«На окраине Перми жил студент ПГМИ»

На окраине Перми жил студент ПГМИ (fb2) - На окраине Перми жил студент ПГМИ 2916K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Углицких

На окраине Перми жил студент ПГМИ Повесть Андрей Углицких

Редактор Андрей Клавдиевич Углицких

Редактор Олег Игоревич Нечаев

Фотограф Андрей Клавдиевич Углицких

Фотограф Олег Игоревич Нечаев

© Андрей Углицких, 2017

© Андрей Клавдиевич Углицких, фотографии, 2017

© Олег Игоревич Нечаев, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-1930-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Облупились ли носы у классиков медицины?»

В последние годы отечественная литература обогатилась произведениями врачей — писателей. Они подняли целый пласт человеческой жизни, ранее скрытый по многим причинам.

Образ врача в произведениях неспециалистов часто скатывается в крайности: или рафинированного рыцаря без недостатков, или наглого самодовольного высокомерного служаку, сборище пороков.

Врач, находясь внутри системы, доносит до читателя объемное видение ситуации на уровне рабочего места, учреждения и общества в целом.

Повесть проф. А. К. Углицких «На Окраине Перми Жил Студент ПГМИ» посвящена одному из наиболее ярких периодов жизни большинства людей — периоду студенчества.

Андрей Клавдиевич застал период становления педиатрического факультета.

Ранее в Пермском (Молотовском) медицинском институте не было системной подготовки детских врачей, последним толчком для создания которой было утверждение в 1969 г. Министерством здравоохранения СССР новой номенклатуры врачебных специальностей.

Ядром факультета стали проф. Ю. В. Беляев, приглашенный из г. Горький, и пермские доценты А. И. Егорова и А. А. Лишке, вскоре ставшие профессорами и заведующими кафедрами.

Каждый студент медицинского вуза изучает анатомию человека, мне больше нравится название — нормальную анатомию (бывает ещё и ненормальная). Предмет сложный, интересный, внутреннюю логику которого не всегда просто постичь.

Во времена студенчества автора «На Окраине Перми Жил Студент ПГМИ…» кафедрой нормальной анатомии человека Пермского мединститута руководила известный на всю страну лимфолог проф. Елизавета Николаевна Оленева. Человек глубоко преданный своему делу, исключительно порядочный, интеллигентный и требовательный к себе и другим. Вспоминаю, как она расстраивалась, когда была вынуждена поставить двойку студенту, который занимался в её группе. Но объективность была для неё основой жизни.

Ректором института с 1970 по 1995 гг. был Евгений Антонович Вагнер.

При академике Е. А. Вагнере Пермский медицинский институт стал крупнейшим медицинским ВУЗом страны, были построены новые корпуса и лаборатории, расширена клиническая база. Объединяя много важных должностей, он был внимателен к мелочам.

Проф. Е. Н. Оленева рассказывала, как однажды ей позвонил ректор с вопросом: «Елизавета Николаевна, Вы каждый день на работу ходите?», — и получив утвердительный ответ, продолжил: «А почему Вы не заметили, что у классиков медицины носы облупились?». Речь шла о бронзовых скульптурах, расположенных у морфологического корпуса медицинского института.

При прочтении книги А.К.Углицких перед глазами встают образы уважаемых, светлых, дорогих сердцу людей, преподавателей ПГМИ тех лет: Е. А. Вагнера, Е. Н. Оленевой, И. А. Ривкуса, В. С. Варгина, А. А. Храмцова, В. Я. Родионовой, М. Н. Шваревой, К. М. Батуева…

Книга будет интересна читателям всех поколений от очевидцев событий и до современных студентов, тем более, что факты, изложенные Андреем Клавдиевичем, не утратили юношеской яркости.

Нечаев О. И. Председатель Пермского отделения Российского общества Историков медицины

«Студень»…

«Если не сведут с ума pимляне и гpеки, Сочинившие тома для библиотеки…»

Из вагантов

В общественном сознании студенты — это славная когорта, социальная прослойка активных, вечно голодных, вечно спешащих, постоянно что — нибудь зубрящих, сдающих экзамены и зачеты, людей.

А еще студент — это джентльмен, экономящий буквально каждый рубль, но не отказывающий себе порой в походе в ресторан (во времена моего студенчества говорили и писали: «каждую копейку», но ценность денег с течением времен сильно меняется).

Как бы там ни было, во все времена студенты, примерно, в равной степени являются завсегдатаями и библиотек, и дискотек. А в неурочное время — они еще и «сами себе зарабатыватели на жизнь», «кузнецы собственного счастья»: охранники и дворники, провизоры и грузчики, менеджеры и санитары, курьеры и медбратья.

Всегда так было.

Великий образ студента Шурика в бессмертной кинокомедии Л. Гайдая — лучшее тому подтверждение.

Исходя из того, что всякий «термин (от лат. terminus — предел, граница) — слово, которому соответствует определенное понятие, а определение (лат. definitio) — логическая операция, раскрывающая содержание понятия», заинтересовался как — то я количеством синонимов к слову «студент». Сколько их?

Изучение словарей великого и могучего позволило выявить около двух десятков слов, претендующих на лавры сии. Из разных времен и народов, эпох и государств, религий и языков. Распространенных и не очень.

Самые популярные: слушатель, первокурсник, второкурсник и так далее до шестикурсника, младшекурсник, старшекурсник, очник, вечерник, заочник, дипломник, вузовец, втузовец, консерваторец, универсант.

Есть почти забытые, архаичные: бурш, бурсак, студиозус, студиоз, заушник (?), белоподкладочник. А еще — какой — то «студень» (?) А вот, вообще, не пойми что: «талиб», к примеру!

При этом «бурш», оказывается, это «наименование члена студенческой корпорации в немецких университетах, а также в высших школах других стран, в том числе и Российской империи, принявших эту традицию.

Происходит от названия древнего студенческого общежития — «бурсы». Занятно. Стало быть, «бурсак» — оттуда же. Вспомним, что знаменитые герои повести Н. В. Гоголя «Вий» богослов Халява, философ Хома Брут и ритор Тиберий Горобець были именно бурсаками.

Хорошо, а что такое «заушник»? А «заушник» — это ничто иное, как «деталь очковой оправы, идущая от края линзы за ухо», как поясняет словарь Ожегова. К самому студенту, вроде бы, прямого отношения не имеет, но намекает, на то, что почти всякий студент — существо близорукое. «Очкарик», «подсадивший» глазоньки свои над книжками, оставивший их на лекциях и в анатомках. Добро, принимается, хотя, справедливости ради, необходимо заметить, что далеко не все студенты — очкарики, и далеко не все очкарики — студенты…

Кто у нас следующий на очереди? Ах, да — «белоподкладочник»! А это что за зверюга такая? А это вовсе даже ни зверюга, а просто — напросто …«прозвище студентов из богатых семей (по студенческому мундиру на белой шёлковой подкладке, какого не могли себе позволить студенты — разночинцы) во второй половине XIX — начале XX века в России…»

А «талиб»? Какое отношение «талибы» имеют к студенческому братству? Знаем мы, помним и про талибан этот, окаянный. Читаем прессу. Неужели же все эти бородачи в чалмах с оружием в руках и без такового, ну хоть, каким — то боком относятся к …студентам?

Относятся.

Потому, что на турецком и арабском языках (от «talib», «talaba», — искать) «талиб» — это и есть «исследователь; ученый; студент».

Что у нас еще? Неужели, «студень»? Ищем, ищем… «студень». Вот, пожалуйста: «студень» — «студент», «слабак», «желатин», «брюхо», «жир», «рохля», «дрожалка»… Не очень подходит? Возможно. Но что — то все равно есть.

Хотел включить в данный синодик, реестр еще и «курсантов», «курсантиусов», да не состоялось. Ибо, как пишут уважаемые словари, «курсанты» — это, прежде всего, «люди военные», из числа тех, что «обучается на полном казенном „коште“, довольствии, обеспечении».

В общем, студент он и в Африке — студент! Как ни назови, на како масло не намажь!

Суд над Анжелой Дэвис, старт «Апполона» — 17, две Олимпиады

Надо бы еще и со временем определиться. От него, как и от места действия, зависит многое… Поскольку, как сказал поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают…»

Нас прежде всего интересует одна тысяча девятьсот семьдесят второй год от Рождества Христова.

Миллезим1 этот, между прочим, не абы какой, а «круглый»: год 55 — летия Великой Октябрьской Социалистической революции. Кто помнит, что и почем было в те времена? Чем дышала, во что верила страна победившего социализма?

Впрочем, думаю, что желающих дать обьективную оценку тем замечательным временам отыщется сейчас не так уж много. Особенно, среди людей в возрасте до сорока — сорока пяти лет. Постольку поскольку граждан этих еще просто не существовало. В природе.

А вот мамам — папам, бабушкам — дедушкам их, конечно, есть о чем вспомнить, что порассказать, но… другая беда у них, другая. Бездна, прорва лет канула в Лету с тех лет! Многое позабылось, ушло, как в песок…

Всякая новина, новая информация, как известно, вытесняет из сознания предшествующую, отправляет на периферию сознания все потерявшее актуальность. За «отработанностью», не нужностью. Вот и складируется «рухлядь» эта где — нибудь на самой «верхотуре» чердака человеческой памяти, ветшает в самых дальних, пыльных закоулках ее. А что: с глаз долой, из сердца — вон! А вот попробуйте теперь вытащить эти знания оттуда, извлечь их на свет Божий! Мало не покажется!

Но, думается, пришло, таки, время «проветрить чердаки», встряхнуться самим и попытаться «вспомнить все», а если и не все, то, во всяком случае, хотя бы, кое — что…

Памятуя об этом, решился я на небывалое: позаимствовать из соответствующей статьи в «Википедии» по одному, но самому, на мой взгляд, яркому, характерному, «емкому», «выпуклому» событию, случившемуся в каждом из двенадцати месяцев означенного 1972…

В попытке «воссоздать» некий собственный, личный портрет, «образ» канувшего, почившего в бозе. Как «вижу», «представляю» его именно я.

Вот что из этого вышло:

Январь. Генеральным секретарём ООН стал Курт Вальдхайм.

Февраль. В Саппоро прошли XI зимние Олимпийские игры.

Март. Состоялась премьера фильма «Крестный отец», одного из шедевров мирового кинематографа.

Апрель. В Москве, Вашингтоне и Лондоне (столицы стран — депозитариев) — подписание Конвенции о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) и токсинного оружия и об их уничтожении.

Май. СССР с официальным визитом посетил президент США Ричард Никсон.

Июнь. (считаю необходимым разместить не одно, а целых два события): В США суд присяжных признал невиновной Анджелу Дэвис. Из Ленинграда в Вену выслан поэт — «тунеядец» Иосиф Бродский.

Июль. Президент Египта Анвар Садат попросил советских военных советников покинуть Египет. 20 июля опубликовано сообщение ТАСС о том, что «в связи с выполнением функций и после соответствующего обмена мнениями между сторонами» «признано целесообразным возвратить в СССР советский военный персонал».

Август. В Мюнхене открыты XX Летние Олимпийские игры (осложнившиеся грандиозным терактом в отношении израильских спортсменов).

Сентябрь. Роберт (Бобби) Фишер стал одиннадцатым чемпионом мира по шахматам, победив в матче за чемпионство Бориса Спасского со счётом 12½:8½.

Октябрь. Первый полёт первого двухмоторного широкофюзеляжного реактивного пассажирского самолёта фирмы Airbus — Airbus 300.

Ноябрь. Компания Atari выпустила первую коммерчески успешную видеоигру — Pong. С целью изучения спроса игровые автоматы были установлены в двух калифорнийских барах. На следующий же день с момента открытия заведения ожидала целая очередь желающих сразиться в электронный вариант настольного тенниса.

Декабрь. Старт космического корабля Аполлон — 17 (США), шестая лунная экспедиция (приводнение 19 декабря). Экипаж — Юджин Сернан, Харрисон Шмит, Рональд Эванс.

Попутно выяснилось, что в 1972 году появились на свет многие и многие известные люди — будущие спортсмены, артисты, государственные и общественные деятели.

Например, Светлана Журова, конькобежка, олимпийская чемпионка; Константин Хабенский, актёр театра и кино; Яромир Ягр, чешский хоккеист, олимпийский чемпион; Ирада Зейналова, журналистка, корреспондент, телеведущая; Вилле Хаапсало, финский и российский актёр; Алена Бабенко, актриса; Зинедин Зидан, французский футболист, чемпион мира и Европы; Саманта Смит, школьница из США, написавшая письмо Юрию Андропову и посетившая Советский Союз с целью примирить две сверхдержавы; Бен Аффлек, американский актёр; Ванесса Паради, французская певица, актриса и фотомодель.

И ушло в том году немало: Борис Зайцев, писатель; Владимир Дуров, артист цирка, дрессировщик; Леонид Енгибаров, клоун, мим, киноактёр; Александр Вампилов, драматург и прозаик; Борис Ливанов, актёр и режиссёр; Ярослав Смеляков, поэт; Туполев Андрей Николаевич, авиаконструктор.

От себя хочу добавить: в 1972 году сознанием подавляющего большинства советских людей безусловно были актуализированы, востребованы идеи и идеалы Великой Октябрьской Социалистической Революции.

Всеобщим было преклонение перед героизмом советского народа в Великой Отечественной, его трудовым подвигом послевоенных лет. Вера в правильность избранного пути, оптимизм подпитывались крупными научными успехами и свершениями, в том числе, прорывного характера, особенно, в ядерной и космической областях.

И в духовной сфере страна Советов тех лет не стояла на месте: рядом с великими М. Шолоховым, В. Катаевым, Л. Леоновым, А. Твардовским год от году крепчали, набирали силы такие литераторы «оттепельного» поколения, как В. Аксенов, Б. Ахмадулина, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, В. Высоцкий и другие.

На экранах страны с оглушительным успехом демонстрируются «Белое солнце пустыни» (1970) и «Хроника пикирующего бомбардировщика» (1968), неповторимая «Старая, старая сказка» (1969) и мультфильм «Винни Пух» (1969). На подходе еще один шедевр Андрея Тарковского — «Солярис» (1972)…

С другой стороны, для некоторых из наших сограждан становится очевидным, что перспектив у СССР, увы, нет. И не предвидится. Речь об участниках протестного, диссидентского движения, активно набирающего обороты.

Семидесятые, как «эпоха развитого социализма», были преддверием тотального товарного дефицита, окончательного становления системы фарцовки и блата.

Надо заметить, что шли все эти негативные процессы, во многом обусловившие позднее крах СССР, на фоне относительной «бедности» населения в целом. Основная масса советских семей имела более чем скромные доходы. Особенно ощущалось это на периферии, в глубинке, в провинции.

Педфак, набор второй

Общеизвестно, что Пермский государственный медицинский институт отпочковался, вырос из «побега» медицинского факультета Пермского Университета.

То есть, началом всему стало появление на свет 13—14 октября 1916 года самого Пермского университета. В структуре физико — математического факультета которого имелось медицинское отделение. Ставшее в 1917 году полноценным медицинским факультетом.

А 23 февраля 1931 года, в соответствии с постановлением Совнаркома РСФСР, медицинский факультет стал отдельным медицинским институтом2.

Корпус ПГМИ на углу ул. Куйбышева и Большевистской. Особняк возведен в первой четверти девятнадцатого века по проекту знаменитого зодчего И. И. Свиязева, а позднее, в середине века — перестроен архитектором Р. О. Карвовским в духе русского классицизма3. Из архива О.И.Нечаева

От спецпереселенца НКВД до Академика АМН СССР

В 1972 ректором ПГМИ был профессор Евгений Антонович Вагнер. Человек незыблемого авторитета, мужества и личного обаяния.

Долгое время не знал я досконально многих обстоятельств жизни этого замечательного хирурга и ученого. Представлявшейся мне, в мои студенческие годы, вполне благополучной, карьерно — восходящей, почти беспроблемной.

Благополучной настолько, насколько может быть благополучной эта вот, официальная биографическая справка:

«Евгений Антонович Вагнер родился 22 сентября 1918 года в с. Понятовка Херсонской губернии. В 1940 г. окончил лечебный факультет Одесского государственного медицинского института и был оставлен в аспирантуре.

Во время Великой Отечественной войны служил начальником хирургического отделения эвакуационного госпиталя.

С 1946 г. — хирург, заведующий хирургическим отделением Березниковской городской больницы.

С 1955 г. — главный врач Молотовской областной клинической больницы.

В 1956 г. защитил кандидатскую диссертацию, в 1966 г. — докторскую диссертацию.

С 1961 г. — доцент кафедры госпитальной хирургии. С 1965 г. — зав. кафедрой факультетской хирургии и одновременно проректор по научной работе.

С 1967 г. — профессор, с 1970 г. — ректор ПГМИ, заведующий кафедрой госпитальной хирургии.

В 1965 г. присвоено звание заслуженного врача РСФСР, в 1973 г. — заслуженного деятеля науки РСФСР.

В 1980 г. избран членом — корреспондентом, в 1986 г. — действительным членом АМН СССР.

Член правления, затем заместитель председателя Всероссийского общества хирургов, член международной ассоциации хирургов, ученого совета и совета ректоров Министерства здравоохранения РФ, редакционных советов медицинских журналов.

Награжден орденами Октябрьской Революции, Отечественной Войны II степени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Дружбы народов, орденом «Знак Почёта», медалями, в 1997 г. удостоен Государственной премии Российской Федерации.

Почетный гражданин г. Березники, г. Перми, Пермской области.

Умер 14 сентября 1998 г.». 4

Лишь гораздо позже задумался о том, почему, каким это образом, уроженец жаркого юга, немец по национальности, оказался вдруг за тридевять земель от родной Одессы на нашем холодном Урале? В те годы в Пермской области было немало этнических немцев, оказавшихся в наших краях не по своей воле, не случайно, а вынужденно. Под давлением обстоятельств.

Неужели же и Евгений Антонович из числа репрессированных, перемещенных?

Трудармеец — спецпереселенец — ректор ПГМИ — Академик АМН СССР, заслуженный врач и заслуженный деятель науки РСФСР — Почетный гражданин Березников, Перми, Пермской области Евгений Антонович Вагнер. Из архива О. И. Нечаева.

Судите сами.

В 1941 году недавний выпускник и молодой аспирант Одесского медицинского института Е. А. Вагнер призван в Действующую армию. Начал работать заведующим хирургическим отделением эвакогоспиталя.

«В начале 1942 года в жизни молодого военного врача наступил трагический перелом — особый отдел части снял его как немца по национальности с фронта и отправил в Казахстан. В Алма — Ате ему предложили сдать личное оружие, сняли знаки отличия и объявили о зачислении в трудовую армию. Так Вагнер оказался в товарняке, следовавшем на Урал…».5

Что же это такое «трудовая армия»?

«Термин «трудовая армия» возник раньше, в годы гражданской войны, когда специальным декретом была объявлена всеобщая трудовая повинность и сформированы «революционные армии труда» для решения хозяйственных задач в военное время.

В годы Великой Отечественной войны вновь была введена принудительная трудовая повинность и тех, кто ее нес, стали называть «трудармейцами». Но ни в одном официальном документе периода 1941—1945 гг. понятие «трудовая армия» не встречается.

Большую часть этих формирований составили люди, считавшиеся неблагонадежными по социальному или национальному признаку: поволжские немцы, евреи, эстонцы, финны, румыны, венгры, итальянцы. Они использовалась на стройках НКВД в различных отраслях народного хозяйства. Стали бесплатной рабочей силой, пополнив обширную сеть ГУЛАГа в Сибири и на Урале.»6.

Соликамск встретил южанина суровыми морозами, жестокими вьюгами, обвальными снегопадами. Поселили трудармейцев на …овощехранилище.

Нары, голод, холод, тяжелый многочасовой труд…

Что делал, чем занимался тогда молодой врач?

Как сообщается, первое время «общими земляными работами»: копал траншеи, ямы, убирал овощи. Потом был переведен, направлен врачом в самую глухомань для медицинского обслуживания прибывающих эшелонов все новых и новых трудармейцев.

Возможно, мы не знаем этого наверняка, но, скорее всего, не раз и не два задавал он себе в свободную минуту сакраментальный вопрос: «За что?»

Впрочем, к счастью, свободного времени у Евгения Антоновича почти никогда не было. Ведь врач Вагнер опять занимался любимым делом — лечил людей!

Да, немец, да, косо посматривают, да, подозревают, да, следят за каждым шагом. Ну и пусть! Главное не в этом, это все можно, можно пережить! Главное сейчас в другом, главное в том, что ОН ОПЯТЬ ЛЕЧИТ ЛЮДЕЙ! Этого у него никто уже не в силах был отнять!

Закончилась война. Трудармейцы ждали послабления, разрешения вернуться на свои малые родины.

Дождались!

Новый закон Верховного Совета СССР гласил: «без права выезда с мест поселения на вечные времена».

Так трудармеец Вагнер стал еще и спецпереселенцем. Теперь он не мог выехать даже в Пермь для защиты своей кандидатской диссертации! За оставление мест поселений нарушителям закона грозил немалый срок.

Молодой ученый не имел также возможности представлять результаты своих исследований на научных конференциях, сьездах. Казалось, жизнь окончательно зашла в тупик.

Именно тогда ему очень помогла встреча с хорошим человеком — А. А. Росновским. Который попросил не оставлять молодого врача свои научные исследования. Росновский же убедил талантливого хирурга, что «спецпоселенчество — явление временное, а научная хирургия и творческая работа были, есть и всегда будут»7.

Остальное хорошо известно из официальной биографии ректора ПГМИ…

Лечфак или педфак?

Любопытный исторический факт: «первый набор студентов во вновь образованный Пермский мединститут (1931) проводился на семь факультетов: лечебно — профилактический, санитарно — гигиенический, охраны материнства и младенчества, подготовки фельдшеров без отрыва от производства, рабфак, высших медицинских кадров, химико — фармацевтический»8.

Но и в 1972 году у абитуриента ПГМИ также имелся немалый, считаю, выбор. Кандидат в студенты мог поступать на любой из четырех факультетов: на лечебный, педиатрический, санитарно — гигиенический или стоматологический.

Лидером, самым главным, престижным, значимым считался (и являлся!) именно Его Величество Лечебный Факультет. Это — обьективно. Это — не обсуждается.

На ступеньку, но, все — таки, ниже шел санитарно — гигиенический факультет, не в обиду замечательным выпускникам его будь написано это. Простите, друзья! Сейчас я во многом изменил ту, раннюю свою, точку зрения, но когда — то, и впрямь, полагал, что дело обстоит именно так.

Причина простая: выпускники санфака, хотя и занимались крайне важной и ответственной работой, обеспечивая безопасность граждан, но правом лечения людей они наделены все — таки не были. А мне хотелось лечить, а не только предупреждать!

Примерно, вровень с санитарно — гигиеническим значился в моей тогдашней «табели о рангах» и стоматологический факультет.

Да, стоматологи, конечно, лечили, но лечили они не всего человека. Их интересы ограничивались всего лишь челюстно — лицевой областью. С другой стороны, учились на стоматфаке на целый год меньше. Не «пять лет и десять месяцев», как на всех остальных факультетах, а всего лишь «четыре и десять…». Для кого — то из абитуриентов это обстоятельство имело определенное значение.

Оставался, впрочем, еще педиатрический… Каюсь, мало что знал об этом новом факультете. Так, в общих чертах. Но главным было то, что давал он право непосредственной лечебной работы. Одно это уже ставило его вровень, на одну ступеньку с лечфаком. Правда, право это распространялось только на детей.

С другой стороны, лечение пациентов детского возраста представлялось мне в каком — то смысле, занятием даже более трудным, нежели взрослых. Взрослый больной, он, хотя бы, может сказать, объяснить врачу, довести до сведения доктора: что, где, как болит… А ребенок? Что может врачу рассказать о своих болячках грудная кроха, к примеру?!

Вот почему, подавая документы в ПГМИ, колебался я до последней минуты. «Разрываясь» между лечебным и педиатрическим… Меняя «последние» и «окончательные» решения по сему поводу по нескольку раз на дню. Традиционно, чуть большее предпочтение отдавая именно лечебному структурному подразделению ПГМИ. Хотя, в итоге оказался, все — таки, на педфаке…

Как, почему так случилось, произошло?

Дело в том, что в момент подачи документов (а подавал я их именно на лечфак) одна из членов приемной комиссии, замечательный врач — хирург, доцент Вера Яковлевна Родионова9 посоветовала:

— А не хотите ли, молодой человек, пойти учиться на педиатрический…? Стать детским врачом? Факультет просто замечательный! Новый, открыт в прошлом году. Перспективный! Сейчас набирает студентов во второй раз. В историю войдете!

А теперь скажите, друзья, только честно, вот, вы бы устояли, если бы вам вдруг предложили «войти в историю»? Неужели отказались бы от интересной возможности реализовать, проявить себя на новом, необыкновенно трудном и важном поприще?

А кто сказал, что будет легко?10

Виталий Алексеевич Четвертных — первый декан педиатрического факультета11 и Евгений Антонович Вагнер. Из архива О. И. Нечаева.

Последнее дело комиссара Берлаха…

Вступительные экзамены в советские ВУЗы… Проводились они, если память не изменяет, в конце июля — начале августа.

Абитуриентов — медиков ожидали устные вступительные испытания по биологии, физике и химии. Плюс — письменный экзамен (сочинение). Хотя, по атомарному, так сказать, «весу» и экзаменационному «авторитету» сдаваемых дисциплин, правильнее была бы иная «расстановка»: ХИМИЯ12, а уже потом и всё остальные.

В моем случае началось все с испытания письменного.

В перечне тем для сочинений, предложенных в тот год, значились, если не ошибаюсь, А. С. Пушкин с мятущейся его Татьяной, и В. В. Маяковский с «чистящей себя под революцией» поэзией.

Я же, ничтоже сумняшеся, избрал тему третью, свободную, точного названия которой сейчас не помню, что — то там совсем уж пафосное, типа: «Гуманистические начала профессии врача (на примере героизма советских медиков)».

Но, думаю, не ошибся — так вдохновенно писалось мне о подвиге наших медиков в годы Великой Отечественной войны!

Раскрыть героические и гуманистические качества советского врача, всей нашей замечательной советской медицины (без всяких оговорок и кавычек!) во всей своей полноте решил я на контрасте с медициной не нашенской, буржуазной, а значит, по определению, никуда не годной.

Помог на этом нелегком пути новый телевизионный фильм «Последнее дело комиссара Берлаха» (1972). Снятый по повести швейцарского писателя Ф. Дюрренмата «Подозрение».

Картина (напомню тем, кто не видел этой работы режиссера Василия Левина) посвящена была «последним месяцам жизни комиссара полиции Берлаха, в течение которых умирающий полицейский следователь продолжал, несмотря ни на что, попытки разоблачить жестокого военного преступника, нацистского врача — изувера Эменбергера.

А тот, вражИна, как и положено вражИне, скрывался под чужим именем и продолжал гнуть свою фашистскую линию: проводил жестокие опыты над ни в чем ни повинными людьми, пациентами своей клиники. Оперируя несчастных больных БЕЗ НАРКОЗА! В конце фильма, пускай и ценой собственной жизни, смертельно больному блюстителю закона Берлаху удается, таки, призвать к ответу преступного вивисектора…».

Писал искренне, честно. О том, что думал, о том каким виделся мне мир… Я казался себе «взрослым». И, в этом смысле, будучи патриотически настроенным советским школьником, вряд ли чем — то существенно отличался от большинства сверстников.

Впрочем, патриотизм мой уже не носил абсолютного характера, его уже нельзя было считать ни классическим, ни «стопроцентным». Ибо был он слегка, но — «подмочен» привнесенными извне обстоятельствами.

Допускал, что и по ту сторону «железного занавеса», все таки, имеется что — то хорошее, что и там есть свои, пусть и не многочисленные, но, тем не менее, достоинства.

Например, музыка! Речь о западных музыкальных веяниях, обрушившихся с конца шестидесятых на СССР. О битломании, если проще. Да, был я «битломаном». Носил длинные, почти до плеч, волосы. По тогдашней крайней моде.

Утешало, повторюсь, то, что это мое увлечение англо — саксонской музыкой, электромузыкальными инструментами, роковой зарубежной музыкальной культурой, весьма распространенное среди тогдашней молодежи, абсолютно не конфликтовало с той, значительнейшей, надо сказать, частью моего сознания, отвечавшей за преклонение перед мужеством и стойкостью советского народа, перед героизмом Советской армии и флота. Что оно совершенно не мешало мне искренне считать, полагать страну свою самой передовой, самой правдивой, самой лучшей на свете!

В общем, не знаю, почему, но был я уверен в своем сочинении. Тем более, что, стараясь не рисковать, по возможности, я сознательно «упрощал» текст, там, где считал это возможным, допустимым.

Письменный экзамен проводился в Большом зале Главного корпуса. Рукопись свою сдавал я одним из самых последних.

Все. Теперь нужно было ждать результатов. Долго. Неделю или даже больше.

…Наконец, списки с оценками вывешены, представлены для всеобщего обозрения на досках объявлений Главного корпуса (в пространстве на лестничной площадке между первым и вторым этажами).

Волнуясь, ищу, ищу фамилию свою череде бесконечных списочных столбцов. И в круге первом, конечно же, пропускаю, не нахожу себя! Вот какие штуки проделывает иногда с нами волнение! И только на второй раз все благополучно разрешилось.

Выяснилось, что мой сочинительский порыв не пропал всуе. До «пятерки», правда, не дотянул, но и «четверка» устраивала. Это был допуск к следующему испытанию, к экзамену по химии.

«Химия позади, считай студбилет — на груди!»

«Сдал химию — поступил в мед!» — не раз и не два доводилось слышать мне от знакомых студентов — медиков. Как же я завидовал им, этим едва ли не небожителям! Завидовал белой завистью!

Еще бы, ведь они уже сдали, и сдали — успешно, скинули с плеч всю эту вступительную «муру». И химию, и прочее. Эти ребята, которые по возрасту были старше меня буквально на один — два года, казались мне, едва ли не аксакалами, умудренными огромным жизненным опытом!

А я? А у меня?

А у меня все было еще впереди.

Как и почти все поступающие, слегка побаивался я химии. Мне не стыдно в этом признаваться. Даже сейчас, сорок два года спустя.

Ведь, кто — то правильно некогда заметил, что человек чаще всего боится не вовсе не действительно страшного, а, по большей части — «неизвестности и неопределенности грядущего».

Да, вступительный химический экзамен был самым трудным, но вовсе не потому, что химия была самой трудной из существующих на земле наук! Нет, проблема лежала несколько в иной плоскости: в те времена на химическом экзамене стало «модным» проверять и оценивать не столько знание теоретических вопросов, сколько практических, то есть, способности будущих врачей решать разнообразные химические задачи.

Иными словами, речь шла о наметившемся «доминировании», приоритете прикладных знаний над фундаментальными. Кто — то посчитает это перекосом, кто — то — нет.

Но, вот, задачи эти самые, чтоб ни дна им, ни покрышки, сами по себе были с такими «вывертами» и с подвохами, что мама не горюй! Составлены и подобраны они были так, что у экзаменатора всегда оставалась в запасе реальная возможность «утопить» вас. И любого на вашем месте!

Ибо всегда можно было, например, объявить ваше решение не вполне корректным или даже вовсе неправильным.

Или же обвинить абитуриента в том, что результат достигнут с использованием не самых современных, а в чем — то уже «устаревших» методов, или просто «не тем методом», которым «следовало бы»… И, стало быть, влупить «фитиль», поставить «пару» на совершенно законных основаниях.

Была бы, как говорится, статья, а подсудимый всегда найдется!

В экзаменационных кулуарах гуляло тогда немало слухов, рассказывалось вопиющих историй с одной и той же тематикой: «Жестокий „произвол“ экзаменаторов на экзамене по химии».

С другой стороны, если же задачу каким — то чудесным образом все же удавалось решить, то, скорее всего, «тройка» за экзамен вам была почти обеспечена. Другой вопрос, что с ней делать потом при тогдашних проходных баллах?

Особенно опасались химии именно абитуриентки. В 1972 году для них были установлены гораздо более высокие проходные баллы, по сравнению с коллегами по экзаменационным аудиториям мужского пола13.

Отсюда — устойчивое мнение, что «абитуриенток больше «валили», «топили», тогда как абитуриентов напротив — слегка «приберегали», даже… Впрочем, «бережение» это носило весьма относительный, условный характер.

Решающим фактором, все — таки, было именно решение практической задачи. Если справиться с ней не удавалось, ничто и никого уже не могло спасти. Ни мальчиков, ни девочек. Извольте, с вещами, на выход! Кто в армию, кто — на подготовительные курсы! До следующего года.

Таким образом, тогдашний экзамен по химии был неким «моментом истины», естественным барьерным «рифом». О коварные и острые подводные камни которого, по замыслу ректората, должны были разбиться утлые суденышки и хлипкие «шлюпочки» абитуриентов — неудачников. Это безжалостное испытание призвано было оставить на «плаву» только самых — самых достойных.

Под стать, заложенной в основу химического экзамена, беспощадной идее дарвиновского естественного отбора были и сами экзаменаторы. В строгую комиссию входило несколько настоящих, проверенных временем, «волкодавов», «терминаторов», специалистов по расчистке абитуриентских «авгиевых конюшен». Само попадание к которым означало почти неминуемый финал.

Но даже на их тяжелом, безотрадном фоне выделялась своим особенным, я бы сказал, изысканным, даже, «людоедством» (не побоюсь этого слова) доцент кафедры общей химии по фамилии Л — а14. О методах работы этого специалиста ходили легенды, о них сочинялись едва ли не песни и былины!

Теперь читатель знает достаточно для того, чтобы сполна оценить мой блестящий экзаменационный план. Он был предельно прост. Пункт первый: «Постараться не угодить к доценту Л — ой» («Пронеси, Господи, обнеси меня сей чашей!»). Пункт второй требовал, заклинал: «Надо решить задачу!». Пункт третий предписывал: «По выполнении пунктов 1 и 2, действовать по обстоятельствам».

Я упорно готовился воплотить его в жизнь, реализовать на деле.

Не могу не написать вот еще о чем. Знаю, прекрасно знаю о том, что история не терпит сослагательного наклонения, но, если бы поступал я в мединститут не тогда, сорок два года назад, а сейчас, конечно, готовился бы я к экзаменам по — другому, совсем не так, как я к ним готовился.

Нынче львиную толику подготовительного периода посвятил бы я именно занятиям с репетиторами. По всем необходимым предметам.

Или попытался бы поступить в специализированные биологические лицеи, которые сейчас имеются почти при каждом уважающем себя медицинском университете. Выпускники коих, при условии получения высоких оценок на выпускных школьных испытаниях, автоматически зачисляются в студенческие ряды нынешних медицинских университетов.

Но тогда, в 1972 году, мы, конечно, ни о каких репетиторах и слыхом не слыхивали! И со словом этим встречались лишь на страницах литературных произведений, описывающих нравы дореволюционной гимназии (повесть В. Катаева «Белеет парус одинокий», к примеру).

Посему готовился я к экзаменам исключительно самостоятельно. По старинке штудируя обычные школьные учебники.

А тут еще погода, чтоб ей пусто было, преподнесла, таки, сюрприз. Раскочегарившись, не на шутку!

Надо сказать, что лето у нас на Урале почти всегда, в лучшем случае, на твердую «троечку». Почти никогда не бывает особо жарким. И даже — просто жарким. (Видно, чем — то прогневали мы, пермяки, Господа Бога, коль скоро, «наказал» Всевышний уральскую землю нашу таким количеством пасмурных дней в году!).

Мало того.

Считаю, что многие жители Урала (это я, в первую очередь, о себе, конечно же!) бывают «мрачновато — пасмурными», «неулыбчивыми» именно по данной причине. Солнца, солнца нам иногда не хватает. Погодного «позитива» не достает! Нечто более или менее, хорошее, жаркое, «пляжное» случается в наших краях не чаще одного раза в десятилетие.

Так вот, надо же было такому случиться, что именно тогда, в 1972 году, природа столь безжалостно «ударила» по моим вступительным экзаменам каким — то невероятным количеством зноя, тепла! Да, да, стояла несусветная жара. И не только, кстати, на Урале, но и повсеместно. В том числе, в Москве.15

Таким образом, подготовка моя вынужденно сводилась не только к зубрежке, а именно к разумному, пропорциональному сочетанию этой самой зубрежки с активным отдыхом (купание, загорание) на реке Каме.

Будучи коренным жителем, аборигеном небольшого поселка городского типа с оригинальным названием «КБМаш», раскинувшегося на холмах неподалеку от остановочной площадки (о.п.) «Молодежная» Горнозаводского направления Свердловской железной дороги, предпочитал я не сам официальный пермский городской пляж (находившийся чуть дальше, в окрестностях о.п. «КамГЭС»).

Нет, меня куда больше привлекали территориально близкие, «родные» окрестности, а именно — район бетонного ложа водохранилища Камской гидроэлектростанции с прилегающими шлюзами. Именуемые местными жителями просто «бетонкой».

Шлюзы Камской Гидроэлектростанции

На «бетонке» вода была намного «чище», а народу сюда приходило купаться куда меньше. К тому же, с «бетонки» всегда было интересно наблюдать, как входят в шлюзовые створы разнообразные суда, как тянутся и тянутся бесконечные плоты с верховьев Камы и Вишеры! Плоты детства и юности моих…

«Цвет небесный, синий цвет…» Николоз Бараташвили и Борис Леонидович Пастернак

«Попрыгунья — стрекоза

Лето красное пропела,

Оглянуться не успела,

Как зима катит в глаза…»

И.А.Крылов «Стрекоза и муравей»

За всеми этими подготовками и приготовлениями, как — то незаметно наступил день очередного вступительного испытания.

Явка на экзамен назначена была на полдень.

Добираться до Главного Корпуса ПГМИ удобнее всего было мне …железной дорогой, электропоездом.

Почему, неужели же в Перми не было автобусов и трамваев?

Да, нет, автобусов и трамваев хватало. Просто жил я далеко от исторического центра города. Километрах в двадцати, примерно. В отдаленном пригороде, на самой городской окраине — в Орджоникидзиевском районе города.

Взгляните на карту города. Чтобы убедиться в том, что Пермь реально напоминает собой некое длинное — длинное, протянувшееся с севера на юг, «коромысло», «веретено», «веретёшко», километров под семьдесят в длину от одного его окончания до другого, ну никак не меньше!

«Виной» тому — моя любимица, красавица река Кама. Именно она «растянула» своей великостью и протяженностью город вдоль своих бесконечных берегов, подобно атлету, растягивающему тугой пружинный эспандер.

Так вот, на самом северном «полюсе» этого «коромысла», «веретёшка», на уровне Камской ГЭС, я и имел честь жить — поживать.

В нашей стране, кстати, несколько таких вот, городов, условно говоря, «эспандеров». Пермь успешно входит в их призовую «тройку» (наряду с Н. Новгородом и Волгоградом).

Опишу вкратце маршрут, которым в студенчестве добирался я с моей периферии до «сердца» нашего института — Главного корпуса ПГМИ.

Из «двери в дверь», что называется.

Первая часть этого путешествия — это пеший переход от моей кирпичной пятиэтажки, располагавшейся в самом конце улицы Веденеева до о.п. «Молодежная».

Появлением своим на свет поселок наш, «КБМаш» («Конструкторское Бюро Машиностроения») обязан был секретному и значительному «среднемашевскому» предприятию, работавшему на сугубые нужды «оборонки» (как, впрочем, и почти вся промышленная Пермь в те времена).

Вот такие «игрушки» выпускались на «почтовом ящике» «Конструкторское бюро Машиностроения» — Научно — производственное объединение «Истра». А в правом нижнем углу кадра здание пермской школы №16, в которой заканчивал я восьмой класс. Фотограф А. Углицких, 2011

Дистанция перехода небольшая — километра полтора — два. Дорога «легкая», все время под уклон, словно бы, «скатываясь» с горочки. Ноги сами себя, что называется, несли…

Наконец, с пристанционного холма, радуя глаз и волнуя сердце, открывался совершенно изумительный вид: темно — синее искусственное Камское море — водохранилище, с примыкающей к нему железной дорогой, и виднеющимися поодаль высокой «Спасской башней» главного управления шлюзами Камской ГЭС, любимой моей «бетонкой» и лодочной станцией… И над всем этим благолепием шатром невиданной красы раскинулась необъятная, бездонная глубина небесного купола!

Помните: «Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет…» Так вот, иногда кажется мне, что Николоз Бараташвили написал строки эти — и я вовсе не шучу! — именно об этом небе! О пермских небесах моих!

Тем более, что Б. Л. Пастернак, который перевел на русский язык это гениальное стихотворения классика грузинской литературы, был вполне себе «нашенским», «уральским» человеком. Частенько бывал в Перми, подолгу жил в Пермской губернии (в первой четверти двадцатого века) и, следовательно, имел полную возможность наблюдать дивную природу Урала собственными глазами.16

Красота, и впрямь, какая — то просто невероятная!

Наша пермская «Спасская» башня» — Здание Главного управления шлюзами. 1949—1958 гг. Архитекторы: Б. К. Александров, Е. М. Попов, С. В. Кринский. Пермский край, г. Пермь, Комплекс КамГЭС. Фотограф А. Углицких, 2011

Далее следовало железнодорожное путешествие от «Молодежной» до станции «Пермь — I», занимавшее обычно минут двадцать — двадцать пять.

Движение электропоездов осуществлялось согласно расписанию, изобиловавшему, кстати, большими «ремонтными» разрывами, «перерывами». Поэтому всем «орджоникидзиевцам», коим выпало трудное счастье работать или учиться, как это называлось и называется до сих пор: «в центре», «в городе», приходилось под него постоянно приноравливаться, подгадывать…

Перечислю названия станций и остановочных площадок: «Кислотный», «Балмошная», «Юбилейная», «Язовая», «Мотовилиха».

От красивейший, дореволюционной еще постройки, станции «Пермь — I», следовало опять идти пешком.

Только теперь — все время «в горку», в «подъемчик»: по улице Орджоникидзе (нынешней Монастырской) минуя здание бывшего Камского речного пароходства (теперь в нем располагается областной краеведческий музей), затем — Комсомольским сквером мимо знаменитого на весь мир Пермского театра оперы и балета и вот он, как на ладошке перед тобой — Главный корпус ПГМИ!

К чему это я так «разошелся», с чего бы так все так подробно описал?

Да чтобы показать, что все студенчество мое, по сути, вполне можно полагать одним сплошным, хотя и, «разорванным» на тысячи и тысячи «отрезков», и, одновременно, растянутым на немалое лет, железнодорожным переездом. Осложненным хроническим вокзальным ожиданием.

Множество лет, по шесть дней в неделю, дважды в день — было так! Не потому ли расписание пригородного сообщения как «туда» (о.п. «Молодежная» — «Пермь — I»), так и «обратно» (ст. «Пермь I» — о.п. «Молодежная») так прочно «вшито» в память мою? Впечаталось навсегда! Настолько, что я и сейчас, спустя почти полвека, могу воспроизвести его на память!

Подобно демобилизованному солдату — отставнику, который до конца дней своих без запинки и в любое время суток может на память назвать табельный номер когда — то давным давно закрепленного за ним автомата или винтовки!

Краткая экскурсия по главному «мединститутскому кварталу» Перми

Главный корпус института располагался в самом историческом сердце Перми, на пересечении улиц Карла Маркса и Коммунистической. (Он и сейчас, несмотря на изменившийся почтовый адрес, находится там же. Просто поменялись названия улиц, вернувших себе дореволюционные поименования: улица Карла Маркса опять стала Сибирской, а Коммунистическая — Петропавловской).

Напомню, что ПГМИ был в 1972 году одним из шести имеющихся в городе — миллионере ВУЗов (Университет, Политехнический, Сельскохозяйственный, Педагогический, Фармацевтический институты, а также — Пермское высшее военное училище).17

Комплекс мединститутских зданий на улице Коммунистической, занимая всю четную сторону прилегающего квартала, состоял из трех больших корпусов (Главного или Первого, Второго и Третьего).

Первый и Второй корпуса ПГМИ на Петропавловской (бывшей Коммунистической). Фотограф А. Углицких, 2011.

Экзамен по химии проводился в Главном (Первом) корпусе ПГМИ.

Думается, что неспроста: ведь именно в этом основательном, еще дореволюционной постройки, здании базировались все идеологические кафедры (истории КПСС, марксистско — ленинской философии, научного атеизма), кафедры биологии, гистологии, гигиены, а также деканаты большинства факультетов. А совсем неподалеку, со двора, располагался вход в «святыя святых» — ректорат.

В общем, Главный корпус можно считать, одновременно, и руководящим штабом и идеологическим «сердцем» ПГМИ.

Во Втором корпусе осуществлялось преподавание иностранных языков, включая, латинский, здесь же находились профсоюзный и комсомольские комитеты института.

Наконец, последним в ряду, самым угловым квартальным зданием являлся Третий корпус. Он всегда пользовался у студентов репутацией зоны «повышенного риска». Ведь в нем находились грозные кафедры нормальной и топографической анатомий, оперативной и военно — полевой хирургий! Помимо этого, на территории «Трешки» нашли пристанище прославленный анатомический музей ПГМИ и виварий.

Кстати, благодаря именно этим обстоятельствам, Третий корпус был еще и самым «озвученным» из числа остальных зданий квартала моей «альма — матер».

«Повинны» в том были круглосуточный собачий вой и лай, доносившийся из вивария, а также — «завывания» электрогитар и грохот барабанов. Ибо именно в «Трешке» — буквально наискосок от гардероба — размещалась небольшая по площади, но очень «громкая» репетиционная комната, в которой до поздней ночи увлеченно музицировали тогдашние факультетские вокально — инструментальные ансамбли…

«Анатомка» Третьего корпуса ПГМИ. Фотограф А. Углицких, 2011.

Завершив краткий «вояж» по заповедным для каждого студента ПГМИ местам, вернемся в Главный корпус на экзамен по химии.

Чужой «неуд.»

Конечно, невозможно было не обратить внимания на то, что многих из абитуриентов сопровождали целые «группы поддержки». Включавших в себя всех неравнодушных к судьбе конкретного кандидата в студенты и пришедших «поболеть» за него (родственников, знакомых, знакомых знакомых и так далее).

С одной стороны, это было понятно и по — человечески вполне объяснимо: если абитуриент приехал, к примеру, из другого города, кто — то же должен сопровождать его, помогать в обустройстве, хлопотать за неофита в общежитии, переживать, за несчастного? Должен! Ведь, тому достается, ой, как несладко!

А с другой — необходимо отметить, что многие из этих добровольных помощников зря времени на экзамене не теряли. Создав, развернув на прилегающих территориях настоящую систему сбора «разведывательной» информации. Действуя методом «экзит — пулов», то есть, опрашивая на выходе из экзаменационного зала всех доступных им участников вступительного испытания.

Назойливых «интервьюеров» этих интересовало буквально все: номера и вопросные составы экзаменационных билетов, условия и варианты решений экзаменационных задач.

Кроме того, эти люди активно занимались сбором оперативной информации о том, кто и как сегодня «принимает», в каком расположении духа находятся те или иные экзаменаторы, какие они любят задавать «дополнительные вопросы».

Думаю, по результатам этой работы в «личных штабах» некоторых тогдашних кандидатов на студенческие билеты активно принимались те или иные решения, выдавались рекомендации относительно правильности тактики «вступительной» компании. Возможно, этим, «обласканным» вниманием, дружеской, родительской заботой, абитуриентам было чуть полегче «сдаваться».

Я же был один. Как перст. А кто мог, собственно, мог со мной поехать? Некому было. Все — работали. Бабушек — дедушек уже, увы, не было. Одноклассники — так же, как и я, сами сдавали вступительные… В это же самое время… В свои высшие…

…Не прошло и двух томительных, «канительных» часов, как я, честно выстояв положенную в таких случаях очередь, не оказался, наконец, в просторной экзаменационной аудитории. «Вошел» в экзамен я тогда, как я это сейчас понимаю, уже слегка обезвоженным. (Жарко было в тот день в Перми, ой, жарко! В прямом и в переносном… Впрочем, кураж какой — то был).

Вытянул билет. Получил чистый лист бумаги со штемпелем в правом верхнем углу и, усевшись на ближайшее же свободное место, начал готовится к ответу. С головой погрузившись в мир химических формул и законов.

На первый взгляд, жребий не был слишком суровым ко мне: мой билет не производил впечатления чрезвычайно сложного, абсолютно «неподъемного». В ходе подготовки, я, так или иначе, «проходил», касался всех включенных в него вопросов. Мало того, когда я понял, что еще и задачу, похоже, решил, успокоился я окончательно, почему — то почти утвердившись в успехе задуманного…

Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает: первый тревожный «звоночек» прозвучал минут тридцать — сорок спустя, когда сердце невольно вздрогнуло от резкого, громкого, не терпящего возражений, голоса, исходящего от экзаменаторши, принимавшей за столом совсем неподалеку от меня:

— Углицких! Товарищи, а кто у нас тут: «Углицких»? Вы… Нет? Вы? Тоже — нет? Извините… А это вы? Вот и хорошо! Будем знакомы и как только будем готовы, вы слышите меня, Углицких, сразу же выходим… Сюда…

«Это же доцент Л — а!», — оборвавшимся сердцем догадался я. Как же мог я о ней забыть? Словно, кипятком меня тогда ошпарили! Это же почти крах получался, ребята… Иду к самой Л — ой! Не поминайте лихом!

Сердце отказывалось верить в неотвратимое! Это за что же, спрашивается, такая немилость?! А еще было немного обидно. Оказывается, все время, пока шла подготовка к ответу, мой экзаменационный лист уже преспокойненько лежал на столе перед самой знаменитой экзаменаторшей, терпеливо дожидаясь лишь моего личного появления…

Удар был неожиданным и потому — сильным, ничего не скажешь. В замешательстве, на секунду, возник вопрос: и что теперь делать? Вскинуть лапки, сдаться без боя, и, сдав билет, уйти? Нет, это не выход. И не выходить — тоже не выход. Отказаться от Л — ой, попросив другого экзаменатора? Но какие для этого имеются основания? Никаких.

Потом — почти успокоился: «все, что ни делается, делается к лучшему». Если вызывают и избежать этого никак нельзя, невозможно — надо идти, смирившись с неизбежным. Ведь, «любой, даже самый ужасный конец, все равно лучше бесконечного ужаса»!

Что и сделал некоторое время спустя. Честно собрал «пожитки» (и себя, заодно) и, как в омут головой — шасть! — двинулся к экзаменационному столу, сел подле Л — ой, разложился с со своими листочками — бумагами, приготовившись к ответу.

Но, как выяснилось, подняла меня Л — а из «берлоги» моей явно рановато — поспешила, неугомонная, не завершив, не оформив окончательно дела свои с предыдущей своей «крестницей».

Стара история, как мир: доцент Л — а поставила «двойку» абитуриентке. Очередную — очередной. Это нормально. Поставила и поставила. Но, представьте себе, неудачница наотрез отказалась покинуть аудиторию. Плачущая девушка сидела перед доцентом Л — ой и назойливо тянула:

— Пожалуйста, поставьте «тройку». Я же ответила на два вопроса из трех…

— «Тройка» вас не спасет. Задача не решена. Вы не пройдете…

— Пройду! Сдам остальные предметы на «пятерки» — пройду. Поставьте «тройку», что Вам стоит!

— Даже если сдадите на «шестерки», девушка, все равно не пройдете! Так что, давайте, не будем задерживать остальных!

Как несчастная ни пыталась, как ни умоляла о снисхождении, ей так и не удалось растопить лед непреклонного сердца железного химического доцента. Ушла в слезах…

Не знаю, так ли это было, на самом ли деле, или только показалось мне это, но когда дверь за горемыкой закрылась, Л — а как — то странно вздохнула. С еле уловимым, но — сожалением, сочувствием. Так мне показалось в самый первый момент.

Сердце мое тут же взыграло, отреагировав на событие это стремительным возрастанием надежды на благополучный исход собственного моего испытания:

«Ага, стало быть, даже им, самым твердокаменным и безжалостным, тоже, тоже временами приходится не слишком сладко»!? Почему — не знаю, но было такое ощущение! Да, по всему выходило, что даже эти «железные монстры», вершители судеб людских, судьи строгие и беспощадные, даже они способны со — чувствовать, со — переживатьи со — страдать!?

Впрочем, тут же выяснилось, что радоваться было особенно нечему, что «слезы» доцентские были не настоящими, «крокодильими». Ибо, экзаменаторша тут же активно принялась и за меня:

— Ну, что у вас, молодой человек? Готовы? Нет, нет, не надо пока отвечать по билету! Не спешите, я вам говорю! Первым делом — покажите задачу! Где ваше решение? Предъявите! Если нет — тогда и говорить не о чем… Так… так……Кажется, правильно… …Вы — пермяк? …Я вас русским, кажется, спрашиваю языком: вы — пермяк? Хорошо, а в школе какой учились? …Я номер, номер спрашиваю, вы что номера своей школы не помните? …Понятно… А где — это? Понятно… Да, все, похоже, правильно… Ну, что же, Углицких, теперь переходим к другим вопросам билета…

Это было похоже на чудо, на редкостную удачу — Я РЕШИЛ ЗАДАЧУ! Радость охватила, накрыла всего, с головой. Знай наших! Ковать, ковать железо, пока горячо! Развивать, развивать успех!

Но не успел я, как говорится, рта открыть и слова молвить, как дверь в аудиторию открылась, и на пороге вновь возникла та самая абитуриентка — неудачница. Моя предшественница. Оказывается, девушка вернулась, чтобы возвратить ненавистной Л — ой экзаменационный лист:

— А это — не мой! Это какого — то «Углицких»!

Всесильная Л — а пробежала глазами протянутый документ и погрузилась в тяжкое молчание. Лицо ее, словно бы, «осело», вены на лбу и шее обозначились еще резче. Видимо, лихорадочно соображала, что делать дальше, как выйти теперь из сложившегося положения…

Замолчал, осекшись на полуслове, и я… Вот тебе бабушка и Юрьев день! Еще бы, ведь теперь даже самый поверхностный анализ ситуации свидетельствовал если не о полном крахе всех моих надежд, то уж во всяком случае — о крайней шаткости моего и без того более чем скромного положения…

Батюшки — святы, нет, это же надо было вот так вот вляпаться! Нет, повезло так повезло — мало никому не покажется: оказывается «двойку», поставленную этой самой абитуриентке, Л — а умудрилась вписать не в ее, а в мой экзаменационный лист! Не к добру они, листы эти экзаменационные, так долго лежали рядышком на столе ее. «Воркуя», как голубки! В мой!

Да, да, именно так и случилось! По ошибке ли, по невнимательности ли, из — за жары ли, обрушившейся на город, из — за того ли, что все экзаменационные листы на свете похожи один на другой, как похожи друг на друга все близнецы — не знаю по какой из этих причин, конкретно, но — ВНЕСЛА! Не мою, чужую «двойку» в мой экзаменационный… Попутала, бестия! И теперь выходило, что я, не еще начиная ответа, уже был за него отрицательно аттестован!

Да, теперь дело мое принимало совсем уже интересный оборот! Чем — то всё это закончится, что предпримет, не ведающая жалости и сострадания, изворотливая и многоопытная Л — а? Как поведет себя, какую изберет тактику?

За несколько мгновений живое воображение мое уже нарисовало целую гамму версий, вариантов возможного дальнейшего развития событий. Спектр их был «широк», как никогда: от самого пессимистического до — почти безнадежного. Согласно первому и главному из них, Л — ой сейчас вообще нет никаких резонов ничего исправлять в моем листе.

А зачем?

А вдруг эта, неудовлетворительная, оценка и окажется впоследствии самой верной, самой истинной мерой всех моих знаний по химии, кто знает, ведь, я же еще не завершил ответа на вопросы билета?

Вся логика развития сюжета и недюжинный инстинкт самосохранения активно диктовали, предписывали бывалой, опытной экзаменаторше, что сейчас ей проще, выгоднее «добить» меня, нежели потом нехотя, сквозь зубы признаваться, в том, что она публично «облажалась».

Ибо, если кто — то предположит, что для Л — ой была важна хоть как — то некая абстрактная, абсолютная справедливость — тот рискует глубоко ошибиться… Ведь, давно и хорошо известно, что черного кобеля невозможно отмыть добела!

Репутация у доцента была уже настолько испорчена, что попытайся она изменить ее в лучшую сторону, прояви сейчас слабость, начав растекаться слезной лужей — «виновата, мол, сейчас исправлюсь» — да, никто бы ей все равно не поверил.

Отсюда и вывод, он же — прогноз: самое лучшее для Л — ой сейчас, это …просто сделать вид, что ничего не случилось.

Ровным счетом!

И продолжать строго придерживаться прежней, непоколебимой никакими привнесенными извне обстоятельствами, линии!

Конечно, идеальный вариант — это, если бы, Углицких этот, или как его там, действительно, получил бы, таки, в итоге уже проставленную ему «двойку», косвенно подтвердив «дальновидность и прозорливость» самой Л — ой. («Я, мол, всех этих „двоечников“ насквозь, знаете ли, вижу, заранее, по выражениям лиц их, загодя, когда они еще только готовятся завалить мне экзамен!»).

Этот момент и был самым тяжелым. И «прошел», «проскочил» я его, если уж быть честным до конца, неважно. Раскис, банально… Расклеился… Впрочем, бывает на экзаменах и не такое! Сплошь и рядом…

Может, усугубило, плеснуло дополнительно керосинчику, сыграло роль нервное перенапряжение последних дней и часов… Возможно, внесли свою посильную лепту, сделали свое черное дело и гипогликемия, и жажда, и стресс, усугубленные отсутствием рядом близких людей, которые точно на твоей стороне, которым можно «на все сто» довериться…

Словом, виной всему была извечная, напряженная борьба за выживание, за везение, за удачу, схватка, в которую хочет он того или не хочет, но вынужденно вступает всякий абитуриент… Опять же, это всего лишь эмоции, личные переживания, не боле, а чем же в итоге все завершилось?

Далее я попробую тезисно изложить мое видение, того, что случилось потом. Заранее согласившись, что все это «мистика голимая». Скорее всего, это именно так. Просто другого, иного объяснения у меня нет. И не было. Ни тогда, ни сейчас, по прошествии стольких десятилетий.

В самом общем виде: наивно полагаю и верю я в то, что в тот момент где — то высоко — высоко, ТАМ, ГДЕ НАДО, на мое счастье, оказался НЕКТО высший и справедливый. ТОТ, кто решил все и за всех. Определив, в том числе, и мое будущее.

Рассудив «мое дело», примерно, так:

«А нехай, мальчишка сопливый этот, сдаст — таки сегодня эту самую злосчастную химию! Хрен с ним! Раз уж готовился… Коль скоро, худо — бедно, но — занимался! Конечно, он мог бы и побольше приложить усилий, а не шляться каждый Божий день на свою ненаглядную «бетонку»!

Ну, хорошо, Бог с ним, завтра, может, с него и по полной спросим (у нас — не заржавеет!), но сегодня, сегодня — пусть его, пусть сдает.

Нет, о «пятерке» говорить конечно даже не приходится, слишком уж это ему жирно будет… Да и «четверки», пожалуй, многовато будет… Но вот удовлетворительной оценки, «троечки», герой наш сегодня, пожалуй, что, точно заслуживает! К цыганке, так сказать, не ходи! Да и рад будет, думаю, «троечке» этой своей он так, что и не передать! Ни словами, ни на бумаге! Вот, увидите!

Нет, нет, даже говорить не о чем: пусть, пусть сдает! Нельзя отнимать последнее, лишать единственного! Не он же, в конце концов, а эта строгая, неподкупная — доцентша в спешке, напорола, напортачила…

К тому же чудак этот и так получит сегодня наисерьезнейший в своей жизни урок, когда, отвечая по билету, почти реально будет ощущать, как в миллиметре, буквально, над его шейкой цыплячьей каждую секунду грозя сорваться, дрожит, подрагивает безжалостное, остро отточенное лезвие гильотины уже поставленной ему отрицательной экзаменационной оценки!».

…Дальнейший ответ свой помню я плохо, словно бы ластиком стерли его из памяти. Но показалось мне, что не только я скис, но и сама Л — а к концу тоже устала, как — то сникла, стала другой, иной. Словно бы — помягчела, умиротворилась…

Проблема, думаю, была все же даже не в самой этой злосчастной «двойке».

Она (проблема), как мне представляется сейчас, заключалась, прежде всего, «в сломе» самого моего настроя на экзамен, в изменении внутреннего состояния, выразившееся в появлении опасного безразличия: куда — то исчезло, испарилось, кануло в никуда то, столь необходимое в тяжелых ситуациях азартное настроение, пропал, как раньше говорили, «кураж», который был, точно был у меня в самом начале экзамена.

Причем «кураж» не в претенциозном понимании словаря Ожегова (как «непринужденно — развязанное поведение, наигранная смелость»), а именно в «первоначальном» значении, как бы сие не звучало пафосно18.

К счастью, все когда — нибудь заканчивается. Наступил сей желанный миг и для меня. Погоняв еще некоторое время меня по основным разделам, химичка, наконец, приняла решение: «сдал», таки. Пусть идет к чертям!

Она нехотя, зачеркнула в моем экзаменационном листе предыдущую свою «оценку», и надписала сверху малюсенькую, малохольную какую — то, но — все — таки, «3» и «подкрепила», «затвердила» действо сие еще и надстрочным: «Исправленному «2» на «3» (удовлетворительно) верить. Доцент Л — а»»!

Я уже и на это, если честно, не надеялся.

Помнится, спросил:

— Как же я пойду на следующие экзамены со столь «ужасным» экзаменационным листом? Что обо мне там подумают?

— Понимаю, но помочь не могу. Обратитесь в приемную комиссию… Полагаю — обязаны выдать дубликат… До свидания!

— До свидания, — потом (после паузы, тихо, еле слышно) добавил, — Спасибо…

— На здоровье! Следующий!

…В приемной комиссии просьба «о выдаче дубликата экзаменационного листа» вызвала единодушное и неподдельное веселье:

— Уф, насмешили, молодой человек! Давно, давно уже так не смеялись! Спасибо! Ступайте, ступайте! Готовьтесь к следующим экзаменам! Все у вас замечательно…

Инфузория — туфелька в свете теории Чарльза Дарвина…

А вот от оставшихся вступительных экзаменов в памяти моей почти ничего не осталось.

Особенно, от физики: как, кому сдавал, что было в билете? Не помню даже, где физически проходил «физический» экзамен. В каком месте, территориально, то есть: то ли в Главном корпусе, что на улице Коммунистической, то ли ездили мы в Теоретический корпус ПГМИ, что на площади Дружбы, что в Мотовилихе? Может, потому это так, что экзамен «физический» этот совсем «легким» мне (после недавнего экзамена по «химии» и в сравнении с ним) показался?

Впрочем, чисто логическим путем, прикидывая и так и эдак, «довычислялся» до того, что, скорее всего, сдача «физики» происходила именно в Теоретическом корпусе. Да, да, в Лекционной аудитории его, что на третьем этаже здания.

А сам Теоретический корпус ПГМИ располагался (и располагается по сей день) в нескольких километрах от Главного.

Что, в свою очередь означает, что наступает время для того, чтобы рассказать о пермском трамвае, поскольку именно это замечательное транспортное средство, словно бы и создано было для того, чтобы стать самым удобным средством для связи между институтскими корпусами…

Лирическое отступление о пермском трамвае

Трамвай всегда был одним из самых любимых моих видов городского транспорта. Думаю, что объясняется это просто: проведший значительную часть жизни на рельсах (в электричках, поездах), на подсознательном уровне, априори, всегда я отдавал, отдаю и, видимо, буду отдавать в дальнейшем предпочтение именно рельсовым средствам передвижения…

Посему трамвайное путешествие между двумя значимыми корпусами мединститута для меня всегда было делом приятным, занятием — необременительным, ибо весь маршрут — от остановки «Главпочтампт», что на улице Ленина и до «Площади Дружбы», что в Мотовилихе — почти никогда не отнимал более двадцати — тридцати минут.

При этом трамвай настолько «деликатен», что ничего от своих пассажиров не требовал и ни на чем не настаивал, ну разве что — на легком расслаблении, да на максимальном непротивлении путешествию, но и то — так, безо всякого на то давления, исключительно на основе добровольной необходимости…

Таким образом, если вы, уважаемый читатель, в данный момент являетесь пассажиром пермского трамвая, то, прошу вас, располагаться в этом замечательном транспортном средстве поудобнее.

Необходимо максимально расслабиться и просто смотреть и смотреть во все глаза и окна по всем сторонам, неважно по ходу ли, трамвая или против ли. Или, если угодно, можете просто подремать, пока электрический чудо — перевозчик совершает свой вояж.

Напомню, что маршрут проверен, «сертифицирован», «отполирован» до блеска десятками и десятками поколений студентов — медиков.

…Поначалу путешественников ожидает неспешное, комфортабельное передвижение по старой, малоэтажно — мезонинной, дореволюционно — «экскурсионной» Перми, улицей Ленина ее.

Потом — по — вдоль Разгуляя — бывшего дореволюционного купеческого «рая»… Тоже старинного и также деревянного…

Лишь затем «божья коровка» трамвая начинает медленно вползать, «карабкаться» вверх по наклонной «ветке» мотовилихинской дамбы, забираясь все круче и круче, почти что — на самое «седьмое небо».

При этом сверху, с высоты, открываются совершенно роскошная панорама с видами извитого русла протекающей далеко внизу речки Егошихи, утопающей в зелени златоглавой Успенской церкви, окруженной со всех сторон главным некрополем Перми — Егошихинским кладбищем. Альпы, Альпы, право слово! Пермская Швейцария да и только!

Венцом, высшей точкой подьема является Т — образный перекресток улиц Уральской и Крупской, слева увенчанный элегантной «грибной шляпкой» бетонного купола Пермского цирка.

(Кстати, застал я те времена, когда никакого постоянного цирка в Перми еще и в помине не было, на том самом месте, где он сейчас стоит, в начале каждого лета возводился брезентовый шатер цирка — шапито).

…А наш симпатичный электрический красный «жучок» продолжает и продолжает движение. Он, позвякивая и постукивая на рельсовых стыках, на всех парах несется широкой, просторной улице Крупской. Чтобы вскоре, спустя пару — тройку минут, победно и торжественно «выкатиться» на совершенно замечательную площадь Дружбы.

На одной стороне коей стоит огромное здание, в котором сочиняют, пишут и издают любимую газету пермяков «Звезда» (ласково именуемую жителями столицы Западного Урала просто «Звездочкой»), а на другой — высится Теоретический корпус нашего мединститута с кафедрами физики, общей и биологической химии, фармакологии, физической культуры, спортзалом и многим — многим другим…

С третьего этажа Теоретического корпуса, кстати, открывался совершенно роскошный вид на город, на знаменитый пермский трамплин (в описываемые времена — один из самых лучших в СССР).

По всему получается что именно здесь проходил мой экзамен по физике! Но, боюсь, что добавить к этому мне будет просто нечего… За исключением «четверки», честно заработанной на этом вступительном испытании…

А вот экзамен по биологии остался в памяти. И тем, что проходил он опять же в Главном корпусе, только теперь уже в цокольном этаже его. Там, где, и по сей день, наверно, расположена знаменитая кафедра биологии. И тем, что досталась мне на этом вступительном испытании «классика» биологического жанра: инфузория — туфелька, строение клещей и теория Ч. Дарвина, с которыми успешно справился.

Вообще, после экзамена по химии все остальные вступительные испытания почему — то казались легкими, а экзаменаторы — сверхобьективными и отзывчивыми…

17,5:22,5… Спасибо, товарищ Маршал Советского Союза!

«МНЗ» — скорее всего, сокращение от «Минздрав», «Ч.З.» — читальный зал. В названии института отсутствует: «государственный». Из архива А. Углицких

Вот он — главный документ студента дневного отделения педиатрического факультета ПГМИ за №72134!

В 1972 году, чтобы стать обладателем подобного билета, абитуриент с четырехбалльным, как у меня, школьным аттестатом, должен был набрать на четырех вступительных экзаменах минимум две «четверки» и две «тройки». При общем «проходном» нормативе, в семнадцать с половиной баллов, этого было достаточно для того, чтобы мечта о студенчестве стала реальностью.

Иное дело — абитуриентки. От них (при той же балльности школьного аттестата) требовалось, образно говоря, еще и «коня на скаку остановить, и в горящую избу не забыть бы войти». То есть, набрать не какие — то хлипкие семнадцать с половиной, а, минимум, …двадцать два с половиной балла! Полновесных!

А это три экзамена из четырех на оценку «отлично» и еще один — минимум, на оценку «хорошо»! Мало никому не покажется!

Таким образом, итоговый «счет»: 17,5:22,5! В пользу обучающихся «мужеского пола.

Чем, спрашивается, и перед кем так провинилась прекрасная половина человечества?

Полагаю, ничем. Но и то, что так случилось, случилось вовсе не просто так.

Среди тогдашней абитуры упорно ходили разговоры, что существовало то ли некое «указание», то ли серьезное «распоряжение», то ли целый «приказ» Министерства обороны СССР. Впрочем, и это достоверно неизвестно, поскольку никому из нас, простых смертных, видеть документ сей так и не довелось.

Известно лишь, что бумага эта важная подписана была самим Маршалом Советского Союза Гречко Андреем Антоновичем, занимавшим в описываемые времена пост Министра Обороны СССР.

И написано в документе том было о том, что времена нынче, ну, очень уж неспокойные (а когда они были спокойными?). Что, мол, только — только отгремела канонада на востоке, на пограничном с Китаем острове Даманском, а за несколько лет до этого случилась известная всем катавасия с Чехословакией, что нынче вот — пылает — горит синим пламенем Восток Ближний…

Поэтому, в интересах обороны и безопасности страны, решено было увеличить выпуск врачей военных. Для этого надо было, чтобы в медицинских институтах, как минимум, половину обучающихся составляли именно мужчины. А они — не составляли! Их, мужчин, почему — то было в два или даже в три раза меньше минимально необходимого! Так что безопасность страны оказалась под прямой и явной угрозой! «Дефицит» студентов — медиков и «переизбыток» студенток, вот причина «дискриминации» на вступительных экзаменах!

Говорят, что именно это, недопустимое, согласитесь, положение дел и вынудило грозное Министерство на самые решительные действия — ввести прямые преференции, вступительные «квоты» для абитуриентов.

В подтверждение сказанному — красноречивые цифры по нашему педфаку. Сентябрь 1972 г.: первый курс — 150 человек, из них студентов — около 30 (20%). А вы говорите — «заваливать абитуриентов на вступительных»! Кого заваливать — то? Некого, получается!

Если кому — то интересно, сообщаю: в дальнейшем от подобной практики, по тихому, вынужденно, но — отказались. Но вовсе не потому, что у кого — то там высоко на верху взыграла совесть — вы что же, гады, девушек наших обижаете!

Нет!

Просто стал очевидным очевидный, в общем, факт, что само по себе чисто механическое увеличение количества будущих врачей — мужчин, за счет беспардонного введения для них льгот, преференций на вступительных экзаменах в мединституты в перспективе не оправдывает себя. Ибо человек ценит, дорожит только тем, что достается ему трудом.

Просто вслед за относительно легким поступлением в мединституты, буквально спустя пару месяцев, начинался и вполне сопоставимый по масштабам — противоположный процесс — отток студентов, исключение, «элиминация» их из стройных студенческих рядов. Процесс, закономерный, почти неизбежный. По закону жидкости, налитой в дырявый сосуд: больше налили — больше вылилось!

Ибо, к тому времени становилось очевидным очевидное: слабые не выдерживают учебных нагрузок. И, не справляясь, уходят. Понятно, что 22,5 — балльные студентки держали «марку», явно превосходя почти по всем учебным показателям своих 17,5 — балльных «коллег»!

Справедливости ради следует сказать, что и студент студенту также был — рознь. Среди представителей сильного пола в ПГМИ, в свою очередь, можно выделить, как минимум, две категории: отслуживших в Советской армии («дембелей», «дедов», «стариков» и так далее) и прочих, то есть совсем «зеленых», вчерашних школьников.

«Дембелям», несмотря на весь комплекс присущих им замечательных качеств (уверенное знание жизненных реалий, умение самостоятельно принимать ответственные решения, житейскую основательность), увы, пришлось хуже всего — годы, проведенные ими в казармах и кубриках, в тревогах и учениях, изрядно подвыбили, подвытряхнули из некоторых бывших воинов существенную часть базовых школьных знаний, но это было, пожалуй, еще полбеды.

Самое же неприятное заключалось в том, что многие из экс — военнослужащих внутренне, «идейно» уже отвергали, как наивную, саму психологию, так называемого, «школярства», из «коротеньких штанишек» которого они за период службы в Советской Армии явно и навсегда выросли.

«Школярства», в хорошем смысле этого слова, как некой наивной ученической еще усидчивости, романтического желания получить отметки повыше, самоотверженной готовности грызть гранит знаний. Без которых трудно, если вообще возможно, усвоить программы, одолеть, требующую педантизма и точности, медицинскую науку.

Поэтому именно демобилизованные воины, увы, и попадали под безжалостный молох экзаменационных сессий и зачетных передряг I и II курсов первыми.

При этом тут же оговорюсь, что касалось это далеко не всех бывших военнослужащих. Многие студенты из числа старослужащих учились хорошо, успешно преодолевая выпавшие на их долю испытания и временные трудности.

Хоть и, не радужнее, но, все же, явно привлекательнее просматривалось ближайшее будущее вчерашних школьников (к которым относился и я). Пусть, разница в исходной подготовке со студентками, безусловно, также сказывалось и в этом случае.

Но в отличие от «дедов», «стариков» и так далее, имели вчерашние школьники не траченные армейской молью, совсем свежие еще знания. И сильную мотивацию — учиться, поскольку для них вылет из института почти наверняка, едва ли не автоматически, означал призыв на армейскую службу!

А оно им надо было?!

Нет! Перспектива оказаться вместо теплых студенческих аудиторий и лабораторий где — нибудь далеко — далеко во вьюжных снегах забайкальского края возле самой таежной китайской границы не могла никого из них ни радовать, ни прельщать!

Вероятно, именно это обстоятельство помогло многим из вчерашних школьников не только благополучно «уцелеть», выжить в горнилах сессий и иных студенческих испытаний, сохранив свой студенческий билет, но и постепенно догнать, дотянуться до уровня своих однокашниц.

Жизнь прожить — не поле перейти!

Временами приходится мне присутствовать на распределениях выпускников нашего Российского национального исследовательского медицинского университета (РНИМУ им. Н. И. Пирогова). ВУЗа уважаемого, с большой, славной историей.

Бывшего 2 — го Московского ордена Ленина государственного медицинского института им. Н. И. Пирогова (II МОЛГМИ им. Н.И.Пирогова), бывшего Российского государственного медицинского университета (РГМУ). А еще раньше (1946—1956 гг.) — 2 — го Московского государственного медицинского института им. Иосифа Виссарионовича Сталина.

Последнее мероприятие подобного рода состоялось совсем недавно. Распределялись выпускники — вечерники педиатрического факультета…

Вообще, «вечерники» — и об этом нужно отдельно упомянуть — студенты особенные!

Не секрет, что именно эта категория обучающихся традиционно пользуется уважением преподавателей. Не только потому, что появляются в медицинских ВУЗах эти достойные ребята и девушки не абы как, не с кондачка, не с бухты — барахты, а именно, осознанно.

И не потому, что многие из них уже имеют за плечами среднее специальное медицинское образование и медицинский трудовой стаж. И совсем не за тем, что весь период обучения, многие из них работают в стационарах и поликлиниках — медицинскими сестрами, фельдшерами — на линейных бригадах скорой неотложной медицинской помощи. А некоторые — и на специализированных!

Не менее перечисленного, подкупают в них то, что они в чем — то посерьезнее, как — то мудрее обычных студиозусов, вчерашних школяров, а также тем, что многие из них не только успешно обучаются сами, но — и растят, воспитывают, «ставят на крыло» уже и собственных детей.

Да, все так.

Почти у четверти «вечерников» дипломы «претендуют» на красный цвет — «с отличием», еще у трети — количество «троек» за семь лет обучения не превышает пяти! Это из четырех с лишним десятков экзаменов!

(Такая успеваемость, в свою очередь, позволяет Ученому Совету рекомендовать таких молодых врачей не просто к прохождению обучения в клинической интернатуре по специальности «педиатрия», но и минуя эту, первую профессионально — образовательную ступень, — к непосредственному обучению уже в клинических ординатурах по избранным врачебным специальностям).

Так вот, по завершении столь серьезного мероприятия, мы, преподаватели, то ли в шутку, то ли всерьез, тоже решили «подсчитать»: а сколько «троек» у нас — то самих, в наших собственных студенческих зачетных книжках? А то других оценивать — это мы любим, а себя почему — то забываем? Нечестно, знаете ли…

Сказано — сделано. И тут же выяснилось, что не все так просто…

Что учились мы немыслимо давно: в прошлом еще веке. Совсем в другой стране. С иными — названием, общественным строем, социальным укладом.

Что многие из нас в по окончании ВУЗа, свое время, так и не удосужились забрать при получении дипломов специальные вкладыши к ним. Представляющие собой синодик, списочек, перечень оценок из наших зачетных книжек за весь период обучения.

И это обьясняется очень легко. Дело в том, что эти вкладыши — и тогда, и сейчас являются необязательным, «факультативным» приложением к основным документам об образовании (дипломам). Вот многие и отнеслись к ним в свое время несерьезно. И я в том числе.

Правда, помнится мне, что переносил я данные эти, в «ручном» уже, так сказать, режиме, взял как — то в самом конце обучения в ПГМИ и переписал, перенес с зачетки на бумагу эту важную информацию.

Но, ведь, жизнь прожить — не поле перейти: по ходу всех дальнейших моих переездов, смен мест жительств, бумага эта, как это часто случается, возьми да и запропастись! Исчезла куда — то! Ищи — свищи ее теперь!

Впрочем, твердо убежден, что учился я не хуже подавляющего большинства нынешних студиозусов. Косвенное, но серьезное подтверждение тому — то обстоятельство, что весь период обучения получал я стипендию (за исключением одного семестра). А получить стипендию с тройками, там, или задолженностями невозможно! Ни тогда, ни сейчас.

А вот теперь самое время перейти к одному из самых «сложных» эпизодов своего студенчества. К событиям из — за которых я когда — то целый семестр не получал стипендии. К своему личному «скелету в шкафу». (Не секрет, что почти у каждого человека имеются свои «скелеты» в шкафу. Побольше или совсем скромные, очевидные и не слишком).

Вот вам мой «секрет полишинеля»: в начале 1974 года, будучи студентом второго курса ПГМИ, я едва из него не вылетел… Из — за не сданного вовремя экзамена и последующей неудачной переэкзаменовки по важнейшей медицинской дисциплине — нормальной анатомии человека.

А что еще прикажете делать с не выдержавшим экзаменационного испытания студентом, допустившим действительно серьезную академическую задолженность?!

Рассказываю эту, в высшей степени, поучительную историю. В деталях и подробностях.

Восемь бед — один ответ!

«Если те профессора, что студентов учат

Горемыку — школяра насмерть не замучат!»

Из вагантов

Чтобы понять, как «докатился я до жизни такой», неизбежно придется основательно «погрузиться» в специфику жизни среднестатистического студента медицинского ВУЗа семидесятых прошлого века.

Не открою никаких «америк», если «неожиданно» сообщу, что на успеваемости студента — неофита сказывается буквально все: и трудности перехода от наивного школярства к институтской образовательной системе, и проблемы и особенности студенческого бытия, быта, и специфика учебного заведения и многое, многое другое.

Обозначим некоторые важные проблемы этого переходного периода, применительно к жизни студента — медика.

Вот, по моему мнению, наикратчайший их перечень:

Синдром «белки в колесе»;

Хочу — посещаю, не желаю — пропускаю!;

Синдром тонущего «Титаника»;

Все пропущенное — отрабатывается!;

Ее Величество — Нормальная Анатомия Человека;

Синдром страха мертвого;

Синдром нигилизма, цинизма и «воинствующего атеизма»;

Синдром «застрявшей в горле» латыни.

Синдром «белки в колесе»

Так уж впечаталось, вцементировалось в память: занятия в «моем» мединституте всегда начинались и заканчивались затемно.

«Благодарить» за это следует наши, разбросанные по всему городу, учебные корпуса и базы.

Обучение проходило на разных, весьма удаленных друг от друга территориях. Учебное расписание составлялось с учетом всевозможных временнЫх «допусков» и «зазоров», то есть, времени на необходимые переезды. Часто приходилось добираться из одного конца города — в другой.

Биология, история КПСС, гистология, анатомия, лекции — преподавались в главном корпусе; физика, общая химия, количественный и качественный анализ, биохимия — в теоретическом. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы!

Допустим, что у вас сегодня три учебные «пары». На круг это, вроде бы, немного: в чистом временном выражении, всего лишь 4,5 часа (1,5 X 3), плюс перерывы еще 40—50 минут, плюс 30—40 минут на обеденный перерыв. Итого: часов шесть. То есть, с 9.00 до 15.00! И все! Но не спешите спешить! Потому что переезды с одной базы на другую увеличат суммарную продолжительность студенческого трудового дня вдвое! Минимум!

Ведь, первая «пара» — это лекция, которая читается в Главном корпусе, а две оставшиеся — практические занятия, на которые надо переезжать в Мотовилиху.

Значит, надо добавить к расчетному времени еще минут тридцать (на переезд, раздевалки, транспортные катаклизмы — «трамвай пришел вовремя», «трамвай не пришел вовремя»).

А бывало так, что одна из двух оставшихся «пар» проходила в Теоркорпусе, но потом снова надо было возвращаться в Главный!

Плюс — какое — нибудь собрание, вызов в деканат, читальный зал, библиотека, профком, репетиция, да мало ли что…

Плюс — надо еще добраться к себе на самую окраину города.

В итоге, ты каждый день возвращаешься домой не раньше 19—20 часов вечера. Возвращаешься, чтобы с утра все повторилось сначала…

Иногда современные, нынешние студенты19 начинают сетовать на трудности «жития — бытия».

Мол, ездить «приходится издалека», транспорт «ходит плохо», на дорогах часто случаются «автомобильные пробки, заторы».

Я вполне понимаю этих студентов: им и впрямь, бывает нелегко. Достается. Некоторые, действительно, живут у черта на куличках, иногда в самом глубоком Подмосковье. Транспортная система в Москве сильно перегружена, порой, «сбоит», работает ненадежно. Все так.

И «все же, все же, все же», у меня всегда есть, что на это сказать. Мой ответ состоит из всего лишь одного слова. Но — какого!

— ШЕСТИДНЕВКА!

Когда я его произношу, озвучиваю — наступает тишина. Мертвая. Тут же. В любой студенческой аудитории… Потому, что это, действительно, шок!

Студентам двадцать первого века трудно поверить в то, что студенты двадцатого XX учились по …шестидневной рабочей неделе. Со всеми вытекающими… Для современных студиозусов «шестидневка» — буквально, за гранью восприятия, понимания, полнейшая «жесть»! Жесть жести, даже!

А мы тогда, кстати, даже и не роптали. Потому что так жила вся страна. И мы, просто не представляли себе, как это можно учиться по какой — то иной еще «дневке», кроме той, по которой мы уже столь доблестно учились…

Хочу — посещаю, не желаю — пропускаю! («Однова живем, бурсаки, однова!»)

«От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год…»

«В первые минуты» («Студенческая песня») Владлен Бахнов (1924—1991)

Не секрет также, что система институтского обучения (лекции — практические занятия, семинары, коллоквиумы) во многом и принципиально отличается от школьной (классной).

Например, в вузах не принято вызывать в деканат родителей проштрафившихся студиозусов или писать замечания в их дневниках, потому что в институтах вообще нет принятого в школах «дневникового» института.

Априори считается, что студент сам по себе уже настолько взрослый и сознательный, что в родительской опеке боле не нуждается.

(Поэтому, не заморачиваясь и, не мудрствуя лукаво, деканаты времен моего студенчества просто — напросто отчисляли, вышибали вон по мере надобности и необходимости проштрафившихся подопечных своих и вся тебе недолга!).

С другой же стороны, студент в течение нескольких месяцев (именуемых учебным семестром) во многом оказывается, как бы, предоставленным самому себе. Будучи настроенным, как некая рация только на фиксированный «прием», то есть, пребывая в лекционном процессе почти исключительно в режиме одностороннего набора информации, сбора, аккумулирования знаний.

Вот так и жили и живут по сей день студенты — постепенно «наполняясь» знаниями, как наполняется, к примеру, чайник, водой — до самого верху, до самых краев!

Но «лафа» эта — оказывается на поверку обманчивой и отнюдь не вечной! Ведь продолжается она лишь до некоего часа «Х», знаменующего собой начало «предэкзаменационной недели», и последующей за ней собственно «экзаменационной сессии», когда студент, напротив, должен начать возвращать взятое «в долг», когда его основной, главной обязанностью становится отчет «о проделанной работе», открытая и гласная демонстрация приобретенных за время «приема» знаний для «обмена» их на красивые зачеты и экзаменационные оценки в зачетной книжке.

Методика эта («стулья — сейчас, а денежки за них — когда — нибудь потом»), при всех своих достоинствах и «оригинальности», очень и очень коварна. Ведь, вкупе с отсутствием родительского и иного контроля за процессом усвоения полученных знаний, применение ее, вполне способно вызвать катастрофу.

Окончательно атрофировав у части не слишком — то ответственных студентов и без того, несформировавшуюся, слабую еще «познавательную мускулатуру», разрушая у данного контингента шаткую еще «иммунную систему» самодисциплины…

Иными словами, иногда эта пресловутая студенческая вольница («хочу — посещаю лекции, не желаю — пропускаю!») оказывает недисциплинированным, нерадивым студиозусам медвежью услугу, подводя, этих недальновидных горемык, под реальный монастырь отчисления.

Конечно, силами деканатов и курсовых старостатов с завидной регулярностью устраиваются массовые проверки посещаемости, но, согласитесь, что при определенном везении, фарте, всякий прогульщик может существовать (хотя бы — некоторое время) вполне себе безбедно.

Впрочем, несмотря ни на что, всегда существовала, существует и, думаю, вечно будет существовать категория, квота этаких «лихих» студентов, которым ощущение этой самой студенческой свободы, межсессионной «вольницы» сносило, сносит и всегда будет сносить напрочь «крышу», пьянить больше вина. Или спиртных напитков иной крепости, к которым, кстати, во все времена и эпохи студенчество в целом относились более чем благосклонно — вспомните — ка, в этой связи, ту же знаменитую, скажем, «Песенку бедного студента» из Вагантов, вошедшую в легендарный альбом Давида Тухманова «По волне моей памяти»! А ведь это — средние века!

А с нынешних — то — что уж об этом спрашивать? Ведь, однова живем, бурсаки, однова!

Синдром тонущего «Титаника»

Коварство системы заключается еще и в том, что тайное в ней становится явным не тут же, не сразу, а — опосредовано, «проявляется» как бы, исподволь, постепенно, спустя некое время! Когда исправить что — либо практически уже невозможно!

Реализовалась эта системная особенность очень и очень просто: отработки те же, к примеру, — ну, «капают» и «капают» себе, ну, «копятся» и «копятся», и что с того? Ничего, вроде, как и не происходит.

Равно, как и пропущенные лекции — те, опять же, «отмечаются» и «отмечаются», но, какое — то время — без последствий, жизнь вокруг все также прекрасна, спокойна и размерена. Никто же не заставляет отрабатывать немедленно, тут же, сразу же. Стало быть, все пока нормально. Можно продолжать в том же духе.

А на самом деле — дела уже так плохи, что дальше некуда! Отработать в предэкзаменационную неделю более трех — четырех занятий по одной учебной дисциплине чисто физически почти невозможно, нереально, а если таких проблемных предметов у студента не один, а несколько? А в итоге: готовьтесь с вещами на выход, товарищ нерадивый студент!

Образно говоря, лайнер «Титаник» уже смертельно ранен, но сам он об этом пока еще ничего не знает. Это чудо инженерной мысли уже вовсю черпает и черпает своим распластанным ледяной бритвой айсберга правым бортом стылую атлантическую воду, этот незадачливый красавец корабль потихоньку уходит ко дну, но внешне все выглядит так, словно бы, ничего не случилось: на палубах еще вовсю играют оркестры, танцуют красивые пары, официанты разносят шампанское в высоких бокалах, и очередей к спасательным шлюпкам, равно как и палубного крена, пока почти что не заметно. Ни стюарды, ни радист, ни матросы, ни пассажиры даже и не догадываются, не осознают всей гибельности своего положения!

Все пропущенное — отрабатывается!

Главный же парадокс заключается в том, что при всех вышеозвученных позициях, в мединститутах ВСЕ ПРОПУЩЕННОЕ — ОТРАБАТЫВАЕТСЯ!

Все! Всегда!! Независимо от причин!!! Без каких — либо исключений (болезнь, там, сдача донорской крови, участие в межвузовских конференциях и спортивных соревнованиях и так далее и тому подобное)!

Аргументация при этом предельно проста:

«Да, известно, что ты пропустил занятие по болезни. Что у тебя имеется официальное уважительное освобождение. Но ты же не предъявишь этот самый бюллетень свой потом, в качестве оправдательного документа, тем из своих пациентов, которым ты так и не сможешь поставить правильный диагноз?

Значит, будь любезен — пропустил — отработай! Восполни пробел! Чтоб не краснеть потом, у постели больного!»

Считаю, что на этом принципе стоит, неколебимо зиждется вся система медицинского образования! Как земля на трех китах!

Ибо, все мы люди грешные, слабые.

Нам всем бывает нелегко по утрам вставать, отрывая себя от теплых постелей, чтобы затем к сроку добираться часами до места учебы, работы! Нам себя очень жалко. Всегда.

И это нормально.

Потому, что мы, действительно, единственные, неповторимые, уникальные. В силу этого наш изощренный мозг все время ищет выхода из создавшейся ситуации, придумывает отговорки, оправдания, для того, чтобы не сделать того, чего ему не очень хочется делать.

Как жаждем мы поблажек, снисхождения к себе, как любим негу! Как мы желаем жить в тепле и холе!

А тут вставай, ни свет ни заря, тащись из дому в стужу, в дождь, в снег. За тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство! Иногда за десятки километров.

День за днем, неделя за неделей, год за годом!

А вокруг — соблазны соблазнительные! А погоды стоят майские, офигительные! Зелень, сирени всякие… И все это цветет, благоухает! А дьявол за левым плечом нашептывает, нашептывает всякому слабовольному студенту на ушко. Дает советы, студиозусу бесхарактерному. Советы — примитивнейшие! Типа, «сачкани! прогуляй! пропусти! отдохни! расслабься! выпей вина! а фиг с ними, с занятиями этими! работа не волк — в лес не убежит! от работы кони дохнут! пускай, работает ишак!».

Это деморализует обучающихся, делая их особенного слабыми, беззащитными, безвольными.

— Фигня, — утешает себя такой, вот, «студень» — прогульщик, — Потом, когда — нибудь, отработаю!

Вот для того, чтобы таким вот, легкомысленным будущим врачам, не повадно было, для того, чтобы выпускались специалисты знающие, образованные, система медицинского образования должна иметь и имеет механизм, который призван сделать невыгодным что — либо пропускать, прогуливать. И этот механизм существует и реально работает.

Суть «метода» предельно проста: надо сделать так, чтобы отрабатывать занятие было, по определению, всегда тяжелее, нежели штатно, по расписанию …присутствовать на нем. То есть, надо сделать так, чтобы все четко осознавали: лучше присутствовать, нежели прогулять. Ибо себе же дороже встанет, дороже! Потом. Вот и весь секрет!

Во исполнении принципа этого система отработок в мединститутах предполагает (помимо стандартной процедуры проверки знаний пропущенного занятия) еще и дополнительное «утяжеление» в виде предоставления прогульщиками рефератов. Объемных, многостраничных. По сути, целых научных трудов, трактатов. С оглавлениями, введениями, основными разделами, частями, заключениями и списками литературы! Как положено, в общем.

Зная о неизбежности этого тяжелого, «рефератного наказания» за прогул, колеблющемуся «студню» куда легче сделать правильный выбор в пользу добросовестного присутствия на коллоквиуме, семинаре, занятии.

Вы скажете: жестко? Отвечу — нормально! А по — другому в медицинских ВУЗах просто не должно быть! В противном случае, скоро на занятия вообще перестанут ходить!

Ее Величество — Нормальная Анатомия Человека

На первом курсе мединститута студенты — медики изучают, по большей части, так называемые общеобразовательные науки, «общеразвивающие», гуманитарные дисциплины. Казалось бы, ничего не только врачебного, но и даже отдаленно медицинского! Лишь со II курса в программе появляются курсы и практики, так или иначе, хотя бы и косвенно, но относящиеся к медицине: биологическая физика и химия, общая физиология и другие.

Но, все — таки, нет правил без исключений: с самого первого дня обучения в каждом медицинском институте преподается предмет, не только имеющий отношение к человеку, но и напрямую относящийся к самой медицине, к проблемам здоровья и болезни, жизни и смерти, диагностике и врачеванию заболеваний человека.

Речь, конечно же, о нормальной анатомии человека. Из всех преподававшихся на первых двух курсах учебных дисциплин эта — всегда занимала, занимает, и будет вечно занимать свое особое место, важность которого никем и никогда не может быть оспорена!

Поскольку постольку именно нормальная анатомия человека и является почти всей возможной на самых ранних этапах обучения в медицинских вузах медициной, в понимании и объеме термина этого, символом, знаменем и синонимом ее.

Ввиду особой важности, попытаюсь обосновать эту принципиальную позицию.

— Именно на анатомии мы, первокурсники, едва сдерживая волнение и сердечный трепет, впервые облачились, примерили самые первые свои белые и «настоящие», самые «всамделишные» медицинские халаты и шапочки, почти наяву ощутили себя настоящими медиками, будущими врачами!

— Именно на анатомии человека мы, будущие врачи, знакомясь с тайнами человеческого тела, становились (хотя и условно, авансом!) но — членами некоего пусть и не «элитарного», но уж, как минимум, «высшего» привилегированного клуба, делались соучастниками профессионального анатомического сообщества, навсегда с тех самых пор оставаясь для всего остального человечества «своими», соратниками и единомышленниками;

— Членов этого профессионального «объединения» анатомов отличает от прочих, обычных людей, именно ПОСВЯЩЕННОСТЬ в некую тайну, недоступную, по определению, всем остальным смертным — тайну жизни и смерти, здоровья и болезни, нормы и патологии;

— Практические занятия анатомией являются и являлись для нас, первокурсников, ярким свидетельством доверия — еще и потому, что им доверяли человеческое тело! Как настоящим врачам! Как — равным! Мы ежедневно могли соприкасаться (и — соприкасались!) с этой неживой, пусть, но — человеческой плотью, материей, с тканями, имея полную возможность изучать все эти субстанции, препарировать мышцы, связки, иные анатомические образования, расчленяя, разъединяя и соединяя их! Вот что было крайне важно!

— Имело большое значение также то, что у нас был свой язык, особый, особенный, язык — официальный язык анатомии и медицины — ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО ЛАТЫНЬ! Назвать которую «мертвой» ни у одного из нас не поворачивался язык.

Как может быть «мертвым» язык, которым так активно пользуются, на котором столь успешно общаются! Если есть на латыни обозначения всего что есть в человеческом теле: названия всех костей и мышц, связок и фасций, ямок и бугорков, отверстий и бугристостей, позвонков и суставов и иных анатомических объектов, тел, всех внутренних органов!

Даже дома, по возвращении из института, первое, чем делились мы с родителями, знакомыми, товарищами, так это информацией о том, что делали мы сегодня, именно, в «анатомичке»: что, конкретно, видели, с какими анатомическими препаратами познакомились20.

В анатомическом театре Обшарпанный морг, где сырели Гекзаметры точные стен, И трещины по капители Змеились подобием вен, Где мрамор запекся латыни На секционных столах, И плавали в формалине, По — рыбьи — немые, тела Точнее сказать — п р е п а р а т ы… Где мы, преступив через страх, Копались руками  из   в а т ы, В разьятых, чужих черепах, Где анатомическим ядом Снедаемые и виной, Открыли, насколько же рядом Дыхание жизни  и н о й… 1996

Синдром страха мертвого…

Следующей проблемой младшекурсников в белых халатах является страх мертвого, страх перед мертвецами… Это еще одна вечная студенческая «страшилка», еще один камень преткновения для начинающих медиков.

Еще древние мыслители указывали: «Смерть — это то, что настолько пугает людей, что они согласны верить во что угодно — царствие небесное, загробную жизнь, реинкарнацию, лишь бы уберечь свой разум от осознания своей конечности. Страх смерти — один из факторов, породивших все религии и все заблуждения человека»

Понятно, что все это напрямую имеет отношение и к Фрейду, с его психоанализом, и — к языческому еще поклонению мертвому, мертвецам, и — к религиозным сакральным обычаям, и — также просто бытовым приметам, привычкам и так далее… Ведь страх перед мертвецами имеет многотысячелетние корни. В основе обычая еще неандертальских погребений — страх перед мертвецами (не оставлять же их среди живых людей!).

В работе «Тотем и табу» З. Фрейд21 отмечает:

«Если покойник носит имя, похожее на название животного и т.д., то упомянутым народам кажется необходимым дать новое название этим животным или предметам, чтобы при употреблении данного слова не возникло воспоминание о покойнике, благодаря этому получилось беспрестанное изменение сокровищницы языка, доставлявшее много затруднений миссионерам.

За семь лет, проведенных миссионером Добрицхоффером в Парагвае, название ягуара менялось три раза; такая же участь постигла крокодила, терновник и звериную охоту. Боязнь произнести имя, принадлежавшее покойнику, переходит в стремление избегать упоминания всего, в чем этот покойник играл роль и важным следствием этого процесса подавления является то, что у этих народов нет традиций, нет исторических воспоминаний и исследование их прошлой истории встречает величайшие трудности.»

Один из самых известных примеров — Николай Васильевич Гоголь, как известно, опасавшийся быть заживо похороненным в состоянии «беспробудного» (летаргического) сна…

Иными словами, всякий вступающий на путь медицины должен либо преодолеть в себе этот страх «мертвого тела», либо — не заниматься «мертвой жизнью». Прекратить занятия анатомией. И следовательно, …медициной. Ибо они не могут существовать друг без друга.

Студенту, не сумевшему преодолеть в себе комплекс страха мертвого остается лишь одно — уйти из мединститута. Увы, ежегодно пусть, небольшое, но относительно постоянное число студентов — медиков навсегда покидает стены медицинских учебных заведений из — за невозможности преодолеть в себе проблемы тесного взаимодействия с мертвецами…

Синдром нигилизма, цинизма и «воинствующего атеизма»

Другой стороной анатомической «медали», иной крайностью, является обратная ситуация, то есть, демонстративное, нарочитое неуважение к мертвому, к мертвым.

Речь о так называемом медицинском или — врачебном, или — анатомическом (как угодно назовите!) цинизме, мифы о котором столь распространены и живучи среди определенных категорий населения.

Один из примеров того — фотографирование (позирование) медиков — студентов с анатомическими препаратами. Не секрет, что почти все любят фотографироваться. И медики в этом отношении — не исключение. Но иногда случается: студенты в анатомках позируют перед объективами фотоаппаратов, пронесенных с собой, на занятия или отработки. С человеческими черепами, костями в руках! Или вообще, увековечивают себя, едва ли, не в обнимку с трупами!

Что это, откуда? Из области какого бреда?

Может быть, это мальчишеская демонстрация «бесстрашия» перед мертвой плотью? Попытка «заглушить» в себе страх перед грядущей неизбежностью? Нигилистическое пренебрежение перед сакральной стороной жизни, языческими верованиями, религиозными догмами, догматами и постулатами?

Или же простое производное от советского еще, воинствующего, атеизма повсеместно тогда распространенного (да только ли «советского» — а давайте — ка вспомним и тургеневский классический персонаж — «выдающегося физиолога» Базарова?).

А может, все еще проще и это просто банальное отсутствие воспитания, проявление затяжной инфантильности, последствие и симптом духовной глухоты?

Случались вещи и покруче. Хотя и реже.

Некоторые будущие «пироговы» и «боткины» из моих студенческих лет обедали в расположенной неподалеку от Третьего корпуса знаменитой столовой с «оригинальным» названием «Три пескаря» (кто знает, может и нынешние студенты — медики до сих пор ходят в нее же!).

Проблема же заключалась в том, временами эти юные анатомы ходили в эту обычную, повторюсь, городскую столовую в тех же халатах, в которых занимались в «анатомке». Из карманов которых, бывало, торчали не сданные на время обеденного перерыва сами анатомические препараты (речь о человеческих костях)!

Конечно, такие случаи были немногочисленными. Но были. Конечно, с циниками проводилась серьезная воспитательная работа. С целью недопущения подобного впредь. К виновным применялись различные формы взысканий и наказания, вплоть до лишения стипендий.

А вот совсем уже запредельный случай. Уверен, что многие из тех, кто учился в ПГМИ в 1973—74 гг., наверняка помнят, не забыли о нем.

Как — то зимним вечером двое студентов после занятий в анатомке совершили нечто ужасное, из ряда вон. Они зачем — то похитили анатомический препарат (человеческий череп с препарированными лицевыми мышцами). Не сдали в препараторскую а, спрятав в портфеле, вынесли в город.

Была суббота. Да еще — день получения стипендии. По доброй студенческой «традиции» друзья решили обмыть, отметить эти важные события.

Для начала отправились они в пивбар, потом, потом добавили еще и еще. Закончилось тем, что ближе к ночи, будучи уже «в дым и вдрызг», собутыльники прикопали похищенный препарат, повторюсь, человеческую голову с препарированными мышцами, в ближайшем …сугробе. Присыпав снежком. Это случилось в самом центре миллионного города!

А всю субботнюю ночь дул сильный, порывистый ветер. Который полностью обнажил прикопанное, присыпанное… Представляете себе, что испытали воскресным утром несчастные прохожие, обнаружившие столь страшную находку?!

К чести милиции, разыскали негодяев быстро…

По моему, их не судили и не посадили, хотя и продержали «там, где надо» еще некоторое время. Покуда разбирались. Впрочем, думаю, с них вполне хватило и справедливого суда Евгения Антоновича Вагнера который, как и всегда в таких случаях, был краток, суров, но — предельно объективен: «Гнать взашей! Немедленно и без разговоров!»

Виновные были отчислены из ПГМИ…

Редкая фотография из серии: «Евгений Антонович — смеется!» И таким вот — улыбающимся, расслабленным он тоже бывал. Но только не слишком часто — больно уж много проблем наваливалось ежедневно. (Ректор ПГМИ Е.А.Вагнер на чествовании победителей студенческой эстафеты газеты ПГМИ «Медик Урала». 1974 — 1975 г.). Из архива О. И. Нечаева

Хочу подчеркнуть, что, хотя, проблема эта существовала (да и сейчас, думаю, существует), подавляющее большинство поколений и поколений студентов ПГМИ относились к человеческим телам, ставшим анатомическими препаратами, ответственно, с уважением.

Синдром «застрявшей в горле» латыни («Вот возьму я фибулю!»)

«Нормальная анатомия человека» — уникальная дисциплина еще и потому, что это единственный из институтских предметов, продолжительность обучения которому официально составляет более одного года (если быть точным, то — целых три учебных семестра)!

Начинают изучение ее в сентябре на первом, а завершают — в зимнюю сессию на втором курсе. Связано сие, естественно, с полнотой изучаемого, с гигантским объемом информации, которую необходимо как — то усвоить, «переварить» будущим врачам.

Иными словами, нормальная анатомия человека — это почти что неприступная крепость. Успешное взятие которой, последовательное овладение всеми деталями и узлами ее, невозможно без знания специального языка и основательной памяти.

Основной метод постижения, запоминания совершенно астрономического числа сложнейших анатомических образований — неприятие любой штурмовщины, кавалерийских «наскоков», «налетов», набегов!

Это не для анатомии, друзья!

Спасти в данном случае может только неспешная, но упорная, целеустремленная планомерная осада высоченных крепостных стен главной твердыни медицины! Только так! Речь о ней, о родимой зубрежке, зубрежке и еще раз зубрежке!

Не верьте тому, кто будет говорить вам о том, можно без труда вынуть рыбку из пруда. Что, мол, современная наука поможет что — то выучить «во сне, под гипнозом, под наркозом», там, или еще черт знает под чем!

Врут — с!

Никакими новомодными «прибабашками», никакими электронными «примочками», ассоциативными рядами, иными известными современными технологиями, анатомию человека, глыбу эту, абсолютно неподъемную, не одолеть.

Ее, голубушку мою, можно лишь ВЫСИДЕТЬ СОБСТВЕННОЙ, извините, ЗАДНИЦЕЙ!

А чтобы делать это было не так тоскливо, в помощь начинающим анатомам поколениями и поколениями студентов — предшественников и создана была целая наивная квази — литература, состоящая из разнообразных мнемонических «запоминалок» — коротких и не очень стишков о костях, мышцах, органах человека.

Несколько примеров:

Пример I.

*** Вот возьму я фибулю Стукну по мандибуле Будет слушать ос фронтале Как поет окципитале22

Пример II.

*** Как на Lamina Cribrosa23 Поселился Crista Galli,24 Впереди — Foramen Caecum,25 Сзади Os Sphenoidale,26 Sella Turcica — на теле,27 Чтоб где было мозгу сесть, Сзади спинка с бугорками, В середине ямка есть. В центре тела спрятан sinus,28 Он разделен пополам, Разделяя половинки, Septum Sinus стала там.29 И из каждой половины Путь наружу есть недлинный. А куда они зияют — Ни один студент не знает!

А вот «запоминалка» для всех двенадцати пар черепномозговых нервов:

Пример III. *** Я обонял, я зрил, я глазом двигал, я блок тройничным разом отводил лицом и слухом и языкоглоткой, блуждая шел добавочной походкой, под языком все нервы находил.30

А вот, кстати, еще один вариант самой первой мнемонической считалки:

*** Как возьму я фибулю, Дам Вам по мандибуле, Пусть узнает церебрум,31 Как краниум звенит32

Или «научно звучащие, но смешные подлинные благоглупости, типа:

Пример IV.

*** Если нервус фациалис Иннервирует глютеус, Тогда мускулюс кремастер Поднимает кальканеус…»33

И так далее34

Но, конечно же, основными, подлинными инструментами изучения анатомии были не вышеприведенные «мнемонические» вирши, а вещи посерьезнее.

Речь о хороших, качественных лекциях, полноценных практических занятиях и практикумах, посещениях анатомических музеев, а также — об изучении специальной литературы: добротных анатомических атласов и качественных учебников, в ряду которых особенно выделялись «Атлас анатомии человека» (4 тома) Р. Д. Синельникова, «Учебники нормальной анатомии человека» В. Н. Тонкова или В. М. Привеса.35

Слово о доценте М. Н. Шваревой

Под стать великому предмету была и преподававшая его кафедра нормальной анатомии человека. Не буду останавливаться подробно на всей кафедральной истории, отсылая интересующихся к соответствующим интернет — ссылкам.36

Кафедра нормальной анатомии человека ПГМИ: в верхнем ряду слева — асс. Варгин Владимир Сергеевич, во втором ряду вторая справа — доц. Шварева М. Н., в нижнем ряду по центру проф. Оленева Елизавета Николаевна, по левую руку от нее доц. Батуев Констанитин Михайлович и доц. Ривкус Игорь Анатольевич. Из архива О. И. Нечаева

Юбилей проф. Е.Н.Оленевой. Цветы юбиляру вручает доцент кафедры анатомии И.А.Ривкус, сидят: справа ректор ПГМИ, проф. Е.А.Вагнер, слева — муж Елизаветы Николаевны, В.А.Оленев, фронтовик, доцент Политехнического института. Из архива О. И. Нечаева

А вот из числа кафедральных доцентов наибольшей, «популярностью» пользовалась именно М. Н. Шварева. Более известная среди студиозусов под своим легендарным прозвищем, оглашать которое я здесь и сейчас принципиально не намерен.

Всё и обо всех знающий интернет сохранил единственное упоминание об этом специалисте: «В 1932—1951г. кафедрой руководил профессор Соколов Б. М. (из г. Воронеж). В 1943 г. он издал монографию „Общая ганглиология“. Было защищено 10 кандидатских диссертаций по морфологии вегетативной нервной системы (Шварева М. Н., Лядова Н. Д., Иванова Е. И. и др.)».37

При этом, даже имени — отчества Шваревой я, к стыду своему, уже не помню. То ли Марья, то ли Мария Николаевна… Неизвестны мне и даты ее жизни. Можно лишь попытаться хотя бы приблизительно прикинуть ее возраст (по состоянию на начало 1974 года), наивно полагая, что кандидатские диссертации тогда защищали в тридцать, примерно, лет. Стало быть, было этому анатомическому доценту в 1974 году примерно лет около …шестидесяти!

Всего — навсего!? Почти столько же, сколько и мне сейчас!? Быть того не может!

А ведь казалась тогда нам, тогдашним восемнадцатилетним мальчишкам и девчонкам, легендарный доцент Шварева едва ли не такой же древностью, как Древний Рим, там, или же Египет времен фараона Тутанхамона!

Педфаковцы — младшекурсники. Слева направо: Андрей Углицких, Сергей Копылов, Владимир Машковцев (крайний справа). У входа в главный корпус ПГМИ. Предположительно, конец зимы — начало весны 1973 г. Из архива А. Углицких

Но почему же это так важно — не забыть именно об этом анатоме и педагоге?

Да потому, хотя бы, что была М. Н. Шварева действительно одним из самых лучших знатоков человеческого тела. Профессионалом высочайшей пробы.

Не вина этого строгого преподавателя, сталинской еще школы, «закваски», этого истинного рыцаря анатомии, что она не только сама хорошо знала свой предмет, свою научную дисциплину, но еще требовала от студентов, почти такого же, как и у нее самой, уровня и качества анатомических знаний.

Это, как вы понимаете, у подавляющего числа обучающихся особой радости не вызывало. Не могло ее вызывать! По определению. По одной простой причине: знать анатомию, как доцент М. Н. Шварева, конечно же, могла только сама доцент М. Н. Шварева, да, еще Господь Бог!

При этом, упорствуя в своем анатомическом «максимализме», Шварева совершенно не учитывала того очевидного обстоятельства, что студенты, в массе своей, вовсе не собирались становиться ни анатомами, ни патологоанатомами! Они просто хотели быть практикующими врачами. Резонно полагая что анатомия для лечебной практики, несмотря на всю важность ее, все — таки, имеет, больше, именно прикладной характер.

Доцент же настаивала именно на фундаментальной «исключительности», торжестве анатомии человека над всем и вся. Вот это вот, идеологическое «противоречие», расхождение и превращало порой тогдашние сдачи экзамена по анатомии в настоящие «мамаевы побоища», в поля сражений Да, да, было так…

Сказать, что студенты боялись Шваревой — не сказать ничего! Как черти ладана! Панически! Ведь для подавляющего большинства из них встреча на экзамене с прославленным доцентом по своим последствиям зачастую была сопоставима со столкновением несчастного «Титаника» со своим айсбергом!

Сколько, сколько было отчислено обучающихся из медицинского института, благодаря принципиальному «перфекционизму» великой Шваревой не знает никто.

Лично я полагаю, что очень и очень много!

Пользуясь случаем, хочу внести пять своих «воспоминательных» «копеек» в копилку рассказов об этой легенде кафедры анатомии человека.

…Сессия. Экзамен идет уже несколько часов. Полный коридор «сдающихся» студентов. Они густо облепили подоконники и лестницы, они торчат у дверей в аудиторию, ожидая своей очереди на вход.

Студенты уже знают, что для многих из них сегодняшний экзамен станет сущим, огромным разочарованием. Именно потому, что сегодня принимает Шварева. И еще потому, что сегодня Шварева, как говорится, в «ударе».

Знают, потому, что сегодняшнее «истязание младенцев» продолжается уже третий или четвертый час. Потому, что «двойки» поставленные мэтром анатомии, сыплются и сыплются сегодня, как из рога изобилия.

Но долгу время, а потехе — час: наступает, таки, обеденный перерыв и у самих экзаменаторов. Они, ведь, тоже устают, им также надо подкрепиться, набраться сил.

Вот дверь в экзаменационную аудиторию неожиданно распахивается, и в дверном проеме показывается М. Н. Шварева. Это производит настоящий фурор.

Грозный доцент молча обводит медленным, ничего не выражающим взглядом, плотную толпу застывших, парализованных от ужаса, студентов.

Которая под этим взглядом начинает растворяться, редеть. Таять, на глазах, буквально. Как тает почти мгновенно кусочек сахара — рафинада, брошенный в крутой кипяток. И вот, по прошествии всего нескольких секунд, перед прославленным преподавателем уже образуется свободное пространство, достаточное для начала движения.

Шварева начинает неспешное шествие.

А студенческая масса продолжает и продолжает «убывать», таять, освобождая и освобождая все новые и новые территории. Активно вжимаясь в стены, подоконники, в лестничные марши…

Доцент идет, внешне чем — то напоминая тот самый айсберг, погубившей некогда «Титаник»: невысокая, тучноватая, идет — с одышкой, идет медленно, по — утиному, вперевалку, с видимым трудом…

Первая! Вечная! Единственная!

И — тишина вокруг! Абсолютная! Невероятная. В этой немыслимой тишине слышно лишь шарканье ног Шваревой, сопровождаемое ее задышливым дыханием.

Разговоры, шушуканье, смешки, возгласы — все закончилось! Все осталось там, в той, еще «мирной», «дошваревской» жизни. Словно бы кто — то взял и вывернул ручку «громкость звука» у работающего радиоприемника, перевел ее в самое крайнее левое положение! Словно ты сейчас находишься на просмотре какого — то немого фильма: «изображение» имеется, а звук — отсутствует. (О таких мгновениях в компаниях нынче стало принято говорить: «Ну, вот, кажется, еще один милиционер родился!»).

Такой вот эффект!

И лишь тогда, когда за доцентом, скрипя, закрывается, наконец, массивная дверь с косо прикрепленной табличкой «Ассистентская», «студенческий» коридор начинал понемногу «оттаивать», оживать.

Снова на грешную землю возвращалась жизнь, «появляясь» из небытия…

Заново, как бы из ниоткуда. Поначалу появлялись, возникали единичные, робкие человеческие голоса, потом «образовывался», возрождался шелест перелистываемых страниц конспектов и учебников, и лишь следом за этим — как бы в итоге уже окончательной «отморозки», вновь становились слышны смешки, чьи — то шутки…

Неспроста же в ПГМИ была столь популярной легенда о том, что каждый раз, в преддверии Нового года, «благодарные» студенты посылали Шваревой на дом …гроб с вложенным в него учебником анатомии человека…

С другой стороны, не могу не отметить, что мне неизвестно ни одного случая, когда Шварева поставила кому — то заведомо несправедливую, явно незаслуженную оценку.

Нет, безусловно, доцент Шварева была человеком абсолютной, неподкупной честности, реальной бессребреницей! И для нее всем на свете: семьей, домом, отдыхом, личной жизнью — была ее любимая наука анатомия… И это тоже правда!

Рассказ мой был бы все же однобоким, неполным, если бы не сообщил я о той, крайне немногочисленной, но — имевшей место группе студентов, которые на экзаменах, наоборот, из кожи вон лезли, чтобы попасть на анатомии только, именно к …М.Н.Шваревой! И ни к кому иному!

Да, да, были, были и такие! Горжусь тем, что существовали и в те времена такие студенты, ребята, сознательно и принципиально идущие на «вы» с самым сильным из возможных экзаменаторов!

О нет, друзья, не подумайте, что говорю я о каких — то не вполне психически адекватных коллегах своих! Отнюдь! Напротив, на «Швареву» шли, выходили именно самые лучшие, отборные, наиболее знающие, самые сильные…

Природа этого психологического феномена еще нуждается в уточнении. Я лично наивно полагаю, что двигало этими храбрецами вполне привычное и даже характерное для некоторых российских граждан, то есть людей, испокон веков живущих в стране, основной религией которой всегда был фатализм, неодолимое желание испытать себя и судьбу, проверить прочность своих, действительно, недюжинных знаний по анатомии, абсолютная уверенность в последних!

Ох, уж эта знаменитая русская рулетка! До чего же живуча ты, до чего же сильна, владычица ты наша! Да, оглянитесь вокруг, вся российская история изобилует подобными сюжетами!

Сколько, сколько же было их у нас, этих чудо — богатырей, хаживавших с рогатиной одной, да, что там с рогатиной, иногда и просто — с ножом, каким — нибудь, в одиночку, да на поднятого из берлоги разъяренного, вставшего на дыбы дикого, огромного зверя!

И к слову сказать, некоторым из них удавалось, таки, заставить «капитулировать» саму М. Н. Швареву! Во всяком случае, мне лично известны несколько таких студентов — уникумов.

Вот уж, воистину, «безумству храбрых поем мы песню…»

«Бригантина», «Интер — клуб», «Ровесники»

А теперь о другом. Совсем. Самое время на время «сменить пластинку». Поговорив …о музыке!

Речь пойдет далее не столько о музыке небесных, так сказать, сфер, сколько о более приземленных ее уровнях. О музыке, как составной части человеческого быта, жития. Потому что именно увлечение мое самодеятельностью, музыкальной эстрадой, считаю, имело самое прямое отношение к конфузу, приключившемуся со мной на экзамене по нормальной анатомии человека…

…Те времена были периодами почти полного господства, торжества живой музыки над музыкой цифровой, «бумбоксовой». Потому что в них повсюду играли живые и вживую. Живые музыкальные коллективы, и живой звук присутствовал в жизни семидесятых годов прошлого века повсеместно: и на танцплощадках, и в ресторанах, и в ДК (Домах и Дворцах культуры), и на свадьбах, и на вечеринках, и на праздниках, и на институтских вечерах…

Был живой этот звук далеко не всегда идеальным, профессиональным, качественным, тут уж я соглашусь, поскольку и деваться — то особо некуда: да, бывал он, звук этот, и слишком громким, и избыточно открытым, и «голым», агрессивным, так сказать.

Но зато живой звук всегда был, по определению, звуком безыскусным, естественным, аналоговым… Наверное, еще и потому, что, в отличие от сегодняшнего дня, транзисторов в те времена было еще совсем немного, а радиоламп — полным — полно…

Дискотеки — как печальное порождение и торжество транзисторно — бюджетной экономии над всем и вся, как организационная форма, при которой музыкальное сопровождение мероприятий осуществлялось уже не живыми музыкантами, а посредством или при помощи электронных транзисторных воспроизводителей музыкальных записей, начали возникать и развиваться, повсеместно входя в обиход, лишь в самом конце семидесятых — начале восьмидесятых…

И мы о них даже вспоминать не будем, а лучше позволим себе немного рассуждений — отступлений именно о «живых» вокально — инструментальных ансамблях (ВИА), как о музыкальной форме и образе жизни, причем не абстрактно, а применительно к Перми тех лет, в свете развития студенческой самодеятельности Прикамья.

Но сначала несколько слов о ситуации вообще.

Да, почти все известные мне сверстники мои так или иначе отдали свою дань, поучаствовали в тогдашней эпидемии музицирования, песнесочинения, обрушившейся на страну. Да, это было время, когда подростки, собирались в стаи и стайки, в кружок, вокруг звонкой, едва настроенной, клееной — переклеенной гитары и целыми вечерами готовы были играть на ней и петь под нее. Они готовы были делать это где угодно: в подьездах, на автобусных остановках, просто на улице. Да, репертуар этих самодеятельных артистов не отличался изысканным, утонченным вкусом и особенной избирательностью: исполнялось всё и вся. В перемежку. Пели наше, пели зарубежное, подбирая аккорды на слух, пели безбожно перевирая английские слова.

К слову сказать, из личного опыта, петь в подъезде было куда приятнее во всех отношениях из — за особенностей акустики этих помещений (своеобразный эффект «эха», придавал голосу поющего некую особенную «объемность», «звучность»), но зачастую подъездное музицирование, особенно совсем уже ночное, вызывало справедливые нарекания несчастных жильцов.

Петь на автобусных остановках было особенно здорово во время дождя, непогоды (не мочит!), но порой мешали «стражи порядка». К примеру, «остановочникам» частенько доставалось от проезжающих мимо милицейских нарядов. В этих случаях милиционеры особо не церемонились: ломали инструменты о колено, забирали «битломанов» в отделения, могли и дубинкой по спине протянуть…

Словом, эстрада, наша и зарубежная, уверенно входила в каждый дом. Муслим Магомаев, Валерий Ободзинский и Клиф Ричард с Элвисом Пресли, певец Рафаэль и Анатолий Королев, «Битлы» и «Скальдове», «Поющие гитары» и «Роллинги», «Самоцветы» и «Червоны гитары».

В общем, время было исключительно музыкальное…

На чем же играли те, старинные наши, допотопные пермские ВИА? Все эти, как правило, небольшие музыкальные коллективы («золотой стандарт»: две — три электрогитары + электроорган + ударная установка)?

Да на чем Бог пошлет! Кто — то делал все инструменты сам. Выпиливали из фанеры рогатые корпуса электрогитар, устанавливали на них звукосниматели, привинчивали грифы, натягивали струны и вперед! А еще переделывали или мастерили самодельные усилители, колонки, барабанные установки. Были группы, работавшие на абсолютном «самопале», то есть, на самостоятельно сконструированных и изготовленных в кустарных условиях усилителях и колонках, а где — то — играли на уже на более или менее профессиональной аппаратуре.

Верхом, вершиной «аппаратурных» мечтаний тех незабвенных лет считались венгерские «Beag» и «Marshall». Высоко ценились также гэдээровские ламповые «Regent — 30» или «Regent — 60».

Неплохим вариантом была относительно редко появлявшаяся в продаже акустика «Videoton» (Венгрия).

Живая легенда — «Regent — 30» (ГДР)! На них работали ВИА семидесятых XX века

Вскоре самодельные электрогитары, казалось бы, повсеместно распространенные еще буквально 5—7 лет назад, уступили место первым «профессиональным» заводским инструментам, «Музимам», тем же, гэдээровским…

Из отечественных усилителей пока еще пользовались успехом и спросом душки — «Кинапы», из музыкальных инструментов — «ценились» муромские «Юности», а также — свердловские электрогитары, к примеру, выпускавшиеся по конверсии оборонным уральским радиозаводом.

Словом, играли пермские ВИА на нашем и венгерско — гэдээровском оборудовании. Играли хорошо, от души, надо сказать!

Чаще же всего инструментально — аппаратурное оснащение ВИА тех лет было микстовым, смешанным — профессионально — самодеятельным. Каждый из приходящих в такие коллективы музыкантов, привносил в общий котел, так сказать, свой инструмент и озвучивающий его «аппарат»: — гитару, ударную установку, электроорган и так далее. С миру по нитке, в общем.

Мой личный живой интерес к музыке стал активно проявляться еще в старших классах средней школы. Еще бы, ведь именно на наше время пришлось возникновение и начало взросления и советской бит — поп — музыки.

Повторюсь еще и еще раз: я и многие из моих ровесников буквально «бредили» электромузыкальными ритмами и инструментами, слушали по разнообразным «голосам» любимые ансамбли, команды и группы, гонялись за их записями…

Особое место в сонме этом, в череде электромузыкальных инструментов тех лет, конечно же, отводилось гитаре. Вошедшей в те времена в фантастическую моду! Ставшую «нашим всем» тогда.

Без преувеличений!

А ведь еще за несколько лет до этого игра на этом пятирублевом, в буквальном смысле этого слова, струнном инструменте в основном ассоциировалась у нас, мальчишек с барачных и пятиэтажечно — хрущобных пермских дворов с «фиксатой» блатотой, с ее разухабистыми клешами (иногда — еще и на так называемых «цепях»), с ее огненно — рыжими волосами, и рубашками «апаш», столь почитаемыми всеми окрестными выжигами и хулиганами. Мы росли под блатные песенки, и кое — какие зажигательные рок — н — роллы и твисты… («Жил да был черный кот за углом…»).

Ничего, словом, не предвещало…

И вдруг, буквально как на дрожжах — всего лишь за несколько лет, престиж гитары и ее обладателя — исполнителя — гитариста подскочил, возрос чуть ли не до небес!

Бурному росту популярности этого струнного инструмента безусловно способствовала техническая революция — гитара обрела современное звучание, став электроинструментом и в этом своем новом качестве — объектом самого пристального интереса всех и вся!

Этот фантастически мощный внешний импульс неизбежно привел к «взрыву сверхновой» и в нашем сознании. Именно он стал причиной того, что мы стали плотно и стремительно осваивать новый для нас шестиструнный гитарный мир, сочинять музыку, петь, пытаясь подражать кумирам, в том числе и нашим.

Основной работой подавляющего большинства тогдашних ВИА было обслуживание танцевальных вечеров. А методом — подражание, более или менее точное копирование — воспроизведение наиболее популярных, ходовых музыкальных эстрадных образцов того времени.

Такое было время: интернета не было, видео не было, были магнитофоны, в основном, стационарные, «бобинные», было хорошее, замечательное, но — Всесоюзное радио, да еще Центральное телевидение, транслировавшие передачи двух общесоюзных телеканалов. Да и то — только до двадцати четырех ноль — ноль, когда раздавался торжественный гимн Советского Союза и телевизионные экраны гасли до следующего утра.

И все.

Таким образом, для тогдашней молодежи оставались доступными, по сути, два досуговых развлечения: кино и танцы.

Поэтому буквально все Дома и Дворцы Культуры (ДК) в Перми были, что называется, нарасхват. Каждые выходные они проводили на своих территориях танцевальные вечера (зимой для этой цели использовались фойе зданий, летом — открытые танцевальные площадки).

ДК в Перми, городе с серьезной промышленностью и большим научно — техническим потенциалом, всегда было немало: почти каждое крупное предприятие имело свой собственный «поднадзорный» объект культуры (равно как еще и санаторий — профилакторий, детские ясли — сады, пионерский лагерь и так далее).

Перечислю, в этой связи, лишь несколько самых крупных, значимых или территориально «близких» мне ДК того времени: им. В. И. Ленина (Мотовилихинский район), им. Я. М. Свердлова (Свердловский район), ныне носящий имя Солдатова, им. С. М. Кирова (Кировский район), им. Ф. Э. Дзержинского, Железнодорожников (Дзержинский район), им. Ю. А. Гагарина, Гознака (Индустриальный район), им. А. С. Пушкина, им. М. Горького (II участок), им. С. Орджоникидзе на Кислотном (к сожалению, уже снесенный), ДМЗ (Орджоникидзиевский район), «Металлист», поселка «Заозерье» и др.

Профсоюзные комитеты пермских предприятий также были мощными, а сами предприятия — богатыми, уделявшими должное внимание обьектам «социалки».

Так вот игра на таких танцевальных вечерах и была «золотым стандартом» и основным оправданием к существованию для подавляющего большинства пермских ВИА.

Должно отметить, что Пермь была не анклавом, каким — то изолированным, обособленным, оторванным от жизни, а являлась полноценной составляющей, неотьемлимой частью огромного государства и поэтому на ее музыкальном небосклоне происходили те же процессы, что и в стране в целом.

В подавляющем большинстве своем наша вокально — инструментальная эстрада следовала в арьергарде тогдашнего англо — саксонского рокового нашествия на мир и его архаичные ценности, решая в этой связи свои локальные задачи и являясь, по сути, более или менее удачно — подражательной копировальщицей всего лучшего, что порождало это нашествие («Веселые ребята», «Поющие гитары», «Поющие сердца», «Голубые гитары» и др.)

Но были и у нас самобытные, оригинальные, удачные эксперименты в этой области.

К примеру, в те годы абсолютно оригинальным, самобытно — неповторимым был музыкальный контент, язык, явленный миру, скажем, теми же белорусскими «Песнярами»!38

Но ведь и подражание — подражанию рознь! Многие из тогдашних ВИА, например, «Поющие гитары», несмотря на формальную «вторичность» исполняемого ими инструментального «материала», сыграли немалую роль в развитии всего советского вокально — эстрадного искусства в целом.

Они, подобно таким зарубежным мэтрам жанра, как «The Shadows» и «The Ventures» своим отбором музыкального материала, хорошим музыкальным вкусом, высоким профессионализмом изрядно поспособствовали тому, чтобы по всей нашей стране, почти во всех ее городах, городках и рабочих поселках повсеместно создавались (в подражание уже им самим) коллективы музыкальных единомышленников — советские ВИА!

Как правило, наиболее удачные образцы общесоюзного масштаба тиражировались, разносились, как пуховые семена тополя, по всему бесконечному, безграничному Союзу Советских Социалистических Республик.

Так случилось, к примеру, с самым значительным, наверное, явлением в студенческой художественной самодеятельности Перми тех лет — со знаменитым ансамблем «Бригантина» Пермского государственного университета (ПГУ), который при своем появлении был, в моем представлении, ничем иным, как одним из «клонов» очень известного ленинградского коллектива — ансамбля «Дружба», созданного в 1955 году пианистом и композитором Александром Александровичем Броневицким.

В роли своеобразного пермского «броневицкого» очень убедительно и точно «выступил» преподаватель Пермского Университета, замечательный руководитель и профессиональный музыкант Борис Арсентьевич Облапинский (также как и А. А. Броневицкий, являвшийся выпускником Ленинградской консерватории).

Впервые «Бригантина» явила себя миру в 1961 году. Ко времени моего поступления в ПГМИ слава этого замечательного коллектива гремела в городах и весях не только Пермской области!

«Бригантина» была многократным и многолетним лауреатом конкурсов студенческой художественной самодеятельности «Студенческая весна», проводившихся ежегодно, в марте или апреле. Традиционным местом проведения итогового концерта этого праздника студенческой самодеятельности был в те годы ДК им Я. М. Свердлова.

Да, «Бригантина» имела общесоюзную славу и располагала прекрасным составом исполнителей и музыкантов. Из солистов ее мне более других почему — то запомнились Владимир Ратушный и Владимир Десяцкий.

«Бригантина» же оказалась и наиболее везучей в смысле вечности — о ней можно найти немало ссылок в интернете, к примеру:

«В 60 — е годы любимцем прикамского студенчества стал вокально — инструментальный ансамбль Пермского государственного университета „Бригантина“. Талант, молодость, азарт, сплоченность — атмосфера концертов „Бригантины“ могла варьироваться от ностальгии и романтики до безудержного веселья. В фильме звучат песни „Студенческая“, „Главное — это солнце высокое“, „Русский сувенир“, „Уравнение с одним неизвестным“, „Вот ведь парни мы какие“, „Мы судьбою не заласканы“ в исполнении солистов „Бригантины“ — Владимира Ратушного, Лидии Рубацкой, Евгении Мосюковой, Владимира Десяцкого. Руководитель вокального ансамбля Юрий Пучков, руководитель инструментального ансамбля Сергей Шнее»39.

Другим, также, на мой взгляд, весьма и весьма заслуженным пермским студенческим ВИА, с известностью повезло почему — то куда меньше. Это немного обидно, поскольку значительной популярностью в Перми тех лет пользовались и студенческие ВИА классического, или так сказать, «трехгитарного» состава. Речь о битовых командах ПГУ («Интерклуб», к примеру) и Политехнического института.

Однако, самым ярким явлением, самым мощным, самым модным студенческим ВИА на эстрадном небосклоне тех лет был, конечно же, именно наш мединститутский ансамбль «Ровесники». Как же я горжусь сегодня тем, что коллектив этот был создан в моем родном институте!

Хотя и, «Ровесники», как мне думается, тоже были в чем — то, если не во многом, «клоном» другого ВИА, знаменитого на всю страну ВИА «Камертон» — легендарного ансамбля II Московского ордена Ленина государственного медицинского института им. Н. И. Пирогова40. Того самого «Камертона», друзья! Это сейчас об этом самодеятельном коллективе помнят лишь единицы, а во времена моей молодости был он, действительно, на слуху.

Полагаю также, что большинство россиян, как минимум, видели и слышали эту команду, хотя, возможно, и сами о сем не очень — то подозревают. Имеются в виду все, кто смотрел «Белорусский вокзал» — художественный фильм, вышедший на экраны страны в 1970 году. Он стал дебютом молодого, двадцативосьмилетнего тогда, режиссера Андрея Смирнова.

Так вот, в эпизоде этого фильма играет ВИА «Камертон»!

Помните сцену в кафе?

Когда на крошечной эстраде некая молодежная бит — группа исполняет нечто задорно — зажигательное: «А мы орем на всю катушку. Гитары жмем на полный газ!». Так это и есть ВИА «Камертон»! Но самой известной песней этого музыкального коллектива, песней, которую и до сих пор невозможно слушать без волнения, конечно же была «Моя желанная».41

Однако вернемся в Пермь… Как же жаль, что от тех, легендарных «Ровесников», от самого знаменитого ВИА Перми семидесятых музыкального коллектива, образованного студентами Пермского мединститута, в интернете не осталось, увы, ничего.

Ни одного упоминания.

Ни одной ссылки. (Есть в интернете ВИА «Ровесники», но это другие «Ровесники», не «наши», не «пермские», это — их, так сказать, столичные «однофамильцы», одноименный коллектив Московской филармонии, существовавший параллельно).

Вот, эти вот, наши, «Ровесники», думаю, и были одной из причин (в том числе, наряду с прочими) по которым и я, возможно, как и некоторые другие мои однокашники, пошли учиться именно в ПГМИ.

Ведь этот ВИА стал неким «брендом» нашего института, его «достоянием»! Подобно тому, как «Бригантина», к примеру, поднимала «планку привлекательности» Пермского государственного университета…

Правда, к тому времени, когда я поступал, большинство участников знаменитого ансамбля, будучи студентами самых старших курсов, либо уже закончили ПГМИ, либо были близки к завершению учебы. Зато они, к тому времени в ранге уже непререкаемых авторитетов, играли на самой, без преувеличения сказать, рейтинговой пермской танцевальной площадке тех лет — в «Речном вокзале».

Речная навигация на Среднем Урале продолжается относительно недолго, лишь несколько месяцев в году. Уральские реки замерзают рано. Что же прикажете делать с помещением Речного вокзала остальные семь — восемь месяцев в году?

Выходом стало использование этого пустующего здания в качестве гигантского популярного танцзала: в нем стали устраивать танцевальные вечера. Мне несколько раз довелось бывать на них, еще будучи школьником, учащимся старших классов школы.

Посещал я эти необыкновенно популярные в те времена мероприятия обычно с моими сотоварищами, участниками самодеятельных школьных групп. Но вовсе не для того, чтобы танцевать, нет. Сами танцы, как процесс, волновали нас мало.

Мы бывали на танцах в Речном, в основном, чтобы слушать. Нас интересовал репертуар «Ровесников», сами музыканты, задействованная аппаратура, качество «сьема», аранжировки исполняемого музыкального материала и так далее.

А теперь — об ансамбле «Пульс» ПГМИ. Повторюсь, случилось так, что к моменту моего поступления в институт, большинство участников ВИА «Ровесники» уже заканчивали мединститут. Но бренд: «ПГМИ — родина хороших ВИА!» так и остался актуальным.

На волне любви к «Ровесникам», в продолжении, так сказать, славных музыкальных традиций, профкомом мединститута, очевидно, и было принято тогда судьбоносное решение о создании и всемерной поддержке нового институтского музыкального коллектива — инструментального ансамбля «Пульс».

В состав его, помимо традиционной электрогитарной группы, вошла еще и небольшая духовая секция — труба, саксофон, тромбон.

Руководителем нового коллектива стал профессиональный музыкант, композитор также с консерваторским образованием, преподаватель Пермского музыкального училища, Виталий Пацера. Об этом уроженце западной Украины в интернете имеются отдельные, обрывочные упоминания. Согласно им, композитор этот, сделавший, считаю, немало доброго для ПГМИ, вернулся на свою историческую родину еще в ранние постперестроечные времена.

«Пульс» был «экипирован» неплохим по тем временам звуковым «аппаратом», репетировал на базе Теоретического корпуса, и располагал, помимо музыкантов, еще и вокалистами.

Волею судеб, в этом ансамбле в самом начале 1973 года оказался и я. В качестве электроорганиста. В моем распоряжении оказался совершенно роскошный по тем временам электромузыкальный «гедээровский» инструмент — красивый, мощный «Wаltmeister». С двумя клавиатурами! О чем еще можно было мечтать в те времена самодеятельному музыканту — клавишнику?

«Пульс» много и активно выступал. Где возможно. Помимо «официальных» выступлений, входивших в подготовку к городскому фестивалю «Студенческая весна», обслуживая другие мероприятия: различные вечера отдыха, праздничные концерты, иногда — танцы.

А еще «Пульс», нередко приглашали озвучивать, так называемые, разовые мероприятия — свадьбы у знакомых, и у знакомых — знакомых, на юбилеи и так далее. Небольшие доходы от этой левой работы, от, так называемых, «шабашек», вовсе не казались нам, бедным, неимущим студентам, ни лишними, ни ненужными в те времена…

К чему это я все о «Пульсе» да о «Пульсе» и какое отношение имеет этот институтский коллектив к …нормальной анатомии человека?

А самое прямое, как ни странно!

Потому, что частые репетиции и выступления не могли не мешать учебе вообще, и усвоению анатомии человека, в частности. Ведь работа в музыкальном коллективе отнимает у участников его много времени — бывали периоды, когда выступать приходилось один или даже два раза в неделю! А учиться — то когда?

Будучи студентами, все участники «Пульса», конечно, не могли не быть озабоченными проблемой успешной сдачи очередных экзаменационных сессий, в свете стремительного и неотвратимого приближения их.

Но так уж случилось, что в тот год в зоне наибольшей «турбулентности», опасности оказался, увы, именно я. Как студент всего лишь второго курса (в отличии от остальных участников «Пульса» — старшекурсников).

Ведь зимняя экзаменационная сессию на втором курсе медицинского института — это всегда серьезно! Ведь, это экзамен по нормальной анатомии человека! Прямой и явный риск непосредственного личного, так сказать, экзаменационного «знакомства» с легендарным доцентом М. Н. Шваревой!

Что мне оставалось делать? Как совместить занятия художественной самодеятельностью, гастрольную деятельность с труднейшей сессией?

Да, не скрою, какое — то время, зиждилась еще во мне тогда слабая, но — надежда («надежды юношей питают!») на институтский профком. Может быть, он, благодетель наш, как — нибудь о нас позаботится? Похлопочет за «своих», за людей, участвующих в работе институтского коллектива художественной самодеятельности? Может, договорятся как — то между собой «высокие договаривающиеся стороны»?

Нет, официально, конечно же, никаких оснований для подобных надежд не могло быть никаких. Только слухи. Которых на эту щекотливую тему ходило тогда немало. Поговаривали, к примеру, что профком, действительно, намерен «помочь» своим — участникам «Пульса» в сдаче экзаменов! В «поощрение за активное участие в подготовке и проведении очередной „Студенческой весны“».

Но все это, на поверку, оказалось блефом! Чистой воды!

А час суровых испытаний, между тем, все приближался и приближался. «Совсем приблизился уже», как некогда написал в одном из своих замечательных стихотворений Николай Рубцов.

Как это всегда бывает, в самое неподходящее для этого время, на горизонте замаячили новые гастроли — предстояла почти недельная поездка с концертами на прикамский курорт Усть — Качка! Хоть, разорвись: и к экзамену надо готовиться, и к концертам.

Выбор был небольшим: либо забросить всю эту музыку и срочно садиться за анатомию, или же, напротив, забросив анатомию, срочно готовиться к гастролям. Третьего не дано!

Именно это обстоятельство я и считаю ключевым, определившим весь ход всей этой истории. Ведь тогда, в тот момент еще можно было все исправить, повернуть «на сто восемьдесят», отыграть, «врубив» «полный назад».

Ради того, чтобы нормально сдать нормальную анатомию! Правда, для этого пришлось бы отказавшись от «Пульса», забросить диезы — бемоли, забыть про гастроли! Засев за атласы и учебники! Пока не выучу!

Но, опять же, это ведь только легко сказать: «бросить „Пульс“»? И мог ли, имел ли я на это право? Что, разве только у одного меня были экзамены, зачеты? Нет, были они и у всех остальных участников. Но это же не повод к панике!

К тому же, я ведь сам, сам пришел в «Пульс», никто меня на аркане в него не тащил! А если это так, и я — член команды, участник на которого надеются, то стало быть, и у меня есть обязанности! Я же не могу подвести? Взять и не поехать? Откажусь один раз, во второй раз могут уже и не позвать!

Времени на размышления оставалось все меньше и меньше. Его почти не оставалось. Надо было что — то выбирать. Срочно!

Раздираемый недобрыми предчувствиями, отозвал я как — то сразу же после одной из вечерних репетиций в Теоретическом корпусе в сторонку старосту нашего музыкального коллектива и все ему выложил.

Как на духу!

Но, увы, и староста не мог мне ничем помочь. Получалось, что куда ни кинь, везде выходил клин! И вот тут, совершенно неожиданно в разговор наш «вклинился» еще один участник ансамбля, назовем его Валентином М. 42:

— Безвыходных ситуаций нет! Знаете доцента В. с кафедры анатомии? Это не самый близкий мой, но — родственник. Попрошу — и Андрей будет сдавать экзамен ему.

Скажи, мне лучше, Андрюша: тебе какая нужна оценка по анатомии — «четверки» достаточно будет? — обратился Валентин ко мне. — Или «пятерку» для тебя попросить у родственника?

— Ты серьезно?

— Серьезнее не бывает! Я когда — нибудь с такими вещами шутил? — почти обиделся музыкант, — если я говорю, значит, так и есть, не сомневайся! Ну, что — разговаривать или нет?

Я не знал, что и сказать… Как поступить?

Змей — искуситель где — то там, глубоко внутри меня, уже вовсю действовал, уговаривал, убеждал:

«А почему, ну почему бы и нет, собственно? Ну что ты теряешь? Ну кто, кто об этом узнает?»

С возрастом окончательно убедился я в том, что самые безнадежные и самые неправдоподобные предложения всегда выглядят самыми перспективными, заманчивыми, а решения по ним представляются, кажутся — проще некуда! Почему — то…

Конечно, «знал» я доцента В., кто из нас, студентов — медиков того времени, не знал его! Конечно же, не лично, но наслышан был. О том, что на кафедре давно работает. Что хороший специалист, преподаватель, лектор, объективный экзаменатор.

Лекции слушал его не раз. Толковые. А вот о том, что он, оказывается, доводится нашему Валентину еще и дядей, узнал я в тот день впервые…

А Валентин, словно заметив мои колебания, подкинул еще парочку «поленьев» соблазна в жаркий костер моих ожиданий и надежд:

— Ну, чем ты рискуешь, скажи? Это я, я рискую, слышишь! Я, лично я, пойду договариваться! Насчет тебя, дурында! И если я говорю, Я! — Валентин горделиво ткнул себя пальцем в грудь, — если я обещаю, если я беру на себя — ты можешь расслабиться! Окончательно. Бесповоротно. Все будет нормально — обещаю! Или у тебя есть еще какие — нибудь варианты?

Действительно, иных вариантов у меня не было. Не просматривалось. Правдой было также и то, что неожиданное и своевременное предложение Валентина действительно, выглядело заманчиво.

И я решился:

— Хорошо.

— И добро! Ни о чем не думай, готовься к гастролям. И об анатомии этой с этой минуты и думать забудь. Считай, что ты ее уже сдал. Договорились?

Я кивнул.

…Согласиться — согласился, а сомнения остались. Целый воз и маленькая тележка! Сказать, что мне было тревожно — ничего не сказать!

Но — с другой стороны — решение — то было уже принято. В таком, сильно неуютном состоянии, утешая себя тем, что, мол, «ничего особенного не происходит», я, собственно, и скоротал, худо — бедно, оставшиеся мне до серьезного анатомического испытания недели и дни.

Сильно «помогла» забыться мне тогдашняя большая занятость в «Пульсе»: танцевальные вечера, свадьбы, концерты, халява в общем, иные музыкальные мероприятия в те зимние дни и недели шли косяком, и посему читать учебник анатомии удавалось лишь урывками — в основном по ходу переездов в городском и пригородном общественном транспорте.

Были ли какие — либо настораживающие факты, «знаки»?

Считаю, были.

Дней за пять до экзамена, в ходе предэкзаменационной недели, наткнулся я случайно в коридоре «анатомки» на того самого доцента В.

И поскольку была у меня уже информация (от Валентина) о том, что «все о, кей!», о том, что, мол, доценту обо мне «все уже известно», я, совершенно автоматически, …поздоровался с именитым преподавателем!

Не то, чтобы тонко намекнул, но, как — то попытался обозначить присутствие, самое существование свое на земле:

«Вот, мол, я тот самый студент, о котором говорил Вам Ваш племянник Валентин… Здравствуйте, уважаемый!»

А что, а почему бы и нет?

Меня неприятно удивила холодная, отстраненная реакция доцента. Он, окинув меня явно недоумевающим взглядом, равнодушно, дежурно, сухо кивнул и столь же невозмутимо удалился… Короче, сложилось впечатление, что доцент был совершенно не в курсе происходящего!

Нет, нет, что — то во всем этом явно не «срасталось», не сходилось…

Неужели он (доцент В.) до сих пор «не в теме» и ничего обо мне не знает?

Эпизод этот стал поводом для еще одного разговора «по душам» с Валентином:

— Валентин, ты действительно убежден в том, что доцент В. обо мне знает? Что я — это я, что я сдаю именно в этот день, что номер моей группы такой — то? Каким образом, я попаду к нему на экзамене?

— Все нормально, мужик, не вибрируй! Еще раз повторяю, я ему уже дважды напоминал. Выдохни, говорю! Все о тебе ему уже хорошо известно. Все: и номер группы, и день сдачи. И имя, и фамилию твои… Придешь на экзамен, возьмешь билет, вызовет тебя к себе доцент В. Получишь свою «пятерку» и — свободен как птица!

— Да «пятерку» мне и не надо…

— Тем лучше: «четверку» получишь свою и пойдешь домой, а через день, не забывай об этом, у нас с тобой еще концерт в ДК им. Калинина. Да и свадьба моя, кстати, совсем не за горами! Без обид, сразу говорю: никого из «Пульса» на нее не приглашаю, позднее, в Усть — Качке, на гастролях все сразу и отметим: и твой экзамен и мою свадьбу, лады?

Мне оставалось только одно: поверить Валентину М. на слово.

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…

Вот и наступил очередной мой «тот самый» день! День экзамена. По анатомии!

Я приехал в Третий корпус поздно, часов в одиннадцать утра, занял очередь. Спустя два часа вошел в экзаменационную аудиторию… А по прошествии еще двух — вышел из нее …не солоно хлебавши.

Позорно «завалив» первый (и единственный!) в своей жизни экзамен.

Убежден, что, окажись на моем месте в тот момент Остап Бендер, великий сын турецко — подданного из бессмертного романа И. Ильфа и Е. Петрова, он оценил бы сложившуюся ситуацию, примерно, следующим образом: «Финита ля комедия, дурачина!».

И прав был бы, прав на «все сто», как говорится!

Почему? Что послужило причиной случившегося позора?

А случилось то, что случилось: всё в тот день было «сметено могучим ураганом». Тайфуном по имени «Доцент Шварева»!

Справедливости ради, надо сказать, что и билет достался мне, действительно, не из самых легких. Из костной системы — кисть, из сердечно — сосудистой — аорта, кажется, из пищеварительной — желудок…

Тяжелый, почти «неподъемный», билет. Одна кисть, кисть — чего стоила! Все ее двадцать восемь небольших костей, образующих ладонь и пальцы. Поди, ответь, попытайся ответить правильно ничего не перепутав, не забыв!

Обьективно, к этому испытанию оказался я не готов. И не только потому, что знаний маловато оказалось. Хотя, это так. Но дело усугублялось еще и внешними неблагоприятными обстоятельствами. Нервозной обстановкой самого экзамена, царившей в тот день. Атмосферой его, взвинченной и напряженной.

Когда видишь, как у тебя на глазах буквально катком «проезжают» по твоим однокашникам, неизбежно появляется чувство почти что обреченности, безразличия.

Так вот, все то время, что я провел в аудитории, готовясь к ответу, я примерно с десяти — пятнадцатиминутным интервалом слышал очередные громкие эмоциональные оценки, упреки, выкрики, негативные возгласы доцента Шваревой в адрес не отвечавших ей в тот день студиозусов.

Безусловно, Шварева была почти во всем права: студенты в тот день демонстрировали плохую подготовку к анатомическому испытанию. Но, зачастую, крайне важным становится не «что», а «как»! Та избыточная эмоциональность, излишняя постановочность, театрализация экзаменационного «действа» мне, лично, тогда сильно помешали. Нормально подготовиться. Не позволив до конца собраться, полностью сосредоточиться.

И не только мне, полагаю.

И ведь что характерно: некому было осадить почтенную анатомическую матрону! Царившую над всем и вся. Да, по всему, по всему выходило: это был ее, «шваревский», день.

Не скрою, самое первое время, я еще надеялся, что на меня, дурака, обратит, наконец, ну, хоть какое — то внимание, хотя бы, «договорной» мой доцент. Но и этого, увы, не случилось. Как говорится, «только шли минуты год за годом», а толку все не было.

Мало того, положение мое постепенно делалось все хуже и хуже. Это ощущалось по всему, висело в воздухе. Становилось все очевиднее, что шансы на благополучный исход дела стремительно тают. Улетучиваясь, можно сказать, с первой космической…

Ясно было, что никто никого и не «собирался к себе вызывать», чтобы там ни нёс, какую бы пургу не гнал обаятельный, добрый знакомый мой по имени Валентин! Что исчезают эти шансы вовсе не потому, что доцент В. вероломно нарушает свои обещания, а потому, что он даже и не подозревает о том, что он кому — то что — то вообще обещал!

В итоге, оказался я «один на один», но не с доцентом В., а с другим доцентом — легендарной М. Н. Шваревой.

Попал, как кур в ощип!

Не буду вдаваться в дальнейшие подробности, ограничусь пока констатацией очевидного: Шваревой не составило особого труда и времени, убедиться в том, что я совершено не являюсь «героем ее романа», выражаясь витиеватым языком известной песенки.

А постольку снисходительных «полутонов» для знаменитого доцента принципиально не существовало, не успел я и глазом моргнуть, как оказался там, где и должен был оказаться с теми знаниями, какие у меня тогда имелись в наличии, то есть, в коридоре… Как лишний на славном празднике жизни.

Не снимаю с себя ответственности за произошедшее, но «черный юмор» ситуации заключался в том, что Шваревой на экзамене в тот день вообще не должно было быть, по определению, поскольку всю предшествующую неделю она была на больничном, и на работе ее появления вовсе не ждали (правда, об этом стало известно мне уже потом, много позже…).

Анатомия анатомического провала

Миг, когда за мной захлопнулись двери экзаменационной аудитории, буду помнить всегда! И то, что было со мной потом…

Особенно трудными оказались именно первые минуты после… Сейчас я понимаю, что это было типичным послешоковым возбуждением, постстрессовым состоянием…

Помню (обрывками), что я что — то, кому — то оживленно «рассказываю», с кем — то «делюсь» увиденным, пережитым. Что меня, буквально, «несет», что у меня самое настоящее речевое возбуждение, многословие, ускорение темпа речи, то есть, типичная логорея.

Не понимая, не осознавая, что я, собственно, никому сейчас не нужен, абсолютно не интересен со своими эмоциональными «соплями», что всем, кроме меня, на мое эмоциональное состояние «параллельно», я, тем не менее, всем все рассказывал и рассказывал, все делился и делился…

Любые неудачники, лузеры, всегда неинтересны окружающим. По определению. Если их и слушают, то слушают, разве что, из сострадания…

Происходит это, по моим наблюдениям, сразу по нескольким причинам.

Тем, кто уже успел к тому времени «завалиться», получить «неуд.» (а таких в коридоре в тот день было не так уж и мало) — все эти мои «страдания — стенания» были до лампочки, хотя бы, потому, что они и сами все это уже испытали, прошли. На себе. «Кого ты хотел удивить?»

Остальным, тем, кто еще не оказался в моем неинтересном положении — тем более было все это не интересно еще, как минимум, еще по двум соображениям.

Первое. Все мы тогда, в том 1974, были очень и очень молодыми людьми, то есть, находились в том наивном состоянии, когда ни прямая, ни косвенная опасность еще не осознается, как опасность, еще не транспонируется, не переносится на себя.

Так многие молоденькие солдатики, призванные на войну, по наивности своей наивно полагают, что они — то, в отличие от прочих, бессмертны, что их — то уж точно никогда не убьют! Что они — заговоренные! Что все пули — они предназначены остальным, тем кто вокруг, рядом, но только не им. А их, лично их, все пули и все осколки не заденут, пролетят мимо! Что они уж точно, обязательно вернутся домой! Живыми и абсолютно невредимыми. Да не просто вернутся, а — именно, героями! Да, да, с орденами на груди! Не позабыть бы только шильце с собой захватить, чтобы дырочки на гимнастерке для наград проделывать! На этом ложном ощущении собственной «исключительности» и покоится условная эгоистическая «непробиваемость», искреннее не понимание и равнодушие к чужим проблемам.

Второе. Во всяком человеке накануне всякого ответственного испытания всегда присутствует установка избегать, держаться как можно дальше от любой негативной информации. Тем более — за несколько минут до начала твоего собственного испытания, экзамена, боя и так далее.

Желание это — дело вполне закономерное и естественное.

Это — физиология.

Обусловлена «уcтановка на позитив» эта, на мой взгляд — я уже писал об этом выше — тем, что всякий экзамен всегда немножечко лотерея, а в лотерее может повезти, а может — нет. Почти с равным вероятием. Но кое — что в каждом испытании, все — таки, зависит и от тебя лично! Вот почему так важен твой собственный внутренний положительный энергетический настрой исключительно «на удачу», твой личный экзаменационный ресурс, «кураж»! Твое позитивное мировосприятие.

А вид законченных неудачников, лузеров, возбужденно обьясняющих вам, почему они стали неудачниками, лузерами, отнюдь не способствует требуемому оптимистическому настрою. Негативно влияя на внутреннюю «победную» ауру…

А с моей стороны, конечно, была, была простая, как дыхание потребность, необходимость выговориться…

В то же время, еще раз оговорюсь, что при всей моей «любви» к М. Н. Шваревой, мне не в чем упрекнуть легендарного доцента. Специально никто меня не «заваливал», не «топил». Нет, нет и нет! «Тонул» я, все — таки, по собственной глупости, сам.

В общем, это блаженное, дурацкое и странное, ни с чем не сравнимое состояние продолжалось не менее получаса. Зачем — то я метался, спрашивал, когда переэкзаменовка, для чего — то пытался дождаться после экзамена доцента В. Чудеса в решете, в общем!

Но в конце концов, за неимением иных вразумительных идей, не придумал ничего лучшего, как, часов около пяти вечера отправиться к …Валентину М.! Лично. В гости. Проведать старого «друга». Поблагодарить, так сказать! Он, мол, все это затеял — так, пусть отвечает!

И пошел, ведь, поперся, дурачина этакая! Без предварительной договоренности. Наобум, на везение, на случай. Без звонка.

Телефоны, как известно, в те времена были изрядной редкостью, да и то, только стационарные.

Поэтому в гости в те времена ходили лично, звонили или стучали в дверь — есть кто дома, ау, хозяева, отворите?! Если есть — «здрасьте, я ваша тётя!» Если нет, ничего страшного — в этом случае заезжали, заходили через час или же на другой день — в зависимости от важности и срочности необходимых дел…

Итак — к Валентину! Домой! Спросить, типа: «Ты что же это делаешь, гад!». Боже, как я «кипел» тогда от ярости и обиды! Как хотелось мне увидеть этого ничтожного врунишку, так мечталось заглянуть в лживые глаза его! Высказать все, что думаю!

Жил Валентин, у которого, кстати, буквально за несколько дней до описываемых событий, действительно, состоялась свадьба, в квартире своей молодой жены, в одном из престижных домов, что на улице Ленина (неподалеку от областной библиотеки им. А. М. Горького). Проплутав некоторое время, я нашел, таки, нужный адрес, поднялся на второй этаж.

Несколько раз, помнится, вдавил кнопку дверного звонка. Потому, что не сразу открыли. Но, спасибо, что услышали, в конце — то концов. Молодые оказались дома. За дверью послышались негромкие шаги, потом она открылась и я увидел на пороге Валентина. Собственной персоной. На молодожене был запахнутый цветастый халат. Валентин излучал абсолютное спокойствие, благополучие.

Мы вышли на лестничную площадку. Разговаривали несколько минут. Мне показалось, что мой визави был слегка подшофе…

— Явился — не запылился! Извини, в квартиру не приглашаю — жена спит еще. Славно погуляли вчера (Валентин зевнул) … Ящик шампанского на пятерых выдули… Представляешь! В общем, мрак! Голова, как чугунная! Ну, что, можно поздравлять?

— Ты совсем или как? С чем поздравлять — то? Разве с «двойкой» поздравляют?

— С какой «двойкой»? Ты что несешь? На сколько сдал, спрашиваю? На «отлично»? Или же на «хорошо»?

— На «двойку», Валентин, на «двойку»! Пришел, вот, поблагодарить! За хлопоты твои могучие… Спасибо!

— Не может быть, — ужаснулся тот. — Да, не может же этого быть — я же несколько раз говорил о тебе. С дядей. Он же мне обещал! Лично! И имя, фамилию твою ему давал, и номер группы… Его что — на экзамене не было? Ты кому отвечал — то?

— В том — то все и дело, что был, да отвечал — то я не ему, а Шваревой!

— Как Шваревой? — удивленно и разочарованно присвистнул Валентин, — откуда? Она же на больничном, мне говорили… Да нет же, не может такого быть! Как же так… (Кажется, до него что — то начинало доходить!) Вот беда — то! Подожди — ка, подумаю, что делать… Знаешь, что ты только сейчас не заводись, хорошо? Не заводись, прошу! Я все, все понимаю… Видимо, произошла досадная ошибка! Не стыковка какая — то! Завтра узнаю, уточню, что там не срослось, будь оно неладно… Ну, Андрей, держи бодрей! (Он еще и шутить, изволил!). Веселей, веселей на мир смотри! (Валентин бодро хлопнул меня по плечу). Мир — прекрасен! Все будет в порядке! Даже не парься!

Кстати, узнай в деканате, когда пересдача. Обещаю, родственник тебя обязательно возьмет, ты слышишь, обязательно! Голову на отсечение! Ты же меня знаешь! Я тебя когда — нибудь подводил? То — то и оно! И не боись, на пересдаче возьмет, возьмет, как миленький, и поставит то, что обещал! Ни о чем плохом не думай! Это мои проблемы! Я от слов своих никогда не отказываюсь…

— Ва — лен — тин — чик, а Ва — лен — тин — чик! — прервал наш разговор, донесшийся откуда — то из недр квартиры, певучий женский голос. — Ну кто там? Куда ты про — пал? Кто там? Ну иди ко мне, мне же скуш — на — а — о!…

— Все, говорить больше не могу. До завтра… Привет Шваревой!

Обитая дерматином дверь в безоблачное семейное счастье тихо закрылась…

«По дороге разочарований…»

Вышел на улицу. Поежился от резкого ветра. До чего же холодно сегодня, черт возьми!

Пошел на «Пермь — I».

Ближайшая электричка ожидалась минут через сорок.

Не знаю почему, но после разговора с Валентином стало почему — то чуть легче.

«Не все, не все еще потеряно! Сдам, обязательно сдам!» Так убеждал я себя, ожидая электропоезд.

Но в вагоне снова пошли неотступные сомнения: «Что делать? Верить Валентину дальше или же нет?»

Что, что, кроме стыда кромешного, испытывал я тогда? А ничего нового: заново «пережевывая» и «пережевывая» случившееся я пытался понять, в чем, собственно, ошибка? Признавая, что произошел серьезный системный сбой… И — возможен ли был иной исход? Или же случившееся — закономерность?

Анализируя ситуацию, я мысленно я снова и снова, в который уже раз, все «входил» и «входил» в тот полутемный экзаменационный зал, вновь и вновь «окидывал» взглядом присутствующих экзаменаторов — вот они, золотые мои. Все опять были на своих «привычных» местах: ближе всех ко мне расположилась доцент М. Н. Шварева, чуть подальше — профессор Е. Н. Оленева, а там, в самой глубине помещения — доцент В.

Снова тянул я «свой» экзаменационный билет, вновь «садился» за «свой», третий слева от окна стол, опять начинал «готовиться».

…Где ошибка, где, почему случилось так, как случилось? Как, как можно было довериться практически незнакомому человеку?

Ну и что из того, что Валентин постарше меня, что он «на год больше меня проучился»? Разве более старший возраст сам по себе гарантирует честность и порядочность человека, разве он избавляет людей от возможности ошибиться?

Разве он лишает их склонности к авантюрам и интригам, к сознательному или бессознательному обману?

Разве то, что Валентин — старшекурсник мешает ему, к примеру, вести в отношении меня какую — то «свою игру», цель которой я могу не знать вовсе? Да и я сам хорош, нечего сказать!

…За окном проплывали знакомые станции и остановочные пункты, разъезды и полустанки…

А я все еще был там, в воображаемом экзаменационном зале, на секционных столах которого лежали «демонстрационные препараты».

…Вот с одного из них «взял» я кисть руки, с другого — желудок с поджелудочной железой…».

А вот Шварева на моих глазах «топит» кого — то. Очередного. При мне, кажется, уже третьего. Быстро, быстро это у нее получается!

И только доцент В. невозмутимо слушает очередного студента, слегка откинувшись на спинку стула. Какое — то время наблюдаю за ним («Когда, когда вы обратите свой взор на меня, уважаемый доцент?»).

Интересно, что доцент В. внешне чем — то напоминает мне молодого пролетарского писателя М. Горького. Только вот усы у доцента не такие длинные, покороче, «щеточкой»…

…Уже проехали станцию «Балмошную»… Через две остановки на третьей — на выход…

А воспоминания — не отпускают, не дают расслабиться:

…Начинаю отвечать. И тут же чувствую: нет, нет, не «катит». Не туда… Не то… Какое лицо Шваревой! Тяжелое, непроницаемое… Жесть!

Я вновь и вновь «слышу», как она обрывает меня на полуслове «уточняющим» встречным вопросом!

Как потом, не дождавшись от меня четкого, исчерпывающего ответа, раздраженно бросает:

— Нет, это вы совершенно не знаете! Переходите к следующему вопросу…

«Начинаю» следующий вопрос. И опять — облом!

И вновь в ушах «застревает», как осколок, очередной выкрик. И опять — на весь зал:

— И это педиатрический факультет! Второй курс! Безобразие! Чья это группа? Кто вел эту группу, кто, я вас всех спрашиваю?

И все — молчат! Профессор Оленева — молчит! Доцент В. — как воды в рот набрал! Ассистенты, лаборанты — немы как рыбы!

А как же: «Швареву лучше не заводить!»

А та уже сует мне мою зачетку и отворачивается, показывая всем своим видом, что делать мне на экзамене больше нечего… Позор, какое же сильное чувство позора я испытываю сейчас, в данную минуту!!!

…Еще раз, медленно и печально, «выхожу» в экзаменационный коридор, прикрывая за собой дверь, и медленно поворачиваюсь… И тут же чувствую как лицо мое «покалывают» острые взгляды — «буравчики» тех, кто еще не входил в аудиторию, кто еще только встретится в доцентом…

Глаза, глаза окружают со всех сторон! Как бы спрашивая: «Ну, что, как там, дружище? Как принимают? Нормально? Нет? Не тяни! Сколько получил?» И тут же, понимая по выражению лица моего, что что — то не так, молча гаснут, отступают, растворяются в полумраке…»

Все. Мы на «Молодежной». Пора на выход!

Лирическое отступление о лодочнике — перевозчике Хароне, о Пальниках, о мосте через реку Чусовую и жестокой ВОХРе

Пока стоим, покуда выходим на перрон, расскажу — ка я вам еще и о Пальниках. Надеюсь, что успею.

Итак, что такое «Пальники», с чем их едят?

Ни с чем. Потому, что их не едят, в них — попадают. Ведь, «Пальники», друзья мои — это название поселка и одноименной железнодорожной станции, тремя остановками дальше моей «Молодежной». Да, да, «Молодежную» с «Пальниками» разделяют всего лишь три небольшие остановки, но проблема в том, что «Пальники» расположены уже не на нашем, а совсем на другом, противоположном, берегу реки Чусовой.

По иронии судьбы, последняя электричка, которой можно было вернуться из города на «Молодежную» была именно «пальниковской». Она отправлялась от «Перми — I» в первом часу ночи. Двадцать две минуты первого, если быть точным.

Порой, под мерное покачивание вагона и стук колес человек, особенно, уставший, намотавшийся за день, легко погружался в нирвану поверхностного, зыбкого сна. И проезжал свою станцию. Всех таких несчастливцев и «собирал» электропоезд этот крайний. Чтобы добросовестно перевезти по железнодорожному мосту туда, на другой берег, в «Пальники».

Короче, иногда пальниковская электричка «работала» перевозчиком «на не свой берег». Почти таким же, как другой перевозчик — мифологический связник между разными берегами реки Леты — славный лодочник по имени Харон…

Вот на том «не своем берегу» всем этим засоням и предстояло теперь, рано или поздно, проснуться. Очнуться на холодном железнодорожном вокзале станции Пальники в полном недоумении: «Где, где это я?»

А вокруг ночь кромешная и местность — неизвестная! Темно. «Где, где я? И как, как теперь мне, во втором часу ночи отсюда выбираться домой?».

«Юмор» заключался в том, что хотя станцию «Пальники» отделяло от о.п. «Молодежной» напрямую буквально несколько километров, вернуться ночью к себе, «на свой берег» несчастливцам не было практически никакой возможности.

Виной тому — повторюсь, широченная водная преграда — река Чусовая. Несмотря на то, через реку был отличный мост. Проблема в том, что этот мост был железнодорожным.

А по железнодорожным мостам ходить гражданским лицам никак нельзя было. Не пускает никого страшная ВОХРа (военнизированная охрана), охранявшая сей режимный обьект.

Охрана вооруженная и имеющая право стрелять в нарушителей. На поражение!

В общем, не дай никому Бог, оказаться полночь — за полночь в Пальниках, ребята! Вроде бы и близко твой дом — вот он, рукой подать, да не доберешься.

Зимой, впрочем, оставался один шанс: рискнуть и пойти в наглую, прямо по реке, по льду. По тропочке, протоптанной от одного речного берега к другому, рядом с мостовыми опорами. Но это, если лед был прочный. А прочный ли он — не знал никто и никогда. Наверняка.

Но хуже всего было, если такая конфузия случалась летом — вот тут уже и впрямь, хоть караул кричи! Через реку не поплывешь, по мосту не пройдешь! А первая электричка до Перми только в шесть утра.

Значит, оставалось тебе либо куковать до утра в здании железнодорожного вокзала, либо идти в расположенное неподалеку локомотивное депо, узнавать, не пойдет ли ночью локомотив, товарняк какой, на другой, нужный тебе берег. В надежде, на оказию.

Иногда такое случалось: из пальниковского депо в Пермь по ночам перегоняли резервные или отремонтированные электровозы.

Вот и шли горемыки: проситься, Христа ради, к машинистам, на локомотив. И те, надо отдать должное, порой, входили в твое положение.

Брали пассажира на борт локомотива, одновременно предупреждая, что останавливаться на «Молодежной» не будут, мол, «не имеют права». В лучшем случае — лишь «притормозят», да и то «не слишком сильно».

То есть, если не боишься прыгать с локомотива ночью на ходу — милости просим на «борт», если сомневаешься — сиди себе на вокзале, жди первую утреннюю электричку.

Не раз и не два за всю мою многолетнюю историю близких, почти романтических, не побоюсь этого слова, отношений с железной дорогой доводилось мне спрыгивать на ходу с ночных локомотивов…

Ощущения, доложу я вам, невероятные, почти фантастические! Представьте себе: вот, вы на борту несущегося в ночь электровоза. Вне кабины его, снаружи. Держитесь за поручни. Над вами, как положено, черное бездонное небо, с Млечным путем и россыпями бесконечных звездных миров. Красота! Вот вы переезжаете Чусовую, следуете вдоль черных ночных берегов Камского моря. Ветер, ветер в лицо: сильный, резкий… До слез. Он мешает вам наблюдать, видеть, как там, вдалеке, горят гирлянды огоньков Камской ГЭС, как работают бессонные шлюзы, как толкают пузатые баржи буксиры — толкачи…

А локомотив приближается, тем временем, к вашей «Молодежной»… Вот, машинист стучит вам в стекло кабины, делает знак — жестом указывает на локомотивную подножку.

И вы понимаете: «Надо приготовиться»! И тут же спускаетесь на самую нижнюю ступеньку.

Теперь земля несется, проносится уже совсем близко от вас, рядом с вами… Впрочем, нет, лучше туда до срока не смотреть! Пока…

А срок — он уже совсем близко. Электровоз вылетает на полном ходу к началу бетонной платформы о.п. «Молодежной» и тут же начинает притормаживать.

«Пора! Надо прыгать!»

Сейчас или никогда!

Решившись, вы резко отталкиваясь от локомотива, и летите туда: во тьму, в темень, в неизвестность.

О, этот сладкий миг полета, в неизвестность, в пустоту, навстречу ветру, огням шлюзов, буксиров! Который быстро сменяется жестким контактом с земной твердью, с бетоном платформы! Удар! Теперь, чтобы окончательно погасить скорость, надо по инерции пробежать еще десяток, другой метров.

Останавливаетесь, переводите дух. Выдыхаете, понимая: все, жив, дома, ура!

Лирическое отступление об электричках

…Привычка эта: спрыгивать на ходу с подножек электричек и вообще ездить на открытых подножках, вне (снаружи) вагонов, вырабатывалась с мальчишества.

Ведь железная дорога, электричка — самый доступный, ходовый, «домашний» вид транспорта для жителей окраинных микрорайонов. К тому же ездить в самих вагонах, по суровым нормам пермского мальчишеского «кодекса чести» тех лет, «шпанистого» «этикета» вообще было «западло», не принято: в вагонных помещениях было слишком многолюдно, нечем дышать, к тому же еще и накурено — наплевано в тамбурах.

А вот подножка — совсем другое дело: это и свобода, и простор, и ветер в лицо, и ощущение скорости, и — счастья, если хотите!

Как все — таки, хорошо, что в тот злополучный день я, будучи в том, «разобранном», состоянии, умудрился, таки, не оказаться в Пальниках!

…Дома появился поздно. Маме ничего не сказал. Точнее, буркнул, что все нормально… Хотя, на самом деле ничего нормального не было и в помине.

Первая переэкзаменовка

Хорошо известно, что редкие люди учатся на ошибках других. Остальным, увы, суждено учиться на собственных. Но и внутри этой, второй категории также существуют свои градации, оттенки.

Так, скажем, некоторые из этих «остальных» относительно легко делают выводы и учатся на основании всего лишь одной, единственной собственной ошибки. Поскольку обладают способностями к анализу — синтезу и умеют делать выводы.

Думаю, людей таких, по определению, должно быть на земле большинство, иначе развитие цивилизации довольно быстро зашло бы в тупик.

Я же, как выяснилось, не отношусь ни к одной из перечисленных групп. Потому, что одной ошибки для того чтобы осознать и понять, что делать дальше, мне оказалось мало!

С Валентином М. встретились мы опять через день после моего экзаменационного провала.

Состоялся очередной серьезный разговор. В ходе которого я в очередной раз очарован был обаятельным своим собеседником.

Валентин в очередной раз обстоятельно, в деталях обрисовал положение дел, сообщив об очередном успешном раунде успешных «переговоров» с доцентом В.

Узнал я также окончательную причину экзаменационного «форс — мажора». Доцент В. не смог взять меня к себе на экзамене «из — за опережающей активности Шваревой».

Но, теперь «эта проблема позади» и на переэкзаменовке я, мол,«буду отвечать именно ему, доценту В.». Конечно, о «пятерке» теперь не стоит и мечтать («пора, пора становится реалистом, Андрей!»), но при оптимальном стечении обстоятельств «вполне возможна «четверка». И не простая, а «твердая».

В завершении Валентин еще раз подтвердил, что анатомию мне «нечего и учить», поскольку абсолютно ясно, что доцент В. «гарантировано, железно не подведет»!

Думаю сейчас о том, как я мог тогда всему этому поверить? Этому откровенному, ничем не прикрытому вранью! Почему? Неужели же я был настолько внушаемым? Логически рассуждая, конечно же, объяснить природу данного феномена просто невозможно.

Но ведь, с другой стороны, никому и никогда не хочется лишний раз разочаровываться в людях и «менять коней на переправе».

Наверное, так уж устроены люди.

К тому же, как можно не верить человеку, который стоит перед вами и спокойно глядя вам в глаза уверенно вещает с таким редкостным достоинством и выдержкой!?

А почему бы, действительно, не дать еще один шанс? Шансик? В общем, повел я себя как страус, сунувший голову в очередной «песок».

Короче говоря, как вы, наверное, уже догадались, все отпущенное мне на подготовку время — а это дней десять — двенадцать — провел я столь же бездарно и безалаберно, как и прежде.

Шел на переэкзаменовку, преисполненный тех же иллюзорных надежд и необоснованных ожиданий, что и раньше.

В одном мне только повезло на этот раз. В том, что к М. Н. Шваревой я больше не попал. Это было здорово! Но и к доценту В., увы, тоже!

А угодил я, также как и каждый переэкзаменовывающийся двоечник, прямиком к заведующей кафедрой, профессору Оленевой Елизавете Николаевне.

Ведь, согласно действующим на кафедре правилам, все не сдавшие экзамен студенты приходят на пересдачу только к заведующей кафедрой. И уж этого — то «родственник» Валентина М. ну, никак не мог не знать!

Так стало мне окончательно ясно, что Валентин М. никогда не ходил ни к какому доценту В., и что тот не мог обещать ему поставить мне «четверку» на переэкзаменовке.

Ибо есть правило, применяемое ко всем без исключений — сдающим экзамен повторно никогда не ставят оценок выше «удовлетворительно». Будь пересдающие семи пядей во лбу! И поделом — не нужно проваливать экзамены! Провалил — пересдай, но оценка в любом случае не может быть выше «тройки».

Вот и выходило, что все это время врал мне Валентин. Врал и не краснел! Врал, говоря об очередной «четверке», якобы гарантированной доцентом В. Именно с этого момента я окончательно убедился в том, что доцент В. — достойный и порядочный человек, честный преподаватель, не замешанный ни в каких «договорных делах».

Непонятным во всей этой истории осталось лишь одно: для чего Валентину вообще понадобилось ломать всю эту комедию? В чем была, образно говоря, «фишка»? Хотя, вопрос, как говорится, риторический, ибо ответа на него я, видимо, уже никогда не узнаю, поскольку с Валентином мы с тех самых пор больше никогда уже не виделись.

Зато я получил на переэкзаменовке очередную и вполне заслуженную «двойку».

Так бесславно завершилась зимняя сессия моя, сессия, поставившая меня на грань вылета из института.

Стартовали безрадостные, постылые зимние каникулы.

Только теперь осознал я в полной мере всю незавидность своего незавидного положения. Если я проваливаюсь на очередной, на этот раз точно последней, переэкзаменовке — ухожу в армию. Автоматически.

Еще понял я, что отныне и присно должен надеяться только на собственные силы.

Только анатомия! Сдать, сдать анатомию!

Цель эта казалась мне сложнейшей, но — все еще — не безнадежной. Ведь не «табулой же раса», не белым стерильным листом, в смысле знаний по анатомии, был я, в конце концов!

Какие — то же знания у меня были! Ведь как — то же сдал я текущие зачеты, как — то ведь сумел вовремя, без проволочек, выйти на сессию. Значит, основа — то была, значит, не все еще потеряно!

Да, оставалось совсем немного времени. Еще недели три, если повезет — три с половиной… Не густо, прямо скажем! Впрочем, и это шанс! Если им распорядиться ответственно… Возможно, это и есть то самое время, которое необходимо было мне?

Чтобы никто и ничто больше не мешало готовиться, решил я …вообще уехать из Перми. Благо, мой знакомый студент Игорь предложил поехать с ним в город Свердловск. Сестра его служила балериной в тамошнем Театре оперы и балета.

Сказано — сделано!

…Приехали мы в славный город Свердловск рано утром. Помнится, стояли сильные холода. Город засыпан был снегом и окутан морозной дымкой по самые гланды.

В нем я и просидел безвылазно все студенческие каникулы, день и ночь занимаясь анатомией.

Учил все. Подряд. От «А» до «Я». От «альфы» до «омеги». Все системы и органы человеческого тела.

Особенный интерес вызывали у меня также и те, «особенные» вопросы, которые экзаменаторы любили задавать дополнительно. К таковым относились, в частности, анатомия желудочков мозга, черепно — мозговые нервы, оболочки мозга, иннервация руки и плеча и так далее.

Поначалу от обилия материала и от безысходности положения меня едва ли не тошнило, порой испытывал я отвращение, даже ненависть к изучаемому, иногда казалось, что, вот, еще чуть — чуть и брошу, брошу все к такой — то матери!

Но потом, в круге третьем или четвертом этого ада, словно бы, по прохождению некой точки «не возврата», стало как — то полегче.

А далее — словно бы, отпустило.

А еще дальше — еще больше: понемногу открылось «второе дыхание»!

И тут ощутил я вдруг, что мне даже нравится стала эта невыносимая анатомия! Что открылась, открылась мне некая внутренняя логика, новая, не осознаваемая ранее эстетика, красота, заложенная в «конструкции» науки о строении и устройстве человеческого тела, стало понятным внутреннее совершенство ее! Невероятно, но дело обстояло именно так!

По иному стало видеться мне и само человеческое тело — как единая, мощная, совершенная, биологическая система, система систем, машина, каждая часть которой подчиняется целому, а целое — всегда учитывает индивидуальные возможности отдельных частей своих в свете решения общебиологических задач выживания, самосохранения и продолжения рода!

Это было новым видением тысячу уже, кажется, раз виданного — перевиданного, невероятным и притягательным одновременно! Все, существовавшее ранее в моем сознании в виде разрозненных, почти не связанных между собой, отдельных элементов, независимых блоков, деталей, закономерностей — в какой — то волшебный миг, внезапно, подспудно выстроилось, сошлось в некую единую реальность. Каждое звено которой, логично переходя и трансформируясь в другие части, не мыслило себя вне общего управления, взаимодействия и контроля!

Вы скажете, так не бывает, мол. Что это, дескать, придумки фантазера от медицины! Ну какой — такой «кайф» возможно испытать нормальному человеку от изучения ненормально сложной нормальной анатомии человека?

И я также какое — то время полагал, думал. До той самой поры, покуда спустя множество лет после всех тех моих анатомических провалов и открытий, будучи уже зрелым, возрастным человеком, не поступил в Литературный институт на Высшие Литературные Курсы (ВЛК). На которых я и услышал любопытный рассказ профессора М. П. Еремина. Окончательно убедивший меня в том, что никакие это не мои выдумки, а что такое, действительно, бывает.

Михаил Павлович Еремин, Николай Рубцов, Аза Алибековна Тахо — Годи и «Илиада» Гомера

Бессоница, Гомер, тугие паруса…

Я список кораблей прочел до середины…

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда — то поднялся

Осип Мандельштам

В интернете о профессоре М. П. Еремине до недавнего времени ничего не было. Почти ничего. Явная несправедливость! Ведь Михаил Павлович — личность! Выдающаяся. Фронтовик, крупный филолог, серьезный, авторитетный литературовед, педагог. Свыше двадцати лет заведовавший кафедрой в Литинституте.

Для нас же, слушателей ВЛК конца двадцатого века, профессор Еремин открылся, как оригинальнейший, яркий пушкинист.

Один из любимейших моих преподавателей в Литинституте — профессор М. П. Ерёмин (Куратор спецкурса по А.С.Пушкину).

А еще Михаил Павлович обожал поэта Н.Рубцова. Который когда — то был его студентом. Души в Рубцове Николае Михайловиче профессор Михаил Павлович Еремин не чаял. Часто вспоминал о нем. Вот один из таких рассказов43:

«Помню, в шестидесятых читал я как — то студентам очередную лекцию.

Посвященную тематике и проблематике литературных произведений, лекцию об идеях, лежащих в основе литературного творчества…

Как обычно, в самом конце спросил студентов:

— Вопросы есть?

Тишина. Никого. Потом, смотрю, в задних рядах поднимается чья — то одинокая рука:

— Можно?

— Сделайте милость, спрашивайте, молодой человек. Только, представьтесь…

— Рубцов Николай…

«Чувствую, у меня что — то дрогнуло внутри. Потому, что, к тому времени, я уже знаком был со стихами этого талантливейшего поэта — вологжанина. Наизусть знал и рубцовского „Доброго Филю“ и „Я уеду из этой деревни“». Но виду не подаю:

— Приятно познакомиться. Слушаю Вас, Николай. 

— Я считаю, профессор, что ничего нового в литературе за последние две тысячи лет, в смысле, открытия новых тем, там, и прочего не произошло. Что все, что было — в «Илиаде» Гомера — любовь, ненависть, месть, зависть, коварство — то и осталось!

И, не дожидаясь ответа, Рубцов сел на место.

Не скрою, был я озадачен. Почему? Да потому, что Рубцов прав был.

Во многом. Если — не во всем.

Но потом взял себя в руки — и пошел плести «словесные кружева». Насчет того, что, возможно, действительно, ничего глобального не появилось, но, однако, в то же время, имело место уточнение, шла, так сказать, углубленная проработка открытого, освоенного мыслителями и писателями Древнего Мира, в том числе, и древними греками.

В общем, с миру по нитке — голому рубашка получилась.

Выкрутился.

Я же профессор, как — никак…

А профессор, по определению, должен все знать. А иначе — какой это профессор?

Так вот и познакомился с Николаем Михайловичем.

Лишь спустя некоторое время случайно узнал откуда это Рубцов так здорово Гомера, едва ли не наизусть, знает, цитирует…

Подоплека оказалась такова:

…Работала у нас в Литературном институте на кафедре античной литературы профессор Аза Алибековна Тахо — Годи. Вдова знаменитого философа Лосева.

Строга и требовательна была.

Считала, что все студенты Литинстута должны обязательно прочесть «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. И потом — подробнейшим образом пересказать ей на зачете содержание этих книг.

Чтобы получить этот самый зачет. Если студент не может этого сделать — до свиданья! Никакого зачета по античной литературе не будет!

Такой, вот, педагог. Принципиальный.

Да, строга была!

Вот и требовала — почти невозможного. Почему? А вы сами — то пробовали, друзья, книги эти осилить? То — то! Голову сломать можно! До того «занудные», нечитабельные, фактически, в общепринятом понимании этого слова, тексты!

Особенно, для неподготовленного человека.

А Рубцов, надо сказать вам, студентом, не ахти, каким усидчивым был. Он постарше остальных, у него жизненный опыт побольше — детдом, служба на флоте…

Спиртным, конечно, увлекался. Было…

В общем, в срок он Азе Алибековне ничего не сдал. Хотя, пытался. Честно пытался читать. И даже — дошел до второй песни «Илиады»… А дальше бросил. Не выдержал. Уж больно тяжело!

Ладно, перенесли ему сессию.

Рубцов еще раз начал Гомера грызть. За все мягкие, так сказать, места. Надо же зачет Азе Алибековне как — то сдать! Ведь, не поставит положительной оценки, если не пересказать ей Гомера всего.

Дошел Рубцов, при повторной попытке, до четвертой, кажется, песни. И опять сорвался!

Нет, невозможно, положительно невозможно осилить грека проклятого! Надо же — такую тягомотину сочинить!

Плюнул на все Рубцов, уехал к себе в Тотьму. Там взялся за проклятую книгу в третий раз.

Потому, что разлив был, оказался поэт наш отрезанным от внешнего мира… Дошел — аж до восьмой песни на сей раз… И опять — срыв!

Но вот дальше — произошло …чудо! С четвертой или пятой, там попытки, вдруг «сдался» ему грек! Открылся!

И такая красота невозможная, по словам Рубцова, явилась ему со страниц «Илиады», что ни в сказке сказать, ни пером описать! И пошло — поехало. Перевернулось все в голове у автора «Доброго Фили». Другими глазами он на мир, вдруг, смотреть стал… Так вот и сдал зачет Азе Алибековне.

Какой вывод?

Простой — читайте Гомера! У него все написано…»

Так, вот, думаю, что, примерно, через те же самые «метаморфозы» и «тернии», те же этапы постепенного, эволюционного открытия, раскрытия сути изучаемого материала, случившиеся с Н.М.Рубцовым в ходе многочисленных и почти отчаянных попыток его прочтения «Илиады» Гомера, прошел и я, в своем 1974 году, намертво, буквально, «по бульдожьи», вцепившись в непередаваемые, одновременно, и сложность, и красоту человеческой анатомии.

Так что не надо говорить, что так не бывает, не надо! Еще как бывает!

…Впрочем, базисные знания должны быть не только усвоены но еще и обязательно закреплены. Поэтому, по возвращении в Пермь, я прошел курс анатомии человека еще дважды, минимум. Результатом усилий стало появление определенной уверенности в себе, в своих знаниях.

Я перестал, образно говоря, в вопросах анатомии идти «камнем ко дну», научившись наконец «держаться на плаву» в новообретенном своем анатомическом «море»!

Это не было еще полноценным, «стопроцентным» знанием, но позволяло с большим или меньшим вероятием надеяться на успешный исход почти безнадежного дела…

В круге последнем

И вот, наконец — то, наступил день последней моей переэкзаменовки.

Случилось это уже в феврале 1974 года, спустя неделю, примерно, после начала нового семестра. Единственного семестра, в котором я не получал стипендии. Не удостоился. Впрочем, не о получении стипендии тогда уже шла речь в моем случае, Бог с ней, со стипендией, а о самом студенчестве моем!

Судьба моя решалась сейчас, в эти минуты и часы, судьба!

С самого утра, мы, несколько десятков студентов — неудачников, числом, наверное, около тридцати, сбились, собрались в кучку на втором этаже в Третьем, «анатомическом» корпусе. Перед входом в аудиторию. Все собравшиеся знали, что ожидает их в случае очередного провала. «Пан или пропал, пан или пропал!» — бешено колотились сердца…

…Отвечал я, как и в прошлый раз, Елизавете Николаевне. Звучит самоуверенно, но на этот раз я был почти …доволен собой, своим ответом. Казалось мне временами даже, что отвечаю вполне себе достойно, почти не повторяясь и не сбиваясь.

(Вот, если бы так в первый раз!)

Однако, вскоре выяснилось, что радоваться было еще рановато:

— Хотя вы, молодой человек, смогли сегодня ответить на почти на все вопросы, но, увы, извините, сегодня мне этого уже недостаточно. — неожиданно жестко оценила мой ответ Елизавета Николаевна. — Напоминаю: вы завалили основной экзамен, вы так и не сумели, не смогли продемонстрировать достаточных знаний на первой переэкзаменовке… Поэтому, поймите меня правильно, я не могу поставить вам удовлетворительную оценку… Извините, и до свидания!

Мир в очередной раз рухнул! Сколько, сколько раз уже со мной случалось такое! Сразу же вспомнился злополучный вступительный экзамен по химии, доцент Л — а, потом доцент Шварева!

В воздухе ненадолго, но повисла нехорошая, гнетущая тишина. Я понял, что сейчас я должен что — то сказать, и сказать так, чтобы как — то переломить ситуацию в свою пользу. При этом мне нельзя говорить долго — это утомит профессора, я не должен ныть и упрашивать о снисхождении к себе — в устах великовозрастного, почти что девятнадцатилетнего дылды это будет выглядеть по меньшей мере смешно, если не просто отвратительно. Еще я не должен «давить» на профессора, поскольку это будет воспринято как агрессия или грубость.

В итоге получилось, примерно, следующее:

— Уважаемая Елизавета Николаевна! Да, я допустил большую ошибку, изначально проявив халатное отношение к анатомии.

Случилось это по ряду обстоятельств, не имеющих отношения к анатомии, обстоятельств, о которых я сейчас не хочу даже говорить. Скажу лишь о том, что причина состояла в том опасном заблуждении, что можно чего — то добиться не ценой собственных стараний и усилий.

Я признаю, что я очень виноват и безусловно должен быть наказан за это. Но скажите, уважаемая Елизавета Николаевна, разве то, что я пережил за эти недели и месяцы, само по себе не было уже достаточным наказанием для меня?

Профессор внимательно слушала. Не перебивала. Я продолжал:

— В ходе подготовки к переэкзаменовкам, особенно к сегодняшней, я очень много передумал, пережил и прочувствовал! Я ощутил впервые за все время изучения анатомии человека насколько совершенно и одновременно уязвимо человеческое тело, насколько хрупко его существование.

Еще я открыл для себя красоту науки о строении человеческого тела, ее эстетическую продуманность и завершенность. Возможно, вы скажете, что это не самое большое открытие в жизни, которое я совершил! Но я его уже совершил и сам по себе этот факт крайне важен для меня! Поэтому, я очень прошу вас не лишать меня возможности делать подобные открытия впредь!

Вы, конечно, вправе поставить мне любую оценку, но прошу вас задать мне какие — то дополнительные вопросы, чтобы лично убедиться в правоте сказанного мной!

Я не знаю, сколько времени продолжалось томительное ожидание ответа. Показалось, что вечность! Почти физически я ощущал как сложно сейчас профессору принять какое — либо решение. Наконец Оленева сказала:

— Не подумайте только, что вы смогли кого — то здесь разжалобить, молодой человек. Все, что вы сейчас произнесли, мы здесь, на кафедре, слышим почти ежедневно!

Но и не дать человеку ни одного шанса — также не по правилам. Поступим так: я задаю несколько дополнительных вопросов. Если вы на них отвечаете, я на законном основании ставлю вам положительную оценку, если же этого не произойдет — тогда не обессудьте…

— …

— Расскажите о третьем желудочке мозга… Где он расположен, чем образованы его стенки, для чего он существует?

«О, третий желудочек мозга — я так люблю тебя! Я люблю все твои стенки, все твои анатомические образования, все особенности твоего божественного строения!»

Воистину, это был знак неба! Ведь, не далее, чем за час до экзамена я повторил эту тему еще раз, от «А» до «Я»! И поэтому буквально «отбарабанил» ответ подробно, ни разу не сбившись…

— Неплохо… А что вам известно о паутинной (арахноидальной) мозговой оболочке?

И на этот вопрос ответ мой был адекватным и полным…

Третий вопрос профессора Оленевой касался анатомии лицевого нерва. И на него экзаменатор получил четкий, едва ли не исчерпывающий, ответ.

Не говоря ни слова, Елизавета Николаевна поставила «удовл.» в моей зачетке:

— До свидания, Углицких. Мой совет — учитесь лучше! И не попадайте, пожалуйста, больше в подобные ситуации…

— Спасибо!

Меня шатало от счастья, когда я вышел из аудитории в коридор, в котором ожидали своей очереди несколько моих товарищей по несчастью.

— Сдал! — радостно закричал я. — Сдал!!

Не знаю, что это было: победа ли, с привкусом поражения, поражение ли, ставшее внезапно, в одночасье, победой, но это случилось, ЭТО — БЫЛО!

Таков финал истории, буквально терзавшей меня в течение нескольких невыносимо долгих и трудных недель конца 1973 — начала 1974 годов.

«Время разбрасывать, время собирать…»

Считал и считаю случившееся заслуженным уроком. Ударом по моему легкомыслию, недальновидности, несобранности, по моим наивности и верхоглядству.

Несмотря на то, что у кого — то из читателей может сложиться впечатление, что я, мол, более склонен винить в произошедшем какие — то внешние обстоятельства и факторы, уверяю, что на самом деле это не так. Понятно, что корень зла — именно во мне и ни в ком больше, абсолютно ясно, что первопричиной всему были именно мои ошибочные действия и установки.

Скажу также, что время от времени каждый из живущих на Земле подвергается разнообразным искушениям. «Жизнь прожить — не поле перейти» — гласит пословица. Не всякий человек способен противостоять этому злу. Не стал, увы, исключением из правила и я, попавшись на очень простой, если не сказать, примитивный крючок.

Будь у меня побольше мудрости, жизненного опыта, рассуждал бы я, думаю, следующим образом. «Да, я потерял место в институтском ансамбле. Но ведь я его так и так бы потерял, рано или поздно». Погнавшись за двумя зайцами, я так и не сумел поймать ни одного!

А музыкальная «карьера» моя на этом, кстати, не оборвалась, не завершилась. Мне довелось быть участником нескольких ВИА, работавших в весьма достойных учреждениях культуры, таких, к примеру, как ДКЖ, во вновь открытом ДК Гознака, в ДК им. Калинина и др.

Ничего, что я не снискал на поприще сем ни большой славы, ни больших дивидендов. Важно другое — что моя любовь к музыке осталась со мной навсегда.

Кстати, в случившемся усматриваю я, как ни странно, еще и некий положительный контекст. Дело в том, что обжегшийся на молоке человек, в дальнейшем, можно сказать, всю оставшуюся жизнь, предпочитает дуть даже на воду…

Впрочем, впереди было еще почти четыре года учебы… Впереди меня ждало еще одно серьезное испытание, также лишь по счастливому стечению обстоятельств не приведшее к отчислению из института.

Но прежде, чем рассказать и о нем, хочу вспомнить, как и на какие, мягко говоря, «шиши» жили мы — студенты ПГМИ «золотых» семидесятых двадцатого века.

Что можно было купить на один советский рубль?

Не так давно довелось побывать мне на занятиях первокурсников Российского национального исследовательского медицинского университета им. Н. И. Пирогова. Поговорить с ребятами за жизнь, что называется.

Разговор состоялся на кафедре биологии.

Поначалу собеседники мои осторожничали, но понемногу «оттаяли», осмелели, стали задавать вопросы о жизни советских студентов: о размерах тогдашних стипендий, плате за общежитие, стоимости проездного билета на общественной транспорт.

«Воленс — неволенс», начал вспоминать и я:

Моя стипендия с I по IV курс составляла 40 рублей, на V — VI курсах мы получали уже по 45 рублей. Еще больше получали тогда Ленинские стипендиаты — по 100 рублей в месяц.

Билет на городской автобус стоил в Перми — 6 коп., на пригородный поезд от ст. «Пермь — I» до о.п.«Молодежная» — 15 коп., буханка белого хлеба — 22 коп., буханка черного — 15 коп., колбаса докторская 1 кг — 2 руб. 20 коп., масло сливочное 1 кг — 3 руб. 60 коп., крупы в ассортименте — около рубля за кг, бутылка водки 0,5 л — 2 руб. 87 коп., бутылка пива «Жигулевского» — 37 коп., порция пельменей мясных — 33 коп.

Нашел в интернете информацию о том, сколько товаров и услуг можно было купить на один советский рубль (цены, естественно, самые минимальные из возможных):

«Стоимость порции винегрета в столовой составляла 5 копеек, супа картофельного с фрикадельками 1/2 порции — 18, порция тефтели (2 шт.) + подлива с гарниром — 26, стакан компота из сухофруктов — 4. Пирожок с повидлом стоил 5 копеек, кусочек хлеба — 1, кружка пива „Жигулевского“ кружка — 22, поездка на трамвае — 3, карандаш ТМ (простой) — 1, сеанс в кинотеатре (утром) — 10, звонок по городскому таксофону — 2, спички (1 коробок) — 1, два почтовых конверта (без марки) — 1 копейка.»

Таким образом, выходило, что советский студент мог проехать на автобусе, троллейбусе или трамвае, примерно, 666 раз в месяц. А нынешний студиозус при своей стипендии в 1800 рублей, только 60.

Можно прикинуть и на колбасу, ту же, «Докторскую», скажем. Нынче разброс цен на этот продукт составляет от 250 до 450 рублей. В среднем — 300 рублей. Стало быть, нынешний студент может купить примерно 6 кг колбасы «Докторской». А во времена моей молодости, этот показатель составлял, как минимум, 18 кг, то есть в три раза больше! (Другое дело, что купить колбасу в мои времена было трудно по причине ее отсутствия в свободной продаже).

В общем, как ни крути, а в мои годы материальное положение студентов было чуть лучше.

Да что там говорить, если советский студент мог позволить себе даже посещение ресторана! Правда, в те времена и ресторанов в Перми было куда меньше, нежели сейчас…

Лирическое отступление об основных «студенческих» ресторанах Перми конца семидесятых

«Топовым» рестораном всех времен и народов тех лет в Перми являлась «Кама», что на ул. Карла Маркса, нынешней Сибирской.

Но и кроме ресторана «Камы», в Перми вполне благополучно существовали: ресторан «Нева» на улице Куйбышева; ресторан при гостинице «Урал» — возле Комсомольского сквера Оперного театра; ресторан при гостинице «Турист» на пересечении ул. Орджоникидзе и «Компроса» (теперь гостиница «Амакс»); ресторан при гостинице «Прикамье» — неподалеку от Октябрьской площади; ресторан «Центральный» — находившийся в самом начале «Компроса», также ныне не существующий.

Плюс — ресторан железнодорожного вокзала «Пермь — I»; ресторан железнодорожного вокзала «Пермь — II»; ресторан «Горный Хрусталь» в Мотовилихе; ресторан «Металлург» (неподалеку от стадиона «Молот»); ресторан «Аэлита» в Балатово. Наконец, ресторан аэропорта «Большое Савино».

Студенческая вечеринка. Из архива А. Углицких

Что и сколько стоило в тогдашнем, полувековой давности, ресторане?

Если не ошибаюсь, основная ресторанная закуска тех лет, представляющая собой некую толику протертого, превращенного в мелкую «стружку» сыра, вкупе с половинкой вареного яйца, приправленных некоторым количеством слегка желтоватого майонеза (так называемый «Салат „Новость“») стоила — где — то около рубля, сто грамм водки — 1 руб. 20 коп., так называемое «горячее» (мясное блюдо с гарниром) — еще рубля два.

Итого, имея на руках пять рублей, можно было относительно спокойно провести в ресторанном заведении некоторое время, иногда — до несколько часов. Слушая хорошую музыку — а ансамбли в ресторанах были укомплектованы настоящими профессионалами своего дела.

Таким образом, получается, что современному студенту живется труднее, менее сытно, чем нам, в наших «золотых» семидесятых прошлого?

Не спешите спешить! Не все так просто. Ведь во всем, что касается именно снабжения, ассортимента продуктов питания, следует признать абсолютную предпочтительность нынешних времен, по сравнению с советскими, канувшими в небытие. Но — до определенного времени.

До 1975 года в Перми еще были в свободной продаже мясо и мясные продукты, в магазинных витринах можно было увидеть несколько сортов колбасы, сыров. Еще можно было попросить продавщицу порезать вам, скажем, граммов сто колбасы. Или — 150, там. Или рыбы, скажем… На закуску к пиву.

Бог любит Троицу?

А теперь совсем уже финальная история. Случившаяся, точнее, к счастью, так и не случившаяся со мной в конце обучения в ПГМИ, на V курсе, осенью 1976 года.

А началась она с того, что несколько моих сокурсников дерзко позволили себе не поехать на очередные сельскохозяйственные работы.

Лирическое отступление о том, что такое сельскохозяйственные работы, что такое колхозы, также о том, чем занимались советские студенты в колхозах

В «ветхозаветские» советские времена весь сентябрь большинство студентов обычно проводили не в теплых учебных аудиториях, а на природе, в деревне, помогая государству, в лице его передового колхозного крестьянства, собирать очередной урожай.

Лично я ездил на сельхозработы во времена своего студенчества пять лет. Все годы обучения, за исключением последнего.

На первом курсе, помнится, было это Учебное хозяйство Пермского сельскохозяйственного института, базировавшееся в селе Кыласово, что неподалеку от ст. Ергач Кунгурского района.

На втором судьба забросила в Еловский, на третьем — в Суксунский районы, на четвертом и пятом — в колхозы Чайковского района Пермской области.

Что делали, чем занимались студенты в колхозах?

Уборкой картофеля.

Технология такой работы хорошо отработана, освоена, «отшлифована» поколениями и поколениями советских студентов.

По утрам командированных привозили на свежекопанное картофельное поле, из которого уже извлек картофель специальный комбайн. Картофелеуборочный. Но комбайн этот, несмотря на свое многообещающее название, много чего не умел.

Не умел ни собирать картофель с земли в холщевые мешки, ни грузить мешки эти на грузовые автомобили, ни отвозить собранный урожай до места хранения, ни разгружать мешки с картошкой в картофелехранилище, ни возвращать затем пустые мешки обратно на поле, разбрасывая тару для картофеля вдоль новых рядов свежевыкопанного овоща.

Все это должны были делать люди, и все это доставалось на долю приезжих студентов.

Студенты 24 группы педфака. Слева направо: Сергей Зенков, Сергей Копылов, Владимир Машковцев, Сергей Татауров, Сергей Великанов. Первый колхоз. Кыласово, сентябрь 1972 года. Из архива А. Углицких

Студенты были не только дешевой, но еще и надежной рабсилой!

Существовало традиционное разделение труда: студентки собирали картофель в мешки, студенты — работали грузчиками…

Хорошие, должен заметить, это были времена! Иногда становится даже жаль, что нынешние студенты напрочь, лишены этой высокой «чести и привилегии» — начинать учиться на месяц позже, подзаработать немного денег, пожить от души на природе, на свежем воздухе, потопить печь, потаскать тяжести, покататься на подножке автомашины, почувствовать себя абсолютно самостоятельными и почти независимыми!

Удовольствие сие невероятное! К тому же, колхозное сосуществование обычно стремительно сплачивает ребят, позволяет студентам быстрее раскрыться, найти себя и свое место в коллективе, способствует выявлению лидеров, раскрывает, «высвечивает» таланты (равно впрочем, как и порочные наклонности — любовь к спиртному, леность, бузотерство, неуживчивость и так далее).

Преподавателям колхозные командировки предоставляли возможность формирования из новичков — студентов полновесных студенческих коллективов.

Не скрываю, что считаю, что если бы колхозов не существовало, то надо было бы их специально выдумать для блага, в первую очередь, самих же студентов!

24 группа педфака ПГМИ. Первый колхоз. Учебное хозяйство ПГСХИ Кыласово, Кунгурского района Пермской области. Сентябрь 1972 года. Из архива А. Углицких

Конечно, к пятому курсу студенты становились профессионалами в области уборочных работ. Но этот профессионализм, помимо квалификации, иногда сопровождался и нездоровыми настроениями: «Да я столько лет ездил, пусть и другие поездят!» «Наездились — хватит уже».

«Не буди лихо, пока оно тихо!»

Сентябрь 1976 года провел я на сельхозработах. Хотя, не скрою, что ехать в колхоз на пятом курсе, в пятый раз подряд, мне не слишком — то хотелось. Не манила, не прельщала перспектива в очередной раз отрываться от цивилизации, городской жизни, от налаженного быта. И так далее. Более того, не скрываю, что мысль эта крамольная — «сачкануть», игнорировать всю эту очередную деревенскую идиллию, сидела и во мне довольно сильно. Однако, в самый последний момент, сам не знаю почему, решил я вдруг, все — таки, не нарываться, «не рисковать». И поехал.

А вот некоторое студенты — пятикурсники не поехали. Понадеявшись на авось. «Да что они нам могут сделать — мы же уже почти выпускники!» «Пошумят — пошумят да и отвяжутся! Мало мы что ли ездили до этого! Пора и честь знать!». И так далее.

Эти ребята, кстати, хорошие крепкие студенты, появились в институте не первого сентября, как остальные, а только к первому октября, «выкроив», таким образом, еще целый лишний месяц отдыха.

Первое время казалось, что «рискнувшие» оказались оказались в выигрыше, что все, действительно, вполне благополучно обошлось.

А потом случилась беда!

Оказалось, что в тот злополучный год сорваны были уборочные компании в ряде регионов СССР и пришла с самого верху, из Москвы, жесткая директива ЦК КПСС44 — разобраться на местах и образцово — показательно покарать, наказать тех, кто не поехал…

И пошла писать губерния!

В самых лучших традициях советской безрассудной компанейщины, всех кто, по тем или иным причинам не выезжал в тот год в колхоз, начали доставать, экстренно «выдергивая» с занятий в деканат, заставляя писать объяснительные.

Но и это оказалось только началом! Карательный маховик, поначалу вращавшийся не слишком ходко, с каждым днем и с каждым оборотом, раскручивался все сильнее и сильнее.

Что же в итоге поставили в вину «штрафникам»?

Месячный прогул и срыв Продовольственной программы.

Месячное отсутствие студента на рабочем месте — прогул — это было более чем серьезно!

Второе. Срыв так называемой «Продовольственной программы».

Как уже писалось выше, по всей стране с 1975 года резко ухудшилось продовольственное снабжение. Из магазинов исчезли или почти исчезли мясо, колбасы, рыба, ряд других продуктов.

Как корова языком…

Раздосадованные, раздраженные люди занимали очереди в магазины с утра, стояли в них помногу часов… А чтобы не окончательно не запутаться, не потеряться — кто, где стоял, или же — не стоял, начали писать на ладонях (шариковыми ручками) номера.

В отдельных случаях — заводились особые «списочные» тетради, появились «старшие по очереди», образовались из ниоткуда спекулянты — перекупщики мест «очередников» и так далее.

Это не могло не тревожить руководство страны. И не побудить его к резким ответным действиям. Вот откуда, думаю, на самом деле росли ноги всем этим «жестокостям».

В общем, попали некоторые мои однокурсники из огня да в самое полымя!

Вскоре состоялись заседания парткома и ректората, принявшие решение об отчислении всех студентов — «нарушителей трудовой дисциплины».

«Легче» всего досталось отчисленным из института студенткам — они смогли быстро восстановиться. Уже на следующий год. А вот ребятам пришлось худо. Некоторые из них, не служившие ранее, были тут же призваны в армию.

За три недели пропущенных колхозных работ — два года армии! На самом деле угодившие под горячую руку студенты в итоге потеряли даже не два, а целых три года. Потому, что они ушли с пятого курса, а восстановились через два года только на зимний семестр 4 курса!

Вместо эпилога

Не могу не поделиться своими впечатлениями о качестве преподавания в ПГМИ. Это не менее важно, чем все эти малоинтересные мои рассказцы о пересдачах и экзаменах.

…По окончании мединститута довелось мне работать в Перми, Ижевске, Глазове. С 1985 года — я в Москве. Множество раз приходилось встречаться по работе с выпускниками большинства медицинских вузов СССР (в том числе, московских и ленинградских).

Могу засвидетельствовать, что подготовка, которую давал ПГМИ своим студентам ни в чем не уступала подготовке в столичных медицинских ВУЗах, что объем и качество знаний врачей, закончивших ПГМИ, соответствовали самым жестким общесоюзным отраслевым требованиям и профессиональным стандартам.

Педиатры тех лет — выпускники ПГМИ — умело и своевременно ставили диагнозы, грамотно лечили детей. Думается, что основная причина тому — добротное, ответственное выполнение своих должностных обязанностей всем профессорско — преподавательским составом ПГМИ.

Далее. Прекрасно осознаю, понимаю, что людям моего, мягко говоря, «зрелого возраста» вообще — то свойственно критично относится ко всему более молодому, более современному (начиная от самых легких стадий этого патологического процесса, в виде типичного «старперского»: «да я в ваши годы обгонял пароходы» и вплоть, до тяжелого поношения, почти огульного отрицания всего нового).

Но что прикажете делать, если я действительно считаю, что ряд новаций последних лет в области подготовки будущих врачей не улучшают, а ухудшают ее.

Сошлюсь на личный пример. Я, будучи твердым студентом — «середнячком», мог сразу же по окончания ПГМИ самостоятельно работать (и работал) во всех основных звеньях педиатрической службы: участковым педиатром, ординатором детского соматического отделения стационара, педиатром по обслуживанию школ и дошкольных учреждений, врачом педиатрической бригады скорой помощи, врачом детской неотложной помощи и так далее), что невозможно представить себе, говоря о современных выпускниках.

Повторюсь, нас учили, с нас спрашивали. Иногда, в буквальном смысле, драли по три шкуры! Да, если мы с чем — то не справлялись, по какой — то причине «не тянули» — нам всегда пытались помочь, если и эта помощь не шла впрок — беспощадно отчисляли!

А как же иначе?

А что прикажете делать в безнадежных случаях? Что, закрыть глаза, и выпускать врачей, которых страшно потом подпускать к больным?

Нынче же, увы, возобладала, стала господствующей, иная точка зрения на педагогический процесс в мединституте, согласно которой всякий зачисленный в ВУЗ студент должен быть из него в обязательном порядке выпущен.

В противном случае — во всем будет повинен «не профессионализм» профессорско — преподавательского состава («плохо учили», «не смогли научить студента», «не нашли подхода к обучающемуся», «не сумели заинтересовать…»).

Хотя, и ежу, как говорится, понятно, что всех научить — невозможно! Да и не надо, если честно! Мало того, отчисления особо неуспевающих и особо не стремящихся обучаться студентов, являются, на мой взгляд, одним из самых эффективных средств мобилизующих и стимулирующих успеваемость остальных.

Таково уж мое личное понимание, видение ситуации. Поборники всепрощенчества, абстрактной всеобщей любви ко всему на белом свете, могут пропустить данный пассаж, посчитав его неуместным.

Вспоминается также, как в первых числах сентября каждого нового учебного года заведующий кафедрой детских болезней лечфака II МОЛГМИ им. Н. И. Пирогова Академик АМН и АН СССР, профессор Митрофан Яковлевич Студеникин свою вводную лекцию начинал простыми, ясными и понятными всем присутствующим студентам словами:

«Советское здравоохранение исповедует три главных принципа: бесплатность, общедоступность и профилактический характер».

Так вот, горжусь я, тем, что жил и работал в те времена, когда эти принципы были не пустым звуком, не благими намерениями, а реальностью!

Единственное, что мне хотелось бы прибавить к этим трем великим принципам советского здравоохранения, принцип четвертый, заключающийся в том, что советское здравоохранение наше отличается еще и своей явной педиатрической направленностью, привилегированным отношением к детям, что оно ориентированно на эту важную работу.

Потому, что мы выпускали и продолжаем выпускать врачей — педиатров. Поскольку у нас есть педиатрические институты и факультеты. Поскольку в нашей стране любой может вызвать педиатра на дом!

А совсем уже в завершение хочется сказать вот еще что: все изложенное выше это всего лишь моя личная точка зрения, мое собственное видение тех времен и тех событий.

Как и всякий нормальный человек на этой земле, я мог ошибаться и я — ошибался, я мог что — то важное забыть, чего — то не вспомнить, и, напротив, неожиданно «вспомнить» то, чего не могло быть, по определению.

Поэтому (на всякий случай) хочу извиниться перед всеми теми, кого я, совершенно того не желая, не собираясь, случайно, невольно, в запале мыслей и чувств, мог не упомянуть, обидеть, зацепить, незаслуженно упрекнуть. Простите меня! Повторюсь, я этого совершенно не хотел.

И еще: прошу, не судите автора этих строк слишком строго. И сам текст этот, весьма далекий от совершенства. Не стоят они вашего суда!

Да и впрямь, ну, что, скажите, ценного и важного может, по определению, написать о медиках — студентах бывший студент мединститута, оказавшийся не состоянии в срок, с первого раза, «штатно» сдать экзамен по нормальной анатомии человека!? К тому же, закончивший Пермский государственный медицинский институт, уже, страшно сказать, целых тридцать шесть лет назад…

Москва, февраль — май 2014 Редакция 2017 года

Примечания

1

Прим.: (франц.) — год созревания вина

(обратно)

2

Прим.: -universiteta.html

(обратно)

3

Прим.: В советское время здесь размещались революционный трибунал, окружная прокуратура и медицинский факультет (кафедра санитарии и гигиены) Пермского университета.

(обратно)

4

Прим.:

(обратно)

5

Прим.: «Сов. историк Морозов Н. А. применил к временным трудовым коллективам термин „трудармия“ и дал ему определение: „„трудармия“ — это военизированная форма труда определённых категорий советских граждан в 1941—1945 гг., являющаяся разновидностью трудовых поселений и „колонизации““. Формально все мобилизованные считались свободными людьми, которых защищали советские законы. Но на деле их жизнь регулировали декреты, инструкции и положения Комитета обороны. Контроль за мобилизацией и содержание мобилизованных возлагались на НКВД. Работали трудящиеся на добыче полезных ископаемых, лесозаготовках и в строительстве». «Трудовые армии 1942—46 гг.» статья в Википедии.

(обратно)

6

Прим.: Ирина Петрищева «Что такое «Трудовая армия?«Архивы, истина, война…». /

(обратно)

7

Прим.: Одессит — трудармеец — академик. -office.ru/?go=765707&pass=f320b04aa57f93338071dfc0f82752aa

(обратно)

8

Прим.: История университета. Начало высшего медицинского образования на Урале. -universiteta.html

(обратно)

9

Прим.: о Вере Яковлевне Родионовой и ее муже, прекрасном хирурге Виталии Николаевиче Кабаеве здесь:

(обратно)

10

Прим.: Нынче «на дворе» уже 2014… Значит, на «мой» педфак будут набирать уже в 44-й раз! О, безжалостное время!

(обратно)

11

Прим.: Четвертных Виталий Алексеевич: -scientists.ru/4395

(обратно)

12

Прим.: Да, да, химию надо бы дать в этом перечне с ПРОПИСНЫХ, а не строчных букв: Х И М И Я!

(обратно)

13

Прим.: Подробнее см. в главе: «22,5:17,5. Спасибо, товарищ Маршал Советского Союза!»

(обратно)

14

Прим.: Все фамилии, имена, инициалы изменены. Все совпадения случайны или надуманы

(обратно)

15

Прим.: Москвичи до сих пор недобрым словом поминают знойное пекло и удушливый дым торфяных пожаров 1972 года!

(обратно)

16

Прим.: Абашев В., Масальцева Т., Фирсова А., Шестакова А. В поисках Юрятина. Литературные прогулки по Перми. Пермь, 2005.

(обратно)

17

Прим.: Спустя три года, в 1975 году, «полк» пермских ВУЗов пополнился еще и Институтом культуры

(обратно)

18

Прим.: «кураж» (фр. courage) — «мужество, храбрость, смелость…»

(обратно)

19

Прим.: Речь о студентах — медиках РНИМУ им. Н.И.Пирогова

(обратно)

20

Прим.: Препараты — анатомические учебные пособия. Это части человеческих тел, отдельные органы и/или же — трупы, выдававшиеся в препараторских студентам, являвшимся дежурными по группе на период проведения практических занятий или отработок

(обратно)

21

Прим.: Зигмунд Фрейд. «Тотем и табу. Психология первобытной жизни и религия» (http://e-libra.ru/read/143827-totem-i-tabu.-psixologiya-pervobytnoj-kultury-i-religii.html)

(обратно)

22

Прим.: Фибула — малоберцовая кость человека, мандибула — нижняя челюсть, осс фронтале — лобная кость, окципитале — затылочная кость

(обратно)

23

Прим.: Прямоугольная пластинка, incisura ethmoidalis лобной кости

(обратно)

24

Прим.: Петушиный гребень

(обратно)

25

Прим.: Слепое отверстие

(обратно)

26

Прим.: Основная кость черепа, клиновидная кость

(обратно)

27

Прим.: Турецкое седло

(обратно)

28

Прим.: Пазуха

(обратно)

29

Прим.: Перегодка пазухи

(обратно)

30

Прим.: Черепно-мозговые нервы: обонятельный, зрительный, глазодвигательный, тройничный, отводящий, лицевой, слуховой, языкоглоточный, блуждающий, добавочный, подьязычный, отводящий

(обратно)

31

Прим.: Головной мозг

(обратно)

32

Прим.: Череп

(обратно)

33

Прим.: Нервус фациалис — лицевой нерв, глютеус — ягодичная мышца, мускулюс кремастер — мышца, поднимающая яичко, кальканеус — пяточная кость

(обратно)

34

Прим.:

(обратно)

35

Прим.: Прекрасные книги! По ним же, кстати, учатся, и нынешние студенты-медики — только теперь синельниковский «Атлас» существует не только в книжном, а еще и в электронном виде, и может запросто «выводится» на экраны мониторов компьютера

(обратно)

36

Прим.: -kafedra-normalnoj-topograficheskoj-i-klinicheskoj-anatomii-operativnoj-khirurgii.html, ).

(обратно)

37

[Прим.: -kafedra-anatomii-cheloveka-s-kursom-klinicheskoj-limfologii.html].

(обратно)

38

[Прим.: Причем значимость и уникальность феномена этого становится все более и более очевидной именно на временном отдалении, словно бы и впрямь прав оказался поэт, написавший: «Большое видится на расстоянии…"].

(обратно)

39

Прим.:

(обратно)

40

Прим.:

(обратно)

41

Прим.: «Если твои руки вкруг меня сомкнутся, / Если твои губы губ моих коснутся, / Так должно случиться было поздно или рано. / Значит ты опять со мною / О, моя желанная!» Это сочинение талантливых музыкантов — медиков пережило времена и до сих пор активно исполняется

(обратно)

42

Прим.: Имена, инициалы, должности в интересах презумпции невиновности, изменены, все совпадения случайны или надуманы

(обратно)

43

Прим.: Полностью смотреть здесь: Андрей Углицких «Курсантиусы» в кн. Воспоминания о литературном институте: Книга третья. — Москва, 2010. — С.202—221. ()

(обратно)

44

Прим.: Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза

(обратно)

Оглавление

«Облупились ли носы у классиков медицины?»

«Студень»…

Суд над Анжелой Дэвис, старт «Апполона» — 17, две Олимпиады

Педфак, набор второй

  От спецпереселенца НКВД до Академика АМН СССР

  Лечфак или педфак?

Последнее дело комиссара Берлаха…

«Химия позади, считай студбилет — на груди!»

«Цвет небесный, синий цвет…» Николоз Бараташвили и Борис Леонидович Пастернак

  Краткая экскурсия по главному «мединститутскому кварталу» Перми

  Чужой «неуд.»

Инфузория — туфелька в свете теории Чарльза Дарвина…

  Лирическое отступление о пермском трамвае

17,5:22,5… Спасибо, товарищ Маршал Советского Союза!

Жизнь прожить — не поле перейти!

Восемь бед — один ответ!

  Синдром «белки в колесе»

  Хочу — посещаю, не желаю — пропускаю! («Однова живем, бурсаки, однова!»)

  Синдром тонущего «Титаника»

  Все пропущенное — отрабатывается!

  Ее Величество — Нормальная Анатомия Человека

  Синдром страха мертвого…

  Синдром нигилизма, цинизма и «воинствующего атеизма»

  Синдром «застрявшей в горле» латыни («Вот возьму я фибулю!»)

  Слово о доценте М. Н. Шваревой

«Бригантина», «Интер — клуб», «Ровесники»

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…

  Анатомия анатомического провала

  «По дороге разочарований…»

  Лирическое отступление о лодочнике — перевозчике Хароне, о Пальниках, о мосте через реку Чусовую и жестокой ВОХРе

  Лирическое отступление об электричках

  Первая переэкзаменовка

  Михаил Павлович Еремин, Николай Рубцов, Аза Алибековна Тахо — Годи и «Илиада» Гомера

В круге последнем

«Время разбрасывать, время собирать…»

  Что можно было купить на один советский рубль?

  Лирическое отступление об основных «студенческих» ресторанах Перми конца семидесятых

Бог любит Троицу?

  Лирическое отступление о том, что такое сельскохозяйственные работы, что такое колхозы, также о том, чем занимались советские студенты в колхозах

  «Не буди лихо, пока оно тихо!»

Вместо эпилога Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg