«Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения»

Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения (fb2) - Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения [litres][Heroes: Mortals and Monsters, Quests and Adventures-ru] (пер. Шаши Александровна Мартынова) (Античный цикл - 2) 12291K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стивен Фрай

Стивен Фрай Герои: Человечество и чудовища. Поиски и приключения

Stephen Fry

Heroes: Mortals and Monsters, Quests and Adventures

Heroes: Mortals and Monsters, Quests and Adventures

Copyright: © 2018 by Stephen Fry

© Ш. Мартынова, перевод на русский язык, 2019

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019

© «Фантом Пресс», издание, 2019

Всем героям, о каких мы никогда не слыхали.

Возможно, вы – один из них.

Предисловие

«Героев» можно считать продолжением книги «Миф», где я изложил историю начала всего на свете, рождения титанов и богов и сотворения человечества. Чтобы разобраться в книге «Герои» – и, надеюсь, получить от нее удовольствие, – читать «Миф» необязательно, однако многие сноски отошлют вас к изданию «Мифа», то есть к соответствующим страницам в нем и к историям, персонажам и мифическим событиям, изложенным в предыдущей книге, где с ними можно познакомиться во всех подробностях. Некоторым кажется, что сноски отвлекают, однако многие читатели сообщили мне, что в первой книге им постраничные примечания понравились, а потому, надеюсь, под настроение и с удовольствием вы в них разберетесь и здесь.

Да-да, некоторые греческие имена способны заморочить голову не на шутку – все эти дилеммы: «К» или «С», «Ф» или «Т», нужны в конце «-ОС», или «-ИС», или «ЕС» – или нет. Современных греков ошеломит, чтó мы вытворяем с их чудесными именами, а немецкие, французские, американские и другие читатели от предложенных мною вариантов растеряются. Но это именно варианты, не более… нравится вам Тефида или Тефия, Танатос или Танат, Тесей или Тезей, – персонажи и их истории от этого не меняются.

Мир греческих героев

Олимпийцы

Cтрого говоря, Аид не олимпиец – он безвылазно жил в подземном мире. – Здесь и далее примечания автора, кроме случаев, оговоренных особо.

Вступление

Зевс восседает на троне. Повелевает небесами и миром под ними. Зевсом повелевает его сестра-супруга ГЕРА. Обязанности и владения в смертном мире поделены между родней Зевса, остальными десятью олимпийцами. В первые годы богов и людей божественные создания ходили по земле наравне со смертными, дружили и спаривались с ними, пожирали их, наказывали и мучили, превращали их в цветы, деревья, птиц и жуков и всеми способами взаимодействовали, встревали, взаимопереплетались, возились с нами, внедрялись к нам и вмешивались в наши дела. Но век сменялся веком, человечество взрослело и преуспевало, и пыл этих взаимоотношений постепенно пригас.

В эпоху, какая наступила для нас нынче, боги по-прежнему все еще очень даже рядом с нами, они милуют, отвергают, благословляют и баламутят, но ПРОМЕТЕЕВ дар огня наделил человечество способностью вести свои дела самостоятельно, строить непохожие друг на друга города-государства, царства и династии. Огонь в мире – настоящий, горячий, он дал человечеству возможность плавить, ковать, изготавливать и создавать, но это еще и внутренний огонь: благодаря Прометею мы теперь одарены божественной искрой, пламенем творчества, сознанием, которое раньше принадлежало лишь богам.

Золотой век переродился в Эпоху героев – тех мужчин и женщин, кто берет собственную судьбу в свои руки, отвагой, хитростью, дерзостью, прытью и силой совершает поражающие воображение подвиги, изгоняет ужасных чудищ и порождает великие культуры и династии, меняющие мир. Божественный огонь, украденный с небес их заступником Прометеем, горит в героях. Они боятся и чтут родителей-богов, поклоняются им, но где-то внутри знают, что богам они ровня. Человечество вступило в пору своего юношества.

Сам Прометей – титан, создавший нас, наш друг и заступник – все еще претерпевает назначенную ему кошмарную кару: он прикован к скале, и каждый день его навещает хищная птица – слетает с Солнца и раздирает Прометею бок, добывает печень и жрет ее на глазах у мученика. Поскольку Прометей бессмертен, печень за ночь восстанавливается, и назавтра пытка повторяется. И так день за днем.

Прометей, чье имя означает «предусмотрительный», предрек, что теперь, когда огонь пришел в людской мир, дни богов сочтены. Ярость Зевса на ослушание друга происходит в равной мере из потаенного неотвязного страха, что человек перерастет богов, и из глубокой раны предательства.

Прометей провидел и то, что настанет час – и придет свобода. Явится к скале некий смертный герой, сокрушит оковы Прометея и освободит титана. И вместе они спасут олимпийцев.

Но с чего это богов вдруг нужно спасать?

Глубокая обида тлела под землей сотни поколений подряд. Когда титан КРОНОС оскопил отца, первородного бога неба УРАНА, и зашвырнул его гениталии через всю Грецию, из упавших капель крови и семени возник народ гигантов. Эти «хтонические» существа, эти создания, восставшие из земли, верили, что придет время – и они смогут отнять власть у этих выскочек, детишек Кроноса, олимпийских богов. Гиганты ждут дня, когда восстанут они, завоют Олимп и начнется их время.

Прометей щурится на солнце и тоже ждет своего часа.

Человечество же между тем занято, как обычно, смертными своими делами – тужится, мается, живет, любит и умирает в мире, по-прежнему населенном более-менее благожелательными нимфами, фавнами, сатирами и другими духами морей, рек, гор, лугов, лесов и полей, но и изобилующем змеями и драконами; многие из них – потомки первородной ГЕИ, богини земли, и ТАРТАРА, бога подземных недр. Их отпрыски, чудища ЕХИДНА и ТИФОН, наплодили множество ядовитых тварей-мутантов, что безобразничают на суше и в океане, а люди пытаются их укрощать.

Чтобы выжить в этом мире, смертным приходится поклоняться богам и вверять себя их воле, жертвовать им и льстить, воспевать их и молиться им. Но некоторые мужчины и женщины начинают полагаться на собственные силы и смекалку. Эти мужчины и женщины – с помощью богов или без нее – пытаются сделать мир безопаснее для человеческого процветания. Речь о героях.

Греза Геры

Завтрак на горе Олимп. Зевс сидит во главе длинного каменного стола, попивает нектар и размышляет о грядущем дне. Неспешно подтягиваются и рассаживаются по своим местам остальные олимпийские боги и богини. Наконец объявляется Гера, садится у противоположного от супруга конца стола. Лицо у Геры разрумянилось, волосы всклокочены. Зевс вскидывает удивленный взгляд.

– За все годы, сколько я тебя знаю, ты ни разу не опоздала к завтраку. Ни разу.

– Что верно, то верно, – отзывается Гера. – Прими мои извинения, но я плохо спала, сама не своя. Тревожный сон привиделся. Весьма тревожный. Желаешь послушать?

– Разумеется, – врет Зевс: ему, как и любому из нас, выслушивать подробности чужого сна – чистый ужас.

– Мне приснилось, что на нас напали, – говорит Гера. – Здесь, на Олимпе. Гиганты восстали, вскарабкались на нашу гору и бросились на нас.

– Ой-ёй…

– Все было всерьез, Зевс. Их целый народ, они вопили и перли на нас. А твои молнии отскакивали от них без всякого вреда, будто сосновые иголки. Вожак гигантов, самый громадный и сильный, ринулся на меня и попытался… попытался… навязать себя.

– Поди ж ты, какое расстройство, – говорит Зевс. – Но все-таки лишь сон.

– Ой ли? Сон ли? Все было так отчетливо. Такое чувство, что, скорее, видéние. Может, пророчество. У меня такое уже случалось. Сам знаешь.

И правда. С Гериной ролью богини брака, семьи, приличий и порядка легко забыть, что она к тому же наделена могучим пророческим даром.

– Как все кончилось?

– Странно. Нас спас твой друг Прометей и…

– Он мне не друг, – обрывает ее Зевс. Любые упоминания Прометея на Олимпе запрещены. Зевсу имя его когда-то любезного друга – что лимонный сок на царапину.

– Воля твоя, дорогой, я лишь сообщаю тебе, чтó мне снилось, чтó я видела. Знаешь, странно вот что: с Прометеем был какой-то смертный. И как раз этот смертный и стащил с меня гиганта, сбросил его с Олимпа и спас всех нас.

– Смертный, говоришь?

– Да. Человек. Смертный герой. И во сне мне было ясно – не знаю, как или почему, – но ясно, совершенно ясно, что это потомок Персея.

– Персея, говоришь?

– Персея. Никаких сомнений. У твоего локтя нектар стоит, дорогой…[1]

Зевс передает ей склянку.

Персей.

Давненько не слыхал Зевс это имя.

Персей…

Персей

Золотой дождь

Владыка Аргоса[2] Акрисий, не родив ни единого мужского наследника на царство, обратился с вопросом к Дельфийскому оракулу: как и когда возникнет наследник? Ответ жрицы встревожил Акрисия не на шутку:

У царя Акрисия не будет сыновей, но внук его убьет его.

Акрисий обожал дочь ДАНАЮ, свое единственное дитя, но жизнь любил еще больше. Из слов оракула следовало, что Акрисию необходимо сделать все возможное, чтобы никакой половозрелый мужчина к Данае даже не приближался. Запертую в сверкающем неприступном узилище Данаю осыпáли любыми земными благами и окружали любыми спутницами женского пола, каких она только пожелает. В конце концов, говорил себе Акрисий, сердце-то у него не камень.

Царь запер бронзовые покои[3] от любых вторжений, но не учел похоть всевидящего, всеизощренного Зевса, чей взор пал на Данаю, и олимпиец уже размышлял, как бы проникнуть в запечатанные покои и насладиться. Зевсу нравились препятствия. В своей долгой любовной биографии царь богов, гоняясь за желанными самками, а иногда и самцами, превращался во всевозможные причудливые предметы. Зевс понимал: чтобы завладеть Данаей, ему придется придумать что-нибудь получше всяких обычных быков, медведей, вепрей, жеребцов, орлов, оленей и львов. Тут понадобится нечто чуть более диковинное…

Однажды ночью сквозь узкую щель слухового окна просочился золотой ливень, пал на бедра Данаи и проник в нее[4]. Может, и нетрадиционный это вариант соития, но Даная забеременела, в свой срок при помощи верных девушек-служанок родила здорового смертного мальчика и назвала его ПЕРСЕЕМ.

Помимо крепкого здоровья, как и положено смертному младенцу, Персей оказался наделен парой могучих легких, и как бы Даная и ее помощницы ни пытались, подавить вопли и крики младенца им не удалось, шум проник сквозь бронзовые стены узилища – и достиг ушей отца Данаи двумя этажами выше.

Страшна была ярость Акрисия, увидевшего внука.

– Кто посмел пробраться в твои покои? Назови его имя, и его оскопят, замучают и удавят его же кишками.

– Отец, похоже, ко мне сошел сам Владыка Неба.

– Ты хочешь сказать, – кто-нибудь, заткните ребенка! – что это был Зевс?

– Не стану врать, отец, это он.

– Да уж конечно. Небось братец какой-нибудь клятой служанки из твоих, а?

– Нет, отец, было, как я сказала. Зевс.

– Если этот паршивец не перестанет вопить, я удавлю его подушкой.

– Он просто голоден, – сказала Даная, прикладывая Персея к груди.

Акрисий лихорадочно размышлял. Несмотря ни на какие разговоры о подушке, царь понимал, что нет страшнее проступка, чем убийство кровника. Если прикончит родственника, из загробного мира явятся эринии и будут гнать его до самого края земли, жечь железными кнутами, пока не освежуют заживо. Не оставят его, пока не сведут с ума. И все же пророчество оракула означало, что позволить внуку выжить нельзя. А что, если?…

Следующей ночью, пока не видят болтливые горожане, Акрисий запер Данаю и младенца Персея в деревянном сундуке. Солдаты заколотили крышку и швырнули сундук со скалы в море.

– Вот так, – сказал Акрисий, отряхивая руки, словно снимая с себя всякую ответственность. – Если сгинут – а сгинут-то они точно, – никто не скажет, что это впрямую из-за меня. Море виновато, скалы и акулы. Виноваты боги. Я ни при чем.

И с этими лукавыми словами самоутешения хорек Акрисий проводил взглядом сундук, прыгающий по волнам.

Деревянный сундук

Брошенный в бурные волны морские деревянный сундук било и швыряло от острова к острову, от берега к берегу, однако ни о скалы не расколотило, ни на мягкий песок в целости и сохранности не вынесло.

Во тьме сундука Даная кормила ребенка и ждала, когда настанет им конец. На второй день их тяжкого бурного странствия Даная ощутила могучий рывок, а затем устрашающий удар. Через несколько мгновений неподвижности она услышала, как крышка сундука скрипнула и сдвинулась. Внутрь тут же прорвался свет, а с ним – сильный запах рыбы и вопли чаек.

– Так-так, – произнес приветливый голос. – Ну и улов!

Сундук попал в рыбацкие сети. Заговоривший подал Данае сильную руку и помог выбраться из сундука.

– Не бойся, – сказал он, хотя, по правде говоря, испугался сам. Что это все значит? – Меня зовут Диктис[5], а это моя команда. Мы тебя не обидим.

Остальные рыбаки столпились вокруг, застенчиво улыбаясь, но Диктис отпихнул их подальше.

– Не напирайте на госпожу. Не видите, что ли, она утомилась? Хлеба и вина давайте.

Через два дня они пристали к Серифосу, родному острову Диктиса. Он отвел Данаю с Персеем в свой маленький домик за дюнами.

– Жена моя умерла родами сына, а потому Посейдон, может, послал вас мне взамен – не в том смысле, что… – поспешно добавил он, смутившись. – Я, конечно же, не жду… Никаких требований к тебе как…

Даная рассмеялась. Неподдельная доброта и простота – как раз в таких условиях она и хотела растить своего ребенка. Ей самой в жизни очень не хватало бесхитростной благожелательности.

– Ты так добр, – сказала она. – Мы принимаем твое предложение, правда, Персей?

– Да, мама, пусть будет по-твоему.

Нет, это не Чудо Говорящего Младенца. На Серифосе миновало семнадцать лет. Персей вырос в красивого и сильного юношу. Спасибо приемному отцу Диктису, Персей – уверенный и умелый рыбак. Стоя в лодке в неспокойном море, он способен попасть острогой в стремительную рыбу-меч и выхватить пальцами форель из быстрых вод ручья. Бегает он проворнее, бросает дальше и прыгает выше, чем любой юнец на Серифосе. Борется врукопашную, объезжает диких мулов, умеет доить коров и укрощать быков. Он порывист, временами немного хвастлив, но Даная вправе гордиться им и считать лучшим и самым храбрым мальчиком на острове.

Непритязательность обиталища Диктиса показалась Данае тем более примечательной, когда узнала она, что этот скромный рыбак – брат ПОЛИДЕКТА, царя Серифоса. Владыка острова – гордый, жестокий, бесчестный, жадный, похотливый, безудержный и капризный – был воплощением всего, чего у Диктиса не было. Поначалу он почти не обращал внимания на гостью Диктиса. Однако с годами его черное сердце все сильнее бередила тяга к красавице-матери того юнца, того дерзкого мальчишки.

Чутье подсказало Персею самый раздражающий способ вклиниваться между матерью и царем. Полидект завел привычку заявляться в гости, когда брата наверняка нет дома, но всякий раз гадкий Персей тут как тут:

– Мама, мама, ты не видела мои беговые сандалии?… Мама, мама! Пошли к скалам, засеки, сколько у меня получится не дышать под водой.

Ох до чего же раздражало.

Наконец Полидект придумал, как отослать Персея подальше. Он воспользуется тщеславием юнца, его гордостью и бахвальством.

Всем юношам на острове разослали приглашения во дворец на пир в честь решения Полидекта просить руки ГИППОДАМИИ, дочери царя ЭНОМАЯ из Писы[6]. Смелый и неожиданный жест. Так же, как оракул предрек царю Акрисию Аргосскому смерть от руки внука, сказано было Эномаю, что погибнуть ему от руки зятя. Чтобы не допустить замужества дочери, любому, кто дерзал просить ее руки, Эномай предлагал состязаться в гонке на колесницах: проигравший расстается с жизнью. Эномай был в тех краях лучшим колесничим – больше десятка голов юношей, надеявшихся на лучшее, украшали деревянные штыри, что окружали поле гонок. Гипподамия была очень красива, Писа – очень богата, и соискатели не переводились.

О том, что Полидект решил тряхнуть стариной, Даная узнала с восторгом. Ей уже давно докучало его присутствие, а от неожиданной новости, что сердце Полидекта принадлежит другой, Данае стало легче. До чего великодушно это – позвать ее сына на пир и тем самым показать, что царь не держит обид.

– Это честь – такое приглашение, – сказала она Персею. – Не забудь вежливо поблагодарить царя. Не пей много и постарайся не разговаривать с набитым ртом.

Полидект усадил юного Персея на почетное место по правую руку от себя и все подливал да подливал ему крепкого вина. Поймал юношу на крючок и выводил его, как Персей играл бы с рыбой.

– Да, эта гонка на колесницах уж точно будет не из легких, – сказал он. – Но лучшие семьи Серифоса пообещали мне по лошади. Можно ли просить тебя и твою мать?…

Персей вспыхнул. Его нищета – вечный источник неловкости. У всех юношей, с кем он состязался в спорте, с кем устраивал рукопашные бои, охотился и гонялся за девчонками, были слуги и конюшни. А Персей по-прежнему жил в каменной рыбацкой лачуге за дюнами. У его дружка Пирро имелся раб, которому надлежало обмахивать хозяина опахалом в жаркие ночи. Персей спал под открытым небом на песке, и уж скорее ущипнет его клешней краб и тем разбудит, нежели служанка с кружкой свежего молока.

– У меня, вообще говоря, нет лошадей как таковых, – промолвил Персей.

– Лошадей как таковых? Не знаю, известно ли мне, что такое «лошадь как таковая».

– Я ничем, вообще говоря, не владею, кроме одежды, которая на мне. О, у меня есть коллекция ракушек, говорят, они однажды могут значительно вырасти в цене.

– Ох батюшки. Ох батюшки. Вполне понимаю. Конечно же. – Сочувственная улыбка ранила Персея глубже любой кривой ухмылки. – С моей стороны это чересчур – рассчитывать на твою помощь.

– Но я хочу тебе помочь! – воскликнул Персей чуть громче необходимого. – Все, что могу, я сделаю. Скажи что.

– Правда? Ну, есть одно дело, но…

– Какое?

– Нет-нет, это уж слишком.

– Скажи мне, чтó это…

– Я всегда надеялся, что однажды кто-нибудь добудет мне… но как тут просить тебя, ты же еще мальчик.

Персей грохнул по столу кулаком.

– Добудет тебе – что? Только скажи. Я силен. Я смел. Я находчив, я…

– …немножко пьян.

– Я знаю, о чем говорю… – Персей шатко встал и произнес так, чтобы все в зале услышали: – Скажи мне, чего ты желаешь, мой царь, и я добуду это. Скажи.

– Что ж, – проговорил Полидект, горестно и обреченно пожимая плечами, как человек, загнанный в угол. – Раз уж юный герой настаивает, есть кое-что вечно желанное для меня. Добудешь ли ты голову МЕДУЗЫ?

– Да запросто, – отозвался Персей. – Голову Медузы? Считай, она у тебя.

– Правда? Не шутишь?

– Клянусь бородой Зевса.

Чуть погодя Персей, спотыкаясь, добрел через пески к дому; мать уже ждала его.

– Ты припозднился, солнышко.

– Мам, а что за Медуза такая?

– Персей, ты пил?

– Может, и пил. Бокал всего-то.

– Икал без счета – вот что мне слышно.

– Нет, ну правда, какая такая Медуза?

– А тебе зачем?

– Да имя уловил и задумался.

– Если перестанешь метаться туда-сюда, как лев в клетке, и сядешь, я тебе объясню, – сказала Даная. – Медуза, по слухам, была юной красавицей, которую уестествил морской бог Посейдон[7].

– Уестествил?

– К несчастью, это произошло на пороге храма богини Афины. Она так рассердилась на это святотатство, что покарала Медузу.

– А Посейдона не покарала?

– Боги друг друга не карают – во всяком случае, такое бывает редко. Они карают нас.

– И как же Афина покарала Медузу?

– Она превратила ее в горгону.

– Ну и ну, – проговорил Персей, – а что такое «горгона»?

– Горгона – это… Ну, горгона – ужасное чудище, у нее клыки, как у вепря, бритвенно острые когти из меди и ядовитые змеи вместо волос.

– Да ты что!

– Так говорят.

– А что такое «уестествил» все же?

– Веди себя прилично, – сказала Даная, шлепнув сына по руке. – На всем белом свете есть еще два таких же чудища, как она, – Стено и Эвриала, но они родились горгонами. Они бессмертные дочери древних морских божеств – Форкия и Кето.

– А эта Медуза тоже бессмертная?

– Вряд ли. Она же была когда-то смертной…

– Точно… и если… ну, допустим… кто-то собрался отыс-кать ее?

Даная рассмеялась.

– Глупец этот человек. Горгоны живут вместе где-то на острове. У Медузы есть одно особое оружие – оно жутче даже ее волос-змей, ее клыков и когтей.

– И что же это за оружие?

– Один ее взгляд превращает тебя в камень.

– В смысле?

– В смысле, что, если вы встретитесь с ней взглядами хоть на миг, ты окаменеешь.

– От ужаса?

– Нет, окаменеешь – превратишься в камень. Застынешь навеки. Как статуя.

Персей поскреб подбородок.

– Ой. Так вот что такое Медуза? Я как-то надеялся, что она окажется какой-нибудь исполинской курицей – ну или свиньей.

– А тебе это все зачем?

– Ну, я вроде как пообещал Полидекту, что принесу ему ее голову.

– Ты… что?

– Ему нужна была лошадь, понимаешь, и как-то речь зашла об этой Медузе, и я возьми да скажи, что добуду царю Медузину голову.

– Ты завтра же поутру вернешься во дворец и скажешь Полидекту, что ничего такого делать не будешь.

– Но…

– Никаких «но». Я запрещаю безоговорочно. О чем он вообще думал? Неслыханно. Так, давай-ка ложись, проспись от выпитого. На будущее: не больше двух чаш за вечер, ясно тебе?

– Да, мама.

Персей убрался в постель, как было велено, однако проснулся в бунтарском настроении.

– Я уеду с острова и найду эту Медузу, – заявил он за завтраком и, что бы Даная ни говорила, стоял на своем. – Я дал слово при всех. Это вопрос чести. Я уже дорос, чтобы странствовать. Искать приключений. Ты же знаешь, какой я шустрый и сильный. Какой хитрый и находчивый. Мне нечего бояться.

– Потолкуй ты с ним, Диктис, – отчаявшись, сказала Даная.

Диктис с Персеем гуляли по пляжу почти все утро. Когда они вернулись, Данае результат не понравился.

– Персей дело говорит, Даная. Он уже вырос, чтобы принимать самостоятельные решения. Медузу он, конечно, никогда не найдет. Даже если она существует. Отпусти его на материк, пусть жизни нюхнет. Скоро вернется. Он вполне способен о себе позаботиться.

Прощаясь, мать обливалась слезами и страдала, а сын гладил ее по руке и утешал.

– Все со мной будет хорошо, мам. Ты знаешь хоть кого-нибудь, кто бегает быстрее меня? Ну что плохого может со мной случиться?

– Я никогда не прощу Полидекта, никогда.

Ну хоть что-то, подумал Диктис.

Он отвез Персея в лодке на большую землю.

– Не доверяй тем, кто предлагает тебе что бы то ни было за так, – поучал Диктис пасынка. – Много найдется таких, кто захочет с тобой дружить. Кому-то доверять можно, а кому-то нет. Не пялься по сторонам, будто впервые оказался в большом порту или городе. Вид имей скучающий и уверенный. Словно знаешь, что тут куда. И не бойся просить наставлений у оракулов.

В какой мере Персей последует этим замечательным советам, Диктис предвидеть не мог. Мальчишку он любил, а еще больше любил его мать, и ему горестно было оказаться сообщником в этом глупом приключении. Но, как сам он сказал Данае, Персея с пути не своротишь, и если б они с матерью расстались, наговорив друг другу всякого вгорячах, отсутствие Персея было бы переносить еще тяжелее.

Когда добрались они до материка, Персей подумал, что рыбацкая лодочка Диктиса смотрится очень маленькой и убогой рядом с большими кораблями у пристани. Человек, которого он звал отцом с тех самых пор, как научился говорить, вдруг показался Персею таким же маленьким и убогим. Обнял его Персей пылко и нежно, принял серебряные монеты, что сунули ему в руку. Пообещал, что постарается прислать на родной остров весточку, как только возникнут достойные новости, и, терпеливо выстояв на набережной, махал вслед Диктису и его лодочке, хотя отчаянно рвался разведывать этот неведомый новый мир материковой Греции.

Двое незнакомцев в дубовой роще

Суета большого города на материке смутила Персея, сбила с толку. Никому, казалось, нет до него дела – если только кто-нибудь не пытался выжулить у него то немногое серебро, какое при нем имелось. Довольно скоро Персей понял, что Диктис прав: чтобы вернуться к Полидекту с головой Медузы, нужно искать совета. Оракул Аполлона в Дельфах далеко, но зато он бесплатный для всех желающих[8].

Персей встал в длинную очередь просящих и через два долгих дня наконец оказался перед жрицей[9].

– Чего желает знать Персей?

Персей тихонько охнул. Она знает, кто он такой!

– Я, ну, я… я хочу знать, как мне найти и убить Медузу, которая горгона.

– Персею предстоит отправиться в землю, где люди питают себя не золотым зерном Деметры, а плодами дубового дерева.

Персей ждал, что ему скажут еще что-нибудь, но больше не услышал ни словечка. Жрец потянул его в сторону.

– Проходим, проходим, пифия свое сказала. Ты задерживаешь очередь.

– Ты, видимо, не знаешь, что она имела в виду?

– Мне есть чем заняться, я не выслушиваю каждое пророчество из ее уст. Не сомневайся: сказанное – мудро и истинно.

– Но как люди выживают на плодах дуба?

– На плодах дуба? Нет такого. Давай-давай, не задерживайся.

– Я знаю, что она имела в виду, – проговорила старушка, одна из многих постоянных посетителей, что ежедневно приходили посидеть на траве и поглядеть, как очередь просящих движется навстречу своей судьбе. – Пифия велела тебе навестить оракула в Додоне.

– Другого оракула? – У Персея екнуло сердце.

– Люди там делают муку из желудей, что падают с дубов, священных для Зевса. Болтают, что те деревья умеют говорить. Додона далеко на севере, миленький, – просипела она. – Очень далеко!

И впрямь. Невеликий запас серебра, какой был у Персея, истощился, и, странствуя на север, спал он среди живых изгородей, а питался едва ли не одними дикими фигами да орехами. Когда добрался в Додону, смотрелся он, видимо, совсем уж жалко, поскольку местные женщины обошлись с ним ласково. Погладили по голове и накормили ломтями вкуснейшего хлеба из дубовой муки, толсто намазанными ядреным козьим творогом и подслащенными медом.

– Приходи рано поутру, – посоветовали они. – Дубы разговорчивее в прохладные часы, до полуденного солнца.

Когда на рассвете следующего дня Персей отправился к дубовой роще, над округой висела пелена тумана.

– Кхм, доброе утро? – обратился он к деревьям, чувствуя себя необычайно глупо. Дубы и впрямь вздымались высоко, горделиво и величаво, но ни ртов у них не имелось, ни лиц с каким бы то ни было понятным выражением.

– Кто говорит?

Персей вздрогнул. Это голос, вне всяких сомнений. Спокойный, негромкий, женский, но сильный и очень властный.

– Готовы помочь.

Еще один голос! В этом, кажется, слышалась тень насмешки.

– Меня зовут Персей. Я пришел…

– О, я знаю, кто ты, – произнес, выступая из теней, молодой мужчина.

Он был юн, поразительно хорош собой и чрезвычайно необычно одет. Если не считать набедренной повязки, шляпы с узенькими полями и крылатых сандалий, мужчина был наг[10]. Персей заметил двух змей, свивавшихся вокруг жезла в руках у незнакомца.

Позади него возникла женщина со щитом. Высокая, суровая и красивая. Стоило ей вскинуть на Персея взгляд серых глаз, как Персей ощутил потрясающий прилив чего-то такого, что он не смог толком определить. Решил, что эта женщина просто величественна, и потому склонил голову.

– Не бойся, Персей, – проговорила она. – Твой отец прислал нас помочь тебе.

– Мой отец?

– Он и наш отец, – сказал юноша. – Пастырь туч, Податель бурь.

– Отец-небо, Повелитель небесной тверди, – продолжила сиятельная женщина.

– З-З-Зевс?

– Он самый.

– Вы хотите сказать, что это правда? Зевс – мой отец?

Персей никогда не верил материной безумной байке о том, как Зевс явился ей золотым дождем. Считал, что его настоящий отец – какой-нибудь бродячий музыкант или лудильщик, чьего имени она так и не узнала.

– Истинная правда, брат Персей, – сказала высокая женщина.

– Брат?

– Я Афина, дочь Зевса и Метиды.

– Гермес, сын Зевса и Майи, – сказал молодой человек, кланяясь.

То, что он узнал далее, юнцу с тихим детством принять было непросто. Двое олимпийцев рассказали ему, что Зевс присматривает за ним с самого его рождения. Это он направил деревянный сундук в сети Диктиса. Это он следил за Персеем, пока тот мужал. Зевс видел, как Персей принял вызов Полидекта. Восхитился его отвагой и отправил двух своих любимых детей помочь их единокровному брату в его походе за головой Медузы.

– Вы собираетесь мне помогать? – спросил Персей. На такое он и не смел рассчитывать.

– Убить за тебя горгону нам нельзя, – сказал Гермес, – зато мы можем помочь чуть-чуть склонить удачу на твою сторону. Они тебе пригодятся. – Тут он глянул вниз и показал на свои сандалии. – К моему брату Персею, – велел он. Сандалии на лодыжках бога расшнуровались и подлетели к Персею. – Сперва сними свои.

Персей разулся, и новые сандалии тут же сели ему на ноги.

– У тебя будет достаточно времени, чтобы к ним привыкнуть, – сказала Афина, веселясь от того, как Персей загарцевал, будто плясун.

– Ты их сбиваешь с толку, – сказал Гермес. – Чтобы лететь, ступнями грести не надо. Просто думай.

Персей закрыл глаза и напрягся.

– Да ну не так, будто тебе облегчиться надо. Просто вообрази себя в воздухе. Вот! Теперь понял.

Персей открыл глаза и обнаружил, что вознесся в воздух. Рухнул с громким «бум».

– Упражняйся. Это самое главное. А вот тебе шапка от нашего дяди АИДА. Надень – и станешь незримым для всех.

Персей принял шапку.

– У меня для тебя тоже есть кое-что, – сказала Афина.

– О. – Персей отложил шапку и взял в руки предмет, который Афина протянула ему. – Сума?

– Может пригодиться.

После сандалий-самолетов и шапки-невидимки простая бурая кожаная сума несколько разочаровывала, но Персей постарался не подать вида.

– Как это мило – я уверен, что пригодится.

– Да-да, – сказала Афина, – но есть у меня и еще кое-что. Вот, возьми… – Она подала ему оружие с коротким клинком, изогнутое, как серп. – Берегись, лезвие очень острое.

– Это точно! – сказал Персей, сося окровавленный большой палец.

– Называется гарпа, срежет что угодно.

– Из адамантина сделана, – добавил Гермес. – Точная копия великого серпа, какой Гея изготовила для Кроноса.

– И вот еще тебе щит, единственный в своем роде, – сказала Афина. – Называется эгида. Обязательно следи за тем, чтобы его поверхность всегда зеркально сияла, как сейчас.

Персей прикрыл глаза от яростного рассветного солнца, отразившегося в полированной бронзе.

– Замысел в том, чтобы ослепить Медузу этим сиянием?

– Как лучше всего применить этот щит, тебе предстоит придумать самому, но, поверь, без этого щита ты точно проиграешь бой.

– И погибнешь, – добавил Гермес. – Будет очень жаль.

Персей едва мог сдержать нетерпение. Крылышки у него на ступнях затрепетали, и Персей пошел на взлет. Раз-другой взмахнул гарпой.

– Поразительно это все. Что мне делать дальше?

– Помочь мы тебе можем лишь в некоторых пределах. Тебе как герою придется совершать поступки самостоятельно и самому принимать…

– Я герой?

– Можешь им стать.

Такими они были пригожими, Гермес с Афиной. Сияли. Что бы ни делали – все им давалось без всяких зримых усилий. Рядом с ними Персей сам себе казался заполошным и неуклюжим.

Словно прочтя его мысли, Афина сказала:

– Ты привыкнешь и к эгиде, и к серпу, и к сандалиям, и к шапке и суме. Это все внешнее. Если ум и дух устремлены к цели, все остальное приложится. Расслабься.

– Но сосредоточься, – добавил Гермес. – Расслабление без сосредоточенности – путь к неудаче.

– Сосредоточенность без расслабления – путь к неудаче не менее верный, – сказала Афина.

– В общем, собраться… – суммировал Персей.

– Именно так.

– …но спокойно?

– Соберись спокойно. Все верно.

Персей несколько раз вдохнул и выдохнул, надеясь, что получается расслабленно и при этом сосредоточенно, собранно – и спокойно.

Гермес кивнул.

– Кажется, у этого юноши великолепные шансы на успех.

– Но эти – чудесные! – дары не способны мне помочь вот с чем – с поисками горгон. Я спрашивал у всех подряд, но о том, где обитают горгоны, все говорят разное. На каком-то острове, далеко-далеко в море – и больше толком ничего. На каком острове? В каком море?

– Этого мы тебе сказать не можем, – произнес Гермес, – но слыхал ли ты о ФОРКИДАХ?

– Никогда.

– Их иногда именуют ГРАЙЯМИ, или Седыми, – сказала Афина. – Они дочери Форкия и Кето – как и их сестры, горгоны Стено и Эвриала.

– Они старые, – добавил Гермес. – Такие старые, что на троих у них один глаз и один зуб.

– Найди их, – сказала Афина. – Они знают всё, но ничего не говорят.

– Если они ничего не говорят, – начал Персей, – что в них толку? Мне серпом им пригрозить?

– Ой, нет, придется придумать что-нибудь поизощреннее.

– Что-нибудь гораздо хитрее, – молвил Гермес.

– Но что?

– Ты, несомненно, додумаешься. Грай можно найти в пещере на диких берегах Кисфены – это общеизвестно.

– Желаем тебе большой удачи, брат Персей, – сказала Афина.

– Расслабленно, однако сосредоточенно – самое главное, – повторил Гермес.

– Прощай…

– Удачи…

– Погодите, погодите! – вскричал Персей, но силуэты богов уже начали тускнеть в ярком утреннем свете и вскоре исчезли совсем. Персей остался один посреди рощи священных дубов. – Ну хоть серп настоящий, – сказал Персей, разглядывая ранку на пальце. – Сума тоже настоящая, и сандалии. Эгида опять же…

– Ты пытаешься меня ослепить?

Персей резко обернулся.

– Поосторожней щитом размахивай, – вновь послышался раздраженный голос. Казалось, он исходил из самой середки ближайшего дуба.

– Так, значит, вы, деревья, все же умеете разговаривать, – сказал Персей.

– Конечно, умеем.

– Обычно предпочитаем помалкивать.

– Мало что стоит произносить вслух.

Теперь словно загомонила вся роща.

– Понимаю, – сказал Персей. – Но, может, вам не жалко будет показать мне, в какой стороне Кисфена?

– Кисфена? Это в Эолии.

– Скорее, во Фригии на самом деле, – вклинился другой голос.

– Я бы сказал, в Лидии.

– Ну уж во всяком случае на востоке.

– К северу от Ионии, но к югу от Пропонтиды.

– Не обращай на них внимания, юноша, – загремел старый дуб, шурша листвой. – Они понятия не имеют, о чем толкуют. Лети над островом Лесбос, а затем вдоль побережья Мисии. Пещеру Седых сестер не заметить невозможно. Она под скалой, что напоминает ласку.

– Горностая она напоминает, хочешь ты сказать, – пискнул юный саженец.

– Выдру, верно же?

– Я бы предположил – куницу.

– Скала напоминает хорька – и ничто другое.

– Я сказал – ласку и имел в виду ласку, – заявил старик, содрогаясь снизу доверху так, что закачалась крона.

– Спасибо, – проговорил Персей. – Мне и впрямь пора.

Забросив суму за плечо, повесив серп на пояс и покрепче взявшись за щит, Персей насупился, чтобы пробудить сандалии, и с торжествующим воплем рванул в небесную синь.

– Удачи! – вскричали дубы.

– Ищи скалу, похожую на мартышку…

Грайи

Когда Персей изящно – носки вытянуты – приземлился на берегах Мисии рядом с пещерой в скале, чьи очертания снаружи напоминали, на его взгляд, раздавленную крысу, день почти завершился. Глянув на запад, Персей увидел, как солнечная колесница ГЕЛИОСА из медной сделалась красной и, завершая свой дневной пробег, мчала к землям ГЕСПЕРИД.

Персей отправился ко входу в пещеру и надел шапку, подаренную Гермесом, – колпак Аида. Не успела шапка оказаться на голове у Персея, как длинная тень, что шагала по песку рядом с ним, исчезла. От надвинутой на глаза шапки-невидимки все вокруг потемнело и слегка затуманилось, но все же видно было достаточно.

«Это все не пригодится», – сказал он себе, оставляя серп, суму и щит на песке у входа в пещеру.

Двинулся на голоса и мерцание света вдоль длинного, петлявшего коридора. Свет делался все ярче, голоса – громче.

– Подошла моя очередь на зуб!

– Да я его только что вставила.

– Тогда пусть ПЕМФРЕДО мне хотя бы глаз даст.

– Ой, да хватит брюзжать, ЭНИО…

Персей вошел под каменные своды и увидел в неверном свете лампы, висевшей сверху, трех фантастически старых женщин. Лохмотья их облачений, растрепанные волосы и обвислая плоть были серы, как камни пещеры. У одной сестры в оголенных деснах нижней челюсти торчал единственный желтый зуб. В глазнице у другой сидело одинокое глазное яблоко, взгляд пугающе метался туда-сюда, то вверх, то вниз. Все как Гермес и говорил: один глаз и один зуб на троих.

На полу громоздилась гора костей. Грызла кость и сестра с зубом – обдирала с нее гнилое мясо. Сестра с глазом тоже взяла себе кость и разглядывала ее пристально и любовно. Третья сестра – без глаза и без зуба – резко вскинула голову и принюхалась.

– Чую смертного, – взвизгнула она, тыкая пальцем в ту сторону, где стоял Персей. – Смотри, Пемфредо. Разуй глаз!

Взгляд Пемфредо, сестры с глазом, дико заметался из стороны в сторону.

– Нет там никого, Энио.

– Говорю тебе, есть. Смертный. Я его унюхала! – вопила Энио. – Куси его, ДИНО[11]. Бери на зуб. Кусай! Закусай до смерти!

Персей тихонько подобрался поближе, очень стараясь не наступать на разбросанные кости.

– Дай мне глаз, Пемфредо! Клянусь, я чую смертную плоть.

– На, держи. – Пемфредо извлекла глаз из глазницы, и та, которую звали Энио, жадно протянула руку.

Персей шагнул вперед и выхватил глаз.

– Что такое? Кто? Что?

Персей толкнул Дино, сестру с зубом. Воспользовавшись тем, что Дино от изумления разинула рот, Персей выдернул зуб у нее изо рта и с хохотом отпрянул.

– Добрый вечер, дамы.

– Зуб! Зуб, кто-то украл зуб!

– Где глаз? У кого глаз?

– У меня ваш зуб, сестры, – у меня же и глаз ваш.

– Верни их!

– Ты не имеешь права!

– Всему свое время, – проговорил Персей. – Могу и вернуть этот мутный старый глаз и этот гнилой старый зуб. Мне они без надобности. Конечно, так же запросто я мог бы выкинуть их в море…

– Нет! Нет! Молим тебя!

– Молим…

– Все зависит от вас, – сказал Персей, вновь и вновь обходя сестер по кругу. Когда б ни оказывался он рядом, старухи тянули к нему костлявые руки, пытались схватить его, но он всякий раз оказывался проворнее.

– Чего тебе надо?

– Сведений. Вы стары. Вы многое знаете.

– Что тебе сообщить?

– Как найти ваших сестер горгон?

– А чего тебе от них надо?

– Хочу забрать Медузу к себе домой. По крайней мере, частично.

– Ха! Глупец. Она тебе петрификацию устроит.

– Окаменеешь ты то есть.

– Я учен. Я знаю, что такое «петрификация», – сказал Персей. – Предоставьте мне обо всем этом беспокоиться, просто скажите, как найти остров, на котором они живут.

– Ты нашим милым сестрам зла желаешь.

– Говорите – или я выброшу в море сперва глаз ваш, а следом и зуб.

– У Ливии! – вскричала сестра Энио. – Остров у берегов Ливии.

– Доволен?

– Они тебя убьют и попируют на твоей плоти, а мы про то узнаем и порадуемся, – проскрежетала Дино.

– Отдавай-ка глаз и зуб теперь.

– Само собой, – сказал Персей. Эти карги, может, и стары, подумал он про себя, но когти у них острые, а сами они свирепы и мстительны. Лучше выиграть немного времени. – Вот что я вам скажу. Давайте-ка поиграем, – произнес он. – Закрывайте глаза и считайте до ста… Ой. Ну да. Глаза закрывать необязательно. Просто считайте до ста, а я пока спрячу зуб и глаз. Обещаю оставить их где-то тут, в пещере. Без мухлежа. Раз, два, три, четыре…

– Будь ты проклят, дитя Прометеево!

– Чтоб у тебя мясо на костях сгнило да поотваливалось!

Персей стремительно кружил по пещере, считая вместе со старухами.

– Спасибо сказали бы лучше… девятнадцать, двадцать… а не кляли меня, – приговаривал он, покуда старухи изрыгали все более мерзкие и жуткие гадости. – Сорок пять, сорок шесть… ну правда же, с вами века напролет ничего более увлекательного не происходило… шестьдесят восемь, шестьдесят девять… вы об этом дне будете судачить не век и не два. Не начинайте искать, пока до ста не доберетесь, не мухлевать мне тут!

Персей вернулся тем же коридором к выходу из пещеры на просторный пляж и услыхал голоса грай позади – они бранились, буянили и брызгали слюной.

– Прочь с дороги, прочь с дороги!

– Нашла, нашла!

– Да это осколок кости просто, дурища старая!

– Глазик! Нашла глазик!

– Отпусти мой язык!

Остров горгон

Прицепляя на места серп и щит, Персей улыбался. Зуб и глаз он спрятал как следует. Седые провозятся с поисками не один день. Персей не сомневался: они и не помыслят прервать эти поиски и призвать какую-нибудь птицу или тварь морскую, чтобы предупредила сестер об опасности. Да пусть бы и призвали – у него замечательное вооружение. Щит, эгида – хотя… Почему Афина так настаивала, чтобы Персей полировал щит до блеска?

Он вознесся над поверхностью моря и направил полет к берегам Ливии.

Лунная колесница СЕЛЕНЫ уже поднялась в небеса, а Персей прочесывал море, ища обитель горгон. Нашел он ее довольно быстро – скорее, цепочка скальных выступов, нежели остров, все укрыто туманом. Персей спустился ниже туманной пелены. Жидкий лунный свет едва проникал сюда. Паря над островом, Персей разобрал, что за каменные утесы он принял жизнеподобные статуи: тюленей, морских птиц – и мужчин. И даже нескольких женщин и детей. До чего это необычно – сад скульптур в таком удаленном и сумрачном месте.

А вот и горгоны. Все три лежали кружком и крепко спали, сплетя руки в нежных сестринских объятиях. Не совсем такие, как описывала их Даная. У всех трех имелись бронзовые зубы и когти, как мать и говорила, но лишь у одной вместо шевелюры – живые, извивающиеся змеи, совсем уж по-особому и до жути красивые. Это, должно быть, и есть Медуза. Она была мельче двух других сестер. Лунный свет озарял гладкое лицо. У остальных кожа была чешуйчатая, свисала складками. Глаза у Медузы были закрыты, и Персей не мог устоять – смотрел на эти сомкнутые веки, зная, что достаточно им открыться, как в тот же миг жизнь его закончится. Один лишь взгляд – и…

Ох ну и глупец же он! Статуи, что высились со всех сторон, – не искусство, не плоды трудов некоего одаренного скульптора, это окаменевшие от встречи с Медузиным взглядом.

Сандалии бесшумно подняли его в воздух. Он расчехлил кривой клинок гарпы и выставил перед собой щит. Что дальше? Внезапно он понял, почему Афина велела держать щит начищенным. Ему нельзя смотреть в глаза Медузы, но вот ее отражение… это другое дело.

Персей подал щит вперед и слегка наклонил его так, чтобы видеть спавшую внизу троицу, ясно отраженную в сияющей бронзе.

Любой, кто пытался выщипнуть непослушный волосок из брови, глядя в зеркало в ванной, знает, до чего трудно выполнить столь тонкую задачу в перевернутом мире отражения и не ткнуть себя при этом. У нас слева – там справа, у нас справа – там слева, близкое – далеко, далекое – близко. Персей приспособил зеркало так, чтобы видеть, как сам размахивает серпом.

Но видно не было ничего! Почему зеркало подводит его?

Ну конечно! Проклиная себя за умственную неповоротливость, Персей снял колпак Аида и сунул его в суму. Оказалось, это не так-то просто. С тяжелым серпом в одной руке и еще более тяжелым щитом в другой, в мыслях занятый и опасностью разбудить горгон, и необходимостью поддерживать в сандалиях полетный режим на нужной высоте, Персей, пока прятал шапку, потел и отдувался – но приготовился сосредоточиться и потренировать движения. Теперь он отчетливо видел свой образ в щите и разобрался, как размахивает оружием его отражение.

Сам того не заметив, Персей немного снизился. Посвист лезвия разбудил гадюк на голове у Медузы, они приподнялись и начали плеваться. Поменяв угол наклона щита, Персей увидел, что они смотрят прямиком на него – и шипят. В любой миг Медуза проснется – а заодно и ее несокрушимые сестрицы. Персей приблизился к спавшей Медузе, оружие наизготовку. Отражение в щите показало, что Медуза шевельнулась, веки затрепетали.

Глаза распахнулись.

Персей не знал, чего ждать, – вероятно, уродства и ужаса, но никак не красоты. Однако глаза Медузы, пусть и пылали яростью, оказались таковы, что Персею захотелось отвлечься от их отражения в щите и заглянуть в них по-настоящему. Он отмел это желание и вскинул серп повыше.

Медуза смотрелась в щит. Приподняла голову, чтобы глянуть на Персея впрямую, и оголила горло. Гарпа рассекла воздух, и Персей ощутил, как лезвие режет плоть у нее на шее. Потянулся вниз, схватил голову и сунул ее в суму, пока метавшиеся умиравшие змеи не вонзили в него клыки.

Попытался было взлететь и убраться прочь, но что-то держало его за щиколотки. Две другие горгоны, Стено и Эвриала, с воплями пробудились и тянули его вниз. Персей лягался и брыкался, тем временем призывая сандалии поднимать его повыше. Он пробил свод тумана и воспарил в ясном, залитом луной воздухе, визг взбешенных сестер звенел у него в ушах, но Персей не оборачивался.

А следовало бы, наверное. Увидел бы нечто чрезвычайно примечательное. С того дня, как Посейдон овладел Медузой у храма Афины, она была беременна близнецами. Как только Медуза лишилась головы, тем двоим наконец открылся выход из ее тела. Первым из разверстой раны возник юноша с сияющим золотым оружием. Звался он ХРИСАОРОМ, что означает «Золотой меч».

Оттуда же, откуда Хрисаор, появилась вторая фигура. С того самого дня, как великолепная АФРОДИТА восстала из пенного семени и крови отсеченных яичек Урана, не бывало на свете ничего столь сверхъестественно прекрасного, рожденного из чего-то с виду мерзкого. Близнец Хрисаора – сверкающе-белый крылатый конь. Он забил копытами по воздуху и взлетел в небо, оставив позади своего брата и двух оравших горгон.

Имя тому коню было ПЕГАС.

Андромеда и Кассиопея

– Получилось! Получилось! Получилось! – вопил Персей луне.

И впрямь. Надежно спрятав голову Медузы в суме, которую он поначалу счел такой неинтересной, Персей полетел, опьяненный восторгом. Такое его охватило воодушевление, такое ликование, что Персей свернул не туда. Не налево полетел, а направо и вскоре увидел, что движется вдоль незнакомого берега.

Милю за милей пролетал он без устали, но неведомые края внизу озадачивали его все сильнее. И вдруг, с первым проблеском зари, ему открылся поразительный вид. Девица-красавица, нагая, прикованная к скале.

Персей подлетел поближе:

– Что ты тут делаешь?

– А ты как думаешь, что я тут делаю? И будь любезен, взгляд свой не своди с моего лица, если нетрудно.

– Извини… Но как тут не задуматься… может, помочь тебе чем-нибудь?… Меня зовут Персей.

– АНДРОМЕДА, приятно познакомиться. Как тебе удается висеть в воздухе?

– Это долгая история, а у меня вопрос предметнее: чего это ты прикована к скале?

– Ну… – Андромеда вздохнула. – Это все на самом деле из-за моей матери. История тоже долгая, но заняться мне все равно нечем, поэтому чего б не рассказать ее тебе. Мои родители, КЕФЕЙ и КАССИОПЕЯ, – царь и царица.

– А мы сейчас где?

– В Эфиопии, а ты как думал?

– Извини, пожалуйста, давай дальше…

– Это все мама виновата. Она ляпнула вслух, что я красивее, чем все НЕРЕИДЫ и ОКЕАНИДЫ на свете[12].

– Так и есть, вообще-то, – заметил Персей.

– Ой, цыц. Посейдон услыхал эту похвальбу и так разъярился, что отправил чудовищного морского дракона по имени Кит, чтобы тот крушил берег[13]. Никакие корабли не могут теперь причалить, и народ начал голодать. Дело в том, что мы зависим от торговли. Родители обратились за советом к жрецам и жрицам, и те сказали, что ублажить бога, чтоб отозвал Кита, можно лишь одним способом – приковать меня голой к скале. Кит пожрет меня, но зато царство спасется. Ой, а вот и он, смотри, смотри!

Персей огляделся и увидел, как прет к ним по волнам громадное морское чудище. Недолго думая, Персей ринулся в воду, чтобы сразиться с ним.

С восхищением и облегчением наблюдала за всем этим Андромеда, но вскоре ею завладело отчаяние: шли минуты, а Персей все не всплывал. Невдомек было Андромеде, что он – рекордсмен Серифоса по задержке дыхания под водой. Неоткуда ей было знать, что при Персее клинок до того острый, что способен пробить насквозь даже жесткую роговую чешую Кита. Андромеда облегченно вскрикнула, увидев, как веселое торжествующее лицо Персея наконец возникло в волнах – в бурлении крови и ворвани. Персей застенчиво помахал Андромеде, а затем вновь подлетел к ней.

– Глазам своим не верю, – сказала она. – Быть такого не может! Как тебе это удалось?

– Ой, ну как, – проговорил Персей, сбивая с Андромеды кандалы двумя меткими ударами гарпы. – В воде я всегда как дома. Проплыл себе под чудищем и вспорол ему брюхо клинком. Тебя куда подбросить?

Когда они приземлились у царского дворца, Андромеда уже по уши влюбилась в Персея, а он – в нее.

Кассиопея чуть с ума не сошла от радости, увидев дочь живой, и с восторгом узнала, что этот пригожий юный герой станет ей зятем.

Царь Кефей робко проговорил:

– Не забывай, дорогая моя, что Андромеда уже обещана моему брату ФИНЕЮ.

– Вздор, – сказала Кассиопея, – приблизительная договоренность, никакого связывающего обязательства. Финей поймет.

Финей не понял. Брат ЭГИПТА и потомок НИЛА[14], он считал, что союз с Андромедой даст ему возможность объединить два самых могучих царства на реке Нил. Не позволит он какому-то там молокососу с серпом отнять такую мечту. Слухи о том, что молокосос умеет летать, он со счетов сбросил.

И вот музыка и смех свадебного пира в великом зале эфиопского дворца смолкли: ввалился Финей с немалым войском, вооруженным до зубов.

– Где он? – взревел Финей. – Где этот мальчишка, что посмел встать между мной и Андромедой?

Во главе стола, где пировало царственное семейство, Кассиопея и Кефей смущенно переглянулись, а Персей неуверенно поднялся.

– Думаю, тут какая-то ошибка, – произнес он.

– Да, будь ты неладен, еще какая, – отозвался Финей. – И совершил ее ты. Эту девушку много месяцев назад пообещали мне.

Персей обратился к Андромеде:

– Это правда?

– Да, – ответила она. – Но меня никто не спрашивал. Он же мой дядя, я вас умоляю[15].

– А это тут при чем? Ты моя, вот и весь сказ. А у тебя, – прорычал Финей, указывая мечом на Персея, – у тебя две минуты на то, чтобы убраться из дворца и из этого царства, – если ты, конечно, не желаешь, чтобы твоя башка украсила ворота.

Персей поглядел через весь зал на Финея. При Финее было человек шестьдесят вооруженных воинов. Но разговоры о башках, украшающих ворота, навели Персея на мысль, от которой эта самая башка у него пошла кругом.

– Нет, – сказал он. – Это я тебе даю две минуты, чтобы покинуть дворец, – если, конечно, не желаешь, чтобы ты и твои люди украшали этот зал.

Финей фыркнул весело и презрительно.

– Ну и наглец ты, не поспоришь. Кошель золота любому, кто первым прошибет стрелой глотку этому гаденышу.

Солдатня взревела от восторга и натянула тетивы.

– Кто со мной – прячьтесь у меня за спиной! – крикнул Персей, открыл суму и вытащил голову Медузы.

Андромеда, Кассиопея, Кефей и гости пира во главе стола возопили от изумления, увидев, как Финей и его шестьдесят воинов мгновенно застыли.

– Почему они замерли?

– О боги… да они окаменели!

Персей спрятал голову обратно в суму и повернулся к своим будущим свойственникам.

– Надеюсь, он вам был не очень дорог.

– Мой герой… – пролепетала Андромеда.

– Как тебе это удалось? – воскликнула Кассиопея. – Они же статуи. Каменные статуи! Как такое может быть?

– Ой, ну так, – сказал Персей, скромно пожав плечами. – Я тут прошлой ночью познакомился с Медузой горгоной. Ушел с ее головой. Решил, что в хозяйстве пригодится.

Громадное облегчение свое Персей скрыл. Он вовсе не был уверен, что у взгляда мертвых горгониных глаз сохраняется способность превращать живое в камень, но внутренний голос подсказал ему, что попробовать стоит. Вдохновением ли был тот внутренний голос или же совет нашептала ему Афина, Персей разобрать не смог.

Кефей положил руку юноше на плечо.

– На дух не выносил этого Финея. Ты меня очень выручил. Не знаю, как и благодарить тебя.

– Рука твоей дочери – вся благодарность, какая мне потребна. Надеюсь, ты позволишь мне забрать Андромеду с собой ко мне на остров Серифос и познакомить с мамой? Нельзя! – Персей шлепнул Кассиопею по руке – царица потянулась к клапану сумы. – Я б на вашем месте и не пробовал.

– Ох, мама… – Андромеда вздохнула. – Как об стенку горох.

Возвращение на Серифос

– У меня там не дворец, – предупредил Персей Андромеду, пока они неслись над морем к Серифосу. – Простой домик.

– Ты там вырос. Уверена, он мне очень понравится.

– Я тебя люблю.

– Само собой.

Но когда они приземлились на берегу, оказалось, что домик Диктиса сгорел дотла.

– Как такое могло случиться? Где все? Что произошло?

Персей отыскал рыбаков, чинивших сети неподалеку. Они грустно покачали головами. Данаю с Диктисом Полидект заточил в темницу.

– Говорят, царь устраивает во дворце большой пир.

– Ага. Вот прямо сейчас.

– Ради какого-то очень важного объявления.

Персей схватил Андромеду за руку и полетел с ней во дворец. Они оказались позади тронной залы как раз вовремя: увидели, как Данаю и Диктиса, связанных веревками, втащили и бросили перед Полидектом.

– Как вы посмели? Как посмели вы жениться без моего разрешения?

– Это все я, – сказал Диктис.

– Это все мы, – сказала Даная.

– Но я предложил тебе свою руку. Ты могла бы стать моей царицей! – завопил Полидект. – За это оскорбление вы оба умрете.

Персей выступил вперед и направился к трону. Полидект глянул за спины Данаи и Диктиса и увидел Персея. Широко улыбнулся.

– Так-так-так. Уж не храбрый ли юный Персей это? Ты сказал мне, что без головы Медузы не вернешься.

– А ты сказал мне, что собираешься соревноваться с Эномаем в гонках на колесницах за право на Гипподамию.

– Я передумал.

– Зачем ты пленил мою мать?

– Им с Диктисом суждено умереть. Можем и тебя рядышком повесить, если желаешь.

Даная с Диктисом воззвали к сыну:

– Беги, Персей, беги!

– Мама, Диктис, если любите меня – отвернитесь и смотрите на Полидекта. Молю вас! Все, кто любит меня, смотрите на царя!

Улыбка на лице Полидекта стала чуть менее уверенной.

– Что за чепуха?

– Ты потребовал голову Медузы. Вот она!

– Уж не ждешь ли ты от меня, что… – И больше ни слова не молвил Полидект.

– Всё. Можете повернуться и смотреть на меня, – сказал Персей, убирая голову Медузы обратно в суму. – Теперь это безопасно.

Статуя Полидекта, сидящего на троне, окруженном каменными воинами, стала популярной достопримечательностью Серифоса. Гости острова платили за то, чтобы посмотреть на это и потрогать статую, а на вырученные деньги островитяне возвели храм Афины и сто герм[16] по всему Серифосу.

Андромеда с Персеем оставили царя Диктиса и царицу Данаю на острове, а сами отправились своей дорогой. Они могли бы остаться и унаследовать царство. Могли бы вернуться на родину Андромеды и править объединенным царством Эфиопии и Египта. Но они были юны, пылки и настроены путешествовать, а Персею еще и хотелось навестить край своего рождения. Младенцем он пробыл там меньше недели. Его дед, царь Акрисий, сделал все, чтобы не допустить существования Персея и укоротить его жизнь, но Персею было любопытно поглядеть, каков он, знаменитый Аргос, царство его рождения.

Добравшись до Аргоса, Персей с Андромедой обнаружили, что Акрисий, выбросив дочку с внуком в море в сундуке много-много лет назад, сделался мрачен, жесток и деспотичен. Любимым правителем он никогда не был, и с трона его вскоре свергли. Никто не знал, где он теперь. Люди Аргоса, прослышав о потрясающих подвигах Персея, пригласили его взойти на пустовавший трон. Не зная, чем дальше заняться и где осесть, молодая пара поблагодарила аргосцев и попросила время на размышление.

Странствовали они по материковой Греции, и Персей зарабатывал им на жизнь призовыми деньгами, какие постоянно выигрывал на спортивных состязаниях. Дошли до них вести, что царь Лариссы устраивает самые богатые игры года, и они подались на север, в Фессалию. В тех играх участвовали лучшие спортсмены Греции, и велика честь тому, кто победит сразу во многих видах соревнований. Персей выигрывал один забег за другим, состязание за состязанием. Последним было метание диска. Персей зашвырнул его так далеко, что диск пролетел над самой дальней отметкой, покинул стадион и приземлился среди зрителей. Великий рев восторга, каким встретили этот невероятный результат, стремительно перерос в стон ужаса. Кого-то из зрителей тем диском зашибло.

Персей бросился в толпу. На земле лежал старик, из пробитой головы струилась кровь. Персей прижал его к себе.

– Прости меня, – проговорил он. – Какой ужас. Собственной силы не ведаю. Да простят меня боги.

К изумлению Персея, старик улыбнулся и даже смог выкашлять смех.

– Не тревожься, – молвил он. – Забавно, правда. Я обставил оракула. Много ли кто вправе такое сказать? Оракул предрек, что смерть мне будет от руки внука, а сразил меня в итоге какой-то неуклюжий болван-спортсмен.

Слуга старика отпихнул Персея.

– Не напирай на его величество.

– Его величество?

– Ты что, не знаешь? Это же царь Акрисий Аргосский.

Случайно или нет, предречено или нет – а все равно убийство кровника. Персей и Андромеда совершили скорбное паломничество на гору Киллену в Аркадии и в храм Гермеса и постояли рядом с пещерой, где родился этот бог. На алтарный камень возложили они шапку-невидимку и талари – крылатые сандалии. Выйдя за пределы храма и кратко помолившись Гермесу, они обернулись и поглядели на алтарь. Шапка и сандалии исчезли.

– Все правильно мы сделали, – проговорила Андромеда.

Отправились они в Афины и в недрах храма, посвященного Афине, спрятали серп, щит и суму с головой Медузы.

Богиня явилась им лично и благословила их.

– Ты справился, Персей. Наш отец тобой доволен.

Афина подняла щит, и они увидели, что лицо Медузы – изумленное, растерянное, печальное и по-своему красивое – смотрит на белый свет, навеки заточенное в сияющей поверхности бронзы. С тех пор щит стал эгидой Афины – ее знаком, штандартом и предупреждением миру.

Можно добавить – и ни о каком другом великом герое, какие приходят мне на ум, такого не скажешь, – что Персей и Андромеда жили-поживали потом да добра наживали. После своих странствий они вернулись на Пелопоннес – большой полуостров на юго-западе, связанный с материковой Грецией перемычкой суши под названием Коринфский перешеек[17], – и основали там Микены, великое царство, которое со временем, уже именуемое Арголисом или Арголидой, присоединило к себе соседние Аркадию и Коринф, а также и родной Персеев Аргос на юге.

Сын Персея и Андромеды Перс стал патриархом народа персов.

Прожив долго, Персей с Андромедой удостоились высшей награды, какая перепадает от Зевса смертным. Вместе с Кассиопеей и Кефеем их взяли на небо – созвездиями. Персей и Андромеда вместе присматривают за неукротимым потоком своих детишек-метеоров – ПЕРСЕИДОВ, их до сих пор видно и нам – раз в год они щеголяют в ночном небе.

Геракл

Род Персея

Долго еще после завтрака сидел Зевс в одиночестве за столом, размышляя о Герином сне. Кто-то придет на выручку – спасать бессмертных. Кто-то из рода Персеева. Не исключено, говорил он себе, что это всё лишь нахальные фантазии, насланные МОРФЕЕМ, чтобы морочить головы и сбивать с толку. Но есть возможность – хоть, допустим, и призрачная, но тем не менее возможность, – что эта греза и впрямь предупреждение – пророчество. Вреда не будет, если подготовиться. А может, попутно и повеселиться.

Итак. Род Персея. На чем мы остановились?…

Зевс глянул вниз на Тиринф, столицу Микен. Царственная пара Персея и Андромеды заслужила катастеризм – их вознесли на твердь небесную в виде созвездий, – но остались ли, задумался Зевс, какие-либо прямые потомки, что породили бы героя, чья родословная соответствовала бы условиям Гериного видéния?

Имелось три очевидных кандидата. Первый – сын Персея и Андромеды по имени СФЕНЕЛ, теперешний царь Микен. Он был женат на молодой женщине по имени НИКИППА[18]. Покамест пара оставалась бездетной.

Второй живой наследник – внук Персея АМФИТРИОН, женившийся от большой влюбленности на своей двоюродной сестре, красавице АЛКМЕНЕ, тоже внучке Персея и Андромеды. Наследников пока не наплодили.

Стало быть, у одной из этих пар мог бы родиться великий герой. К слову, об Алкмене: Зевс не мог не приметить, что она очень, очень, очень хороша собой. А что, если ей забеременеть моим, а не Амфитрионовым сыном, задался вопросом Зевс. Поскольку сама Алкмена – внучка Персея, ребенок получится из его рода, все сходится, а значит, соответствует требованиям Гериного пророческого видéния. Но и сыном Зевса этот ребенок будет тоже, потому, само собой, прирожденно героическая натура.

Чем больше Зевс об этом думал, тем больше ему эта затея нравилась. В результате возникнет именно такой герой, какого увидела Гера в своей грезе, а еще Зевс и удовольствие получит. Но как обрюхатить Алкмену? Они с Амфитрионом жили не в Тиринфе – аж в самих Фивах. Причина тому была мудреной, но занимательной.

Охотясь, Амфитрион ненароком убил Алкмениного отца ЭЛЕКТРИОНА (который, конечно же, дядя Амфитриона, а не только его тесть). Излишне напоминать, что убийство кровного родственника, случайное или нет, для греческого сознания было проступком самым жутким и непростительным. Амфитрион с Алкменой сбежали в Фивы, где владыка КРЕОНТ искупил кровавое преступление Амфитриона. Очищенный и обновленный, Амфитрион оставил жену в Фивах, вернулся в Микены и по требованию самой Алкмены взялся разбираться со сложным нагромождением династических неувязок.

Соответственно, в то время Алкмена жила на обширной фиванской вилле, где Креонт поселил их с Амфитрионом. Алкмена была женой верной и любящей, а потому Зевс решил возникнуть пред ней не в виде орла, козла, золотого дождя, медведя, быка или еще какого-нибудь зверя или явления, кем ему доводилось бывать в сладострастных приключениях, а в виде самогó возлюбленного супруга Алкмены – Амфитриона[19].

При полном вооружении, весь в дорожной пыли Зевс-Амфитрион пришел однажды вечером на виллу и объявил восхищенной Алкмене, что в Микенах он все уладил. Завороженная подробным рассказом о том, как ловко он устранил все трудности, с какими она отправила его разбираться, и обрадованная возвращением мужа целым и невредимым, Алкмена приняла его на своем ложе. Одну ночь Зевс удлинил до трех – чтобы насладиться вволю. Когда же утро наконец настало, он удалился.

Амфитрион – настоящий Амфитрион – вернулся в то утро из Микен и потрясенно обнаружил, что Алкмена уже знает о его триумфальной кампании во всех подробностях.

– Да ты мне вчера вечером уже все рассказал, мой милый дурашка-муженек, – сказала она. – А потом мы любились – ух как чудесно любились! И не раз, и не два – да с таким огнем, с такой силой. Давай еще.

Амфитрион несколько дней подряд пылил по дороге из Тиринфа к Фивам и как раз истосковался по любовным утехам, а потому выкинул из головы эти ее странные замечания и благодарно прыгнул к жене в постель.

Когда они намиловались, Алкмена не удержалась и вслух отметила разницу между тем, как Амфитрион любил ее этой и прошлой ночью.

– Шутить изволишь, – проговорил Амфитрион. – Вчера ночью я все еще был в пути. Спроси мое войско.

– Но…

У них состоялся долгий разговор, и они решили, что одному лишь ТИРЕСИЮ достанет мудрости и прозорливости, чтобы пролить свет на эту тайну. Глазами Тиресий не прозревал ничего, зато пророческим умом своим – все.

Слепой фиванский провидец выслушал по отдельности рассказы обоих супругов о событиях предыдущего вечера.

– Первым гостем в твоей постели был Отец-небо, Зевс, – сказал Тиресий Алкмене. – И теперь внутри тебя происходит нечто замечательное.

Он не ошибся. Переспав подряд с Зевсом и Амфитрионом, Алкмена забеременела от обоих. В утробе ее развивались близнецы, два сына – один от Зевса и один от Амфитриона. Это явление, полиспермия, у млекопитающих – кошек, собак или свиней, например, способных на единовременный приплод из нескольких детенышей, – встречается довольно часто, а вот у людей – редкость. Редкость – но не совсем уж невидаль. И достославно именуется гетеропатернальной суперфекундацией[20].

На горе Олимп ничто из этого не ускользнуло от внимания Геры. Никогда прежде не бывала Царица небес так взбешена мужниными интрижками. В ее глазах Зевсовы шашни с СЕМЕЛОЙ, ГАНИМЕДОМ, ИО, КАЛЛИСТО, Данаей, ЛЕДОЙ и ЕВРОПОЙ – ничто по сравнению с этим чудовищным, унизительным предательством. Может, эта неверность просто добила Геру, стала последней любовной соломинкой, сломавшей спину верблюду, или, возможно, богиня почувствовала, что на сей раз Зевс увлекся по-настоящему, а особенно ее ошеломило, что все это произошло из-за ее сновидения, которым она поделилась с супругом. Как бы то ни было, неумолимо мстительная Гера наблюдала, как у Алкмены близится срок, и решила сделать все от нее зависящее, чтобы уничтожить плод настолько оскорбительного союза.

В том, чтобы подвернулась оказия для мести, Гера могла полагаться – еще как могла – на мужнино тщеславие. За ночь до того, как Алкмене рожать, Царь богов сидел на Олимпе, навеселе. Зевс есть Зевс, ничего не смог с собой поделать.

– Тот, кто родится следующим в доме Персея, будет править всей Арголидой, – ляпнул он.

– Ты серьезно, супруг мой? – быстро переспросила Гера.

– Более чем.

– Поклянись перед всеми.

– Чего это?

– Если ты серьезно – клянись.

– Да пожалуйста, – сказал Зевс, растерявшись от такого напора, но уверенный, что все идет по плану. Алкмена же родит с минуты на минуту. – Объявляю тебе, – произнес он громко и отчетливо, – что следующий младенец рода Персея станет править Арголидой.

Вы же помните о сыне Персея – Сфенеле? Гера знала, что жена Сфенела Никиппа тоже беременна, хотя всего лишь на седьмом месяце. Этого обстоятельства хватило бы, чтобы остановить почти кого угодно, однако Гера – не кто угодно. Она богиня супружеской верности, Царица неба и, что самое главное, обманутая жена. Ее воля – а второй такой, как у Геры, и не сыскать – дорогу себе пробьет.

Гера призвала дочь свою ИЛИФИЮ, богиню родовспоможения[21], и велела ей немедля отправляться в Фивы, усесться в кресло при Алкмениной спальне, накрепко скрестить ноги и, не меняя позы, ждать дальнейших указаний. Эта поза в такой близости от беременной не даст Алкмене раздвинуть ноги и родить, а Гера знала, что через некоторое время дети, заточенные в утробе роженицы, задохнутся и умрут. Сама же Гера отправилась в Тиринф с зельем, чтобы Никиппа преждевременно родила их со Сфенелом сына.

Путаная, жестокая и мерзкая затея – зато ловкая и действенная. Силы волшбы, какими наделена была Илифия, и впрямь не дали Алкмене, корчившейся от боли, развести ноги. В Тиринфе же Никиппа успешно родила здорового мальчика, которого они с мужем назвали ЭВРИСФЕЕМ[22].

Гера торжествующе вернулась на Олимп.

– Мой дорогой муж, – пропела она, – возрадуйся же. Родился мальчик, прямой потомок Персея – ни больше ни меньше!

Зевс широко улыбнулся:

– А, да. Я подумывал, что случится такое вот.

– До чего же восхитительные новости, – продолжала чирикать Гера. – Я так счастлива за эту пару. Сфенел – сын Персея, конечно же, но и у Никиппы род образцовый. Вот так родословная у ребенка. Не только от Пелопа он происходит, но и…

– Погоди, погоди, погоди… Никиппа? Сфенел? Какое, к Аиду, отношение эти двое имеют к чему бы то ни было?

– Ой, я разве не сказала? – Вид у Геры был удивленный. – Никиппа со Сфенелом подарили миру сына.

– Н-но…

– И не придумать новости лучше, а? И теперь, как ты и поклялся, этот мальчик – названный Эврисфеем, – сын Сфенела и внук Персея, вырастет и станет править Арголидой.

– Но…

– Как ты поклялся, – повторила Гера сладчайшим голосом. – При всех. И, не сомневаюсь, ты приглядишь за тем, чтобы этот мальчик всегда оставался невредим. Ибо слово твое закон, и великий Космос возопит, Олимп сокрушится, а боги падут, сглупи ты и пойди против собственного слова.

– Я… я…

– Ротик открылся, дорогой, и с бороды слюна капает прямо тебе на коленки. Очень непривлекательно. Не прикажешь ли Ганимеду подать тебе салфетку?

Зевса обставили мастерски. Гера знала – знал и сам Зевс, – что придется чтить клятву и позволить этому нежданному внуку Персея, этому Эврисфею, править Арголидой – объединенными землями Микен, Коринфа, Аркадии и Аргоса. Все планы, которые понастроил Зевс для их с Алкменой сына, теперь того и гляди рухнут. Несчастный пацан родится мертвым, и Гера возьмет верх. Во вражде между мужем и женой ни один не даст противной стороне победить, будь на то их воля, но Зевсу не шло на ум, что делать дальше. Он сидел на троне и мрачно размышлял.

И Зевсу, и всему ходу истории повезло: Алкмена была милой не только внешне, но и обхождением. Хорошие люди притягивают верных, любящих друзей, и не было ни у кого более верных и любящих подруг, чем две женщины, что прислуживали Алкмене, – ГАЛАНФИДА и ИСТОРИДА. Семь дней и семь ночей смотрели они, как их несчастная подруга и хозяйка мучается от растущего в ней бремени. Наконец Историда, очень сообразительная дочь Тиресия, измыслила план.

Илифия сидела за дверью, окаменев, точно статуя, туго скрестив ноги и размышляя, сколько еще надо ждать, чтобы ребенок внутри Алкмены наверняка умер, и тогда встать уже наконец, чтобы кровь возобновила свой бег у нее в бедрах.

Вдруг из спальни донеслись крики. Уж не новости ли это, которых она ждет? Двери Алкмениной комнаты распахнулись, и выбежала Галанфида, хлопая в ладоши и вопя, но не от отчаяния, а от радости.

– Несите вести! Несите вести! – вопила она. – Владычица родила! Счастье-то какое, счастье!

Оторопев, Илифия вскочила.

– Быть того не может! – вскричала она. – Покажи!

Слишком поздно осознала она, что ее обманом вынудили встать и расплести ноги. В распахнутую дверь она видела Историду при Алкмене, роженица раздвинула ноги и тужилась. Появился сперва один, а за ним и второй малыш, оба сотрясали воздух здоровым заливистым плачем. Потуже запахнувшись в свои одеяния, Илифия дала деру. Она прекрасно знала, каким мощным бывает гнев Геры.

Ярость Геры, обнаружившей, что произошло, и впрямь оказалась дикой. Свирепым взмахом руки она превратила дерзкую подлую Галанфиду в ласку[23].

Никогда прежде не переживала Гера такого предательства и унижения. В тот миг она поклялась вечно враждовать с сыном Алкмены и Зевса.

Но который из двух близнецов от Зевса, а какой – от Амфитриона? Оба хорошенькие младенцы, энергичные, сильные и – как можно предположить, раз их восемь дней передержали в утробе, – довольно увесистые. Родители души в них не чаяли; первого появившегося из материнской утробы назвали Алкидом, в честь деда Алкея, сына Персея, а второго – ИФИКЛОМ[24]. Глядя на отпрысков, не понимали они, кто из них – сын смертного, а кто – бога.

Но вскоре все узнали, кто тут сын Зевса.

Змеюшки светы

Виллу, какую царь Креонт предоставил Амфитриону и Алкмене, пока те жили в Фивах, заливал в ночном безмолвии лунный свет. И лишь внимательнейший часовой с восприимчивым чутьем заметил бы, как самую малость раздвинулась высокая трава у дальних границ владений и по лужайке к террасе скользнули две бирюзовые змеи.

Гера не желала терять время и обрушила свою месть на дерзкое смертное дитя, что посмело родиться. Нимало не интересуясь, который из близнецов незаконнорожденное чадо ее мужа, наслала она двух ядовитых змей – пусть прикончат обоих мальчиков.

Встревоженная ласка бессильно наблюдала, как змеи проползли по террасе к комнате со спящими младенцами. Ничего тут Галанфида поделать не могла – лишь надеяться и молиться.

Наутро Амфитрион с Алкменой пробудились от заполошных воплей Историды.

– Скорей, скорей! – звала она, стягивая с них одеяла.

Переполошившись, они вбежали за вопившей девушкой в детскую, и их глазам открылось необычайное зрелище. Младенцы лежали в кроватке. Лицо у одного было перекошено страхом и пунцовело от крика.

Второй лежал на спине и сучил ножками в воздухе. В каждом пухлом кулачке ребенок сжимал удушенную змею. Глянул на родителей, склонившихся над ним, и помахал им дохлыми гадюками, как игрушками, радостно курлыча[25].

– Так, – сказал Амфитрион, переводя взгляд с одного младенца на другого. – Похоже, можно с уверенностью сказать, ктó тут сын Зевса.

– Алкид.

– Именно.

– Это все Гера, – сказала Алкмена, поднимая из колыбели Ификла и утишая его перепуганные всхлипы. – Змей наслала она. Ни перед чем не остановится, чтобы прикончить моих деток.

– Это несправедливо по отношению к Ификлу, – ярился Амфитрион, ласково беря своего настоящего сына за подбородок. – Надо еще раз потолковать с Тиресием.

За советом к старцу они отправились тем же вечером. Пока их не было, бог Гермес тихонько пробрался в детскую, вынул Алкида из люльки, прилетел с ним на Олимп и вручил ребенка ждавшей их Афине.

Боги прокрались туда, где спала Гера. Афина осторожно опустила малыша Алкида Гере на грудь. Тот немедленно присосался. Однако насыщался он от нее с таким пылом, что Гера проснулась с воплем боли. Глянула вниз, оторвала Алкида от своего соска и с отвращением сбросила ребенка с себя. Молоко брызнуло из груди широкой дугой через все небо и усеяло его звездами. Звездами, которые с тех пор именуются Млечным Путем[26].

Гермес ловко подхватил малыша и поспешил обратно в Фивы – вернуть ребенка в люльку, прежде чем кто-нибудь заметит пропажу.

Вся эта неудавшаяся проказа – Зевсова затея. Он хотел, чтобы его сын Алкид напился Гериного молока, а это сделает его бессмертным. Его любимые сын и дочь, Гермес и Афина, очень старались, но Алкиду удалось насосать лишь полный рот молока, и повторно ввязываться в такое никто не желал[27].

Тем временем в храме Тиресия Алкмена с Амфитрионом слушали совет провидца.

– Вижу, творить Алкиду чудесное, – говорил он. – Сражать ужасных чудовищ. Свергать тиранов и основывать великие династии. Он достигнет такой славы, какой ни один смертный никогда не ведал. Другие боги станут помогать ему, но Гера будет изводить и преследовать его безжалостно.

– Можно ли хоть как-то ее умилостивить? – спросила Алкмена.

Тиресий задумался.

– Ну, есть один способ. Можно попробовать сменить мальчику имя.

– Сменить имя? – переспросил Амфитрион. – Какой от этого толк?

– А что, если назвать его «Славой Геры», например? Или «Гордостью Геры».

На том и порешили. С тех пор Алкида стали звать Гераклом[28].

Юность героя и его образование

Юный Геракл рос вместе с братом Ификлом. Амфитрион и Алкмена растили их как равных, но из-за скорости, с которой Геракл набирал рост, вес и мышечную массу, окружающие довольно быстро начали воспринимать мальчиков очень по-разному.

Близнецы получили образование, в то время обычное для отпрысков благородных кровей. В вождении колесниц, метании копья и диска, беге – обычном и с препятствиями – их натаскивал Амфитрион. ЭВРИТ, царь Эхалии, знаменитый на всю Грецию лучник, внук самого бога-лучника Аполлона, учил Геракла натягивать тетиву и пускать стрелы быстро и точно. К своим десяти годам Геракл уже заслужил репутацию могучего бегуна, прыгуна, наездника, колесничего, копейщика и лучника. Впрочем, было замечено, что Геракл приветлив и дружелюбен, но вместе с тем – натура вспыльчивая и свирепая. Когда падала ему на глаза багровая пелена, унять его не мог никто, кроме отца.

Помимо воспитания физических способностей, в образовании благородных юных греков важнейшее место занимали риторика, математика и музыка, и среди знатных семей предметом гордости было обеспечение ребенка лучшими учителями. ЛИН, брат ОРФЕЯ и тоже превосходный музыкант, учил Геракла и Ификла настраивать лиру и играть на ней, сочинять музыку и петь, выстукивать точные ритмы и танцевать. Никакие из этих изящных искусств Гераклу не давались легко, его злило, каким робким, неловким и неумелым он себя ощущал, пытаясь спеть в ноты или станцевать в ритм. Пришел день, когда Лин, взбешенный отказом Геракла слушать его наставления, вскинул палку и приложился к спине мальчика. В сознании Геракла разразилась буря; он схватился за палку и с диким ревом дернул ее на себя, лицо Лина при этом оказалось прямо перед Геракловым. Геракл мотнул головой, расшиб наставнику лоб, а затем швырнул его в угол. Лин упал замертво – ему переломало все кости рук, ног и спины.

Такой скандал не скроешь, но в конце концов Геракла простили. Ификл присутствовал в классе и потом рассказывал всем и каждому, что его брата возмутительно спровоцировали. Обучение продолжил ЭВМОЛП, сын АВТОЛИКА[29]. В то же время сам КАСТОР, брат-близнец ПОЛИДЕВКА и, как и Геракл, плод божественной гетерпатернальной суперфекундации[30], предложил довести до совершенства навыки юноши во владении оружием и в мужских искусствах.

Убийство Лина показало, что запал у Геракла очень короткий, и в дальнейшие годы это свойство допекало и самого Геракла, и многих жертв его вспыльчивости. В оставшиеся годы обучения выяснилось, что… как бы помягче выразиться?… выяснилось, что пусть природа и судьба[31] и наделили Геракла многими прекрасными – качествами, но смекалка и мудрость, хитрость и находчивость среди них не значились. Был он, как мы бы ныне сказали, не самым ярким пикселем на мониторе. Отнюдь не тупица, Геракл вовсе не был безмозглым болваном, но нешуточная сила его состояла в… его нешуточной силе.

Ибо одно можно сказать с уверенностью и восхищением: ближе к концу своего второго десятка Геракл стал самым высоким, широкоплечим, сильным и быстрым юношей на белом свете. Боги, вступившиеся за него когда-то, выказали ему знаки своего благоволения, оснастили его для воинской жизни, для испытаний и преодолений. Афина преподнесла ему тунику, Посейдон – великолепных лошадей, Гермес – меч, Аполлон – лук и стрелы, ГЕФЕСТ – чудеснейшую нагрудную пластину из чистого золота.

Крепнувшую репутацию юноши окончательно упрочила его победа над свирепым львом с горы Киферон, когда Гераклу было всего восемнадцать лет[32]. Сорок девять дней выслеживал он того ужасного зверя; царь Феспий, благодарный повелитель города Феспии[33], чьи владения страдали от этой напасти более всего, наградил Геракла за его героические усилия, отправляя к нему еженощно по одной из своих пятидесяти дочерей.

Когда наконец занялась заря пятидесятого дня, льва изловили и убили. В тот вечер, в пятидесятый раз насладившись очередной дочерью царя, Геракл отправился домой. Каждая дочь позднее родила по мальчику, а старшая и младшая дочери – по паре близнецов. По сыну на каждую неделю года. В занятиях любовью Геракл был столь же зрел и могуч, как и в смертоубийствах.

Вернувшись, Геракл единолично защитил Фивы от нашествия войск царя ЭРГИНА Орхоменского. Народ Фив и прежде гордился Гераклом, но теперь гордость переросла в обожание. Они преклонялись перед ним как перед величайшим фиванцем со времен Кадма, основателя города. Будь их воля, они сделали бы Геракла своим царем. Но у Фив уже был царь – Креонт, а ему хватило ума и политической хитрости, чтобы предложить Гераклу руку своей дочери Мегары[34].

И все-то вроде гладко складывалось у молодого Геракла. Слава его росла и ширилась, шли счастливые годы, у них с Мегарой родились сын и дочка, Геракл возмужал как преданный супруг и отец – и очень вероятный наследник фиванского престола.

Преступление и наказание

Жизнь Геракла в Фивах была едва ли не столь же динамичной, как наша с вами сегодня. Каждый день он целовал на прощанье жену свою Мегару и детишек и отправлялся на работу – убивать чудищ и свергать тиранов. Нынешний служащий на полной ставке, возможно, находит менее радикальные способы сражать соперников по рынку и тварей-коллег – драконы, которых мы убиваем, скорее метафорические, нежели настоящие, – однако подходы и распорядок дня не очень-то разнятся.

Одним роковым вечером Геракл вернулся на семейную виллу и на пороге наткнулся на двух маленьких, но свирепых демонов с горящими глазками. Он тут же ринулся за ними, завалил наземь, переломал им хребты и топтал их вопившие головы, пока растерзанные демоны не испустили дух у его ног. Тут из дома на Геракла с воем вылетел громадный дракон, дыша огнем из пасти и ноздрей. Геракл бросился на дракона, сомкнул руки на его чешуйчатой шее и стиснул ее изо всех сил. И лишь когда жизнь покинула чудище и дракон пал мертвым на пол, развеяла Гера морок, какой навела на Геракла. Оглядевшись, увидел он с отвратительной ясностью, что дракон, которого он убил, – это жена его Мегара, а демоны – любимые детки.

То было едва ли не самое жестокое Герино вмешательство, знак бездонной глубины ее ненависти. Вид ее заклятого врага, его такой счастливой и полной жизни, раздражал ее все больше и больше. Она решила низвести Геракла до полного ничтожества, забрать одним стремительным и необратимым жестом и тех, кого он больше всего любил, и его репутацию. Когда вести о его поступке расползлись по округе, с Гераклом перестали разговаривать, к нему даже не приближались. Он замаран. Из князя в грязь – оборот затасканный, но никто прежде не ощущал такую стремительную смену всеобщей любви и обожания на ненависть и презрение.

Горю Геракла не было пределов. Он мечтал умереть. Но знал, что обязан покарать себя – претерпеть безжалостное наказание. Лишь тогда окажется он достоин встречи с душами Мегары и детей в загробном мире. Без очищения, дарованного царем, оракулом, жрецом или жрицей, повинные в преступлениях против родственников вынуждены пытаться очиститься самостоятельно – живя изгнанниками во искупление. Если не удастся отмыться от своих преступлений, эринии – дикие фурии – вознесутся из Эреба и станут гоняться за преступившим, стегать его железными хлыстами, пока не сойдет он с ума.

Геракл ушел из Фив и пополз на коленях[35] в Дельфы просить наставлений.

– Чтобы искупить это чудовищное преступление, Гераклу надлежит прийти в Тиринф и простереться перед троном, – нараспев произнесла пифия. Геракл не мог знать, что жрицу зачаровала Гера и слова эти – Герины. – Десять лет служить ему беспрекословно, – продолжила жрица. – Что бы ни велели ему, Гераклу следует сделать это. Какую бы задачу ни поставили ему, Гераклу положено с готовностью выполнять. Лишь после этого быть ему свободным.

Дух Геры оставил жрицу, и жизнь в ее голос вдохнули[36] теперь Аполлон с Афиной.

– Выполни все, что велено будет, безоговорочно, не жалуясь, и достигнешь бессмертия. Твой отец обещал это.

В бессмертии Гераклу надобности не было, но он понимал, что подчиниться придется в любом случае. Двинулся он по дороге к Тиринфу, столице Микен. Тамошним царем теперь стал уже взрослый Эврисфей, дальний родич Геракла, тот, чье преждевременное рождение много лет назад устроила Гера, чтобы помешать замыслу Зевса обеспечить трон Гераклу.

У Эврисфея никаких героических свойств Геракла не имелось – ни силы, ни отваги, ни щедрости, ни властности. Вырос он премного осведомленным о репутации своего более сильного, умелого и любимого в народе родственника, а потому уже давно в нем тлели ненависть, зависть и обида.

Сколько самообладания потребовалось Гераклу, чтобы склонить колени перед троном Эврисфея и взмолиться об искуплении, мы можем только догадываться.

– Мерзость твоих противоестественных преступлений отвратила всех, в ком живо чувство, – произнес царь, упиваясь каждым мгновением. – Не достоин ты будешь жизни в мире людском, пока не расплатишься сполна. Десять задач ты выполнишь для меня за десять лет без всякой помощи или платы. Когда справишься с последней, я, возможно, соизволю простить тебя, обнять как моего сородича и даровать тебе свободу. Но до тех пор ты у меня в рабстве. Сама Царица неба так повелела. Все ясно?

Свое орудие Гера настроила умело.

Геракл склонил голову.

Подвиги[37] Геракла

1. Немейский лев

Эврисфей потер подбородок и крепко задумался. Уж если помыкать своим неукротимым родственничком и задавать ему полезную работу, начинать имеет смысл дома. Эврисфей правил не только Микенами, но и благодаря опрометчивой клятве Зевса всей Арголидой, а ее держали в ужасе всякие дикие твари[38].

Самый очевидный ужас наводил лев, нападавший на жителей Немеи на северо-востоке царства, неподалеку от Коринфского перешейка. Страх перед этим жутким зверем не позволял странникам и купцам с материка торговать с Арголидой и остальным Пелопоннесом. Отпрыск чудища ХИМЕРЫ[39], то был не простой лев. Золотая грива его была так густа, что копья и стрелы отскакивали от нее, словно соломинки. Когти остры, как бритва, доспехи они способны драть, как бумагу. Камень для этих могучих челюстей – все равно что сельдерей. Многие воины уже сгинули, пытаясь усмирить Немейского льва.

– Отправляйся в Немею, – сказал Эврисфей Гераклу, – и убей льва, что разоряет тамошние края.

Какая жалость, подумал про себя Эврисфей и хихикнул. Не выйдет мне десять лет гонять его. Эта вот первая задачка его доконает. Ну, ничего не попишешь.

– Просто убить? – переспросил Геракл. – Доставлять не надо?

– Нет, незачем его доставлять. Что мне прикажешь делать со львом?

Геракл выпрямился, поклонился и покинул тронный зал, а Эврисфей постукал себя пальцем по виску – под взрывы раболепного смеха придворных.

– Ручищи-то как дуб, а мозги – с желудь, – проговорил царь и фыркнул.

Несколько месяцев преследовал Геракл зверя, как ему уже приходилось много лет назад, когда он охотился за Феспийским львом. Геракл понимал, что его оружие, какого бы устрашающего божественного происхождения ни было, против неуязвимой шкуры этого животного бессильно. Придется полагаться на голые руки, а потому все эти месяцы Геракл неустанно тренировался. Выкорчевывал деревья и поднимал над головой валуны, пока его тело, и без того могучее, не сделалось небывало сильным.

Когда понял, что готов, Геракл выследил льва до его логова. Бросился на громадное чудище и завалил на землю. Вцепившись крепко, Геракл не дал ему вырваться и пустить в дело когти или челюсти. Что льву его непроницаемая шкура против железной хватки Геракла на львиной глотке? Не один час катались они в пыли, покуда жизнь наконец не покинула великого Немейского льва и он не перестал дышать.

Геракл встал над телом зверя и склонил голову.

– Это был честный бой, – проговорил он. – Надеюсь, ты не мучился. Надеюсь, ты простишь меня за то, что я сейчас спущу с тебя шкуру.

Подобное почтение к врагу, пусть он и зверь безответный, было Гераклу свойственно. Пока противник жив, Геракл не ведал пощады, но врага погибшего он в загробный мир отправлял, где это удавалось, церемонно и с почестями. Есть ли у животных душа или последующая жизнь, даже у тех, что произошли от первородных существ вроде Ехидны или Тифона, Геракл уверен не был, но вел себя с ними так, будто все это у них есть. Чем отчаяннее они сражались, тем проникновеннее и почтительнее были Геракловы погребальные молитвы.

Презрение Эврисфея ранило Геракла. Он хотел снять шкуру со своей добычи и победно доставить ее в Микены, потому и попросил разрешения у дохлого льва. Но обнаружилось, что ни самые острые ножи, ни мечи даже царапины не оставляют на неуязвимой шкуре. Наконец Гераклу пришла в голову мысль выдернуть у льва его бритвенные когти. Они оказались удовлетворительно остры, и Геракл с их помощью снял со льва большой кусок шкуры вместе с головой. Смертоносные когти нанизал он в ожерелье, а в припадке безумной радости выдернул самый могучий дуб, какой нашел в округе, обломал с него ветки и сделал себе исполинскую дубину.

С ожерельем из когтей, в непробиваемой шкуре на плечах, на голове – раззявленная челюсть и выпученные глаза, на боку – могучая дубина: Геракл обрел свой имидж.

2. Лернейская гидра

Эврисфей не ожидал, что Геракл уцелеет, да еще и вернется облаченным, как дикий разбойник с гор. Впрочем, царю хватило хитрости скрыть свою растерянность.

– Да… этого следовало ожидать, – проговорил он, подавляя зевок. – Пожилой лев – никакое не испытание. Перейдем к следующей задаче. Ты слыхал об озере Лерна, тут, неподалеку? Его окрестности разоряет гидра, что стережет врата в загробный мир. Мне бы и в голову не пришло вмешиваться, если бы тварь эта не взялась убивать ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей, стоит им приблизиться. Мне недосуг разбираться самому, поэтому я отправляю тебя, Геракл, избавить нас от этой напасти.

– Как прикажешь, – сказал Геракл, кивнув, отчего пасть Немейского льва люто щелкнула сомкнувшимися челюстями. Эврисфей невольно вздрогнул с перепугу.

С плохо скрываемой ухмылкой презрения Геракл развернулся и вышел.

Богиня Гера подготовила озеро Лерна со злорадным упоением. В водах озера обитала не только гидра, громадный водяной змей о девяти головах (одна из них бессмертная), каждая способна метать струи самого смертоносного яда на свете, – в глубинах Лерны Гера спрятала свирепого исполинского краба.

Не успел Геракл приблизиться, как гидра вскинулась, и все ее головы изрыгнули яд[40]. Геракл довольно уверенно бросился вперед и отсек одну голову начисто. Из обрубка тут же выросли две новые головы.

Похоже, все будет непросто. Всякий раз, когда Геракл отсекал или мозжил дубиной голову гидры, на том же месте возникали две. Что еще хуже, из воды принялся выскакивать и свирепо нападать краб. Его великанские клешни вновь и вновь тянулись к Гераклу, пытаясь распороть ему брюхо и выпотрошить его. Отскочив в сторону, Геракл изо всех сил ударил дубиной и расколол панцирь чудища на тысячи осколков. Раздавленная тварь приподняла осклизлую тушу, затрепетала и рухнула замертво. Гера вознесла свое любимое ракообразное к звездам, где оно сияет и поныне – созвездием Рака. Но богиня все равно была довольна. Ее обожаемая гидра вершит месть за нее. У змея было уже двадцать четыре головы, и каждая плевалась убийственным ядом.

Геракл тактически отступил. Присел на безопасном расстоянии и задумался, что делать дальше, – и тут из-за деревьев появился его племянник ИОЛАЙ, сын Гераклова брата-близнеца Ификла.

– Дядюшка, – сказал он, – я наблюдал за боем с самого начала. Если Эврисфею можно обременять тебя дополнительным испытанием, значит, мне разрешено помочь тебе. Позволь, я буду твоим оруженосцем.

По правде сказать, вмешательство краба изрядно досадило Гераклу. Уговор был, что по одному испытанию за раз. Добавление второй – нежданной – опасности показалось ему несправедливым. Он принял предложение племянника, и вместе они измыслили новый порядок атаки. Я склонен думать, что затея эта пришла в голову скорее Иолаю, нежели Гераклу, человеку действия, человеку страсти, человеку беспредельной отваги, но совсем не придумщику.

Замысел сводился к систематическому подходу к гидре: Геракл нападает, отсекает голову, а Иолай тут же бросается вперед с горящим факелом и прижигает свежий срез, тем самым не давая возникать новым головам. Отрезали, прижгли, отрезали – вот какую они разработали систему, и она оказалась действенной.

Через несколько часов утомительных и отвратительных усилий осталась лишь одна голова – бессмертная, не способная погибнуть. Наконец Геракл отрубил и ее и закопал глубоко под землю. Ядовитые пары гидры курятся над тем местом, где прежде были воды озера Лерна, и по сей день.

– Спасибо тебе, – сказал Геракл Иолаю. – А теперь отправляйся домой. И ни слова отцу. – Геракл знал: братец рассердится, если узнает, что его сын подвергся такой опасности.

Выказывать почтение гидре Геракл не пожелал. В конце концов, бессмертная голова оставалась жить и исторгала под землей свой яд. Геракл преклонил колени рядом с подергивавшимся телом не из почтения, а чтобы обмазать наконечники своих стрел густевшей кровью. Отравленные стрелы принесут неимоверную пользу – и неимоверные беды.

Мир изменится от их применения.

3. Керинейская лань

Эврисфей подключил коварство. Водяной змей – одно дело, но даже Гераклу не тягаться с олимпийцем.

– Излови мне золотую лань Керинеи[41], – велел он.

Никаких сомнений, что этот третий подвиг уж точно станет для Геракла последним, ибо успех означал бы для него неминуемую смерть – ну или по крайней мере вечные муки.

Златорогая медноногая Керинейская лань никакого вреда никому причинить не могла. Стремительнее любой гончей или стрелы, охотников она раззадоривала, но ничем не угрожала. Однако лань эта была священной для Артемиды, и опасность состояла как раз в этом. Свирепость, с которой богиня берегла свое и наказывала любое святотатство против нее самой и своих приближенных, была хорошо известна. Артемида ни за что не допустит никакого вреда любимой лани. Гераклу либо не удастся эту задачу решить, либо Артемида сразит его за наглость. Как бы ни вышло, Эврисфей был уверен, что его пакостный родственничек не вернется.

Почти год носился Геракл за своей добычей по горам и, как легко предположить, долам. Наконец у него получилось набросить на животное сеть и усмирить его.

Обижать столь робкое и красивое создание Гераклу совершенно не хотелось. Он осторожно закинул лань себе на плечи и, пока возвращался в Микены, нашептывал ей всякое.

В каком-то лесу из теней перед Гераклом возникла Артемида.

– Ты посмел? – процедила она сквозь зубы, вскидывая серебряный лук.

– Богиня, богиня, отдаюсь на милость твою. – Геракл встал на одно колено.

– На милость? Знать не знаю такого слова. Приготовься умереть.

Артемида прицелилась, но тут из чащи выступил ее брат-близнец Аполлон и наложил руку на Артемидин лук.

– Ладно тебе, сестра, – проговорил он. – Ты разве не знаешь, что это Геракл?

– Да будь он хоть наш отец, сам Податель бурь, я бы пристрелила его за покражу моей лани.

– Понимаю, – произнес Геракл смиреннейше. – Это чудовищное святотатство, но я связан словом с царем Эврисфеем, и это он приказал мне изловить животное. Волею Геры подчиняюсь я Эврисфею.

– Волею Геры?

Аполлон с Артемидой посовещались. Отношения с детьми Зевса от других женщин[42] были у Царицы неба в лучшем случае натянутыми, и жизнь близнецов легче от этого никогда не становилась. Помочь ее врагу показалось им забавным.

Артемида обратилась к Гераклу.

– Можешь идти своей дорогой, – молвила она. – Но как покажешь мою лань при дворе в Микенах, сразу же верни ее в родную среду.

– Мудрость твоя равна твоей красоте, – сказал Геракл.

– Ох батюшки, – произнес Аполлон. – Такая вот лесть – совсем не путь к сердцу моей сестры. Проваливай.

Эврисфея потрясло, что Геракл вернулся с этим великолепным животным, и объявил, что вот она, жемчужина его личного зверинца. Помня о своем обещании Артемиде, Геракл откликнулся:

– Само собой, мой царь. Иди же сюда, она твоя.

Эврисфей приблизился, и тут Геракл под прикрытием своей накидки из шкуры льва резко ущипнул лань за круп. Эврисфей скакнул, чтобы поймать ее, когда она загарцевала, но лань резко вскрикнула и унеслась прочь, высекая искры из каменного дворцового пола медными копытцами.

– Ты провалил эту задачу! – взревел Эврисфей.

– Государь, я доставил лань, как и договаривались, – возразил Геракл. – Очень жаль, что тебе не хватило прыти удержать ее, но я за это не в ответе. – Тут он обратился к придворным: – Я же выполнил все, что от меня требовалось?

Ропот согласных голосов не дал Эврисфею излить свои истинные чувства.

Временами Гераклу все же удавалось явить нечто, близкое к подлинной хитрости.

4. Эриманфский вепрь

Далее Гераклу велели привести в Микены живьем исполинского вепря, что разорял окрестности горы Эриманф в Аркадии.

Сам по себе этот подвиг не был величайшим испытанием для Геракла, и пересказывать его вряд ли стоило бы вообще, если бы не одна частность. Она не только показывает, до чего неуклюжим и непривлекательным может быть Геракл, но и, можно с осторожностью считать, стала первой в череде обстоятельств, приведших к ужасной смерти героя.

Привычки вепря Геракл решил выведать у своего друга – жившего неподалеку кентавра ФОЛА. Потомство ИКСИОНА и богини облаков НЕФЕЛЫ[43], кентавры – гибридная порода. От головы до талии это человек, а вот ниже – целиком конь. Искусные лучники, свирепые и смелые воины, однако часто злобные, буйные и похотливые, если выпьют. Громадное исключение – ХИРОН, мастер врачевания, мудрый наставник АСКЛЕПИЯ[44], а позднее и Ясона с АХИЛЛОМ, а также друга Геракла Фола. Хирон – бессмертный отпрыск Кроноса и океаниды ФИЛИРЫ, тогда как смертного Фола породил СИЛЕН, пузатый спутник Диониса, с некоей мелией, нимфой ясеня. Фол отсоветовал Гераклу ловить Эриманфского вепря до зимы.

– Лови его, когда в снегу увязнет, – так лучше всего, – сказал кентавр. – Иначе он тебя растопчет в лоскуты. А пока, может, поживешь у меня в пещере?

Геракл такому приглашению только рад был. Однажды ночью после ужина он приложился к каменному кувшину с вином. Ему неоткуда было знать, что это вино – общая собственность всего племени кентавров. Запах вина привлек других кентавров, и они явились за своей долей. Вспыльчивого Геракла это вывело из себя (возможно, и то, что сам он был навеселе, сыграло свою роль), и началась некрасивая ссора. Ссора переросла в потасовку, а потасовка – в смертоубийство: Геракл разразился градом стрел, наконечники у которых, как вы помните, были смочены в смертельно ядовитой крови гидры[45]. Даже несчастный Фол погиб, когда Геракл всадил ему стрелу в ногу, проткнув кожу над копытом и загнав кентавру в кровь достаточно яда, чтобы Фол умер. Несколько аркадийских кентавров уцелело. Среди них – НЕСС, и позднее он, как мы еще увидим, возьмется отомстить за эти смерти – самым ужасным манером.

Геракл же, растерявшийся и раскаявшийся, помог по-хоронить убитых, после чего вернулся мыслями к поставленной ему задаче – поимке вепря. Снег уже укрыл верхние склоны горы, и вепря Геракл выследил и загнал в глубокий снежный намет, закинул на плечи и потопал обратно в Микены.

Когда Геракл вернулся с вепрем, тот был более чем жив, и Эврисфей так испугался этого громадного зверя, что запрыгнул в большой каменный кувшин и притаился в нем.

– Что велишь с ним делать?

– Унеси.

– Ты разве не желаешь рассмотреть его поближе? У него очаровательная щетина.

– Унеси его прочь сейчас же!

Голос Эврисфея загудел эхом в кувшине.

Эту сцену обожали греческие мастера росписи горшков – им нравилось изображать перепуганного Эврисфея, съежившегося в пифосе, а рядом Геракла, грозящего уронить на царя исполинского вырывающегося свина.

5. Авгиевы конюшни[46]

На полпути к окончанию – ну или так, во всяком случае, Гераклу казалось (мы еще пересечем этот мучительный мост, когда придет пора) – и Эврисфей действительно считал, что на сей раз, на сей раз ставит Гераклу задачу, которую тот ни за что не выполнит. Даже если не сгинет при исполнении, приговаривал царь про себя со злорадством, все равно лишится вечной жизни. В конце концов, оракул сказал Гераклу, что выполнение всех задач подарит Гераклу бессмертие, а всего лишь попытка не считается. Как давным-давно, в далекой-далекой галактике выразился Йода: «Делай. Или не делай. Попытки нет»[47].

Царь Авгий Элидский, сын Гелиоса, бога Солнца, располагал стадом из трех тысяч голов скота. Вся его скотина была бессмертна и, как следствие, произвела за долгие годы необычайное количество навоза[48]. Стойла, где скотину держали, не чистили тридцать лет.

– Отправляйся в Элиду, – приказал Эврисфей Гераклу, – и как следует вычисти конюшни царя Авгия за один день.

Явившись в Элиду, Геракл испросил аудиенции у царя и договорился с ним: если удастся убрать завтра весь навоз между восходом и заходом солнца, Авгий отдаст ему десятую часть своего стада.

Если у вас создалось впечатление, будто Геракл – безмозглый увалень, тупоголовый болван, орел-мужчина минимального умственного развития, значит, я вас слегка сбил с толку. Геракл был прямолинеен – и это качество ассоциируется у меня с ним крепче всего. Мы, возможно, чересчур привыкли считать, что уклончивые, утонченные, изощренные подходцы умнее и действеннее незатейливого прямого нахрапа, но иногда это не так. Совершенно не представляю, что умнице Тесею или хитрецу Одиссею могло бы прийти в голову нечто столь же простое и блистательное: развернуть течение двух местных рек, Пенея и Алфея. Разумеется, понадобилась громадная сила, чтобы пробить в стенах конюшен бреши и изменить направление потоков, но сам замысел в простоте своей красив необычайно. Как Геракл и предполагал, воды ринулись в конюшни и вымыли собравшуюся за тридцать лет дрянь. Богатые навозом потоки сбежали на равнины и поля Элиды и удобрили тамошние земли на многие мили окрест.

Торжествующий Геракл обратился к Авгию за своей наградой в триста голов скота, но царь, любивший свои стада больше всего на свете, платить отказался.

– Эврисфей отправил тебя чистить мои стойла как раба, – заявил он, – поэтому любая награда необязательна и неправильна. Более того, я на такие условия и не соглашался.

– А вот и соглашался! – вскричал сын Авгия ФИЛЕЙ, обожавший Геракла и потрясенный тем, до чего гадко обходится с его героем отец. – Я отчетливо это слышал.

Царь рассерженно изгнал обоих из своего царства. Филея отправили на Дулихий, остров в Ионическом море[49], а Геракл подался обратно в Микены, кипя от ярости. Он поклялся, что в один прекрасный день вернется и отомстит Авгию.

Народ Элиды, напротив, приветствовал Геракла на своей земле, покуда герой шел в Тиринф. Свежеудобренные земли, обогащенные навозом, принесут благоденствие всему краю. Благодаря Гераклу Немея стала безопасной, а также Лерния и гора Эриманф. Геракл стал героем не только среди царей и воинов. Он сделался народным героем.

6. Стимфалийские птицы

Геракл явился в Тиринфский дворец – узнать, что там еще припас для него Эврисфей. Царь молча сидел на троне и оглаживал бороду.

– Ну что ж, – произнес он наконец. – Следующее задание тебе – очистить озеро Стимфалия от засилья птиц.

Относительно Стимфалийских птиц в первоисточниках, из которых мы черпаем подробности о Геракле и его подвигах, согласия нет. Ныне в целом принято считать, что Стимфалийские птицы – это устрашающие твари-людоеды размером с журавля, клювы у них железные, когти из меди, а помет вонючий и ядовитый. Эти священные птицы бога войны АРЕСА населяли лесистые берега озера Стимфалия; они безобразничали и наводили ужас на селян Северо-Восточной Аркадии, из-за них тамошние земли стали совершенно непригодны для жизни.

Почва под деревьями, на которых гнездились эти птицы, превратилась в мерзостную топь. Когда Геракл попытался к ним подобраться, его засосало по самые плечи в зловонную дрянь. Застав Геракла в этом бедственном положении, Афина снабдила его здоровенной бронзовой трещоткой, изготовленной в кузне Гефеста. Ее оглушительный пулеметный треск согнал птиц с гнезд, они заметались с перепугу, и Геракл смог перестрелять их достаточно, чтоб остальные убрались прочь, – и далее у нас еще будет повод встретиться с этой смертельной угрозой.

7. Критский бык

– Критский бык? – переспросил Геракл.

– Да, – ехидно ответил Эврисфей. – Тебе все дважды повторять надо? Критский бык. Вол. Корова-самец. Муж коровы. Крит. Остров. Добудь.

Много лет назад из моря на берег Крита выскочил громадный белый бык. Его послал бог Посейдон в ответ на молитвы царя МИНОСА, пожелавшего впечатлить своих подданных знамением, что власть Миносу ниспослана богами. По замыслу, предстояло пожертвовать быка Посейдону, как только братья Миноса примут знамение как доказательство, но и Минос, и жена его ПАСИФАЯ уж так очаровались красотой этого животного, что им не хватило духу его убить. Более того, Пасифая зашла еще дальше – она совокупилась с быком. Понесла от него сына АСТЕРИОНА, получеловека-полубыка, известного под именем Минотавр, и его заточили в хитром лабиринте, выстроенном специально для Минотавра архитектором Миноса, великим изобретателем и инженером ДЕДАЛОМ.

Бык меж тем безобразничал по всему Криту, дикий, неукротимый и устрашающий. В знак одолжения Миносу Эврисфей послал Геракла усмирить зверя и доставить его в Тиринф – живым.

Геракл подошел к решению этой задачи совсем не так, как его младший родственник Тесей, в чем нам еще предстоит убедиться, – у Геракла имелся один метод: уверенность в собственных силах и неистощимая выносливость. Геракл отыскал быка, наорал на него, взбесил его и встал у него пути. Когда бык ринулся на Геракла, Геракл просто схватил быка за рога[50] и дернул. Бык противился изо всех сил. Постепенно Геракл придавил его к земле и покатился с быком в схватке, как в свое время с Немейским львом и Эриманфским вепрем. Ни в какую не выпуская бычьих рогов из рук, Геракл орал зверю на ухо, лупил его, пинал его, мотал его, вертел, крутил и колошматил. Наконец потрепанный и уставший бык рухнул в пыль под Гераклом и сдался на его милость. Усевшись на него верхом, Геракл поплыл на быке по волнам, из которых тот вышел, вплоть до самого Пелопоннеса. Ввел зверя во дворец Эврисфея, который вновь бросился прятаться в каменный кувшин.

– Хорошо-хорошо, будь ты неладен, убери его отсюда поживее.

– Ты уверен, что не хочешь пощекотать его за ухом?

– Убери отсюда это клятую животину!

Если б Эврисфей крикнул из своего кувшина: «Пожертвуй его богам», вся история мира могла бы сложиться иначе. Но в итоге вышло так, что Геракл послушно выпустил быка на все четыре стороны. Свободный от наездника, бык взбрыкнул, и помчал себе, и бежал многие мили, пересек всю материковую Грецию на восток, и остался насовсем на равнине Марафон, где не давал покоя местным, пока другой великий герой, как мы с вами еще узнаем, не явился одолеть его и завершить необычайную жизнь этого быка.

8. Кобылицы Диомеда (включая историю Алкестиды и Адмета)

– Ну что же, с быком ты разобрался, – сказал Эврисфей, щипля себя за бороду. – Очень ловко, спору нет. Но один-то бык – не испытание, верно?

Геракл промолчал. Ждал дальнейших указаний.

– Ладно. Приведи мне четырех кобылиц ДИОМЕДА.

– Диомеда?

– Ты вообще ни о чем не осведомлен, что ли? Он царь Фракии. Кобылицы – самки лошади. Лошадь – четвероногое с гривой и копытами. Их у Диомеда четыре. Четыре – число между тремя и пятью. А теперь иди – и без кобылиц не возвращайся, понял?

По дороге на север во Фракию Геракл заглянул в Феры, в гости к своим друзьям, царю АДМЕТУ Ферскому и его царице АЛКЕСТИДЕ; история этой пары заслуживает того, чтобы ее послушали.

За много лет до этого Зевсу пришлось убить Асклепия, сына Аполлона, мастера врачевания и целительских искусств[51]. Арес с Аидом нажаловались на Асклепия: он, дескать, повадился возвращать смертных к жизни, а потому и война, и смерть – курам на смех. Зевс принял этот довод и сразил Асклепия ударом молнии. Аполлон ворвался в кузню Гефеста и в припадке ярости напал на трех ЦИКЛОПОВ, изготовивших Зевсовы молнии. Покарать царя богов за смерть Асклепия Аполлон не мог, а вот циклопов – АРГА, СТЕРОПА и БРОНТА – запросто. Аполлон выпустил по стреле в каждого. Подобный мятеж с рук спускать было нельзя, и Зевс изгнал Аполлона с Олимпа, приговорив его к рабскому труду у смертного человека. Знаменитый своим гостеприимством (а это всегда верный путь к сердцу Зевса) фессалийский царь Адмет стал тем самым смертным, кого выбрал Зевс, и к нему отправился Аполлон – пастухом его стад, на один год и один день.

Эта кара оказалась для Аполлона чем угодно, кроме наказания. С Адметом они поладили сразу. Адмет, только что взошедший на трон и пока не женатый, был обаятелен, радушен, добросердечен и физически привлекателен. Вовсе не хозяином он стал Аполлону – юный царь стал богу любовником. Аполлону понравилось служить пастухом, и он сделал так, что все Адметовы коровы родили близнецов, и тем самым сильно увеличил ценность царского стада. Владение скотом в те времена – как много где и поныне – было мощным признаком богатства и высокого положения. Адмет процветал, и время Аполлоновой службы пролетело мгновенно. Они остались друзьями, и бог даже помог своему любимцу добиться руки Алкестиды, одной из девяти дочерей царя ПЕЛИЯ Иолкского[52]. Алкестида была так прелестна, что царевичи и знать со всей Греции наперебой просили ее руки. Отец Алкестиды постановил, что отдаст ее в жены тому, кто сумеет впрячь в колесницу вепря и льва. Пока ни одному претенденту не удалось загнать под одно ярмо этих столь несовместимых друг с другом зверей, но у Адмета – при помощи Аполлона – это получилось. Он подъехал на той колеснице к Пелию и получил свою невесту.

Бог вновь явился помочь другу, когда из-за всей этой суматохи со сватовством к Алкестиде Адмет недотянул до подобающего служения Артемиде, сестре-близняшке Аполлона, а та была, наверное, чувствительнее к оскорблениям, настоящим и воображаемым, чем любой другой олимпиец. За небрежение она покарала Адмета, наслав змей в его супружескую спальню, что несколько подпортило молодоженам первую брачную ночь. Аполлон же помог Адмету, объяснив царю, какие именно молитвы и жертвоприношения способны умилостивить вспыльчивую сестрицу-богиню. Змеи исчезли, медовый месяц продолжился. Экстаз супружеской спальни обернулся безупречным брачным блаженством, и союз Адмета с Алкестидой оказался счастливее многих в Греции.

И уж так обожал Адмета Аполлон, что ему претила сама мысль о смерти возлюбленного друга. Но Аполлон не стал умолять Зевса даровать бессмертие своему любимцу, как сделали Селена и Эос ради своих смертных возлюбленных[53], – он подошел к задаче по-другому. Он призвал МОЙР – трех богинь судьбы, КЛОТО, ЛАХЕСИС и АТРОПОС, – на Олимп и сильно их напоил.

– Милейшие мойры, – сказал он им, слегка запинаясь и смазывая произношение, чтобы им казалось, будто и он пьян не меньше, – я вас люблю.

– И мы тебя, будь оно неладно, любим, – выговорила Атропос.

– Ты… ик… лучший, – икнула Клото.

– Я всегда это говорила, – булькнула Лахесис, утирая слезу.

– Возьму любого, кто скажет поперек, и уделаю.

– Вот да, будь оно неладно.

– Крышка тому.

– Стало быть, если я чего у вас, дамы, попрошу… – начал Аполлон.

– Что угодно.

– Щимай, затётано… Считай, замётано.

– Ты только скажи.

– Друг у меня, Адмет. Чудесный человек. Зайка.

– Я думала, он царь?

– Ну да, царь, – согласился Аполлон. – Но как человек он зайка.

– Ну как бы все сходится, – согласилась Атропос. – Царь-зайка.

– Но не зайка-царь?

– Суть вот в чем, – продолжил Аполлон, не желая, чтобы ему зубы заговаривали, – хочу попросить вас сделать так, чтобы его жизнь не оборвалась.

– Обрывать – это моя работа, – сказала Атропос.

– Я в курсе, – отозвался Аполлон.

– Ты хочешь, чтобы я не обрывала его жизнь?

– Я бы счел это величайшей услугой.

– Желаешь, чтобы он жил вечно?

– Если это можно устроить.

– О-ох, ну и задачка. Я занимаюсь тем, что обрываю нити жизней. Не обрывать… это же совсем другое дело. Что скажете, сестры?

Аполлон долил им в чаши.

– Выпейте еще, пока размышляете.

Мойры посовещались.

– Поскольку мы тебя любим, – произнесла наконец Клото.

– Жуть как… – добавила Лахесис.

– Поскольку мы жуть как тебя любим – пусть будет по-твоему. Один разочек. Если твой друг… Как там его звать?

– Адмет. Адмет, царь Ферский.

– Если Адмет, царь Ферский, найдет кого-нибудь, кто пожелает умереть вместо него…

– …тогда совершенно незачем будет обнимать его рыть…

– Обрывать его нить…

– Вот да.

– Условие таково, – объяснил Аполлон Адмету, – тебя никогда не заберут в загробный мир, если ты найдешь кого-то – кого угодно, – кто согласится умереть вместо тебя.

Адмет отправился к родителям. Они уже много чего повидали в жизни, рассудил он, и кто-то из них наверняка согласится уйти раньше, если это подарит их сыну бессмертие.

– Ты зачал меня, – сказал он отцу ФЕРЕТУ, – твой долг, значит, сделать все, чтобы я жил дальше.

К изумлению и ужасу Адмета, Ферет совершенно не пожелал соглашаться.

– Да, я зачал тебя и взрастил, чтобы ты правил этой землей, но я совершенно не понимаю, почему должен вместо тебя умереть. Ни предки наши, ни Греция такого закона не устанавливали, где говорится, что отцы должны умирать вместо детей их. Ты родился прожить собственную жизнь, хоть счастливую, хоть горемычную. Я дал тебе все необходимое. Не жду, что ты умрешь вместо меня, а тебе не стоит ждать, что я умру вместо тебя. Ты, значит, любишь свет дня. С чего ты взял, что твой отец его не выносит? Знай: мертвы мы очень долго. Жизнь, может, и кратка, зато сладостна[54].

– Да, но ты же пожил, а я…

– Будем считать, что я пожил, когда моя жизнь естественно подойдет к своему завершению, а не по слову твоему.

Получив отповедь от ближайшего кровного родственника, Адмет забросил сеть пошире. О бессмертии ему прежде думать не приходилось, но стоило Аполлону сказать, что оно возможно, как эта мысль совершенно захватила Адмета. Он уверовал, что бессмертие – его право. Он-то думал, что найти кого-нибудь, кто будет готов сделать ему это простое одолжение – умереть за него, – дело плевое. Оказалось, что все, подобно отцу Адмета, как-то несуразно пылко цепляются за свои жизни. Наконец на выручку пришла его преданная и любящая супруга Алкестида. Она объявила, что готова умереть вместо супруга.

– Правда?

– Да, мой милый, – сказала она, спокойно гладя его по руке.

– Ты по-честному и с радостью готова на такое ради меня?

– Вполне с радостью, если тебе это в радость.

Возвели изящную усыпальницу, и Алкестида приготовилась к дате Адметова ухода – теперь уже своей. Но когда подошел день, Адмет решительно передумал. Осознал, до чего сильно он любит Алкестиду и до чего ущербна станет его жизнь без нее. Более того, он прозрел, что долгое – бесконечное – существование в одиночестве будет ему хуже смерти. Он взмолился перед женой не делать этого. Но ее намерение занять его место уже было услышано и записано богинями судьбы. Должна умереть – и умерла.

Именно в тот миг, когда сокрушенный Адмет пытался примириться с тем, чтó он натворил, к нему во дворец заявился Геракл.

И уж таким внимательным был Адмет к своим хозяйским обязанностям, что отвергнуть гостя счел недопустимым. Изо всех сил постарался скрыть свое горе и встретил гостя с большим теплом и радушием, каким славился. Но все же Геракл не смог не заметить, что старый друг облачен в черное.

– Ну, если честно, у нас во дворце случилась смерть.

– Оставлю тебя тогда. Лучше приду в другой раз.

– Нет-нет. Прошу тебя, побудь. Я настаиваю.

Геракл все равно сомневался. У хозяев есть обязанности – есть они и у гостей.

– Кто умер? Не кто-то из близких?

Адмет не желал обременять друга своими горестями.

– Не кровный родственник, клянусь… – Говоря строго, не соврал. – Женщина тут одна из домочадцев.

– Что ж, в таком случае… – Геракл вошел в главный зал. Взгляд его пал на стол, накрытый к поминкам. – Я всегда говорил, что у тебя подают лучшие вина и пироги, – проговорил он, щедро набирая себе и того и другого.

– Это очень любезно с твоей стороны, – отозвался Адмет. – Оставлю тебя на минутку, но, прошу, чувствуй себя совершенно как дома.

Геракл накинулся на еду. Допил все вино, какое нашлось на столе, и крикнул, чтоб несли еще. Явился дворецкий, ликом угрюм. Слуга старой закалки. Даже рискуя навлечь на себя знаменитый гнев сильнейшего человека на свете, он от своих обязанностей уклоняться не собирался.

– Стыд растерял совсем? – прошипел он. – Как можно эдак есть и пить, когда весь дом в глубоком трауре?

– Да будь я неладен, чего бы и нет? Кто помер-то? Какая-то там служанка.

– Боги, вы только послушайте его! Нашу дражайшую царицу у нас забрали, а ты смеешь называть ее «какой-то там служанкой»?

– Алкестиду? Но Адмет сказал мне…

– Его величество и посейчас в саду, душу свою благородную выплакивает напрочь.

– Ох, ну и дурак же я!

Тут с Гераклом случился припадок самоедства и самоуничижения, как это бывало с ним время от времени. Колотил себя в грудь и называл бесчувственнейшим фигляром на белом свете, недостойным гостить в чьем бы то ни было доме, ослом, паяцем, олухом и грубейшим из невоспитаннейших. Затем взял себя в руки и осознал, чтó нужно сделать. «Отправлюсь в загробный мир, – сказал он себе, – и сражу любого, кто попытается помешать мне привести Алкестиду назад. Клянусь, сражу».

К счастью, подобные радикальные меры не потребовались. Прежде чем отправиться в загробное царство, Геракл пошел поклониться свеженькой усыпальнице Алкестиды. Там он наткнулся на ТАНАТОСА, бога смерти, – тот как раз забирал Алкестидину душу.

– Руки прочь! – возопил Геракл.

– Не твое это дело, – проговорил Танатос. – Повелеваю тебе…

Геракл с ревом бросился на него, прижал беспомощного Танатоса к земле и замолотил по нему кулаками.

Чуть погодя Адмет унял в саду свои рыдания и вернулся во дворец.

– А где Геракл? – спросил он.

– Ой, этот… – буркнул дворецкий. – Как только узнал, что это царица скончалась, сразу ушел. Скатертью дорожка, скажу я.

Тут в зал ворвался Геракл.

– Я вернулся! – объявил он, хлопая Адмета по плечу. – И друга с собой привел. – Повернувшись к двери, Адмет крикнул: – Заходи.

В зал вошла Алкестида и, застенчиво улыбаясь, замерла перед оторопевшим мужем.

– Я саму Смерть положил на лопатки, чтоб вернуть ее тебе, – сказал Геракл, – уж будь любезен, на этот раз не отпускай ее.

Адмет, казалось, не слушал его. Он не сводил взгляда с жены.

– Да. Ну ладно. Короче, я пошел. Есть дела во Фракии. Лошадок добыть кое-каких.

Отправляя Геракла за четырьмя кобылицами Диомеда, Эврисфей не снизошел поделиться никакими подробностями. Нам, однако, известны имена тех кобылиц. ПОДАРГ, «быстроногая», КСАНФ, «золотистая»[55], ЛАМПОН, «сияющая», и ДИНОС, «ужасная»[56]. Что еще важнее, Геракл не подозревал, что из-за гнусной привычки царя кормить кобылиц человечьим мясом они сделались неукротимо буйными, и держали их в железных кандалах и в бронзовых стойлах – до того опасны они были для любого, кто к ним приближался[57].

Во Фракию ко дворцу Диомеда Геракл прибыл со своим другом и возлюбленным АБДЕРОМ, сыном Гермеса[58]. Оставив Абдера стеречь лошадей, Геракл отправился на переговоры с царем.

Любопытство взяло верх, и юноша подобрался к лошадям слишком близко. Одна из них вцепилась ему в руку зубами и втащила в стойла. В считаные минуты его порвали на части и сожрали.

Геракл похоронил изуродованные останки и основал вокруг гробницы город, который назвал Абдерой – в честь погибшего возлюбленного[59]. Затем сокрушенный и обезумевший герой обратил всю силу своей ярости на Диомеда – порубил его стражу, схватил царя и швырнул его на съедение его же лошадям. Неаппетитный вкус хозяина отбил у кобылиц всякую склонность к человеческой плоти, и Гераклу легко удалось запрячь их в колесницу и пригнать в Микены. Эврисфей, уже наверняка привыкший разочарованно наблюдать, как Геракл возвращается целый и невредимый, поднес кобылиц Гере и дальше разводил эту породу. Позднее греки стали считать, что знаменитый конь Александра Македонского по кличке Буцефал произошел от тех лошадей.

9. Пояс Ипполиты

– Далеко на востоке, на берегах Фермодонта, живет народ амазонок! – воскликнула АДМЕТА с возбужденным придыханием.

Геракл поклонился. Эврисфей «подарил» своей дочке подвиг Геракла на совершеннолетие.

– Прикажи ему что пожелаешь, солнышко, – сказал ей Эврисфей. – Чем труднее и опаснее задачка, тем лучше. Гераклу пока было чересчур просто.

Адмета сразу решила, чтó потребует с героя. Как и многие юные гречанки, она преклонялась перед ватагой сильных, независимых и люто непримиримых женщин и давно мечтала стать амазонкой.

– Дочери Ареса и нимфы ГАРМОНИИ, – сказала она Гераклу, – амазонки посвящают себя сражениям и друг другу.

– Слыхал, да, – отозвался Геракл.

– Их царица… – Адмета взбудораженно вспыхнула, – ИППОЛИТА. Ипполита храбрая, Ипполита-красавица, Ипполита свирепая. Ни один мужчина не способен ее подчинить себе.

– И такое слыхал.

– На ней пояс, чудеснейший, в драгоценностях, подаренный ей отцом Аресом. Хочу его.

– Что, прости?

– Ты принесешь мне пояс Ипполиты.

– А если она предпочтет с ним не расставаться?

– Не морочь моей дочери голову, Геракл. Слушайся ее.

Вот так Гераклу пришлось плыть на восток, к землям амазонок. Слава этих гордых женщин-воительниц гремела по всему Древнему миру[60]. Воюя верхом – они были первыми на свете, кто этому научился, – амазонки побеждали любые племена, с какими сходились в бою. Завоевав или усмирив тот или иной народ, они забирали с собой тех мужчин, от кого, по мнению амазонок, получатся лучшие дочери, и совокуплялись с ними. Выполнивших свою задачу мужчин убивали, как это бывает с самцами многих видов пауков, богомолов и рыб. Амазонки умерщвляли всех младенцев-мальчиков и растили только девочек, и те потом вливались в племя. Если кто-то обвинял амазонок в жестокости, они указывали на то, сколько новорожденных девочек по всему «цивилизованному» миру было оставлено в горах умирать[61] и скольких женщин используют как скотину для воспроизводства, и никакой другой цели в их жизни не допускается – только служить, ублажать и подчиняться.

Геракл вовсе не склонен был недооценивать масштабы поставленной задачи. Но когда его судно достигло Понта, что на южном берегу Черного моря, изумленного Геракла радушно встретило целое посольство во главе с самой царицей Ипполитой. Амазонки и их царица были не единственными героическими воителями с репутацией во всем Древнем мире. Восемь с лишним лет Геракл, не жалуясь, достигал невозможного, и вести о его силе, отваге и стойкости во всех этих сложных и несправедливых условиях разнеслись повсюду. Геракл избавил мир от многих угроз и ужасов. Против чар и чудовищ он выстаивал доблестно и величественно. Чтобы не восхищаться им, надо быть неблагодарным или завистливым. Преклонение амазонок перед отвагой, достоинством и силой превзошло их инстинктивные неприязнь и недоверие к мужчинам, и Геракла и его спутников они встречали тепло и почтительно.

Геракла и его команду одарили цветочными гирляндами и устроили им пир на берегу Фермодонта[62].

Геракла Ипполита заворожила. Были в ней стать, остроумие и прирожденная властность, каких в мире мало. Голос Ипполита не повышала никогда – казалось, она словно бы ожидает внимания к себе и восхищения, и все же Геракл обнаружил, что занят исключительно ею, и чувствовал, что ни к одной женщине и тем более к мужчине из всех, с кем был знаком, он ничего, более похожего на преклонение, не питал.

Геракл Ипполите, похоже, нравился не меньше. Может, и возник след улыбки у нее на лице, когда Ипполита увидела, что ее пальцы и близко не смыкаются в обхвате мышц у него на предплечье, но та улыбка была не насмешливая, а весело изумленная: водятся же на белом свете такие экземпляры!

– Вот что подойдет, – проговорила она, расстегивая пояс.

И действительно, ее талия и бицепс Геракла оказались одного размера. Застегивая замочек, Ипполита объявила, что Гераклу так очень к лицу.

– Эта ужасная голова льва, эта шкура, эта уродливая дубина… несомненно, это все полезно, чтобы пугать балбесов и трусов, но мужчине следует без страха являть себя в блеске.

Геракл разглядывал изукрашенный пояс у себя на руке, Ипполита улыбалась. Но тут заметила, что лицо Геракла помрачнело.

– Только не говори, что боишься, будто такие побрякушки портят твою мужественность. Я была о тебе лучшего мнения.

– Нет-нет, – сказал Геракл. – Дело не в этом…

– А в чем же?

– Ты говорила, что слышала об испытаниях, какие назначает мне мой брат Эврисфей, так?

– Весь мир наслышан о подвигах Геракла.

– Так их называют?

– Даже если сделать поправку на кое-какие неизбежные преувеличения, что возникают, когда истории передают из уст в уста, ты, судя по всему, насовершал чудес.

– Наверняка истории эти по большей части чепуха.

– Ну скажи тогда, правда ли, что, когда ты приволок Эриманфского вепря в тронный зал Эврисфея, тот так перепугался, что ласточкой нырнул в каменный кувшин?

– Это да, правда, – согласился Геракл.

– И что ты скормил Диомеда его же кобылицам?

И тут Геракл тоже кивнул.

– Так скажи мне, великий герой, что тебя сейчас тревожит?

– Понимаешь, я выполняю девятую из этих задач – из, как ты их называешь, подвигов. Здесь я поэтому.

Ипполита подобралась.

– Надеюсь, не с целью приволочь Ипполиту в цепях к злобному тирану?

– Нет-нет… не это. Дело в поясе… – Он глянул на украшение у себя на предплечье. – Его дочка Адмета отправила меня добыть его. Но теперь, когда мы познакомились, у меня душа не лежит…

– И все? Он твой, Геракл. Прими с радостью как мой подарок тебе. От воина воину.

– Но это же дар твоего отца, бога Ареса.

– А теперь это дар от твоей возлюбленной, женщины Ипполиты.

– Говорят, тот, кто носит этот пояс, неуязвим в бою. Правда ли это?

– Я ношу его со своих четырнадцати лет, и не было мне ни единого поражения.

– Тогда я не вправе…

– Прошу тебя. Я настаиваю. А пока дай-ка глянуть, всюду ли ты соразмерен…

Предоставим Гераклу и Ипполите сплетаться в яростном объятии в ее царском шатре на берегах Фермодонта.

Вы, быть может, решили, что девятый подвиг дался Гераклу слишком легко. Богиня Гера, несомненно, именно так и подумала. Ненависть, какую носила она в себе, за годы нисколько не убавилась. Напротив – с каждым триумфом Геракла ненависть Геры лишь прирастала. Народная любовь к нему бесила богиню. Она взялась унизить и уничтожить его. А выходило так, что детей и даже целые города уже называли в его честь, люди слагали песни, воспевающие его силу, смелость и беспощадность к себе. Гера покажет миру: не того он человека прославляет.

Приняв облик амазонки, Гера пошла по речному берегу, сея растерянность, сомнение и недоверие.

– Гераклу нельзя доверять… он собирается похитить нашу царицу… Я слышала, что прямо сейчас его люди готовятся взять нас в плен и продать, как рабынь, на рынках Арголиды… Геракла надо убить, прежде чем он использует возможность нас уничтожить…

В шатре Геракл сел, внезапно насторожившись.

– Что это за шум?

– Да просто мои женщины празднуют с твоими спутниками, конечно же, – сонно проговорила Ипполита.

– Я слышу лошадей.

Геракл перегнулся через простертое тело Ипполиты и приподнял полог шатра. Верховые амазонки метали стрелы в его людей! Группа воинственных женщин неслась к шатру. Кровь тут же застучала у Геракла в висках, его накрыло красным туманом. Улыбки и гостеприимство – это все ловушка. Ипполита попыталась выставить его дураком.

– Предательница! – заорал он. – Ты… коварная… ведьма!

Он взял ее за голову и с последним яростным словом свернул ей шею так, что она треснула, будто сухая древесная ветка.

Геракл схватился за дубину и выскочил из шатра. Одним махом вышиб он из седла трех амазонок, что мчали ему навстречу. Другие увидели пояс Ипполиты у него на руке – символ ее власти и неуязвимости. Весь боевой дух тут же покинул их. Люди Геракла, воодушевленные видом своего вожака, в котором бушевала горячая кровь, а сам он ревел, как лев, возликовали. Вскоре берега реки были усеяны телами мертвых амазонок.

На обратном пути в Микены Геракл и его люди зашли в порт Трои. В ту пору правил там ЛАОМЕДОНТ, внук царя ТРОЯ, в честь которого названы и город, и его жители – троянцы, сын царя ИЛА, давшего второе имя этому городу – Илион, как в названии «Илиады» Гомера.

Троя была прекрасна, строительство ее стен силами Аполлона и Посейдона только-только завершилось. Но жадный, двуличный и глупый Лаомедонт отказался платить им за работу. В отместку Аполлон закидал город чумными стрелами, а Посейдон затопил равнину Илион и наслал на город морское чудище, чтоб терзало и пожирало любого троянца, кто попытается удрать из зараженного города.

Жрецы и оракулы Трои сказали Лаомедонту, что спасти Трою от болезни, голода и несчастий можно, лишь приковав Лаомедонтову дочь ГЕСИОНУ голой к скале на затопленной равнине, чтобы морское чудище ею насытилось[63].

Таково было положение дел, когда явился Геракл. Он пообещал освободить Гесиону, если дадут ему коней, что родились от дара Зевса Трою[64]. Лаомедонт согласился, и Геракл быстренько убил чудище и спас Гесиону. И опять Лаомедонт нарушил сделку. Отказался следовать уговору и не отдал лошадей.

Исправлять положение у Геракла не было времени. Год почти истек, и ему пора было вернуться к Эврисфею, после чего отправиться совершать десятый подвиг. Поклявшись вернуться и отомстить Лаомедонту, Геракл вернулся в Микены.

10. Скот Гериона

– Вот! – Геракл бросил пояс к ногам Адметы. – Надеюсь, он принесет тебе удачу[65]. А теперь, могучий царь, отдай уже, будь любезен, десятый и последний свой приказ.

Эврисфей беспокойно завозился на троне. Многие придворные наверняка захихикали, услыхав обращение «могучий царь».

– Хорошо же, Геракл, – произнес он. – Отправляйся в Эрифию и приведи мне скот ГЕРИОНА. Все стадо[66].

Вы же помните, что когда Персей отсек голову Медузе горгоне, из зиявшей раны выбрались на свет двое нерожденных детей от союза Медузы с Посейдоном. Один из тех детей – Пегас, второй – Хрисаор, юноша с золотым мечом. Хрисаор (в союзе с КАЛЛИРОЕЙ, «сладкотекучей» дочерью морских титанов Океана и Тефиды) породил трехголового Гериона, жутчайшее чудище, свирепо охранявшее громадное стадо красных коров на западном острове Эрифия[67]. Помогал ему стеречь эту редкую и ценную породу великан ЭВРИТИОН, сын Ареса, и свирепый двухголовый пес, брат КЕРБЕРА, по кличке ОРФ.

Эрифия находилась так далеко в неведомых западных краях мира, что путь Гераклу выдался длиннее всех предыдущих. И уж так ему было жарко, до того умаялся он, пока брел через Ливийскую пустыню, что возопил в ярости на палившее солнце и пригрозил сбить Гелиоса стрелами с его колесницы. Гелиос, допустим, был из бессмертных титанов, однако все равно боялся жуткого ущерба, какой способны были нанести стрелы героя.

– Не стреляй, Геракл, сын Зевсов, – заорал он в некоторой панике.

– Тогда помоги мне! – крикнул Геракл в ответ.

Гелиос согласился не летать так низко над землей, если Геракл согласится не стрелять. Более того, чтобы облегчить герою путь на запад, Гелиос предложил Гераклу напрокат свою великую Чашу. Гелиос ежедневно гнал колесницу от земель на дальнем востоке[68] через все небо, пока не добирался до царства Океана[69]. Там Гелиос проводил ночь, отдыхая в своем западном дворце, после чего отправлялся на восток в огромной чаше, или лохани, по стремительному течению Океана. Эта «Река Океана», опоясывающая землю, возвращала Гелиоса в его восточный дворец, где он готовил коней к очередному дневному странствию.

Геракл с благодарностью принял предложенную Чашу, мореходную лохань[70], в которой он устроился, подтянув колени, и с удобством устремился к Эрифии. Где-то в пути воды, что несли его, заволновались, и Геракл пригрозил, что сейчас начнет метать стрелы в Океана. Думаю, дело не в том, что Геракл высокомерно считал себя выше богов, – он скорее рассматривал всех живых существ, и божественных, и смертных, как ровню себе. Так или иначе, эта угроза обеспокоила Океана, и он, перепугавшись ужасных стрел, как перед этим его племянник Гелиос, утихомирил воды. Геракл прибыл на остров Эрифию целым и не намокшим, не успев глазом моргнуть.

С берега его приветствовал свирепым лаем Орф, двуглавый пес.

– Орф! – крикнул Геракл. – Ты, как многие другие уродливейшие твари на белом свете, – сынок Тифона с Ехидной. Тебе невдомек, что время вашего брата истекло? Я уже убил твою сестрицу, Лернейскую гидру, и сынка, Немейского льва. Теперь твой черед убраться с лица земли.

С ревом из обеих глоток тварь ринулась на Геракла, а тот вскинул дубину и обрушил ее на одну из голов. Вторая, ошарашенно взвизгнув, повернулась глянуть на свою сокрушенную напарницу, теперь безжизненно свисавшую с их общей шеи. Не успела вторая голова загоревать, как дубина опустилась еще раз и прикончила пса.

Пастух Эвритион услыхал шум и гам и теперь приближался, тоже помахивая здоровенной дубиной.

– Ты поплатишься! – проревел он. – Я любил этого пса.

– Тогда ступай за ним! – вскричал Геракл, пуская стрелу Эвритиону в глотку.

Яд гидры совершил свое дело, и Эвритион был мертв прежде, чем его тело пало на землю.

Геракл занялся сбором стада. Но тут объявился сам Герион.

Столь немногие смертные повидали Гериона и выжили, чтобы поведать об этом, что описания его внешности сильно разнятся. Все сходятся в одном: этот сын Хрисаора и Каллирои был трехглавым. Очень многие говорят, что и торсов у него было три, хотя один источник утверждает, будто три головы росли у него из одного туловища. Сильнее всего источники расходятся в том, что располагается между торсами и землей. Кто-то заявляет, что к талии туловище сужалось и у великана поэтому было две ноги; говорится и другое – что ног было три пары. Я склоняюсь к версии с одной парой ног, но с тремя торсами и тремя головами. Несомненно одно: Герион был громадным трицефалом и характер имел лютый.

– Кто смеет воровать мой скот? – взревела левая голова.

– Геракл смеет.

– Тогда Гераклу конец, – объявила средняя голова.

– Медленный и мучительный, – добавила правая.

– Когда ты сдохнешь, – отозвался Геракл, – выйдет втрое больнее любой смерти, какая уже приключалась.

С этими словами он запустил стрелу прямиком в пуп Гериону. Яд гидры пробрался во все три туловища, по трем шеям и в три головы, обжигая и разъедая все на своем пути.

– Жжет!

– Жжет!

– Жжет!

Вопли ужасали.

Как именно Гераклу удалось переправить стадо через море, нигде не пишут. Придется допустить, что он загонял, сколько мог, в Чашу Гелиоса и вот так челноком возил скотину, пока вся она не оказалась на североафриканском побережье. В память об этом великом приключении Геракл воздвиг две громадные каменные колонны, одну – на северной, иберийской, стороне пролива, что соединяет Средиземноморье с Атлантикой, а вторую – на южной, марокканской. И поныне Геркулесовы столбы встречают путешественников в проливе. Африканская колонна называется Сеутой, а иберийская – Гибралтарской скалой.

На то, чтобы пригнать все это стадо Эврисфею, Гераклу потребовалось непомерное время. Он гнал коров через всю Испанию, через Страну басков, по югу Франции и северу Италии, вниз по Далматскому побережью, и лишь тогда родные горы и долины Греции подсказали ему, что дом близко. Однако Гера в своей зловредности наслала тучи слепней, и из-за их болезненных укусов стадо взбесилось и бросилось врассыпную по всей материковой Греции[71]. Гераклу удалось собрать почти всех, но в ворота Тиринфа и ко дворцу царя Эврисфея стадо наш герой пригнал, вымотавшись и пропылившись.

– Ох батюшки, – проговорил Эврисфей, оглаживая бороду. – И это все? Мне казалось, что стадо Герионово – это больше тысячи голов, а тут, даже на мой необученный глаз, сотен пять-шесть, не больше.

– Только эти остались, – ответил Геракл. – Моя служба у тебя завершена. Я исполнил все, что ты мне приказывал, – и даже с лихвой. Пора тебе освободить меня от уз и отпустить восвояси вольным человеком, искупившим свое преступление.

Эврисфей исторг едкий смешок.

– Ой нет. Это вряд ли, – проговорил он. – Нет-нет. За тобой все еще должок в два испытания.

– Ты сказал, десять задач, – и все десять задач я выполнил.

– Да, но второй-то подвиг, – сказал Эврисфей. – Твой племянник Иолай помог тебе одолеть гидру. Если б не прижигал он рану после того, как ты срубал голову, ты б ни за что не победил. Уговор был, что все испытания ты выдерживаешь в одиночку, без чужой помощи. Поэтому гидра не считается.

– Это возмутительно!

– Ц-ц, держи свой знаменитый пыл при себе, Геракл. Помнишь же, что случилось с Мегарой и твоими детишками.

Эврисфей упивался. Геракл посрамленно умолк, царь облизнулся.

– А еще эти конюшни в Элиде. Ты запросил награду от Авгия, верно?

– Ну да, но…

– Это означает, что ты не долг свой исполнял покаянный предо мной, а нанялся в услужение. Это никак не считается.

– Он не заплатил мне!

– Это к делу не относится. Требуя награду, ты нарушил условия нашего уговора. Твои десять подвигов превращаются в двенадцать.

Конечно же, это все Гера – ее жрицы нашептали такие подробности Эврисфею.

Геракл повесил голову. Он знал, что сорвись он сейчас, разбушуйся или уйди на все четыре стороны обиженным, и все старания и муки последних десяти лет окажутся впустую. Бессмертие, обещанное ему оракулом в Дельфах, достанется ему, только если он очистится от вины, а очищение Гераклу в силах даровать лишь трусливый сородич Эврисфей, этот ухмыляющийся деспот, это жестокое орудие Геры. Бессмертие как таковое ему без надобности, но бессмертному ему удалось бы спуститься в загробный мир и забрать оттуда Мегару с детьми.

– С учетом жалкого поголовья стада, которое тебе удалось сегодня пригнать, скажи спасибо, что я не добавил тебе три подвига, – промолвил Эврисфей. – Вообще-то надо было бы, но тебе повезло – я трискаидекафоб. Поэтому, если нытье твои и жалобы исчерпаны, я оглашу тебе твою одиннадцатую задачу. Принеси мне золотые яблоки Гесперид.

11. Золотые яблоки гесперид

Геспериды, три нимфы вечера, – прелестные дочери богини ночи НИКТЫ и бога тьмы ЭРЕБА, они первыми возникли из бесформенного Хаоса. Известно, что Геспериды ухаживали за садом, где росла яблоня, а на ней – золотые яблоки, наделявшие бессмертием любого, кому повезло съесть хоть одно. Сама Гея, богиня Земли и мать всего на свете, поднесла несколько тех яблок Зевсу с Герой на их свадебном пиру, и Гера усадила еще одно мерзкое дитя Тифона и Ехидны, стоглавого дракона ЛАДОНА, стеречь дерево.

Непреодолимую преграду для Геракла являл не дракон, обвивший собой дерево, – подобные трудности существенными для героя не были, – а то, что никто никакого понятия не имел, где сад Гесперид находится. Кто-то говорил, что где-то далеко к северу от Средиземноморья, в ледяном царстве гипербореев, другие же считали, что сад расположен к западу от Ливии.

В Северной Европе Геракл нашел нимф реки Эридан[72]. Они посоветовали ему просить наставлений у НЕРЕЯ, одного из Морских старцев[73]. «Если тебе удастся его удержать, он расскажет тебе все, что знает», – в один голос молвили нимфы.

Как и большинство водяных божеств, Нерей умел произвольно менять свой облик. Знания его не имели пределов, и, как и все, кто наделен даром провидения, Нерей всегда говорил правду… Но редко всю правду, а еще реже – отчетливую, немудрящую правду без прикрас.

Сколько Геракл гонялся за Нереем, мне не известно, однако все же нашел его на каком-то далеком берегу – Нерей спал, свернувшись калачиком на песке. Когда Геракл опустил ладонь на плечо Нерея, тот мгновенно превратился в жирного моржа. Геракл крепко обнял его. Нерей тут же сделался выдрой. Геракл пал на песок, но ухитрился схватить зверька. В руках Геракла, быстро сменяя друг дружку, побывали мечехвост, ламантин, морской огурец и тунец. Но какой бы облик ни принимал Нерей, Геракл держался за него мертвой хваткой и ни за что не отпускал. Наконец Нерей сдался и превратился в бородатого старого рыбака – вероятно, это самое близкое к его истинному облику.

– Тебе предстоит кружить по морю-матери, – проговорил Нерей, – пока не найдешь того, кто выкликает твое имя с высоты. Поможешь тому, тот поможет тебе.

И ни слова больше не выжал Геракл из Нерея, а потому ослабил хватку и проводил старика взглядом – тот взмыл в небеса парящей чайкой.

Начав с африканского побережья, Геракл странствовал по кромке известного людям мира, искал подсказки. Верный себе, Геракл попутно устранил немало докучливых гадов. Где-то между современными Марокко и Ливией[74] он наткнулся на полугиганта АНТЕЯ, сына Геи и Посейдона, чьей главной потехой в жизни было вызывать встречных-поперечных на рукопашный бой. Проиграл поединок – умрешь, и Антей возвел храм, посвященный отцу, полностью из черепов и костей своих бесчисленных жертв. До Геракла доходили вести, что его отдаленный родственник Тесей победил царя КЕРКИОНА, применив новый вид борьбы под названием панкратион – сочетание традиционных захватов, ударов, пинков и бросков с финтами, уходами от ударов и использованием веса и силы противника против него самого. Геракл привык к тому, что единственное потребное ему оружие в безоружном бою – просто мускулатура, но он все же научился Тесееву искусству и теперь понимал, что неуклюжий хам, подобный Антею, угрозы никакой не представляет, сколь бы умелым борцом ни был. Геракл явился к храму из костей и вызвал Антея на поединок.

– Хо! – возопил Антей, взревев от восторга. – Так, значит, я буду тем великим, кто останется в истории как чемпион, поборовший и убивший народного героя Геракла? Так тому и быть!

Согласно обычаю, оба разделись донага и встали друг к другу лицом, роя пятками землю, словно быки, готовые ринуться в бой. Первым двинулся вперед Геракл, заблокировал Антея, применив к нему удушающий захват, а затем метнул его через бедро и шмякнул оземь с такой силой, что земля вздрогнула. Сила того броска убила или уж точно обездвижила многих противников, с какими Гераклу доводилось драться. Но, к изумлению героя, Антей вскочил и бросился на него как ни в чем не бывало. Странное дело.

И тут Гераклу открылась истина. Антей был сыном Геи. Всякий раз, падая на грунт, он набирался сил от матери своей Земли.

Геракл понял, чтó надо делать. Крякнув от натуги, заключил он Антея в медвежьи объятия и, чуть присев для финального жима, оторвал противника от земли. Держа его над головой, Геракл почувствовал, как силы начинают покидать Антея. Напрягшись еще разок, Геракл сломал ему хребет и швырнул мертвого наземь. Прикосновение Геи уже не могло вернуть сына к жизни. Могучий череп Антея, как вскоре выяснил Геракл, замечательно украсил фронтон Посейдонова храма.

Продолжив свое странствие на восток, Геракл повстречал БУСИРИСА, одного из пятидесяти сыновей Эгипта[75]. Грекам были противны человеческие жертвоприношения, какие совершали жрецы ОЗИРИСА, от чьего имени происходило и имя Бусириса. Чтобы пресечь этот гнусный обычай, Геракл дал пленить себя и заковать как очередную священную жертву. Когда над его грудью занесли нож, он вырвался из кандалов, убил Бусириса, а заодно и всех жрецов его ордена. Геракл переименовал город Бусирис в Фивы – в честь своей малой родины, и как раз поэтому с тех пор географы и историки вечно вынуждены различать Фивы греческие и Фивы египетские[76].

Пусть и отвлекался он на такие вот незначительные приключения, главной своей цели – отыскать сад Гесперид – Геракл из виду не упускал.

Послушно следуя совету Морского старца «кружить по морю-матери» (что Геракл правильно счел Средиземным морем[77]), наш герой прибыл наконец к землям между Черным и Каспийским морями. Как раз там, когда достиг он Кавказских гор, в согласии с пророчеством Нерея, услыхал Геракл голос свыше.

– Добро пожаловать, Геракл. Я тебя ждал.

Геракл вскинул взгляд и прикрыл ладонью глаза от солнца. К скале был кто-то прикован.

– Прометей?

Кто ж еще? Зевс приковал титана к скальной стене громадной горы и ежедневно насылал орла[78], чтобы тот раздирал и жрал печень Прометея. Поскольку Прометей был бессмертным, его печень за ночь исцелялась, и наутро пытка возобновлялась. Бесчисленные поколения людей родились, пали и родились вновь, а их создатель и заступник вынужден был все это время претерпевать муки.

Геракл, конечно же, знал, ктó прикован к скале. Все знали. Но лишь Геракл посмел вскинуть лук и пристрелить Зевсова орла отмщения, что летел к ним от солнца.

– Не стану делать вид, будто мне его жаль, – проговорил Прометей, наблюдая, как орел падает и разбивается. – Он лишь выполнял приказ Отца-неба, но, должен признать, я постепенно возненавидел эту птицу.

Сокрушить оковы Прометея – для Геракла пустяковое дело, достаточно одного удара дубиной.

– Спасибо, Геракл, – сказал титан, потирая голени. – Ты не представляешь себе, как я ждал этого мига.

– Не уверен, будет ли столь же благодарен мой отец.

– Зевс? Это ты зря. Ты же орудие его воли в мире людей. Я наслышан о твоих подвигах. Голоса птиц уведомляли меня о том, что происходит на белом свете, а в грезах навещали меня видения. Я знаю, что и ты, и твой дальний брат Тесей освобождаете мир от мерзейших тварей, от драконов, змей и многоголовых чудищ. Трудами таких героев, как ты, боги очищают мир от существ древнего порядка.

– Зачем это Зевсу?

– Он, как и все мы, подчиняется законам Ананки[79]. Знает, что сделать мир безопасным для процветания человечества – необходимость. Наступит день, когда даже безвредные существа исчезнут с глаз смертных – нимфы, фавны и духи лесов, вод, гор и морей, о них буду ходить слухи, не более. Да, то же станет и с нами, титанами. Даже боги на высоком Олимпе поблекнут в памяти людской. Да, я вижу это, но в далеком будущем. А пока что много чего предстоит свершить. Вскоре тебя призовут спасать Зевса и остальных богов от великой неотвратимой угрозы – угрозы великанов, что прямо сейчас готовятся восстать и покорить Олимп. Для этого ты и был рожден.

Геракл нахмурился:

– Ты хочешь сказать, что я всего лишь инструмент божественной воли? Своего слова не имею?

– Удел, Рок, Необходимость, Судьба. Все это настоящее. Но также и ум твой, воля и дух, Геракл. Можешь отвернуться от всего этого. Найти прелестную спутницу, провести с ней остаток дней своих в мире, заботясь о скоте, растя детей и живя в спокойном созерцании, любви и беспечности. Выкинь из головы Зевсовы планы насчет тебя. Забудь о Гере и Эврисфее. Плюнь на их жестокое использование твоего раскаяния. Ты заплатил сполна. Давай же. Иди. Ты свободен.

– Мне бы… Мне бы такая жизнь была по душе. Ох, как бы я… – проговорил Геракл. – И все же понимаю, что не для этого возник я на земле. И дело не в твоих словах и не в словах оракула, а в том, что я так чувствую. Знаю, на что способен. Отрицать это равносильно предательству. Я бы ненавидел себя до конца своих дней.

– Видишь? – сказал Прометей. – Это твоя судьба – быть Гераклом-героем, обремененным подвигами, – но и твой выбор. Ты выбираешь подчиниться этому. Таков парадокс бытия. Мы с готовностью принимаем, что воли у нас нет.

Все это было для Геракла чуточку глубоковато. Он смотрел, но не видел. Его, как и всех нас, разговоры о свободе воли и судьбе ставили в тупик и озадачивали.

– Да, ну неважно, у меня дело есть.

– Ах да. Одиннадцатое испытание из назначенных родственником. Золотые яблоки. Снять их с дерева тебе не удастся – никому из смертных это не дано. Там держит небо мой брат Атлант. Так его наказали за участие в войне титанов против олимпийцев[80]. Тебе надо уговорить Атланта помочь тебе. Сад Гесперид расположен на дальнем западе. Впереди у тебя долгий путь, уйма времени, чтобы составить план действий. А пока… – Титан встал и размял ноги. – Думаю, пора мне отыскать Зевса. Склонюсь перед ним и попрошу прощения. Уверен, гнев на меня у него уже смягчился. Может, он даже поймет, что я ему пригожусь.

– Но ты же видишь будущее – ты знаешь, что будет дальше.

– Я думаю заблаговременно. Размышляю и воображаю. Это не совсем то же самое. В добрый путь, Геракл, прими мои благословения.

Геракл пустился в путь к Гесперидам, а Прометей тем временем направил свои стопы к Олимпу и к трону Зевса.

– Напомни-ка, – проговорил Зевс. – Протемей? Промедид? Про-что-то-там, совершенно точно.

– Обхохочешься, – сказал Прометей. – Очень, очень смешно.

– Твое предательство ежедневно надрывало мне сердце. Печень отрастает быстрее. Я никогда ни одного друга так не любил, как тебя.

– Я знаю – и очень сожалею. Необходимость – лютая…

– Ага. Прячься теперь за Необходимостью.

– Не прячусь я ни за чем, Зевс. Стою перед твоим троном и предлагаю свои услуги.

– Услуги? Виночерпий у меня уже есть.

Афина все это время слушала их, а тут выступила из-за скалы.

– Ну же, отец. Давай с этим покончим. Обними его.

Воцарилось молчание. Вздохнув, Зевс встал.

Они с Прометеем приблизились друг к другу. Прометей распахнул объятия.

– Ты похудел, – заметил Зевс.

– Интересно, как так вышло. А в бороде у тебя проседь, что ли?

– Управленческие заботы.

– Ох, да ради всего небесного, – встряла Афина, – давайте уже.

– Афина, как всегда, мудра, – сказал Прометей, когда они с Зевсом выпростались из невыносимо неловких, невыносимо мужских объятий. – Никогда прежде оборот «ради всего небесного» не был столь уместен. Гиганты идут. Ты в курсе?

Зевс кивнул.

Как утверждают некоторые, Черное и Средиземное моря Геракл вновь пересек в Чаше Гелиоса. Какой бы способ ни избрал он, до сада Гесперид наш герой наконец добрался.

Заглянув за стену, он увидел дерево, увешанное сверкающими золотыми яблоками. Вокруг ствола обвился исполинский дракон Ладон. При виде смертного, подсматривающего над кромкой стены, зверь поднял голову и зашипел.

Геракл выпустил стрелу, дракон заревел от боли, и кольца его тела вокруг ствола постепенно обмякли. Еще одно дитя Ехидны и Тифона сгинуло.

Геракл перелез через стену и направился к деревьям. Как и предупреждал Прометей, смертному тех яблок не сорвать. И дело не в недостатке силы – стоило Гераклу потянуться к плоду, он исчезал.

Через час безуспешных попыток Геракл ушел из сада искать Атланта.

– Попытка оказалась бесплодной, – подытожил Геракл с редким для себя замахом на остроумие.

Атланта он нашел в жаркий полдень – сгорбленного, придавленного, изможденного.

– Иди прочь, почтенный. Иди прочь. Терпеть не могу, когда на меня пялятся.

На эдакую громадину под тяжким гнетом посмотреть, конечно, стоило. Его изображения вы могли видеть на первых картах мира, в его честь их назвали атласами. Да и воды к западу от него тоже до сих пор именуются Атлантическим океаном.

– Прощения прошу, – сказал Геракл. – Принес приветы от брата твоего Прометея.

– Ха! – крякнул Атлант. – От дурака этого. Выучил горький урок, что дружить с Зевсом даже опаснее, чем враждовать с ним.

– Он сказал, что ты мог бы помочь мне добыть золотые яблоки из сада Гесперид.

– Сам добывай – поглядим, что у тебя получится.

– Там был дракон, но я его убил.

– Ух, ну и ловок же ты. А чего ж яблок не набрал заодно?

– Когда б ни потянулся я за ними, они исчезают.

– Ха! Это все Геспериды. Их видно только по вечерам. Они мои подруги. Приходят поболтать. Обмывают мне лоб, когда по вечерам жарко. С чего же помогать тебе воровать у них? А ты мне что взамен?

Геракл объяснил суть своего похода.

– Понимаешь, если не вернусь в Тиринф с этими яблоками к моему родственнику Эврисфею, не отмыться мне вовек от своего ужасного преступления. Поэтому твоя помощь – громаднейшая ценность. Но и я могу кое-что для тебя сделать. Не одно поколение сменилось, пока ты стонал под грузом небес. Я бы освободил тебя от этого бремени, пока ты ходишь за яблоками. Я получу то, что мне надо, а ты – блаженную передышку: небеса какое-то время не будут давить на тебя.

– Ты? Удержишь небеса? Да ты же смертный. Мускулистый, спору нет, – добавил он, оглядывая Геракла с головы до пят.

– О, сил мне хватит, я уверен.

Атлант поразмыслил.

– Ну хорошо. Если считаешь, что удержишь небеса и они тебя не раздавят, вставай рядом, давай попробуем.

За свою жизнь Геракл совершил множество подвигов сверхчеловеческой силы, но с этим ничто и близко не стояло. Когда Атлант передал небо на плечи Гераклу, у того подкосились ноги и он едва удержал равновесие.

– Ради всего небесного, дядя, ты калекой остаться хочешь? На ноги вес принимай, а не на спину. Ты про поднятие тяжестей вообще ничего не знаешь, что ли?

Геракл сделал, как велено, – перенес невероятное напряжение на бедра.

– Все путем, – просипел он. – Все путем!

– Неплохо, – сказал Атлант. Выпрямился, выгнул спину. – И думать не смел, что еще хоть раз постою во весь рост. Тебе все яблоки?

– «Принеси мне… яблоки… Гесперид…» – вот что мне… приказали… – проговорил Геракл. – Да… видимо… все…

– А дракон сдох?

– Дохлее некуда.

– Ага. Отлично. Одна нога здесь, другая там.

Атлант удалился, Геракл сосредоточился на дыхании. Что бы ни случилось, говорил он себе, я смогу рассказывать детям, как однажды держал небо на плечах. Когда он думал о детях, на уме у него были не бесчисленные сыновья и дочери, которых он зачал по всему свету за долгие годы, а лишь те двое, кого он убил под чарами Геры. Небо на плечах, размышлял Геракл, ничто по сравнению с бременем крови собственных детей на руках.

Что-то Атлант не торопится.

Низко над головой Геракла пролетел Гелиос и исчез в багрянце своего западного дворца.

Наконец Атлант объявился с корзиной, доверху набитой золотыми яблоками.

– Спасибо тебе, Атлант! Спасибо большое. Доброе дело ты сделал.

– Не за что, – ответил Атлант, и в глазах мелькнуло лукавство. – Помощь – в радость. Более того, я тебе еще больше помогу – отнесу в Тиринф эти яблоки и отдам их твоему родственнику Эврисфею вместо тебя. Вообще никаких хлопот…

Наш герой отчетливо понял, что у титана на уме. Но Геракл, как мы уже успели заметить, пусть и не самый изощренный человек на свете, дураком все же не был. В поступках своих он предпочитал прямоту и незатейливость, однако за годы накрепко усвоил, что притворство и хитрость иногда оказываются оружием помощнее честной силы и простой отваги.

– Правда? – переспросил он с великим воодушевлением. – Чудеснейше мило с твоей стороны было б. Но ты же вернешься?

– Конечно-конечно, – заверил его Атлант. – Отнесу яблоки Эврисфею и сразу назад – даже и ночки одной во дворце не задержусь. Идет?

– Вот уж не знаю, как тебя и благодарить-то! Но пока ты не ушел – мне нужно подложить что-нибудь на шею… Может, примешь вес еще разок, а я сложу плащ и закину себе на плечи?

– Да и впрямь же натереть плечи может, верно? – согласился Атлант, бодро освобождая Геракла от бремени. – Даже у моих мозолей мозоли возникли… Погоди! Ты куда? Вернись! Предатель! Жулик! Врун! Я тебя порешу! Порву в клочки тебя! Я… я…

Прошла целая ночь, а за нею день, и лишь тогда перестали долетать до Геракла рев, вой и проклятья титана. Много лет спустя, когда дни богов подошли к концу, Зевс смилостивился и превратил Атланта в горы, что носят его имя и поныне. До сих пор подпирают они марокканское небо.

Эврисфей знал, что яблоки ему оставить себе не дадут. Жрицы Геры и Афины настояли на их возвращении. Все плоды оставили на ночь в храме Афины, и наутро их уже не было. Афина лично вернула их в сад Гесперид.

Но желанные людям золотые яблоки из истории человечества не исчезли.

Тем временем на устах Эврисфея возникла неприятная улыбка: он задумался, какую двенадцатую – последнюю – задачу поставить. Двенадцатую и очень последнюю.

– Доставь мне… дай подумать… да. Доставь мне…

Эврисфей насладился напряженной тишиной, воцарившейся среди придворных, и все тянул и тянул драматическую паузу.

– Доставь мне… – повторил он, разглядывая свои ногти, – доставь мне Кербера.

Придворные охнули громче любых его ожиданий.

Но, будьте покойны, Геракл испортил этот праздник.

– О, Кербера? – спросил он, и если б добавил: «И все?», еще пуще размочить драму грандиозного объявления Эврисфея ему бы вряд ли удалось. – Ладно. Своим ходом или на поводке?

– Сгодится в любом виде! – рявкнул Эврисфей. А затем, сухо кивнув, добавил: – Прочь с глаз моих.

12. Кербер

По правде говоря, беззаботность Геракла была напускной. Геракл услышал, чего от него хочет Эврисфей, и сердце у него екнуло и заколотилось о ребра, как хорек в клетке. Кербер, адская гончая, – еще одна гротескная гадость, порожденная союзом Тифона и Ехидны. Геракл уже убил сестру Кербера гидру и братцев Орфа и Ладона. Возможно, Кербер об этом не знал. Быть может, эти чудища к своим родственникам никакого обожания не питали. Геракл не сомневался, что усмирить дикого трехглавого пса ему по силам, но вот вытащить его из царства Аида – совсем другое дело. Царь мертвых возведет перед Гераклом непреодолимые преграды.

Пока Геракл брел прочь от Эврисфеева дворца, в голове у героя складывался план. Чтобы в целости и сохранности убраться из загробного мира вместе с Кербером, Аида нужно будет умаслить. Кратчайший путь к тому, что можно было бы счесть у Аида сердцем, – через его жену ПЕРСЕФОНУ. По шесть месяцев в году она царствовала в загробном мире вместе с ним. В посюстороннем мире ее мать Деметра, богиня плодородия, оплакивала утрату возлюбленной дочери, и все растительное и животное, за что отвечала Деметра и чем одаривала мир, постепенно усыхало до осенней погибели и бесплодного холода зимы. Затем, проведя полгода под землей, Персефона восходила из мира мертвых, и повсюду расцветала весна, а следом наступало изобильное, плодородное, урожайное лето, пока Персефоне не приходила пора возвращаться в подземный мир, и круг замыкался.

Со временем греки научились праздновать этот годичный ритм смерти и обновления ритуалом Элевсинских таинств, церемониальным спектаклем о похищении Персефоны Аидом и ее нисхождении в его царство, об отчаянных поисках дочери, предпринятых Деметрой, и о ее возвращении в верхний мир. Геракл подумал, что, если он пройдет инициацию в Элевсинских таинствах, это расположит к нему Царицу загробного мира, а через нее, быть может, удастся добиться позволения Аида вывести его любимую зверушку на свет дня.

Жрецы, жрицы и иерофанты Элевсина во главе с Эвмолпом, основателем этого празднования, удовлетворили просьбу Геракла и посвятили его в таинства культа цветения, смерти и обновления[81].

Затем Геракл подался к мысу Тенарон на Пелопоннесе – на самую южную точку всей Греции[82], там находилась пещера со входом в подземный мир. У той пещеры его ждал верховный психопомп, главный проводник умерших душ – сам Гермес; он предложил составить Гераклу компанию. Никто не знал путей среди гротов, проходов, галерей и залов Аида лучше Гермеса.

Как раз по дороге к тронному залу Аида и Персефоны Геракл наткнулся на своего дальнего брата Тесея, прикованного к трону забвения рядом с другом ПИРИФОЕМ. В отличие от прочих призрачных теней, что витали вокруг, эти двое ни духами, ни бесплотными призраками не были – оставались живыми людьми. Лишенные дара речи заклятьем Персефоны, накрепко окольцованные двумя громадными змеями, Тесей и Пирифой тянули руки в безмолвной мольбе. Геракл освободил Тесея, и тот подался к свету дня, лепеча слова благодарности, но когда Геракл взялся освобождать Пирифоя, земля под ним содрогнулась. Преступление Пирифоя, как ни крути, – попытка похитить саму Персефону, а это для прощения уже чересчур[83].

Пробираясь вглубь царства Аида, Геракл заметил тень Медузы. В омерзении от ее чудовищного вида, от змей у нее на голове, он потянул из ножен меч. Гермес остановил его руку.

– Она лишь тень, призрак и никакого вреда теперь никому причинить не может.

Дальше увидел Геракл тень своего старинного друга МЕЛЕАГРА, царевича, возглавлявшего Калидонскую охоту. Геракл был из тех немногих героев, кто в том эпохальном приключении не участвовал, а потому Мелеагр поделился с ним историей – как все завершилось его печальной и мучительной кончиной. Как мать Мелеагра, обезумев от ярости из-за его поступков, бросила в огонь полено, которое, догорев, означало смерть ее сына[84].

– Но твои-то героические подвиги прогремели даже в этих скорбных пещерах, – сказал Мелеагр. – Приятно сердцу моему знать, что в мире живых есть такой человек, как ты. Будь я жив, позвал бы тебя соединить наши рода.

– Отчего ж нет? – отозвался очень растроганный Геракл. – У тебя есть сестра или дочь, на ком я мог бы жениться?

– Моя сестра ДЕЯНИРА – настоящая красавица.

– Тогда, как только сброшу с себя ярмо этих подвигов, возьму ее в жены, – пообещал Геракл. Мелеагр улыбнулся призрачно и благодарно и полетел дальше.

Наконец Гермес открыл врата в тронный зал и объявил царю с царицей подземного мира, что у них посетитель.

Персефона, польщенная пылкой приверженностью Геракла Элевсинским таинствам, сердечно приветствовала родственника. Ее муж Аид, впрочем, был настроен ворчливее.

– Зачем мне отдавать тебе моего пса?

Геракл развел руками:

– Эврисфей послал меня за ним, о могучий ПЛУТОН[85].

– Ты его обратно приведешь?

– Как только освободят меня от рабства, так и сделаю. Торжественно клянусь.

– Не нравится мне все это. Нисколечко не нравится.

– Конечно – и это понятно, – отозвался Геракл. – Гера относится к этому так же.

– Что? – резко переспросил Аид.

– Именно Гера поставила мне эти задачи. Она хочет, чтобы я не управился.

– Ты хочешь сказать, что если я одолжу тебе собаку, то Гера расстроится?

– Расстроится? Да она взбесится, – ответил Геракл.

– Забирай, он твой.

– Правда?

– Если обещаешь вернуть. Но тебе, конечно, придется его приручить. Оружие применять нельзя. Не здесь. Ни меч, ни дубину, ни эти твои знаменитые ядовитые стрелы. Понял?

Геракл согласно поклонился.

– Гермес заберет у тебя оружие, проводит и удостоверится, что ты играешь по-честному. Ступай.

На пути вон Гермес толкнул Геракла локтем.

– А болтают, ты идиот. Откуда ты знал, что уговорить Аида на что угодно можно, сказав, что это досадит Гере?

– Кто говорит, что я идиот?

– Да неважно, сдай оружие и иди за мной. «Гера взбесится!»… вот же расскажу Зевсу. Он будет в восторге.

Бой с Кербером был чудо как хорош. Гермес хлопал в ладоши, как завороженное дитя, и возносился в воздух, трепеща крыльями на сандалиях, до того увлекательное это было зрелище: Геракл, замотанный в шкуру Немейского льва, тянется забрать в удушающий захват все три шеи люто разъяренного пса, при этом хвост-змея стоит торчком, плюется и бросается, пытаясь отыскать оголенный участок кожи и впиться в него бритвенными клыками.

В конце концов несгибаемое упорство Геракла принесло плоды, и великая гончая, утомившись, пала. Геракл, как и многие античные герои, понимал и любил собак и, присев на корточки рядом с Кербером, зашептал ему на ухо:

– Ты пойдешь со мной, Кербер. Не осталось больше детей Ехидны и Тифона, не считая тебя, ибо у тебя есть предназначение и роль в великом таинстве смерти. Но сейчас мне нужна твоя помощь в верхнем мире.

Кербер вывалил свои языки и провел лапой Гераклу по руке.

– Готов пойти, значит? Ты устал. Я тебя понесу.

Веселье Гермеса переросло в оторопелый восторг, когда Геракл поднял Кербера и уложил к себе на плечи.

– Он шерстяной шарф намотал бы с тем же усилием, – проговорил Гермес в воздух.

Когда Геракл вошел в тронный зал с трусившим рядом Кербером, Эврисфею пришлось еще разок сигануть в каменный пифос.

– Уведи его обратно, уведи его обратно! – послышался из кувшина отзвук его перепуганного голоса.

– Правда? – переспросил Геракл. – Даже поздороваться не хочешь? Посмотреть, какие он умеет штуки показывать?

– Убирайся!

– Я свободен? Достаточно ли я сделал?

– Да.

– Громче, пусть весь двор тебя слышит.

– ДА, будь ты неладен. Свободен. Ты совершил все, что было велено. Освобождаю тебя.

Пнув кувшин так, что у Эврисфея потом неделю, наверное, в ушах гудело, Геракл забрал Кербера и ушел. У врат загробного мира они простились[86].

– Бывай, жуткая ты тварь, – любовно проговорил Геракл. – Одним лишь богам известно, что мне дальше делать.

– Нет, не известно, – сказал Гермес, выступая из тени с Геракловым оружием в руках. – Это тебе решать. Нашему отцу Зевсу известно лишь, что ты совершишь еще много великого – может, даже спасешь Олимп.

После подвигов: преступления и обиды

Первым делом, освободившись из Эврисфеева рабства, Геракл отправился искать себе жену[87]. Добрались до него слухи, что царь Эврит из Эхалии устраивает состязание среди лучников, а победителю достанется в жены его красавица дочь ИОЛА. Гераклу все это понравилось необычайно. Эврит – тот самый, кто учил Геракла натягивать тетиву и стрелять, когда тот был еще мальчишкой, и тесть из него получится великолепный.

Геракл включился в состязание (в кои-то веки не применяя стрел с отравленными наконечниками) и играючи добился лучших результатов. Эврит, заметив это, вычеркнул Геракла из участников.

– За что? – Геракл повесил голову. – Я думал, ты гордиться будешь своим учеником и в зятья меня возьмешь.

– После того, что ты сделал с Мегарой и вашими детьми? – воскликнул Эврит. – Моя возлюбленная дочь Иола замужем за душегубом? Детоубийцей? Ни за что.

Сын Эврита ИФИТ восхищался Гераклом и попросил отца за него, но царь остался непреклонен. Геракл в ярости удалился, пригрозив лютой местью. Возможно, забрал часть скотины, выделенной Эвритом в наградной фонд, – а может, и нет. Но двенадцать голов скота примерно в ту пору все-таки пропало. Ифит отправился в Тиринф побыть с Гераклом и уговорить его вернуть скотину, однако в мороке очередного своего ужасного припадка Геракл сбросил юношу с городской стены и тем угробил[88].

Боги покарали это преступление против ксении, или «дружелюбия к гостям», наслав на Геракла болезнь[89]. И, вновь ища очищения и искупления, Геракл пришел к царю НЕЛЕЮ Пилосскому и попросил совершить положенные обряды, как полноправным царям позволялось[90]. Но Нелей был старым другом Эврита. Ифит ему был как второй сын, а потому он, не раздумывая, отказал Гераклу в очищении от этого убийства. Наш герой покинул Пилос, поклявшись отомстить и Нелею.

Вот так возникли у Геракла две новые обиды. Это вдобавок к старой набыченности (буквально) на Авгия, отказавшегося заплатить скотиной за уборку в его загаженных конюшнях; не забыл Геракл и того, как Лаомедонт Тройский не пожелал раскошелиться, когда Геракл спас его дочь Гесиону от морского чудища, насланного Посейдоном.

– Эврит, Нелей, Авгий и Лаомедонт, – бормотал герой себе под нос на пути в Дельфы. – Они поплатятся.

Склонил колени перед оракулом.

– Мне надо очиститься. Скажи, как мне поступать.

– Ты нечист, – проговорила жрица по имени КСЕНОКЛЕЯ[91]. – Ты убил гостя. Ничего мы тебе не скажем, пока не очистишься.

– Я поэтому и пришел к тебе. Чтобы ты мне рассказала, как очиститься.

Ни слова больше не вымолвила Ксеноклея.

Тут Геракл вновь растерял самообладание и выхватил из рук жрицы священную треногу.

– Будь ты проклята! – заорал он. – Я свой собственный оракул устрою.

Дабы навести порядок в храме, с Олимпа явился сам Аполлон. Но вскоре Геракл уже рычал на бога и нарывался на драку. Осмелиться на такое мог только Геракл.

Зевс разнял их молнией. Братья нехотя пожали друг другу руки. Геракл вернул треногу Ксеноклее, а та по приказу Аполлона выдала Гераклу запрошенный совет.

– Очиститься от убийства Ифита можно, лишь отдавшись в рабство, – объявила она. – Три года предстоит тебе служить другому человеку безусловно. Все заработанное пойдет Эвриту воздаянием за утраченного сына.

Да кончится это вообще когда-нибудь? Двенадцать лет состоял он в услужении у Эврисфея, а теперь его обрекают еще на три? Кто-то, возможно, заметит, что Геракл сам навлек на себя эту участь, убив Мегару и детей и швырнув безобидного Ифита со стены. Правомочно скажут другие, в защиту Геракла, что он действовал под влиянием морока, насланного на него зловредной Герой. Найдутся и те, кто скажет, что Геракл родился с недугом, из-за которого был подвержен припадкам и галлюцинациям. Можно добавить, что раскаяние всегда подталкивало его к честному искуплению. Но как бы ни хотелось простить Геракла, нельзя отрицать, что, припадочный или нет, в мороке или не в мороке, каялся или нет, затаивать совершенно неутолимые обиды он был горазд. Эта новая кара лишь укрепила в нем мстительную решимость. Эврит, Нелей, Авгий и Лаомедонт заплатят сполна, все.

Но сперва Гераклу пришлось предать себя этому новому смирению. Ксеноклея устроила все так, что он оказался в собственности царицы ОМФАЛЫ Лидийской[92], после смерти супруга, горного царя ТМОЛА[93], правившей в одиночку. Омфала, похоже, испытывала извращенное удовольствие, унижая своего нового раба. Но больше всего ей нравилось носить на себе шкуру Немейского льва и дубину – красоваться в фирменном облачении Геракла. Более того, у нее на службе она велела Гераклу ходить исключительно в женской одежде. Вопреки этому унижению (или – кто знает? – может, благодаря ему) Геракл влюбился в Омфалу, послушно одевался в женское и защищал Лидийское царство от всяких разбойников и чудовищ, что угрожали покою Лидии, и даже зачал с Омфалой сына[94].

Когда истекли три года, Омфала предложила все заработанное Гераклом Эвриту, как и велела Ксеноклея. Тот презрительно отверг подношение.

– Я потерял сына и двенадцать голов скота, а ты мне предлагаешь заработок за три года?

Геракл стал наконец волен заняться своими вендеттами. Он собрал войско и отплыл вершить месть над врагом, оказавшимся ближе всего, – над царем Лаомедонтом Тройским. С Гераклом в путь отправились его старые друзья и родственники ТЕЛАМОН и ПЕЛЕЙ, присутствовавшие при отказе Лаомедонта платить Гераклу по их уговору. Геракл и его войско разгромили город, убили царя и весь его двор, пощадив лишь Гесиону – ее отдали в жены Теламону[95]. Пощадил Геракл и самого младшего из сыновей Лаомедонта, царевича ПРИАМА, и оставил за главного на дымящихся руинах того, что когда-то было прекрасным городом[96].

Далее Геракл вернулся в Грецию, собрал побольше союзников и вознамерился вторгнуться в Элиду, царство Авгия. Авгий прослышал об этом и стянул свои силы под начало сросшихся близнецов ЭВРИТА[97] и КТЕАТА[98]. Пусть и срослись они бедрами, но соединенная мощь и божественное происхождение делало их устрашающим противником. Они убили брата Геракла Ификла, возлюбленного близнеца, с которым они спали в одной колыбели, куда Гера наслала змей, когда Геракл с Ификлом были еще младенцами. Убийство Ификла довело Геракла до очередного безумного бешенства, переросшего в циклон неукротимых зверств. Он мечом рассек Эврита с Ктеатом надвое и растоптал их умиравшие тела. Следом убил Авгия и всех его детей, не считая одного – Филея, вступившегося за Геракла, когда тот потребовал уплаты за чистку стойл, и заплатившего за сыновнюю дерзость изгнанием на остров Дулихий. Геракл отозвал его из изгнания и поручил занять трон во дворце погибшего отца.

Вот там-то, в Элиде, Геракл основал спортивные состязания, какие полагалось проводить раз в четыре года, и посвятил их своему отцу Зевсу. Он назвал их в честь отцовой горной обители Олимпийскими играми.

Затем Геракл занялся Нелеем из Пилоса, отказавшимся провести искупление Геракла за убийство Ифита. Геракл напал на царство Нелея и вновь нашел и изничтожил всех царских домочадцев[99]. За исключением одного. Как и с Авгием, Геракл оставил одного сына, чтоб было кому принять трон. Юному царевичу НЕСТОРУ посчастливилось оказаться в отлучке, когда Геракл устроил погром. Нестор вернулся в разрушенный Пилос, но со временем выстроил из него мирное процветающее царство[100], заслужив репутацию едва ли не самого мудрого царя в истории Греческого мира. Нестор прославился не только здравомыслием, но, в более зрелые годы, еще и безупречной службой в походе за Золотым руном, а также как ценный советник и отважный союзник АГАМЕМНОНА в Троянской войне.

В обороне Пилоса отцу Нестора Нелею помогал его союзник ГИППОКООНТ, царь Спарты. Неукротимый Геракл напал теперь и на этого царя. Пусть подобная выходка и может показаться попросту злобным и мстительным капризом, у нападения на Спарту были последствия, прогремевшие во всей истории человечества.

Геракл убил царя и его сыновей, посадил на трон своего старшего брата ТИНДАРЕЯ, полноправного царя Спарты, которого Гиппокоонт изгнал на несколько лет раньше. Это стоит отметить, поскольку Тиндарей и его жена Леда сыграли потом очень значимую роль в Троянской войне. Если бы Геракл не вернул Тиндарея на царство в Спарте, Троянская война вообще вряд ли случилась бы.

Может показаться, что Геракл занимался исключительно тем, что мотался по округе, рубил людей в капусту и свергал царей, но на самом деле – как я уже отмечал ранее – он приносил пользу, не только очищая природу от древних диких тварей, но и обустраивая новые режимы и династии в политической среде, и этим режимам и династиям предстояло сыграть ключевые роли в истории Эллады. Если Кадм был героем-основателем Фив, а Тесей – Афин, Геракла можно было бы считать героем-основателем Греции.

Гиганты: пророчество сбывается

Все началось, как и во многих других древнегреческих сюжетах, с угона кое-какого скота[101]. Бог Солнца Гелиос очень дорожил своим стадом замечательных коров[102]. Их кража гигантом АЛКИОНЕЕМ стала последней провокацией, искрой, от которой загорелся запал взрывного события; греки назвали его ГИГАНТОМАХИЕЙ – войной гигантов.

Гиганты, как вы, возможно, помните, восстали из земли на заре времен – от крови, что пролилась из гениталий первородного бога небес Урана[103]. Таким образом, гиганты – порождение Геи, Гайя-ген, и это наименование постепенно превратилось в ГИГАНТОВ[104].

Гея прослышала о Герином сне – пророческом видéнии, предсказавшем восстание гигантских Геиных детей против Олимпа и их поражение от руки смертного. Гея пристально следила за похождениями смертных героев, ожидая какого-нибудь знака, что роковой человек уже родился и исполнение пророчества близко.

Осознав, что угон скота у Гелиоса знаменовал войну, Гея принялась искать редкое целебное растение[105], что защитит ее гигантов от любого вреда, какой этот герой-человек мог бы причинить им. Но Зевс опередил ее: велел Селене и Гелиосу не водить свои колесницы Луны и Солнца ни ночью, ни днем и, пока мир лежал во тьме, собрал все растения сам.

Завершив этот первый маневр, Зевс созвал всю дюжину олимпийцев и Прометея, с которым теперь помирился, на военный совет.

– Надо готовиться к скорому нападению, – объявил Зевс. – Гера провидела это. Афина, сходи вниз, приведи Геракла. Он нам пригодится.

Бесчинства начались, когда вор скота Алкионей влез на Олимп, растолкал богов и навалился на Геру. Геракл прибыл вовремя, стащил Алкионея с богини и сразил отравленной стрелой. Алкионей рухнул, но следом встал и ринулся в потасовку как ни в чем не бывало. Что бы ни делал Геракл, Алкионей всякий раз оживал. Афина оттащила Геракла в сторонку:

– Алкионей напитывается силой от родной земли. Тебе его никак не убить, пока он соприкасается с почвой.

– А, я с таким уже разок дрался, – сказал Геракл, вспоминая свой поединок с борцом Антеем. Он еще раз швырнул Алкионея наземь и отволок его из Греции в Италию. Там силы наконец покинули титана, и Геракл похоронил его под Везувием, где Алкионей бурчит по сей день, готовится рвануть вверх и извергнуть свою жаркую ярость на мир людей.

Теперь и другие гиганты поперли на Олимп. Сколько их там сражалось, источники расходятся во мнениях – судя по обилию керамики, скульптур, барельефов и других изображений тех событий, кажется, можно предположить, что богов и гигантов в той войне участвовало примерно поровну. Все Средиземноморье содрогалось от тяжелых затяжных боев Геракла, Прометея и богов за Олимп и особенно за Геру, на которую гиганты бросались один за другим. После Алкионея на Геру покушался ЭВРИМЕДОН, царь гигантов, а затем ПОРФИРИОН, «багровый». Гиганты, похоже, считали, что если удастся оплодотворить Геру, дитя, когда вырастет, станет великим вождем гигантов. Или, может, они по-скотски надеялись, что изнасилование Геры обесчестит богов напрочь и те, устыдившись, сдадутся.

Как бы то ни было, волна за волной накатывали гиганты на Геру, и Геракл спас богиню от всех. Ни на миг не задумался он о муках и страданиях, какие она навлекла на него за целую жизнь.

Молнии Зевса, как и предрекала Гера, не могли сразить гигантов, но зато хоть оглушали их. Битва бушевала, Зевс метал в гигантов молнии одну за другой, а Геракл, пользуясь их замешательством, приканчивал отравленными стрелами.

Когда все завершилось, самого могучего гиганта по имени ЭНКЕЛАД, все еще в дыму и угаре ярости, Афина заперла под Этной. Его братья все полегли. Гигантам больше не восстать.

Все это было в грезе у Геры. Смертный герой из рода Персея придет и спасет богов. Ее ненависть преобразилась в благодарную любовь, а враждебность – в дружественность. Никаких больше чудовищных припадков для него, никакого морока. Геракл проживет остаток дней своих, свободный от Гериного проклятья.

Туника Несса

Так же, как по завершении подвигов, Геракл и теперь задумался о женитьбе. На сей раз он вспомнил встречу в царстве Аида с тенью Мелеагра и свое обещание жениться на сестре этого старого друга Деянире.

Решено – сделано: Геракл отправился к Деянире в Калидон просить ее руки и обнаружил, что к ней навязывался в женихи речной бог АХЕЛОЙ. Он предстал пред ней в трех разных обличьях[106]: быка, змеи и полубыка-получеловека. Наверное, полагал, будто таков соблазнительный обряд сватовства и девушка против него не устоит, но Деянира преисполнилась ужаса и отвращения[107]. По сравнению с речным чудищем-оборотнем Геракл показался милым, нормальным и пригодным к супружеству кандидатом, и его ухаживания она приняла с облегчением. Но чтобы заполучить Деяниру, Гераклу предстояло сперва победить своего соперника.

Ахелой был, разумеется, бессмертен, поэтому Геракл не мог его убить, зато легко заставил соперника сдаться, попутно отломав ему рог. Чтобы заполучить рог обратно, побежденный Ахелой предложил взамен знаменитый Рог изобилия, который римляне назвали КОРНУКОПИЕЙ. Юный Зевс нечаянно оторвал его от головы своей любимой АМАЛЬТЕИ, козы-няньки, кормившей его во младенчестве и детстве на Крите[108]. Зевс воздал – по волшебству наполнил рог едой и питьем. Сколько бы ни опорожняли рог, он всякий раз наполнялся заново. С тех пор Геракл носил его за поясом и никогда не голодал.

Женитьба на Деянире пошла ему впрок. Со времен жизни их с Мегарой в Фивах, столько лет назад, не был он счастливее и спокойнее. Жили-проживали они с Деянирой в Калидоне, родили четверых сыновей – ГИЛЛА, ГЛЕНА, КТЕСИППА[109] и ОНИТА, а еще дочку МАКАРИЮ. И вроде сплошная гармония и безмятежность, покуда Геракл еще разок не вышел из себя – с роковым результатом. Однажды вечером во время какого-то пира виночерпий тестя Геракла Энея случайно облил героя вином, тот набросился на несчастного юнца и одним ударом кулака прикончил его.

В отчаянии от собственной неуклюжести Геракл решил на время покинуть Калидон. Они с Деянирой отправились в Трахин, которым правили друг Геракла КЕИК и его жена АЛКИОНА.

Как раз на пути в Трахин случилось то, что в конце концов приведет к смерти Геракла – ужасной смерти.

Чтобы оказаться в Трахине, Гераклу и Деянире предстояло пересечь стремительные воды реки Эвен. Приблизившись к берегу, они увидели кентавра в яркой багряной тунике, и он любезно предложил перевезти Деяниру на другую сторону реки. Геракл его не узнал, зато кентавр узнал Геракла. То был Несс из того самого племени, с которым Геракл подрался, пока жил в пещере у Фола по пути на добычу Эриманфского вепря.

Несс с Деянирой дошли к середине реки, и тут кентавр взялся ее домогаться. Геракл услышал крики жены, увидел, что происходит, и выпустил кентавру в спину отравленную стрелу. Тот, спотыкаясь, выбрался на противоположный берег и уложил Деяниру на траву.

В прошлый раз Нессу удалось увернуться от ядовитых стрел, но теперь отрава распространялась по его телу. Но и в смертной агонии сумел он замыслить изощренный план мести. Он не признался Деянире, что знает Геракла. Мягкосердечная и сострадательная Деянира ужаснулась, до чего люто поступил ее супруг. Она склонилась к Нессу, гладила его бока и просила о прощении.

– Нет, нет… – отозвался Несс, едва переводя дух. – Это все моя вина… Слишком увлекся я твоей красотой. Твой муж наказал меня по заслугам… Послушай… если б мы с тобой были женаты, я бы ни за что не оставил тебя, но сама знаешь, какие они, эти мужчины. Сними с меня тунику, она заколдованная. Всегда держи ее при себе. Если настанет день, когда ты почувствуешь, что твой супруг устал от тебя, сделай так, чтобы он надел тунику… Сама увидишь, как вновь прихлынет его любовь…

– Ох, милый! – воскликнула Деянира, исполнившись сострадания и очень тронутая его комплиментами.

– Времени… мало… Торопись же, сними с меня тунику…

Деянира бережно отлепила от спины кентавра ткань, пропитанную кровью, сложила и спрятала к себе в котомку; Геракл как раз выбредал, разбрызгивая воду, из реки. Пнул умиравшего кентавра.

– Клятая скотина. Посмел руки распускать.

Деянира с Гераклом стали жить при дворе царя Кеика, но через год с небольшим Геракл отправился в Эхалию избывать последнюю свою обиду. Пусть и был он счастливо женат на Деянире, Геракл не простил Эврита, старого наставника по стрельбе, за то, что не дал тот герою участвовать в состязании за руку своей дочери Иолы. Оскорбление есть оскорбление, за него полагается расплата. Геракл разорил Эхалию, убил Эврита и всю его семью, не считая Иолы – ее он решил оставить себе рабыней. Победно приволок домой в Трахин и ее, и все остальные трофеи. Деяниру, как только она увидела Иолу, захлестнуло страхом и ревностью. «На этой девушке он всегда хотел жениться. Она гораздо моложе и красивее меня. На что же мне надеяться?»

Тут она вспомнила о заколдованной тунике, которую ей оставил Несс. Вот как можно вернуть себе любовь Геракла.

– Добро пожаловать домой, милый, – воскликнула она, нежно обнимая его. – Еще одну великую победу одержал, как я понимаю?

– Ой, да что там. Ничего особенного.

– У меня для тебя подарок. Награда за твою громкую победу.

– Правда? Какой? – Подарки Геракл любил.

– Наряд к сегодняшнему вечеру. Туника.

– Туника? О. Туника. Спасибо. – Геракл постарался сказать так, чтобы разочарования в голосе не было слышно.

– Отправлю ЛИХАСА с ней к тебе. Дай слово, что выйдешь в ней к ужину?

– Если тебе это в радость, – проговорил Геракл, щекоча супругу под подбородком. Смешные они, эти женщины. Всякая ерунда их огорчает – и всякая же ерунда радует.

Через полчаса слуга Геракла Лихас пришел к нему в комнату с туникой и помог ее надеть. Примерно пять-шесть секунд Геракл ничего не чувствовал. А затем кожу у него на спине начало покалывать, и он ее небрежно почесал. Покалывание переросло в жжение, Геракл вскочил, извиваясь и брыкаясь, и попытался стянуть с себя тунику. Но яд гидры в высохшей крови обрел действенность от телесного тепла и уже начал въедаться в плоть и кости Геракла, прожигая и изъязвляя все на своем пути.

Никто прежде не слышал, как орет Геракл. Никто из тех, кто сейчас его услыхал, не забудет этот крик никогда. Геракл в ярости накинулся на Лихаса и тут же убил его. Вбежал сын Геракла Гилл.

– Деянира… туника… – вопил Геракл, из глаз струились слезы, он метался и бился о стены, а затем выбежал в сад и носился там, как дикий зверь.

Гилл в ужасе наблюдал за отцом, неумолчно голосившим в смертных муках, – тот принялся выдирать с корнем деревья. Племянник Геракла Иолай и десяток друзей и спутников, заслышав кошмарные вопли, повыскакивали из дворца. Они все видели, как Геракл выходит из себя, наблюдали его припадки и истерики с пеной у рта, но тут было что-то новенькое. Теперь уже и Деянира прибежала в сад и тоже заголосила. Что она натворила?

Корчевание деревьев показалось всем признаком безумия, но даже в смертных корчах Геракл совершал подвиг. Стало ясно, что он складывает погребальную поленницу.

Он забрался на вершину ее и лег.

– Поджигайте! – вскричал он. – Поджигайте!

Никто не тронулся с места. Никто не желал остаться в истории как человек, поджегший Геракла.

– Молю вас!

Наконец Филоктет, доверенный друг и товарищ по многим приключениям, снял со стены факел и выступил вперед.

– Давай, старина, – просипел Геракл.

Филоктет плакал.

– Если любишь меня – делай.

– Но…

– Мне пора. Я знаю.

Филоктет поднес факел к поленнице.

– Торопись, – произнес Геракл, – забери мои лук и стрелы.

Филоктет взял их и склонил голову.

– Они… действенные. – Геракл тяжко дышал. – Береги их не щадя живота своего[110].

Выгнул спину в очередном приступе боли. Пламя вздымалось все выше.

– Огонь… – прошептал он, когда все подошли ближе, чтобы попрощаться, – от него не так больно, как от яда… Это даже… блаженное облегчение…

– О, друг мой…

– О, дядя…

– О, отец…

– О, муж мой…

Геракл содрогнулся, вздохнул, и душа отлетела. Великий герой наконец упокоился, освободившись от жизни, исполненной почти невыносимых мучений и трудов.

Гилл повернулся к матери и прорычал:

– Это ты его убила. Как ты могла? Как?

Деянира с рыданиями бросилась вон и заколола себя насмерть.

Апофеоз

Зевс помнил о своем обещании и забрал душу Геракла на Олимп[111]. В трогательной церемонии его облачили во плоть, сотворенную из одеяний Геры – когда-то заклятого врага, а теперь любящей подруги и мачехи, и Геракл родился заново.

Здесь, среди богов и богинь, с которыми у него был общий отец Зевс, Геракл сам достиг бессмертия и божественности. В знак глубокой приязни Гера соединила его браком с богиней Гебой – та служила Гере виночерпием, – и Геба стала ему последней и вечной женой[112].

И, наконец, Зевс вознес свое любимое дитя человеческое на небосвод – созвездием Геркулеса, оно пятое по величине на нашем ночном небе.

А на земле сыновья Геракла – ГЕРАКЛИДЫ – все же собрали войско и победили тирана Эврисфея, который все еще правил Тиринфом; Гилл самолично догнал сбежавшего царя и обезглавил его. Братья взяли власть над Арголидой и передали микенский трон АТРЕЮ, сыну Пелопа. На Пелопоннес ненадолго низошли покой и благоденствие.

Для большинства греков и остальных народов Средиземноморья Геракл – величайший из всех героев, neplusultra, бесподобный, образец, показательный пример, воплощение того, каким должен быть герой. Афиняне со временем предпочли своего земляка Тесея, кто, как мы убедимся, являл не только силу и отвагу, какие полагаются великому герою, но и ум, смекалку, прозорливость и мудрость – черты, которые афиняне (что изрядно раздражало их соседей) считали воплощенными исключительно в своем характере и культуре[113].

И все же Геракл был сильнейшим человеком в истории. Ни один человек и почти ни одно бессмертное создание не могли одолеть его физически. С безропотным терпением выдерживал Геракл испытания и потрясения, какими нагружала его бурная жизнь. Вместе с силой, как мы уже убедились, ему досталась неуклюжесть, что в сочетании с катастрофическими приступами ярости способна убить или покалечить любого, кто попался на пути. Кто-то хитрил и изворачивался, а Геракл был прям и прост. Кто-то предусматривал все, а Геракл пер напролом, размахивая дубиной и ревя, как бык. Его недостатки были скорее милыми, чем отталкивающими. Как показал обман Атланта и хитрость с Аидом, Геракл не был начисто лишен соединенного качества здравомыслия, смекалки и практического воображения, какое греки называют нус. Спасительных достоинств в нем было достаточно, чтобы искупить его несносные недостатки. Его сострадание к другим и желание помогать попавшим в беду были бездонны – как и печаль и стыд, какие обуревали его, когда он совершал ошибки и окружающие страдали. Он доказал, что способен жертвовать собственным счастьем годы напролет, лишь бы искупить ущерб (обычно причиненный не нарочно). Его детскость, следовательно, уравновешивалась детской бесхитростностью и непосредственностью, а также чертой, о которой мы нередко забываем, перечисляя добродетели Геракла, – стойкостью, способностью безропотно сносить невзгоды. Всю жизнь его карало, измывалось над ним и мучило жестокое, зловредное, безжалостное божество, мстя Гераклу за проступок, в котором его никак нельзя обвинить, – за его рождение. Никакой подвиг Геракла не сравнится с подвигом быть Гераклом. Своей терпеливой жизнью в муках и выносливостью, своим состраданием и желанием поступать правильно он показал, как выразилась американская классицистка и мифограф Идит Хэмилтон, «величие души».

Геракл, может, и не располагал бойкой живостью и обаянием Персея и Беллерофонта, умом Эдипа, лидерским даром Ясона или находчивостью и воображением Тесея, но у него было чуткое сердце – сильнее и горячее, нежели у любого из них.

Беллерофонт

Крылатый

Герой Беллерофонт был сыном то ли Главка, царя Коринфа, то ли Посейдона, бога моря[114]. Совершенно точно, что матерью Беллерофонта была ЭВРИНОМА, особая любимица Афины, от которой и набралась она мудрости, смекалки и всех умений, какие олицетворяла собой эта богиня[115].

История Беллерофонта подсказывает, что пусть и был он строен, силен, отважен, образован и привлекателен, его все же самую чуточку избаловали обожавшие Беллерофонта мать и Главк, который, независимо от того, был он сам или Посейдон настоящим отцом, воспитал мальчика как родного сына и полноправного коринфского царевича.

Беллерофонт вырос осведомленным о слухах, что Посейдон-де забрался в постель к его матери и зачал его, но особого значения этому не придавал. С одной стороны, к морю Беллерофонта никогда не тянуло, да и божественных даров ему, по его собственным наблюдениям, мучительно недоставало. С другой стороны, был у него брат ДЕЛИАД, и они не походили друг на друга ни натурой, ни обликом нисколечко, а это, конечно, могло указывать на разное отцовство. С еще более другой стороны, Беллерофонт всегда находил общий язык с лошадьми. Лошади – это очень по части бога моря. В школе Беллерофонту рассказали, что на заре времен бог Посейдон сотворил перволошадь – в подарок сестре своей Деметре. Посейдон понаделал кучу всяких зверей и всех их повыбрасывал, пока у него не получилось безупречное созданье. Среди выброшенных животных, этих ошибок творения, были гиппопотам, жираф, верблюд, осел и зебра, с каждым шагом Посейдон был все ближе к идеальным пропорциям, красоте и соразмерности лошади. Но подростком Беллерофонт понял, что это всё сказки для малых деток. Как и прочие истории о богах, полубогах, нимфах, фавнах и волшебном зверье, какими ему забивали голову с тех самых пор, как он научился ходить и говорить. Одно он знал точно: Коринф – большой бурливый город-царство, здесь полно очень всамделишных и очень смертных мужчин и женщин; да, навалом тут и жрецов со жрицами, но ничего бессмертного или божественного Беллерофонту наблюдать не доводилось. Никакие боги никогда не являли себя ему, никого из друзей не превратили в цветок и не пришибли молнией.

Где-то ближе к четырнадцатилетию Беллерофонта поползли слухи о крылатом белом коне по кличке Пегас, о том, как он возник из горла обезглавленной Медузы и полетел на большую землю Греции. Отовсюду сообщали, что видели это чудесное созданье, но Беллерофонт отмахивался от таких вестей как от очередных суеверных фантазий для самых маленьких. И тут кое-кто из граждан Коринфа возбужденно заявил, что Пегас уже здесь, совсем рядом! Не в самом Коринфе, но все равно прямо за городом. Его видели трезвые свидетели, пившие из фонтана при Пирене (тот фонтан – не декоративный, а самый настоящий родник, бурливший из-под земли). Кто-то даже попытался подкрасться к Пегасу и взобраться к нему на спину, но конь всякий раз оказывался настороже[116].

«Беды никакой наведаться в Пирену и поглядеть, – сказал себе Беллерофонт. – В смысле, наверняка окажется, что это просто дикий пони с холмов, но приручить его все равно может быть занятно. Приделаю ему крылья даже да приеду в город верхом. И то потеха».

Добравшись к роднику в Пирене, он увидел двоих, ошивавшихся неподалеку, но лошадей – никаких, ни крылатых, ни обычных.

– Мы его спугнули, – сказал один из тех двоих. – Наверное, не сразу вернется. Робкий как я не знаю что. Убегает от малейшего звука.

Чужаки предоставили Беллерофонта самому себе. Он спрятался за лавровый куст и стал ждать. «Во всяких летающих лошадей я, конечно, не верю. Но мне просто интересно, как эти слухи вообще возникли. Должно же быть какое-то объяснение».

Солнце палило, и вскоре Беллерофонт уснул. Его разбудило тихое фырканье. Не очень осмеливаясь надеяться, он поднял голову и выглянул из кустов.

Слегка расставив ноги и пригнув шею к воде, на самом виду стоял белый конь. Крылатый белый конь. Никаких сомнений тут быть не могло. Крылья гладко стыковались с боками животного – никаких швов там, где какой-нибудь шутник мог бы приклеить или привязать их. Вот бы подобраться поближе к коню и приласкать его, заслужить его доверие. Беллерофонт на цыпочках пошел в обход по широкой дуге. У лошадей глаза по бокам головы, а потому подкрасться к ним незамеченным очень трудно. У них есть уши, которые лошадь способна обращать и назад, и вперед и улавливать малейшие звуки. А когда лошадь встает на водопой, и зрение, и слух включаются до предела. Беллерофонт и трех шагов не успел сделать к Пегасу, как конь вскинул голову, тряхнул гривой и, встревоженно заржав, умчал прочь. Беллерофонт смотрел, разинув рот, как копыта взбили воздух, крылья распахнулись, и через миг Пегас уже взмыл ввысь и скрылся с глаз.

С того самого мига Беллерофонт сделался одержим крылатым конем – и наяву, и во сне, и в грезах. В любой свободный час дня и многими долгими ночами Беллерофонт наблюдал за конем со всевозможных точек и из потайных мест. В надежде спрыгнуть коню на спину забирался на деревья, но зверь всякий раз унюхивал его. Всюду вокруг родника и на тропе, ведшей к очередному своему укрытию, Беллерофонт накладывал коню кучки яблок, морковок и сена, но Пегас был гораздо проницательнее. Беллерофонту разок удалось подобраться достаточно близко, чтобы прикоснуться к коню, но не успел Беллерофонт запрыгнуть ему на спину, как Пегас взбрыкнул, метнулся в воздух и умчал за облака. Оставалось лишь надеяться, что застенчивое, нервное созданье со временем привыкнет к запаху своего преследователя, к его голосу и присутствию и научится ему доверять. А пока Беллерофонт решил не оставлять Пегаса ни ночью, ни днем. Нет, не сдаваться.

Мать Беллерофонта Эвринома заметила темные круги под глазами у сына, его зевки и раздражительность, и сочла, что обожаемый сын страдает от безответной любви. Предпочтя не дразнить и не допрашивать чувствительного юношу на столь деликатную тему, она призвала жреца и провидца ПОЛИИДА и попросила его перемолвиться с сыном, как мужчина с мужчиной.

– Это не ее дело, – рявкнул Беллерофонт, когда Полиид изложил суть поставленной ему задачи. – Она не поймет.

– Разумеется, – согласился Полиид. – Зато я пойму.

– Ты-то конечно. Ты же прорицатель, а значит, наверняка уже осведомлен обо всем, чему предстоит случиться и о чем я думаю.

– А вот грубить незачем. Да, вижу я многое. Иногда лишь силуэты, очертания. Я смотрю в твои глаза и вижу… да, я вижу что-то, подобное любви. Но не к девушке. И не к юноше. Нет, я вижу коня.

Беллерофон вспыхнул.

– Не говори гадостей. Не влюблен я в коня.

– «Что-то, подобное любви» я сказал. Уж не тот ли это конь, о котором все толкуют? Конь, что зовется Пегасом?

При звуках этого имени Беллерофонта прорвало.

– Ох, Полиид, если б только удалось приручить его! Мы созданы друг для друга, я это чувствую. Но он меня не подпускает, и не удается мне сказать ему, что никакого вреда я ему не причиню.

– Ну, если тебе действительно необходимо объездить этого коня…

– Да, да!

– Ступай в храм Афины. Там тебе надо простереться на полу, закрыть глаза и попросить богиню о помощи. Ха! Я вижу разочарование в твоем взгляде. Знаю, ты думаешь, я шарлатан… О да, чего тут отрицать, именно так ты и думаешь… Но сам прикинь: если я не прав, что ты теряешь? Получишь возможность рассказать всем своим друзьям, что Полиид – старый жулик, клейма ставить негде, как ты и подозревал. А если я прав… что ж…

Бормоча про себя, какой же он доверчивый болван, Беллерофонт побрел к храму. Подождал до позднего вечера, пока не разошлись последние верующие, и затем двинулся в целлу, озаренную одиноким пламенем, что мерцало в медной плошке; здесь было пусто, если не считать древней, беззубой, но липуче-приветливой жрицы. Беллерофонт вложил серебро ей в ладонь, опустился на колени и простерся на твердом каменном полу, как наказал ему Полиид.

Густое облако благовоний, какое нагнала жрица в храм, жгло горло и ноздри; Беллерофонт попытался сосредоточиться на молитве, но осознал, что давится и кашляет. Жрица квохтала и пела, мысли у Беллерофонта свивало и закручивало, как дым из курильницы, странные образы и звуки заполняли голову.

– Беллерофонт, Беллерофонт, – послышался суровый женский голос. – Действительно ли осмелишься ты объездить Посейдонова сына?

– Я думал, это я Посейдонов сын, – проговорил Беллерофонт то ли вслух, то ли нет – и не разберешь. Уж не сама ли Афина – вот эта сияющая фигура, что мерцает перед ним?

– Ты и есть мой сын, – раздался голос побасовитее. И вот уж словно бы восстало перед Беллерофонтом громадное бородатое лицо Посейдона, сыпавшее каплями морской воды. – Крылатый Пегас – тоже.

В тумане памяти Беллерофонт вспомнил, как ему рассказывали, будто Посейдон совокупился с Медузой, а после этого Афина превратила ее в горгону. Если это правда, тогда Пегас и впрямь мог быть чадом морского бога.

– Он пугливее любого коня из всех, с какими тебе доводилось обращаться, – сказала Афина. – Возьми с собой золотую уздечку, и Пегас подчинится тебе.

Беллерофонту хотелось спросить, какую такую золотую уздечку, но слова не шли из уст.

– Выезжай его бережно. В конце концов, он твой единокровный брат, – сказал Посейдон. Забурлив смехом, он исчез.

– И применяй смекалку, – добавила Афина. – Одной лишь силой этого коня не подчинить. – И тоже засмеялась, но смех богов оказался скрипучим клекотом старухи, и Беллерофонт почувствовал себя так, будто его только что грубо разбудили.

– Ты слюни пускал, милый. Слюни пускал да чепуху лопотал.

Беллерофонт встал. Не зная, куда себя деть, предложил жрице еще одну серебряную монету.

– Благословляю тебя, дитя. Сумку не забудь.

Он глянул на пол, куда она показывала, и увидел мешок.

– Это не мое…

– О, думаю, твое, милый.

Склонившись подобрать мешок, Беллерофонт заметил, как блеснуло внутри что-то золотое. Раскрыл мешок пошире. Сбруя. Золотая уздечка.

Беллерофонт, пошатываясь, двинулся мимо улыбавшейся жрицы прочь из храма. Луна катилась высоко по ночному небу, юноша устремился к Пирене.

Это правда – оказывается, все это правда! Боги существуют. Он, Беллерофонт Коринфский, – сын Посейдона! Решил бы, что все случившееся в храме – невероятное видéние, если б не бряцала и не позвякивала золотая уздечка в мешке, что висел у него на боку, пока Беллерофонт несся к холмам.

Может, жрица одурманила его? Допустим, по приказу Полиида. Может, все это розыгрыш? Тоже не исключено… И все же наитием знал Беллерофонт, что все по-настоящему – никакой это не липовый спектакль, а настоящая теофания, настоящее явление божественного.

И вот же конь – белая шкура серебрится в лунном свете; он щиплет траву. Пегас!

Новообретенная уверенность, какой наделила Беллерофонта подаренная уздечка, словно передалась зверю. Обогнув родник, Беллерофонт тихонько приблизился и негромко свистнул. Пегас вскинул голову, по бокам прошла дрожь, он поскреб землю копытом, но прочь не шарахнулся.

– Я здесь, брат. Я один. Только лишь я… – выдохнул Беллерофонт, подбираясь все ближе, пока не получилось у него положить руку Пегасу на спину. Конь терпеливо стоял, юноша его гладил, а затем бережно надел на Пегаса оголовье. Село легко, Пегас не противился. Беллерофонт стоял рядом долго-долго, не двигаясь, лишь лаская, гладя, пощелкивая языком и давая зверю привыкнуть к уздечке.

Почувствовав, что время пришло, он осторожно запрыгнул коню на спину и взялся за поводья.

– Попробуем?

Пегас опустил голову и зарысил. Рысь перешла в галоп.

Беллерофонт клонился вперед, а когда громадные белые крылья распахнулись и заплескали по воздуху, едва ли не лег Пегасу на гриву.

Через полчаса они приземлились под звон копыт во дворе перед царским дворцом. Беллерофонт успокоил Пегаса – тот мгновенно встревожился от криков стражи, а затем от воплей Главка, Эвриномы и брата Делиада, выбежавших поглядеть, с чего вдруг такой сыр-бор.

Громадны были толпы ежедневно приходивших поглазеть, как Беллерофонт катается на белом коне по небу. Когда не катался, Беллерофонт постоянно держал уздечку при себе. Никому больше не удавалось подобраться к Пегасу – конь шарахался и убегал, когда бы кто ни приближался, за исключением самого Беллерофонта.

Люди способны привыкнуть почти к чему угодно, и толпы со временем поредели. Все, кроме гостей из других краев, вскоре свыклись с мальчишкой, затем с юнцом, а следом и с молодым мужчиной верхом на летучем коне.

Как-то раз прибыл в Коринф гонец от царя ПИТФЕЯ, правившего Трезеном, маленьким городом-государством в дальнем юго-восточном углу Пелопоннеса. Беллерофонта сердечно приглашали посетить тамошний дворец и познакомиться с дочерью царя ЭФРОЙ с целью возможной помолвки. Беллерофонт прилетел туда на Пегасе, и вскоре они с царевной влюбились друг в дружку. Их помолвка порадовала царя Питфея, давно желавшего упрочить позиции Трезена, объединив его с Коринфом.

Беллерофонту легко позавидовать. Красавец-царевич, помолвленный с красавицей-царевной. Родители на него не надышатся, женщины дуреют от его изящной силы и наглого обаяния. У него есть летающий конь, и ездить на нем может лишь сам Беллерофонт и никто более. Чего еще желать в жизни?

Но богини судьбы обожают устраивать гадкие сюрпризы любому, кто достиг вершин мира. Беллерофонту не удалось избежать их коварства и капризов, как не удается это никому из нас.

Лжесвидетельство

Тот день начался, как любой другой. За две недели до свадьбы в Трезене Главк, Делиад и Беллерофонт отправились в лес под Коринфом охотиться на дикого вепря. Охота была пешей, а потому Пегас не участвовал. Никто и не помнит толком, как стряслась беда. Ничего не сказав ни брату, ни отцу, Делиад ускользнул в кусты облегчиться. Беллерофонт услышал звуки, которые однозначно принял за рык вепря (по всей видимости, брат тужился по-большому), и метнул копье туда, откуда доносились мычанье и фырчки. Послышался ужасный крик, и Делиад выбрел из кустов, оторопелый и смертельно раненный копьем. Скончался он, не успели добраться домой.

Неустанно продолжим напоминать себе, что для греков кровное преступление – убийство родственника – самое серьезное из всех. Искупление можно получить лишь от оракула или жреца – или от законного царя. Не очиститься от такой вины означало навлечь на себя гнев эриний.

Первое следствие убийства Делиада – немедленная отмена помолвки Беллерофонта с Эфрой. Следом его выслали из Коринфа в Тиринф – соседнее царство Микены, чтобы там он понес наказание и искупил вину. Правитель ПРЕТ был другом семьи и силой своей мистической царской власти был способен смыть с Беллерофонта скверну преступления.

У Прета была жена по имени Сфенебея[117], и уж так ее взбудоражила близость столь притягательного молодого человека, что однажды ночью она постучалась к нему в спальню. Он открыл дверь и увидел ее с лучиной в руке, на лице – завлекательная улыбка. На Сфенебее не было ничего, кроме шелковой ночной сорочки, да и та являла больше, чем скрывала.

– Ты меня разве не впустишь? – проворковала она.

– Я… я… нет! Нет. Это совершенно непристойно.

– Но непристойность – такая потеха, Беллерофонт, – проговорила она, отталкивая его в сторону и направляясь к кровати. – Узковато, но если один поверх другого, то места навалом, правда? – Она улеглась и принялась выписывать пальчиком на покрывале жеманные кружочки.

Беллерофонт маялся.

– Нет! Нет-нет-нет! Государыня, я во дворце гость. Прет не выказывал мне ничего, кроме доброты. Предать его – поступить по-свински.

– Прокатись на мне, как на том своем коньке. Ты же хочешь, а? Я чувствую, что хочешь.

И тут Беллерофонт совершил чудовищную ошибку. Конечно же, он с удовольствием возлег бы со Сфенебеей. Она была невероятно привлекательна, а он молод и полон жизненных соков, однако нарушать законы гостеприимства, да еще и искупая при этом убийство родственника, вообще немыслимо. Так и надо было сказать. Но, считая, что лучше выкрутиться из положения иначе, Беллерофонт произнес:

– Нет. На самом-то деле не хочу. Меня к тебе нисколько не влечет, и я буду признателен, если ты уйдешь.

Зашипев, Сфенебея встала и вышла вон, пылая щеками. Так ее не оскорбляли никогда. Уж она-то покажет этому гаденышу-скромнику. Ой да. Всю ночь ворочалась она в муках стыда и уязвленной гордости.

Прет имел привычку кошмарно храпеть, и царская чета уже давно обустроила себе раздельный сон, однако Сфенебея нередко навещала супруга по утрам, чтобы обсудить планы на день. В то утро она явилась, прихватив чашу козьего молока с медом.

– Ах, благослови тебя боги, моя милая, – сказал Прет, садясь в постели и благодарно отхлебывая из чаши. – Сдается мне, приятное утро… Думал, не поехать ли на охоту с юным Беллерофонтом. Он… Небеси! До чего же красные у тебя глаза!

Ну еще б не красные, если тщательно втирать в них сырой лук целую четверть часа.

– Пустяки, ничего… – Сфенебея шмыгнула носом.

– Дорогая, скажи мне, в чем дело.

– О, да просто… Нет, не могу. Я же знаю, как он тебе мил.

– Кто мил? Кто?

– Беллерофонт.

– Он чем-то тебя расстроил?

Тут-то все и посыпалось. Прошлой ночью он замолотил кулаком ей в дверь, вперся и попытался взять силой. Едва-едва смогла она отпихнуть от себя этого зверя и вытолкать его из спальни. Как же перепугалась она. Какой это все стыд, как мерзко ее замарали[118].

Прет спрыгнул с кровати и забегал по спальне. Ну и положеньице. После убийства родственника вторым по тяжести в греческом мире было нарушение ксении – законов гостеприимства, или же дружелюбия к гостю, особенно священное для самого Царя богов, Зевса Ксения, защитника гостей. Разумеется, отвратительная попытка юного Беллерофонта уестествить Сфенебею сама по себе есть преступление против ксении, но это не давало Прету права нарушать закон встречно. Нет, надо найти другой способ отомстить за честь семьи.

Еще несколько кругов по спальне – и ответ нашелся.

– Ну конечно! – вскричал он. – Дорогая, отправим Беллерофонта с запечатанным письмом к твоему отцу. Как раз то, что надо в таком случае.

– А что ты скажешь в письме? – Глаза Сфенебеи заблестели злорадством.

– Скажу правду, – ответил Прет. – Ну-ка давай же я сяду и напишу.

В то утро Беллерофонт пробудился от неспокойного сна. Не мог решить, следует ли ему сообщить об отвратительном поведении Сфенебеи ее супругу или лучше тактично промолчать и тем сберечь их брак от беды, какую непременно навлечет подобное откровение. Поразмышляв, он выбрал второе, а затем прибыл слуга и сообщил, что царь с радостью ждет Беллерофонта у себя.

– Ах, Беллерофонт, заходи, заходи, мой мальчик…

Позднее царь поздравил себя с тем, как тепло и радушно он держался. Внутри же весь кипел от ярости за гнусное оскорбление, какое нанесло им это чудище разврата, посмевшее взирать на Прета круглыми невинными глазами.

– Как же приятно было принимать тебя в гостях. А тот несчастный случай, когда погиб твой брат… Хочу сообщить тебе, что ты почти совсем очистился от этого. Все прочие проступки, за которые ты, возможно, чувствуешь уколы совести, – не мое дело, разумеется. – Тут он вперил в Беллерофонта пронзительный взгляд и не удивился, заметив, как щеки у молодого человека вспыхнули.

Беллерофонт тоже маялся. Возможно, не сообщить Прету о неверности жены – грех. Может, сейчас самое время сказать… Он откашлялся.

– Тебе следует знать…

– Тш, тш. Довольно слов. Я послал за тобой, чтобы сообщить, что у меня есть депеша, которую необходимо доставить моему тестю в Ликию. И дело в том, что это довольно срочно. Семейное дело. Нужно уладить.

– В Ликии?

– Да, мой тесть ИОБАТ[119] – царь Ликии. Путь неблизкий, но ты со своим летающим конем покроешь это расстояние одним махом. Кроме того, искупительное покаяние ты завершил, так ведь? Молодым людям благородного происхождения полагается посетить Ионию и Малую Азию, верно? Вот письмо. Оно же представляет тебя Иобату и молит его окружить тебя гостеприимством, которого ты заслуживаешь.

Последняя фраза особенно понравилась царю. В точности об этом и говорилось в письме к Иобату.

– Государь, это более чем милостиво…

Беллерофонт ощутил громадное облегчение. Все к лучшему. Под одной крышей со Сфенебелой теперь неловко было б провести даже и одну ночь. Можно уехать в Пирену колесницей, запрячь Пегаса и оказаться в Ликии уже завтра.

Беллерофонт уехал, Прет со Сфенебеей помахали ему с порога.

– Гнусный извращенец, – бормотал Прет. – Скатертью дорога.

Какая жалость, думала про себя Сфенебея. Стройное, золотистое тело – и чýдное, милое лицо в придачу. И чудная, крепкая, круглая гузка к тому же. Персик. Ну, ничего не поделаешь…

В Ликии

Беллерофонт верхом на Пегасе приземлился на укромном лугу чуть поодаль от Ксанфа, где находился ликийский царский дворец.

– Будь здесь, пока я не вернусь за тобой, – прошептал он, привязывая коня к дереву. – Прости за привязь, но веревка длинная. Рядом ручей, если захочешь пить, и травы полно, пасись.

Ни тот ни другой не любили давку, суматоху и истерику, что возникали, стоило Пегасу появиться на людях. Если, познакомившись с Иобатом, Беллерофонт поймет, что ему можно доверять, он их и с Пегасом познакомит, но обширный опыт наблюдений за мальчишками, которым казалось забавным пулять по коню из пращей или даже из луков, и ворами, пытавшимися поймать Пегаса в сети или капканы, научил Беллерофонта быть осторожным.

Беллерофонт отправился пешком в Ксанф, назвался у дворцовых ворот, и его проводили в личные покои царя.

– Беллерофонт, значит? – проговорил Иобат, принимая письмо. – Мой зять Прет ранее писал мне о тебе. Говорил, ты славный малый. То печальное происшествие с твоим братом – очевидно, несчастный случай. С любым могло стрястись. Добро пожаловать, молодой человек. Тебе здесь очень рады.

Иобат отложил нераспечатанное письмо на стол. Призвал слугу, велел принести вина и устроить приветственный пир в честь коринфского царевича.

– Ты делаешь честь моему дому, – сказал Иобат, поднимая чашу за гостя.

– Государь, это необычайно любезно.

– Тот знаменитый летающий конь не с тобой же, насколько я понимаю? – Тут Беллерофонт рассмеялся. – Нет. Сам я никогда в эту байку не верил. Какую же чепуху народ глотает и не давится, а? Так скажи мне, – продолжил Иобат, толкая Беллерофонта в бок локтем, – на смертных-то лошадках по твердой почве кататься любишь, верно?

Девять дней и ночей Иобат с Беллерофонтом гоняли верхом, охотились, пили и пировали. Царь обращался с молодым человеком, как с сыном, которого у него никогда не было. Благословило его небо двумя дочерями – помимо опасной Сфенебеи, удачно выданной замуж за Прета Микенского, имелась еще и незамужняя младшенькая, ФИЛОНОЯ, по-прежнему жившая во дворце. Девушка стремительно влюбилась в красавца гостя. Из-за пережитого со Сфенебеей Беллерофонт вел себя с Филоноей очень скованно, что Иобат счел признаком порядочности и благородства.

Лишь на десятый день Иобат, маясь похмельем, решил разобрать завалы на рабочем столе. Обнаружилось письмо от Прета, и Иобат его распечатал. Прочитал единственную строку, размещенную посередине листка, с отвисшей челюстью.

Податель сего письма пытался изнасиловать мою жену – твою дочь. Убей его[120].

Некоторое время Иобат глядел, выпучив глаза, на эти слова. Теперь он оказался точно в таком же тупике, что и Прет до этого. Беллерофонт – гость, он прожил под царским кровом девять ночей. Об убийстве гостя Иобат и помыслить не мог. Что делать? Что же делать? Ох, ну почему он не вскрыл это клятое письмо сразу?

Примерно через час Беллерофонт вошел, потирая лицо, в покои к царю.

– Батюшки мои, – произнес он. – Ты и впрямь совершенно невероятный хозяин. Представить себе не могу, сколько мы вчера выпили. Но прости меня великодушно, выглядишь ты рассеянно.

– Да, да. – Иобат хлопал письмом по столу и лихорадочно размышлял. – Заботы государственные, понимаешь ли. Есть в нашем царстве неурядицы. Крупные неурядицы…

– Могу ли я чем-то помочь? Одного твоего слова достаточно будет…

– Ну, коли ты сам речь завел… – Да! Конечно. Самое оно. Иобат откашлялся. – Вот скажи мне, пожалуйста, – проговорил он беззаботно, – слыхал ли ты когда-нибудь о Химере?

– Нет, государь. А что это?

– Это такая тварь женского рода, двухголовое чудище. Говорят, порождение Тифона и Ехидны. Разоряет края близ Мефиана, у границы с Карией и Памфилией. Мало кто пережил встречу с ней, чтобы рассказать об этом, но болтают, что у нее тело и голова льва. Вторая голова, козья, растет у нее из спины. И, по словам некоторых, хлещет она хвостом – ядовитой змеей…

– Ой да что ты!

– Ну, сам знаешь, какие они, эти селяне. Может, преувеличили, но точно известно, что земли вокруг завалены мертвой и обглоданной скотиной. Кто знает, что и думать тут?

– И ты хочешь, чтобы я нашел это созданье и прикончил его?

– Я чересчур многого прошу от тебя, чересчур. Ты мой гость. Кроме того, такой молодой… Нет-нет-нет.

– Государь, я настаиваю, позволь мне сделать это ради тебя.

Что бы Иобат ни говорил, разубедить Беллерофонта не удавалось.

– Но лишь отважнейший герой способен хотя бы приблизиться к ней. А ты слишком юн.

– При всем почтении к тебе, государь, это чушь.

– Кроме того, прости меня, я не сказал тебе худшего. Болтают, что… – Иобат перешел на сиплый шепот, – болтают, что Химера изрыгает огонь! Да! Мне в том клялись даже. Идти на нее равносильно самоубийству. Никто б не осудил, если б ты отказался…

Как ни странно, эти отчаянные попытки предложить молодому человеку пути к отступлению словно бы лишь укрепляли его решимость. Иобат качал головой и цокал языком от отчаяния. Внутренне же сам себя обнимал. Как ловко он сыграл на тщеславии и гордыне этого юного сорвиголовы. Никак Беллерофонту не усмирить и не сразить Химеру, чье происхождение от бессмертных существ делало ее самым кошмарным чудищем, какие восставали из земли. Беллерофонт совершенно точно сгинет в могучих струях жгучего, жарящего, пожирающего пламени, какое исторгает этот зверь. Воздаяние за то, что посмел он прикоснуться к Сфенебее, – а я не запятнан, гостя сам не обидел, приговаривал Иобат про себя. Безупречное решение, как ни поверни.

Царь Ликии угостился фигой и улыбнулся.

Химерическая реакция

Иобат помахал беллерофонту вслед, левой рукой обнимая рыдавшую Филоною.

– Постарайся выбросить его из головы, милая, – сказал царь. – Будут другие мужчины в твоей жизни, погоди, сама увидишь.

– Но не такие чудесные, как мой Беллерофонт, – всхлипывала Филоноя.

Сам Беллерофонт был вполне бодр. Убьет он эту Химеру, принесет ее голову и шкуру Иобату, погостит еще несколько недель в Ликии, после чего вернется в Коринф и продолжит себе жить, царевич и наследник престола. Теперь, очистившись от скверны непреднамеренного братоубийства, он сможет жениться на Эфре. Жизнь хороша. Но сперва надо найти умелого кузнеца. У Беллерофонта созрела мысль, как лучше всего разделаться с Химерой.

Вскоре Беллерофонт уже шел через луг, где оставил Пегаса, неся за плечом славное новое копье, изготовленное по особым указаниям. Конь побежал навстречу.

– Что это с твоей веревкой? – удивленно спросил Беллерофонт.

Пегас тряхнул гривой и топнул копытом. Оборванная веревка валялась у коня под копытами, изгрызенная в лохмотья.

– Ах ты хитрец, – проговорил Беллерофонт, беря мягкий нос в ладони. – Но, прежде чем мы полетим, надо быть уверенными в себе. Двухголовое огнедышащее чудище с ядовитой змеей вместо хвоста. Что скажешь, управишься?

Пегас мотнул головой.

– Будем считать, это твое «да». – Беллерофонт вложил копье в чехол. – Ну, тогда в путь. Ввысь, ввысь и вперед[121].

Рассматривая сверху пейзажи вокруг Мефиана, Беллерофонт увидел, что тамошние земли ужасно выжжены. Деревни заброшены, в полях никакой скотины, кругом паленые остовы амбаров и жилищ – на всем следы катастрофы. Самóй же кошмарной противницы своей он не приметил и следа.

– Выше, выше!

Никогда не летал он на Пегасе так высоко. День стоял безоблачный, но от струй ледяного ветра Беллерофонт дрожал. Земля внизу превратилась в упорядоченный узор, напомнивший Беллерофонту ковры восточных варваров. Показалась изрезанная береговая линия, расстилались под Беллерофонтом зеленые земли Карии, Фригии и Лидии, прошитые сеткой мерцавших нитей, что вились меандрами с гор к морю[122]. Он пытался углядеть в этом пейзаже хоть какой-нибудь знак, что выдал бы присутствие Химеры. Заметил гору, над которой курился тонкий дымок. Беллерофонт попытался вспомнить выученное на уроках географии. Гора Тавр? Подался вперед и погнал Пегаса вниз. Огонь мог быть от чего угодно, конечно, однако они спустились достаточно низко и поняли, что тонкая струя дыма на самом деле была густым облаком. Лес у подножия холмов пылал. Навстречу Беллерофонту поднялась волна теплого воздуха.

Люди, козы и олени бежали от огня к озеру. Лесные пожары – явление не самое редкое. Беллерофонт не понимал, чем тут можно помочь, и уже собрался погнать Пегаса вверх и возобновить поиски с высоты, и тут из-за деревьев внизу выскочил громадный олень. За ним гнался лев и… лев и…

В точности как описывал Иобат. Тело льва с головой козы, торчащей посредине спины.

– Вниз, Пегас, вниз!

Пегас опускался, пока Беллерофонту не стали видны все подробности. Химера сиганула на оленя, и вниз по холму покатился ком из оленьих и козьих рогов, льва и змеи. Козья голова свирепо рвала рогами оленьи бока. Хвост-змея бросался и кусал оленя за брюхо. Львиная пасть распахнулась и изрыгнула огонь в морду оленю, тот взревел и дернулся назад, мгновенно ослепленный. Когти льва разодрали оленю брюхо, и все головы чудовища жадно накинулись на выпавшие оттуда потроха.

Пегас снижался, кружа, и тень коня и наездника пала на сцену охоты. Химера вскинула голову. Олень содрогнулся и попытался встать, но, пока львиная голова, вымазанная кровью, продолжала смотреть в солнечное небо, змеиный хвост выставил клыки, впился в олений круп и прикончил добычу.

Струя огня рванулась к Пегасу. Беллерофонт завопил от неистового жара и дернул Пегаса вверх. Химера еще раз плюнула огнем, но теперь уже не дотянулась.

– Все обошлось? – Беллерофонт учуял запах паленых волос. То ли своих, то ли Пегаса – не разобрал.

Они набрали высоту, и Беллерофонт достал лук, взялся за стрелу.

– Смирно, смирно…

Глянул вниз, прицелился и выстрелил. Стрела застряла в шее у козы, как раз там, где голова росла из львиной спины. Желтые глаза вытаращились, коза завопила от боли. Козья голова встряхнулась, и стрела выпала. Беллерофонт выстрелил еще раз – и продолжил стрелять. Некоторые стрелы отскочили, а какие-то впились в бока льву, и Химера уже ревела от бешенства.

– Прости, но нам надо поближе, – крикнул Беллерофонт, вытаскивая копье из чехла.

Пегас пролетел по дуге так, чтобы солнце оказалось у него за спиной, а затем бросился вниз.

Если кузнец и удивился заказу Беллерофонта, виду он не подал.

– Копье, говоришь, господин?

– Именно. Вполовину моего роста.

– Но наконечник из свинца?

– Из свинца.

– Свинец, он мягкий же. Никакой доспех не пробьешь, ни шкуру – свинцовым наконечником-то.

– И все-таки именно это мне требуется.

– Ты платишь, – проговорил кузнец. – Мне-то что – хоть жестянка, хоть портянка.

Химера заметила, что Пегас несется к ней с солнца, и встала на дыбы, замахала когтистыми лапами. Беллерофонт потянулся вперед изо всех сил. Челюсти чудища распахнулись и выдали еще один громадный шар огня, тут-то Беллерофонт и метнул копье в разверстую пасть и глубже, в тоннель самой глотки. Шквал жара обдал их с Пегасом, как раз когда конь в последний миг прервал падение к земле. Он метнулся ввысь, едва не врезавшись в макушки деревьев, и выровнял полет.

Беллерофонт глянул вниз и увидел, что чудище ревет и брыкается: свинцовый наконечник копья мгновенно расплавился в остервенелом ожесточении огня, и жидкий свинец пролился Химере в нутро. Смертельно раненная, она пошатнулась и упала. Козья голова взорвалась, разметывая пар, пламя и кровь, мех льва вспыхнул, и с последним оглушительным визгом Химера, дернувшись, издохла.

Беллерофонт приземлился и сошел с коня. От курившейся туши вздымалась гнусная вонь. Царевич отсек хвост-змею и львиную голову, изуродованные и опаленные. Мерзкие сувениры, но зато доказательства победы над чудищем.

Вернувшись к коню и усаживаясь верхом, Беллерофонт заметил, что брюхо у Пегаса обожжено, грива подпалена.

– Бедняга, – сказал царевич. – Найдем тебе лекаря. До горы Пелион сил хватит?[123]

Высоковато летаем

Когда бодрый Беллерофонт вошел к нему в покои и опустил зловонную львиную голову и гнилостный труп змеи царю на стол, Иобат сумел полностью скрыть свою ярость. Филоноя охнула.

– Ты ее убил! О, какой же ты смелый!

Беллерофонт подмигнул ей, и щеки царевны заалели.

Иобат крепко задумался.

– Это… батюшки светы… вот так так… не поверил бы, не увидь я своими глазами. Ну же, раздели со мной чашу вина. Ты сразил Химеру!

– Ее гибель должна вернуть мир и процветание в твое царство, – сказал Беллерофонт, заглатывая вино с непринужденной скромностью, какую способно породить лишь высокомерие.

– Да, уж точно… – задумчиво согласился Иобат. – Только вот… есть… ну да ладно.

– Только не скажи, что где-то рядом бесчинствует еще какое-то чудище.

– Нет-нет, не чудище. Но у нас все же есть незадача с народом Писидии. Они происходят от СОЛИМА. Слыхал о таком? Нет? Ну, Солим женился на своей сестре МИЛИИ, а ты сам понимаешь, какой приплод бывает у кровосмесительных пар. Их потомки – солимы, как они себя именуют – не платят налогов, нападают на окрестные города и деревни, а еще ходит слух, что они даже собираются восстать против моей власти. Я бросал против них отряды и даже большие дружины, но на них все время нападали из засады или похищали ради выкупа – или всех поголовно убивали.

– Ты, стало быть, хочешь прижать их к ногтю? – спросил Беллерофонт с выводящей из себя нахальной ухмылкой и еще раз подмигнул оторопевшей Филоное.

– Это совсем уж ни в какие ворота просьба… ни в какие…

Через несколько дней отряд солимов явился в царский дворец на поклон и поклялся в вечной верности Иобату. Когда Беллерофонт с Пегасом снизились над их городом, они потеряли семьдесят лучших бойцов, и этого достаточно.

Теперь Иобат отговаривал Беллерофонта идти войной против амазонок, взявших в привычку совершать налеты на Ликию из своей цитадели на северо-востоке. Верхом на Пегасе Беллерофонт кидал здоровенные камни на этих свирепых воительниц, пока и они не заключили договор, согласно которому оставили Иобата и его царство в покое.

Далее Беллерофонт пренебрег слезными просьбами Иобата даже не приближаться к столь жуткому супостату и победил пирата ХИМАРРА[124]. Весть об этом подвиге опередила Беллерофонта и добралась до Иобата первой. Отчаявшись прикончить высокомерного юнца, царь приказал своим же подданным взяться за оружие и разделаться с несносным царевичем, как только тот вернется в Ксанф.

Прибыв к воротам дворца и увидев, что против него выставили войско и не пускают в город, Беллерофонт наконец понял: все это время Иобат желал ему зла. Без Пегаса, которого оставил на лугу, против стольких людей он был попросту беззащитен. Пришлось воззвать к отцу, Посейдону.

Позади Беллерофонта река Ксанф вышла из берегов, затопила равнину и ринулась волной на город. Иобат, в ужасе наблюдая за происходящим из дворцовой башни, отправил людей умолять героя, но заржавело сердце у Беллерофонта, и он мрачно надвигался на город, а за ним катили воды.

Наконец женщины Ксанфа, отчаянно пытаясь спасти свои дома и семьи, задрали платья до самой шеи и побежали навстречу царевичу. Беллерофонт, дерзкий и уверенный во всем остальном, в делах плотских был скромен, застенчив и неловок. При виде женских гузок, грудей и горжеток он обратился в бегство, потрясенный и пылающий стыдом и смущением. Воды потопа отошли вместе с ним, и город спасся.

Иобату настала пора признать очевидную истину: героя берегут боги. Письмо его зятя Прета – нелепица. Если Беллерофонт действительно пытался изнасиловать Сфенебею, боги уж точно оставили бы его? Если вдуматься, решил Иобат, со Сфенебеей вечно какие-то хлопоты. Может, он ошибается в Беллерофонте? Внезапный шум заставил царя выглянуть во двор. Герой и его крылатый конь приземлились, молодой человек сошел с Пегаса и направился в покои царя с мечом в руке.

Ворвавшись к царю, он увидел, что Иобат размахивает каким-то письмом.

– Прочти, прочти это! – воскликнул царь.

Беллерофонт выхватил у него письмо и прочел его.

– Н-но все было как раз наоборот, – сказал он. – Это она пыталась соблазнить меня!

Иобат кивнул:

– Теперь и я это понимаю. Ну разумеется. Прости меня, мой мальчик. Я тебе по уши обязан.

В конце концов оказалось, что Беллерофонт не захотел вернуться в Коринф и жениться на Эфре, царевне Трезена. За недели и месяцы, проведенные в Ксанфе, он начал замечать, до чего хороша собой и мила нравом юная Филоноя.

Когда до Сфенебеи докатилась весть, что ее сестра выходит замуж за Беллерофонта, она поняла, что всплывет и история с неудавшимся соблазнением и зловредной, коварной местью. Прет узнает. Весь Пелопоннес будет шептаться про это. Не в силах вынести позора, Сфенебея повесилась[125].

Подобно самой Химере, история Беллерофонта начинается с достославного царственного рыка, а завершается резким змеиным укусом. Никакой радости мне рассказывать вам, как юношеская наглость с годами прокисла и превратилась в очень непривлекательное высокомерие и тщеславие. Беллерофонт считал, что его божественное происхождение, его связь с Пегасом и героические подвиги, совершенные вместе с этим волшебным конем, вознесли его выше всех остальных простых смертных.

Однажды он взобрался на Пегаса и направил крылатого коня на Олимп.

– Боги мне обрадуются, – рассуждал он. – У нас с ними единая кровь. Мне на роду написано величие.

Подобная гордыня – святотатство, и безнаказанным не остается. Когда Зевс увидел, что Беллерофонт летит к вершине Олимпа, он наслал слепня, чтоб тот донял Пегаса. Яростные укусы насекомого свели животное с ума, конь взбрыкнул, встал на дыбы и скинул Беллерофонта. Герой упал и сломал бедро о камни далеко внизу. Пегас приземлился на Олимпе, и Зевс оставил его себе – пристроил к делу как шикарную тягловую силу для своих молний.

За свой проступок Беллерофонт остаток дней провел изгоем и умер калекой, озлобленным и одиноким стариком.

Мало кто из героев умирает спокойно в собственной постели после долгих лет, прожитых счастливо. Но мало кто завершает свои дни печальнее, чем некогда достославный Беллерофонт.

Орфей

Способность ублажать зверей лесных[126]

Орфей был Моцартом древнего мира. Даже более того. Орфей был Коулом Портером, Шекспиром, Ленноном и Маккартни, Аделью, Принсом, Лучано Паваротти, Леди Гагой и Кендриком Ламаром[127] Древнего мира, признанным сладкоголосым мастером слов и музыки. При жизни слава его распространилась по всему Средиземноморью и далее. Говорили, что его чистый голос и несравненная игра способны зачаровывать зверя в полях, рыбу в морях, птицу в небесах и даже вдыхать душу в камни и воды. Сами реки изменяли свое течение, чтобы послушать его. Гермес изобрел лиру, Аполлон усовершенствовал ее, а Орфей сделал ее безупречной.

Насчет матери Орфея сомнений нет, а вот об отце такого сказать нельзя. И тут мы вновь касаемся темы, повторяющейся в Эпоху героев в разных вариантах. Темы двойного отцовства. КАЛЛИОПА, Прекрасный Голос, муза эпической поэзии, стала матерью Орфея от смертного человека, фракийского царя ЭАГРА[128]. Но и Аполлона считают отцом Орфея, и Орфей был у этого бога любимцем. Так или иначе, юный Орфей резвился в компании своей матери и восьми тетушек-муз на горе Парнас, и вот там-то обожавший его Аполлон вручил сыну золотую лиру и лично выучил ребенка на ней играть.

Вскоре этот самородок овладел инструментом лучше папы, бога музыки. В отличие от МАРСИЯ, который, возможно, был Орфею единокровным братом, Орфей не выхвалялся перед Аполлоном своими навыками – и не вызывал опрометчиво своего божественного отца на состязание[129]. Нет, дни напролет оттачивал Орфей свое мастерство, чаруя птиц в воздухе и зверей в поле, и ветви деревьев клонились, чтобы послушать его лиру, а рыбы выпрыгивали из воды и восторженно булькали под его нежные, соблазнительные наигрыши.

Нрав у Орфея был милый, как его игра и пение. Он играл из любви к музыке, а его песни прославляли красоту этого мира и величие любви.

Орфей и Эвридика

Итак велика была слава его, что Ясон, собирая команду «Арго» к походу за Золотым руном, понимал: Орфея надо залучить к себе на борт. Но о Ясоне позже. Пока нам необходимо знать лишь, что боги наградили Орфея за его храбрость и верность, проявленные в том походе, даром любви – в виде прелестной ЭВРИДИКИ.

Нетрудно вообразить, что, свадьба вышла – закачаешься. Присутствовали все музы. ТАЛИЯ развлекала комическими миниатюрами; ТЕРПСИХОРА устраивала танцы. Остальные сестры тоже веселили собравшихся своими искусствами. Но странный и тревожный казус подпортил общую радость всех, кто стал ему свидетелем.

Среди гостей был брат Орфея ГИМЕНЕЙ, сын Аполлона и музы УРАНИИ. Малое божество песен (от его имени происходит слово «гимн»), Гименей был одним из эротов (юношей из свиты бога любви Эрота) с особой обязанностью: он отвечал за свадьбы и супружеское ложе. Слова «гимен» и «гименальный» тоже происходят от имени этого бога. Его присутствие на свадьбе у брата было естественным и замечательным комплиментом, однако почему-то – возможно, из ревности – Гименей не смог благословить этот союз. Факел Гименея искрил и дымил, все кругом закашлялись. Воздух стал таким едким, что даже Орфею не удалось петь с привычной сладостью в голосе. Гименей вскоре покинул торжество, но холодное недружелюбие его присутствия оставило столь же неприятный привкус, как и черный дым его факела.

Орфей же с Эвридикой, полностью изгнав из мыслей эту мрачную мелочь, обустроили себе дом в Пимплее, маленьком городке в долине у подножия Олимпа, рядом с Пиерским ручьем, священным для муз.

Но, к несчастью Эвридики, она попалась на глаза АРИСТЕЮ, мелкому божеству пчеловодства, сельского хозяйства и прочих деревенских ремесел. Как-то раз под вечер, по дороге домой с базара, Эвридика решила срезать путь через заливной луг. Она уже слышала, как ее возлюбленный Орфей наигрывает на лире, пробуя новую дивную песню. Вдруг из-за тополя выскочил Аристей и попер на девушку. Напуганная Эвридика уронила хлеб и фрукты, что несла с собой, и помчалась, петляя, через поля. Аристей гнался за ней и хохотал.

– Орфей! Орфей! – кричала Эвридика.

Орфей отложил лиру. Не жены ли это голос?

– Помоги, помоги мне! – взывал голос.

Орфей побежал на звук.

Эвридика металась и так и эдак, пытаясь удрать от безжалостного Аристея, чье жаркое дыхание уже ощущала у себя на загривке. В слепой панике споткнулась она и упала в канаву. Аристей настиг ее, но тут уже появился Орфей – он несся к ним и кричал. Аристей, не будь дурак, распознал разозленного мужа, а потому разочарованно сдал назад.

Орфей приблизился и тут услышал, как Эвридика вскрикнула вновь. Канава, куда она рухнула, оказалась домом гадюки, и та сердито напала на девушку, воткнув клыки ей в пятку. Орфей возник рядом, как раз когда Эвридика обмякла в смертных муках.

Он поднял ее на руки. Он дышал за нее, тихонько пел ей на ухо, умоляя вернуться, но змеиный яд сделал свое дело. Душа Эвридики покинула тело.

Вопль, вырвавшийся у Орфея, вселил ужас и страх всей долине. Музы услышали его, услышали и боги на Олимпе. И после Орфей какое-то время не исторгал ни единого звука.

Горе Орфея было абсолютным и беспросветным, какое вообще бывает. Он отложил лиру. Никогда больше не будет он петь. Никогда больше не улыбнется, не напишет песню, даже не напоет, сжав губы, ничего. Все, что осталось ему доживать, он проведет в муках и страдальческом молчании.

Город Пимплея предался скорби, больше горюя по утрате Орфеевой музыки, нежели по жизни Эвридики, как бы ни любил ее народ. Нимфы лесов, вод и гор тоже загоревали. Даже боги на Олимпе изнывали и маялись, оттого что усохла музыка.

Аполлон отправился навестить сына. Орфей сидел на крыльце и смотрел на то самое поле, где Эвридика нашла свою гибель.

– Ну же, – проговорил Аполлон. – Больше года прошло. Не будешь же ты вечно вот эдак распускать нюни.

– Да запросто.

– Что может убедить тебя снова взяться за лиру?

– Лишь живое присутствие моей возлюбленной жены.

– Что ж… – На гладком лбу золотого бога возникли задумчивые морщины. – Эвридика в подземном мире. Врата стережет Кербер, трехголовый потусторонний пес. Никто, кроме Геракла, никогда не возвращался из подземного мира, сойдя в него, и даже Геракл возвращался оттуда не с мертвой душой. Но уж если кому такое и удастся, то лишь тебе.

– О чем ты толкуешь?

– Чего бы тебе не сходить туда за ней?

– Ты только что сказал, что никто никогда не возвращался из подземного мира, сойдя в него.

– А, но ни у кого не было силы, какая есть у тебя, Орфей.

– Какой силы?

– Силы музыки. Если кто и способен укротить Кербера и зачаровать паромщика ХАРОНА – это ты. Если кто и может растопить сердца Аида и Персефоны – это ты.

– Ты и впрямь считаешь?…

– Веруй в то, на что способна музыка.

Орфей ушел в дом, достал лиру из пыльного шкафа, куда запихнул ее когда-то.

– Натяни вот это вместо струн, – сказал Аполлон и выщипнул из головы двадцать четыре золотых волоса.

Орфей перетянул струны на лире, настроил инструмент. Никогда прежде не звучал он прекраснее.

– Теперь ступай и возвращайся с Эвридикой.

Орфей в аду[130]

Орфей проделал весь путь от Пимплеи до мыса Тенарон на Пелопоннесе, самой южной точки всей Греции[131], – там находилась пещера, где был один из входов в ад.

Тропа на мысу вела вниз, после многих путаных поворотов возникали главные врата, и охранял их Кербер – сплошные слюни, слизь и содрогание, отпрыск первородных чудищ Ехидны и Тифона.

При виде живого смертного, осмелившегося войти в чертоги подземного царства, Кербер в предвкушении завилял хвостом-змеей и обслюнявился. Пропускает он только мертвых, и чтобы мирно обитать на Асфоделевых лугах[132], мертвые несут с собой какую-нибудь еду – умилостивить пса. У Орфея никакой подачки для Кербера не нашлось – только искусство. Трепеща внутри, но внешне уверенно провел Орфей пальцем по струнам золотой лиры и запел.

При звуках песни Кербер, уже изготовившийся прыгнуть и порвать этого возомнившего о себе смертного, жалобно сглотнул и замер. Громадные глазища округлились, пес принялся пыхтеть от удовольствия и радости – эти новые чувства он переживал впервые. Плюхнулся на зад, а затем свернулся на холодных камнях у врат, словно любимая гончая охотника, что грезит у огня после долгого дня в полях. Песня Орфея замедлилась, превратилась в тихую колыбельную. Уши Кербера обвисли, шесть глаз закрылись, три языка с громким шлепком вывалились между челюстей, а три тяжелые головы погрузились в глубокий счастливый сон. Даже змея – хвост пса – обмякла в мирной дреме.

Орфей перебрался через спящего и, продолжая напевать колыбельную, двинулся по холодному темному проходу, пока путь ему не преградили черные воды реки Стикс. Паромщик Харон вытолкал к Орфею свою лодку с дальнего берега, где только что высадил новоприбывшую душу. Протянул руку за платой, но быстро отдернул ее, разглядев, что молодой человек перед ним – живой.

– Прочь отсель! Изыди! – возопил Харон хриплым шепотом[133].

Орфей ответил аккордом на лире и принялся за новую песню – воспевающую обойденное вниманием ремесло паромщика, восславляющую непризнанное старание и трудолюбие одного конкретного паромщика – Харона, великого Харона, чью ключевую роль в беспредельном таинстве жизни и смерти дóлжно восхвалять по всему белу свету.

Никогда еще судно Харона не рассекало хладные воды черной реки с таким проворством. Никогда прежде Харон, загнав лодку на песок, не приобнимал своего пассажира и бережно не помогал ему покинуть борт. И уж конечно никогда за целую вечность подобная глупая бессмысленная улыбка не озаряла лик паромщика, обыкновенно мрачный и бестрепетный. Харон стоял, опершись на шест, обожающий взгляд его вперялся в Орфея, а тот, махнув паромщику напоследок и взяв финальный аккорд, вскоре растворился во тьме коридоров, что вели ко дворцу Аида и Персефоны.

Войдя в главный чертог дворца, Орфей увидел трех судей Загробного мира – МИНОСА, РАДАМАНТА и ЭАКА, сидевших на тронах угрюмым полукругом[134]. Свет Орфеева живого духа ослепил судей.

– Святотатство! Святотатство!

– Как посмел живой вторгнуться в мир мертвых?

– Призовите Танатоса, повелителя смерти, пусть высосет наглую душу из этого тела!

Орфей взялся за лиру, и не успел последний приказ исполниться, как судейская троица уже улыбалась, кивала и притоптывала сандалиями в такт опьяняющим аккордам.

Свита жутких слуг, часовых и смотрителей так давно не слыхала музыки, что и не могла упомнить, как ее чувствовать. Кто-то хватался за воздух, будто звуки, долетавшие до их слуха, были бабочками и их можно поймать руками. Кто-то хлопал – поначалу неуклюже, а затем в такт аккордам. Неловкое шарканье ног превратилось в ритмичный топот, а тот – в безумный танец. Через несколько минут весь зал ожил и загремел отзвуками пения, танца, воплей радости и смеха.

– Что все это значит?

Появление Аида, самого Царя загробного мира, и его бледной спутницы Персефоны заставило зал тут же виновато примолкнуть. Как в игре в музыкальные стулья, грохоча и спотыкаясь, все замерли. И лишь Орфей остался невозмутим.

Аид призывно изогнул палец.

– Если желаешь избежать вечной кары куда более мучительной, чем у ИКСИОНА, СИЗИФА и ТАНТАЛА вместе взятых, объяснись-ка, смертный. Какую измыслишь ты отговорку для такого вот непристойного поведения?

– Не отговорку, государь, а причину. Лучшую и единственную причину.

– Дерзкий ответ. И какова же причина?

– Любовь.

Аид ответил канонадой безрадостного лая – самое близкое к смеху, на что был способен.

– Здесь моя жена Эвридика. Мне надо забрать ее.

– Надо? – Персефона оторопело воззрилась на Орфея. – Ты смеешь употреблять подобное слово?

– Мой отец Аполлон…

– Никаких одолжений олимпийцам мы не делаем, – проговорил Аид. – Ты смертный – и ты нарушил границы царства мертвых. Большего нам знать нет нужды.

– Вероятно, от моей музыки вы перемените мнение.

– Музыки! Мы здесь неуязвимы для ее чар.

– Я усмирил Кербера. Я заворожил Харона. Я околдовал Судей загробного мира и их свиту. Уж не боитесь ли вы, что мои песни способны пленить и вас?

Царица Персефона коротко пошептала на ухо мужу.

Аид кивнул.

– Приведите Эвридику! – велел он. – Одна песня, – обратился он к Орфею, – одна песня тебе дается – пой. Если не восхитит она, неутолимая мука твоей пытки станет поводом для ужаса и пересудов всему Космосу до конца времен. Если же музыка твоя нас тронет – что ж, мы позволим тебе и твоей женщине вернуться в верхний мир.

Дух Эвридики вплыл в чертог, она увидела Орфея, отважно стоящего перед Царем и Царицей мертвых, и вскричала от радости и изумления. Орфей различил мерцавший силуэт ее тени и воззвал к ней.

– Да, да! – брюзгливо молвил Аид. – Очень трогательно. К делу. Песня.

Орфей взялся за лиру и глубоко вдохнул. Никогда еще от артиста не ждали большего.

В тот миг, когда руки Орфея коснулись струн, все вокруг постигли, что услышат они сейчас нечто совершенно новое. Кончики пальцев проворно запорхали по струнам, и заструился каскад переливчатых нот до того быстрых и чистых, что у всех захватило дух. И вот из золотой пены возник голос. Он молил всех задуматься о любви. Даже здесь, в темных гротах смерти, любовь наверняка проницает души? Разве не помнят они, как в первый раз ощутили стремительный натиск любви? Любовь навещает и крестьян, и царей, и даже богов. Любовь уравнивает всех. Любовь делает всех богоподобными – и подобными друг другу.

Рука Персефоны вцепилась в запястье Аида – она вспомнила день, когда его колесница влетела на луг, где Персефона собирала цветы. Аид размышлял о сделке, заключенной с Деметрой, матерью Персефоны, – Аиду его возлюбленная дарована на шесть месяцев в год.

Персефона повернулась к мужу – взявшему ее силой, но удержавшему непоколебимой любовью. Она одна понимала мрачные настроения и искренние страсти, что бурлили в нем. Он не отвел взгляда. Уж не слезы ли видит она в глазах его?

Орфей достиг апогея своей песни Эроту. Она пробралась по коридорам, гротам, галереям и переходам ада, околдовывая всех, кто слышал ее, – слуг Аида, посланников смерти и души усопших – чарами, влекшими их, пока звучала мелодия в их ушах, далеко-далеко от безжалостных мук бесконечного плена, в царство любви и света.

– Твое желание будет исполнено, – хрипло громыхнул Аид, когда растаяли последние ноты. – Твоя жена может идти.

С этими словами силуэт Эвридики обрел осязаемость и черты резвой и дышащей жизни. Она бросилась в мужнины объятия, Орфей крепко прижал ее к себе. Но Аид нахмурился. Даже одну душу жаль ему было отпускать. Скупердяем он был, скрягой гнуснейшего пошиба во всем, что касалось душ, обреченных навеки обитать в его царстве.

– Постойте!

В тот миг, когда Эвридика облеклась плотью, Орфей перестал играть и петь, и всесильные чары музыки стали слабеть. Музыка сделалась воспоминанием – острым и прекрасным, однако мимолетное настроение, какое она породила, как и все самые острые радости, исчезло, как пар, в тот же миг, когда замерли финальные ноты. Аид теперь горько пожалел, что, оплетенный колдовскими тенетами Орфеевой песни, позволил себе непростительную слабость и согласился отпустить Эвридику. До чего глупо было давать слово при стольких свидетелях. Он склонился к Персефоне – посоветоваться шепотом. Кивнув, с краткой улыбкой торжества он поцеловал жену в щеку и показал пальцем на Орфея.

– Отпусти эту женщину. Уходи.

– Но ты сказал…

– Она пойдет следом. На пути в верхний мир она все время будет в десяти шагах позади тебя. Но если обернешься посмотреть, даже мимолетнейший взгляд бросишь в ее сторону, – потеряешь ее. Доверься, музыкант Орфей. Покажи, что чтишь нас и веришь нашему слову. А теперь ступай.

Орфей взял лицо Эвридики в ладони, поцеловал в щеку и собрался уходить.

– Помни! – крикнула Персефона ему в спину. – Оглянешься хоть на миг – и она вернется к нам. Сколько б ни возвращался ты потом, сколько б ни спел нам песен, ты утратишь ее навеки.

– Я буду недалеко. Верь! – сказала Эвридика.

Орфей уже стоял у дверей, что вели к жизни и свободе.

– Верю! – отозвался он, решительно вперившись перед собой.

И двинулся он вдоль коридоров и проходов, ведших неспешно в гору. Сотни трепетавших душ признавали его и нашептывали напутствия, желали удачи. Некоторые тревожили его, умоляя забрать их в верхний мир, но Орфей отмахивался от них и упорно шел своей дорогой, вверх и вверх. Врата и двери таинственно распахивались перед ним.

Чтобы взбодрить Эвридику, но в основном ради собственной уверенности Орфей то и дело окликал ее.

– Ты со мной, моя милая?

– С тобой.

– Не устала?

– Всегда в десяти шагах позади. Верь мне.

– Уже совсем близко.

И впрямь – уже шагов двести Орфей ощущал прохладный ветерок, обдувавший ему лицо, и свежий воздух, что наполнял ноздри. Орфей увидел свет впереди. Не загробный свет тростниковых факелов, дегтярных ламп и горящего масла, а чистый свет живого дня. Орфей ускорил шаг, устремился вперед. Так близко, так немыслимо близко! Всего через пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двенадцать шагов будет им воля – воля жить дальше, мужем и женой. Воля заводить детей, вместе странствовать по миру. О, сколько разных мест посетят они. Какие чудеса увидят. Какие песни, стихи и музыку он сочинит.

Устье пещеры распахнулось перед Орфеем, он с радостью и торжеством в сердце шагал дальше. Еще шаг – прочь из теней, к свету.

У него все получилось! Он вернулся в мир, солнце греет ему лицо, свет слепит глаза. Еще десять шагов вперед, чтобы уж наверняка, – и можно обернуться и заключить любимую в объятия.

Но нет! Нет, нет, нет, нет!

Орфей не знал, но последние двадцать с чем-то шагов он разогнался до бега. Эвридика тоже прибавила шаг, стараясь догнать мужа, но когда он обернулся, она все еще сильно отставала, все еще пребывала в тени, в царстве мертвых.

Взглядом, полным ужаса и страха, она встретилась со взглядом Орфея, а затем свет в ней словно угас и ее втянуло обратно во тьму.

С тоскливым криком Орфей вбежал в пещеру, но Эвридика уже улетала прочь с чудовищной скоростью – не плоть и кровь, а вновь неосязаемый дух. Отзвук ее горестного плача достиг Орфея, пока он слепо бежал за нею в черноту. Двери и ворота, что растворялись и выпускали их, теперь захлопнулись наглухо у него перед носом. Он до крови отбил о них кулаки, но все понапрасну. Уж неслышны были Эвридикины крики отчаяния – лишь Орфеевы.

Подожди он всего два мгновения ока, они с Эвридикой были бы вместе, свободны. Всего два удара сердца.

Смерть Орфея

Дальнейшая жизнь Орфея печальна. После долгой вторичной скорби он вновь взялся за лиру, продолжил сочинять и играть музыку и петь весь остаток дней своих, но равную Эвридике женщину он себе так и не нашел. В некоторых источниках говорится, что он вообще отвернулся от женщин и изливал любовь, уж какая осталась, на юнцов Фракии.

Фракийские женщины-киконки, последовательницы Диониса, до того разъярились от такого пренебрежения ими, что кидались в Орфея палками и камнями. Но палки и камни так зачаровывала музыка Орфея, что они зависали на подлете и отказывались его ранить.

Наконец киконские женщины уже не в силах были оставаться униженными и оскорбленными невниманием музыканта и в вакхическом угаре растерзали Орфея – оторвали ему руки, ноги и голову[135]. Золотые гармонии Аполлона издавна были противны темным дионисийским танцам и дифирамбам.

Голова Орфея, продолжая петь, упала в реку Эврос, и воды отнесли ее в Эгейское море. В конце концов волны прибили голову Орфея к берегам Лесбоса; обитатели острова забрали ее и поместили в пещеру. Много лет отовсюду приходили к пещере люди и задавали голове Орфея вопросы, и голова неизменно пророчила мелодичным пением.

Но все же настал день, когда отец Орфея Аполлон – быть может, опасаясь, что лесбосское святилище угрожает первенству его собственного оракула в Дельфах, – заставил голову замолчать. Мать Орфея Каллиопа нашла его золотую лиру и отнесла к небесам, там ее поместили среди звезд – созвездием Лиры, куда включена и Вега, пятая ярчайшая звезда небосвода. Тетушки Орфея, восемь остальных муз, собрали останки его тела и похоронили их в Либефре, под горой Олимп, где соловьи и поныне поют на его могиле.

Наконец упокоившись, дух Орфея еще раз спустился в подземный мир, где все-таки воссоединился с возлюбленной Эвридикой. Благодаря Оффенбаху вместе они до сих пор ежедневно исполняют в царстве мертвых веселый канкан.

Иллюстрации

«Олимп». Зал Илиады, Палаццо Питти (фреска), Луиджи Сабателли. Библиотека изображений Де Агостини.

«Прометей прикованный». Питер Пауль Рубенс, ок. 1611–1618. Филадельфийский музей искусств, Пенсильвания, США / Приобретено Фондом У. П. Уилстака, 1950.

«Даная». Густав Климт, 1907–1908. Галерея Вюртль, Вена, Австрия.

«Акрисий, Дана и младенец Персей». Краснофигурная гидрия. V в. до н. э.

«Меркурий и Минерва вооружают Персея». Парис Бордоне. Середина XVI века. Музей искусств, Бирмингем.

«Персей и Грайи». Эдвард Бёрн-Джонс, 1892. Национальный музей Кардиффа.

«Персей». Жак-Клеман Вагре, 1879. Коллекция Питера Хорри.

«Медуза», на кожаном турнирном щите. Караваджо, ок. 1596–1598. Галерея Уффици, Флоренция.

Освобождение Андромеды. Пьеро ди Козимо. 1510–1515. Галерея Уффици, Флоренция.

«Геракл в виде мальчика, удушающего змей» (мрамор), древнеримская скульптура, II в. Капитолийские музеи, Рим, Италия.

«Происхождение Млечного Пути». Якопо Тинторетто, 1575. Национальная галерея, Лондон.

Мозаика с подвигами Геракла. III век н. э. Найдена в Лирии (Валенсия). Национальный археологический музей Испании, Мадрид.

«Геракл, борющийся со львом». Рельеф, терракота. Осип Цадкин, 1932, Брюссель.

Афинская аттическая чернофигурная амфора с Гераклом, несущим Эриманфского вепря, ок. 510 до н. э. Музей Гетти, Лос-Анджелес, США.

«Амазономахия», I в. до н. э., глина с полихромными следами. Коллекция «Кампана», Италия.

«Сад Гесперид». Фредерик Лейтон, ок. 1892. Художественная галерея леди Левер, Ливерпуль.

«Битва Геркулеса с великанами», Антонио дель Поллайоло, Гравюрный кабинет, Берлин.

«Отдыхающий Геракл». IV в. до н. э.

«Минерва передает Пегаса Беллерофонту». Мраморный рельеф. 1771–1773. Фридрих Вильгельм Эжен Дёль. Гота, Германия.

«Беллерофонт и Химера». Древнеримская мозаика из Отена, Франция.

«Орфей в окружении животных». Археологический музей, Палермо.

«Орфей и Эвридика». Энрико Скури, XIX в. Библиотека изображений Де Агостини.

Ясон

Баран

У странствия корабля Ясона «Арго» в поисках Золотого руна есть предыстория, предыстория и еще предыстория. Но это славная, сочная предыстория, поэтому, надеюсь, вы увлечетесь. Сейчас в вас полетит туча имен – как иголки с дикобраза, но вы не волнуйтесь, все важные имена запомнятся[136].

Начнем с БИСАЛТА, героя-прародителя фракийского народа бисалтов. Матерью ему была первородная богиня земли Гея, а отцом – солнечный титан Гелиос[137]. Красавица дочка Бисалта ТЕОФАНА приглянулась морскому богу Посейдону, он выкрал ее и забрал на остров Кринисса, где сам превратился в барана, а Теофану сделал овцой. Через некоторое время она родила чудесного золотого барашка.

Пункт первый: теперь в мире существовал прелестный золотой баран с родословной сплошь из бессмертных.

Иксион, царь лапифов, однажды, было дело, попытался соблазнить Геру, Царицу неба, на пиру у олимпийцев[138]. Чтобы поймать Иксиона на его низости, Зевс устроил ему ловушку: подослал живое облако в точном облике Геры. Мужлан Иксион накинулся на облако, полагая, что это сама богиня. В наказание за подобное святотатственное намерение Иксиона привязали к вращающемуся огненному колесу и отправили катиться по небу, а дальше – в загробный мир, там-то и остался Иксион навеки. Облако получило имя НЕФЕЛА, и Нефела стала женой царя АФАМАНТА Беотийского, от которого родила близнецов – мальчика ФРИКСА и девочку ГЕЛЛУ.

Пункт второй: близнецы Фрикс и Гелла родились у Афаманта в Беотии.

Со временем Нефела вернулась к себе на небо облаком и стала второстепенным божеством ксении – высоко почитаемого правила гостеприимства. Афамант собрался жениться вторично и выбрал ИНО, одну из дочерей КАДМА, царя-основателя Фив[139]. Ино обустроилась во дворце Афаманта и, как это бывает со вторыми женами, постановила устранить любые воспоминания о предшественнице. Ино обладала репутацией внимательнейшей и заботливейшей из всех женщин: это она выкормила дитя своей сестры Семелы, которое та родила от Зевса, – младенца Диониса. Другие их сестры, АГАВА и АВТОНОЯ, отвергли Семелу и заплатили за это страшную цену, когда Дионис явился в Фивы и наслал на них безумие – с чудовищными последствиями[140]. Но Ино выжила, сохранив и жизнь, и доброе имя, и мир за это относился к ней с теплом.

Однако в глубине души Ино была тщеславной, безжалостной и жестокой. Она с первого же взгляда невзлюбила приемных детей Фрикса и Геллу и решила убрать их со своего пути. От Афаманта она родила сыновей ЛЕАРХА и МЕЛИКЕРТА и вознамерилась сделать так, чтобы, когда Афаманта не станет, Беотией правили они, а не Фрикс с Геллой. Архетипическая злая мачеха, какая проникнет в мифы, легенды и сказки на многие грядущие века, Ино взялась воплощать устрашающе коварный и сложный замысел уничтожения близнецов.

Первым делом она подговорила женщин Беотии испортить посевное зерно в амбарах и сараях – обжечь его, чтобы, когда их мужья засеют поля, ничего не взошло. Как она и надеялась, на будущий год урожая не случилось, и царству грозил голод.

– Давай пошлем гонца в Дельфы, дорогой супруг, – сказала Ино Афаманту, – и выясним, почему эта беда постигла нас и что нам поделать, чтобы все исправить.

– До чего же мудра ты, дорогая супруга, – отозвался влюбленный в нее по уши Афамант.

Но гонцы, засланные в Дельфы, были подкупленными ставленниками Ино, а слова, которые они принесли якобы от оракула, были царицыны и ничьи больше.

– Владыка царь, – провозгласил старший гонец, развертывая свиток пергамента, – услышь слова Аполлона Дельфийского. «Дабы умилостивить богов за грехи города и за тщеславие граждан его, следует пожертвовать сына твоего Фрикса».

Услыхав это, Афамант взвыл от отчаяния. Слишком уж расстроился он, чтобы его внимание привлекли нехарактерная прямота и однозначность пророчества оракула, знаменитого речами темными и двусмысленными.

Тут выступил юный царевич Фрикс.

– Если моя жизнь спасет жизни других, отец, – произнес он ясным, спокойным голосом, – я счастливо взойду на жертвенный алтарь.

Мать его Нефела услышала это с вышины своего облачного дворца и приготовилась встрять.

Фрикс, высоко держа голову, дал отвести себя к громадному жертвенному камню, что простоял посреди города не одно поколение. Жертвоприношения людей, особенно юных, ныне считались варварством, неприятным наследием былых времен, когда боги и люди были жестокосерднее. Но богам и людям не растерять жестокости, а потому камень остался – на всякий случай.

Царский стражник влез на высокую крышу и принялся бить в барабан. Если уж юнцу предстоит умереть, пусть будет славное зрелище. Женщины Беотии прижали клоки льна к глазам и впечатляюще изобразили плач. Дети, ни разу еще не удостоенные чести наблюдать подобное ритуальное убийство, перли вперед, чтобы лучше видеть.

Афамант выл и бил себя в грудь, но голод претил горожанам. Слова оракула были ясны, требовалась жертва.

Верховный жрец, облаченный во все белое, выступил вперед, в руке – обрядовый нож из сверкающего серебра.

– Кто приносит это дитя в жертву Владыке Зевсу?

– Никто, никто! – рыдал Афамант.

– Я отдаюсь сам! – твердо произнес Фрикс.

Голос подала юная Гелла, не выпускавшая руку брата с того самого мига, как отважный Фрикс вызвался принести себя в жертву:

– Я умру вместе с братом!

Ино едва не обняла себя саму. «Вот правда, это даже лучше, чем я смела надеяться!» – подумала она.

– Нет! – вскричал Афамант.

Сильные руки взяли обоих детей и уложили на жертвенный камень.

Жрец занес нож и приготовился ударить, но тут с небес раздался голос:

– На спину к нему, Фрикс! Скорее, Гелла! Держитесь крепче!

С облаков слетел Золотой баран. Он приземлился на камень перед Фриксом и Геллой, те, повинуясь приказу матери, вцепились в густую шерсть и прижались к спине зверя. Они взмыли в воздух прежде, чем жрец, стражники, Ино или кто угодно еще успел вмешаться[141].

Фрикс и Гелла держались за золотую шерсть, а баран мчал на восток над узким проливом, что отделяет Европу от Азии. Тут из-за порыва ветра и внезапного резкого поворота в полете Гелла соскользнула с бараньей спины. Тщетно Фрикс кричал, пытаясь прервать ее падение. Он с ужасом смотрел вниз и видел, как его сестра камнем падает в воды пролива, который греки в ее честь назвали Геллеспонтом, или морем Геллы[142]. Безутешный Фрикс лил горючие слезы в шерсть Золотого барана, а тот все летел на восток, к Пропонтиде, или Мраморному морю, и дальше, над Босфором, пока не увидели они сверкавшие воды громадного внутреннего моря, которое мы ныне зовем Черным, но для греков оно обозначало внешние пределы всего цивилизованного и греческого. Вдали от берегов этого моря жили чужаки, варвары и безумные обитатели восточного края света, а потому Черное море называлось Неприветливым морем, Зловредным морем, морем Вражды[143]. Пролетая мимо Кавказских гор, Фрикс разглядел фигуру нагого, опаленного солнцем Прометея, простертым прикованного к скале. Над скалой пронеслась тень орла. Фрикс знал, что орел направляется пировать Прометеевой печенью, – эту муку титан претерпевал ежедневно[144].

На восточных берегах Черного моря располагалось некое довольно богатое и немаленькое царство. Это царство, которые ныне мы бы назвали областью на территории Республики Грузия, было известно в ту пору как Колхида. Правил ею царь ЭЭТ, сын титана-Солнца Гелиоса и океаниды ПЕРСЕИДЫ. Он правил Колхидой из столицы царства, города Эя.

Может, Ээта и поразило, что перед его дворцом опустился с небес Золотой баран, а с его спины сошел юноша, но царь был слишком осторожен и прозорлив, чтобы это показывать. Памятуя о законах гостеприимства, он пригласил Фрикса отобедать. Фрикс, благодарный за такую честь, пожертвовал барана Зевсу и преподнес Ээту баранью золотую шкуру. Может показаться, что жестоко это по отношению к милому и услужливому животному, однако вместе со смертью удостоился этот баран и высочайшей милости: Зевс, ублаженный жертвой, вознес благородного зверя к звездам – так возникло созвездие Овна, барана.

ЗОЛОТОЕ РУНО оказалось подарком ценнейшим. Ээт повесил его на ветвях дуба, что стоял в роще, священной для Ареса, бога войны. Имелся у Ээта во дворце громадный змей[145], ужасный с виду и наделенный особым даром никогда не смыкать очей. Его-то и отправили стеречь дуб и его драгоценное бремя. Долго ли, коротко ли, Фрикс женился на ХАЛКИОПЕ, одной из дочерей Ээта, и все в Колхиде пошло своим чередом.

Тем временем в Беотии мы оставили Афаманта и Ино таращиться в небо, пока Золотой баран с Фриксом и Геллой на спине не исчез в облаках.

Вскоре Афамант понял, что вся история с неурожаем / голодом / оракулом / человеческим жертвоприношением – ловушка, устроенная злокозненной супругой. Царь впал в ярость и убил их с Ино сына Леарха[146]. Ино сбежала с их вторым сыном Меликертом. Но Афамант настиг их, и Ино в отчаянии бросилась с Меликертом со скалы в море. Дионис, вечно помня доброту своей кормилицы, не дал ей утонуть – он превратил ее в бессмертную ЛЕВКОФЕЮ, «белую богиню» моря[147]. Меликерт же стал ПАЛЕМОНОМ, божеством верхом на дельфине, хранителем кораблей.

Жизнь Афаманта счастливой не была[148], но нам известно, как она косвенно, через вмешательство Нефелы и спасение близнецов, привела к тому, что Золотое руно оказалось на дубе в роще Ареса в Колхиде, на дальних берегах Черного – Неприветливого – моря, также именуемого Эвксинским.

Должен отметить, что все вышесказанное – на самом деле предыстория основной предыстории, повествовательные линии которой я сейчас попробую расплести.

Даже без учета женитьб Афаманта семейка у него была знаменитая. У него имелось три вздорных и зловредных брата. Первый – Сизиф, вскоре обреченный толкать валун на горку до конца времен в наказание за его многочисленные преступления и святотатства[149]. Другой брат, Салмоней, попытался изображать из себя бога грома и бурь, и за такую наглость Зевс распылил его до атомов. Еще больше все запутала дочка Салмонея ТИРО: она побывала замужем за всеми своими дядьями и родила детей от них всех – от Афаманта, от Сизифа и от КРЕФЕЯ, четвертого брата. Старший сын Тиро от Крефея – ЭСОН, но еще двое у нее были от Посейдона – Пелий и Нелей[150]. Пожалуй, я остановлюсь и напомню вам, что отдаю себе отчет, до чего сложны и легко забываются все эти блуждания по фамильным древам, но тут они значимы для основного сюжета нашей истории. Нет необходимости запоминать все эти имена и взаимосвязи. Достаточно просто понимать, к чему это все.

Крефей правил ИОЛКОМ, городом в Эолии, это северо-восточный край материковой Греции, в него входили города Ларисса и Феры. Следовательно, Эсон, сын Крефея и его племянницы Тиро, был полноправным наследником и получил бы власть после смерти Крефея. Но единокровные братья Эсона, Пелий и Нелей, считали, что это они, сыновья Тиро и великого олимпийского бога Посейдона, имеют право не только на Иолк, но и на всю Эолию. Поэтому стоило Крефею скончаться, как они взялись осаждать Иолк. Эсон и его жена АЛКИМЕДА[151], опасаясь, что город падет, смогли вынести из Иолка своего первенца – ЯСОНА.

Алкимеда дружила с кентавром ХИРОНОМ – он-то как раз и принял мальчика к себе, и вырастил его.

Вскоре после Пелий ворвался в город и перебил в нем всех мужчин, женщин и детей, связанных с царской семьей по крови, – всех, кроме Эсона и Алкимеды, этих он упрятал в темницу. В плену у пары появился на свет еще один сын, ПРОМÁХ.

Стоит отметить и то, что СИДЕРО, вторая жена Крефея, с Тиро, матерью Пелия и Нелея, обходилась нехорошо. Пелий с Нелеем загнали Сидеро в храм, на территории которого убили ее. Как позднее оказалось, они тем самым совершили чудовищную ошибку, поскольку храм был посвящен Гере. Царица неба, взбешенная подобным осквернением, поклялась враждовать с этими двумя отпрысками Посейдона. Из всех богов Гера была врагом самым опасным и неумолимым.

Итак, вот что мы имеем. Золотое руно далеко на востоке. Иолк и Эолия в лапах тирана и убийцы Пелия, поводья власти он держит свирепо и решительно, и никакому повстанцу не стоит и надеяться эту хватку ослабить. Более того, как мы в наше время уже знаем, восстания извне почти всегда безуспешны; семейные ссоры, династическая вражда, разобщенность, дворцовые перевороты и удары в спину – вот что способно менять режимы правления и свергать тиранов.

Пелий это понимает, и его одолевают подозрительность и деспотическая паранойя – они-то и подталкивают его посоветоваться с оракулом насчет безопасности трона.

«Кто-то из твоих единокровных пресечет жизнь Пелия. Бойся человека, что придет к тебе из глуши, обутый в одну сандалию».

Это два разных человека или один? Если единокровный ему человек убьет его, кем может быть этот селянин в одной сандалии? Они знают друг друга? Они оба Пелию кровные родственники? Это один и тот же человек? И почему оракул никогда не говорит ничего впрямую? Сплошная морока.

Тем временем на горе Пелион, громоздившейся над Иолком, мудрый и хитрый кентавр Хирон воспитывал полноправного наследника престола города – Ясона.

Возвращение в Иолк

За несколько лет до этого, когда сын Аполлона Асклепий ходил у Хирона в учениках, кентавр распознал в нем сверхъестественные способности в науках и целительских искусствах, и это возвысило смертного человека – под руководством Хирона – до главного практика и теоретика медицины во всем Греческом мире, а позднее наделило его божественностью[152]. Хотя в Ясоне такого потенциала Хирон не замечал, в теории медицины и целебных трав он все равно дал Ясону крепкие знания и практику. В ребенке, а затем и в юноше, каким Ясон стал, Хирон видел беспредельную отвагу, силу, ум и целеустремленность. Видел он и много свойств, названия которых начинались с «само-», и это его озадачивало. Самоуверенность, самообладание, самомнение, самодовольство, самовлюбленность. Возможно, все эти качества необходимы герою не меньше, чем отвага.

Ясон рос. Он знал историю пленения своего отца узурпатором Пелием, но был готов повременить с местью за несправедливость и с восстановлением себя на иолкском троне. Одна из многих добродетелей, которым он научился, сидя у ног благородного Хирона, – терпение.

Возможно, внутреннее стремление стать великим героем раздул из искры неожиданный визит героя Беллерофонта, приземлившегося у входа в пещеру Хирона верхом на летающем коне.

– Хирон, ты знаменит на весь мир своим мастерством в целительских искусствах. Ты и сам наполовину конь – так кто, как не ты, поможет моему бедному другу?

Пегасу, бессмертному, но не неуязвимому, в бою Беллерофонта с Химерой жестоко обожгло шею и гриву. Пока Хирон смазывал раны коня лечебными мазями, Беллерофонт рассказал о своих приключениях завороженному юноше.

Ясонова ясноглазая оторопь позабавила Хирона, но, прежде чем Беллерофонт улетел на исцеленном Пегасе, кентавр не удержался от нотации.

– Ты доволен содеянным, юный Беллерофонт, – проговорил Хирон. – Само собой, был ты храбр и находчив. Но, надеюсь, пути судьбы и богов ты познал довольно, чтобы понимать: лишь тьма и отчаяние ждут того, кто считает, будто их достижения – только их, и ничьи более. Отдай должное богам, помогшим тебе и бессмертному коню, – без них ты был бы всего лишь незначительным царенком, каких много.

Беллерофонт рассмеялся и, поймав взгляд Ясона, закатил глаза; Ясон хихикнул.

Они помахали Беллерофонту, тот улетел на Пегасе к царю Иобату и дальнейшим своим приключениям, а Хирон покачал головой.

– Удел молодых – ничему не учиться. – Кентавр вздохнул. – Надо полагать, спесь и неколебимая самоуверенность возносят их к победам – и совершенно точно их спесь и неколебимая самоуверенность свергают их с пьедесталов и сталкивают в бездну погибели.

Ясон эти слова пропустил мимо ушей. Он смотрел, как Беллерофонт с Пегасом превращаются в точку в далеком небе. Хирон хлопнул в ладоши у мальчишки перед носом.

– Ты зачарован. Проснись и скажи мне, какие травы использовал я в припарке для Пегаса? Какой сок я добавил, чтобы мазь разогрелась, поднялась и вспенилась?

Шли годы, Ясон учился как мог, а сам все время грезил о героическом будущем. О том, что ему достанется летающий конь, мечтать не приходилось, но что-нибудь он все же найдет – какой-нибудь символ, зверя, предмет, что подарит ему вечную славу.

Скоро – слишком уж скоро, по мнению Хирона, – Ясон превратился в крепкого, сильного, высокого и пригожего молодого человека, готового покинуть пещеру Хирона на горе Пелион и отправиться в Иолк.

– Помни, – наставлял его кентавр. – Скромность. Почтение к богам. В бою делай не то, чего тебе хочется, а то, что, по твоему суждению, твой враг менее всего от тебя желает. Повелевать другими не удастся, если не владеешь собой. Таких, кто лучше всех понимает свои недостатки, – меньше всех. Вожак – тот, кто… – И так далее, правило за правилом, предупреждение за предупреждением.

Ясон кивал и делал вид, что впитывает каждое слово. Для усиления психологического воздействия, чтобы привлечь внимание и подчеркнуть свою физическую мощь, накопленную за годы тренировок, Ясон облачился в леопардовую шкуру. Длинные золотистые волосы, загар, мускулатура, пылающие глаза – зверски и завораживающе будет он выглядеть для тех, кого встретит на своем пути.

– Не волнуйся, дружище, – сказал он, обнимая Хирона. – Ты будешь мной гордиться.

– Я стану тобой гордиться, – отозвался Хирон, а слезы бежали у него по щекам, – если ты сам не будешь собой гордиться.

Вскоре на пути Ясона возникла стремительная река Анаур. На берегу стояла хрупкая старушка, согнутая возрастом пополам, и не понимала, как перебраться на другую сторону и не сгинуть в потоке.

– Приветствую. Позволь перенести тебя на другой берег – и ни о чем не тревожься, милая матушка, – сказал Ясон, не желая выражаться покровительственно, однако преуспевая в этом все равно.

– Добр ты, очень добр, – просипела старушка и, с поразительной живостью сиганув Ясону на закорки, впилась ногтями ему в кожу.

Ясон вошел в поток, старуха болтала ему на ухо и щипала за спину. От резкой боли ее хватки Ясон в какой-то миг оступился. Нога застряла между камнями, и он чуть не упал. Выбравшись на другой берег, он смог снять с себя говорливую ношу и тут понял, что одну сандалию потерял. Оглянулся и увидел, что ее зажало как раз в тех камнях, где у него застряла нога. Вроде собрался было за ней, но старуха не отпускала.

– Спасибо тебе, юноша, спасибо. Как же добр ты. Благословляю тебя. Благословляю.

Ясон наблюдал, как сандалию вымывает из камней и сильное течение уносит ее с собой.

Глянув вниз, чтобы как-то откликнуться на старухину благодарность, Ясон с удивлением увидел, что старуха исчезла. Поразительно быстроногая какая – а с виду хрупкая крохотуля, подумал он про себя.

Мы бы тут же догадались, что никакая это была не хрупкая крохотуля, а Гера – в одном из своих излюбленных обликов. Царица неба прекрасно знала, что Ясон отправился в Иолк отнимать у своего дяди царство – у того самого Пелия, кто столь возмутительно и непростительно осквернил один из ее храмов. Гера желала убедиться, что враг ее врага достоин ее поддержки и защиты. Безропотная любезность Ясона на реке подтвердила, что все в порядке. Отныне Гера сделает все возможное, чтобы помочь этому юнцу. Та самая Гера, что на каждом шагу мешала Гераклу и мучила его, будет стараться направлять каждый шаг Ясона и поощрять его. Двигала Герой, что типично для нее, не любовь к Ясону, а ненависть к Пелию.

Люди Иолка, завидев Ясона в его пленительном облике – леопардовая шкура, плещущие локоны, бугры мышц – на рыночной площади, сразу поняли, что на этого человека стоит обратить внимание. Дворцовые гонцы ринулись на поиски своего повелителя, царя Пелия, кто всегда был чрезвычайно недоволен, если вдруг оказывался не первым получателем важных новостей.

Пелий сидел над картами местности у себя в главном зале – планировал игры в честь своего отца Посейдона.

– Чужак? – переспросил он. – Какой такой чужак? Опишите.

– Пришел из глуши, сам-то, – сказал один гонец.

– Волосы у него золотые, царь-повелитель, – сказал второй.

– И длинные. Прям до самой спины, – выдохнул третий.

– Носит шкуру льва.

– Хм, вообще-то леопарда, а не льва.

– Не, точно говорю – льва.

– Пятна ж видно…

– Отметины, да, но я бы не назвал их «пятнами». У львов…

– Спасибо! – оборвал их Пелий. – Этот чужак облачен в шкуру какого-то большого кота. Еще есть что-то?

– Запросто может быть обыкновенной рысью.

– Рыжей рысью даже.

– И то и другое – рысь.

– Да? А я думал, они разные.

– Хватит! – Пелий бухнул кулаком по столу. – Высокий, приземистый, смуглый, светлый? Какой?

– Светлый.

– Высокий, очень высокий.

– И прихрамывает.

– Ну, я б не сказал, что прямо-таки прихрамывает, – заметил второй гонец.

– Да он калека, дядя! – возразил первый.

– Да, но это потому, если ты заметил, что у него всего одна сандалия, вот и естественно, что он на одну сторону немножко припадает…

– Что ты сказал?

– Ну, повелитель, он скорее припадает на одну сторону, а не совсем уж хромает…

– Да, твое царское величество. Наверное, можно сказать, слегка прихрамывает.

Пелий схватил второго гонца за глотку.

– Ты только что сказал, что он в одной сандалии?

– Да, владыка, – просипел гонец, багровея лицом.

Пелий выпустил его и оглядел остальных.

– Вы все это видели?

Гонцы закивали.

Страх стиснул Пелию сердце. Чужак из глуши в одной сандалии! Что Пелию делать? Напасть на гостя или взять в плен – нарушение законов гостеприимства, священных для Зевса и Нефелы…

Нефела! Это имя породило в уме Пелия замысел.

Он сам отправился на базарную площадь, где и обнаружил Ясона – тот пил из фонтана, окруженный толпой восхищенных ребятишек. Да, никаких сомнений. Левая ступня чужака необута, босая. Голая как правда.

– Добро пожаловать, чужестранец! – выдавил из себя Пелий в надежде, что прозвучало это одновременно и приветливо, и подобающе величественно. – Что привело тебя в наше царство?

– Это и впрямь «наше царство», дядюшка, – таков был дерзкий ответ Ясона. С Пелием он решил быть откровенным сразу.

– Дядюшка?

У Пелия было много братьев, сестер, племянников, племянниц и двоюродных – из-за многочисленных браков его матери Тиро. Но, вылетев из уст этого незнакомца в одной сандалии, слово попало прямиком в сердце Пелию. Оракул предупреждал его держаться подальше не только от человека в одной сандалии, но и от родственника, человека одной с ним крови.

– Да, Пелий, сын Тиро, – проговорил Ясон. – Я – Ясон. Мой отец – Эсон, сын Тиро и Крефея, бывший царь Иолка. Эсон – законный правитель этого царства. Я пришел требовать нашего наследия. Все, что накопил ты за годы узурпации, оставь себе. Скот, сокровища, постройки и земли – твои. Но отныне царство – мое, и ты освободишь моих родителей из неволи.

– А! – воскликнул Пелий, хватая Ясона за плечи. – Добро пожаловать, племянничек. Ты как раз вовремя.

– Да?

– Эта земля по праву твоя, Ясон, ну разумеется. Я правил вместо тебя, но с радостью отойду от дел, раз ты явился, вот только… – Он растерянно умолк.

– Только – что? – потребовал ответа Ясон.

– Только эта земля… проклята!

– Проклята?

– О да, очень проклята. Верно же, народ?

Граждане Иолка, столпившиеся вокруг, чтобы получше разглядеть поразительного и броско одетого чужака, прекрасно понимали, как толковать желания Пелия. Если он хотел, чтобы с его словами соглашались, лучше соглашаться. И от всей души. Ни словом, ни знаком не показали они, что совершенно не понимают, о каком проклятии идет речь. Все закивали решительно и выразили пылкое согласие.

– Ой да, проклята…

– Ужасное проклятие.

– Проклятая земля.

– Погибель, проклятие…

– На землях.

– На землях? Да насквозь прямо, скорее даже…

– Но что же это за проклятие? – уточнил Ясон.

– А, ну так. – Давненько не посещало Пелия такое вдохновение. В уме у него складывался безупречный замысел. – Ты же знаешь моего племянника – твоего дальнего брата – Фрикса, сына дяди Афаманта и облачной богини Нефелы?

– Кто ж не слыхал о Фриксе?

– Он недавно помер в далекой Колхиде. С того самого мига на нас низошло проклятие.

– На наши земли! – сказал кто-то из граждан.

– Погибель, проклятие, погибель на земли наши, – пробормотал кто-то еще.

– Но почему? – спросил Ясон.

– Я желал знать ответ на этот самый вопрос, – сказал Пелий, – и обратился к оракулу. Верно, народ?

– Все так, владыка.

– Кто ж говорит, что нет? Тот врет!

– До чего же отчетливо мы помним. Посоветовался с оракулом, как есть посоветовался.

– Отродясь так не советовался, как в тот раз.

– Да, да. Ну и вот, – продолжил Пелий, – оракул сказал совершенно откровенно, что не видать царству ни покоя, ни процветания, пока царь его не побывает в Колхиде и не привезет оттуда в Иолк Золотое руно, где быть ему далее навеки. Вот что объявил оракул. Правду говорю, народ?

– Точно-точно!

– Истинно так. Слово в слово.

– А раз ты, как сам говоришь, законный царь Иолка, тебе, Ясон, и надлежит… добыть Руно и снять проклятие. Разве не прав я?

– Точно, твое величие, точно! – возопил народ. Они не очень понимали, в чем суть торжества или согласия, но явственно видели триумф и удовлетворение в глазах Пелия, а этого достаточно, чтобы народ веселился и ликовал.

Пелий поздравлял сам себя с тем, что измыслил затею, которая на самом деле вся была Герина: богиня видела в Ясоне героический инструмент, способный – при некоторой божественной помощи, по необходимости – исполнить два ее желания одновременно. Пусть Ясон сбросит с престола это животное Пелия, столь возмутительно обесчестившего ее храм. А еще пусть Ясон привезет Золотое руно домой, в материковую Грецию, где оно станет главной реликвией великолепного нового храма, посвященного исключительно Гере. Золотой баран, как нам необходимо помнить, принадлежал Нефеле, которая в Герином обличье стала инструментом спасения богини от поругания в похотливых объятиях Иксиона. Следовательно, руно было священным для Царицы неба, и ей не нравилось, что оно застряло в роще Ареса на дальнем восточном краю цивилизованного мира.

Своих героев Гера выбирала с толком. Вряд ли много кто из смертных собрался бы в столь опасный и грандиозный поход. Все знали, что Золотое руно охраняет свирепый змей, который никогда не спит и не смежает веки. За прошедшие годы царь Ээт и его воины несомненно усилили охрану. Это странствие предстоит совершать морем, а такой долгий путь по столь опасным водам еще никто никогда не проделывал.

Однако Ясон был беспечен, бесстрашен и обладал самоуверенностью, которую Хирон распознал в характере своего ученика и как явное достоинство, и как столь же явный изъян. С тех самых пор, как пещеру посетили Беллерофонт с Пегасом, Ясон, тогда еще мальчишка, мечтал о приключении, о походе, где его удаль докажет, что он достоин именоваться Героем.

– Золотое руно, э? – Ясон широко улыбнулся. – Замечательная мысль, дядюшка. Будет исполнено.

«Арго»

Карта покажет вам, сколько по морю от Иолка в Эолии до Колхиды на берегах Черного моря. Но по карте не видны в подробностях естественные и неестественные преграды, из-за которых этот путь так исключительно опасен.

Первое требование Ясона – подобающе крепкое и хорошо оснащенное судно. Корабельщиком он себе выбрал АРГОСА[153], и неповторимое судно, которое он выстроил, получило имя «Арго» – в честь создателя. Говорят, богиня Афина, которая, подобно Гере, смотрела на поход Ясона благосклонно, помогала при постройке судна. «Арго», как и обычная галера, был оборудован гребной палубой, но прежде ни единое морское судно не располагало более чем одной мачтой и подобным сложным и хитроумным устройством парусов и снастей. Афина доставила дуб из священной рощи в Додоне (той самой, где дубы разговаривали с Персеем и помогли ему найти грай). Из той древесины сработали нос корабля, на нем вырезали женскую голову – кто-то считал, что это голова самой Геры, – наделенную силой пророчества и речи. В команду взяли и смертного-провидца: ИДМОН, сын Аполлона, согласился отправиться с Ясоном, хоть и провидел, что поход за Золотым руном принесет ему славу, но и смерть в самом начале приключения[154].

Аргос назначил кормчим ТИФИЯ, а тот привел на борт своего сородича Авгия (того самого, что позднее прославится запущенностью своих стойл) и АНКЕЯ, царя Самоса, тоже искусного кормчего. Афина обучила Тифия и Анкея управляться с парусами, благодаря которым «Арго» развивал необычайную скорость. Неизвестно, учила ли их Афина изнутри, шепотом вдохновения, или же явилась во плоти. Тифию же пришла на ум мысль, что гребцам надо подложить на скамьи кожаные подушки – не для удобства, а чтобы могли двигаться на скамье вперед-назад, это добавляло движению гребца силу ног и мощь спины. Поначалу никто не догадывался, что это новшество окажется жизненно важным для всего похода.

Тем временем Ясон распространял весть. По всей Греции и ее островам разнеслось, что вскоре начнется совершенно небывалое путешествие, поход несравненного размаха. Требовались герои – укомплектовать команду и помочь достигнуть вечной славы. Мореходы «Арго» именовались АРГОНАВТАМИ, их задача – доплыть в Колхиду под командованием Ясона и вернуть Золотое руно на Большую землю Греции.

Ручеек желающих, устремившихся в Иолк, вскоре превратился в бешеный поток. Сперва горстка, затем десятки, а вскоре полчища претендентов заявились в город, все жаждали участвовать в приключении, которое наверняка придаст блеска их именам и закрепит благополучие их домов. Может, Пелий и чувствовал, что его оттеснило в сторону очевидное обожание, какое народ выражал отваге и уверенности Ясона, не говоря уже о всеобщей убежденности, что юный племянник Пелея – уже царь Иолка, но ему хватило мудрости скрыть это. Более того, Пелий с большой помпой предложил поддержку этому походу и осыпáл знаками чистосердечного гостеприимства всех, кто приходил в Иолк стяжать место на борту «Арго». Все это время Пелий был счастливо убежден, что поход этот самоубийствен и что Ясон никогда не вернется требовать себе иолкский трон.

Помимо многих, чьи имена памятны лишь тем, что они есть в списках аргонавтов, сохраненных поколениями[155], в приключении участвовали некоторые самые известные фигуры греческого мира, герои, чья слава уже обгоняла их – или же набрала величия в этом походе. Например, Нестор из Пилоса. Он доживет до дней, когда станет бесценным советником греческого командования в Троянской войне, где его имя навеки свяжется с мудростью суждения.

ПЕЛЕЙ из Эгины (не путать с Пелием из Иолка, коварным дядей Ясона) вызвался участвовать в походе – вместе со своим братом Теламоном. Оба родят героев. Сыновья Теламона – Тевкр, легендарный кормчий, и Аякс (Великий); оба сыграют ключевые роли в осаде Трои. Единственный выживший отпрыск Пелея от брака с морской нимфой Фетидой – Ахилл, чуть ли не самый прославленный и безупречный из всех героев[156].

В расцвете юных мужских сил, не осведомленные о судьбах своих детей, Пелей с Теламоном отправились в приключение. С собой они привели сильнейшего человека своего времени – Геракла, у которого случилась передышка между подвигами, а при нем оказался его возлюбленный юный оруженосец ГИЛАС. К влюбленной паре примкнул зять ПОЛИФЕМ[157].

Присоединился к походу и МЕЛЕАГР, сын Энея. Ему было суждено стать одним из главных участников охоты на Калидонского вепря, в которую включились многие аргонавты[158]. Кузены Мелеагра Кастор и Полидевк – ДИОСКУРЫ – обычно тоже есть в судовой роли, как и еще одна пара братьев – КАЛАИД и ЗЕТ. Оба – сыновья БОРЕЯ, Северного ветра, а потому их часто называют БОРЕАДАМИ. Происхождение наделило их способностью подниматься в воздух и летать.

Говорят, что даже прославленная охотница АТАЛАНТА – чья судьба позднее туго переплетется с судьбой Мелеагра – изъявила желание участвовать в походе, но Ясон ее отверг, поскольку считал, что женщина на борту несет кораблю беду[159]. Подобная откровенная дискриминация нам теперь кажется чересчур жесткой, зато куда приятнее типичное для истинного греческого героя решение Ясона приберечь местечко у себя на корабле для музыканта. В команду пригласили Орфея, величайшего из всех певцов, поэтов и композиторов. Чарующая мощь его лиры, как явит будущее, окажется бесценной.

Был среди аргонавтов и Пирифой, царь лапифов[160]. У него имелись особые резоны участвовать: он происходил от Иксиона, чье непристойно любострастное проворство с Герой, как мы помним, стало первопричиной создания Нефелы, привлечения помощи Золотого барана и его полета в Колхиду с Фриксом и Геллой. Стоит упомянуть и еще двоих аргонавтов: ФИЛОКТЕТА – он сыграет важнейшую роль в историях и Геракла, и Троянской войны – и ЭВФЕМА, сына Посейдона, способного ходить по воде. В общей сложности экипаж «Арго» состоял примерно из пятидесяти душ… обычная команда пентеконтора.

Фуф! Поди уясни это все. Уйма героев, все происходят от стольких царей и цариц, от стольких богов, богинь и мелких божеств. Во многом плавание «Арго» можно считать генеральной репетицией эпохальной осады Трои и даже в большей степени ее последствий – Одиссеи и падения дома Атреев[161]. Вмешательство, защита и враждебность олимпийцев, коварство одних героев и самозабвенная жертвенность других, смекалка и хитрость, чудовищная жестокость, выносливость, терпение, вера и решимость воинов в вихрях ветра, непогоды, злой воли, случайности и предательства – все это было в странствии «Арго», как и в легендарной экспедиции в Трою и обратно.

Остров Лемнос

Пелий и граждане Иолка собрались в гавани, чтобы воспеть и благословить мореплавание «Арго». Козы орали под ножами жрецов, дым от паленой плоти возносился к богам. В воду сыпалось зерно, летели цветы; в небо взмывали стаи выпущенных голубей; пели детские хоры; лаяли, дрались и совокуплялись собаки. Из укромных уголков на борту «Арго» со смехом выволакивали притаившихся там юнцов и вышвыривали на набережную, в объятия вопивших пьяных друзей. Мать и отец Ясона Эсон и Алкимеда, которых освободил из узилища вроде бы раскаявшийся Пелий, махали сыну с причала – в смешанных чувствах гордости и тревоги. Их младший сын Промах стоял рядом, топал ногами и рыдал: его сочли слишком юным и в команду не взяли.

– Мне скоро тринадцать! Уже достаточно, можно и в путь.

Ясон потрепал его по волосам.

– Когда вернусь, возьму в следующее плавание. А пока тебе задание: присматривай за матерью с отцом. Надо, чтобы вы все были целы и невредимы тут, в Иолке.

Настанет день, и Ясон вспомнит эти свои слова.

Когда Орфей встал на носу «Арго» и заиграл на лире гимн, воцарилась почтительная тишина. Братья Калаид и Зет воззвали к отцу Борею, Северному ветру, и к ЭОЛУ, пастырю всех ветров.

На носовом помосте Ясон, чья шевелюра словно пылала огнем на утреннем солнце, стоял, подбоченившись, и выкрикивал приказы отчаливать и поднимать паруса. Три девушки в толпе лишились чувств и рухнули как подкошенные. Палубная команда взялась за снасти, паруса «Арго» развернулись на парной мачте и надулись, ловя ветер. Публика ахнула, а затем ликующе завопила: Ясон спрыгнул с помоста и велел Тифию поднимать якорный камень и отдавать швартовы.

«Арго» чуть просел – будто нырнул, чтобы намочить клюв, а затем выровнялся и безмятежно двинулся вперед, из-под расписной фигуры на носу заструилась волна. Невиданный доселе корабль. Ни качнет, ни отклонится от курса, и ни единого скрипа от досок. До чего же солидный и стойкий, до чего скорый, стремительный, изящный и истовый.

Граждане Иолка глядели вслед кораблю, пока не стал он точкой на горизонте. Пелий забрался в свой паланкин и оглянулся на Эсона и Алкимеду, стоявших поодаль на набережной, рука в руке.

«Пусть себе ждут, пока не сгниют от старости, – сказал Пелий про себя, – их драгоценный сынок не вернется».

Пелий прекрасно знал об опасностях, поджидавших аргонавтов. Огладил бороду. «Интересно, где они причалят в первый раз? Лемнос – самое место. О, как же я надеюсь, что в Лемносе».

Его злонамеренные надежды сбылись. Ясон запланировал именно Мирину на острове Лемнос как первый порт захода. «Арго» плыл на восток от Иолка без всяких приключений. Корабль не только оправдал, но и превзошел все ожидания. Не видали еще моря столь же замечательно выстроенного или оснащенного судна. Высок был боевой дух команды, дельфины прыгали в волнах за кормой, над ними кричали морские орлы – счастливый знак. Моряков бодрила музыка Орфея и знание, что все они – члены лучшей команды, какая когда-либо отправлялась в поход.

– Лемнос через час, капитан, – сообщил Тифий Ясону, прищурившись на солнце и произведя расчеты.

– Соберитесь все сюда, – приказал Ясон. – Для тех, кто не осведомлен: расскажу вам о Лемносе. – Теперь-то он был благодарен за то, что на долгих уроках Хирона в основном внимательно слушал, как кентавр терпеливо излагает ему историю и обычаи племен, народов, краев, островов и царств изученного мира. – Уверен, почти все вы впитали с молоком матери, что как раз на Лемносе младенца Гефеста растили после того, как его мать, Царица неба, сбросила его с Олимпа. – Ясон коснулся губ пальцами правой руки и вскинул ее к небесам, приветствуя свою божественную покровительницу Геру. – Но с тех пор у Лемноса история тяжелая. На острове нет мужчин, одни женщины.

Ликование, смех и грубые выражения восторга.

– Да-да. Но вы послушайте. Не одно поколение назад женщины на острове бросили поклоняться Афродите. Мы все знаем, как эта богиня обращается с теми, кто ее оскорбляет, но с лемносскими женщинами она поступила чрезвычайно жутко – даже для Владычицы Кипра. По ее воле они стали до того омерзительно и несносно зловонными, что мужское население острова не смогло находиться с ними рядом. Поэтому тамошние мужчины сплавали на материк и привезли себе оттуда фракийских женщин и девушек. Лемносские жены не стерпели такого и поубивали всех мужчин прямо в постелях, одного за другим, и на острове остались только женщины. Царствует там ГИПСИПИЛА, и когда мы войдем к ним в порт, вы должны дать мне возможность навестить ее и удостовериться, что нам там рады.

– Они до сих пор зловонны, те женщины?

– Что скажешь? – обратился Ясон к деревянной фигуре на носу. Пусть и вырезали ее по образу Геры, голос и манера говорить у нее были, скорее, как у говорящих дубов Додоны, из чьей древесины фигуру изготовили.

– Ты со мной разговариваешь?

– Женщины Лемноса. До сих пор ли они обречены смердеть?

– Придется вам выяснить самим, вот так-то.

Ясон с командой вошли в маленькую гавань, и там их ждала небольшая, но плотная толпа суровых с виду женщин, от которых не исходило никакого явного запаха. Сама царица Гипсипила, встретившая Ясона тепло и уважительно, не источала ничего, кроме дружеской приветливости. Всем аргонавтам показалось, что проклятие Афродиты, должно быть, снято, поскольку женщины в компании мужчин вскоре выказывали исключительно радость.

– Давайте останемся, – предложил Тифий, уже обнимавший двух улыбавшихся и раскрасневшихся островитянок.

Ясон, совершенно покоренный красотой Гипсипилы, с готовностью согласился.

Аргонавты пробыли достаточно долго, чтобы царица успела родить Ясону двоих сыновей, ЭВНЕЯ и ФОАНТА, – последнего назвали в честь отца Гипсипилы, которого ей удалось тайком уберечь от всеобщего уничтожения мужчин на острове.

– Я спрятала отца в деревянный сундук и спустила в море, – поделилась она с Ясоном. – После этого я слыхала, что он выжил и здравствует[162]. Другим женщинам не говори – они меня ни за что не простят.

– Подобное милосердие так тебе свойственно, – любовно произнес Ясон.

Милосердие тут, возможно, странное слово. Гипсипила запросто допустила, чтобы всех остальных мужчин-лемносцев перебили, пока те спали, но Ясон не позволил этому испортить безупречный образ Гипсипилы, который хранил в своем влюбленном уме. Поклялся в вечной верности ей – и чистосердечно. Первая любовь, она такая.

Прошел еще один год. И вот как-то раз Ясона навестил Геракл, никак не участвовавший во всеобщих забавах и утехах[163].

– Нам полагалось искать Золотое руно, – пробурчал он. – А не брачными играми заниматься, как клятые олени.

– Да, – согласился Ясон. – Да, ты прав.

Прощание было сокрушительным.

– Возьми меня с собой, – умоляла Гипсипила.

– Милая, ты же знаешь, у нас на борту жесткое правило: никаких женщин.

– Тогда возьми с собой наших близнецов. Не место им тут расти. Учиться надо у мужчин.

– Есть у нас и строгое правило «никаких детей»…

Влипли они там накрепко, но все же аргонавтам удалось вырваться, и не успел Лемнос исчезнуть из виду, как Ясон уже размышлял о том, что ждет их впереди. Гипсипила и их сыновья-близнецы испарились из его сознания так же быстро, как сгинули с глаз.

Тем временем на острове до Гипсипилы дошел слух, что зреет восстание и мщение. Возможно, Ясон все же сболтнул кому-то в команде, что царица пощадила своего отца во время бойни. Кто-то из тех членов команды мог выдать этот факт островитянкам, с которыми якшался. Теперь, когда защитник Гипсипилы покинул Лемнос, женщины были готовы разорвать свою царицу на кусочки за подобное предательство. Она забрала сыновей Эвнея и Фоанта и сбежала с острова. Вскоре их поймали пираты и продали в рабство царю ЛИКУРГУ Немейскому[164]. Эвней позднее вернулся на Лемнос и стал править островом. Во время его царствования остров сыграл небольшую, но очень значимую роль в исходе Троянской войны. Чуть погодя он стал плацдармом злосчастной Галлиполийской кампании в Первой мировой войне.

Долионы

Вперед и вперед плыл «Арго», через Дарданеллы и далее к Пропонтиде – Мраморному морю, как мы его теперь именуем. На азиатской стороне аргонавты приплыли к прибрежному царству долионов – правили ими юный царь КИЗИК и царица КЛИТА, они встретили аргонавтов щедрым гостеприимством.

Команда «Арго» как раз отдыхала после пиршественной ночи, когда на корабль напало соседнее племя великанов[165], здоровенных шестируких землеродных[166] чудовищ. Геракл тут оказался замечательно кстати – он повел самых сильных аргонавтов на бой с гигантами. Когда бой завершился, все великаны лежали убитые.

Кизик и Клита были неимоверно признательны за то, что их избавили от хищных разбойников, грабивших царство не одно поколение подряд, и стали уговаривать Ясона остаться и попировать еще. Памятуя о том, сколько времени он потратил впустую на Лемносе, Ясон поблагодарил правителей долионов, но твердо, хоть и с сожалением объявил, что аргонавтам пора в путь.

В ночь после отплытия разразился страшный шторм – он подхватил «Арго» и вынес его обратно к берегу. Но было темно, ни аргонавты, ни долионы не распознали друг друга, и началась лютая бойня. Поскольку на их стороне сражался Геракл, аргонавты наверняка должны были победить, и вскоре почти все долионы, включая радушного царя Кизика, полегли. Настало утро, и первой из дворца выбежала царица Клита. Увидев тело супруга, которого нечаянно прикончил сам Ясон, царица удалилась к себе в покои и там повесилась. При свете дня аргонавты с ужасом обнаружили, чтó они натворили. Помогли захоронить мертвых, принесли искупительные жертвы богам и в сумрачном настроении оставили долионский берег.

– Я все же думаю, – произнес Ясон, обращаясь к фигуре на носу и к Идмону-провидцу, – что вы могли бы нас предупредить.

– Ты ж не спрашивал, – отозвался Идмон.

– У нас над головами буря выла. Волны выше корабля, нас швыряло, как осенние листья на ветру. Как мне было спросить?

– Да просто погромче нельзя было, что ли? – спросила фигура на носу.

– Куда мы теперь плывем? Хоть это-то можете мне сказать?

– Во Фракию, – сказал Тифий, пока Идмон и резная голова мекали, экали и причмокивали.

Южные берега Фракии, которые мы ныне называем Болгарией, тянулись вдоль северного берега Пропонтиды. Те края славились своим лютым воинственным народом, потомками ФРАКСА, сына Ареса.

– Надо ли нам приглядывать за чем-то конкретным? – продолжил расспросы Ясон.

– За всевозможными «г», – проговорила носовая фигура.

– «Г»?

– За Гарпиями, Гиласом и Гераклом, – пояснил Идмон[167].

– А что с ними не так?

Но Идмон и носовая фигура не промолвили больше ни слова.

Гилас исчезает

Восновном аргонавты шли под парусами, но когда ветер стихал, то гребли. В смысле, греб Геракл. Ему по плечу была работа всей команды. Ему только и нужно было, что воды попить да фруктов поесть – и чтобы возлюбленный Гилас утирал ему пот со лба и говорил что-нибудь утешительное.

Геракл понадобился в полный штиль, что последовал за бурей, бросившей их обратно к берегам долионов и к дальнейшей трагедии. Впритирку к мисийскому берегу греб Геракл долгими, мощными ударами весел; возможно, из-за своего норова, а может, от печали греб герой ожесточеннее обычного – и вдруг сломалось весло. Заменить его на борту было нечем, поскольку остальные весла все равно что карандаши по сравнению с этим: у Геракла весло – сосна, с которой обрубили ветви, а вместо лопасти приделали здоровенную железную лопату. Лопасть не повредилась, а вот веретено треснуло так, что и не починишь. Решили пристать к берегу и Геракла с Гиласом отправить за новым деревом. Они вдвоем спрыгнули на берег и двинулись посуху, с ними пошел друг и зять Геракла Полифем.

– Ты ищи там, а я буду здесь, – велел Геракл Гиласу, показывая за дюны. Гилас кивнул и исчез за деревьями вдали.

Вскоре Геракл нашел подходящее дерево. Обнял его и поднатужился. Дерево вылезло из земли, прямо с корнями. Вскинув добычу на плечо, как часовой копье, Геракл свистнул Гиласу.

Направляясь обратно к берегу, он вновь позвал своего возлюбленного:

– Все в порядке, Гилас. Я нашел отличное дерево.

Постоял, подождал, но возник лишь Полифем, и лицо у него было растерянное.

– Очень странно, – проговорил он. – Я вроде как слышал крик.

– Откуда?

Полифем показал назад, на заросли.

Геракл бросил свое дерево, и они с Полифемом побежали к тому леску, то и дело зовя Гиласа.

Кусты и деревья корчевал Геракл, переворачивал валуны и расчищал землю от подлеска, но никаких следов друга не нашел. Полифем не отставал, звал и звал Гиласа.

Расширили границы поиска. За рощей были поля и канавы, но укрыться почти негде. Нет юноши. Исчез.

Геракл вернулся на берег и от отчаяния принялся осматривать промоины и расселины в скалах.

– Странно то, что вокруг никаких диких зверей, на многие лиги, – проговорил Геракл. – Не понимаю. Он ни за что не бросил бы меня, ни за что.

– Ужас, – отозвался Полифем. – Трагедия. Поплыли дальше, принесем в жертву большого быка, когда доберемся в Колхиду.

– Я останусь здесь, – сказал Геракл. – Ни ногой отсюда, пока не отыщу его.

– Но нам надо на борт. Тифий говорил, ветер поднимется. Команда захочет его поймать.

– Обождут, – сказал Геракл, чья воля была не слабее мышц.

В тот вечер Тифий поднял паруса и «Арго» отплыл. Ни Ясону, ни другим аргонавтам не пришло в голову, что Геракл, Гилас и Полифем остались на берегу.

Отплыв на много миль в море, они обнаружили недостачу в команде. Ясон и много кто еще были полностью готовы тут же вернуться.

– Нет-нет, – сказал Калаид.

– Сами виноваты, – проговорил Зет.

– Они знали, что мы отплываем с хорошим ветром, какой послал наш отец.

– Мы обязаны вернуться! – воскликнул Теламон, ближайший друг Геракла среди оставшихся на борту. – Какая уж тут надежда заполучить Золотое руно без него? Геракл стоит десятка таких вот… – Он презрительно показал на Калаида и Зета.

– Да ладно? – переспросил Зет. – Попросить отца прислать другой ветер?

– Такой, что разнесет это судно в щепки?

– Тогда поглядим, кто тут кого стоит.

– Вы угрожаете кораблю? – Теламон вцепился Калаиду в глотку. – Это мятеж. Вас надо выбросить за борт.

– Да мы улетим сразу, – сказал Зет. – И ты тогда будешь смотреться напрочь глупо, а?

– Хватит! – встрял Ясон.

Тут море вздыбилось и чуть не сбило всех с ног. Из волн вознесся морской бог ГЛАВК. Он родился смертным рыбаком в Беотии, но достиг божественности, поев какой-то травы, которая, по его наблюдениям, способна была возвращать мертвую рыбу к жизни. Трава эта сделала его бессмертным, зато у него отросли плавники и рыбий хвост. С тех пор он стал проводником, спасателем и другом бедствующим морякам.

– «Арго» нельзя возвращаться! – заявил он. – Такова судьба Геракла – вернуться ко двору Эврисфея и завершить положенные ему задачи. Ничто не должно этому мешать[168]. У Полифема тоже свое будущее. Ему предстоит основать город Киос. Это предопределено.

Взмахнув руками-плавниками и мотнув заросшей ракушками головой, Главк исчез в волнах.

– Прости, – сказал Ясон Теламону с искренним сожалением. – Чему быть, того не миновать. Нельзя нам возвращаться.

Теламон кивнул. Ради гармонии на борту он удержался от желания стереть самодовольные, злорадные ухмылки с лиц Калаида и Зета[169].

Геракл так и не нашел своего обожаемого Гиласа. После нескольких месяцев бесплодных поисков он скорбно вернулся домой в материковую Грецию и получил очередное задание от Эврисфея, но прежде велел мисийцам не оставлять поисков Гиласа. А если бросят искать, пообещал Геракл, он вернется и отомстит им. Чтобы уж точно не прекратил народ Мисии поиски, Геракл забрал с собой нескольких сыновей из самых благородных мисийских семей – заложниками.

Полифем, как и предвидел Главк, действительно основал город Киос на бифинийском берегу, недалеко от того места, где исчез Гилас[170]. Позднее Полифем погиб, пытаясь воссоединиться с аргонавтами, и был похоронен на южных берегах Черного моря; над его могилой вырос серебристый тополь.

Но что же стряслось с Гиласом? Ну, вскоре после того, как они с Гераклом разошлись на поиски, он отправился в лес, наткнулся там на озерцо и преклонил перед ним колени, чтобы напиться. В отличие от НАРЦИССА, он не влюбился в собственное отражение[171]. От красоты юного Гиласа потеряли голову нимфы того озера. Они всплыли на поверхность, запели ему, соблазнили и в конце концов заманили к себе[172].

«Арго» отплывал все дальше, и носовая фигура самодовольно заметила Ясону:

– Говорила я тебе, чтоб следил за «г». Далее гарпии.

Гарпии

Аргонавты бросили якорь у берегов Фракии[173] и подались на сушу в поисках провианта для дальнейшего пути. Вскоре дорогу им преградил слепой и истощенный старик.

– Кто здесь? – крикнул он, маша клюкой примерно туда, где стояли мореходы. Пусть вид у него и был жалкий, держался он вздорно и дерзко.

– Ясон Иолкский и его команда. С дороги, будь так любезен.

– А! – пылко вскричал старик. – Я знал, что ты явишься! Не с тобой ли сыновья Северного ветра?

Калаид и Зет выступили вперед.

– Кто вопрошает?

– ФИНЕЙ, царь[174].

– Фракии?

– Вы в Салмидессе, а я – правитель его.

– Слыхал о тебе, – проговорил Ясон. – Ты выколол глаза своим сыновьям и за это наказан слепотой.

– Неправда, неправда! Эти враки распространяет моя первая жена. Зевс, отец наш всеобщий, наделил меня провидческим даром – и он же отнял у меня зрение.

– Почему?

– Считал, что я слишком щедро открывал будущее всякому, кто спросит. Но это не все, что он для меня припас. Вот, видите?

Дрожащими руками Финей поднял клюку и показал ею на каменный стол. На столе лежали ломти хлеба, фрукты и копченое мясо, но все это было заляпано чем-то похожим на грязь.

– Ф-фу! Вонища! – воскликнули Калаид и Зет, подобравшиеся поближе к столу.

– Это их помет, – проговорил Финей. – Мало того, что они хватают все подряд, прежде чем я успеваю поесть, они еще и гадят на все, что остается.

– Они? – переспросил Ясон. – Кто – «они»?

– Гарпии. Две чудовищные летающие женщины[175]. Женщины? У них женские лица, как мне сообщили, но крылья и когти птиц. Люди-стервятники. Пищу выносят мне, но когда б ни собрался я поесть, они слетают ко мне, вопя и гадя. Выхватывают пищу прямо изо рта и улетают, визжа от смеха. От одного этого можно сойти с ума. Но я сохранил рассудок, потому что знал: спасение близко. Я знал, что Бореады с их даром полета явятся и освободят меня от проклятия гарпий.

Калаид и Зет беспокойно замялись.

– Полегче, старик. Ты что, хочешь, чтобы мы с ними разделались? – уточнил Калаид.

– Если Зевс наслал их, он нам за вмешательство спасибо не скажет, – добавил Зет. – Нам тебя жаль слов нет как, но мы не собираемся дерзить Собирателю туч и Владыке бурь. Ни за что.

– Нет-нет! – проговорил Финей, простирая дрожащую руку к Зету, будто прикосновением можно его переубедить. – За помощь мне вас не покарают. Уверяю тебя. Я провидел. Предречено, что вы освободите меня от гарпий, – и так тому быть. А когда управитесь, – добавил он с несколько лукавой улыбкой, – я расскажу вам, каков единственно безопасный путь для вашего дальнейшего похода. Впереди вас ждет ужасное препятствие. Не преодолев его, не доберетесь в Колхиду. Нет, все сгинете.

– Какое препятствие? – решительно потребовал ответа Ясон.

– Скажу лишь, что без моей помощи вы потеряете корабль, а все, кто будет на борту, погибнут.

Ясон обратился к Калаиду и Зету:

– Ну что, ребятки? Решайте.

Близнецы переглянулись и кивнули.

– Сделаем.

Пока Тифий и двое других аргонавтов убирали все с каменного стола, две другие пары братьев – Теламон с Пелеем и близнецы Кастор с Полидевком – подались за едой. Вернулись с корзинами фиг, оливок и яблок, а к ним добавили оставшийся запас хлеба и вяленой рыбы с «Арго». Еду вывалили на каменный стол соблазнительными кучами. Ясон проводил Финея к его месту на этом пиру, а аргонавты выбрали себе наблюдательный пункт повыше – кроме Калаида и Зета: те спрятались за деревом рядом со столом. Ловушка готова, все стихло, и тут Калаид тихонько свистнул. Финей протянул руку и взял фигу. Едва плод преодолел полпути до его рта, как с облаков, полоумно вереща, ринулись две гарпии. Одна выхватила фигу из пальцев Финея и слопала ее. Вторая сгребла громадными когтями горку фруктов, а все остальное облила пометом. Первая тоже взялась воровать и портить еду[176].

Калаид и Зет тоже завопили так, что кровь стынет в жилах, и выскочили из своего убежища. Скручиваясь штопором, они взмыли в воздух и поймали стремительный порыв ветра, посланный их отцом. Глаза на непростительно безобразных человеческих лицах гарпий выпучились, и твари потрясенно заорали, разбрасывая еду и помет.

Остальные аргонавты выбежали на открытое место и наблюдали, как гарпий гонят прочь.

Позднее братья рассказали Ясону, что поединок происходил почти на равных. Перепуганные гарпии забили крыльями изо всех сил и полетели на запад с громадной скоростью, но близнецы помчались следом в стремительном потоке воздуха и в конце концов догнали гарпий близ Плавучих островов[177]. Того и гляди сцапали бы цепких, но тут путь им преградила яркая цветная дуга в небе, а из нее заговорила с ними сама богиня радуги Ирида[178].

– Оставьте их, Бореады, оставьте моих сестер в покое. Зевс наслал их, и лишь он один способен выбирать им удел. Оставьте их и знайте: Финея они больше истязать не будут.

Вот близнецы и поворотили назад. В честь того события Плавучие острова с тех пор называются Строфадами, или Поворотными островами.

Когда отец их Борей бережно опустил братьев на землю в Салмидессе, рядом со столом, они увидели, что оскверненная пища исчезла, а Финей воодушевленно уплетает все свежее.

– Итак, – произнес Ясон, выслушав историю об Ириде и ее обещании оставить Финея в покое, – что же это за «препятствие», которое мы, по твоим словам, должны преодолеть, чтобы оказаться в Колхиде?…

– Да-да, – кивнул Финей, капая фиговым соком с подбородка. – От Пропонтиды к Понту Эвксинскому[179] добраться можно лишь одним путем. Вам предстоит проплыть через узкий пролив, который зовут Симплегадами, или Толкучими скалами.

– Нам про них известно, – раздраженно проговорил Ясон. – Нестор, изложи ему свой замысел.

– Любое судно, что отваживается попытать удачу между скалами, мозжит в щепки, – сказал Нестор. – Те морские горы чуют корабль и сходятся, сокрушая все на своем пути. Замысел мой таков: Аргос, Тифий и его люди разберут «Арго» на переносные части, мы их перетащим посуху с восточного берега Пропонтиды на западный берег Понта Эвксинского и таким образом полностью обойдем Симплегады стороной.

Финей издевательски захохотал, расфыркивая фруктовую мякоть и хлеб.

– Обойдете стороной, говоришь? Ох батюшки, какая прелесть. Обойдут они стороной. Та «сторона», которой вы будете обходить, кишит разбойниками, и лишь часть из них – люди. Они таятся в кустах, мечут стрелы и ждут, пока ты умрешь от ран. Ты их и не увидишь. Со всей твоей командой вояк-амбалов вам лучше вернуться домой, чем попытаться проделать подобную глупость. Положим, прибьют они лишь десяток из вас, – это десять необходимых частей корабля. Вот это попробуй обойди стороной.

Нестор потер подбородок.

– Боюсь, он дело говорит, Ясон. Моя стратагема слаба, очень слаба.

– Ну что же, – молвил Ясон. – Ты утверждаешь, будто знаешь, как нам преодолеть это. Рассказывай, Финей всевидящий.

Они подождали, пока старик дожует весь хлеб, каким набил себе рот. Наконец Финей все проглотил, отер губы рукавом и рассказал.

Толкучие скалы

Пока аргонавты добывали провиант для дальнейшего плавания, Финей успел набрать вес и сделался еще более нахальным и несносным.

– Я вижу, что с тобой случится, – говорил он поочередно всем аргонавтам. – У-у. Батюшки, во ужас-то. Охохонюшки, только и остается надеяться, что я не прав.

– Непонятно, зачем Зевс лишил его зрения, – сказал Кастор Ясону. – Надо было языка лишать.

– Либо излагай нам наше будущее, либо помалкивай, – велел Ясон.

– О, не могу я изложить. Зачем рисковать, а ну как вернутся гарпии. Но будущее мрачно, – добавил он, крякнув, – ой мрачно.

Скорее бы уже на борт да отчаливать, честное слово.

«Арго» поплыл на восток и вскоре оказался перед узким проливом, соединявшим Пропонтиду с Понтом Эвксинским. Через этот пролив убегала Ио, когда Зевс превратил ее в корову, а Гера наслала слепня, чтоб донимал беглянку[180]. Именно поэтому пролив назвали «коровьим бродом», или Босфором. Одно дело лететь над этими водами, и совсем другое – плыть по ним.

Впереди замаячили две громадные скалы. Обращены друг к другу, мощные, неподвижные. Ясон разглядел их цвет – чудесный синий[181]. Казалось невозможным, что эти скалы способны сдвинуться хоть на дюйм.

Ясон поднялся на бак и обратился к команде:

– Орфей, готова ли у тебя голубица?

– Готова. – Ладони у Орфея были сложены нежной чашей; он прошел мимо Ясона и замер на самом носу корабля.

– Остальные – на весла. Тифий, подведи нас как можно ближе, но не буди скалы.

Все аргонавты разошлись по своим местам гребцов и стали ждать.

Когда подобрались они так близко, как Тифий осмелился, Ясон дал отмашку. Орфей выпустил голубицу, и она рванула из его рук, набрала высоту и полетела к проливу.

Оглушительный скрежет пронизал воздух, и Ясон увидел, как скалы задрожали и сместились со своих оснований. С изумленными воплями снялись со скальных уступов и гнезд чайки. Голубица уже преодолела четверть пути на другую сторону, когда скалы с поразительной скоростью двинулись навстречу друг другу. Полпути голубицы – проход сужался стремительно. Птица бодро летела дальше. Чтобы разглядеть, как устремляется она к свету и открытому морю за проливом, Ясону пришлось прикрыть глаза ладонью.

Финей сказал им, что скорость голубиного полета через пролив сопоставима со скоростью галеры, идущей на сильных веслах. Следовательно, если птицу раздавит, «Арго» точно не успеет проскочить.

Зазор между скалами превратился в щелочку света, и Ясон уже не видел голубицу. Громоподобное столкновение, от которого «Арго» закачало на волнах, – и скалы сошлись воедино. Ясон едва устоял на помосте.

Когда все более-менее успокоилось, Орфей взялся за лиру и заиграл. Никогда прежде команда не слышала, чтобы Орфей пел так громко, – он звал и звал голубицу, которую натаскивал с того самого дня, как Финей рассказал им, в чем ключ к безопасному преодолению пролива.

Аргонавты оставили весла и вгляделись в небо. От голубицы – ни следа.

Скалы начали расходиться, воду потащило в тоннель между ними.

– Держать! – завопил Тифий. – Табань!

Все отчаянно потянули весла против течения, чтобы корабль не втащило между скал; скалы же тем временем вернулись в исходное положение и высились теперь надменно и неподвижно. Трудно было поверить, что они когда-либо сходили с мест.

Аккорды Орфеевой песни по-прежнему наполняли воздух.

– Вон! – воскликнул Пирифой, пронзая воздух вытянутым пальцем.

Голубица летела к Орфею, и вся команда возликовала, когда птица опустилась к музыканту на протянутую ладонь и, журча воркованием, приняла подношение зерна, ласку и поздравления.

– Вы гляньте! – проговорил Орфей, приподнимая птицу. – У нее хвоста нет.

И правда. Где раньше был опрятный веер, Ясон увидел лишь оборванный и растрепанный рядок поломанных перьев. Капитан воззвал к команде.

– Это говорит нам о том, что времени у нас будет в обрез, – сказал он. – Очень, очень в обрез. Каждый обязан грести так, будто от этого зависит его жизнь. Ибо зависит действительно. Вообразите себе вот что. То, чего желаете вы больше всего на свете, находится на той стороне. Любовь, слава, богатство, покой, триумф. О чем бы ни мечтали вы – всё там. Помедлите – и все исчезнет навеки, а напряжетесь – сможете достичь.

С этими словами Ясон запрыгнул на свободное гребное место.

– На весла! – прокричал он, хватаясь и поворачивая свое весло так, чтобы лопасть опустилась в воду.

Аргонавты последовали его примеру.

– Готовы?

– Так точно!

– Готовы?

– Так точно!

– Готовы?

– Так точно! Так точно! Так точно!

Бодро взревев, все налегли на весла, и «Арго» рванул вперед. Никогда еще не летела галера по воде с такой прытью. Каждый гребец трудился изо всех сил, скользил туда и обратно на своей кожаной подушке. Каждый – кроме Орфея. У него как у творца сила была в другом. Он был единственным аргонавтом, кроме рулевого, кто располагался лицом по ходу движения судна и мог подбадривать товарищей. По левую и по правую руку от него стояли деревянные сундуки, и Орфей принялся бить по ним, как в барабаны, и так направлять движения весел.

– И раз! – кричал он. – И раз, и раз, и раз!

Все они услыхали всесотрясающий скрежет и грохот скал.

Началось, подумал Ясон. Двинулись. Назад дороги нет. Лишь гребля нас спасет.

На четверти пути Орфей почуял, что все получится. Он уже видел впереди привольные воды открытого моря, а скалы, пусть и сходились, кажется, гонку проиграют.

– И раз, и раз, и раз!

Но скалы, похоже, поперли быстрее. Ясон и гребцы видели, как возносятся эти морские горы ввысь, как все больше они, все ближе. Прямой вид на Пропонтиду начало застить.

Глядя вперед, Орфей теперь засомневался, что удастся прорваться. Когда корабль миновал полпути, Орфей ускорил удары по сундукам, и вскоре стало казаться, что кулаки его того и гляди загорятся.

– Раз-и-раз-и-раз-и-раз!

Стены высились теперь прямо над ними. Раздавит их, как муху хлопком детских ладошек? Столько усилий. Столько упований и молитв. Впустую? Ясон ощущал, что легкие у него едва не лопаются, спина и бедра горят.

– Да! – вопил Орфей. – Да-да-да! У нас получится! Скорей, скорей, скорей. Вложитесь целиком. Жмите, жмите, жмите! Жмите, выродки, жмите!

Скалы обступили их вплотную. Ясону уже удавалось разглядеть зелень водорослей, росших в расселинах. Студеная тьма смыкалась, пока… дневной свет не озарил и его, и весь корабль. Проскочили! Скалы сомкнулись, но аргонавты все гребли и гребли, хотя всплеск волн метнул их вперед, еще дальше от скал.

Ясон вскочил с места и исторг варварский вопль торжества. Так же и все вокруг. Эвфем показал на скалы:

– Глядите!

Левая скала трескалась. Утес напротив возвращался на свое место как ни в чем не бывало, а вот сосед его – спутник? возлюбленная? – крошился и распадался, сыпля в воду каскады валунов.

Симплегады более никогда не сходились. Босфор отделяет Азию от Европы, он узок и поныне, однако с тех самых пор открыт для всех судов навеки.

Восторгом победы сняло всякую усталость.

– Получилось!

– И даже без Геракла!

Мелеагр показал на корму «Арго»:

– Смотрите-ка! Мы тоже потеряли хвостовые перышки!

И правда. Последняя смычка скал обломила кораблю афластон[182]. Вот до чего удачно их пронесло.

Пока они ладили кормовую часть, вырезная фигура на носу разговаривала с ними.

– Хорошенько чини афластон, Ясон, а не то придет день тебе горько жалеть. Однажды, очень, очень не скоро, пожалеешь ты.

Мелеагр и Пирифой подошли к Орфею.

– Жмите, выродки, жмите?

Орфей осторожно смерил их взглядом.

– Надо ж было как-то вас бодрить… Скалы-то надвигались будь здоров как быстро.

– Выродки? Давай-ка покажем ему, Пирифой.

Мелеагр взял музыканта за руки, а Пирифой – за ноги.

– Пустите, пустите!

– Раз, и раз, и раз! – прокричал нараспев Пирифой вполне похоже на лирический тенор Орфея, пока они с Мелеагром его раскачивали.

С последним «раз» возражавшего музыканта швырнули в море. Команда перегнулась через борт и ликующе завопила, когда Орфей плюхнулся в волны.

– Вы и впрямь выродки! – вопил он, отплевываясь.

– Спой, позови дельфина, как Арион![183]

Так возникла традиция, соблюдаемая и по сей день, – команда, победившая в гребных гонках, швыряет за борт старшину своей лодки.

Смерти, перья острые, как бритва, и фриксиды

Все плыл и плыл «Арго» на восток. Постепенно восторги поутихли и в команде начало сказываться напряжение сил. Поломка на корме вынудила Аргоса вложить много труда в новый руль.

Не впервые Ясон был благодарен Хирону за то, что кентавр так хорошо натаскал своего ученика в целительских искусствах[184]. Он приготовил лечебные припарки от мозолей на руках и потертостей на ягодицах для всей команды и даже разрешил всем выпить немного вина, пусть и смешанного с медом и водой. Орфей, замотавшись в одеяло, нарочито чихал.

Понт Эвксинский соответствовал своему оптимистическому имени. Ни пираты, ни морские чудища, ни встречные ветры не мешали движению корабля к Колхиде. Но аргонавты сделали несколько остановок в пути, приведших к неудачным последствиям. Первую стоянку устроили они в Мариандинии, где провидцу Идмону пришел конец, приближения которого Идмон ожидал. Шел он через лес, и тут из зарослей выскочил дикий кабан и насадил провидца на клыки. Пелей убил зверя копьем, но дело свое кабан сделал, и Идмон скончался от ран. Но не единственной стал он жертвой той стоянки. Тифия одолела лихорадка, и он тоже помер. Кормчим «Арго» вместо него стал Анкей Самосский. Погребальные обряды выполнили для обоих аргонавтов, и Мариандинию покинула команда куда более грустная, чем прежде.

Зато хоть повезло, что лето, сказал им их новый кормчий Анкей, – зимы-то так далеко на восток бывают суровые[185]. Плыли они дальше, минуя земли, где правили амазонки, и тут вдруг на них напали с воздуха. Стая диких птиц сыпала на них перья. Но то были не простые перья, как вскоре поняла команда. Перья бронзовые, а стержни острые, как бритва, а потому летели эти перья, как стрелы. Аргонавтам пришлось прикрыться щитами. В кои-то веки пение Орфея не помогло: птиц оно, похоже, злило, и они неистовствовали сильнее.

– Давайте просто орать на них, – предложил Филоктет.

Аргонавты завопили, завизжали и загремели мечами по щитам, пока птицы в конце концов не разлетелись.

– Это что за погань такая?

– Понятия не имею, – проговорил Ясон[186]. – Но давайте зайдем на этот остров и удостоверимся, что перья не порвали нам паруса и не порезали снасти.

Остров, у которого они бросили якорь, назывался Ареонес, или же «остров Ареса», – там находился небольшой храм, где амазонки время от времени поклонялись своему отцу, богу войны. Птичьи стрелы, судя по всему, никакого серьезного ущерба кораблю не причинили, и Ясон с Нестором обсуждали, провести ли ночь здесь или плыть дальше, но тут к аргонавтам подошли четверо молодых незнакомцев и представились. Звали их АРГ, КИТИСОР, ФРОНТИС и МЕЛАН – все они были ФРИКСИДАМИ, то есть сыновьями Фрикса. Фрикс, как вы помните, был сыном Нефелы и Афаманта, он спас свою сестру Геллу на Золотом баране, за чьим руном Ясон с аргонавтами и отправились в такую даль.

– Но что вы тут все вчетвером делаете? – спросил Ясон.

– Мы потерпели крушение, – ответил Мелас. – Дедушка обвинил нас в том, что мы замышляем против него.

– А это неправда!

– Совсем неправда…

– Мы просто не…

– Ой-ёй! – прервал их Ясон. – Ваш дедушка?

Братья объяснились. Фрикс приземлился в Колхиде, принес в жертву Золотого барана, отдал руно царю Ээту и женился на дочери Ээта Халкиопе. Она стала матерью этим юнцам, а потому Ээт – их дедушка.

– Ваш же дед вас изгнал?

– Изгнал? Да он нас убить вознамерился!

– Мы сбежали морем, пока он до нас не добрался.

– Хотели доплыть до Греции и, может, попытать удачи с другим нашим дедом – Афамантом.

– Но корабль разбило…

– И вот мы…

– Думали, так тут и сгинем…

– Но приплыли вы…

– Вы кто, кстати?

Когда Ясон растолковал, что у них поход за тем самым руном, которое их отец оставил в Колхиде, Фриксиды выпучили глаза.

– Это все мойры, – проговорил Фронтис.

– Однозначно.

– Я тоже чую в этом их руку, – сказал Ясон. – Поплыли с нами в Колхиду. Мы вас защитим от Ээта. Познакомите нас со своим отцом Фриксом. Руно принадлежит ему по праву. Наверняка же он позволит забрать его в Грецию?

– С этим будет непросто, – сказал Китисор.

– Папа умер в прошлом году.

Взяв на борт эту четверку новеньких, «Арго» отплыл от острова Ареса и наконец достиг порта Фасис в устье одноименной реки[187]. Где-то выше по течению, как было известно Ясону, располагается Эя[188], столица Колхиды. И где-то в Колхиде висит на дереве Золотое руно, ждет их.

– Обязательно ли нам оставлять «Арго» здесь? – спросил он четверых внуков Ээта. – Или можно спокойно вести корабль вверх по реке?

– Запросто, – ответили они. – В Эю судов ходит навалом.

Небольшая осадка «Арго» и невеликий уклон Фасиса к его далекому истоку в Кавказских горах и впрямь позволили судну долго плыть вверх по течению.

Пока продвигались по реке, четверо внуков Ээта немного просветили Ясона в том, как обстоят дела в Колхиде.

– Дед – человек суровый. Болтают, это он убил нашего отца Фрикса. Наверняка мы этого не знаем.

До Ясона, конечно же, доходили слухи, что Гелиос, титан-Солнце, зачал Ээта с океанидой Персеидой, а Персеида была дочкой одной из двенадцати первородных титанов и титанид[189].

– Его сестры, – сказал Мелас, – наши двоюродные бабки Пасифая, царица Крита, и ворожея Кирка. Ты наверняка слышал о них[190].

Еще как.

– У вас волшебство – родовая черта.

– Мы сами его не унаследовали, но да.

– А Ээт все еще женат?

– О да, на нашей бабке ИДИИ[191]. У них две дочери было – тетя Медея и наша мама Халкиопа…

– …и еще очень поздний сын, дядя АПСИРТ.

– …который вообще-то младше нас.

– Такое, я знаю, бывает, – заметил Ясон. – Дяди, случается, младше своих племянников и племянниц. Так ваша мать Халкиопа вышла замуж за Фрикса?[192]

– Именно так.

– Которого, по-вашему, возможно, убил Ээт?

– Вполне разумное предположение.

– Но ваша мать все равно продолжает жить во дворце в Эе?

– Она любит своего отца. Так, еще два поворота реки – и увидим дворец.

– Остановимся здесь, – приказал Ясон.

Беседы о мощи Ээта и его вроде бы душегубских наклонностях насторожили Ясона. Он велел всем сойти на берег и поднять «Арго» из воды. Они отнесли судно в лесистое место, Ясон счел его защищенным и укромным. «Арго» прикрыли сетями, которыми ловили рыбу в пути. Ясон велел аргонавтам продеть в ячейки сети молодые побеги и листья, чтобы с расстояния корабль слился с пейзажем.

– Животные вписываются в пейзаж, чтобы скрыться от опасности, – объяснил он. – А у нас почему не получится?

Собрав дары для царского двора, они отправились пешком до Эи, путь был близкий.

Но, прежде чем аргонавты добрались до города, четверо сыновей Фрикса оставили их, пообещав встретиться позже. Ээт вряд ли обрадуется, если увидит их в компании Ясона.

Царь-орел

Если царь Ээт[193] и удивился – или встревожился – при появлении целой компании героев у себя при дворе, скрыл он это умело. Достойно и любезно принял дары Ясона, после чего познакомил его со своим семейством.

– Моя супруга, царица Идия…

Ясон низко поклонился пожилой госпоже, та кивнула с подчеркнутой чопорностью и ледяным презрением.

– Дочь Медея…

В Ясона вперили взгляд зеленые глаза – и глянули в сторону.

– Дочь Халкиопа…

Что-то похожее на улыбку.

– Сын Апсирт…

Мальчик лет одиннадцати-двенадцати коротко махнул рукой, вспыхнул и упер взгляд в землю.

– Это для нас честь, государь, – произнес Ясон и еще раз поклонился.

– Вы проделали весь этот путь и ни разу не сменили корабль, говоришь?

– Так и есть.

– Поразительно. Непременно расскажи мне, как вам удался такой подвиг. Я был уверен, что это невозможно. Между тем добро пожаловать. Куда плывете потом? Еще дальше на восток?

– Это наша последняя стоянка перед возвращением домой, государь.

– Колхида? Какая честь. Интересно, что ты собирался здесь найти.

– Мы прибыли забрать руно Золотого барана, которое здесь оставил Фрикс, сын Афаманта.

– Да неужели?

– Мой дед Крефей был братом Афаманта. Это родство делает меня законным царем Иолка, и я явился забрать руно на его истинную родину.

Царь Ээт огладил бороду. Молодой человек смышлен, сразу видно. При нем несколько самых прославленных воинов и чудодеев из ныне живущих. Если он действительно внучатый племянник Афаманта, его притязания на руно правомочны. Вряд ли удастся выслать их обратно в Грецию, попросту отказав. Невесть как, но они приплыли прямо сюда. У них наверняка поистине замечательное судно. Могут же вернуться с целым флотом таких же. Даже если удастся перебить их всех, прежде чем они соберутся домой… массовое отравление на пиру, скажем… скандал разразится по всему цивилизованному миру. Один Орфей нажил себе славу, как мало кто со времен Персея. Придут же мстить. Нет, тут надо действовать хитрее.

– Что ж, – произнес он, – вы прибыли за руном, так? Я все думал, настанет ли день, когда это случится. Много лет назад молил богов о вразумлении. Они сказали, что руно получит лишь тот, кто будет готов выдержать три испытания.

– Испытания? – переспросил Ясон.

– Если согласишься их выдержать, руно станет твоим.

– Могу ли я узнать, каковы они?

– Сперва ты должен согласиться. И твои люди пусть поклянутся никак не помогать тебе.

Ясон понимал, что ему ничего другого не остается.

– Будь по-твоему. Излагай.

– Клянешься богам принять эти испытания как единственный способ заполучить руно?

– Клянусь богам.

– А твои люди?

Ясон повернулся к команде и подал знак, что и они должны согласиться. Все они преклонили колено, стукнули себя в грудь и принесли клятву.

Ээт ловко скрыл свой восторг.

– Итак. Великий бог Гефест преподнес мне дар. Это пара быков с пастями и копытами из бронзы – огнедышащие волы Колхиды, халкотавры.

– Наслышан о них.

– Без сомнения. Они очень знамениты. Первое задание – запрячь этих могучих зверей и вспахать на них поле.

– Считай, готово.

– Хорошо. Я собираю древности, разные диковины и предметы истории. Имеются у меня драконьи зубы, какие Кадм употребил при основании Фив. Засей теми зубами борозды, которые вспашешь на быках Гефеста. Как засеешь, из земли поднимутся вооруженные воины. Срази их. Таково будет второе задание.

– Превосходно, – сказал Ясон, снимая с туники незримую ниточку. – Хоть разомнусь чуток.

– И третье. Отправишься в рощу Ареса, где висит на ветвях священного дуба Золотое руно. Вокруг ствола обвивается дракон, что никогда не спит. Победи того дракона – и руно твое.

– Тю, – молвил Ясон. – Я на миг забеспокоился, что ты придумаешь что-то трудное.

Ээт выдавил тугую улыбку. Браваду он распознавал с первого взгляда. Знал, что победа за ним.

И близко не было в Ясоне уверенности, какую он явил напоказ.

Слуги проводили его в гостевые покои, а настроение у Ясона делалось все мрачнее. Оставшись наедине с собой, он бросился на кровать.

– Зачем, о боги, – простонал он, – зачем вы дали мне проделать весь этот путь и теперь воздвигли передо мной непреодолимую преграду? Сперва Пелий шлет меня с невыполнимой задачей, а теперь, когда я так близок к цели, другой царь устраивает мне еще более непреодолимые испытания. Я мышь вам, что ли, боги, чтоб вы гоняли меня туда-сюда жестокими своими кошачьими когтями?

Три богини

Отчаянные жалобы Ясона вознеслись к небесам и на Олимпе достигли ушей Афины и Геры.

– Это он по делу, – заметила Афина.

– До сих пор меня искренне восхищал его настрой, – сказала Гера. – А вот эти нытье и жалость к себе разочаровывают. Сравнивать нас с кошками, играющими с мышью. Едва ли уместно.

– У него есть на то причины, – возразила Афина. – Забраться в такую даль – и попасть в ловушку обещания невозможного.

Гера выгнула бровь.

– Нет ничего невозможного.

– Ты предлагаешь нам вмешаться? Взять да помочь?

– Вряд ли сойдет нам с рук. Зевс недвусмысленно дал понять, что не одобряет перебор с таким вот. И, воля небесная, уж я пыталась донести до него свои взгляды на то, как он путается со смертными. Нет, в наши дни появляться на людях не следует. Можно наслать на Ээта чуму, пусть прикончит его?

– Но Ясон уже принес клятву выдержать три испытания. Разницы теперь никакой, жив Ээт или мертв.

– Какая же все это досада, – проговорила Гера. – Начинаю подумывать, что мой замысел использовать этого юношу как орудие наказания Пелия за то, что осквернил мой храм, не в меру мудреный и косвенный. Может, Ясон не подходит. Слишком юн. Слишком нахален и упрям.

Афина погладила по грудке сову, сидевшую у нее на плече.

– А, кажется, придумала. Дочка Ээта…

– Халкиопа?

– Нет, другая – Медея.

– И что она?

– Она, между прочим, поклоняется ГЕКАТЕ и ее искусствам обучена[194].

– Да неужели?

– Вот как есть, говорят. Она могла бы помочь Ясону.

– Но с чего бы?

– Да с того же, что движет всеми смертными более всего прочего. С того, что сильнее золота?

– А! – воскликнула Гера, качая головой. – Какая же ты мудрая, Афина. Найди Афродиту.

Афина отыскала богиню любви на Кипре.

– Чем могу помочь? – спросила Афродита.

– Нам с Герой нужно, чтобы царевна колхидская по имени Медея влюбилась в царевича Иолка по имени Ясон. Видишь ли, Гера хочет, чтобы этот Ясон…

– Причина мне, в общем, без надобности, – сказала Афродита. – Знаю я эту Медею. Меня уже давно раздражает, что она посвящает себя Гекате, а мною пренебрегает. Сей же час отправлю к ней своего мальчика.

Медея

Когда Эрот рано поутру явился во дворец, Медея сидела на подоконнике в дворцовом коридоре и читала глиняную табличку. Эрота она не заметила, поскольку бог страстного желания был незрим. Он встал рядом – колчан стрел за спиной, тетива натянута, серебряный лук наизготовку.

«Какая красотка, – подумал он про себя. – Матери досадно – и немудрено, – что эта девушка всю жизнь одна. Везет же Ясону».

Тут Эрот повернул голову ко входу в гостевой флигель дворца и подул.

Ясон внезапно проснулся в своей постели. Сел, потер глаза. Странная греза. Эрот нашептал ему на ухо и велел…

Чепуха какая. Ему есть о чем подумать, а не о любовных утехах. Надо понять, можно ли как-то побороть этих быков. Почему бы не исследовать дворец – может, найдется что-нибудь полезное.

Эрот выстрелил Медее в грудь и отступил. Медея вскинула взгляд от таблички. К ней по коридору шел молодой царевич Ясон. Как это она прежде не замечала, до чего он пригож? Ох, небеса, да не просто пригож – он красавец! Что за волосы, что за походка, вот это глаза, а стройный, но мускулистый стан какой! Медея вскочила.

– Ясон!

Он увидел ее.

– Ах, царевна Медея, верно? Может, ты сможешь мне помочь? Я ищу…

– Смогу. Пойдем, пойдем со мной.

Она повела его за руку в тот угол дворца, где у нее стоял алтарь Гекаты. Повернулась к нему, зеленые глаза вспыхнули.

– Я помогу тебе со всеми твоими тремя испытаниями.

– Как чудесно. Почему же?

– Почему? Потому что я люблю тебя, Ясон. Люблю тебя и отправлюсь с тобой в Грецию. Буду всегда рядом с тобой, всегда.

На такое способен лишь Эрот. Вот что, должно быть, означает та греза. Ясон понял, что молитвы его услышаны. И как же чудесно услышаны они. Эта Медея прелестна, вне всяких сомнений.

– Приготовлю снадобье – притирку, – сказала она. – Утром намажься ею весь. Весь целиком, от макушки до пят.

– Зачем?

– Это защитит тебя от огня быков. Будешь неуязвим – один полный день. Как намажешься – помолись Гекате. Это важно. Я научу тебя нужным словам. Вызубри их.

– Так и сделаю.

– Люблю тебя, Ясон. Для тебя – что угодно. Что угодно.

Что угодно.

Она не шутила.

Халкотавры

Царь Ээт и его придворные устроились на помосте у кромки просторного огороженного поля; от жара и света полуденного солнца помост защитили обширным навесом. С остальных трех сторон поля напирала толпа возбужденных зрителей.

– Будет довольно кроваво, – предупредил Ээт жену.

– Мне нравятся славные зрелища, – отозвалась Идия, подавив зевок.

– А ты, моя дорогая? – обратился Ээт к Халкиопе. – Как думаешь, выдержишь ты чуточку кровищи?

Та безучастно кивнула.

Все тревожится за сынков своих, подумал Ээт. Пусть катятся подальше. Фрикса не стало, мальчишек их с Халкиопой тоже, а скоро и Ясона этого не будет. Никого, кто Ээту угрожает, не станет.

Тут появилась и Медея.

– А, уж ты-то наверняка крови и потрохов не боишься, да?

Медея улыбнулась.

– Жду не дождусь, пап.

На помост влез Апсирт.

– Нет, милый мой… – твердо сказал Ээт, хоть и с нежностью, какая доставалась лишь его младшему чаду – «утешению старости моей», как он его называл.

– Но, пап!

– Ты слишком юн. Скажи ему, Идия.

– Слушайся отца, дитя, – произнесла Идия, не поворачивая головы.

– Мальчику твоего возраста на такое смотреть не подобает, – сказал Ээт. – Я в долгу не останусь, слово даю. Мы с тобой завтра сходим на дракона посмотреть. Годится?

Апсирт обиженно развернулся и слез на землю.

Ээт хлопнул в ладоши и кивнул дворецкому, а тот подал знак музыкантам.

Пропели трубы, толпа колхов разразилась криками ободрения, и вперед выступил Ясон с ярмом и упряжью в руках.

Восхитительное то было зрелище. Ясон был наг, при нем лишь меч и щит, а все тело героя блестело.

– Ха! Этот болван натерся маслом. От этого гораздо хуже. Пыхнет огнем бык – и кожа у Ясона загорится. О, как все будет занимательно!

Вновь прогудели трубы, и ворота на дальнем конце поля распахнулись.

Рысцой выбежали два громадных быка. На миг замерли, роя землю бронзовыми копытами.

Медея не сводила глаз с Ясона, стараясь не подпускать в свой взгляд любовь.

Ээт посмотрел на дочь. Вот же кровожадная малявка, подумал он. Любимица моя.

Ясон бросил посреди поля ярмо и упряжь и принялся бить мечом в щит. Толпа одобрительно взвыла. Быки подняли головы и замычали. Срыгивая пламя и пуская носами дым, они бросились в атаку.

Ясон не сдвинулся с места.

– О боги, вот бы снадобье помогло, – бормотал он себе под нос, а быки мчали к нему.

Звери приблизились, пламя обволокло Ясона, но он ничего не ощутил. Отскочив в сторону, ударил одного быка щитом, бык споткнулся. Второй бык попер на Ясона и выдохнул шар огня прямо в лицо противнику. Ясон ткнул быка мечом в бок, и мычание превратилось в рев.

Этим быкам никогда еще не приходилось драться. Огня как оружия обычно хватало. На Ясона же огонь не действовал, и быкам это сломило боевой дух. Они кружили, сопя дымом, и копья пламени у них получались все более чахлые.

Наконец Ясон подобрал ярмо и упряжь и надел их на быков – те склонили головы, смиренно подчиняясь прикосновениям победителя; толпы зевак вскочили со своих мест.

Царский дворецкий поднес Ясону деревянный плуг. Запряженных быков слуга обходил далеко и с очевидным страхом, толпа улюлюкала.

Пахота далась вполне легко. Быки вели себя покорно и послушно, борозды получались прямые и глубокие.

Ясон поворотился к Ээту.

– Раз! – крикнул он.

– Раз! – отозвалась толпа.

Ээт махнул рукой так, чтобы получился жест бесстрастного принятия с чуточкой восхищения и общим духом царственной милости. В итоге вышло вздорно.

Вновь пропели трубы, и дворецкий еще раз отправился к Ясону – нес над головой серебряный ларец. Ясон принял ларец и потряс его. Внутри загромыхали драконьи зубы.

Ээт наблюдал, хмурясь. Как этот клятый юнец смог выдержать жар бычьего дыханья, царь уяснить не мог. Неприятно было и то, что толпа так громко и явно на стороне Ясона. Что ж, одно дело – укротить быков, и совсем другое – победить войско вооруженных людей, что попрет из земли.

Ясон пошел вдоль борозд, сея в них длинные и острые желтые зубы дракона. Покончив с этим, он встал в сторонке и поискал вокруг подходящий камень. Медея сказала ему, что единственный способ победить спартов, «посеянных людей», какие возникнут из земли полностью вооруженными, – кинуть крупный камень в самую их гущу.

Ясон увидел зазубренный валун, довольно крупный, но не слишком тяжелый – такой можно будет поднять, – и двинулся к нему. Оглядел поле. Взгляды царя и толпы вперялись в распаханную землю, и из нее уже показались наконечники копий. Взгляд Медеиных зеленых глаз не отпускал Ясона. Он кивнул ей и склонился поднять валун.

За наконечниками копий последовали шлемы, плечи, туловища и ноги. На поле теперь ряд за рядом высились суровые, мощные воины. Они ревели слитным хором, выкрикивали боевые кличи и потрясали оружием. И смотреть на них, и слушать их было жутко.

Ясон поднял камень над головой и метнул его в самую гущу этого войска. Упал он на двоих спартов в середке поля и отскочил, задев по плечу еще одного. Зарычав, они тут же кинулись друг на друга, и завязалась драка. Остальные не остались в стороне, и вскоре все воины уже кололи, ревели, били и давили друг друга.

Один за другим падали они, пока не остался в живых последний. Одинокий воин шатко побрел по полю, заваленному убитыми собратьями. Ясон устремился к нему и одним ударом меча снес ему голову.

Вскинул трофей высоко, повернулся к Ээту и закричал:

– Два!

– Два! – завопила толпа.

Ээт встал, отвернулся от поля и ушел. Остальные придворные последовали за ним, а толпа осталась чествовать Ясона.

Он преклонил колени и возблагодарил за свое спасение Гекату, Геру, Афину, Афродиту и всех богов, каких смог вспомнить.

– И тебе спасибо, Эрот, – добавил он, – за то, что подарил мне Медею.

Роща Ареса

В тот же день вечером Ээт созвал на совет всех своих лучших воевод, а также старейшин и знать.

– Если позволить Ясону покинуть Колхиду с руном, это царство окажется униженным в глазах всего света. Такого нельзя допустить.

Совет согласно забормотал.

– Но как ему удалось победить халкотавров? – спросил кто-то из благородных.

– Да, хотелось бы знать.

– Может, я подскажу? – раздался женский голос.

Все повернулись к Идии, жене Ээта, стоявшей в дверях.

– Ну слушай, дорогая моя, – проговорил ее супруг, – тут царский совет. Куда это годится – женщины заходят и…

– Ну, если ты не желаешь знать, кто в ответе за помощь этому Ясону, мне-то что, – проговорила она, пожав плечами, и собралась уйти.

– Ты знаешь? Тогда говори сейчас же.

– Наша дочь Медея, – сказала Идия. – Кто еще разбирается в колдовстве? Кроме того, я видела их вместе вчера вечером. Она его целовала.

Ээт разразился шумными приказами:

– Отыскать ее! Взять ее! В темницу ее!

– А если Ясон все же уплывет с руном? – спросил кто-то из командующих Ээтова войска.

– Я приказал найти их корабль. Без него далеко не уплывут.

– Да, государь, но мы прочесали всю округу вдоль и поперек, все без толку. Одна партия искала вплоть до Фасиса. Судно, видимо, вывели в море.

– В таком случае им придется плыть по реке, чтобы забраться на свое судно. Успеем порубить их на кусочки, если они это предпримут.

Оставим Ээта и его совет и вернемся к Ясону. Он воссоединился с внуками Ээта, и те провели его в сумерках к роще Ареса. Вскоре к ним примкнула Медея, но при виде племянников встала как вкопанная.

– Вы!

– Да, это мы, тетя Медея! Ясон сказал нам, что ты на нашей стороне. Мы тоже за него.

– Рада слышать.

– Не чудо ли это – как он разделался с халкотаврами!

– Мы смотрели от начала и до конца – с Апсиртом, в дырку в заборе, верно, Апсирт?

Младший брат Медеи, прятавшийся за племянниками, выступил вперед и улыбнулся сестре.

– Привет, Медея.

– И ты туда же?

– Ну серьезно, – сказал Мелас. – Старик никому из нас не нравился, верно? С годами таким жестоким стал. А бабка – та вообще снулая рыба.

– Да, да, – встрял Ясон. – Это все очень славно, однако вам пора. Собирайте команду и ведите ее к «Арго». Если сегодня не появлюсь с руном, отчаливайте без меня, ясно?

– Но…

– Без разговоров. Идите!

Четверо братьев и юный Апсирт ушли.

Медея пала в объятия Ясона.

– Они меня ищут. Отец, видимо, догадался, что я поучаствовала в твоей победе. О, милый, ты был великолепен!

Они поцеловались.

– Надо спешить, любовь моя, – проговорила она. – Роща – вот она…

Медея потянула Ясона за собой, и они побежали вдоль длинной аллеи, обсаженной деревьями. В конце ее возвышался громадный дуб. Лунный свет заливал дерево, сверкал на золотистой чешуе толстых витков, что обнимали ствол. Ясон и Медея приблизились, и тут из-за дерева возникла голова громадного дракона, зверь разинул пасть и зашипел.

– Что б я ни делала, – тихонько сказала Медея, – не вмешивайся. Даешь слово?

Ясон кивнул. Его вполне устраивало держаться в сторонке. Дракона он видел впервые в жизни. Они все такие громадные, как этот? Дракон высоко поднял голову и взирал на них с Медеей.

Медея шагнула вперед. Дракон зашипел. Медея вскинула руку и спела несколько слов – Ясон их толком не разобрал. Дракон опустил голову вровень с Медеиной. Она пристально вгляделась в вертикальные щели желтых драконьих глаз – тех, что никогда не закрываются, – а сама пела не умолкая. Дракон замер, разинув пасть, длинные вожжи слюны пали на землю. Трава и мох под ними зашипели и задымились от ядовитой слизи. Медея достала из своей котомки сушеные травы, корни и цветы и скатала из них шар. Дракон застыл неподвижно, однако Ясон слышал медленный ритм его дыхания.

Медея протолкнула шар дракону в пасть. Шар вспенился у дракона на языке, и зверь со вздохом дернулся и опал на землю.

– Он спит, – сказала Медея. – Забираем руно и уходим.

– Но где оно? – спросил Ясон, растерянно оглядывая могучий дуб.

– На другой стороне, балбес.

Ясон обошел дерево. Руно свисало с нижних ветвей, но все равно высоковато, не достать.

Медея влезла к нему на плечи, сняла руно и сбросила его на землю.

На ощупь руно было грубым и шершавым, как овечья шерсть, – такие висят на изгородях у любого поля. Но оно было золотое – очень золотое. Ясон гладил его, оно сверкало. Он пробегал пальцами по блестящим прядям, и шерсть сыпала миллионами искр.

– У тебя будет навалом времени с ним играться, когда мы все окажемся в безопасности на борту твоего судна, – сказала Медея. – Пошли!

Они обогнули спавшего дракона и, рука об руку, помчались, хохоча, под деревьями, а Золотое руно плескало у Медеи на плечах, как крестьянская шаль.

Побег из Колхиды

«Арго» проплыл вниз по Фасису – силы течения хватило, чтобы унести их от всякой погони.

Команда отыскала корабль под камуфляжной сеткой в целости и сохранности. Аргонавты увидели, как Ясон и Медея пробираются в темноте, руно сверкало и искрилось, и экипаж шумно возликовал. И вот уж скользили они вниз по течению, и всем аргонавтам захотелось потрогать руно.

Нащупавшись всласть, Орфей прослезился.

– Люди станут воспевать все это веки вечные, – сказал он, – но пусть я буду первым.

Настроив лиру, он тихонько запел, а аргонавты по очереди подходили восхититься руном.

Внуки Ээта и юный Апсирт смотрели на руно, разинув рты.

– Видали только издали, – говорили они.

– Никогда б не подумал, что настанет этот день.

Нестора вид руна тронул не меньше, чем Орфея.

– И все же далеко отсюда до Иолка, путь долгий, – предупредил он. – Ээт совершенно точно погонится за нами. Говорят, его флот уступает только судам Миноса Критского.

Ясон уже привык полагаться на мудрость Нестора. Когда все отдали должное руну, он отвел Нестора и кормчего Анкея в сторонку.

– Согласен, что Ээт ринется за нами со всей силой, какую сможет собрать, – сказал Ясон. – Что посоветуете делать?

Прежде чем говорить, Нестор поразмыслил – эта привычка много кого раздражала, зато никакая глупость никогда не слетала с уст Нестора, это уж точно.

– Ээт неизбежно поймет, что Симплегады больше не преграждают Босфор. Новость о том, что проход между Пропонтидой и Понтом Эвксинским открыт, разлетится по всем портам и городам этих краев. Ээт попытается догнать нас там. А значит, надо идти другим путем.

Ясон вытаращился на него.

– В каком смысле «другим путем»? Нет никакого другого пути. Понт Эвксинский – море внутреннее. Босфор – единственная связь с Пропонтидой и, соответственно, с Геллеспонтом, Средиземноморьем и домом.

– А Истрос? – спросил Нестор.

– Истрос! – Ясон подался вперед и поцеловал Нестора в лоб. – Ты гений, друг мой!

– Точно! – вскричал Анкей. – Истрос! Как я сам не додумался?

Истрос – длинная река, текшая через множество чужедальних царств к северу Греции. Зарождалась она где-то на варварском западе, но ее великая дельта опорожняется где-то на северо-западном побережье Понта Эвксинского. Ныне мы зовем эту реку Дунай.

Нестор объяснил кормчим Анкею и Эвфему, что можно пройти вверх по Истросу, через север Фракии и на запад, почти до Галатии, оттуда – на юг, вдоль западного берега Италии, вокруг Сицилии и Ионических островов, дальше – к Пелопоннесу и на север, вдоль восточного берега Греции до Фессалии и Иолка. Это совершенно заморочит голову Ээту, который наверняка двинется по прямой – той же дорогой, какой «Арго» шел в Колхиду[195].

До порта Фасиса добрались без приключений, загрузились под завязку едой, водой и всем прочим необходимым, уж сколько смогли наменять или купить, и – не прошло и четырех дней с тех пор, как Ясон с Медеей выдержали все три испытания Ээта и заполучили руно, – уже плыли по Понту Эвксинскому на северо-запад, к устью Истроса.

К вечеру первого дня после выхода из Фасиса стало ясно, что в погоню за ними увязался какой-то корабль. Чтобы скрыть свои намерения, аргонавты сменили курс, будто бы направляясь к Босфору. Медея оглянулась и узнала самую ценную галеру колхидского флота.

– Это мой отец, – сказала она. – Его судно самое ходкое в мире. Там три ряда весел.

– Он нас нагоняет, – проговорил Ясон. – Проклятье. Придется встать боком и сражаться.

– У него на борту катапульта. Он с удовольствием накидает комьев горящего дегтя тебе на палубы. Ни перед чем не остановится, чтобы добыть желаемое.

– Но он же спалит вместе с нами и руно.

– Это его не волнует. Он сражается за свою гордость, а не за руно. Но не бойся, мой милый Ясон, я тоже ни перед чем не остановлюсь. – Она взяла лицо Ясона в ладони и крепко поцеловала его. – Вернусь через минутку.

Ясон глянул на колхидский корабль – тот неуклонно приближался. Уже удавалось рассмотреть ярко раскрашенный нос – он нырял в волны и вздымался вновь. Нос корабля расписали так, чтоб походил на того самого сторожевого дракона при Золотом руне.

Медея вернулась на корму, обнимая за плечи юного брата Апсирта.

– Смотри, вон папин корабль, – сказала она, вскинув руку.

Глаза у Апсирта распахнулись.

– Он ужасно рассердится, когда меня увидит.

– Скорее расстроится, а не рассердится, думаю, – сказала Медея и перерезала мальчику глотку одним быстрым движением изогнутого кинжала.

Ясон выпучил глаза – кровь хлестала из раны.

– Медея!

– Иначе никак, – проговорила Медея. – Тащи топор, да побыстрее, – они надвигаются.

Голова мальчика полетела за борт первой. Она запрыгала в волнах в кильватере «Арго». Ясон с Медеей наблюдали, как корабль Ээта замедлил ход, весла взмыли над водой, судно остановилось.

– Он любил этого мальчика, – молвила Медея удовлетворенно. – Не даст он его душе сойти в подземный мир, пока тело не очищено и все положенные погребальные обряды не отправлены.

Ясон промолчал. Медея была прекрасна. Предана ему. Но есть же пределы. Конечно же, есть пределы.

Путь домой

Когда последние части Апсирта упали с четко отмеренными промежутками в воду, корабль Ээта сильно отстал, исчез за горизонтом. Но лишь когда пришла ночь, Ясон с Анкеем решили, что теперь безопасно сменить курс в соответствии с исходным замыслом.

Через неделю «Арго» проскользнул невредимым и незамеченным через болота, примыкавшие к устью Истроса, и вплыл во Фракию.

Их путь пролегал, как объяснил Нестор, излагая аргонавтам свой замысел, широкой дугой, на запад и север, через чужедальнее царство гипербореев – мы бы сейчас сказали, через Болгарию, Румынию, Венгрию и Словению[196], – пока не обогнут Италию и Пелопоннес.

Говорящая носовая фигура, впрочем, принялась внушать Ясону, что никак не достичь им Иолка.

– Ты что такое говоришь? – переспросил Ясон. – Колхи отстали от нас не одну неделю назад, погода хороша, путь ясен. Что может нам помешать?

– Боги могут помешать тебе, – сказала фигура. – Погода, может, и ясная, а вот ты себя вел мерзко.

Ясон глянул через плечо – убедиться, что Медея не услышит.

– В каком смысле?

– Сам прекрасно знаешь, – раздраженно отозвалась фигура. – Свершилось убийство кровника – убийство наимерзейшее притом. Ты думал, такое может пройти безнаказанно? Если не очистишься, Зевс с Посейдоном нашлют бури и морских змеев, пока ни от тебя, ни от корабля с командой ничего не останется. Ничего, кроме меня, само собой…

– И как же нам очиститься?

– Пристаньте в Ээе и призовите на помощь Кирку.

– Отличная мысль, – сказала Медея, которая все услышала. У нее был очень острый слух. – Она мне тетя и знает даже больше моего о всяких снадобьях, заклинаниях и очистительных обрядах.

Кирка встретила их на своем родном острове Ээя с теплом и искренней радостью. Приветствовать аргонавтов вышли волки и львы, но оказалось, что они ручные: как домашние псы и коты, они лизали гостям руки и терлись о ноги. Кирка жила одиноко и почти все удовольствие черпала из превращения моряков, себе на беду приставших к Ээе, в домашних животных[197].

Плавание «Арго»

Кирка с восторгом провела очистительные обряды, исполнила положенные песнопения и покаянные молитвы, чем искупила свою племянницу и умилостивила богов как следует.

Впрочем, ночью Кирке открылось во сне, чтó на самом деле натворила Медея, и наутро Кирка с проклятьями выгнала их со своего острова, визжа от омерзения.

– Во имя всего святого, он был брат тебе, а мне племянник! Только потому, что страшусь совершать кровопролитие, на какое ты осмелилась, позволю вам убраться подобру-поздорову! – орала она им вслед. – Проваливайте и не возвращайтесь вовек!

– По-моему, все прошло неплохо, – проворковала Медея, когда они двинулись на юг, огибая Италию вдоль западного побережья.

Не успели оглянуться, как оказались у Сиренум Скопули, или у Скалы сирен. Сладостная музыка заструилась в уши аргонавтам. Все принялись хватать воздух, надеясь поймать эти звуки, – так щенки ловят бабочек. Сбежались на один борт и перегнулись через него, изо всех сил стараясь оказаться поближе.

Ясон был к этому готов.

– Давай! – крикнул он Орфею, стоявшему высоко на баке. Тот взялся за лиру и принялся петь свою песнь.

И переплелись две соблазнительнейшие мелодии на всем белом свете. Музыка Орфея рождалась ближе к аргонавтам и потому в состязании победила. Именно для этого случая приберегал Орфей свою особую, самую совершенную песню. Ясон и все остальные отвернулись от сирен и их скалы и впустили в умы и души волны утонченных нот, что порождали Орфеевы лира и голос.

И лишь один член команды остался непроницаем для звуков лиры. Сицилийского царя по имени БУТ взяли на борт исключительно за его поразительное умение ладить с пчелами. Всякий раз, когда «Арго» выпадал случай пристать к берегу, Бут отправлялся вглубь суши добывать мед – это давало команде возможность подсластить свой обычно неаппетитный рацион. Никто не смог объяснить, как так вышло, но песня сирен свела его с ума куда решительнее и бесповоротнее, чем остальных, – он выпрыгнул за борт и поплыл к острову.

Нежная красота пения сирен обратно пропорциональна коварной жестокости их намерений. Они пели, чтобы приманить моряков – а также птиц и прочую живность – к себе на скалы. Тут-то они спархивали на борт злосчастного судна и пожирали оцепенелую команду. Песня Орфея, соперничавшая с их музыкой, раздражила сирен, но, увидев, что Бут барахтается в волнах, они поняли, что совсем без еды не останутся.

Однако и этой скромной закуски их лишили. С небес слетела Афродита, выхватила Бута из волн и отнесла в Лилибей на его родной Сицилии[198].

Не успел «Арго» отплыть от Скалы сирен подальше, как перед Ясоном встал непростой выбор. На западе располагался пролив между кошмарными СЦИЛЛОЙ и ХАРИБДОЙ. Сцилла – ужасное шестиглавое чудище, свисавшее со скалы и забиравшее с палубы любого судна, проходившего слишком близко от нее, шестерых моряков себе на обед. Но попробуй только держаться слишком далеко от ее скалы, и окажешься на пути у Харибды – стремительного бурливого водоворота, способного втянуть в себя целый корабль.

Ясон же приказал Анкею брать в сторону, в обход и Сциллы, и Харибды, и идти к другой опасности – к Планктам, или Бродячим скалам[199]. Они располагались в бурных водах близ горы Этна, от ее ярости свирепо бурлили и пенились между опасными рифами, а Этна клокотала пламенем и дымом.

Как только «Арго» попал в тамошние течения, обратно уже не повернешь. Их несло к залитым водой черным вулканическим валунам, Анкей изо всех сил старался держать корабль. «Арго» – большое судно, однако сейчас стало все равно что игрушечное, так мотало его в белопенных стремнинах[200]. Поверх рева течений Ясон слышал въедливый занудный бубнеж носовой фигуры. Когда наконец смог разобрать, что она говорит, он дернул к себе Анкея и проорал ему на ухо:

– Не пытайся рулить! Брось!

– Что?

– Брось румпель. Брось!

– Ты спятил?

– Делай, как велю!

Анкей подчинился. По правде говоря, пытаться удерживать румпель в таких водах – как ловить тигра за хвост, и Анкей даже рад был оставить это дело и препоручить душу свою небесам.

Теперь все они были в руках богов – и именно об этом толковала носовая фигура. Судно мотало туда-сюда, из стороны в сторону, крутило, крутило, бросало вниз и ставило на дыбы, но как-то ему удавалось двигаться вперед, ни разу не коснувшись скал. Когда же наконец их вымело из бешеного бурленья в спокойное море, аргонавты пали на колени и возблагодарили богов за это чудесное спасение.

Все – кроме одного.

– Вот потеха-то была, – сказала Медея, оглядываясь на дым, пар и брызги, курившиеся над рифами. – А еще разок можно?

– Это все Гера, Царица неба, – сказал Ясон. – Это она провела нас. Когда причалим к берегу, надо обязательно принести ей в жертву крупную телку.

Причалили они через несколько дней – к зеленому плодородному острову Схерия, родине феаков[201]. Царь и царица острова АЛКИНОЙ и АРЕТА встретили их радушно, закатили пир и обеспечили животных, чтобы можно было благодарно помолиться и принести жертвы Гере за то, что провела их между Планктами.

На Схерии они провели неделю, и тут в гавани бросили якорь пять незнакомых кораблей. Колхидских кораблей. Самого Ээта на борту не было, но вожак той флотилии представился царю Алкиною и взялся настаивать, чтобы ему выдали Медею.

– Она – собственность царя Ээта, а не пирата Ясона. Ээт требует ее возвращения.

– Но, насколько я понимаю, Медея не желает возвращаться в Колхиду.

– Превыше всего желание ее отца. Ясон и Медея – не муж и жена. К тому же при ней ценный священный предмет, принадлежащий нашему царству.

– Что же это за предмет?

Посольство посовещалось.

– Не имеем права сказать.

В другой части дворца Медея стояла на коленях перед царицей Аретой.

– Ты не представляешь, до чего жесток мой отец, – причитала Медея. – Он чудовище.

– Но и Ясон, похоже, какое-то чудовище, – сказала Арета. – Колхи говорят, что он похитил твоего юного брата и порубил его на куски, а куски те побросал в море. Действительно ли желаешь ты жить с таким человеком?

– Это ложь! – прорыдала Медея, волосы ее пали к стопам царицы, и Медея мела ими, раскачиваясь вперед-назад. – Мой брат умер от лихорадки, и Ясон первым предложил, чтобы мы потратили бесценное время и устроили ему подобающие похороны.

Сердце Ареты не устояло.

– Я сейчас же поговорю с мужем, – сказала она.

В тронный зал она успела вовремя – Алкиной выносил вердикт.

– Если Медея девственна, – постановил он, – она принадлежит отцу и должна вернуться с колхами. Если же нет – пусть остается с Ясоном. Я послал за почтенной и мудрой жрицей, что живет к северу от нашего острова и знает, как определять… кхм… состояние женских органов.

Арета вышла и поспешила к Медее с Ясоном.

– Нельзя терять ни минуты. Вынуждена спросить. Вы спали вместе? В смысле… вы совокуплялись?

Ясон вспыхнул.

– У нас не было времени… на борту это едва ли возможно…

Арета повернулась к Медее.

– Дорогая моя, ты все еще цела?

Медея повесила голову. В кои-то веки врать ей не пришлось.

– Цела.

– Значит, сегодня вам надо это исправить, – сказала Арета. – Завтра утром появится женщина, она тебя проверит. Если выяснится, что ты все еще целая, мой муж передаст тебя колхскому посольству.

То было зрелище редкой силы и красоты. Ясон с Медеей раскинулись на руне и занялись любовью на мягкой золотой шерсти.

Наутро раздосадованные колхи уплыли. Алкиной призвал Ясона в тронный зал.

– Мои корабли проводят вас, пока ты не будешь уверен, что путь к дому безопасен, – сказал царь. Теперь, приняв решение, он не собирался позволить колхам устроить засаду на «Арго», когда судно покинет Схерию.

Аргонавты шли с фиакским эскортом три дня и три ночи, после чего благодарно простились со своим сопровождением и двинулись дальше вокруг островов Ионического моря[202]. Много дней не видели они колхских кораблей и уже приблизились к Криту, как вдруг столкнулись с самой необычайной угрозой из всех, какие возникали у них на пути.

Близ бухты Сýда «Арго» начали раскачивать громадные волны – да так, что корабль чуть не перевернулся. На критском берегу они увидели здоровенного человека… нет, не человека… орудие, сделанное так, чтобы походило на человека, целиком из бронзы. Оно топало громадными бронзовыми ногами и баламутило волны, долбившие в корпус «Арго».

– Быстрее, разворачивайте корабль! И гребите! – завопил Ясон. – Гребите так, как гребли между Толкучими скалами!

Отплыв на безопасное расстояние, они обернулись. Громадный автоматон удалялся за край острова и прочь с глаз.

– Что это за жуть была? – спросили аргонавты.

– ТАЛОС, – промолвил Нестор. – Это был Талос.

– Мой наставник Хирон рассказывал мне о нем, когда я был маленький, – сказал Ясон, – но я всегда думал, что это просто дурацкая байка, придуманная мне на потеху.

– Сам же видел – он вполне настоящий, – сказал Нестор. – Три раза в день обходит он Крит и защищает остров от пиратов и флотилий захватчиков.

– Это правда, что Гефест сотворил его в своей кузне на Олимпе по приказу Зевса? – спросил Ясон.

– Я думал, его Дедал собрал для царя Миноса, – встрял Мелеагр.

– Нет, нет. Насколько мне известно, я прав: это последний из великого народа Бронзовых людей, – сказал Нестор. – Они родились у мелий – ну этих, сами знаете, нимф ясеня, возникших из земли, когда Кронос оскопил отца своего Урана[203].

– Если так и есть, – сказала Медея, – Талос – не орудие, а смертное существо, а раз смертное, его можно убить.

– Но, дорогая, – возразил Ясон, – он же сделан сплошь из бронзы.

– Не вполне, – заметил Нестор. – Хоть человек он, хоть орудие, у него совершенно точно есть трубка от шеи до щиколотки, такая вот громадная вена. Там у него бежит ихор, божественная жидкость, необходимая для жизни и движения[204]. Держится все это посредством медного гвоздя в пятке у Талоса. Если выдернуть этот гвоздь, жидкость вытечет и Талос падет.

– Зачем рисковать и ввязываться? – спросил Мелеагр. – Давайте просто поплывем дальше.

– Нам нужны припасы, – сказал Эвфем. – У нас закончились пресная вода, хлеб, фрукты… всё.

– Кроме того, – сказал Анкей, – он опять здесь!

И правда: Талос появился вновь и шлепал по волнам к «Арго».

– Позвольте мне, – сказала Медея, вставая на помосте и произнося заклинания. – Иди, Талос, иди! Иди ко мне, иди!

Талос остановился на полушаге и склонил голову. Медея вперилась в его безучастные глаза и продолжила ворожить. Как прежде дракон в роще Ареса, Талос замер.

– Вот, – сказала Медея. – А теперь кто-нибудь спуститесь и выньте из него тот гвоздик.

Пирифой с готовностью спрыгнул в воду и все устроил. Всплыл среди волн, зажав бронзовый гвоздь в зубах. Позади него автоматон заскрипел, закачался и рухнул в море.

Ясон обнял Медею.

– Ты кудесница![205]

Они пробрались вдоль северного берега на восток и зашли в порт в Ираклионе[206], где падение Талоса еще не заметили.

Запаслись провизией на последний отрезок пути домой и поплыли к Иолку[207].

Колдовская смерть Пелия

Ясон преклонил колени перед Пелием, расстелив перед собою руно.

Успешное возвращение Ясона и его команды, да еще и с Золотым руном, – последнее, чего ждал Пелий или на что надеялся. Коварные люди, отправляющие героев в походы, непременно верят, что шлют их на верную погибель. Коварные люди никогда не набираются ума-разума, потому что коварным людям неинтересны мифы, легенды и истории. Было б им интересно, они бы умнели и одерживали победы, а потому нам лучше радоваться их невежеству и скудоумию.

– Извини, что так долго, – сказал Ясон, – но Колхида довольно далеко, и на пути нашлась парочка препятствий.

Пелий под любопытными взглядами свиты изо всех сил изображал удовольствие.

– Принимаю от тебя руно. Смотрится и впрямь как настоящее. Можешь идти.

Аргонавты удалились. Сразу было ясно, что Пелий не намерен уступать трон. Более того, Ясон обнаружил, что его отец с матерью, Эсон и Алкимеда, умерли. Кто-то говорил, что родителей Ясона, а также его младшего брата Промаха прикончил Пелий, кто-то – что безутешный Эсон отравил жену и сына, а затем сам пал на меч после того, как Пелий сообщил ему, что «Арго» наверняка утонул и все на нем погибли.

– В любом случае, – горестно проговорил Ясон, – за их смерти в ответе Пелий.

– Давай-ка я разберусь с этим, милый, – сказала Медея. – Вы родственники, и тебе негоже будет прерывать его жизнь. Сам знаешь, до чего щепетильны в этом смысле и боги, и смертные.

Медея подружилась с девятью дочерями Пелия, ПЕЛИАДАМИ[208], – Алекстидой[209], Алкимедой[210], Антиноей, Астеорпеей, Эвадной[211], Гиппотоей, Амфиномой, Пелопией и Пейсидикой.

– Какая жуткая жалость, что ваш отец стареет, – сказала она им. – Мой отец Ээт на двадцать лет старше Пелия, а выглядит – и держится – так молодо, что сгодился бы Пелию во внуки.

– Как так? – спросили сестры.

– Вы, наверное, наслышаны о моих умениях, – проговорила Медея.

– Говорят, ты – ведьма! – сказала Пелопия.

– Это слово мне всегда казалось отвратительным. Мне больше нравится «ворожея». Да, есть способы сделать вашего отца юным, но вам же вряд ли такое интересно?

– О, еще как интересно, еще как! – воскликнули девушки, очень любившие своего отца.

Медея подготовила мерзкий фокус. Девушки пялились, остолбенело разинув рты, как Медея взяла старого барана, взрезала ему глотку, а затем порубила на мелкие кусочки и закинула их в громадный котел. Следом набросала туда же волшебных трав и проделала над варевом зрелищные пассы. Внезапно послышалось блеяние, из котла выскочил ягненок и весело ускакал прочь[212].

Девушки охнули и захлопали в ладоши.

– Ну вот, – сказала Медея, вручая им сверток с травами. – Теперь вы попробуйте. Не забудьте только руками вот так… – Она повторила таинственные пассы, которые делала над котлом.

Девушки поспешили в покои к Пелию, где тот дремал после обеда. С воплями радости и воодушевления они перерезали отцу горло и покрошили его. Отнесли окровавленные куски его плоти к котлу, бросили их туда, приправили травами и проделали магические пассы руками. Затаив дыхание, ждали, когда омоложенный Пелий выпрыгнет из котла, но тот отчего-то не выпрыгнул.

Когда они, рыдая, пришли к брату своему Акасту и рассказали ему, чтó натворили, он тут же понял: девчонок обдурили.

– Она дала вам не те травы, дуры вы![213]

Акаст устроил отцу не только роскошное погребение, но и погребальные игры. Им предстояло сделаться самыми знаменитыми из всех тогдашних, за исключением лишь тех, что проводились на одно поколение позже – их устроил Ахилл в память о своем возлюбленном друге ПАТРОКЛе, убитом ГЕКТОРОМ у стен Трои.

Акаст был человеком куда более приятным, чем его отец, и когда возложил вину за смерть Пелия поровну на Ясона и Медею, народ Иолка ему поверил. Из любимца и героя Ясон в мгновение ока превратился в ненавистного преступника. Пока не искупит убийство родственника – Пелий был, в конце концов, его дядей[214], – ему и оставаться-то в Иолке нельзя, не то что требовать себе трон.

И вот так Медея с Ясоном сбежали, оставив Акаста царствовать. Команда «Арго» распалась, все разошлись по домам, к своим жизням и дальнейшим приключениям. Многим предстояло встретиться вновь на Калидонской охоте на вепря. Между тем стоит ненадолго оставить Ясона и Медею и рассказать историю Анкея, человека, принявшего на себя обязанности кормчего на «Арго» после гибели Тифия.

Когда «Арго» пришел в Иолк, Анкей отправился к своему родному острову Самосу, на север от Патмоса. Перед тем как примкнуть к аргонавтам, он высадил виноградник в надежде, что, когда вернется из похода, виноград уже начнет плодоносить[215]. Самосский провидец сказал Анкею, что на Самос тот вернется совершенно точно в целости и сохранности, а вот вино со своего виноградника не попробует никогда. Вернувшись, Анкей, к своей радости, увидел, что виноград превосходно поспел и из него приготовили вино. Призвал он провидца и поднес чашу вина к губам.

– Вот и все с твоим ложным пророчеством, – сказал он, помахивая чашей перед носом прорицателя. – Надо бы уволить тебя за несостоятельность.

– Не так-то близок кубок от губок, – молвил провидец[216].

Только собрался Анкей отпить из чаши, как снаружи донесся шум. Виноградник крушил дикий вепрь. Анкей поставил чашу и выбежал оценить ущерб. Вепрь бросился на Анкея, вскинул его на клыки и насмерть изодрал.

Провидец, полностью осознавая, что сформулировал новую поговорку, которую будут повторять многие поколения, взял чашу и выпил до дна.

Позднее Артемида отправила вепря в Калидон – об этом мы узнаем из рассказа о приключениях Аталанты.

Медея восстает

История Ясона и Медеи далее продолжается в Коринфе, где они нашли пристанище от гнева Акаста и жителей Иолка[217].

Царь КРЕОНТ[218] предложил им пристанище, и вскоре они уютно обустроили себе жизнь в царском дворце. Медея родила Ясону троих сыновей[219], и все было хорошо, пока Ясон не положил глаз на дочку Креонта КРЕУСУ.

Стрела Эрота, попав в Медею, никогда еще не пронзала сердце, готовое к более самозабвенному служению. Любовь Медеи к Ясону была животной, одержимой и устрашающе пылкой. Ее ярость, когда открылось ей предательство Ясона, оказалась совершенно вулканической.

Она поклялась отомстить, однако ей хватило внутренней силы скрыть свое бешенство, боль и необратимые намерения.

– Может ли это быть правдой, – спросила она у Ясона, – что ты решил оставить меня?

– Это политическое, – ответил он. – Если женюсь на родне Креонта, наши дети в один прекрасный день смогут править и Коринфом, и Иолком. Ты же, конечно, понимаешь, до чего это ценно?

– После всего, что я для тебя сделала? – Медея старалась не повышать голос. – Кто помог тебе победить огнедышащих быков и великого змея в роще Ареса? Кто одолел Талоса Критского…

– Да-да-да. Но это все Афродита, если вдуматься. Идмон мне объяснил перед смертью. Афродита наслала Эрота, чтобы ты в меня влюбилась. По приказу моей заступницы Геры. Это все на самом деле она, она помогла мне. Ты была попросту ее орудием.

Попросту. Ее. Орудием. В грядущие дни Медея еще повторит эти слова много-много раз. Но сейчас из уст ее прозвучало вот что:

– Ну конечно, любовь моя. Ты прав. Я знаю. И я счастлива за тебя – и за Креусу, и за ее семью. И чтобы доказать это, я пошлю ей самый изысканный свадебный подарок, какой только смогу добыть.

– Ты ангел. – Ясон расцеловал ее в обе щеки. – Я знал, что ты все поймешь.

Игриво шлепнув ее по заду, он вышел из комнаты.

Мужчины! Беда не в том, что они недоразвиты, неотесанны, поверхностны и черствы, хотя, рискну заметить, многие именно таковы. Мужчины, будь они неладны, слепы. Невероятно тупы. Во всяком случае, мужчины в мифах и художественной литературе. В жизни мы, разумеется, проницательны, сообразительны и безупречны.

Креуса получила свадебный подарок – золотой венец из листьев и роскошно вышитую и надушенную тунику, – оба предмета Медея пропитала смертоносным ядом. Креусе не терпелось примерить все это перед зеркалом из полированной бронзы. В считаные минуты яд прожег ей кожу и попал в кровь. На вопли боли примчался Креонт, ее отец, и дочка принялась умирать у него на руках, стеная и плача. Но царь, попытавшись уложить ее тело на пол, обнаружил, что ядовитая туника прилипла к нему, и тоже умер в муках.

Далее Медея изготовилась убить своих сыновей[220].

Может показаться, что деяние, задуманное Медеей, – едва ли не самое ужасное в списке ее чудовищных преступлений, однако в «Медее» Еврипид влагает в ее уста великолепную речь, где она размышляет, осуществлять ли замысел. Эта речь – один из величайших монологов в мировой драматургии. Благодаря ему Медее можно посочувствовать – как трагической и совершенно человечной драматической героине[221].

Мучается она, размышляя о детоубийстве. Поначалу решает, что не осмелится на такое – и вообще нельзя этому случиться. А затем представляет себе судьбу этих детей, если замысел не осуществить. Жизнь у них отнимут куда менее милосердные руки.

Медея

Так… решено, подруги… Я сейчас Прикончу их и уберусь отсюда, Иначе сделает другая и моей Враждебнее рука, но то же; жребий Им умереть теперь. Пускай же мать Сама его и выполнит. Ты, сердце, Вооружись! Зачем мы медлим? Трус Пред ужасом один лишь неизбежным Еще стоит в раздумье. Ты, рука Злосчастная, за нож берись… Медея, Вот тот барьер, откуда ты начнешь Печальный бег сейчас. О, не давай Себя сломить воспоминаньям, мукой И негой полным; на сегодня ты Не мать им, нет, но завтра сердце плачем Насытишь ты. Ты убиваешь их И любишь. О, как я несчастна, жены[222].

Поражающий воображение театральный эффект: Медея появляется над сценой в колеснице, запряженной драконами, присланной ее дедом Гелиосом, богом Солнца. Тела детей – при Медее: она опасается, что, если оставить их в Коринфе, их не погребут достойно. Ясон, которому сообщили, что стряслось с его сыновьями, взывает к ней. Великолепен их обмен обвинениями и проклятьями. Последняя мольба Ясона отклика не находит.

Ясон

О, ради богов… О, дай мне Их нежное тело Обнять… только тронуть.

Медея

Ты просишь напрасно. Свет бледнеет[223].

(Улетает к Афинам)

В Афинах мы с Медеей еще встретимся[224].

Раздавленный Ясон продолжил жить в Коринфе, пока его старый друг, аргонавт Пелей, брат Теламона, не уговорил его вернуться в Иолк и сбросить Акаста. Это им удалось, и Ясон наконец стал царем. Впрочем, правил он недолго. Однажды заснул он вечером под кормой любимого «Арго», на него упала прогнившая, плохо закрепленная балка – и убила его наповал.

Вырезная фигура на носу пробормотала:

– Предупреждала я его, когда Толкучие скалы попортили корму. «Хорошенько чини афластон, – сказала я. – Хорошенько чини, а не то придет день тебе горько жалеть». Вот же смертные, хоть кол на голове теши.

Аталанта

Рожденная неукротимой

Многие греческие герои были отпрысками-полукровками людей, мелких божеств, полубогов и даже настоящих олимпийцев. Кое-кто уродился с проклятием провидцев и потому оказался брошен на произвол судьбы и воспитан приемными родителями – иногда и животными. Очень и очень многие считали свое божественное происхождение проклятием. Их героизм, вероятно, происходил от их способности выдерживать сокрушительное давление судьбы благодаря смеси человеческого и божественного. Да наверняка. Вот откуда весь героизм. Я употребляю слово «герой» свободным от всякой гендерной окрашенности. Геро – довольно распространенное женское имя в Древнем мире[225], и, надеюсь, все согласятся, что разделение на героев и героинь и неуклюже, и не необходимо.

Великий герой Аталанта родословную имела царственную донельзя: мать КЛИМЕНА – из царского клана МИНИЯ[226], отец – либо ИАСИЙ, либо СХЕНЕЙ, в зависимости от того, какому источнику вы больше верите – Овидию или Аполлодору. Как бы ни звали его, был он царем Аркадии – и таким правителем, какому наследница была без надобности. Первенец Климены оказался девочкой, и царь велел унести ребенка из дворца и оставить в горах на произвол судьбы. Как нам еще предстоит убедиться, он был не первым и не последним царственным отцом, обрекавшим свое дитя на такое.

Ребенка оставили в высокой расщелине на горе Парфений, где девочке предстояло неминуемо погибнуть. И действительно: всего через полчаса после того, как дворцовый страж положил ее на землю, приковылял медведь, привлеченный плачем, а может, незнакомым человечьим запахом. Удача повернулась к младенцу, а может, то был МОРОС, глубинная судьба, какая определяет все, – то оказалась медведица, да к тому же медведица, у которой за сутки перед этим волки отняли новорожденного медвежонка. Материнский инстинкт все еще правил ею, а потому она не съела младенца, а, наоборот, накормила.

Вот так человеческая девочка выросла чутким, диким и шустрым лесным существом. Считала ли она себя медведицей или сразу понимала, чем отличается от медведей, неизвестно. Может, осталась бы она таким вот сказочным маленьким чадом леса, удочеренная зверями и никак со своими соплеменниками не связанная, эдакий древнегреческий Каспар Хаузер или Виктор из Аверона[227], женщина-Тарзан или Маугли, если б однажды ее не заметили и не забрали с собой охотники. Они назвали ее Аталантой[228] и обучили премудростям ловушек и убоя, стрельбы из лука и пращи, метания копья, травли, охоты, выслеживания и всем искусствам псовой охоты. Она быстро достигла их мастерства – и превзошла его, сочетая изощренность человека со свирепостью и прытью медведицы, вырастившей ее. Непревзойденная скорость и несравненные способности охотницы сделали Аталанту естественной поклонницей богини Добродетели и Догонялок – Артемиды; ей отдалась Аталанта и духом, и сердцем.

Однажды ее загнали в угол два кентавра, получеловека-полуконя, знаменитых точностью и скоростью стрельбы из лука. Аталанта выпустила две стрелы – точно в цель – еще до того, как кентавры успели хотя бы вскинуть луки. Молва о ней разошлась далеко, и вскоре уже все в Средиземноморье слыхали истории о юной красавице, что посвятила себя Артемиде, бегала быстрее и стреляла точнее любого мужчины.

А когда Артемида прокляла одно царство неподалеку нашествием чудовищного вепря, что терзал людей и скот и портил посевы, именно Аталанта, преданнейшая слуга и поклонница богини, сняла это проклятие.

Калидонский вепрь

Так вышло, что граждане и правители города-государства Калидон, входившего в состав Этолии, ныне Фессалии, почему-то стали прохладнее являть преданность богине Артемиде. То было еще во времена, когда пренебрегать любым ревнивым божеством было глупо – особенно лунной охотницей-девственницей. В наказание за подобное оскорбление ее чести и достоинства Артемида наслала на Калидон жуткого вепря[229] с острыми как бритва клыками размером с древесные ветви и неутолимым аппетитом на коз, овец, коров, лошадей и человеческих младенцев. Вепрь топтал посевы, разорял виноградники и амбары и, как гамельнские крысы у Роберта Браунинга, взбирался к детям в колыбели, еду таскал без стыда[230]. И много чего еще хуже. Селяне с ужасом бежали в город, и вскоре всему краю стал грозить голод.

Эней, царь Калидона, гораздо настойчивее поклонявшийся Дионису[231], нежели прочим олимпийцам, впрямую заслужил гнев Артемиды, а потому взял на себя ответственность изыскать способ, как избавить свои земли от бесчинствующего вепря. Он бросил клич по всей Греции и Малой Азии.

«Калидонская охота состоится через месяц. Пусть участвуют лишь храбрейшие и лучшие охотники. Тот, кто добьет зверя, получит в награду право оставить себе трофеи этой охоты – клыки и шкуру вепря. Но, что важнее, ему достанутся вечная слава и честь, увековеченные в анналах истории, как победителю Калидонского вепря и величайшему герою своего времени».

Среди тех, кто откликнулся на призыв Энея, оказалось много аргонавтов – в том числе и сам Ясон[232], – после опыта братства и воодушевления в походе за Золотым руном они заскучали от мирной серости домашней жизни. Ватагу охотников поведет сын Энея царевич Мелеагр, тоже заслуженный член экипажа «Арго».

Пусть сам он и не ведал об этом, Мелеагр жил со странным проклятием, и нелишне будет вернуться ко времени его рождения и узнать об этом проклятии поподробнее. Я уже говорил, что Мелеагр был сыном Энея, но очень похоже, что бог войны Арес тоже имел некое отношение к отцовству. Как мы установили, такова особенность героев той эпохи. Впрочем, совершенно точно, что матерью Мелеагра была супруга Энея, царица АЛФЕЯ, тоже происходившая из почтенного царственного рода, иногда именуемого ФЕСТИАДАМИ в честь его основателя ФЕСТИЯ. У Алфеи было четверо братьев, малоизвестная сестра по имени ГИПЕРМНЕСТРА – давно пора вернуть такое имя в оборот[233] – и еще одна сестра по имени Леда, чей опыт общения с Зевсом, принявшим облик лебедя, вдохновлял многих художников грядущих эпох. Но ее историю оставим для другого раза. Обратим наше внимание на Алфею, возлегшую с Энеем (или, возможно, с Аресом) и через девять месяцев родившую мальчика – Мелеагра.

Роды были трудные, и от усталости Алфея глубоко заснула. Младенец лепетал в колыбели у огня. Мать спала.

В этой мирной сцене возникли, прокравшись на цыпочках, три мойры. У младенца, что запросто мог бы оказаться сыном Ареса, вероятно, важное будущее, и мойрам предстояло провидеть его – их привычным способом.

Клото спряла нить Мелеагровой жизни и объявила, что мальчик будет благородным. Лахесис отмерила нить, потянув ее с веретена Клото. Она предрекла, что Мелеагра будут считать храбрецом все, кто с ним столкнется. Атропос отрезала нить и объявила, что при всех сестриных прогнозах ей известно, что дитя будет жить, пока не прогорит самое большое полено в очаге.

– Это в каком же смысле? – переспросили Лахесис и Клото.

– Когда сгорит вон то полено и перестанет быть, – произнесла Атропос, – свершится то и с Мелеагром, сыном Ареса, Энея и Алфеи, – он перестанет быть!

Все три заквохтали от хохота и растворились в ночи, напевая:

Жизнь Мелеагра, считай, прошла, Когда чурка судьбы сгорит дотла.

Алфея распахнула глаза. Наяву и верно ли она расслышала – или то была безумная греза? Выбралась из постели и подошла к очагу. В самой середке действительно лежало здоровенное полено. Пламя мерцало вокруг него, но сама деревяшка толком не занялась. В воспаленном воображении Алфеи та деревяшка и впрямь показалась похожей и по форме, и по размерам на новорожденного ребенка. Ее младенца Мелеагра! Алфея выволокла полено из очага и поспешно бросила его в медный чан с водой, что грелся у огня. Огонь, зашипев, погас. Ребенок радостно закурлыкал в своей колыбели.

Что же ей теперь предпринять? Она обернула бревно в одеялко и поспешила в одну из забытых и неиспользуемых комнат в подвале дворца, пол там был земляной, можно закопать это полено поглубже. Не возьмись она за дело, ее дитя могло бы умереть через пять минут. А теперь сможет жить целую вечность!

Итак, мы представили себе калидонский дворец царя Энея и царицы Алфеи, под стенами которого буйствует разбойник вепрь. Царский наследник – высокий, сильный, благородный и отважный царевич Мелеагр, теперь уже совсем взрослый, – живет, конечно, с родителями, и с ними же шесть сестер Мелеагра – ГОРГА, МЕЛАНИППА, ЭВРИМЕДА, Деянира[234], МОФОНА и ПЕРИМЕДА, а также дядья их, братья Алфеи, Фестиады, – ТОКСЕЙ, ЭВИПП, ПЛЕКСИПП и ЭВРИПИЛ. Фестиады – славные охотники, но они отчетливо понимают: чтобы загнать и поймать добычу таких размеров и свирепости, как Калидонский вепрь, понадобятся силы всех участников большой охотничьей ватаги, что собралась по зову Энея.

Но – вот так невидаль! – дядья разражаются смехом: какая-то рослая женщина, облаченная в звериные шкуры, с охотничьим луком за плечом и с гончими у ног входит во дворец и мечет в стену копье, заявляя о своем желании участвовать в охоте.

Мелеагру хватило одного взгляда на эту стройную, свирепую, загорелую, мускулистую красавицу, чтобы мгновенно влюбиться[235].

– Если желает участвовать, я не возражаю.

Дядья Мелеагра презрительно улюлюкают.

– Девицы не умеют метать копье, – щерится Токсей.

– Девицы не умеют бегать по прямой, не налетая на деревья и не валясь с ног, – фыркает Эвипп.

– Девицы не умеют стрелять так, чтобы тетива не отщелкивала и не лупила их по лицу, – ухмыляется Плексипп.

– Девицы силенками не вышли убивать, – насмехается Эврипил.

– Поглядим-ка, – говорит Аталанта, и от звуков ее сумрачного, трепетного, но вместе с тем властного голоса Мелеагр влюбляется в Аталанту еще глубже.

Она подходит к окну.

– Вон те три дерева. Кто из нас сумеет первым загнать по стреле в каждый ствол?

Дядья тоже встают у окна и смотрят на далекий ряд из трех осин, трепещущих на ветру.

– Подай нам знак начать, – говорит Аталанта Мелеагру.

Тот вскидывает руку, опускает ее.

– Товсь! – выкрикивает он.

Фестиады хлопочут, вытаскивают стрелы из колчанов, натягивают тетивы, но…

Пиу! Пиу! Пиу!

Три стрелы вмиг выпущены из лука Аталанты, и вот она уже стоит спиной к окну, скрестив на груди руки, а на лице у нее насмешливая улыбка. Мелеагр с дядьями глядят ей за плечо на деревья. В стволе каждой осины торчит стрела, безупречно посередине.

В лихорадочной суете стрельбы на скорость Плексипп запутался в собственном луке, тот с грохотом падает на пол. Выглядеть неуклюжим ребенком ему не нравится нисколечко.

– А как же сила? – цедит он. – Глаз у тебя, может, и зоркий и руки шустрые, это да, но вепрь свиреп и силен. Обычной женщине и надеяться не стоит…

Никто так и не узнает, что он собирался сказать дальше. Речь и дух покидают Плексиппа – он неизъяснимо теряет опору под ногами. Аталанта поднимает его и вскидывает над головой, словно он не тяжелее котенка.

– Куда его метнуть? – спрашивает она у остальных. – Из окошка или в огонь?

Все поспешно соглашаются взять Аталанту на охоту. Но среди охотников теперь нет согласия. Гордым братьям, в отличие от нас, неоткуда знать, что Артемида не только вепря наслала на Калидон, но и отправила представлять свои интересы на Калидонской охоте свою самою фанатичную приспешницу. Посредством Аталанты Артемида намерена посеять как можно больше раздора среди охотников. В какой мере Аталанта сознательная посредница, а в какой – бессознательное орудие Артемидиной воли, толком так и не стало ясно.

Сраженный любовью Мелеагр никакой взаимности не получил от этой чудесной девушки, которая, по словам Идит Хэмилтон, «слишком мальчишка, чтоб быть девицей, слишком девица, чтоб быть мальчишкой». Приверженная поклонница Артемиды, Аталанта, разумеется, отвернулась от мужчин и от любви. Тем не менее она приняла Мелеагра к себе в товарищи, а для молодого мужчины, когда он так глубоко влюблен, волнующее соседство прелестной охотницы все же лучше, чем совсем ничего.

Классические источники перечисляют по крайней мере пятьдесят участников той охоты, что сплотились вокруг Мелеагра и Фестиадов. Как и со списками команды «Арго», тут много путаницы и расхождений от автора к автору, а также, возможно, замешаны кое-какие несбыточные желания позднейших знатных греческих родов считать себя потомками тех героев.

Помимо Ясона, толпа бывших аргонавтов, участвующих в охоте, включает дальних братьев Мелеагра, небесных близнецов Кастора и Полидевка; отважного Пирифоя, царя лапифов; мудрого Нестора Пилосского и неутомимых братьев Пелея и Теламона; гостеприимного Адмета, друга Геракла и одно время любовника Аполлона; Асклепия, несравненного мастера врачевания. Здесь же и великий Тесей, привлеченный в равной мере и в силу своей связи с Пирифоем, и неутолимой жаждой предельных опасностей, какая объединяет их всех. Подобное собрание героев не повторится вплоть до Троянской войны.

Сплошь одни мужчины – за исключением Аталанты.

Калидонская охота

Девять вечеров подряд устраивал Эней благодарственные пиры и увеселения в честь храбрых героев, охотников и воинов, которые откликнулись на его призыв. Утром десятого дня все собрались перед дворцом, у ног вились собаки, оруженосцы укрепляли на своих хозяевах доспехи, конюхи подтягивали упряжи, слуги подносили чаши с горячим вином. Когда охота выдвинулась за главные ворота, ликующие крики граждан, надежно укрытых за городскими стенами Калидона, переросли в великий рев благодарности, поддержки, восхищения и гордости. Повозки, груженные запасными копьями, топорами, булавами и стрелами, замыкали процессию, направившуюся к заброшенным и разоренным сельским краям.

Такого громадного вепря прежде не видели и даже не слышали о таком – что уж говорить о погоне и убийстве подобного зверя. Охотники двигались дальше, и им открывались сцены все более жуткие. Все до единого хлебные поля были вытоптаны, все до единого виноградники выкорчеваны, все куры, кошки, собаки, телята, козы и овцы валялись с разодранными глотками и брюхами, потрохами к солнцу, – то ли ради пропитания были эти несчастные твари перебиты, то ли развлечения для, потрясенные охотники не понимали. Сотня диких вепрей обычного размера ни за что не смогла бы учинить подобной разрухи.

Мелеагр с дядьями породили замысел. В нескольких лигах к северу стоял разрушенный амбар. Если охотничья ватага выстроится в цепочку и начнет орать, топать ногами и размахивать горящими факелами, удастся постепенно загнать вепря в ту сторону, а дальше применить сети, огонь и шум, чтобы наконец прижать зверя к руинам амбарных стен. Там-то и будет поле боя.

– Получится как на сцене: свинья – наш обреченный герой, – сказал Мелеагр.

Дядья и старшие охотники выразили согласие.

Все утро и день пытались они взять вепря в кольцо и выгнать из укрытия. Шумели изо всех сил, жуткий устроили гвалт и грохот копий о щиты, но никому не показалось, что вепрь, пусть и двинулся он к амбару, хоть сколько-то напуган. Время от времени зверь разворачивался, выбегал из укрытия и бросался на охотников, пугая их до полусмерти, а затем трусил обратно к амбару, опустив клыки и визжа, казалось, от торжествующего смеха и презрения.

– Когда он так делает, совершенно необходимо держать строй! – велел Эней.

– Легко ему говорить, он-то верхом и далеко позади строя, – пробормотала Аталанта. С пренебрежением наблюдала она, как царь попивает из винного рога. Мелеагр рядом с ней, похоже, догадался, о чем она думает.

– Старик уж не боец, зато хороший управленец, – сказал он. – Он принес этим местам мир и процветание.

– Пока не позабыл о великой богине Артемиде, – заметила Аталанта.

– Ну да… Смотри – впереди! Все удается… у нас получается!

И действительно, вепрь, похоже, сдавал назад, все ближе к разрушенному амбару. Уже слышно было, как копыта скребут и скользят по каменным плитам пола. Гончие в переднем ряду, уверенно рыча, бросались, ощерив пасти, на вепря, пускали слюни с оскаленных зубов. И звуки, и зрелище вселили бы страх Аидов в кого угодно, но вепрь словно бы только-только осознал, чтó вообще происходит. С внезапной и невообразимой прытью он ринулся вперед, пригнув голову. Сунул свой левый клык под нижнюю челюсть ведущей гончей, клык пробил псу глотку и выскочил у нее из черепа.

Вновь опустилась голова вепря. И вновь задралась, располосовав бока второй гончей.

Третьему, четвертому и всем остальным псам в стае дальнейших предупреждений не понадобилось – с жутким воем ужаса они в панике бросились прятаться в ногах своих хозяев.

Охотникам пришлось изготовиться к встрече с вепрем. Плоть и шерсть свисали со свиных клыков, кровь пропитала щетину на морде. Глаза, как все потом клялись, горели, будто яркие уголья. Свирепый рыжий и красный свет их пал по очереди на всех мужчин и одну женщину, окруживших зверя.

– Давайте, самое время! – вскричал Мелеагр, кидая на вепря охотничью сеть.

Зверь едва ли не наглухо запутался в сети, однако рассвирепел достаточно, чтобы упасть на спину и начать брыкаться и дергать головой, пытаясь освободиться. Впервые выказал он хоть какую-то уязвимость – и это взбодрило охотников. С оглушительными воплями и криками один за другим они бросались на взбешенного зверя с топорами, мечами, копьями и кинжалами. Чутье подсказывало вепрю драть пах и живот врага. Муди и потроха летели во все стороны. Повсюду кровь. Душераздирающи были крики отважных героев, бросившихся вперед на погибель свою.

Никто не был бесстрашнее ПЕЛАГОНА, ГИЛЕЯ, ГИППАСА и ЭНИЗИМА – первыми кинулись они в бой и – поди ж ты – тотчас были разорваны на части. Пелей метнул копье из укрытия в кустах, но нашло оно и смертельно ранило ЭВРИТИОНА, царя Фтии, одного из самых преданных аргонавтов.

Словом, настоящая мясорубка – и в буквальном, и в переносном смысле.

Оробевшие от вида стольких убитых достославных мужей, охотники сочли нечаянную смерть Эвритиона дурным знаком и задумались, не уносить ли ноги. Вепрь, чуя победу, вскинул голову, понюхал воздух и бросился на Нестора, царя Пилоса, который даже в свои невеликие годы считался мудрейшим человеком в известном тогда мире. Разумеется, мудрости ему хватило, чтобы понять, что плачем и воплями ничего не добьешься, а потому замер он неподвижно и возвел глаза к небесам.

Аталанта шагнула к нему сзади и крикнула:

– Ложись, Нестор! Ложись сейчас же!

Нестор бросился на землю в тот самый миг, когда лук Аталанты выпустил стрелу, пролетела она как раз там, где за миг до этого было Несторово сердце, и пронзила горло несшемуся на них вепрю.

АЛКОН, сынок-сорвиголова и царя Гиппокоонта из Амиклы, и Ареса, бога войны, вскочил и замахал копьем. Поворотившись к сотоварищам, крикнул:

– Стыдитесь, братья. Неженское это дело. Покажем же миру, на что способен мужчина!

Повернулся он вовремя: вепрь с Аталантиной стрелой в шее уже пригнул голову для атаки. Когда Алкон нацелился копьем, зверь уже настиг его. Оба клыка воткнулись воину в живот. Вепрь поднял голову и исполнил эдакий жуткий танец, крутя Алконом; клыки раздирали его все глубже, пока потроха несчастного юноши не выпали совсем, нарисовав собою красный осклизлый круг на каменном полу амбара.

Один лишь Мелеагр не сдвинулся с места, когда чудовище сбросило останки Алкона с клыков и стало рыть землю, готовясь к очередному рывку. Вепрь кинулся вперед, Мелеагр скользнул вниз и опустился на левый бок; прицелился лежа, с правой руки. Вепрь засек это движение и взревел от ярости. Мелеагр запустил копье сбоку и вверх, прямиком в разинутую пасть вепря. Наконечник пронзил верх черепа и выскочил наружу, покрытый кровью и мозгами. Великий зверь содрогнулся и пал наземь, скользя и сотрясаясь на крови и потрохах своих жертв.

Подпивший Эней слез с лошади и обнял сына.

– Мелеагр, мальчик мой. Какую честь принес ты нашему дому! Ты убил – твой трофей. Ну же, освежуй добычу, забери себе его клыки и вези это все во дворец, отпразднуем и выпьем вина за твою победу!

Мелеагр повернулся к оставшимся в живых охотникам – те набирали пригоршни крови, хлеставшей из ран вепря, и пили ее.

– Шкура и клыки – Аталанте! – объявил он. – Это она нанесла зверю первую рану. Без ее верной руки чудище все еще бродило бы по округе, а мы бы стали падалью, добычей ворон и лис. Трофеи ее.

Вперед выступили дядья Мелеагра. Фестиады на передовую в этой охоте не лезли, зато сейчас их подстегивала семейная и мужская гордость.

– Эта ведьма – чужачка, – заявил Токсей.

– Чокнутая девственница, которой повезло с выстрелом, – бросил Эврипил.

– Честь этого убийства должна принадлежать дому Фестия, – постановил Эвипп.

– Место женщины – у очага, в опочивальне или при отпрысках, а не на охоте, – сказал Плексипп.

– Говорю вам, добыча – Аталанты, – повторил Мелеагр. – Решать тут мне, а не вам.

Плексипп приблизился к туше вепря. Извлек кинжал и принялся резать у корня клыка.

– Оставь! – крикнул Мелеагр.

Токсей вскинул лук[236].

– В сторонку, племянник. Не подносишь трофей семье – семья сама заберет трофей.

С ревом гнева Мелеагр выхватил из-за пояса нож. Тот полетел прямиком в глаз Токсею.

Не успел Токсей рухнуть замертво, Мелеагр уже воткнул меч в бок Плексиппу и перерезал глотку Эврипилу.

Лишь Эвипп остался в живых. При виде кровавого бешеного огня во взгляде Мелеагра он бросил меч, который безуспешно пытался извлечь.

– Пощади, дорогой племянник! – взмолился он. – Подумай о своей матери – моей сестре. Нельзя же лишить ее четверых…

Мелеагр, одурманенный любовью к Аталанте и всем этим убийством, на пощаду не разменялся. Вмазал коленом старику в пах. Эвипп сложился пополам от боли, а Мелеагр схватил его за голову и крутанул, раз, другой, третий, пока не послышался треск – шея сломалась, и последний из дядьев был мертв.

Аталанта печально вздохнула и отвернулась.

Женщины, дети, жрецы, трусы, купцы и старейшины города устремились поглазеть на убитого вепря. Царица Алфея прибыла, как раз когда ее сын Мелеагр встал, ошалело торжествуя, над телами ее четверых братьев.

Потеряв рассудок от горя и пылая жаждой мести, Алфея бросилась обратно во дворец. Спустилась в подвал и нашла ту заброшенную комнату, где в полу лежало закопанное полено – с того самого дня, когда родился ее сын. Мелеагр будет жить, сказали Атропос и ее сестры мойры, пока то полено не пожрет огонь. Но Алфею теперь было не остановить: после убийства четверых ее возлюбленных братьев Мелеагр утратил право жить даже и на один миг дольше.

Она разгребла землю и вытащила полено, все еще обернутое в остатки шерстяного одеяла, которым царица спеленала его много лет назад.

Жизнь Мелеагра, считай, прошла, Когда чурка судьбы сгорит дотла.

Алфея поспешила в кухню, где могучий открытый огонь ревел и днем и ночью. Глянула вверх и увидела, что над отверстием в полу пиршественного зала установили громадный вертел, прямо над пламенем. На этом вертеле подвесят освежеванную и выпотрошенную тушу вепря и будут медленно жарить для вечерней трапезы.

По-прежнему объятая яростью, Алфея распеленала полено и метнула его в очаг.

Не успела царица разглядеть, как старое полено вспыхнуло и расцвело огнем, пожалела она о своем поступке. Попыталась сообразить, как бы вытащить полено, однако жар был слишком силен. Алфея не могла извлечь полена, не обжегшись сама.

Но, быть может, сказала она себе, ей та тихая беседа трех мойр много лет назад лишь приснилась. Царица уже давно убедила себя, что так оно и есть. Вердикты мойр – не для ушей смертных. Они бы никогда не стали толковать промеж собой, возникни хоть малая возможность, что их подслушают. Это все воображение.

Наверняка!

Она потерлась щекой об истлевшее одеяло.

Наверняка?

Алфея выбежала наружу – глубокое и жуткое предчувствие повлекло ее туда, откуда долетали крики ужаса, где у разрушенного амбара лежали тела Калидонского вепря и стольких героев, в том числе и братьев царицы.

Она появилась, когда Мелеагр уже метался, скакал и кричал от боли, и голос его кошмарно походил на визг чудовищного вепря.

– Я горю! Горю! – визжал он. – Помоги мне, мама! Помоги мне!

Все расступались оторопело и настороженно: отважного юношу внезапно охватило безумие. Никакое пламя не бесновалось вокруг него, а он выл и извивался, падал на землю и катался, словно пожирал его живой опаляющий огонь. Наконец крики его превратились в плач, а плач – в сокрушительный вздох, и после умолк он, совершенно мертвый. Его тело, как только душа покинула его, почернело, обуглилось и распалось серым прахом, а прах унесло ветром – осталась лишь память о смертных останках гордого красавца Мелеагра.

С горестными рыданиями Алфея слепо бросилась в чащу.

Нашли ее через несколько часов: она висела на древесной ветке, в руках сжимала остатки старого одеяла. Прежде чем повеситься, Алфея в муках горя вырвала себе щеки.

Череда всех этих скорбных событий вышла, как мы помним, оттого что царь Эней бросил поклоняться Артемиде как следует. Покарала она его, сперва наслав вепря, разорявшего царство, а затем – Аталанту, чтоб посеяла вражду среди его семьи и воинов, собравшихся ему на подмогу. Сама охота привела к гибели десятков славных героев, а затем ссора привела к убийству шуринов Энея, жуткому припадку и смерти его сына Мелеагра и устрашающему самоубийству царицы Алфеи. Но и на этом Артемида не остановилась. Она превратила Мелеагрид – скорбящих сестер Мелеагра Меланиппу, Эвриимеду, Мофону и Перимеду – в цесарок, чтобы целую вечность кудахтали они и оплакивали своего брата[237].

Двух других дочерей Алфеи и Энея Артемида, впрочем, пощадила. Речь о Горге и Деянире, кого Морос, рок, избрал, чтоб внесли они более важный вклад в грядущие героические годы[238].

Аталанта, выполнив свою задачу, оставила скорбное и сокрушенное царство Калидон и никогда больше туда не возвращалась.

Забег

Победоносное участие Аталанты в охоте на Калидонского вепря принесло ей повсеместную громкую славу. Дошла эта слава и до ушей ее отца – царя Схенея. Он жестоко бросил ее умирать в горах, но теперь рвался принять обратно к себе во дворец. Быть может, он стал первым скотски жестоким и недостойным родителем, заявившим права на ребенка, стоило ребенку сделаться знаменитым или богатым, – но точно не последним.

– Милое дитя, – проговорил он и раскинул руки во всю ширь своего царства, – все это будет твоим.

– Да ну? – спросила Аталанта.

– Ну, естественно, твоего мужа, – ответил Схеней.

Аталанта покачала головой:

– Я никогда не выйду замуж.

– Но задумайся! Ты мой единственный ребенок. Если не выйдешь замуж и не родишь детей, царство отойдет чужакам.

Приверженность Аталанты Артемиде и пожизненный отказ от брака не поколебались.

– Замуж пойду только за того, – сказала она, – кто сможет…

Тут она задумалась. Из лука она стреляла непревзойденно, однако можно было допустить, что где-то есть человек, стреляющий лучше Аталанты. То же и с метанием копья, диска и с верховой ездой. Что есть такого, в чем ни один мужчина не превзойдет ее? А! Есть.

– Замуж пойду только за того, кто бегает быстрее меня.

– Прекрасно. Так тому и быть.

Аталанта спасена. Равных ее прыти не найдется[239].

– Да, и любой поклонник, принявший вызов и проигравший, должен умереть, – добавила она.

Схеней буркнул что-то в знак согласия и велел кинуть клич.

Велики были слава и красота Аталанты, велика ценность Схенеева царства, велика уверенность многих блистательных, бодрых и быстрых юнцов, что ни одна женщина их не обставит. Многие добрались до Аркадии – и все оказались повержены и убиты. Зеваки такое обожают.

Однажды в толпе зрителей оказался юноша по имени ГИППОМЕН. Он наблюдал, как какой-то царевич из Фессалии бежит взапуски с Аталантой, проигрывает и его уводят, чтобы отрубить голову. Голова покатилась в пыли, толпа заулюлюкала, но Гиппомен только об Аталанте и думал. О ее невероятной прыти. Об этих длинных, стремительных ногах. О струящихся волосах. О суровой нахмуренности прелестного лица.

Он влюбился и вознамерился заполучить ее. Но как? Бегун из него никакой. Царевич, только что расставшийся со своей головой, был гораздо резвее, но и он даже близко к концу дистанции не был, когда Аталанта пересекла финишную черту.

Гиппомен отправился в храм Афродиты, склонил колени перед статуей богини и истово помолился.

Статую, похоже, тронула его молитва, и Гиппомен услышал шепот у себя над ухом:

– Загляни за алтарь и забери то, что там увидишь. Используй для победы в забеге.

Гиппомен раскрыл глаза. В храме насыщенно благоухало. Может, облака дыма вскружили ему голову, вот и пригрезился голос Афродиты? Гиппомен был в храме один; заглянуть за алтарь уж точно не повредит.

В тени что-то поблескивало. Гиппомен потянулся и вытащил одно, два, три золотых яблока.

– Спасибо, Афродита, спасибо! – прошептал он.

Назавтра Аталанта глядела на очередного юнца, которому хватило глупости вызвать ее на забег, – очередного агнца на заклание.

«Какая жалость, – размышляла она, – довольно хорошенький. Юный Аполлон. Но все равно это глупо – бежать с котомкой за плечом. Он что, не понимает, насколько она его будет тормозить? Что ж…» Она подобралась и стала ждать знака на старт.

Гиппомен ринулся вслед за ней изо всех сил. Стиль бега у него был, мягко говоря, жалкий, а котомка с яблоками за плечом довела толпу до слез от хохота. Взвыла она еще сильнее, когда на бегу он принялся рыться в котомке.

– Похоже, прямо тут пообедать решил!

Гиппомен извлек яблоко и бросил его катиться перед собой. Оно прокатилось мимо Аталанты, та ринулась следом и подобрала его.

До чего красивое, подумала она, крутя яблоко в руке. Золотое яблоко! Как те, что Гея вручила Зевсу с Герой в подарок на свадьбу. Яблоки из сада Гесперид. А может, это – со священной яблони Афродиты на Кипре? Аталанта вскинула взгляд и увидела, как Гиппомен пропыхтел мимо нее.

– Скорее я его обставлю, – пробормотала она, припуская вновь.

Само собой, вскоре она обогнала Гиппомена и как раз начала ощущать тяжесть яблока в руке, как мимо прокатилось еще одно. И вновь остановилась она подобрать яблоко, и вновь Гиппомен обогнал Аталанту, и вновь она запросто оставила его позади.

Третье яблоко Гиппомен сознательно катнул вбок, чтобы, пролетев мимо Аталанты, оно ушло с беговой дорожки. Аталанта заметила, как оно промелькнуло мимо, и ринулась следом. Клятая штуковина застряла в кустах акации. Пока Аталанта извлекала яблоко оттуда, колючки исцарапали ее и запутались в волосах. Теперь у нее было целых три золотых яблока. До чего они прекрасные. Но тут еще это неладный мальчишка – промчался мимо. Аталанта развернулась и побежала за ним.

Поздно! Невероятно, однако это правда. Под рев толпы измученный Гиппомен пересек финишную черту, вскинув руки и спотыкаясь, сложился вдвое, уперши руки в боки, всхлипывая и пыхтя от натуги.

Аталанта пришла почетным, но потрясенным вторым номером.

Слишком благородна была она, чтобы отказаться от своего слова, и они с Гиппоменом вскоре поженились. Хотите – скажите, что это все проделки Афродиты, а хотите – что это любовь, значит одно и то же, но Аталанта постепенно проникалась к Гиппомену все большей нежностью и в один прекрасный день уже любила его с пылом, равным его любви к ней. У них родился сын ПАРФЕНОПЕЙ, он вырос и стал одним из Семерых против Фив[240]. Впрочем, брак их завершился странно.

Похоже, Гиппомен не удосужился как следует отблагодарить Афродиту за ее помощь в победе над Аталантой. В наказание она наслала на эту пару великую похоть, как раз когда они навещали храм, посвященный богине КИБЕЛЕ[241]. Неспособные устоять перед позывом, они ожесточенно занялись любовью прямо на полу в храме. Взбешенная Кибела превратила их во львов. Вроде бы не такое уж кошмарное наказание: львы – цари джунглей, в пищевой цепочке высоко, но для греков это худший удел, какой может достаться влюбленным, поскольку греки считали, что львы и львицы неспособны совокупляться друг с другом, а львята рождаются исключительно от союза льва и леопарда. И потому Аталанта и Гиппомен оказались обречены всю жизнь таскать колесницу Кибелы, запряженные совсем рядом друг с дружкой, но навсегда оставленные без радости секса.

Эдип

Оракул говорит

Греки считали, что первым в мире городом-государством, или полисом, стали беотийские Фивы[242]. Семья героя-основателя Фив Кадма могла гордиться тем, что среди ее членов есть единственный олимпийский бог, у которого в венах течет смертная кровь. Семья эта славилась междоусобными династическими войнами, проклятиями и убийствами родственников, какие по катастрофическим бедам из поколения в поколение сопоставимы с теми, что достались Танталу и обреченному дому Атреев. Если не тушили детишек на жаркое, так жертвовали их, а те, кому удавалось достичь зрелости, если не кровосмесительствовали с родителями, так убивали их[243].

Библейски говоря, Кадм и ГАРМОНИЯ родили Семелу, та взорвалась и родила Диониса, сына от Зевса. Кадм и Гармония также родили Агаву, Автоною и Ино. Агава родила ПЕНФЕЯ, его порвали на кусочки три сестры, включая мамашу, – на это его обрек бог Дионис в наказание за то, что эти женщины не отдали должное его матери, их сестре Семеле[244]. Ино, как мы уже узнали из предисловия к истории Ясона, родила Леарха и Меликерта, попыталась принести в жертву Фрикса и Геллу и в конце концов была превращена в Левкофею, белую богиню моря.

Помимо четырех дочерей Кадм и Гармония родили сына ПОЛИДОРА, тот родил ЛАБДАКА, тот, в свою очередь, ЛАЯ, а уж он – будто вражды Ареса с Дионисом недостаточно, чтобы навлечь несчастья на дом Кадма, – накликал новое проклятие[245].

Не вдаваясь в подробности чрезмерно: когда Лай был еще младенцем, его отца Лабдака свергли близнецы АМФИОН и ЗЕФ. Жизни Лая грозила опасность, и его вывезли из Фив приверженцы дома Кадма, чтобы однажды можно было восстановить царскую линию.

Лай вырос гостем при дворе царя ПЕЛОПА в Писе[246]. Судя по всему, он влюбился во внебрачного сына Пелопа ХРИСИППА, научил водить колесницу и забрал с собой на Немейские игры, где юнец участвовал в гонках.

Вместо того чтобы в целости и сохранности вернуть Хрисиппа Пелопу, Лай повез его с собой, подавшись после игр в Фивы заявлять свои права на трон. Хрисипп согласия на это похищение не давал, положения любовника на содержании стыдился и потому наложил на себя руки[247]. Когда эти вести достигли Пелопа, он проклял Лая и всю его наследную линию на веки вечные.

То ли из-за проклятия, то ли из-за вялости спермы, а может, по обеим причинам Лай – занявший свое законное по праву рождения место на троне и женившийся на знатной фиванке по имени ИОКАСТА – обнаружил, что все никак не может заделать ребенка. Не впервые отправляемся мы вместе с царем, не имеющим наследника, в Дельфы к оракулу за советом.

Сын Лая и Иокасты убьет своего отца.

Ну, такое не годится никогда. Пророчество, сообщившее Акрисию Аргосскому, что его убьет его же внук, было скверным, а уж это-то… Акрисий и впрямь погиб от руки своего внука, героя Персея, пусть и по случайности, но Акрисий, сказал себе Лай, был глупцом. Он, Лай, найдет более надежный способ обдурить оракула, чем бросать младенца в деревянном сундуке в море. Он, Лай, отрубит гаденышу голову, и вся недолга. Тем не менее, может, все-таки безопаснее держаться подальше от брачного ложа.

Но Лай был мужчиной, вино – вином, а Иокаста – красавицей. Наутро после какого-то большого пира он едва помнил, что провел с ней пылкую ночь, но когда через девять месяцев она предъявила ему младенца, Лай начал понимать дилемму Акрисия. Убить собственного сына означало навлечь на себя месть… богинь мести – эриний. Сидел он на троне и щипал себя за бороду. Наконец послал за своим самым доверенным слугой Антимедом.

– Забери этого ребенка и оставь на вершине горы Киферон.

– Да, владыка.

– И, Антимед, чтобы уж наверняка: прибей его к скале. Не хочу я, чтобы он уполз куда-нибудь, понял?

Антимед поклонился и выполнил приказ – проткнул лодыжки младенца железными штырями и приковал их к шпеньку, который загнал глубоко в землю.

Вскоре на сцене появился пастух ФОРБАНТ, привлеченный громким плачем.

– Ой батюшки, – вскричал он, разбил камнем оковы и взял оравшего младенца на руки. – Кто же смог вытворить этот ужас?

Ребенок плакал безутешно.

– Тш-ш, кроха. Не оставить мне тебя при себе. Простые селяне так с детьми не обращаются. Только великие и могущественные способны на такую жестокость. Нет, не осмелюсь я быть при тебе.

Так вышло, что у Форбанта гостил друг из Коринфа, тоже пастух. Этот друг по имени Стратон с радостью забрал с собой найденыша.

В Коринфе Стратон поднес ребенка своим царю и царице, ПОЛИБУ и МЕРОПЕ. Эта бездетная монаршая пара усыновила мальчика и воспитала как своего сына. Из-за шрамов от оков, пригвождавших его к земле, его назвали Эдипом, что означает «распухшая нога».

Вот так Эдип рос себе вдали от Фив, совершенно не подозревая о своем истинном происхождении. Его жизнь, возможно, сложилась бы, как у привлекательного, умного и гордого царевича – особенно столь избалованного любящими родителями, – если б не неприязнь одного его собутыльника, вечно завидовавшего популярности Эдипа и его непринужденному высокомерию. Однажды вечером вид юных красоток, соревновавшихся за внимание Эдипа, вывел завистника из себя.

– Они липнут к тебе только потому, что считают тебя царевичем, – ляпнул он в сильном подпитии.

– Ну да, – с улыбкой отозвался Эдип, – я понимаю, это несправедливо, но так уж вышло, что я и есть царевич, и ничего тут не попишешь.

– Тебе так кажется, да, – подначил дружок Эдипа. – Но нет.

– В смысле?

– Ты крестьянский сирота и ублюдок, вот и все.

Остальные пировавшие попытались его унять, но выпивка и злость взяли верх.

– Царица Меропа всегда была бездетной, это всем известно. Бесплодной, как Ливийская пустыня. Тебя усыновили, приятель. Ты царевич не больше, чем я. А может, и меньше. Спроси своих так называемых родителей, откуда у тебя эти шрамы на ногах.

Все прочие бросились заглаживать:

– Не слушай его, Эдип. Не знает, что несет. Сам видишь, какой он пьяный.

Но Эдип вполне отчетливо прочел страх в их глазах. После бессонной ночи он отправился к царю с царицей за опровержением.

– Конечно, ты наш сын! С чего ты вдруг задумался об этом?

– А шрамы у меня на лодыжках?

– Ты рождался ножками вперед. Пришлось тащить тебя щипцами из моей утробы.

Полиб и Меропа очень возмутились и разгорячились, и Эдип поверил им. Почти поверил. Имелся один верный способ прояснить этот вопрос раз и навсегда. Эдип отправился к Дельфийскому оракулу.

Он не знал, чего ему ждать в ответ на простой и откровенный вопрос «Кто мои родители?», однако ответ получил не простой и не откровенный.

Эдип убьет своего отца и совокупится со своей матерью.

И больше ничего он от пифии добиться не смог. Как и всегда с оракулами, ответ на все дополнительные вопросы – молчание.

Ошарашенный Эдип покинул Дельфы и побрел по дороге, ведшей прочь от Коринфа. Ему ни за что нельзя больше видеться с Полибом и Меропой. Слишком велик риск как-нибудь случайно причинить отцу вред. А что касается второй части пророчества… от самой мысли об этом Эдипу делалось физически тошно. Он очень любил свою мать – но не так же?

Одно было ясно: чем больше расстояние между ним и Коринфом, тем лучше.

На перекрестке трех дорог

Эдипу его скитания начали нравиться. Его, коринфского царевича, раньше привычно сопровождали повсюду дворецкие, оруженосцы и телохранители. Жизнь на дороге для него, свободного самостоятельного странника, оказалась неисчерпаемо интересной. Он с удовольствием отыскивал способы, как растянуть скромный запас монет в кошельке на подольше. Спал среди живых изгородей, в каждой деревне и в любом городке, где оказывался, предлагал свои услуги садовника, школьного учителя, музыканта, помощника пекаря или какие угодно еще, если требовалось. Руки у него были умелые, ноги шустрые, а ум – несравненно живой. Арифметика, языки, учет, память на длинные поэтические строки – все это давалось его неподражаемо подвижному соображению легко и быстро.

Однажды вечером в полях неподалеку от городка Давлиды Эдип оказался на перекрестке трех дорог. Пока стоял он и раздумывал, какой дорогой двинуться дальше, к перекрестку приблизилась богатая колесница. Управлял ею старик – он встал с места и попытался согнать Эдипа с дороги.

– Прочь, деревенщина! – крикнул он и хлестнул кнутом.

Для гордого Эдипа такое было невыносимо. Он схватился за кнут и сдернул старика с колесницы. Четверо вооруженных мужчин спрыгнули с задка и с криками ринулись на Эдипа. Он отнял у одного меч, последовала драка, в которой трое полегли убитыми. Четвертый удрал. Эдип склонился к старику и обнаружил, что тот, упав, сломал себе шею.

Эдип засыпал четыре трупа землей и проводил их души в загробный мир. Распряг лошадей, хлопнул их по крупу, и они понеслись вдаль по дороге.

И вновь он задался вопросом, куда ему держать путь. Мысленно обозначил варианты как «Дорога Один», «Дорога Два» и «Дорога Три», отломил ветку оливы и стал ощипывать с нее листья по одному, под счет.

– Один, два, три… один, два, три… один, два, три… один, два! Так тому и быть. Пойду Дорогой Два.

Как бы оно вышло, окажись на ветке на один листок больше или на один меньше, – нам неведомо. Бывает, нечто невероятно важное зависит от таких вот мелочей, но нам остается лишь гадать об исходах путей, которые мы не выбрали.

Эдип бодро зашагал по Дороге Два – вот и все. Судьба его определилась.

Загадка Сфинкса

Выбранный путь вел Эдипа по Беотии; в этих краях расстилались приятные взору поля и мягкие долы, текли искристые реки. Постепенно дорога взяла вверх, к горному перевалу. Кто-то окликнул Эдипа:

– Я б на твоем месте туда не совался.

Эдип обернулся и увидел старика, опиравшегося на палку.

– Не совался бы? Отчего же?

– Это гора Фикион, так-то.

– И что?

– Ты не слыхал о Сфинксе?

– Нет. Что такое «сфинкс»?

– Я бедняк.

Эдип вздохнул и положил монету в протянутую ладонь старика.

– Благодарствуйте, господин. – Старик сипел и щурился. – Говорят, Сфинкса наслала сама Царица неба – в наказание царю Лаю. О нем-то ты хотя бы слыхал?

В учебе Эдип всегда был внимателен. Его обязали запоминать бесконечные списки скучных провинциальных царьков, царевичей и вождей кланов.

– Лай, царь Фив. Сын Лабдака, сына Полидора, сына Кадма.

– Так и есть. Правнук сеятеля драконьих зубов, собственной персоной. Муж царицы Иокасты, могущественный царь и владыка.

– Почему же Гера желает его покарать?

– А, ну да. Он снасильничал над Хрисиппом из Писы, говорят. Так или иначе, парнишка покончил с собой.

– Слыхал я эту историю. Но это ж было невесть когда?

– Двадцать лет, может, больше. Но богам-то что?

– И поэтому она наслала этого сфинктера?…

– Ха! Да ты шутник. Сфинкса, я сказал. Ужасная тварь – голова смертной женщины, а тело льва, да с птичьими крыльями. С такой шутки плохи. Она стоит на гребне перевала, как раз куда ты направлялся. Всякого путника останавливает она загадкой. Коли не получает верный ответ, сбрасывает такого ответчика на скалы внизу – насмерть. Никто ее загадку еще не разгадал. Ни купцам, ни проезжим нет пути с севера в Фивы. Если тебе туда надо, лучше иди в обход горы, лишь бы со Сфинксом не сталкиваться.

– По загадкам я мастак, – заметил Эдип.

Старик покачал головой.

– Видишь, кружат сарычи? Вот кто обдерет мясо с твоих переломанных костей.

– Или с костей сфинктера.

– Сфинкса, паренек. Сфинксом она зовется, не смей забыть.

Эдип пошел дальше, предоставив старику крякать, сипеть и цокать языком.

Он и впрямь был силен в загадках. Сам изобрел целый новый подход к словесным играм: переставлять местами буквы одного слова, чтобы получалось другое[248]. Эта затея пришла ему в голову еще в детстве, когда услышал он историю о Пифоне, великом змее Геи, Матери Земли, которого послали охранять Омфал, камень-пуп всей Греции, в Пифо, ныне Дельфы[249]. Эдип увлеченно сообщил матери, что имя Тифона, одного из множества чудовищных отпрысков Геи, содержит те же буквы, что и Пифон[250].

– А Гера – то же, что Рея![251] – воскликнул маленький Эдип.

– Очень хорошо, милый. Но это ничего не значит[252].

Так и есть, наверное, не значит. Но все равно потеха. Ребусы, головоломки и шифры по-прежнему увлекали Эдипа, а большинству других людей казались скучными. Теперь же игра в загадки ценою жизни будила его интеллектуальное тщеславие.

Эдип поднимался все выше, тропа делалась все ýже. Старик был прав: сарычи, целая дюжина, кружили над головой, покрикивая в предвкушении.

– Стой!

Эдип глянул вверх и увидел крылатую фигуру, угнездившуюся на выступе над тропой. Чудище спрыгнуло и мягко приземлилось перед Эдипом, распахнув и сложив крылья.

Лицо человека, тело льва – в точности как описал старик[253].

– Доброе утро, господин, – произнес Эдип.

– Господин? Господин? Ты что, слепой?

– Прости. Трудно разобрать. Я даже толком не пойму, где у тебя лицо, а где задница.

– О, вот мне радость будет смотреть, как ты подыхаешь, – проговорила Сфинкс, и львиная шерсть у нее встала дыбом.

– Тебе придется немало ждать, – сказал Эдип. – У меня этого нет в замыслах еще на много лет вперед. А пока, уж прости, мне надо пройти.

– Не спеши! Никто не пройдет мимо меня, пока не разгадает загадку.

– Ах вон что. Загадка, почему твоя мать не удавила тебя при рождении, верно? Нет?

Сфинкс, считавшая себя исключительной красоткой, – такой она и была – вскипела от ярости.

– Разгадывай – или сдохни!

Мотнула головой на обрыв. Эдип глянул вниз. Сотни выбеленных человечьих костей валялись на камнях на дне.

– У-у. Жуть. Ну давай свою загадку. Не весь же день мне тут топтаться. Дотемна нужно оказаться в Фивах.

Сфинкс уселась и попыталась собраться. Никогда прежде не сталкивалась ни с кем, подобным Эдипу.

– Скажи мне вот что, путник. Кто с утра ходит на четырех ногах, в полдень на двух, а вечером на трех?

– Хм… на четырех ногах утром, на двух в полдень и на трех к вечеру?

– Ответь на вопрос, – заурчала Сфинкс, – и сможешь свободно пройти.

Эдип втянул воздух.

– Ох, люди добрые, – проговорил он, качая головой, – это явно на закуску вопрос, как пить дать.

– Ха! Не можешь, значит, разгадать?

– Да разгадал уже, – сказал Эдип, изумленно вскидывая брови. – Ты что, не расслышала?

Сфинкс воззрилась на него.

– В смысле?

– Я тебе только что ответил. «Люди добрые», я сказал. И «люди» – как раз ответ. Когда рождаются они, утром своего бытия, ползают на четвереньках, в расцвете сил – в полдень свой – ходят на двух ногах, а вот вечером жизни берут себе третью – клюку, чтоб помогала им двигаться.

– Н-но… как?…

– Это называется «разум». А теперь давай попробуем на тебе. Так-так… У кого лицо карги, тело – свиньи, крылья – голубя, а мозги – горошины? А?

Сфинкс, визжа, поднялась на дыбы, но не успела раскрыть крылья, как упала спиной со скалы, цепляясь когтями за воздух, на камни внизу. Сарычи восторженно завопили и бросились следом.

Эдип двинулся дальше и своим путем – осторожнее – спустился с горы.

Город Фивы раскинулся в долине, насквозь его прошивало озеро Копаида. На своем пути Эдип встретил пастухов, козопасов и солдат, и все они были потрясены тем, что шел он с того самого перевала. Когда же очутился у ворот Фив, весть о его победе над чудищем разнеслась по всему городу. Восхищенные горожане встретили его и пронесли на руках до самого дворца, к владыке Креонту.

– Ты избавил нас от совершенно чудовищной беды, молодой человек, – сказал Креонт. – Эта тварь не только перекрыла важный торговый путь, но и присутствием своим вынудила многих считать, будто на Фивах лежит проклятие. Другие города и царства отказывались торговать с нами. Моя сестра, царица, желает поблагодарить тебя лично.

Царица Иокаста встретила героя сладостной улыбкой. Эдип улыбнулся ответно. Она была старше его на сколько-то лет, но замечательно красива.

– Ты скорбишь, государыня, – заметил он, низко кланяясь ей, и задержал ее руку в своей чуть дольше, чем мыслилось бы уместным.

– Это по мужу, царю, – ответила Иокаста. – На него напала из засады ватага грабителей. Брат мой Креонт правит с тех пор как регент.

– Мои искренние соболезнования, владычица.

До чего же привлекательная женщина, подумал Эдип.

До чего же привлекательный молодой человек, подумала Иокаста.

Да здравствует царь

Эдип остался в царском дворце в Фивах почетным гостем. Вскоре стало ясно, насколько бесценен он для Креонта. Хватка Эдипа в вопросах торговли, налогообложения и правления потрясла старика. Иокаста же наслаждалась обществом Эдипа. Вместе они играли, пели и сочиняли стихи.

Как-то раз под вечер Эдип обратился к Креонту с просьбой о разговоре с глазу на глаз.

– Речь о твоей сестре Иокасте, – сказал Эдип. – Мы влюблены друг в друга. Я знаю, она старше меня, но…

– Дружище! – Креонт воодушевленно схватил Эдипа за руку. – Думаешь, я слепой? Я сразу увидел, что между вами что-то есть. Эрот стрельнул из лука в тот же миг, когда вы только познакомились. Я совершенно счастлив, дальше некуда. И, Эдип… если женишься на царице, станешь, само собой, царем.

– Государь, я бы ни на миг не замахнулся узурпировать твой…

– «Узурпировать» – какой вздор. И никаких мне «государь», брат мой. Юный царь – как раз то, что нужно этому городу. Народ любит тебя. Боги послали тебя нам, кто бы сомневался?

И вот так, ко всеобщей радости, Эдип женился на Иокасте и был коронован в Кадмее на фиванское царство. Фиванцы обожали Эдипа. Помимо победы над чудищем, Эдип своим появлением, казалось, принес городу удачу.

По мнению Креонта и совета фиванских старейшин, новый царь был поразительно современен. Эдип редко совещался со жрецами. В храмах появляться не удосуживался почти совсем – только по очень важным священным праздникам. В подходе к молитве и жертвоприношению был чуть ли не святотатцем. Но вместе с тем все у него получалось подвижно, продуктивно и плодовито. Он составлял математические таблицы и графики, связывавшие все со всем, от налогообложения до населения, вводил законы хозяйствования и дворцового управления, правоохраны и торговли.

Налоговые и пошлинные деньги полились в казну как никогда прежде, часть их расходовалась на школы и гимназии, асклепионы[254] и дороги. Этот радикально новый стиль правления назывался логархия – «власть разума». Ни один фиванец не стал бы спорить, что никогда еще со времен великого основателя Фив Кадма не правил городом царь мудрее Эдипа.

У царя Эдипа и царицы Иокасты родилось четверо детей – два мальчика, ЭТЕОКЛ и ПОЛИНИК, и две девочки, АНТИГОНА и ИСМЕНА. Счастливая была семья. Город продолжал процветать и благоденствовать на зависть всему греческому миру, и наблюдатели предсказывали долгое и плодотворное царствование.

И так оно и было бы, не разразись ужасная эпидемия.

Поползли слухи, что некую семью скосила болезнь, при которой за день до кончины человека тошнит и у него лютый жар. Вскоре хворь расползлась по улицам той части города, что победнее, а затем вспыхнула лесным пожаром по всем Фивам. Почти не осталось домов, не затронутых этой напастью.

Спокойная логика и разум, какие Эдип применял в ответ на любую беду, тут казались бессильными. Перепуганные граждане толпились в храмах, и вот уж воздух пропитался жертвенным дымом. Ходатайства достигли царя, тот обратился к Креонту.

– Приходится признать: я в тупике, – сказал Эдип. – Пытаюсь донести до людей, что эпидемии – естественный порядок вещей, они со временем проходят, но люди настойчиво верят, что навлекли на себя некую божественную кару или вселенское воздаяние.

– Давай я съезжу в Дельфы к оракулу, может, даст какой-нибудь совет, – ответил Креонт. – Вреда же не будет?

Эдип отнесся скептически, но согласился. Пока Креонт был в отлучке, заболела дочь самих Эдипа и Иокасты Исмена – и даже чуть не умерла. Когда помрачневший Креонт вернулся, она еще выздоравливала.

– В Дельфах толпа народу, – сказал он. – Отстоял очередь, как простой гражданин. Когда пришел мой черед, я задал пифии один вопрос: «Почему Фивы страдают от эпидемии?»

– Ты не спросил: «Как нам от нее избавиться?» – уточнил Эдип.

– Сводится к одному и тому же, разве нет? – отозвался Креонт. – Короче, пифия ответила так: «Фивы будут спасены, когда найдется и будет назван убийца царя Лая».

Иокаста охнула:

– Ерунда какая-то. Лая убила целая шайка!

Эдип крепко задумался.

– Если напала шайка, кто-то один нанес решающий удар. Истину всегда можно вскрыть, если рассуждать системно. Но давайте я сперва скажу вот что. Сообщите всем, что любой, кто попытается принять у себя в доме или скрыть убийцу Лая, будет наказан. Что до убийцы, то мое ему проклятие. Он еще пожалеет, что родился на свет. Его распознают, найдут и справедливо осудят без всякой пощады. Я прослежу за этим лично. Вот что следует объявить.

– Славно, – сказал Креонт. – А есть же еще Тиресий. Всю дорогу домой я думал: и чего это мы не посоветовались с Тиресием?

– Неужели он все еще жив? – Эдип был наслышан о великом фиванском провидце. Кто ж не был? – Он, наверное, сама древность.

– Немолод, это точно, но пока в своем уме. Можем послать за ним.

Отправили к Тиресию гонцов. Эдипу было любопытно познакомиться с прорицателем, столько пережившим от рук богов. В молодости Тиресий навлек на себя гнев Геры, и та превратила его в женщину. Семь лет прослужил он в ее храме жрицей, прежде чем богиня вернула Тиресию мужское обличье. Затем его угораздило вновь вызвать ее ярость, и на этот раз она лишила его зрения. Из жалости к нему Зевс наделил Тиресия внутренним видением – даром пророчества[255]. Не одно поколение подряд его мудрость и провидческие способности служили фиванскому царскому двору, но ныне он отошел от дел и жил укромно.

Не понравилось старику, что его тащат во дворец посреди ночи к человеку вчетверо младше. Разговор пошел наперекосяк. Эдип ожидал почтения, положенного царю и тем более великому владыке и сфинксоистребителю, преобразившему судьбу Фив и его народа. А общались с ним в итоге с ворчливой наглостью.

– Я слеп, – молвил Тиресий, опираясь на высокий посох. – Но незряч при этом ты. А может, просто отказываешься узреть. Тот, кто клянет, проклят сильнее прочих. Тому, кто ищет вовне, сильнее прочих надо искать внутри.

– Несомненно, безграмотным и доверчивым такая вот премудрая чепуха и зловещие загадки морочат головы, – проговорил Эдип, – но не мне. Загадки – мой конек.

– Никакими загадками я не изъясняюсь, – сказал Тиресий, вперив невидящий взгляд чуть выше Эдиповой головы. – Я говорю ясно. Желаешь найти осквернителя Фив – глянь в зеркало.

Эдип не мог далее терпеть все это и выслал Тиресия обратно домой, в глушь.

– Усадить его в самую неудобную повозку, какую сумеете добыть. Пусть по дороге в эти чокнутые старые кости тряска вобьет разум… Кляты пусть будут такие вот, – сказал Эдип Иокасте, описывая беседу с Тиресием. – О Дельфийском оракуле нам известно, что он правдив. Властвуют над ним Аполлон и древние силы самой Геи, а этот Тиресий – попросту фальшивка. Сплошное вот это вот: «Правды не найдешь – она сама тебя отыщет», «Ищи не знания – знай, как искать», «Не ты творишь ошибки – ошибки творят тебя». Чепуха. Так всякий может, перевертываешь фразу вверх ногами да задом наперед. Барахло. Бессмыслица. Он, должно быть, считает меня идиотом.

– Тш… – сказала Иокаста. – Прими вина и успокойся.

– А! – воскликнул Эдип и воздел палец, довольно похоже изображая Тиресия: – Прими вина – но пусть вино не примется за тебя.

Иокаста рассмеялась.

– Как бы то ни было, – проговорила она, – я бы и на оракула в Дельфах не очень-то полагалась. Он предсказал, что Лая прикончит его сын, а не шайка грабителей.

– Да, я собирался расспросить тебя о смерти Лая, – сказал Эдип. – Если прикончили и его, и всю свиту, откуда нам известно, что в этом замешана шайка?

– Так убили не всех. Антимед, один из слуг Лая, улизнул. Примчал в Фивы и рассказал, что случилось.

– И что именно он сообщил?

– Он сообщил, что была засада. Больше дюжины разбойников, все вооружены дубинами и мечами. Выскочили на перекрестке трех дорог. Стащили Лая с колесницы…

Эдип вытаращился на нее.

– Повтори.

– Они стащили его с колесницы…

– Нет, прежде этого. На перекрестке трех дорог?

– Так Антимед сказал.

– Где теперь этот Антимед?

– Живет близ Исмена, кажется.

– Правдив ли он?

– Мой муж доверял ему больше всех прочих слуг.

– Его надо отыскать.

Эдип яростно размышлял. Старика стащили с колесницы на перекрестке трех дорог. Наверняка совпадение. В конце концов, этот Антимед описывает ватагу кровожадных разбойников, вооруженных до зубов, а не одинокого невооруженного юношу. Но все равно тревожно.

Эдип метался туда-сюда по дворцу и ждал прибытия Антимеда. Хворь продолжала ежедневно забирать десятки жизней. «Не решить мне этой загадки без дополнительных сведений, – сказал он про себя. – Без свежих фактов мозг лишь крутится вхолостую, как колесо, застрявшее в грязи».

Наутро Эдип сидел с Иокастой, и тут к ним заглянул лакей:

– Государь, к тебе гонец.

– Новости от Антимеда?

– Нет, владыка, это человек из Коринфа.

– Можно с этим повременить?

– Гонец говорит, это срочно, государь.

– Что ж, ладно, впусти.

– Коринф, – промолвила Иокаста, когда лакей удалился. – Не там ли ты вырос?

– Да. Я о нем много лет не вспоминал. Итак, сударь мой. Что привело тебя сюда?

Потрепанный погодой, обожженный солнцем старик вошел в зал и низко поклонился.

– Великий государь.

– Да, да, – проговорил Эдип, изумленно разглядывая пришельца. – Ты утомлен, я вижу.

– Пришел пешком, государь.

– Не знаю, кто назначил тебя гонцом, но бессердечно это – отправлять человека, настолько уже пережившего зенит своих сил, в такой долгий путь. Надеюсь, ты останешься с нами и отдохнешь, прежде чем пускаться в обратный путь.

– Ты участлив и добр, государь, – сказал гонец. – А в это странствие к тебе я сам умолял пустить меня.

– Да?

– Желал взглянуть своими глазами в лицо знаменитого царя Эдипа.

Эдип, всегда открытый для лести, улыбнулся.

– Царица подтвердит: я обыкновенный человек, – сказал он.

– Вот уж точно нет, мой дорогой, – отозвалась Иокаста. Улыбнулась гонцу: – Новости твои спешны, как нам сообщили. Пусть ноги твои отдохнут, а ты излагай.

– Я постою, государыня, – сказал гонец, отвергая предложенный табурет, – ибо новость у меня тяжелая. Твой отец, государь, царь Полиб…

– Что такое?

– Путь его жизни окончен.

– Умер?

– Никто из нас не избежит, государь. Жизнь у него была долгая и богатая на благословения.

– Как он умер?

– В своей постели, государь. Царица Меропа держала его за руку, когда он испустил последний вздох. Ему было много больше восьмидесяти. Пришел его час.

– Ха! – воскликнул Эдип, хлопая в ладоши. – Вот тебе и оракулы. Не изумляйтесь, – быстро добавил он. – Я исполнен скорби от вести о кончине отца. Он был славный человек и мудрый царь.

Иокаста сжала ему руку и пробормотала соболезнования.

– Смею ли я надеяться, владыка, – проговорил гонец, – что ты вернешься со мной в Коринф на погребальную церемонию? И что взойдешь на трон? Царица Меропа жаждет этого.

– Как моя мать поживает?

– Горюет по супругу – и от утраты сына. Юноши, что однажды вышел вон и не вернулся.

– Я писал ей много раз, – сказал Эдип. – Но есть глубокие тайные причины, почему ноги моей не должно быть в Коринфе.

– Народ тебя ждет, владыка.

– Да не может же быть препятствий твоему царствованию и в Фивах, и в Коринфе? – спросила Иокаста. – Двойные царства история знает. Взять Арголиду. Чудесно и славно будет, если ты станешь править сразу двумя великими городами.

– Покуда жива моя мать – нет, – сказал Эдип.

Растерянный вид Иокасты подтолкнул к дальнейшим разъяснениям.

– Раз уж заходила у нас с тобой речь об оракулах, знай вот что. В юности навестил я Дельфы и услышал, что судьба мне – убить своего отца и… разделить постель с матерью. Та часть, которая об убийстве отца, – очевидная неправда, но я не могу вернуться в Коринф – есть риск как-то исполнить вторую часть пророчества. Можешь себе представить что-нибудь отвратительнее?

– Но ты же сам все время повторяешь, что лучший наставник к действию – разум, а не пророчество.

– Понятно, понятно, и разум говорит мне, что все это чепуха, но даже если вероятность исполнения пророчества невообразимо мала, само преступление столь невообразимо чудовищно, что лучше предпринять все возможное, чтобы его избежать.

– Но, государь, государь! – Гонец поразил их обоих – он скакал, хлопал в ладоши и сиял от радости. – Прости, но у меня для тебя чудесные вести, они принесут тебе облегчение. Ты вне опасности, это преступление никак не грозит тебе. Ибо Меропа – не мать тебе!

– Не мать? – Эдип оторопел. Ум устремился вспять, к памяти о том пьяном болване, чьи насмешки много лет назад подтолкнули Эдипа отправиться в Дельфы. «Тебя усыновили, приятель… Ты царевич не больше, чем я».

– Нет, государь, – ответил гонец. – Я могу объяснить. Да и кто сможет лучше? Есть серьезная причина, почему я так хотел сам принести тебе весть о кончине царя Полиба, почему хотел вглядеться в твои черты. Видишь ли, я – тот, кто тебя нашел.

– Кто меня нашел? Растолкуй.

– Меня звать Стратоном, государь, и когда-то я был пастухом. Много лет назад я навещал Форбанта, знакомого пастуха, чьи стада паслись на горе Киферон, на границе с Аттикой. Как-то вечером Форбанту открылось жуткое зрелище. На склоне горы кто-то бросил младенца.

Иокаста застонала.

– Ой да, государыня. Как тут не вскричать. Несчастное дитя пригвоздили к скале. И приковали. Проткнули лодыжки…

Иокаста вцепилась в руку мужу.

– Не слушай дальше, Эдип. Не слушай! Уходи, человек. Оставь нас. Чепуха эта твоя история. Как ты смеешь рассказывать нам столь омерзительную ложь?

Эдип оттолкнул Иокасту.

– Да ты в своем ли уме? Я всю жизнь ждал этого знания. Говори дальше…

Иокаста с безумным криком выбежала вон. Эдип не обратил внимания – он схватил Стратона за тунику.

– Этот ребенок… что случилось с ним дальше?

– Форбант отдал его мне, чтобы я позаботился о ребенке. Когда мне пришло время возвращаться в Коринф, я забрал младенца с собой. Царь Полиб и царица Меропа узнали об этом и спросили, можно ли им взять ребенка себе. Я с радостью отдал им… тебя…

– Меня? Тот ребенок был я?

– Ты, а кто же, государь. Боги вложили тебя мне в руки и направили в Коринф. Раны у тебя на щиколотках исцелились, и ты вырос славным мальчиком, благородным царевичем. Я всегда тобой очень гордился, очень.

– Но кто же мои настоящие родители? – Руки Эдипа скрутили Стратону тунику так, что старик чуть не задохнулся.

– Я никогда не ведал, государь! Никто не ведает. Нехорошие они были люди, раз приколотили тебя к камням да оставили помирать.

– А этот твой друг? Мог он быть мне отцом?

– Форбант? Нет, государь. Ой нет. Он хороший человек. Кто б ни был тот, кто тебя приковал и бросил погибать, недостоин он называться родителем. Ты заслужил лучшей доли, и боги присмотрели за тем, чтобы тебе такой удел выпал. Они навели Форбанта на тебя – и на меня. А теперь вернись со мной домой в Коринф, мой мальчик, и правь как наш царь.

Эдип отпустил Стратона. Все верно, теперь можно без опаски вернуться в Коринф. Да и покидать его не было нужды в итоге. Но Эдипу необходимо было знать, кто он. Кто так жестоко бросил его умирать? Почему был он нежеланен?

Эдип хлопнул в ладоши и призвал лакея.

– Отведи этого почтенного старого человека на кухни и хорошенько накорми. Найди ему комнату, где он сможет отдохнуть. – Обратился к Стратону: – Я пошлю за тобой, когда все обдумаю, сударь мой.

Слуга поклонился.

– Пришел к тому же сообщить, государь, что прибыл Антимед из Исмены, ждет аудиенции.

Будь оно неладно. Эдип засомневался, что желает видеть Антимеда. Его куда больше интересовала правда о собственном рождении и оставленности на горе Киферон. И все же Антимед может знать такое, что приблизит откровение, кто же убил Лая. С этой хворью, косившей Фивы, Эдипу доставало благородства не пренебрегать такой возможностью. Кроме того, он же Эдип. Он способен вести десять путаных линий расследования одновременно, если уж возьмется.

– Зови его.

Чего это Иокаста убежала прочь, стеная? Должно быть, ее расстроил образ ребенка, которому пробили железными штырями щиколотки. Женщины такое чувствуют остро. Ну да ладно.

А, вот и Антимед, сказал себе Эдип. Скользкий тип. В глаза не смотрит. Боится чего-то.

– Встань предо мной, Антимед, и изложи мне всю правду – что случилось в тот день, когда убили Лая?

– Сотню раз уже излагал я это, – пробурчал Антимед, вперившись в пол. – У тебя в архивах наверняка есть запись.

– Поговори мне таким вот обиженным тоном, и я велю тебя выпороть, невзирая на твои седины, – рявкнул Эдип. – Желаю выслушать эту историю от тебя самого. Смотри мне в глаза и рассказывай, как все было. Соврешь – я увижу. И смерти сотен фиванцев будут на твоей совести.

Антимед вытаращил глаза:

– Как так?

– Оракул сказал нам, что недуг, изничтожающий наш народ, был послан богами за то, что убийца Лая живет среди нас и оскверняет это царство.

– Ну, это и впрямь самая суть дела, – произнес Антимед, не сводя взгляда с Эдипа. – Убийца – здесь, в Фивах.

– Неужели? – Глаза у Эдипа взбудораженно засверкали.

– Убийца Лая – прямо здесь, в этом самом зале.

– А! – Эдип сделался смертельно серьезным. – Вот и славно, что ты честен. Расскажи мне все по правде, и тогда покараю я тебя лишь изгнанием. Как вышло, что ты убил своего царя?

Антимед тоненько улыбнулся.

– Я расскажу тебе, как все было, владыка мой царь, – сказал он, и что-то в том, как эти три последних слова были сказаны, показалось Эдипу оскорбительным. – Мы ехали своей дорогой – царь Лай, трое его телохранителей и я. Близ Давлиды оказались мы на перекрестке трех дорог… И стоял там какой-то увалень, бродяга, прямо у нас на пути.

– Но вас же в засаде шайка ждала, нет? – Эдип ощутил, как сердце его будто бы сжала ледяная рука, и задрожал он всем телом.

– Ты хотел правду – говорю ее тебе. Одинокий путник там стоял, юноша, и вид у него был такой, будто странствует он много месяцев. Лай велел ему убраться с дороги. Тот человек схватился за кнут царя и сдернул того с колесницы – как рыбак подсекает рыбу. Телохранители-то повыскакивали… Но чего мне рассказывать дальше? Ты и так все это знаешь.

В душевных муках своих Эдип желал дослушать до конца.

– Продолжай, – выговорил он.

– Ты вырвал меч из рук одного из стражников и всех их перебил.

– А ты удрал…

Антимед склонил голову.

– А я удрал. Но ради чего было убивать самого царя?

– Я не убивал! Дело в том… что он умер, упав наземь. Сломал шею. Я не желал ему смерти. Он напал первым – ударил кнутом.

– Как скажешь, – произнес Антимед. – Ну и вот, я добрался в Фивы и, да, сказал всем, что на нас напала ватага разбойников. Может, стыдился того, что удрал. Стыдился, что все это учинил одинокий безоружный человек.

Эдип был тем, кто убил Лая. Эдип наложил проклятие на того, кто Лая убил. Проклятие на самого себя.

– А дальше?

– Нечего мне добавить. Я покинул Фивы. У Креонта служить не хотел. Я был всегда верен Лаю и Иокасте. Узнав, что некий юноша – ты – пришел править вместо Лая, я подумал, что, может, наконец-то нашелся его сын, но затем услыхал о твоей женитьбе на царице и понял, что не сын ты Лаю.

– Сын? – переспросил Эдип. – Но у Лая с Иокастой не было детей.

– А, она тебе так сказала, да? Был у них сын, но они не могли его себе оставить.

– Что ты такое говоришь? – Эдип тряхнул Антимеда за плечо. – Что ты говоришь?

– Да чего б не выложить все, раз так, – промолвил Антимед. – Жить мне осталось недолго, не хочу я оказаться перед Судьями загробного мира с нечистой душой. Оракул предупредил Лая, что, родись у него сын, убьет он Лая, а потому, когда у Иокасты родился мальчик, Лай вручил его мне и велел приковать младенца на горе Киферон и… О боги! – Теперь пришел черед Антимеда таращиться на Эдипа. – Только не это. Нет, нет…

Из другого дворцового крыла донеслись крики. В тот миг, когда Стратон рассказал, как отнес младенца Эдипа с горы Киферон в Коринф, Иокаста постигла страшную истину и покончила с собой. Эдип примчался на крики в царицыны покои и увидел, что тело Иокасты свисает с потолка, а царевны рыдают под ним. Эдип выслал их прочь.

Все прояснилось. Это он, Эдип, убийца Лая, навлек болезнь на Фивы. Само по себе ужасно. А теперь он знал, что вся правда целиком – еще глубже, мрачнее и невыносимее. Лай – его отец. Эдип взял в жены Иокасту и родил с ней четверых детей. Он с широкой оглаской искал правды и выхвалялся, что найдет ее, но, как и предупреждал его слепой Тиресий, видеть эту правду не мог. Это он, Эдип, осквернитель. Это он вредитель. Это он – хворь.

Захотел прикончить себя, но как же мог он? А ну как встретит он свою мать-жену Иокасту в подземном мире? И отца, которого убил? Такого не вынести. Во всяком случае – пока. Пока не наказан Эдип за немыслимое свое преступление.

Потянулся он к платью Иокасты, извлек длинные шпильки от брошей и воткнул их себе в глаза.

Послемифие

Если предыдущая сцена вполне напоминает драматическую, это все оттого, что я вольно (на чей-то вкус, вероятно, слишком вольно) перелагал пьесу Софокла «Царь Эдип»[256] – возможно, самую известную античную трагедию. Как почти с любым мифом, в этом у сюжетных линий тоже есть варианты, но версию, переданную Софоклом, пересказывают чаще прочих.

Креонт занял трон, а слепой Эдип по своей воле отправился, стуча посохом[257], в изгнание; его дочь Антигона – вместе с ним. Еще две пьесы – «Эдип в Колоне» и «Антигона» – составляют так называемый Фиванский цикл Софокла, в них изложена дальнейшая судьба Эдипа и его семьи. В «Эдипе в Колоне» за слепым царем присматривает Тесей; Эдип умирает в Афинах и своей смертью благословляет афинян, чтобы она принесла им победу в любых дальнейших войнах с Фивами.

Два могучих соперника Софокла – Эсхил и Еврипид[258] – не удержались и тоже написали пьесы по мотивам этой завораживающей непростой истории. Эсхил сочинил свой Фиванский цикл, состоящий из трех отдельных трилогий; «Лай» и «Эдип» утрачены, а вот «Семеро против Фив»[259] (где излагается история борьбы сыновей Эдипа Этеокла и Полиника за фиванский трон после смерти отца) дошла до нас, хотя ставят ее редко, поскольку она считается драматически слабоватой и перегруженной нудными диалогами[260].

Потрясающе производительный, плодотворный и продуктивный Еврипид сочинил пьесу «Эдип»[261], но она утрачена, а вот «Финикиянки»[262] перерабатывают тот же эпизод, какой у Эсхила изложен в «Семерых против Фив». Предполагается, что в «Эдипе» у Еврипида Иокаста не кончает с собой, а Эдип ослепляет не сам себя – его ослепляют мстительные фиванцы, верные памяти Лая.

В других вариантах этого мифа Эдип женится на Иокасте, но детей у них не рождается. Обнаружив истину о себе самом, он разводится с Иокастой и женится на ЭВРИГЕНИИ (возможно, она была сестрой Иокасты), и как раз от нее у Эдипа те самые четверо детей. В этом пересказе Этеокл, Полиник, Антигона и Исмена не замараны кровосмешением.

Как бы ни были эти дети зачаты, ключевые сюжетные линии всей истории говорят нам, что после ухода Эдипа из Фив его сыновья Этеокл и Полиник восходят на фиванский трон и правят царством по очереди – по году. Естественно, как это бывает с братьями, все идет наперекосяк. Когда приходит черед брата, Этеокл отказывается уступать. Разобидевшись, Полиник устремляется в Аргос, поднимает там войско под предводительством семерых – так называемых Семерых против Фив, – но все они гибнут при неудачной атаке на городские стены. Полиник и Этеокл убивают друг друга в бою, Креонт становится полноправным царем и постановляет, что телу Полиника, которого царь считает более виноватым из братьев, подобающего захоронения не положено. Антигона, сокрушенная от мысли, что душе ее брата отказано в упокоении, пытается скрыть тело, но ее на этом ловят. Креонт обрекает ее на смерть за ослушание и замуровывает в пещере. В последний миг передумывает и велит освободить ее, но поздно. Антигона успевает повеситься.

В финале у Софокла Антигона и ее жених ГЕМОН (сын самого Креонта) оба кончают с собой. Узнав об этом, накладывает на себя руки и жена Креона ЭВРИДИКА. Проклятие фиванского царского дома неумолимо, и греки, судя по всему, были этим беспредельно зачарованы.

Зигмунд Фрейд, как известно, усмотрел в мифе об Эдипе выражение своей теории, что младенцы мальчики жаждут близких и исключительных отношений со своими матерями, в том числе и (бессознательно) сексуальных, и ненавидят своих отцов за то, что те вклиниваются в этот безупречный союз «мать – сын». Нередко отмечают парадокс, что из всех мужчин в истории человечества Эдип был как раз тем, кто менее всего вписывается в рамки Эдипова комплекса. Он сбежал из Коринфа из-за того, что сама мысль о сексе со своей матерью Меропой (как он предполагал) была ему отвратительна. Не только взрослым было его влечение к Иокасте (а кровосмесительный элемент – из полного неведения), но и возникло оно после убийства отца Лая, которое само по себе вышло случайно и никак не связано ни с какой младенческой сексуальной ревностью. Но ничто из этого Фрейда не смутило.

Если не считать встречи со Сфинксом, мало что в жизни Эдипа связывает его с привычными героическими фигурами Греции. Нам, современным людям, он видится трагическим персонажем и искусным политиком; трудно представить, как он может жать руку Гераклу или плыть на борту «Арго». Многим ученым и мыслителям – особенно примечателен среди них Фридрих Ницше с книгой «Рождение трагедии» – Эдип представлялся персонажем, отрабатывавшим на сцене свойственное афинянам (да и всем нам) напряжение между разумным, наученным математике гражданином и неукротимым убийцей родственников, между бытием мышления и чутья, между Суперэго и Ид, между аполлоническими и дионисийскими порывами, что живут в нас. Эдип – детектив, применяющий все подходы, какими гордились афиняне: логику, математику, риторику, упорядочивание, добычу фактов; и все это ради того, чтобы вскрыть истину хаотическую, позорную, преступную, звериную.

Тесей

Избранный

Это архетип литературной выдумки для детей, подростков и, будем честны, людей, изображающих из себя взрослых, вроде нас с вами. Таинственный отсутствующий отец. Мать, которая обожает тебя и уверяет, что ты особенный. Избранный. «Ты волшебник, Гарри!» – в таком духе.

Вот как все обстоит.

Растете вы в городе-государстве Трезене в глубине Северо-Восточного Пелопоннеса. Маму вашу зовут Эфра, она дочь местного царя Питфея[263]. Вы принадлежите к царскому роду, но обращаются с вами особо – потому что у вас нет отца.

Кто он, этот отец, – или кем был?

Когда об этом заходит разговор, мама утомительно игрива:

– Может, он великий царь.

– Более великий, чем дед Питфей?

– Может, и так. А может, он бог.

– Мой отец – бог?

– Кто знает.

– Ну, я шустрее и сильнее всех других мальчишек. И умнее. И красивее.

– Не во всем ты силен, Тесей.

– Во всем! В чем же я не силен?

– В скромности.

– Тю! Прямота важнее.

– Скажем так: нескромность довольно непривлекательна. Твой отец точно не одобрил бы.

– Который из? Царь или бог?

Вот так, за дразнилками и подначками, идут годы, и вы из бойкого малютки вырастаете в гордого мальчика.

В один замечательный день во дворец заявляется ваш троюродный брат Геракл. Он родственник вашей матери – у них общий важный предок по имени Пелоп[264]. Вы преклоняетесь перед ним с того самого времени, когда вам впервые рассказали о его необычайных похождениях. Истребленные им чудища, совершенные подвиги. Сила. Отвага. Прибыв во дворец, он бросает перед очагом львиную шкуру. Шкуру Феспийского льва, добытую Гераклом в его первом великом походе[265]. Все прочие детишки во дворце визжат и бросаются врассыпную. Вам шесть, но вы подбегаете и хватаете льва за гриву. Катаетесь со шкурой по полу, ревя и рыча. Пытаетесь удавить льва. Хохочущий Геракл берет вас на руки.

– Вот такая малышня мне по душе. Как тебя звать, медный ты волчок?

– Тесей, между прочим.

– Ну что, Тесей Междупрочим. Собираешься стать героем?

– Ой да, братик, само собой.

Геракл хохочет, кладет вас обратно на львиную шкуру, и с того мига вы знаете свою судьбу, пусть и не очень понимаете, что это значит: быть героем.

На двенадцатый день рождения мама берет вас за руку и ведет из Трезена вверх по тропе на мыс, откуда открывается вид на весь город и окрестности. Мама показывает вам здоровенный валун.

– Если сможешь откатить вон тот камень, Тесей, я расскажу тебе про твоего отца.

Вы подскакиваете к камню. Упираетесь в него вытянутыми руками, затем поворачиваетесь задом к нему и пытаетесь спихнуть спиной. Пыжитесь, орете, кружите вокруг валуна, но в конце концов изнуренно падаете наземь. Великий камень не подался и на толщину вашего мизинца.

– Пошли, Сизифушка, на будущий год еще попробуем, – говорит мама.

И так каждый день рождения вы вместе приходите к тому камню.

– По-моему, – говорит вам мама через несколько лет, – у тебя отрастает нечто похожее на намек бороды, Тесей.

– Она придаст мне сил, – говорите вы. – В этом году все получится.

Но нет, не в этом. И не на следующий. Вам уже неймется. Никто не сравнится с вами в беге взапуски, даже если с форой в целый стадий. Никто не метнет ни копье, ни диск дальше вас. Трезен для ваших устремлений кажется слишком тесным. Вы не очень понимаете, в чем они состоят, но знаете, что мир вы еще потрясете – так или иначе.

В этот день рождения вы восходите на холм вместе с матерью чуть ли не опасливо. Камень – ложное испытание. Никогда не сдвинется.

Но вы ошибаетесь.

Под камнем

Тесею не казалось, что в этот день рождения он сильнее, чем в прошлый. Дворцовая стража пошучивала, что царевич по росту им уже сгодится, если пожелает. Бороду приходилось иногда подстригать. Она была темнее шевелюры, буро-красной, необычного оттенка. В детстве терпеть этого не мог, но теперь уже привык. Одна девчонка, которая ему нравилась, сказала, что это приятный цвет.

В остальном – тот же самый старина Тесей.

Но на сей раз валун сдвинулся! Действительно сдвинулся. Тесей готов был поклясться, что это не тот же самый камень, – но это же чепуха. Возможно, он сам теперь не тот же Тесей. Поднатужился, уперся ногами в землю и толкнул еще. С едва ли не комической легкостью валун катнулся к краю тропы, следом катнулся еще на один оборот.

– Отпустить его катиться вниз по холму?

– Нет, оставь где есть. – Мама улыбалась. – Он теперь лежит точно в том же месте, где был, прежде чем твой отец закатил его туда, где пролежал он последние восемнадцать лет.

– Но что это все значит?

– Копни землю – может, что найдется.

Трава под камнем была белесая. Тесей скреб, пока не наткнулся пальцами на что-то и не вытащил пару сандалий, одна уже подпортилась – а может, ее поели жуки.

– Отлично, – произнес Тесей. – Как раз то, что я себе хотел на день рождения. Старые кожаные сандалии.

– Рой дальше, – улыбаясь, сказала мама.

Тесей покопал еще, и на этот раз в руках у него оказалось что-то холодное и металлическое. Он вынул меч, засверкавший серебром.

– Это чей?

– Был твоего отца, а теперь твой.

– Кто был мой отец?

– Садись рядом, – Эфра похлопала ладонью по траве, – расскажу. Твой отец – царь Афин Эгей.

– Афин!

– Женился он дважды, но ни тот ни другой союз детьми не благословило. Эгей хотел сына и пошел в Дельфы к оракулу. Сам знаешь, до чего странными бывают у них речения. Эгею досталось самое странное.

Эгею нельзя развязывать тугие мехи с вином, пока не достиг он афинских вершин, а иначе сгинет от горя.

– Что это означает?

– Вот-вот. Вышло так, что Эгей близко дружил с моим отцом, славным царем Питфеем.

– С дедушкой?

– С твоим дедушкой, да. Вот Эгей и постарался изо всех сил оказаться здесь, в Трезене, на пути из Дельф и узнать, не получится ли у Питфея истолковать слова оракула.

– И как, удалось?

– А вот тут, Тесей, никак нельзя не восхититься хитростью твоего деда. Он-то пророчество понял. Понял прекрасно. «Тугие мехи с вином» означают, как Питфей это понял, Эгеево… мужское достоинство, скажем так. То есть пророчество наказывало Эгею: «Не… соединяйся ни с одной женщиной, пока не вернешься в Афины».

– Соединяйся? Это что-то новенькое.

– Цыц. Ну и вот, Питфей подумал, что было б прекрасно, если бы я, его дочь, понесла от царя великих Афин. Ребенку – тебе, так уж вышло – это позволит стать владыкой объединенного царства Афин и Трезена. И вот дедушка сделал вид, что пророчество не велело Эгею пить вина, пока не вернется он домой в Афины. Затем послал за мной и отправил показывать Эгею дворец и сады. То да сё. Мы оказались у меня в покоях и…

– …зачали меня, – договорил потрясенный Тесей.

– Да, вот еще что, – продолжила Эфра, пунцовая от смущения. Она знала, что день такой наступит, не раз и не два репетировала рассказ о рождении Тесея, но вот этот день настал, и слова словно бы застряли у нее в горле.

– Еще что-то?

– В ту ночь, после того как Эгей, твой отец…

– …развязал свои тугие мехи с вином?

– Да-да. Он отвернулся и заснул. Я же спать не могла. Отправилась к роднику – тому, что посвящен Посейдону, – чтобы помыться и подумать. Мой отец отправил меня спать с чужаком, чтобы поиграть в политику. Я сердилась, но, к своему удивлению, обнаружила, что Эгей мне нравится. Добрый, мужественный и… будоражащий.

– Мама, прошу тебя…

– Но когда я омылась в водах того родника, кто, как ты думаешь, восстал из его чаши?

– Кто?

– Бог Посейдон.

– Что?

– И он… он тоже завладел мной.

– Ой… ёй… ёй?…

– Не смешно, Тесей…

– Я и не веселюсь, мама. Поверь, не веселюсь. Просто пытаюсь понять. Только не говори, что и Посейдон развязал свои тугие мехи с вином?

– Клянусь, все так и было. В ту самую ночь, когда возлегла я с Эгеем, меня взял и Посейдон.

– Так кто же мой отец?

– Оба, я совершенно уверена. Я вернулась в постель к Эгею, а он, проснувшись поутру, обнял меня и извинился. Он женат, а потому забрать меня с собой в Афины вряд ли сможет. Мы выбрались из моей опочивальни, прежде чем проснулись остальные, и он привел меня сюда. Зарыл свои сандалии и меч, накатил сверху камень. «Если наш союз этой ночи принесет плоды и родится мальчик, пусть сдвинет этот валун, когда возмужает, а ты расскажи сыну, кто он. Пусть идет тогда в Афины и заявляет о своих законных правах».

Как вы легко можете себе представить, Тесея такие вести словно громом поразили. Материны шуточки всех этих лет убедили его, что история с отцом-царем или отцом-богом – попросту детская выдумка.

– То есть дедушка понимал смысл пророчества – что Эгей, мой отец, в ближайший раз, когда… сойдется с женщиной, зачнет сына? И решил, что матерью должна быть ты?

– Все верно.

– Но пророчество же гласило, что Эгею нельзя развязывать тугие мехи с вином, – откуда оракулы вообще берут эти свои метафоры? – прежде чем доберется в Афины, а иначе сгинет от горя.

– Ну да…

– Но отец же развязал их прежде, чем оказался в Афинах. Он умер с тех пор от горя?

– Нет, не умер.

– Ох уж эти оракулы!

Они проболтали, пока не встала вечерняя звезда.

Мать с сыном двинулись домой, Тесей помахивал мечом по высокой траве. Оказавшись дома, Эфра тут же испросила аудиенции с царем Питфеем.

– Ну что, мой мальчик. Теперь ты знаешь свою историю. Сын Трезена, сын Афин. Задумайся, чтó это будет значить для всего Пелопоннеса! Мы сможем объединить наши флоты и править Аттикой. Коринф сбесится от ярости. И Спарта! Ха, да они обзавидуются, на яд изойдут! Так, что предпримем первым делом? Срочно снарядим тебе корабль и отправим в Пирей – завтра! чего бы и нет? – и ты заявишься к афинскому двору и покажешься старику Эгею. Вот ему потеха-то будет! Он женился на вдове Ясона, знаешь, да? На Медее Колхидской. Кошмарная женщина, как ни поверни[266]. Колдунья и убийца близкой родни. Добуду тебе подарок – настоящее маленькое сокровище, им обоим передашь от меня приветы. Ох, до чего ж славная тогда вышла ночка. Славная, славная ночка.

Питфей обнял дочь и игриво толканул внука кулаком в плечо.

У Тесея же были свои соображения. Он ушел к себе в комнату и обернул обновки платком. Царевич Трезена прибывает кораблем, в руках у него какая-нибудь ювелирная безделушка, помахивает он серебряным мечом и говорит: «Привет, папуля, вот и я!» – где тут героизм? Никакого в этом героизма. Заявился бы так Геракл – как избалованный царенок? Да ни за что. Тесей знал, что в Афины он войдет героем, – и подумал, что у него, кажется, есть мысль, как этого добиться.

Из Трезена в Афины было всего два пути. Один – морем, через Саронический залив, или пешком, вдоль береговой линии. Второй путь был долог и изнурителен – и знаменит опасностями. Кое-кто из самых свирепых и безжалостных разбойников, грабителей и убийц со всей Греции устраивал там засады. Естественно, именно этот путь выбрал бы любой уважающий себя герой. Если Тесей придет в Афины, мимоходом освободив этот путь от тамошних головорезов, это будет кое-что значить…

Тесей обулся в старые отцовы сандалии, пристегнул меч к поясу, сложил в котомку остальные пожитки и выскользнул из дворца.

Чуть погодя вернулся. Нацарапал записку матери с дедом, оставил ее у себя на кровати.

«Ну его, морской путь. Решил пойти пешком. Люблю, Тесей».

Подвиги Тесея

1. Перифет

Тесей шел вряд ли дольше часа, как обнаружил, что путь ему преграждает неуклюжий косолапый одноглазый великан с громадной дубиной. Тесей знал, кто это такой, – ПЕРИФЕТ, он же КОРИНЕТ, что означает «дубинщик».

– Ох ты батюшки, – просипел циклоп. – Хорошенькая мягонькая головушка для Крушилки – моей палицы. Она из бронзы, между прочим. Отец у меня кузнец. Всем кузнецам кузнец у меня отец.

– Да, всем известно, что ты рассказываешь, будто ты сын Гефеста, – отозвался Тесей, изображая скуку. – Люди даже верят твоей байке – уж такой ты уродливый и увечный. Но у меня в голове не помещается, как у олимпийского бога мог родиться такой бестолковый ребенок.

– А, я, значит, бестолковый?

– Да не то слово. Говоришь, палица у тебя из бронзы? Кто тебе ее продал? Всем же ясно, что она дубовая.

– Я сам ее сделал! – взревел от ярости Перифет. – Не дубовая она! Разве может дубовая палица быть такой тяжелой?

– Это ты говоришь, что она тяжелая, но я-то вижу, что ты ее перебрасываешь из руки в руку так, будто она перьями набита.

– Это все потому, что я сильный, тупица! Сам попробуй. Спорим, ты ее даже удержать не сможешь.

– Ой-ёй, и впрямь тяжелая, – сказал Тесей, принимая у великана дубину. Рука у Тесея ушла вниз, чуть ли не к самой земле, словно не в силах держать такой вес. – И я даже ощущаю холодную твердость бронзы.

– Вот видишь!

– Славно… она… забалансирована! – сказал Тесей, внезапно вскидывая палицу высоко и размахивая ею. На слове «забалансирована» палица ударила Перифета по бедру – с зычным треском. Великан рухнул, воя от боли.

– Кажется… мне… очень… по нраву… эта… дубинка! – проговорил Тесей, опуская орудие Перифету на череп шесть сокрушительных раз.

В скалах у дороги Тесей нашел тайник разбойника. Груды золота, серебра и награбленных ценностей были опрятно разложены на земле выверенным полукругом у высокого алтаря, возведенного из размозженных черепов. Тесей отыскал в награбленном кожаный мешок и набил его сокровищами. Дубинку тоже надо бы прихватить, решил он. Геракл всегда носил при себе палицу, вот и Тесею не помешает.

2. Синид

Дорога вела дальше на север, вдоль Коринфского перешейка. Тесей шел, наслаждаясь солнцем в лицо и морем, что сверкало по правую руку, и по пути ему попадалось много мирных путников. Нуждающимся Тесей раздавал монеты и драгоценности из своей котомки.

Молва об устрашающих разбойниках на этой дороге, может, и преувеличивает, подумал Тесей. Но не успел он решить, что так оно, видимо, и есть, как оказался у пригорка, на котором между деревьями виднелся какой-то человек.

– Что у тебя в мешке, паренек?

– Это мое дело, – ответил Тесей.

– О! О, твое дело, значит, да? Так-так. У меня к таким вот спесивым заморышам-последышам, как ты, есть свой особый подход. Видишь вот эти два дерева?

Тесей сразу понял, что это СИНИД ПИТИОКАМПТ – Синид Сосносгибатель. Слухи об этом странном и жутком человеке ходили по всему Пелопоннесу. Он привязывал путников к двум соснам – силища у него была такая, что мог он пригнуть те деревья. Помучив свою жертву сколько-то, Синид отпускал деревья, те выпрямлялись и рвали несчастных странников на части. Жестокая, кошмарная смерть. Жестокий, кошмарный человек.

– Я отложу дубину, – промолвил Тесей. – И меч отложу, и мешок. Желаю склонить колени перед твоим величием.

– Как так?

– Я шел четыре дня этой дорогой и слышал одни лишь легенды о великолепном Синиде Питиокампте.

– Ну да, хорошо, но ты давай только не чуди мне тут.

– О боги, я недостоин знакомства с таким достославным человеком, с таким настоящим героем. – И Тесей простерся ниц на траве.

– Ладно, иди-ка сюда, а!

– Не в силах сдвинуться с места – благоговею. Синид Великий. Синид Чудесный. Синид Восхитительный. Сгибатель сосен. Лататель людей.

– Да ты на голову мягонький, как есть, – произнес Синид и двинулся к Тесею. – Давай вставай уже.

Далее последовала неразбериха, и в итоге Тесей с Синидом поменялись местами. Синид лежал плашмя, а Тесей возвышался над ним и прижимал к земле.

– Ну же, великий Синид. Несправедливо это – ты столько удовольствия доставил многим, а сам не получил нисколько.

– Отпусти!

– Нет, владыка мой, – сказал Тесей, волоча Синида за запястья по траве, как ребенок тащит за собой игрушечную тачку. – Ты столько добра принес стольким чужестранцам, начисто о себе забыв. А что, если я вот так привяжу твою руку к дереву и пригну вот так…

Синид рыдал, стенал и причитал, а Тесей принялся за дело.

– Твоя скромность делает тебе только и исключительно честь, – приговаривал Тесей, наклоняя вторую сосну, – но это же так правильно, что на белом свете тебя будет теперь два, а не один.

– Молю тебя, молю. Под теми вон кустами зарыто сокровище. Забери его, забери все.

Тесей крепко держал макушки обеих сосен в кулаках.

– Ты пищишь и хрюкаешь, как свинья, и, гляжу я, обмочился все равно что напуганный ребенок, – сказал он вдруг очень сурово. – Но много ль милости выказал ты своим устрашенным жертвам?

– Каюсь, искренне каюсь.

Тесей поразмыслил.

– Хм. Вижу, ты и впрямь раскаиваешься. Пойду гляну, не врешь ли ты про сокровища, и если не врешь, я тебя пощажу.

– Да, да! Но не отпускай, не…

– Ну-ка, ну-ка, вон там, значит, сокровища, так?

Тесей отступил и разжал хватку. Сосны хлестнули вверх и порвали Синида надвое, выпрямились, сбросив ливень иголок с дрожащих ветвей.

– Ой. Вот же я неловкий, – промолвил Тесей.

Ушел он оттуда, лишь откопав сокровище и покрошив те два дерева мечом. Развел костер на сосновых дровах и воскурил благоуханный дым в благодарность богам.

3. Кроммионская свинья

Тесей продолжил путь по Истмийской дороге, ведшей вдоль берега. Вскоре он приблизился к деревне под названием Кроммион – на полпути между Коринфом и городом Мегара. До Афин уже было ближе, чем до Трезена. Все больше путников, поспешавших на юг, и встревоженных селян, возделывавших поля, предупреждали Тесея о жуткой твари, опустошавшей эти края, – они называли ее КРОММИОНСКОЙ СВИНЬЕЙ.

Если судить по этим рассказам, непонятно было, настоящая ли это свинья, что хрюкает, визжит и сопит, или же зловредная и кровожадная старуха по имени ФАЙЯ. Некоторые клялись, что видели, как седая карга превращается в свинью. А кто-то утверждал, что Файя – попросту хозяйка свиньи.

Никакой седой карги Тесей не встретил, а вот с громадной озлобленной дикой свиньей столкнулся. Здоровенная бронзовая дубинка – более чем подходящее оружие против такой напасти, и вскоре богам поднесли нечто куда более упоительное, нежели душистый сосновый аромат, – аромат свежезажаренного бекона[267].

4. Скирон

Дальше по берегу, между Мегарой и Элевсином, таился знаменитый разбойник СКИРОН, или Скейрон. И так давно он промышлял в этих местах, что скалы над заливом в той точке прозывались Скиронскими. Далеко внизу, в синих водах Саронического залива, нетерпеливо плавала кругами исполинская черепаха. У Скирона с черепахой были примечательные жутковатые отношения. Скирон действовал так: он заставлял путников мыть ему ноги на самом краю скалы. Ничего не подозревавшие жертвы поворачивались спиной к морю, и, когда вставали на колени, чтобы выполнить, что велено, Скирон толкал их, они падали в воду, где поджидала, раззявив пасть, прожорливая черепаха.

– Нет-нет-нет-нет-нет! – вскричал Тесей, когда Скирон выскочил из-за дерева и, угрожая мечом, приказал мыть себе ноги. – Они отвратительны. И близко не подойду к этой гадости.

– Больше хочется, чтобы я проткнул тебя мечом? – спросил Скирон.

– Ну нет, – согласился Тесей. – Но где же чаша с горячей водой? Где ароматные масла? Где сафьяновая тряпица? Если уж мыть тебе ноги, то как следует.

С нетерпеливым вздохом Скирон – не отводя меча от Тесея – показал, где хранится все необходимое для идеального мытья ног. Тесей настоял на том, чтобы вскипятить воду в найденной медной плошке.

– В конце концов, – проговорил он бодро, – коли берешься за что-то, лучше постараться на совесть.

– Давай иди теперь вон туда, – процедил Скирон, когда Тесей наконец объявил, что удовлетворен результатом. – Я сяду на табурет, а ты – тут, пониже.

– Очень близко к краю, – с сомнением произнес Тесей.

– Мне нравится смотреть на море, когда мне моют ноги. Хватит болтать, давай к делу, а?

Тесей осторожно понес чашу воды, курившейся паром, к указанному месту. Поясницей он ощущал меч Скирона, подталкивавший его вперед.

– Так, ну что… тут?

– Ближе к краю.

– Тут?

– Еще ближе.

– Батюшки, вот так обрыв – ой!

Тесей споткнулся и подался вперед. Больше не ощущая меч кожей, он мгновенно развернулся и плеснул кипятком из чаши Скирону в лицо. Разбойник коротко вскрикнул от боли и неожиданности, а затем – от внезапного толчка Тесея – разразился вторым криком, долгим, летя со скалы в синее, синее море.

Тесей глянул вниз и увидел сливочный пенный след исполинской черепахи – она устремилась к барахтавшемуся в воде Скирону.

5. Керкион и рождение рукопашного боя

У храма Деметры и Коры[268] в Элевсине Тесей остановился совершить жертвоприношения и вознести благодарственные молитвы за то, что до сих пор ему удавалось выжить. Двинулся Тесей дальше – и тут дорога начала резко забирать на юг. В котомке было еще навалом подарков для достойных и нуждающихся, но раздумья свои Тесей теперь посвящал не угрозе разбойников и проходимцев, а тому, как примет его отец, когда они встретятся.

Как раз когда Тесей решил найти себе место для привала и отдыха на ночь, откуда ни возьмись по сторонам дороги появились двое тощих дылд – они приставили ножи к горлу Тесея. Третья фигура возникла прямо перед ним. Никогда не видел Тесей таких здоровяков. Даже Перифет, первый противник Тесея, рядом с этим исполином смотрелся бы карликом. Тесей знавал совершенно обычных людей, кто ростом был меньше, чем этот детина вширь.

– Кто позволил тебе находиться в моем царстве? – проревел великан.

– Что, прости?

– Я Керкион, царь этих мест. Ты вошел без спроса.

– Ах как некрасиво с моей стороны. Прими мои извинения.

– Всем чужакам я предлагаю бой без оружия. Победишь – царство твое.

– А если проиграю?

– Умрешь.

Тесей огляделся.

– Невеликое царство-то, а? В смысле, по сравнению с Коринфом, скажем.

– Принимаешь вызов?

– О да, принимаю.

– Тогда отстегивай меч и снимай одежду.

– Что-что?

– Это бой без оружия. Только голыми руками и ногами. Чистая борьба.

Тесей окинул великана взглядом – тот сбросил плащ и всю прочую одежду и воздвигся перед Тесеем нагишом. Может, это все какой-то затейливый ритуал ухаживания. Объятия такого дяди – груды мышц – в любовном действе показались перспективой столь же чудовищной, как и объятия в бою. Тощие дылды-стражники, приставившие ножи к Тесееву горлу, отступать не собирались, других выходов из положения Тесей не видел, а потому, вздохнув, отложил меч и палицу и сбросил тунику.

– Я крушу кости одним объятием, – заявил Керкион.

– Неужели? – переспросил Тесей. – Мамаша твоя, должно быть, тобой гордится. Скажи-ка… – продолжил он, ловко отскочив, когда Керкион попер на него, – если я выиграю, действительно подчинятся ли мне твои люди?

– Если выиграешь, – хихикнул Керкион, маня Тесея к себе, – они прослужат тебе до конца своих дней, а ты будешь их царем. Иди ко мне, иди!

Тесей нырнул между ног Керкиона и почувствовал, как яйца гиганта мазнули его по макушке. «Гадость какая, – сказал он про себя. – Но зато мишень славная».

– Можешь ты не рыпаться? – вскричал Керкион, взбешенный рывками и боковыми прыжками Тесея. – Не как мужчина дерешься, а как девчонка танцуешь!

Керкион постепенно выдыхался. В драку с ним вступать Тесей не собирался – слишком силен великан, одного медвежьего объятия достаточно будет, чтобы сокрушить Тесею ребра. Но броски и махи у Керкиона делались все медленнее. Стоило ему двинуться, Тесей находил способ обратить силу великана против него самого, утомить его. В следующий раз нырнув между ног Керкиону, Тесей повис у него на мошонке и принялся ее скручивать.

Керкион взвыл от боли.

– Прекрати! Так нельзя, нечестно!

Люто дернув напоследок, Тесей спрыгнул наземь.

– Я тебя достану, ты поплатишься! – рокотал Керкион.

Он вышел из себя, подумал Тесей. Сейчас возьму верх.

Керкион затопал и ринулся вперед, ослепленный местью. Тесей щипал его за щиколотки, лупил по яйцам, скакал по пальцам на ногах, хохотал, дразнил и носился кругами, пока Керкион не стал больше похож на взбешенного быка, чем на сколько-нибудь умелого бойца.

Наконец Тесей заманил великана к гряде иззубренных камней и сбил его с ног. Керкион упал лицом на камни, а Тесей принялся скакать по нему, как ребенок прыгает на кровати. Кровь великана брызнула фонтаном и пала алыми каплями, Керкион содрогнулся и испустил последний вздох[269].

Тесей поворотился к двум тощим стражникам – те склонили перед ним колени.

– Государь!

– Владыка!

– Ой, да хватит уже, – сказал Тесей, отдуваясь. – Убирайтесь. Вы свободны. Быстро, кыш! Пока я не сделал с вами то же, что с вашим царем.

Глядя, как они драпают вниз по склону, Тесей натянул тунику и собрал свои пожитки[270].

6. Прокруст – растягивающий

Последний противник Тесея возник перед ним в долине под горой Коридалл. В отличие от всех предыдущих, он не выскакивал из-за камня или дерева. Не преграждал Тесею путь и не угрожал ему мечом, дубинкой или ножом. Отнюдь. Он стоял на пороге приятно расположенного каменного домика и встретил Тесея улыбкой и предложением гостеприимства.

– Привет тебе, странник! Судя по твоему виду, прошел ты не одну лигу.

– Все так, – отозвался Тесей.

– Тебе, конечно же, не помешают отдых и постель.

– Я собирался идти прямиком до Афин нынче вечером.

– О, это добрые двенадцать лиг. Дотемна не успеешь. А тут кругом воры и головорезы, верь слову. Послушай, куда лучше остаться, а последний отрезок пути одолеть освеженным. У нас дешевое чистое жилье по разумной цене.

– Уболтал, – сказал Тесей, протягивая руку. – Тесей Трезенский.

– ПРОКРУСТ Эринейский. Добро пожаловать под наш кров.

Что-то в улыбке и поклоне его Тесею не очень понравилось, но он промолчал и зашел в домик. Женщина средних лет натирала деревянный стол листьями мяты. Гостя встретила кратким поклоном и сияющей улыбкой.

– Гость, дорогая моя, – произнес Прокруст, пригибая голову под дверной притолокой, – высокий он был человек.

Жена Прокруста вновь присела в поклоне. Улыбалась она так же постоянно, как и ее супруг, и Тесею такая улыбка показалась отталкивающей.

– Найдется ли у вас воды, чтоб мне помыться? – спросил он.

– Помыться? Это еще зачем? – ошарашенно спросил Прокруст.

– Не твое дело, Прокруст. Если молодой господин желает мыться, пусть моется. У чужестранцев привычки диковинны, вот и все. На задах есть пруд, где утки плавают, – обратилась она к Тесею. – Подойдет?

– То, что надо, – сказал Тесей и вышел вон.

Пруд он увидел, но не пошел к нему – подобрался к заднему окну домика и, присев под ним, вслушался.

– Ой, он превосходен, дорогой мой, – говорила жена. – Ты видал, какая у него сума пухлая? Там небось битком серебра с золотом.

– Он ни высок, ни короток, – задумчиво заметил Прокруст. – Когда заберу его примериться к кровати, его предстоит растянуть, что скажешь?

– О, я обожаю, когда ты их заковываешь в кандалы и растягиваешь, Прокруст. Вопли, вопли!

– Да, но потеха и если кровать для них коротка. Отрубать им ноги… Тогда они тоже орут во все горло.

– Растяни его, Прокруст, распяль! Так дольше выходит.

– Наверное, ты права, дорогая. Пойду пока в комнату и надставлю кровать. Что он там вообще делает? Слыханное ли дело – мыться? И ни звука при этом.

Тесей быстро подобрал камень и кинул его в пруд. Камень упал в воду с плеском – под рассерженное хоровое кряканье.

– Уток распугивает уж точно.

– Может, он из Спарты, – предположила жена. – Про спартанцев говорят всякое странное.

– Сказал, что из Трезена.

– Эти тоже с причудью.

– Скоро еще не такое от него услышим, – сказал Прокруст и вышел.

Тесей заглянул на пруд и вернулся в дом сообразно мокрым.

– Выпей чашу вина у огня, – предложила жена. – От воды наверняка зябко.

– Как мило.

– Все для тебя приготовлено, – сказал Прокруст, заходя в кухню и подмигивая. – Заглядывал проверить, все ли удобно у тебя в комнате.

– Очень любезно с твоей стороны, – отозвался Тесей. – Говорят, боги воздают за гостеприимство.

– Ну, стараемся изо всех сил, – сказал Прокруст. – Путь от Элевсина до Афин суров. Всякие неприятные типы на дороге попадаются.

– В странствии своем я повидал много интересных и необычных людей, это точно.

– Никто не стремился навредить тебе? – по-матерински участливо спросила женщина.

– В большинстве своем они были вежливы и любезны, как вы, – ответил Тесей, широко улыбнувшись.

– Ну хватит болтовни, дорогая моя, – прервал их Прокруст. – Нашему гостю наверняка хочется глянуть на свою комнату. Убедиться, что кровать подходит, и все в этом духе.

– Кровать? – переспросил Тесей. – Батюшки, я привык спать под открытым небом. Кровать – такая роскошь.

– Идем же, покажу ее тебе.

Приятной оказалась комната, куда Прокруст проводил гостя. Хозяева похлопотали даже поставить вазу с цветами на стол. Раму кровати сработали, похоже, из бронзы. Тесей заметил, что по периметру рамы встроены кольца – вроде бы для красоты, но их запросто можно употребить как кандалы или наручники.

– Как уютно, – сказал Тесей, оглядывая комнату. – Ирисы. Мои любимые.

– Давай-ка ты ляжешь на кровать, я посмотрю, подходит ли.

– Нет-нет, – возразил Тесей.

Стремительный, как молния, он применил борцовский прием, и Прокруст оказался лицом вниз на кровати. Пока он был оглушен, Тесей схватил его за руки и быстро закрепил их в оковах, а следом – и щиколотки Прокруста. Хозяин громко клял Тесея, но тот шикнул на него.

– Какая замечательная кровать, – проговорил он, обходя ее кругом. – Тут вот ручечка – зачем она, интересно?

Тесей взялся за коленчатый рычаг, воткнул его в механизм в изножье кровати. Повернул – и кровать укоротилась.

– Что за выражения, Прокруст! Я гляжу, у тебя тут топор имеется. Может, он для того, чтобы гости помещались на кровати? Каково же его действие, а?

Отсек по щиколотку Тесей Прокрусту торчавшие ноги. Крики были чудовищны, а потому Тесей заткнул Прокруста, отрубив ему голову. Тело содрогалось и дергалось еще сколько-то, кровь хлестала из обоих концов.

Отвязывая Прокруста и стаскивая его с кровати, Тесей услышал, что по коридору идет Прокрустова жена.

– О, уж не начал ли ты без меня, любовь моя? Я слышала крики, но у меня хлеб был в печи, вот и…

Она замерла и вытаращила глаза от увиденного: жизнерадостный Тесей с топором в руке, мертвый муж на полу, всюду кровь.

– Нет, ты не опоздала, – сказал Тесей. – Давай-ка ты приляжешь, а я подгоню тебя под размеры кровати? Нет-нет, не надо противиться. Гораздо проще будет, если ты спокойно полежишь и дашь мне застегнуть на тебе эти ловкие наручники… вот так. Батюшки, да ты гораздо короче этой кровати, знаешь ли. Гораздо короче. Сейчас приладим тебя получше.

Женщина орала и изрыгала проклятья, но Тесей не обращал внимания – крутил ручку.

– Видишь, теперь можно тебя растянуть. Говорят, это очень полезно для мышц.

Крутил он, пока не услышал, как трещит у женщины в плечах – руки медленно вырываются из суставов.

– Все еще не вполне…

Уже и в бедрах защелкало и порвалось.

– Ты права была насчет криков, – сказал Тесей. – Славно, что у вас нет соседей.

Умерла она в страшных муках, но Тесей думал о том, сколько мук пережили многочисленные путники, кого угораздило принять гостеприимство этой парочки. В доме он нашел много награбленных драгоценностей, а за прудом – жуткую свалку костей. Больше двух сотен человек изошло в этом зловещем месте последними криками.

Тесей накидал горящий тростник в окна дома, перешел через дорогу и улегся в поле напротив смотреть, как все это горит – Прокруст, жена его, кровать и прочее. Когда угли дотлели, он свернулся калачиком и подумал о том, что лучшие постели, они на природе, в живых изгородях, под мудрыми всевидящими звездами. Поутру надо остановиться у реки Кефиссы и помыться. Ему показалось, что это важно.

Злая мачеха

Человек, шагавший по утреннему базару на Афинской агоре, сразу привлек к себе внимание[271]. Был он высок, пригож и, вопреки своей молодости, вид имел свирепый и уверенный в себе. Пружинистая походка и широкие плечи говорили о воине или атлете. Такие в Афинах нередки, однако и не на каждом шагу их встретишь.

Слухи разлетелись в первую очередь из-за палицы чужака. Тесей остановился у лотка прикупить дыню; какой-то мальчонка увидел дубинку и с любопытством потрогал ее.

– Это… это… бронза? – спросил он.

Тесей сурово кивнул.

– Так утверждал человек, у которого я ее отнял, и у меня есть все основания ему верить.

Хозяин лотка подался вперед.

– Я слыхал, разбойника Перифета убили. Он ходил с такой дубинкой, говорят.

– Перифет Коринет! – воскликнул кто-то.

– Уж не тот ли это, о ком мы наслышаны?

– Тот, кто порвал Синида надвое его же, Синида, соснами?

– Одинокий путник, что поборол Керкиона…

– …и зарубил Кроммионскую свинью…

– …и отсек ноги Прокрусту Растягивателю…

– …и скормил Скирона Скального убийцу черепахе…

Тесей почувствовал, как восторженная толпа поднимает его на руки и несет во дворец. Он тот самый безымянный герой Итсмийской дороги, Избавитель Саронического побережья! Имя его Тесей, он царевич Трезена. Ура Трезену! Ура Тесею!

Тесей сознательно двинулся в поход, чтобы создать себе громкое имя, – и ему это удалось. Вот почему он выбрал самый опасный путь, а не поплыл морем, хотя так было бы куда надежнее. Но не все тут упиралось в тщеславие, и Тесею хватало мозгов, чтобы понимать: слава и обожание – обоюдоостры. Геройство бодрит и будоражит публику, а вот властей предержащих злит и тревожит. Отчуждать от себя отца еще до их личной встречи Тесею не хотелось. Улыбаясь и дружески похлопывая подставленные спины, он ухитрился выбраться из ликовавшей толпы.

– Спасибо, друзья, – сказал он, вновь надежно стоя на своих двух ногах. – Спасибо вам, но я простой человек – как любой другой, и аудиенции с вашим царем прошу как смиренный гражданин.

Подобная скромность, конечно же, лишь подогрела обожание афинских граждан. Такую скромность они понимали и ценили – и позволили Тесею войти во дворец одному, без толпы поклонников.

Царь Эгей принял Тесея в тронном зале. Рядом с ним располагалась его третья жена Медея. Все наслышаны были и о ней, и о том, какую роль она сыграла в успехе похода за Золотым руном. О ее колдовской силе и несгибаемой воле ходили легенды. Болтали, что ее страсть любовницы, жены и матери заставила ее творить невообразимое. Детоубийца, истребительница кровных родственников, – нет ничего, на что она была бы неспособна, но, глядя на нее, видишь лишь красоту и бесхитростное обаяние. Тесей склонился перед владыками.

– Ну что ж, это и есть молодой человек, о котором мы наслышаны, а? Царевич Трезена собственной персоной, внук моего старинного друга Питфея. Избавил нас от засилья разбойников, верно? – Эгей, разумеется, сына своего не узнал. Если и было что-то в рыжеватых Тесеевых волосах похоже на редеющие и седеющие царские патлы, никто не обратил на это особого внимания. В континентальной Греции, особенно в Македонии, было полно мужчин и женщин с шевелюрами всех мастей – песочной, рыжей, медной, огненной.

Тесей поклонился повторно.

– Понаубивал ты изрядно, юноша, – проговорила Медея с улыбкой, сверкнув зелеными очами. – Надеюсь, ты хоть что-то предпринял, чтобы очистить свою душу от такого кровопролития.

– Да, владычица, – сказал Тесей. – Я навестил ФИТАЛИД, у них храм у реки Кефиссы, и попросил прощения. Они очистили меня[272].

– Это очень ловко – очень уместно, – поправилась Медея, но Тесей уловил искру враждебности. Эгей тоже, пришлось Тесею признаться себе, кажется, вовсе не рад был его видеть.

– Да, ну что ж, мы, разумеется, очень признательны, – сказал царь. – Приглашаем тебя располагаться у нас во дворце как дома. Уверен, мы найдем, чем тебя занять… в войске у нас или еще где… Много в чем могут нам пригодиться услуги хорошего человека.

Трон Эгея на самом-то деле совсем не был надежен. До Медеи детей у Эгея не было (как считал он сам и весь белый свет), а у брата его ПАЛЛАНТА их имелось пятьдесят – да, пятьдесят[273], – и все они желали себе долю царства, когда Эгея не станет. Их хамское нетерпение, оттого что Эгей не желает ни отказываться от трона, ни умирать, не давало Эгею спать по ночам. Сына МЕДА же Медея родила, судя по всему, от Эгея, и посадить на Афинское царство после Эгеевой смерти она надеялась своего отпрыска.

Медея смотрела на молодого человека, стоявшего перед ней во всей его липовой скромности и фальшивом шарме. Ее он не провел ни на миг. Она всмотрелась еще раз, и сердце у нее чуть не выпрыгнуло из груди. Она заметила цвет волос, но, что еще важнее, разглядела общий облик, черты, знакомые ей в Эгее. Много ходило слухов о его визите – когда ж это было? да, то ли семнадцать, то ли восемнадцать лет назад – к Дельфийскому оракулу, а затем в Трезен к другу Питфею, а у Питфея дочка Эфра. Да этот настырный юнец – ублюдок того соития, Медея уже не сомневалась. А взгляд, какой вперял Тесей в Эгея, лишь укрепил ее уверенность. Что ж, она положит конец этой угрозе. Между нею и ее замыслами на царствование сына Меда ничего не должно встать.

– Вообще-то я знаю, что он мог бы для нас сделать, если он… Прости, Тесей, да? Очень необычное имя… Если Тесей согласится… – Тут она склонилась к мужу и зашептала ему на ухо. Эгей, просияв, кивнул.

– Да, да. Царица, как всегда, мудра. Ты ищешь приключений, молодой человек? Желаешь помочь Афинам?

Тесей рьяно кивнул.

– Селяне близ Марафона жалуются на ужасного быка, что разоряет тамошние равнины, ужасного. Он сам с Крита, говорят. Из-за него торговля и общение граждан в тех местах ну совершенно невозможны. Если то, что говорят о тебе и о Кроммионской свинье, правда… как думаешь?…

– Ни слова больше, государь, – прервал его Тесей. Почтительнейше поклонившись, он отправился в поход.

– Какая прекрасная затея, Медея, лапонька, – сказал Эгей. – Не понравился он мне породой своей. Да и популярность такая опасна. Ты слыхала, как народ его чествовал?

– Опасный юнец, уж точно.

– Ну, мы его больше не увидим. Тот бык пышет жаром из ноздрей. Неукротимый. Уж я-то знаю.

– Я вот не уверена, – проговорила Медея. – Разведу огонь да посмотрю в пламя. Есть что-то в этом мальчишке…

Марафонский бык

Весть о том, что Эгей отправил Тесея убивать быка при Марафоне, прошла волной потрясения по всей Аттике. Ибо царь уже отправлял одного юношу на такое же задание, и последствия оказались чудовищными. Эгей принял у себя в гостях царевича АНДРОГЕЯ, сына царя Миноса Критского, и сдуру отправил его с этим же поручением – избавить Афины от ужасного быка, буйствовавшего в округе. Бык быстренько убил Андрогея, и, чтобы покарать за столь злостное прегрешение против законов гостеприимства, Минос вторгся в Аттику и пригрозил сровнять Афины с землей, если… Ну, об этом речь зайдет совсем скоро. А пока же все диву давались, как Эгея угораздило совершить повторно в точности ту же ужасную ошибку, поскольку и бык был в точности тот же, ужасный.

С этим неимоверно важным для истории зверем мы уже имели дело – когда он именовался Критским быком, тем самым, которого Гераклу велели изловить в его седьмом задании[274]. Геракл отпустил быка, если помните, тот убежал из Микен и в конце концов оказался в Марафоне, где с тех пор не давал проходу местным жителям.

Тесей отправился в Марафон и вновь показал, чем его извод героизма отличается от Гераклова. Геракл, как мы уже узнали, встал покрепче и стал ждать, когда бык к нему прибежит, схватил его за рога и усмирил одной лишь физической мощью, Тесей же подошел к задаче по-своему. Некоторое время он наблюдал за быком. Никакого пламени из ноздрей не заметил, но отчетливо увидел невероятную силу и чудовищную первобытную свирепость в том, до чего яростно бык фыркал, мычал и рыл копытами землю. Разоренный пейзаж, растерзанный скот и разметанные в руины строения хором сообщали о потрясающей силе зверя и его жажде убийства.

«Но пугает он, вообще-то, не более, чем Керкион, а его я завалил и расплющил на камнях», – заметил Тесей про себя.

Так и оказалось: применяя то же утонченное искусство обращать силу соперника против него самого, Тесей полностью вымотал быка. Наш герой оказался гораздо проворнее, ловчее и находчивее зверя. Всякий раз, стоило быку броситься на Тесея, тот подпрыгивал, и растерянный зверь бодал пустое место[275].

– Огнем ты не дышишь, – сказал Тесей, перескакивая через быка в десятый раз, – но дышишь ты жарко.

Наконец громадный зверь слишком устал, чтобы дальше сопротивляться. Тесей запряг его и вспахал равнину Марафона[276]. Пахота показала его власть над быком и подтвердила восторженным местным жителям, что они теперь могут спокойно растить урожаи и возделывать свою землю.

Тесей триумфально вернулся в Афины с быком и на городской площади принес его в жертву Аполлону.

Царица ядов

Замысел вышел Эгею боком – и еще как! Он не просто не избавился от угрозы своему покою и безопасности – Тесей вознесся на еще большую высоту всеобщего обожания и признания. Все Афины ликовали, шествуя по улицам вслед за Тесеем и быком, – Тесей привел его, когда-то свирепого, а теперь послушного и спокойного, как кастрированный вол, и принес благородную и смиренную жертву Аполлону. Сроду не видали люди такого героя. Эгею пришлось объявить пир в его честь, и пока царь насупленно обряжался для этого события, к нему в комнату вошла Медея.

– Этот юнец грозит нам одними бедами, муж мой.

– Сам понимаю.

– Гляди… – Медея показала ему маленький хрустальный флакон. – Здесь немножко волчьего корня…

– Царем ядов его зовут, верно?

– У него много имен, – холодно произнесла Медея. – Синеглазка, шлемник, козья смерть, аконит[277]. Достаточно знать, что он убивает. Я капну из этого флакона в чашу царевичу-выскочке, и – оп! – никаких нам дальше бед. Покажется, будто у него припадок, смятение ума, вот как мы это обставим. Аид так алкал залучить эту великую душу к себе в загробный мир, скажем мы, что послал Танатоса, Владыку смерти, чтоб привел Тесея в беспредельный покой в раю.

– Какая же ты умничка, – проговорил Эгей, беря Медею за подбородок.

– Никогда больше так не делай.

– Не буду, Медея, лапонька.

Он не заметил, когда Медея за столом подлила яда в чашу Тесею, но она подала мужу знак, что все удалось. Пальчиком по носу стучать и подмигивать она, конечно, не стала, но медленный и многозначительный кивок дал Эгею понять, что все готово.

– Ну что ж, дорогой народ мой, – сказал Эгей, вставая с чашей в руке. – Предлагаю тост за нашего гостя, царевича Трезена, за этого истребителя головорезов и усмирителя быков, нашего нового друга и заступника. Выпьем же за здоровье Владыки Тесея, ибо так я отныне стану именовать его.

Восторженное согласное бормотание пробежало по залу, гости выпили за Тесея, а он скромно и благодарно кивал.

– А теперь пусть гость ответит, – сказала Медея.

– Ох, ну ладно… – Тесей встал, взял кубок в нервные руки. – Сам я не из мастаков говорить. Мне известно, что в Афинах произнесение речей в цене, и надеюсь однажды ему научиться. По большей части предоставляю слово своему мечу… – Он отбросил полу плаща и положил руку на гарду. В пиршественном зале послышались влюбленные хохотки и одобрительный шепот. – Но пью я за…

– Нет!

К изумлению всех присутствовавших, царь Эгей вдруг подался вперед и резко вышиб чашу из рук Тесея.

– Меч, – проговорил он, показывая на оружие Тесея. – Я закопал этот самый меч в землю, чтобы мой сын нашел его.

– И эти сгнившие старые сандалии, – сказал Тесей со смехом, стаскивая одну сандалию с ноги. – Как же клял я их в пути.

Отец с сыном пали друг другу в объятия. Как раз в этот миг Эгей вспомнил о Медее.

– А ты, колдунья, ведьма и…

Но ее и след простыл. Она покинула Афины и больше там никогда не появлялась. Кто-то клялся, что видел, как она летела по небу в колеснице, запряженной драконами, рядом с Медеей – сын ее Мед[278].

История с данью

Следующим шагом Эгея стало его заявление, что скоро он откажется от трона в пользу Тесея, и этой новости народ Афин очень порадовался. Не то чтобы Эгей был нелюбим, но все считали его слабым правителем. Впрочем, за право царствовать с Тесеем состязались пятьдесят сильных злых мужчин – Паллантидов, пятьдесят сыновей Палланта, покойного брата Эгея. Против своего нежеланного братца они объявили самую настоящую войну. В мире греческого мифа это аксиома, что герой никогда не ведает покоя, и в войне с той полусотней Тесей проявил достославную ловкость и здоровый натиск.

Враг собирался неожиданно атаковать Афины и взять город в клещи, разбив войско на два рукава, каждый – под предводительством двадцати пяти братьев. Но у Тесея в их лагере имелся лазутчик. Узнав о вражеских затеях от гонца по имени ЛЕЙ, он устроил обеим военным группам засаду и перебил всех Паллантидов до единого.

Теперь-то Тесею показалось, что можно насладиться покоем и благополучием, наконец-то воцарившимися в Афинах. Но нет – он заметил, что вид у граждан вовсе не счастливый, по городу они ходят угрюмые, понурые. Тесей знал, что все еще любим в народе. Но объяснить, что видит в глазах у людей, он не мог. Отправился к Эгею.

– Не понимаю, отец. Паллантиды нам больше не угрожают. Эта ведьма Медея ни над тобой, ни над городом не простирает свою злую волю… торговля процветает. Но у всех такой взгляд. Боязливый… у меня другого слова для этого нет, в глазах у них… ужас.

Эгей кивнул.

– Да. Ужас – подходящее слово.

– Но почему?

– Да это все дань. Пришло время очередной выплаты дани.

– Дани?

– Тебе никто не рассказал, что ли? Ну, ты был несколько занят, верно? С этими моими пятьюдесятью племянничками… и с Марафонским быком, конечно. В общем, все бык этот клятый на самом деле… Ох батюшки.

– Что такое, пап? Он мертв уже год или больше.

– Придется вернуться на несколько лет назад. Царь Минос отправил ко мне своего сына. Поучаствовать в играх, поднабраться афинского городского лоска – ну, сам понимаешь. Поучиться манерам, стилю. Критяне – они… короче, сам знаешь, какие они, критяне.

Тесей не знал, каковы критяне, но понимал, что и остальная Греция трепетала перед ними, страшилась их и презирала.

– Прибыл он сюда. Андрогеем его звали. Бестолочь – так я о нем думал, не очень интересный юноша, зато горазд хвастаться своими доблестями бойца и атлета. Нельзя было его подначивать. Зря я…

– Что случилось?

– Он погиб у нас в гостях. Его отец Минос… кхм… отнесся к этой новости плоховато. Выслал флот, поборовший наши корабли. С его судов поперло войско, и вскоре они нами вертели как хотели.

– Но Афины он не занял?

– Сказал, что город того не стоит. «Ни один критянин не захочет жить в таком месте», сказал. Нахал. Грозился сжечь весь город до основания, если…

– Если?

– Вот об этом и речь. Каждый год мы должны отправлять семь девиц и семь юнцов на корабле на Крит, где ими кормят… кормят… – Тут Эгей растерял слова и беспомощно замахал руками.

– Кого ими кормят? Войско? Сексуальные аппетиты? Любопытство? Что?

– Видимо, придется рассказать тебе историю, вложенную в историю. Что тебе известно о Дедале?

– Ни разу не слыхал про такое…

– Дедал – не такое, он — такой.

– Ну, значит, никогда не слыхал про такого.

– Правда? Не слыхал об АСТЕРИОНЕ и Пасифае – или о быке из моря?

– Папа, ты говоришь загадками.

Эгей вздохнул.

– Надо, чтоб вина принесли. Такие истории полагается знать.

Бык из моря

Крит во многих отношениях (молвил Эгей Тесею, когда принесли вино и сын с отцом устроились на ложах) место благословенное. Фрукты и овощи там растут крупнее, сочнее и вкуснее, чем где бы то ни было. Рыба у побережья лучшая во всем Средиземноморье. Народ там гордый, свирепый. Царь Минос в Кносском дворце правил много лет – сурово, но справедливо. В годы его власти критяне процветали. Но в сердце Кносса есть мрачная тайна.

Много лет подряд при дворе Миноса, к его везению, жил одареннейший изобретатель, самый умелый искусник вне стен Гефестовой кузни на Олимпе. Звали его Дедал, и умел он творить движущиеся предметы из металла, бронзы, дерева, слоновой кости и самоцветов. Он овладел искусством туго скручивать стальные пластины в мощные пружины, чтоб управляли колесами и цепями, и из всего этого получались чудесные затейливые механизмы, какие умеют мерить ход времени с большой точностью или следить за уровнем жидкости в водоводах. Нет ничего, что этот изобретательный человек не мог бы соорудить у себя в мастерской. И тебе движущиеся статуи – мужчины и женщины, оживленные его стараниями, – и ящики, играющие музыку, и приспособления, умеющие будить хозяина по утрам. Если даже половина баек о том, на что Дедал способен, правда, не приходится сомневаться, что более хитроумного и толкового изобретателя, архитектора и ремесленника не видывал белый свет.

Говорят, он потомок КЕКРОПА, первого царя Аттики и прародителя всех афинян, того самого Кекропа, который рассудил в пользу Афины, когда они с Посейдоном соперничали за покровительство новому городу, построенному Кекропом. Вот поэтому и зовем мы наш город Афинами и под опекой великой богини осенены ее мудростью и благом. Я упоминаю об этом лишь потому, что пусть и работает он на Миноса, врага нашего, но считаю Дедала афинянином, своим человеком. В конце концов, мне противна была бы сама мысль, что критянин способен на такую смекалку. На самом-то деле Дедала выгнали из Афин. У него имелся племянник по имени ПЕРДИК, он работал у Дедала в подмастерьях и, говорят, был еще находчивее и одареннее, чем его гениальный дядя. Еще не доросши до двадцати лет, Пердик изобрел пилу (на эту мысль его навели зазубрины на рыбьем хребте), циркули для архитектурных чертежей и геометрии, а также гончарный круг. Кто знает, что еще мог бы он выдумать, если б его завистливый дядя не спихнул его с Акрополиса, – Пердик упал и разбился насмерть. Богиня Афина превратила его в куропатку. Если приходилось тебе задумываться, отчего куропатки[279] вечно перепархивают низко и никогда не взмывают ввысь – и даже гнезда вьют на земле, – то все потому, что помнят то устрашающее падение с афинских высот.

Да-да, ты прав, Тесей, это все далековато от сути, но мне нужно изложить эту историю по-своему. У Миноса есть жена Пасифая – они с Дедалом очень близки. Некоторые даже предполагают, что они… Ну, скажем так, Минос – муж непростой, и никто не пеняет Пасифае, что она ходит налево. Она гордая женщина, дочь ни много ни мало бога Солнца Гелиоса и исполнена великой силы. Она сестра Кирки и Ээта, а, следовательно, Медее она тетушка. Поговаривают, что однажды Пасифаю так допекла неверность Миноса, что она тайком добавила ему в вино зелье, из-за которого он, занявшись любовью, исторг вместо семени сплошных змей и скорпионов, очень болезненно вышло для всех участников. Но то, что она предприняла дальше, застало всех врасплох.

Однажды Посейдон наслал белого быка из моря. Ой нет, я все еще не в том порядке излагаю.

Знаешь историю Европы?[280] Кто ж не знает. Как Зевс в обличье быка[281] унес из Тира девушку прямо из-под носа Кадма и остальных ее братьев. Они подались в Грецию, чтобы забрать сестру, и в том походе Кадм попутно основал Фивы, конечно же, и каждый брат положил начало своей династии – финикийской, киликийской и так далее, но сестру они так и не нашли: та оказалась с Зевсом на Крите. Короче, Европа родила богу сына Миноса, тот стал править островом и сделался после смерти одним из Судей загробного мира. Его сын АСТЕРИОН царствовал на Крите, а затем сын Астериона, Минос II, теперешний, занял его место. Но у Миноса имелись братья, возражавшие против его владычества. Минос настоял на своем, заявив, что боги всегда мыслили его царем, а чтобы доказать это, помолился Посейдону. «Пришли быка из моря, владыка Посейдон, – взмолился Минос, – пусть братья мои узнáют, что Крит – мой. Я принесу того быка в жертву тебе и буду всегда тебе поклоняться».

И действительно: из пучины явился великолепный белый бык. И такой воистину великолепный, что из этого получились два ужасающих следствия. Во-первых, Минос решил, что бык чересчур хорош, чтобы его убивать, а потому принес в жертву животное попроще, из своих стад, чем неимоверно взбесил Посейдона. А во-вторых, потрясающая красота быка привлекла к нему Пасифаю. Она глаз от него отвести не могла. Желала его. Желала его на себе, вокруг себя и в себе – прости, Тесей, но это правда. Рассказываю тебе эту историю, какой ее все знают. Поговаривают, что с ума от похоти ее свел обозленный Посейдон, – это часть его наказания Миносу за то, что тот не пожертвовал быка, но, как бы то ни было, Пасифая взбесилась от страсти к тому зверю.

Бык, понятно, был бык, а потому понятия не имел, как отвечать на авансы женщины. В буре и бешенстве эротической страсти влюбленная Пасифая обратилась к своему другу и, возможно, бывшему любовнику Дедалу и попросила помочь ей овладеть быком. Ни мига не раздумывая, Дедал – взбудораженный, вероятно, вызовом его разуму – взялся сооружать искусственную телку. Сотворил он ее из дерева и латуни, но поверх каркаса натянул шкуру настоящей коровы. Пасифая устроилась внутри, прижав должную часть своего тела к соответствующему отверстию. Это приспособление выкатили на луг, где пасся бык. Понимаю, мой мальчик, это действительно мерзость, но я излагаю тебе историю, какая известна миру.

Как ни поразительно, этот пакостный план сработал. Бык вошел в Пасифаю, и та заорала в угаре наслаждения. Никогда прежде не переживала она подобного телесного восторга. Да, хохочи, насмехайся и фыркай презрительно сколько влезет, но все так и было, Тесей.

Посейдону все еще не казалось, что Минос пострадал достаточно за свою непочтительность, и морской бог наслал на быка безумие. Неукротимое буйство зверя на острове дало Эврисфею возможность отправить Геракла на седьмой подвиг, Геракл явился на остров, усмирил быка и забрал его с собой в Микены. Как раз этот бык и сбежал из Микен, перебрался на континент и разорял равнину Марафона, пока ты, мой великолепный мальчик, не укротил его и не привел в Афины, где наконец принес в жертву. Вот так бык, а?

Но его история и проклятие еще не исчерпаны, ибо дальнейшие события на Крите еще ужаснее. Пришло время, и Пасифая, осемененная быком, родила. То, что появилось на свет, – вполне ожидаемо и заслуженно – чудовищное уродство, получеловек, полубык. Миносу он был отвратителен, но у них с Пасифаей кишка была тонка и дух слаб, чтоб прикончить эту гадость. Минос велел Дедалу выстроить здание, где это существо – названное Астерионом в честь отца Миноса, но весь мир стал звать его МИНОТАВРОМ – можно было бы поселить безопасно и откуда никак не удрать.

Здание, задуманное Дедалом и названное Лабиринтом, стало пристройкой к великому дворцу в Кноссе, но такой причудливой и сложной была в нем путаная сетка переходов, глухих стен, ложных дверей, тупиков и с виду совершенно одинаковых коридоров, галерей и ниш, что человек в недрах этого дома мог потеряться на всю жизнь. Войти может кто угодно, зато никто не в силах отыскать выход. Коварство лабиринта именно в том, что пути его неминуемо ведут в центральный зал, в самое сердце этого хитросплетения. Это каменная комната, где Минотавр Астерион влачит свою жалкую жизнь чудовища. Высоко под потолком есть решетка, она пропускает немного солнца, через нее же Минотавру бросают еду. Пока рос он из младенца-теленка в мужчину-быка (надо пояснить, что нижняя часть тела у него человечья, а верхняя – бычья, включая и положенную пару рогов), стало понятно, что любимая его еда – плоть. Предпочтительно человечья. Сколько-то критских воров, разбойников и убийц с немалой вероятностью оказываются в обычных обстоятельствах осуждены на смерть, и их трупы до некоторой степени удовлетворяют аппетиты Минотавра, но ежегодно ему преподносят особое лакомство. И вот тут-то, Тесей, в истории появляется твой отец – к его беспредельному стыду и бесчестью.

Старший сын Миноса и Пасифаи по имени Андрогей приехал ко мне в гости, как я тебе рассказывал, – сюда, в афинский дворец. Так получилось, что как раз в то время бык, отец Минотавра, сбежал из Микен и бесчинствовал в Марафоне. Андрогей был спесивым занудой и фанфароном, все болтал и болтал о превосходстве критян над афинянами в беге, борьбе и всем прочем. Как-то раз вечером я сорвался и сказал: «Что ж, если ты такой несусветно храбрый и сильный, давай, докажи это – избавь Марафон от этого клятого быка».

Храбрым – или глупым – он оказался вполне, подался в Марафон и был, конечно же, убит. Бык растерзал его, выпотрошил, а затем, говорят, зашвырнул на целый стадий через всю равнину. Миносу доложили – наврали, уж поверь мне, – что я сознательно послал Андрогея на смерть, потому что мне досадило, с какой легкостью он тут на играх взял верх над нашими доморощенными афинскими атлетами, но это чепуха. Меня вывела из себя похвальба мальчишки, вот что.

В общем, горюя и ярясь, Минос поднял свой флот и устроил осаду Афин. Мы совершенно не были готовы. Оракул сказал нам, что мы перемрем от голода и болезней, если не сдадимся и не согласимся на условия перемирия.

Вот тут-то мы и попались. На Миносовы условия.

Он, дескать, щедро согласится не сжигать Афины дотла, если мы готовы ежегодно присылать кораблем по семь девушек и юношей на Крит, чтобы их там… никак тут не сказать изящнее… чтобы их там скормили Минотавру. Взамен Афины сохраняют свою независимость и никто на них не нападает.

Да, согласен, это срам, и, безусловно, ты прав, это позорит нас всех, – но что ж нам поделать?

На Крит

– Я тебе скажу, что нам поделать, – заявил разгневанный Тесей, вскакивая с ложа. – Мы можем действовать не как перепуганные козлы, а как истинные афиняне![282]

– Это все очень славно – так рассуждать, тебя тут не было, когда флот Миноса стоял в Пирейском порту…

Но Тесея прошлое не интересовало – только будущее. Такова одна из отличительных черт героев, она притягательна и неприятна одновременно.

– Кто же они, те четырнадцать избранных жертвенных агнцев?

– С гордостью скажу тебе, – ответил Эгей, собрав в кулак все достоинство и царственность, какие у него остались, – что, как и положено истинным афинянам, они вызвались сами. Сотни предлагают себя ежегодно – по доброй воле. Семь и семь мы выбираем жеребьевкой.

– Одним из семерых юношей буду я, – постановил Тесей. – Остальных тринадцать выбирать будем не по жребию, а по итогам игр. Самые сильные, проворные, хитрые и сообразительные мне будут нужны на Крите, чтобы раз и навсегда прекратить это безобразие…

– Но, Тесей, мальчик мой, опомнись! – взвыл Эгей. – Условия таковы, что эти четырнадцать должны быть безоружны. На что тут надеяться, если вы будете под стражей все время с того мига, как ступите на сушу? Какая разница, споры вы, сильны или умны? Зачем разбрасываться собственной жизнью? Вся эта затея ладилась последние пять лет. Она не… безупречна, и я с готовностью признаю, что нам она чести не делает, но поражение есть поражение, и…

Тесей не желал больше слушать ни единого слова. Вышел вон и сразу взялся за работу – принялся измышлять соревнования и испытания, которые помогут отобрать для путешествия на Крит сливки афинской молодежи.

Эгей вздохнул. Сына своего он любил всем сердцем, но уже начал подумывать, что не зря ли он позволил Питфею уломать себя развязать свои тугие мехи с вином много лет назад… может, как раз это имел в виду оракул – что все может кончиться горем.

Ясным весенним утром шестого дня месяца мунихиона Эгей нервно восседал в паланкине, вынесенном к портовой стене в Пирее. Маленький корабль, какого достаточно для команды из пяти человек и четырнадцати пассажиров, подготовили к отплытию. Царь, сидя под плескавшим на ветру навесом, оживленно раздавал приказы – подать на борт кое-какой дополнительный груз.

– Вреда не будет, если поднести Миносу дары, – сказал он Тесею. – Может, смягчится его сердце. Если узнает он, что мой собственный сын… мой сын…

Тесей положил руку отцу на плечо.

– Бодрись. Дерзость богам люба. Мы все вернемся, не успеешь оглянуться.

Он повернулся и запрыгнул на борт корабля – обратиться к тем, кто собрался на набережной провожать их. Семьи тринадцати юношей и девушек, тщательно отобранных Тесеем из тех, кто вызвался, стояли впереди, их легко было распознать по бледным, скорбным лицам и черным траурным облачениям.

– Люди Афин! – воскликнул Тесей. – Не печальтесь. Мы, юные, отплываем с радостью в своих сердцах – и вернемся порадовать ваши.

Тринадцать избранных позади него, все одетые, как Тесей, в жертвенное белое и увешанные цветочными гирляндами, приветственно вскинули руки и радостно закричали. Растревоженные и несчастные семьи на берегу изо всех сил постарались порадоваться в ответ.

– Поднять паруса! Курс на Крит!

На рее развернулось черное полотнище паруса, и тут Эгей ринулся к сыну.

– Послушай, – сказал он. – Я выдал капитану наставления. Буду выходить на вершину Акрополиса и ждать там твоего возвращения. Если корабль вернется пустым, если беда разразится и ты не справишься…

– …не бывать такому…

– …капитан поднимет черный парус, а если богам будет угодно помиловать тебя и корабль вернется с победой…

– …то есть наверняка…

– …капитану велено поднять белый парус. Так я узнаю. Понял?

Отцов пыл развеселил Тесея.

– Не волнуйся ты так, отец. Белые будут паруса на пути домой. А теперь давай-ка бери оливковую ветвь, маши вслед и постарайся выглядеть счастливым. Мы готовы к отплытию.

– Да благословят тебя боги, пусть всегда смотрят за тобой, Тесей, сынок.

Вознесены были молитвы Посейдону, лепестки и зерна брошены в волны, и судно отчалило.

Подземелья Кносса

Эгей был прав в своих предположениях: с того мига, как прибывшие из Афин ступили на Крит, они стали пленниками. По пути на остров Тесей пытался представить, как можно было бы обороть стражников, присланных их караулить, как устроить бой с ними, но никакая стратагема тут сама не напрашивалась. Еще до того, как они увидели остров, их корабль встретил в открытых водах и повел к пристани напористый минойский флот.

Небольшая кучка зубоскаливших критян провожала их от причала в Ираклионе до дворцовых подземелий, где им предстояло провести ночь[283]. Пока они приближались к воротам Кносса, за ними бежала стайка ребятишек, дети швыряли камни и дразнились.

– Бык ждет!

– Перемелет ваши косточки!

– Вы все обмочитесь! Всегда вы обделываетесь!

– Он обожает афинян на вкус…

– Он вас сперва отдерет, а потом съест!

Кто-то из молодых людей захныкал.

– Тс! – произнес Тесей. – Они хотят видеть ваш страх. Не потакайте им. Давайте петь…

Голосом, что восхищает скорее своей громкостью, а не благозвучием, Тесей затянул песню. То был старый гимн Аттики, песня, излагавшая историю Кекропа и царей-основателей Афин. Как Афина Паллада подарила людям оливковое дерево и состязалась с Посейдоном за то, кому быть покровителем города.

Постепенно – и все увереннее – Тесею начали подпевать остальные тринадцать. Ехидные дети не знали, как к этому относиться, и разочарованно отстали. Стражник рыкнул на пленников, чтоб замолчали, но те лишь запели громче и с большей страстью. Ворота распахнулись, голоса афинян эхом отдались в крепостных стенах.

Вошли они во дворец, топая в такт пению. Их остановили на вершине лестницы, ведшей в подземелье, но петь они не перестали. Лестницу перекрывали запертые железные ворота. Когда старший стражник вынул громадный ключ и воткнул его в замок, на галерее над ними открылась дверь, Тесей вскинул взгляд. В дверях на галерее появилась девушка – возможно, ее привлекли неожиданные звуки песни. Она посмотрела вниз – прямо в глаза Тесею. Тесей тут же ощутил, как по всему телу пробежало тепло. Девушка поспешно затворила дверь.

Тесей обнаружил, что петь больше не может. Ошалевший, он позволил ввести себя вместе со всеми, включая судовую команду, в громадную круглую камеру под дворцом. При свете факелов на стенах он увидел длинный стол, уставленный блюдами со всевозможной красочной и аппетитной едой. Кто-то из афинян вскрикнул от радостного изумления, и все принялись пировать, но Тесей никакого удовольствия не ощутил. Естественно, Минотавру приятнее обжираться откормленной плотью.

Начальник стражи постучал копьем в пол.

– Встать. Девочки налево, мальчики направо. Вас осмотрит государь.

Дверь в камеру отворилась, и вошел царь со свитой. Минос вел за руку юную девушку, вперявшую взгляд в пол. Когда она все же подняла голову, Тесей увидел, что это та же самая девушка, которую он видел на галерее. Их взгляды вновь встретились.

– Я осмотрю юношей, Ариадна, – сказал ей Минос. – А вы с матерью, может, осмотрите девиц?

Царица Пасифая выступила из тени и взяла дочь за руку. Так вот эта женщина, совокупившаяся с быком и породившая Минотавра. Тесею она показалась обычной и разочаровывающе домашней – в отличие от ее красавицы дочери. Ариадна! До чего восхитительное имя.

Тесей встал в один ряд с остальными шестью юношами. Девицы выстроились напротив, поэтому Тесею Ариадна была видна только сзади, пока шла она с матерью вдоль строя, оценивая афинских девушек.

– Ну, выглядят они девственницами, – услышал он скептические слова Пасифаи, – но поди знай?

Ариадна промолчала. Тесей мечтал бы услышать, как звучит ее голос.

Тем временем Минос горделиво шествовал вдоль строя, придирчиво разглядывая юношей с головы до пят. Добравшись до Тесея, он потыкал в него своим жезлом слоновой кости. Тесей усмирил бешеное желание двинуть кулаком в это высокомерное, ухмылявшееся лицо.

– Рыжий, а? – проговорил Минос. – И мускулистый такой. Астериону понравится. Очень хорошо. Вот как все тут устроено, – возвысил он голос, обращаясь и к юношам, и к девушкам. – В грядущие две недели вам будут давать столько еды и питья, сколько пожелаете. Завтра будет выбран один юнец, его отведут в лабиринт. Послезавтра – девица. На третий день – снова юнец и так далее, пока не истекут две недели и последний из вас не окажется в лабиринте. После этого мы освободим команду корабля, пусть плывет обратно в Афины без всяких преград, везет весть, что дань уплачена и ваше царство в безопасности до следующего года. Все понятно?

Молчание. Тесей смотрел на Ариадну, а та, казалось, изучала каменные плиты пола.

– Никакого нытья, никаких рыданий, восхитительно, – проговорил Минос. – Выше головы, встречайте судьбу гордо, и вам, несомненно, воздастся на том свете. У меня все. Пасифая, Ариадна, идемте.

В последнюю минуту Ариадна глянула на Тесея, и вновь их взгляды на кратчайший миг встретились. Кратчайший миг, в котором содержалась целая жизнь радости, любви и взрывного восторга.

Дверь, лязгнув, захлопнулась, и молодежь выжидательно уставилась на Тесея. Все страшно обрадовались, увидев, что он улыбается.

– У тебя есть замысел? – спросили они.

Тесей стряхнул с себя счастливый морок.

– Замысел? Так… замысел…

Огляделся. Что-то наверняка придет ему в голову, правда же? После пережитых чувств, что захлестнули его при взгляде в глаза Ариадны, невозможно было поверить, что его жизнь и жизни его спутников вскоре завершатся. Наверняка Эрот пустил свой лук в дело? Конечно же, буря его сердца – буря и ее сердца? Не зря все это. Оно должно что-то значить.

– Ложитесь все спать. К утру мой замысел вызреет.

– Но каков он будет?

– Спите. Спите, и всё тут. Дело прояснится.

Обильная добрая еда и крепкое вино утомили их, и вскоре бодрствовал и стоял на ногах один лишь Тесей.

Снизошла тишина, и Тесей тоже ополз по стене и задремал, но ГИПНОС так и не завладел его умом полностью, а потому Тесей мгновенно проснулся, уловив некий звук. Кто-то шел по коридору. Тесей встал и шагнул к двери.

Два бормотавших голоса делались громче. Тесей распознал пожилого мужчину, вроде расстроенного или встревоженного чем-то, – и женский голос, потише.

Ручка двери в камеру повернулась, и, к своей невыразимой радости, Тесей разглядел сквозь решетку Ариадну. Она вошла, а следом за ней – старик, который нервно закрыл за собой дверь. Тесей приблизился.

– Зачем ты здесь?

Она уверенно посмотрела ему в глаза:

– Стоит ли тебе спрашивать?

Взять в ладони ее лицо и покрыть его поцелуями показалось естественным.

Поцелуи не остались без ответа.

– Ариадна! – выдохнул Тесей.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Тесей.

– Тесей? – Глаза Ариадны округлились. – Сын Эгея?

– Он самый.

– Ну конечно… – И она пала к нему в объятия.

Старик нетерпеливо похлопал ее по плечу.

– Ариадна! – прошептал он. – Стражники могут явиться с минуты на минуту.

Ариадна отстранилась от Тесея.

– Ты, конечно же, прав, надо спешить. Идем, Тесей. Вместе покинем остров.

Тесей замер.

– Без моих спутников я не уйду, – сказал он.

– Но…

– Я прибыл сюда не для того, чтобы меня увлекли прочь отсюда, а чтобы прикончить Минотавра и освободить мой народ от возложенного на него бремени.

Она вперилась в глубину его глаз.

– Да, – сказала она погодя. – Мы предполагали, что ты можешь так сказать. – Она показала на человека рядом с собой. – Это Дедал. Он выстроил лабиринт, где живет это созданье.

Старик кивнул Тесею.

– Оказавшись внутри этой путаницы коридоров, ты никогда оттуда не выберешься, – произнес он.

– Неужели нет ключа? – спросил Тесей. – Я слыхал, если повернуть сперва направо, а затем налево или блюсти какую-нибудь подобную последовательность движений, лабиринт всегда можно разгадать.

– Тут нет таких простеньких решений, – чопорно произнес Дедал. – Выход есть один – скажи ему, Ариадна.

– Коридоры, что тянутся отсюда через лабиринт, темны, – сказала она. – Они неизбежно приведут в сердцевину. Но чтобы сбежать, понадобится вот этот клубок ниток. Там, где стражник оставит тебя, привяжи нитку к двери и разматывай, пока идешь. Так всегда сможешь вернуться тем же путем.

– А что, если меня выберут идти последним? – спросил Тесей. – Не могу я допустить, чтобы погибли тринадцать славных юных афинян. Меня должны выбрать первым.

– На этот счет не тревожься. Я подкуплю начальника стражи, и тебя выберут завтра поутру, даю слово. Оружия я тебе с собой дать не могу. Астериона тебе предстоит побороть самостоятельно.

– Я сражался с его отцом без всякого оружия – и победил, – сказал Тесей, вспоминая Марафонского быка.

– Будешь убивать его – убей быстро и милосердно. Он – чудовищная ошибка, но он мне брат. Мой единоутробный брат, во всяком случае.

Тесей улыбнулся ей в глаза.

– Я люблю тебя, Ариадна.

– Я люблю тебя, Тесей.

– Когда убью его, вернусь и освобожу своих спутников. Ты поплывешь со мной в Афины, и мы будем править вместе – царь и царица. А теперь идите оба, пока нас не застукали.

– Один поцелуй напоследок, – сказала Ариадна.

– Один последний м-м-м-н-н… – сказал Тесей.

Человек-бык

Тесей не сомкнул глаз, и следующие несколько часов пролетели для него как в лихорадочной грезе. Он встретил женщину, с которой ему суждено разделить жизнь. Боги были добры.

Никак не счесть ему было хода часов. Первым из афинян проснулся капитан их корабля. Подошел к Тесею, и они вместе оглядели спавших юнцов. Те лежали на полу, обнимая друг друга, – самый цвет афинской молодежи.

– Говорят, чудище убивает быстро, – проговорил капитан. – Втыкает рога и вздергивает голову, вспарывает легкие и сердце. Есть смерти и похуже.

– Умрет сегодня Минотавр.

– Владыка?

– Предположим, меня изберут первым, но я вернусь тем же путем, каким уйду. Подготовишь остальных к бою?

– Мы безоружны.

– Я подумаю, как тут выкрутиться.

– Славное это дело – сеять зерна надежды, но… великий Зевс, что это было? – Капитан умолк и завертел головой, на лице его возник ужас.

Из глубин дворца донесся звук, какого их уши сроду не слышали. Глубокий, скорбный мык, постепенно превращавшийся в страшный вой ярости.

Тесей положил руку на плечо капитану.

– Это наш дружок Минотавр проснулся и требует завтрак.

В этот миг распахнулась дверь и в камеру вошли четверо солдат, а за ними жирный и самодовольный начальник стражи.

– Встать! Встать, свора вы эдакая! – рявкнул он, расхаживая туда-сюда и пиная сонных пленников. – Так-так… кого бы нам выбрать, а? – Юные афиняне сжались и попытались стать невидимыми. – Ты! – Начальник упер указательный палец в Тесея. – Да, ты. За мной.

Остальные афиняне скрыли естественное облегчение от того, что на сегодня их пощадили, нисколько не убедительными воплями потрясения и скорби.

– Нет-нет! Только не царевич Тесей!

Один даже осмелился выкрикнуть:

– Возьми меня! Возьми меня вместо него!

Тесей утихомирил их.

– Отважные друзья, – сказал он. – Я иду по доброй воле и радостно приму свой удел. Не бойтесь, мы еще встретимся и посмеемся, вспоминая все это.

Начальник стражи толкнул его к двери. Тесей зажал клубок ниток под мышкой и понадеялся, что странное положение его руки спишут на страх.

Пока они шли все дальше по темному коридору, начальник стражи покосился на Тесея:

– Чем ты расстроил царевну Ариадну, а? Она умоляла меня, чтоб высокий с медными волосами попал в лабиринт первым. Что ты ей сказал?

– Понятия не имею.

– Наверняка же сказал что-то.

– Может, все из-за того, как я на нее смотрел.

– Ну, ты за это поплатишься уж точно.

Они приблизились к громадным бронзовым воротам, в которые была врезана дверка поменьше, – ее-то начальник стражи и открыл.

– Заходи, приятель. Найдешь дорогу назад к этой двери, что ж… но никто пока не находил – и не найдет. – Пихнул Тесея внутрь. – Передавай человеку-быку приветы от меня.

Дверь закрылась, Тесея обступила темнота. Но полной она не была: высоко в потолке имелись решетки, они пропускали достаточно лунного света, чтобы удавалось разглядеть сырые углы прохода, где он оказался.

Тесей постоял немного, приучая зрение к новым условиям. Сочившийся свет показывал ему дверку, через которую он попал сюда. Тесей подергал ручку. Не заперта!

– Ой нет, приятель, – послышался ехидный голос начальника стражи. – Я никуда не денусь, пока не пойму, что ты ушел. – Тесей ощутил, как дверь толкают и захлопывают повторно. Да и пусть, на его стороне двери торчала клепка, к которой можно прикрепить нитку.

Тесей развернулся и пошел прочь от двери, разматывая нить.

Ничего подобного прежде ему переживать не приходилось. Поначалу чувствовалось, что пол подымается, а затем Тесей завернул за угол, и пол пошел вниз. Тесей ошеломленно замер, заметив, как навстречу ему кто-то крадется. Рассмеялся, поняв, что это его собственное отражение в полированной бронзовой обшивке. Еще четырежды видел он такое на своем пути. Углы и тупики смущали его. Один раз ему показалось, что он совершил полный круг, но это вряд ли – судя по запаху и постоянному понижению пола.

Тесей начал улавливать далекие звуки, они делались все громче по мере движения: шарканье, топот, мычание, фырканье и рык. Была в этом рыке и фырканье некая горечь, о чем-то напомнившая Тесею. Он уже почти вспомнил, о чем именно, однако тут наступил на что-то, и оно хрустнуло у него под ногами. Тесей остановился и подобрал человеческое ребро, а следом еще одно, и еще.

– Астерион, о Астерион! – крикнул он. – Я иду за – тобой…

Он прижался к стене и выглянул в длинный коридор, откуда проникало больше света, чем он привык видеть в последние полчаса. Высокая кровля, открытая небу, впускала лунный свет в самое сердце лабиринта, насколько Тесей смог понять. Он уже столько раз свернул, столько раз поднялся и спустился, что и не вспомнить, чуть не столкнулся с десятком зеркал и стен в тупиках. Казалось, он вернулся своим же путем не раз и не два, навил петель вокруг, вверх и вдоль одних и тех же переходов, но – если верить следу, оставленному им, его нити, – это все иллюзия. Гений этого лабиринта был и в видимой, и в действительной сложности. Лабиринт наводил панику и подтачивал веру в свои силы.

Тесей приближался к центральному залу, и запах гниющей плоти, дерьма и мочи бил ему в ноздри. Царевич положил почти полностью размотанный клубок на пол, кашляя от вони. Каменный пол выровнялся, и Тесей не сомневался, что его спасительная нить никуда не денется.

Он с восторгом осознавал, что совершенно не боится, но изумленно ощущал, как грохочет у него в груди сердце. Может ли быть, что он боится, но не понимает этого? Впереди зашаркали, зарычали и затопали. Из открытой кровли лилось столько яркого серебристого света, что Тесею, чтобы видеть все вокруг ясно, пришлось зажмуриться, а затем широко раскрыть глаза.

Логово Минотавра. Тесей шел по костям, комьям навоза и сырой соломе, которую, судя по всему, бросали через крышу. Тишина – лишь шумные удары сердца, треск и шуршание шагов. Но вот и новый звук – скрежет рога по камню. Что-то там в углу шевелится. Оттуда надвинулась фигура, вышла из тени. Красные глаза горели, глядя на смертного, осмелившегося приблизиться.

– Привет… – сказал Тесей. Собирался произнести это слово громко и отчетливо, а получилось шепотом.

Громадная голова вскинулась, и Минотавр исторг чудовищный рев. Звук заметался эхом по камням и полетел по четырем коридорам, что расходились из этого срединного зала. Тесей шагнул вперед по своему коридору.

– Нет-нет, – произнес он, – меня этим не напугаешь. Любой бык на лугу умеет реветь.

Глаза Тесея различали все больше мелочей. Минотавр стоял выпрямившись, на двух человечьих ногах. Голова громадная, рога острые. Шея расширялась у основания, ниже – человеческие плечи, грудь, покрытая то ли шерстью, похожей на волосы, то ли волосами, похожими на шерсть; этим же заросло и все остальное тело. Здоровенный хер болтался между ног, чуть ли не до самых копыт, что били и скребли каменные плиты. Чудище прекратило реветь и косо глянуло на Тесея. С рыла свисала длинная вожжа слюней.

– Ну и видок у тебя, а? – произнес Тесей. – Тут вообще, что ли, никто не прибирается?

Они оба вскинули головы и посмотрели на квадрат света над ними.

Эта комическая одновременность насмешила Тесея.

– Я правда верю, что ты меня понял.

Минотавр зарычал, фыркнул и мыкнул.

Тесей потрясенно осознал наконец, что же такое показалось ему странным в голосе этого чудища. Оно подражало ритмам человеческой речи. Пусть и неизъяснимо это, но Тесей почему-то не сомневался: Минотавр пытается говорить, но бычьи голосовые связки, с которыми он родился, не приспособлены для нужных звуков.

– Ты пытаешься говорить, верно?

Хриплый крик, исторгнутый бычьей головой, совершенно точно был согласием.

– Бедолага. Астерион – тебя же так зовут? Астерион, послушай. Я знаю, как выйти отсюда. Чего б тебе не пойти со мной? Вместе поплывем в Афины. Я пригляжу, чтобы тебе выделили целое поле.

Раздалось нечто, похожее на вой, и зверь затряс могучим подгрудком.

– Нет? А что?

Минотавр выпрямился и заорал.

– Да тихо ты. Попробуй помочь мне понять тебя, – невозмутимо проговорил Тесей. – Ну правда же что угодно лучше драки? У драки может быть только один исход. Я тебя убью. Мне не хочется. Теперь, когда мы познакомились, ты мне, кажется, нравишься.

Теперь Минотавр силился выдать новый звук. Сосредоточился и подал все дыхание в стон, который уху Тесея показался звуками: «Умей-и-я! Умей-и-я!»

И тут он понял.

– Убей меня? Ты говоришь «убей меня»?

Минотавр согласно повесил свою громадную голову.

– Убить тебя? Не проси меня об этом.

Минотавр вскинулся.

– Умей-и-я! Умей-и-я!

Тесей тоже расправил плечи.

– Пусть тогда будет хотя бы дуэль, – произнес он. – Ты убей меня… убей меня! – С этими словами он прицельно пнул кучу навоза. Увесистые ошметки полетели Минотавру в морду. – Ну же, давай!

Чудище взревело от ярости – его собственное дерьмо жгло ему глаза. Он затопал копытами, затряс головой и ринулся на Тесея.

Тесей шагнул влево, затем вправо, маня за собой Минотавра. Зверь растерянно тряс головой.

– Ну же! Ну же! Иди сюда! – кричал Тесей, отступая к стене.

Минотавр решился, пригнул рогатую голову и бросился. Тесей отскочил в сторону в последний миг, и Минотавр влетел башкой в каменную стену. Левый рог отломился с громким треском и повис. Тесей совершил сальто вперед, оторвал рог, и не успело ошалевшее животное осознать, что происходит, Тесей воткнул ему рог глубоко в складки на горле и яростно рванул в сторону, рассекая глотку.

Фонтан крови окатил Тесея с головы до пят. Чудище мотало туда-сюда в дерганой пляске, все больше крови изливалось из горла. Копыта поскользнулись на мокрых от крови камнях, и Минотавр упал, содрогаясь, наземь.

Тесей склонил колени рядом и тихонько зашептал зверю на ухо:

– Я отправляю тебя на вечный покой стремительно и с почтением, Астерион. Мир узнает, что ты погиб храброй и благородной смертью.

Надрез на горле зверя расслабил, должно быть, тугие голосовые связки, что еще несколько мгновений назад отказывали Минотавру в человеческой речи. Теперь же, хоть и бурлила кровь из раззявленной раны, зверь смог говорить. Тесей услышал совершенно отчетливо – как от любого оратора на Акрополисе – слово «спасибо» прежде, чем от чудовищного тела отлетел дух.

– Прощай, человек-бык, – шепнул Тесей. – Прощай, Астерион, сын Пасифаи, сын Быка из моря, Критского быка, Марафонского быка. Прощай, брат прекрасной Ариадны. Прощай, прощай.

Оставление и побег

Держась за нить, Тесей нашел путь из лабиринта. Выйдя из дверцы, врезанной в большие ворота, увидел напротив начальника стражи, тот спал на стуле. Тесей подкрался, чтобы свернуть стражнику шею и забрать ключи, но оказалось, что тот мертв уже некоторое время, а со здоровенного железного кольца у него на поясе уже пропали все ключи. Пробираясь к темнице, где сидели взаперти собратья-афиняне, Тесей застал Ариадну при входе. Она потрясла ключами перед носом Тесея; глаза у нее сияли.

– Я знала, что у тебя получится, – сказала она.

Тесей обнял ее. Она поневоле отшатнулась.

– Ты весь в крови!

– Смою, когда мы уберемся отсюда.

– Ужасно было?

– Я предал его быстрой смерти. Ты сама разделалась с начальником стражи?

– Свинья, он у меня дождался, – проговорила Ариадна. – За все, что он пытался со мной сделать, пока я была маленькая. Давай-ка освободим твоих друзей.

Эти двое, команда судна во главе с капитаном и тринадцать счастливых афинян тайком прокрались прочь из дворца через боковые ворота и пришли в гавань, где пробили днища стоявших там на якоре критских судов, после чего погрузились на свое судно и подняли парус.

В открытое море они выскользнули на исходе утра. Шесть юнцов, семь девушек, Тесей и команда добавили парусами ходовой мощи весел, и вскоре Крит уже скрылся из виду. Хотя критский флот в Ираклионе они и попортили, риск напороться на какое-нибудь патрульное военное судно оставался, а потому афиняне гребли безостановочно, пока не доплыли до острова Наксос, где бросили якорь и выбрались ночевать на сушу.

Тесей, смыв с себя запекшуюся кровь Минотавра, наконец-то возлег с Ариадной. Прежде чему уснуть в объятиях друг друга, они, залитые лунным светом, трижды соединились в любви.

Приснилось Тесею ужасное. Начался сон с крика.

– Уезжай! Сейчас же уезжай с этого острова. Вон отсюда! Забирай афинян, а Ариадну оставь, она обещана мне. Уезжай – или все вы сгинете. Все вы сгинете.

Тесей пытался противиться видéнию, но из туманов грезы соткалась фигура и двинулась на Тесея. Юноша с виноградными листьями в волосах. Был он одновременно и прелестен, и жуток на вид.

– Три пути, на выбор. Останешься здесь с Ариадной – сгинешь. Заберешь Ариадну с собой – вы с твоими спутниками сгинете. Уедешь со своими людьми – все выживете. Приближаются мои корабли. Их не остановить. Прочь, прочь, прочь!

Тесей понимал, что юноша – бог Дионис. Наш герой сел, потный, бездыханный. Ариадна мирно спала рядом.

Оставив ее, Тесей ушел на берег поразмышлять. Капитану их корабля тоже не спалось, и они побрели вместе. Некоторое время они молча вышагивали туда-сюда по песку.

– Был мне сон, – произнес наконец Тесей. – Просто сон, но он меня встревожил.

– Бог Дионис?

Тесей оторопел.

– Только не говори, что он и тебе приснился.

Они беззвучно разбудили остальных.

– У нас нет выбора, – повторял капитан Тесею. – Нам придется ее оставить.

Когда они отплыли далеко в море, Тесей глянул назад, и ему показалось, будто он различает одинокий силуэт Ариадны, она стоит на берегу в лунном свете. С другой стороны к острову уже приближался флот Диониса – афиняне увидели его корабли. Тесей горевал об утрате девушки, в которую влюбился, однако он понимал, что сохранность молодежи, вверенной его попечительству, превыше всего остального. Пришлось пожертвовать собственным счастьем. Пришлось пожертвовать Ариадной.

Во всяком случае, так афиняне объясняют, почему Тесей оставил Ариадну на острове Наксос. По другим версиям, Тесей бросил ее на острове, потому что в ней больше не было надобности. Она послужила своей цели, и теперь от нее можно было отделаться. По некоторым критским пересказам, Дионис действительно прибыл во всей красе на Наксос, женился на Ариадне (и вознес ее свадебный венец на небеса – созвездием Северной Короны), родил с ней по меньшей мере двенадцать детишек и воздал ей после ее смерти спасением от Аида – вместе с собственной матерью Семелой, и жили они потом долго и счастливо на Олимпе.

Трудно симпатизировать Тесею, способному хладнокровно бросить девушку, которая столь неоценимо помогла ему и его спутникам спастись, и, несомненно, поэтому афинская версия подчеркивает, что выбор был труден, и даже предполагает, что Ариадна уже успела как-то сговориться с Дионисом, еще до знакомства с Тесеем, – тем самым вся ответственность на Ариадне. Афинянам не нравилось ничего, что выставляло их любимого героя в невыгодном свете.

По дороге домой в Афины угрюмого и задумчивого Тесей потряс за плечи капитан.

– Смотри, государь, смотри!

Тесей увидел, что все, кто был на судне, уставились на солнце.

– Что там? – спросил он, щурясь на ту же точку, что и все. – На что мы смотрим?

И тут он увидел сам. В небесах над морем парили двое. Один постарше, другой помоложе. На больших белых крыльях. Человек помоложе взмыл ввысь, затем пошел вниз. Даже на таком расстоянии было видно, до чего это все ему в радость.

Отец и сын

Миноса разбудили и сообщили ужасные новости. Поглядели через решетку в кровле и увидели, что Минотавр убит в своем же обиталище. Начальник стражи тоже мертв. Афиняне сбежали, великий минойский флот попорчен. Но самое главное: царевны Ариадны тоже нигде нет. Быть может, ее взяли пленницей, быть может…

Минос знал, кого тут винить. Если Минотавр мертв, а его убийца на свободе, это значило только одно: Дедал как-то выболтал тайну лабиринта. Минос приказал заточить изобретателя и его сына Икара в светелке на вершине дворцовой башни, у дверей выставить круглосуточную охрану. Пусть ждут смертной казни.

Икар стоял у окна их тюрьмы и смотрел на море вдали.

– Видимо, если прыгнуть как можно дальше, глядишь, удастся перескочить скалы и упасть в воду? – размышлял он вслух.

Дедал не ответил. Он был занят. На башне, где их заточили, было полно гнездовавшихся птиц, их помета и перьев.

– Что ты делаешь, отец?

– Передай вон те свечные огарки.

– Ты что-то строишь?

– Тс! Не надоедай.

Вечно он вот так вот затыкал Икара, когда занимался чем-нибудь важным. Икар растянулся на полу и заснул.

Он понятия не имел, сколько прошло времени, когда воодушевленный отец растолкал его.

– Вставай, Икар, вставай! Надевай вот это.

– Что это?

– Крылья, сынок, крылья!

Икар сонно встал и подставился Дедалу, тот закрепил у него на торсе кожаные ремни. Икар оглянулся посмотреть, что там такое щекочет ему спину и плечи.

– Ну-ка, отойди, где места побольше, и попробуй раскрыть их.

– Ты и впрямь их соорудил, пап!

Дедал доделывал свою пару.

– Хватит хихикать, помоги лучше.

Он неспешно втолковал Икару, как пользоваться крыльями.

– Но, пап, ты говоришь, что нам нужно будет выпрыгнуть из окна и довериться тому, что эти крылья удержат нас в воздухе?

– Я целую жизнь изучаю птиц. Воздух для них – не пустое пространство, он для них такой же твердый, как для нас земля – или вода для рыб. Он их держит – удержит и нас. Верь.

Дедал подтянул ремни на сыне, чтобы крылья сидели прямо и ровно, и взял Икара за плечи.

– Слушай меня, Икар. Мы полетим над морем к Афинам, Тесей, я уверен, будет нам рад. Но лети осторожно. Опустишься слишком низко – волны промочат тебе крылья и затянут под воду. Поднимешься слишком близко к солнцу – жар его лучей растопит свечной воск, которым скреплены перья, понимаешь?

– Конечно, – отозвался Икар, прыгая от возбуждения. – Не чересчур низко, не чересчур высоко.

– Ну что, я первый?

– Не волнуйся, пап! – воскликнул Икар, устремляясь к окну. – Я все понял. У-у-у-у-у-у-у-у!

Он сиганул в окно и услышал, как отец кричит ему вслед:

– Распахни крылья! Раскрой их! Подставь воздуху.

Икар сделал, как велено, и тут же ощутил, как потоки воздуха подпирают ему крылья и держат тело. Он летел! Ветер держал крылья, а крылья удержат его – Икар не сомневался. Прав был отец: воздух – твердь. Икар приспособился управлять полетом – поворачивать при помощи рук, куда захочется. Всего-то и нужно было малейшее движение. Внизу рябило и морщилось море, прижимаясь к критскому берегу, – там остался единственный дом, какой Икар знал. Перед ним с распахнутыми крыльями возник отец.

– Столпы теплого воздуха поднимаются от скал внизу, они сейчас держат нас, – прокричал он. – Когда полетим над морем, можно будет махать крыльями – и парить, махать – и парить.

– Как чайки?

– Точно – как чайки. Лети за мной, Афины – это вон туда. И помни…

– Да-да, не чересчур высоко, не чересчур низко. – Икар рассмеялся.

– Не забывай.

– Ай! – вскрикнул Икар от неожиданности: воздушный путь ему перелетела чайка. Он сосредоточился и резко пошел вниз следом за отцом.

Далеко внизу Тесей смотрел в небо и видел, как взмывает и падает в воздухе Икар, как ныряет и описывает петли.

Икар отдалился от Дедала так, что не докричишься, и заметил далеко внизу афинский корабль с носом, как у птицы. «Ха-ха! – подумал Икар. – Я им устрою потрясение на всю оставшуюся жизнь. Но сперва наберем-ка высоту».

Взлетал он все выше и выше, чтобы удалось воплотить замысел – спикировать камнем. И так высоко он забрался уже, что едва видел Тесеев корабль внизу, так высоко, что… так высоко, что сделалось жарко. Икар обеспокоенно вскрикнул – перья начали осыпаться с крыльев. Воск таял! Икар перевернулся, нацелившись головой вниз, чтобы нырнуть как можно дальше от солнца, но поздно. Перья сыпались с него, как снег, и сын Дедала стал падать. Воздух, холодный и жесткий, бил по телу. Икар услышал, как кричит отец. Ничего нельзя было поделать. Море рвалось навстречу. Может, если вытянуться в длину, удастся нырнуть под воду и всплыть живым.

Дедал смотрел вниз с бессильным отчаянием. Он знал, что с такой высоты море окажется гранитной плитой. Смотрел, как тело ударяется о волны, и знал, что кости его сына разобьются вдребезги и жизнь покинет его.

– О, Икар, Икар, мой любимый сыночек. Ну почему ты не послушал меня? Зачем поднялся так близко к солнцу?

Трагический плач, подобный этому, просто с другими именами, слышен был с тех пор от отцов во многих поколениях. Такова судьба детей духа – взмывать слишком близко к солнцу и падать, сколько бы раз ни предупреждали их об опасности. Кто-то выкарабкивается, но многие – нет[284].

Дедал нырнул и выловил сокрушенное тело сына, похоронил его на острове неподалеку; тот остров и поныне зовется Икарией. Говорят, погребение наблюдала куропатка, она захлопала крыльями и ликующе заворковала. Пердик радовался трагическому воздаянию – тому, что сын Дедала упал и разбился насмерть, как в свое время упал Пердик, когда Дедал столкнул его с горы. Безутешный отец бродил по Средиземноморью и наконец нашел себе работу при дворе царя КОКАЛА в Камике на юге Сицилии.

Неукротима была ярость Миноса, когда он обнаружил, что птички, как говорится, упорхнули. Дочь исчезла, репутация могущественного и непобедимого царя серьезно подмочена, он унижен побегом Дедала – Минос поклялся отомстить. Взялся он прочесывать весь греческий мир в поисках своего сбежавшего изобретателя, прихватив с собой витую морскую раковину. В каждом царстве или провинции, на каждом острове Минос объявлял, что наградит любого, кто проденет нитку через спиральные – камеры в его морской ракушке. Царь Крита считал, что одному лишь Дедалу хватит ума сообразить, как это делается.

Через многие годы поисков Минос наконец объявился в Камике. Царь Кокал принял вызов Миноса и отнес ракушку Дедалу, тот быстро решил эту задачку, привязав конец нитки к муравью, а муравья заманил пройти спираль ракушки с помощью капелек меда. Царь Кокал торжествующе вручил Миносу ракушку с продетой сквозь нее ниткой и потребовал награду.

Минос встал во весь рост.

– На такое способен один лишь Дедал-умелец, Дедал-изобретатель, Дедал-предатель, – заявил он. – Отдай его мне, или я сейчас же отправлюсь на Крит, вернусь со своим флотом и завоюю твое царство. – Тесей Миноса, может, и обставил, но Минос по-прежнему располагал великой морской мощью.

– Позволь мне удалиться в зал заседаний и посовещаться, – сказал царь Кокал.

Под этим он подразумевал «спросить у дочерей». Он знал, что его дочки обожали Дедала – тот развлекал их, пока они росли, уча всевозможным ловким фокусам. Кокал собрал дочерей и рассказал им о возникшей угрозе.

– Скажи Миносу, – посоветовала старшая, – что Дедала, закованного в цепи, ты ему выдашь завтра. Но сегодня пусть Минос купается, ест, пьет, слушает музыку и пирует по-царски, как и полагается великому государю.

Кокал, как всегда, послушался дочерей и передал сообщение Миносу.

Минос поклонился, благодарный за возданную честь.

Так получилось, что неугомонный и изобретательный Дедал измыслил и соорудил во дворце отопительную систему, состоявшую из хитросплетения труб, по которым из центрального котла шла горячая вода, – первую в своем роде систему в мире.

Минос забрался в тот вечер в ванну – и не вылез из нее. Сестры разогрели воду в гипокаусте до кипения. Она пробила трубы в ванне, и Минос погиб в муках – сварился.

Царь Тесей

Тесея и тринадцать его земляков мы оставили на борту корабля, когда все они смотрели вверх, на полет Дедала и Икара. Снедаемый виной за разлуку с Ариадной, потрясенный и расстроенный падением и смертью Икара, Тесей целиком погрузился в свои мысли, а корабль меж тем приближался к Афинам.

Уж так увлеклись царевич и капитан корабля раздумьями, что даже когда судно стало видно из порта Пирея, упустили из внимания кое-что очень важное. Они совершенно позабыли о том, что пообещали спустить черный парус и поднять белый – уведомить Эгея, что возвращаются они с победой.

Царь ежедневно выходил на скалы и ждал корабль. И вот увидел он на горизонте знакомый силуэт афинского судна. Никаких сомнений – это корабль его сына Тесея, но какого же цвета парус? Корабль так далеко. На фоне светлого неба парус казался черным, но, быть может, это потому, что виден лишь силуэт… нет… надеяться на такое – уж слишком. Чем ближе судно подплывало к берегу, тем отчетливее было видно, что парус на нем черен, как смерть. Его отважный, глупый, только что обретенный сын мертв.

То пророчество оракула:

Эгею нельзя развязывать тугие мехи с вином, пока не достиг до афинских вершин, а иначе сгинет от горя.

Эгей наконец понял, что оно означает. Надо было ехать прямиком из Дельф в Афины в тот далекий год. А он оказался в Трезене и как-то попал в постель к Эфре. Развязал свой тугой мех с вином. Зачал Тесея, Тесей подарил ему краткую радость, но теперь – так и есть, оракулы вечно правы – Эгея охватило убийственное горе.

С криком отчаяния Эгей бросился в море внизу, и в честь царя это море с тех пор именуется Эгейским.

Трудно сказать наверняка, каким царем был Тесей. Позднее афиняне, сочинившие почти всю историю, какая до нас дошла, так истово поклонялись своему Царю-основателю, что, если им верить, он был изобретателем не только рукопашного боя, как мы уже поняли, и прыжков через быка, но и демократии, юриспруденции и всего разумного правления; кроме того, Тесей был воплощением ума, сообразительности, находчивости и мудрости – качеств, которые афиняне (к немалому раздражению соседей) считали исключительно присущими их народному характеру и культуре. В целом общепринято, что Тесей объединил мелкие провинциальные территориальные единицы (так называемые демы) Аттики под единым правлением центрального афинского полиса, или города-государства[285], и эта система стала моделью древнегреческого административного правления вплоть до исторического периода.

Однозначно известно, что Тесей был вполне человечен, со своими слабостями, достоинствами и несуразностями, какие присущи нам, людям. Многое из того, что произошло в его жизни после Минотавра, – результат одной из величайших мужских дружб в греческой мифологии, дружбы Тесея с Пирифоем. Как и в позднейшем романтическом братстве Ахилла с Патроклом, в некоторых греческих источниках попадаются намеки на то, что был в этих отношениях сексуальный элемент, но если и так, он никак не мешал ни Тесею, ни Пирифою оставаться бабниками и волокитами.

Пирифой, царь лапифов, – сын Дии и Зевса. Дия была женой Иксиона. Вроде бы ханжество: Зевс привязал Иксиона к огненному колесу за то, что Иксион попытался соблазнить Геру, а сам уестествил жену наказанного, однако Зевс всегда оставался Зевсом. Дией он овладел, приняв облик жеребца, и она родила Пирифоя, тот вырос и заслужил репутацию превосходного воина и – что, наверное, неудивительно – всадника[286].

Наслушавшись о столь же блистательной репутации нового афинского царя и желая проверить ее, Пирифой напал на Марафон и угнал оттуда самое любимое Тесеево стадо[287]. Взбешенный Тесей заявился в Лариссу, столицу лапифского царства, и выследил Пирифоя, собираясь если не прикончить его, то уж во всяком случае хорошенько проучить. Но, встретившись, они решили, что нравятся друг другу, и не подрались, а поклялись в вечной дружбе.

Связь их вскоре подверглась испытанию: на трон Пирифоя в Фессалии имелись претенденты. Кентавры, полулюди-полукони, считали, что раз они наследники Иксиона, то у них больше прав царствовать, чем у Пирифоя[288]. Для житья им предоставили гору Пелион, однако они сочли это оскорблением и потребовали больше. Развязка наступила во время свадьбы Пирифоя с Гипподамией[289]. Из дипломатической необходимости Пирифой проследил, чтобы кентавров пригласили на празднество, но они, привычные к молоку, вино пить не умели, а оно на свадьбе текло рекой. Напившись, кентавры стали вести себя отвратительно[290]. Один из них, ЭВРИТИОН, попытался изнасиловать саму невесту Гипподамию, а остальные кентавры перли на всех присутствовавших женщин и юношей подряд. Пирифой с Тесеем, почетным гостем на свадьбе, вступили в бой.

Довольно трогательный побочный сюжет, связанный с этой жуткой и безумной во всех остальных отношениях битвой (иногда ее называют КЕНТАВРОМАХИЕЙ, или сражением кентавров[291]), – история лапифа по имени Кеней. Он родился женщиной – Кенидой. В один прекрасный день ее заметил Посейдон, а Посейдон, если ему нравилось увиденное, просто его забирал. Совершенно довольный пережитым опытом, бог предложил Кениде исполнить любое ее желание. Ей в насилии над собой не понравилось ничего, и она попросила превратить ее в мужчину, чтобы тем самым избежать всякого бесчестия в будущем. Посейдон, возможно устыдившись, не только исполнил желание, но и облек ее – его – неуязвимой кожей. Кеней присутствовал на свадьбе Пирифоя и Гипподамии и сражался против кентавров вместе с женихом и Тесеем. Один кентавр по имени Латрей стал насмехаться над женским прошлым Кенея. Кеней ударил Латрея, а сам благодаря своей неуязвимости от града встречных ударов никак не пострадал. Другие кентавры, сообразив, что стрелы и копья отскакивают от непроницаемой кожи Кенея, принялись заваливать его камнями и вколачивать в землю стволами сосен, пока Кеней не умер, задохнувшись под землей.

Пусть и потеряли они Кенея, Пирифой и его лапифы в конце концов победили. Выжившие кентавры ускакали прочь, пораженные и упавшие духом. Среди выживших кентавров, ускакавших прочь, пораженных и упавших духом, был Несс, которому суждено было погубить Геракла[292].

В Фессалии воцарился мир, и Пирифой смог посодействовать своему другу в поисках жены. Они выбрали воительницу амазонку АНТИОПУ, сестру Ипполиты, чей боевой пояс забрал при их роковой встрече Геракл в одном из своих подвигов[293]. Хотя Антиопу похитили силой, принято считать, что, после того как Тесей сделал ее царицей и своей женой, она его постепенно полюбила. Зачала ему сына Ипполита, названного в честь великой царицы амазонок.

У амазонок были свои взгляды на жизнь. Брак с мужчиной – предательство всего, что воплощали собой эти воительницы-мужененавистницы[294]. Они объединили силы и напали на Афины – произошла так называемая Аттическая война. Амазонки проиграли финальную битву при Ареопаге, холме Ареса[295]. В том бою Антиопу жестоко ранило. Соплеменница амазонка по имени МОЛПАДИЯ, пусть и сражалась на стороне противников, прекратила предсмертные муки Антиопы, всадив стрелу ей в шею. Тесей, увидев это, убил Молпадию. Ее могилу, как и многие подобные мифические места, навестил путешественник Павсаний, чьи наблюдения нередко перекидывают живописный мост между мифом, легендой и чем-то близким к подлинной истории.

Аттическая война, как и Гераклово истребление Ипполиты и ее племени при совершении девятого подвига, – часть более протяженной АМАЗОНОМАХИИ, очередной – махии, еще одного укрощения буйных, где греки считали себя избавителями мира от варварских, чудовищных и нецивилизованных типов, угрожавших, как надвигавшиеся рои насекомых, их представлениям о гармонии и сокрытым красотам цивилизации порядка[296].

Эта «война с амазонками», а также кентавромахия (битва лапифов с кентаврами на свадьбе у Пирифоя), ТИТАНОМАХИЯ (война олимпийских богов против их предков-титанов)[297] и гигантомахия (война богов с гигантами, где так отважно сражался Геракл)[298] – излюбленные сюжеты греческой живописи и скульптуры[299]. Все вместе эти темы лучше всего постижимы в символических понятиях – они суть воплощение того, что греки считали себя поборниками порядка и цивилизации, борцами против орд хаоса, всего варварского и чудовищного. Кроме того, рассказы об этих войнах отражают стремление укротить дикарские порывы, темные и опасные черты человеческой натуры.

После победы над амазонками у Пирифоя и Тесея случилось нечто похожее на кризис среднего возраста. Они решили найти себе новых невест. Выбор обоих оказался сумасбродным и катастрофическим.

Новый друг помог Тесею выкрасть юную Елену Спартанскую[300], а себе в жены Пирифой решил смеху ради добыть Персефону, царицу подземного царства. Когда Пирифой предложил эту безумную затею – спуститься в мир мертвых и умыкнуть Персефону прямо из-под носа ее супруга Аида, – герой Тесей, мудрец Тесей, умница Тесей, великий царь и советчик Тесей пылко закивал.

– Чего б и нет? Вполне потеха.

Парочка отправилась на то же место, откуда спускался под землю Орфей, – на мыс Тенарон на южной оконечности Пелопоннеса, он же мыс Матапан, – и смело двинулась вниз по пещерам, переходам и галереям Царства мертвых. То ли Пирифой возомнил, что его грубое солдатское обаяние очарует Персефону, то ли друзья решили забрать ее силой оружия – неизвестно. Поход оказался предсказуемо катастрофическим. Аида все это нисколько не распотешило, он пригвоздил наших героев к каменным тронам, их нагие ягодицы приросли к сиденьям, а ноги им обвили живые змеи. Там они бы и торчали до скончания адов, если б не Геракл, как мы уже знаем, – он направлялся потолковать с Аидом, одолжить у него Кербера[301]. Чтобы освободить Тесея, Гераклу пришлось довольно резко оторвать его от трона. Тесей освободился, но ягодицы остались на троне. Будто их держало на сиденье суперклеем. Афиняне изображают взрослого Тесея периода после Аида, по сути, беспопым[302].

Тесей вернулся в верхний мир и там обнаружил, что Елену вызволили ее братья, близнецы Кастор и Полидевк – братья Диоскуры[303].

Пристыженный, он решил взять в жены кого-нибудь другого. Взгляд его пал на ФЕДРУ, младшую сестру Ариадны. Может, она напомнила Тесею о его первой любви, а может, он счел, что этот союз позволит исправить старый Тесеев проступок, когда он бросил Ариадну на острове Наксос, – или, кто знает, то был просто политический ход, не более. Мотивы Тесея – как никакого другого героя – вычислить труднее всего.

Минос, старый враг Афин, уже, конечно, сгинул – сварился заживо на Сицилии. Его сын ДЕВКАЛИОН унаследовал трон и – видимо, зная, что Афины стали сильнее Крита, и понимая ценность такого альянса, – одобрил и даже помог устроить женитьбу, оставив в стороне и то, что Тесей бросил его сестру Ариадну, и что он же убил Минотавра, единоутробного брата Девкалиона.

Федра с Тесеем родили двоих сыновей, АКАМАНТА и ДЕМОФОНТА, – они вырастут и сыграют трогательную и почетную, пусть и эпизодическую роль в Троянской войне.

А что же Ипполит, сын Тесея от Антиопы? Его отправили на первую родину Тесея, в Трезен. Вырос он красивым и сильным юношей, главной страстью его стала охота. Его служение Артемиде, богине добродетели и догонялок, равнялось по рвению его неприязни к Афродите и отвлечениям любви. Не влекли его ни мужчины, ни женщины. Афродите, разумеется, не нравилось, когда ее не замечают, и месть, какую она замыслила юному наглецу за его небрежение к ее алтарям и обрядам, была воистину ужасна.

Когда отец Ипполита Тесей и мачеха Федра навещали Трезен, Ипполит встречал их чин чином. Тесей и Ипполит взаимно расположили друг друга с ходу. В греческих мифах полно отцов, порешающих сыновей, и сыновей, порешающих отцов, и поэтому обоюдное обожание и восхищение, возникшее у этих двоих, представляется особенно замечательным. Пока Тесей с Федрой гостили в Трезене, отец с сыном проводили в обществе друг друга день и ночь. Федру Ипполит едва замечал. Она же как раз обращала на него внимание. Постепенно она сделалась одержима им и однажды ночью пришла к нему и заявила о своей любви[304]. С чуточку бóльшим ужасом и зримым отвращением, чем было бы прозорливо и учтиво, Ипполит отверг ее авансы. Как и в историях Сфенебеи с Беллерофонтом и Потифаровой жены с Иосифом, оскорбленная и униженная Федра сообщила Тесею об изнасиловании, Тесей проклял сына и воззвал к отцу своему Посейдону, чтобы тот Ипполита наказал. Ипполит вел поутру колесницу вдоль берега, Посейдон наслал одного из своих великих морских быков, и они перепугали лошадей. Юношу затоптали насмерть. Федра, узнав об этом, покончила с собой.

Богиня Артемида явилась Тесею и объяснила, что сын его был невиновен, а трагедия эта – результат отвергнутой любви и обид Афродиты.

Изгнанный из своих царств – и афинского, и трезенского – за участие, пусть и нечаянное, в смертях сына и жены, озлобленный, брошенный и лишенный всякой страсти и цели, Тесей обрел нелепый и несуразный конец. Он гостил у царя Ликомеда Скиросского, и хозяин столкнул его со скалы; Тесей разбился насмерть. Из-за чего они поссорились, мы уже никогда не узнаем.

Кимон, исторический царь Афин, правивший много-много лет спустя, напал на Скирос и вернул тело Тесея обратно в родной город, для славы которого Тесей столько всего сделал. Ликомед же прославился гораздо громче своей ролью в воспитании Ахилла.

Прекрасная статуя нагого Тесея гордо возвышается ныне на соборной площади Афин – на Синтагматос. Даже в наши дни он остается средоточием афинского самосознания и гордости. Корабль, на котором он вернулся из приключений в Критском лабиринте, стоял в гавани Пирея как достопримечательность вплоть до эпохи исторических древних Афин, времен Сократа и Аристотеля. Его столь долгое постоянное присутствие сделало из корабля Тесея предмет занимательного философского рассуждения. За сотни лет его оснастка, обшивка, борта, палуба, киль, нос, корма и все дерево в его конструкции были заменены, не осталось ни единого исходного атома. Можно ли считать его тем же кораблем? Тот же самый ли я человек, что жил пятьдесят лет назад? Все до единой молекулы моего тела и все его клетки сменились с тех пор много раз[305].

Уместно, что Тесея связывают с Афинами логики, философии и открытого интеллектуального поиска, потому что этот герой как никакой другой воплощал в себе наиболее дорогие афинянам человеческие качества. Как и Геракл, Персей и Беллерофонт до него, он помог очистить мир от опасных чудищ, но удалось ему это при помощи смекалки, разума и свежего образа мышления. Ошибок и промахов он насовершал достаточно, как и все герои, но воплощал при этом нечто великое, что есть в каждом из нас. Пусть стоит он на Синтагматос как можно дольше – и как можно выше за всех нас.

Посылка

Герои очистили наш мир от хтонических ужасов – от рожденных из земли чудищ, опасных для человечества и угрожавших задушить рассвет цивилизации. Пока населяли воздух, землю и моря драконы, гиганты, кентавры и звери-мутанты, не могли мы плодиться уверенно и преображать дикий мир, чтоб он стал для человечества надежным.

Со временем даже благие малые божества почуют, что их вытесняет цветущее и теперь уверенное в себе людское племя. Нимфы, дриады, фавны, сатиры и духи гор, потоков, лугов и океанов больше не могли соперничать с нами, жадными до земель, на которых нам требовалось воевать, растить еду и строить. Рождение духа рационального исследования и научного понимания оттолкнуло бессмертных еще дальше от нас. Мир перелицевался и стал домом, где есть место лишь смертным. Конечно, в наши дни некоторым редким и уязвимым смертным созданьям, с которыми мы делим этот мир, грозит в их природных местах обитания то же, что прикончило нимф и лесных духов. Потеря среды обитания и исчезновение целых видов живых организмов случалось и прежде.

Дни самих богов тоже были сочтены. Дар огня, принесенный Прометеем, как и опасался Зевс, позволит нам в один прекрасный день обходиться даже без олимпийцев.

Но день этот пока не настал.

Геракл, сам того не ведая, завел часы на обратный отсчет перед катаклизмом в человеческой истории. Приход к власти Тиндарея в Спарте и Атрея в Микенах, а также то, что Приаму после убийства Троя[306] оставили жизнь, – все это угли, из которых однажды вспыхнет величайший пожар из всех, какие видал этот мир.

Но не теперь. Зевсу и олимпийцам еще есть чем с нами заняться.

Неистовства Геракла

Недавно я прочитал о странном и печальном случае Криса Бенуа, звезды мирового реслинга: в 2007 году он удавил своих жену и сына. Необъяснимое ужасное преступление списывали то на «роид-бешенство» (психотическое воздействие синтетического и природного тестостерона, нандролона, анастрозола и других гормонов и стероидов, употребляемых борцами[307]), то на воздействие травмы головного мозга, похожей на те, что переживают некоторые игроки НФЛ, об этом рассказывается в фильме «Сотрясение» Питера Лэндисмена с участием Уилла Смита. Судя по всему, коронный прием Бенуа – так называемый ныряющий удар головой, а им можно нанести мозгу серьезную травму.

Меня сразу поразило, до чего похожи Гераклово убийство Мегары и детей и убийство, совершенное Бенуа. Оба – груды мышц, бурлят тестостероном, на миг впадают в ярость или помрачение и остаток своих дней жалеют об этом. В случае Бенуа остаток дней оказался кратким: Бенуа повесился через два дня после совершенных им убийств.

Я не считаю, что у всех мифов непременно есть историческая почва, однако нахожу интересным, что, когда коллективное бессознательное греков породило и наделило жизнью, характером и нарративом мифического силача, они заложили в этот образ ужасную и неизъяснимую склонность взрываться в разрушительной психотической ярости[308] – и я имею в виду не только убийство семьи, но и истребление кентавров в пещере Фола, и убийство Ифита.

Конечно же, многие амбалы – милые, мягкие и добродушные люди (на ум приходит Гигант Андре[309]), но мне не кажется совсем уж за пределами возможного, что греки слыхали о настоящем силаче, склонном к лютым припадкам насилия, а следом – к долгому сокрушительному раскаянию.

Послесловие

Порядок событий в мифе нередко путаный и непоследовательный, особенно когда речь заходит о героях. Согласно Еврипиду, например, Геракл убивает свою первую жену Мегару после своего двенадцатого подвига, тогда как в большинстве изложений этого мифа подвиги ему пришлось совершать как раз в наказание за то убийство. По Шекспиру и согласно другим версиям, Тесей вроде как женился на Ипполите, царице амазонок, но ее же Геракл убил в своем походе девятого подвига? Некоторые герои значатся среди аргонавтов и участников Калидонской охоты – после того, как их уже убили, или до того, как они могли в принципе появиться на свет.

Миф – не история. Разнообразие изложений и сюжетных линий неминуемо. Я пытался, где возможно, перекинуть широкие арки судеб героев, о чьих жизнях и смертях здесь рассказал, но хронологические нестыковки неизбежно проявятся. «Библиотека» Аполлодора – богатый источник всевозможных греческих мифов, однако нередко его версии противоречат изложениям Гесиода и Гомера. Аполлоний Родосский написал «Аргонавтику», откуда происходят почти все подробности великого путешествия Ясона в поисках Золотого руна. Древнеримские писатели Гигин и Овидий раскрашивают и развивают эту историю на свой лад, а путешественники и географы Павсаний и Страбон – на свой.

Герои же – впрочем, куда в большей мере, чем боги, нимфы или другие смертные, – живут в работах трех великих афинских трагиков – Еврипида, Эсхила и Софокла. Они украшают и видоизменяют мифы, что есть, то есть, однако им как драматургам интересна сценическая правда и фокус на персонажах, переживающих кризис.

Софоклов Фиванский цикл – источник наиболее распространенной версии трагической истории Эдипа и его семьи. Еврипид проникает к очагу и под кров Ясона, Тесея и Геракла и сосредоточивается на женщинах в их жизни. Эсхил исследует более поздние события – за пределами этого тома. В работах этих троих великих современников и соперников мне довелось изрядно покопаться.

Как и в «Мифе», я старался рассказывать истории, никак не толкуя их и не объясняя. У мифа навалом явных толкований, и, надеюсь, вы нередко вдруг откладывали книгу и брались размышлять о том, что же эти греки хотели сказать (или им казалось, что хотели), повествуя, как Хрисаор и Пегас выскочили из среза Медузиной шеи или как греки различали гарпий, птиц с острова Ареса и Стимфалийских птиц. Мифы – не кроссворды и не аллегории с каким-то единственным смыслом и одним возможным ответом. Судьба, необходимость, причина и вина перемешиваются в этих историях беспрестанно – как и у нас в жизни. Решать эти ребусы грекам было так же непросто, как и нам сейчас.

Есть такие, кому нравится думать, будто многие мифы – жемчужины, наросшие вокруг крупицы факта. В прошлом, даже в античности, мифографы то и дело пытались отыскать почти в любой мифической истории настоящую, историческую истину. Иногда это называют эвгемеризмом, или исторической теорией мифологии. Археология действительно подтверждает, что и Троя, и Микены существовали. Изображения бронзового века и минойская настенная живопись являют нам прыжки через быка и похожие на лабиринт конструкции, что допускает вероятность существования того самого Лабиринта. Кентавры и амазонки рассматриваются как греческое истолкование появления лошадей и верховых лучников с востока. Еще один хороший пример эвгемеризма: химера, побежденная Беллерофонтом, – это на самом деле пиратский корабль, хозяина которого звали Химарром; на носу у судна была голова льва, а корма украшена фигурой змея. Возможностей для таких вот толкований множество, навалом таких возможностей и для рассуждений метафизических и психологических.

Карл Юнг описывал мифы как продукт нашего «коллективного бессознательного». Джозеф Кэмбл формулировал иначе – он называл их «снами общества»[310]. Онейромантия, толкование сновидений, – штука бесплатная, веселая и безобидная, однако в реальном мире доказать истинность этих толкований трудно. Некоторые объяснения, что «означает» тот или иной миф, убедительны, а некоторые нет. Это открытое поле, где всяк волен и пахать, и жать.

Ученых и мифографов интересует так называемая двойная мотивация – склонность поэтов, драматургов и других сочинителей приписывать свободную волю и причинность одновременно и личности изнутри, и внешнему влиянию – богу или оракулу, например. Если Афина «шепчет вам на ухо», поэтический ли это способ сказать, что в голову вам пришла хорошая мысль, или богиня действительно что-то изрекла? Если кто-нибудь влюбляется, всегда ли это проделки Афродиты или Эрота? Когда мы пьяны или буйствуем, Дионис ли владеет нами? Страдал ли Геракл галлюцинациями и припадками или Гера насылала на него приступы безумия? Метнул ли Аполлон чумную стрелу в Трою или же в городе просто разразилась болезнь? Когда оракул говорит царю, что его убьет сын или внук, внешнее ли это выражение внутреннего страха отцеубийственного переворота, какой довелось испытать на себе многим владыкам? Сочинители и в наши дни говорят, дескать, Муза покинула их, когда на самом деле имеют в виду, что маются от писательского ступора. Чем дальше мы двигаемся по линии времени греческого мифа от основания Олимпа к концу Троянской войны, тем человечество все сильнее вытесняет бессмертных из центрального положения и тем труднее однозначно ответить на все эти вопросы. Греки исторического периода продолжали писать, что храбрости им придает Арес, а вдохновляет их Аполлон, но при этом совершенно ясно, что написано это не в буквальном смысле.

Многие истории – о страданиях и свершениях Геракла, например, – можно излагать почти без всяких ссылок на богов. Когда источники рассказывают нам, что Аполлон снабдил юного героя луком и стрелами, не говорят ли они, что Геракл вырос талантливым лучником? Афине незачем было учить кормчих «Арго» Анкея и Тифия, как управляться с оснасткой и парусами, – достаточно же считать, что эти двое были в этом деле сноровисты и ловки? Да и являть себя и вручать Гераклу трещотку, когда он пытался избавить Стимфалийские болота от вонючих птиц, – может, ему хватило ума самому об этом подумать?

Давайте начистоту: очень многое из того, что нами движет, мы не в силах ни понять, ни объяснить и поныне. Возьмем, к примеру, любовь. Сказать «она влюбилась» – значит заговорить о таинстве. «Эрос пронзил ее сердце стрелой» можно сформулировать так: «гаметы помчались, гормоны забродили, физиологическое родство и сексуальные связи состоялись»… Боги в греческих мифах воплощают человеческие мотивы и порывы, что по-прежнему для нас тайна. С тем же успехом можно именовать их хоть богами, хоть импульсами или комплексами. Персонифицировать их – прием вполне ловкий: не управлять, возможно, зато придать форму, глубину и характер неподвластным и непостижимым силам, что управляют нами. Раскрывают ли понятия Суперэго и Ид нашу глубинную самость точнее, чем Аполлон и Дионис? Эволюционный бихевиоризм и этология, может, и способны явить нам больше подробностей о том, кто мы и что мы как научный факт, но некоторым бестолочам среди нас поэтическое сгущение наших черт в личности богов, демонов и чудовищ держать в голове проще, чем научные абстракции. Миф способен быть своего рода человеческой алгеброй, какая упрощает нам взаимодействие с истинами о нас самих. Символы и ритуалы – не игрушки и не игры, которые можно отбросить, повзрослев, это те инструменты, что всегда нам будут нужны. Они дополняют наш исследовательский импульс, а не противоборствуют ему.

Как и с толкованием мифа, двойная мотивация – определение внутреннего и внешнего влияния – в той же мере дело предпочтения, в какой и что угодно еще. Кому-то желалось бы, чтобы боги сделались зримы, чтобы они вмешивались и наставляли, а кому-то спокойнее следовать за другими людьми и заниматься своими делами с минимальным божественным вмешательством.

Музы шепчут мне на ухо – говорят, пора и честь знать.

Список персонажей

Олимпийские боги

АФРОДИТА Богиня любви. Порождение крови и семени Урана. Жена Гефеста. Мать (от Ареса) Эрота и Фобоса. Люто карает тех, кто пренебрегает ею, в том числе Аталанту с Гиппоменом, Ипполита и Медею. Любовница (и спасительница) Бута, от которого у нее сын Эрикс.

Дети Кроноса и Реи

АИД[311] Бог подземного мира. Также известен как Плутон. Похититель и муж Персефоны. Хозяин Кербера, одалживает его Гераклу. Обладатель шапки-невидимки и трона забвения. Союзник Персея. Дает Орфею возможность вернуть Эвридику из мертвых. Заточает Пирифоя и Тесея за попытку выкрасть Персефону.

ДЕМЕТРА Богиня плодородия и урожая. Мать (от Зевса) Персефоны, чей уход в подземный мир оплакивает шесть месяцев в году. Ей поклоняются в Элевсинских мистериях.

ГЕРА Царица богов. Жена Зевса. Мать (от Зевса) Ареса, Илифии, Гебы и Гефеста. В результате непредумышленного кормления грудью сотворяет Млечный Путь. Повелительница зловредных шершней и свирепого краба-великана. Гонительница Геракла, позднее – его теща. Геракл защитил ее честь в ходе гигантомахии. Враждует с Нелеем и Пелием. Союзница Ясона в его походе за Золотым руном. Насылательница чудища Сфинкс в наказание Фивам – таково проклятие, наложенное Пелопом на Лая.

ЗЕВС Царь богов. Ниспровергатель Кроноса. Освободитель своих братьев и сестер из плена Кроноса. Муж Геры. Отец ОЛИМПИЙСКИХ БОГОВ. Отец бессмертных Илифии и Гебы (от Геры), Персефоны (от Деметры) и Муз (от Мнемосины). Отец смертных Эака (от Эгины), Амфиона и Зефа (от Антиопы), Дардана и Гармонии (от плеяды Электры), Диоскуров Полидевка и Елены (от Леды), Геракла (от Алкмены), Миноса I и Радаманта (от Европы), Персея (от Данаи) и Пирифоя (от Дии). Создатель Нефелы. Каратель Асклепия, Атланта и Прометея. Умелец метать молнии. Хозяин оракула в Додоне.

ПОСЕЙДОН Бог моря. Создатель (и бог) лошадей. Отец Антея (от Геи), Беллерофонта (от Эвриномы), Хрисаора и Пегаса (от Медузы), Эврита и Ктеата (от Молионы), Золотого барана (от Теофаны), Нелея и Пелия (от Тиро), Тесея (от Эфры) и, возможно, Керкиона, Прокруста, Скирона и Синида. Дед Эгипта, Кефея и Финея, а также Ипполита и Нестора. Гонитель Андромеды. Союзник Беллерофонта и Геракла. Возводит стены Трои вместе с Аполлоном; насылает морское чудище поглотить Гесиону, когда Лаомедонт отказывается платить. Шлет Миносу II Критского быка, затем насылает на Пасифаю безумную страсть к этому быку. Дарует Кениду смену пола. Исполняет проклятие, наложенное Тесеем на Ипполита.

Дети Зевса

АПОЛЛОН Бог-лучник, бог гармонии. Сын Зевса и ТИТАНИДЫ Лето. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Близнец Артемиды. Отец Аристея и Идмона (от Кирены), Асклепия (от Корониды), Гименея (от музы Урании), Лина и Орфея (от музы Каллиопы) и Ликомеда (от Парфенопы). Дед Эврита. Истребитель Пифона и основатель оракула Пифии в Дельфах. Истребитель циклопов в отместку за убийство Зевсом Асклепия. Слуга и любовник Адмета. Измышляет с мойрами способ наделить Адмета бессмертием. Союзник Геракла и Орфея. Возводит стены Трои вместе с Посейдоном, а затем насылает на город болезнь, когда Лаомедонт отказывается платить.

АРЕС Бог войны. Сын Зевса и Геры. Брат Гефеста. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Отец Эрота и Фобоса (от Афродиты), амазонок – отдельно отметим Антиопу и Ипполиту (от нимфы Гармонии), а также Алкона, Диомеда и Эвритиона. Возможно, отец (от Алфеи) Мелеагра. Предок фракийцев. Хозяин железных птиц-людоедов. Вместе с Дионисом наслал проклятие на дом Кадма.

АРТЕМИДА Богиня добродетели и догонялок. Дочь Зевса и ТИТАНИДЫ Лето. Сестра-близнец Аполлона. Единокровная сестра бесчисленных детей Зевса. Хозяйка Керинейской лани, одалживает ее Гераклу. Ей поклоняются Аталанта и Ипполит. Обидчива: насылает змей, чтобы испортить первую брачную ночь Адмету и Алкестиде; насылает Калидонского вепря и Аталанту в наказание Калидону и семье Энея; превращает почти всех Мелеагридов в цесарок.

АФИНА Богиня мудрости. Дочь Зевса и океаниды Метиды. Единокровная сестра бесчисленных детей Зевса. Покровительница Афин. Союзница Беллерофонта, Геракла, Ясона и Персея. Хозяйка эгиды (см. Медуза). Заточает ГИГАНТА Энкелада под горой Везувий.

ГЕРМЕС Вестник богов, верховный психопомп. Сын Зевса и плеяды Майи. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Отец Абдера и Автолика. Союзник Геракла и Персея. Обладатель кадуцея (крылатого жезла), петаса (крылатого шлема), талариев (крылатых сандалий).

ГЕФЕСТ Бог-кузнец. Брат Ареса. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Возможно, отец Керкиона и Перифета. Сброшен Герой с Олимпа во младенчестве, покалечен. Союзник Геракла. Создатель всяких диковин, в том числе золотой нагрудной пластины и бронзовой трещотки для Геракла, халкотавров для Ээта и (как некоторые считают) Талоса.

ДИОНИС Бог беспутства и беспорядка. Сын Зевса и смертной Семелы. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Выкормлен своей тетушкой Ино. Вместе с Аресом проклял дом Кадма. Сводит с ума своих тетушек Агаву, Автоною и Ино. Превращает Ино и своего двоюродного брата Меликерта в морских божеств. Под его чарами Агава и Автоноя рвут на части его двоюродного брата Пенфея. Приказывает Тесею отдать Ариадну; они соединяются в пару и производят многочисленное потомство. Возвращает Ариадне и Семеле жизнь, чтобы всем им жить вместе на Олимпе.

Первородные существа

Боги

ГЕЯ Земля. Дочь Хаоса. Мать Урана и Понта. Мать (от Урана) циклопов и первого поколения ТИТАНОВ. Мать (от крови и семени Урана) эриний и ГИГАНТОВ. Мать (от Понта) Харибды, Нерея, а также Форкия и Кето. Мать (от Посейдона) Антея. Мать (от Тартара) Ехидны и Тифона. Создательница серпа-гарпы, которым она оскопила Урана.

НИКТА Ночь. Дочь Хаоса. Мать (от Эреба) Харона, Гипноса, Танатоса и Гесперид.

ТАРТАР Сокрытые недра. Сын Хаоса. Отец (от Геи) Ехидны и Тифона.

УРАН Небо. Сын Геи. Отец (от Геи) циклопов и первого поколения ТИТАНОВ. Оскоплен Кроносом. Своими кровью и семенем породил Афродиту и (от Геи) эриний и ГИГАНТОВ.

ЭРЕБ Тьма. Сын Хаоса. Отец Мороса. Отец (от Никты) Харона, Гипноса, Танатоса и Гесперид.

Титаны (дети Геи и Урана)

КРОНОС Царь богов. Отец (от Реи) и пожиратель ОЛИМПИЙСКИХ БОГОВ. Оскопитель Урана. Свергнут Зевсом.

ОКЕАН Бог моря («реки Океана»). Отец (от Тефиды) океанид, а также Ахелоя и Нила. Дед нереид – бесчисленного потомства океанид, а также Атланта, Прометея и Зевса.

РЕЯ Жена Кроноса. Мать ОЛИМПИЙСКИХ БОГОВ. Скрывает существование Зевса от Кроноса, чтобы свергнуть Кроноса и освободить братьев и сестер Зевса.

ТЕФИДА Богиня моря. Мать (от Океана) океанид, Ахелоя и Нила. Бабушка нереид, Атланта, Гериона, Прометея и Зевса.

Титаны (последующие поколения)

АХЕЛОЙ Речной бог. Сын Океана и Тефиды. Брат Нила и океанид. Отец (от музы Мельпомены) сирен. Борется с Гераклом за руку Деяниры и оказывается побежден. Дарит Гераклу Рог изобилия.

АТЛАНТ Опора небес. Сын Иапета и Климены. Брат Прометея. Отец плеяд. Околпачен Гераклом.

ГЕКАТА Богиня колдовства и заклинаний. Дочь Перса и Астерии. Некоторые считают ее матерью Сциллы. Ей поклоняется Медея.

ГЕЛИОС Бог Солнца. Сын Гипериона и Теи. Брат Селены. Отец Ээта, Кирки и Пасифаи (от океаниды Персеиды), а также Авгия. Дед (от Геи) Теофаны. Хозяин мореходной лохани и стада великолепных коров. Союзник Геракла. Из-за кражи стада Алкионеем разгорается гигантомахия.

НИЛ Бог реки Нил. Сын Океаниды и Тефиды. Брат Ахелоя и океанид. Предок Андромеды, Кадма, Миноса и Персея.

ПРОМЕТЕЙ Создатель и друг человечества. Сын Иапета и Климены. Брат Атланта. Вор божественного огня. Освобожден от вечной кары Гераклом. Принят обратно на Олимп Зевсом. В гигантомахии сражается на стороне ОЛИМПИЙСКИХ БОГОВ.

СЕЛЕНА Богиня Луны. Дочь Гипериона и Теи. Сестра Гелиоса.

Гиганты (отпрыски Геи и Урана)

АЛКИОНЕЙ Брат Порфириона. Ворует скот у Гелиоса, из-за чего вспыхивает гигантомахия. Пытается изнасиловать Геру. Погребен Гераклом под горой Везувий.

ПОРФИРИОН Брат Алкионея. Пытается изнасиловать Геру, но вмешивается Геракл. Поражен молнией Зевса и убит Гераклом.

ЭНКЕЛАД Самый могучий из всех гигантов. Выживает в гигантомахии. Заточен Афиной под горой Этна.

ЭВРИМЕДОН Царь гигантов. В ходе гигантомахии пытается изнасиловать Геру, но вмешивается Геракл. Поражен молнией Зевса и убит Гераклом.

Прочие дети Геи

НЕРЕЙ Оборотень, «Морской старец». Сын Геи и Понта. Брат Харибды, а также Форкия и Кето. Отец (от океаниды Дориды) нереид. Вступал в рукопашный бой с Гераклом.

ПИФОН Исполинский змей, страж Омфала в Дельфах. Убит Аполлоном, тот в воздаяние устанавливает оракул Пифии.

ФОРКИЙ и КЕТО Боги моря. Дети Геи и Понта. Брат и сестра Харибды и Нерея. Родители горгон и грай.

ЦИКЛОПЫ Арг, Бронт и Стероп. Одноглазые великаны. Сыновья Урана и Геи. Братья эриний, ГИГАНТОВ и первого поколения ТИТАНОВ. Слуги Гефеста. Кузнецы молний Зевса. Убиты Аполлоном в отместку за смерть Асклепия.

ЭРИНИИ Алекто, Мегера и Тисифона. Дочери Геи и Урановых крови и семени. Сестры циклопов, ГИГАНТОВ и первого поколения ТИТАНОВ. Безжалостные богини воздаяния, особенно тем, кто повинен в убийстве кровных родственников. Также именуются фуриями или эвменидами.

Отпрыски Эреба и Никты

ГЕСПЕРИДЫ Три нимфы вечера. Умелые садовницы; выращивают яблоки, наделяющие бессмертием.

ГИПНОС Сон. Отец Морфея.

МОЙРЫ Они же фаты: Клото, прядет нить жизни; Лахесис, отмеряет длину нити; Атропос, обрезает нить. Договорились с Аполлоном не обрезать нить жизни Адмета, если кто-нибудь пожелает умереть вместо него. Предсказывают, что жизнь Мелеагра продлится, пока горит полено.

МОРОС Рок, судьба. Всесильный всеведущий управитель Космоса. Самая устрашающая сущность во всем мироздании, даже для бессмертных.

МОРФЕЙ Бог сновидений. Сын Гипноса.

ТАНАТОС Смерть. Слуга Аида, психопомп. Борется с Гераклом за душу Алкестиды (и оказывается побежден).

ХАРОН Паромщик подземного мира, перевозчик душ умерших через реку Стикс. Очарован музыкой Орфея.

Прочие бессмертные

АРИСТЕЙ Малое божество деревенских забот. Сын Аполлона и Кирены. Бессмертный брат Идмона, единокровный брат прочих отпрысков Аполлона. Муж Автонои. Отец Актеона. Трагически влюблен в Эвридику.

ГЕБА Виночерпица Геры и богиня юности. Дочь Зевса и Геры. Единокровная сестра бесчисленных детей Зевса, не в последнюю очередь – Геракла: после вознесения героя становится его женой.

ГИМЕНЕЙ Юный бог свадебных церемоний; входит в свиту эротов при Эроте. Сын Аполлона и музы Урании. Единокровный брат остальным отпрыскам Аполлона. Родственник сирен. Портит свадьбу своего единокровного брата Орфея и Эвридики.

ГЛАВК Бывший рыбак, превращенный в бога попавших в беду моряков. Его пророчества препятствуют аргонавтам вернуться после того, как они оставили Геракла и Полифема. В более поздних изложениях участник трагического романтического треугольника с Киркой и Сциллой.

ГРАЙИ Дино, Энио и Пемфредо. Также именуются Форкидами. Дочери Форкия и Кето. Сестры горгон. Родственники Ириды и Гесперид. Совместно владеют одним глазом, одним зубом и ценными для Персея сведениями – и более ничем, судя по всему.

ИЛИФИЯ Богиня деторождения. Дочь Зевса и Геры. Единокровная сестра бесчисленных детей Зевса. Ей не удается предотвратить рождение Геракла.

ИРИДА Богиня радуги и вестница богов. Дочь морского бога Тавманта и океаниды Электры. Сестра гарпий. Двоюродная сестра горгон и грай. Защищает своих сестер от нападения Калаида и Зета.

КИБЕЛА Фригийская богиня-мать, часто ассоциируется у греков с Геей, Реей, матерью (от Кроноса) ОЛИМПИЙСКИХ БОГОВ, или Артемидой. Карает Аталанту и Гиппомена.

МУЗЫ Девять дочерей Зевса и ТИТАНИДЫ Мнемосины (Памяти). Богини поэзии, песни и танца, познания. Единокровные сестры бесчисленных детей Зевса. Среди них: Каллиопа, муза эпической поэзии, мать (от Аполлона) Лина и Орфея; Мельпомена, муза трагедии, мать (от Ахелоя) сирен; Терпсихора, муза танца; Талия, муза комедии; Урания, муза астрономии, мать (от Аполлона) Гименея.

НЕРЕИДЫ Морские нимфы. Дочери Нерея и океаниды Дориды. Двоюродные сестры Посейдона, живут у него во дворце. По некоторым версиям, подательницы даров и гостеприимства Тесею.

НЕФЕЛА Богиня-облако и богиня ксении. Создана Зевсом как приманка для Иксиона в образе Геры. Родительница (с Иксионом) кентавров. Жена Афаманта. Мать Фрикса и Геллы. Засылает Золотого барана, чтобы уберечь Фрикса и Геллу от коварного замысла Ино.

ОКЕАНИДЫ Морские нимфы. Дочери Океана и Тефиды. Сестры Ахелоя и Нила. Двоюродные сестры Посейдона. Среди них: Каллироя, мать (от Хрисаора) Гериона; Дорида, мать (от Нерея) нереид; Электра, мать (от Тавманта) Ириды и гарпий; Идия, мать (от племянника Ээта) Абсирта, Халкиопы и Медеи; Метида, мать (от Зевса) Афины; Персеида, мать (от Гелиоса) Ээта, Кирки и Пасифаи; Плеона, мать (от Атланта) плеяд.

ПЕРСЕФОНА Также именуется Корой. Царица подземного мира и богиня весны. Дочь Зевса и Деметры. Единокровная сестра бесчисленных детей Зевса. Похищена и взята в жены Аидом, с ним она проводит шесть месяцев в году. Уговаривает его позволить Орфею забрать Эвридику из мира мертвых. Цель неудачной попытки похищения Пирифоем и Тесеем. Ей поклоняются в Элевсинских мистериях.

ПЛЕЯДЫ Семь небесных дочерей Атланта и океаниды Плеоны. В том числе: Электра, мать (от Зевса) Дардана и Гармонии; Майя, мать (от Зевса) Гермеса; Меропа, мать (от Сизифа) Главка Коринфского; Стеропа, мать (от Эномая) Гипподамии; Тайгета, прародительница (от Зевса) Тиндарея.

ФОБОС Ужас. Сын Ареса и Афродиты. Брат Эрота. Скорее всего, присутствует при встречах между обычными смертными и героями, богами и чудищами из этой книги.

ХИРОН Величайший и мудрейший из кентавров. Сын Кроноса и океаниды Филиры. Дед Пелея и Теламона. Целитель. Наставник героев, в том числе Ахилла, Асклепия, Ясона и Фессала. Лечит ожоги, полученные Пегасом от Химеры. Возможно, отравлен кровью Лернейской гидры. Вознесен на небо созвездием Стрельца.

ЭРОТ Юный бог сексуального влечения. Сын Ареса и Афродиты. Брат Фобоса. Предводитель эротов. Обладатель сокрушительных стрел и лука.

Чудища

Первородные чудища

ГАРПИИ Аэлло и Окипета. Дочери морского бога Тавманта и океаниды Электры. Сестры Ириды. Двоюродные сестры горгон и грай. Ненасытные женщины-птицы, насланные Зевсом на Финея Салмидесского. Изгнаны Калаидом и Зетом в походе за Золотым руном. Защищены Иридой.

ГОРГОНЫ Стено и Эвриала. Дочери Форкия и Кето. Сестры грай. Двоюродные сестры Ириды и гарпий. Подруги Медузы. Наделены клыками, как у вепря, медными когтями и шевелюрами из змей.

ЕХИДНА Дочь Геи и Тартара. Сестра Тифона. Наполовину женщина, наполовину морская змея.

ТИФОН Исполинский змей, сын Геи и Тартара. Брат Ехидны. Первое и худшее из всех чудищ.

ХАРИБДА Чудовище-создатель рокового водоворота. Дочь Геи и Понта. Сестра Нерея, а также Форкия и Кето. Некоторые считают ее матерью Сциллы, с которой она, по мифу, неразлучна. Обойдена Ясоном[312].

Отпрыски Тифона и Ехидны

КАВКАЗСКИЙ ОРЕЛ Наслан Зевсом терзать печень Прометея. Истреблен Гераклом.

КЕРБЕР Пес-трицефал, страж ворот ада. Одолжен Гераклом. Зачарован Орфеем.

КОЛХИДСКИЙ ДРАКОН Бессонный страж Золотого руна. Заворожен Медеей.

КРОММИОНСКАЯ СВИНЬЯ Также известна как Файя. Предположительно мать Калидонского вепря. Убита и съедена Тесеем.

ЛАДОН Стоглавый дракон, страж яблок Гесперид. Истреблен Гераклом[313].

ЛЕРНЕЙСКАЯ ГИДРА Змея-полицефал, саморегенерирующаяся, с ядовитой кровью, страж ворот в ад. Истреблена Гераклом при помощи Иолая. Ее кровь привела к смерти Эвритиона, Гериона, Несса, Фола и Геракла.

НЕМЕЙСКИЙ ЛЕВ Убит, освежеван и надет Гераклом.

ОРФРУС Пес-бицефал, страж скота Гериона. Истреблен Гераклом.

СЦИЛЛА Шестиглавое морское чудовище. По некоторым версиям, дочь Харибды или Гекаты. В позднейших вариантах – участница трагического любовного треугольника с Киркой и морским богом Главком. В мифе обычно неразлучна с Харибдой. Обойдена Ясоном.

СФИНКС Чудище с женской головой, львиным телом, птичьими крыльями и ограниченным чувством юмора. Наслана Герой в наказание Фивам и в исполнение проклятия Пелопа Лаю и его роду. Насмерть перелукавлена Эдипом.

ХИМЕРА Огнедышащий гибрид льва и козы с хвостом-змеей. Истреблена Беллерофонтом.

Прочие чудища и существа

АНТЕЙ Североафриканский полугигант и любитель рукопашного боя. Сын Геи и Посейдона. Единокровный брат потомков Геи и Посейдона. Убит Гераклом.

ГЕРИОН Зловредный эрифийский скотовод о трех телах. Сын Хрисаора и океаниды Каллирои. Повелевает Эвритионом и Орфом. Убит Гераклом.

ЗОЛОТОЙ БАРАН Носитель Золотого руна. Дитя Посейдона и Теофаны. Единокровный брат остальным детям Посейдона, в том числе Пелию. Прислан Нефелой во спасение Фрикса и Геллы от Ино с ее кровожадными замыслами. Отвозит Фрикса в Колхиду. Пожертвован Фриксом Зевсу, вознесен на небо созвездием Овна. Золотое руно священно для Геры, но отдано Ээту. Украдено и возвращено в Грецию Ясоном и Медеей при помощи аргонавтов Акаста, Анкея, Аргоса, Авгия, Бута, Калаида и Зета, Диоскуров, Эвфема, Эвритиона, Геракла, Гила, Идмона, Мелеагра, Нестора, Орфея, Пелея, Филоктета, Фриксидов, Пирифоя, Полифема, Теламона и Тифия.

КАЛИДОНСКИЙ ВЕПРЬ Исполинский детоед, проклятие Этолии. Возможно, отпрыск Кроммионской свиньи. Наслан Артемидой в наказание роду Энея за поклонение Дионису, а не ей. В охоте на него участвовали герои: Адмет, Асклепий, Диоскуры, Ясон, Нестор, Пелей, Пирифой, Теламон, Тесей и Фестиады. Убийца Алкона, Энизима, Гиппаса, Гилея и Пелагона. Убит Аталантой и Мелеагром.

КЕРИНЕЙСКАЯ ЛАНЬ Златорогая медноногая олениха. Священна для Артемиды. Ненадолго поймана Гераклом.

КИТ Морской дракон. Наслан Посейдоном, чтобы покарать Эфиопию и пожрать Андромеду. Убит Персеем.

КОБЫЛИЦЫ ДИОМЕДА Динос, Лампон, Подарг и Ксанф. Безумные антропофаги, огнедышащие лошади. Пожирают Абдера. Геракл скармливает им их хозяина Диомеда, укрощает их. Предки Буцефала.

КРИТСКИЙ БЫК Также известен как Марафонский бык, или Бык из моря. Созданье Посейдона, прислан в ответ на молитвы Миноса II. Отец (от Пасифаи) Минотавра. Укрощен Гераклом, привезен в континентальную Грецию и выпущен. Укрощен и принесен в жертву Тесеем. Афиняне приносят дань за участие Эгея в убийстве Критским быком Андрогея, единоутробного брата Минотавра.

МЕДУЗА Горгона. Дочь Посейдона. Наделена шевелюрой из змей и взглядом, от которого каменеют. Убита Персеем. Родительница Хрисаора и Пегаса. Посмертно превратила в камень Кита, Финея и Полидекта. Голова ее превращена в эгиду Афины.

МИНОТАВР Настоящее имя Астерион. Пошел в обоих родителей – и в Критского быка, и в Пасифаю. Единоутробный брат Андрогея, Ариадны, Девкалиона и Федры. Заточен в лабиринте Дедала. Получатель дани афинян, затребованной отчимом Миносом II за убийство Андрогея, единоутробного брата Минотавра, отцом Минотавра Критским быком. Закономерные трудности самоопределения разрешены (окончательно и бесповоротно) Тесеем.

НЕСС Аркадийский кентавр. Пережил резню, устроенную Гераклом в пещере Фола. Позднее убит Гераклом при попытке домогаться Деяниры. Посмертно отмщен посредством туники.

ПЕГАС Крылатый белый конь. Отпрыск Медузы (от Посейдона). Брат Хрисаора, единокровный брат остальным детям Посейдона, включая Беллерофонта. Помогает Беллерофонту в истреблении Химеры и усмирении амазонок, солимов и Химарра. Исцелен Хироном от ожогов Химеры. Пытается (но не преуспевает) вознести Беллерофонта на Олимп. Вознесен на небо созвездием.

СИРЕНЫ Женщины-птицы, чьи чарующие песни заманивают моряков им на погибель. Дочери Ахелоя и музы Мельпомены. Двоюродные сестры Гименея, Лина и Орфея. Перепеты Орфеем, чтобы аргонавты могли проплыть мимо в целости и сохранности.

ТАЛОС Исполинский бронзовый автоматон. Создан Дедалом или Гефестом – или отпрыск нимф мелий. Страж Крита. Повстречался аргонавтам. Заворожен Медеей. Уничтожен Пирифоем.

ФАЙЯ Устрашительница путешествующих по Перешейку. Альтер эго или же хозяйка Кроммионской свиньи.

ФОЛ Аркадийский кентавр. Друг Геракла, предоставил ему приют. Случайно отравлен кровью Лернейской гидры.

ХАЛКОТАВРЫ Два огнедышащих бронзовокопытных быка. Созданы Гефестом. Обитали у Ээта. Укрощены и загнаны под ярмо Ясоном.

ХРИСАОР Золотой юнец. Дитя Медузы (от Посейдона). Брат Пегаса, единокровный брат остальным детям Посейдона. Отец (от океаниды Каллирои) Гериона.

ЭВРИТИОН Аресов сын-великан. Пастух Гериона. Убит Гераклом.

ЭВРИТИОН Фессалийский кентавр. Его пьяные приставания к невесте Пирифоя на их свадьбе привели к кентавромахии.

ЭРИФМАНСКИЙ ВЕПРЬ Исполинский свинский ужас Аркадии. Популярен у вазописцев. Пойман Гераклом.

Смертные

Мужчины

АБДЕР Сын Гермеса. Оруженосец и любовник Геракла. Пожран кобылицами Диомеда. Город Абдера основан Гераклом в его честь.

АБСИРТ Сын Ээта и Идии. Брат Халкиопы и Медеи. Расчленен Медеей, чтобы задержать погоню Ээта за аргонавтами.

АВГИЙ Царь Элиды. Сын Гелиоса. Отец Филея. Дядя Эврита и Ктеата. Родич Тифия. Обладатель бессмертного скота и загаженных стойл. Обманывает Геракла; позднее убит им в отместку. Один из аргонавтов.

АВТОЛИК Нечистый на руку сын Гермеса. Отец Эвмола (музыкального наставника Геракла). Дед Одиссея.

АДМЕТ Царь Фер. Сын Ферета. Прославлен за гостеприимство и доброту к чужестранцам. Повелитель и любовник Аполлона. Муж Алкестиды. Первая брачная ночь испорчена змеями Артемиды на их ложе. Принимает предложение Алкестиды умереть за него – во исполнение замысла Аполлона сделать Адмета бессмертным; Геракл возвращает ее из мертвых. Участник охоты на Калидонского вепря.

АКАМАНТ и ДЕМОФОНТ Сыновья Тесея и Федры. Спасители Эфры при падении Трои.

АКАСТ Сын Пелия. Брат Пелиад. Возможно, один из аргонавтов. Устраивает масштабные погребальные игры в честь Пелия. Наследует трон Иолка, настроив народ против Ясона и Медеи. Его жена Астидамия обманом чуть не вынудила его убить Пелея. Свергнут Ясоном (по наущению Пелея).

АКРИСИЙ Царь Аргоса. Брат Прета. Отец Данаи. Дальний родственник Эгипта, Кефея и Финея. Случайно убит внуком Персеем.

АЛКИНОЙ Царь феаков. Муж (и дядя) Ареты. Великодушно предоставил кров и защиту Ясону, Медее и аргонавтам.

АЛКОН Спартанский царевич. Сын Ареса и Гиппокоонта из Амиклы. Убит (неопрятно) Калидонским вепрем.

АМФИОН и ЗЕФ Фиванские цари-узурпаторы. Сыновья-близнецы Зевса и Антиопы (свояченицы Полидора). Единокровные братья бесчисленных детей Зевса. Помогают Кадму возвести стены и цитадель Фив. Свергают своего сородича Лабдака и правят на его месте.

АМФИТРИОН Внук Персея и Андромеды. Муж Алкмены. Изгнан в Фивы за убийство дяди/тестя Электриона. Отец Ификла и Лаономы.

АНДРОГЕЙ Критский царевич. Сын Миноса II и Пасифаи. Брат Ариадны, Девкалиона и Федры. Единоутробный брат Минотавра. Убит Критским быком, пока гостил у Эгея. Афиняне приносят дань Минотавру как компенсацию за его смерть.

АНКЕЙ Царь Самоса. Сын Ликурга Аркадийского. Брат Иасия. Возможно, дядя Аталанты. Участвует в походе аргонавтов. Становится кормчим «Арго» вместо Тифия. Успешно ведет корабль между Толкучими скалами.

АНТИМЕД Верный слуга и помощник Лая. По его приказу избавляется от младенца Эдипа. Позднее дает Эдипу ключевые намеки на его истинное происхождение.

АРГОС Царевич Аргоса, корабельщик. Участвует в походе аргонавтов. При постройке «Арго» (корабль назван в его честь) ему помогает Афина.

АСКЛЕПИЙ Мастер целительства. Сын Аполлона и Корониды. Единокровный брат остальных детей Аполлона. Родич Кенида и Полифема. Взращен Хироном. Временно убит Зевсом за гордыню – затем воскрешение из мертвых. Участник охоты на Калидонского вепря. Позднее обессмерчен. Вознесен на небо созвездием Змееносца.

АТРЕЙ Сын Пелопа и Гипподамии. Брат Никиппы, Питфея и Фиеста, единокровный брат (и, возможно, убийца) Хрисиппа. Возведен на царство в Микенах Гиллом и Гераклидами. Отец Агамемнона и Менелая. Потомок и основатель премного проклятых домов.

АФАМАНТ Царь Беотии. Внук Эллина. Брат Крефея, Салмонея и Сизифа. Муж Нефелы, Ино и Фемисто. Отец Фрикса и Геллы (от Нефелы), Леарха и Меликерта (от Ино), Сфенея (от Фемисто). Коварством Ино втянут в попытку принести в жертву Фрикса и Геллу. Убивает Леарха и доводит Ино и Меликерта до самоубийства.

БЕЛЛЕРОФОНТ «Истребитель чудовищ». Сын Эвриномы и либо Главка Коринфского, либо Посейдона. Единоутробный брат Делиада, которого по роковой ошибке принимает за кабана. Возможно, единокровный брат остальных детей Посейдона, в том числе Пегаса, которого укрощает посредством золотой уздечки, подаренной Афиной. Двоюродный брат Ясона. Недолго помолвлен с Эфрой. Подставлен Претом и Сфенебеей. Истребитель Химеры. Усмиритель амазонок, солимов и Хемарра. Отпугнут от Ксанфа ягодицами тамошних женщин. Улаживает противоречия с Иобатом, получает в супруги Филоною и наследует их царство. Покалечен Зевсом за гордыню при попытке забраться на Олимп.

БУСИРИС Царь Египта. Сын Эгипта. Двоюродный брат Геракла. Увлеченно практикует человеческие жертвоприношения. Убит Гераклом, столица царства переименована в Фивы.

БУТ Сицилийский царь и умелый пчеловод. Один из аргонавтов. Прыгает за борт, восхитившись сиренами. Спасен Афродитой, становится ее любовником. Отец (от Афродиты) Эрикса.

ГАНИМЕД Виночерпий и возлюбленный Зевса. Сын Троя. Брат Ила. Дядя Лаомедонта. Выкраден Зевсом. Обессмерчен. Вознесен на небо созвездием Водолея.

ГЕРАКЛ «Слава Геры». При рождении назван Алкидом. Сын Зевса и Алкмены. Любимый человеческий сын Зевса. Полублизнец с Ификлом. Брат Лаономы и бесчисленного множества детей Зевса. Родич Бусириса, Эврисфея и Тесея. Зять Полифема. Его преследует Гера, позднее он становится ее зятем. Ему покровительствуют Аполлон, Афина, Гефест, Гермес и Посейдон. Женат на Мегаре (убивает ее), на Деянире (она убивает его) и на единокровной сестре Гебе (с которой проводит вторую половину вечности). Отец бесчисленных Гераклидов, в том числе Гилла (от Деяниры). Любовник Абдера, Ипполита, Гиласа, Иолая и Омфалы. Совершил младенческий герпетоцид. Во искупление убийства Мегары совершает подвиги по приказу Эврисфея. Участвует в походе аргонавтов. Брошен ими, пока шли поиски Гиласа. Отнимает у Танатоса душу Алкестиды. Освободитель Прометея. Временная опора небосвода. Спаситель Тесея из подземного царства. Угрожает пифии насилием. Служит у Омфалы во искупление убийства Ифита, приобщается к радостям трансвестизма. Зачинатель Олимпийских игр. Победитель в гигантомахии. Выигрывает Рог изобилия у Ахелоя. Погибель амазонок, кентавров, гегенеев, ГИГАНТОВ, ОТПРЫСКОВ ТИФОНА и ЕХИДНЫ, Антея, Киферонского льва, Эвритиона и Гериона, а также Троянского морского чудища. Укротитель Кербера, Керинейской лани, Критского быка, Эриманфского вепря и кобылиц Диомеда. Разоритель Трои. Сразил Авгия, Бусириса, Калаида и Зета, Диомеда, Эврита и Ктета, Эрикса, Гиппокоонта, Ипполиты, Ифита, Лаомедонта, Лина и Нелея. Смертельно отравлен туникой Несса, пропитанной кровью Лернейской гидры. Сожжен Филоктетом. Обессмерчен и вознесен на небо Зевсом.

ГИЛАС Сын Кеика. Оруженосец и любовник Геракла. Участвует в походе аргонавтов. Сдается перед обаянием водяных нимф.

ГИЛЛ Сын Геракла и Деяниры. Наблюдает смерти обоих родителей. Вождь Гераклидов. Сразил Эврисфея. Усаживает Атрея на микенский трон.

ГИППОКООНТ Царь Спарты. Брат Тиндарея, которого согнал с трона. Убит Гераклом за помощь врагу Нелею.

ГИППОМЕН Мегарский царевич. Сын Мегарея, внук Посейдона. Афродита помогает ему перехитрить Аталанту и заполучить ее руку. Отец (от Аталанты) Парфенопея. И его, и Аталанту Афродита карает за неблагодарность, после чего Кибела превращает его в льва – за невольное осквернение ее храма.

ГЛАВК Царь Коринфа. Сын Сизифа и плеяды Меропы. Муж Эвриномы. Возможно, отец Беллерофонта. После того как его съели кони, впряженные в его же колесницу, вернулся в мир призраком, известным как «Ужас коней».

ДЕВКАЛИОН Царь Крита. Сын Миноса II и Пасифаи. Брат Андрогея, Ариадны и Федры. Единоутробный брат Минотавра. Помогает союзу Ариадны и Тесея.

ДЕДАЛ Изобретатель, искусник и гениальный архитектор. Потомок Кекропа. Дядя, наставник и убийца Пердика. Сбегает на Крит, там нанят Миносом II. Содействует совокуплению Пасифаи с Критским быком. Создатель Кносского лабиринта и (по некоторым версиям) Талоса. Первый человек, совершивший управляемый полет. Укрывается на Сицилии, нанят Кокалом. Ванны, созданные по его проектам, – умереть не встать.

ДЕЛИАД Также известен как Алкимен или Пирен. Сын Главка Коринфского и Эвриномы. Единоутробный брат Беллерофонта, по ошибке принят им за кабана и случайно убит.

ДИКТИС Рыбак. Брат Полидекта. Муж Данаи. Отчим Персея.

ДИОМЕД Царь Фракии. Сын Ареса. Скормлен своим же кобылицам.

ДИОСКУРЫ Братья-близнецы, «Зевсовы ребята»: Кастор (сын Леды и Тиндарея) и Полидевк/Поллукс (сын Леды и Зевса). Братья Клитемнестры и Елены. Единокровные братья бесчисленных детей Зевса. Двоюродные братья Деяниры и Мелеагра. Бойцовские навыки Гераклу привиты Кастором. Участвовали в походе аргонавтов; Полидевк был у них мастером кулачного боя. Участвовали в охоте на Калидонского вепря. Спасли Елену от нежелательных посягательств Пирифоя и Тесея, обеспечили ей компаньонку – Эфру. Совместно вознесены на небо созвездием Близнецов.

ИАСИЙ Аркадийский царь. Сын Ликурга. Брат Анкея. Возможно, муж Климены и отец Аталанты, от которой избавляется.

ИДМОН Аргосский ясновидец. Сын Аполлона и Кирены. Смертный брат Аристея, единокровный брат остальных детей Аполлона. Участвует в походе аргонавтов, невзирая на им же предреченную себе гибель в этом походе. Распотрошен насмерть диким кабаном.

ИКАР Сын Дедала. Пионер авиации. Подлетает слишком близко к Солнцу.

ИКСИОН Царь лапифов. Муж Дии. Отчим Пирифоя. Проклят на вечные муки в Тартаре за попытку уестествить Геру. Родитель (с Нефелой) кентавров.

ИОБАТ Царь Ликии. Отец Филонои и Сфенебеи. Ставит Беллерофонту смертельно опасные задачи. Разрешает противоречия с ним, предложив ему руку Филонои и наследование царства.

ИОЛАЙ Сын Ификла. Племянник, оруженосец и любовник Геракла. Разрабатывает план уничтожения Лернейской гидры. Наблюдает смерть Геракла от яда Лернейской гидры.

ИППОЛИТ Сын Тесея и Антиопы. Единокровный брат Акаманта и Демофонта. Внук Посейдона. Наказан Афродитой за служение Артемиде: его мачеха Федра сходит с ума от желания к нему. Убит быком, насланным Посейдоном в ответ на проклятие, наложенное Тесеем.

ИФИКЛ Сын Амфитриона и Алкмены. Полублизнец Геракла. Брат Лаономы. Зять Полифема. Отец Иолая. Убит Эвритом и Ктетом.

ИФИТ Сын Эврита. Брат Иолы. Убит Гераклом у него же в гостях.

КАДМ Часто именуется «Первым героем». Царь-основатель Фив. Внук Посейдона и Ливии, а также Нила и Нефелы. Брат Европы. Муж Гармонии. Отец Агавы, Автонои, Ино, Полидора и Семелы. Предок премного проклятого дома.

КАЛАИД и ЗЕТ Также Бореады. Квазибессмертные летающие сыновья Борея (Северного ветра) и Орифии, дочери Эрехтея. Шурины Финея Салмидесского. Участвуют в походе аргонавтов. Освобождают Финея от гарпий. Убиты Гераклом в отместку за то, что бросили его во время похода за Золотым руном.

КЕИК Царь Фракии. Муж Алкионы. Отец Гила. Друг Геракла, принимал его в гостях.

КЕКРОП Царь-основатель Аттики. Благодаря ему Афины получили свое название и Афину в божественные покровительницы.

КЕНЕЙ Лапифский герой. Изначально Кенида, позднее получает от Посейдона возможность сменить пол (и обрести неуязвимую кожу). Погребен заживо кентаврами на свадьбе у Пирифоя.

КЕРКИОН Ширококостный царь Элевсины, любитель рукопашного боя. Сын Гефеста или Посейдона. По этой линии, вероятно, единокровный брат Перифета или остальных детей Посейдона, в том числе Прокруста, Скирона и Синида. Убит (своим единокровным братом?) Тесеем, царство отнято, но позднее возвращено его сыну Гиппофоонту.

КЕФЕЙ Царь Эфиопии. Внук Ливии и Посейдона. Брат Эгипта и Финея. Муж Кассиопеи. Отец Андромеды.

КИЗИК Царь долионов. Муж Клиты. Случайно убит Ясоном в ночном сражении с аргонавтами.

КОКАЛ Царь Камика на Сицилии. Покровитель и защитник Дедала. Дочери ответственны за неудачный купальный инцидент с участием Миноса II.

КРЕОНТ Царь Коринфа. Возможно, потомок Сизифа. Отец Креусы. Предоставляет убежище Ясону и Медее. Устраивает свадьбу Ясона и Креусы. Мучительно отравлен Медеей.

КРЕОНТ Царь Фив. Внук Пенфея. Брат Иокасты, шурин Лая и Эдипа. Муж Эвридики. Отец Гемона. Потомок премного проклятого дома. Отец Мегары, тесть Геракла. Предоставляет убежище Амфитриону и Алкмене. Регент после смерти Лая, отказывается от трона в пользу Эдипа. Возобновляет регентство после отказа Эдипа от власти. Становится законным царем после смерти Этеокла и Полиника. Осуждает Антигону на смерть за нарушение его законов. Эвридика и Гемон совершают самоубийство в знак протеста.

КРЕФЕЙ Царь Иолка. Внук Эллина. Брат Афаманта, Салмонея и Сизифа. Муж Тиро и Сидеро. Отец (от Тиро) Эсона и Ферета.

ЛАБДАК Царь Фив. Сын Полидора и Никтеиды. Двоюродный брат Диониса и Пенфея. Отец Лая. Потомок премного проклятого дома. Свержен родичами Амфионом и Зефом.

ЛАЙ Фиванский царь, слабо владеющий собственными порывами. Сын Лабдака. Двоюродный брат Креонта и Иокасты. Муж Иокасты. Отец Эдипа. Потомок и основатель премного проклятого дома. После того как его отца свергли Амфион и Зеф, растет в изгнании, вверенный заботам Пелопа. Воздает ему за это ухаживаниями за Хрисиппом. Проклят Пелопом за его роль в смерти Хрисиппа, из-за Лая Гера насылает Сфинкса на Фивы. Восстанавливается на троне. Избавляется от младенца Эдипа, чтобы не исполнилось предсказание пифии. Жертва несчастного случая, спровоцированного дорожным хамством.

ЛАОМЕДОНТ Царь Трои. Сын Ила. Внук Троя. Оставляет Аполлона и Посейдона без оплаты их труда на строительстве стен Трои, а затем – и Геракла, когда тот спасает Гесиону от Посейдонова морского чудища. Позднее убит Гераклом в отместку.

ЛИКОМЕД Царь Скироса. Сын Аполлона и Парфенопы. Единокровный брат остальных детей Аполлона. Привечает изгнанного Тесея, затем убивает его в ссоре на вершине скалы.

ЛИН Сын музы Каллиопы и Аполлона (или, возможно, Эагра). Брат Орфея, единокровный брат остальных детей Аполлона, возможно и Марсия. Двоюродный брат сирен. Вспыльчивый учитель музыки, убит учеником Гераклом.

ЛИХАС Слуга Геракла. Помогает ему надеть тунику Несса. Убит Гераклом за пережитые муки.

МЕД Сын Эгея и Медеи. Единокровный брат Тесея. Сопровождает мать, когда та сбегает из Афин после неудачной попытки закрепить за Медом право на афинский трон. От него происходят мидяне.

МЕЛЕАГР Сын Алфеи и Энея (или Ареса). Брат Деяниры и остальных Мелеагридов. Племянник Фестиадов. Двоюродный брат Диоскуров. Невнимательный муж Клеопатры. Проклят жить, пока не догорит полено. Один из аргонавтов. Влюблен в Аталанту. Ведет охоту на Калидонского вепря. Отдает Аталанте трофеи охоты на вепря, а затем убивает Фестиадов за несогласие с этим решением, после чего убит в отместку Алфеей – исполнением пророчества при рождении. Посмертно сводит Деяниру с Гераклом.

МЕЛИКЕРТ Сын Афаманта и Ино. Единокровный брат Геллы, Фрикса и Схенея. Двоюродный брат Ясона. Убит при самоубийстве матери. Преображен двоюродным братом Дионисом в Палемона, божество верхом на дельфине.

МИНОС I Царь Крита. Сын Зевса и Европы. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Дед Миноса II. Втроем с братом Радамантом и единокровным братом Эаком они – Судьи подземного мира. Очарован музыкой Орфея.

МИНОС II Царь Крита. Внук Миноса I. Муж Пасифаи. Отец Андрогея, Ариадны, Девкалиона и Федры. Хамит Посейдону, не принеся в жертву Критского быка. Требует с афинян дань Минотавру во искупление участия Эгея в убийстве Андрогея Критским быком. Покровитель, а позднее преследователь Дедала; сварен живьем в ванне, спроектированной Дедалом же.

НЕЛЕЙ Царь Пила. Сын Посейдона и Тиро. Брат Пелия, единокровный брат Эсона и Ферета, а также прочих детей Посейдона. Отец двенадцати сыновей, в том числе Нестора. Дядя Ясона. Они с Пелием навлекают на себя гнев Геры за убийство ее мачехи Сидеро. Помогает Пелию отнять Иолк у Эсона. Отказывает Гераклу в очищении после убийства Ифита, позднее убит Гераклом в отместку.

НЕСТОР Младший сын Нелея. Племянник Пелия. Внук Посейдона. Наследует трон после того, как Геракл убивает его отца и одиннадцать старших братьев. Один из самых мудрых и долгожительствовавших царей. Участвует в походе аргонавтов. Советует Ясону возвращаться из Колхиды кружным путем. Участвует в охоте на Калидонского вепря. Советник греков в Троянской войне.

ОРФЕЙ «Темный». Величайший из всех музыкантов. Сын музы Каллиопы и Аполлона (или, возможно, Эагра). Брат Лина, единокровный брат остальных детей Аполлона, возможно и Марсия. Муж Эвридики. Любимец Аполлона, обучен им музыке, одарен золотой лирой со струнами из золотых волос Аполлона. Очаровывает музыкой обитателей подземного мира. Безуспешно пытается вывести Эвридику из царства Аида. Один из аргонавтов. Перепевает своих двоюродных сестриц сирен. Порван на части фракийскими женщинами. Отрубленная голова – оракул на Лесбосе. После смерти наконец-то воссоединяется с Эвридикой. Золотая лира вознесена в небо созвездием.

ПАЛЛАНТИДЫ Пятьдесят сыновей Палланта, братья Эгея. Двоюродные братья Меда и Тесея, соперники в борьбе за афинский трон. Перебиты в бою Тесеем.

ПЕЛЕЙ Фессалийский царь. Сын Эака и дочери Хирона. Брат Теламона. Товарищ Геракла. Один из аргонавтов. Участник охоты на Калидонского вепря, случайно убивает своего тестя Эвритиона, чье царство по стечению обстоятельств наследует. Ложно обвинен женой Акаста в домогательствах. Мстит, уговорив Ясона отобрать Иолк у Акаста. Истребитель амазонок. Разрушитель Трои. Отец (от нереиды Фетиды) Ахилла.

ПЕЛИЙ Царь-узурпатор Иолка. Сын Посейдона и Тиро. Брат Нелея, единоутробный брат Эсона и Ферета, а также остальных детей Посейдона (включая Золотого барана). Отец Акаста и Пелиад. Дядя Нестора и Ясона. Вместе с Нелеем навлекает на себя гнев Геры за убийство ее мачехи Сидеро. Обещает свою дочь Алкестиду любому, кто впряжет кабана и льва в одну колесницу. Отнимает трон Иолка у Эсона. Отправляет Ясона за Золотым руном. Либо убивает, либо доводит до убийства и самоубийства Эсона, Алкимеду и Промаха, пока Ясона нет. Убит Пелиадами в неудачном кухонном эксперименте, подстроенном Медеей.

ПЕЛОП Сын Тантала, царь Лидии и Дионы. Подан на ужин богам собственным отцом, но воскрешен Зевсом[314]. Выиграл в заезде на колесницах Гипподамию себе в невесты и царство ее отца Эномаха – Пису. Отец Атрея, Никиппы, Питфея и Фиеста (от Гипподамии) и Хрисиппа. Усыновляет Лая, позднее проклинает и Лая, и его дом за смерть Хрисиппа; из-за этого Гера насылает Сфинкса на Фивы. Южная Греция именуется его «островом» (Пелопоннесос), поскольку правили ею его потомки. Наследник и основатель премного проклятых домов.

ПЕНФЕЙ Царь Фив. Сын Агавы и Эхиона (одного из владык-основателей Фив[315]). Племянник Автонои, Ино, Полидора и Семелы. Двоюродный брат Диониса и Лабдака. Дед Креонта и Иокасты. Потомок премного проклятого дома. Разорван в клочья последователями Диониса (в том числе Агавой и Автоноей) за то, что не чтил этого бога.

ПЕРДИК Гениальный изобретатель ключевых ремесленных инструментов. Убит из зависти своим наставником и дядей Дедалом. Афина превратила его дух в куропатку.

ПЕРИФЕТ Также именуется Коринетом. Одноглазый великан. Самозваный сын Гефеста. В этой роли, возможно, единокровный брат Керкиона. Не имеет отношения к циклопам. Грабитель путников на Истмийской дороге. Убит Тесеем.

ПЕРСЕЙ «Уничтожитель». Сын Зевса и Данаи. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Спаситель и муж Андромеды. Отец Алкея, Электриона и Перса. Прадед Геракла. Сразил Акрисия, Кита, Медузу, Финея и Полидекта. Царь-основатель Микен. Вознесен на небо созвездием.

ПИРИФОЙ Царь лапифов. Сын Зевса и Дии. Приемный сын Иксиона. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Двоюродный брат кентавров. Один из аргонавтов. Разрушитель Талоса. Участник охоты на Калидонского вепря. Свадьба с Гипподамией испорчена кентаврами. Сердечный друг Тесея, оказал на него дурное влияние. Вместе им удается выкрасть Антиопу и Елену, не удается – Персефону. Геракл не в силах спасти его из подземного мира. Дальнейшая судьба неведома.

ПИТФЕЙ Царь Трезена. Сын Пелопа и Гипподамии. Брат Атрея, Никиппы и Фиеста, единокровный брат Хрисиппа. Потомок премного проклятого дома. Отец Эфры. Дед Тесея и, вероятно, Скирона или Синида.

ПОЛИБ Царь Коринфа. Бездетный муж Меропы. Вместе они усыновляют Эдипа и растят его как родного. Умирает от старости.

ПОЛИДЕКТ Царь Серифоса. Брат Диктиса. Влюблен в Данаю. Убит Персеем.

ПОЛИДОР Царь Фив. Сын Кадма и Гармонии. Брат Агавы, Автонои, Ино и Семелы. Дядя Диониса. Потомок премного проклятого дома. Муж Никтеиды (тети Амфиона и Зефа). Отец Лабдака. Дед Лая.

ПОЛИИД Ясновидец из Коринфа. Выявляет чувства Беллерофонта к Пегасу.

ПОЛИНИК Второй в фиванском двоецарствии. Сын Эдипа и Иокасты. Брат Антигоны, Этеокла и Исмены. Потомок премного проклятого дома. Неспособен править в тандеме с Этеоклом. Убивают друг друга в бою. Антигона оберечена на смерть за попытку похоронить их.

ПОЛИФЕМ Сын лапифского вождя Элата. Брат Кенея. Муж Лаономы. Шурин Геракла и Ификла. Родич Асклепия. Один из аргонавтов. Брошен ими, пока искал Гиласа. Основал город Кий. Погиб, пытаясь воссоединиться с бывшими товарищами.

ПРИАМ Царь Трои. Младший сын Лаомедонта. Брат Гесионы. Пощажен Гераклом при разрушении Трои.

ПРОКРУСТ Возможно, сын Посейдона или отец Синида. Возможно, единокровный брат остальным детям Посейдона, включая Керкиона и Скирона. Грабитель путников на Истмийской дороге. Нелицензированный практик экстремальной остеопатии. Сокращен насмерть (своим единокровным братом?) Тесеем.

ПРОМАХ Сын Эсона и Алкимеды. Брат Ясона. Родился, пока родители находились в заточении у Пелия. Признан слишком юным, чтобы плыть с аргонавтами. Либо убит Пелием, либо доведен им до убийства-самоубийства вместе с Алкимедой и Эсоном, пока Ясон был в походе за Золотым руном.

ПРОЭТ Царь Микен. Брат Акрисия. Муж Сфенебеи. Невольный соучастник ее попытки мщения Беллерофонту.

РАДАМАНТ Царь Эгейских островов. Сын Зевса и Европы. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Второй муж Алкмены. С братом Миносом I и единокровным братом Эаком – Судьи подземного мира. Очарован музыкой Орфея.

САЛМОНЕЙ Царь Элиды. Внук Эллина. Брат Афаманта, Крефея и Сизифа. Отец Тиро. Повержен молнией Зевса за гордыню.

СИЗИФ Царь Коринфа. Внук Эллина. Брат Афаманта, Крефея и Салмонея. Муж плеяды Меропы. Отец Главка Коринфского, дед Беллерофонта. Возможно, предок Креонта Коринфского. Проклят на вечные муки в Тартаре.

СИНИД ПИТИОКАМПТ Возможно, сын Посейдона или Прокруста или же внук Питфея. Возможно, единокровный брат остальных детей Посейдона, в том числе Керкиона. Грабитель путников на Истмийской дороге. Привязан к своим же двум согнутым соснам (своим единокровным братом?) Тесеем.

СКИРОН Возможно, сын Посейдона или внук Питфея. Возможно, единокровный брат остальных детей Посейдона, в том числе Керкиона и Прокруста. Грабитель путников на Истмийской дороге, фут-фетишист и психопат. Поддерживает симбиотические отношения с исполинской черепахой-антропофагом. Сражен (своим единокровным братом? кузеном?) Тесеем.

СТРАТОН Коринфский пастух. Принимает младенца Эдипа у Форбанта. Вручает его Полибу и Меропе на усыновление. Позднее излагает Эдипу ключевые сведения о его истинном происхождении.

СФЕНЕЛ Царь Микен. Внук Персея и Андромеды. Муж Никиппы. Отец Эврисфея. Дядя Геракла.

СХЕНЕЙ Аркадийский царь. Сын Афаманта и Фемисто. Единокровный брат Геллы, Меликерта и Фрикса. Двоюродный брат Ясона. Возможно, муж Климены и отец Аталанты, от которой избавляется во младенчестве, а затем признает ее, когда она обретает славу.

ТЕЛАМОН Царь Саламида. Сын Эака и дочери Хирона. Брат Пелея. Товарищ Геракла. Один из аргонавтов. Враждует с Калаидом и Зетом. Участник охоты на Калидонского вепря. Истребитель амазонок. Разрушитель Трои. Муж Перибеи и Гесионы. Отец Аякса (от Перибеи) и Тевкра (от Гесионы).

ТЕСЕЙ «Основатель». Царь Афин. Сын Эфры, Эгея и Посейдона. Приемный сын Медеи. Единокровный брат остальных детей Посейдона, единокровный брат Меда. Двоюродный брат Паллантидов. Родич Атрея и Геракла. Муж Антиопы и Федры. Отец Ипполита (от Антиопы) и Акаманта с Демофонтом (от Федры). Сразил Керкиона, Молпадию, Паллантидов, Перифета, Прокруста, Скирона и Синида. Знаток и безжалостный укротитель всякой скотины: убийца (и поедатель) Кроммионской свиньи, укротитель (и жертвователь) Критского быка, истребитель Минотавра, охотник на Калидонского вепря, проклятие кентавров. Влюблен в Ариадну, затем бросает ее по приказу Диониса. Позорная сыновняя забывчивость Тесея приводит к гибели Эгея. Сердечный друг Пирифоя. Вместе им удается выкрасть Антиопу и Елену, не удается – Персефону. Спасен из подземного мира Гераклом. Изгнан за участие в гибели Ипполита и Федры. Убит Ликомедом в ссоре на скале. Изобретатель панкратиона и прыжков через быка; мастер глубоководного ныряния. Объединитель Аттики, заложил фундамент афинского исторического величия.

ТИНДАРЕЙ Царь Спарты. Брат Гиппокоонта. Муж Леды. Отец Диоскуров Кастора и Клитемнестры. Свергнут Гиппокоонтом, позднее восстановлен на троне Гераклом.

ТИРЕСИЙ Престарелый ясновидящий из Фив. Отец Историды. Гера подвергает его временной перемене пола, затем ослепляет. Зевс наделяет его провидческим даром. Предсказывает судьбу Гераклу и Эдипу.

ТИФИЙ Сын Гагния из Феспий. Родич Авгия. Один из аргонавтов. Кормчий «Арго» (далее замещен Анкеем). Изобретатель подвижных сидений для гребцов. Навигатор пути между Толкучими скалами. Умер от лихорадки.

ТРОЙ Царь-основатель Трои. Сын Дардана. Внук Зевса и плеяды Электры. Отец Ганимеда и Ила. Дед Лаомедонта. Получатель волшебных лошадей Зевса.

ФЕРЕТ Бывший царь Фер. Сын Крефея и Тиро. Брат Эсона, единоутробный брат Нелея и Пелия. Отец Адмета. Отказался умирать ради бессмертия сына.

ФЕССАЛ Сын Ясона и Медеи. Брат Мермера и Ферета. Воспитан Хироном. Избегает кровавой бани, учиненной матерью остальным братьям. Становится правителем Фессалии, этот край назван в его честь.

ФЕСТИАДЫ Эврипил, Эвипп, Плексипп и Токсей. Сыновья Фестия. Братья Алфеи, Гипермнестры и Леды. Дядья Деяниры и Мелеагра. Участники охоты на Калидонского вепря. Убиты Мелеагром за безнадежно отсталые взгляды по вопросам пола.

ФИЛЕЙ Сын Авгия. Изгнан в Дулихий за поддержку Геракла. Возведен на трон Элиды Гераклом после того, как тот убил Авгия.

ФИЛОКТЕТ Товарищ Геракла. Один из аргонавтов. Сжигает Геракла заживо, чтобы прекратить его муки от крови Лернейской гидры. Наследует Геракловы лук и стрелы, чьи наконечники пропитаны кровью чудища.

ФИНЕЙ Внук Ливии и Посейдона. Брат Эгипта и Кефея. Убит Персеем.

ФИНЕЙ Слепой ясновидец и царь Салмидесса. Шурин Калаида и Зета. Мучим гарпиями – такова кара Зевса за злоупотребление провидческим даром. Освобожден от гарпий Калаидом и Зетом. Объясняет аргонавтам, как им пройти Толкучие скалы.

ФОРБАНТ Фиванский пастух. Спасает младенца Эдипа от гибели. Передает его Стратону.

ФРИКС Сын Афаманта и Нефелы. Брат-близнец Геллы. Единокровный брат Меликерта и Схенея. Двоюродный брат Ясона. Спасен Золотым бараном от своей мачехи Ино с ее смертоубийственными замыслами. Находит убежище у Ээта, которому преподносит Золотое руно. Муж Халкионы. Отец Фриксидов, обвиняющих Ээта в смерти Фрикса.

ФРИКСИДЫ Арг, Китисор, Мелан и Фронтис. Сыновья Фрикса и Халкиопы. Родичи Ясона. Сбегают из Колхиды после того, как их дед Ээт угрожает истребить их. Объединяются с аргонавтами.

ХЕМАРР Страшный ликийский пират. Усмирен Беллерофонтом. Эвгемеристы считают, что он и был Химерой.

ХРИСИПП Внебрачный сын Пелопа. Единокровный брат Атрея, Никиппы, Питфея и Фиеста. Взращен Лаем, затем убивает себя от стыда (или, по некоторым версиям, убит Атреем и Фиестом). Пелоп проклинает Лая и его род в отместку за смерть Хрисиппа.

ЭАГР Царь Фракии. По некоторым версиям, отец Лина, Марсия и Орфея.

ЭАК Царь Эгины. Сын Зевса и Эгины. Единокровный брат бесчисленных детей Зевса. Муж дочери Хирона. Отец Пелея и Теламона. Он и его единокровные братья Минос I и Радамант – Судьи подземного мира. Очарован музыкой Орфея.

ЭВРИСФЕЙ Царь Арголиды. Сын Сфенела и Никиппы. Родич Геракла. Велит ему совершать подвиги, чтобы очиститься от убийства Мегары. Убит Гиллом.

ЭВРИТ и КТЕТ Также именуются Молионидами. Срощенные близнецы. Сыновья Посейдона и Молионы. Единокровные братья остальных детей Посейдона. Племянники Авгия. Сразили Ификла. Разрублены надвое Гераклом.

ЭВРИТ Царь Эхалии. Внук Аполлона. Отец Иолы и Ифита. Наставник Геракла в стрельбе из лука. Отказывается отдать Иолу в жены Гераклу. Отказывает Гераклу в искуплении за убийство Ифита и кражу скота. В конце концов убит Гераклом в отместку за эти оскорбления.

ЭВРИТИОН Царь Фтии. Один из аргонавтов. Участник охоты на Калидонского вепря. Случайно убит зятем Пелеем, который по стечению обстоятельств наследует Эвритионов трон.

ЭВФЕМ Сын Посейдона. Внук ГИГАНТА Тития. Способен ходить по водам. Участвует в плавании аргонавтов. Становится кормчим «Арго» после гибели Тифия.

ЭГЕЙ Царь Афин. Муж Медеи. Отец (от Эфры) Тесея и (от Медеи) Меда. Дядя Паллантидов. Посредством Критского быка избавляется от Андрогея. Пробует то же на Тесее, затем применяет яд Медеи, но признает в Тесее сына. Отправляет его с очередной данью Миносу II за свое участие в смерти Андрогея. Смертельная жертва сыновней рассеянности. Место его гибели названо в его честь Эгейским морем.

ЭГИПТ Внук Ливии и Посейдона. Брат Кефея и Финея. Отец Бусириса.

ЭДИП «Распухшеногий». Царь Фив. Сын Лая (которого нечаянно убивает) и Иокасты (на которой нечаянно женится). Отец Антигоны, Этеокла, Исмены и Полиника. Потомок и основатель премного проклятого дома. Младенцем оставлен на произвол судьбы Антимедом по приказу Лая. Спасен Форбантом и Стратоном. Усыновлен Полибом и Меропой, они растят его как родного. Сбегает из Коринфа, желая обойти пророчество пифии. Насмерть перелукавливает Сфинкса, за что принят при фиванском дворе сперва как герой, а затем и как царь. Ослепляет и изгоняет сам себя, обнаружив, что насовершал тех самых мерзких преступлений, какие были ему напророчены.

ЭНЕЙ Царь Калидона. Муж Алфеи. Отец Деяниры и остальных Мелеагридов, возможно и Мелеагра. Его пренебрежение культом Артемиды в пользу Диониса наказано Калидонским вепрем.

ЭНОМАЙ Царь Писы. Иногда считается сыном Ареса. Муж плеяды Стеропы. Отец Гипподамии. Убит Пелопом в гонке на колесницах за возможность жениться на Гипподамии.

ЭРИКС Сицилийский царь, мастер кулачного боя. Сын Бута и Афродиты. Прибит насмерть Гераклом.

ЭСОН Законный царь Иолка. Сын Крефея и Тиро. Брат Ферета, единоутробный брат Нелея и Пелия. Муж Алкимеды. Отец Ясона и Промаха. Свергнут и заточен Пелием в темницу (вместе с Алкимедой). Вверяет Ясона Хирону. Либо убит Пелием, либо доведен им до убийства Алкимеды и Промаха и последующего самоубийства, пока Ясон в походе за Золотым руном.

ЭТЕОКЛ Один из царей фиванского двоецарствия. Сын Эдипа и Иокасты. Брат Антигоны, Исмены и Полиника. Потомок премного проклятого дома. Не смог править в тандеме с Полиником. Убили друг друга в бою.

ЭЭТ Царь Колхиды. Сын Гелиоса и океаниды Персеиды. Брат Кирки и Пасифаи. Муж своей тетки океаниды Идии. Отец Абсирта, Халкиопы и Медеи. Недоверчивый дед Фриксидов. Хранитель Золотого руна. Хозяин Колхидского дракона и халкотавров. Ставит Ясону задачи, за исполнение которых отдаст Золотое руно.

ЯСОН «Целитель». Законный наследник трона Иолка. Сын Эсона и Алкимеды. Брат Промаха. Племянник Нелея и Пелия. Дальний брат Беллерофонта, Эллина, Фрикса и Схенея. Родич Аталанты и Фриксидов. Отец (от Медеи) Мермера, Ферета и Фессала. Воспитан Хироном. Любимец Афины и Геры. Пелей отправляет его добывать Золотое руно. Предводитель аргонавтов. Любовник Гипсипилы (бросает ее). Убийца Кизика. Посредством ворожбы Медеи укрощает халкотавров, уничтожает спартов, берет верх над Колхидским драконом и забирает Золотое руно. Избегает Ээта, сирен, Сциллы и Харибды, Толкучих скал и Талоса, возвращается в Иолк с победой. Считает Пелия повинным в смертях Эсона, Алкимеды и Промаха, случившихся во время похода «Арго». Иолкцы считают его (вместе с Медеей) виновным в смерти Пелия. Сбегает с Медеей в Коринф. Запланированная свадьба с Креусой испорчена Медеей: она убивает невесту Ясона, его тестя Главка и их сыновей Мермера и Ферета. Участник охоты на Калидонского вепря. Отнимает трон Иолка у Акаста. Погибает от несчастного случая с «Арго» на верфи.

Женщины

АВТОНОЯ Дочь Кадма и Гармонии. Сестра Агавы, Ино, Полидора и Семелы. Тетя Диониса и Пенфея. Потомок премного проклятого дома. Жена Аристея. Мать Актеона. Сведена с ума Дионисом, нечаянно помогает растерзать Пенфея.

АГАВА Дочь Кадма и Гармонии. Сестра Автонои, Ино, Полидора и Семелы. Тетя Диониса. Потомок премного проклятого дома. Жена Эхиона (одного из владык-основателей Фив). Мать Пенфея. Сведена с ума Дионисом; не желая того, помогает растерзать Пенфея.

АДМЕТА Дочь-подросток Эврисфея, страстно увлекается амазонками.

АЛКЕСТИДА Дочь Пелия. Сестра Акаста и Пелиад. Содействует сестрам в нечаянном приготовлении жаркого из собственного отца. Жена Адмета. Их первая брачная ночь испорчена змеями Артемиды в постели. Добровольно умирает ради воплощения замысла Аполлона – сделать Адмета бессмертным. Возвращена из мертвых Гераклом.

АЛКИМЕДА Также известна как Полимеда. Внучка Миния. Двоюродная сестра Аталанты. Жена Эсона. Мать Ясона и Промаха. Заточена Пелием вместе с Эсоном в темницу. Либо убита Пелием, либо доведена им же до убийства-самоубийства вместе с Эсоном и Промахом, пока Ясон был в походе за Золотым руном.

АЛКМЕНА Внучка Персея и Андромеды. Жена Амфитриона, нечаянная убийца своего отца Электриона. Позднее жена Радаманта. Мать Геракла (от Зевса), а также Ификла и Лаономы (от Амфитриона).

АЛФЕЯ Дочь Фестия. Сестра Гипермнестры, Леды и Фестиадов. Жена Энея. Мать Мелеагра (возможно, от Ареса) и Деяниры, а также остальных Мелеагридов. Пытается отсрочить будущее, предсказанное Мелеагру мойрами. В конечном счете исполняет пророчество, убив Мелеагра в отместку за его истребление Фестиадов, после чего вешается от горя.

АНДРОМЕДА Дочь Кефея и Кассиопеи. Подношение Киту. Спасена Персеем, далее – его жена. Мать Алкея, Электриона и Перса. Прабабушка Геракла. Вознесена на небо созвездием.

АНТИГОНА Дочь Эдипа и Иокасты. Сестра Этеокла, Исмены и Полиника. Потомок премного проклятого дома. Сопровождает Эдипа в изгнании. После его смерти возвращается в Фивы. Обречена на смерть Креонтом за попытку похоронить Полиника, убитого в сражении с Этеоклом. Вешается, вынуждая тем самым своего жениха Гемона (сына Креонта) совершить самоубийство.

АНТИОПА Амазонская царевна. Дочь Ареса. Сестра Ипполиты. Выкрадена Тесеем и Пирифоем. Становится женой первого и матерью Ипполита. Убита амазонками за предательство их взглядов на жизнь.

АРЕТА Жена (и племянница) Алкиноя. Радушная и заботливая хозяйка прибежища для Ясона, Медеи и аргонавтов.

АРИАДНА Дочь Миноса II и Пасифаи. Сестра Андрогея, Девкалиона и Федры. Единоутробная сестра Минотавра. Обеспечивает Тесею способ выхода из лабиринта. Отдана Тесеем Дионису. Вступает в союз с Дионисом, мать его детей. Получает от Диониса вечную жизнь, вознесена на Олимп вместе со свекровью Семелой. Ее свадебный венец – созвездие Северной Короны.

АТАЛАНТА «Равная». Дочь Климены и Схенея (или, возможно, Иасия). Двоюродная сестра Алкимеды. Возможно, племянница Анкея и родственница Ясона. От нее избавились во младенчестве. Взращена медведицей, позднее – охотниками. Служительница (и убийственное орудие) Артемиды. Слишком девчонка, с точки зрения Ясона, чтобы участвовать в походе на «Арго». Слишком потрясающая, с точки зрения Мелеагра, чтобы не участвовать в охоте на Калидонского вепря. Награждена охотничьим трофеем за истребление вепря, с роковыми последствиями для Фестиадов и Мелеагра. Противится попыткам Схенея женить ее и так сбыть с рук; перелукавлена Гиппоменом. Мать (от Гиппомена) Парфенопея. Вместе с Гиппоменом наказана Афродитой за неблагодарность, после чего преображена в львицу Кибелой – за нечаянное осквернение ее храма.

ГАЛАНФИДА Подруга и служанка Алкмены. Превращена Герой в ласку.

ГЕЛЛА Дочь Афаманта и Нефелы. Сестра-близнец Фрикса. Единокровная сестра Меликерта и Схенея. Двоюродная сестра Ясона. Спасена от мачехи Ино и ее смертоносных замыслов Золотым бараном. Падает с его спины и тонет в проливе, получившем в ее честь название Геллеспонт.

ГЕСИОНА Дочь Лаомендонта. Сестра Приама. Подношение Троянскому морскому чудищу. Спасена Гераклом. Помилована при разрушении Трои Гераклом, отдана Теламону. Мать (от Теламона) Тевкра.

ГИППОДАМИЯ Дочь Эномаха и плеяды Стеропы. Главный приз в гонках на колесницах, заполучает ее Пелоп. Мать Атрея, Никиппы, Питфея и Фиеста. Предок премного проклятого дома.

ГИПСИПИЛА Царица Лемноса. По некоторым версиям – дочка Диониса и Ариадны. Любовница Ясона, мать его сыновей Эвнея и Фоанта. Как только выясняется, что она спасла своего отца во время резни лемносских мужчин, Гипсипила с сыновьями сбегает с острова. Поймана пиратами и продана в рабство.

ДАНАЯ Дочь Акрисия. Мать (от Зевса) Персея. Жена Диктиса.

ДЕЯНИРА Дочь Энея и Алфеи. Сестра остальных Мелеагридов и Мелеагра. Племянница Фестиадов. Двоюродная сестра Диоскуров. Спасена от притязаний Ахелоя Гераклом, выходит за него замуж. Мать пятерых Гераклидов, в том числе Гилла. Терпит домогательства Несса. Из ревности к Иоле случайно убивает Геракла, предложив ему надеть тунику Несса, не отстиранную от крови Лернейской гидры. Убивает себя мечом Геракла.

ЕВРОПА Внучка Посейдона и Ливии, а также Нила и Нефелы. Сестра Кадма. Мать (от Зевса) Миноса I и Радаманта.

ЕЛЕНА Дочь Зевса и Леды. Сестра Диоскура Полидевка. Единокровная сестра Диоскуров Кастора и Клитемнестры, а также бесчисленных детей Зевса. Похищена Пирифоем и Тесеем. Спасена Диоскурами, они же похищают Эфру – в компаньонки Елене. Повзрослев, становится настоящим оружием массового поражения.

ИНО Дочь Кадма и Гармонии. Сестра Агавы, Автонои, Полидора и Семелы. Потомок премного проклятого дома. Кормилица племянника Диониса, в его младенчестве. Жена Афаманта. Мать Леарха и Меликерта. Пытается убить пасынка Фрикса и падчерицу Геллу. Кончает с собой. Преображена Дионисом в морскую богиню Левкофею.

ИО Первая смертная любовница Зевса. Превращена им в корову. Мучима слепнем Геры. Дает имя проливу Босфор («Коровий брод»).

ИОКАСТА Внучка Пенфея. Сестра Креонта. Потомок и предок премного проклятого дома. Жена Лая и (по неведению) Эдипа. Мать (от Лая) Эдипа и (от Эдипа) Антигоны, Этеокла, Исмены и Полиника.

ИОЛА Дочь Эврита. Сестра Ифита. Главный приз в соревновании по стрельбе из лука. Не отпущена в жены Гераклу. Позднее пленница Геракла, пробуждает в Деянире роковую ревность.

ИППОЛИТА Царица амазонок. Дочь Ареса. Сестра Антиопы. Обладательница великолепного драгоценного пояса. Любовница Геракла, убита им же.

ИСТОРИДА Подруга и служанка Алкмены. Дочь Тиресия.

КАССИОПЕЯ Жена Кефея. Хвастливая мать Андромеды. Вознесена на небо созвездием.

КЕНИДА Дочь лапифского вождя Элата. Сестра Полифема. Родственница Асклепия. Поругана Посейдоном. Преображена им же по ее просьбе в Кенея.

КИРКА Ворожея со склонностью превращать проезжих моряков в домашних животных. Дочь Гелиоса и океаниды Персеиды. Сестра Ээта и Пасифаи. Проклинает Медею за убийство Абсирта. В позднейших версиях участница трагического романтического треугольника с морским богом Главком и Сциллой.

КЛИМЕНА Дочь Миния. Жена Схенея (или, возможно, Иасия). Мать Аталанты, позволяет мужу избавиться от новорожденной дочери.

КЛИТА Жена Кизика. Вешается от горя после того, как Кизик случайно погибает от руки Ясона в ночном сражении с аргонавтами.

КРЕУСА Дочь Креонта Коринфского. Пробуждает любовное желание в Ясоне, тот решает на ней жениться. Пробуждает кровожадное желание в Медее, Медея обрекает ее на мучительную смерть от яда.

ЛЕДА Дочь Фестия. Сестра Алфеи, Гипермнестры и Фестиадов. Жена Тиндарея. Мать (от Тиндарея) Диоскуров Кастора и Клитемнестры, а также (от Зевса) Диоскуров Полидевка и Елены.

МЕГАРА Дочь Креонта Фиванского. Жена Геракла. Убита (вместе с детьми) Гераклом в его припадке яростного безумия. Подвиги Геракла – искупление за это убийство.

МЕДЕЯ Ворожея. Дочь Ээта и Идии. Внучка Гелиоса. Сестра Абсирта и Халкиопы. Мать (от Ясона) Мермера, Ферета и Фессала. Жена Эгея, мать (от него) Меда, мачеха Тесея. Служительница Гекаты. За небрежение к Афродите наказана страстной тягой к Ясону. Волшебством помогает Ясону укротить халкотавров, победить спартов, одолеть Колхидского дракона и забрать Золотое руно. Расчленяет Абсирта, чтобы задержать погоню Ээта за аргонавтами. Проклята Киркой. Завораживает Талоса. Обманом устраивает убийство Пелия Пелиадами. Находит с Ясоном прибежище в Коринфе. Разъярившись от ревности, убивает Креонта Коринфского, Креусу, Мермера и Ферета. Избегает возмездия в колеснице Гелиоса. Скрывается в Афинах. Ей не удается сделать Меда наследником афинского престола. Вновь сбегает в колеснице Гелиоса. По некоторым версиям, возвращается в Колхиду.

МЕЛЕАГРИДЫ Деянира, Эвримеда, Горга, Меланиппа, Мофона и Перимеда. Дочери Энея и Алфеи. Сестры Мелеагра. За исключением Деяниры и Горги превращены Артемидой в цесарок.

МЕРОПА Царица Коринфа. Бездетная жена Полиба. Вместе с мужем усыновляет Эдипа и растит как родного. После смерти отправляет Стратона предложить Эдипу трон Коринфа.

МОЛПАДИЯ Амазонка. Милосердная убийца Антиопы. Немилосердно прикончена Тесеем.

НИКИППА Дочь Пелопа и Гипподамии. Сестра Атрея, Питфея и Фиеста, единокровная сестра Хрисиппа. Потомок премного проклятого дома. Жена Сфенея. Мать Эврисфея.

ОМФАЛА Царица Лидии. Вдова горного бога Тмола. Геракл служил у нее во искупление убийства Ифита. Менялась с Гераклом нарядами, была его любовницей.

ПАСИФАЯ Дочь Гелиоса и океаниды Персеиды. Сестра Ээта и Кирки. Жена Миноса II. Мать (от него) Андрогея, Ариадны, Девкалиона и Федры. Влюблена в Критского быка. Мать (от него) Минотавра.

ПЕЛИАДЫ Алекстида, Алкимеда, Антиноя, Астеропея, Эвадна, Гиппофоя, Пелопия и Пейсидика. Доверчивые дочери Пелия, нежно любящие отца. Обманутые Медеей, делают из Пелия жаркое.

ПИФИЯ Также известна как Сивилла. Жрица и оракул Аполлона в Дельфах, говорит загадками, но всегда оказывается права. С ней советовались: Акрисий, Эгей, Креонт, Геракл, Лай, Эдип, Эномай, Персей. Ее пророчества подделывали Ино и Пелий.

СЕМЕЛА Дочь Кадма и Гармонии. Сестра Агавы, Автонои и Ино. Мать (от Зевса) Диониса. Потомок премного проклятого дома. Убита (вразнос) Зевсом. Воскрешена Дионисом, вознесена вместе с невесткой Ариадной на Олимп.

СИДЕРО Вторая жена Крефея. Мачеха Нелея и Пелия, а также Эсона и Ферета. Убита Нелеем и Пелием за скверное обращение с их матерью Тиро.

СФЕНЕБЕЯ Также известна как Антея. Дочь Иобата. Сестра Филонои. Жена Прета. Пытается мстить Беллерофонту за отвержение. После провала своих замыслов убивает себя, боясь, что ее выведут на чистую воду.

ТЕОФАНА Дочь Бисалта. Внучка Геи и Гелиоса. Мать (от Посейдона) Золотого барана.

ТИРО Дочь Салмонея. Жена своих дядьев Крефея и Сизифа. Мать Нелея и Пелия (от Посейдона) и Эсона и Ферета (от Крефея).

ФЕДРА Дочь Миноса II и Пасифаи. Сестра Андрогея, Ариадны и Девкалиона. Единоутробная сестра Минотавра. Жена Тесея. Мать Акаманта и Демофонта. Доведена до безумия (Афродитой) от желания к пасынку Ипполиту, а затем до еще большего безумия от ярости – из-за отказа. Убивает себя после некоторых действий, приведших к гибели Ипполита.

ФИЛОНОЯ Дочь Иобата. Сестра Сфенебеи. Влюбляется в Беллерофонта, позднее – его жена.

ХАЛКИОПА Дочь Ээта и Идии. Сестра Абсирта и Медеи. Жена Фрикса. Мать Фриксидов.

ЭВРИДИКА Возлюбленная жена Орфея. Погибает в попытке избежать притязаний Аристея. Орфею не удается вернуть ее из мертвых. В конце концов воссоединяется с ним после его смерти.

ЭВРИНОМА Дочь царя Ниса Мегарского. Любимица Афины. Нравится Гесиоду. Жена Главка Коринфского. Мать Беллерофонта и Делиадов.

ЭРИБОЯ Афинская дева. Из молодежи, отправленной Эгеем в дань Минотавру. Защищена Тесеем от посягательств Миноса.

ЭФРА Дочь Питфея. Недолго помолвлена с Беллерофонтом. Мать Тесея (от Эгея и Посейдона). Выкрадена Диоскурами в отместку за похищение Елены Тесеем. Освобождена Акамантом и Демофонтом после долгой службы у Елены.

Благодарности

Первым делом необходимо поблагодарить Тима Кэрролла, арт-директора Театрального фестиваля Дж. Б. Шоу в Ниагаре-он-де-Лейк, Онтарио, Канада. Мы подружились в 2013 году, когда он режиссировал лондонскую и нью-йоркскую постановку «Двенадцатой ночи» с моим участием. Помимо того, что он выдающийся и знаменитый театральный режиссер, Тим Кэрролл – человек, читающий для собственного удовольствия Гомера по-гречески. Естественно, он стал первым человеком, о ком я подумал как о своем возможном напарнике, когда мне пришло в голову поставить на сцене «Миф», книгу о греческой мифологии, которую я написал в 2017 году. Мы встретились, поговорили, и в той беседе как-то сложился замысел не одной постановки, а трех. Первая поработает с тем же материалом, что и «Миф» (первородные божества и титаны, рождение человечества и некоторые ранние мифы, где боги и люди общаются друг с другом), вторая будет посвящена героям (это книга, которую вы держите в руках, видите на экране компьютера или слушаете), а третья изложит историю Троянской войны и ее последствий.

Трилогию «Миф» мы представили Театру Шоу в Ниагаре-он-де-Лейк в начале лета 2018 года. Герои, задействованные во второй постановке, – Персей, Геракл и Тесей. В книгу я включил еще и Беллерофонта, Ясона, Аталанту, Орфея и Эдипа.

Я в громадном долгу перед Тимом: его инстинктивный, интеллектуальный и изобретательный подход к сказительству, хронологии и точке наблюдения научил меня очень многому в театральном изложении сюжета. Многое из того, что я у него усвоил, так или иначе нашло применение в этой книге. Естественно, Тима нельзя винить ни в каких неточностях, зато верьте слову: его благодатное влияние невероятно помогло этой книге, и за это – а также за его дружбу, мудрость, остроумие и захватывающую дух каколалию – я ему благодарен.

Далее мои благодарности редакции «Майкл Джозеф» издательства «Пенгуин Рэндом Хаус», публикующей мои книги, а особенно управляющему директору Луиз Мур и редактору Джиллиан Тейлор. Без их теплоты и страсти, увлеченности и ободрения, прилежания и поддержки эта книга никогда бы не воплотилась. Особенно заслуживает благодарности и признания блистательный и мудрый Кит Шеперд, корректор и этой книги, и предыдущей. Его знание и зверская наблюдательность за всякими непоследовательностями изложения оказались совершенно бесценны. Если есть в книге хронологические или исторические неточности, они остались, потому что я решил пренебречь рекомендациями Кита или оставить последнее слово за собой по собственным сумасбродным соображениям.

Особое слово благодарности – Рою Макмиллану, режиссеру, актеру, продюсеру и звукоинженеру, с которым записывать аудиоверсии книг – чистое удовольствие. Его глубокая осведомленность, терпение и безошибочное чутье невозможно переоценить.

Энтони Гофф из «Дэвид Хайэм Ассошиэйтс» знакомит авторов с издателями и обеспечивает дружественность и взаимное уважение как никакой другой литературный агент, и мне от его мудрости и опыта всегда сплошная польза.

Ничего в моей жизни не происходило бы, если бы не чудесный труд Джо Крокер, которая знает меня лучше, чем я знаю себя сам.

И, разумеется, я всем и всегда обязан своему любимому мужу, герою из всех героев – Эллиотту.

Иллюстрации

«Дельфийская жрица». Джон Колльер, 1891. Художественная галерея Южной Австралии, Аделаида.

«Гилас и нимфы». Джон Уильям Уотерхаус, 1896. Манчестерская художественная галерея, Великобритания.

«Аргонавтика». Атлас Древнего мира, Абрахам Ортелий, 1595. Коллекция Смита, Университет Южного Мэна.

«Ясон и аргонавты плывут через Симплегады (Толкучие горы)». Гравюра, изображающая Ясона и аргонавтов, из Tableaux du temple des muses (1655).

«Ясон, укрощающий быков Ээта». Жан Франсуа де Трой, 1742. Фонд Хенри Барбера, Барберский институт изящных искусств, Университет Бирмингема, Великобритания.

«Медея». Энтони Фредерик Огастэс Сэндис, XIX в. Бирмингемские музеи и Художественная галерея, Великобритания.

«Ясон и Геракл с помощью Медеи атакуют Дракона». Гравюра на основе древнегреческой вазописи. 1890.

«Медея, Ясон, Орфей и Дракон». Уильям Рассел Флинт, 1910.

«Охота на Калидонского вепря». Питер Пауль Рубенс, 1617. Kunsthistorisches Museum, Вена, Австрия.

«Аталанта и Гиппомен». Гвидо Рени, ок. 1612. Прадо, Мадрид, Испания.

«Эдип и Сфинкс». Густав Моро, 1864. Метрополитен-музей, Нью-Йорк, США.

«Эдип и Антигона». Пер Габриель Викенберг, 1833.

Краснофигурный килик, изображающий свершения героя Тесея. Афины, V в. до н. э. Британский музей.

«Дань Минотавру», ксилогравюра с оригинальной картины Эрнеста Огюстена Жандрона, 1882. Glasshouse Images.

Аттическая чаша с глазами, чернофигурная внутренняя поверхность изображает бегущего Минотавра. Архив Вернера Формана.

«Фреска с тореадором», Кносский дворец, Крит, ок. 1500 до н. э. Национальный археологический музей, Афины, Греция.

«Легенда о Тесее с фрагментом Критского лабиринта» (гравюра), XVI в. Частная коллекция.

«Ариадна на Наксосе». Эвелин Де Морган, 1877. Фонд Де Морган.

«Пейзаж с падением Икара». Карло Сарачени, 1606–1607. Музей Каподимонте, Неаполь, Кампанья, Италия.

Статуя Тесея в Афинах. Фото: Сотирис Цагариолос.

«Cмерть Ипполита». Жозеф-Дезире Кур, 1825. Музей Фабра, Монпелье.

Кратер «Безумие Геракла». 350–320 гг. до н. э. Мадрид.

Примечания

1

Отсылка к скетчу «Джем» из юмористической телепрограммы «Немного Фрая и Лори» (Би-би-си, 1989–1995) с похожей мизансценой с участием Хью Лори (дама) и Стивена Фрая (муж дамы); вместо нектара – джем. – Примеч. перев.

(обратно)

2

Один из важнейших греческих городов-государств. Наименование жителей этого города – аргосцы – Гомер зачастую употреблял попросту в значении «греки». Филипп II и его сын Александр Великий, пусть и македонцы, происходили, по легенде, из Аргоса.

(обратно)

3

Древнеримский поэт Гораций в «Одах» заменил бронзовые покои на бронзовую башню, и с тех пор ее часто представляют эдаким минаретом из сказки про Рапунцель. Более ранние источники, однако, настаивают, что это были покои со щелями в крыше – для света и воздуха.

(обратно)

4

Получила ли сама Даная удовольствие, нам неизвестно. Есть, говорят, такие, кому перспектива золотого дождя в целом… ну… скажем так…

(обратно)

5

Что попросту означает «сеть».

(обратно)

6

Не итальянская Пиза Наклонной Башни, а город-государство на северо-западе Пелопоннеса. Последствия борьбы за руку Гипподамии множились вплоть до конца мифической эпохи и до времен после Троянской войны. Однако эти подробности – в другой раз и в другом месте.

(обратно)

7

В описании горгон в «Мифе» не упоминается версия появления Медузы как смертной горгоны. Существует, конечно же, много разных вариантов. История, которую Даная излагает Персею, возможно, самая распространенная.

(обратно)

8

Позднее «плату за консультирование» стало положено отдавать жрице, а также покрывать расходы на необходимые жертвоприношения.

(обратно)

9

Жрица, именуемая ПИФИЕЙ, держалась за священную треногу, которая соединяла ее с почвой. Сообщения пифия получала из клубов сернистого пара, что курился (и курится до сих пор) из-под земли в Дельфах.

(обратно)

10

Во всяком случае, по нашим понятиям. Для грека облачен он был более чем обычно…

(обратно)

11

Имена грай, как это часто бывает в греческой мифологии, говорящие. Пемфредо – «та, что указывает путь», Энио – «воинственная», Дино – «ужасная» (как в слове «динозавр», что означает «ужасная ящерица»). Дино иногда называли Персидой – «разрушительницей». Этот вариант похож на имя Персея, и потому я его отставил. Но становится ясно, что и Персей, и все прочие имена, содержащие перс-, имеют «разрушительные» значения.

(обратно)

12

Два главных (и многочисленных) рода морских нимф, океаниды и нереиды, – соответственно дочери и внучки морских титанов ОКЕАНА и ТЕФИДЫ. Следовательно, все они – двоюродные родственники Посейдона. См.: «Миф», с. 36. [Здесь и далее нумерация страниц в отсылках к книге «Миф» Стивена Фрая приводится по изд.: Фрай, Стивен. Миф. Греческие мифы в пересказе. М.: Фантом Пресс, 2018. – Примеч. перев.]

(обратно)

13

Не путать с Кето, матерью двух бессмертных горгон. Хотя от имени этой морской богини действительно происходят имена всех подобных морских чудовищ – и название наших китообразных.

(обратно)

14

Нил был одним из важнейших речных богов – ποταμοί, – его потомки вступали в браки с Эгиптом, Ливией и Эфиопией. Как получилось и с Азией, и с Европой; имена этих божеств, полубогов и смертных до сих пор запечатлены на наших картах.

(обратно)

15

Андромеде, как и многим смертным в наше время, кровосмешение, судя по всему, претило. Боги-то куда менее привередливы.

(обратно)

16

Гермы – четырехгранные колонны, они служили благопожелательными межевыми знаками и указателями. Обычно на герме помещали вырезанную из камня голову, чаще всего бога Гермеса (хоть и в нетипичном для него виде – с бородой), а чуть ниже – мужские гениталии, которые, как считалось, принесут удачу, если их погладить… по-особому.

(обратно)

17

Говоря строго, Пелопоннес свое имя тогда еще не получил – оно происходит от царя ПЕЛОПА, с ним мы познакомимся позже.

(обратно)

18

Дочь Пелопа и Гипподамии. Пелопу удалось выиграть в гонке на колесницах и заполучить руку Гипподамии, на которую якобы претендовал Полидект. Эту историю надо рассказать, но чуть погодя.

(обратно)

19

Хорошо известна похожая история из легенд о короле Артуре. Мерлин придает Утеру Пендрагону облик Горлуа, мужа Игрэйны, они проводят вместе ночь, и у них рождается Артур…

(обратно)

20

«Хотя на слух – сплошная констернация», – как спели бы, наверное, Мэри Поппинс и Берт-трубочист.

(обратно)

21

Также Эйлития. Илифию изображали в виде женщины с факелом, символизирующим жгучие муки деторождения, или рисовали ей вскинутые вверх руки – она возносит новорожденного к свету. У римлян она называлась Люцина или Натио.

(обратно)

22

Эврисфей означает «широкоплечий» – возможно, когда он появлялся на свет, Никиппе от боли пришлось несладко.

(обратно)

23

Историду Герин гнев почему-то обошел стороной. Возможно, ей хватило ума спрятаться.

(обратно)

24

Ἰφι- означает «сильный» или «могучий» (ср. Ифигения, «сильного рождения»), а – κλῆς означает «гордость» или «слава». Судя по всему, «ифи» – еще и небольшая египетская единица измерения сыпучих продуктов, известная грекам, она соответствует примерно 1–1,5 галлона. Возможно, кличка у него была «Достославный Полупинт».

(обратно)

25

Было бы мило, если бы те змеи были гремучими, и вот так возникла традиция давать новорожденным погремушки, но, увы, нет никаких подтверждений, что этот биологический вид когда-либо обитал за пределами Америк.

(обратно)

26

Звучит нелепо, зато правда. Млечный Путь – галактика, а слово «галактика» происходит от греческого гала, то есть «молоко». Отсюда и «галактический», и, по всей видимости, молочный шоколад «Гэлакси». [ «Galaxy» (с 1960) – марка британского молочного шоколада, производимого компанией «Марс», продается во многих странах мира, но в США, Канаде, Мексике, некоторых европейских странах и в России этот шоколад предлагается под маркой «Dove» (голубка, англ.). – Примеч. перев.]

(обратно)

27

Гера сама была матерью, и поэтому у нее могло быть молоко; Афина, богиня-девственница, накормить младенца не сумела бы.

(обратно)

28

Римляне, как и многие из нас в повседневной речи, называли Геракла Геркулесом, но в книгах его все же принято называть Гераклом.

(обратно)

29

Больше подробностей об Автолике, сынке-прохиндее бога Гермеса, можно найти в «Мифе».

(обратно)

30

Об этих близнецах, именуемых Диоскурами, мы вскоре узнаем больше.

(обратно)

31

Природу и судьбу греки обозначили бы словами физис и мойра.

(обратно)

32

Киферон в разных источниках то гора, то горная цепь. На этой горе, священной для Диониса, Пенфея порвали на части его мать и тетушки, а Актеона – его же гончие (см. «Миф»). Мы еще увидим, что Киферон сыграет важную роль в жизни и трагической судьбе Эдипа.

(обратно)

33

Не путать с историческим Феспидом, первым актером Греции.

(обратно)

34

С Креонтом мы еще встретимся, когда дойдет черед до истории Эдипа.

(обратно)

35

Практика умерщвления плоти, и бытует она до сих пор. Я видел своими глазами, как кающиеся на коленях приходят к святилищу Мадонны Гваделупской в Мексике. Некоторые преодолели на коленях сотни миль. Совсем не Гераклы на вид, это обыкновенно древние крошечные старушки.

(обратно)

36

Вдохновение – энтусиасмос – буквально «божественная одержимость».

(обратно)

37

По-гречески они называются эрга или, чаще, атлои [или афлои – примеч. перев.] Геракла. Слово «эргон» попросту означает «работа», а вот «афлос» значит не просто усилие – там есть еще оттенок смысла «испытание». Наши слова «атлет» и «атлетический» происходят от него.

(обратно)

38

Рискуя окончательно свести вас с ума, вдамся еще раз в подробности фамильного древа этой семьи. Отцом Эврисфею приходился Сфенел, следовательно, Эврисфей – внук Персея. Как и Геракл, чьи родители Алкмена и Амфитрион были двоюродными родственниками и оба – внуки Персея. Но, разумеется, Зевс на самом деле отец Гераклу – так же, как и Персею. Соответственно, Персей Гераклу одновременно и прадедушка, и единокровный брат. Во дают греки, а?

(обратно)

39

Подробнее об этой твари – в разделе, посвященном приключениям Беллерофонта.

(обратно)

40

На греческой керамике гидра обычно изображена в виде перевернутого вверх тормашками осьминога: круглое или иногда похожее на пончик туловище, из которого торчат девять змей. В современных комиксах гидра больше похожа на девятиглавого дракона.

(обратно)

41

Керинея ныне расположена на северо-западе Пелопоннеса в области под названием Ахея. «Ахейцами» Гомер чаще всего называл греческую сторону в Троянской войне.

(обратно)

42

О непростых обстоятельствах их рождения см. «Миф».

(обратно)

43

История Иксиона изложена в «Мифе». О Нефеле и Хироне еще пойдет речь в истории Ясона, а с кентаврами мы увидимся вместе с Тесеем.

(обратно)

44

См. «Миф».

(обратно)

45

По некоторым версиям этой истории, стрела Геракла нечаянно оцарапала самого Хирона и он чудовищно мучился от боли. Лишь он один в своем племени родился от Кроноса и потому был бессмертен. Перспектива жить вечно в таких страданиях показалась ему невыносимой. Он умолил богов дать ему умереть, и Зевс это желание удовлетворил, забрав Хирона на небо созвездием Стрельца – лучника в виде человека-коня. Это вопиющий пример временнóй нестыковки: Хирон позднее будет наставником Ахилла, а тому еще только предстоит родиться.

(обратно)

46

Согласно «Описанию Эллады» Павсания (кн. V, гл. 1, строфа 10), Авгий велел Гераклу очистить земли Элиды от скопившегося навоза быков и коз. – Примеч. перев.

(обратно)

47

Киноэпопея «Звездные войны», эпизод V, «Империя наносит ответный удар» (1980). – Примеч. перев.

(обратно)

48

Не древнегреческая ли это сатира на богов? Не способ ли намекнуть, что в бессмертных дерьма больше, чем в смертных?

(обратно)

49

Южная Адриатика. Может сбивать с толку, потому что Иония – это в Малой Азии, нынешней Турции, далеко-далеко по другую сторону Греции.

(обратно)

50

Возможно, отсюда происходит оборот «взять быка за рога».

(обратно)

51

См. «Миф», глава «Рожденный дважды».

(обратно)

52

Пелий еще возникнет в истории Ясона – там он важная фигура. Алкестида – та самая дочь, что совершит роковую ошибку, связанную с отцом и кухонным котлом.

(обратно)

53

См. «Миф», с. 403 и 410.

(обратно)

54

Вольный пересказ фрагмента из «Алкестиды», версии этой истории в изложении афинского драматурга Еврипида. [Действие III, явление 11; в пер. И. Анненского пьеса называется «Алькеста». – Примеч. перев.]

(обратно)

55

От этого же слова происходит имя жены философа СОКРАТА, той самой легендарно сварливой женщины Ксантиппы. На самом деле «ксантос» – красновато-желтый, поэтому применительно к лошадям этот оттенок, скорее, гнедой. Как ни странно, хотя они кобылицы, все источники дают их имена с мужскими окончаниями. На самом деле Подарга, а не Подарг.

(обратно)

56

Ср. динозавр – «ужасная ящерица», как уже говорилось применительно к грайям.

(обратно)

57

Некоторые источники утверждают, что кобылицы были еще и огнедышащими.

(обратно)

58

Геракл, как и большинство древних греков, с равным удовольствием угощался и из мужской лохани, и в дамском буфете. Племянник Геракла Иолай, а также Гилас, его оруженосец в походе за Золотым руном, – два других любовника нашего героя, или эроменои.

(обратно)

59

Абдера до сих пор стоит и прославилась в великую эпоху греческой философии тем, что подарила миру Демокрита (некоторые считают его отцом научного метода в познании – советую познакомиться с размышлениями о нем, предложенными в книге «Действительность есть не то, чем она кажется» [ «The Reality is Not What It Seems» – примеч. перев.] итальянского физика Карло Ровелли). Здесь же родился софист Протагор, знаменитый своим диалогом с Сократом, в записи Платона. Ранее, в VI веке до н. э., нашел здесь прибежище, спасаясь от персов, Анакреонт. В Англии в XVIII веке его жизнь и труды вдохновили на создание джентльменского Анакреонтического общества музыкантов-любителей. Мелодию клубной песни Общества, «Анакреонту в небе», в 1814 году присвоили американцы и положили на нее слова стихотворения «Звездно-полосатый стяг» – ныне это их национальный гимн. Звучала бы эта мелодия в начале каждого крупного спортивного события в Соединенных Штатах, если бы Абдера не слопали лошади? Подобные размышления запросто способны свести человека с ума.

(обратно)

60

«Амазонка» означает – или может означать – «безгрудая»; позднейшие художники и скульпторы нередко изображали этих женщин либо совсем без грудей, либо одногрудыми, однако ныне считается, что название связано с их непревзойденным мастерством в стрельбе из лука. Чтобы полностью натянуть тетиву, нужно было куда-то деть одну грудь…

(обратно)

61

См. историю Аталанты.

(обратно)

62

Ныне река Терме в Северной Турции.

(обратно)

63

В точности такая же напасть постигла Андромеду. Образ беспомощной девицы, прикованной к скале и ждущей своей участи в виде дракона, встречается много где, не только в античных мифах и искусстве. Мы все, рискну предположить, способны истолковать этот образ в зависимости от того, к какой из разнообразных школ психологии, гендерной идентичности и прочему мы себя относим.

(обратно)

64

Двумя поколениями ранее Зевс забрал к себе Ганимеда, троянского царевича-красавца, и сделал его своим любовником и виночерпием. В уплату Зевс отдал Трою волшебных коней.

(обратно)

65

Пояс Ипполиты выкопал на руинах храма Геры в Микенах д-р Хенри Уолтон «Индиана» Джоунз-мл., однако ныне он томится в ящике, спрятанном на обширных правительственных складах США вместе с Ковчегом завета и настольной игрой «Джуманджи».

(обратно)

66

Частое появление быков, коров, вепрей, телок, баранов, овец, оленей, ланей и лошадей в героических приключениях – естественное отражение важности этих животных для экономической, общественной и сельскохозяйственной жизни Древней Греции. Их место в земледелии, торговле и вообще цивилизации противопоставляется угрозе для этих элементов жизни, какую являют собой драконы, кентавры и прочие чудища. Класс мутантов или диких вепрей и быков, можно сказать, занимает срединное положение между одомашненной скотиной и чудовищами. Змей, особенно священных для Афины и Геры, можно причислить к самостоятельному классу животных. Они несут смерть или дарят пророчества, но их никак не приручить.

(обратно)

67

«Эрифия» означает «красный» или «красноватый», поскольку ко времени, когда солнце уходило так далеко на запад, оно делалось почти красным – цвета заката. Некоторые греческие, а позднее и римские писатели помещали Эрифию среди Балеарских островов. Возможно, это была Ибица. Кто-то сдвигал Эрифию еще дальше на запад; еще одна версия – Мадейра. С учетом пса Орфа, возможно, то был один из Канарских островов – слово «канары» происходит, разумеется, не от названия птицы, а от латинского «канус», что означает «пес». Тогда лучший кандидат – Лансароте, поскольку «роте» в его названии означает «красный», хотя скучные, одержимые фактами историки скажут вам, что это совпадение.

(обратно)

68

Большинство источников согласно в том, что это Индия.

(обратно)

69

Ирландия? Британия? Португалия? Тут как раз теорий множество.

(обратно)

70

Вероятно, западный дворец Гелиоса располагался в Уэльсе, а чашеобразные кораклы валлийских рыбаков ведут свое происхождение от Чаши Гелиоса.

(обратно)

71

Любимое издевательство. Гера проделала то же самое с Ио, возлюбленной Зевса. Богиня луны Селена наслала слепня жалить Ампела, любовника Диониса (обе истории изложены в «Мифе»).

(обратно)

72

Возможно, это Рейн, а может – Дунай. Кое-кто даже считает, что эта река протекала по легендарным Касситеридам, «Оловянным островам», а это, вероятно, острова Британии… Если Геракл действительно добирался до Британии, то, скорее всего, в Корнуолле он изобрел перетягивание каната.

(обратно)

73

Это звание носил и Протей, еще одно второстепенное морское божество; как и Нерей, он владел даром пророчества и умел менять облик. От его имени происходит слово «протейский». Известнее всего Нерей как родитель, наверное: с женой, океанидой ДОРИДОЙ, они наплодили множество приветливых морских нимф – нереид.

(обратно)

74

В Тунисе и Алжире, надо полагать.

(обратно)

75

Эгипт, как вы помните, был правнуком Посейдона и Ливии, а также дядей Андромеды. Геракл как потомок Персея и Андромеды приходился Бусирису дальним родственником.

(обратно)

76

Развалины египетских Фив расположены на территории современных Луксора и Карнака.

(обратно)

77

Греки обычно называют Средиземное море просто Морем, а иногда Великим или Нашим морем.

(обратно)

78

Или стервятника. См. «Миф», с. 203.

(обратно)

79

Ананка – греческое воплощение Необходимости. Как и законы Мора (Рока) и Дике (Справедливости), законы Ананки сильнее воли богов. Называть их воплощениями, возможно, некоторая натяжка. О них можно говорить так, будто они божества, однако на самом деле с ними обращались как с неотъемлемыми составляющими судьбы.

(обратно)

80

См. «Миф».

(обратно)

81

По другой версии этой истории, Геракл отправился на церемонию в Аттику и ему нужно было стать гражданином Афин, чтобы его допустили до ритуала. Возможно, просто жителям Афин захотелось считать своим величайшего героя на свете – более прославленного, чем даже их любимый Тесей.

(обратно)

82

В наши дни этот мыс, возможно, более известен под названием Матапан.

(обратно)

83

О бесславных похождениях Пирифоя с Тесеем – далее.

(обратно)

84

О злополучной судьбе Мелеагра мы узнаем, когда доберемся до истории Аталанты.

(обратно)

85

В большинстве изложений двенадцати подвигов встречается именно это более позднее имя Аида. Божество Плутон слилось с римским ПЛУТО, богом богатства. Драгоценные металлы и драгоценный урожай происходят из земли, и потому такое слияние было естественным.

(обратно)

86

Говорят, там, куда напускал слюней Кербер, вырастал аконит – смертельно ядовитое растение, которое иногда еще называют царь-зельем. [По-русски у аконита множество народных названий – борец, волчий корень, волкобой, козья смерть, шлемник, прострел-трава и другие. – Примеч. перев.]

(обратно)

87

Он вроде как забыл о своем замысле вернуть к жизни свою первую жену, а также отыскать сестру Мелеагра Деяниру – свою невесту.

(обратно)

88

Размышления об этом – в «Неистовствах Геракла» в Послесловии к этой книге.

(обратно)

89

Мы не знаем, кто именно из богов. Для Геры вроде бы слишком прямолинейно, поэтому, вероятно, это был Зевс, для которого ксения священна.

(обратно)

90

Нелей был братом царя Пелия Иолкского и, соответственно, отцом Алкестиды.

(обратно)

91

Особенно уместное имя, если учесть преступление Геракла против ксении, или дружелюбия к гостям. «Ксеноклея» означает «прославление странника или гостя».

(обратно)

92

Имя Омфалы можно соотнести с омфалом, что значит «пуп», а еще оно означает «застежка», что созвучно мотиву переодевания. А еще это слово означает «начальник» – более чем уместно; однако для греков, конечно, такого двойного значения у этого имени нет.

(обратно)

93

Один из судей музыкального состязания Пана с Аполлоном, где Мидас выставил себя полным ослом. См. «Миф», с. 506.

(обратно)

94

Согласно Геродоту, «отцу истории», жившему в V веке до н. э., потомки того сына (его называют то АГЕЛАЕМ, то ЛАМОМ) правили Лидией двадцать два поколения подряд. Самым знаменитым монархом этой династии стал царь КРЕЗ в VI веке, богатый, как… как он сам.

(обратно)

95

Сами по себе знаменитые герои, Пелей и Теламон вместе с Гераклом подались за Золотым руном, и об этом еще пойдет речь. Но помнят их в первую очередь как отцов двух величайших героев Троянской войны: у Теламона родился сын АЯКС, а у Пелея – Ахилл. Сын Теламона и Гесионы – легендарный лучник ТЕВКР, сражавшийся в Трое вместе со своим единокровным братом Аяксом.

(обратно)

96

Некоторые утверждают, что как раз в отместку за похищение его сестры Гесионы Приам много лет спустя послал своего сына ПАРИСА увезти из Спарты Елену, из-за чего разгорелся чудовищный конфликт, принесший беду и грекам, и троянцам. Но эту ужасную историю мы отложим на потом.

(обратно)

97

Такая вот путаница: этот Эврит – не тот же самый, чьего сына Ифита Геракл сбросил со стен Тиринфа.

(обратно)

98

Не очень-то много слов или имен начинает с «Кт-», верно? Близнецы были сыновьями Посейдона и МОЛИОНЫ (отсюда их общее имя – МОЛИОНИДЫ). Молиона была замужем за братом Авгия АКТОРОМ, потому Эврит с Ктеатом и служили Авгию.

(обратно)

99

Видимо, возглавил некую силу или армию; мифографы тут выражаются не очень отчетливо. Хотя сила его и нрав, несомненно, соразмерны мощи сотни вооруженных мужчин.

(обратно)

100

В наши дни – община Пилос-Нестор (для итальянцев через Адриатику – Наворино).

(обратно)

101

Вспомним, например, истории о Гермесе и его сыне Автолике в «Мифе», с. 146 и 354. Или более свежий пример – ссора Эврита с Гераклом, о которой мы только что говорили.

(обратно)

102

Как Одиссей и его люди в один прекрасный день узнают, себе на беду.

(обратно)

103

См. «Миф», с. 50.

(обратно)

104

Таким образом, «гигант» и «гигантский» буквально означают «рожденные из земли» и никакого отношения к размерам не имеют, несмотря на современное словоупотребление, а также на то, что гига- происходит от «гигантский» и ныне означает «громадный».

(обратно)

105

По-гречески фармакон, как в словах «фармация» и «фармацевтический».

(обратно)

106

Как и большинство водных божеств, он был оборотнем – вспомним Старцев моря Нерея и Протея, а также Фетиду.

(обратно)

107

Так, во всяком случае, утверждает Софокл, афинский трагик V века до н. э., в пьесе «Трахинянки», где излагается история Деяниры и последних дней Геракла и его смерти. [Пер. названия С. Шервинского. – Примеч. перев.]

(обратно)

108

См. «Миф», с. 59.

(обратно)

109

Натыкаешься на человека, чье имя начинается с «Кт», – и тут вдруг второй через десять минут.

(обратно)

110

Стрелы Геракла, оказавшись у Филоктета, сыграют ключевую роль в апогее Троянской войны. Неисповедимы пути богов в достижении их целей.

(обратно)

111

В «Одиссее» Гомер помещает Геракла в Аид; позднее мифографам пришлось измышлять путаные и довольно неубедительные объяснения этой неувязки. Смертная тень Геракла отправилась в загробный мир, предположили они, а вот бессмертная вознеслась на Олимп. Прежде, насколько мне известно, предположений, что у человека может быть две души, не возникало – независимо от того, есть у человека божественный родитель или нет. Греки, по правде сказать, были чрезвычайно мудры – они не располагали связной эсхатологией, подразумевающей непогрешимое знание о загробной жизни. Греки заметили, что с того света никто никогда не возвращается, и сочли здравым и разумным полагать так: всякий, кто считает себя осведомленным, что происходит с человеком после смерти, либо дурак, либо враль. А потому не было никакой «системности» в Элизии, Тартаре, Эребе, Асфоделевых лугах и Подземном мире. Нету подобного связного закона посмертной жизни и в Библии, если уж на то пошло. Все угрозы ада и тамошних кар, равно как и обещания рая и воздаяния, возникли в истории человечества гораздо, гораздо позже.

(обратно)

112

Геба, само собой, приходилась Гераклу единокровной сестрой, но это пустяки. Персей был ему одновременно и прадедом, и единокровным братом.

(обратно)

113

Афинская исключительность в период расцвета классической эпохи была так же непопулярна во всем остальном мире, как британская национальная исключительность в годы Британской Индии или американская и российская национальная исключительность в наше время.

(обратно)

114

Как нам предстоит убедиться, у Тесея с отцом было так же смутно.

(обратно)

115

Поэт Гесиод говорит об Эвриноме в одном своем тексте VIII века до н. э.: «С нежного тела ее, с одеяний серебрянотканых свет изливался божественный, веяло милой красою». [Гесиод, «Перечень женщин, или Эои», фрагмент 43А, стихи 74–75, пер. О. Цибенко. – Примеч. перев.] Никто ничего столь же чудесного никогда не говорит обо мне.

(обратно)

116

Посейдон был богом не только открытого океана, но и родников и ключей. Его отпрыск Пегас, вылетев из разверстого горла Медузы, впервые приземлился на горе Геликон. Ударил копытом по земле, забурлила вода и стала знаменитой Иппокреной, что означает «лошадиный родник». Геликон, как и Парнас, был излюбленным местом девяти МУЗ (см. «Миф», с. 77). Пить из Иппокрены – метафора поэтического вдохновения (как у Китса, желавшего «кубок чистой Иппокрены, искрящийся» в «Оде соловью»). [Пер. цитаты Е. Витковского. – Примеч. перев.] Но Пегас там не задержался – он полетел к коринфской Пирене, еще одному месту, священному для муз.

(обратно)

117

Имя означает «сильная корова», или – если есть желание сформулировать помягче – «некто, обретший силу благодаря обладанию коровами». Более ранние источники, в том числе Гомер, называют ее АНТЕЕЙ.

(обратно)

118

Довольно распространенная мифологема. Возможно, вы помните, что в Библии (или в соответствующем мюзикле) жена Потифара возвела такую же напраслину на Иосифа, не сумев его совратить. Отец Ахилла Пелей аналогично пострадал от рук АСТИДАМИИ, жены царя АКАСТА, который – в точности так же, как Прет содействовал искуплению Беллерофонта, – помогал Пелею очиститься от непредумышленного братоубийства. Толкуйте эти повторения, как вам больше нравится.

(обратно)

119

Часто его именуют краше – Амфианаксом.

(обратно)

120

Гомер в «Илиаде» вложил эту историю в уста Главка, внука Беллерофонта, и, согласно ей, Прет не письмо послал, а составил из «злосоветных знаков» «дщицу складную»… [Цит. по пер. Н. Гнедича, песнь шестая, стихи 168–169. – Примеч. перев.] Гомер сочинял до того, как изобрели бумагу и алфавиты (ну или в лучшем случае жизнь Гомера совпала по времени с зарождением финикийского алфавита), но о существовании Линейного письма Б и других ранних систем письменности он знал. «Дщицы» [здесь: скрижали. – Примеч. перев.] были глиняные.

(обратно)

121

Отсылка к песне «Up, up and away» (1967) американской поп-, соул-, джаз-группы «5th Dimension» (с 1966). – Примеч. перев.

(обратно)

122

Скорее всего, буквально меандрами. Беллерофонт летел над Карией, где река Меандр, в честь которой теперь называются все прихотливо вьющиеся потоки, неспешно струится до сих пор.

(обратно)

123

Родина мудрого кентавра Хирона, мастера врачевания. См. историю Ясона.

(обратно)

124

Говорят, что Химарр плавал на судне, нос которого украшала львиная голова, а корму – хвост дракона, а если учесть сходство их с Химерой имен (оба происходят от греческого слова, означающего «коза»), поневоле задумаешься, не есть ли это другая версия истории с чудищем. См. в Послесловии обсуждение такого рода эвгемеризма, или исторического толкования.

(обратно)

125

По другой версии, Беллерофонт вернулся в Тиринф, показательно простил Сфенебею и предложил ей покататься на Пегасе. Когда они улетели далеко в море, он спихнул ее с коня.

(обратно)

126

Парафраз строки из трагедии английского драматурга Уильяма Конгрива (1670–1729) «Невеста в трауре» (1697); существуют отсылки к более ранней формулировке этой фразы – в трагедии римского поэта Марка Аннея Лукана (ок. 39–65) «Фарсалия, или О гражданской войне». – Примеч. перев.

(обратно)

127

Кендрик Ламар Дакворт (р. 1987) – американский хип-хоп-музыкант, первый в истории не джазовый и не классический музыкант, удостоенный Пулитцеровской премии. – Примеч. перев.

(обратно)

128

И вот он точно был отцом того несчастного Лина, единокровного брата Орфея, учителя музыки у Геракла.

(обратно)

129

См. «Миф».

(обратно)

130

Название двухактной оперы-буфф (1858) французского композитора Жака Оффенбаха (1819–1880). – Примеч. перев.

(обратно)

131

Ныне мыс Матапан.

(обратно)

132

Асфоделевые луга в некоторых источниках считаются местом, отведенным в загробном мире для простых, не героических смертных. Как я уже говорил в сноске к смерти Геракла, о том, что происходит с умершими, среди поэтов и источников согласия нет. Асфодель, кстати сказать, цветущее луговое растение с белыми цветками. Впервые такой цветочный покров упоминается, похоже, у Гомера в «Одиссее» – этими цветами покрыты Елисейские поля Аида, но позднее цветок проник в поэтический язык по всей Европе и шире. Известный пример – стихотворение Уильяма Карлоса Уильямза «Асфодель, зеленоватый цветок».

(обратно)

133

Харону нравилось употреблять старомодные слова и обороты вроде «изыди», «не бывать тому» и «воистину». Ему казалось, что они добавляют ему достоинства.

(обратно)

134

Троица судей – сыновья Зевса, смертные цари, знаменитые праведностью своего правления, от имени Аида они определяли судьбы мертвых в подземном мире. Геракл во время своего визита разумно избежал их. См. «Миф», с. 198.

(обратно)

135

У греков даже есть слово для такого вот дионисийского бесчинства, когда человека рвут на части, – они называют это спарагмос.

(обратно)

136

И набраны прописными буквами.

(обратно)

137

Гелиос был одновременно и сыном Геи, и она поэтому и мать, и бабушка Бисалта. Но это мелочи по сравнению с гораздо более причудливыми двойными или даже тройными родственными связями у некоторых.

(обратно)

138

См. «Миф», с. 341.

(обратно)

139

Хотя его зачастую считают Первым Героем, Кадм все же относится в большей мере к тóму «Миф», где и можно познакомиться с его историей (с. 286).

(обратно)

140

Трагические последствия Еврипид запечатлел в пьесе «Вакханки» – и это лучший известный пример дионисийского спарагмоса.

(обратно)

141

В Книге Бытия, если помните, Бог проверял патриарха Авраама – велел ему принести в жертву сына Исаака. Когда нож Авраама устремился вниз, Бог указал ему на барана, застрявшего в кустах неподалеку, и велел убить животное вместо сына. Одна из версий истории Ифигении и Агамемнона, отчасти запустившей и события Троянской войны, и ее трагические последствия, – еще один пример той же мифологемы, но эту конкретную историю рассказывать пока не время.

(обратно)

142

Ныне пролив называется Дарданеллами – это имя происходит от другого персонажа греческих мифов, Дардана, сына Зевса и Электры (одной из семи небесных сестер-ПЛЕЯД). Дардан был отцом Троя, основателя Трои, и Гомер как раз из-за него иногда именует троянцев «дарданами».

(обратно)

143

Аксейнос по-гречески. Позднее греки дали морю мечтательно-оптимистическое название Эвксинида, что означает «гостеприимное». В том же духе мыс Бурь в конце XV века был переименован португальскими мореходами в мыс Доброй Надежды.

(обратно)

144

Само собой, вся эта предыстория происходит до того, как Геракл освободил Прометея.

(обратно)

145

Еще одно детище Тифона и Ехидны или (по Аполлонию Родосскому) Геи и Тифона.

(обратно)

146

Кое-где говорится, что безумие, охватившее Афаманта, наслала на него Гера, неутомимо каравшая любого, кто имел хоть какое-то отношение к воспитанию, холе и поддержке Диониса, рожденного от одной из самых наглых и возмутительных Зевсовых интрижек. Гере было достаточно того, что Афамант женился на Ино, а Ино нянчила юного Диониса.

(обратно)

147

Ино / Левкофея сыграет ключевую роль в похождениях Одиссея много поколений спустя.

(обратно)

148

Афаманту все же хватило времени жениться еще раз, и Фемисто, его третья супруга, родила ему четверых детей, среди них – Схенея, а тот, в свою очередь, родил (и бросил) Аталанту, и ее историю мы вскоре узнаем.

(обратно)

149

См. «Миф».

(обратно)

150

Мы уже сталкивались с обоими братьями на закате их жизней в истории Геракла (см. с. 102, 148).

(обратно)

151

Иногда ее называют Полимедой.

(обратно)

152

См. «Миф», с. 333.

(обратно)

153

Не АРГУС ПАНОПТ, которого Гера превратила в павлина (см. «Миф», с. 257), а Аргос-аргосец из Арга. Отец его Данай был царем Арга и (по Аполлодору) владельцем парусного корабля, впервые отправившегося в морское плавание.

(обратно)

154

Идмон и впрямь погиб, как нам предстоит убедиться. Но и напророченной славы он достиг – ибо вот я, тысячи лет спустя, пишу о нем.

(обратно)

155

В целом принято считать, что в исторической Древней Греции многие великие рода Афин, Спарты, Коринфа, Фив и, шире, по всему греческому миру претендуют на то, что они потомки аргонавтов. Из поколения в поколение поэтам и историкам приплачивали, чтобы те включили таких предков в «окончательные» изложения подробностей этого похода – для престижа родословных богачей и властей предержащих. Именно поэтому не существует единого авторитетного и повсеместно признанного списка команды, или судовой роли, «Арго».

(обратно)

156

Хотя все герои, конечно, небезупречны.

(обратно)

157

Не путать с циклопом, носившим то же имя, – тем самым, с кем столкнулся Одиссей, возвращаясь с Троянской войны. Полифем, о котором идет речь здесь, был женат на единоутробной сестре Геракла Лаономе. Полифем был лапифом и помог Тесею и Пирифою победить кентавров – см. историю Тесея.

(обратно)

158

См. историю Аталанты.

(обратно)

159

В других версиях или отсылках к походу за Золотым руном Аталанта играет яркую роль во всем плавании и дальнейших приключениях, но основной источник, на который полагаюсь я сам и большинство мифографов (это «Аргонавтика» Аполлония Родосского), утверждает, что Аталанту на борт не взяли.

(обратно)

160

В некоторых вариантах изложения с ним был Тесей, но из-за этого получается слишком путаная хронология, как станет ясно к концу истории Ясона.

(обратно)

161

В завязке и завершении этой истории сестрам Диоскуров – Елене Спартанской и КЛИТЕМНЕСТРЕ, жене Агамемнона – предстояло сыграть столь исключительные роли.

(обратно)

162

Отец Гипсипилы ФОАНТ добрался до Тавриды на Крымском полуострове, где ему предстояло сыграть свою роль в событиях, которые произошли вследствие Троянской войны, и в трудной судьбе семьи Агамемнона.

(обратно)

163

А это необычно для Геракла, способного распылять свое семя налево и направо, что подтверждает обилие его потомков-гераклидов. Возможно, все оттого, что в тот период его жизни он всего себя посвящал Гиласу.

(обратно)

164

Как раз это царство Геракл первым же своим подвигом освободил от чудовищного льва.

(обратно)

165

То племя часто называют гегенеями, но это всего лишь вариант слова «гиганты». У того слова такой же корень, как и у слова «гигантский». Фрагмент – геней означает «рождение» или «рожденный», как в словах «гены», «генезис», «генерация» и так далее. Часть слова ге- – как «гео-» в «географии» и «геологии», оно происходит от имени Геи-земли.

(обратно)

166

Буквально так они называются в переводе Г. Церетели и Н. Чистяковой «Аргонавтики» Аполлона Родосского, книга I, стих 980. – Примеч. перев.

(обратно)

167

Конечно, в греческом, говоря строго, первый звук в этих словах не «h» и не «г», как в русскоязычных вариантах этих слов. – Примеч. перев.], а придыхательное «х».

(обратно)

168

Так это описывает Аполлон Родосский, греческий поэт III века до н. э., в «Аргонавтике» – полнейшем дошедшем до наших дней древнем изложении путешествия «Арго». По другим источникам, Геракл воссоединяется с командой по совершении всех своих подвигов.

(обратно)

169

Теламон, впрочем, все же отомстил. Вернувшись из похода, он рассказал другу своему Гераклу, что близнецы настаивали на том, чтобы плыть дальше и не возвращаться за ним и Полифемом. Геракл этого оскорбления не забыл и, однажды наткнувшись на близнецов на острове Тенос, недолго думая, убил их. Могилы братьев он увенчал двумя столпами, которые, по слухам, колышутся, когда дует их отец Северный ветер.

(обратно)

170

Город Киос стал важной точкой на древнем Шелковом пути, однако ныне лежит в руинах.

(обратно)

171

См. «Миф», с. 445.

(обратно)

172

Художникам очень полюбилась эта сцена – особенно пост-прерафаэлиту (если так вообще можно сказать) Дж. У. Уотерхаусу.

(обратно)

173

В изложении Аполлония Родосского аргонавты впервые остановились в царстве бебриков на азиатском берегу, где Полидевк победил их царя и покровителя АМИКА в кулачном поединке.

(обратно)

174

Не тот Финей Египетский, который окаменел стараниями Персея, конечно.

(обратно)

175

Их звали Аэлло («буря») и Окипета («стремительный полет»). Гомер упоминает и третью – Подаргу («быстроногая»), тезку одной из кобылиц Диомеда. Слово «гарпия» означает «похитительница».

(обратно)

176

Любой, кому доводилось наблюдать за поведением чаек в приморских городах, задумается, уж не они ли вдохновили историю о гарпиях. Чайки воруют у детей мороженое, а чаячьим пометом плотно покрыты все променады и набережные.

(обратно)

177

Стамфанион и Арпия; расположены рядом с Гептани – Ионическими – островами к западу от материковой Греции. Строфады и по сей день остаются важным местом гнездования птиц.

(обратно)

178

Как и Гермес, Ирида была вестником богов. Ее многоцветье подсказало нам слово «ирис» для радужной оболочки глаза. Как и гарпии, Ирида – дочь титаниды Электры.

(обратно)

179

По-нашему – Черное море.

(обратно)

180

См. «Миф», с. 259.

(обратно)

181

Поэтому их иногда называют Кианейскими скалами. Конечно, мало найдется вопросов более спорных, раздражающих и занозистых, чем этот – видели ли греки в самом деле синий цвет, имелось ли у них слово, обозначающее синий, да и вообще знали ли, что такое синий. Широко известно, что Гомер нередко описывал море как οἶνοψ πóντος – «море на вид как вино», что обычно переводят как «винночерное» [так в пер. В. Вересаева; у Н. Гнедича – «мрачное море», у Н. Минского – «темное»; «Илиада», песнь V, стих 771. – Примеч. перев.]. Уильям Гладстоун, выкраивая время в своем расписании премьер-министра Великобритании, написал книгу о Гомере, куда включил первое серьезное исследование цветового восприятия у греков. Недавно это исследование всплыло вновь – как занимательный элемент возобновившейся дискуссии о гипотезе Сепира – Уорфа, касающейся теоретической лингвистики. Если вас эта тема интересует, рекомендую книгу Гая Дойчера «Сквозь зеркало языка. Почему на других языках мир выглядит иначе». [Рус. изд.: М.: АСТ, 2016. – Примеч. перев.]

(обратно)

182

У более поздних парусных судов эта кормовая часть называется ахтерштевнем – это брус, идущий вертикально или наклонно от киля и составляющий заднюю оконечность судна, туда навешивается руль. – Примеч. перев.

(обратно)

183

История «Арион и дельфин» рассказывается в «Мифе», с. 473.

(обратно)

184

Имя Ясон вообще означает «целитель».

(обратно)

185

В конце концов, они же были неподалеку от Сочи, где проходили зимние Олимпийские игры 2014 года.

(обратно)

186

Согласно некоторым источникам, те птицы прилетели со Стимфалийского озера, когда Геракл разогнал их при помощи трещотки Афины, совершая свой шестой подвиг.

(обратно)

187

В современной Республике Грузия река теперь называется Риони, а порт – Поти, это база грузинского военного флота.

(обратно)

188

Ныне Кутаиси, парламентская столица Грузии.

(обратно)

189

Если пожелаете, можете познакомиться с двенадцатью первородными титанами в «Мифе», с. 14.

(обратно)

190

История Пасифаи будет изложена в разделе, посвященном Тесею. Кирка появится в истории возвращения Одиссея домой с Троянской войны.

(обратно)

191

Идия – тетя Ээта, океанида и, следовательно, сестра его матери Персеиды.

(обратно)

192

Если мы с вами люди примерно одного типа, вам все эти взаимосвязи покажутся жутко путаными, хотя, вероятно, ничего особенного по сравнению с тем, как оно устроено у вас в семье. Если не считать того, что вы с меньшей вероятностью кровосмесительно связаны с титанами, морскими нимфами и колдуньями.

(обратно)

193

Ээт считается формой написания греческого слова, означающего «орел».

(обратно)

194

Геката, богиня волшбы и зелий, – дочь титанов второго поколения Перса и Астерии. Шекспир упоминает ее в «Макбете».

(обратно)

195

Если только вам не повезло располагать мудростью Нестора, его план будет вам понятнее, когда вы глянете на карту в начале книги или здесь. Ничего страшного, я подожду.

(обратно)

196

На том пути Ясон основал Любляну, столицу современной Словении. Тамошние жители считают Ясона своим героем-основателем. Говорят, он убил дракона в озере и спас местных обитателей. Дракон остается символом города (хотя позднее эту историю христианизировали, и Ясона сменил святой Георгий).

(обратно)

197

Как много времени спустя это выяснил Одиссей, когда десять лет мучительно пытался вернуться домой на Итаку с Троянской войны.

(обратно)

198

Лилибей – нынешняя Марсала, знаменитая своим медово-сладким вином. Бут и Афродита стали любовниками. Говорят, примерно тогда же у нее был роман с АДОНИСОМ (см. «Миф», с. 427), и с Бутом она связалась, только чтобы Адонис заревновал. От Бута она родила сына ЭРИКСА, тот вырос и стал одним из лучших в кулачном бою среди своего поколения. Впрочем, пережить поединок с Гераклом его умения не помогли. Даже в преклонные свои годы великий герой был куда мощнее Эрикса. Геракл убил его наповал с первого же удара. Конечно же, Геракл не был бы Гераклом, если бы не раскаялся в этом тут же и не попытался сгрести останки Эрикса в кучку.

(обратно)

199

Планеты – тоже «бродячие скалы», слово «планета» происходит из того же источника: планетаи означает «бродяги». Древние астрономы обратили внимание на разницу между планетами и другими небесными телами, заметив, что планеты движутся по небу вроде бы без всякого порядка, и потому назвали их планетес астерес, то есть бродячими звездами.

(обратно)

200

Или как «Сокол тысячелетия», что пытается вырулить в поле астероидов. [ «Сокол тысячелетия» – вымышленный космический корабль из вселенной американской киноэпопеи «Звездные войны». – Примеч. перев.]

(обратно)

201

Ныне Корфу.

(обратно)

202

Южная Адриатика. Сбивает с толку, поскольку Иония – часть Малой Азии, нынешней Турции, а это по другую сторону Греции.

(обратно)

203

См. «Миф».

(обратно)

204

Ихор, серебристо-золотая кровь, что бежит в венах богов, смертельно ядовита для людей.

(обратно)

205

Тут уместнее всего ему было бы выбрать слово «тауматург». Целую жизнь тому назад, когда я в свои восемь лет учил древнегреческий, наш школьный учебник напоминал нам слова, происходящие от греческих: «график» и «графический» – от «графо», «телефон» – от «фонос» и всякое такое. Никогда не забуду своей оторопи, когда в словарном списке возникло слово «таумасо» и полезная подсказка: «таумасо – я дивлюсь или поражаюсь чему-либо. Легко запомнить по слову „тауматург“». И впрямь легко, надо полагать, раз я его не позабыл.

(обратно)

206

Также Хандакас.

(обратно)

207

Здесь завершается «Аргонавтика» Аполлония Родосского (а также «Аргонавтика Орфика» – греко-византийский пересказ V или VI века, якобы версия Орфея). То ли Аполлонию не удалось дописать, то ли он счел, что лучше сохранить верность названию и рассказывать только о путешествии, никак не затрагивая последствий, – неизвестно.

(обратно)

208

Не путать с Плеядами, семью сестрами – дочерями Атланта и Плейоны. См. «Миф» (с. 285). Еврипид сочинил трагедию под названием «Пелиады», но она утрачена.

(обратно)

209

Позднее ее заполучил себе в жены Адмет, и она предложила умереть за него. Геракл вырвал ее душу из рук Смерти, как вы помните.

(обратно)

210

Тезка матери Ясона, что вносит путаницу.

(обратно)

211

Понимаю, это имя несколько выделяется среди прочих, верно? И оно единственное, не смутившее проверку орфографии у меня на компьютере. «Эвадне» означает «пресвятая», что наводит меня – ошибочно – на мысли об Эвандере Холифилде. [Эвандер Холифилд (р. 1962) – американский профессиональный боксер в полутяжелом и тяжелом весе. – Примеч. перев.]

(обратно)

212

«Резво бежит и молочного вымени ищет», как пишет нам довольно трогательно Овидий. [Овидий, «Метаморфозы», кн. VII, стих 316, пер. С. Шервинского. – Примеч. перев.]

(обратно)

213

Гораздо вероятнее, что Медея показала им фокус, а не настоящее волшебство. Несомненно, мои друзья, великолепные Пенн и Теллер, могли бы безупречно воспроизвести этот номер. Он вполне по их ведомству – по их зачастую тошнотворному и зрелищно нездоровому ведомству. Они в некотором смысле Медеи нашего времени. [ «Пенн и Теллер» – американский дуэт иллюзионистов Пенна Фрейзера Джиллетта (р. 1955) и Реймонда Джозефа Теллера (р. 1948), выступают вместе с середины 1970-х. – Примеч. перев.]

(обратно)

214

Единоутробным дядей, если я все правильно прикинул. Может ли быть такой родственник – единоутробный дядя? Так или иначе, Пелий был единоутробным братом Эсону, отцу Ясона, – у них имелась общая мать Тиро.

(обратно)

215

Самос славился качеством тамошнего вина. Байрон воспел это вино в своей эпической поэме «Дон Жуан» – в великолепной части «Острова Греции»: «Пускай зальет печали пыл / Вина самосского фиал…» [Песнь третья, строфа 86, рус. пер. Т. Гнедич. – Примеч. перев.]

(обратно)

216

Сказал он буквально следующее: Πολλὰ μεταξὺ πέλει κύλικος καὶ χείλεος ἄκρου (Полла метаксу пелей киликос кай хейлеос акроу), если верить великолепному «Словарю классической мифологии» Дженни Марч [JennyMarch, «Dictionary of Classical Mythology». – Примеч. перев.]. Однако, если предложить эту фразу автоматическому переводчику «Гугл», получится «Многие из них кричат и кричат». Вот поди ж ты.

(обратно)

217

Дальнейшее основано на версии Еврипида, изложенной в трагедии «Медея».

(обратно)

218

Никак не связан с фиванским царем Креонтом в историях Геракла и Эдипа. Этот Креонт был потомком Сизифа, что намекает на некоторые родственные узы с Ясоном; возможно, это объясняет, почему он предложил убежище Ясону с Медеей.

(обратно)

219

Еврипид их не называет, но, по Аполлодору, их имена – Фессал, Мермер и Ферет.

(обратно)

220

Старший, Фессал, был в отлучке – учился у Хирона, а потому выжил. Он вернется из пещеры Хирона и будет править Иолком и Большой Эолией, которую мы ныне зовем в его честь Фессалией.

(обратно)

221

Кажется, едва ли не все актрисы, кому выпадает сыграть эту роль, получают «Тони» или «Лоренса Оливье».

(обратно)

222

Явление XIV. Здесь и далее пер. И. Анненского. – Примеч. перев.

(обратно)

223

Явление XVI. – Примеч. перев.

(обратно)

224

См. историю Тесея. Как раз из-за присутствия Медеи в Афинах, как мы убедимся, Тесей не мог оказаться среди аргонавтов.

(обратно)

225

Вспомним ГЕРО и ЛЕАНДРА, чья трагическая повесть изложена в «Мифе» (с. 468), а также дочь Леонато в пьесе Шекспира «Много шума из ничего». [В английском языке имя Hero пишется и произносится так же, как слово «герой». – Примеч. перев.]

(обратно)

226

Миний был царем-основателем города-государства Орхомена в Беотии, главного соперника Фив. Геракл победил потомка Миния Эргина и в награду получил в жены Мегару.

(обратно)

227

Каспар Хаузер («Дитя Европы», ок. 1812–1833) – найденыш, обнаружен в Нюрнберге в 1828 году, убит неизвестным пять лет спустя; ни подлинное имя, ни происхождение Каспара, ни причину его убийства, ни личность убийцы установить так и не удалось. Виктор из Аверона (Дикий мальчик из Аверона, Аверонский дикарь, ок. 1788–1828) – французский дикий ребенок-найденыш. – Примеч. перев.

(обратно)

228

Имя означает, насколько я понимаю, «равная по весу». Вообще-то странно так называть кого бы то ни было, но, возможно, те, кто ее нашел, сочли ее равной мужчинам.

(обратно)

229

Тот самый, что разделался с царем Анкеем Самосским, прежде чем тот смог воспользоваться возможностью отведать своего вина.

(обратно)

230

Парафраз строк из баллады «Пестрый дудочник», цит. по пер. М. Бородицкой. – Примеч. перев.

(обратно)

231

Его имя, возможно, означает «Человек лозы».

(обратно)

232

Не совсем понятно, на какую часть суматошной жизни Ясона приходится это приключение. Обычно считается, что где-то между возвращением «Арго» и бегством из Иолка после смерти Пелия.

(обратно)

233

Если верить Роберту Грейвзу, это имя означает «чрезмерное воздыхание». [Роберт Грейвз (1895–1985) – британский поэт, романист и литературный критик, автор многочисленных работ, посвященных европейским и ближневосточным мифологиям, в том числе двухтомника «Греческие мифы» (1955). – Примеч. перев.]

(обратно)

234

Та самая Деянира, что сыграет столь роковую роль в жизни и смерти Геракла.

(обратно)

235

Но Мелеагр уже женат – на очень красивой девушке КЛЕОПАТРЕ (никакой связи с известной нам Клеопатрой), дочери царевича ИДАСА и царевны МАРПЕССЫ.

(обратно)

236

Токсей вообще-то означает «лучник», отсюда же – токсофилия.

(обратно)

237

И поныне существуют некоторые виды цесарок и индюшек, научное название подсемейства которых – Meleagridinae.

(обратно)

238

О судьбе Деяниры шла речь в разделе, посвященном Гераклу. Сестра Деяниры Горга родила ребенка от собственного отца Энея; этот ребенок стал взрослым и участвовал в Троянской войне.

(обратно)

239

И не находилось – до Ахилла…

(обратно)

240

См. историю об Эдипе (с. 378). Парфенопея большинство источников описывают как длинновласого, быстроногого и потрясающе красивого, как его мать. Он играет большую роль как героическая фигура поэмы «Фиваида» Стация.

(обратно)

241

Кибела – фригийское божество, связанное одновременно и с Артемидой, и с Геей.

(обратно)

242

Основание Фив, как и подобает первенству этого города, описано в «Мифе» (с. 294).

(обратно)

243

История Тантала изложена в «Мифе» (с. 341), а судьба дома Атреев относится к истории Троянской войны.

(обратно)

244

См. «Миф», с. 304.

(обратно)

245

Проклятие Ареса лежало на царственном доме Фив с тех самых пор, как Кадм сразил Исменийского водяного дракона. См. «Миф», с. 290 и 319.

(обратно)

246

Как уже было сказано ранее, речь о городе-государстве на Пелопоннесе (в то время он еще не назывался в честь Пелопа), обширном полуострове на юго-востоке Греции, соединенном с материком Коринфским перешейком. Пелоп унаследовал власть над Писой, заполучив в жены Гипподамию. См. историю Персея (с. 21–33).

(обратно)

247

По другой версии этой же истории, Хрисиппа убили его единокровные братья Атрей и ФИЕСТ из ревности к отцовой любви. Еврипид написал пьесу о жизни и судьбе Хрисиппа, но эта работа до нас, увы, не дошла.

(обратно)

248

По-гречески это называется «анаграмма».

(обратно)

249

Мать Зевса РЕЯ обманом вынудила своего мужа Кроноса съесть камень вместо младенца Зевса. Когда позднее Кроноса вырвало этим камнем, Зевс метнул его так, что тот приземлился в Пифо/Дельфах. См. «Миф», с. 140.

(обратно)

250

В записи латиницей это действительно так: Typhon – Python. – Примеч. перев.

(обратно)

251

Hera – Rhea. – Примеч. перев.

(обратно)

252

И, конечно, в записи по-гречески «Пифон» и «Тифон» – не анаграммы, но давайте сделаем вид, что мы этого не знаем.

(обратно)

253

Обычно считается, что Сфинкс – дитя Ехидны и Тифона, хотя некоторые источники утверждают, что Сфинкс их внучка, а родители ее – Орф и Химера.

(обратно)

254

Асклепион – гибрид оздоровительного центра, больницы и храма Асклепию.

(обратно)

255

См. «Миф», там история изложена целиком (с. 431).

(обратно)

256

По-гречески пьеса называется «Эдипос Тираннос», но часто встречается ошибочное латинское название – «Эдипус Рекс». Сам я сыграл совершенно кошмарного Эдипа в постановке этой трагедии (в переводе У. Б. Йейтса) на фестивале «Фриндж» в Эдинбурге в 1979 году. Несчастные жители Эдинбурга до сих пор говорят об этом потрясенным полушепотом. Один из самых прославленных подвигов Лоренса Оливье – его игра в двойном представлении за один вечер: Эдип и мистер Пафф в «Критике» Р. Б. Шеридана. Говорят, крик Оливье в миг, когда Эдип внезапно осознает истину о себе самом – каскад истин, – один из величайших эпизодов в истории театра. О моей игре такого не говорят.

(обратно)

257

Как в третьем состоянии человека из Сфинксовой загадки…

(обратно)

258

Соперниками они были в буквальном смысле слова: пьесы участвовали в конкурсе, и только победителя удостаивали постановки на сцене.

(обратно)

259

Пер. названия В. Иванова, А. Пиотровского. – Примеч. перев.

(обратно)

260

Существовала и четвертая работа Эсхила, комическое дополнение, или сатировская драма, под названием «Сфинкс». Все их совокупно иногда именуют Эсхиловой «Эдиподией».

(обратно)

261

Я иногда мечтаю, что случится какая-нибудь великая находка и нам достанутся тысячи замечательных утраченных работ античности. Многие сгинули в катастрофическом пожаре (или пожарах) Александрийской библиотеки в Египте, но – кто знает? – может, в один прекрасный день обнаружится громадное хранилище манускриптов. Мы располагаем восемнадцатью или девятнадцатью пьесами Еврипида, например, но известно, что сочинил он почти сотню. У Эсхила сохранилось лишь семь из восьмидесяти пьес, всего семь пьес Софокла, а названий мы у него знаем сто двадцать. Почти о любом персонаже, какой попадается при чтении греческих мифов, либо кто-то один из великих афинских мастеров сочинил пьесу, либо все трое. Утрату стольких работ можно считать величайшей античной трагедией.

(обратно)

262

Пер. названия И. Анненского. – Примеч. перев.

(обратно)

263

Та самая Эфра, с которой когда-то был помолвлен Беллерофонт.

(обратно)

264

В Еврипидовых «Гераклидах», или «Детях Геракла», говорится, что Эфра была дочерью Питфея, сына Пелопа, – таким образом, Пелоп был у Тесея и Геракла общим дедушкой. Вот почему я время от времени называю этих двух героев братьями.

(обратно)

265

См. историю Геракла.

(обратно)

266

Как Медея заработала себе столь жуткую репутацию и оказалась в Афинах, мы узнали, напомню, в истории Ясона.

(обратно)

267

Поговаривают, что Кроммионская свинья – родительница Калидонского вепря. См. историю Аталанты.

(обратно)

268

Кора, что означает «девица», была воплощением Персефоны, когда та, по договоренности матери ее Деметры с Аидом, на весну и лето восходила из загробного мира.

(обратно)

269

Афиняне считали, что рукопашный бой изобрел Тесей. Его применение смекалки, ловкости и сноровки, чтобы обратить грубую силу Керкиона против него самого, – пример всего того, что древние афиняне столь высоко ценили. Особое искусство, изобретенное Тесеем, мы бы назвали «смешанным боевым», греки назвали «панкратион» – «вся сила». Если помните, Геракл перенял кое-какие приемы такой борьбы и применил их в бою с Антеем, когда совершал свой одиннадцатый подвиг.

(обратно)

270

По другим толкованиям выходит, что эту историю обратным конструированием вправили так, чтобы бой Тесея с Керкионом вписывался в миф о юношеских подвигах героя, а на самом деле все это случилось позднее и было обычным политическим захватом. В таком прочтении Керкион был настоящим царем, и у него Тесей отвоевал, а не отнял в кулачной драке его царство Элевсин, и случилось это позже, когда Тесей сам уже был царем.

(обратно)

271

Мы даже знаем дату прибытия Тесея в Афины. Согласно Плутарху, это произошло на восьмой день месяца гекатомбеона – это примерно июль-август по-нашему. В этот месяц аттического календаря богам приносили в жертву сотню голов скота.

(обратно)

272

По Плутарху и Павсанию, они были сыновьями ФИТАЛА («бабочка»?), который однажды явил Деметре великую доброту. Богиня воздала ему – наделила всех его потомков способностью освобождать от вины нарушивших законы гостеприимства.

(обратно)

273

Известны как Паллантиды.

(обратно)

274

См. историю Геракла. Но не стоит переусердствовать с размышлениями о том, как соотносятся возрасты Тесея и Геракла, а не то мы все свихнемся.

(обратно)

275

И тут Тесей тоже изобретает особое искусство – прыжки через быка. Оно только кажется комичным, а на деле есть множество археологических подтверждений этой смеси спорта и развлечения. Его можно считать предтечей современного боя быков. В обоих искусствах полагаются на ловкость и точность, и нацелены они на то, чтобы измотать быка, а не сражаться с ним на равных. Не то что милый честный Геракл.

(обратно)

276

Эта же равнина Марафона повидала, как афинские воины одерживают потрясающую победу в бою с мидянами и персами в 490 году до н. э. Фидиппиду, говорят, пришлось преодолеть с вестью о победе около 25 миль от Марафона до Афин; он прокричал: Неникекамен! – «Мы победили!», после чего рухнул наземь и скончался, пробежав первый «марафон». [Согласно русскоязычным источникам, скороход прокричал: «Радуйтесь, афиняне, мы победили». – Примеч. перев.]

(обратно)

277

Он прорезался там, где слюна Кербера пролилась на землю, когда Геракл вывел его в Верхний мир.

(обратно)

278

Так же, как сын Персея Перс породил народ персов и Персию, так и Мед породил мидян. Мидяне и персы поочередно пытались отомстить Тесееву городу Афинам – через много-много поколений, когда случилось вторжение под командованием Дария и, позднее, Ксеркса. «Кто одному человеку мидянин, тот другому перс», как говаривала Дороти Паркер. Что до Медеи, то о ней дальше мало что известно, какая жалость. Принято считать, что на Асфоделевых лугах загробной жизни они вышла замуж за Ахилла. [Дороти Паркер (1893–1967) – американская писательница, сценаристка, поэтесса. – Примеч. перев.]

(обратно)

279

Зоологическое название этого рода птиц – Perdix, так на латыни именуется куропатка.

(обратно)

280

См. «Миф».

(обратно)

281

Тот бык вознесся в небеса – созвездием Тельца.

(обратно)

282

Это замечание было особенно болезненным, поскольку имя Эгея означает «козлоподобный».

(обратно)

283

Греческий поэт Вакхилид рассказывает в одной своей песне-«дифирамбе», что, когда корабль прибыл, Минос попытался посягнуть на одну из афинянок по имени ЭРИБОЯ, но Тесей ее защитил. Минос заявил, что как сын Зевса (в этой версии он первый Минос, отпрыск Европы и Зевса) он имеет право. Тесей отбил этот довод, сказав, что он сын Посейдона. Минос проверил его – метнул золотое кольцо в море и велел Тесею его выловить. Тесей нырнул, там его подхватил дельфин и понес во дворец Посейдона, где нереиды выдали ему кольцо и еще всяких подарков в придачу. Тесей всплыл и вручил кольцо и прочие драгоценности ошеломленному Миносу. Все это очаровательно, однако странновато, что Минос затем заточил Тесея вместе со всеми остальными как ни в чем не бывало. Наверняка же насторожился царь Крита, что Тесей может оказаться первым афинянином, которому ни чудище, ни сам лабиринт не страшны.

(обратно)

284

История Дедала и Икара издавна любима среди художников. Союз гения Питера Брейгеля Старшего и У. Х. Одена подарил нам Оденово стихотворение «Музей изящных искусств», одну из самых изысканных его работ. Скульптур и живописных полотен не счесть. Мое любимое воплощение этого мифа – барельеф с Икаровым падением на стене амстердамского Суда по делам о банкротстве. Вполне возможно, что Рембрандт смотрел на этот барельеф, пока шли слушания по его делу, – легендарный сюжет напоминал художнику, до чего опасно заноситься слишком высоко. Насколько мне известно, сам он Икара не писал, но другие художники и скульпторы – сотни их – осмысляли этот сюжет.

(обратно)

285

Он федеративно присоединил Мегару (область; не путать с первой женой Геракла), например, и посадил сына Керкиона Гиппофоонта на трон Элевсина, таким образом расширив влияние Афин аж до Коринфа.

(обратно)

286

Считается, что это лапифы изобрели мундштук, чтобы лучше править лошадью.

(обратно)

287

Говорят, то было потомство Марафонского быка, которое он наплодил перед тем, как Тесей его укротил и отвел в Афины, где принес в жертву богам. Марафонский бык – тот самый, что был Критским и породил Минотавра. Пагубное влияние этого животного, похоже, беспредельно.

(обратно)

288

Кентавры были детьми Иксиона и Нефелы, богини-облака в форме Геры, созданной Зевсом, чтобы поймать Иксиона на его подлости. Нефела – та самая, что прислала Золотого барана во спасение Фрикса.

(обратно)

289

Ее имя означает «укротительница коней». Кони скачут по всей истории Пирифоя.

(обратно)

290

Похожее воздействие пережили кентавры – в том числе Несс, – выпившие вина в пещере Фола, когда Геракл готовился совершить свой четвертый подвиг.

(обратно)

291

Скорее война, а не сражение, но слово «сражение» как-то интереснее звучит.

(обратно)

292

См. историю Геракла.

(обратно)

293

В некоторых версиях (включая Шекспиров «Сон в летнюю ночь») Тесей женат на самой Ипполите. В таких пересказах Тесей сопровождает Геракла в его девятом подвиге и Геракл не убивает Ипполиту, а отдает ее Тесею.

(обратно)

294

Подробнее о стиле жизни амазонок – в рассказе о девятом подвиге Геракла.

(обратно)

295

Ареопаг расположен прямо под горой Акрополис, он был местом встречи афинского совета старейшин, а позднее здесь вершился суд над серьезными правонарушителями. Джон Мильтон упомянул Ареопаг в своем великом полемическом трактате «Ареопагитика».

(обратно)

296

Немецкий классицист Бруно Снелль предложил прекрасную формулировку: «Для греков титаномахия и сражение с гигантами оставались символами победы, которую их мир одержал над неведомой Вселенной; в битвах с амазонками и кентаврами они продолжили заявлять о греческом покорении всего варварского, всякой чудовищности и мерзости».

(обратно)

297

См. «Миф», с. 74.

(обратно)

298

См. историю Геракла.

(обратно)

299

Например, в афинском Парфеноне зрелищно представлены скульптуры, запечатлевшие гигантомахию, амазономахию и кентавромахию. Фигуры из кентавромахии можно посмотреть и поныне; сохранились и те, что когда-то украшали одно из важнейших сооружений классической Греции – храм Зевса в Олимпии.

(обратно)

300

Об этом лучше в другой раз.

(обратно)

301

См. двенадцатый подвиг Геракла.

(обратно)

302

Представьте Мика Джаггера.

(обратно)

303

Близнецы не только вернули Елену в Спарту, они еще и силком забрали мать Тесея Эфру, чтоб ухаживала за Еленой и была ей компаньонкой. Эту задачу Эфра выполняла до очень глубокой старости. Ее внуки Акамант и Демофонт, когда пала Троя, наконец забрали Эфру. Но и об этом – в другой раз.

(обратно)

304

Версия Еврипида в «Ипполите» (на этот сюжет он сочинил две пьесы, до нас дошла одна) и «Федра» древнеримского драматурга Сенеки слегка иные, чем мое изложение. Федра не признается в своей любви, а кончает с собой, оставив записку, где она во всем винит Ипполита.

(обратно)

305

Дедушкин топор, у которого лезвие и топорище регулярно заменяют, представляет собой тот же онтологический парадокс в области знания, именуемой метафизикой идентичности.

(обратно)

306

См. историю Геракла.

(обратно)

307

Как мне говорили, случай Бенуа привел к тому, что в «World Wrestling Entertainment» [осн. в 1952 году, американская компания – устроитель реслинговых публичных событий; выпускает кинопродукцию, музыку, одежду и компьютерные игры. – Примеч. перев.] ввели гораздо более жесткий режим проверок и полный запрет на прием наркотических средств.

(обратно)

308

Возможно, поклонники комиксов усмотрели бы тут сравнение с Брюсом Бэннером – Невероятным Халком.

(обратно)

309

Андре Рене Русимов (1946–1993) – французский борец и актер болгарско-польского происхождения. – Примеч. перев.

(обратно)

310

А сны – «личными мифами». [Цит. по: Дж. Кэмпбелл. Мифы, в которых нам жить / пер. К. Семенова. – Примеч. перев.]

(обратно)

311

Аид не покидает подземного мира, а потому технически к двенадцати олимпийцам не относится.

(обратно)

312

Но не Одиссеем, позднее.

(обратно)

313

В некоторых, но не во всех вариантах изложения одиннадцатого подвига Геракла.

(обратно)

314

Кара Зевса за это мерзкое преступление увековечила имя Тантала. См. «Миф», с. 347.

(обратно)

315

См. «Миф», с. 298.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Вступление

Греза Геры

Персей

  Золотой дождь

  Деревянный сундук

  Двое незнакомцев в дубовой роще

  Грайи

  Остров горгон

  Андромеда и Кассиопея

  Возвращение на Серифос

Геракл

  Род Персея

  Змеюшки светы

  Юность героя и его образование

  Преступление и наказание

  Подвиги[37] Геракла

    1. Немейский лев

    2. Лернейская гидра

    3. Керинейская лань

    4. Эриманфский вепрь

    5. Авгиевы конюшни[46]

    6. Стимфалийские птицы

    7. Критский бык

    8. Кобылицы Диомеда (включая историю Алкестиды и Адмета)

    9. Пояс Ипполиты

    10. Скот Гериона

    11. Золотые яблоки гесперид

    12. Кербер

  После подвигов: преступления и обиды

  Гиганты: пророчество сбывается

  Туника Несса

  Апофеоз

Беллерофонт

  Крылатый

  Лжесвидетельство

  В Ликии

  Химерическая реакция

  Высоковато летаем

Орфей

  Способность ублажать зверей лесных[126]

  Орфей и Эвридика

  Орфей в аду[130]

  Смерть Орфея

Иллюстрации

Ясон

  Баран

  Возвращение в Иолк

  «Арго»

  Остров Лемнос

  Долионы

  Гилас исчезает

  Гарпии

  Толкучие скалы

  Смерти, перья острые, как бритва, и фриксиды

  Царь-орел

  Три богини

  Медея

  Халкотавры

  Роща Ареса

  Побег из Колхиды

  Путь домой

  Колдовская смерть Пелия

  Медея восстает

Аталанта

  Рожденная неукротимой

  Калидонский вепрь

  Калидонская охота

  Забег

Эдип

  Оракул говорит

  На перекрестке трех дорог

  Загадка Сфинкса

  Да здравствует царь

  Послемифие

Тесей

  Избранный

  Под камнем

  Подвиги Тесея

    1. Перифет

    2. Синид

    3. Кроммионская свинья

    4. Скирон

    5. Керкион и рождение рукопашного боя

    6. Прокруст – растягивающий

  Злая мачеха

  Марафонский бык

  Царица ядов

  История с данью

  Бык из моря

  На Крит

  Подземелья Кносса

  Человек-бык

  Оставление и побег

  Отец и сын

  Царь Тесей

Посылка

Неистовства Геракла

Послесловие

Список персонажей

  Олимпийские боги

  Дети Кроноса и Реи

  Дети Зевса

  Первородные существа

    Боги

    Титаны (дети Геи и Урана)

    Титаны (последующие поколения)

    Гиганты (отпрыски Геи и Урана)

    Прочие дети Геи

    Отпрыски Эреба и Никты

    Прочие бессмертные

  Чудища

    Первородные чудища

    Отпрыски Тифона и Ехидны

    Прочие чудища и существа

  Смертные

    Мужчины

    Женщины

Благодарности

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg