«Полное лукошко звезд»

Полное лукошко звезд (fb2) - Полное лукошко звезд 594K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Альбертович Кобленц

Полное лукошко звезд Эссе Алексей Альбертович Кобленц

Иллюстратор Lusi Soleil

© Алексей Альбертович Кобленц, 2018

© Lusi Soleil, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-7189-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я сложу всех звезд в одно лукошко…

А одно из них… себе возьму…

С ней уйду я лунною дорожкой

На ЛЮБВИ пристанище — Луну…

С ней пройду я по дорогам звездным,

Соберу букетики из звезд…

Эх, влюбляться никогда не поздно…

Тот, кто не любил, тот не поймет……..

Чародейка

1

Прозрачным и пространным эхом звучала фраза: заботясь о счастии других, мы находим свое собственное. И тут же эхом на эхо еще: на гибких ветвях человеческих жизней… Мысли ее путались, как ноги смертельной усталости и все равно нельзя было сбросить это будоражащее бремя ее собственных мыслей. А рядом не думали, предавали и продавали, пытались любить или неосознанно убивали… Кипела жизнь! Засвистел чайник, она повернула ручку плиты, с сожалением вернувшись восвояси.

2

Покидаю страну водяных. Ихний старшой, ласковый и по-особому сговорчивый сегодня, сулит мне добра и преподносит столько подарочков на память, что у меня просто не хватает карманов для размещения всего необъятного и разноцветного добра. Больше не топись, — говорит он мне своим зеленым ртом, — а это подари ей от себя. На его перепончатой лапе большая и чистая жемчужина и, за неимением свободных мест в моих карманах, он укладывает драгоценность прямо внутрь моей груди. Он все обо мне знает и не сомневается: ей обязательно перепадет от жемчужины, ведь драгоценность эта практически ее, и я просто обязан теперь ею делиться хотя бы для того, чтобы снова не потянуло в омут с головой… Тем более, раз я обещал.

3

В половине шестого утра начала марта из-за реденьких облачков выглядывают звезды, часто-часто моргая бликами подмороженных ресниц. Звезды приглядываются тщательно, будто бы дотошно отыскивая кого-то на подмазанном оттепелью снегу. Я раздобыл утреннюю сигарету, спрятавшись с ней под звездами, не собираясь ни с кем делиться куревом и ранними моими думками. И вот теперь, только теперь, когда звезды исчезли, я понял — искали они именно меня!

4

В первые дни весны неумолимо хочется тепла… Не через месяц-полтора, а вот прямо сейчас, сразу, вынь-да-положь. Но мы не умеем ждать, нам кажется несправедливым любое ожидание в проистечении жизни. Ведь она так обидно коротка, вся эта жизнь… Мы не умеем ждать так терпеливо, как преданно ожидают нас наши кроткие радости и наши отрезвляющие печали. Подождем еще, чтобы научиться…

5

Очередная неудача тяпнула по башке чемоданом, под завязку набитым гантелями. До этого никак не мог собрать воедино собственные разбредшиеся мысли, а тут вдруг такая удача — время собирать гантели!

6

А пошло бы оно все!.. — сказала клякса и вытянулась в бессмертные строчки под чьим-то гениальным пером.

7

Раздвигая ветки руками, утопая по колено в снегу, разрумянившись от утреннего вешнего морозца, Она шла и шла к маленькому замшелому храму, возвышавшемуся с самого могучего холма. Шла Она в надежде хотя бы в храме не встретиться с Вездесущей, всюду пересекающей Ее нелегкую дорогу. Крестясь на паперти, Правда чувствовала усталость и боль, ибо Ложь ждала Ее везде… Неужели и тут?..

8

И вовсе независимо от юркости или вялости наступающих перемен время неумолимо летит. Летит оно одинаково для всех, даже если вы, лично вы, с этим не согласны! Беспощадно оно и для сгорбленной, опирающейся сразу на две клюки старухи, и для зарвавшегося в каком-ни-то своем псевдомогуществе молодого человека обоих полов. Для всех! Она не лакомилась, а принимала свое время, пила его как пустой неслащеный жиденький чай. Раньше тоже было не сладко, но слаще самого густого сиропа казалось предчувствие перемены к лучшему. Не ощущение, а вовсе даже еще предощущение непременного чуда. Хлоп! — и все сразу, сразу пойдет на лад. И все будет. Будет все и вся для нее, только для нее одной! Но время так и оставалось неумолимым, а вожделенное чудо не хлопало, а хлюпало носом, и ее же собственными слезами подмачивало самую последнюю надежду. Самую последнюю надежду! Страшно. Неправильно. Несправедливо. Очень!

9

Никогда не поздно не сделать того, чего никогда бы и делать не следовало!

10

Я больше не стану тебя обманывать! Обещаю тебе. Ты права, как и всегда права — ложь унизительна для нас обоих. Я больше не стану обманывать тебя. Правда. Не буду больше выдумывать для нас берегов бесконечного счастья, не буду заставлять тебя принимать желаемое за действительное, перестану строить воздушные замки. Насколько не было бы прекрасным мое вранье, оно всего лишь краешком крыла задевает меня самого, заставляя лишь на миг замирать от высоты полета мое сердце, но потом следует неминуемое приземление, превращаясь из призрачного пока парения далеко не в мягкую посадку. Тогда мне и самому противны все мои выдумки. Я больше не стану выдумывать себя другим, совсем другим, нежели я есть на самом деле. Это ведь так нехорошо и нечестно. Я больше не стану выдумывать и тебя, а, собравшись с силами, увижу, наконец, тебя реальную, настоящую. Я тебя вижу. Я больше не стану тебя обманывать. Честное слово! Вчера ты ушла от меня, и я никогда больше не стану обманывать тебя ни в чем! Ты ж ведь всегда любила одну только правду! Правду?.. Правду, и ничего кроме правды!

11

Смари — я ща оторву себе палец, а потом приставлю его снова, — сказал пацанам Димка и продемонстрировал им известный всем взрослым фокус исчезновения и появления большого пальца левой руки: шмэкс-фэкс — есть, шмэкс-пэкс — нету! Ух, ты! — галчатами пооткрывали ртищи малявки — клево! Смотри — я сейчас вырву для тебя свое сердце, — сказал ставший маститым фокусником Дмитрий девушке, украшавшей их совместные дни и свободные вечера своими грустными красивыми глазами. Шмэкс-фэкс… Рванул грудь, вырвал, бросил к ногам… Кровь! Трюк сорвался, ибо прямо под ее ногами валялось самое настоящее Димкино сердце. Значит, и любил, выходит, он ее по-настоящему… Шмэкс-пэкс — нету!

12

У меня совершенно нет больше сил терпеть твои выходки! Бесконечные твои секреты, переглядывания со смазливыми девицами в метро. Ты ведь еще ни разу не пропустил захудалой юбки, чтобы не облизать бесстыжими глазами все на свете бабские стройные ноги. Ты чудовище, и у меня, и правда, нет больше сил. Как ты себя ведешь — это, знаешь, кому не скажи… Надо мною все смеются. И правильно смеются, ведь чтобы, в конце концов, терпеть тебя, нужно быть или полной идиоткой, или твоим ангелом-хранителем. А я, знаешь, для этой роли не гожусь. Я обыкновенная, с обыкновенными делами и заботами женщина. И что? Почему ты думаешь, я должна сейчас все это скрывать? Почему?! Ну и что же, что после инфаркта?.. Это вполне заслуженная тобой награда за все твои выходки. А молоденькие здешние сестрички не разрушают твоего мозга?.. Не поднимают давления?.. Ни за что не поверю! Ладно, я приду завтра… Нет, завтра у меня… Послезавтра. Почему не надо? Это мой крест и я должна ходить к тебе. Иначе нельзя. Хотя, честно говоря, без тебя мне гораздо спокойнее. Все. Пошла. Лечись. Выздоравливай. Пока.

13

От нелегкой и неполезной работы у меня стали такие руки, что ни в одно неприличное место им появляться не стоит!

14

Сейчас я тебе расскажу, чтобы развеять твои самые последние сомнения по моему поводу. Я вижу, я чувствую, я наверняка знаю — ты не веришь мне… Это неудивительно. Это правильно. Так оно и есть! Слушай. Когда я садился в самолет, я тоже знал. Представляешь? — Я заранее все знал! Заранее знал. ВСЕ! Я садился в самолет в ярком предвкушении свободы. Сознания на тот момент у меня работало как раз два. Первое на взлете и во время полета скрежетало молекулами мозга, перелопачивало видеоролики всей моей жизни, одновременно ощущая сиюминутность полета. Второе же жило, существовало во мне увереннее и спокойнее, хотя тогда я не чувствовал его, свое второе — главное сознание. Дали сигнал к прыжку. Я поднялся, встретив из открытого люка поток могучего ветра и, не оглядываясь, сиганул в еще более могучий поток. Когда же раскрылся парашют, все уже было кончено! Во время свободного полета у меня разорвалось сердце. Я освободился от него! И — вот оно, именно теперь я и учуял свое главное сознание. Именно из-за него я остался жить, именно поэтому я и теперь живу без сердца. Каково? Каким мелким и ничтожным тут же казался я себе тот, прошлый… Бессердечным я приобрел могущество и бессмертие! Ага-а! Теперь я стал другим, более нужным самому себе индивидуумом. Отвернувшиеся от меня друзья тогда, снова приблизились ко мне теперь. В одну секунду я приобрел богатство, целое состояние! Мог ли когда-нибудь я мечтать о таком?.. Нет. Не мог. Никогда! Теперь все сделалось абсолютно иным, новым, неузнанным. Я могу соблазнить любую женщину, я могу развратить любого мужчину! Любая самая праведная душа, попавшая в мои цепкие пальцы, превращается теперь в гнездо порока. Смотри, и у тебя уже начинают блестеть глаза! Что? Нажился? Настрадался? Намучился? Ну, так давай! Давая я заберу у тебя твое сердце. И свобода! А-а… Теперь ты догадался?.. Да, у меня нет ни рогов, ни копыт… Я ж ведь когда-то был таким как ты, таким как все… Таким, собственно, и остался внешне. И ведь какое удобство — тебе не предстоит ниоткуда и никуда прыгать, бояться… Я заберу его у тебя тихонько, без лишней суеты и волокиты, без бюрократических кровавых подписей и ненужной ворожбы. Просто! Давай!! Сам, только сам отдай! Скорее, скорее… Вот, скотина — не хочет! Ну и пусть его, дурака, доживает свой вздор… Не знаю я что там будет. Я знаю то, что есть! Оно гораздо виднее и понятнее мне. Ложь, воровство, хитрость, разврат, глупость —

оч-чень даже неплохие козыри. Кто захочет сыграть со мной? Давайте. Идите. Скорее. Жду!

15

Нужно преуспевать в совершенствовании. Особенно, когда тебе совсем еще немного лет, когда еще совсем ничего не прожито, несмотря на все пережитое. Мало ли… А если вдруг когда-нибудь станет слишком уж много лет? Тоже ведь нужно будет преуспевать. Или просто успевать? Успеть усовершенствоваться? В чем? Да в чем угодно. Нужно ведь успеть научиться что-то откуда-то принять, правильно и решительно затем отдавая, раздавая другим. Всем. Кому будет охота взять. Выходит, помимо вот этого, теперешнего дела, впереди маячит еще масса всяких интересных дел! Ну и хорошо. Он аккуратно снял с носка видавшего виды ботинка красную божью коровку, отправил с макушки заскорузлого указательного пальца ее в полет и передернул затвор автомата. Враг таился близко. Очень. Гораздо ближе расстояния полета пули. И у врага имелся достаточный запас тяжелого свинца по его беззащитную душу. Нужно преуспеть. Нужно успеть. Ах, как много еще нужно успеть!

16

Два часа сидел, жрал всякую дрянь, перебивая аппетит. Не получилось испортить-то! Пришлось еще и ужинать!

17

Я возьму тебя! Я тебя возьму, во что бы то ни стало. Существует, в конце концов, закон и никто не в праве его нарушать. А ты поймешь это только тогда, когда я возьму тебя. Может, ты сейчас об этом не думаешь, ничего не боишься и ничего не хочешь об этом знать… Какая разница? Я непременно возьму тебя! Где это будет? Не все ли равно где это случится? В городе, пригороде, у тебя дома, в любом месте, куда, быть может, обманом я заманю тебя… На суше или на море, под землей или в небесах… Слышишь?!.. Я возьму тебя! Но ты не слышишь… Ты теперь упиваешься своим мимолетным счастьем, своей, как тебе кажется, сложившейся жизнью… И вот, когда я тебя возьму, когда ты неизбежно заохаешь и застонешь под напором моих неистовых ласк… Когда ты подо мной начнешь терять столпики своего благополучия, капля-по-капле теряя одно и захлебываясь другим, когда ты вкусишь безграничность, многогранность и витиеватость моей мести… Впрочем, нет! На хрена ты мне сдалась, маленькая и никчемная предательница, моя единственная любовь? Ты сделала меня импотентом чувства и черта с два я когда-нибудь разнюнюсь в мечте о безоблачном счастье. Маленькая и никчемная единственная моя первая и последняя любовь. И конечно… И непременно я забуду тебя. Напрочь! Насовсем! Навсегда! Вот только возьму себя в руки. Вот только возьму себя… А я себя возьму, во что бы то ни стало!

18

Я безумен, опустошен, вылакан как сосуд… Я разорван… Осталась только голова, мне оставили ее. Голова — это все, что у меня осталось. Зачем? Лучше бы все, что угодно другое, но у меня голова и я, к собственному сожалению, продолжаю ей думать. Я вспоминаю. Вспоминаю как все… А все случилось сразу. Я настиг и постиг ее в одночасье. Остальное — дело техники, заложенной во мне, видимо, генетически. Овладел тоже тут же при чувствительном, но где-то и бессознательном ее сопротивлении. Но счастье мое оказалось недолгим — она заметила меня! Я даже толком ведь ничего не успел, когда сделался разорванным ею. Знаете, у нас, клещей… Пинцет! За мной, за моею головой. Это все, что у меня осталось. Прощай, любимая!

19

Тонко чувствовать в загаженном информацией пространстве все равно, что полено вдевать в игольное ушко.

20

Без грусти не бывает радости. Радости светлой и красочной, подобной вспыхнувшим разноцветным прожекторам под куполом цирка, освещающим большой и круглый праздничный ковер манежа. И ярче искрятся теплые звездочки, прикрепленные к полотнищу форганга, и светлеют лица публики, и все приходит в завораживающее ожидание волшебного действа… И гремит оркестр, и в манеж выбегают клоуны, веселые, задиристые, хамоватые клоуны. А грустных клоунов не осталось… Давно закатилась звезда Леонида Енгибарова, клоуна с осенью в сердце… Клоуна, думающего кончиком пера. Эта давно закатившаяся, но не утратившая для меня своего блеска звезда украшает собой весь набор звезд моего лукошка. Леонид Георгиевич Енгибаров. Звезда.

21

Ссора слепилась из воздуха. Хоп-ля — и готово! Он потом сильно горевал и жалел. Потом и она сильно жалела и горевала… Вооружившись ссорой, они сделали это общее дело, а именно — поссорились. Отдельно друг от друга, то есть, порознь, без постороннего давления и помощи они очень быстро поняли, что из воздуха можно лепить такие прекрасные вещи… Такие… Но в разлуке ни он, ни она ничего хорошего так и не слепили. Никогда.

22

Если вы знаете, что носите за пазухой собственное сердце, не кутайте его слишком бережно, закаляйте от мнимого благополучия. Иначе при дуновении легкого ветерка холодного равнодушия последствия непредсказуемы.

23

Когда-нибудь, в самый теплый день, обязательно после проливного дождя, я приеду в город моего Детства. Видишь, какой я слабенький? Сильные никогда не оглядываются назад! Я приеду в свой старый, видавший виды двор и не найду знакомых качелей, на которых я так любил раскачиваться и качаться так, чтобы ветер в ушах шумел… Видишь, какой я растеряха? Я многое потерял и вот те самые мои любимые качели тоже! Я поздороваюсь с четырехэтажным домом. На его втором этаже мы жили когда-то все вместе… Видишь, сколько кануло времени? Ведь тех, моих, с которыми……давно уже нет… Я поздороваюсь с подъездом, помнящим шлепанье моих ног по облупившимся от времени ступеням… Видишь, какой я……никакой? Я здороваюсь даже с камнями… И вот так я и буду ходить и смотреть, здороваться, вспоминать. А когда пойду восвояси, я унесу с собой и эту боль. Видишь, какой я сильный? Ведь я ношу с собой столько забытого, ненужного заветного груза… Видишь?

24

Я. Ты. Ты и я — что это такое? Где мы? Какие дебри разделяют нас и какие облака сближают? Мы оба, каждый из нас очень долго идем к собственному «я», но не каждый его находит. Ты нашла? А я нашел?.. Все это очень сложно понять и тебе и мне. Поэтому, когда мы снова увидимся, я подарю тебе алую розу, а ты мне подаришь частичку своего «я». И пусть мы никогда не узнаем того, что должны знать, зато мы снова усядемся рядом, а это вполне уважительная причина для счастья. И нужно ли теперь знать что-либо еще? Тебе… Мне… Нам…

25

У пары вполне сложившихся и достаточно известных по театру, кино и телевидению актеров, репетировавших театральную постановку, не выходил любвеобильный поцелуй в конце второго акта. Молоденький режиссер смотрит и — нет — не верит! Ну, казалось бы, два мастодонта актерского искусства и — на тебе! — никак. Он им и то, и се сулит, и уговаривает, и умоляет, и кроет по системе Станиславского… Ни-че-го! Он судорожно квохчет, понимая свою бездарность режиссерскую, клянет себя за все и вся, носится с ними как дурак со списанной торбой, грозится уйти в монастырь на вечное поселение. Ничего. Никак. Тогда он напивается до полусмерти, а когда полуживой валяется в театральном же гардеробе, слышит тихий рассказик гардеробщицы тети Паши о том, что они-то, те-то, его-то, давно ужо в разводе. А за семейную жизнь так ужо друг дружку поистрепали, что таперича ужо и поиграть в любовь-то им кишка тонка. Вот, сынок. А ты спи, лежи, оклемывайси, родименький…

26

Она сказала ему, что любит. Он подумал, что да, судя по всему, так и есть. Она еще сказала, что существует нелюбимый, что никак не может от него отвязаться, надоел, угрожает, и надо бы ей помочь от него избавиться. Он подумал, что сам ей угрожать, конечно, не сможет, зато тоже сможет когда-нибудь надоесть и оказаться нелюбимым, но помочь надо. Тот, нелюбимый, пришел, но он ничего не успел сказать нелюбимому. Когда нелюбимый вонзил нож в его сердце, он подумал… Нет. Не успел подумать. Ни-че-го!

27

Слабость порождает подлость. Какая убийственная мысль, какое горькое осознание! Но дальше думать было некогда — пиво из холодильника стояло на столе, а рядом поджидали горячие креветки. Начинался футбол. После футбола неплохо было бы еще и бокс посмотреть…

28

У скульптора осведомились о его приверженности к малым формам. Почему бы, скажем, не создавать изваяний покрупнее, помассивнее? А он так видит, и вообще — мастеру все формы подвластны. А те, кто не может по достоинству оценить или аргументированно порицать произведений мастера, обычное говно. А он мастер, а все остальные — говно. Мы возмутились, оскорбились такими прямо нелицеприятными характеристиками, но одна записная сплетница разнюхала и доложила: дескать, оказывается, у него крепкая и дружная семья; жена хоть не красавица, но покладиста. Детей у него двое своих и четверо приемных, но он им одинаково отец, а жене защита и опора. А еще он занимается ремонтом квартир и неплохо этим делом зарабатывает. А еще у него в студии стоит что-то огромное, укрытое четырьмя вместе сшитыми белыми простынями. И что, судя по всему вышеперечисленному, он мастер. А мы говно. Обычное. Обычное.

29

Ругались основательно, делово, не жалея сил, особо не выбирая выражений. Главный инженер обвинял во всем отдел формирований. Отдел формирований обзывал сукой главного инженера. Директор разводил руками и тяжелым пятистопным матом обвинял всех. А всех вместе взятых волновал один и тот же вопрос — почему груз не отгружен туда и тогда, куда и когда он должен был быть отгружен. Обстановка раскалилась до температуры доменной печи, а от сквернословия и курева першило в горле. И в самый развеселый момент закатывания рукавов, единственная женщина в сплоченном матом коллективе уставших сотрудников, по селектору во всеуслышание объявила, что груз-де еще и не отправлен из пункта А, стало быть, пока в пункт Б доставлен быть не может. Ну?! Толпа ведь здоровых мужиков на приличной зарплате! Куда это?!

30

Как она пела! Нет, у нее вовсе не было какого-то в певческом смысле голоса, наподобие сопрано или еще там как его… Она пела своим, обычным и звонким, которым и говорила, и смеялась, и… Ну, обычным. Но как она пела! И вовсе тоже непрофессионально аккомпанируя себе на гитаре… Как она пела! У него захватывало дух совсем как тогда, давно, в детстве, когда мама, собираясь с сестрами, его тетками, на семейных застольях, разливаясь сильными голосами на все лады, пели уже известные ему наизусть на все времена добрые песни. Но она пела не так… Как она пела! За это пение он и любил ее, слушая, погружаясь, любя и прощая ее за невнимание, нелюбовь к себе… И за то, что она не его любящая жена и мама не его детей, и за… За все! И вот так каждый раз, наслушавшись, наболевшись вволю, он уходил от нее в глубокую ночь. И ветер пронизывал его, сгорбленного, одинокого, пытаясь развеять тошнотворную черноту, пустоту и тяжесть, одолевавшую его каждый раз по дороге от нее в никуда.

31

Я отодвинул пустую тарелку и встал из-за стола. В который уже раз отец спросил, возблагодарил ли я Господа за вкушаемое. В который уже раз я ответил, что не среди монахов живем, но Бога каждый носит в душе… Отец скривил рот и схватился за сердце… На похоронах мама ни в коем случае не разрешила винить себя в смерти отца, ведь он порядком уже прожил и под игом диагнозов считался основательно больным человеком… Почему же мы, все мы, ублюдки научно-технического прогресса, обращаемся к Господу только тогда, когда прижмет, или когда напаскудим до крайнего, как я?!.. Почему я никогда не благодарил Бога за все? Что это? Зачем? За что? Папочка, прости! Господи, прости! Нас. Всех.

32

Репродуктор по-левитановски объявил отправление поезда, а поезд не отправлялся… Две минуты, три… Пять. Начальник поезда бежал по перрону к машинистам с азартным намерением отрезать им яйца. В это самое время машинист и его помощник, мирно покуривая, наблюдали сцену прощания молодой парочки. Благопристойного вида юноша и девушка стояли возле вагона и смотрели друг другу в глаза, боясь сморгнуть. Не стесняясь никого и ничего, начальник поезда непарламентарно и громко поинтересовался у машинистов, дескать, какого мая до сих пор не отправляется поезд. Ну, вот, видите ли, прощаются, — выдохнул сигаретным дымом машинист, — такое дело. Начальник же поезда, не сбавляя матерных оборотов, пискнул, что ему глубоко и высоко до звезды всевозможные прощания и расставания, когда поезд должен быть отправлен уже буй его знает когда! Тут только он действительно заметил двух перронных голубков, продолжавших стоять и пялиться друг на друга в позиции замри-умри. Трах-тара-рах!!! — выпалил он по врагам, — поезд, отправление, непорядок, виселица!! Кто остается?! Кто едет?! Пацан?.. А чего ж тебе ехать, коли не отпускают? Оставайся! Точно? Решил? Молоток! Да. Он остался с ней и не уехал. Девушка подарила начальнику букет, согретый ее ладонями, а парень презентовал машинистам блок импортных вкусных сигареток. Поезд тронулся, машинист пообещал нагнать опоздание во время пути, и вообще, если чего, яйца у него крепкие, прорвемся. Милые мои, хорошие, дорогие чудаки! Досвидания! Счастливого пути! Счастливо оставаться!

33

Из-под нашего пера не выходит ни хера — срифмовал немолодой неудавшийся поэт, попыхивая голландским табачком в массивной вересковой трубке. Ничего у него как-то не удавалось. В плане творчества. Нет, все остальное, слава союзу писателей, как надо, как у людей, а где-то даже и в избытке. Вот в плане творчества… Да творчеством-то, честно говоря, и не пахло… А вот табачок имел довольно стойкий, крепкий аромат. В загашничке и коньячок имелся — у шкапчику припрятанный. В холодильничке балычок… Вон сколько рифм! Писать вот только нечего. Жрать да пить… Да рифма к слову «жрать»… Такое вот гастротворчество. А начинать поздно, а продолжать когда-то начатое глупо, потому что невозможно. Я когда-нибудь найду одинокую звезду, — сочинил и спел он когда-то в лесу, среди костров и палаток. Так ведь и не нашел. Ни одинокую… Никакую! Жена — красивая кукла, ловко подсеченная им когда-то, тогда еще, еще на той творческой ниве, когда что-то еще получалось. Детками не обзавелись… А так, конечно, все есть… У шкапчику припрятано… То, что нужно сейчас, все необходимое надежно и крепко спрятано в складках животного жира, нагулянного им за отчетный период. За окном красовался солнечный веселый летний денек, и ему от этого чуждого веселья стало гадостно так, что захотелось завыть как старой облезлой суке с обваренной кипятком бочиной. Из-под нашего пера не выходит ни хера…

34

Он не казался, а был до того открытым, честным, простым и милым в общении, до того правильным и великодушным, что нам всем делалось стыдно даже мельком смотреть ему в глаза!

35

Я нашел ее, словно маленькую земляничку на обочине высушенной зноем дороги. Конечно, сорвал, бережно поднимая по приставшей к пальцам травинке, положил на ладошку, сдувая придорожную пыль, любуясь ее свежестью и красотой, наслаждаясь дурманящим сладким ароматом… Но другой отнял ее у меня, положил в рот и, не раздавливая языком, перемолол зубами… Вот так и пропала моя Земляничка… Спустя земляничный сезон, я встретил ее, но она сделалась совершенно ни на что не похожа…

36

Как необыкновенно сказочно наряжаются наши православные церкви на Пресвятую Троицу! Кругом по уголкам и стеночкам красуются беленькие березки, а полы устилаются толстым слоем свежескошенной зеленой травы и, заходя в храм, ступаешь по ней как по волшебному ковру. Чудо! Хотя чуда-то особого нет. Травка просто. Но как необыкновенно! Погода в этот день, бывает, что не особо балует теплом. Солнышко, бывает, надолго прячется за тучкой… А то и дождичек нет-нет, да и где-нибудь просочится… Но никакие капризы погоды не смогут помешать празднику изголодавшейся по радости души! Ну, как на Пресвятую Троицу.

37

Этим летом колодцу исполнилось так много лет, что он и сам уже не помнил сколько. Не узнавал в лицо шныряющих над ним птичек, не помнил, кто его выкапывал и возводил над ним деревянного строения. Я гладил струганные, выкрашенные зеленой краской доски и вспоминал его тогдашнего, в еще той обшарпанной одежонке с массивной, отполированной качающими воду руками деревянной ручкой вместо теперешней кнопки — нажал и потекло. Я тоже нажал, набрал в жменьку знакомо студеной водицы, попробовал. Нет, совершенно вкусная водичка, прямо как тогда… Тогда… Когда-то. Сделав еще несколько глотков родного мне пития, я почувствовал, что забыл он и меня, так часто прибегавшего к нему пацаном… Может, и не забыл, а просто не узнал?.. Жаль. Я ведь так с ним дружил тогда… Так любил его живительную влагу! Я даже вроде обиделся на него… Но потом, чуть позже, вдоволь насидевшись на зеленом покрывале всегда зовущего к себе местечка, родимого местечка, я наконец понял, что кроме благодарности за мое им вскармливание я не имею права испытывать к нему более никаких чувств. Спасибо, дедунюшка! Не грусти, не скучай и, пожалуйста, не прекращайся!

38

Прости ему все! Соберись с духом, поднатужься и прости! Прости его безалаберность, редкую гневливость, неуклюжесть, неумелость, неопытность… Прости. Он любил тебя. Может, не так, как тебе хотелось, сам, без подсказки, но любил. Да — бывало, что и не ночевал; да — не приносил сколько было нужно; не часто дарил цветы… Да — не состоялся, не смог, не сумел… Прости. Прости его. Он любил тебя! Так прости хотя бы за это. Сейчас ты успокоилась — его давно нет и, может статься, он уже прощен самим Господом Богом, а Ему виднее… Прости его и ты. От этого ты сделаешься еще прекраснее, еще милее, еще дороже… Ведь, если вдуматься, тебе теперь это так просто сделать — простить.

39

Добро должно быть с кулаками. Причем, с нормальными такими, бойцовскими. Доброту вечно у нас, да и не у нас, принимают за слабость. Зачастую так оно и есть. Поэтому добро — прерогатива слабых, но его обязательно следует вооружить чем-то более-менее конкретно сильным, дабы добро само по себе смогло себя защитить, оградить от наглости, хамства и впитавшегося в кровя свинства. Развиваем. Добро вооружается, добродеи дробятся на сообщества, союзы, партии… Добрые воюют со злыми, а потом уже, по вековому сценарию, и сами с собой. И тут такое начинается! Господи, дай терпения и разума! Дай нам того, чего у нас и не было, и нет!

40

Ах, если б щас на дачу да курева вдоволь! На даче ж можно ниче не делать. Сиди себе, размышляй, кури… Ходи на прудок полавливать мелкую рыбешку… Не для еды, а так, ради поклевки. Кошке. Тогда надо обязательно завести кошку. Рядом если лесок (маленькая посадочка, но обязательно), то утречком ранехонько за грибками в него — шлеп! Подосиновички, свинушечки, маслятки-козлятки там всякие… Одному скучновато, правда. Тут хорошо бы собачка чтоб рядом трёхала… Тогда надо обязательно завести собачку. А, про речку забыл… Чтобы речушка рядышком, да так, чтобы прямо в трусах до нее — раз, в чистую прохладную водицу — нырь, и пескарики в разные стороны. Хорошо! Вот так сидишь иной раз без курева, дачи, кошечки и собачки… Бездомный, сирый, до всего голодный мечтатель, главный инженер воздушных замков… И ничего у тебя нет и не предвидится, а ты все равно надеешься на что-то, разгораешься своею мечтой и раскаляешься прямо до красноты. И краснеешь… Краснеешь от собственной никчемности. Ах, если бы…

41

А вот совсем недавно я заметил, что индюк может менять цвет кожного покрова шеи и, естественно, (как это там у него?) подбородка. Делает он это, видимо, по обстоятельствам, известным только ему самому. Такое наблюдение. И узнал я об этом буквально на днях. Раньше-то у меня с индюком тесных контактов не выпадало, а когда я подсмотрел за этой удивительной для меня способностью индюка, то как раз и подумал — большинство людей тоже меняются в зависимости от обстоятельств. Меняют суть, манеру общения, отношение. Кому-то следует, по их мнению, польстить; а кого-то, часто и незаслуженно, можно и поругать. С одним так, с другим этак, да зачастую раздуваясь от лживой важности, красуясь… Ну, прямо как индюк! А вот так вот ровно, одинаково, вне зависимости от рангов, званий, нужности или даже и бесполезности — мало кого найдем относящихся на одинаковом уровне. Перечитайте «Хамелеона». Действительно, куда я-то лезу со своими?.. Прости меня, Дюня, мой знакомый индюк, за сравнение! Ты-то настоящий! А мы вот как-то от тебя отстаем. По сути. По всамделишности. Прости.

42

Страшно заглядывать в себя в поиске богоугодных качеств… А вдруг не найдешь?.. Притвориться-то, разумеется, можно… Но от Него куда скроешься? Весь как на ладони! Вот и не надо бояться поиска, но безрассудности — стоит. Во всем. Везде. В себе. Понять как-нибудь, что ошибка, она не ошибка, а элементарная подлость и что оправдания подлости нет и быть не может… Бойся совершать такие, так называемые тобой, ошибки, тогда и бояться будет нечего. Разум только не теряй, не давай ему просохнуть, не позволяй ему кемарить, дабы не нарожал он чудовищ. Смотри, как просто! А ты говоришь — купаться…

43

На импортном, добротном, наверняка дорогущем автомобиле сидела, красуясь на солнышке и перебирая своими радужными крыльями огромная по городской мерке стрекоза. Я аккуратненько снял ее с капота, она протестующее зашевелила лапками в моих руках. Тогда я предложил ее случившемуся рядом мальчишке лет двенадцати. Хочешь? Если б ты ему показал пятьсот рублей, — опередил потянувшегося было к стрекозе пацанчика его папахен, — тогда конечно, он бы взял… Чего мне оно вспомнилось? Стрекозиному делу минул, наверное, десяток с гаком лет… Мальчик наверняка уже стал, по образу и подобию своего папы, порядочной сволочью. Чего мне оно вспомнилось? Сколько времени прошло, а, вишь, не вылечило стрекозиного дела время… Надо к психоаналитику, что ли? Время-то лечит, но доктор быстрее. «По-орядочной» сволочью стал сынуля… Наверное… Дай, Боженька, мне ошибиться! Чьи же еще руки способны поправить последствия долбящего меня по кумполу минувшего уж сколько годов стрекозиного дела?..

44

Меня трудно обмануть, но все равно обманывают. Тоже ведь труд! Где не доплатят, где цены незаконно взвинтят, где просто обманут. Так, от не хрена делать. Я же вижу! Делают они это в своих интересах — корыстных ли, выпендриваясь, просто так, даже не задумываясь обманывают. Врут газеты, фабрики, заводы, и как-то фальшиво гудят пароходы. Я же вижу! Могу ли я существовать в подобных условиях? Быть всегда и всюду откровенным, чистосердечным, милосердным? Это уж надо быть вообще — ку-ку! О, девушка, у меня как раз то, что вы ищете! Пройдемте! Вот дура-то! Ладно, сейчас она у меня быстренько найдет… И идет ведь, смотри, идет! Ладно, некогда мне, некогда… Потом, потом поговорим.

45

Одинокий, он, как его не крути, все равно одинок. Он может ломиться сквозь толпу, а может идти вместе со всеми в одном строю, но все равно будет ощущать себя изгоем, субстанцией даже не переваренной и испражненной, а выблеванной. А, увидев впереди маленький вымпел подходящего ему цветового решения, станет постигать его, порой и не сумея настигнуть до самого настоящего конца. И сам во всем, вроде, виноват, и все такое, но факт одиночества остается фактом, как его тоже не крути. Продайте собачку. Ну, здравствуй, Дружок!

46

Крайнее… Крайнее… Как мы приходим к своему крайнему состоянию, приграничному сначала к духовному, а затем и к физическому концу? Мы?.. А кто это — мы? Далеко не все мы испытываем разрушающего нас крайнего. Разве не так? Да что вы! Все ведь так относительно… Послушайте, вдумайтесь, поймите! Гляньте вокруг — может, и найдете где-то изголодавшуюся душу. Он доподлинно знал, что ему недолго осталось жить. К черту подробности! Знал. Знал очень хорошо. К чертям собачьим такое знание восемнадцатилетнему пацану! Но он знал! Знал и его отец, трое суток назад приехавший к нему из далекого солнечного грузинского города. К черту названия! Они прощались… Без слез, без заветов, без вранья… Они пели. Посреди осенней дождливой ночи, в больничном боксе на одного человека слышалось их стройное да-на-ма да-на-ма да-на-ма… Они прощались. Пили молодое грузинское вино — отец много, сын только пригубливал и улыбался последнему привету с дорогой ему всегда, а особенно сейчас, родины… К черту патриотизм! Ведь мальчик прощался с жизнью, а значит с самым бесценным, живым, дорогим, безвозвратным. Дежурные сестры, не помышляя о привычном во время ночных дежурств горячем чае со вкусностями, прихлебывали простую водичку… К черту жажду! Водой они старались пропихнуть вовнутрь уже наболевший и свербящий в горле комок от действия глобальной несправедливости, разыгрывающейся у них на глазах. Только ранним утром старик вышел из бокса и со слезами на усталых глазах все говорил и говорил на своем красивом и певучем языке… К черту переводчика! Все стало понятным и так…

47

Слово чести — что это такое? Это понятие, видимо, из раньшего времени. Сейчас слов очень много развелось, язык испоганился иностранщиной, слэнговщиной, блатовщиной. Слов много, да чести нема. Что такое честь? Как мы ее понимаем? Скорей всего никак. Не в чести у нас честь. Приспосабливаемся, не идем наперекор. Кому просто не надоть, у кого давление зашкаливает. Так че себя расстраивать?.. Нет, попадаются все же индивидуи, типа, мужик сказал — мужик сделал. У меня эдак, к примеру, не всегда выходит… Чести не хватает. Плоховато прививали, видимо… С ошибками.

48

Со стороны всегда смешно видеть несерьезных людей, рассуждающих о серьезных глобальных проблемах. (А сам?..) Бьются в доказательствах, плюются от напряжения, пытаясь выблевать наружу всю, по их мнению, правду-матку. (А я?..) Там, дескать, неправильно сделали; здесь, мол, упустили и не туда спустили… (Тихо! Это относительно, к примеру, загрязнения рек!) Ой, а правительство-то у нас, а?! Этот вона, а тот каков!.. Ребята, мне кажется, все должно быть правильным у каждого под носом, на расстоянии, скажем, вытянутых рук. Делайте! Сделаете — остальное подтянется само. Нечего закидывать удочку на середину пруда, если все можно и у берега поймать. Это я такой умный? Нет, это я такой старый ворчун. Ну, или готовящийся им стать. А вы что подумали?

49

Непонятным образом забравшийся под одеялко комар надсадно зудел жалобным писком. Попался? Нечего нашу кровушку пить, вурдалак-маломерка! О, ребята, а вы в курсе, ваще, что кровь пьют и, соответственно, кусаются только комарихи? Что с того, что ради потомства? Все равно женскому роду от пятна не оттереться — пьють кров! Как у нас. А мужички ихние, такие все милые ребята, с маленькими даже бородулечками, собираются себе в кучки, перелетают с цветка на цветок и пьють сключительно один нектар… Ну, и супружеские обязанности, конечно… Ну, прям, все как у нас! Давай, давай еще по нектарчику. За нас, мужики!

50

Я вернусь. Не думай. Вернусь обязательно. Даже если ты этого не хочешь, я вернусь. Приду, сяду, посмотрю в глаза, и только тогда по-настоящему увижу — нужен я тебе или нет. Не беги от меня, я не гончий пес, я жертва. За мною гонятся все неудачи, ошибки, моя собственная и чужая ложь… Убегаю я. А ты не беги, подожди, подожди меня, когда я вернусь. Только ты верь мне, только ты научись ждать… А я?.. Я… Меня самого не осталось вовсе. Я сам одно только ожидание моего возвращения назад.

51

Когда я хоронил свою собаку, вместе с ней я закопал ее миску, ошейник с поводком, намордник — все, что могло бы напоминать о ней, по-возможности избавляя себя от боли утраты. А что делать с памятью? Она так цепко держит в себе порой такие вещи, которые уж обязательно надо бы забыть, не думать о них, похоронить. Собака-то тоже до сих пор не вычеркнута из списка потерь. Хорони — не хорони, а совесть ничем не подкупишь, как глубоко не копай, как старательно не закапывай!

52

Привязанности, они, действительно, мешают нормальной жизни. Привязанности к людям, к животным, к местам прошлого благоденствия так и тянут, и тянут тебя за волосы на себя. Вот почему я так здорово и быстро облысел!

53

Мне теперь так неудобно перед моими родителями — я их пережил по возрасту, и отца, и маму… Теперь куда? Теперь я уж совсем обнаглел — пробую пережить бабушку. И если стыд действительно когда-нибудь до меня доберется, то, видимо, от него я и помру… Разумеется, после того момента, когда удастся пережить бабушку.

54

Сюжеты не надо выдумывать. Их надо на себя нахлобучивать и проживать. А уж подвесят они тебя сами!

55

Гений чистой красоты — сейчас уже трудно концентрируемое понятие из-за наличия отсутствия в повседневной жизни гениев и чистоты. А одной внешней красотой сыт не будешь!

56

Потребность чего-нибудь написать сродни, наверное, привычке к курению. Ужасно вредно, но ужасно хочется!

57

Если вы захотите издать книгу моих супергеройских приключений на суше и на море, то непременно назовите ее — хождение под мухой.

58

Когда резко меняется погода — значит, климат неустойчивый, ни для чего не пригодный, неудобный и мало кому подходящий. Когда резко меняется настроение — значит неустойчива психика. Причем, случай, многократно описанный во всех практических учебниках по психиатрии. Вот и человек с таким диагнозом получается ни для чего не пригодный, неудобный и мало кому подходящий.

59

Примерять на себя чужую жизнь все равно, что примерять очки не своей диоптрии. Все покажется мутным, расплывчатым и совершенно непонятным. Но нам, слепцам, почему-то кажется, что чужую жизнь мы все равно видим лучше. Из этого лживого понятия мы делаем неправильные выводы, указываем чужаку как и куда ему следует продвигаться, неумолимо порой завлекая его в пропасть.

60

Мы были круглыми дураками, когда взахлеб смеялись над его слюнявой речью. Парень-то казался явным психом, явным дебилом и уродом среди нас, «нормальных» пацанов. Раскусили его просто, порядком обломав себе зубы зарождающейся тогда нашей совести. Он нам рассказывал книги наизусть! Буква в букву, строчка в строчку. Не учил, не зубрил, а так вот — дар! Прочитал и запомнил. Слюнявые психи, дебилы и уроды «нормальные» пацаны.

61

Совесть не появляется у нас с возрастом, подобно бороде. Она у нас либо есть, либо ее у нас нет, — прочитал он когда-то давно у Рюноскэ Акутагавы, восхищаясь тогда этим японским писателем, чуть ли не с русскою душой. Вот как раз тогда у него точно — была совесть, но потом, в процессе жизни он ее как-то обронил. Потом у него не стало ни болей, ни угрызений… И как-то все пошло не так, чтобы хорошо, но вполне себе нормально. Ну, обронил… Чего теперь искать ее, что ли?.. Да нет. Не надо. Не надо. И спать давно пора… Че-то засиделся…

62

Бог не слышит меня — я в плену у собственных мыслей, идей, предположений. Бог не уберег меня — я столько раз пытался начинать все сначала. Бог не снизошел до меня — кормил горьким ёдовом, и перемалывал в муку меня самого. Теперь, видимо, собирается налепить с этого лепешек и угощать всех, кого ни попадя. Есть желающие попробовать? Вот то-то!

63

Он сел за стол, положил перед собой чистую ученическую тетрадку (хорошо было бы в косую линейку, да где ж ее теперь найдешь?..), раскрыл, и на первом же листе написал знакомые по далекому школярству слова — Работа над ошибками. Наскоро оделся и вышел, хлопнув дверью, на лютый февральский мороз, чтобы никогда больше сюда не возвращаться…

64

Кратковременный, но сильный ливень, как из ведра на цветочный горшок, залил до краев, наполнив собою все видимое пространство… Вот так бы и радость приходила!.. Пусть кратковременно, не часто, но полно, до краев, через край, через не-могу… Вот бы!..

65

Если закончится блокнот, можно ведь купить или достать еще. Если закончится работа души, вместе с тем закроется личность. Что означает закроется? — умрет? Нет, физически не всегда. Мертвая душа не в состоянии чего-либо достать или купить ради своего спасении. Рассматриваем проблему не с точки зрения православия, потому как неверующих пруд пруди, если даже, прости Господи, не большинство. Просто смотрим, изучаем жизнь… Зачем? Для порядка. Чтоб самим постараться в дальнейшем не напаскудить больше напаскуженного. Но и обращение к вере не всегда спасает мертвую душу. Это случается довольно часто, когда вера не вливается параллельно с духовной работой по состраданию, милосердию, когда душа не образована трудом, то есть место души пусто. И вот когда такую духовную пустоту заполоняет вера, когда она попросту вливается дураку… Тут уж и вправду — лучше с умным потерять, чем с дураком найти. А блокнот?… Что блокнот? — Дело покупное.

66

Юрий Визбор… Как не хватает его… Даже еще не как человека, личности… Не хватает его греющей песенной речи в сочетании с правильно зарифмованными нужными его мыслями. Мне. Сейчас. Юрий Иосифович Визбор. Неугасимая звезда на вершине моего маленького берестяного лукошка.

67

Мысли скачут как зайцы. Но некоторые тонут, подобно мазаевским. Чего они так распрыгались, чего расскакались? От безделья? От муки? Надо их спасать. До самого тщедушного зайки, всех до одного! Прилетел зеленый блестящий на солнце жук. Сел. Подумал. Куда-то уполз. Спрятался. Выходит, помимо умения летать нужно еще уметь и прятаться? Для спасения собственных мыслей. Чтобы не утонули, не канули. Зачем? Затем, чтоб когда уж тебя окончательно и бесповоротно спрячут, осталось бы хоть что-нибудь, подтверждающее твое право на пройденный путь. Или пролетный… Или проползанный… Твой путь. Голодненькие мои зайчишки, непотопляемые мои утопленнички…

68

Отдых — это смена формы нагрузки. Не промежуток между одним и другим мешком на горбу, а сам процесс изменения форм и размеров груза. Но прошаренные, то есть «понявшие жизнь», оченно даже быстро догадываются, что сама по себе грузоподъемность тяжела и неказиста, поэтому лучше уж без тяга работать, и с оттягами отдыхать. И работают. И работают. Так и пропадают. Для жизни. Нормальной.

69

Интересно, а я, когда состарюсь, издам эту вот книжонку, али нет? Потом — я же прекрасно все понимаю — кому-то вся эта моя писанина и не нужна вовсе. И где-то и кто-то запросто так, абсолютно безо всяких там многоточий и кавычек может мне сказать: Пошел ты на <…>! Вот так вот запросто — на <…>! Я понимаю… Ничего более не будоражит, ничего более не губит, ничего более не обб (с) ирает сущность, как собственная невостребованность. Огромная и круглая как… Юпитер.

70

Мы долго искали ответ на один-единственный вопрос. Лазали по интернету, шарились по идиотским соцсетям и находили там не менее идиотские ответы на этот наш один-единственный вопрос. Приставали с ним к прохожим, зачастую получая в ответ невразумительные хрюканья вперемешку с тупо улыбчатыми ну-у-у…, э-э…, видите ли… Плюнули, стараясь позабыть о нашей заботе и ударились во все тяжкие, только чтобы не вспоминать… Но нет, не смогли. Присели, покурили, встали, подтерли свои плевки и поехали в даль, в глушь, ближе к природе, к чистому воздуху и к незатейливым братьям по разуму. И нашли! Нашли одинокого человека в запущенной нетронутой глуши, и спросили у него, захлебываясь от предвкушения нашей удачи: в чем смысл жизни???!!! Напрасен труд, — отвечает, — поиск смысла жизни. Тщета и непостижимость. Вот я, — говорит, — я никогда об этом даже и не задумывался, потому что знаю и твердо, насколько я на предлагаемую тему ничо не знаю. Хотя, я бы нашел его, этот смысл, обязательно бы нашел! Лет через десять после своей смерти — точно! И при условии, если через десять лет после моей смерти нашлась бы хоть какая-нибудь одна живая душа, внезапно как-нибудь остановившаяся на пути из пункта А в пункт Б, или наоборот, и при полном отсутствии слушателей проговорила бы четко и ясно: Как мне его не хватает! — про меня… Про меня, десять уже лет почившего в бозе! Вот такой вот смысл жизни. А?.. Почему нет?

71

Давай в конце концов сядем и спокойно обо всем поговорим. Подожди… Мне самому не легко, поэтому все это нужно максимально сократить… Сократить до минимума нашу последнюю встречу, последний наш с тобой разговор. Я не имел никакого права так долго держать тебя. Хотя бы… Хотя бы из элементарного уважения к себе. Ты была прекрасна, ты была нужна, но когда-нибудь, согласись, этому должен был придти закономерный конец. Я бросаю тебя. Навсегда. Надеюсь, что навсегда. Прошло столько времени с тех пор, как я выдумал тебя. Теперь я повзрослел, чуть состарился и чуть огрубел, поэтому жить с прекрасной выдумкой мне становится все более и более невыносимо. Прости и прощай.

72

Если я молчу, это не значит, что я отмалчиваюсь. Я молчу. Это-то и является моей гражданской позицией. Мне наступают на ногу — я улыбаюсь наступившему и молчу. Я улыбаюсь — он же не нарочно! А вот если найдется желающий наступить нарочно, то я должен улыбнуться ему еще шире, еще приветливей. Он дурак, а значит и он не нарочно… Моя гражданская позиция — обезвреживать дураков улыбкой, при этом абсолютно не боясь и не стесняясь казаться глупее и улыбчивее всех дураков на свете!

73

Не могу молчать! Не выходит делать вид, что, мол, ничего не происходит. Происходит! Я переломил себя, буквально переломил, делая отсутствующее лицо, вырабатывая тошнотворно равнодушный взгляд. Зачем так делать?!.. Я вполне положителен, рассудителен, собран. Я слежу за своими мыслями, подсматриваю, сам подсматриваю, как бы издали, за своими эмоциями. Да вовсе я не скряга, не скопидом, да и не очень хозяйственный — за мною нельзя «быть как за каменной стеной»… Я вполне способен сорить деньгами и совершать необдуманно озорные поступки. По приколу! Способен! Но я больше не могу молчать! И не буду. Не должен. Не обязан. Поэтому я вот что ей сегодня скажу: зачем ты вчера взяла мою чашку и пила из нее чай? У тебя чего — своей, что ли, нету??!!

74

Что еще хочется сказать об отклонениях от нормы? Вот вполне себе расхожее мнение: мысль материальна. Да все материально, но давайте разберем степени. Человеку отдали матерчатую сумку с надписью «Иду куда хочу!». Он впоследствии и пошел… И ушел откуда ему однозначно совсем не стоило уходить! Что сказать? Не было бы этой сумки — не ушел бы? Не знаю. Другой человек предостерегал меня по поводу чтения Цветаевой. Дескать, она самостоятельно ушла из жизни, тем самым создав и развеяв повсеместно губительную ауру самоубийства. В руки, мол, ее книг даже не бери! Я все равно брал… Читал, прости Господи, даже. Ничего, пока не самоубился. Некогда. А думать об этом и вовсе — мало того — не-спа-си-тель-но, а еще ведь и скучно. Искусственные страхи скучны как обертки от невкусных конфет: побоялся и выбросил. Или еще один образ — бабулечка в надетой поверх теплой кофты неопределенного цвета и размера хламиде с надписью «I am sexy and I know it!» Как она там теперь?..

75

Сел писать драму. Пописал. Самому не понравилось, потому что не начиналось начало, и вовсе не отслеживался конец. И выбросил к чертовой матери драму! Сел писать комедию. Пописал. Уже лучше. Но как-то уж очень расплывчато выписывались персонажи, и у самого чувство юмора от рождения далеко не совсем комильфокалось. Бросил, стало быть, и это. А жена купила книжную полку — повесь! Взял. Испортил перфоратором стену, уронил и разбил полку… Так. Надо ей позвонить и узнать чем еще смогу быть полезным семье.

76

Однажды придет время. От так от — без предупреждения — пришло! Однажды придет время осознания всех просчетов, ошибок, настоящих скорбей. Придет время учета. А какая сёдни серия? Да я три пропустила… Ну давай, чего там у них?.. Да? А она?.. Да? А он?.. Однажды придет время понимания собственного участия в этой жизни. А хлеба ты купила? Колбаса совершенно не та, что нужно! Сколько раз можно об этом говорить?! И вот так… И вот тогда… Только тогда придет ясное видение тщетности большей части твоей жизни! Зачем?.. Зачем… Зачем, я спрашиваю, хоронить нашу дорогую бабушку в таком дорогом гробу? Можно ведь подешевле… И потом, кто ТАМ это оценит? И без того денег на водку не хватает! И что это у нас тогда за поминки?..

77

Разбудите меня пораньше. Так уж хочется насладиться предстоящим утром, вдохнуть хрустального воздуха, записать на нотном стане солнечных лучей никогда не повторяющуюся птичью рапсодию. Так уж хочется предстоящим утром захотеть начать все сызнова, сначала… Со своего окончательного начала! Вот эта вот одна мысль, отголосок даже самого чистого моего желания, дороже всего на свете! И уж непременно дороже первой утренней сигареты, с которой, по своему обыкновению, я и начинаю проживать свой скучный день.

78

Он присылал ей цветы… За неимением возможности встреч… Ей же некогда! Она занимала пост и зарабатывала больше его на… На много. Он присылал ей цветы, она прислала ему уколы. Ну, лекарство в ампулах! Он выслал ей цветы и стал делать уколы… На третий день у него поднялась температура и разнесло задницу, что вовсе не помешало ему в очередной раз выслать ей цветы. Через полторы недели она подвигнулась отправить по электронной почте кому-нибудь письмо с соболезнованиями по его безвременной и такой вот смехотворной кончине… Хотела отправить соболезнования. Но не нашла адресата.

79

В самый жаркий день ты стоишь у фонтана на Тверском бульваре, держишь в изящной руке неправдоподобно твердый стаканчик мороженого и следишь за отблесками солнца, задорно смеющимися в толстых струйках журчащей воды. Я не вижу тебя. Я сижу порядочно далеко, на коричневой и потертой скамейке бульвара, курю и думаю о тебе… Мимо неторопливо идут люди, такие же как ты девчонки, важно проползают по асфальту рогатые троллейбусы… Обычная картина старого московского бульвара в будний и знойный июньский день. Но в этой самой будничной картине явно не хватает одной немаловажной детали. Вот я и сижу… Сижу и дорисовываю досадно пропущенный фрагмент. Я рисую тебя!

80

Приставучая его привычка дергать правым плечом никогда не предвещала ничего хорошего, и нечастые проявления ее означали только одно — очередную «засаду». Он дергал перед понижением… Вот так вот — подергал — и сходу понизили! Дергал перед тем, как уж и выгоняли… Ну, как чувствовал — дерг-дерг — все! Без выходного пособия! Скандал! Ругань! ……….. И прошло время, и поутихли ненужные страсти, плавно превратившись в анализ произведенных ранее действий, и вырисовалась правда, и плечо поуспокоилось. Все вернулось на круги, и плечо поуспокоилось. Ну, а теперь, интересно, что опять? Дерг-дерг, дерг-дерг… Мы ему — ты чего? Глаза в пол и ни гу-гу… Ходим, шушукаемся, строим предположения, переживаем… Ладно, пару дней еще продергал, душу всю нам вымотал, обормот. И приходит утром взъерошенный, не выспавшийся, но до колик в животе счастливый. Двух сыновей, — признается, — жена ему родила! Двоих сразу! Счастливчик… И теперь мы не верим в приметы. Ни в какие!

81

Душнотворная электричка. Под солнцем за сорок. Я плюхнулся на сиденье и замер, переваривая сухую подкадычную истому. Он прошел на свободное место у окна напротив меня и, толком не усевшись, тут же запрокинул голову, демонстрируя из приоткрытого рта отставшую от верхней десны искусственную челюсть. Недолгое горловое хрипение и последующая полная неподвижность под его в секунду пожелтевшей кожей говорили только об одном. Я схватил и уложил его на скамью, лил не него отнятую у кого-то воду из пластиковой бутылки, пытался массировать сердце, криком звал его обратно… Один. Один на один с Ней. Она победила. Ничего удивительного. Удивительно только мое одиночество в борьбе за выживание абсолютно незнакомого человека! Те, испугавшись, убежали в другой вагон, словно безбилетники от контролеров.… Эти, в праведной своей заботе, построившись в ряд, затянули псалмы… На тропе войны со Смертью я остался один, познакомившись с новой гранью собственного одиночества. Встретивший на станции назначения Господь взирал с отеческой укоризной и, по привычке отмалчиваясь, провожал непутевого меня до истины. Бежать было некуда, но если бы даже и побежал, все равно Он провожал бы меня одинокого, виноватого, беспомощного и не смирившегося…

82

Ну, так и что вы хотели?.. Банальное и звучит банально: на улице идет дождь. Ах, вам надо в магазинчик за хлебом? Что с того? Возьмите зонт, банально оденьтесь потеплее. Пошли. Видите — дождь, и все кругом, видите, течет… Течет. И не только дождевая вода. А в магазинчике — народу-у!.. Хлебца нам, пожалуйста. Черного и белого, только не горелого. Дикость какая — две юные художницы в вашем старом дворе, разумно укрывшись от дождя спасительным тентом, срисовывают с натуры ваш обветшалый дом. Ваши глаза на него не глядели бы, а им, по-видимому, он нравится. Еще, смотрите, умудряются при этом ласкать и подкармливать бездомного пса… Давайте лучше пойдем скорее. Дождик. Ну, конечно! Кто же, милая, в такой дождик в босоножках на улицу выходит?.. И плачете вы теперь так горько — что? Из-за промоченных в лужицах ножек? Ах, из-за собственной никчемности, неприспособленности, из-за неумения радоваться? Главное — из-за неумения получать ответы на собственные вопросы. А вы живите. Просто. Банально. Живите!

83

Я очень люблю (люблю!) людей, но нескольких друзей я потерял, а многих не приобрел. Хоть мне и не по душе шумные разношерстные компании, но я люблю (люблю!) собираться, петь и беззлобно подшучивать над другими, а больше — над собой. Я понимаю и знаю что такое здоровый образ жизни, хоть я, по-правде, и к моему глубокому сожалению, давно уже не мальчичек… НО квинтэссенцией доброго, МОЕГО доброго утра до сих пор является (пусть хоть и растворимый!) сладенький кофеек с лимончиком, табачок в трубке, вот этот вот блокнот со множеством чистых листочков, гелиевая ручка и никого… Ни-ко-го! С добрым утром!

84

Так. Теперь давай все с самого начала, только — я умоляю тебя! — не торопись. Я те, едрит тыть, не стенографистка! Не спеши, а то успеешь! Не гони, а то будет как всегда — сам не понапойму чего понаписал. Не могла, блин, почерк другой дать?! Кто давал… Кто давал… Не ты… Не ты… Ладно, поехали. Чего там? Ореол романтизма развеян ветрами презлыми… «Пре» или «при»? Грамотность тоже, знаешь… Тебе ж самой потом стыдно будет! Презлыми? Ладно. Дальше. Огрубел как кирпич, о который чего-нибудь точат. У любви, как у суки, сосу пересохшее вымя, а она не дает молока, даже если и хочет… Ну и образы у тебя — площадные выражопливания: сука… вымя… Где у суки вымя? — я тя внимательно спрашиваю! Ладно, че там дальше-то она, сука-то твоя с выменем?.. Ага… Даже если захочет она по застуженным жилам пробежаться стремглав, понарошку меня пригревая, то скажи, расскажи, объясни — где мне взять столько силы, чтоб держать ее крепко? Не знаешь? Я тоже не знаю! Ну вот! Можешь ведь, если захочешь! Торопыга. Вечно все торопишься. А еще Муза… Два арбуза покатились в Дом Союза… Давай, полетела, все. До новых встреч!

85

Старый-старый подмосковный пруд давным-давно сделался болотом. Никто сейчас и представить себе не в силах, что когда-то в его утробе кишели караси и их вкусной икрой, не брезгуя к тому и лягушачьей, беспошлинно лакомились вездесущие ротаны, на местном ребячьем языке называемые бычками. Закроем глаза. Представим себе зрелый пупырчато-желтый основательного размера лимон. Мы держим его на ладони, рассматриваем в подробностях, а потом резко так — кусь!.. И во рту появилась слюна… Стоит мне представить себе опутанное ряской и сожранное годами зеркало бывшего пруда — в горле появляется комок. И пока он еще небольшой, но очень чувствительный. Но медленно-медленно на его основу начинают накручиваться одному мне и, разве только очень ограниченному теперь числу людей, имена… Вот, прямо лентой такой, знаете… Лентой. Потихонечку. Клавдия Зиновьевна — Береговкины — Марь-Ванна — Суходвинский… Комок обрастает, обрастает… И все! Не проглотить уже и не вынуть! Старый-старый подмосковный пруд давным-давно сделался болотом… Воспоминания не должны зарастать. Они, правду сказать, не раскрывают будущего, но зато ярче и четче проявляют настоящее.

86

Мама болела долго и безнадежно. Врачи разводили руками и вполне голословно подтверждали Наде диагноз, советуя теперь уповать разве что на какое-то чудо. Но ведь чудес не бывает! И Надя, безошибочно ощущая пролет всех на свете чудес мимо нее и мимо ее мамы, все же как-то еще силилась надеяться. Надеяться. Чтобы жить. Жить! Женщина до неузнаваемости исхудала, казалось даже будто бы покрылась какой-то невидимой коростой… Но характер! Но сила! Но дух! Боевой, стойкий, непреклонно позитивный! Чудо случилось на четвертый день, дома, на четвертый день после неизбежной отмены больничного режима. Мама решительно поднялась со своего диванчика и четко и ясно потребовала от дочери встречи со знакомым специалистом на предмет немедленного протезирования четырех верхних передних ее зубов. Чудо! Умирающая не может иметь подобного стремления! Это означало только одно: маме жить! Долго! Нечего и говорить, что необходимые процедуры восстановления совершились с архикосмической скоростью и с отменным качеством работы. Дома устроили скромный банкет на две персоны. Пили хорошее вино — обмывали новые зубы, хохотали, обсуждали планы, сплетничали… Поздней, уже очень поздней ночью Надя уснула счастливой и умиротворенной, чего не случалось уже давно в унылом протяжении надоедливо долгих тягучих дней… Проснулась Надя практически днем — изрядно выспавшаяся и отдохнувшая, со счастливой улыбкой на со вчерашнего подкрашенных губах, она впорхнула в открытую дверь маминой комнаты… И еще какие-то полторы-две минуты улыбалась, ни за что не желая верить в исполнение приговора судьбы. Потом, вдоволь наревевшись на бездыханной высохшей груди матери, она прочитала записку, исполненную красивым и волевым маминым почерком: Дуреха, не вой! Сама подумай — неужели я могу лечь в гроб с такой невероятной дыриной во рту? Это так не эстетично!

87

Рьяно обсуждая постулаты их объединившей идеи, они перестали ощущать себя женщиной и мужчиной. Несли идею! Незаметно cблизившись и неизбежно осуществив негласно-совместный постельный проект, рассеянно поняли друг про друга какие он и она в сущности зануды! Ну — вот… А теперь хоть три дня без антракта в бане мойся — не отмоешься…

88

Душа болит… А что это такое? Это вот здесь, прямо здесь, в самом центре грудной клетки. Стоит ну хоть ненадолго отвлечься на что-нибудь, тогда отпускает на время… А потом и снова! Боль эта… Боль эта трудно переносимая днем и, словно засаленным ватным одеялом, накрывающая с головой ночью, не дает нормально дышать, говорить и думать о чем-нибудь светлом… Болит душа… Ноет… Боль эта… Алё, гараж! Если вы, бля, не прекратите орать и ссать по ночам под окнами, я тада, ёпт, за себя не отвечаю! Вы, бля, че — уху ели?! Я ща, бля, в натуре, спущусь, понаотрываю ваши лейки и позалеплю ваши ржавые хлебала! Душа болит… Что это такое? Стоит ненадолго отвлечься… Но в непроглядной и давящей на уши ночной тишине душевная боль концентрируема, всепоглощающа и не-вы-но-си-ма! Болит душа…

89

С чистого листа… Сколько раз можно начинать эту чертову жизнь с чисто листа? Умойся живительной влагой родника — вода смоет и унесет твои слезы, но с самой тебя не смоет ничего черного, неуютного, ненужного. Заберись на самую невероятную вершину Земли — захватит дух, изменит представление о мире, но не развеет, не растворит, не раздует твоего несносного груза никакой из существующих ветров! И вот, когда я окончательно обдумала свое единственное предназначение, в тот самый момент я перестала, напрочь перестала принадлежать самой себе! Да, я очень хорошо понимаю всю опасность и ответственность. Нет, мне ни к чему обременительная жалость и сюсюканье всех на свете правоведов. Ну, и что же теперь?.. Если он лишен многих житейских радостей, что ж ему — так и оставаться там, в этом тесном муравейнике? Все. Документы, сумка, телефон… Я еду. Сами вы все дауны! Сейчас вот приеду в интернат, позовут его, выбежит, встанет напротив и огромными круглыми глазами, словно щупальцами, как залезет ко мне в душу… Боль перехватит глотку, сдавит шею… Но я все проглочу и через все перелезу единственное за тем, чтобы сказать ему: Здравствуй, мой сын! Иди скорее к маме! Поехали, милый, домой…

90

Хорошее не должно пропадать! Сегодня завелась в голове хорошая строчка, из которой могло бы «возгореться пламя». Сколько уж раз просил я себя записывать эти искры, чтобы не пропали даром. Но был, что называется, на ногах, отложил, что называется, на потом. Вот тебе и «потом» — ищи-свищи теперь! Ох, уж, это мне мое «потом»! Ничего нельзя откладывать. Откладывая даже мелочь, через нее откладываешь жизнь. Ведь то, что жизнь состоит из мелочей, известно даже кролику. Вот, потерял я всего лишь несколько слов — понятнее, больнее стала для меня их значимость, а это уже святыня. Что-то, вроде Бога, которого как бы нет, но Он Свят. Если бы Он явился людям — был бы менее свят, чем так то… Прости Господи, грешного раба твоего! Нельзя откладывать слово. Сказанное слово — святое, написанное — того больше. Заклинаю теперь те слова вернуться, да, видно, поздно.

91

Человек я никчемный. Это мнение на первый взгляд, навскидку, невооруженным глазом. Потом я взял, и глаз этот вооружил. Протестировал себя на принадлежность к списку всевозможного. Что получилось? — Сплошные минусы! (…у вас все — отрицательное! Единственное, что у вас положительное — это реакция Вассермана…) плюсы только в дисциплине «искусство»… Никчемный я человек… Все же, прослеживается тяга масс к искусству. Был тут в театре. Народу-у!.. А, опять же, чихнул — никто «Будь здоров!» не сказал…

92

Совсем недавно. Осень. Субботний рынок. Семейная, видимо, пара бойко торгует картошкой и капустой. Разные продавцы. Одни, как вот эти, на точке, стоят на одном месте и с грузовика реализуют ходовой свой товар. Другой, понятно, постоянно на ногах со своим товаром. Книга «Русский мат». Раскрывает на какой-то, более удачной, по его мнению, странице и дает прочитать мужчине. Тот улыбается, смотрит на жену — мол, возьмем?.. Не надо нам, Коля этого! У тебя с этим все нормально. И так строчишь, как из пулемета!

93

В писании «в стол» есть свои плюсы и минусы. Никому и ничем не обязан, пиши что и о чем угодно. Обзывай как угодно кого угодно или превозноси до высот каких угодно, но уже выборочно. Разоблачай, безнаказанно остри, руби, понимаешь, «правду-матку» хоть про кого… Это что касается незначительных плюсов. Ну, а куда выльешь море минусов? Чаще всего видишь, что в очередной записи помещена значительная часть тебя, и часть эта так и осталась в тебе невостребованной, непрочитанной. Ты вроде бы и поделился, да вот только с кем, если проблема уже излита на бумаге в какое-то конкретное мгновение и после этого излияния тебе (ты помнишь) стало легче. Чего стоит по прошествию времени взять из «стола» и перечитать. Чтобы вспомнить, каким образом переваливался груз с плеч на бумагу. Перечитать, снова вжиться, а, значит, снова нагрузить на себя эту ношу. Этот процесс самобичевания до обидного бесконечен. Да и вообще, любое творчество, оно, по-моему, от одиночества, а совсем не от хорошей жизни. Но бывает одиночество сумеречное. Но бывает одиночество настоящее. К сумеречному, наверное, следует относить одиночество чужое, с чужими же непонятными и, кажущимися решаемыми, проблемами: Мне б, сынок, твои заботы!.. Но, не будем повторяться… Или, все таки, будем, потому что тема по сути неисчерпаема. Вот только к счастью или к сожалению?.. Любое творчество, оно, по-моему, от одиночества, не от хорошей же жизни… Только, наверное, следует отличать истинное одиночество от надуманного, собственно, лично подстроенного. И если оно устроено для Творчества — польза, а ежели для удовлетворения амбиций — одиночество становится твердым и многообещающим. Многообещающим смертельную тоску до того же смертельного исхода. Ну, а в мировом масштабе — штука малоприятная и ко многому обязывающая. Да, что это я… Мне это состояние, как раз, должно быть мало знакомо, по простой причине наличия вас, мои дорогие!

94

Если отправляешься в единственно правильный поход за положительными эмоциями — рюкзак твой легок, обувь спасает от любой сырости и непогоды и практически вовсе не чувствуется на ноге… И путь сколько бы не долог, но все равно приятен, и попутчиков с собой специально звать не нужно — позитиву все подвластно. У нас тут так… А как у вас? А у нас все то же. Были тут осадки, но это временное явление. И мы сегодня плюнем на то, что нет ничего более постоянного, чем временное, и продолжим наши с вами заплывы в прошлое, спурты в будущее, всякие там прыжки в стороны и прочие занятия для тех, кому, собственно, делать нечего. Только вот, эдак, сигаретку в зубы, и по-спортивному так — вперед! Вдох-выдох… Вдох-выдох… Мы сладко затягиваемся сигареткой, в промежутках между затяжками дышим еще какой-нибудь гадостью, — значит, мы все-таки существуем! А это уже, господа, ох, как немаловажно на сегодняшний слякотный, но, стоит отметить, хор-р-роший, все же, день. Препятствия. А как же без препятствий? Вам что мешает? Преодолевали? Хотя бы, пробовали преодолевать? Ну, вы хоть попробуйте, потом обсудим. Вы ж понимаете, препятствий не миновать через остановку деятельности, через них надо таки прыгать! Чемпионы мои! Лучший из самых наилучших способов ухода от препятствий — их преодоление, это я вам как бывший патологоанатом глаза настоятельно рекомендую! Помогите девушке, у нее какие-то проблемы. Укажите ей хотя бы направление движения, потому что, я смотрю, она вообще не в курсе, в какую сторону нужно бежать. Беда прямо с этими феминистками, понабравшимися из книг красивых фраз, подсмотревшими из фильмов элегантных телодвижений… Дайте ей шест, что ли, должен же быть у человека хоть какой-то стержень, помимо традиционного позвоночника. Освободите трассу для атлета! Это он только с виду атлет, а сущность-то у него подгнившая, внутри-то он — трус… Казалось бы, чего может бояться человек со столь слаженным телом и красивым обликом? А вы всмотритесь — он бежит и боится, боится первым не прийти… Так что, вы его пропустите, пущай его финиширует, а то, неровен час, помрет, красавчик, с испугу-то!.. Бабка! Ты-то куда опаздываешь? Тормози, давай, реактивная моя, ты и так уже кругом опоздала. Ах, ты вместе со всеми? Тогда, молодец, так держать, старуха, вот тебе телега, впряги в нее какого-нибудь бугая, хоть возьми вон сына своего, и давай чеши вместе со всеми, но с его помощью. Береги здоровье-то, ведь всю жизнь ты на сына пахала, пущай теперь он тебя за это хоть разочек прокатит: и ему польза (может, поймет чего), и тебе, милая, удовольствие. Держи-ка хлыст, пусть он сыну-то расскажет про твои слезы. Так, так его, родимого! А я тоже! А как же? Я на своей хромой козе последую за вами. Ничего, ребята, бегите шибче, потому что я и все те, кто с моей хромой козой дружбу заведут, запросто можем вас, дорогие чемпионы, обогнать и даже перегнать! Не сумлевайтесь, победа будет за нами!

95

Ненаписанное, недосказанное, недоделанное… Сами мы недоделанные, потому что не дописываем, не договариваем, не доделываем, а вместо всего этого нужного занимаемся повседневной какой-нибудь чушью собачьей. Есть кофе, но нет табаку. Хорошо, когда чего-то недостает, по крайней мере, можно отыскать причину своего хренового настроения. То бишь, получается не чего-то хочется, а кого — не знаю, а гораздо определеннее — нет табаку — вот и плохо! Видел во сне о чем писать. Вот оно! — сказал я себе, толком еще не проснувшись. Но увы, и еще раз — увы и ах!.. Все развеялось, ничего не помню! Что это было, Боже мой, ЧТО?!

96

Постепенно учусь привыкать к мысли о том, что жизнь продолжается.

97

Пиши правду. Если же не можешь написать правды, лучше уж не пиши ничего. Ври как следует. Если не пережил сам, зови, мани фантазию. Не для красного словца, а чтобы больнее цепляло и шире раскрывало глаза. Может, и станешь профи, хотя вряд ли. Кишка тонка — заблудился в трехберезовом лесу — не выбраться… Да и… Ой, ну чего там говорить… Брысь с глаз моих!

98

В каких небесах ты летаешь сейчас, мама?.. Я здорово повзрослел, но чем старше я становлюсь, тем больше возникает у меня потребность разговаривать с тобой. Наверное, это репетиция к непосредственному свиданию, а значит, вполне естественно мое желание поговорить, увидеть тебя, обнять, ощутить твой незабвенный запах, единственный запах моей мамы. Родная, родная, далекая, самая близкая моя мама. Причиняющая боль память не дает душе зачерстветь, а глаза заполняет слезами. Спасибо за слезы, они очищают, промывают душу. Вот, поплакал по тебе и стало так хорошо, словно после майского дождичка! Готовлюсь ко встрече с тобой, мама. Хочу, чтобы подольше еще, хотя и скучаю по тебе безмерно, но здесь, мама, очень-очень много еще дел: твой тезка — первое, главное, где-то и единственное дело. А потом — все остальное. Да, ты и сама все прекрасно видишь и знаешь. Очень отчетливо себе представляю, что ты все-все знаешь, видишь и понимаешь про меня. Можно, я еще напишу? Напишу как-нибудь после, обязательно. Люблю тебя, целую. Твой сын. P.S. Бог мой, как давно, как же давно я тебя не целовал!

99

Что такое преклонный возраст? Наверное, это когда склоняешься в немощи под тем, что тебе мешает, то бишь, сдался и погиб. Вопрос: можно ли не сдаваться? Можно и легче только при экстремальной ситуации. Когда же оно тянется и неконкретно — сложнее. Иначе, вроде бы, все хорошо и нормально, а на самом деле — покой, больше ничего. Чтобы не кряхтеть от всесторонней немочи надо быть молодым, пренебрегая любым множеством прожитых лет. Молодость всестороння и всевозрастна. Раз любви все возрасты покорны, стало быть, и молодости тоже, если ты сам сумеешь покорить свою старость, покорившись любви, пронеся ее через всю жизнь. Любовь к матери, любовь к женщине, любовь к жизни и к самой любви.

100

Движение — жизнь. Если ползаешь, то ползти тоже следует в определенном направлении, а не просто так. Не из-за тщеславия, а просто, интересно ползти за чем-то более-менее ощутимым. Это, к примеру, как ползаешь, собирая чернику — маленькую, черненькую, вкуснющую и полезную ягодку…

101

Не так страшен черт, как его малютки!

102

Знаю, что должен работать. Значит, перешагнуть через многое: через чертову среду, через повседневные неприятности, через бессонницы и перепады давления, через тысячу выкуренных сигарет, — но я должен работать! Ни одна крупица муки не должна упасть и пропасть даром! Нельзя! По каждому глотку воздуха — отчет, за каждую льдинку, хрустнувшую под ногой — расчет. Только так! Хочется сбежать на слабо обитаемый остров, чтобы общаться, не поминая здешних проблем. Как-никак общение необходимо, нельзя окончательно замыкаться в себе, может последовать нехорошая отрыжка. Тем более человеку, предрасположенному к сумасшествию, иначе говоря — ненормальному. Ну, вот, не нравлюсь я себе!

103

Средь шумного бала и совсем, видимо, не случайно Вы приблизились ко мне со спины и возложили на плечи обе промозгло-холодные ладони, температуры недоразмороженных лапок усопшей курицы… И совершенно напрасно, ибо и до Вашего разлюбезного контакта я одной только спиной почувствовал и узнал Вас, Неподражаемая! Ни в коем случае не разрешая мне поворачиваться (да я и сам так особо не жаждал!), Вы навязывали прогулку на свежем воздухе, назойливо не обращая внимания ни на одно из тысячи проклятий в Ваш малосимпатичный адрес. Вы желали и тут же ненавидели меня! Проклиная и одновременно влюбляясь в маняще контральто Ваших завораживающих интонаций, я не выдержал и все-таки обернулся! Вы обрушились на меня всем обаянием сногсшибательных чар, окутали сетями удушающего покоя, и весь наш шумный бал в один момент канул куда-то в промозглое небытие… События замешались в ваших зябких руках словно карты засаленной колоды… Вот Вы зашвырнули меня в быструю реку и я, смакуя вкус теплой речной воды, настоянной на водорослях и рыбьей чешуе, уже практически Ваш, уже соединился с Вами в последнем па на празднике заключительного удара сердца… Но Он видит все, в долю секунды успокаивает меня и кладет спиною на воду, компостируя мне замызганный проездной билетик. Но вот Вы машинист длиннющего товарного поезда и я, выворачиваясь из-под Вашего тяжелого колеса, провожая и пересчитывая коричневые вагоны, машу Вам ручкой, а затем плюю Вам вслед на прощанье. Но Вы уверяете, что расставание будет недолгим. Ну и что? Послушайте, куриные Ваши мозги, не гоните Вы свою кобылу на недолгом таком пути длинною во всю мою оставшуюся жизнь!

104

Выхожу навстречу предавгустовской ночи и допьяна напиваюсь из ковша Большой Медведицы. Он до того устойчив и до того полон, что пройти, не заметить, не припасть жаждущими губами… Как? Тяжелая неделя. Суббота… Впрочем, уже и воскресенье. Воскресенье… Воскресают до того давние и от этого до того сейчас неправдоподобные воспоминания… Неделя отравлена. Дальше, видимо, не лучше. Жизнь пойдет как-то тоже своим неправдоподобным чередом. Поэтому сейчас я досыта упиваюсь правдой из живительного ковша Большой Медведицы. Упиваюсь для своего продолжения, для сердца, для души — принимаю лекарство от боли, поэтому-то сегодня и не положу ни одной звездочки в свое старенькое берестяное лукошко…

105

Не делайте мне мозги, Славик! Не взбивайте мне желток! Знаете, мне давно и бесповоротно обрыдли все эти наши с вами бесконечные базары «за жили-были», этот идиотский ваш напор при моем завидно-постоянном ступоре! Никто не имеет права на подобные откровения в мой малосимпатичный адрес! Это я вам как кузнец своего несчастья авторитетно заявляю! Аргументы ваши малодоказательны, малоприятны, малонужны, дорогой вы мой в горле ком! Уйдите в чащу — вы мешаете! Что?.. Ну и что?! Зачем мне это знать, скажите на милость? Никаких таких дел за мною не числится… Так что идите, и не делайте мне бо-бо! В чем вы, собственно, видите мою особенную заслугу перед всеми остальными, перед безусловно лучшими и куда уж превосходными? Что? — Умею надевать маску спокойствия, будучи в бесконечной тревоге? Что? — Вяжу слова, от коих ну где-то и кому-то бывает тепло? А надолго ли? Отнюдь — в рожу я, разумеется, себе не плюю, но рамсов не путаю, а так нормально и реально вижу вещи в их естественном качестве, вот и все. Так что, Слава, идите вы уже и в жопу, если сразу в чащу не захотели! Идите-идите, не мешайте вязать! Петелька за петельку, крючок за крючок… Вот и вышла шапочка за по носу щелчок. …………………………………………………

Вот так или приблизительно так проходят у нас задушевные беседы с моим давним узурпатором, с моим славным душителем, с моим лучшим уничтожителем — с моим тщеславием!

106

Чье-нибудь личное мнение вполне может оказаться ошибочным. Ха! А общественное? Что — не может? Да сколько угодно! При задаче не поддаваться ошибкам общественного мнения следует выработать индивидуальное мышление, вооружась опытом, логикой, рассудком. Я, к примеру, замечательно обхожусь безо всяких этих самых пресловутых «сказали», «передали», «слыхали», «говорят», и прочее… Говорят, что кур доят… А пошли — и сисек не нашли!

107

Лучше уж редко, но метко, чем часто и безучастно!

108

Раньше, когда-то, давно… я не ощущал своей благодарности родившим меня, воспитывающим, обучающим меня всему нужному и полезному, чему я в конце-то концов научился, что и помогло мне впоследствии видеть, чувствовать, делать, зарабатывать на хлеб свой насущный… Вот эта вот благодарность очень долго блуждала во мне и не языком, ни какими-то ни было смысловыми квинтэссенциями не выражалась. Никак. И вот пришел противовес! Как я благодарен сейчас паршивым людям! По выпячивающимся из них дурным делам, словам и поверхностным мыслям мне сейчас так удобно ориентироваться, дабы никогда и ни за что не совершать их мерзостей! Как я благодарен! Крошки мои, спасибо вам!

109

Мы опустошены. Мы зависимы. Мы завистливы. Мы беззубы… Беззубы даже те, что по виду и не скажешь. Просто они вовремя сумели запротезироваться… Все равно мы беззубы — кусаться толком не хотим и не умеем. Мы любвеобильны, но не любимы. Мы сыты, но постоянно голодны до дерева, до морской волнушки, до человека, потому что мы одиноки! Нам не разрешают оглядываться назад, но мы все равно оглядываемся, прислушиваясь к отголоскам прошедшего благоденствия. Мы разбираем прошлое благоденствие по молекулке и, с удивлением для себя, ни в одном атоме этой скорбной массы никакого благоденствия не находим! Мы ценим тишину, чураясь шумных демонстраций и беспонтовых тусовок. Мы в себе! Если мы играем, то проигрышно заигрываемся, а если выпиваем, то с непоправимыми последствиями выходим из запоя. Мы очень искренне гневаемся и, если при этом выходим из себя, то упрямо решительно и безвозвратно. Мы на краю, над бездной и по лезвию. Нас много. Кто это — мы? Не важно. Мы. Просто мы. Мы имеем право на существование, но если кто-нибудь обернется с целью увидеть нас и понять, то мир тут же перевернется! Поэтому и не нужно. Пусть мир остается себе на своем месте до скончания веков!

110

Красная туфелька, раскачиваемая напедикюрененым пальчиком безупречной ноги, вот-вот уже готовилась соскочить, а острые ухоженные ноготки обремененной позвякивающими браслетиками тонкой изящной руки инстинктивно забрались в самую гущу длинных распущенных волос, когда… Когда он просто и бестолково сидел напротив ее вхолостую расстреливаемых чар… Да и не сидел вовсе, а торчал… Как гриб-боровик неколебимо торчал за своим докучным столом, черкая что-то в коричневого переплета толстенном ежедневнике… Думала она сейчас не конкретно о нем, но общая классическая несправедливость идиотским украшением позвякивала у нее в мозгу… А надо ей было! Здесь и сейчас! И потому она от общих планов тут же переместилась мыслями конкретно на него, потому что сию секунду ей надо! Она уже было представила его руки на своем податливом желанию теле, да — черт ее раздери! — в глаза ей как будто нарочно и абсолютно без приглашения влезла настольная фотка его жены в тоненькой ажурной рамке. Ну, и чего там? Ничего ж особенного!.. Обычная такая себе тетка… Ей так и в подметки не годится! Но ведь любит жена его до самых пяток! Любит! А он — жену… Голубки, мать их!.. И вот рульни она сейчас как следует, да разыграй все как по нотам — и ее нежное «нижнее эго» окажется с бонусом! Но стало как-то даже противно и думать о бонусном заруливании… Ей! Ей, эффектной красавице, непревзойденной бегунье за чужим счастьем, никем и никогда не любимой…

111

Борьба с нецензурной лексикой. Посягнули на самое дорогое. Куда это? Ведь очень подробно и с указкой доказано, что нецензурная лексика (далее НЛ) очень здорово помогает от многих болезней, как то: давление, раздражительность, и весь далее по списку букет родственных организму заболеваний! А куда попрете против энциклопедического: употребление матерных слов способствует выработке в организме гормонов СЧАСТЬЯ — эндорфинов, которые действуют на организм как болеутоляющее?! Ась?! А они нам борьбу с нецензурной лексикой (далее БСНЛ) Вот те, бабушка, и «эту песню не задушишь не убьешь»! Чем лечиться теперь? Все, запасаемся простынями и расползаемся по кладбищам, потому что дальше неинтересно! Как же так?.. Самое дорогое?… А чего мы? Водку когда запретили, мы стали самогоноварением пробавляться и — опа! — вдарили красноносым террором по белогривой горячке! Неужто и тут подкачаем? Ни фига подобного! Не дрейфь, мужики! Мы ж им не ругаемся — раз-го-ва-ри-ва-е-м! Спокуха! Берем аббревиатуру (я никого не оскорбил?) БСНЛ; чуть, только для аромата, подразбавляем гласными — получается «боснел». Вполне себе слово. А теперь применяем: «Я т-те, боснел, ща…» Или: «А какого боснела тут у нас?…» Далее — везде! Вот. И всем хорошо. Так же по данному образцу приготавливаются новые слова, выражения, эпитеты. «О, сколько нам открытий чудных…»

112

Делая людям добро, внимательно следи за тем, чтобы они об этом не пожалели! (Музыкой навеяло)

113

Под балконом распускается сирень. Тепло не очень ее балует, видимо, поэтому не распушилась вся и сразу. Тем радужнее и конкретнее ее будущее, тем устойчивее и в ливень и в град ее настоящее. Как много может рассказать, как много может дать отломанная и со всех сторон обнюханная веточка сирени!

114

Битый уже час с хвостиком она заворожено сидела у зеркала, пытаясь как можно тщательнее рассмотреть в себе то, о чем она никогда не задумывалась. Как же так?.. Помилуйте, ну как же?.. Не может, никак не может такого быть! Никогда она не замечала за собой этой склонности. Это ж прямо ужас какой-то, хуже любого кошмара с улицы вязов! Повязана. Точно — повязана! Она воровка! Обнаружена, раскрыта и обезврежена зеркалом. Стараясь сейчас привести в порядок нахлынувшие эмоции от эдакого внезапного для себя откровения, она, вооружившись ручкой и блокнотом, попыталась систематизировать всю эту, постигшую ее правдивую хрень. Значит так. УКРАДЕНО: его манера говорить, улыбаться, прищуривать глаза… И, наверное, походка… И, наверное… И, наверное — все! Все украдено. Какой кошмар! — строго выговорила она в лицо отражению в зеркале и, погрозив ему пальцем, заразительно расхохоталась.

115

Главное — хотеть! Можно не прийти, не увидеть, не ощутить, не услышать… Можно все! Но главное — хотеть что-то сделать из вышеперечисленного! Главное — скучать по чьей-то чужой, но до спазма родной душе!

116

Все ведь делали вместе! Если техобслуживание велосипедов с полной разборкой подшипников до шарика, то руки от солидола и отработанного масла черные у обоих. Если бабушка наша посылала в лес копать корни калгана, то опять едем на великах вместе, вместе тыкаем копалками землю, вместе выколупываем из недр эти полезные закорючки… На равных! Это ведь важно — на равных! Но давно, давно… Потом как-то по-разному жили, понятно — порознь, понятно — у каждого свои залеты, у каждого свои победы… Наши с ним родители (все вчетвером!) в одной могилке на кладбище… И когда я исполнял свои невероятные и довольно-таки низкие фигуры отнюдь не высшего пилотажа, он сделал для наших усопших предков общий такой аккуратненький памятник. Приезжаем туда… Вижу затраты, участие, труд, в коем я ни пальцем не пошевельнул и не поучаствовал, низкий фигурант! Жена мне — мол, надо бы брата поблагодарить. Да не вопрос! Щас же вот отзвонюсь! Щас-щас… Щас! Через неделю с небольшим я приезжаю к нему. Без звонка. В морг. Поблагодарить… Брата. Теперь что же? — Я так и буду оглядываться, боясь все на свете не успеть?.. А сейчас?.. Не опаздываю ли я прямо сейчас к кому-нибудь, иуда, не задолжал ли я ей, ему, им или сам себе рассудочности не задолжал ли? Не слишком ли лихо я сам себя обворовывал?.. Можно ведь опоздать, и тогда… На сорок дней теперь можно и опоздать… Нормальное, зачетное и вполне допустимое опоздание!

117

И вот такая мысль: зачем я живу? С какой стати я лезу во все эти вопросы мироздания, отношений, реакций, мировосприятий?.. Чего я пытаюсь всем этим добиться, доказать, выразить, воплотить? Жри, спи, ходи, бля, куда надо! Но ведь дергает же? — Дергает! Вот я и дергаюсь, а не живу! Зачем? Я сегодня хочу одного, но еще вчера я был предупрежден, что исполнится совсем другое. Но в это сегодня я своего сегодняшнего не расхотел, нет! Хотя и был предупрежден! Зачем все это? На кой? И вот эта вот мысль даже, одна она сама по себе не дает жизни! Сама по себе! А это ведь, братцы, вылитый портрет неудачника. В чем торжественно и подписуюсь! Успокоиться. Непременно успокоиться. Ну, там потом оно как-нибудь разойдется. Само. Или уж не само… Самостоятельно, говорите?.. Пожалуйста! Давай теперь смело и решительно на эту мысль чертову, на этот вопрос дурацкий — зачем я живу? — зычно и громогласно отвечу: а не мое, бля, это дело!

118

Происходят же вещи! Удивительные, необъяснимые, чудные! Если, к примеру, в рожу где плюнули, это ведь даже еще не недоразумение, а порядок! Закон сохранения. Напаскудил в одном месте и ушел, а плюнули в другом и другие. Закон! Не додумал, не довел, не доделал — вот это как раз твое личное недоразумение! То бишь, сам его породил и сам же в него угодил. Закон. Нормально. А уже совсем полное и необъяснимое — это когда короткой стрижки мужчина сам у себя на нижнем белье обнаруживает длинный женский волос и никак, и ничем сам себе не может разобъяснить откуда и как эта волшебная ниточка к нему туда попала… Чудеса! Недоразумение! Кубок на развод семейной жизни!

119

Нога непроизвольно нажала на педаль громоздкой гильотины и длиннющий ее нож вместо очередного куска размеченного под рубку четырехмиллиметрового листа металла начисто отрубил ему большой палец левой руки прямо, что называется, «по самое не балуйся»! Кровь двумя-тремя массированными толчками быстро уделала передник спецовки, но боли он почему-то сразу не почувствовал, а живо пережил другую, очень уж давешнюю боль от укуса осы в туманном теперь и далеком детстве… Совсем еще маленький, он тогда криком кричал, а слез тогда из него вытекло, как сейчас подумалось, больше, чем вот этой густеющей прямо на глазах крови… Просто, наверное, здесь-то обижаться не на кого, а там во всем была виновата оса! Противная… Она… Меня… Укусила-а-а… Ма-ма-а-а… Больно и обидно! Мама, кряхтя, вытаскивает из пальчика жало — так еще больней, еще обидней!.. Она ведь нажимает на пальчик, выдавливая глубоко засевшее жало… Разве так можно?! Ну, ма-ма-а-а… А тут вдруг ни обиды, ни боли. Зомби! Так, быстро замотать пульсирующую кровью рану грязной тряпкой из кармана — ничего другого под рукой нет… Белый, как полотно, снующий возле него мастер вызывает по сотовому «Скорую», дрожащими руками высовывает из пачки несколько сигарет, и с нескрываемым испугом и омерзением швыряет в типовую коробочку несчастный этот обрубок. «Скорая»?.. Зачем?.. Сейчас же обеденный перерыв!.. Надо перекусить. Принес же с собой… Всегда приносит. Завывающая сирена выволокла из цеха на улицу. Да… Пропал обед! Ладно, поехали тогда, чего уж там… До сих пор снующий и растерянный мастер с поднятой над головой сигаретной пачкой пытается догнать машину и передать добытый им из стружки и производственной грязи дорогой трофей. Да на …… он мне нужен!!! Жил же он и работал же он до сих пор с восемью пальцами, и ничего… Одним больше — одним меньше… Такая работа. Ну ладно, поехали… Поехали, ребята!

120

На сегодня хватит. Нервы лезут из ушей. Как раз очень удачно — отличная поза с нервами в ушах, когда не хочется уже ничего слышать… А что тогда? Беспрерывный зуммер невидимых проводов отработанной нервотрепки?.. Тоже не музыка. В любом конкретном случае — хватит на сегодня! Одна секунда решает все! Понятно ведь, что решаю не я… Не я! И вот эту одну секунду я не то, чтобы в руках, а вообще нигде, вообще никогда удержать не смогу! В глазах ромбики… Зашибись! Без ромбиков каждая собака будет лезть в глаза, мешая ее не замечать. Ромбики — это круто! Что там еще? Ну, давление, сердце, горловые спазмы — штуки вообще неуправляемые. Им ничего не скажешь, не прикажешь. Только себе, здесь и сейчас — на сегодня, правда, хватит! Толку? Завтра будет завтра. Завтра я попробую решиться, сложив в старый и ненужный чемодан без ручки все сегодняшние ушные нервы и глазные ромбики, попробую решиться прошептать, поведать о том, что я тоже существую… Мысля-то ведь проще некуда — я есть! И почему-то с этим не принято считаться… Почему?.. Понимаете, я ведь тоже тут не навсегда… Так дайте же и мне… Чемодан, кстати, можете забрать себе. У меня этого добра…

121

Время шло неумолимо и несуразно. Порой бойко и весело, но это реже… В основном быстро и одновременно нудно. Вот-вот было начавшаяся фаза встреч, незаметно трансформирова-лась в череду разлук, и порожистая река времени неумолимо и эгоистично выруливала по своим руслам абсолютно самостоятельно и без стороннего давления или участия. Сама. Ну, и к чему же все пришкандыбало-то в итоге? Блллин, а ни к чему! Всё как-то разъединилось, все как-то разбились по интересам. Когда-то мы встречались, резвились, хохотали и пели… Радовались… Нынче же радость съехала вниз, словно ажурный чулок расшалившейся красотки, обнажая всю правду, очищая взоры для четкого, но обидно не лучшего видения. Давайте собираться! Не за делом, просто так! Давайте знаете что?.. Давайте пойдем куда-нибудь в безопасное место и подожжем спичечный коробок! Чирк спичкой об него и в общую кучу серных головок! Дыму будет, огня!…Ведь если уж и гореть, то по возможности вместе!

122

Спасибо за душевное тепло! Оно до того ощутимо, что я с удовольствием ношу его в своем кармане! Оно до того необходимо, что, порою растерянный, я концентрирую его прямо из космоса, потому что твердо знаю, что ты сейчас сидишь где-нибудь, следишь за какой-нибудь маленькой белоголовой птичкой и желаешь мне добра! Желаешь мне добра даже и не думая обо мне, но любуясь своей белоголовой птичкой. Беспредметное мне становится тогда приметнее. Я это чувствую. Я никогда не смогу этого как следует объяснить. Просто чувствую — и все. Добро мешает растерянности, ибо оно суще и вездесуще. А просто мы играем на разных струнах и любим разную музыку… Но любим! Добро всех объединяет, все побеждает, надо всем главенствует. Завтра я отправлюсь на дальний тихий, проросший камышом пруд и простенькой удочкой наловлю там целое ведро крупной вкуснющей рыбы… Но, завидев на зеленых венах плакучих берез твою белоголовую птаху, выпущу всех рыб обратно в воду, улыбнусь и скажу «здравствуй» огромному облачкастому голубому небу. Это я вот так затейливо здороваюсь с тобой… Ты слышишь?… Здравствуй!

123

Утопающий кричал «тону-тону!!!», но в это самое время один из нас сидел без двух на «семерной» и дело принимало довольно серьезный оборот из-за варианта «без двух — без трех». И тут надо было что-то решать… Преферанс — это не шахматы, особенно при серьезной цене виста. А при серьезной цене виста дело это не шуточное, не терпящее излишнего шума, разоряющего интуицию и внимание. Да знали мы его, очень хорошо знали! Пловец из него как из топора без топорища! Чего ж он залез на такую глубину? Наш-то вот тоже — чего полез на «семерик»? … И вообще чего полез торговаться? Сидел бы себе тихо… Может, как-нибудь все само бы рассосалось… Да обоих касается! Если б тот Ихтияндер не забрался бы в самую глыбь, так все было б себе тихо… Так нет! Как нам не стыдно?.. Куда она, дурочка, ныряет?.. За ним?! А какое она имеет право на это?!! Спасатели — мы! А не спасаем, потому что знаем — нельзя ему было в такую забулдыжину соваться, а он полез! Вот и пусть теперь утонет, чтоб не повадно было! Ой, ну спасла, спасла… Ну и что? Она просто не в курсе. Не знает его. А мы знаем. Как облупленного!

124

Ярко-оранжевой пуговицей закатилось лето — время таких легких бабочек… Впереди — неважно, но сегодняшнее понимание всего происходящего короткими спазмами холодило сердце. Впереди — неважно: зима, снега, морозы… Но сегодняшнего понимания в белых хлопьях пушистого снега не поймать, не отыскать, не возобновить. Сегодня хорошо. Стая назойливых ос кружится над незатейливой снедью и, пожирая все подряд, старательно выгрызают свои законные пайки из разбитого гнилого арбуза. Запасаются теплом, запасаются энергией… Впереди зима — долгая, голодная, холодная… Осу, залетевшую в дом, хочется прибить… Почему? Она ведь не с целью тебя укусить в окошко стеклянное долбиться… Ну не хочет она кусаться! Понимаешь? И вообще она тебя не знает… А ты знаешь и боишься ее (может ведь выпустить в тебя жало!), и — хлоп! — со страху убиваешь… Только ведь со своего страху! А убитые тобою же змеи в лесу?.. За что? За то, что проползла мимо? Помешала? Испугала? К ногтю ее, падлу! За что?.. С остальными — такая же хрень… Твоя, собственная, личная! Не понимаешь его — придурок! Думает иначе, говорит, ходит не в ту сторону, что и ты — козел! К ногтю его, падлу! Одинокий пастух собирал по возможности кучно разбредшихся по раннеосеннему пастбищу коров, перешагивая через редких змей и отслеживая кружащихся над помоями ос. Назойливее, страшнее и уж куда ненужнее сновали в одну и в другую стороны всякие-разные машины на огибающей пастбище неширокой асфальтовой дороге, и пастух сейчас и вот здесь, умиротворенно улыбаясь, понимал насколько ему не надо ни в ту, ни в другую сторону. Совсем скоро зима…

125

Я пацифист! Хоть я не против нежных схваток…

126

Когда-нибудь, покинув насиженный дом и оставив здесь все, что мешало: боль, душевные мытарства, глупые телефонные звонки, телевизор (главным образом — телевизор!), сердечные капли, кровать и вечную эту пыль (сколько не вытирай — вечную эту пыль!) … Когда-нибудь, покинув засиженную мухами и отчаянием жилплощадь, уткнувшись толоконным лбом в предчувствие убегающей вдаль дороги, до того вдруг захочется новизны, жизни, непередаваемых ощущений, радости полета мечты… Она притащилась на вокзал и купила билет. Четвертая зона, — сказала она, чтобы не называть какую-то определенную станцию. А чтобы назвать определенную станцию, нужно ведь прочитать одно из нескольких названий платформ четвертой зоны из схемы, прикрепленной прямо над окошечком пригородной кассы, и сказать его этой абсолютно безликой и серого цвета кассирше. Четвертая зона. А могла бы быть и первая, и вторая (нет, это уж как-то слишком близко для обретения полета-то!), и какая еще угодно… Она выбрала четвертую. Пригородный поезд тронулся в долгожданный маршрут за ее мечтой, а оставшиеся на платформе дворники выметали легко кружащийся под их метлами мусор. Вернется, наверное, затемно… Лишь бы нашла там чего. Остальное неважно.

127

Дело прошлое — я тут как-то обиделся на судьбу мою никуда не пристроенную… И я тут как-то даже возроптал по-возможности громогласно, что, мол, скока можна сыпать мне соль на раны, а сахер — сами понимаете — куда! Дело прошлое… Да. Прошлое, конечно, но возвращающееся, и постоянно подползающее ко мне боком, и с завидным постоянством парящее у меня в сознании следовательским висяком. Понасидишь так, понавыколупы-ваешь своих ремизов, понаразложишь их перед собой красиво эдак рядочками, чуть ли не руками каждый перелапывая и переняньчивая. Вспышка! — память выхлестывает картинку былого впечатления от увиденного, прочувствованного и осознанного. Не важно где и как! Мальчик, не знаю точно каких лет… По сравнению с недоразвитым его туловищем, большая голова… Приветливая и четкая речь, улыбка… Вместо ручек — практически маленькие такие ласточки… Ножки — загнутые вовнутрь дуги без ступней. Тоже небольшие. Поэтому очень маленький рост. Жизнерадостно: Здравствуйте! Меня зовут Олег Ефремов! Знаете, когда я вырасту, врачи сделают и пришьют мне новые ручки и ножки… Я тогда что-то такое ответил, что-то говорил Олегу. Этого я совсем не помню. Я помню свой кол в горле! Я не ошибся, не оговорился! Не ком, а именно кол! Что тут еще вам сказать? И литературы здесь никакой… На <…> она сейчас кому тут нужна, литература?!!

128

Жалуются как-то на случайные связи со счастьем и удачей! Ну, типа, сам не хотел и не ожидал — случайно получилось! Ну, надо же! Жил себе жил нормально и почти что как все… Вдруг — бац! — повезло! И перед ребятами неудобно… Ходят теперь, косятся… Улыбаться приходится теперь только в туалете, да и то лишь тщательно запершись в кабинке. Ну, повезло… Ну, случайно… Ну, с кем не бывает… Вот такой вот умомучительный факт! Дала фортуна! Абсолютно дарма! Хожу теперь и апатично отворачиваюсь от приветливых лиц… Бедные, бедные, бедные… Какое ж это несчастье, оказывается, прятать неожиданное счастье! А мы случайным связям — решительное нет! А вот как у нас… Не подходи!!! Уже все занято и буквально негде удачу разместить! Вот беда, вот разочарование, вот болезни, вот непруха… Сами видите — все занято. Мы на вас с удовольствием поглядим. Издаля. И никаких случайностей, потому как график исполнения наших неприятностей расписан уже на десять лет вперед! Шо за улыбки?! Шо за радость? А приезжайте-ка к нам через десять лет!..

129

Да не потому, что не нужно! Может быть и скорее всего, нужно, да неудобно! Вот нужны ботинки. Предположим. Ну, нужны. Взял — пошел покупать. Померил — жмут. Других размеров нет? Других размеров нет! Ну? Ты же их не купишь?.. А, если купишь, то — готово дело — ты настоящий дурак! По аналогичной причине сам ты, может статься, и нужен… Ну, нужен! Но неудобен. Не удобен! И прикрыться-то нечем! Вот она и честность. Если все время приспособления к себе и к другим приспосабливаешь — правда похеривается, покой рассыпается в мелкую такую крошку. И правда трансформируется в обиду, а затем и в понимание всех твоих непоняток. А вот так, если безо всех этих твоих помесей и примесей — правда конкретно успокаивает. Хочешь этого? — объясни. Хочешь того? — скажи. Дадут или нет — другая тема, но ты-то спокоен, потому что правдив. И пусть они там чего угодно накручивают на свои барабаны, главное — твой барабан пустой, одна катушка как новенькая и без претензий. Сколько ее у тебя, той жизни, чтоб растрачивать ее на ненужные экивоки? Поезжай прямо. И вручную ни в коем случае не пытайся загибать свои рельсы. Вот и хорошо! Я?.. Я ничего. Я семечек хочу. Жареных.

130

Ты давно, и бездумно, и ошибочно полагал, что ближний больше всех тебя знает, и быстрее всех тебя правильно поймет, и грамотнее всех тебя по достоинству оценит, и справедливее всех, если вдруг там что, осудит, и тыр-тыр-тыр, и мыр-мыр-мыр… А белое ты считал белым, а черное — черным… Ты запутался, дружок, в своих беспонтовых изысканиях! Все не так! Ты верил в дружбу. Где друзья? Ты боготворил любовь. Она теперь подается в одном флаконе с одиночеством. И все расставлено ныне незыблемо правильно! Пена сошла. Не светлые надежды, а холодный расчет распределения боли в суставах души. Не легкость эйфории, а тяжесть глубокого похмелья. Ты изношен, даже вывернутый наизнанку, ты изношен! Так не сиди теперь, не засиживайся! Выйди из дому, прогуляйся… Хочешь тестик на сиюминутную сообразительность? Вона — прямо на фасаде в одну строку ядреными буквами из яркого бордо: ГИНЕКОЛОГИЯ СТОМАТОЛОГИЯ ЛЕЧЕНИЕ ВОЛОС. Чего ты там — каких? Таких!!! Во рту разве волосы у кого растут???

131

Она назначила на шесть, настоятельно предупреждая, что независимо от ее назначения, может объявиться в какое угодно время. А чего тебе? — мол: цветов не надо, транспортные расходы по боку… Сиди тут, занимайся… Приду сама. А чего ж тогда — в шесть?.. Ну, это так, мол… Ну, захотелось сказать так — в шесть. А сама — в любое время. И, кстати еще, может статься, приду не одна… Не-е, в этой связи тоже не к чему готовиться… Чай, не впервой! Согласен… Не впервой! Я, несчастный, не в состоянии ей запретить! Поэтому-то и должен, и буду ждать ее, уродливую и корявую и, может статься, и не одну… Буду! Ее, опустошающую, насилующую, сжигающую невыносимее пламени любого набора страстей! А вот она! Вот… Вот!… Вот так и приходит беда! И не одна, бывает, приходит. И это в то самое время, когда Госпожа Удача беспошлинно обнажает свои прелести перед счастливым ее обладателем, и манит его, и соблазняет собою, и награждает, и дает радость, и просто — дает, и облегчает, и облагораживает, и… И все! Я же свою коряжину никогда не пропускаю. Знаем мы друг друга слишком…

132

Три бессовестные курицы сосредоточенно выдалбливали размокшее ёдово из глубокой миски массивного и кудлатого цепного пса. Он (беспредел же!), развалившийся на земле поодаль, то и дело отгонял их от своей законной пайки короткими взрыкиваниями с легким отрывом от земли своей огромной в колтухах и репьях башки. Куры косились и, так только, для вящего виду, пошлепывали холостыми крыльями, но от продовольственной программы не отрывались. И только когда уже (совсем наглеж!) к этим трем пионеркам присовокуплялась еще пара-тройка халявщиц-профессионалок, пес живо вскакивал с лежбища и всею своей напускной свирепостью показывал наглядно что с ними, кондолизами, могло б произойти, будь он хоть на четверть хвоста свиреп… Понимали они? Ну, в лучшем случае разбегались с квохтаньем в разные стороны во время очередного шухера… А так — нет! Хохлатки, не надо трогать чужого, даже если очень надо! Размеренность, покой, рассудительность, вдохновение, прозорливость, да и просто так — жизнь — зачем их забирать у другого без спросу, даже если они вот так вот, как здесь, сложены в одной глубокой миске — в человеке — и так сейчас вкусны и доступны?… Пошли, пошли отсюдова! Кы-ы-ы-ы-ы-ш!

133

Он позавидовал птицам поднебесным за их умение летать безо всяких технических ухищрений. Ему указали на кучу окровавленных трупов голубей, сбитых в воздухе своими же собратьями по крылу… Он позавидовал удачливым и состоявшимся… Ему указали на доселе незамеченную скверну, удобно разместившуюся у них внутри… Он позавидовал богатым и беспечным… Ему продемонстрировали как легко верблюд проходит через игольное ушко… Он позавидовал здоровым… Ему показали длиннющую очередь болезней, терпеливо ожидающую своего рокового часа… Он позавидовал мне… Но когда вошел в палату и увидел меня безоружного, закованного неподвижностью и напрочь освобожденного от одиночества, он впервые в жизни не позавидовал, а пожалел, отключая меня от аппаратуры жизнеобеспечения… Пожалел!

134

И муж, и двое детей, и все такое… Какая встреча?! Какая любовь?! Какая к черту роза?!!!… Недоделанный босяк — он все долдонил, что ему от нее ничего не надо. А че ж он, блин, не спросил — а ей он, собственно, надо? Ведь муж, ведь двое детей, ведь все такое… Болотная водоросль — он ничего от нее, действительно, не добивался, а добивал ее рассказами о покойной жене и о том, что, существуя с ней бок о бок энное количество лет в любви и согласии, он любил и до сих пор продолжает любить безымянную цирковую гимнастку в полете на кордепарели… Она… В белом развевающемся в воздухе платьице… В окружении белоснежных голубей… Влюбился он в эту летающую белизну тогда окончательно и бесповоротно. Любил и при жене, и уже без нее… И до сих пор любит. И эта любовь нисколько не мешала его семейной жизни бок о бок в согласии и радости. Зловонная слизь — он сказал, что если она не хочет его видеть вовсе, то и ее он согласен любить так же… Лишь бы любить! Но только обязательно один раз (только раз бывает в жизни встреча…) она просто обязана прийти и забрать у него из рук предназначенную ей бордового цвета розу… Ну, какая там к черту….?! Ладно, ладно… Хоть какой-то выход… Возьмет, возьмет она эту, блин, розу… Лишь бы отвязался! А он (обязательно — иначе и быть не должно!) тогда успокоится и отвянет. Отвалится как насосавшийся крови сытый клоп. Интересно только, давно ли он ощущал эту сытость?… И такую… И вообще… Забрать ее, чертову розу и выкинуть вон в ближайший мусоросборник. Во все такое. Несбывшееся, отработанное, использованное и ненужное. Все. Давай у выхода из метро. И тут он не пришел! Не пришел! И сколько теперь времени и сил потратит она на метания по городу, на предположения, на опросы всех возможных вероятных и невероятных знакомых и незнакомых ей людей в поисках этого дурака непутевого, ненужного, надоевшего до одури… Он не пришел. К ней не пришел! А чертова роза преспокойно лежала на гранитном парапетике справа от дверей… И она приняла, и не смогла ее выкинуть… Ну, не смогла! А вернулась домой, где и муж, и двое детей (и все такое) увидели ее смертельно раненой птицей с обожженными перьями. Она поставила розу в трехлитровую банку с водой и почувствовала как вместе с чертовой розой предстоит вянуть и усыхать… День за днем… Час за часом… До самого конца…

135

Никто не хочет заполнять собою паузы пустоты! Мы о чем-то говорим, говорим, чего-то доказываем, спорим, рождая ту самую пустоту, но думая о себе иначе, чем на самом деле… Как научиться жить?.. Кто научит любить?.. Чем успокоится сердце?.. А чем излечиться от пустоты?.. Я сейчас остановлюсь по самой середине осени и уверую в свое единственное предназначение! Это надо сделать хотя бы для того, чтобы не потеряться в своем сегодня, не зацикливаясь на прошлых обидах и неудачах и не делать слишком больших ставок на будущее. Пусть оно будет как будет! Но сейчас я должен освободиться от пустоты, должен! Знаю, она обязательно нагонит меня завтра… И послезавтра тоже… Но сегодня, сейчас я на месте, я востребован и самодостаточен. Мне трудно свернуть теперь со своей дороги, потому что иду я по ней навстречу вам, дорогие!

136

От нового и приятного знакомства повеяло воспоминаниями о цирке моего детства. Знаете что приходит на ум первым при этом, чуждом теперь некоторым обновленцам словосочетании «Советский Цирк»?.. А зуд собственных ладошек от аплодисментов благодарности за четкую профессиональную работу, приносящую особую и неподдельную радость не только мне одному. В настоящее время в этой связи я радуюсь лишь новому и приятному знакомству с человеком, переносившим вместе со мной эту вот самую неподдельную радость, да еще и передающему ушедшую ее, и не только мне одному. А как мне хочется вот так же переносить туда-сюда обрывки моей радости и передавать ее вам, и не только вам одним — это уже совершенно другая история. Хочется. Но я слаб и невнятен в любом проявлении радости, поэтому я и печален и порою непонятен… И вам… И вот вам… Да и себе самому. Дарите друг другу радость! Я в очереди. Если что, я последний. За мной пока никто не занимал.

137

На перламутре пропитанного солнцем запотевшего окна скрюченным пальцем он написал слово Ж И З Н Ь. Потревоженная влага от букв потянулась прозрачными тонюсенькими подтеками вниз, к изуродованному штапику заскорузлой оконной рамы… Пять тоненьких струек — медленно вниз по стеклу… А напротив — две, из его собственных глаз, а потом со щек и в подоконник: кап-кап… кап-кап… Хотелось верить… Нет — хотелось точно и достоверно знать, что они ошибаются, ошиблись, все не правильно, не так, и не про него… Как бы вырваться отсюда?… Вот прямо сейчас выбежать на улицу и совершить какое-нибудь не очень страшное преступление. Разбить витрину или лобовое стекло вон у той черной машины, чтобы попасть в тюрьму… На муки, на унижения и боль! Как хорошо бы сейчас оказаться дома, самому устроить грандиозный скандал, не памятуя уже о том, как старательно он все время сторонился и избегал всевозможных всякого рода разборок и склок… Они ошиблись! Они ошиблись. И он дорого платит за ошибку. Ценой себя. Ценой себя. Его позвали по фамилии, он обернулся… Да. Пора. На процедуру. Искусственная почка. Это снова будут сейчас перегонять кровь. Ему ведь еще долго предстоит ходить и гонять кровь. Долго. До тех самых пор, пока он не наберется смелости, и не напишет на окне заскорузлое слово С М Е Р Т Ь.

138

А мы ничего не знаем, — сказали нам, — но третьего числа в четырнадцать-пятнадцать по московскому корова должна стоять вот здесь вот, в садике, привязанной к самопальной этой перегородочке, на фоне вот этих вот яблонь с крупными и румяными яблочками (клевый, кстати, ракурс!) и весело перемалывать челюстями свою жвачку, неподдельно при этом радуясь удавшейся коровьей жизни. Уф-ф! Телевидение — это вам не шуточки: это время, это деньги, это картинка! Делать нечего: третьего числа, без двадцати четырнадцать-пятнадцать, заходим соборно к нашим «рекордсменкам» и из наидохлейших выбираем самую наилучшую, ладненькую, эмоциональную и вполне так себе телегеничную Белку, за рожки ее на ремешок, и — милости просим — на натуру! Ага!.. Щаззз!!! Три раза по полтора идиота — мы ж поперли ее не в ту сторону коровника, не откуда обычно вываливают в тырло они, а куды шныряем туды-сюды мы, потому что иначе — через загон на натуру не попадешь! Только в немилосердный обходняк! То есть, прём ее в ту сторону, где она ни разу в жизни не бывала, отчего как-то прямо по-бабьи отчаянно психанула и так дернула ремнем закрепленного за ней слабосильного поводыря, что тот обалдуй незамедлительно боднул бестолковой и нечесаной личного употребления тыквой неожиданно встретившийся по курсу несанкционированный деревянный косяк. Так. Один поводырь сдулся — минус полтора идиота… Но до ракурса ее кое-как довели, конечно… И, конечно, не без наших мелких дополнительных потерь, но и не без ее крупных амбиций… Дошли! Привязали! Вместо того самого — радости коровьей жизни и прочее в том же духе видим явное ее недовольство всем подряд происходящим! Му-у-у-у-у!!!… Ну, че ты разоралась, че развыпендривалась? — захлебываясь одышкой, возбухнул на бедную животинку один из случайно оставшихся в живых поводырей. — Я за полгода столько матом не ругался, сколько за эти десять минут нашего славного пути! Стой, жуй, радуйся жизни! Велено! Телевидение к тебе едет, холера ты ясная курская аномалия! Тут Белка так резко мотанула своей буйной круторогой головушкой, что вырвала к чертовой матери с корнем ту самую хрень, к которой мы ее опрометчиво привязали, и прямым курсом пошла на только что лихо затормозивший возле нас автомобиль. Вот это как раз и оказались они — телевизионные деятели большого формата. Ну, и нормально… Они успели. Успели смотаться до того, как она собралась попробовать их на рог и, может быть, даже и на копыто. Последствия запланированных действий как-то вечно не вяжутся с предлагаемыми условиями! А с Белкой у нас все хорошо. Мы теперь ее так и зовем — Артиска.

139

На скамейке валялась никому не нужная газета, и ветер шелестел ее страницами, когда он вылез из разогретой чатырехчасовым путем маршрутки в этом далеком и показавшимся малонаселенным городке. Вы к кому? — спросила его газета. Вы к кому? — спросила его старая, недавно выкрашенная в зеленый цвет лавочка. Он к кому?.. Да наверняка ни к кому! Отстаньте вы!.. Просто приехал. Просто хочу пройти, повспоминать. Просто пробую не обращать внимания на осеннюю слякоть, дабы не испытывать пронзительных угрызений насквозь неудавшейся жизни. Да и город не совсем уж так напрочь незнакомый… Он здесь бывал, бывал… И сравнительно уж очень давно… И сравнительно совсем уж и недавно… И как-нибудь, и когда-нибудь он обязательно попытается поехать и совсем в незнакомый ему город для воссоздания… Воссоздания… Воссоздания чего??? Да ничего! Просто так вот возьмет, соберется и поедет! Потому что музе дальних странствий нечего без дела почивать. Потому что надо! Он брел по известным ему маршрутам: пруд — библиотека — от нее узенькая улочка — городская больница — церковь — кирпичная пятиэтажка с высоко расположенными подъездами… Никто нигде здесь его не ждал, потому что никто здесь не догадывался, да и не хотел никто догадываться о его прибытии… Встречали его только редкие случайные прохожие… А больше никто… Ах, как хорошо! — подумалось ему, окаянному, — за людьми интереснее наблюдать в состоянии неведения и покоя… Ведь так вот будто бы и сам обретаешь покой… И будто бы возле магазина он приметил силуэт знакомой женщины и, в опасении растревожить ее покой, быстро свернул в поиску других известных маршрутов: от пятиэтажки на противоположную сторону улицы к частному сектору, к той самой знакомой ему груше, приносящей всегда такие вкусные и сочные плоды… А вот и палатка металлоремонта… В большом городе такое — уже редкость, а здесь — пожалуйте. Возле слишком колоссального и дюже фирменного для маленького городка продуктового маркета двое, видно, между собою товарища, попросту предложили ему разгулять одиночество при помощи выпивания всем известного веселительного зелья… Поблагодарив и пожелав ребятам добра, он отказался от подобного в нем участия, по вдалеке продвигающемуся навстречу силуэту узнавая хорошо знакомую ему девушку… Но она (абсолютно точно!) не могла его видеть, поэтому он стоял и тихонько наблюдал ее присутствие на приветливой и малолюдной гостеприимной улочке. Пара-тройка затяжек крепкой сигаретой отрезвили и вернули его в сиюсекундность, когда он обнаружил себя на умеющей читать газету скамейке такого зеленого цвета, что реальнее ничего и выдумывать не стоило… Обратная маршрутка зазывно фырчала чуть поодаль, приглашая его завершить сегодняшнюю непознавательную экскурсию в себя… Незадолго до выезда из города на большую трассу он приклеился взглядом к начинающей растворяться в сумерках высокоподъездной знакомой пятиэтажке, а она на правах старой доброй знакомой провожала его… Обратно. Куда-то обратно. Видимо, восвояси…

140

Ежегодно я маюсь одной и той же проблемой — завтра твой день рождения. С тобою сложно. Всем, ну или почти что всем (и мне в том числе) нравится, чтобы в этот день вспомнили и, если уж не пришли, то хотя бы позвонили и сказали несколько теплых ни к чему не обязывающих слов. Тебе — нет, тебе не нравится эта показуха… Или завтра ты просто не захочешь услышать именно меня?.. Ладно, не позвоню… Ладно, не приду… Ладно… Когда они убивали беззащитную собаку, я думал — что неправильно у меня. Даже когда они переключились на мое умерщвление, чтобы уничтожить этого недотепу, вступившегося за слабое против них животное, я все это время думал — а что у меня?.. Некогда отбиваться и защищаться, потому что надо раз и навсегда правильно понять — что я делаю, делал, сделаю еще неправильного! Я не позвоню, я не приду… Ведь все равно завтра поутру, проснувшись, ты снова не досчитаешься звезд небесных и снова разозлишься, думая, что украл их у тебя именно я… А ведь где-то ты права!.. Поэтому я и подарю тебе чистое небо! Подарю! Не позвонив и не появившись, никак и ничем тебя не побеспокоив и не крикнув тебе приветливое: С Днем Рожденья!

141

Я его не понял, не понял, не понял! Я его упустил! Я! Надо было… Ненавижу это самое «надо было», но сам же систематически как заклинание от глупости своей его повторяю: «надобыло…», «надобыло…» Надо было не мямлить и канючить, а стукнуть кулаком по столу, чтобы хрустальная эта их люстра низверглась на ламинат… Человек! Господи, умница, душа наизнанке… Я ж тогда ему — разве можно так? Человек! Он всю жизнь ведь платил долги родине вот этой вот!.. А она ему? Что? Давала, конечно… Но не так самозабвенно как этим отупотворенным! Или — глянь-ка на эту строчку: «Моя боевая подруга…» Это жена, то есть… Хотя, я тебе доложу — сплошное унижение, сплошное поношение и позор на его умудренную седую голову! А там мудрость не книжная, братишка, там мудрость боями выверенная. Я все увидел сам! До всего докопался! Поэтому и ляпнул ему тогда резко так, на нервяке: Гоголь — знаете? Второй том «Мертвые души» — знаете? Вот и рукопись вашу туда же, в печку! И правду, умоляю вас — правду! Кому это надо… Он маялся все вопросом — кому это надо? Я теперь только понял — мне! Но я его уже не верну, не верну, не верну!!! Забирай, братан, в набор. Пусть хоть это от него останется. Был ведь Человек!

142

Я не понимаю, как можно бояться собственного благополучия! В свою очередь я не понимаю, как можно чужому благополучию завидовать! Боишься — отойди и не суйся! Боишься — отойди и не завидуй! …и бойся, как следует бойся собственной зависти! Тобою пройдено, понято и не познано еще столько, что «мама, не горюй!» А те, к кому ты приравниваешь себя?.. Что они? Не скажу ни сейчас, ни никогда вот это сакраментальное: «Пусть они тебе завидуют!» Зависть сама по себе вредна и той, и другой стороне, в том числе и всему миру и всем народам! Поэтому — кыш на нее, кыш! Лучше уж расти — в любом возрасте, на любой планете, и в любой ипостаси… Упал рожей в грязную жижу — расти! Под нищетой расти, под скотством, под отчаянием. Ведь из любого перегноя может вырасти приличный и вполне себе съедобный грибочек. Богатство… Легкость бытия… Известность… Одна вон — вполне себе известная, издающаяся записная писательница (к счастью — фамилию не запомнил!) сочиняет «лирическую миниатюру» о том, как жена заказывает убийство собственного мужа! Нужна тебе такая известность, такое богатство и такая легкость?.. Отнесись если уж не спокойно, то равнодушно. Ну, не можешь — тогда что?.. Тогда учись, тогда расти. И уважай тех же вездесущих «благополучных». Кавычки, потому что их благополучие — химера. Это такая игрушка у них — престиж, благополучие, почет… Хай играють! Чего тебе?.. Ты-то в обойме, тобой еще можно стрельнуть. Но к ним относись, все же, уважительно, с пониманием и прощением всего. Относись к ним, ну, как… Ну, в общем ты понял — как к покойникам!

143

«Жил человек рассеянный…» Интересно, и как долго он прожил?.. Ведь по рассеянности можно черт его знает чего понаделать! Даже можно и не услышать, и не увидеть, а умереть и не встать! От чего рассеянность? — могут спросить у нас… Ну? У тя от чего?.. У меня, к примеру, от внутреннего дискомфорта. Я дергаюсь, я мечусь, я не конкретен, а от этого более уязвим. Выходит — опять сам себе не рад! Опять, что ли, писать заявление об уходе?… Из себя!

144

От первого лица ты способен говорить только о боли… Даже если ты хохочешь, заражая смехом близлежащие лужи, ты все равно плачешь вот таким вот образом, дружок! Силы духа и силы воли хватает у тебя только на такой уморительный хохот от боли. Хохотун! Так ведь и загнуться недолго… Вот смеху-то будет! А пока погуляй еще…

145

Сегодня выпал снег. Это дело надо отметить отключением в башке рецептора недовольства зимой. Собой неудовольствие тоже не рекомендуется по причине… Да и без причины — тоже! Че теперь — всем довольным заделаться? А сегодня выпал снег — белый, чистый, разумный. Вот учишь вас, дураков, учишь — братики, все во благо! Дык ведь нет: хрю-у — зима, му-у — надоела… Ага — надоела, не успев начаться… А посмотришь на меня, дурака, посмотришь — сегодня выпал снег… Белый, чистый, разумный… Хорошо-то как!

146

Крестик номер раз. Сколько ж мне самому тогда годочков?.. Лето. Мой хромоногий папаня ругается на временнУю задержку обряда. Да качественно так ругается, по-настоящему, со знаком качества… Что не через слово, то знак! Но, правду сказать, занимается он этим за оградой храма. Значит, какие-то все же критерии блюлись… Хоть так. И то хорошо. Ах, дескать, служители культа, так их и разэтак, затягивают начало обряда. Давай бы уж скорее, чтоб побыстрее к столу! Отметить крестины внука. Видали — первого внука от старшего сына крестят! Ругается… Кричит… Пусть его покричит… Ему ведь умирать — сейчас не могу сообразить — то ли этим, то ли следующим летом… Вот и считайте — мне 10—11 лет. И я — крестный отец своему крошечному племяннику — сыну сводного брата. Крестная — моя мама. Ей умирать еще не очень скоро, поэтому все еще хорошо. Понимаешь, все умирают! И еще одно тоже следует очень правильно понимать — все живут! Ушедшие живут в нас, в нашей памяти. Живут! Даже подчас живые живут в нашей памяти по-другому, иначе, чем живут на самом деле… Живут — так, а мы видим — иначе. Потому что наша память, наше восприятие может розниться с правдой. Выходит, мы подчас ошибаемся. Не ошибайся! Пожалуйста. Постарайся понимать и воспринимать все правильно! Я не очень хороший, даже совсем поганый крестный-отец не только тебе одному. И мне стыдно. Очень. По всем критериям. Господь таких не прощает. Скорее всего — не прощает, и от осознания Его непрощения, вечного непрощения, тяжело и невыносимо смотреть на сегодняшнее солнце. Что мне? Только просить за тебя и за себя, только молиться за тебя и за себя. Молюсь. Прямо сейчас. Как умею. Что мне?..

147

Крестик номер два-с. Ты была совсем еще крохой с ангельским именем. Страшное дело — эгоизм. Я абсолютно не помню своей кумы, а значит — твоей крестной-матери! Не удивляйся, дитя! Я подчас и сам себя не помнил в своих затянувшихся безумиях. Так зачем меня «назначили» твоим крестным-отцом? Для чего-то это было сделано и, все же, наверняка было сделано не одними людьми — нашими близкими. Значит — так надо! Видимся редко. Не знаем друг о друге практически ничего. Это я виноват! Даже и не спорь! Господь выбрал тебя мне в крестницы и этим же самым указал чуть ли не пальцем на безусловную мою греховность. Он переложил своей светлой дланью мою бездуховность на понятие твоей сущности. Вот она! Бери! Созидай! А я не вижу, все больше и больше занимаясь собой, собой и собой… Вот и думать обо мне не надо! Знать меня не надо! Просто помнить?.. А с какой стати?.. Тоже, видимо, не надо. Я не зову и не прошу тебя ни о чем. В честь какого праздника ты должна помнить обо мне? Но я думаю, я каюсь, я молюсь… И снова выходит, что больше-то о себе! Страшное дело — эгоизм! Ведь только Он один думает обо всех нас! А мы?.. Я опустошаюсь этими моими бесконечными думами и поисками! Я распят с самого рождения способностью видеть правду! Ах, зачем?.. Зачем мне этот «туберкулез»?.. Зачем я так глубоко ныряю, ежели вовсе не умею плавать?.. Вот поэтому и тону… И тону… Господь тебя храни! Прости…

148

Ну и три-с — крестик. Однажды, довольно уже давно, гуляя с собакой и вальяжно покуривая вечернюю сигаретку, я повстречал случившегося тут же молодого человека с глазами, полными слез… Выяснилось, что убивается он по безвременно умершему своему сыночку трех дней от роду… Подумай — он же его не знал совсем, потому что не успел узнать как следует! От того ли скорбь? Не узнает он этого своего сына и дальше, не вырастит, не проводит и не встретит, не назовет, не позовет ласково по имени… От того ли слезы? Безысходность. Кара. Одиночество — точечное такое, но ничуть не малое… Ты сейчас понимаешь меня? Я ведь тогда предупреждал твоих милых родителей, что нет, мол, нельзя меня тебе в крестные! Очень уж много у меня грехов! И что же? Папа сказал, что мои грехи им вполне подходят и чуть ли не импонируют! Чудаки они. Просто добрые и милые чудаки! А ты какой? Мы не знаем друг друга совершенно! Смешно — я вовсе не тешу себя надеждой ни на наше знакомство, ни на факт твоего ознакомления с этим, тэк скэть, материалом. Смешно! Эгоизм — великая вещь! Выходит дело — сам перед собой отчитываюсь. Или перед Богом? Ты с Ним встречался? Я ничего не знаю! Я только молюсь о тебе — вот, пожалуй, и все, что я смог для тебя сделать… Это и много и ничтожно мало одновременно. Спаси и сохрани тебя Господь. А у меня нет никаких оправданий!

149

В отсутствии мужа она звонила и делилась впечатлениями от собственной жизни. А поскольку ее орел-добытчик с завидной периодичностью и постоянством вылетал из теплого семейного гнезда в поисках корма насущного, то звонила она часто. Даже можно сказать, слишком уж часто. И всякий раз, всякий убийственный раз он должен был выслушивать ее — мне очень жаль, что у нас так все вышло, я все для нас с тобой делала, ты не оценил, ты обронил меня — всякий тягучий раз! А у нее все в порядке. Вот буквально вчера вернулись из Египта. Это какая-то сказка, сон какой-то наяву! Ах, да — дети успели рассказать, конечно. Непонятно только — чего это они таскаются к такому-то отцу… Да потому что отчим гораздо гораздее такого-то отца: знает, чего хочет, всего добивается, обеспечивает, между прочим, чужих детей! Как всегда настойчива в суждениях, как всегда губительно безаппеляционна. Да, дорогая… Да, милая… Конечно. Он слишком покладист и сговорчив. Скорее всего эта-то черта его уживчивого характера никогда и не давала ей покоя. Да, дорогая… Да, милая… Нет, ну она не могла его, постылого слышать! Что эт` за мужик?! Что эт` за мямля?! Сколько лет истрачено на этого некудыгу!!! Ну, кто такого вытерпит, какой здравомыслящий человек?.. Но: звонила всегда она! Черт ее… — напомнить о себе, что ли?.. Всколыхнуть былое, укорить за прожитое?.. Черт ее знает — зачем! Сегодня прибегали дети. Хорошие, хорошие у него дети. Так что пусть она говорит там себе что хочет. Да, дорогая… А она ведь любила, она ведь надеялась на возрождение его человеческого облика! И что же она получила за свои ожидания? Тррряпка! Наконец-то он насладился заслуженным покоем, вытер рукавом старой рубахи подпотевшее от телефонного натиска ухо, вкусно затянулся сигаретой… Что же, милая?. Так тому и быть! Просто он очень сильно любил ее, прямо вот с тех самых, с тех самых-самых пор и по сию секундочку любил. Сильно. По-своему! Навсегда! А что у нее? — спрашиваю я сам себя, сторонним наблюдателем анализируя их «веселые» отношения после давнишнего разрыва… Нет, не так! Глядя на них, больше всего меня коробит один вопрос: а я умею любить? Вот так, как он, умею? Да, дорогая… Конечно, милая… Бог знает. На том конце провода я вижу совсем еще не старую, обеспеченную и красивую женщину, любовно перебирающую фотографии прошлого. Это ее свадьба… Это их свадьба! Она вытирает слезы привезенным вчера из экзотического Египта ярким веселым платочком и вышвыривает его в мусорное ведро. С возвращением, дорогая… Ты дома, милая.

150

Приходила радость. Она удобно усаживалась на стареньком и вовсю облупившемся крылечке, улыбалась солнцу, грела свой очаровательный носик и уморительно чихала от ярких и ласковых его бликов. Приходила радость! Она безостановочно тараторила о будущем, тепло вспоминала прошлое, умело выбирая из него только самое-самое заветное и дорогое, располагаясь все же всей своей лучезарностью на настоящем… И как мы без нее не хотели, как мы противились ее уходу или ее отсутствию, и как мы боялись говорить о ней в прошедшем времени! Ну, в самом-то деле!.. Ну что это за фраза-то такая за не кошерная: «Приходила радость.»?.. Мы тебя ждем и подставляем тебе ладошки в ожидании… Приходи скорее! Слышишь?.. Да и чего там — скорее?.. Сейчас же, немедленно чтобы была здесь вот, у нас!!! Чуешь, что ли?… Бегом!!!

151

Скорее, скорей!.. Мне приветливо машут руками, мне улыбаются, мне желают добра. Я сейчас! Вот только… Только вот… Иду я, иду! Все время ведь что-то мешает, обязательно мешает и не пускает туда, куда надо, куда должно. А я иду, я все равно иду, в кровь стаптывая подошвы и достаточно уже заметно задыхаясь при ходьбе. А кому легко?.. Если вдруг сяду или если вдруг лягу поперек дороги — перестанут, интересно, ждать?.. Вернее — я сам перестану ждать, перестану искать, надеяться, тянуться, торопиться… Перестану! Сколько ее еще, моей дороги? Ведь совсем и не густо километров… Правда?.. А?.. И пока она у меня под ногами, я благодарен ей, ее сущности и ее празднику. Чего ж вы там прекратили? Давайте-давайте!.. Машем, улыбаемся, не прячемся!! Я все вижу! И я иду…

152

Шо ви хотите, если под нищенской шапкой у него буря, а под стареньким пальто у него больное сэрдцэ? — спросила Одесса, поманив его, бездомного, теплой ласковой волнушкой. Такие не мерзнут, он в доску наш! — безапелляционно заявил Новосибирск. — Он хоть продышится тут на чистом морозном воздухе. Как интересно, как мило, как загадочно! — заволновались Париж с Берлином и иже с ними Мадрид. — Нам бы тоже хотелось… Мне бы тоже хотелось, но имею то, что имею! — развела базар Москва, да еще для ясности добавила, разгоняя над собой автомобильный выхлоп и шугая полуголодных пичуг. — Не тревожьте, не трезвоньте и не лапайте его. Дайте нам с ним тут вначале спокойно разобраться, дайте успокоиться, потому что вас много, а надо… А он и сам, по-правде, не знал — что ему надо, где ему надо и с кем… Просто вместе со своим родным городом он имел то, что имел. Просто. И простота эта тянулась сквозь всю его неприкаянную жизнь. И ничего ведь не было: не было лазурного берега, северного сияния, гнущихся от спелых плодов веток инжира, безумно красивых певчих птиц на деревьях… Было просто. Хорошо оно, плохо ли — было все как есть!

153

Значит, оно есть у меня — это чувство прекрасного, если все вокруг хочется переделать, изменить в лучшую сторону! И главную, да пожалуй, и основополагающую роль, разумеется, играет антураж, окружение, обустроенный быт. Ведь вернувшись восвояси после напряженного и наполненного всякого рода перипетиями дня хочется тепла и уюта, располагающей к покою обстановки… Нет, что там не говорите, а отлаженные бытовые условия — всему голова! Конечно, милая, ты абсолютно права — запахи тоже влияют на наше с тобой самочувствие, на наш комфорт и уют. Посмотри, посмотри что я сегодня принес! Вот! Это освежитель воздуха «Магнолия и цветущая вишня» с какой-то там 25-процентной скидкой! Ты представляешь?.. Это же почти что пятьсот миллилитров свежести! Я стащил его из офисного общественного туалета специально для тебя! Для нас! Ты только представь себе — в этот долгий зимний промозглый день я дарю тебе лето! Мы растворимся в этом трепетном аромате, и ты позабудешь невыносимый смрад прокуренной квартиры, ты возродишься, любимая! Магнолия и цветущая вишня… Я преподношу тебе букет!

154

Всякий раз я хочу открывать новый день, как только что усевшийся напротив меня в метро молодой человек открывает восьмой том Чехова — с интересом, с благоговением и с уважением к автору. Всякий раз я хочу благодарить своего Мастера за все смастеренные Им для меня штучки-дрючки… Ведь самое, пожалуй, интересное складывается именно из мелочей. А у меня куча штучек-дрючек — пожалте! А из мелочей сложить главное?.. А определить для себя свое главное не без помощи моего Мастера? А-а… У меня не складывается, ребята… Вот что хотишь — не складывается! Вот — честное пионерское! Я сижу вот тут, складываю и складываю в пику взрослеющему склерозу, наперекор капающим на темечко годам, и… Как там, бишь, их — называются эти маленькие кусочки?.. Ну, из которых складывают целое?.. Ах, пазлы! Пазлы — да! (Ох, уж эти, пазла, богопротивные мериканьские словечки!) Собираю целое… Люди, вишь ты, и посейчас делятся на охотников и собирателей. Я собиратель. А на охоту нет охоты… Лениво. Ну, а как я обожаю лениться — это эпопея, это симфония при полном аншлаге! Я собираю… И вон сколько тут уже насобирал… Да тех же звезд для своего бездонного сегодня лукошка… А завтра? А завтра будет завтра. Собиратель и создатель огромной коллекции ненужностей. Ну, фор экзампл, я ей тут как-то и говорю: у нас книг старых полно, ненужных, сто лет не читаемых и еще двести вперед беспонтовых, выбросим. А она: давай лучше отвезем на дачу, потому что лучше всего на свежем воздухе, на природе и вдали от шума городского их не читать, чем здесь. Полное лукошко звезд… Да и так ли оно еще полно? Сейчас некогда об этом… Летом поеду на дачу и не подумаю об этом там, вдали от шума городского, при полном скоплении комаров и поглощающих уныние забот. Скоро лето!

155

Стою на промокшей вечерней автобусной остановке перед незначительной и недалекой поездкой… Мог ведь и не заметить! Не замечаю ведь лезущие в глаза предметы быта — не вижу! (Где у нас чайник?! Да вот он, во-от прямо! А я не вижу!) Мог ведь и не увидеть, но Создателю стало угодно — на тебе! — прямо возле остановки, рядом с громыхающими разбрызгивающими грязную сырость автомобилями на высунувшемся из земли корне дерева сидит голубок. Значит не жилец, коль скоро так равнодушно и спокойно сидит и не реагирует на шумную сцену промозглого вечера. Господи, ну зачем Ты мне подсовываешь такие картинки даже в преддверии незначительного пути?.. Что, нельзя, что ли, веселого клоуна или умопомрачительно красивую женщину посмотреть? Почему, ё-моё, обязательно это?! И, ё-моё, обязательно (в пику известному чайнику) прямо пальчиком эдак — во-от! И слышу ведь, слышу: ПОТОМУ ЧТО ЖИЗНЬ — КОРОТКАЯ И ДОВОЛЬНО СЛУЧАЙНАЯ ШТУКА! Спасибо, Создатель! Ты у меня как всегда — на высоте!

156

Припряжем подлеца! — зазвал меня когда-то на скользкую дорогу Николай Василич Гоголь. И мне стало здорово, несмотря на всю скользючесть на то время удачного выбора, ибо чем ты легкомысленнее, тем менее заметны всякие там неудобства скользкого пути. Как ведь, в самом деле, приятно выслеживать и выявлять подлеца из той или иной среды… Четверга или пятницы… Вот он, вот он — подлец!.. Видели?.. Не видели?.. Ну, хоть посмотрите! — уламывал я. — Посмотрите! Он ведь даже особым цветом отличается от нас с вами, от нормальных адекватов. Он подлец! Ой, как хорошо-то!.. Он подлец, а мы — нет! И вот такие куражи я лично исхлебывал по легкомыслию, иначе — по легкости мысли, еще иначе — по скудоумию. А подключаю прожитые годы, приобретенный опыт и недопропитые мозги — слышь, перцы? — совсем другая картинка… И довольно, знаешь, подлая картинка — этот научно-популярный фильм про меня… Не выявил, сука, своевременно не исправил и не из'ял. Остался подлецом? Не знаю еще. Поглядим еще. Покумекаем еще — где и как нам припречь подлеца… Есть желание вот так вот самостоятельно впрячься в это скользкое дело цвета гоголь-моголь?.. Давай! Хомутики у нас новые, мягкие, ноские… Давай!

157

Хочешь, я отговорю тебя от самой первой ошибки? Как — ты не ошибаешься? Прямо или косвенно идешь к своей цели, используя для ее достижения силу воли, деньги и связи. Молодца! Похвально! Весьма похвально! Я ошибаюсь на каждом шагу, по-видимому поэтому я вполне в состоянии… Нет-нет-нет! Ни в каком случае не научить, а просто либо нашептать, либо передать как можно красочнее и образнее, что так делать нельзя! Бог с тобой, а просто я на твоем опыте убеждаюсь и с пламенным пионерским задором и самым разборчивым у меня почерком выписываю себе в тетрадочке — ТАК ДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ! А лучше ошибаться! А лучше не врать про мое «ни ухом, ни рылом»… Понимаешь?.. Я перестаю верить правде — вот что для меня опасно. Я уже взял себе за моду некоторую правду и вовсе не высказывать, а лучше тихонько молчать ее. И это мне помогает жить… Понимаешь?.. А самая первая ошибка — это моя самоуверенность, крепко настоянная на лжи самому себе. «Вы только себе не лгите!» — как кто-то где-то и кому-то сказал. Себе я не молчу. Я вытягиваю себя за ушко на солнышко, чтоб мне стало виднее… И что я вижу? А я начинаю видеть самую первую ошибку, потом и вторую, третью, сто двадцать седьмую, три миллиона до неба тринадцатую… И, дай Бог, не последнюю! Я смотрю — и тебе моя правда не нужна… Ну, не нужна! И лучше бы мне заткнуться и поскорее уйти… Все-все-все — побежал… Щас только пара слов под занавес… Третьего дня (Вот люблю я это классическое — третьего дня! Три дня назад — как-то убого…) пришел в поликлинику на плановую проверку. Чего-то там у меня… Ну, неважно. Ну и ляпнул там правду, сам того не… Ну, случайно как-то вышло, не нарочно… Медицинская сестра… Знаешь, такая вся белохалатница со всеми истекающими… Ну вот.. Меряет она мне давление и просит руку держать свободнее и спокойнее. А я не очень могу, потому что она сидит в нормально так расстегнутом (понимаешь?) халате… А я насупротив… А кисть руки упирается… Ну… Ей в халат… Говорит — давление нормальное. Я говорю — согласен. Она покраснела. Кто кого правильно не понял, я тебя внимательно спрашиваю?.. Поэтому прием окончен, досвидания, идите. Ну, чего? Отговорил от ошибок? Нет? Вот и чудненько!

158

Я не знаю как это называется… Вспоминается утро перед школой… Любое к тому утро — зимнее, летнее — все равно. Меня будят, если не всем кагалом, то хотя бы малой и лучшей его частью — бабуленькой. Алеша, ту-ту! — это означает время 7:40 и из радиоточки закандючил вздорно задорный сигнал идиотского горна — Здравствуйте, ребята! Слушайте «Пионерскую Зорьку»! Я знаю, что подъема мне не избежать… Но все равно я на посту собственной неприкосновенности: щас-щас, пять минут… три минуты… одну… Я не знаю как это называется и теперь. Я все чего-то жду. Жду. Прилетит вдруг волшебник… Ан, не прилетит! Нечего ждать. Пока сам не свершишь так и никогда не свершиться ничего! Я вершу, вершу, трудолюбиво ленясь. Щас-щас, пять минут… две… А ждать-то, братцы, некогда и нечего… Нету ничего, ну нету! Куда это? Разве так можно?.. Надо же как-то ждать… Надеяться хоть на что-то надо! Погоди, я вот соберусь с силами и обязательно начну надеяться! Вот-вот… Щас-щас… Пять минут…

159

Ангел пропал! Вы там не видели ангела! Какого-какого… Настоящего! Может быть, вполне вероятно, что без крыльев, что в джинсовом костюме и с сотовым телефоном наперевес… Мужчинка, вы дура! Вы до того дурак, что вас даже дураком стыдно назвать! Как это, вы говорите, их не существует?! Вы глухой? Дайте сюда ухо! У меня пропал ангел!!! У меня довольно часто пропадает самое нужное… Разум, покой, вдохновение, радость, носовые платки, газеты, счёта ЖКХ… А теперь и ангел… Помогите… Помогите хоть кто-нибудь!!!!!

160

Как же мне все остовислоухело!

161

Прозябание в заботах о ближнем убивает в тебе личность. А освободиться — означает напрочь потерять совесть, сославшись на свою какую-ни-то гениальность… Мол, я тут третью синьфонию лабаю, а вы тут мне со своими грелками… И ведь только так можно доползти до верха! Отрешившись ото всего! Отказавшись от стремления помочь ближнему, поддержать его, спасти… А как же я?.. Я-то ведь тоже есть! Мне-то ведь тоже надо… Жить… Жить-то!! Вы, дорогой мой опекаемый, сколько еще думаете себе жизней прожить? У меня так и вовсе одна! Это означает, что в последующих ваших жизнях я уже участия не принимаю. Там уж давайте как-то без меня… А мне оставьте хоть эту, мою. Нет! Так нельзя! Так не должно и не может быть! Поэтому каждая, поголовно каждая голодная бездомная собака видится в перспективе, вне поля зрения, а внутри! Прозябание в заботе о каждой облезлой собаке уничтожает и, безусловно, начисто лишает тебя нормальной жизни! А для чего ты топчешь этот асфальт?.. Для чего, гнида?! Чтобы ныть о собственной несостоятельности? Торчи и дальше в своей же заднице чирьем, да только совести не лапай эфемерными благами и сомнительными удовольствиями! Забудь об этом навсегда и так оно лучше будет, а то, неровен час, поскользнешься на неровном-то месте и рожей по асфальту-то, рожей! Как хороши, как свежи были розы…

162

Надо любить! Надо любить! — сказал маленький муравей, когда большой человек наступил на него и даже не заметил. Муравей любил до самой последней секундочки, до самого последнего удара своего крошечного сердечка… Солнышко, ручеек, синее небо и свой муравейник… А жалел он только об одном… О том, что весь мир не смог уместиться в его маленьком сердечке, поэтому он не смог его полюбить весь… Без остатка!

163

Ты никогда не умрёшь! — сказал одинокий изголодавшийся путник ромашке с чуть подпорченными злым ветром лепестками. — Теперь мы навсегда вместе! Это их навсегда длилось совсем недолго, ровно сколько выпало жить и дарить своё тепло одинокому путнику этой невзрачной для высоко летающих птиц, но прекрасной ромашке. Она засохла счастливой и благодарной, поэтому каждая секунда, прожитая вместе, обернулась вечностью!

164

Так уж получается, что меня окружают люди… Я спрашиваю как пройти или доехать, я покупаю продукты и ботинки, я пользуюсь транспортом… И везде люди! А один? Как бы я прожил один? Как бы смог? Не тосковал бы я без равнодушия, хамства и наплевательства? Запросто сдох бы с тоски! Потому что, когда я в радость и заветный друг в радость — это слишком банальный ход. А вот раздражающие нетопыри? Я сержусь на них, а значит, и сам такой! Нетопырь. Сволочи! Ну как, скажите мне без вас, а вам без меня?..

165

Однажды все случится! Очистятся своды небесные от сгустков витающих над непокрытой головой неудач. Их попросту разгонит в разные стороны ветер подступающих перемен к лучшему… Так оно и будет, потому что так оно и должно быть! Однажды так занадобится вырваться в зеленый лес, нахвататься этого густого запаха жизни и свежести! Или вдруг захочется покрыть своими ощущениями бескрайнее какое-нибудь поле, зачиная в своей душе вовсе не эфемерную мечту и совсем не напрасную надежду. А среди постигшей радости предчувствия добра найдется немедленно и обязательно нечаянно она — непременно длинноволосая любовь, выметающая женским началом из нечистых карманов всяческий сор, и накрывающая ароматами всех цветов на свете… А инсульт — это просто мелкая неприятность, безусловно ставшая поперек горла всем сегодняшним радужным мечтаниям и перспективным стремлениям к победе добра над обыденностью и скукой… А врач говорит — выпишут еще не скоро… Ничего… Подождем… Куда торопиться?.. Все еще впереди!

166

Случайно влез в собственную сумку и не увидел в ней зонта. Сначала не нащупал, после не увидел. Как-то не отследил, потому что на автомате знаю об его там местоположении… Ан, видишь? — Нету! Абсолютно автоматически знаю, что живу… Вижу себя в зеркале, нащупываю не глядя все, что ни попадя, известное, знакомое. Безоговорочные бытовые столпы… Но собственной своей жизни я не нащупываю ни в одном предлагаемом пространстве, ни в одной крупинке своего времени. Что это? Нету?! А подать ее сюда! С маслом, с хреном, с горчицей! Что у меня там, в самом деле?… Семья?.. Работа?.. Семья давно меня не различает, работа не подходит по всем швам… Что там у меня? Где моя жизнь? Ну? Я вас внимательно спрашиваю!!! Почему я должен мучиться в поисках затерявшийся в тенетах бытовых столпов собственной жизни? Ау! Надо успокоиться, разобраться, понять. Я не понимаю. Пока. Сейчас. А потом, боюсь, сделается поздно понимать. Нарочно глянул в собственную сумку и увидел пустоту… Ее и ощупывать незачем. И это вот все, что мне положено? Я так не хочу! Я так не согласен! Мне это не подходит по всем швам!

167

Таинство Исповеди заключается в самой простой вещи. Как бы ты заранее не готовился, как бы не выпыживал из себя грехи по каноническим клише, для острастки выписывая их с высунутым языком от благоговейного старания… Как бы ты не… Как бы… Как бы… Все равно — решительно и в данный момент не постижимо для себя, и при условии полнейшей искренности перед самим собой, ты станешь говорить и исповедоваться не по бумажке, а по душе. То бишь говорить вовсе не то, о чем еще вчера собирался… И откуда она знает все? Не разум, не мозг, не интуиция — только душа! Она знает, она в курсе, она поверх всего встает на пьедестале неумолимой честности! Как это все бывает? Как выходит? Чудны дела твои, Господи!

=А=

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

=А= Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg