Евгения Серенко Волчонок
А он мне снится….
Двадцать лет уже снится.
Стоит в своей клетчатой рубашонке с прожженной на кармашке дыркой (курить пробовал – в десять-то лет!), смотрит синющими глазами – и молчит. Ни упрёка, ни обвинения… просто смотрит. И молчит. Он молчит – а я слышу: «Мама…» Цыпки на руках, обгрызанные ногти… шейка тоненькая… «Мама». Не поняла, не услышала, не догадалась…
Глава 1
Ну, вот… немного осталось. Сейчас она домоет посуду, вытряхнет скатерть, подметет на кухне, а там и Кирилл с Ритой прийдут. И жизнь в доме начнется. Любо-дорого на них смотреть – счастливые, красивые, друг от дружки глаз отвести не могут. Неделя, как отзвенела свадьба… и как же ей невестка нравится: и умница, и ласковая, и помощница. Ну, вот, пришли.
– Мама! – Рита возмущённо всплеснула руками: – Зачем же вы сами всё переделали? Я бы вам помогла!
– Успеешь еще, дочка, напомогаешься, – улыбнулась Нина Ивановна. – Ну, как фильм – понравился?
– Очень! Сейчас я вам всё расскажу, там такие страсти! Я чуть не расплакалась, когда героя убивали! Хорошо, не убили! Давайте чайку попьём, – Рита достала две чашки, сахарницу, поставила на плиту чайник. – Кирюша не будет, говорит, он и так на этот фильм целый вечер угробил, а ему завтра зачет сдавать.
Уютно на кухне. Кипит старый, еще довоенный, зеленый эмалированный чайник. Нина Ивановна поскрипывая щипчиками, раскалывает кусок белоснежного сахара. За плечи нежно обнимает невестка…
– Мама, – Рита чуть споткнулась на непривычном «мама», – как вы думаете: что мне с платьем свадебным делать? Может, его в комиссионку сдать? Оно такое красивое – сразу купят! Кирюшу спросила, говорит, делай, как хочешь. Как вы думаете – сколько за него дадут?
– Не знаю, – улыбнулась свекровь. – Сами смотрите. Ты мне лучше скажи, неужели и правда хочешь косу отрезать? Я слышала, как ты на свадьбе подружке говорила.
– Хочу. Но Кирюша против, наверное, подожду.
– Вот было б у вас так всегда, – вздохнула Нина Ивановна, – чтобы всё всегда вместе решали. Знаешь, дочка, как одной тяжело? Не дай тебе Бог узнать! У меня ведь тоже была свадьба, и тоже мечталось, что это навечно. А почему бы и нет? Война кончилась, жизнь наладилась, а вышло совсем по-другому. Наверное, из-за Васьки все так и случилось.
– Васьки?
– Да, поросёнка. У родителей мужа – они в деревне жили – был поросёнок Васька. Он, как отец на гармошке заиграет, сразу танцевать начинал. Все соседи приходили смотреть, как Васька танцует. А потом на нашу свадьбу его и зарезали. Время было голодное, а тут столы ломятся, а я ни к чему мясному притронуться не могла. Свекровь на меня так сердито зыркала, зыркала, а потом и прикрикнула. Не разглядела я их – свекровь и свёкра, да и себя переоценила. Нина Ивановна закрыла дверь в кухню и придвинула свой стул поближе к Ритиному:
– Не знаю, Рита, рассказывал ли тебе Кирилл об отце, и что он тебе рассказывал, но ты вошла в нашу семью, и я хочу, чтобы ты всё знала. Его отец был хорошим человеком, мастером на все руки, добрым, заботливым… пока не начал пить. Кирюше тогда года два всего было. Сначала пил, когда отца с матерью навещал, потом по выходным, а потом каждый день. Сколько он мне раз обещал, что бросит, каких только слов ни говорил… нет, не бросил. Бросила я. Когда поняла, что проиграла. Я не думала, что могу проиграть. Я ведь сражалась за него – и зарплату за обоих получала (мы на одном заводе работали) и от дружков старалась отвадить, а не допьет за обедом водку – я ее потихоньку водой разбавляла. И к родителям его ездила, просила не наливать ему их проклятую самогонку. А свекор, помню, мне отвечает: «Что ты выдумываешь? Мы, если уж на то пошло, и не пьём совсем – только выпиваем. И вообще проще жить надо – тогда и люди к тебе потянутся». Я и не выдержала: «Какие, – говорю, – люди? Собутыльники? Так их гнать надо, а не притягивать!» В общем, не было мне от них помощи. Наоборот. «Проще жить надо!» Куда уж проще. Только никакой радости с той простоты. Другие на танцы ходили, в кино, просто гуляли, а мы, как клопы, дома и дома… И не поговорить, не поделиться – с пьяным-то человеком о чём говорить? Сейчас вспоминаю – и страшно становится, а я ведь в этом восемь лет жила. Однажды прихожу с работы – на столе бутылка, две рюмки и сын десятилетний рядом сидит. И на что только купил? У меня как отрезало. Схватила сына, вытащила из-за стола, собрала чемодан – рубашки мужа, брюки, носки, почему-то носки боялась забыть, документы положила, деньги, что в доме были и выставила за порог. «Вон, – говорю. – Или в милицию позвоню, что сына мне спаиваешь». Он не понимает, в чем дело, лепечет, прощения просит, а у меня никакой к нему жалости. Как будто червяк передо мной, а не человек. Выгнала. Ну, вот… Уволился он и уехал в деревню к родителям, а через пару лет мне телеграмму прислали, что умер, а я удивилась: я-то при чем? Кто он мне – червяк-то, который хотел моего сына сгубить? Соседи губы поджимали – ах, бессердечная, на похороны мужа не поехала… А я мужа своего другим помнила – каким он был, пока пить не начал. Вот за того я бы в огонь и воду пошла, а чужого человека зачем хоронить? Не поехала. Ну, а в Кирюшу старалась всё вложить, что могла. В кружки разные записывала, книжки нужные в библиотеке брала. Всех друзей его знала, всех привечала, но следила – нет ли среди них пьющих? Боялась, что наследственность свое поганое дело сделает. Всё ему отдавала, да мне и не нужно было ничего особенного. Обо мне – так мама покойная говорила – и собаки не лаяли. Зато хороший парень вырос, вон – офицером скоро станет. И умница, и руки золотые, и добрый… весь в отца, когда тот еще человеком был. Хороший. И не потому я так говорю, что – мать. Правда, хороший. Но тебе, Рита, дремать нельзя. Никого у меня дороже Кирюши нет, и тебе я матерью буду хорошей, и внуков растить помогу, и никогда между вами не встану, но если начнет он пить, первая скажу: «Вон!» Хочет себя губить – пусть губит, а внуков калечить не дам».
«Ну, что вы, Нина Ивановна, – Рита погладила ее по плечу, – Кирюша хороший. И меня любит, и вас, и зачем же ему свою жизнь губить?» «Ох, милая, – вздохнула Нина Ивановна, – ты и представить себе не можешь, что это за силища. Не дай Бог столкнуться…»
«У нас все хорошо будет, вот увидите. Мама, что вы? Не плачьте! А то я… тоже… заплачу…»
* * *
Когда он был, этот разговор? Сколько лет назад сидели они на кухне и плакали. Нина Ивановна потому, что вспоминала несчастливые годы, а Рита – потому, что жалела свою свекровь… Уже три года, как ее нет, а дня не проходит, чтобы Рита не вспомнила, не поблагодарила за хорошего мужа – и добрый он, и умница, и дочек как любит! А уж мастер – на все руки! За что ни возьмется все сделает! Рита терпеть не может, когда из крана вода капает. Читала когда-то, что в Китае так осужденных пытали: кап-кап на макушку… вроде, ерунда, а человек с ума сходит. Может, она в какой-то прошлой жизни тоже стояла у позорного столба – а на голову: как-кап… Смешно, конечно, но только пожаловалась Кириллу – мигом починил! Попросила помочь окна вымыть, так муж всё воскресенье с ними возился – теперь не только стёкла блестят – рамы, и те белой краской сверкают! И так во всём. Напрасно боялась за сына ее свекровь. Все хорошо у Риты и муж золотой, и девчонки радуют. Нонна так вообще лучше всех в школе учится, на собрания ходить – одно удовольствие… Через год поедет в институт поступать, в педагогический, химию хочет преподавать… Ну, ей видней… Да и младшая не отстает. Славные у нее девчонки – Нонна – беленькая, вся в неё, а Иришка посмуглее, потемнее, на покойную свекровь похожа. И характером разные, но это даже хорошо, никогда им скучно вдвоем не бывает. Иришка натворит что-нибудь и к сестре бежит, знает, что та успокоит, выручит… Всё хорошо. И, может, ей только кажется, что это странное уплотнение продолжает расти? Может, она где-то ударилась – и не заметила, а теперь придумывает всякие страсти? К врачу бы пойти, да ведь не скроешь: в военном городке все на виду, а Кирилла пугать не хочется. Может, и правда всего-то ударилась. А боль пройдет. Конечно, пройдет. И они поедут, как планировали, в Евпаторию. Нонну нужно подлечить. Вон, как выпьет холодного – так и ангина. И Иришка плавать научится, и Кирилл отдохнёт, и она… А что она? О ней и собаки не лаяли…
Глава 2
Нонна знает всё. Ни у кого нет такой умной и доброй сестры!
Вот вы знаете, когда лучше всего собирать чернику? А Нонна знает – на растущую Луну, утром, сразу после того, как высохнет роса. Ягоды тогда синеют на бледном солнышке – даже листочки не нужно отодвигать! Девчонки собирают комбайном, а Ире сестра запретила. Можно запросто листочки покалечить, веточки ободрать… Только руками! Ну и что, что медленно? Зато не нанесешь никакого вреда!
А землянику лучше всего собирать днем, когда она солнца напьётся и ни в коем случае не в бидончик – только в корзинку! Нельзя солнышку, что в ягодах прячется, с металлом соприкасаться – оно от этого свою силу теряет. А в корзинку, на донышко, положить чистую белую тряпочку… почему белую – Нонна не знает, только иначе, говорит, ягоды сомнутся и будут плохо сохнуть. Их ведь сразу не съешь, нужно посушить на потом… А знаете, как определить, что они уже высохли, а свежесть не потеряли? Нужно взять их в кулачок, подержать чуть-чуть, и если ладошка не окрасится – значит, готовы.
Повезло Ире с сестрой. Она всегда это знала, а теперь, после маминой смерти – особенно.
«Неоперабельный рак, – сказали папе в Боровлянах, куда он отвез обессилевшую маму. – Где же вы раньше были?» А где они были? Дома. Они не знали, что мама болеет, она никогда не жаловалась.
Мама умирала тяжело – целых восемь месяцев. Восемь печальных месяцев… В тот вечер они смотрели по телевизору «Неуловимые мстители».
…И над степью зловещей
Ворон пусть не кружит,
Мы ведь целую вечность
Собираемся жить…
«Девочки, – позвала неожиданно мама, – сделайте тише…»
Нонна поспешно выключила телевизор и взяла маму за руку.
– Папу позвать?
– Потом… Нонна, ты – старшая. Береги сестру. И себя береги. И папу. Я никогда не говорила тебе, но… береги его. Не оставляйте его.
И еле слышно добавила.
– Позови папу.
«Обо мне и собаки не лаяли…»
* * *
Каждую пятницу вечером Ира встречала сестру на станции. Они шли по едва заметной тропинке в спрятанный в сосновых лесах городок, и Нонна рассказывала, что нового в институте, а Ира – как прошла неделя, что они с папой ели, какие она получила отметки, что интересного в школе… сколько дней в неделю папа пил, а потом – сколько дней в неделю папа не пил.
Всё чаще Ира старалась задержаться у кого-нибудь из подружек – лишь бы приходить домой позже. В тот год, когда Нонна вернулась домой, получив распределение в родную школу, Ира закончила десятый класс и уехала в город: подальше от дома! От мрачного, ставшего чужим папы.
«Нонна знает всё!»
Нонна действительно знала всё. Но не знала, что делать с папой. Он приходил с работы, равнодушно спрашивал: «Как дела?», иногда вспоминал об Ире: «Сестра не звонила?» – и уходил в свою комнату – чтобы выйти к ужину с неизменной бутылкой в руках.
«Мама, – сквозь слёзы просила Нонна, – научи: что мне делать? Мне так нужна твоя помощь… и папе нужна… и Ире…»
Тишина.
* * *
В школе готовились встречать Новый год.
– Девушка, – услышала Нонна, – куда ёлку тащить? Где тут у вас актовый зал?
– Ой, наконец-то! – обрадовалась Нонна. – Мы уж заждались. А красавица-то какая!
– А как же! – засмеялся лейтенант. – Два дня выбирали… Для таких красивых девушек и елка должна быть что надо! Вы в каком классе?
– Ни в каком, – засмеялась Нонна. – Я химию преподаю.
– Химичка, значит? Ну и дела! Терпеть не мог химию; наверно, потому, что у нас такой красивой учительницы не было. Вы придете на вечер?
– Конечно. Мой класс – дежурный.
– И я постараюсь. Второй танец – мой, хорошо?
– Хорошо.
– Кстати, разрешите представиться – подпоручик Сапрон. Сергей.
– Нонна Кирилловна. Нонна.
И первый танец был его, и второй, и десятый…
И почему она думала, что всё знает в их городке? Каждую тропинку знала, каждую выбоину в асфальте, каждый уголок… и не находила ничего интересного. То ли дело – город, где она училась целых пять лет! И Оперный театр, и Троицкое предместье, и Ратуша, и просто здания, и все разные, некоторые с башенками на крыше… именно здания, а не однообразные ДОСы. Конечно, там хорошо, но и их городок – замечательный! Жаль, что им велено писать в обратном адресе: в/ч 31874; жаль, что приходится скрывать такое красивое название! Тот, кто его придумал, наверняка был поэтом. Дать городку, где живут серьёзные люди – ракетчики, где под землёй бурлит огромный военный завод и куда не пройдешь без специального пропуска, а найти еле заметную тропинку, ведущую к ним от края платформы на станции, где притормаживают даже скорые поезда, легко только тем, кто знает, где она. Здесь как из-под земли вырастают на земляничной поляне суровые автоматчики: «Дальше запретная зона»… и вот этому городку кто-то дал удивительное название – Ржаные Поля. Может, и были здесь когда-то ржаные поля, но Нонна их не помнит. Только сосны, сосны, сосны… да орешник да ягоды…
Они бродили с Сергеем по заснеженным улицам городка, и она сама удивлялась, сколько может о нем расказать: «Мы с Иришкой шли из школы, и вот здесь – прямо на асфальте – увидели медянку. Испугались, отбежали подальше… Хорошо, Люсин папа шел мимо и раздавил ее сапогом. Я потом долго по ночам эту медянку видела и в лес не ходила. Знаешь, чего я в жизни больше всего боюсь? Змей и зубных врачей. Ну, что ты смеёшься? У змей – ядовитые жала, а у этих – клещи… Неизвестно, что страшней. А в этом ДОСе жил Витя Стручков, мой одноклассник, ему на переменке нечаянно глаз выбили. Его отца потом куда-то перевели. А ещё я помню, как ворота на КПП зелёной краской покрасили. Мы в тот день за грибами ходили и не знали, что их покрасят и Юрка Скворцов – ты его знаешь, он в папином цеху работает – прислонился к воротам, и мало того, что рубашку запачкал (всю красоту испортил) – пришлось солдатам их перекрашивать. А вон в том ДОСе, что, за парком виднеется живёт Зоя Павловна, моя любимая учительница, кстати, тоже химичка. Она работала, пока я институт не закончила, и ушла на пенсию – место мне уступила.
– А почему ты химию не любил? По-моему, самый интересный предмет, не то, что математика. У меня в классе есть Вова Жлобин, двоечник тот еще, так он как– то заявил, что скучнее химии ничего нет, представляешь, глупый какой? А вон на том пригорке летом разводят костер и жарят шашлыки. Я их не люблю, они жесткие, а ты любишь?
– Не откажусь, – засмеялся Сергей. – Нас у мамы четверо, нам мясо не так часто доставалось. Вот будет у меня отпуск – поедем с тобой в Палласовку, это маленький город в Заволжье. У нас тоже красиво – только по-другому. Конечно, лесов у нас нет, зато в степи море тюльпанов. Мой дядька за один сезон на них мотоцикл купил. В Москву возил продавать. Особенно когда ветер, красиво – будто тюльпановое море колышется. Поедешь со мной?
– Посмотрим на твое поведение, – засмеялась Нонна. – Это мама так говорила. Мы с Ирой попросим что-то – и ждем, что она скажет: если «посмотрим на ваше поведение» – значит, согласна, просто обещать не хочет, а когда сердилась, называла нас «друг ситцевый». Вот скажет мне: «Ну, друг ты мой ситцевый…» и я сразу вспоминать начинаюв чем провинилась? А теперь… ни за что бы ее не расстраивала! Ей бы и не пришлось меня так называть.
– А какая она – твоя мама?
– Строгая. Но с нами и нельзя было иначе. Я теперь ее понимаю: четверо сорванцов, шляются где-то целыми днями, хорошо, если школу не прогуливают. А она на работе целый день, а то и ночью дежурит. Она телефонисткой была на станции. Отца я не помню, он умер, когда мне три года было. Я ведь самый младший, и самый хулиганистый был. Хорошо, военрук за меня вовремя взялся, а то не знаю, кем бы я стал. Этот военрук – Дмитрий Петрович – ко всем мальчишкам подход нашел. Вот кто настоящий педагог, хоть и без образования. Из моего класса почти все ребята в военные училища пошли, правда, в средние. О высшем я и мечтать не смел. А теперь рад и в Ржаные Поля попал – о них у нас легенды ходили, и самую красивую химичку встретил…»
* * *
Они медленно шли по знакомой тропинке на станцию.
Какой печальный день. Даже дождик накрапывает, оплакивая грядущую разлуку.
– И почему я не пошла на математику? – вздыхала Нонна. – Татьяна Владимировна бы меня подменила, а так… я и просить не смела… единственный химик… Зоя Павловна болеет… кто ж меня сейчас отпустит? Давай я хоть сумку понесу, чемодан, наверно, тяжелый?
– Да нет, не тяжелый. Ты только не скучай, я там за двоих буду скучать. Надо же… так мечтал об отпуске – а теперь и ехать не хочу. Ты меня жди, хорошо?
– Хорошо. А ты смотри – на девушек не заглядывайся. А то почувствую что-нибудь – и приеду в твою Палласовку. И не посмотрю, что уроки, экзамены… А потом меня уволят, буду безработной, а ты будешь виноват…
Поезд прибыл минута в минута. Вот ведь, когда нужно опоздать, поезда не опаздывают…
Опустела земля.
Даже воздух стал туманным и липким… И тишина звенит на тоскливой ноте, и птиц не слышно. Дождь прекратился…
«Опустела без тебя земля,
Как мне несколько часов прожить?..»
Сколько это – несколько часов? Два? Три? Десять? Всё равно – это только несколько часов… а не двадцать три дня.
Сейчас она придет домой и раскрасит в календаре жёлтым все дни без Серёжи, а потом каждый вечер будет вычёркивать прожитый день зеленым фломастером. Фломастером цвета надежды.
Как по-разному течет время! Еще неделю назад оно летело и тетради нужно проверить, к урокам подготовиться, обед-ужин сварить, постирать, купить, Иришку встретить на станции, и – самое главное – на свидание не опоздать. А сейчас только на часы и смотрит, когда же день закончится – еще один долгий день без него…
Тридцатого мая Нонна торжествующе перечеркнула зелёным последний жёлтый квадратик – завтра в пять вечера она встретит Серёжу на станции!
Поезд опоздал на пятнадцать минут.
Сергей спрыгнул с подножки, обнял сияющую Нонну: «Ни-ког-да! Ни-ко-гда ни-ка-ких раз-лук! Поняла?» «Поняла! Ни-ког-да!»
Глава 3
Хорошо быть невестой – сшила белое платье, купила фату и никаких проблем! А тут думай, думай, что на свадьбу надеть… голову можно сломать. Тёмное не хорошо – сестра замуж выходит, а ты как в трауре. Розовое ей не идет, в голубом будет Наташа, в бежевом – Татьяна Владимировна, она давно себе платье купила, Ира его даже укорачивала. Она многим в городке помогала – то подшить, то ушить, то переделать… Любит она это дело! Бабушка в их семье шила, наверное, Иришка в нее удалась. И напёрсток, что от бабушки остался, ей впору – тоненький, серебряный, погнутый с одной стороны… а всё равно впору. Без него и не получается ничего, будто бабушка в него что-то доброе и волшебное нашептала. «Поспорили раз портняжка с чертом – кто быстрей рубаху сошьёт, – рассказывала бабушка, – взял черт нитку длинную-длинную, чтоб не вдевать часто в иголку, а портняжка взял короткую и начали. Черт сделает стежок и бежит далеко-далеко, пока нитка не кончится, а портняжка раз-два и дальше шьёт. Уже рубаха у него готова, а чёрт все за ниткой бегает…»
Каждый раз Ира бабушку вспоминает, как шить садится. Ей интереснее не новое шить (из куска-то ткани кто угодно сумеет), ей нравится фантазировать, перелицовывать, фасон изменять. А себе ничего не может найти, третий день по магазинам ходит. Вот, еще в ЦУМ зайдет, может, что новенькое появилось, а если ничего не найдёт, то сошьёт сама, тем более, ткань легче купить. Так… это она вчера видела, это – тоже, а это… Стоп! Какая милая блузочка – белая, в синий горошек, и воротничок оригинальный. Если к ней средней длины синюю юбку, да белые клипсы… а материал синий у неё есть – ещё зимой в военторге купила. Юбку-то она за вечер сошьёт! Надо же, как повезло, такая милая блузочка! И на электричку успеет, еще сорок минут… если, конечно, троллейбус не подведет.
Не подвёл. И с блузкой Ира не промахнулась – была на свадьбе самая красивая! После Нонны, конечно. Нонна вообще красавица, а в день свадьбы вся так и светилась!
И папа почти не пил. Ира на всякий случай рядом с ним села, но он и сам молодец. Пообещал накануне, что не испортит им праздник и не испортил. Интересно, а как Серёжа его будет теперь называть? Когда он пришёл к ним в первый раз, и Нонна сказала: «Знакомьтесь: это – Сергей, а это – мой папа», Серёжа привычно вскинул руку к виску: «Здравия желаю, товарищ подполковник!» А папа засмеялся: «Это там я тебе подполковник, а здесь – Кирилл Иванович». А может, он его будет папой звать? Нет, папой… как-то не так. Да еще вдруг перепутает? На службе скажет: «Здравия желаю, папа!» Нет… Кирилл Иванович лучше всего.
…Что ж, покорюсь я наступающим годам,
Отдам им всё – и блеск дневной, и свет ночной,
Но одного я – пусть не просят! – не отдам:
Любовь, пришедшую ко мне той весной…
Какие же они красивые, ее Нонна и Серёжа! Красивые – и счастливые!
После свадьбы Нонна переехала к мужу. К папе она забегала каждый вечер – то одна, то с Серёжей. Всё, как и раньше, а на выходные домой приезжала Ира.
«Не оставляйте его…»
Не оставляли.
* * *
Конечно, с техникумом она поторопилась. Если бы Наташка, подружка, не уговорила – «радиоаппаратостроение, радиоаппаратостроение!» – ни за что не пошла! Наташке-то хорошо, она и в школе физику с математикой любила, а Ире каково? Вон – решай теперь задачки по электротехнике… А оно ей надо? Законы Кирхгофа, законы Кирхгофа! Хорошо, только два придумал этот Кирхгоф, а то, вообще, туши свет. Лучше бы за это время, непонятно на что потраченное, сшила что-нибудь! Вон, вчера Нина Сергеевна, комендант общежития, приходила, принесла брюки сыну укоротить. А Таня из девятой группы попросила воротник у плаща переделать. Ира как глянула: «Вот халтурщики: всё вкривь и вкось! Ну, не знаю… не обещаю… попробую…» У нее уже на месяц вперед заказов набрано, и вот ведь проблема – каждый хочет как-то отблагодарить. А ей неудобно деньги брать… она ж с радостью шьёт, себе в удовольствие. Комендант говорит: «Не вздумай отказываться! Ты время тратишь, зрение, нитки, в конце концов. Мой тебе совет: собирай на кооператив. Как раз учёбу закончишь – и сумма нужная набежит. А клиенток я тебе обеспечу». И Нонна говорит, что каждый труд должен быть вознаграждён. Наверное, они правы. Но с Наташки она денег брать не будет, и с других подружек тоже.
* * *
Где же ошибка? Не сходится баланс мощности – хоть режь! Уже дважды пересчитывала… Можно папу спросить – да как? Опять заперся в своей комнате… Ой, Нонна с Серёжей пришли! Может, Серёжа знает, как этот кошмар решается?
– Рассчитать цепь переменного тока, если емкостное сопротивление… Ну, и в чем загвоздка? Это ж совсем просто. Смотри, частота известна, напряжение тоже… По первому закону Кирхгофа… По второму… Так, теперь проверим. Всё, получай свой расчёт!
– Получилось? – обрадовалась Ира, – Ну, спасибо! Я бы еще два часа возилась! И как ты это всё помнишь? Ты давно это учил? На каком курсе?
– Давно, – улыбался Серёжа. – Но, наверно, неплохо учил… нам иначе нельзя – полетит ракета не в ту сторону. Что смеёшься? Ты ж не хочешь, чтобы ракета на наши Ржаные Поля упала?
– Не хочу! Но точно знаю – сдам экзамен (тьфу-тьфу-тьфу) и – как дурной сон! А что это вы сияете оба? Я с этим дурацким балансом сразу и не заметила.
– Да уж, сияем… Зови папу – новость есть.
– За такую новость не грех и выпить, – обрадовался папа. – Иришка, тащи, что там есть в холодильнике, и две рюмки не забудь. Почему две? А потому, что ты еще маленькая, а Нонне нельзя. Так что, дорогой зять, отпразднуем нашу новость вдвоем…
* * *
Бедная сестрёнка! Совсем высохла. Ира ей уже две юбки заузила, а она всё худеет. Четвёртый месяц, а токсикоз не проходит. Татьяна Владимировна говорит, это нормально. Чуть-чуть потерпеть нужно и пройдет. И прийдется не только юбки расставлять – всё новое шить. Ира уже и фасоны для беременных посмотрела, на Нонну прикинула, ткань купила тёплую – зимой и понадобится.
В тот вечер Серёжа задержался на службе, и Нонна пришла к папе одна. Дома никого не было. Она сварила пельмени (они с Серёжей вчера много налепили)… Мороз… на балконе мигом замёрзнут, вытерла пыль, подмела полы, постояла перед маминым портретом… «Мамочка, ты меня слышишь? У меня всё хорошо, через три месяца у тебя будет внучка. Я не точно знаю, что внучка, но Татьяна Владимировна говорит, если живот круглый, будет девочка. Риточка. Рита. Я предложила и Серёжа согласился. А если мальчик, то назовём Антоном. Это Серёжа придумал, ему нравится, как звучит – Антон Сергеевич Сапрон. Мамочка, он очень хороший. Я его так люблю! У Иришки тоже всё хорошо, конечно, учится она так себе, но это не потому, что ленивая, а потому, что много шьёт. Я уж ей говорила – всех денег не заработаешь, но она решила скопить на квартиру. Не хочет в городок возвращаться…. А папу мы не бросаем. И не бросим».
Она вышла на улицу, завернула за угол и закричала – на стылой земле лежал папа. «Папа! Вставай! – просила она. – Мне трудно тебя поднять, помоги мне! Ты такой тяжелый… Папа, помоги мне…»
Ночью Нонна разбудила мужа: «Серёжа, со мной что-то не так. Воды отошли… очень больно… мне страшно».
Нонну привезли в районную больницу под утро, а днём измученному неизвестностью Сергею сказали, что ребенка спасти не удалось. Жену можно будет увидеть, когда проснётся – сейчас спит после наркоза, но детей у нее больше не будет.
* * *
Нонна не понимала, почему у нее не было слёз… Ни в больнице, когда Серёжа сообщил ей страшную новость, ни потом, когда горько плакала у нее на груди Иришка, ни дома, когда папа встал перед ней на колени: «Дочка, прости. Никогда больше… ни капли… Маминой памятью клянусь…»
Через месяц Нонна вышла на работу.
Татьяна Владимировна обняла её за плечи и сказала, что все её очень ждали. Завуч спросила, какое расписание она предпочтет – все уроки за три дня или разбросать их на всю неделю. Учитель труда подвинул ей новенький мягкий стул, физрук протянул журнал… Она тихо поблагодарила и едва дождалась звонка.
– Нам прийдётся много работать, – сказала она десятому классу. – Экзамен не за горами, а нужно наверстать то, что пропустили за месяц. Я очень надеюсь, что мы справимся.
– Нонна Кирилловна, – встал Вова Жлобин, – вы не волнуйтесь. Мы химию знаете, как любим? Мы ее больше всего учить будем, мы вас ни за что не подведем.
Никто не заметил, как бесшумно открылась дверь и в класс заглянула завуч – ни мальчишки, демонстративно смотрящие куда-то в сторону, ни девочки, вытирающие глаза, ни Нонна Кирилловна. Она стояла перед притихшим классом и не замечала, как текут по щекам слёзы…
Глава 4
Через два года Нонна и Сергей поехали в детский дом. Документы были собраны, анкеты заполнены, заключения органов опеки и попечительства получены.
За дочкой ли, сыном – они не знали. Верили, что почувствуют – это их ребёнок, когда увидят его.
– Вы очень вовремя приехали, – сказала директор детского дома Зинаида Трофимовна. – Дети сейчас играют, а в играх они хорошо раскрываются, сразу видны характеры. Какой возраст вы бы хотели?
– Года три-четыре, – ответил Сергей. – Мы думаем, это хороший возраст для усыновления.
– Да, конечно. Это очень хороший возраст. Быстро забудут всё, что было до вас.
– Они подсознательно понимают, что среди них выбирают, – объясняла Зинаида Трофимовна и стараются показать себя с самой хорошей стороны. Как могут. Но мы дадим вам самые объективные и исчерпывающие характеристики. Не торопитесь, слушайте интуицию, голос сердца…
Нонна поиграла с девочками в куклы, Сергей побросал с мальчишками мяч… Им нравились дети, такие чистенькие, улыбчивые, но никто не затронул того, о чем говорила Зинаида Трофимовна. Не затронул сердца. После обеда дети легли спать, а Нонна с Сергеем сели около дома на лавочку.
– Не знаю, – сказала Нонна. – Вроде, они все хорошие… А тебе как, Серёжа?
– Да тоже не знаю. Но не будем спешить. Еще раз приедем, а не получится – в городе не один детский дом.
Из открытого окна на первом этаже раздался детский крик. Кто-то, плача, кричал: «Неправда! Это не твоя мама! Не твоя!» «Нет, моя! Она мне мяч привезла, а не тебе!» «А ну-ка, тихо! – прикрикнул на них женский голос. – Всем спать! Антон, ты опять задираешься?» «Это моя мама, – услышали они. – Я ее сразу узнал!» «Как ты мог узнать свою маму, если ты ее никогда не видел? Ложись, я тебя укрою. Спи».
После тихого часа Нонна попросила показать им Антона.
– Антона? – удивилась директриса. – Да, конечно… Но ребёнок непростой, с характером. Даже очень с характером. Кто родители, неизвестно – его нашли в метро в возрасте двух-трёх недель, а к нам он поступил из Дома Малютки. Вот он – светленький, с синяком на щеке. Уже подрался с кем-то, не уследили».
– Как тебя зовут? – Нонна присела перед мальчиком и заглянула в настороженные синие глаза. – Скажи мне.
– Антон. А я тебя помню, ты – мама. Да?
– Да», – выдохнула Нонна и подняла на Сергея растерянные глаза.
– А я – папа, – сказал Сергей.
* * *
– А я помню, – заявил Антон, когда впервые вошел в свою комнату. – В шкафу прячется мишка, правда?
– Правда, – подтвердила удивлённая Нонна. – А коробка с солдатиками где? Дедушка тебе солдатиков подарил.
Антон пожал плечами: «Солдатиков я не помню, а мишку помню».
– Ты только не смейся, Серёжа, – сказала Нонна, когда Антон, наконец, уснул, – но у меня такое ощущение, будто я его когда-то потеряла, а теперь нашла. Может так быть? И вообще, если бы с нашей трагедии прошло не два года, а четыре – решила бы, что ребенок все-таки родился».
Мама нашла сына. А сын нашел маму.
Никому не разрешал Антон себя купать – только маме. Никого не слушался так, как маму. Ничьим подаркам не радовался – только маминым. Только мама могла уложить его спать, только у мамы он просил прощения, если провинился. Папе он разрешал с собой поиграть, с дедом соглашался пойти в лес за ягодами, но только если об этом просила мама.
– Что у тебя за секрет? – удивлялся Сергей. – Что ты ему говоришь, что он так тебя слушается?
– Не знаю… – отвечала она. – Сама удивляюсь. По-моему, он просто боится нас потерять. Как потерял когда-то.
– Тебя потерять, – уточнял Сергей. – Да я не против… хотя и обидно немного.
– Ну, где мой замечательный племяш? – с порога спросила Ира, впервые с тех пор, как в их жизни появился Антон, приехав к сестре и Серёже. – Кому привезла тетя Ира подарки?
Антон серьёзно посмотрел на нее и отвернулся.
– Антоша, – обняла его Ира, – посмотри, что я тебе привезла. Нравятся шортики? А рубашечка? – И, повернувшись к Нонне, засмеялась: – Я почему-то думала, что на детей легче шить, а столько провозилась… Ну, что ты молчишь, племяш? Нравятся?
– Нет, – хмуро ответил Антон. – Мне мама сошьёт.
– Мама? – опешила Ира. – Как же, мама сошьёт! Твоя мама всё умеет, только шить не умеет. А смотри, что я тебе еще привезла. Открой коробку, там знаешь что? Пожарная машина!
– У меня много машин.
– Ну ты даешь, племяш! А что, мама тебя не учила говорить «спасибо»?
Антон молчал.
– Антоша, – вмешалась Нонна. – В чем дело? Тетя Ира привезла тебе такие чудесные подарки! Что нужно сказать?
– Не помню, – ответил Антон и ушел в свою комнату.
– Не поняла… – удивленно протянула Ира. – Он что – всегда такой?
– Не всегда. По-моему, он просто ревнует, боится, что его куда-нибудь заберут. Он даже деда не привечает, а уж как тот старается! Помнишь, мы были маленькими, и папа читал газету? Это ж какоe священнодействие было! И чтоб мы подошли, и по газете со всей силы рукой? Даже представить страшно! А Антошке можно, и дед молчит, только мягко так объясняет, что это нехорошо… Наверное, нужно время, он просто еще не привык.
– Ну-ну… не привык. Сколько он у вас? Месяц? И не привык? Нет уж, мне такое счастье не нужно. Чтобы я приходила домой, а меня не только не встречали с радостным повизгиванием, а еще и отворачивались? Нет уж! Ну, ладно… Вы-то как?
После ужина Ира засобиралась домой.
– Зайду, попрощаюсь, – засмеялась она. – Может, племяш сменил гнев на милость?
Насупленный Антон сидел на своей кровати, а на полу лежала не распечатанная коробка.
– Антоша, – спросила Ира, – что ж ты не играешь с новой машиной? Давай вместе откроем. Она протянула руку к коробке и замерла.
– Уходи, – сказал Антон. – Ты мне не понравилась.
– Да и ты мне не очень, – не выдержала Ира. – Волчонок какой-то…
* * *
Не зря говорят, первое впечатление самое сильное. Вот уже и не бегает Антошка за мамой, как хвостик. С папой часами гоняет в футбол на заросшем одуванчиками поле. Вот и с дедом играет в шахматы, обижаясь, что дед поддаётся… а не может Ира его полюбить. И знает, что он платит ей тем же и говорит каждый раз «спасибо» за сшитую куртку или подаренную игрушку, рассказывает о своих ребячьих делах, но не забыл то неласковое «волчонок».
– Ира, он еще маленький, – говорит Нонна. – Подумай – много он там видел любви? А ведь ей тоже учиться нужно.
Конечно, нужно. Всему нужно учиться. Даже деньги на квартиру собирать и то уметь нужно. Ира закончила с грехом пополам свой техникум, получила диплом, да только какой из неё радиотехник? Она за эти годы больше шила, чем на занятия ходила, а преподаватели, особенно женщины, они ведь тоже одеться любят. Но это неважно, что радиотехник из нее липовый, она так и так по специальности работать не хотела. Папа, правда, звал на свой подземный завод, мол, давай я тебя устрою на хорошее место, пока в отставку не ушел, но даже на хорошем месте ей нечего делать. Как Серёжа говорил: «Ты ж не хочешь, чтобы ракета на наши Ржаные Поля упала?» Так что один у нее был путь – в ателье. Нина Сергеевна помогла, она вообще ей столько влиятельных клиентов приводила!
– У меня в общежитии девочка есть, – расхваливала, – клад, а не девочка. Из любой тряпки вещь сделать может!
Вот и собирала Ира деньги на квартиру (не возвращаться же и в самом деле в этот спрятавшийся за зелеными воротами городок, в крохотную швейную мастерскую)… Сегодня она привезла папе новость – ей предложили квартиру – кооперативную двухкомнатную квартиру на Партизанском проспекте. Конечно, не за красивые глаза предложили – она одной всесильной, как называла её Нина Сергеевна, даме столько всего перешила! Предложить-то предложили, да у Иры только на однокомнатную хватает… Вечером она поговорит с папой, может быть, он поможет… А пока нужно сходить к сестре, она привезла Антошке железную дорогу. Нонна давно просила купить, если увидит.
Ну, хоть этим-то угодила! Антон расцвёл, увидев коробку.
– Это мне?
– Нет, Антошка, – серьёзно ответила Ира. – Мама с папой будут играть. Деду разрешат, если очень попросит. – И засмеялась. – Конечно, тебе. Кто у нас тут самый маленький?
Они сели ужинать и Ира рассказывала, как встретили ее в ателье: «Поставили на самую рутину, чуть ли не пуговицы пришивать, представляете? Ну, пуговицы тоже кому-то пришивать нужно, а я их – помните, у Райкина? – насмерть пришью! – Она помедлила: – Мне предложили квартиру. Двухкомнатную, с балконом, на Партизанском Проспекте. Но у меня не хватает денег.
– А вот здесь поконкретнее, – сказал Сергей. – Это уже не пуговицы. Сколько тебе не хватает?
Ира вздохнула.
– Много. Я у папы хочу попросить.
– Не нужно у папы. – Сергей вопросительно посмотрел на Нонну. – Поможем сестре?
Новоселье Ира справляла в мае. Приехали папа, Нонна с Сережей и сыном, пришли подружки по техникуму и Нина Сергеевна.
Пройдут годы… Будет много праздников… Но самым радостным и безмятежным запомнится Ире её новоселье – потому что тогда они были все вместе. Почти все…
* * *
– Мама, можно я пойду с ребятами за земляникой? – Антон схватил корзинку, положил в нее белую тряпочку (почему белую, он не знает, но раз мама сказала, значит, такую и нужно). – Ну, мам… Все ребята идут. Можно?
– Нет, Антоша, – ответила Нонна. – Мне сейчас к зубному идти. Подожди папу или дедушку – и идите… Ой! Всё, сынок, я пошла. Почитай, поиграй, займись чем-нибудь.
Вот вечно так! Все ребята – в лес, а он только с папой или дедом. Как маленький! Да он этот лес, как свои пять пальцев знает! Ну вот… мама скрылась за поворотом – можно догонять ребят…
А ягод-то! Не знаешь, какую брать – все на тебя смотрят! Мама придёт от врача – а он уже дома, и на столе – ягоды! Она спросит: «И кто ж это ягод таких спелых набрал?» – и не будет его ругать… Ой! Что это? На пальце выступила кровь. Извиваясь меж земляничных кустиков, медленно отползала блестящая черная змея… Мама! Он прижал к себе корзинку и помчался домой: «Мама! Мама!» На КПП на крик выскочил дежурный:
– Что случилось, Антон?
– Змея.. – выдохнул Антон и заплакал.
Держась за щеку, к КПП бежала мама. Она схватила покрасневшую руку сына и стала высасывать яд…
* * *
…Проходят годы, отнимая и даря,
То через сердце напрямик, то стороной,
Закрыть не могут лепестки календаря
Любовь, пришедшую ко мне той весной…
Нонна!..
Глава 5
Девять дней. Сорок дней. Год.
Кто придумал, что время лечит?
Остановилось время в тот солнечный день, когда всего за два дня, не приходя в сознание, сгорела Нонна. Змеиный яд попал в кровь – красную, как ягоды, что потом долго лежали в корзинке. А теперь… жизнь идёт, но мимо него. Где-то смеются и плачут, любят и ненавидят… где-то, не здесь. Тесть совсем сдал – на сердце жалуется, даже с Антоном гулять перестал. По выходным приезжает Ирина, что-то рассказывает, иногда плачет. Счастливая! может плакать. А он не может. Хотел бы да забрала слёзы Нонна. Всё забрала и слёзы, и радость. Им всем тяжело. Всем, кроме мальчишки. Ни на похоронах не заплакал, ни после, а Нонна для него ничего не жалела. Даже жизни не пожалела. А он… Вот и сейчас, уже темно, а он где-то носится. Нонна бы давно побежала искать. Как побежала в тот день, когда, вернувшись от врача, не нашла ни его, ни корзинки. Опустела квартира. Опустели Ржаные Поля. Как ему жить? Кто научит, как жить в беспросветной тоске? А впереди – еще столько лет…
Ну, вот… явился. Сейчас прошмыгнёт на кухню, поест – и спать. Хоть бы подошел, обнял, сказал, что скучает по маме… Волчонок и есть – правильно Ира когда-то его назвала. Она молодец. К отцу приезжает каждую неделю. Вот что значит – родная-то кровь…
* * *
В субботу Ира и Кирилл Иванович пришли к Сергею. Ира накрыла на стол:
– Серёжа, смотри, я вчера в нашем гастрономе московскую колбасу отхватила, ты её любишь. А папе, знаешь, что привезла? Рыбий жир. Говорят, помогает от сердца. И Антошке – «Южную ночь». Кстати, где он?
– Не знаю, – ответил Сергей. – Бегает где-то. Я уж и на КПП предупредил, чтоб за ворота не выпускали, а то с него станется…
– Может, пойти поискать? Папа, ты почему не ешь?
– Потом, – отмахнулся Кирилл Иванович. – Поговорить нужно, Серёжа. В общем, так… Ты понимаешь, что так продолжаться не может? Вы с Антошкой скоро совсем разговаривать перестанете, а он ведь еще ребенок, сломать легко. Да и что это за жизнь? В общем, так… готовься поступать в академию.
– А Антон?» – не сразу спросил Сергей.
– Об Антоне позаботимся мы с Ирой. Правда, дочка?
– Правда. Серёжа, вспомни, как Нонна мечтала, чтоб ты учился! Папа тебе поможет – у него и в Управлении связи есть, и друг в академии. А о сыне не беспокойся – он ведь тоже нам не чужой. Пока поживет с дедом, и я на выходные буду приезжать, а там посмотрим… Ну, что ты на меня так смотришь? Справимся, не сомневайся! Зато закончишь учиться, он уже взрослым будет, поумнеет, может, смягчится… Серёжа! Ну, что ты молчишь?
Что уж говорил своим друзьям Кирилл Иванович, на какие нажимал рычаги, но через полгода Сергей уехал в Москву. Для Антона, казалось, ничего не изменилось, разве что после школы он шел не в свой ДОС номер двенадцать, а к деду. По субботам приезжала Ира и готовила, убирала, стирала… делала всё, что могла, потому что у папы всё чаще прихватывало сердце.
* * *
«Серёжа, у нас плохая новость – папа в госпитале, говорят, инфаркт. Сколько он там пробудет я не знаю, но оставлять на него Антошку рискованно. В общем, забираю его к себе. Ты ни о чем не волнуйся, справлюсь, а тебе буду часто и подробно писать. Ты, главное, учись хорошо, чтобы Нонна смотрела на тебя с небес и улыбалась»…
* * *
«Серёжа, привет! У нас всё нормально. Ну, может, не совсем нормально, потому что папа еще совсем слаб. Антон уже у меня. Я отдала ему свою спальню. Тебе спасибо, что попросил друзей нам помочь, без них я бы месяц переезжала. Хорошие у тебя друзья и так тепло о тебе вспоминают… Володя, высокий такой, говорит, что мечтал бы служить под твоим начальством. Я отдала Антона в пятую школу – совсем рядом с домом и дорогу, главное, не нужно переходить, а то машины носятся, как сумасшедшие! Не знаю, понравилось ли ему в новой школе, он не особенно со мной разговаривает. Не понимаю, что я делаю не так: и так к нему, и этак… молчит. Буркнет что-то и в свою комнату. Спасибо, хоть учится неплохо, а то мне его уроков ещё не хватало! Приедешь – не узнаешь его, так вырос. Вот сейчас шью ему брюки – старые уже коротки. В субботу поедем к деду. Он собирается подать рапорт об отставке по состоянию здоровья. Ну, об этом он тебе сам напишет. Вот странно, Серёжа, ладно, я… у нас с Антошкой с самого начала особой любви не возникло, но дед-то? Как он с ним возился! А Антон и с ним почти не разговаривает. Даже не спросит, как дед себя чувствует – сразу на улицу убегает. Или это возраст такой? Или бессердечие? Я не знаю. Но папа переживает»…
* * *
«Серёжа, здравствуй! Тебе-то не нужно напоминать, какой сегодня день. А Антону сказала утром, что сегодня его маме исполнилось бы тридцать лет, так он удивился: «И что?» Ничего, конечно, но мы помним. После работы съезжу на пару часиков к папе, поплачем, вспомним… Он никак не придет в норму после болезни, да и отставка не прибавила бодрости. Я надеялась, что он будет больше отдыхать, а он только скучает и винит себя во всех грехах. Ну, ты понимаешь… К нему приходит Юлия Ивановна из десятого ДОСа, помнишь её? Её младшая, Таня, с Антошкой раньше дружила, а потом они что-то рассорились… Папа не догадывается, что я ей плачу – не деньгами, конечно, но взялась обшивать ее старшую дочь – та такая модница! Ты-то как, Серёжа? За деньги спасибо, я купила Антону кроссовки, хоть спасибо сказал и то радость. Вот так и живем…
* * *
«Серёжа, добрый день! Ты даже думать о том, чтобы бросить учёбу, не смей! Конечно, я не педагог, и наверняка делаю что-то не так, да и характер у Антошки тот еще, но я стараюсь. Очень стараюсь, Серёжа. Одна заказчица подарила мне два билета в цирк. Я так обрадовалась, будто маленькая. Я ведь нигде не бываю, после работы сижу до поздна за машинкой. Ну, вот… Мне понравилось. Спрашиваю у Антона: «Ну, как представление?» «Ничего, – говорит, – только клоуны такие дураки!» Может, и дураки, но я смеялась. Зато, я видела, как Антошка на акробатов смотрел! Может, ему спортом заняться, как ты думаешь, Серёжа? У меня у одной заказчицы муж – тренер, по-моему, по лёгкой атлетике, точно не знаю, спрошу. Может, возьмёт он Антошку? А то шляется где-то с мальчишками дотемна – а я себе места не нахожу»…
* * *
«Как я рада, Серёжа, что ты приедешь на Новый год! Не представляешь, как рада! Поедем к папе, отпразднуем, как раньше, все вместе… Почти все вместе. Серёжа, я всё хотела спросить, а твой друг Володя хороший человек? Он мне звонит иногда, спрашивает, нужна ли помощь, но я как-то сама справляюсь. Пару раз встречал на станции, когда я к папе приезжала – говорит, случайно. Папа его не знает, он в другом цеху работал. У меня ведь никакой личной жизни, Серёжа. Я не жалуюсь, всё нормально. Мы с папой тебя очень ждем. Как ты написал про Новый год, только об этом и говорим. Антону сказала, что папа приедет, он вроде обрадовался. Но у него никогда ничего не поймёшь. Спрашиваю, чтобы ты хотел, чтобы папа привёз? Ничего, отвечает. Но мы с папой подумаем и я потом напишу. А со спортом не получилось – нет мест. Жалко»…
* * *
«Серёжа, привет! Что ж это ты простудился? И так не вовремя! Мы с папой, конечно, очень расстроились, но не вздумай ехать больным – воспаление лёгких – не шутка. Ничего страшного, встретим Новый год сами. Еще много их будет этих Новых годов, а ты у нас один. Володя обещал принести ёлку, я попросила самую маленькую, только чтобы подарки положить. Вчера у нас выключали свет, а у меня был срочный заказ. Хорошо, хоть ручная работа оставалась… Я попросила Антона сходить в хозяйственный, помнишь, рядом с моим домом? – купить несколько свечек. А он в ответ: «Зачем? Мне и так видно». Я оделась и пошла сама. Правда, он потом подошел и говорит: «Я забыл, что тебе шить нужно, а то бы сходил». Не знаю, Серёжа. Мы другими росли»…
* * *
«Серёжа, как же я рада, что ты вышел из госпиталя! Береги себя, не простужайся больше, я тебе свитер теплый свяжу, вот только разберусь с заказами и свяжу. Папа потихоньку приходит в себя, уже в магазин сам ходит, а один раз к нам приезжал. Хорошо, что у него ключи есть, а то – я на работе, Антон в школе. Серёжа, я не знаю, как быть. Он меня совсем не слушает, что ни скажу – всё в штыки! На днях нашла у него в куртке сигареты. Не хотела тебе писать, но и скрывать не могу. Провела, так сказать, беседу: «Ты что ж это, друг ситцевый, делаешь? Ты понимаешь, что губишь свое здоровье?» Ну, и про каплю никотина, конечно… Обещал, что больше не будет, но я не очень-то верю. Он всё, что я ему говорю, воспринимает наоборот. Вот вчера… Сидит за столом, ссутулился, я ему и говорю: «Антоша, сядь прямо. И когда идёшь, тоже держи спину прямой, ты как будто не груз несёшь на плечах, а ногами земной шар вращаешь». Ну, что я особенного сказала? А он насупился и ссутулился ещё больше. С ужасом жду весенних каникул – опять целыми днями будет где-то шляться. А что делать – не знаю»…
* * *
«Серёжа! Спасибо тебе за совет – мне так нужно было с кем-то знающим посоветоваться! Зинаида Трофимовна вас с Нонной помнит. Я сначала с ней просто посоветоваться хотела, как Антона воспитывать, но она оказалась такой доброй и понимающей, что я расплакалась и всё ей рассказала, до мелочей. Она сказала, что Антон всегда был таким нелюдимым, возможно, наследственность… никто ведь не знает, что у него за родители. В общем, Серёжа, я стараюсь быть с ним ласковой и заменить ему мать. Но только бы он не отвергал меня так категорично! Понимаешь, я ведь не жду ответной любви, но приходить домой и знать, что наткнусь на угрюмый взгляд, что никто не спросит, как мои дела и не расскажет о своих, тоже не хочется. А Зинаиде Трофимовне я сошью блузку такого же фасона, как моя любимая. Помнишь, я в ней на вашей свадьбе была – в синий горошек? Вот разберусь с заказами – и сошью. А время быстро летит. Вот уже восемь месяцев, как ты уехал»…
* * *
«Серёжа, здравствуй! Не хотела тебя расстраивать, но приходится. Совсем Антон меня не слушает. На то, что никак не называет я уж не говорю про «мама» или хотя бы «тетя Ира», давно не обращаю внимания. Но, знаешь, Серёжа, ведь был один раз, когда он назвал меня – мама Ира. Ты тогда только уехал, я вечером шила и ножницами порезала палец, да так, что долго не могла кровь унять. Антошка принёс вату, йод, даже пытался помочь, а когда я завизжала, полив ранку йодом, сказал: «Мама Ира! Не бойся: оно недолго пощиплет!» Значит, есть в нём какая-то доброта, не совсем он волчонок… Но что с ним случилось? Не представляю… А вчера меня вызвали в школу. Оказывается, он и еще один мальчик терроризируют класс. Так и сказала – терроризируют. И все их боятся. Установили какие-то свои законы и бьют тех, кто им не подчиняется. Серёжа, я не помню, как дошла домой. Со мной впервые так разговаривали – будто я преступница какая-то и Антона научила. Он, как всегда, где-то шлялся, а когда явился, я ему всё и высказала, мол я с ног сбиваюсь, лишь бы ему было хорошо и что он никого не любит, ничего не ценит и в десять лет можно бы и соображать, что к чему, или хотя бы слушаться… Плакала, конечно, а он молчал. А когда я поняла, что всё бесполезно, и встала, чтобы идти шить, он сказал: «Мама Нонна меня никогда не ругала». Я знаю, что я – не Нонна, и нет у меня той любви, что была у нее, но видит Бог – я стараюсь. Серёжа! Я не знаю, что делать; это как снежный ком: накапливается, накапливается… Сегодня у меня много работы, освобожусь и поеду к Зинаиде Трофимовне. Скорей бы ты приезжал!»…
Сергей приехал в июле и пробыл насколько дней в Ржаных Полях, а потом они с Антоном уехали до сентября в Палласовку.
* * *
Какое, оказывается, это счастье – жить одной!
Вечерами можно спокойно шить, читать, смотреть телевизор – и не волноваться, где, с кем? Можно не вздрагивать, услышав телефонный звонок. И можно, наконец, пригласить в гости Володю. Она приготовит вкусный ужин, наденет любимую блузку, купит вина, зажжет свечи… А почему бы и нет? Ей двадцать четыре года! Всего двадцать четыре, а кажется – все пятьдесят! С тех пор, как умерла Нонна, можно каждый год считать за пятнадцать. Эх, Нонна, Нонна… всё покатилось без тебя под откос, как будто не только Антона ты держала на своих узких плечиках, но и Сергея, и папу и даже сестру. И эти узкие плечики оказались сильнее широких мужских.
Сергей с Антоном вернулись в конце августа.
– Ну, как он? – спросила Ира, как только они с Сергеем остались одни. – Слушался?
– Слушался… – усмехнулся Сергей. – Знаешь, Ира, я тебя понимаю. Тяжело с ним. Отвечает сквозь зубы, соглашается будто одолжение делает. А ведь ребёнок совсем. Что же дальше-то будет? Вобщем, Ира, я не знаю, как быть. Снова на тебя его взваливать совесть не позволяет. И академию бросать… не знаю.
– Еще чего – бросать! Я уже год терпела, еще потерплю. Постараюсь, по крайней мере. Может, перерастёт?
* * *
«Серёжа, привет! У нас всё по-прежнему. С Антоном разговариваем три раза в день – «завтрак на столе», «обед на столе», «ужин на столе». Пробовала спрашивать про уроки – зареклась. Иногда мне кажется, что эта ноша мне не по силам. Серёжа, я вот что подумала: может он знает, что вы его усыновили? Мог ему кто-то сказать? Неужели мамина смерть на него так повлияла? Он никогда не был ласковым, но и таким злобным тоже. Я не знаю, в чём причина, но он видит во мне врага. И к деду ехать не хочет. Вчера сказала, чтоб собирался в субботу поедем, так он огрызнулся: «Чего я там не видел?» Конечно, человек ко всему привыкает, и я уже не волнуюсь за него так, как прежде, да и Зинаида Трофимовна сказала, что можно начать процесс возвращения в детский дом, но для этого нужно будет приехать тебе. Ты помнишь Нину Сергеевну? Коменданта моего общежития? Она на днях ко мне приходила и видела, как Антон себя ведёт. Говорит: «Ира, а оно вам с Сергеем надо? Расплачиваться за чьи-то грехи? Вы же не знаете, может, у него отец алкоголик, или мать ненормальная…» Она вообще не понимает, как я терплю такое к себе отношение. Не хотела тебе писать, но с кем же ещё поделиться? Я ему за что-то, уж не помню, за что, замечание сделала, а он в ответ: «Какая разница? Я всё равно с вами жить не буду». Ни больше, не меньше…
Ты пишешь, что мне здесь виднее, что тоже не можешь растопить лёд в его сердце… но, Серёжа, никак не могу я понять – мы взрослые люди, и не можем справиться с десятилетним мальчишкой? Конечно, я буду терпеть, но как же мне тяжело! Володя говорит, что я ангел. А какой я ангел? Я кажусь себе немолодой и усталой. Я хочу приходить домой и знать, что меня ждут, а не натыкаться на стену из неприязни. Откуда она? За что? В субботу все равно поедем в Ржаные Поля. Там в клубе будет торжественное присвоение воинских званий и я хочу видеть, как Володе дадут капитана. Надену новые брюки, любимую блузку и буду неотразимой – это Володя так говорит. Знаешь, как он меня называет? Пацаночкой. Правда, смешно?»…
* * *
«Антоша! – ахнула Ира, зайдя в комнату к Антону, – ты еще сок не выпил? Ты же любишь томатный! И булку не съел? Ну-ка, быстренько ешь – и поехали!» «Не поеду, – буркнул Антон. – Мне там скучно!» «Ничего, поскучаешь…. сегодня в клубе будут новые звания присваивать. И дяде Володе – тоже. Ему будет приятно увидеть нас в зале. Ну, пей скорей сок!»
Почему растекается по белой в синий горошек блузке кровавого цвета пятно?
И Антон смотрит испуганно и удивлённо, сжимая в руке полупустой стакан?
«Ну, вот что, друг ты мой ситцевый, – прошептала она. – Я больше так не могу. Прости».
* * *
Почему она думала, что легко быть невестой? Сшила белое платье – и всё! А какое платье? Короткое? Длинное? С вырезом? С рукавами? А туфли? Фата?.. И не у кого совета спросить, у Володи на все вопросы один ответ: «Тебе, пацаночка, всё к лицу! Что ни надень, всё равно красавица!» Ну, может, и не красавица, но что симпатичная, это точно! И счастливая. Впервые с того дня, когда умерла Нонна, Ира не ходит, а вращает ногами земной шар. Даже папа ожил – в клубе заказал оркестр, в офицерской столовой – еду, договорился с фотографом…
Из Москвы приехал Серёжа, радостно заявляя: «Я за месяц рапорт подал, шутка ли, сестрёнка замуж выходит!»
Из Омска прилетела Татьяна Петровна – Володина мама. Ира волновалась, встречая её на станции, а вдруг не понравится? Высокая женщина вышла из вагона, обняла сына, внимательно посмотрела на Иру и улыбнулась: «Ну, слава Богу, услышал мои молитвы! Точно такой я свою дочку и представляла!»
Зинаида Трофимовна позвонила через пару недель после свадьбы:
– Антон не у вас?
– Нет, – ахнула Ира. – Что-то случилось?
– Он убежал. Мы заявили в милицию. Если придет к вам – сразу дайте нам знать». Если прийдёт… Если прийдёт…
Она хочет забыть тот день почти полгода назад, когда они отвезли Антошку в детдом.
Забыть о том, как и она, и Серёжа, и дед просили Антона измениться, как объясняли ему, что если ребёнок не хочет жить с родными, его отдают в детский дом, что они не хотят этого делать, потому что любят его и не понимают, почему он их так ненавидит…
– Потому что вы всегда врёте, – сказал Антон. – Вы меня никогда не любили. Я не хочу с вами жить.
Десятилетний мальчишка – и трое взрослых…
Прости нас, Антон.
Глава 6
Узнал бы он их, доведись где-то встретить? Вряд ли – за двадцать-то лет…
Двадцать лет прошло с того дня, как он видел их в последний раз – не похожего на себя деда, вытирающего глаза жёлтым платком. Вот ведь, он не помнит, что дед говорил, а жёлтый цвет помнит, не помнит отца, который в последний момент, уже в кабинете директора, крепко обнял его и сказал: «Прости, сын». И совсем не помнит маму Иру…
Он простил их лет десять назад, когда начал кое-что понимать в этой жизни. Простил и в первые же каникулы поехал в Ржаные Поля.
Конец платформы и знакомая тропинка, по которой они с мамой Ирой каждую субботу шли от станции к КПП. Просека… Он помнит, как солдаты устанавливали на ней высоченные опоры… А вон там, чуть левее, полянка, на которой он собирал землянику для мамы. («И кто ж это ягод таких спелых набрал?..») А вот и ворота с огромной звездой, и дежурный спрашивает:
– Вы к кому?
– Моё имя Антон Сапрон, – сказал он. – Я жил здесь в детстве. А теперь ищу своего отца Сергея Сапрона или деда Кирилла Ивановича, фамилии не помню…
Дежурный покачал головой:
– Таких нет.
– А можно мне подождать? – спросил Антон. – Вдруг кто-то из знакомых прийдёт.
– Ждите, – пожал плечами дежурный.
Никто не пришел и Антон стал вспоминать кого-то из соседей отца или деда. Вспомнил соседскую девочку Таню. Ту самую Таню, из-за которой в один миг изменилась его судьба. Как же её фамилия? Он не помнил. Помнил только, что у неё была мать Юлия Ивановна и старшая сестра Ольга. Он подошёл к дежурному.
– Извините, я помню семью – Юлию Ивановну, Таню и ее сестру…
– Крепенковых? – отозвался дежурный. – Могу позвонить. Но без пропуска за КПП нельзя.
– Да, конечно, я понимаю.
Юлия Ивановна пришла очень скоро:
– Антоша! Живой!
– Живой, – улыбнулся Антон. – Юлия Ивановна, а где мой отец? Дедушка? Мама Ира?
Они сели на зелёную, как и ворота, скамейку на вытоптанном пятачке земли.
– Твой дедушка умер, Антон. У него ведь было больное сердце. Да и горевал он очень после того, как ты исчез… Уже восемь лет, как умер. Папа не вернулся в Ржаные Поля – после академии служит где-то в Сибири. Тётя Ира вышла замуж, её мужа перевели в Курган, но адреса я не знаю, знаю только, что у тебя есть сестра. Вот, пожалуй, и всё… А Таню ты помнишь? Она закончила медучилище, в больнице работает… А Оля здесь, в городке, химию в школе преподаёт – как твоя мама когда-то… Как же я рада, Антоша, что ты нашёлся!
* * *
Вот и всё. Нет деда, где-то в Сибири отец и попробуй найти в чужом городе маму Иру… особенно если не знаешь её новой фамилии.
До электрички оставалось сорок минут. Антон сидел в крохотном зале ожидания станции Ржаные Поля и слушал, как бьют по черепичной крыше крупные капли внезапно разразившегося дождя…
…В день, когда хоронили маму, тоже шёл дождь. Весь июнь стояла жара, а в тот день заплакало всё – облака, тётя Ира, мамины подруги, соседи, даже папа и дед. Антон тоже плакал – в своей комнате, чтобы никто не видел, потому что дед всегда говорил: «Не реви, солдат! Мужчины не плачут!»
Антона и Таню не взяли на кладбище и они тихо сидели в комнате, где незнакомые женщины накрывали столы для поминок.
– Хорошая у тебя была мама, – вздохнула Таня. – Никогда не ругалась. Моя иногда так кричит! А твоя – никогда. И любила тебя, хоть ты и приёмыш…
– Кто? – спросил удивлённый Антон.
– Приёмыш. Ты что – не знал? Тебя же в детдоме взяли. Я не помню, как тебя привезли, а Оля помнит. Говорит, ты такой испуганный был… А ты что, правда не помнишь?
– Сама ты приёмыш, – с обидой сказал Антон. – Приёмыш и врунья!
– Врунья? У Оли спроси – она сама видела, как тебя на машине привезли, а ты в маму вцепился и не хотел выходить. Как дурачок! Вот придёт она с кладбища – и спроси!
Спросил… Лучше бы не спрашивал. Оля взяла с него честное слово, что он никому не расскажет о том, о чём проболталась ему глупая Танька.
Выходит, они ему врут? Его учили: «Будь честным!» – а сами врут? Что тётя Ира врёт – это нормально, он её никогда не любил, но папа, дед, даже мама? То ли вспомнил что-то Антон из своего раннего детства, то ли придумал – но казалось ему, что он помнит какую-то стену в синих обоях, двухярусную кровать, громкий крик: «Не дерись!»…
Значит, он не родной им? А где же его родные? Он хотел задать папе свой главный вопрос, но после маминой смерти папа вёл себя странно – не смотрел на Антона, не спрашивал «как делишки» и не звал поиграть в футбол. И дед позабыл про шахматы, не рассказывает о войне и героях, не зовёт по ягоды или грибы. А тётю Иру и спрашивать бесполезно – плачет и плачет, приезжая в городок на выходные. Это ему нужно плакать – не им! Это он потерял свою маму! Папе скоро женится, все женятся – так Танька говорит, а она, хоть и врунья, но это-то знает. Дед уже старый и у него есть Ира… А Антон совсем одинок. С ним не хотят ни играть, ни разговаривать… как будто не его укусила змея, не ему было больно, и не у него умерла – пусть приемная – мама… Ну и пусть! Он вырастет – и уйдёт от них. И найдёт настоящую маму!
* * *
Он не знал, где искать настоящую маму, знал только – из детдома нужно бежать.
С такими же, как он, бедолагами Антон исколесил полстраны. Научился находить ночлег, добывать еду, не одиножды бил – и не одиножды били его. В последний день октября, в день, когда ему исполнялось тринадцать, их стая не поделила товарный вагон с чужаками. Чужих было больше и Антона избили до полусмерти, а потом выбросили умирать на стылую землю.
«Просыпайся, сынок! Просыпайся! Ты забыл, что сегодня твой день рождения? Посмотри, какие подарки! От деда – велосипед, от тёти Иры – пижама и куртка, от нас с папой – жизнь. Антоша, ты слышишь меня, свою маму? Вставай, мой мальчик, вставай и иди! Ты увидишь, куда идти. Вставай, мой сынок, ещё не время встречаться… – Мама плакала, звала, тормошила. – Антоша, я испекла тебе торт. Посмотри, какой он необычный – хлеб и свежее молоко… Ну, вставай же, вставай… друг ты мой ситцевый…»
* * *
Антон проснулся в настоящей кровати. Недоверчиво пощупал подушку (мягкая!) и простыня белая и одеяло настоящее… Как у мамы… Он оглядел небольшую комнату – две кровати, стол и две табуретки. На стуле рядом с его кроватью – стакан молока и краюха хлеба. На спинке стула выстиранная одежда, а в углу перед иконами и горящей лампадкой, стоит одетый во всё чёрное человек…
Антон попробовал встать, но голова закружилась, и он снова упал на кровать. Человек обернулся. «Очнулся? Вот и славно! Попей молока, скушай хлеб».
Четыре деревянных дома, крохотная часовенка, коровник, сарай с поленницами дров, покрытые снегом ульи – это Скит, затерянный в Оренбургской степи. Шесть иноков. Они всегда в чёрном, немногословные, работящие… Работа – молитва, работа – молитва… В девять вечера все засыпают, чтобы в час ночи снова встать на молитву. «На полунощницу, – объяснил дядя Роман. – Ночью тише – молитва звонче».
Это дядя Роман нашёл его тогда в степи, возвращаясь из монастыря. Это он лечил его мёдом и травами, отпаивал козьим молоком, а потом испросил разрешения у отца-настоятеля оставить до тепла.
Антон научился доить коз, знал, как давать им корм, приносить воды. Научился колоть дрова и если их расколоть на мелкие щепочки, сложить домиком, как показывал дядя Роман, то огонь сразу вспыхнет и будет ровно и долго гореть. Научился Антон чистить картошку, по-разному: спиралькой, полосками, кольцами. Не сразу, но справился с коварным колодцем и нехитрой наукой носить коромыслом вёдра…
– Дядя Роман, почему ты всё время молишься? – удивлялся Антон. – И телевизора у вас нет, и в кино вы не ходите… Ни велосипеда, ни телефона… Неужели не скучно?
– Скучно? – удивился дядя Роман. – Ну, что ты, Антоша, ты просто не знаешь, как это сладко – в Боге жить.
На другом берегу реки сверкал голубыми куполами огромный мужской монастырь. Иноки часто ходили туда на службу – зимой напрямик по льду, летом – по деревянному мостику чуть вверх по реке от скита. На Рождество дядя Роман впервые взял Антона с собой.
* * *
И почему он считал монастырь огромным? Это по сравнению с их скитом он огромный! Антон видел монастырь в Пскове – вот там монастырь! Монастырище! Ребята говорили, что под ним есть пещеры с покойниками. Антон никогда не видел покойников, даже к маминому гробу не подходил. В пещере он не был, хотел посмотреть, но его не пустили. Здоровенный мрачный монах сказал, что ему еще рано. Антон пробовал прошмыгнуть, да разве такого обманешь?..
В Храме было много народу. И откуда он только взялся? Антон за эти два месяца и людей-то вокруг не видел, разве что иноков. Куда ни посмотри – степь, а вот ведь – пришли! Дядя Роман поставил его на правой стороне, у колонны: «Стой здесь, Антоша, эта сторона для мужчин», а сам куда-то ушёл. Раздался колокольный звон… Началась служба. Антон не понимал, что говорит священник, и хор где-то вверху пел совсем неразборчиво, наверное, пели на том непонятном языке, на котором молится дядя Роман. Интересно, долго ему так стоять? Дядя Роман ничего не сказал, может, час, может, больше. Скучно, конечно, но ничего – он постоит, тем более, что народу набралось не протолкнёшься… Жарко здесь, что ли? Вроде, все в куртках стоят, в пальто, вон – девчонка даже нос шарфом укутала, а ему жарко. Течёт по спине горячая струйка и руки отяжелели, как будто сейчас не зима, а жаркое лето. И голова какая-то странная – вату в неё, что ли, набили? А священник стал понятнее говорить и то, что поют, можно уже разобрать. Запах ладана так привычен! В лампадке у дяди Романа – такой же…
…Миром Господу помолимся.
О свышнем мире и спасении душ наших
Господу помолимся…
Интересно, а мама бывала в церкви? Наверное, нет. Он помнит, как незадолго до её смерти к ним пришла Танькина мама и спросила, крещён ли Антон? «Нет, – ответила мама, – еще не крещён. Но я обязательно отвезу его в церковь. Разузнаю, что и как, и отвезу».
Не успела…
Мама, мама… На самом деле она приходила, когда он умирал или ему показалось? И зачем он хотел искать какую-то маму, когда у него уже была мама? «Не реви, солдат! – учил дед. – Мужчины не плачут». Он и не плакал… Ни когда его били, ни когда замерзал, не найдя ночлег. Даже когда сильно порезал ногу, наступив на осколок стекла, а сейчас вот плачет и почему-то не стыдно……Вся земля да поклонится Тебе, и поёт Тебе,
Да поёт же имени Твоему Вышний…
Как там папа? Мама Ира? Антон вспомнил как тяжело вздыхал дед, приговаривая: «Ох, Антошка, и болит же у меня сердце! Ты только маме не говори, хорошо? Не выдавай меня, а то она всполошится, женщины – они такие… А знаешь, почему оно у меня болит? Врач говорит – острая сердечная недостаточность. Сердечная… Как бы не так! Душевная это недостаточность, Антон, а сердце потом отдувается»…
…Величай, душе моя,
Честнейшую и Славнейшую горных воинств,
Деву Пречистую Богородицу…
* * *
Через месяц сияющий дядя Роман отвёл Антона креститься.
В девять вечера он, как всегда, погасил свет и пожелал Антону спокойной ночи.
– Дядя Роман, – тихо позвал Антон, – ты не спишь?
– Нет, Антоша, а что?
– Дядя Роман… как ты думаешь, почему они врали?
– Кто?
– Мама, папа, тётя Ира и дед… почему они врали?
Дядя Роман встал, зажёг свет и подвинул табуретку к кровати Антона: «Я не спрашивал тебя ни о чём, Антоша, ждал, когда сам расскажешь».
И Антон рассказал. О зелёных воротах с огромной звездой, о футболе и шахматах, о маминых тёплых руках и игрушечной железной дороге, о спелых ягодах и змее… О маминой смерти и о том, как Танька выдала тайну… О том, что уехал папа, его взяла к себе тётя Ира. «Она всё время ко мне цеплялась: «Сядь ровно!» – а сама горбилась за машинкой. «Не кури!», а какое ей дело, если я ей чужой? Дядя Роман, вот скажи: почему они врали?»
– Ты счастливый, Антоша, – не сразу ответил дядя Роман. – Тебя любили. Они не врали. Они оберегали тебя. Ты просто не понял.
* * *
Ровно в час ночи (и будильник не нужен!) дядя Роман встал на молитву.
Чистая ночью молитва.
Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Бессмертный, помилуй нас…
Антон сунул ноги в мягкие тапки, неловко поправил крестик и неслышно встал рядом.
Глава 7
В последнее школьное лето Ирина повезла дочь к свекрови.
– Наконец-то, – сказала Лара, когда поезд тронулся. – Бабушка уже заждалась.
– Только бабушка? – улыбнулась Ирина. Не только. Внучка тоже. Да и ты туда любишь ездить, правда, мама?
– Правда. Повезло мне, дочка! Дай и тебе Бог такую свекровь!
После ужина Лара убежала к подружке, а Ира с Татьяной Петровной сели отдохнуть на балконе.
– Люблю я свой город, – сказала Татьяна Петровна. – Жалко, конечно, что Иртыш так мелеет, даже остров вырос посередине реки, и деревья на нём посмотри, какие вымахали! Я помню, когда строили нашу набережную, кучи песка намывали… Сейчас кажется они такие унылые эти пятиэтажки, а тогда получить в них квартиру, да еще если окна выходят на Иртыш… просто предел мечтаний! Почему-то микрорайоны назывались площадками – площадка А и площадка Б. Володя не рассказывал, как они между собой воевали, эти площадки? Натерпелась я тогда, ой, натерпелась! Бывало, стою на этом балконе, всматриваюсь, не идёт ли? Не слышно ли криков? А потом повырастали, переженились… и какая разница, с какой ты площадки? Здесь хорошо – аптека рядом, поликлиника, магазины… чего уж лучше? Единственное – церковь далековата, на трамвае приходится ездить.
– И часто вы ездите туда, мама?
– Не очень, – вздохнула свекровь. – Раньше, каждое воскресенье, а то и в субботу. А теперь силы не те, трудно всю службу стоять, а сидеть как-то неловко. Мне, правда, матушка – жена священника, сколько раз говорила: «Вы садитесь, если трудно стоять. Не в том же дело, сидите вы или стоите, главное, чтобы молитва чистая шла.
– А я никогда не была в церкви, – сказала Ирина. – Папа был атеистом, да и мама не помню, чтобы о Боге нам говорила. А сходить я бы хотела. – И чуть помедлив, спросила: – Мама, а правда, что исповедь помогает?
– Правда. Главное, понимать, что ты не священнику каешься, а самому Богу. Конечно, от священника тоже много зависит, но нам повезло. Старый батюшка был хорошим и молодой тоже. Жена у него очень славная, поёт замечательно, шьёт хорошо – как ты. Вот давай-ка и сходим с тобой в воскресенье.
– Я с радостью, – улыбнулась Ирина. – Вот только… как исповедоваться? Я не знаю, что говорить…
– Знаешь. Кто, как не ты, знает о твоих грехах? Я перед тобой пойду, а ты примечай, что я делаю – имя своё называю, крест целую, Евангелие… В чём каяться, подумай заранее, а слова сами придут. Потом батюшка накинет тебе на голову епитрахиль – как полотенце выглядит, – и прочитает молитву. И увидишь – тебе полегчает».
Комментарии к книге «Волчонок», Евгения Серенко
Всего 0 комментариев