«Дневник Дейзи Доули»

Дневник Дейзи Доули (fb2) - Дневник Дейзи Доули (пер. Вера Борисовна Полищук) 1326K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Пастернак

Бог любит троицу. Книга Анны Пастернак - английской племянницы великого русского писателя - блистательное продолжение «Дневника Бриджит Джонс» и «Секса в большом городе». До скорой встречи на экране, Дейзи Доули!

Пролог Первое свидание после развода (ПСПР)

Хуже нет, чем быть одиночкой в тридцать девять лет. Нет, есть — в тридцать девять лет быть разведенкой. Вот почему испытываешь облегчение, когда выходишь замуж: понимаешь, что тебе больше никогда не придется ходить на свидания. Потому что когда ты замужем, то с чувством глубокого удовлетворения думаешь, глядя на мужа: «Спасибо, дорогой, от всего сердца — за то, что мне больше не нужно сканировать мужчин взглядом на вечеринках, не нужно напрягать семейных друзей, чтобы подыскали мне „достойную“ или „приемлемую“ или хотя бы „свободную“ кандидатуру. Не нужно терзаться утробным страхом на тему „позвонит — не позвонит“. Спасибо тебе за это, муженек!» Мне казалось, что, прогулявшись к алтарю с Джейми, я заработала этот блаженный покой. То есть я на это надеялась. Не тут-то было. Прошло каких-то три года с тех пор, как я швырнула букет невесты в толпу гостей, будто отмечала победу в спортивном соревновании, — и вот, пожалуйста, я снова одна, и нужно опять начинать марафон в поисках прекрасного принца и перецеловать для этого энное количество лягушек. Все по новой!

Да, практика показала, что Джейми Праттлок — вовсе не мой прекрасный принц. Мне хотелось, чтобы наш брак сложился — как и каждой нормальной женщине, — однако Джейми не удалось завоевать мое сердце и внушить мне подлинную страсть. Во время медового месяца я в тревоге ломала голову над вопросом: а когда вообще новобрачная начинает чувствовать полагающееся ей счастье? Может, после медового месяца? Но время шло, и вот уже я носила фамилию Праттлок целый год — и все еще недоумевала, сколько мне еще ждать ощущения, что у меня все хорошо. Я решила продержаться еще полгода и посмотреть, что будет. В конце концов я ушла от Джейми не потому, что не могла больше жить с ним. Я рассталась с ним потому, что не могла больше жить с собой — такой, в какую я превратилась, терзаемую ужасным чувством внутренней пустоты, ощущением, что мне чего-то не хватает. Что в браке надо получать несравненно больше.

Моя закадычная школьная подруга Джесси утверждает, что я с детства жутко сентиментальна. Например, играем мы возле цветущего дерева, и я набираю пригоршню лепестков и бросаю их в воздух у нее над головой, пища: «Это твоя свадьба!» (Джесси уже под сорок, и она все еще не замужем. И это ее собственный выбор, а не фатальный рок судьбы или недостаток везения, потому что при Джессином могучем либидо любой представитель мужского пола — потенциальный любовник, точнее, потенциальный секс-приятель, который по первому свисту готов пополнить бескрайний список ее побед.) По мнению Джесси, меня испортили книги, которые я в изобилии читала, — книги, поднимающие самооценку, книги, которые убедили меня во власти, которой якобы наделены женщины, а также заронили мне в душу слишком завышенные требования и ожидания, в общем, весь мой читательский рацион. Но разве непонятно, какая участь ожидала Джейми, если знать, что еще до расставания с ним я совершенно в открытую читала книжку под названием «Уйти или остаться?».

Теперь моя новая библия — книжка «Карма свиданий». Она моя путеводная звезда, которая поможет мне благополучно провести мой кораблик через бурные воды Жизни После Развода и Первого Свидания После Развода. Терпеть не могу вести статистику своей личной жизни, особенно теперь, когда эмоционального багажа у меня больше, чем чемоданов в аэропорту Хитроу, но я продолжаю свой путь, потому что верю: где-то на свете есть мой избранник, родная душа, вторая половинка. Иначе почему мне так одиноко?

Когда мой брак завершился унизительным разрывом и все мечты пошли прахом, я уползла зализывать раны под крыло к маме — подальше из большого города. Дело даже не в том, что я не могла себе позволить заново вить гнездо в мегаполисе, дело еще и в причинах эмоционального порядка. Обзавестись собственным жильем, жить одной, когда все мои подруги наращивают да наращивают семейное добро и собственные беременные животики или стремятся к этому идеалу! Ну нет. Моя мамуля давно разведена, она закоренелая чудачка, занимающаяся разведением собак, и ее девиз «Таксы Доули: длинные и сильные». Когда мама повезла меня на станцию к лондонскому поезду, она остановила машину аккурат около какого-то симпатяги на мотоцикле. Я первым делом посмотрела ему на руку, и мой встроенный радар мигом отметил, что обручального кольца парень не носит. Матушка, будто прочитав мои мысли, крикнула: «Дейзи, хорошие девочки и разведенные так не поступают!» Парень обернулся, а мама крикнула еще громче: «Да, и не забывай, что у принцев тоже бывают бородавки!»

Мои друзья, Люси и Эдвард Примфолды, устроили мне свидание вслепую с Троем Пауэрсом. Видимо, я очень плохо соображала, когда отправилась погостить к ним на пару месяцев — ну еще бы, это было как раз, когда Джейми дал мне развод. И каким только местом я тогда думала? Разве не бредовая идея — поехать в гости к образцовой супружеской паре, родителям ангелоподобных девочек-близняшек шести лет, когда ты все глаза выплакала по поводу своего безмужнего и бездетного состояния?

Я приехала как раз к вечернему чаю; близняшки Табита и Лили, наряженные феечками, уплетали домашние пирожки с морковкой и тартинки. Их папа Эдвард — образчик лощеного и обходительного мужчины, который всегда шел по жизни с той небрежностью, которую дают только происхождение и солидное наследство. Встретил он меня приветливо, приобнял и провел в кухню. «У нас, как всегда, первозданный хаос», — объявил он, показывая на двойняшек, которые, надо сказать, ели очень тихо и аккуратно. Девчушки улыбнулись мне так, будто я была фотографом, явившимся снимать их для разворота в глянцевом журнале. Они и впрямь выглядели как картинка — воплощение домашнего уюта и семейного счастья. От этого зрелища меня насквозь прожгло завистью.

Люси сидела во главе стола — ослепительная, в чистейшей белой рубашке и дизайнерских джинсах. Ее короткие белокурые волосы были слегка подкрашены рукой опытного и явно дорогого парикмахера. С Люси я познакомилась еще в университете, на вечеринке для первокурсников, и с тех пор не устаю поражаться ее самообладанию и достоинству. Даже в студенческие годы она никогда не выглядела студенткой, а я до сих пор смахиваю на студентку, особенно если с утра волосы плохо лягут. Про Люси с самого начала было понятно, что ей светит блестящая карьера в Сити и что она будет преспокойно работать, пока у нее само собой не образуется не менее блестящее замужество, и муж тоже будет блестящий, перспективный и любящий. Все это было ясно потому, что Люси всегда был присущ уверенный апломб замужней женщины — задолго до замужества.

— Дейзи, солнышко мое! — Люси обняла меня. Мне захотелось зарыться носом в ее гладкую надушенную шею и заплакать. Ну почему я? Здесь, у них на кухне, царила атмосфера такого уюта, счастья и невинности, что мне страстно захотелось содрать с себя шершавую шкуру неудачницы. Пока Люси наливала мне чай, я смотрела на пестрые тюльпаны в хрустальной вазе в центре стола и дивилась: как Люси все это удается? Можно подумать, что ей с самого рождения выпала череда сплошных удач. Она всегда попадала в яблочко. Отлично училась, сделала карьеру, теперь вот прекрасный крепкий брак с неприлично преуспевающим мужем и послушными ангелочками-дочками. Да у такой женщины никогда не возникают сомнения типа «а что, если бы?..». Ей не о чем сожалеть, нечего стыдиться, и она может смотреть в прошлое гордо и счастливо. В отличие от меня.

— Слышал, что ты разводишься. Сочувствую, — сказал Эдвард. — А мне всегда казалось, Праттлок вполне ничего себе.

— Вполне ничего себе — этого не всегда достаточно, — вздохнула я, а сама подумала: смотря что считать за «ничего себе» и норму. Домик в Челси с выходом в общий сад — это вполне ничего себе или нет? А твоя коллекция старых мастеров, включая одно полотно Веронезе и одно Франца Хальса, — это просто «нормальные» картины маслом, которые годятся для украшения гостиной, да, Эдвард?

Позже в ходе светской беседы Эдвард небрежно обмолвился, что недавно столкнулся с Джейми на каком-то невероятно скучном благотворительном мероприятии и что тот хвастался новой девушкой. Вот уж типичный пинок.

— Ну и что? — игриво спросила Люси. — Мужики всегда торопятся обзавестись новой пассией, чтобы доказать всему миру, что у них-то все в порядке. Это даже не подружка и не пассия, а просто секс для утешения на десерт после разрыва.

— Может, тебе тоже стоит попробовать? — подмигнул мне Эдвард. — Слушай, у меня есть на примете один знакомый, который как раз вернулся из Бахрейна. Предприниматель. Богатый, как не знаю что, преуспевающий и недавно развелся. Так что у вас будет хоть что-то общее.

О да! Я и этот незнакомец — мы оба знаем, каково ощущать в груди разбитое сердце.

Прошло несколько недель, и вот я уже собиралась на свидание. Собирала меня Джесси. Попутно она распечатала пачку сигарет — вообще-то Джесси врач, но не задвинутый на здоровом образе жизни. Я изучала собственное отражение в зеркале, а Джесси выпускала кольца дыма. Джесси очень привлекательна, в ней есть обаяние общительной и открытой женщины, которого мне так недостает. У нее светло-зеленые глаза и белокурые локоны, как у женщин на картинах прерафаэлитов, а легкая россыпь веснушек ей очень к лицу. Что касается меня… нет, я не уродина, но и красавицей меня не назовешь. Подмазанная, причесанная и при полном марафете я обычно произвожу впечатление «яркой» и «запоминающейся». Самая выигрышная моя черта — пожалуй, глаза: большие и карие, правда, они слегка навыкате, и, когда я переутомляюсь, матушка начинает подозревать, что у меня проблемы с щитовидкой. Гораздо хуже другое: моя страстность и настойчивость в общении пугают мужчин. Мне не удается держаться просто и открыто, особенно когда дело доходит до флирта. (Кстати, в этом отчасти виновата мама: когда я училась в школе, она не разрешала мне носить челку, говоря, что челка мне не к лицу и будет казаться, что щеки у меня толстые, а волосы жидкие, так что мне нечем было кокетливо встряхивать.) Джесси прямо-таки излучает сексуальность — именно потому, что держится просто и открыто. Ей стоит лишь улыбнуться уголком губ, и любой мужчина поймет, что она имеет в виду: «Нам обоим известно, чего мы хотим, так зачем притворяться?» А я могу сколько угодно изображать призывную улыбку типа «скорее ко мне!» — и никто не отреагирует.

Что меня особенно бесит, так это иммунитет Джесси к разным вредностям. Судите сами: она живет беззаботно, как подросток, — курит, выпивает, никакой физкультурой, кроме как в постели, не занимается, да еще уплетает сладости на ночь (ее любимое лакомство на закуску к сексу — овсяное печенье с шоколадом) — и хоть бы что! Она выглядит если не моложе, то, по крайней мере, свежее меня!

Страх, особенно утробный, ужасно старит, думала я, тщательно размазывая по лицу тональник и старательно обходя сухую кожу под глазами. Имейте в виду, на жизнелюбие также влияет и скука; и хотя увязать этот феномен с безответственностью и легкомыслием Джесси в ее личной жизни трудновато, но свою работу с ее требованиями и нервотрепкой Джесси обожает. Она пользуется большим уважением коллег и пациентов, причем, что удивительно, как врач она очень ответственна. А вот я совсем наоборот: свою работу в издательстве я безрассудно бросила, когда выходила замуж, и теперь у меня мало шансов на нее вернуться. В конце концов, неудачное замужество не впишешь в перечень мест работы, да и использовать его как предлог, объясняющий, почему у тебя был такой перерыв в карьере, тоже вряд ли получится. Эх и глупо же я себя повела!

Пока я собиралась, Джесси посоветовала мне не брить ноги: сказала, что в критическую минуту это меня образумит и позволит не заходить слишком далеко на первом же свидании. Но я все-таки схватилась за бритву. Так, на всякий пожарный случай. Чтобы меня можно было спокойно хватать за коленки. После этого я принялась выводить кремом-депилятором усики, и Джесси зафыркала, имея в виду, что я слишком уж стараюсь. Но если подумать, что в Нью-Йорке девушки, получившие всего-навсего приглашение выпить пива, кидаются депилировать область заднего прохода…

— Нет, я больше не могу, — сказала я и счистила крем с верхней губы.

— И правильно, он же не будет рассматривать тебя через лупу!

— Я не о том, я просто ужасно устала приводить себя в порядок, — и я обвела рукой комнату, усеянную баночками, тюбиками и прочим. А потом вдруг разревелась, несмотря на тщательно нанесенную и отнюдь не водостойкую тушь. Двадцать лет! Боже мой, даже если вычесть краткий перерыв на брак, все равно получается, что почти двадцать лет подряд я собираюсь на свидания и гадаю, как буду чувствовать себя после очередного — опустошенной и разочарованной или нет?

— Мне до сих пор больно, что Джейми не попытался сохранить наш брак. Я-то думала, он поборется за нас, приложит какие-то усилия… Обидно! — прохлюпала я.

— Нет, — тихо сказала Джесси, — тебе хотелось, чтобы он поборолся не за вас, а за тебя.

Вот то-то и оно! Может, я теперь заново родилась в роли Свободной Девушки, может, я выхолила себя с ног до головы и выпила валерьянки, но все равно чувствую себя дурой и неудачницей. Я схватила «Карму свиданий», прижала книжку к груди и открыла наугад. Вот что мне выпало: «У каждого своя неповторимая история, и все-таки между этими историями есть нечто общее. Ведь мы все ищем одно и то же, стремимся к одному и тому же — попасть в объятия подходящего партнера!»

Я подправила тушь и надела пальто.

Глава 1 Секс-десерт

В такси, по дороге на свидание с Троем Пауэрсом, я мысленно пробежалась по списку, составленному для меня Джесси: «Что можно и чего нельзя делать на первом свидании после развода». Можно: надеть красивое белье, даже если ты не планируешь переспать с новым знакомым. Но если, господи прости, ты все же оступишься и трахнешься с ним до полного изнеможения, — тут я вмешалась и напомнила Джесси, что речь обо мне, а не о ней, — то не надевай белое, надевай черное.

Идея черного белья вызвала у меня сильнейшие сомнения.

— Разве черное не ассоциируется с проститутками и излишней доступностью? — нахмурилась я.

— В этом весь фокус! Мужики спят с девушками, которые носят черное белье, но женятся на тех, которые предпочитают белое. А ты же не хочешь, чтобы этот Трой на тебе женился? — спросила Джесси, сверля меня пристальным взглядом.

Я не решилась признаться, что разрыв с Джейми не окончательно отвратил меня от идеи замужества. Наоборот, этот разрыв только усилил мой энтузиазм, и теперь я страстно хотела, чтобы в следующий раз брак и выбор белья удались мне правильно.

— Разговор нужно вести так, чтобы он был легким и непринужденным, — поучала меня Джесси. — Ни в коем случае не скатывайся на обмен историями о ваших разводах и уж тем более о разделе имущества. «Я добилась того, что мне отошли бокалы для шампанского, а он, зараза, забрал фотоальбомы — а они были из натуральной кожи! — и порвал в клочки все свадебные фотографии, все, даже на которых были мои родители!» Вот чтобы ничего подобного не звучало! Поняла? Будь бодрой и оптимистичной. Никаких сентиментальных воспоминаний и слезливости. Постарайся не углубляться в детали — о чем бы вы ни говорили. И, пожалуйста, никаких личных излияний в этом твоем типичном стиле: «Ах, может быть, мое сердце и разбито, но я надеюсь, что меня еще ждет чудо и найдется клей, который его склеит». Вот так точно нельзя, даже и не думай. Мужиков подобные сентиментальные излияния отвращают примерно так же, как мягкие игрушки вокруг твоей постели. Однако будь собой. Вернее, нет, не так. Будь умеренной версией себя. Не пей спиртного, ты и так слишком эмоциональна. Ни в коем случае не соглашайся поехать к нему. Но если все-таки согласишься, не спи с ним лишь потому, что проще дать, чем объяснить, почему ты не хочешь. Или потому, что тебе не справиться с его натиском.

В общем, Джесси прочитала мне целую лекцию, и в такси было о чем подумать.

Через двадцать минут я сидела напротив Троя в баре, уже успев осушить одну за другой две порции водки с тоником, совершенно потрясенная тем, что первое свидание после развода окажется такой выматывающей и мрачной нервотрепкой. Дело не во внешности Троя. Он оказался вполне симпатичным: ореховые глаза и седые — точнее, с элегантной проседью — волосы. Ему было лет пятьдесят, и он казался мне сексуальным и в меру пожившим — ну, знаете, производил приятное впечатление мужчины, который точно знает, что и как с вами делать. В разговоре он проявил такт и чуткость, словом, признаки эмоционального интеллекта, а я это очень ценю. В общем и целом Трой показался мне образцовым мужчиной, этаким чистопородным самцом-производителем. Но, увы, не Тем Самым. А я жаждала мгновенного озарения, чтобы сердце сказало «вот он» — потому что за многие годы поисков и напрасных свиданий я ужасно устала.

В какой-то момент я ретировалась в туалет и вытащила из сумочки «Карму свиданий». Открыла на «Свидание после развода: месть или подлинное чувство?». Вот что там было написано: «Возможно, вы уже расстались со своим бывшим, но не пытаетесь ли вы с ним соревноваться?» В точку. Даже страшно. Я почувствовала прилив уверенности в себе. Нафиг правила. Даже если он не Тот Самый, я буду получать удовольствие.

И мы начали нарушать правила. Я выслушала все тягостные подробности его развода. Узнала, что его избалованная красотка-супружница, из разряда «статусная жена», считала, будто он женат на своей работе, и так оно и было. В их браке было все, кроме отношений. Трой слишком поздно осознал, что крепкий брак держится не на деньгах и что не все можно купить. Жена бросила его ради бухгалтера, что, конечно, уязвило Троя до глубины души, а потом отсудила у него невероятную кучу денег. И теперь единственным его утешением была работа.

— Свой первый миллион я заработал к двадцати трем годам! — Трой приметно напыжился. — К двадцати девяти у меня была своя фирма… так что, как видите, я никогда не терпел краха на работе, поэтому то, что Эми разрушила наш союз, стало для меня ударом. Будто я провалил крупное и выгодное дело. Важную сделку.

— И при этом ситуация была вне вашего контроля? — добавила я, стараясь попасть в его тон.

— Абсолютно! Я стал анализировать собственные эмоции, все лето копался в себе, допрашивал себя. Трой Пауэрс против Троя Пауэрса. — Он сложил ладони домиком. — Я пытался понять, в какой степени несу ответственность за этот эмоциональный крах. — Он изобразил кистями рук нечто вроде колеблющихся весов. — Семьдесят три процента? Шестьдесят четыре?

— Шестьдесят девять? — Слова слетели с моего языка, прежде чем я сообразила, что говорю. Кроме того, я поймала себя на том, что повторяю его жесты.

Ой, что это на меня нашло?

— Извините, сама не знаю, что несу…

Трой кисло улыбнулся, словно желая сказать «проехали». Видимо, у любого разведенного на первом после развода свидании бывают свои промахи.

Я воодушевилась. Было очевидно, что травма развода смягчила Троя. Воодушевившись, я забила еще на одно предупреждение Джесси, а именно: не вдаваться в детали, и подробно рассказала Трою, как именно познакомилась с Джейми.

А было дело так.

* * *

Я тогда работала в издательстве «Ладгейт Пресс» в отделе по связям с общественностью — организовывала отзывы прессы о книгах, презентации и все такое прочее. С Джейми меня познакомила Кэндис, девушка из бухгалтерии. Джейми был ее приятелем, он служил в соседней рекламной конторе. Хотя сначала я была против свидания вслепую, но Люси и Джесси уговорили меня согласиться, чтобы вытеснить из памяти горькие воспоминания о Джулиусе Вантонакисе, моей первой любви. За Джулиуса я мечтала выйти замуж, однако всю мою сознательную жизнь он пудрил мне мозги, вешал лапшу на уши и методично разбивал мое сердце: уверял, что любит меня, и при этом трахал все, что движется. Поэтому в конечном итоге я согласилась пойти на свидание с неким Джейми Праттлоком, чтобы только забыть о Джулиусе. Своего рода экзорцизм.

Мы встретились в шесть часов вечера в среду, в вестибюле конторы, где работал Джейми, и в первое мгновение меня не озарило, что это и есть мой суженый. Я не ощутила того облегчения, которое должна ощущать женщина, встретившись с мужчиной своей мечты, с будущим мужем. Я не почувствовала, что это родная душа или что я знаю его лучше, чем саму себя. Мир не окрасился радужным сиянием. Меня не ударило током. Пустота в моей душе не заполнилась. У меня не возникло желания повиснуть у него на шее с воплем «Ах, как долго я тебя искала, где же ты пропадал?». В общем, не случилось ничего из того, на что я рассчитывала.

Джейми направился ко мне, а я быстренько инвентаризовала его одним беглым взглядом. Невнятные черные ботинки. Длинные сексуальные ноги. Темно-синий костюм, плохо сидит, плохого покроя. Рубашка дорогая и модная, но запонки — просто разлюли-малина, жуткая безвкусица: эмалевые божьи коровки. Шатен, волосы густые и непослушные, ресницы — обзавидуешься. Помню, я подумала: «Ничего мальчик, сойдет». Ничего? Только и всего? Неужели моя самооценка тогда упала так низко, что я решила довольствоваться этим «сойдет»?! Я что, выбирала сандвич на подносе в закусочной или вешалку для полотенец?

Внутренний голос орал мне в ухо, что любовь возникает мгновенно, а у нас никакой любви не возникло, но по какой-то причине, до сих пор остающейся для меня загадкой, я решила назначить Джейми на роль Того Самого, Единственного. Почему? Потому ли, что он умел писать письма? Или я была решительно настроена скорее разбить свое сердце, чем опять разочаровать родителей, и потому решила выйти за парня, который не пробуждал мои чувства, но зато был из приличного круга? Да, видимо, именно такую глупость я и совершила.

— Джейми Праттлок, — он протянул мне руку. Я стояла столбом, а он уверенно привлек меня к себе и светски поцеловал в обе щеки. — Ты, должно быть, и есть Дейзи? — Он хохотнул. — Ну, жаль будет, если не так.

От него сильно пахло лимонным мылом. Я заметила у него на щеке порез от бритья, а на воротничке — засохший след крови, и это меня тронуло.

— Извини, что заставил тебя ждать. У меня с работой срок поджимает, дурдом просто. Ничего, если поднимемся в контору?

Он двинулся к эскалатору, и мы вместе поднялись в просторное помещение его конторы. Удивительно, в таких местах работа обычно кипит, как в улье, но при этом невозможно войти или выйти незамеченным. Несмотря на то, что всем нужно было сдать работу в срок, у всех яростно трезвонили телефоны, факсы дымились от перегрузки, все бегали туда-сюда, суетились, пили кофе из пластиковых чашечек, но стоило хоть кому-то войти, выйти или просто пройти между столами, как сотрудники тут же прекращали работать и впивались в движущийся объект заинтересованными взглядами. Я поняла, что нас с Джейми заметили. По-моему, он приосанился и был этим очень доволен.

— Отвали, Аткинс, чего ты тут расселся? — Он спихнул со стула склизкого вида человечка, пристроившегося на его рабочем месте. — Вали-вали, лучше принеси-ка Дейзи чашку чаю. — И Джейми жестом пригласил меня присесть на освободившийся стул.

— Секундочку, у меня еще кой-какие дела, — театральным тоном сказал он. — Отправлю один файл, и все.

Интересно, он всегда разговаривает таким неестественным тоном, будто на диктофон начитывает?

— Можешь пока отправить Кэндис свои первые впечатления. — Он лихо подмигнул и включил мне электронную почту — создал новое письмо и оставил меня за компьютером, а сам уселся за соседний, и его длинные артистические пальцы проворно запорхали по клавиатуре. А я тем временем стала просматривать его адресную книгу в электронной почте. У всех его друзей были имена, точнее, прозвища, вроде Томми-Раздолбай, Чпок, Гы-Гы или Чемпион, что само по себе должно было бы послужить мне предупреждением, но тут я обнаружила, что у нас с Джейми есть общий знакомый, некто Марк Твенки. Я была с ним знакома в студенческие годы, а теперь он работал в Нью-Йорке. Увидев, что в ящике Джейми лежит письмо от Марка, да еще с заголовком «На этом кончим с Дейзи Доули», я забыла о правилах хорошего тона и открыла письмо.

Привет, Джимми, старый мудозвон. Давно не слышались. Да, эту Доули я знаю. Трахнул ее один раз после вечеринки, но, к счастью, она была пьяна в зюзю и наверняка забыла.

В общем, она не совсем дура, общаться с ней можно, но уж очень липнет. Привязчива, как собака, — и недаром, ее мамахен ведь разводит собак. Но бывает и значительно хуже. Мне нравится, что она всерьез слушает, что бы ты ей ни плел. От этого, конечно, крышу слегка сносит, так что поаккуратнее.

Если хочешь с ней перепихнуться, сделай вид, что ты правильный мальчик, напой ей что-нибудь про семейные ценности, ну там, типа, ценишь стабильный брак, детишек, все такое. Она на этом малость двинута.

Удачной охоты, старина.

До связи. Твенки-Хренки

Не знаю даже, что меня больше потрясло: то, как меня воспринимал Марк Твенки или то, в каком тоне Джейми и его приятели общались и особенно говорили о женщинах. «Сносит крышу»? «Не совсем дура»?! «Липнет»?! Это означает предупреждение: берегись, дружище, ей за тридцать, и она отчаянно хочет замуж. Я стиснула пальцами виски. Самое ужасное, что Марк Хренки, или под каким там идиотским прозвищем он фигурирует в числе друзей Джейми, прав. (Эти взрослые мальчики обожают давать друг другу дурацкие прозвища.) Но письмо было сильным щелчком по носу. Да, для них я была всего лишь такой же прилипчивой и отчаявшейся девушкой за тридцать, зацикленной на замужестве. А я-то видела себя совсем иначе: состоявшаяся взрослая женщина, с престижной работой в мегаполисе, из хорошей семьи, со стильными друзьями и стильной квартирой в приличном районе… и все же в душе у меня зияла пустота, потому что я еще не получила Всего, О Чем Мечтала. У меня даже не было парня. С каждой вечеринки я уезжала на такси домой одна. Что еще хуже, я верила в заголовки «Космополитена», которые гласили, что в жизни можно совмещать и счастливый брак, и успешную карьеру, и потому для меня гонка была в разгаре. Но почему я так торопилась? Почему меня всегда терзал страх, что я упущу будущее счастье? Почему, вместо того чтобы посмотреть на Джейми Праттлока трезвым взглядом и спастись бегством, я тронула его за плечо и спросила:

— А ты знаком с Марком Твенки?

— С Марком Хренки? — Он развернулся на стуле и посмотрел на монитор, где все еще красовалось письмо про меня.

Я посмотрела на Джейми, затем сделала гримаску, изображая собачку, прижала руки к груди, как лапки, и сказала «тяв-тяв», а потом «гав-гав». Джейми засмеялся, и я тоже не выдержала и расхохоталась.

* * *

— Только гораздо позже до меня дошло, что он смеялся не вместе со мной, а надо мной! — объяснила я Трою. — Я-то думала, моя остроумная шутка нас объединила, но на самом деле он все это время потешался надо мной. Вот в тот самый миг и возникла схема наших дальнейших отношений.

Я сделала паузу и заметила, что Трой рассматривает меня, склонив голову набок. Хотя на горизонте моего сознания и проплыла туманная мысль, что, возможно, рассматривает он меня с отвращением, было уже поздно. На меня нашла та особая разновидность словесного недержания, которая приключается на свиданиях, — поток признаний остановить было уже невозможно. Я и не пыталась, хотя перед моим мысленным взором всплыл образ разгневанной Джесси, оравшей: «Заткнись немедленно, ты все испортишь!» Но заткнуть этот фонтан было нечем. Я неслась по тонкому льду излишней откровенности, и он зловеще трещал у меня под ногами. Я изливала Трою душу, не упуская ни единой подробности.

Я осушила бокал. Между нами повисло напряженное молчание, моя взбудораженность и кураж прошли, и теперь я чувствовала себя глупо и подавленно. Теперь я поняла, в чем состоит главная опасность таких свиданий разведенных людей: оба рассказывают свои похожие печальные истории, а потом обнаруживают, что больше у них нет ничего общего — лишь взаимная неловкость тех, кто рассказал друг другу о себе слишком много и слишком поспешно. Возможно, Трою стало меня жалко, потому что он сказал — и вполне доброжелательно:

— Похоже, вы с ним не очень-то друг другу подходили.

— Да, это точно. Мы пробуждали друг в друге зверя, — неуклюже отозвалась я. — Когда я вышла за Джейми, то не стала относиться к нему лучше и не полюбила его; я стала хуже относиться к самой себе! Мне было с ним скучно, а когда тебе с кем-то скучно, то сделать так, чтобы стало не скучно, невозможно, ведь верно? — Я подняла на Троя глаза и поняла, что все испортила. Ему явно было со мной скучно.

Трой налил мне еще.

— Не могу себе представить, чтобы кому-то было с вами скучно, — возразил он. — Вы такая открытая, вам нужно… как бы эмоционально предохраняться — от излишней доверчивости.

— Это единственное, от чего мне сейчас нужно предохраняться! — Я горько рассмеялась. — Большинству мужчин такая доверчивость не по нутру. Они находят ее угрожающей.

— А я не большинство. — И Трой посмотрел мне прямо в глаза.

В ту минуту, когда Трой высадил меня возле дома Джесси, даже не попытавшись поцеловать или назначить следующее свидание, я запала на него со страшной силой. Может, потому что он богаче меня? (И почему женщины всегда чувствуют, что им надлежит скрывать свою симпатию к богачам, боясь признать, что толстый кошелек пробуждает в тебе эротическое желание, потому что способность платить — составляющая потенции? Что в этом унизительного?!) Или, может, потому что Трой не делал мне никаких авансов, а мне вдруг горячо захотелось, чтобы он ко мне подкатился? В любом случае, меня возбуждала его сдержанная уверенность в себе, уверенность хозяина положения. Его глаза поблескивали, а взгляд говорил: «Мы оба знаем, что я тебя получу, стоит мне пожелать».

И мне действительно хотелось, чтобы он меня пожелал, и это несмотря на то что я сама была инициатором развода.

То, что Джейми не пытался меня удержать, я восприняла как болезненное отвержение. В ту ночь, мысленно перебирая все подробности свидания с Троем, мучительно анализируя каждое слово и жест, я подумала о том, что от мужа уходишь задолго до того, как собираешь вещи и хлопаешь дверью. Или, как в моем случае, спускаешься по лестнице, пытаясь удержать в охапке косметичку, орхидею и полиэтиленовый пакет с белыми, но уже застиранными и посеревшими трусиками. В тот момент ноги у меня дрожали от боли и напряжения, потому что с утра я перестаралась, слишком сильно задирая их на занятиях йогой. Знало ли мое тело заранее, что я, позанимавшись с утра йогой и помахав ногами в «приветах солнцу», а потом перехватив бутерброд с курицей, пойду домой, соберу вещички и свалю от мужа? Не потому ли мне было в то утро так трудно на занятиях? Не потому ли я чуть не шлепнулась носом в циновку, выполняя упражнение «собака», и таки рухнула на пол из положения «мостик», дрожа, будто желе на тарелочке?

Да, но почему в нашем с Джейми расставании совсем не было драмы? А как же слезы, вопли, рыдания? Где битая посуда? Почему Джейми не стоял на коленях, умоляя меня не уходить, не бросать его, не разбивать ему сердце и не ломать ему жизнь? Но мы оба знали, что всякие искры взаимной симпатии уже давно погасли и нам даже не за что бороться и нечего спасать. И хотя мне ужасно хотелось, чтобы Джейми молил меня остаться и валялся в ногах и хватал меня за щиколотки, не давая мне уйти, как ребенок, не пускающий маму из дома, он не стал унижаться. Не стал вовсе не потому, что росту в нем под сто девяносто и он мог бы с легкостью сломать мне лодыжку, а просто потому, что ему было все равно. Вот это-то и ранило меня в самое сердце. То, что Джейми не стал уговаривать меня остаться. Ему было наплевать. Вместо того чтобы валяться в ногах (ну ладно, стоять на коленях), он развернулся и пошел на кухню жарить себе яичницу.

Мамуля в это время ждала меня внизу, в машине, точнее, в забрызганном грязью микроавтобусе. Когда я спустилась, она кивнула мне в знак поддержки. Я открыла дверцу, и мамины любимые таксы Дуги и Дональд с радостным лаем запрыгали вокруг меня. Пристроив горшочек с орхидеей возле гигантской упаковки собачьего корма, я позволила собакам облизать мне лицо. Потом я плюхнулась на сиденье рядом с мамой. В машине пахло сырой соломой, собачьей мочой и псиной. Запах не из приятных, но для меня привычный и потому успокаивающий и домашний.

Я не могла поднять на маму глаза. Не знала даже, что ей сказать. А что тут скажешь, в самом-то деле? «Извини, мамочка, мне очень жаль тех шестидесяти тысяч, которые ты ухнула на свадьбу моей мечты, потому что муж оказался вовсе не мужчиной моей мечты» — так, что ли? Вместо этого я ругнулась и сообщила:

— Блин, забыла сумку.

— Я сама схожу, побудь пока тут. — Выбравшись из машины, мама постучала по стеклу: Дуги и Дональд смотрели ей вслед, трагически вытаращив глаза, с вытянутыми мордочками, как будто боялись, что она покидает их навсегда. Вот она, настоящая преданность! Не то что у некоторых…

— Я быстро, мои лапочки, — громко сказала мама. — Сидеть. Ждать! Составьте компанию Дейзи, я мигом.

Я глубоко вздохнула. От нервов меня мутило. Это была не просто тошнота, а метафизическая тошнота, ощущение паники: что я наделала, я ушла от мужа, как же мне теперь жить дальше?! Неужели все это наяву?! Неужели я действительно сижу тут, превозмогая панику, вся в испарине и к тому же в дурацких спортивных штанах? И если уж я решила бросить Джейми Праттлока воскресным апрельским днем, почему я не обставила свой уход поэлегантнее? Почему не ушла от него нарядная, причесанная, подкрашенная, сияющая, как кинозвезда? Кстати, а почему я постоянно сравниваю себя со звездами — с Дженнифер Лопес или Энистон, — как будто живу под постоянным прицелом папарацци? А ведь сейчас рядом нет ни одного журналюги с фотоаппаратом наизготовку, ни одного желающего заглянуть в машину и снять мое распухшее от слез лицо, и нет рядом друзей-знаменитостей, помогающих мне погрузить в машину вещи, и нет подтянутого шофера, который умчал бы меня в мой особняк, где я заперлась бы от мира, опустила шторы и сделала подтяжку, чтобы спокойно смотреться в зеркало и свыкнуться со своей новой жизнью. Меня внезапно осенило: все дело в том, что я слишком обыкновенная, заурядная, и вот эта заурядность заставляет меня рыдать: я такая же, как все, я тоже обладаю способностью портить себе жизнь.

А потом я услышала Этот Голос. Вообще-то больше всего он походил на грозный рык разгневанной львицы, которая решила отомстить за своего подраненного львенка и теперь идет убивать охотника.

— Все, что мне было от тебя нужно, — это чтобы ты любил Дейзи, а ты даже с этим не справился!

— Да ваша дочка чокнутая, реально, на всю голову больная… Ее проблемы…

Мама и Джейми орали друг на друга так, что было слышно на всю улицу.

— А твои проблемы в том, что ты не умеешь отдавать, юноша!

— Ни фига себе! А кто же, по-вашему, купил эту квартиру?!

— Ты не умеешь отдавать себя, свою душу. Ты просто понятия не имеешь, что такое душевная щедрость! Вот Дейзи и ушла, потому что ты черствый эгоист! Она прелесть, она тебя любила, а ты все испортил!

Я разрыдалась так, что перестала слышать их вопли. Мое сердце рвалось надвое. Не потому что я побывала замужем за мужчиной, который меня вовсе не любил, но потому, что поняла, как меня любит мама.

Наутро после моего первого свидания с Троем мы с Джесси и Люси пошли в кафе: выпить по чашечке капучино и проанализировать результаты. Собственно, вернувшись со свидания, я уже выдала Джесси краткий отчет, но подробной исповеди еще не было.

— Ты поздно легла спать? — Люси имела в виду мои покрасневшие глаза. Я честно призналась, что с утра плакала.

Люси насторожилась:

— Он тебе не понравился?

Нет. Понравился. Еще как.

Мне просто было невыносимо тяжело опять угрызаться этим подростковым утробным страхом насчет нового мужчины и нашего будущего. Сначала я смаковала все эмоциональные оттенки драмы неудачного брака с Джейми — все эти ссоры, обиды, страстные примирения, — все это было хорошим лекарством от скуки. Но потом драма стала однообразной и тоже мне прискучила.

— Но ведь от тебя не требуется эмоционально завязываться на Троя, — заметила Джесси.

Я созналась, что хотя меня это пугает, но я хочу с ним переспать. То есть мне просто необходимо с ним переспать, чтобы прогнать из своего сознания образ Джейми.

— Секс-десерт, — сказала Люси.

Мы посмотрели на нее в недоумении. Оказалось, что именно так в Лос-Анджелесе принято называть первого, с кем спишь после разрыва, человека, который помогает забыть неприятное послевкусие неудавшейся связи. Джесси заявила, что можно переспать с мужчиной, не вовлекаясь в отношения эмоционально. Решать мне. Но мне показалось, что такой ход годится для маменькиных сынков и разгневанных мужчин.

Я полезла в сумочку за своей очередной заветной книжкой — теперь это была уже не «Карма свиданий», а учебник по самопомощи «Синдром Феникса: из праха к разводу». Джесси глянула на обложку и застонала.

— Если ты намереваешься грузить нас этой психочушью, я пошла.

— Тут написано об эротическом интеллекте! — сказала я.

— Объясни человеческим языком, — потребовала Джесси, стукнув кулаком по столику.

— Тихо ты! Может, узнаешь что-нибудь полезное, — приструнила ее Люси и добавила: — Мне тоже полезен некоторый ликбез в этой области.

Джесси удивленно подняла брови.

— Ничто так не понижает уверенность в себе, как добропорядочный семейный секс, — ответила Люси.

Ну, у Люси и Эдварда, по крайней мере, счастливый брак (разве нет?), поэтому ей незачем заново выстраивать доверительные и близкие отношения с кем бы то ни было. А мне это позарез нужно.

Что касается эротического интеллекта, то суть в следующем: эта штука позволяет тебе выбраться даже из случайной связи, не уронив собственного достоинства. Если ты наделена эротическим интеллектом, то испытываешь радость от мужского внимания и потому пойдешь на что угодно. И при этом никаких сомнений, чувства вины, стыда и прочего! Твой партнер может считать тебя доступной, уродиной, дурой, кем угодно, у него может и в мыслях не быть знакомить тебя с друзьями и мамой, но тебе это будет решительно безразлично, потому что ты все равно словишь от этой истории тот кайф, который из нее можно извлечь. Даже если ты знаешь, какого партнер о тебе мнения. В общем, эротический интеллект заключается в том, чтобы наслаждаться ситуацией как она есть и не рефлектировать, при этом сохраняя хладнокровное достоинство. Кто так умеет, тот в любовных делах просто профессор и академик. Чем ты хладнокровнее и беззаботнее, тем выше твой уровень эротического интеллекта. Ясное дело, после вчерашнего фиаско, когда я вывалила на Троя кучу подробностей своего развода и чуть ли не хлюпала носом у него перед глазами, мой уровень эротического интеллекта определился как близкий к дебильному — еще бы, я в довершение всего запала на Троя, когда мы прощались!

— Послушай, вы даже не целовались, как тут вообще можно говорить об эротическом свидании, что ты порешь? — фыркнула Джесси.

Я возразила, что наличие сексуального желания на первом свидании уже считается за эротический контекст. Важно именно то, что остается недосказанным… и недоделанным. Как раз и правильно, когда тебя доводят до высшего градуса сексуального накала и ты уже ждешь не дождешься, чтобы к тебе прикоснулись.

— Ну, в таком случае у Троя эротический интеллект явно на высоте. — Джесс поднялась, чтобы уйти. — Он ведет тебя именно к тому, чего хочет.

— И к чему же?

— К тому, что ты будешь стоять перед ним на задних лапках, готовая прибежать по первому свисту. Готовая ждать, пока он соблаговолит тебя соблазнить. Это не дело. Перевес сил должен быть на твоей стороне. Заставь его томиться и ждать.

Позже, в электричке, по дороге домой к маме, я опять начала изводиться из-за того, что излила Трою душу. Понятно, он не захотел поцеловать меня потому, что я непрерывно трындела о своем развалившемся браке и о своих несчастьях и просто-напросто не давала ему шанса вклиниться. Интересно, мой «культ искренности», он же манера вываливать все и сразу, делает меня умственным инвалидом по части эротического интеллекта? Раньше мне как-то удавалось неплохо держаться на свиданиях, но теперь, когда у меня на лбу написано «разведена и в отчаянии», женственная загадочность мне не дается ни в малейшей степени. Пара бокалов алкоголя — и я начинаю путать ресторанный столик с исповедальней, превращаясь в существо, даже отдаленно не похожее на сексуальную кошечку или роковую красотку.

Интересно, а если бы Трой не был таким богатым, я бы на него не запала и сейчас изводилась от своих ошибок меньше? Что меня привлекает — он сам или его богатство, стильность, уверенность в себе? Я решила справиться в верной «Карме свиданий». Книга гласила: «Никогда не сравнивай себя с другими». Ага, принято к сведению. Тут зазвонил мой мобильник. Трой? Нет, это была мама, интересовалась, когда я приеду.

Я проснулась спозаранку, но не потому, что меня снедала тревога из-за собственной неустроенности, а от настойчивого лая собак в вольерах. Мама известна на всю страну как заводчик такс, потому что таксы Доули славятся своим надменным нравом. Просто смешно, что такая нелепая собачка, как такса, — головастая, длинная сосиска на кривых лапках, — может держаться с королевским апломбом. Когда мамины таксы смотрят на вас, кажется, что смотрят они всегда сверху вниз, вопросительно приподняв бровь и брезгливо наморщившись. Они очень высокого мнения о себе. Не потому, что им отведен целый рекламный разворот в газете «Мир такс», которую они бы все равно не смогли прочитать, а потому, что они никогда не подводили маму. Вывод в пользу такс — в отличие от моего папеньки.

Итак, Дуги, Десмонд, Доминик, Дездемона, Драйден, Диандра, Деннис, Дасти, Демон, Делия, Ди-Джей, Долька и Дельфиния-Дезире (породистая сука-медалистка в буквальном смысле слова), а также прочие криволапые вислоухие представители славного рода такс Доули никогда не подводили маму. Они могут задирать ножку на диваны и оставлять кучи на маминых обюссоновских коврах в гостиной, грызть ее считаные пары приличных туфель, опрокидывать вазы, тошниться посреди комнаты, выкапывать или опять же орошать ее любимые пионы, но они никогда не подводят маму. Я имею в виду, в эмоциональном отношении. По этой части истеричные, взбалмошные, хулиганистые таксы надежнее любого наинадежнейшего мужика (если такие водятся на свете, в чем я уже не уверена).

Во всяком случае, моего папеньку Дерека, ученого, надежным мужиком точно не назовешь. Лет двадцать назад, вытряхивая карманы его пиджака перед химчисткой, мама выяснила, что отец ей изменяет. Когда она задала ему вопрос в лоб, у папеньки хотя бы хватило совести не врать и не выкручиваться. Он сидел за кухонным столом, на который мама и бросила два «изделия», как она их старомодно называет. Папенька спокойно поднял глаза, устремленные в тарелку. «Ты можешь дать ей отставку?» — спросила мама. Он молчал — пауза длилась всего несколько секунд, но бедной маме она показалась вечностью. Вот, пожалуйста: папенька тоже не боролся за сохранение семьи, за то, чтобы удержать маму. Он не заикался от волнения, торопясь сказать, что он ее любит и что его случайная связь была роковой ошибкой. Нет, он выдержал паузу невозмутимо, с хладнокровием ученого, очень по-мужски… и за эти несколько секунд разбил маме сердце. Думаю, измену мама бы ему простила, но это невозмутимое стратегическое молчание ее доконало. Когда папенька наконец ответил «вряд ли», их двадцатилетней семейной жизни пришел конец. Мама просто схватила сумку и ушла из дома. Она не вернулась, пока папенька не собрал вещи и не покинул нас и семейное гнездо. А в тот день мама прошла две мили в теннисных туфлях, чтобы найти телефон-автомат и позвонить подруге (кстати, с обувью у мамы всегда сложности, она постоянно надевает неподходящую и как-то явилась на чью-то свадьбу в вечернем платье и резиновых сапогах). Больше родители не провели под одной крышей ни единой ночи.

Когда папенька попытался объяснить свое сложное положение — мол, любовница — это его коллега, с которой он вместе делал важный научный проект, — вполне естественно, что такой аргумент не был воспринят как весомый. Неужели папаша всерьез полагал, что мама поймет такую логику: он не хочет рвать связь с любовницей, потому что это может испортить работу над проектом?! Как всегда, папенька поставил карьеру превыше всего. Стоит ли говорить, что, когда выяснился возраст его партнерши — на двадцать лет моложе папаши, — нас с мамой это ожесточило еще больше.

Так что теперь мамин загородный дом превратился в своего рода приют для двух храбрых женщин, за которых их мужья даже не попытались бороться. Ужасно просыпаться в своей бывшей детской с выцветшими розочками на обоях, зная, что мои замужние ровесницы в это время катают детские коляски по парку. Когда я была замужем, каждый визит домой превращался в праздник, но теперь, когда я разведенка и вынуждена жить у мамы, потому что мне больше некуда деваться, я чувствую себя подавленной и несчастной, а старая детская вызывает у меня натуральную клаустрофобию. В таком коротком браке (вот уж воистину он оказался бракованным), как у нас с Джейми, невозможно при разводе получить финансовую стабильность. На выходе получаешь ровно то, что вложил на входе. А потому денег у меня сейчас хватало ровно настолько, чтобы дотянуть до следующего года или чуть дольше — при условии, что я останусь жить у мамы. В отличие от Джейми, крепкого тыла в виде кругленького наследства у меня не имелось, и, опять же в отличие от него, я, выходя замуж, принесла в жертву браку работу в издательстве — по настоянию мужа, между прочим. Вот и получалось, что жить с мамой за городом — единственное, что я могла себе позволить.

Мамин дом выглядит пыльным и запущенным, но это ничего, потому что под слоем пыли все равно просматривается определенное благородство так называемых «старых денег» — благородство старины. Все подобрано со вкусом, и неважно, что атласная обивка на прекрасной старой мебели потускнела, старинные ламы покосились от времени, а постельное и столовое белье поистрепалось. Все это не бросается в глаза, потому что рядом нет ничего нового и сравнивать не с чем. Мы не относимся к нуворишам, то есть новым богатым, скорее, к новым бедным, если можно так выразиться. Здесь, в Котсфолде, это гораздо приличнее, почетнее и в целом лучше. Какая разница, что мама не может себе позволить поездку на курорт или установку нормального горячего водоснабжения (в доме до сих пор старомодные водогреи великанских размеров, и их нагрев обходится в целое состояние). Зато как великолепны бриллианты на въевшихся в руки, неснимаемых старинных кольцах — да, мама не снимает эти кольца, даже когда работает в саду или возится с собаками! Да, мамина сумочка от «Гермеса» уже стала антикварной, ее потемневшая кожа покрылась трещинками, но когда мама берет ее, отправляясь за покупками в город, то, несмотря на дешевую флисовую куртку и простенькую юбку, этой сумки вполне достаточно, чтобы окружающие поняли: моя мама из тех самых.

Когда бы я ни выходила к завтраку, мама всегда не одета. Ей вечно некогда, и она неизменно встречает меня в старом толстом зеленом халате, резиновых сапогах и жемчугах на шее. Разве что губы торопливо тронуты розовой помадой.

— Ну, как прошло свидание с этим банкиром? — поинтересовалась на сей раз мама, занятая каким-то пахучим мясным варевом на старенькой плитке. — Что он из себя представляет?

— Умный. Богатый. Интересный. Состоявшийся, — отчеканила я.

— О Господи, — вздохнула мама. — От таких лучше держаться подальше.

— Мам, ты что, не расслышала? Тебе собачья шерсть в ухо набилась?

— Только не подумай, что такие мужчины кажутся мне непривлекательными, — пробурчала мама. — Когда-то и я была молода, и мужчины такого сорта — властные, состоявшиеся — меня очень даже притягивали. Но, видишь ли, такой тип не остановится ни перед чем, будет давить и даже делать больно, лишь бы все было, как он хочет.

— В бизнесе — да, но не в сфере личных отношений! — возмутилась я.

— Дорогая, он делец, и этим все сказано. У таких вся жизнь — бизнес. Они не делят ее на личное и деловое. Им все едино, и везде они давят, как танк.

Я заерзала и встала из-за стола, потому что в глубине души признавала мамину правоту. Трой ведь сказал, что жена ушла от него потому, что он был женат на собственной работе. Да, но я-то не собираюсь за него замуж, я просто хочу его завоевать. Чтобы доказать самой себе, на что я способна.

Мама пошла за мной в прихожую, продолжая свою мысль.

— Только не повторяй моих ошибок, детка. Нет одиночества острее того, какое испытываешь замужем за мужчиной, для которого на первом месте карьера. С годами от пребывания на втором месте просто тоска берет.

Я обняла маму, потому что знала: ее сердечные раны не зажили и за прошедшие двадцать лет.

— Я просто хочу, чтобы у тебя все было как можно лучше, Дейзи.

— Нет, мам, — мягко отстранилась я, — ты желаешь мне того, что сама считаешь лучшей участью, а не того, чего хочу я.

Сказав так, я поднялась на второй этаж к себе, в старую детскую. А чего я хочу на самом деле? Освободиться от Джейми, избавиться от этой тяги перещеголять его на любовном фронте. Хочу, чтобы мне было наплевать на его победы, на то, что он счастливее меня, что живет лучше, что пользуется большей любовью и процветает сильнее меня. Мне хотелось радоваться за него, а не кипеть от ярости и обиды. Я пролистала затрепанную книжку «Уйти, чтобы спастись», потому что остро нуждалась в мудром совете. «Когда ни один из партнеров не выигрывает, приз получают оба», — гласила книжка. Значит, мне нужно разорвать эмоциональную связь с Джейми, отпустить его, стать независимой. Это и будет моей наградой.

Сидя на кровати, я принялась перелистывать наш фотоальбом. Оттуда выпорхнули фотографии — наша с Джейми последняя рождественская поездка на Барбадос. Вот мы оба сняты в лодке, на фоне небывалого заката — поехали посмотреть на хищных морских черепах. (Купаться я не смогла, потому что черепах привлекает запах крови, а у меня, по закону подлости, как раз были критические дни.) Да, на фотографии мы смотрелись отлично. Прекрасной парой. Но я никогда не забуду, как лежала на песочке, смотрела на лазурное море и в упор не видела всю эту красоту, потому что меня разъедали обида и горечь. У нас с Джейми уже больше не осталось сил притворяться; в общем, если нас что и объединяло, то лишь эта неспособность вдохнуть жизнь в умирающий брачный союз. Мы купались в курортной роскоши и изнемогали от тоски. Наверно, Джейми было так же одиноко и больно, как и мне.

Я знала, что, возможно, потом пожалею о содеянном, но не смогла удержаться и начала вырывать фотографии из альбома так отчаянно, словно это должно было подействовать на меня как обезболивающее. Я больше не могла допустить, чтобы этот мужчина и мои былые мечты, которые из-за него пошли прахом, занимали мое время, мозги и сердце еще хотя бы минуту. (Правда, я решила сохранить несколько снимков: себя в бикини на барбадосском пляже и себя в подвенечном платье — на случай, если я уже больше никогда не буду такой стройной, сияющей и ухоженной.) Какой-нибудь час спустя я уже стояла перед пылающим костром в саду, и щеки у меня горели от жара. Я швырнула в огонь еще и кассету со свадебным видео, на которой почерком Джейми было накарябано «Дейзи и прощай-свобода крошки Джейми». Туда же, в огонь, пошли все фотографии нас с Джейми вместе. Я смотрела, как их яркие краски расползаются в огне, как скукоживается бумага. Над погребальным костром моего брака реяли клочки и хлопья пепла. Увидев, как горят фотографии моей ненавистной свекрови, теперь уже бывшей, — Лавинии Праттлок, — я завопила от радости. Свобода! Больше не придется давиться ее несъедобными бифштексами и изнывать от скуки, играя с Праттлоками-старшими в лото и прочую муру.

Внезапно я набралась мужества и швырнула свадебный альбом в самую середину костра. Наконец-то, год спустя после разрыва с Джейми, я нашла в себе силы сжечь протухшую карму нашего союза. Вот теперь мы точно разошлись, как в море корабли. Конечно, решительные разрывы бывают только в кино, но жест, который я сделала сейчас, казался мне достаточно решительным и эффектным. Я ощутила прилив бодрости и легкости, решила от восторга сделать стойку на руках, но не удержала равновесия и плюхнулась в компостную кучу. Как это на меня похоже.

Потом я отправилась расчищать завалы в своей старой детской. Да, если я хочу сбросить балласт прошлого, надо избавиться от хлама, пусть и памятного! Так что прощай, первая открытка-валентинка, которую я получила в школе, и ты тоже прощай, потрепанный игрушечный песик Снупи. И тут мобильник задинькал, а на дисплее высветился номер Троя. Сообщение! «Привет, Доули! Детка, ты меня впечатлила своим отчетом о разводе, я и слова вставить не мог, так что хочу допросить тебя с пристрастием. Как насчет заглянуть ко мне в гости в следующую среду в восемь вечера?»

Я сгорала от нетерпения.

— И помни, на втором свидании мужчины обычно кажутся не такими привлекательными, как на первом, — наставляла меня Люси, взбивая мне пальцами волосы и выбирая из них термобигуди.

— В перерыве между первым и вторым свиданием мы, женщины, успеваем насочинять о мужчине кучу всего, а потом удивляемся, что он совсем не похож на этот возвышенный образ, — согласилась Джесси.

Мы втроем еле помещались в Джессиной тесной ванной. Все были заняты делом: Люси старалась навести на меня максимальный марафет, а Джесси — успокоить перед вторым и решающим свиданием с Троем. Люси укладывала мои локоны, подрезала посекшиеся волоски, а Джесси выдавала прочувствованный поучительный монолог, который бы снес всем крышу на любом семинаре, призванном убедить публику, что женщине полезнее жить на холостом положении.

— Вбей это в свою прелестную голову, подруга, — вещала Джесси. — Ты не любви ищешь. Ты ищешь приятного времяпрепровождения. — Она схватила кисточку для румян и стала постукивать меня по руке для пущей убедительности в такт своей речи. — Если приятное времяпрепровождение подразумевает связь на одну ночь, то держи эмоциональную дистанцию. Если не сможешь, то он сочтет тебя прилипчивой и настырной, а еще — доступной.

— Так если она переспит с ним сегодня, у него вообще-то будут основания так думать, — вмешалась Люси, не прекращая меня причесывать.

Джесси метнула на нее выразительный взгляд и продолжала:

— Если ты, не дай бог, настолько незрела, что смотришь на жизнь сквозь розовые очки, то пусть они даже свалятся, главное, чтобы презерватив у него не слетел.

— Я не буду с ним спать, потому что у меня месячные! — заявила я.

Джесси только плечами пожала. Ее подобные мелочи никогда не останавливали.

— Что ж, по крайней мере, не залетишь, — покивала Люси.

Я вздохнула. Внезапно вся эта затея показалась мне унизительной, сомнительной и недостойной.

— Вы не понимаете, девочки. У меня нет времени на приятное времяпрепровождение. Мне уже почти сорок.

Джесси в деланом ужасе вытаращила глаза.

— Нет времени на развлечения? Дейзи, ты пессимистка.

— Послушай, дело не в этом, — попыталась объяснить я. — Я прекрасно умею весело проводить свидания. Я знаю, как быть остроумной, но не смешной и не навязчивой. Как бросать вызов, но не доминировать. Как правильно пользоваться столовыми приборами, хотя не уверена, что мужики вообще это замечают. Я просто-напросто искушенный невротик. Я умею разделывать омара и есть артишоки, но штука в другом: я слишком устала, чтобы опять и снова играть в эти брачные игры, которые не приводят к браку. Я просто хочу найти своего суженого и успокоиться на всю оставшуюся жизнь.

Люси отложила щетку, которой все это время старательно орудовала, и выудила из моей сумки «Карму свиданий». Она прижала книжку к груди, потом открыла наугад.

— Отлично! Как нарочно для тебя! Слушай: «Во всем полагайся на воображение, а не на память».

— Ну и в чем идея? — прорычала Джесси.

— Идея в том, что мое прошлое, то есть болезненный разрыв, развод, не должен определять мое будущее, — застенчиво объяснила я. — Тогда я смогу создать себе осмысленное будущее. При условии, что сумею его представить и буду в него верить.

— Отлично. — Джесси хлопнула меня по спине. — Тогда иди и попрактикуйся в осмысленной деятельности с Троем, но только не будь дурой и не рассчитывай, что он придаст этому какое-то значение.

Люси развернула меня к зеркалу.

— Смотри, как классно получилось. Элегантная и соблазнительная растрепанность. Сама естественность. Милый, я как будто только что из постели, и не пойти ли нам в нее обратно, но уже вдвоем.

— Подведем итоги. Я должна выглядеть как потаскушка, но вести себя целомудренно, а если оступлюсь, то воспринять это, как подобает мужчине?

— В точку, — улыбнулась Джесси. — Рутинный секс нужен, чтобы насытить либидо, а не занять сердце.

Люси подняла брови.

— Тебе виднее.

— У меня за последние пять лет было приблизительно четырнадцать мужиков, точнее не скажу, — призналась Джесси. — И это не разврат, а разброс. — Она открыла дверь и выпихнула меня из ванной. — Ну вот, Дейзи, ты в боевой готовности. К чему угодно.

Джесси не понимала одной простой вещи: как бы мне ни хотелось двигаться вперед, не зацикливаясь на прошлом, но физической близости я боялась. После краткого и вполне моногамного брака с Джейми, а также последующего годового воздержания я чувствовала себя неопытной и зеленой девчонкой, но никак не взрослой женщиной. Мне хотелось подросткового пылкого увлечения, в котором страстные поцелуи взасос не обязательно подразумевают доведение дела до койки, а все ими и ограничивается. В те далекие дни юности и неопытности не было ничего похожего на сценарий с распитием красного вина и быстрой прелюдией перед перемещением в спальню. Но теперь, когда на горизонте у меня уже маячил климакс, я просто не могла отказать мужчине в близости, если он накормил меня в дорогом заведении. Мне было бы неловко.

То, что Трой не повел меня ни в какое дорогое заведение, а пригласил на обед к себе домой, окончательно меня покорило. Его «холостяцкая берлога» тоже сыграла свою роль, потому что и она меня очаровала. Трой обитал в просторной квартире на верхнем этаже, каждая деталь которой выдавала превосходный вкус хозяина. По белым стенам были продуманно развешаны большие картины. Особенно мое внимание привлекла одна — пейзаж корнуэльского побережья, края, где жили родители Троя. Море, написанное в глубоких сиреневых тонах, яростно билось о темные скалы. В этом полотне были страсть и поэзия — из чего я немедленно заключила, что Трою присущи хороший вкус и тонкость чувств. Кроме того, он приготовил обед с полным пониманием женских пристрастий: меч-рыбу с чечевицей и свекольный салат, посыпанный петрушкой. Это меня тронуло.

Когда я пошла «помыть руки», то есть заодно поправить прическу и проверить макияж, то не утерпела и по дороге быстренько сунулась в спальню и осмотрела книги. Да, читать он явно любит. Помимо специальной литературы по бизнесу, увесистых томов классики и триллеров тут была потрепанная книжка «Химия или судьба?», последний бестселлер на тему секса и духовности, — он лежал на столике у кровати. Ага. Многообещающе. Может, Джесси ошиблась, и Трой все-таки тоже ищет не просто с кем переспать, а родственную душу? Осмотр ванной также привел меня к утешительным выводам: уютные толстые белые полотенца, хорошее французское мыло… А в столовой выяснилось, что Трой не забыл сервировать полотняные салфетки, стаканы для воды и ложку для салата — мужчины всегда об этом забывают, а некоторые вообще в салат пальцами лазают.

Шампанское было заранее охлаждено, тихо играл ненавязчивый джаз, а беседу Трой вел гладко и остроумно. Он поинтересовался, когда женщина чувствует, что стала женщиной, и этот вопрос показался мне глубоким и тонким.

— Когда понимаешь, что папа не божество и не лучший мамин выбор, наверно, — ответила я, и мы оба расхохотались.

Уж не знаю, смотрела ли я на происходящее сквозь розовые очки или просто сквозь легкую алкогольную дымку от выпитого шампанского, но Трой нравился мне все больше и больше. Сложен он был крепче Джейми, основательнее — не толстый, а массивный, — и казался человеком открытым и прямым. После Джейми, такого скупого на эмоции, общение с Троем было просто блаженством. То, что Трой выглядел таким живым и эмоциональным и все подливал мне шампанского, перевело мои мысли в очень определенное русло. И чувства тоже. Мне не терпелось, чтобы он обнял меня… ну и так далее.

— А теперь скажи мне, Дейзи, — с некоторым нажимом велел он, — что ты больше всего ненавидишь в ухаживании?

Я захихикала:

— Я обязана отвечать?

— Да, потому что у нас допрос с пристрастием. Давай. Правду и только правду.

— А пристрастие где же? Потом? — нахально поинтересовалась я.

Трой усмехнулся.

— Обязательно, детка.

— Ты будешь поражен, — предупредила я.

— В самом деле? — Он со смаком доел последнюю ложку шоколадного мусса. — Ну, попробуй меня поразить.

Я подалась вперед и перешла на шепот:

— Тайное хождение в туалет по-большому.

Трой отложил ложку.

— Что?!

Пришлось объяснить подробнее. Я и вправду ненавидела этот… барьер не барьер, комплекс не комплекс — в общем, проблему. Когда впервые встречаешься с мужчиной, приходится притворяться, что ты по нужде не ходишь, во всяком случае по большой. Ты можешь провести с ним ночь, за которую он изучит твое обнаженное тело во всех подробностях, но психологический барьер все равно останется: ты не сможешь сходить в туалет покакать, или по-большому (так до сих пор выражается моя пуритански настроенная мамуля), раз ты под одной крышей с мужчиной. Сколько раз мне приходилось терпеть и предлагать мужчине пойти куда-нибудь с утра попить кофейку и там, в кафе, пусть это был хоть Макдоналдс, стремительно убегать в сортир, чтобы спокойно покакать…

Когда я закончила объяснять, Трой утирал выступившие от смеха слезы.

— Что ж, я сам напросился на откровенность. Ну ты и персонаж, Дейзи Доули.

Он поднялся и протянул мне руку, я протянула свою и в следующий момент уже оказалась у него в объятиях, и он поцеловал меня. Я ощущала, как энергия его сердца перетекала в мое, точно струя свежего меда. В этом ощущении, будто мы постепенно сливаемся в одно целое, было что-то успокаивающее и надежное. По крайней мере, мне казалось, что это много значит и дорогого стоит. Трой прервал поцелуй, но мне не хотелось, чтобы он меня отпускал. Я даже не осознавала, как мне, оказывается, одиноко и как не хватает физической ласки и нежности. Я заплакала. Сначала просто беззвучно всхлипывала, а потом зарыдала в голос и оросила его плечо слезами.

Трой погладил меня по шее.

— Слушай, если я тебя слишком тороплю…

— Нет-нет, ты не понял. Я плачу потому… потому что муж меня никогда вот так не обнимал.

* * *

— Не могу поверить, что ты с ним все-таки переспала! — заявила Люси, качая головой.

— Не могу поверить, что вы обошлись без резинки! — заорала Джесси.

Интересно, это мне показалось, или все посетители кафе умолкли и с любопытством воззрились на нашу троицу? Так или иначе, щеки у меня запылали, а в голове застучало.

Я закрыла глаза и помассировала пальцами веки. Я и сама не могла понять, каким таким образом мои бастионы пали столь быстро — прямо на втором свидании — и как я оказалась в постели с практически незнакомым мужчиной. Никогда до брака с Джейми я не вела себя так скверно, так почему же статус разведенки заставил меня сорваться с цепи и пуститься во все тяжкие, вместо того чтобы держаться с достоинством и на расстоянии, излучая притягательность?

Когда Трой повел меня в спальню, я пошла за ним покорно, пошла как в тумане. Я доверяла ему, потому что он так замечательно, чутко и ласково утешал меня, когда я заплакала. Гладил по волосам, нежно баюкал.

— Нам вовсе не обязательно что-то делать, — сказал он, — я просто хочу обнимать тебя.

Ах да, старая как мир ловушка. И я попалась как дура, быстрее, чем голодный окунь на крючок. Этому способствовали шампанское, слезы и годовое воздержание. Поначалу мы просто лежали рядом, шепчась и хихикая, и мне казалось, что все спокойно и романтично. Но я по своей свежеприобретенной наивности забыла, каким коварным хищником способен стать в темноте мужчина, разоблачившийся до трусов. Не успела я и глазом моргнуть, как он уже поглаживал и целовал меня тут и там, потихоньку снимал с меня белье, в общем, заводил. Когда дошло до дела, я заикнулась было о презервативе, но Трой уже мчался к цели на всех парах. «A-а, детка, хочу быть в тебе», — с этим пылким вскриком он и кончил.

Я была польщена — на свой лад. Я думала, что мужчина его возраста и положения прекрасно понимает, каковы последствия перехода такой границы. Мне даже пришло в голову, что он принял сознательное и обдуманное решение: мол, метну кости еще раз и посмотрю, что мне выдаст судьба.

Поэтому, когда Люси и Джесси начали меня клевать, я запротестовала: ситуация вовсе не казалась мне такой уж катастрофической. Ведь ясно же, что Трой меня очень ценит. Такой занятой и важный человек, у него в разгаре серьезные дела, ему даже пришлось отвечать на звонки по ходу обеда, но в спальне-то он телефон выключил, а это что-нибудь да значит! По крайней мере, отключил звук, но Трою все равно названивали: телефон безмолвно мигал всю ночь, как будто около постели резвились светлячки. Это было даже романтично.

— Я почувствовала, что мы с ним были по-настоящему близки, — возражала я подругам. — Понимаете, когда он меня обнимал, ощущение было — как за каменной стеной… как от взрослого мужчины, который способен принять на себя груз моих эмоций.

— Да, но не надеть резинку — это как-то не по-взрослому. — Люси поморщилась и отвернулась.

— Знаю, но Трой… он так хотел меня, он вел себя как настоящий мачо… знаете, такой доминантный… ему было не отказать.

— Дейзи, твоя легковерность очень опасна. Это замки на песке, — сказала Джесси.

— Кстати, он тебе позвонил? — поинтересовалась Люси.

— Нет! — отрезала я таким тоном, будто пока что и не ожидала от него звонка. — Слушайте, еще только одиннадцать утра, а у него в разгаре какое-то сверхважное дело.

Я не смогла признаться, что телефон у меня в кармане поставлен на виброзвонок и что я жду хоть какого-нибудь сигнала от Троя с того момента, как вышла из его квартиры. Но ни сообщений, ни звонков не было, и с каждым часом этот факт делался все красноречивее. Кого я пытаюсь обмануть? Ни один мужчина не может быть настолько занят, что ему недосуг набрать коротенькое СМС-сообщение, которое мгновенно изменит настроение женщины. Что-нибудь совсем простое: «Соскучился», «Перезвоню позже», «Позвони мне», «Целую везде», «Отличный вечер», «У тебя отличная попка». Ну, может быть, последний вариант и не самый лучший, но на худой конец хоть что-то. В такой ситуации любой признак жизни от вчерашнего постельного партнера лучше, чем глухое молчание.

Чувствовала я себя кошмарнее некуда. Видимо, я восприняла саму идею Первого Свидания После Развода слишком пылко и тем все испортила.

Неужели Джесси и Люси правы? Неужели Трой просто искал горячую бабенку — хоть какую-нибудь, лишь бы разрядиться, — а я жаждала человеческой теплоты и взаимности подлинных отношений?

Когда я была еще подростком, мама вбила мне в голову такую идею: проявляя сдержанность и скромность в отношениях с мужчинами, ты ничего не теряешь, наоборот, ты в выигрыше. Я усвоила, что покоряться сразу нельзя, что скромность говорить о самоуважении женщины и что мужчина должен как следует постараться, чтобы добиться победы. Если честно, я поняла мамины поучения буквально — до такой степени, что оберегала свои девичьи бастионы на протяжении всей учебы в университете. У нас в общежитии полы были с подогревом, и, помню, я неоднократно лежала на полу рядом с тем или другим парнем, так близко, что ощущала его дыхание, но, хотя мне страстно хотелось, чтобы очередной кандидат сделал первый шаг, ни один из них ни разу даже не поцеловал меня. Видимо, я вела себя так сдержанно и выглядела такой скромницей, что, хотя внутренне я умирала от желания расстаться с невинностью и корила себя за то, что не умею испускать призывные токи (не говоря уже о том, чтобы принимать призывные позы), окружающие парни считали меня первой недотрогой на весь кампус. Неудивительно, что именно меня однокурсники охотно приглашали домой знакомить с родителями. Это было безопасно: в обществе такого синего чулка, как я, семейная встреча пройдет без сучка без задоринки, и родители будут спокойны за свое чадо, которое водится с такой хорошей девочкой. Но, продемонстрировав меня предкам, парень обычно подвозил меня в общагу, после чего вежливо прощался и бежал трахаться к какой-нибудь скорой на передок штучке.

Так что же такое, трам-тарарам, теперь происходит со мной, уже почти сорокалетней, что я практически предложила себя Трою на блюдечке с голубой каемочкой? Разве что не написав у себя на лбу «трахни меня скорее»?

За столиком повисла гнетущая атмосфера, и я решила разрядить ее, сообщив подругам, что у Троя пунктик насчет ухоженной растительности.

— Надо, надо мне заставить Эдварда этим заняться, — деловито сказала Люси. — Видела бы ты, на что похожа наша живая изгородь из лавра!

— Да она не про то! Дейзи имеет в виду — Трой из тех, кто выводит растительность на груди… и на других местах, — бойко объяснила Джесси. — Дейзи, так что, у него везде гладко, и сзади, и спереди, и сверху, и снизу? Давай рассказывай, не томи!

Мы с Люси сморщились.

— Нет, — ответила я.

— Не притворяйся шокированной, — сказала мне Джесси. — Современная женщина вправе ожидать от мужчины такой ухоженности. Скажем, как минимум интим-стрижки.

— Так Трой — метросексуал? Весь холеный и лощеный? — поинтересовалась Люси.

— Нет, но он явно ценит комфорт и умеет его устраивать. Для себя. Мне понравилось.

— Ну, если он эгоист, тогда он точно натурал! — рассмеялась Люси.

Мало мне было испытаний — пооткровенничать за кофе с Джесси и Люси, — так еще папенька пожелал меня видеть. С тех пор как они с мамой развелись, отец регулярно приглашал меня с ним пообедать, и радости от этих встреч было примерно как от визита налогового инспектора. Впрочем, отцу тоже — как будто с тех пор, как он предал маму, отец чувствовал, что уронил себя в моих глазах слишком низко, и общаться со мной ему теперь было тяжело. До того как отец от нас ушел, я едва ли осознавала его присутствие в семье, но вот его отсутствие придавило меня, как гранитная плита. Когда я была маленькой, отец просто существовал, и все — он не был центром моей жизни, как мама, скорее, держался на заднем плане, прятался за газетой или у себя в кабинете, или в саду, занятый подрезанием роз. Ему была свойственна некоторая отчужденность, и он как будто давал понять, что не хочет, чтобы мы занимали его и вообще приставали к нему с разговорами кроме как за столом. И мы слушались. Эти странные, перекошенные отношения людей, обитающих под одной крышей, отношения, которые тогда казались мне несколько фальшивыми, теперь виделись мне просто искусственными. Я никогда не радовалась очередной предстоящей встрече с отцом, но всегда ощущала укол печали по поводу того, что могло бы быть. Каким-то изощренным и садистским образом я винила отца в том, что вышла за такого никчемного мужчину, как Джейми. Во всяком случае, я считала, что папенька виноват в этом хотя бы отчасти. В конце концов, разве причина не в том, что отец не смог стать для меня образцом мужчины и в результате я выбрала не самого лучшего и достойного? Не так давно мне пришло в голову, что, несмотря на все отличия в области интеллекта, у папеньки и Джейми много общего, они принадлежат к одному типажу.

В частности, папеньку и Джейми объединяла патологическая любовь к собственным мамочкам. Я еще в детстве уяснила, что, если, не дай бог, мы с мамой и бабушкой будем тонуть, у отца даже вопроса не возникнет, кого спасать первой — конечно же, свою матушку! Джейми в подобной ситуации поступил бы точно так же. Тони я вместе с ней, Джейми первым делом кинулся бы спасать мамочку, а я могла бы сколько угодно барахтаться, захлебываться и взывать о помощи. Его мамуля, миссис Лавиния Праттлок, все равно обошла бы меня.

В метро, по дороге в Южный Кенсингтон, я постаралась выбросить из головы мысли о Джейми и вместо этого прокрутила в воображении прошедшую ночь с Троем. Да, с утра он был настроен отнюдь не так пылко, как ночью. Он не пожелал понежиться в обнимку, но гостеприимно пустил меня в душ и выдал какой-то дорогой травяной шампунь. Позже, усадив меня в такси, Трой послал мне воздушный поцелуй, и сквозь стекло я поняла по его губам, что он сказал: «Потом позвоню». Ага, два раза.

По дороге в ресторан я постаралась взвинтить себя еще больше. Ну, в самом деле, кому надо назначать свидание мужику, оглушительно чмокающему при каждом поцелуе, будто ребенок, уплетающий пирожное?

Папа уже ждал меня на своем обычном месте в «Таиландском искушении», тайском заведении, где можно было набрать сколько угодно еды на восемь фунтов. Мы давно, уже много лет встречались в этом удручающем месте, где мне не нравилось решительно все — и пластиковые столы, и потертые красные пластиковые стулья, и искусственные лотосы на стенах, и резкий, неприятный свет, в котором кто угодно будет выглядеть как в концлагере, и заторможенные официантки, в любое время суток как будто изнемогавшие от усталости. Все это давно стало неотъемлемой составляющей той ритуальной неловкости и уныния, которые всегда окрашивали мои встречи с папенькой. Да, а еще здесь, среди грязного, жирного пластика, неизменно прохлаждалась какая-нибудь студенческая компания, а в ней обязательно имелся страховидный, непрерывно куривший типчик, который все подкатывался к прыщавой шлюшке-студентке. Но папеньке все это было до фонаря. Несмотря на помятый костюм, пластиковые туфли и галстук с пятном от супа, он держался истинным аристократом, и даже то, что во время еды изо рта у него сыпались крошки, не лишало его важности.

— Ах, Дейзи! — Он встал, чтобы поздороваться.

Как и Джейми, папенька говорит несколько на театральный манер, но еще напыщеннее. Причиной тому — многолетний опыт лектора, поэтому все слова папенька выговаривает по-дикторски отчетливо, чтобы убедиться, что собеседник все понял и записал. И интонирует на редкость нарочито.

— Я прямо из Лондонской библиотеки, — без предисловия начал он. — Прогулялся по Грин-парк, а потом прошел через Викторию. Конечно, не такой живописный маршрут, как через Гайд-парк, но я решил, что он в какой-то мере сглаживает некоторые минусы путешествия.

И папенька продолжал вещать — как всегда, все о своем да о своем, ни о чем не спрашивая меня. Как всегда, я делала вид, что внимательно слушаю, но размышляла о другом. Когда отец наконец соблаговолил поинтересоваться, что я делаю в Лондоне, я выдала ему тщательно отредактированный и подчищенный отчет о вчерашнем вечере — тем не менее довольно мрачный.

— Да, — глубокомысленно заметил мой папенька, — полагаю, что женщине твоих лет нелегко вновь остаться одной, особенно если ты жаждешь иметь детей.

Блеск! Чеканно сказано.

— Жизнь вообще сложна, — заметила я.

Тьфу ты! На глаза у меня наворачивались слезы. Я поспешно зачерпнула ложкой суп и глотнула. Еще того не легче, эта «Радость богов» была невыносимо острой! Я приоткрыла рот и помахала перед ним ладонью, как будто это могло избавить меня от мучений, вызванных щедро всыпанным в суп перцем чили.

— Ты очень мужественная девочка, — сказал отец, пристально глядя на меня своими светлыми глазами.

— Ну, суп, к счастью, не такой уж горячий, — отозвалась я, хотя поняла, что он имеет в виду. Почему я притворилась, будто не сообразила, о чем речь? Потому что не понимала, как отреагировать на папины изъявления любви, ведь они случались у него так редко? Или потому, что я уже слишком привыкла сражаться с мужчинами и поэтому даже не умею принимать знаки внимания? Не могу опереться на подставленное плечо, разучилась это делать и уж тем более не хочу, чтобы плечо подставил отец?

— Я восхищаюсь твоим мужеством, — продолжал отец. — Большинство людей не меняют свою жизнь потому, что у них нет сил ее менять, искать что-то новое. Они не верят, что найдут и тем более заслуживают чего-то или кого-то получше. А ты веришь. Я горжусь тобой, Дейзи.

Слезы градом закапали в мою тарелку. И вовсе не от перца. Я смотрела, как они падают в суп. Неужели я только что услышала от отца слова, которых ждала от него всю мою взрослую жизнь?

Глава 2 Сперминатор

Со времени моего шального свидания с Троем прошел уже месяц, а он все не звонил и не звонил. Я уже просто перестала владеть собой и написала забывчивому Трою с миллион кокетливых СМС-сообщений вроде «Привет, красавец, ты меня еще помнишь?», но… не отправила ни одного из них, поскольку Джесси строго-настрого запретила мне контактировать с Троем. Каждый раз, когда на меня находило искушение позвонить Трою, я должна была сперва позвонить Джесси. По такому случаю она даже добавила воспитательный хвостик к тексту на своем автоответчике: «А если это звонит Дейзи, то напоминаю тебе, подруга: не звони ему и оставь его в покое. Ты взрослая женщина, которая несет полную ответственность за собственные поступки и по доброй воле раздвинула свои коленки. Ни один нормальный мужик не перезвонит прилипчивой бабе, которая после проведенной вместе ночи требует продолжения банкета».

Господи боже ты мой! Когда я в первый раз услышала у Джесси на автоответчике этот перл красноречия, то мне закралась в голову невозможная мысль: как хорошо, что Джессины мама и папа давно умерли! Ну представьте себе, каково бы им было позвонить любимой доченьке и услышать такое? И каково было бы мне общаться с ними, после того как они узнали обо мне подобное?

Рана, нанесенная моему самолюбию глухим молчанием Троя, сделала меня умнее и обострила тягу к знаниям: теперь у меня на постели скопилась целая библиотека книжек по самопомощи. Я старательно штудировала их и твердила вслух и про себя различные премудрости вроде: «Удовольствие или боль причиняет тебе не окружающий мир, а твоя реакция на него». Но все эти фразы не отменяли того факта, что я легла в койку с первым попавшимся кобелем, который искал, с кем бы по-быстрому перепихнуться. А я-то думала, что все разведенные — родственные души и сочувствуют друг другу! Когда мы впервые поцеловались, я была уверена, что за этой страстью таится взаимопонимание. Я думала, что подтекст у нас одинаковый: осторожнее с моими незажившими ранами, со мной надо обращаться бережно, я человек, опустошенный эмоционально. Ага, как же. Яснее ясного, что Троя интересовало только одно: вновь став холостяком, выйти на тропу охоты как можно скорее и как можно скорее же затащить в постель первую попавшуюся доступную идиотку. Ни о каком взаимопонимании, сострадании и родстве душ он даже не помышлял. Несомненно, отчаявшиеся разведенки заслуженно считаются самой легкой добычей.

Я была так подавлена своим проституточным поведением, что впала в настоящую прострацию. Я буквально не могла заставить себя пошевельнуться. Мама постоянно натыкалась на меня в ванной или в каком-нибудь темном углу, где я рыдала или истерически икала. Кроме того, от стресса ко мне вернулась давно забытая дурная привычка расковыривать лицо, сражаясь с несуществующими прыщами (что-то вроде подросткового рефлекса Павлова), и теперь выглядела я хуже некуда: вся физиономия в красных пятнах.

Мама принесла мне грелку (в форме таксы, разумеется) и тарелку бульона.

— Дейзи, детка, ты что, опять за старое? — огорчилась она, увидев мое лицо. Я безразлично дернула плечом. Ну да, моя физиономия напоминает карту лунных кратеров, и что с того? Кому я нужна? Большего стыда, чем я испытывала от истории с Троем, мне уже не познать.

— Все проходит, и это тоже пройдет, — изрекла мама и погладила меня по голове.

— Завтра заживет, — согласилась я, аккуратно намазывая зубной пастой каждый воспаленный островок (старое доброе средство, которое сделало меня похожей на тряпочку в белый горошек).

— Я про огорчение, — объяснила мама.

На выходные она пригласила к нам Джесси — чтобы поднять мне настроение.

Джесси — уроженка Южного Лондона, горожанка до мозга костей и выезжать за город не любит, все рвется обратно к выхлопной трубе. У нас, за городом, Джесси просто не вписывалась в обстановку и теперь смешно ковыляла на шпильках и в лиловой мини-юбке по колдобистому полю. Я-то вполне сливалась с местностью — в потертых вельветовых штанах и в растянутой фуфайке с фирменным логотипом «Таксы Доули» (справедливости ради добавлю, что на моей груди такса-эмблема выглядела непомерно длинной).

— Ответь мне на один вопрос: как долго взрослая, неглупая, образованная женщина способна прождать принца на белом коне, прежде чем до нее дойдет, что такого в природе не бывает? — шумела на меня Джесси. Она продолжала свою проповедь даже из-за куста, за который присела пописать. — Почему ты такая мечтательная, Дейзи?

— Может, потому что, мечтая о принце, я могу стать еще более неадекватной, чем уже есть? — Я с трудом выдавила из себя деланый смешок. — Понимаешь, я знаю, что самое главное в жизни — верность, доверие лучшей подруги, с которой можно всласть похихикать над всякими глупостями, духовные узы, возможность контактировать со своим ангелом-хранителем…

На лице Джесс, показавшейся из-за кустика, было такое выражение, будто она там успела целый лимон съесть.

— Да-да, а еще развитие собственной духовности и подъем на новые ступени личностного роста, — поддразнила я ее, — а еще умение слушать голос интуиции…

Джесси сделала вид, будто собирается меня придушить, но я отпрыгнула и пискнула:

— Дай досказать! И еще вера в человеческую доброту… Еще важно вырабатывать в себе терпение, уделять больше внимания своему внутреннему равновесию, а не внешнему виду, та-та-та, бу-бу-бу. Но я все равно чувствую себя неудачницей, потому что не могу подцепить правильного качественного мужика. Да, я нашла мужчину для замужества, но это уж — того, кто подвернулся, а не мужчину, за которого мне суждено выйти замуж и жить долго и счастливо.

Мы присели на ствол поваленного дерева. Джесси закурила.

— Почему ты всегда все делаешь впопыхах?

— Не знаю. Мне так хотелось настоящую красивую свадьбу — удила закушены, платье куплено, — что я толком не посмотрела, за кого выхожу.

Джесси закинула голову и завопила в безответные небеса:

— Но почему именно Джейми Праттлок?!

— А ты думаешь, я не задавалась этим же вопросом уже миллион раз? Почему я вышла замуж за сорокалетнего обалдуя, обожающего комиксы и паззлы, который к тому же считал, что его дурацкие шмотки придают ему шик, шарм и индивидуальность? — Я повернулась к Джесси. — Потому что мне было одиноко и хотелось с кем-нибудь слиться, кому-нибудь принадлежать.

— Этому придурку, любителю компьютерных стрелялок и розыгрышей?

— Да, я все про него знаю. Но… понимаешь, я была уверена: вот поженимся, и все будет как у людей, я привыкну, буду принимать все это как само собой разумеющееся.

— Ха, как же! — Джесси похлопала меня по спине. — Вот что, тебе нужен секс-приятель.

— Почему?

— Потому что тебе не с кем спать, а такой вариант — секс на дружеских основаниях — значительно безопаснее и спокойнее, чем связи на одну ночь.

Ну да, конечно, так мне это и поможет, усомнилась я. Просто друг, с которым спишь под настроение? Свободная любовь или безлюбая свобода?

— А чем такой приятель лучше живого вибратора? По-моему, это самое и получается. Эмоций и восторгов примерно столько же.

— Может, и нет, но посмотри на меня, — отозвалась Джесси. — Мне секса хватает настолько, что я живу одна. Так спокойнее.

— Да ну? — У меня брови поползли вверх. — Спокойнее быть одинокой?

— Но я не одинока! — возразила Джесси. — Просто у меня нет времени на все эти душевные тонкости, на эмоциональную интимность. Понимаешь, чтобы узнать человека, нужно потратить так много сил и времени… и нередко впустую… потому что мужики часто вовсе не те, кого из себя изображают. Мне так удобнее. Я люблю свою работу и свою жизнь и люблю секс. Но мне решительно все равно, есть у меня парень или нет. С кем переспать, я всегда найду. Секс мне нужен как свежие батарейки, как подзарядка. Вот что мне нужно от мужика, а не слияние на астральном плане и не высокие отношения.

— И ты никогда не чувствуешь опустошенности после такого вот… одноразового?

— Нет, если мужик хорошо знает свое дело! — хихикнула Джесси.

— Да я про эмоциональную сторону… — вздохнула я.

Джесси помотала головой.

— Обычно я чувствую большое облегчение, когда мужик отваливает восвояси и я могу наконец толком выспаться. Ненавижу все эти слюнявые радости — лежать в обнимку и все такое. Ненавижу мужской храп, ненавижу то, как мужики потеют и сбрасывают одеяло или перетягивают его на себя, а мне в любом случае приходится мерзнуть, ненавижу мелкие противные волоски, которые остаются после них в постели. И, в отличие от тебя, подруга, я определенно не хочу полночи лежать в обнимку, болтая о разной чепухе.

— Знаешь, а я уверена, что, когда тебе подвернется правильный парень, ты моментально променяешь свою независимость на взаимозависимость.

Джесси застонала:

— Нет! Нет же! Дейзи, сколько можно повторять: я не такая, как ты!

— Но ты ведь даже не пытаешься рискнуть по-настоящему, а разве жизнь без риска — это жизнь? — Я встала.

— Ой, да отстань ты от меня со своей высокопарной чушью! — резко сказала Джесси. — Вот ты рискнула, пошла на опасный секс с Троем, и что — обошлось?

Я отвернулась, и Джесси схватила меня за руку:

— Скажи мне, что все в порядке! Никакой ложной тревоги? Дейзи, я тебя спрашиваю! Все в порядке? Да? Все обошлось?

Я не знала, обошлось или нет, и, хотя я заверила Джесси, что все обошлось, какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что я влипла.

Вот интересно: до свадьбы мы с Джейми никогда не обсуждали, будут ли у нас дети и сколько. Нет, никаких «муси-пуси», никакого сентиментального сюсюканья на тему наших прелестных крошек — юных Праттлоков, которые будут похожи кто на меня, кто на него. Мы не обсуждали в постели, в какую школу их отдать, и Джейми никогда не гладил меня по выпирающему животу и не называл «мамусей». Но, несмотря на все это, мне всегда казалось, что дети у меня будут — как само собой разумеющееся. Точнее, мне никогда не приходило в голову, что у меня их не будет. После того как у меня на пальце засверкало обручальное кольцо, я не возвращалась к мысли о детях, но где-то в глубине души была убеждена, что рано или поздно произведу на свет маленького Праттлока. Однако в медовый месяц положение вещей изменилось — не успела я вытряхнуть из волос конфетти, которыми нас осыпали на свадьбе, как уже осознала, что совершила величайшую ошибку в жизни.

Поначалу я не давала этим мыслям хода. Я просто не могла сознаться самой себе, что оказалась такой недалекой и близорукой дурой. Я напоминала самой себе капризную девочку, которая выклянчила Барби на день рождения, но, едва получив ее и начав расчесывать кукольные волосы, поняла, что на самом деле хотела плюшевого мишку. Точнее, страстно жаждала плюшевого мишку.

Мы сидели в креслах горнолыжного подъемника в Колорадо, было Рождество, и стороннему наблюдателю мы, конечно, показались бы идиллической парочкой. Небеса сияли синевой, от вида снежных вершин у меня захватывало дух. То есть я буквально не могла дышать. Вот она я, рядом с мужчиной, которому три дня назад поклялась в любви перед толпой в четыреста человек, и я задыхаюсь рядом с ним. Причем совершенно не от любви.

Я посмотрела на Джейми. На нем была шерстяная шапка вроде колпака Санта-Клауса, с длинным концом, обмотанным вокруг шеи в качестве шарфа. Джейми болтал ногами и, соответственно, лыжами. Он переложил лыжные палки в левую руку (в толстой спортивной перчатке), а правой постучал меня по плечу.

— Ну как ты, старушка? — поинтересовался он.

Мне удалось выдавить на лице улыбку. Никто бы не подумал, что я плачу во время медового месяца, потому что на подъемнике сильный ветер и вполне нормально, что у меня слезятся глаза. Да, во всем виноват ветер. Но на самом деле я прекрасно знала, что во всем виновата моя непроходимая тупость. Я хотела чувствовать себя счастливой, Господи, да я бы в тот момент отдала все на свете, лишь бы чувствовать себя как полагается новобрачной, но никаких таких радужных чувств у меня не было — даже и близко.

Тем не менее мы старательно изображали из себя типичных английских молодоженов. Оказавшись на фоне заснеженных вершин или перед живописным шале, Джейми тут же совал фотоаппарат первому встречному и просил: «Вас не затруднит нас щелкнуть?» Затем он обнимал меня, как подобает заботливому мужу, — предполагалось, что я буду чувствовать себя надежно и уютно в его крепких объятиях. «Пожалуйста, щелкните нас с женушкой!»

Мы улыбались в объектив застывшими улыбками, но внутри у меня все ныло. Больше всего на свете мне хотелось гордиться Джейми. Правда же! Мне хотелось ощущать все то, что полагается ощущать новобрачной: восторг, упоение, гордость за мужа. Мне хотелось смотреть в будущее с надеждой, и чтобы оно казалось радужным и от этого кружилась голова. Мне хотелось трогательно сжать его руку под наплывом чувств (честно скажу, сквозь толстенные перчатки это сложновато) и вложить в это пожатие всю душу, все чувства.

Как я могла признаться Джейми, что ошиблась в выборе, если у меня не хватало духу признаться в этом самой себе? А может, в глубине души он все понимал? Может, мы оба сразу же почувствовали, что ошиблись и не подходим друг другу? А вдруг Джейми тогда тоже изнывал от одиночества. Смешно звучит — изнывать от одиночества в медовый месяц, то есть именно тогда, когда молодожены должны ощущать себя единым целым, бесконечно далеким от остального мира.

Вот в этом-то и была загвоздка: я не чувствовала себя единым целым с Джейми. Я вообще не ощущала, что у меня есть хоть что-то общее с этим мужчиной, который бодро барахтается в снегу, кидается в меня снежками и пытается изображать хитрые выкрутасы на горных лыжах. Нет, я не видела в нем своей второй половинки. Тем более — лучшей.

И как я могла быть такой дурой? Ведь мы поженились, будучи знакомы уже целый год, и я прекрасно знала, что самовыражается он, напяливая дурацкие рубашки в цветочек и не менее дурацкие молодежные шапочки, и считает, что это нормально, а раскрыться эмоционально и не думает. Я знала, что, надевая идиотскую лыжную шапку с черепом, он хочет сказать всему миру и мне: «Смотрите, какой я классный, прикольный и остроумный, просто зашибись». Я уже понимала, что Джейми не тот, кто мне нужен. И наоборот. Что мы никогда не будем выглядеть идеальной элегантной парой: ну, знаете, такой, как на рекламе духов, муж в шикарном кашемировом пальто, под которым не менее шикарные шмотки от Армани. Джейми недоставало шика. Я предложила ему купить на Рождество пиджак, но он вместо этого выбрал алую спортивную куртку с капюшоном, флисовую, толстую — как мальчишка, честное слово! Понятно, что при виде нас прохожие вовсе не думали «какая потрясающая пара», они пытались понять, зачем взрослая симпатичная женщина идет под руку с Красной Шапочкой баскетбольного роста.

Возможно, если бы я не лелеяла свое горе, не переживала свою ошибку, не жаждала сделать Джейми тем, кем он определенно не был, я смогла бы оценить его юмор. Или, по крайней мере, попыталась бы найти что-то симпатичное в парне под сорок, который преспокойно разгуливает на публике в зеленой спортивной фуфайке, на которой вышит Шрек или лягушонок Кермит. Нет, поймите меня правильно, я прекрасно разбиралась в том, почему этот выпендреж принят у выпускников частных школ — у них свой особый одежный код. Наряжаясь в якобы богемные пиджаки в «огурец» или бархатные лиловые костюмы, они давали всем окружающим понять: мы, мол, занимаем такое определенное и высокое положение, что можем позволить себе плевать на манеру одеваться, потому что нам нет необходимости доказывать, что мы принадлежим к определенной прослойке. Если ты из Хорошей Семьи, то можешь себе позволить пойти в кино или в магазин в вышитых восточных туфлях без задников — да хоть золотых и с помпонами на загнутых носках!

Несмотря на то, как выглядел и держался Джейми (а он больше всего напоминал персонаж рождественской пантомимы с ряжеными), все, кто нас окружал в Колорадо, свято верили, что мы идеальные молодожены и у нас все замечательно. Ведь все и всегда верят, что молодожены просто обязаны быть счастливы, потому что иначе и быть не может! Почему все и всегда смотрят на молодоженов сквозь романтический флер, с легкой завистью: ах, какие молодые, красивые и как они любят друг друга, просто наглядеться не могут. И никто не увидел, что гладкая картинка нашего счастья уже пошла трещинами — от боли.

* * *

Месяца два спустя после того, как я вернулась из свадебного путешествия, ко мне зашел в гости Майлс, один из моих давних однокашников по университету. Майлс тогда жил и работал в Гонконге, стал банкиром, успел неприлично разбогатеть и приехал домой, так сказать, на побывку. Майлс нравился мне давно — уже лет двадцать, с тех пор, как я впервые увидела его, когда он, подвыпивший, с галстуком за ухом, шатаясь, пересекал университетский дворик. Это было на студенческом балу. Меня не смутило и не оттолкнуло даже то, что чуть позже Майлса стошнило в фонтан, а потом он взасос целовался с какой-то шлюховатой девицей в платье типа «тюбик», из которого, кстати, все время вываливалась одна из грудей. Майлс, сын биржевого брокера, был наделен особым обаянием, смесью мужского и мальчишеского; длинные ноги, растрепанные волосы, загорелое лицо — загар он обычно зарабатывал на занятиях яхтенным спортом или виндсерфингом. Он так и излучал обаяние. Он, можно сказать, потел обаянием. Майлс принадлежал к той породе мужчин, которые сохраняют привлекательность с юных лет и до победного конца, а может, еще и дольше (если в похоронном бюро попадется хорошенькая сотрудница), оставаясь симпатичными и по-хорошему смешными и обаятельными. Такие мужчины знают о своих чарах и всегда, до самого последнего готовы ухаживать за женщинами и пользуются у них успехом. Поскольку я была твердо уверена, что у меня притягательности не больше, чем у сушеной змеи, то мне и в голову не приходило, что я могу понравиться Майлсу. Нет, я уже тогда усвоила, что мне нужно идти другим путем. Мне нужно дружить с такими мальчиками, смеяться их шуткам, и тогда, если симпатичные парни и не потащат меня в койку, по крайней мере, я буду с ними общаться.

Майлс сохранил юношеское обаяние и теперь, когда ему уже было под сорок: короткая стрижка с хохолком на лбу, вокруг глаз легкие морщинки, какие бывают у тех, кто много смеется и улыбается, и улыбка — открытая, но с некоторым намеком. Он с интересом осмотрел мое жилище, которое было вылизано до немыслимого совершенства. Я на мгновение почувствовала гордость Молодой Хозяйки, красующейся на фоне почти журнального интерьера: на столе — ваза белых лилий, на кофейном столике — сервиз из настоящего лиможского фарфора, полученный в подарок на свадьбу. Майлс откинулся на диванные подушки (замша нежного шоколадного цвета) и погладил мягкий плед из шенили, продуманно сложенный на подлокотнике дивана.

— У тебя тут прямо как в музее, — заявил он. — Удивляюсь, как это ты вообще позволяешь нашему другу Праттпуку тут расхаживать. — Он кивнул в направлении спальни. — И мять подушки. Неужели он осмеливается?

— Еще как! — ответила я.

Майлс недоверчиво покачал головой и сообщил:

— А моя последняя фифа никак не могла кончить. Все потому, что принимала прозак.

— Зачем?

— У нее не получалось держать себя в руках. Все время впадала в истерику от ярости.

— Из-за чего? Из-за того, что не могла кончить?

Майлс расхохотался.

— Ох, Майлс, — улыбнулась я, — ну ты и девушек выбираешь, честное слово! Умелец.

— А ты нет, что ли? — парировал он, и я отвернулась. Майлс подался вперед.

— Нет, ты скажи правду: у тебя состоялось супружеское счастье? Ты на седьмом небе или нет?

— Могло быть и хуже, — ответила я. — Нужно просто принять как факт, что Джейми никогда меня не поймет. Ну да все равно, я обожаю эту квартиру. Я здесь как в раю.

— Когда Джейми нет дома?

— Ага. — Я хихикнула.

В глазах у Майлса запрыгали чертики, и он ласково посмотрел на меня.

— Знаешь, в чем твоя главная проблема, Дейзи? В том, что именно ты сказала. А сказала ты, что пожертвовала личным счастьем ради недвижимости.

И Майлс был прав.

Сколько можно себя обманывать? Я внушала себе, что, раз наша с Джейми квартира похожа на учебник по фэн-шуй, раз я поставила пару розовых кристаллов в квадрате, отвечающем по фэн-шуй за любовь и супружескую гармонию, а на подоконниках разместила красную герань — для удачи и благосостояния, а еще проводила ритуалы, воскуривая благовония и звоня в колокольчик, и один раз, на новоселье, даже заставила Джейми хлопать в ладоши, изгоняя из нашего жилища духов прежних обитателей, а потом вместе со мной отвешивать поклоны и петь мантры утром и вечером, — я внушала себе, что, поскольку мы приложили такие усилия, у нас все будет хорошо. Но сама чем дальше, тем меньше в это верила, потому что наши отношения рушились с треском, рассыпались, как замок на песке или карточный домик.

Я окончательно убедилась в этом, когда, примерно через год после свадьбы, поинтересовалась у Джейми, как он смотрит на то, чтобы завести ребенка. Было холодное субботнее утро, мы пили кофе на берегу пруда Серпантайн в Гайд-парке. Пили в тяжелом молчании, которое я и нарушила, поинтересовавшись отношением мужа к деторождению. Джейми отставил кофейную чашку и, глядя прямо перед собой, ответил:

— Послушай, Дейзи. В отличие от тебя я стараюсь жить настоящим. Честно говоря, мне оно не нравится уже здесь и сейчас, и я предпочитаю не задумываться о будущем — даже о том, что будет после того, как мы допьем этот кофе.

Меня до боли поразило его равнодушие. Жить настоящим — это одно, но строить совместное будущее — это совсем другое, и как можно строить совместное будущее с кем бы то ни было, тем более с мужем, если у вас нет ни одной общей мечты?

Это ведь не на самом деле? Этого ведь не может быть? Я готова на что угодно, лишь бы это оказалось неправдой или страшным сном. Я буду хорошей. Я никогда больше не буду сплетничать и говорить гадости о других, как мы обычно делали на регулярных посиделках с Люси и Джесси. Я обязательно буду помогать маме управляться по хозяйству, стану хотя бы раз в неделю чистить собачьи вольеры. Я позволю маминым таксам Дональду и Дуги спать у меня на кровати и не буду спихивать их на пол, даже если они будут класть свои пахучие морды мне на подушку. Я обещаю, что никогда больше не буду выдавливать прыщи или отколупывать ороговевшую кожу на пятках. Я буду вежливо отвечать тем, кто звонит с телефонным опросом или чтобы всучить мне какой-нибудь товар. Я пойду на что угодно, лишь бы выплатить свой кармический долг. На что угодно! Только не это!

Я молила небо, чтобы тревога оказалась ложной, но когда две синие полоски неумолимо проступили на пяти подряд тестах на беременность (а тесты я делала пять дней подряд), то я поняла, что хватит себя обманывать. Я беременна. Нужно посмотреть правде в лицо. От потрясения я на какое-то время онемела, словно моя душа отделилась от тела, как при выходе в астрал, а потом меня бросило в жар и в холод одновременно. Я обессиленно опустилась на пол ванной. Нет, это не должно было произойти так! Подобный поворот событий никак не вписывался в сценарий, который я рисовала в своих грезах о семейном счастье — рисовала годами. Где же, спрашивается, муж? Ну ладно, если не второй муж, то хотя бы вторая половинка, словом, мужчина моей мечты, который придет с работы, а я, сияя улыбкой, выбегу ему навстречу, и, когда он скажет: «Дорогая, а вот и я!», я отвечу: «Дорогой, а я беременна!»

Далее по сценарию ему полагается завопить от радости, в три тигриных прыжка преодолеть расстояние между нами и заключить меня в пылкие, но бережные объятия. И в это прекрасное мгновение он будет любить меня как никогда раньше, а я буду ощущать, что меня обожают, берегут и гордятся мной и моей восхитительной плодовитостью.

Ну и где это все, спрашивается? Ни мужа, ни любовника. Я разведенка тридцати девяти лет, сижу одна, скорчившись на полу ванной (точнее, на коврике, покрытом собачьей шерстью), мне холодно, меня тошнит, и я залетела от одного-единственного свидания, которое вообще-то было предназначено для того, чтобы слегка встряхнуться и развеяться после развода. Куда уж хуже. Все мои мечты лопнули, как один большой мыльный пузырь. Как могло такое произойти с моей жизнью, которая некогда планировалась, да и выглядела столь образцовой или хотя бы многообещающей? Я собрала себя в кучку, доползла до постели и, забравшись под одеяло, позвонила Джесси, которая настояла, чтобы я немедленно приехала в Лондон.

В поезде я попыталась собрать разваливающийся сценарий в целое, а для этого заглянула в очередную книжку по самопомощи — «Вера в будущее». Книжка велела верить в то, что все само образуется и что ни делается, все к лучшему. «Жизнь непредсказуема, — поучала книжка. (Вот уж действительно, не в бровь, а в глаз!) — Когда нам кажется, что хуже уже не будет, ситуация исправляется, и все налаживается. Важно не то, что с нами происходит, а то, как мы к этому относимся, как справляемся с происходящим».

И как прикажете справиться с происходящим? Я ведь совершенно не готова заводить ребенка! Моя жизнь дала трещину, раскололась на тысячу кусочков. Но что же мне, аборт делать? В тридцать-то девять лет?! А если это мой последний шанс родить? Но что мне сказать Трою? И как преподнести новость родителям? Они будут вне себя от ярости. Начнут ругать меня за глупость и безответственность. Извините, мама и папа, год назад у меня была налаженная семейная жизнь и нормальный муж, а теперь вот, извольте!

На вокзале меня встретила Люси и отвезла прямиком к Джесси. К этому времени я уже так наплакалась, что к лицу у меня прилипли крошечные клочки бумажных носовых платочков. А само лицо изрядно распухло.

— Ты вроде говорила, когда собиралась на свидание с Троем, что у тебя месячные? — уточнила Люси.

— Да! — прохлюпала я.

— Значит, это были не месячные, а просто кровотечение, — заявила Джесси. — Иначе бы ты не забеременела.

— Какая разница, доктор? — раздраженно спросила я. — Все равно я каким-то образом залетела, факт налицо! Попала по самые уши.

Джесси обняла меня и провела в гостиную, которая в полном согласии с богемным стилем хозяйки представляла собой напластования старых газет и журналов с островками переполненных пепельниц, грязных кофейных чашек и изнемогающих от жажды комнатных растений. От запущенной студенческой берлоги эту комнату отличали только весьма стоящие антикварные предметы, попадавшиеся там и сям, да дорогущий французский гобелен над камином.

— Может, это знак… — сказала я, плюхаясь на диван, застеленный пестрым турецким покрывалом.

— Скорее уж шутка судьбы, — прошипела Джесси.

— А вдруг ребенок подарит мне покой, которого мне так недостает?

Люси чуть не поперхнулась.

— Вот уж чего ребенок тебе точно не подарит, так это покоя. Наоборот, последний покой отнимет.

— Но откуда вы знаете? — прорыдала я.

— Замужество тебя не спасло, и ребенок не спасет, — объяснила Джесси.

Люси подсела ко мне поближе.

— Послушай меня внимательно, Дейзи. Мы прекрасно понимаем, что в последнее время тебе приходилось тяжело. Но неудачный брак можно разорвать, отменить. Ты сама знаешь, как это трудно — но возможно. А вот отменить то, что ты забеременела от неподходящего мужчины — невозможно. Ребенок — это раз и навсегда. Это настоящее «пока смерть нас не разлучит».

Люси подала мне еще пачку бумажных платочков.

— То есть я не отговариваю тебя рожать…

— А вот я — отговариваю! — вклинилась Джесси.

— Джесси, ты у нас, конечно, врач, — сурово обратилась к ней Люси, — и у тебя сугубо медицинский подход, но ты все-таки должна учитывать, в каком эмоциональном состоянии Дейзи. Нельзя так.

— Вот эмоциональное состояние и подтолкнуло ее к этой глупости! Именно оно! — сердито воскликнула Джесси.

— Я просто говорю… — начала Люси.

— А я говорю… — перебила Джесси, пристально глядя на Люси.

— Девочки, девочки, я вообще-то тут… — напомнила им я.

— Так вот, я лишь хочу сказать, что ты должна принять верное решение, Дейзи. Руководствуясь правильными доводами. Это твой долг! — строго сказала Люси.

Джесси пожала плечами, как будто желая сказать «поступай как знаешь», но губы у нее были поджаты.

Господи боже ты мой, как же я с этим справлюсь? Ведь мне еще предстоит разговор с Троем.

Стоя под дверью у Троя, я задумалась, как бы так поаккуратнее сообщить ему, что я беременна. Понятно, что выкладывать новость нужно в личной беседе, а не по телефону — такие бомбы по телефону на голову не роняют. И все равно это была истинная пытка. Мне вполне хватило собственного потрясения, а ведь теперь придется потрясти Троя, увидеть выражение ужаса на его лице. «Привет, Трой, ты меня помнишь? Ну как же, прилипчивая разведенка? Мы встречались дважды, на второй раз я упала в твои объятия, а затем и в твою постель, и знаешь что? Я залетела». Мне достаточно было представить выражение потрясенного ужаса на его лице, чтобы покрыться холодным потом от страха.

Трой открыл мне дверь и встретил меня на пороге своей квартиры, в спортивном костюме, с полотенцем на шее. Растрепанный и разгоряченный, с легкой тенью небритости на лице, он смотрелся воплощением спортивности и сексуальности. При виде меня Трой сразу же широко улыбнулся, от чего я просто замерла на месте.

— Дейзи Дулиттл! Вот так сюрприз! Ну, заходи. — Похоже, Трой был искренне рад меня видеть. Что же он в таком случае не звонил?

Трой поманил меня за собой в кухню и открыл холодильник. Еды там не водилось, зато шампанского, воды, пива и вина было вдоволь.

— Что будешь пить? — спросил Трой, приложившись к бутылке минералки.

— Спасибо, ничего. Э-э… видишь ли, какое дело… есть разговор. — Я отчаянно старалась не заикаться от волнения.

— Давай-давай, поговорим, — Трой обнял меня, провел в гостиную и усадил на диван. Пахло от него замечательно: здоровым телом и самую чуточку — потом, в общем, очень по-мужски. Трой накинул рубашку, но вообще-то мог бы и не заморачиваться: грудь у него была мускулистая.

— Дейзи, я должен перед тобой извиниться. Я жутко закрутился с этим треклятым делом, и так и не собрался тебе позвонить. Обманул твое доверие. Ты уж меня прости.

На стеклянном кофейном столике стоял сложносочиненный цветочный букет, Трой вынул из него белый амариллис и протянул мне.

Сердце у меня колотилось с такой скоростью, что я испугалась — диван вот-вот затрясется.

— Трой, я… ну… в общем… — Я положила цветок обратно на столик, поскольку со стебля мне на юбку текла вода. — Понимаешь, дело в том, что я…

Трой смотрел на меня так, будто увидел впервые. Смотрел прямо мне в глаза, внимательно, терпеливо и заинтересованно, словно желая сказать «говори же, я слушаю».

— В общем… знаешь что, я бы чего-нибудь выпила. Пить хочется. Можно?

Он принес из кухни бутылку шампанского, наполнил два бокала и вручил один мне. Я осушила шампанское залпом и мгновенно ощутила виноватый укол. (Ведь один бокал не повредит? Или не стоило?) Руки у меня дрожали.

— Трой, в общем, я…

Внезапно он наклонился ко мне, прижал палец к моим губам, будто приказывая мне замолчать, а потом поцеловал меня. Я вдруг ощутила колоссальное облегчение… и страстное желание. Наверно, это все от гормонов беременности. Я чувствовала, что приникаю к нему все теснее и просто не могу его отпустить.

Засмеявшись, Трой нежно высвободился и отстранился.

— Что это на тебя нашло? — спросил он, осматривая меня. — Вообще, должен тебе сказать, Дейзи, ты замечательно выглядишь. Просто красотка. У тебя вроде и грудь выросла с прошлого раза.

Господи, я не могла больше терпеть. Может, бояться нечего и все будет хорошо? Может, существует слабенькая надежда, что я ему все-таки нравлюсь?

— Понимаешь, Трой, я…

— Не готова к роману? Я так и думал. — Трой понимающе кивнул. — Мы зашли слишком далеко и слишком быстро. Извини. Это моя вина. Ты так хороша, что я просто не смог устоять.

— Нет, Трой, дай мне договорить… — Я встала.

Он тоже встал и бережно взял мое лицо в ладони.

— Ты просто находка, Дейзи, настоящее сокровище. Такая оригинальная, такая сексуальная. Так что, когда будешь готова к романам, сообщи мне. Я наберусь терпения и подожду. — Он заправил мне за ухо выбившуюся прядь волос. Мне показалось, что я сейчас умру.

— Нет, ты послушай, мне трудно об этом сказать… в общем, я беременна.

Трой оцепенел.

— Что?!

— Повторить?

— Беременна?

Воцарилось оглушительное молчание. Оно показалось мне вечностью.

— Ты беременна? — Трой отвернулся и встал у окна, спиной ко мне. Не знаю, как я удержалась на ногах — коленки у меня подгибались. Потом он вдруг развернулся и выкрикнул:

— Ты беременна?!

Я смотрела мимо него сквозь огромные цельные стекла окон, стараясь не сводить взгляда с соседних крыш. Время замерло. В ушах у меня шумело. Может, это давление?

Внезапно Трой подпрыгнул, как мальчишка, и победоносно вскинул вверх руку. Я не верила своим глазам. Он вопил и скакал от радости, точно забил гол. Он даже прошелся колесом. Потом обнял меня и крепко прижал к себе.

— Лапка, это просто фантастика. Невероятно!

— Ты рад?

— Я на седьмом небе! А ты разве нет? Да что там говорить, я всегда мечтал стать отцом. — Он слегка хлопнул себя по ширинке. — Ну, теперь точно знаю, что агрегат работает. Я-то уже сомневался насчет этого. — Он сочно рассмеялся и опять чемпионским жестом вскинул руки. Я опустилась на диван — ноги подогнулись. Все тело у меня обмякло от небывалого облегчения.

— Дейзи! — Трой встал передо мной на колени и взял мои руки в свои. — Пусть это станет для нас началом новой жизни. Совместной. Начнем все заново. Мы с тобой прошли такие испытания, каждый в своем браке… Наша встреча — это судьба, а твоя беременность — воля рока. Так суждено свыше. Мы предназначены друг другу. У тебя и у меня за плечами уже есть опыт неудачных отношений. И тебя, и меня ранили в самое сердце, и поэтому мы встретились — чтобы помочь друг другу залечить раны и сбросить груз мрачного прошлого. А новая жизнь — разве это не лучший способ проститься с прошлым?

Я уставилась на него, разинув рот. Он гладил меня по щеке, легко-легко, нежно-нежно, едва прикасаясь.

— Знаю, тебе наверняка страшно. В конце концов, основная нагрузка, чисто физиологическая, ложится на тебя, но я обещаю, что буду с тобой на всем протяжении этого пути. Конечно, вообще-то заводить ребенка на заре отношений не принято, но мы с тобой справимся, и у нас все наладится. Обещаю, я сделаю все возможное для тебя и нашего крошки.

Я попыталась встать, но не смогла сдвинуться с места. Ни в какой квартире Троя ни на каком диване я не сидела. А сидела я на садовой скамейке, в ближайшему к его дому парке, и грезила о том, как мы с Троем будем Жить Долго и Счастливо. Я посмотрела на часы. Трой сказал, что будет ждать меня в семь в ближайшем баре. По телефону он был со мной предельно сух, однако не спросил, зачем я хочу его видеть. Возможно, он был просто слишком занят, чтобы поинтересоваться целью встречи. Он сказал, что сможет уделить мне минут двадцать, не больше, потому что потом у него важный деловой обед. Меня мутило. И это была не тошнота, полагающаяся при беременности, а утробный, панический страх.

Меня трясло от страха, и я была в испарине, тем более что в баре было негде яблоку упасть. Я в ужасе подумала: а вдруг от меня еще и разит потом? Я попыталась тайком принюхаться к собственной подмышке, но сделать это незаметно было невозможно. Будем надеяться, что потом от меня не пахнет. Я отчетливо ощущала, как струйки пота ползут у меня по спине и между грудями. Чтобы иметь занятой вид, я прихлебывала джин с тоником. И зря. От него меня заколотило еще сильнее. Нужно было как-то скоротать время до встречи с Троем. Каждая секунда тянулась невыносимо медленно, и я вытащила из сумки «Веру в будущее».

«Ваше зрение прояснится, только когда вы заглянете в свое сердце, — гласил очередной абзац. — Тот, кто смотрит вовне, мечтает; тот, кто смотрит себе в душу, пробуждается. Так писал Карл Юнг». В глазах у меня стояли слезы. Сердце ныло от боли: я переживала собственную глупость. Боль точила меня изнутри. И какая-то часть меня все равно упрямо отказывалась поверить, что все происходящее — правда.

Я подняла глаза от книги. К столику приближался Трой, реальнее некуда, в дорогом сером костюме. От него исходили независимость и мощь состоявшегося мужчины. Женщины оборачивались ему вслед, точно почуяв запах какого-то особенно притягательного одеколона. Он выглядел таким уверенным в себе, таким далеким от жизненных тревог и забот, что я ощутила укол зависти. Я-то в данный момент чувствовала рекордную неуверенность в себе. Трой на ходу что-то читал на дисплее дорогого мобильника, сел, не глядя на меня отстучал какое-то ответное сообщение, потом поднял голову и сказал:

— Ну, я тебя слушаю.

Откинулся на спинку стула и стал ждать.

На меня накатила волна паники. К щекам прилила краска. Ситуация была напряженная — гораздо хуже, чем воображаемое собеседование при приеме на работу моей мечты (какой бы она ни была). В этот миг я осознала, как же остро хочу, чтобы Трой хотел моего ребенка. Не потому, что подобный энтузиазм с его стороны был бы знаком того, что ему нравлюсь еще и я, но потому, что Трой принял бы за меня решение. За нас. А не против нас. До сего момента мысль об аборте мне вообще не приходила в голову. Такое случалось с другими девушками. С глупыми потаскушками. А не с идиотками-разведенками вроде меня.

— Знаешь, мне нелегко это тебе сказать, но… я беременна.

Трой ахнул.

— Что?!

Он нервно забарабанил пальцами по столу. Потом спросил:

— От меня?

— Ну конечно! — Вопрос был унизительнейший.

— Тест делала?

Я показала ему растопыренную пятерню и одними губами прошептала:

— Пять раз.

— Я слышал, тесты дают ответ с точностью до девяноста семи процентов? — Он провел рукой по лбу.

— Трой, — медленно, с расстановкой произнесла я, стараясь, чтобы новость осела у него в голове. — Я. Бе-ре-мен-на.

Взвился он просто неимоверно — даже странно для такого дельца, которому постоянно приходится работать в страшном напряжении и принимать хладнокровные решения. Вернее, он потерял всякое самообладание и забормотал:

— Это невозможно… не может быть… я готов сделать что угодно, лишь бы это было неправдой.

— Не ты один, милый.

Трой зажал уши и затряс головой, как маленький ребенок, который заупрямился и не хочет слушать, что ему говорят.

— Нет, я против. Я не могу. Это невозможно. Я отказываюсь!

При этом у него прыгало колено, да так, что стукалось о ножку стола. В общем, его затрясло.

Проходивший мимо официант посмотрел на Троя с подозрительным интересом.

— Двойную порцию водки. Безо льда! — отрезал Трой.

Я отогнала рукой клуб табачного дыма, прилетевший из-за соседнего столика. Трой, сузив глаза, навалился грудью на стол и пристально уставился на меня. Когда он заговорил, голос у него был холоднее стали на морозе.

— Сознайся, ты ведь с самого начала все это подстроила? Ах ты стервозина! Надо, надо было мне послушать Эдварда Примфолда. Он ведь меня предупреждал, что ты чокнутая!

Что?! Я не верила своим ушам. У меня отвалилась челюсть. Муж Люси, моей лучшей подруги, который навел меня на Троя, сказал ему такое?! Быть не может.

Официант принес водку, Трой выждал, пока тот отойдет и напустился на меня с удвоенной силой.

— Вы, разведенки, все одинаковы! С вами по-хорошему нельзя! С вами вообще нельзя связываться, потому что вам нужны не мужчины, а ходячие бумажники. Вы только и думаете, что о своем увядании да о том, как бы побыстрее урвать момент и завести ребенка, пока организм не отказал. Пока яичники не отрубились. Вам от мужиков только и надо, что поймать на крючок, а потом пить кровь всю оставшуюся жизнь. Вы такие! — Он в ярости брызгал слюной. — Вам не мужчин подавай, а сперминаторов. Осеменителей с кошельком. Дряни!

— Ты что, спятил? — закричала я в полный голос. Лицо у меня пылало, по щекам катились слезы, в горле клокотали рыдания. — А кто, интересно, рычал «я хочу быть в тебе, детка»?! Тогда ты меня вроде ни в чем не винил, или как? Ты же сам захотел обойтись без презерватива! Я даже вякнуть не успела!

Трой сощурился так, что глаза у него превратились в злющие щелки.

— Это ты настоял на опасном сексе! — завопила я. Трой выбросил вперед руку, будто стараясь заткнуть меня.

— Может, тебя это сильно удивит, но в мои планы в данный момент беременность не входит, — продолжала я, краем глаза заметив, что пара за соседним столом прервала разговор и внимательно наблюдает за нами, особенно женщина. — Но это случилось, это происходит со мной сейчас, да, я потрясена, но это новая жизнь, она зародилась во мне, а ты готов вот так запросто ее прервать? Даже не подумав?

— Мне нечего тебе предложить, — процедил Трой. Я горько рассмеялась. Нечего предложить? Каков, а?! Он продолжал: — То есть, конечно, я полностью оплачу… ну, ты поняла… это самое…

— Это самое называется абортом, придурок! — громко вмешалась женщина из-за соседнего столика.

Подбодренная такой сестринской поддержкой, я вскочила и заорала:

— Для тебя все сводится к деньгам, да? Ты что, не понял? Не нужны мне твои деньги, я от тебя гроша не приму, надутый говнюк! — И я выплеснула ему в лицо остатки джина с тоником. От неожиданности Трой отшатнулся и чуть не упал со стула. Еще две женщины, за другим столиком, горячо зааплодировали и закричали что-то вроде «так его, так его!».

— Мне нужна была лишь поддержка! Эмоциональная! — С этими словами я развернулась и, стараясь держаться как можно прямее, двинулась к выходу, хотя ноги у меня подламывались и сердце разрывалось от боли. Моего достоинства хватило ненадолго: на улице меня моментально стошнило, я едва успела наклониться над ближайшей сточной канавой. Потом, дрожа, прислонилась лбом к холодной кирпичной стене. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой и растерянной. У меня было ощущение, что я хрупкая веточка, которую бурный поток жизни швыряет из стороны в сторону и несет неведомо куда.

Увидев меня на пороге, Эдвард Примфолд совершенно явственно испугался. По щекам у меня текла тушь, глаза были красные и опухшие, нос тоже, и вообще вся физиономия пошла пятнами от слез.

— Дейзи, что стряслось?!

Я оттолкнула Эдварда и ринулась мимо него.

— За каким псом ты устроил мне свидание с этим подонком Троем, если считаешь меня чокнутой?! — рявкнула я на него. Краем глаза увидела свое отражение в зеркале, которое больше всего напоминало знаменитую картину Мунка «Крик», и у меня в голове промелькнуло, что Эдвард был недалек от истины.

В прихожую выбежала Люси.

— В чем дело? Дейзи, что случилось? — Она обняла меня, и я затряслась в настоящей истерике.

Эдвард, такой надменно-элегантный в своем оливковом кашемировом свитере, смотрел на меня опасливо и брезгливо, точно я была не человеком, а представителем какого-то непредсказуемого биологического вида. От гнева у меня помутилось в глазах. Да как он смеет меня судить? Ему-то повезло, он все в жизни получил на блюдечке, он даже родился на все готовое. Сначала престижная частная школа, потом Кембридж, потом Сити, попутно подцепил прелестную жену, которая родила и воспитала ему прелестных деток, и все у него было заранее ясно и расписано, и он в жизни не испытывал такого страха и паники, как я. Почему им, этим, все дается так легко? Люси отвела меня в их гостиную на первом этаже — образцово-показательный интерьер, хоть сейчас снимай для журнала: тут вам и дорогущие полотна старых мастеров на стенах, и диваны из нежнейшей натуральной кожи и замши, и тщательно подобранные столики из дорогой тропической древесины, а на них томно благоухает комнатный жасмин. И от вида (и запаха) этой гостиной меня совсем скрутило — будто ранили в самое нутро. Эдвард и Люси, усевшись на свои баснословной стоимости диваны, смотрели на меня в немом ужасе. Они были людьми, рожденными для счастья. Повторяю, их будущее было предопределено и расписано как абсолютно удачное и предсказуемое. А я только и делала, что сомневалась и ошибалась, иначе почему я сижу тут, распухшая от слез, практически плебейка для этих чистеньких богачей, и рыдаю над своей катастрофой, утирая слезы рукавом?

— К твоему сведению, Эдвард, я беременна. И отец — твой драгоценный приятель Трой. Ты, как я понимаю, предупредил его, что я двинутая. Как переспать, так я для него была еще недостаточно двинутая, а как позвонить потом, так он сразу вспомнил, что я двинутая. Ну, разумеется, в постели с такой лахудрой, как Дейзи, предохраняться не обязательно, перетопчется, а если она залетела, то сама виновата, дура старая, сама прохлопала. Верно?

Эдвард отодвинулся от меня с гримасой нескрываемого отвращения.

— Давай посмотрим правде в глаза, Дейзи: ты сейчас очень расстроена и все преувеличиваешь. У тебя вообще всегда была склонность драматизировать.

Ошалев от такой черствости, я пролепетала:

— Эдвард, это называется не драматизировать, а чувствовать. Я эмоциональный, страстный человек!

— Эдвард, пойди и принеси нам выпить, — велела ему Люси. Когда он вышел, она тут же спросила: — Ну так что, Трой отыграл назад? Струсил?

— Угу. Поджал хвост. Спрятал голову в песок и отказался слушать. — Я вздохнула. — Ох, Люси, что же мне теперь делать-то?

— Не знаю, солнышко, — мягко сказала она. — Послушай, не торопись, обдумай все хорошенько. Спешить тебе некуда.

— Ну прямо! — взвилась я. — С каждым днем мне будет все труднее решиться. Я привяжусь к… ребенку. Если я всерьез решу делать аборт, нужно сделать его как можно скорее.

— Ты потрясена, поэтому и говоришь такое. Зная тебя, я даже скорее думаю, что ты просто боишься поверить в реальность случившегося. Это в твоем духе.

— Может, ты и права, — я опять вздохнула. — Но какая-то часть меня будто смотрит на все со стороны. Понимаешь, я чувствую, что для меня единственный способ вырваться из создавшегося положения — это принять жесткое решение, а не позволять себе рассусоливать эмоции, как я делала раньше. Я теперь чувствую себя совсем другим человеком. Словно у меня включился какой-то механизм самосохранения. Может, я таким образом заглушаю стыд?

— Стыдиться надо не тебе, а Трою, — заметила Люси.

— Но аборт… это так ужасно, так недостойно… фу!

— Ты даже не подозреваешь, кто только не делает абортов! — сказала Люси. — Каких только признаний я не слышала от подружек, стоит им подвыпить. Большинство из них делали аборты в молодости, в двадцать или плюс-минус — когда они были еще не готовы остепениться, когда им казалось, что впереди еще будет другая возможность, запланированная беременность от хорошего парня, а не случайное невесть что. Другое дело, когда тебе под сорок, — это испытание посложнее.

— Представляешь, Трой решил, будто я нарочно все подстроила, чтобы его поймать! — И я вновь расплакалась.

— Состоятельные мужчины часто так думают, — бесцветным голосом ответила Люси.

— И как у тебя все так хорошо складывается? — прохныкала я.

Люси помолчала.

— Знаешь, на самом деле не всегда все обстоит именно так, как кажется со стороны. Не так идеально.

Я никогда раньше не слышала в ее голосе такой опустошенности.

— Послушай, Дейзи, я знаю, тебе плохо и кажется, что жизнь пошла прахом, но, пожалуйста, не надо мне завидовать.

— Но я не могу не завидовать! — проскулила я. — У тебя все есть. И удачный брак, и двое красивых детишек, и этот шикарный дом… и вообще жизнь удалась. Все у тебя есть.

Люси поднялась и плотно прикрыла дверь гостиной.

— Зато у тебя есть возможность выбирать. А это подлинная свобода.

— Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя несвободной? — поразилась я. За дверью послышались шаги Эдварда. Долго же он возился с напитками.

— Поверь, за все приходится платить! — торопливо прошептала Люси.

В такси по дороге к Джесси (ехать сейчас к маме у меня не было никаких душевных сил) я продолжала размышлять о словах Люси — точнее, ломала над ними голову. Если уж она несчастна, то что говорить о нас, об остальных? Получается, что нам тогда вообще надеяться не на что? Джесси позвонила со своей медицинской конференции как раз в тот момент, когда я изучала содержимое холодильника: за вычетом спиртного, там было негусто. С одной стороны, мне кусок в горло не лез, с другой — поесть было нужно. «Хочешь, возьми в морозилке фасоль, ее только разогреть надо. И рогалики», — предложила Джесси.

Я поведала ей горестную повесть о Трое.

— Лично меня это не удивляет, — заявила она.

Тогда я рассказала ей о том, что произошло дома у Люси.

— У меня всегда были сомнения в Эдди, — сказала Джесси. — Слишком уж он гладенький и благополучненький. Можно подумать, даже со своего хозяйства пылинки сдувает.

Мне удалось хихикнуть.

— Ну а ты как? — спросила Джесси.

Я уставилась на контейнер с фасолью, которая не вызывала у меня ни малейшего аппетита.

— Знаешь, мне в жизни не было так страшно, — призналась я. — Я ужасно боюсь заводить этого ребенка. Ну посмотри: какая из меня сейчас мамаша? — Я сглотнула комок в горле. — Но еще больше я боюсь того, что это, возможно, мой последний шанс родить.

— Причина недостаточно веская для того, чтобы рожать, — возразила Джесси. — К твоему сведению, когда нам кажется, что время истекает, наши биологические часы ускоряются. Но стоит расслабиться и сказать себе «у меня еще вся жизнь впереди», и они перестают спешить. У тебя еще масса времени, Дейзи. Помни об этом и не пори горячку.

— Да, но если это мой последний шанс? — Я прижала руку к колотящемуся сердцу.

— Ты должна верить, что он не последний.

Я знала, что не буду оставлять ребенка, еще до того как получила от Троя электронное письмо, гласившее: «Если ты оставишь этого ребенка, мы будем ссориться каждый день». И хотя принятие решения далось мне мучительно, я знала, что поступаю правильно и спасаю свое будущее.

Конечно, я хотела ребенка, но, что гораздо важнее, я хотела быть хорошей матерью. Я хотела быть похожей на свою маму: терпеливой, преданной, доброй и мудрой, а не нервозной, эгоистичной и неуверенной в себе и в будущем (именно такой я сейчас себя и ощущала). Честно говоря, я думала, что втаскивать ребенка в мой безумный разваливающийся мир просто нечестно по отношению к этому крошечному существу. А еще — и это, пожалуй, самое важное — я пока что не ощущала и тени животного материнского инстинкта, страстного желания родить. Поэтому доверилась другому инстинкту — самосохранения, а он твердил мне, что сейчас заводить ребенка не время.

Джесси сама отвезла меня в частную клинику в Челси. Трой для очистки совести прислал мне своего рода индульгенцию — щедрый чек на пять тысяч, поэтому мне по крайней мере предстояло пройти чистку моих проштрафившихся внутренностей в надежном и благоустроенном месте.

— Дорого же ему обошлось это свиданьице, — язвительно заметила Джесси.

— Ну что ты, он еще легко отделался, — я постаралась попасть ей в тон. — Оплатить аборт куда дешевле, чем всю жизнь отстегивать на ребенка.

— А он в курсе, что ты делаешь аборт сегодня?

— Нет. Он такой черствый, даже не поинтересовался. Какая ему разница, главное, чтобы дело было сделано и от него отстали.

По радио Ева Кэссиди пела «За радугой», а я смотрела в окно, и мне казалось, что улицы запружены беременными и парочками с колясками. Интересно, их столько же, сколько и обычно, просто я их раньше не замечала, а теперь мне бросилось в глаза, что все женщины в мире рожают, за исключением меня? Мы остановились у пешеходного перехода. Какой-то мужчина поднял на руки младенца и осыпал его поцелуями. «Я проснусь далеко-далеко, там, где нет облаков, облаков», — выводил по радио низкий голос певицы, а я плакала. Кровавыми слезами истекало мое сердце, и слезинки катились, как стеклянные бусины.

Весь персонал в клинике был пугающе вежлив и нейтрален, от чего мне стало еще хуже. Я заплатила в кассу по кредитке, и меня заверили, что деньги поступят на счет мгновенно. Ну прямо как в номерах, где можно посмотреть порно с предоплатой. Но чинная атмосфера стерильного медицинского комфорта, кожаные диваны, глянцевые журналы, цветочные аранжировки, разложенные там и сям брошюрки о контрацепции и заболеваниях, передающихся половым путем, — все это была декорация, сквозь которую просачивалась неизбывная тоска. Сидя в вестибюле в ожидании своей очереди, я почти физически ощущала, что в душе каждая из присутствующих здесь женщин безмолвно воет от сожалений, которые ей предстоит испытать в будущем. Была тут фасонистого вида женщина, явно из Сити, моложе меня; она сидела рядом с мужчиной в полосатом костюме — у него хотя бы хватило совести прийти, и лицо у него было прямо серое. Они не смотрели друг на друга, а выдавало их тайну обручальное кольцо у него на руке — женщина-то была без кольца. Представив себе, как его жена обо всем узнает, я испытала странное злорадство: вот пусть он помучается! Ничего, не разорится; он наверняка тоже оплатил этот аборт. Мужчина держал свою любовницу за руку (точнее, его рука вяло прикасалась к ее), и мне хотелось заорать ему: «Мог бы, по крайней мере, хоть за руку-то ее держать с чувством, а не как из-под палки! Небось, когда ты ее брюхатил, энтузиазма у тебя было больше? Тогда-то ты был в боевой готовности, что же теперь сник?»

Молчание душило меня, и, поняв, что мне вот-вот станет дурно, я помчалась в туалет, где меня стошнило над раковиной — всухую. Некоторое время я стояла, вцепившись в холодный фаянс, и смотрела на себя в зеркало. Неужели это я? Когда же я проснусь и начну новую жизнь? Настоящую, правильную, легкую, удачливую, без трудностей — жизнь, в которой будет чем гордиться?

Вошла Джесс и сочувственно погладила меня по спине.

— Я чуть не убила того мужика напротив, — сказала я. — Представляешь, он трахал ее и даже не задумывался о будущем или о своей жене. А теперь сидит тут, съежившись, весь дрожит, но через час уже будет ворочать делами в конторе и покрикивать на подчиненных. У, так бы и придушила гада!

— Да брось ты, перестань, Дейзи, — мягко сказала Джесси. — Эта штучка из Сити тоже провинилась. Она знала, что делала.

— Вот то-то и оно, — сказала я, капая слезами в раковину. — Может, у нее супер-пупер-квалификация, и на работе она считается ценным кадром, но все мы способны на такие вот ужасные ошибки, даже она. Я хочу сказать, будь у тебя самый развесистый университетский диплом или сногсшибательная карьера, это вовсе не гарантирует тебе везение в любви. И от боли и поражений это не страхует.

Джесси обняла меня и крепко прижала к себе.

— Бедная ты моя, чокнутая душка, как же я тебя люблю! — прошептала она. — Ты не заслужила такой боли.

Когда все было кончено, Джесси отвезла меня к себе, и я спала, спала и спала — глубоким, похожим на обморок сном. И вдруг Джесси затрясла меня за плечи, и я проснулась с головой, раскалывающейся от боли.

— Дейзи, эй, Дейзи, проснись, это просто сон! Тебе приснился кошмар!

Я обвела мутным спросонья взглядом ее запасную спальню и от всей души пожалела, что все случившееся — явь, а не сон. На меня вновь нахлынул невыносимый вчерашний ужас — стерильная клиника, аборт…

Затрезвонил дверной звонок. Это явилась Люси с букетом нарциссов, и лицо ее выражало сострадание и тревогу.

— Ну, как ты? — Она чмокнула меня в щеку и вручила мне цветы.

— Желтые. Цвет надежды, — слабым голосом прошелестела я.

Мои подруги нервно улыбнулись, точно желая меня подбодрить.

— Я думала, все будет по-другому. Я такого не хотела. Я не хотела, чтобы моя жизнь складывалась так ужасно. Я уже не понимаю, кто я и как мне жить… — пробормотала я, тупо глядя на цветы. — Я словно оледенела.

— А ты не спеши, и все само устаканится, — посоветовала Джесси, проворно наливая мне воды. — К тому же наркоз проходит не сразу.

— Между прочим, я до сих пор не разговариваю с Эдвардом — за то, что он свел тебя с Троем, — объявила Люси, усаживаясь на край постели. — Я понятия не имела, что Трой Пауэрс — такое ничтожество, жалкий трус и к тому же скупая на кондомы…

— Сука? — подсказала Джесси. — Сволочь?

Люси кивнула — мол, в точку, и это еще слабо сказано.

— А какого мнения о Трое Эдвард? — поинтересовалась Джесси.

— О, что ты, прежнего, хорошего. Эдвард жалеет его, — ответила Люси. — Мужики никогда не осуждают своих друзей. Ты разве до сих пор этого не заметила?

— Ты права, — согласилась Джесси. — Они принимают своих друзей такими, как есть. Женщины всегда стремятся изменить мужчин к лучшему, а мужчины довольствуются тем, что имеют, — им любой приятель хорош.

— Это потому, что мужчины душевно близоруки и не понимают красоты, которая таится в чьем-либо потенциале.

— Ну, они хотя бы не разочаровываются, когда этот потенциал не реализуется, — с горечью сказала я.

Когда Люси засобиралась, сказав, что ей пора забирать дочек из школы, Джесси пошла ее провожать — они явно хотели о чем-то поговорить, подозреваю, что обо мне. Я поднялась и начала бесцельно бродить по комнате. Дверь была приоткрыта, и я услышала, как Джесси и Люси озабоченно шепчутся в прихожей. Недолго думая, я подкралась поближе к двери и навострила уши.

— Понимаешь, это просто непостижимо, как все совпало! Я побоялась рассказывать Дейзи, но Кэти беременна! — прошипела Люси.

— Кэти — это кто? — спросила Джесси.

В животе у меня образовался холодный ком. Я-то знала, кто такая Кэти!

— Подружка Джейми, — объяснила Люси.

— Подружка Джейми беременна?! — переспросила потрясенная Джесси. — Вот так штучка. Не теряла времени зря.

— Знаешь, ей сорок один, так что комментарии излишни, — вздохнула Люси.

Джесси прищелкнула языком.

— Честно скажу, меня просто поражают бездетные женщины, которые приходят ко мне на прием. Можно подумать, они не понимают, что женщине с мозгами всегда тяжело быть матерью!

— Нет, этого не понимаешь, пока не заведешь ребенка, а потом уже, увы, слишком поздно, — отчеканила Люси.

Дальнейшую страстную тираду Джесси, направленную против сумасшедших баб, сдвинутых на биологических часах, я уже не слышала, потому что потеряла сознание. Когда я пришла в себя, оказалось, что меня уложили в постель, а Джесси прикладывает к моему правому глазу лед. Ну понятно — я падала и стукнулась о дверную ручку.

— Синяк у тебя будет знатный! — гордо объявила Джесси.

— Не могу поверить, что Джейми решил завести ребенка с Кэти, но со мной он детей не хотел ни в какую! — прорыдала я. — Вот и правильно, что я не стала загонять Троя в угол! Джейми просто слишком слаб, чтобы сопротивляться!

— И неудивительно. Ты всегда западала на мужиков, которые чувствуют себя таковыми только при бабах. Без бабы они как без яиц. — Джесси опять приложила к моему глазу лед.

— Ты хочешь сказать, что я превращаюсь не в собственную мать, а в отца, но с яичниками?

Она кивнула, и я рассмеялась, несмотря ни на что.

В ту ночь мне никак не удавалось заснуть — от одиночества и опустошённости. Я была бы рада поплакать, но слезы кончились. Я вертелась и крутилась с боку на бок. И вдруг меня осенило. Существует только один мужчина, с которым мне нужно поговорить. Мне необходимо услышать от него, что все будет хорошо. Я взяла мобильник и набрала его номер. Когда он ответил — спокойным, уверенным голосом, у меня внутри все сжалось.

— Это Дейзи, — выдавила я. — Хочу тебя видеть. Да, случилось.

Глава 3 С чистого листа

Я была уверена, что единственный человек, который способен заставить меня плакать в день свадьбы с Джейми, — это мой папенька. Ведь предполагалось, что свадьба дает нам с отцом редчайший шанс восстановить эмоциональную связь, потому что такие торжественные и трогательные события происходят крайне редко. Утром перед свадьбой я нарочно накрасила ресницы водостойкой тушью, потому что ожидала, что в машине, по дороге в церковь, папа скажет мне слова, которых я так жаждала. Ведь скажет? Ведь так полагается? Ведь утром перед свадьбой отцы всегда проводят с дочерями трогательные беседы? Бутафору — не забыть носовые платки. Весь сценарий этой беседы был у меня расписан уже двадцать лет назад.

Действие первое

Невеста усаживается в автомобиль вместе с отцом. Она прелестна в длинном атласном платье и сверкающей диадеме. Счастливый отец сам не свой от гордости. Он берет ее за руку.

Отец. Дейзи, дочурка, ты никогда еще не была так очаровательна.

Невеста сияет.

Отец. Знаю, я не мастер говорить и никогда им не был…

Его голос срывается от волнения.

Отец. Но я хочу, чтобы ты знала, как я тобой горжусь.

Камера наезжает. По щеке невесты сбегает слезинка-другая. Отец вынимает белоснежный носовой платок и бережно утирает слезы любимой дочери.

Отец. Конечно, за все эти годы у нас были свои взлеты и падения, но я всегда верил в тебя.

Невеста, тронутая, подавляет всхлип.

Отец. Ты у нас редкое сокровище. Я тебя люблю, доченька.

Невеста смотрит на него блестящими от непролитых слез умиления глазами.

Невеста. Папочка, я тебя тоже люблю.

Автомобиль подкатывает к церкви. Повсюду колышутся праздничные гроздья воздушных шариков. Фотограф ловит удачный кадр: красавица-невеста улыбается отцу.

Отец. Джейми просто повезло.

Затемнение.

Вот так я себе это представляла. Но на деле все получилось несколько иначе. А именно…

Действие первое

Невеста усаживается в автомобиль вместе с отцом. Она не уверена, что выглядит очаровательно, потому что, увидев ее при полном параде, отец ограничился кратким «ух ты» и вытаращил глаза, как филин. Как переводилось это «ух ты» — «как здорово», или «какой ужас», или «ну, это слишком»? Отец сидит очень прямо и выглядит очень напряженным. Ясно, что от происходящего его с души воротит. Невеста запихивает свой шлейф в машину, дверца захлопывается, автомобиль плавно трогается с места. Невеста наклоняется вперед и обращается к шоферу.

Невеста. Вы не могли бы открыть окно? Ужас как жарко.

Шофер кивает и опускает стекло. Порыв ледяного ветра треплет тщательно уложенную прическу невесты и запутывает пряди волос в ее тиаре.

Отец. Дейзи, ты это зря. Прическу растреплешь.

Невеста (отвечает резко и напряженно). Знаю, но мне душно. Я просто умираю от жажды.

Отец. Это все от нервов. Вообще-то сегодня утром и я был весь взведенный. Представляешь, еду я по шоссе М-4, и вдруг по радио сообщают, что на шоссе М-25 ужасное столкновение. Я смотрю на часы и думаю: «Нет, я вовсе не хочу застрять в этакой пробке и опоздать на дочкину свадьбу!» Я был так взвинчен, что съел целую коробочку леденцов от кашля зараз и поэтому тоже умирал от жажды. Тогда я как следует все обдумал, прикинул и решил свернуть на М-25 на развилке номер Джей-16, потом повернуть в другую сторону и пересечь М-40, чтобы объехать место столкновения. Это, конечно, получался солидный крюк, но, поскольку на месте катастрофы образовалась ужасная пробка, то к этому времени…

Невеста (повысив голос). Папа, ты не мог бы помолчать?! Сегодня самый важный день в моей жизни, и мне необходимо сосредоточиться!

При этом невеста с горечью думает: «Если не можешь сказать мне слова, которых я жду двадцать лет, хоть бы заткнулся на фиг и не порол такую чушь!»

Отец (ничуть не смущенный внезапной вспышкой эмоций со стороны невесты, не замечая ее состояния). Да, ты права. Сегодня важный день. Потому что, как бы ни обернулось дело, первая свадьба — это первая свадьба. Второй раз уже не то.

Невеста в обалдении смотрит на отца, и это выражение застывает у нее на лице. Машина плавно подкатывает к церкви. Повсюду гроздья воздушных шариков. Щелк! Фотограф запечатлел изумленный ужас на лице невесты.

Затемнение.

Может, потому что я никогда не была отцовской любимицей, ну, знаете, папиной дочкой, не купалась в его обожании, и вот поэтому, несмотря на то что теперь я была разочарованной разведенкой, мне особенно остро была нужна поддержка со стороны отца.

Мне всегда хотелось быть одной из типичных папенькиных дочек, избалованных любимиц, твердо уверенных в том, что они смогут добиться от мужчины всего, чего пожелают, потому что они всегда получали от папы все требуемое. Да, конечно, спору нет, такие женщины — манипуляторши, но зато они бесстрашно ведут себя с мужчинами, поскольку никогда не знали и тени сомнения и неуверенности в себе. Я выросла с сознанием того, что меня любят, однако это ощущение бесконечно далеко от неописуемого блаженства быть обожаемой папиной дочкой. В сущности, оно похоже на то, как если бы я принимала заверения в любви через третье лицо и без веских доказательств. В детстве, когда я заходила в папин кабинет, он не смотрел на меня так, будто вся его жизнь озарилась светом. Он просто отрывался от работы и кратко спрашивал: «Ну, что тебе?» Он вел себя так не потому, что не был добрым, просто, как мне казалось, у него никогда не хватало времени на то, чтобы понять меня. Отец не знал, как со мной быть, — и теперь я точно так же не знала, как с ним общаться.

И вот я ехала в метро на встречу с отцом, но, хотя внешне, возможно, и напоминала взрослую женщину (хм, с синяком), внутренне я рвалась на части и представляла собой рыдающего ребенка. Лишь неимоверным усилием воли я заставляла себя не кричать: «Хочу к папе! Потому что хочу, чтобы какой-нибудь мужчина сказал мне, что любит меня! Мне это нужно, мне не совладать с собой и со всем происходящим!»

Папа, как обычно, ждал меня за издавна облюбованным им столиком в тайском ресторанчике. Завидев меня, он кивнул на стойку с блюдами (даже издалека было видно, какая она засаленная).

— Давай, налетай. Вид у тебя отощавший, тебе явно не помешает как следует подкрепиться.

— Думаешь, этим можно как следует подкрепиться? — пробурчала я, однако вслед за отцом пошла к стойке. Отец нагрузил тарелку по самый край, я положила себе немножко лапши. Он вопросительно посмотрел на мой синяк.

— Пустяки, простая случайность. Резвились с подругами, — соврала я.

Мы уселись за столик. Я не могла проглотить ни крошки, и через какое-то время папенька это заметил.

— Тебе нехорошо? — поинтересовался он, показывая на нетронутую лапшу у меня в тарелке.

— Не совсем… — Я понаблюдала, как он ест зеленый карри, потом вздохнула (мой вздох отчасти напоминал стон) и призналась. — Если честно, да, мне нехорошо. Я больна. Причем на всю голову больна. Знаешь ли, это немудрено, потому что за последний год я рассталась с мужем, пережила краткий роман, который кончился натуральной катастрофой, забеременела от этой случайной связи и, в довершение всего, сделала аборт. Буквально только что. — Я нервно рассмеялась.

Отец даже головы не поднял от тарелки и продолжал тщательно пережевывать карри.

— А еще угадай что? Подружка Джейми беременна, и они своего ребенка сохранят. — Я ткнула в собственный синяк. — Когда я об этом узнала, то грохнулась в обморок и ушибла голову.

Отец прожевал, наконец-то поднял голову от тарелки и спросил:

— Ну, а как дела на работе?

Я на секунду онемела, не веря своим ушам.

— Спасибо, только что получила Букеровскую премию. — Я раздраженно хохотнула. — Пап, ты что, забыл?! Я бросила работу в издательстве, когда выходила за Джейми! Не помнишь? Джейми не хотел, чтобы у меня была своя жизнь — по крайней мере, достойная и интересная.

Отец аккуратно положил палочки поперек тарелки.

— Я не могу не согласиться, — напыщенно начал он, — что все происходящее выглядит так, будто ты встала на путь саморазрушения и идешь по нему, не сворачивая. Однако пойми, Дейзи, такова жизнь, реальная жизнь — она состоит из рождений, смертей, свадеб и разводов, и даже из абортов. В последнее время тебе пришлось принимать серьезные решения, а это означает, что ты наконец-то растешь, взрослеешь. — Он промокнул губы бумажной салфеткой. — А это, дорогая моя, само по себе хорошо.

— И ты не потрясен?

— Потрясен? Нет. Естественно, я хочу, чтобы ты жила спокойно и счастливо, чтобы у тебя была семья. Но сейчас ты начинаешь жизнь с новой страницы, это не может не радовать, и я готов к тому, что ты прибегнешь к серьезным мерам. — Он перегнулся через столик и поцеловал меня в щеку. — Знаешь, когда ты кого-то любишь, то самое ужасное — что ты не можешь прожить за любимого человека его жизнь.

У меня от счастья даже сердце заныло.

Отец сказал, что любит меня. Может, я все-таки папина дочка?

После ланча с отцом я взглянула на жизнь куда оптимистичнее и радостнее, а будущее внушало мне больше надежд. Меня даже не смущало то, что пришлось вернуться домой к маме, которая возилась с двойным пометом щенков, — даже это не подорвало мою уверенность в том, что все обязательно наладится, все будет хорошо и меня еще ждет чудо в будущем. Даже несмотря на то, что в настоящем мое увлечение книгами и сайтами по самопомощи приняло размах наркотической зависимости. Я целыми днями поглощала духовную литературу и блуждала по Интернету в поисках кратчайшего пути к просветлению. Особенно мне понравился один сайт, посвященный древней мудрости. Там было описано китайское учение, согласно которому каждый человек отражается в трех зеркалах. Первое зеркало — то, как ты видишь себя, второе — как тебя видят окружающие, а третье отражает истину. Чтобы познать себя, первых двух зеркал мало, нужно заглянуть в третье и узнать правду.

А правда состояла в том, что, как бы сильно и много я ни оступалась и ни ошибалась в последнее время, все это, по крайней мере, были реальные ощущения, настоящая жизнь, моя жизнь. Замужем за Джейми я вообще не чувствовала — точнее, чувствовала, что живу какой-то чужой жизнью, ненастоящей, двухмерной и плоской. И к тому же, что странно, мне тогда не казалось, что эта моя ненастоящая жизнь надежна и спокойна. Логично, потому что когда ты живешь не так, как мечтаешь, то тем самым совершаешь преступление по отношению к своей душе. Ты собственными руками ставишь преграду на дороге надежды.

Теперь мне надлежало понять и сформулировать, каким же я вижу свое идеальное будущее. Если изложить это в терминологии йогов, мне всего-навсего нужно соединиться с «нектаром своего духа», он же «раса» — в чем бы он ни заключался. Поскольку медитация казалась мне жутко нудным занятием (только попу отсиживаешь), я решила предпринять кардинальное очищение собственной ауры. На одном из сайтов я вычитала, что индейцы-майя верили в высшие очистительные свойства меда. Нужно намазаться медом с головы до ног, а потом как следует смыть его, и таким образом ты услаждаешь свой дух после горьких обид и расстройств, а заодно смываешь с себя весь негатив. Отлично! И для кожи, кстати, полезно. Я решила попробовать этот метод.

И вот я стояла голышом посреди ванной (адски холодной), намазывая себя липким месивом — все тело, лицо и даже волосы. Чтобы не терять времени, я пустила в ванну воду и задумчиво смотрела на пятна ржавчины (ванна у мамы старая). В это время в ванную ворвались неугомонные Дональд и Дуги. Я не успела вытурить их вон, и оба пса начали увлеченно вылизывать мне ноги шершавыми язычками (к слову сказать, ноги у меня были возмутительно запущенные и волосатые). Я взвизгнула и спаслась от сластен, плюхнувшись в ванну. Дональд и Дуги сердито залаяли, требуя продолжения банкета, так что пришлось кинуть в негодяев губкой. Они обиженно посмотрели на меня и побежали ябедничать маме (таксы это умеют, не сомневайтесь).

Я поудобнее устроилась в теплой воде и приготовилась к просветлению. Теперь я осознала, что моя жизнь утратила равновесие, потому что я неправильно ее строила. Двадцать лет я тратила драгоценную энергию на идиотские отношения с придурками, недостойными целовать мне ноги, угрохала столько времени и сил зря, а заниматься нужно было совсем другим — строить гармоничные отношения с самой собой. Когда-то я твердила мантру: «Хочу стать лучше как женщина, чтобы привлекать мужчин получше». Вот уж поистине — на всю голову больная. Совершенно неправильный ход мысли, и какая зависимость от мужиков! В голове у меня крутились слова Джесси, услышанные, когда, став женой Джейми, я решила бросить работу. Джесси тогда сказала: «Ты будешь жалеть о своем поступке всю оставшуюся жизнь, потому что карьеристки дают себе только одно обещание: реализоваться. Мы знаем, что чем больше требуешь от мужика, тем более одинокой станешь». И она была права. В браке с Джейми меня душила такая тоска, что я охотно отказалась от творческой работы, чтобы все силы положить на гармонию в браке. В результате я ощутила еще большее одиночество, шаткость своего положения и еще более сильную потребность в любви. И, разумеется, с каждым днем раздражала мужа все больше.

Когда я была замужем, то была так поглощена собственными горестями, что едва замечала окружающий мир. Вы ведь, конечно, знаете, что после потрясающей книги, или фильма, или спектакля обычно чувствуешь себя или еще более одиноким, чем раньше, или, наоборот, уже не таким одиноким. Так вот, я чувствовала себе еще более одинокой. А теперь мне сильнее всего на свете хотелось чувствовать себя не такой одинокой.

В дверь ванной громко постучала мама.

— Быстро вылезай! — взволнованно крикнула она. — К тебе гость.

Гость? Здесь, в этой глуши? В будний день? Я торопливо вытерлась, влезла в потрепанную и линялую фланелевую пижаму с узором из сердечек и щеночков, сунула ноги в уродливые овчинные тапочки и вылетела из ванной так, что врезалась в маму.

— Нельзя встречать гостей в таком виде! — пожурила меня она. — Ты выглядишь просто безобразно, и что у тебя с волосами?

Я потрогала свои волосы, обнаружила в них комочки меда и засмеялась, потом вприпрыжку сбежала по лестнице на первый этаж, преследуемая мамой.

— Дейзи, постой! — взывала она. — Почему ты не хочешь одеться?

— Где гость? — спросила я вместо ответа.

— В гостиной, — ответила мама.

Наша гостиная была самой приличной комнатой во всем доме — по крайней мере, в ней не было таких наслоений собачьей шерсти, как в остальных помещениях, — поэтому туда приглашали только важных взрослых гостей. Ура, наверно, папа приехал! Надо же, не побоялся столкнуться с маминым ледяным приемом, и все ради того, чтобы повидать дочку. Душа моя запела от радости.

Я распахнула дверь гостиной, распростерла объятия и… замерла на пороге, не веря своим глазам. Ой.

Гостем оказался вовсе не папа. А Трой. Собственной персоной.

Я в оцепенении уставилась на Троя. Мама пронеслась мимо меня и быстро поставила перед ним блюдо с паштетом и крекерами. Он ответил многократно отрепетированной улыбкой, рассчитанной на то, чтобы обаять любую мамашу. На запах паштета немедленно прискакали Дональд и Дуги. Судя по тому, как Трой с вымученной вежливостью и преувеличенными похвалами потрепал такс, стараясь понравиться их хозяйке, собак он боялся, хотя они всего-навсего нюхали его ботинки — знакомились. То, что он нервничал, преисполнило меня сладостным злорадством. Ага, в мире все-таки есть справедливость!

Когда мама вышла за какой-то мелочью, Трой повернулся ко мне и сказал:

— Дейзи! Я не прошу у тебя прощения. Я понимаю, что совершил ужасную ошибку.

Я подняла одну бровь и улыбнулась самой саркастической улыбкой, на какую только была способна, желая сказать: «Вот именно, ублюдок».

К моему восторгу, Дуги оседлал ногу Троя с известными целями и уже пристроился об нее потереться. Сначала Трой растерянно фыркнул, но тут же стряхнул песика, причем, как я заметил, слишком резко.

— Когда после нашей мимолетной связи ты заявила, что беременна, я испугался. Запаниковал, — признался Трой.

— Не ты один, дружище, — процедила я.

— Неужели ты не понимаешь? Это все меняет.

Медленно, величественно, как трагическая актриса, я покачала головой.

— Нет, Трой, аборт есть аборт. Обратного хода нет, ничего не изменишь.

Трой подался вперед.

— Ты меня неправильно поняла. Я-то думал, ты такая же, как все бабы, а ты не такая, ты совсем другая.

На середине фразы он запнулся, потому что углядел у себя на рукаве собачьи волоски и начал тщательно их счищать. Я рассматривала этого мужчину с холодным лабораторным интересом и думала: «И как это я могла увлечься таким идиотом, даже в качестве сексуального десерта, сладкой заедки после горького развода?»

Трой встал и шагнул ко мне.

— Дейзи, теперь я точно знаю, что ты особенная. Не такая, как все эти прилипчивые одинокие бабы. Теперь я убедился, что ты не хищница и вовсе не пыталась меня заловить.

Я недоверчиво смотрела на него и не двигалась с места. Трой вытащил из кармана пиджака конверт.

— Знаю, я все испортил, но давай начистоту: мы слишком мало знакомы, чтобы заводить ребенка.

Он вручил мне конверт, одарив меня при этом сияющей улыбкой ведущего лотереи, который поздравляет победителя.

— Но кто знает, что принесет нам будущее? Я бы хотел, чтобы мы познакомились получше, поэтому решил дать тебе второй шанс.

В это мгновение у меня возникло странное ощущение, будто моя душа отделилась от тела и я смотрю на себя и на все происходящее откуда-то со стороны. Я отчетливо видела все, что хотела бы сейчас сделать. А хотела бы я с воплем ярости пихнуть Троя в грудь, чтобы он шлепнулся обратно на диван. Затем схватить паштет и шмякнуть Трою на ширинку, после чего скомандовать верным псам «фас!». Дональд и Дуги не заставят себя упрашивать, а Трою больше никогда, никогда не придется волноваться о том, что какая бы то ни было одинокая хищная баба попытается заловить его, объявив о своей беременности! Ах, как бы это было здорово!

Но ничего подобного я не сделала, а взяла протянутый конверт и спросила:

— Что это?

— Недельная поездка на Карибские острова, все оплачено. Я подумал, нам будет полезно уехать куда-нибудь вдвоем и начать все с самого начала. С чистого листа. У нас будет время расслабиться и познакомиться получше. Ведь, в конце концов, эта история была сильным стрессом для нас обоих, верно?

Я кивнула, а сама подумала: «Интересно знать, а ты-то от чего впал в стресс? Тебе всего и пришлось, что выписать чек, отключиться от случившегося и считать дело закрытым».

Улыбнувшись, я негромко сказала:

— Очень, очень мило с твоей стороны, Трой. Какой замечательно щедрый жест.

На физиономии у него появилось выражение облегчения. Он даже протянул ко мне руку.

— Дейзи, ты просто молодец. Такое самообладание. Я рад, что ты меня поняла.

Я оттолкнула его руку. И продолжала самым сладким голосом:

— Но тебе нужно понять одну очень простую штуку, дружок. Мы, чокнутые стареющие суки, хищницы, разведенки, с нашими тикающими биологическими часами и отказывающими яичниками, мы, отчаявшиеся одиночки, которым, по твоим словам, нужен не мужик, а ходячий бумажник и сперминатор, — я все верно запомнила? — так вот, милый мой, мы вам, сволочам вроде тебя, второго шанса не даем. Понял?

Трой даже глаза отвел.

— Дейзи, я хотел сказать…

— Знаешь, это смешно, но я не вижу в тебе такой уж желанной и престижной добычи, не вижу в тебе состоявшегося и сильного мужчину, — продолжала я, смакуя каждое словечко и каждый миг. — А вижу я жалкого трусливого мужичонку, который мнит о себе невесть что, а на самом деле ничегошеньки у него нет, только толстый… бумажник. Придурка, который даже не знает в точности, нравится ли людям он сам или его деньги. — Я с наслаждением порвала конверт пополам и кинула в пылающий камин. — Оп-па! Ты что, всерьез полагаешь, будто солидный счет в банке делает тебя лучше как человека? Ха-ха! А хочешь знать, когда ты единственный раз за все наше знакомство сказал мне правду?

Трой пялился в пол, как школьник, распекаемый директором.

— Когда ты сказал, что тебе нечего мне предложить. Вот это было в точку. Потому что ты — ноль! — И я победоносно прошествовала вон из гостиной, хлопнув дверью.

На ходу я посмотрелась в зеркало. М-да, в мокрых волосах комочки меда, они же на воротнике пижамы, пижама — настоящее старье… может, это убавило эффект от моей речи? Ничего, суть он уловил. Я радостно отправилась в кухню на поиски мамы, а по дороге подумала, что теперь-то уж свято верю в существование кармического долга. То, что Трой так охотно подставился под унижение, не могло быть фантастическим поворотом судьбы. Все по справедливости. Какая-то часть меня знала, что достойнее было бы вообще ничего ему не отвечать и просто молча выйти из комнаты, ну и ладно, меня в нирвану еще пока не взяли, да и кому нужны ангельские крылья, если я сейчас и без них прямо-таки лечу по воздуху? Все это было не хладнокровной местью, а воспитательной мерой. Я желала ему блага. Ему полезно. Будет знать, как обижать женщин. Да и кто бы устоял перед соблазном позволить себе все и выпустить пар, как настоящая стерва?

Мама, как я и ожидала, хлопотала на кухне, у нашей старенькой электроплитки.

— Он настоящий красавец, этот твой богач, — заявила она.

— Ты, никак, сменила тон. Помнишь, ты сама советовала мне не увлекаться?

— Я просто хотела, чтобы ты была осторожна. Вот и все. А он оказался таким обаятельным и так мило держался, когда я показывала ему вольеры.

— Мам, ты была права, и не ловись на его обаяние — он редкостный поганец.

— Да? — Мама встревожилась. — И что теперь, между вами все кончено?

— Между нами ничего и не начиналось.

— Вы поссорились? Да? Он приехал выяснить отношения?

— Вроде того. — Я пожала плечами, стремясь сменить тему. И вдруг у мамы вырвался сдавленный вопль:

— Я все поняла! Это он тебя ударил! Вот откуда у тебя синяки! Вовсе ты не упала!

Я попыталась ее успокоить:

— Ничего подобного.

Мама присела у стола.

— Тогда что же произошло?

— Зачем тебе это знать? — вздохнула я.

— Дейзи, я твоя мать, — строго напомнила мама. — Выкладывай.

Я глубоко вдохнула.

— Ну, я забеременела.

— Как это ты умудрилась?

— А как ты думаешь? Трой знать ничего не желал, и мне пришлось сделать аборт.

Мама прижала ладонь ко рту, словно пытаясь не вскрикнуть.

— Ну вот, а теперь он прикатил подлизываться, откупаться дорогими подарками.

Я брезгливо передернулась.

Мама встала и оперлась на край кухонной раковины.

— Ох, кажется, меня сейчас стошнит. — Похоже, она не шутила. — И такого негодяя я угостила лучшим паштетом! Нашла на кого расходовать! — Она тяжело дышала. — Господи, я этого больше всего боялась. Не могу поверить, что с тобой случилось такое! Не может быть! — Мама почти плакала.

Я обняла ее и погладила по спине.

— Именно поэтому я тебе ничего и не говорила, мам. Не хотела тебя огорчать. Послушай, это моя трагедия, не твоя.

Мама попыталась взять себя в руки. Она посмотрела мне в лицо.

— Ни за что не рассказывай папе. Он будет так разочарован, так потрясен!

— Вообще-то он уже знает, — неловко сказала я. — Мы недавно обедали в тайском ресторане, и я проговорилась. Но он воспринял новости удивительно спокойно.

Вдруг до нас донесся шум спущенной в туалете воды. Ага, значит, мне все-таки удалось вывести Троя из себя! Потом хлопнула входная дверь, и снаружи взревел мотор его автомобиля. Я не успела сообразить, что происходит, как мама сорвалась с места и кинулась на улицу. Я поспешила за ней. Трой осторожно разворачивал свой автомобиль на нашей узкой подъездной дорожке. Автомобиль был шикарный — такой черный-черный, блестящий-блестящий, обтекаемый-обтекаемый и уж настолько мужской, будто вместо бензина ездил на тестостероне. Мама выбежала на заднее крыльцо и схватила булыжник, которым почтальон прижимал газеты, чтобы их не унесло с крыльца ветром. Разбежалась и со всей силы запустила им в автомобиль Троя. Я завопила — сама не знаю, от ужаса или от восторга. К счастью, стрелок мама плохой, поэтому в стекло не попала, но булыжник все равно угодил в автомобиль и оставил роскошную вмятину на безупречном лоснящемся капоте. Трой, вытаращив глаза от ужаса, быстренько наддал газу и помчался прочь от обиталища маньяков.

Мы с мамой согнулись пополам от хохота. Потом я обняла ее, как всегда, тронутая маминой любовью.

Новости сообщила мне Люси. Она приехала погостить дня на два, а заодно отдохнуть от своих забот, от однообразной рутины — дома, мужа и двоих детей. По словам Люси, ей нужно было чуточку подумать о себе и вспомнить о своих потребностях. Ей нелегко было поддерживать брак — эта тяжесть давила Люси на плечи. Мы подолгу нежились в пижамах или отправлялись на долгие прогулки, и все это время анализировали нашу жизнь. Хотя Люси стремилась посплетничать и похихикать, как девчонка, и все-таки я видела — в ней появился какой-то надлом. Раньше такого не было.

Как-то после обеда она красила мне ногти, а сама тем временем перечисляла самые раздражающие черты своего мужа.

— Меня раздражает, как он читает газету, цокая языком и методично складывая страницы, вместо того чтобы просто их откладывать. При этом он совершенно неспособен аккуратно повесить мокрое полотенце в ванной — всегда кидает его на сушилку как попало, и это меня тоже бесит. А еще меня бесит то, как он откроет холодильник и стоит перед ним, а сам спрашивает: «Масло у нас есть?», будто я обязана хранить в голове точный перечень содержимого и отчеканивать его по первому требованию. — Люси стиснула челюсти. — Господи, хоть бы разок спросил: «Чем мне тебя порадовать, милая?» Никогда не предложит помочь, отвести девочек в гости, купить подарок для общих знакомых, разложить чистое белье в шкафу, позвонить зубному врачу, проверить, нуждается ли машина в ремонте, закупить всякие там стиральные порошки или записать меня на массаж. Нет, что вы, он ведь так много зарабатывает, поэтому его жизнь важнее, чем моя.

— Но разве не все мужики так считают? — спросила я.

Люси вздохнула.

— Насчет этого не знаю, а вот что я точно знаю: с годами мы с Эдвардом перестали видеть друг друга. Мы воспринимаем друг друга как мебель. Обстановку брака. Но я не хочу менять мебель или ее обивку, я просто хочу вспомнить, чем она мне понравилась в самом начале.

Я кивнула.

— Значит, Эдвард тебя утомляет?

— Не совсем так. — Люси задумалась и продолжала: — Просто… как будто какой-то своей частью он существует отдельно от меня. Может, это я его утомляю, может, ему со мной скучно. — Она завинтила флакончик с лаком. — Я точно знаю, что у меня есть все для довольства жизнью, но при этом внутренне я умираю от одиночества. — Она тяжело вздохнула. — И как это произошло? Вот вроде бы только что я была молодой, сексуальной, ну просто находка, а не девушка, и мечтала о полной, счастливой, разнообразной жизни, а глядь — уже прошло десять лет, и я превратилась в скучную старую жену и мать, которой и сказать-то нечего. — Она фыркнула. — А ведь я скучная! Нет, ну правда, я даже на саму себя и то тоску навожу.

Люси помолчала, занятая тем, что аккуратно наносила на мои ногти закрепитель для лака.

— Ты любишь Эдварда? — спросила я наконец.

— Эдварда все любят, — сухо сказала она.

— Я не об этом спрашиваю. Какая разница, что думают все остальные? Ведь это не они будут рядом, когда тебя затошнит в два часа ночи и ты захочешь, чтобы Эдвард помог дойти до туалета и подержал твои волосы.

Люси ответила не сразу, а когда она заговорила, голос у нее был сдавленный и тихий, точно она делилась самым главным своим секретом:

— Дейзи, Эдвард никогда ничего подобного не делал.

— Ой… — Я была потрясена до глубины души. — Какой ужас!

Люси пожала плечами.

— Ты такая идеалистка, даже страшно. Ты что, всерьез думаешь, что кто-то из этих племенных самцов, зарабатывающих бешеные бабки для своих жен, посчитает нужным оторвать задницу от постели и поддержать жену, если ее тошнит среди ночи? Еще чего. С той же вероятностью, с которой кто-либо из них пропустил деловую встречу, потому что у жены, то есть у тебя, грипп, и будет поить тебя морсом и менять компресс. Нет, ничего подобного от них и не жди.

— То есть ты хочешь сказать, раз он выделяет тебе деньги, то не обязан уделять внимания?

— Да, именно так они все и полагают. Они просто не считают нужным расходоваться на такие мелочи.

— Итак, давай внесем ясность, — настаивала я. — Получается, что на богатых сильных мужчин нельзя положиться, когда речь идет об эмоциональных потребностях, но это неважно, потому что они платят?

— В точку. — Люси закончила мой маникюр и теперь красила себе ногти бледно-розовым лаком. — Именно поэтому у тебя ничего не получилось с Джулиусом. Брак с Джейми был ошибкой, но он тебя не подкосил. А вот если бы ты вышла за такую «выгодную партию», как Джулиус, развод стал бы для тебя ударом. Ломают человека именно мелочи. Да, они и становятся последней каплей. Проходит время, и даже цветы, которые ты получаешь, становятся поводом для обиды, потому что мужчина выбрал их не сам. Остается только уповать на то, что у его секретарши хороший вкус. — Люси отложила кисточку и взглянула мне в глаза. — Дейзи, ты в курсе, что Джулиус женится?

Сердце у меня подпрыгнуло в груди и рухнуло куда-то в желудок.

— На Алисе Рандольф. Молодая американка, наследница большого состояния. В общем, не брак, а сделка, — заключила Люси.

Итак, Джулиус Вантонакис, моя первая любовь, женится.

Я не виделась с ним семь лет, но новость ударила меня так, будто мы расстались буквально вчера. Ощущение было такое, точно мне в вены впрыснули яд. Джулиус был моим прекрасным принцем, мужчиной моей мечты, и он посеял в моем сердце семена миллиона грез.

Я познакомилась с Джулиусом, когда мне было двадцать два, а ему двадцать девять, на светской вечеринке в Лондоне. Познакомили нас общие друзья — красавица-аристократка Наташа, обладательница точеных скул, у которой как раз завязался роман с давним другом Джулиуса Перегрином, тоже представителем самых что ни на есть сливок общества. Люди этого круга обладали врожденным чувством принадлежности к высшему классу, к избранным; они твердо знали, что с пеленок получили право беспрепятственного входа в привилегированный мир высшего света, о котором другие и мечтать не смеют. Прослойка эта представляла собой вариацию 1980-х на тему золотой молодежи 1920-х. Шикарные, не обремененные заботами, богатые и блистательные, они вызывали зависть окружающих и всю жизнь проводили в своем тесном рафинированном кружке таких же породистых. Они выезжали на выходные в загородные имения, сохранившие остатки былой роскоши; зимой все поголовно обретались на лыжных курортах и жили в шале; лето проводили на континенте, в полуразрушенных замках. И все они были друг другу слегка сродни, хотя бы и отдаленно. Все, что их интересовало, — это держаться своего круга, не принимать чужих и обсуждать, «кто, что, где и с кем». Каждый был или кузеном, или сестрой такого-то, как будто тебя не считали за человека, если ты не принадлежал к определенному клану.

Будучи дочерью ученого, я никоим образом не могла похвалиться таким аристократическим происхождением, не была я и богатой наследницей, однако, поскольку мои родители отличались крайней старомодностью и в семье налицо были запущенный загородный дом, некоторое чудачество и разведение породистых собак, то я худо-бедно вписывалась в аристократический кружок Джулиуса. Я назубок знала их манеру одеваться и вести себя и умела ее соблюдать. Представители этой аристократии никогда не носили ничего слишком модного, слишком нового или слишком дорогого. Не приветствовались сильный макияж и дорогие цацки напоказ. Допустимо было носить только фамильные украшения, а у меня, к счастью, были мамины жемчуга. Нужно было уметь поддержать непринужденный разговор со старой полоумной тетушкой или бабушкой — за бокалом невероятно крепкой «кровавой Мэри», в воскресенье, средь бела дня. В гостях нужно было всегда оставлять щедрые чаевые горничной, повару, домоправительнице, даже хозяйке, если семья, где ты гостишь, переживала не лучшие времена. Да, я, безусловно, была чужой этому кругу, но умела под него подделаться, меня можно было спокойно вводить в эту компанию, потому что я умела себя в ней вести и знала, что у них комильфо, а что нет, однако своей я себя среди этих людей никогда не чувствовала. Среди бесконечной экстравагантности и беззаботной фривольности, среди всех этих балов, коктейлей и шампанского мне было ужасно одиноко.

И едва я впервые взглянула в печальные карие глаза Джулиуса, мне показалось, будто я падаю в глубокий колодец точно такого же одиночества, как и мое. Мне никогда раньше не случалось изведать такого моментального узнавания, такого, знаете, узнавания на клеточном уровне, когда еще толком не знаком с человеком и о нем ничего конкретного не известно. Конечно, все знали, кто такой Джулиус Вантонакис, потому что он был отпрыском одной из богатейших семей греческих судовладельцев в мире. Газеты то и дело печатали какие-нибудь байки о свершениях его родственничков на мировой арене. А в аристократические круги Джулиус проник благодаря тому обстоятельству, что его мать была светской красавицей и тем самым подарила ему пропуск в высший свет, куда за одни лишь деньги (даже за миллиарды) не принимают.

Лет за десять до нашего знакомства разразился скандал, потому что Джулиус вступил в яростное соперничество со своим братом Пирсом — соперничали они из-за контроля над семейной империей. Поразительно: Джулиусу тогда едва исполнилось двадцать, и все же после длительной публичной междоусобицы он вышел в победители. Большинство людей его боялось, потому что еще тогда он проявил недюжинную и жесткую деловую хватку, а что касается жестокого обращения с другими, то в этом месте у Джулиуса просто недоставало такой маленькой детальки, как мораль. Не встроили. Но я с самого начала ничуть его не боялась, потому что в первую же секунду ощутила, что между нами зарождается какая-то необъяснимая и тесная близость.

Один из первых вопросов, который я ему задала тогда, на вечеринке, был таким:

— Ну, и каково это — быть состоявшимся человеком?

Джулиус с непроницаемым видом ответил:

— Затрудняюсь вам это объяснить, поскольку ни секунды в жизни не был неудачником. — Он помолчал. — Я всегда добиваюсь победы, потому что чую кровь в воде.

Если эта реплика была рассчитана на то, чтобы оттолкнуть меня, она не подействовала.

— А вы не думаете, что у акул тоже есть чувства? — поинтересовалась я. — То есть почему бы акулам не иметь чувства, если даже верблюды плачут от одиночества?

Джулиус посмотрел на меня внимательнее: я его заинтриговала. От него исходила волна сильнейшего одиночества, я прямо кожей ее чувствовала. В отличие от всех этих лощеных красоток, которые увивались вокруг него, я-то сразу поняла, что на самом деле, в глубине души, он человек тонкий и ранимый и стыдится этого.

Его мать Амелия, хрупкая английская роза, покончила с собой, когда Джулиусу было девятнадцать. Я всегда думала, что он боялся любви, потому что ощущал самоубийство матери как предательство. Если она, которую он так любил, смогла его бросить, то чего ему оставалось ожидать от других женщин?

Джулиус был крайне непредсказуем и загадочен по части настроений и эмоций, но, возможно, именно это меня и привлекало. То он был открытым и душевно щедрым, а в следующее мгновение вдруг делался замкнутым и захлопывался, как шкатулка. Одиночество его было ощутимо чуть ли не на физическом уровне. Настоящая дружба (а не просто мимолетные любовные отношения, возобновляемые от случая к случаю) возникла между нами потому, что нас связывало нечто общее — как если бы у нас был свой секретный шифр или мы обладали какими-то тайными знаниями об устройстве мира и воспринимали его одинаково. По идее, такие отношения должны были бы восприниматься как надежные и безопасные, однако для Джулиуса риск был слишком велик, потому что я напоминала ему покойную мать. Не внешне, нет, конечно, где уж мне до этой хрупкой светской красавицы! Природа, возможно, одарила меня изящными руками и щиколотками, однако все остальное скрывалось под толстым слоем жира — особенно бедра, так что какая уж тут хрупкость. Скорее, Джулиуса трогало то, что я, как и его мать, относилась к нему с романтическим оптимизмом. Как-то он сказал, что ему кажется, будто он давно меня знает, но тут же обесценил комплимент, добавив: «Может, это потому, что моя мать, как и твоя, весной по утрам выходила в сад в халате, чтобы срезать увядшие нарциссы, летом всегда носила величественные соломенные шляпы и к тому же тоже обожала такс».

Десять лет Джулиус играл со мной, как кошка с мышкой. Он никогда не давал понять, что полностью принадлежит мне, но и не отпускал меня от себя. Я постоянно ощущала, что не слишком сильно ему нужна — ровно настолько, чтобы удерживать и не отпускать, но не приближать к себе слишком сильно и не делать решительных шагов.

Время от времени я пыталась вырваться из этих отношений, изменить свою жизнь, начинала встречаться с другими мужчинами, но стоило мне почувствовать, что меня интересует кто-то другой, как Джулиус мигом навострял уши и, образно говоря, прихлопывал мышку бархатной, но очень когтистой лапой. То есть возникал из ниоткуда и умыкал меня в ресторан и в тенета романтического наваждения, так что я и думать переставала о других мужчинах. Обед, естественно, тоже был романтический: море шампанского и россыпь устриц на льду, однако вовсе не это обстоятельство мирило меня с Джулиусом и втягивало обратно в его орбиту. Главным образом привлекало меня то, что Джулиус интуитивно чувствовал каждый мой душевный извив, умел проникнуть в любые мои секреты, мечты и тайные желания, а это позволяло ему ловко играть со мной. Такое магическое умение даже не сводилось к постельной сфере, а проявлялось гораздо шире. Я понимала, что это подлинное чувство.

Я влюбилась.

Я все надеялась, что в один прекрасный день Джулиус явится, падет на колени и скажет «я твой, давай поженимся», но он почему-то ни в какую этого не делал. Все десять лет нашего знакомства Джулиус оставался вольной птичкой, блестящим холостяком, лакомой добычей для светских красоток, крутил романы направо и налево. При этом у меня в голове и в сердце он занимал так много места, что я всей душой верила: нам суждено рано или поздно соединиться и быть вместе, мы предназначены друг для друга. Даже когда я уже стояла перед алтарем с Джейми, я молила небо о том, чтобы явился Джулиус.

— Я непременно должна с ним увидеться! — решительно сообщила я Люси.

— Ты спятила? — Она даже отшатнулась. — Забыла первое и главное правило жизни? Никогда не возвращаться.

— Так я, вообще-то, пытаюсь двигаться вперед. И встреча с Джулиусом будет частью этого движения! Вот смотри: я повидаюсь с ним и тем самым подведу итог очередной главе своей жизни, после чего начну с чистой страницы, а Джулиус останется в прошлом. Сейчас самое время это проделать! Знаешь, я теперь наконец-то все поняла! К прошлому меня привязывает вовсе не Джейми, а Джулиус! Это из-за него у меня никак не получается наладить личную жизнь. Да и что мне терять? У меня богатый жизненный опыт, причем очень горький, так вот он подсказывает мне: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.

Глава 4 Чувства заразны

Я сидела в приемной лондонской конторы Джулиуса в ожидании собеседования. Возможно, внешне я и выглядела воплощением спокойствия, но на самом-то деле меня просто колотило от волнения. Чтобы напустить на себя деловой вид, я взяла первую попавшуюся газету и начала ее листать, но слова рябили перед глазами, я не улавливала даже смысл заголовков, а фотографии видела как бы не в фокусе. Хорошо еще, что под пиджаком у меня была водолазка и высокий воротник закрывал шею — от волнения я всегда краснею, причем почему-то именно шеей и декольте.

Неделю назад я шарила по Интернету в поисках информации о Джулиусе, и мое внимание привлекла небольшая заметка в колонке светских сплетен. Оказалось, что Джулиус, который все прикупал и прикупал недвижимость, приобрел, в частности, шикарный отель в Нью-Йорке, для которого он теперь искал менеджера по связям с общественностью. Я тут же решила, что подам документы на эту должность — под псевдонимом, договорюсь о собеседовании и, таким образом, смогу без предупреждения повидать Джулиуса. План казался мне чудом смекалки: Джулиусу будет не увернуться от встречи. Я составила завлекательное резюме, уверенная, что моих знаний о маркетинге и рекламе хватит, чтобы резюме привлекло внимание и гарантировало мне собеседование. Так оно и вышло, и вскоре мне позвонила секретарша Джулиуса. Вожделенная встреча была назначена. Ай да Дейзи!

Разумеется, я не утерпела и похвасталась маме своей сообразительностью. Услышав о моей авантюре, затеянной ради встречи с Джулиусом, мама упала в кресло и воскликнула:

— Детка, ну почему ты все время рвешься плыть против течения? Зачем?

Я непонимающе воззрилась на маму, и ее прямо прорвало:

— Тебе обязательно нужно усложнять себе жизнь? Откуда у тебя такие наклонности? Я читала в светской хронике, что Джулиус помолвлен с американкой, миллионершей. Ну зачем тебе понадобилось выходить на него именно сейчас? Ты же напрашиваешься на обиды и неприятности! Или тебе это нравится?

Хм, хотелось бы мне знать, какой меня сейчас увидит Джулиус, как воспримет. Его-то жизнь идет как по маслу, хотя он и не женат. Я даже позавидовала этой гладкости. От развода на душе неизбежно остается тяжелый осадок, чувствуешь себя никчемной и глупой. Меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы меня воспринимали как эмоциональную обузу, однако, когда о тебе известно, что ты в разводе, именно так тебя и видят.

Сидя в приемной, я с интересом наблюдала за секретаршей Джулиуса: этой яркой брюнетке с холеной кожей и поджатыми губами было под тридцать. Она деловито и проворно отправляла почту, писала напоминания, отвечала на телефонные звонки. Поскольку Джулиус ненавидел беспорядок, то и у нее на столе царили корабельная чистота и минимализм, нарушавшийся лишь вазой с впечатляющим букетом белых лилий. Джулиус, как всегда, признавал только белые цветы.

Прозвенел звонок, и секретарша жестом пригласила меня в кабинет Джулиуса. Тут-то я поняла, что мама была права. На пороге меня заколотило ещё сильнее, и я уже нацелилась сбежать, но увидела Джулиуса и передумала. Он сидел за столом, погруженный в работу, — просматривал какие-то документы. Даже кабинет его ничуть не изменился. Современный, залитый солнцем и элегантный. На стеклянной поверхности стола красовалась корзина гардений. Белых, разумеется. За спиной у Джулиуса висела картина с огромной бабочкой ночной синевы, ярко выделявшейся на фоне белой стены. Раздвижные двери вели на крышу, где был оборудован уютный дворик, огороженный живыми изгородями в алюминиевых длинных контейнерах. Джулиус поднял голову не сразу, так что я успела разглядеть в его темной шевелюре седину. И все равно для своих сорока шести выглядел он потрясающе моложаво. Меня так и подмывало сбежать, пока он меня не заметил, но поздно — Джулиус поднял голову. На меня нахлынули противоречивые чувства. Уже одного того, что я очутилась с ним в одном помещении и ощущала исходящую от него сконцентрированную энергию, было довольно. Я поняла, что люблю его больше прежнего.

Отреагировал Джулиус странно: он посмотрел на меня совершенно стеклянными глазами. Он оцепенел. Он забыл, как дышать. Я не знала, как быть: то ли кинуться ему на шею и вернуть к реальности страстным поцелуем, то ли быстренько сделать ему искусственное дыхание. Через несколько секунд он очнулся, но они показались мне вечностью.

— Господи, Дейзи, что ты тут делаешь?

Джулиус встал, обошел стол, приблизился ко мне. Я заметила, что он похудел и его смуглая кожа как будто пожелтела, однако держался он еще увереннее, чем раньше, и это ему шло. Он стал гораздо раскованнее.

— Извини, я понимаю, это безумие… — пролепетала я. — Но мне так захотелось тебя увидеть, вот я и послала резюме под чужим именем…

Джулиус склонил голову набок и внимательно оглядел меня. Вид у него был все еще изумленный. Потом он легко поцеловал меня в щеку, и мои ноздри уловили запах того самого лосьона после бритья, которым от Джулиуса пахло в нашу первую встречу (классического и очень дорогого). Прошедших лет как не бывало. Ко мне вновь вернулось ощущение нашей с ним близости и понимания, острое, будто мы лежали в постели только сегодня утром.

Джулиус прикрыл дверь и указал мне на светлый замшевый диван. Сам сел напротив меня в кресло, положил ногу на ногу и поинтересовался:

— Как поживаешь?

— Ничего, нормально. — Я кивнула.

— Нет, ты скажи по-человечески. — В его голосе промелькнуло раздражение. — Честно.

Все как встарь. Ничего не изменилось. Мы, как и раньше, проскочили светские условности и устремились прямиком к истине, к правдивости, к откровенности. Эта реплика, то, как Джулиус сумел мгновенно напомнить мне о нашем былом взаимном доверии, умилили меня — я прямо растаяла. Однако я помнила, что нужно держать себя в руках, поскольку Джулиус яростно ненавидел — и боялся — внезапных всплесков эмоций.

— Ну, я чувствую, что наконец-то разобралась в себе, стала самой собой, — произнесла я.

— Да, тебе пришлось многое испытать.

Глаза Джулиуса ввинчивались в меня, как бур.

— Это вопрос или утверждение? — уточнила я.

— И то и другое.

Я нервно поправила волосы тем самым слегка кокетливым жестом, который Джулиус на дух не переносил. Он неодобрительно поднял одну бровь, и я рассмеялась.

— Ты изменилась, — сказал он.

— Видимо, недостаточно, — пошутила я, театрально-преувеличенно поправляя волосы во второй раз.

Джулиус улыбнулся, продолжая изучать меня.

— Изменилась-изменилась. Ты стала спокойнее, взрослее. Не такая порывистая.

— Это все от разочарования, — объяснила я.

— Или от развода?

Значит, насчет Джейми он в курсе. Не иначе, Наташа просветила.

— К сожалению, одно почти неизбежно прилагается к другому.

— Ты его любила?

Ого, неужели в голосе Джулиуса прозвучала ревность?

— Как ни смешно, саму идею брака я любила еще больше.

— Он тебя обидел?

Мне опять пришлось напомнить себе, что надо держать себя в руках и не таять. Раз Джулиус задает такие глубоко личные вопросы и держится покровительственно, значит, он до сих пор ко мне неравнодушен.

— Меня обидело то, что Джейми так легко меня отпустил. — Я отвела глаза. Смотреть в лицо Джулиусу я не могла — боялась, что он поймет, как я на самом деле волнуюсь и трепещу и что чувствую. Но он и так понял. Понял, что когда-то давно, отпустив меня замуж за Джейми, обидел гораздо сильнее, чем Джейми при разводе.

— Ну а ты? Как у тебя дела? — спросила я.

— Женюсь, — будничным тоном ответил Джулиус.

— Ты ее любишь?

Он помолчал, потом наклонился ко мне и многозначительно прошептал:

— Ну и вопрос, Дейзи! А как ты думаешь?

* * *

Джесси и Люси ждали меня в итальянском ресторане неподалеку от конторы Джулиуса. Стоило мне переступить порог, как Джесси заметила мой сияющий вид, делано рухнула грудью на стол и простонала:

— Кто-нибудь, разбудите меня, когда этот кошмар кончится! У меня нет сил вытерпеть еще одну сагу о Джулиусе!

Люси впилась в меня глазами:

— Ну, как прошло?

— Я, оказывается, забыла, что быть с Джулиусом — это как получить в жизни билеты в первый ряд.

Джесси сделала вид, будто собирается меня задушить.

— Нет, честно, — мечтательно продолжала я, — он такой… такой замечательный… такой неповторимый… У меня такое ощущение, будто он посыпал меня волшебной пыльцой, как Питер Пэн, и я вот-вот полечу.

— Ага, в страну Нет-И-Не-Будет. Сейчас перекусим, пойдешь домой, смоешь с себя пыльцу и вернешься на землю! — твердо сказала Джесси.

Люси выразительно посмотрела на Джесси, явно призывая заткнуться.

— Ты чего? — спросила она.

Джесси пропустила это мимо ушей и накинулась на меня:

— Джулиус женится, если ты забыла! Же-нит-ся!

— Давайте закажем бутылку вина! — Я поманила официанта и, когда наши бокалы были наполнены, провозгласила тост: — Девочки, за лучших подруг, друзей и… родственные души!

Джесси нервно закурила.

— Дейзи, я тебя умоляю, хватит уже в облаках витать. Не дури. Ты же опять наступишь на те же самые грабли, а я больше не могу смотреть на твои шишки.

Я раздраженно фыркнула и погрузилась в меню. Джесси отобрала у меня меню, взяла за подбородок и развернула к себе.

— Послушай меня внимательно. Джулиус женится на очень богатой, очень красивой и очень молодой особе. Тебе с ней не тягаться. Смирись с этим, и хватит городить воздушные замки. Если бы Джулиус хотел жениться на тебе, он бы об этом заявил еще десять лет назад.

Да, ее слова попали в цель. Вернее, ударили в цель. Мне было больно. Но я и виду не подала.

— Тогда он был еще не готов! — воскликнула я. — А вот теперь мы оба изменились, выросли и дозрели…

Джесси безнадежно махнула рукой и в полном изнеможении повернулась к Люси:

— Слушай, объясни все этой дурехе, я больше не могу.

Люси отставила бокал.

— Дейзи, я прекрасно знаю, ты всю жизнь мечтала, что в один прекрасный день Джулиус окажется мужчиной твоей мечты, прекрасным принцем и так далее, но, по-моему, даже будь он по-прежнему свободен, он все равно тебе не пара. Ты у нас человек романтичный и не понимаешь, что состоявшиеся и независимые мужчины его типа не нуждаются в любви. Им нужно лишь восхищение и преклонение.

— Ты это о чем?

Люси помолчала, собираясь с мыслями.

— Штука в том, что по-настоящему богатые любви боятся. Они стараются держать эмоциональную дистанцию и ни к кому не прикипать, и никого не подпускать к себе, потому что постоянно сомневаются, любят ли их самих или же их кошелек.

Джесси горячо закивала.

— Что касается Алисы Рэндольф, этой его невесты-миллионерши, то в ней Джулиус уверен, потому что твердо знает: ей нужен он сам, а не его деньги.

— Так и мне нужен он, а не его деньги! — возмутилась я. — За кого вы меня принимаете? Я люблю его. И всегда любила.

Джесси смягчилась.

— Мы это знаем, и Джулиус всегда это знал. В том-то и штука.

— В каком смысле? — мой голос дрогнул от разочарования.

Люси ласково похлопала меня по руке.

— Ты и сама знаешь, что какая-то часть Джулиуса прячется. Он научился сам себя изолировать.

— От чего?

— От любви. От реальной жизни.

— Но почему? — проскулила я.

— Потому что он боится.

— Боится?

— Да, боится, что о нем узнают всю правду. — Из груди Люси вырвался прерывистый вздох. — Понимаешь, богатые и состоявшиеся мужчины вроде Джулиуса больше всего боятся, что любящая женщина обнаружит, что они ничем не отличаются от обычных людей.

— В точку, — резко сказала Джесси. — Они больше всего боятся нас разочаровать.

— Господи, как все сложно, как запутано. — Я взялась руками за виски. — Как же быть? Кого выбрать? Неотразимых, амбициозных, но закрытых и эгоистичных альфа-самцов…

— Или же добрых и тактичных мужиков второго сорта? — подхватила Джесси.

— Ага, которые скучнее некуда, потому что лишены победительных повадок хищника, инстинкта убийцы! — язвительно сказала я.

— В конечном итоге инстинкт убийцы убивает часть тебя, — заметила Люси.

Мы с Джесси разом умолкли и уставились на Люси. В ее голосе были нестерпимая боль и опустошенность.

— Кстати, а как у тебя с Эдвардом? — спросила я.

— Так себе, — отозвалась она.

— Вы до сих пор трахаетесь? — со своей обычной бесцеремонной прямолинейностью вклинилась Джесси — врач он врач и есть.

Люси промолчала.

— Значит, уже нет? — Джесси закурила следующую сигарету.

Люси отогнала рукой дым.

— Брак, дети, хозяйство, долгие годы знакомства, гормоны… все это в сумме действует на сексуальную тягу, как дуст на тараканов. Тебе стоит попробовать, Джесси.

— Еще чего! Предпочитаю Дружбу с Преимуществами.

Мы вопросительно посмотрели на нее.

— Да я о рутинном сексе, — бестрепетно пояснила Джесси. — Сейчас нашла себе отличного парня, Фила, он анестезиолог с моей работы. Прекрасно разбирается, что, куда и как вводить. — Она хулигански хихикнула.

— Можешь не рассказывать, это было так прекрасно, что ты свисала с потолка? — спросила я.

— Нет, но до потолка мы достали.

— Чем? — поинтересовалась Люси.

— Тебе этого лучше не знать, — ответила я.

— Вообще-то даже мне на днях удалось взойти на оргазм, — улыбнулась Люси.

Мы рассмеялись.

— Вот именно это я и советую пациентам в качестве средств к укреплению брака, — лекторским тоном объяснила Джесси. — Каждый вечер приходить домой. Стараться, чтобы было чем дорожить, беречь маленькие ритуалы и не забывать о них. Делиться шутками и хранить свои секретные шуточки. Брак — постройка масштабная, но скрепляют ее мелочи.

— Ах ты лицемерка! — воскликнула Люси. — А пациенты в курсе, что ты убежденная потаскушка, органически неспособная к моногамии?

— Еще чего, конечно, не знают!

— Думаю, когда я увижу Джулиуса на следующей неделе, мне надо будет перепеть ему твою арию о семейных радостях, — заявила я.

Подруги подпрыгнули.

— Как?

— В чем дело?

И я торжествующе объявила:

— Он пригласил меня пообедать с ним.

Любовная одержимость заставляет взглянуть на мир по-новому, и невольно начинаешь искать тайный сладостный смысл в простейших и обыкновеннейших мелочах. Когда Джулиус прислал мне электронное письмо — подтвердить время предстоящего обеда, — уже само то, что в письме он обратился ко мне по имени, заставило меня сладострастно вздрогнуть. Это «Дейзи» показалось мне интимным, намекающим на нечто большее, чем просто торопливая электронная записка. Я перечитала письмо Джулиуса раз двадцать, я удалила его в корзину и восстановила, потом опять удалила и еще раз восстановила, и все это время голова у меня кружилась от волнения и влюбленности.

«Дейзи! Почему именно сейчас? У меня в жизни все было легко. Ну, до встречи. Дж.»

В этом послании, полном намеков, звучало такое многозначительное обещание, что невозможно было сказать, к чему же приведет наша встреча. Разумеется, мысленно я прокрутила все возможные ее сценарии, вплоть до счастливого финала, все диалоги с точностью до реплики. Сценарий получался в духе «Краткой встречи», но со счастливым концом в лучших голливудских традициях. Джулиус придет в ресторан и, как только нам подадут напитки, подвинется ко мне, опустив голову.

— Мы оба знаем, что произошло, — скажет он глуховатым от подавляемых чувств голосом.

— Да, — кивну я и добавлю: — Вообще-то я всегда любила тебя.

— Так что, ничего не изменилось?

— Все изменилось. Ты помолвлен и скоро женишься.

Он накроет своей смуглой сильной рукой мою.

— Ты стала совсем другой, — прошепчет он.

— Нет, я все та же Дейзи.

— Вчера, увидев тебя, я вдруг осознал, как ты мне нужна.

— Но как же быть с твоей невестой, Алисой Рандольф? — дрожащим голосом спрошу я. — Уже поздно, Джулиус.

— Для истинной любви никогда не бывает поздно, — ответит он и поцелует мне руку. — Алиса еще совсем юна, она это переживет. Но я не переживу, если снова тебя потеряю.

Камера наезжает, поцелуй крупным планом… и вот, наконец, церковь, алтарь, трепет в сердце…

Безумная, разрушительная, романтическая любовь струилась по моим венам, как сладкий яд, туманила мне голову, билась у меня в сердце, пронизывала меня до мозга костей. Я так страстно жаждала, чтобы у нас с Джулиусом все сложилось, что за обедом, стоило ему начать вести себя не по моему придуманному сценарию, я его мгновенно чуть ли не возненавидела.

Мы сидели в шикарном французском ресторанчике в Челси — приглушенный свет, накрахмаленные скатерти и салфетки, хрустальные бокалы и вездесущий запах чеснока. Джулиус здесь чувствовал себя как дома, потому что все посетители мужского пола были такими же, как он, — преуспевающими брокерами, озабоченными своими процветающими делами. Сам воздух здесь разил богатством. Поначалу я никак не могла вникнуть в то, что говорил Джулиус, потому что была слишком занята глухой враждебностью, возникшей у меня в душе. Я знала только одно: что сама виновата в несбыточности идиотского, романтичного, насквозь сентиментального сценария, в который так глупо поверила. Поэтому я решила уволить свой внутренний голос за то, что он ввел меня в заблуждение. В конечном итоге мне удалось вернуться в реальность и понять, что именно он говорит.

— Я думал, успех дастся гораздо легче, — вздохнул Джулиус, отпив из хрустального бокала красного вина (винтажного урожая, для ценителей). — То есть мне казалось, что если я добился успеха в бизнесе, то успех в остальных областях жизни прилагается автоматически.

Я не очень понимала, к чему он ведет, но на всякий случай кивнула.

И вдруг Джулиус яростно напустился на меня:

— Ты такая наивная, Дейзи! Неужели ты не понимаешь? Если хочешь чего-то достичь в жизни, нельзя жениться по любви. Ни в коем случае. Это слишком опасно.

Что? Он хочет сказать, что любит меня? Я уставилась на Джулиуса, потеряв дар речи.

— Если тебе нужна власть, ты не можешь позволить себе утратить контроль над собой! — продолжал Джулиус.

Он говорил так, будто эта мысль была выстрадана в муках, и я поняла, что завидовать богачам — большая ошибка. Мы-то думаем, что богатство дает человеку сверкающие доспехи, от которых отскакивают любые неприятности, а на самом деле эти доспехи становятся чудовищным грузом и, более того, богатство вовсе даже не доспехи, а источник постоянных проблем и треволнений.

— Неужели не понимаешь? — Голос Джулиуса дрожал от напора эмоций. — Я не могу позволить себе увлечься тобой, то есть отвлечься на тебя.

У меня слезы выступили на глаза, так что я отвела взгляд.

— Дейзи, — взмолился Джулиус, и от этого голоса сердце мое чуть не разорвалось от боли, — твоя избыточная эмоциональность меня пугает. Ты такая открытая, совсем не умеешь скрывать свои чувства, и еще ты такая честная, что я просто не знаю, как с этим быть.

Я уже не пыталась сдержать слезы.

Джулиус протянул мне носовой платок — выглаженный, с крошечной монограммой, вышитой темно-синими нитками в уголке.

— А разве нельзя быть преуспевающим и при этом тонко чувствующим, способным на эмоциональную близость? — спросила я.

Похоже было, что Джулиус обрадовался открывшейся возможности порассуждать на отвлеченные темы — все лучше, чем смотреть, как я слетаю с катушек.

— Смотря что ты имеешь в виду под эмоциональной близостью.

— Она требует открытости даже если при этом ты чувствуешь, что становишься уязвимым. В этом и заключается доверие. И любовь. Они невозможны без риска.

— Но я не могу себе позволить так рисковать — с тобой! — отозвался Джулиус.

Я чуть не завопила «почему же нет?», но собралась с силами и спросила:

— А с Алисой, значит, можешь?

— С ней я не рискую, — объяснил Джулиус. — Она моложе тебя, но в таких вещах разбирается лучше, чем ты. Она понимает суть сделки.

— Сделки? — тупо повторила я.

— Сделка состоит в том, что мы женимся и ведем светский шикарный образ жизни…

— Образ вранья, — поправила я, и Джулиус рассмеялся. Он был в восторге.

— Да, и все у нас шло по плану, — продолжал он, отсмеявшись, — пока не появилась ты.

Когда Люси попросилась погостить у нас с мамой, я поняла, что отношения ее и Эдварда испортились; она была готова оставаться у нас, несмотря на то что у нее внезапно началась аллергия на собачью шерсть. Раньше она ничем таким не страдала, и я решила, что это у Люси от стресса. И вот теперь, непрерывно сморкаясь, Люси с покрасневшим носом сидела у мамы на кухне и часами вслух анализировала свою горестную долю, соглашаясь даже выслушать мнение моей мамы.

— Как вы думаете, миссис Доули, брак может сохраниться после супружеской измены? — спросила Люси.

Мама на мгновение перестала помешивать ложкой собачью похлебку и вздохнула.

— По большому счету, дорогая, вам нужно верить, что супруг на вашей стороне. А когда рядом с вашим супругом возникает кто-то еще, то верить в это становится трудно, потому что он как бы переметывается на другую сторону. — Мама вновь принялась мешать похлебку. — Бывают люди, которые переносят измену, но, боюсь, я оказалась не из таких.

— А почему ты спрашиваешь, Люси? — удивилась я. — Ты что, думаешь, что Эдвард тебе изменил?

— Нет. Самая большая страсть Эдварда — его банковский счет. Кто нюхает кокаин, кто клей, а Эдвард — новенькие банкноты, для него это настоящий наркотик.

— Хм, дорогое удовольствие, — сказала я, наливая себе кофе, — но хотя бы не грязное.

— Вообще-то это я подумываю об измене, — призналась Люси, нервно накручивая на палец локон.

От изумления я плеснула горячий кофе мимо чашки. Несколько капель попали на голову Дуги, крутившегося возле стола, и негодующий таксик с воплем выскочил за дверь. Мама поспешила за ним — утешать.

— Люси, ты что, шутишь? — спросила я.

— Вроде того. — Она чихнула. — Может, мои биологические часы уже и не тикают, зато жажда жизни во мне тикает просто оглушительно. Я постоянно спрашиваю себя: «И это все, что мне полагается в жизни? Больше ничего не будет?»

— Но почему ты хочешь именно романа на стороне?

— Ой, да я не знаю, хочу ли я именно этого. Но я все время думаю, что нет ощущения более острого, чем когда мужчина тебя добивается и больше ни о чем думать не может.

— Даже если это маньяк? — Я рассмеялась и добавила: — Или женатик?

— Тебе виднее, — парировала Люси. — Ах, извини, забыла, что Джулиус всего лишь помолвлен.

Я не ответила на эту подколку и спросила:

— Может, честнее было бы уйти от Эдварда?

Люси вытаращилась на меня в ужасе и даже забыла чихнуть.

— И пройти через все круги ада, которые ты прошла с тех пор, как рассталась с Джейми? Да по мне нет ничего хуже, чем опять стать одиночкой. Впрочем, нет, мать-одиночка с двумя детьми — это хуже. Какой мужчина посмотрит на меня такую?

Тут вернулась мама, неся на руках утихомиренного таксика.

— Любовь начинается как сонет, но брак превращает его в список покупок, — ни к селу ни к городу провозгласила она. — И помни, Дейзи, тебе нужен тот, с кем можно пойти по магазинам, а не стихи читать.

— Хорошо, следующий раз пойду под венец в супермаркете, — сказала я и подмигнула Люси в сторону двери.

Мы перебрались ко мне в комнату, я удобно устроилась на кровати и спросила:

— Ты действительно способна на измену? На ложь, на обман, на все эти хитрости?

— Не знаю, но наша с Эдвардом жизнь и так уже превратилась в сплошную ложь, — ответила Люси. — Со стороны всем кажется, что мы прямо образцовая пара, а мы существуем в какой-то эмоциональной коме. Ты заметила — Эдвард ведь ко мне вообще не прикасается? Только если ему припрет заняться любовью, тогда да, погладит по спине. А потом сделает свое дело — и сразу отворачивается и засыпает. Даже не поцелует после всего! Мне сорок лет, и я хочу быть желанной. Чувствовать это.

— Ну, рано или поздно в каждом браке бывает период застоя, — задумчиво сказала я. — Но, по-моему, измена — неподходящий способ встряхнуться или выйти из застоя.

— Ты права. Просто я тоскую по этому наэлектризованному мгновению, которое бывает перед тем, как мужчина впервые целует тебя.

Я нахмурилась.

— Кто бы говорил о морали! — Люси игриво ткнула меня под ребра.

— Твоя правда, — согласилась я и просияла. — Слушай, я тебе говорила, что в следующие выходные Джулиус везет меня знакомиться с бабушкой?

Люси подскочила.

— Он что, отложил свадьбу с этой Рандольф?

— Нет. — Я тяжело вздохнула. — Если бы все было так просто!

Я знала, что должна была чувствовать себя виноватой, пока томилась и считала дни в ожидании встречи с Джулиусом. Но ничего такого я не чувствовала. А уж в то утро, когда Джулиус заехал за мной к Джесси, я сгорала от нетерпения, и мне казалось, что время тянется ужасно медленно, — я вскочила ни свет ни заря, потому что просто не могла спать от волнения. Джесси уехала в командировку в Бристоль, так что в квартире я была одна. Без трех минут одиннадцать я в который раз посмотрелась в зеркало, проверяя, в порядке ли мой макияж, затем взбила волосы и прислонилась к входной двери, стараясь успокоить дыхание. Да, знаю, звучит жалостно, но я чувствовала себя натуральной Золушкой перед балом. Какая-то часть меня твердо знала: меня ненадолго берут в красивую жизнь, а потом мне придется опять вернуться к своему обыденному существованию — одинокой бездетной разведенки. Но нужно быть ненормальной, чтобы отказаться от приглашения на бал, особенно если оно исходит от Прекрасного Принца собственной персоной!

Когда он позвонил в дверь, я выждала долю секунды, прежде чем отпереть. Знание о том, что Джулиус ждет под дверью, приводило меня в возбуждение. Когда он усадил меня в свой шикарный зеленый «мерседес», я подумала: «Да пусть он сто раз помолвлен и собирается жениться, но сейчас рядом с ним буду сидеть я, а не эта Алиса Рандольф!» Конечно, я понимала, что победа моя весьма относительна, ибо в отличие от «этой Алисы» у меня на пальце обручальное кольцо не сверкало, — и все мне было так хорошо рядом с Джулиусом, мне казалось, что мы такая отличная пара и я настолько на своем месте, что у меня даже не было ощущения, будто я поступаю некрасиво и отбиваю жениха у невесты. Возможно, именно так большинство людей и оправдывают свои сомнительные поступки. В самом деле, если встречаешь вторую половинку, родственную душу, разве это не твоя святая обязанность по отношению к себе — следовать зову сердца, не обращая внимания на то, кто преграждает тебе дорогу к счастью и кого ты отпихиваешь? Да, разумеется, это крайне эгоистичный и эгоцентричный принцип, ну и шут с ним — в этот день я ушла в глухую несознанку и решила действовать так, как велит сердце, и ни на что не оглядываться.

Хотя после многих лет разлуки мы с Джулиусом еще даже не поцеловались, атмосфера в машине все равно была наэлектризована до предела. Джулиус выглядел элегантно, настоящим европейцем: пепельная замшевая куртка и карамельного цвета вельветовые брюки. Я не сводила глаз с его рук, покоящихся на руле. Я вся изнывала от желания оказаться у него в объятиях, испытать его прикосновение, однако я помнила, что в отношениях с Джулиусом ключ к успеху в том, чтобы поддерживать интимность, не переходящую в навязчивость. Нам не было необходимости разговаривать: уже сам по себе тот факт, что Джулиус вез в Сомерсет знакомить с бабушкой именно меня, а не свою Алису, был красноречивее любых слов.

С тех пор как умерла мать Джулиуса, самой влиятельной женщиной в его жизни стала бабушка Грейс. Я уже неоднократно слышала о ней от Джулиуса; было понятно, что он горячо любит и высоко ценит бабулю. Раньше он никогда не предлагал представить меня ей, поэтому сегодняшняя поездка явно имела историческое значение для наших отношений и была в них важной вехой. По дороге я размышляла об одной недавно прочитанной статье, в которой шла речь о том, что чувства бывают заразны и иногда передаются одному человеку от другого без слов. Мне страстно хотелось знать, ловит ли Джулиус исходящие от меня эмоциональные флюиды. Понимает ли, что всю дорогу я, не открывая рта, молча уговариваю его бросить свою Алису (ведь я знаю, он ее не любит) и сделать предложение такой хорошей мне. Поскольку Джулиус был явно погружен в раздумья, я принялась фантазировать о том, что он неспроста повез меня знакомиться с бабушкой: он явно хочет испросить ее благословения, а Алисе дать решительную отставку.

Ох уж эта идеальная, безупречная, треклятая Алиса! С тех пор как Джесси сунула мне под нос ее фотографию из светской хроники, меня снедали жгучая ярость и не менее жгучая зависть к сопернице. Эта девчонка была просто возмутительно молода! Ей едва исполнилось двадцать — почти несовершеннолетняя. На фотографии она была запечатлена на соревнованиях по поло: тощие и отвратительно бесконечные ноги казались еще длиннее в белых джинсах (напяль я такие, была бы похожа на толстоногого шотландского пони). Еще природа наградила Алису невыносимо ровной матовой кожей, какая достается только отпрыскам хороших семей, выращенным в холе и заботе. От нее исходило ощущение прохлады: казалось, этой девице никогда не бывает жарко, а потовых желез у нее вообще не имеется. Но снежной королевой, ледяной недотрогой она тоже не выглядела. Да, а еще у нее были белокурые развевающиеся волосы и блестящие глаза. В общем, полный комплект — обзавидуешься. Единственное соображение, в котором я черпала некоторое утешение, — что девицы этого типа начинают стареть очень быстро и некрасиво. Такое костлявое личико увянет уже к тридцати и даже раньше. Одного не пойму: почему это умные, преуспевающие, победительные мужчины вроде Джулиуса сторонятся ярких неглупых девушек, считая их манипуляторшами, хотя на самом деле именно такие вялые цветочки, как эта сладкая блондиночка Алиса, оказываются самыми безжалостными и давят, что твой танк? Почему Джулиус не понимает, что за этими светскими отрепетированными улыбочками таится четко просчитанный план, от которого Алиса не отступится, даже если придется идти по головам и по трупам?

Внезапно Джулиус прервал мои едкие размышления, и я понадеялась, что мысли он все-таки не читает и не уловил, какие стервозные соображения только что крутились у меня в голове.

— Когда близкий человек умирает, он сразу становится таким значительным, ведь верно? — с глубокой печалью спросил Джулиус.

Я кивнула, попеняв себе на собственную несообразительность: разве сложно было дотумкать, что визит домой, в семью матери, всколыхнет в Джулиусе скорбные чувства? И когда я повзрослею настолько, чтобы понять, что я не пуп Вселенной и окружающие не думают обо мне круглые сутки?

— С того самого дня, как мама… умерла, я думаю о ней почти непрерывно, а при ее жизни я как-то о ней и не думал, — признался Джулиус. — А теперь, когда кто-нибудь из окружающих говорит: «На той неделе навещу маму», я начинаю тосковать по ней.

Я никак не могла впустить в себя боль Джулиуса, потому что сама мысль о смерти моей мамы — какой бы чудачкой она ни была — казалась мне одновременно и ужасной, и невозможной. Между тем Джулиус остановил автомобиль на обочине и взял мое лицо в ладони.

— Дейзи, ты должна понять: моя утрата так велика, что единственный способ справиться с ней для меня — отгородиться.

— Нет, — горячо возразила я, — это не единственный способ, и вообще, он неправильный. Чтобы справиться с утратой, нужно открыть свое сердце и впустить туда кого-нибудь.

(Мысленно я твердила: «Меня, меня, впусти в свое сердце, меня, а не эту моль белесую!»)

Мы ступали по тонкому льду, и я плохо понимала, заражаюсь ли я от него отчаянием или оно возникло у меня в душе само по себе, но факт остается фактом: мне внезапно захотелось уронить голову и завыть в голос.

Я вдруг осознала, что все мы всю жизнь ходим по лезвию бритвы, что жизнь вообще постоянно граничит со смертью и что пересечь эту грань легче легкого, и как же ужасно, когда это происходит.

— Ты не понимаешь? — печально сказал Джулиус. — Я не способен на нормальные отношения. Я даже не знаю, как это бывает.

— В большинстве своем мы думаем, что нормальные отношения означают ответственность за счастье близкого человека, но это не так, — ответила я. — На самом деле мы отвечаем только за свои чувства. Это не значит, что нельзя делиться надеждами или страхами, но сделать другого счастливым или несчастным невозможно.

Джулиус завел мотор.

— Я не могу позволить себе роскошь чувствовать такое, — заявил он.

Сердце у меня колотилось чуть ли не в горле.

— Какое — такое? — спросила я.

Джулиус глянул на меня и заморгал.

— Такое… такие отвлекающие эмоции. Ладно, поехали, а то опоздаем.

Гостиная бабушки Джулиуса произвела на меня сильнейшее впечатление: это было просторное помещение с зеркалами в золоченых рамах и массивными светильниками с хрустальными подвесками. Ну просто музей, да и только! Джулиус распахнул застекленные двери, сквозь жалюзи которых просачивались косые полоски света; за ними оказались еще одни двери, а когда он распахнул и их, я ахнула и онемела. Передо мной была настоящая оранжерея, причем огромная, с готическими окнами — высокими, уходящими под сводчатый стеклянный купол потолка. Под куполом был натянут сетчатый тент, что создавало эффект колониального стиля. Между клумбами, густо засаженными тропическими растениями, извивались гравиевые дорожки, а в центре оранжереи, посреди овального пруда, бил фонтан. На поверхности пруда колыхались водяные лилии, над водной гладью свисали листья банановой пальмы и темно-розовые цветы гибискуса. Бугенвиллия, согнутая под тяжестью алых и фиолетовых цветов, теснила пурпурные рододендроны, а белые купы олеандров соседствовали с авокадо. От этой красоты и пестроты захватывало дыхание, но меня привели в такой восторг и изумление не сами растения, а сотни бабочек, которые порхали под куполом и обседали каждый цветок и лист.

— Вот поэтому я и хотел привести тебя сюда, — сказал Джулиус. — Разведение бабочек — это мое хобби. Мое убежище.

Я всегда подозревала, что в целях самозащиты Джулиус придумал себе какое-то убежище или прибежище, но меня поразило, что он так долго скрывал от меня свое увлечение.

Джулиус наклонился над одним из множества низких лотков, наполненных водой, которые были расставлены там и сям на дорожках. В воду он положил какой-то яркий пакетик или подушечку — я не поняла что и полюбопытствовала вслух.

— Это так называемая подушечка-подкормка. Бабочек привлекает цвет, и они садятся на подушечку подкормиться. Таким образом восполняется зимний недостаток нектара. — Джулиус показал на потолок. — Вон еще.

Я задрала голову и увидела, что из-под купола свисают на шнурах закругленные лотки, выполненные в форме цветов.

— Бабочки пьют сквозь отверстия в кромке. Иди-ка сюда и посмотри вот на это, — Джулиус поманил меня за собой к олеандровому дереву и показал на его листву. С листьев олеандра свисало нечто вроде металлических капель, больше всего напоминавших крошечные золотые самородки.

— Это куколки бабочки, которая называется королевской синей полосаткой. Куколка мимикрирует под дождевую каплю. Летом на одном кусте может скапливаться до пятнадцати куколок, и тогда он буквально сверкает.

Я разглядывала олеандр.

— Бабочки — очень хрупкие создания, — продолжал Джулиус, глядя под купол, где пестрели в сетчатом тенте десятки бабочек. — Они так уязвимы, что меня удивляет, как они вообще решаются вылупиться из куколок. Им может повредить что угодно: избыток тепла, недостаток тепла, избыток влаги, недостаток влаги — и на каждой стадии развития они рискуют погибнуть или деформироваться. Никогда не трогай бабочку руками — кислота с человеческой кожи для нее губительна. Трогать бабочку можно только кисточкой для рисования. У меня здесь созданы идеальные условия. Например, температура поддерживается строго между семьюдесятью пятью и восемьдесятью градусами по Фаренгейту.

Я смотрела, как Джулиус точными, опытными и осторожными движениями трогает листья, как разглядывает своих питомиц, и внутри у меня все таяло и плавилось. Нет ничего лучше и соблазнительнее, чем зрелище мужчины, делающего что-то легко и опытно — будь то танец, прыжок через изгородь, катание на лыжах или парковка машины в узком зазоре между другими. Такое зрелище заводит женщину. Собственно, физическое влечение может возникнуть из самых обыденных действий — например, парень внезапно начинает казаться тебе сексуальным, когда он выносит мусор, колет дрова, занимается стиркой или лущит орехи, но Джулиус и бабочки… это было невероятно. Я внезапно открыла для себя контраст между Джулисом решительным, хладнокровным и безжалостным — и незнакомым мне тайным Джулиусом, нежным и осторожным. Это открытие стократ усилило его притягательность для меня.

— А знаешь ли ты, что основная цель и смысл жизни бабочки — это продолжение рода? — спросил Джулиус. — У них совершенно фантастический брачный ритуал. Брачный танец самца состоит из особого рода движений и ударов крыльями, потому что на верхних крылышках у него размещаются особые андрокониальные чешуйки, которые в ходе брачного танца выбрасывают феромоны-афродизиаки, или так называемую любовную пыльцу. Поэтому, когда самец хочет совокупиться с самкой, он смыкает у нее над усиками свои крылья и осыпает ее любовной пыльцой. Потом он начинает чертить вокруг нее полукруги. А когда самка тоже приходит в готовность, она поднимает крылышки и подставляет самцу свое брюшко.

Джулиус обошел меня по дуге, описав полукруг, а я в шутку приподняла свитер, дав ему полюбоваться на мой животик (чего уж там, отнюдь не идеальный). Джулиус сощурился, и мы одновременно рассмеялись. В это мгновение я ощутила с ним настоящее родство душ. И еще в этот самый миг я чувствовала, что моя соперница, Алиса, повержена, потому что в отличие от нее у меня есть крупное преимущество — я умею забавлять и смешить Джулиуса. Он посмотрел на меня с нежностью и поманил к дверям.

— Пойдем, а то тут невыносимо душно. Прежде чем познакомить тебя с бабушкой, хочу показать тебе кое-что еще.

Словно желая направить мое движение, Джулиус положил руку мне на поясницу, и я почувствовала, что таю под его ладонью, — и не то что не отстранилась, а, наоборот, сделала движение к нему.

— Хочешь, скажу одну из причин, по которой меня в детстве чаровали бабочки? — спросил он. — Так вот, потому что бабочки — хрупкие, но умеют выживать. У них практически отсутствует родительский инстинкт в отношении потомства. — Джулиус смерил меня взглядом. — Если не считать того, что они выбирают надежное и безопасное место для кладки яиц.

У меня вдруг выступили слезы на глазах, и я быстро смахнула их с ресниц.

Джулиус провел меня на второй этаж, мимо целого ряда дверей. Некоторые комнаты стояли нараспашку, и я мельком успела заметить элегантные спальни — с кроватями под атласными покрывалами, с пышными шелковыми одеялами, с ночными столиками, на которых красовался неизменный набор: старомодная жестяная коробочка песочного печенья, хрустальный кувшин с водой и хрустальный же стакан. Дом наполняла роскошь, лишенная показушности и вульгарности, старые деньги сочетались здесь с безупречным вкусом. Джулиус ввел меня в свою комнату, сел на постель и жестом пригласил меня сесть рядом. Он сидел так близко, что на меня пахнуло его одеколоном. Чтобы проникнуться бесценным моментом, я прикрыла глаза и вдруг почувствовала, что Джулиус вкладывает мне в руку какой-то маленький округлый предмет. Я открыла глаза и увидела ярко-голубое яйцо Фаберже.

— Господи, это просто невероятно! — ахнула я.

— Открой его, — предложил Джулиус, накрыв своими пальцами мои, дрожащие. Сердце у меня колотилось так громко, что я подумала — как бы Джулиус не услышал. Я нажала на кнопочку сбоку, верхняя половинка яйца откинулась, и моим глазам предстала усыпанная драгоценными камнями бабочка. Я в жизни не видела такой драгоценности, ничего подобного — даже отдаленно. Свет, падавший из окна, играл разноцветными искорками в сапфирах, рубинах и изумрудах.

Я рассматривала яйцо и бабочку, в немом восторге изучая изумительно тонкую работу ювелира. Надо же, как искусно сделано! Потом я бережно закрыла яйцо и положила на ночной столик. Джулиус откинулся на подушки, я легла рядом, и он взял меня за руку.

— А ты знаешь историю яиц Фаберже? — спросил он.

— Знаю только, что они из России, — ответила я.

— Именно. В тысяча восемьсот восемьдесят пятом году император Александр Третий заказал первое пасхальное яйцо для своей супруги, императрицы Марии Федоровны. Оттуда и пошла традиция, которую прервала лишь революция. Прелесть яйца в сюрпризе, в элементе неожиданности, ведь внутри подарок. — Джулиус пожал мою руку.

— А что было внутри самого первого яйца? — заинтересовалась я.

— Крошечная золотая курица с рубиновыми глазками. Скорлупа была из золота, а эмаль — белая. Каждое яйцо требовало примерно года работы, и в его оформлении должно было отражаться какое-нибудь значительное событие прошедшего года. В общем итоге дом Фаберже изготовил для русского царствующего дома пятьдесят яиц.

— Это яйцо тоже было сделано для царя?

— Нет. Когда яйца вошли в моду, их стали заказывать Фаберже и другие состоятельные русские. Мой отец купил это яйцо в Нью-Йорке у какого-то антиквара в начале шестидесятых. — Джулиус помолчал. — И подарил матери на мое рождение.

Я повернулась на бок, чтобы заглянуть Джулиусу в глаза.

— И поэтому она оставила его тебе?

Джулиус тоже повернулся, и теперь его дыхание щекотало мне лицо. Но мы не соприкасались. Мы лежали так близко, что я видела упавшую ресничку у него на щеке.

— Думаю, можно предположить, что она оставила его мне, — медленно произнес Джулиус, — вместо прощальной записки. Перед самоубийством. — То, как он произнес последнее слово, заставило меня вздрогнуть. — Около моей постели она оставила это яйцо, а моему брату Пирсу — записку.

Он пристально смотрел мне в глаза, ожидая правильной реакции. Момент был критический, я понимала, что действовать нужно очень деликатно, иначе я все испорчу. Одно малейшее движение в неверном направлении — и я спугну Джулиуса, как охотник — оленя, молниеносно исчезающего в лесной чаще.

— Что ж, она выбрала надежное место для кладки, — мягко сказала я. Мне показалось, или на лице Джулиуса мелькнул намек на улыбку?

— Но записки она мне не оставила… — как бы про себя повторил Джулиус, точно сообщая мне о себе самую интимную подробность, какую только можно открыть.

— Джулиус, — сказала я, — ей не было необходимости это делать. И так все яснее ясного.

Он заключил меня в объятия и зарылся лицом в мою шею. Потом глубоко вздохнул, это был вздох, полный облегчения и сожаления.

— Иногда мы решаем похоронить желание, которое кажется нам невыполнимым, — неловко начала я, — решаем, потому что не в силах вынести боль. Но тут есть одна опасность: рискуешь забыть, каково это — испытывать желание, и если ты больше его никогда не ощутишь, то потеряешь часть себя.

Джулиус посмотрел мне прямо в глаза. Он все понял. Он понял, что на самом деле я говорила: «Ты достоин своего желания. Не бойся. Выбери меня». Я ждала его согласия или хотя бы поцелуя, но, как всегда, получилось, что я со своей пылкостью зашла слишком далеко — и слишком быстро. Джулиус отстранился и сказал:

— Пойдем, а то к ланчу опоздаем.

Весь ленч я пребывала в каком-то странном состоянии, будто время от времени моя душа отделялась от тела. Я слышала, как Джулиус о чем-то беседует с бабушкой, но слов не понимала и принять в разговоре участия не могла. Вместо этого я смотрела на них как бы сквозь призму своего отчаяния. Все понятно. Джулиус водил меня в оранжерею смотреть бабочек и читал о них лекцию нарочно: таким образом он аллегорически объяснил, почему не может дать отставку своей Алисе и жениться на мне. У него есть работа, есть это тайное хобби, и ему хватает. Так ему спокойнее. А от любви одно беспокойство. Вот что он хотел мне сказать.

Я смотрела на его бабушку Грейс, на ее точеное лицо с высокими скулами, на седые локоны, на бриллианты, вздрагивавшие у нее на шее, и отчаянно ей завидовала. Не только ее хрупкой красоте (я заметила по-старчески вздутые вены у нее на руках и еще то, что кольца слишком свободно болтаются на ее похудевших пальцах), но ее самообладанию. В Грейс была какая-то внутренняя уравновешенность, полное приятие существующего порядка вещей, точно она очень рано поняла, что не стоит истощать запас сил, пытаясь плыть по течению. Она слушала внука, и ее голубые глаза лучились теплотой. Было ясно, что она нежно любит Джулиуса. Интересно, ее не удивило, что Джулиус привез меня, а не Алису? Поняла ли она, в чем дело? Под ее светским шармом таилось какое-то уверенное знание. Но какое? Что она имела в виду, когда после ланча, выслушивая мои благодарности, слегка потрепала меня по руке? Может, она внушала мне, чтобы я оставила ее внука в покое? Но как я могла отступиться, сдаться, да еще в разгар битвы за счастье? Вот так вот взять и просто отказаться от Джулиуса? Немыслимо.

На обратном пути в Лондон мы оба не проронили ни слова. Молчание не было напряженным, но и расслабленным его тоже назвать было нельзя. Скорее, это было усталое молчание побежденного. Что еще можно было сказать?

Мы с Люси нежились в джакузи, и пузырьки лопались, брызгая горячей водой нам в лицо. Дело было в дорогущем салоне красоты — ну просто образец для глянцевого журнала, — а сам салон примыкал к дорогущему же загородному отелю, и нас окружали до тошноты уверенные в себе состоятельные люди. Остальные посетительницы салона, все как одна длинноногие и холеные, держались так, будто хождения в такие салоны и приведение себя в запредельно гладкий вид были для них привычны с рождения — будто все эти невероятные (и по дороговизне тоже) процедуры были для них все равно что чистка зубов. А я дивилась экстравагантности и роскоши заведения не меньше, чем их уверенности в себе. Идея принадлежала Люси: она устроила нам такой гламурный девичник на выходные за счет кредитной карточки Эдварда, и это для нее имело глубоко символичный смысл. Я вся испереживалась по поводу Джулиуса — до такой степени, что попросила у Люси помощи, сказав, что самой мне никак не справиться со своим внутренним вредителем, который все портит.

— Понимаешь, — объясняла я, — у меня не получается остановиться, я все время грызу себя за то, что поступаю неправильно, и самооценка у меня все падает и падает, а я все осыпаю и осыпаю себя упреками. Каждый раз, когда мои отношения с мужчиной — или, как сейчас, зарождающееся возобновление былых отношений — рушатся, я всегда впадаю в состояние яростного целомудрия и просто не могу себе представить, что меня обнимет и поцелует кто-то другой. — Я поболтала ногами. — Если не считать этой треклятой ночи с Троем, я пощусь уже тринадцать месяцев. Больше года без секса!

— Ведешь подсчет? — засмеялась Люси.

Почти так. Мне не составило труда вспомнить, когда я последний раз была в постели в Джейми — ровно за десять дней до того, как ушла от него. И вот тут таилась одна странность, объяснить которую мне не удавалось: секс у нас до последнего момента получался замечательный! Да, химию ничем не объяснишь. С Джейми мне было скучно до тошноты, но достаточно нам было принять горизонтальное положение, как с ним становилось хорошо. В наших отношениях появлялись честность и открытость. Думаю, мы только в постели их и сохраняли, потому что, как ни странно, в постели нам было незачем притворяться и врать.

Подлинная страсть граничит с разрушением, потому что когда у тебя тесные отношения с человеком, то тебе кажется, что нужно обязательно жертвовать частью себя. Именно так и получалось у нас с Джейми. Мы были полны страсти и в то же время антагонизма и продолжали жертвовать собой и своим счастьем, пока в конце концов что-то не сломалось. А вот на отсутствие сексуального влечения мы никогда не жаловались — может, нам просто нужна была необходимость выпустить пар? Физически сбросить эмоциональное напряжение, обиды?

— Я тоскую без секса, — честно призналась я. — Ну, не совсем так, скорее, без интимности, без близости. Не то чтобы у меня имелся богатый опыт по части эмоциональной близости. Мы с Джейми никогда не лежали в обнимку, не болтали ночи напролет, не делились секретами и не хихикали до рассвета.

— Тебе, по крайней мере, не приходилось планировать секс строго по расписанию, — вздохнула Люси. — При детях не разгуляешься, никаких импровизаций. И потом, он такой предсказуемый. Нажимает мне на соски, как на кнопки управления клитором. Вообще обращается со мной как с пультом-дистанционкой. А все, что мне нужно, — это чуточку нежности, ощущение подлинной эмоциональной связи. Вовсе не эти торопливые прелюдии, будто он пробегает по списку и ставит галочки: тут, тут и тут, ну, теперь можно переходить к делу, отметился.

Я протерла глаза — в них попала вода.

— Как трудно добиться, чтобы все было нормально, согласна? — спросила я. — Мужчины, секс, общение, эмоциональное равновесие, самореализация, чувство, что ты ощущаешь себя полноценной женщиной и поэтому состоявшейся личностью. Как хочется, чтобы, когда мужчина тебе нравится, когда ты от него без ума, быть уверенной, что и он относится к тебе точно так же. Я уже начинаю думать, что на свете нет ничего вечного и надежного — любые отношения хрупки, даже те, которые кажутся очень прочными. А самые счастливые люди — те, кто умеет с благодарностью принимать и ловить краткие просветы счастья. Даже самые крошечные.

Люси пожала плечами, словно хотела сказать «может, и так». Мы помолчали, а потом я призналась:

— У меня появился странный тик. Какой-то живчик под глазом все время дергается.

— Это у тебя от нервного перенапряжения, — объяснила Люси.

— Скорее, от затяжного сексуального воздержания.

— Нет-нет, тогда бы тебе снилось, что у тебя выпадают зубы, — возразила она.

— Вот утешила, — откликнулась я. — Мне именно это и снится.

Позже, когда мы перебрались в сауну, я не выдержала и заскулила:

— И что мне теперь делать? Как быть? Ни работы, ни дома, ни мужика. Жизнь кончена. Я просто-напросто неудачница.

— Дейзи, тебе нужно найти работу, — настойчиво посоветовала Люси. — Ты еще слишком молода, а потому тебе нельзя распускаться и превращаться в еще большую одержимую невротичку, чем ты есть сейчас.

Я согласилась. За те три года, которые я провела без работы, будучи замужем за Джейми, я ничуть не отдохнула и не расслабилась и не спланировала будущее. Мне было так скучно и я настолько ничего не делала и не достигла, что у меня напрочь пропала уверенность в себе — до дрожи в коленках. А теперь у меня кончались деньги. Тот запасец, который у меня имелся после развода с Джейми и продажи квартиры, уже почти истаял. Платить за себя во время наших совместных с Люси и Джесси вылазок в рестораны я еще как-то могла бы, но только при условии, что останусь жить у мамы. О поездке куда бы то ни было или об обновках мечтать уже не приходилось, я уже не говорю о таких взрослых затеях, как обзаведение собственным жильем по ипотеке. Вот поэтому я чувствовала себя как животное, попавшее в капкан. Я застряла, увязла, и эта ситуация не сулила ничего хорошего, потому что я не видела никакого выхода для дальнейших перемен или роста.

Знаю, я поступила неправильно, но, вернувшись после выходных домой к маме, я не удержалась и отправила Джулиусу электронное письмо следующего содержания: «Преуспевающим быть нетрудно. Трудно быть преуспевающим и реализовавшимся в жизни. А преуспевание без самореализации — это неудача». Отправив письмо, я принялась ждать ответа.

Глава 5 Секс с доставкой на дом

Прошел почти месяц, а Джулиус так и не откликнулся на мое письмо. Ни ответа ни привета. Не откликнулись и разнообразные издательства, которым я разослала свое резюме, приукрасив его по мере сил. Тем не менее я продолжала маниакально проверять почтовый ящик и в один прекрасный день получила-таки радостную весточку, хотя и не ту, которой ожидала. Письмо было от Майлса: он сообщил, что возвращается из Гонконга в Лондон, где купил букинистический магазинчик. Что еще лучше, он предлагал мне работу.

Ладно, положим, когда я окончила университет и, раздуваясь от гордости, получила диплом по специальности «английская литература», мне и в голову не приходило, что когда-нибудь я буду работать продавщицей в книжном магазине. Скорее, я полагала, что когда-нибудь окажусь в числе номинантов на литературную премию. В те времена я была так непоколебимо уверена в своем высшем предназначении, в том, что судьба приготовила мне путь, усыпанный розами, что я рождена для великих свершений, для чего-то такого, что выделит меня из общей серой массы. Но те времена давно прошли, а сейчас я смотрела на себя и на мир совершенно иначе, и выбирать мне было особенно не из чего. Конечно, я не совсем утратила порывы и устремления, но запал у меня уже был не тот, вернее, его вообще не осталось — меня как из розетки выключили. Я по-прежнему хотела заниматься чем-то осмысленным, иметь цель в жизни и, разумеется, завоевать профессиональные высоты (и, конечно, думала, что они гарантируют мне уважение папеньки), но с тех пор как я забросила карьеру в издательской сфере, я потеряла веру в себя и собственное будущее.

Получив предложение Майлса, я вздохнула с облегчением. Наконец-то у меня опять будет хоть какая-то работа! В глубине души я сочла, что молитвы мои оказались услышаны в основном благодаря записочкам с просьбами к ангелам-хранителям, которые я втайне от всех строчила на хорошенькой цветной почтовой бумаге и клала на ночь под подушку (записочки больше напоминали список желанных подарков на Рождество). Однако Люси и Джесси отнеслись к новостям с прохладцей и даже с предубеждением.

— Майлс — это палка о двух концах, не пойми меня неправильно, — пробурчала Джесси. — Он, конечно, пойдет на акцию милосердия, но ты все-таки не забывай, что он такой же, как все современные мужики за сорок: больше всего на свете боится увязнуть в длительных отношениях, а в глубине души — эгоистичный, испорченный и черствый сукин сын.

— Во-первых, — возразила я, схлебывая пенку с капучино, — если мне и приспичит перепихнуться, я не лягу в постель с мужиком, который пойдет на это из жалости. Кроме того, я не намерена спать с Майлсом. Ни за что. Это уже практически инцест. Во-вторых, тебе просто завидно, потому что у меня появится симпатичный холостой приятель, с которым можно будет показаться на публике и вообще развлекаться.

— Верно, — поддержала меня Люси. Потом покрутила на пальце обручальное кольцо и спросила: — А может, Майлс и есть тот, с кем мне стоит завести романчик?

— Ты все еще не отказалась от этой идеи? — удивилась я, ощутив укол смутного отвращения. Я-то думала, Люси перебесилась. — Вообще-то Майлс терпеть не может прилипчивых женщин.

Люси посмотрела на меня более чем выразительно.

— Извини, я не хотела тебя обидеть, не принимай на свой счет, но ведь если это твоя первая связь на стороне, то тебе волей-неволей потребуется много внимания и ты будешь на этом настаивать.

— В таком случае, Майлс — это именно то, что доктор прописал. — Джесси жизнерадостно потерла руки. — У него, скажем так, всегда будет полный рукав козырей — он ведь наверняка успел перепахать половину дамочек Гонконга и Юго-Восточной Азии. Нахватался всяких приемов.

— О-о, вот это меня точно оттолкнет, — замахала руками Люси. — Еще начну сравнивать себя с его эскадроном шлюх и ломать голову «неужели она делала это лучше, чем я?» и «правильно ли я это делаю?». Нет, увольте.

— Согласна! — хихикнула я. — В койке хороши те мужики, которые придерживаются золотой середины: не устраивают тебе смотр на секс-пригодность и не раздражаются, если ты в чем-то отклоняешься от постельного сценария их мечты. Но при этом они ведут себя уверенно и знают, что делают. Женщине приятно знать, что она нравится мужчине сама по себе.

— Господи, какие вы обе зануды! Ну ни грана авантюризма! — презрительно фыркнула Джесси. — Что плохого в том, чтобы удовлетворять свои желания? Нужно просто понять, чего хочешь, а потом попросить об этом. Вслух, отчетливо и внятно, не надеясь на телепатию. Проще простого.

— А знаешь, — задумчиво проговорила Люси, — за десять лет брака с Эдвардом я ни разу не попросила его в постели: «Сделай то-то и то-то».

Джесси чуть не поперхнулась кофе.

— Лично я никогда не считала нашего правильного Эдди виртуозом по этой части.

— Эдвард — совершенно нормальный мужчина, просто он… он такой предсказуемый, — пожаловалась Люси. — В постели у нас в принципе никакого общения не получается.

— Один из важнейших аспектов орального секса — это умение разговаривать в постели, — наставительно сообщила я. — Если партнер спрашивает «ну как, тебе понравилось?», значит, он напрочь не умеет улавливать твои ощущения.

Люси с Джесси дружно рассмеялись.

— Кто бы говорил! Ты же от воздержания уже на стенку лезешь, — пошутила Джесси.

— Нет ничего лучше простого, обыденного секса, — подвела я итог.

— Так почему Майлсу взбрело в голову купить книжный магазин в Пимлико? — поинтересовалась Люси. — Не то чтобы очень выгодная затея. Я-то подумала, что он вернулся в Англию, чтобы жениться и остепениться.

— Вот именно, и полагает, будто владелец букинистического магазинчика — притягательная добыча, — предположила я. — Рассчитывает, что бабы валом повалят, как мухи на мед слетятся на его интеллектуальное обаяние и чувствительность.

— С чего бы это? Он что, ходил в Гонконге на актерские курсы? — Джесси скорчила гримаску. — Нет, правда, Майлс же трахает все, что движется, так что сексуального он видит в букинистическом магазине? Будет уговаривать девушек перепихнуться на груде старых книжек? «Дорогая, я подложу под тебя сонеты Вордсворта, это так возбуждает!» — так, что ли?

— Может, он наконец повзрослел… — предположила Люси.

— Скорее, у него проснулась совесть, — уточнила Джесси. — Так, Дейзи, вернемся к твоим делам. Раз ты у нас теперь девушка работающая, тебе придется съехать от мамы и поселиться в городе. Хочешь пожить у меня, пока дела не устаканятся?

— Спасибо, ты настоящий друг! — обрадовалась я. — Вот увидишь, я наведу у тебя в берлоге такой порядок — все блестеть будет.

— А как ты стерпишь постоянный наплыв Джессиных случайных мужиков? — сухо спросила Люси. — Они же так и будут мелькать туда-сюда. И все время разные.

Джесси промолчала, слегка обескураженная. Однако Люси была в чем-то права — несмотря на нетипичную для нее язвительность.

— Ну, может, я с кем-нибудь познакомлюсь на новой работе, — поспешно сказала я, чтобы разрядить накалившуюся атмосферу. — Майлс обещает поставить меня продавщицей в отделе эзотерической литературы и книжек по самопомощи.

— Умоляю, дорогая, только не связывайся с психами, которые покупают такие книжки! — воскликнула Джесси, посылая мне прощальный воздушный поцелуй, и ушла. Я с огорчением заметила, что с Люси она даже не простилась.

Вечером я села писать ответ Майлсу, вошла в электронную почту и… сердце у меня ухнуло куда-то в район желудка. Джулиус все-таки ответил!

«Ди, поверь, я женюсь на Алисе не вслепую и вовсе не с тем блаженным бесстрашием, с которым любитель адреналина прыгает с тарзанки. Сейчас она — та, кто мне нужен, потому что Алиса не будет бросать мне вызов, провоцировать и так далее. В отличие от тебя она предсказуемая и спокойная. Можешь сколько угодно верить, что созрела для меня, но я не готов к тебе. Мне жаль тебя разочаровывать, но вот что я тебе обещаю: когда мы оба состаримся, то обязательно встретимся. Я куплю домик где-нибудь в теплых краях, и мы будем коротать остаток дней на солнышке и рассказывать друг другу свою жизнь. Так что начинай готовиться прямо сейчас, чтобы у тебя была в запасе хорошая история. Удачи тебе, целую, Дж.»

Нет, подумала я, даже не утирая слезы, катившиеся по лицу, люби меня Джулиус, он ни за что не заставил бы меня ждать.

Получив такой афронт от Джулиуса, я впала в состояние неописуемой прострации, и обеспокоенная Джесси созвала дома у моей мамы совет-девичник. На дворе стояла дивная весенняя погода, мы устроились в саду под магнолией, Люси гладила меня по спине, а Джесси щекотала мне пятки травинкой, но я все равно продолжала уныло стенать все на той же ноте:

— Разве я когда-нибудь кого-нибудь еще так полюблю?!

— Насчет Джейми ты тоже была уверена, что любишь его, — и глядь, прекрасно это преодолела, — как бы между прочим напомнила Джесси.

— Не-ет, — тихо прохныкала я, перебирая в пальцах восковые лепестки магнолии, усыпавшие траву. — Насчет Джейми я думала, что влюблена в него, а Джулиуса я люблю. Я точно знаю. Это же день и ночь! Между влюбленностью и любовью колоссальная разница! Как вы не понимаете! Сравнивать влюбленность и любовь — все равно что сравнивать лилипута с коленопреклоненным человеком!

— А как насчет коленопреклоненного лилипута? — засмеялась Джесси. — Это какой вид любви будет по твоей классификации?

— Самый настоящий.

Люси сняла руку с моего плеча и уселась поудобнее.

— Дейзи, ты теперь одинока и свободна, и уверяю тебя: как только ты выскочишь замуж и обзаведешься детьми, ты тут же пожалеешь о былых деньках свободы, о том, что так быстро с ней рассталась. Я по себе знаю. Мои незамужние подружки рассказывают мне, как они только и делают, что порхают с вечеринки на вечеринку, спят до полудня, и к тому же с кем вздумается, в любой момент могут прокатиться отдохнуть в Европу, всласть занимаются карьерой и тусуются на корпоративных мероприятиях, читают горы книжек и журналов, потому что у них есть на это время, могут пойти в кино, когда им вздумается… и, чтобы выбраться на вечер из дома, им не нужно проворачивать сложную схему, в которой задействованы няня, детский ужин, помывка и укладывание детей в постель, — и они даже не представляют, как это все выматывает! И вот эти незамужние барышни плачутся мне на то, как им одиноко и как они хотят замуж, замуж, замуж и детей, детей, детей. Меня уже тошнит от этих разговорчиков об их разбитых сердцах и беспросветном одиночестве, потому что я вижу кое-что совсем другое: они неприлично свободны, вольны потакать любому своему капризу и вообще делать, что заблагорассудится.

— Я тебе об этом годами твержу! — подхватила Джесси. — Никогда не понимала женщин, которые приходят ко мне на прием и хотят детей так страстно, как я хочу разве что пописать, застряв в пробке. Прямо-таки зоологическое отчаяние.

— Брак — это не ответ, а загадка, — печально сказала Люси. — Непознаваемая тайна того, как двое пытаются ужиться вместе.

— А может, брак — это такая дерзкая форма оптимизма? — с надеждой предположила я.

— Проходит время, и брак превращается просто в давнее знакомство, — с горечью отозвалась Люси. — Просто в почву, из которой произрастают дети и взаимное неуважение.

— Тебе настолько плохо с Эдвардом? — поразилась я.

— Не настолько, но… — Люси помолчала. — Не то чтобы наша совместная жизнь вызывает у меня полное отвращение, но и нравиться вовсе уже не нравится.

— Ты вступаешь на опасный путь! — предупредила ее Джесси. — Самый ужасный вариант — это долгий, но неудачный брак. Такой был у моих родителей. Знаете, когда супруги считают себя обязанными сохранять брак ради детей и он превращается в пожизненное заключение в двухместной камере. И при этом оба супруга одиноки.

Мы с Люси уставились на Джесси. Она редко говорила о своей семье, и, хотя мы знали, что она боится привязанностей как огня, я никогда не слышала в ее голосе такой печали, как сейчас.

— Ты жалеешь, что они не развелись? — осторожно спросила я, прекрасно понимая, что, как бы несчастны ни были в браке мои родители, я бы все равно предпочла, чтобы они не разводились, — вернее, это бы предпочел мой балованный и эгоистичный внутренний ребенок.

— Конечно. Я тебе об этом уже говорила, — сказала Джесси. — Когда мне только стукнуло тридцать и папа умер от сердечного приступа, я испытала что-то вроде облегчения. Подумала: вот, мама наконец заживет своей жизнью. Но, к сожалению, было уже слишком поздно. Ей едва исполнилось шестьдесят, а она уже считала себя старухой. Мама просто не представляла себе, как можно жить своей жизнью, потому что слишком долго была прикована к отцу. Я абсолютно уверена, что именно поэтому она и сдалась раку. Все эти долгие годы подавления собственных эмоций в конечном итоге ничего ей не дали. В чем тогда смысл исполнять супружеский долг — в такой форме? — Джесси захлебывалась словами. — Люси, ни в коем случае не сохраняй семью только ради детей. Если хочешь остаться с Эдвардом ради себя, тогда оставайся, а так — не надо!

— Легко тебе говорить, у тебя вообще никаких обязанностей нет! — сердито ответила Люси.

— Зато я точно могу тебе сказать: когда дети подрастут и поумнеют, они почувствуют, что ты принесла себя в жертву ради них, и воспримут эту жертву как свою собственную, — объяснила Джесси. — Иногда меня так мучает совесть — просто спасу нет.

Меня прямо-таки обожгло стыдом: я-то до сих пор жаждала, чтобы родители были вместе, просто ради внешнего благополучия, ради парадного фасада «у нас все хорошо», ради пресловутого ощущения стабильности. Мне до сих пор было жалко, что, когда мы с мамой сплетничаем, устроившись за кухонным столом, этой сцене не хватает привычного шуршания папиной газеты и время от времени — его насмешливого фыркания. Хотя папа никогда особенно не участвовал в нашей жизни, меня успокаивал сам факт его присутствия — несмотря на то что нередко оно меня раздражало.

— Да, но есть еще другая сторона вопроса. Когда родители расходятся и твоя мать остается одна, сразу ощущаешь, что тебе на плечи легла еще большая ответственность, — сказала я. — Мне так хочется, чтобы мама кого-то встретила! Ведь я желаю ей счастья.

На этих самых словах в сад выплыла мама с подносом, заставленным чашками и плюшками.

— Вот вам, девочки: лучший сорт «Тетли» и мои фирменные слоеные плюшки. Вам определенно не помешает сладкое. Вы, конечно, прелесть что за девочки, но все на нервах, а сладкое успокаивает. Вам бы научиться просто жить, а не пережевывать каждый свой шаг. — Она поставила поднос на столик. — Ну, я отчаливаю на групповую терапию. Увидимся.

Джесси прямо подпрыгнула.

— Ушам своим не верю, миссис Доули! — воскликнула она. — Дейзи уговорила вас записаться к психотерапевту?!

— Что ты, лапочка, нет, конечно! — улыбнулась мама. — Это собачья терапия.

— Собачья? — недоумевающе переспросила Люси.

— Вы разве не слышали про такое? Общество анонимных хозяев нервных собак, — объяснила я. — Двенадцатишаговая система психотерапии, групповые встречи. Во всех графствах есть. Само собой, собираются только отчаянные собакоманы. Представляете, сидит кучка чокнутых собаководов в каком-нибудь унылом сельском клубе и делится переживаниями по поводу того, что Черныш грызет себе лапы, а Рыжик немотивированно воет каждый раз, как его хозяину вздумается поиграть Рахманинова на расстроенном пианино.

— А вам-то туда зачем ходить, миссис Доули? — удивилась Люси.

— Дуги захворал, — с полной серьезностью сказала мама. — У него собачье компульсивное расстройство, симптомы тревожности. По данным профессора-ветеринара из Индианы, это расстройство встречается у двух процентов собак.

— И в чем оно выражается у вашего песика?

— Он трется лбом о кокосовый половичок в передней, и у него уже облезли брови.

— Ему нужно научиться просто жить и не пережевывать каждый свой шаг, — пошутила я. — А тебе — перестать анализировать собак.

Мама помахала невротику Дуги, который лаял на нас в кухонное окно, и умчалась.

— Бедная сдвинутая мамочка… то есть собачка, — вырвалось у меня.

Не знаю, плюшки на нас подействовали или что, но от хохота мы просто повалились на траву. Мы распили две бутылки вина, и я впала в типичное состояние «звонка по пьянке», но подруги крепко держали меня за руки.

— Не смей звонить! — завопила Джесси и отобрала у меня телефон. — Ни в коем случае больше не разговаривай с Джулиусом! И не пиши ему! А то он решит, что ты его преследуешь.

— Общаться — не значит преследовать! — провозгласила я. — И вообще, я не Джулиусу хочу позвонить, а Майлсу. Завтра он приедет к нам на ленч.

— Отлично! — Люси просияла. — Тряхну стариной, вспомню, каково это — кокетничать.

Прежней дамской триадой плюс Майлс мы выпивали в саду после развесистого воскресного ланча. Лужайка была усеяна пустыми тарелками, бокалами и бутылками. Когда я пошла в дом, чтобы приготовить кофе, Люси нагнала меня и ухватила за воротник.

— Я и забыла, что Майлс такой сексуальный! — с придыханием сказала она. — Даже с похмелья и то — зашибись.

Я рассматривала Майлса сквозь кухонное окно. Он как раз излагал очередную главу своей вчерашней эпопеи самца-завоевателя, и Джесси, сидевшая напротив него на лужайке, вдруг запрокинула голову и заливисто расхохоталась — не иначе, над какой-нибудь особенно смачной деталью, на какие Майлс всегда был щедр.

Люси была права. В первый миг, когда улыбающийся от уха до уха Майлс появился на пороге, я сказала себе: «Это моя добыча!» Несомненно, добычей он был и желанной, и во всех отношениях лакомой, и, когда мы общались, я чувствовала, что физическое влечение добавляет нашей дружбе пыла и перца. В воздухе все время висело непроизнесенное «мы в любой момент можем это сделать», и мы постоянно балансировали на грани, что придавало отношениям особую пикантность и укрепляло их. Однако, хотя фантазировать о том, каков Майлс в постели, мне нравилось, рассудок твердил одно: у нас с ним ничего не получится. Получилась крепкая дружба с мужчиной, который мне нравился, — и, в конце концов, найдите мне хоть один пример дружбы между мужчиной и женщиной, которая была бы совершенно и абсолютно платонической и бестрепетной!

Люси прижала ладони к заалевшим щекам.

— Как, по-твоему, у меня есть шансы понравиться Майлсу?

— Ты же сама слышала, как он тут вещал о своем страстном желании перепихнуться с цветущей семейной дамой, — напомнила я. — Поди посмотрись в зеркало, если сомневаешься. Цвести ты цветешь, фигура у тебя до сих пор — полный отпад, более того, как раз в его вкусе. Почему бы ему на тебя не запасть?

Люси прикусила губу.

— Ой, Дейзи, ты даже не представляешь себе, как годы семейной жизни и однообразного супружеского секса убивают самооценку. Когда день за днем спишь с мужчиной, который не замечает даже твою новую прическу, я уж не говорю о том, что не замечает, сделала ли ты интимную стрижку… Вот смотрю я на Майлса, который прямо излучает жизнелюбие, и чувствую себя старой, толстой и скучной.

— Но тогда разве интрижка с ним тебе поможет? Ты действительно думаешь, будто, изменив Эдварду, почувствуешь себя бодрее, моложе и желаннее? Возможно, измена сойдет тебе с рук и муж о ней так и не узнает, но ты-то будешь знать, что натворила. Как ты будешь жить, помня об этом? — спросила я. — Думаешь, у вас с Эдвардом никак не выйдет начать все с начала?

Люси плюхнулась в кресло.

— Дейзи, ты не хуже моего знаешь, что самое страшное одиночество — это то, которое испытываешь в браке с человеком, переставшим тебя радовать.

Я кивнула.

— Ты права. Самое худшее — это когда просыпаешься, смотришь на спящего рядом мужчину и понимаешь, что ты его переросла. Когда понимаешь, что у него свои мечты и надежды, а у тебя свои, то и спать с ним больше не можешь, потому что это уже как инцест, — торопливо сказала я и добавила: — Так что надо найти партнера, с которым ты будешь себя чувствовать не выше и не ниже, а на равных, и чтобы вы развивались на равных.

— После помолвки с Эдвардом у меня было твердое ощущение, будто я выиграла какой-то очень важный приз. — Люси вздохнула. — А теперь я знаю, что важно не выиграть, а понимать друг друга. Эдвард перестал меня понимать, он вообще не знает меня теперешнюю.

— А ты его знаешь? Понимаешь? Может, ему так же плохо и одиноко, как и тебе.

— Как ты можешь такое говорить — ты же бросила Джейми! — Люси явно начинала сердиться. — Ты прекрасно понимаешь, каково это, когда не можешь достучаться до мужа.

— Понимаю. На своей шкуре испытала, — тихо ответила я. — До Джейми тоже было не достучаться — все его чувства как будто прятались под бронированным панцирем, а когда я пыталась пробиться сквозь него, вкладывая в это всю силу своей любви, то лишь изматывалась — а он по-прежнему был как за крепостной стеной. Я просто хочу сказать тебе, что, если отношения действительно сошли на нет и все чувства умерли, ты непременно это ощущаешь. Точно попадаешь в какую-то мертвую зону, где всегда холодно, где вы уже не возбуждаете друг у друга страсти и ежедневно убиваете друг друга фальшивой вежливостью. Обмениваетесь репликами вроде: «Хочешь, я пропущу тебя в ванную первым?» — «Нет-нет, после тебя, я не тороплюсь». Как только ловишь себя на том, что заворачиваешься в полотенце, стоит мужу увидеть тебя голой, — это конец. Не знаю, может, у вас с Эдвардом еще не дошло до этого.

— Тебе просто-напросто не хочется уступать мне Майлса! — засмеялась Люси.

— Может, ты и права. Главным образом мне не хочется, чтобы тебя обижали. Майлс до сих пор сторонник мимолетных связей. Так сказать, предпочитает Мак-Секс, быстрый незатейливый перепихон, после которого тебя подташнивает и ощущение такое, будто ничего и не было.

Люси поднялась и опять посмотрела на Майлса — теперь он, в расстегнутой рубашке, растянулся прямо на траве.

— Знаешь, иногда и гамбургер поднимает настроение… и оказывается именно тем, что надо, — сказала она.

Хотя приступать к работе в магазине Майлса мне предстояло отнюдь не завтра, подготовиться я решила заранее и как можно тщательнее, поэтому принялась перелопачивать все книжки по самопомощи и эзотерике, какие только можно. Кое-что из своих пожитков я перевезла на квартиру к Джесси, в комнату, которую она мне щедро предоставила. Казалось бы, наше с ней сосуществование под одной крышей грозило в самом скором времени превратиться в круглосуточный праздник непослушания с пьянками и бурным весельем, но нет — я держала себя в руках и часами штудировала развивающую литературу по Интернету. Когда Джесси впервые застала меня за этим занятием, довольно поздно вернувшись с работы, она глазам своим не поверила. Как она ни соблазняла меня, но я не поддалась на уговоры и не пошла с ней в ближайший бар, а осталась сидеть за своим ноутбуком.

— Спасибо, но сегодня вечером я лучше займусь расширением сознания, чем талии. Постараюсь опьяняться мечтами, — заявила я.

— Слушай, ты уже и так подсела на всю эту американскую муру, — буркнула Джесси, закуривая.

Я помахала ладонью, разгоняя дым.

— Вообще-то я как раз читала о саттве, могуществе бытия. Тебе бы не помешало набрать какой-то запас саттических сил. Суть в том, что саттва — это внутреннее равновесие, которое позволили Будде сидеть под священным баньяном, деревом боддхи, пока он не обрел просветление. Эту силу ощущаешь в храмах и в лесу.

— И в психушках тоже? — саркастически поддела меня Джесси.

Вдруг раздался звонок в дверь. Это оказалась Люси, и, едва я ее увидела, все мое внутреннее равновесие пошло псу под хвост. Выглядела она ужасно: лицо опухшее от слез, по щекам — потеки размазанной туши, а от безупречной прически и воспоминания не осталось. Мы с Джесси и слова вымолвить не успели, как Люси бухнулась прямо на пол, свернулась в позе зародыша и принялась раскачиваться туда-сюда, точно стараясь убаюкать свою невыносимую боль. При этом она громко стонала.

— Я вызываю «скорую», — решительно заявила Джесси. — Успокойся и постарайся дышать глубже и ровнее. У тебя, наверно, приступ аппендицита.

Люси заколотила по ковру кулаками.

— Да если бы!!! — прорыдала она. Я села рядом и участливо взяла Люси за руку. Джесси уже наливала ей бренди. Когда судорожные рыдания слегка утихли, Люси набрала в грудь воздуха и завопила:

— Он скотина! Паршивый неблагодарный говнюк! Вот кто он!

— Кто — Майлс? — испуганно спросила я, а в голове у меня пронеслось: «Ну вот, приехали. Этого я и ожидала: он с ней переспал и тут же ее бросил».

— Да не Майлс! Эдвард! — выкрикнула Люси и принялась самым натуральным образом рвать на себе волосы.

Джесси ухватила ее за руки.

— Люси, что стряслось? Ну-ка выпей глоточек и расскажи, в чем дело.

Люси послушно хлебнула бренди, потом опять глубоко вздохнула и начала:

— Значит, так. Шел девятый час утра. Эдвард всегда уходит на работу в шесть, чтобы успеть к открытию биржи. Иногда звонит, когда девочки завтракают, чтобы пожелать им доброго утра, но чаще всего — чтобы выдать мне очередные распоряжения. И вот звонок, я выскакиваю из душа, беру трубку и говорю: «Да, милый, что на сей раз?» А на том конце такая подозрительная пауза, и потом женский голос спрашивает: «Это миссис Примфолд?» Голос приличный, вроде даже нашего круга, ну я и решила, что это одна из мамаш из школы, просто я с ней еще не знакома. Может, ей нужна компания для пробежек или там посоветоваться. «Да, — говорю, — Люси Примфолд слушает, чем я могу вам помочь?» Честно говоря, я в тот момент сидела на краю постели, мокрая и замотанная в полотенце, и намазывалась кремом, поэтому как-то не очень сосредоточилась. А эта и говорит: «Знаете, мне ужасно жаль вот так вас огорошивать». Тут у меня сердце ухнуло: беда. Даже странно, как это нутром все сразу знаешь, даже пока голова еще не сообразила. Я мигом почуяла, что звонит-то мне не школьная мамаша. Спрашиваю: «А с кем я говорю?» — а она опять молчит. У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Потом эта говорит: «Меня зовут Сюзи, и мы с Эдвардом встречаемся уже два года». — «То есть как — встречаетесь?» — спрашиваю я как полная дура, а она в ответ: «Мы любим друг друга. Извините, мне очень жаль, но вам пора отпустить его на волю».

Люси вновь разразилась рыданиями.

— Хладнокровная дамочка, — заметила я.

— Сначала я ей просто не поверила, — шмыгая носом, сдавленным голосом продолжала Люси. — Сидела на кровати с трубкой в руке и была как в тумане. То есть я осознавала, что девочки играют где-то рядом, на лестнице, но у меня было такое жуткое чувство, знаете, когда внутри все кричит: «Стоп! Этого не может быть! Только не со мной!» Знаете, как кусочек из кино, который видела сто раз, но на себя примерить не можешь, потому что тебе и в страшном сне такое не приснится. Дальше звоню Эдварду на работу и спрашиваю, что за Сюзи такая. Он долго молчит, причем я даже на расстоянии чувствую, как он испугался, и понимаю — все правда. В общем, я не стала дожидаться, пока он начнет оправдываться, бросила трубку, оделась и повезла девочек в школу. И все это на автопилоте. Совершенно не помню, как вела машину, что говорила дочкам — ну напрочь. Прямо как под наркотой.

— Вот в такие моменты ангел-хранитель тебя и оберегает, — вставила я.

— Да что ты говоришь! — резко сказала Джесси. — Что ж твой крылатый друг не уберег ее от измены муженька?!

— Эдвард изменил мне! — провыла Люси. — Вы представляете? И не просто изменил — он мне изменял два года подряд! Наш брак — просто пшик! — Она налила себе еще бренди и одним глотком опустошила рюмку. — Я потратила столько времени зря, хранила Эду верность, а он в это время развлекался на стороне! Какая же я уродская дура! В зеркало смотрю и вижу старую уродскую дуру!

— Это он дурак, — тихо сказала я, обняла Люси и стала укачивать, а она плакала мне в блузку. Поплакав, она отстранилась и сказала:

— Знаете, что самое обидное? — Голос у нее был невыносимо тоненький, совсем детский. — Что Эдвард мне изменил, пока я только фантазировала, как бы ему изменить.

— Люси, ты слишком порядочна, чтобы обманывать кого бы то ни было, а тем более — отца своих детей, — сказала я, сглатывая слезы. — Это были просто фантазии, и ничего больше.

— Я для него всем пожертвовала — даже карьерой, я превратилась в статусную жену, потом в мамашу-наседку и идеальную хозяйку, я всегда его поддерживала и никогда ни в чем не отказывала. Но самое страшное, что я всегда ему доверяла. До самой глубины души.

Мы с Джесси только кивали. У Люси вырвался дребезжащий смешок.

— Я отвезла девочек в школу, вернулась домой. Было такое ощущение, что и дом тоже бросили, что и он тоже потрясен. Такая мертвая напряженная тишина. И тут на меня нашло. Знаете, что я сделала? Схватила нож и ну кромсать картины — все эти драгоценные Эдвардовы полотна, всех его старых мастеров в гостиной. Знаете зачем? Чтобы, когда он придет, ему было так же больно, как и мне!

Джесси захлопала в ладоши.

— Ну и как, тебе стало от этого легче?

— Пока резала, ощущение было потрясающее. Они рвались с таким треском! По-моему, это был самый бунтарский поступок в моей жизни. — Люси взялась за виски. — Господи, эти картины стоили целое состояние! Что же мне теперь делать?

— Они наверняка застрахованы, — сказала я. Картин было жалко — как-никак старые мастера, — но Люси было жалко еще больше, живой человек все-таки.

— Застрахованы? Если только от грабителей, но никак не от обезумевших жен! — все с тем же надтреснутым смешком сказала она. Потом всхлипнула. — Как я со всем этим справлюсь? Как мне жить дальше?

— Люси, — мягко начала Джесси, — ты так долго прожила за Эдвардом как за каменной стеной, так долго была просто мужней женой, а теперь попытайся стать самостоятельной женщиной и увидишь, что получится.

— Да, Люси, ты ведь у нас сильная! — поддержала я Джесси. — Ты справишься. Тебя так просто не взять. Одного не пойму: почему эта цыпочка вдруг вздумала звонить тебе?

— А, так я же вам еще не все рассказала! Выяснилось, что Эдвард купил своей фифе квартиру. Уже полтора года как. Она сама сказала. Половину времени, когда он не на работе, он у нее. То есть живет на два дома. А сегодня, видите ли, тот самый день, когда он пообещал, что переедет к ней насовсем.

По своему печальному опыту я знала, что Люси проснется спозаранку, — горе, как и одиночество, дотягивается своими щупальцами даже в сон и не дает спать дальше. Я уже испытала то самое, что сейчас переживала Люси, — когда ушла от Джейми и сделала аборт от Троя: проснулась в чужой постели, в гостевой комнате у подруги (у Джесси), с опухшим от вчерашних слез лицом, с ломотой во всем теле от недосыпа и мышечного напряжения. При этом мысли скачут, совесть болит, сердце колотится от страха, хотя как ему колотиться, если оно разбито. Еще не пробило и шести утра, когда я крадучись проскользнула из гостиной, где ночевала на диванчике, в гостевую комнату, неся чашку чаю. Как я и подозревала, Люси уже проснулась и смотрела в потолок. И казалось, что под потолком черной тучей клубится ее отчаяние.

Я забралась ей под бок и протянула чашку сладкого чаю (сахара я не пожалела, вспомнив мамины наставления насчет стресса и сладкого). Люси села в постели, сделала глоток-другой и сказала:

— Мне сорок лет, и я никогда не позволяла себе расплыться. Я следила за кожей, волосами и фигурой. Эдвард ни разу не видел меня с немытой головой, неподкрашенными корнями волос, в прыщах или с небритыми ногами. Да что там говорить, я никогда не показывалась ему, не сделав интимную стрижку! Я каждый день делала пилинг! Позволь я себе расслабиться, позволь я мужу хоть раз увидеть меня с целлюлитом или потрескавшимися пятками, заметить у меня усики или учуять хотя бы дуновение пота, — тогда я бы еще поняла его поступок. Но ведь я была безупречна. Не понимаю! Предать меня, меня, которая так старалась для него — хорошо выглядеть, воспитывать детей, вести дом, любить его… Нет, это невыносимо!

Одеяло вокруг Люси было усеяно мокрыми комочками бумажных платочков. Я собрала их, бросила в мусорную корзину и протянула подруге свежие. Люси повернулась ко мне. По лицу ее потоком бежали слезы.

— Я этого не заслужила!

— Нет, конечно же, нет! — отозвалась я.

— Знаешь, что меня больше всего пугает? — всхлипнула она. — Ощущение, что у меня не хватит мужества справиться с болью потери, и сил бороться за Эдварда и отбить его обратно тоже не хватит.

— А мне кажется, ты вовсе его не потеряла. Он сделал все, чтобы потерять тебя, но, стоит тебе пожелать, и ты его вернешь.

— Ты что?! Простить Эдварду эту квартиру, купленную любовнице тайком от меня? Простить ему, что он признался в любви какой-то фифе и обещал ей, что уйдет от меня? Ну уж нет! — Люси откинулась на подушку. — Мне так стыдно! — вздохнула она. — Что я скажу родителям? А дочкам? А друзьям? Ведь я ничего дурного не сделала, а мне так стыдно, потому что это такой позор для семьи! Для моей жизни! — Она замолотила кулаками по одеялу. — Как эти ублюдки, мужики, не понимают?! Сходив на сторону, они не просто предают нас — о нет, они делают кое-что похуже! — Она зарыдала, лицо ее покраснело, она уже не понижала голос. — Эти сволочи заставляют нас сомневаться в себе. Когда муж тебе изменяет, ты перестаешь верить в собственную адекватность, в способность судить здраво. Все разваливается на кусочки — образ мужа, семья, вся эта сладкая иллюзия насчет «жили долго и счастливо» — и разваливается всего лишь ради того, чтобы он в обеденный перерыв кинул палку где-то на стороне и почувствовал себя суперсамцом.

Приступ ярости утих, и Люси продолжала уже спокойнее:

— Понимаешь, ранит не сама ложь и обман и даже не то, что он трахался на стороне. Меня убивает то, что он лежал в постели в обнимку с другой. Просыпался рядом с ней. Когда позволяешь кому-то видеть, как ты спишь, — это куда интимнее, чем просто общение и даже секс. Во сне тебя видят как есть, без всяких масок: уязвимым и одиноким. — Люси вздрогнула, как от боли. — Ну как я это переживу? Мне в жизни не было так страшно и одиноко!

— Когда я ушла от Джейми, мне было страшно зажить самой по себе, — призналась я, поглаживая руку Люси. Бедняжка все еще всхлипывала, но не перебивала. — Все, что остается, — это жить дальше, дистанцироваться и размышлять. Меня, например, страшно унизила необходимость жить у мамы — последняя капля, — но при этом в бушующем океане отрицательных эмоций были крошечные островки покоя, когда я чувствовала, что наконец-то в гармонии с собой. Сначала эти островки не дольше минуты, потом они начинают расти и превращаются в часы, а там, глядишь, и в дни, а потом вдруг осознаешь, что уже живешь новой жизнью и она лучше прежней, невзирая на обстоятельства. Почему лучше? Потому что ты многое поняла и вернула себе самоуважение — хотя и с трудом.

Люси высморкалась.

— Хотела бы я быть такой же храброй, как ты, Дейзи. Мне так нужна эта новая жизнь. И внутренняя гармония.

— Знаю, — отозвалась я. — Мы все этого достойны.

* * *

С рокового для Люси утра прошло три недели. Она уже успела отвезти дочерей к своим родителям — там девочек будут холить и лелеять, а ей страстно хотелось по возможности оградить их от происходящего. После этого Люси практически поселилась у Джесси. Точнее, у нас с Джесси. Мы часами анализировали участь Люси, стараясь помочь ей выпустить пар и справиться с болью.

Люси как раз пустилась в очередной заход самоанализа, когда я раскрыла журнал Hello! и чуть не рухнула. Пять страниц было посвящено репортажу со свадьбы Джулиуса и его блондиночки Алисы — ну как же, главная свадьба года в высшем обществе! Я изучила каждую фотографию и каждую строчку чуть ли не через лупу, как полный маньяк, но при этом с горечью осознала, что, даже если бы меня пригласили на этот раут, надеть мне было бы решительно нечего. Все дамы щеголяли дизайнерскими шляпками — теми, что стоят целое состояние каждая, а еще — фамильными драгоценностями. Настоящими, без дураков, — знаете, бабушкин жемчужный ошейник в три ряда, то есть, простите, колье, а также бриллиантовое кольцо прабабушки свекрови, бриллиантовые сережки-слезки, принадлежавшие еще тете Далии. Что касается гостей, это были не просто аристократы высшей пробы, из круга Джулиуса и Алисы, — аристократы из старых семей со старыми деньгами, но еще на свадьбе блистал причудливый цветник аристократов с континента и лиц из светской хроники, которые перепархивают с одной вечеринки по высшему разряду на другую. Я твердила себе, что, женись Джулиус на мне, свадьба выглядела бы отнюдь не так шикарно, а мои родители смотрелись бы в этой светской толпе жалкими и бедными. Да-да, они выглядели бы просто нищими стариками на фоне этих лощеных и холеных господ. И все равно репортаж меня просто подкосил! Я рассматривала фотографии Алисы, неотразимой и изящной в атласном платье стиля ампир и цвета слоновой кости, со сверкающей диадемой на голове (такое сооружение должно весить не меньше тонны), и пыталась утешить себя тем, что победа-то ее сомнительна, прямо скажем, Пиррова победа, потому что по натянутой улыбке Джулиуса и дураку ясно: невесту жених не любит. Но в глубине души я понимала, что потерпела поражение. Да, чего уж там, взглянем правде в глаза: аристократка победила.

Рыдать до бесконечности невозможно, поэтому периодически, когда мы с Люси осознавали весь идиотизм своего положения, на нас накатывали приступы смеха. Нам по сорок, мы не замужем, мы ревем в три ручья — ну ничего похожего на благополучное замужество Алисы. Вроде бы ничего смешного, а мы катались от хохота, словно вернувшись во времена молодости, когда мы жили под одной крышей. Особенно тонизировало и бодрило то, что наше с Люси затянувшееся гостевание ничуть не мешало Джесси приводить домой очередного кавалера. Как-то вечером мы с Люси вернулись из кино и обнаружили в кухне голого мужчину, готовившего тосты. Без единого слова он обмотался кухонным полотенцем и, подмигнув нам, поставил на поднос чайный прибор и тарелку тостов, после чего удалился в спальню к Джесси. Я повернулась с Люси и объяснила:

— Это ее очередной. В общем, секс с доставкой на дом.

— Кажется, я начинаю проникаться Джессиными принципами. По крайней мере, стала улавливать их прелесть, — откликнулась Люси, наливая воду в чайник. — Ты видела, какое телосложение, а? — Она лихо подмигнула мне, подражая прекрасному незнакомцу, и нас согнуло от смеха. — И чего мы с тобой маемся, ищем каких-то постоянных отношений, если куда проще трахаться, когда приспичит, а остальное время блаженствовать в постели одной?

— Ты лучше меня знаешь, что у нас мозги не под это заточены… — вздохнула я. — Ну, пробовала я этот случайный секс, и ничего такого особенно сексуального в нем нету.

— Да, но чем больше любишь мужчину, тем больше открываешься и тем сильнее он может тебя обидеть и предать, — с горечью сказала Люси.

— Посмотрим-ка, что говорит на эту тему книжная премудрость. — Я наугад раскрыла затрепанную «Карму свиданий» и зачитала вслух: — «Чтобы влюбиться, хватает мгновения. Чтобы человек понравился, нужен час. Чтобы полюбить, нужен день, а чтобы забыть — всей жизни не хватит».

— Отлично! — мрачно сказала Люси. — Значит, у меня впереди депрессия длиною в жизнь.

— Ну, будет тебе, — возразила я. — Просто неудачно открылось. Я и не сосредоточилась толком, так что не считается. Попробуем еще разок. — Я прижала книжку к груди и зажмурилась, потом открыла глаза и опять распахнула «Карму…» наугад. Вот что выпало: «Пословица „Что имеем — не храним, потерявши — плачем“ верна, однако с тем же успехом можно сказать и так: мы не знаем, что теряем, пока не приобретем это что-то». Зачитав цитату, я торжествующе воскликнула:

— Вот видишь! Нужно сохранять позитивный настрой и верить в чудо, потому что никто не знает, что принесет завтрашний день!

Мне завтрашний день должен был принести очередной ленч с папой все в том же занюханном тайском ресторанчике, а потом — встречу с Люси и Майлсом, поскольку она попросила нас обоих составить ей компанию — Люси нужно было заглянуть домой и забрать кое-какие вещи днем, пока Эдвард на работе.

Папенька уже сидел на своем обычном месте, погруженный в какую-то научного вида книгу и, не глядя, запихивал в рот лапшу. По подбородку у него стекал соевый соус. Внезапно он показался мне ужасно старым и ненадежным, и я внутренне ощетинилась. Мне-то хотелось, чтобы отец был сильным, настоящей опорой для слабой женщины, то есть для меня. И еще я вдруг поняла, как устала от того, что оба моих родителя выглядят как записные психи, то есть так, что их с распахнутыми объятиями примут в любую ближайшую психушку. Ну почему папаша не может выглядеть образцовым джентльменом в накрахмаленной рубашке, с газетой «Ивнинг Стандарт» под мышкой? Таким, по виду которого сразу понятно, что у него есть запасец на счете в банке, таким, который планирует на пенсии объездить весь мир, останавливаясь в шикарных отелях? Почему папа такой запущенный и неэлегантный, что за него стыдно на публике? Он же выглядит почти как бомж! Да и ведет себя не лучше. Ну типичный рассеянный ученый, который полагает, будто одежда — дело десятое, и твердо держится этого принципа. По его мнению, главное — это интеллект, а галстук с жирным пятном или обтрепанные манжеты — это все ерунда, если в мозгу вспыхивают гениальные идеи. Папенька до сих пор носит ужасные ботинки старомодного фасона, купленные на распродаже в каком-то комиссионном магазине тридцать лет тому назад. На подошве у них некогда был резиновый накат, теперь почти стершийся, но папаша все равно их носит, потому что ученая братия обожает обувь, которая шлепает, а не топает по коридорам университета, — это для них и есть самый шик. Что совсем странно для англичанина, папенька предпочитает косить под американского преподавателя и одевается больше в стиле Новой Англии, поэтому сегодня на нем была хлопковая фуфайка с длинным рукавом, причем заштопанная во многих местах. А его часы! Это вообще было какое-то позорище в пластиковом корпусе, с аляповатыми цифрами на циферблате и с поддельными бриллиантами. Подарочек от коллеги из Южной Кореи. Они что, издевались, эти корейцы? Или они понимали, что единственный, кто напялит их изделие, — это рассеянный чудаковатый профессор-англичанин, который истово верит, что не нужно заботиться о собственной одежде.

Я подбежала к столику и выдохнула:

— Пап, привет, извини, что опоздала.

— Это ты извини, я уже тут без тебя приступил, — ответил папенька, едва замечая меня. — Ты представляешь, плату за парковку повысили! Просто до неприличия. У меня машина простояла до без четверти двух, а набежало целых шесть фунтов.

Да, шесть фунтов за парковку и почти восемь за эту тайскую гадость — и вот ты уже чувствуешь себя чуть ли на разоренным, папенька! Неужели я никогда не узнаю, каково быть балованной папиной дочкой? Я опустилась на стул напротив папаши.

— Осмос — это нечто потрясающее, — без перехода начал он. — Знаешь ли ты, что, когда клетка делится…

И зачем мы тянем эту волыну, недоумевала я. Какой смысл изображать живую картину на тему «папа и дочка», если он меня в упор не видит, не слышит и, главное, не желает понять. Это что — общение?! Да, мы обмениваемся какими-то фразами, но они для нас ничего не значат.

Я встала.

— Извини, я больше так не могу.

Папаша наконец-то воззрился на меня в изумлении. Ага, задергался! Наконец-то мне удалось потрясти его, добиться хоть какой-то реакции!

— Но, Дейзи, как же ты уйдешь, если за обед уже заплачено? — промямлил он. — Целых семь фунтов девяносто девять пенсов.

Вид у него был по-настоящему обиженный. Ну да, по его понятиям бросить десятку на ветер — это значит потратить большую сумму. Пришлось мне сесть обратно. Я уронила голову в ладони, не зная, плакать мне или смеяться. Потом подняла голову и увидела — о чудо! — что папенька отложил вилку и внимательно изучает меня, не то чтобы встревоженно или озабоченно, но, скорее, с лабораторным интересом, как химик лакмусовую бумажку.

— Папа… — вздохнула я. — У меня такое чувство, будто ты вообще перестал меня понимать. Ты просто не знаешь, кто я. Зачем тогда нужны эти наши встречи? В чем их смысл?

— Смысл? Смысл… — задумчиво пробормотал папенька, точно пытаясь вылущить из этого слова тайный подтекст. — А что, у всего обязательно должен быть смысл? В науке это совсем не так. Порой мы не задаемся таким вопросом. Когда Майкла Фарадея однажды спросили… — Папаша поймал мой вопросительный взгляд и пояснил: — Фарадей, детка, — это изобретатель электричества. Так вот, когда его спросили, в чем смысл электричества, он парировал: «А в чем смысл новорожденного младенца?» Ловко. — Папенька восхищенно хмыкнул. — А вот когда этот же вопрос Фарадею задал сам Гладстон, ученый ответил: «Электричество можно обложить налогом!» — Он раскраснелся от удовольствия, заколыхался от смеха, и я невольно смягчилась.

— Пап, ты однажды сказал мне: «Дейзи, разница между нами в том, что тебя люди интересуют, а меня нет», — напомнила я. — Так вот, мне кажется, что ты не особенно мной интересуешься, потому что я человек. У меня такое ощущение, — я глянула папе прямо в глаза, — будто мы утратили всякую связь.

— Ты совершенно права, — гордо кивнул он, — люди мне неинтересны. — И ухмыльнулся так, будто только что сказал: «Семья для меня важнее всего, а профессиональный успех и признание коллег — дело десятое».

— Но как ты поддерживаешь отношения с людьми, если они тебе неинтересны? — спросила я.

— Я поддерживаю отношения с их работой, с их деятельностью. Мне интересны не люди, а художники, юристы, ученые…

— Да, но я-то как профессионал не бог весть что, так как насчет меня? Как насчет наших с тобой отношений? Они есть или их нет? — я говорила это, а сама понимала, что, по обыкновению, произвожу впечатление обиженной на весь мир. Дейзи, уже взрослая дама, и все равно это все та же я, как раньше, и даже еще больше.

Папа отпил воды из стакана — обычной воды, разумеется, на большее он не взошел, и сказал:

— Я восхищаюсь тобой, Дейзи, потому что ты всегда стремишься наладить с окружающими отношения, даже рискуя обжечься. — И продолжал своим обычным лекторским тоном: — С тех самых пор, как мы с твоей матерью… как бы это сказать…

— Развелись? — пискнула я.

— Да. С тех пор как мы с ней развелись, я стараюсь уклоняться от общения с просто людьми. Книги и теории кажутся мне надежнее. А вот ты всегда идешь на отчаянный риск, какими бы ни были последствия. Ты все время в поиске, потому что, судя по всему, любовь и подобные виды отношений для тебя очень важны. Такая настойчивость и отвага достойны восхищения.

Позже, по дороге к метро, я почему-то ощутила прилив необъяснимой эйфории. Да, мой отец не богач и не щеголь в полосатом костюме, галстуке от «Гермеса» и итальянских ботинках, ну и что? Да, он не осыпает меня комплиментами и чеками по первому требованию, и утритесь. Все равно он, как и мама, на свой чокнутый манер любит меня и напоминает мне об этом. А разве не в этом величайшая ценность родительской любви и заботы?

С Люси и Майлсом мы встретились в четыре пополудни на углу ее улицы.

— Как прошел ленч? — спросила она.

— Лучше, чем я ожидала. Папа старался вовсю, и я тоже. В кои-то веки.

На подходе к дому Люси мы с удивлением обнаружили, что на крыльце сидит прехорошенькая блондиночка в просторной блузке в цветочек. Люси застыла как вкопанная.

— Так, еще не хватало. Явилась. Этого я и ожидала. Вполне соответствует своему голосу.

— Кто?

— Любовница Эдварда, — прошипела Люси и добавила значительно громче: — Та самая стерва, которая затащила в постель моего мужа.

Майлс вдруг бросил сумку, взбежал на крыльцо и воскликнул:

— Сюзи, ты что здесь делаешь?

— Сюзи? — оторопела я. — Ты что, тоже с ней спишь?

— Еще чего, — отозвался Майлс. — Ты не помнишь Сюзи? Мою сводную сестру?

Глава 6 Соло Майлса

Люси пронеслась мимо Сюзи, поджав губы. Я восхитилась ее самообладанием: надо же, не накинулась, не наорала, глаза не выцарапала, за прелестные белокурые локоны драть не стала — а я бы на месте Люси точно не удержалась. Люси же вообще не позволила себе уронить собственное достоинство. Железный самоконтроль! Она просто вошла в дом и закрыла за собой дверь, четко показывая сопернице, что эта территория — ее, а не Сюзина. Таким образом, мы с Майлсом и любовницей Эдварда остались на крыльце. Момент был неловкий, что и говорить. Сюзи уронила лицо в ладони и расплакалась. Майлс присел рядом с ней и начал ее утешать. Я устроилась двумя ступеньками ниже, разрываемая противоречивыми чувствами. Сюзи, всхлипывая, жаловалась Майлсу на Эдварда. Она, оказывается, понятия не имела, что брак Эдварда вполне процветает: когда они только познакомились, Эдвард напел ей, будто женат чисто формально и с женой давно не живет. Да, в буквальном смысле тоже, то есть не спит. А еще он утверждал, что это Люси не дает ему развода из чистой вредности. Я слушала все это, онемев от изумления. Оказывается, Эдвард действительно обещал Сюзи, что уйдет от Люси и переедет к любовнице в тот самый день, когда она позвонила его жене. Звонок Сюзи был последней отчаянной попыткой закрепить свои позиции — ведь она полагала, что брак Эдварда и так распался, и считала, что это веская причина для развода. Она хотела уговорить «злодейку» Люси! Но как только Эдвард понял, что Сюзи узнала о его вранье, он взбесился и перестал отвечать на ее звонки. Теперь он вообще пожелал, чтобы она съехала с квартиры, которую он для нее купил, потому что он решил продать это жилье.

Я тоже закрыла лицо руками. Знакомая история, до боли знакомая, и до боли напоминает мою эпопею с Троем Пауэрсом. Ладно, положим, женат он не был, но тоже из шкуры вон лез, чтобы меня очаровать, а потом так и не позвонил, а потом, когда я забеременела, вылил на меня ушат ледяной воды своим циничным отношением. Эдвард тоже оказался из таких: пообещал сложить к ножкам Сюзи весь мир, а потом взял и отыграл назад. Ну почему мужики всегда отыгрывают назад и бесятся? Можно подумать, что ими управляют две полярные силы, тянущие в разные стороны. Вот буквально только что он — примерный муж и отец, кормилец семьи, который делает детям тосты на завтрак или ласково стряхивает ресничку со щеки усталой жены и целомудренно целует ее на прощание, а потом он — шасть за порог — и тут же преображается, и уже в обеденный перерыв, ослабив галстук, он тискает в машине какую-нибудь скучающую цветущую молодую мамашу и нашептывает ей на ушко свои самые грязные фантазии. Сегодня он смотрит на тебя с таким обожанием, будто ты единственная женщина в мире, а завтра ты сообщаешь ему какие-нибудь не слишком приятные новости, и он весь ощетинивается, как дикобраз, или прячется в панцирь, словно черепаха. Или вообще смотрит сквозь тебя, будто вы незнакомы. Почему у большинства женатых мужиков, как только брак превращается в рутину, развивается какой-то эмоциональный аутизм? Можно подумать, что, даже если мужчина состоялся как профессионал, он не сможет спать спокойно и будет терзаться, если какая-нибудь сексуальная кошечка не поет ему комплименты и не смотрит на него круглыми обожающими глазами снизу вверх! Можно подумать, что от семейной жизни у женатиков катастрофически падает… не то что вы подумали, а самооценка, и нужна свежая баба, чтобы ее поднять. Но как жене и матери удержать мужчину, если она совершает немыслимое и ставит на первое место детей?

Да, конечно, в этой истории я была всецело на стороне Люси и не меньше ее была потрясена предательством со стороны Эдварда, но Сюзи теперь тоже вызывала у меня сочувствие.

Дело даже не в том, что Сюзи оказалась сводной сестренкой Майлса. Она была совершенно наш человек. Симпатичная, не хищница со штукатуркой, отваливающейся с лица, не шлюха — обычная хорошенькая девушка, вполне порядочная на вид, со свежим личиком и от природы стройной фигуркой. Она не внушала неприязни. У нее и в мыслях не было разрушить семью, она не относилась к категории расчетливых сучек, везде ищущих выгоду. Сюзи была одной из нас и просто-напросто хотела найти себе нормального мужа.

Вот тут я совершенно перестаю понимать двуличных женатиков вроде Эдварда. Ему даже в голову не пришло, что он не только обманывает жену, но к тому же лишает девушку шансов на нормальную семью и любовь. Ведь, когда Эдвард начал ухаживать за Сюзи, та наверняка возлагала на него самые романтические надежды, а в результате оказалась у такого же разбитого корыта, что и Люси, — униженная и оскорбленная. Вот на что угодно спорю, Сюзи уже наверняка успела похвастаться Эдвардом друзьям, а может, и родным — мол, вот, встречаюсь с потрясающим мужчиной, и, может, друзья и близкие подшучивали над ней, а сами втихомолку надеялись, чтобы он оказался ее суженым. Может, Сюзи уже тренировалась расписываться «Сюзи Примфолд» на всех случайных бумажках, может, выбирала имена для будущих детей. Не исключаю, что она строила планы насчет Рождества вдвоем или какой-нибудь совместной поездки или рисовала себе в сладких мечтах, какой у них будет дом и как она будет вить гнездо и выбирать шторы. О чем только мы не мечтаем, когда любовь затуманивает нам мозги розовым флером? Но теперь, благодаря умельцу Эдварду, и перед Люси, и перед Сюзи простиралось одинаково мрачное будущее.

Я поднялась по ступенькам и позвонила в домофон. Люси с опаской откликнулась, и я сказала:

— Люси, это Дейзи. Ты там как? Можно войти?

— Мне просто нужно побыть одной, — сдавленным голосом ответила Люси, и по ее голосу я поняла, что она плакала.

Во мне поднялась новая волна ненависти к Эдварду, и глядь — он сам показался в конце улицы. Я просто глазам своим не верила: у него хватило наглости явиться домой! Вон, вышагивает, сытый, гладкий, тошнотворно элегантный в своем дорогом костюме с иголочки, ботинки блестят как зеркальные, и вид самоуверенный — такой, будто он рассекает жизнь, как крейсер, и знать не знает никаких неприятностей.

Эдвард едва успел подойти к дому, как Майлс тигриным прыжком бросился на обманщика и с размаху заехал ему кулаком в лицо. Я восторженно завопила и зааплодировала. Поделом! Эдвард пошатнулся, и по его физиономии потекла кровь. И закапала на тротуар. Сюзи закричала: «Майлс, не надо, не трогай его!», а Эдвард тем временем смерил ее неприязненным взглядом. Честно говоря, я всегда недолюбливала Эдварда и считала его изрядным гаденышем, но сейчас я его люто возненавидела.

Эдвард прижал к кровоточащему носу белоснежный платок и попытался вновь принять невозмутимый вид. Тут я заметила, что парочка, шедшая по противоположной стороне улицы, остановилась, привлеченная происходящим. Майлс тем временем кричал Эдварду в лицо:

— Она тебе не шлюха какая-нибудь! Она моя сестра!

— Ну, каждая женщина на свете чья-нибудь дочь или сестра, — пренебрежительно процедил Эдвард. Нет, каков! — Твоя сестрица — взрослая, совершеннолетняя, сама отвечает за свои поступки. Я ее в постель силой не тащил.

— Да, конечно, но ты ей врал! — не выдержала я. — Она бы не запала на тебя с такой силой, знай она, что ты очень даже женат! — Я вцепилась Эдварду в руку. — Ну конечно, куда как проще гулять на стороне, если не носить кольца!

Эдвард отпихнул меня и попытался было подняться на крыльцо, но Майлс стащил его обратно.

— Вот что я тебе скажу, приятель, ты тоже должен отвечать за свои поступки, — произнес он. — Веди себя как мужчина, в кои-то веки.

Краем глаза я заметила, что к нам идет парочка зевак. И что это не просто зеваки, а какие-то знакомые. Где-то я уже видела эту до отвращения элегантную тощую блондиночку.

Я пригляделась, и мне остро захотелось перемотать назад последние десять минут. Прямо на меня шел Джулиус, а за ним семенила его Алиса. Время как будто остановилось.

Джулиус окликнул меня:

— Дейзи, ничего не случилось?

Я чуть не сказала:

— Почти ничего, только вот мир тесен и слой тонок, а так до вашего прихода все было плохо, а теперь хуже некуда.

Судьба не могла подстроить мне худшего варианта встречи с Джулиусом. Я, конечно, потратила немало времени, мечтая о том, как случайно столкнусь с ним в шикарном ресторане, — безупречно одетая, с укладкой и под ручку с классным парнем, — но тут все эти мечты разлетелись на кусочки под напором суровой реальности. Секунду назад я боялась, что Майлс порвет Эдварда в клочья, а стоило появиться Джулиусу — и меня заботила только собственная прическа. Утром я поленилась вымыть голову и впопыхах уложила грязные волосы в… нет, небрежным узлом это назвать было никак нельзя — скорее, сальный кукиш, который еле держался на затылке.

Алиса, которая стояла вплотную к Джулиусу с видом собственницы, напротив, прямо-таки блистала холеностью. Эта уж точно мыла голову каждый день и укладывала волосы феном. Что там говорить! У нее не только волосы были продуманно разбросаны по хрупким плечикам, но и изящные грудки проглядывали сквозь тонкую белую блузку-кафтан. Она была похожа на глянцевую фотографию, такая совершенная, что в ее присутствии я почувствовала себя толстой и неуклюжей, и более того, уродливой, — и тут же рассердилась на себя за мнительность. Сейчас меня не спасала даже гордость собственным прямолинейным, взрывным, непосредственным характером, которая обычно дарила мне сладостное чувство превосходства над скучными, воспитанными женщинами с темпераментом дохлых мышей. Теперь стало до обидного ясно, почему Джулиус предпочел мне эту Алису. Она была моложе, богаче, красивее, стройнее, лучше воспитана, более породиста, она была сдержаннее, уступчивее и молчаливее. Так какой мужчина в здравом уме в подобной ситуации выберет болтливую умную пышку, которая режет правду-матку и не скрывает своих чувств, если другой вариант — покорная, тихая, обожающая и элегантная кошечка, которая никогда не задает вопросов и не сомневается в правоте своего господина? Когда Алиса вопросительно глянула на Джулиуса, слово интересуясь: «Ну что, пойдем?», я как-то вдруг осознала, что изменять он ей будет, причем постоянно, но она предоставит ему полную свободу и будет на все закрывать глаза. Таковы были непроизнесенные условия их сделки, их брака: он купил ее молчание и свою свободу. Пожалуй, мне впервые пришло в голову, что у нас с Джулиусом ничего бы не получилось, потому что я не умею молчать и между нами всегда было бы слишком много слов, которые я хотела бы сказать.

У Джулиуса зажужжал мобильник. Воспользовавшись моментом, я, пока Джулиус отвечал на звонок, быстро шепнула Майлсу: «Прикинься, что ты мой парень». Знаю, это детский сад, но удержаться я не смогла. Майлс недоумевающее нахмурился, и я прошипела: «Ни о чем не спрашивай, просто подыграй мне, и все!»

Джулиус отвернулся — звонок был деловой, посыпались разные «акции», «сбивание цены», «срочное приобретение», а Майлс тем временем представился Алисе.

Джулиус закрыл телефон, и Майлс тут же обнял меня и сказал:

— Так, я сажаю сестренку в такси, а потом мы с тобой, красотка, идем в ресторан.

Он легко поцеловал меня в губы, и я тут же заметила, как у Сюзи глаза на лоб полезли. На лице у нее крупными буквами было написано: «Что тут творится?»

Майлс подхватил обескураженную Сюзи под ручку и повел на угол — ловить машину. Джулиус вперился в меня и резко спросил:

— Это еще кто?

— Майлс Кингли! — ответила я.

— Я не о том, — еще резче сказал он. — Тебе этот тип кто?

Я посмотрела на Алису — та преспокойно стояла рядом с Джулиусом, и ее отсутствующее лицо ничего не выражало, разве что вежливое «какое небо голубое» — можно было подумать, что незнакомая дамочка обсуждает с ее мужем преимущества вегетарианства над мясоедением. Интересно, ее что, вообще не волнует, что муж так взвился из-за какой-то случайной женщины? Ей это безразлично?

— А, вот ты о чем… — Я улыбнулась. — Майлс — тот, кто в меня верит.

— И что же, это слепая вера, по глупости, или обоснованное суждение? — Джулиус поднял брови.

Да, ничего не скажешь, едко и метко. Он никогда не упускал случая парировать и всегда меня смешил. Мы переглянулись как опытные словесные дуэлянты — восхищаясь друг другом. Могу поклясться, в это мгновение мы мысленно спрашивали друг друга: «За что ты так со мной обходишься?»

Тут я почувствовала, что чья-то крепкая рука обвивает мою талию и чуть не подскочила, но потом, к счастью, сообразила, что это вернулся Майлс и сразу вошел обратно в роль. Играл он добросовестно: потерся носом о мою шею, прижал меня к себе, и я ему это позволила, более чем охотно. Я и не осознавала, что побочные эффекты развода до сих пор действуют на меня с такой силой: оказывается, от одиночества я жутко изголодалась по физической ласке. И все же, стоя перед Джулиусом в объятиях Майлса, я как никогда остро поняла, что ни с кем, кроме Джулиуса, у меня такого родства душ нет и быть не может. Одновременно я осознала, что, пожалуй, романтическая интрижка с видным мачо Майлсом, не налагающая никаких обязательств, улучшит мою прану. А если я заряжу энергией свои сексуальные чакры, то уж наверняка обрету внутреннюю гармонию и почувствую себя куда бодрее. И наконец-то начну опять жить на полную катушку.

Я простилась с Джулиусом, и, когда они с Алисой отчалили, Майлс взял меня за руку, и я сжала ее.

— Ладно-ладно, спектакль окончен, — он отстранился.

Я повернулась и чмокнула его в губы.

— Это не понарошку.

Майлс не стал затягивать поцелуй, но мы оба ощутили укол желания. Расцепив объятия, мы стояли и смотрели друг на друга, точно спрашивая: «Ты действительно готов к этому?» Но ответить я ничего не успела — Майлс завидел такси и замахал рукой.

В такси я сидела как на иголках. Мне казалось, что от меня должны искры лететь. Но Майлс почему-то сел как можно дальше, вытянув роскошные ноги. Он то и дело поглядывал на меня и смахивал челку с лица. Можно было подумать, будто между нами возникла изгородь под током и любая попытка физического контакта смертельно опасна. Никогда еще страсть не угрожала нашей дружбе с такой силой. Мы рисковали вот-вот перейти некую черту, и хотя часть меня жаждала этого, я все же боялась не меньше Майлса.

Я знала, что Майлс пользуется репутацией мужчины, трахающего все, что движется, и поэтому, прояви я энтузиазм, это бы означало, что я подписываюсь на сплошную физиологию без никакой романтики. Даже с таким хорошим приятелем, как Майлс, — из разряда тех друзей-мужчин, с которыми всегда можно переспать, — приключение на одну ночь представлялось мне чем-то вроде чиха и вряд ли сулило фантастический оргазм. Так зачем стремиться к быстрому одноразовому перепихону, если я на самом деле жажду увидеть небо в алмазах? У тела свои ограничения, а вот у мозга их нет, ну а поскольку замечательный секс в основном происходит в голове, то для сладостных ощущений мне обязательно нужно быть влюбленной. Да, конечно, на свой лад я любила Майлса — как давнего дружка, и да, он всегда казался мне привлекательным мужчиной, но вот странность: я ни разу за все годы нашей дружбы не пыталась представить себя с ним в постели. Может, меня сковывал страх не понравиться ему, а может, я опасалась, что в критический момент Майлс не сумеет вынести нашу многолетнюю дружбу за скобки и увидеть во мне женщину. Потом я поняла, что реагирую типично по-женски: ради койки мужики вынесут за скобки что угодно и забудут обо всем на свете, лишь бы им дали. Это мы, женщины, не умеем отключать голову и позволяем лишним мыслям мешать нам в радостях жизни.

— Думаешь, мы это зря? — спросила я, пытаясь пробить стену молчания.

— Ну как это может быть зря? — возразил Майлс. — Ты разве не знаешь, что мужчины оценивают все сущее — от цунами на Багамах до колебаний курса на бирже — прежде всего под углом того, сулит ли это им что-нибудь в плане секса или нет?

— Тогда, значит, утверждение, будто мужчины думают не верхним мозгом, а нижним, ошибочно, потому что верхнего у них вообще нет?

Майлс засмеялся.

— В точку. Женщинам подавай флирт, а мы предпочитаем сразу перейти к сути. Вы хотите, чтобы непременно пробежала какая-то волшебная искра, а мы стремимся как можно скорее воткнуть штепсель в розетку.

— Тогда как же женщине соблазнить мужчину, не предлагая себя вроде бифштекса на блюде?

— Когда женщина откровенно предлагает себя, это неплохо, — Майлс погладил себя по бедру. — Но еще лучше, когда в воздухе висит капризное и многообещающее «может быть».

— Может быть?

— Ну да, ты даешь ему понять, что ты не против, но не так-то доступна. Может быть, выпьем завтра, может быть, пригласишь меня посмотреть твою квартиру? В этом может быть достаточно отчетливо слышно согласие — ровно настолько, чтобы парень не чувствовал, что его отвергли, но при этом звучит и отказ — чтобы поддерживать в нем интерес.

Я постучала по стеклянной перегородке, отделявшей нас от водителя (много же интересного он не услышал) и попросила:

— Высадите меня вон на том углу, пожалуйста.

Ступив на тротуар, я почувствовала укол сожаления. Как это похоже на меня с моей привычкой все анализировать! Ну вот, лишила себя незабываемой ночи. Почему я всегда поступаю так глупо? Почему я всегда все порчу? Разум и чувства тянули меня в разные стороны: эмоциональная, животная часть меня требовала встряски, а рассудок автоматически включал сирену и все запрещал, вплоть до любовных импровизаций. В отличие от мужчин, я принимала решения своим разнесчастным «верхним мозгом». Я что, так и буду идти по жизни с оглядкой, боясь помчаться, как вольный ветер, и ощутить вкус свободы?

Вечером мы с Джесси и Люси, устроившись на диване в нашем «дамском штабе», распивали бутылку вина. Люси уже успела побывать у родителей, уложить детей спать, нашла няню и теперь вернулась к Джесси на квартиру для очередного раунда зализывания ран. Или посыпания их солью? В общем, для очередного отчета.

— Вы представляете, Эдвард изменил мне, врал мне, а теперь он еще смеет говорить, что мне нужен психотерапевт! — бурно негодовала Люси. — Еще не хватало, чтобы какой-то докторишка копался в моих чувствах!

— Если кому и нужна медицинская помощь, так это ему! — фыркнула Джесси.

— Вот и я о чем! — Люси залпом осушила бокал. — Эдвард как-то сказал мне, что лучше уж стать импотентом, чем облысеть. Это что же у него в голове творится, если он готов обходиться без секса, но не без волос?! Это какие же у него тараканы?!

— Волосы — знак мужественности, — объяснила Джесси. — Мужики пекутся о своей внешности не меньше нашего — но только по части сексуальности. Сексуальная идентичность волнует их больше, чем нас. Им главное, чтобы в них видели сначала мужчин, а уже потом все остальное.

— Ну, я не знаю… — протянула я, наливая себе еще вина. — Меня лично моя сексуальная идентичность тоже очень даже волнует. И даже мучает.

Девочки посмотрели на меня вопросительно.

— Отказалась сегодня переспать с Майлсом, — призналась я.

Мой мобильник запищал — пришло СМС-сообщение.

— Наверняка Майлс. Легок на помине, — польщенная, сказала я.

— Ну, давай же, посмотри, что он пишет! — поторопила меня Джесси.

Я открыла сообщение и восторженно взвизгнула.

— Ура! Сработало!

— Что?

— Джулиус заревновал! Это не от Майлса, а от Джулиуса — он хочет меня видеть.

Напрасно я решила провести выходные перед свиданием с Джулиусом у мамы, за городом. Бывают моменты, когда тебе решительно не хочется находиться под пристальным родительским оком и отвечать на бестактные вопросы. Ясно было, что мама почует происходящее и вопросов мне не избежать — она никогда не дает мне опомниться и спокойно обдумать свои дела. Кроме того, она умеет подкапываться, потому что знает все мои больные места и — не нарочно, конечно, — наступает мне на любимые мозоли.

Мы ехали домой с собачьей выставки. Мы — это мама, я и три таксика: Дуги с Дональдом и новенький, щенок по кличке Денди. Щенок дрых на заднем сиденье, а мама все время оборачивалась на него и умилялась.

— Ну ты посмотри на этого ангелочка! — твердила она. — Посмотри-посмотри, Дейзи, какой он пусенька.

Мне оставалось только кивать — это было всяко легче, чем объяснять, что щенок, конечно, славный, но прилива умиления он у меня не вызывает. Мама уловила мои смешанные чувства и обиделась.

— Детка, я, конечно, понимаю, что после той неприятности… — неуклюже начала она.

— Это ты про аборт? — рубанула я со всей своей прямолинейностью.

— Э-э… я об этом. Ты меня поняла. Но тогда ты просто пала жертвой обстоятельств. Если забыть об этой печальной истории, ты разве не хочешь детей?

— Конечно хочу! — ответила я.

— Иногда я в этом сомневаюсь, — продолжала мама. — Потому что не замечаю в тебе никаких проблесков материнского инстинкта.

— Мам! Во-первых, я сказала, что хочу ребенка, а не обкаканного и заблеванного щенка. А во-вторых, если я не прихожу в слюнявое умиление над твоими истеричными лохматыми баловнями, это не означает, будто я не хочу семью.

— Тогда чего ты ждешь? — в отчаянии спросила мама. — В свое время я страстно хотела второго ребенка, но, видимо, не судьба была — ты же знаешь, мы с папой пытались. А все женщины, которым под сорок, лихорадочно ищут спутника жизни, а если не получается, то ищут хотя бы от кого рожать. — Она помолчала и продолжала: — Для своих лет ты что-то слишком уж разборчива, не находишь?

— Спасибо, что напомнила о моем возрасте, мам! — отрезала я. Все это время, с самого ухода от Джейми, я держала себя в руках и не позволяла отчаянию захлестывать меня, а тут вдруг накатило так, что слезы закапали из глаз. Я принадлежала к поколению, в котором женщины в большинстве своем даже не представляли, что можно не рожать. И тем не менее вот она я: под сорок, одинока, бездетна, бездомна. И работы нет. И пенсии не предвидится. И вообще нет ничего, что, как я рассчитывала, у меня будет к сорока.

Штука была в том, что, хотя я очень хотела ребенка, это желание не превращалось у меня во всепоглощающую страсть, сметающую все преграды на своем пути. Даже после истории с Троем (а это, возможно, был мой последний шанс завести ребенка) я все равно хотела сначала обзавестись мужчиной, а только потом — ребенком (да, желательно в этом порядке). Если бы я рвалась завести ребенка любой ценой, то оставила бы ребенка от Троя. Я знала, что среди моих ровесниц немало женщин, которые считают, что ныть о том, как ты хочешь завести постоянного мужчину, — это унизительно и инфантильно. Вот Джесси, например, тоже так считает. Такие женщины, если не найдут от кого рожать, просто пожмут плечами и возьмут приемного ребенка. Или выберут совсем отстраненный и механистический вариант — донора спермы. Какая уж тут любовь, это больше похоже на договор. Но мне совсем не хотелось проворачивать ни один из таких вариантов в одиночку. Быть матерью-одиночкой улыбалось мне значительно меньше, чем быть просто одиночкой.

Однако кое в чем моя мама была права: я, как страус, прятала голову в песок, стараясь не осознавать катастрофичность своего положения. Но в какой момент осознаешь, что твои радужные мечты — это всего лишь радужные мечты, и смотришь в глаза суровой реальности? До какой черты мне надо дойти, чтобы перестать грезить и спуститься с облаков?

— Чего же ты ждешь? — мягко повторила мама.

Мне хотелось крикнуть: «Джулиуса! Я жду Джулиуса! Единственного мужчину, от которого у меня не только ноги подкашиваются, но и сердце замирает! Единственного, кого я полюбила еще до того, как встретила!» Но не могла же я сказать маме, что постоянно лелею в душе образ Джулиуса — чужого мужа, что он все время у меня перед глазами!

Я уставилась в окно на проносящиеся мимо поля. Дома я переоделась в линялую фланелевую пижаму, легла в постель с грелкой и долго рыдала в подушку — пока не промочила ее чуть ли не насквозь. И мне стало чуточку легче, потому что я излила подушке свое горе, выплеснула его, выплеснула свою немоту, оцепенение, ощущение собственной чужеродности в этом мире. И как я вообще живу, хожу, ем, разговариваю, когда моя душа оглушена разочарованием? Неужели я никогда не примирюсь с тем, что мой брак не сложился и распался? Я плакала и плакала и сама удивлялась, что мне до сих пор так больно. Но, честно говоря, я оплакивала не Джейми и не нашу совместную жизнь — у нас ведь никогда ее и не было. Я оплакивала Джулиуса и совместную жизнь с ним, которой у нас никогда не будет.

Через три дня мы с Джулиусом, как и договаривались, обедали вместе. Дело было в лаконично оформленном суши-баре, полном подтянутой холеной публики, и то, как толково и уверенно, по-хозяйски Джулиус заказывал блюда, то, как хорошо помнил, какие деликатесы я люблю (морские гребешки в кляре и омар), внезапно заставило меня увидеть ситуацию с предельной ясностью. С Джулиусом я чувствовала себя так, будто вернулась домой, но нельзя же было тешить себя иллюзиями. Сейчас мы словно оказались в каком-то особом измерении, где время остановилось, внутри какого-то волшебного и невсамделишного пузыря. Но мне не нужно было это прекрасное и нереальное настоящее. Меня больше волновало неведомое будущее — есть ли у нас с Джулиусом вообще будущее?

— Я больше так не могу… — вздохнула я.

— Как — так? — спросил Джулиус.

— Да вот так, — я показала на него.

— Так? — Он рассмеялся. — Учитывая, что у тебя есть приятель, это «так» звучит сомнительно.

Я тупо посмотрела на Джулиуса.

— Майлс, — напомнил он.

— Ах, Майлс. Он тут вообще ни при чем, как и Алиса. Ты прекрасно это знаешь.

Джулиус лишь улыбнулся.

— И не смотри на меня так! — попросила я. — Это нечестно! — Откашлялась и продолжала: — Знаешь, влюбляешься обычно по каким-то значительным причинам, но выражается любовь в мелочах. Обычно очень быстро запутываешься и перестаешь понимать, любишь ли ты причуды любимого человека, потому что они его, или любишь его из-за этих причуд. А я знаю лишь одно — что люблю тебя, Джулиус. Люблю, потому что за рулем ты держишься очень прямо и подаешься вперед, когда обгоняешь. Люблю за твои безупречные манеры. За то, что ты терпеть не можешь кориандр и обожаешь запах гардений. За то, что нас с тобой смешит одно и то же, и за то, как ты хорош, когда тебя застают врасплох и ты смеешься. А еще я люблю тебя за скрытность и тайную страсть к бабочкам и за то, что разведение бабочек — это, наверно, самое тонкое и нежное хобби в мире. Еще я люблю тебя за то, что ты, хоть и богат, но не страдаешь материализмом. За то, что ценишь бесценное — утреннюю росу на траве и кофе в уличном кафе солнечным днем и при этом у держишь у постели такую драгоценность, как яйцо Фаберже. Еще я люблю тебя за то, что с тобой никогда не бывает скучно и общения с тобой никогда не бывает много — наоборот, слишком мало. Люблю тебя за то, что ты — это ты. Но больше я так не могу, потому что жить без тебя не могу. У меня сердце разрывается.

Я перевела дух, откинулась на спинку стула и стала смотреть, как Джулиус аккуратнейшим образом складывает полотняную салфетку в квадратик. Потом он поднял на меня глаза и сказал:

— До встречи с тобой я и не представлял, что бывает так много любви.

— Как видишь, бывает, — отозвалась я. — Имей мужество принять это как факт.

— Все не так просто.

— Но и не так сложно! Не надо усложнять! — Я встала. — Почему получается так, что страдаю только я?

— Не думай, будто, раз у меня нет ответа, я его не ищу, — сказал Джулиус.

— Прощай, мой милый, — заявила я, зная, что надо уйти, но не в силах это сделать.

— Не уходи! — взмолился он.

— Нет! — нетерпеливо сказала я. — Если любишь, отпусти меня.

Джулиус схватил меня за руку.

— Тогда сначала выслушай, что я скажу. Мне тоже есть что сказать!

Пришлось мне сесть. Я наклонилась к нему и, нервно постукивая пальцами по столу, спросила:

— Ну? И что ты скажешь?

Джулиус расправил плечи и глубоко вздохнул.

— Алиса беременна.

Эти слова ударили меня — как кувалдой по голове огрели. Я в онемении смотрела на Джулиуса, а он продолжал: — Она на четвертом месяце. Беременна от меня. — Он взглянул мне прямо в глаза.

«Только не заплакать, только не заплакать», — твердила я мысленно, но потрясение оказалось слишком сильным и по щекам у меня побежали горячие ручейки слез. Наверно, из самого сердца. Идиотка, почему я не ушла десять минут назад? Удалилась бы с достоинством, как победительница. А теперь он выбил почву у меня из-под ног. Мир рушился. Внутренний голос сказал мне: «Он наверняка ненавидит тебя, иначе зачем ему так тебя мучить, когда ты только что объяснилась ему в любви, да еще подробно!»

— Она что, уже залетела, когда вы женились? — спросила я, ощущая, что губы и руки у меня трясутся.

— Ты очень деликатно выражаешься, но по сути верно, — улыбнулся Джулиус. — Счастливая случайность. Но я же говорил, я бы все равно на ней женился.

Ну все. Бессмысленно пытаться держать лицо и притворяться, будто я за него рада и мне море по колено. Ведь на самом деле я в полном хламе. Поэтому я уронила голову на грудь и откровенно закапала слезами в супчик мисо. Слезами дело не ограничилось — они перешли в настоящую бурю рыданий, с хлюпанием носом и всеми делами.

— Не обращай внимания, — прохлюпала я, — просто срыв.

Я знала, что обычно Джулиус избегает таких неприлично эмоциональных сцен, но теперь мне было глубоко наплевать. Так что я была совершенно потрясена, когда он посмотрел на меня с нежностью и сказал:

— Это не у тебя срыв, а у нас. Прорыв.

— Да, у вас с Алисой. Конечно же, у вас прорыв. А не у меня! — убивалась я.

— Погоди, дай мне объяснить, — сказал Джулиус. — Когда я узнал, что Алиса беременна, то все сразу встало на свои места.

— Да, я поняла, не трудись повторять.

— Ты ничего не поняла! — Джулиус, кажется, готов был рассмеяться. — Когда я узнал, что Алиса беременна, то мгновенно понял, как же я люблю тебя!

Я воззрилась на него сквозь пелену слез и потеки туши:

— По-моему, если у кого и срыв, так это у тебя. Ты спятил.

Джулиус пожал плечами:

— Да, я слышал, когда узнаешь, что стал отцом, это действует на психику, но я, услышав новости от Алисы, осознал только одно: что хочу ребенка от тебя. Я пытался прогнать эту мысль, но она упорно возвращается.

Сердце у меня заколотилось где-то в горле.

— Джулиус, ты в жизни не говорил мне ничего приятнее, но… ты опоздал. Слишком поздно.

Вместо ответа он — в который раз! — вручил мне носовой платок. Прохладный батист был дорогим даже на ощупь. Я утерлась.

— Слишком поздно не бывает никогда, — отчеканил он.

Я попыталась волевым усилием и батистовым платочком преградить дорогу слезам, но они все текли и текли.

— Почему я все время влипаю в такие истории? — всхлипнула я, прижимая платочек ко лбу. — Почему время всегда оказывается на исходе? Ты же не можешь бросить Алису сейчас. Это невозможно, и положение безнадежное. Нам не суждено быть вместе. Никогда.

— Ты права, — ответил Джулиус. — Развестись с Алисой я не могу, но хочу еще одного ребенка — твоего.

— Совсем спятил?

— Вовсе нет. С той самой минуты, когда Алиса сказала мне о беременности, я больше ни о чем и думать не могу. Я хочу, чтобы ты стала матерью моего ребенка, потому что у нас с тобой совершенно особые отношения. Да, конечно, все основательно запутано, но у нас всегда все было непросто. Я люблю тебя больше всех на свете, потому что ты меня понимаешь как никто другой. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Я люблю тебя, Дейзи Доули, потому что ты ешь овсянку и пудинги чайной ложкой. Потому что обожаешь зеленые оливки и терпеть не можешь черные. Потому что ты такая чувствительная и всем всегда рассказываешь о своих чувствах. Потому что ты самая сумасшедшая девушка из всех, кого я знаю, потому что ты — это ты и потому что ты мне нравишься.

Я слушала его, плача и смеясь так громко, что удивилась, почему это официанты не догадались вызвать психиатрическую.

— Ах, Джулиус! — только и сказала я, прижимая руку к груди, потому что сердце норовило выпрыгнуть наружу.

— Я уверен, ты будешь отличной мамой, — продолжал Джулиус, — потому что тебя приучили думать, что ты справишься с чем угодно, а меня — что сделанного никогда недостаточно и я должен стараться еще и еще.

— Думаешь, я не молилась о том, чтобы в один прекрасный день завести от тебя ребенка? — спросила я. — Но не так же! Нет, я не мечтала быть матерью-одиночкой в то время, как вы с Алисой будете изображать образцовое счастливое семейство. — Я задыхалась и отчаянно пыталась успокоиться.

— Мне казалось, ты меня любишь… — озадаченно протянул Джулиус.

— Да, но заводить ребенка при таком раскладе — ни за что!

— Тебе ничего не нужно, а ты получишь все сразу! — убеждал он.

Я посмотрела на него.

— Нет, Джулиус, я ничего не получу, потому что не получу тебя.

Когда мы расстались, я едва соображала, куда иду. Я была как в тумане. Земля уходила из-под ног. Так что я решила не ехать к маме, а отправиться домой к Джесси, это было ближе. Ночной воздух обвевал приятной прохладой мое распухшее зареванное лицо. Каждый порыв ветерка приносил облегчение.

Я шла по набережной Темзы и думала о Вирджинии Вулф — где-то в статье о Тургеневе она заметила, что отличительное свойство его прозы — еще долго преследовать читателя, уже давно закрывшего книгу. Какое бы решение я ни приняла, предложение Джулиуса будет еще долго преследовать меня, долго, если не всю жизнь, потому что оно было из разряда тех, что меняют всю твою жизнь. Если я решу не рожать от него ребенка, заведу ли я ребенка вообще? Все кончится тем, что я останусь одна и бременем моим будут горькие сожаления? А если я соглашусь рожать от него, не подпишу ли я тем самым свой приговор, не обреку ли себя всю жизнь прожить с разбитым сердцем и не буду ли с той же силой изводиться горькими сожалениями? Что характерно, Джулиус, который всегда вел себя как Повелитель Вселенной, просто не задумывался о том, что находилось за пределами его мира. Да, он просто женился на светской красотке, уже забеременевшей от него. Так почему не заделать ребенка другой женщине, своей первой и единственной любви — но ребенка внебрачного? В самом деле, подумаешь, какие пустяки.

Я села на скамью и уставилась на отражения фонарей, танцевавшие на воде. На меня неумолимо надвигалось всепоглощающее отчаяние, и немудрено — положение мое было сложным и мучительным. И почему я не могу жить играючи или хотя бы выбирать безопасные варианты, как все нормальные люди? Насколько бы легче было, останься я с Джейми, роди ему парочку юных Праттлоков и строй свою жизнь на крепком и надежном фундаменте — а не витай я в облаках и не строй воздушные замки!

— Дейзи? — Чья-то рука легко коснулась моего плеча. Я подскочила. Обернулась и увидела… Сюзи.

— Не помешаю? — Она показала на скамью и, дождавшись моего кивка, села.

— Ты как? — спросила я. Мы, не сговариваясь, сразу заговорили на «ты».

— Да так как-то… не особенно.

— Вот и я тоже.

Некоторое время мы дружелюбно молчали, а потом она сказала:

— А я на прошлой неделе переехала на новую квартиру.

— Мне так жаль… ну, из-за того, что вышло с Эдвардом.

— Да… — Сюзи вздохнула. — Но, если подумать, а я подумала и прикинула, то все к лучшему.

— А ты считала, что он на тебе женится?

— Наверно, да, — ответила она. — Он ведь купил квартиру на мое имя, и мне казалось, это уже кое о чем говорит. О настоящем чувстве. Конечно, я понимала, что, если мы поженимся, где-то на горизонте всегда будут присутствовать его бывшая жена и дети, и, разумеется, не о таком я мечтала, но в наше время выбирать особенно не из чего и это не худший вариант.

Я глухо хохотнула.

— Раньше мне казалось, что я больше всего на свете хочу замуж, — призналась Сюзи. — Но после того как Эдвард предал меня, мои взгляды изменились. Для кого-то брак значит «ты теперь моя собственность». А это — начало конца, начало распада отношений. Понимаешь, когда мужчина говорит женщине: «Ты теперь моя жена, поэтому не смей делать то-то и то-то», психологически что-то надламывается. Это хозяйское отношение… Брак — это ведь прежде всего свобода двоих, которые любят друг друга и решили быть вместе. И способны расстаться, если что-то не так. Вот эта свобода и исчезла. В идеале я хотела бы родить ребенка от любимого человека, по взаимной любви, но теперь меня уже не так волнуют кольцо на пальце и новая фамилия. Я перестала зацикливаться на этих условностях, значит, кое-чему научилась. Вот и хорошо.

Сюзи показалась мне такой мудрой и целеустремленной, что я, не задумываясь, вывалила на нее всю историю свидания с Джулиусом. Обдумав услышанное, Сюзи сказала:

— Конечно, соблазн велик, ведь ты любишь его, и, подозреваю, отчасти тебя волнует романтика положения любовницы, но, по-моему, мужчина тебе нужен больше, чем ребенок, а в данном случае мужчина тебе не светит.

Сюзи попала в цель. Я с трудом сглотнула — в горле стоял ком.

— Вы всегда будете связаны за счет общего ребенка, — рассудительно продолжала она, — но ты только не думай, будто твой Джулиус подманивает тебя на эту связь как ослика на морковку, потому что… в общем, это как с Эдвардом и квартирой. Думаю, Джулиус не хочет, чтобы ты совсем исчезла из его жизни, но ему не хватает храбрости уйти к тебе окончательно и бесповоротно.

— Ты права! — горячо закивала я, глотая слезы. — Вот это мне и нужно было услышать. Спасибо.

Сюзи крепко обняла меня.

— Пошли инфантильного мужчину подальше, и все станет ясно.

— Я слишком устала. — Я отстранилась.

Сюзи глянула на часы.

— Ого, как поздно!

— Да я не о том. Устала беречь себя для принца на белом коне, потому что, сдается мне, он не прискачет.

* * *

Головой я понимала, что приняла правильное решение, отказавшись от идеи рожать от Джулиуса. Но выкинуть его из этой самой головы оказалось не так-то просто, и даже наоборот — мучительно трудно. Наверно, именно так чувствует себя наркоман во время ломки: я изнемогала от желания быть с Джулиусом, видеть его, я только о нем и думала. Поскольку в одной книжке я прочла, что такое страдание вследствие сильной привязанности свидетельствует о крайнем эгоизме страдающего, то решила переключиться на чужие проблемы, желательно сходного толка, помочь кому-нибудь разобраться в сложностях жизни. И отправилась навестить Люси, которая как раз отвезла дочек к своим родителям в Дорсет, благо только-только начались летние каникулы. Девчушки резвились на пляже под присмотром бабушки и дедушки, а мы с Люси нежились в саду.

— Знаешь, что сказал Эдвард, когда я приперла его к стенке насчет связи с Сюзи? — спросила Люси, размазывая по лицу крем от загара. — Я спросила: «Почему именно она?», а он говорит: «Да ничего такого поразительного в ней нет, но она умеет слушать и ей про меня интересно. С ней я чувствую себя особенным». Я просто вскипела и говорю ему: «Да, дорогой, всем нам хочется ощущать хоть чей-нибудь интерес и внимание».

— А по-моему, Эдвард в ней ничего не понял. Извини, может, тебе это неприятно, но я с ней общалась и убедилась — она умница и добрая душа. И очень рассудительная. Она заслуживает кого-нибудь получше Эдварда. Как и ты. Кстати, ты в курсе, что между ними все кончено?

Люси кивнула.

— Да, Сюзи написала мне письмо, извинялась и объясняла, что, когда Эдвард затащил ее в койку, она понятия не имела о реальном положении вещей. Хорошее письмо, честное.

— И что ты намерена предпринять? — Я налила нам еще по бокалу охлажденного розового.

— Вернуться к нему, — ответила Люси, крутя обручальное кольцо на пальце.

У меня в глазах помутилось от ярости.

— Ты что? — завопила я. — Зачем?!

— Затем, что у меня нет ни сил, ни мужества начинать все с начала. К тому же у меня две дочки, и им нужен отец, — объяснила Люси.

Я прикусила губу, чтобы не брякнуть лишнего, а Люси продолжала:

— Я целую неделю размышляла о нашем браке, так сказать, перетрясала останки. Пыталась понять, есть ли что спасать. И осознала, что мысль вернуться не вызывает у меня отвращения. На прошлых выходных мы с Эдвардом поговорили по душам. Я попыталась проявить к нему внимание, слушать с участием — дать ему то, что он ценил в Сюзи. Хотела попробовать его понять. — Она застонала. — Это была настоящая пытка. Мне все время хотелось вцепиться в него и как следует встряхнуть.

— Напоминает буддийский принцип — прежде чем скажешь что-нибудь, спроси себя: «Это правдиво? Полезно? Несет добро?» — Я рассмеялась. — Идея хороша, но, применяй я ее, мне пришлось бы вообще молчать.

Люси хихикнула и перекатилась на бок.

— Самое странное, я и понятия не имела, что Эдварду со мной так плохо. Была слишком занята собственной ущербностью.

— Ага, и вообще нельзя покупаться на миф о том, что мужчины — супермены, — откликнулась я, подумав о Джулиусе. — На самом деле они такие же запутавшиеся, как и мы.

— Эдвард сказал, что, когда мужчина чувствует себя несчастным и ненужным, то считает, будто женщина нарочно его до этого доводит, — объяснила Люси. — Например, говоришь ему: «Смотри, ты порезался, когда брился», а он слышит: «Что с тобой? Руки-крюки! Настоящий мужчина умеет бриться аккуратно».

— Итак, когда же ты возвращаешься к хрупкому мужскому эго, сбритой щетине в раковине, поднятой крышке унитаза и пригоршням мелочи по всем карманам? — улыбнулась я.

— Скоро. Я приехала сюда потому, что надо же было где-то перекантоваться. Просто мне трудно справиться с собственной яростью. Я не ожидала, что это так затянется.

— А ты не спеши. Пусть все идет как идет, естественным путем. Буддизм учит, что самое длинное путешествие в жизни — от головы к сердцу. Тебе нужно перестать думать о том, что натворил Эдвард, и сосредоточиться на чувствах. На прощении, на том, чтобы восстановить доверие.

— Да я теперь ни на что особенно не рассчитываю и не надеюсь, — бесцветным голосом сказала Люси. — Я окончательно смирилась с тем, что долгий брак — это обоюдное разочарование, скука и бесконечный треклятый компромисс.

— Это не брак, это рутина! — поправила я.

— Да, но ты в нее еще не погрузилась и гуляешь сама по себе. Тебе от этого легче? — поинтересовалась Люси.

— Конечно! — Я постаралась придать голосу убежденности, но с трудом верила в свои слова. — Я все равно надеюсь, что мое одиночество — не навсегда. Я верю в чудо.

Глава 7 Мистер Рыцарь-На-Белом-Коне?

Майлс отложил открытие своего магазина на неопределенный срок, поскольку в книжных полках обнаружился жучок. Поэтому у меня образовалась еще целая свободная неделя, прежде чем стать продавщицей секции популярной психологии. И я отправилась навестить маму, прихватив с собой чуть ли не чемодан книжек по самопомощи. В поезде я открыла одну из них и, вооружившись маркером, принялась за дело.

«Если вы ощущаете пустоту внутри из-за одиночества, то вам необходимо сделать над собой усилие и заполнить эту пустоту любовью — так, чтобы у вас в душе не осталось ни одного свободного уголка». Ах, как это верно! Я подумала, что мое сердце и впрямь, как книжные полки в магазине Майлса, источено эмоциональным жучком самоуничижения и разочарования. Подчеркнув прочитанное, я перевернула страницу. «Маленькая жизнь становится большой только при наличии доверия. Нет доверия — вы так и будете жить маленькой жизнью. Мы предпочитаем жить маленькой, неполноценной жизнью только потому, что боимся доверять и стремимся все контролировать». Да, пожалуй, самое трудное в жизни — это достичь равновесия, подумала я. Как одновременно и не отказываться от мечты, и верить в нее настолько, чтобы мечта превратилась в явь? Вот так вопрос…

Мама встречала меня на станции и, как только я вышла из вагона, кинулась мне навстречу, восторженно маша рукой. По маминому виду я сразу поняла, что она только что из парикмахерской, — на голове у мамы красовался начес, напрочь отрицавший закон земного притяжения и норовивший воспарить к небесам. Мама крепко обняла меня. Она сияла и только что не подпрыгивала от возбуждения, а машину по дороге домой вела так рассеянно и лихо, что мы уцелели лишь чудом. Подкатив к дому, мама едва не врезалась в ворота, непостижимым усилием вписалась в подъездную дорожку и резко притормозила, а потом ликующе завопила:

— Дейзи, у меня такие новости! Такие новости! Ты сейчас просто упадешь! — Мама даже за голову схватилась, словно сама не верила в эти новости. — Я никогда бы не подумала, что со мной такое приключится, но вот!

Брови у меня удивленно поползли вверх.

— Ну так что? Выкладывай, мам! У меня обнаружился давно потерянный братец? Ты выиграла в лотерею? Вы с папой решили помириться?

— Нет, что ты! — фыркнула мама. — Кое-что получше!

Мама зажмурилась и глубоко вдохнула, точно стараясь растянуть волшебное мгновение. Потом победоносно вскинула руки и объявила:

— У меня новая любовь!

— Оп-ля, — брякнула я, выбираясь из машины. — Ты что, купила еще одного щенка?

Мама вслед за мной прошла в дом.

— Нет, Дейзи, это не собака! Это мужчина! Настоящий мужчина, со всеми причиндалами!

Я воззрилась на маму, и она густо покраснела, а я вдруг почувствовала себя чужой в родном доме и в своем привычном мире. Все в одночасье стало каким-то чужим. Похоже, теперь каждый день будет приносить какие-то откровения, сбивающие меня с толку все больше и больше. А я-то, эгоистка, предвкушала, как мы с мамой славно проведем выходные вдвоем, как будем посиживать на кухне и мама будет слушать мои излияния, а я буду рассуждать на разные животрепещущие темы — например, пошлет ли мне судьба мужчину, которого я буду любить так же сильно, как Джулиуса? Мама будет утешать меня и суетиться вокруг, выражая свое сочувствие домашним супчиком и коронным шоколадным тортом, и еще будет подавать мне по утрам чай в постель. Будет ставить свежие букеты у моей постели — какие-нибудь невероятно благоуханные розы — и подкладывать мне для утешения глянцевые журналы. Я буду вытаскивать самое себя на прогулки и вернусь в Лондон посвежевшей и подкормленной во всех смыслах.

И вот на тебе! Меньше всего я рассчитывала провести выходные, обсуждая мамину бурную любовную жизнь. Ну разве это тема для привычных кухонных посиделок? В общем, я растерялась и не знала, что сказать, а мама варила кофе и непрерывно болтала, расписывая мне историю своего романа. Только не подумайте, что я не радовалась за маму: радовалась, и еще как! Но тем не менее, к своему удивлению, я все это время задавалась вопросом: повзрослела ли ты, Дейзи Доули, настолько, чтобы обрести душевную щедрость и желать матери счастья больше, чем самой себе? Понимаете, меньше всего мне хотелось ревновать маму и завидовать ей потому, что она нашла себе мужчину, а я все еще нет.

Итак, оказалось, что мама познакомилась с Арчибальдом Флемингом на собачьей выставке. По роду занятий он был джентльменом-фермером, этаким мелким помещиком: разводил редкие породы овец. Пять лет назад Арчи овдовел, у него были две взрослых дочки — обе, разумеется, давно вышли замуж и благополучно плодились и размножались, — в отличие от маминой бедняжки Дейзи. Арчи прибыл на выставку с лохматой пастушьей овчаркой по кличке Ржавчик. Этот пес чуть не откусил маминому Дуги голову. Вот так мама и познакомилась с Арчи: она налетела на Ржавчика, размахивая сумочкой и выкрикивая самые нелестные выражения в адрес обидчика, который вцепился в Дуги, болтавшегося у него в зубах. Тут подоспел Арчи, умелой рукой извлек таксика из пасти своего пса и вручил обалделого, обслюнявленного Дуги маме, после чего в порядке извинений предложил угостить ее рюмочкой-другой. Что мы имеем в результате? Цветы запоздалые — позднюю любовь двух немолодых людей, которая вспыхнула в чайной палатке над кабачками и тыквами гиппопотамьих размеров (собачья выставка совмещалась с ярмаркой).

— Насчет секса не скажу, чтобы прямо небо было в алмазах, — сообщила мама, — хотя у Арчи для фермера замечательно мягкие губы и на диво чистые ногти.

— Мам, можно без подробностей? — взмолилась я.

Мама небрежно отмахнулась.

— Детка, я хотела сказать, что благодаря Арчи пережила чуть ли не лучшие мгновения в жизни. На прошлой неделе он приехал, когда я прибиралась в вольерах. Я выпрямилась, потянулась, и тут Арчи подошел со спины и обнял меня — не то чтобы страстно, но… Мне было так приятно наконец-то прислониться к сильному мужчине и ощутить, что теперь он главный. Представляешь, Арчи такой милый — он прошептал: «Диана, теперь тебе не надо будет тащить весь этот воз на себе». Я чуть не заплакала в тот момент, так это было трогательно.

Как бы мне самой не разреветься, подумала я.

— Ах, Дейзи, как бы мне хотелось, чтобы ты познакомилась с мужчиной, похожим на Арчи! Понимаешь, когда он обнял меня, я вдруг ощутила, какая тяжесть лежала на моих плечах все эти годы, пока я жила одна! — Тут мама разразилась счастливыми рыданиями, и я обняла ее.

— Как я за тебя рада! — воскликнула я. — Правда. Честно.

Все мое детство и юность мама была настоящей молодчиной, этакой бодрой скаутской вожатой — сердечной и приветливой. Она устраивала потрясающие поездки на взморье, и благодаря ей холодный неприветливый загород делался завлекательным и приятным, и до сегодняшнего дня я понятия не имела, что маме, оказывается, все это время хотелось чего-то большего, чем устойчивая домашняя рутина. Мама тщательно хранила свою тайну, а тайна эта была очень проста: мама вовсе не хотела довольствоваться тем, что имела, — она жаждала большего, чем ее обыденная жизнь. В каком-то ужасном смысле всплывшая папина измена освободила маму. Теперь мама тоже могла поддаться обуревающему ее чувству, нахлынувшей страсти, которая давала ей возможность обновиться, начать иную жизнь и превратить свой привычный сдержанный мир в нечто восхитительное и хаотичное.

— Мне так хорошо с Арчи! Ты бы только знала! А все потому, что он действительно меня слушает! — взахлеб рассказывала мама, пока мы выгуливали собак по берегу реки. — Знаешь, я просто не привыкла к обществу мужчины, которому настолько важно, что я думаю и чувствую. Как-то я чуть не умерла от удивления, — представляешь, мы едем из зоомагазина, купили собачий корм, и вот Арчи вдруг поворачивается ко мне и спрашивает: «Диана, а о чем ты сейчас думаешь?»

— Я и не знала, что тебе так плохо с папой, — заметила я.

— Трудно поддерживать такой «счастливый» брак, в котором, когда узнаешь истину, она разбивает тебе сердце, — ответила мама.

— Да уж… — тяжело вздохнула я, мгновенно ощутив наплыв тоски. — Надеюсь, ты терпела папу не только ради меня.

— Вовсе нет, — с улыбкой отозвалась мама. — Все было куда сложнее. — Она присела прямо на траву и похлопала по земле рядом с собой. — Садись. Послушай меня внимательно, Дейзи, это важно. В двадцать — тридцать лет мы ищем себя и, если повезет, находим. Как бы это сказать, находим себе нишу, роль, которая проявляет в человеке все лучшее — жену, мать, специалиста в своем деле.

— С этой точки зрения я законченная неудачница, — перебила я, — потому что я до сих пор все ищу и ищу.

— Нет, детка, на самом деле у тебя есть большое преимущество! — возразила мама. — Дело в том, что, когда женщина, играющая эти роли, достигает зрелого возраста — сорока — пятидесяти, — то дети уже подрастают, карьера меняется, а брак разваливается. Нам становится одиноко, страшно, мы утрачиваем почву под ногами. В таком возрасте женщина задается вопросом: не осталось ли все лучшее в прошлом? Неужели она уже успела самовыразиться до предела и дальше будет только хуже? А у тебя есть прекрасная возможность понять, как тебе лучше самореализоваться. Ты можешь жить, как считаешь нужным, в соответствии со своей истинной сущностью — как ты ее понимаешь.

— И в чем же ты самовыразилась лучше всего? — заинтересовалась я.

— В тебе, дурочка. — Мама привлекла меня к себе.

— Фью! — присвистнула я. — А я уже испугалась, что сейчас ты скажешь — в призовых таксах!

Мама внимательно посмотрела на меня:

— Ты ведь даже не представляешь, как я тобой горжусь!

Я подавилась слезами и понурила голову.

— Чем тут гордиться? Я же никчемушница.

— Ну уж ты, пожалуйста, не вешай нос. Если уж Арчибальд Флеминг запал на меня, обвислую тетку шестидесяти с лишним лет, то где-то в мире точно есть замечательный мужчина — твой суженый.

Когда мы уже подходили к дому, я увидела во дворе незнакомый автофургончик, и сердце у меня тревожно захолонуло. Я сообразила, что Арчи в доме и что роман у них серьезный — иначе бы мама ни за что не доверила своему кавалеру ключ. Почему-то я вдруг заволновалась за маму. А если Арчи авантюрист и обирала, который охмуряет немолодых женщин, чтобы поживиться за их счет? Но стоило мне увидеть Арчибальда Флеминга, и все мои сомнения тотчас рассеялись. Правда, по типажу он напоминал папеньку — та же аристократическая седина, — но сразу было понятно, что Арчи внимательнее, чутче и мягче, чем папаша. Возможно, потому что Арчи не надо было ничего доказывать окружающему миру — в отличие от папеньки, который все еще яростно бился в лаборатории, упорно пытаясь совершить великое научное открытие, предназначенное прославить его имя.

Арчи подал нам целый поднос сладостей к чаю, и мы устроились в саду. Любуясь тем, как мягкий свет летнего вечера заливает лужайку, я подумала, что Арчи умница и правильно выбрал линию поведения и манеру держаться. Он, к счастью, вел себя не слишком фамильярно и даже, наоборот, осторожно; но чувствовалось, что ему искренне хочется мне понравиться и еще — что он действительно любит мою маму.

Арчи казался мне трогательным, потому что живо интересовался мной: спросил, чем я занимаюсь, и, когда я рассказала ему о книжном магазине, он отнесся к этому совсем не так высокомерно, как — уверена — отнесся бы папенька. Арчи не пытался меня принизить. Он просто сказал: «Самое прекрасное в новых возможностях — то, что они появляются из ниоткуда и только от тебя зависит, как их использовать». Чуть позже он нежно посмотрел на маму и спросил: «Ты ведь очень гордишься дочкой, да, Диана?» — и прозвучало это искренне. Арчи не пытался подлизаться ко мне или к маме. Благодаря ему я приободрилась: получалось, что, раз Арчи видит во мне скрытый потенциал, которого я не замечаю, значит, и другой мужчина тоже сможет разглядеть это. Арчи непринужденно вел беседу, а я смотрела, как зачарованно мама глядит на него, и меня затопила волна благодарности — и от себя, и от мамы. Я поняла, что всегда буду хорошо относиться к Арчи, потому что он верит в маму и в меня.

По возвращении в Лондон моя вера в спасительное могущество любви окрепла. Новую работу в магазине Майлса я рассматривала как отличную возможность с новыми силами взяться за карьеру и, возможно, как трамплин для новых знакомств. И только когда прошла неделя на новом месте, до меня дошло, что Майлс тоже рассматривает магазин как отличное место для охоты. Любая, абсолютно любая женщина, которая забредала в заведение Майлса (конечно, предпочтение он отдавал дамочкам с вызывающим декольте), становилась для владельца потенциальной мишенью, и Майлс начинал оглаживать очередную покупательницу ласкающим взглядом. Что меня поражало — так это то, что большинство дамочек возвращалось на другой день, хихикая и хлопая затуманенными глазами.

Когда я в лоб спросила Майлса, что он себе думает, тот лишь плечами пожал:

— Дейзи, неужели ты до сих пор не знаешь, что для мужчины постоянно тра… кхм… иметь дело с одной и той же бабой, пусть хоть сто раз красоткой, — тоска зеленая? Достает ужасно.

— А разве тебя со временем не достает каждое утро просыпаться рядом с новой дамочкой? И видеть каждое утро затылок другой масти или, что хуже, наращенные волосы?

— Вот поэтому я всегда стараюсь выставить даму до того, как лягу спать! — рассмеялся Майлс. — Конечно, если бы мне приходилось по утрам просыпаться и видеть опухшую физиономию в размазанной косметике, это был бы ад кромешный. Да и наволочки жалко.

— Неужели тебе совсем не хочется влюбиться? — удивилась я.

— Да я как-то не особо верю в любовь, — пожал плечами Майлс.

— Ты так циничен, что это, видимо, неизлечимо! — воскликнула я.

— А ты так легковерна, что это наверняка больно! — парировал он.

— Вовсе нет! Влюбленность — это всепоглощающее желание слиться в единое целое с другим человеком, делить с ним каждую мысль и вздох, — в надежде, что тогда твоя жизнь сделается осмысленной и все встанет по местам.

Майлс заржал, как жеребец.

— Ну ты даешь, Дейзи! Ты настоящий чокнутый романтик!

— На самом деле я ищу настоящую любовь. И я ее найду — вот увидишь! — ответила я.

Каждый день я наугад раскрывала какую-нибудь душеспасительную книжку по самопомощи (в магазине их были просто залежи) и писала подвернувшиеся афоризмы цветными мелками на грифельной доске, после чего выставляла «цитату дня» в витрине. Очень было занятно наблюдать, как прохожие останавливаются прочесть афоризм и идут дальше, задумчиво переваривая прочитанное. Отчасти эти наблюдения занимали меня потому, что помогали чувствовать себя не такой одинокой и никому не нужной. Ведь каждый, кто замедляет шаг, чтобы прочесть такое изречение, тоже к чему-то стремится и что-то ищет! Значит, я не одинока.

«Если ты ощущаешь, что жизнь поддерживает тебя на плаву, можешь смело расслабиться и плыть по течению — пусть все происходит само собой». Этот вчерашний афоризм казался мне истинным перлом, потому что я убедилась в его правдивости. В самом деле, чем больше ты боишься, тем меньше доверяешь жизни и, следовательно, тем отчаяннее хватаешься за всякие дурацкие корни и ветки, которые свисают над рекой жизни. Господи, как подумаю, за каких кошмарных мужиков я цеплялась раньше — ненадежных, непорядочных — и еще убеждала себя, что ищу и нашла надежное мужское плечо! Обманывалась? Безусловно. А теперь? Ну уж нет, не дождетесь! Я повзрослела.

Майлс возился с кофеваркой, а я тем временем уже протерла грифельную доску и написала на ней очередную сентенцию.

«Когда разрываешь неудавшуюся связь, это напоминает масштабный приступ поноса. Из тебя выходит всякая дрянь и отрава, но, как только ты очистишься, тебе сразу полегчает».

Майлс прочитал изречение вслух, исходя сарказмом.

— Дейзи, солнце мое, смысл этой досочки в том, чтобы привлекать покупателей, а не отпугивать, — процедил он. — Пусть они думаю, что тут работают нормальные люди, а не идиоты-невротики, помешанные на книжках по самопомощи.

— Давай начистоту, — весело сказала я. — Майлс, единственное, что удерживает тебя от прочных отношений, — это страх перед болью разрыва. Конечно, однодневки, то есть одноночки, куда удобнее — для трусишек. Никакого эмоционального риска.

— А по мне, не нужно придавать эмоциям такое значение! — взвился Майлс. — Вот смотри, ты же совершенно сдвинутая, а все потому, что ты самый эмоционально открытый человек на свете. Душа нараспашку, сердце наружу — заходи, кто хочет, и топчи грязными ботинками. Так нельзя.

— Вот что, Майлс, — я шутливо ткнула в него мелком, — предлагаю завершить этот маленький диспут еще одним афоризмом. Слушай: «Те, кто изучает других, — люди мудрые. Те, кто изучает себя, — просветленные».

Майлс зажал уши и зарычал, как изнемогающий лев. Я только засмеялась в ответ и побежала к витрине, выставлять доску с надписью. Майлсу ничего не оставалось, как пойти рыться в подсобке.

Общение с Майлсом действовало на меня благотворно — даже несмотря на наши полярные взгляды: эмоциональный «ян» и безразличный «инь». Мы, конечно, постоянно вышучивали друг друга и проводили целые дни в словесных дуэлях, но под всем этим был прочный фундамент настоящей дружбы. Рядом с Майлсом я меньше страдала из-за отсутствия романа. Какой бальзам на душу — смотреть, как парочки бродят вдоль стеллажей, листая книги, — и не чувствовать ни малейшего укола зависти! Ну ладно, чего уж там, иногда, конечно, я ощущала крошечные укольчики. Например, днем в четверг, когда взбивала молоко для капучино, — к слову сказать, кофеварку Майлс купил такую, что сделала бы честь агенту 007, по последнему слову техники и с толстенной инструкцией по эксплуатации, доступной разве что дипломированному инженеру. Взбиваю я, значит, молоко, и тут входит какой-то папик и с ним прехорошенькая девушка. От них исходила такая истома, что я сразу просекла: они только что из постели. Вот интересно, почему парочки сразу после любовных утех так тянет в книжные магазины? Сколько раз видела! Они что, мечтают об уютных совместных вечерах за книжками — блаженном времени, до того пока отношения не начнут приедаться? Девушка рылась в бестселлерах, а ее спутник поглаживал ее по шейке. Приглядевшись, я покрылась испариной от ужаса. Трой Пауэрс!

Тут и Трой заметил меня, и глаза у него сразу же нервно забегали. Он начал поправлять волосы и вообще совершать множество мелких суетливых движений. По идее, в этот миг, о котором я так долго мечтала, мне бы злорадно хмыкнуть: Трой был жалок. Но у меня не хватило пороху его унизить. Он молчал, но я почти что слышала, как он без слов умоляет меня, телепатируя: «Дейзи, прошу тебя, только без сцен!» Конечно, Трой боялся, что я направлюсь прямо к нему и его блондиночке, с которой он так трогательно держится за ручки, и вывалю ей всю подноготную, раскрою глаза на все гнусности Троя. Но какой смысл портить девушке настроение, если она так и сияет после ночи с Троем? Что толку предупреждать — она же не поймет! А вид у блондиночки, несомненно, был истомленный понятно чем — слегка растрепанная, разрумянившаяся, с затуманенными глазами. Не буду вмешиваться. Если Трой и поступил гадко со мной, это еще не дает мне права с места в карьер влезать по локоть в его отношения с другой, да еще когда эта другая так счастлива. Нет уж, карма дороже. Нужно беречь карму, за мной и так добрых дел числится мало, считаные медяки в моей свинке-копилке, а если я еще буду позволять себе лишнее, то не видать мне нирваны, как своих ушей.

Трой не сводил с меня круглых от страха глаз — видимо, ждал, что чокнутая Дейзи вот-вот заорет на него во все горло. Девушка проследила его взгляд, и на ее томном личике появилось выражение вежливого ожидания — мол, дорогой, что же ты нас не знакомишь?

Я взяла инициативу в свои руки и самым светским тоном сказала:

— Вам чем-нибудь помочь?

Обвела рукой ряды полок с книжками по эзотерике и самопомощи и объявила:

— Мы только что получили замечательный американский бестселлер по самореализации. Книга рассказывает о том, как выявить в себе самое лучшее.

Я с удовольствием увидела, как по лицу Троя пробежала тень сомнения, а девушка удивленно приоткрыла ротик. После чего я скрылась за ближайшим стеллажом и — уже на мониторе видеонаблюдения — проследила, как Трой с облегчением на лице торопливо тащит свою красотку вон из магазина.

Присев на коробку с книгами, я глубоко задумалась. Странная штука: ни малейших признаков гнева! Чем больше я думала о том, как Трой обошелся со мной, тем ощутимее делалась внутренняя опустошенность. Никаких сильных чувств я к нему уже не испытывала — ничего похожего на жгучую ненависть. Только опустошенность. Вот интересно, задумалась я, куда девается ненависть, когда она проходит — то есть куда, собственно, она проходит? Я провела столько часов носом в подушку, кипя от негодования и сгорая со стыда, пережевывая нанесенную обиду, что теперь испытала невероятное облегчение: мне больше не нужно сражаться, я победила. Внутри меня как будто лопнула тонкая резиновая пленочка напряжения, и вместо него пришло чувство свободы.

Чтобы отметить это событие, я уговорила Джесси поехать со мной на выходные в Бат и провести их в дорогом отеле. Так сказать, на веселый девичник. Майлс заплатил мне бонус за мои старания — я под завязку забила магазин бестселлерами по самопомощи. Поэтому теперь мне хотелось шикануть и потратить эти шальные деньги на спа-салон и прочие радости. Джесси последнее время работала чуть ли не круглосуточно, и мы толком не общались очень давно, и поэтому, хотя мы по-прежнему жили под одной крышей, мне хотелось как следует отдохнуть вместе с ней — сменить обстановку, посплетничать. Мы договорились встретиться на Паддингтонском вокзале в пятницу днем, и вот теперь, поглядывая на часы, я волновалась, — Джесси все не было. А вдруг она опоздает? Тут мой мобильник зазвонил и на дисплее высветился номер Джесси.

— Ну наконец-то! — закричала я в трубку. — Я уж испугалась, что ты вообще не придешь.

Пауза.

— Слушай, ты где? Семь минут осталось!

— Извини, Дейзи, но я не смогу поехать, — ответила Джесси. — Один мой коллега заболел, и я вынуждена заменить его на выходные.

Я мгновенно сникла и чуть не заплакала от разочарования. Бухнула сумку прямо на пол и плюхнулась на нее.

— Ну конечно, — вздохнула я в трубку, — все вполне в моем стиле. Новый этап в жизни Дейзи испорчен, еще не успев начаться.

— Почему тебе не поехать одной? — настойчиво спросила Джесси.

— Потому что я не хочу торчать одна в отеле, где вокруг будут сплошь целующиеся парочки! Среди всех этих обжиманий прямо в бассейне! Вот почему!

Минуту-другую я наблюдала, как пассажиры торопятся к поезду на Бат. Потом встала и двинулась за ними. Я устроилась у окна и невидяще уставилась на проплывающий мимо пейзаж. У меня было ощущение, что я взяла очередную высоту. Я перестала с инфантильным подвыванием жаловаться на жизнь, я перестала думать, будто мироздание мне что-то должно лишь потому, что в моих мечтах было то-то, то-то и то-то. Я перестала быть капризным избалованным ребенком. Впервые в жизни — в своей взрослой жизни — я почувствовала, что идея одиночества меня больше не страшит и не отталкивает и что я могу с ней свыкнуться и научиться жить одна. И о чем я только думала раньше? Почему отказывалась от роскоши одиночества, почему изо всех сил стремилась найти хоть кого-нибудь и теряла на этом весь тяжко заработанный душевный комфорт? Теперь я больше не чувствовала себя одиноко — мне стало хорошо с самой собой. Конечно, я по-прежнему хотела найти любовь, но, если не получится, я приму это как данность, а не как катастрофу. В одной книжке по самопомощи я прочитала, что такой подход называется озарением: желанием принять все как есть и стерпеть это, а не бороться неизвестно за что. Таким образом можно преодолеть экзистенциальное разочарование и жить дальше в гармонии с собой.

В Бате на душе у меня сразу полегчало. Тут было так красиво! Я любовалась местной архитектурой и тем, как солнечный свет окрашивает камни в теплые тона медового цвета. И при этом все время то открывала, то закрывала глаза, чтобы убедиться — у меня получается принимать все как есть и не надеяться на то, что мечты сбудутся. Да, пока вроде бы получалось. Даже когда меня провели в номер и я увидела романтический вид из окна, то все равно сдержалась и не позволила себе унывать из-за собственного одиночества. А раньше бы непременно начала изводиться, что в таком номере одной и без мужчины просто грех. Нет, никакого чувства собственной неполноты я не допущу! Буду сама по себе. Мне даже удалось посмотреть на бескрайнюю кровать под балдахином и впервые с момента развода почувствовать себя просто женщиной, а не неудачницей, которой не с кем лечь в эту постель. Я осмотрела пышные подушки и аккуратно застеленную кровать с отличным постельным бельем, но у меня даже не возникло мысли о том, как сладко было бы разорить эту постель бурным сексом. В общем, я была просто чемпионкой по самообладанию, потому что вид постели вызвал у меня радость: как замечательно я высплюсь на этих прохладных дорогих простынях в гордом одиночестве, без храпа и перетягивания одеяла!

На следующий день я собралась в спа-салон, и тут до меня дошло, что купальник я благополучно забыла дома. Я пересекла дворик, заглянула в вестибюль бассейна и поинтересовалась, нельзя ли взять у них купальник напрокат. Когда мне показали единственное, что нашлось, это оказался кошмарный купальник в стиле пятидесятых, дикого розового цвета, в горошек, да еще и с юбочкой в оборочку. Я не выдержала и расхохоталась. Сначала я было решила вообще плюнуть на идею купания, но бассейн так и манил своей голубой гладью и безлюдьем. Удивительно, ни души… а раз меня никто не увидит в этом безумном ретро, то чего я опасаюсь? Поскольку после купания я запланировала массаж и не хотела мочить волосы, то подколола их повыше дурацкой заколкой с изображением таксы — самым лучшим из всех маминых рождественских подарков. После чего с наслаждением плюхнулась в воду.

Какое это было блаженство — плавать в бассейне в полном одиночестве! Я медленно, не спеша, мерила его взад-вперед. Вдруг за спиной у меня раздался всплеск, я обернулась и увидела, что в джакузи рядом с бассейном забрался какой-то мужчина. Он устроился поудобнее, откинулся на спину и стал рассматривать меня. Ой-ой, надеюсь, он не видел, как я плюхалась в воду и не успел заметить мой кошмарный купальник. Что же мне теперь делать? Как выйти из воды и миновать незнакомца, если на мне это позорище в рюшках, в котором я похожа на розовую утку в горошек? Я, конечно, не стала пялиться на незнакомца в открытую — глянула искоса, но и этого хватило, чтобы убедиться: он очень мил. Я сделала вид, что не замечаю его, и продолжала рассекать туда-сюда, а он все сидел в джакузи и не вылезал. Я ощущала, как кожа у меня сморщивается от влаги, но сдаваться и шлепать мимо красавчика не собиралась. Наконец жужжание джакузи смолкло. Ура? Не совсем ура: незнакомец нырнул в бассейн. Когда он вынырнул около меня, я заметила, что он высок, темноволос и крепко сложен. Незнакомец подплыл поближе и с ходу заявил:

— А я все на вас любуюсь. Такой потрясающий стиль.

Я торопливо сложила руки на груди, чтобы он не разглядел купальник.

— Вы шутите? Купальник не мой, прокатный, другого не нашлось.

— Я не про купальник, — вы здорово плаваете. Чувствуется, что вы в гармонии с собой.

— Если не с купальником, — пошутила я.

— Интересная мысль. — Незнакомец склонил темноволосую голову набок и представился: — Макс Найтли.

— А я Дейзи, — ответила я.

Макс Найтли смотрел на меня так восхищенно, что я испуганно подумала: «Нет, это невозможно! Так не бывает! Только я осознала, как мне хорошо одной, только смирилась с этим, и вдруг — бац, такой красавчик как снег на голову».

Я раскраснелась от жары, на лбу выступил пот, а подушечки пальцев от воды побелели и сморщились, — ну и что? Да, положим, Макс — красавец, но его наверняка дома ждет подружка или жена — тоже красотка, под стать ему. Поэтому мне решительно незачем заигрывать с ним и притворяться. Возможно, сияние юности от меня уже и не исходит (хотя вся физиономия блестит от пота), да и плоского животика, как у двадцатилетней, не наблюдается, но самое главное не внешность, а то, что у меня в голове. Я внезапно ощутила себя Осознанно Женственной, а это, согласно последним данным из книг по самопомощи, означало, что я впервые в жизни почувствовала гармонию с собой. Я такая, как есть, — не слишком молодая женщина, и мне так хорошо, поэтому не буду притворяться, будто я кто-то другой.

— А вы здесь одна или с кем-то? — поинтересовался Макс, не задав дурацкий вопрос «часто ли вы здесь бываете».

Я ответила, что приехала сама по себе, и он заметно удивился:

— Не верится, что вы не стали использовать эти сексодромы в номерах по полной программе.

— Почему же, очень даже, только в одиночку.

Макс поднял брови, и я поспешно добавила:

— Вы меня неправильно поняли. Просто вы, наверно, не знаете, что для женщины, которой за тридцать пять, спокойно поспать в одиночку — высшее наслаждение.

— A-а, так у вас есть дети?

— Нет, а у вас?

Макс покачал головой. Я поинтересовалась, зачем он приехал, а он ответил:

— Я не приехал. Просто живу неподалеку, буквально за углом, и состою в спа-клубе. А чем вы намерены заняться после бассейна?

— На массаж иду, — честно сказала я.

— А потом?

— Буду сидеть в номере, в халате, и радоваться тому, что любые напитки и еду подают в номер.

— Хотите, пообедаем вместе?

— Спасибо, но мне лень мыть голову.

В его глазах заблестели искорки любопытства, но я не пыталась играть с ним ни в какие игры. Мне действительно было лень, поэтому я и отвечала абсолютно честно.

— Понимаете, после ароматерапии волосы будут в масле, — объяснила я.

— А до моей квартиры отсюда ходу пять минут, — улыбнулся он. — Можете надеть шляпку. Жир полезен для волос.

— А мне еще и краситься лень.

— Тем лучше.

Прямота Макса мне понравилась. Я решила вести себя так же откровенно и спросила:

— Вы часто заводите такие разговоры с незнакомками в бассейне?

— А вы часто разговариваете с незнакомцами?

— А вы часто отвечаете вопросом на вопрос?

Он усмехнулся:

— А вы?

Мы оба рассмеялись. Мы оба держались за бортик бассейна, и, когда я взглянула на капельки воды на предплечьях Макса, меня вдруг обдало жаром от близости к незнакомому привлекательному’ мужчине.

— Вот интересно, почему незнакомому человеку всегда выкладываешь слишком много и слишком быстро? — спросила я с тоской. — Нам кажется, в этом ничего такого нет, — продолжила я, — а потом нам становится страшно, потому что мы открыли душу человеку, который для нас ничегошеньки не значит.

— Как это — не значит? — удивился он и лишь потом добавил: — Вы же еще ничего мне не рассказали.

— Оставим это, — сказала я и направилась к лесенке из бассейна.

— А что, вам так много приходится скрывать? — спросил он мне в спину.

Я остановилась на верхней ступеньке — дура дурой в розовом старомодном купальнике с юбочкой — и сообщила:

— Нам всем есть что скрывать — разве нет?

— Лично мне кажется, что вы скрываете разве что отличную фигуру — под этим старым мешком.

Он вылез из бассейна, не успела я обернуться полотенцем. Тоже принялся вытираться — и я поняла, что, когда вытираешься после купания рядом с незнакомым мужчиной, в этом есть что-то эротичное, особенно если у незнакомца великолепные ноги — мускулистые, но стройные. Никаких тебе перекачанных икр — ненавижу красавчиков-культуристов. И вообще телосложение у него было что надо, только меня заворожило не оно, а моя собственная реакция на этого мужчину. Я вела себя не просто фамильярно, а фамильярно на грани грубости — непонятно почему.

— Мы еще увидимся? — спросил он.

— Нет. — Я подняла на него глаза. — Но мы славно поболтали, спасибо.

— Понятно, — протянул Макс, ероша влажные блестящие волосы. — Думаете, вы так легко от меня отделаетесь? Как бы не так.

— Все, побежала, а то на массаж опоздаю, — бросила я и, юркнув в женскую раздевалку, захлопнула за собой дверь.

На следующее утро я уже собрала вещи и собиралась выписаться, как вдруг легкое беспокойство из-за того, что Макс меня так и не нашел, переросло в подавленность. Правда, вчера после массажа я уснула как убитая, но какая-то часть меня все равно ждала его звонка и даже сквозь сон прислушивалась. Макс так уверенно и напористо держался в бассейне, что мне бы и в голову не пришло, что он просто отступится. Сколько бы я ни говорила себе, что он мне безразличен, одинокая женщина — то есть некая часть меня — жаждала внимания. Я вышла в холл, расплатилась по счету и уже собралась уходить, но администраторша вручила мне конверт. Сердце у меня подпрыгнуло от радости. В ожидании такси я успела распечатать конверт и обнаружила внутри визитную карточку Макса Найтли. Он аккуратно обвел свой электронный адрес, а на обороте приписал: «Позвольте случайному (не)знакомцу угостить как-нибудь вас обедом».

Теперь я сгорала от нетерпения: скорее бы вернуться домой и выложить все Люси и Джесси. На следующий день я созвала совет прямо в книжном магазине, после закрытия. Люси принесла на наши посиделки дешевое вино, а Джесси — кучу вкуснятины из китайского ресторана. Мы расставили контейнеры прямо на прилавке, устроились в удобных креслах поближе к гениальной кофеварке и принялись пировать прямо из контейнеров, не заморачиваясь сервировкой.

— Самое лучшее в бассейных знакомствах — что не надо волноваться, потому что голой он тебя уже увидел. Ну или почти голой. В общем, имеет представление, — заявила Джесси, выслушав мой отчет.

— Ты хочешь сказать, что он увидел мой целлюлит и все равно не утратил ко мне интереса? — Я ткнула Джесси палочкой.

— Какой такой целлюлит? — шутливо спросила она.

— Ну что ж, по крайней мере, ты сэкономила на укладке, — внесла свою лепту Люси. — Если ты понравилась ему даже с мокрыми неуложенными волосами, это хорошо. Мне всегда казалось, что перелом в отношениях начинается именно тогда, когда понимаешь, что тебе уже неохота делать укладку перед свиданием.

— Да, а мужчины этого переломного момента никогда не замечают — перехода от чистых уложенных волос к жирным и растрепанным, — сказала я. — И как это они ничего в упор не видят? Неужели можно не заметить, что сексуальная холеная женщина вдруг стала нечесаной и неухоженной?

— Любовь слепа, — объяснила Джесси, — но под конец она приводит к тому, что требует очки — рассмотреть посеченные кончики волос.

Мы хором рассмеялись.

— А этот Макс стоит того, чтобы ради него делать укладку? — поинтересовалась Люси.

— Безусловно! — воскликнула я. — Хотя, подозреваю, он моложе меня. У него такой юношески-самоуверенный вид.

— Он совершеннолетний хотя бы? — фыркнула Джесси.

— Нет, мне показалось, ему тридцать или чуть больше.

— Свезло тебе, — заявила Люси. — Молодой любовник — это по нынешним понятиям непременный аксессуар для Возрожденной Одиночки.

— Думаешь, если молодой человек приглашает на свидание зрелую женщину, он делает это из чисто благотворительных побуждений? — спросила я.

— Да какая разница?! — весело сказала Джесси. — Пусть освежит тебе те части, до которых не добрались зрелые мужчины.

Джесси налила нам еще вина и произнесла целый монолог.

— Слушайте внимательно, девочки! — начала она, звонко постучав китайской палочкой по стакану. — Существуют три типа женщин. Первый: женщина, которая хочет, чтобы о ней заботились. Второй: женщина, которая хочет командовать. А третий — женщина, которая сама лепит из выбранного ею мужчины заботливого. Это новый вид, самый умный.

Внезапно в подсобке что-то треснуло и посыпалось, и в помещение магазина влетел Майлс.

— Извините, но больше я это слушать не могу! — прорычал он. — Манипуляторши несчастные! «Я его слепила из того, что было»! Тьфу!

— Ты откуда выскочил? — удивилась я. — Я вообще думала, что ты давно ушел.

— Нет, я засел в кладовке и подслушивал ваши секреты! В надежде узнать что-нибудь полезное от вашего ведьминского трио! — Майлс щедро плеснул себе вина. — Если бы манипулирование мужчинами признали олимпийским видом спорта, вы, девушки, давно были бы золотыми медалистками по этой части! Поубивал бы!

— Вообще-то, если ты внимательно слушал, то должен был уяснить — выбрать мужчину и лепить из него как из глины вовсе не значит манипулировать им, — наставительно сказала Джесси. — Наоборот, это лестно: мы ведь кого попало не выбираем, только молодых, многообещающих и толковых.

— И поэтому тебя, Майлс, не выбрал никто! — язвительно добавила я.

— Мне казалось, что вы, цыпочки, все жаждете заполучить по первосортному самцу, — Майлс придвинулся опасно близко к Люси. — По-моему, этот ваш материал для ваяния никак не может быть самцами первого сорта. Разве что второго.

— Согласна, — кивнула Люси. — Мужчины — или повелители Вселенной, или кормильцы. Два в одном — так не бывает.

— Если только это не мужчина во втором или в третьем браке, — поправила Джесси.

— Мне нужен альфа-самец хотя бы потому, что он не так болезненно реагирует на женские достижения. Если ты ему под стать, он не будет тебя подавлять, — сказала я.

— Слушайте, слушайте, что говорит наша юная карьеристка! — поддразнил меня Майлс. — Дело обстоит так: мужчина не чувствует себя автоматически униженным только оттого, что женщина добилась успеха. А вот если его женщина им недовольна или разочарована, тогда да.

Он приобнял Люси и спросил:

— Ну, и как у тебя дела? Ты готова бросить своего нудного муженька и закрутить со мной?

Люси нервно хихикнула:

— Если бы ты сказал это неделю назад!

Потом откашлялась и объявила:

— У меня для всех новость. Я… м-м-м… на прошлой неделе вернулась к Эдварду. То есть он ко мне.

У меня внутри все сжалось от разочарования. Ну почему Люси смирилась с существующим положением, если могла добиться и была достойна большего?

— Ты что?! — выпалила Джесси. — Спятила? Зачем, Люси?

Люси смерила ее ледяным взором.

— Пока ты не побывала в моей шкуре, пожалуйста, не смей меня судить! — Она пожала плечами, будто защищаясь, и, прежде чем мы успели ее остановить, выбежала вон из магазина.

Мне страстно хотелось, чтобы мое свидание с Максом Найтли прошло гладко, но меня с самого начала точили сомнения и казалось: что-то не так. Он меня чем-то нервировал. Конечно, на первом свидании он мог допустить куда больше промахов, но мне и так хватило — ведь я же сама не своя до аккуратности, даже в мелочах. А проигнорировать его мелкие промахи я просто не могла.

Конечно, мне лестно было, что Макс предпринял дальнюю поездку из Бата, чтобы повести меня обедать в бар в Ноттинг-Хилле. Занесем это ему в плюс.

Со дня нашей встречи он успел подстричься, но, увы, слишком коротко — и почему это мужчины непоколебимо уверены, что чем короче стрижка, тем мужественнее вид? И что лучше всего — выбритый затылок и армейский ежик? Но стрижку я Максу простила, потому что на нем были элегантные полотняные брюки, подчеркивавшие длинные ноги, и дорогие замшевые туфли. На что мне не удалось закрыть глаза, так это на его джинсовую курточку-обдергайку, которую Макс прихватил с сиденья своей недешевой спортивной машины. Курточка меня доконала. Уж извините, но когда тебе под сорок, нельзя всерьез воспринимать мужчину в джинсовой курточке и планировать с ним совместное будущее! Я, конечно, человек терпимый и открытый новым веяниям, но не до такой же степени. Любая вещь из джинсовки, если это не собственно джинсы и если ее обладатель не рок-звезда и не снимает документальное кино, кричит о владельце только одно: что он легкомысленный и безответственный. Конечно, я, скрепя сердце, признавала, что Макс выглядит моложаво и модно, но легкомыслие? Нет, мне это не подходит.

Однако количество плюсиков в пользу Макса неуклонно возрастало. Он оказался архитектором (два очка, потому что это означает и трудолюбие, и творческое начало, и к тому же в один прекрасный день он может взлететь в модные дорогие архитекторы!). Выяснилось, что у Макса имеется холостяцкое «берлогово» в Бате — квартирка, дизайн которой он разработал лично (очень хорошо, удобно ездить отдыхать на выходные). Еще выяснилось, что Макс одинок, но недавно у него закончились длительные отношения с дамой, которая у него жила (отлично, значит, отношений он не боится и совместного проживания тоже). Он сам гладит себе рубашки и любит готовить, причем особенно хорошо ему удаются ростбиф и овощная запеканка (как гламурно! Как метросексуально!). Но потом на поверхность выплыло нечто, что меня абсолютно подкосило. То есть я мгновенно поняла: нет, ничего у нас не выйдет. Я поинтересовалась у Макса, сколько ему лет, а он в ответ спросил:

— А ты как думаешь?

— Тридцать пять? — предположила я, поскольку в ресторанной обстановке Макс казался взрослее.

— Даже не знаю, радоваться или обижаться, — улыбнулся он. — Вообще-то двадцать семь.

Двадцать семь?! У меня возникло страшное искушение схватить сумочку и бежать — вместе с сильно раскатанной на этого красавчика губой. Разве я, женщина тридцати девяти лет, смогу крутить роман с двадцатисемилетним юношей? Немыслимо! Все мои былые страхи немедленно проснулись. Дейзи, спустись с небес на землю. Ну-ка быстро иди ищи себе надежного, спокойного, состоявшегося ровесника! Нечего и думать о симпатичном мальчике студенческого вида, который слушает неизвестные тебе группы и, возможно, даже пробовал наркотики.

— По-моему, тебе стоит знать, что мне тридцать девять, — чопорно заявила я.

— Ну и что? — Макс беззаботно пожал плечами.

— Я уже разведена и за плечами у меня большой и невеселый жизненный опыт, — продолжала я. — И у меня больше нет времени играть в любовные игры, так что буду с тобой откровенна. Я не могу позволить себе тратить месяцы на романчик с симпатичным пареньком вроде тебя, потому что мне нужно найти себе мужчину за сорок, зарабатывающего, на дорогой машине — в общем, такого первосортного самца. Чтобы выйти замуж, остепениться и народить детей.

Макс выслушал, закурил, выпустил дым и откинулся на спинку стула.

— Да, и худшее, что можно придумать в моем возрасте — это болтаться по ресторанам с молодым курящим мальчиком в джинсовой куртке.

— Как же у тебя все четко расписано, — ответил Макс. — Одно маленькое «но» — судя по описанию, с таким образцовым самцом ты просто со скуки взвоешь.

— Вовсе не обязательно! — Странно, но мне захотелось защитить этого воображаемого мужчину, этот туманный идеал. — Он будет… нормальным. Адекватным.

— Адекватным? Ну разве что только в теории. А вот здесь… — Макс постучал себя по груди. — То, что ты считаешь подходящим в теории, на практике может оказаться дубиной бесчувственной.

Откуда-то бесшумно возникла официантка и спросила:

— У вас все в порядке?

Макс одарил ее сияющей улыбкой и ответил:

— Да, мы, знаете, как раз закончили стадию пустой светской болтовни и режем друг другу правду-матку.

Официантка засмеялась:

— Что ж, не буду мешать.

— Отчего же, присоединяйтесь! — пригласил он.

Наблюдая эту сценку, я лишний раз убедилась, насколько Макс привлекателен и обаятелен. И все же обманываться дальше было бессмысленно: он для меня слишком молод и легкомыслен.

Когда Макс предложил подвезти меня домой, я отказалась:

— Спасибо большое, но не надо.

Люси пригласила меня в гости, на ленч — впервые с тех пор, как Эдвард вернулся. Летние каникулы закончились, поэтому дочки Люси были в школе, и нам никто не мешал. Я смотрела, как Люси готовит салат с жареной курицей, и вздыхала. В Люси появился какой-то горестный надлом, которого раньше не было. Словно в ее светлой ауре возникло темное пятно, и избавиться от него Люси не могла. Эта темнота и печаль расползались по всему дому. Еще недавно это был роскошный и, главное, уютный дом, а теперь он казался нежилым, точно хозяйка утратила к нему интерес, что сквозило даже в мелочах. Я никогда раньше не видела здесь увядших букетов в попахивающей воде или подсохшего винограда и подгнивших груш во фруктовых вазах. Нет, это жилище не походило на семейное гнездо, которое переживает не лучшие времена; здесь разваливался брак, и оба супруга отчаянно извивались под обломками. В воздухе как будто разливался яд, и неудивительно, что фрукты сгнивали, а цветы вяли.

Люси вручила мне бокал вина. Я спросила:

— Ну, как у вас вообще дела?

Она, ссутулившись, присела на стул.

— А как ты думаешь? День за днем жить с мужчиной, который тебя предал, — это просто невыносимо тяжело.

Люси Примфолд, Образцовая Люси — всегда элегантно, аккуратно причесана, выхолена с головы до ног. Но теперь из-под ее аккуратного макияжа проглядывало безжизненное лицо — такое же безжизненное, каким стал дом Примфолдов. Вот цена, которую приходится платить женщине, сохранившей разваливающуюся семью ради детей. Он пытается за что-то цепляться, но уцепиться уже не за что.

— Ты все еще любишь Эдварда? — спросила я.

Люси покачала головой.

— Как можно любить мужчину, от которого не видишь ни поддержки, ни ласки, ни внимания? Я имею в виду не внимание, которое выражается в цветах, а настоящую надежность. Когда тебя обнимают по ночам и ты знаешь, что, если потребуется тебя защитить, он сделает что угодно. — Люси отвернулась. — Никогда не чувствовала себя менее желанной.

— Так вы больше не спите вместе?

— С тех пор как я узнала о его измене — нет. Я пыталась, но мне трудно раскрыться, поскольку я перестала доверять Эдварду. На прошлой неделе сходила на массаж и потом обревелась. Оказывается, пока не испытаешь ласковое прикосновение, не понимаешь, как же они тебе нужны, как ты по ним изголодалась. Вот смотрю теперь на другие пары и даже не столько завидую, сколько удивляюсь: у них получается, а у меня нет.

Я сухо рассмеялась.

— Вот именно это я и ощущала раньше, когда смотрела на вас с Эдвардом, — призналась я. — Мне казалось, у вас идеальная семья.

— Я тоже так думала, — вздохнула Люси. — Это-то и есть самое ужасное. Но семья у нас оказалась более чем неидеальная.

Я погладила Люси по руке.

— Странно получается — женщина может быть хоть сто раз самостоятельной, преуспевающей и независимой, но в ней все равно есть что-то первобытное, какой-то инстинкт, который требует мужской поддержки. Ужасно, но правда. Какими бы эмансипированными мы все не стали, нам все равно непременно нужно знать, что нас ценят и по шкале пригодности для мужчины. Помню, меня это ужасно изводило, когда я рассталась с Джейми. Где были моя глаза? Я, образованная, с прекрасным дипломом, как я могла выбрать себе такое? Когда понимаешь, что не можешь доверять собственному сердцу, — оно просто разрывается. Но теперь я настроена иначе, более философски. Люди меняются, отношения завязываются и рвутся, а жизнь прекрасна и одновременно ужасно непредсказуема.

— Джесси считает меня дурой… — жалобно хныкнула Люси.

— Она тебя не осуждает, — соврала я. — Просто желает тебе добра. Мы все хотим, чтобы ты была счастлива.

— А ты сейчас счастлива? — вдруг спросила Люси.

Я помолчала.

— Я стала увереннее в себе. То есть поняла, что могу быть одна. Конечно, временами на меня накатывает страх, и я начинаю думать, что навсегда останусь одинокой и бездетной, но все равно я сейчас чувствую себя спокойнее, потому что живу в ладу с собой.

— Получается, вся эта эзотерика и самопомощь все-таки действуют?

— Боль они не заглушают, — грустно усмехнулась я. — На самом деле чем больше ты осознаешь, тем больнее. В книгах по буддизму говорится, что любая ступень духовной инициации, то есть исключительно трудный переходный этап жизни, заставляющий задуматься и усомниться в ее смысле, — это новый шанс. Только он прикидывается утратой.

— Мудрено. Но где в моем положении кроется этот самый тайный шанс? — недоуменно спросила Люси.

— Ты можешь найти в себе мужество уйти от Эдварда, — мягко предложила я. — Построить самостоятельную жизнь и стремиться к тому, чтобы реализовать свои мечты.

— Я не такая сильная, как ты, — отозвалась Люси. — И у меня дочки, а им нужен отец.

— Безусловно. Но еще больше им нужна счастливая мать, у которой хватит храбрости постоять за себя. Если ты останешься с Эдвардом, то загонишь себя в угол и изведешься от сожалений.

Люси уронила голову на руки.

— Разве не лучше мне оставить все как есть и постараться быть хорошей женой и матерью?

— Такой ценой? — возразила я.

Люси заплакала. Я обняла ее.

— Люси, тебе только сорок. Это не конец, а, возможно, лишь начало.

Глава 8 Преждевременная «мы»-якуляция

Я склонилась над грифельной доской и старательно выводила цитату дня — ярким вишневым мелком: «Счастье приходит в двери, о существовании которых вы даже не подозревали, хотя оставили их открытыми».

Майлс сделал вид, что его тошнит.

— Бе! Скорее подай мне бумажный пакет, я выблюю весь этот сентиментальный сироп! — завопил он. — Сахару переложено!

— Ты просто чурбан бесчувственный, — отмахнулась я. — Слушай перевод: чтобы стать счастливым, нужно просто-напросто как следует этого захотеть.

— Я всегда хочу, — отозвался Майлс и пояснил, чего именно. — Ты когда-нибудь видела, чтобы я отказывался от перепихона?

— Речь идет о другом. О том, чтобы быть открытым для новизны, стремиться к чему-то большему, чем твоя обычная жизнь. Хотеть большого и светлого.

— Например, мытого слона! — вставил циничный Майлс, но я снова отмахнулась и продолжала:

— Работает это так: если тебе не везет в поисках любви, нужно просто подождать, пока любовь найдет тебя сама.

Майлс смерил меня непонятным взглядом.

— Ты что, всерьез во все это веришь?

— Отчасти, — призналась я.

— Ну и куда тебя это все завело? — саркастически спросил он.

— Не завело, а вывело. Из неудачного брака.

— Но для начала ты в него влипла благодаря этой чуши.

Ого! Я не выдержала и рассмеялась.

— Хорошо, вот тебе примерчик повеселее: эта философия подарила мне новое свидание с молодым красавцем Максом Найтли. Он пригласил меня в воскресенье на обед. К себе домой.

Хотя от первого свидания с Максом я была не в восторге, но все равно мне понравилось. Главным образом понравилось мне то, что вот, объявился красивый мужчина, который жаждет завоевать мою благосклонность, а что касается разницы в возрасте, так это как поглядеть. Даже лестно. Мои сорокалетние друзья мужского пола вроде Майлса свихнулись на молоденьких девочках, с гладкими телами, не ведавшими материнства (Майлс все время разливался на тему «юной упругой плоти»). И поэтому сам факт того, что юноша двадцати семи лет предпочел этим упругим цыпочкам почти сорокалетнюю меня с моим целлюлитом и обвисшей грудью, — этот факт вдохновлял, освежал и бодрил. За месяцы, проведенные в одиночестве, я уяснила, что же в нем такого страшного и невыносимого. Самым страшным оказалось отсутствие адреналина. Знаете, таких пузырьков, которые вскипают в крови, стоит телефону зазвонить или СМС-сообщению высветиться на мобильнике. Одиночество означает, что тебе ежедневно нечего предвкушать — разве что посиделки с подругами.

Кстати, о посиделках. Люси предложила встретиться втроем в баре неподалеку от книжного магазина. Был теплый осенний денек, так что мы устроились за столиком на тротуаре и болтали, попивая колу и хрустя печеньем. Люси выглядела нетипично простенько — да, джинсы на ней были дорогие, а футболка белоснежная, но ни макияжа, ни украшений. Несмотря на замотанный вид, Люси почему-то казалась моложе, чем обычно. В ней проглядывало что-то от испуганной девочки.

— Что стряслось? — спросила я.

— Я наконец собралась с духом и ушла от Эдварда, — объявила Люси. — Ну, это не столько развод, сколько раздельное проживание.

— Ура! Всем по чарке! — Джесси подняла стакан с колой.

Я взглядом попросила ее замолчать.

— А что конкретно случилось? — уточнила я у Люси.

— Как-то вечером Эдвард не явился домой, и вот тут внутри у меня что-то надломилось. Я подумала: все, больше так не могу, гадать, где он и с кем и чем занят. Так что на следующее утро я отвезла девочек в школу, а потом пошла и сняла меблированную квартиру в Челси. Проторчала там весь день — прибиралась, чтобы сразу же перевезти девочек туда. Разложила везде их любимые игрушки, застелила кровати их любимым постельным бельем с эльфами и замками — чтобы девочки сразу почувствовали себя как дома. Когда Эдвард вернулся домой и обнаружил, что я ушла, он позвонил мне на мобильный и спросил: «А где мои клюшки для гольфа?» Вы представляете, а?! Он даже не поинтересовался, как мы, не пожелал и слова сказать дочкам! Он просто воспринял наш отъезд как отличный повод устроить себе выходные с гольфом!

— Без комментариев, — сквозь зубы сказала Джесси.

— Сначала я была потрясена до такой степени, что вообще действовала на автопилоте, — продолжала Люси, пропустив эту реплику мимо ушей. — Просто старалась, чтобы девочкам было хорошо, чтобы их жизнь не менялась, и все. Но стоит мне уложить их спать, и на меня накатывает ярость. Понимаете, она буквально пожирает меня изнутри, ощущение, как будто от сильной лихорадки. Теперь я чувствую только боль. Мне ничего не хочется, лишь лежать и реветь целыми днями.

— А вернуться ты хочешь? — спросила я.

— Не хочу, но терпеть эту муку тоже не хочу!

— Знаю, тяжело, — сочувственно кивнула я. — Когда я ушла от Джейми и начала получать письма от адвоката, то чуть не спятила. Но послушай меня, опытного человека: ты справишься. Я не обещаю, что будет легко, но это пройдет.

— Это просто сущий ад! — с горечью воскликнула Люси. — Ничего нет хуже, чем быть сорокалетней матерью-одиночкой! Вы себе даже не представляете, в каком кошмаре я живу! Утром в субботу я повела девочек гулять в Кью-Гарденс, в парк. Никогда не видела такого количества бодрых папаш с обручальными кольцами. Представляете, охотно возятся с детьми, и не сомневаюсь — все ради того, чтобы женушка могла отдохнуть или сходить в салон подкрасить волосы или сделать интим-прическу для романтической субботней ночки.

— Не попадайся на эту удочку, — вмешалась Джесси. — Понаблюдай за ними повнимательнее, за этими образцовыми папашами. Пока дети играют, отцы пьют кофе и как бешеные пишут эсэмэски. Ты что думаешь, они женам пишут? Ха, как бы не так, дорогуша! Пока жены торчат дома, мужья назначают свидания любовницам! На будний день!

— Слушай, Джесси! — взорвалась Люси. — Почему обязательно надо везде видеть супружескую измену и похождения на стороне? По-твоему, в жизни вообще ничего без нее не обходится? Если ты трахаешься направо и налево, это еще не значит, что на свете нет добропорядочных женщин, нормальных жен и матерей, которые стараются жить достойно! К твоему сведению, не каждый мужчина — изменник.

— Ты что, с луны свалилась? — Джесси язвительно щелкнула пальцами перед носом у Люси. — Муж тебе изменил, изменял и раньше и будет изменять еще! И он такой не один! Я просто хочу, чтобы ты научилась уважать себя и перестала унижаться и вообще выбралась из этой колеи!

— Ну, по крайней мере, я попыталась что-то сделать! — Люси перешла на крик, так что кативший мимо велосипедист чуть не вывернул на нас шею и затем едва не впилился в столб. — В отличие от тебя! Ты такая трусиха, что боишься даже попробовать хоть какие-то реальные чувства! Может, я и унижаюсь, но у меня хватает мужества вкладывать в то, что я делаю, все душу.

Джесси схватила сумочку и вскочила.

— Все, Люси, мечты рассыпались в прах! Хватить витать в облаках! Ну-ка, скажи, кому из нас с тобой сейчас лучше — тебе, такой честной и добродетельной, или мне, скверной девчонке?!

Люси, онемев, уставилась на нее, а Джесси, глянув на часы, выплеснула остаток лимонада прямо в канаву и умчалась. Я не успела и слова сказать — Люси устремила на меня отчаянный взгляд.

— Не спрашивай, — произнесла я. Мы обе потрясенно молчали.

После долгой паузы Люси заговорила:

— Самое ужасное вот что: пока Эдвард крутил со своей любовницей, я честно старалась спасти наш брак, наши отношения. Я не пыталась простить его — только удержать наш корабль на плаву. Я отвозила девочек в школу, возвращалась и, если день выдавался солнечный, думала: «Я люблю дочек, друзей, свой дом и сад. И мне нравится моя жизнь! Ну и что с того, если я не люблю мужа, а он — меня? Мы больше не занимаемся любовью, но мы и не ссоримся. Этого минимума довольно для счастья».

— Ох, Люси, — печально вздохнула я, — минимум — это не счастье.

— Да что ты говоришь? — Люси покачала головой. — Что-то не верится. Мне хватало. Что бы там ни утверждала Джесси, в постоянстве и прочности брака есть своя прелесть.

— В брачном застое, скорее.

Люси опустила глаза.

— Да, конечно, но… мне так одиноко.

— Одиночество, как и страх, — это пороговая эмоция, — авторитетно объяснила я. — Чтобы побороть ее, нужно с ней справиться, преодолеть.

— По-моему, я не справлюсь… — понуро сказала Люси.

— Что ты намерена предпринять?

— Наверно, в скором времени вернусь к Эдварду, — вздохнула она. — Надеюсь, я его достаточно напугала и на какое-то время эффекта хватит. Дейзи, прошу, не смотри на меня так. Я не ты. Сама знаешь.

Всю дорогу в Бат я твердила как заклинание: «Если хочешь получить чашку чая, дай воде вскипеть». Это было напутствие, с которым Джесси отправила меня на воскресный обед с Максом Найтли, и я повторяла фразу снова и снова, потому что после вчерашнего приступа неуверенности в себе она очень помогала. А дело было так. Мы запивали пиццу «пино нуар», и я задалась вопросом: стоит ли мне вообще тащиться в Бат на свидание с Максом?

— Если ты познакомилась с интересным мужчиной, но в тебе что-то не щелкает сразу же, все равно, наверно, полагается испытывать романтические чувства? — спросила я у Джесси.

— Но ты не узнаешь, щелкнуло или нет, пока не поцелуешься с ним; — авторитетно заявила Джесси.

— Это химическая реакция, — возразила я, — а я говорю о другом. Знаешь, такой щелчок… будто тебе вдруг показалось, что ты с ним давно знакома… что вы понимаете друг друга…

— Ну вот, еще одна в облаках витает. Хватит, Дейзи, давай езжай на свидание и посмотри, что получится. — Джесси фыркнула. — Ты всегда слишком многого ждешь и тем самым каждый раз подстраиваешь себе фиаско. Нельзя исполняться таких надежд. Дай бедняге хоть какой-то шанс. Пусть все идет своим путем, дозревает само. Это нормально, вполне себе приятный этап, когда твои чувства нейтральны, но ты готова к любому варианту развязки.

Что главное, когда потенциальный партнер зовет тебя в гости? То, что ты производишь разведку на местности и можешь вычислить, перспективный он или нет. Конечно, у меня и в мыслях не было рассчитывать на финансовую поддержку со стороны мужчины, мне куда важнее была поддержка эмоциональная, то самое пресловутое «крепкое мужское плечо», опершись на которое, я смогла бы оставаться собой. Несмотря на то, что я далеко продвинулась по пути самопомощи, все равно бывали мрачные минутки, когда груз тревог ложился на мою душу непосильной тяжестью и я понимала, что одной мне с ним не справиться. Войдя в квартиру Макса Найтли, я сразу ощутила, что он мне нравится — не потому что в атмосфере его «берлогова» витали феромоны, а потому что тут было тихо и спокойно.

Хотя я уже знала, что Макс — архитектор, но как-то не успела задуматься над тем, что его обиталище должно быть отгламуренным жильем метросексуала, настоящей ареной соблазнителя.

Квартира Макса оказалась современной, светлой, с высоким потолком — и полной продуманных деталей, от которых мои надежды заиграли с новой силой. Ванная была ну просто воплощением сексуальности в интерьере: вместо банальных занавесок — стеклянные перегородки, душ с массажером, а все полотенца — цвета сливок. Я погляделась в зеркало, проверила, не примялась ли моя укладка и не образовался ли в ней ненужный и некрасивый пробор, а потом осмотрелась по сторонам и причмокнула. Макс пользовался очень дорогими, но экологически чистыми косметическими продуктами, и, в довершение эффекта, в ванной горела ароматизированная свеча — не из дешевых. По пути из ванной я на секундочку сунула нос в спальню и поняла: решено, он мне подходит.

Никогда не забуду того мгновения, когда впервые увидела спальню Джейми. Вид спальни Макса подействовал на меня так, будто мне дали шанс начать новую жизнь. Спальня говорит о мужчине не просто очень много — она говорит о нем все! Так вот, когда Джейми впервые показал мне свою комнату в родительском доме, я сразу его раскусила. Я увидела четкий набросок нашего будущего брака, полную картину нашей абсолютной несовместимости, — как если бы мне предъявили выписку из предсказания будущего.

Комната Джейми оказалась типичной берлогой любого парня, закончившего частную школу. Беспорядок и полное отсутствие вкуса. И это еще не все. На полу накопились культурные слои его старых школьных шмоток, из ящика ночного столика вылезали какие-то странички школьных сочинений. Постель тоже производила впечатление: на ней красовались синюшные подушки и идиотское покрывало в психоделических узорчиках. На каминной полке были расставлены все открытки-валентинки, какие только Джейми получал в жизни, а рядом — три кубика Рубика. Помню, я пыталась понять, что же меня взбесило больше всего, и осознала — абажур на люстре. Он был разрисован узорчиком из плюшевых мишек, но этого мало: на абажур были наклеены светящиеся буквы. «Тут живет Джим-Джем», — прочла я и содрогнулась так, словно Джим-Джем уделал все стены кровью. Впрочем, я тогда была дурой и по глупости решила спасти Джейми, помочь ему. Я думала, что смогу заставить его повзрослеть и стать тем мужчиной, за которого, как я себя убедила, хотела выйти, — и все это произойдет, если я заставлю его выбросить из комнаты подростковый хлам.

Итак, я рьяно принялась за уборку. Для начала я съездила в ближайший магазин за ароматизированной бумагой — выстелить ящики в Джеймином шкафу, а еще прикупила резиновые перчатки. Следующие восемь часов я в буквальном смысле слова выгребала из комнаты его дерьмо. Время от времени я застукивала Джейми за недозволенным: он пытался втихаря припрятать то ремень с заклепками, то растянутый красный свитер пенсионного возраста. Тогда я отнимала злосчастную вещицу, размахивала ею перед носом владельца и строго спрашивала: «Это — или я?» В конечном итоге я победила, но какой ценой?

В результате Лавиния Праттлок, мамаша Джейми, сразу же заимела на меня зуб. Мне как яростному адепту чистоты и порядка и в голову бы не пришло, что за такую уборку можно обидеться, но вот подите же: мадам взъелась на меня так, будто я разнесла комнату ее сынули, а не навела там порядок.

Бедняжка Лавиния. Я совсем не подпадала под ее идею невестки. Ей-то хотелось заполучить для Джейми простую, славную, незатейливую девушку, не склонную к бурным эмоциям, можно со скромной работой, но ни в коем случае не с блестящей карьерой, — ну, скажем, пусть обклеивает ванные ракушками или вышивает для друзей крестиком или шьет мягкие игрушки. Естественно, бедная тетенька не смогла скрыть разочарования, когда вместо этого идеала Джейми женился на говорливой, шумной, эмоциональной карьеристке, то есть на мне. В тот вечер, когда мы позвонили его родителям сообщить о помолвке, они даже не попросили передать трубку мне. Разговаривал Джейми, меня они слышать не пожелали. Через неделю мы поехали к ним домой «выпить чашечку чаю и познакомиться с новыми мамочкой и папочкой».

Я нередко вспоминаю тот миг озарения, когда, стоя на пороге хламовника Джейми, я поняла, что выходить за него нельзя; но озарение это было не единственным. Однако чем громче звучали тревожные звоночки, тем старательнее я их игнорировала. Вот, например, языковой барьер: мы с его семейкой точно говорили на разных языках, и это было понятно с самого начала, — но поначалу их манера разговаривать показалась мне трогательной и забавной, и я даже попыталась ее усвоить, чтобы сойти за свою. А говорили они таким слащавым, сюсюкающим языком слюнявых детских книжечек вроде Энид Блайтон. Джейми изъяснялся на нем вполне свободно. Ни одно слово не произносилось без уменьшительно-ласкательных. Праттлоки никогда не говорили «есть» — только «кушать». Ложечка, чашечка, кошечка, пирожочек, бай-бай, бо-бо, одно местечко, пи-пи, ка-ка… «Кисонька, передай мне зелененький кувшинчик с лимонадиком…» Больше всего меня потрясло, что пенис они называли «писей». Их большой кирпичный загородный дом, как большинство домов такого типа, был неимоверно грязен и захламлен. Дверца посудомоечной машины постоянно стояла нараспашку, так что пробегавший мимо спаниель неизменно облизывал грязные тарелки. Кухонный стол терялся под культурными слоями еще больше, чем пол в комнате Джейми: на столе громоздились стопки старых газет, липкие вазочки с последней «ложечкой вареньица», обязательно торчала ваза с увядшими цветами в вонючей воде, одинокое подгнившее яблоко или груша и еще почему-то — жестянка обувного крема. Да, местечко было затхлое. Задыхающееся от грязи. Каждый угол был забит вековым хламом, накопленным множеством поколений, но ценности в этих накоплениях не было никакой. Можно было подумать, что любой стоящий красивый предмет — скажем, старое кресло с кашемировым пледом или прелестная старинная статуэтка, — было бы сочтено непростительной слабостью. Хлам как таковой — вот принцип Праттлоков! Скромность и еще раз скромность, и нечего выделяться, нечего выбиваться из своего круга.

Мы выпили за будущее счастье (или, в случае мамаши Джейми, скорбно склонили голову перед ужасным мезальянсом любимого сына) — выпили тепловатой «шампани», закусив чипсами «Принглс», которые приходилось просто вытаскивать из упаковок, небрежно брошенных на стол. Я сидела лицом к буфету и не могла отвести глаз от битком набитых полок, с которых сыпалось, свисало и выпирало. Потом мы отправились поужинать в местную пивную, и Лавиния взяла на себя рассадку участников. Сынулю она посадила к себе под бочок, а меня поместила напротив, рядом с Гордоном Праттлоком — моим будущим свекром. Если я о чем и жалею (помимо того, что в свое время согласилась на свидание вслепую с Джейми), так это — что не встала и не заявила протест прямо тогда, за ужином. Шутка ли — я сотни раз продумывала обед в честь своей помолвки, я представляла его, еще когда была школьницей, и уж меньше всего я ожидала, что нас с женихом будет разделять стол и что мне придется поддерживать светский разговор о гольфе с сидящим рядом свекром и, давясь, впихивать в себя жирную утку. Разве по такому случаю мне не полагалось сидеть рядом с Джейми и слушать разговор о себе? Ну ладно, о нас с Джейми? А?

Надо, надо было мне запротестовать, надо было сказать: «Лавиния, ну что за глупости, конечно, Джейми должен сидеть рядом со мной. Вообще-то сегодня наша помолвка, вы не забыли?» Но я молчала в тряпочку, то есть в салфеточку, и весь вечер ненавидела себя за мягкотелость.

…И вот теперь я заглянула в спальню Макса — настоящий минималистический интерьер в стиле дзен, с матрасом-футоном на полу и с сухим вереском, элегантно уложенным между оконными рамами, — заглянула и ощутила, что попала в дом родной. Контраст с захламленной берлогой Джейми был просто поразителен. Здесь явно обитал такой же маньяк-аккуратист, как и я. Внимание привлекала единственная картина, украшавшая спальню, — она тоже стала дополнительным очком в пользу Макса: прекрасный пейзаж, электростанция в Баттерси, масло, холст (большой), фотореализм. Хороший вкус, как и умение без брызг нырять в воду или разбираться в чем угодно, от винтажных вин до туманных европейских авторов — это однозначный афродизиак. Я быстро лизнула тыльную сторону ладони и понюхала ее — испытанный способ проверить, не пахнет ли изо рта. Меня интересовало, не пахнет ли вчерашней чесночной пиццей — уф, не пахнет! Теперь можно смело возвращаться в кухню.

В кухне Макс артистически нарезал жареного ягненка. Как и в спальне, вся прелесть кухни была в деталях. Собственноручно приготовленный хозяином соус с красным вином, золотистый жареный картофель, брокколи — чуть-чуть недоваренная, ровно как надо, бутылка заранее открытого кларета (грамотно, чтобы вино подышало), тихо играет музыка… Внезапно я почувствовала себя частью этого свежего, элегантного, небрежного мира.

Макс налил мне кларета в тяжелый бокал и подал, улыбнувшись уголком рта. И вот тут произошел пресловутый химический щелчок. Мне уже не терпелось, чтобы Макс поцеловал меня.

За обедом я почти не чувствовала вкуса изысканных блюд, поскольку меня слишком будоражили мысли о том, что будет потом. Макс говорил и говорил (о квартирах где-то на Мальте, на дизайн которых он выиграл конкурс), но я едва слушала — предвкушала заветный миг, когда наши губы сольются в поцелуе. Как это будет? Ах, как же это будет? Что он сделает — просто возьмет мое лицо в руки или же встанет и молча поведет меня за руку в спальню? Нет, конечно, даже если так, я с ним все равно не пересплю, не в первый же раз, тем более мне нужно вернуться в Лондон, потому что завтра понедельник и утром вставать на работу. И вообще, у меня твердое правило: после первой совместной ночи обязательно должен быть совместный завтрак, это ведь так романтично и чувственно! В общем, обед кончился тем, что мы перебрались пить кофе на диван, причем сидели мучительно близко. Я вдруг занервничала, заерзала, начала болтать без умолку и не могла остановиться, даже — о ужас! — пустилась рассказывать какую-то неподобающую и компрометирующую историю, что-то о сайте знакомств, на который мы с Люси залезли шутки ради. Мы решили, чтобы повеселиться, ответить на анкету, и дошли до вопроса: «В какой обстановке вы чувствуете себя лучше всего?» Думаю, что подавляющее большинство пользователей ответило, как и Люси: «С любимыми людьми» или «с детьми» или «у моря», но я написала: «В пятизвездочном отеле за чужой счет».

И вот я пересказывала это Максу, а сама в панике думала: «Господи, зачем я рассказываю ему о себе такое?» Положение начало напоминать мое первое малоудачное свидание после развода — свидание с Троем. Я не в состоянии была держать себя в руках и как нарочно открывала мужчине свои самые непривлекательные стороны.

Мне показалось, что Макс уже смотрит на меня так же, как когда-то смотрел Трой: разглядывает с благодушным удивлением. Или, может, удивляется — неужели эта Дейзи и впрямь такая дура? Что бы он ни думал, меня трясло, поэтому я вскочила и схватила сумочку и плащ.

— Дейзи, постой! У меня тут, конечно, далеко не пятизвездочный отель, но лишнее полотенце в ванной найдется. Останься, я буду только рад!

Я замахала руками — ну чокнутая, да и только.

— Ой, нет, я не заметила, что уже так поздно, мне пора на вокзал!

После чего я вытянула губы трубочкой, изобразив идиотский поцелуй, и обратилась в бегство.

На следующее утро Майлс, войдя в магазин, обнаружил, что я сижу в подсобке, погруженная в глубокую задумчивость.

— Ну, что случилось? Почему такая мрачная физиономия? — спросил он.

— Да вот, пообедала вчера с Максом Найтли, — вздохнула я. — Второе свидание.

— А траур почему? Твой Макс не умеет целоваться? Сомневаюсь.

— Вот в том-то и дело. Он вообще меня не поцеловал! Даже не попытался! — горестно излилась я.

— Дейзи, а ты уверена, что он не голубой?

— Знаешь, он словами сказал, что расстался с подружкой, которая у него жила.

— Такое кого хочешь заставит сменить ориентацию.

— Нет-нет, я уверена, он натурал!

— Тогда он натуральный идиот. Нормальный мужик при всех причиндалах — и не поцеловал тебя и не попытался затащить в койку! — возмутился Майлс.

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— А, намекаешь, что ты нормальный и образцовый, потому что всегда пытаешься?

Майлс передернул плечами.

— Слушай, мы с тобой давно знакомы, и это осложняет дело. А с таким молоденьким парнишкой поцеловаться и даже переспать — еще ничего не значит. В наши дни это все равно что рукопожатие: отказываться или уклоняться неприлично. Фу, какой невоспитанный этот Макс!

— Ты не понимаешь! — воскликнула я. — Он вел себя слишком вежливо и не пытался ко мне подкатиться, потому что я ему не позволяла.

— Так он попытался или нет?

Я покачала головой.

— Ну вы даете! — Майлс сел прямо на пол. — Загадочные. Ничего не понимаю.

— Дело было так. Макс приготовил потрясающий обед, а потом мы пили кофе на диване и разговаривали… откровенничали, и все было слишком хорошо и гладко, так что я струсила и запаниковала.

— Все равно ничего не понимаю! — рявкнул Майлс. — Яснее!

— А представь, как ничего не понял бедный Макс, когда я вдруг вскочила и запищала, что мне пора бежать на поезд. И только когда я уже сидела в поезде и катила обратно в Лондон, я поняла, что случилось.

— Ты оставила у него свои ключи от квартиры? — Майлс шутливо пихнул меня в бок. — Да брось ты переживать, Дейзи, все нормально! Подумаешь, сбежала в последний момент. Он переживет, и ты тоже. Он быстренько утешится, найдет себе нового бабца, да и ты оклемаешься.

— Ты так ничего и не понял? — обиделась я. — Дело в другом! Я теперь слишком напугана, чтобы подпустить к себе близко мужчину!

— Ну, вообще-то я сижу к тебе довольно-таки близко, — игриво заявил Майлс и придвинулся поближе.

— Боязнь интимности. Я так не могу. После всего, что я пережила, меня как заморозило.

Майлс встал.

— Так, мне надо запить твой рассказ кофе, замороженная моя. — Он потянулся. — Тебе капучино или эспреесо?

— Капучино и пены побольше.

Когда Майлс вернулся в подсобку, неся две дымящиеся чашки, я с места в карьер продолжила:

— Странно, с возрастом у меня появилось иное отношение к боли. Изменился болевой барьер. Раньше я ее терпела, а теперь не могу. Бывало, усмехаюсь, стискиваю зубы и терплю…

— Ты вроде говорила, что никогда не делала полную эпиляцию в области бикини? — перебил Майлс.

— Да я про душевную боль! Я больше не могу терпеть! У меня не осталось сил! Я стала как ребенок, которого пугает даже мысль о боли! — воскликнула я.

Майлс опустился рядом со мной на колени и осторожно поставил оба капучино на пол.

— Ты моя полная противоположность, Дейзи. Я постоянно меняю женщин, и эмоции в этом не задействованы. А тебе только непременно нужны чувства, поэтому ты ни с кем не спишь. Получается, что мы оба боимся отношений — каждый по-своему.

— В отличие от тебя мне как раз нужны отношения, и по возможности прочные, — сказала я. — Все хочу набраться храбрости, чтобы завязать близкие отношения, но меня отпугивает мысль о разочаровании.

— Да, разочарование — малоприятная штука. — Майлс передернулся. — Ну все, больше пережевывать переживания я не могу. Подъем, цыпа! За работу! Иди пиши очередную сиропную цитату дня! Может, хоть это тебя взбодрит!

Я решила нарочно подобрать цитату, которая рассмешит меня и взбесит Майлса.

«Если у распутного мужчины явно не все в порядке, то распутная женщина просто в процессе активного поиска» — аккуратно вывела я на доске фиолетовым мелком и едва успела полюбоваться своей работой, как входная дверь распахнулась. Я развернулась и не сдержала восторженного вопля: в магазин вошел Макс Найтли собственной персоной.

— У меня к тебе три вопроса, Дейзи. Первый: хочешь пойти в кино вечером в субботу? Второй. Если нет, то почему? Третий. Если мы не идем в кино в субботу, не поужинать ли нам в пятницу?

— На первый и третий — ответ положительный! — выпалила я.

Когда долго живешь в одиночестве, мысль о свидании и тем более сексе, конечно, подогревает воображение, но суровая реальность совместной ночевки сильно заземляет. Да, ночью в своей одинокой постели я грезила о том, как артистические пальцы Макса будут пробегать по моему телу, но при этом мысль предстать перед ним голышом меня нервировала.

Собираясь на ужин, я разнервничалась окончательно. Когда твое оружие — молодость, то нет ничего более волнующего и приятного, чем холить и лелеять себя перед свиданием, — не спеша, в полное свое удовольствие принять ванну с ароматическими маслами, неторопливо и тщательно накраситься, покрутиться перед зеркалом, принимая завлекательные позы и выбирая сексуальное белье, на которое потом набрасываешь условный покров — какое-нибудь почти невидимое шелковое платьице. Но когда ты уже в возрасте, сборы на свидание превращаются в смесь пытки и лабораторного эксперимента. Твоя задача — выглядеть не столько сексуальнее, сколько, по возможности, моложе и свежее, а это не так-то просто, тут надо не перестараться. Не изображать то, чем не являешься, — легкомысленную юную цыпочку, на которой легкая кофточка и облегающие джинсы сидят идеально, а не так, будто тебя в них утрамбовывали ложкой. Какая уж тут радость и приплясывание перед зеркалом! Но в конечном итоге Джесси все-таки дала мне «добро» (после дорогой укладки и нанесения на лицо какой-то модной сыворотки, сулившей мгновенную подтяжку кожи, но вместо того придавшей ей вульгарный блеск, а не обещанное «сияние»). Она просунула голову в дверь моей комнаты, по которой я металась в полной боевой готовности.

— Ничего, неплохо, поскакушка! — одобрила Джесси. Сама она уже переоделась в халатик.

На мгновение меня обуял соблазн сбросить мучительно-высокие шпильки, продуманного кроя черные брюки и декольтированную кофточку в модный узорчик, чтобы тоже закутаться в халат и провести очередной вечер с Джесси — сидя на диване и веселясь над реалити-шоу по телевизору.

— Даже и не думай! — воскликнула Джесси, когда я заикнулась, что не против отыграть назад. — Ко мне должны прийти, чуть позже, так что выметайся.

Когда Макс вошел в ресторан, меня теплой волной окатил прилив гордости: он здесь ради меня! Такой молодой и красивый! Я еще не видела его в костюме. Смотрелся он потрясающе: стильный, холеный, подтянутый. Без галстука, но в дорогих итальянских туфлях (двадцать лет спустя несостоявшаяся аристократка во мне все еще западала на мужчин в дорогих туфлях) — словом, то, что надо! После второго или третьего коктейля я не удержалась и задала Максу очевидный вопрос:

— Зачем тебе сдалась я, если ты можешь подцепить любую молодую красотку?

Макс откинулся на спинку стула и непринужденно ответил:

— В женщинах постарше есть своя прелесть и свои плюсы.

— Да брось ты!

— Нет, правда же, вы гораздо сексуальнее.

Я насупилась:

— Что за глупости, посмотри вокруг — сколько тут молодых, свежих девушек, которые куда красивее меня!

— Знаешь, у молодых красоток нынче запредельные запросы. — Макс допил коктейль. — Два основных варианта: или им надо, чтобы их тащили в койку, едва познакомившись, и чтоб потом никаких обязательств, или же им подавай сразу все: работу, мужчину, дом и ребенка. Для меня они слишком жесткие и напористые. Что мне в вас нравится: вы такие, как есть, и вас это устраивает.

Ха, знал бы он правду!

— Зрелые женщины смотрят на жизнь куда более трезво — благодаря возрасту.

— Так ты хочешь сказать, что с нами легче, потому что мы просто благодарны за любые проявления внимания? — поинтересовалась я. — По-твоему, зрелую женщину и соблазнить легче — ей меньше надо?

— Нет, просто вы мыслите более конкретно, — объяснил Макс. — Точно знаете, чего хотите, и не боитесь об этом сказать.

— По-моему, это и есть напор и жесткость. Разве что другого толка, но все равно жесткость.

— Вот и нет, вы другие. Вы уже успели больше испытать в жизни, и потому вы мягче.

— Не мягче, просто пооббитые, как груши, — улыбнулась я. — Все в синяках, следовательно, обращаться с нами надо поосторожнее.

Макс наклонился ко мне и легко поцеловал в губы.

— Ну как, не больно? — спросил он.

— Ура! Они наконец-то поцеловались! — Джесси вскинула руки жестом чемпионки. — Может, хоть теперь расслабишься!

— В отличие от тебя, ни расслабляться, ни распускаться я не хочу, — заявила я. — И вообще, на этот раз я не хочу торопить события.

— Ну так как, стоило ждать третьего свидания? Макс хорошо целуется?

— О да, изумительно.

Мы с Джесси проводили выходные за городом, у моей мамы. Она вместе с Арчибальдом поехала на очередную собачью выставку и оставила меня за хозяйку. Мы отправились на прогулку по раскисшим полям под холодным ветром, но я все равно была в эйфории после свидания.

— Это была просто фантастика. Мы целовались не знаю сколько часов, как подростки. Мне хотелось, чтобы время остановилось, — так было хорошо. Жаль, пульта такого не было, чтобы нажать на паузу.

— Ха, ну, Макс-то наверняка предпочел бы перемотать на что-нибудь посерьезнее поцелуев! — хихикнула Джесси.

— Если тебе так надо знать, мы оба решили тогда на этом и остановиться.

— Ой, караул! Тревога! Уи-уи-уи! — Джесси изобразила сирену. — Преждевременная «мы»-якуляция — плохой симптомчик, вот что я тебе скажу, подруга. Прямо-таки ужасный. Можешь сколько угодно петь мне про то, что не хочешь торопить события. Но мысленно ты уже поставила его перед алтарем, прежде чем он успел уложить тебя в постель.

— Что? — Я остановилась как вкопанная.

— Дейзи! — Джесси посмотрела на меня с жалостью. — Самое что ни на есть типичное любовное расстройство: когда один из парочки начинает раньше времени ляпать через каждое слово «мы» да «мы», а второй еще ни к чему не готов.

Я тяжело вздохнула.

— Может, ты и права. У меня в последнее время фантазия разыгралась. Пока мы целовались, у меня в голове крутилась только одна мысль: ура, наконец-то я обзавелась парнем и мне не придется встречать Новый год в одиночестве!

— А как насчет Рождества? — рассмеялась Джесси. — Не верю, чтобы ты и Рождество не просчитала!

— Ну… — Я смущенно пожала плечами. — Если честно, конечно, меня посещало райское видение, как мы встречаем Рождество вдвоем, в его квартире в Бате, открываем подарки и пьем шампанское прямо в постели и Макс дарит мне подарок в красивой упаковке и мы оба такие разнеженные, довольные и нам так хорошо и уютно.

— Мечтать не вредно! — ехидно фыркнула Джесси. — Интересно, кому и когда удавалось провести Рождество так романтично и красиво и чтобы без кучи родственничков?

Тут уж мы рассмеялись обе.

— Если честно, я побаиваюсь ложиться в постель с Максом… — призналась я. — Сейчас все так романтично и безопасно и… невинно, но, как только доходит до секса, невинность исчезает, какая-то грань перейдена, и назад возврата нет. Какая ирония: в юности все время стараешься потерять невинность, а потом, позже, наоборот, пытаешься ее сохранить.

— Интересно, сколько парень типа Макса — свободный, молодой, красивый — сможет терпеть, пока ты дозреешь до постели? — Джесси закурила и задумчиво выпустила дым.

— Скоро узнаем, как я понимаю. Кстати, сегодня сможешь на него полюбоваться. Я пригласила его на ужин и заодно Майлса, для компании.

На историческом ужине Макс проявил себя героем: сам вызвался готовить. (Мне никто из друзей готовить никогда не поручал — не хотели рисковать, знали, что по хозяйственной части у меня руки не из того места растут.) Макс приготовил нам фантастической вкусноты жареного фазана со шпинатными хлопьями, и все время, пока он стоял у плиты, я бегала вокруг него, как глупый влюбленный поваренок. Майлс устроился в старом, облюбованном и просиженном собаками кресле у плиты, перекинув одну ногу через подлокотник, и ненавязчиво расспрашивал Макса, который удивительно спокойно и охотно отвечал на любые вопросы. Видимо, Макс был из тех современных молодых парней, которые считают, что скрывать им нечего и незачем. Хотя Макс был на добрый десяток лет моложе Майлса, держался он с достоинством, и это меня восхищало. «Мальчики» весело и непринужденно пикировались, причем Макс мудро поддавался старшему, позволяя тому чувствовать себя главнее и опытнее. Пикировались они обо всем, включая мою скромную персону.

— Насчет Дейзи я тебе дам один ценный совет, — заявил Майлс, открывая очередную банку пива. — В тот самый момент, когда тебе покажется, что ты ее понял и в ней уверен, начнутся неожиданности. Она самая непредсказуемая женщина из всех, кого я знавал.

— А женщин ты знавал немало, — игриво вставила я.

Макс приобнял меня за плечи и слегка сжал их.

— И как же мужчине в тебе разобраться?

Я не ответила — лишь загадочно улыбнулась.

После обеда мы устроились у камина и выпили немерено красного вина под жареные каштаны. Макс шутил, он был очарователен и сексуален. Помню, в какой-то момент он в шутку процитировал поэта Пабло Неруду: «Я так устал мужчиной быть», а потом добавил от себя: «Особенно если это означает всегда платить и никогда не плакать».

Майлс покатился с хохоту. Похоже, Макс ему действительно нравился, — они легко сошлись и оживленно трепались, подкалывая друг друга, называя друг друга «приятель» и «старина» через каждое слово и подливая друг другу вина. Джесси сияла и блистала и острила, а я… я жалела, что с нами нет Люси. Вообще-то я ее приглашала, но, услышав, что Джесси тоже звана, Люси отказалась: она, мол, не готова видеть Джесси после той сцены и вообще слишком устала и замучена для гостей. Помню, после расставания с Джейми я примерно так себя и чувствовала — как будто меня закинуло в обособленную вселенную, мрачную и унылую, а все остальные живут в каком-то другом измерении, где все проще, легче и веселее, а ты чувствуешь, будто никогда уже не сможешь ни веселиться, ни радоваться, ни жить играючи — и уж тем более хохотать.

Я смотрела, как Макс умело поддерживает огонь в камине, и не могла понять, почему мне не хочется незаметно исчезнуть вместе с ним, пойти наверх и упасть ему в объятия в спальне. Что мне мешает — теперь-то? Нет-нет, не может быть. Что со мной не так? Почему сейчас? Почему именно он? Я наблюдала, как Майлс подносит Джесси зажигалку, как они весело и непринужденно смеются — два славных жизнерадостных легкомысленных человека, которые не заморачиваются всякими там эмоциями и любовью, как получают удовольствие от вечеринки, такое же, как получили бы, окажись они в постели. Отблеск огня играл на их лицах, и я вдруг поняла, что мне завидно.

Когда мы наконец расползлись по спальням, я порадовалась, что буду спать на узенькой постели, на которой спала в детстве. Хотя Макс и вызвался разделить со мной ложе — самым игривым и многообещающим тоном, — но борьба за пространство убила всякое желание. К счастью, Макс порядочно выпил и потом сразу заснул, несмотря на тесноту, а я долго еще лежала без сна, притиснутая к стенке.

Воскресным утром Джесси обнаружила меня на кухне: я сидела в позе лотоса на собачьей подстилке у плиты, прижимая к сердцу фонарик. На каждом колене у меня спало по таксе — Дуги и Дональд обожали мою потрепанную фланелевую пижамку.

— Медитативное самобичевание — это еще ладно, но зачем вовлекать в дело невинных песиков? — сонно спросила Джесси.

— Они помогают мне заземлить колени и заставляют сесть прямее.

— А это для чего — для допроса самой себя с пристрастием? — отобрав фонарик, Джесси посветила им мне прямо в лицо.

— Ой! — Я заморгала. — Процесс обретения пробуждения в буддизме похож на то, как если бы ты озарила светом свою душу. Наполняясь озарением и открывая в себе все новые грани, мы высвечиваем самые потаенные утолки души — те, что обычно остаются неисследованными и темными.

— Слушай, не грузи меня своей эзотерической высокопарной чушью! Объясни по-человечески, что с тобой творится! — потребовала Джесси, набирая воды в чайник. — У тебя в спальне дрыхнет потрясающий парень — твой парень, а ты предпочитаешь штаны протирать на полу, в обнимку с собаками? Я правильно понимаю — Макс тебя вчера так и не трахнул? Из-за тесноты?

Я осторожно спихнула таксиков с колен и попыталась встать, но одну ногу вдруг свела ужасная судорога. Я кое-как допрыгала до Джесси и устроилась рядом с ней за кухонным столом, после чего принялась массировать онемевшую конечность.

— У меня крыша едет, — призналась я.

— О! — Джесси подняла палец. — Наконец-то ты сняла розовые очки!

— Нет, просто я осознала, что не страдаю никакой фобией отношений. Я лишь боюсь связаться с неподходящим мужчиной.

— Не вижу особой разницы, — сухо сказала Джесси, наливая себе кофе. — Как ты поймешь, подходит ли тебе мужик, без примерки? И вообще, по-моему, Макс Найтли — отличный вариант. Сексуальный, интересный, занятный — чего тебе еще надо?

— То-то и оно! — Я подалась вперед. — Он слишком совершенен, это меня и отпугивает. Я почти всю ночь не спала и гадала, что же со мной неладно. Вот отличный парень, я ему нравлюсь, он хочет продолжать отношения, а я в это время только и могу, что страдать по другому мужчине!

— Только не говори, что опять по Джулиусу! — простонала Джесси. — Честное слово, Дейзи, эта твоя накатанная колея, твоя повторяющаяся история ни к чему хорошему не приведет. Ну что ты все наступаешь на одни и те же грабли? Знакомишься с сексуальным мужиком, который распахивает перед тобой блестящее будущее, а потом отказываешься от перспективы ради своей первой любви, которая никогда не станет чем-то большим, чем мистер Бесплодная Иллюзия.

— Да я не про Джулиуса. Я про Майлса, — сказала я.

— Майлса?! — Джесси вздрогнула и опрокинула свою чашку. Кофе разлился по столу. — Ты запала на Майлса? — заорала она дурным голосом. — Ты спятила!

— Тише! — шикнула я. — Он услышит.

— Майлс? Майлс?! — вне себя повторила Джесси. — Ты знакома с ним двадцать лет и вдруг на тебе — решила, будто Майлс тебе подходит? Да он не сумел бы сохранить верность даже во время медового месяца! Он трахает все, что движется! Нет, Дейзи, ты ненормальная!

— Я нормальная. Просто я осознала, что мне не нужна чья-то любовь — например, вот Макс готов меня полюбить, а мне это ни к чему. А нужно мне другое — понимание. Майлс меня понимает.

— Понимает и именно поэтому никогда в тебя не влюбится, — рассмеялась Джесси. — Конечно, он тебя любит — но мы все любим тебя так. Как чокнутую старушку Дейзи, которую мы помним ранимой и патлатой двадцатилетней студенточкой. Но скажи на милость, с чего Майлсу вдруг влюбляться в ранимую и двинутую на самопомощи и эзотерике мечтательную разведенку?

— Ты не права, я вполне уравновешенный человек, просто у меня богатый спектр эмоций и широкий круг интересов.

— Тогда шла бы ты со своими богатыми эмоциями обратно в постель к Максу, вот что я тебе скажу, — посоветовала Джесси, вытирая кофейную лужицу со стола.

Я откинулась на спинку кресла.

— Неужели тебе никогда не хочется постоянных, прочных отношений?

— Нет, — отозвалась она. — Я же как Майлс. Для меня есть только одна вещь, которая хуже одиночества. Сожаление о собственном одиночестве.

— Но неужели тебе не одиноко?

— Бывает, но, когда я просыпаюсь среди ночи и мне не по себе, я каждый раз думаю — было бы мне лучше, лежи кто-нибудь рядом, или же меня бы это раздражало? Обычно я прихожу к выводу, что раздражало бы.

Кухонная дверь открылась, и на пороге возник Майлс — взлохмаченный, в помятой рубашке и трусах. Меня кольнула совесть: я подумала о Максе, который спит там, наверху, у меня в комнате, на узенькой койке, такой же длинноногий и красивый. Майлс улыбнулся:

— Глазам своим не верю. Наконец-то это случилось!

— Что? — хором спросили мы.

Сердце у меня упало. Неужели у Майлса завязался роман с Джесси?

— Двадцать лет я терплю твои идиотские любовные похождения, Дейзи, двадцать лет наблюдаю настоящий зверинец твоих дружков, и вот ура — мне, кажется, понравилась твоя новая пассия. Я серьезно. Макс — отличный парень.

— Ну а что насчет вас с Джесси? — нервно поинтересовалась я. — Наконец-то познакомились поближе?

Майлс подмигнул Джесси.

— Скажем ей или помучаем? — спросил он.

Джесси покачала головой.

— Дейзи, когда же ты наконец запомнишь? Майлс замечательный и притягательный и все такое прочее, но одиночки меня не возбуждают. Я предпочитаю спать с женатыми, причем с удачно женатыми, потому что нет риска, что они захотят бросить жену.

— Во-во, в точности мое кредо! — обрадовался Майлс. — Я держусь того принципа, что ни в коем случае нельзя спать с бабами, несчастливыми в браке, а то переспит со мной такая и захочет свинтить от мужа.

— Да вы просто два закоренелых романтика! — съязвила я.

Испытав странное облегчение, я тем не менее не без зависти смотрела, как Майлс шутливо ерошит волосы Джесси, и думала: а вдруг все-таки быть любимой лучше, чем обрести понимание?

Хотя на выходных я ничем себя не выдала, но разлад между Джесси и Люси не переставал меня тревожить. Они были такие разные и в таком разном состоянии — и в смысле морали, и по части эмоций, а я все время оказывалась между ними буфером и изо всех сил пыталась сохранить нашу дружбу и не допустить между ними ссоры — и ужасно устала. И к тому же во многом занимала промежуточное положение между ними. Кроме того, беспокоила меня и собственная нерешительность по поводу Макса Найтли. Поэтому я решила ненадолго сменить обстановку и отдохнуть от понятного напряжения, вызванного совместной жизнью с Джесси. Я отправилась в гости к своей подруге Наташе — той самой, что в свое время познакомила меня с Джулиусом.

Наташа вышла замуж за Перегрина и переехала в Норфолк. Меня очень радовало, что мы сохранили прекрасные отношения, хотя избрали совершенно разные пути в жизни. Наташа предпочла пойти по протоптанной дорожке в тихую и надежную гавань — предпочла предсказуемую жизнь, в которой мало что может измениться. Они с мужем до сих пор ходили все в те же гости и на те же праздники, что и двадцать лет назад. Разница была лишь в том, что теперь они брали с собой собак и отменно воспитанных детей. Но даже в молодости, летом 1988 года, когда мы больше всего общались, я уже знала, что никогда не соглашусь на такую легкую жизнь, которую предпочла Наташа. Тогда подобная жизнь — в стиле «Возвращения в Брайдсхед»[1] — пленяла и Наташу, и людей ее круга, и до сих пор казалась им самой подходящей. Загородный дом, местная аристократия, узкий круг знакомых, свои люди, охота, прогулки, пикники, коктейли и балы… Возможно, за это время изменилась манера одеваться, теперь можно было выйти выпить перед ужином в джинсах, топе с блестками и на шпильках, но в целом послаблений и отступлений от этикета не допускалось. В остальном балы в вечерних нарядах, домашние праздники и жесткая формальность, припудренная легкой фривольностью — все это оставалось неизменным.

Все это могло вскружить мне голову, но тем не менее я пошла на своего рода бунт. От этих бесконечных вечеринок и балов, где блестело настоящее фамильное серебро столовых приборов и на столах красовались вазы с грушами из собственного сада, от бессмысленной светской болтовни, от чириканья, фальшивых ахов и восторгов я только все больше злилась и бесилась. Ну почему высшие классы неспособны говорить хоть о чем-нибудь серьезном? Боже упаси, на этих вечеринках никто не обсуждал столь прозаические темы, как, например, чувства. Речь шла только о внешнем и никогда о внутреннем. Среди людей этого круга попадались экземпляры, чьи амбиции не заходили дальше того, чтобы проехать по Африке на «феррари» или покататься на слаломных лыжах в Швейцарии. Как насчет поло на слонах? Эти люди никогда не заглядывали себе в душу — они были слишком заняты своим внешним видом. В общем, я решила, что все они поверхностные пустышки, и плюнула на них. Утешалась я тем, что, может, по части любовных побед я пока ничего не достигла, но зато способна на истинные чувства.

И вот прошло двадцать лет, и я сижу за столом в гостях у Наташи и думаю: какую же колоссальную ошибку ты совершила, Дейзи! Муж Наташи, Перегрин Саквилль, оказался вполне приличным человеком и сделал головокружительную карьеру в Сити. Наташа с Перегрином вырастили двух чудесных, хорошеньких дочек, теперь уже подростков. Семья жила в особняке — холодном, полном сквозняков и всякой антикварной дребедени. Сад был обнесен фигурно выстриженной живой изгородью, а вокруг дома расхаживали модной породы куры с мохнатыми лапками. Когда перед ужином было объявлено, что все расходятся «освежиться», я, не в силах даже думать о том, чтобы принять душ в ледяной ванной, уселась в гостевой за круглый столик и уставилась на свое отражение в зеркале. Увы, я не увидела в зеркале той бескомпромиссной жесткой женщины, которой собиралась стать, когда была двадцатилетней девчонкой, — женщины, отважно борющейся за любовь, эмоциональную совместимость, ищущую интеллектуальных подвигов. Я увидела незамужнюю одинокую бабу, которая в лучшем случае едва могла держать себя в руках, а в худшем — ревела по любому поводу. Куда меня завели амбиции, гнев и беспричинные страхи? Что хорошего они мне дали — может быть, прочный и удачный брак, уютный приличный дом, за который уже выплачена ссуда, антикварную мебель на зависть понимающим друзьям, воспитанных детей и хорошего партнера, который любил меня за то, что мои морщинки говорили о совместно прожитых годах? Как бы не так. Ничего этого я не получила.

Я сидела как в трансе, люто завидуя Наташе с Перегрином. До меня дошло, что в их доме страхом и гневом даже не пахнет — тут было так спокойно. Да, конечно, тут чувствовались старые деньги, достойные деньги, а не какое-то вульгарное богатство нуворишей, но я-то, я-то почему воротила нос от всего этого, почему не захотела приложить усилия и добиться для себя такой красивой, беззаботной и удобной жизни? В этом доме явно никогда не хлопали дверьми, не орали друг на друга, он явно не знал бурных ссор, от которых в свое время затрещал по швам мой брак, и здесь никто не собачился по мелочам, как собачились мы с Джейми. Наташа и Перегрин уж точно никогда не кричали друг на друга: «Ты просто избалованная дрянь! Иногда я тебя начинаю ненавидеть!» Слыша такое от Джейми, я в долгу не оставалась: «О нет, Джейми. Отношения — что зеркала. Это ты себя ненавидишь».

Погрузившись в воспоминания, я как наяву увидела один из самых неприятных эпизодов за всю историю нашего с Джейми брака — день, когда пригласила на ужин своего редактора Сару из «Ладгейт пресс». Я наделась уговорить ее взять меня обратно на работу, поскольку уже поняла, что отсутствие работы доводит меня до ручки. Словом, я возлагала на этот ужин огромные надежды и потому потратила на сервировку стола несусветно много времени — даже с учетом того, что подавила в себе порыв чокнутой аккуратистки и не стала вымерять расстояние между приборами по линеечке. Но зато я расставила бледно-розовые розы в симметричные вазы и навела в квартире такой порядок, что она выглядела почти как разворот журнала «Мир интерьера».

Ужин начался. Я как раз подавала баранину под розмарином, жареный картофель и папоротники (все куплено готовым в ближайшей кулинарии — на свои поварские способности я положиться не рискнула), и тут один из гостей — белокурый Алан, преуспевающий пиарщик, возьми да и заяви, что он, мол, вегетарианец. «Ничего страшного!» — с самой светской и радушной улыбкой отозвалась я, а мысленно поблагодарила своего ангела-хранителя, который надоумил меня потратить маленькое состояние на разнообразные дорогие сыры. Джейми вызвался подать «сырную тарелку» и, поскольку на свадьбу мы в числе прочих подарков получили фирменную сырную доску и к ней нож, то мне и в голову не пришло, что Джейми сервирует сыр как-нибудь иначе. Продолжая обносить гостей бараниной, я тем не менее посылала муженьку, застрявшему на кухне, панические телепатемы: «Милый, постарайся не стряхнуть с козьего чесночного сыра все травы, когда будешь его разворачивать» или «Милый, будь добр, положи стилтон на тот угол доски, где выложены цельнозерновые овсяные лепешки».

В какой момент тебя озаряет, что, если ты одержимая аккуратиста и не хочешь, чтобы мужчина запорол все дело и разочаровал тебя, лучше сделать дело самой? Мне-то казалось, что аккуратно выложить, нарезать и сервировать сыр на доске — проще простого, даже инопланетянин справится. Как бы не так. Инопланетянин, может, и справился бы, но только не Джейми! А может, для него это был своего рода подходящий момент показать себя во всей красе? Возможность унизить или, что хуже, обидеть меня, поскольку он прекрасно знал, как я одержима мелочами и стремлением произвести впечатление на гостей. Джейми уже отлично уяснил, что моя аккуратность доходит до мазохизма и что мне кусок в рот не полезет, если я ем без салфетки — в отличие от него. Он-то преспокойно мог уплетать жареные куриные крылышки, вытирая жирные руки о джинсы или вообще о сиденье стула — просто чтобы надо мной поглумиться. Он, наверно, искренне считал, что это такая милая шуточка. Неудивительно, что Джейми вернулся из кухни, неся сыр не на доске, а прямо в обертке, причем спелый бри так и капал на пол. Какая там доска! Джейми даже на тарелку сыр не выложил. С полным безразличием ко мне — или, возможно, решив мило пошутить, — он глянул мне в глаза и плюхнул сыр в жирной обертке прямо на наш обеденный стол. Прошу заметить, стол был светлого клена, ручной работы, нелакированный. После чего Джейми взял нож и начал кромсать сыр огромными ломтями прямо на обертке. Я оцепенело смотрела, как жирные пятна расползаются по нежной древесине, и поняла, что муженьку наплевать на меня и на все, что так важно для меня.

Поздним вечером, когда гости уже разошлись и мы прибирались в квартире, я, естественно, свернула на любимую тему, к которой неизбежно приводил любой наш с Джейми разговор, а именно на свекровь. От сырной доски к свекрови, от неверного поворота на загородном шоссе к свекрови. От того, что смотреть по телевизору, к свекрови. Все дороги ведут к свекрови!

— Ты такой черствый, Джейми! — воскликнула я, стараясь перекрыть шум воды.

Джейми возник на пороге кухни с видом победителя.

— Да что ты зацикливаешься на ерунде, Дейзи! Подумаешь, великое дело — кусок сыра.

Я развернулась от посудомоечной машины к мужу и закричала еще громче:

— Но ты же прекрасно знал, что для меня значит этот ужин! Я хотела, чтобы все прошло образцово, а ты… ты все испортил!

— Слушай, можешь хоть из шкуры вон лезть по части этикета, — последнее слово Джейми как выплюнул, — но обратно в издательство тебя за это все равно не возьмут. Смирись с тем, что твоя карьера кончена. Ты не в форме.

Да, конечно, злобно подумала я, а ты от этого просто в восторге.

— Почему тебе всегда нужно унизить меня прилюдно? Ты что, так меня боишься? — завопила я.

— Боюсь?! Те-бя?! — Джейми ухмыльнулся и гоготнул. — Такую чокнутую идиотку? Ты же просто пациентка!

— Я — чокнутая? Вообще-то, к твоему сведению, нормальные люди обычно сервируют сыр на доске, желательно — на сырной, и подают к нему особый нож, но тебе это, разумеется, неведомо. Еще бы, с таким воспитанием!

Джейми замер.

— Ты чудовищно неотесан и невоспитан, Джейми!

— А ты думаешь, будь я воспитан, это идиотство под кодовым названием «наш брак» удалось бы лучше? — прорычал он, после чего вылетел из кухни и с грохотом заперся в спальне.

Как больно узнать правду. Мне было больно даже теперь, в уютном мирном доме Наташи, когда я осознала, какой одержимой и напряженной была. Во многих отношениях Джейми не ошибался. Какая разница, как сервировать сыр? Да хоть на газетке, хоть на полу, хоть на крышке от унитаза, лишь бы семья была счастлива. Но я была так несчастна и так боялась быть несчастной, что не сказала Джейми: «Знаешь, зря мы поженились — это наша общая ошибка» — а придавала космическое значение мелочам вроде сырной доски. То, что Джейми не положил ломтики бри на кусок фарфора, не разрушило наш брак — точнее, брак-то разрушился, но не из-за этого. А промах Джейми только ускорил процесс разрушения и сделал его очень шумным.

В таком вот подавленном состоянии я вышла к ужину у Саквиллей и как сквозь туман, поглощенная своими сожалениями, смотрела, как общается эта сладкая парочка — давно притершиеся друг к другу супруги. Меня грызла зависть. В отличие от меня Наташа не металась между жадным заискиванием и замкнутой независимостью — она умела держаться с достоинством, потому что быстро усвоила простую истину: кратчайший путь к счастью — благодарно принять свой удел и ценить его, не ропща.

Меня потрясло осознание того, что на эти выходные у Саквиллей я, по сути, стала одним из полностью оплаченных представителей городской элиты. Когда-то я, бывало, насмешничала над добротностью и добродетельностью таких, как Саквилли, — издевалась над тем, что они читают молитву перед каждой трапезой и по воскресеньям ходят в церковь. Однако теперь, когда я сидела рядом с ними и смотрела, как солнечные лучи струятся сквозь церковные витражи, мне было нестерпимо стыдно. Как будто что-то, некогда дорогое, утекло между пальцев и разлилось по полу. Прежние мои взгляды и ценности вдруг показались мне ужасно корыстными и тщеславными. Что хорошего в остром и даже ядовитом уме, если он сделал меня тем, что я есть? Такой яд только жалит ближнего и делает ему больно. И чем это ум лучше доброты? Все равно что спрашивать, чем надменный негодяй-самец лучше верного и постоянного спутника жизни. Может, я наконец повзрослела или просто устала от своих стараний? Так или иначе, я поняла, что рискую стать карикатурой на саму себя. Да, понятно, предполагается, что в двадцать лет ты имеешь полное право устроить из своей жизни кавардак и наделать ошибок, а в тридцать тоже имеешь право время от времени оступаться, но к сорока, если у тебя нет четкой системы ценностей и приоритетов, ты выглядишь просто жалко. Бегать за Майлсом, занятным, обаятельным, но непостоянным Майлсом — это верный способ запороть собственное будущее.

Когда я вернулась из Норфолка, мне позвоцил Макс:

— Дейзи, я не хотел бы тебя донимать, но ждать больше не могу. Мне нужно, чтобы ты решила: мы вместе или нет?

В результате у нас с Максом состоялся длинный, захватывающий телефонный разговор, откровенный, как во сне, — даже не хотелось, чтобы он заканчивался. На вопрос, с которым Макс мне позвонил, я ответила честно: не знаю, потому что боюсь слишком увлечься и завязнуть в отношениях. Если быть вместе означает нежиться на моей постели и разговаривать с ним так откровенно, как я уже привыкла, тогда да, я согласна быть с ним вместе. Если же это подразумевает, что мы будем продвигаться дальше по протоптанной до нас дорожке, ходить на свидания и узнавать друг о друге все больше интимных подробностей, я подпишу свое имя на его визитной карточке. Но если быть вместе — что-то вроде негласного договора, подразумевающего какие-то обязательства и ведущего к чему-то серьезному, — тогда будет лучше, если Макс оставит меня в покое. Лучше для него же.

— Ты хочешь опять выйти замуж? — спросил он.

— По правде сказать, сейчас уже даже не понимаю, — вздохнула я. — Конечно, звучит до глупости по-буддистски, но я так разочаровалась в любви и мои надежды столько раз рушились, что теперь я верю только в могущество настоящего. Нужно жить сегодняшним днем, потому что невозможно изменить прошлое или предугадать будущее. Я стараюсь больше ни за что не цепляться и ни к чему и ни к кому не привязываться, и, среди прочего, это значит, что я стараюсь не питать надежд и не строить планов — такая страховка от разочарований.

— Звучит уныло, — засмеялся Макс. — Ты вообще не позволяешь себе надеяться? Ни на что?

— Ну прямо! — захихикала я. — Лучшая часть меня, буддистская, засыпает рано, а я еще долго лежу без сна и предаюсь мечтам. Конечно, я молюсь о том, чтобы жить и состариться вместе с мужчиной, который умеет быть мужчиной — больше, чем все мои знакомые мужского пола. С таким, который легко и естественно принимает на свои крепкие мужские плечи ответственность — так легко, что слеза прошибает, — знаешь, с такой естественной грацией привычного к ответственности человека.

— Понятно, охотишься за полубогом!

— Да, — подтвердила я, — потому что еще мне нужно, чтобы он умел управляться по хозяйству — умел вкрутить лампочку и все такое… и при этом умел выбрать красивое и не пошлое белье для меня и не промахнуться с размером.

— Отсюда вопрос: стринги или кружевные панталоны?

— Шифоновые трусики.

— Неудивительно, что ты живешь настоящим, — пробурчал Макс. — На тебя не угодишь.

— Ну, разница между мужчиной и женщиной, как известно, в том, что ему-то все равно, какое на ней белье, потому что главная его цель — раздеть ее. А я, стоит мне поцеловать парня, сразу начинаю гадать и изводиться, какие же на нем трусы — боксерские или нет, потому что, если он носит плавки, меня это сразу же оттолкнет.

— Вот уж совершенно не по-буддистски! — заявил Макс. — Мне казалось, главное не упаковка, а содержимое. Скажешь — нет? Я, конечно, подразумеваю, что душа важнее внешности, а не что содержимое трусов важнее их фасона.

Голос его внезапно зазвучал обольстительно — низкий, грудной, бархатистый, намекающий на нечто хулиганское.

— Ладно, барышня-буддистка, открой мне еще какие-нибудь свои просветленные принципы, — продолжал Макс. — Они такие странные, что заводят меня.

— А ты какие хочешь услышать? Практические? Пожалуйста: «Ничто ценное нельзя уничтожить, потому что все, усвоенное тобой, остается при тебе навсегда, и ни одно доброе деяние не пропадает впустую». Или ты хочешь услышать мои личные озарения? Вот: «Я пойму, что встретила настоящую любовь, когда мужчина, с которым я рядом, спросил „о чем ты думаешь?“ и действительно захочет услышать ответ».

— Твои личные соображения нравятся мне больше. Процитируй еще штучки три.

— Только взамен на штучки четыре твоих.

— Договорились, Дейзи.

— Та-ак… — Я помолчала, собираясь с мыслями. — Терпеть не могу в окружающих привычки оставлять чайный пакетик для заварки по второму разу — знаешь, когда он валяется около чайника таким мокрым, сиротливым комочком. Терпеть не могу все тепловатое, поэтому в рот не возьму ни чая, ни кофе, ни супа, если они не горячие, как кипяток. И еще я обожаю осень — до того, что порой у меня от вида осенней листвы слезы на глаза наворачиваются.

Макс одобрительно хмыкнул.

— Хорошо, теперь моя очередь. Итак… Мне нравится, как свет играет и отражается от больших застекленных зданий. Я терпеть не могу татуировки у женщин. Я люблю джаз и злюсь на то, что ты самая оригинальная женщина из всех известных мне, но при этом у меня не получается с тобой договориться.

— Ты это о чем? — насторожилась я.

— Слушай, Дейзи, я понимаю, ты уже обожглась как-то с мужчинами, но это не повод держать на расстоянии всех мужчин. Подпусти меня к себе.

— Я разучилась.

— Давай уедем на выходные, и я тебя научу обратно. Шаг за шагом.

Воскресным вечером, проведя выходные с Максом, я вернулась в Лондон, на квартиру к Джесси. Хозяйка уже поджидала меня, даже успела сбегать за рыбой и жареной картошкой, и мы умяли этот нехитрый ужин прямо на кухне, запивая крепким кофе.

— Ну, как прошло? — нетерпеливо спросила Джесси. — Я все выходные только о тебе и думала.

— Прошло совсем не так, как я ожидала, — я скорчила рожицу.

А дело было так. Когда Макс заехал за мной, чтобы повезти в отель в Котсуолде, я уже просто таяла от желания. Ведь я целую неделю фантазировала, каково будет с ним в постели, и теперь изнемогала: поскорее бы содрать с себя надоевшую оболочку целомудрия, переродиться! Мысленно я уже сто раз прокрутила в голове зажигательный фильм о том, каково это — заниматься любовью с молодым и горячим парнем, какой будет головокружительный и незабываемый и бурный секс.

Как только мы переступили порог гостиничного номера, я побежала в ванную — посмотреть, что дают, — и порадовалась приятному шампуню, мылу и прочему с ароматов лаванды, потом пощупала махровые халаты и толстенные полотенца (высший класс), затем сунула нос в мини-бар. Ого, витаминизированная вода, писк моды, как стильно! И наконец, я погладила мягкое шениловое покрывало на постели и раскинулась на ней по возможности соблазнительно.

Макс улыбнулся и сел рядом.

— Ты просто прелесть! — сказал он.

— Не говори так, будто для тебя это новость, — игриво поддела его я.

Макс медленно обвел пальцем контур моих губ. Я уже подумала, что сейчас просто растаю, но тут он наклонился и поцеловал меня.

— Знаешь, это было так прекрасно, так совершенно, — рассказывала я Джесси, — потому что, когда он начал раздевать меня, я чувствовала себя так уверенно… такой сексуальной и стройной.

(К слову сказать, за пять дней до этого судьбоносного выходного я отказалась от мучного, так что живот у меня был непривычно подтянутый, а еще потратилась на комплект белья от «Ла Перла», причем трусики и лифчик были не прямолинейно-рокового черного цвета, а изысканного приглушенно-розового.)

Я закрыла глаза и, нежась, ждала, пока Это наконец-то произойдет. Он все целовал и ласкал меня, все ласкал и целовал… и больше ничего. До меня не сразу дошло, что, как бы это поделикатнее выразиться, он не на высоте.

— Что, серьезно, у него не встал? — взвизгнула Джесси, смеясь и ужасаясь одновременно.

— Угу, — ответила я. — Ну, Макс еще попробовал-попробовал, потом сел и сказал — так, мол, и так, не получается.

— Надеюсь, ты отнеслась к нему с должным сочувствием? — спросила Джесси. — К твоему сведению, мужики ужасно чувствительны насчет расстройств эрекции.

— Вообще-то я пришла в ярость! — воскликнула я. — У меня просто в голове не укладывалось, как это так: почему это я его не возбуждаю? Пойми меня правильно, дело не в моей неуверенности в себе. Я, конечно, старалась ничем себя не выдать, но сама думала: «Ну конечно, все в стиле Дейзи! Наконец-то я готова перейти к делу, а он мягче тряпки!»

— Что же предпринял бедняжка Макс?

— Ну, в общем, он держался молодцом и лица не потерял. Отнесся к этому хладнокровно. Открыл бутылку дорогого шампанского из мини-бара, потом вернулся в постель с двумя бокалами и начал мне объяснять — мол, я так ему нравлюсь, так нравлюсь, что у него от волнения не получается. У него даже хватило пороху сыронизировать — мол, он так хотел, чтобы выходные прошли по высшему разряду, что он все испортил. Сказал, с ним раньше такого никогда не бывало. Я ему верю. Так что в конце концов мы дружно посмеялись над тем, каким целомудренным у нас получился эротический праздничек.

— Молодец. Большинство мужиков на его месте впадают в прострацию, и приходится все оставшееся время их утешать, — сказала Джесси.

— Знаешь, странно: после этого всего Макс стал мне казаться еще привлекательнее, потому что не стушевался и смог посмеяться над собой. По-моему, это мужественно и сексуально.

— Так, я требую ответа: вы трахнулись или нет? — Джесси пристукнула кулаком по столу.

— Да, на следующее утро, едва проснувшись. То есть спросонья. Наверно, потому что спросонья не осознаешь, что делаешь. По-моему, для Макса это было большим облегчением. А у меня осталось ощущение, словно я вторично рассталась с девственностью.

— Ну и как это было?

— Запредельно круто! — гордо ответила я.

Глава 9 Секс не в службу, а в дружбу

Я уже давно не виделась с Люси и чувствовала себя виноватой перед ней — из-за того, что жила у Джесси, когда они поссорились. В общем, я решила нагрянуть к Люси с визитом. На звонки она не отвечала, и я уже тревожилась, не считает ли Люси мое тесное общение с Джесси своего рода предательством. Я знала, что между тремя и четырьмя Люси обычно дома и что в это время у нее подобие передышки перед тем, как поехать забирать дочек из школы. Я купила для Люси букет белых роз с зелеными листьями, а девочкам — упаковку печенья в розовой сахарной глазури и отпросилась у Майлса на часок.

Люси открыла дверь, и на лице у нее было выражение сильнейшего облегчения. Мы от души обнялись, я протянула ей розы, а она сказала:

— Спасибо, но в честь чего это?

— В честь нашей дружбы. Я по тебе соскучилась! — честно ответила я.

Люси впустила меня, я огляделась и поняла, что атмосфера в доме изменилась, стала спокойнее. Да и обстановка тоже поменялась — например, я что-то не припоминала этих современных картин в холле.

Люси провела меня на кухню, поставила чайник. В доме царила ослепительная чистота, как будто всю обстановку сменили на свежую, сдували каждую пылинку и клали все на свои места. Вещей как будто стало меньше и в доме было пустовато, но зато не так неуютно, как в прошлый раз.

— Ты сделала ремонт? — поинтересовалась я.

— Да нет, скорее, выгребла весь хлам. — Люси села напротив меня за кухонный стол. Покрутила бриллиантовую сережку-гвоздик в ухе.

— Дейзи, Эдвард ушел. Окончательно ушел. Все кончено, и слава богу.

— Эдвард ушел? Когда?

— Да с месяц уже.

— Месяц назад?! — потрясенно переспросила я. — И ты молчала?! Но почему ты мне не сказала? А, вот поэтому ты и не отвечала на звонки!

Люси обвела глазами кухню, словно пытаясь выиграть время. Потом она заговорила — медленно, тщательно подбирая слова, точно давно отрепетировала свой ответ.

— Не говорила, потому что мне самой нужно было с этим свыкнуться. Потому что боялась — вдруг тебе надоело мне сочувствовать с тех пор, как выплыла измена Эдварда? Потому что мне стыдно признать, что я мать-одиночка, — это так жалобно звучит. Потому что, когда он ушел, я была уже настолько морально готова к его уходу, что расстроилась значительно меньше положенного, и все удивлялись. И потому что мне нравится тишина в доме и молчащий телефон и то, что обо мне некому волноваться. Знаешь, у меня такое ощущение, что я живу частной, замкнутой жизнью и впервые за долгие годы, уложив детей или отвезя их в школу, я могу полностью сосредоточиться на себе. Даже странно — если не считать клейма «матери-одиночки» и этого отвратительно-снисходительного сочувствия со стороны родни, которая твердит «бедняжка, теперь ей придется везти весь воз самой», в остальном уход Эдварда меня совершенно не подкосил. Может, конечно, я, как страус, прячу голову в песок и отрицаю очевидное, или, может, оттого, что последнее время Эдвард вел себя просто отвратительно, так отвратительно, что я старалась этого не замечать, — но теперь, когда он ушел, я испытала одно лишь облегчение и ничего кроме облегчения.

Я слушала, боясь шелохнуться и прервать этот выстраданный монолог. Люси продолжала:

— Ушел Эдвард после очередной ссоры, в половине пятого утра, а поссорились мы потому, что у меня на нервной почве начался кашель. Я закашлялась во сне, а он стал утверждать, мол, ты нарочно кашляешь, чтобы мешать мне спать. А потом началось настоящее извержение вулкана. Эдвард взорвался, я тоже, потому что наружу полезли вся накопленная ярость и боль, и он сказал что «семейной жизни с него хватит» и он уходит. Я ему говорю — отлично, собирай вещи и вон отсюда немедленно, и он так и поступил. Я швырнула ему кучу мусорных мешков и, пока он заталкивал туда свое барахло, как ни в чем не бывало мыла посуду и запускала стирку.

Когда Люси сказала это, я подумала, что именно детали, крошечные детали объединяют нас, делают такими уязвимыми и в то же время сильными, делают нас людьми. Муж уходил от нее, уходил, оставляя с двумя детьми, а она, не зная, чем себя занять, пока он пакует вещи, запускала стиральную машину.

— Когда он ушел, — продолжала Люси, — я легла в постель, и мне вдруг стало так спокойно. Я не плакала, просто смотрела на часы, пока не зазвонил будильник и не надо было поднимать девочек и кормить завтраком и везти в школу. Потом я отправилась на свою йогу, и дальше день пошел как обычно. А вот что я никогда не забуду — это как Эдвард отнес вещи в машину, а потом вдруг вернулся в дом и поднялся на второй этаж. Я-то думала, он решил взглянуть на дочек, посмотреть, как они спят, ну, может, почувствует себя виноватым… так что я двинулась за ним. Но он пошел прямиком в ванную — намазать волосы гелем для укладки. Ты представляешь?! Вот это и стало последней каплей. У меня как будто сердце для него захлопнулось. Я смотрела на этого мужчину, которого когда-то обожала, и думала: «Да ты просто тщеславный бесхребетный пижон!»

— Как, по-твоему, после истории с Сюзи он завел кого-то еще? — спросила я.

— Да уж наверно, — спокойно ответила Люси. — Мужчины обычно потому и уходят, что у них кто-то есть.

— Да-да, — кивнула я, — женщины, как правило, собираются с силами и быстро привыкают к одиночеству, просто потому, что мы ранимее и, обжегшись, уже не рискуем завязывать новые отношения, но мужчинами руководит неосознанный ужас, поэтому они бегают от одной к другой, в новые объятия и гостеприимные постели.

Люси улыбнулась.

— Надо было мне давно тебе все рассказать. Я так и знала, что ты меня поймешь.

— Пойму? Да я бы тебе весь сценарий с закрытыми глазами наперед предсказала. — Я ласково потрепала Люси по руке. — Никогда не видела тебя такой уверенной. Я горжусь тобой. Конечно, паника еще будет накатывать, но, обещаю, надежды перевесят сожаления.

Я решила вытащить Люси на вечеринку — пусть взбодрится, ей полезно. Поскольку моя работа в книжном магазине шла успешно и я обеспечивала заведение Майлса всеми возможными бестселлерами по самопомощи, то меня теперь хорошо знали в издательствах, занимающихся эзотерической и популярно-психологической литературой, и охотно приглашали на вечеринки. Вот на одну из таких вечеринок я и повела Люси — на презентацию новой книги американского писателя Чеда Нимба. Книга называлась «Алхимия судьбы и влечения» и в Штатах уже стала бестселлером. После выступления автора предполагался фуршет. Мы с Люси устроились в задних рядах и слушали Чеда, который оказался стройным, на редкость симпатичным и элегантным для писателя. Щеголяя туфлями от Гуччи и дорогим кашемировым свитером цвета кофе со сливками, Чед вещал о внутренней боли одиночества, исподволь подтачивающей каждого из нас. Я толкнула Люси в бок и прошептала: «Вот, то, что доктор прописал!» Люси, будучи закоренелым скептиком, слушала писателя равнодушно, но я, конечно, впитывала каждое его слово, как губка воду.

— Потребность в том, чтобы быть услышанным, нужным кому-то, потребность в том, чтобы тебя ценили, — эта потребность столь сильна в каждом из нас, что мы ищем положительную оценку в любой возможной форме, — говорил Чед, который, честное слово, нарочно смотрел мне прямо в глаза. — Для многих людей любовная связь нужна потому, что для них это вроде аффирмации «со мной все в порядке, я нравлюсь». Однако любовная связь всегда таит под собой глубинную боль. В большинстве своем мы приучаемся отмахиваться от нее, но нужно, наоборот, признать ее и прочувствовать. Не нужно заглушать эту боль сексом или топить в бутылке, — необходимо принять ее, встретиться с ней лицом к лицу. Только тогда вы освободитесь от прошлого, только тогда заживут ваши старые раны и только тогда вы сможете запустить алхимическую реакцию влечения и найдете свое счастье.

— Господи, какую же замшелую чушь несет этот тип! — фыркнула Люси, когда выступление закончилось и начался фуршет. Она схватила бокал вина. — Не понимаю, почему бы и не отвлечься, что в этом такого плохого? Я бы с удовольствием завела роман… да, вот именно, обзавестись любовником — это пункт первый в моих планах, и чем быстрее, тем лучше.

— Да ничего в этом нет плохого! Просто Чед говорил о другом! — объяснила я. — Он имел в виду, что нужно заглянуть себе в душу и здраво оценить свои мотивации. Если ты хочешь завести роман, чтобы заглушить боль и отвлечься от неприятного события — ухода Эдварда, тогда тебе придется разбираться с наболевшими вопросами позже. Ты ищешь легкого пути или хочешь отложить кризис?

— Я хочу вновь ощутить себя желанной женщиной! — заявила Люси.

— Но почему для этого тебе непременно нужно завести роман? — недоумевала я. — Разве ты не слушала, что говорил Чед? Он сказал, что большинству людей не хватает мужества на что-то большее, чем любовная интрижка, особенно если они уже успели пережить разочарование в любви. Почему ты не хочешь влюбиться еще раз? Зачем ограничиваешь себя?

На мгновение вид у Люси сделался такой измученный, что мне показалось — она вот-вот плеснет вином мне в физиономию.

— Дейзи, я очень рада, что благодаря помешательству на книжках по самопомощи ты сделала такую карьеру, но иногда мне хочется тебя придушить. Пойми, не все живут в радужном и благостном Дейзиленде, фантастическом сиропном мирке, где рано или поздно прилетает пухленький Амур и одним выстрелом превращает нашу скучную обыденную жизнь в непрерывный праздник с песнями, плясками и дождем из конфетти. Мне сорок, у меня двое детей, и вероятность встретить настоящую любовь так же ничтожна, как проснуться в одно прекрасное утро и обнаружить, что грудь у меня стала такая же упругая, как до кормления.

Я хотела было ответить: «Знаешь, а я вообще-то читала, что при нынешнем уровне разводов и приоритете карьеры для женщин после сорока — пятидесяти жизнь только начинается, то есть начинается с новой страницы», но и рта раскрыть не успела: меня легонько постучали по плечу, я обернулась и увидела Чеда Нимба собственной персоной. Он широко улыбнулся и спросил:

— Вы ведь и есть Дейзи Доули?

Я радостно кивнула. Встреча с автором, перед которым благоговеешь, — всегда необычайно интимное событие, потому что у тебя есть иллюзия, будто ты проникла в самые тайные его помыслы. Вместе с миллионом других читателей, но это неважно.

— Говорят, за вами можно поухаживать? — светски поинтересовался Чед.

— Почему? Вы разве не женаты? — ядовитым тоном вклинилась Люси. — Или миссис Нимб все-таки существует? Или вы чего-то недоговариваете? — Люси вела себя так раскованно и боевито, что я пришла в восторг. Это раньше она была застенчивой, а я слыла нахалкой. Теперь я ей и в подметки не годилась. Можно подумать, уход Эдварда снял все барьеры.

Чед захлопал густыми длинными ресницами.

— О да, конечно, миссис Нимб существует, — сказал он, глядя на Люси.

— А Нимб — это настоящая ваша фамилия или тоже подделка, как все остальное? — непочтительно поинтересовалась Люси.

— Настоящая, просто ее написали с ошибкой, на самом деле — Нимм.

— Меня это, признаться, не удивляет! — прошипела Люси и удалилась.

— Я, собственно, хотел сказать, — Чед, нисколько не обескураженный, повернулся ко мне и обратил все свое обаяние на меня, — что с радостью бы повидал вас на рабочем месте, в магазине.

— О, это было бы замечательно! — отозвалась я. — Устроим встречу читателей с автором и раздачу автографов.

Наступило то самое утро, на которое была назначена эта встреча, и я хлопотливо расставляла в витрине и на столе экземпляры нимбовской книги. Внезапно в магазин влетела запыхавшаяся и раскрасневшаяся Люси.

— Вот уж кого не ожидала! — удивилась я. — Тебе известно, что через час с небольшим тут будет Чед Нимб?

— Я и забыла про этого придурка, — бросила Люси, бросаясь мне на шею. — О, Дейзи, я сейчас лопну от ярости! Я ничего не соображаю! Нет, правда, меня вот-вот удар хватит!

Усадив Люси, я сунула ей антистрессовый мячик — очень полезная штука: сжимаешь-разжимаешь и сбрасываешь напряжение. Или швыряешь об стенку. Все равно что подушку колотить, только компактнее.

— Вчера вечером Эдвард заявился домой забрать еще какие-то пожитки, — начала Люси, — я так радовалась, что это его последний визит — даже ничего не почувствовала, когда он пришел. Но стоило мне взглянуть ему в лицо… трусливое, бледное… и мне вдруг стало глубоко наплевать. Если я что и чувствовала, так только изумление: надо же, я когда-то влюбилась в это ничтожество. Но когда он ушел, я обнаружила, что он унес знаешь что? Тостер! Вот скотина! Утащил — и все, а как девочки будут завтракать, даже не подумал! Нет, ну какая гадость, какая мелкая подлая низость! Когда я обнаружила пропажу, у меня в глазах потемнело от ненависти — все накопившиеся чувства так и накатили. Я потратила столько лет на этого типа, а у него, оказывается, нет ни морали, ни принципов — вообще ничего, за что можно было бы его уважать!

Люси со всей силы швырнула антистрессовый мячик об стенку, но в полете он сбил пирамидку из экземпляров книжки Чеда, которую я так старательно сложила.

— Вот зараза! — воскликнула Люси.

— Разве ты не поняла? — Я принялась складывать пирамидку заново. — Все яснее ясного. Ты начала отпускать Эдварда от себя. В эмоциональном плане. А тостер он взял потому, что не мог придумать, что бы еще взять.

Люси клекочущее рассмеялась, — ну просто гарпия, от такого смеха кровь в жилах стынет.

— М-да, ты права. Нет, понимаешь, ты не знаешь человека, пока не выйдешь за него замуж, а потом ты разводишься и выясняешь, что вообще его не знала!

— Именно это я и чувствовала, когда рассталась с Джейми, — кивнула я. — Можно подумать, замуж выходишь, потому что тебе нравится, как он тебя воспринимает — больше, чем то, как ты себя воспринимаешь. А потом разводишься и смотришь на этого холодного сердитого незнакомца, которого больше выносить не можешь.

— Ну, по крайней мере, вы с Джейми не завели детей, так что тебе больше с ним встречаться не придется. А мне придется, и еще как: нужно же договориться, как он будет видеться с девочками, а я при виде Эдварда не могу скрыть отвращения.

— Это когда-нибудь да пройдет, — сочувственно сказала я. — Помню, я часами лежала в постели и думала о том, как ненавижу Джейми, а теперь уверена, случись мне с ним столкнуться, я от всей души пожелаю ему счастья. Со временем ты поймешь, что совместно прожитые годы со счетов не сбросишь, — все-таки вы прожили их не зря, вон у вас какие девочки славные.

— А мне жалко Эдварда и всегда было жалко Джейми, — пробасил знакомый голос. Мы повернулись и увидели, что из-за прилавка высунулся Майлс. — Бедняги. — Он перепрыгнул через прилавок, молодецки подскочил к Люси и нагло чмокнул ее прямо в губы. Она замешкалась, но тут же удивленно отстранилась.

— Вот! — улыбнулся Майлс. — Вот что тебе нужно. Я уже давно приметил: женщина, только что расставшаяся с мужем, вся в напряжении. С одной стороны, женщины в таком состоянии настороженные и подозрительные, а с другой — их так и грызет желание поддаться разрушительной физической страсти, чтобы стряхнуть с себя паутину и пыль.

— Ты прав! — выдохнула Люси.

— Странно, что ж ты тогда ни разу не поцеловал меня, когда я рассталась с Джейми? — не без обиды спросила я Майлса.

— Да потому, что твоя настороженность и подозрительность зашкаливали и перешибали потребность в трахе. Тебя бы это не успокоило, а только взвинтило еще больше, а ты у нас и так на головку слабенькая.

Люси ушла, пообещав вернуться, «когда придурок очистит помещение», имея в виду Чеда. Писатель явился вовремя, исправно ставил автографы и так же исправно заигрывал со всеми женщинами с голодными глазами, присутствовавшими на встрече, то есть вообще со всей аудиторией, которая по преимуществу и состояла из неглупых и опустошенных дам. Я смотрела на все это и думала о том, какую же сильную душевную боль переживает большинство людей. Все эти женщины так пришиблены разочарованием и несбывшимися надеждами, что их жажда покоя и любви достигла градуса насущной необходимости. Мне показалось, что в публике мелькнуло знакомое лицо, я пригляделась и узнала Сюзи — сводную сестру Майлса и бывшую любовницу Эдварда.

— Привет, как поживаешь? — я подошла поближе.

— Ничего, спасибо. Теперь, после фиаско с Эдвардом, я, сама понимаешь, стала осторожнее.

— И правильно! — улыбнулась я.

— Жалко, я сюда раньше не забегала. Даже не знала, что тут так интересно и оживленно, — сказала она.

— Обычно не так уж интересно и оживленно. В будни тут только мы с Майлсом — переругиваемся и пикируемся.

— Думаю, ему это на пользу.

Подошел Чед, я познакомила его с Сюзи. Похоже, она была заядлой читательницей его книг, и я подумала, до чего же Эдвард недооценивал девушку. Да она гораздо сложнее и тоньше, чем просто холодная призовая красотка! Расхаживая по магазину, я краем уха услышала, как Чед говорит Сюзи: «Совесть — это способ, которым душа оберегает вас от беды». Интересно, что она ему о себе рассказала? Я глянула на Сюзи, а она быстро подмигнула мне.

Настало время разлить по пластиковым стаканчикам дешевое вино и разложить по тарелочкам печенье. Именно этим я и занималась, когда Чед подвел ко мне, немолодую, ученого вида даму с темными вьющимися волосами.

— Дейзи, знакомьтесь, это Дженни Скипвич, мой издатель из «Прозрения».

— Рада встрече, — она протянула мне руку. — Вы просто молодчина, так развернулись с бестселлерами, они у вас все представлены. Похоже, у вас острый нюх на то, что нужно читателю.

Я почувствовала, что щеки у меня запылали.

— Спасибо. В основном я руководствуюсь интуицией, так, наобум.

— О, я уверена, вы отлично умеете все просчитывать! — Дженни протянула мне свою визитную карточку. Меня прямо распирало от удовольствия: не привыкла я к похвалам на профессиональном поприще. Я взяла карточку, поблагодарила, Дженни сказала: «А вдруг в один прекрасный день вы и сами что-нибудь напишете? Не забудьте о нас тогда», все это было ужасно приятно, но я все равно чувствовала себя идиоткой — бездарной и серой. Совсем не такой, как Чед Нимб с его сильным, уверенным, оригинальным голосом. Ну, положим, мне удавалось вычислить несколько потенциальных бестселлеров, потому что они понравились лично мне, но что в этом выдающегося и какое уж тут чутье?

Я подняла глаза от визитки Дженни и увидела, что в магазин вошел Макс Найтли.

— Дейзи! — сказал он. — У меня для тебя новость, и, боюсь, ты от нее будешь не в восторге.

В моем сознании калейдоскопом закрутились разные сценарии дальнейшего развития событий, но особого волнения я не ощутила. Предположим, Макс заключил длительный договор на работу за границей, и теперь наши отношения превратятся в роман на расстоянии. Ну и что? Это будет даже забавно. Я вспомнила все трогательные сцены встреч в фильме «Реальная любовь», подумала о бурном торопливом сексе в гостиничных номерах, о слезах и разлуках, о том, как мы будем писать друг другу игривые эсэмэски и возбудительные электронные письма и томиться в ожидании новой встречи, яркой и бурной. Ну, если так, Макс напрасно думает, будто я огорчусь. Подобная перспектива меня ничуть не отпугнет, более того, она отсрочит унылую брачную рутину, ту скуку, в которую неизбежно вырождаются любые отношения. Я буду к нему ездить. Если он поселится в отеле за счет фирмы, то оно и лучше: не придется заморачиваться с готовкой и стиркой, не будет этой унылой прозы, когда ты отскребаешь пригоревшую сковородку, а он швыряет в стиральную машину растянутые трусы. Да, такой вариант, с работой за рубежом, — это был бы просто праздник. Или Макс предложит мне испытание посерьезнее? Может, его мама против нашего романа, может, она замучила его придирками и жалобами в духе «как ты мог так поступить, сынок? Ведь она старше тебя, да еще и разведенка». Может, она пилит его за то, что он увлекся совсем не такой женщиной, какую она мечтала заполучить себе в невестки, и твердит, что у нее на примете есть невесты куда моложе, и лучше, и престижнее? И твердит, что меня стыдно показать ее подружкам по бриджу? Но и эти проблемы меня не страшили — они в порядке вещей, с ними можно как-то справиться (откуда я знаю, играет ли его мама в бридж? Может, она вовсе не такая мещанка, как я ее себе рисую, — я же с ней незнакома. Может, она богемная старушка!). Я повторяла себе, что справлюсь с чем угодно, а Макс тем временем провел меня в подсобку, втолкнул внутрь и запер дверь. Я села на коробку с книгами и вопросительно взглянула на него.

— Дейзи, поверь, мне нелегко это говорить, — произнес Макс, — но я полюбил другую женщину.

— Другую? — тупым эхом отозвалась я. А потом внутренне захохотала: с моей смесью заносчивости и обаяния прирожденной язвы-колючки в сочетании с низкой самооценкой первая реплика, пришедшая мне в голову, звучала так: «Не дури. Где ты еще найдешь такую неповторимую и занятную личность, как я?»

Но сказать я этого не сказала.

Макс опустился передо мной на колени, и теперь мы смотрели друг другу в глаза.

— Послушай, я сам этого не ожидал, но так уж получилось. Ты мне действительно нравилась, и я ждал нашей новой встречи, надеялся, что все наладится…

— Так уж и нравилась? — поддела его я, уже с обычной своей колкостью. — Прямо-таки действительно нравилась? А не ты ли говорил, что я самая большая оригиналка из всех, кого ты знаешь, но тебе со мной не справиться? А не ты ли говорил, чтобы я тебя не отталкивала и подпустила поближе? А?

— Да, говорил, — промямлил Макс. — Именно это я и говорил, причем не только говорил, но и чувствовал, но, говоря по совести, ты самая сложная задачка, с какой я когда-либо сталкивался, и я был просто заворожен.

Я встала. Меня так трясло от гнева, что ноги отказывались слушаться, но я встала. Макс тоже поднялся.

— Значит, я была сложной задачкой? Необъезженной лошадкой, ты еще скажи! Но стоило меня покорить, и тебе стало неинтересно? Так? Стоило нам переспать — кстати, это не я говорила «ты мне слишком нравишься, и потому у меня не получается», — и ты уже нашел себе задачку посложнее? Присмотрел новую необъезженную лошадку?

— Совершенно необязательно иронизировать! — процедил Макс, и мне захотелось придушить его.

— Иронизировать?! Вы, мужики, ни фига не понимаете! Тупые дубины! Да у меня такое ощущение, будто ты отшвырнул меня и отхлестал по лицу мокрой тряпкой! Я говорила тебе, я не такая, как все. У меня разбито сердце. Но ты за мной ухаживал, ты уболтал меня, убедил, что тебе-то можно доверять. А как только я расслабилась и опустила забрало и открыла тебе свою измученную душу, ты — оп! — сообщаешь мне, что я для тебя недостаточно хороша.

— Ничего подобного я никогда не говорил! — возразил Макс.

— И не надо, мне вполне достаточно «я встретил другую». Это все равно что сказать «я нашел кое-кого получше тебя».

Макс в изнеможении прислонился к стене, и я подумала — какие же мужики слабаки! Как они быстро пасуют при эмоциональных всплесках, которые сами же и спровоцировали!

— Просто с ней мне легче… — устало сказал он.

— Потому что она моложе? — поинтересовалась я.

— Отчасти и поэтому. У нее нет особых надежд и запросов. С ней я понимаю, что могу просто приятно провести время и ни о чем не загадывать, поскольку она слишком молода, замуж пока не стремится и детей заводить тоже еще не планирует.

— А я разве говорила, что хочу выйти за тебя замуж и завести от тебя детей? — возмутилась я.

— И без слов все было понятно — с женщинами твоего возраста это всегда подразумевается. Скажешь, нет? — Не щадя меня, он продолжал: — Женщина постарше всегда молча давит на тебя, мол, будь мужчиной, будь хоть ты мужчиной, потому что предыдущие не смогли. Под конец я ощутил, что не дотягиваю до твоих требований.

— Не дотягиваешь. Теперь я и сама вижу, — уязвленная, произнесла я.

Макс понурился и направился было к двери, но я остановила его, насмешливо сказав:

— С тех пор как ты впервые пригласил меня на свидание, ты запел по-другому. Помнится, тогда ты говорил, что не выносишь двадцатилетних, потому что у них, мол, завышенные требования?

Макс остановился, но ничего не ответил. Да слова были и не нужны: у него на лице крупными буквами было написано: «У всех баб требования завышены».

Когда он ушел, я плюхнулась прямо на пол подсобки и залилась слезами. Так меня и нашли Люси с Майлсом. Но, хотя я и ревела в три ручья, какая-то часть меня критически рассматривала пыльный ковролин на полу и думала «хорошо бы тут как следует пропылесосить». Может, это такая форма самозащиты у нашей психики — отвлекаться на мелочи, давать сознанию небольшие задачи именно в разгар кризиса, чтобы пробки не вылетели? Например, у тебя сердце разрывается от боли, а ты сосредоточенно точишь карандашик, доводя его острие до игольной остроты, и смотришь, как причудливо разлетаются по столу стружки, и думаешь, отчего это они разлетаются именно так. Люси подняла меня с пола и крепко обняла.

— Не убивайся так, — сказала она, — он того не стоит.

— Люси права, — поддержал ее Майлс. — Мы, непостоянные ублюдки, все поголовно изображаем, будто нам нужны длительные отношения, а на самом деле хотим уложить женщину в койку с наименьшими затратами.

— Это я помню! — Люси тряхнула головой.

Через два часа, когда Люси забрала дочек из школы и отвезла к своим родителям, на городскую квартиру, она выразила желание подбросить меня домой, к маме.

— Но мама с Арчибальдом, — воспротивилась я, — и ей совершенно ни к чему, чтобы я маячила на горизонте и своим несчастным видом напоминала ей о том, что она плохая мать — ведь ее дочь неспособна построить нормальные отношения с мужиком.

— Она тебя любит, глупышка, — возразила Люси. — Переживает твою боль, как свою. И вообще, я ей все равно уже позвонила, и она нас ждет. Подогревает свое горячее сочувствие в духовке и варит бальзам для твоего израненного сердца.

Я улыбнулась.

— А теперь расскажи, каково это — иметь дело с Майлсом?

— Я и забыла, что мужское прикосновение может так возбуждать! — призналась Люси. — Он всего-то и запустил пальцы мне за пояс джинсов, а я уже была на седьмом небе.

— Да, прикосновение говорит о человеке многое, если не все. Но ты помни, что пальцы Майлса всегда говорят одно и то же: «Когда же я тебя заполучу?» Люси засмеялась.

— Он все шептал мне на ухо, уговаривал пойти к нему, и я была готова на все, чтобы это сделать, но спохватилась, что мне пора забирать девочек из школы. Я ждала их на школьном дворе, и меня внезапно пришибла одна простая мысль: свидания с матерью-одиночкой могут быть какими угодно, но только не спонтанными.

— Что нам с тобой нужно, это секс-приятели.

Люси взглянула на меня озадаченно.

— Последний писк в Штатах, — объяснила я. — Дружеский секс с хорошо знакомым мужчиной. Лучше всего для этой цели подходят бывшие любовники, потому что ты их уже отлично знаешь и ничем не рискуешь. Дружеский секс, не такая распущенная штука, как случайные связи и не такая сложная, как роман, — никакой эмоциональной программы не подразумевается, но всем хорошо. Просто нужно найти кого-то, с кем тебе уютно и приятно, с кем всегда можно переспать, а потом разбежаться по своим делам.

— А вдруг одна из сторон увлечется всерьез?

— А это и есть главная опасность дружеского секса. Нужно сохранять эмоциональную отстраненность, иначе ничего не получится, — растолковала я. — Да, и еще важно сохранять способность встречаться с объектом только для этого.

— Почему бы тебе тогда не договориться с Майлсом? Не в службу, а в дружбу? — спросила Люси.

— По тем же причинам, по которым он не подойдет и тебе. Ни ты, ни я не застрахованы от того, чтобы увлечься им. Майлс, конечно, сущий бес, но лучше уж знакомый бес…

Мы благополучно доехали до маминого дома, и мама принялась по мере своих сил нас подбадривать. Материнская мудрость обволокла нас, как пушистый плед. Арчибальд не показывался, и очень кстати: когда тебе нужно мамино утешение, независимо от возраста все-таки хочется, чтобы она была в соответствующем настроении. В такие минуты не хочется воспринимать ее как чью-то любовницу. Мама растопила камин и усадила нас перед огнем, подала чай, домашний сливовый джем и сдобные пышки.

— Мужчин не изменишь, — мудро сказала она. — Усвойте это, девочки. Они — это они, а вы — это вы, и незачем копья ломать. Или вы танцуете, или нет. Все очень просто.

— А как же найти хорошую пару? — спросила Люси.

— Избраннику необязательно быть похожим на тебя. Но вы должны подходить друг к другу, как ключ к замку. Чтобы этак приятно щелкало.

— Но как его найти, избранника? — горестно простонала я.

— Верить в него, то есть верить в себя, — объяснила мама. — Тогда ты точно поймешь, чего хочешь, а чего нет.

— Ну да, конечно, именно об этом Чед Нимб и пишет в своей книге! — радостно подпрыгнула я.

Люси закатила глаза.

— Нет, правда, послушайте! Он предлагает такой метод: написать будущему избраннику письмо.

— То есть прежде, чем с ним познакомишься? — недоверчиво спросила Люси.

— Именно! Это будет вроде как приглашение, чтобы он появился в твоей жизни. А вселенная послужит тебе почтальоном. Давай попробуем, что нам терять? Ну, Люси, ну давай!

— А насколько конкретным должно быть письмо? — насмешливо спросила Люси. — Размер ботинок избранника указывать или не надо?

Мы сидели на постели в пижамах, вооружившись блокнотами и ручками. Люси была настроена скептически.

— Нет, ты мне скажи! Нужно писать ему: «Дорогой суженый, пожалуйста, окажись не инвалидом и не симпатичным карликом. Будь так добр, пусть у тебя среди друзей будет хотя бы одна мировая знаменитость — любая, мне все равно, какая. И еще, пожалуйста, никакой волосатой спины, седеющей козлиной бородки и золотых украшений и барсеток»? Так и писать?

Я захихикала.

— Мне казалось, надо сосредоточиться больше на том, чего хочешь, а не на том, чего не хочешь.

Люси вздохнула и внезапно посерьезнела.

— Знаешь, когда у тебя дети, все гораздо сложнее, потому что нужно думать и о них тоже, и требования сразу же возрастают. Нужно, чтобы мужчина полюбил и тебя, и детей. Все матери-одиночки жаждут познакомиться с таким мужчиной, который стал бы для ребенка идеальным отцом. Биологические отцы благополучно забывают о том, что превращаются в приходящих пап с покаянными подарками, но настоящими отцами быть перестают, потому что перестают ежедневно возиться с детьми и воспитывать их. А настоящим отцом делается отчим, потому что это он помогает маме, встает ночью к ребенку, успокаивает детские истерики, смазывает разбитые коленки и относится ко всему терпеливо и с любовью, как взрослый мужчина.

— Вот это и напиши. Ведь эти качества решают дело, и для тебя они принципиально важны, — посоветовала я.

Мы дружно застрочили, храня молчание и даже не переглядываясь. И только когда мы закончили, Люси попросила меня зачитать письмо первой. Чтобы успокоиться, я вдохнула поглубже и начала.

— Дорогой спутник жизни! Я никогда не думала, что мне придется писать такое письмо, потому что была замужем и полагала, что сумею победить одиночество. Но теперь мне кажется, что мой поиск любви превратился в сражение между нами. Сердце обмануло меня, уверило, что мне будет легко смириться и сдаться, научиться вести жизнь, в которой будет все, кроме подлинной любви и настоящего верного спутника. Жизнь, в которой будут друзья и способность видеть красоту в самом простом и повседневном — в цветке, закате, красивой песне. Сердце убеждало меня, будто такая жизнь станет плодородной почвой и на ней пышным цветом взойдут семена счастья. Но разве в жизни есть смысл, если идешь по ней в одиночку и некому показать цветок и вместе восхититься закатом? Да, закат будет так же прекрасен, но станет печальнее, потому что смотришь на него в одиночку и знаешь, насколько ярче были бы его краски, если любоваться им вдвоем.

Мне все равно, сколько тебе лет (но все-таки ты уж будь не совсем пенсионного возраста, потому что я хочу, чтобы тебя хватало на любовные утехи). Главное, чтобы ты существовал на свете, чтобы тебя омывало море эмоций, в котором плещемся мы все, чтобы ты понимал тот внутренний диалог, который питает наши страхи и пробуждает в нас мечты. Может быть, я покажусь тебе независимой и сильной — в чем-то я такая и есть. Но моя неспособность идти на компромисс и моя незрелость, которой пришел конец, завели меня на дорогу одиночества, а она упирается в тупик. Я никогда не верила себе и другому настолько, чтобы раскрыться и отдаться на волю любви и судьбы. Я хочу, чтобы рядом с тобой можно было быть беззащитной, не держаться настороже, расслабиться. Хочу, чтобы рядом с тобой можно было испытать восторг и страх авантюрного путешествия, потому что без этого жизнь скучна, бессмысленна и уныла и в конечном итоге превращается в саморазрушение.

Пожалуйста, поторопись и объявись поскорее! Я уже устала плакать глубокой ночью, устала ходить на вечеринки и свадьбы одна, устала проводить Рождество с мамой, потому что у меня нет своей семьи и дома. Я смертельно устала от того, что ты где-то есть, но я не знаю где и ты не рядом со мной. Вот… все. — Я перевела дыхание.

— Ах, Дейзи! — восхищенно вздохнула Люси. — Как ты здорово пишешь! Он у тебя получился просто замечательный. Ты его заслужила.

Потом Люси зачитала свое письмо, из которого мне особенно запомнился один фрагмент. Голос ее дрогнул, когда она прочла:

— У меня две маленькие дочки. Они ничем не заслужили, чтобы их отверг отец, который нас бросил. Я вспоминаю свою с ним жизнь и ясно вижу, что он мало и редко играл с ними и вообще держался в стороне и не желал радоваться семейному теплу и своему отцовству. Если ты любишь меня, пожалуйста, полюби и их как родных. Цени их нежную невинность, прелестные улыбки, их природную доброту, их неисчерпаемое умение радоваться. Люби нас всех вместе как семью. Пожалуйста, не бросай нас, если придется нелегко, и не уходи, потому что в моих мечтах такого нет. Может, по нашему виду и не скажешь, что ты нам нужен, но мы ждем тебя и подарим тебе самую горячую любовь.

Письмо Люси заставило меня устыдиться. Как это похоже на меня: написать целое письмо о том, что нужно мне! Ну что я за эгоистка такая! А Люси настолько щедра душевно, что закончила свое письмо словами о том, чем она одарит избранника. Ну какой нормальный мужчина устоит перед такими обещаниями?

Глава 10 Посттравматический синдром после свидания

Прошел месяц. Как-то вечером я возвращалась с занятий по йоге, и вдруг меня окликнул знакомый голос. После йоги вид у меня был соответствующий: голова немытая, поверх спортивной майки спортивная куртка, и, в довершение всего, на мне были пижамные штаны (чтобы после шавасаны, позы трупа, сразу же принять позу «сладких снов»). Я обернулась и увидела, что ко мне спешит какой-то мужчина, кажется знакомый. Узнала я его, как ни странно, по походе: только Энди Бентон умудрялся ходить с прямой спиной и в то же время расхлябанно. Длинноногий Энди лет десять назад был моим парнем, но с тех пор мы не виделись. Интересно, уж не мое ли письмо вызывало его? Неужели фокус с письмом сработал? Ну что ж, Суженым, Единственным и Неповторимым Энди не назовешь, но как вариант секс-приятеля — сойдет.

— Привет, Дейзи! — воскликнул он, улыбаясь своей неповторимой вопросительной улыбкой. После чего обнял меня и ткнулся носом в мою шею, совершенно как животное, обнюхивающееся с потенциальным партнером. В это мгновение я осознала, что Энди до сих пор остается едва ли не сексуальнейшим из моих знакомых.

Энди предложил зайти куда-нибудь выпить, я согласилась и по дороге успела освежить в памяти историю нашего с ним романа. Мы познакомились с Энди на открытии какой-то выставочной галереи. Он тогда работал художественным редактором в глянцевом журнале. Мне было двадцать семь, и я мгновенно поняла, что такого сексуального излучения еще не встречала. Сравнивать с Джулиусом смысла не было, потому что с Энди меня ничто не связывало. Едва я увидела Энди, мне сразу же захотелось очутиться в его объятиях, испробовать его прикосновение. Да, конечно, его привлекательная внешность сыграла свою роль — золотисто-карие оленьи глаза, темные волосы, — но гораздо важнее было именно ощущение сексуальности, исходившей от него, как радиация. Когда я заметила Энди, он как раз рассматривал какую-то скульптуру, и по тому, как он нежно провел по спинке резной деревянной птицы, я поняла, что у этого парня обостренное чувство формы.

Сама презентация была как все затеи такого рода — с фуршетом, состоявшим из крошечных канапе (рыба с картошкой), завернутых в газетные клочки, с йоркширским пудингом и острым соусом. Во всем чувствовались какая-то ирония и пресыщенность: и в официантах, одетых в черное, и в лакированных подносах, на которых теснились высокие бокалы с шампанским, и в дамах, которые чуть ли не качались под тяжестью начесов, подкладных плечиков и обильных украшений. Казалось, вся публика думает: «Ах, какие мы умные, раз достигли таких высот!» Казалось, все вечеринки и презентации для них уже одинаковы. Словом, это было дутое веселье и сплошной выпендреж. Публика напивалась, чтобы скрыть собственную пресыщенность и равнодушие, и уже не знала, чем бы еще похвалиться.

Когда Энди заговорил со мной, подойдя непозволительно близко — буквально дыша мне в лицо, — мы оба мгновенно ощутили, как между нами пробежала та самая искра, от которой мужчина и женщина внезапно чувствуют себя обнаженными друг перед другом. Мы куда-то проталкивались сквозь толпу, и вдруг Энди схватил меня за руку и потащил в туалет. Когда мы очутились наедине, он притиснул меня к стене, крепко обнял и тут же попытался поцеловать. Я много о чем сожалела в жизни, но больше всего до сих пор сожалею о том, что в тот момент поборола соблазн и не уступила ему прямо там же, в туалете. Вместо этого я решила отдать хоть какую-то дань приличиям — ну как же, мы же даже не были знакомы, — и отпихнула его. Энди посмотрел мне в глаза, рассмеялся, и мы оба поняли, что игра началась.

Энди была свойственна победительная уверенность в обращении с женщинами. Его манеры, то, как он мог обнять на людях, даже то, как держал за руку, свидетельствовали, что он заядлый ловелас, неизменно уверенный в победе. Да, разумеется, я поняла это сразу, поняла, что Энди трахает все, что движется, но какая мне была тогда разница, если я знала, что он выбрал меня?

Первые несколько недель нашего знакомства я была на седьмом небе от счастья, обмирала и таяла. Знала бы я тогда, какое сокрушительное поражение меня ждет! Потом Энди сообщил, что предыдущая его подружка беременна (он расстался с ней, еще не зная эту новость), и, выслушав его, я чуть не упала — мне показалось, что моя жизнь дала трещину, и небо из голубого стало черным. Все мои иллюзии относительно того, как я сумею укротить Энди и стать для него единственной (а сколько я фантазировала об этом!), мгновенно рухнули. Поскольку Энди и не намеревался возвратиться к матери своего будущего ребенка, мы с ним еще некоторое время общались; моя пристыженность и его чувство вины добавляли нашим отношениям перцу, придавали нашему роману остроту чего-то запретного. Но в ту ночь, когда у Энди родился сын, мы расстались.

И вот теперь мы сидели друг напротив друга в пивной и рассказывали каждый свою жизнь — честно и без прикрас. Энди ничуть не изменился, разве что седина появилась, да и то не в шевелюре, а в бровях. Итак, ему сорок семь, а мне тридцать девять, так что выходило, что разница в возрасте как будто уже и не такая огромная: теперь Энди уже не казался настолько драматически старше меня, а я не смотрела на него как юная неискушенная рабыня. В своих исповедях мы смеялись над собственными фиаско и признавали все свои ошибки. Меня поразило не то, что Энди сохранил сексуальность, но то, как красиво он заматерел. Успешная карьера сделала его еще увереннее в себе, а реальная жизнь придала умудренности — ведь теперь он был любящим отцом десятилетнего сынишки. Правда, образ жизни Энди по-прежнему вел холостяцкий и остался волокитой, но только в будни. Выходные он всецело посвящал сыну.

Я честно и без прикрас поведала Энди о своем неудачном браке и не менее неудачных романах, но внутри у меня при этом все напряглось. Мне-то хотелось, чтобы Энди видел перед собой все ту же беззаботную оптимистичную девчонку, что и десять лет назад, а не настороженную зажатую неудачницу, в которую я превратилась. Меня ужасало не то, что Энди застал меня без макияжа, потную после йоги и с немытой головой, а то, что я в целом ощущала себя кошмарно асексуальной. Зная, что Энди с его чутьем неизбежно тоже это уловит, я выпалила, что теперь боюсь любого физического сближения. И добавила, что зажимаюсь как просто в личных отношениях, так и конкретно в койке. Что у меня ничего не получается. Рядом с Энди, таким открытым и земным, я чувствовала себя отчужденной и оледенелой.

Когда мы вышли из пивной, Энди взял меня под руку и подтолкнул к ближайшему такси и кромки тротуара. Потом обнял и поцеловал взасос. Он прижал меня к себе крепко-крепко, я ощущала жар и тяжесть его тела, и что-то во мне начало подтаивать.

— Уверен, ты у меня быстро расслабишься, — прошептал Энди. — Уж я постараюсь.

Я как раз дописывала цитату дня на грифельной доске, когда у меня за спиной возникла Люси и вслух зачитала афоризм:

— «Когда живешь без страха, тебя ничем не сломать. Когда боишься, то ломаешься, не успев начать жить». Знаешь, чего я боюсь больше всего на свете? — спросила Люси.

Я мотнула головой и потащила ее пить кофе.

— Больше всего я боюсь, что Эдвард что-то во мне надломил, и я никогда не буду прежней. — Люси опустилась на стул. — Я так истерзалась от тревоги, что у меня началась какая-то клаустрофобия… применительно к собственной жизни. Ну, понимаешь, я кормлю девочек, купаю, укладываю, читаю им, отвожу в школу, и при этом все на автопилоте, а сама как будто отсутствую. Например, вот я подаю дочке мыло и говорю «вымой личико, лапа», а мысленно вижу совсем другое — что я, то есть моя душа, где-то отдельно от тела, что я бегу по улице голышом и кричу в голос. Меня так мучает мысль о том, что мы своими ссорами и разрывом разрушили душевное равновесие девочек… из-за этого я возненавидела Эдварда даже сильнее, чем могла себе представить. Бывают дни, когда я чувствую, что просто схожу с ума: я так ненавижу его за предательство, а ярость не находит выхода и сжигает меня изнутри. Вот слушай, до чего доходит. На прошлой неделе моя кузина выходила замуж, и девочки попросились быть подружками. Мы поехали в ателье на примерку, опоздали, конечно, потому что застряли в пробках. Лили уперлась и ни в какую не хотела мерить меховую накидку. Ну, все вокруг нее пляшут, улещивают: «Лапочка, примерь, посмотри, какая хорошенькая накидочка», а я еле сдерживаюсь, чтобы не рявкнуть на ребенка: «Ты будешь мерить эту гребаную накидку или нет?!» Я даже пожалела, что сдержалась. Понимаешь, Дейзи, я все время в таком напряжении, что в любой момент могу взорваться из-за ничтожнейшей мелочи. Я боюсь, что просто кого-нибудь убью.

Я вручила Люси чашку капучино.

— Знаешь, подавляющее большинство людей живет в состоянии страха, — сказала я. — Они поддерживают отношения, скажем, не разводятся, потому что им кажется, что они должны оставаться в браке. Лучше быть с тем, кто действительно хочет быть с тобой, чем с кем-то, кто терпит это из чувства долга. У Эдварда пороху и выдержки не хватило, но главное, что у тебя ежедневно хватает терпения и выдержки и ты делаешь это ради девочек.

Люси ответила:

— Если будешь со мной так ласкова, меня это доконает.

Я ущипнула ее за ногу — побольнее.

Люси ойкнула и продолжала:

— Это просто ужасно, это невыносимо — быть матерью-одиночкой, потому что это означает, что ты с утра до вечера на посту, все время делаешь одно и то же, одно и то же, как автомат, а потом Эдвард заявляется исполнить отцовский долг и начинает изображать любящего папочку, а мне хочется заорать ему в рожу, что любящие папочки прежде всего не бросают дочерей. Думаешь, он хоть раз признал, какую огромную работу я делаю — воспитываю детей? Ха! Как же! От него слова благодарности не дождешься, не то что там цветов. А я день и ночь ращу наших драгоценных девочек, — а до него это как будто не доходит!

Я посмотрела на Люси, на ее искаженное отчаянием лицо, и не нашлась, что сказать. Я знала, что единственное лекарство от ужасного ощущения, будто жизнь кончена — знать, что твоя семья и друзья сделают все, лишь бы ты вновь был счастлив.

Тут очень своевременно появился Майлс и обнял Люси.

— Слышала новость? — радостно спросил он. — На той неделе Дейзи целовалась с Энди Бентоном!

Люси в изумлении повернулась ко мне:

— Это с тем, по которому ты с ума сходила десять лет назад? С Энди-бабником?

— Я случайно столкнулась с ним на прошлой неделе, когда шла с йоги, — призналась я.

— И что, он позвонил? — поддел меня Майлс.

— Еще как, и вообще-то мы чудно кокетничаем, он пишет мне замечательные электронные письма, — ответила я.

— Почему меня это не удивляет? — вздохнула Люси. Я отвела ее в подсобку, включила свой ноутбук и показала письмо, полученное от Энди два дня спустя после нашей встречи: «Доули, ты все такая же сексуальная и такая же двинутая. Как мне исполнить твою мечту?»

После долгих размышлений я ответила ему: «Вместе со мной сбежать от монотонных будней?»

— Отличный ответ, — заметила Люси.

— Ты почитай, что он пишет! — Я нашла ответ Энди. — «Дорогая Дейз, бежать и спастись — это прекрасно. Безответственность — это еще лучше. Как насчет провести сутки в любом отеле на твое усмотрение?»

Я объяснила Люси, что уже заказала номер в одном загородном отеле, но потом меня смутила цена — вдруг Энди подумает, что двести сорок пять фунтов за сутки слишком дорого? Или ему как с гуся вода? Поскольку мы с ним не виделись десять лет, предсказать его реакцию я не бралась. И к тому же плохо понимала, кто должен платить в соответствии с требованиями этикета — он, я или пополам? Если я заплачу, будет ли он выглядеть жиголо? Должен ли он платить, ведь у нас не то чтобы свидание? Словом, я послала Энди неуклюжее письмо и сообщила цену, смущенно добавив, что финансовые вопросы обсуждать труднее, чем сексуальную сторону нашей встречи. В ответ Энди выдал нечто потрясающее: «Главное — получить удовольствие, чтоб было что вспомнить. Так что все отлично. Давай пополам, это будет круто, и закроем этот вопрос, а думать будем о том, что сделаем друг с другом за сутки. В предвкушении, Э.».

Предстоящая ночь в загородном отеле приятно волновала меня еще и потому, что непосредственно перед встречей мы даже не общались. Не созванивались, не переписывались с того самого момента, как договорились. Только в пятницу днем Энди ограничился кратким сообщением: «Дейзи; Том. В пять часов». И все. Такой ход событий добавлял напряжения. Энди вел себя как взрослый и не желал тратить время на пустячные письма и бесконечные сообщения.

Очутившись в холле гостиницы, я замешкалась: как бы мне поточнее описать Энди, чтобы портье понял, о ком я спрашиваю? Не могла же я спросить: «А мой приятель уже прибыл?», поскольку бойфрендом Энди мне не был. Точная формулировка прозвучала бы еще более странно: «А прибыл ли мой бывший дружок и нынешний секс-приятель?» Слово «партнер» тоже казалось мне неподходящим, а куражу для фривольной формулировки тем более не хватало. Так что я ограничилась консервативным: «А что, я прибыла первой?» Портье ответил, что так и есть, а потом поинтересовался, какие газеты подать в номер утром. Тут я опять замешкалась: тьфу ты, я совершенно не помнила, если вообще знала, что он предпочитает. Вот же незадача: размер его рубашки я помню точно, а каких он придерживается политических взглядов — без понятия. Портье терпеливо ждал моего ответа, я поспешно выпалила «не помню, что он читает», и тем дело кончилось. Теперь о нас будут думать не как о легкомысленной парочке, а как о… непонятно чем и ком.

Меня провели в номер. Стиль так себе, намешано всего понемногу, но кровать удобная, жесткая, а в углу номера нечто вроде поставца с трофеями — надо понимать, внутри мини-бар. Ванная представляла собой выставку косметической продукции «Гермеса». Я прилегла на кровать и, хотя притворялась, что листаю журнал, почувствовала себя героиней фильма «Дневная красавица», поэтому долго валяться не стала, а отправилась в бар, где с завистью посмотрела на настоящие парочки, на тех, кто кормил друг друга тортом с ложечки и планировал, куда поехать в следующие выходные, шурша картой. И вдруг на меня накатила необъяснимая усталость. Как это тягостно и грустно: придется притворяться счастливой парой, изображать шуры-муры… а вдруг Энди вообще не появится? Вдруг решит таким образом отомстить мне за то, что десять лет назад я его бросила? Мысль о таком повороте событий заставила меня занервничать. Я заказала чай и шампанского, чтобы приободриться, а потом вернула официанта с полдороги и заказала еще и торт. На случай, если Энди не придет, будет чем утешиться.

Я устроилась в уголке, притворилась, что мне хорошо и я спокойна, и начала прикладываться то к шампанскому, то к чаю с тортом. Но страх не отпускал, а, наоборот, усиливался. Я сижу в роскошном отеле и жду бывшего дружка, а все потому, что хотела, чтобы моя жизнь стала яркой и значительной, чтобы в ней появились неожиданности и чудеса. Может, вон та пара, что пьет чай напротив, знает ответ? По их виду кажется, будто зачастую люди остаются вместе, потому что не могут разойтись. А я? Допив чай, я поднялась, чтобы уйти.

И вот тут-то появился Энди. Он направился прямиком ко мне и, ничуть не смущаясь присутствием других парочек, которые старательно делали вид, будто ничего не замечают, страстно поцеловал прямо в губы. Потом залпом допил мое шампанское и спросил: «Не пора ли нам пора?», многозначительно показав вверх — в смысле, пойти в номер. Какая-то часть меня была благодарна Энди за то, что он так убедительно играет роль пылкого любовника, но какая-то была в ярости. Почему в моей жизни все лишь спектакль? И все притворяются? Играют роли?! Ведь это все понарошку! А если это и настоящее, то я всегда недовольна и мне всегда мало. Вот сейчас нужно просто наслаждаться происходящим, а мне кажется, что все не то и не так.

Мы поднялись в номер, и я тотчас почувствовала себя будто в фильме «Осторожно, двери закрываются». Ну, словно все развивалось в двух вариантах, и хотя я-то оказалась в одном, но как наяву видела и второй — то, что могло бы быть. Жизнь всегда двоится, в ней всегда возникают варианты и вероятности, и то, о чем мы молим небо, на поверку не всегда оказывается тем, что нам нужно. Но как же найти верный путь? Будь я по-настоящему честна, я бы сказала Энди, который заключил меня в объятия: «Послушай, постой, я ошиблась. Я думала, что смогу выдержать ни к чему не обязывающую интрижку, просто голый секс, но вот поняла — меня слишком волнует конечный результат, и я не могу…» После чего следовало бы поцеловать его в щеку и убежать.

Но ведь все это мои тараканы, верно? Как только события начали хоть чуточку отклоняться от сценария, намеченного мной ранее в фантазиях, как только я поняла, как по-дурацки звучат реплики, которые я столько прокручивала в голове, — в общем, я сразу окаменела, однако позволила Энди обнять себя, и он, конечно, сразу же ощутил мое напряжение. Но, вместо того чтобы отстраниться, он сжал меня еще крепче — и, как выяснилось, правильно сделал. Его чуткие пальцы читали меня, будто книгу, написанную брайлевским шрифтом для слепых, тепло его крепкого тела перетекало в меня, и постепенно я расслабилась. Мы раздели друг друга, не выронив ни слова, и, когда Энди принялся кропить мою шею и все остальное поцелуями, легкими, как мимолетное прикосновение крыльев бабочки, я осознала, насколько же изголодалась по мужской нежности — именно по нежности. Мне показалось, что прошли века с тех пор, как мужчина последний раз ласкал меня так трепетно, словно прислушиваясь к моим чувствам. С Максом у нас ничего подобного не получалось, да и вообще, похоже, мы друг другу физически не подходили, а что касается Джейми — так у него, по-моему, таких умений отродясь не водилось. Да, в постели нам с ним было хорошо, но вот нежности недоставало. А теперь… Ах, я готова была разрыдаться прямо тут же! Но ко всему прочему я перепугалась: Энди лежал рядом со мной, загорелый и подтянутый, и рядом с таким шикарным мужчиной я ощущала себя чем-то вроде гигантской белой жабы, по недоразумению распростертой на постели. Кроме того, я изводилась, поскольку на обед съела рагу с чесноком и теперь не могла думать ни о каких эрогенных зонах, потому что мучительно боялась, что от меня несет, как от неаполитанского крестьянина после трудового дня и сытного ужина.

Вот в этом-то и заключалась главная сложность. Конечно, когда-то у меня был с Энди роман, но с тех пор прошло без малого десять лет, многое изменилось, и теперь мы осваивали друг друга заново. В чем прелесть близкого знакомства: когда люди привыкли друг к другу, что называется, притерлись, можно спросить: «От меня пахнет чесноком или нет?», и не заморачиваться. Но с Энди мы не виделись десять лет, и он соблазнял меня заново, и, стараясь расслабиться под его умелыми руками и губами, я понимала, что чесночное рагу на обед было роковой ошибкой — наши отношения еще не дошли до того этапа, когда можно бесстрашно позволить себе чеснок. Рядом со мной лежал бывший любовник и в то же время незнакомец, поэтому переходить к вопросам типа «не пахнет ли от меня чесноком» было бы форсированием событий. Мы пока еще только-только вступили в ту сладостную фазу, когда предполагается, что он и она пахнут исключительно райскими ароматами и оба, готовясь к свиданию, выхолились с головы до ног.

Вопрос о чесноке так измучил меня, что я не утерпела — а вдруг Энди изо всех сил старается побороть отвращение? — набралась храбрости и в упор спросила:

— От меня пахнет чесноком?

— Немножко, — ответил он. Я рванулась было — скорее, в ванную, чистить зубы, но Энди повалил меня обратно на кровать. «Это неважно», — сказал он, и я поняла, что ему действительно невтерпеж и между нами наконец-то пробежала искорка страсти. Позже он прошептал: «Есть у меня для тебя один секрет, только не знаю, как сказать».

Люси пригласила меня на вечеринку в качестве сочувствующего лица, а затем мы сговорились поужинать вдвоем, девичником. Вечеринка оказалась шикарной, а саму Люси туда позвал красавец-адвокат Марк, помогавший Люси с разводом. Оказавшись в гуще разряженной публики, состоявшей сплошь из богатых, лощеных и преуспевающих, я философски подумала: вот, людям кажется, будто они всего добились и все у них в полном ажуре, а на самом-то деле жизнь у них идет кривее некуда. Особенно раздражали меня мужчины. Господи, как они распускали хвосты! Снисходительно, высокомерно глядя на женщин и пыжась, изображая из себя первосортных самцов. Как они важничали, как красовались! Павлины несчастные! Из-под их загара, заработанного на средиземноморских пляжах, сквозила мертвечина. Меня так и подмывало вскочить на стол посреди комнаты и провозгласить: «Люди, опомнитесь! Не рвитесь вы так к успеху! Стремиться надо к другому: к тому, чтобы что-то значить в жизни, найти в ней смысл!» Но ведь в конечном итоге получается, что этим духовным пустышкам живется куда как лучше и проще, вот в чем вся штука. Эти дутые мачо, подсевшие на адреналин, как на наркотик, каждый час своей жизни за чем-нибудь да гнались: за деньгами, успехом, властью, положением и невыносимо агрессивным сексом, который для них, конечно же, тоже был формой самоутверждения, и у них просто не было времени, чтобы остановиться и понять, как суетны все их усилия. Да уж, с таким человеком никакой духовной связи в принципе быть не может, подумала я. Такого можно охмурить, увести, обмануть, польстить ему, но узнать его невозможно. Все люди этого сорта похожи на мустангов, что носятся по диким прериям и не поддаются приручению и укрощению. Да, жениться-то они женятся и детей заводят, а потом уходят и опять заводят детей, но привязанность им неведома, потому что они не хотят и не умеют привязываться. Такие больше всего на свете боятся встретить того, кто разобьет им сердце. Боятся мужчины, но еще больше боятся и женщины этого сорта. Всплеск эмоций, неуправляемые чувства для них страшнее разорения, болезни или конца света — потому что означают утрату контроля.

Наблюдая всю эту публику несколько со стороны, я ощутила удивительно приятную свободу; меня даже покинула обычная в таких случаях стеснительность, и, наверно, даже со стороны было заметно, что я держусь особняком. В любой обстановке, помимо такой, как здесь, на вечеринке, где все эти сытые мужчины, образно говоря, играют мускулами и соревнуются, кто дальше писает, им кажется, что могущество лучше всего выражается в молчании. Для них помещение, в котором тихо и все молчат, — нечто лишенное угрозы, безобидное и мирное, а поскольку я держалась в сторонке и ни с кем не болтала, то здешних самцов тянуло ко мне как магнитом. Один такой, уже немолодой, подошел ко мне поболтать и назвался Дэвидом. Услышав, что я разведена, он выдал:

— Выйдете замуж еще раз и тем самым проверите, насколько правильно было развестись.

После чего подмигнул.

Мне ужасно хотелось сказать этому борову что-нибудь вроде: «Дэвид, лет так пять назад, когда у тебя брюшко еще не нависало над данхилловским брючным ремнем, а обручальное кольцо еще не впивалось в сосиску-палец, ты, возможно, был желанной добычей. Но теперь, старина, тебе надо почаще смотреться в зеркало, желательно трезвым взглядом, и трезво оценивать, каким ты стал. Потому что меня, знаешь ли, не заводит ни твоя ухмылочка желтых прокуренных зубов, ни твое несвежее дыхание, — даже если бумажник у тебя такой же толстый, как брюхо (а в бумажнике-то наверняка фотографии женушки и деток, скотина ты этакая)».

Ничего этого я, конечно, не сказала, а вот разговорчивый Дэвид попросил у меня визитку и тем поймал меня врасплох — карточку я ему дала. Упрятав мою визитку в карман, он подмигнул, словно желая сказать: «Тебе сегодня повезло, пупсик», но тут, к счастью, подоспел его приятель и утащил общительного Дэвида, как буксир — баржу. Дэвид даже не обернулся.

Минут через пять я отыскала его в толпе и постучала по плечу. Он удивленно развернулся: мол, кто это посмел меня отвлечь? Я встала так, чтобы меня видели и слышали его коллеги, и самым сладким тоном сказала:

— Извините, Дэвид, но я как воспитанное и наивное создание дала вам свою визитку, поскольку вы у меня ее попросили, так вот, это была ужасная ошибка с моей стороны. Честно говоря, меня тошнит при мысли о том, что моя карточка будет болтаться в вашем дурацком кармане и навевать вам порнографические мысли. Так что будьте любезны, Дэвид, верните мне мою визитку.

Дэвид задрал брови и подмигнул онемевшим коллегам, будто говоря: «Вот так чокнутая дамочка!», нервно рассмеялся, но визитку вернул.

— Вы у меня первая! Со мной такое в первый раз! — Ему, видимо, казалось, что он отмочил чудную шутку.

— Не волнуйтесь, и в последний, — с этими словами я отчалила в полном восторге от собственной внутренней свободы.

Все еще гордясь собой, я нашла в толпе Люси — она стояла в опасной близости от своего красавца-адвоката. Марк чем-то сильно напоминал Эдварда, и я быстро поняла чем: тот же типаж самоуверенного и осанистого питомца частной школы, преуспевающего, пользующегося успехом у женщин и неотразимого в белом, когда он играет в теннис или в гольф. Только эта особь была на вид еще опаснее Эдварда: еще лощенее и самоувереннее, еще хитрее и амбициознее… и обаяние его, наверно, действует на слабых самочек еще сильнее. Казалось, Эдвард с регулярностью маяка испускает сигналы «дамы, я изумителен в постели». Я подкралась к Люси и шепнула ей на ухо: «Не забывай, этот тип женат! А нам с тобой пора».

Люси чмокнула Марка на прощание, а когда мы с ней направились к выходу, я оглянулась посмотреть на него и убедилась, что он глядит вслед Люси — взглядом, не предвещающим ничего хорошего. В глазах красавчика мерцал интерес, выходящий за рамки профессионального. Еще этого не хватало на нашу голову! Только бы пронесло, мысленно взмолилась я.

Мы с Люси набрали китайской вкуснятины навынос и наелись до отвала — без мальчиков можно себе ни в чем не отказывать.

— Знаешь, что самое ужасное? — начала Люси. — То, что в нашем с тобой возрасте к нам клеятся только женатики, которым опротивели их супружницы, но при этом чувство вины перед детьми не позволяет развестись.

— В точку, — кивнула я, вспомнив свинообразного Дэвида.

— А теперь давай рассказывай! — потребовала Люси. — Не томи. В чем же страшная тайна Энди Бентона? — Она подлила мне вина.

— Ну, мое романтическое бегство с бабником Энди, естественно, оказалось подпорчено. Я же воплощенная нелепость, у меня все не как у людей, и мне пора бы знать: когда что-то идет слишком хорошо, потом обязательно будет плохо.

Люси многозначительно фыркнула:

— Вот я и приучаюсь не требовать от жизни слишком много. Надежды только того и ждут, чтобы рухнуть. А завышенная планка очень больно бьет по голове, когда падает.

— Так нельзя, Люси! — упрекнула ее я. — Надо все-таки бороться с собственным цинизмом. Если тебе чего-то не хватает в жизни, то и в мышлении будет чего-то недоставать.

— Да, я думаю, что найти надежного и достойного мужчину можно, только если тебе его выследит и приведет за шкирку секретный агент, плюс желательно чтобы по дороге врач признал объект здоровым. И что в этом такого? — взъерошилась Люси.

Я, в свою очередь, рассказала ей, как было дело с Энди.

— Мы лежали в обнимку, ну, после всего, и нам было очень хорошо — мы вели такой, знаешь, предельно откровенный разговор, какой бывает только после хорошего секса с добрым знакомым. В общем, было весело. Не знаю, сколько мы так протрепались — просто лежали в темноте и говорили, говорили, делились самым сокровенным, даже поддразнивали друг друга. И вот Энди обнимает меня и почему-то переходит на шепот, начинает гладить меня по голове и признается, что у него есть один глубоко личный секрет, и мол, не рассержусь ли я. Сама понимаешь, я впадаю в панику — у меня это быстро. Начинаю лихорадочно соображать: может, он женат или у него есть постоянная подружка? Может, у него вообще есть постоянный парень?! Может, судимость? И знаешь, в чем Энди мне признался — это после того, как мы предохранялись резинкой? Что ему сделали вазэктомию. Проще говоря, он стерилизован.

Люси расхохоталась.

— Представляю, с каким облегчением ты вздохнула! — сквозь смех выдавила она. — Я уж думала, действительно ужас-ужас…

— В каком-то смысле это признание и было кошмарным, — вздохнула я. — Понимаешь, я так растерялась, даже не знала, что ему сказать, а Энди и говорит: «Я промолчал об этом, чтобы тебя не разочаровывать». — «Разочаровывать в чем?», спрашиваю. — «Ну как, что тебе от меня не забеременеть». — «А с чего ты взял, что я этого хочу и именно от тебя?» Знаешь, что он ответил? Я, говорит, обнаружил, что женщины твоего возраста, Дейзи, если они не замужем, ребенка хотят зачастую сильнее, чем мужчину.

У меня вдруг слезы выступили на глазах. Люси сочувственно погладила меня по руке.

— Ох, как я от этого устала — от того, что все время вот-вот разревусь! — воскликнула я. — И тогда тоже. Я даже порадовалась, что мы с Энди лежим в полной темноте, потому что он говорит-говорит, а у меня по щекам слезы катятся и в уши затекают.

— Разве ты так хочешь ребенка? Я не знала… — участливо сказала Люси.

— Я? Нет, не особенно, но все равно признание Энди меня выбило из колеи. С одной стороны, я испугалась — а вдруг он решит, будто я хотела его подловить? С другой — он как будто дал мне понять: рассчитывать не на что. Ну, получается, что он честно предупредил, что роман с ним ни к чему не приведет, но ведь всегда надеешься на нечто большее. Или он сказал это не потому?

— И кто тут непрерывно призывает всех жить сегодняшним днем? — дружески поддела меня Люси. — Я-то думала, ты относишься к Энди трезво и назначила его временным утешением, не более — так, секс-тонизирующим. Мне казалось, Энди предлагает услуги по сексуальному утешению, которые стоило бы в обязательном порядке прописывать всем свежеразведенным. В масштабе Государственной программы по оздоровлению.

— Да, в этом смысле Энди — просто клад, он возвращает уверенность в себе, с ним чувствуешь, что тебя понимают и ценят. Кроме того, он из тех, кто развеивает миф, будто, чтобы удержать мужчину, в койку нужно ложиться при полном макияже. — Улыбнулась я.

— Ну так и шла бы с ним в койку! — воскликнула Люси. — Что тебя останавливает? Перестань переживать и просто живи. И люби. Уж ты-то это заслужила.

— Я бы рада, но… я все думаю, думаю… ведь каждый день, который я трачу на Энди, я одновременно теряю шансы встретить мужчину, который захочет и сможет подарить мне ребенка… — растерянно проговорила я.

— А чего хочет Энди? — уточнила Люси.

— Чтобы мы и дальше общались.

— А ты чего хочешь?

— Да не знаю я, чего хочу! Наверно, мне надо уединиться, уехать куда-нибудь и как следует все обдумать. Осознать, что, возможно, ребенка у меня никогда не будет, и понять, смогу ли я жить вот так или нет.

— Ах, Дейзи, дурочка, ты даже не понимаешь, как тебе повезло. Что бы я только не отдала, лишь бы найти себе такого вот Энди! — вздохнула Люси.

— Но ведь у тебя две дочки, значит, есть на кого изливать эмоции! — возразила я. — У меня-то все иначе. Судьба — это не случайность, а выбор, и мне нужно как следует все взвесить… и сделать выбор.

С Джесси мы договорились выпить кофе неподалеку от клиники, где она работала. Странноватая идея для подруг, живущих под одной крышей, скажете вы, но что поделаешь: расписания у нас с ней настолько не совпадали, что это была единственная возможность спокойно поговорить. Обычно Джесси убегала на работу, когда я еще видела сладкие сны, и возвращалась, когда я уже заваливалась спать. Она работала как вол и как лошадь, вместе взятые.

— Ну, как дела? — спросила я.

Джесси обмакнула круассан в чашечку кофе (черного, несладкого) и простонала:

— Упахалась!

— Я тоже, — призналась я. — Но не на работе. А на свиданиях. Ужасно устала от свиданий. Прокрутила варианты с Максом и с Энди, а что в результате? Сплошная опустошенность, усталость и разочарование.

— Это ты, подруга, подцепила ПТПС-синдром, — буднично сообщила Джесси. — Все мои разведенные пациенты им страдают, ну просто повально.

Врач — он всегда врач, подумала я.

— Вообще-то я осторожничала, как могла, — испугалась я. — После истории с Троем всегда предохранялась. Резинкой.

Джесси рассмеялась.

— Ты путаешь, я не про венерические болячки, — сказала она. — Я про посттравматический синдром после свидания. Что-то вроде хронической усталости от кручения романов и беготни на свидания. Симптомы: повышенная возбудимость еще до свидания, маниакальное построение воздушных замков, после чего, естественно, само свидание проходит не лучшим образом и следует глубокое разочарование в очередном кавалером, а затем — легкая форма депрессии, потому что опять типичное не то, вернее — не тот.

— Ну тогда у меня этот пэ-тэ-эс-как-его-там в острой форме, — приуныла я.

И честно-откровенно поведала Джесси про то, чем и как ошарашил меня Энди. В ответ она просто пожала плечами и сказала:

— Вот что я тебе посоветую, душа моя. Роди от Джулиуса по своей большой и чистой любви, а Энди пусть помогает тебя растить ребенка.

— Ты что, спятила? — воскликнула я и чуть не разлила остатки кофе.

— Ничего подобного, — хладнокровно отозвалась Джесси. — Это, конечно, не то чтобы традиционный ход… — Она закурила. — Но зато современный. Разве ты не хочешь быть современной? Разве не так шагают в ногу с веком?

— Нет уж, я, пожалуй, буду по старинке… — пробормотала я.

— Ты ведь уже пробовала, с Джейми, и что получилось? — напомнила неумолимая Джесси. — Тебе это очень быстро надоело. А тут ты получишь и ребенка, и развесистую драму жизни, так что тебе будет чем заняться и о чем попереживать, раз уж тебе без драм как без воздуха.

— Вообще-то сына Энди обожает… может, он захочет заменить отца и ребенку от другого? — задумчиво произнесла я.

— Идти в ногу со временем в наши дни — значит соображать, что куда встраивается, — объяснила Джесси. — Нужен минимализм, и я не про постель на полу и встроенные шкафчики и все эти японские штучки. Ничего лишнего не должно быть не только в интерьере, но и в личных отношениях. — Джесси глянула на часы и поспешно погасила сигарету. — Тьфу ты, уже опаздываю. Все, я побежала.

Видимо, на лице у меня была такая растерянность, что Джесси расщедрилась еще на минутку и объяснила:

— Дейзи, я понимаю, тебе такой вариант кажется запутанным, но ты все-таки его обдумай, прежде чем отмахиваться. В нашем с тобой возрасте просто сидеть и ждать у моря погоды, ничего не предпринимая, бессмысленно — этак начнешь верить в фей с волшебными палочками. Собственно, ты в них уже веришь и все время ждешь, что у тебя все наладится как по волшебству и что завтра обязательно случится чудо. Твои слова, разве нет? Не хочется тебя огорчать, но твой Прекрасный Неженатый Принц, который должен повести тебя по дороге к счастью, усыпанной лепестками роз, и заодно настрогать тебе хорошеньких ребятишек, — это, прости, фантастика. Он, может, вообще не появится. Так что не сиди сиднем, а действуй. — Джесси послала мне воздушный поцелуй и упорхнула.

А я осталась — онемевшая и озадаченная. Кто его знает, может, и впрямь родить от Джулиуса, но жить с Энди? Или это будет уже полный бред?

Я вызвонила папеньку и назначила ему встречу где обычно — в том же кошмарном тайском заведении, где от одного вида дымящейся лапши под вонючим соусом меня сразу затошнило. А папенька ничего, наворачивал.

— Садись, Дейзи, угощайся! — радостно улыбнулся он. Я положила себе немного риса на пару и отварных овощей. Папа дежурно поинтересовался, как у меня дела.

— Как тебе сказать… — протянула я. — Ужасно устала делать все сама. От этого так одиноко.

— Это потому, что ты на самом деле одинока! — хмыкнул папенька. Ну сама деликатность. Как всегда в подобных случаях, я не знала, смеяться или плакать.

— Ну да, одна, но… я над этим работаю. Вот подумываю принять предложение Джулиуса и завести ребенка.

— A-а, решила наконец плодиться и размножаться? — оживился папаша. — Чудные новости. Очень за тебя рад. Интересно будет поглядеть на внука, какой получится. Хм, гибрид Доули с Вантонакисом, любопытно… Не то чтобы я обожал младенцев и тем более маленьких детей, но все равно, радость быть дедом… Никаких особых усилий от меня при этом не требуется, а чуть что — можно сдать на руки счастливой маме.

Мне так и хотелось сказать ему: «Ты и отцом был примерно таким же: потискал ребенка, как котенка, пять минуток, сунул маме и убежал по своим делам», но я промолчала, а папенька продолжал:

— Значит, Джулиус Бесподобный таки бросил ради тебя свою жену? Отбила? Ты же вроде говорила, он женился? Если я ничего не путаю, взял жену из Рандольфов? Знавал я одного Рандольфа, в Бостоне, еще до того, как познакомился с твоей мамой. Странный был тип, увлекался всем восточным. Не поверишь, держал белого тигра — в клетке, в саду. Деньги позволяли — богач был неимоверный… вечно ввязывался в дорогие авантюры. Да, а еще он коллекционировал…

— Папа! — перебила я. — Джулиус с Алисой Рандольф не разводится.

Тут папенька уставился на меня в недоумении.

— Ты что же, хочешь стать его любовницей? — последнее слово он просмаковал, как смакуют дорогой кларет, и оно прозвучало как нечто не вполне приличное, несколько экзотическое и очень, очень старомодное.

— Нет! — отрезала я. — Никаких таких отношений у нас с ним не будет, просто я рожу от него, и все. От Джулиуса требуются только сперматозоиды и факт зачатия. — Я нарочно постаралась сформулировать свою идею как можно научнее, чтобы до папенькиных ученых мозгов легче дошло.

— Понятно, — сказал он, явно ничего не понимая.

И продолжал шумно пережевывать лапшу, глядя в тарелку, будто надеялся найти на ее жирном дне объяснение закидонам своей дочурки. Потом все-таки отложил палочки и заговорил.

— Жизнь… жизнь, Дейзи, — это сложная штука. Но я никогда не понимал, зачем ее еще усложнять — как ты.

— Я не усложняю, но простые решения мне отчего-то не даются, — вздохнула я. — Знаю, идея странная, но я в последнее время многое обдумала и поняла, что судьба может развиваться по нескольким сценариям, и их выбор ничтожно мал, потому что нам не хватает отваги и изобретательности придумать какие-то новые.

— Ну уж кто-кто, а ты горазда на выдумки! — возразил папенька. — Просто чтобы наладить совместную жизнь, нужно что-то выдержать, что-то выстрадать вместе. Пройти какое-то испытание, которое закаляет обоих и к тому же сплачивает. Нужно вместе пройти черную полосу и выбраться к свету. Меня огорчает, что ты как будто все время застреваешь в черной полосе. Одна.

— Ну прямо как ты, — процедила я.

Жизнь, конечно, щедра на совпадения, а может, это была телепатия, но ровно в тот день и час, когда я собралась с духом, чтобы позвонить Джулиусу, от него пришла эсэмэска: «Алиса родила, мальчик прелесть. Надо увидеться, позвони. Дж.».

Разумеется, я тут же впала в отчаяние. Все кончено. У Джулиуса родился первенец, сын, а мужчины сыновей ценят, так разве теперь Джулиусу захочется иметь ребенка еще и от меня? Да с какой стати? К отчаянию добавилось острое сожаление: ну почему я, дура, мешкала, чего выжидала? Надо было сразу беременеть, как только Джулиус предложил! Не нужно было все взвешивать, ждать чего-то большего. А я повела себя как обычно и все испортила — ждала, что подвернется случай получше, что все сложится по-моему, а теперь, когда выяснилось, что ничего получше мне не предложат и надо довольствоваться тем, что имеешь, опустила руки.

Новости я узнала, когда была на работе — писала на грифельной доске цитату дня: «А если единственное, что мы не можем себе позволить, — это чрезмерные надежды?»

Майлс прочитал написанное и воскликнул:

— Ого! Дейзи, да ты, никак, прогнулась до компромисса!

Я посвятила Майлса в свой план: родить от Джулиуса, но жить с Энди.

— А ты Энди-то любишь? — поинтересовался Майлс.

— Пока еще рановато об этом судить. Так быстро мне не определиться, — ответила я. — Думаю, мы могли бы влюбиться друг в друга. Отношения у нас многообещающие, налицо все признаки того, что у нас получится.

— Ты все-таки клиническая идиотка, — вздохнул Майлс. — Сплошной самообман и розовые очки. Слушай, Дейзи, мы знакомы двадцать лет и за все это время ты по-настоящему сходила с ума только по Джулиусу. Запала ты на него потому, что он недостижим и никто с ним не сравнится.

— Это потому что таких мужественных, как он, мне больше не попадалось. Он образцовый мужчина! — не без гордости ответила я.

— В смысле — по части того, что в штанах или в кошельке? — подмигнул неугомонный Майлс.

— Майлс, мужское начало есть у любого мужчины, но мужественностью наделен не каждый, — терпеливо объяснила я. — Мужское начало — это противоположность женскому, женственности, понимаешь? А мужественность — это противоположность тряпке, слабаку. Джулиус никогда не был и не будет слабаком, он по жизни победитель. От него исходит ощущение властности.

— Ну да, естес-с-с-но, — прошипел Майлс, — он ведь богат как я не знаю что, а деньги — это власть. — Помолчал и добавил: — Меня отец учил так: мужественность измеряется не счетом в банке, а тем, насколько мужик умеет рисковать и сохранять самообладание в трудной ситуации. Так что если твой Джулиус такой весь из себя образец мужественности, что ему мешает, при наличии ребенка от одной бабы, завести ребенка еще и от тебя? А? Да для него, если хочешь, второй ребенок от другой будет лишним доказательством его крутизны. Ну очень большой значок. Ты же не станешь утверждать, будто мужики строго ограничивают себя по части настрогать деток и на каждого в реальности приходится столько же, сколько и по статистике — два с половиной ребенка.

— Ой, не знаю, — вздохнула я. — Но это же вопрос чести. Алиса теперь не просто его жена, она мать его ребенка, уж, наверно, теперь она сможет больше ему диктовать.

— Ха-ха три раза, — отчеканил Майлс, ловко перепрыгнул через прилавок, за которым что-то писал и встряхнул меня за плечи. — Хватит в облаках витать, дурочка. Неужели ты думаешь, что мужик вроде Джулиуса, женившийся на такой послушной красотке типа трепетной лани, будет прислушиваться к ее мнению? Да ему вообще плевать, что она думает. Он же из этих, которые считают себя повелителями Вселенной. Такие думают, будто им в жизни все позволено и что все можно купить, а если «все» — это молчаливая покорная жена, так они себе и такое купят, благо деньжат хватает. Нет, Дейзи, про Алису забудь, она права голоса не имеет. Главное — это чего хочет сам Джулиус. Вот об этом и подумай: нужен ему ребенок от тебя или нет?

Я схватилась за мобильник, пояснив:

— Иначе никак не узнать.

Затем быстро набрала сообщение: «Поздравляю. Где и когда встречаемся?»

Джулиус ответил через час:

«Завтра улетаю в командировку, вернусь — позвоню. Целую. Дж.».

Неделя предстояла напряженная: трудно жить сегодняшним днем, если все твои помыслы и ожидания устремлены в завтрашний. Время тянется как резиновое, начинаешь фантазировать… Я старалась избегать звонков Энди, потому что не хотела осложнять себе жизнь еще больше. Наконец я получила от Джулиуса весточку: «Встретимся завтра у меня в офисе. Жду. Дж.».

В ту ночь я почти не сомкнула глаз. Прав Майлс или нет? Может, мое увлечение Джулиусом действительно объясняется тем, что он недостижим — в том числе и эмоционально, именно так, как бывает только у очень богатых. Да, конечно, деньги позволяли Джулиусу купить что угодно и выпутаться из любого положения, но разве можно купить счастье или доверие? Мне вообще кажется, что такое богатство, наоборот, заставляет хозяина постоянно терзаться страхом и сомнениями: любят ли его самого или же его деньги. Я-то искренне любила самого Джулиуса, что, собственно, его и пугало. Однажды он сказал мне: «Никогда не узнаешь, что такое настоящий страх, пока его не переживешь». В тот миг я взглянула на него и поняла, что, невзирая на богатство, пусть даже на миллионное состояние, мужчине важно ощущать свою значимость. А женщине, напротив, важно чувствовать, что она что-то значит для мужчины. Обманывайся сколько угодно, но на кошачий вопль, на страстный призыв одиночества существует только один ответ, а именно — отклик достойного партнера.

Спать я не могла, встала, раздвинула шторы. Меня пробрал знакомый тревожный озноб. Смогу ли я когда-нибудь вспомнить хоть какой-то этап или эпизод своей жизни и подумать: «Вот тогда я была счастлива»?

В книге Чеда Нимба я вычитала, что, если хочешь зачерпнуть из источника своей внутренней мудрости и чтобы твое подлинное «я» вывело тебя на правильный путь, нужно написать письмо себе же, но в молодости, и поделиться всем, что тебе открылось с тех пор. И я решила, раз уж мне все равно не спится, написать письмо себе двадцатичетырехлетней — той взбалмошной девчонке, что очертя голову влюбилась в Джулиуса. Я устроилась поудобнее, облокотилась на подушку и застрочила:

Дорогая Дейзи!

Не верь тем негативным голосам, что день и ночь звучат у тебя в голове. Все они принижают тебя и стараются убедить, будто ты недостаточно хороша и не получишь в жизни того, чего хочешь. Если ты будешь их слушаться и поверишь им, то они, как холодный порыв ветра, развеют твои сладкие мечты, твои надежды, а без надежд у тебя не останется вообще ничего. Так что мой тебе совет: слушайся только своего внутреннего голоса, лелей свои надежды и не позволяй никому оскорблять и осмеивать их, а если интуиция что-то подсказывает тебе, внемли ей и следуй ее наставлениям. Нет сожалений горше, чем когда приходится винить в случившемся только себя и никого больше.

Тебе кажется, будто у тебя слишком полные бедра? Это вряд ли изменится. Ну, положим, сбросишь ты фунт там, прибавишь фунт здесь, но полностью перемениться и обрести иную внешность невозможно. В ближайшие двадцать лет твоя внешность останется примерно такой же, как сейчас, поэтому не стоит тратить на нее и на переживания о ней драгоценное время и силы. Мужчины в упор не замечают, как стройнит тебя удачная пара джинсов; но вот твою уверенность в себе они заметят, потому что она притягивает представителей противоположного пола как магнит. Да-да, сексуальность исходит не от внешности, а из глубины твоей души, потому что ты должна обладать внутренней осанкой, непоколебимой убежденностью в том, как ты прекрасна и достойна любви. Однако в то же время это исходящее от тебя ощущение будет слегка намекать на твою уязвимость. Порой на тебя будет находить такой стих, что тебе даже не захочется мыть голову — тебе будет просто все равно. Не старайся стать совершенством, потому что совершенства еще никогда и никто не достигал.

Не загоняй себя в жесткие рамки, ты не обязана успеть достигнуть того-то и того-то в срок. Не обязана к тридцати непременно выйти замуж, а к тридцати пяти — завести ребенка. Если у тебя хватит мужества плыть по течению, река жизни будет открывать перед тобой самые неожиданные повороты. Позволь ей течь своим путем, умерь свое нетерпение — форсируя события, ты наделаешь ошибок. Лучше ждать и надеяться, чем наворотить дел, достойных горьких сожалений. Если у тебя возникают хоть малейшие сомнения в очередном мужчине, покинь его, как бы болезненно это для тебя ни было. Не делай глупостей: если ты свяжешься с таким типом или, не дай бог, выйдешь за него замуж, останешься в дурах навсегда.

Главное в отношениях сильной женщины и любого мужчины — это броня, в которую он прячется. Попробуй угрожать мужчине, и он в ответ попытается тебя уничтожить. А слабые мужчины просто неспособны находиться рядом с сильной женщиной, потому что она затмевает их, и им это невыносимо. Будь с ними поосторожнее: слабаки порой опаснее и коварнее альфа-самцов. Да, и не связывайся с мужчинами моложе себя, ни в коем случае. Возможно, тебе кажется, что они симпатичные и с ними весело и интересно и они вроде бы тебя понимают, но в конце концов юношеская незрелость такого партнера разрушит ваши отношения. Страсть рано или поздно умирает — таков уж закон жизни, — и тебе понадобится, чтобы рядом был взрослый, зрелый друг, всегда готовый подставить крепкое плечо, а не избалованный мальчишка, который будет зависеть от тебя. И наконец, хочу тебе сказать, Дейзи, что на свете есть лишь один вид боли, который стоит терпеть, — это боль от смеха, когда ты хохочешь до колик. Это лучшее ощущение в мире.

С любовью, твоя Дейзи

Дописав, я ощутила странное облегчение. Как, однако же, освежает и бодрит понимание того, что у тебя накопились мудрые соображения, которыми стоит поделиться.

Весь день я только и делала, что поглядывала на часы. Наконец настало время идти в контору к Джулиусу. Уже на старте я вынуждена была задержаться — зазвонил мобильник, ну конечно, Дейзи везет как всегда, Джулиус звонит, чтобы отменить встречу. С этими первосортными мужчинами, с этими альфа-самцами всегда так: ты лишь часть их расписания, строчка в их ежедневнике, наряду с деловыми встречами. Стоит чему-нибудь поважнее замаячить на горизонте у такого делового, и он тут же, как пешку на доске, передвинет тебя на завтра, не спросив твоего мнения. Именно поэтому так редко встречается союз двух альфа — образцового сильного мужчины и женщины ему под стать, именно поэтому подобные союзы трудно поддерживать, ведь каждый из альф всегда старается быть главным — что в делах, что в постели. Что касается любви, тут альфа сможет показать себя только при условии, что будет объектом обожания, будет снисходить до любви партнера, потому что угроз своему эмоциональному равновесию люди этого типа не выносят.

Вот с такими мыслями я рылась в сумочке, ища трезвонящий мобильник, но, к моему удивлению, звонил не Джулиус.

Звонил Эдвард Примфолд, бывший муж Люси. В жизни не слышала, чтобы он был так взвинчен.

— Где тебя носит? Ищу тебя, ищу!

— Была занята, — холодно ответила я, подумав: «С каких это пор я должна тебе отчитываться, ублюдок?»

— А Люси где, с тобой? — напирал Эдвард.

— Нет. Мы давно не виделись. Случилось что-нибудь?

— Да! Она исчезла! — заорал Эдвард.

Я онемела.

— Люси сбежала! — возбужденно продолжал он.

Наверно, его паника передалась мне, потому что по окончании разговора руки у меня дрожали, как у запойного пьяницы.

Вот что мне рассказал Эдвард: два дня назад они с Люси впервые со времен развода отправились на совместную прогулку в Гайд-парк — с дочками. Эдвард качал девочек на качелях, а Люси устроилась на скамейке неподалеку. Когда он обернулся, Люси исчезла.

Чтобы Люси, которая так трясется над дочками, вдруг взяла и сбежала? Немыслимо. Наверно, и впрямь что-то стряслось. Конечно, сейчас мне страх как хотелось вогнать Эдварду ума куда надо и прочитать небольшую нотацию: хорош, мол, мужик — сначала воображает, будто он образцовый папочка, а потом бац — бросает двух детей и жену, потому что, видите ли, семейная жизнь для него слишком скучна и нудна. Но я сдержалась, потому что распекать это ничтожество — зряшная трата сил, а сейчас куда важнее найти Люси. К родителям она не поехала (разумеется, Эдвард быстренько сплавил им дочек, как только Люси исчезла). У знакомых ее тоже не оказалось — Эдвард обзвонил всех, перелопатил всю ее записную книжку, но тщетно.

Я плюхнулась в кресло и удивилась, почему Люси первым делом не позвонила мне. Даже не столько удивилась, сколько обиделась — мы же все-таки подруги, а она обо мне и не вспоминает. Неужели я казалась ей настолько занятой своими переживаниями, что она решила не обращаться ко мне за поддержкой? Я торопливо отстучала Джулиусу сообщение: «Извини, сегодня никак, серьезные неприятности. Созвонимся, целую, Д.». Отправив эту эсэмэску, я приосанилась и ощутила гордый трепет принадлежности к сверхженщинам. Ничего, Джулиусу для разнообразия полезно тоже побыть строчкой в чужом ежедневнике.

Затем я набрала мобильный Люси. Автоответчик. «Люси, ты куда пропала? Что стряслось? Пожалуйста, прости меня, я последнее время редко тебе звонила. Ужасно беспокоюсь, как ты. Поверь, вместе мы одолеем любую беду, я сделаю для тебя что угодно. Позвони как только сможешь. Целую, Дейзи» — протараторив это, я почувствовала, как по спине у меня бегут мурашки. Я волновалась за Люси и чувствовала себя распоследней эгоисткой. Господи, да Люси уже давно было плохо, она только что «СОС» не кричала, а я не обращала на нее должного внимания. Она же только и говорила, что о невыносимом одиночестве, о том, как трудно быть матерью-одиночкой, жаловалась на усталость, на измотанность, но, поскольку после чашечки кофе или пары коктейлей Люси вроде бы оживала и взбадривалась, я легкомысленно отмахивалась и думала, что Люси поплакалась мне в жилетку, ей полегчало и все не так плохо.

Весь день я просидела дома, карауля телефон, и вскидывалась на каждый звонок. Вечером от Люси пришла эсэмэска: «Я в отеле „Рандольф“ в Оксфорде, приезжай как можно быстрее. Л.».

Увидев на пороге нас с Джесси, Люси зарыдала в голос и бросилась Джесси на шею. С Джесси они не виделись несколько месяцев — с той самой ссоры.

— Спасибо, что приехали! — всхлипывая, сказала Люси. — Ох… извините, девчонки, мне так плохо…

— Нечего тебе извиняться, это с меня причитается! — неожиданно горячо отозвалась Джесси. — Я не поняла, насколько тебе плохо, ты уж меня прости. Во многом ты была права: я черствая, эгоистичная трудоголичка. Ну, ты меня прощаешь?

Люси кивнула, не в силах говорить, выпустила из объятий Джесси и рухнула на грудь мне. Ноги у нее подкашивались, и я помогла ей дойти до кровати. Люси выглядела совсем больной — не иначе, ревела круглые сутки. Покрасневшие глаза, бледное опухшее лицо, пустой взгляд. Что сталось с Люси Примфолд, нашей образцовой красавицей, всегда подтянутой, выхоленной, причесанной волосок к волоску? Я в жизни не видела, чтобы у нее даже брови были не выщипаны, а сейчас вид у Люси был такой, будто ей на себя плевать.

— Ну, что стряслось? — спросила я, плюхнувшись на постель.

— Дейзи, — охрипшим голосом прошелестела Люси, — я так больше не могу. Не могу так жить. Лучше мне умереть.

— Ну что ты! — вскрикнула я.

— Да! Так будет лучше для всех! — настаивала Люси. — Я тебе не звонила, потому что думала — ты не поймешь. Со стороны никому не понять, какой это ад — быть матерью-одиночкой. Я просто раздавлена, я так устала все везти на себе, у меня же ни минуты покоя, я только и делаю, что жду, пока девочки наконец уснут, а потом мне делается совсем тошно — одиночество так и подтачивает изнутри, ну просто хоть вой. И никто чаю не нальет, никто слова доброго не скажет! А как мне не хватает ласки! Не считать же за ласку, когда за тебя неотвязно цепляется ребенок! А они же липнут и липнут! — Она упала лицом в подушку и опять разрыдалась, еще горше.

Я придвинулась к Люси и попыталась ее утешить:

— Слушай, детей у меня нет, так что насчет матери-одиночки я, может, и не понимаю, но зато на собственном опыте знаю, каково это, когда жизнь рушится и теряет всякий смысл. Со мной тоже такое было. У меня просто сердце разрывалось от боли и обиды, и казалось, что это никогда не пройдет.

Люси принялась нашаривать чистый носовой платок — вся постель была усеяна скомканными, а Джесси деловито предложила:

— Давай-ка закажем чего-нибудь выпить и поесть в номер, сделаем тебе горячую ванну, а потом ты нам все расскажешь.

Так мы и поступили. Отмочив Люси в ванне, накормив и напоив, мы втроем устроились на кровати, и Люси начала свою исповедь.

— На совместный выгул детей Эдвард явился бодренький и свеженький, и меня от него сразу затрясло, потому что я-то была усталая, как собака. Мы поехали в Гайд-парк, девочки по дороге уснули в машине, и вот всю дорогу Эдвард мне втюхивал, что наши отношения развалились не по чьей-нибудь, а по моей вине, несмотря на то что налево пошел он. «Курок нажал ты», — говорю, а он смотрит на меня так, будто убить готов, и отвечает: «Но весь заряд твой». Приехали в парк, он повел девочек на качели, а я сижу на скамейке, и вокруг сплошь благополучные семейства — достойные, нормальные, заботливые мужья обнимают жен, выпасают детей, обсуждают, куда пойти обедать и что где лучше готовят. В общем, вокруг нормальная жизнь, любящие и заботливые семьи, нежные отношения, и вот, значит, мы. Мне вдруг стало так одиноко, что я заплакала, а Эдвард, конечно, делал вид, будто не замечает. А мне просто открылось, что весь наш брак был построен на лжи, потому что, люби меня Эдвард по-настоящему, он бы никогда со мной так не поступил. И вот я час или два смотрела, как он корчит из себя любящего папочку, и все это время думала, что он же насквозь фальшив. Он качал девочек на качелях, а сам украдкой поглядывал на часы! Я думала только об одном: сейчас он отбудет отцовскую повинность, отвезет нас домой и укатит по своим делам, уж наверняка помчится трахать какую-нибудь молоденькую, а я опять впрягусь — покормить, искупать, уложить спать, и на мне опять повиснут двое детей. Я посмотрела в сторону Найтсбриджа, на автобусы, и какая-то неведомая сила подняла меня и повела к остановке. Я села в автобус и уехала. Потом часа три просто болталась по городу и плакала, потом села на первый попавшийся поезд и очнулась уже тут. Знаю, это ужасное свинство — вот так взять и бросить девочек, но мне хотелось, чтобы Эдвард на своей шкуре испытал, как это выматывает — пасти двоих детей.

— Что ж, тебя очень даже можно понять, — подытожила Джесси.

— И вы не скажете, что я плохая мать, потому что бросила детей?

— Люси, да ты одна из лучших мам на свете! — заявила Джесси. — Просто у тебя хроническая накопленная усталость и ты дошла до точки. И до ручки. Ничего удивительного, на твоем месте кого угодно бы спекло.

— Неужели я никогда не стану прежней? — в тоске спросила Люси.

— Тебе полегчает! — заверила ее Джесси. — Просто сейчас ты так вымоталась, что тебе кажется, будто жизнь утратила смысл. Ну вот, диагноз мы поставили, а теперь я прописываю тебе полный покой, как можно больше отдыхать и баловать себя. Поживи тут, сколько живется, и почаще ходи в спа.

— Спасибо, доктор, мне так не хватало ваших советов! — сквозь слезы улыбнулась Люси.

— А мне не хватало тебя, — призналась Джесси.

Убедившись, что Люси потихоньку приходит в себя, мы с Джесси вернулись в Лондон. Попутно я разжилась номером кредитной карточки Эдварда и убедила этого козла оплатить пребывание Люси в отеле «Рандольф», вдолбив в его тупую башку, что это всяко дешевле, чем круглосуточная няня и оплата лечения Люси в дорогой психиатрической клинике, куда она, несомненно, загремит, если ей не дать отдохнуть. Разобравшись с Эдвардом, я помчалась в книжный магазин, на боевой пост. Рабочий день еще не кончился, однако в магазине почему-то было темно, и только из подсобки просачивалась полоса света. Открыв дверь, я обнаружила Майлса, который возлежал на подстилке из платежных ведомостей, окутанный облаками табачного дыма, и прихлебывал пиво из банки.

— Ты что, спятил? — рявкнула на него я, пронеслась через подсобку и зажгла палочку благовоний. — Ты же загрязняешь своим токсичным выхлопом атмосферу магазина! Ты портишь нам всю энергетику! Я тут за прошлый месяц чуть ли не поленницу палочек сожгла, чтобы привлечь к нам удачу, а он, видите ли, дымит как паровоз! — Я принялась яростно размахивать дымящейся палочкой над головой у Майлса. Сладковато запахло жасмином. — Или ты не заметил, что с тех пор, как я провела ритуал на процветание и ежедневно читаю мантры для благосостояния, наши дела пошли в гору?

Майлс ладонью разогнал сладковатый жасминовый дымок, выдохнув новое могучее облако никотинового и тем совершенно порушив мои старания.

— Не, не заметил, — преспокойно сказал он, — и ты уж меня извини, участвовать в твоих шарлатанских песнях и плясках я не намерен. Как и в целом во всем этом эзотерическом идиотизме, который составляет твою жизнь. — Он протянул мне банку пива, и я так растерялась, что тоже отхлебнула.

— Вот так-то лучше, дурочка, — ухмыльнулся Майлс. — Как это у вас, эзотериков, говорится, прими свою внутреннюю суч…сущность. Прими то, что в глубине души ты пацанка. Честное слово, если кому и не помешает нажраться в зюзю, чтобы потом вытошнило в ближайшую канаву, а еще потом трахнуться с кем попало — так это тебе, Доули.

— Какая муха тебя укусила? — поразилась я. — У тебя что, приключился мужской кризис идентичности? Это ты так пыжишься показать, что ты мужик хоть куда, или что?

Майлс сел, привалился к стене и открыл новую банку пива.

— Нет, дорогуша, просто я сменил курс и отмечаю это знаменательное событие! — улыбнулся он.

— Ну-ка, ну-ка… — Я села рядом с ним, скрестив ноги.

— Я праздную то, что готов влюбиться. С рутинным сексом покончено! — объявил Майлс.

Наверно, скажи он мне, что теперь его новое увлечение — кидаться тортами в мальчиков из церковного хора, я и то поразилась бы меньше.

— Да! — торжественно продолжал Майлс. — Я готов пускать пузыри, дарить цветы, вести сентиментальные разговоры в постели, представиться ее родителям и, кто его знает, может, даже окольцеваться.

Видимо, глаза у меня стали как теннисные мячики, потому что Майлс поспешно объяснил:

— Понимаешь, я никогда не пробовал, каково это — сходить с ума от любви, вот теперь хочу расширить свой кругозор. Дозрел.

— Тебя бортанула твоя последняя фифа, что ли? — поинтересовалась я.

— Хуже, она меня обокрала, — отозвался он.

— Если она у тебя что и сперла, то уж точно не твое сердце, — отозвалась я. Конечно, я обрадовалась, что Майлс наконец-то повзрослел и достиг духовной зрелости и осознал, как важно любить, и все же что-то тут было не так. Меня грызло беспокойство. Попивая пиво, я гадала, в чем же дело. Неужели я ревную? Но с какой стати?

— Ну, есть у тебя кто-нибудь на примете для старины Майлса? По дружбе? — спросил новообращенный.

— Будешь смеяться, есть. — Я кое-что смекнула и оживилась. — Вот что, пригласи-ка ты на свидание Люси, а потом затащи ее в постель, хотя о чем я, ты же теперь, наверно, заделаешься пуританином и будешь держаться строгих правил и на первом же свидании такого себе не позволишь? Просто, понимаешь, Люси заслужила передышку. Ей нужна приятная встряска, ей нужно забыть своего козла, а ты как никто лучше подходишь на такой случай.

Майлс задумчиво вздохнул.

— Да, Люси, конечно, просто конфетка, и я бы с удовольствием ее утешил, но посмотрим правде в глаза: это ни к чему не приведет, а я решил больше не заводить бесцельных интрижек.

— Почему ни к чему не приведет?

— Слушай, ну ты совсем не соображаешь! Это же все равно что тащить бутылку виски на собрание Анонимных Алкоголиков. Нет, как вам это понравится! Я ей объясняю, что завязал с соблазнами без романтики, я больше не сексоман, а она крутит передо мной Люси Примфолд!

— Во-первых, ты никакой не сексоман, — возразила я, — просто ты боишься прочных отношений, а во-вторых, отчего бы тебе и не влюбиться в Люси?

— Очень просто, — ответил Майлс. — Дети.

— При чем тут дети?

— При том, что мне не светит впрягаться в это ярмо — становиться отцом для чужих отпрысков. Ответственности уйма, а кровных уз никаких. И я для них буду никто и звать никак. Нет, если уж начинать жизнь сначала, так я своих заведу, — объяснил Майлс.

— Вот уж не думала, что ты тайный романтик, — пошутила я.

— Уж во всяком случае я не такой духовный калека, каким ты меня видишь, — надул губы Майлс. — Просто я вел веселую жизнь, пока не дозрел до настоящих чувств.

Мысль о том, что Майлс бросит прежнее и готов обеспечить какой-то неизвестной везучей девушке идеальную жизнь, которой никак не добиться мне, поразила меня в самое сердце. Обидно! И я решила сыграть на ревности.

— Ой, извини, мне же надо позвонить Джулиусу! — делано спохватилась я. — Мы должны с ним встретиться и обсудить одно важное дело. Я намерена завести от него ребенка.

Майлс посмотрел на меня в упор.

— Да пошел он, твой Джулиус. Почему бы тебе не родить от меня?

Я еще успела спросить: «Это ты всерьез или пива перебрал?», но тут Майлс улыбнулся уголком рта, обнял меня и поцеловал. Чудна ты, жизнь: двадцать лет я гадала, каково же по-настоящему целоваться с Майлсом, двадцать лет наблюдала, как через его руки проходит вереница потаскушек и тусовщиц, и вот пожалуйста, теперь все узнала на практике — когда меньше всего на это рассчитывала.

Майлс повалил меня прямо на бумажный ковер из ведомостей. Но вместо влечения и банальной страсти я внезапно ощутила прилив нежности. Как он смотрел на меня! Как проводил пальцем по моему лицу! Удивительно, я от него такого не ожидала. Интересно, он всех своих женщин так соблазняет или это для него нехарактерно? А если да, то всем ли им нравится и они теряют голову и только я одна способна на такой хладнокровный анализ? Может, любая другая на моем месте давно бы впала в нирвану? Но, верная себя, я начала сомневаться. Майлс целовал меня, а я лихорадочно соображала: «Нельзя слишком широко разевать рот, а то он догадается о моих чувствах». Майлс переключился на мою шею, а я воспользовалась моментом и попыталась проверить, не пахнет ли у меня изо рта — пиво все-таки пила. Чем основательнее он меня ласкал, тем больше я зажималась. С ловеласами всегда так: знаешь, что ты у него не первая и далеко не последняя, поэтому подозреваешь, что он изображает страсть.

Майлс уже расстегнул почти все пуговицы у меня на блузке, и тут я отстранилась. Поправила волосы и сказала ему:

— Перестань, тебе же не я нужна.

— Еще как нужна.

— Ну, может, сейчас приспичило, но завтра ты поймешь, что ошибся.

— А не ты ли все время токуешь, что надо жить настоящим? — напомнил Майлсу. — Почему ж портить сегодня из страха перед завтра?

— Как ты не понимаешь? — я повысила голос. — Если мы сейчас переспим, для меня это будет важно, а для тебя — нет, и это разобьет мне сердце.

— Для меня это тоже будет важно, — с нажимом заявил Майлс и вновь притянул меня к себе.

— Да, но недостаточно важно, не так, как для меня, — сопротивлялась я.

Тут уж отстранился Майлс.

— Да прах тебя побери, Дейзи! — рявкнул он. — Откуда тебе знать, важно это для меня или нет и если да, то насколько?! Считаешь себя больно умной — все-то у тебя расписано-распланировано? К твоему сведению, кое-что в этой жизни просто происходит, и все! Неожиданно! А тебе непременно надо все контролировать и анализировать — чтоб никаких случайностей?

— Да, я такая, — грустно ответила я. Знал бы он, как я жажду испытать то, о чем томилась и гадала двадцать лет, как хочу отдаться ему прямо здесь, на полу, заваленном бумагой! Но я не доверяла Майлсу и себе тоже. Конечно, он обойдется со мной лучше, чем с одноразовой подружкой, во всяком случае, не уклонится от доверительных бесед в постели и от столь важного завтрака поутру, но, представив себе, как он будет притворяться, как начнет скрывать, до чего ему хочется поскорее от меня отделаться, как начнет избегать меня в магазине, я напомнила:

— Майлс, ничего не получится, мы же работаем вместе.

— А, боишься, что тебя вышибут за роман с начальством, — усмехнулся он. — Но в таком случае сможешь подать на меня в суд за сексуальные домогательства и несправедливое увольнение и получишь хорошую денежную компенсацию.

Сказав так, Майлс обнял меня и прижал к себе.

— Дейзи, — прошептал он, — ты кое-что для меня значишь.

Глава 11 Кармический должок

В тот вечер в подсобке книжного магазина между мной и Майлсом так ничего и не произошло. Я оставила Майлса дышать алкогольно-табачными испарениями и смылась из опасения, что утром, протрезвев, он уже не проявит такого пыла и вообще взглянет на меня совсем иначе. В моем и без того сумасшедшем мире все окончательно встало с ног на голову, и я осознала, что план родить от Джулиуса — чистое безумие. Нет-нет, наоборот, от Джулиуса нужно держаться подальше и вообще порвать с прошлым как можно быстрее. А чтобы обрести внутреннюю свободу, мне необходимо поверить в себя и найти кого-то нового, совсем особенного, кто бы мне подходил.

Взвесив все эти обстоятельства, наутро я отправила Джулиусу электронное письмо и назначила встречу — чтобы окончательно и бесповоротно расстаться с ним. Джулиус сообщил, что завтра у него деловая встреча в Хенли и по дороге оттуда, часа в четыре, он за мной заедет и повезет куда-нибудь на реку поужинать.

Когда автомобиль Джулиуса остановился под окнами квартиры Джесси и его шофер поднялся на крыльцо — позвонить в звонок, — меня зазнобило. Да, предстоит тяжелое испытание: когда твой рыцарь прибывает на белом коне такой сокрушительной дороговизны, нужно сохранить железную выдержку, чтобы не прыгнуть к нему в объятия прямо из окна башни. Собственно, я никогда не относилась к разряду томных девушек, машущих рыцарям белыми платочками, — и вряд ли такой стану. Я твердила себе: нужно помнить о том, что решительный отказ и прощание навсегда наконец-то избавят меня от былых проявлений слабости, сделают сильнее, и когда под занавес мне удастся отослать этого рыцаря к другим прекрасным дамам, я стану новым человеком — несгибаемым и целеустремленным.

Я выпорхнула на крыльцо, шофер распахнул передо мной дверцу роскошного автомобиля, я уселась. Джулиус говорил по мобильному. В машине прямо-таки витал запах могущества — запах хорошо выделанной кожи, дорогого лосьона после бритья… и все это, вместе с ощущением электрического напряжения между нами, будоражило. Не дожидаясь, пока Джулиус закончит обсуждать какие-то биржевые дела, я чмокнула его в щеку, и он улыбнулся мне своей обычной улыбкой победителя и владыки, однако от этого я подобралась еще больше. Сохранять твердость. Быть сильной. Не поддаваться. Договорив, Джулиус вкрадчиво взял меня за руку. Я знала, что Пол, шофер, наверняка обо всем донесет Алисе, и это придавало ситуации особую остроту.

— Отлично выглядишь, Доули, — уронил Джулиус, пожав мне руку. — Как всегда.

Такие простые слова — а какой наплыв чувств они у меня вызвали! По сравнению с Майлсом Джулиус выглядел и держался гораздо взрослее. Конечно, в нашей с Майлсом игривой возне на полу в подсобке были своя прелесть и шаловливость, но с Джулиусом… о, тут все было совсем по-другому! Настоящие чувства, настоящая страсть. И чего я себя обманываю? Тоже мне, возомнила, будто нужно обзавестись другим мужчиной, и страсть к Джулиусу как рукой снимет. Ага, два раза. И кто бы это мог быть? Не Энди и не Макс, уж точно. В конце концов, я же пыталась отвлечься и найти себе другого мужчину, не похожего на Джулиуса, — вышла за Джейми, но продержалась недолго. А Джулиус — именно тот, кто мне нужен, и хватит прятать голову в песок и тешить себя иллюзиями. Вот он, рядом, мой Единственный.

По дороге в ресторан Джулиусу то и дело звонили на трубку, я слушала, как властно и уверенно он разговаривает, и понимала, что рядом с ним ощущаю свое одиночество с особой остротой. И это надрывало мне сердце. Меня вдруг захлестнула волна паники. Какое там родить от Джулиуса, мне этого мало! Я до сих пор хочу за него замуж! И на меньшее не согласна!

Ресторан он выбрал итальянский, в стиле семидесятых годов, заставленный вьющимися растениями и корзинками со сдобой. На столиках красовались мельницы для перца. Джулиус скрупулезно изучал меню, выискивая какую-нибудь особую пасту или диковинный салат, чтобы побаловать меня, а я неотрывно смотрела на него и понимала, что теперь, когда я люблю его вот уже двадцать лет, мне ему не отказать — я просто не знаю, как дать Джулиусу отставку. Язык не повернется. Да и как я смогу жить без Джулиуса Вантонакиса, без маячащей на горизонте мечты о великом хеппи-энде нашей с ним истории — о свадьбе и счастливом браке с ним? Ведь все эти двадцать лет я лелеяла именно такую мечту и сотни раз прокручивала ее в своих фантазиях. И к тому же меня страшило, что я больше никого и никогда не смогу полюбить так страстно и, откажи я Джулиусу, впереди у меня унылая, безрадостная жизнь и унылый, безрадостный брак с каким-нибудь добропорядочным, но тусклым ничтожеством вроде Джейми номер два — типом, который к тому же никогда не заподозрит о моей былой страсти.

Джулиус взглянул на меня с нежностью:

— Ты была совершенно права.

— В чем?

Он нервно нахмурился.

— Насчет моего брака с Алисой. Она мне не подходит, и порой я просто ненавижу ее за душевную пустоту.

— Ну, Алиса знала, на что идет.

— Да, и уж она-то внакладе не осталась, — резковато ответил Джулиус. Помолчал и добавил: — Ей-то не одиноко. — Он подразумевал «в отличие от меня».

Джулиус приоткрыл мне свою душу! С него вдруг слетела обычная молчаливая сдержанность, и он заговорил, торопливо и горячо:

— Я с самого начала знал, что с ней мне не достичь такой духовной близости, как с тобой. Но думал — может, когда родится ребенок, мы с Алисой все-таки сблизимся. А оказалось, что между нами по-прежнему пропасть, только раньше она была шириной в шаг, а теперь разверзлась до размеров каньона. Выяснилось, что ребенок эту отчужденность лишь усугубляет. — Джулиус наклонился ко мне и накрыл своей ладонью мою. — Дейзи, я по-прежнему хочу, чтобы у нас с тобой был ребенок.

— Ты что, бросишь Алису? — трепеща от страха, спросила я. Вопрос повис в воздухе, как облачко табачного дыма. Джулиус вдруг встал и, хотя мы еще даже не успели перейти от закусок к первому, бросил на стол крупную купюру и скомандовал:

— Пошли отсюда.

Я послушно двинулась за ним к выходу, но Джулиус внезапно обернулся и сказал:

— Вот что, уйдем черным ходом. Не желаю, чтобы Пол нас видел, а не то он так и будет за нами шпионить.

Мы вышли в сад за рестораном. За оградой тянулся газон, а дальше в сумерках смутно виднелась Темза. Темнело.

— Ну, полезли? — Джулиус лихо перемахнул через изгородь. Я кое-как протиснулась между прутьями, зацепившись рукавом кофточки обо что-то острое. Трава на газоне оказалась мокрой от росы и я мгновенно промочила ноги. Джулиус схватил меня за руку, и мы, хихикая, как нахулиганившие школьники, побежали к реке, спотыкаясь в темноте. Я давно уже не чувствовала себя такой свободной и беззаботной.

У самой кромки воды Джулиус небрежно сбросил с себя дорогой пиджак и расстелил его прямо на мокрой траве. Какой жест! Я была в восторге. Когда мы уселись, Джулиус сказал:

— Мне всегда хотелось, чтобы рядом была девушка, способная перелезть через забор или погнаться за автобусом или вскочить спозаранку и помчаться на пляж без макияжа… и никогда у меня такой девушки не было.

— Все эти живые трофеи, статусные жены ни за что не рискнут показаться ненакрашенными или растрепанными. Тебе не хватало такой девушки? А я? Я всегда была к твоим услугам.

Мы смотрели, как над рекой поднимается туман. Мне даже захотелось, чтобы время остановилось — именно в этот романтичный, многообещающий и напряженный миг. Я так разволновалась, что почти не чувствовала холода, которым тянуло от сырой земли.

— У меня такое ощущение, будто мне снова восемнадцать, — признался Джулиус. — Помнишь, какое было время? Сплошные надежды и мечты. Юности кажется, будто она всемогуща.

— Как вспомню, сколько глупостей наворотила с тех пор, так думаю: лучше уж быть взрослой, здесь и сейчас. По крайней мере, знаешь, кто ты.

— А я знаю, чего ты хочешь, — и ты этого достойна.

К вопросу о том, бросит ли он Алису, мы не возвращались — обходили его, точно стараясь не наступать на больную мозоль.

— Я проголодался, — сказал Джулиус.

— Ну и шут с ним, с рестораном! — воскликнула я. — Давай купим жареной картошки с рыбой и съедим в машине.

— Это я обожаю! — отозвался он и добавил: — Как и тебя.

Знаю, подумала я, трепеща от восторга и испуга. Но что же получается — любовь для Джулиуса недостаточно веский повод, чтобы бросить Алису?

Он крепко обнял меня и так, в обнимку, мы пошли к машине. Я поняла лишь одно: неважно, чем кончится эта история, но ни от одного мужчины я не буду таять так, как от Джулиуса.

Накануне Майлс прислал мне умоляющую эсэмэску: «Продержись там как-нибудь без меня. Прийти не смогу, неприятности дома». На подмогу подоспела Люси, и мы вместе управлялись в магазине, гадая, что же стряслось с Майлсом.

— Не иначе, какая-нибудь его очередная красотка сломала ноготь или обнаружила, что у нее секутся волосы, — язвительно предположила Люси.

— Ага, Майлс в порыве страсти дернул ее за волосы, прядь отлетела, и теперь эта фифа требует денег на новое наращивание — у нее же все накладное! — подхватила я.

— А когда она выставит счет, Майлса хватит удар. Он не захочет расщедриться, — фыркнула Люси.

— Мало кто из мужчин сохраняет щедрость, получив желаемое, — философски заметила я.

— И после этого ты сомневаешься, связываться ли с Джулиусом?

Я помолчала, потом сказала:

— Это удар ниже пояса!

Люси покачала головой.

— Но я уже лет десять как не спала с Джулиусом, и уж после его свадьбы с Алисой у нас тем более ничего не было.

— А это только усугубляет положение! — объявила Люси. — Просто интрижку на стороне его брак выдержит, Алиса, скорее всего, догадывается, что Джулиус время от времени ей изменяет, но вот под натиском большой любви такой брак точно рухнет. Потому что, скажу я тебе, брак, который держится лишь на чувстве долга, подлинной страсти не выдержит.

— Просто больше не могу! — пожаловалась я. — Так тяжело ждать, пока Джулиус решит, Алиса или я.

— Я-то просто не хочу, чтобы он опять тебя обидел. Хватит и того, что было, — вздохнула Люси.

Я уронила голову на руки.

— Знаю, именно поэтому он должен, он просто должен бросить ее и выбрать меня, иначе мне придется с ним порвать. Окончательно. Я подумывала быстренько прокрутить с ним безрассудный роман, но дело кончится слезами, причем моими. Я знаю, как сильно люблю Джулиуса, но понятия не имею, умрет когда-нибудь это чувство или нет и насколько оно вообще масштабно. — Я говорила с возрастающим пылом: — Понимаешь, мне хотелось бы жить с ним, быть ему самым близким человеком, заниматься какими-то совсем простыми, пусть даже бытовыми делами — словом, жить как все. Все эти романы, связи, даже если они очень бурные, — они заставляют тебя мечтать о несбыточном и видеть человека не таким, какой он на самом деле. Когда встречаешься урывками, даже украдкой, в гостиницах, в ресторанах, — портрет неполон. А чтобы узнать любимого до мельчайших подробностей, во всех его проявлениях, нужно именно жить с ним, одним домом, под одной крышей. Знаешь, Люси, я поняла: любовь — это такой язык, который не нуждается в словах, это четкое знание о том, что, даже если на поверхности отношений копится всякий сор, его можно смести, потому что самое важное и незыблемое таится на глубине, и вот это важное нужно сохранять любой ценой. — У меня к горлу подступили слезы. — Я хотела бы всегда быть рядом с Джулиусом, видеть, как у него прибавляется седины и морщин, принимать его всяким — сердитым, усталым, пусть даже ворчит на меня… Чтобы у нас было всякое — и ссоры, и примирения, и смех до слез, и чтобы лежать с ним рядом на пляже и смотреть, как он читает, и чтобы в гостях или в театре или там в ресторане на нас обращали внимание, думали «какая красивая пара», и чтобы Джулиус обнимал меня за талию и я шла рядом с ним гордая и уверенная в себе. Я хочу, чтобы Джулиус весь светился, а то он уже давно какой-то погасший… но больше всего я хочу, чтобы мы были друзьями и эта дружба не кончалась.

Я перевела дыхание.

— Ты и правда его любишь, — сказала Люси. — Поэтому тебе и впрямь лучше подождать, что он решит, и не соглашаться на меньшее — иначе будет унизительно.

Дверь внезапно распахнулась, и на пороге возник Майлс. Ну и видок у него был! Я всмотрелась. Что это с ним? Никак, шатается?! С похмелья или чем-то потрясен? Так или иначе, я подхватила его и помогла ему сесть. Майлс плюхнулся на стул, зажмурился глаза и повесил голову.

— Хуже и быть не могло! Ну все, полный привет! — простонал он.

— Что, она от тебя залетела? А кто она? — шепотом спросила я.

— Хуже. Все сразу. Каждый мужик больше всего на свете боится, что с ним стрясется именно такое, а на деле оно оказалось в сто раз хуже, чем я думал. — Майлс раскачивался из стороны в сторону.

Я поспешно повесила на дверь табличку «Закрыто» и погасила часть ламп, чтобы отвадить покупателей, буде таковые явятся. Время было обеденное, однако из-за пасмурной дождливой погоды казалось, будто уже вечер. Мы с Люси и Майлсом устроились на полу за прилавком, чтобы нас не было видно с улицы — ну ни дать ни взять заговорщики или школьники, сбежавшие с уроков! Нервное напряжение, исходившее от Майлса, передалось и нам. Люси заварила крепкий чай, в который мы щедро долили виски из заветной Майлсовой бутылки, заначенной в подсобке. Осушив чашку, Майлс приступил к исповеди. Через каждую фразу он усмехался, но как-то задерганно.

— Знаете, о чем я первым делом подумал, когда она мне это сказала? — спросил Майлс. — Вот, думаю, значит, не впустую расходовал заряд все эти годы. Большинство моих друзей, когда им было по двадцать, пострадали от абортов, а потом, когда им перевалило за тридцать, принялись отстегивать алименты, и я все это время радовался, что легко отделываюсь. Но нет, не пронесло!

— Ты не сказал, кто она, — напомнила Люси.

— Вы ее не знаете. Просто одна дамочка, — вздохнул Майлс.

— Да, конечно, как обычно. Так можно сказать о каждой из нас, — заметила я.

— И что она решила? — осторожно поинтересовалась Люси. — Будет делать… аборт?

— Поздновато. Уже родила.

— Ничего себе! — завопила я. — И отец — ты?!

Уж не знаю, что чувствовал в этот миг Майлс, но мне хотелось рвать и метать. Ощущение было такое, будто меня подсекли под коленки и одновременно двинули по голове. Этого. Не. Может. Быть. Я сплю, разбудите меня, кто-нибудь! Так нечестно! Майлс, гуляка Майлс, бабник Майлс — и тот обзавелся ребенком, хоть и шут знает от кого. Почему мне никогда ничего не достается? Почему меня всегда оттирают? Можно подумать, будто в очереди на раздаче жизненных благ, как только подходит мой черед, меня непременно кто-нибудь отпихивает, и потому мой черед никогда не наступит и я ничего не получу! Всем, всем что-нибудь да обломится, только не мне!

— Ой, мне плохо, — сообщила я. — Голова кругом идет. Ушам своим не верю.

— Дейзи, ты-то тут при чем! — шепотом одернула меня Люси.

— Нормально, типичная Дейзи, — усмехнулся Майлс. — Все-то ее касается. Ах, мне холодно, надень скорее свитер.

— Ты на ней женишься? — спросила Люси.

— Она уже давно замужем! — ответил Майлс.

Люси перекосило, будто ей на ногу наступили. Вот эта новость точно стала для нее неприятным потрясением — Майлс задел больное место. А на меня снизошло внезапное облегчение: значит, Майлс для меня еще не потерян!

— Так. Ты переспал с замужней женщиной и она от тебя забеременела? — сухо уточнила Люси. — Как ты мог не предохраняться, идиот? — она повысила голос.

— Она сказала, мол, у нее бесплодие, а я и поверь, — уныло признался Майлс. — Она пять лет замужем, а детей нет.

— А муж ее что думает?

— Уверен, что Клара — его дочь.

— Безобразие! — возмутилась Люси. — Ей что, мораль не писана, этой бабе?! Совесть у нее есть или нет?

— Так муж в результате вообще не узнает, что это он бесплоден? — поинтересовалась я.

— У него не бесплодие, а эти, как их, тормозные сперматозоиды, — ответил Майлс. — Между прочим.

— Эти сведения ни к чему. — Люси вскочила и забегала туда-сюда. — Сколько ей лет?

— Чуть за сорок.

— Да я про дочку.

— Полгода, — с усилием произнес Майлс.

— А почему она тебе раньше не сказала? Чего ждала?

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — То-то и оно. — Майлс хлебнул виски прямо из горлышка. — Звонит с бухты-барахты и зовет в гости. Ну ладно, думаю, тряхнем стариной, приезжаю. Вспоминаем старое, начинаем целоваться, и вдруг из другой комнаты — детский плач. Ну, она приносит ребенка, говорит, так и так, твоя дочурка, только, мол, я из-за мужа никому не могла рассказать Правду.

— Кошмар, — убежденно заявила Люси. — И что ты в ней нашел, в этой… Ладно.

— Она всегда казалась мне такой одинокой, такой ранимой. Жалко ее было, — объяснил Майлс. — Я еще думал, с замужними спокойнее, потому что они за тебя не цепляются, им прочные отношения без интереса. — Он закрыл лицо руками и невнятно добавил: — Честное слово, иногда так устаешь жить один — хоть на стенку лезь.

Передо мной был новый, незнакомый Майлс, — не иначе, его пробудило к жизни потрясающее известие о том, что у него есть ребенок. Этот незнакомец смотрел на жизнь трезво и устало, ему уже не хватало сил заглушать душевную боль язвительными, а то и похабными замечаниями, — он не скрывал своей горечи. Майлс как будто мгновенно повзрослел — видимо, потому что внезапно, уже сорокалетним мужчиной, осознал: не в наших силах и власти управлять своей жизнью, скорее, она управляет нами. Я смотрела на него и не верила своим глазам. Ушам, впрочем, тоже.

На выходные мы, по обыкновению, уехали к маме в Котсволдс, залечивать душевные раны. Загородная жизнь, ласковые приставучие собаки, обильная вкусная еда, длинные прогулки и крепкий сон немало тому способствовали, и мамин безалаберный дом давно уже был для нас вроде санатория. На сей раз под «мы» подразумевался и Майлс — ему тоже было что залечивать. Его внезапно открывшаяся уязвимость меня расстроила. Майлс всегда был веселым малым и волокитой, жил в свое удовольствие сегодняшним днем и не загадывал на завтра, а теперь он казался таким одиноким и сникшим — просто ужас! Но, чего уж там, даже в таком жалостном состоянии Майлс сохранял привлекательность, — его все время хотелось приголубить.

Мы лежали в гостиной на ковре перед пылающим камином и откровенничали.

— Понимаешь, какая штука, я всегда считал себя большим спецом по бабам, — со вздохом признался мне Майлс. — Всегда умел отличать изголодавшихся по ласке, которые спасибо скажут, если их охмуришь, и зажатых, которые держатся недотрогами, но, стоит их разок поцеловать, превращаются в мартовских кошек, так что потом царапин не оберешься. Но вот по части эмоций… что-то я совсем запутался. С современными женщинами так сложно! Они не знают, соблюдать ли правила, и если да, то как и какие. Феминистки лишили остальных баб опоры, почвы под ногами, потому что отобрали и уничтожили неписаный кодекс женского поведения. Улавливаешь?

— Еще как! Подписываюсь под каждым словом, — горячо отозвалась я. — Женщины моего поколения — существа совершенно запутавшиеся. С одной стороны, на работе мы хотим быть жесткими, властными диктаторшами, но с другой — дома нам подавай кормильца-поильца, чтобы жить как за каменной стеной, ласкового и заботливого. Нам хочется, чтобы нами восхищались — ах, как она преуспевает, какая молодчина, — но при этом мы предпочитаем, чтобы вы, мужики, платили за ужин, выбирали вино и открывали перед нами двери. А в постели все еще сложнее: нам бы хотелось сексуально доминировать, но при этом чтобы мужчина был ласков, нежен и обещал быть защитой и опорой.

— Ну и где в этом бардаке любовь, позволь спросить? — поинтересовался Майлс. — Ты вечно попрекаешь меня, что я-де не верю в настоящую любовь, но, по-моему, современные женщины и сами в нее не больно-то верят.

— Мне кажется, мы ее боимся. Не только женщины, мужчины тоже, — задумчиво сказала я. — Все боятся обид, боли, сердечных ран. Боятся обжечься. Я вот лично до сих пор твердо убеждена: если тебе больно рядом с партнером, это не любовь, а лишь страх — страх, что любовь причинит боль, что тебя обидят.

Вошла мама — как обычно, с чаем и плюшками — сгрузила угощение на столик, а сама села на диван. Майлс повернулся к ней:

— Знаете, я сто раз слышал, как ваша дочурка несет свою пургу на темы психологии, и вот впервые подумал, — а может, она в чем-то права?

Мы все рассмеялись. Майлс продолжал:

— Теперь, когда я узнал, что у меня есть ребенок, я смотрю на жизнь иначе. Конечно, я мог бы налететь на них вихрем, потребовать дочку себе, открыть всю правду и разрушить семью, но, спрашивается, что тогда будет с крошечным ребенком, который ни в чем не виноват? Последнее время я только об этом и думаю, и вот что я понял: в данном случае, если любишь, то нужно оставить их всех в покое, включая дочку. Придется подождать, потому что рано или поздно тайное все равно станет явным. Мать ей все расскажет, и отец узнает, что ребенок не от него. А я ничего, я подожду, мне спешить некуда. Как только подвернется подходящий момент, я объявлюсь. Пусть она пока подрастет. Сказать, что я люблю эту кроху, не могу — я ведь ее толком не видел и не знаю, но… понимаете… мне кажется, теперь я за нее в ответе.

— Это все потому, что ты прирожденный отец, Майлс, — мягко ответила моя мама. — Видишь, ты уже сейчас ставишь потребности ребенка на первое место, выше своих переживаний, а это первая заповедь взрослого и заботливого родителя.

Майлс, кажется, был тронут.

— Дейзи, — обратилась ко мне мама, — пожалуйста, детка, обдумай еще раз, стоит ли тебе связываться с Джулиусом. Вот Майлс тебе подтвердит: когда речь заходит о детях, тут уже все серьезно, дети не игрушки. А у Джулиуса и так уже есть ребенок.

Она перевела взгляд с Майлса на меня и обратно.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы поженились! Я всегда только об этом и мечтала, — вздохнула она.

Прошло два дня. Я вернулась в город и как-то раз, копошась за прилавком, увидела, что перед книжным магазином затормозил автомобиль Джулиуса. С перепугу и от волнения я заметалась туда-сюда. Подоспевший Майлс поймал меня и слегка встряхнул за плечи.

— Дейзи! Внимание! Помни, что бы ты ни решила, не поддавайся искушению вышибить ему мозги, — наставительно сказал он. — А то еще больше все запутаешь.

— В отличие от тебя, дружок, я не применяю секс в качестве болеутоляющего, — улыбнулась я.

— Так и я тоже, — серьезно ответил Майлс. — Завязал.

Я чмокнула Майлса в щеку, а он посмотрел на меня на диво нежно и напомнил:

— Не забудь, ты не в кино. Джулиус тебе не Джерри Макгуайр, он не станет тебе второй половинкой. Он тебя запутает и разрушит твою жизнь.

— Знаю, знаю. — Я торопливо послала Майлсу воздушный поцелуй и выскочила из магазина.

— Дейзи, я буду тебя ждать когда угодно! — крикнул он мне вслед, но как раз в этот момент дверь за мной захлопнулась, так что не уверена, что я верно расслышала. Удивленная, я обернулась. Майлс горячо кивал. Что он имел в виду? Что обождет в магазине, пока я не вернусь? Что работа всегда останется за мной? Или что он как верный друг и не только всегда готов меня утешить и даже больше? Он что, всерьез задумался о маминых словах?!

Джулиус повел меня в бар при отеле «Блейк» — дорогущее заведение с подчеркнуто притемненным интерьером, сплошная черная кожа и орхидеи, в общем, сексуальная такая обстановочка, но, пожалуй, она больше подходила для тайных встреч любовников, чем для целомудренного выяснения отношений и взаимных откровенностей. Джулиус заказал коктейли с шампанским. Мне было не по себе. Он-то здесь был как рыба в воде, он был среди себе подобных, в своем кругу — среди властных преуспевающих мужчин, не знавших, как еще потратить невероятное богатство. В воздухе витал разврат. Женщины, которые в сумраке все как одна казались журнальными красавицами, томно поправляли подкрашенные волосы, жеманились, вихляли задами и хихикали. Все это меня абсолютно не вдохновляло. Какие же они все пустышки! Не люди, а картон какой-то. Может, конечно, у них у всех денег куры не клюют, но эмоционально, духовно они поголовно банкроты. Души у них мертвые, вот что. Я тут единственный живой человек, способный на сильные чувства и порывы. Никому из этой светской публики не нужны вторая половинка и родство душ. Да им попробуй заикнись о чем-нибудь таком — они же со смеху поперхнутся джином или глянут на тебя, будто услышали нечто малопристойное. Всем им только одного и надо — использовать друг друга, употребить, не тем, так иным способом. Для них люди взаимозаменяемы, в том-то и соль. Им это нервы щекочет, их это волнует.

Джулиус подсел поближе и положил руку мне на колено. Мне вдруг стало тошно от этого игривого жеста. Меня воротило от одной мысли о том, что мы тоже начнем обжиматься и кокетничать. Я пришла сюда не за этим! Мне нужны правда и откровенность, а не ложь и притворство. Мне нужны подлинные чувства, потому что только так я добьюсь своей конечной цели и обрету душевное равновесие. У меня возникло ощущение, будто времени осталось страшно мало и его нельзя тратить на ритуальные танцы.

Поэтому разговор я начала в лоб.

— Почему ты не женился на мне, когда нам было по двадцать? — спросила я Джулиуса.

Он не дрогнул. Вот что мне в нем всегда нравилось — поразительное самообладание.

— Мы оба были слишком юны. Сами тогда не знали, чего хотим, — ответил он.

— Я знала. Я всегда знала. Я хотела получить тебя. Я полюбила тебя с первого взгляда! — Я выразительно ударила себя кулаком в грудь. — Мне сердце подсказывало! Я с самого начала любила тебя. А ты? Ты не поверил голосу сердца!

Джулиус едва слышно вздохнул. Он колеблется, поняла я. Ему стыдно.

— Ты до сих пор боишься слушаться голоса сердца! — с удвоенным пылом продолжала я. — По-твоему, я заслужила такой участи? Или я недостойна любви?

К глазам подступали слезы, но я усилием воли не позволила себе заплакать.

— Я все время о тебе думаю, Дейзи, — ответил Джулиус. — Не могу тебя забыть.

— Вот! Вот! — в голос закричала я. — А мне не нужно, чтобы ты обо мне думал! Мне нужно быть с тобой! Рядом! Стать частью тебя!

Из-за соседнего столика на нас оглянулась отвратного вида девка — в мини-юбке, размалеванная. Оглянулась и хихикнула. Я посмотрела на эту телку так, что чуть ее не испепелила. Этой никогда не понять, о чем я говорю, — у нее ни мозгов, ни души.

— В этом вся сложность, — мрачно сказал Джулиус, понизив голос. — Ты всегда хочешь слишком многого.

В ответ я резко встала и направилась прочь. Еще минута — и я задохнусь в этом загончике для богатых и тупых. Но на улице меня нагнал Джулиус. Ах, так?

— Я, значит, слишком многого хочу? — обрушилась на него я. — Да я всегда хотела лишь одного — чтобы ты позволил мне тебя любить! По-настоящему! А не лелеять какие-то там юношеские фантазии, не крутить их в голове! — Я постучала себя по виску.

— Вот так тебе по-настоящему? — Он сгреб меня в охапку, стиснул до боли и поцеловал.

— Не надо, пусти! — Я попыталась вырваться. — Не надо, пожалуйста!

— Так чего тебе надо? — рявкнул разъяренный Джулиус.

— Просто… обними меня, и все.

Когда он послушался, я заплакала, уткнувшись в лацкан его пиджака. Внутри у меня все разрывалось от боли.

— Ну перестань, — прошептал Джулиус мне в волосы. — Будет. Не плачь.

— Я так больше не могу-у-у! — провыла я.

И вдруг он ответил:

— Я тоже.

Не успела я опомниться, как Джулиус уже втащил меня за руку в роскошный отельный номер. Просто чтобы поговорить в спокойной обстановке, объяснил он на ходу, а вовсе не с какими-то неприличными целями. Иными словами, он не желал стоять посреди улицы, утешая плачущую женщину. Не любил сцен. В номере я прямиком проследовала в ванную, где прижалась лбом к холодной мраморной стене. Я устала плакать и ощущала ужасную эмоциональную опустошенность. Надо отмокнуть в ванне, намылиться всеми тутошними дорогими гелями и шампунями, и пусть всю негативную энергию смоет вода. Я пустила сильную струю и, как загипнотизированная, уселась на бортик, глядя, как вода поднимается все выше. Потом зажмурилась, закрыла лицо руками и подумала: «Самый главный вопрос в жизни вовсе не „зачем мы здесь?“, о нет. Его куда лучше сформулировал Камю: „Почему бы нам не убить себя?“» Да-да, как это верно. Я была в таком состоянии, что изречение Камю вдруг показалось мне невероятно смешным, и я расхохоталась.

Вдруг в дверь заколотил Джулиус. Он что-то кричал. А, вода. Я посмотрела под ноги. Вода стремительно растекалась по полу, перелившись через бортик, и хлюпала на кремовом коврике. А я и не заметила. Ванна, оказывается, наполнилась очень быстро. Я закрыла оба крана, и тут в ванную ворвался Джулиус и мгновенно пошвырял на пол все полотенца, чтобы остановить поток воды. Недолго думая, он опустился на колени и начал промокать полотенцами пол, сгоняя воду. И ни слова упрека, ни даже сердитого взгляда! Мне это всегда в нем нравилось. Другой бы на его месте не то что подумал, а и сказал: «Идиотка, если протечет этажом ниже, нам выставят колоссальный счет!» А Джулиус ничего такого не сказал, и вовсе не потому, что он богат. Просто у него, как и у меня, обостренное чувство юмора. Мы переглянулись и покатились с хохоту — буквально, прямо на мокрые хлюпающие полотенца. Ну и положеньице! Вскоре в дверь номера отчаянно застучали, отчего нам стало еще смешнее.

Позже, когда недоразумение было улажено, положенные извинения принесены, а Джулиус расплатился, мы с ним лежали на постели в махровых халатах и ждали, пока наша одежда, павшая жертвой наводнения, высохнет. Мы лежали рядом, оба на спине, близко, но не соприкасаясь. Джулиус повернулся ко мне и хотел было что-то сказать, но я остановила его:

— Не надо. Молчи. Неважно, что ты скажешь, я все равно знаю, что ты не хочешь бросать Алису и ребенка.

— Хочу! — горячо ответил Джулиус. — Но не могу. Я каждый день борюсь с собой. Рассудок говорит: «У тебя жена и младенец, ты за них отвечаешь, веди себя как положено», а сердце подсказывает: «Ты же любишь Дейзи, зачем ты слушаешься рассудка?» А рассудок в ответ: «Твой долг — заботиться о семье». А сердце: «Но как мне жить? Что я, так и буду жить следующие двадцать лет?» А рассудок опять за свое: «Это твой долг, и точка».

Слушать это было мучительно, ведь я любила Джулиуса, и все-таки я его поняла.

— Да, главное — это чтобы хватило мужества не уйти, а внять голосу сердца, — негромко отозвалась я.

Джулиус погладил меня по руке и сказал:

— Вряд ли я смогу жить без тебя.

— Тебе придется, — непреклонно ответила я, — потому что делить тебя я ни с кем не намерена. Я просто не вынесу этого, я спячу. Мне не нужен приходящий любовник, мне нужен спутник жизни. Чтобы мы вместе ездили отдыхать, строили планы, заворачивали рождественские подарки. Ты такой чудесный, и я так горжусь тобой, что хочу иметь право открыто показывать, что ты мой. Понимаешь, открыто идти по улице и держаться за руки. Не встречаться тайком, украдкой, не врать, не обманывать — я этого всего не смогу. Будь у нас просто быстротечный роман, все было бы куда проще. Но речь идет о подлинной любви, а в любви компромиссов быть не может. В том-то и дело.

Я хотела было встать, но Джулиус не пустил.

— Укуси меня, — сказал он.

— Ты что? — растерянно засмеялась я.

— Хочу, чтобы ты оставила мне метку.

— Не глупи!

— Тогда я тебя укушу, — он приподнял полу моего халата и, прежде чем я успела воспротивиться, ощутимо цапнул меня за бедро.

— Ой! — вскрикнула я. Было больно. Я скосила глаза. Он все рассчитал. Не до крови, но чувствительно, и синяк будет. Может, и наша любовь такая?

Мы молча смотрели на это красное пятно, а потом подняли глаза друг на друга. Мое сердце переполнялось как никогда.

— Обыщи хоть весь свет, а такого, как я, не найдешь, — заявил Джулиус.

— Да и я тоже в единственном экземпляре, — улыбнулась я.

И тут мы потеряли голову. Одновременно.

Глава 12 Рождественская песнь Дейзи

Я старательно выводила на черной грифельной доске белым мелком: «Страдание, которое мы испытываем, не вняв зову сердца, далеко превосходит любую, самую лютую боль». Оценив дело рук своих, я вздохнула. С нашей последней встречи с Джулиусом прошло недели две, и я не понимала, как жить дальше — как вообще жить без него. Но зато я знала, что сохраню верность себе. Через десять дней мне стукнет сороковник, и я четко понимала, что никогда и ни в чем больше не пойду на попятный и не соглашусь на компромисс. Я не успокоюсь. Не соглашусь на скучную обыденную работу или на отношения со скучным, ничем не примечательным парнем. Потому что на собственном горьком опыте, вдоволь понаступав на грабли, убедилась: это только кажется, что компромиссы — маленькие уступки, которые делаешь там и сям. На самом же деле это смертоносное оружие, которое убивает в тебе душу.

Майлс, прочитав цитату дня, возмутился:

— Дейзи, ну честное слово, ты ничего помрачнее не могла нарыть в своих дурацких книжонках? Декабрь вот-вот начнется, нам нужны рождественское настроение, праздничная атмосфера, чтобы в нашу контору потянулись жизнерадостные чудаки, а не депрессивные мудаки!

— Ладно, завтра я тебе напишу развеселую фразочку: «Хо-хо-хо, ребятишки, девчонки и мальчишки, не скорбите по уходящему году, пусть Рождество станет для вас началом новой жизни. Дайте жизнь чуду — поверьте в свои мечты». Пойдет? — ядовито спросила я.

— Нет уж, лучше вот эти угрюмые поучения, — передернулся Майлс. — На, посмотри почту. — Он вручил мне пачку корреспонденции, и я рассеянно принялась ее перебирать.

Письмо из издательства «Прозрение»! Сердце у меня зашлось от страха и волнения.

Я дрожащими руками разорвала конверт, пробежала глазами письмо и пронзительно взвизгнула от восторга. Потом замолотила кулаками воздух и заплясала, как боксер-победитель на ринге, выкрикивая экстатическое: «Да! Да! Да!»

Майлс посмотрел на меня с интересом.

— Дай-ка угадаю. Джулиус прислал телеграмму «Согласен на все, падаю в ноги»?

— Нет, но тоже неплохо! — пританцовывая от счастья, я подскочила к Майлсу и крепко обняла его. — Спасибо за все, что ты для меня сделал. Но тебе придется подыскать в продавщицы другую неудачницу, с которой ты будешь распивать кофе и пикироваться.

— Это еще почему? — изумился Майлс.

— Я сваливаю. — Я потрясла конвертом. — Я послала им заявку на книгу, которую думаю написать, и они ее приняли!

Я вновь запрыгала от радости.

— Майлс! Представляешь, я напишу книгу! Свою собственную книгу о том, как справиться с разводом и жить дальше! Я ее назову «Дейзи Доули: развод в большом городе». Я прославлюсь!

В один миг у меня как будто свалилась с плеч тяжеленная ноша прошлых лет — страданий, унижений, ожиданий, когда же я начну новую жизнь, когда же придет мой звездный час. Этот час наконец-то настал! Какая удивительная легкость снизошла на мою душу — а все потому, что меня наконец-то, наконец-то оценят по заслугам, будут судить по моим талантам, пусть даже маленьким, скромным, но моим. Меня признали, мной заинтересовались! Теперь все отказы и обиды прошлых лет казались мне не такими уж значительными и утратили свою власть надо мной. Вообще-то даже это достижение и то причинило мне боль: я осознала, как же долго и мучительно гадала, суждено ли мне найти свое место под солнцем. Я так долго жила всеми отвергнутой одиночкой, что свыклась с этим самоощущением и лишь сейчас ощутила, как же это было ужасно. Когда тебя постоянно отвергает мужчина твоей мечты, когда творческая самореализация все не удается и не удается, в душе наступает онемение, оцепенение, в тебе будто умирает что-то самое важное, самое главное. А теперь онемение прошло, и, как это бывает, когда оно отпускает отнявшуюся руку или ногу, меня точно кололи сотни мелких иголочек. Было больно, зато я убедилась, что жива! Ах, как же это было восхитительно!

Изнемогая от наплыва чувств, я уселась прямо на пол и перечитала письмо. Майлс опустился рядом и сказал:

— Конечно, тебе нелегко придется — подумать только, расстаться со мной и нашим уютным дружеским междусобойчиком. Где ты еще найдешь такое начальство, как я? Чтобы понимало, выслушивало и не задирало нос? Кто еще будет с тобой так щедр? Кто станет отпускать посреди рабочего дня? — Он помолчал, а потом добавил — уже не дурачась: — И ты никогда не найдешь начальника, который бы тебя так любил. Ладно, поздравляю, ты, конечно, бессовестная дрянь, что вот так меня бросаешь, но я за тебя рад. Ты молодчина.

— Правда?

— Правда. Ты ведь и понятия не имеешь, до какой степени тебя любят.

Я смущенно уставилась на Майлса.

— Вот не прискакал твой Джулиус на белом коне, не выкатил тебе бриллиантовое кольцо, так ты и думаешь, будто все остальное в жизни не считается, — неожиданно серьезно сказал он. — А между прочим, друзья, которые готовы за тебя убить, очень даже считаются. И договор на книгу считается. И наконец, для чокнутой тетки на грани климакса ты, надо сказать, неплохо выглядишь. Я бы с тобой переспал, например.

— Вот уж спасибо! — откликнулась я и шутливо добавила: — Утешил так утешил. Наконец-то чувствую себя настоящей женщиной, желанной и прекрасной.

Но в шутках Майлса была доля правды: да, мне не судьба пойти с Джулиусом под венец, но это еще не значит, что следующий этап моей жизни будет лишен всякого смысла.

— Понимаешь, я так привыкла к неудачам, отказам и отвержению, что как будто разучилась радоваться жизни, успехам… вообще разучилась быть счастливой, — честно объяснила я.

— Ничего, научишься обратно, — подбодрил меня Майлс. — Тем более что это, как их, «Озарение», тьфу, «Прозрение» не какая-нибудь тебе мелкая контора, это монстр издательского дела. Тут серьезные деньги светят, имей в виду.

Вечером, после закрытия магазина, пришли Люси и Джесси, и мы устроили маленькую пирушку: шампанское и куча китайских вкусностей. Джесси вспрыгнула на стул и произнесла тост:

— За нашу милую Дейзи, которая наконец нашла свое призвание в жизни! Разумеется, путь к нему был усыпан терниями и ознаменован душевными терзаниями, потому что иначе она у нас не может, и, конечно, если Дейзи что и натрудила, так только свои слезные железы, но вся эта боль была во благо, потому что, страдая, наша старушка накапливала опыт и материал для своей эпохальной книги, и теперь точно знает, что все неудачники на свете ждут не дождутся, пока им расскажут, как обустроить свою жизнь — расскажет гуру Дейзи, великий специалист по самопомощи! Итак, дорогие друзья, а также вероятные партнеры, — она кинула игривый взгляд на Майлса, — прошу поднять бокалы теплого моэта за мисс Дейзи Доули, единственную на свете женщину, которая разменяет пятый десяток, продолжая свято верить в ангелов-хранителей, но при этом умудрилась лишь на исходе медового месяца заметить, что вышла замуж за премированного поросенка. За единственную известную мне даму, которая отрицала законы природы и медицины, утверждая, будто забеременела во время месячных, в ходе единственного одноразового свидания за всю ее унылую любовную жизнь. За поразительную женщину, которая не забыла о презервативах, трахаясь со стерилизованным мужчиной! За женщину, которая вот уже двадцать лет развлекает нас сагой «любит-не любит» с участием Джулиуса Вантонакиса и которая — спасибо тебе, Боженька, а может, ангел-хранитель Дейзи, — наконец-то умудрилась затащить означенного Джулиуса в постель, чуть не вышибив ему мозги. И наконец, поднимем бокалы за Дейзи, потому что она искренне верит в то, как важно пережевывать все свои переживания, и плачет, когда счастлива и когда несчастна и когда возбуждена…

— …и когда голодна и одна и когда за окном луна, — подхватила Люси.

— Слушай, а ты, часом, не из тех извращенок, которые плачут, когда кончают? — с деланым ужасом поинтересовался у меня Майлс.

— Этого, дружок, тебе никогда не узнать, — хихикнула я.

— Итак, повторяю, за двинутую Дейзи Доули! — продолжила Джесси. — За нашу лучшую подружку и неиссякаемый источник вдохновения, ибо, как бы скверно ни складывалась наша жизнь, достаточно посмотреть, как дела у Дейзи, и сразу приободришься!

— За двинутую Дейзи Доули! — хором поддержали тост Майлс и Люси. — За будущего автора «Развода в большом городе»!

Мы выпили. Я поблагодарила Джесси и заявила, что, как только получу аванс от «Прозрения», сразу съеду и возьму депозит на собственную квартиру. Люси тихонько сказала мне:

— А я и не знала, что ты успела переспать с Джулиусом.

— Зато я знала, что ты эту идею не одобришь… да никаких идей у меня и не было, я не собиралась, все произошло само собой. — Я пожала плечами. — Честно говоря, я сама не особенно рада, что так случилось, но и чувства вины у меня нет. А есть чувство, что все было как надо, и, значит, это судьба.

— Ты не меняешься, Дейзи, опять свое про фатальный рок судьбы заладила, — вздохнула Люси.

— Слушай, Люси, — вмешалась Джесси, — существует множество способов забыть о мужчине. Самый приятный и простой — перетрахнуться и забыть.

Люси в ответ только губы поджала.

— Ну, не надо, перестаньте. — Я решила пресечь ссору на корню. — И вообще, все было гораздо серьезнее. И лучше. Я впервые поняла, что такое заниматься любовью, а не просто кувыркаться в постели.

— В постели ничего «просто» не бывает, романтическая ты дурочка, — возразил Майлс.

— Ну что ж, остается только надеяться, что вы предохранялись, — сказала Джесси. — Повторение эпопеи с Троем Пауэрсом никому не нужно. — Она глянула на меня. — Вы ведь не забыли про резинку?

— Конечно-конечно, — соврала я.

Если вообще возможно мгновенно ощутить, что ты забеременела, то именно это со мной и произошло. В каком-то уголке души вдруг точно лампочка загорелась, какая-то часть тела вдруг подала сигнал. Я не позволяла себе четко осознать это, но, как только я получила из «Прозрения» предложение писать книгу, внутренний голос небрежно сказал мне: «Да, кстати, ты наверняка беременна». Но спешить я не стала и тест сделала только утром своего сорокалетия, потому что хотела, чтобы хотя бы для меня это событие стало значимым. Задержка была всего в несколько дней, но я не удивилась. Пописав на полоску теста, я не облилась холодным потом и не задрожала, как в прошлый раз. Я не волновалась. Когда на бумажной ленточке теста начала проступать вторая полоска, я с облегчением поняла, что меня затопляет радость. Это новая жизнь — во всех смыслах! И для меня, и для ребенка, и для Джулиуса, если он захочет. И ничто в целом мире не заставит меня отказаться от этого шанса на счастье. Я чувствовала себя непривычно спокойной и уверенной. Я четко знала, что буду делать. Нет, на этот раз я не буду орать о своей новости на всех перекрестках и спрашивать чужого мнения, чтобы потом меня отговорили. Впервые в жизни я, сорокалетняя взрослая женщина, поступлю так, как считаю нужным.

Бумажную полоску теста я бережно упрятала в сумочку и отправилась на работу. По дороге забежала на почту, купила конверт, проложенный изнутри пупырчатым полиэтиленом, запечатала в него свою драгоценность и отправила Джулиусу. Ни открытки, ни записки, ни строчки вообще. Он и так поймет. В магазине меня уже поджидал Майлс — с круассанами, кофе и шампанским, в качестве отвальной. Из музыкального центра разносились умильные рождественские песнопения, я пила кофе, притворялась, что прихлебываю шампанское, и ловила себя на том, что давно не ощущала такой легкости и покоя — ведь обычно я напряжена и вся на нервах. Благодаря новости — пока еще только моей — мне было уютно в своем теле как никогда. Не то чтобы я не страшилась будущего — конечно, страшилась. Но сейчас я воспринимала судьбу как несущуюся вскачь лошадь, и единственный способ справиться с ней, по-моему, было просто положиться на волю неба и отпустить поводья. Не сопротивляться и не бороться. Тогда она, не чувствуя сопротивления, смирится сама.

Рабочий день уже был в разгаре, когда неожиданно пришел рассыльный и принес для меня пакет.

— Уверена, это какое-нибудь кошмарное изделие из маминых каталогов, — сказала я Майлсу, расписываясь в квитанции. — В прошлом году она подарила мне, как это… в общем, такую штуку, электрический выковыриватель косточек из вишен. Может, в этот раз такой же, но для авокадо? В ознаменование моего юбилея?

В разрыве коричневой обертки показалась чистейшая бархатная синева коробочки от Тиффани — в форме яйца.

— Ну, мама дает! — воскликнула я. — Наконец-то предки раскошелились на ювелирку. Видно, считают, что я уже большая девочка.

Конечно, мне было ужасно приятно, но в голове тут же пронеслось: «Если рожу девочку, будет кому передать».

Я нетерпеливо открыла фирменную коробочку и остолбенела.

Внутри сверкало яйцо Фаберже — то самое, фамильное, Джулиуса.

У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло от потрясения. Я дрожащей рукой вынула яйцо из футляра и нажала пружинку, так что оно раскрылось и свет радугой заискрился на драгоценных камнях, усыпавших бабочку.

— Обалдеть! — прошептал Майлс, уставившись на сверкающие рубины, изумруды и бриллианты. — А ведь это всего-навсего твой сороковник, не коронация. Слушай, твоя мама, часом, не разорилась? Или оно поддельное?

Я помотала головой.

— Оно не от мамы, — пересохшими губами ответила я. — От Джулиуса. Настоящее яйцо работы Фаберже, я точно знаю.

— С чего ты взяла, что от него? Записка есть?

— Нет. — Я с трудом сглотнула. — Да она и не нужна, и так все яснее ясного. — Защелкнув яйцо, я бережно убрала его в бархатную коробочку.

— А это что тогда? — Майлс сунул мне крошечный конвертик, который я не заметила. Внутри и впрямь оказалась записка — четким почерком Джулиуса: «Помни, что бабочки хрупки, но умеют выживать. Они практически не проявляют заботы о потомстве, не считая того, что выбирают надежное место для кладки». Я положила записку в карман и помчалась в туалет — запереться, побыть одной. Там я прислонилась лбом к зеркалу и попыталась успокоить дыхание. Да, вот это настоящая любовь! Но как истолковать то, что Джулиус прислал мне свой главный личный символ бесконечной любви? А вдруг это единственная ценность, на которую я могу рассчитывать? И что он чувствовал, когда вскрыл конверт и увидел мой символ того, как надежно я буду хранить его потомство?

Мы с папой всегда объединяли празднование моего дня рождения и Рождества в одну встречу — примерно посередке между этими двумя датами. На сей раз папенька вдруг предложил повести меня куда угодно по моему выбору, но я тупо уперлась и сказала, что предпочитаю наш традиционный тайский ресторан. Я уже успела чуть ли не привязаться к этому нелепому заведению и его малоаппетитной кухне. А накануне Рождества, украшенный гирляндами розовых лампочек и серебряными елочками, ресторан выглядел еще нелепее обычного. В кои-то веки я пришла первой и устроилась за нашим обычным столиком. Нервы у меня были на пределе. Вот уже две недели, как Джулиус должен был получить мою посылку, и ни ответа ни привета. Рождество падало на выходные, так что Джулиус наверняка отправится с семьей нежиться на Карибы или кататься на лыжах в Швейцарию, и потому его молчание воспринималось особенно зловеще. Джулиус знал, как сильно я люблю его, поэтому, конечно, должен был понять, что ребенка я оставлю. У меня и тени сомнений не возникало, но, по мере того как молчание Джулиуса затягивалось, я все больше боялась, что он вообще не желает принимать участия в ребенке и моей дальнейшей судьбе. Нет, он не будет орать на меня и угрожать, как Трой Пауэрс, но благословения, поддержки и помощи от него тоже, видно, ждать не приходится. Я усилием воли заставляла себя не расстраиваться, чтобы не повредить малышу, но, конечно, в глубине души молила небо, чтобы конверт с бумажной полоской все-таки заставил Джулиуса воссоединиться со мной. С нами. Раз и навсегда.

В ресторан ввалился папенька — в древнем, ну просто допотопном макинтоше, раскрасневшийся от холода. Щеки у него шелушились, вид был неопрятный. Папенька полагал, что центральное отопление — экстравагантная расточительность, поэтому зимой всегда был такого вот синеватого оттенка, будто бомж.

— Привет, Дейзи! — воскликнул он, потирая руки, точно грелся у камина. — Давай-ка закажем что-нибудь погорячее и поострее — например, супчик. Согреемся. — Когда суп подали, папаша жадно принялся его хлебать и только потом спросил: — Ну, как прошел день рождения?

— Чудесно, спасибо, — ответила я. — Но довольно скромно. Сходили в ресторан компанией — с Люси, Майлсом и Джесси.

— Ну да, полагаю, особенно праздновать-то тебе нечего. Незамужняя, бездетная, да к тому же еще карьера толком не сложилась — ничего себе наборчик в сорок-то лет. Но жизнь редко складывается так, как мы мечтаем. Вот я, например, смотрю на самого себя, а ведь мне уже семьдесят пять стукнуло, и говорю себе: «Никогда бы не подумал, что опять заживу один, но, с другой стороны, никогда бы не подумал, что мне это так понравится». — Он надтреснуто гоготнул.

Я смотрела на папашу, на то, как моргают его водянистые голубые глаза, и не понимала — это он впрямь так бестактен или старается меня подбодрить?

— Вообще-то мне очень даже есть что отмечать, папа, — объявила я воинственно, не в силах удержаться. — Я подписала договор с издательством «Прозрение» — напишу им руководство как жить после развода. И к тому же я беременна!

Папенька уронил ложку в суп и уставился на меня.

— Какой ужас, — сказал он. — Сочувствую. Очень.

Он что, спятил?

— Почему ужас? Чему сочувствовать? Тому, что мне заплатят за книгу, которую я напишу, или тому, что у меня ребенок от Джулиуса? От любимого и обожаемого мужчины? — звенящим голосом спросила я.

— Но как же ты напишешь книгу к определенному сроку, если тебе рожать? Ты же не станешь подписывать договор, потому что не сможешь в него уложиться. Тебе придется сказать издателю правду, а он решит, что ты не сдашь книгу в срок, если оставишь ребенка — ведь так?

— Рожать я буду, издатель будет об этом знать, и я прекрасно справлюсь и с беременностью, и с книгой. Так сейчас поступают все современные женщины, все работающие мамы. К твоему сведению, — с нажимом сказала я.

— А мистер Вантонакис? Он-то поведет себя прилично? Поддержит тебя? — спросил папенька.

— Понятия не имею, — устало ответила я.

— Ну что он сказал хотя бы?

— Не знаю. Мы с ним еще это не обсуждали.

— Не обсуждали? — переспросил папаша. — А он вообще в курсе?

— Да.

— Значит, ты ему написала? Ну чистая Джейн Остин. В наши дни незаконнорожденность тоже клеймо, хотя, к счастью, в меньшей степени. А к тому времени, как ребенок пойдет в школу, ты уже выйдешь за Джулиуса или еще за кого-нибудь, так что бедный малыш не будет чувствовать себя совсем уж неловко, когда его начнут донимать, почему мама с папой не женаты и есть ли у него вообще папа. Видишь ли, Дейзи, при всей прогрессивности окружающих я уверен, что отец по-прежнему остается важной фигурой, главной фигурой.

— Прямо как ты, да, ты это хочешь сказать? — язвительно спросила я, ощерившись на папеньку так, что он даже отшатнулся, пораженный. — Да, конечно, когда я была маленькой, ты вроде как витал поблизости, но на самом-то деле тебя ведь рядом не было! У меня тогда было — и до сих пор осталось — твердое ощущение, что мама воспитывала меня в одиночку и что любила меня только она. Разумеется, папа, теперешнее мое положение незавидно, но тогда опиши мне, каким должен быть идеал! Знаешь, что я тебе скажу? Лучше уж я рожу сейчас и подниму ребенка одна, да, это гораздо лучше, чем если бы я родила от Джейми и ребенок был бы, как ты это называешь, законнорожденным. Да шут с ней, с законнорожденностью, не в этом счастье! Я-то определенно знаю: рядом с неподходящим мужчиной женщина куда более одинока, чем если она просто живет одна, сама по себе.

Папенька весь сжался — ни дать ни взять черепаха, которая с перепугу спряталась под панцирь. Ага, испугался доченькиного напора, и поделом ему! Будет знать, что я тоже могу постоять за себя.

— Никогда не видел тебя такой целеустремленной, — выдавил он наконец. — Значит, ты считаешь, что рожаешь этого ребенка именно тогда, когда тебе захотелось — в отличие от большинства. Подавляющее большинство людей, включая меня, просто сталкивалось лицом к лицу с фактом, что им предстоит стать родителями, и при этом терялось. Но мы все равно не отыгрывали назад, потому что нами двигало чувство, что мы поступаем правильно. Вот что меня в тебе восхищает больше всего, Дейзи: ты наконец-то научилась поступать так, как считаешь правильным, а не так, как выглядело бы правильно со стороны.

За два дня до Сочельника мы всей компанией устроили посиделки в магазине у Майлса. Майлс собирался в Сочельник закрыть магазин и уехать на Рождество к родителям, Люси увозила дочек к своим родителям, а Джесси вызвалась, как только освободится с работы, встретить праздник вместе со мной — дома у моей мамы.

На этот раз была моя очередь говорить тост. Я взобралась на стул, откашлялась и начала:

— Кхм-кхм, позвольте мне сказать несколько слов.

Наша теплая компания, уже расположившаяся поудобнее, взглянула на меня.

— Только без шизопсихооткровений и озарений! — строго предупредил Майлс.

— Даю слово, ничего слишком эзотерического говорить не буду, но скажу от всего сердца.

Я обвела друзей глазами. Джесси, все такая же лихая гуляка, которая все еще старается, на свой бесшабашный лад, найти в своей жизни какой-то смысл, помимо карьеры, и преодолеть одиночество. Как же я ее люблю, со всем ее цинизмом и здравомыслием! А вот Люси, все такая же хорошенькая и все еще не залечившая ран, нанесенных Эдвардом; ее яркая аура как будто потускнела от его предательства. Как же я переживаю за Люси, как сочувствую ей в ее беде! А вот Майлс, — он все так же неотразим и хулиганист, хотя теперь изрядно ошарашен неожиданным поворотом в жизни, заставившим его глубоко задуматься и стать серьезнее. Я всегда буду любить его, ведь он просто прелесть!

Вот они, мои лучшие друзья. Мы знакомы уже больше двадцати лет, страшно сказать, и все мы, как и любой нормальный человек, стараемся понять, ради чего живем.

— Я просто хотела сказать вам, что, если бы не вы, мне бы этот год не выдержать, — объявила я. — Год у меня выдался тяжелый, мягко говоря, и спасибо вам за поддержку, ребята. Однако хочу предупредить: в ближайшие годы она мне понадобится еще больше, потому что я беременна. Вот. Ребенок от Джулиуса, и я решила рожать.

— Врушка! — завопила Джесси. — Так-таки трахалась без резинки! Наврала мне!

— Угу, и даже не отрицаю, нагло соврала, — хихикнула я.

— Ну когда ты запомнишь, что, если не предохраняться, залетишь? — засмеялась Джесси.

— А ты-то сама будешь проверять это на практике или пока не надумала? — парировала я. Джесси улыбнулась и пожала плечами. Мне впервые показалось, будто она колеблется. Может, она все-таки решится на какие-то серьезные подвижки в жизни?

Меня наперебой обнимали, целовали и поздравляли. Все выразили горячее желание стать крестными.

— Ура, если ты родишь девочку, я подожду, пока ей не стукнет шестнадцать, и соблазню ее, а если парня, тогда в пятнадцать сведу его со шлюхой, — пошутил Майлс в своей неподражаемой манере.

— В пятнадцать? — ехидно переспросила Джесси. — Это не поздновато? А насчет девочки — ты сам-то к тому времени будешь в форме? Сомнительно.

— А что сказал Джулиус? — осторожно поинтересовалась у меня Люси. Все разом умолкли.

— Если честно, не знаю, — честно ответила я. — То есть он в курсе, что я беременна, потому что я послала ему тест по почте. Но с тех пор от него ни слуху ни духу.

Остальные многозначительно переглянулись. Никто не сказал ни слова, но я и так поняла, что они подумали: «Этого и следовало ожидать».

Мама нарядила елку, а у Арчи, похоже, поднос с коктейлями так и прирос к руке. Лучась гостеприимной улыбкой, Арчи то и дело возникал непонятно откуда с одним и тем же вопросом: «Как насчет выпить за дедушку Санта-Клауса?» Мама впервые отмечала Рождество вместе с Арчи, а на День Подарков решено было пригласить его детей и внуков, поэтому обстановка в доме была особенно праздничной и уютной. Мама, конечно, суетилась и кудахтала, что ничего не успевает и вокруг бардак, но я-то видела: она счастлива. Вид у мамы был еще безумнее обычного: модная праздничная блузка алого шелка под зеленым дутым спортивным жилетом, и к этому брюки и резиновые сапоги, по обыкновению, заляпанные грязью. Мало того, на шею мама нацепила свои самые впечатляющие жемчуга, да и косметики для себя не пожалела. Я давно уже не видела ее такой счастливой. Арчи, в вишневых вельветовых брюках и твидовом пиджаке, тоже сиял от счастья. Краснощекий, с белыми мохнатыми бровями и торчавшими из ноздрей волосками, Арчи выглядел жизнерадостным и донельзя земным. Может, ему и недоставало папиной тонкости, но зато и папиной меланхолии в Арчи не наблюдалось. А уж как Арчи обожал маму! Это читалось в каждом его жесте, даже в том, как он помогал ей фаршировать индейку. Ну не душка ли?

Когда Арчи отлучился в сарай за дровами, я обняла маму за плечи и сказала:

— Мам, у меня для тебя новость.

Больше всего я боялась, что мама слетит с катушек и что, объявив о своей решимости стать матерью-одиночкой, я испорчу ей рождественское настроение. Поэтому я решила обойтись без предисловий и проскочить ужасный миг как можно быстрее.

— Мам, я беременна, ребенок от Джулиуса, все получилось само собой, мы ничего не планировали, Джулиус в курсе, но, по-моему, знать меня не хочет, так что я рожаю сама, волнуюсь как не знаю кто, но все равно счастлива и ты за меня, пожалуйста, тоже порадуйся! — протараторила я, чуть не зажмурившись со страха.

Мама застыла, воздев в воздух руку, вымазанную жиром и начинкой для индейки. По маминому лицу покатились слезы. Ну вот, обреченно подумала я, начинается. Скорее бы Арчи вернулся, при нем мама как-нибудь сдержится. И тут в дверь настойчиво позвонили. Уф, наверно, это Джесси, какое счастье, сейчас она всех успокоит.

— Это Джесси, — сказала я.

Мама обняла меня одной рукой — вторую, вымазанную в индейке, она держала наотлет, будто пытаясь поймать такси, — и завопила:

— Дейзи, доченька, наконец-то! Я уж заждалась! Я тебе никогда не говорила, но я так завидовала своим друзьям — тем, у кого уже есть внуки! А не говорила, чтобы тебя не расстраивать!

На пороге появился Арчи.

— Там к вам пришли, — объявил он.

— Арчи! — Мама запрыгала на одной ножке, как маленькая. — Арчи, я буду бабушкой! Ты представляешь!

Она подхватила Арчи, и оба пустились в пляс.

Я помчалась в прихожую, успев, однако, услышать, как Арчи очень громко ответил: «Отличная новость!», и очень тихо спросил: «А от кого ребенок-то?»

Ну просто сумасшедший дом! Ничего, вот Джесси прибыла, она тут единственный нормальный человек… Но в прихожей Джесси не оказалось. Я заглянула в гостиную — тоже никого. А потом я обернулась и увидела его. Он стоял спиной ко мне, глядя в пылающий камин, но я все равно его узнала.

На звук моих шагов он обернулся. Наши глаза встретились, и он шагнул ко мне.

Джулиус протянул мне баночку зеленых оливок.

— Я помню, что черные ты терпеть не можешь, — сказал он.

Краткий словарик Дейзи Доули

Акт милосердия. Половой акт, осуществляемый с вами лучшим другом мужского пола из жалости. Неужели это было так давно?

Глубокая запсихотерапевтизированность. Состояние подавленности длительной психотерапией и психоанализом, род пресыщения.

Женатые холостяки. Удобное для мужчины психологическое состояние, род преходящей амнезии. Мужья, которые, столкнувшись с симпатичной женщиной, временно теряют память относительно наличия жены и детей. В будни такой мужчина — холостяк, а в выходные отбывает семейную повинность.

Карма свиданий. С возрастом мы получаем то лицо и тело, какие заслуживаем. Согласно тому же принципу, с возрастом мы получаем такие романы, какие заслуживаем. Не хотите целовать очередную лягушку? Тогда держите свою внутреннюю стерву в ежовых рукавицах.

Литература по поп-духовности. Книги по самопомощи. Разновидность популярно-психологической литературы, помогающей встать на ноги после душевной травмы, обрести внутреннюю гармонию и справиться с деструктивным воздействием развода. См. «Развод в большом городе» Дейзи Доули.

Мак-секс. Род сексуального фастфуда, быстрое незатейливое совокупление, гарантирует легкую тошноту и ощущение, что вы не насытились. Не сопровождается эмоциональной вовлеченностью.

Мужской ландшафтный дизайнер. Мужчина, который уделяет особое внимание своей интим-прическе и волосам на груди, вернее, их отсутствию.

Озарение. Состояние, характеризующее порог душевного созревания. Умение принять как факт то, что жизнь несправедлива, а также справиться с разочарованием как неотъемлемой составляющей жизни. Умение переключаться. Этот кадр оказался никуда не годен? Бросьте его, плюньте и переходите к следующему кандидату.

Посттравматический синдром после свидания. Навязчивое состояние, пережевывание собственных переживаний, легкая депрессия в сочетании с хронической усталостью от свиданий. Обычно следует за свиданием, в ходе которого выясняется, что Единственного и Неповторимого вы на этот раз не встретили.

Преждевременная «мы»-якуляция. Любовная дисфункция, для которой характерно преждевременное использование местоимения «мы» применительно к себе и очередному мужчине — до того, как он признал, что у вас роман.

Раса. Сладкий нектар вашей души, ваша истинная сущность до того, как она была самым грубым образом попрана мужчиной (мужем) параллельно с разбитием вашего сердца и омрачением вашего будущего.

Саттвическая сила. Молчаливое душевное равновесие и гармония, которые станут единственным ответом на все ваши тревоги, вопросы и бесконечные деструктивные разговоры с самой собой. На одну четвертую достигается самодисциплиной, на три четверти — доверием к собственной интуиции. То, кто вы есть, гораздо важнее, чем то, что вы говорите.

Свидание после развода. Первое свидание после развода, волнующее мероприятие, призванное убедить вас, что вы вернули себе боевую форму и уверенность в себе, поколебленную разводом. То, как пройдет первое СПД, решает многое в вашей дальнейшей личной жизни и задает ей тон.

Секс-приятель. Спонтанный или заранее оговоренный секс с хорошим знакомым мужского пола. Безопасен для ваших чувств, поскольку никаких планов романтического толка не подразумевает.

Секс с доставкой на дом. Одноразовое или регулярное сексуальное обслуживание на дому. Ни малейшей романтики не подразумевает. Половой акт рекомендуется заесть пиццей, также заказанной на дом.

Сексуальный десерт. Первый партнер, с которым вы переспите после разрыва или развода. Способ побаловать себя и вознаградить за унылый секс на исходе брака. Сладость СД отбивает горечь разрушенных отношений.

Сперминатор. Мужчина, служащий одной-единственной цели: осеменить.

Эмоциональная заразность. Способность без единого слова улавливать эмоции партнера, род телепатии.

Эротический интеллект. Виртуозные навыки в области флирта. Вершина искусства соблазнения.

Примечания

1

«Возвращение в Брайдсхед» — известный роман английского писателя Ивлина Во, увлекательно рисует подробную и яркую картину жизни британской аристократии между Первой и Второй мировыми войнами. — Примеч. перев.

(обратно)

Оглавление

Пролог Первое свидание после развода (ПСПР)

Глава 1 Секс-десерт

Глава 2 Сперминатор

Глава 3 С чистого листа

Глава 4 Чувства заразны

Глава 5 Секс с доставкой на дом

Глава 6 Соло Майлса

Глава 7 Мистер Рыцарь-На-Белом-Коне?

Глава 8 Преждевременная «мы»-якуляция

Глава 9 Секс не в службу, а в дружбу

Глава 10 Посттравматический синдром после свидания

Глава 11 Кармический должок

Глава 12 Рождественская песнь Дейзи

Краткий словарик Дейзи Доули Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg