевод поэзии Сапфо. Спасибо Грэйси Дитч и Николь Араджи из Aragiagency за то, что так чудесно помогли мне и упростили процедуру подачи запроса.

Джулианна Шульц, Джон Таг, Джейн Хантерлэнд и команда GriffithReview 2015 года, спасибо за все, что вы сделали и продолжаете делать для австралийских читателей и писателей. Спасибо за мою первую публикацию с гонораром и за то, что присудили первой главе этого романа вашу ежегодную писательскую награду. Ваш вклад в мое развитие изменил ход моей жизни.

Спасибо резиденции для писателей Varuna the Writers’ за совершенное сочетание жути, красоты и одиночества, которые были мне нужны так сильно, как я и не подозревала, чтобы начать редактировать эту книгу. И спасибо женщинам, которые делили со мной эту резиденцию: Бифф Уорд, Джеки Йовелл, Хэлен Лафлин и Бэк Баттерворс – вы навсегда в моем сердце, за праздничным столом с блюдами от Шейлы. И с вином.

Дэвиду Джайе-Лараффу из FrogFlowers, Джулии Цонца из On Love&Photography и Нэнси Спенсер из Nancy Spencer Make up спасибо за алхимическое чудо, которое создало тропический сад внутри зимнего стеклянного шара в Манчестере, и за отведенное мне в центре него место. Спасибо, что сделали неповторимое фото и подарили мне этот полный сердечной теплоты опыт, который я никогда не забуду.

Эдит Рева, королева цветов и чарующий мастер ботанического рисунка, спасибо тебе за иллюстрации цветов, которые околдовывают и не отпускают.

Мои благодарности продавцам книг, которые поддержали Элис Харт и меня на пути к публикации. Спасибо вам за ту магию, которую вы дарите миру и которой поделились и со мной, и этим романом. Спасибо продавцам, которые прочтут этот роман и найдут для него местечко на полке и поделятся им с читателями; благодарю за то, что несете свет в каждый большой город и маленький городок, и за то, что воплощаете в жизнь мои детские мечты в качестве увлеченного читателя и целеустремленного писателя.

Спасибо Кейт Форсайт и Кэрол Креннан за то, что предложили мне оплаченную за счет спонсорства резиденцию, посвященную загадкам истории и беллетристике на тему волшебства, в Оксфорде в 2015 году. Этот опыт оказал глубокое влияние на мое творчество. Моим коллегам по резиденции – Саре Гуис, Кэлли Уотсон и Бэк Смэдли – спасибо, что поделились со мной своими мыслями и историями. Спасибо тебе, Кейт, за твою дружбу и за напоминание о том, что Элис – уголек, который не погасит ни страх, ни тревога.

Все те, кто освещал мне путь, пока я блуждала в темных дебрях создания этого романа, спасибо вам за крепкую дружбу, любовь, поддержку и приободрение, благодарю вас: Фавель Парретт, Кортни Коллинз, Николь Хейз, Элис Корнан, Мередит Уайтфилд, Энни Сарторио, Ник Бенсон и вся семья Бенсон, Саймон Джинграс-Фокс и семья Джерлингер, Дими Венков, Эшли Хэй, Кэла Хатчинсон, Грегорин и ПиДи, Эва де Ри, Ольга ван дер Куи (и Рожье, и Луиз), Хелен Вестон и ДжейПи, Сара Ракич, Ванесса Рэднидж, Лилия Крастева, Джесс Блэкэдер, Энди Дейви, Филиппа Мур, Дженн Эшворт, Джейн Брэдли, Крис и Дэбби Макинтош (и Бэт, и Лил), Сериз Джонс, Хелен Фалчер, Фрэйзер Хау, Дерек Хендерсон, Вики Хендерсон, Стефен Эшворт, Лорена Фернандез Санчез, Алес Ди’Нетто, Линда Тео, Иэн Хендерсон, Джэнн Эшворт, Рэйчел Клегг (а также Роберто, Джо, Фрэнсис и Рубен), Сьюзан Фэрнли и Брайан Фокс, Кейт Грей, Шэрил Холлатц-Уайзли, Джеки Бейли (Йен Йанг и Элли Бэлли), Джереми Лахлан, Джози Джеймс МакСкимминг, Сани ван дер Спек, Дервла МакТирнан и Энди Стивенсон (а также Лу, Сэм и Джина).

Отдельное спасибо Кейт Форсайт, Брук Дэвис, Фавель Парретт, Эшли Хэй, Дженн Эшворт, Миф Джоунс и Али Кобби Экерманн за то, что читали первые наброски книги и приняли роман с такой любовью, теплотой и душевной щедростью.

Спасибо, доктор Джон Голдсмит, за то, что уделили мне время, отвечая на мои неубывающие вопросы и рассказывая истории про звезды и кратеры.

Мои благодарности женщинам, которых я встретила на тренингах «Песни на костях» с доктором Клариссой Пинколой Эсте в 2015 году, за то, что поделились со мной вашей любовью и рассказами. Спасибо за то, что с тех самых пор поддерживали меня на моем пути.

Спасибо женщинам и мужчинам, за которыми я наблюдала и с которыми занималась на тренингах «Осознание и самоэмпатия» с Кристофером Гермером и Кристин Нефф в 2017 году. Своевременность этих занятий, сочувствие, поддержка и дружба помогли мне сделать важный шаг вперед, за что я глубоко признательна.

Я училась в общественной школе, и некоторые мои учителя в начальных и старших классах до сих пор остаются для меня яркими примерами того, как поддержка может влиять на формирование жизни человека. Миссис Смарт, мисс Пирс, мистер Чандлер, миссис Рейнолдс и мистер Хэм, спасибо, что разглядели во мне то, что я и сама не замечала, и помогли поверить, что все возможно при усердной работе и мужестве.

Мои благодарности Международному обществу, независимой благотворительной организации, которая последние пятьдесят лет создает различные возможности и предоставляет убежище международным студентам, беженцам, нуждающимся и местным жителям Большого Манчестера. Спасибо за то, что дарите тепло и дружелюбие, безопасность и воображение тысячам из нас. Спасибо за возможность поучаствовать в проекте «Интернешнл 16»[19], объединяющем студентов со всего мира, я не стала бы тем рассказчиком, каким стала, без вас и ваших историй.

Саманта Смит, невероятно талантливый тату-мастер, художница и рассказчик, спасибо за то, что пробудила Элис к жизни во мне и воплотила ее на моей коже. Я чувствую огромную благодарность за то, что встретила тебя и получила возможность лучше узнать тебя.

Мелисса Эктон, ты женщина, которая может превратить в страну чудес даже депривационную камеру. Спасибо за то, что стала одним из первых моих читателей и нашла место для Элис в твоем сердце.

Танмайи Бархале – может, Бэтмен и пользуется более широкой известностью, но мой любимый супергерой – ты. Спасибо за все те истории, что ты мне рассказала, надеюсь, мне удалось почтить некоторые из них в этом романе.

Виридиана Алонзо-Лара, воин огня, благодарю тебя за то, что с первого же дня ты раскрыла мне свое сердце через мексиканские легенды, которые ты рассказывала мне. Спасибо, что делилась со мной теплом семейного очага и гуакамоле. Лулу не было бы без тебя.

Спасибо тебе, Амна Винчестер, за твою дружбу и за то, что оказала мне честь, поделившись со мной твоим опытом. Без твоей великодушной поддержки и вдохновения мне не удалось бы описать время, проведенное Элис в больнице.

Боряна Пашова, любимая моя Банана, спасибо, что помогла с переводами с болгарского, что верила в мои писательские способности и показала, как браниться на кушанья в духовке, чтобы они шустрее запекались.

Ива Бонева, Мани-Хани, исключительная женщина, спасибо, что поделилась со мной болгарскими сказками. Спасибо за то, как мы надрывали животики от смеха, пока были в пути из Манчестера в Софию и вместе проживали нашу собственную сказку.

Мэтт Уоррен и Ник Уолш, спасибо за напоминание о том, что смех и любовь – тоже лекарства, и спасибо, что научили меня не бояться и не стесняться быть тем, кто я есть.

Брук Дэвис, никакой секции благодарностей не хватит, чтобы перечислить все, за что я тебе признательна. Не хватит для этого и маргариток. Спасибо, что общалась со мной, любила меня, позволяла любить тебя – тебя в моем фартуке с Дугом, тебя любую, независимо от того, была ли ты чем-то взбудоражена или спокойна. Спасибо абсолютно за все, что ты сделала, чтобы дать силы Элис Харт и мне. От одной мысли о тебе на душе у меня становится светлее.

Миф Джоунс, несравненный друг, капитан наших плавучих слов, учитель плавания по воздуху и сестра во всем, если с кем-то мне и доведется делить радость успеха, так это с тобой. Спасибо, что была первой, кто полностью оживил Элис.

Софс Стефенсон, тебе я признательна за то, что мой первый год писательства в Манчестере был великолепным, и спасибо за то, что Элизабет Беннет живет и здравствует. Джонни, спасибо, что пристыдил Мистера Дарси. И, Хейзел Поп, Вайолет Кроули не держит для тебя свечку, дорогая моя девочка.

Сара де Ри, моя любимая с первого взгляда сестра по разуму, не хватит всех подъемов в час дня, голых деревьев, дорожных путешествий, собак в цветочных венках, брелоков, домашних штанов, королевских креветок, квасных дрожжей, освежителей воздуха, темных лошадок, сборников сказок и танцевальных движений, чтобы измерить любовь и радость, которые ты привносишь в мою жизнь. Спасибо, что подбираешь меня и отряхиваешь в любую погоду. У нас впереди еще много фиолетовых ливней и стай бабочек.

Либби Морган, когда я была маленькой и мечтала о друге, как в «Золотой книге», я и не подозревала, что такой друг есть вне ее страниц. Спасибо за то, что превзошла все мои желания, и за пятнадцать лет настоящей и необыкновенной любви. Спасибо, что обсуждала со мной каждую деталь этой книги и всегда была неустанным и любящим голосом разума. Спасибо за каждый час из той бесконечности, что мы провели за разговорами обо всем на свете. Энди, Джесс, Нэт, Рафф, Мик, Джорди, Лэни, Рейни и Рейзор: спасибо, что любили меня как родную.

Моей большой семье Харрис – Мерилин, Мэтт, Гейб, Лео, Арли, Багги, Крис, Вики, Сью и Энни – спасибо, что верили в меня и подбадривали, всегда с любовью.

Ли Стейндл, спасибо, что на всем протяжении этой американской горки мы орали в два голоса. Благодаря тебе я знаю, какую силу имеет метла, как подниматься выше ворон и всю жизнь надрывать животик от смеха. И еще спасибо за Moët. За неизменное Moët.

Мэтти Хатчинсон, я и Лулу, мы вечно будем тебя любить. Спасибо, что одной из первых впустила Элис в реальность, что назвала в ее честь твою девочку-подсолнух и принесла мне капкейк.

Джоан Мэри Корфилд, благодарю тебя за несравненный сказочный сад, по которому мы все увлеченно бродили, и за глубокую любовь к историям и литературе, которая у меня в крови.

Даджи, Тоби, Гусь, Чайничек и Коко, ничто не сравнится с радостью приходить к вам домой. Спасибо, что подарили мне любовь и самое безопасное место для того, чтобы при помощи литературы пройти через тьму к процветанию.

Хендриксу, самому маленькому Тору, и Кире Нави, королеве диких границ, – мои благодарности за то, что напомнили мне, как важны воображение и сказки.

Моей маме, Коллин Ринглэнд. Ты научила меня быть смелой. Ты научила меня читать, когда мне было три года. Спасибо за мою жизнь, мамалин. Спасибо, что показала мне, что значит никогда не сдаваться.

Остальной моей семье и друзьям: спасибо за вашу любовь и поддержку.

Оставляя лучшее напоследок, благодарю Сэма Харриса. Сэм, ты лучшее, что когда-либо случалось со мной. Спасибо, что научил меня находить мир и успокоение в огне. Твоя любовь – самая истинная магия, какая мне известна.

И, наконец, мои благодарности тебе, читатель. Слова писателя оживают тогда, когда их читают: Элис Харт ни за что не смогла бы жить без тебя. Благодарю тебя.

Сноски

1

Король Дании Фредерик IX (1899–1972).

(обратно)

2

Густая паста темно-коричневого цвета, которую изготавливают из остатков пивного сусла и различных вкусовых добавок, национальное блюдо Австралии.

(обратно)

3

Мифические существа в шотландском и ирландском фольклоре, морской народ, прекрасные люди-тюлени.

(обратно)

4

Шляпа с высокой округлой тульей, вогнутой сверху, и с широкими подогнутыми вверх по бокам большими полями. Изготавливается из шерсти австралийского кролика. Популярна в сельской местности Австралии.

(обратно)

5

Гавайский танец, сопровождаемый ритмической музыкой и песнопением.

(обратно)

6

«Кинг Джи» (англ. King Gee) – культовый австралийский производитель рабочей одежды.

(обратно)

7

«Бландстоун» (англ. Blundstone) – ведущий австралийский производитель обуви без застежек.

(обратно)

8

Имеется в виду «Алиса в Стране чудес», поскольку на английском Алиса звучит как Элис (прим. пер.).

(обратно)

9

Пространство, покрытое кустарниками.

(обратно)

10

Alice Blue (Элис Блю), русский вариант названия – «Синяя Элис». Очень бледный оттенок голубого, получивший свое название в честь Алисы Рузвельт Лонгворт (1884–1980), старшей дочери 26-го президента США Теодора Рузвельта.

(обратно)

11

Имбирное пиво – сильногазированный напиток с ароматом имбиря, по цвету и пене напоминающий пиво, по вкусу – квас. В оригинале – безалкогольный.

(обратно)

12

Травянистое растение с колючками.

(обратно)

13

Огонь (болг.).

(обратно)

14

В переводе с английского «Wattle» означает «Акация Бейли».

(обратно)

15

Ривер Кинг – буквально «речной король» (прим. пер.).

(обратно)

16

«Это значит огонь» (болг.).

(обратно)

17

Дословно в переводе с английского «Блафф» значит «Утес» (прим. пер.).

(обратно)

18

Общее название для церемоний группы аборигенных племен анангу (прим. пер.).

(обратно)

19

International 16 – британский проект, объединяющий 16 рассказчиков из 16 разных стран, цель которого – укреплять и поддерживать международную дружбу через рассказывание историй.

(обратно)

Оглавление

1 Черная Огненная Орхидея

2 Фланелевый цветок

3 Бессмертник клейкий

4 Голубая брунония

5 Вертикордия расписная

6 Мятный куст

7 Железновия

8 Ванильная лилия

9 Лиловый паслен

10 Бурсария колючая

11 Речная лилия

12 Акация Бейли

13 Медные чашечки

14 Красный речной эвкалипт

15 Орхидея Голубая леди

16 Горький дроковый горошек

17 Банксия прекрасная

18 Бессмертник песчаный

19 Майреана жемчужная

20 Гревиллея медовая

21 Пустынный горошек Стёрта

22 Спинифекс

23 Пустынный вересковый мирт

24 Паракилия широколистная

25 Пустынный дуб

26 Китайский фонарик

27 Коралловая эритрина

28 Зеленый птичий цветок

29 Лисохвост

30 Огненное колесо

Послесловие автора

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg