«Рассказ о будильнике»

Оулавюр Й. Сигурдссон Рассказ о будильнике

1

Этот рассказ я не собираюсь печатать. Ведь если его опубликуют, люди решат, что человек я, видимо, весьма и весьма неумный, или попросту идиот. А я уже немало наслушался по поводу своих рассказов, другому бы и половины хватило. Да мне и не нужно, чтобы люди читали этот рассказ.

Вечер, я сижу за столом и коротаю время, покрывая листочки каракулями. О чем этот рассказ? Может быть, о красивой девушке, с которой я познакомился несколько лет назад, и моих отношениях с ней? Нет, упаси меня бог раскрывать старые тайны. Это рассказ о будильнике — и рассказ недлинный, я уже перезабыл многое из того, что надо было бы в него включить. Но я хорошо помню, что работал в ту пору над большим произведением, ибо приключилось это в бытность мою писателем. (Теперь я это занятие, к счастью, оставил.) Я задумал тогда написать роман о человечестве, и друг мой тоже решил написать аналогичный роман. Работа у нас, однако, продвигалась медленно, так как оба мы были медлительными и к тому же любили поспать.

И вот однажды апрельским вечером я говорю себе: если ты сейчас отправишься к морю и поглядишь на закат, то тебе придет в голову какая-нибудь умная мысль насчет следующей главы. На дворе было тихо, безветренно. Горизонтальные лучи вечернего солнца светили в окна моей комнаты, мне не сиделось дома, не хотелось биться над своим романом о человечестве. Я пошел к морю. Был прилив. Бредя по берегу, я прислушивался к плеску волн и смотрел на корабли в заливе. На осклизлых камнях виднелись пряди водорослей, морские желуди и небольшие улитки, и я с интересом разглядывал их. Я отчетливо помню, что был в прекрасном расположении духа. Проходя мимо груды какого-то хлама, я вдруг услышал странный звук: тик-так! тик-так! Я в изумлении остановился, огляделся и прислушался. Сделав еще несколько шагов, я вскоре опять услышал «тик-так», но потише, чем в первый раз, и повернул обратно, чтобы обследовать груду хлама, откуда, по всей видимости, исходил звук.

Позже я не раз жалел, что повернул тогда обратно! Всему виной мое чертово любопытство. Сколько раз я влипал из-за него во всякие истории! И когда я только повзрослею!

Как вы думаете, что я увидел в куче рухляди? Будильник! Красный, изрядно обшарпанный; ему, видно, немало досталось в жизни: стекло треснуло, одна ножка отломана. Но звонок был на месте и в полном порядке. Будильник шел нормально, хотя и лежал вверх циферблатом между двух камней. «Тик-так!» — высокомерно произнес он и пошевелил обеими стрелками, словно стремясь убедить меня в том, что выполняет важную функцию.

Наверное, кто-нибудь просто забыл его здесь, подумал я и двинулся дальше. Я смотрел на закат, на красное вечернее небо, на розовые весенние облака по ту сторону залива, но ни одна стоящая мысль насчет следующей главы мне в голову не приходила. Было как-то не по себе. Я сдвинул шляпу набекрень, поправил галстук, отряхнул пальто от пыли и, расправив плечи, важно зашагал к груде мусора.

Зачем оставлять его здесь без присмотра, подумал я. Сейчас прилив, и волны, скорее всего, смоют его и утащат в залив. Но даже если и не смоют, он обязательно намокнет, заржавеет и испортится. Очень может быть, что с ним приключилась какая-то неприятность и владелец взял да и выкинул его насовсем.

Я ускорил шаги. Приближаясь к куче, я испытывал легкое волнение. А вдруг его уже нет, подумал я и тут же почувствовал, что мне это было бы неприятно. Он, бедняга, и скверное обращение в жизни изведал, и столкнулся с полным непониманием. У меня заколотилось сердце. Страх мой, однако, оказался беспричинным: будильник лежал на прежнем месте и в прежнем положении. Я посмотрел на него, и он доверительно затикал, как бы говоря: я так и знал, что ты вернешься! Я стоял красный, смущенный, шмыгал носом и старался не глядеть на него.

— Хорошая погода, — сказал я наконец, чтобы продемонстрировать, как удачно я умею выбирать темы для беседы.

Да, будильник тотчас же согласился со мною, что на погоду грех жаловаться.

— Прилив, — сказал я и уставился в небо, где вдруг увидел тучи. — Наверное, ветер поднимается.

Фу, мой прогноз явно не понравился будильнику, и он затыкал как-то неровно, словно в ознобе.

— Что ты лежишь тут? У тебя, видно, нет никого на свете?

Будильник не удостоил меня ответом. В его механизме что-то весело щелкнуло, будто он напоминал мне, что этот апрельский вечер прекрасен и что скоро наступят весенние сумерки.

— У тебя, наверное, нет хозяина? — спросил я. — Хочешь жить на новом месте?

Будильник уклонился от прямого ответа, но так яростно зазвонил, что у меня не осталось никаких сомнений в том, что звонок у него ничуть не хуже, чем у других будильников.

— Звонишь ты прекрасно, — сказал я, когда он умолк. — Такой звонок по утрам спас бы меня.

Он меня явно не понял, так что я без обиняков, чистосердечно поведал ему, что пишу роман о человечестве и должен поскорее закончить его. Однако, как на грех, есть у меня один порок: сам я по утрам проснуться не могу, и это очень скверно, поскольку всего лучше мне пишется именно между девятью и двенадцатью часами утра.

Это расстроило будильник. Я видел, как он погрустнел и насупился. Собравшись с духом, я спросил его, согласен ли он отправиться со мною, если он, конечно, свободен, и будить меня отныне по утрам. Если же ему у меня не понравится, не захочется оставаться, я отнесу его обратно на то же место.

— У меня нет часов, — пролепетал я.

Поняв, как это для меня важно, будильник начал ломаться. Ему, мол, надоели переезды, ему, дескать, и здесь очень хорошо. Подумаешь, прилив или там ветер, ему все это безразлично! С другой стороны, ему не составит никакого труда будить меня по утрам, он не из тех будильников, которые увиливают от работы, нет, не из тех.

— А вот я возьму и куплю красной краски, — сказал я, — Мне ничего не стоит закрасить все облупленные места на тебе.

Облупленные места? Неужели я действительно считаю, будто он так тщеславен, что стыдится облупленной краски? Какое заблуждение! Да он гордится этими щербинами, они свидетельство необходимого жизненного опыта, а хороший будильник никогда не стыдится своего жизненного опыта. С другой стороны, он не отрицает, что было бы недурно слегка принарядиться, переезжая на новое место жительства. Господи, конечно же, он прекрасно обойдется и без подкраски, но, разумеется, она бы сделала его красивее.

Сколько уж мы с ним проговорили, не скажу, но только в конце концов будильник отправился со мной. Радостный, счастливый, я поспешил домой.

2

Началась блаженные дни. Я без устали восторгался будильником, и заботы о нем отодвинули на задний план все остальное. Я неоднократно заводил его в течение дня, часто заставлял звонить несколько раз подряд и, слушая, как он заливается, просто покатывался со смеху. В звонке его что-то так уморительно трепыхалось, что я не мог сдержать хохота, а будильнику явно нравилось приводить меня в хорошее настроение. Я установил его на столе таким образом, что он опирался на несколько книжек, и оттого, что жизненные невзгоды лишили его одной из ножек, он казался мне лишь еще самостоятельнее и интереснее. Мы жили с ним душа в душу, у нас никогда не случалось размолвок, мы никогда не брюзжали и не ворчали друг на друга, и нам никогда в голову бы не пришло, что наша совместная жизнь может кончиться так, как она потом кончилась.

Шло время, прекрасное время, о котором я буду вспоминать с тоской. Однако не приходится отрицать, что мой роман о человечестве продвигался туго. Хотя я и просыпался до девяти утра от пронзительного звона будильника, я не мог заставить себя приняться за свои каракули, не мог выдавить из себя ни строчки. Я сразу же брался за будильник, стирал с него невидимую пыль, всячески обихаживал его. Когда он убедился, что будить меня по утрам нет острой необходимости, он это занятие прекратил. Я спал как сурок, нимало не заботясь о ненаписанных главах романа. У меня был будильник, на что же мне еще жаловаться?

Как-то утром мне не спалось, я встал и посмотрел на часы. Семь, будильник показывал семь. Я лег на правый, бок и снова отдался Морфею. Во второй раз я проснулся уже в двенадцатом часу. Что ж, дело привычное. Я протер глаза, потянулся, выскочил из кровати, однако голова была чугунная, затуманенная, во всем теле ощущалась тяжесть, хорошо знакомая тем, кому приходилось спать слишком долго. Я быстро оделся и завел будильник. Мне сразу же бросилось в глаза, что вид у него смущенный, словно ему отчего-то стыдно. Я, правда, не придал этому значения, ласково попрощался с ним и поспешил в центр города. По дороге я случайно взглянул на соборную башню — полвторого! Быть не может! Либо соборные часы совершенно спятили, либо мой будильничек отстал на два часа. Я забежал к ювелиру и спросил, который час — полдвенадцатого или полвторого. Ни полдвенадцатого, ни полвторого, ответил он, сейчас тридцать две минуты второго.

Сомнений не было: мой будильник отстал. В чем же причина? Ему надоело ходить? Он прихворнул? Или, чего доброго, решил подшутить надо мной?

Я не стал заходить в продуктовый магазин, а побежал домой, чтобы разобраться, в чем дело.

— Что случилось? — спросил я. — Тебе нездоровится? Ты отстал на два часа!

Нет, он не болен. Тик-так, проговорил он насмешливо, как бы давая мне понять, что так мне и надо, раз я не сдержал своего слова.

— Что? — спросил я, ничего не понимая.

Будильник как-то сразу погрустнел. Коли уж он поселился у меня, то ему совсем не по душе, чтобы каждый замечал, как потрепала его жизнь. Ведь мои гости не могли не видеть, что краска на нем облупилась, а это не только вызывало у них жалость к нему, но и подрывало уважение ко мне. Разве я не намекал в один прекрасный апрельский вечер насчет красной краски?

Наконец я понял, куда он клонит. Какой же я неслыханный идиот! Как я мог подумать, что он смирится с этими чертовыми щербинами! Я униженно попросил у него прощения и, чтобы загладить вину, пообещал купить небесно-голубой краски и перекрасить его целиком: этот цвет мне нравился еще больше, чем красный. Я дал слово сделать это через несколько дней, сейчас у меня нет ни гроша, поесть и то не на что.

Но ждать будильник был не намерен. Раз я пообещал купить голубой краски, то должен купить ее сейчас же. Тик-так, сказал он, словно намекая, что денег всегда можно перехватить в долг.

Я раздобыл вексельный бланк, поспешил к двум своим приятелям и попросил их быть моими поручителями.

— Хм, — сказали они, уклоняясь от прямого ответа. — Зачем такие жертвы ради будильника, от которого одна только морока и который так потрепан жизнью еще до вашего знакомства? А когда ты сможешь уплатить по векселю? Нам бы очень хотелось знать это.

— Я, наверное, получу деньги, когда закончу свой роман о человечестве, — смиренно ответил я.

— Когда же ты думаешь закончить свой роман о человечестве? Ты вряд ли его кончишь, если будешь возиться с будильником.

Однако, посмотрев на мое лицо, они взяли ручки и нацарапали на векселе свои подписи — ради старой дружбы. При этом они сочли нужным предупредить меня, что я еще раскаюсь в своей глупости.

Я пропустил их слова мимо ушей, кинулся прямиком в банк, помещавшийся в роскошном доме, и обратился к коренастому, похожему на гиппопотама директору, сосавшему огромную сигару. Он бросил на меня быстрый подозрительный взгляд и прогрохотал:

— Что вы собираетесь делать с этими деньгами?

Мне было ясно, что говорить правду не стоит, и я почтительно сообщил ему, что намерен вложить деньги в одно предприятие, сулящее барыши. Я краснел и пыхтел, рассказывая гиппопотаму длинную байку об этом предприятии. Чего не сделаешь ради маленького красивого будильничка!

3

Банк учел вексель, а я купил небесно-голубой краски и симпатичную кисточку. Вскоре будильник так засиял во всем своем голубом великолепии, что я, можно сказать, даже оробел. На какое-то время жизнь наша стала радостной и безоблачной. Он будил меня каждое утро, потому что я начал трудиться. Дело шло! Я работал как одержимый, и стойка новых глав росла на моем столе. Будильник смирился с тем, что я не могу непрерывно восхищаться им, когда бьюсь над своим романом о человечестве. Он, видимо, хорошо понял, что мне не разорваться.

Но вот он начал забывать будить меня по утрам, хотя вечером я неукоснительно заводил его. Он стал позволять мне спать до полудня и принялся понемногу отставать, сперва на пять — десять минут, потом на пятнадцать, а однажды взял да и отстал за ночь на целых три часа. Я долго не мог прийти в себя от изумления.

— Зачем ты это делаешь? — простонал я. — Разве я тебя не принарядил? Чем же ты еще недоволен?

Будильник что-то кисло протикал. Было видно, что он не вполне доволен мною. Он-то думал, что я куплю ему красной краски, а я купил голубой, хотя, с его точки зрения, красная краска гораздо приятнее, чем голубая.

— Боже милостивый! — воскликнул я вне себя. — Неужели ты хочешь, чтобы я подписал еще один вексель и купил тебе красной краски?

А что в этом особенного? Для чего же существуют банки, если там нельзя получить денет?

— Ага! — вскричал я и топнул ногой. — Так вот ты каков! Тебе бы только удовлетворять свои прихоти да тешить свое тщеславие, а я из-за этого должен по уши залезть в долги! Вот ты каков, приятель! Хорошо еще, что я вовремя тебя раскусил! Надо было мне, черт возьми, оставить тебя тогда на берегу! Пусть бы тебя, сукин ты сын, залило водой и смыло к чертовой бабушке в море!

Услышав, как я взбешен, будильник сразу сменил тон. В его унылом тиканье послышались плаксивые ноты. Он и думать не мог, что я так рассержусь. Он просто пошутил. У него и в мыслях не было, что я подпишу новый вексель и залезу по уши в долги.

— Тогда почему ты так ведешь себя? — спросил я сердито.

— Если хочешь злиться, злись, пожалуйста. Я совсем не просил приносить меня сюда. Лучше бы я остался на берегу. Мне вовсе не хотелось переезжать. Мне вовсе не хотелось к тебе.

Дальше больше, слово за слово, и в итоге мы разругались в пух и прах. Я хлопнул дверью, выбежал из дома и долго носился по городу, пока наконец не успокоился. Чем больше я размышлял о нашей ссоре, тем больше убеждался в том, что был несправедлив и излишне резок. Я вспылил и осы́пал его ругательствами вместо того чтобы поступить, как подобает взрослому мужчине: перевести его на три часа вперед и вежливо отказаться подписать новый вексель. Ведь если на то пошло, это все-таки мой будильник.

Вернувшись поздно вечером домой, я сделал вид, что готов забыть нашу размолвку, и бросил на него ласковый, как обычно, взгляд. Но будильнику словно и дела не было до моих ласковых взглядов, он пребывал в мрачном расположении духа.

— Ладно, дружок, — сказал я, закипая. — Не хочешь мириться — не надо.

Дня три-четыре прошло в гробовом молчании. Я пытался работать, а будильник тихо тикал. Я притворялся, будто не замечаю его, и лишь украдкой, искоса поглядывал на него. Мне было ясно, что он решает для себя вопрос, помириться ли со мною. Он, видимо, шатал некоторую надежду на то, что я первый предложу мир. Когда же он устал ждать, началось черт знает что.

Сперва случилась следующее. Ни свет ни заря раздался дикий звон. Совершенно одурелый, я вскочил и посмотрел на будильник: половина девятого. Однако мне сразу же стало ясно, что он здорово ушел вперед, потому что город еще был погружен в летний ночной полумрак и на улице ни было ни души. Я снова улегся, словно ничего не произошло, хотя весь кипел от злости. Ну, погоди, приятель, ты у меня еще поплачешь, подумал я, скрежеща зубами.

С той поры у будильника вошло в привычку звонить в любое время суток. Он звонил днем, когда я пытался работать, и совершенно выбивал меня из колеи. Звонил поздно вечерам, когда я уже лежал в постели и засыпал. Звонил среди ночи, орал, как петух, на рассвете. Едва успев добавить несколько строк шли на худой конец слов к роману о человечестве, я уже начинал ждать пронзительного звонка, и работа останавливалась. Однажды я не выдержал, лег на диван и уставился на будильник.

— Смотреть на тебя противно, — сказал я мстительно. — Ужас, какая у тебя круглая рожа!

Он протикал, что такая длинная и морщинистая рожа, как у меня, ничуть не лучше.

— Какой ты жутко круглорожий, — повторил я. — Как, наверное, противно иметь такую круглую рожу!

— Как, наверное, противно иметь такую длинную рожу! — протикал будильник.

— А этот твой звонок, — сказал я презрительно, — он ничуть не лучше других звонков. И вообще мне хочется завести новый будильник.

В этот момент он зазвонил. Да как! Казалось, весь дом рухнет. Совершенно оглушенный, я заткнул уши.

— Прекрати! — приказал я. — Сейчас же прекрати, или тебе не поздоровится!

Будильник не подчинился, и я изо всей, силы треснул по нему— Он тотчас смолк и остановился.

— Что за черт! — пролепетал я и потряс его. — Я погорячился, я вовсе не хотел причинить тебе вреда.

Будильник затикал тихо и неровно. Какое хулиганство! Он зазвонил в шутку, чтобы подразнить меня, а я, похоже, не понимаю шуток.

— Как! — вскричал я. — Ты не можешь идти? Ну постарайся же пойти, ради бога!

Будильник запричитал. Удар был что надо, видимо, что-то у него внутри соскочило, едва ли он теперь сможет идти нормально, разве только на боку.

Я положил его на бок, несколько раз попросил у него прощения и наобещал ему с три короба, но он вскоре пришел к выводу, что ему лучше лежать циферблатом вверх.

4

На какое-то время мы помирились, и дни потекли в согласии и дружбе. Однажды вечером в дверь постучали: это мой друг пришел навестить меня. Поздоровавшись, он сразу же спросил, как подвигается мой роман о человечестве.

— Хорошо, — отвечал я. — Сейчас хорошо.

— Рад слышать.

— А у тебя как? — спросил я.

— Плохо.

— Жаль. А почему?

— Причин много, — ответил он кратко. Тут его взгляд упал на будильник. — Какие красивые часы! Откуда они у тебя, позволь спросить?

— Секрет, — отвечал я.

Мой друг легонько прикоснулся к звонку, не сводя с будильника восхищенного взгляда:

— Еще бы тебе не писать, когда у тебя такие красивые часы.

В этот момент в комнате раздался нежный серебристый звон. Такого звона мне еще не доводилось слышать: казалось, какие-то неземные существа играют на арфах и скрипках. Мой друг застыл с раскрытым ртом.

— Да! — сказал он, когда будильник отзвонил. — Чудо, а не часы!

— Часы как часы, — хмуро ответил я и взялся за шляпу.

— Ты что, уходишь? — спросил он.

— Ухожу. Пошли?

— Срочные дела? — спросил он. — Не можешь и поговорить со мной?

— Не могу. Пошли, что ли?

— Конечно. Гостеприимный ты хозяин, ничего не скажешь. То-то я к тебе нечасто захожу.

Отделавшись от него, я тотчас поспешил домой. Накупленный и угрюмый, засунув руки в карманы, я расхаживал по комнате.

— Звонил? — сказал я наконец, когда молчание стало действовать мне на нервы.

Да, конечно, он звонил. Мне ведь всегда нравилось, как он звонит?

— Ты звонил не для меня, — сказал я. — Думаешь, я не видел, какое у тебя было выражение? Думаешь, я слепой, что ли?

Будильник затикал часто-часто, словно засмеялся:

— Ага, ревнуешь!

Я почувствовал, как краска заливает мне лицо, и стиснул зубы:

— Нет, видит бог, не ревную. С какой стати мне ревновать? Может, по-твоему, будильников на свете мало? Мне стоит только добежать до соседней улицы, и я куплю себе новый будильник, чистенький и порядочный, который никогда не валялся в груде мусора на берегу. Тьфу! Посмотрел бы ты на себя, когда лежал там в грязи, обшарпанный и ободранный, словно— старая… ладно, промолчу. И я еще, по-твоему, ревную? Ха-ха-ха?

Будильник оскорбился. Лучше бы я его не трогал в тот памятный апрельский вечер. Жить ему у меня несладко, вечно я ворчу и придираюсь, вечно приходится выслушивать насмешки над его прежней жизнью как ни старайся, мне не угодить, а теперь еще вдобавок жди в любую минуту, что тебя побьют. Нет, жизнь, у него же мед, да будет мне известно. Сколько раз он мечтал вновь оказаться обшарпанным и ободранным, но свободным и ни от кого не зависимым.

— Прекрасно, — сказал я. — Ступай.

Будильник заколебался. Неужели я все забыл? Неужели я не помню, как нам бывало хорошо? A рано вставать мне больше не нужно? Ему уже не надо будить меня, как раньше?

На следующий день я был в таком бешенстве, что. без конца давал ему затрещины. Раз он такой подлец, что свинским образом не будит меня, пусть пеняет на себя. Будильник держался мужественно, но вдруг перестал звонить и остановился. Сколько, я его ни тряс, ничего не помогало. Что-то в нем, правда, слегка поскрипывало, но стрелки не двигались.

— Притворщик! — заорал я и швырнул его в угол. Я думал, что стекло разлетится вдребезги, но не тут-то, было: будильник был тертый калач и не такое видывал. К прежним трещинкам прибавилась новая, а больше ему ничего не сделалось. Подняв его с пола, я стоял с ним в руке, дрожа от бешенства, когда раздался стук и в. дверь просунулась голова жены домохозяина…

— Почему такой ужасный грохот? — спросила она. — Что у вас здесь происходит?

— Ничего особенного, — ответил я в замешательстве и положил будильник на стол.

— Так в чем же все-таки дело?

— А вас это касается? — ответил я вопросом на вопрос.

— Конечно, касается, если весь дом ходуном ходит. Я хмыкнул и стал надевать пальто.

— Чего еще от вас ждать, хе-хе. С тех пор как вы сюда переехали, покоя не стало, — оказала жена хозяина. — Хороша нынче молодежь, хороши нынче жильцы, ничего не скажешь! Господи ты мой боже!

Удаляясь, она выразила надежду, что больше ей не придется жаловаться на шум.

Я вновь попытался оживить будильник, а когда из этой затеи ничего не вышло, отправился с ним на берег моря. Дойдя до остатков свалки, обнаруженной мною весной, я огляделся. Вдалеке два парнишки соревновались, кто дальше бросит камень, и были настолько поглощены этим занятием, что ничего не замечали. Я мог спокойно и неторопливо рассмотреть будильник перед разлукой. Никогда еще он не казался мне таким красивым и привлекательным, как в этот миг. Голубая краска сверкала ж переливалась на солнце, а звонок, несомненно, был лучше всех других звонков на свете. Было в нем что-то особое, таинственное.

— Вот так, — сказал я. — Здесь мы впервые встретились, здесь мы ж расстанемся. Спасибо тебе за нашу совместную жизнь и за все то хорошее, что было, — плохое я постараюсь забыть. Я всегда буду с теплотой думать о тебе, можешь не сомневаться.

Говорить мне было трудно, казалось, я так и не сумею произнести эти слова; в глубине души я надеялся, что будильник вновь примется тикать и предлагать мир. Но он не издал ни звука, и я бережно уложил его между двумя камнями, туда, где он лежал при нашей встрече весной.

— Прощай, — сказал я. — Прощай.

Я приподнял шляпу и, взволнованный, зашагал прочь. Я твердо решил не оглядываться, боясь потерять самообладание. И я не оглянулся.

5

Ты, несомненно, думаешь, что на этом мой рассказ о будильнике закончен. Ошибаешься. Мне остается рассказать еще немного, и, если я опубликую этот рассказ, тебе, возможно, будет интересно узнать, что случилось потом. В день нашей разлуки я был вне себя от горя и поздним вечером отправился на берег навестить будильник. Для меня была невыносимой мысль о том, что он лежит там, одинокий и брошенный. Я решил взять его и держать дома — все равно, показывает он время или нет. Его присутствие стало для меня необходимым. Но когда мне оставалось только протянуть руку и поднять его, оказалось, что будильника между камнями нет. Я обыскал все вокруг, но он исчез, исчез бесследно.

Потянулись длинные, тоскливые дни. Мне не сиделось дома, я бродил по улицам, а по ночам мучился бессонницей. Работа двигалась плохо, будильник никак не выходил у меня из головы. Я много бы отдал за то, чтобы снова услышать его тиканье, снова услышать его звон, снова увидеть, как его стрелки медленно переползают от одной цифры к другой. Денно и нощно я терзался угрызениями совести: я вел себя с ним как последний мерзавец, поносил его, бил, кидал в угол. И вот он пропал для меня навсегда, потерян безвозвратно.

Я отправился к часовщику в надежде подыскать себе будильник, похожий на мой старый, но там не оказалось ничего подходящего. Все будильники были какие-то заурядные, какие-то благополучные. Ни один из них не побывал в переделках и передрягах, ни на одном из них не было ни царапины, ни у одного не было такого замечательного звонка, как у моего старого будильника. Мною овладело чувство одиночества и тоски; срок векселей истекал, пора было платить за комнату.

— Где же денежки, приятель? — спрашивали люди. Мне нечего было им сказать.

Стояло изумительное лето, а я бежал от знакомых как от огня и подолгу размышлял о том, как бессмысленна и грустна жизнь. И все же однажды вечером я забрел к своему, другу, потому что мне хотелось узнать, как продвигается его роман о человечестве.

— Как тебе пишется? — спросил я.

— Еще никогда не писалось так хорошо, — ответил мой друг. За это время он очень располнел.

— Много осталось?

— Нет, — сказал он. — Скоро кончу.

— Рад слышать.

— А ты разве не скоро кончишь? — спросил он.

— Нет. Скорее наоборот.

— Плохи дела?

— Да.

— В чем же причина?

Не успел я ему ответить, как из угла послышался звук, — звук, так меня взволновавший, что даже голова закружилась. На книжной полке я увидел зеленый будильник. Цвет не мог сбить меня с толку, я тотчас узнал знакомый звонок, к тому же у будильника не хватало одной ножки, а стекло треснуло.

— Подпиши-ка мой вексель, — сказал друг. — Мне позарез нужны деньги.

— Зачем? — спросил я.

Он засмеялся.

— Чтобы вложить их в одно предприятие, сулящее барыши, — выговорил он наконец.

— Где ты взял этот будильник? — спросил я, и сердце у меня заколотилось.

— Вот этот? — спросил он равнодушно. — А тебе-то что?

— Ты купил для него зеленой краски! — сказал я.

— Не понимаю.

— Это мой будильник!

— Твой? Ты что, спятил?

Весь дрожа, я подошел к книжной полке. Мой будильник не пожелал ни смотреть на меня, ни слушать меня, как будто мы с ним были незнакомы.

— Ты нашел его на берегу! Между двумя камнями!

— Да ты рехнулся! Что с тобой?

— Ничего. Это мой будильник, и я заберу его у тебя, — оказал я.

— Это мой будильник. Попробуй только тронь его, будет плохо!

— Да ни чёрта он не твой, и у тебя нет никакого права называть его своим!

— Вон отсюда! — заорал он. — Это мой будильник, и я Не желаю, чтобы ты глазел на него. Вон отсюда, я кому сказал!

Я попытался схватить будильник, но мой друг оказался проворнее. Он кинулся на меня, как разъяренный лев. Мы долго боролись, но в конце концов ему удалось вытолкнуть меня из комнаты и запереть дверь. Запыхавшийся после драки, расстроенный, я топтался в коридоре — и вдруг понял, что потерпел поражение и что надо убираться восвояси. Я поплелся домой. На душе у меня было грустно и бесприютно. Вечернее солнце освещало город с его домами и садиками, под низкорослыми березками покачивались на своих стебельках красные и желтые цветы, но мне не было деда до всей этой красоты. На душе было как-то скверно, оттого что мой будильник попал в руки другому человеку.

Оглавление