«Дурные дороги»

Дурные дороги (fb2) - Дурные дороги [litres] 2386K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эли Фрей

Эли Фрей Дурные дороги

Тем, кто устал верить, что Рональд Макдональд любит детей.

© Э. Фрей, 2019

© Е. Ферез, дизайн обложки, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Глава 1

2002 год

«Гольфы, юбка, каждый день по тюремному распорядку… Все достало! А особенно ― быть девчонкой. Нужно срочно устроить бунт!»

Так подумала я, однажды проснувшись, и в тот же день нарисовала огромный ярко-красный знак Анархии. Он занял все парадное окно моего закрытого женского пансиона.

Когда меня вызвали «на ковер», я попыталась абстрагироваться от всего мира. Завороженно наблюдала, как между шевелящихся напомаженных губ директрисы растягивалась и сжималась мерзкая тоненькая слюнка. Директриса говорила ― слишком много слов! Можно было и покороче объяснить суть, которая сводилась к тому, что я ― инфантильная неудачница, обреченная на бессмысленную и убогую жизнь, гнилой огрызок посреди цветочной клумбы. Я не делала ничего, только все портила и отравляла. До конца своих дней я буду всем обузой. Позор своей школы и позор своих родителей.

Я молча вытирала с себя слюни, которыми меня щедро окатывала директриса. Меня не сильно задевали ее оскорбления, я привыкла. Просто старалась не пропускать словесное дерьмо внутрь себя, и это мне легко удавалось ― все приходит с опытом.

– Может, закончите уже, а? ― Мне наконец надоел этот пустопорожний блев. ― У вас что, других дел нет? Мне ваша болтовня по барабану. А у вас, я знаю, более приятное дело есть. С Петром Григорычем.

В пансионе я была кем-то вроде человека-паука, который умел лазить по стенам и видел каждый пятничный трах директрисы с физруком.

– Так давайте мирно разойдемся и продолжим заниматься своими приятными делами?

Я специально говорила так, как, по мнению большинства, должны говорить все трудные подростки, и для пущего эффекта катала во рту жвачку. Знаете, а я ведь всегда подстраивалась под эти стереотипы, ― будто однажды кучка взрослых села за круглый стол и после долгого обсуждения составила их детальный список. И вот список под заголовком «Какими должны быть трудные подростки?» попал мне в руки, и я стала строить свою жизнь по нему.

Директриса, набравшая в грудь побольше воздуха, чтобы изрыгнуть очередной поток блева, от моих слов сдулась и теперь напоминала спущенный дирижабль.

– Савельева, что за чушь ты несешь? И как ты смеешь говорить с директором в таком тоне?!

Но по багровому лицу и бегающему взгляду было ясно, что она в шоке от того, что в тайну пятничных трахов посвящен третий лишний. Директриса всосала воздух, как пылесос, и опять разразилась гневной тирадой: стала кричать что-то о родителях и исключении. По ее лбу текли струйки пота.

Исключение? Боже, я мечтала об этом! Я угодила в эту «тюрьму» по прихоти дедушки-военного, который пристроил меня сюда по блату. Когда дедушка умер, я подумала, что наконец-то кончится ад, ведь папа не сможет оплачивать мое обучение. Но не тут-то было, по договору я могла учиться до конца на бесплатной основе. Пришлось приложить усилия, открыть в себе художника, и ― вуаля! ― меня исключают!

Час моей казни настал вечером, когда приехали родители. С кирпичной мордой папа молча пережевывал гнев. Мама стояла за его спиной, опустив грустные глаза в пол.

–…Разрисовала всю блузку сатанинскими знаками… ― говорила директриса.

(Это всего лишь знак анархии, а не пентаграмма.)

– …Называет учителей чернью…

(На правду не обижаются.)

– …Включает на всю громкость свою вульгарную и пошлую музыку, не дает спать порядочным девочкам…

(Это «Красная плесень», у вас просто туговато с юмором, Галина Алексеевна, а ваши «порядочные девочки», между прочим, частенько по ночам устраивают мне темную: стаскивают с кровати, накидывают сверху одеяло и нещадно бьют ногами.)

– …Портит имущество пансиона…

(Да-да, это о разрисованном окне. У вас отсутствует художественный вкус, Галина Алексеевна. И вы всегда говорили, что надо поощрять детское творчество.)

– …Ты же девочка, ты не должна…

Пока она перечисляла, чего не должны делать девочки, я задумалась о том, что за всю жизнь «ты-же-девочек» услышала больше, чем израсходовала рулонов туалетной бумаги, и стала вести подсчет: а сколько действительно рулонов бумаги у меня ушло за все мои пятнадцать лет? Папа, прежде походивший на немую гранитную плиту, вдруг влепил мне увесистую затрещину.

Черт, он меня сбил… Триста или четыреста рулонов? У меня чуть башка не треснула.

Я снова занялась подсчетом.

Конечно, он задел меня. Не просто задел, а убил. В сотый раз.

Если в день я трачу примерно полтора метра бумаги в зависимости от соотношения «больших» и «маленьких» дел…

Волна обиды нарастала грохочущей волной.

Длина рулона около двадцати метров…

Даже если за всю жизнь ты получил тысячу отцовских затрещин, ты не оброс толстой шкурой.

Двадцать семь рулонов за год, а за пятнадцать…

К родительским побоям невозможно привыкнуть даже через десять тысяч ударов. Каждый раз ― как впервые.

…Получается чуть больше чем четыреста рулонов.

Директриса, минуту назад говорившая что-то вроде: «У нас пансион для прилежных воспитанниц, сожалею, но мы не можем больше содержать вашу дочь здесь, она подает дурной пример», заткнулась и посмотрела на папу круглыми от ужаса глазами. Да, знаю, семейка у нас та еще.

В комнате, собирая вещи, я заодно прихватила чей-то телефон с соседней тумбочки. Выйдя на улицу, покатила чемодан по бугристой плитке, и грохот колесиков перебивал громоподобный голос отца за спиной:

– Как ты могла? Позоришь нас! Мы все для тебя делаем, за учебу твою платим, чтобы человека из тебя сделать, а ты…

– Постой-ка, папа. Ты не платишь ни рубля, это раз. Вы отправили меня сюда не для того, чтобы сделать из меня человека, а для того чтобы избавиться от меня, ― это два! Вы же мечтали всех детей выселить куда-нибудь, чтобы уединяться и трахаться в свое удовольствие! ― бросила я через плечо, а в качестве кульминации выдула огромный жвачный пузырь, который лопнул с громким чпоком.

Я быстрее пошла вперед, к воротам. По дороге я считала плитки под ногами ― отдельно желтые, отдельно серые.

– Как ты с нами разговариваешь? ― рявкнул отец. ― Воспитали неблагодарную сволочь жопорылую! Да по тебе военная школа плачет!

Я сбилась. Подсчет опять не получился. Плиток каждого цвета оказалось больше пятидесяти, но это все, на что был способен мой мозг.

Сердито бросив в багажник машины чемодан, я плюхнулась на заднее сиденье и, включив плеер, на три часа ушла в мир музыки.

Я радовалась, что навсегда уехала из этого ада.

Днице ― гласила надпись на покореженном указателе, в который, судя по виду, неоднократно вписывались лихие, но не очень способные водители. Добрые люди черной краской, зачеркнув букву «ц», приписали сверху «щ».

Да. Я жила в городе, о существовании которого Бог забыл или даже не подозревает.

Находится он в области, в ста километрах от Москвы. А кого в советское время высылали за сто первый километр? Правильно. Бывших зэков, алкашей, попрошаек и прочие асоциальные элементы. Так что во мне, коренной дни-ц-щенке, течет благородная асоциальная кровь.

На автобусной остановке спал бомж. На ржавой стене виднелась кривая зловещая надпись:

Твой автобус никогда не приедет.

Мы свернули с дороги и въехали в наш двор. Серое блочное здание, редкие деревья, унылая детская площадка. Дом, милый дом.

В детской родители уже перетащили в мой уголок раскладное кресло Славика. Не здороваясь ни с сестрами, ни с братом, я молча схватила его и покатила в коридор. Сидящий на полу Славик оторвался от увлекательной игры в гонки тапками и вытаращился на меня.

– Что ты делаешь? ― возмутилась мама.

– Он не будет спать тут. Тут уже нет места. Я живу в этом доме и имею полное право хотя бы на два квадратных метра личного пространства. Это, ― показала я на Славика, ― плод вашей любви, вот и забирайте его в свою спальню.

Я решительно откатила кресло в комнату родителей, отнесла туда же и самого Славика, который до сих пор держал в руках тапки, а потом ― его игрушки. Отца не было, он ставил машину в гараж, и мне противостояла только мама. Темпераментом и напором я ее превосходила, так что квартирную битву по завоеванию квадратных метров выиграла с легкостью. Я вошла в детскую и, чувствуя себя Александром Невским после победы над шведами, гордо поставила на освобожденное место свой чемодан, будто флаг завоевателя.

* * *

Табуретка. Стол. Клеенка с синими ромашками. Стакан.

Шорох разрываемой бумаги. Плеск таблетки, упавшей в воду. Шипение.

Вверх поплыли оранжевые пузырьки.

Где-то далеко ― звон бьющегося зеркала, папин рев, Олькин плач и перекрикивающий их телевизор:

В Вилларибо уже давно продолжается праздник, а жители Виллабаджо все еще моют посуду.

Бум! Бум! Бум!

Это Славик бился башкой об открытую дверцу морозилки.

Бах!

В меня полетела замороженная курица.

– Я хочу куриные палочки! Где мои палочки?! ― орал младший брат, доставая из морозилки все подряд и разбрасывая во все стороны.

Шелест веника по полу. Свист чайника. Шипение убегающего молока.

Куриные палочки из ножек Буша, обколотых антибиотиками и гормонами и вымоченных в хлоре. Приятного аппетита.

Плюх! В стакан полетела еще одна таблетка. Цвет воды стал кислотно-оранжевым.

Пузырьки уверенно плыли на поверхность, зная, что там выход. Черт, даже гребаные пузырьки газа знали, где выход, а я нет.

В комнате ― громкий Катин вопль:

– Ма-а-ам!! Славик нассал в стаканчик для карандашей, теперь они все мокрые и воняют!

Запах химического апельсина и подгорелого молока.

Бум! Бум! Бах!

– Где мои палочки? Я хочу их сейчас же! Даша, мандакрылая ты наседка, где мои палочки из курей??

Я залпом выпила витамин C, представляя, что это яд.

Невозможно больше находиться в этом дурдоме.

Вернувшись в комнату, я взяла с тумбочки украденный из пансиона телефон, засунула его в лифчик, а затем решительно вышла в окно. Никто не заметил. Даже если я встану в центре квартиры с пистолетом в руках и выстрелю себе в висок, они не заметят. Здесь каждый всегда занят только собой.

Зацепившись за толстую ветвь дерева, я перебралась к стволу и ловко, как обезьяна, спустилась. На мне все еще была школьная форма ― клетчатая юбка и блузка. Ну и плевать. Я спрыгнула на землю и побежала к Тошке, в соседний дом.

Тошка (он же Тотошка и он же Антон, но полным именем я его никогда не звала) ― мой лучший друг. Мы ровесники. В жизни ему повезло больше, чем мне, потому что он: а) жил в огромной трешке, б) был единственным ребенком в семье, в) не учился в дурацком пансионе.

Я зашла в подъезд и нажала на кнопку звонка квартиры на первом этаже.

Друг открыл дверь. Я не видела его с января. Родители забирали меня из пансиона только два раза в год ― на зимние и летние каникулы. За месяцы, что мы не виделись, он немного подрос. На лице блуждала такая любимая кривоватая улыбка. Глаза-угольки смотрели растерянно, будто не узнавали; черные брови удивленно приподнялись.

– Тошка! ― закричала я и бросилась его обнимать. ― Я так соскучилась. Господи, когда ты подстрижешься? Твои волосы уже вросли в уши.

Я теребила неаккуратные лохмы, вдыхала их родной запах. Они пахли жареной картошкой, мазутом и железнодорожной смазкой ― наверное, Тошка, как всегда, катался на зацепе.

– Сова! Я думал, тебя выпустят через месяц! ― Он неуклюже обнял меня в ответ. Его голос был неровным, ломался.

– Из-за некоторых обстоятельств получила досрочное освобождение, ― хихикнула я. ― Попозже расскажу.

Кинув на тумбочку украденный телефон, я сбросила кеды и по-хозяйски прошла в квартиру. В ванной достала из шкафчика машинку для стрижки волос. Я столько раз ночевала у Тотошки, что знала, где здесь что лежит. У каждой вещи было свое место, из года в год оно не менялось.

– На, держи. Сейчас будешь меня стричь.

– Чего? Это зачем?

Я посмотрела в зеркало. Мои светлые волосы отросли до лопаток. В пансионе запрещалось коротко стричься, и у всех девочек должны были быть строгие прически, никаких экспериментов. Но теперь мне можно все!

– Моя внутренняя свобода рвется наружу. Ее угнетали восемь лет, хватит. Так что стриги. ― Я поставила в центр ванной корзину для белья, села сверху. ― Да не ссы ты. Ты же папу стрижешь своего, у тебя все получится!

– Савельева, ты меня пугаешь. Может, не надо?

– Надо, Тотошка, надо! Мне жизненно необходимо устроить бунт устоявшемуся распорядку своей жизни, иначе я умру. Ты же не хочешь моей смерти? ― Он покачал головой. ― Поэтому стриги.

– Сегодня пятнадцатое мая, сатанинская луна, а стгичь волосы в сатанинскую луну нельзя, а то станешь дегенегатом, так мама говогит.

Я улыбнулась, услышав такой любимый картавый выговор.

– Тотош, я восемь лет изучала краеведение и латынь, я уже стала дегенератом, и сатанинская луна мне не страшна!

– У тебя ногмальные волосы, ― вздохнул Тошка.

– Нормальные, ненормальные ― не в этом дело.

– И сатанинская луна…

– Луну в зад себе запихай. Хватит тут ля-ля! Стриги, говорю!

Друг включил машинку и провел ею по моей голове. Срезанные волосы защекотали спину. По телу пробежали мурашки ― ощущение непривычное, но мне это нравилось! Тошка срезал полосу за полосой. Он сработал профессионально: сверху ― оставил под двадцать миллиметров, с боков и сзади ― совсем коротко. Я теребила ежик и не могла налюбоваться своим отражением.

– Ух ты! А у меня, оказывается, красивая форма черепа! Ну как я тебе?

Встав, я отряхнулась и покружилась перед Тотошкой. Он посмотрел на меня хмуро.

– Не знаю… Непгивычно…

– Ничего, привыкнешь. Ну что, пойдем на улицу?

– Пойдем!

– Слушай, дай мне из одежды что-нибудь приличное. В этом сраме не пойду. ― Я показала на школьную форму. ― Да и на него у меня другие планы.

Тотошка ушел в комнату, вскоре вернулся и протянул мне шорты и футболку. У меня были примерно такие же, помню, как вместе на рынке закупались летними шмотками. После убогих школьных юбок на каникулах я ничего, кроме мальчишеской одежды, не признавала. Достало все! Достало быть девчонкой! Родиться девчонкой ― хуже, чем оказаться в аду.

Переодевшись, я глянула в зеркало. Во мне пробудилось новое незнакомое чувство: вроде отражение мое, а вроде и нет. Странно. Это волновало и немного пугало. Я удовлетворенно улыбнулась своему двойнику. Теперь меня не отличишь от мальчишки.

Что вызвало этот спонтанный порыв ― вдруг так радикально перевоплотиться? Наверное, внутренний бунт и несогласие с окружающим миром, который злобно и назойливо стучит тебе по голове. Ты же девочка. Надень платье. Улыбайся. Сдвинь ноги. Не плюйся. Не ругайся. Причешись. Не балуйся. Сядь в уголке и посиди тихо. Ты ведешь себя безобразно, как мальчишка. Ты не должна этого делать, потому что ты ― девочка.

Прежде я и не видела жизни: слишком много времени провела в стенах пансиона. Там нам не разрешали практически ничего… Но отныне запретов больше не было, и мне хотелось пуститься во все тяжкие. Столько лет из меня пытались кого-то лепить! Родители ― идеальную дочь, воспитатели ― идеальную ученицу. Но как можно вылепить кого-то из человека, который сам не знает, кто он? Вот и я не знала. Кто я, чего я хочу, какая я? Кого должна любить? Кого ненавидеть? Как должна выглядеть? Во мне бурлил вулкан. Причину этого я не понимала, но новый образ мне чертовски понравился. Я стала тем, кем мир хочет видеть меня меньше всего, что может быть лучше? Я начала свою игру, которая впоследствии переросла в нечто большее…

– Смотри, что у меня есть! ― Я помахала перед носом Тошки украденным Nokia 3510i. ― Надо продать!

Телефон был на вид совсем новый, дорогой, навороченный, с полифонией, цветным экраном и всеми приблудами.

– Ух ты! Откуда?

– Компенсация за мои расшатанные нервы. Не думаю, что кто-нибудь обидится. Пойдем впарим кому-нибудь. Но сначала нужно сделать одно дело.

* * *

― Может, не надо? ― Тошка с сомнением посмотрел на кучу одежды на земле перед нами. Мы стояли на пустыре за домом, я лила ацетон на свою форму.

– Надо. Никогда больше не вернусь туда. Сдохну, но не вернусь.

Я подожгла спичку и бросила, а потом долго любовалась, как огонь пожирает ненавистное тряпье, как горят рукава блузки, как сворачивается синтетическая ткань юбки. Белая блузка, красная юбка в коричневую клетку, красная жилетка. Каждый день на протяжении восьми лет ― одно и то же. Не верилось, что это конец. Я дождалась, пока остался один пепел, и яростно его растоптала.

– Ну ты звегюга, Сова. ― Тошка с испугом покосился на меня. ― Неужели все было так плохо?

– Хуже, чем ты можешь представить. Хуже, чем в твоем самом страшном кошмаре.

Мы ушли с пустыря и направились к спортивной площадке.

– Парни, вам телефон не нужен? За треху отдам, ― спросила я у качков и показала свою добычу.

Парни обступили нас, повертели мобильник в руках.

– Крутой! Но не, нам не нужен, ― сказал один качок и обратился к другому: ― Слушай, вроде Бык такой вот хотел, да?

– Ага, такой же ищет.

– Пацаны, а вы предложите Быку, вряд ли за треху возьмет, но за двуху точно прям сразу.

Я приободрилась. Во-первых, потому что меня назвали пацаном, а во-вторых, деньги были на нуле. Я бы согласилась даже на двуху, если бы бабки мне отдали сегодня.

– И как искать этого вашего Быка?

– Он где-то возле ДК тусует.

– Это там, где панки?

– Ага, он из них.

– Ладно, пойдем искать Быка.

Панков мы нашли быстро, их место тусовки не менялось. Они всегда сидели либо на ступеньках заброшенного ДК, либо в лесопарке прямо за ним, на заброшенной автобусной остановке. В этот раз панки тусовались у ДК. Мы подошли к компании из пяти человек, устроившейся на каменных балясинах.

– Здогово, ― первым заговорил Тотошка. ― Пагни, как нам Быка найти?

– А зачем вам Бык? ― Здоровяк в косухе нахмурил крутой лоб.

– Мы от Власова, ― вспомнила я фамилию качка со спортплощадки. ― Он сказал, Бык трубу такую ищет. У нас как раз есть. Почти новый. За треху отдадим.

Здоровяк слез с насеста, выхватил мобильник, повертел в руках, понажимал кнопки.

– За треху не куплю, но за две могу.

Так вот он какой, Бык. Кличка ему подходит. Он действительно крупный, как бык, и лоб такой же огромный и выпуклый.

– Давай за две пятьсот, за меньше не продам!

Он недовольно глянул на меня, но кивнул.

– Ладно, давай за две пятьсот.

Вообще, я слышала, вроде его Колян зовут, а Быков ― фамилия. Отсюда и кличка.

– Скоро вернусь, ― сказал он своим и махнул нам рукой.

Мы пошли с Быком к его дому. Подождали на улице, и вскоре панк вышел. Он протянул нам деньги, мы отдали ему трубу.

– А правда, что… ― начала я, когда Бык развернулся, чтобы уйти.

– Что ― правда? ― недовольно бросил он через плечо.

– …что чтобы стать панком, нужно сожрать собственную блевотину?

Тотошка одернул меня на середине предложения, но я все же договорила.

– Чего?? ― Рассвирепевший Бык дернулся в нашу сторону. Мы испуганно попятились. ― Слышь, пацан, я сегодня добрый, но если через три секунды ты не свалишь, последнее, что ты услышишь в этой жизни, ― как камень ломает твою дурацкую башку!

Бык пнул здоровенный булыжник.

– Понял, ― сказала я. ― Сматываемся!

Через три секунды мы скрылись за углом.

– Мы теперь богачи! ― смеялась я.

По дороге на станцию мы купили по шаурме. Сытые и довольные, забрались под платформу у последнего вагона, ждали «собаку» ― электричку то есть. Мы с Тотошкой ― зацеперы. Да, это те самые придурки, которые обычно облепляют составы снаружи, как рой мух ― труп. Имбицилы, которые бегают по крышам движущихся поездов, регулярно падают, ломают позвоночники, становятся инвалидами или дохнут, поджариваясь от токоприемников. Так о нас говорят.

Мы познакомились с Тотошкой четыре года назад. Тогда я впервые решила сбежать из дома (об этом расскажу попозже), забралась под платформу в этом самом месте, ждала электричку. Здесь я и встретила Тотошку, который уже полгода, как был зацепером. Так началась наша дружба. Зацепинг стал нашим общим увлечением и даже больше, чем увлечением. Зацепинг для нас был пряной и острой приправой, которая придавала пресному и несъедобному блюду под названием «жизнь в Днище» неповторимый вкус.

Мы услышали стрекот в проводах, и вскоре к станции подъехала эрдвашка. Заглянув в окна заднекабинника и убедившись, что помогалы нет, мы быстро забрались по метельнику. Я встала на сцепку и схватилась за перекладины, Тошка стоял справа от меня. Электричка отъехала. Следующая остановка ― Локотки, до нее ехать аж десять минут.

Перебравшись к левому краю торца вагона, я отклонилась вбок и подставила лицо ветру. Скорость. Ладони, впивающиеся в холодные перекладины. Риск. Запах железа. И пьянящий вкус такой запретной свободы. Воистину прекрасен мир зацепера.

– Погнали на рынок? ― спросила я друга, когда электричка остановилась в Локотках. Тошка кивнул, и мы спрыгнули с зацепа.

Прямо у станции вдоль дороги на грязных картонках широко растянулся блошиный рынок, где продавали всякую всячину: потрепанные книжки, запчасти, старинные украшения, медали, советские фотоаппараты и игрушки, музыкальные пластинки… я любила это место. Запах дымчатый, землистый. Здесь пахло чердаком ― пыльной тканью, кожей, старинными книжными переплетами, деревом и нафталином. Пару лет назад тут обнаружился гребень, который принадлежал какой-то королеве, то ли Елизавете, то ли Екатерине. Рынок даже в новостях показывали ― это был единственный случай, когда наш славный город Днице попал в эфир федерального канала по приятному поводу, а не потому, что кто-то сжег здание администрации или за ночь украл двести метров действующий железной дороги.

На этом же рынке я однажды купила свитер, как у Данилы Багрова. Я спала в нем круглые сутки, нежно прижимая к груди черно-белую фотографию героя, вырезанную из Программы телепередач, и блокнот, весь исписанный цитатами из фильма. Через пару лет Пчела из «Бригады» ненадолго потеснит Данилу с почетного первого места в моем сердечке, но этот внезапный порыв быстро затухнет, и Данила вернется на свой пьедестал.

Я шла медленно, мне хотелось рассмотреть все как следует. Глубоко дышала, впитывала запах чужих историй.

За блошиным рынком ― палатки с овощами, а за ними ― уже лавки со шмотками. Мы шли туда, мне нужны были новые кроссовки, а то у моих уже до дыр стерлись подошвы, просвечивали носки. Я присматривала кеды, но тут… увидела по соседству нечто прекрасное ― палатку с «гадами». Я переметнулась к ней и долго разглядывала камелоты, гриндера и мартинсы. Ох, как застучало сердце. Я облизнулась и прикусила губу ― так сильно захотелось купить «гады». Всегда о них мечтала, но никогда не было денег… а сейчас в кармане ― два косаря. Не хватит на мартинсы и гриндера, зато на камелоты ― вполне.

– Тридцать шестой есть? ― спросила я у продавщицы.

– Нет, только с тридцать восьмого.

– Эх, ну давайте тридцать восьмой…

Всю дорогу обратно я шла с опущенной головой, никак не могла наглядеться на свои «гады». У меня настоящие камелоты! Тяжеленные, с железной вставкой в носке, на огромной подошве. Да я же теперь только и буду искать грязь, чтобы оставить свой след и хорошенько рассмотреть его. А еще ― я видела, так делают все наши панки, ― буду пинать бутылки до звона битого стекла. БАМ! ― Не заметив столб, я врезалась в него. Тотошка согнулся пополам от хохота.

– Что ты ржешь, придурок? Больно же! ― Я потерла ушибленный лоб.

* * *

Вечером мы опустошили кондитерский магазин, накупив сладостей, и ушли на детскую площадку в Тошкином дворе. Обожрались вкусняшек, а потом вращались на круглой карусели. Раскрутив себя за руль в центре, мы укатались до того, что все съеденные сладости грозились вырваться на свободу. Мы еще больше ускорились, отпустили руки. По инерции нас выбросило с карусели. Тотошка упал на крапиву, а я ― на Тотошку. Смеялись до колик в животе.

– Эй, Тох, это же вы сегодня с телефоном таскались? ― К нам подошел Власов, сегодняшний качок, которому мы пытались сначала продать телефон.

– Ага, ― сказал Тотошка. ― А что?

Я напряглась. Начало разговора мне не нравилось. Таскались, продали и забыли. Зачем вспоминать? Очевидно, что-то пошло не так…

– Да чуваков из дэкашных встретил. Говорят, Бык взбесился, орет и по всем районам ищет мелкого пацана, который впарил ему неработающее говно.

Я испуганно сглотнула и посмотрела снизу вверх.

– Как ― неработающий? Сегодня работал!

Власов пожал плечами.

– Не в курсе, что там когда работало, просто говорю, чуваки сказали, Бык пеной брызжет. Обещал затолкать этот телефон в задницу малолетнему ублюдку, который ему его втюхал. Спрашивали меня, что за парни. Я вас не сдал. Он не знает, где вы живете.

Власов улыбнулся.

– Спасибо, ― мрачно сказала я. ― С нас пачка сиг.

– Две, ― шире улыбнулся Власов. ― «Винстон» красный. Желательно сегодня-завтра. А послезавтра, парни, вы ― трупы, если не вернете ему деньги. Если Бык в такой ярости, я вам не завидую.

Когда он ушел, мы испуганно переглянулись.

– Он работал! Все было нормально утром… Что же такое с трубой… Денег Быка больше нет. Что делать? ― растерянно сказала я.

Тошка посмотрел на мои камелоты.

– Нет уж! ― Я поджала ноги. Одну подтянула совсем близко и взяла ступню в руки, стала баюкать, как младенца. ― Камелоты я не верну!

– Тогда будем убегать, как обычно, ― сказал Тотошка. ― Что, пегвый раз, что ли? Не ссы, пгогвемся!

Неприятно засосало под ложечкой.

– Тошк, мне срочно нужно успокоиться. Расскажи что-нибудь забавное.

– Но я ничего не знаю.

– Скажи: все бобры добры для своих бобрят.

– Не буду. Я тебе что, домашний пудель, чтобы команды выполнять?

– Ну, скажи. Ну пли-и-из! Ну сильвупле, ну порфавор!

– Ну, хогошо. Все бобгы добгы для своих бобгят. Довольна?

– Ага, ― хихикнула я. Эта игра мне никогда не надоест.

– Пошли по домам, Сова. И не ссы, выпутаемся.

Голос у Тотошки был бодрый, понятное дело: не в его задницу обещали затолкать неработающий телефон.

Войдя в комнату, я обрадовалась: Славика назад не перетащили. Значит, папа смирился с моей победой. Олька с Катькой, две ленивые жопы, валялись по кроватям с книжками и мисками конфет. Когда я шла в свой угол, никто и головы не повернул в мою сторону. Они не видели меня полгода и даже не спросили, как мои дела. Не сказали ничего по поводу новой прически. Сестринских чувств между нами ― как высер воробья.

Вдруг Олька оторвалась от книжки и уставилась на меня.

– Я сегодня ходила в магазин и видела тебя на зацепе.

Сестра смотрела выжидающе. Я тяжело вздохнула, достала из кармана смятые деньги, отсчитала два чирика и кинула на ее кровать.

– Такса повысилась. Теперь ― полтинник. ― Олька нагло улыбнулась.

Я отсчитала мелочь и бросила ей. Она жадно сгребла деньги, убрала в свою копилку и вернулась к книжке. На этом наше общение закончилось.

С сестрами я всегда держалась отстраненно, разговоров по душам между нами не было. С Катькой отношения еще более-менее: отцу на меня она не доносит, по крайней мере. Но Катя совсем еще малявка, да и пассивная она какая-то, ни рыба, ни мясо, ни гулять, ни играть не любит, возиться с ней скучно. А Олька ― то еще трепло, чуть что, сразу бежит на меня ябедничать. Отец меня наказывает, а потом я, когда родителей дома нет, гоняюсь за Олькой по всей квартире, валю с ног, накидываю на нее одеяло и нещадно луплю ― пансион научил меня некоторым приемчикам. Ольке все по барабану, кроме книжек и конфет. Скоро ее жопа будет размером с Россию на настенной карте.

Конечно, может, это моя вина: я никогда не пыталась сблизиться, и ни Олька, ни Катька просто не знали, что это такое ― когда тебя любит сестра. Но я не могу любить тех, с кем вынуждена делить мои законные квадратные метры. Я хочу свою комнату больше всего на свете. Иметь личное пространство ― естественное желание любого человека. Были бы на меня одну просторные хоромы ― и я любила бы весь мир.

Я повалилась на кровать прямо в новых «гадах». Навязчиво думалось о Быке. Он искал меня. Вид у него был суровый, такие не бросают дело на полпути. Кажется, я ходячий труп, жить мне осталось недолго. Перед сном я просчитала варианты, нашла два. Взять денег в долг и вернуть Быку две с половиной тысячи за сломанный телефон ― и тогда я еще поживу. Но взять не у кого, список потенциальных кредиторов короткий, и вряд ли кто-то сможет дать такую сумму. Обзвоню всех утром. Второй вариант Тотошкин ― убегать, если наткнемся на Быка. Завтра купим Власову сигареты, и он не сдаст нас.

С тревожными мыслями я заснула.

Глава 2

― Маш, привет. Как дела? Как лето проводишь?

Это был уже четвертый звонок. Я ходила по комнате, одним ухом вяло слушала ответ Машки, дочери родительских знакомых, а другим ― мамины причитания по поводу моей новой прически. Потом, отойдя от мамы, я тихо задала в трубку вопрос:

– Слушай, у тебя не будет в долг две тысячи? Верну через неделю. Нет? Жалко. А у родителей не можешь взять? Ну ладно, ничего, выкручусь как-нибудь, пока.

Я кинула телефон на кровать. Все, это последний человек в моем списке. Остался один вариант ― не попадаться Быку на глаза какое-то время. Например, всю оставшуюся жизнь.

Утро я провела в делах: разбирала чемодан, стирала вещи. Мама послала меня и Ольку в магазин за яйцами, молоком и помидорами, но Олька, падла, отмазалась плохим самочувствием, и я пошла одна. На улице я испуганно озиралась. Теперь я жалела, что обрезала волосы. Может, Тотошка их еще не выкинул и можно как-то склеить и сделать парик? Бык-то знал меня как пацана, в девчачьем облике вряд ли прицепится. Но без парика шансов замаскироваться нет. Эх. Поспешила я со стрижкой…

Освободившись, я ушла с Тотошкой гулять. Мы бесцельно шатались по городу.

– Давай сыграем в игру? ― предложила я.

– В какую?

– Подходим к перекрестку, я наобум говорю слово. Одна буква ― одна дорога. На какую дорогу придется последняя буква в слове, туда мы и пойдем. Только, чур в игре не участвует та дорога, по которой мы пришли.

Мы стояли на центральной площади, рядом ― кондитерский магазин, рынок, мастерская по ремонту обуви и парикмахерская. Назад вела дорога к станции, вперед ― к частному поселку, направо ― к реке, налево ― во дворы.

– Камыш, ― сказала я и начала считать слева направо.

Мы пошли к поселку, по очереди говоря слова. Долго блуждали мимо чужих домов и огородов. По пути рвали незрелые крыжовник, вишню и жимолость. Пару раз нам с отломанными ветками в руках пришлось убегать от бабок и дедов, которые посылали вслед проклятья или яростно размахивали над головой клюкой.

Тотошкина «бетономешалка» вывела нас к пересохшему руслу реки, где паслись лошади. По нему мы дошли до пустыря, обогнули магазин, оставили позади несколько дворов, нырнули в арку между домами ― в этой подворотне обычно хулы пасутся, караулят жертву. За воротник как схватят, к стене прижмут. За кого болеешь? И ты думай в холодном поту, если он без атрибутики, то кто перед тобой ― «Мясной»? «Конь»? «Мусор»? Или еще кто… в Днице больше всего «коней», так что можно так и назваться, ошибка маловероятна. Правда, пропищишь: «За ЦСКА я…», а тебе вопрос в лоб: «Назови трех футболистов». Или матчи какие важные, или еще что придумают, экзаменаторы хреновы. Тошка всегда подкованный был, хоть футболом и не увлекается, ― жизнь заставила. Если хочешь ходить по городу твердой походкой и смотреть на мир осмысленно, а не через заплывший радужный глаз ― выделишь пару вечеров в неделю, посмотришь новости спорта.

Сейчас тут было пусто, «кони», видимо, спали в своем стойле. Пройдя арку, я нахмурилась: отсюда виднелся ДК. Где-то рядом мог шляться Бык.

Стоя на детской площадке на окраине опасного района, я пыталась выдумать новое слово. Но мысли были заняты другим. Отсюда только две дороги. Свернем налево ― и дойдем до школы, а там ― гаражи и лесопосадка; направо ― забредем в глубь ненавистных дворов и, по закону подлости, напоремся на Быка.

– Чего ты медлишь? ― хмыкнул Тотошка. ― Быка испугалась? Не ссы, убежим от него, всегда убегаем. Он жигный и медленный. Не бойся!

– Экскаватор, ― сказала я. Я не жульничала, играла честно. Будь что будет… Последняя буква пришлась на правую дорогу. Черт…

Слова вели нас дворами. Каждый раз перед поворотом за угол очередного дома я умирала от страха, вдруг там меня поджидает Бык? Но все обходилось, Быка не было. И через некоторое время тревога немного отпустила.

Дворы. Церковь. Магазины. Мастерская.

«Стакан», «паспорт», «одеяло», «подшипник».

Мы уже были далеко от «зоны риска». Игра нас так увлекла, что я забыла о бдительности, перестала опасливо озираться. Решив передохнуть, мы вышли к пустырю у реки, где находилась спортивная площадка.

– Блин, оказывается, я совсем не знаю Днице, ― сказала я, сев на лавочку. ― Сегодня столько новых мест открыли.

– Да, вон та маленькая цегковенка… я и не знал, что она здесь есть. Она так спгяталась между домами, ее и не видно.

Мы заговорились. И не заметили, как к площадке подошла толпа панков.

– Эй, чуваки! Да это же тот самый хитрожопый барыга! Эй, пацан, а ну иди сюда, сейчас тебе твою трубу знаешь, куда засуну?

Я не сразу поняла, что рассвирепевший панк орет это мне. Все-таки слишком ново и непривычно было это обращение ― пацан. Но Тотошка сообразил быстрее и пихнул меня в бок острым локтем.

– Сваливаем, Сова! ― закричал он и помчался вдоль реки.

Я помедлила, но через пару секунд тоже сорвалась с места. Бык ломанулся следом. Я как могла работала руками и ногами, и все-таки меня догнали и повалили на землю. Я уткнулась лицом в муравейник, меня сгребли в охапку и перевернули на спину. Бык с красной озверелой рожей держал меня за воротник. Его ноздри яростно раздувались.

– Гони мои три косаря!

– Какие три? Два с половиной же было! ― От страха голос напоминал писк котенка.

– Проценты капают! Гони деньги! Подсунул мне неработающую трубу!

– Труба работала, мамой клянусь!

Тут прямо в голову Быку ударил ком засохшей грязи ― это Тошка швырнул, отвлекая внимание. От неожиданности Бык ослабил хватку и отстранился. Пользуясь моментом, я поджала ноги и изо всех сил лягнула его в грудь. Бык отлетел. Я вскочила и побежала к реке.

– Плыви, Сова! Плыви! ― крикнул Тошка и первым бросился в воду.

Я нырнула бомбочкой и бешено загребла вперед. «Гады», как две примотанные к ногам гири, тащили меня на дно, но я справилась. Мой план сработал: Бык не захотел мочить одежду и не нырнул следом. Я выплыла на противоположный берег и увидела, что чуть выше по течению Тошка выгребает из камышей в мою сторону. Я победно обернулась к Быку.

– Сова! Я запомнил тебя! Ты труп!

Сжимая кулаки, Бык рявкнул это с такой ненавистью, что мое сердце рухнуло вниз.

* * *

Когда к станции подъехала электричка, мы вылезли из-под платформы и хотели уже забраться по зацепу на крышу, но тут Тотошка одернул меня:

– Палево! Помогала!

Я заметила в заднекабиннике торчащую лысую голову и воротник форменной синей рубашки. Голова цепким взглядом осмотрела все вокруг. С таким любопытным помогалой соваться наверх никак нельзя: скажет по рации кому надо ― и на следующей станции менты примут. Быстро забравшись по платформе, мы зашли в тамбур.

– Ну что, полезем в межку? ― через некоторое время спросила я и дернулась в сторону межвагонной двери.

– Ты чего? Совсем тю-тю? Сейчас же повогот будет! Нельзя, когда повогот! ― Друг посмотрел на меня, как на полную дуру.

Я опустила взгляд на свои «гады». Во всех операциях мозг в нашей команде ― Тотошка. Без него меня давно убило бы током, разорвало на части под составом или сплющило в межке. Тотошка прав, лезть через межвагонье наружу на повороте крайне опасно ― вагоны могут сжаться и, как любил повторять Тотошка, «кишки из задницы выдавить». Сурово, но правдиво.

После поворота была длинная прямая, в конце прямой ― наш любимый участок путей, мрачный тоннель. Проезжая его на крыше, мы получали огромную дозу адреналина.

До тоннеля было несколько остановок. Мы подождали в тамбуре, пока электричка подъедет к нужной станции, и, открыв дверь, зашли в межвагонье. Я зефирилась первой. Встав боком, раздвинула резиновые перегородки, соединяющие два вагона; просунула в брешь голову и руки, затем ― ноги; правой ступней попыталась найти выступ. Резина сдавливала тело с обеих сторон; казалось, что меня рожают, и роды эти мучительные и долгие. Нащупав рукой лестницу, я схватилась за нее, изо всех сил вытолкнула себя наружу и наконец «родилась». По выступам я сразу полезла вверх, чтобы не мешать зефириться другу. И вот, когда электричка тронулась, мы уже перелезли из межвагонья на крышу.

Впереди ― тоннель!

Мы легли на крышу и смотрели, как приближается опасный участок; уже были видны бетонные своды. Сердце замерло от восторга и испуга ― черная пустота мчалась навстречу! И вот электричка влетела в тоннель, нас окатило резким потоком воздуха, эхо колес взорвало барабанные перепонки. Наступила темнота. Казалось, схлопнулось солнце, а мир, который еще мгновение назад был плоским, двухмерным, скучным, вдруг скрутился в трубочку, свернулся одеялом, ― и мы мчались сквозь него. И не было у нашего пути ни начала, ни конца, а снаружи ничего не существовало. Для меня тоннель был бесконечным, хотя состав проходит его за несколько секунд. В поры проникла абсолютная чернота. Спина взмокла, ветер, задувающий под одежду, приятно холодил кожу. Я вдыхала затхлый сырой воздух, прижималась к поверхности крыши. Чудилось, что тоннель сужается, потолок все ниже и ниже, вот-вот меня размажет о грубый бетонный свод, как овсянку по тарелке. Я не могла дышать, от напряжения скрутило внутренности. Но вот, наконец, белый свет. Неужели это все? Неужели я вижу солнце? Я зажмурилась от яркого света, не веря, что снова обманула смерть. Я встала и, обернувшись на оставленную позади черную дыру, засмеялась.

Держась подальше от контактного провода и токоприемников, мы пошли по крыше к концу последнего вагона. На первой остановке мы быстро слезли по зацепу и дали деру ― вдруг нас кто заметил? Но все обошлось благополучно, погони не было. Пробежав по рельсам еще немного, мы нырнули в дыру в заборе.

* * *

Дома меня ждал сюрприз. Первое, что я увидела, открыв входную дверь, ― хмурое лицо папы, обещавшее хорошую взбучку. Здравая мысль ― дать деру, отсидеться где-нибудь и переждать бурю ― наверное, промелькнула в моем взгляде, потому что отец мгновенно схватил меня за шкирку и втащил в квартиру.

– Бестия треклятая! ― кричал он, бегая за мной вокруг дивана и замахиваясь скрученным полотенцем. ― Опять по составам лазила! Тетя Фая видела тебя, не отвертишься! Получай, тварюга! У всех дети, как дети, а у нас обезьяна бешеная!

Полотенце хлестнуло меня по уху.

– Пап! Перестань! Ну, пап… ― ныла я, усиленно пытаясь держать максимальную дистанцию в полкруга.

На безопасном расстоянии от места боевых действий стояли мама, Олька, Катька и Славик. Мама смотрела на нашу гонку с испугом; непонятно было, кого ей жалко больше ― себя, отца, меня или фамильную вазу, красующуюся на журнальном столике прямо в эпицентре катастрофы. Сестры и брат наблюдали с любопытством ― подобные войны происходили в доме постоянно во время моих каникул. Иногда младшие даже делали ставки ― удастся ли их полоумной старшей сестре смыться? Сколько тумаков ей достанется в этот раз?

Снова хлест полотенца, ― и висящий на стене портрет любимого дедушки завалился набок.

– Вот чертовка! Даже дедушке из-за тебя страдать приходится на том свете! ― Отец подлетел к стене и поправил портрет, тем самым дав мне короткую передышку. ― Шельма! Дедушку бы постеснялась! Он от стыда вон, какой сердитый!

Я мельком глянула на портрет. Хм, с отцом я не согласна, на секунду мне показалось, что дедушка, который, по рассказам родителей, в молодости был тот еще бунтарь, улыбнулся и поднял большой палец. Я протерла глаза и вновь посмотрела на портрет ― нет, ерунда… Дедушка нейтрально смотрел куда-то вдаль.

А гонки продолжались. Топот, хлест полотенца, хихиканье сестер и братишки и испуганные возгласы матери.

– За что нам такое несчастье? ― кричал отец. ― Уважаемая семья! Кормим, поим, учим, чтобы дочь человеком стала! А она самоубиться вздумала! Либо инвалидом стать! Мало с матерью тратим на тебя, да? Хочешь, чтобы мы и больницам безумные деньги отдавали за то, чтобы твои порубленные кусочки вместе сшить?

– Папа, перестань! Ну паап…

– Распоясалась! Избаловали козявку!

– Это моя жизнь! Что хочу, то и делаю!

Полотенце свистело совсем рядом, иногда попадало по ногам и плечам, обжигая кожу. Еще один хлест ― и фамильная ваза, слетев со столика, разбилась вдребезги. Гонки остановились. Вся семья растерянно смотрела на осколки.

Отец устало плюхнулся на диван и что-то пробурчал себе под нос. Мама стала собирать остатки вазы. Сестры и брат, увидев, что на сегодня шоу окончилось, вернулись к своим делам. Я ушла в комнату, потирая ушибленные места.

На кровати я закуталась в одеяло и отвернулась к стене. Но почему? Почему они не оставят меня в покое? Они не имеют права отбирать у меня мой досуг! Я вольна сама распоряжаться своим свободным временем! Мало того, что они это запрещают, так еще и полотенцем от них достается…

То, что я чувствовала после папиной взбучки, опять было подобно взрыву вулкана. Вообще-то так я реагировала даже на малейший раздражитель. Моя жизнь в пансионе была размеренной, там мало что происходило. Парады да балы по особым праздникам ― вот чем жили девочки из пансиона; еще изредка вывозили на экскурсии и в музеи.

На танцульки мне было плевать, там от бала одно название. Туда привозили кадетов из соседнего училища ― смех один! Нас ― сто пятьдесят девчонок, а кадетов ― от силы двадцать наберется. Все прыщавые, дохлые, угловатые. И за каждого такого ощипанного цыпленка девки нешуточные драки устраивали за корпусами. Я в это дерьмо не лезла, весь бал отсиживалась в углу.

А вот выезды в город я ждала с нетерпением. По природе мне всегда было тяжело усидеть на месте, я сходила с ума. Может, из-за этого у меня и случались постоянные стычки с главными стервами пансиона.

Теперь, когда меня исключили, внезапная свобода кружила голову. Это как выйти на улицу после грозы; как вырваться из долгого заточения в душном помещении. Такая свобода сказалась на мне, как передозировка наркотика. И я собиралась вляпаться во все неприятности, которые только могут быть.

Но действительно меня волновала в те минуты папина взбучка. Казалось, я искренне ненавидела его, а заодно и маму, потому что та всегда вставала на папину сторону в наших раздорах. Папа смотрел на проблемы своих детей слишком поверхностно, не пытается вникнуть, знать не хотел о том, какие демоны сидят в их душах. Думаю, я злила его специально. Он наказывал ― а я тут же опять пускалась во все тяжкие. Для чего? Чтобы отомстить, совершив очередной побег, или, придя домой пьяной, получить еще большую взбучку? Замкнутая цепочка «проступок ― последствие». Растущий снежный ком обид и ссор. И никто не видел выхода, ни я, ни родители.

А вот что касается Быка, эта игра в догонялки начинала мне даже нравиться. Ведь, побеждая, я получала всплеск адреналина, который можно было сравнить разве с катанием на «американских горках». Конечно, я по-прежнему задумывалась над тем, что будет, если он однажды меня поймает. Что сделает? Пыталась представить последствия и не могла. Зато вулкан моих эмоций ― напряжения, страха, драйва ― рос в геометрической прогрессии.

Что ждет дальше, я не могла и представить. В один день звезды просто сойдутся против меня; наконец случится то, чего я боялась, ― я попадусь Быку. Но это окажется мелочью по сравнению с тем, что будет потом, что станет толчком к побегу из дома.

Черт дернул нас с Тошкой пойти в заброшенный лагерь…

Я мало что помню о том дне, ― будто его стерли. Но если покопаться в памяти, я сумею восстановить все, каждую деталь. Сложно вытаскивать из головы настолько тяжелые воспоминания. Я сделаю это ради моей истории. Сотку тот день заново по ниточке. Но с ходу… могу вспомнить лишь два момента.

Псы. Их жуткий лай, налитые кровью глаза и пена на щелкающих клыках. Собаки до сих пор ― мой самый большой триггер.

И второе воспоминание ― как я бросаю окровавленную биту в воду и ныряю.

Глава 3

Если бы вы прошлись по железной дороге к западной окраине Днице, то наткнулись бы на старенькое полуразрушенное депо, где за облупившимися синими стенами свой век доживали последние эрдвашки. Ржавые, неуклюжие, корявые зеленые динозавры. Уродливые и одновременно прекрасные. Плоские морды с четкими углами, массивные метельники с горизонтальными перегородками, выкрашенными красной краской.

Эрдвашки. Объект воздыхания всех зацеперов. В две тысячи восьмом эти составы списали, и теперь они, такие родные и любимые, ржавеют где-то на задворках бескрайних просторов железной дороги. Но электричка ЭР-2 навсегда заняла в моем сердце почетное место. Ведь она частенько спасала мне если не жизнь, то честь ― уж точно.

Я быстро бежала по рельсам. По бетонным шпалам звонкую дробь отбивали массивные камелоты. Загорелые голые ноги были все в ссадинах и расчесах от комариных укусов. Растянутая мужская футболка, больше чем нужно, на три размера, и свободные спортивные шорты развевались парусом на моей худенькой фигуре. Низкий рост, мужская стрижка, нос кнопкой, тонкие губы ― кто подумал бы, что я ― всего лишь девчонка?

– Сова! ― слышался сзади громкий рев.

Я бежала что есть силы. Нельзя останавливаться, никак нельзя! Иначе я ― не жилец.

– Пернатая дичь, а ну стой! Хуже будет!

Судя по шуму, преследовали меня человека три или четыре.

Давай, ну еще немного! Я сжала кулаки и стиснула зубы. Дыши ровно, Сова! Беги, не останавливайся!

В последний раз так тяжело бег давался мне на соревнованиях во время учебы. Я вспомнила Крысу (так я звала эту тварь, но ее настоящее имя ― Кристина Сычева). Крыса была частью зловонной гнили под названием «пансион для девочек». Она училась в моем классе, и на недавнем марафоне эта падаль насыпала мне в кроссовки битого стекла ― такие мелкие крошки, что их не только не разглядишь невооруженным глазом, но еще и не почувствуешь, делая первые шаги. Но уже на пятистах метрах четырехкилометровой дистанции я, конечно, все поняла. Еще с километр я бежала, сжимая зубы от боли и проклиная Крысу, а потом просто упала. Носки от крови успели прилипнуть к стопам и отдирались с трудом. Те соревнования выиграла Крыса. Если бы не осколки, победила бы я.

Вот и сейчас ощущения были похожие. Только бы не споткнуться…

Я посмотрела себе под ноги, где одна за другой проносились шпалы. Шумно втянула горячий летний воздух, наполненный запахами мазута, пыли и горящих торфяников.

Продержись еще немного!

Впереди я увидела спасительное синее здание ― депо и ― ура! ― радующий глаз зеленый цвет уезжающей эрдвашки.

Давай! Ты успеешь! Двигатели на полную мощь…

– Сова, пернатая сволочь! Где мои четыре косаря?!

При упоминании денег я невольно припустила еще быстрее.

Вот уже недели две длился этот нескончаемый марафон, в котором почетное первое место стабильно держала я, а второе ― Бык со своей шпаной. Хорошо, что мы с Быком жили на разных концах города и сталкивались не очень часто. Но сейчас расстояние между нами все уменьшалось, и я понимала: если не успею догнать электричку и зацепиться, ― прощайте, мама-папа, и похороните меня в погребе, под банками с малиновым вареньем.

Пятьдесят шагов. К моей радости, эрдвашка отъезжала очень медленно.

Сорок шагов. Тридцать.

Сколько до преследователей? Я боялась обернуться. Но судя по шуму ― не больше двадцати шагов.

Двадцать шагов. Десять.

Из последних сил я прыгнула вперед, схватилась руками за поручни, ногами уперлась в перегородки метельника. Легко, потому что я проделывала это по десять раз на дню.

– Милая, ты спасла мне жизнь, ― прошептала я зеленой краске и поцеловала холодное железо.

Электричка тут же стала набирать ход, как будто специально поджидала меня и теперь старалась увезти от преследователей. Я обернулась ― шпана Быка осталась далеко позади. Они поняли, что им не догнать электричку, и злобно смотрели на меня. Я улыбнулась, залезла повыше, пытаясь нащупать хорошую опору, и… показала Быку средний палец.

Плохая идея, ведь за это Бык, если когда-нибудь вдруг поймает меня, оторвет мне этот самый палец и засунет в одно из естественных отверстий. Но я не удержалась, очередная победа слишком расхрабрила меня.

Я развернулась по ходу движения. Наклонившись вбок, подставила лицо ветру.

– Йухууу! ― закричала я исчезающим сзади деревьям и улицам. ― Я живая! Живая, слышите?!

Только что я вырвалась из западни и сейчас остро, как никогда, почувствовала свободу. Она хлынула в легкие вместе с воздухом, а оттуда по венам ― по всему телу. Кратковременная… но настоящая.

* * *

Еще с порога я услышала возмущенный голос отца, доносившийся из кухни:

– Четыре бабы в доме, а холодильник ― как гондон с манной кашей. Не бабы, а мандакрылые наседки. Где мое мясо??

Я хотела по-тихому сбросить «гады» и юркнуть в комнату, но по-тихому не получилось. Отец вышел в прихожую, приблизился ко мне вплотную, наклонился и обнюхал.

– Где была?

– С Тошкой гуляли. Ходили к реке на спортивную площадку.

– А по составам лазили?

– Нет, ― пискнула я.

Отец смотрел мне в глаза, его взгляд был как рентген. Врет дочь или нет? Потом он сказал:

– Наказание тебе придумал.

– И какое же? ― сглотнула я.

– Пока у тебя каникулы, будешь помогать мне на работе.

– Нет, только не это!

Я не просто так пришла в ужас. Папина контора, оператор спутникового телевидения, находилась в тесном офисе в доме быта недалеко от ДК. Раньше дело было прибыльным, но затем в город наползли крупные фирмы-конкуренты, которые постепенно стали выжимать папу, занижая расценки на услуги и переманивая клиентов. Папа тоже вынужден был опускать цены до минимума, теряя доход. Я всегда ненавидела этот офис ― тесную, душную каморку. Ну а работа, которую на меня сваливают в наказание, ― дико скучная.

– Не хнычь, ― строго сказал папа.

– И сколько мне работать?

– Неделю. По четыре часа в день.

Я застонала. Но с отцом не поспоришь, его никому из семьи переупрямить никогда не удавалось.

На следующий день с самого утра я сидела на офисном стуле в неуютном углу. Я обмахивалась папкой с бумагами, кликала мышкой по экрану ― обрабатывала платежи за телик ― и отвечала на телефонные звонки клиентов. Оставалось только тоскливо посматривать в окно. Как назло, на улице такая хорошая погода! Сейчас бы с Тотошкой гулять да купаться, а не париться в этой мерзкой клетке. Я считала дни до конца недели и думала о том, что весь год, начиная с сентября, я жду лета. В лете двенадцать драгоценных недель, и надо же так глупо прожопить одну.

Но вот, наконец наступила пятница. Ура! Последний день моего тюремного заключения остался позади! Вечером раздался звонок рации ― вторая была у Тошки. Мы купили их пару лет назад, тогда мобильников у нас еще не было, и рации успешно их заменяли. Потом телефоны появились, но все равно мы часто по старинке пользовались рациями. Я нажала на кнопку и произнесла:

– Я Радуга-1. Кто говорит? Представьтесь. Прием.

– Я Яблоня-1. Как слышно? Пгием.

– Я Радуга-1. Слышимость отличная. В чем дело? Прием.

–Я Яблоня-1. Гадуга-1, пготивник отступил, отправляю на наблюдательную вышку Бегезу-4. Возвгащайтесь на базу. Пгием.

– Я Радуга-1. Принято. Есть возвращаться на базу. Конец связи.

Тошка сообщил, что его родители сегодня остаются в гостях. Хата свободна на всю ночь!

Вскоре я уже забралась в Тотошкино окно. Он валялся на кровати и слушал музыку в наушниках. Спрыгнув с подоконника, я бросила на пол рюкзак. От неожиданности Тотошка подпрыгнул и упал с кровати. Наушники слетели.

– Вот чегт, Сова! Я чуть коньки не отбгосил. Ты чего чегез окно?

Друг втихаря затолкал разбросанные носки под кровать и прикрыл грязные тарелки комиксами.

– Бык в твоем дворе тусуется, вынюхивает. Держи, тут у меня припасы. ― Я достала из рюкзака банку пива и бросила ему.

– Кгуто! Чего будем делать? ― Он поймал жестянку.

– Что у тебя есть пожрать?

Пока наша курица с лимоном и чесноком жарилась под прессом, мы стояли над сковородкой и пускали слюни. Ужинали в комнате Тотошки под кровавый ужастик и пивчанское. Когда оно кончилось, мы залезли в бар родителей и достали бутылку виски. Опустошив ее наполовину, включили музыку на полную громкость и устроили дикие танцы. Затем приготовили попкорн и развязали настоящую кукурузную войну ― носились друг за другом по квартире и кидались им. Уставшие, повалились на пол на подушки, отдышались. В попкорне было уже все вокруг.

Тотошка достал пакетик с травой и забил косяк. Все так же лежа, мы передавали его друг другу и таращились на стоящий рядом аквариум с золотыми рыбками. Рыбок звали Билли, Вилли и Дилли, как персонажей «Утиных историй», Тошка их очень любил ― как рыбок, так и героев мультсериала.

Мы разглядывали аквариум, под приходом любуясь красотой морской природы, выдыхали дым на стекло и вели беседу на непривычные нам темы. На полу вдоль плинтусов была протянута светящаяся гирлянда ― дизайном Тошкиной комнаты занималась мама, и мне казалось, что обстановка поэтому больше подходит для девочки. Я взяла гирлянду за край, свернула в клубок и стала наматывать на пальцы. Тотошка смотрел то на рыбок, то на мои руки. Его глаза казались чернее обычного из-за расширенных зрачков.

– Если бы ты был президентом, что бы ты сделал самым первым? ― вдруг спросила я.

Тошка какое-то время молчал.

– Постгоил бы лестницу в космос. Ну, знаешь, не лестницу, а лифт. Стганно, что никто не додумался до этого. Это же так пгосто ― спустить с нескольких спутников тгосы, закгепить их на земле, постгоить лифт. Тгатятся такие безумные деньги на то, чтобы отпгавить космонавтов и ггузы на МКС, а тут это было бы элементагно ― нажал кнопку лифта и поехал.

– Да, это классно. Но думаю, кто-то все же думал об этом. Наверное, по каким-то причинам не могут так сделать. Например, Земля же крутится с бешеной скоростью. Как спутники на тросах за ней бы поспевали?

– Легко. Пгедставь, что дегжишь палку, на конце палки ― вегевка, на вегевке ― шагик. Ты гаскгучиваешь шагик в воздухе, вегевка натягивается. Твоя гука ― это земля, шагик ― спутник, вегевка ― тгосы. Все возможно.

– Ну, не знаю. Наверное, здесь все сложнее.

– Не знаю, мне кажется, все пгосто. Я бы постгоил лифт, мне только не хватает нескольких миллиагдов доллагов.

Я хмыкнула.

– А ты бы что сделала? Если бы была пгезидентом?

– Ввела бы программу по контролю рождаемости. Приняла бы закон, по которому только один, старший ребенок в семье может наделяться правами человека.

– Ух ты! И кем бы были остальные дети в семье?

– Не знаю. Рабами, может. Вообще было бы здорово, если бы родители тоже не воспринимали их как людей. Рожали бы для заработка… Выращивали бы младших, например, для продажи на черный рынок или на органы…

– Я, конечно, знал, что ты не любишь сестег и бгата, но не подозгевал, что настолько.

– …а еще на них могли бы законно тестировать опасные медицинские препараты, или их могли бы уродовать, а потом зарабатывать на этом уродстве…

– Ух, злая ты, Сова.

– Просто задолбало постоянно слышать от родителей: «Ты старшая и должна уступать… Ты старшая, поэтому должна мыть за всеми посуду». Видите ли, мелкие ничего не умеют. Младшие сестры только лежат на кровати и едят конфеты, а мыть посуду почему-то должна я. Это несправедливо. Хочу жить в мире, где быть старшим круто. Везет тебе, ты один в семье.

Мы поговорили еще немного о личном пространстве и высоких технологиях, а потом Тошка начал моргать разными глазами. Вот моргнул левым, все еще что-то болтая о космических лифтах и шаттлах, вот ― правым, голос стал тихим и сонным. Тошка всегда моргал разными глазами, перед тем как отрубиться, это был знак.

Мы уснули прямо на полу.

* * *

Я проснулась среди ночи от жуткого сушняка. Нащупала возле себя кувшин с водой ― как удачно! Я сделала несколько жадных глотков и опять провалилась в сон, но ненадолго: второй раз меня разбудил дикий крик Тотошки.

Мы все еще лежали на полу, на подушках. Тотошка бешено тряс аквариум и верещал. В его волосах белел попкорн; вообще, попкорн я видела везде: на полу, на одеяле, на столе; крошки прилипли к щекам друга. Даже внутри аквариума плавали разбухшие хлопья.

– Чего орешь? ― сонно спросила я.

– Куда-то делся Дилли!

– Какой Дилли?

– Долбаная гыба! Она исчезла! Куда он мог деться? ― В голосе Тотошки звучала паника. Я посмотрела на полупустой аквариум и начала что-то соображать…

– Эээ… Тотош, ты только не волнуйся, но…

– Что ― но?? ― Он посмотрел на меня безумным взглядом.

– Понимаешь, среди ночи у меня был сушняк и…

– Что ― и?? ― Вопя, он обнимал аквариум одной рукой, а второй бултыхал в нем пальцем, как будто надеясь найти Дилли где-то в толщах воды.

– Я нащупала на полу кувшин. Точнее, я подумала, что это кувшин, еще удивилась, как он удачно стоит. И… выпила.

– Кувшин??? Но тут нет никакого кувшина!

– Теперь я это вижу, ― виновато сказала я. ― Это был не кувшин, и… кажется, вместе с водой я выпила Дилли.

– Ты?! Ты пгоглотила моего Дилли? ― Тотошка ткнул в мою сторону трясущимся пальцем. Его лицо покраснело, от возмущения друг надулся, как рыба-шар.

Я ощупала свой живот. Внутри никто не барахтался.

– Прости, Тотош… Это вышло случайно. Я не хотела. Не переживай, я куплю тебе нового Дилли!

Весь день меня грызла вина. Как можно было, во-первых, сожрать любимого питомца лучшего друга, во-вторых, даже не заметить этого? Я каждую минуту в панике щупала свой живот, переживая, что теперь золотая рыбка радостно бороздит просторы моих внутренностей. До самого вечера я хвостом ходила за Тошкой, просила прощения, а он все дулся. Но потом ситуация перестала казаться нам такой уж удручающей. Тошка состроил страдальческое лицо и сказал, чтобы я не забыла произнести торжественную прощальную речь, когда пойду по-большому. В ответ я сказала, что обязательно позову его на церемонию прощания с усопшим, и мы прыснули со смеху.

Глава 4

Сегодня была сходка «Спарты» на вокзале. Толпа зацеперов отправлялась в долгую поездку. Большинство ехали с конечной, и, когда мы прозефирились и вылезли наверх, то увидели человек пятнадцать.

Это «Спарта». Все родные. Все свои. Здесь тебе всегда рады.

Зацеперы смеялись, пили, махали автомобилям, стоявшим на переездах, и снующим по рельсам путейцам. Все расселись по крыше, а кто-то занял место между вагонами, сев по обе стороны и свесив ноги в проем. И все кричали друг другу, пытаясь переорать гул ветра, шум мотора и протяжные гудки состава.

– А у меня друг в феврале с крыши сорвался. Умер от черепно-мозговой травмы.

– А я видел, как одному башку конташкой срезало!

– А при мне одного хорошенько так размазало… На пиццу стал похож.

Это ― излюбленная тема зацеперов. Но есть еще вторая: кто какие трюки вытворял.

– А я запрыгнул на скорости на встречный поезд! ― гордо крикнул мальчик в смешной кепке, которая смотрелась на его мелкой башке кастрюлей. Кажется, его звали Пашка. Я покосилась на хлипкого рассказчика. Блефует… У кого-то родились такие же мысли, потому что Пашку перебили:

– Да твоим пуканом можно разгонять «сапсан»! Гонишь! Не сможешь ты так! А если и рискнешь ― размажет, как манную кашу по тарелке.

Приближался тоннель; сидящие впереди обернулись и замахали руками, веля всем лечь.

Это была большая сходка: еще пятерых зацеперов подобрали в Днице, пятерку на следующей. Через несколько станций на крыше было уже сорок человек! Все радовались, снимали друг друга на камеру, обменивались рукопожатиями в хозяйственных перчатках. Проезжая вдоль длинной линии гаражей, снимали и свои пляшущие на стенах тени.

Повсюду раздавались крики:

– О-ло-ло!

– Это Спарта!

– Это руфрайд!

Кто-то размахивал российским флагом и кричал гимн.

С земли все показывали на нас пальцем и крутили у виска. Плевать. Наша цель ― вокзал. Но до него мы так и не доехали. За три станции заметили с десяток ментов, стоящих на платформе и по другую сторону рельсов. Кто-то донес!

– Облава! Облава! ― закричали все.

Началась паника. Кто-то сиганул с поезда еще до остановки, кто-то побежал по крыше. Мы с Тошкой помчались к межке и прозефирились внутрь. Кто-то последовал нашему примеру и юркнул за нами. Толпой со смехом вбежали в вагон. Пассажиры злобно уставились на нас. Сидящая у прохода пожилая женщина в огромной шляпе ткнула в нас пальцем и завизжала:

– Преступники! Бандиты! Вас всех по тюрьмам надо рассажать!

– А что мы сделали-то? ― на свою беду спросила я.

Я искренне не понимала, откуда такая ненависть!

– Какое хамство! Как не стыдно! Позоришь мать! ― верещала она тоненьким противным голосом. Тут же подхватили другие пассажиры:

– Бедные их родители! Завтра ведь придется хоронить своих детей…

– Да они, наверное, алкаши, им плевать.

– Мать случайно небось залетела…

– У нормальных родителей не получатся такие дети…

Все смотрели на нас осуждающе. А мы? Что мы им сделали?

Ситуацию спас Тотошка. Он подбежал к злобной старушенции, со словами «Цыц, бабка! Умолкни!» схватил ее за поля шляпы и, со всей силы дернув вниз, натянул шляпу на нос. Наблюдая, как бабка с воплями пытается выбраться из своей ловушки, мы взорвались хохотом и, пока пассажиры не очухались от шока, не завыли сиреной и не начали в нас чем-нибудь кидать, выбежали из вагона. В тамбуре посмотрели в окна. Основная часть ментов рванула за теми, кто спрыгнул с электрички. Нам могло и повезти.

Мы аккуратно рассосались по составу. Уже не бежали, а входили тихо, по одному по двое. Пассажиры, которых увлекло происходящее за окном, на нас не обращали никакого внимания. Менты прочесали вагоны, но не заметили нас: искали парней, сбившихся в большие кучки. Доехав до следующей станции, мы с Тошкой вышли из электрички и стали ждать обратную.

Дома я оказалась очень поздно. Ввалившись в окно, сразу упала на свою кровать и завернулась в одеяло.

– Вот появится эта мерзавка, шкуру спущу! Где она шляется?! ― в коридоре послышались шаги и крик отца.

– Успокойся, Олег, вот увидишь, Даша придет с минуты на минуту… ― ответила мама.

Дверь в комнату открылась.

– Олька, не спишь? ― спросил отец.

– Неа, читаю, ― ответила сестра.

– Дашка тебе случайно не говорила, во сколько придет?

– Так она дома давно. Вон, спит. Сказала, что у нее голова болит.

– Как дома?! А когда она пришла?

– Да час назад уже, а то и раньше.

– А мы ее с матерью ищем, думаем, гуляет где-то! Ну, раз дома, тогда ладно…

Отец вышел и закрыл дверь. Шума и крика больше не было слышно. Я убрала одеяло. Первым делом достала из кармана смятый полтинник и кинула Ольке. Потом сняла грязную одежду, всю в пыли и мазуте, и тихонько, на цыпочках, прошла в ванную. После душа вернулась в комнату, опять упала на кровать и заснула уже в полете.

* * *

Весь следующий день мы катались на «собаке». Обратно до города доехать не получилось: электричка встала на одной из станций и по техническим причинам дальше не поехала. Такое происходило частенько.

Домой мы шли пешком по рельсам. Путь занял два часа. Железная дорога, поросшая по бокам еловым лесом, прямой линией уходила так далеко вперед, насколько хватало глаз.

– Тотош, как думаешь, что нужно человеку для того, чтобы почувствовать жизнь? ― спросила я, вдыхая смесь запахов мазута и хвои.

– Ммм… ― Друг напряженно задумался. ― Может, узнать, что такое смегть? Если не знать, что такое минус, никогда не поймешь, что такое плюс.

– Логично, ― кивнула я. ― А что еще? Что, например, нужно именно тебе для того, чтобы почувствовать вкус жизни?

– Выпгыгнуть из движущегося поезда!

– Засчитано. А что еще?

– Так нечестно! ― возмутился он. ― Тепегь твоя очегедь.

– Ммм… Переспать с парнем.

– Пегеспать с девушкой.

– Сделать ирокез.

– Купить спогтивную тачку.

– Танцевать без трусов.

– Избить кого-нибудь.

– Что? ― Я во все глаза посмотрела на друга. Он всегда казался мне ярым пацифистом.

– Ну, ― Тошка смутился. ― Это из той же опегы, что плюс-минус и жизнь-смегть. Никогда не узнаешь, что такое миг, пока не поймешь, что значит война.

– Окей, продолжаю. Поцеловаться с чужим парнем.

– Уехать жить на моге.

– Заняться сексом на публике.

– Ммм… Ходить голым по улицам.

– Узнать, что такое любовь.

– Потегять любовь.

– Ты опять уходишь в свой плюс-минус? Принято. Хмм…

– Ну, думай, что еще? ― поторопил Тотошка.

– Я не знаю…

– Что, пгоиггала?

– Нет… я сейчас… Вертится на языке.

– Тги секунды.

– Сейчас…

– Две…

– Украсть…

– Одна… Ноль!

– Украсть единорога! ― быстро сказала я.

Мы остановились, несколько секунд тупо смотрели друг на друга, а потом прыснули.

– Что? ― Тотошка схватился за живот. ― Чтобы почувствовать вкус жизни, нужно укгасть единогога? Где? Где мы его возьмем?

– Я не знаю! ― Я задыхалась от смеха.

Болтать было весело, но за два часа пути мы жутко устали и натерли мозоли. Дико захотелось пить, и пришлось свернуть с железки к магазину.

Мы сидели в теньке на ступеньках и жадно пили холодный лимонад, когда вдруг услышали голоса, топот и смех. Сбоку к магазину кто-то подходил, судя по голосам, ― толпа парней. Тревога! Я вскочила и хотела уже убежать и спрятаться с другой стороны здания, но не успела… столкнулась нос к носу со здоровенной фигурой.

– Опаньки! Кто это к нам пожаловал? Неужто Сова? ― Бык скалой навис надо мной. Глаза-щелочки сверлили меня; кулаки-кувалды напряженно сжались; толстые губы изогнулись в усмешке; на красном лбу вздулись вены. ― Деньги мне принес? Все пять косарей?

Бутылка выпала у меня из рук. Лимонад с шипением разлился по бетону. Вот черт, Бык… Я давно с ним не сталкивалась и уже забыла о его существовании. Но почему он так не вовремя? Быстро развернувшись, я помчалась в другую сторону. Недолго думая, Тошка присоединился ко мне. В кармане звякали монеты.

– А ну стой, гаденыш! В этот раз не убежишь!

За спиной слышала такой топот, будто за мной мчалось стадо разъяренных носорогов.

На первом же перекрестке Тотошка удрал в другую сторону. Хитрюга! Знал, что Бык за ним не погонится. Пробежав двор, я оказалась у котельной, огороженной забором; не раздумывая, нырнула в щель и помчалась дальше по территории. За спиной послышались лязг металла и глухой звук, будто кто-то уронил мешок ― Бык перелез через забор. Услышав лай собак, я ускорилась. Юркнув в дыру уже в другом, решетчатом заборе, побежала по лесопосадке к баракам, по дороге задела висящую на веревке простыню и утащила ее с собой. Я мчалась, как бешеное привидение, пока простыня не слетела с меня. Бежала по лесопосадке, затем ― вдоль полосы гаражей. Повсюду были грязные лужи и воняло канализацией. И тут я уперлась в тупик: справа и слева тянулись линии гаражей; между ближайшими постройками было так узко, что пролезть могла только кошка. Впереди выросла бетонная стена, изрисованная граффити.

Я дернулась вправо, к гаражу, хотела забраться на него и пробежать поверху, но Бык схватил меня за шкирку и стащил вниз.

– Попался, мелкий гад!

– Пусти! Пусти меня! ― закричала я. ― Я отдам деньги, завтра же, все три косаря!

Бык выкрутил мне руки, буквально завязал меня в узел.

– Уже шесть косарей! Деньги нужны здесь и сейчас! ― Он отвесил мне пинок. ― Пошел вперед!

Держа за шкирку, Бык куда-то меня повел.

Вскоре мы оказались на каком-то пустыре. С одной стороны виднелся разрушенный барак, с другой ― опять гаражи. Зловоние стояло нестерпимое, лужи доходили до щиколоток. Я увидела источник мерзкой вони: недалеко был канализационный люк, из которого хлестал поток омерзительной жижи.

Бык толкнул меня в спину. Я упала на колени, прямо в смердящую лужу; мои ноги и руки утопли в ней. Я сморщилась от отвращения.

– Где мои деньги? Где мои деньги, падла? ― проревел Бык и схватил меня за шкирку. ― Щас будешь хлебать это дерьмо!

Бык ткнул меня лицом прямо в это едкое зловоние, потом рывком поднял и куда-то поволок. Я умирала от страха и унижения, душило и мучительное чувство неизвестности. Что он сделает со мной?? Я колотила его, пыталась освободиться, но тщетно. Бык наклонился и, держа меня одной рукой, второй отодвинул в сторону что-то тяжелое. Не успела я сообразить, что происходит, как меня бросили в пропасть смердящего колодца.

Вынырнув из вязкой жижи, я схватилась за края люка и подтянулась. Вонь прошибла нос. Меня вырвало. Бык сел передо мной на корточки.

– Не принесешь завтра все шесть косарей ― притащу тебя сюда снова и засуну в это вонючее очко. Только на этот раз прихлопну крышкой, ― сказал он, развернулся и ушел.

Я выбралась из люка, отползла в сторону. Меня вырвало еще два раза.

Опустошив желудок, я отошла подальше. Прислонилась спиной к железной стене гаража и там обессиленно осела на землю. Что мне теперь делать? Я вся в дерьме и далеко от дома. Просто прекрасно. Где носит Тотошку? Мог бы и на помощь прийти, знал же, что помощь понадобится. И куда он свалил? Домой, как ни в чем не бывало? Предатель. И что мне теперь делать, как возвращаться в таком виде? Предстоит пройти несколько районов. По реке не добраться. Ладно, об этом буду думать позже. Сначала нужно смыть с себя дерьмо.

К реке я шла по кустам и узким тропинкам, стараясь никому не попадаться на глаза. Но это выходило не всегда ― в конце концов я встретила целую группу людей. Раскрыв рты от изумления, они тыкали в меня пальцем.

Я все же вышла к берегу реки. Кроме компании девчонок, сидящих на склоне с бутылками в руках, никого не было. Я с гордым видом прошла вперед под удивленные охи. Сняв одежду, погрузилась в воду, с наслаждением поплавала и смыла с себя всю канализационную дрянь, затем прополоскала рот. На берегу долго отстирывала шмотки, затем разложила их на траву сушиться и легла рядом. Наблюдая за облаками, думала о том, что конец света наступил как-то уж очень неожиданно.

– У тебя все нормально? ― раздался сзади тревожный голос.

Обернувшись, я увидела девчонку, похожую на зебру из-за длинных мелированных волос. На ней были джинсовая мини-юбка и ярко-красный топик.

– Все отлично, ― сказала я.

– Непохоже, ― хмыкнула она. ― Что с тобой случилось?

Я отмахнулась.

– Не парься.

– Пойдем к нам? Посидишь, выпьешь, расслабишься. Расскажешь, что произошло.

Недолго думая, я поднялась и пошла к компании.

– Меня Марина зовут, ― представилась Зебра. ― А это Алиса, ― показала она на вторую девчонку с прической из африканских косичек, ― а это Настя. ― У третьей девчонки был короткий ежик черных волос, на затылке залаченных и торчащих вверх.

– Даша, ― сказала я.

Мне тут же протянули кофту, я завернулась в нее.

– На. Выпей. ― Мне вручили полуторалитровую бутылку «Отвертки».

Несколько глотков залпом ― и моя ситуация больше не казалась мне такой уж удручающей. Последняя неделя перестала давить тяжелым грузом. Стало даже смешно.

– Так что с тобой случилось? ― спросила Марина.

И я рассказала и о сломанном телефоне, и о парне с бычьей башкой, который все пытается выбить из меня долг, и о том, как сегодня принимала ванны в канализационном люке. Девчонки прыснули со смеху.

– Прости, но ты так забавно рассказываешь, ― сказала Марина.

– Да ничего, я привыкла, что всем всегда смешно, когда я в полной заднице, ― вздохнула я.

Мы распили бутылку апельсинового коктейля, потом вторую ― со вкусом какой-то фейхоа; девчонки рассказали о себе. Они жили в тех бараках, где я сегодня запуталась в простыне. Ушли из школы, учились в ПТУ кто на швею, кто на секретаря. Когда мы расходились, Марина сказала:

– Пойдем ко мне, дам тебе шмотки. Не идти же тебе в таком виде.

Марина жила на первом этаже длинного двухэтажного барака. Квартира смотрелось бедно, ремонт в ней не делали лет пятьдесят. Внутри воняло подгорелой кашей, молоком и мочой. Где-то в дальней комнате орал младенец. Ванная была грязная, вся в плесени и желтых разводах. Но после купания в канализационном люке даже такая показалась мне райской лагуной.

В комнате Марина протянула мне одежду ― короткую черную юбку с о-о-очень низкой посадкой и желтый топик на тонких бретельках. Она предложила и обувь, но я сказала, что дойду в своих мокрых «гадах». Пообещав завтра занести шмотки, я попрощалась с новой знакомой.

Дома я просушила телефон, а затем включила его, и сразу позвонил Тошка.

– Сова, слава яйцам! Я тебе обзвонился! Чегт, куда ты делась? Мы газделились, потом я стал тебя искать и не нашел.

– Принимала ванну, ― сухо ответила я.

– Чего? Какую ванну? Бык тебя не догнал? Или догнал? Че он тебе сделал?

– Поймал. Да так, устроил мне джакузи, больше ничего.

Тошка помолчал некоторое время.

– Ладно, Сова. Завтга гасскажешь, вижу, что тебе сейчас неудобно говогить. Я дико волновался. Кгуто, что с тобой все хогошо. Я завтга отцу помогаю на даче чегдак газбигать, часам к пяти освобожусь, созвонимся. Пока!

Я со злостью бросила трубку на кровать. Предатель! Как он может говорить так беззаботно и не чувствовать вины за то, что свалил? Трус паршивый!

Я включила «Зубастиков» по видику. Посмотрев ужастик, я решила сделать своего собственного «зубастика»: сняв с пустых пластиковых бутылок три кольца, вывернула их зубчиками наружу, потом надела кольца на крышку, сделала в ней две дырочки, протянула через них длинную резинку и завязала два свободных конца. Теперь, когда я тянула за резинку в разные стороны, «зубастик» начинал бешено раскручиваться и жужжать. Торчащие шипы работали как маленькие бензопилы, ими можно было довольно сильно пораниться. За вечер я изрезала «зубастиком» всю свою коллекцию журналов «COOL», о чем пожалела уже утром ― я собирала эти журналы несколько лет. Но я была вся на нервах и жутко злилась на Тошку. Мне просто нужно было куда-то выплеснуть гнев.

* * *

На следующий день я отнесла Марине вещи. Дверь открылась, девушка некоторое время непонимающе смотрела на меня. Я потрясла пакетом.

– Привет. Я принесла одежду.

– Даша? Ничего себе! Я тебя не узнала, думала, что за пацан и что ему надо? Вчера ты без одежды была, там видно, что девчонка. А сейчас в этом прикиде…

Мы засмеялись. Марина впустила меня в квартиру.

– Сейчас с Настькой и Алиской гулять пойдем. Не хочешь с нами?

Я посмотрела на телефон ― он разрывался от Тошкиных звонков. Я включила беззвучный режим и не ответила на очередной вызов. Подумала над предложением Марины. На Тошку я была жутко обижена, с ним гулять не хотелось. Дома тоже ловить нечего.

– Хочу! А никто против не будет?

– Конечно нет. Все только за.

– Тогда пошли!

– Только… ― Марина смущенно меня оглядела. ― Возьми все-таки обратно мою одежду. Она тебе больше идет.

Я послушно надела топик и юбку. Марина поколдовала над моей внешностью: подвела мне глаза черным карандашом, губы накрасила блеском, а волосы взбила пенкой, чтобы смотрелись поженственнее. Сзади у меня, как у Насти, торчал теперь ежик. Довершили образ босоножки на платформе. Отражение в зеркале показало мне незнакомку, выглядевшую по моде девчонок Днице, моде, которую я раньше презирала. Но сейчас незнакомка мне очень даже нравилась. Топик подчеркивал мою тонкую талию, босоножки и короткая юбка ― стройные ноги. Я казалась себе старше года на два. И почему раньше я всегда ходила как пацан?

– Чего-то не хватает. ― Марина критически осмотрела меня. ― Все, поняла.

Она порылась в комоде и протянула мне кусок ажурной ядовито-салатовой веревки.

– Что это? ― не поняла я.

– Стринги. Не ссы, не ношенные. Мне малы, а тебе в самый раз будут.

– Зачем? Я в трусах.

Марина тяжело вздохнула.

– Твои не подходят. Так надо. Надевай.

Я послушно сняла свои простые черные трусы и надела радиоактивные стринги, которые сразу вылезли над поясом юбки. Я собиралась их заправить, но Марина меня опередила: она наоборот подтянула ажурный пояс еще выше, расправила по линии так, чтобы кружева выпирали из-под юбки на сантиметр.

– Уши проколоты? ― спросила Марина.

– Нет.

– Хм… Ничего, у меня есть клипсы.

Скоро мои уши украсили кислотно-розовые кольца.

Чуть позже я поняла, зачем Маринке надо было превращать меня в «секси-герл». Она, Настя и Алиса ― из тех, кто трясется над своей репутацией и кому очень важно чужое мнение ― конечно, не чье попало, а парней. Одежда, поведение и вообще, все, что девочки делали, было для того, чтобы привлечь внимание противоположного пола. А как этого добиться проще всего? Выглядеть сексуально. Вот для чего нужны были все эти мини-юбки и выпирающие стринги, ― чтобы вызвать любовь (хе-хе, назовем это так). Девчонкам ее не хватало. Многие ведут себя так в свои четырнадцать-пятнадцать: стараются каждым шагом «примагнитить» любовь. Но не я. У меня был совсем другой подход, по крайней мере, мне так казалось. Хотя правду видно только со стороны, а то ведь каждый из нас что угодно про себя зальет. Но мне хотелось верить, что я не такая, как другие, что мне не нужна чертова любовь, если ее можно получить, только подлизываясь. Да, конечно, любовь нужна всем. И я в том числе в ней нуждалась, но добиться ее желала иначе. Как, я еще не знала. А если от меня чего-то ожидали, я намеренно делала все наоборот. Да, это вызывало осуждение, но такой путь был моей свободой.

Так вот, если бы кто из знакомых увидел Марину в компании бесполого существа в линялых, мешковатых старых шмотках, ее репутация могла бы захромать. Потому и нужен был этот маскарад.

Мы направились к центру города, по дороге встретили Настю и Алису. Было страшновато ходить так открыто: в последнее время я перемещалась по улицам как пугливая крыса. Все мы были одеты одинаково: мини-юбки, топики и стринги кислотных расцветок. Хоть это все было не мое, но мне нравилось. Нравилось, что мы одинаковые. Я остро чувствовала свою принадлежность к новой касте.

– Дашка! Дашка! ― раздался сзади голос. Оглянувшись, я увидела бегущего ко мне Тотошку. ― Наконец-то я тебя нашел. Где ты была? Я тебе обзвонился, домой к тебе заходил, по гайону тебя ищу.

Я ничего не ответила, развернулась и пошла дальше.

– Кто это? ― спросила Марина.

– Да так… Один знакомый.

Тотошка догнал нас и теперь шел с нами в ногу.

– Даш, ты чего? Ты куда? С кем это ты? И что это на тебе? ― Он недоуменно смотрел на меня.

– Гулять, ― холодно объяснила я. ― У меня теперь новый стиль.

– С кем? С ними?

– С нами, с нами, мальчик, ― огрызнулась Марина. ― С большими тетями она идет тусить. А ты иди в свою песочницу.

– Дашк, что с тобой? Ну куда ты? ― спросил Тотошка жалобно. Но я была по-прежнему зла на него за бегство, и его скулеж не растопил мое ледяное сердце.

– Я догоню, ― сказала я девчонкам и остановилась. Посмотрела на Тотошку.

– Я в свою новую компанию иду, ясно?

У Тотошки отвисла челюсть.

– В свою что? Новую компанию? А как же я?

– А ты иди туда, где шлялся, пока Бык меня в люке топил. ― Я опять развернулась.

– Он тебя что?! Топил? Дашк, да поговоги же со мной! ― Он схватил меня за плечо, я сбросила его руку. Тошка остался сзади.

Я побежала догонять девчонок.

– Это нечестно, Сова! ― услышала я за спиной. А потом раздался быстрый удаляющийся топот.

Вечер прошел не слишком весело. Взяв по коктейлю, мы отправились на старый стадион. Сидя на перекладинах уличного тренажера, мы пили и смотрели, как парни играют в футбол. Девчонки болтали про незнакомых мне людей, про ситуации, в которые я не попадала, про музыку, которую я не любила. Мне было скучно, я ведь не могла жить без движения. В голове крутился вопрос ― и только-то? Этим вы и занимаетесь целыми днями, сидите, как курицы на насесте? Это же уныло!

* * *

На следующий день моя обида поутихла, и я даже ответила на Тошкин звонок.

– У меня такие новости есть, упадешь! ― прокричал друг в трубку.

– Да? И что за новости?

– Пойдем во двог, все гасскажу.

Вскоре, сидя на качелях, я поедала мороженое, которое Тотошка мне купил на радостях, что я снова с ним разговариваю. Проходящая мимо молодая мама с коляской, посмотрев на нас и оценив эту идиллическую картину, улыбнулась. Да, наверное, сцена безумно романтичная: качели, мальчик, девочка, мороженое… о чем говорят эти двое? Конечно же, о любви!

– Сиги есть? ― спросила я.

– Кончились.

– Жалко, ну, давай, толкай свою новость.

– Завтга кгупная стгелка в «Елочках». Будет человек сто. Нагод даже с Москвы подтянется.

– Да? А кто с кем?

– Наши антифа задели кого-то из московских бонов. Скины едут гасить Днице. Местные ссут, конечно, но антифа с Локотков и с ближайших станций обещали подтянуться.

– Круто! И… Ты что-то предлагаешь?

Впрочем, я уже знала, на что намекает Тотошка.

– Конечно! Мы пойдем смотгеть.

Быть зрителем во время чужих разборок ― одно из самых ярких впечатлений в Днице. Собственно, больше тут нет почти никаких развлекух. Последняя крутая стрела была в прошлом году между пэтэушниками и технарями. Парни мочалились на пустыре за ткацкой фабрикой. Мы с Тотошкой издалека наблюдали. Эмоций осталась масса, все время вспоминали ту легендарную стрелку. Но, кажется, новая переплюнет ту по масштабу.

Ох уж это «Днище»… Ему только дай повод стравить кого-то друг с другом. Скинов и антифа, коней и мясо, пэтэушников и технарей. Живем, как в глухой деревне в восьмидесятых. Это в наш-то двадцать первый век.

С одной стороны, я любила Днице, потому что у меня не было ничего другого. С другой ― презирала, потому что где-то в глубине души понимала, что не так живут в других местах и не такие вещи должны приносить в нашу жизнь эмоции.

Глава 5

Стрелку забили в шесть. За три часа мы с Тошкой встретились, долго шли по рельсам, потом свернули на раздолбанную асфальтированную дорогу. Покореженные ворота. Ржавая табличка. Выбитая надпись «Детский оздоровительный лагерь “Елочки”». Повсюду, словно кубики по ковру, рассыпаны жуткие заброшенные корпуса. Тут бы фильмы ужасов снимать. Мы обошли территорию, пытались понять, где будет мясорубка, и сделали вывод, что махач пройдет на большой площадке перед главным двухэтажным корпусом.

Забравшись на здание, мы легли на крышу, спрятались за реденькими пробивающимися сквозь рубероид деревцами.

Антифа пришли первыми, человек двадцать-тридцать, потом подтянулось еще десять. Все были в спортивных костюмах, часть в «берцах», часть в бутсах. Мелькали приметные лица. Я узнала кое-кого из уличных группировок. Они стояли впереди: кто-то бинтовал руки, кто-то надевал кастеты и капы, кто-то крутил цепи, кто-то ― монтировки. Заметила я и несколько панков.

Вообще, движение антифа в Днице довольно мощное. Тотошка показал мне Дуче ― главного, из-за которого произошел скандал. Смуглый, коренастый, с квадратной башкой и скользким взглядом, Дуче лениво вертел в руке цепь и катал во рту жвачку. Я поежилась. Неприятный тип. Дуче ― сын какого-то крутого блатного чела, под которым с начала девяностых был рынок, несколько других палаток и автосервисов, а может, и вообще все Днице. Сейчас и сам Дуче вошел в дело, понятно, почему он антифа стал: рынок от бонов всегда страдал, много акций было.

В воздухе сгущалось напряжение. Сердце сильно стучало, страшно было так, будто это я стояла внизу и, бинтуя руки, готовилась к махачу. С крыши мы видели всех как на ладони. Я чуяла, будет что-то глобальное. Разглядывая лица, я вдруг поняла, что зря мы пришли сюда. Нужно было держаться подальше от разборок такого масштаба, наслаждаться стрелками между восьмым «А» и восьмым «Г» и радоваться своей насыщенной жизни. Ох, тянет наши жопы на приключения… Хоть ноги себе отрывай и дома сиди.

Вскоре по толпе пронесся невидимый разряд; я будто почувствовала вибрацию. Все вытянулись, замерли, посмотрели в одну сторону. Что они там увидели? На лицах ― страх… и вдруг я услышала лай собак. По телу пробежала дрожь. Что тут делать собакам? Нарастающий гул вскоре перерос в хор голосов, и тогда я поняла: приближаются боны. Все кричали разом, я не могла разобрать слов, но нетрудно было понять, что людей много. Вскоре я увидела их. Будто рота солдат, ровными рядами в ногу шагали человек пятьдесят. Конечно, на самом деле все двигались хаотично и вразнобой, но мое воображение дорисовало картину, превратив толпу бонов в фашистскую армию.

В руках ― биты. Впереди ― заливающиеся лаем доберманы. Пять бойцовых рвались с поводков, рычали и лаяли. Было видно, что псам не терпелось разорвать врага. Люди шли, все как один с поднятой рукой. Раздавался хор:

– Один, четыре, восемь, восемь! Один, четыре, восемь, восемь!..

Слышать и видеть это было жутко, мне резко поплохело. Хотелось затечь под листы рубероида. Что, если нас заметят? Ведь и убить могут. Скормят своим псам. Растущая из крыши чахлая березка передо мной тряслась от ветра, но, казалось, сама я трясусь сильнее. Даже зубы стучали. Но я не могла не смотреть на приближающуюся роту: зрелище завораживало слаженностью, отточенностью (конечно, и тут сыграло роль мое воображение). Все боны были одеты одинаково, будто клоны. В каждом действии ощущались сила и жестокость. Эта толпа была будто мощная черная волна, разбивающая скалы. У антифа не оставалось шансов…

– Смотги, это главный их. Гжавый зовут.

Тотошка указал на здоровяка в центре первого ряда ― он вел на цепи самого злобного добермана. У Ржавого была лысая башка, и, несмотря на рыжеватые брови и веснушки по всему лицу, он выглядел страшно и угрожающе.

Напряжение росло. Две стороны смотрели друг на друга.

На бонах были закатанные джинсы или камуфляжные штаны, все в «гадах» ― дорогих мартинсах и гриндерах, никаких рыночных «берцев». Приехали из Москвы. Видно.

Доберманы уже почти захлебывались лаем. Они рвались так, что, казалось, цепи вот-вот лопнут. Я видела, что нашу сторону псы тревожат. Чувствовала: они боятся. Многие жалели, что пришли сюда, как и мы. Это уже не игра. И мясорубка вот-вот начнется.

Я тяжело сглотнула и до боли вцепилась в отклеивающиеся листы рубероида. Господи, мне плевать, что сейчас под нами будет, сделай, пожалуйста, так, чтобы мы с Тотошкой выбрались из этого ада живыми. Больше всего на свете я хотела сбежать, но уже поздно. Мы заняли удобную позицию за низким бортиком ― нас не тронут. Но если поползем назад к краю, нас точно заметят. Вот бы вернуться во времени минут на двадцать назад. Тогда бы я не лежала тут на крыше, смотря на бритоголовых убийц, и не тряслась.

В центр вышли двое главных: от бонов ― Ржавый, от наших ― Дуче. Я с тоской прикинула и поняла, что наших меньше на треть. И у наших нет доберманов. Хотя, почему я называю их «наши»? Дуче и его банду стоит обходить за километр, опасные ребята.

Дуче и Ржавый о чем-то трещали. По обе стороны от них стеной стояли люди.

Наконец главные разошлись. Дуче поднял руку, подавая сигнал… я вся сжалась и перестала дышать. В следующую секунду боны спустили с поводков доберманов, а потом две стены помчались друг на друга. Они столкнулись, сшиблись и мгновенно слились в месиво. Крик, гам, лай и визг. В воздух, будто ядерный гриб, поднялось облако пыли.

Хотелось отвернуться. Это не была простая драка на кулаках, которую можно часто наблюдать на стрелках. Все по-взрослому. Я пыталась разделить месиво передо мной на части, выловить взглядом хоть кого-то. Мне удалось это не с первой попытки. Я увидела бона в разорванной футболке, который бил хула битой в живот. Тут же кто-то полоснул этого бона цепью по спине, оставив на ней жуткий кровавый след. Удар в ребра ― и бон рухнул на землю, хул и кто-то из дучевской банды стали бить его ногами. Я перевела взгляд в другое место. Бон носком «гада» ударил кого-то в голову. Справа человек в спортивном костюме повалил другого бона и бил по лицу. Под нами антифа замахнулся на бона цепью, тот отскочил и двинул нападавшему ногой в солнечное сплетение. Антифа согнулся, бон обрушил ему на спину биту, второй раз бита пришлась в живот. Ржавого и Дуче нигде не было видно.

В нос ударили запахи пыли, крови и пота. Кишки скрутило от страха. Тотошка лежал рядом ни живой ни мертвый. Ему было страшно точно так же, как и мне.

Я заметила, что боны со своим численным перевесом потихоньку стали теснить антифа. Все бы ничего… Но теснили они их к нашему корпусу. Если еще пять минут назад махач был далеко от нас, то теперь он весь переместился под нас. Кто-то залез в окно, бился внутри здания прямо под нами. Это стало опасным. Нас могли заметить.

Я стала искать глазами собак. Одна лежала за толпой дохлая, с проломленным монтировкой черепом. Другой доберман повалил кого-то из антифа ― даже за общим шумом я слышала вопли. Остальных псов я не видела, но до меня доносились лай, рычание, крики боли. Удивительно, но никто не вопил так, получая удар цепью или битой. Так страшно люди орали, только когда до них добирались мощные звериные челюсти.

Тотошка дотронулся до моей руки, показал назад, кивнул. Я кивнула в ответ. Я знала, что он задумал. Теперь, когда весь махач развернулся под нами, появился шанс незаметно слиться. Мы осторожно проползли по крыше, будто по минному полю. Тотошка полез первым, по выступам и щелям в стене ловко спустился на асфальт. Здесь, с противоположной стороны корпуса никого не было. В двадцати метрах ― ограда, за ней ― спасительный лес.

У нас был шанс удрать. Но все планы полетели к чертям, когда возле Тотошки неожиданно, как из-под земли, вырос бон с битой, обмотанной колючей проволокой.

– Тотошка! Справа! ― крикнула я с крыши.

Я в ужасе смотрела на происходящее. Откуда взялся этот тип? Его не было! Тотошка резко обернулся, и бон ударил его. Благодаря хорошей реакции друг успел отпрыгнуть, бита достала его лишь по ногам, но и этого хватило. Тошка упал, корчась от боли. Бон опять махнул битой, Тотошка увернулся, и удар взрыхлил землю.

Друг вцепился в свободную от проволоки часть биты и потянул ее на себя, умудрился даже врезать бону в пах. Парень согнулся пополам, дав Тошке возможность вскочить. Бон прыгнул на него, и, сцепившись, они покатились в сторону. Бита отлетела. Я пришла в себя. Что я смотрю, дура? Надо идти на помощь!

Одним прыжком я оказалась внизу, схватила биту, перемотанную по рукоятке изолентой. Бон прижал Тотошку к земле и занес кулак. Передо мной маячила бритая голова.

Не знаю, где в тот момент находились мой разум и способность логично мыслить. Думаю, они трусливо спрятались где-то в подсознании, уступив почетное место ярости, смелости и безрассудству. Я замахнулась и, с криком подлетев к бону, обрушила биту ему на голову ― со всей дури, на какую способна. Я не думала о последствиях, только о том, что этот козел заслуживает наказания. Раздался необычный звук, будто треснул упавший арбуз. Бон тяжело рухнул на землю.

Я опустила биту. Тотошка отполз за здание корпуса. Вдруг я поняла, что вокруг стало необычайно тихо. Я посмотрела в ту сторону, где проходил махач.

Как-то незаметно мы с напавшим на Тошку боном оказались на открытом месте. Из эпицентра битвы нас хорошо видели и… застыли как вкопанные. Только некоторые, кто еще ничего не понял, дрались друг с другом. Но большинство людей смотрели лишь на нас, кто-то с удивлением, кто-то ― с ненавистью. Где-то рычали доберманы.

Что произошло? Почему все так уставились? Я перевела взгляд на бона подо мной. Я что, убила его? Широко раскрытые глаза смотрели в небо. Рыжие ресницы сверкали на солнце подобно золоту. Веснушки на лице сливались с каплями крови. Я зачарованно разглядывала бездыханное тело, растекающуюся из-под головы густую темную лужу. А бита пестрела багровыми пятнами ― и ударная часть, и обмотка из колючей проволоки.

– Парни! Ржавого убили! ― яростно заорали в толпе.

Как от очередного разряда напряжения, все загудели, задвигались.

– Фас! ― услышала я, а затем увидела мчащуюся на меня раскрытую красную пасть.

Сердце рухнуло вниз ледяной глыбой. Впереди мелькали ослепительно белые клыки размером с мои пальцы. Почему-то я подумала о Лангольерах, хотя нужно было думать о побеге.

– Валим! ― крикнул Тотошка.

Не раздумывая больше ни секунды, я сорвалась с места. Мы помчались к ограде, перелетели через нее с ловкостью обезьян, а вот доберманы застряли в прутьях. Это дало нам несколько секунд форы.

Смешанный лес ― самый неудобный для побегов, здесь повсюду мелкие колючие кусты, которые раздирают кожу в кровь. Мы понеслись к железной дороге. Скорее бы на смену смешанному лесу пришел еловый, там бежать будет удобнее.

Казалось, сердце вот-вот выскочит из груди. Легкие горели, ноги заплетались. За спиной слышались дикое рычание псов и разъяренные крики. Все пропало, нам не спастись. Если меня поймают, то скормят доберманам. Эта мысль придала сил, и я помчалась быстрее. Незаметно исчезли кустарники под ногами, началась сухая мягкая тропа, усеянная хвоей. На ходу я вытерла рукавом пот, который застилал и щипал глаза. Больше всего на свете я боялась споткнуться о какой-нибудь корень и упасть.

Я заметила, что все еще сжимаю биту. Выбросить ее я не могла, пальцы будто приклеились к ручке. Может, и не надо? Если меня настигнут доберманы, будет маленький шанс отбиться.

Впереди замаячил просвет, за ним ― железная дорога. Мы выбежали на открытый участок и помчались вдоль путей. Через минуту мы оказались под рельсами, у бетонного тоннеля ― сточной трубы. Ее отверстие доходило мне до груди. Когда мы гуляли, здесь всегда была наша финишная точка: в этом месте мы устраивали пикники, лезли внутрь тоннеля, рисовали граффити. Два года назад краской из баллончика я написала на стене:

Сова + Тотошка = 100 % дружба

Сейчас надпись поблекла, ее давно нужно было обновить.

В тоннеле всегда пахло плесенью и сыростью, скапливалась вода ― весной уровень поднимался, к осени ручей пересыхал и оставались лишь мелкие лужи. Сейчас воды было мне где-то до середины бедра. Согнувшись, мы с Тотошкой пролезли в тоннель и, набрав как можно больше воздуха, одновременно нырнули.

Я не дышала больше минуты. Грудь будто разрывало огромными когтями, но я терпела, хотела продержаться как можно дольше. Вынырнула я осторожно, чтобы не наделать брызг и шума; старалась вдыхать спасительный воздух медленно и глубоко. Собак не было слышно. Наш план сработал ― толпа пробежала мимо. Вскоре вынырнул Тотошка.

Вылезать мы не спешили. Через некоторое время раздались шаги и приглушенные голоса. Я снова нырнула, но опустилась не полностью ― и все услышала.

Люди топтались у тоннеля, но внутрь вроде бы лезть не собирались, что безумно радовало. Наконец кто-то заговорил ― с отчаянием и яростью:

– Я клянусь. Всеми богами клянусь здесь и сейчас, что запомню лицо этого ублюдка, найду его и убью, даже если на его поиски уйдет вся жизнь.

Я еще ниже опустила голову, чтобы точно не выдать свое присутствие.

В легких разливалась адская боль, но я терпела из последних сил. Нетренированный человек может продержаться без воздуха несколько минут, а я держалась пока только полторы. Я справлюсь, я должна. Эти мучения не сравнятся с пытками, которым меня подвергнут боны, когда поймают.

Я снова вынырнула. Мы выждали минут пять. Больше не было слышно ни голосов, ни лая. Я осторожно встала, нащупала биту, подняла ее и долго разглядывала. Светлое дерево, вокруг основания накручены мотки темно-серой проволоки, усеянной зловещими острыми шипами, вокруг рукоятки ― синяя изолента. Нет, не буду брать ее с собой. Я опять положила биту в воду. Здесь ее не найдут.

С Тотошкой мы вылезли из тоннеля, перебрались на другую сторону железной дороги и побежали по лесу перпендикулярно рельсам. Добравшись до частного поселка, расслабились, перешли на шаг. До дома добрались без происшествий. Всю дорогу молчали, сил обсуждать произошедшее не было. Больше всего на свете я хотела остаться в тишине, наедине с собой и как следует обо всем подумать. А главное, решить, что делать.

* * *

Домой я ввалилась через окно. Было около восьми, отец уже пришел, и не стоило попадаться ему на глаза в таком виде. Быстро сбросив мокрую грязную одежду, я переоделась в домашнюю секунд за десять до того, как в комнату вошла мама.

– О, ты уже дома? Как удачно. Пойдем на кухню, сегодня у нас будет первый семейный ужин.

– Какой ужин? ― ошарашенно спросила я.

– Семейный. Мы будем ужинать всей семьей.

– Это как?

Мама закипала, но все же терпеливо пояснила:

– Семейный ужин ― это когда все члены семьи собираются за обеденным столом на общую трапезу.

– Но… Это же глупость! ― заныла я. Не хочу никаких семейных ужинов, только не сегодня! ― Ну, мам… Мы всю жизнь ели когда и где кто хочет. Почему сегодня мы должны есть все вместе? Мы все даже на кухню не поместимся!

– Поместимся. Такие ужины очень важны для сплочения семьи и формирования добрых воспоминаний, ― сказала мама заученную фразу, явно вычитанную в какой-то дурацкой книжке по семейной психологии.

Я с тоской поплелась на кухню. Мы с мамой нарезали салат, разложили по тарелкам котлеты с картошкой. Кое-как уместились на шестиметровой кухне вшестером. И вот, бодрым голосом папа спросил:

– Ну, у кого какие новости? Кто чем занимался? ― Все молчали. ― Хорошо, начнет папа. У меня два новых клиента в один день.

Никакой реакции.

– Это большая редкость, ― добавил папа.

Никакой реакции.

– Так. Быстро похлопали папе, кто не похлопает, получит фирменных папиных люлей с маслом. ― Папа вспылил.

– Где?? Я хочу! Я хочу люлей! И масла побольше! ― вскочил Славик.

Я положила руку на голову братцу, заставляя его опуститься обратно на стул.

– Хлопай, Славик. Громче.

Мама задорно захлопала в ладоши.

– Ура! Поздравляем папу!

Славик, смотря на маму, тоже захлопал.

– Кто следующий? ― спросила мама. ― Смелее! Мы можем делиться радостями и неудачами прошедшего дня, помогать друг другу. Каждый может высказаться, а другие его выслушают и поддержат. Даша?

– Я убила главаря банды бритоголовых, ― сказала я, меланхолично размазывая по тарелке картофельное пюре.

Повисла тишина. Через некоторое время мама бросила вилку и в сердцах сказала, обращаясь к папе:

– А я говорила, что ничего не выйдет. Даша всегда все портит, любую нашу идею поднимает на смех. Очень смешно, Даша! ― Мама повернулась ко мне. ― Из тебя так и лезет подростковое высокомерие, но не надо выплескивать яд при каждом удобном случае.

– Да ладно, ладно. ― Я подняла руки в знак примирения. ― Спокойно, мам. Я только за, поддерживаю эту вашу идею по сплочению семьи. Просто пошутила. Окей. Как прошел мой день? С Тошкой купались на речке, загорали, а потом ходили на поле собирать зверобой.

– Это хорошо, только не переусердствуй с солнцем, ― предупредила мама, обрадованная, что я играю по ее правилам. ― Загар вреден для кожи. Оля?

– Дочитала «Гарри Поттера», ― ответила сестра.

– Молодец! Катя? ― спросил папа.

– У моей Барби вылетела нога. Пыталась ее вставить.

– Какая жалость. Ну ничего, мы ее починим. Славик? Как прошел твой день? ― продолжил папа.

Славик стучал вилкой по тарелке.

– Я покакал!

– Правда? Это замечательная новость! Надя? ― папа обратился к маме.

– Ходили со Славиком в банк, на почту, а потом в парк. Кормили уток. Там очень красивые утки! У них рыженькие перья. Скормили им целый батон. ― Мама щебетала так восторженно, будто они со Славиком сегодня слетали на Мальдивы.

Все уткнулись в тарелки. Мама растерянно оглядела нас и продолжила наигранно бодрым тоном:

– Вот видите, правда, это прекрасно, ужинать всем вместе!

С учетом того, что папа вместе со стулом наполовину вылез на балкон, а я сидела в коридоре и поставила тарелку на тумбочку, все прекрасно.

Наконец мы получили официальное разрешение выйти из-за стола. Я повалилась на кровать. Воспоминания о сегодняшнем дне ударили по голове огромным молотом.

Все, что случилось, произошло не со мной, а с кем-то другим. Я будто сходила в кино на криминальный боевик. Я не чувствовала, что была там. Это сделал герой фильма, не я. Это не я расколола череп Ржавого. Не я убегала от доберманов. Мой мозг отказывался в это верить.

Я лежала без движения, задернув шторы, и тупо смотрела на потолок. Оттуда свисала тонкая нить паутины, на ее конце паук быстро перебирал лапками. Я тряслась, как в лихорадке. Внутри разрасталась паника. Хотелось выпрыгнуть в окно и бежать куда глаза глядят. Мышцы окаменели, нервы превратились в оголенные провода. Я была вся настороже, в напряжении, не могла расслабиться.

Паук висел прямо над головой, спускался все ниже ― вот-вот приземлится мне на нос.

Что теперь будет со мной? Как пройдут следующие дни? Думаю, мне не стоит выходить из дома. Боны будут меня искать.

Паук сел мне на нос, пробежал по щеке и скрылся в складках одеяла. Мне плевать, я никак не реагировала. Ведь я труп.

* * *

Неделю я пряталась в своей берлоге, не выходила на улицу. Изредка лишь вставала с кровати, чтобы пройти на кухню и сделать бутерброд. Мы перезванивались с Тотошкой, друг тоже ссал выходить из дома. Звонила Марина, ей я сказала, что приболела.

Мне снились кошмары ― будто меня преследует стая разъяренных псов. Я убегала от них, но они были быстрее. Псы настигали меня, валили на землю и рвали в клочья. Это было больно, черт, вроде бы сон, но так жутко больно. Я чувствовала, как мощные челюсти прокусывают щеку, как отрывают от нее кусок. Другие грызли мне пальцы, я слышала треск костей и сухожилий. Просыпалась я резко, в холодном поту и с головной болью, и еще долго не могла заснуть.

Знаете, а ведь осознание того, что ты убийца, приходит позже. Это не острое резкое чувство, а тупое оцепенение, накатывающее волнами. В момент, когда я убила, мне было не до философии. Предстояло срочно уносить ноги, пока псы не разорвали на части, а боны не затоптали своими мартинсами то, что от меня останется. И всю неделю потом меня не мучили угрызения совести, вместо них душил страх, не давала покоя мысль ― вдруг все узнают? Боны, родители, милиция. Что со мной будет? Это больше всего меня волновало.

Вдруг сейчас в дверь постучит мент? Вдруг в окно прилетит камень, пущенный бонами? Город хочет крови, моей крови. Я пряталась, как крыса. Вдруг меня поймают? Когда меня поймают? Вдруг запомнили мою внешность, найдут? Вдруг они сейчас идут по моим следам? Страх неминуемого наказания сводил с ума.

Когда в последующие дни на улице кто-то смотрел на меня, сердце падало в пятки. Он знает, точно знает, иначе бы не стал смотреть. Видя проезжающую милицейскую машину, я вся дрожала и жмурилась. Она за мной. На меня наденут наручники и заберут меня в тюрьму. Но сильнее всего был страх мести бонов.

Как теперь жить, я не знала. Я будто стала роботом: вставала, завтракала, тенью слонялась по дому, снова засыпала. Ходила невыспавшаяся, напуганная, ничего не соображала. Краски жизни поблекли, остался голый страх. Я почти все время проводила в одеяле, завернувшись в него, как голубец в капустный лист. Слышала только Олин голос в коридоре:

– Мама, с Дашкой что-то не так… Не шевелится. Потрогай ее лоб, может, она умерла?

Зарядка на телефоне села. Не было сил даже воткнуть в телефон провод.

В воскресенье днем раздался деликатный стук в дверь.

– Кто там? ― спросила Олька, перелистывая страницу книги и разворачивая очередную конфету.

Я узнала бы его из тысячи человек по одному шуршанию одежды. Когда он стеснялся и нервничал, то беспокойно мял край своей футболки. Это был особый звук, я не могла его спутать ни с каким другим.

– Сова? Сова, ты чего? Оль, чего с ней?

– Она умерла, ― сказала сестра, жуя конфету.

– Как умегла? ― Голос Тотошки упал. ― Не может быть.

– Потыкай ее. Мы с Катькой тыкали, она не шевелится. Мама приходила, не тыкала, но разговаривала с ней. Дашка не отвечает. Думаю, что она умерла.

– Хм… Такая жага стоит, что, если б умегла, тгуп за несколько дней стал бы жутко вонять. Чувствуешь что-нибудь? ― Я услышала, как Тотошка зашмыгал носом.

– Неа, ― раздалось Олькино сопенье.

– Значит, живая пока. Сова! ― Он хлопнул меня по спине. ― Пгекгащай давай комедию ломать. Ты не сдохла и нечего пгитвогяться. Мы с Олькой гаскгыли твой обман. Давай, вставай.

– Зачем?

– Ну, может, потому, что жизнь пгодолжается?

– Это ненадолго, ― мрачно сказала я.

– Ничего не ненадолго. Из любой ситуации есть выход, надо пгосто его найти. Пойдем, подышим воздухом. Что-нибудь пгидумается.

Откинув одеяло, я развернулась и посмотрела на Тотошку.

– Тебе легко говорить, не тебя обещали грохнуть. Ты спокойно можешь прогуливаться по городу и даже громко напевать песенки. Всем до фонаря будет.

– Пойдем на кгыше посидим. Там тебя не увидит никто. Вместе обмозгуем, что делать дальше.

Я все же пошла. И, уже сидя на крыше Тошкиного дома, сказала:

– Блин, еще неделю такой жизни, и я с ума сойду.

– Не, так жить нельзя. Надо что-то гешать.

– Я знаю, что нельзя поддаваться панике, нельзя спрятаться от проблемы таким способом, а то скоро свихнешься. И я решила. Завтра я выйду в город. И плевать, что будет. Плевать, что меня поймают. Я так больше не могу. Будь что будет. Вот прям сейчас пойду… Чувствую, что меня переполняет смелость!

Я расхрабрилась и встала, покачиваясь.

– Тебя сейчас наполняет не смелость, а две банки самого отвгатительного коктейля, котогый я когда-либо пгобовал в жизни.

– Пока не полные две! ― Я задрала голову и допила остатки. Бросила перед собой очередную пустую банку. ― А вообще, неважно! Я все решила. Я сейчас пойду и…

Тошка дернул меня за рукав.

– Стой, тупогылая ты кугица. Так дело не пойдет. Надо действовать хитгее. И, кажется, я нашел выход. Слушай.

Глава 6

Мы с Тотошкой сидели на лавочке у турников, курили и щелкали семечки. На мне были мамина огромная панама, солнечные очки и свободный летний сарафан. Веки я густо подвела зелеными тенями, а губы накрасила ярко-розовой помадой. На землю падал окурок за окурком, меня всю колотило. Мне постоянно слышался собачий лай. Казалось, вот-вот из ближайших кустов выпрыгнет доберман. Я была уверена, что псы знают мой запах. Они, как механические твари из книги «451 градус по Фаренгейту», искали меня, шли по моим следам.

– Ты похожа на черепаху Тортиллу, ― сказал Тошка.

– Мне плевать. Главное, что сейчас я не похожа на пацана, который битой раскроил череп главаря банды скинхедов.

У турников тусовались качки ― играли в лесенку.

– Что мы будем делать, Тошк? ― спросила я, поглядывая на них и сплевывая шелуху под ноги.

– Ну, мне кажется, мой план вполне габочий. В таком виде тебя не узнают.

– А если кто-то запомнил тебя? Как нам быть? Они поймают тебя и будут пытать до тех пор, пока ты меня не сдашь.

– Ну, может, у твоей мамы найдется для меня еще одна миленькая панамка?

Мы прыснули. Смех подействовал на меня как лекарство, мигом прогнав страх.

Вечером я оставила Тошку и ушла с девчонками. Марина снова поколдовала над моей внешностью, сделала макияж и прическу и повела меня в свою компанию. Мы проходили по центру города, большое скопление людей неприятно давило. Меня будто на казнь тащили. Хоть я была в девчачьем облике, все равно казалось, что все вокруг смотрят на меня, сейчас кто-нибудь ткнет пальцем и закричит: «Это она! Это она!!!»

Свернув, мы пошли по узкой тропинке мимо кустарника и деревьев. Далеко от чужих глаз в зарослях шиповника пряталась автобусная остановка. Когда-то она, как полагается, стояла на дороге, но автобусы перестали ходить по этому маршруту, и остановка ржавела без дела, пока компания панков не нашла для нее более подходящего места.

…Границы ключ переломлен пополам, А наш батюшка Ленин совсем усоп. Он разложился на плесень и на липовый мед, А перестройка все идет и идет по плану…[1]

Из ржавой коробки доносилась «Гражданская оборона». У меня сбилось дыхание, а ладони вспотели, когда еще шагов через двадцать я услышала голоса и… Смех, боже, его мерзкий смех. Я дернулась в сторону. Бежать, бежать! Но вместо этого я шагнула вперед. Вся исписанная граффити с одной стороны, с другой остановка была черной, будто опаленной. Когда мы подошли совсем близко, я спряталась за спину Марины.

– Всем приветик! ― весело сказала она.

– О, какие люди, здоро́во, девчонки.

В компании было человек семь, почти все парни, девчонок только двое. И он там. С дерзкой улыбкой смотрел на новоприбывших.

– А кого это вы там такого красивенького прячете? ― весело спросил Бык.

Марина развернулась и выпихнула меня в центр.

– Это Дашка, она с нами.

Бык посмотрел на меня оценивающе, как на товар: оглядел с ног до головы, будто трогая глазами, и присвистнул. Фух! Не узнал.

– Ну, привет. Ты чья?

Я растерянно посмотрела на Марину. Все засмеялись. Она обняла меня, улыбнулась.

– Ничья она, Бык. Но не обольщайся, твоей сегодня не будет.

– Ну, это мы посмотрим.

Он протянул мне огромную, будто лопата, ладонь. Я неуверенно пожала ее, хотя от страха кишки скрутило тугим узлом. Конечно, это не то же самое, что попасться тому бону, который поклялся мстить за Ржавого, но все равно меня пробил недетский стрем.

– Лицо у тебя знакомое. Где я тебя видел? Ты с какого района?

– С пятаков. Может, и видел где. ― Я старалась, чтобы голос звучал беззаботно. Бык по-прежнему не узнавал меня, но неизвестно, сколько продлится эта игра.

Зазвенели бутылки ― разливали. Все пили водку и запивали ее пивом. Мне тоже протянули два стакана. Девчонки рассосались кто куда: Марина села на колени к какому-то парню с бесцветными волосами, Алиса устроилась на лавочке, а Настя подошла к одному из панков. Вот черт. Я осталась без поддержки.

Все пели, вопили, ревели, прыгали, болтали на темы, мне незнакомые. Обсуждали каких-то людей, смеялись над непонятными шутками, пытались перекричать музыку. На смену «Гражданской обороне» пришел «Король и Шут».

Бык стоял рядом и с интересом меня разглядывал.

– Чего? ― спросила я, недовольная тем, что на меня пялятся.

– Классно выглядишь. Тебе идет этот топик. И прическа супер.

– Это Маринкины шмотки. И прическу она делала. Скажи ей спасибо, ― сказала я и допила водку. Пиво кончилось, но Бык протянул мне свой стакан. Я сделала несколько больших глотков. Бык выпил водки, а вместо запивки занюхал своей футболкой.

– Ау? Есть кто дома? ― раздался голос.

К остановке приближались несколько человек. Музыку приглушили. Компания напряглась. Ясно было, что гости ― не друзья, им не рады. Оглядев пятерых подошедших парней, я узнала кое-кого из банды Дуче. Были ли они на той стреле? Я не помнила их.

Бык вытянулся, подобрался. Вообще он казался грозным только малолеткам вроде меня, людей покруче ― типа дучевских ― сам боялся до смерти, никогда не нарывался. Дницевские панки всегда были мирными, держались в стороне от крупных разборок.

Гости протянули панкам руки, поздоровались.

– Случилось что, Егорыч? ― спросил кто-то из компании.

– Парнишку ищем, ― сказал один из антифа и протянул лист бумаги.

Все по очереди стали его рассматривать. Я нервно переминалась с ноги на ногу. Что же там? Боже, как я хотела вырвать бумагу из рук! Как назло, панки слишком медленно передавали ее друг другу. Я вся извелась, пока лист, наконец, дошел и до меня. Я глянула ― и мое сердце упало.

Фоторобот. Мой, блин, фоторобот! И большая красная надпись, а под ней ― текст:

ВНИМАНИЕ, РОЗЫСК!

Следственными органами Московской области разыскивается опасный преступник, который 1 июля 2002 года совершил убийство 23-летнего Алексея Гвоздева.

Приметы разыскиваемого:

Юноша, на вид 16–18 лет, худощавого телосложения, рост 160‒165 см. Внешность европейского типа. Волосы короткие, светлые. Нос маленький, вздернутый. Глаза серые или голубые. Подбородок острый, треугольный.

Был одет в синюю футболку и джинсовые шорты.

Всех, кто располагает какой-либо информацией о преступнике, просим позвонить по телефону…

Я со страхом разглядывала фоторобот. Похоже на меня или нет? Мне самой казалось, что не особо, но если взглянуть со стороны?.. Ох, я в полной жопе. Меня искали все, кому не лень.

Кто-то присвистнул.

– А кого он замочил?

– Ржавого. Когда мы на стреле были с московскими бонами.

– Ни хрена себе! Это вот этот вот загасил Ржавого? ― удивился один из панков и указал на меня. Я вздрогнула и задержала дыхание, не сразу поняв, что указывают все же не на саму меня, а на лист в моих руках. Меня отпустило. Имя Ржавого было у всех на слуху. Одна я узнала о нем только в день, когда снесла ему башку? ― Как можно замочить Ржавого? Мне кажется, анриал. Он столько жестких махачей пережил.

– Мы все в шоке были. Пацан мелкий, щуплый. Битой его добил. А главное, хрен знает, откуда он свалился. Он не наш. Как будто с неба упал. Мы его не видели, раз ― и он уже разносит черепушку Ржавого.

– Молодец, пацан, ― сказал другой панк с уважением. Новость компании явно понравилась; видимо, никто здесь не выносил ни Ржавого, ни его скиновскую банду. ― А вам что до парниши?

– Дуче ищет его. Защитить хочет.

Я сглотнула подступивший к горлу ком. Парень продолжил:

– Боны прочесывают все Днице. Тоже ищут его. Найдут ― четвертуют. Говорят, какая-то шмотка его у них. Они теперь с доберманами ходят, по запаху натаскивают их. Так что пацан не жилец, если Дуче не поможет. А он готов помочь. Без пацана нас всех положили бы, бонов больше было. А как Ржавого загасили ― так сразу остановили бой. Мы в долгу.

У меня подкосились ноги. Шмотка! Вот черт… у меня была толстовка, когда мы с Тотошкой шли к лагерю, а потом… я оставила ее на крыше и забыла. Боны нашли кофту. Черт… Теперь даже маскарад не поможет, псы рано или поздно возьмут мой след. Все как в кошмарах.

Знаете, мне всегда было страшно прожить жизнь невидимкой. Никем. Хотелось оставить след в истории, чтобы меня помнили, любили, уважали. Кажется, я это сделала, мой след ― проломленная башка Ржавого. Уличные банды Днице будут из поколения в поколение передавать легендарную историю о дне, когда неизвестный пацан спас задницу Дуче. Но, черт, не такой след мне хотелось оставить!

– Ха, Дашка! А он на тебя похож, этот пацан.

Я очнулась от мыслей. Бык стоял рядом и смотрел то на меня, то на фоторобот. Парни Дуче тоже заинтересованно меня разглядывали. Сердце оборвалось, ноги стали ватными. Что ответить? Как себя повести? Посмеяться или показать, что я обиделась? Но пока я размышляла, антифа, убедившись, что я ― девчонка, а Бык всего лишь шутит, перестали обращать на меня внимание, и я выдохнула.

– А где вы взяли этот фоторобот? ― спросила я.

– Да они сейчас много где расклеены. На вокзале, у магазинов, на заборе вдоль дорог. Мусора в это дело вмешались, кто-то настучал.

Просто потрясно. Моя рожа на всех заборах с огромной красной надписью «Внимание, розыск!». Да я просто звезда!

Дучевские парни вскоре свалили. Зато подошли новые панки, у каждого было по баллону пива и по бутылке водки. Их появление в компании встретили бурными возгласами. Врубили музыку погромче, подставили стаканы. Все сразу забыли об антифа, которые пришли, поболтали и ушли. Все опять пили, орали и прыгали.

…Ели мясо мужики, пивом запивали. О чем конюх говорил, они не понимали…[2]

И только я одна никак не могла выбросить случившееся из головы.

Накатила волна ярости. Я взяла пустую водочную бутылку, подбросила и со всей дури ударила носком «гада». Бутылка разбилась вдребезги. Да что ж за жизнь-то такая? Не жизнь, а ползанье в вонючих кишках дохлой коровы. Когда уже я найду этот гребаный выход?!

Без двадцати одиннадцать я стала собираться домой. Маринка поцеловала меня на прощание.

– Приходи сюда завтра. Будем ждать.

Я неопределенно кивнула.

– А я тебя провожу. ― Бык подошел ко мне.

Я испуганно сказала:

– Да я лучше сама…

Мне не хотелось, чтобы Бык узнал, где я живу. Вдруг под предложением проводить он подразумевает что-то другое? Например, хочет второй раз засунуть меня башкой в дерьмо?

– Не, я провожу.

Отговориться я не смогла, и мы пошли к моему дому. Кто бы мог подумать ― я и Бык! Бык, который топил меня в канализации, провожает меня! Когда мой мир успел перевернуться? Всю дорогу Бык трещал о какой-то фигне, но я не слушала его: погрузилась в себя и думала о своих проблемах ― о дучевской банде и фотороботе.

Уже возле подъезда Бык спросил:

– Придешь к нам завтра?

– Может быть.

– Приходи. Буду ждать. ― Он протянул мне кулак, больше похожий на утюг. Я слегка стукнула своим кулаком по его костяшкам. Ау! Это больно.

– Ты классная девчонка, Даш. Расстроюсь, если не придешь. ― Он обвел взглядом мою фигуру, подмигнул и ушел.

Я еще несколько секунд стояла с открытым ртом, глядя Быку в спину. Он что, сделал мне комплимент? Собирается меня склеить? Да ну! У тебя мания величия, Сова. Иди домой. И все-таки… кажется, я выигрываю эту игру. Бык не узнает меня. В его огромной башке просто не может появиться мысль о том, что пацан, которого он ищет, вовсе не пацан.

Может быть, если эта проблема решилась так легко, то и другая вскоре решится? Боны забьют на поиски, и я смогу наконец вздохнуть свободно??

* * *

На следующий день, в Маринкиных шмотках, маминой панамке и темных очках, я ввалилась к Тотошке в окно.

– Пошли до рельсам. Поговорить надо.

По дороге к нашему тоннелю, идя по шпалам мелкими шажками, я рассказывала другу обо всем ― об антифа, припершихся к панкам, о Дуче, который меня ищет, о бонах и доберманах. Я протянула Тотошке смятый лист ― мой фоторобот, содранный со столба на автовокзале.

– Я б не узнал, честно. Совсем не похоже. ― Тотошка вернул мне листок.

Потом я рассказала о том, как Маринка привела меня к панкам и на месте их тусовки я столкнулась с Быком. Моя история закончилась тем, как Бык проводил меня домой.

– Он клеит тебя! ― возмутился Тотошка.

– Уж лучше так, чем гоняться за мной с криками «Убью, совиный выродок!».

Тотошка сердито запыхтел себе под нос.

Уровень воды в тоннеле снизился: ее было по колено. Из Тошкиного рюкзака я достала баллон с красной краской, который мы всегда брали с собой, мало ли что придумаем. Я сняла обувь и полезла в тоннель, Тотошка ― следом. Я подошла к надписи «Сова + Тотошка = 100 % дружба», немного подумав, зачеркнула 100 и написала сверху 70.

– Эй, за что? ― возмутился друг.

– За то, что кинул меня тогда с Быком. За то, что боны охотятся на меня, а не на тебя. В общем, за то, что все дерьмо этого мира льется почему-то на меня, а не на тебя. На тебя же, лохматая сволочь, всегда льется дождь из одних ромашек и леденцов.

– Но я ж не виноват!

– Мне по фиг. Живи теперь со своими семьюдесятью процентами.

Я села на корточки, пошарила в воде и вытащила биту. Бордовые пятна въелись намертво, так и не отмылись. Проволока заржавела и стала ярко-рыжей.

– Надо закопать ее, ― сказала я.

Мы зарыли биту под елкой перед тоннелем.

– Куда ты сегодня, опять к ним? ― ревниво спросил Тотошка по дороге назад.

– Ага. В городе нам не надо вместе появляться. Да и с панками мне чуть спокойнее, чем одной или когда мы вдвоем. Их много. Скины в Днице почти вымерли, Дуче их сильно прессовал, так что панков сейчас никто и не трогает.

– Не понимаю, как ты с ними тусуешься, они же тупые.

– Зато с ними безопасно. А ты чего будешь делать?

– На «собаку» пойду, кататься.

На том мы и расстались.

* * *

Закопченные стены, грязь. На улице зарядил косой ливень, и вся наша тусовка перебежала с любимой остановки в подъезд. Пашка на подоконнике играл на гитаре, я ему подпевала. У меня в руках были банка пива и спички, которыми я баловалась, оставляя на штукатурке черные горелые кружки. Пролетом выше на подоконнике сидела Маринка со своим парнем Ваней. Если бы Пашка перестал играть, мы бы услышали, как они там целуются, а может, уже и не только.

Я в этой компании второй раз и наконец-то стала кого-то запоминать, а то знала только девчонок и Быка. Теперь вот выяснилось, что есть Маринкин Ваня, который работает в тарном цеху на конвейере, ― по мне, так не симпатичный: крепкий, а вот лицо как у мартышки. Волосы блеклые, кожа в каких-то пятнах ― не то веснушки, не то болезнь. Еще есть Пашка, который с гитарой, прикольный. Лицо приятное, глаза темные, почти как у Тотошки. Волосы не разобрать, какого цвета ― слишком короткие. Голос завораживающий. Вообще Пашка располагал к себе. Он недавно вернулся из армии, поэтому в его репертуаре столько армейских песен. Эти трое в тусовке постоянные ― Бык, Ваня и Пашка, остальные приходят-уходят: появятся на пару часов и свалят. Таких много, их я еще не запомнила.

Алиса и Настька сегодня не появились, из девчонок ― я да Маринка. Бык был в игривом настроении: топтался вокруг меня, не давал скучать. То пихнет в шутку, то скажет что-то смешное, то даст стаканчик, то отнимет, то схватит меня и поднимет высоко в воздух ― я визжала, было страшно, что уронит.

– Не бойся. Тебя ― никогда не уроню. Сам упаду, но тебя держать буду.

Вообще, он вроде был ничего. Но во мне еще крепко сидела обида.

И все равно мне было скучновато, я не любила подъездные тусовки. У меня развивалось что-то типа клаустрофобии, сразу становилось душно и давили стены. А вот настроение, несмотря на дождь, было позитивное.

Прошло полторы недели с той стрелы, а меня еще не поймали. Конечно, вряд ли боны перестали прочесывать Днице. Они не успокоятся. Я подозревала, что с каждым днем они только звереют, но… чувствовала себя лисой, которая ловко смогла убежать от охотников.

Я умнее и хитрее. Вам меня не поймать.

* * *

Следующим утром мы с Маринкой поехали на вещевой рынок. Я все еще носила то, чем она со мной щедро поделилась, но пора было прикупить и что-то свое. Тряпки продавались за овощными палатками: где-то ими торговали на сборных прилавках, где-то на табуретах, а где-то и просто на земле, на картонках. Пока Марина выбирала себе футболку и платье, я тоже разглядывала китайскую одежду и обувь. Наконец меня заинтересовал один прилавок, весь увешанный особенно мрачными, темными вещами.

Я схватила черную прямую джинсовую юбку, пышную юбку-сетку серого цвета, черную тунику с заклепками и несколько топиков. Со всем этим я и ушла в примерочную, если можно было так назвать застланную грязным картоном нишу за спиной продавщицы. Организовали эту «примерочную» между грудами челночных мешков, а в маленьком мутном зеркальце с отколотыми краями я могла увидеть либо свои ступни, либо руки, либо шею ― все по отдельности. И тем не менее я убедилась: шмотки сидят как надо.

– Беру все! ― Я сложила перед продавщицей гору вещей.

В этот же день мы с компанией отправились на электричке на озеро. Собралась все та же тусовка. Ехали в тамбуре. Чтобы сюда проникал воздух, мы засунули между дверями пивную бутылку. Я с успехом пролезла в образовавшуюся щель, наполовину высунулась наружу. Ветер бил в лицо, почти невозможно было вдохнуть. Но все равно это было непередаваемое ощущение.

Выйдя из электрички, мы нырнули под платформу и прошли в сторону озера, разложили вещи у бетонной пристани недалеко от огромной мусорной кучи. Парни за секунду разделись и побежали по берегу. Я успела только стянуть топик, ― а они уже сиганули в воду.

Раздевшись, я побежала по пристани и, нырнув в воду бомбочкой, подплыла к остальным. Мы плескались и топили друг друга. И тут ко мне вдруг подобрался Бык, сгреб меня в охапку и понес на берег.

– Пусти! Что ты задумал? ― завизжала я.

Он забрался на пристань и пошел к краю. Да он же сейчас бросит меня в воду! Нет!

– Отпусти! ― брыкалась я. ― Не хочу! Не надо!

Но Бык только засмеялся.

– Готовься, сейчас прыгнем!

Я успела только зажать нос, и он вместе со мной на руках сиганул в озеро.

– Ты придурок, Бык! ― Я выплыла на поверхность и еще долго плескала в Быка водой.

Замерзшие, голодные, мы наконец вышли на берег, разложили припасы. Водка, сок, пирожки Ваниной бабушки, сухарики, хлеб, паштет, огурцы и сосиски ― прямо королевский пир! Мы пили и пьянели, потом купались и трезвели. Снова пили. Потом играли в карты.

– А давайте на раздевание? ― предложил Бык.

– Очень смешно, ― буркнула Маринка, оглядывая всех. ― Сыграть мы сможем только один кон, и сразу найдется проигравший.

Когда стало прохладно, развели костер. Пашка играл на гитаре, а мы прыгали через огонь. Ванек упал, голым боком приложившись о раскаленные угли. Следующие десять минут Маринка скакала вокруг него и причитала. Ванек выпил залпом стакан водки, это подействовало как хорошая анестезия, и он снова повеселел.

Потом мы сидели на пристани в ряд, свесив ноги. В центре ― Пашка с гитарой. Справа от меня ― Бык. Небо заволокло противными свинцовыми тучами. Резкий порыв ветра поднял мусор.

Мы пели под гитару и смотрели на мусорный вальс. В воздухе кружили обрывки газет, листья и пакеты. За ними, догоняя, катились по земле шприцы.

Мусорный ветер, дым из трубы, Плач природы, смех сатаны, А все оттого, что мы Любили ловить ветра и разбрасывать камни.[3]

По макушке ударила большая капля, а через пять минут дождь превратился в хлещущий ливень. Прятаться было некуда, так что Ваня пошел к мусорной куче и вернулся с огромным куском пленки в руках. Мы сели еще теснее, почему-то я оказалась у Быка на коленях ― к огромному его удовольствию. Мы натянули пленку над головами, подлили водки в стаканчики.

Несмотря на мерзкую погоду, уходить не хотелось: на душе было легко и свободно, в объятиях Быка ― сухо и тепло. Он прислонился губами к моей щеке, его дыхание грело кожу. Я повернулась к нему, и в следующую секунду наши губы встретились. Целовался он очень нежно. Я открыла глаза, не прерывая поцелуй, посмотрела на дождевую рябь на воде и почему-то представила хмурое лицо Тошки.

Глава 7

Проснувшись, я долго не могла понять, где я, потом дошло: дома у Тотошки. Как я тут оказалась? В комнату вошел друг ― в одних трусах и в фартуке. В руках была большая миска с венчиком.

– Наконец-то! Вставай, помоги мне с оладушками…

Я послушно встала. На кухне я разбила в миску яйца, добавила муку, разрыхлитель и сахар. А Тотошка уже переворачивал на сковороде первую партию оладий.

– Как я к тебе пришла? Что было вчера? ― спросила я с ужасом. ― Ничего не помню. Последнее, что помню… Фу! Как я целовалась с Быком!

– Ты целовалась с Быком? ― Тошка сделал испуганные глаза и изобразил рвотный позыв.

– Это все водка. Блин, а что было потом?

– Ты позвонила и напгосилась ко мне с ночевкой. Тебя твои до подъезда пговодили.

– А мои предки в курсе?

– Ага, ты им от меня позвонила.

– Не запалили?

– Нет, у тебя голос ногмальный был. Ну, собственно, и конец.

– А где были твои родители?

– Дома. Но я у них спгосил, можно тебе остаться, и они дали добго. Только по газным комнатам. Твоя мама позвонила моей и уточнила, где ты будешь спать. ― Тошка покраснел.

Я захихикала. Родители упорно ищут в нашей дружбе какой-то подвох.

– А ты чего так смущаешься? Я что-то натворила?

Тошка нахмурился и покраснел еще сильнее.

– Да так, болтала всякие глупости.

– Какие именно?

– Что-то о своей неземной любви.

– К кому?

– Ко мне.

Тотошка выложил на тарелку оладьи. Я улыбнулась, обняла его и быстро чмокнула в щеку. Отстранившись, заметила, что теперь его волосы все в муке.

– Но ведь я и правда тебя люблю. И в этом нет ничего постыдного.

– Люблю, не люблю, ― заворчал друг. ― Завязывай уже со всеми этими девчачьими глупостями. Взбила? Давай сюда миску.

Вскоре с огромной тарелкой оладий и дымящимися кружками ароматного кофе мы отправились в Тотошкину комнату. Когда друг ушел за салфетками, я подошла к полкам с дисками и стала вытаскивать их один за другим.

– Что у тебя есть новенького посмотреть? ― крикнула я.

– Была пага свежих фильмов, глянь в когобке между полками и кговатью, ― крикнул он из коридора.

Я нашла какую-то коробку и, поставив ее на кровать, собралась открыть.

– Нет, это не та! ― в ужасе закричал Тотошка, застыв в дверном проеме.

– А что там? ― Его реакция пробудила во мне любопытство.

– Ну… пгосто не стоит смотгеть эти фильмы.

– Что там, порнушка?

Тошка подлетел ко мне, вырвал коробку из рук и куда-то унес. Я захихикала. Точно порнушка! Ха! И как только я уйду, он ее понадежнее перепрячет.

Вернувшись, друг порылся за кроватью и достал уже другую, правильную коробку. Я стала перебирать фильмы.

– Давай посмотрим этот? ― Я показала ему обложку. Он кивнул.

Мы смотрели «Братву и кольцо» ― «Властелина Колец» в переводе Гоблина, уминали оладьи и пили нереально вкусный кофе. Мы так смеялись над фильмом, что после просмотра решили разыграть особо запомнившиеся сценки. Зайдя за диван, Тошка схватился за спинку и стал изображать Пендальфа. Произнеся коронное: «Тикайте, хлопцы, I’ll be back», друг скрылся за диваном. Я каталась по полу от смеха и заставила Тошку изобразить сценку три раза подряд на бис.

Я проторчала у Тошки весь день, а когда совсем стемнело, пошла домой.

* * *

Прошло три недели с тех пор, как у меня появилась своя компания. Я гуляла то с ней, то с Тошкой, но эти две дружбы я всегда разделяла.

В один из дней Маринка сказала, что один парень зовет нас на крутую вечеринку.

– У него такой дом… Там и сауна, и бассейн, и бильярд, представляешь?

Это звучало действительно круто. Вместе с Маринкой, Алисой и Настей я побывала уже на четырех вписках, и каждый раз это были тесные убогие квартирки; большой пафосный дом ― такое в первый раз. Нужно было собираться.

Я сорвала ярлык с черной туники. Немного неудачная вышла покупка: я любила однотонные кофты, а здесь была узкая белая полоска на рукаве. Взяв черный маркер, я закрасила ее, потом ножницами сделала на рукавах надрезы. Надела кофту, просунула в отверстия большие пальцы, сверху натянула серую футболку. Мне надоело ходить раскрашенным попугаем, как Марина. Я решила выработать собственный мрачный стиль.

– Куда-то собираешься? ― Мама заглянула в комнату.

– Гулять, ― сказала я.

Мама обвела меня взглядом и сморщилась.

– Твой стиль меня убивает.

Черным карандашом я провела по векам жирную линию.

– Мне нравится моя одежда.

– Даша, тебе бы что-нибудь поярче и поженственней, юбочек всяких…

– А это что, по-твоему? ― показала я на свою юбку.

– Это не юбка, а не пойми что. Сетка рыболовная какая-то. И цвет этот ужасный…

– Я люблю серый, ― пожала я плечами.

– И какую обувь ты подберешь под этот наряд? Опять свои утюги? Спаришься в них. Может, босоножки, которые мы купили на лето? Ты их еще ни разу не надела. Они тебе подойдут: изящные, на небольшом каблуке… Ножки твои будут хорошо в них смотреться.

– Ма-а-ам! ― Я скривилась, как после съеденного лимона. ― Какие босоножки, когда есть камелоты?

– Ох и тяжело с тобой, Дашка. ― Мама устало вздохнула. ― Все девочки как девочки, мягкие, ласковые, а моя колючая, как ежик.

– Ежик, вывернутый наизнанку, колючками внутрь, ― грустно сказала я своему отражению в зеркале. ― Мои колючки ранят только меня саму.

Мама проводила меня до двери. В прихожей я достала из шкафа косуху Быка. Это его старая, она ему давно мала, вот и отдал. На плечах и груди ― шипы. Я улыбнулась маме и, пока она не успела прийти в себя от увиденного, выбежала из квартиры.

* * *

В этом частном поселке я не была никогда: тут охрана на входе и въезд по пропускам, коттеджи как из рекламных роликов. Вечеринка уже набирала обороты: музыка, танцы, коктейли. Нас встретил сам хозяин дома, высокий брюнет с белоснежной улыбкой, и даже показал дом. Наверху, в просторной гостиной, танцевали. Внизу играли в бильярд.

Я пила и танцевала, периодически уходила вниз и присоединялась к игрокам. Казалось, что в этом доме все происходит так… просто. Здесь сразу чувствуешь себя своей. Эта тусовка мне поначалу понравилась.

Опьянение наступило резко: все ощущения просто исчезли, будто меня накрыло невидимым одеялом. Комната поплыла перед глазами. Я с трудом поднималась по лестнице, которая причудливо изгибалась, накренялась. Я упала и проехалась по ступенькам. Кто-то помог мне встать и заботливо отвел в спальню рядом с бильярдной. Я рухнула на кровать.

Я провалилась в безмятежную пустоту, но тут же что-то вырвало меня из забытья. Это что-то ― постыдное, грязное, неправильное… я не видела, что происходит, но чувствовала: рядом кто-то лег. Меня стали мять и щупать, будто проверяя на спелость, как дыню на рынке. Я не могла пошевелиться, не могла даже открыть глаза, а кто-то лапал меня за грудь, шарил под юбкой. Накатила волна отвращения и ужаса. «Хватит, перестаньте!» ― хотела сказать я, но не могла. Мое тело мне не принадлежало. Было мерзко, подкатывала рвота.

– Пошли пгочь от нее, ггебаные стегвятники! ― раздался вдруг крик где-то рядом. Голос такой знакомый… Тошка?..

– Эй! Эй! Полегче, парень! Мы просто развлекаемся! Мы еще даже не начали!

– Отошел от нее! Иди найди себе дгугую иггушку!

Раздался жуткий удар и чей-то крик:

– Положи кий, придурок!

– Валите все!

– Дебил… Псих… Совсем долбанутый…

И все же парни отпустили меня и вышли из комнаты. Тошка приблизился, стал поправлять на мне лифчик и футболку.

– Где твои тгусы, Сова? ― хмуро спросил он. ― Ага, нашел! ― победно закричал он из угла. ― За камином были. ― Теплые руки заботливо натянули на меня трусы.

– Тошка… ― пьяно сказала я. ― Как ты меня нашел?

Ужас и омерзение схлынули, накатила волна теплоты. Друг стащил меня с кровати, закинул мою руку себе на плечи, и мы поплелись к выходу.

– Ты сама написала мне сообщение, сообщила адгес и умоляла пгиехать. Совсем кукуха поехала, ничего не помнишь? Давай, пьяная ты кугица, поднапгягись немного, хотя бы делай вид, что шагаешь! ― ворчал друг, когда мы покинули дом.

Мы пошли по дороге, выписывая причудливые зигзаги. Я постоянно спотыкалась и пьяно хихикала.

– Ты прямо принц, Тошка. Принц, который спас принцессу от чудовищ.

– Ага. Только вот ты не тянешь на пгинцессу, Сова.

– Со мной… Что-то было? Они что-то мне сделали?

– Нет, не успели. Вгоде бы. Думаю, я пгишел вовгемя.

– Это хорошо.

Тотошка волок меня практически на себе, я была как безвольный кусок дерева. Несколько раз, не удержав, он ронял меня, но тут же поднимал и снова тащил.

– Как можно так ужгаться? Беги и пользуйся, кому не лень!

Резко накатила тошнота.

– Что-то мне нехорошо-о-о, ― завыла я. ― Мне нужен тазик!

– Какой еще тазик?!

– Зеле-е-ененький, пла-а-а-а-стиковый!

– А зачем тазик? Пластик же вгеден, вон тебе экологически чистые кусты!

Тотошка опустил меня на землю. Я села под чьим-то забором между дорогущей тачкой и холмиком, усеянным ромашками. Меня вырвало три раза подряд. После третьего раза позывы прекратились. Тошка протянул мне бутылку с водой. Попив, я хотела встать, но не получилось. Казалось, вот-вот снова вырвет.

– Моя подруга ― шлюха-алкоголичка, ― в глубокой задумчивости сказал Тошка автомобилю. ― Скажи, БМВ Икс Пять, за что мне такое наказание?

Вдруг раздался скрип калитки, потом ― шаги; в каждом чувствовались достоинство и высокомерие. Казалось, незнакомец не идет, а парит в воздухе, а шаги отстукивает тень. Возле меня остановились ноги в дорогих ботинках. Я не могла задрать голову и посмотреть незнакомцу в лицо. Раздалось гудение, будто со мной разговаривали через толстые стены. Потом стены стали тоньше. Наконец они рухнули, и я различила брезгливый мужской голос:

– …Из-за таких, как ты, наш мир катится к чертям. Ты думаешь, что ты особенная. Но ты никто. Кусок тухлого мяса, воняющий на солнцепеке. Жалкий, ничтожный кусок, который потихоньку сжирают муравьи. Завтра от тебя ничего не останется. Лишь мокрое пятно на земле. Ты не принесла и не принесешь в этот мир ничего, кроме дерьма.

За что он так со мной? Ух, была бы я в нормальном состоянии, как двинула бы «гадом» ему по яйцам, а потом и по тачке! Но я не могла не то что встать, но даже придумать достойный ответ.

– Я не знаю, почему я такая, ясно? ― сказала я, задыхаясь, в перерыве между рвотными позывами. ― Если б знала, то выдрала бы это с корнем на хрен и стала бы другой.

Он лишь презрительно хмыкнул.

– Лучше б твоя мать сделала аборт.

И он развернулся, сел в машину и уехал.

Он ― один из них. Они смотрят на нас брезгливо, как на отбросы, считают пропащими и верят, что из нас вырастет лишь гниль. Думают, что из-за таких, как мы, и рождаются города вроде Днице. Раковая опухоль Земли. Как же они, вашу мать, ошибаются.

Мы ― дети, стоящие за дверью с табличкой «взрослым вход воспрещен». И из нас вырастут хорошие люди. Люди, которые наказывают тех, кто обижает слабых. Люди с ранимыми сердцами. Люди, которые сажают цветы и деревья и больше всего на свете любят мороженое и смотреть на закат. Люди, запоминающие незнакомого человека на всю жизнь за одну его ободряющую улыбку и доброе слово. Дарящие теплый дом и любовь бездомным животным. Готовые помочь любому, стоит только попросить. Люди, в которых нет и никогда не будет черствости. Потому что нам не безразлично. Ничего, черт возьми, не безразлично. А те, кто считает нас дерьмом… в их сердцах ― гребаный тлен, и больше ничего.

Я бы хотела сказать незнакомцу все это, но не смогла: рот наполнился рвотой, мысли спутались. Язык заплетался. Как будто между «думать» и «говорить» рухнул мост, и теперь это были две абсолютно не связанные способности.

Долбаный мешок с деньгами, приехавший из столицы на свою шикарную загородную виллу на выходные. Когда-нибудь я буду богатой, но ни за что не стану такой, как он.

Ко мне подошел Тотошка.

– Пока этот козел толкал речь, я кое-что сделал.

– Что?

– Засунул собачью какашку ему между стеклом и капотом.

– Как? Надеюсь, не руками?

– Пакетиком. Теперь помучается, гад, ее оттуда доставать.

– Не, Тотош. Он просто отвезет машину на мойку и заплатит пару сотен, которые для него как две копейки. А мучиться будут работники.

– Блин, ты пгава, ― огорчился он.

– Но все равно, спасибо.

Мой милый Тотошка. Любимый друг, мой верный защитник и ярый мститель. Я так тебя люблю.

Подступил новый рвотный позыв. Я наклонилась, и меня вырвало на ромашки.

Глава 8

После той кошмарной вечеринки возвращаться в панковскую тусовку не хотелось. Незнакомые парни, которые чуть меня не изнасиловали, а всем было плевать, вонючий буржуй, назвавший меня куском тухлого мяса… Все это сильно расшатало нервы. Восстановиться я могла только с Тошкой, так что решила пока не общаться с другими людьми.

Мы договорились прогуляться по рельсам до тоннеля. Я долго думала, что надеть. В углу валялись такие любимые мужские шорты и футболка. Я подняла их, понюхала. От одежды пахло мазутом и пылью, но я чувствовала запахи свободы и ветра. К образу мальчишки я прикипела всей душой и сильно скучала по нему. Был риск, что я наткнусь на кого-нибудь из бонов и меня узнают… Но ведь этот риск такой маленький, надо всего-то выйти из дома, пройти двести метров, и мы окажемся в безлюдных местах, лес скроет нас от чужих глаз. И я решилась: снова нацепила пацанские шмотки, не красилась и не делала прическу. Для безопасности надела кепку и низко надвинула на глаза козырек. Вот теперь все точно должно обойтись без происшествий.

В тоннеле на нашей надписи я зачеркнула «семьдесят» и снова написала «сто». Никогда я больше не изменю это число, что бы ни случилось.

Сова + Тотошка = 100 70 100 % дружба

Целый день мы провели вместе с Тошкой. Вечером, простившись с другом у его дома, я направилась к своему, по дороге думая о Маринке и всей компании. Интересно, что они сейчас делают? Наверное, сидят на остановке, а может, гуляют. После вчерашнего я стала смотреть на вещи как будто другими глазами. К тому же сам образ жизни панков мне не подходил: они топтались на месте, а я не могла жить без движения. Наверное, я больше к ним не вернусь.

Мысли оборвал лай за спиной; я вздрогнула. Накатил мощный прилив знакомого панического ужаса. Обернувшись, я увидела, как на меня мчится что-то огромное.

Оно было еще далеко, но приближалось с катастрофической скоростью. Лай, щелканье зубов, пена из крокодильей пасти, налитые кровью глаза, где читалась жажда разорвать меня на части… Тело среагировало быстро: секунда ― и я с душераздирающим криком помчалась прочь от чудовища через кусты, в парк. Психоз по поводу собак у меня так и не прошел.

Лай не прекращался, нарастал. Я поняла, что убегать больше нельзя, еще секунда, и тварь собьет меня с ног. Остановившись, я схватила с земли камень и изо всех сил бросила в пса. Я не могла разобрать его очертания, слышала только этот невыносимый лай… Пес отскочил в сторону, камень пролетел мимо, но все же задержал чудовище: оно явно задумалось, а стоит ли соваться ближе? Я схватила второй камень, побольше, закричала и бросилась в атаку. Пес отпрянул, не ожидая от меня такого боевого настроя. И вдруг между ним и мной выросла человеческая фигура.

– Эй, ты, *** (молодой человек)! Только *** (тронь) моего пса, и я тебя так *** (трону), что еще неделю встать не сможешь! ― угрожающе закричал парень лет восемнадцати, очевидно, хозяин зубастого чудовища, и перехватил мою руку.

– Если твой гребаный пес хоть дотронется до меня, я ему черепушку раскрошу! А потом и тебе! ― заорала я в ответ.

Запахло грозой. Мы с парнем с ненавистью смотрели друг на друга, собака бегала вокруг нас и истошно лаяла.

Я изо всех сил наступила парню на ногу ― он ойкнул. Потом я сжала кулак и занесла свободную руку для удара…

…Через пятнадцать минут, все в пыли, ссадинах и синяках, мы сидели на лавочке. Руслан протирал мои подранные колени антисептиком, а потом залеплял их пластырем, а я прижимала к своим распухающим губам фисташковое мороженое, а к его заплывающему глазу ― клубничное.

– Блин, я че, знал, что ты девчонка? И что собак боишься до одури… ― виновато сказал Руслан.

– А я че, знала, что на меня мчится не волкодав, а безобидный ретривер? Гавкают в спину они одинаково…

– Девчонка, черт… Парни зачмырят, если узнают.

Мы посмотрели друг на друга, и тут в области моего солнечного сплетения что-то тревожно сжалось.

Руслан был выше меня на полголовы. Фигура ― спортивная, идеальный треугольник, подчеркнутый белой футболкой и джинсами. Он казался безумно красивым, несмотря на расплывающийся под глазом синяк. Загорелое лицо с ровной, чистой кожей. Четкие линии скул. Мужественный подбородок, а губы такие, что я не могла оторвать от них взгляда. Короткие светлые волосы, выгоревшие на солнце, искрились золотом, а в серых глазах, прозрачных как лед и очень глубоких, я видела беспокойство и участие.

Мохнатый Ричи кружил вокруг лавочки, то и дело тыкался в меня носом и возбужденно гавкал.

– Ричи, фу! ― строго сказал хозяин. ― Да что с тобой такое? Ты ему приглянулась. ― Последняя фраза была обращена ко мне. ― Ну что, готово…

Я разочарованно посмотрела на свои коленки, залепленные пластырем. Почему ранок так мало? Я могла бы сидеть так хоть целый вечер! Ну вот… сейчас Руслан встанет и уйдет.

Но он не ушел. Мы сидели на лавочке и ели подтаявшее мороженое. А после мороженого Руслан купил мне сладкую вату.

– Сегодняшний день торжественно объявляю днем слипшейся попы! ― засмеялась я, отщипнула от мягкого розового облака кусок, положила его в рот и замычала от наслаждения. Воздушная сладость таяла на языке.

Руслан засмеялся.

– Ты что, никогда не ела сладкую вату?

– Ела в детстве. Мне кажется, лет десять назад! Но как все-таки сильно вкус и запах несут воспоминания! У меня перед глазами сейчас картинка ― я, мама, папа гуляем по этому парку. Мама везет коляску с младшей сестренкой. Я прыгаю по ступенькам с такой же ватой в руках…

Кажется, Ольке было где-то полгода. Тогда я еще не ненавидела ее, чувствовала себя частью полноценной, любящей семьи. А вот в следующий раз, когда мы с семьей были в парке, я вроде бы попросила покатать коляску и спустила ее со ступенек. Дети жестоки, а детская ревность не знает границ. Хорошо, что с Олькой ничего не произошло, сестра в упавшей коляске просто испугалась и заплакала. Но об этом я Руслану, конечно, не расскажу.

– Знаешь, Даш… я бы хотел, чтобы у тебя осталось приятное впечатление о нас с Ричи. Мы же не какие-то там хулиганы, а приличные парни, настоящие джентльмены, ― шутливо сказал он.

– Да уж, настоящие джентльмены только и делают, что нападают на невинных девушек с кулаками и… зубами.

– Ну, я ж извинился, ― засмущался Руслан.

Мы потихоньку разговорились. Руслану действительно было восемнадцать, он учился в университете и жил в столице. Сюда приехал к бабушке на оставшиеся каникулы: полтора месяца работал в Москве по какому-то проекту, а теперь решил отдохнуть. Из увлечений ― бег, футбол, книги.

– В последнее время много читаю. Что-то потянуло меня к тексту… Подумываю даже написать рассказ. Потихоньку собираю в кучку мысли, воспоминания, записываю.

– Вау! Парень ведет дневник?

– Ну, не такой дневник, как ведете вы, девчонки.

– Я ни разу не вела дневник и не знаю, как ведут его девчонки. Вообще, думаю, каждый дневник индивидуален. Не бывает одинаковых. А как выглядит твой?

– Ну, это просто тетрадь в девяносто шесть листов. Простая черная обложка. Внутри ― кривые строчки, больше ничего.

– Дашь мне почитать?

Он задумался.

– Дам. Но я исписал всю старую тетрадь… Так что дам тебе ту, что я начну сегодня. ― Он странно посмотрел на меня.

– Но я хочу почитать старую.

– Не стоит. У меня очень плохой почерк, много зачеркиваний и переносов, да и ручка все время текла, повсюду кляксы… Ты ничего не разберешь. Но новую я буду вести, как отличница-шестиклашка, обещаю.

Я внимательно смотрела в его глаза, пытаясь уловить подтекст. От слов бешено застучало сердце. Мы что, теперь друзья? И я могу рассчитывать еще на одну встречу? Это намек? Стоит ли ему верить?

– Теперь твоя очередь рассказывать о себе.

Хм, если я расскажу тебе о своей жизни хотя бы с начала этого лета, ты в ужасе убежишь от меня без оглядки.

– Ну… я училась в пансионе для девочек.

– Что? Закрытый пансион?

– Ага.

– Что, прям форма была и все такое?

– Именно форма.

– А юбка короткая?

– Что?

– Интересно было бы посмотреть на тебя в школьной юбке.

– Эй! ― Я шутливо ударила его кулаком по плечу.

– Ладно, ладно! Просто ты вся такая боевая, во всем пацанском, и врезала мне прям по-пацански, и хотелось бы глянуть на тебя в девчачьем обличии. Про пансион… Что значит ― училась?

– Меня оттуда исключили.

– И что же надо сделать, чтобы тебя исключили из пансиона для девочек?

– Хм… Например, нарисовать на парадном окне главного корпуса большой знак Анархии.

– Так ты панкушка? ― Руслан был удивлен.

– Еще не знаю. Раньше немного тусовалась с панками из Днице, но не думаю, что их жизнь ― это то, что отражает мою суть.

Продолжая болтать, мы пошли прогуляться по парку ― бродили по дорожкам вдоль лавочек и клумб. Рич носился то вокруг деревьев, то вокруг меня.

– Ты не перестаешь меня удивлять, ― сказал Руслан. ― Ты как коробочка с потайными ящичками. Сначала я встречаю мальчишку. Бац ― и этот мальчишка оказывается девчонкой. Потом бац ― девчонка оказывается не простой, а ученицей какого-то там суперзакрытого пансиона. Сразу представляешь себе прилежную отличницу, а тут бац ― она оказывается панкушкой-бунтаркой. Ну разве ты не прелесть?

Он выглядел довольным. Казалось, эти открытия во мне ему нравились.

Польщенная, я решилась признаться еще кое в чем:

– А еще… я люблю зацепинг. Мы с моим другом Тошкой часто катаемся на «собаках», на крыше или зацепе. Это весело.

– Эээ… Что? Это те самоубийцы, что бегают по крышам поездов на ходу? ― Руслан нахмурился. Видимо, очередное открытие его не очень приятно шокировало.

– Именно они.

Он покачал головой.

– Вижу таких часто. Никогда не понимал этого увлечения и всегда думал, что творится в башке у этих людей.

– У нас обыкновенная башка, забитая обычными проблемами и радостями. Просто… Мы такие.

– На месте твоих родителей я бы хорошенько надрал тебе задницу.

– Папа любит хлестать меня полотенцем.

– Тоже ничего, ― Руслан одобрительно кивнул.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Я достала мобильник и увидела, что звонит как раз папа. Уже совсем стемнело, и я догадывалась: звонок не к добру. Так и оказалось. Папа рявкнул, что если через десять минут я не приду домой, то завтра с девяти утра меня ждет рабочий стул в его конторе.

– Родители ругаются? ― спросил Руслан, когда я убрала телефон в карман.

– Ага. Папа. Нужно домой, ― уныло сказала я.

Расставаться с Русланом совсем не хотелось. Он тоже погрустнел.

– Пойдем, провожу тебя. Не хочу, чтобы тебе досталось полотенцем из-за меня.

– Не, в этот раз не полотенцем. Папа изобретательный и чередует наказания.

– И что тебя ждет, если опоздаешь?

– Буду батрачить на папу в его жутко тесной и душной конторе. Он теликами занимается, так что мне придется отвечать на звонки и обрабатывать всякие платежи.

Мы прибавили шагу.

– Если все же опоздаешь, зови меня помощником. Будем делить работу, а то я тоже виноват.

– Хорошо. Буду спихивать тебе все самое скучное. Буду твоим начальником, ― хитро сказала я.

– Идет. Весьма справедливо.

Вот уже и дом. У подъезда мы остановились, повернулись друг к другу. Руслан улыбнулся и особенно пристально посмотрел мне в глаза.

– Можно взять твой телефон, панкушка-зацеперша?

От волнения у меня скрутило живот, по лицу расползлась глупая улыбка. Глядя на Руслана в ответ, я протянула ему трубу.

– Да нет, номер, ― засмеялся он.

Я покраснела от своей тупости и продиктовала ему номер.

– Я позвоню, панкушка, ― сказал он и подмигнул.

Я взлетела по ступенькам будто на крыльях. После папиного звонка прошло девять минут ― уф, никакого офиса!

До утра я не могла заснуть: лежала и массировала себе солнечное сплетение. Там все еще был этот тугой комок… Он не уменьшался и мешал спать. Я слышала стук собственного сердца. В голове роились тысячи мыслей, и все ― о нем. Неужели я нашла свою любовь? Неужели я нашла в этом гребаном мусорном мире что-то… настоящее? Неужели бывает такое, что ты видишь человека впервые, а тебе кажется, будто в какой-то другой, прошлой жизни вы прожили рядом целую сотню лет? И вот, он снова тебя нашел. И теперь вы можете быть вместе… Вместе навсегда. Вместе, вместе, вместе!!!

* * *

― Ты какая-то стганная сегодня, ― сказал Тошка на следующий день, когда мы загорали на берегу реки, и я каждые пять секунд нервно смотрела в экран своего телефона.

– Вчера вечером познакомилась с парнем.

Тошка, который в этот момент высыпал себе в рот самые сладкие остатки из пачки кукурузных палочек, поперхнулся и кашлянул на меня облаком крошек. Я зажмурилась и смахнула их с лица.

– Он взял у меня номер телефона, но ни разу не позвонил. Наверное, он забыл обо мне… у него таких, как я, тысяча… ― я была на грани мокрого взрыва.

По-хомячьи дожевав воздушную кукурузу, Тошка сказал:

– Эмм. Сова, вгемя ― два часа дня. Думаю, он только недавно пгоснулся. Не паникуй, позвонит. Подкинь-ка мне еще палочек…

Тотошка оказался прав. В семь вечера раздался звонок с неизвестного номера. В это время я была уже дома и только вышла из душа.

– Здорово, панкушка! Подеремся сегодня? ― раздался в трубке самый прекрасный на свете голос, и сердце затрепетало от волнения и восторга.

– Ну, привет! А то! Уже разминаюсь и надеваю кастет.

– Отлично! А я бинтую руки и вставляю капу. Что сейчас делаешь? Не хочешь со мной прокатиться?

– Конечно, хочу!

– Супер. Сколько тебе надо времени на сборы?

– Минут тридцать.

– Отлично, буду у твоего дома через пятнадцать.

– Эй!

Но Руслан уже отключился.

Прижав телефон к груди, я запрыгала на месте и тоненько запищала. А потом задумалась над словом «прокатиться». На чем? На машине? На велосипеде? Карете? На большой черепахе? На чем, черт возьми, он собирается меня прокатить? От этого зависит мой вечерний наряд!

В итоге я надела джинсовые шорты и свободную синюю тунику в мелкую сетку. Сверху ― джинсовую куртку, на ноги ― «гады». Муссом уложила волосы сзади «ежиком», накрасилась синими металлизированными тенями ― под цвет глаз. Все, я была готова.

Выйдя, я увидела Руслана на… мотоцикле! В руках у него было два шлема. Я открыла рот: этого я никак не ожидала! Под осуждающими взглядами приподъездных бабуль я надела шлем и села сзади Руслана. И мне было абсолютно плевать, что примерно половина бабуль сейчас пойдет докладывать моим родителям о том, что меня увез бандит на мотоцикле ― грабить банк.

– Куда мы едем? ― спросила я.

Руслан посмотрел на часы.

– Попробуем догнать закат!

Мы неслись по улицам мимо домов, затем, свернув, помчались по проселочным дорогам вдоль леса. Переехав мост, снова свернули и понеслись вдоль огромного золотистого поля, усеянного гигантскими рулонами сена. И всегда, на какую бы дорогу мы ни выехали, впереди был золотисто-розовый закат. Я крепко обнимала Руслана, прижималась к его широкой, сильной спине. Это волшебно ― мчаться на мотоцикле с парнем, в которого ты втрескалась по самые уши. Лететь вперед, к закату! В лицо бил ветер, глаза застилала пелена слез. В ушах стоял рев мотора, нос ловил запахи бензина и сена, замерзшие руки благодарно принимали исходящее от Руслана тепло. От волнения и восторга мое влюбленное сердце стучало как бешеное, нет, даже не стучало, а ревело, будто соревнуясь с мотором. Ком под солнечным сплетением окаменел, нервы невыносимо натянулись. Еще немного, и я не выдержу переполняющих меня чувств и просто взорвусь!

Как будто услышав мои мысли, Руслан остановился в поле, помог мне слезть с мотоцикла и снять шлем. Я настолько крепко обнимала его, что пальцы онемели. Я упала под рулон сена, с наслаждением вдохнула неповторимый запах сушеной травы. Руслан сел рядом.

– У меня для тебя кое-что есть. ― Он достал кулак из кармана и разжал пальцы. На его ладони была полная горсть ягод.

– Малина! ― удивилась я. ― Откуда?

– Белочка принесла.

– Белочка? Надеюсь, не та самая?

– Нет. Нормальная белочка. Из леса.

Мы засмеялись.

– А вообще, нарвал сегодня в огороде.

Я надела несколько ягод на пальцы левой руки, потом стала насаживать малинки на пальцы Руслана. Я поднесла свой указательный палец к его губам, и он осторожно взял ягоду зубами. В ответ ― поднес свой палец к моим губам и нежно провел по ним ягодой. Я схватила ее, почувствовала во рту ароматную сладкую мякоть. Я опять поднесла ко рту Руслана руку, он свою ― к моему. Мы смотрели друг другу в глаза и губами снимали с пальцев друг друга ягоду за ягодой. Это было так волнующе, близко, доверительно.

Мы съели всю малину. Но я хотела еще… вот только не ягод. Руслан прочитал мои мысли: наклонился, прислонился лбом к моему лбу. Мои щеки пылали, сердце тревожно билось в клетке из ребер. Я закрыла глаза. Мне казалось, он тоже нервничал. Я чувствовала на своей коже его сбивчивое дыхание. Он поцеловал меня, нежно, медленно. Его губы были мягкие, как бархат. Мой мир взорвался тысячами красок, а я распустилась тысячей цветов.

* * *

― Я влюбилась, Тошк, ― сказала я. ― Впервые в жизни я поняла, что такое любовь.

Родители Тошки ночевали у друзей, квартира была в нашем распоряжении. Мы занимались любимым делом ― лежали на полу в его комнате, передавали друг другу косяк и залипали на рыб. Рыб снова было три ― я купила Тошке нового Дилли, как и обещала.

– Как ты это поняла?

– Я поняла это вот здесь. ― Я легла на спину, взяла его руку и положила под грудь между ребер. ― Тут теперь всегда тугой ком. А раньше была пустота. Это и есть любовь.

– Но ведь вы знакомы только неделю. Как можно кого-то полюбить всего за неделю? Ты не знаешь, какой он. Вдгуг у него дыгявые носки, вонючие ноги, а еще он ковыгяет в носу? ― спросил Тошка, не убрав руку.

– Нет. У него целые носки и ноги не воняют. А ковыряются в носу все. Чтобы ощутить в себе любовь, не нужно много времени. Любовь может прийти за мгновение.

* * *

Прошло две недели волшебства. Каждый вечер мы с Русланом пытались на мотоцикле догнать закат. У нас не получалось, но мы упорные. Однажды мы обязательно его догоним! Мы гуляли в парке, ездили в кино или на озеро. Один раз Руслан завез меня далеко в лес, к красивой заброшенной усадьбе. Мы облазили ее всю, прошлись по всем этажам. А потом долго сидели на подоконнике, болтали ногами, разговаривали обо всем на свете и лакомились «морскими камешками».

–…Год назад мы с Тошкой и парочкой его одноклассников придумали интересный способ заработка на лето. Разводили грязь у въезда в дачный поселок. Там глинистая дорога, недалеко колонка, машины часто застревают. И вот лето, как назло, было сухое, и грязь мы делали искусственно: набирали воду из колонки в ведра и выливали на дорогу. А потом играли недалеко, если видим, как машина застряла, ― бежим на помощь, толкать. Но сразу озвучивали расценки. Три десятки с тачки. В пятницу вечером можно было неплохо подзаработать… Ой, сейчас расскажу, как мы однажды спалили Тошкиного школьного сторожа… Уписаться можно…

– Тошка, снова Тошка, ― заворчал Руслан и высыпал мне в ладонь горсть «морских камешков». ― Все время только о нем слышу, надоело.

– Ах, так? Тебе неинтересны мои рассказы?

– Нет, просто не хочу слушать о твоем Тошке.

– Тошка, Тошка, Тошка!

Я высунула язык.

– Я знаю, как тебя заткнуть! ― сказал Руслан и закрыл мне рот поцелуем.

Пока мы целовались на пыльном подоконнике, драже растаяли в моей руке. Потом, когда я разжала пальцы, ладонь была в красно-желто-зеленых разводах.

* * *

Руслан часто приносил мне малину, она стала моим излюбленным лакомством. Мы виделись почти каждый день, много разговаривали. Мне хотелось все узнать о нем, а ему ― обо мне. Ведь мы столько пропустили, пока не были вместе!

Когда встречаешь того самого человека, мир перестает существовать. В солнечном сплетении теперь всегда тугой комок, отчего по телу проносятся электрические разряды сладостного возбуждения. Что-то происходит с тобой. Сердце качает кровь быстрее, на щеках всегда румянец, кожа сияет. Постоянно хочется танцевать, петь и есть.

Мне стало плевать на все вокруг. Существовали только я и Руслан, мы мчались на мотоцикле по миру, который принадлежал только нам, остальные остались где-то позади.

Я думала о нем каждую секунду, и неважно было, сколько мы знакомы ― день, неделю, месяц, год. Линия времени исказилась, закрутилась в узлы и спирали. Было чувство, будто я прожила с Русланом целую жизнь, а впереди у нас таких жизней будет еще сотни. Нас ждет Вечность. Он смотрел на меня, а у меня от этого взгляда подкашивались ноги. Целовал ― а по хребту проносился очередной разряд электричества.

До встречи с Русланом мою грудь будто стягивали железные кольца. В ней что-то сидело ― живое и мерзкое, будто запертая в клетке огромная жаба, приносящая боль и разрушение. Эта жаба управляла мной и заставляла меня ненавидеть все вокруг.

А теперь железные кольца рассыпались в пепел, жаба выбралась наружу и оставила меня. И я поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ненависть.

* * *

Я ехала под последним вагоном «собаки», на тележке, к которой крепятся колеса. Здесь интереснее всего: можно любоваться и днищем впередиидущих вагонов, и уходящим вдаль миром. Правда, это опасно: под вагонами может отрезать жопу. Но мне было плевать. Я была бомбой, которая вот-вот взорвется, я пыталась куда-то выплеснуть свои эмоции! Лучше всего подходил экстрим. Я смотрела, как подо мной с бешеной скоростью проносятся шпалы, как под колесами трещит и дрожит щебень. Я дико и отчаянно кричала и смеялась, но почти не слышала себя из-за страшного грохота. Тотошка ехал между вагонами.

Проехав три станции, я выбралась наружу и убежала под платформу. Мы с Тошкой пошли по городу. Я громко пела песни и приставала к встречным людям. Схватила мимо проходящего мужчину за рукав и сказала:

– Я хочу рассказать вам что-то очень важное. Понимаете, я влюбилась! Я первый раз в жизни почувствовала, что значит любовь!

– Сумасшедшая… ― Он выдернул свою руку и отскочил от меня.

Смеясь, я пошла дальше и встала перед двумя девушками. Они везли коляски и о чем-то увлеченно говорили.

– Я влюбилась! ― сказала я.

Девушки растерянно улыбнулись и, объехав меня с двух сторон, продолжили свою беседу.

– Ты чокнутая, Сова! ― Хмурый Тотошка плелся чуть сзади.

– Я сумасшедшая! Чокнутая! Аууу! ― Я задрала голову, закричала небу, завыла по-волчьи. ―Я свихнулась из-за любви! Простите меня все за то, что я влюблена!!! Слышите?!

Проходящие мимо люди смотрели на меня, как на сбежавшую из дурки.

– Я влюбилась! ― сказала я бабушке в цветастом платке. ― Первый раз в жизни! Я люблю, люблю, люблю его!!!

– Да, он ничего. ― Бабуля подмигнула Тошке, который залился краской.

– Да не его, ― отмахнулась я. ― Руслана! Я люблю Руслана!

Я кружилась, смотрела в небо и смеялась. На душе было так легко и хорошо. Меня переполняло счастье.

Глава 9

Трусы, лифчик, футболки, шорты, юбки, куртка, средства гигиены, косметика, обувь… Все собрано в рюкзак. Ничего не забыла?

Я уходила из дома на две недели. Родители Руслана уехали в Крым, оставив квартиру в полном распоряжении сына, и он позвал меня к себе. Я знала, что мать с отцом будут недовольны, и решила, что ничего им не скажу, просто оставлю записку, чтобы не искали. А может, они и не сильно огорчатся: у них столько детей, что они даже не заметят моего отсутствия, ха-ха! Хоть в чем-то плюс жизни в многодетной семье. Свалить я собиралась этой ночью, Руслан обещал подъехать в три. Тотошке я сказала об отъезде сегодня, и друг выглядел не очень довольным. Сама я волновалась, у меня ни разу парня-то не было, а теперь целых две недели мы с Русланом будем жить вместе, прямо как женатая пара.

Я легла спать с колотящимся сердцем. Я никогда не сбегала из дома по-настоящему, настолько надолго. А что, если я больше не вернусь? Что, если не увижу своих родных? Что, если после двух недель Руслан придумает что-нибудь еще, и мы уедем куда-нибудь вдвоем?

Телефон завибрировал ― сработал будильник. Надо же, я все-таки заснула. Тихо одевшись и почистив зубы, я положила в рюкзак еще и зубную щетку.

Руслан ждал у соседнего дома: я не хотела, чтобы бабули, ведущие круглосуточное наблюдение приподъездной территории, видели мой ночной побег. Руслан поцеловал меня, а потом водрузил мне на голову шлем. Сев на мотоцикл, мы умчались.

Я не успела опомниться, как мы проехали сто километров, ― и вот мы в Москве. Мотоцикл остановился у высокой новостройки. Я присвистнула. Никогда не была внутри такого громадного дома, даже в гостях!

– Какой этаж? ― спросила я, когда мы зашли в лифт.

– Семнадцатый.

Я уверенно нажала кнопку последнего, двадцать седьмого этажа.

– И куда мы едем? ― спросил Руслан.

– Давай покатаемся. Я никогда раньше не была в высотках! В Днице только три девятиэтажки, остальные дома не выше пяти этажей.

Руслан засмеялся. Мы долго катались вверх-вниз. Для меня это было захватывающим аттракционом!

Потом, на последнем этаже, Руслан вышел из лифта и повел меня на балкон. Оттуда открывался нереально красивый вид на дома, лесопарк и реку, погруженные в предрассветную дымку. Я втянула носом вкусный ночной воздух. Руслан мягко развернул меня к себе и поцеловал.

В квартиру мы вошли, только когда уже совсем рассвело. Здесь было три больших, благоустроенных комнаты. Руслан провел меня в свою. Большая кровать, книжный шкаф во всю стену, письменный стол, на котором стоял гигантский монитор. На стене ― плакаты футболистов, на спинке шкафа ― шарф ЦСКА.

Уставшие, мы повалились на кровать. Я тут же заснула.

* * *

На следующий день Руслан устроил мне экскурсию по городу, и к вечеру у меня почти отваливались ноги. Я мечтала о кровати, но не тут-то было! Руслан позвал меня в клуб. Там, прильнув друг к другу посреди танцпола, мы жарко целовались. Потом, в парке на лавочке, убились виски. Алкоголь расхрабрил меня. Сев Руслану на колени лицом к лицу и тесно прижавшись, я обняла его за шею.

– Ого! ― удивился он, но не успел ничего добавить, потому что я закрыла ему рот поцелуем.

Откуда вдруг взялось столько смелости? Я никогда не делала этого раньше, никогда и не хотелось. Но что-то произошло сейчас, что-то изменилось. Может, во мне что-то резко перестроилось? Или дело в том, что парень передо мной был настолько классным? Или все-таки больше всего сказался алкоголь? Я выпила немало. Я почувствовала, как по телу будто пропустили ток, а между ног вспыхнул пожар ― так сильно я его захотела, здесь и сейчас.

Я плавно качнулась вперед-назад. Дыхание Руслана стало тяжелым и прерывистым.

– Ты уверена? ― осторожно спросил он.

Я видела, что он хочет этого. Видела желание на его лице ― страстное, острое.

– Да, ― прошептала я. Я никогда не была в чем-то настолько уверена.

– Моя смелая и отвязная девочка, ― прошептал он мне на ухо.

Одна рука скользнула мне под футболку. Вторая ― под юбку. Зазвенел металл расстегиваемого ремня.

И тут, испортив такой момент, в памяти возникла пансионная медсестра, которая однажды читала нам лекцию о половом воспитании. Я отчетливо видела ее круглое лицо и строгий пучок, чувствовала осуждающий взгляд яростной моралистки. Противный голос звучал, как пожарная сирена:

…Ранний секс у девочек может привести к хроническому циститу. Каждый раз вы будете испытывать жжение и боли при мочеиспускании…

Господи, да свали ты из моей головы. Я хочу его, понимаешь? И мне плевать, что завтра я буду пи́сать кислотой. Мне так хотелось отдаться Руслану… Почувствовать эту неописуемую связь, эту боль, быть с ним настолько близко, насколько возможно.

Я пыталась быть смелой девочкой, но мне было страшно. И все же я ощущала, что должна сделать это. Мне нужно измениться. Нужно понять себя.

Руслан отодвинул в сторону мои стринги и вошел в меня. Меня обожгло, от боли я прикусила нижнюю губу. Я не знала, что он… Может быть таким большим! Жжение было нестерпимым, и в это время, чтобы отвлечься, я думала о ярких конфетках-шипучках, которые колко взрываются на языке и от которых он красится. А потом боль быстро прошла, уступив место чему-то прекрасному.

Он во мне, о, боже, он во мне. Это не похоже ни на что. В пансионе девчонки говорили о сексе, но их разговоры не имели отношения к тому, что сейчас происходило между мной и Русланом. Глубокая ночь, тусклый свет луны, пустой парк, мы двое ― что может быть романтичнее? Руслан поднимал и опускал меня, я будто раскачивалась на волнах, сначала плавно, потом все быстрее и быстрее. Ритм стал жестким, бешеным. Я застонала.

Появилось чувство полета в невесомости. Будто гигантские качели на миг замерли в самой высокой точке. А потом я взорвалась. И этот взрыв ― самое прекрасное, что со мной происходило. Каждый сантиметр моего тела, от макушки до кончиков пальцев ног, пронзила эта сладость.

Я откинула голову, подставив шею горячим поцелуям. Я смотрела в ясное небо, где за нами подглядывали звезды.

* * *

Вывалив из контейнера вчерашние слипшиеся макароны, я добавила туда же масло, мелко порезанную ветчину и тертый сыр и поставила сковородку на огонь. Руслан подошел сзади и, обняв, поцеловал меня в макушку.

– Ты пахнешь сыром, мой маленький бойцовый Ежик, ― ласково сказал он.

Я ходила по дому в его футболке, таскала куски с его тарелки. Эта игра в семью мне безумно нравилась. Нравилось, например, прохаживаться с Русланом мимо магазинных полок, представляя, что я вместе с молодым мужем выбираю постельное белье и посуду для нашей новой квартиры… Хотя на самом деле мы зашли за сигаретами и пивом.

Я старалась впитать каждый момент, хорошо запомнить его, потому что в глубине души меня что-то тревожило. Казалось, я живу в прекрасном розовом замке. Вот только сделан он из бумаги и вот-вот разрушится.

Лишившись девственности, я стала другой. Что-то поменялось в мозгу. Бум! И теперь ты уже… взрослее, что ли? Начинаешь что-то понимать и осознавать. Я чувствовала это внутри. В любом случае, я ни о чем не жалела.

Днем ― прогулка. А вечером ― снова погоня за закатом.

– Куда мы едем на этот раз? ― спросила я, забираясь на мотоцикл.

– Не знаю.

– Как не знаешь?

– Просто… Едем куда-то. В будущее.

– И что там будет в будущем?

– Ммм… Ты и я. Тебе мало?

– Более чем достаточно.

И это правда. Мне был нужен только он, больше никто.

Вечерами Руслан играл мне на гитаре. У него оказался сильный, приятный голос; я могла бы слушать его часами. Он пел мне то грустные, то веселые песни, пел так чувственно, что иногда я могла смеяться до колик, а иногда едва сдерживала слезы.

Dr. Martens никогда я Не на что не променяю. Но если хочешь, для тебя я Свои джинсы раскатаю. Я перестану носить подтяжки И постараюсь не материться. Если не хочешь – больше не буду Брить свой затылок под единицу.[4]

Я надрывалась от смеха, слушая эту веселую, и в то же время, если задуматься, такую грустную песню, задевающую за живое.

Засыпать щекой на его ладони. Просыпаться от его дыхания на своей шее. Идти в ванную, забирая с собой его запах. Понимать, что твои волосы и каждый участок тела вобрал его аромат… Разве это не самое прекрасное, что может произойти с девушкой? Мы не могли насытиться друг другом. Не могли отпустить друг друга даже на минуту.

Вылезали из кровати мы обычно не раньше трех часов. Однажды я проснулась и увидела, что Руслан лежит, опираясь на локоть, и разглядывает меня. Он смотрел с любовью. Нежно провел указательным пальцем линию по моему лбу, носу, губам. Я поцеловала его палец.

– Спасибо тебе, ― сказал он.

– За что?

– За то, что изменила меня. Теперь я никуда тебя не отпущу.

– Изменила в лучшую или худшую сторону? ― Я хитро посмотрела на него.

– В лучшую. До тебя я был плохим парнем, Даш. Очень плохим. Кажется, ты делаешь из меня хорошего мальчика.

– Блин, а это совсем не радует. Я больше люблю плохих мальчиков.

Смеясь, он приподнялся и раскрыл объятия.

– Иди ко мне, Ежик. Я слишком долго был без тебя. Нужно наверстать упущенное.

Я прильнула к нему, и он поцеловал меня. Я обвила его руками и ногами и прижала к себе. Он накрыл нас одеялом, и мы полетели на седьмое небо.

Быть хулиганом я перестану Лишь бы была ты моей поскорее. Гладь мои раны, гладь мои шрамы Своею рукою еще нежнее.[5]

* * *

Руслан мало рассказывал о себе, друзьях, увлечениях. Точнее, говорил он охотно, но поверхностно, не давая заглянуть глубже. Друзей у него, казалось, было много: звонки раздавались постоянно.

– Почему ты не познакомишь меня со своими друзьями? ― спросила как-то я.

– Хочу, чтобы ты была моей маленькой тайной, ― отшутился Руслан.

Я понимала, что он что-то от меня скрывает. Не хочет показывать мне другое свое лицо, другую жизнь.

Были у него и прочие странности. Например, Руслан заставлял меня подтягиваться. В дверном проеме между коридором и его комнатой висел турник. С такой «зарядки» начиналось каждое наше утро. Я не любила подтягиваться, мне было скучно, но я исправно делала это восемь раз подряд. Руслан удивлялся, а я не понимала, чему, ведь сам он мог подтянуться больше пятидесяти раз. Под конец я увеличила количество подтягиваний до двенадцати. Мне все еще не нравилось, и я пыталась увиливать. Но Руслан спуску не давал.

– В чем прикол? Зачем?

– Чтобы окрепли мышцы.

– Они и так крепкие.

– Так нужно.

Иногда он казался мне роботом, запрограммированным на какое-то одно действие. Например, на то, что каждый день нужно начинать с подтягивания. А потом ― завтрак. На завтрак обязательно ― каша и яйцо. Я ненавидела завтракать. Ненавидела кашу и яйца.

– Не буду есть, ― отодвигала я тарелку.

– Будешь, ― говорил робот Руслан. ― Так нужно.

И я ела, приходилось. Руслан был строгим наставником.

* * *

Было время обеда. Я варила картошку и жарила курицу, облачившись в футболку Руслана ― она висела на мне, как длинное свободное платье. Я чувствовала себя героиней фильма ― разгуливаю по дому в футболке своего парня! Разве это не круто? Руслан собирал рассыпанные по полу пустые бутылки и упаковки из-под пиццы, чипсов и крабовых палочек. Как всегда, мы ели на полу, сидя на подушках, перед низким журнальным столиком, и смотрели телек. После обеда мы пошли на прогулку.

– Ежик устал и хочет на ручки! ― Я протянула руки к Руслану и улыбнулась.

Как же это здорово ― иметь рядом кого-то, с кем можно побыть ребенком. С любимым человеком время замирает. Ты не взрослеешь, ты навсегда останешься его маленькой девочкой, сколько бы тебе ни было лет.

Руслан усадил меня на спину. Впереди был крутой склон.

– Ежик готов стать пилотом «Формулы один»? ― шутливо спросил Руслан.

– Не готов! Ежик не хочет быть пилотом! ― завизжала я, смотря вниз.

– У тебя есть три секунды приготовиться к забегу. Три… Два… Один!

– Нет! ― закричала я. Руслан быстро побежал вниз.

В эту ночь нас не тянуло ни идти в клуб, ни ехать догонять закат, ничего. Хотелось просто завалиться дома, что мы и сделали. Заказали еду, забрались на кровать с нардами. Ели самую вкусную пиццу в мире и играли.

– Я хочу спать, ― сказала я, выиграв две партии подряд. Глаза уже слипались.

– Ну, уж нет! Мне надо отыграться! ― возмутился Руслан.

Мы сыграли еще раз. Руслан выиграл. Я взяла коробку с нардами и отошла к столу.

– Где она лежала?

– В ящике.

Выдвинув ящик стола, я положила коробку внутрь. Взгляд зацепился за фотографию в рамке. Под ней ― еще другие снимки. Заинтересованная, я взяла рамку и всмотрелась.

Резкое головокружение. Мир расплылся.

БУМ!

Это так ударила в грудь боль.

БУМ! БУМ!

Это так застучало в висках.

Меня будто столкнули с края обрыва, и я полетела в пустоту. В горле набух ком. Пальцы задрожали. От бессильной злобы на глаза навернулись слезы. Но почему, почему все так несправедливо? Почему судьба дала мне любовь и тут же решила отнять ее?

Мой бумажный замок разрушен, разорван в клочья.

Я знала, знала, знала его.

Я знала Руслана до того дня, как его пес на меня напал. И он меня знал. Он клялся, что запомнит мое лицо… Но почему-то забыл.

– Ты чего там делаешь? ― спросил Руслан и хлопнул по кровати. ― Иди спать.

– Я тут нашла снимки, ― сказала я и, взяв несколько фотографий, подошла к кровати. ― Расскажи мне, кто он?..

Я показала на рамку. Под стеклом ― фото двух парней на футбольном стадионе. Они ― счастливые, беззаботные ― стояли рядом, в одинаковых шарфах болельщиков. Один из парней ― Руслан. А второй… Коротко стриженный, с золотистыми бровями и ресницами, веснушчатый. Я никогда не забуду его лицо. Оно будет преследовать меня в кошмарах.

– Мой брат, ― сказал Руслан с горечью.

– Где он сейчас? ― сглотнула я.

Во мне теплилась робкая надежда, что, может быть, я все-таки ошибаюсь.

– Он умер. Точнее… Его убили.

– Кто убил?

– Если бы я знал. Я видел, как это случилось. Видел того, кто это сделал. Долгая история…

– Мы никуда не спешим.

Руслан тяжело вздохнул. Было ясно, что рассказ дастся ему нелегко.

– Мой брат был скинхедом, до конца жизни остался верен своим идеалам. Сначала он брал меня с собой, пытался поднатаскать, приобщить, но я понял, что не смогу так. Отстаивать убеждения, когда за одни подтяжки и бритую голову можно получить пятнадцать суток. Время российских скинхедов прошло. Это в девяностые на них закрывали глаза, а где-то даже поощряли. Сейчас за них взялись. Слишком много ментов, панков, антифашистов… Скинов осталось мало. Мы постоянно хоронили кого-то, не проходило и недели, как мы ехали на очередные похороны. Я никогда не был верен движению, но был верен брату. Если он звал, я шел, не спрашивая куда. На любую стрелу, на любую акцию. Но все же я не был с ними. Это непросто ― держаться за идею, когда все против тебя ― эпоха, общество, менты. А вот мой брат, Леха, но в мире больше известный как Ржавый, боролся, несмотря ни на что. Поступали они хорошо или плохо ― неважно. Ими правила идея, а она ― выше всего. И на очередной стреле с антифа в Днице его убили. Подло, со спины, битой по голове. Я видел пацана, который это делал. Я думал, что на всю жизнь запомню этого ублюдка. Клялся, что найду его, убью. Прокручивал сотню вариантов, как лучше его замочить. А потом его лицо стало блекнуть, стираться… Боны прочесывают Днице, ищут его. Мы с Ричем тоже ищем.

– С Ричи?

– Ага. Тот ублюдок оставил свою кофту. А мой Ричи может искать людей по запаху. Я натаскал его, и теперь он ходит по следу парня. В день, когда мы с тобой встретились, я тоже искал его. Ричи уверенно вел меня куда-то, а потом кинулся на тебя.

Услышав свою кличку, пес вошел в комнату. Положив морду передо мной на кровать, он засопел, раздувая ноздри. Он посмотрел на меня и тихонько заскулил, потом посмотрел на Руслана и жалобно тявкнул. «Я нашел владельца кофты, хозяин. Это тот самый запах. Давно нашел, а ты и ухом не ведешь. Ну, обрати ты на меня внимание! Ты дал команду ― и я нашел. Ну, похвали ты меня!» ― это читалось в глазах собаки.

– Ричи, ты чего? ― удивился Руслан. ― Чудной ты какой-то в последнее время.

Пес опять посмотрел на меня. Я ― на него.

«Я нашел тебя. И скоро хозяин узнает. Обязательно узнает».

– Не узнает, ― шепнула я.

– Что ― не узнает? ― спросил Руслан удивленно.

– Ничего, прости, задумалась.

– На той стреле антифа убили и Лехиного любимого добермана. Их похоронили рядом, хозяина и верного пса. Лехе было двадцать три.

Ком слез грозил вырваться наружу.

– У тебя такое лицо… Прости, не хотел тебя расстраивать.

– Все нормально, ― задыхаясь, сказала я и заставила себя просмотреть следующие снимки. Братья сидели на лавочке, братья с мячом в руках у ворот. В поезде, в барах, на стадионе, колесе обозрения, тусовках. И везде всегда ― вместе.

Засыпала я с тяжелыми мыслями. Вся напряженная, вцепилась пальцами в одеяло.

Мне хотелось кричать.

* * *

Следующие дни я делала вид, что все прекрасно. Мы готовили, убирались, покупали продукты, гуляли, заказывали пиццу, ходили в кафе. Я улыбалась. С нежностью смотрела на Руслана, который ни о чем не подозревал и даже не думал, что тот, кого он так рьяно ищет, очень близко. Но все это было уже не то. Чувства изменились. Ушли гармония и умиротворение. Я оставалась рядом с Русланом… Но счастье меня больше не переполняло.

Руслан теперь много рассказывал о скинхедах ― я просила. Он объяснил, кто такие боны и почему скины не любят, когда их так называют. Он говорил о вещах, о которых я и понятия не имела, ― например, что не все скины фашисты и что они спокойно могут быть антифа. И далеко не все ненавидят панков.

Напряжение убивало меня. Понимание, что я лгу любимому человеку, не давало покоя. Что будет, если он вспомнит меня? До того ужасного вечера мне нравилось находиться с Русланом лицом к лицу, смотреть глаза в глаза. Мы могли подолгу разглядывать каждую ресницу и каждую родинку друг друга. Теперь я все чаще отворачивалась. Когда он смотрел на меня, внутри все холодело… «Вот-вот узнает», ― острой льдинкой проносилась мысль. Как никогда, захотелось домой. Захотелось спрятаться в комнате от разрушающих мыслей, от липкого страха, от… Руслана.

Я впервые зарядила телефон ― долго не включала его, боялась, что будут звонить родители и я просто не смогу не ответить им. Увидела пропущенные вызовы ― от родителей и Тошки. Я перезвонила другу.

– Сова? Ну, наконец-то! ― раздался его возмущенный голос. ― У тебя дней десять телефон был выключен! Тут такое случилось… Боны звегствуют. Они на гынок напали, часть палаток сожгли. Папа еле успел выггести кассу и смыться. Ему камнем в голову досталось, даже швы накладывали. Еще на общагу напали, ту, где чугки живут. И, знаешь, на улице они сильно избили одного пацана. Невысокий, метг шестьдесят ― семьдесят, светленький. Ему всего шестнадцать. Сечешь, Сова? Сечешь, к чему я веду?

Я все поняла. Из меня хреновая актриса, я не могла обманывать ни себя, ни кого-то еще. Я устала притворяться перед Русланом. И я не могла спокойно смотреть на то, как боны избивают моих клонов, громят рынок и оставляют Тошкиного отца без прибыли, зато изувеченным. Как спокойно жить и наслаждаться своей любовью, если прямо сейчас, в эту секунду, боны Ржавого уничтожают мой город?

Теперь я была более чем уверена, что Дуче искал меня вовсе не для того, чтобы защитить. Он хотел либо самостоятельно меня прибить, либо сдать бонам. Все эти погромы и акции… От них страдали его люди, его бизнес.

Это все из-за меня. И я должна это прекратить.

Но я не знала, как поговорить с Русланом, а главное ― когда. Как странно. Я всегда считала, что ни при каких обстоятельствах не побоюсь сказать кому-то правду. Конечно, если это уместно. Как понять, уместна ли правда сейчас? А сейчас? А через пару мгновений? А завтра?

Я чистила картошку и смотрела, как Руслан жарит рыбные палочки. Он выглядел таким беззаботным. Думаю, в его жизни было много проблем, но сейчас, со мной, он стал счастливее. Я помогала ему забыть о прошлом. Он, как и я, играл в семью, и нам обоим нравилась эта игра: хорошая девочка, хороший мальчик. Друг с другом мы хотели быть лучше, чем мы есть. А может… Мы пытались найти друг в друге то, чего в нас на самом деле не было?

Когда наступает подходящий момент, чтобы сказать близкому человеку что-то плохое? Мне кажется, когда он совсем спокоен. То есть нужно подобрать максимально счастливый момент. Руслан перевернул на сковородке палочки. По MTV крутили какой-то попсовый клип. На кухне стоял аппетитный запах жареной рыбы в панировке. Руслан подпевал телеку. Вот он. Самый что ни на есть беззаботный момент. Скажи же, ну. Не обманывай его. Я знала, что, скрывая правду, поступаю подло. И я не смогу играть дальше. Ложь не принесет мне счастья. Но принесет ли счастье правда? Вряд ли. Конечно, было страшно. Я не знала, на что способен Руслан в гневе. Может ли он убить меня? Он говорил, что любит меня. Но что такое любовь к девчонке по сравнению с братской честью в нашем патриархальном обществе? Ничто. Ноль. Пустота.

– Руслан… ― начала я. Голос звучал глухо, я не узнавала его. Нож дрожал в моих холодных пальцах.

Руслан удивленно посмотрел на меня. Тоже впервые услышал этот мой новый голос.

– Что? Ты что-то увидела? Так побледнела! Может, таракан?

– Нет, я хотела…

– Что?

Будет ли он кричать? А бить меня? Или соберет в кулак волю и просто скажет: «Убирайся»? И тогда я за пять минут соберу свой рюкзак и навсегда уйду из его жизни. Это было бы здорово ― просто уйти. Я бы освободилась от этих тяжелых камней на душе. Не хочу, чтобы он меня бил. Не хочу, чтобы было больно.

–…Попросить тебя передать мне кастрюлю.

– Держи.

Черт. Черт. Черт. Какая же я слабачка. Я так и не поняла, как же это произошло, я ведь хотела открыть правду. И вся напряглась. И сердце уже бешено стучало в горле. Я тряслась, вот-вот ― и сказала бы. Но какая-то часть меня, та, что я не могу контролировать, перехитрила меня и оказалась быстрее. Я упустила момент. Что мне помешало? Страх, что Руслан изобьет меня? Или я больше боялась того, что он узнает, что я не та, за кого себя выдаю? И разлюбит меня? Возненавидит? Да, я боялась именно этого. Что человек, которого я люблю, за одну секунду возненавидит меня. Наверное, это худшее, что может произойти.

Со мной никогда не случалось ничего подобного. Как поступают люди в таких ситуациях? Что нужно сделать? Какой выбор? Я так боялась… Предать Руслана, причинить новую боль. Но… я ведь уже его предала. А теперь ― лишь скрывала свое предательство. От этого осознания я почувствовала себя грязной. Можно ли вообще от такого отмыться?

За обедом мы смотрели «Бивис и Батхед» по MTV. Рыбные палочки получились обалденными, сочными, с хрустящей корочкой. Картофельное пюре жирное, на масле и на молоке, серия мультика, на удивление, не тупой, а ржачной. Может, вот он и пришел, подходящий момент, но уже совсем не осталось смелости. Да когда же он наступит?

Вечером на прогулке Руслан вдруг схватил меня, поднял воздух и закричал:

– Я люблю тебя, Дашка!

Трудно было бы придумать более подходящий момент… но мне так не хотелось убивать эту романтику, это искреннее счастье.

Ночью, когда мы отлипли друг от друга, откинулись на подушки и с наслаждением подставили потные горячие тела потокам ветра от люстры-вентилятора, я смотрела на свои трусы, зацепившиеся за лопасть и кружащиеся под потолком. Может, сейчас?..

Я ведь не могла полностью расслабиться. Всегда на нервах, всегда напряжена. Удовольствие от всего ― от еды, прогулок, объятий, поцелуев, ― могло быть больше, если бы не… если бы я так не выносила самой себе мозг. Мое существование сейчас ― это не жизнь. Я сидела на бомбе, которая вот-вот взорвется. Я дошла до предела.

Я больше не могла скрывать. Это нечестно. По отношению к Руслану и к себе самой. Это не жизнь, а фальшивка. И нечего ждать подходящего момента. Я должна показать ему то место. Место, где впервые услышала его голос.

Глава 10

Прошло две недели, вот-вот должны были вернуться родители Руслана. Мы собрали вещи и переехали к его бабушке, в Днице.

Бабушка Руслана оказалась самой милой в мире. Она не сказала ни слова против, когда мы заявились к ней и Руслан сообщил, что я поживу с ними какое-то время. Ее радость была искренней. Она призналась, что всегда мечтала о внучке. Я чуть не расплакалась, ведь у меня никогда не было бабушки. На завтрак мы ели землянику в молоке и оладьи, пышные и мягкие, будто облака. Ничего вкуснее я в жизни не пробовала.

Жить так было здорово, но вскоре я окончательно поняла, что вот он ― тот самый день. Я стояла у разбитого окна на чердаке в доме бабушки Руслана, погруженная в свои мысли и одиночество. I believe in miracles. I believe in a better world for me and you. [6]«Ramones» в наушниках пели о том, что где-то для нас с Русланом есть лучший мир. Пора. Дальше скрываться не имеет смысла. На душе было грязно и мерзко. Меня все сильнее тошнило от себя самой. Я решилась. Вечером мы с Русланом снова попытались догнать закат на мотоцикле. Только на этот раз я говорила, куда нам ехать.

– Останови! Останови, нам сюда, ― крикнула я, заметив впереди знакомый тоннель.

Я действительно набралась смелости покончить со всем сегодня. Все равно правда рано или поздно вылезет наружу, такие вещи невозможно похоронить. Я могла только отсрочить свою казнь, но не избежать ее. Мы слезли с мотоцикла. Руслан осмотрел тоннель.

– И зачем мы сюда приехали?

– Сейчас узнаешь, ― ответила я и не узнала свой голос ― безжизненный и бесцветный.

Я огляделась. Все напоминало о том дне. Я чувствовала здесь свой застывший страх, видела себя, ныряющую в воду, слышала лай собак и топот бонов. Их ненависть и желание убить незримо въелись в стены. Память и чувства застыли вместе с запахом хвои, плесени и мазута. Вокруг не было ни души. Идеальное место для преступления.

– Так что ты хотела мне показать? ― спросил Руслан.

Ручей… Такой родной, любимый. Он всегда принадлежал нам с Тотошкой, дико приводить сюда кого-то еще, даже Руслана. Это место ― только наше. Но выбора не было.

– Сейчас…

Руслан смотрел на меня. Человек, который любит меня и который жаждет моей смерти. Как это возможно? Два чувства разом? Любовь и ненависть? Желание любить вечно и убить сию секунду? Возможно, если еще не знать всей правды.

– Что ты делаешь? Вспоминаешь, где спрятала сокровища? ― раздался бодрый голос сзади.

Руслан не видел во мне перемен. Не знал, что сейчас будет.

– Мне нужно кое в чем тебе признаться, ― сказала я, оборачиваясь.

На его лице появилась растерянная улыбка.

– И в чем же? Почему именно здесь?

Он казался безмятежным, даже мой тон не насторожил его. Мы оба слишком увлеклись игрой в семью, тяжело было вырывать себя оттуда и возвращаться в реальность, очень тяжело. Разум, сердце ― все сопротивлялось, кричало: «Не делай этого!»

– Это место… После одного случая очень запомнилось.

Сказав это, я вдохнула запах леса. Закрыла глаза, вслушалась в скрип могучих стволов. Щелкнула линия электропередач ― скоро пойдет «собака».

– У тебя морщинка на лбу, ― сказал Руслан, подойдя ко мне. ― Я заметил, она у тебя всегда появляется, когда тебя что-то тревожит. Расскажи мне, не держи в себе. В этом месте… с тобой что-то случилось? Что-то плохое?

Я вскинулась. Его глаза словно говорили: «Доверься мне, я все пойму». Ох, знал бы ты правду, Руслан… Ты бы не смотрел на меня так.

Он был так близко. Я открыла рот… И не издала ни звука. В горле встал ком страха; я с трудом проглотила его. Ну все. Пора. И тут ноги перестали меня держать, будто растворились кости и мышцы, осталась лишь оболочка из кожи, набитая ватой. Я отошла от Руслана на несколько шагов. Стоя к нему спиной, посмотрела на лес.

– Тебе тяжело говорить? ― мягко спросил он. ― Ты не должна, если не хочешь. Может быть, еще не время?

– Нет. Я должна. Только лучше я покажу.

В голову Руслана просто не приходила мысль, что его любимая и убийца его брата ― один и тот же человек. Что он почувствует, узнав? Думаю, удивление. Потом ― обиду. Обиду на то, как, черт возьми, несправедлив этот гнилой мир. А потом придет гнев.

Я направилась к одной из елей. От страха мутило, накатывала дурнота. Я наступала на опавшие иголки, мягкие, будто перина. Хвойный запах кружил голову. Елочки, прошу, защитите меня. Не дайте Руслану обрушить на меня всю свою ненависть. Пусть он поймет… Ведь он должен понять, что у меня не было выхода. Он не может не понять, ведь он мой ― мой Руслан, моя любовь. Мой человек. Думающий, честный, любящий. Он должен понять.

Я села и стала раскапывать землю руками ― в пальцы болезненно впивались мелкие камни, но мне нравилось чувствовать боль, она отвлекала. Ничего. Скоро будет много боли. Так много, что мне хватит ее на всю жизнь.

Я нащупала гладкую поверхность биты, и тут что-то в стороне привлекло мое внимание. Я подняла взгляд и увидела, как по стволу соседнего дерева бежит белка. Зверек замер на середине пути. Взмахнул хвостом, дернул носом, посмотрел на меня своими глазками-бусинками, а потом побежал дальше по своим делам.

Я понимала: еще не поздно все изменить. Закопать яму, обмануть Руслана какой-нибудь шуткой, выкрутиться. И поехать с ним догонять закат. Еще не поздно… Сейчас я находилась в переломной точке. Секунда ― и я уже не смогу ничего изменить.

Я раскопала биту, взяла ее и, поднявшись, направилась к Руслану.

Каждый мой мускул превратился в камень. От меня остался лишь сгусток напряжения.

Руслан смотрел на биту в моих руках, и одну скрывающую его лицо маску будто сменяла другая. Он перестал улыбаться, глаза погасли, там больше не было нежности и доброты. Он недоуменно нахмурился. Пока что он ничего не понимал, но встревожился.

– Откуда она у тебя? Зачем она?.. ― это прозвучало хрипло, сдавленно.

Он не узнал эту биту, не провел аналогию. Но было видно, что она ему не нравилась. Он не хотел видеть этот предмет в моих руках. Часть другого мира. Мира насилия и крови. А ведь я пришла к нему из мира сахарной ваты. И та бита никак не могла оказаться у меня.

– Это и есть мой секрет, ― сказала я. Отступать больше некуда. Я пересекла границу. ― Это… очень важно. После этого ты изменишь ко мне отношение, а может быть, и убьешь.

Он напрягся сильнее.

– Не молчи. О чем ты, черт возьми? ― Он торопил меня, раздраженно, нервно, почти зло. Начал ли он подозревать что-то? Может быть. ― Я никогда не изменю к тебе отношение. Даша, что с тобой? Откуда у тебя бита? И что это за бита? Скажи мне, не молчи!

Но я молчала. Тогда он схватил меня за плечи и встряхнул, а я выронила биту из рук. Не могла говорить. Слезы мешали даже дышать. Отойдя от Руслана, я направилась к тоннелю; облокотившись о бетонную стену, посмотрела вглубь. Я знала, что сейчас Руслан глядит на биту, валяющуюся под ногами. И видит знакомые мотки проволоки, изоленту и бурые пятна. Неизвестность раздирала его грудь острыми когтями, мучила его. Он не мог не узнать ее, просто не мог. На него тоже обрушились воспоминания о дне, когда убили его брата, но он пытался прогнать их.

– Я клянусь. Всеми богами клянусь здесь и сейчас, что запомню лицо этого ублюдка, найду его и убью, даже если на его поиски уйдет вся жизнь! ― с яростью выкрикнула я.

Быстрые шаги ― Руслан подошел, развернул меня к себе, крепко сжал мои плечи.

– Что?.. ― Глаза были как у безумца, дыхание тяжелое. Ноздри трепетали.

– Я нырнула туда, ― ровно сказала я, показав на ручей в тоннеле. ― Поэтому я слышала каждое твое слово. Там же оставила биту. Потом вернулась и перепрятала ее, закопала под елкой.

Он смотрел с ужасом. А потом нервно, недоверчиво засмеялся.

– Нет, чушь. Скажи, ведь ты меня разыгрываешь?

Я смогла только покачать головой. На слова сил уже не было.

– Нет, это не могла быть ты, не могла. Это какая-то глупая шутка. Это же просто бред, в такое невозможно поверить. Скажи, Даш, ты же просто пошутила?

– Нет. И все это время ты искал меня. Я убила твоего брата.

Он снова меня встряхнул.

– Нет, это шутка… Это же мой брат, мой умерший брат! Только ублюдки шутят со смертью, но я прощу тебя, просто скажи, что пошутила. Признайся! Ты глупая, тебе еще мало лет, и ты не понимаешь, как это жестоко. Скажи, что пошутила, ну же! Извинись…

Он все тряс меня за плечи. С каждой секундой, с каждым словом хватка становилась все жестче, он мотал меня из стороны в сторону. Я была резиновой игрушкой в челюстях добермана, еще секунда ― и он порвет меня на части.

– Скажи, что это шутка… ― Руслан все повторял как заведенный: ― Скажи это!

И вот я снова на границе. Неужели все можно вернуть? Неужели, если сейчас я скажу то, что Руслан требует, он поверит? Нет. Ему просто хочется верить… Но он не сможет. Он уже понял, просто его разум всеми силами пытается оттолкнуть правду.

– Подумай, почему твой пес так на меня реагирует? ― Я смело посмотрела ему в глаза. ― Ты дал ему команду найти человека, и он нашел. И он не понимает, почему его хозяин так туп.

Руслан выпустил меня, тяжело выдохнул. Сжал трясущимися руками голову, отошел на несколько шагов, потом вернулся. Я сама схватила его за плечи, развернула, заставила наклониться и встретиться со мной взглядом. Тогда я крикнула:

– Посмотри внимательно. Кого ты видишь? Скажи! Ты помнишь это лицо! Ну, скажи мне! Кого? Это я сделала! Я! Это не шутка, Руслан. ― Я вынесла самой себе приговор. ― Я вовсе не девочка, слепленная из сахарной ваты. Я убийца. Я убила твоего брата.

Он все смотрел, смотрел… и наконец во взгляде промелькнуло узнавание. Он вспомнил. Вспомнил мое лицо. В следующий миг он яростно припечатал меня к стене.

Он стоял слишком близко, слишком. Тот, с кем я была счастлива, с кем мы играли в семью, готовили обед и ужин, спали в одной кровати. Вместе смотрели фильмы и кидались друг в друга мармеладками. Кажется, это было так давно… и не со мной. И не с ним. Это происходило с двумя другими людьми, которые только немного походили на нас.

Он сдавил мое горло и стал душить. Я захрипела. Разжав железные тиски, Руслан замахнулся. Я зажмурилась. Над ухом просвистел ветер, и справа от меня вылетел кусок стены. Я открыла глаза. Руслан бил кулаком стену, снова и снова, сбивал костяшки в кровь, вниз сыпалось крошево бетона. Бил, пока рука не превратилась в кровавое месиво. А потом он закричал ― так страшно, будто с криком выходила вся его жизнь.

Он выпустил меня, прислонился к стене и сполз по ней на землю. Казалось, он молился: сидел, ничего не говоря, не издавая ни звука. Потом он оттянул воротник футболки и рвано, сбивчиво, тяжело задышал, как от недостатка воздуха. Раздался треск ткани.

– Что ж так накрыло-то, ― сказал он срывающимся голосом, продолжая мять, скручивать и оттягивать воротник. На белой футболке остались кровавые пятна.

Я смотрела на ручей.

– Я не хотела, я всего лишь защищала своего друга, ― тихо сказала я. ― Мы были там, на крыше. Просто смотрели, а потом собирались уходить… и Ржавый напал на Тошку. Я не могла не вмешаться. Он выронил биту, я схватила ее… И… И… ― Я задохнулась от слез, не сразу смогла продолжить. ― Все вышло случайно. Я не хотела.

– Заткнись, просто заткнись! Еще слово, и я…

Ему явно стоило огромных трудов не договорить фразу до конца. Он глубоко вдохнул, выдохнул. Поднялся с земли и направился к своему мотоциклу. Перед тем как сесть на него, бросил через плечо ― холодно, отстраненно:

– Я сделаю так, что боны уйдут. Я что-нибудь навру им про тебя. ― Он будто обращался к пустоте. ― А ты… ― Голос задрожал. ― Сейчас я сдерживаюсь, но не знаю, сколько еще смогу. Так что скройся с горизонта и не попадайся на глаза. Желательно, до конца жизни. Я не знаю, что я сделаю, если вдруг снова тебя увижу.

Он завел мотоцикл. Шум мотора ― и к закату он уехал один. Не было больше в моей жизни ни любви, ни закатов. Осталась только боль.

* * *

Я долго стояла на пороге дома. Взгляды родителей давили на меня бетонной плитой. А потом папа отвесил мне затрещину.

– Что за реакция, папочка? ― Во мне вспыхнула ярость. ― Неужто беспокоился? У вас так много детей, удивительно, как вы еще замечаете, кто сколько отсутствует. Радует, что хотя бы помните, кого как зовут. А помните ли? Мам, как меня зовут? Катя, Даша или Оля?

Мама прижала ладонь к губам, будто пыталась сдержать рыдания. Отец открыл рот, и по квартире пронесся его рев. Он наговорил мне много оскорбительного и обидного, не хватало только чего-то типа «Лучше бы мы не рожали тебя». Но этого папа не сказал. Мама не ругалась, просто смотрела с грустью, но именно ее взгляд пробуждал во мне чувство вины.

Потом я лежала в ванне и плакала ― горько, навзрыд. Давно я так не плакала, до головной боли и заикания. Мама открыла дверь снаружи, хотя я запиралась.

– Вылезай, ― сказала она.

В ее голосе не было холода, наоборот, он казался очень теплым. Она закутала меня в халат, повела на кухню, усадила. Поставила передо мной тарелку с супом, подтолкнула ко мне блюдо пирожков с капустой.

Весь вечер я смотрела «Рокки» по видику и не разговаривала с родителями. Они делали вид, что все идет, как обычно, будто я не сбегала из дома на две недели и будто папа сегодня не треснул меня по голове.

Ближе к ночи я снова пошла на кухню, чтобы попить воды. Схватившись за дверную ручку, собиралась войти… Но то, что я услышала, заставило меня остановиться.

– Олег, это слишком дико ― давать ребенку от ворот поворот в шестнадцать, ― доносился голос мамы. ― Сейчас другое время, люди не могут жить без поддержки в таком возрасте.

– Ничего не дико, Надя. Я вот работать начал с пятнадцати, был независим от родителей, жил отдельно. Она найдет подработку, съедет, потом поступит в институт и переберется в общежитие.

– А если не поступит?

– Тогда надо ремня всыпать для профилактики уже сейчас, чтоб готовилась, а не шаталась черт знает где. Не поступит ― будет жить на улице в картонной коробке.

– Может быть, подождать еще несколько лет, пока точно не убедимся, что на ноги крепко встанет? Куда ей идти?

– Это не наши проблемы, ― строго сказал папа. ― Мы кормим, поим ее, тратим деньги, а она всего этого не ценит. В шестнадцать человек должен уже стать серьезнее, ответственнее и иметь четкое представление о своем будущем. Если ей все позволять, на шею сядет и никогда не повзрослеет. Только суровая жизнь вправит мозги таким, как Даша. Так что все для ее же блага. В нашем доме я ее видеть больше не хочу. Нельзя думать только об одном ребенке. Андрюша родится, ему тоже понадобится свой уголок.

– Андрюша? ― Голос мамы смягчился. ― Мы же еще не определились с именем!

– Как? Мне кажется, мы уже давно все решили…

Кровь ударила в голову. Я до боли прикусила губу. Распахнув дверь, гневно уставилась на родителей.

– И когда вы собирались сказать?! ― закричала я.

– О чем? ― непонимающе спросил папа.

– О том, что мама снова беременна, а меня выставляют из дома!

– Во-первых, как ты смеешь таким тоном разговаривать с родителями? ― спокойно поинтересовался папа. ― Во-вторых, сядь и успокойся.

– Как я смею?! ― Я задыхалась от бешенства. ― А какое право имеете вы решать, во сколько лет нужно выгонять меня из моего же дома?!

Не дожидаясь ответа, я выбежала в коридор, надела «гады». Следом выскочила мама.

– Куда ты, Даша?

– На помойку. Искать коробку для ночлега, ― рявкнула я.

– Детка, ты не так поняла. Папа имеет в виду другое. Мы никогда не оставим тебя…

– До шестнадцати лет, ― огрызнулась я. ― А там ― иди на все четыре стороны. Тебе не надоело рожать, мам? Зачем ты это делаешь? Ты как конвейер по производству детей. Ты не думаешь о других, совсем. Это отвратительно. У нас мелкая двушка, а нас уже тут шестеро.

Мама болезненно вздрогнула.

– Ты еще маленькая и ничего не понимаешь. Не говори так, твои слова ранят.

– Конечно. Ведь только через год мне стукнет шестнадцать, и я стану, как там папа сказал? Взрослым ответственным человеком? А пока мне вшивые пятнадцать, и я какаю в памперс, говорю «агу» и пускаю слюни.

Мама растерянно смотрела на меня. У нее был такой вид, что мне стало ее жалко.

– Ладно, мам, не переживай, ― сказала я уже спокойно. ― Прости, что набросилась. Я все понимаю. Не бойся. Я поступлю куда надо, найду работу, повзрослею, съеду, все будет хорошо… Обещаю.

«Потом съедет Олька, за ней Катька. Вы сможете нарожать новых детей и забыть старых», ― хотела закончить я, но вовремя себя одернула.

Я выбежала из квартиры и, выдержав двенадцать ступенек вниз, взорвалась горькими слезами.

В детстве я любила играть в куклы, и в семье моей Барби всегда был только один ребенок. В пансион я брала лишь пару игрушек, основная часть оставалась дома до летних и зимних каникул. Когда мне было десять, я однажды вернулась с учебы и увидела, что моих игрушек вообще больше нет. Мои полки, где они прежде хранились, были забиты Олькиными книгами. А мои игрушки лежали в коробке у Катькиной кровати.

– Ты уже большая, мы с папой подумали, что тебе они больше не нужны, ― сказала мама, улыбаясь и отводя взгляд.

Эта улыбка означала многое: «да, я немного виновата, но постарайся понять», «ты взрослая», «у нас нет денег купить Кате новые игрушки». И я все понимала. Понимала, но не прощала и так и не смогла простить. Мамин взгляд всегда бегал, когда ей приходилось говорить мне что-то важное и неприятное. Например, что младшим отдают мои игрушки. Мои полки. Мою комнату. Мою семью.

Мама часто путала имена детей. Меня называла Катей, Олей или Славиком. Катю могла назвать Олей, Олю ― Катей. Я запоминала эти случаи, почему-то не могла забыть, хотя не была злопамятной… Почему? Может, потому что моим именем никого никогда не называли? Мое имя забыли. Было чувство, будто меня стирают. Из дома, из семьи или вообще из этого мира.

На мне были камелоты и пижама. В таком виде я ввалилась в Тошкино окно.

Друг играл в компьютер. Молча пройдя через комнату к шкафу-купе, я открыла дверцы, залезла внутрь и закрыла их за собой.

– Сова? ― услышала я голос друга. Тошка подошел к шкафу и сел снаружи, привалившись к дверце. ― Что случилось?

Я по-прежнему молчала. Слишком было больно.

– Сова? Что с тобой?

И снова тишина. И тут я услышала искаженный голос ― друг говорил в ладошки:

– Я Яблоня-1. Гадуга-1. Пгием.

Я улыбнулась. На такое невозможно не ответить ― командир ждет.

– Я Радуга-1. Яблоня-1, как слышно? Прием.

– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Что случилось на вашей базе? С наблюдательной вышки все спокойно. Пгием.

– Яблоня-1. Я Радуга-1. На нашу базу напали. Прием.

– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Кто напал? Пгием.

– Яблоня-1. Я Радуга-1. Вражеский батальон сто шестидесятого артиллерийского полка. Прием.

– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Местоположение и дальность пготивника. Пгием.

– Яблоня-1. Я Радуга-1. На шесть часов. Сто метров. Прием.

– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Инфогмация пгинята. Пгоизводим запуск гакеты с гадиолокационной головкой самонаведения по пготивнику. Пгием.

– Яблоня-1. Я Радуга-1. Информация принята. Конец связи.

Стало вдруг спокойнее. Тошка устранит противника. Запустит ракету и взорвет его, я верила. Наступила пауза. Потом ее прервал голос Тошки:

– Ну, теперь-то гасскажешь?

Я вздохнула. С чего бы начать?

– Если вкратце, то слушай. Руслан оказался братом Ржавого. Это тот самый чувак, который кричал у тоннеля о богах и том, что месть станет его смыслом жизни. Я влюбилась в человека, который поклялся найти меня и убить.

– Ох, и ни фига себе! И? Ты сбежала от него?

– Нет. Я ему все рассказала.

– И после этого ты осталась жива???

– Да. Но он сказал, чтобы я до конца жизни не попадалась ему на глаза. Я так больше не могу, Тошк. Мое бедное раненое сердечко скоро не выдержит и разорвется на части. Да еще родители… я сегодня подслушала, как папа говорит маме, что меня надо выгнать из дома в шестнадцать. Типа это для моего же блага, только так я повзрослею. Ты не представляешь, что я сейчас чувствую. Как это паршиво, знать, что твои родители собираются выгнать тебя. А еще… Мама снова беременная. Чувствую себя бракованным ребенком. И что меня кем-то замещают.

– Бедная Сова… ― тихо сказал Тошка.

Какое-то время в комнате стояла тишина.

– Тук-тук. Впустишь меня к себе? ― Друг осторожно постучал по дверце.

– Нет.

– А хотя бы лапу?

– Ммм… Лапе можно.

Дверь немного отъехала в сторону. Внутрь пролезла… нога в отвратительно грязном, дырявом носке.

– Нет! Не эту лапу! Не эту! ― взвизгнув, засмеялась я и стала бить лапу.

– Да? Ну ладно.

Нога исчезла, и вскоре в щель пролезла Тошкина ладонь. Я взяла ее в свою, наши пальцы переплелись. Мы сидели так долго: я ― внутри, Тошка ― снаружи.

– Меня все достало, Тошк. Этот вонючий город, эта боль, это насилие. Родителям на меня насрать. Они хотят видеть во мне не меня, а кого-то, кого сами создали в своих головах. Им плевать на мои реальные проблемы, они просто отказываются верить, что у меня вообще могут быть проблемы. Глобальные. Они думают, что в моем возрасте, кроме несчастной любви, ссор с подругами и плохих оценок, проблем не бывает. Я не могу так жить. Я умру, если останусь здесь, в этой дыре, ― сказала я со слезами.

– Что ты предлагаешь?

– Я хочу свалить отсюда. Забраться на крышу поезда и уехать к морю.

Пауза.

– Это шутка?

– Нет. Я правда решила уехать.

– Но это полный бгед…

– Это не бред. Просто я не могу так жить. Не хочу здесь больше оставаться. Я очень хочу на море, никогда там не была. Поедешь со мной?

– Я? Ты что? У моих родителей инфагкт будет.

– Тогда поеду одна!

– Одна? Но как ты будешь одна?

– Не знаю. Поэтому говорю: поехали со мной. С тобой или без тебя, я все равно уеду.

– Но как? Где мы будем жить? Откуда возьмем деньги, да и вообще… у тебя есть план?

– Вообще-то, нет. Я надеялась на тебя. Ты же у нас человек-план.

– Мне не нгавится эта идея.

Я отодвинула дверцу шкафа и посмотрела на друга.

– Но Тошка, ну пожалуйста! Вдруг у нас получится? Вдруг там, куда мы поедем, все будет лучше?

– Ох, Сова, Сова…

– Если не понравится, мы всегда можем вернуться. Ну, или ты один… Мне-то дома особо делать нечего.

Пауза.

Тяжелый вздох.

– Знаешь, что мы делаем? Тычемся х*ем в улей. Снова и снова. Да что тебе это говорить… с тобой всегда так, ― безнадежно сказал Тошка.

– Так ты согласен?

Несколько секунд он думал.

– Ты же знаешь, что меня без тебя не может быть, Сова. Я существую только там, где есть ты. Я с тобой куда скажешь. Хоть в ад. А вообще… ― Он немного помолчал. ― Зачем это тебе, Сова? Зачем куда-то ехать?

– Я хочу найти место, где меня полюбят. И где я нужна.

Глава 11

Руслан

Из своего мотоцикла я выжимал все, что мог. Быстрее, пока не передумал и не вернулся! Прочь от нее, скорее! Я закрылся от мыслей, старался закрыться и от ярости. Лишь когда и тоннель, и лес остались далеко позади, я стал хоть немного соображать.

В городе я слез с мотика, перевел дух. Дыши глубоко, парень. Не вздумай делать глупости. Не позволяй монстру внутри тебя вырваться на волю. А ведь он так хотел вырваться… Дай слабину ― и он возьмет верх, заведет мотоцикл и ринется обратно. Схватит за горло Дашку и все-таки задушит, а потом бросит в воду. Нет. Нет… Нужно уезжать домой, в Москву, подальше от этого дерьма, и там обо всем подумать.

«Бита», ― пронеслось в голове. Вот черт. Я совсем забыл о бите, она осталась у тоннеля. Дашка даже не подумает о ней. Надо возвращаться. Но что… если она еще там? Не думаю. Что ей там торчать? Впрочем, ей же хуже, если нет. Я должен заняться битой.

Я завел мотоцикл и повернул назад. У тоннеля не было ни Даши, ни биты. Я подошел к той самой елке, стал копать. Конечно, бита лежала там, Даша просто спрятала ее обратно. Дура… Орудие убийства надо уничтожать, а не прятать. «Но ей всего пятнадцать», ― напомнил внутренний голос. Я слил немного бензина из бака, полил биту и просидел у костра до самой ночи, пока не остались одни тлеющие головешки.

Вот и все. Я спрятал Дашу от ментов. Осталось спрятать от бонов.

* * *

Я так и не заснул, до рассвета таращился в потолок. Считал минуты, часы, побыстрее бы уже рассвет. Это часто в последнее время. Башка трещит от мыслей, хрен заснешь. Ненавижу ночь. Ночью ты один на один со всеми кошмарами.

Встал, умылся. Пять подходов к турнику. Взмок. Принял душ. Чай, завтрак. Надел Лехины шмотки. Натянул бомбер. Закатал джинсы. Ты со мной, брат. Теперь навсегда.

Мама уже встала. Вышла в коридор узнать, кто там возится. Лицо заспанное. Загорелая после отдыха. Смотрит, будто не понимает, кто это перед ней. Она всегда такая спросонья, пока кофе не попьет. Она вообще с утра ничего не может сделать, даже умыться, пока не выпьет чашку бодрящего. В пространстве путается, об углы бьется, ничего не видит, не соображает. Кофею бахнет ― и уже совсем другой человек. Я всегда удивлялся, как это. Я кофе редко пью, просыпаюсь бодрый. Вот до чего люди по-разному устроены.

– Доброе утро, мам, ― сказал я и потянулся к дверной ручке.

– Доброе утро, Руська. Куда это ты?

– В библиотеку, ― сказал я.

– Ааа… Понятно. Поздно вернешься?

– Ага. Может, и не вернусь сегодня, вечером с Ацом в бар идем.

– Ну, хорошо. Ты звони.

В библиотеку, на мусорный полигон или на космодром ― можно было сказать что угодно, мама сейчас все проглотит без кофея-то.

Автобус попал во все пробки. Всю дорогу сидящая напротив бабка злобно на меня таращилась. Я сидел с невозмутимыми щами, а сам кипел ― если скажет хоть слово, пыльная рухлядь, придется ей «скорую» вызывать.

На кладбище стояла тишина. Я сразу успокоился, расслабился, как будто сотку накинул. Дошел до Лехиного места. Ни хрена тут листьев намело. Взял веник в углу, подмел все. Оградка запылилась, жаль, не взял с собой ни воды, ни тряпки.

– Ну, Лех, извиняй, ― пожал я плечами. ― В следующий раз наведу тут красоту, а пока так, экспресс-уборка.

Сел на лавочку, потупил немного. Разговаривать не хотелось. Вообще, я не чувствую, что он здесь. Тут пустота. Просто спокойно. Достал из рюкзака бутылку вина, проткнул ключами пробку, налил Лехе в стакан ― под крестом у него свой стоит.

– Ну, за тебя. Не скучай там. ― Я сделал несколько больших глотков из горла.

Потом я бродил по городу: плеер в уши, в голову ― воспоминания. Погода хорошая, располагала к прогулкам. Сколько так мотался, не знаю. Потом купил еще бутылку «Арбатского», сел в парке на скамейку. Думал о Лехе. Вспоминал разные случаи.

Четыре года назад в Питере перед матчем «бомжи» нас, «коней», положили сразу на остановке поезда. У них в руках ― арматура, бутылки, прочее «дерьмо». [7][8]Это подло, «дерьмо» не в ходу уже тогда было. Поезд окружили, нас вытаскивали, клали по одному, на платформе началось месиво. Леха отбивался от троих и еще меня пытался прикрывать. А потом кто-то бросил военную петарду, брат только успел меня под себя подмять и уши мне зажал. Она взорвалась, спина Лехи ― в лохмотья. Слух у брата потом два года восстанавливался, а спина до сих пор как мятая простыня. Мне четырнадцать-пятнадцать было, я тогда тощий был и дохлый совсем, он меня за шкирку схватил, как котенка, и просунул между платформой и поездом, хотел, чтобы я по низу сбежал. Только я вернулся. Он же мне с пеленок вдолбил: своих не бросаем, если кладут, то всех… Не знаю как, но я чудом уцелел. А Леха не совсем. Он в этом Питере надолго застрял, в больнице. Да и мозг переклинило конкретно.

Воспоминание сменилось другим. Помню, как брат только устроился на завод литейщиком пластмасс. Жутко вредная работа, артрит у него от этих паров был. Первую зарплату Леха родителям хотел отдать, типа, гордый, взрослый, сам может себя обеспечивать. Только они не взяли. Тогда он копить стал, никому не говорил, на что. А потом на мое восемнадцатилетие меня в гараж ведет, а там за его «пятеркой» мотик стоит. С красной лентой. Вот, говорит, получай подарок. Я чуть коньки не отбросил от радости. Вот такой он был, мой старший брат.

До вечера так и прокосил под интроверта, погрузившись в прошлое, а потом пошел в рыгаловку, где с Ацом собирались встретиться. Взяли по пиву и мясной пицце.

– Помнишь, как Леха ее называл? ― Ац хмыкнул в тарелку.

– Бабка под «хаммером», ― хихикнул я.

В голове зазвучал Лехин голос: «Ну что, парни, предлагаю пойти похавать и отметить удачную акцию. Что, для начала по «бабке» и по пиву?». Он обожал эту пиццу. Хоть на вид она и стремная, вся серая, точно прям бабка, размазанная колесами по асфальту, но на вкус обалденная. В ней три сорта мяса, и начинка такая тяжелая, что тесто не держит.

Поболтали про намечающиеся днюхи и поездки. Ац спросил, как мои дела, справляюсь ли, как семья, как мы держимся после смерти Лехи. Ац был его лучшим другом. И он больше к скинам, чем к хулам, футболом не интересовался особо, ездил с Лехой за компанию на всякие матчи, чтобы просто тусню не пропустить. А Леха был на два фронта, у него две компании было, одна из скинов, вторая из хулов. Некоторые люди пересекались и там и там, например, вот Ац. В последнее время вообще все больше мешанины, и, честно сказать, мне это не нравится, это совсем разные касты, и лучше их не смешивать.

– Как Ричи? Не вышел на след? ― спросил Ац.

Я молчал. Знал, что он спросит, подготовился, все за ночь продумал.

Даша. Даша. Даша.

Ее имя звучало в голове круглые сутки, даже чаще, чем имя брата. Это случилось позавчера, а кажется, что вечность назад. Я думал о Даше всю ночь и сегодня весь день, пока по городу бродил. Как же все глупо и, черт возьми, страшно. Когда она призналась мне, я почувствовал этот долбаный страх, и за нее и за себя… Черт, я не знал, что сделаю, и это пугало. Я не контролировал себя, запросто мог бы и убить. Убить девчонку. Убить человека. Раньше такого не было. Слава богу, я с собой справился, но… черт, это была Даша. Она скрывала от меня правду, притворялась, что все прекрасно, играла со мной. За это я ее ненавижу и если когда-нибудь еще встречу… боюсь, что не смогу второй раз сдержаться. Убью. Лучше мне какое-то время не приезжать к бабушке. Но каким бы дерьмовым и двуличным человеком Даша ни была, я не сдам ее ни бонам, ни ментам.

– Рич не может найти, ― покачал я головой. ― И, да, Ац… Насчет этого… ― я вытащил из кармана листок бумаги и положил на стол.

– Что это?

– Квитанция из видеопроката. Я нашел в толстовке этой мрази, завалилась под подкладку.

– И что? ― Ац смотрел на квитанцию.

– А то, что это московский салон. Пацан брал кассету в Москве. Сечешь? Он не из Днице.

– Ты уверен? ― мрачно спросил Ац.

– Никто не будет брать кассету так далеко от дома. Он точно московский, и это значит, что мы его потеряли. Он не дурак, чтобы в ближайшие месяцы снова сунуться в Днице. Надо забить, Ац. Скажи своим, чтоб успокоились. Леху не вернуть. Оставим все как есть.

Ац немного подумал и неохотно кивнул. Я выдохнул. Вот и все. Я спрятал тебя, Даша. Спрятал ото всех. Теперь ты только моя тайна.

Блин, я так хотел похоронить все это дерьмо и больше никогда к нему не возвращаться. Но дерьмо, как говорится, имеет свойство всплывать.

Глава 12

К побегу нужно как следует подготовиться, и весь следующий день мы занимались именно этим, взяв два походных рюкзака Тошкиных родителей. Сборы помогали мне отвлечься. Я укладывала стальную посуду, спальные мешки, пенки, дождевики, фонарик, компас, два ножа, большой кусок полиэтилена. Положила даже дорожный набор из четырех игр на магнитах: нарды, шашки, шахматы и домино. Один рюкзак полностью забился этими вещами и половиной одежды. Во второй пошли еда и оставшиеся шмотки.

Затем мы с Тошкой выгребли все наши сбережения ― получилось две тысячи триста рублей. Треть денег ушла на еду и недостающую мелочовку. Купили тушенку, крупы, паштет, колбасу, сухое молоко, халву и вафли, сахар и соль, чай, воду, сгущенку, батарейки для фонаря, спички, сухое горючее и обеззараживающие таблетки для воды.

Тотошка нарыл огромную карту железных дорог. В этот же день на «собаке» мы доехали до товарной станции и подошли к одному из путейцев.

– Здравствуйте! Не подскажите, какой из поездов на юг едет и когда?

– На юг? Ну, вроде вон тот в Воронеж завтра отправляется. А вам зачем, мальчишки?

– Да так…

– Вы на нем это… как его… автостопом, что ли, хотите?

– Ага.

– О-хо-хо, да зачем вам это, пацаны? Грязно в нем, все перепачкаетесь, трясется, едет медленно.

– Просто интересно.

– Ну, смотрите, вон тот тепловоз, завтра спросите у машиниста только. Попадаются тут такие, как вы. Кто пускает, кто нет… Лучше спросить, а то увидят вас, высадят в Туево-Кукуево, будете там неделю куковать до следующего поезда…

– Хорошо, спасибо! А когда следующий на юг?

– Да хрен его знает, может, через день, может, через три…

По дороге назад мы с Тотошкой обсуждали ситуацию.

– Какой план? ― спросила я.

– Надо бгать завтгашний.

– А у машиниста спрашивать будем?

– Неа. Вдгуг не разгешит? И нам в Днице еще день сидеть… Нет уж, надо свалить побыстгее.

– И мы вот так просто залезем в вагон без разрешения?

– Ага. Не писай. Мы залезем ― а дальше уже будем спокойно ехать. Могут запалить только на остановках. Но товагняки останавливаются гедко, так что мы успеем пгоехать довольно много, пгежде чем нас обнагужат.

– А что будем делать, когда нас спалят?

– Вот когда нас спалят, тогда и будем гешать. А пока наша пегвая цель ― отъехать как можно дальше от стагта.

В этот вечер родители снова устроили семейный ужин. Папа рассказал о своих неудачах в работе, мама ― о новых рецептах интересных блюд, Оля и Катя ― о книжках, куклах и парке аттракционов, в который папа обещал их сводить, но так и не сводил.

– С Тошкой ходили на рынок за новой музыкой. У «Король и Шут» вышел новый альбом, ― сказала я, когда подошла моя очередь.

Думала я совсем о другом. Смотрела в лица родных и понимала, что могу их больше никогда не увидеть. Завтра я начну новую жизнь. Я сама стану отвечать за себя, никто не будет указывать, как мне жить, что делать, чего не делать. Все будет зависеть только от меня. Это страшно. Раньше я мечтала об этом, но теперь мне казалось, что это сложно. Гораздо проще, когда кто-то решает все за тебя. Мне придется постоянно делать выбор. Что, если все пойдет не так, как задумано? Что, если неверное решение приведет к хаосу? Нет, все будет хорошо, ведь со мной Тошка. Он ― мозг в нашей команде, он найдет выход из любой ситуации.

Однажды Тошка научил меня великой мудрости. Прежде, чем сходить по-большому, нужно бросить в унитаз пару листов туалетной бумаги, чтобы не заплюкать задницу. Знаете, в моей жизни будут сотни умников, которые охотно раздают направо и налево свои ценные советы. Но единственная мудрость, которая реально поможет в жизни ― Тошкина. Слушать надо только те советы, которые уберегут вашу задницу. С остальным вы и сами разберетесь.

Вот почему мне нужен Тошка в этом путешествии. В эту минуту, как никогда прежде, меня переполняла нежность к моему другу.

Я легла спать, накрылась одеялом и думала о том, как было бы здорово, если бы в комнату вошли родители ― пожелать мне доброй ночи, как в детстве. Мама бы погладила меня по волосам, а папа поцеловал в лоб и рассказал забавную историю. Я смотрела на дверь, надеясь, что сейчас она откроется. Но никто не пришел…

* * *

Я проснулась рано утром. Все еще спали.

Я перерыла свои вещи: хотелось что-то прихватить на память, и я взяла фотографию, где мы всей семьей были в дельфинарии. Она очень старая, у нас не так много совместных снимков. Еще я забрала маленького плюшевого ежа, подаренного папой, когда мне было лет шесть.

Затем я перебрала ящик с мелочовкой. Достала блестки и тени, бусы и кулоны, брелки, прочие безделушки, положила все это в три шкатулки и поставила их на стол.

«Я знаю, что вам нравятся эти вещи. Простите, что била вас, когда замечала, что вы их брали. Теперь они ваши», ― написала я на листе бумаги.

Я поцеловала сестер и погладила их по волосам. Жаль, прежде я этого не делала, не раздавала Оле и Кате ничего, кроме пинков. Стало стыдно. Если бы можно было все вернуть назад, я бы проиграла свою жизнь по-другому, вела бы себя поласковее. Но уже ничего не исправить, и лучшее решение ― уйти, самой вычеркнуть себя из жизни своей семьи.

Я осторожно вошла в комнату родителей и Славика. Хотелось подойти, дотронуться до них, поцеловать… Сделать то, чего я никогда не делала. Но я побоялась разбудить их. Потом еще долго меня будет грызть вина за то, что я так и не поцеловала их на прощание.

Стояла предрассветная дымка, на спящий город падал мягкий розоватый свет.

Тошка уже вынес наши рюкзаки. Я надела свой и ахнула ― тяжеленный! Как две большие улитки, мы побрели к платформе и сели на первую электричку. На сортировочной станции было тихо и безлюдно. Товарные вагоны стояли без движения.

– Вон наш состав.

Друг показал на длинный товарняк, состоящий из зеленых, желтых и красных полувагонов и открытых платформ. Издалека он был очень похож на игрушечный поезд. Некоторые полувагоны были доверху засыпаны щебнем и песком, а некоторые стояли пустые. Тошка предложил занять один из пустых, в хвосте.

Мы устроились в лесном массиве за железной дорогой ― отсюда станция была хорошо видна. Наступало утро, в лесу пели птицы. Я привалилась к дереву и не заметила, как уснула. Когда проснулась, мне стало стыдно: Тошка караулил поезд, пока я дрыхла.

Но ничего страшного не произошло, наш товарняк еще стоял на месте. Мы разложили припасы, позавтракали вареными яйцами, оладьями и кофе из термоса. Я старалась насладиться каждым кусочком: кто знает, может, это наш последний домашний завтрак? Вдруг я больше никогда не вспомню, какие на вкус оладьи и домашний кофе?

В ожидании поезда мы сыграли две партии в нарды. Походили, чтобы размяться.

К вечеру тепловоз подцепил вагоны, путейцы все проверили.

– Пошли, Сова. Путь свободен. Скоро поедет.

Пробираясь вдоль состава так, чтобы нас не засекли, мы прошли в хвост и пролезли в пространство между вагонами. Тотошка снял рюкзак и быстро вскарабкался по лестнице. Я подала другу оба рюкзака по очереди. Жесткий толчок ― и состав тронулся.

– Сова, быстго!

Я только-только успела протянуть ему второй рюкзак. Тошка принял его и скрылся. Вагоны заскрежетали, задвигались, я шагала по шпалам следом. Ехал состав медленно, так что я особо не торопилась. На товарный поезд даже на ходу можно запрыгнуть: ползет как черепаха. Вцепившись в перекладины, я поднялась по лестнице и уже вскоре спрыгнула на дно полувагона.

Тошка вовремя отскочил в сторону. Замешкался бы на пару секунд ― и я приземлилась бы ему на голову. Мы привалились к стене, посмотрели друг на друга и одновременно засмеялись. Страх, напряжение ― все ушло со смехом, осталось позади.

В полувагоне пахло железом и смазкой. Грязный пол и стены были в темных масляных разводах. Все покрывала черная пыль: видимо, в вагоне часто возили уголь. Высота стен была метра два; мы могли видеть только небо и верхушки высоких деревьев, остальное ― только если бы на что-нибудь встали.

Расстелив на грязном полу полиэтиленовую пленку, а сверху походный коврик, мы уселись и решили пообедать. На обед ― сухари, колбаса и яблоки. Уже через десять минут пути мы стали походить на чертей: угольная пыль оседала на всем ― на одежде, волосах, еде, коврике. Уголь скрипел на зубах.

– Не жалеешь, что согласился на эту безумную авантюру? ― спросила я.

– Нет, Сова. Знаешь, ни капельки не жалею. Тепегь гад, что ты меня уломала. Давно надо было замутить что-то такое. Ведь жизнь без пгиключений как суп без соли.

– Тебе не жалко твоих родителей? Они у тебя нормальные и не лажали так, как мои.

– Жалко. Но ведь я жив и здогов. Я не стал колоться, не пошел пгыгать с кгыши или делать что-то подобное. Я просто отпгавился в путешествие. Все путешествуют, вот и мы сейчас тоже. Так что не думаю, что им стоит пегеживать. Пгосто наша поездка немного затянется, но думаю, когда-нибудь мы все же вегнемся.

Поднявшись по перекладинам, мы сели на бортик. Лицо обдувало ветром, состав дребезжал, впереди виднелась линия уходящих вдаль вагонов, розоватых в закатном солнце. Леса и поля чередовались с деревенскими домиками. Навстречу проехал грузовой поезд с цистернами. Я насчитала пятьдесят два вагона.

Вернувшись вниз, мы легли на коврик. Я достала плеер, протянула другу один наушник, включила музыку. Вагон трясся, гулко постукивая колесами на стыках рельсов. Мы слушали кассету, где были записаны все любимые треки, и смотрели в ясное голубое небо. Я погрузилась в блаженную меланхолию. Следующая песня ассоциировалась с Русланом.

Переломы, мои раны, Мои боли, мои шрамы. Все проходит, заживает, Когда я тебя встречаю.[9]

Интересно, как он сейчас? О чем думает? Сказал банде Ржавого, что нашел убийцу их главаря? Уверена, что нет. Все так ужасно… Надо же было так вляпаться. Влюбиться в того, кто больше всего на свете мечтал меня уничтожить. Но в этой безнадеге было светлое пятно ― мы с Русланом делили тайну. Если он не выдал меня, значит, я все еще ему не безразлична. Он думает обо мне, страдает. Пытается забыть. А что я? Я не хотела его забывать. Музыкой я воскрешала яркие эмоции, которые испытала благодаря Руслану.

Песня кончилась, я нажала на «стоп». Достала кассету и, просунув в дырку найденный на полу штырь, прокрутила и сделала несколько оборотов ленты. Потом я захлопнула крышку и снова включила ту самую песню. Надо беречь батарейки. В пансионе я так зарабатывала на булочки с компотом: на уроках все отдавали мне свои кассеты, я прокручивала их карандашом ― даже у богатых батарейки садятся быстрее, чем хочется.

Я прослушала песню восемнадцать раз подряд. Она не отпускала меня. Конечно, можно было включить другие, чтобы поскорее забыться. Но я не хотела хоронить прошлое, ведь кроме мук оно несло счастье. Там осталась моя любовь, и я хотела ощущать ее каждым нервом. Нет ничего важнее, чем чувствовать себя живой. Если это невозможно без страданий, ну что ж, я готова страдать хоть всю жизнь. Худшее, что можно сделать с человеком ― лишить его эмоций. Поэтому я слушала только песни, которые ассоциировались у меня с моей болью. Я хотела страдать. Я думала о Руслане каждую секунду. Думала о своей жизни, пыталась нащупать те переломные моменты, когда все покатилось по наклонной.

Раскачиваясь в такт с поездом, ощущая его мазутное дыхание и стук холодного железного сердца, слушая любимые песни и мучая себя воспоминаниями, я представляла себя героиней драмы. А тысячи зрителей делили со мной мою боль.

И в то же время… никогда раньше я не ощущала такой легкости и свободы.

* * *

Спала я плохо: было холодно, жестко, да к тому же сильно трясло. Думаю, я уснула только где-то под утро. Проснувшись, увидела, как Тошка сидит на своем коврике и хмуро смотрит то на компас, то на карту.

– Что-то не так? ― спросила я, поднимаясь с пенки.

– Слишком долго едем на восток… Не пойму, почему так. Должны были всегда ехать на юг. Жду, когда появятся какие-нибудь указатели, чтобы понять, где мы. Можешь пока заняться завтгаком. ― С этими словами Тошка залез на бортик.

Взяв бутылку воды, я умылась, потом достала из рюкзака хрустящие подушечки и сухое молоко. Через полчаса мы сидели на пенках, в руках ― миски, рядом ― кружки с остатками вчерашнего кофе, подслащенного сгущенкой. Начало нашего путешествия мне очень нравилось. Жизнь в походных условиях учит радоваться простым мелочам.

– Интересно, что сейчас делают наши родители? ― спросила я, зачерпнув ложкой подушечки.

– Навегное, всю ночь не спали. Может, уже ходили в ментовку, но там их послали. Менты не ищут пгопавших детей спустя лишь сутки, ― ответил Тошка, отпивая из кружки.

– Ой, а мои, думаю, даже не заметили, что меня нет, ― сказала я как можно беззаботней.

Но мне хотелось, чтобы заметили. Чтобы мама лила слезы, чтобы папа мотался по больницам и моргам и не спал ночами. Чтобы они наконец поняли, как виноваты, осознали, что никогда не дарили мне ту любовь, что дарили младшим. Я уже вижу эту картину: мама с папой смотрят на мою фотографию в рамке, вертят в руках мои старые игрушки, гладят мой школьный рюкзак. «Мы так виноваты перед нашей девочкой. Сколько же всего ей пришлось пережить. Это мы толкнули ее на этот шаг. Все из-за нас». Я мечтала, чтобы было именно так. Но… в действительности я не знала, как отреагировали родители на мой побег. «А что если они и вправду не заметили?» ― спрашивало подсознание. «Нет, это бред, ― спорил разум. ― Не может быть». Но что, если действительно так? Мама должна родить нового ребенка. Все их мысли заняты только им… Вдруг они забыли обо мне? Забыли, что когда-то у них была еще я? Эта мысль ужасна. А еще ужаснее то, что я верила в нее. Сопротивлялась, но подозрение настойчиво подкрадывалось ко мне.

Должна родить нового. Как ужасно это звучит…

– Да ну, брось, Сова. Все они заметили.

– Ты не оставлял им записку?

– Неа. А ты?

– Оставила сестрам. Если она никуда не затерялась, то думаю, твои родители примчались к моим, Олька показала записку, они поняли, что мы сбежали. Тем более, что я один раз уже сбегала, ― сказала я, с грустью вспомнив «игру в семью» с Русланом. ― Думаю, твои страшно ругаются и считают, что я, такая плохая, повела их образцового сынка дурной дорогой.

Мы хихикнули и чокнулись кружками с кофе. После завтрака Тотошка снова залез на наблюдательный пост.

– Блин, Сова, а у нас пгоблемы. Мы все еще едем на восток, и уже пгилично отъехали. Похоже, этот поезд идет все же не на юг. Тот путеец напутал… Все же надо было у машиниста спгосить. По вгемени мы уже должны быть на полпути к Воронежу, въезжать в Липецкую область и пегесекать Дон… Но мы не пегесекали никакой реки и движемся стгого на восток.

– А куда тогда мы едем?

– Хген его знает. Ни одного указателя. Погоди… Что-то вижу… Вижу станцию.

– Ну? И? Что за станция?

Тошка слез и разложил карту на полу.

– Добгятино. Ищи, Сова.

– А где искать?

– Везде. Особенно на востоке.

Я напряженно всматривалась в линии и мелкие названия, ища загадочное Добрятино.

– Вот она. ― Я указала пальцем на неприметную станцию на востоке от Москвы недалеко от Мурома.

– Вот черт. ― Тошка растерянно почесал затылок. ― Это не тот поезд. Он идет в Нижний. Но нам туда не надо.

– И что нам делать?

– Собегем вещи и спгыгнем под Мугомом.

– Прямо на ходу?

– Да мы еле плетемся. Тут легко слезть.

– А почему бы не выйти в Муроме? Там наверняка поезд остановится.

– В Мугоме крупная согтиговочная станция. Думаю, нас там охгана сцапает. Еще как сдаст нас ментам… Охгане лучше не попадаться.

Я надела рюкзак, с трудом по перекладинам забралась наверх и спустилась в межвагонье. Внизу мелькали шпалы и щебень, вокруг ― лес и больше ничего. Под рельсами тянулся песчаный уклон вниз. От напряжения я вся сжалась, стиснула зубы. Конечно, мы с Тошкой лазили по вагонам, как обезьяны, но сейчас за спиной была неподъемная ноша. Когда поезд проехал станцию 284-й километр, я почувствовала, что скорость упала.

– Пошла, Сова! Пгыгай! ― раздался крик сверху.

Я спрыгнула. Приземлившись, поскользнулась и покатилась по песку и щебню. Я вся угваздалась, больно ударилась боком и разодрала коленку о еловые сучья. Наконец я поднялась и отряхнулась. Ко мне шел Тошка. Его приземление, судя по виду, было удачней.

– Не упал?

– Неа! Да тут скорость чегепашья! Так что слез и пошел…

– Фух, мы это сделали!

По рельсам мы направились назад к платформе, дождались пригородную электричку и на ней доехали до Мурома. На Муромской сортировочной станции узнали информацию об отправлении грузовых составов либо на юг, либо в Москву. Такой ожидался завтра. Мы стали думать, чем занять сегодняшний день. Проводить время у вокзала не очень хотелось, палатку на ночь решили разбить в лесу, но это предстояло делать еще не скоро.

В итоге мы решили на автобусе отправиться в центр. С огромными рюкзаками долго ходить было утомительно, поэтому мы быстро обежали вокруг монастыря и на набережной сели на лавочку, перекусили рыбными консервами. Затем мы добрались до пляжа и искупались ― после целого дня в грязном полувагоне прохладная вода показалась настоящим раем. Мы отошли подальше от людей и, взяв по куску мыла, хорошенько помылись. К счастью, мои короткие волосы тоже было теперь легко мыть, пусть даже и без шампуня. Я избавилась от въевшейся угольной пыли, и мой «ежик» даже не торчал соломой. Наконец мы помыли походные коврики и разложили сушиться на солнце.

Обратно до вокзала мы также ехали на автобусе. Купили воду, сели на пригородную электричку, опять доехали до 284-го километра. Отошли подальше от станции, забрались на пригорок и поставили палатку в дикой березовой роще. Развели огонь, в котелке сварили гречку с тушенкой, в кружках заварили чай. С высоты глядели на железнодорожные пути, вдыхая ароматы листвы, костра и готовящейся еды.

– А ты знаешь, сегодня ночью же звездопад. ― Тотошка посмотрел в небо.

Я тоже задрала голову. Вскоре мы легли на траву, чтобы не затекала шея.

– Вон, вон! ― воскликнул друг, указав за рельсы. ― Ты видела? Светящийся хвост! В полнеба!

– Нет, пропустила, ― грустно сказала я. ― Успел загадать желание?

– Нет, а надо было?

– Ага. Когда звезды падают, надо загадать желание.

– Хогошо. Тогда сейчас увижу еще одну и загадаю, чтобы…

– Цыц! ― сказала я. ― Нельзя говорить свое желание, иначе не сбудется. Ой, я тоже увидела! Правда, не в полнеба, а маленький хвостик, но все равно!

Звезды падали раз в несколько минут. Некоторые были яркими желтыми линиями в полнеба, другие ― лишь блеклыми короткими полосками. Все «хвосты» появлялись и исчезали за долю секунды, но мы успели поймать их много. Тошка выиграл ― «поймал» падающих звезд штук на пять больше меня.

Я загадала, чтобы нам везло и проблемы в путешествии обходили нас стороной. А перед сном я долго думала о нас и нашем побеге.

Еще вчера мы были дома, родители даже не подозревали о наших планах. А сегодня все резко изменилось, у нас теперь другая жизнь. Вот только мы еще не успели под нее подстроиться, оставались прежними ― чистыми домашними детьми, которые в дождь сидят в тепле и всегда находят еду в холодильнике. От этого на душе было грустно и страшно. Справимся ли мы с ношей, которую на себя взвалили? Выживут ли два домашних котенка в диком мире?

Глава 13

Следующий поезд, в который мы забрались, чтобы доехать до Москвы, вез цветной металл, упакованный в обмотанные проволокой блоки. Половина нашего полувагона где в один, где в два уровня была заполнена блоками. Ехать предстояло целый день. Мы решили теперь не спать в пути: слезать на ночевки, чтобы не повторить ошибку. В основном, мы сидели на бортике, наслаждались красотами мелькающей природы и одновременно следя за тем, на какую дорогу свернул состав.

– Так, вот сейчас должна быть развилка, и нам надо пгямо… ― сказал Тошка через пять-шесть часов пути.

Но мы свернули направо.

– Блин, Сова, нам не туда. Он во Владимиг погнал, а нам бы на Москву. Давай слезать.

В этот раз сходить с поезда на ходу оказалось легче, я даже не упала. По рельсам мы дошли до ближайшей станции Нечаевская, а там нам повезло ― электричка до Москвы, которая здесь ходила трижды в сутки, скоро должна была подъехать. Мы сели на нее, до конечной ― три часа с пересадкой. Куда нам надо, мы понятия не имели. До какой-нибудь товарной станции, а там разберемся… Решили, что будем решать проблемы последовательно, для начала надо добраться до Москвы. Но до нее мы так и не доехали. Я дремала, когда на середине пути Тошка вдруг заорал: «Там товагняки!», и мы побежали к выходу. Еле успела ― двери захлопнулись, прижав рюкзак, Тошке пришлось дернуть меня на себя. Выскочили мы на узловой станции Куровская, и товарняков тут и правда стояло очень много.

Заночевали мы в зарослях поблизости. Утром отправлялся поезд до Воронежа, и мы собирались его взять. Наш состав стоял на отшибе, путейцев тут не было, и, совсем обнаглев, в ожидании отправления мы собрали в лесу хворост и закинули в полувагон. Потом, в пути, мы разожгли костер и приготовили в котелке макароны с тушенкой, сделали чай. Такой кайф!

«Ты опоздал на поезд в Рай, тебе достался адский драйв!» ― вспомнились слова из песни, когда я смотрела на дым, который валил из нашего грохочущего полувагона. [10]

Мы вылезли и перебрались на ближайшую открытую платформу-лесовоз. Сидеть на ней было гораздо удобней, чем на бортике полувагона, поэтому большую часть пути мы провели там. Мимо проносились поля, овраги, холмы, заброшенные деревни, дома с заколоченными окнами. Еда, нарды, домино, любование пейзажами, музыка, сон ― так прошел наш день. Вечером поезд стал замедляться. Но по ощущениям, нам предстояло еще ехать часа три минимум.

– Неужто из-за нас? ― спросила я почему-то шепотом.

Машинист какого-нибудь из встречных поездов мог заметить нас и доложить дежурному, а тот ― уже нашему машинисту.

– Может, засекли… ― ответил Тошка шепотом.

Поезд остановился. Мы сидели, не шевелясь. Снаружи раздались крики ― кто-то кого-то звал. Через некоторое время в полувагон заглянул путеец в оранжевой жилетке.

– И чего мы тут делаем? ― рявкнул он.

– Здгасьте, ― ответил Тошка. ― Мы едем. Нам бы до Вогонежа.

– А вы в курсе, что так ехать незаконно, и я могу милицию вызвать?

– В кугсе. Но не надо милиции, пожалуйста. Мы ского сойдем… Нам бы до Вогонежа…

– Приехали уже. Выметайтесь отсюда. Ваша остановка. И по-быстрому!

Пришлось собирать вещи. Мы оказались на мелкой станции посреди леса. Кирпичное здание приветствовало нас надписью «Станция Дрязги». Бараки, деревенские дома, сорняки ― вот, что представлял собой поселок с неблагозвучным названием.

Тошка долго мучил кассиршу на вокзале.

– Электрички три раза в день, в семь утра, в десять и в пять часов дня. Вы уже опоздали сегодня на последнюю, а завтра отмена на первые две, ― раздался недовольный голос из окошка.

– Как отмена?

– Вот так. Ближайшая ― завтра в пять.

– А если побыстгее нужно уехать? Может, с соседних станций больше электгичек?

– На пятьсот третьем километре, в Ведринцево… в общем, до Усмани везде две электрички в день. И отмена на всех станциях. А вот в Усмани больше, там утренние есть, те, которые здесь без остановок едут. Так что ближайшая ― Усмань. Там из утренних будет в 9:15 и 11:20.

– Спасибо. А не подскажете, товагные поезда здесь часто останавливаются?

– Очень редко, ребят, раз в несколько дней.

– Еще подскажите, сколько километров до Усмани?

– До Усмани… Хм… Может, тридцать, может, чуть больше.

Когда мы спустились с платформы, Тошка озвучил планы:

– В общем, сейчас выходим на догогу и ищем попутку. Подвезут до Вогонежа ― будет здорово. Но даже если до Усмани ― и то неплохо. В Усмани утгом сядем на электгичку и доедем до Вогонежа или товагняк возьмем. От Вогонежа уже легче дальше ехать.

Оказалось, найти попутку ― не так просто. Мы долго шли вдоль дороги, по очереди вытягивая руку. Менялись ― рука быстро уставала. Машины останавливались редко, за полтора часа остановились трое. Двое ехали совсем не по пути, а третий готов был нас подвезти до Никольского.

– Это не так далеко от Усмани, ― сказал водитель «Газели». ― Километров десять.

Мы забросили рюкзаки в кузов и сели в кабину. Когда мы планировали маршрут, то старались избегать автомобильных дорог, потому что автостоп означал расспросы. Так и оказалось. Откуда вы? Куда едете? А родители знают? А сколько вам лет? Тошка врал, что мы отбились от нашей туристической группы, едущей в Воронеж, и пытались ее догонять. Водитель кивнул, поверил или нет ― неизвестно.

Он высадил нас у поворота.

– Там дорога изгибается, вы сократите, если напрямик пойдете, через поле. Удачи вам, ребята, ― сказал он и уехал.

Перед нами простиралось огромное поле подсолнухов. Тысячи золотых головок тянулись к солнцу. Мы пробирались среди цветов, видя перед собой только безбрежное желтое море. Мы шли уже час, и казалось, что это поле никогда не кончится. Весь мир в одно мгновение будто зарос подсолнухами, кроме них не было ничего.

– Фу, давай отдохнем, ― Тошка повалился на землю, и я последовала его примеру.

Он достал пакетик с травой и сигарету, сделал косяк.

– Чтобы идти было веселее.

Наша остановка затянулась. Мы валялись на траве, передавали друг другу косяк и смеялись над всем подряд. Все, что видели или о чем вспоминали, вызывало приступ смеха. Смеялись друг над другом, подсолнухами, путейцем, кассиршей на вокзале, над названием поселка ― Дрязги, ― и даже над бонами и той стрелкой в «Елочках».

Посмотрев на головки подсолнухов над нами, я вдруг в каждой увидела лицо, милое и улыбающееся. Это зрелище заворожило. Я привстала, чтобы получше разглядеть цветочные лица. Рты подсолнухов открывались и закрывались. И вдруг они хором запели песню голосом Леонида Агутина:

Ты забудешь обо мне На сиреневой луне, Может, только на мгновенье…[11]

― Ты видишь это? ― возбужденно сказала я и встала, чтобы посмотреть, как себя ведут другие подсолнухи. До горизонта тянулись лица и поющие рты.

– Что? ― спросил Тотошка.

– Лица. И они поют.

– Ооо… Кто-то накугился. Пегедавай косяк, чего зажала?

– Неа, ― сказала я и затянулась.

– А ну отдай! ― Он встал и попытался выхватить косяк.

– А ты отними! ― сказала я и побежала в заросли.

Вокруг мелькали солнечные улыбающиеся лица. Они смотрели на меня и радостно пели:

Там, на сиреневой луне, Ты так хотела быть одна, Не забывая обо мне, Ты засыпала у окна. [12]

Тотошка сбил меня с ног. Я повалилась на спину, друг упал сверху.

– Тебе не больно? Пгости! ― Он приподнялся.

Я сделала затяжку, посмотрела на Тошку и увидела что-то, чего раньше не замечала. У него очень милое лицо, если, конечно, стереть это вечно придурковатое выражение. Я вдруг подумала о том, как он натерпелся за годы нашей дружбы. Он всегда со мной, никогда меня не бросит. Даже если от меня отвернется весь мир, у меня останется Тошка.

Я приподнялась, прильнула к его губам и выдохнула дым ему в рот. Его глаза округлились. Я дала ему затянуться.

– Что? Что ты так уставилась, будто задумала что-то нехогошее? ― спросил он недоверчиво.

Он такой красивый, мой родной, любимый Тотошка. Мне хотелось вечно смотреть в его лицо.

– Почему же нехорошее? Тебе понравится, обещаю, ― прошептала я, обняв друга за шею.

– Так что же это? ― Он смотрел на меня растерянно.

– Давай, Тошк. Я знаю, ты всегда этого хотел. ― Я закатила глаза.

– Хотел что?

– Это самое. Конечно, не со мной, а со своей сексуальной училкой по русскому, про которую ты мне все уши прожужжал, и знаю, что я не тяну на ходячий секс, но это лучше, чем ничего. И сейчас все может случиться, если ты не будешь тупить.

Его лицо вытянулось от удивления и страха, он перевернулся и слез с меня.

– Можно мне для начала еще газ пыхнуть? Успокоить негвы.

Я села и снова дала ему затянуться.

Тошка собрался с духом и поцеловал меня. И этот поцелуй ― самый вкусный из всех, что я пробовала. Со вкусом солнца, меда и лета. Друг жутко нервничал, трясся как лист на ветру. Я сняла футболку, легла на листья подсолнуха. Тошка отвернулся. Часто задышал.

– На двоге тгава, на тгаве дгова, газ дгова, два дгова, тги дгова. На двоге тгава, на тгаве дгова…

– Заткнись.

– Газ дгова, два дгова…

– Иди сюда. Быстро.

– Ты увегена? ― Голос друга дрожал.

– Уверена.

– И тебе не страшно?

– Ни капли.

Мне не так уж хотелось заняться с ним сексом. Просто… Меня переполняло странное чувство, хотелось как-то отблагодарить друга за все, что он для меня сделал. Подарить ему что-то, дать то, что будет для него важным и ценным.

Он повернулся ко мне. Посмотрел в глаза. Нерешительно и неловко положил на меня руки, одну на голову, вторую на талию. Провел ладонью по моей щеке, спустился ниже. Наглаживал меня то тут, то там, нажимал, изучал мое тело, как свой новый магнитофон. Затем он наклонился надо мной, и мы снова поцеловались.

Он приспустил штаны и лег на меня. Долго пыхтел и возился.

– Это бедро, ― пауза. ― Это живот, ― длинная пауза, мой крик: ― Не туда!!! Мог бы и потренироваться заранее!

– На ком?

– Ты говорил, что твой одноклассник прошлой зимой трахнул снежную бабу. Вот он, думаю, отличит, где бедро, а где… Кхм….

Да, поначалу у нас получалось глупо и комично. Но вскоре Тошкин страх отступил, над разумом возобладали инстинкты, лицо разгладилось. Пришли желание и страсть. Во мне словно взорвался фейерверк, который поднял меня в воздух. С Тошкой все было не так, как с Русланом. Больше мягкости и очаровательной неуверенности. И одновременно… больше спокойствия, какой-то глубокой природной силы и твердости.

Потом мы лежали на земле и смотрели вверх, на раскачивающиеся головки подсолнухов.

– И что тепегь? ― спросил Тошка.

– В смысле?

– То, что пгоизошло между нами. Это должно что-то значить?

Я пожала плечами.

– Секс, Тошка, это только секс. Что он должен значить? Радуйся, ты больше не девственник. И ты по-прежнему мой друг.

Молчание.

– Друг… Никогда не думал, что такое чудесное слово может звучать так тоскливо.

Он перевернулся на другой бок, а я совсем не вникла в смысл его фразы, тут же ее забыла. Подметила лишь, что впервые за всю нашу дружбу он четко произнес букву «р».

Подсолнухи повернули свои золотые лица к западу и пели песню заходящему солнцу.

Там ярче солнце и теплей, Там нет ни снега, ни дождя, Там, на сиреневой луне Ты позабудешь про меня. [13]

Глава 14

Я проснулась среди зеленых стеблей, укутанная в спальный мешок. Было пасмурно и холодно, мешок стал влажным. И почему мы не разбили палатку? Хотя, учитывая, в каком состоянии мы были, удивительно, как мы смогли хотя бы разложить спальники. В мой затылок жарко сопел Тотошка. Я поднялась, вдохнула утреннюю свежесть. На золотых лепестках, словно рассыпанные бриллианты, искрились капли росы.

– Так что же все-таки это было, Сова? ― спросил меня Тотошка, плетясь сзади, когда мы, собрав вещи, снова зашагали по полю.

– Что именно?

– То, что было вчега между нами…

– Ах, это… Считай, что благотворительная акция.

– Благотвогительная акция?

– Ага. Для бедных и убогих девственников, страдающих спермотоксикозом.

– Кто научил тебя так тгахаться? Ты как кголик, котогый объелся спидов!

– Один хул, чьего брата я как-то замочила битой. Вообще, у меня было куда меньше сексуальных партнеров, чем ты думаешь.

– И сколько?

– До тебя всего один.

– Можно вопгос?

– Давай.

– А это была одногазовая благотвогительная акция, или будет повтогение?

– Смотря как себя будешь вести. И не будешь ли вести себя как дебил.

– А что надо сделать, чтобы не вести себя как дебил? То есть… Чего не надо делать? Скажи, и я не буду! Честно! Я ведь еще не излечился до конца. Я пгодолжаю быть бедным и убогим. И мне нужна еще одна, как ее… Эта акция! Я говогю пгавду.

Через полчаса мы пересекли поле. У станции, в лесу, развели небольшой костер и приготовили завтрак. А потом сели на одиннадцатичасовую электричку и оставили далеко позади поселок со смешным названием Дрязги, который неожиданно стал так много значить для нас обоих.

Не считая того, что пришлось немного побегать от контролеров, до Воронежа мы добрались без происшествий. Город встретил нас хмурыми тучами и моросящим дождем. Информацию об отправлении грузовых поездов мы не могли получить долго: злые дядьки прогоняли нас с сортировочной станции, поняв, что мы задумали. Мы долго слонялись вокруг, и наконец один сговорчивый путеец над нами сжалился.

– Завтра будет загружаться один, ― рассказал он. ― Но пока не ясно, куда идет. Может, до Ростова, а может, куда-то еще. Завтра будет известно.

Приуныв, мы покинули вокзал. Надев дождевики, ушли в непогоду.

– Как думаешь, место, куда мы направляемся, больше похоже на Гай или Ад? ― спросил меня Тотошка.

Мы стояли у гранитного монумента Победы в Парке Патриотов и жарили сосиски на вечном огне. Языки пламени лизали их. Моя нанизанная на палку сосиска пузырилась и шипела; Тотошкина с одного бока уже почернела.

– Хм… Не знаю. ― Я пожала плечами. ― Надо знать, что такое Рай и Ад, чтобы понять. Или хотя бы знать о чем-то одном. Например, на что похож Рай?

Тошка в задумчивости нахмурился и поджал губы.

– На что похож Гай? Думаю, на блины, котогые моя бабушка печет. Вкусные, сытные, но пгесные.

– Тогда в Раю нам будет слишком пресно. Будем искать дорогу в Ад. Нашу дорогу с пикантной перчинкой.

Мы засмеялись. А потом, сев на лавочку возле гранитного монумента и огромных венков из искусственных цветов, с удовольствием умяли сосиски. Ливень продолжался.

Палатку разбили недалеко от станции: спустившись по склону в заросли, оказались под мостом, между недостроем и небольшой промзоной. Помылись в холодном ручье под мелким дождем, и сразу, как только я вышла из воды, тело облепили комары. Мы развели костер, на ужин подогрели по банке консервов ― гречка с говядиной. Огонь спугнул комаров, стало комфортнее, но всю ночь шел дождь. Два спальных мешка Тошкиных родителей можно было соединить молнией и превратить в один двойной, что мы и сделали, чтобы не замерзнуть. Но это не помогло ― я проснулась с больным горлом.

По сегодняшним поездам не было никакой информации, и мы провели день в Воронеже. Погода не радовала, было прохладно, мы уныло гуляли по городу, кутаясь в куртки и дождевики.

– У нас кончается еда, Сова, ― обеспокоенно сказал Тошка. ― Мы уже шестой день в пути, а еще даже не добгались. Еды гассчитано на семь. Не думал, что мы столько будем ехать.

– Но у нас же еще есть деньги.

– Их не так много, и лучше бы их оставить пго запас.

– Что ты предлагаешь?

– Подзагаботать.

– Каким образом?

– Что-нибудь пгодать!

– Например?

– Не знаю, надо пошастать по помойкам.

– Ты собрался ковыряться в помойках? Фу, я не буду.

– Да нет, часто сбоку от контейнегов ставят хогошие ненужные вещи.

– И где мы их продадим?

– На гынке или в электгичках. Мы все гавно здесь тогчим до завтга точно. А может, и до послезавтга, так что мы ничего не тегяем. Погнали!

Никогда не думала, что стану специалистом по воронежским помойкам. За несколько часов мы обошли десятки мусорных точек в поисках чего-то, что можно продать. В конце концов удача нам улыбнулась ― за одним из контейнеров Тошка обнаружил две огромные коробки с книгами, и мы утащили их в свою подмостовую берлогу.

Когда дождь кончился, мы открыли коробки и перебрали наш улов. Детские книги, русская классика, современные романы в обложках и переплетах. Некоторые книги были потрепанные, но многие хорошо сохранились. Мы переложили вещи из одного рюкзака в другой, те, которые не влезли, рассовали по пакетам. Пустой рюкзак набили книгами.

Вскоре, оставив вещи под мостом и взяв только этот второй рюкзак, мы сели на пригородную электричку и вошли в вагон. У нас в руках было по книге для демонстрации.

– Уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагаются книги! ― бодро вещала я. ― От русских классиков до современных зарубежных бестселлеров! Каждая книга ― по сорок рублей. Три за сто!

Редкие пассажиры провожали нас равнодушными взглядами. Основная масса будто не слышала нас. В следующем вагоне я передала эстафету Тошке. Речь друга была похожа на мою. Безуспешно пройдя всю электричку, мы вышли на платформу.

– Нет, Сова, что-то тут не то, ― грустно сказал Тошка. ― Мы пгодали только две книги. Хотя точно можем пгодавать больше. Сгеди нашего багахла нет случайно пособия по пгодажам? Нам бы поучиться… Давай-ка сядем на лавочку и пговедем мозговой штугм. Нам нужно отличаться от других пгодавцов. Выделиться. Чтобы нас заметили.

За полчаса мы придумали новую стратегию. И наконец сели на следующую «собаку».

– Книги по вашей цене! Платите столько, сколько считаете нужным! ― кричал Тошка на весь вагон. Мы клали по две-четыре книги на пустые места, чтобы пассажиры могли изучить, что им предлагают.

– Цену за книгу устанавливает покупатель! Книга по вашей цене! ― кричала я вслед за Тошкой. Мы прошли весь вагон и вернулись в начало.

– Карманные детективы ― Донцова, Маринина. Русская классика ― Толстой, Островский, Бунин… Пословицы и поговорки, старинные былины, любовные романы, зарубежные бестселлеры…

Наконец-то пассажиры обратили на нас внимание.

– Что, правда за любую цену? Я могу купить ее за рубль?

– Конечно, можете. Это ― ваша цена, значит, книга столько стоит.

– Тогда я беру ее, ― сказал покупатель и протянул рубль. Я передала ему его книгу ― бульварный детектив. Соседний пассажир взял «Спартак» за пятьдесят рублей. Не все такие жмоты, как первый.

– А что у вас есть еще? ― заинтересованно спросила женщина через ряд. Мы подошли к ней, Тошка озвучил ассортимент

– Что вы любите читать? Я могу посоветовать, ― с важным видом сказал Тошка.

– Сборники рассказов. Желательно, русских авторов.

– Были, были такие. ― Тошка покопался в рюкзаке и достал нужную книгу. ― Пожалуйста.

Женщина протянула ему три десятки.

Еще кто-то купил Маринину за сорок и «Властелина колец» за сто.

Мы вышли в тамбур. Тошка подставил ладонь, и я дала ему пять.

– Один вагон ― пять книг ― двести двадцать гублей. Все дело в пгавильной подаче, Сова! ― гордо сказал Тошка. Я пихнула его в бок.

– Так говоришь, будто это ты один придумал! Мы вместе искали нужную стратегию.

– Но именно эта ― моя идея! ― Тошка подкрутил воображаемые усы.

– Ах так? Я сейчас тебе покажу! Смотри и учись у профессионалов.

Я придумала собственную акцию.

В следующем вагоне я достала из рюкзака первую попавшуюся книгу.

– Уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагается книга! Сборник зарубежных детективов, классика жанра! Лихо закрученные сюжеты, которые не отпустят вас до конца! В сборник входят произведения таких культовых писателей, как Гарднер, Браун, Квентин, Буало-Насрижак, простите, Нарсежак… Она только одна, и сейчас мы проведем аукцион!

Я ходила по вагону и громко говорила свою речь. На меня смотрели кто с любопытством, кто с улыбкой, как на клоуна, который показывает забавное представление.

– Итак, лот номер сто пятьдесят четыре ― сборник зарубежных детективов. Переплет, состояние хорошее. Лот достанется тому, кто назовет меньшую сумму! Да-да, вы не ослышались, меньшую! Ну-ка, все залезайте в свои кошельки и ищите самые мелкие деньги. Также ― внимание ― приветствуется бартер! Выиграть аукцион может тот, кто даст вещь меньшей ценности.

Заинтересовывалось все больше народу, люди с любопытством поднимали головы.

– Начальная цена ― сто рублей. Кто меньше?

– Два рубля! ― крикнул мужчина из центра.

– Два рубля ― раз, два рубля ― два, ― стала считать я.

– Рубль! ― перебил парень в конце вагона.

– Рубль ― раз…

– Десять копеек!

– Десять копеек ― раз…

– Пробка от бутылки!

– Пробка от бутылки ― раз…

В итоге я продала сборник детективов за спичечную головку. Весь вагон аплодировал. Моя цель была выполнена ― я привлекла к нам как можно больше внимания. Теперь я просто ходила по вагону и раздавала книги по Тошкиному методу: цену назначал покупатель. Я продала девять книг. В тамбуре раздулась от гордости, как жаба.

– Ну? Ну? ― Я подставила ладонь. ― Я тебя сделала!

Тотошка вяло хлопнул меня по руке.

– Я сейчас отыггаюсь! ― грозно пообещал он и двинулся дальше.

Так, развлекая пассажиров своими забавными шоу, мы обошли все вагоны и высадились на станции. Дождались обратную электричку и поехали назад.

– Книги развивают зрение! Улучшают память! А вот этот откровенный любовный роман улучшает потенцию. Молодой человек, купите его! Не хотите? Ну ладно…

В конце дня Тошка подсчитал выручку.

– Пгодано почти две тгети книг, доход ― две тысячи сто восемнадцать гублей, Сова! Да это больше, чем у нас было! Мы тепегь богачи!

День можно было считать удачным. Следующим утром мы узнали, что вечером отправляется поезд до Азова. В первой половине дня мы распродали оставшиеся книги, получив за них чуть больше пятисот рублей, а вскоре снова отправились в путь.

* * *

До Азова мы добирались двумя поездами. Первый ехал в Волгоград и был весь забит щебнем. Мы радостно бегали по щебневым горам, раскинув руки: буксовали, кое-где пригибались, чтобы не поцеловать конташку, и кричали ветру. Весь мир был перед нами как на ладони! От этого захватывало дух!

В районе Морозовской мы спрыгнули с поезда, по рельсам перешли с Приволжской на Северо-Кавказскую железную дорогу и заночевали в заброшке недалеко от реки и станции. Заброшка ― бетонная крыша на высоких сводах ― была полуразрушенным складом. Обломки кирпича, песок, мусорный хаос ― мы с Тошкой оказались в своей стихии. Футболки грязно-песочного цвета в черных разводах, хозяйственные перчатки с обрезанными пальцами, чумазые лица. Мы развели костер, разбили палатку, на ужин были паштет, поджаренный хлеб, колбаса, халва и чай. Угольком я нарисовала на щеках полосы.

– Смотри, я Рембо!

Тошка взял уголек и нарисовал под носом усы.

– Я Гитлег! Найн! Найн!

Второй поезд ― до Азова ― был гружен лесом. Большинство вагонов представляли собой открытые платформы. Последние три были полупустые, и мы забрались на одну из них. Вкусно пахло деревом. Казалось, будто мы в лесу.

Ехать предстояло часов десять. Этот участок пути дался мне тяжело из-за больного горла и плохой погоды. Она ничуть не изменилась: все тот же холод и противная морось, от которой не спасал дождевик. Как будто циклон все это время шел с нами одной дорогой. А еще юг… Тут намного холоднее, чем было у нас. Я надеялась, это ненадолго.

Обедать не хотелось ― так мне все было противно из-за плохого самочувствия. Да и с готовкой начались проблемы: под таким дождем костер не разведешь, оставалось рассчитывать только на сухомятку. Тотошка ел колбасу, я грызла вафлю и запивала водой. Я постоянно сосала пастилки от горла, но они не помогали.

К вечеру поезд приехал в азовский порт. Как всегда, мы слезли заранее, на ходу, чтобы нас не засекли.

– Нужно выйти к тгассе, ― глянув карту, сказал друг. ― Пойдем, нам туда. Тут идти полчаса, а дальше поймаем попутку ― и к могю!

Дыхание перехватило. Скоро я увижу море… Оно было уже так близко, даже не верилось! Мне казалось, эта дорога вовсе не кончится и мы никогда не доберемся, но вот, финишная прямая! От радостного волнения сердце застучало быстрее, кровь бросилась в лицо. Я даже на время забыла о плохом самочувствии и ускорила шаг.

В этом городке было много зелени и очень мало асфальта. Малоэтажные квартирные дома чередовались с деревенскими частными. Кое-где среди неприметных стареньких построек за высокими каменными заборами виднелись дорогие виллы.

– Куда направляетесь? ― весело спросил добродушный водитель остановившейся «Нивы».

– Нам бы до могя, ― сказал Тошка.

– Море большое…

– Нам все равно куда. Просто до могя.

– Запрыгивайте. Я еду в Круглое, это село прям на берегу.

Мы тряслись и подпрыгивали на кочках. Тошка сидел впереди и о чем-то болтал с водителем. Я смотрела в окно, на пролетающие мимо бесконечные степи и поля.

Водитель высадил нас на грунтовой дороге. С одной стороны тянулись сельские домики, с другой была огороженная территория, где за высокой сорной травой виднелись заброшенные здания, похожие на корпуса старого пансионата. Мы пошли дальше, в направлении моря. Вскоре показалась длинная полоса пустого дикого пляжа. При виде моря вдалеке, забыв о том, что за спиной огромный тяжелый рюкзак, я с восторженным криком помчалась к берегу.

Шипение, грохот, рокот. А какой простор! Никогда я не видела ничего такого же огромного! Я бросила рюкзак на песок, сняла ботинки и штаны и прямо в футболке вбежала в воду. Погода стояла ветреная и прохладная, но мне было все равно!

– Куда помчалась? ― закричал Тошка. ― Ты и так болеешь! Тебе мало?

Но я не слышала его: смеялась, ныряла, пробовала воду на вкус.

Скоро Тошка ко мне присоединился. Мы плавали, брызгались, дурачились, потом, закутанные в толстовки, сидели на пляже. Я пальцами ног рыла в песке ямку, смотрела на пенящиеся барашки волн и слушала музыку прибоя.

– Раньше я знала запах моря только по аромату освежителя «морской бриз», который всегда стоит у нас в туалете дома. Оказывается, море пахнет совсем по-другому, ― сказала я.

Тошка дернул носом.

– Оно пахнет солью и йодом.

– А еще свежестью. Может быть, немного ― грозой. Вообще, сейчас только я поняла, что запах моря неповторим. Больше так ничего не пахнет. Ни цветы, ни травы, ни всякая химия. Наверное, так пахнут только сила и свобода.

– Мы это сделали, Сова. Мы добгались до могя.

В низ живота будто упал камень.

– А что… Теперь? ― осторожно спросила я. ― Это значит, все, конец пути?

– Ты что? Мы поедем дальше вдоль побегежья. Ты кагту видела? Внизу еще сотни километгов догог и пляжей. Можем доехать аж до Сочи. Так что мы тут надолго застгянем, готовься.

На душе стало спокойно. Я была рада, что это не конец, и старалась пока не думать о том, что будет дальше. Вот объедем мы все побережье, а потом? Снова унылые окраины Днице, школа и ненавистный дом? Нет, ни за что. Я сейчас проживала совсем другую жизнь и хотела, чтобы она длилась вечно.

Разведя костер на берегу, мы приготовили ужин. Я подставила лицо и ладони огню, пытаясь согреться. Я подсаживалась все ближе и ближе, но меня все еще знобило.

– Ты такая бледная, ― сказал Тошка. ― Совсем заболела?

В подтверждение его слов я несколько раз чихнула. Тошка пощупал мой лоб.

– Гогячий. ― Он встревожился. ― Как себя чувствуешь?

– Неважно. Озноб, голова болит.

– Вообще я думал, что мы тут не задегжимся и сразу двинем к Анапе. Но, похоже, надо все-таки здесь заночевать.

Погода была против нас: после Тошкиных слов зарядил дождик, сначала мелкий, потом все сильнее. Мы надели дождевики. От сырости мне стало еще хуже. Костер сердито шипел.

– Нужно место посуше, ― сказал Тошка. ― Пойдем, я видел по дороге заброшку.

Мы зашли на ту самую огороженную территорию, которую я заприметила, и поднялись по полуразрушенным ступенькам, с которых почти совсем слезла белая краска. Неприятно екнуло сердце: все напомнило мне тот самый заброшенный лагерь «Елочки».

Площадь между корпусами заросла сорняками. Из пустого фонтана пробивались молодые березки. Рядом на постаменте возвышалась бронзовая статуя оленя, недалеко стояла открытая сцена, перед ней ― выложенная плиткой танцплощадка. На территории находились несколько заброшенных корпусов: на одном висела ржавая вывеска «Кинотеатр», на другом ― «Библиотека».

Я попыталась представить, как выглядело это место в советское время. Как сюда приезжали отдыхающие. Как они прогуливались по парку, возвращались с моря, обедали, вечером ходили в кино и на танцы. Вот бы увидеть одним глазком, как все тут было раньше ― пестро, ухоженно, наполнено жизнью, смехом, любовью. А сейчас все просто разлагалось.

Зайдя в один из корпусов, мы поднялись на второй этаж. Внутри было пусто, лишь кое-где валялась мебель, книги, балки и длинные ленты оторванных обоев. Мы выбрали себе «номер» почище. Определенно, здесь гораздо приятней ночевать, чем на берегу.

Я забралась в спальный мешок, но все равно дрожала от холода. Тошка копался в аптечке.

– Блин, ну почему я такой пгидугок? Набгал кучу всего и не подумал пго жагопонижающее…

В ушах стоял гул. Меня всю трясло, голову будто набили соломой с иголками.

На лоб опустилась прохладная рука.

– Ты как уголек. Так и подохнуть можно. Ладно, Сова, тегпи, пойду на поиски аптеки, может, где-то есть…

Мне не хотелось, чтобы он уходил, но говорить было больно. Горло раздирало, во рту было сухо, а язык превратился в наждачку. Я чувствовала себя все хуже.

Я провалилась в черную пустоту. Проснулась от того, что кто-то тряс меня за плечо. Тошка с улыбкой протянул мне горячую чашку. Я отпила и почувствовала во рту лимонный вкус. После нескольких глотков я уже могла говорить.

– Ты нашел аптеку?

– Нет, постучался в ближайший дом. Мне дали погошок от темпегатугы, а еще, ― он протянул мне вторую чашку, ― пагное молоко. Теплое! Вкуснятина! ― Он сделал глоток, и над его верхней губой появились молочные усы.

Я допила жаропонижающее и взяла чашку с молоком. Теплое, жирное, оно приятно обволакивало горло. Я выпила половину, а другую отдала Тошке.

– Там живут муж с женой. Я сказал им, что мы тугисты, гешили заночевать в забгошке, а ты заболела. Они дали мне все это, но еще сказали, чтобы мы заночевали у них дома. И если мы не пригем к ним через час, они сами пгидут за нами.

Тошка стал собирать нас. Мне немного полегчало, жаропонижающее подействовало. Вскоре мы покинули пансионат и пошли к частным домам.

Тошка открыл калитку. На территории слева раскинулся огород, где я заприметила грядки чеснока, лука и моркови, а справа был загон с курами и индюшками. Хозяева дома оказались приветливыми и гостеприимными. Я не успела даже поздороваться и представиться, как с меня уже сняли рюкзак, мокрую толстовку, отвели в комнату, уложили на диван, укутали в плед, сунули под мышку градусник, а в руки дали тарелку куриного супа.

В доме пахло деревом и молоком. За едой хозяева расспрашивали Тошку, откуда мы и куда направляемся. Друг сказал, что мы путешественники, едем из московской области, передвигались в основном на грузовых поездах, немного пешком и на попутках.

– А родители в курсе? ― спросил хозяин, Андрей Вадимович.

– Конечно, ― не моргнув глазом соврал Тошка.

– Куда вы направляетесь?

– До Сочи.

– И как собираетесь добираться?

– Опять на попутках.

Мужчина задумчиво забарабанил пальцами по столу.

– Могу подвезти до Тамани. Собираюсь туда через два дня. Если, конечно, вы выздоровеете к этому времени.

– До Тамани? Это будет здорово! Спасибо! ― сказал Тошка. ― А что у вас за машина?

Он усмехнулся.

– «Жигули». Но мы собираемся ехать не на ней.

– Да? А на чем же?

– Мы поплывем. Через два дня мой рейс. Я поведу к Тамани баржу.

Мы с Тошкой присвистнули. Мы ездили и на поездах, и автостопом, но вот гидростопа у нас еще не было! Мы поплывем на барже! От этой мысли перехватило дыхание.

Хозяева рассказали о себе. Татьяна Васильевна занималась огородом, ухаживала за козами, индюшками и курами. Андрей Вадимович, ее муж, был капитаном морского судна.

– Уже тридцать лет вожу баржу, ― сказал он с гордостью.

Позже домой пришли сын, невестка и внуки хозяев. Нам с Тотошкой постелили на втором этаже, под крышей. Перед сном хозяйка дала нам по чашке подогретого козьего молока. Густое и теплое, оно очень помогло моему больному горлу.

Я легла на кровать и остро осознала, какое же это счастье ― зарыться головой в подушку и уснуть в теплой, мягкой постели.

Глава 15

Утром я почувствовала себя значительно лучше. На завтрак у нас были оладьи, ягоды и свежий творог. Никогда прежде домашняя еда не приносила мне столько удовольствия!

Позже я осознала нечто важное. Походы и вольные путешествия дарят нам новые эмоции по отношению к привычным вещам. Учат радоваться оладьям, приходить в восторг от мягкой подушки и горячего душа, чувствовать себя самой красивой девушкой в мире, видя свои мягкие, чисто вымытые волосы. Если у вас проблемы с самооценкой ― советую сходить в недельный поход, подальше от цивилизации.

Только попав в такие условия, понимаешь, насколько же человек ― зависимое существо. Мы зависим от еды, хорошей одежды, погоды. Закончится вода, порвется обувь ― и мы обречены на страдания и становимся беспомощными. Иногда наша жизнь зависит всего лишь от одной спички. От маленького куска проволоки, железного крючка, мотка веревки, ножа, даже шпильки или сережки. Ничтожный мусор, на который обычно мы даже не обращаем внимания, может в трудный момент спасти нас.

Два дня пролетели быстро. За это время я выздоровела, а погода вновь пришла в норму, потеплело и выглянуло солнце. А вскоре, как нам и обещали, мы ступили на борт огромной баржи.

Из капитанской рубки открывался вид на железную палубу, напоминающую язык великана. На ней возвышались пять огромных куч золотистого песка.

– А вон наш дом. ― Капитан указал на берег.

Было видно, как стоящие там дети машут барже руками.

– Нажми. ― Капитан показал на большую кнопку на панели управления.

Я нажала, и тут же раздался протяжный гудок. Я просигналила еще трижды, прощаясь. Дом остался далеко позади, но внуки капитана по-прежнему нам махали. Я вдруг представила, как когда-то, лет двадцать назад, с берега так же махал барже маленький сын капитана. А когда-нибудь будут махать его правнуки… я очень надеялась, что он застанет это время.

Плыть предстояло около четырехсот километров, по времени ― сутки. Вечером, расстелив коврики на палубе, мы легли под открытым небом. Растянувшись на куче теплого песка, мы с Тошкой смотрели на розовый закат. Нас мерно раскачивало на волнах. Вокруг было бесконечное море.

– Кайф! ― блаженно сказал друг. ― Мы будто на лучшем в миге пляже.

– Это точно, ― сказала я. ― Это первый в мире пляж, который еще и транспортное средство.

За сутки мы привыкли к этому особому миру ― плавучему песочно-железному острову. Привыкли к качке, к судну, напичканному проводами и приборами, к капитану и экипажу. Было тяжело возвращаться в реальность, но всему приходит конец. В Тамани, сойдя на землю, мы долго обнимались и прощались с капитаном. Было грустно расставаться с таким добрым человеком. Благодаря ему и его семье я поняла, что на свете, оказывается, много тех, кто готов бескорыстно помочь незнакомцам, кто любит людей просто так, не за что-то. Живя в прогнившем Днице, я никому не доверяла, старалась избегать чужих, вела себя порой, как озлобленная дикарка. А это путешествие потихоньку открывало мне глаза и показывало, какой он разный ― настоящий мир.

* * *

С крутого берега открывалась панорама ― бирюзовое море. Песок тут был необычный, красноватый; цвет скал точно такой же. Мы шли поверху, по грунтовой дороге, с одной стороны берег возвышался над водой крутым обрывом, с другой на километры простирались виноградники и степи. Кое-где попадались бурые камни. Через некоторое время отвесные скалы меняли очертания, утесы плавно спускались в море, но затем снова уходили вверх и обрывались. Вдалеке виднелся маяк.

По телу струился пот. Когда склон стал более пологим, мы спустились к морю и искупались, спасаясь от изнуряющей жары. Я испуганно вскрикнула, когда рядом вынырнуло что-то гладкое и, обрызгав меня, ушло под воду. Дельфины! Они были повсюду, даже подплывали к берегу.

Воздух прогрелся градусов до тридцати пяти. Но из-за мягкого сухого климата жара переносилась гораздо легче, чем в Днице, где летом часто казалось, будто ты находишься во влажном душном парнике. Здесь же чувствовалась свежесть.

Когда крутой склон кончился, мы спустились к длинной узкой косе. Справа и слева бесконечно тянулась вода. Сняв обувь, мы ступили на горячий песок и пошли по мокрой полосе у самого моря. Стопы окатывали прохладные волны.

Через час мы услышали музыку и смех, а потом увидели впереди кемпинг ― палатки, машины, мангалы, беседки. Кто-то что-то готовил, кто-то играл в волейбол. Пахло жареной картошкой и пивом.

Мы сделали привал сразу за этим лагерем. Вокруг ничего не было, кроме полосы песка, огонь развести не получилось. Мы подошли к кемпингу и напросились к чужому костру. Одна компания радостно позвала нас к мангалу, нам в руки тут же сунули тарелки, доверху заполненные шашлыком и картошкой.

– Вообще-то мы хотели только попгосить газгешения воспользоваться вашим мангалом, но такой вагиант тоже ничего. ― Тотошка круглыми глазами смотрел на «тазик» еды у себя в руках.

Все засмеялись. Нас угостили еще и пивом. В итоге мы веселились в новой компании до позднего вечера: пляж, море, безумно вкусная еда и холодное пиво, костер на песке и песни под гитару. Здесь собрались разные люди ― кто-то путешествовал, кто-то бродяжничал. Кто-то так проводил отпуск, а для кого-то это был образ жизни. Кто-то из Москвы, кто-то из Екатеринбурга, кто-то из Самары, Оренбурга, Тамбова. Народ разных профессий: студент, стоматолог, продавец, учитель, цирковой артист, менеджер, танцор, а кто-то ― безработный… Все были такие разные и в то же время похожие, а их пути соединились в одном месте, чтобы потом опять разойтись. Каждый отправится своей дорогой, но воспоминания останутся общие.

На следующий день мы попрощались с новыми знакомыми и пошли дальше. В ближайшем поселке закупились водой и продуктами, взяли и по мороженому.

Берег круто сворачивал вправо. Судя по карте, мы подошли к большому широкому мысу, который уходил в море на километры. Решили, что по мысу лучше не идти, получится большой круг. Надо было двигаться по прямой. А по прямой раскинулось кукурузное поле.

Зеленые стебли колыхались на ветру, листья шелестели. Мы прошли мыс поперек, и справа снова показалось море. Слева все еще тянулось поле. Место подходило для ночлега, и мы расстелили коврики прямо под стеблями. Палатку не ставили из-за жары.

На ужин у нас была жаренная на костре кукуруза. Я втерла соль в крупные золотистые зернышки и впилась зубами в сочную волокнистую мякоть. Никогда не думала, что кукурузу можно жарить, дома мы всегда ее только варили. Оказалось, жаренная она еще вкуснее. У нее появляется особый дымный вкус.

После ужина мы решили вымыться. Чистые, пахнущие мылом, легли на коврики. Над головой колыхались стебли ― звук приятный, будто колыбельная. Вскоре я почувствовала, что Тошка медленно ко мне придвигается. Подполз, будто червяк, а потом неуклюже обнял меня. Я сбросила его руку, он упорно положил ее обратно. Сначала обнял меня за шею, потом опустил ладонь на мою грудь. Я снова сбросила ее.

– Что не так? ― Он приподнялся и обиженно посмотрел на меня.

– Все не так.

– Ты говогила, что, возможно, будет еще одна благотвогительная акция, если я не буду тупить. Так вот, мы снова в поле, и я не туплю.

– Я передумала. Не будет.

– Но ты не можешь так со мной поступить! Дать в пегвый газ попгобовать экзотический фгукт… Скажем, мангустин, подсадить меня на чегтовы мангустины, а потом забгать все себе и жадничать! И есть мангустины одной! Пгошу, давай вместе их есть!

– Я не ем мангустины одна!

– Тогда значит… Ты ешь их с кем-то дгугим!

– Я ни с кем не ем мангустины!

– Но если их никто не будет есть… Они будут пгосто лежать и от вгемени скукожатся и протухнут!

Я ударила Тошку ладонью по уху.

– Ай!

– Мои мангустины не скукожатся и не протухнут!

– Давай вместе их есть!

– Но я не хочу.

– Как можно не хотеть мангустины? Они обалденные!

– Если ты не заткнешься, я еще раз тебя ударю!

Он обиженно засопел и отвернулся на другой бок.

* * *

Утром мы доверху забили рюкзаки кукурузой и пошли по людному пляжу.

– Горячая кукуруза! Пахлава медовая! ― Навстречу шел грузный человек в потной футболке и с огромным контейнером в руках.

– Сова, у меня созгел новый бизнес-план. ― Тошка обвел взглядом тюленеподобных отдыхающих.

Мы дошли до конца пляжа, где берег преграждала отвесная скала. Людей тут не было из-за множества валунов в море и на берегу, и мы решили остановиться. На вершине скалы росли сосны, а внизу на берегу валялось много сухих веток. Мы быстро разожгли костер, сварили в котелке кукурузу и приступили к воплощению «бизнес-плана».

– Гогячая кукугуза! Всего согок гублей! ― кричал Тошка.

Мы шли по пляжу с холщовой сумкой, которую Тошка прихватил из дома на всякий случай. Сумка была доверху набита вареной кукурузой. Цена у нас была ниже, чем у конкурентов, которые продавали ее по полтиннику. Сначала мы обслуживали только окраину пляжа, но потом решили сунуться в забитый центр, который был просто лакомым кусочком.

Мы тут же пожалели об этом. Злобный конкурент с ведром в руке, увидев нас, что-то яростно крикнул и помахал в воздухе початком кукурузы.

– Чего он хочет? ― спросила я.

– Может, спгосить, как пгойти в библиотеку?

Продавец побагровел, сжал кулаки и с суровым видом двинулся в нашу сторону.

– Не похоже, что ему нужна библиотека, ― сказала я, и мы дали деру.

Нам вслед полетело пустое ведро.

Мы вернулись на окраину, где было поменьше людей, зато действовали законы свободной торговли. За день мы продали все, что у нас было. Прибыль составила тысячу двести рублей.

Мы купили арбуз и растянулись на берегу. Я откусывала сочную красную мякоть. Посмотрела на Тошку, который совсем уткнулся в свой кусок, и хихикнула.

– Что? ― Он поднял голову. С волос и ушей капал сок.

– Ничего, просто смешно.

Два дня мы купались, загорали, торговали кукурузой. Готовили на костре на берегу. Кожа всегда была соленая, песок проникал везде ― прятался между пальцами, застревал в волосах и ушах.

– Надо в следующий газ найти галечный пляж, ― недовольно сказал Тошка.

Друг загорел. На фоне темной кожи зубы и белки глаз казались ослепительно белыми. Волосы выгорели. Наверное, я тоже загорела, но я давно не смотрелась в зеркало, у меня его просто не было.

Я знаю, что после того дня в «Елочках» я почти не упоминала о себе как об убийце… Как будто это больше не беспокоило меня. Это не так. В нашем с Тошкой приключении я часто думала об этом. «Убийца, убийца», ― шептала я, лежа на железном полу грузового вагона. На горячем песке у моря. В сырых заброшках.

Каково это ― быть убийцей? Должна ли меня мучить совесть? Ведь убийство ― тяжелый грех. Мне снилось лицо Ржавого. В моих кошмарах я снова убивала его, раз за разом обрушивала на его голову биту. Это были страшные сны, тяжелые, давящие. Бритоголовые парни и бойцовские собаки стали моим вечным триггером. Когда я видела их на улице, я опускала голову или отворачивалась. Прятала лицо.

Если я замечала, что кто-то смотрит на меня, горло сразу сжималось. Ноги дрожали ― хотелось бежать. Иногда в нашем путешествии незнакомые парни подходили ко мне, чтобы познакомиться. Если у них были короткие стрижки, у меня кровь стыла в жилах, а уж если закатанные джинсы, то я была близка к инфаркту. Я старалась отказывать с безмятежным видом, а сама мысленно успокаивала себя. Спокойно, девочка. Он пришел не за тобой.

Вот как называется мой страх: «Однажды они придут за тобой, чтобы наказать». Мысль не давала мне покоя и не будет давать долгие-долгие годы. Мое наказание. Тюрьма, где я сама заперла себя пожизненно. Я истязала себя ужасами: что, если Руслан все же сказал бонам правду? Если они узнали, куда я направилась, и идут по моим следам…

Так я и жила в своей собственной камере со стенами из страха, вины и стыда. Но само осознание убийства так и не пришло. Я помнила очень хорошо: и как я стояла, и как держала биту, и звук удара, и кровь. Но не от этого руки тряслись и накатывала тошнота. Это просто воспоминания… Ужас овладевал мной, когда я думала о том, что однажды за мной придут…

И мои опасения окажутся не беспочвенными. Сколько бы я ни бежала от прошлого, оно все равно догонит меня и столкнет с моими страхами лоб в лоб.

Однажды они придут за мной, чтобы наказать.

Глава 16

На второй день вечером недалеко от нашего места к берегу подъехал старенький советский микроавтобус. Подойдя ближе, я разглядела на лобовом стекле табличку с указанием маршрута.

№ 40

Майами ― Сан-Франциско

Из микроавтобуса доносился бодрый рок. Открылись двери, и двое парней лет восемнадцати в обрезанных джинсах и черных безрукавках вывалились из салона на песок и прыснули со смеху. Следом из автобуса вышли две девушки, одна со светлыми кудряшками до плеч, вторая с длинными прямыми волосами цвета смолы. Из водительской двери появился парень, здоровенный как шкаф, ― на вид он казался гораздо старше двоих на песке. Заметив, что я изучаю компанию, он помахал рукой. Я помахала в ответ.

– Когда уходит ваш автобус? ― спросила я. ― Подбросите до Лос-Анджелеса?

– Конечно, подбросим. Отправка через десять минут. ― Он подмигнул мне.

Девушки обратили на меня внимание. Светловолосая кудряшка подошла ко мне.

– Привет! Ну и жара. Пива хочешь? Холодное!

– Привет! Не откажусь.

– Ден! ― крикнула она шкафоподобному водителю, который снова залез в автобус. ― Достань нам еще пива!

– Ловите! ― Он бросил нам сначала одну, потом вторую банку.

Подошел Тошка.

– Привет! ― поздоровался он с Кудряшкой. Вместо ответного приветствия она снова крикнула автобусу:

– Ден! Еще банку!

Банка ударила Тошке прямо в плечо.

– Ай! Это было больно!

Мы втроем одновременно дернули за ключи. Раздалось хоровое шипение.

– Эй, чувак! Они там пиво пьют без нас! ― раздался голос у автобуса.

– Эээ… Что за беспредел?

Двое парней встали с песка и направились к нам. Один выхватил банку у Кудряшки.

– Игорь, совсем офигел? Иди и возьми себе! ― возмутилась девушка и потянулась к своему пиву.

– Неа, из твоей вкуснее! ― Он отошел на шаг.

Девушка побежала за ним, он от нее, и вскоре эти двое уже наматывали круги вокруг автобуса. Через несколько кругов Игорь наткнулся на водителя, который разгружал багажник. Они столкнулись, вещи разлетелись в разные стороны.

– Ден, сорри! ― виновато сказал Игорь.

Тут же подбежала Кудряшка, отняла свою банку и окатила и без того сердитого Дена пивом.

– Что за детский сад устроили? Кроме меня, кто-нибудь остался в адеквате? ― прогремел водитель и стал собирать разбросанные вещи.

– Сорри, Ден, ― повторил Игорь и кинулся помогать. ― Я в полном адеквате!

– И я! ― На помощь ребятам пришла и черноволосая девушка.

Из автобуса вышел парень, катавшийся с Игорем по песку, ― в руках он нес целый ящик пива. Взяв банку, он поставил ящик и сел сверху. Опять раздалось пенное шипение.

– Кайф! ― Он перевел взгляд на меня, Тошку и Кудряшку. ― Эй, чуваки, а нас сколько сюда приехало на басе? Пятеро или семеро?

– Хрен знает, ― ответил ему Игорь. ― Какая разница?

– Блин, если семеро, тогда все плохо.

– Почему?

– Потому что я так обкурился, что не помню имена вот тех двух чуваков. ― Он показал на нас.

– Юрец, ну как же так? ― возмутилась черноволосая девушка, подойдя к нам с Тошкой. Вокруг головы у нее был повязан тонкий кожаный ремешок, сбоку вставлены полевые цветы. ― Мы уже несколько месяцев вместе путешествуем, как ты мог забыть их имена?

Вид у парня был напуганный и растерянный. Он схватился рукой за лоб.

– Черт… Черт… Щас… Щас я вспомню, имена вертятся на языке. Вот щас… Блин, не помню, надо завязывать с травой.

Лицо Юрца было таким несчастным, что мы с Тошкой больше не могли терпеть и взорвались хохотом. Черноволосая присоединилась к нам.

– Что вы ржете, козлы? ― Юрец злобно посмотрел на нас. ― Я болен, а они ржут!

– Расслабься. Мы не из вашей компашки. Мы устроились вон там. ― Я показала на крутой берег. ― Ты не один такой тут, кто не знает наших имен.

– Ну, слава богу! ― Парень выдохнул и поднял банку. ― Надо выпить за это!

И он высосал пиво залпом за десять секунд.

– Теперь из нашей. ― К нам подошел водитель с ковриком в руках. ― Я Ден. ― Он обменялся рукопожатием с Тошкой, затем подставил мне ладонь, и я хлопнула по ней.

– Я Антон, а это Со… Даша, ― представил нас друг.

– Игорь! ― представился парень, окативший Дена пивом.

– Ника, ― сказала светловолосая Кудряшка.

– Юрец! ― крикнул парень, сидящий на пивном ящике.

– Аня, ― назвалась черноволосая девушка. ― Ой, не наступи на крабика… ― Она бросилась мне под ноги, зачерпнула песок и, сюсюкая в ладони, пошла к морю.

– Не обращайте внимания. Анютка у нас того. ― Юрец покрутил пальцем у виска. ― Помешанная на природе, планете и прочей фигне.

Их пятеро. Еще бы постараться запомнить каждого…

– Откуда вы, ребят? ― спросил Ден.

– Из Московской области, ― сказала я, избегая названия Днице.

– Долго путешествуете?

– Втогая неделя к концу подходит, ― ответил Тошка.

– И на чем вы?

– Большую часть пути пгоделали на товагняках, но еще на попутках, пешком… Ах, да, от Гостова до Тамани доплыли на багже.

Все присвистнули.

– На барже? Круто! И куда направляетесь?

– Планов особых нет, думали до Сочи добгаться, а там как пойдет… ― грустно сказал Тошка. Сочи в нашем предварительном путевом листе намечались как предпоследняя точка. После нее должен был стоять «дом».

– А вы откуда и куда? ― спросила я.

– Мы отовсюду, ― сказала Ника. ― Мы с Игорем и Аней, например, из Екатеринбурга. Юрца подобрали в Уфе, а Денчика в Казани. Цели нет, ездим по городам уже пятый месяц. Сейчас вот тоже до Сочи хотим.

– А как же Сан-Фганциско? ― засмеялся Тошка.

– Сан-Франциско будет следующим в маршруте, ― со смехом ответила Ника.

Тошка пихнул меня в бок.

– Сова, пгикинь, как было бы кгуто на товагняках от Майами до Сан-Фганциско добгаться. Говогят, в Амегике люди спокойно так путешествуют. Запгыгивай в нужный поезд ― и езжай с комфогтом куда надо. Не то что у нас ― сплошные пгоблемы.

Я представила себе товарный поезд, едущий вдоль океана. Романтика!

* * *

После того как ребята разбили лагерь, мы вместе собрали хворост и разожгли костер. Из еды у новых знакомых был примерно тот же набор, что у нас, только дополнялся несколькими ящиками алкоголя. Сидя впятером в раскладных креслах на песке и попивая портвейн, мы смотрели, как у самого берега Игорь и Аня купались голышом. Они то дурачились и с визгами брызгались, то подплывали друг к другу и страстно целовались.

Встав с кресла, Юрец пошел к морю, забрал одежду ребят и, вернувшись, спрятал.

– Эй, никто больше не хочет искупаться? ― весело спросил он.

– Нет, спасибо. Перспектива разгуливать голой по лагерю меня не привлекает, ― сказала Ника.

– Меня тоже, ― хмыкнула я.

– А мне пгосто зябко, ― сказал Тошка.

– А у меня нога болит, ― оправдался Ден.

– У тебя всегда что-то болит, ― усмехнулся Юрец. ― Тебе двадцать семь, а дашь все пятьдесят из-за твоего нытья! Ты вообще когда-нибудь вылезешь из этого кресла? За неделю ты ни разу в море не зашел, все протираешь стул, у тебя что, в него жопа вросла?

– В кресле куда лучше, чем в этом вашем соленом мокром море, ― неторопливо сказал Ден, ничуть не обидевшись. Он производил впечатление спокойного, уравновешенного человека, который все делает размеренно и неспешно. ― И чего попусту тратить энергию? Расходую силы с умом, ― рассудительно добавил он.

– Ника, а ты с кем?.. ― спросила я девушку, мотнув головой в сторону моря, где опять целовалась сладкая парочка «твикс», а потом посмотрела на Дена и Юрца.

Юрец хохотнул и ответил за нее:

– Не, она ни с кем из нас. Ну… Или с каждым по чуть-чуть. Но не так, как у Игоря и Аньки. Вообще у нас Ника больше любит клубничное мороженое, чем ванильное. Ванильное она ест только иногда, по настроению.

– Что? ― удивился Тошка.

– Вагины она любит, вот что.

Тошка поперхнулся портвейном. Ника только улыбалась.

Открытость ребят мне нравилась. Здесь никто вообще не следил за языком. Все говорили то, что думали. И никто не обижался друг на друга.

– А как понять… Кто ты? Какая ты и кто тебе подходит? ― спросила я Нику.

Она посмотрела на меня с любопытством.

– Думаешь, ты лесби?

– Нет, но… я не знаю, кто я, ― вздохнула я. ― Просто интересно, как узнать. Вдруг мне подходят девушки?

Ника поманила меня пальцем. Я наклонилась к ней. Она убрала назад мои волосы, коснулась лица ладонями. Мне было приятно. Ника казалась просто ангелом с этими очаровательными светлыми кудряшками. Из-за милой внешности и низкого роста ей можно было дать и двенадцать, и восемнадцать, с ходу не поймешь.

Она подалась ближе и поцеловала меня. Это было странное ощущение, но я всеми силами пыталась не показывать волнение и замешательство: ответила так, будто каждый день целуюсь с девушками. Не хотелось упасть в грязь лицом перед новой компанией.

– Вашу мать! Вот это поворот! ― Юрец рядом присвистнул.

Ника серьезно посмотрела на меня.

– Ты не лесби.

– Как ты это поняла? ― удивленно спросил Тошка.

– Другой вкус, ― ответила она ему. ― Вкус лесбиянок особенный, его ни с чем не спутаешь. Забирай ее себе, она натуралка.

Все посмотрели на Тошку: как он отреагирует? Все ждали от него действий. Позже, спустя годы, я часто вспоминала этот момент. Возможно, если бы он что-то сделал ― взял бы меня за руку, обнял… между нами что-то и могло бы быть. Но он лишь застенчиво опустил взгляд в свой стакан. Я хмыкнула. Когда мы были «под травой» в подсолнуховом поле, что-то он так не робел. А сейчас вдруг этот приступ стыдливости, который меня жутко взбесил.

– Что за прикол? Где наши шмотки? ― раздался голос с берега. ― Твари, кто украл нашу одежду? Юрец, это ты, гнида?

– Неа, ― гаденько ответил тот.

– Врешь, гад! Куда ты дел наши шмотки?

– А ты подойди и поищи.

Аня осталась в воде. Игорь, закрыв руками причинное место, побежал к огню.

– Куда ты дел вещи?!

Юрец как ни в чем не бывало попивал портвейн.

– Спляши, тогда скажу.

– Ах ты, падаль! Я тебе щас двину!

Игорь навалился на Юрца, опрокинул того вместе с креслом. Игорь был чуть крупнее, поэтому без труда перевернул Юрца на живот и стал тыкать лицом в песок.

– Слезь с меня, педик! ― кричал Юрец. ― И не трись об меня своим членом!

– Не скажешь, куда дел шмотки, ― засажу в твою узкую задницу!

– В палатке моей, иди забирай, только отведи от моей жопы свое дуло!

Остальные повалились со смеху от этой сцены.

Когда все успокоились и расселись вокруг костра, Юрец принес из автобуса гитару, стал играть. Я слушала музыку и незаметно рассматривала ребят. Юрец и Игорь казались чем-то похожими, их имена я поначалу путала. Оба в одинаковой одежде, схожей комплекции. Сияющие лица, горящие глаза, дерзкие улыбки. Только прически разные: у Игоря черные волосы до плеч, собранные в хвост, а у Юрца ― ирокез. Отличались парни и характерами: Юрец был более говорливым и наглым, любил пофилософствовать, а Игорь чаще молчал.

Спокойнее всех вел себя Ден ― вообще не любил дурачиться. Ему исполнилось двадцать семь, он был значительно старше нас, меня ― аж на двенадцать лет. Он был и выше, и крупнее остальных парней, с короткими темно-русыми волосами. Серые глаза ― мудрые и печальные; движения неторопливые; лицо ― как у старца-отшельника, какое-то отрешенное. Будто и впрямь монах. На спине из-под белой майки проглядывала татуировка ― ангел, держащий над головой крест.

Было видно, что Ден сохнет по Нике: постоянно рядом с ней, охраняет, как верный пес. Но, как сказал Юрец, Ника больше по «клубничному мороженому» и «со всеми по чуть-чуть». Мне бы хотелось, чтобы Ника была с Деном. Они подходили друг другу. Ден казался таким надежным. Но ведь «надежный» ― иногда то же самое, что «скучный», не правда ли?

Когда Юрцу надоело играть, мы рассказали о себе: в основном, отвечали на вопросы ребят, избегая подробностей. Говорили, о том, как нас достала унылая жизнь в Днице, и, поругавшись с родителями, мы забрались в грузовой полувагон и пустились во все тяжкие. Как по ошибке доехали до Мурома, как потом добирались до Воронежа, оттуда ― до Ростова и дальше до Тамани. Мы утаили только убийство бона в Днице.

В ответ ребята тоже немного о себе рассказали.

Ника и Игорь объединили всех и создали эту компанию; как ― я пока не поняла. Нике оказалось восемнадцать; как я и думала, ее немного детская внешность была обманчивой. Высокая и стройная, с томным взглядом, Аня, наоборот, выглядела старше своих четырнадцати.

У Ани с Игорем была большая любовь. Я пока не знала, какая Аня по характеру, она казалась закрытой ― молча сидела и глядела в пламя. Но было видно, что она безумно влюблена в Игоря. Эти двое ни разу за вечер не расцепили рук. Как выяснилось, Игорь и Аня ― сводные брат и сестра. Отец Игоря умер, и Игорь жил вместе с Аней и мачехой.

– Мачеха не разрешала нам быть вместе. Считала, что мы должны относиться друг к другу как брат и сестра. Но мы не могли, ― сказал Игорь. ― Мачеха меня ненавидела. И мы с Аней решили, что побег для нас единственный выход. Незадолго до этого я познакомился с Никой, у которой тоже дома были проблемы. Вот так мы отправились дальше. Просто странствовали без дела, потом подобрали Юрца. Такой парень, как Юрец, нужен в каждой компании. Без этого чувака никуда, хотя он тот еще засранец и я часто думаю, что лучше бы мы оставили его на дороге.

Речь Игоря прервал взрыв хохота.

– Я тоже тебя люблю, чувак. ― Юрец чмокнул воздух.

– Ден к нам пришел последним. Как-то увидели грустного чувака на обочине и просто не могли проехать мимо. Ден тогда только вышел из тюрьмы и не знал, куда ему идти.

– Из тюрьмы? ― удивилась я. ― А за что ты сидел?

Ден грустно улыбнулся.

– Хотел защитить семью.

Повисло молчание. Я поняла, что Ден не хочет говорить об этом, и перевела тему.

– А на какие деньги живете?

Я зря задала этот вопрос. Ребята переглянулись. Игорь постарался увильнуть:

– Да так. То тут, то там кое-какая подработка подворачивается. Вообще, если ты задашься целью путешествовать без денег и научишься просить, то удивишься, сколько вокруг добрых людей, готовых дать тебе еду и пустить переночевать.

Мы поговорили еще немного. Оказалось, что Игорю восемнадцать, а Юрцу ― двадцать три. Как же обманчива внешность! Парни смотрелись ровесниками! А вообще осталось ощущение, что каждый из наших новых знакомых что-то скрывает. Они, как и мы, не поделились своими тайнами. Интересно, например, узнать, как Ден попал в тюрьму. Почему Аня и Игорь сбежали на самом деле? Не верю я в эту приторно-сладкую историю.

В любом случае, мы все рассказали друг другу столько, сколько нужно для того, чтобы завязать знакомство и понять, что мы с Тошкой подходим этим ребятам, а они подходят нам.

Песня группы «The Offspring» из магнитофона заставила Аню, Игоря и Юрца подняться с кресел и пуститься в дикий танец. Вскоре их энергетика передалась и мне, и я тоже стала скакать у костра, как сумасшедшая. Заметила, что Тошка, сидя в кресле, внимательно смотрит на меня. Я улыбнулась. Мне нравилось, что он смотрит, как я танцую.

Отплясав несколько песен, мы повалились на свои места. Подняли стаканы.

– За музыку! ― сказал Юрец. ― За музыку, которая дает вкус жизни. За музыку, которая сказала нам, что все в наших руках. За музыку, ради которой стоит умереть. Она объединила нас всех. За музыку, которая велит нам подчиняться только себе, и которая…

– Да заткнись уже, бухой философ! ― засмеялся Игорь, и мы яростно чокнулись, расплескав добрую часть портвейна.

– Вы ― панки? ― спросила я.

Меня только что осенило. Ребята не походили на панков из Днице, которых легко узнать по толстовке «Король и Шут» и «Гражданской обороне», орущей из магнитофона. Мои новые знакомые были одеты в обрезанные джинсы, безрукавки и простые футболки. Слушали разную музыку, не пытались выделиться из толпы. Ну, может, разве что прически Игоря и Юрца выглядели довольно необычно… Девочки носили длинные мужские майки. У Ники в ухе вместо сережки была большая булавка.

Повисла тишина.

– Я бы хотела… стать панком, ― добавила я.

– Смотря, что ты подразумеваешь под словом «панк», ― усмехнулся Юрец. ― Что ты знаешь о панках, ребенок?

– Ну, это люди, отрицающие любую власть, они ходят с длинными волосами, редко моются, одеваются в кожаные куртки с заклепками, много бухают, ― перечислила я, стараясь не сердиться на это унизительное обращение ― «ребенок». Я поняла, что, если хочу остаться в этой компании, нужно не обижаться на подобные подколы.

– И все?

– Ну, а еще, чтобы стать панком, надо пройти посвящение и сожрать собственную блевотину. Ну, или чью-то еще. Так, по крайней мере, было в моем городе.

После моих слов все, кроме меня и Тошки, долго хохотали до истерики.

– И чем же тебя так впечатлило панк-движение по этому описанию? Кроме музыки? Неужто этим приятным ритуалом посвящения?

– Панков осуждают. Этого достаточно, чтобы почувствовать себя своей среди них. И я не позволяю никому управлять мной, ― смело сказала я.

Юрец удовлетворенно кивнул.

– А что, такого посвящения нет? Я знала! Я с самого начала знала, что панки из Днице ненастоящие, ― уверенно сказала я. ― А какие тогда ― настоящие?

Юрец снова усмехнулся.

– Эх, ребенок. У тебя такой замусоренный мозг, что будет не просто тебе объяснить даже простую истину. Не существует настоящих и ненастоящих. Панк не укладывается ни в какие рамки. Никаких долбаных правил, стандартов, стереотипов, категорий или классификаций. Это не просто волосатые чуваки в заклепках. Это нечто другое, чему не дашь определения, потому что любое чертово определение ― это попытка отличить первый предмет от второго, объединить второй с третьим. А панк ― это что-то за гранью всего этого дерьма, разбитого по большим и маленьким вонючим кучкам.

Я слушала, стараясь не пропустить ни слова. Раньше я отвергала учебу, считая ее способом внушить мне чужие ложные убеждения. Но с такой позицией можно упустить много полезной информации. А сейчас мне хотелось впитывать ее, как губка.

– Будете с нами ― поймете суть. Словами не объяснить.

– А вы возьмете нас? ― с надеждой спросила я и посмотрела на Тошку. Он хмурился. Казалось, не особо-то он хочет присоединяться к ребятам.

Юрец, видимо, понял, что дал маху, и растерянно оглядел остальных. Одобрят ли они?

– Парни, возьмем новичков? ― спросил он, обращаясь ко всем, в том числе и к девушкам.

– Я бы не спешил… ― виновато сказал Игорь. ― Мы уезжаем завтра, вот утром и решал бы на трезвую голову.

Я кивнула. Нам еще не доверяли. И я окончательно убедилась: у ребят есть свои тайны.

– А я за, ― весело сказала Ника. ― Вот прям с ходу. Они такие же, как мы, Игорь. Ты что, не видишь? Я сразу вижу людей. Это большая редкость ― встретить на дороге родственные души.

– Я ― за! Дети хотят знать, что такое панк, я покажу им панк! ― сказал Юрец, залпом допил портвейн из горла, повалился назад прямо на стуле и захрапел на песке.

– Я как Игорь. Не стала бы спешить. Я ничего не имею против, вы очень классные, правда. ― Аня обратилась к нам с Тошкой, и я поняла, что она сказала больше слов, чем за весь вечер. ― Просто… с нашим образом жизни надо взвешивать такие решения.

– Мы должны взять их. У нас в басе семь мест, а нас только пятеро. Их двое. Это знак, ― тоном проповедника сказал Ден.

– Ты во всем видишь знаки, ― вздохнул Игорь. ― Ну ладно, вообще я тоже за ребят, просто… Думаю, нам надо осторожничать.

Когда мы легли спать на берегу, на ковриках, Тошка спросил меня:

– Ты что, собигаешься ехать с ними?

– Да. И ты тоже. Разве нет? ― насторожилась я.

– Нет. У них своя тусовка, свои пгавила. Я им не довегяю.

Голос Тошки был напряженным, недовольным.

– Но почему, Тошк? Они безумно классные!

– Они какие-то мутные, Сова. Да еще эта тюгьма… Чем они загабатывают? Вдгуг они вогуют или убивают?

– Да брось ты! Они хорошие люди, по ним видно.

– Ох, не знаю, Сова. Втянут они нас в свои темные делишки, вляпаемся по полной.

– Да не ссы ты! Никуда мы не вляпаемся. Я очень хочу поехать с ними. Это же другой мир, другая жизнь. Ты слишком подозрительный, расслабься.

Тошка тяжело вздохнул.

– Даже если они ничем таким мутным не занимаются, все гавно. Пгосто подумай. Вдвоем мы можем делать что хотим, и никто нам не указ. А тут… пгидется считаться. Идти за ними. Туда, куда хотят они.

Он был прав, а вот я не подумала об этом. И все же я предложила:

– Давай так: если поймем, что нам с ними не нравится, просто уйдем своей дорогой. Нас ничто не держит, мы не обязаны таскаться за этими ребятами до конца жизни. Мы просто попробуем попутешествовать с ними. Идет?

Тошка немного помолчал.

– Не знаю, я все гавно им не довегяю.

– И не доверяй. Покатаемся с ними пару дней, а там посмотрим. Если хотя бы на чуть-чуть заподозрим, что компания эта мутная, сразу уйдем.

– Точно? Обещаешь?

Вроде бы, судя по голосу, Тошка успокоился.

– Обещаю.

– Тогда идет.

На этом мы и уснули.

Глава 17

На следующее утро мы перетащили вещи к автобусу, переложили всю нашу еду в общак, загрузились и нырнули в салон. Внутри и правда было как в маршрутке, только половину пространства занимал багажник, забитый рюкзаками, ковриками, стульями, канистрами и прочим хламом. Для пассажиров осталось семь мест. Мы с Тошкой сели назад.

Следующая остановка ― Геленджик. В нас полетели две банки ледяного пива, купленного в дорогу. На всю громкость играл рок, в открытые окна врывался южный ветер. Большая часть пути проходила вдоль степей и полей, под конец трасса побежала вдоль моря. Доехали меньше чем за три часа. Я расстроилась, мне нравилось жить дорогой: в ней так спокойно, не нужно думать о том, что делать, куда стремиться, ― ведь ты и так движешься. Можно расслабиться и наслаждаться этим движением.

Мы выбросили Юрца и Игоря у неприметного здания со скромной вывеской «Скупка» и проехали дальше.

– Что им там надо? ― удивленно спросила я, видя, как Юрец и Игорь несут в лавку большую сумку.

– Да так, дела, ― неопределенно ответил Ден.

Тошка послал мне хмурый взгляд.

– Подождем тут, ― сказала Ника, когда мы остановились на парковке у магазина. ― Они надолго, так что куковать придется не меньше двух-трех часов. Недалеко я заметила прачечную, давайте займемся шмотками. Нестиранного барахла накопилась целая гора.

Мы все достали рюкзаки и стали перебирать вещи, отделяя чистые от грязных. Потом я вместе с Никой и Тошкой отнесла огромные пакеты в прачечную, а вернувшись, увидела, что Аня с Деном накрыли импровизированный стол: за зданием, на парковке, стоял ящик пива, на нем ― холодный лимонад, черный хлеб и шпроты. Несмотря на страшную жару, мы дико проголодались ― ели только утром, а уже было около четырех. В тени оказалось не так душно, и мы, сев на асфальт и скрестив ноги, удобно устроились вокруг ящика.

Вскоре к нам подошли Игорь и Юрец. Вид у них был грустный.

– Ну, что? Продали? ― спросил Ден.

– Ага, правда, получили меньше, чем рассчитывали, пятак всего, ― сказал Юрец.

– Ну, ничего, хватит на пару дней, а там вечерок поработаем и получим больше, ― ободрила его Ника.

– О чем вы говорите? Что вы там продали? ― спросила я.

– Да так, кое-какие вещички, не забивай голову.

Юрец ушел от ответа. Я вздохнула. Тайны, кругом одни тайны…

– Есть и хорошая новость. Смотрите, что мы намутили. ― Юрец показал нам распечатанные листы.

– Что это? ― удивилась Ника. ― Билеты?

– Ага. На концерт. Слет местных групп. Тут недалеко, при выезде из города.

– Кто выступает? ― спросила Аня и выхватила листы. После нее их взяла я и стала читать список исполнителей. «Мясорубка», «Свиная карма», «Радиационный груздь», «Ослиная дыра», «Ножевилка»… Либо ребята ― любители флоры и фауны, либо они просто хотели есть, когда придумывали названия своих групп.

Мы забрали из прачечной чистые вещи. Они были еще влажные, но мы не могли ждать, решили потом развесить сушиться на привале. Выехали из города. Припарковались на окраине недалеко от берега.

– Кого? ― вечером перед концертом спросила Ника и потрясла двумя баллончиками с краской ― зеленой и розовой. Себе она уже сделала розовые кончики.

– Меня тоже в розовый. ― Я подставила голову.

Ника щедро опрыскала меня краской. В боковое зеркало баса я залюбовалась на свою прическу. Аня уже ставила Юрцу ирокез.

– Тошка, давай тебе тоже сделаем? ― предложила я.

Он согласился, и я, щедро опрыскав его волосы зеленой краской, зачесала их вверх.

– Чего там копаетесь? Опоздаем! ― крикнула Ника.

Ребята уже ушли вперед, а я все возилась с Тошкиной прической. Вскоре хаер стал довольно ровным, и мы помчались догонять ребят.

– Ну? Ты еще не думаешь, что нам пога сваливать от них? ― тихо спросил Тошка.

– Сваливать? Ты чего! Самое интересное начинается! Не будь таким занудой, ― возмутилась я. Тошка собирался лишить меня такого праздника, ну уж нет!

– Но ты же видела, как они пошли в скупку… Они явно вогы. Нас менты с ними повяжут.

– Может, они продали кольца своих бабушек. Расслабься, Тошка. Это еще ни о чем не говорит. Тебе надо выпить. Эй, Ден! ― крикнула я вперед. Ден развернулся.

– Кинь бухло!

Минут через двадцать пути, пройдя дорогу, мы увидели похожую на замок заброшенную усадьбу, откуда доносились шум и рев.

– Чем мне нравятся местные концерты ― там не бывает бонов, все по-домашнему и без поножовщины, ― сказал Игорь.

О чем он? И тут боны? Поножовщина? Брр…

Снаружи усадьба выглядела мрачно ― белая, с кое-где обвалившимися башнями и кладкой, вся заросшая диким плющом. Кусок фасада обрушился и представлял собой груду обломков. В помещениях было прохладно и сыро. Арки, колонны, стены, исписанные граффити. Над головой ― свод с облупившейся краской, кое-где на потолке были видны фрагменты картин. Внутрь набилось человек сто. Все скакали, ревели, будто стая горилл. Грозная музыка отскакивала от стен, резкими нотами била в голову.

Мы протиснулись к деревянному помосту, где длинноволосый татуированный бугай в белом халате и маске свиньи пел в микрофон:

– Я ― Свиной Бог! Я ― Свиной Бог! Я выведу вас с этой бойни!

Певец прервался, приложился к стоящей поблизости банке, потом смял ее и яростно швырнул в толпу. Толпа ответила радостным гулом и забросала сцену мусором: в Свинобога полетели жестянки и пластиковые стаканы. Затем певец прошелся по помосту, подошел к гитаристу сзади… обмотал вокруг его шеи провод и стал душить.

Вокруг творилось безумие, люди вели себя как дикари: били стены, ломали рамы, рвали на себе одежду. Но я чувствовала, что это особое, удивительное мгновение моей жизни. Что-то щелкнуло в голове. Зрители вдруг превратились в месиво, в поток отбросов, океан психоза. И мне нравилось чувствовать себя частью этого потока. Я слилась с музыкой, дала ей подхватить меня, начала двигаться с ней в ритме. Странное чувство… будто во мне много лет была тугая сжатая пружина, и теперь она выстрелила с огромной силой.

Я перешагнула барьер. Переступила через саму себя.

Под конец выступления Свинобог издал дикий вопль, схватил прилетевшую из толпы стеклянную бутылку и ударил себя ею по голове. Бутылка осталась целой, а певец упал на помост. Подхватив Свинобога за руки и за ноги, гитарист и ударник вынесли его со сцены.

Начала выступление следующая группа ― все исполнители были одеты в обрезанные под шорты джинсы и черные футболки. Я снова слилась с музыкой. Вслушивалась в текст, впитывала смысл. Слова песен были волшебные ― о защите животных и детей, о свободе. Мне хотелось нажать на стоп и перемотать, чтобы записать эти композиции. Музыка словно проникла в поры, побежала по венам, насыщая каждую мою клетку, оголяя каждый нерв.

«Выплесни свой гнев, ― кричала мне музыка. ― Ты ― машина ярости, бунтарства, разрушения! Кричи, ломай. Это твоя природа. Ты не можешь ее подавлять!»

В голову ударило бешенство. Из меня бил мощный поток черной энергии. Я закричала, будто выпуская на волю всех своих демонов. Подойдя к окну, оторвала кусок рамы и с яростью бросила в толпу.

За что я люблю музыку? За то, что я существую только в песнях.

* * *

Мы заночевали в кемпинге между Геленджиком и Туапсе ― прямо на скале у моря. Поставили палатки в тени сосен и зарослей можжевельника. Сидя на самом краю обрыва с тарелками на коленях, мы с аппетитом уминали гречневую кашу, сосиски и тушеные помидоры. Аня ела гречку и рагу из фасоли и помидоров.

Оказывается, то, как ты ешь, может рассказать о твоем характере.

Ника с Тошкой уминали еду быстро, прижав к себе тарелки и низко наклонившись над ними, ― как дикие зверьки, у которых кто-то собирается отнять добычу. Юрец ел неаккуратно, с шумом и чавканьем, капая на землю; Игорь ― чуть приличней. Ден ел медленно, с чувством, наслаждаясь каждым кусочком. Он так внимательно смотрел на свою еду, как будто пытался разглядеть в ней будущее. Манеры Ани впечатляли. Я во все глаза таращилась, как она насаживала фасолинки на вилку, чуть ли не резала на кусочки, тщательно жевала, постоянно промакивала губы салфеткой.

И я вдруг задумалась о…

– Аня, ты не ешь мясо? ― спросила я.

У всех в тарелках были сосиски, а у Ани ― нет.

– Ага. Она у нас чудачка. ― Юрец покрутил пальцем у виска.

– Я вегетарианка, ― сказала Аня. ― Не ем мясо.

– Я же говорю, чудачка.

Аня холодно посмотрела на Юрца.

– Вы жрете мясо и кормите корпорации, которые потом убивают животных и загрязняют планету. И кто из нас больший чудак?

– Это ― мясо? ― Юрец с сомнением посмотрел на сосиску. ― Да в грязном носке моей бабули и то наберется больше мяса, чем здесь!

Спор между Аней и Юрцом еще долго не прекращался. Отставив пустые тарелки, мы растянулись на траве. Вдыхали соленый воздух, наполненный запахами можжевельника и йода, любовались малиновым закатом, краем уха слушали перебранку друзей.

Ночью я проснулась от шума ― кто-то прохаживался по вещам снаружи. Выглянув из палатки, я увидела… жирного барсука, который засунул морду в котелок. Барсук испугался меня и быстро убежал обратно в лес. Но покушения на наш лагерь не закончились. Утром я заметила среди вещей двух ежей.

Новый день мы провели среди дикой природы: гуляли по скалам, по лагунам, вдоль горных рек. Поднявшись на гору, увидели перед собой обрыв и бриллиантовое сияние водопада, а внизу ― бухту с прозрачной водой. Игорь с Никой сразу побежали туда.

– Хей, я прыгаю! ― закричал им Юрец сверху и обратился к остальным: ― Ну что? Вы со мной? Или испугались, девочки?

Что? Прыгать?

– Нет! Я точно не пгыгну! ― испуганно сказал Тошка.

– Что, ребенок намочил штанишки?

– Это безумие ― пгыгать отсюда. А вдгуг внизу валуны? Мы газобьемся!

– Так в этом как раз все веселье! Разобьешься или выживешь? Эта мысль жутко щекочет нервишки! Зато сколько эмоций потом, когда почувствуешь, как сердечко бьется… ― Юрец все не отставал от Тошки. ― Жизнь вообще ― долбаная русская рулетка. Каждый день ты крутишь барабан и не знаешь, наступит ли для тебя завтра. Что, хочешь прожить унылую жизнь? А вдруг ты завтра подохнешь и так и не узнаешь, каково это ― получать от жизни максимум? Спускайся, сыкунишка. А большие дяди и тети прыгнут вниз!

– Вода ледяная! ― закричал нам Игорь. ― Самоубийцы!

Ден прыгнул первым, скорее даже упал, как безмолвный кусок скалы. За ним с визгом сиганула Аня. Мы втроем смотрели на расползающиеся по глади круги.

– Давайте, детишки. За папочкой! ― весело сказал Юрец и с криком «и-и-хааа!» прыгнул с обрыва.

– Давай, Тошк, ― подбодрила я друга. ― Сделаем это вместе.

Он тяжело вздохнул.

– На счет три, ― сказала я. ― Раз, два…

– Три!

Мы прыгнули. В полете мое сердце чуть не разорвалось от страха. Я разрезала воду, и тело будто пронзили миллионы иголок.

И почему все безумства я совершаю, только когда чувствую, что Тошка рядом?

* * *

Припарковавшись у магазина в Сочи, мы вышли из автобуса и вытряхнули карманы. Настроение у всех было нерадужное. На асфальте перед нами в маленькой кучке валялось несколько смятых десяток, куча мелочи, пара полтинников. И все.

– Блин, че делать-то? ― спросил Игорь. ― Этого хватит либо на бензин, либо на жратву на один вечер.

Наши с Тошкой сбережения тоже испарились. Не осталось ничего.

– Что делать? На дело идти, ― нахмурилась Ника.

При слове «дело» Тошка посмотрел на меня и закатил глаза.

– Так это вечером, а жрать хочется сейчас, ― грустно сказал Юрец.

– Есть идея! ― Тошка посмотрел на меня. ― Кукугуза!

Да он гений!

– Точно, ― сказала я. ― Тут наверняка есть кукурузные поля. Мы с Тошкой собирали кукурузу, варили и торговали на пляже. В день больше тысячи получали.

– Неплохо, ― сказал Ден. ― Можно попробовать.

– Ну что, погнали искать ваше поле? ― Игорь кивнул на автобус.

Но удача отвернулась от нас. Мы нашли пять полей, и все подчистую были убраны.

– Вот чегт! Пгошлись до нас. Ничего нет! ― огорченно сказал Тошка, когда мы стояли на последнем поле и смотрели на порубленные стебли.

– Ну, значит, сегодня идем на дело, ― сказала Ника. Ее голос звучал напряженно.

– И что это за дело? ― спросила я.

Что у них за загадочные дела такие, о которых они никак не могут рассказать?

Все посмотрели на нас с Тошкой ― неуверенно, с явным сомнением.

– Ну что, расскажем им? ― Игорь вопросительно оглядел ребят.

Ника пожала плечами.

– Рано или поздно они должны узнать. Какая разница, не сегодня, так завтра. Я не против.

– Лучше не рассказать, а показать, ― сказал Юрец. ― Готовы узнать, как именно мы зарабатываем деньги? Вдруг вам это не понравится?

– Тоггуете наркотой? Убиваете людей? ― хмыкнул Тошка.

– Нет, но тоже незаконно.

– Мне плевать на мораль, ― сказала я. ― Лишь бы ложиться спать не на пустой желудок…

Тошка холодно посмотрел на меня. Ему-то не было плевать… Но он промолчал.

Я думала, Тошка дождется, когда мы останемся одни, и снова заговорит о том, что пора сваливать. Такой случай представился, когда мы приехали к пляжу и каждый занялся своими делами. Лагерь не разбивали, так как планировали уехать после «дела». Мы с Тошкой ушли к воде бросать камешки; остальные остались у автобуса. Нас никто не услышал бы. Но он ничего не сказал. Думаю, Тошка сам уже начал привыкать к ребятам. И его, как и меня, снедало любопытство ― что же они задумали?

На «дело» стали собираться ближе к ночи. Девушки тщательно подготовились. Ника надела короткую юбку от школьной формы и белую блузку. Никакого макияжа. Волосы стянуты пушистой розовой резинкой в хвост набок. Так она была похожа на младшеклассницу. Аня надела летнее розовое платье, абсолютно не в ее стиле, а волосы собрала в два хвоста. Закралась неприятная мысль: вдруг девушки занимаются проституцией? Но я отмела ее. Они бы не пошли на такое, да и ребята бы не позволили.

Мы въехали в центр города. Ника выбралась из автобуса, не спеша пересекла опустевшую площадь, затем вышла на дорогу. Мы ехали за ней на приличном расстоянии. Иногда по пути она садилась на лавочку, автобусную остановку или на обочину, выжидала какое-то время и шла дальше.

– Чего мы ждем? ― спросила я.

Игорь поднял руку, призывая к тишине. Он держал телефон у уха, но ничего не говорил в трубку. В салоне висело напряжение. Должно было произойти что-то важное.

Рядом с Никой остановилась машина. Водитель обратился к девушке через открытое окно. Ника приблизилась, что-то ответила. Наконец она обошла машину и забралась на пассажирское сиденье.

Как? Что она делает? Зачем? Мне стало за нее страшно, бешено застучало сердце.

Машина тронулась, мы последовали за ней. Вскоре она свернула на проселочную дорогу, в сторону гаражей и пролеска. Игорь махнул свободной рукой. Ден припарковался. Трое ― Игорь, Ден и Юрец ― вышли из автобуса; Аня кивнула нам, показывая, что мы остаемся. Парни пошли туда, где скрылся автомобиль. Аня пересела на водительское место.

– В чем дело? Что с Никой? ― спросила я.

– Не парься, с ней все хорошо.

– Что собираются делать парни?

– Сейчас увидишь. Надо ждать…

Прошло минут десять, и это время тянулось вечность. Наконец я увидела, как к нам бегут парни и Ника. Когда все сели, Аня быстро нажала на газ, и автобус тронулся с места.

– Ну как? ― спросила она.

– Он нищеброд, ― недовольно сказал Юрец. ― У него только пара десяток и неработающая магнитола…

– Так… ― Тошка стал понимать. ― Вы что, ггабанули ту тачку?

– Ага, ― сказал Юрец. ― А чем еще мы там занимались, по твоему мнению? Рассказывали водиле стишки?

– А Ника ― всего лишь наживка, ― догадалась я.

– Именно, ― ответила Ника. ― Наживка для всех ублюдков, которые сажают в свои тачки маленьких девочек и везут их в лес. А потом безжалостно выбрасывают на трассе, ломая им всю жизнь.

Ника говорила с такой ненавистью, будто сама через подобное прошла. Я не была с ней полностью согласна; мне казалось, когда девушка в короткой юбке ходит ночью по дорогам, она нарывается на проблемы, и то, что кто-то усадит ее в тачку, а потом выкинет, ― целиком ее вина. Но это ― мысли девчонки, выросшей в Днице. Я привыкла красться кустами, не попадаться на глаза прохожим вечером, убегать от подозрительных машин и личностей, которые так и норовят схватить тебя за капюшон и куда-то утащить. Это для меня всегда было в порядке вещей, и я просто не знала, каково жить по-другому, там, где, если ты не делаешь ничего противозаконного, никто не имеет права тебя тронуть без твоего согласия. Для меня такое существовало только в фильмах, отсюда жесткость и цинизм.

– Таких не то что ограбить, убить не жалко, ― продолжила Ника. ― Я всегда сажусь в тачку, только если вижу, что водитель один. Мой телефон включен, Игорь на связи, и после того как рыбка заглотит наживку, Игорь знает, где меня искать. Парни вырубают водителя, мы обчищаем тачку и сваливаем. Все просто.

– Но это же опасно… ― сказал Тошка. ― Вдгуг у него окажется огужие?

– Ни разу не было, хотя опасные ситуации случались. Но это легкие деньги. А легкие деньги невозможно получить без риска. ― Ника пожала плечами. ― Мы знаем, на что идем.

– А что, если он… успеет что-то с тобой сделать? ― осторожно спросила я.

Ника хмыкнула.

– У нас большой опыт. Я сразу вижу, к кому можно садиться. Для этого весь маскарад. «Рыбка», клюющая на малолеток, самая осторожная. Такие не полезут, пока не убедятся, что рядом никого. Иногда они везут меня на квартиру. Принцип тот же. В машине я громко переспрашиваю адрес, чтобы все услышали, куда ехать. В квартире, пока «рыбка» пытается расположить меня к себе и наливает выпить, я отлучаюсь в туалет, незаметно открываю входную дверь и впускаю парней. Они вырубают «рыбку», и мы грабим хату. Квартира всегда лучше, чем тачка, там больше улов. У нас тут разделение труда: мы с Аней ― наживка, а парни ― «рыбаки». Ден ― главный «рыбак», глушит «рыбу». А еще он у нас главный по зачистке: знает тысячу и один способ, как спрятать труп.

При слове «труп» я вздрогнула, Тошка позеленел. По салону пронесся хохот.

– Да не ссыте, шутит она так, ― сказал Юрец. ― Обожаю эту девчонку за ее черный юмор! Никакой мокрухи, ребят, расслабьтесь.

Мы с Тошкой выдохнули.

– Игорь и Юрец ― помощники, но вообще у них основная задача другая, ― продолжила Ника. ― Они занимаются сбытом нашего улова. Мы с Аней всегда стараемся увести «рыбку» туда, где нет людей. То, что мы делаем, ― только начало. Наш старт. Потом мы будем заниматься другим, уже без этой грязи. Мы будем менять мир вокруг нас.

– Улов никакой, братцы-сестрицы, ― сказал Юрец с горечью, прерывая Никину речь. ― Придется повторить.

– Моя смена кончилась. Выпускаем Аню.

Все повторилось, только вместо Ники по дорогам теперь шла Аня. Результат был неутешительный: больше «рыбы» мы не поймали.

– Поехали домой, ― сказал Игорь. ― Делать нечего, уже совсем поздно, никого нет.

Мы разбили лагерь при выезде из города, на берегу. Урчащие животы заполнили остатками виски и текилы, также на всех остались банка консервов, лимон и четыре крекера. Заснули мы голодными. На следующий день ходили по рынкам, выпрашивали у продавцов лежалые овощи и фрукты. Потом, собрав по карманам последнюю мелочь, купили пачку гречки. В автобусе ― вот это удача! ― обнаружилась завалившаяся за рюкзаки банка тушенки. Приготовили скудный ужин. После него мы с Тошкой ушли прогуляться по берегу.

– Ну что? По-прежнему хочешь свалить? ― спросила я.

Он немного подумал.

– Уже нет.

– Как же так? Они же занимаются незаконными делишками. Где твоя совесть? И как же твое «нас загребут менты?» ― подколола я друга.

Тошка спокойно сказал:

– Незаконными, согласен. Но мне нгавится их подход. Они наказывают плохих, Сова. И хотят изменить миг. Это кгуто.

– Точно передумал уходить?

– Пегедумал. Пока что. Но еще несколько таких ужинов ― и я отбгошу коньки.

Он потрогал свой живот, тот ответил недовольным урчанием. Мой тоже урчал.

Настроение было нерадужным. Дело не принесло особой добычи. Но вскоре нам наконец повезло.

* * *

Мы втроем наблюдали, как парни и Ника мчатся к автобусу. Они со смехом ввалились в салон, сияя, как новогодние елки.

– Рвем когти! Быстро валим отсюда! ― закричал Игорь.

– Что? В чем дело? ― спросила я, когда Аня нажала на газ.

Но они молчали, будто издеваясь над нами.

– Не томите душу! Сколько?

– Четыре тысячи баксов! Налом! ― гордо сказал Игорь.

– Что? ― ахнула я. Тошка присвистнул.

Юрец вдруг сгреб его и меня в охапку и по очереди поцеловал в макушки.

– Дед Мороз принес вам подарочки! Живем, братцы!

– Как? Откуда такие деньги?

– А мы знаем? Тачка с виду ― настоящее корыто. А чувак не простой оказался. В бардачке мешочек, а в мешочке ― четыре тыщи баксов. Наверняка мы наткнулись на какого-нибудь крупного барыгу. Это удача, парни! ― Юрец затрясся от радостного возбуждения, потом обратился к нам с Тошкой: ― Вы не подумайте, что такая рыбка часто ловится. Первый раз… Обычно если тысяч десять в рублях находим ― это уже богатство. А тут… Такое бывает раз на миллиард лет. Таких бабок больше не увидим. А жаль! Так хочется!

Глава 18

Как можно слить за день четыре тысячи баксов? Очень просто, если арендовать огромный коттедж с сауной и бассейном. Скупить целый продуктовый магазин и организовать неиссякаемый бар. Нанять повара и пригласить местную рок-группу. А также позвать на вечеринку половину пляжа.

У бара ― садового столика, уставленного бутылками разного калибра, ― Игорь и Юрец экспериментировали с коктейлями; иногда у них получалось что-то стоящее, а иногда ― редкое дерьмо. Ника и Аня в купальниках плясали на лужайке под живую рок-музыку. Весь сад был полон незнакомых людей. Кто-то танцевал, кто-то играл в «Твистер», кто-то, распаренный, бежал из сауны в бассейн, кто-то крутился с тарелками у мангала, где повар делал шашлыки и овощи на гриле. Ден развалился в любимом раскидном кресле. Мы с Тошкой уже напрыгались под музыку, устали париться, есть и играть. Поэтому остаток вечера провели, как тюлени, в бассейне, развалившись в огромных надувных кругах.

Несколько следующих дней мы жили безбедно, допивая и доедая то, что осталось после вечеринки. Но вот, мы снова сидели на берегу и, слушая свои музыкальные животы, переругивались и огрызались друг на друга.

– Почему бы не оставить немного про запас? ― ворчала я.

Эти ребята совсем не думали о завтрашнем дне, жили моментом.

– Зачем? ― пожал плечами Игорь. ― Вдруг завтра никогда не наступит?

– Просто девчонки плохо стараются, ― сказал Юрец.

– Это я плохо стараюсь? ― взвилась Ника. ― Моя часть работы, между прочим, самая противная. На мне вообще весь риск! Благодаря мне мы и выживаем весь последний месяц. А вот Аня что-то никого не приводит. Может, к ней будут все вопросы?

– Ее не трогай, ― огрызнулся Игорь. ― Она принесла нам целую кучу бабок, на которые мы купили автобус и безбедно жили три месяца.

– Но это время прошло, Игорь! Может, ее стоит пускать на дело почаще? Она почти ничего не делает, ее выпускаем, только когда я совсем валюсь с ног, и работает она «на отвали».

– Я нормально работаю! ― возмутилась Аня.

– Аня не всегда сгодится. Она выглядит на восемнадцать, ― напомнил Игорь. ― А полезная «рыбка» у нас обычно ведется на малолеток.

– Почему же? ― Юрец поддержал Нику. ― Сделать прическу, подобрать одежду ― и будет смотреться Лолитой.

– А что вообще делаете вы двое? ― Ника обратилась к Игорю и Юрцу. ― В основном, все на мне и Дене. А вы так, для подстраховки.

– На что ты намекаешь? ― взбрыкнул Юрец.

– На то, что полезных людей в нашей компании только двое. Я устала, Игорь. Устала рисковать! ― закричала Ника. ― Мы с Деном всегда в эпицентре.

– Не ссорьтесь, ребят. Вообще я тоже, если что, сгожусь… ― робко сказала я.

Все посмотрели на меня.

– А что? ― одобрил Игорь. ― Ника, обучи новенькую.

– Нет. Даша не будет ввязываться в это, ― отрезала Ника.

– Но почему? ― спросила я с детской обидой.

– Потому что это дерьмо, Даш, в прямом и переносном смысле. И если есть шанс, что хотя бы кто-то из нас не погрязнет в нем, надо пользоваться.

– Значит, Аня быть наживкой может, а Даша нет? ― спросил Игорь.

– Именно так, ― сказала Ника. ― Даша и Тошка теперь знают, чем мы занимаемся, но лезть в это они не будут. По крайней мере, пока. Позже, может быть. Надо искать другой способ заработка. Я перегорела. Больше не могу. Мне нужен перерыв.

– Хватит! ― вдруг вмешался Ден. Услышав его мощный голос, все сразу замолкли, как завороженные. ― Чего вы грызетесь? Надо перетерпеть. Даша сама решит, захочет ли она участвовать. Что, первый раз? У нас всегда то взлеты, то падения. Мы со всем справляемся, но только когда не собачимся. Если девчонки перегорели, заставлять мы их не будем. Как-нибудь проживем, пока не восстановятся. Так что экономим и думаем, как еще можно заработать. Либо нарядите меня Лолитой, и я сам пойду на дело.

Все некоторое время смотрели на Дена. А потом по берегу разнесся наш дружный смех.

* * *

Утром я предложила пойти к продуктовым палаткам пострелять мелочь. В Днице мы с Тошкой иногда так делали. На дело отправились девчонки и Тошка ― те, кто выглядел младше всех. Конечно, это были не самые приятные два часа в моей жизни. Нагло ухмыляясь, какой-то мужик предложил мне сотку за отсос, бойкая женщина, схватив меня за руку, завопила, что сейчас же сдаст меня в детскую комнату милиции ― еле вырвалась! Кто-то просто отмахивался и, ворча, советовал попросить деньги у родителей. Но на несколько злобных и странных личностей попадалась пара нормальных, протягивающих нам монетки и десятки. Дело сделано ― в кармане сотка. Вскоре, сидя на ступеньках продуктового магазина, мы уплетали «доширак», залитый выклянченным у продавщицы кипятком.

– Кайф! Не знала, что «доширак» может быть пищей богов! ― сказала Аня.

– Это точно. Ничего вкуснее не ела! ― поддержала Ника.

Наевшись, мы поднялись и выбросили пустые упаковки в урну, а сойдя со ступенек… столкнулись нос к носу с какой-то компанией. Перед нами стояли парни и девушки, похожие на моделей из рекламы косметики ― ухоженные, в чистой дорогой одежде, с ослепительно белыми зубами и ровным бронзовым загаром. Они смотрели на нас и улыбались.

– Игорь! Юрец! ― сказал один из парней. ― Здорово!

Наши парни пожали протянутые руки, но по лицам я видела: ребят они не узнают.

– Узнали нас? ― спросил парень. ― Мы были на вашей вечеринке позавчера. Оторвались на полную, все было супер. Как круто, что мы на вас наткнулись. Сегодня тусу устраиваем мы, так что ждем вас на нашей яхте.

– На вашей яхте? ― переспросила Ника.

– Ага. Мы в Турции отдыхаем, плаваем и вот, заплыли в вашу дыру. Правда, ловить тут нечего, такой «совок»… Так что ждем вас всех, только попробуйте не прийти. Запомнил каждого из вашей семерки.

– Окей. Мы придем, ― сказал Игорь.

– А что вы тут делаете? ― полюбопытствовал парень.

Находчивый Игорь ответил:

– Да вот, искали приличный ром, но тут везде такое жуткое пойло.

– Нашли, где смотреть! Пойдемте, мы покажем вам, где нормальное бухло.

По дороге новые знакомые болтали о тусовке. Потом показали на магазин с красивой вывеской «Элитный алкоголь».

– Вот тут неплохой кубинский ром.

– Спасибо, ― растерянно ответил Игорь.

Мы попрощались и зашли в магазин, где выждали для приличия пару минут, ― пока компания не скрылась за поворотом. От нечего делать рассматривали прилавки.

– Тут дешевле тгех кусков ничего нет! Совсем обогзели! ― возмутился Тошка.

К лагерю мы возвращались в хорошем настроении.

– Забавно, они думают, мы такие же, как они. Детки, у которых в младенчестве даже памперсы были вышиты бриллиантами, ― насмешливо сказала Ника. ― Игорь молодчина, не растерялся. Сказал бы, что на наклянченные деньги мы покупали «Доширак», ― они бы точно нас не позвали. А теперь хоть вечером наедимся!

«Доширак» так и остался нашей единственной едой за день. Поэтому последние часы до вечеринки тянулись бесконечно.

* * *

К вечеринке девчонки принарядились: Аня надела короткое платье в серебристых пайетках, шею обмотала цепочками; Ника облачилась в розовые колготки и короткий джинсовый комбинезон. На мне были топ, джинсовая безрукавка и шорты в наколотых булавках ― тесные и тоже такие короткие, что из-под них проглядывал низ купальника.

Гостей было человек двадцать-тридцать, треть из них ― наша компания. Встречать нас вышел хозяин яхты, тот самый парень, который и пригласил.

На широкой палубе находилась зона отдыха с баром, внизу ― каюты с кухней, гостиной, двумя спальнями и ванной. Внутри все было отделано деревом, интерьер выполнен в белом цвете. Вся тусовка собралась на палубе. Долбила клубная музыка. Стол ломился от восхитительной еды: тут и пицца на таком тонком тесте, что оно не удерживало начинку, и маленькие колбаски на гриле, и рулеты с красной рыбой, и полные блюда канапе. Коктейль в моем узком бокале представлял собой настоящее произведение искусства, в нем было семь разноцветных слоев. Во вкусе я уловила мяту и карамель.

Все танцевали, держа бокалы и канапе. Теперь я поняла, почему этой закуски тут так много ― с крохотными бутербродами, нанизанными на зубочистки, удобно ходить по палубе. Выбор канапе был огромный ― сначала я даже не могла определить, что там за ингредиенты, и мне подсказали. Тут бекон и вяленые помидоры, а вот тот жирный недофрукт, оказывается, авокадо. А тот жутко вонючий сыр на самом деле не протух. Вот! Это красная икра, хоть ее я узнала, она у нас дома на праздничном столе каждый Новый год красуется. Я перепробовала все канапе.

Я только и успевала ходить от танцпола до стола. Среди пестрой толпы заметила Тошку. Видимо, он страдал от той же беды, но успешно справился. Он танцевал с полной тарелкой закусок! Подойдя к нему, я украла канапе.

– Кгуто здесь, да? ― Тошка пытался перекричать музыку.

– Ага. Так много еды! Вот бы унести ее с собой, а то завтра снова будем сосать лапу.

– Думаю, ее полно останется. Забегем.

Яхта отошла от берега. Мы с Тошкой, устав есть, пошли танцевать, а потом, мокрые и измотанные, обновили бокалы и перебрались на нос, смотреть, как корабль разрезает волны.

– Как вы тут? ― К нам подошла Ника.

Мы показали большие пальцы.

– Куда мы плывем? ― спросила я.

– Егор сказал, что просто по морю.

Когда стемнело, яхта остановилась. Отсюда не было видно берегов.

Настроение было отличное! Выпив три «Зеленых феи», куда входили дынный ликер и энергетик, я почувствовала себя Кроликом Энерджайзером и, выйдя на палубу, стала танцевать, как псих.

– Громче музыку! Еще громче! ― кричала я, хотя музыка долбила так, что звенели бокалы на столе.

Устав, я подбежала к столу и схватила кусок пиццы и пару бутербродов.

– О, там ныряют с палубы! Я тоже хочу! ― крикнула я с полным ртом и, оставив тарелку, присоединилась к смельчакам.

Тошка тяжело вздыхал над ухом. Он напоминал мне сверчка Джимини ― совесть Пиноккио из диснеевского мультика.

– Может, не надо? Мне чего-то не хочется, ― сказал он.

– Не хочешь, не прыгай. Почему тебе обязательно всегда делать то, что делаю я?

– И ты пгыгнешь одна? Ну, уж нет. А вдгуг там акулы?

– А если ты прыгнешь со мной, ты меня от них защитишь?

– А то! У меня есть гагпун на акул.

– Ну ладно, пошли!

В черную воду прыгать было страшно. Казалось, будто под нами ― бездна. Так и виделось, что вокруг яхты плавают акулы, поджидая нас. Собравшись с духом, я нырнула; Тошка ― за мной. Обратно мы поднялись невероятно замерзшие.

– Срочно нужно согреться! Мне что-нибудь горящее! ― попросила я у бармена.

Он протянул мне подожженный «Б-52».

– Еще! ― Я поставила на стойку пустую рюмку.

Выпив три шота, я снова направилась к танцполу, но по пути увидела, что на другом конце палубы двумя командами играют в «пьяные» шашки, и побежала туда. Из игры меня быстро выпихнули, потому что она требовала сосредоточенности, а у меня настроение было хаотично носиться и все сшибать, и я чуть не снесла доску. Тогда, пройдя в капитанскую рубку, я попросила дать мне порулить. Это занятие меня очень увлекло, я даже протрезвела. Оказывается, управлять судном так сложно! Я сделала два оборота рулем, но яхта повернула не сразу, а только через какое-то время.

– Ничего себе! После велосипеда непривычно. Там наклонишь руль и сразу поворачиваешь, а тут надо столько ждать.

Капитан засмеялся над моей наивностью.

– Откуда ты такая?

– Из города, про который вам лучше не знать.

– Что, все так плохо?

– Не то слово.

Я вернулась на палубу, напала на коктейли, пила их один за другим. «Дайкири» сменился «Мохито», «Мохито» ― «Космополитеном», «Космополитен» ― еще одной «Зеленой феей»… Все дальнейшее осталось в памяти отдельными вспышками.

Я танцевала на барной стойке, вертя в руках веревку с привязанным на конце горящим шаром, и показывала фаер-шоу. Мне все аплодировали. Правда, потом я ударила шаром себя, подожгла одежду и упала. Кто-то вылил на меня коктейль, но стало только хуже, огонь перешел с подола безрукавки выше. В панике я помчалась к борту и прыгнула в воду. После того как я выбралась на палубу, мне в руки не давали ничего страшнее воздушного шарика.

Вспышка. Провал.

Мы с Юрцом сидели на диване и целовались. Тошка наблюдал за нами, качая головой. Он всегда топтался где-то рядом, но только грустно смотрел и ничего не делал, чем жутко бесил.

Опять вспышка. Провал.

Я снова пошла танцевать. Потеряв равновесие, чуть не сшибла столик. Несколько бокалов упали и разбились. Тошка подхватил меня и увел подальше от толпы.

– Я хочу еще выпить! Я хочу на танцпол! Хочу нырять! ― кричала я и пыталась вырваться. Чуть не упала, но Тошка удержал меня. Я схватила с другого стола чей-то коктейль, но друг отнял его у меня и поставил обратно.

– Кажется, тебе хватит, Сова. Пойдем посидим.

Он повел меня по ступенькам к носу.

– Не хочу я сидеть! Я хочу танцевать! И не держи меня, мне противно! ― Я вырывалась.

– Не пущу, ты опять упадешь или газобьешь что-нибудь.

– Ну и что? Тебе-то какое дело? Отстань от меня, свали.

– Пойдем на нос.

– Никуда с тобой не пойду.

– Пойдем, пгошу.

– Куда ты меня ведешь? Хочешь трахнуть, да? Пока я пьяная? ― выкрикнула я ему в лицо.

Он на секунду отстранился, посмотрел с горькой обидой.

– Ты дуга, Сова, ― спокойно сказал он и продолжил тащить меня к носу.

Я знала, что обижаю его, но не замолчала. Волной накатила вдруг неконтролируемая злость. Какое право Тотошка имеет решать что-то за меня? Он всего лишь бесхребетный неудачник. В нашей команде я главная! Сейчас я ему все выскажу, все, что так долго копилось…

– Каково черта ты лезешь указывать? Ты же просто кусок ничтожества без собственного мнения. С чего вдруг у тебя прорезался голос, а? Ходишь за мной хвостом, делаешь то, что я хочу. Я приказываю ― ты делаешь. Как преданный песик, который выполняет команды хозяйки, радостно виляя хвостом. Влюбленно смотрит в глаза и ждет подачки, долбаных ответных чувств, которых никогда не будет. Вот ты кто. Жалкий песик. Я никогда не смогу тебя полюбить как парня. В тебе нет ничего, что может меня привлечь. Каково любить того, кто никогда тебя не полюбит? А? Ты знаешь это.

Какое-то время Тошка молча, отстраненно на меня смотрел. Его лицо окаменело, он будто закрылся от меня и моих злых слов. Наконец ответил ― глухо, без эмоций:

– Говоги, Даша. ― Он беззащитно развел руки в стороны. ― Говоги что хочешь. Называй меня как хочешь. Ну, скажи еще что-нибудь. Если это делает тебя хоть чуточку счастливей, Сова, то говоги. Я выслушаю все. И если со мной ты будешь хотя бы на каплю не такой одинокой, как без меня, я останусь. Останусь с тобой, хоть ты и долбаная стегва.

Вдруг раздался свист. С палубы запустили фейерверк. В черном небе, осветив все вокруг, распустились пестрые цветы; вокруг раздались гул и радостные крики гостей. Тошка смотрел на меня не отрываясь ― серьезно и напряженно. Он ждал, что я отвечу. Но к горлу подступила тошнота, я свесилась за борт, и меня просто вырвало.

Вспышка. Провал.

Сидя на носу, я пила воду с лимонным соком, Тошка накинул мне на плечи плед. Чувствовала я себя еще неважно, но внезапный приступ злой обиды кончился. Голова была довольно ясная и трезвая. К нам подошел Юрец.

– Антон, можно поговорить с Дашкой?

Тошка молча кивнул и ушел. Юрец сел рядом.

– Сколько на вас смотрю, не могу понять, что между вами происходит. Ты утверждала, что вы друзья… Но сегодня, когда он видел, как мы с тобой… у него были такие глаза, что мне стало стыдно. Между всеми нами свободные отношения, и я думал, что вы такие же. Но по его взгляду я все понял. В общем… я извинился перед ним.

– Ну и зря. Ты не должен был извиняться, я делаю, что хочу.

Я опять разозлилась. Чего он лезет не в свое дело? Еще и извиняется, как будто мы с Тошкой повенчаны, и я перед Богом поклялась быть ему верной. Я свободная! И имею право делать то, что хочу!

– Ты ему не безразлична. Более того, ты ― самый важный для него человек, Даш.

– Мне все равно. Я ничего ему не должна. Мы не пара, наш разовый поцелуй и разовый секс для меня ничего не значат.

– Может, для тебя нет, но для него да. Открой глаза, Даш. Ты эгоистка. Тебя будто не волнуют чужие чувства.

Я помолчала. Он прав: чужие чувства меня не волнуют, даже Тошкины. Я же не виновата, что у него есть какие-то там чувства.

– Что я могу сделать?

– Хотя бы проявить уважение.

– Я никогда его не полюблю. Мне плевать, что он делает и с кем. И я хочу, чтобы ему так же было плевать на мою личную жизнь. Мы просто друзья. Хочу, чтобы так и дальше было.

Юрец вздохнул, разочарованный моим ответом.

– Ты привыкла, что он всегда возле тебя. А что, если однажды он исчезнет, ребенок? Что тогда? Я скажу тебе что. Ты пожалеешь, что не ценила его.

– Куда он денется? ― фыркнула я. ― Он всегда будет рядом. Никуда не сбежит.

Я пыталась говорить беззаботно, но все же голос дрогнул. Юрец покачал головой.

– Знаешь, жить можно двумя путями. Выберешь первый ― и твоя жизнь станет тлеющей лучиной, будет гореть медленно, но тускло. Выберешь второй ― и жизнь будет похожа на бенгальский огонь: ярко вспыхнет и так же быстро угаснет. Вы присоединились к нам, значит, выбрали второй путь. Я хочу, чтобы ты это поняла. Вам нужно любить друг друга так, будто завтра никогда не наступит. Для нас семерых оно действительно может и не наступить.

Юрец говорил тоном проповедника ― остраненно, терпеливо. Это злило: я считала, что уж он-то должен меня понимать. Циник, для которого существуют только музыка и алкоголь, ― и вдруг говорит мне, что я должна уважать чужие чувства? Но за злостью пряталось и понимание. Я просто на мгновение представила, что будет, если Тошка и правда исчезнет из моей жизни, и… действительно испугалась.

Юрец ушел, оставив меня в глубоких раздумьях. Я попыталась представить себя на месте Тошки. Как бы я отреагировала, если бы он наговорил мне такого? Если бы… Если бы я что-то чувствовала к нему, как он ко мне, слова показались бы мне обидными. Не просто обидными. Эти слова ранят. Предают. Разве я могла бы предать друга? Нет. Но выходит, я уже это сделала.

Мысли не отпускали. А вскоре вечеринка закончилась, и все разбрелись спать кто куда.

* * *

Утром я проснулась на большой кровати; рядом ― еще штук пять тел. Я спустила ногу и наступила на чью-то задницу.

Наконец я выбралась к лестнице и, поднявшись на палубу, с удовольствием вдохнула холодный морской ветер. Вокруг царил хаос: перевернутый стол, пепел от фаеров, пустые бутылки, пятна от напитков и размазанной по полу еды. Я нашла среди остатков былой роскоши пакет грейпфрутового сока, налила в относительно чистый стакан и пошла к носу. Сок и свежий воздух быстро привели меня в чувство.

Яхта стояла в море, впереди виднелся берег. Я заглянула в рубку к капитану.

– Доброе утро, ранняя пташка.

– Доброе утро. Где мы?

– Недалеко от турецких берегов, ― сказал он и кивнул на очертания земли вдалеке.

– Ого! Мы почти добрались до Турции?

– Да. Только, конечно, высаживаться мы не будем. Там граница, потребуют документы. Думаю, многим из вас это не надо.

Я кивнула.

– Но вот у берегов мы вполне можем поплавать, посмотреть окрестности издалека.

На палубу поднялись заспанные Ника и Аня и еще несколько человек. Мы с девочками спустились на кухню, достали продукты, сварили кофе и сделали бутерброды. Подставляя лицо мягкому утреннему солнцу, мы с удовольствием позавтракали, потом провели экспресс-уборку и ликвидировали следы вчерашнего разгула.

Почти все проснулись. Всюду разносился запах кофе, а кто-то начал день с пива и вина. Наша компания расселась на палубе, все по очереди смотрели в бинокль на берега Турции. Никто из нас, кроме Игоря, не был в других странах, и увидеть заграницу хотя бы издалека было жутко интересно. Правда, ничего необычного там не было: так, порт, обрывы, покосившиеся рыбацкие домики. Вот только растения были интересные, берега пестрели множеством цветов. Названий я не знала, но гости, побывавшие в Турции, мне подсказали.

Скалистые побережья и дома покрывали лиловые шапки вьющихся бугенвиллей. Всюду росли невысокие деревья, круглые кроны которых были усеяны крупными цветами гибискуса ― желтыми, красными, розовыми, синими. Еще я заприметила бананы и сделала удивительное открытие: они на самом деле растут не на пальмах, как я рисовала в детстве. Банановые деревья оказались совсем не деревьями, а кустарниками с гигантскими листьями-опахалами и висящими, как длинные сережки, соцветиями с плодами.

Я села к Тошке на диван со стаканом сока. Друг жевал бутерброд. Какое-то время мы молчали. Я ждала ― выскажет ли он что-нибудь? Наконец, не вытерпев, я сама завела разговор:

– Не хочешь поговорить?

– О чем?

– О вчерашнем.

– Пгикольная туса получилась, ― беззаботно ответил друг.

– Я о нас.

– В смысле? ― Тошка нахмурился.

Он что, издевается?

– То, что я наговорила тебе разной фигни.

Он посмотрел на меня с притворным удивлением ― настоящий актер!

– Какой фигни? Не помню. Мы особо и не болтали, так, чтобы долго.

– Да блин, когда был фейерверк.

Тошка хмыкнул.

– Сова, совсем ку-ку? Ты отгубилась пегед фейегвегком, тебя на диване уложили.

Я растерянно посмотрела на друга.

– Прикалываешься? Я все подряд сносила, и ты увел меня на нос, а там…

– Ну, Сова, ты даешь. Напилась до белочки! Не было ничего такого. Ты пгодгыхла на диване все на свете.

– Блин, Юрец может подтвердить…

– Не знаю, Сова, подтвегждать-то нечего. Допилась до белочки и словила глюки. Пойду еще бутербгодик намучу. Тебе сделать?

Я растерянно кивнула. Друг ушел за едой.

Тотошка говорил так уверенно, что я на какое-то время даже поверила ему и засомневалась. Вдруг правда мне все привиделось? Но нет. Это Тошка решил скрыть правду. Не хотел возвращаться к тому разговору.

Все остальное время Тошка вел себя как обычно. Делал вид, что между нами ничего не произошло, хотя мне хотелось, чтобы он проявил твердость. Показал, что обижен или рассержен. Не разговаривал бы со мной или, наоборот, ругался. Но ничего такого он не сделал. Я чувствовала вину за все, что наговорила. И что на меня нашло? Это все алкоголь, он может вывернуть сознание наизнанку, исказить и мысли, и чувства. Трезвая я бы не сказала другу ничего подобного. Но я тоже стала делать вид, что ничего не произошло.

Домой мы вернулись под вечер, захватив с собой еду и пару чужих телефонов.

Глава 19

Спустя неделю от выручки за «телефонный улов» опять остались жалкие монетки, и за это время не было ни одного крупного дела. Нам еле-еле хватало на бензин и дешевые продукты. Мы клянчили на рынке овощи и фрукты, потерявшие товарный вид, и вчерашнюю еду у поваров в столовых.

В мясной лавке нам отдали лежалую свинину с душком. Мы сделали шашлыки, Юрец снял их с шампуров в котелок и принес к столу, бодро выкрикивая:

– Сальмонелла, Стафилококк! Кому? Хватай, пока горяченькое! Разбирай, налетай! Яйца гельминтов, листерии, ленточные черви… Все свеженькое, с пылу с жару!

Юрец накаркал: все, кроме Ани, которая ела жареные кабачки и кукурузу и не притрагивалась к мясу, дружно отравились.

Мы отошли спустя три дня. Разделили последнюю еду. Каждому разложили на кусок хлеба по маленькой шпротине.

– Нужно уезжать с юга, ― грустно сказал Юрец, разглядывая этот скудный обед. ― Тут почти нет педофилов. А те, что есть, ― нищеброды. Нам нужна рыба побогаче. На север нужно ехать, в крупные города.

Все мы подняли головы и посмотрели на волны. Это был удар. Я не готова расстаться с морем! Слишком больно! Но я понимала, что другого выхода не оставалось.

Перед отъездом девчонки, восстановив силы, все-таки опять вышли «на дело», меня к этой работе по-прежнему не допускали. Вылазка оказалась довольно прибыльной, на какое-то время выручки должно было хватить.

На следующий день утром, собрав и загрузив вещи, мы сели в автобус. Все молчали, было грустно и пусто, будто с нами ехал кто-то еще, а теперь его нет. Мы сделали остановку в Джубге и припарковались на кармане на трассе. Разошлись по кустам по маленьким делам.

– Если кто-нибудь хочет попрощаться с морем, то самое время, потому что сейчас мы свернем на Краснодар, ― сказала Ника.

Это жестоко. Почему так быстро?.. Я очень не хотела уезжать.

Мы с Тошкой вышли на дикий пляж. Я трогала воду руками, в глазах у меня стояли слезы. Я впервые в жизни увидела море ― и уже должна попрощаться с ним? Я не готова! Море будто стало мне родным человеком, которого я больше никогда не увижу.

– Мы вегнемся, Сова, ― сказал Тошка. ― Обещаю.

За полночь мы приехали в Краснодар. Игорь договорился с кем-то из знакомых, чтобы нас пустили переночевать. Но хозяева собирались вернуться только под утро, до этого времени нужно было где-то ждать. Припарковавшись между пятиэтажкой и кладбищем, мы надели теплые вещи, взяли гитару и направились в круглосуточный магазин, где купили несколько бутылок вина и пирожки.

Яркая луна и фонари у дома хорошо освещали старое кладбище. Мы проходили мимо полуразрушенных гранитных плит, заросших мхом и сорняками. На плитах были выбиты даты ― позапрошлый век. Кроме шелеста листьев, ничего не нарушало тишину. Усевшись на плоский могильный камень, мы достали припасы.

В атмосфере готической романтики мы запивали кислым вином пирожки с мясом и капустой. Пахло сыростью. Могильные плиты в лунном свете отливали серебром. Так и казалось, что сейчас наружу вылезут отвратительные лапы с крючковатыми пальцами и когтями, разворошат землю, а потом появятся и зомбаки. Но я не боялась. Мне с детства нравились кладбища. Я чувствовала тут уют и спокойствие.

После пары бутылок вина и какой-то глупой шутки Юрца о покойниках я подумала о том, что сейчас подходящий момент задать ребятам некоторые вопросы.

– Мы с вами уже месяц, ― сказала я. ― Может, нам пора что-то о вас узнать?

Возникла неловкая пауза.

– Что, например? ― осторожно спросила Ника. ― Вроде вы и так все о нас знаете. Мы показали вам, как зарабатываем.

– Я о другом. Расскажите… как вы жили раньше? Ведь у вас были семьи, дома. Что произошло? Что-то же должно было. Люди просто так не пускаются в бега.

Некоторое время стояла напряженная тишина. Я понимала, что зря лезу. К чему бередить старые раны ребят? Ведь это очевидно, что у каждого позади беда. Ни с того ни с сего люди не начинают новую жизнь.

– Это тяжело… ― сказала Ника. ― Вообще, я только сейчас, после твоего вопроса, поняла, что не вспоминала о прошлом уже очень долго. Может, даже со дня, как мы с Игорем и Аней уехали. На нас сразу обрушилась бешеная куча проблем, мы думали о препятствиях на пути, о том, как заработать… и как-то прошлое поблекло. Я уже забыла, что послужило толчком. Такое ощущение, будто вся моя жизнь и была сплошным путешествием, бесконечной дорогой без начала. Но оно точно было. Просто я забыла.

Ника замолчала. Пауза затянулась. Я сказала:

– Можешь не рассказывать, если тяжело. Я спросила не подумав. Извини.

Ника хмыкнула.

– Ты имеешь право знать. А обстановка располагает к мрачным воспоминаниям.

И, сделав глоток вина, Ника посмотрела вдаль, на серебристые памятники. Вскоре она начала свой рассказ:

– Мое детство не было счастливым. Не думаю, что можно жить счастливо, когда твоя мать ― наркоманка. У нее постоянно сменялись мужчины. Последним был Толик, тот еще козел. Они расписались, и он стал мне отчимом. А потом мама умерла. Мне тогда было лет восемь. Он не ушел, с чего бы? Мамина квартира отошла ему, а в этой квартире жила маленькая девочка, которая теперь была в его власти. Стала его вещью, игрушкой… Все это дерьмо продолжалось лет до десяти, потом игрушка ему надоела. Я думаю, он переключился на кого-то еще во дворе, на кого-то помладше. Ему нравились совсем мелкие дети. В восемь лет я ничего не понимала. Я думала, что это какая-то игра, гадкая, но всего лишь игра. Я все поняла только лет в двенадцать и не знала, что делать с этим грузом. Помню то ощущение ужаса… Постоянное. Я много думала. Почему со мной? За что? Я обращалась к богу, но он не отвечал мне. Тогда я поняла, что он просто… не видит меня. Мне хотелось кричать и бежать от людей. В тот момент я решила, что должна жить сама, быть независимой. Мне не нужны ни родители, ни бог, ни законы. Я построю жизнь по-своему. Я знала, что это огромная ответственность. Гораздо проще подчиняться. Чтобы родители говорили тебе, как надо жить, законы ― как не надо, телевизор ― к чему стремиться.

Ника прервалась на глоток вина. Я задумалась. Вот почему она такая, так ненавидит мужиков, охочих до малолеток, ― будто насилие ей знакомо. Так и оказалось.

– Потом отчим стал много пить. У него начались проблемы с работой, он всегда был злой как черт. Мне было лет тринадцать, когда этот пьяный козел зачем-то полез на балкон вешать белье и выпал из окна. Тогда что-то щелкнуло у меня в голове, и я поняла, что так больше не могу. Это необъяснимо, но я осознала, что принадлежу только себе. Я попала в детский дом. Мне там не нравилось, я постоянно сбегала, но мусора меня ловили. Знаете, что делают с такими детьми? Их отправляют в психушку на лечение: продержат месяц, обколют всем, чем можно, чтобы сделать поовощнее, и сдают обратно в интернат. Я попадала в дурку раз восемь, последний ― в семнадцать. И там я встретила Игоря. Он лежал в соседней палате. Он рассказал мне о себе, и мы вместе решили сбежать.

Ника замолчала и кивнула Игорю.

– Давай. Расскажи свою историю. Нам полезно вспомнить, кем мы были когда-то. Нельзя это забывать.

– В детстве я был капризным и избалованным, ― начал Игорь. ― Богатые родители, единственный ребенок в семье, любые игрушки, любые развлечения. Но сказка длилась не так долго, как мне хотелось бы. Авария, смерть мамы. Новая жена отца. Мне четырнадцать, и вот уже другая сказка, в традициях Шарль Перро, со злобной мачехой и всеми вытекающими. Аня ― ее дочь от первого брака. Мы жили все вместе в доме моих родителей. Мачеха оказалась холодной расчетливой стервой. Несколько лет прошли как в кошмарном сне. Тяжелая болезнь отца, его похороны… За это время я сильно сдал. Связался с местной бандой, мог несколько дней где-то шляться. Погромы, драки, воровство. Приходил избитый. Дома ― скандалы, я орал на мачеху, когда она пыталась что-то вякнуть по поводу моего образа жизни. А дальше вылезла вся ее натура. Она отвалила кому-то бабла, и меня закрыли в дурке с каким-то липовым диагнозом. Теперь она вместе с любимой дочуркой могла жить в огромном доме и тратить родительские денежки. А накопления у отца были не маленькие. И все деньги, и отцовская фирма перешли ей. Мы с Никой все спланировали: и побег, и то, как будем жить дальше, и месть мачехе. Сбежать в таких условиях тяжело. В дурке на дверях не было ручек, ― персонал носил съемные в карманах, чтобы никто из пациентов не мог выйти. На окнах решетки. В туалет под конвоем, в душ тоже. Но я сдружился с одним молодым санитаром. Пообещал ему денег. Ко мне не пускали посетителей, отняли телефон, но я нашел способ связаться с Аней. Она передала деньги санитару. Тот вывел нас с Никой на рассвете. Мы пошли к моему дому, дождались, пока мачеха свалит на работу. Аня впустила нас. Дальше уже не моя история. Давай, Анют, продолжай.

Эстафету приняла Аня.

– Я была за Игоря, всегда в раздорах между ним и матерью я была за него. Я не понимала мать, мне казалось, она к Игорю несправедлива. Между мной и матерью никогда не было теплых доверительных отношений, мне не нравилось, какими способами она пытается пробиться в жизни и обеспечить нас. Это всегда была нечестная игра, нажива на других. Мне было противно. Когда мы с мамой переехали к Игорю и его отцу… Увидев Игоря, я поняла, что влюбилась. Это та самая любовь, которая бывает раз и на всю жизнь. Он долго не воспринимал меня всерьез, сторонился, думал, я такая же, как мать. Боже, сколько ночей я прорыдала, думая, как заставить Игоря поверить в то, что я другая. Как доказать ему? Но потом… Когда с его отцом произошло несчастье… Мы сблизились. Я пыталась помочь ему, как-то защитить. И уже тогда мы стали подумывать о побеге, но пока без четкого плана. А потом мама засунула его в психушку… Никогда я так не ненавидела ее. Я требовала вернуть Игоря, но моя истерика не помогла. Я тайком пробиралась на территорию больницы, навещала Игоря. Тогда он уже познакомился с Никой и посвятил меня в общий план. Утром в день побега, перед тем как мама уехала на работу, я вытащила банковскую карточку из ее сумки. Открыла сейф и выгребла всю наличку. Потом впустила ребят. Они переоделись, собрали вещи. Мы ушли из дома, сняли все деньги с карты, автостопом уехали из города. Я впервые почувствовала, что такое счастье. Я гордилась, что смогла помочь Игорю. Он наконец-то понял, какая я. Что я всегда буду на его стороне, несмотря ни на что… Какое же это волшебное ощущение… Когда односторонние чувства, которые мучают тебя, наконец-то становятся взаимными…

– Я отомстил ее матери за все, ― сказал Игорь. Его губы дрожали. ― Я забрал самое дорогое, что у нее было.

Игорь и Аня сцепили руки.

– Мы были обижены на весь мир, ― продолжила Ника. ― Подумали, что нам и не нужен такой мир, который не может нас защитить, и внутри него создали свой, маленький. Мы поняли, к чему стремимся. Написали список всего, чего хотим достичь, вещей, которые помогут нам хоть немного все изменить. Конечно, пока мы топчемся на месте, но прошло только пять месяцев. Думаю, у нас все получится. А поначалу мы просто переезжали из города в город, останавливались в дешевых гостиницах или снимали комнаты, тратили деньги Аниной мамы, ― простите, отца Игоря, ― и думали, как воплотить идею, которая в наших головах была тогда еще нечеткой, размытой. Мы выбрали способ заработка, который не противоречит нашим принципам: стали ловить «рыбку», наживаться на плохих людях. Перебирались мы автостопом и на поездах. Думали о машине, но покупать ее было опасно. До появления Юрца совершеннолетним среди нас был только Игорь, но его могли искать. Мы поехали в Москву. По пути, в Уфе, наткнулись на Юрца. ― Ника кивнула Юрцу. ― Теперь твоя очередь. Рассказывай.

– Ой, у меня самая скучная история, ― отмахнулся он.

– Ну, уж нет. Больше никаких секретов друг от друга.

– Ну ладно. Только не засыпайте, ребятки. Это и правда очень скучный рассказ. Ну, в целом, у меня всегда было все нормально. Отец, мать, хата ― все при мне. Семья обычная, даже сказать про нее нечего. Родители работали. Я ходил в школу. После школы поступил в какую-то шарагу, пошел подрабатывать в убогую конторку. Я плыл по течению и с каждым днем все больше хандрил. Жил с родителями. Всегда курил в своей комнате и смотрел в окно, на тарный цех и провода, и на этих проводах из года в год развевался зеленый мусорный пакет. Этот долбаный пакет один раз подбросило ветром, он прицепился к проводам и навечно стал частью пейзажа за окном. Он меня убивал. Помню, один раз так смотрел, а пакет на проводах скукожился, стал похож на лицо со ртом. Дул ветер, и рот открывался и закрывался. Как будто этот пакет говорил мне: «Ты обречен, чувак. Твоя жизнь будет бессмысленной, и не будет у тебя ни любви, ни счастья. И никогда ты не будешь наслаждаться жизнью, а только терпеть и отсчитывать дни до того, когда тебя наконец обуют в белые тапки». И тогда я понял, что меня все задрало. Задрало чувствовать себя никем. Задрал телевизор, в котором вечно кого-то убивают. Задрало прозябать в говне и купаться в железном баке в бабушкином огороде. Задрало жить в мире, где умный, сильный и работящий парень может в любую секунду получить арматурой по черепушке от рахитичного ублюдка, бухающего двоечника-имбецила, который пришел в эту жизнь нулем и нулем из нее и уйдет. Задрало из года в год видеть перед собой эти ублюдские три бэ ― бетон, бурьян и безнадегу. Но ведь… я знал, что где-то есть жизнь. Везде, но не в этом месте, которое убило мое детство и продолжало убивать во мне человека. Мне хотелось отправиться на ее поиски. Я чувствовал, что если останусь в этом гнойнике, мой мозг окончательно зарастет борщевиком и лебедой, но пока его можно спасти. И тут я удачно наткнулся на ребят. Узнал, что они бродяжничают, и присоединился к ним. Их идеи мне понравились. Я не особо понимаю их загоны, но я против дискриминации и угнетения. Я за равенство. Я против мира, который ведет войны ради наживы. Я против мира, который превращает войну в товар. Я против власти, которая достигается силой, я против мусоров, потому что в их руках власть, и все они коррумпированные подонки. Я против принуждения. Идеальное государство ― когда люди могут жить мирно, осознавая свою ответственность, без лидера, законов и стороннего контроля.

Юрец замолчал, вытащил сигареты, закурил. Его пальцы дрожали, речь тяжело ему давалась.

– У чуваков были деньги. Мы купили фургон, оформив его на меня, так как я давно был совершеннолетним и меня не искали ни менты, ни дурка. Мы стали колесить по стране. Когда мы ехали через Казань, увидели на обочине одинокого грустного чувака, который, по виду, только вышел из тюряги. Мы подобрали его. Это был Денчик. И его история всех растрогала, даже меня, а такого циничного ублюдка еще поискать надо. Ну, Ден, вещай.

Ден долго молчал, прежде чем приступить к рассказу.

– Хм… Когда-то у меня было все: любимая девушка, родители, сестра, счастье. В восемнадцать меня забрали в армию, девушка дождалась. Я вернулся, и мы стали строить планы, готовиться к свадьбе… Я устроился на завод, и эта работа мне нравилась. Я думал обо всем: о моей невесте, о нашем будущем. Потом ― авария. Родителей не стало, у меня осталась одна сестра. Но и это был не конец… Однажды, когда мы с сестрой были дома, к нам в квартиру вломился наркоман. Ему нужны были деньги на дозу. Первой ему попалась сестра. Он напал на нее с ножом. Я ворвался в комнату. Помню, глаза у него такие безумные… Он будто ничего не видел, ничего не понимал… Говорил только: деньги, деньги… я среагировал быстро. Схватил с полки статуэтку. Конь, вставший на дыбы. Эту статуэтку я дарил сестре на ее день рожденья. Она очень любила лошадей. Да, я не рассчитал силу. Тот парень умер сразу. ― Ден тяжело вздохнул. ― Я тогда думал, что закон на моей стороне, я же был прав, я только хотел защитить нас. Мы вызвали милицию. Но я ошибся. Мне пришили убийство. Посадили на восемь лет. За это время я стал другим, поменялся и мир. Вот только в тюрьме время застыло. Да, оно течет там по-другому. Девушка ушла… Кхм. Вышла за другого. Я знал его, он неплохой. У них, когда меня выпустили, уже было двое детей. А сейчас может, уже и трое. Я не виню ее. Понимаю… Рад за нее. Она ни разу не пришла меня навестить. Ммм… Но я не виню… а сестра за это время вышла замуж, родила… а меня выписала из квартиры. Я пришел домой. Она пустила меня в прихожую, говорила сухо, коротко. Понимаешь, Денис, у меня семья, нужна квартира, и все такое, да. Я не стал спорить… Постарался ее понять, хотя было тяжело. Ммм… я смирился… Ушел, куда глаза глядят. Без денег. Без жилья. Только с Богом… Знал, что Он не оставит. Я сел на обочине. Думал уже пойти в церковь просить у Бога совета. Но тут ― этот автобус… Хм. Так меня подобрали эти ребята. Мой новый мир. Моя семья. Кроме них, у меня никого, да. Я верю, что они не случайно оказались на той дороге, а я ― на обочине. Наши пути соединил Бог.

Ден замолчал. Его история произвела на меня наибольшее впечатление. Что-то сдавило в груди.

– В общем, теперь вы все знаете, ― сказала Ника.

Разговор был окончен, все замолчали. Юрец взял гитару и заиграл:

– Ослепший старый маг ночью по лесу бродил. На кладбище разлил он волшебный эликсир…[14]

Слушая, я думала над рассказами друзей. Я встретила людей с теми же взглядами, что и у меня. Людей, которые устали от того же, что и я. Ведь и я не могу больше жить в мире, где не ценится добро. Где невозможно быть счастливым, честно работая и даря другим свет. Где нужны агрессия и насилие, только чтобы выжить. Где нужно быть дикаркой и бояться людей, потому что в любую секунду какой-то ублюдок схватит тебя и затолкает в свою тачку только потому, что он ― может. Он сильнее. Его ублюдочная ржавая тачка ― последнее, что ты увидишь в этом мире.

– Не кажется ли вам, ребята, что теперь ваша очередь? ― раздалось вдруг рядом.

– Очередь чего? ― спросила я.

– Рассказать нам свою историю. ― Ника внимательно посмотрела на нас. ― Или думаете, мы, такие тупые, поверили в ваши байки? Что простая ссора с предками заставит вас забраться на товарняк и пуститься во все тяжкие? Колитесь.

Тошка хмуро смотрел в свой пустой стакан.

– Пусть она гассказывает, ― кивнул он на меня.

Свою историю я начала со стрелки между бонами и антифа в заброшенном лагере. Рассказала про убийство Ржавого, расклеенные по всему городу фотороботы. Про Руслана, который поклялся меня грохнуть, про банду Дуче, которому я нужна была непонятно зачем, про мусоров, искавших меня, чтобы посадить, про бонов, которые прочесывали Днице и избивали похожих на меня пацанов, про погром рынка.

– Это был единственный выход ― сбежать. Хотя бы на время, пока все в городе маленько не поутихнет, ― закончила я свою историю.

Все смотрели на меня с удивлением и ужасом.

– Оу, вот это да… ― сказал Юрец. ― Неужели это все про тебя, ребенок? Я бы еще мог поверить, если бы все это стряслось с ним, но чтобы с тобой… Ты меня удивила. Требую на ночь поставить караульных. Не хочу утром проснуться, а точнее ― не проснуться ― с проломленной башкой.

Все засмеялись.

– Очень смешно, ― нахмурилась я. ― Давайте, издевайтесь над бедным ребенком, который попал в беду.

– А я же говорила, что они такие, как мы. ― Сидящая рядом Ника обняла меня.

Раздался звонок мобильного. Вернулся хозяин хаты.

* * *

У подъезда стояла нетрезвая компания. Один из ребят узнал наших.

– Игорь, Аня, Ника, Ден! Здорово! Рад вас видеть! А где это конское дерьмо? О, а вот и он! Юрец! Соскучился по тебе больше всех!

Парень взял худенького Юрца в охапку и поднял его, как пушинку.

– О, у вас двое новеньких? Не помню таких! Здорово!

Зайдя в подъезд и налюбовавшись по пути на грязную штукатурку и оплавленные перила, мы поднялись на последний этаж и вошли в квартиру. Две комнаты, потемневший паркет, красные ковры на стенах. Окна заклеены газетами. Всюду стоял затхлый запах старой крупы, так обычно пахнет от бабушек. Мы всемером вместились в одну комнату. Единственную кровать заняли Ника, Аня и Игорь. Ден лег на раскладном кресле (Ден и кресло ― единый организм, была бы его воля, он бы и по улице передвигался вместе с креслом), а я, Тошка и Юрец разместились в спальниках на полу.

Утром я проснулась от аппетитного запаха чеснока. Поскользнувшись в коридоре на чьей-то засохшей блевотине, прошла на кухню и увидела Нику, которая жарила на огромной сковородке целую гору макарон с колбасой. За столом с банкой пива в руке хозяин хаты читал вслух газету.

– Ты только послушай. На этом кладбище позавчера соседа резанули. Шестьдесят ножевых, свои же замочили. Правда, весело жить, когда под окнами такая прелесть? Доброе утро, девчонка! ― Последние слова были обращены мне. ― Прости, забыл, как тебя звать…

– Даша.

Из окна открывался живописный вид на оградки и кресты. Да уж, понятно, почему все стекла залепили газетными листами.

В этой квартире мы зависли на три дня. Три дня нескончаемой попойки. Каждый день к пяти вечера хата забивалась людьми, и начинался хаос. Водка, энергетик и апельсиновая газировка, рок, секс и блев, шалфей. Квартиру наводняла толпа зомби. Они кричали, скрипели и перетекали из комнаты в комнату.

Мое настроение менялось каждый час. Иногда пробивал депрессняк, такой, что хотелось открыть окно и прыгнуть в чью-нибудь могилу. Потом я вдруг чувствовала, что меня переполняют жизнь и счастье, и что-то еще, такое сильное и светлое, что принадлежит только мне. И мне хотелось смеяться, иначе меня просто разорвет! Сидя на полу на подушках, подпевая колонкам, я глотала крепкую бодягу из пластикового стакана. Моя голова и все стены тряслись в такт музыке.

Кто-то открывал бутылку пива глазом. Кто-то угрожал кому-то топором, орал на весь дом. Его скрутили и связали, кинули на кровать, чтобы проспался. Кто-то в этот момент отдирал газеты от окна и размазывал по стеклу плавленый сырок «Дружба».

Эти дни Юрец ходил (а точнее, сидел) исключительно в трусах. Они у него были такого мерзкого горчичного цвета, что я невольно задалась вопросом: так задумывалось изначально или они стали такими от жизни? Юрец обкурился шалфея и два дня без перерыва, не отлипая от стула, перебирал на кухне мешок гречки от шелухи. Он злобно огрызался и обещал отхватить нос каждому, кто посмеет ему помешать. Закончив дело, он отрубился и упал, после чего его заботливо отнесли в комнату и утрамбовали в спальник.

У Ани и Игоря был дикий безудержный секс в комнате, где еще находилось с десяток человек. Ден все три дня без движения сидел в кресле и уже слился с ним в единую массу, ― лишь изредка он подносил ко рту руку с косяком и молча залипал на ковер на стене. Нику пробило на творчество: это она рисовала сырком на окне, потом взялась за кетчуп и горчицу.

Тошка танцевал и скакал по квартире так, будто ему в зад натолкали перца. Шалфеем он не злоупотреблял, зато водку с энергетиком хлестал как верблюд. Ну а я курила шалфей и смотрела на трещины в стене. Оттуда вылетали скаты ― большие, плоские, похожие на лоскуты, с мягкими плавниками, они плавно покачивались в воздухе. Вот вылетел пятнистый ― зловещий и печальный, следом за ним ― розоватый с черными точками; из другой трещины выплыл серый с длинным хвостом-шипом… Они кружили под потолком, вокруг люстры, ― ядовитые, электрические, такие прекрасные…

Я заснула под кофейным столиком в гостиной. Проснулась от странного ощущения: казалось, на лицо капал густой дождь. Открыв глаза, я увидела над собой край столика, опрокинутый тюбик и медовую горчицу, льющуюся на рожу.

Пахло сексом, носками, пердежом и кислым вином. И это прекрасно. Все такое опупенно настоящее. Все, что я видела перед собой, не было похоже ни на что. Как море.

Глава 20

Завтра я пойду на свое первое дело. Да, да. На этот раз наживка ― я.

– Зачем это надо, Сова? ― хмуро спросил Тошка, когда мы с ним вечером стояли на балконе и щелкали семечки.

– Заработать. Мы сидим у ребят на шее и ничего не делаем. Надо внести свой вклад. ― Я сплюнула шелуху с балкона.

– Если им так нужно, чтобы мы пгиносили деньги, пускай от меня это тгебуют. Я могу и сам пойти что-нибудь пговегнуть. Могу с утга до ночи стгелять мелочь, могу гыться по помойкам и пгодавать что-нибудь ценное. Могу воговать. Могу устгоиться ггузчиком, таскать ящики хоть кгуглые сутки. Не хочу, чтобы они заставляли тебя делать это.

– Что ― это? ― хмыкнула я. ― Ты говоришь так, будто меня заставляют заниматься проституцией. Расслабься, ничего в этом такого нет. Просто сыграть одну роль, и все. Дело на пять минут. Не парься, никто меня не заставлял, я и сама хочу попробовать.

* * *

― Если спрашивают: «Сколько стоишь?», «Почем?» и так далее, сразу нет. Такие ищут проституток. Не наш клиент. Если кричат: «Эй, детка, малышка, не хочешь поразвлечься?» ― и все в таком нахальном тоне, тоже нет. Эти дерзкие, непуганые, полезут сразу. Наша «рыбка» ― те, кто обращаются со словами «Девочка» или «девушка». Общаются вежливо, воспитанные. Предлагают довезти до дома, спрашивают, не нужна ли помощь. К таким можно садиться. Спрашивают, что у тебя случилось, ― отвечай, что поссорилась с родителями и сбежала из дома, отец ударил или что-то такое. Они часто предлагают после этого остаться у них ― соглашайся. Зовут на квартиру. Квартиры ― самый лакомый кусочек. Если не предлагают, напросись сама. Часто отказывают. Вот как у меня в последний раз. Мужик сразу занервничал, видимо, дома кто-то есть. Я ждала, когда он предложит куда-нибудь отъехать, но он даже не смог озвучить мысль. И я спросила сама: «Можем пообщаться в тихом месте? Мне так плохо, так нужно кому-то выговориться». И он отвез меня к озеру. Я рассказывала разную чушь. Про то, как меня не понимают родители, про то, что в школе ужасные отношения с одноклассниками… и что у меня нет ни одного друга. Я видела, как он волновался. Знал, что я дала ему шанс. И в этот момент подоспели ребята.

Говоря, Ника одновременно подбирала мне наряд. Трясущимися пальцами я с трудом застегнула пуговицы платья. Расправила складки. Я не знала, чего ждать, а неизвестность пугала больше всего. Страшно было так, будто меня собирались вести на бойню.

– Ну? Как я выгляжу? ― Я вошла на кухню и покружилась перед всеми. На мне ― голубое короткое платье, на губах ― розовый блеск, на щеках легкий румянец. Больше никакой косметики. От меня пахло клубничными духами. Я смотрелась лет на двенадцать.

– Как шестиклассница! ― сказала Ника. ― И правда, мечта любого педофила.

Тошка сидел на кухонной столешнице. Он никак не прокомментировал мое преображение, и я видела, что он недоволен, даже рассержен. Он не говорил никому, что был против того, чтобы я участвовала в деле. Мое слово для него важнее всего, и он смирился. Он старался скрыть свои чувства, но за столько лет дружбы я выучила каждый его жест. Он жевал нижнюю губу ― злился. Пальцы мяли край футболки ― нервничал.

* * *

В фургоне, прислонившись лбом к стеклу, я смотрела в окно. На улице совсем стемнело, можно было разглядеть только мелькающие точки фонарей и фар. Ника подробно объяснила, что делать, как себя вести. Мы все утро репетировали, играли разные сценарии. У меня выходило неплохо, но одно дело ― репетиция, а другое ― премьера. Я боялась, что забыла все слова. Как определить подходящую «рыбку»? Ника умела, а я нет. Что, если я сяду в машину не к тому? Что, если он сразу будет приставать, и я не смогу открыть дверь и сбежать? Успокойся, Даша. Ребята с тобой. Они всегда будут ехать сзади, подстрахуют. Твой телефон будет включен, если что-то пойдет не по плану, стоит лишь закричать, и тебе тут же придут на помощь. Все хорошо, расслабься и относись ко всему как к игре. Ты ― актриса…

Я пыталась настроиться, успокоиться, но коленки все равно тряслись, платье намокло от пота. Как представлю, что придется садиться в машину к незнакомому мужику, который думает только о том, как бы мне всунуть, ― сразу тошнит. А мне ведь придется изображать симпатию, расположение. Ох, боюсь, из меня выйдет плохая актриса…

– Могу я выйти из автобуса и дегжаться поближе к Даше? ― спросил Тошка. ― Я засяду в кустах, меня никто не увидит.

– Ммм… Можно, наверное, если по телефону мы точно поймем, куда они поехали, и если ты успеешь обогнать, ― сказал Игорь. ― Но смысл? Мы будем держаться рядом. Ничего с Дашей не случится.

– Все гавно, ― упрямо сказал друг. ― Я хочу быть близко. Вдгуг что…

Я слабо улыбнулась. Было приятно, что Тошка волнуется. Но это ― мое решение. Мне хотелось преодолеть свой страх, доказать самой себе, что я могу.

– Все, можно выходить, ― сказал Ден, остановившись.

Что? Уже? Ничего не видя перед собой, я с трудом нащупала ручку.

– Даша, с тобой все хорошо? Ты можешь не идти, если не хочешь, ― озабоченно сказала Ника. ― Просто ты сама ведь предложила…

– Все хорошо. Просто в первый раз немного страшно. ― Я вымученно улыбнулась, нашла эту чертову ручку и выбралась на улицу.

– Я тоже выйду. ― Тошка двинулся следом.

– Сиди, ты все испортишь! ― сказал Юрец.

– Нет, я все гавно выйду. Буду идти подальше, чтобы меня не видели.

Я пошла вдоль дороги, щурясь от света фар. Никогда не любила так ходить, всегда старалась перемещаться подальше от машин, от людей. Очень неуютно ночью бродить в коротком платье. Я чувствовала себя голой и… грязной, хотелось провести руками по телу, смахнуть эту невидимую грязь, а потом накинуть что-нибудь длинное и скрыться.

Все, кто проезжал навстречу, смотрели на меня, и я уверена, что они задавались вопросами. Кто эта девочка? Что она делает тут ночью? Наверняка малолетняя шалава… Каждый раз, когда казалось, что машина притормаживает рядом со мной, я умирала от страха. Нет, не тормози, проезжай мимо, пожалуйста… я не хочу, чтобы они останавливались. Хочу, чтобы эта ночь прошла впустую. И водители будто слышали мои мысли. Раз за разом, когда они уезжали, я выдыхала от облегчения.

Одна машина все же остановилась, когда я сидела на пустой автобусной остановке. Окно опустилось, и я увидела нахальную рожу водителя. Он бесстыдно уставился на мои ноги. Я послала ему хмурый взгляд и тут же отвернулась.

– Почем туда-сюда? ― спросил он.

Я показала ему средний палец.

– Фригидная мразь, ― бросил он и уехал.

Я дышала часто-часто. Почему так страшно? В моей жизни было столько пугающих моментов, почему же я никак не привыкну к этому? Трясусь так, будто, как роза в горшке, всю жизнь росла в оранжерее.

Я не успела прийти в себя, как возле меня снова остановилась машина. Я уже подняла руку, чтобы показать все тот же палец, но что-то меня остановило. Лицо водителя ― оно было учтивое, обеспокоенное. В нем не было ни капли нахальства. Он озабоченно спросил:

– Девочка, что с тобой случилось?

Он не ждал, пока я подойду к нему, и сам вышел из машины. И я со страхом поняла: вот она, «рыбка». Теперь нельзя сказать нет, нагрубить и отвертеться. Я должна поймать его. Я сделала напуганное лицо и сгорбилась, чтобы всем своим видом вызвать жалость.

– Ничего страшного, ― сказала я, задыхаясь от несуществующих рыданий.

– Как это ― ничего? Почему ты здесь одна и так поздно? Где твои родители или друзья?

Он стоял возле меня. Его голос звучал так мягко, тепло, ему так хотелось верить. Но тут я представила, как он ломает жизнь таким девчонкам, как я. В груди закипела ненависть.

– Я… Я… я сбежала из дома, ― сказала я через силу.

– Как? Почему? Что случилось?

Я лишь помотала головой. Скрестила руки на груди, задрожала.

– Ты замерзла? А я только сегодня вытащил из машины плед… – расстроенно сказал он. ― Пойдем, погреешься, я отвезу тебя домой.

Я послушно села в машину, радуясь и ужасаясь маленькой удаче. Он включил печку.

– Сейчас согреешься. Хочешь пить? У меня есть лимонад. ― Он протянул мне бутылку. ― Ты, наверное, голодная? Есть шоколадка. Держи. Где ты живешь? Говори адрес.

– Спасибо.

Я жадно взяла бутылку и шоколадку. Съела пару долек, отпила из бутылки. Прожевав, сказала:

– Я не вернусь домой. Мой отец меня ударил. Как я могу ему простить это?

Он ненадолго замолчал, задумчиво побарабанил пальцами по рулю.

– Как тебя зовут?

– Надя.

– Вот что, Надя. Я ничего не знаю о тебе, не знаю твоей ситуации… Может быть, твой отец и правда жестокий человек, достойный осуждения… я знаю только, что не дело девочкам бродить по городу в такое время в одиночку. Ты можешь нарваться на таких мерзавцев, которые могут не только ударить, но и… Что похуже, ― с горечью сказал он.

– Вас когда-нибудь били родители? ― спросила я со слезами на глазах. Задалась вопросом, какие это слезы ― наигранные или настоящие?

Он вздохнул.

– Да, меня тоже бил отец. Я был в таком же возрасте, как ты. И я понимаю твои чувства. Тебе кажется, что это предательство, несправедливость. Но спустя время я простил его. Теперь я понимаю, что, когда был в твоем возрасте, вытворял такое… Доводил родителей до инфаркта. И телесное наказание было единственным выходом ― так казалось отцу. Но я до сих пор с ним не согласен и считаю, что с детьми так нельзя.

Слезы высохли. Я жадно слушала мужчину. Он был в такой же ситуации, как я. Он понимал меня. Он точь-в-точь озвучил мои мысли!

– Ты сейчас в таком возрасте, когда все неприятности случаются в первый раз. Поэтому для тебя все так остро, глубоко, тяжело. На малейшее зло ты отзываешься стократным злом, взрываешься, как вулкан. Я помню это по себе… и знаю сейчас, у меня у самого дочь, чуть помладше тебя.

– Что вам помогло пережить все это? ― хрипло спросила я.

– Мой дедушка. Я ненавидел своих родителей, но дедушку обожал. Он помог мне разными советами. У тебя есть бабушки, дедушки, тети или дяди?

– Нет…

– Плохо. Нужен кто-то взрослый, кому ты бы доверяла. Кому могла бы все рассказать. Но не родители. Нужен тот, к кому ты не чувствуешь негатива. Тебе нужен взрослый друг.

– У меня никого нет. А можете… ― тут я поняла, к чему он клонит! ― вы стать для меня таким другом?

– Я? ― Казалось, он искренне удивился. ― Прости, я не могу взять на себя такую ответственность. Лучше тебе посмотреть на свое окружение. С кем у тебя хорошие отношения из взрослых? Может, ты тесно общаешься с родителями кого-то из друзей?

– Да, есть такие… ― Я подумала о Тошкиных родителях. ― Это родители моего друга. Я часто ночую у них, они хорошие.

– Это здорово. Постарайся еще больше сблизиться с ними, рассказывай им о себе, не бойся спрашивать совет.

Я задумалась. Черт… что происходит? Я должна играть роль, а что я делаю? Спрашиваю у незнакомого мужика, что мне делать с моей жизнью? Все идет явно не по плану. Он не хочет знакомиться со мной. Все, что он хочет, ― отвезти меня домой. Роль для такого сценария я не готовила…

– Можем мы хотя бы где-нибудь постоять? ― спросила я. ― Мне бы хотелось поговорить с вами. Спросить совет у вас…

Я пыталась зацепить на крючок уплывающую рыбку. Но водитель огорченно покачал головой.

– Повторюсь, я не хочу брать на себя эту ответственность. Я только говорю, что родительская взбучка ― меньшее из зол, с которыми ты можешь столкнуться сегодня, если будешь гулять ночью в одиночестве. Я все же отвезу тебя домой. Поверь мне, так будет лучше. Скажи, куда ехать.

– Хорошо, ― кивнула я. В голове созрел другой план. ― Впереди, второй поворот направо…

Мы ехали темными грунтовыми дорогами мимо деревенских домов. Что я делаю? Куда я его веду?

– Сейчас еще один поворот…

Мы подъехали к лесу. С одной стороны ― поле, с другой ― чаща. Вокруг не было ни души. Идеальное место…

– Вот здесь, ― сказала я.

– А где твой дом? ― Мужчина посмотрел по сторонам.

– Он недалеко, тут две минуты через лес. Просто там дорога плохая.

– Нет, давай я все же отвезу тебя до дома. Мало ли, что случится…

В боковом зеркале я увидела приближающееся пятно света. Я колебалась, не зная, как поступить. Этот человек ― не из тех, про кого говорила Ника. Мы грабили только плохих, а он был хорошим, правда. Он хотел подвезти меня ― и больше ничего.

«Выходи из машины. Быстро. Через двадцать секунд здесь будут мои друзья. Они вырубят тебя и обчистят твою тачку», ― хотела сказать я, но не смогла. Язык присох к нёбу. Неужели все, что говорили мне ребята, оказалось ложью? Или этот человек передо мной ― просто классный актер, а на самом деле он такой же, как другие?

– Ну, так что? Где твой дом? ― Пауза затянулась. Мужчина ждал ответ.

Я не могла посмотреть ему в глаза. Смотрела то на свои ногти, то на висящий над лобовым стеклом брелок. Самодельная игрушка, сделанная детской рукой. Маленький кособокий серый котенок с глазками-бусинками. Давай же, скажи, что перепутала, что на самом деле твой дом в другом месте и что нужно уехать отсюда, побыстрее… Скажи что угодно, чтобы он нажал на газ.

– Сюда кто-то идет. ― Мужчина посмотрел в зеркало заднего вида.

К машине приближались парни. Я набралась смелости взглянуть на него.

– Прости… ― прошептала я.

В ту же секунду открылась дверь, мощным рывком Ден вытащил водителя из машины. Это произошло быстро, но… мужчина успел посмотреть мне в глаза. Он все понял. В его взгляде я увидела лишь разочарование. Черт, что я сижу?

– Нет, нет! Не трогайте его! ― Я вылетела из салона.

– Кто вы? ― спросил напуганный водитель. ― Что вам надо?

– Мы уборщики. Чистим мир от мусора. Ты знаешь, что это место станет лучше без тебя, ― сказал Юрец и ударил его по голове трубой.

Водитель упал. Я во все глаза смотрела на бесчувственное тело.

– Придурки! Что вы наделали? ― закричала я.

– Что с тобой? Ты чего психуешь? ― удивился Юрец. ― Все идет по плану.

– Вы не должны были его бить! Он не такой, не такой! ― Я подлетела к Юрцу и, сжав кулак, врезала ему по лицу. Меня оттащили Игорь и Тошка.

– Антон, уведи Дашу в автобус, ― сказала Ника.

Я послушно поплелась за Тошкой. В салоне, уткнувшись другу в грудь, разревелась, как маленькая девочка.

– Все хогошо, Даш. Все кончилось. Ты больше никогда не пойдешь на это, слышишь? Никогда.

– Вы не поверите, сколько денег этот упырь носит с собой! ― Влетев в салон, радостный Юрец помахал украденным кошельком. Все расселись, Ден нажал на газ. ― Двадцать косарей! Трогаем, Ден! ― Ха, у него тут фотография… Смотри-ка, какой сентиментальный! Жена, детишки, все при нем.

– Дай сюда, ― потребовала я.

Юрец передал мне снимок. Оттуда улыбались женщина и девочка лет десяти.

– Что вы наделали? ― прошептала я.

Нет. Что я наделала?

– Что не так, Даш? ― удивился Юрец.

– Не надо было его бить. Он хороший, не такой, как все.

Ника повернулась ко мне с переднего сиденья.

– Первый раз всегда страшно. Потом будет легче. Ты обрастешь жесткой шкурой. ― Видя мое отчаяние, она попыталась меня подбодрить.

– Но я не хочу обрастать! Не хочу быть бессердечной.

Ника странно посмотрела на меня.

– Даш, нам как-то надо выживать. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Первый раз сильно рушит психику. Но поверь мне, не бывает хороших. Они все ― ублюдки. Могут казаться добрыми, но внутри ― все гнилые. Что там он говорил тебе? Обещал подвезти до дома, не хотел никуда больше? Давал советы, как жить? Говорил, что лучшее для тебя ― вернуться домой? Они все с этого начинают, Даш. Они все такие. Взрослый, умный, добрый дядя, готовый выслушать тебя и помочь. Растаяла, да? Я тоже сначала таяла. Но это обман. На самом деле они думают о том, в какую дырку тебе всунуть, больше ни о чем. Все, что он тебе наговорил, ― полная чушь.

– Ты просто ненавидишь всех мужиков, потому что тебя в детстве насиловал отчим, ― ответила я. ― То, что мы делаем, ― неправильно. Он не хотел мне зла, я это чувствую.

– Думай что хочешь, не буду спорить. ― Ника пожала плечами и достала телефон.

– Чей это? ― спросила я, не узнавая его. У Ники был другой…

– Твоего дяденьки. Звоню в «скорую». Мы же не скоты какие-то, какими ты нас считаешь. Алло, здравствуйте. Мужчина, сорок лет. Нападение, удар по голове. Потерял сознание. Записывайте адрес, это деревня…

Прервав связь, Ника тщательно протерла телефон и выбросила в окно.

– Можно было обойтись без удара по голове. Он мог умереть, ― сказала я.

– Но не умер же. ― Ника равнодушно отвернулась.

– Откуда ты знаешь? Вдруг он умрет от потери крови? Как ты можешь быть уверена? Это все неправильно… Это полная дичь…

– Он не умрет, Даш. Поверь моему опыту. Пара дней в больнице ― и вернется домой с пластырем на голове.

Я сверлила взглядом ее затылок. Стояла гробовая тишина. Ника снова развернулась.

– Ну, хорошо. Пара-другая недель в больнице и сотрясение мозга, ясно?

Я продолжила смотреть на нее с холодным подозрением. Ника вздохнула.

– Ну что еще? Мы так живем, Даш.

– Вы обманули. Вы сказали, что наказываете только плохих. Это вранье.

– Мы не обманывали тебя. Он просто хороший актер, а ты повелась на его игру, как дура. Такие, как ты, всегда ведутся.

– Такие, как я? Что ты имеешь в виду? ― взвилась я.

– Доверчивые домашние девочки.

Я оскорбилась.

– Я не домашняя девочка. Мы с Тошкой прекрасно справлялись и без вас, и без родителей, и без дома. И мы жили даже лучше. У нас никогда не было проблем с деньгами. Они начались, только когда мы связались с вами.

Наверное, я была слишком резкой. Ника разозлилась.

– И зачем тогда связались? Шлялись бы вдвоем.

– Думали, вы нормальные. Порядочные. А вы… а вы… Вы оказались такими… ― Я никак не могла подобрать слово.

– Какими? ― В голосе Ники был один лед.

– Жалкими. Вы делаете вещи, на которые способны только опустившиеся люди.

Ден резко нажал на тормоз. Я ударилась лбом о сиденье спереди. В салоне сгущалось напряжение: мои слова попали в точку. Мне стало стыдно. Что же я?.. Я не совсем это имела в виду. Точнее, это, но в моей голове все звучало как-то мягче. И почему мне лучше всего удается ранить людей?! Ника смотрела на меня. На удивление, она больше не выглядела сердитой. Просто усталой.

– Даш, вы можете идти, ― тихо сказала Ника. Никто не встревал в ссору, не считал нужным вмешиваться. ― Мы вас не держим. Если вам что-то не нравится, можете уйти в любой момент. Хотите, ― сейчас. Хотите, мы отвезем вас до железной дороги, где вы запрыгнете на товарняк и поедете на все четыре стороны. Мы привязались к вам, и нам будет обидно. Мы бы этого не хотели. Но ты не вправе оскорблять нас, осуждать наш образ жизни. Нравится он тебе или нет ― мы так живем. Ты можешь либо принять это, либо уйти. Но тебе нас не перевоспитать. Реши здесь и сейчас. Ты с нами или нет?

Я посмотрела на Тошку. Он, растерянно моргая, слегка пожал плечами. Весь его вид говорил: «Решай сама, ты заварила эту кашу, ты и расхлебывай, а я поддержу любое твое решение». Я задумалась. Я пыталась понять, где правда, а где ложь. Больше всего меня пугало, что я не могу разобраться в собственных поступках и эмоциях.

Уйти нам или остаться?

Я тоже привязалась к ребятам и уже не представляла свою жизнь без них. Без молчаливого Дена, за которым так спокойно. На всяких мутных вписках среди чужих обязательно найдется чел, который ночью захочет тебя трахнуть, и я старалась держаться поближе именно к Дену: он защитит, он ― моя скала. Я не представляла свою жизнь и без дерзкого наглого Юрца с его философствованиями. Без Ники ― настоящей оторвы, у которой вечно срывало башню. Например, от травы ее часто тянуло на воспоминания. На вписках мы валялись на полу на матрасах или куртках, смотрели на советскую хрустальную люстру, она представлялась нам космосом, и Ника рассказывала истории, чаще всего ― любовные.

– Знаешь, Даш, с девчонками проще. Хочешь ― трахайся, не хочешь ― не трахайся, но не долби человеку мозг. Они простые и открытые друг с другом, а вот с парнями почему-то мнутся и выеживаются. Думаю, потому что все же девушки созданы для других девушек…

Игорь, томный и мрачный, как готический роман, оставался для меня немного загадкой. Хоть он иногда и походил на Юрца, но все же не был таким открытым. А еще, когда я наблюдала за Аней и Игорем, мне часто казалось, что Игорь не столько любит ее, сколько просто принимает любовь. Всегда инициатива исходила от Ани, будь то поцелуи, объятия или фраза «Я тебя люблю». А сама Аня, темная лошадка… Аня была настоящей красавицей. Даже гнев добавлял ей очарования. Она ведь была ревнивой ― и не без причин. Иногда я ловила на себе взгляды Игоря; я думаю, что нравилась ему. Казалось бы, у ребят все было в этом плане как-то просто, Аня запросто отпустила бы Игоря к Нике, а может, и отпускала. Но вот ко мне ― ни за что. Я думаю, она тоже чувствовала между нами необъяснимую связь. Один раз, когда все напились, Игорь обнял меня. Аня делала вид, что все в порядке, но потом устроила мне разборки. Какого хрена ты обнимаешься с моим парнем? Тогда до драки не дошло, но в другие дни доходило. Порой она дико бесила. Казалось, между нами не год разницы в возрасте, а пропасть лет в десять. Аня вела себя как капризная девчонка, и не только со мной. Но во многом она была классной. Например, эта ее любовь к природе. С паучками всякими, с цветами, птицами, она была в полной гармонии. Среди природы Аня преображалась, природа действовала на нее как наркотик. Она сразу становилась расслабленной, почти блаженной.

Могу ли я сейчас уйти от этих людей? Чего я хочу? Что я действительно считаю правильным? Мысленно я стала сдирать с себя кожу: фальшь, чужие мысли, наставления, советы, правила ― слой за слоем. Я освобождалась от всего навязанного, искусственного, пока не осталась настоящая «я». И какая же она, настоящая «я»? Во что она верила? Чего хотела? Я не знала. Но настоящая «я» точно устала верить, что только правильными поступками сможет изменить жизнь в лучшую сторону.

Я не могла уйти от них. Было слишком поздно.

– Кто-нибудь, передайте мне бутылку виски, ― сказала я.

И почувствовала, как все выдохнули. Напряжение спало.

Игорь засмеялся.

– Ты вся позеленела! Думаю, тебя рановато было отправлять в горячие точки. В следующий раз с Тошкой в тылу отсидитесь.

Я не стала спорить. Моя смелость куда-то испарилась, чувство было поганое. Я переоценила свои силы. Тошка рядом со мной улыбнулся.

– В тылу так в тылу, ― ровно сказала я.

Когда мы вернулись в квартиру, Тошка заварил всем чай. Сейчас наша компания, сидящая за столом и вяло размешивающая сахар в чашках, напоминала мне толпу уставших студентов после утомительных часов совместной подготовки к сессии.

Мы больше не обсуждали больную тему, просто молча выпили чай и завалились спать.

Глава 21

До Волгограда добирались восемь часов с небольшой остановкой в придорожной кафешке, где-то на середине пути. Сначала вел Ден, потом Юрец. Почти постоянно за окном можно было видеть одну и ту же картину: степи, посевы, провода, столбы контактной сети, небо. Лето умирало. Вдоль обочины желтой полосой тянулись опавшие листья. Поля были убраны. Если раньше все вокруг сверкало сочной зеленью, то теперь ее сменили желто-бурые оттенки, а небо вместо ясно-голубого стало грязно-серым.

В Волгограде мы сняли дешевый гостиничный номер, где было только четыре кровати. Нам притащили еще три пыльных матраса. Койки походили на тюремные нары, обои выглядели так, будто кто-то рисовал на них дерьмом. Ни одна розетка не работала.

Вечером занялись стиркой, развесили вещи на веревках на балконе. Затем поужинали вареными сосисками, макаронами и жареными кабачками, сидя на койках и матрасах. Аня, как обычно, от сосисок отказалась.

Меня все раздражало. Хотелось хотя бы ненадолго выключить окружающий мир, чтобы перевести дух, осознать, что, черт возьми, творится с моей жизнью? Перед глазами стояла красная пелена; казалось, вокруг слишком много красного, хотя в комнате почти не было предметов этого цвета. Я чувствовала себя так, будто у меня на него аллергия и мне срочно нужны антигистаминные. Я перевела взгляд на белый потолок. Отлично, вот моя таблетка от аллергии. Идеальный белый цвет. Он успокаивал меня. Никакого красного.

Туалет, общий на весь коридор, выглядел так мерзко, что я вылетела оттуда через секунду после того, как зашла. Выйдя на улицу, я присела в ближайших кустах.

Заснуть долго не получалось. Перед глазами мельтешили красные точки. Даже зажмурившись, я не смогла избавиться от них. А еще меня кто-то долго и настойчиво кусал. Посветив телефоном, я обнаружила на ноге какую-то букашку. Смахнув ее, я встала, надела спортивный костюм и легла обратно. На соседней койке тоже завозились. Кто-то последовал моему примеру и стал натягивать одежду.

* * *

Когда мы обедали, Аня бросила на стол скрепленные листы бумаги.

– Вот! Я нашла нам занятие на ближайшую неделю!

– Что это? ― Юрец схватил сшивку. ― Еще один концерт?

– Нет. Лучше.

– Не пойму… Какой-то журнал.

– Смотри на обороте и читай вслух!

Это был зин ― самодельный тематический журнал. Такие обычно делают и распространяют сами авторы ― раздают или продают через знакомых и на улицах. Анин журнал был панковский. Юрец прочитал информацию на обороте. Авторы предлагали с группой активистов поучаствовать в акции против незаконной вырубки лесов в области.

– Нет, нет, нет. ― Юрец отложил журнал. ― Мы никуда не поедем.

– Но как мы будем менять мир, если ничего не делаем? ― нахмурилась Аня.

– Ага, вспомни акцию в Москве. На нашем счету семь сожженных палаток с шубами. И какой итог? У меня яйца еще два месяца болели после стычки с омоновцами! Мои яйца больше не хотят менять мир, им не понравилось. Я не собираюсь так рисковать.

– Риск ― это лекарство от скуки, чувак. ― Игорь стащил с тарелки Юрца последний кусок колбасы.

– Прошла минута. А вы знаете, что за эту минуту на планете уничтожено двадцать гектаров леса? А это сорок футбольных полей, ― сообщила Аня с видом ученого-эколога.

– А мне насрать! ― отозвался Юрец.

– А я за! ― сказала Ника, которая всегда была готова поддержать любую самую безбашенную идею. ― Сколько мы будем спать? Мы живем какими-то пустыми надеждами и ничего не делаем!

– И я за то, чтобы менять мир! ― поддержала я.

Я давно слышала от ребят про изменения… но постепенно поняла, что это всего лишь слова. Мы бухали, ездили из города в город, грабили, курили, и… все. Мне остро чего-то не хватало. Так хотелось что-то значить для мира, действительно изменить его, быть чуть больше, чем просто маленькой букашкой. Чтобы про меня говорили, чтобы мной восхищались, чтобы обо мне знали… Но, конечно, чтобы при этом не особо напрягаться. Может, поэтому мы так завидуем красивым людям? Им все дано с рождения, они привлекают внимание, их запоминают, к ним тянутся… Ну что ж. А тем, кому, как мне, от природы дана невзрачная внешность, походу, остается только взорвать мир. Разрушение ― наиболее простой способ на что-то повлиять. И запомниться.

В общем, большинством голосов решили, что мы будем участвовать в акции.

И вот мы въехали в область и примкнули к активистам. Погода была дрянная, шел мелкий дождь. Волонтеры распределились по лесу. Приютил нас у себя один из жителей ближайшей деревни, который поддерживал движение.

Итак, что нужно было делать? Проводить шипование деревьев.

Я и не знала, что менять мир так скучно. Чего я ожидала? Наверное, чего-то захватывающего, значимого… а что получила? Вооружившись молотком, кусачками и гвоздями, я переходила от дерева к дереву. Вбить гвоздь под углом, откусить шляпку кусачками, замаскировать все глиной и мхом. На одно дерево ― восемьдесят гвоздей, потом перейти к следующему. И так ― бесконечно, час за часом, несколько дней подряд. Некоторые деревья помечали наклейкой, чтобы показать, что этот участок леса прошипован и рубить его нельзя. Гвозди ломают оборудование, вытаскивать их из дерева трудоемко, поэтому лесорубы не трогают помеченные участки.

Дождь усилился. Ноги месили грязь. Я обходила дерево за деревом, стерла руки до мозолей. Никогда я не занималась чем-то настолько скучным. Даже уроки эстетики и краеведения в пансионе были поинтересней.

Я немного приободрилась, только когда Юрец сообщил мне, что то, чем мы занимаемся ― незаконно, и мы теперь ― экологические террористы.

* * *

Дороги. Города. Кремли. Церкви. Мосты. Музеи. Набережные.

Ночь. Костер. Гречка и сардельки. Ден, открой портвейн. Ну вот, все, теперь ― полный набор счастливого человека.

Все время пасмурно, и этот нескончаемый дождь. Я постоянно дрожала от холода, то и дело пропадал голос.

Грязные дела. Кражи. Вечное безденежье и голод. Нескончаемые бухаловки. Кислый запах стоялого алкоголя и сладковатый ― засохшей блевотины.

Когда были на вписках, посуду не мыли до тех пор, пока не останется ни одного чистого предмета. Мытье посуды ― настоящий ритуал, мы обожали проводить его под приходом. Специально делали много пены, рассматривали переливающиеся пузырьки, искали в каждом целую Вселенную. А иногда мыльная пена казалась мне скопищем разноцветных жучков, которые копошатся друг на друге.

Концерт за концертом. Открытая площадка под мостом. Цех старой фабрики. Парковка. Заброшенная церковь. Чердак. Подвал. Небольшой клуб. Парк. Люди, которым срывает крышу. Люди, которые превращаются в животных. Музыка ― самое сильное оружие массового уничтожения. Ты ощущаешь, что время остановилось, что изменились физические законы планеты. Понимаешь, что жизнь ― штука необратимая. Жизнь ― самое прекрасное, что нам дано.

Мы не всегда слушали панк-рок. Он ужасен. Слушать его надо порционно и только в такие моменты, когда ненадолго хочется убить в себе человека. И в то же время… что-то в нем есть. Он прикольный. Среди миллиона песен о любви, деньгах, тачках нашлись песни о… хм, о таком, например: «Был солнечный денек, *** (отличная) погода. И вот открыл я банку с малиновым компотом. Я *** (навернул) пол-литра и началась рвота, кровавая рвота от этого компота!». Это весело. Это дерзко. Это необычно. [15]

Панк кричал нам: выбросите телек из окна на головы своим кумирам. Думайте своей головой и будьте собой.

* * *

На ночь мы остановились в старинной заброшенной усадьбе в одном из поселков нижегородской области. Конец сентября выдался холодным и сырым, мы сильно мерзли, даже водка не согревала.

Мы уже неделю были без денег. От дошираков тошнило и болел живот.

Юрец и Тошка развели костер у окна. Дышать стало нечем, зато по телу разлилось долгожданное тепло. Сначала ребята сожгли шкаф, потом содрали паркет в соседней комнате. Тишину нарушали хор голодных животов и треск горящих досок.

– Блин, когда будут деньги, я куплю ведро селедки в рассоле. До жути хочу селедки. С луком и на черный хлеб, ммм… ― блаженно сказала Ника.

– Картошку пожарим. С грибочками, зеленью и чесноком, – подхватила Аня.

– Шашлык нормальный замутим, ― добавил Игорь.

– Тогтик купим. С жигным кгемом, ― вздохнул Тошка и подкинул в огонь еще немного паркета.

И снова животы синхронно заурчали.

– Эх, ладно вам мечтать, ― заворчал Юрец. ― Мой живот сейчас сам себя переварит. Тох, у нас костер затухает. Нам надо больше пола…

* * *

― Вам нужно увидеть это! Это безумно популярные ребята! ― возбужденно говорила Ника по дороге. Мы направлялись на большой панк-рок концерт, проходящий в цеху старой фабрики на окраине Нижнего Новгорода.

Перед входом Юрец тайком сунул нам с Тошкой по отвертке.

– Зачем это? ― Я повертела в руках инструмент.

– Спрячьте куда-нибудь, чтобы при досмотре не нашли, ― сказал Юрец.

– Зачем?

– Это крутые парни, они собирают полный зал. Черт знает, что может случиться. На всякий случай.

Мы с Тошкой переглянулись и послушно спрятали отвертки под одежду.

Собралось действительно много народу. Цех здорово переделали в концертный зал, если не знать, то не отличишь от клуба.

На баре мы взяли пива. Умирая от жажды, я выпила залпом полстакана.

– Не налегайте, ― сказал Юрец. ― Оно тут димедрольное, быстро вырубитесь.

Опьянение я почувствовала через минуту. Как будто жахнула стакан водки.

Допив пиво, мы стали протискиваться ближе к сцене. Вскоре по толпе пронесся рев, вышедшая группа сразу же, без приветствия, рубанула музыку. Она была отпадная. Сумасшедшая, как и сами исполнители. Я чувствовала от них мощный поток энергии; он имел материальную оболочку; протянешь руку ― и схватишь. Толпа прыгала. Я слилась с ней, стала маленькой каплей в океане безумия. И это мне чертовски нравилось! Музыканты ― настоящие отморозки: мочалились друг с другом на сцене и показывали фокусы с огнем. В нос ударил резкий запах бензина ― или что там они набирают в рот, чтобы извергать пламя?

Под конец выступления солист напал на барабанщика, разбил о его спину гитару и бросил щепки в толпу. Будто обезумевшие от голода животные, которым кинули жратву, фанаты бросились поднимать эти щепки. Били, толкали, топтали друг друга, пытаясь урвать личный кусочек безумия.

А потом произошло что-то невообразимое.

Кто-то бросил дымовую шашку, половина зала утонула в едкой черной мути. Стоя в другой половине, мы смотрели, как дым расползается и приближается к нам. А потом раздались крики и шум борьбы. Визг, мат, грохот слились в зловещую какофонию. Толпа хлынула на нас. Людской поток норовил опрокинуть меня. Все мчались к выходу, прочь от центра, прочь от безумия. Еле держась на ногах, я плыла с толпой непонятно куда. И тут я вспомнила про отвертку, достала ее из-под футболки. Я не понимала, что происходит. Тошка схватил меня за свободную руку. Я посмотрела в его дикие глаза и крепко сжала пальцы в ответ. Нам нельзя теряться в этом хаосе.

Мне неоднократно прошлись по ногам, хорошо, что в камелотах железные вставки. Зажало со всех сторон так, что сдавило легкие. В зале царила паника, усиливающаяся из-за неизвестности. Идя чуть впереди, Тошка протискивался сквозь толпу и уверенно вел меня куда-то. Мы оказались на улице, но на этом кошмар не кончился. Тут, у выхода, нас ждали.

Перед глазами мелькали кастеты, цепи и биты. Чьи-то нунчаки обрушились на голову человека, который выбежал из зала передо мной.

А кто-то уже несся на меня, держа в руке ржавую «змею»…

Я не видела его лица, не могла разглядеть одежду. Все произошло слишком быстро. Перед глазами поплыло. В кровь выбросился адреналин. Взмах железной цепи ― и мою челюсть, шею и грудь пронзила резкая боль. Я еле удержалась на ногах. Закружилась голова. Я понимала, что у меня нет времени на то, чтобы прийти в себя ― нужно действовать, иначе получу второй удар. Боль всколыхнула злость, а злость придала сил и смелости. Я с диким криком выбросила вперед руку с зажатой отверткой, целясь нападавшему в живот, и почувствовала, как железный штырь вонзился в мягкие теплые ткани. Человек передо мной согнулся пополам, тяжелая цепь упала на землю. Тело сообразило быстрее мозга. Я развернулась и рванула прочь, слыша за собой звуки борьбы. На людей, выбегающих из зала, нападали так же, как на меня.

Взмахи кулаков. Удары тяжелыми ботинками. Железо. Кровь.

Я бежала между цехов. Выцветшие красные стены, заколоченные окна, заросшие сорняками дорожки ― тусклое, безнадежное место. За поворотом справа в двадцати шагах стояла толпа. Мне что-то с ненавистью закричали, я быстрее промчалась дальше, за мной кинулись. Сколько преследователей? По звуку шагов ― двое, трое, десять, сотня…

Казалось, мои внутренности поднялись к горлу, смешались и перевернулись от страха. В спину летели глумливые крики, в которых слышалось яростное желание убивать.

– Наша! Наша! Ты ― наша!

Слова вновь прибавили мне сил, а разум взорвался отчаянной ненавистью. Каково черта я ваша? Кто дал вам право считать так, ублюдки?

Только теперь я поняла, что где-то потеряла Тошку. Наверное, мы разжали руки у входа, когда мне врезали цепью. Где он сейчас? Смог ли убежать? Накатила новая волна, на этот раз страха, и гораздо сильнее. Ведь это был страх за друга, а не за себя.

Рот заполнился кровью. Не было времени сплюнуть, и я проглотила ее.

Дорожка, по которой я бежала, становилась все у́же. Стены постепенно сдавливали меня и загоняли в ловушку. Я поняла это слишком поздно, ― когда оказалась в тупике. Я подняла с земли пустую бутылку, разбила ее о кладку и, развернувшись, выбросила руку с розочкой вперед. Я не сдамся. В крови зашкаливал адреналин, я знала, что буду защищаться до последнего. Все тело напряглось.

На меня надвигалась толпа. Теперь я видела их лица. Дерзкие. Ухмыляющиеся. В них не было ничего человеческого.

Выход, думай, думай, срочно ищи выход. Но выхода нет.

Бритый череп. Высокие ботинки. Мой триггер. Вечный страх и ночной кошмар. Их было человек пять, и среди них ― девчонки. В узких джинсах и бомберах, с бритыми головами и длинными прядями на висках.

– Чур, она моя, ― игриво сказала одна и вышла вперед, вертя в руке нож-бабочку.

Я стояла, не шевелясь, выставив вперед свое бесполезное оружие. Резким ударом ноги девчонка выбила у меня розочку. В кисти что-то хрустнуло, боль пронзила руку до самого плеча. Девчонка ударила меня снова, в колено, и я упала на землю.

– Ты слушаешь неправильную музыку. И тусуешься с неправильными людьми, ― сказала она, медленно обходя меня. ― А неправильные люди не должны жить.

Следующий удар пришелся по почкам.

Нужно было встать и защищаться, но я не могла. Во мне будто села батарейка. Я часто-часто дышала, перед глазами все кружилось, я видела мир пятнами. Вот он и настал, мой пиндец. А мне всего пятнадцать… Интересно, как я буду смотреться в формалине?

– Мы оставим тебе подарочек на память…

Скинхедка улыбнулась, эта улыбка больше походила на оскал. Я заглянула в ее глаза и с ужасом поняла, что она куда безумнее, чем мне казалось. Блеснуло лезвие. Дрогнул воздух. По спине побежали мурашки, целый град мурашек.

– Девчонки, подержите ее.

Я кричала и пыталась вырваться, когда на мне резали футболку. Но ноги и руки будто клещами зажали ― меня держали четверо, а одна… Страх поднимается к горлу ядерным облаком. Что будет? Что она собирается со мной сделать?

Треск ткани. Лезвие опасно близко. Дьявольский смех над ухом и блеск диких глаз. Вот и я вся, голая, перед ними, как куриная тушка на разделочной доске.

Господи, да они собираются мне сиськи отрезать!

Моя реальность треснула. Змея беспомощного ужаса превращалась из гадюки в огромного удава. Секунды. Минуты кошмара. И нет ни спасения, ни будущего, ни жизни.

– Заклейми эту овцу!

– Подарочек для грязноволосой шлюхи!

– Подстилка для говнарей! Вырежи ей это! Пусть знает, кто она! Пусть на всю жизнь запомнит нас!

– Не, долго, места не хватит. Но я придумала другое слово…

Острая боль. Еще. И еще. Как будто проткнули легкие. Дышать невозможно. Сердце резали тупым ножом.

Смех. Смех. Им все смешно. Им все игра.

Ощущения утянули меня куда-то на глубину. Здесь только холодный пот. А на поверхности ― боль, страх. Я не хотела выплывать.

В глазах скинхедок ― извращенное удовольствие. Безумие. Ярость.

Тело раскалилось, нервы натянулись.

Они резали меня на части! Перед глазами пятна… я теряю сознание? Пятна все ярче. Я отчетливо видела их ― красные и синие, такие яркие, что я невольно зажмурилась. А потом я услышала шум. Сирена! И нарастающее яркое мигание…

– Мусора! ― раздался панический голос.

Скинхеды разбежались, как тараканы при включенном свете. Я с трудом собрала себя по кусочкам и поднялась. Расправила на груди лоскутки ― все, что осталось от футболки. На коже что-то вырезали ― мерзкое, кровоточащее. Я промокнула кровь тканью. Потом разберусь, нужно уносить ноги. Задрав голову, я увидела незаколоченное окно, из последних сил подтянулась и забралась в здание цеха. Держа руку на груди, как можно быстрее поковыляла прочь, подальше от сирен. Другое окно вывело меня к пустырю. Вокруг ― темнота и тишина, сюда мясорубка не добралась. Впереди высился сетчатый забор. Я перелезла через него и мешком упала на асфальт.

Здесь ждал сюрприз: в метре от меня валялся Юрец. Я с трудом узнала его ― лицо все раздутое, будто он засунул голову в пчелиный улей; губы ― кровавое месиво. Я подползла к нему и потрясла за плечи.

– Юрец! Юрец! Очнись, придурок!

Он разлепил узкие щелки глаз.

– Дафка… ― с трудом прошептал он.

– Валим отсюда, ― сказала я. ― Давай, помогу подняться.

Мы двинулись прочь, подальше от страшного завода. Я поддерживала Юрца, который ковылял на одной ноге, а вторая волочилась по земле.

– Как нам найти остальных? ― спросила я и пальцем дотронулась до губ. Они распухли и едва слушались.

– Надо фокруг походить. Может, кого и найдем.

Мы собирали свою компанию, как грибы в лесу. Тошку нашли лежащим под кучей бревен в ближайшем переулке. При виде друга страх отпустил меня: жив, это главное. Выглядел он чуть получше, чем Юрец: разбитые губы и фингалы, но лицо не такое опухшее, и идти мог самостоятельно. Дальше по дороге мы увидели ковыляющих навстречу Дена и Аню. Аня шла в разорванной одежде, поредевшие волосы падали на землю клоками. Ден плелся без кроссовок, оставляя кровавые следы.

– Кто-нибудь видел Нику и Игоря? ― обеспокоенно спросил Ден.

– Не ссы, эти дфе тфари не сдохнут. Они жифучие, ― вымученно улыбнулся Юрец.

Нику и Игоря мы встретили уже ближе к городу. Они оккупировали колодец в переулке между деревенскими домиками. Мы подошли к ним. Половина лица Ники заплыла и словно принадлежала чудовищу; вторая была все еще ее ― прекрасная, девичья. Игорь был без футболки. По его груди тянулся кровавый след от цепи.

Мы опустили руки в ведро с ледяной водой: жадно пили, умывались, промывали раны, приводили себя в порядок. Не разговаривали. Тяжелое дыхание и редкие стоны боли ― единственные звуки, которые мы издавали. Словно дикие звери.

Домой по пустым улицам мы шли медленно. Держались в одну линию, под руки вели тех, кто с трудом тащился, ― Нику и Юрца. Меня била дрожь. Мы сегодня родились во второй раз. А может, нас и убили… а теперь мы ― семь бессмертных призраков.

– Хочу нажраться. ― Игорь нарушил молчание.

– В гофно, ― подхватил Юрец.

– В полную зюзю, ― добавила Аня.

– В хламину.

– В дрова.

– В мясо.

– В слюни.

– В гвозди.

– В кофрик у дфери. ― Юрец смешно шевелил распухшими губами.

Мы помолчали, а потом не выдержали и засмеялись. И вместе со смехом словно выпустили панику и боль. Мы освободили себя. Обнялись крепче.

В эту секунду я осознала что-то очень важное.

Мне всегда нравились любые субкультуры, независимо от идей и побуждений. Плевать, творят они добро или зло. Они команда. Они «свои». Среди своих тебя не будут осуждать за то, что ты не такой, как все. Важно иметь свой круг. Свои люди ― будто крепкий за́мок, который осаждают, но оборону которого никому не прорвать. Моим за́мком всегда был Тошка, но одного человека мало… с одним человеком твой за́мок маленький, а нападающих так много. Очень сложно защищаться, и враги вот-вот ворвутся.

И я нашла своих. Теперь мой за́мок ― действительно крепкий.

Пока мы вместе, мы неуязвимы. И мы бессмертны.

На квартире мы зализывали раны и заглушали боль спиртным. Раздевшись по пояс, я встала перед зеркалом, приложилась к бутылке, наклонила голову и выплюнула алкоголь себе на грудь. Сморщилась ― обожгло. Я могла разглядеть всю рану целиком. Девчонка успела вырезать только две буквы, «Ш» и «Л». Еще три ― не успела.

Перед сном я отдала себя во власть воспоминаний и заново прожила день. Тихо плакала в подушку, оставляя на ней следы слез и крови, бессильно злясь на мир. Кто дал право этим ублюдкам думать, что они сильнее? В какой момент они вдруг поняли, что имеют над кем-то власть? Кто вселил в них эти мысли?

Все люди равны. Никто не имеет права подавлять других, а тем более унижать их.

Глава 22

Весь следующий день мы пытались отойти от произошедшего. Вопреки вчерашним мыслям о нашей общности и за́мках, я почему-то не могла больше видеть никого из компании и пошла на прогулку. Тошка рвался со мной, но я сказала, что хочу побыть одна. Он явно обиделся, но мне было все равно. Мне действительно нужно было ненадолго остаться наедине с собой и подумать.

Я бесцельно брела куда глаза глядят ― по дорогам, по дворам, мимо домов. В ушах ― наушники. На поясе ― плеер.

Люди шарахались, и я их понимала: я выглядела как опустившаяся бродяжка-алкоголичка. На лице ― синяки и ссадины, волосы давно не мытые, одежда поношенная и несвежая. Наверное, от меня пахло ― у нас не было возможности часто мыться, но я привыкла к запаху тела, как своего, так и чужих. Ногти поломанные и грязные. Но мне было плевать, кто как на меня смотрит. Я шла среди людей, но не видела их.

В плеере играла песня «Тараканов», и она была так в тему:

Если ты кинешь мне хоть что-нибудь, Я, наверное, проживу еще один день.[16]

Я проходила мимо витрин. Взгляд зацепил вывеску у магазина одежды ― там была изображена девушка-подросток с собранными в хвост светлыми волосами, одетая в школьную форму. Она сидела на ступеньках, держа учебник и яблоко, и задорно улыбалась. Она была похожа на меня, прежнюю меня; кажется, я была такой когда-то… Чистые волосы, ухоженные ногти, новая выглаженная одежда.

А в пансионе сейчас обед. Интересно, что дают? Наверняка эту мерзкую капустную запеканку… Но я была бы ей рада. Мне кажется, я все же была счастлива в пансионе, где все так просто и удобно, где не надо задумываться о том, как добыть деньги на еду… Завтрак, обед и ужин волшебным образом сами появлялись на столах. А еще в пансионе было безопасно: никто не поджидал тебя с ножом или цепью за поворотом коридора. Сейчас все по-другому. Сложнее.

Я дотронулась рукой до девушки на вывеске. Вот бы мне стать такой снова… Хотя бы на один день… Просто вспомнить, каково это было…

Сквозь музыку я услышала сторонний шум. Сняла наушники.

– А ну пошла прочь, шалава малолетняя! ― Из открывшейся двери выглянула рассерженная продавщица. ― Что ты тут трешься? Стащить что-то надумала, а? Пошла отсюда, сейчас милицию вызову!

Она подняла камень и бросила в меня, как в собаку. Никогда мне не было так обидно; хотелось ответить, что она ошибается. Она не знает, какая я. Как она может судить? Но я молча побрела дальше. Поворачивая за угол, я обернулась и увидела, как продавщица тряпкой протирает свою вывеску.

Я думала обо всем, что творится в моей жизни, ― и чем больше думала, тем больше запутывалась. Перед глазами стояли разные воспоминания; случившееся за последние месяцы вертелось в мозгу дьявольской каруселью. Мир плыл. Я остановилась, пытаясь прийти в себя; потрясла головой, чтобы прогнать образы. Но они не пропали.

«Ты так хотела свою свободу! На, получай», ― говорила жизнь, швыряя ее мне в лицо.

«Ты так хотела свою свободу, на, получай», ― говорили грустные глаза того доброго водителя.

«Ты так хотела свою свободу, на, получай», ― говорили ненавидящие глаза скинхедки.

«Ты так хотела свою свободу, на, получай», ― говорили стены заброшенного дома. И мой урчащий живот. И грязный пол товарного вагона. Говорили собаки, капая пеной из пастей. Говорил мозг, задымленный шалфеем и пропитанный кислотой.

Я не могла больше слышать голоса.

– Заткнитесь! Заткнитесь все!

Я опустилась на землю, закрыла руками уши и закричала. Крик перешел в вой, а потом ― в жалобный скулеж.

* * *

В Нижнем мы проторчали до середины октября. Этот город нам понравился, и «рыбки» тут ловилось много. Если бы не происшествие на концерте, этот город даже стал бы моим любимым. Но пора было снова в путь.

Нижний Новгород ― Москва ― Тверь ― Питер. Такой маршрут мы запланировали на ближайшие несколько недель.

Нам всегда нужны были деньги. Мы слишком быстро их тратили. Когда деньги были, мы могли шикануть, снять крутой коттедж, потратить все на бухло и колеса. Когда они кончались, мы попрошайничали и собирали мелочь. Ночевали то в лесу, то на вокзале, то в заброшках, иногда просили охранников куда-нибудь нас пустить. В школу, на стройку в техническое помещение, в котельную, на пожарную станцию, в гараж шиномонтажа и даже в офис. В библиотеке мы ложились между тесных книжных полок. Ночевали и в электричках в депо. Стучались в дома, просили приюта, там иногда перепадала даже еда. Я остро, как никогда, осознала, что постелька, хавчик и душ ― это и есть Рай.

Я больше не участвовала в делах. Отсиживалась в автобусе, равнодушно смотрела, как работают ребята. И начинала все больше на них поражаться.

Они делали все быстро и без эмоций, будто… машины. Такие веселые и живые обычно, тут они будто что-то выключили в себе. Человечность? Жалость? Или вообще все чувства? Я не знала, как не знала, смогу ли стать такой же. А может, уже стала и даже не заметила? Я будто стояла на какой-то невидимой тонкой грани. Оступлюсь ― и свалюсь в пропасть. Я чувствовала, что эта грань существует, но не видела ее. Прежние сомнения то и дело ко мне возвращались.

Да, мы были командой. Но все чаще мы вели себя далеко не как образцовые друзья. Мы ругались, материли друг друга и даже дрались. Юрец с Игорем ― вспыльчивые ублюдки ― постоянно махались, остальные только и делали, что их разнимали. Юрец был настоящим психом; он словно забывал, что перед ним друг; казалось, может и убить, если не вмешаться.

В другой раз я сцепилась с Аней. Я тогда чуть не запорола новое дело: нас с Тошкой поставили на шухере недалеко от припаркованной у леса машины, которую грабили ребята, а я со своей стороны не углядела двух любопытных грибников. Они оказались у тачки. Все, конечно, обошлось, но очко у всех поджалось. Аня грубо обозвала нас с Тошкой мелюзгой, сказала, что мы не знаем жизни и нельзя допускать нас к серьезным делам. Даже понимая, что случившееся ― мой косяк, я все равно вскипела и, схватив ее за одежду, припечатала к стене. Она оттолкнула меня и врезала ногой в живот. Я вцепилась ей в волосы и стала выдирать клочьями, она чуть ли не до костей впилась мне в руки острыми ногтями. Нас разняли, иначе не знаю, чем бы все это кончилось. Мы обе быстро остыли ― у обеих характер такой, поцапаться и забыть. Весь вечер после драки сидели рядом, бухали и мило обнимались.

После всего, с чем нам приходилось столкнуться, все эти разборки казались нам мелочью: так, ерундовые междусобойчики, с кем не бывает. Мы все, кроме Дена и Тошки, были вспыльчивыми придурками, и несмотря ни на что, продолжали любить друг друга. Мы были семьей. И пока еще у меня хватало сил надеяться, что дальше все будет только лучше.

* * *

Москва начала нулевых ― пестрый рай хаотичных рынков, убогих рекламных вывесок и казино.

На ночь мы остановились в заброшенном общежитии на окраине столицы. Стены тут были все черные от копоти, помещения завалены вещами. Пожар застал жильцов врасплох, они в спешке покидали здание, а потом почему-то не вернулись.

Проходя по этажам, пробираясь мимо смятых лент оторванных обоев и поломанной мебели, заглядывая в комнаты, среди пыльного грязного хаоса мы обнаружили много интересного: картины, пианино, гитару с тремя струнами, книги, чертежи. В одних комнатах окна уцелели, в других ― нет, а некоторые проемы были заделаны листами оргалита.

– Ну что, выбирайте комнату! ― весело сказал Юрец.

В понравившейся мне комнате на стенах остались зеленые обои, стоял коричневый перевернутый диван, на стене висел календарь. Все это чем-то напоминало мне нашу детскую. На календаре за тысяча девятьсот девяносто седьмой год были изображены рыбы. Дома у нас висел такой же и на этой же стене. Я бы хотела остаться тут, но окно было выбито, стоял дикий сквозняк, поэтому пришлось идти дальше.

В другом помещении мы увидели посередине кучу высохшего дерьма ― бомжи оставили свой след. Мы отошли подальше. Наконец мы нашли подходящую комнату: она была не такая захламленная, как другие, и довольно просторная, чтобы разместиться всем вместе. Окно уцелело. По полу тянулась выцветшая новогодняя мишура.

Я расчистила место у левой стены, Тошка разложил наши спальники. Комната, которая мне понравилась, не выходила из головы. Я вернулась туда и, сняв со стены календарь, принесла его к нам.

– Дашка, с ума сошла? Чего рыб приперла? Что за детский сад? ― усмехнулся Юрец.

– Просто на рыб под шалфеем круто залипать, ― усмехнулась я.

– Черт, да она права! Рыбы настолько охрененные, что аж курнуть захотелось!

– Чья кровать будет у окна? Там дует!

– Давайте спичку вытянем.

– Нет, давайте без спичек. Эта кровать будет моя, ― сказала я.

Я повесила календарь на ту самую стену. Выбрала ту самую кровать.

Аня и Ника разложили на клеенку припасы ― буханку хлеба, кильку в томате и водку. Быстро заглотив ужин, Юрец перевернул опрокинутый стул, сев на него, положил на колени гитару и зарубил «Проклятый старый дом».

И закопченная заброшка покажется дворцом, если найдется гитара.

Мне снился дом. Меня никто не видел, я словно плыла по квартире. Подо мной ― такой знакомый серый ковролин, я вдыхала исходящий от него родной запах синтетики и клея. В комнате родителей Олька смотрела «Покемонов». Я проплыла мимо неуклюжей дедушкиной стенки, забитой барахлом, и оказалась в коридоре. Там я увидела папу, который только что вернулся из магазина и шуршал пакетами. Я вплыла на кухню. Мама готовила плов, у ее ног мешался Славик. Катька втихаря тянулась к шкафчику за конфетами.

Когда я проснулась, то еще некоторое время остро помнила весь сон: каждое ощущение, запах, образ. Нахлынула тоска. На глаза навернулись слезы. Уж лучше бы этот сон мне вообще не снился.

Я достала фотографию, взятую в день побега. Моя семья. Мой дом. Я в который раз попыталась убедить себя, что у меня теперь другая семья, а дома больше нет, но не смогла. Я знала, что могу вернуться. И от понимания этого на душе было особенно паршиво. Мне постоянно приходилось бороться с собой: какая-то часть меня нуждалась в доме и все чаще рвалась назад. Я не чувствовала себя цельной. И эта внутренняя борьба уже совсем меня измотала.

* * *

Удачно сходив на дело, мы оторвались в московском клубе. Деньги промотали быстро, на третий день уже опять оказались почти на нуле. Сидя в баре за стойкой, я услышала справа пьяный разговор. Какая-то толстуха обращалась к толпе парней и гордо заявила, что еще никому не удавалось довести ее до оргазма. Она пообещала двести баксов тому, кому это удастся.

Я ткнула локтем Юрца, который что-то рассказывал компании и мешал мне слушать.

– Чего? ― Он пьяно посмотрел на меня.

– Можно заработать двести баксов.

– Как?

– Довести до оргазма вон ту толстуху. Она всем денег обещает. Но, видимо, еще ни у кого не получилось.

– Блин, круто! Парни, не упустите свой шанс. Нам деньги нужны! ― Ника умоляюще посмотрела на ребят.

Тошка поднял руки.

– Я на такое не пойду.

– Юрец, иди ты. У тебя опыт! Ты сможешь! ― сказала Ника.

– Я? Вы чего? ― Юрец обвел всех нас испуганным взглядом.

– Ю-рец! Ю-рец! ― хором закричали мы и постучали стаканами по столу.

– Парни, вы чего? Да она же огромная! Ее клитор небось как мой член. Ее пилотка сожрет меня и не подавится.

– Юрец, ну посмотри на нее… Она же ммм… ― Игорь закатил глаза от наигранного восторга.

– Какая? ― Юрец хмуро посмотрел на друга.

– Она такая сытная!

Мы покатились со смеху.

– Придурки! Я никуда не пойду!

– Ю-рец! Ю-рец! ― Мы все подбадривали его.

Юрцу ничего не оставалось, кроме как встать со стула и пойти клеить толстуху. Они вдвоем удалились в туалетную кабинку, через некоторое время вернулись порознь. Юрец подошел к нам с кислой миной.

– И как? ― спросил Игорь.

Вместо слов он поднял кулак и опустил большой палец.

Мы тяжело вздохнули и посмотрели в свои опустевшие стаканы.

– Игорь, может ты? ― спросила Ника.

– Ни за что.

– На меня даже не смотрите. ― Тошка покачал головой.

– На меня тоже, ― поддержал Ден.

Ника встала из-за стойки.

– Эх, вы! Слабаки. Я все сделаю, как надо.

Раскрыв рты, мы смотрели, как подруга уверенным шагом подходит к толстухе, берет ее за руку и уводит в кабинку. Через некоторое время оттуда, сияя, выскочила довольная, красная пышка. Ника подошла к нам с победной улыбкой и кинула на стойку две сотни баксов. Все зааплодировали. Парни похлопали ее по плечу.

– Ника, ну ты монстр!

– Молодчина!

– Эй, налейте нам еще!

– Еще виски!

– Еще шотов!

– Еще пива!

– Налейте Нике до краев! Так, чтобы расплескалось!

– За Нику и ее самый быстрый в мире язычок!

* * *

В конце октября мы оставили Москву. Дни летели так быстро… Это лето было долгим, а осень почему-то казалась мне очень короткой. Следующая остановка ― Тверь. Тут наметилось дело посерьезней. Ника поймала «рыбку» на крючок, он повез ее на дачу, мы поехали следом. Спрятав автобус на краю леса, мы дошли до дома и, увидев его, присвистнули от удивления. Это не дача, а целая вилла!

– Что он за черт такой? ― спросил Юрец.

– Видимо, какая-то крутая шишка, ― ответил Игорь. ― Будет сложновато.

– Может, ну его? ― с сомнением спросил осторожный Тошка.

Юрец посмотрел на него, как на идиота.

– Ты чего? Там у него небось столько бабок! Упускать такой шанс!

Мы распределили роли. Аня и Юрец вернулись к автобусу, чтобы сразу рвануть с места. Остальные, прокравшись вдоль высокого кирпичного забора, обошли дом с другой стороны. Мы с Игорем, Тошкой и Деном перелезли.

Территория была шикарная: идеальный газон, пруд, каменные скульптуры, шезлонги, сам дом ― из камня и стекла. Ника заранее пообещала нам, что откроет окно с северной стороны и что внутри не будет никаких других людей.

Ден первым залез внутрь, я ― последняя. Забравшись в окно, я поняла, что много пропустила: Ден уже скрутил хозяина дома и прижал к его горлу нож, Ника залепила ему рот скотчем. Вид у «рыбки» был мерзкий. Глаза мелкие, наглые, рожа огромная, сытая, красная.

– Тут охрана. Он позвонил и сказал, чтобы не беспокоили его два часа. Так что время у нас есть. Но надо быть осторожней, ― сказала Ника.

Комната была огромная. Пол выложен плиткой, стены отделаны камнем. Посередине на золотистых ножках стоял белый кожаный диван. Даже камин был. Связав хозяина, мы бросили его тушу в угол. И я опять подумала о том, что вот бы перенять хладнокровие ребят, перестать воспринимать «рыбку» как людей…

Когда все ходили по дому и собирали в рюкзаки ценности, неожиданно раздался странный писк. Его издал стоящий на столе телефон, в той комнате, где находились мы с Деном. Мы переглянулись. Ден подошел к аппарату. Странный звонок… Мы замерли. Вскоре писк прекратился. Мы выдохнули и вернулись к своим делам.

Но через некоторое время мы услышали, как открылась входная дверь, а затем раздались громкий топот и голоса.

– Черт! Сматываемся! ― вбежав к нам, закричал Игорь.

Нам не нужно было повторять дважды. Друг за другом мы нырнули в окно, и вовремя ― дверь в комнату распахнулась. Мы помчались к забору. Я услышала звук выстрела ― пуля просвистела почти над ухом. Сердце забилось где-то в горле.

Никогда я не бегала так быстро. Кажется, я одним прыжком оказалась у забора, еще одним ― перелетела на ту сторону. Тут нас ждали перепуганные Аня и Юрец, которые, услышав стрельбу, подогнали автобус как можно ближе к даче. Я нырнула в салон вторая после Тошки, затем ― Ника, потом Игорь. Ден уже запрыгнул на ходу.

– Гони, Юрец! ― закричала Ника.

Но мы и так выжимали из старого автобуса все возможное. Путь на шоссе был отрезан ― нас уже преследовало несколько машин. Снова раздались выстрелы… Единственный выход был ― ехать вперед, по проселочной дороге, уходящей в лес. Там мог быть и тупик… Если попадемся, нас кокнут сразу и скинут вместе с автобусом в ближайшее болото.

– Блин, я должен был понять, ― сказал Ден. ― Этот чертов телефон… Он вовсе и не телефон. А такая штука для безопасности. Раз в какой-то период нужно просто снимать трубку. Если не снимешь, это сигнал охране. Значит, что-то случилось.

Автобус все несся вперед. Нас трясло и на каждой кочке подбрасывало до потолка, я пару раз больно ударилась головой, но мне было плевать. Сейчас я думала о том, как спастись. Я сидела у окна и смотрела в боковое зеркало. На хвосте ― три черных тачки, блестящие, чистые, дорогие. У нас было единственное преимущество ― высокая подвеска.

– Богодатый багабашка багабанит в багабан, богодатый багабашка багабанит в багабан, богодатый багабашка… ― Тошка бубнил под нос свои скороговорки.

Снова раздался выстрел. Окно справа от меня разбилось вдребезги. Аня завизжала. Я еле успела закрыть голову руками, и меня осыпало битым стеклом.

Дорога теперь шла через лес. Она не сузилась, а наоборот, стала шире и ровнее. Это было плохо для нас ― мы теряли наше преимущество, машины догоняли… Но впереди путь ветвился. Одна возможная дорога выглядела так же, как та, по которой мы ехали сейчас. А вот вторая была плохой, болотистой, почти непроходимой.

– Рискнем? ― спросил Юрец.

Дыхание перехватило. Сейчас мы все ставили на карту: либо застрянем в этом болоте, и тогда оно станет нашей могилой, либо выберемся и оторвемся от преследователей. Но мы не были бы теми, кто мы есть, если бы боялись опасности…

– Рискнем! ― крикнули мы хором. И двинулись вперед.

Я закрыла глаза, руками прикрыла уши. Не хотела видеть, как мы будем тонуть в болоте. Я задержала дыхание. Казалось, время тянулось бесконечно, но вдруг я услышала приглушенные крики. Опустила руки. Выдохнула. Боже, это крики ликования! Опасный участок позади, мы снова выехали на ровную дорогу. Я обернулась. Преследователи завязли в болоте, йухууу! Я тоже радостно закричала и обняла сидящую рядом Аню. Мы победили!

Через полчаса дорога вывела нас к озеру. Мы решили передохнуть, выбрались наружу. Стоя на берегу, смотрели на воду, дышали так тяжело, будто все это время бежали.

– Мы должны это сделать, ― вдруг с грустью сказал Ден.

Я с ужасом поняла, о чем он… и все поняли.

– Они объедут с другой стороны. Будут прочесывать всю территорию. Мы рано или поздно наткнемся на них. Они будут ждать. Так что мы должны…

Ника подошла к автобусу, погладила его железный корпус, и все мы тоже приблизились. Я прислонилась щекой к холодному металлу, вдохнула пыльный запах. Игорь дотронулся до дверцы. Юрец широко раскинул руки и обнял бас.

– Прости, друг, ― сказал он. ― Ты столько нас спасал… Спасибо тебе.

– Ты был нашим домом, ― прошептала Ника со слезами. ― Единственным домом, в котором я была счастлива.

Десять минут ушло на то, чтобы вытащить все вещи и сложить их в кучу.

– Будем снимать табличку? ― глухо спросил Ден, показывая на «Майами ― Сан-Франциско».

– Нет, ― твердо сказала Ника. ― Это мародерство… Как будто хороним друга и снимаем с него сапоги и золото.

Бас ― не бездушное железо на колесах. Это наш дом. То, что объединило нас.

Мы встали с трех сторон. Хватило одного толчка, затем автобус сам поехал по крутому берегу вниз, рухнул в воду. Озеро поглотило его быстро, на поверхности остались только прощальные круги. Вскоре исчезли и они.

– Пойдемте, ― поторопил Юрец. ― Нам пора. Останемся здесь, и нас найдут.

С трудом надев неподъемные рюкзаки, под завязку набитые вещами, мы свернули с дороги в дремучий лес.

Глава 23

Два часа мы пробирались сквозь жуткий бурелом. Видимо, недавно прошел сильный ураган, поваливший почти половину леса. Идти было тяжело, а порой и просто невозможно; перелезая через очередную преграду, мы помогали друг другу. Я постоянно задевала паутину между деревьями, а потом долго счищала ее. Вскоре все мы так утомились, будто пробежали кросс на сорок километров. А ведь предстояло еще идти и идти.

Наконец бурелом сменился полем, и мы приободрились. Идти по пустому, открытому пространству было приятно, не то что по дремучему темному лесу.

– Интересно, кто он? Эта «рыбка»? ― спросила Ника. ― У него такой крутой дом, и охрана с оружием.

– Знаете, когда мы въезжали в город, я, кажется, видел его на плакате. Выборы губернатора области или что-то такое. То-то морда показалась знакомой, ― сказал Игорь.

– Наварили мы с него здорово. ― Юрец достал из кармана что-то сверкающее. ― На одном этом проживем недели две.

– Брюлики! ― Аня с восхищением посмотрела на украшения.

Поле закончилось. Снова темнота, лес и непролазный бурелом. Развязался шнурок. Чтобы его завязать, я поставила ногу на бревно, но тут же с визгом отскочила в сторону: меня атаковала целая армия муравьев! Пара батальонов успела забраться в мой ботинок и начать кусаться. Я выпрыгнула из обуви и стала яростно вытряхивать непрошеных гостей. Наблюдая за мной, остальные засмеялись.

– Даша, да ты прямо герл-скаут, ― хихикнул Юрец.

– Так, скауты, перерыв, ― сказал Игорь. ― Если не попью воды, сдохну через пару шагов.

Уф, и правда пить хочется дико…

Отойдя подальше от муравейника, мы сели на бревна и стали искать по рюкзакам воду. Юрец кинул мне пластиковую бутылку, потом нашел еще одну и кинул Дену. Я сделала глоток… и от неожиданности выплюнула содержимое. Я пью кипяток! Это была первая мысль, которая пришла в голову. А потом я поняла, что это вообще не вода.

Ден тоже сплюнул.

– Черт, это водка! ― сказал он и сморщился.

– И у меня, ― добавила я.

– Что? Как водка? А где вода? ― Юрец растерянно копался по рюкзакам.

Мы обнаружили только половину маленькой бутылки с водой. Каждому хватило по глотку.

– Ничего, тут же болотистые места, найдем какой-нибудь родник, ― ободрил нас Юрец.

Но воду мы так и не нашли, ни ручейка. Ни воды, ни цивилизации, один нескончаемый бурелом и мрак. Мы брели несколько часов, еле живые от жажды. Злые, вымотанные, мы постоянно срывались и огрызались друг на друга. Как назло, не было даже дождя. Почва совсем высохла, не осталось ни одной лужи, что странно в разгар осени.

– Надо было набрать воды в том озере, ― ворчала Аня. ― Я хотела, но Юрец сказал, что воды полно еще.

– Я думал, в тех бутылках вода, ― сказал он.

– Надо было проверить!

– Вот и проверила бы, раз такая умная!

Затемно мы еле нашли более-менее свободную полянку и расставили палатки. Ночь была тревожной; из-за дикой жажды все мои сны больше походили на галлюцинации или видения. Я постоянно просыпалась и снова проваливалась в этот полубред. Сначала мне мерещилось, будто рядом проходит группа туристов, и они радостно протягивают нам воду. Я схватила бутылку, жадно выпила всю, но поняла, что все равно хочу пить. В следующем сне мы дошли до конца леса и увидели магазин «Соки, воды». Я долго разглядывала холодильник, думая, что купить, просто воду, квас или, может, лимонад? Видение сменилось другим: мы наткнулись на огромный колодец, достали полное ведро, и я пила, пила, я выпила ведро целиком, но жажда стала еще больше. В следующем видении мы вышли к водопаду с чистейшим озером. И каждый раз я просыпалась и выла от отчаяния, понимая, что это все не наяву. Жажда сводила с ума.

Проспали мы от силы часов пять. Мой язык был сухой, как наждачка. Мы облизали листья с выпавшей росой. Этого хватило, только чтобы смочить потрескавшиеся губы.

– Ох, я бы душу продал дьяволу, лишь бы он превратил эту водку в воду, ― вздохнул Юрец, смотря на две полных бутылки. – И зачем мы их несем? Чтобы глаза мозолили?

Собрав палатки, мы продолжили путь. Жутко раскалывалась голова, сердце сбивчиво стучало, как будто вот-вот разорвется на части. Я тяжело дышала, каждый шаг отдавался болью в висках, мучила страшная одышка. Слюна загустела и превратилась в цементный раствор. Язык прилип к нёбу, говорить было тяжело. Периодически я ела жухлую траву под ногами, в ней хотя бы было немного сока. Друзья следовали моему примеру.

Все брели еле живые. Видения перенеслись из сна в реальность. Теперь я отчетливо видела перед собой и колодец, и людей, с улыбкой протягивающих мне запотевшие бутылки, и палатку с напитками. И озеро, и лужу… я отмахивалась, зная, что это всего лишь глюки. Исчезло все ― озеро, колодец, палатка, люди… Все, кроме лужи.

– Вода! ― закричал Юрец из последних сил.

Как стая зверей в сухой сезон, мы припали к грязной луже, все стали зачерпывать горсти. Хоть мы и понимали, что это может плохо кончиться, но остановить себя было невозможно. Стойкость проявил только Игорь, который успел с матом оттащить нас от лужи.

Залив воду в бутылку, он добавил обеззараживающую таблетку, потряс. Ожидание было мучительным. Я, отворачиваясь, ходила вокруг. Подумала, что, раз здесь лужа, может, где-то недалеко будет озеро почище? Или, если повезет, то родник? Но ничего не нашла.

Наконец, спустя минут двадцать, Игорь объявил, что теперь воду можно пить. Мы передавали друг другу бутылку. Наконец и я жадно присосалась к ней. Вода была ужасной на вкус, будто пьешь из аквариума, в котором две недели плавали мертвые рыбы. Я проглатывала ее, зажав нос пальцами. Аня последовала моему примеру. Мы выпили по несколько глотков, затем Игорь снова проявил строгость.

– Подождите, дайте организму понять, что вода в него попала! Она отстойная даже после таблетки, нельзя пить ее много. По чуть-чуть, чтобы не отбросить копыта. Скоро мы обязательно найдем что-нибудь получше, я обещаю.

И через пару часов мы нашли чистый ручей. Никогда не пила ничего прекраснее! У этой воды был вкус талого снега. Свежий и холодный вкус зимы.

Этот вечер и ночь были лучшими в моей жизни. Мы разбили палатки на опушке леса, а вдалеке уже виднелись огни какой-то деревни. У нас было много воды, консервов и водки. Мы утолили жажду и наконец-то выбрались из чащи. Жизнь прекрасна!

* * *

Проснулась я с гудящей головой. Кажется, вчера перед сном мы на радостях переборщили с водкой. Но теперь есть вода… Нам больше не придется страдать. Я выбралась из палатки, и меня до мурашек пробрала утренняя свежесть. Я выпила столько воды, что чуть не лопнула. Теперь у меня на всю жизнь останется этот страх ― страх жажды. Мой третий триггер после бритоголовых парней и собак. Вряд ли я когда-нибудь выйду из дома дольше, чем на пятнадцать минут, без бутылки воды в рюкзаке.

Пройдя деревню, мы остановились у указателя, и Тошка стал искать название на карте. Мы находились на дороге между Тверью и Ржевом.

– Нам нужно до Гжева, ― сказал Тошка. ― А там до Питега идут ггузовые поезда.

Выйдя на шоссе, мы разделились по двое-трое и разбрелись: так легче поймать попутку. Мы с Тошкой доехали до города на старом «фольксвагене», у которого были явные неполадки ― все скрипело и жутко трясло даже на самых мелких кочках.

На узловой станции стояло много товарняков, и один из них как раз скоро собирался в путь. На этот раз мы решили проникнуть в поезд официально и спросили разрешения у машиниста. И тут нам повезло снова ― машинист дал добро.

– Только вам нужно будет слезть чуть раньше Питера, чтоб вас не заметили, ― сказал он.

В ожидании поезда мы прогуливались вокруг станции. Остановились у плодовых деревьев ― листья на них уже опали, но последние фрукты стойко держались, ― и нарвали целый пакет дикой груши и терна. И вот наконец забрались в вагон-платформу с низкими бортиками.

Было здорово ― ехать и видеть, как мимо пролетают города, поля и леса. Мы расстелили коврики на грязном полу, расселись. В дороге играли в «угадай слово», только с подсказкой: слово должно отражать то, что произошло с нами за последние три дня. Аня загадывала первой. Придумала она подозрительно быстро.

– Это одушевленное? ― спросил Юрец.

Мы говорили очень громко, пытаясь перекричать стук колес и дребезжание железных вагонов.

– Нет.

– Неодушевленное? ― Моя очередь задавать вопрос.

– Да.

– Это жидкость? ― продолжила я.

– Да.

– Вода!

– Да.

Ника удивленно посмотрела на меня.

– Это было предсказуемо. ― Я улыбнулась.

Мой «бурелом» отгадывали довольно долго. А вот Никину «пулю» отгадали в первую минуту.

– Смотги, смотги. ― Тошка потряс меня за плечо через восемь часов пути. ― Смотги на указатель! Тебе должно понгавиться.

Тошка показывал на дорогу, я вгляделась в синюю надпись и прочитала вслух:

– Дно… Дно! Ничего себе. Почти что Днице!

Мы хихикнули.

Поужинали тушенкой и сухарями. Водка тоже пришлась очень кстати: резко похолодало, теперь мы пожалели, что выбрали открытую платформу. Ее всю продувало. На ходу мы перебрались в соседний полувагон, где можно было спрятаться от ветра.

– Знать бы, что на товарняках так круто, давно бы так перемещались, ― сказала Аня, отпивая из бутылки и закусывая грушей, затем передала бутылку мне. Я тоже выпила и закусила терном: он нравился мне больше, потому что был слаще и вязал рот. Плоды сморщились и успели слегка высохнуть, но все равно отлично сгодились на закуску.

Ночью я долго не могла заснуть: смотрела в небо и думала о том, как было здорово когда-то очень давно, когда мы вдвоем с Тошкой ездили из города в город на таких же товарняках. В ссоре с Никой я сказала правду: тогда у нас ведь действительно почти не было проблем. Деньги находились сами собой, они особо и не были нужны, а тратили мы их рационально. Нам не требовалось спускать все на бухло, колеса или бары, снимать дорогие номера в отелях, а потом судорожно рыться по карманам в поисках мелочи на «доширак».

С новой компанией, как бы я к ним ни привязалась, проблемы только множились. Приходилось грабить, бомжевать, рисковать, а теперь еще и уворачиваться от пуль. Я вздохнула. Вот бы вернуть то время… Было здорово. И тут Тошка, лежащий рядом, вдруг взял меня за руку.

Наверное, он подумал о том же.

Глава 24

В душе играл бессмертный питерский рок.

Чтобы согреться в ноябрьском Питере, я надевала под камелоты шерстяные носки со снегирями, купленные в переходе у бабушки. Мы до мозолей танцевали под песни уличных музыкантов, орали до сорванного голоса, пили вино из горла и никогда не успевали на развод мостов…

– Рваные кеды по первому снегу. В драных носках, да по талому льду. Голой ногой по живому асфальту, и восемь километров по дороге…[17]

Мы бухали на квартире у каких-то музыкантов. Я перепила и не запомнила, у кого именно, ― слишком много имен, знакомств, тусовок. Потом Юрец сказал, что это безумно крутые парни, которые собирают на своих концертах по пять тысяч человек. Да ладно? Черт, да я же сидела у того на коленях… и вместе с тем курила косяк, а с тем просто стояла на балконе и терла за жизнь. А тот пытался уломать меня на секс, но я сказала ему, что я же «не из таких», ха-ха, да просто потому, что он мне не понравится. И тут такое… Пять тысяч? Черт, я думала, музыканты, у которых тысячи фанов, живут где-то в другой Вселенной, высоко над нами. А оказывается, они такие, как мы.

С балкона чужой огромной квартиры открывался потрясный вид на реку Мойку. Я смотрела на мост, слышала доносящуюся из комнаты гитарную музыку и думала о себе и ребятах. О том, кто они и кем я стала благодаря им. Мы ― путешественники, бродяги, свободные, как птицы. Что я узнала о панке? Панк ― это не мода и не стиль одежды. Это способ изменить себя. Музыка кричит нам: сделай что-нибудь со своей жизнью, чувак. Не просри ее. Построй ее так, как видишь сам. Перестань верить телевизору. Перестань верить учителям. Перестань верить кумирам. Не позволяй никому откладывать личинки ложной информации в кокон твоего мозга. Интересно, если я бы слушала рэп или попсу, осмелилась бы сбежать из дома? Или именно панк в моей крови подтолкнул меня к этому решению?

Под утро мы ввалились в свою квартиру. Перед дверью ― целая гора обуви. Юрец споткнулся о чьи-то кроссовки и упал, утащив за собой Аню. Они валялись на полу и дико ржали. Остальные тоже прыснули со смеху.

– Эй, ты лежишь с моей девушкой, если что! Убери свои шаловливые ручки! ― наигранно возмущенным тоном сказал Игорь.

– Мне больше некуда деть свои ручки, ― сказал Юрец, обнимая Аню. ― Иди к нам, пупсик, и тогда они пристроятся на твоей заднице.

– Ага, разбежался, котик. ― Игорь оперся о вешалку. Она опасно накренилась и… вместе с вешалкой на пол повалился сам Игорь. Он приземлился спиной четко на Юрца.

Новый взрыв хохота.

– Твоя задница думает по-другому, котик, ― хохотнул Юрец. ― Ну что, тогда все идите сюда! Половое пати! И принесите бухло из морозилки…

Мы валялись на полу, среди горы одежды и обуви, пили клюквенную настойку, передавали друг другу палку сырокопченой колбасы. Резать было лень, поэтому мы просто откусывали от нее по очереди. Мое настроение опять было на высоте. На душе ― Питер, Питер, Питер!

На глазах выступили слезы. Меня переполняла любовь к этим ребятам. Мне снова казалось, что без них я ― никуда. Несмотря на все проблемы.

* * *

На следующее утро мы с Тошкой проснулись раньше всех. Он сделал кофе, я нарезала белый хлеб, намазала маслом, сверху положила треугольные ломтики вареной колбасы, а на них ― по веточке зелени. Получилась елочка… Кто научил меня этому? Наверное, мама. Мама… Как давно я не вспоминала это слово.

«Мама», ― прошептала я, пробуя слово на вкус.

– Может, пгогуляемся? ― спросил меня Тошка после завтрака. Я согласилась.

Бесцельно и молча мы шли по улицам, кутаясь в куртки. Холод проникал под кожу. Впервые за долгое время мы остались вдвоем. С неба сыпал не то дождь, не то снег, и этот колючий снегодождь забивался за шиворот.

Идя по временному деревянному переходу, на середине мы остановились и сели на бетонный блок, спина к спине. Здесь было сухо, над переходом ― железный навес. С Тошкиной стороны открывался вид на парковку, с моей ― на стройку. Я достала сигареты.

– Дай одну, ― сказал Тошка.

– Черт, последняя.

Погруженные в атмосферу мрачной индустриальной романтики ― хмарь, бетон, стройка, ― мы в полном молчании выкурили на двоих последнюю сигарету.

Тошка мял края куртки. Пауза затянулась. Я знала, что он хочет поговорить о чем-то важном, и гадала о чем. Если я буду торопить, то спугну его, и он вообще закроется от меня.

– Мне пиндец как стгашно, ― наконец сказал Тошка.

От неожиданности я закашлялась, подавившись дымом. Наши затылки соприкасались. Я сделала затяжку и передала сигарету другу. Что тут скажешь?

– Стгашно, что не знаю, что будет завтра. Нас убьют? Посадят в тюгьму? Мы где-нибудь сдохнем от голода и жажды? Скины забьют агматугой? Нас укгадут и пгодадут в секс-габство? Сова, чегт, я устал от всего этого дегьма.

– Иногда мне тоже бывает страшно, ― призналась я. ― Страшно так, что думаю, будто вот-вот обоссусь.

– Так давай что-то менять.

– Но что мы можем сделать?

– Давай уйдем от них. Будем вдвоем ездить по гогодам. Что нам мешает, Сова? Было так здогово…

– Нет, ― вздохнула я. ― То, что было, не вернуть.

Мы уже не повторим то время. Мы теперь сами другие. Я остро это ощущала, хотя тоже скучала по тем дням и помнила о них только лучшее.

– Тогда вегнемся домой.

– Домой? Снова скукота в Днице до конца дней? Ну уж нет! Дом отметается.

Но, говоря, я с трудом проглотила ком в горле. Дом. Это слово звучит так странно. А ведь у нас действительно есть дом. Место, куда мы можем вернуться: старая семейная фотография напоминает мне об этом день за днем, где бы я ни оказалась. Тошка наверняка чувствовал мое сомнение, он не отставал:

– Я тебя не понимаю, Сова. Тебе хгеново, но ты не хочешь ничего менять. Чего ты хочешь тогда?

– Я хочу просто жить и не думать, ― упрямо отрезала я.

– И как долго это пгодлится? До первого удага отвегткой в живот?

Я начинала сердиться.

– Пока у нас не было серьезных стычек. Мы выходим из любого дерьма.

– И ты думаешь, это будет всегда? Нам пгосто везет, Сова.

– Я ничего не думаю. Я устала думать! А что хочешь ты? Все-таки домой?

– Да. Я считаю, что нам пога. Пока еще не поздно.

– Что значит ― пока еще не поздно?

Прежде чем ответить, Тошка недолго помолчал.

– Откгой глаза, Сова. Ты что, не видишь, что если мы останемся с ними, то отгежем все пути назад? Сейчас еще есть выбог, нам откгыта двегь туда и обгатно. Мы можем жить на одной стогоне, веселиться, бухать, кугить, но пги этом мы всегда знаем, что можем вегнуться. Но эта двегь закгывается, ского останется маленькая щелка, а потом она ― бам! ― захлопнется. А ведь у нас есть дом. Там тепло, там кговать, там мамин суп, там школа и угоки… Там геальность.

– Кажется, я поняла…― Я попыталась обратить все в шутку.

– Поняла?

– В твоей крови сегодня повышенная концентрация занудства. Тебе срочно нужно ее разбавить. Пошли к ребятам, Юрец сказал, он в парадке нашел бутылку самогонки…

Я встала с блока. У меня не было сил снова спорить и бороться ― ни с Тошкой, ни с самой собой. Друг дернул меня за рукав.

– Я говогю сегьезно, Сова. А тебе все «хи-хи».

Я закатила глаза. Достала из кармана жвачку, отправила в рот.

– Ну чего ты завелся? Сейчас же все хорошо! Со скинами не сталкиваемся, живем мирно, все прекрасно. Чего нудишь?

Он странно посмотрел на меня.

– Ты уже забыла, как месяц назад валялась в депгессухе, как тгупак? Уходила куда-то одна, возвгащалась убитая, в слезах.

– Не помню, ― беззаботно сказала я.

– А я помню. Это было после стычки со скинами. И потом, после Твеги.

– Не понимаю, о чем ты. Расслабься, сейчас все хорошо. Концерты, бухлишко, тусовки. Питерцы такие классные! И город классный! Здесь такой позитив…

Но Тошка был чернее тучи.

– А что дальше, Сова? Неужели мы так и будем заглатывать кислоту и спиды, как тик-так?

– Ты всегда все портишь, ― опять вспылила я. ― Тебе что, завидно, что мне весело? Ты такой зажатый! Расслабься и получай удовольствие. Это же Питер!

В ответ я услышала лишь очередной вздох.

– Ладно, дай мне жвачку.

– Последняя была. На мою, в ней еще есть вкус.

У нас на двоих ― одна сигарета, одна жвачка, и кто бы мог подумать, что одна жизнь.

– Ты не думай, я все понимаю, ― сказала я, ощущая вину. ― Просто я чувствую, все будет классно. Наша черная полоса позади. Давай побудем здесь, с ними. Что-то мне подсказывает, что мы наконец-то преодолели трудности. Все на подъеме!

– Надеюсь, что это так, Сова.

* * *

Все в упадке.

Мы шли по корпусу заброшенной дурки ― временного места нашей ночевки. Три дня мы ночевали в парадках, но оттуда нас выгоняли. Перспектива спать в холодной развалюхе не прельщала, но это только сегодня. Завтра нас приютят, снова пойдем на вписку.

Чтобы обойти всю заброшку, у нас ушло три часа. Высокие потолки, бесконечные коридоры, обшарпанные стены, словно дышащие безумием.

– А тут довольно миленько! ― весело сказал Юрец, лег на ржавую тележку и, разбежавшись, покатился вперед. ― Эй! Давайте наперегонки!

Мы шли мимо процедурных, кабинетов, палат, душевых. В одном помещении пол был усеян пробирками. На кухне ― куча шкафов с ведрами и эмалированной посудой. В некоторых палатах все покрывал пух из разорванных подушек. Поднявшись по лестнице, я выглянула в окно со второго этажа. Отсюда открывался вид на другие корпуса больницы, пустыри и какие-то развалины. Чуть дальше возвышался величественный Смольный собор.

– Эй, парни! Зацените, что тут! ― крикнул Юрец.

Мы пошли на голос и в каком-то кабинете увидели Юрца, комично дергающегося в кресле, от которого отходили провода.

– Ого! Это для чего? Для шокотерапии? ― Аня с интересом обошла кресло.

– По ходу. Бедные пацики.

Мы расположились в более-менее чистом помещении на втором этаже. Разбили самую большую палатку, где обычно спали Ден, Юрец и Ника, и для тепла забились туда все вместе. Сидели в спальниках в полной темноте, пили самогонку, ту самую, которую Юрец нашел за мусоропроводом и которую мы приберегли на особо трудные времена. Ника подсвечивала лицо фонариком и рассказывала всякие ужасы о психушках. О призраках тощих, замученных больных, до сих пор обитающих в этих стенах. О жутких способах лечения, которые практиковали врачи. О пытках голодом, жаждой и удушьем, о лоботомии, о том, как пациентов привязывали к кроватям и батареям, о болезненной шоковой терапии, о разных страшных лекарствах ― ослепляющих, парализующих и превращающих мозг в овощ.

Несмотря на обстановку и очередной безденежный период, мы чувствовали себя беззаботно. А зря.

Я не знала, что сегодня в Питере проходит матч чемпионата России по футболу «Зенит» ― «ЦСКА»… Что московские «кони» прискачут всем стадом и на следующий день захотят пройтись по набережной Невы до Смольного собора. Что они окажутся в опасной близости от нашей «гостиницы» и что все будут обдолбанные, бухие и на адреналине после победы своей команды. Им понадобится повод куда-нибудь выплеснуть свою энергию… И они его найдут.

Наше пребывание здесь обернется катастрофой. Если бы я знала, то осталась бы в лесу под Тверью умирать от жажды. Лучше так, чем то, что случилось потом.

Глава 25

Мы так и уснули ― все вместе, бочком в одной палатке. Проснулись поздно, уже днем, солнце вот-вот должно было начать опускаться. Я проснулась первая и сразу же распахнула дверцу. В палатке пахло чем-то первобытным: древней пещерой или берлогой дикого зверя. Воздуха было мало, зато спалось в тепле.

Вскоре и остальные заворочались.

Подогрели воду на сухом спирте, кинули туда лимон и корицу для вкуса ― чай делать было лень, слишком долго ждать кипятка. Разлили по кружкам. На завтрак ― сухие подушечки с молочной начинкой. Передавали друг другу коробку, выгребали по горсти.

Речь пошла о будущем: мы обсуждали, кто чем будет заниматься, когда все достигнут своих целей, станут богатыми и отпадет необходимость кочевать. Делились мечтами… Потом завели разговор о детях. Не знаю, что вдруг вдохновило нас на такие темы… Может, фотография ребенка на коробке подушечек, а может, разруха вокруг.

Аня сказала:

– Я не хочу своих детей. Это дикость ― рожать в наше время, когда планета перенаселена и засирается людьми. Люди убивают Землю и все плодятся, плодятся. Никто не думает о будущем. Можно взять приемного ребенка, если так хочется кого-то вырастить. Вот я и возьму, нескольких, и воспитаю без стереотипов. Если мальчик захочет играть в куклы, пускай. Если попросит, я куплю ему детскую кухоньку, а девочке ― машинки и железную дорогу. Мои дети будут поступать так, как им нравится, а не как принято.

В будущем я часто вспоминала этот разговор. Он вызывал улыбку, особенно речь Ани ― ей ведь было всего четырнадцать, но она так по-взрослому рассуждала.

– А я бы животных завела, ― сказала Ника. ― Согласна с тобой по поводу приютов… Не понимаю людей, которые покупают кошек и собак, когда вокруг столько бездомных животных. Когда я осяду где-нибудь, то куплю большой дом и возьму их целую кучу. Нет, лучше! Я построю свой приют!

– Я бы хотел дом… Свою семью, детей… Но не думаю, что это когда-нибудь осуществится. Так, только глупые мечты, ― тихо сказал Ден, мельком глянув на Нику.

– Эй. Чего вы все рассопливились? ― Юрец встрял в разговор. ― Всем подавай хаты и спиногрызов. Я вот не хочу нигде оседать. Если наша банда распадется, буду путешествовать, бухать и курить, пока не сдохну. И всегда один, на фиг мне никто не сдался.

– А как же любовь? ― спросила Аня. ― Полюбишь кого-нибудь, захочешь связать свою жизнь с этим человеком. Что тогда будешь делать?

– Любовь ― просто бестолковый товар с хорошим рекламным фундаментом, вроде кофемашины или хлебопечки, только навязанный нам не магазинами, а поэтами и художниками. Они завернули кусок дерьма в красивую обертку и пытаются впарить нам под видом небесной манны. И мы верим. Но я больше не поведусь на эту шнягу. Так что ни к кому я не привяжусь, буду одиноким бродягой. Поезда, города, бары, случайный секс, бухлишко… Кайф!

Мы засмеялись. У каждого свои понятия о будущем, и с Юрцом никто не стал спорить.

– Даш, Тох, а вы что будете делать? ― спросила Ника.

Тошка растерянно посмотрел на меня и неуверенно сказал:

– Не знаю… Мы не думали об этом. Навегное, вегнемся домой.

– Или не вернемся. ― Я испепелила друга взглядом. ― Я хочу путешествовать как можно дольше. Тут я согласна с Юрцом. Надо брать от жизни все сейчас, ведь потом не будет ни времени, ни денег. Никогда. Для исполнения мечты есть только одно время ― сейчас.

– Хей! ― воскликнул Юрец, довольный тем, что я разделяю его точку зрения. ― Вот нас уже двое в команде. А так как Тошка без Дашки никуда, считайте, что трое, ― Тошка ответил на его слова тяжелым вздохом. ― А вы оставайтесь и стирайте свои детские пеленки, мамочки.

Потом мы составили план на оставшиеся полдня ― собраться, пойти к вокзалу попросить кипятка для дошираков. Где-нибудь пошляться до ночи, а там одна компашка должна пустить к себе на хату. Обещали накормить, класс!

Собрав вещи, мы хотели уже уходить, но вдруг раздался вой сирены.

Мы замерли и недоуменно переглянулись. Казалось, прямо под окнами проехала милицейская машина. Мы все задержали дыхание. За нами? Да нет, не может быть. Мы ведь ничего не сделали.

А потом раздался грохот и топот, будто в здание ворвалось стадо слонов.

Кто-то вторгся в наше убежище! Какого черта? Их сюда не звали! Но мое возмущение быстро сменилось страхом. Кто они? Чего хотят? И что сделают с нами, если найдут?

– Эй, Колян, высунься. Свалили? ― раздался грубый голос.

Господи, они совсем рядом! Я вся обратилась в слух.

– Нет. Еще палят, твари. Ездят тут кругами. Щас небось во все парадки сунутся.

– Пускай. Лишь бы не сюда.

– Мусоровоз свой заглушили и за гаражи пристроили. Хитрожопые. В засаде сидят.

– Это че значит? Нам в этой дыре до утра ныкаться?

– Да не ссыте. Щас обнюхают пару парадок да свалят.

Голоса принадлежали разным людям. А судя по топоту, незваных гостей было не меньше пяти. Наступила тишина. Мы все молча переглянулись.

Что мы знали о неизвестных? Они скрывались от милиции, у них было преимущество: предположительно их не меньше пяти, и все здоровые парни. Мы могли им противопоставить только Дена, Игоря и Юрца. Хм… Остаются трое девочек и хлюпик. То есть четыре хлюпика. В принципе, четыре хлюпика могут сойти за одного здоровяка. Ну что ж, значит, силы все-таки примерно равны. Но что, если их больше? И какие у них планы? Судя по голосам, они спрятались на одном с нами этаже и, стоя у окна ближе к лестнице, караулили ментов.

Мысленно я молилась. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы мусора поскорее свалили.

– Чуваки, вижу мусора… Реально поперся в парадку.

Страх уколол сердце. А что, если менты все же войдут в корпус, скрутят этих парней, а заодно и нас? Загребут в отделение, будут докапываться, потом родителей найдут. И ― привет, Днице, скучало по мне?

– Выходит, выходит… Так, идет в другую…

Мы жадно ловили каждое слово наблюдателя.

– Из этой вышел…

Наступила мучительная пауза. Ну? Куда же он пойдет?

– Фух, чуваки, кажется, можно очко расслабить. Он к тачке пошел.

Мы выдохнули от облегчения. Все обошлось!

– Еее! Все, уехали мусора, гуляем!

Грохот, будто сбросили тяжелый мешок.

– Ну что, валим?

– Погоди. Давай посмотрим, че тут есть. Что это вообще за дыра?

– Похоже на больницу. Жутковато тут! Может, пошляемся? Охота пощекотать нервишки.

– Ну, давайте. Эй! Смотрите, тут повсюду шприцы.

– А это что за койка? Да тут ремни! Как будто связывали кого… Походу, это дурка.

– Дурка? Круто!

Шум усилился: топот, грохот со всех сторон. Парни разбрелись по помещениям.

Мы снова переглянулись. Что же делать? Что делать?

Мы все еще стояли как статуи. Игорь первым вернул самообладание. Он тихо подошел к дверному проему, жестом велел нам спрятаться у стены и высунул голову наружу. Судя по голосам, незнакомцы осваивали левую часть здания.

Вообще, хотя друзья говорили, что мы все равны, я всегда чувствовала: наш негласный лидер ― Игорь. Когда компания принимала важные решения, все смотрели в первую очередь на него: что скажет? И прислушивались все больше к его мнению. Может, потому что именно Игорь всех объединил. И сейчас он тоже взял на себя роль главного.

Ден показал на рюкзаки. Мы осторожно затолкали их под койки, прикрыли листами оргалита. Если придется убегать, то с рюкзаками это будет невозможно. Лучше оставить их здесь, а потом вернуться. Игорь поманил нас направо. На цыпочках пробежав несколько метров по коридору, мы юркнули в следующее помещение. Стали красться к лестнице, и вдруг перед нами вырос парень, вышедший из соседней палаты.

– А вы еще кто такие? ― Он нахмурился.

Я оценила силы. Он один, нас семеро. Его компания вся на другой стороне… Значит, у нас преимущество. Остальные подумали примерно о том же. Коротким точным ударом Ден вырубил парня, Юрец и Игорь подхватили тело и быстро занесли в палату. Мы ускорили шаг. Шли максимально тихо, чтобы нас не заметили. Услышав приближающийся шум, Игорь показал рукой налево и забежал в палату, мы ― за ним. Юрец, шедший последним, встал в проеме и спрятался за стену. Мы затаились в глубине, подальше.

В коридоре послышались шаги, грохот тележки, грубый хохот.

– Сестра! Сестра! Мне срочно нужно лекарство! Я снова вижу глюки!

– Фу, Костян, выброси эту гадость! И не тычь ей мне в морду! Не тычь, я сказал! Щас втащу!

Опять грохот. Дребезжание. Мат.

– Птаха, придурок! Тут че тебе, трасса «Формулы один», что ли? Смотри, куда едешь на этой хреновине! Блин, ты мне все ливайсы изговнял, мудила!

– Эй, чуваки! ― раздалось в отдалении. ― Гляньте, что нашел! Тут кресло с ремнями зашибенное! И всякие приблуды! Это для того, чтобы током хреначить, да? Вот это вещь! Домой такую надо, бабку посадить. А то достала истерить, старая дура.

Шаги затихли. Очевидно, все парни вошли в процедурную посмотреть на кресло.

У нас было полминуты. А до лестницы осталось совсем недалеко…

– Парни! ― совсем рядом раздался встревоженный голос. Для нас он прозвучал, как охранная сирена. Мы быстро вбежали в ближайшую палату, замерли. Мышцы окаменели. Я превратилась в сгусток напряжения. ― Тут Колян отрубился!

– Что? Что значит отрубился?

В коридоре послышались шаги. И только теперь я поняла, что мы совершили огромную ошибку. Когда кто-то закричал: «Парни!», надо было изо всех сил броситься вперед, и за пару секунд мы оказались бы у лестницы. И потом ― вниз, к выходу. А что сделали мы? Решили спрятаться за ближайшей дверью. Мы сами загнали себя в ловушку.

– Что это с ним?

– Ему кто-то втащил.

– То есть…

– Да. Мы тут не одни.

– Ну что ж, давайте найдем хозяев этого дома и попросимся на ночлег. ― Голос звучал зловеще. И, судя по лязгу, кто-то взмахнул цепью.

Мы быстро переглянулись. Кивнули, поняв, что все думают об одном. Да, мы налажали, но, может, еще не поздно? Надо свалить, пока они разглядывают Коляна.

Мы понеслись к лестнице. Игорь, Юрец, Аня, Ника и Тошка уже скрылись в проеме, остались я и Ден. Я сделала шаг… Казалось, вот, еще чуть-чуть ― и мы тоже сбежим, из коридора нас не увидят… Но тут раздался крик:

– Они там! Чуваки, эти гниды сваливают!

Тело среагировало быстрее мозга, я помчалась во весь опор. Я неслась по лестнице, перелетая целые пролеты, перепрыгивая через перила. Я бежала последней. Первой схватят меня ― мелькнула ужасная мысль. Нет ничего хуже, чем убегать последней от разъяренной толпы.

– Обгоняйте их поверху! ― услышала я далекий голос.

Я не понимала, куда бежать, где выход. Надеялась, что хотя бы первый из нас ― кто это был? Игорь? Юрец? ― знает. После лестницы мы нырнули в арку и оказались на кухне. Помещение ― длинный узкий прямоугольник. Часть его заполняли тележки и шкафчики, свободное место напоминало стадионную дорожку.

– А ну стоять, мрази! ― слышалось уже над ухом.

– Вам хана!

– Всех *** (вылюбим), когда поймаем!

Они не шутили, я поняла это по тону. Голоса были страшные. С такими людьми лучше не связываться. Вылюбят, а потом замочат.

Я посчитала бегущих впереди ― пятеро. Значит, Ден сзади. Слева я услышала его сопение. Отлично, он близко ко мне. У меня созрел план. Правда, на его реализацию уйдут драгоценные миллисекунды, но надо попробовать. Я же рисковая девчонка, а?

Я ускорилась, выигрывая те драгоценные крупицы времени, что сейчас потеряю. А потом я резко выбросила руку вправо, схватила тележку на колесиках, с силой толкнула ее навстречу преследователям и опять припустила что было сил.

За спиной раздались жуткий грохот и ругань.

– ***(Вот незадача)! Долбаная шлюха! Мы *** (вылюбим) тебя, слышишь? Во все щели! Всех вас! ― Голоса остались позади, значит, моя ловушка сработала. Жаль, ненадолго: откатив ее в сторону, преследователи продолжили погоню.

Сколько нам еще бежать? Я не выдержу! В легких пожар, ноги будто бетонные. Что там дальше после кухни? Палаты, подсобка, кабинеты… Где-то между ними ― такая желанная дверь на свободу!

Склянки, шприцы, битое стекло, грязный свалявшийся пух. Бах! Бах! Бах! Стучали по деревянному полу тяжелые камелоты. Стучало сердце. Стучала кровь в висках. «Вылюбим! Вылюбим! Вылюбим!» ― стучал голос в голове.

Ну же, где этот чертов выход?

Я увидела ее! Дверь, сразу за теми каталками. За ними ― спасение! Я помнила их, еще при входе взгляд наткнулся на груду каталок, стоящих одна на другой.

Мы всемером буквально врезались в дверь. Юрец распахнул ее. В глаза ударил яркий свет. Я зажмурилась. И сразу поняла, что что-то не так… Выход преграждали три фигуры.

– Сюрприз. Ждали, детки, деда Мороза и Снегурочку?

В низ живота упала глыба льда. Я знала этот голос.

Мы готовились отбиваться. Но тут в грудь Юрцу уперся пистолет, разом ломая все наши планы. Я смотрела на руку, сжимающую рукоять. Выпуклый шрам на костяшке указательного пальца. Родимое пятно на запястье. Я узнаю эту руку из тысячи. Я могу нарисовать ее по памяти.

Мы застыли.

– Внутрь, быстро, ― тихо сказал голос.

Кто-то дернул меня за ворот и оттащил назад.

Нас швырнули в круг. Противники разглядывали нас. Их было семеро, и все крупнее нас, по виду ― хулы и боны. Вообще, с начала нулевых, когда скинов стали прессовать, почти все они оставили прошлые дела и подались в околофутбол, так что все смешались.

Руслан ходил вокруг нас. Он смотрел с ненавистью и не опускал пистолета.

– Кто из вас вырубил Коляна? Я засуну дуло ему в сраку и выстрелю. Если не признаетесь, проделаю это со всеми по очереди. Ну? Так кто же из вас такой дерзкий? Может, ты? ― Он пнул Юрца под колено. Друг скорчился от боли.

– Не понимаю, о чем вы. Мы ничего не сделали, мы путешествуем и остановились тут на ночевку.

Ника сказала это своим ангельским голосом и смело посмотрела на Руслана. Он подошел к ней, прищурил глаза. От него веяло холодным бешенством. Я его не узнавала. Еще несколько месяцев назад он был совсем другим ― любящим, серьезным, честным. Он так хотел начать жить с чистого листа. Он был хорошим парнем. Кого же я видела сейчас? Монстра. Вот как закончилась наша игра в любовь, в семью. Наши отношения… я играла ради него роль сахарной девочки. И он тоже надел маску… Счастливое время. Мы были друг для друга не такими, как в действительности. Идеальными. А что теперь?..

– А ты смелая, да? Что, не терпится, когда тебе вставят? Мохнатка чешется? Ты погоди, найду вашего Рокки и займусь тобой.

Он схватил себя за пах и потряс рукой под всеобщий хохот. А потом продолжил ходить вокруг нас.

– Ай-ай, как нехорошо. Мы пришли к вам в гости. Разве так поступают с гостями? Как невежливо. Так кто это сделал? Чувак до сих пор в отключке. Значит, это кто-то здоровый. Наверняка ты, батя.

Он подступил к Дену, схватил его за плечо, попытался развернуть. Ден взбрыкнул.

– Чувак, ты чего-то нервный, это тебя успокоит. ― Руслан ткнул пистолетом Дену в щеку, обошел его, не отводя ствола, и встал сзади. ― Вау! Да тут пердак размером с танк! Ну что, дети, хотите увидеть мясной фейерверк? Батя щас вам покажет… Эй, кто поможет мне снять штаны с этого здоровяка? Как думаете, покуда он войдет в эту шахту?

– Ставлю тыщу на то, что войдет весь! ― крикнул кто-то из хулов.

– Ха-ха! Я бы тоже поставил, но жаль пачкать ствол. Но всегда можно найти альтернативу. ― Руслан пнул кусок трубы.

Я смотрела только на его высокие ботинки и закатанные джинсы.

Хочешь, для тебя я свои джинсы раскатаю?

Он обещал…

Как это возможно? Руки, лицо, взгляд ― все моего человека. Вот только человек ― не мой.

– Это я. ― Я сделала шаг вперед.

Глава 26

Тошка схватил меня за рукав, но я дернулась и вырвалась.

– Кто это сказал? ― Руслан резко обернулся на мой голос.

– Врет она. Я его вырубил, ― сказал Тошка и сделал шаг в сторону, заслоняя меня.

– Нет, я. ― Юрец тоже вышел вперед и встал передо мной.

– Нет, это я. ― Ден подступил к ним. Теперь трое стояли между мной и Русланом.

– Ого! Смотрю, вам не безразличен этот человечек с милым голоском. У нас целых три Рокки. Разберусь с вами потом. Свалили. Покажите мне ангелочка.

Все стояли без движения. Руслан махнул пистолетом.

– Костыль, Макар, растащите этих Ромео.

И вот между нами пустота. Шаги, эхом отскакивающие от стен. Два метра, полтора, метр.

– Так это ты? ― хмыкнул Руслан, подойдя вплотную. Он смотрел на меня, но почему-то пока не узнавал. Может, потому что больше осматривал мою щуплую фигуру, а не лицо. ― И чем же ты его так, котенок?

– Битой. Знаешь, такой… с колючей проволокой на основании. И с изолентой на ручке. Думаю, ты знаешь. ― Я говорила нарочно ровным тоном, который любого привел бы в ярость.

Руслан отпрянул, непроизвольно выставил руки чуть вперед, словно отталкивая правду. Тело вытянулось в струну. Он выстраивал между нами невидимую стену, пытался огородиться от реальности, защитить себя от нее. От меня. Я уже видела однажды эту метаморфозу ― когда с лица будто упала маска. Дерзкое и злое выражение сменилось целой гаммой эмоций ― удивлением, усталостью и даже испугом. Почему? Во взгляде читался вопрос. Почему снова ты? Откуда ты взялась?

Прости, Руслан. Просто так получается. Я не знаю, почему я такая и почему всегда встаю у тебя на пути, разжигаю твою ненависть. Это происходит против моей воли.

– Что она мелет? Что это за шлюха вообще? Ты ее знаешь?― спросил парень, скулы и лысая черепушка которого были изрезаны тонкими шрамами.

Все теперь смотрели на меня. Я, сцепив руки, судорожно ковыряла заусенцы.

– Да, знаю. Одна моя бывшая, ― неохотно процедил сквозь зубы Руслан.

– Что-то голос у тебя не особо довольный, ― заржал парень со шрамом. ― Что, прикусила, когда сосала?

– Пасть заткнул.

– Ууу! Че такой дерзкий? Кинула тебя, что ль?

– Не в этом дело, Ац. Тварь она последняя.

– Не, Руслан. Серьезно. Че, изменяла? Так давай мы ее сейчас все по кругу, а потом грохнем.

– Не изменяла. Хуже.

– Черт, заинтриговал. Она всего лишь телка, че она тебе могла сделать?

Парень со шрамами ― Ац ― смотрел на меня с интересом. Руслан покачал головой.

– Я сам разберусь.

Он навел на меня пистолет. Скованная ужасом, я закрыла глаза. Неужели он сделает это? Неужели выстрелит? Ведь он же любил меня.

– Эй, эй! ― крикнул парень с татуировкой в виде креста на шее, сделал шаг к Руслану и положил руку на его локоть. ― Что она тебе сделала? Рус, она просто телка.

– Убрал руку. Не просто.

Что-то в интонации заставило парня подчиниться. Может, он увидел, что Руслан сейчас похож на бутылку с нитроглицерином: тронешь ― взорвется, а с учетом того, что в его руках пистолет, взрыв будет мощным. От греха подальше парень попятился.

Прищурившись, Ац разглядывал мое лицо, будто пытался вспомнить. В отличие от татуированного, его не волновало, грохнет меня Руслан или нет. Ему было любопытно ― что могла сделать простая девчонка? Чем вызвала такую ненависть?

Выстрел. Я вздрогнула. За спиной ― взрыв. Что-то посыпалось.

– Рус, ты чего?

Все хулы удивленно, будто не узнавая, таращились на Руслана. Я поняла, что такое поведение ему не свойственно.

– Расслабьтесь, просто мышь, ― сказал Руслан. ― Знаете, ненавижу мышей. Странно, правда? Вроде милая мордочка, шерстка ― умиляться до слюней. Но если бы люди задумались, сколько всякой заразы несут мыши. У одного моего знакомого завелась гребаная мышь. Он поймал ее живую, выбросил на улицу, и что бы вы думали? Эта тварь вернулась. Она бегала по столу, жрала его еду, везде гадила. И что потом? Знакомый умер, подцепив страшную лихорадку. Отказали почки. Последние две недели он ссал кровавым киселем. Так зачем он дал ей этот чертов шанс, а? Почему бы ее сразу не убить?

– Она просто хотела выжить, ― хрипло ответила я. ― Она не хотела никому зла. Она не виновата в том, что живет.

– Не виновата? Она живет, дышит, разносит заразу. Могут умереть другие люди.

– Она переждала бурю в том доме. Буря прошла, и мышь ушла в поля. Она больше не вернется. Больше никого не заразит. Никто не умрет.

– Ты в этом уверена? Что никто не умрет? ― Руслан прищурился.

Я была в отчаянии.

– Она ушла, Руслан. У гребаной мыши теперь другой дом. Пусть живет!

– Да? Но почему тогда я везде натыкаюсь на нее, а? ― Руслан повысил голос. Его губы задрожали от гнева. ― Когда иду выбрасывать мусор, вижу, как она убегает за контейнер. Когда иду в сарай, она там. Когда на огороде выдираю сорняки, ― всюду ее гребаные норки. Ее зараза остается на подошвах моих ботинок, на одежде, под ногтями. Я могу заболеть и кончить так же. Подохнуть в луже кровавого киселя, а все из-за этой твари.

Руслан замолчал, переводя дух. Монолог сильно завел его.

– Рус, ты о чем? С чего эти разговоры, я че-то не вкуриваю, ― нахмурился Ац, который пытался, но никак не мог разглядеть подтекст.

– Неважно, Ацетон. Дай сигу. Только прикури мне.

Руслан взял у Аца сигарету. Казалось, он немного расслабился. Но рука с пистолетом все еще была напряжена, палец лежал на спусковом крючке.

– А ведь знаете, я раньше любил мышей. Точнее, одну. У меня жила маленькая мышка. Беленькая, чистая, домашняя… Она ничем не болела, она была не такой, как другие. Но… Она умерла.

Три выстрела подряд. Все три пули пролетели рядом со мной, а за спиной ― взрыв за взрывом. Стена крошилась в пыль. Вылетали куски штукатурки. С каждым нажатием на спуск я умирала, с каждым выстрелом мимо рождалась заново.

– Черт, да тут столько мышей. Мы все под угрозой. И что вы мне посоветуете? Что делать, если я в следующий раз увижу эту чертову мышь? Отпустить ее или прихлопнуть?

Отпусти. Просто отпусти. Пожалуйста.

– Ха, прихлопнуть! Тоже ненавижу этих тварей! ― радостно заржал один хул, по лицу которого можно было судить о его слабых умственных способностях. ― Где мышь, Рус? Дай я попробую!

Но Руслан будто не слышал. Для него мир сжался до точки. До одного человека. Все остальные не существовали.

– С кем ты сбежала? ― спросил он, прищурившись. ― Ты не смогла бы сбежать одна. Слишком слабая, одна бы ты не пошла на это. Так кто из них? Кто из них тебя трахает, Даш? Скажешь мне?

– Одна. Я сбежала одна, ― пискнула я. Внутри все заледенело.

– Врешь. Думаю, с ним.

Он выстрелил вбок. Игорь рухнул на пол. От стен эхом отскочил пронзительный визг Ани. Она упала рядом с Игорем, сняла шарф и торопливо прижала к его ноге, из которой текла кровь. Все всполошились, задвигались. Раздались тревожные голоса моей компании:

– Что ты наделал, урод?

– Черт, вызовите «скорую»!

– Ему нужно в больницу! Пожалуйста, вызовите «скорую»!

Черт… Все зашло слишком далеко. Неужели это… реально? Я не верила. И задыхалась одновременно от отчаяния и ярости.

– Заткнулись все. ― Руслан выстрелил в воздух. Посмотрел на меня. ― Упс, не он. Ну что ж, у меня еще три попытки.

Он навел пистолет на Юрца.

– Стой! Пожалуйста! ― Я дернулась вперед. Кто-то схватил меня за куртку. Потеряв равновесие, я рухнула на колени перед Русланом. ― Я говорю правду, я приехала одна, а с ними познакомилась здесь.

Я рыдала. Я была готова на что угодно, только бы он перестал. Мне никогда в жизни не было так страшно. Выстрел. Я сжалась; дрожа, посмотрела вправо. За спиной Юрца ― выбоина в стене. Между его ног расплывалось мокрое пятно.

– Обоссался! Смотрите, этот говнарь обоссался!

Злобный хохот, оскорбления. Я ничего не слышала. Смотрела снизу вверх в насмешливые глаза Руслана.

– Упс. Мимо. Хм, ладно, надоело. ― Он опустил пистолет, но все еще держал палец на спуске. – Так что мне делать с этой чертовой мышью? Отпустить или прихлопнуть?

Неотрывно глядя на меня, он бросил окурок под ноги. А потом яростно растоптал.

Вдруг кто-то налетел на Руслана и сшиб его с ног ― так стремительно, что я сначала не разглядела кто. Потом, когда двое на полу сцепились, я поняла, что это Тошка. Пистолет отскочил в мою сторону. Я мгновенно подняла его и, передернув затвор, навела на клубок из тел. Я не стреляла ни разу, но любила смотреть боевики. Там делают именно так: сначала передергивают затвор. Потом оказалось, что я не ошиблась. Это пистолет «ТТ», и выстрел самовзводом он сделать не позволяет.

Металлический щелчок заглушил всеобщий хаос. Наступила тишина. Руслан, подмявший Тошку под себя, замер, потом встал, развернулся.

Все смотрели на меня.

– Положи пушку, овца, ― сказал Руслан. Он нервничал, ведь я целилась в него.

Я отошла на несколько шагов. Теперь преимущество было на моей стороне, страх куда-то ушел, и не осталось смысла скрывать правду. Никто не посмеет нас тронуть. Я поняла, что хочу видеть их лица, когда они все услышат. Хочу прочувствовать этот триумф.

– А вот теперь поговорим, ― спокойно сказала я.

– Кто же ты, черт? Почему лицо такое знакомое? ― спросил Ац с отчаянием.

– Скоро вспомнишь меня. Я кое-что вам скажу, скажу, кто я и почему сегодня все дерьмо вертится вокруг меня, а потом вы уберетесь отсюда и оставите нас в покое.

Дальше я обратилась уже ко всем:

– Кто я, по-вашему? Телка, чье место ― чуть ниже пояса, да? Вы правы. Я ― просто телка, которая и внимания-то особо не стоит. Которую и не запомнишь, увидишь в толпе ― сразу забудешь. – Я сделала паузу, а потом повысила голос. ― Так почему сегодня все внимание на меня? Потому что… я перевернула ваш мир. Я! Это я ― убийца, которого вы искали столько времени. Я убила вашего Ржавого! И где возгласы удивления? Где смех? ― Я подняла свободную руку, развела пальцы в стороны, будто актер на сцене, вызывающий у публики аплодисменты. ― Вашего крутого главаря замочила тупая малолетняя телка.

Я переводила пистолет с одного на другого. Ответом была могильная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием. Я не знала, что последует дальше.

– Рус, она гонит, да? ― мрачно спросил Ац.

– Рус?

Руслан молчал, не отводил от меня глаз. Лицо окаменело.

– Черт, Рус, да не молчи ты! Эта дичь нагнала? ― спросил парень с татуировкой. ― Там же пацан был, я помню. Ац, слышь, ты ближе всех стоял и сказал, что запомнил его. Там же пацан был? Ац, слышь? Рус, але, ты че, оглох? Ац, Рус, парни? Рус, ты че? ― Он округлил глаза. ― Вы что здесь, все охренели совсем?!

– Это была она, ― глухо пробормотал Ац. ― Я лицо вспомнил.

– Что?

– Черт, Рус, что за фигня…

– Она ― и Ржавого?

– Да это гон…

– Все, разобрались, ― сказала я. ― Я убила Ржавого, и мне очень-очень жаль, правда. Я не хотела, я просто защищала себя и… Сейчас мы уйдем, и вы больше нас не увидите. Никогда. Обещаю. Ден, помоги Игорю…

– Сова, ― раздался испуганный голос.

Я резко повернулась, направила пистолет на голос… и застыла. Пока я отвлеклась на других бонов, Руслан схватил Тошку и прижал к его горлу нож.

Черт. Черт. Черт. Я уверенней сжала пистолет, пальцем слегка сдавила спуск…

– Ну, стреляй, Даша, ― насмешливо сказал Руслан. ― Еще одна попытка удачная, ведь так? Я нашел его. Твоего дружка. Парнишку, с которым ты сбежала. Это ведь тот самый ушлепок с дебильной кличкой, кажется, Тошка, про которого ты столько трепалась. Ты ведь и тогда с ним трахалась, а? Обманывала меня. Стреляй ― и убьешь двоих. Заберешь две любимые жизни. Ты ведь еще любишь меня, я знаю. Ты ведь не пойдешь на это, а?

Пистолет дрогнул в руке.

– И парнишку этого тоже любишь. По глазам вижу. Такими глазами ты только на меня всегда смотрела. Стреляй. Но я успею полоснуть его ножом.

– Я не хочу стрелять, просто хочу, чтобы вы оставили нас в покое, ― прохрипела я.

В его глазах застыла боль. Голос был холоднее льда.

– Ты же знаешь, этого не будет. Мы все не выйдем отсюда. Я дал тебе шанс однажды, потому что любил. Но больше этого не повторится. Ты гребаная мразь. Кровь за кровь. Либо убью тебя, либо твоего парнишку. Так и быть, дам тебе возможность выбора. Кого?

Кровь за кровь. Убийца. Тварь, заслужившая смерти.

Безумие, неуверенность, страх, сомнение.

Что я делаю? Зачем?

Все это я прочитала во взгляде Руслана. Черт, да он же… Он боролся сам с собой.

Я судорожно думала. Что делать? Что сделала бы я, если бы у меня был мозг?

Я подняла руку выше и выстрелила в потолок над головой Руслана. Раздался шум взрыва, треск, шелест. На Руслана и Тошку посыпался град мелких обломков, всех накрыло облаком пыли. Руслан закашлялся и выпустил Тошку; друг, не растерявшись, со всей силы ударил его локтем в живот и оттолкнул.

Выстрел был сигналом. Боны кинулись на нас, мы ― на них.

На меня навалились, пытаясь обезоружить. Пистолет упал на пол. Я боролась с Ацетоном, силы были неравны. Я не могла вернуть ствол, и только пнула его как можно дальше, под стеллаж с ящиками. Ден напал на татуированного. Тошку теснили сразу двое, но Аня пришла на помощь: подняв трубу, со всего маху ударила ею одного из нападавших, а потом они вместе с Тошкой кинулись на второго. Ден вырубил татуированного и, пытаясь добраться до пистолета, отскочил от здоровяка, который шел на него с ножом. Раненый Игорь помог ему: бросившись здоровяку под ноги, сшиб его на пол.

– Ника, пистолет! ― крикнул Игорь, видя, что девушка, опрокинувшая на врага металлический шкаф, заполненный стеклянными пробирками, оказалась свободна.

Ника дернулась к стеллажу. Но тут же кто-то схватил ее за волосы и повалил.

Юрец и еще один бон катались по полу в пыльном клубке.

Повсюду было месиво из пыли, крови и стекла.

Среди хаоса я увидела Аца, который шел на меня, медленно вынимая из-за пояса нож.

– Нет, Ац! ― Этот голос я узнала. Голос моего человека. Человека, который обещал меня защищать, пока я буду рядом. Но этот голос был так далеко, а Ац уже так близко…

Тошка толкнул его и сшиб с ног, а потом подбежал ко мне и дернул меня за руку.

– Бежим, Сова!

Весь в грязи и крови, друг помчался вперед, таща меня за собой. Выход преграждали двое ― этот путь был отрезан. Мы побежали дальше по коридору. За нами погнались двое ― Ацетон, а следом Руслан.

– В какой-то палате было точно откгыто окно, ― сказал Тошка, задыхаясь. Мы заглядывали в каждую дверь, но везде окна были зарешечены.

– Сюда! Тут откгыто! ― Тошка нырнул в процедурную.

Он пропустил меня вперед, я забралась на окно и собиралась прыгнуть… Но тут раздался Тошкин крик, а потом ― звуки борьбы. Я обернулась. Ацетон повалил Тошку на пол. Я спрыгнула обратно. Я не могла его бросить.

Борьба стихла. Ац, видя, что я не сбежала, отпустил Тошку, и друг подскочил ко мне. Мы замерли у одной стены, Руслан с Ацом ― у другой. Воздух дрожал.

Я быстро посмотрела в сторону выхода.

– Даже не думай, ― сказал Руслан.

Ацетон смотрел на меня, и в его взгляде смешались ненависть и любопытство.

– Если б мне кто-нибудь сказал вчера, что Ржавого замочила мелкая телка, я бы заржал ему в лицо, ― сказал он. ― И харкнул бы. Потому что это унижает как и Ржавого, так и его людей. Это то же самое, что нассать на его могилу. Мы такое не прощаем. Но я смотрю на тебя и понимаю, что, черт возьми, это было. Это не чья-то тупая шутка. Это было. Факт, что Ржавого замочила девчонка. Прикончим эту мразь, Рус!

Ац достал нож, протянул Руслану.

– Кровь за кровь.

– Кровь за кровь, ― безжизненно повторил Руслан, но нож не взял.

– Ну? Бери. Кого из двух ― решишь сам.

Руслан застыл. Во взгляде ― холод и все же… сомнение.

Я вспомнила наше жаркое лето, которое пахло сахарной ватой. Как он прилюдно целовал меня на улице ― щеки, макушку, руки. Люди оборачивались, смотрели и улыбались, а я стеснялась немного, уворачивалась от поцелуев, говорила, чтобы перестал. А он отвечал, что не может. Что хочет до конца своих дней делать только одно ― целовать меня. Он говорил многое… Например, что пока я с ним, меня никто не тронет. Он защитит меня ото всех. От всего мира, если этот мир ополчится против нас.

– Черт, Рус, если ты не перережешь ей горло, я сам это сделаю.

Руслан не слушал его, смотрел только на меня.

– И что мне делать с тобой? ― спросил он.

– Отпусти, ― ответила я.

– Ты ведь знаешь, что я не могу. Не могу простить. Я такой, Даша. Меня так научили, таким вырастили. Неправильно, нечеловечно, знаю. Но я не могу. Прости.

В его голосе была боль. Вот кто он. Маска поверх маски. Он снимал их одну за другой, но никак не мог показать мне настоящее лицо. Я видела маски монстров. А прячется ли за ними человек? Как отыскать его?

– Не делай этого. Ты будешь жалеть и всю жизнь терзаться виной. Я это знаю.

Он посмотрел на меня с жалостью.

– В этом мы с тобой отличаемся. Не буду.

Послышались крики и топот ― к нам приближались. Я увидела в проеме руку, держащую пистолет, услышала выстрел, а затем в меня полетел нож.

На пол рухнуло два тела.

Глава 27

Сегодня мне исполняется одиннадцать. Уже четыре часа дня, и я пока не верю, что родители забыли про мой день рождения. Я так ждала его… Не могла заснуть, гадала, что мне подарят? Я столько намекала, что хочу фотик… Уже мысленно представляла, как мама с папой поздравят меня и вручат большую коробку.

Папа действительно входит в комнату с коробкой. Сердечко прыгает от радости ― и правда фотик??? Но он говорит: «Дашка, тут твоя старая обувь, ты ее уже не носишь, убери в шкаф на верхнюю полку, потом отдадим в деревню». Хорошо, пап. Я думаю, еще не время… Может, они готовят какой-то особенный сюрприз? Но к шести мне становится стыдно ― за них, потому что они забыли, и за себя, потому что я все еще надеюсь… Не передать словами, что чувствуешь, когда родители забывают про твой день рождения. И просто про твое существование, потому что помимо тебя у них еще три ребенка.

В восемь я решаю сбежать из дома. Я собираю рюкзак ― там пара футболок, трусы, фонарик, теплый свитер, зубная щетка и свинья-копилка с мелочью. Ожидая на станции электричку, я плачу. Люди смотрят на меня. Мне надоедают их любопытные взгляды, я спускаюсь с лестницы и залезаю под платформу.

– А ты чего тут? Тоже «собаку» ждешь? ― Через некоторое время ко мне забирается мальчишка в грязной куртке и хозяйственных перчатках.

– Ага.

– Не видел тебя ганьше тут. Ты на кгышу или зацеп?

– Зацеп.

Я сразу поняла, что он из зацеперов, и зачем-то решила показать, что я в теме.

– Я тоже больше на зацепе люблю.

Мальчишка высовывается из-под платформы, смотрит вдаль ― не едет ли «собака»? Потом возвращается.

– А у меня сегодня день рождения, ― вдруг говорю я.

– Пгавда? ― Он удивленно смотрит на меня. ― А чего ты не дома? Не пгазднуешь?

– Праздную. Надоело. Все поздравляют, устала и сбежала. У меня полный дом гостей. Приехали тетя с дядей по маминой линии, а еще тетя с дядей по папиной линии, две бабушки, дедушка, крестная и две маминых подруги. Тетя с дядей по маминой линии подарили велосипед, родители подарили фотоаппарат, бабушка по маминой ― плеер, бабушка по папиной ― бадминтон, а тетя с дядей по папиной…

– Ух ты, здогово! А что все гости такие стагые? Бгатьев и сестег нет?

– Нет. Ни одного. Даже двоюродных, ― отвечаю я с гордостью.

– А мне вот скучно без бгатьев и сестег. Я один в семье. Ой! С днем гождения, кстати! Смотги, у меня даже подагок есть. ― Он достает из кармана подтаявшую шоколадку и протягивает мне.

– Спасибо…

На моих глазах слезы. Я беру шоколадку «Виспа», размякшую, замятую с одного конца, ту самую, с удивительными воздушными пузырьками, и чувствую нежность к моему новому знакомому. Сам того не зная, он устроил мне настоящий праздник.

– Пгавда, я съел две дольки от твоего подагка. Не обижайся, ― виновато признается он. И в этот момент я понимаю, что хочу, чтобы этот смешной картавый мальчишка в грязной одежде стал моим другом.

– Меня Даша зовут.

– А меня Тотон. Тьфу, Антон.

Вот так в моей жизни появился он, мой родной, мой любимый Тотошка.

Потом он никогда не спрашивал, где фотик, который мне подарили родители, где плеер и бадминтон, хотя я придумала несколько вариантов лжи ― фотик украли, плеер сломался, ― но он не спрашивал. Думаю, он все понял сразу. Он всегда был мудрым, гораздо мудрее, чем я считала. Просто он не выставлял это напоказ.

Сердце в груди продолжает беситься. Стремиться быть с тобой рядом, Ощущая тепло влюбленного взгляда ― Лучшее, что могло со мною случиться![18]

* * *

Первым с пулей во лбу рухнул на пол Ацетон. Я обернулась. В проеме застыла бледная, как привидение, Аня; она все еще держала пистолет в вытянутой руке, словно не веря, что выстрелила. А потом… под ноги мне упал Тошка.

Я соображала очень медленно, а друг оказался быстрее. Он раньше увидел, как Ацетон взмахивает ножом, и сделал шаг. Этого было достаточно, чтобы принять на себя удар, предназначенный мне. Лезвие вонзилось прямо Тошке в горло, и теперь кровь растекалась по полу. На белом кафеле она походила на густую клюквенную мякоть, которую мама обычно процеживала через марлю в кастрюлю, а затем, добавив воду и сахар, варила кисель.

Я быстро опустилась рядом. Тошка испуганно смотрел на меня, открывал и закрывал рот, как рыба. Трясущимися руками я содрала с себя шарф, прижала к ране, бормоча:

– Я сейчас… Сейчас я помогу тебе.

Шарф быстро пропитался кровью. Тошка в панике схватился на меня.

– Я все исправлю, обещаю!

– Ац! ― Руслан схватился за голову. ― Ты долбаная дрянь! ― бросил он Ане и сделал шаг, но она крикнула:

– Назад, я выстрелю!

Руслан зверем заметался по комнате. Он все еще держался за голову, будто отчаянно борясь с реальностью. Наконец он уставился на меня ― глазами, полными боли и ярости.

– Почему там, где ты, всегда происходит какое-то дерьмо? Почему там, где ты, всегда умирают мои близкие?

Я не знала, что ему ответить. Да и мне было не до него. Я думала только о Тошке, время остановилось. Я взяла теплую руку друга в свою.

Послышался отдаленный вой сирены. Он все нарастал и нарастал, но я думала, мне просто чудится, думала, так крепнет внутри паника. Но потом звук стал совсем отчетливым. Он доносился со стороны окна. В комнату вбежали люди.

– Черт, Рус, сваливаем, мусора!

– Черт! Чуваки! Аца замочили! Валим к чертям отсюда, ща мусора припрутся. Рус, валим, валим, Ацу уже не помочь.

Руслан в последний раз взглянул на меня пустым взглядом. Кровь за кровь.

– Ты вернула мне долг, ― сказал он и вышел. Вскоре стих шум спешных шагов.

Мы остались всемером ― все грязные, избитые, в поту и грязи. Аня все еще стояла в проеме с зажатым в руке пистолетом. Мы с Никой сидели возле Тотошки, пытаясь остановить кровь. Парни понуро замерли рядом. Я крепко держала теплую руку друга. Зажмурилась, но даже сквозь сомкнутые веки видела красно-синее свечение.

Я снова открыла глаза. Очертания комнаты искажалась. Что-то все сильнее сдавливало мою голову. Пространство вдруг закружилось в водовороте красок, звуков и запахов.

* * *

Нам тринадцать. Мы сидим на высокой липе, растущей между моим и Тошкиным домом. Из рюкзака Тотошка достает пакет, и мы собираем липовые цветы, чтобы потом засушить и добавлять в чай.

― Тошка, вот скажи, что, если бы прилетел злой колдун и сказал: «Я забираю жизнь одного из твоих родителей, но ты можешь выбрать, кого оставить»? Кого бы ты оставил? Маму или папу? ― спрашиваю я.

― Не знаю. Это стганно ― о таком думать.

― Ну, представь. Вот прилетел колдун… Так кого?

― Навегное, маму. Папа всегда учил меня, что женщину нужно уважать и защищать, что мама ― это святое. А ты? Кого бы ты оставила?

― Сказала бы: «Забирай обоих», ― хихикаю я. ― А кого бы ты оставил? Бритни Спирс или Анну Павловну?

Анна Павловна ― Тошкина училка по русскому. Она молодая и нравится ему.

― Анну Павловну. Она хоть настоящая, а Бгитни Спигс живет только в телике.

― А кого бы ты оставил, если бы злой колдун сказал тебе: «Я забираю одну жизнь ― либо твою, либо того, кого ты любишь больше всего на свете»?

Тошка смотрит на меня как-то странно.

― Твои вопгосы глупые, Сова. Они мне не нгавятся.

― Ну ответь! Так чью?

― Отстань.

― Конечно, свою. Никто не выберет чужую жизнь. Да?

― Чего пгистала ко мне? Хватит, егунда какая-то, а не вопгос.

Я злюсь на Тошку за то, что он больше не хочет играть в эту игру, и кидаюсь в него цветком. Он смеется и отвечает тем же.

* * *

В отделение милиции нас отправили всех шестерых, Тошку увезли в реанимацию. Но дальше наши пути разошлись. Аня ― единственная, кого я видела после задержания. Что с остальными, я не знала. Нас с Аней промучили меньше других: сообщили родителям и перевели в центр содержания несовершеннолетних. Снаружи он как тюрьма ― с высоким забором и колючей проволокой, ― а внутри ― как приют. Не была, но думаю, что так выглядят детские дома. Нам выдали казенные шмотки и полотенца, показали, где наши койки. Эта была самая ужасная ночь в моей жизни. Я так и не смогла заснуть.

Мои родители приехали утром. Я не представляла себе встречу с ними, не знала, как они поведут себя, когда увидят меня. Наорут? Папа снова ударит?

Я вышла к ним в холл ― с грязными волосами, в синяках и шрамах, в чужой заношенной одежде. Мама зажала рот рукой и заплакала. В глазах папы читались вина и жалость. Ему было больно на меня смотреть.

Я бросилась к ним, уткнулась папе в грудь и разрыдалась. Родители обнимали меня и шептали ласковые слова. Впервые за несколько месяцев мне стало тепло.

* * *

Вот уже десять дней я не видела никого из нашей семерки. Тошка лежал в реанимации в больнице в Санкт-Петербурге. Кома. Я и не знала, что сочетание четырех простых букв может звучать так ужасно.

Мои родители будто постарели. Мне казалось, у них все время очень усталые глаза.

Из Питера приезжал следователь, задавал вопросы по делу об убийстве. Ведь Аня застрелила человека, и ей грозили очень серьезные проблемы.

Я не упоминала еще об одном преступлении. Думала, а скажет ли Руслан или кто-то из его банды о том, что я убила Ржавого? Мы ведь сдали их. Они могли сдать меня, я была готова. Со следователем я разговаривала несколько раз, но старое дело не обсуждалось. Всех интересовало только убийство Ацетона. Я боялась, что придется проходить свидетелем. Там будет Руслан… я не смогу его видеть. Но этого не случилось. Родители очень постарались, чтобы в милиции меня трогали как можно меньше. Так странно все вышло… Все дерьмо вертелось вокруг меня, а когда оно всплыло, я оказалась как бы и ни при чем. Мне просто навязали обязательные беседы с психологом раз в неделю. Предполагалось, что хоть это направит меня на истинный путь. А вот Аня… я терялась в догадках, что с ней будет.

Ее я порой не понимала, ссорилась с ней чаще, чем с остальными, даже опасалась ее. Иногда мне казалось, Аня жалеет, что мы с Тошкой поехали с ними. Но теперь… Она не думая выстрелила в человека ради нас с Тошкой. Она убила, чтобы защитить нас. Как же я ошибалась на ее счет. Она считала нас с Тошкой своими людьми. А свои люди должны защищать друг друга ― так заведено в нашей компании.

Дома неизменно стояла гнетущая тишина. Горячий ужин, теплая ванна, чистая мягкая постель. Постоянный контроль. В душ и туалет ― под надзором, родители боялись, что при любом удобном случае я удеру к нему. Они понимали: у меня нет денег на билет, но достаточно дури, чтобы найти способ добраться до Питера.

Наконец, впервые за десять дней, мне разрешили выйти из дома одной. Вдыхая холодный воздух, я смотрела на застрявший в голых темных ветвях желтый воздушный шарик. Блеклый, сморщенный, наверное, он провисел там несколько недель. Как же за это время поменялась погода. Земля совсем промерзла, покрылась инеем. С каждым холодным сезоном все вокруг будто умирает, и кажется, что уже не оживет.

Вообще после возвращения в Днице все стало по-другому. Притупились мои чувства, отношение ко всему стало каким-то отстраненным. Я видела и слышала мир словно через помехи, и через них проходили мои эмоции и реакции. Дни неохотно пожирали мою жизнь, словно я была безвкусным блюдом. Сон походил на черную пустоту: никаких сновидений. Я потухала, как пламя свечи.

Этот период стерся из памяти: там отпечатался только сдутый воздушный шарик на дереве. Я даже не помнила, о чем говорила с родителями и следователями. Вся моя жизнь шла механически: пробуждение, еда, сон. Я напоминала себе робота, который не может отступать от своего единственного алгоритма.

Все закончилось, когда однажды я пришла домой после прогулки. В коридоре стояли мама с папой. Их лица казались очень, очень встревоженными.

– Даша… ― мама окликнула меня робко, растерянно.

Сердце сжала тревога.

– Что-то случилось?

– Случилось несчастье…

Мама говорила медленно. Слова давались с трудом. Я не дышала. Хотела поторопить ее, но ком в горле мешал говорить. Я просто смотрела. Недоверчиво, с испугом.

– Твой друг… Антон…

Нет. Сердце упало, а потом яростно зашлось. Не он. Не с ним. С кем угодно, только не с ним. Все эти дни я не пускала в голову эту мысль, боролась с ней, как могла. Хотя врачи говорили, что надежды почти нет, но я не верила.

– …Умер тридцать минут назад.

Я покачала головой.

– Это неправда, мам. Я точно знаю. Он бы со мной так не поступил.

Он столько всего мне обещал, а он всегда выполняет обещания.

– У него была тяжелая рана, дочка. После такой нет шансов. Он умер.

– Умер, ― прошептала я. ― Но это невозможно. Как это ― умер? Он не может умереть. Никто из нас не может. Узнай. Узнай, пожалуйста, я уверена, что это ошибка. Что это кто-то другой. Мне надо самой позвонить в больницу. Надо узнать. Надо съездить.

Я заметалась по коридору, ища телефон. Меня колотило, я едва находила себе место, я задыхалась. Мне нужно было выплеснуть эмоции, хотелось просто бежать, бежать долго, пока не упаду без сил. Наконец я подлетела к входной двери, хотела выйти ― но куда? Куда ехать и как добираться без денег?

– Мне нужно к нему! ― выпалила я.

Папа схватил меня, и в его объятиях я забилась в истерике.

– Пусти! Ты не можешь меня не пустить! ― Я стала колотить его в грудь кулаками. ― Ты портишь все! Ты всегда все делаешь назло! Ты портишь мою жизнь, я ненавижу тебя!

– Он умер, дочка. Умер, ― только и ответил папа, прижимая меня к себе, а я все кричала:

– Ты врешь! Вы все мне врете! Мы не умеем умирать, мам, пап! Мы бессмертные. Как вы не поймете? Мы не умеем умирать!

Невозможно поверить в чью-то смерть, не видя ее. Для меня Тошка был жив.

Он обещал мне Америку. Он обещал. Он не мог.

Глава 28

Мир стал таким холодным теперь, когда тебя нет.[19]

Мои родители ходили на похороны поддержать Тошкину семью, а я не смогла. После того дня я не выходила из квартиры неделю, это помогало мне поддерживать маленькую иллюзию: какой-то частью сердца я верила, что Тошка жив. Я придумала свою собственную реальность, и в ней Тошка сейчас был дома, а я болела, поэтому мы не виделись.

После похорон Тошки позвонила Ника. Компания все еще была в Питере, ждали суда над Аней. Они пытались меня поддержать, но только расстроили.

Я дала себе срок: неделя, больше я не могу себе такого позволить. Я чувствовала, что, убегая от действительности, все больше проваливаюсь в липкую трясину. Она затянет меня, если я что-нибудь не сделаю. И вот, я наконец вышла из дома и отправилась к Тошке.

Родная, любимая кухня. Тишина, нарушаемая только звяканьем чайных ложек. Тошкины родители так изменились… Похудели, ссутулились. Бледные тени с угасшим взглядом. Мне было тяжело смотреть им в глаза. Было стыдно за то, что я жива, а он нет.

– Можно зайти в его комнату? ― тихо спросила я.

Тошкина мама едва заметно кивнула.

Казалось, Тошка ушел час назад. Я трогала руками постель, не теплая ли она? Но нет. Простыня холодная. Я взяла подушку, прижала к носу, вдохнула запах, и горькая обида поднялась к горлу. Как же так… Ведь я не успела ему столько всего сказать.

Я ненавидела Бога. Почему он допустил, чтобы Тошка умер? Почему нельзя было забрать любую другую жизнь? Почему именно Тошкину? Это несправедливо. Он должен был жить. А ведь… стоило ненавидеть себя, а не Бога. Если бы я послушалась Тошку, если бы мы уехали из Питера в день, когда сидели на бетонных блоках и разговаривали о будущем, ничего бы не было. Он что-то чувствовал, хотел домой. А остался из-за меня. Все, что произошло, ― из-за меня. Я виновата. Лучше бы умерла я, а не он.

Я разглядывала полки, перебирала коробки с мелочовкой ― частичками его жизни. В одной из коробок, лежащих под кроватью, я обнаружила снимки и альбом. Фотографий было около сорока… и все мои. Я открыла альбом. Это оказался комикс: рисунки и короткие реплики героев в пузырях. Я листала страницу за страницей, читала текст. Комикс был о девочке, которая осталась одна в мире, разрушенном из-за войны. Она сталкивалась с бедами, убегала, пряталась, искала тех, кто мог бы стать ее новой семьей. Девочка была вылитая я. Как же это все походило на мою жизнь… Друг понимал меня лучше меня самой. Кое-где вместо рисунков были мои вырезанные фотографии.

Я совсем не знала его… Мы дурачились, шутили, вместе проводили время. А я даже не подозревала, какая она ― правда, какие глубокие чувства скрывал друг. Я рассердилась. Это жестоко, Тошка! Жестоко так обманывать меня! А может… сама виновата? Может, правда всегда была на поверхности, но я так зациклилась на самой себе, что другим в моей голове просто не оставалось места?

Шутки, манера речи героини комикса… Все было мое. Тошка знал наизусть все мои коронные фразочки, все записывал, чтобы создать свою историю моей жизни. И скрывал? Это нечестно! Или… если бы я чуть больше интересовалась им, спросила бы хоть раз, что его тревожит, что он любит, он бы открылся?.. Может, он просто ждал? Но я не спросила.

Я вернулась на кухню, держа в руках аквариум с рыбками и альбом.

– Можно взять их? Я хочу, чтобы у меня было что-то на память о нем.

– Конечно. ― Голос Тошкиной мамы дрожал.

Дома я поставила аквариум на пол посреди комнаты. Затем легла калачиком. Смотрела на рыбок. Тебе никуда не деться от меня. Ты всегда будешь со мной. Не отпущу тебя.

Ты был для меня живым воплощением свободы. С тобой я могла быть собой. Ты избавлял меня от невидимых оков. Кто теперь я без тебя? Кто я без тебя? Кто я без тебя???

* * *

Я стояла на носочках на рельсе над тоннелем. Смотрела в небо. С трудом держала равновесие.

Я вспоминала, как мы вместе готовили оладушки, как я случайно заглотила Тошкину золотую рыбку, как защищала его от бона, как он спас меня от парней, которые хотели меня изнасиловать. Как мы вместе шли через поле. Наш подсолнуховый секс. Все это уже не сотрется из памяти. Невозможно забыть по-настоящему близких людей. Даже спустя пять, десять, пятьдесят лет после смерти они все равно будут жить в наших сердцах.

Я спустилась, посмотрела на воду. Место, где есть часть тебя.

Если бы я знала, что тот день будет последним нашим днем, я бы запомнила каждое твое слово. Считала бы шаги, взгляды, вздохи, дождевые капли. Взяла бы тебя за руку и не выпустила бы. Я посмотрела бы тебе в глаза. Поцеловала. Сказала бы, что люблю и что ты мне дороже всех на свете. Но я не сказала. Потому что не знала, что этот день последний, думала: зачем? Впереди еще вечность, успею. И потому что было страшно. Чертовски страшно сказать эти чертовы десять букв. Будто тебя выставляют голым на колючий мороз.

Я смотрела на нашу надпись в тоннеле, потом на ручей, на то, как уплывало от меня мое прошлое.

Ты не мог меня оставить. Ведь ты же обещал.

* * *

Я отказывалась идти в школу. Ведь это его школа, а теперь и моя тоже. Я не хотела смотреть на все эти цветы, свечи… Частичка меня еще бежала от реальности, и я понимала: увижу фото в траурной рамке ― пойму окончательно, что Тошки больше нет. Гораздо легче обманывать себя.

Но через пару недель в новую школу все же пришлось идти. Я знала, фото там, в вестибюле ― в первый день увидела мельком. Больше я никогда не ходила этим путем. Вешала одежду в раздевалку и возвращалась, чтобы подняться по лестнице с другой стороны. Делала крюк, но не могла пройти мимо этого места.

В школе все было неприятно обыденно. А чего я ожидала? Что все будут каждый день лить слезы? Ходить в мрачном молчании? Школа должна навсегда погрузиться в траур? Он закончился… все живут дальше. На переменах ― шум, мат, беготня, на уроках ― тихое хихиканье учеников, громкие голоса учителей. Толкучка в столовой, радостные крики после звонка с последнего урока. Запах каши, выпечки, мела, половых тряпок, хозяйственного мыла и обуви. Без одного человека мир не рухнул. Осознавать это горько.

Вечерами я прогуливалась по дворам, заглядывала в окна. Все жили как прежде, и только квартиру в доме напротив отныне скрыла завеса вечной скорби. Насколько ничтожна чья-то жизнь для целого мира, настолько же важна она для кого-то одного. Моя реальность рухнула с Тошкиным уходом, я уже не стану такой, как прежде. И его родители ― тоже.

Эта зима стала для меня долгой и холодной. Я нигде не могла найти себе места. Я превратилась в слепого котенка, который тычется по углам и жалобно мяукает. Котенок не осознает своей слепоты, но понимает, что с ним что-то не так.

Иногда звонила Ника. Так я узнала, что в январе прошел суд над Аней. Ане не было шестнадцати, и по закону она могла избежать уголовной ответственности, если бы адвокату удалось доказать, что над девушкой висела угроза жизни, она была напугана. Все случилось именно так. Мама Ани наняла ей толкового адвоката, который смог выиграть дело. Аню отпустили.

Я заставила себя сходить на кладбище только в феврале.

Под ногами хрустел и рассыпался снег; воздух был колючий, сухой. Я куталась в шарф. На оградках и могильных камнях лежали пушистые острые шапки. Все было белое, я щурилась от невыносимой, слепящей яркости.

Придя в нужное место, я с трудом открыла калитку ― мешали сугробы. Подойдя к кресту, смахнула снег. На ленте венка прочитала: «Любимому сыну от мамы и папы».

Я не знала, как начать разговор. Нас разделяло всего два метра. Это странно, осознавать, что человек, находящийся от тебя так близко, может быть так бесконечно далеко.

– Ну, привет, Тошка, ― сказала я. ― Знаешь, недавно наша классная сказала, что, когда близкие навещают умершего на кладбище, он спускается к ним с неба. Я знаю, ты сейчас должен быть где-то здесь. Ты не мог не спуститься. Ведь я же пришла к тебе. Прости, что так долго не навещала. Но думаю, ты понимаешь, почему. Как дела? Скучновато? Ну, а кто вопил, что со мной всегда как «х*ем в улей»? Радуйся, меня рядом нет. Хватило на твою пятую точку приключений, теперь вот сиди жопой на облаке и наслаждайся покоем. Передай привет моему дедушке, если вдруг увидишь.

Первые слова дались тяжело, но я знала, что потом будет легче. Я смахнула снег с лавочки, села.

– У меня все неплохо. Пошла вот в твою школу… Все, как ты и говорил. Столовка отстой, Анна Павловна круче Бритни Спирс, у Давыдовой и правда усы, а физручка не бреет подмышки. Вообще школа ничего, получше моего пансиона. Скучаю ли по тебе? Фи! Да чего по тебе скучать? Над ухом больше никто не ноет и не скулит, так что просто кайф. Брр… Как холодно. Минус двадцать уже вторую неделю. Интересно, как там у вас погода? Наверное, тепло. Дома тоже холодрыга. Чтобы согреться, вспоминаю часто наше путешествие. Горячий песок, жгучее солнце, кожа пузырями. Душные ночи, кожа дубовая, как иссохшая козья шкура. Знаешь, а ведь это была целая жизнь. Мы прожили ее с тобой вместе. Вот бы записать ее на кассету, потом проматывать обратно и проживать снова и снова… Думаю, я могла бы провести так вечность.

Я замолчала. Посмотрела вниз, на холмик под крестом. Расчистив снег рядом с собой, положила туда руку, закрыла глаза, попыталась представить его рядом. Руке стало тепло, ― это Тошка накрыл мою ладонь своей. Я сжала пальцы.

– Мне плохо без тебя. ― Глаза стали влажными. Слезы на ресницах превратились в льдинки и закололи веки. Я выдохнула облачко пара. ― Я как будто потерялась. Не знаю, что мне делать. Я живу прошлым. Знаю, что это неправильно. Ты бы сказал мне смотреть только вперед, но я не могу. У меня нет сил идти дальше. Я выдохлась. Будто от меня осталась одна оболочка. Было бы здорово, если бы ты хотя бы иногда мог оживать, хотя бы на пару минут. Жаль, что так нельзя. Этих двух минут бы хватило.

Я дрожала от холода.

– Билли, Вилли и Дилли у меня, за них не беспокойся. С ними все хорошо.

Я встала, расчистила под крестом снег.

– Смотри, у меня для тебя кое-что есть. ― Я вынула из рюкзака модельку вагона и положила под крест. ― Твоя эрдвашка. Теперь всегда с тобой. Думаю, тебе она понравится. Я пойду, Тошка. Обещаю, что буду приходить чаще. Ой, да, еще кое-что. ― Я достала из кармана несколько кубиков сахара и бросила на могилу. ― Подсласти свой пресный Рай.

Глава 29

2010 год

Дилли умер последним ― в мой двадцать третий день рождения. В третий раз я хотела отнести рыбу на кладбище и похоронить рядом с Тошкой. И в третий раз просто смыла ее в унитаз. Но в голове всегда Тошкин голос, звучащий, как звон треснутого колокола: не летит, а будто трется о воздух.

Я так и не поблагодарила Тошку за все. За то, что он просто был. В пятнадцать лет меня окружало не так много людей, и почему-то в столь юном возрасте каждого, кто входит в твою жизнь, ты воспринимаешь как должное. Многие девочки-подростки влюбляются в мерзавцев и ублюдков. Им не с чем сравнить, мало опыта. Им кажется, что раз на пути встретился такой человек, значит, он должен остаться. Ведь по-другому просто невозможно.

Только становясь старше, понимаешь: это не так. И оказывается, что в твоей жизни могут быть люди получше, нужно просто отпустить старых и потянуться к новым. Со мной было наоборот. Тошка ― идеальный, уникальный ― всегда был рядом, а я воспринимала его как какое-то… приложение к себе и редко ценила то, что он для меня делал. Этот смешной мальчишка с торчащими лохмами беспокойно мял края футболки, когда нервничал, моргал разными глазами, когда хотел спать… Он никуда не денется, как же иначе? Точно так же в юном возрасте мы не ценим того, что делают для нас родители. Они просто всегда рядом, это обязательно. Кормят, одевают, думают о нас, заботятся. Разве это надо ценить? Ведь это все всегда с нами… Истинную ценность нашего окружения мы начинаем понимать с возрастом. А полное осознание, думаю, приходит, только когда мы сами заводим семьи.

Я не могла представить, что из моей жизни однажды исчезнет Тошка. Это невозможно. Я поступила в институт, потом устроилась на работу. Каждый день я видела много людей; всегда, когда ехала в общественном транспорте или шла по улицам, если вдруг слышала в толпе картавый мужской голос, судорожно оглядывалась. Где? Похож ли незнакомец на него? Был бы у него такой же голос? Тошкин голос я запомнила ломающимся, хриплым. Я вглядывалась в прохожих. Каким бы он был, мой друг, в свои восемнадцать? А в двадцать три? Высоким? Как его папа? В пятнадцать мы были одного роста, я не могла даже представить его выше. Мне бы пришлось смотреть на него снизу вверх, это так странно. Я привыкла, что наши глаза на одном уровне. Отращивал бы он бороду, носил бы очки? А какая у него была бы прическа, все те же растрепанные волосы? Я знала его нескладным, угловатым подростком, с вечно растерянным лицом и бегающими глазами. Но каким бы он стал, если бы судьба дала ему возможность повзрослеть?

В тот же год я впервые за восемь лет столкнулась с Русланом. Этого человека я желала видеть меньше всего на свете. Еще живя в Днице, я боялась случайной встречи с ним, например, на улице. Я даже не знала, что сделала бы. Кинулась бы на него, ударила? Вряд ли. Скорее всего, я бы разрыдалась, как дура. А может, испугалась бы и убежала. Не хотелось показывать этому человеку свою слабость. Последнее и произошло со мной, когда я в конце концов наткнулась на него не в Днице, а в московском метро, утром в понедельник по дороге на работу. Я просто убежала.

Я спускалась на эскалаторе, увидела Руслана на встречном и сначала решила, что это просто кто-то похожий. Хотелось верить, что я обозналась, но, когда наши взгляды встретились, я поняла, что не ошиблась. Застыв, Руслан ошарашенно смотрел на меня. Какое-то время я в таком же ступоре смотрела в ответ, а потом меня пронзил страх.

Я ринулась вниз. Он кинулся догонять меня. За секунду стерлись вдруг все прошедшие годы, и мне снова было пятнадцать, и я убегала от преследующего меня бона. Я лихорадочно протискивалась сквозь толпу, безжалостно распихивая людей. Спустившись с эскалатора, я побежала к поезду. Я молилась только об одном ― успеть.

Вырваться на свободу.

Руслан

Я ехал в метро в утренний час пик: спускался по ступенькам и разглядывал вяло бредущую, раскачивающуюся толпу. Настроение было паршивым. Пять минут назад какая-то овца наступила мне шпилькой на новые белые кроссовки, оставив на них темную полоску содранной кожи. Было душно, в нос била едкая смесь запахов ― духи, пот, железнодорожная смазка. Не выспался, соображал туго. Шел на автопилоте, особо не замечая ничего вокруг.

Вместе с толпой я двигался в сторону эскалатора, нужно было подняться и перейти на соседнюю ветку. Занял свою ступеньку, поплыл вверх. Равнодушно разглядывал лица других пассажиров, стирая каждое из памяти через долю секунды. И вдруг по затылку будто арматурой долбанули. Я увидел ее. Господи, прошло восемь лет. И вот она, едет вниз на встречном эскалаторе.

Она узнала меня ― и мое сердце бешено заколотилось. Какое-то время мы не отводили глаз. Поравнялись, на миг оказались так близко, что можно было протянуть руки и коснуться друг друга. Я остро почувствовал, как же хочу этого ― дотронуться до нее. А потом мы стали разъезжаться. Я повернул голову, чтобы не потерять ее из виду. Она тоже обернулась и… вдруг метнулась вниз.

Что же я туплю? Беги догонять ее! Беги к ней, придурок! И, повернувшись, я тоже ринулся вниз, против движения. Я должен успеть, должен! Люди шарахались от меня. Я грубо расталкивал их в стороны. Я видел Дашину спину, ее отросшие светлые волосы, собранные в хвостик. Этот хвостик все мелькал в толпе. Она бежала к поезду ― успела впрыгнуть. А я врезался в захлопнутую дверь.

Она смотрела на меня через стекло. Не взгляд ― взрыв. В меня летели осколки страха и разочарования. Плюнет? Нет. Уж лучше бы плюнула ― не было бы так больно. Все эти годы я не мог забыть ее. Столько было и девушек хороших, и телок одноразовых, а в голове всегда она одна. Совсем другая. Сильная, искренняя, противоречивая. Дашка… Ты боишься меня. Боишься, хотя я уже не такой, как раньше. Не тот озлобленный дикий мальчишка. Тебе нечего бояться. Но я понимаю… ты ведь тоже ничего не забыла. Удивительно… Восемь лет ― и вдруг за одну секунду их будто стерли. Мне снова восемнадцать.

Я не видел Дашу с того самого дня в заброшенной дурке, когда нас повязали. Почти всем дали пятнадцать суток для профилактики, но я был даже рад этому. Тогда во мне пробудился страшный зверь, и разумом я понимал ― ему лучше посидеть в клетке.

В день суда над той девчоночкой, что застрелила Аца, я выступал свидетелем. Дрожал перед заседанием, думал, она там тоже будет. Хотел ли я ее увидеть? Что мог ей сказать? Что сделать? Все чувства уже притупились, за пятнадцать дней за решеткой я действительно поостыл. Повис в тупой прострации. Не злился, не сожалел, но не было и удовлетворения, лишь какая-то обида ― на себя и на мир. Усталый голос подсознания шептал: «Зря это все. Незачем. Две смерти. И ради чего они? Не ради чего, а из-за чего. Из-за глупости».

Даши не было на суде. Ее даже не упоминали, будто ее вообще не существовало. Никто, кроме нас, и не знал, что все произошло из-за нее. Судили девочку, убившую Аца. К ней у меня была лишь жалость. Ей всего четырнадцать… Конечно, смерть Ацетона меня выбила из колеи, но судить эту малышку… Ради чего? Я уже судил одну девчонку, и наказание она получила суровое. А за что, если разобраться? За то, что оказалась не в том месте, не в то время? Разве за это судят? Я судил, дурак, но второй раз не смог.

Когда меня вызвали, я говорил, говорил, говорил ― так, чтобы мне поверили. Что Ац сам напал, что у девчонки не было выхода. Суд шел не один день. Адвокат этой Ане попался грамотный, боролся за нее долго, но отстоял. Ее оправдали.

Перед судом разговаривал с парнями. Кто-то хотел сдать Дашу. Я сказал ― через мой труп. Убью любого, кто хотя бы заикнется о ней. Вид у меня был, наверное, жуткий: никто ничего не вякнул. Я не чувствовал вины перед ней, но почему-то хотел ее защитить. Да, я не простил ей смерти брата, но… нет. Никаких мусоров. Даша получила свое наказание, когда Ацетон метнул нож. Суд. Свидетели. Присяжные. Ударяет молоток, и вот ― судья выносит приговор. Кто тогда был судьей? Ац? Нет. Он был молотком. Судьей был я. Ведь я мог остановить его… Мог. Но не остановил.

Бабушка умерла той же зимой, это уже был суд надо мной. Он прошел, когда в церкви я наклонился и поцеловал ее в лоб ― холодную, лежащую в гробу. Моя семья продала ее дом. Теперь никто и ничто меня не связывало с Днице, кроме Даши. Я больше ни разу не ездил в этот город, хотя хотел. Мечтал увидеть ее, объясниться. И чем больше проходило времени, тем острее становилось желание.

Сразу после дела Аца я порвал все связи с парнями, сжег мосты, надеясь, что смогу стать другим. Так хотелось этого… Так хотелось начать все с нуля и перестать быть беспощадной тварью, которая вершит самосуд над маленькими девочками.

Новая работа, знакомства, друзья. Новая жизнь. О прошлом напоминали только сны ― они снились мне, может, раз в месяц, и в каждом ― Даша. Некоторые сны были приятными: мы, юные и влюбленные, мчались на мотоцикле. Но были и тяжелые ― пронизанные смертью. То Даша убивала моего брата, то я ― того ее мальчишку, то я убивал саму Дашу. Я ведь все равно был убийцей ― да, убивал чужими руками, но ведь это еще более паршиво, от таких грехов не убежишь.

Почему сейчас, в метро, я так рвался ее догнать? Хотел заслужить прощение? Для чего? На что надеялся? На светлое будущее вместе? Едва ли. Тогда для чего? Наверное, чтобы освободиться. И больше никогда не видеть снов.

Как глупо все произошло между нами, Даш. Глупо, страшно, обидно. Наша любовь несла смерть. Как бы я хотел поговорить с тобой… и я мог бы. Ведь я не забыл, где ты живешь, я всегда верил, что смогу однажды вернуться и найти тебя, вот только не ехал ― боялся. Чего? Что не застану тебя. Что твоя семья переехала, что порвалась единственная ниточка, соединяющая нас. Пережить этот разрыв я бы не смог. И вот, я не ехал в Днице, я не знал, что меня там ждет, но надеялся, что ты все еще там. Что я смогу увидеть тебя, сказать обо всем. И ты выслушаешь. Да. Незнание давало мне иллюзию спокойствия, но эту иллюзию безжалостно развеяли сегодня, в чертово утро понедельника. Поезд уехал. И до последнего мгновения мы не отводили друг от друга глаз.

Меня греет мысль, что я все еще могу тебя найти. Я хочу извиниться. Прости, Даш. Черт, ни перед кем я никогда не был так виноват, как перед тобой. Такое не прощают, но…

Однажды я наберусь смелости и найду тебя, Даша.

Я обязательно найду тебя, где бы ты не была.

* * *

Даша

– Ваш сын совершенно неуправляем. Такое ощущение, что вы, мама, абсолютно ничего не знаете о его школьных успехах. Мало того, что успеваемость снизилась, так он постоянно срывает уроки, мешает другим ученикам и учителям. А еще это… ― Классная руководительница гневно потрясла классным журналом, а потом ударила им о стол. ― Это уже ни в какие ворота! Кража журнала ― серьезное преступление! Прошу вас как мать принять меры. Надавите на своего сына, он должен сознаться. Вы понимаете, какими разбирательствами такое грозит? Может до исключения дойти и вообще… Не понимаю, почему вы не уделяете внимание ребенку! Вы же не работаете, чем же занимаетесь все время? Хм. Хотя вижу, вижу, выглядите хорошо в свои годы, но помимо всего этого… ― она брезгливо обвела пальцем вокруг лица, ― вы должны помнить, что у вас еще есть дети.

Ох, я бы ей ответила. Но план состоял в том, чтобы я кивала, как китайский болванчик, виновато улыбалась и со всем соглашалась. Моя реакция понравилась этой грымзе. Она смягчилась.

– Ну что ж, я думаю, вы все уяснили и примете меры.

– Да, да, я поговорю с ним. Извините, я обязательно возьмусь за его воспитание.

– Рада слышать. Свободны.

Я вышла. Вскоре мы со Славиком уже сидели на лавочке во дворе за школой.

– Спасибо, Даш.

– На здоровье, братюнь. Как теперь выпутаешься?

– Уже проще. С ребятами завтра Утенкова прижмем, сознается, гад, никуда не денется, сам побежит к классухе. Вот у нее шок будет: ее любимчик-отличник Утенков ― и вор. Просто с этими разборками надо было время потянуть, предкам не говорить, а то папа не станет разбираться, кто там что украл.

Я грустно улыбнулась. В свое время и мне от отца доставалось… Годы шли, а что-то в нашей семье не менялось.

– Ну что, пошли домой? ― Я встала.

– Пошли. Тебя так все ждут. Олька после универа приедет.

Я не приезжала долго. Стыдно: обычно старалась навещать семью не реже двух раз в месяц. Я теперь жила в Москве, работала в промышленном альпинизме. Для меня эта работа ― мечта: можно целыми днями лазить по стенам и крышам в свое удовольствие, а за это еще и платят, ха-ха! Нет, конечно, не все так идеально и гладко, работа тяжелая, но я ее полюбила. Думаю, и Тошке бы понравилось. Мы бы могли работать вместе, было бы здорово. Я давно поняла, что не способна протирать попой стул в душном офисе пять-два. Отвращение осталось после папиных наказаний за проделки. До сих пор помню часы, проведенные в его каморке.

– Дашка приехала! ― с порога оповестил всех Андрей.

– Привет, Андрюшка! Как ты вырос, скоро уже с меня будешь!

– А ты мне чего-нибудь привезла? ― Черные глаза смотрели с надеждой.

Я улыбнулась.

– Конечно! На, ищи! ― Я протянула братишке рюкзак.

Он сразу потянулся к правому карману ― туда я обычно складывала подарки. Нашел маленький наборчик «Лего» и завопил от радости.

– Дашка, пойдем собирать! Пойдем, пойдем!

– Ой, да подожди ты, дай хоть раздеться!

– Но я хочу сейчас!

– Тогда иди один.

Андрей убежал в детскую. Оттуда же показалась Катя, улыбнулась.

– Дашка! Привет!

Мы обнялись.

– А я тебе тоже кое-что принесла.

Глаза сестры заблестели. Я достала из рюкзака новую книгу.

– Это мне? Класс! Спасибо! «Остров. Тайна Софии», ― прочитала Катя. ― Интересная?

– Ага. Прям под тебя. Там и семейная сага, и про путешествия и историю, в общем, читай…

Кате шестнадцать, и сейчас она помешана на исторических семейных сагах и книгах о путешествиях.

– Что за шум, а драки нет? ― Голос папы громом разнесся по коридору.

Он сгреб меня в медвежьи объятия, поцеловал в макушку, как маленькую, и стал расспрашивать о делах и работе. Дома вкусно пахло едой, так, что заурчало в животе. В коридор вышла мама.

– Привет, Дашунь. Голодная?

– Как зверь!

– Может, Ольку тогда ждать не будем, сразу сядем?

– Нет, как это без Ольки? Будем ждать, ничего, не умру.

И вот звонок в дверь ― Олька пришла. Ей девятнадцать, и она больше не угрюмая пышка. Стройная, улыбчивая, сияющая. Для Ольки у меня тоже был подарок, правда, не книга. Сестра так уставала от учебы, что забросила давнее хобби, читала для развлечения редко. Зато Оля ударилась в моду, следила за внешностью, и я купила ей помаду и лак для ногтей.

Мама позвала всех обедать. К моему приезду она приготовила щавелевый суп ― я с детства его обожала.

Нас теперь семеро, и на кухне стало еще теснее. Все галдели, шумели, ерзали, кто-то что-то все время ронял, кто-то толкался. Младшие перебивали друг друга, каждый хотел перевести внимание на себя. Вряд ли это можно назвать идеальным ужином, но теперь я обожала наши общие посиделки за столом. Нет ничего важнее семьи. И для меня она идеальная. И вечер не будет идеальным, если Андрей не кинет в Славика едой, если старший брат не отвесит ему затрещину, а потом они не устроят перебранку, если Олька, у которой всегда были проблемы с ориентированием в пространстве, не заденет стол или не снесет этажерку в коридоре, если папа не назовет своих женщин «мандакрылыми наседками» и если мама не начнет любимую игру, в которой каждый должен рассказать об одной радости и неудаче.

Я выросла и наконец понимаю, что была несправедлива к родителям. Подростки ― душевные инвалиды. Они остро чувствуют собственную неполноценность, но не могут понять, в чем дело, внешних отличий же никаких. Я винила весь мир в своих проблемах, постоянно осуждала родителей. Я даже не задумывалась, о чем мама с папой переживают, почему, например, они хотят еще детей. Может, потому, что им недостает любви? Я думала только о том, как сохранить свой уголок. Окружающим плевать на мои беды ― это волновало меня больше всего.

Так почему кому-то должно быть дело до меня, если мне плевать на других?

Раньше вокруг меня будто ходили тени, держащие в руках зеркала, где я видела только свое отражение. Тысячи людей ― тысячи безликих теней ― тысячи зеркал ― тысячи только моих проблем. Я смотрела на все очень эгоистично. Зато теперь, наконец, смогла увидеть настоящий мир и начать немного его понимать. И главное… тени наконец-то стали для меня живыми существами.

Начни менять мир с себя, если он тебя не устраивает. Это именно то, что я бы сказала себе пятнадцатилетней, если бы могла вернуться в прошлое. Я бы взяла себя за шкирку, хорошенько бы встряхнула и постаралась бы вдолбить в голову эту простую истину. Я не виню себя за то, что была такой. Это часть взросления. Но сейчас я другая и рада этому.

Все эти годы я помнила долбаного богача, который сказал те жестокие слова, когда меня рвало на ромашки перед его коттеджем. Обида прочно сидела во мне. Я мечтала добиться небывалых высот, встретить его и ткнуть лицом в свой успех. Но как найти человека, которого помнишь только по ботинкам? Никак. И лишь недавно я поняла, что это все ерунда. Мне не нужно никому ничего доказывать. Я доказала самой себе, кто я и чего стою. И это самое важное. Меня всегда тянуло куда-то… Так хотелось найти место, где меня любят, и где я нужна. Жаль, я не подозревала, что уже давно это место нашла.

– Ой, Даш, а тебе ведь открытка пришла… ― спохватилась мама, встала из-за стола и вышла из кухни.

Вернувшись, она протянула мне почтовую открытку. На лицевой стороне ― море и пальмы, на обороте ― короткая надпись «С днем рождения!» и три подписи. На почтовой марке ― флаг США, обратный адрес ― Сан-Франциско. Я улыбнулась, смахнула слезы. На мой день рождения, Новый год и Пасху всегда приходили эти открытки. Ребят трое, Аня и Игорь так и не присоединились к компании. Может, они не смогли выбраться: Аню держали под замком дома, Игоря ― в дурке. Но мне хотелось верить, что ребята просто сбежали куда-нибудь вдвоем и теперь живут на далеком солнечном острове.

В свой последний звонок Ника сказала, что адвокат Ани выиграл дело. Больше она не звонила. Я звонила сама ― и ей, и другим, ― но абонент всегда был недоступен. Я подумала, что потеряла связь с ребятами. Но потом, на Новый год 2003, пришла первая открытка. Там были три подписи, обратный адрес ― Уфа. Значит, ребята снова отправились путешествовать. Все, кроме Ани и Игоря. Уфа, Тюмень, Новосибирск, Петрозаводск, Мурманск, внезапно ― Хельсинки. Весточки приходили отовсюду. Я никогда не отвечала, понимала, что это бессмысленно. Когда моя открытка дойдет, ребята уже будут совсем в другом месте. Поэтому я просто с нежностью смотрела на подписи и представляла, как сложится дальнейшая судьба моей компании.

Я думала, что они могут примкнуть к группе активистов, которые летом 2005 взорвали офис компании, проводящей тесты косметики на животных. А может, к акции против вырубки лесов. Запишутся в волонтеры для уборки загрязненных токсичными отходами водоемов. Отправятся в Боливию защищать животных от торговли на черном рынке, будут ухаживать за спасенными пумами и лемурами. Или двинут на Курильские острова спасать бобров. Будут собирать подписи на петицию за запрет использования полиэтиленовых пакетов. Ударятся в стрейт-эдж, бросят пить, курить, станут, как Аня, вегетарианцами и начнут развешивать на улицах плакаты с надписью «Мясо ― это убийство».

Я не знала, как именно они собирались менять себя и мир, но верила, что они обязательно изменят его к лучшему. А может, они по-прежнему ночевали в заброшках, грабили людей и жили надеждами? Но мне хотелось верить, что все-таки они пришли к чему-то другому.

И вот, третья открытка подряд ― из Сан-Франциско. И я поняла, это ― судьба.

Глава 30

2013 год

Гольфы, юбка, каждый день по тюремному распорядку… Все достало! А особенно ― быть девчонкой. Нужно срочно устроить бунт!

Так я начинаю первую главу своей истории, сидя на железной платформе между вагонами грузового поезда. Он следует из Нью-Йорка до Ричмонда и везет морские контейнеры. Моя цель ― Майами, именно там ― старт моего путешествия. А пока я просто добираюсь до этого старта. Перед глазами мелькают равнины, леса и аккуратные квадраты полей. Пока все как у нас. Как в путешествии, ставшем самым большим приключением моей жизни.

Конечная точка ― Сан-Франциско. Там меня ждут. Нас станет четверо. Может, Игорь и Аня когда-нибудь все же присоединятся к нам. Я живу мечтами. Представляю, как ребята купят старенький фургон, как мы будем колесить по чужой стране, открывать новые города, ездить по местам, где снимали любимые фильмы. Конечно, все не будет так, как раньше. Нас должно быть семеро, ни больше ни меньше. А семеро нас уже не будет…

Тошка снится часто. Все сны о нем ― разные.

Первые ― самые нейтральные, но при этом обидные. Там оказывается, что друг не умер. Похоронили пустой гроб, а все эти годы он просто жил в другом месте, скрывался, ему нельзя было говорить, что он жив. За ним охотились боны, поэтому ему пришлось инсценировать смерть. И вот, он все-таки смог открыться мне и вернуться. В другой вариации тех же снов он лежал в коме и наконец приходил в сознание. Или вообще жил в маленьком домике у пристани в Днице. На самом деле там стоит водонапорная башня, но во сне в ней есть подземный ход, за которым ― жилые комнаты. Вот там он и прятался. Я даже ходила вокруг той башни: а вдруг? Просыпаясь, я чувствую неприятный осадок и глубокую обиду на свое подсознание ― оно попыталось меня обмануть, и я поверила, глупая. Несколько минут после пробуждения я жду. И надеюсь. И тащусь к этой чертовой башне. Ищу ходы везде ― внутри, под пристанью, в канализационном люке, ползаю по балкону, заглядываю во все углы, щупаю стены, осматриваю шкаф в комнате. Вдруг там ― маленькая дверца, а за ней ― путь в комнату, где живет Тошка? И мы будем есть попкорн, пить колу и смотреть телик.

Есть и очень жуткие сны: после них я просыпаюсь в холодном поту и еще долго дрожу. Там всегда зима. Я рою мерзлую землю ― до сорванных ногтей, до крови. Мне больно, но я рою могилу. Я откапываю гроб, открываю крышку. Тошка лежит там, живой. Он худой и бледный, весь в пыли и земле. Его глаза будто в дымке, почти не разглядеть зрачков. Я помогаю ему выбраться, и мы гуляем по заснеженному кладбищу. Я рассказываю, что нового было в школе, какие фильмы я недавно посмотрела. Мы проходим несколько кругов, а потом понимаем, что пора. Тошка ложится в гроб, я закрываю крышку и закапываю его. Это продолжается снова, снова и снова. Это страшные сны, но я не могу избавиться от них.

Есть и прекрасные сны, вот бы мне всегда видеть такие. В них Тошка не умирает, не инсценирует смерть, не впадает в кому. Там вообще нет той ужасной трагедии, мы просто живем, отправляемся в новые безбашенные приключения. Я ощущаю все так остро ― Тошкин смех, запах его волос: мазут, море и дым костра. Чувствую, как прикасаюсь к нему. Я хочу навсегда остаться в этих снах. Просыпаясь, я чувствую тепло, необыкновенную легкость и спокойствие. Кажется, будто друг очень близко. Но эти сны меня не обманывают, они обостряют воспоминания. Дают вернуться в то время, когда нас было двое.

За эти годы у меня было немало мужчин. Каждому из нас природой дано большое любящее сердце, и только мы сами решаем, кого в него пускать. Мне кажется, двери моего сердца всегда были открыты нараспашку для всех. Мое сердце ― как придорожный мотель: люди входят, с благодарностью принимают гостеприимство, но через некоторое время уходят своей дорогой. Никто не остается. Никто не может найти тут свой дом. Лица мужчин скоро стирались из памяти, блекли. И только один человек навсегда остался грубым, кривым рубцом. Мое сердце ― его дом. И этот дом давно пустует.

Я заканчиваю историю в грузовом полувагоне поезда, который едет в Сан-Франциско из Палм-Спрингс и везет артишоки. Забавно спать, когда под тобой метровая толща артишоков.

Я возвращаюсь к жизни, от которой убегала. После злополучного дня в заброшенной психушке одиннадцать лет назад я кое-что приобрела. Две прядки волос ― на правом виске и на макушке ― стали седыми. Седые волосы, три триггера и еще парочку психических расстройств, о которых упоминать слишком стыдно. Но помимо этого я получила нечто большее. Что-то, о чем не напишу: слишком личное, слишком мое.

Оно живет где-то рядом с сердцем. Ценнее, чем самый большой бриллиант в мире. Но ценно оно только для меня, поэтому не думаю, что об этом стоит рассказывать в подробностях. Скажу только, что это ― осознание жизненного урока. Осознание чего-то важного, и важнее в моей жизни уже ничего не может быть. Как будто, помимо основных пяти чувств, мне открылось какое-то новое, мощное и яркое, сбивающее с ног и неописуемое. Или будто я с рождения была слепой, а теперь прозрела.

В общем-то, это чувство можно сравнить со способностью ненадолго вылетать из тела и смотреть на свои поступки со стороны. Я поняла себя. Поняла, какая я. Почему я поступаю так или иначе? Почему меня задевают какие-то вещи? Почему что-то в мире заставляет меня радоваться, а что-то ― злиться?

Если бы подростком я не сбежала из дома, я бы так и не узнала, что у меня есть выбор. Я бы не пропустила через себя такую палитру эмоций. Что чувствуешь, когда напиваешься водой из холодного ручья после двухдневной жажды. Что чувствуешь, когда убегаешь от смерти. Когда ешь горячую еду после месяца на сухарях, водке и консервах. Что значит спать в теплой постели после недель ночевок в холодных заброшенных домах. Я бы так никогда не поняла, каково это ― ощутить жизнь на все сто процентов, почувствовать ее каждой клеточкой тела, пропустить через себя, словно ток. Я бы жила незнанием. Это было бы подло по отношению к себе самой.

Я не могла остаться дома тогда, не могу остаться и сейчас. И вот спустя одиннадцать лет передо мной снова дурные дороги.

Я так и не свела шрамы на груди. «Ш» и «Л» с годами расплылись, слились друг с другом, уже почти невозможно разобрать буквы. Уродливые неровные линии глядят из-под белья, купальника и кофт с большим вырезом. И напоминают о прошлом.

Я никогда не избавлюсь от них. Шрамы ― карта к зарытому сундуку, в котором спрятана человеческая душа. И я не хочу сжигать эту карту. Возможно, когда-нибудь найдется человек, который по карте из шрамов сможет добраться до моей души. Человек, который займет мое давно пустующее сердце.

Мы ― те, с кем и где мы росли. Место и люди ― вот что делает нас такими. Теперь, подойдя к зеркалу и задав себе вопрос, который каждый задавал себе хотя бы раз в жизни: «Почему я – это я?», ― вы знаете ответ.

Примечания

1

Текст песни «Все идет по плану» группы «Гражданская оборона».

(обратно)

2

Текст песни «Ели мясо мужики» группы «Король и Шут».

(обратно)

3

Текст песни «Мусорный ветер» группы «Крематорий».

(обратно)

4

Текст песни «Еще нежнее» группы «Ничего хорошего».

(обратно)

5

Текст песни «Еще нежнее» группы «Ничего хорошего».

(обратно)

6

Текст песни «I Believe in Miracles» группы «Ramones».

(обратно)

7

Прозвище болельщиков ФК «Зенит» (сленг).

(обратно)

8

Оружие или случайные предметы, которые используют в стычках (сленг).

(обратно)

9

Текст песни «Еще нежнее» группы «Ничего хорошего».

(обратно)

10

Текст песни «Ты опоздал на поезд в Рай» группы «Аборт мозга».

(обратно)

11

Текст песни «На сиреневой луне» Леонида Агутина.

(обратно)

12

Текст песни «На сиреневой луне» Леонида Агутина.

(обратно)

13

Текст песни «На сиреневой луне» Леонида Агутина.

(обратно)

14

Текст песни «Мертвый анархист» группы «Король и Шут».

(обратно)

15

Текст песни группы «Звериные инстинкты».

(обратно)

16

Текст песни «Собачье сердце» группы «Тараканы».

(обратно)

17

Текст песни «Сибирь» группы «Пилот».

(обратно)

18

Текст песни «Стремиться» группы F.P.G.

(обратно)

19

Перевод песни «Gone Away» группы «The Offspring».

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg