«Ник Уда»

Ник Уда (fb2) - Ник Уда 640K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Анатольевич Кудласевич

Ник Уда Николай Анатольевич Кудласевич

© Николай Анатольевич Кудласевич, 2018

ISBN 978-5-4483-5233-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Слушайте, давайте на чистоту. Мы все не терпим наносного, не сущностного, так почему тогда литература должна быть такой? Разве не должна она быть гипсовым слепком эпохи, четко впечатав в свои строки каждый изгиб сути? Поэтому дальше всего пару слов о том, что вы будете читать:

— Мои герои ругаются матом, потому что это общественная норма.

— Мои герои неудачно шутят, потому что не каждая даже ваша шутка удачная.

— Мои герои совершают ошибки, в том числе и не фатальные.

— Мои герои тоже не могут найти нормальных тем для разговора.

— Мои герои тоже не совсем понимают, чего хотят от своей жизни.

В общем, эта книга про вас. Если нет — закройте ее: грешно тратить время на не близкое.

Финал

Тоска и ненависть.

Тоска и ненависть привели меня сюда, в место, где собственная безнадежная беспомощность сливалась с самым красивым серым беларуским небом, увеличивая объемы излучаемого страха. Пыточными каплями по макушке методично бил вопрос: «Как? Как? Как? Как же сделать задуманное, чтобы не пострадали другие? Как? Как? Как?» Сейчас это самый сложный вопрос, причем техники, а не морали.

Вооруженные пограничники подходили все ближе и ближе, последовательно проверяя паспорта каждого пассажира этого поезда. Только невозмутимо простяцкая физиономия может спасти от их подозрений. Но у меня другая цель: нацепив маску голосующего досрочно, отправил взгляд наиграно блуждать по купе, избегая зрительного контакта абсолютно со всеми. Все тело уже взмокло от пота.

Один из погранцов нагло плюхнулся рядом и стал по очереди брать паспорта соседей, проводить последнюю страницу на портативном сканере и, сверяя лица владельцев с видавшими виды фотографиями, отдавать обратно. В мою очередь процедура дополнилась фразой:

— Пожалуйста, за мной на персональный досмотр. С вещами.

Сердце остановилось — все вдруг стало ясным и безмятежным, как на последних ступенях перед Раем. Рука в кармане сжала пистолет. Тело было спокойно, словно побережье перед ураганом.

«Главное, чтобы они потом нашли записку с маленьким приветом Боре».

Пограничник остановил проверку, заиграл скулами, пошел за мной вслед по коридору вагона. У него жена, дети, ждущие по воскресеньям его редкого визита родители. Как и у всех, кто ждал нас на выходе из вагона.

Да, действительно нескучный финал!

Глава 1. Исповедь Максима Игнатьевича Наумовича

Меня зовут Макс, и я стал жертвой собственных моральных принципов. Я теряю свое Я, растворяясь в морали, совести и ответственности за интересы других людей. Быть честным, думать о каждом, никому не сломать жизнь и никого не оставить несчастным. Я могу существовать только так, но это возможно только в теории. Поэтому несчастлив я. Да и нельзя быть счастливым с такой хорошей памятью.

Мне 22, и я спиваюсь. Это единственное, что я могу делать, не задевая в негативном ключе чужое личное пространство. Я смотрю на людей и вижу, что они хотят быть счастливыми, и очень стараются такими стать. Но как можно быть счастливым, если в мире нет смысла жизни? Все, что можно предложить в ответ — это отдушина, симулякр смысла. Его нет и придумать достойной замены нельзя. Заполняя жизнь отдушинами, забивая каждую свободную минуту, чтобы просто не вспоминать об этом, они строят свою жизнь вокруг слова «некогда».

Может и надо бы проблеваться, да некогда.

У меня меланхолия, а это признак хорошей жизни. Ведь когда ты действительно на дне, то любая секунда промедления несет смерть. Моральные принципы душат меня, и уже придушили настолько сильно, что я боюсь хотеть чего-то по-настоящему. И меня не страшит одиночество, потому что я не боюсь себя. Я один не потому, что не уверен в себе, а потому, что не уверен, есть ли у меня право брать ответственность за жизнь и чаяния другого человека. Страшно представить, скольких безразличных людей мне было бы легко сделать счастливыми, но для этого нужно посвятить кому-то одному из них жизнь.

— Кого бы сделать счастливым? — спрошу я вас.

— Попробуй себя, — ответите вы.

— Нет, так не интересно, — отвечу я.

Настойчиво ищу того, кого бы сделать счастливым. Глупого, умного, бедного, богатого, нищего душой, проклятого, обласканного, мужчину или женщину, неважно кого. Даже Дьявол имеет право на счастье. От тоски и ненависти хочется кого-то осчастливить и спастись.

Глава 2. Исповедь Павла Леонидовича Юневича

Я просто обожаю свою жизнь. Нет, я серьезно! У меня никогда не было нерешаемых проблем, не было тяжелых болезней, нужды и, что странно в Беларуси — зависти к ближним. Миллиарды не могут похвастаться красотой, молодостью, острым интеллектом, чувством юмора или тонкой самоиронией. А я могу.

Что касается молодых самок, то с ними проблем тоже не существует. Если вам очень интересно, то с 15 лет. Никому из них я не принадлежал долго, но в душу запал навсегда, это уж точно. Одна из них так и сказала: «Мне кажется, у меня что-то запало в декольте». Свое «это был я» получилось сопроводить тогда эффектным уходом вдаль.

Может показаться, что я мразь, но это не совсем так. Просто я живу в свое удовольствие, по своим принципам и ощущениям: ухожу, когда не держат; не прихожу, когда не ждут; ну и все в таком роде. Гедонист я, короче.

Наконец-то сказал это слово на «ге».

Немного о семье. Мне повезло с родителями, Царство им Небесное. Они никогда не понуждали меня делать что-либо не по своей воле, не ревновали к безусловно светлому и великому будущему, а только радовались моим успехам. Да, тоже достаточно нетипично для Беларуси, где малоземелье или нехватка жилплощадей из века в век ставили поколения на ножи. Знаете, и этого было достаточно, чтобы все мои начинания оканчивались успешно. Неограниченная детская гиперактивность вылилась в навыки по айкидо, футболу, и фортепиано. Я говорил, что прекрасно пою? Да, голос у меня красивый, чистый тенор. Даже страшно, сколько во мне талантов.

Родители построили мне квартиру, в ней и живу один. Отличная новостройка, ради которой многим приходится гробить лучшие годы на каком-нибудь вредном производстве или вечно унижаться перед боссом, на словах царь-батюшкой, а по жизни Посейдоном в винном стакане. Мне и тут повезло, хотя и с нерешенным квартирным вопросом я бы вряд ли стал другим.

Холостяцкая жизнь многому учит. Например, дважды сваренные сосиски все еще съедобны, а вот супы долго не живут в одиночестве: присоединяется плесень. В жизни холостяка много плюсов, а минус только один — ты привыкаешь к независимости по вечерам, и уже нельзя представить себе жизнь без нее.

Гибель родителей в автокатастрофе я принял так, как они бы этого хотели: логичный конец одного этапа и начало другого. Их уже не вернуть, и слезы лить нерационально. Я их помню, этого достаточно — они знают.

Сейчас я сдаю родительскую квартиру, и позиция рантье меня вполне устраивает. Периодические подработки фрилансом позволяют иметь жизнь, которой достойны любвеобильные генерал-лейтенанты на пенсии. Да, мои финансы поют любовные серенады, они меня любят. К тому же за обучение в Институте журналистики платит госбюджет, потому что я сирота. Социально ориентированное государство все-таки, это вам не шутки. Кому-то же здесь должно житься хорошо.

Кто-то из вас назовет меня мажором, золотой молодежью, разбалованным сынком. Я не обращу на это внимание, мне всегда будут завидовать — это давно не секрет. Как-то завистники подобрались слишком близко: одна моя любовница в незначительной ссоре выкрикнула, что смерть родителей стоит дешевле, чем все то, что у меня есть. Такой стремительной девальвации сформированного о человеке образа я больше не переживал. Никогда не понимал, зачем завидовать, если можно просто изменить свою жизнь сообразно своим о ней представлениям. Но нет, этот порок в этих широтах никогда не исчезнет.

Честно говоря, Беларусь была бы идеальной, если б не была населена людьми. Или хотя бы заселена теми, кто умеет радоваться тому, что у них есть. Да, понятно, жестокие войны, недогеноциды и перманентный голод научили выживших бояться, скрывать, унижаться, лгать и завидовать, но ведь не в нашем поколении, и не в поколении наших отцов. А они всё боятся, всё ноют, всё ненавидят. И все эти люди составляют серо-черное болото одинаковых сутулых плеч и опущенных в землю глаз. И в этом болоте рожден я.

Вообще-то тяжко очень жить в окружении лиц, только что будто бы испытавших национальное унижение, проигравших третью мировую войну, или случайно нагадивших себе на руки без возможности смыть. Какое-то время я хотел стать таким же, как эти люди, ведь разве можно кем-то другим? Можно.

Однажды мне крупно повезло, и я съездил в Италию по программе помощи детям из чернобыльской зоны. Не то чтобы я как-то пострадал от этой катастрофы, просто мои родители любили дружить с ответственными и волевыми людьми, которые по счастливой случайности занимали важные государственные посты. И в этой Италии я увидел, как человек умеет любить жизнь и радоваться ей. Неудивительно, что итальянцы проиграли все войны — они были просто созданы, чтобы танцевать и пить вино, а не погибать в угоду Марсу.

С тех пор я начал дистанцироваться от всей духовной нищеты, что стала национальной идеей Беларуси. Сказать, что было тяжело, значит ничего не сказать: чем больше я поднимался над болотом, тем больше нечисти липло к моим рукам в надежде вырваться из него же, но за мой счет. Но нельзя помочь тем, кто не хочет помочь себе сам, и я забывал их имена, телефоны, высматривал что-то интересное на другой стороне улицы, когда они шли навстречу. А ведь среди них было много друзей детства.

Нельзя жалеть.

Как-то смотрел программу про Хиллари Клинтон, она как личность меня серьезно впечатлила. Ее девиз: «Никогда не жалеть о прошлом». И правильно! Я решил действовать по той же схеме. Все, что было сделано мной плохого, оставалось в прошлом. Чтобы очистить совесть, на самом деле, достаточно извиниться или рассказать правду. И жалеть больше не о чем. Хотя нет, немного жалею: что такой прекрасный девиз использует поехавшая головой феминистка.

Подведем промежуточный итог: женщины меня любят, деньги меня любят, жизнь меня любит, голова на месте! Что мне еще надо? Звучит слишком хорошо, правда? Вот и я так думаю.

Я понял это всего несколько месяцев назад: на фундаменте из такого потенциала просто обязан быть прекраснейший обелиск, заметный из любой точки земли, даже несмотря на то, что та круглая. Я обязан стать великим, и готов им быть сначала в Беларуси, а потом через Европу и на всей Земле. Для этого мне останется лишь много работать, и ходить в любимчиках у Фортуны.

Насчет удачи можете не беспокоиться, кажется, надо мной светит та самая счастливая звезда: в единственный раз в казино я увеличил свой банк в 200 раз, на экзаменах всегда попадались легкие билеты, никогда ничего не ломал и не попадался.

Было пару угроз для жизни, но я тут с вами треплюсь, значит, я еще живу. С каждой такой угрозой я сильнее уверялся в необходимости получать удовольствие от каждого мгновения жизни. Это как обязанность — заметить положительное и проигнорировать негатив, навязываемый подсознанием или извне.

В этой стране отовсюду слышишь «смысла жизни нет», «нет перспектив» и «мы рождены быть грустными, грустными и помрем». Я скажу так: никто никогда не узнает смысла жизни, а все остальное — догадки слепых бездомных о брошенной им монетке по звуку. Поэтому жить нужно так, как ты хочешь. Жить нужно так, чтобы каждое мгновение приносило удовольствие. Жить нужно так, чтобы потом ни о чем не жалеть. Жить нужно так, чтобы на твоих похоронах люди искренне плакали!

Глава 3. Ноябрь 2013. -1°

— От счастья?

Боря не понял моего вопроса.

— В смысле, когда закончишь университет, от счастья ты будешь вне себя, или от отчаяния?

— А, нет, Максим, ты не так понял. Я говорю, что это выбьет из привычной колеи, и надо будет перестраиваться, жизнь перестраивать. Там и радость, и отчаяние найдет место, но суть в другом.

Скоро должен был вступить в свои права декабрь с охапкой последних дней года. Мы с Борей, как обычно, стояли за барной стойкой одного из дешевых питейных заведений под названием Центральный, который привлекал нас своей дешевостью и питейностью. Его, к слову, грозились закрыть, потому что сосуды с алкоголем сюда приходили опрокинуть представители всех слоев общества, а такая демократия всегда выглядит со стороны невыносимой. Из этой забегаловки можно было попасть в продуктовый магазин на втором этаже, что было дополнительной отдушиной для бережливых к деньгам. Несмотря на запрет, мы часто покупали там по бросовым ценам алкоголь в разнокалиберных тарах. Главное помнить простую истину: нельзя путать автовокзал Центральный и алковокзал Центральный. Оба помогают вырваться из страны, но только второй делает это богоугодным способом.

Боря открыл две стеклянные поллитровки, спрятал пробки в карман и, отпив по глотку, влил туда водку из припрятанной во внутреннем кармане чекушки.

— Как идет строительство?

— Думаю, где-то на две стены уже есть. Хочу сразу набрать их с запасом, чтобы точно обклеить всю комнату. А то прикинь, начну клеить, а их не хватит. Мой перфекционизм будет изнасилован.

У Бори была своя промежуточная цель в наших пьянках. Он собирал жестяные пробки от пива, выпитого им и его друзьями, чтобы потом наклеить их вместо обоев в своей комнате. В общем, постмодерн бил ключом Борю по голове. В духе современной эклектичности в нем уживался не только латентный дизайнер, но и политолог:

— Видал, что хохлы учудили?

— Евромайдан, что ли?

— Ну, да. Я думаю, что-то будет. Просто так у них такие вещи не заканчиваются, — резюмировал Боря — самый преданный мне товарищ за этой барной стойкой. Он мой ровесник и будущий коллега, если мы, конечно, закончим исторический факультет. Его конек — умение выбирать тему для разговора. Мне иногда кажется, что Боря научился этому мастерству из-за панической боязни пауз в разговоре.

— Да, у них каждые десять лет принято делать «майданы». Традиция такая. С другой стороны, так и проявляется демократия.

Бес встретил мою реплику одобрением. Бес, потому что его зовут Борис Евгеньевич Сулима, и из инициалов получается БЕС. Ему эта аббревиатура не нравилась, и, в принципе, очевидно почему. Уверен, его родители очень сильно смеялись, когда придумывали Боре имя, ведь по святкам из вариантов были еще Валерий и Петр: БЕС, ВЕС или ПЕС. В общем, везение бывает и таким.

— Знаешь, что самое страшное можно увидеть в жизни? — это моя попытка выбить его из молчания.

— Твое отражение в зеркале? — это его ответ.

— Почти, — да, он сбил ценность моей следующей шутки. — Как мой мамон трясется в ритм биению сердца.

Но Боре хватило: он залился смехом. Бесу почему-то нравились шутки про мой зарождавшийся жировой бронежилет. А мне и не проблема: «посмейся над собой сам, и другим уже не захочется». Успокоившись, он вновь вернулся к теме Украины, и это было правильно: благодатная тема.

— Максим, мне просто кажется, что нет смысла хохлам идти в Евросоюз, — орлиный взгляд Бори лег на меня. — Ну, посуди сам. Там они будут последними из тридцати, а в Таможенном союзе могли бы быть вторыми…

— …из четырех. Отличная перспектива. Мне кажется, тут подойдет аналогия с мухой и слоном. Что лучше: быть головой мухи, или задницей слона? Как бы ты ответил?

— Наверное, головой мухи.

— Неправильно. Ничего не лучше, потому что и со стороны мухи, и со стороны задницы слона ты имеешь дело с дерьмом.

Боре понравилось это наблюдение. Почти уверен, что он ретранслирует его где-нибудь еще, чтобы прослыть остроумным. Боря — знатный плагиатор.

— Удивляюсь, почему люди еще не поняли этого? Лучше быть самим собой, никуда не присоединяться и ждать пока все друг друга перебьют. Как Швейцария.

— Или как Бельгия в 1914-м, — да, Боря историк. А какой историк не плагиатор?

На тот момент Украина не была еще темой, на которую можно было потратить целый вечер. Там постоянно проходили всякие митинги и пикеты, поэтому к любому тамошнему протесту у соседей отношение было абсолютно равнодушное. Гораздо интереснее было бы выяснить, где пропадает мой товарищ вместо пар. Было лишь известно, что Боря усиленно пытается найти работу по душе, основная часть которой находилась в кошельке, а остальная жаждала творческой самореализации.

— Борис Евгеньевич, где ты сейчас работаешь?

— А я не рассказывал? В метро, за безопасностью слежу, — самая подходящая работенка для такого орлиного взгляда.

— А что, она собирается сбежать из метро? — самая широкогубая улыбка, грозившаяся перерасти в смех, заняла почетное место на моем лице.

— Что ты своей шрамированной бровью размахался, — Боре нравился мой шрам на брови, полученный в пьяной драке из-за него же. — Платить обещали неплохо, а мне этого достаточно. Правда, скука смертная. У них там людей не хватает, следить некому. Поэтому иногда ты можешь хоть насрать на станции, и никто не заметит. Пассажиры все равно предпочли бы не жаловаться, а морщить носы… если ты понимаешь, о чем я, — Боря сопроводил последнюю фразу хитрым прищуром.

«Да понятно, Борь, ты хочешь насрать на платформе станции метро».

— Самое главное, что от такой скуки мы даже пари устроили. Видел полосы от пальцев на потолке в переходе между линиями метро?

— Нет, никогда не замечал.

— На самом деле их очень много, Макс. Потолок перехода между Купалаўскай и Кастрычніцкай побелен был несколько лет назад, а он очень низкий. Поэтому всякие мудаделы время от времени трогают потолок рукой и оставляют следы от пальцев. Никогда не понимал, зачем они это делают.

— Действительно, зачем? Не обращал на это внимание, но теперь точно посмотрю.

— Так вот, на чьей смене за месяц будет больше таких трогающих потолок идиотов, тот и победил. Все снимается на камеру видеонаблюдения как доказательство.

— А какая ставка?

— Сто долларов.

— О, так мы можем насобирать целую банду таких идиотов, мы же учимся на истфаке. Ты легко выиграешь это пари, а потом проставишься.

— Я подумаю, идея мне нравится. Но вот с проставиться ты перегнул, — да, основная часть души у него в кошельке. — В знак благодарности я просто не вызову на вас наряд, а вы мне потом еще и спасибо скажете.

— С каких это пор трогать потолок стало преступлением?

— Прости, я все еще думал о дерьме на станции. Хотя, в этой стране разве нужен повод, чтобы арестовать человека?

Боря отправился в магазин на этаж выше за добавкой, а мое внимание окунулось в фантазии: «Если бы меня цитировали, то во всех ванильных группах в социальных сетях обязательно появилась бы моя неудачная фотография с подписью (шрифтом TimesNewRoman, курсив, естественно): «Если вы поднимете глаза, то увидите, что кто-то постоянно трогает свой потолок».

Вернулся Боря с двумя литровыми тарами темного пива, в которое влил немножечко водки, и новой темой, в которую привнес немного фирменного себя:

— Забыл спросить. Расскажи мне про свою новую пассию, которая тебя сюда проводила.

Сколько бы Боря не метался между темами разговора, была одна тихая гавань под названием «Женщины», в которую он приплывал под конец каждой беседы. Ее затрагивание было больше внутренней обязанностью Беса, нежели искренним интересом. Боря всегда спрашивал возраст, потом «было уже?», а в конце звучало стандартное «когда свадьба?» Видимо, у него в голове эти события происходили на одной неделе.

— Да, как тебе сказать. Только пару раз встретились. Ничего особенного.

— А сколько ей лет?

— Спрашивать о возрасте мне не интересно. Но не потому, что они склонны его занижать, нет. Просто женщины, с которыми общаюсь, выглядят на лет 30, хотя им всего 24—25. И знать правду было бы слишком неловко для нас обоих.

— Нет, это потому что ты подходишь к красивым и молодым, они тебя отшивают, а ты им в последнем слове и говоришь: «Вы слишком уверены в собственной красоте и притягательности. Позвоните, когда стукнет двадцать девять».

— Ага. А они и звонят.

Боря умеет дарить легкость общения, возможно и случайно, потому что основное его кредо — задавать экзистенциальные вопросы, после которых хочется открутить себе голову из-за затянувшегося отсутствия ответа даже для себя самого.

— Как твои литературные потуги?

Ну вот, опять такой же вопрос.

— Как обычно, что-то пишется, но в стол. Даже если бы у меня действительно хорошо получалось, то в этой стране такое не востребовано. Сам знаешь, «чарка и шкварка», «моя хата с краю». Все не интересно. Да и нам с тобой мало что интересно, и это правда. Вот сейчас где-нибудь играют женщины в гандбол, а мы с тобой тут. Чтобы стать популярным, надо быть «Крыніцай Моцнай» или «Аліварыяй Портер».

— Есть еще один вариант: стать ледовым дворцом.

— Ага, чтобы в меня насильно запихивали школьников и солдат-срочников? Нет уж, спасибо.

Дальше, как всегда, были пьяные разговоры за жизнь, политику и спорт. Мы походили на вполне приличных прусских бюргеров: пиво, хот-доги и четкая ориентация в политической жизни всей планеты и даже некоторых других небесных тел. Накануне выяснилось, что рептилоиды стали страстью одного из профессоров нашего факультета, а значит и идеальной темой для любого пьяного разговора его студентов. Их разновидность — жидорептилоиды — являются самым популярным субэтносом в наших беседах.

Единственное, что было вынесено мной из этой никак не отличавшейся от предыдущих посиделки — Боря настойчиво предлагал мне начать публиковать свои рассказы и заметки в интернете. Он говорил, что выбиться в люди в жестком мире микро-альфа-блогеров и сетевых критиков будет крайне тяжело, но это единственный способ бесплатно заявить о себе. Если получится.

Эта идея мне никогда не нравилась, хотя другие средства очистить душу от накопленных мыслей и образов еще не были открыты. Самые тяжелые книги — те, что написаны, но никем не прочитаны. Хотя кому-то достаточно просто написать в дневник, и его уже ничто не гложет.

Плюс ко всему, если эта затея действительно выгорит, то можно потом даже цеплять цыпочек на то, что, мадам, перед вами вообще-то весь такой писатель. Боре понравится.

Глава 4. Запись №1. Плюс и минус

Первое сообщение.

Завел этот блог, чтобы делиться с вами самым сокровенным, и получать оскорбления в комментариях. Теперь есть еще одно место, где вы сможете выбрасывать все свои негативные эмоции: на незнакомого вам человека, который никогда не даст сдачи, а не на лице у жены или спине ребенка. И, кстати, никакой пошлости в предыдущем предложении не ищите. Просто не бейте женщин и детей. Только если за дело. Шутка.

Сегодня речь пойдет об основе жизни всякого человека: соотношении негатива и позитива. Наверняка вы слышали фразу «плюс на минус дает минус». Это чуть ли не главное положение бытия, оформленное в математическое правило. Ведь отрицательное всегда превалирует над положительным, о проблемах мы помним дольше, чем о счастливых моментах. Если рядом стоят равноценные плюс и минус, то главным станет минус.

Вы замечали, что у нас даже есть «Закон подлости»? Вы осознаете всю глубину драмы? Это не просто «закономерность подлости», или «раз-через-раз подлости». Это закон подлости. А закон — это же навсегда, если говорить о законах природы.

Опоздание на автобус, которое происходит достаточно редко с людьми, знакомыми с планированием, создаст пасмурность в душе даже несмотря на то, что любимые слойки в булочной оказались свежими, а на почте не было очереди.

При этом у нас нет «закона удачи» или «закона счастья», хотя вся наша жизнь ими и регулируется. Удачное превращение сперматозоида и яйцеклетки в зиготу, удачное рождение на свет (неудачники не прочитают этот текст), относительно удачное прохождение социализации и т. д. Но в нашем понимании это не закон. Это обыденность. Зато если ты решил не брать зонтик, потому что хорошая погода, а потом вдруг пошел дождь — это закон подлости. Мать твою ЗАКОН.

А все это из-за того, что «+» на «-» дает «-». И это понятно, ведь человек ради выживания вынужден был обращать внимание на проблемы, чтобы их решать. Но интересно, а что если бы на заре человечества самый первый математик вдруг сказал:

«А давайте сделаем так, что «+» на «-» будет давать «+». Ну, серьезно, так позитивней будет, веселей! Поймите меня правильно, просто плохое предчувствие насчет этих минусов. Плевать, что не будут сходиться расчеты, ведь главное, что мы не будем унывать по этому поводу!»

И все первые люди на планете ему в ответ: «А давайте». И действительно, плевать на расчеты, плевать на то, что никогда не отправимся в космос, зато у нас не будет по этому поводу комплексов. Нам и так неплохо, ведь каждый миг жизни — это счастье. А проблемы? Проблемы в космосе, где нас нет.

Кстати, организовать такое мнение в древнем обществе не составило бы труда. Подсчитано, что древний человек встречал за свою жизнь до 135 собратьев по виду. Это значит, что в современном автобусе поместился бы весь круг общения и знакомых древнего человека! А убедить 135 глупых человек гораздо проще, чем 7 миллиардов современных гениев. Но это еще не точно.

Зато подумайте, какие идеальные были бы последствия у этой диверсии. Мы бы радовались каждой секунде, ведь это закон счастья! Как можно прожить день, хоть раз не восхитившись этим. А если тебя без зонта застал дождь, то что уж тут поделаешь, давно не гулял под дождем.

Но знаете в чем проблема? Один такой умник уже жил на заре человечества, и говорил им, что надо устроить все так, чтобы «+» на «-» давал «+». Только он был Плюс, а они были Минус. И они его съели.

Ник Уда

У вас нет комментариев.

Глава 5. +1°

Эти детки просто ужас! На первом курсе они уже в курсе всех аспектов бытия, преисполнены житейской мудрости, становясь для себя непререкаемыми авторитетами. При этом большинство из них стандартные эрудиты, а, как известно, эрудиция это еще не признак интеллекта. Хорошо запоминать — не значит хорошо мыслить.

Прения сторон, которых на этом собрании Совета по качеству образования столько же, сколько и человек, в самом разгаре, и председатель знает, что это может продолжаться вечно, поэтому:

— Давайте остановимся и решим так. В следующий четверг каждый из вас напишет на листе формата А4 все пункты, которые должны быть отражены в уставе СКО. И уже тогда мы начнем предметное обсуждение, потому что этот вопль в ушах будет как раз всю неделю и стоять, до следующего собрания.

Вадим настолько умный парень, что в школе его наверняка называли «задрот». Он так стремится разобраться в каждой мелочи, что во мне просыпается необузданное желание укурить его травой: вдох — задержка дыхания — медленный выдох, и каждая мелочь в его голове превращается в ледокол посреди замерзшей лужи.

«Шеф, эвакуация ледокола из этой лужи невозможна! Нам нужен босой ребенок!» — интересно было бы за ним тогда понаблюдать. Что бы он делал?

— Ладно, последний вопрос на повестке дня. Кто сегодня идет на день рождения мехмата?

Я и еще пара тусовщиков помладше в голос определили свои намерения на вечер. Мы принадлежим к той части студенческого самоуправления, которая делает общественно полезную работу только для того, чтобы поднять руку во время таких вопросов.

Практически безвозмездный труд в студенческих организациях возмещается администрациями университетов этой страны редкими выделениями небольших ресурсов для различных «знаковых» мероприятий, особенно выездных. А те превращаются в массовые попойки, где одновременно могут участвовать сотни молодых и красивых людей. Дальше классика: хороший алкоголь — пьяные красотки — плохой алкоголь — пьяные красотки, истосковавшиеся в своих головоломнях по умному, обаятельному и чувственному парню, которым почему-то всегда оказываюсь я. Молодость дана для веселья, никогда не понимал тех, кто в это время сидит и страдает.

— Паша, ты, как старший, проследи, чтобы все остальные наши не ударили в грязь лицом.

— Я так понимаю, ты имеешь в виду прямой смысл этой фразы? — откликнулся я.

— Да, — Вадиму неловко от той мысли, что кто-то из присутствующих может падать в продукты собственного извержения, и это досадно: как же мало он видел в этой жизни. Нет, я его однозначно накурю, может быть, на ректорском выпускном балу.

Механико-математический факультет Беларуского государственного университета выпускает каких-то элитных математиков-информатиков-экономистов-программистов. В общем, как и все факультеты этого богом забытого универа, он выпускает как можно больше универсальных специалистов, чтобы те хоть как-то смогли найти работу. Традиции работы не по специальности культивируются в Беларуси с незапамятных времен.

Сюда поступают всякие мажоры и прочие полупедики, хотя есть, наверное, и натуралы. Но смутно себе представляю, как кто-то, великолепно разбирающийся в микросхемах и С++, может хоть на полшишечки присунуть какой-нибудь красотке с обложки модного журнала. Нет, парни, обойти красноречивого и следящего за собой молодого и подающего большие надежды журналиста Павла Юневича у вас вряд ли получится. Я буду пялить этих цыпочек еще до того (и во время тоже), как они попадут в глянцевые журналы, на которые вы будете только дрочить, зажав зубами нижнюю губу.

В этом тесном клубе, кажется, одни парни, хотя и девушек предостаточно, стоит только присмотреться. Они кучкуются по своей собственной иерархии «крутости», перешептываются и включают режим блуждающего зрения «Меня здесь ничего и никто не интересует, кроме люстры и обшивки диванов». Большинство из них никогда не выйдет из статуса «серой мышки».

Наверное, они с других факультетов, условно называемых мной ЦПХ — центральное Pussy-хранилище. Под это определение попадает любое отделение, в котором студенток больше, чем студентов. Именно оттуда в поисках хоть какого-то членоносца пришли в этот клуб два-три десятка осмелевших. Из них я обязательно найду себе какую-нибудь счастливицу на ночь, пусть отдохнет от своих душных общаг. Поэтому, детка, можешь перестать тешиться похотливыми взглядами нищебродов, и позволь Павлу Леонидовичу угостить тебя чем-нибудь.

Первая часть вечера, как это всегда бывает, превратилась в какой-то бессмысленный официоз с поздравлением «лучшего факультета БГУ», сопровожденный убогим представлением от жиреющих танцовщиц, которые должны были вроде как завести толпу, а не сделать добрую ее половину эмоциональными импотентами. Зато дальше все пошло как по маслу. Лучше всего становилось в те моменты, когда кто-то приносил водку, виски или ром. Разок я провернул такую штуку: вобрал полный рот рома, и влил его ближайшей красотке. К тому моменту все были уже настолько пьяны, что Диана, или Даша… как там ее… в общем, неважно, была только рада получить такой реверанс от такого красавца как я. Эта Леди Ди сегодня поедет со мной.

— Обещай мне, что все медленные танцы ты будешь танцевать со мной! — кричу я ей прямо в ухо, спрятавшееся под копной белых волос.

— Хорошо! — да, детка, не в этом состоянии, не при такой громкой музыке и не при моих обворожительных ямочках на щеках тебе сопротивляться или строить из себя недотрогу. Тем более, ты только что получила от меня целый глоток рома со слюной.

Диана, или Даша, очень привлекательна. Если бы не светлые волосы, она вполне смахивала бы на Франческу — мою первую любовь. У нее роскошное молодое тело, выпирающее именно там, где и должно выпирать у девушки ее возраста. Я лишь беспокоюсь, что она не младше восемнадцати, ведь из-за этой гребаной реформы образования в Университет стали поступать даже шестнадцатилетние.

— Паша, есть чо? — второкурсник Гена с биологического тоже в СКО, и именно за ним и его собутыльниками я обещал присматривать. Преуспеть в этом мешала духота и темень клуба, поэтому не удивлюсь, если как смотритель я не состоялся. Генина идея-фикс на ближайшие минуты — давя на корпоративную солидарность, выпросить у меня алкоголь.

— Не, спроси вон там!

Вместо того чтобы пойти в сторону, указанную мной, Гена странно посмотрел на мою новую спутницу и что-то сказал ей на ухо. Я ничего не услышал, да и не придал этому значения. Нет, малец, даже не вздумай тягаться со мной за этот лот.

Я вплотную занялся своей Леди Ди, не дожидаясь медленного танца. Ее тело горячо извивалось у моего паха, будто оно принадлежит еще не разочаровавшейся в своем пути молодой нимфоманке. Но мне это нравится, я не против, если сегодня она решила уйти в отрыв, а на курилке позвонит домой и скажет, что уже ложится спать. Папа не узнает, а Бог простит. Сегодня только наша ночь, моя прелесть, только ты, я и эта искра между нами. Ее упругая попа заставляет мой член напрягаться. Она уже прочувствовала результаты своего тверка. Из нее получилась бы отличная стриптизерша, но сегодня приват-танец будет только для меня.

Гадюшник, в котором проводился этот студенческий фест только благодаря демократичной цене за аренду, и эта прыгающая под музыку толпа, будто все танцуют в последний раз перед смертью (хоть бы, хоть бы), уже порядком поднадоели. Если они все и умрут, никто даже не всплакнет по ним, и они это знали: в их танце мне виднелся трагический предпогребальный ритуал. Ну их нахер.

— Паша, я нашел водку, будешь?

«Бля, Гена, ты не вовремя», — подумал.

— Давай! — сказал.

— Пошли к нам.

Я беру Леди Ди за руку и вывожу с танцпола несмотря на ее желание продолжать отрываться. Звезда, сразу видно.

— Это Паша, из СКО! — кричит Гена какому-то красному раку, разливающему водку по рюмкам. Он презрительно посмотрел на меня, будто первый день возглавляет Комитет бедноты, и еще не знает, сколько ему должны налить, чтобы моя кулацкая семья не отправилась колонизировать Сибирь за свой счет. Хотя, честно говоря, этому большевику уже достаточно. Он это и сам прекрасно понял, поэтому примирительно «принял меня в партию», налив до ужаса много. БРСМ, все эти молодые лукашенковцы полезны только когда дело доходит до пьянки, ведь у них всегда почему-то остается водка про запас, видно, по дедовскому наущению перед отправкой в столицу: «Главное, внучек, чтобы водка оставалась у тебя одного. Тогда любой министр станет другом».

— За мехмат! — кричал зал.

— За мехмат! — кричали «большевики».

— За хуят, — шепчу я развратной куколке Ди.

Я бы трахнул ее прямо сейчас перед этими брсмовцами, но они не заслуживают такого шоу бесплатно, а денег у них, наверное, уже и нет.

— Я бы не прочь, — шепнула мне в ответ Леди Ди.

Именно этого я и ждал весь душный вечер. Я взял ее за руку и повел к гардеробу. Пока она накидывала на себя свое демисезонное пальто, могу ручаться, прошло минут 5. На выходе из туалета нас засек Гена.

— Паша, ты уже уходишь?

— Да, Ген, домой сваливаю.

— А можно с вами?

— Что с нами?

— Ну, к тебе домой.

— Ген, а ты не охерел?

— Паша, ну, пусть едет, мне он вряд ли помешает, — моя Леди Ди оказалась матерью Терезой в этом конченом клубе.

— Ты один?

— Не, я с подругой.

— Деньги есть?

— Ну, так, немного.

— В общем, расклад такой. Ты платишь за такси, и мы вчетвером едем ко мне.

— Без базара, я сейчас, — Гена метнулся в гущу тел, во все еще прыгающую толпу, будто выбивающую таким образом электричество для этого затхлого клуба. Гена вернулся через пару минут вместе со своей «подругой», тянувшей максимум на шесть по десятибалльной системе (3 балла за грудь, 2 за ноги, 1 за талию, и пусть скажет спасибо, что за лицо я не отнимаю).

— Все есть, одолжить немного пришлось.

— Это уже не моя проблема. Хочешь красиво заканчивать вечер — умей вертеться. Мне так дедушка говорил. А дед хуйни не скажет.

Гена вежливо, но натянуто ухмыльнулся. А мне было плевать. У меня в объятьях самая горячая и привлекательная девушка этого клуба. Я только при свете фойе понял, что не прогадал: светлые волосы, небольшой и аккуратный носик, голубые глаза — черты лица были идеальны. Я влюблюсь в нее сегодня ночью, и разлюблю утром.

Университетские тусовки хороши тем, что на них очень много красивых и упругих молодых тел. В наступающем году я уже закончу свою студенческую часть жизни, и больше никогда не смогу вот так безнаказанно приближаться вплотную к юным созданиям.

Такси увезло нас на окраину Минска, где на построении стояли шеренги новостроек. Странно, но в первом мире такие жилищные соты считаются депрессивными, и быстро становятся клоакой любого города. У нас же иметь жильё в столице — это очень хорошо в любом случае. Поэтому в каждом таком доме можно найти последних маргиналов, менеджеров крупных компаний, спившихся алкоголиков, наркоманов, владельцев малого бизнеса, рабочих заводов и даже разных мажоров, только что вырвавшихся из заботливых лап родителей. И мне плевать, если вы все еще считаете мажором меня, я просто очень хороший и умный парень, который удачно выбрал себе состоятельных родителей еще перед отправкой с небес на Землю. Так мог поступить каждый из вас.

В моей квартире легкий для молодого холостяка беспорядок, но моя Леди Ди не обращает на это внимания: или она очень воспитана, или она настолько пьяно хочет меня, что просто не замечает. Я отправил Гену с его шесть-из-десяти в гостиную, а сам взял бутылку красного полусладкого и отправился к своей малышке. Она все еще была в своем черном коротком платье, облегавшем ее стройное тело.

Я включил на компе «The Platters — My Prayer» — красивую песню родом из американских 50-х. Люблю тот период рок-н-ролла, когда в почете был оркестр из гитар, духовых и разноголосого бэк-вокала.

— Нам так и не дали возможности повальсировать в медленном танце, — да, Леди Ди, все будет так красиво, как ты себе это представляла. Вот он я — твой принц на белом коне.

Мы медленно перекачивались из стороны в сторону, танца в этом танце не было: тяжело думать о вальсе, когда правая рука сжимает ее упругую ягодицу, а губы соорудили бутерброд. Она вцепилась в меня так, будто хочет съесть: она давно предвкушала наш плотный ужин. Что ж, она его получит.

The Platters все еще продолжали завывать что-то о молитве сердца, а я уже снимал с нее это черное платье: свою функцию оно выполнило. Она была вся мокрая, и, кажется, уже давно — я не опоздал. Слегка поводив головкой о ее лоно, я вошел и не отпускал ее следующие два часа. Я был пьян, самоуверен и силен. Это гибкое и молодое тело изгибалось, старательно пытаясь мне угодить, хотя я дрыгался в точно таком же порыве. Даже меняя позиции, я старался не выходить из нее, будто она могла сказать «Ну, раз ты его достал, значит, это финиш». Все это длилось минимум два часа, а в самом конце я частично спустил ей в рот, и она, как послушная пай-девочка, сглотнула.

Перед сном мне стало противно. Вся эта игра по задокументированным в масскультурных артефактах правилам — норма. И персональная, и социальная. Но почему ж тогда не прощается мысль, что это скотство, что-то бесчеловечное, и главным героем этого животного акта был я?

Глава 6. Декабрь 2013. -2°

— Да потому что ты нажрался как скотина.

— В этом виновата охрана этого барыжника, — съязвил Боря и перекрестил меня перед выходом. Дорога до нужного мне ресторана обещала дать достаточно времени для погружения в себя.

С момента первой публикации в блоге многое изменилось. Весь декабрь проходили крупнейшие в истории Украины демонстрации протеста. Стало понятно, что президентами в этих краях могут становиться даже полные идиоты. Да, над Януковичем и раньше потешался весь мир: нетленные конфетки и военный парад, или конфликт с поминальным венком-буреломом — но чтобы настолько не понимать, в каком сложном мире ты живешь…

Отказом подписать акт об интеграции с Евросоюзом он дал пощечину целому пласту общества, желавшему жить по-европейски, или просто иметь возможность ездить в Европы на заработки. Многотысячный протест рос с каждым избиением студентов, с каждой наглостью властей или милиции. Ментальная разница, или экономическая, но у нас за студентов никто не заступался бы: будущее-хуюдущее — цветы жизни сами виновны в том, что расцвели не на той клумбе. В этом саду только сорняк не знает, что все временно и не вечно, кроме упрямого беларуса. Так зачем бороться, если можно перетерпеть?

А Янукович оказался политиком недальновидным, ведь в самом начале мог приехать на эту площадь и попросить выступить. Своим донецким диалектом он бы убеждал, мол, ребята, ваш президент тоже хочет в этот большой и перспективный союз, но в последней редакции были прописаны крайне невыгодные условия. Или так, типа, мужики, Москва нам дает кредит в $9 миллиардов, давайте еще годик помурыжимся, а акт подпишем, когда деньги кончатся. Или вот так еще, мол, сограждане, всем собравшимся пива за мой счет. А если бы не согласились, то водки бы туда добавил. Водка с пивом решала и не такие проблемы.

Тема Евромайдана начала прочно входить в повестку дня каждого уважающего себя алкоголика, не говоря уже о более трезвых гражданах нашего государства, хоть в этой стране разница не очевидна. Поэтому неудивительно, что за барной стойкой Центрального об этом только и говорили. Эх, тоска и ненависть.

Спасал только приближающийся Новый год и корпоративы — отличный способ для студента подзаработать на несколько дней пьянства средней руки. Мне предложили быть на подхвате у одного из прежних выпускников истфака, который в свое время также был тонким ценителем дешевых питейных заведений. Сейчас он вел свадьбы, корпоративы, а один раз провел даже похороны у какого-то уважаемого авторитета. В последнем случае ему пришлось нелегко, потому что в тот день братва была почему-то не склонна к восприятию его юмора. Все-таки уважаемый человек отдал Богу душу, а ты тут как черт скачешь. Ты что, сука, не крещеный?

После того раза лицо зажило, и Валера снова вышел на заработки. У него была неплохая репутация ведущего благодаря одной своей фишке: он курил какую-то дрянь из пипетки, и эффект превосходил все ожидания. Он просто не мог договорить шутку, его клинило на ключевой фразе, и развязку приходилось дополнять зрителю, а там уж кто во что горазд. Смех аудитории получался более искренним, ведь каждый чувствовал себя создателем юмора и шоу, и мой товарищ оставался в шоколаде. Мне была отведена роль Деда Мороза без снегурочки. Мы объясняли эту бездетность тем, что у его прототипа, святого Николая, не было никаких внучек. Он же святой!

В этот раз на псевдопраздник собралась небольшая компания из двадцати человек во главе с грузным генеральным директором. Они сняли половину какого-то ресторана, о существовании которого, возможно, не догадывались даже жильцы соседних домов — настолько он был неприметный. На входе меня встретил звукач.

— Макс, нам писос. Когда я говорю «писос», я имею в виду полный писос.

— Понял, но в чем дело? — в моих руках замерла шуба Деда Мороза.

— Валерку закрыли.

— Как?! Когда?! Почему?!

— Ну, он пыхал в ближайшем подъезде, его наряд и взял.

Ругаться не было смысла.

— И что теперь делать? Может, его отпустят? Скоро же Новый год, — тучи сгущались, и рядом уже громыхали молнии, резким нацистским шрифтом рисуя в небе фразу «Макс, близится твой звездный час».

— Ты что, идиот? Новый год для ментов — это когда они любой ценой пытаются закрыть план раскрываемости преступлений. Ты что, «Улицы разбитых фонарей» не смотрел?

— И что теперь делать? — еще была слабая надежда, что вдруг появится какой-нибудь более приемлемый для меня вариант.

— Иди и начинай выступать, а я пока выпрошу часть гонорара и пойду вытаскивать этого придурка, — звукач, подобно Зевсу, лично бросил в меня молнию избранности.

— Давай, может, наоборот?

— Нет, я предложил, а ты делай. Тем более у тебя мордашка смазливая, на полчаса ее должно хватить. Там почти одни бабы. Включу тебе микрофон, фоном поставлю ресторанную музыку.

Мое тело село, Дед Мороз упал. Готовность заменить была нулевая: программа выступления была неизвестна, будут ли какие-нибудь артисты или номера — тоже. Моя роль — попивая бесплатный алкоголь, изображать старого маразматика с красным носом, ежегодно, словно впервые, слушающего трехсотлетние детские стишки. А тут такая минута славы. Но ничего, водка и не такое исправляла.

— Добрый вечер, дамы и господа! Вижу здесь огромное количество прекрасных дам и великолепное начальство.

Начальство не улыбнулось, бабы не разделись — вечер шел к провалу. Еще парочка моих фраз никак не была встречена публикой, будто она пришла сюда трезвой. «Первый раз, что ли, на корпоративе? Разогреваться надо перед входом!» — хотелось крикнуть. Но в голове проскочила другая идея.

— Знаете, для чего мы с вами собрались в этом ужасном и наверняка дешевом заведении? — у кого-то глаза полезли на лоб, все пошло по плану. — Для того, чтобы сделать этот день худшим в вашей жизни! Да-да, вы не ослышались. Если вы думали, что вас тут ждет веселье с долей разврата, то вы ошибаетесь. Хотя разврат, может, и будет, только не на сцене. Этот вечер должен стать настолько плохим, чтобы на утро вы зареклись пить, не закусывать, спать в салате, извергать съеденное, опять есть тот же салат и лапать секретарш. Сделать это необходимо для того, чтобы все остальные ваши дни, особенно в новом году, казались не серыми буднями, а лучшим временем жизни.

Тут мной был перехвачен взгляд генерального директора. Он еще не понял ничего, но брови уже скривил — обычное дело для идиота.

— Где генеральный директор? Ах, да, вы тут! Помашите нам ручкой, пожалуйста. Или вы не можете? Наверное, сейчас она как раз выбирает себе новую секретаршу? А, понял: она судорожно ищет номер хоть какого-нибудь другого ведущего!

Большая часть пришедших заулыбалась. На то и расчет: хочешь, чтобы в женском коллективе заулыбались, надо кого-нибудь публично высмеять. Лучше, конечно, себя, но вся туша начальника так и напрашивалась на укол… Пластического хирурга, ах-ах-ах-ах-а, простите.

Очевидно было, что козлом отпущения в женских разговорах чаще всего становился именно генеральный директор. Главное, что публику я схватил, а с этим амбалом потом дрябну по коньяку и предложу ему достойно выйти из сложившейся ситуации, съездив мне по морде. Тогда этот корпоратив действительно станет запоминающимся, и все останутся довольны. Кроме меня, конечно, но за это своей долей расплатится Валера. Человек искусства, твою мать.

После первой и второй рюмок в воздухе повисло немое требование какого-то экшна, движения, желательно пошлых конкурсов с применением стула. Но ничего подобного у меня в арсенале не было, и чувство собственной неполноценности стало вновь диктовать прогноз погоды.

— Милые дамы, вы позволите мне пошутить про вас?

Несколько разогретых дам кивнули. Видимо, после гендира у меня был некоторый лимит на сексистские шуточки.

— Тогда у меня к вам вопрос: какое самое главное оружие женщины? Скажите вот Вы! — ткнул ладонью в сторону одной полноватой, но миловидной гостьи, у которой бицепс от жира был раза в три больше моего. Так и хотелось ее спросить: «Где качаешься?».

— У женщины большой арсенал, но, так и быть, открою вам один секрет: главное оружие женщины — это внешняя привлекательность. Именно она помогает сражать мужчин наповал.

— Видно, что вы неглупая девушка, но главное оружие женщины, которым она сражает сильный пол — это хорошее мужское воображение.

Женщины улыбнулись и проглотили, а гендир даже захлопал. Может быть, обойдемся и без мордобоя.

После такого разогрева оставалось только перейти к основной части корпоратива: серьезной бомбардировке печени и плохой музыке. Пока звукач еще спасал нашего конферансье, приходилось самому переключать старые песни о главном и делать как можно громче. Позже на память пришли несколько детских и свадебных конкурсов, которые с успехом были приняты в паузах между дикими танцами раскрепощенных женщин и безостановочном заливании кабин присутствовавших. Все шло хорошо.

Где-то под конец вечера появился Валера — основной ведущий. После этого моя зарождавшаяся звездная болезнь отправила меня пить в зал и подсесть к какой-то одинокой и задумчивой леди в надежде, что она не будет меня трогать. Это была ошибка.

— Отвратительное мероприятие. Самое худшее, на котором я была. Вы добились своей цели, — никуда сказала задумчивая дама.

— Спасибо, старался.

Она допила красное вино из своего бокала, и, отставив его, наклонилась ко мне чуть ближе.

— Мне кажется, вы нонконформист.

— Леди, вы говорите с дураком. И он может себе позволить быть всем сразу.

— Такой разговор мне по душе.

— Вам нравится разговаривать с идиотами?

— Я прожила бок о бок с ними всю свою сознательную жизнь. Но вы симпатичный идиот. Легкая печать интеллигентности лежит на вашем лице, — она улыбалась несколько развратно.

— Это дешевый алкоголь.

— Нет-нет, хватит скромности. Мне кажется, вы талантливый человек.

— Надо отметить, в чем-то вы правы. Могу выпить бутылку водки в одно рыло за полчаса. Вы даже не можете себе представить, сколько жизненных сил и упорного труда мне стоило достигнуть этого уровня. Как говорится, талант — это лишь 1% гения, а остальное — упорный труд.

— Честно говоря, вы выглядите так, будто никогда еще и не пробовали крепкого алкоголя.

— Простите за фамильярность, но вы берете меня на понт?

— Может быть.

— Максим.

— Инесса, очень приятно. У вас прекрасный шрам на правой брови. Откуда он у вас?

— Сейчас покажу.

Отбежав на секунду, чтобы украсть со стола генерального директора бутылку хорошего коньяка, вернулся уже с повышенным статусом в глазах собеседницы. Она явно одобрила мое телодвижение.

Далее все пошло еще более обыденно. Разговоры об отношениях полов, политика и неловкие паузы. В один прекрасный момент она спросила, какое у меня хобби. Ответил, что пописываю немного, и чаще всего это происходит в туалете. Ведь именно там, в действительности, и делается основная масса набросок и заметок в телефоне.

— Вы не думали публиковать все, что пишете? Вдруг кто-нибудь прочтет, ему понравится, он поделится со своими читателями. Тем тоже понравится, они поделятся, и так вы станете популярным.

— Вы описали схему распространения венерических заболеваний в литературном кружке, — эта ремарка была прервана коротким смехом: она бухая. — Да, начал писать в ЖЖ. У меня уже был первый пост. О чем дальше писать, еще не знаю.

— Пишите все, что придет в голову. Среди семи миллиардов человек миллионов двести-триста понимает ваш язык, из них еще миллионов двадцать-тридцать регулярно читают, а из них еще миллиона полтора-два читают в интернете. И вы думаете, что из двух миллионов человек вы не найдете того, кому понравится ваша писанина?

— Сортирная писанина, прошу заметить. Думаю, она будет иметь успех.

— Именно. Дайте мне ссылку на ваш блог.

И она тут же подписалась на мои публикации через смартфон. Пришла шальная мысль, что если мне придется с каждым своим читателем пить, то не хватит никакой печени, чтобы к старости стать хотя бы «известным в узких кругах». Но да не в этом суть моей жизни. Хотя и до сих пор неизвестно, в чем же тогда.

Инесса решила, что вечер должен был закончиться сексом. Возможно, не для всех, но для нее уж точно. Ей повезло со мной: не умею отказывать бухим женщинам. Мы забрели в кабинку женского туалета, потому что там было чище. Пустые механические движения заставляли меня засыпать. Мне было абсолютно не интересно, кончит ли она, кончу ли сам. Все, что меня волновало в тот момент — постараться не извергнуть весь вечер из своего желудка ей на спину. Плохо помню, но, кажется, мне это удалось.

Глава 7. Запись №2

Мы уже в Раю.

А представьте себе, что Земля — это уже и есть Рай. Мы ради жизни на ней где-то в еще худшем мире неустанно молились на коленях

Наша жизнь — это максимально комфортные условия во Вселенной! Все войны, насилие, повсеместный идиотизм и аморальность — лишь миллионная часть зла, происходившего в прошлой жизни, на другой планете.

А может быть и иначе, например, наша жизнь это лишь звено в цепи миров. Прошлая жизнь была гораздо хуже нынешней, а следующая будет сильно лучше. А в звене, где добра и зла поровну, абсолютно точно происходит подмена понятий, и зло становится добром, а добро — злом. И так дальше до границ вечности.

А наши души бесконечно бегут по этим мирам, совершая зло и добро, где-то больше, где-то меньше. И рано или поздно они появляются в Раю, где все идеально. А спустя полвечности появляются в Аду, где, в общем-то, тоже все идеально, потому что добро и зло уже поменялись местами. Поэтому душа всегда оказывается на своем месте. Даже совершая зло, она делает это органично.

И вывод прост: в каждом мире душа находится в гармонии с этим самым миром. Моя душа не исключение, как и ваша, и всех тех, кого вы считаете мразями. Мы все на своем месте, и значит, стремиться что-то менять — бессмысленно.

Ник Уда

Комментарии:

Ine_SS-A: это отличная мысль. Такие надо обдумывать в хорошей компании и за рюмочкой коньяка;)

Vol4eg: ты плохо молился и попал в АД. и кстати мысль эта далеко не новая о цикличности кто только не говорил. все эти перерождения, паралелльные измерения… что ты сказал нового, чмо?

Глава 8. +2°

За окном быстро сменяются пейзажи лесов и приснеженных полей. В ушах играет N.R.M. разных периодов, и за песней «Бацька» идет «Хавайся ў бульбу», а вслед за ними «Дастала». Рандом ничего не ставит случайно.

Хорошо, что в день рождения мехмата я разрешил Гене покувыркаться с той страхолюдиной на своей квартире. Эта милость с моей стороны оказалась хорошей инвестицией, потому что теперь Гена отрабатывает водителем на собственном автомобиле в моем импровизированном вояже в Киев. Уже достаточно старенький Volvo 740 вместил, кроме хозяина и всеми вскоре любимого Павла Леонидовича Юневича, ту его шесть-из-десяти-Люду и Васю — моего давнего товарища со школы. У каждого свой круг ответственности: Васин товарищ примет переночевать, Гена за рулем, а Люда, возможно, даст всем троим. Это не проблема для таких страшных, как она. Вероятнее, даже счастливый билет.

В Украине сейчас разгар очередной революции, а это значит, что самая популярная группа всея постсовка — «Ляпис Трубецкой» — будет выступать в Киеве на Майдане Незалежности. Эти ребята с татухами и бодрым СКА некогда были обыкновенными певцами ртом, исполнявшими несложные тексты про любовь и голубей. Мне нравились те песни, хотя я тогда был еще очень мал, и мне даже российская поп-музыка не была противна. Но мы выросли: я и «Ляпис Трубецкой». Теперь их призыв — борьба за честь, достоинство, право гордо носить звание человека. Потому их творчество запретили на родине, в Беларуси. Мне искренне наплевать на экономику, но, кажется, регулярное посещение десятками тысяч молодых беларусов концертов «Ляписов» в Вильне, Киеве и Варшаве лишает национальный бюджет миллионов долларов. Хотя это не моя проблема, а госбюджета и тех, кто его доит.

В предвкушении знакомства со столицей Украины, в предчувствии бодрого концерта одной из любимых групп я все смотрел на эти бескрайние и, похоже, бесхозные поля. Уже скоро я заодно увижу и тот-самый-Майдан, всколыхнувший информационное пространство всей планеты. Надо отдать должное, хохлы умеют привлекать к себе внимание. О беларусах мир до сих пор ничего не знает, будто и нет 10 миллионов человек где-то на границе Первого и Второго мира. Или Третьего.

В город мы планировали приехать под вечер, как раз к началу концерта Михалка и его банды. Я бы заправился местным бухлом еще в машине, но на площадь не пускают пьяных, что, в общем-то, правильно. Поэтому с постной рожей, но патриотичными мыслями, сижу и не дергаюсь.

— Слушай, Диана спрашивала про тебя, — Гена решил, что его писклявый голос лучше, чем «Народный альбом» у меня в ушах. — Ты не звонишь ей. Не, я понимаю, мол, перетрах и все такое, но как-нибудь позвони, ты ей понравился. Уверен, что для тебя она рабочий вариант.

Ох, я почти угадал: мою Леди Ди зовут Диана. Позвоню ей в какой-нибудь слишком угрюмый одинокий вечер. Уверен, она, если я позову, даже симулирует болезнь, чтобы приехать на карете скорой помощи «за редким лекарством» ко мне на район. Настолько я был хорош тогда. А Гена, к слову, оказался проницательным хером: понял, что она для меня проходной вариант, хоть и симпатичная. Я дал ей 8 из 10.

— А откуда ты ее знаешь?

— Да она же моя одногруппница.

Интересно, парень учится в ЦПХ, и все еще более-менее вменяем. Я думал, эти курицы на одну ночь им там основательно мозги склевывают.

— Ты ей ничего не говори, понятное дело. Я просто еще не разобрался со своими чувствами.

— У тебя есть чувства? — попытался пошутить Вася. Гена в это время сделал «понимающий кивок». Он определенно не глуп.

Киев встретил холодно, киевляне — потеплее. Гена оставил машину недалеко от самого Майдана, где сотни тысяч человек уже ждали выступления лучшей музыкальной группы в этой сраной Восточной Европе. И да, они беларусы. Вот так-то, выкусите, «поющие нации» этого богом забытого региона. Ха, «поющие наци». Делюсь хохмой, пользуйте.

При входе на площадь нам сканирующим взглядом салютовали бойцы самообороны, взявшие на себя полицейские функции, пока менты выжидающе курили в сторонке. Пробиться компанией к сцене оказалось трудным делом: тела зевак и протестующих не собирались пропускать нас без боя. Пришлось остановиться в сотне метров, посчитав это достаточным, чтобы стать полноценными свидетелями большого концерта.

Эхо наслаивалось на музыку, доносились лишь отрывки, поэтому казалось, что многое я слышал впервые. Среди промерзших, но довольных туловищ я дал себе обещание прослушать все альбомы, начиная с «Капитала» — того самого, когда «Ляпис Трубецкой» изменился до неузнаваемости.

Несмотря на недостаток эстетического удовольствия, концерт был великолепен, в основном из-за единения всей этой толпы. Впервые с Плошчы-2010 я видел столько людей, собравшихся в общем порыве покончить со старым дерьмом во что бы то ни стало, да еще и концерт. Все прыгали и подпевали кумирам, чаще не в такт. Один парень прямо передо мной знал все песни наизусть, и постоянно пытался перекричать многотысячный люд. Он был так увлечен этим занятием, что я три раза безнаказанно и легонько пнул его коленом — ему было просто плевать, он отрывался, он был в другом измерении, где не существовало пинков в зад. Это вынудило меня проникнуться его бодрым настроением и петь все, что помнил, даже если это было одно слово в конце строки.

Миссия была выполнена, и после концерта вся наша компания решила закончить вечер в традиционном беларуском стиле: упиться. Мы спустились по Хрещатику вниз, оставив за собой тысячи людей на площади. Было удивительно и странно, что значительная часть из них не ушла искать лучшее продолжение вечера, а осталась на Майдане, потому что их дело еще не закончилось. Как и не закончилась «работа» тех, кто им противостоял. Таких же простых парней, которым именно в этот декабрь выпала работенка паршивее обычного.

Выбранная нами забегаловка оказалась вполне себе ничего. Перед входом на полздания мерцал бокал пива, и примерно столько мы собирались выпить. После четвертого забега официанта с фирменным темным пивом Platinum в обеих руках мне показалось, что пора сваливать. Вася объяснил дорогу, и я вышел, оставив за себя меньше денег, чем должен был. Беларусы, такие прижимистые у себя дома, за границей расточительны. Я не сомневался, что оставшаяся компашка оставит по счету с лихвой — мог еще четыре пива взять на вынос.

Проехав пару станций метро-бомбоубежищ, я пересел в троллейбус, где оккупировал место, не обещавшее лишних конфликтов с аборигенами. Почему, кстати, хохлы не покупают наши минские троллейбусы? Хорошие тралики, не этим же старьем людей перевозить. Белкоммунмаш мог бы подсуетиться и начать рекламную акцию в Украине с лозунгом «В новую жизнь на новом троллейбусе». Хотя нет, это лишком смело для конвульсирующего государственного предприятия.

На какой-то остановке за Днепром в салон вошла Она. Неестественно белое лицо, светло-русые волосы, белая шапка и такого же цвета куртка — радость любого расиста, просто великолепно белая девочка. Я бы дал ей девять-из-десяти только за личико. Она была очевидно молода и пьяна: эти легкие покачивания из стороны в сторону, в зависимости от движения троллейбуса, говорили, что наша фифа даже не пытается противостоять инерции. Она болталась у поручня как поплавок в ветреную погоду, и ее беспомощность будила во мне смесь почти бескорыстного спасителя и азартного рыбака.

Я просто смотрел на нее в упор, не отводя взгляда — он характеризует меня как доминанта. Она вроде как один раз это заметила, и теперь демонстративно игнорировала мою сторону. Когда эта подростковая версия снежной королевы вышла на такой же незнакомой мне (как и весь этот город) остановке, я без оглядки выбежал вслед за ней.

— Девушка, простите! Эй, извините! Я, возможно, напугаю вас, но я просто обязан сказать один факт: американцы выяснили, что круг постоянного общения каждого человека полностью меняется раз в семь лет.

— Што? — как мило она морщиться, когда переспрашивает.

— Я говорю, что американцы подсчитали, мол, каждый человек раз в семь лет просыпается с мыслью, что он очень давно не видел всех своих старых друзей.

— Я поняла, но это очень странный подкат.

Ее шатает, взгляд не держится на мне дольше секунды.

— Это я к тому, что те, с кем вы сегодня проводили вечер, через семь лет станут для вас никем. А наша с вами семилетка начинается только сегодня.

Она посмотрела на меня без смысловой нагрузки, даже не пыталась понять, что происходит. Глупенькая пьяненькая белоснежка, гарнизон серых людских коробок на заднем фоне и великолепный сострадательный я — картина для гениального художника.

— Ладно, это все было только для того, чтобы заговорить с вами. Я вижу, вам немного нездоровится, давайте я вас проведу.

— Я иду не домой.

— Хм, хорошо. А куда, если не секрет?

— К друзьям.

— Вам не кажется, что в вашем положении лучше не идти к друзьям, — ей было точно немного меньше восемнадцати, но меня это не смущало, ведь я в другой стране, и завтра меня тут уже не будет. Я все сильнее хотел ее белое молодое тело, и меня вряд ли что-то могло остановить. Мог ли я пойти на преступление? Вот этого я о себе еще не знал.

— Знаете… мне кажется… надо идти, — она с трудом проговорила эти слова. Ее подсознание перерубило канат, на котором пыталось балансировать опьяненное сознание, и девять-из-десяти была близка к тому, чтобы забыть свое имя. Она упустила вожжи самоконтроля, и в голове этой поразительно белой красотки закружились вертолеты — предвестники блевотни и нелепых травм.

— Слушайте, я желаю вам только добра. Давайте поступим так: я вас приведу к своему другу, потому что не могу оставить вас в таком состоянии на улице. А оттуда вы позвоните своим друзьям, и если они такие уж вам хорошие друзья, то они точно заберут вас.

Она была в полусознании, и мое частое повторение вариаций слова «друг» легко сделало свое грязное НЛП-дело. Остатков пропитанного первым спиртом самоконтроля хватало только на то, чтобы минимизировать шторм в мозжечке, но никак не сопротивляться моим чарам.

Мне пришлось приложить совсем немного сил, чтобы запихнуть ее в подъехавший троллейбус. Она попыталась что-то выкрикнуть, но я перехватил ее слова своими губами. Тренировки с помидорами остались в прошлом, теперь она страстно целовалась с настоящим мужчиной. Белоснежка восприняла все правильно: как интересное приключение с божественно красивым парнем, которое никак не ассоциируется с опасностью. Может только чуть-чуть.

Я вдруг понял, что с такими данными мог бы стать успешным мошенником, если бы не воспитание. Поэтому самая белая девять-из-десяти едет со мной в троллейбусе, прижавшись к груди чертовски обаятельного и нежного незнакомца. Да, я спас ее от потенциальных неприятностей, которые обязательно настигли бы эту невинную овечку. Всего через несколько остановок усталый голос диктора огласил мой выход, и вскоре я уже втаскивал пьяное тело малолетки в квартиру к другу Васи.

— Привет, я Павел. А это моя подруга, где ее можно положить?

— Эм… ты от Васи? — хозяин, может, и ожидал увидеть нечто подобное, но в исполнении совершеннолетних участников.

— Да.

— А, ок. Меня зовут Сеня. Ты с ней вместе будешь спать?

— А ты как думаешь?

— Ладно, тогда я положу вас в своей комнате. А сам лягу в зале.

Вот такой расклад мне очень нравится. Моя куколка, имя которой я даже не знаю, эту ночь точно проведет со мной, никаким друзьям она уже не дозвонится. Завтра она наверняка поднимет тревогу и кинет мне в лицо «подлец», но это все будет завтра, а сегодня я молодец.

Когда мы клали ее в комнате Сени, она настороженным взглядом осматривала то нас, то убранство комнаты, потому что интерьер был совершенно точно ровесником слова «убранство». Спасибо Семену, что он не держит тут наркопритон, или хотя бы убрал все шприцы, например, со среды.

Богиня белого теряла последние нити связи с реальностью, и благоразумно предпочла лечь спать. Я же чувствовал себя должным как-то оправдаться перед хозяином и стать ему лучшим другом на этот вечер, что невозможно без сорокаградусного гостинца, оставшегося в машине.

— Слушай, Сеня, у тебя есть что выпить? — предпостельная стадия вечера началась бы в любом случае.

— Ну, водочка только.

— Тебе ведь никуда завтра не надо?

— Можем пропустить пару рюмок.

Люблю такой подход. Семен вышел из кухни за водкой, и по дороге зашел проведать мой белоснежный «трофей». Она его впечатлила, и ему с ней ничего не светит. Они перекинулись парой фраз, а когда он вернулся — понеслась:

— Мне кажется, что Лукашенко — идеальный президент. Нам бы такого. Понимаешь, у вас такой тотальный порядок, что зависть пробирает.

— Ключевое слово «тотальный».

— Да, свобода — это хорошо, но ведь гораздо лучше, что вы не голодаете, дороги хорошие, да еще и получаете много. У вас порядок. Когда приезжал к Василию в Минск, то был очень удивлен: такого чистого города я не встречал.

Когда я приду к власти, а это второе, что произойдет после моей мировой известности, то буду расстреливать за шутки про бульбу и упоминания о чистоте. Все, кто бывает в Минске, говорит только о том, что он чистый. Ну, это, конечно, лучшая характеристика города и его жителей. Меня это бесит! Получается, что мы настолько безлики и невидимы, что в глаза бросается только чистота да сталинский ампир. Срать я хотел на все это.

— Знаешь, на кладбище тоже можно навести порядок, но это не значит, что все его обитатели станут счастливы. Минск — это самое большое кладбище физически живых людей. И на могилах революцию не сделать. С трупами вообще ничего не сделать.

— Мне кажется, ты негативно утрируешь. Порядок же не только на улицах, но и в головах, в экономике, вообще в стране!

— Если ты считаешь ебанутый совок «порядком», то тогда да, ты прав. У нас пару месяцев назад на полном серьезе собирались ввести налог на выезжающих за границу, потому что, видите ли, беларусы много тратят валюты, когда едут в Польшу или Литву. Только долбоеб придумает такой способ пополнения казны. Нет, бля, чтоб создать нормальные условия для бизнеса, чтобы росла конкуренция, и чтобы предприниматели снижали цены. Тогда беларусы никуда бы не ездили и покупали бы все дома. Но нет, бля, они будут до посинения бороться со следствием, лишь бы не браться за решение причины.

— Слушай, эти проблемы — мелочь по сравнению с тем, что происходит в Украине. У нас даже если ты хочешь просто получить справку о здоровье в поликлинике, нужно дать на лапу каждому, начиная с регистратуры. Да большинство украинцев с радостью заплатило бы любую сумму, но один раз, на границе. Чтобы выехать и не вернуться.

— Вот, таких как ты, снимают на камеру, а потом показывают нам по телеку…

Мою речь прервал звонок в дверь. Семен пошел открывать, а следом в предвкушении Васи, Гены и догона — я. Очень хотелось им показать свою добычу и подмигнуть, мол, «Знаете, в чем прикол? Она не с вами».

— Та девчонка, которую ты привел, как ее зовут?

— Да без понятия. А ты кто? — я обращался к моднючему пареньку, смахивавшему на ее младшего брата. Его возраст выдавали широковатые штаны и бритые виски с зачесанной вбок копной волос, словно у Марко Ройса. И это зимой, да еще и на пороге незнакомой квартиры.

— Я ее парень.

— Ну, заходи, «парень», — я подмигнул Сене, мол, все в порядке, дружище.

Мы с двойником Марко Ройса прошли в комнату к белоснежке, но увидев ее в глубоком сне, решили оставить все как есть. Парень показался неплохим, поэтому был приглашен за стол. Появление третьего рта и пара штрафных быстро оставили в бутылке совсем ничего, и Сеня принес еще один снаряд «Мороши». С этим парнем Даши (так зовут ту голубку, что сейчас своим сном приносила планете мир) оказалось весело пить. Эти школьники забудут о собственной матери, если вдруг на горизонте появится возможность показаться зрелым и самостоятельным перед реально взрослыми парнями.

— Даше лучше остаться тут, пускай проспится, сам понимаешь.

— Да-да, я просто решил узнать, хорошо ли ей тут, — его зовут Сергей и он — ну просто вылитый Гена. Покажи ему водку, и он забудет уже о той, кого еще недавно хотел спасти от нечестивых сарацин. Как на фоне такого окружения не задуматься о собственном величии? Да, я человек, который получает от жизни все, пока такие как Гена или Сергей просто пытаются быть как все. — Она позвонила и сказала адрес, попросила забрать ее.

— Да, это я сказал адрес, — встрял Сеня.

— Долго искал этот дом: в Google Maps он почему-то не отмечен никак. Но я вычислил, что речь идет о высотном доме, и отыскал вас на этой улице, — Сергей был горд своими детективными способностями. Ну что ж, молодец, в награду будешь спать в зале с Сеней, на полу.

Дальше весь этот пьяный, и именно потому крайне интересный разговор, вновь вернулся в русло политики. Я уже больше молчал, а вот Сергей и Семен явно собрались устроить за столом мини-майдан.

— Я тебе говорю, что сейчас Майдан не выгоден Украине. Путин дал 9 миллиардов кредита, а что дал ЕС? — политика жила даже в таком школьнике, как Сергей.

— ЕС — это возможности. Пора выходить из совка, где каждый жил с мыслью о том, что о нем кто-то должен заботиться. Все, хватит. Что заслужил, то и получил. Так и должны жить люди! — кричал ему Сеня в ответ.

Я не стал напоминать Семену его слова о превалировании порядка над свободой, и просто наблюдал, как хозяин квартиры теряет самообладание в споре ради спора.

Ему явно не хватало качественного оппонента в жизни.

Ему надо попробовать женитьбу.

В какой-то момент мы прикончили и вторую бутылку водки, но беседа все еще продолжалась. Я откланялся и пошел в спальню к Даше. Сергей не возражал: то ли не заметил, то ли понял расклад сил в этой квартире.

Я был в стельку пьян, даже пьянее, чем моя белая девять-из-десяти в том троллейбусе. Мне захотелось простого человеческого тепла, и я лег сзади, обнял ее, а она повернулась ко мне и поцеловала в красную от алкоголя щеку. Красный я, белая она — мы бы стали прекрасным флагом Польши, или, если бы она была толстой, Беларуси. Но больше чем заниматься вексиллологией, мне хотелось спать.

Утром меня разбудила жуткая головная боль, вынуждавшая ненавидеть слово «Мороша». И это при том, что никогда раньше похмелье не поднималось так высоко по моему телу. По дороге в туалет выяснилось, что Сергей лежит вместе с Сеней, как я и предсказывал, а мои соотечественники еще даже не вернулись. Когда я вернулся в комнату, Даша впервые с момента нашего знакомства встретила трезвым взглядом.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил я.

— У нас что-то было ночью? — все пропало. Сейчас будет кричать «Подлец», выбежит в панике из квартиры, и я никогда ее больше не увижу. Нас будет связывать лишь недосказанность.

— Да, было. Перед тем как пришел Сергей, ты говорила, что тебе очень понравилось, — а почему бы ей и не соврать? Да, куколка, я могу сказать, что являюсь вторым лицом в правительстве, и ты поверишь. Конечно же поверишь.

— Сергей здесь?

— Да, но он не в курсе. Мы можем ему и не говорить, если ты выполнишь вчерашнее обещание повторить утром. И знаешь, вот оно — утро, — недоверие в ее глазах начало сменяться осознанием глубины дна, на которую она опустилась по пьяне.

— Знаешь, не хочу больше напрягать твою киску, она слишком упруга, но мы можем заменить твое обещание на что-то иное.

Шок и мощное похмелье, причиной которых вполне могло стать всего лишь пол-литра пива, заставили ее быстро принять факты. В этом она похожа на меня: быстрая реакция, быстрое торможение. Если исправить уже ничего нельзя, то чего грустить.

Я точно знал, что мне ничего не светит, но и глазом не моргнул: я свято верил во все, что говорил. Эта белая богиня, эта девять-из-десяти, не задавая больше ни одного вопроса, как-то болезненно улыбаясь, полезла под одеяло. Об этом нельзя было даже мечтать! Да, малышка, продолжай это делать. Господи, храни подростков, еще не знающих, как происходят банальные житейские вещи. Если бы она была чуть постарше, она бы просто послала меня, но нет, она проверяет свой глотательный рефлекс! Это прекрасно!

Даша показала свою полную несостоятельность как членоналетчицы. Она, видимо, все ждала хоть какой-то положительной реакции на свои приемы, но от меня не было слышно и звука. Я просто держал ее за волосы, а она все продолжала сосать. Когда мой член уже блестел от чистоты, пришло время продолжить наглеть, и я стал медленно поглаживать ее попку. Не знаю, какие мысли рождает моя пилюля в чьем-нибудь рту, но, видимо, седативный эффект все же дает. Она смирилась с мыслью, что все уже было, и второй раз вряд ли будет хуже, зато она хоть будет знать, что рассказывать потом неопытным страшненьким подружкам. А, может, Даша все еще была пьяна, и не понимала, что делала. Любой расклад ее мыслей был мне на руку.

Вдруг из зала раздался шорох, и белоснежка слетела с кровати, чуть не унеся в зубах важную часть меня. Накрывшись одеялом, она выбежала в ванную, заметив по дороге пробуждающегося Сергея.

— Его в тебе вчера не было, — полушепотом крикнул ей вдогонку.

Странно, какие бывают совпадения, но в ту же минуту раздался звонок в квартиру. Натянув джинсы и открыв дверь, я обнаружил там Васю.

— Ну что ты, собрался?

— В смысле?

— Говорю, одевайся, и поехали. Мы уже все готовы. Сеня, привет!

Семен вышел к двери встречать очередных гостей.

— А Гена может ехать? — зачем-то поинтересовался я.

— Да, может. Только ты остался. Давай, бери вещи, и погнали в машину. Весь день придется ехать.

Не прощаясь с примой театра одной актрисы, я выбежал с вещами к автомобилю, в котором и закончил одеваться.

По дороге в Минск я делал вид, что сплю: не хотелось отвечать на вопросы для галочки от таких же уставших попутчиков. Akute создавали в наушниках настроение, при котором хотелось рефлексировать.

«Ну, ты и мразь. Как же быстро ты падаешь. Смог бы ты сделать точно так же с Франческой?»

Не надо было вспоминать Франческу. Она была богиней, я ставил ее на пьедестал, она улыбалась мне.

Прекрасно помню тот момент, когда перестал быть эталоном безэмоциональности. Меня научила этому Франческа — дочка той супружеской пары, что каждое лето приглашала меня в Италию. Мы были сверстниками, только она всегда улыбалась, а я постоянно был серьезен, будто в любой момент ко мне могут подойти с требованием спрогнозировать индекс NASDAQ на ближайший квартал. Мы должны были встретиться, и должны были изменить друг друга.

Франческа научила меня улыбаться, радоваться каждому моменту жизни, не просто замечать детали, а удивляться уникальности каждой из них. Это были ее основные «правила счастья». Она научила меня не спешить, и это касалось не только секса, бывшего у обоих впервые. Я же учил ее скрывать «неправильные» эмоции, вроде недовольства или обиды: был абсолютно уверен, что ей это обязательно когда-нибудь пригодится. Но не пригодилось.

Я приезжал три года подряд и жил в семье Франчески по три летних месяца. Ее родители любили меня: я мог поддержать любую беседу, особенно удачно мне это стало удаваться, когда я выучил итальянский.

В конце третьего года нам обоим уже было по семнадцать лет, и мы всерьез планировали, что будем делать дальше. Я шептал ей на ухо, лежа посреди огромного поля одуванчиков, что увезу ее в Минск, устрою продавщицей в привокзальный универмаг, а сам отучусь на плиточника и буду копить на первый взнос за однокомнатную квартиру на окраине самого серого города Земли. Она заливалась смехом, а я целовал ее в ямочку на щеке. Впереди было много перспектив, но главное, что все они были реальны. Я мог стать кем угодно, хоть мессией, хоть антихристом, лишь бы она была рядом.

В середине августа мне оставалось всего две недели погостить в моей итальянской семье. Время пролетит слишком быстро, это было понятно. Но еще тринадцать дней бесконечной любви оставалось у нас с Франческой.

Почти все отведенное нам время мы собирались провести на одуванчиковом поле. Оно было уникальным хотя бы потому, что эти цветы всходили там круглый год желто-белыми островками из-за разной скорости роста. Это поле было одой вечности жизни. Этот луг никогда не использовали фермеры, вроде как из-за спорности прав разных собственников, тяжба между которыми тянулась еще с Муссолини. Поэтому в желтом море с белой пеной нам никто и никогда не мешал.

Каждое утро Франческа собирала там букет одуванчиков, ставила у окна и будила меня, подставляя свои ямочки на щеке к моим губам. В то утро она не принесла цветов — Франческа подорвалась на мине, не нашедшей себе хозяина со времен Второй мировой войны. Ее жертвой оказалась любовь всей моей небольшой жизни. Как же глупо! Настолько, что мне никто не верил, будто в 2008 году на каком-то поле в Европе (! -подчеркивали они) можно наткнуться на мину.

Я часто представлял себе этот взрыв — он был, безусловно, очень красивым. После него совершенно точно еще час опускались по всей округе белые десантники перезревших одуванчиков. Кому-то смерть, кому-то жизнь.

Я не видел ее тела, не мог. Единственное, что странным образом спаслось — букет желтых одуванчиков, перевязанный самым длинным цветком. Именно его я бросил на закрытый гроб Франчески через несколько дней, и уехал с твердым желанием жить по ее «правилам счастья». У меня это получилось, даже несмотря на то, что через два месяца на первой гололедице под Минском разбились мои родители.

В общем, если вы искали в моей биографии какую-то зацепку, то вы, наверное, ее уже нашли.

Я открыл глаза: все делали вид, что спят, а Гена выбросил окурок в окно.

Глава 9. Январь 2014. -3°

— Когда ты уже бросишь курить?

— А когда ты уже сдохнешь, Макс? — Боря, как всегда, искрометно шутил под дождем. На сухую получалось редко. И не только шутить.

В начале 2014 года самую легкую сессию затмевал пик украинской демонстрации протеста, самой длительной на моей памяти. Озлобленность от усталости превратила относительно мирное противостояние в жестокие столкновения с применением брусчатки, коктейлей Молотова и милицейских спецсредств. Все это меняло мое представление об отношениях народа и власти. И теперь Януковичу впору было идти не на Майдан, а в бункер, что он, кажется, и делал.

Грамотный советник мог бы подсунуть ему одну гениальную идейку: сделать себя козлом отпущения и уйти в отставку. Пришлось бы, конечно, пройти через судебные процессы о коррупции на высшем уровне, которые закончились бы положительно для подсудимого, благодаря коррупции на высшем уровне. Зато он остался бы при своих деньгах, а на откуп толпе и ее лидерам оставил бы страну в стадии экономической разрухи. Через некоторое время при таком раскладе на смену отцам революции потребовались бы те, кто умеет без суеты перекладывать бумажки в высоких кабинетах. А чьи люди купили бы себе эти места? Вот тебе и еще десять лет спокойствия, до следующей революции.

Такие идеи появлялись в сопровождении аромата дешевого вина изо рта. Мои собеседники с красно-синими от бырла губами всегда были крайне возбуждены при обсуждении Украины, даже Боря забывал спросить про новых барышень, сколько им лет и когда свадьба. И хорошо, ведь рассказывать было особо нечего.

Мое мнение было простым: если за присоединение к Европе могут выйти сотни тысяч, а за Таможенный союз нет, значит у первого поддержка в стране больше. Либо они более активны. Кому больше надо, тот и сверху — закон природы.

А потом убили людей, и остатки рейтинга Януковича сказали ему «Витя, прости, но мы в Ростов». Как выяснилось месяцем позже, он их отчетливо расслышал, и улетел, но обещал вернуться, грозя своей легитимностью из областного города соседней страны. А пока что он сидел в бункере и тянул время: его люди в спешке вывозили с трудом хищенное имущество.

Мы с Борей вернулись в бар.

— Щелкал телек на днях, — Бес открыл нам по пиву, отхлебнул по заглоточному глотку, влил туда водки из-за пазухи, пока охранник не видит, и продолжил. — Так вот, на российских каналах знаешь, что про Украину говорят? Что все это спланировано Госдепом США.

— И с какой целью?

— Отбить у России вотчину, ослабить Россию, превратить Украину в хаос, разместить военные базы… В общем, там было много аргументов, я как-то не смог понять, какой там был самый важный. Что думаешь?

— Думаю, чушь это все. Да, Бжезинский писал, что Украина — важная опора для России, но в теории заговоров верить нельзя: три человека редко о чем-то нормальном договорятся, если это не про алкашку, а к какому соглашению могут прийти люди с высокими ставками и разными целями? Да и кто такой этот Бжезинский? Так, полоумный недополяк.

— А евреи? Они-то могут управлять разными странами, если верить Аргонскому, — профессор Аргонский, заведующий нашей кафедрой, в последнее время плавно эволюционировал с заговора рептилоидов к еврейскому всемирному сговору: постсионистскому с легким привкусом неосионизма. В раскрытии всемирных преступлений он был крайне методичен и последователен. Когда-нибудь он точно поймает планетарных бандитов за руку.

— Зря, товарищ Бес, вы затронули тему евреев, — Боря выстрелил в меня негодующей вариацией своего орлиного взгляда, но промахнулся. — Тут дело в другом: чем бесцельнее общество, а речь идет про общую цель и общую мораль, чем меньше душа человека успокоена простыми и глупыми, но ответами на самые сложные вопросы, тем больше там теоретических дыр и психологических проблем. А если нет развитой религии или философии, человек начинает верить в любую чушь, дающую ему эти ответы. Теории заговора — это новые религии. И скоро уфологи пойдут войной на тех, кто считает, что 11 сентября организовали сами Штаты, а против всех будут воевать сторонники теории мирового правительства.

Боря не обиделся на «Беса».

— Сегодня ты особенно резкий, Минус, — нет, обиделся. — Этим вечером я бы побоялся отжать у тебя телефон в подворотне.

— Почему это «Минус»?

— Как почему? Максим Игнатьевич Наумович. Сокращенно МИН. Значит, Минус, — Боря был явно доволен такой находкой. Странно и обидно, что это наблюдение прошло мимо меня.

— Ладно, Боря, понятно, к чему это было. Прости, что назвал тебя так.

— Хорошо, прощаю, а то сейчас дойдем до того, что поставим тебе красивый шрам и на левую бровь, — великодушно спустил на тормозах Бес. — Давай лучше поговорим вот о чем: ты мне никогда не рассказывал о своих родителях.

Боря знал, что есть темы, на которые неприятно вести мне беседу. И тема родителей одна из них. Но в этот раз от его деликатности не осталось и следа: он решил заставить меня испытывать стыд за «Беса» вечно. Или не стыд, а что-то другое. Вряд ли так поступают друзья.

— Что тут рассказывать? Разбились на автомобиле. Был такой туман, что не разглядишь и капота собственной машины, да еще и гололедица. И на узкоколейке они лоб в лоб врезались во встречный автомобиль. Мои родители и водитель с пассажиром другого автомобиля погибли на месте. Там тоже была супружеская пара, и у них, кажется, тоже остался сиротой сын.

— И ты никогда не хотел его отыскать?

— Зачем? Чтобы поговорить о свойствах тумана?

Боря отвел взгляд в сторону проспекта за окном, чтобы молча наблюдать за проходящими мимо людьми. Магистр переводов тем и доктор завершений разговоров.

— Нет, ты не резкий, ты возбужденный. И это из-за Украины, — ну, вы видите, что он творит? Как он это делает?

— И как это связано?

— Просто. Ты видишь, как люди пытаются изменить свою жизнь. И бесит тебя то, что ты свою жизнь никогда не изменишь.

Борис имел избирательную наблюдательность. Свой проницательный анализ личности он акцентировал только на негативных категориях. И понятно, кто был жертвой.

— А ты не такой глупый, как кажешься. Только после твоих слов мне стало понятно, что ты, возможно, в чем-то прав.

— Я серьезно. Вот ты живешь в стране А, а кто-то похожий на тебя — в стране Б. И в этой стране Б постоянно что-то меняется, и этот кто-то, твоя копия, всегда имеет веер возможностей. А в стране А ничего не меняется уже тысячу лет. И ты знаешь, что ничего не изменится. Но не только в этом проблема. Ты и сам себя не изменишь. Ты можешь пытаться, можешь по два раза в год начинать бегать по утрам, три раза в год менять место работы, закончить кучу курсов и перепробовать молитвы десяткам богов. Но ты не изменишься, ты останешься таким же, какой ты есть. Люди из страны А не меняются, даже если переезжают в страну Б. Ты все равно останешься тем же.

Разговаривать дальше не имело смысла, все было сказано. Да, мне страшно остаться прежним и на том же месте, самому и вместе с такими же. Они там меняются, бьются о стену, ищут новый выход или пробивают его сами. А мы стоим на старте, боясь сделать неверный первый шаг. И это не изменится.

— А еще ты боишься покрыться коростой повседневности. Но этого все боятся, хотя ты боишься как-то иначе, фатально. Ведь ты не можешь это предотвратить, и ты это знаешь.

— Это просто старость.

— Нет, в твоем случае это остывание. Ты не стареешь, ты остываешь. Как вулкан.

Да он опять прав. Раньше он не был настолько точен в своих суждениях, а теперь будто успел вдоволь покопаться внутри меня, и найти-таки место, где барахлит сильнее всего.

— Ладно, что это мы о вечном заговорили. Расскажи лучше про свой ЖЖ.

— Да что тут говорить. Начал.

Боря развернулся всем телом ко мне и ровным внушающим голосом стал вещать:

— Макс, твои литературные потуги — единственное, что поможет тебе не чувствовать себя потраченным. Мне кажется, у тебя бы получались прекрасные новеллы. Вот их и публикуй. И не вздумай писать на политические и исторические темы — они только для нас с тобой. Остальные пусть живут в своем дерьме, если им так нравится.

Было холодно, люди носили свой самый теплый гардероб. Куда бы они не бежали, есть в них что-то такое, что меня цепляет. Мне нравится на них смотреть, наблюдать, замечать. Всегда ловил себя на этой тяге, но никак не мог найти ей причину. Боря продолжил, а мои глаза все еще избегали с ним контакта. Боюсь, что не скоро пойму его значения в своей жизни.

— А ты не хотел бы поехать туда, посмотреть вживую? — Боря в очередной раз филигранно сменил тему, а протестовать мне, полупьяному, уже было трудно. — Там еще неделю, наверное, резать друг друга будут. После этих трех трупов они вряд ли остановятся, теперь они пойдут до конца.

— И зачем тебе это? Они не пластические хирурги, избирательно сальце с твоих боков срезать не будут, — не усмехнулся своей шутке, и оказался не единственным с такой реакцией.

— Давай без шуток. Я серьезно говорю. Мы же историки, мы должны своими глазами видеть, как творится история. Понимаешь?

Да, Боря был прав. Но он пока еще не увидел нового моего страха: что если мне не удастся измениться даже там, как он и говорил? Что, если Беларусь — идеальное место, чтобы нагнетать в себе ненависть и гнилые мысли — никогда не покинет моей души? Наверное, так и есть, ведь она тут на своем месте. И это так гармонично. Но как же страшно это ясно осознавать.

— Лучше скажи мне, как там спор в метро? — беседу надо было завершать каким-нибудь рефреном.

— В этом месяце никто не дотронулся. Холодно, наверное, не хотят перчатки в побелке измазать, — уже мирно ответил Борис.

— За $100 у меня и вопросов не возникло бы.

— Да ты террорист. И твои спонсоры — бесхозные деньги. Держи бесплатный слоган: бесхозные деньги — спонсоры терроризма.

— Всегда так и говорю.

Этот вечер было уже не спасти. Он логично подходил к концу, правда, раньше обычного. Сбить градус страха не удалось. Остается только приказать себе прекратить думать обо всех, пора оторваться от массы, которой хорошо в этом болоте. Даже пьянство мое — это ИХ способ уйти от проблем. Моего в этом ноль! Нет, мне суждено стать первым в этой тленной трясине, кто изменит себя, кто спасет себя!

А что если бы я спас их? Вытащил из нищеты, вывел за руку из запоя, познакомил с соседями, научил улыбаться? Были бы мне благодарны за новую форму жизни?

Нет, нельзя обманывать себя пустыми надеждами: у них другая Суть, она погубит их. Нутро вырвется и вернет все на круги своя.

Глава 10. Запись №3. Последнее выступление президента

Я точно знал, что нужно делать. Во всяком случае, я так думал. Но их слишком много, и они все тупые, как пробки. А я непонятый гений. Во всяком случае, я так думал

— Денис Валерьевич, эфир через полторы минуты, — прозвучал писклявый голос режиссера.

Я точно знал, что нужно сказать, кому сказать и как сказать. Но не понимал только одного: зачем я во все это впутался? Моя детская мечта — стать президентом — исполнилась. Я хотел сделать из этих 10 миллионов забитых людей какую-то общность с великими идеалами, превратить их в счастливцев. Я хотел использовать для этого все могущество облеченного властью. Я и сейчас этого хочу. Но их неблагодарность меня убивает.

— Так, друзья! А теперь все на выход из моего кабинета. Я бы хотел, чтобы это была исповедь. При всем моем уважении, ваши красивые глаза будут сбивать меня. Не обижайтесь. Ровно через минуту я начну говорить в камеру, и сенсация у вас в кармане. Все-таки последнее видеообращение президента. Все ждали этого с нетерпением.

— Ну не надо так, Денис Валерьевич, вы очень многим нравитесь.

— Хорошо, значит, я упомяну этих 10—15 человек в завещании.

— Все шутите.

— Кто знает — добрая улыбка, с солнечными лучами вокруг глаз, осветила лицо президента. «Все будет хорошо, а вы молодцы» говорили его глаза.

Все быстро покинули кабинет, и услышали за своей спиной щелчок дверного замка.

Квартира №144. Пара пенсионеров у телевизора

— Эфир уже начался, а этот хер еще даже не появился на экране. Вот это уважение к народу, вот это благодарность за 8-летнее паразитирование на нашем горбу.

— Не забрызгай слюной телевизор, милый

— Такого пидора каждый должен забрызгать всем, что найдет в своем организме.

— Как я вышла за такого пошляка, ума не приложу.

— Просто я чертовски привлекателен.

— Ты прав был лет 30 назад.

— Все, женщина, тихо. Гондон уже на экране.

Кабинет президента

— Здравствуйте, дорогие соотечественники. Этот день ждало с нетерпением большинство из вас, и уж тем более моя оппозиция и мои оппоненты. Но для начала я должен вам рассказать всю правду. Ведь потом вы меня уже слушать не сможете.

Квартира №12. Студент у экрана ноутбука

— Тебя и раньше никто не слушал, мудак.

В комнату вошел обладатель лишних 30—40 кг.

— Сына, что ты делаешь?

— Смотрю последнее выступление президента.

— Уже последнее? Как быстро летит время. Эта политика — грязное дело, туда лучше не соваться, а вот бизнес другое дело.

— Батя, сейчас не самое время агитировать меня во вступление в твой гибнущий бизнес.

— Он гибнет потому, что там нет тебя, сынок.

Кабинет президента

— Простите меня за все, если вы это делать умеете… я лишь хочу сказать, что чист перед вами и страной. За свою политическую карьеру я не взял ни копейки из бюджета, мои дети не построили прибыльных монополий, и мне не стыдно смотреть вам в глаза. Я с самого детства верил, что смогу сделать лучшее для своего народа, и никогда не пекся о себе. Как бы странно это не звучало от политика, но это правда. В моем случае. Я никогда не наступил ни на одну голову, пока добирался к президентскому креслу. И это тоже правда.

Бар. Несколько клиентов медленно тянут пиво разных цветов

— На жалость давит

— Эт да. Только слабо получается.

— Быть президентом 8 лет и ничего не своровать — то же самое, что жить с одной женщиной 8 лет и ни разу ее не трахнуть.

Дружный смех собутыльников прервался барменом: «Рты позатыкали, шутники».

Кабинет президента

— К сожалению, избирательная реформа пошла не так, как планировалось. Мы хотели усовершенствовать демократию, сделать ее лучше, а вас счастливее. И все-таки даже сейчас я считаю, что разделение граждан по голосовым корзинам было правильным.

Меня всегда возмущало, что люди с разными когнитивными способностями при демократии имеют равные голоса. Я никак не мог этого понять. Это было и справедливо, и в то же время не очень. Мой план был прост. Я повторюсь, это должна была быть система, позволяющая точно вычислить интеллект любого человека, чтобы на основе результатов разделить граждан на 3 корзины: имеющие один голос, два, и четыре соответственно. Большинство пользовалось правом одного голоса, зато парламентские выборы прошли отлично, в нижнюю палату попали действительно талантливые. Действительно талантливые проходимцы.

Квартира №144. Та же пара пенсионеров

— Бля, чего он хотел этим добиться? Ну, дал он этим дебилам по одному голосу, но их же все равно больше.

— Котик, твои 2 голоса еще не дают тебе права кого-то оскорблять.

— Это мне сказала одноголосая.

— Одноголосая, но многодетная. И если ты будешь еще что-то вякать по этому поводу, пойдешь на улицу искать еще таких же двухголосых и давить водку на стадионе.

— Та я же пошутил.

— И ночевать там же.

Кабинет президента

— Оказалось, что представители 3-й корзины еще быстрее велись на пустословие популистов. Не знаю до конца, чем они руководствовались. Может, выбирали из нескольких зол меньшее, может, решили почивать на лаврах или даже продавать свои голоса кандидатам. В любом случае это была катастрофа. И я признаю, что попытка усовершенствования демократии провалилась.

Квартира №12. Студент

— Хм, признание ошибок, как благородно.

Лишние 30—40 кг появились в комнате вновь, волоча за собой придаток в виде остального тела.

— Сына, мама ужинать зовет.

— Батя, сгинь. Всему свое время. Сейчас время политики. А ужин после.

Кабинет президента

— И все же я пытался сделать вашу жизнь лучше. Я и моя команда решили все вопросы войны и мира, старались улучшить состояние экономики. Но при скудности наших ресурсов мы не смели желать слишком многого, например, резкого роста уровня жизни. Такое могло произойти, только если бы все миллиардеры мира вдруг стали спонсировать нас просто потому, что мы умеем завидовать друг другу.

Бар. Людей, слушающих выступление уже больше, задорный смех раздается все чаще.

— Вместо того чтобы читать Конфуция и Канта, лучше бы страной нормально управлял. Плесни-ка мне еще один.

— Да если бы он не был президентом, то попал бы к одноголосникам.

— Это верно подмечено. Наделать столько дерьма за 8 лет самостоятельно он не мог. Уверен, что его этим дерьмом спонсировали все олигархи мира.

Некоторые слова президента вновь потонули в хмельном смехе.

Кабинет президента

— Теперь исповедь. Я положил всю жизнь ради того, чтобы мои детские представления о вас оказались не пустыми домыслами. Я хотел, чтобы вы стали лучше, чтобы вы стали добрее, чтобы вы стали счастливее. Но за последние восемь лет я понял только то, что вы просто неблагодарные свиньи. Я разочарован в своем народе. Мне стыдно, что я родился именно здесь, и что я был рожден с романтическим духом. Мне больно понимать, что вся моя жизнь прошла ради глупой идеи… сделать счастливыми тех, кто в этом не нуждается, и тех, кто этого не заслуживает.

Благодарность я нашел только в глазах редактора издательства: да, я написал книгу, и завтра она поступит в книжные. Эту информацию я сказал лишь для того, чтобы вы точно запомнили, кто во всем виноват. Закончу, пожалуй, своими скромными поэтическими потугами:

Зачем меня родили в мир, Где на любой вопрос по несколько ответов, И каждый пидор тут сатир, А гнида мнит себя поэтом.

Квартира №144

— О, господи!!! Он реально пристрелил себя?!

— Блядь, похоже на то. Хотя нет, я думаю это постановка, чтобы завтра книга резко была всеми скуплена.

— Ты думаешь?! Но мне кажется, что он действительно себя пристрелил! Ты видел сколько крови?!

— Женщина, ты всерьез думаешь, что при нынешних технологиях это сделать очень трудно? Не смеши меня. Вот увидишь. Завтра книга станет бестселлером, а послезавтра он будет пить Пинаколаду на пляже.

Квартира №12

— Ба-а-а-ать!! Иди сюда!!! Беги сюда!!

— Что случилось? — 30—40 кг были явно взволнованы поднятой тревогой.

— Он пристрелил себя! Он пустил себе пулю в висок прямо в эфире на своей последней видеоконференции!

— Ну, ничего себе, а чего он это сделал?

— Сказал, потому что избирательная реформа не удалась.

— Ну, из-за этого стреляться как-то глупо.

— А он застрелился. Хорошо, что я записывал его обращение. Если я первым запощу этот видос на youtube, то миллионами просмотров смогу поднять свой канал.

Бар. Гробовая тишина

— Это уже перебор, вам не кажется?

— Согласен, ладно мы, взрослые мужики, а вдруг дети-женщины-старики сидели у экрана? Психологическая травма на всю жизнь.

— Да он совсем ебу дался, по ходу. Хотя я всегда говорил, что шизофреников надо мягко подталкивать к суициду. И обществу меньше проблем, и внутренние терзания больного прекращаются.

— Так все, бар закрывается, сегодня вас невыносимо тошно слушать! Выметайтесь все.

Небеса

Может, это было и слишком, но никто не заметил, как я победил. Я нашел свой ответ на все вопросы, и мне уже плевать на все другие варианты и их адептов. Я победил и освободился. Победа — это смерть, а не ваши потуги при жизни. И я взлетел из этого болота, а вы остались. И кто теперь неудачник?

Ник Уда

Комментарии:

Pawel_Yunewich: В общем, мне все понравилось, кроме одного. Почему именно такой пафосный уход избрал герой? К чему вот этот вывод в конце «Небеса»? Почему именно такой финал вообще?

• Ник Уда: А какой мог быть финал? Представьте себе, что вы любите свою жену очень сильно, но она вас уже очень давно ненавидит. Пускай, вы на ремонт не накопили, или она прочла вашу с толикой флирта переписку с коллегой по работе. Неважно. И вот расклад: вы ее настолько любите, что не сможете быть с другой, а она вас настолько презирает, что уже давно желает вам смерти и про себя, и вслух. Так что же делать? Это единственный финал, который мог быть. А пафос… ну, слаб человек на пафос;)

•• Pawel_Yunewich: Я вас понял, хотя и не согласен. Любовь не должна убивать. А неблагодарность, которая и есть лейтмотив рассказа, она в душе наших народов, и ее никуда не деть. Но повторюсь, финал не должен был быть кровавым.

Vol4eg: да тут своя отмосфера

Глава 11. +3°

Я надеюсь, это место скоро перестанет быть популярным наряду с огромной лесорубской бородой у полупедиков. Меня всегда бесила мода — временное помешательство на основе сумасбродств, которое как приманка собирает косяки безмозглых людишек, и неважно даже мормышка, или хлебная лепешка. Платье из хлеба ведь уже было? А пиджак из мормышек? В общем, не люблю я моду, но в это антикафе зайти стоит.

Мне о нем много рассказывали на журфаке. Да, я до сих пор называю Институт журналистики «журфаком»: какой к черту институт, если тут нет места науке? Мы тут просто учились вкладывать в людские пустые головки ненужную информацию.

Они тут предлагают бесплатные кофе, чай, печенье, wi-fi, а все, за что надо платить, так это за проведенное время. Жалко, конечно, что тут нельзя бухнуть, но, может, это и правильно, потому что если и бухло было бы бесплатным, то место превратилось бы в притон. А это уже не модно!

Хотя больше всего выводит из себя не моднявость заведения, а свора каких-то мелких зачатков человека и их расфуфыренных родительниц. Уж если эти мамаши, выплюнувшие из своих лон этих личинок, чтобы навсегда привязать к себе кошелек их отцов, узнают про такое «илитное» место, то их вулканический поток сюда уже никто не остановит.

И вот сейчас эта гурьба беззубых детей бегает вокруг меня и орет так, будто они только что открыли для себя способность орать, и очень этому рады. В какой-нибудь другой момент я, возможно, с пониманием отнесся бы к этому, но я тут, между прочим, работаю. У меня на носу последний экзамен вообще, и я очень хочу сдать его с наивысшим балом. И пока эти децибельные террористы воздают хвалу Сатане вокруг моего стола, я не могу работать.

— Извините, девушка. Деву-у-ушка! Да, вы. Извините, что прерываю, но не могли бы вы попросить своих детей вести себя потише.

— Я бы с радостью, но это невозможно.

— Почему невозможно?

— Потому что до пяти лет мы их воспитываем в духе вседозволенности, понимаете, чтобы они потом выросли личностью.

— Прекрасно, что вы пытаетесь новаторствовать в педагогике, но мне ваши методы мешают работать. Вы бы не могли их чем-нибудь занять, чтобы они угомонились?

— Прости, но я не могу тебе помочь. Если тебя что-то не устраивает, то ты можешь пересесть в другое место, или свалить.

На «ты» ко мне? Ты вообще кто такая?

— Слушай меня, голубка, вырубай своих малолетних говнюков, или это сделаю я. А еще раз тыкнешь мне, и я тебя затыкаю так, что муженек не узнает.

Она только открыла рот, чтобы обезобразить себя отсутствием даже зачатков интеллекта, как в разговор вмешался чей-то мужской голос.

— Парень, не стоит так разговаривать с женщиной.

Я обернулся на звук, и увидел типичного слегка подкаченного хипстера с бородой, как у лесоруба. Тот самый типаж, что бесит меня чуть больше, чем подстилки нуворишей и их тупые дети. Разумеется, если бы я не увидел его в этом антикафе, то день был бы прожит зря, а само заведение можно было бы закрывать.

Но особенно бесит даже не это его жалкое волосатое желание на лице выглядеть более мужественно, а то, что какой-то поц просто так подходит к концу разговора, и уже делает свои выводы. Да если бы это было возможно технически, то я по всему миру запретил бы встревать в разговор, а каждый, кто высказывает свои выводы вслух, не зная всей ситуации, вообще был бы стерилизован. Зуб даю, мы бы избежали половины проблем на этой грешной Земле. Заодно и демографию поправили бы.

— Послушай, парень, не учи меня разговаривать с женщинами. Возможно, ты не знаешь, но есть женщины, а есть падшие бляди. Так вот те, кто воспитывают своих детей в духе вседозволенности, относятся ко второму типу. Кстати, вам в детстве, видимо, все позволяли, — обращаюсь я уже к той мамаше. Она сидит смирно — она ждет, что мне набьют морду. Но я и сам могу ее набить кому угодно. Хоть тебе, примодненный водяной.

— Давай-ка отойдем. Если ты постоянно так себя ведешь, то на этот раз твои ямочки непострадавшими не останутся.

— Знаешь, ты можешь подождать меня за дверью, а я пока что доработаю здесь, потому что как раз пошел второй час, и я уже буду меньше платить за время. Сам понимаешь, нельзя упускать такую выгоду. И отстань от моих ямочек.

Ага, счас я и подорвался разговаривать с тобой, тупой йети.

Но лесоруб оказался обижен моими словами. Когда я успел уже отвернуться, он подошел вплотную и схватил меня сзади за воротник рубашки, как нашкодившего котенка. Нет, парниша, ты явно переоценил свой доеб.

Я резко развернул корпус и ударил ему в пах со всей своей силы, боль заставила его отпустить меня, а когда он согнулся в три погибели, я двинул ему в лицо еще и коленом. Он отлетел прямо на стол тех мамашек, за чью тупость он заступался. Но «лесоруб» оказался крепким парнем, и спустя несколько мгновений сбил меня с ног. Дальше уже была не драка, а греко-римская борьба. Мы заламывали друг другу руки, пытались ногами вырваться из объятий друг друга, но так, чтобы не получить по щам. Разворотив несколько вазонов с цветами и разбив один икеевский стол, нас наконец-то кто-то разнял. Я смотрю на этого хипстера и понимаю, что победил: у него расквашена нижняя губа и из нее течет кровь. Мое лицо никак не пострадало.

Он явно хотел продолжить, а с меня уже хватит. Я больше не собирался махать руками, мне достаточно было и этой промежуточной победы. И вдруг я заметил у него стояк. Во всяком случае, что-то похожее выпирало прямо слева от ширинки его модных штанов. Этого было достаточно, чтобы больше никогда его не видеть в этом антикафе.

— Ты что, пидор? — показал я пальцем на свою находку. — Ты возбудился?!

Все посмотрели на его пах, обнаруживая там небольшую шишечку. Парень, крепко державший его за руку, предпочел ее отпустить и отойти подальше. Я знал, что так и произойдет: беларусы очень консервативны, поэтому лучшего способа переманить на свою сторону публику и придумать было нельзя.

— Да, бля, это нормальная физиологическая реакция!

— Это для пидоров нормальная реакция. И ты еще хотел воспитывать этих детишек?

Моя фраза не имела никакого смысла, но имела четкую цель: когда эти горе-родители услышали, что какой-то педик хотел воспитывать их детей, возможно, у них на глазах, то их заскучавшее от роскошной жизни воображение живо все это себе представило. Та самая мамаша, за которую пытался заступиться лесоруб, начала громче всех орать, все-таки ее тоже в детстве воспитывали в духе вседозволенности:

— Пошел вон от наших детей! Выведите его!

К ее воплю присоединились все остальные мамаши, пускай и не так громко. Видно было, что они настоящие подруги, команда! Мужики, разнимавшие нас, всего лишь тупо моргали и следили за тем, что будет дальше. Никто не хотел драться с пидором, чтобы в какой-то момент даже близко не оказаться у него рядом со стояком. Хипстер-лесоруб не нашел ничего лучше, чем опустить голову и, забрав куртку, покинуть антикафе.

Победа была ошеломляющей. Мамаши успокаивали детей, которые и так были спокойны с начала драки. Победа не только в битве, но и в этой войне с неоправданными подходами к воспитанию детей, лесорубскими бородами и вообще всей этой наносной чепухой была за мной. Я наконец-то мог нормально продолжить работу. Единственный минус, что этот пидор свалил, а меня вынудили заплатить за разбитый стол и пару перевернутых вазонов. Что ж, если именно такова цена блестяще-потрясающей победы, то можно и заплатить. Доллары брать отказались (они точно хипстеры?), поэтому мне пришлось оставить в залог ноутбук и отправиться искать обменник.

В прекрасном настроении я спустился по лестнице и вышел во двор, как вдруг что-то тяжелое влетело в мою голову. Я даже не успел обернуться, глаза вдруг накрылись волной крови и темнотой.

— Я не пидор, ты понял, я не пидор!

Он бил меня ногами в пах и даже пару раз по лицу через блок из рук. Я уже не мог встать. Вдруг он резко развернулся и дал драпака. Все, что я увидел через толстый витраж крови и соплей на глазах, это как за ним бежит толстая тушка милиционера. Я был спасен.

Эти левые либералы из антикафе помогли мне с разбитым лицом, отказавшись при этом брать плату за разбитый стол и вазоны. Так социалисты впервые помогли натуралу. По дороге домой я купил вату и бутылку виски для поочередного прикладывания к разбитым губам. Подготовка к экзаменам потеряла ценность, и я стал гулять по просторам интернета в поисках интересного чтива на три минуты. Открыв случайный блог в каком-то разделе ЖЖ, я проглотил три коротких записки-рассказа и полбутылки вискаря.

Первая же запись: «Плюс» и «Минус» — они всегда вместе и всегда наполняют пространство поровну. Я знаю, во мне есть это негативное, во мне есть этот полноценный минус, пускай я и пытаюсь жить по «правилам счастья» Франчески. Но хорошо это, или плохо?

Нет, это нормально. Это гармонично. Ведь вырви из человека положительное или отрицательное, и он станет моральным калекой. Никто не доверяет вечно позитивным и улыбающимся подражателям кришнаитов, которых можно найти в любом коллективе, равно как и тем, кто поставил во главу угла страдание.

А вот рассказ про президента определенно удался со всех точек зрения: хлесткий, лаконичный, с каким-то даже политическим посылом про разделения избирателей на корзины. В этом я вижу тоску человека, ограниченного в силах что-либо кардинально изменить к лучшему. Эти силы сковываются в большинстве из нас через семью, карьеру, время, обязательства. По мне, так финал так себе, но каждый имеет право на свободный выбор, тем более автор начинающего блога. Я даже вынудил его полемизировать со мной в комментариях — неплохой и неглупый человек, пускай и из тех людей, которых я сторонюсь.

Глава 12. Февраль 2014. -4°

Ты видишь меня. Через стекло автобуса. На улице уже темно, и в окне все отражается, будто в зеркале. Знаю, что ты смотришь на меня. Уверен, все женщины так делают, и ты не исключение. Ты ничего, но и не красотка. Ты просто смотришь на меня, а мне ничего не остается, как глазеть на тебя в ответ. Вот и все.

Но знаешь что? Все мое стало бы твоим, если бы только ты улыбнулась. Давай попробуем. Вот мой первый шаг: немножко поднимаю уголки своих губ — вроде и улыбнулся, но и не кажусь остальным пассажирам идиотом. И ты это видишь. Ты не можешь этого не видеть. Улыбнись и ты, не заставляй меня так долго ждать. Чего же ты медлишь? Если ты улыбнешься, мы будем вместе, и, может быть, даже поженимся через неделю. Будет что рассказать Боре. Просто улыбнись.

Но нет, ты вышла на остановке, а меня автобус повез дальше. Мы так никогда и не узнали друг друга.

Люблю наблюдать за людьми: они так мило погружены в себя, и у каждого наверняка найдется что думать. Помимо не интересного мне быта, там вертится и что-то важное, что-то, приближающее к пониманию сути вещей. Верю в это. Хотя в глазах чаще вижу другое.

«Кажется, эти штаны меня полнят».

«Она мне точно изменяет. Она уже полторы недели не ставила мне лайк на странице „Вконтакте“».

«Если этот парень еще раз посмотрит на тебя, не отводи взгляд. Просто держи взгляд. Оп! Держи-держи взгляд! Блин, ну и тряпка, он ведь тебе не угрожал. Да у него шрам на брови, но он мог просто упасть с велосипеда. Это всего лишь взгляд».

В людских головах живет столько страхов, что если бы каждый из них был маленьким камешком, то из их массы можно было соорудить целый остров. Обязательно с драконом на вершине, как хранителем всего вот этого! «Надо написать об этом рассказ», — мыслил задумчивый парень в отражении темного стекла.

В начале февраля в Украине киевская брусчатка и резиновые пули летали во встречном направлении все чаще. Три первых трупа, среди которых был и один беларус, заставляли рождаться нового для Восточной Европы человека, основной мыслью которого было: «Если убили безнаказанно его, то могут точно так же сделать и со мной — этого нельзя допустить». Большинство в этом регионе еще много лет будет мыслить категорией: «Если это случилось не со мной, значит это не моя проблема» — но их время когда-нибудь да пройдет. Никто не запретит мне верить и в это.

Было много мыслей об этих первых жертвах. Ведь они тоже были людьми, ездили в общественном транспорте и тайком смотрели на красивых девушек, не решаясь подойти и познакомиться. Они тоже держали в голове какие-то бытовые пустяки вперемешку с гениальными откровениями.

А теперь узрите контраст!

Пока кто-то боролся за человеческое достоинство, спасая себя и других, в мою жизнь ворвался новый этап образовательного маразма: педагогическая практика, во время которой нужно работать с детьми, воспитанными ментально устаревшими людьми. Учить мыслить по-новому — мое призвание на этот проклятый февраль.

Мне доверили серию уроков к 70-летию освобождения Беларуси от «немецко-фашистских захватчиков». Решил не размывать детям мозги темами «Деды воевали», «Подвиг народа» и проч., им об этом будут говорить всю оставшуюся жизнь, и они еще успеют выработать условный рефлекс, позволяющий отключаться на этих фразах. Моя идея была проста: продемонстрировать каждому из учеников его призрачные шансы на выживание в условиях врожденной несовместимости с нацистской идеологией. Проще говоря, их учитель показал им, что они не арийцы, а значит, должны были гореть вместе со своими домами, или малыми группками в печах. Дальше в планах было рассказать детишкам, что и под определение «нового человека» коммунизма они никак бы не подходили. А уж об идеальном «большевике» до сих пор спорят левые ученые.

Фу, как противно звучит: «Левые ученые».

О том, что ученики вообще ни под какой расистский термин не подходят, и тем уже ценны, они должны были догадаться сами.

Из оборудования у меня были циркуль и линейка.

— Ребят, давайте упрощенно посмотрим, кто из нас ариец, а кто нет. Тогда мы выясним, сколько человек из класса должны были быть репрессированы по «плану Ост», про который вы дома прочитаете в параграфе, а сколько человек могло остаться и приспособиться.

Естественно, это был просто эксперимент, в котором никто бы не оказался арийцем. Все было продумано, ведь за образец было взято максимально арийское соотношение, под которое подпадали лишь три-четыре человека на планете: ширина черепа к длине три к четырем, длина лица к ширине десять к десяти. То есть квадрат на лице.

Все получилось по плану, поэтому детишки полностью прочувствовали свое «светлое будущее» в концлагерях, или в поселениях за Уралом. В юных глазах отчетливо виднелся ужас того, что выкрутиться при такой оккупации у них бы не получилось. А значит, пришлось бы выйти из зоны комфорта и начать что-то делать, противостоять.

Сказать, что урок им понравился, значит, ничего не сказать. Восьмиклассники обступили меня на перемене и расспрашивали о пропорциях арийской физиономии, о планах мобилизации и где можно было достать оружие, чтобы уйти в лес.

Мой эксперимент не понравился только маме одного из учеников, которая нашла внутри себя какие-то основания считать себя сверхчеловеком. Ницше расплакался бы в гробу от одной ее рожи. Она пришла через день с ворохом обвинений, подтверждая мою мысль, что у славян есть свой тип сверхчеловека: не способного, но с претензией.

— А вы историк? Или, может, педагог? В этой стране каждый второй историк, экономист и политолог, просто потому, что не понимают: это науки, и в них тоже надо разбираться. Это к тому, что дети поняли тему и выполнили поставленные мной педагогические задачи, — услышала она в ответ на свой иск.

Мамаше было плевать на мои дидактические задачи. Основной посыл был в том, что дитя вышло из зоны комфорта, а значит, пострадало. Подкрепительных аргументов она не нашла, но эмоциональных сокрушений по поводу ломки стабильности было через край. Как тут не с большей страстью ждать следующего технологического рывка, который позволит создать для таких людей одну точку во времени, из которой нельзя уйти ни в прошлое, ни в будущее. Для них это был бы Рай на земле.

Она не дала мне шанса объяснить, что зона комфорта, к которой готовит мамаша свое дитя — вредная среда для человека, если он хочет стать мыслящим, деятельным и активным. Сам помню, как тяжело выходил из этой по-настоящему зоны в своей голове, хотя еще не до конца и вышел, работы над собой на всю жизнь хватит.

— Я буду жаловаться директору. И знаете что? Я сделаю это прямо сейчас!

Мамаша ушла, оставив меня сидеть и думать над собственными и общественными ограничениями в жизни. Вот он — Максим Наумович — доучивается в университете, проходит бессмысленные практики, а в это время новые люди делают свое новое государство. Его ровесники свершили революцию, его ровесники сделали хоть что-то, чтобы изменить свою жизнь и ее условия. Что там получится — не так уж и важно. Главное, что они с чистой совестью смогут рассказывать внукам: «Я пытался, и кое-что у меня получилось». А Максим Наумович сидит здесь и все, что может себе предложить — это большое количество ерша в конце каждого дня и противостояние с тупой мамашей одного из учеников.

Да, мои рассказы внукам будут полны занимательных моментов.

— Эм, как вас зовут? — зашла в кабинет директор, а за ней следом женщина, уверенная, что родила человека с лицом в пропорциях 10 к 10.

— Максим Игнатьевич.

— Так вот, Максим Игнатьевич, можно к вам на минутку?

— Да, конечно.

Мы сели: мной был занят учительский стол, мамаша с директором оккупировали первую парту передо мной — обе стороны собирались проучить друг друга. В этом мире ничего не меняется.

— Максим Игнатьевич, вы тут проходите практику, и, естественно, еще не знакомы со спецификой преподавания в школе. Поэтому я полагаю, что будет лучше всего, если вы признаете свою ошибку, пообещаете так больше не делать, и мы разойдемся. Сколько вам осталось практики?

— Неделя.

— Вот, всего неделя. Зачем создавать проблемы?

— Прекрасно понимаю ваше беспокойство, но вот мой план-конспект урока. Вот мои задачи: образовательная, развивающая и воспитательная. Поверьте, этим типом урока все задачи были выполнены.

Всем известно, что нужно администраторам малой руки в этой стране: чтоб бумаги не довели до Гааги. Это позволяет превращать нагретое кресло из поместья в вотчину.

— Знаете… эм… простите, как вас зовут? — пробубнила она в листок.

— Максим Игнатьевич.

— Нет, не вас, — она повернулась к мамаше. — А вас.

— Меня зовут Валерия Степановна.

— Знаете, Валерия Степановна, если куратор практики утвердил этот план-конспект, значит, такой урок можно провести. При этом я не вижу тут никаких, так сказать, моментов, которые могли бы меня насторожить. Возможно, ваш сын немного преувеличил ситуацию. В любом случае, скоро его класс снова вернется к старому учителю, поэтому давайте забудем эту историю.

— Да вы же посмотрите на его шрам на лице, да он же по хулиганке небось сидел.

— Валерия Степановна, даже если это и так, то к делу подобное никак не относится.

— Ну, если вы считаете, что это нормально, тогда пусть это остается на вашей совести, Галина Сергеевна.

Мамаша вышла — дверь хлопнула — победитель торжествовал.

— Что ты лыбишься, пойдем в кабинет, Мак-сим.

Пройдя в кабинет, где директорша (директрисой назвать ее не поворачивается язык) расселась в кресле с видом барина, купившего нового крепостного, первой фразой было:

— Коньяк будешь? — крепкий алкоголь всегда был второй валютой в этой стране, и должность чуть выше нулевой позволяла получать его в неограниченных количествах от различных просителей.

— Буду, почему бы и нет.

— Ага, мы еще и пьем на работе, — усмехнулась она сама себе.

Быстро опрокинув по две рюмки, Галина Сергеевна почувствовала себя секс-бомбой. Если она и была такой, то как минимум атомной, потому что вокруг ее либидо на несколько километров не оставалось ни одного безопасного укрытия. Уже после третьей рюмки директорша начала применять в своем монологе стандартную схему «загруженный проблемами начальник — неблагодарный работник». Она рассказывала мне про работу, жаловалась на невыполнение планов, на отсутствие дисциплины у школьников и маленькие зарплаты. Говорила, что с каждым годом дети становятся все хуже и хуже, что компьютеры и мобильные телефоны делают из них зомби и скоро школа будет выпускать только второсортное быдло. Мне приходилось слушать и не перебивать. Мое тело кивало и со всем соглашалось, подливая коньяк в рюмки, а мои сознание и подсознание были уже где-то на полпути к Нирване.

Не ныть, а что-то делать. Получится ли?

Глава 13. Запись №4. У пещеры с драконом

Люди — странные существа, тут даже спорить лишне. Только им могла прийти мысль (наверняка воспринятая ими как гениальная) поселиться на крутой горе посреди океана. Вместо верхушки у нее было плато, прикрытое с одной стороны небольшой пещерой

В этой пещере жил дракон. Теперь вы понимаете, насколько люди странный народ? Они поселились на горе посреди океана, которая была домом дракону! Другие более-менее разумные существа обходили стороной эту ландшафтную аномалию.

А люди нет. Они любят сложности

Дракона видели редко, если не сказать никогда. Говорили, что он выходит на плато и смотрит на океанский закат, на дорожку красно-желтого света, тянувшуюся прямо к его горе. Дракон был вполне себе самодостаточной личностью с прекрасно развитым вкусом — это было понятно хотя бы потому, что на плато возле пещеры находились разные музыкальные инструменты, мольберты, кисточки, книги, фотоаппараты и много разного хлама, который вроде бы придумали люди. Во всяком случае, они так утверждают.

По легенде живших на горе, на плато можно взобраться и попробовать использовать инструменты по назначению, но в живых дракон оставит только гениев, возведших в абсолют свой талант. Всяких псевдоинтеллектуалов и бесталанных нарциссов он, несмотря на крайнюю нелюбовь к подобного рода субъектам, сжирает без приготовления — для очистки культурного поля горы и внутреннего успокоения, в физическом, естественно, плане. Поэтому жители горы, в основном, пьянствовали и разрушали браки друг друга, и только рыбалка разбавляла этот лад.

Горская память хранит былину об одном таком гениальном смельчаке, много веков назад сумевшем понравиться дракону и остаться в живых. Его песни, стихи и скульптуры до сих пор скрашивают скудные местные пейзажи. Главный его шедевр выгравирован на почетной доске у ратуши, чтобы видно было каждому гостю:

Иногда я ем не ртом Иногда я ртом не ем Но скажите мне вы ртом Почему им чаще ем.

Но вот среди этих горцев вырос парень по имени Ивко. Из семьи у него был только дедушка Кови, который много рассказывал внуку о драконе. Он был последним, кто решился когда-то взглянуть на него, что делало его местной знаменитостью, по популярности уступавшей только вышеупомянутому таланту.

Когда-то в молодости дедушка Кови любил рисовать. Рисовать у себя в голове, потому что ни красок, ни холста на горе не было: закрывал глаза и водил рукой в воздухе, выводя незамысловатые линии общей картины. Со стороны казалось, что он готовит себя к стезе дирижера. В какой-то момент дедушка Кови решился забраться на плато и нарисовать великолепнейший из морских закатов, что он успел увидеть на горе. Но дракон не подпустил его к инструментам, и тот лишь чудом сумел унести ноги. Эту историю знал каждый житель каменного прыща на теле океана.

Тысячи раз травленные про дракона сказки и миллионы снов сделали свое дело — когда Ивко исполнилось восемнадцать, он только и жаждал взобраться на плато и хоть глазком посмотреть на монстра-эстета. На горе не было ничего интересного: нищета, алкоголизм, блядство и вранье, окружавшие с самого детства — вот душа требовала чего-то отличного от привычного. А новое могло быть только там, на вершине.

— Куда ты пойдешь? Ты что? Это же верная гибель!

— Деда, хочу песню сочинить. Да такую красивую, чтобы мир плакал.

— Так сочиняй, кто тебе мешает. Вон, напевай себе под нос, да и все. Зачем на плато-то лезть?!

— Там есть инструменты, ты сам говорил. Хочу не просто бубнеть, а хочу исполнять свою песню, хочу записать ее, чтобы люди всей планеты могли ее послушать и сыграть на своих горах! Вот зачем я туда иду.

Дедушка Кови весь вечер стоял на коленях и молил Ивко не идти на верную смерть. Аргументы, окропленные слезами старика, подействовали на молодого Ивко, и ему ничего не оставалось, кроме как завести семью и жить в бытовом разврате.

Он пошел в рыбаки, с легкостью овладев единственной доступной беднякам профессией, нашел жену, не то чтобы красавицу, но с утра не крестясь можно раскрыть глаза в ее сторону. Жаль только умерла при родах, но Ивко не сильно переживал, ведь был сын — единственная отдушина. С дитяткой своей он возился с утра до ночи, брал с собой в море, показывал узлы и учил сматывать удочки при шторме.

Но была буря внезапная, сильная и холодная к чаяниям рыбаков. Она и потопила их лодку: Ивко еле спасся, а сын утонул. В глазах смешивались слезы и морская вода, тихие стоны седлали высокие волны — два дня ненавистное море медленно убивало надежду.

Море стихло, а Ивко все сидел и молча смотрел вдаль. Бескрайние синие просторы вновь приглашали порыбачить, солнце баловалось красками, рисуя на волнах закат, а он все сидел.

И вдруг Ивко завыл. Потом вой перешел в осмысленные звуки: сшивая связками потоки воздуха, Ивко пел. Самую жалостливую в мире песню. Пел все громче и громче, а все равно себя не слышал. Ивко пел про гору, про плато, про злого Дракона, которого черствит горделивое одиночество.

И он пошел на плато — горцы окунулись в переполох: женщины вцепились в ноги, причитая, что мужчин и так на этом клочке земли немного, и каждый должен беречься, пускай, не ради себя, но ради бабского счастья; друзья хватали за руки, крича, что каждый человек становится сильнее после трагедии. И даже дедушка Кови, уже несколько лет не встававший с печи, нашел в себе силы вгрызться Ивко в шею.

Сначала отцепились женщины, потом отплевались друзья, и только старый дед не разжимал костлявые руки, а Ивко все шел и пел.

— Ты единственное, что есть у меня! Не оставляй старика одного! Он же съест тебя, ведь тебе нечем его радовать! Ты воешь тоску!

Ивко глянул в старческие очи — а там страх! Дед не был на плато, никогда не был! И не за внука он боится, а за себя и свой вечный страх, ставший смыслом его жизни. Минуту они смотрели друг на друга — потом старик разжал руки и пополз на печь.

Ничего уже не могущий потерять, кроме страха, Ивко взобрался на плато — дракона нет. Он выбрал из кучи инструментов гитару — его никто не остановил. Ивко стал подбирать ноты и рисовать в тетради аккорды — и тонким дымом не повеяло из пещеры.

Ивко играл и пел свою жалобную песню несколько дней напролет, без еды и воды, а дракон все не выходил. Не было чудища: ни на плато, ни в пещере. Никто не выходил любоваться закатом, никто не собирался есть надменных глупцов, не было у горы другого хозяина, кроме странного людского народа.

Ивко сбежал вниз, к самому морю:

— Дед, дедушка, дракона нет!

Старик ответил слезами:

— Знаю. Никогда и не было

Ник Уда

Комментарии:

Pawel_Yunewich: Ого, первый счастливый финал! Растете;)

• Ник Уда: Теперь-то вы довольны?

•• Pawel_Yunewich: Как может быть не доволен довольный жизнью человек? И даже вашим рассказом;) Он мне очень нравится своим посылом: перебороть страх, сделать то, чего боятся другие. Мысль, конечно, не новая, но есть ли еще не высказанные в мире мысли? Они суждены появляться вновь и вновь в разных местах.

••• Ник Уда: В этом я с вами солидарен, мой первый читатель;)

Vol4eg: вообще то первым читателем этой чуши был я

• Ник Уда: Спасибо и Вам!

Глава 14. +4°

Знаете, меня вот что всегда удивляло: в истории некоторые исследователи почти одновременно приходили к одним и тем же новаторским идеям, изменившим представление о законах Вселенной, природных явлениях и прочей научной фигни. Помню, в учебнике по физике была аннотация открытия какого-то закона, а в авторах было сразу двое: англичанин и француз. Так вот, они открыли один и тот же закон с разницей в пару лет, хотя и не знали друг о друге. Технологический и научный шпионаж — это все же не про XVII век. И мне вот интересно, как часто люди додумываются до одних и тех же идей? Откуда берутся одинаковые оригинальные мысли? Что могло случиться, если бы два таких новатора встретились? «Отличная идея, надо ее как-то грамотно использовать», — я записываю мысль в блокнот телефона, и благополучно забываю о ней на долгое время.

Гена, чуток поднявшийся в моих глазах после вояжа в Киев, зачем-то пригласил меня в суши-бар. Я только занял столик, как он с каким-то хером будто из ниоткуда появились передо мной.

— Здаров, это Боря, мой брат.

— Да, здарова, я Боря Сулима, старший брат этого недоделка.

Сразу видно: крепкая семья, братская любовь и все дела.

— Очень приятно. Я Паша Юневич, если тебе Гена еще не рассказал.

— Рассказал уже. Он вообще все и всем рассказывает, — Боря отвесил легкий подзатыльник Гене, и они сели напротив меня.

— Ну что, по пиву? — мое предложение было встречено брезгливым выражением лица.

— Ты что, уже час дня. Водочки надо взять, — предложение Сулим выглядело как обязательное условие не только для продолжения разговора, но и для сохранения избирательных прав. На любых выборах.

Мы заказали графинчик водочки и немного роллов. Успели даже осушить половину бутылки, болтая о всякой ерунде типа бытия и метафизики, как вдруг Боря выдал то, зачем меня, собственно, с ним и знакомили.

— Кароч, Гена мне рассказал про ту ночь, когда ты его приютил у себя на хате. Спасибо, кстати, за это. Так вот, у малого слух, как у летучей мыши, поэтому он мне тут понарассказывал, что ты герой-любовник, все такое. Ты реально трахался больше двух часов?

— Ну да, а вы с какой целью интересуетесь? — смущало, что об этом меня спрашивают два парня.

— Первый вопрос: как?

— У меня психологический барьер стоит: не могу в человека.

Боря усмехнулся, а я ведь не врал.

— В общем, если коротко, то я собираюсь снять любительский фильм в формате «ню», — Боря натянул самодовольную улыбку победителя народов, было понятно, что снимать основной инстинкт — это самая удачная цель жизни во всех его поисках. Все мы ищем свою цель, но везет в этом поиске в основном всяким Борисам.

— Порнуху или эротику?

— А в чем разница?

Поразительная эрудиция для начинающего режиссера.

— В эротике не видно гениталий, только грудь женская чаще всего мелькает.

— А, ну тогда порно. Нет, я бы даже сказал иначе. Мы снимаем фильм для взрослых и быстрорастущих детей.

Боре очень понравилась собственная шутка. Широко улыбаясь, он подмигнул мне, мол, «1:1».

— И я вам зачем?

— Я сейчас на стадии подбора актеров. И знаешь, что самое интересное: двух девушек я уже нашел. Девчата просто огонь. Одна такая стройненькая, грудь двоечка, темные короткие волосы. Щербатая немного, но это только добавляет ей шарма. Вторая вообще секс-бомба: очень стройная, при этом и грудь и попа фигуристые. И прикинь, что самое странное: не могу найти парня, который мог бы сняться. Я думал, что так не бывает, что это бабам еще платить придется, но оказалось наоборот.

— Да, в этой стране много загадок, — встрял Гена.

— В общем, одну роль играю я, а вторую вот хотел предложить тебе, — довершил старший Сулима свое предложение.

— Просто потрахаться на камеру, или какой-то сюжет есть?

— Просто потрахаться на камеру, — Боря был уверен в том, что уговаривать меня не придется.

— А Гена почему не может?

Боря повернулся лицом к брату и спросил:

— Слышь, Ген. Тут интересуются, почему ты не можешь по два часа?

Знаете, я люблю жизнь. И мне доподлинно известно, что любовь к ней быстро угаснет, если не пробовать что-то новое, пускай и не совсем законное. Это как открытие новых горизонтов, потому что старые уже не работают (ой, шутка про беларускую промышленность) или пройдены и, честно говоря, поднадоели. Мне нужна была информация об этой затее.

— И что ты собираешься делать с этим видео?

— Тут тоже все схвачено. Списался с одним порноресурсом, который ориентируется на любительскую порнушку. Они говорят, что все это снимается профессионалами, но иногда они допускают к продаже и чисто любительские картины. Так вот, нам заплатят 20% от продаж.

— Хм, недурно. Учитывая, что сейчас один порнофильм стоит что-то около $30—40, то почти по 10 баксов за одну загрузку. Делим все пополам?

— Ну, во-первых, мы не полноценный фильм сделаем, а так, небольшой сюжет. Типа демо-версии. Понравится им, закажут фильм, и тогда уже будем в шоколаде. А вначале на многое не рассчитывай. Во-вторых, по оплате… ну, девочкам немного, они вроде как энтузиастки, сами хотят засветиться. Навалил им на уши, что я начинающий режиссер, надо же, типа, с чего-то начинать. Поэтому делить можно только между нами, и в отношении 60 на 40. Ну, и ты мне еще поможешь тогда в распространении ссылки на видео, чтобы побольше людей купило, если будем сами заниматься промоушеном.

Боже мой, да почему бы и нет? Мне предлагают потрахаться без обязательств и прочей мороки, да при этом еще и что-то заплатят!

— Хорошо, по рукам. Когда ты собирался снимать? — Боря засветился от счастья, мое согласие расстелило ему красную ковровую дорожку куда-то, где слепит свет прожекторов и софитов.

— Да можно хоть сегодня! У меня уже все готово, девочкам могу позвонить в любой момент.

— Ого, а ты сильно горишь этим делом.

— Надо брать тебя тепленьким, — Боря подмигнул мне так, что я не понял, какое мое тепло он имел в виду, и как рядом с этим оказалось слово «брать».

Вообще, я только под водку понял, что сняться в порно — это же мечта моего детства. Под пиво такая мысль не пришла бы. А если фильм когда-нибудь еще и всплывет, а я уж постараюсь, чтобы это произошло в самый подходящий для меня момент, то я стану самым сексуальным беларуским журналистом. Сильвестру Сталлоне это и обеспечило старт в карьере, пускай и не журналистской.

Я уже предвкушаю: «Павел, вы действительно снимались в порно?» — «А вам как кажется?» — «Но вы знаете, что подобное карается уголовным кодексом Республики Беларусь?» — «Тогда это был не я. Но должен отметить, что техникой и всем остальным тот актер очень, подчеркиваю, очень похож на меня». Надо будет еще отрепетировать подмигивание в камеру. Да, пора взорвать это тихое болото беларуского медиапространства. Люди уже изголодались по секс-символам, поэтому даже старпера Солодуху пытаются поставить на пьедестал. Нет уж, прости, лысая псевдолегенда, но это место припасено для Павла Юневича.

— Борь, скажи мне: ты действительно не мог найти актера? Ты пробовал своим друзьям предлагать?

— Паш, понимаешь, есть друзья для умных разговоров за бокалом пива-ерша, а есть друзья для ебли. И нельзя путать одно с другим. Никогда!

— То есть со мной нельзя поговорить на умные темы?

— Ну, хорошо, задам тебе один простой вопрос. Что лучше: быть головой мухи или задницей слона?

— Хм… Мне кажется… — и тут я процитировал знаменитую фразу культового лидера группы «Бредор» Эскобара.

— Суть ты поймал, конечно, но объяснение не очень. Дело в том, что и задница слона, и голова мухи имеет дело с дерьмом. И вот поэтому разницы нет.

— Ты сам это придумал?

— Ну, конечно сам. Поэтому вот о таких вещах мне есть с кем поговорить, ты уж не обижайся.

Да что мне обижаться? Придумал одну остроумную фразу и возомнил себя королем стендапа? Не смеши меня, если Павел Юневич захочет, то за пару минут напишет тебе таких «неожиданных» фраз минимум сотню, да еще и номер для КВН поставит. Просто мой мозг был уже полностью поглощен предстоящим событием.

Я уже был возбужден.

Я чувствовал прилив сил и настроения, эйфории.

Я был как под наркотиком.

Гена все это время молча глушил водку. Видно было, что он побаивается брата, хотя тот и не очень-то унижал его во время мини-застолья. Так, чисто по-братски.

— Ну что, погнали ко мне!

— Поехали, — я уже давно собирался свалить из этого суши-бара. Роллы оказались какими-то посредственными, как и все в этой стране. Кроме меня, естественно.

— Погнали. Гена, передавай привет маме с папой.

Гена, лелеявший надежду поехать к брату на свою первую оргию, хотя бы в качестве оператора, был расстрелян «передачей привета» родителям. Немного жаль, но таково первое правило секса: никогда не бери младшего брата на оргию.

Боря снимал квартиру почти в центре. Однокомнатная, но с хорошим ремонтом, большой кухней и балконом, который летом наверняка превращается во вторую полноценную комнату.

— Да? Да, это даже отлично! Опиши мне ее, — деловито общался Боря с кем-то по телефону, когда мы уже минут 20 как находились у него.

Комп, большой телек, XBOX — в общем, у парня есть все для автономной от остального мира жизни. Понятно, что все эти гаджеты не умаляли скуки, иначе он был бы занят ими, а не поиском порноколлеги. Этот Боря мне сразу показался неистовым. Он из тех, кому всегда мало того, что есть. Он олицетворение грешника, потому что в поисках нового приходится преступать все границы дозволенного. Может быть, в этом мы с ним немного и похожи.

В комнате меня смущал только огромный пакет с жестяными пробками от пива. Не мог себе представить, зачем это нужно.

— Слушай, Борь, ты в кафе говорил, что с каждым разный. Ты что имел в виду, — решил напомнить о своем присутствии я.

— Ну, например, есть у меня один знакомый. Вот он все умные мысли любит позагонять, на историческую, политическую темы. Я киваю и потягиваю пиво, пока он там своей бровью со шрамом размахивает, прямо как ты своими ямочками на щеках. Так вот, он очень трепетно относится к своим отношениям с противоположным полом. Он не урод, но на красоток ему не везет, понимаешь. Так, плывет по течению и натыкается на прибитые к берегам коряги. Поэтому при нем я никогда не упоминаю, что у меня с девушками все в порядке, что у меня их пруд пруди. Сплошь фиалки и лилии с фигурными бутонами, ну ты понял, о чем я.

Да, я понял тебя, Боря, ты трахаешь цветы.

— Никогда ему не рассказываю про них. А иногда даже делаю вид, будто сам познакомиться не могу, так он старается, делает жест доброй воли и знакомит меня с кем-нибудь. Хотя парень, в общем-то, неплохой. Может, потом как-нибудь познакомлю вас.

В штанах завибрировал телефон — пришло сообщение с неопределенного номера: «Позвони мне». У меня есть одно железное правило: не отвечать незнакомцам. Даже если на другом конце кого-то режут бензопилой, и мой номер — это единственное, что сумели набрать пальцы без тридцати секунд мертвеца, это не мое дело. Просто набирайте 102, этим людям за такую помощь деньги платят.

— Ты присаживайся, сейчас они подъедут. Самое прекрасное, что их будет три! Там еще одна девочка сама напросилась, представляешь? Я же говорю, в этой стране происходит что-то странное. Посмотри телек, или порубись в приставку, я пока приберусь.

По телеку шел повтор какого-то испанского матча, я только понял, что играл «Реал Сосьедад». С этой командой у меня были не самые лучшие воспоминания. Где-то с год назад я стал свидетелем нескольких ее матчей, и тогда они уверенно разносили всех и вся. В следующем туре я поставил на них крупную сумму, и, как это всегда бывает, была ничья. С того раза я не делал ставок, а «Сосьедад» презираю. Поэтому сейчас стал болеть за их противников, чье название даже не смог расшифровать по аббревиатуре.

Скучное испанское перекатывание мяча по полю остановил звонок в дверь — это были наши девочки.

— Так, девчата, это мой новый друг — Павел. Паша, это Аня, Таня и…

— Тоня.

— Отлично, у нас сегодня девчата «Ня», а снимать мы будем «Ню». Поэтому я вас буду называть Аню, Таню и Тоню, — Борис был явно доволен своей шуткой. Он, наверное, по жизни доволен всеми своими шутками.

— Борю, может ты угостишь дам чаем? — предложил я.

— У Бори есть кое-что получше, — для меня в этой жизни остается мало непонятого, например, почему люди говорят о себе в третьем лице, или заводят детей не по любви.

Боря принес бутылку абсента, что пришлось по вкусу всем. Буквально двух маленьких рюмок каждому актеру хватило до готовности. Боря провел инструктаж:

— В общем, сценария никакого нет. Вы просто делаете все, что захотите, главное не сидите без дела и не стесняйтесь. Если стесняетесь — выпейте еще. Симулируйте страсть и интерес к партнеру. В общем, трахайтесь, как вы обычно это делаете.

— Предупреждаю сразу, что я против анала, — новенькая Тоня явно видела себя в этой картине примой. Ее светлые волосы были единственным ярким пятном на лице, но с фигурой все было почти в порядке, если не считать небольшого животика, свойственного всем здоровым девушкам.

— Хорошо-хорошо, красотка. Я постараюсь это запомнить, — глаза Бори были в этот момент чуть честнее его самого.

Прошло всего несколько часов с меняющего жизнь предложения, а я не чувствовал ничего, кроме органичности своего пребывания в этой квартире, на этом кожаном диване, в стахановской суете нагих тел.

Я в основном был занят той новенькой блондинкой, а темненькая и щербатая — Аня — время от времени помогала ей различными стимуляциями. Она настолько старательно работала на два фронта, что я решил взять ее на некоторое время. Тоня, мне так показалось, изобразила на лице какое-то подобие ревности, и демонстративно перекинулась на Борю и Таню. Моей промежуточной целью в этой оргии было поиметь всех трех, поэтому немного спустя я подал знак Боре, чтобы он передал мне Таню.

Вообще-то, по жизни я привереда, и стараюсь не попадать в места, где бывали чужие члены, но не в этот раз. Я чувствовал свободу ото всех этих условностей и собственных сдержек. Я создан для камеры, так фотографируйте, снимайте меня!

Таня оказалась действительно секс-бомбой: идеальная талия давала прекрасный контраст с полной и почти симметричной грудью и фигуристой задницей. Я посадил ее сверху лицом к себе, чтобы можно было видеть, как она изгибается. Поймав ее мимолетный взгляд, я понял, что она играет. Да, она тоже раскрывается перед камерой, тоже свободна от комплексов, безграничная свобода воли. Мы с ней очень похожи, и мы прекрасно смотримся вместе. Она это почувствовала, и в знак солидарности стала вылизывать мою ямочку на правой щеке.

Аня уже успела подсобить Боре и Тоне, и вернулась ко мне. Она стала на диване так, чтобы я мог сделать ей кунилингус. Не знаю, был ли в ней Боря, меня это уже не волновало. Я просто наслаждался буйством молодой и красивой плоти. Я делал все, что хотел, и все остальные отрывались по полной.

Мои прикрытые ногами Ани уши все равно расслышали недовольный полукрик Тони.

— Так, все, прекращаем, — Боря встал и направился выключать камеру. Аня и Таня слезли с меня и сели рядом. — Я же предупреждал, что все должно быть естественно, а это значит без удивлений.

— А я сразу сказала, против чего я буду — выкрикнула тем же голосом в ответ Тоня.

— Ребята, мы закончили, или будем еще что-то делать?

Мой вопрос остался без ответа. Боря молча потыкал в дисплей камеры и только потом сказал, что по хронометражу достаточно.

— За те деньги, что они нам заплатят, большего они и не получат.

— Какие деньги? — спросила Таня.

Боря был застигнут врасплох вопросом. Он еще не отошел от того, что съемка была так нагло и резко прервана, а тут еще и финансовый вопрос грозился встать.

— Потом расскажу. Сейчас уже можете одеваться, и уходить. Но если вы хотите продолжения, но не на камеру, то оставайтесь.

— Я бы осталась, — вяло заявила Таня.

Таня, что же ты делаешь? А как же наше единение?

— Ты как хочешь, а мы пойдем, — Тоня была явно не рада концовке этого дня.

Я никогда не снимался в любительском порно, но, возможно, основной его посыл именно такой: скоротечность и разочарование. Наверное, достаточно подписать видео «Russian student’sorgy», чтобы его начали покупать всякие озабоченные коммунисты и ностальгирующие ватники из Нью-Йорка. Возможно, многие дрочат просто на название, рисующее в их фантазии какие-то персонализированные секс-сцены, а само содержание идет лишь фоном. Для всего этого явно есть какое-то название в психологии. О том, что это видео можно использовать не по назначению, я даже не думал.

— Я тоже пошел. Вызови такси.

Смазанное завершение вечера вновь оставило меня один на один с ночью и мыслями. В квартире было тихо и как-то тоскливо.

Боря та еще мразь, и в этом мы с ним схожи. Но каждый сам себе хозяин, осуждать его, как и себя, нет смысла.

Я взял из холодильника бутылку вина, припасенную на случай женщины в моей постели, и достал с верхней полки шкафа коробку с артефактами детства. Идеальный вечер для самокопания и вечных вопросов: кем я был да кем я стал. Каждому необходимо минимум раз в год проводить эту грустную рефлексию, фиксирующую моральное разложение и постепенную деградацию личности, называемую, по обычаю, взросление.

Первой же в руки попала домашняя газета, самодельно скроенная из разных листов бумаги, несшими на себе волнующие меня рукописные статьи. Каждая колонка была исписана корявыми буквами с метровыми интервалами, и именно поэтому я продавал ее родителям по цене ниже рыночной. Но тогда это было неважно.

На первой полосе была та самая фраза. Она была фоном для слома и последовавшего спустя несколько лет последнего восстановления нашей семьи.

Предыстория была проста: в детстве я думал, что слова «салатница», «хлебница» и «любовница» одного происхождения, поэтому в салатнице подают салат, в хлебнице держат хлеб, а, значит, в любовнице хранят любовь. Да, мило и глупо.

Я осознал, что был в чем-то прав только вечером одного дня, когда отец был еще на работе, а мама впервые на моей памяти плакала навзрыд, держа в руках какой-то лист бумаги. Она случайно вскрыла письмо, адресованное моему отцу. Плакала и причитала: «Да, сынок, ты был прав. В любовницах хранят любовь. А в женах нет».

Потом нашу семью окутал ледник, охлаждавший и сковывавший, замыкавший каждого в себе. Я все еще издавал свои газеты, но родители уже просили два отдельных экземпляра. Они развелись, когда мне стукнуло 15, почему-то считая, что я уже готов смириться с таким финалом их вечной любви. Отец, живший несколько лет на два дома, после развода переехал к той самой, кто хранила в себе его любовь, с которой, оказывается, у него давно уже была дочь. Мать через полгода самоотрешения начала встречаться с коллегой по работе.

В 2008 году на моем любимом одуванчиковом поле погибла Франческа. Через несколько дней после ее смерти я позвонил матери, потому что не знал, что делать дальше. Билеты были на руках, похороны прошли, но казалось, что будет неправильно отправиться домой по плану, будто ничего не произошло. Я испытывал сильнейшее чувство долга: каждое мое действие должно было быть посвящено памяти Франчески.

Когда через две недели я вернулся в солнечный Минск, мне казалось, что этот светло-бежевый город пытается меня подбодрить. О боже, как он красив! Только здесь может быть самый красивый на земле закат истинно оранжевого цвета! Как бы холодно на улице не было, именно он, иногда отливающий розовым, согревает суровую беларускую душу. Быстрее водки.

Мама и папа встречали меня тогда в аэропорту. Под предлогом присмотра за мной отец вернулся к нам домой, а в один из вечеров, когда делал уборку, чтобы избавиться от лишних упоминаний о погибшей Франческе, нашел заплаканное когда-то мамой письмо и мою домашнюю газету с огромным заголовком на первой полосе «В любовницах хранят любовь». И тоже заплакал. А потом остался с мамой навсегда. Они простили друг друга, и договорились начать все заново. Такими счастливыми я их никогда не видел.

Каждый вечер после работы они проводили вместе, и их счастье было моей отдушиной. Я стыдливо отгонял мысли, что восстановление семьи притупляет боль моей личной трагедии, хотя так на самом деле и было.

В ноябре они поехали в деревню, чтобы поставить свечки на могилках предков. Узкую дорогу захватила первая гололедица, окутал низину туман, и на одном из поворотов они врезались лоб в лоб с другим автомобилем. Они погибли сразу же, как и семейная пара во второй машине. Все четверо в один день — осенние Деды собрали урожай.

Два месяца я не мог плакать и жил как под наркозом. Лишь на Новый год я расплакался один в пустой квартире. На улице запускали фейерверки и взрывали петарды, желали счастья и богатства в новом году, а я выключил свет и плакал в подушку.

1 января проснулся уже другой Павел Леонидович Юневич: все еще молодой, все еще красивый и во всех сферах перспективный, но беспрецедентно влюбленный в жизнь. С тех пор в моих глазах никогда не было слез. Только если сегодня, и только если чуть-чуть.

Глава 15. Конец февраля 2014. -5°

— Слушай, не надо слез! — громко выговаривал какой-то деве Боря.

Телевизор перебил его.

— Честно говоря, я не рассчитываю на то, что нас с Валерием поймут правильно широкие массы, ведь в фильме поднимаются не самые удобные для нашего общества вопросы. Понимаете, подростковый гомосексуализм… это вещь, которая еще долго будет под запретом, табу. Табу, ставшее следствием огромных комплексов общества. И я хотел бы подчеркнуть, что никакой пропаганды тут нет. Фильм лишь о том, что почти каждый в какой-то момент задумывался, как он относится к хотя бы платонической любви к человеку одного с ним пола, — говорил худощавый человек в очках и свитере. Тяжело было представить, что он является режиссером самого громкого фильма последнего времени.

— Никита, давайте попробуем ответить на вопросы наших телезрителей, которые они оставляют по ходу нашего прямого эфира в социальных сетях с хэштегом #баба_прячется_в_каждом.

— Да, конечно, давайте попробуем, — худощавый гений не хотел отвечать на вопросы.

— Вот первый по времени отзыв: «Никита и Валерий. Я не пойду на ваш фильм, потому что вы гребаные…»… так, давайте найдем другой отзыв.

Никита, худощавый очкарик, встал и вышел из кадра. Слово взял его товарищ Валерий.

— Кто бы не оставил этот отзыв, спасибо, блядь, большое. Теперь он нашел очередной повод уйти в запой.

Боря выключил телевизор, врубив фоном на компе какую-то музыку. В ящике только эта передача про гейское кино не была связана с Украиной. На всех остальных каналах внезапно объявившиеся в огромном количестве эксперты давали прогнозы и приводили «неопровержимые факты», больше похожие на продукты панического бреда. И если раньше не приходилось запоминать лица второстепенных актеров в этой региональной пьесе, то есть ведущих всяких программ, второй и третий чиновничий эшелон министерств соседних стран, то теперь имена и физиономии их обладателей были мне знакомы. Эти буквы на плашечке внизу подтверждали, что именно эти полоумные формировали общественное мнение. Дикие люди — дикая политика. Это именно то, что заслуживает Восточная Европа: оргию глупости и экстаз безумия.

Факты были проще: кончался февраль и противостояние. Спецназ милиции открыл огонь, и убитых стало уже не три, а почти сто. Президент и премьер сбежали, прихватив самое ценное из своих капиталов. На их место пришли самопровозглашенные лидеры революции, дарившие обещания и надежду. По Украине все.

У меня же заканчивался не гражданский бунт, а педагогическая практика. Эта разница в масштабах жизни — моей и нормальных здоровых людей — страшно раздражала. Складывалось ощущение, будто вокруг меня ничего не происходило: дни были слишком похожи один на другой.

— Кажется, опоздали мы к самому интересному в Украине, — начал разговор Боря, присев рядом на диван и открыв нам по бутылке темного.

— Видимо, ты прав. В любом случае, мы не остались в стороне. Мы были свидетелями.

— Да, только не реальными, а виртуальными. Смотрели то, что нам показывали.

— Зато видели больше, чем могли бы еще 20 лет назад.

Кто-то развернул большой пакет с пробками от пива, разлетевшимися по комнате, и Боря на минутку отошел от меня с самыми резкими откровениями о жизненных принципах матерей провинившихся. Вернувшись через пару минут, он продолжил нашу беседу как ни в чем не бывало, хотя и не с того места.

— Чем сейчас будешь заниматься? Может, бабу найдешь себе? А потом и мне, — Боря не любил сам знакомиться с девушками, он предпочитал быть представленным.

— Кому нужны бабы? Все они одинаковы, хоть вон ту себе бери, — мой палец был направлен на одну из панков-маргиналок, каким-то образом оказавшихся на вечеринке у Бори. — Она съест твой мозг так же, как лакшери-зомби из клубов. Только приправа будет другой, мол, ты не «так себе варик», а «имбецильный дегенерат».

— Да она же олицетворение ядерной зимы, — Боря не мог отвести от нее своего орлиного глаз на красивом лице. — А как тебе вон та?

Прямо у окна с открытой форточкой стояла миловидная девушка с сигаретой.

— Нет, все же сигарета — это не то, что должно быть во рту у женщины, — шутка смешная, но Боря отсмеялся наигранно. И это уже не в первый раз. В последнее время кажется, будто он стал эмоциональным инвалидом, и не знает, какую реакцию и в какой ситуации применять. А может он разучился жить из-за депрессии.

— Слушай, а ты не в депрессии, а?

— Нет, с чего ты взял? — Боря вернул свой взгляд на меня.

— Ты не стесняйся ее. Это не проблема вообще. Тоска твоя, она же часть национального характера.

— В смысле?

— Ну, вот мне кажется, что беларусам, как наследникам балтов и славян, присуща жалость, и любовь к себе через эту жалость.

— Если я правильно помню, то у финно-угров тоже есть склонность к депрессии и суицидам.

— Да, только у финно-угров тоска действительно смертная. У них даже смертность выше из-за самоубийств по сравнению с другими народами. Но речь про несмертельную тоску. Мы любим себя грустными, мы любим себя жалкими, мы хуже всех, и этим на самом деле гордимся. Нарциссизм наоборот.

— Может быть, ты и прав, но не насчет меня, — его точно что-то гложет, но Боря держится молодцом. — Думаешь, что это врожденное в каждом из нас, да?

— Вот тут не знаю. Смотри сам. Исторически сложилось в последние полтысячи лет, что мы на этой территории лузеры. Но чтобы не чувствовать себя полным говном, мы адаптировались, и начали любить себя за то, что не похожи на других, благодаря своему лузерству. Но ведь раньше наши предки были более успешны. И в войнах, и в экономике. Вот тогда же мы не любили себя через саможалость.

— Тогда, возможно, сравнивать было не с чем. Все так жили.

— О, вот это мысль. Скорее всего, так и было. А уже с ростом национального самосознания появились марки-отметки-различия, среди которых и лузерство, как предмет национальной идентичности. Действительно, зачем беларусу родная мова, если он чувствует себя индивидуальным только тогда, когда ноет о ее вымирании. Ведь народов, ущемляющих свой собственный язык, не так уж и много, пересчитать по пальцам. Поэтому беларуский язык будет жить вечно, но не в качестве разговорного. Как латинский.

— И все это сдобрено лидерством в количестве спиртного на душу населения, — Боря для этого много делает, надо отметить. Посмотрите на пакет с пробками от пива.

— Серьезно? Тогда предлагаю оторваться от ближайших преследователей в этом великолепном рейтинге. Принеси из холодильника еще по два литра, только темного.

Боря ушел на кухню, а кто-то сделал музыку погромче. Встав со своего места, мне впервые удалось осмотреть однокомнатную квартиру лучшего друга. Странно, но Боря никогда меня сюда не приглашал. И надеюсь, что этот сброд вокруг тоже. Панков, любителей мертвых певцов, в частности, Цоя, здесь было на самом деле всего три человека, и из них только один парень с длинными крашеными волосами.

Это первая для меня вечеринка, где все друг с другом не знакомы, потому что в Восточной Европе принято проводить централизованные коллективные пьянки с участием знакомых и друзей. Здесь же творилось что-то похожее на разношерстные компании пьющей молодежи из колледжа, знакомые мне только по голливудским фильмам. Может быть, это и хорошо, когда каждый напивается так, как хочет, а не так, как этого требует дух солидарности с компанией.

Очевидно, что Боря пропал без вести в этой пьяной тесноте, значит, есть время подойти к той, что стояла у окна с сигаретой. Теперь она уже не курила, а засела в своем смартфоне.

Она не обратила ни капли своего драгоценного внимания на меня.

Ничего, вернусь к ней, когда она станет пьянее, или стукнет двадцать девять.

А пока отправлюсь искать хозяина квартиры, но после туалета.

— Ох-ох-ох, Боря, ты что творишь? Это же парень! — на коленках у Бори сидел тот самый единственный парень-панк с крашеными волосами.

Боря не зря сидел на унитазе, в тот момент ему это наверняка пригодилось.

— Ты что? Пацан? — орлиный взгляд фатально скривил Борино лицо.

— Я думал, ты знаешь.

— Вали на хрен из моего дома, — Боря сказал это спокойным голосом. Не ожидал от него такой реакции, видимо, он действительно эмоциональный инвалид. Хотя и правильно, зачем привлекать к этому провалу лишнее внимание.

Парень встал, неспешно оделся и вышел из квартиры, демонстративно громко хлопнув дверью.

— Давай не будем об этом говорить, было темно, и я увидел эти блондинистые волосы… мне настолько противно, что я не хотел бы об этом говорить.

— Хорошо, понимаю. Скажу только одно по этому поводу: обсуждение гейского кино по телеку как-то повлияло на эту ситуацию.

— Очень смешно. Никому не говори, пожалуйста.

Боря в итоге напился как свинья.

Он странный парень, готов с головой окунуться в самую бездну, в самую чернь своей души. Если мне в этой части себя все же не по себе, то он там как рыба в воде, что-то понимает, что-то предпринимает. Интересно, сколько времени требуется, чтобы стать полноценным Человеком? Сколько трудов для этого надо приложить? Хватит ли человеческой жизни разобраться в себе, отделить благодетель от дороги в пропасть? Хватит ли времени понять, где искать свое, куда приложить таланты?

А время все куда-то идет, не спрашивая дороги.

Тоска, а от нее и ненависть.

Глава 16. Запись №5. Конфликт со временем

Неопрятный, и непонятно отчего довольный собой, он натянул мерзкую улыбку и спросил:

— У вас есть непогашенные конфликты?

Они стали задавать слишком много вопросов. А я ведь всего лишь устраиваюсь копирайтером в рекламное агентство, а не баллотируюсь в генсеки ООН. Я ответил:

— Да.

Он уточнил:

— С кем?

Мне пришлось сказать правду:

— Со временем.

Мерзкая улыбка на бородатом лице превратилась в черную дырку смеха. Немного погодя он сказал:

— Очень смешная шутка. Юмор — это всегда хорошо.

Это был не юмор. Если бы можно было избить время, я бы это сделал.

***

Человек в костюме будильника бежит от меня, извиваясь под моими ударами. Он что-то кричит, но я не слышу, мое дело пинать, чтобы сбить с ног, остановить. Но он не останавливается.

***

— Дорогая, прости, я… это у меня такая физиология. Понимаешь, в первый раз я всегда так перевозбуждаюсь, что вот… Дай мне второй шанс.

— Да ничего страшного. Я тебе уже говорила, ты мне очень нравишься, и это была не последняя наша ночь.

Она ушла, и никогда больше не звонила.

За окном стоял человек в костюме будильника. Он снял шляпку звонка и поклонился.

***

— Эй, пацан! Зачем ты бьешь огромный будильник?

— Это не будильник! Это время! У меня с ним конфликт.

— Так вот где эта мразота! Отойди, дай-ка мне…

***

Его руки легко перебирают струны. Не зацикливаясь на аккордах, он фантазирует, придумывает на ходу очередной шедевр. Он может позволить себе его не записывать, у него тысяча идей. Он остановился.

— Это очень круто! Скажите, пожалуйста, а сколько нужно учиться, чтобы играть на гитаре как вы?

— Вообще считается, что необходимо посвятить чему-то десять тысяч часов, чтобы стать в этом профессионалом.

— Десять тысяч часов?!

В комнату, помешивая чай, вошел человек в костюме будильника. Он сел на свободное кресло, посмотрел на меня, и показал средний палец.

***

Я не знаю, где у него тут шея. У времени есть шея? Как мне его придушить?

***

— Сынок, не вини себя. Мама всегда тебя любила, и даже там, на небесах, все равно будет тебя любить.

— Нет! Я говно, а не сын! И ты это знаешь! Не надо меня успокаивать! Сколько меня тут не было? Сколько лет я был там?

— Пять лет, сынок.

— Пять гребаных лет я не говорил маме, что люблю ее! Пять лет для тебя и нее, отец! Для меня это была неделя!

Человек в костюме будильника лопатой набрасывал землю на гроб.

***

— То есть я правильно понял, что ты не возвращалась к бывшему только потому, что раньше он не делал тебе конкретного предложения? Сколько это длилось?

— Что длилось?

— Сколько времени ты трахалась у меня за спиной?

— Мы общались…

— Сколько?

— Год.

— Год?!

Человек в костюме будильника стоял на другой стороне реки и курил, пуская кольца дыма в небо.

***

— Эй… ну не реви…

— Пошел в жопу!

— Ты ведь понимаешь, что я не виноват. Я просто иду, мне не важен ни ты, ни кто-либо другой. Это ты меняешься, это ты стареешь, это ты теряешь, это ты ждешь. При чем тут я?

— Потому я не могу в этом быть виноват.

— Как скажешь.

Человек в костюме времени пошел прочь. Я не буду больше его догонять. Что бы я ни делал, он все равно будет идти. А я только трачу на него время.

Ник Уда

Комментарии:

Pawel_Yunewich: Самый лаконичный и самый глубокомысленный из ваших рассказов. Я, кстати, очень сильно проникся предыдущим, несколько раз его перечитывал. Плюс некоторые жизненные обстоятельства и я кое-что, благодаря вам, открыл и для себя лично.

• Ник Уда: Премного благодарю. Я искренне надеюсь, что понимание пришло под алкоголем, потому что это самое честное состояние души.

•• Pawel_Yunewich: Не совсем, но об этом не будем;)

Ine_SS-A: Великолепно тоскливо все у вас. Если мы еще когда-нибудь встретимся, то темы для разговоров у нас уже есть.

Глава 17. +5°

Боря назначил встречу в полдесятого возле какого-то барыжника. Они с Геной предложили мне расслабиться после «сексифова труда» (еще одна божественная шутка Сулимы-старшего), плоды которого вроде как уже отправлены куда надо. Порно — это неплохо, но далеко не главное: самое важное сейчас определить, где лучше применить свои таланты.

Борис вышел из Центрального не один: с ним был товарищ, которого я где-то уже видел. Возможно, мы никогда и не пересекались, но некоторые люди рождают беспочвенное ощущение знакомости.

— Максим, может, все-таки пойдешь с нами? — его звали Макс. Нет, точно не знаю.

— Не, пас. Домой пойду.

Максим исчез в переходе метро, а Боря напялил улыбку, являвшую собой смесь легкого аутизма и тоски эмигранта по Родине, и только промямлил что-то себе под нос.

— Что ты сказал?

— Я говорю, что к каждому человеку нужен индивидуальный подход. Теперь твой черед.

Кажется, Боря изрядно напился, а может быть и нет — в этой стране иногда тяжело различить. Мы дождались Гену, и отправились в сторону исторического факультета. Дорога шла через сквер, а по дороге навстречу нам почти летела красная куртка и симпатичная девушка в ней. Когда мы поравнялись, Боря поддел ее плечом, от чего она пляснулась оземь.

— Извините, пожалуйста, — Боря наигранно бросился ее поднимать.

— Да… ничего… бывает, — промямлила голова на красной куртке и уже гораздо медленнее пошла дальше.

— Зачем ты это сделал? — спросил я.

— Потому что я могу.

Странный экземпляр этот Боря. Да, не мне заниматься морализаторством, но это было чересчур. Я не успел проанализировать эту ситуацию, потому что на углу старого здания мы встретили Тоню. Честно говоря, я думал, что после съемок порно она обиделась на Борю, да и ему тоже следовало бы ее возненавидеть за испорченный кадр. Но их встреча была теплее южных морей.

Обойдя всей компанией здание, мы подошли к незаметной с виду двери. Оказалось, что это черный ход, и у Бори есть дубликат ключей от него.

— А сторожа нет что ли?

— Есть, но она старая и глухая, да и спит в это время. Не сцы, мы с Геной уже не первый раз так делаем.

Я и не сцал. Максимум, что могло меня напрячь, это разочарование от вечера, если он не удастся.

Мы сделали остановку на лестнице, потому что Боря доставал еще один ключ, намекавший на подпольную дубликатную фабрику у него в квартире. В кармане ему что-то мешало, и когда он достал помеху, выяснилось, что это огромный пакет с белым порошком. Я понял: вечер точно удастся.

— На, подержи.

Я с удовольствием взял в руки увесистый пакет кокаина. Хотя, это он мне, наверное, казался огромным. Боря тем временем разобрался с карманом, и мы дружно прошли по коридору навстречу отрыву: я с пачкой кокса, Боря со старинными ключами наперевес, Гена и достаточно симпатичная в сумраке блондинка. Если бы нас снимали, то этот кадр можно было бы замедлить и органично вставить в любую молодежную комедию про самую отрывную вечеринку. Гену можно было бы вырезать. Хотя нет, в каждой комедии должен быть нелепый персонаж.

Боря открыл дубликатом еще одну дверь, и перед нами распахнулся небольшой актовый зал на человек триста, не больше. Рассевшись в первом ряду, как VIP-клиенты борделя при выборе эскорта, мы стали тихо предвкушать радость предстоящей ночи.

Сулима-старший сделал четыре дорожки и показал, как надо занюхивать. Не знаю, в наркотике дело, или в авантюрности вечера, но главное, что все вдруг стало понятно. Вы понимаете? Возле всех главных вопросов моей жизни уже давно валялись правильные ответы! И я подобрал самый грузный из них.

Я должен стать знаменитым.

И сделать это нужно как можно быстрее.

Пока еще молод и энергичен.

Все остальное пустое.

Смысл жизни в том, чтобы успешно реализовать себя, чтобы все видели, какой я, чтобы все МНОЙ восхищались. Все люди на Земле мечтают стать богатыми и знаменитыми, но у них нет таланта, импульса, желания, да неважно чего. А я могу. У меня есть все необходимое, чтобы громко заявить о себе, осталось лишь сделать решительный шаг в любую сторону, и в этом направлении я буду успешен. Одним махом.

Я уже не замечал остальных, и лишь вибрация в кармане вернула меня из рая своих собственных возможностей.

— Алло, я слушаю.

— Паша, привет, это Диана.

— Кто? Какая Диана?

На другом конце послышался то ли вздох, то ли всхлип.

— Мы с тобой в клубе познакомились, на дне рождения мехмата.

Как я мог забыть?! Это же моя Леди Ди, с которой мы прекрасно провели одну ночь.

— Ах, да, красотка, помню, конечно. Что случилось? Не хочешь подъехать ко мне?

— Я тебя везде искала и звонила, но ты не отвечал. Поэтому пока ты не бросил трубку я скажу…

— Я и не собирался бросать трубку

— …я беременна.

Я бросил трубку.

Как? Когда? Почему сейчас? Прошло ведь уже три месяца!

Она перезванивает.

— Да, Диана, прости, с телефоном что-то стало. Скажи мне, ты давно об этом знаешь?

— С начала января.

— Это мой?

— Конечно, это твой.

— Прости, Диана, но ты отдалась совершенно незнакомому человеку в первый же вечер знакомства, а это наталкивает на мысли, что отцом мог быть кто угодно в этом городе.

— Я тебя знала, — всхлипнула Леди Ди. — Мне Гена про тебя рассказывал.

Я посмотрел на Гену, пытавшегося с братом уговорить Тоню на двойное проникновение. От него сейчас никакой пользы.

— Хорошо. Но это не отменяет того факта, что ты могла залететь от кого-нибудь другого, — пора кончать этот цирк. Я создан всемирной известности и славы, а не для семейной трясины. Я создан быть великим, твою мать! Кокс даст мне силу решить эту проблему в зародыше. — В общем, мой тебе совет: либо сделай аборт, либо не звони мне больше. Когда ребенок подрастет, может быть, я сделаю тест на отцовство. Тогда и поговорим.

— Уже третий месяц! Я не могу его убить!

— А что же ты делала эти три месяца? Обзванивала других папаш? Все, Диана, теперь это твоя проблема, и проблема того лоха, который возьмет тебя замуж.

Я бросил трубку.

Нет, этот вечер никто не испоганит, а мой мозг больше не будет занят бесполезными мыслями.

Я вижу цель, и я быстро ее достигну.

Только досижу в этом гребаном актовом зале. Тут отвратная энергетика. Наверное, интеллигенцию расстреливали именно тут.

Тем временем Боря и Гена были уже на полпути к греху с отягчающими, а Тоня была в шаге от того, чего не хотела делать на камеру полмесяца назад. Я не мог уступить этому малолетнему говнюку Гене: пусть помнит, что он только третий в очереди из троих. Я встал и весьма бодро, как мне показалось, подошел к этой падшей троице, чтобы переложить приближающийся грех на себя.

Звук открывающейся двери нас остановил. Мы все отчетливо его услышали, и не оставалось никаких сомнений, что за нами кто-то пришел. Боря быстро метнулся к вратам кокаинового рая и поставил под ручку стоявшее поблизости кресло, мобилизованное задержать сторожа.

Гена быстро раскрыл окно — с улицы подул холодный вечерне-февральский ветер. Второй этаж — это невысоко, но разбиться можно и с первого, если умеешь падать. Единственный путь вниз — проржавевшая водосточная труба. Времени оставалось совсем немного, потому что после некоторых попыток открыть дверь сторож ушла, а это значит, что скоро свою очередь возьмет милиция.

Гена и Тоня спустились первыми, а за ними был мой черед. Эта старая труба ходила взад-вперед, и я видел, как несколько штырей, которыми она была присобачена к стене, выходят из своих дыр почти полностью. Боря, тупой имбецил, не дождавшись пока я спущусь, тоже стал слезать по трубе. Раздался треск тонкого метала, и мы вместе с Борей упали спиной на землю. По голове прошелся холодок дезориентации — это будущий кумир всех землян сильно ударился затылком об асфальт рядом со старым минским бараком. Иногда звезда должна упасть, чтобы взлететь выше.

Пока я вставал и восстанавливал свою ориентацию в пространстве, моя компания уже бежала в ночь. Пришлось проявлять спринтерские задатки, и, догнав Борю, я поймал его странный взгляд.

— Ты чего вприпрыжку бежишь как идиот на цветочном лугу?

Да, я действительно бежал вприпрыжку. Как такими движениями я смог догнать эту компанию? Все очень просто: никто не бежал.

Быстрый шаг привел нас к входу в неприметный бар, где стояло три стула, а за стойкой работал настолько старый дед, что вполне мог оказаться палачом Иисуса. Для всех этот вечер был веселым приключением, еще одной интересной историей для заполнения неловких пауз во время застолья. Меня же в тот момент мало волновало происшествие, падение со второго этажа, возможная погоня, первый опыт употребления кокаина и несостоявшееся двойное проникновение в лоно Тони. В подкорку мозга сухим остатком въелась одна лишь мысль: я должен стать великим прямо сейчас.

Но имею ли право стать великим, если веду себя как мразь? Да, кокаин покидал меня.

Этой планете не нужны такие дерьмовые великие.

Глава 18. Начало марта 2014. -6°

В марте меня беспокоили только две вещи: вот это вот все дерьмо вокруг, и мои в нем перспективы.

Никто из великих прошлого не понял бы, что тут происходит: референдум в Крыму, «партизаны», военторг, морфлот, паника, крики, ор пропаганды, рвота поверхностных знаний и слухов, бал эмоций, вакханалия, идиотизм, биндеровцы, скрепы — все разом упало метеоритным дождем на допотопные умы. Виновницей была именно пропаганда — сильный прогрессирующий вирус, вызывающий в организме общества столбняк разума. Достаточно вспомнить геноцид в Руанде, когда в районах, охваченных вещанием «Радио ненависти», хуту убили гораздо больше тутси, чем в других.

Как легко, оказывается, свести человека с ума. В здоровом обществе важное событие мусолится максимум неделю. Сначала появляется повод, сравнимый с камешком, брошенным в тихое озеро. Пока волны от него дойдут до окраин озера, пока обратно вернется реакция, пока спросят мнение у всех респондентов, пока проведут все самые горячие ток-шоу на эту тему — как раз и пройдет неделя. А там нормальное общество готово пережевать очередной инфоповод.

Но когда количество россиян, готовых резать и убивать возросло в разы, был другой порядок: каждый день этих инфоповодов появлялось в десятки и сотни раз больше, чем обычно за неделю. Они создавались искусственно, лепились быстро, без оглядки на правду, критику и ответы с окраин озера. Их авторы явно что-то знали.

А знали, как оказывается, простую вещь. Чем больше камешков брошено в озеро, тем больше волн. Одна перекрывает другую, а эту перекрывает еще десяток, и происходит маленькое цунами из неподтвержденной информации, отголосков, слухов. Получалось даже, что один и тот же инфоповод, одно событие могло подаваться в разных и иногда противоречивых интерпретациях, никак друг другу не мешавших, потому что все уже захлебнулись в этом гребаном озере. Именно этого и добивались те, кто бросал камни.

Вода пустой лжи попадала в дыхательные пути, и кто-то шел на дно, отрешаясь от всего, а кто-то пытался всплыть, вдохнуть побольше воздуха, но все равно грузно плюхался, создавая лишь новые волны в некогда тихом озере.

Тонули в нем и мои знакомые, друзья, собутыльники. Часть из них отклеилась, потому что есть смысл говорить только с теми, кто нахлебался с тобой одинаковой воды, или нахлебался одинаково в принципе. Никто не знал, вернутся ли эти люди когда-нибудь за одну барную стойку со мной, как и не знал, когда это «когда-нибудь» наступит.

А теперь кратко о моих перспективах: у меня стали часто крутиться мысли о смерти. Не о суициде, потому что причин для этого не было никаких, мне бы даже нечего было написать в предсмертной записке, разве что: «Кажется, что-то пошло не так, и мириться с этим не получается». Просто о смерти — логичном конце, возведенном в культ, дедлайне всех твоих мытарств. Если бы люди действительно любили жизнь, ассоциировали бы они смерть с покоем?

Жизнь сводится к борьбе людей за то, чтобы эффектнее остальных упереться в землю, да надгробный памятник стоял выше остальных. Так в этом ли смысл? В этом смысла нет. Как и во всем другом.

А еще была тоска. Непонятная тоска, которая хуже смерти в этих краях. Иногда кажется, что Апокалипсис придет именно от нее — от смертной тоски на этой бесполезной планете. Это будет так.

В одно обычное серое утро никто не выйдет на работу, не пойдет в школу, никто не будет ходить по магазинам, потому что каждый человек на Земле вдруг проснется с мыслью о том, что жизнь его бессмысленна. Неделю никто не будет выходить из квартир и комнат, все будут просто лежать на полу, кроватях, креслах за двадцать долларов. У жизни нет смысла. От этой мысли так тоскливо. А как иначе, ведь люди исследовали все, что можно, увидели все чудеса природы, перепробовали все наркотики и все виды браги. И ничто больше не интересно.

После недели бездействия люди выйдут на улицу и начнут договариваться о том, как покончить с человечеством на Земле. Возможно, даже пройдут большие войны из-за вопроса, каким же способом покончить с этой вселенской тоской, что обрушилась на хрупкие людские плечи. А что? Даже перед Апокалипсисом человек будет вести себя как человек.

— И что ты предлагаешь нам сделать? Всем разом сдохнуть?

— Правда странно, что мы никогда всерьез не рассматривали такой вариант?

Предположим, что свое превосходство покажут те, кто предлагал всем разом застрелиться. И на следующее утро все застрелятся. Вот таким будет Апокалипсис от тоски. Вряд ли им можно было пугать в священных книгах, ведь он самый вероятный.

Это если коротко о марте.

Мой Апокалипсис застал меня на краю дивана в квартире у Бори. Мне пришлось сидеть тут и ждать его, потому что единственные ключи исчезли. Видимо, подпер тот транс-панк-гермафродит. Как частенько бывает в свободное от алкогольного дурмана, примиряющего с действительностью, время, мой стойкий корабль бороздил моря персональных страниц старых друзей и знакомых в социальных сетях (ох уж эта похмельная высокопарность). Альбомы с фотографиями заставляли меня презирать время, ведь это оно делает их старыми, а любовь угасшей. Альбомы с фотографиями напоминали о том, что скоро и мне предстоит стать другим, хочу я этого или нет.

Начало щемить в груди. Нет! Никаких слез, ты умеешь это контролировать. Нет! Нет!

Вот она — всего 5—6 лет назад поступила в университет, голова кружилась от нового, интересного, насыщенного. Впереди было столько всего, но теперь все это в глаголах прошедшего времени. Сейчас у нее ничего нет, кроме опыта, немногочисленных друзей и полезных знакомых, а ведь делала все, чтобы нравиться всем. Ну и где эти все?

А вот еще одна: симпатичная и умная, но что-то уже тогда в ней казалось каким-то надломленным. Она поступала вместе с той, первой, но не доучилась. Где-то на курсе третьем бросилась под поезд. Ее останки собирали целый день — состав разнес их почти на километр.

А время все идет, не спрашивая у тебя дороги. Хочешь — иди с ним, а не хочешь — так и не велика потеря.

— Что делаешь?

Это Боря.

— Как ты вошел?

— Ключи в куртке были, оказывается. Хм, что за красотка? Напиши-ка ей от меня «Привет, давай познакомимся, а то что ты, как лошара, без меня ходишь».

— Она тебе не ответит. Умерла два года назад.

— Ну, с людьми так случается.

— В тебе совершенно нет сочувствия, эмпатии. Как ты так вообще живешь?

— А что такое эмпатия?

— Умение ставить себя на место других, чтобы полностью их понимать, сопереживать им. Только это и делает человека человеком.

— Нет, братка, у жизни другие законы, и я их могу показать. А если тебе не нравятся правила этой планеты — найди другую. Человек человеку всегда никто, даже близкий. Иначе не было бы одиночества как такового.

Боря поправил пакет с пивными пробками, походил по комнате, выглянул в окно, в общем, сделал все, чтобы стать счастливым. Но не стал.

— Что-то ты совсем скис. И самое паршивое, что это не из-за меня. Знаешь, есть предложение: погнали в «Д’Артаньян».

— Что это за место?

Вопрос остался без ответа: Боря настолько загорелся идеей, что мои возражения лишь стали для этого костра поленом.

«Д’Артаньян» оказался стрип-баром — для меня в этом названии главным было слово «бар»: не люблю притворства, поэтому смотреть на полуголых девиц, собирающих в трусиках мелочь на детское питание и памперсы, мне не хотелось. Пиво тут оказалось дорогим, но с водкой еще нормально. Правда, насладиться как следует мы не успели:

— Я Спермен! Этому стрип-клубу нужен такой супергерой как я, Спермен!

— Мужик, одень штаны и слезь с шеста.

Какой-то полоумный в считанные секунды умудрился снять брюки и, надрачивая свое еще не поднявшееся хозяйство, успел добежать до одной из стриптизерш. Невысокий, но накачанный охранник метнулся от барной стойки и свалил Спермена с ног, как в кино. Эксгибиционисту заломали руки и повели в подсобку.

— И часто у вас такое? — спросил Боря у бармена.

— Я в ахуе.

— Я понял.

— Это впервые у нас. Причем я его давно заметил, потому что он ничего не заказал из выпивки. Вроде такой интеллигентный мужик, пришел, сел, никого не трогал. И тут вдруг нате, — бармен все еще не мог найти оправдания инциденту.

— Может, под спайсом был, а, может, это у нас с тобой, Макс, аура плохая. Это все из-за твоего пессимизма. Мужик решил, что всем пора взбодриться, — с такими выводами Боря вполне мог стать экспертом научно-популярной передачи «Секретные территории» о мистике и аномальных явлениях.

Пиво лилось рекой от самого источника в горлышке бутылки и до самого устья желудка, где, слившись с небольшой проталинкой водки, всасывалось в кровь и уничтожало мозговую активность. Еще чуть-чуть, и я решусь дать ответ на предложение, которое Боря мне сделал в тот раз, перед встречей со своим новым другом Павлом.

— Знаешь, наверное, ты прав.

— Ты о чем?

— Помнишь разговор про поездку в Украину?

— А, ты про это, — Боря как будто забыл, хотя в тот раз достаточно обстоятельно доказывал необходимость вступления в ряды Национальной гвардии Украины.

— Да, про это. Давай сделаем это. Мое согласие у тебя есть.

— Я так и думал, что ты решишься. Уже все давно продумано и подготовлено. Слушай, в общем, план такой, если в двух словах. Едем мы по отдельности, чтобы не светиться. Ехать надо уже со своим оружием. Этот вопрос я беру на себя. Передам тебе пистолет на днях. Вот. Это первое и сразу же второе, пока не остыло. Потом уже за границей мы встречаемся. Где именно, тут уже будут варианты, созвонимся сначала по роумингу, а потом через украинские симки. И потом двинем в Харьков, там у меня есть один знакомый, обещает помочь. Вот, в общем-то и все. Остальное зависит от нас.

— Звучит вроде бы правильно. А как мы пройдем границу?

— На поезде. Там не будет никакого досмотра, главное не везти баул с ширпотребом. Осталось решить, кто едет первым.

— И как мы это сделаем?

— Все очень просто. Помнишь, я работал в метро?

— А ты уже не работаешь?

— Да, уже не работаю. Так вот, я тебе рассказывал, что можно насрать посреди станции метро, и тебя никто не остановит? Вот такое я и предлагаю пари. Кого поймают или кто зассыт это сделать, тот и едет первым.

Это предложение было крайне странным, надо бы показать его абсурдность и дать альтернативу, но в голове только желание пошутить:

— Как странно, что нашу судьбу будет определять дерьмо.

— Именно оно всегда все и определяет. Дерьмо и по дерьму. По фекалиям можно выяснить здоровье человека, а о том, что нами управляет говно, типа денег или тупых политиков, и говорить уже моветон.

— Ох, какие мы знаем слова: «моветон»!

— И не только это, а еще «ресентимент», «декаданс» и «давайжебыстреедопьемнашепивоипойдемкакатьнастанцииметро».

— Видимо, иначе никак.

Допивая последние глотки, я понял, что говеный во всех смыслах жребий — это самое глупое, на что мне приходилось когда-либо подписываться. Несмотря на то, что Боря был мне близким другом, у меня не нашлось сил хоть запоздало, но опротестовать предложение. Возможно, где-то в глубине души мне даже хотелось, чтобы он опозорился на пол-Минска. А где-то еще глубже в трещинах естества мне хотелось поскорее разочароваться окончательно в стране, где можно безнаказанно насрать на станции метро, и удрать хоть куда-нибудь.

На «Фрунзенской» оказалось многолюдно, что странно для одиннадцати вечера, да еще и в будний день. Видимо, Боря лично созвал весь город сюда, чтобы у меня не возникло даже малейшей мыслишки тягаться с ним в разбрасывании дерьма. А ведь можно было просто договориться как цивилизованные люди, например, сыграть в камень-ножницы-бумага. Но когда Боря снял штаны, то на станции запах цивилизации сменился несколько иным. Он сделал все настолько быстро и мастерски, будто вечность тренировался: сначала на заброшенных станциях пригородных электричек, потом на малолюдных, людных и вот теперь в самом центре подземного Минска.

— Ну что? Твоя очередь! — сказал Боря, оглядывая пассажиров метро, которые и вправду предпочитали морщить носы увесистому замечанию.

Слово «очередь» уже не было слышно из-за прибывающего поезда, как вдруг за плечом у засранца вырисовалась фигура милиционера. Дальше была подлость, именно подлость, никак иначе это назвать нельзя. Мое тело резко побежало к открывшимся дверям приехавшего состава, не оборачиваясь и даже не предупреждая Беса, что за ним уже пришли. Мой вагон тронулся подальше от обгаженной станции, а милиционер вразвалку повел куда-то под руку Борю.

Глава 19. Запись №6. Эмпатия-ТВ

Я вызываю в приложении такси без водителя, в котором почему-то все равно мужской голос на фоне травит несмешные байки, и еду к ней. Я не видел Анну три года, но если собрать все время, что я потратил на моделирование диалогов с ней, то его хватило бы на создание точной копии замка Нойшванштайна. Из спичек

В последнюю нашу встречу она неправильно меня поняла: ей показалось — в чем я сейчас уверен — что мне важнее карьера, чем семья или любимый человек. Это моя ошибка: я не смог правильно донести свою мысль, а может — проблема в ее восприятии. В наше время трудно понять себя, но гораздо труднее быть правильно понятым.

Авто-личинка привезла меня прямо к ее дому: он немного закружился в глазах, но я взял себя в руки — ты три года ждал этого момента, поэтому надо собраться. Речь выучена еще неделю назад, первый в жизни приталенный пиджак куплен спустя три дня, и ты уже сутки как принимаешь успокоительные — все для этого момента.

Дверь — звонок — прошло три секунды, а дверь еще не открылась — потерпи, ей же надо спуститься по всем лестницам этого огромного дома — дверь открылась — на пороге стоял какой-то мужик.

— О, привет. Ты Алекс? Проходи в дом. Меня зовут Джи Кей, я друг Анны. Проходи дальше, она там.

Большая комната с высокими потолками и голыми стенами, в которых я сам казался нагим.

— Привет, Алекс. Давно не виделись.

Она обняла меня. Это должно было произойти не настолько по-дружески, и не в окружении ее гостей — их тут пятеро.

— Мы смотрим новости! Будешь с нами? Хотя, я не то спрашиваю: ты будешь наблюдателем или участником?

— Участие — это пережиток прошлого, — хорошо, что они не поняли эту нелепую остроту.

— Тогда ты будешь наблюдателем. Держи очки.

Очки для новостей? Ладно. Мало ли что они тут в Силиконовой долине придумали.

Огромный экран, проецируемый на всю стену, был поделен на несколько частей. Один из друзей Анны в специальных очках выбрал и запустил новостной сюжет. Он оказался про взрыв в центре восточноевропейского города. Но сам сюжет был снят прямо в эпицентре большого взрыва со множества точек: летят осколки, дым заслоняет каждую следующую камеру.

— Анна, беги!

На экране я вижу бегущую по улице девушку, глядя на свою трехлетнюю занозу в сердце, я понимаю, что она сейчас в ее теле. Девушка спотыкается — встает — снова бежит — Анна кричит от ужаса на весь свой огромный дом — они получают осколок в затылок.

— О, Господи! Как это было страшно! — Анна обмахивает себя руками, видимо, чтобы сбить эту не к месту эйфорическую физиономию. На экране показывают полет того осколка, его место в конструкции взорвавшегося автобуса, краткую биографию погибшей. Ох ты ж… она занималась бальными танцами, а к 22 годам уже имела двоих детей. Как же они теперь без матери…

— Джи Кей, теперь ты, — Анна протягивала ему очки, а с лица так и не исчезло выражение тупого азарта.

— Хорошо, уговорила.

Он выбрал очередной сюжет — мы надели очки — Джи Кей оказался на филиппинском курорте — тайфун набрасывает огромные волны на берег — молодой рыбак бежит прочь — я заметил улыбку Джи Кея чуть ниже очков — рыбак забегает за деревянную церковку — улыбка Джи Кея ширится — я вжался в диван — гигантская волна нависает над берегом — гигантская волна рушится и сметает церковку вместе с рыбаком — Джи Кей снимает очки, не пытаясь угомонить свой щерящийся рот.

— Это настолько захватывающе, вы не представляете! Пробирает до дрожи, особенно, когда ты помнишь, что не умеешь плавать.

На экране тот самый рыбак, единственный погибший, Джерик Симанган: трое детей, щербатая жена, только купил новенький мопед. Успел ли покататься…

У меня назрели вопросы:

— Слушайте, я правильно понимаю: это виртуальная реконструкция?

— Нет, это реальная съемка, — впервые заговорил еще один присутствовавший, с которым я даже не знакомился. — Одна из компаний тут, в Силиконовой долине, создала миллиарды нанороботов, которые ведут онлайн-трансляцию по всему миру. Они получают картинку из самых эпицентров всех мировых событий, через соцсети вычисляют участников и выдают в качестве готового сюжета. А мы можем это смотреть от первого лица, уже благодаря моделированию.

— Да, кстати, Алекс, — встрял Джи Кей. — Видишь, внизу QR-код для оплаты просмотра. Они говорят, что эти деньги идут на помощь пострадавшим от всех этих катастроф, но у меня там работает знакомый, и он говорит, что все это чушь — деньги идут на поддержание системы, роботы постоянно гибнут, нужно создавать новых, поддерживать сервера, огромный штат. Их там очень много работает, как только запустятся, тут же станут самой дорогой частной компанией мира.

Анна решила добавить:

— И правильно, что деньги идут сразу им. ЭмпатияТВ — это телевидение будущего, это сопереживание, это присутствие. А это дорогостоящее удовольствие.

Удовольствие — она сказала именно так. Удовольствие — смотреть на гибель молодой матери. Удовольствие — улыбаться тонущему многодетному рыбаку.

— Джо, а ты будешь что-нибудь смотреть? — поинтересовался Джи Кей у еще одной неяркой личности в этой комнате.

— Нет, спасибо. Я еще не совсем отошел от вчерашнего массового изнасилования в Индии. Если ты понимаешь, о чем я.

Удовольствие — быть под приятным впечатлением от массового изнасилования.

Я ушел, позабыв про свою речь, новый пиджак и успокоительное — меня все равно никто не остановил. Я ушел, позабыв и про Анну, потому что мне с ней, на самом-то деле, не по пути. Так о ком же я думал эти три года?

Ник Уда

Комментарии:

Pawel_Yunewich: Слушайте, мне очень нравятся ваши рассказы. Раз за разом их перечитываю, и что-то понимаю для себя. Пока только внутри, но это зреет. Я и сам слегка виноват в том, что потерял понимание людской натуры, которое было во мне в детстве. Но вам не кажется, что именно так и должно быть? Люди должны быть черствыми по отношению друг к другу, иначе мы все просто умрем от разрыва сердца?

• Ник Уда: Так было бы даже лучше

•• Pawel_Yunewich: Всего во второй раз с вами не согласен;)

Ine_SS-A: Максим, я уже не могу без тебя! Позвони мне +37529705**** (номера и ссылки доступны только для зарегистрированных пользователей)

• Vol4eg: я тебе позвоню если ты на самом деле инесса, а не трап.

•• Pawel_Yunewich: А ты умеешь клеить девушек. В тралике небось тоже такой смелый, или в телефоне сидишь, потому что слишком занят?

Глава 20. +6°

Я заметил ее, как только она вошла в троллейбус. Уже было настолько темно, что окно транспорта превратилось в зеркало: я то смотрел в темень города, то вновь фокусировался на отражении ее огромных глаз. Да, большие глаза — моя слабость. И вот, она меня заметила — секундное промедление — отвела взгляд. Я жду положенных 40 секунд, ловлю второй: все, мешкать нельзя.

Встаю со своего места и сквозь толпу озабоченных ценами на колбасу и будущей войной Украины с Россией проталкиваюсь к ней. Она уже ждала.

— Здравствуйте, я заметил вас, как только вы вошли, и долго собирал всю свою смелость, чтобы подойти познакомиться. Меня зовут Павел.

— Меня зовут Алла. И, кстати, не похоже, что вы эту смелость долго искали.

— Вы правы, Алла, она случайно оказалась под рукой.

Все как по нотам.

— Алла, давайте разберемся со всеми стандартными вопросами, чтобы далее подойти к самым интересным?

— И что же вы считаете стандартными вопросами? — она все время улыбается. У нее прекрасные зубы и тонкие по-настоящему розовые, без помощи помады, губы. И все это вместе в обрамлении бездонных глаз!

— Как вам погода? Прекрасна, не правда ли?

Она что-то ответила про погоду, и заявила, что такими вопросами беседу обычно заканчивают. Но у меня это только начало.

— Слушайте, Алла, мы с вами разговариваем уже почти минуту. Давайте перейдем на «ты».

— Вы такой стремительный, я надеюсь, что в конце поездки вы не сделаете мне предложение? ТЫ не сделаешь мне предложение.

— Ни в коем случае, Алла. Меня интересуют только плотские утехи.

— Ха, смело и в лоб.

— Я же говорил, что собрал всю свою смелость.

Мы вышли на ее остановке, я вызвался проводить, а она, дуреха, и согласилась. Небольшая беседа по дороге свелась к моим искрометным шуткам и ее безупречному на них смеху. Где-то на подходе к ее дому я вдруг спросил, где она учится. Оказалось, что Алла буквально год назад закончила журфак, только немного другую специальность. И тут же мы определили координаты точек знакомств, вычислили общих товарищей, не друзей, конечно, но и этого достаточно. После такого открытия она уж не могла просто отвязаться от меня на стадии подъезда, и пригласила к себе на чай, чуть ли не как старого друга.

Мы совершенно точно где-то видели друг друга. Я не мог пропустить такую красивую улыбку и такие большие глаза. Но что-то свело нас только в этом троллейбусе, очередном троллейбусе! Сайты знакомств менее эффективны!

Алла уже почти год работала на самом популярном новостном интернет-портале Беларуси. В ее обязанности входил уличный видеоопрос беларусов по актуальным темам. А чай оказался редкостным говном, но я улыбался самой искренней улыбкой.

— И представь себе: я уже стою возле ГУМа, а он звонит и говорит, что заболел и сегодня ничего не получится. Я ему кричу: «Валера, что за фигня? Мы договаривались, я уже взяла аппаратуру. Ты мог хоть раньше предупредить?» У него ноль реакции, даже не извинился. Пришлось сдавать и ехать домой, а в троллейбусе попался ты.

— А когда тебе надо сдать материал? — всегда надо делать заинтересованные щи, иначе рыбка сорвется с крючка.

— Чем раньше, тем лучше. Но снять желательно уже завтра, пока люди помнят о свежих новостях.

— А какие вопросы?

— Да про Украину все.

— Хм, мне кажется, такое не скоро забудется.

Она хлебнула чаю из своей кружки и вдруг широко раскрыла глаза, казалось бы, куда уж шире. Она направила их на меня.

— Паша, а ты умеешь снимать?

— Ну, конечно.

Алла расплылась в широкой улыбке, идущей ей гораздо меньше, чем скромная.

— А ты не мог бы мне завтра помочь снять?

— Ой, Алла, у меня диплом… — да, я набивал себе цену. — Хотя, если ты вдруг мне предложишь что-нибудь взамен, то конечно помогу.

— Могу дать тебе свой диплом, ты отрерайтишь, и все сдашь.

— Да, не, я лучше сам. Что-нибудь еще можешь предложить?

И вдруг она без секунды размышлений выпаливает.

— Могу тебе предложить себя на эту ночь.

Хм, такого я не ожидал, но был приятно удивлен. Как после этого не любить журналисток еще сильнее: раскрепощенные, где надо — умные, всегда красивые, умеющие себя подать. Возможно, только актеры могут себе позволить такое поведение. И да, я все-таки чертовски обаятелен, иначе такие фокусы никак не объяснить.

— Неужели тебе настолько нужно это видео уже завтра? Но я только «за». Один вопрос, зачем откладывать такое тело, то есть дело, в долгий ящик?

— Действительно, ты симпатичный, я красива, что нас сдерживает? Только твой послужной список.

Она потянула меня за собой в спальню, достала из шкафчика красное вино, и заявила, что у красивых людей секс должен происходить красиво. Я не перестаю восхищаться своими коллегами женщинами. Не всеми, конечно, но вот такими, как Алла. Вся их жизнь отретуширована, хоть сейчас включай камеру и снимай кассовое кино. Не удивлюсь, если у нее действительно где-то спрятана скрытая камера, тогда мой опыт порноактера только увеличится.

Уже было достаточно поздно, и нас обоих клонило ко сну, но я собирался стойко простоять до обещанного мне момента ночной любви. Мы распили бутылку вина почти за пятнадцать минут, и только тут я понял, что меня жестко надули. Алла после своих двух бокалов едва залезла на кровать, собравшись спать в одежде. Мне ничего не оставалось, как лечь с ней рядом и накрыться одеялом.

Я не мог позволить себе обижаться. Это глупо, и я слишком хорош для обид.

— Даай, затра попробуем. А то это бует как изнаилование.

Я достал руку из ее трусов — будь по-твоему. Я все еще не обижаюсь.

Я немного повтыкал в телефон, обнаружив еще одну запись в блоге Ника Уды под названием «ЭмпатияТВ». Этот парень действительно хорош: с таким мировоззрением я сталкиваюсь впервые, и мне это нравится.

Утром выяснилось, что мы серьезно опаздываем. И это при том, что лично я никуда не опаздывал, потому что не собирался браться за «неоплаченную работу». Она слезно умоляла, и даже угрожала мне своим фирменным чаем — только тогда я сдался. И понимая, что мне за это не перепадет даже утреннего секса с винным перегаром из обоих ртов, я вспомнил, почему никогда не встречался ни с одной барышней с журфака.

— Точно не хочешь чаю?

— Нет, спасибо, — самая искренняя моя улыбка вновь спасла.

— Тогда побежали.

И мы сорвались на бег: подъезд, троллейбус, офис. Хорошо, что она живет недалеко от места работы. Вполне возможно, что через каких-то пару месяцев и я буду здесь работать. Точнее, работать я буду ТУТ.

Алла провела меня к своему столу.

— Садись, сейчас что-то покажу.

Я уселся и стал смотреть прямо в экран ее рабочего компьютера.

— Я называю это ПИК — «подборка искренних кретинов», — она была очень довольна этим названием, прямо как Боря своими шутки.

— И для чего ты собираешь кретинов?

— Не знаю, может быть, взорву интернет этим видео. Да и просто чтобы посмеяться.

На экране открылось окно медиапроигрывателя, в котором стали появляться мои сограждане разной паршивости, с трудом отвечавшие на простые вопросы. Больше всего мне запомнилось несколько эпизодов, хотя Алла искренне смеялась над всеми. Искренне… только что же слышал это слово… ах да, «подборка»!

«— Как вы относитесь к…

— Рот закрой, чекистка херова! Я вас гребаных гебистов не боюсь! На, снимай меня в полный рост! Теперь в профиль! Запоминай, паскуда, меня зовут Артем Витальевич Прушинский! И я, бля, наследник древнего рода, который тут Лошицу держал! Я, блядь, шляхта.

— Спасибо за интервью».

Еще один персонаж похож на типичного представителя большинства населения от 35 до 50:

«— Здравствуйте, как Вы относитесь к насилию в семье?

— Ну, в смысле к насилию.

— Вот вы, например, бьете жену, или детей?

— Ну, конечно. Ну, не каждый день, но часто.

— Вы считаете, что это нормально?

— Ну, а чо нет?

— Вы понимаете, что камера работает, и мы вас записываем?

— И чо теперь? Это намек, что я не смогу вас отмудохать прямо сейчас?»

Беларусы — это спящий вулкан. Какой-нибудь непредсказуемый сдвиг или тряска, и мы тут бед наворотим — на всю планету разгребать хватит. Но всегда есть персонажи, не позволяющие этому вулкану даже задымиться. Невзрачная, тихая бабулька схватилась за протянутый ей микрофон:

«— Скажите, пожалуйста, считаете ли вы вашу пенсию достаточной?

— Конечно, считаю. Этого как раз хватает, чтобы отправить детям в Крым. Они там голодают.

— А вы как питаетесь?

— Я? Солнечным светом».

СОЛНЕЧНЫМ СВЕТОМ! ОНА ПИТАЕТСЯ СОЛНЕЧНЫМ СВЕТОМ! Идеальная пенсионерка для любого государства! Ведь если все жрали бы свет, то свинину и хлеб можно было бы продавать за границу.

Далее на экране появился молодой парень с физиономией, склонной к эмиграции. Ему задают вопрос:

«— Пойдете ли вы на следующие президентские выборы?»

Действительно, было бы странно задавать вопрос, за кого вы будете голосовать.

«— Я не пойду. Мне уже не интересно. Понимаете, в 2010 году на моем участке официально за Рымашевского проголосовало пять человек. И десять из них я знаю лично».

Просто в точку.

— О, вот мое любимое, — говорит Алла и открывает очередной сюжет.

«…Мне кажется, в беларуска-райских атнашэниях сечас крызис…»

Да, мужик, у беларусов с Раем действительно кризис. Стыдно сказать, у нас никогда не было даже своего консульства в Раю. Но, как любят говорить наши чиновники, идет планомерная работа по открытию посольства в Чистилище, а там видно будет.

— Ладно, пойдем. Если повезет, то ты сам убедишься, что это не единичные случаи. Главное, снимай все, что они говорят. Включай камеру, как только мы подойдем, и вскидывай ее на плечо тогда, когда они разрешат снимать. Кстати, хочешь чего-нибудь перекусить?

— Я бы не отказался от бутерброда с солнечным светом.

Глава 21. Апрель 2014. -7°

Мое тело высиживало скамейку, когда тусклое минское cолнце, едва пробивавшееся из-за облаков, было затменено хрупкой на вид журналисткой.

— Извините, пожалуйста, не могли бы вы ответить на пару наших вопросов? — спросила она, протягивая микрофон. Возле нее в томительном ожидании стоял оператор, по лицу которого можно было твердо сказать: беларусы в этот день его не радовали своими ответами. Может, мне его порадовать?

— Да, конечно. Что за вопросы?

— Вопросы о ситуации на Донбассе.

— Да, давайте, не проблема.

— Паша, снимай.

Это «Паша, снимай» вдруг открыло мне глаза: оператором был тот самый новый лучший друг Бори. Его можно было узнать по ямочкам на щеках, которые, видимо, не исчезали, даже когда улыбка спадала. Он быстро нажал кнопку на своей камере и упер в меня большой ее объектив.

— Скажите, пожалуйста, кто, по-вашему, прав, а кто виноват в конфликте в Украине?

— Мне кажется, что у каждого своя правда, поэтому правы все. Но если говорить об истине… то истина в том, что такого региона как Восточная Европа быть вообще не должно. Мы просто позор этой планеты, даже хуже Африки. Те хотя бы искренни в своей примитивности и отсталости. А мы просто лицемеры. Будь моя воля, на месте Восточной Европы было бы море, а на горе Дзержинской стоял бы пункт проката оборудования для дайвинга, чтобы туристы и исследователи могли спуститься на дно этой Атлантиды и посмотреть, как должны заканчивать худшие общества. Тупые российские имперцы-зэки, вселенские терпилы беларусы и вечные пиздюки украинцы. На месте Восточной Европы должно быть теплое море, а то задолбали совсем уж нищета, дебилизм и вот это вот все, мля.

Какая-то лукавая улыбка обезобразила красивое лицо репортерши, увенчанное большими глазами. Пашу не было видно из-за камеры.

В апреле к Крыму добавился и Донбасс. Пропаганда омывала горы идиотов, откалывая куски, и бросая их в пекло войны. Под девизом: в нашей стране дураков нет, они все в соседней — девальвировалась и так недорогая в этих краях жизнь. Хапнуть чужого на уровне государств — это геополитика, а не воровство.

От всего этого хаоса Восточную Европу могла бы спасти только моральная диктатура, переходящая в правовой порядок, но о каком порядке идет речь, если одни тоскуют, другие воруют, и только война может сделать весь этот сброд хоть кому-нибудь нужным? Война — единственное развлечение в этой стороне.

Уход Восточной Европы под воду разом решил бы все конфликты регионального масштаба. Но проблема шире: другие материки заслуживают точно такой же участи. Кто-то за тоску, кто-то за ненависть.

Человечеству давно пора признать, что оно является лишь сборищем порядочных гондонов. А все многообразие мира напоминает привокзальный отдел потерянных вещей. Может мы для Вселенной и есть такой отдел?

Наши общества раз за разом придумывают свои системы координат, тысячи лет меняя грани то дозволенного, то запрещенного: кто вчера был моральным уродом, сегодня зовется мучеником, и наоборот. И если бы эта система была четкой и статичной, то человечество еще имело бы шанс на самоспасение. Но двуногий лис предпочитает искать щели в собственно созданном бараке Добра и Зла. Только сын Адама и Евы мог придумать индульгенции — легализованное лицемерие в отношении собственных же систем моральных координат. Мы не можем жить даже по правилам, которые придумываем сами. Это ли не сигнал о помощи?

«Эй, космос! Мы не можем жить по собственным законам! Пришли пару десятков астероидов. С любовью, человечество», — этот текст должен был стать посланием Аресибо.

Это все отсутствие эмпатии вкупе с нездоровым эгоизмом, каждый раз доходя до границы которого, разочаровываюсь от того, как близко она находится.

Репортерша с Пашей отошли в сторону и стали дожидаться другое приличное с виду лицо, которое не испортит им кадр своими ответами. Спустя полторы минуты они уперлись в дисплей камеры: она смеялась, а он молчал.

Может, они и не плохие люди, но как профессионалам им нужен «правдивый» глас народа. Им нужен тот, кто скажет вслух «прописные истины», о которых талдычат уже пять месяцев. Им нужно подтверждение сказанного.

«Слушать и повторять», — вот девиз гармоничного дискурса власти и народа. Это все еще не сигнал о помощи?

«Внимание, всем разумным существам! Повторяю, все разумные существа Вселенной, просьба облетать планету Земля стороной. Мы тут все в край поехали», — именно это должно было быть написано на пластинках «Пионера».

По дороге в Центральный мысли наполнились невеселым предвкушением грядущих изменений. И фоном серое небо, серая жизнь, советская застройка центра, где только характерные для сталинского ампира фигуры на крыше выделялись, и то своей вычурной серостью. Какие еще тут могут быть мысли?

А что если вдруг пустить по водоканалам столицы сыворотку правды и смелости, чтобы назавтра беларусы не боялись говорить то, что на самом деле думают? Уже представляю себе то, что пришлось бы выслушать той журналистке.

— Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к новому закону о тунеядцах?

— Да это издевательство. Они там нас за идиотов держат? Их мозги гораздо лучше подходят для раскраски стен расстрельной камеры, а не для составления законов.

Или еще вот так.

— Скажите, как вы относитесь к однополым бракам?

— Мне плевать.

— Куда надо направить средства вместо строительства атомной станции.

— Мне глубоко плевать.

— Что делать с сиротскими домами.

— Мне глубочайше насрать.

А может быть, все было бы и так.

— Прокомментируйте ситуацию на Украине.

— Если честно, то я бы там вообще всех расстрелял. Вот серьезно, всех. Отдали бы потом эту территорию нам через ООН, а мы бы ее засеяли, облагородили.

— А вы бы лично поехали облагораживать и засеивать землю?

— Я? Нет, конечно, у нас полно колхозников, пусть едут.

— А расстреливать?

— Нет, конечно, я что, изверг?

Или вот мое любимое:

— Замечаете ли вы расслоение в беларуском обществе?

— Нет, я не считаю себя хуже остальных, или даже кого-то. Я лучше многих. Да я, черт возьми, определенно лучше всех, — и для полноты картины сказавший должен быть наркоманом или сталинистом.

Боря курил на улице перед входом в Центральный, когда к нему одновременно со мной подошел местный «свободный падальщик», или бомжемасон, выпрашивающий у завсегдатаев бара глоток пива или кусок хот-дога. А ведь он когда-то закончил тот же самый либеральный факультет самого престижного ВУЗа страны. Этот историк ошивается на улице еще с прошлого социально-экономического кризиса.

— Проставьте пивка, молодые люди, — абсолютно ненавязчиво попросил бомж.

— С какой стати?

— Не хотел говорить, но я человек из будущего.

— Тогда без проблем, — мы зашли в пивнуху, и Боря самостоятельно принес ему бокал светлого.

— Вот, сделано. А взамен расскажи, что там в будущем. Мы уже построили социально ориентированное государство?

— Я, как человек из будущего, не уполномочен с вами об этом говорить. Но могу рассказать анекдот. Слушайте. Финансовый аналитик отправился из 2014 в 1913 год, посоветовал прадеду продать имение и эмигрировать в США, а потом вернулся обратно в будущее… и не родился! Ах-ха-ха, кхе-кхе, спасибо, пацаны, — и ушел.

Мы признали, что это было красиво, и немного даже смешно.

— Знаешь, а на самом деле он вполне может быть человеком из будущего.

— Почему же? — Боря своими орлиными глазами отсчитывал деньги, чтобы снова пойти за пивом, но уже с водкой. В первый раз он принес светлого пойла только футуромену.

— Представь, что ты попадаешь в прошлое, в век XVI, к какому-нибудь Генриху VIII. Пускай ты и историк, но ты ни хрена не знаешь о его эпохе, ничего о нем самом и его окружении. А ему же будет интересно, кто предаст монарха, или кого лучше взять в фаворитки. А даже если ты и знал бы, все равно не должен был рассказывать: вдруг этот Генрих изменит ход истории. Тебе оно надо? Тебе оно не надо. Пусть ты и докажешь, что из будущего, твои безобидные байки про телефон, электричество и интернет без вещественных доказательств заинтересуют лишь кухаркиных детей под чистку картошки. Поэтому если этот бомж реально из будущего, то на его месте действительно лучше никому ничего не рассказывать.

— При Генрихе VIII еще не знали картофель, — Боря бросил эту фразу уже в пути за дополнительными литрами в магазин наверху.

Мой взгляд уперся сквозь окно на главный проспект страны. Эти люди с мрачными лицами, этот серый город и серая брусчатка. Насколько же это все гармонично и органично, но насколько же скучно.

Боря вернулся с двумя полторахами и чекушкой водки: опять будет ерш.

— Слушай, хотел извиниться за метро, — моя фраза.

— За метро извиняться не надо, эта структура постоянно причиняет людям боль. Пусть сама извиняется, — его ответ.

— Не, ты не понял…

— Да я понял-понял. Не парься, я же там работал. Мне даже штраф не выписали.

Камень упал с сердца, но Боря начал поднимать туда уже другой: потяжелее и смертельнее. В общем, как всегда.

— Ладно, давай к делу. Мы сейчас тут постоим для отвода глаз, а потом, как стемнеет, зайдем во дворы. Там ты получишь его.

— Кого его? — очевидное уточнение с моей стороны.

— Ты что, идиот? Евстафия Макарова. Понял теперь?

— Ого, ты так быстро его нашел. Думал, пройдет вечность, пока ты достанешь.

— А что тут тяжелого?

— Ну как что? У нас же вроде бы строго с этим.

Боря скривил рожу так, будто Дилетант разговаривает с дилетантом о путешествиях по Беларуси.

— Ты еще многого не знаешь. Но лучше тебе и не знать, — он повернул голову в сторону проспекта и затянулся светлым ершом. — Ты это, давай, взгляды отваживай.

Город все еще был сер, уныл и вряд ли когда-либо изменит этому стилю. Ему в этой серости слишком хорошо. Отсюда, к слову, рукой подать до счастья.

Человек все же плох, но не может жить с осознанием этого.

Что бы ни советовали гуру самопознания закомплексованным дурам на тренингах «Полюби себя», каждый человек и так любит себя. Страдает он только от того, что другие не любят его точно так же. Ведь он такой глубокий, перспективный, иногда дерзкий. В общем, всех качеств по чуть-чуть. Это ли не идеал человека? На поверку оказывается, что такой же набор есть у всех, и все за это себя очень любят. А если по серьезке, то любить-то и не за что.

В каждом из нас есть чуточку сострадания, потому что так хотел Иисус, или Мухаммед, а, может, и Будда. В общем, все хотели, чтобы ты сострадал тем, кому повезло меньше. Ты так и делаешь. С трудом сдерживаешь слезы, когда видишь передачу про голод в Африке.

Но потом включается чуточку гребаного циника: «Погоди-ка, люди в Африке все время умирают от голода. Так почему же они еще живы? Значит, они умеют бороться с голодом! А как? Есть ответ — беспорядочные половые связи!» Последнюю фразу, наверное, бросает чуточку пошляк в тебе. Но чуточку рационалист говорит, что это дельная мысль. Большая рождаемость всегда превышала смертность, именно так человечество и развивалось. И если в Европе люди решили, мол, хватит рожать больше одного ребенка, давайте просто станем вечными, то это их путь, и незачем навязывать его миру. Наверное, Африку надо просто оставить в покое.

Тебе нравится, когда внутри берет слово чуточку поэт. Вы ведь замечали, что иногда у вас само собой что-то рифмуется? Какие-то глупые фразы или даже звуки. Как-то раз твой чуточку поэт выдаст:

Зачем меня родили в мир, Где на любой вопрос по несколько ответов? И каждый пидор тут сатир, А гнида мнит себя поэтом.

Последнюю фразу в рифму бросил чуточку ироничный ты. Видимо.

И вот, все мы такие носители чуть-чуть того, чуть-чуть этого. Но чем мы хороши во вселенском масштабе? Да ничем, мы бесполезны.

И как же ты, весь такой чуточку творец и гений, а все соглашаешься жить однотипными серыми днями? Корень всех бед в том, что люди живут слишком долго. В эпоху наскальных оленей двадцатилетний ты уже нянчил внуков. А теперь ты живешь восемьдесят лет. Восемьдесят лет однотипными днями! Восемьдесят лет одним днем!

Наверное, больше чем чуточку в тебе желание обрести покой. Тот самый покой, что дарует смерть. И вся твоя жизнь лишь имитация того покоя, что приносит женщина с косой в черном плаще. Или не женщина. Или не с косой.

Ты будешь на этой войне, и неважно — между Украиной и Россией, или между тобой и остальными. Не потому что одни правы, а другие нет. Просто это единственный способ вырваться из жизненного болота, припорошенного тоской и человеческой гнилью, одновременно сделав кое-кого счастливым. Лишь одного, но и достаточно.

Нет, со всем этим надо кончать. Нет смысла бороться за самый большой и красивый памятник на кладбище. А есть лишь смысл сделать кого-то счастливым. Помните, Дьявол тоже имеет право на счастье.

Тоска и ненависть.

Ваш Ник Уда.

Глава 22. Запись №7. Моральная панацея, или Я знаю, как вас всех спасти

1 день адаптации

Белоснежная комната и я — единственное иноцветное пятно в ней. Вошел кто-то.

— Кто я? — спросил кто-то.

— В смысле?

— Как бы вы меня назвали? — не унимался кто-то.

— Наверное, человек.

— Отлично, вы полностью пришли в себя. У вас что-то затянулся период нецензурной брани, вы поносили меня целую неделю устаревшими лексическими атавизмами. Но теперь-то дело должно пойти быстрее.

Кто-то поставил стул передо мной и продолжил:

— Меня зовут Жорис Карл, и я ваш куратор адаптации. Не спешите задавать вопросы, сейчас я сообщу минимально важную информацию, и потом настанет ваш черед, — Жорис Карл пристально на меня посмотрел и, бегая глазками, стал выдавать факты, будто из головы.

— Итак, вас зовут Максим Игнатьевич Наумович, 1991 года рождения, беларус по национальности. В 2015 году вы попали в программу по заморозке ценных кадров в свете грядшей великой войны. В анкете вы указали, цитирую: «устали от всей этой гнили». Без уточнений. Сейчас 2125 год, программа сворачивается, и всех, кто был по ней заморожен, теперь приводят в себя. У вас есть два месяца, чтобы ознакомиться с современностью, и принять решение: интегрироваться в наше общество, или перестать существовать гуманным способом. Выбор будет только ваш. Теперь можете задать пару вопросов.

— Мне полагается завтрак?

2 день адаптации

— Товарищ Жорис Карл, можно мне вкратце рассказать, что произошло в последние 110 лет?

— Да, я могу рассказать, но подробнее эту информацию ищите в буклетах, они возле вашей кровати. Там процессы описаны дотошнее. Если же кратко, то война, которой люди боялись в 2014, состоялась спустя 10 лет. Она была не такой масштабной и разрушительной как Вторая мировая, ее отличал локальный характер на множестве конфликтных участках по всей Земле. Баланс сил в итоге не изменился, только первый мир немного просел, тем самым снизив уровень жизни повсеместно. Далее в философии и гуманизме произошел моральный сдвиг, которому поспособствовало развитие технологий, особенно биотехнологий. И прямо сейчас мы живем в эпоху расцвета морали. Современное общество историками признается самым справедливым и гуманным за всю историю человечества.

— В мое время говорили то же самое.

— Вам врали, — казалось, Жорис Карл мог быть не уверен во всем, кроме этого.

3 день адаптации

Графики и таблицы буклетов дали развернутое представление об обществе, в котором мне предстоит жить через два месяца. Правда, речь в них шла об экономических показателях, политических нюансах и этикете. Моих скудных воспоминаний хватало, чтобы понять: люди живут действительно во много раз лучше, чем в мое время.

Жорис Карл вновь вошел в мою комнату.

— Представьте себе толпу, в которой не протолкнуться. Это общество. Мы в этой толпе живем с самого рождения. Но в вашем времени люди позволяли себе идти по головам, расталкивать локтями. От этого страдали другие люди, и глупые и умные. Неважно. Сейчас каждый шаг человека просчитывается. Свобода другого человека, равно как и его интересы, учитываются и другими людьми, что заставляет толпу двигаться гармонично. Каждый движется туда, куда ему надо, и он туда придет рано или поздно, но никто при этом не пострадает — в этом ключевое отличие нашего общества от того, в котором жили вы.

— И как вам это удалось?

— Основа — мораль и этика, возведенные в рамки закона. Теперь их несоблюдение ведет к штрафам и серьезным карам. Но чипизация привела к тому, что штрафовать практически некого, только самых рьяных, и то они в сравнении с вашим временем просто мелкие бунтари.

— Так, а что для вас мораль?

— Мораль у нас то же самое, что и у вас — это должное и недолжное поведение в отношении «своих» и «чужих». Свои — это те, кто ведут себя морально, а чужие — те, кто аморально. Скоро этих чужих не останется, и весь мировой негатив будет низвергнут, мы окажемся в Утопии, к которой человечество так долго шло.

— И как же это человек, самое эгоистичное существо на планете, вдруг сумело дойти до ворот Утопии?

— Ежесекундная рефлексия. Вживленные чипы автоматически учитывают сигналы, желания, определяют действующих игроков, тех людей, которых ваши действия затронут, и определяют наилучший вариант, чтобы никому не навредить.

— Я должен переварить это, давайте продолжим завтра.

— Конечно. Социализацию, в отличие от обеда, всегда можно отложить.

4 день адаптации

— Жорис Карл, вчера вы говорили о чипизации. Почему человек сам не смог следовать своим же правилам, и ему потребовался технологический костыль?

— У нас был один случай во времена, когда люди рефлексировали над своим поведением сами. Им тогда помогали еще примитивные телефоны и приложения, которые не совсем уж и помогали. И стечение глупых обстоятельств привело к мощному восстанию, о котором я как-нибудь расскажу подробнее. Вы не поверите, но всему виной была банановая кожура. После восстания была война за массовую чипизацию (сначала просто чипизацию, без обновления морали, иначе война была бы проиграна), и с тех пор идет отсчет новой эпохи. Чип помогает использовать все возможности мозга, чтобы анализировать условия, действия и их последствия. Мы все стали Анандами и Каспаровыми (это из вашего времени), поэтому смотреть сейчас шахматные чемпионаты среди чипированных стало скучно. Только морально выверенные люди могут себе позволить не носить чипы, но чаще всего они и совершают всякие сумасбродства, часто — незаконные.

— Что представляет собой чип?

— Это, как вы выразились, технологический костыль, интеграция мозга и компьютерных инноваций. По сути, мы просто увеличили оперативную память человека в несколько миллионов раз, и этого оказалось достаточно: мы сумели достичь мира, спокойствия, честности и справедливости. Это мир без изъянов. Очень многие люди первые несколько обновлений просто не могли жить без проблем, но и это прошло. Мы теперь не исправляем ошибки, а предотвращаем их. Мораль, на самом деле, выполняет больше вспомогательную роль, но это становится понятно только теперь.

— А люди не используют свою интеллектуальную силу в корыстных целях?

— Конечно, но только с учетом интересов других людей. Это даже забавно, такая игра в бисер не снилась и Гессе.

— А мир все еще делится на народы, нации, или вы уже сумели создать что-то единое?

— Так мы только про беларусов и говорим. В других странах борьба за мораль и чипизацию еще не выиграна, и по отношению к ним у нас работает принцип зеркальности. Но нюансы международной политики должны волновать дипломатов, большинство которых, к слову, нечипированы. Из-за специфики работы. Что касается международных отношений и места Беларуси в них, то наша страна стала авангардом альтернативного первого мира. Экономика у нас на высоте, в войну с нами никто никогда не вступит, потому что врагу придется столкнуться со сверхлюдьми. На данном этапе уже большая часть стран приняла решение о массовой чипизации нашим софтом, в котором уже заложена мораль, но мы только в начале пути.

— Да, человек никогда не будет един.

— Верно подмечено: раньше были свободные и рабы, потом были граждане и неграждане, аристократы и плебс, бедные и богатые, а теперь мир делится на моральных и аморальных. И понятно, что победа за нами, это лишь вопрос времени.

— А как Беларусь стала экономическим гуру?

— А все просто: мораль управляет и рынком. Когда человек рефлексирует и думает о других, он устанавливает справедливые цены на всех этапах производства, таким образом, это самый справедливый рынок из всех когда-либо бывших. Это позволяет нашим товарам быть самыми выгодными на мировом рынке, да и к тому же самыми экологичными, безопасными и антропоориентированными. С нами можно бороться только демпингом, то есть, экономическим самоубийством. Кто бы мог подумать, что забитая серая мышка может стать королевой? А так и случилось. Надеюсь, про политику вам с большего понятно, помните лишь, что социальная справедливость на политическом уровне упразднена, потому что она воцарилась на микроуровне. Мы живем в лучшем обществе из всех.

5 день адаптации

— Как вас лучше называть, Жорис или Жорис Карл. Или может быть просто Карл?

— Да как вам будет угодно

— Тогда, Жорис, у меня к вам один серьезный уточняющий вопрос. Я тут только наблюдатель, и все что делаю, смотрю ваши новости, какие-то обрывки сюжетов и все в этом духе. И мне кажется, что в глазах людей больше нет искры, им скучно жить.

— Я извиняюсь, но разве в ваше время вы часто видели искру в людских глазах?

— Ну, это вроде как априорная идея.

— В том-то и дело, что был в ваше время такой стереотип, мол, человек он особенен из-за своих недостатков и перевешивавших их добродетелей. Но это не так. Вы бы видели статистику по работе чипов. После этого станет очевидно, что человек — ошибка эволюции, потому что столько зла не может нести в себе ни одно разумное существо. И только мораль, прошу заметить — человеческое изобретение — победила человека. Что касается скуки, то у нас снизилось количество преступлений под наркотиками и алкоголем, правда не снизилось количество их потребления, а даже значительно выросло. Просто теперь каждый человек даже в опьяненном состоянии думает о том, что он делает. Неприятности все еще происходят, но они составляют процент погрешности, ведь за это могут лишить гражданского права на счастье, а там прямая дорога на принудительные курсы рефлексии. Там тяжело физически, потому что приходится много учить, учить историю бедств человеческих. Я там работал и часто включал в чипах программу принудительной эмпатии, когда человек становится на место исторического персонажа и вынужден руководствоваться только моралью. Там такие сюжеты получались, вы не представляете! Например, один раз Брут был убит вместе с Цезарем, а в другом моделировании Цезарь казнил Брута как изменника в назидание остальным.

— Я снова проголодался.

6 день адаптации

— Жорис, а откуда взялась идея?

— Чего именно?

— Ну, чипизация, морализация и все такое.

— Считается, что на междисциплинарной встрече специалистов IT, и сторонников институциональной этики и этики ответственности в 2031. Если вы помните, то первые говорили, что в этом мире человек слаб, и поддерживать мораль и человеческий облик могут только институты, организации, а вторые утверждали, что человек должен уметь сам просчитывать эффект от своих действий и нести за них ответственность. Слово «чипизация» тогда повергла в шок всех, но это оказалось единственно действенным решением.

— И кто победил?

— Конечно же этика ответственности. Это в духе демократии, но не корпораций и прочего ширпотреба. Мы экстериоризировали традиционную, но рационализированную в соответствии с требованиями современности, мораль в виде права. А с помощью чипов человек может придерживаться этих правил не только бессознательно, но и сознательно. Но работа над моральными ценностями не останавливается, каждый чипированный и нечипированный член общества участвует в этом, конструируя новую этику на основе матрицы традиционной морали. Не слишком сложно?

— Самую малость. А почему чипируют не всех, но большинство?

— Потому что именно большинство не могло придерживаться моральных норм самостоятельно, поэтому современные технологии им в этом помогли. Мы подняли средний уровень человека до уровня лучших представителей вашего времени. Это ли не счастье?

— Возможно, а что сегодня на обед?

7 день адаптации

— Жорис, а как ваше общество решило проблемы этики? Например, абортов?

— Вшиваем чип внутрь плода, как только появляется что-то наподобие сознания. К нему поступает информация о том, что его ожидает. В чувственно-эмоциональном плане, естественно. Если ребенок понимает, что не нужен тем, у кого рождается, то он может самостоятельно принять решение о суициде. Таким образом, родителей никто не осуждает. Тем более что чипы достаточно достоверно передают информацию о скрытых страхах родителей, отчего даже абортов стало значительно меньше, ведь выяснилось: у большинства родителей слишком много страхов о том, кем окажется ребенок. Обычно, обмен такой информацией между плодом и родителями приводит к конкретным договоренностям, которые обе стороны обязуются неукоснительно соблюдать во имя семейного комфорта и общего блага. То же самое и с эвтаназией тех, кто оказался в коме: человек сам принимает решение о жизни и смерти.

— А смертная казнь?

— Я уже говорил. Люди даже не доходят до того уровня преступлений, за что можно казнить. Хотя, к слову, у нас есть смертная казнь для нечипированных, но уже почти 50 лет этот вид наказания не применялся.

— А самоубийства? Те, кто пошел на это, они ведь задевают чувства тех, кто их любит.

— Информация о мотивах самоубийства поступает сразу же и к близким. Чип парализует самоубийцу на 24 часа, и если за это время близкие не спохватятся, то у самоубийцы будет полное моральное право игнорировать их чувства и эмоции. К слову, закон запрещает близким потом страдать и как-то использовать факт личной трагедии в каких-либо корыстных целях. Да, за последние сто лет мы почти победили даже эту гниль.

— А разве не получается, что чип владеет человеком? И как же дело обстоит с фантазией, мечтами, открытиями. Ведь этого всего не могло быть без неправильных вопросов и ответов в детстве, без ошибок и опыта. Это ведь движение вперед.

— Мы уже пришли. Какая цель была у человека? Быть счастливым и жить в мире. Мы этого уже достигли. С помощью чипов мы перебороли все человеческие недостатки.

— Ну а свобода выбора? Получается, программа сама все делает за человека? У человека нет свободы?

— Свобода выбора — основная причина страдания. Человек всегда будет жалеть о сделанном выборе, даже если это самый лучший вариант. Ведь был тот, другой. Этого избежать нельзя, но мы минимизировали страдания от выбора, сделав его между самыми оптимальными вариантами. Человек все еще может совершать ошибки, если захочет, но отвечать за них он будет гораздо серьезнее, чем в ваше время. У человека есть право быть счастливым, но он будет наказан, если откажется от этого права. Это значит, что он готов отказаться и от других своих прав, а это уже чревато серьезными последствиями для всего общества.

— Так ведь самоубийцам можно себя убивать.

— Да, поэтому и есть время остальным членам общества мобилизоваться, чтобы ему помочь. Именно поэтому самоубийств у нас стало очень мало. В районе погрешности.

— Я боюсь вашего общества. Я боюсь вашей справедливости. Я боюсь ваших технологий.

— Максим, не надо бояться. Просто подумайте над двумя вопросами: имеет ли право человек на ошибку, если он умнейшее существо на земле? Имеет ли право человек на прощение, если он самое жестокое животное на планете?

8 день адаптации

— Жорис Карл, он убил себя!

— Твою мать, еще один! Как они вообще умудряются это сделать в закрытой комнате?!

— Он ничего не ел эти дни, а сегодня сожрал все сразу!

— Сука… надо было сразу чипировать.

Дорогие читатели, благо вас тут быстро набралось больше одного, обращаюсь к вам во множественном числе.

Вы знаете, что в последнее время с этим регионом происходит что-то стандартное, но мне настолько противное, что просто не могу пройти мимо. В такой маленькой стране как Беларусь очень тяжело кого-то искренне ненавидеть. Буквально вчера я шел по улице и вдруг возненавидел турок. Я подошел к посольству Турции и плюнул на дверь. А потом я заметил, что одновременно плюнул на венгерское и словацкое государство, просто потому что они арендуют для своих дипломатических представительств одно здание. Поэтому я отправляюсь в соседнюю страну, в которой как раз появилось, кого ненавидеть. Счастливо оставаться!

Ник Уда

Комментарии:

Vol4eg: сука я так и знал что ты бандеровская мразь!!! раскрамсаем твою харю до неузнаваемости!!! гнида!!! наши танки за неделю могут дойти до киева, вам даже америка с абизянкой не поможет!!!

• Ine_SS-A: Главный диванный боец российских войск, я даю 100% гарантии того, что ты даже в армии не служил. Обычно большая часть этого патриотического угара проходит с первыми 200-ми в уютных цинковых гробах. Так что задай себе вопрос, готов ли ты увидеть в нем своего отца, сына, брата и т. д. и только тогда неси эту ахинею.

Раскрыть ветку (+44 комментария)

Петр_Головостимов: Кинул ссыль во всех соцсетях, хохлосрач должен быть массовым.

• BezhynovAG: А типа тролль? типа над всеми? Тебя ничего не коснется? Ага, ща, получишь и ты по первое число.

Раскрыть ветку (+114 комментариев)

Pawel_Yunewich: Кто-нибудь тут знает, как связаться с автором? Очень нужно! Личное дело! Помогите кто-нибудь!

Раскрыть дерево комментариев (+87 веток)

Глава 23. +7°

Долгое время я выбирал между двумя темами: превышением полномочий милицией и беларусами-комбатантами в Украине. Учитывая, что я собирался ворваться на видные роли в независимых СМИ, обе темы были хороши.

Милиция как раз ярко актуализировала гневные обсуждения о себе: в течение недели сразу три раза открывался огонь на поражение. Сначала был убит ресторанный дебошир, потом — нападавший на обменный пункт, а на закуску был тяжело ранен самый дерзкий школьник из подвыпившей компании. Естественно, во всех случаях это было вопиюще, но учитывая скорое небытие любой новости, писать об этом имело смысл лишь в рамках всеобъемлющего репортажа, аналитики или еще чего-нибудь, с определением пугающей тенденции, мол, «Мусора убивают невинных беларусов». Для Хартии даже заголовок не придется менять.

Но тема про беларусов, участвующих в войне, прямо их никак не касающейся — это смело и востребовано: любому изданию читательский трафик, а мне признание. И пусть только попробуют мне отказать в приеме на постоянную работу. С такими амбициями и темой меня, конечно, вряд ли возьмут в государственные СМИ, и это даже хорошо: не люблю орошать льстивыми фразами зады высоких господ, не мое это. Мне бы проще коллективчик, и я горы посворачиваю.

Заявить о себе — стало моей осознанной жизненной необходимостью, моим воздухом. Это стало понятно совсем недавно, там, в актовом зале и кокаиновом экстазе. Я наконец-то объяснил сам себе, для чего поступал на журфак, вспомнил те сладкие минуты школьных праздников, когда мой тенор выбивал похотливые улыбки старшеклассниц, а безголосые уродцы, коих всегда большинство, смотрели на меня с нескрываемой завистью. Да, я тщеславен, но это не грех, а лишь часть меня. И теперь пришло время выстрелить, стать медиаперсоной и звездой, стать носителем авторитетного мнения.

С такой темой главная проблема — поиск информации. А учитывая, что любое общество в непрожеванных вопросах почти всегда делится поровну «за» и «против», я знал, что придется побывать в двух противоборствующих лагерях. Пока серьезной войны нет, надо двигаться быстрее.

Целая неделя ушла на то, чтобы превозмочь страх и неуверенность перед таким большим делом. Долгие пассивные и чуть позже активные поиски в интернете дали скудный результат. Всего несколько человек «могли бы» быть уже там. Все типичные маргиналы: панки, анархисты, монархисты, неонацисты. В общем, все, кто уже давно должен быть мертв, но не было для этого подходящей войны. К моему сожалению, но к радости их близких, некоторые из этого списка отсеялись сразу. Достаточно было одного звонка, чтобы понять: человек находится на территории Родины, и никуда не выезжал. Я словно искал самоубийцу, еще не купившего веревку и мыло.

Неприятная перспектива писать про милиционеров становилась все ближе. Я искал героев журналистского расследования по-всякому: один раз дошел даже до миграционной службы, чтобы выяснить, кто из мужчин призывного возраста пересекал границу. Но там на меня посмотрели как на сумасшедшего. Так, кстати, смотрят все бюрократы. Иногда кажется, что в школе чиновника есть целый курс, на котором каждого учат высоко поднимать брови, широко раскрывать глаза и кривить рот, чтобы показать самое неприкрытое удивление. Каждый из них обязан делать так при любом вопросе, вынуждающем проявить креативные способности и нестандартное мышление. Именно поэтому подобное выражение лиц чаще всего можно встретить на совещаниях по борьбе с дефицитом бюджета. А из-за опасности открытия черной дыры, вследствие большого скопления таких гримас в одной точке, заседания объявляются закрытыми для прессы.

В один свободный вечер, когда с пивом в руке были пересмотрены все сериалы и смешные ролики на YouTube, я решил проверить свой любимый блог Ника Уды. Последний рассказ был мудрен: суть заключалась в том, что человек нашего времени после заморозки оказался в совершенном будущем, которым управляет мораль. Это был рассказ-манифест, где в конце (вот это повезло!) были те самые слова: «отправляюсь в соседнюю страну, в которой как раз появилось, кого ненавидеть».

Я не верил своим глазам, но удача снова была на моей стороне.

В комментариях носителей полезной информации не оказалось, но по связанным аккаунтам в соцсетях вдруг выяснилось, что автора блога зовут Максим Наумович (то есть он назвал героя последнего рассказа своим именем), заканчивает одновременно со мной тот же университет. Вот как бывает: ты думаешь, как поудобнее встроиться в общество, а твой ровесник от него просто сбежал. Зато, судя по всему, я останусь физически цел.

Первым делом я написал Боре, и оказалось, что Максим Наумович это тот самый Максим, которого я видел тогда у бара, и у которого потом брал интервью вместе с Аллой! Естественно, я тогда его узнал. Та тирада на камеру, надо признать, произвела на меня впечатление, хотя упадничества в этой стране всегда было вдоволь! Но главное — другое: мои усердные поиски наконец-то увенчались успехом. Успехом еще и потому, что Боря не будет скрывать от меня даже самые сокровенные тайны. Он мне все-таки должен.

— Так Максим реально поехал в соседнюю страну? Зачем? — во время моего вопроса Боря сделал первый глоток пива, оставивший в бутылке меньше половины, и уже вливал туда чекушку водки.

— А почему ты говоришь соседняя страна?

— Это вроде как эвфемизм. Говоришь иными словами о том, о чем все сразу же понимают. Тем более он сам так написал в блоге.

— Не читал бы ты его блог, там один пессимизм. Он вообще был очень меланхоличным, любил много думать и говорить умные вещи. Но все это сводилось к тому, что жизнь не имеет смысла, и единственная цель человека — смерть. А со смертью шутки плохи, даже если ты просто пишешь о ней: такой провокации она не терпит.

Боря посмотрел по сторонам и вполголоса спросил:

— Слушай, ты же его имя в статье упоминать не будешь?

— Нет, конечно, и лицо замажу на фото. Я ж не из КГБ. Моя цель поглобальнее, но для этого мне нужно понять его мотивацию, интерес, цель. Может, его завербовали?

— Может, и завербовали, он не говорил. Я почему спросил. Только сейчас вспомнил, что он мне пистолет показывал.

— Что? Серьезно? Как такое можно забыть?

— Эй, я вообще-то человек, моя память — не сталь. Показал Макаров, но не говорил где достал. Мы с ним встретились после того раза, когда с тобой дунули того ядреного кокса. Все было как обычно, пили пиво, подливали беленькой, болтали о том о сем. Потом пошли отлить в туалет МакДональдса. Макс попросил зайти с ним в одну кабинку, и там достал этот пистолет. Он показывает, ну и я такой: «Блин, он выглядит большим в твоих руках. Дай подержать?» Максим тоже в своем репертуаре, мол, «Свой пора иметь, и его держать». А я ему такой: «Сильный прибор, если в глаз, то башку снесет». А он такой: «Если и в рот, то результат будет такой же». В общем, пообщались мы так в кабинке туалета, выходим, а на нас мужики так презрительно смотрят, словно мы гомосеки какие-то. Смешно было, в общем, хотя в туалете МакДональдса и не такое происходило.

По сравнению с этой историей меркло все, что мы провернули с Борей за последние месяцы. Шокировал не Макаров, и не Макс, а тот равнодушный тон, с которым все это было сказано. Боря говорил не о друге, который может умереть, а о человеке, с которым изредка приятно проводил время. Я надеюсь, что именно такие Бори пополняют ряды неудачников, с которыми не по пути мне.

— Да, занятная история. Ты его потом видел, списывался, созванивался?

— Нет, больше не контачил с ним.

— А что он вообще в тот вечер говорил?

— Конкретно ничего не скажу. Но точно знаю, что смеялись мы от души. Хотя и пессимизма хватало. В общем, стандартная посиделка.

— Слушай, Борь, я тебя почему-то раньше не спрашивал. А ты как вообще относишься к ситуации в Украине? Большая война с Россией будет?

— Да нет, вряд ли. Вон Макс не даст там повоевать, все пьяные будут ходить.

Опять хмельной смешок.

— Да там сейчас парочку стычек будет, потом России надоест и все закончится. А Макс вернется. Я просто не очень верю всей этой кутерьме, что сейчас по телеку идет. Люди же не глупые, понимают, что там чушь показывают. Так, заняться вечером нечем, потому и смотрят новости. А на самом деле люди не такие глупые, как кажется. Никто воевать не будет, вот увидишь.

Боря сделал несколько глотков своего паршиво-ершового коктейля, и чуть тише обычного сказал:

— Хочешь хохму напоследок?

— Ну?

— Жить нужно так, чтобы на твоих похоронах люди искренне плакали.

— От счастья? — я бы точно смеялся на твоих похоронах, Боря.

Он залился смехом, будто мы и не говорили только что о пистолете, близкой смерти его друга, вообще о чем-то опасном. Нет, Боря не был Максиму другом. Он был лишь самым постоянным из собутыльников. Зачем тогда Наумович раскрывал перед ним все карты? Зачем показал пистолет? Зачем говорил, куда едет? Может, он хотел, чтобы его нашли, остановили?

Боря помог только тем, что сказал время отъезда Макса. Времени и желания на беседу с этим алкоголиком-порнозвездой совсем не оставалось: у меня теперь своя дорога.

Вечером того же дня внезапно стало очень плохо. Единственная логичная причина: наверняка испорченное пиво — а чего еще ожидать от этой дешевой забегаловки с запахом сиротского синдрома. На улице уже стихли пьяные компании, а я все продолжал перечитывать рассказы Максима. Каждая новелла несла смиренный протест против главных пороков нашего общества: отсутствия эмпатии, неправильного отношения ко времени, страха самореализации, и органичности всего этого дерьма в каждом взятом человеке, как уменьшенной копии целого общества. А моральная панацея? Может это действительно выход.

Полегчало.

Наутро сильная боль совершила одновременный набег на голову и грудь, но не было времени обращать на нее внимание. Необходимо выяснить, как Максим поехал в Украину, и догнать его, остановить. Да, точно! Надо его остановить. Он слишком хорош для ранней смерти, даже от тоски этой тихой гавани всея планеты. И, пускай мы абсолютно разные, я чувствовал, что он мне почему-то нужен. Неужели только для статьи?

Надо шевелиться.

Всегда полезно иметь некоторые связи, особенно через долги. С универа самым ценным таким товарищем был Витя, работающий теперь помощником начальника пресс-службы Министерства внутренних дел, естественно, по распределению. Так получилось, что за ним был должок: когда-то я спас его от серьезных проблем, спрятав в своей квартире принадлежавшую ему травку. Помню, как он слезно благодарил меня за помощь и обещал «ответочку» в любой ситуации. И теперь наступил момент, когда этот долг я трансформирую в очень полезную для себя информацию.

Вити не было очень долго, и я уже начал делить пополам слова, написанные на близлежащих рекламах: «Бере-Гите», «Род-Ную», «При-Р-Оду». А если все предложение располовинить, то «Берегитеро-Д-Нуюприроду». Больше смысла было в соседней рекламе: «Паркин-Н-Оваций». Парк Оваций, хм. Или Паркинг Оваций. Неплохие были бы места. А если менять на ходу правила деления слов, то из объявления «Требуется технолог по металлообработке» можно вычленить слова «мет» и «аллообработка». Тут уже целый сюжет.

Витя все же вышел, вставил в зубы сигарету и процедил: «Пункт Терюха. Больше не скажу. Дай прикурить». Пошарив для вида по карманам, я отрицательно помотал головой, и Витя вернулся в здание. Я же еще немного постоял, поглядывая на часы, а потом устремился к пункту пограничного контроля Терюха.

Я не пожалел денег на такси, и уже утром следующего дня отправился в путь. Вдоль дороги поднимали головы тысячи желтых и белых одуванчиков. Как на том поле в Италии. И вновь они сопровождали близкую смерть. Почему именно гребанные одуванчики?

По дороге я вновь и вновь перечитывал с телефона рассказы Максима. Только теперь последний из них раскрылся во всей красе: а что если бы люди действительно руководствовались теми правилами, которые сами же и придумали? Да, самостоятельно человек вряд ли справился бы, а чипизации без войны не избежать, в мягком варианте — маркетинговой. А что? Масштабная пиар-акция, куча рекламы, выгодные предложения для чипированных, семейные пакеты, обещания продвинуть по служебной лестнице — в общем, давить на средние ступени пирамиды Маслоу, и все будет быстро и гладко.

А смог бы я жить в таком обществе? Я вспомнил поездку в Киев, беременную Диану, съемки в порно, драку с лесорубом и первый кокаиновый опыт. И это все только за последние пару месяцев, не считая привычных попоек и отношений на неделю. Я был бы среди тех, кто не смог бы жить без проблем. Меня бы чипировали принудительно, ради моего же блага. Возможно, так со мной и следует.

Твою мать, Диана же беременная! От этого не получится так просто отмахнуться…

Терюха встретили странной активностью. Голова электрички страдала от мельтешения местных работников таможни точно так же, как и моя. Синапсы мозга молили о пощаде, но в перерывах между мольбами сходились во мнении, что на КПП действительно ненормальный режим работы. Почти уверен, что Витя меня не обманул, и я действительно приехал по адресу. Позже выяснилось, что задержали какого-то старика, везшего в Беларусь водки и порошков больше положенного. Странно, что из-за старика бегало столько людей, это разве впервые? Весь пункт пропуска стоял на ушах, и мне нужно было узнать, кто их так поставил.

Главное — найти кого-нибудь, кто может со мной поговорить. Если догадки верны, и Максима задержали здесь, то обо всех подробностях будет знать любая смена. Я зашел в небольшой домик, похожий на те, что строят в агрогородках, и незамеченным поднялся на второй этаж.

— Извините, вы можете уделить мне 5 минут? — спросил я какого-то офицера.

— Фамилия.

— Юневич.

— По какому вопросу?

— По рабочему, — я не мог сказать все сейчас, от ворот поворот мне нужен меньше всего.

— По рабочему? — меня обыскали взглядом настолько внимательно, будто я уже совершил парочку правонарушений, тянущих на внеочередную звезду на погонах. — Посидите тут.

Я сел на лавку, и только через минут двадцать обо мне вспомнили.

— Что вы хотели?

— Здравствуйте, я студент журфака и дописываю практическую часть своего диплома. Это должно быть как журналистское расследование. И я хотел бы узнать про интересные случаи на границе.

— А почему вы не связались с пресс-службой погранкомитета или таможни?

— Да я связывался уже, и там посоветовали подъехать на пункт Терюха, как самый образцовый.

Офицер ухмыльнулся, он почувствовал, что я приврал, но не понял насколько сильно.

— Я, конечно, понимаю. Но откуда мне знать, что вы потом не перековеркаете мои слова и не выставите погранслужбу идиотами? Вы же понимаете, сейчас такое время.

— Я могу показать студенческий билет, и вы запишите мои паспортные данные. Плюс мы можем договориться о том, что я потом пришлю текст вам на вычитку.

— Наверное, так и поступим. Давайте свои документы.

Я не мог дождаться момента, когда начну вытягивать из этого старого таможенника или погранца (разницы для меня не существовало) нужную информацию. Максим уже давно был не столько главным персонажем репортажа, сколько близким человеком, судьба которого меня действительно волнует. Да, именно так расставились акценты.

— Давайте только быстро и, я надеюсь, вы понимаете, имя мое упоминать не надо. Мало ли, вы же понимаете, — офицер принял вид джина из тысячелетней лампы, великодушно позволившего задать смертному три вопроса вместо желаний.

Я достал диктофон.

— Самый интересный случай… это, наверное, когда пытались ввезти на территорию Беларуси часть клада готов, который откопали где-то на Украине, — начал таможенник рассказ. — Вот. Я тогда как раз с помощником проходился по вагонам, и, смотрю, сидит мужик и отводит взгляд постоянно. Обсмотрел весь вагон, но на нас не взглянул ни разу. Один раз только мелькнул глазком на нас, и, вы же понимаете, опыт: я сразу понял, что он хотел бы вообще нас не видеть. Вы же понимаете, это видно всегда. Даже если человек очень хочет казаться нормальным. Только я думал, что он максимум мелочь какую-нибудь везет, а у него оказались золотые монеты с патиной, как нам потом объяснили. Об этом в областной газете еще писали. Он даже не пытался рассовать это по вагонам!

— А еще что-нибудь было?

— Конкретно в мою смену так, по мелочи, в основном. Но у коллег был один раз: рецидивиста ловили, или вора в законе. Но мы знали, что он едет, и сюда из Минска вязать его приехали другие люди. Ну, вы понимаете, какие люди. Мы только как сторонние наблюдатели в тот раз были. Это вы уже там поспрашивайте.

— А были ли у вас перестрелки, например? Сейчас тяжелая ситуация в Украине, вдруг кто-то хотел туда поехать или, наоборот, приехать сюда с оружием?

Кажется, я попал в точку. Офицера как подменили.

— А что вы про это уже знаете?

— Знаю, что у вас на днях произошел один инцидент с участием вооруженного человека. Могли бы вы это как-то прокомментировать? — да, я начал блефовать.

— Об этом узнавайте там, где вы впервые услышали. Я вам ничем помочь не могу. Кстати, скоро приедет электричка, и вы понимаете, я должен уже работать.

— Так ведь электричка уже давно стоит.

— Тем более. Я ничего комментировать не буду.

Он выпроводил меня из кабинета в коридор и посоветовал поскорее покинуть здание. Это было сделано максимально грубо, что только подтвердило мои домыслы: Максим проезжал именно тут, и был, скорее всего, пойман. Значит, он уже в следственном изоляторе. Только где именно? Тут, в областном, или в столице? Вариативность дальнейшего расследования грозилась снизить его оперативность.

Покинув кабинет большого начальника, я остался в коридоре, обдумывая свои дальнейшие действия. Очень не хотелось все бросать, и даже не ради статьи, а ради самого Максима. Вдруг из того же кабинета вышел другой офицер, на которого я не обратил внимания, когда был внутри.

— Чего стал? Пошли, покажу, где выход.

Плетясь за ним, я начал прощаться со всеми иллюзиями, которые дарил в самом начале этот КПП. На крыльце он, закуривая, спросил:

— И зачем тебе это?

— Я же говорил, для диплома.

— Идиоту понятно, что это брехня для колхозанов. Ты мне правду, и я тебе правду.

Тлящаяся сигарета дала мне полминуты на обдумывание предложения.

— Если честно, то это мой друг, и я хотел бы знать его последние слова.

— Да, друзья нынче скрытные пошли, — он тяжело вздохнул и собрался было вернуться обратно.

— Погодите, — напомнил о себе я. — А вы мне что скажете?

Офицер посмотрел на меня, почесывая фуражку.

— А, ну это. Тебе очень сильно надо?

— Думаю да.

— Ну, тогда можно сделать так. Ты на электронный кошелек кинешь мне символическую сумму в размере средней зарплаты по стране, а я тебе кину его записку. В кармане у него нашли. Я ее сфоткал сразу, как знал, что какому-нибудь балбесу понадобится. Скину фотки тебе, как только все это передадим в Минск, чтобы на меня никто не думал.

Офицер так спокойно диктовал условия, будто это не записка, а огурцы по весне, на которые и без меня высокий спрос: не купишь ты, купят другие.

— Да, это было бы отлично!

— Дай листок и ручку.

Он написал номер электронного кошелька, добавив, что кинуть можно хоть сейчас, но фотографии он перешлет, когда это будет безопасно для него.

В Минск я возвращался в не самом плохом настроении, ведь поездка оказалась не безрезультатной. Мне и в голову не приходило, что этот офицер, которого я даже по имени не знаю, может кинуть. Кстати, почему он был без бейджа?

Журналистская вылазка оказалась тяжелой не только физически — грудь и голову все еще сдавливали невидимые тиски — но и психологически. В другой ситуации меня точно гложила бы оставленная силовикам информация о себе, но сейчас проблема глобальнее: они нашли записку. Какой человек пишет записку, если собирается жить? В голову лезли отвратные мысли, не посещавшие меня с момента аварии родителей. Записка могла быть только предсмертной, иначе в ней не было смысла.

Вернувшись в Минск, я нашел в себе смелость, чтобы позвонить в пресс-службу Госпогранкомитета и расспросить о случившемся на пункте пропуска Терюха. Пресс-офицер вежливо ответил, что готовится заявление, и в скором времени будет созвана конференция для журналистов, на которую я также могу прийти.

«За подробностями следите на сайте», — закончил он нашу беседу.

Тот безымянный пограничник (или таможенник?) оставался единственным источником эксклюзива. На одной этой записке я уже могу сделать интересную статью. Мне даже не придется общаться с оборванцами, едущими воевать за какие-то непонятные республики, созданные на востоке Украины. Поэтому за журналистскую часть этой истории я никак не волновался. Оставалась лишь гуманистическая.

Достаточно быстро я перевел с карточки требуемую сумму на электронный кошелек того офицера — на это ушли все мои небольшие сбережения — я не мог проиграть.

Буквально через сутки все каналы пестрели о том, что застрелен 23-летний беларус при попытке пересечь государственную границу между Беларусью и Украиной. При попытке задержания открыл стрельбу и был убит ответным огнем. Да, это был Максим. Мой Максим Игнатьевич Наумович. Из состава пограничной службы никто не пострадал. А он был убит.

Мы пересеклись всего два раза, но я во всех красках представил его лежащим в луже крови с пистолетом в руках, он точно стрелял поверх голов. Теперь мне нет смысла его догонять, теперь от него осталась лишь записка.

На конференции для журналистов человек в голубом мундире напомнил об уголовной ответственности за наемничество, и повторил всем давно известную информацию об инциденте. Ни имени, ни фамилии, лишь только одна веха в биографии: рос сиротой с 17 лет…

Для них он был очередным бандитом, которые непонятно как появляются в стране реинкарнированного социализма — в народе «совка». Он не писал рассказы, не приближался к окончанию университета, не пил ершей с эмоциональным инвалидом Борей.

Наверное, так и должно быть. Ведь он мог кого-то убить.

Письмо от офицера действительно пришло, даже в день выступления пресс-офицера госпогранкомитета: две фотографии, сделанные на мобильный телефон. На фото была записка в полстраницы. Я читал ее очень долго.

«Я родился в городе сером с дорогами ровными…

Помню моменты, когда понимал: каждое заученное с детства движение или действие — это продукт миллионов лет эволюции человечества. Только я эту эволюцию прошел за короткое детство

Точно помню, как осознал, что жив. Я тогда спускался по затемненной школьной лестнице и вдруг понял: каждое мое движение, каждый вздох — это реальная жизнь, и я ее хозяин. Меня к этому никто не готовил, я не делал домашнюю работу по этой теме, не сдавал экзаменов на готовность. Меня сразу бросили в жизнь, в которой я с детства пытался подстроиться под общую канву требований: «Не сри мимо горшка», «Не оскорбляй людей», «Видишь, как делает Петя, так правильно», «Вам следует вступить в профсоюз, так мы сможем защищать ваши интересы». Но правильным в этой канве было только «Не срать мимо горшка».

Это чувство не забыть. Хочется испытывать его вновь и вновь. В очень притупленном своем виде это ощущение приходило ко мне во время пьянок, когда я усилием воли контролировал дыхание, прямохождение и другие обычные вещи. Я не отпускал себя. Контроль над своей жизнью в деталях — вот оно счастье.

Помню, даже как-то выиграл «олимпиаду». Я был очень пьян и уже дома пытался вставить зарядное устройство в телефон. И мне это удалось с первой попытки. Ощущение победы над обстоятельствами, достойное золотой медали. Жалко, никто этого не видел.

Это ощущение, возможно, и вынуждало меня жить. Только оно уже давно не приходило. Передайте привет БЕСу»

Телевизор клеймил погибшего и грозил остальным, приказывал сидеть дома и бояться думать не по шаблону. Выступавшие по ящику ничего не знали о мотивах, о цели — им просто нужен был показательный пример того, как делать нельзя. На самом деле Максим хотел стать жертвой этой тоски и ненависти. И жизнь его была манифестом против всей этой черни, всего того, что не позволяет назвать человека Человеком. Я точно знал, что написать.

Эта статья стала поворотной в моей жизни. В ней я рассказывал про свое небольшое расследование: от начала и до конца. Все впечатления о столкновениях с коррумпированной государственной машиной, о глупости толпы и много чего еще. Естественно, я не говорил прямо, кто дал мне информацию о событии, кто передал мне записку. Но намека было достаточно, чтобы однокурсники при встрече не били меня панибратски по плечу, мол, «Здорово», а слегка испуганно протягивали руку, мол, «Здравствуйте».

Максим в статье предстал так, как и должен был: тихим гением, выбравшим роль жертвы обстоятельств, лишь бы не жить больше в окружении «Никто», которым «Некогда». Мы — страна третьего мира, и это тяготит самых талантливых ее жителей. Мы страна третьего мира, в которой жизнь не ценится настолько, что никто не боится смерти, ведь нечего терять. Все это я ставил ребром в своей статье. Она вышла гениальной, меньше и не скажешь.

Дальше рассказывать нет смысла, потому что артикул не прочитал только слепой, но и тому читали вслух социальные работники. Уже на следующий день мое имя стало чего-то стоить.

Вы знаете, что такое настоящее торжество? Торжество справедливости, торжество достижения главной цели жизни? Обо мне узнали, обо мне начали говорить. Мою статью и, естественно, меня высоко оценили акулы пера не только в Беларуси. В России и Украине новостные и аналитические порталы копировали текст и расхватывали на цитаты. Целых два дня, а в наше время это долгий срок, мое расследование всплывало то здесь, то там в информационном море. Гонорары с эксклюзивных интервью сделали меня богаче, пускай и не сильно. Во всяком случае, первоначальная инвестиция в офицера погранслужбы окупилась сполна. Я собирался оседлать эту волну и больше никогда не исчезать с радаров СМИ.

Но потом началось нечто, что я не могу никак объяснить.

Очевидно, моя статья понравилась не только рядовым читателям, но и КГБ. Честно говоря, я совсем забыл об их существовании и о том, что они очень ревностно относятся к успеху сограждан. Меня впервые вызвали на «беседу», больше похожую на настоящий допрос — так со мной никогда не говорили. Полковник Ромашков убеждал, что ему важно лишь найти «крысу», слившую мне записку, и меня сразу же отпустят.

— ТЫ же понимаешь, ТЫ нам нафиг не нужен. Нам нужна лишь крыса. Пойми, сегодня ТЫ его использовал, а завтра ЦРУ. И если от ТЕБЯ нам никакого вреда нет, то из-за цэрэушников мы можем, извини за выражение, проебать гостайну, и мало уже не покажется никому.

«Ты же понимаешь». Он говорил со мной на «ТЫ». Я не мог понять, с чего он взял, что со мной можно говорить настолько нагло и по-хамски. Это стало понятно только при появлении второго офицера в строгой форме, заявившего, что мне светит пара лет химии, но от этого можно легко отделаться, если сейчас все скинуть на искомую крысу. Моя полная юридическая безграмотность была им очевидна, они пользовались ею нагло и неприкрыто.

«Павел Леонидович… Юневич…» — как будто вспоминал мое имя этот наглый мудак.

«Так будет лучше для всех, не вижу причин для вашего упорства», — сказал второй наглый мудак.

— Если мне выдвинуто обвинение, то зовите адвоката, — вспомнил я единственную зацепку помощи.

Эти ребята расстроились. Я точно знал, что руки у КГБ гораздо короче, чем были во времена СССР. Многие из них настолько разленились и погрязли в крышевании бизнеса, что не смогли бы арестовать изменника Родины, даже если бы он сидел со связанными руками у них в кабинете.

Но полковник решил получить звезду уже сейчас.

— Ладно, давай будем честными друг с другом, раз уж ты такой неглупый. Знаешь, я тебя даже уважать стал после того, как ты сказал мне такое в лицо. Честно говоря, с таким я еще не сталкивался, — ой, как же он топорно лгал. Ему надо бы поучиться у меня. — Теперь давай по делу.

Он достал из ящика стола какую-то папку. Положив на нее руку, как президенты на конституцию во время инаугурации, пристально посмотрел мне в глаза.

— Расклад такой. Мы знаем все о тебе. Что был на Майдане. Что балуешься тяжелыми наркотиками. Что ты снимал порнографию. И все это при беременной невесте. Михалыч, ты считаешь?

— Да, выходит пока что где-то на 15—20 лет, — отозвался «хороший полицейский».

Откуда они, блядь, все это знают? В голове паника и бессвязно-бесполезные мысли, от которых я только недавно избавился. Меня загоняют в угол, меня пытаются раздавить, и у них это, кажется, получается.

— В-о-о-о-т. 15 лет за вот это вот все. Смекаешь? Теперь берем все это и ложим на одну чашу весов. А знаешь, что можно положить на другую чашу, чтобы твои 15 лет не так сильно давили?

Охрипшим и даже сиплым голосом я произнес слабое «Нет». Мои глаза уже минуту как виновато смотрели в пол.

— А на вторую чашу весов, Паша, мы положим твою новую статью, где ты во всем сознаешься. Ну, не в наркоте и залетной телке, а о том, что записку Наумовича ты придумал сам, чтобы добиться популярности. А еще ты напишешь записку, в которой будет подробно написано, где ты взял текст Наумовича. Но эта записочка будет только для нас. Все понял?

Я был уничтожен. Меня взяли за яйца и хотели их лишить. Я готов был сдаться прямо там, несмотря на весь свой пыл и гордость.

— А потом мы еще будем долго и плодотворно дружить. У тебя несколько дней, чтобы написать и признаться. Или мы тебе сразу выдвинем обвинения по полной программе, если ты все-таки выберешь 15—20 лет посидеть в тюрьме. Знаешь, там не любят таких умных, как ты.

Меня отпустили для написания новой статьи. Казалось, имея такие обвинения, я останусь в Американке на несколько месяцев, но, видимо, они тоже не хотели, чтобы я пропал с радаров. Пары дней мне не хватит даже прийти в себя и придумать какой-нибудь другой выход. Этого времени действительно достаточно только на то, чтобы сдать того офицера с Терюхов. На это расчет и делался.

Свет в квартирах еще не спившихся жителей новостроек был единственным освещением моей комнаты в этот поздний час. Максим умер, моя статья сделала меня знаменитым, головная боль стала привычным фоном жизни. Над этим всем растекался соус уголовного преследования. Я знал, что им было нужно, и мне составляло немного технического труда выполнить их требования. Но кем я буду после этого? Зашуганным недожурналистом? Постоянным клиентом дешевых забегаловок?

Я все еще был в этом шоке, как вдруг позвонили в дверь. На пороге стоял человек, которому до звания «пожилой» оставалась пара мгновений. Первая мысль: от меня требуется какая-то помощь, потому что на его лице лежала печать трагедии. Но «помощь», оказалось, пришла ко мне.

— Здравствуйте, Павел Леонидович. Я врач, и я к вам по очень серьезному делу, связанному с сегодняшним вашим посещением одного здания на проспекте Независимости. Это очень важно, поверьте мне. Я не отберу у вас ни одной лишней минуты.

В первые дни после публикации статьи я жил в эйфории, словно выиграл многомиллионный джекпот, и мог всю жизнь не работать, но куда потратить эту жизнь еще не решил, поэтому на моем лице плотно обосновалась печать Дауна. Стыдно признаться, но Максима я тогда совсем забыл, как будто уже отдал ему дань уважения, и на этом «мои полномочия как бы все». В КГБ меня выбили из колеи, и, возможно, мне действительно нужен был доктор. До этого звонка в дверь я понимал лишь одно: происходящее теперь поддается неведомой и непонятной мне логике.

Доктор сел в прихожей и начал совершенно неожиданную и откровенную беседу.

— Понимаете, психиатрия, по большому счету, все еще находится на той стадии, когда ею можно манипулировать. Я сейчас в вашей квартире по просьбе полковника Ромашкова, с которым вы сегодня беседовали. Поймите меня правильно, мне самому крайне противно об этом говорить. Но вы должны выслушать и понять. Вас никто не будет судить или арестовывать, вас просто отправят в психбольницу в Новинках.

— Но я же здоров, и на учете никогда не состоял.

— Вы же понимаете, что это не препятствие для того, чтобы отправить лечиться человека, — опять «Вы же понимаете». Видимо, чиновники учатся делать удивленный вид, а в школе чекистов учат оставлять объяснение беззакония за скобками «Вы же понимаете». — Скажите, у вас есть родители?

— Нет, они погибли в автокатастрофе, когда мне было 17.

— Хорошо. Точнее, ничего хорошего, просто я вам сейчас кое-что объясню. По закону, отправить человека в психбольницу могут только близкие родственники. Но у вас их нет, поэтому завтра к Ромашкову приведут вашу двоюродную тетю и объяснят ей, что с вами происходит.

— А что со мной происходит?

— У вас раздвоение личности. После смерти родителей, видимо, социальные работники упустили тот момент, когда вы создали себе второе Я для общения или чего-то еще. С этим мы разберемся уже во время обследования. Плюс ко всему вы стабильно увлекаетесь наркотиками, как мне сказали, а это значит, что вы еще и через руки нарколога пройдете. Двоюродная тетя, которая вас никогда не видела, согласится подписать бумаги, и вы отправитесь на осмотр, а потом и лечение в психиатрической больнице. То, что вы написали в статье, будет признано бредом вашей второй личности, вашего подсознания и тому подобное. Ромашков дискредитирует вас, а что будет дальше не так уж и важно, потому что время пройдет.

— Но рано или поздно я выйду и расскажу правду.

— Вы же понимаете, что вас будут лечить. Методы лечения в нашей стране не менялись со времен СССР. Вас напичкают транквилизаторами, галоперидолом, настоящей психиатрии не будет. Вы выйдете пассивным овощем.

— И что вы предлагаете? Что мне делать с вашей информацией? И зачем вы вообще мне все это рассказываете?

— Понимаете, мне уже надоело все это, но я должен с ними работать. Я, наверное, в таком же положении, как и вы. Поэтому я вас предупреждаю, что лучше дать им то, что они хотят.

Хм, страх и всяческое отсутствие эмпатии к человеку — это то, о чем писал Наумович, и то, что я видел перед собой.

Владимира Буковского, советского диссидента, спецслужбы вели на протяжении нескольких лет. Меня же взяли в оборот за одни сутки. Либо в нынешнем КГБ разучились работать, либо им нужно избавиться от меня очень срочно, но все же деликатно, они ведь меня отпустили. Неужели эта статья их так напугала? Нет, здесь не обошлось без какой-то чертовщины.

В следующие сутки я старался не выходить из дома. Мне никто не звонил и не писал. Резонанс от статьи поугас, и я уже начал было верить в то, что от меня отстали. Спустя пару дней после встречи с доктором я решился выйти в город. Пасмурная погода и дождь хотели сделать этот серый город темно-серым. И надо отдать им должное, они хотя бы что-то делали. Даже природе ненавистен этот «серый город с дорогами ровными…»

В этот первый выход на меня напало действительно что-то вроде сумасшествия: повсюду мерещились часы, тикающие стрелки, мигающие светодиоды, складывающиеся в минуты и часы. Я даже видел человека в костюме будильника, который стоял возле новенького магазина «Луч». Как после этого не вспомнить Максима и его рассказ про конфликт со временем?

После того случая я стал выходить из дома лишь раз в несколько дней, и только за продуктами. Каждый раз как оборачивался, я замечал, что за мной кто-то идет. Почти всегда это была пара грузных мужиков, никогда друг с другом не переговаривавшихся. Когда я резко останавливался и пропускал их вперед, они, спустя некоторое время, все равно умудрялись оказаться за моей спиной. Да, за мной велась слежка.

От постпубликационной ковровой дорожки эйфории остался только старый и рваный ковер, на котором сидели ужас и осознание серьезности ситуации. Работу мне никто не предложил, поэтому все, что оставалось, это снова и снова перечитывать сначала рассказы Максима, а потом собственную статью. Да, она была написана хорошо, пускай и не идеально. В одном месте я упустил хороший момент для точного сравнения Максима с расстрелянной беларуской интеллигенцией в 1930-х гг. Да и слишком уж мало я говорил о Максиме. Ровно половину статьи занимало описание расследования и моих, несомненно, остроумных на тот момент замечаний.

Блог Максима стал очень популярен, в разных смыслах. Комментарии под каждой записью растягивались уже на десятки страниц. Своей статьей я сделал Максиму только хуже: люди поносили и проклинали уже мертвого человека. Они безнаказанно хулили каждое его слово в каждом рассказе, оскорбляли и ненавидели все, что было с ним связано. И это были простые люди, тот самый толерантный, порядочный и трудолюбивый народ. Рот раскрывали те самые, чей голос на выборах давно не учитывается. Неужели им все-таки что-то небезразлично?

Я вспомнил безупречно правильную мысль Максима в интервью нам с Аллой: эту землю уже не спасти. За тысячи лет существования человек так и не стал образцовым, каждый раз пытаясь взобраться на вершину совершенства, и постоянно срываясь вниз. Разве это и есть развитие?

«На месте Восточной Европы должно быть теплое море»…

Как хорошо, что Макс уже погиб. Оставался лишь я.

Я, который не включал свет даже вечером.

Я, который вырубал телевизор, потому что там все идиоты, а потом снова включал, потому что собственные мысли еще хуже.

Я, которого тот доктор мог бы отправить в лечебницу, не прибегая к услугам двоюродной тети. У меня вообще есть тетя?

***

Я помню тот момент, был первый день мая. Именно тогда Боря мне написал, спустя несколько долгих недель после нашей встречи. Он предложил встретиться у меня, потому что «крайне серьезному разговору лучше не выходить за пределы стен твоей квартиры». Мне казалось здравым все, что предлагалось людьми из прошлой жизни, до статьи и всей этой вакханалии, поэтому Боря был приглашен.

Когда я впускал его в квартиру, ниже по лестнице стояли два амбала, куривших невзатяг. Я демонстративно медленно закрыл за Борей дверь: я не боюсь вас, ребята!

Борис не был бы собой, если бы не принес алкоголь, хоть я и не ожидал, что это будут три бутылки дешевого и до сворачивания крови сладкого вина. Он поставил их на столе и добавил: «Это тебе на потом».

У Бори была самая пристально серьезная вариация его орлиного взгляда, никогда раньше не излучавшаяся его глазами. Он смотрел на меня, подавленного, далекого от своего прежнего образа человека. Я думал, что сейчас он мне поможет, сейчас он что-то скажет, и я ему поверю, найду в себе силы, и снова стану непробиваемым красавчиком. И он сказал. Но непробиваемым красавчиком мне уже не быть.

— Знаешь, Максим был интереснее тебя. Да, я знал, что нам с ним недолго оставалось, но все никак не мог примириться с этой мыслью. Он был интересен как человек, как процесс разложения, как яркая вещь в себе. У него была самая благородная и осуществимая цель из всех, что мне встречались. Но теперь его нет.

Боря перевел тяжелый взгляд в ночь окна, где отражались и вдруг преобразившийся в императора Судьбы — Боря, и преданный забвению ее же баловень — я.

— Честно говоря, я думал, что ты умрешь первым, и потом уже потянешь за собой Макса, — Боря все еще странно смотрел в окно. — Понимаешь, тебя легко было довести, например, до самоубийства. Легче, чем его. Он на самом деле хотел жить. А та записка, которую ты нашел и опубликовал, не более чем отвод для глаз. Самое главное — это последняя фраза.

— Боря, я ничего не понимаю. Ты что, с ними заодно? Ты вот с этими ублюдками, которые убили Максима? И все это из-за статьи?

— А ты глупее, чем прикидывался. Статья тут совсем не при чем. И я не совсем с ними. Скорее, наши цели и задачи время от времени пересекаются. А иногда мои планы становятся их достижениями. Вот как с тобой. Но сейчас ты лучше послушал бы меня, хотя и не очень хочется распыляться перед тобой. Но это вроде как надо. Такие условия.

Я подошел к ночному окну приоткрыть форточку — было слишком душно, даже жарко. В отражение комнаты пробивались яркие вкрапления городских огней. И вдруг я отчетливо увидел какого-то уродца на месте, где сидел Боря. Я резко обернулся и встретил тот самый серьезно пристальный взгляд прямо на себе.

— Ты ведь понимаешь, что ты уже не жилец?

Я не понимал. Не понимал, почему сейчас, почему это решает он или они, или какой-то коллоквиум. Честно говоря, в последнее время я только и делал, что поднимался в гору непонимания, чтобы в этот момент достигнуть его пика.

— Ты не можешь быть один в этом мире.

Кажется, появилась спасательная ниточка.

— Чтобы выжить, мне нужно жениться? Влюбиться? Может, ребенок? Они хотят, чтобы я взял в жены Диану?

— Ничего себе, какой же ты непроходимо тупой. Тебе уже ничего не поможет. Смерть Максима предопределила и твое будущее. Ближайшее, естественно, потому что перспектива на этом и обрывается.

Я сполз к батарее под окном и теперь уже мой взгляд был пристальным. Но тупо пристальным.

— Тут вот какое дело. Обычно равные половины появляются с разбежкой во времени, и у меня всегда хватает его, чтобы довести свое дело до конца или свести их достижения к нулевому результату. Это моя основная работа. Но тут вы появились оба и одновременно. Вы даже оказались ровесниками. А это в два раза больше усилий.

Боря не шевелился, двигались только губы. Многое оставалось непонятным, но суть была ясна — Максим был как-то связан со мной, у нас была то ли единая судьба, то ли единое прошлое. И, возможно, именно поэтому мне было так необъяснимо плохо в то время, когда он умер.

— Так кто же ты, Боря?

— Я? — тяжелый вздох на мгновение потушил блеск его орлиных глаз. — Я тот, кому ты должен был передать привет по записке Макса. Я БЕС. В прямом и аббревиатурном смысле. Наумович понял меня, понял, кто я, и решил сделать меня счастливым. Это самая благородная цель, которая попадалась мне за историю человечества.

Максим хотел сделать счастливым Беса. Он умер не от тоски, а на радость этому существу, он ведь вряд ли человек, так? Надо что-то сделать, надо что-то предпринять, но страх сковал у батареи.

Боря продолжал.

— Только он не знал, что вы — половинки единого целого, и что за ним в пропасть упадешь и ты, — орлиный взгляд Бори обратился в минскую темень. — Интересно, что бы он делал, если бы знал о вашем единстве? Предпочел бы он сделать счастливым тебя?

Боря встал.

— Ребята за дверью дадут тебе несколько часов. Ты, в общем-то, знаешь, что будет дальше. В память о Максе, я позволю тебе сделать хоть один правильный шаг в своей жизни.

— Постой, — услышь сейчас мой голос Франческа, она бы вмиг отреклась от нашей вечной любви. — Один вопрос.

— Еще один? Я мало рассказал?

— Зачем тебе те пробки от пива? Зачем ты их собираешь?

— Хм, — Боря натянул на правый угол губ складчатую ухмылку. — Ровно столько надо выпить, чтобы сделать меня счастливым.

И он ушел, оставив меня наедине со снарядами дешевого вина и не более дорогими мыслями. В них прошли, наверное, те самые часы, когда должна была решиться моя участь.

Солнечные лучи уже озарили двор дома, в котором повсюду росли желтые одуванчики. Надо же, прямо под моим окном разлилось желтое море. Они так красиво сверкали росой на солнце. Я уже перестал им удивляться.

Восход убрал Минск в оранжево-розовые цвета — какой же это красивый город. Но Макс так вряд ли считал… Макс, в каком же свете ты видел столицу? Серость, небось.

И вдруг стало понятно, кем был Максим, и кем есть Я. Мы — единое целое, наши жизни были связаны именно потому, что отличались друг от друга. Как жаль, что мы не выяснили этого раньше.

И на смерть ведь он пошел не от тоски и ненависти, к этому он уже давно привык, а чтобы сделать счастливым того, кто счастлив только губя!

О чем говорил Бес? Остался только один правильный шаг. И это точно не очередная статья. Может, литература?

В дверь постучали.

Да, догадка верна, а значит время уже на исходе. Только теперь я понял истинный смысл фразы «конфликт со временем». Я ворвался в свою комнату, забаррикадировал ее креслом, которое еще помнило Борю, и открыл ноутбук.

В дверь настойчиво постучали. Я открыл нараспашку окно, и отыскал в телефоне ту самую мысль, когда-то мною записанную — надо же, она именно о том, про что говорил Боря о нас с Максимом. О единстве противоположностей, о единой жизни на двоих.

Открыв последнюю запись в блоге Максима, я прямо в комментариях стал писать.

«Ошибка небес»

Каждый человек на земле — лишь часть единого некогда существа, разрубленного неким Всевышним на неравные части. Никогда эти две доли на Земле не были абсолютно равны, и уж тем более, никогда не пересекались.

— Милый, сходи за официанткой. Она, кажется, про нас забыла совсем, — нежно прошептала моя Леди Ди.

— Ладно, но только потому, что ты просишь

Я встал из-за стола и направился к барной стойке, где всегда ошиваются нерадивые официанты. Мне оставалось пройти еще каких-то метров пять, как вдруг я услышал:

— Паша?

Голос звучал справа. Повернувшись, я узнал своего давнего знакомого. Когда-то мы с ним очень хорошо общались, а потом у него появилась жена, и она ему стала лучшим другом. С тех пор прошло года четыре.

***

Какие-то шорохи слышались за дверью. Складывалось ощущение, что кто-то возился с замком.

***

— Макс? Привет, вот уж не ожидал тебя здесь увидеть, — с глупой улыбкой растекся я.

— Да уж давненько. А ты тут один?

— Нет, я со своей девушкой.

— Все с той же?

— Да.

— Я смотрю, ты остепенился.

— Ну так, время уже требует. Так, а вы что, как? — Макс сидел со своей женой-подругой.

— Если ты про конкретно сейчас спрашиваешь, то вот с Инессой сейчас уходить уже будем, официантку ждем.

— Да, она сегодня какая-то забывчивая. Мне это не нравится, но нельзя же думать плохо о людях по мелочам.

— Особенно о незнакомых. Уж лучше думать плохо о знакомых.

— Так и есть. Только ты на что намекаешь?

***

За дверью притихли, возня прекратилась. Они мне дадут время закончить — я верю в это.

***

— Намекаю, что забыл ты про меня и Инессу. Надо это исправить. Слушай, приезжайте к нам в гости. Возьмем вина, сделаем шашлыки, поиграем в настольные игры, просто поговорим. Жизнь ведь не стоит на месте, и мы не стоим, многое изменилось, многое надо рассказать.

— Да, почему бы и нет? Иногда приятно вспоминать о наших интереснейших беседах. На какое конкретно число приглашаете?

— Решите сами, я дома работаю, а Инесса рано приходит домой. Поэтому во второй половине дня мы всегда дома. Мой телефон у тебя сохранился же?

— Да, вроде.

— Ну, вот. Решайте, когда вам удобно и приезжайте. У нас две двухспальные кровати.

— Отлично, тогда договорились. Позвоню на неделе. А я за официанткой.

Через три недели я все-таки вспомнил о приглашении, и мы выделили на поездку незанятую пятницу. Максим еще раз пригласил нас по телефону, и мы отправились в путь.

Встреча со старым другом не стоила бы написания этой исповеди, если бы не один момент вечера, изменивший всю мою жизнь, и жизнь присутствовавших тогда. После вина и десятка партий в UNO Макс отвел меня в другую комнату «для сугубо мужского разговора». Наши дамы активно что-то обсуждали — женщинам вообще ничего не стоит начать пустой разговор для заполнения эфира, они с детства этому учатся. И разве не странна в этом контексте традиция, по которой именно мужчина должен первым начинать разговор при знакомстве. Этот мир в принципе неправильный. В общем, женщины наши о чем-то усиленно болтали, а мы уединились в кабинете Макса.

***

Уже достаточно долго в дверь никто не стучал, и не трогал замок. Может быть, это была почтальонка или сосед? Или все происходящее сейчас напрямую зависит от меня? Не развивать паранойю. НЕ ПАРАНОИТЬ. Разве ты еще не привык к этой чертовщине? В твоем кресле Дьявол сидел!

***

— Мы очень давно не виделись, и я рад, честно говоря, — роясь в папках на полке, сказал мой давний друг.

— Это да, согласен. А что ты хотел там мне показать?

— Вот прямо сейчас ищу, я ведь не голословен, ты помнишь. О, нашел. Прежде, чем дам тебе, небольшая прелюдия. В общем, пару лет назад мне было уже очень тяжело с одним человеком жить. Хотя, ты же знаешь, я умею взять себя в руки. Помнишь, я рассказывал, как убедил себя в том, что Инесса — идеальный для меня человек, и что счастье с ней зависит от меня и моего восприятия ее. Вот этот метод начал барахлить, и мне стало тяжко. С тех пор я заменяю глупые мысли написанием рассказов. А недавно договорился с одним издательством, скоро издам первую книгу. Вот такой прогресс.

— Правда? Я тоже пописываю так, для себя. Интересно будет почитать, что же нынче публикуют — я взял его распечатанные на принтере листочки, и начал читать.

***

Тишина за дверью стала невыносимой. Я ждал от них действий, а они ждали их от меня. В моем рассказе наступил кульминационный момент. Как и в моей жизни.

***

То, что потом начало происходить со мной, требует объяснения даже для меня самого. Я стал читать его рассказы, и понимал, что они мои. Все, когда-то написанное мною на компьютере, все, что я зарекся кому-либо показывать, теперь видел на распечатанных листах формата А4 за чужой подписью. Большая часть абзацев была слово в слово, благо я недавно перечитывал свои рассказы и все это помнил.

Я не шучу, вот типично моя фраза: «…это не просто „закономерность подлости“, или „раз-через-раз подлости“. Это закон подлости…»

Ненависть и почему-то зависть. Страх и ущемленность. Все вместе. Я продолжал читать и накручивать себя. Вот еще одна моя фраза: «Мы ради нее где-то в еще худшем мире неустанно молились на коленях». Это же все мое, МОЕ! Гребаный ублюдок!

Мое лицо никогда не выражает эмоций, в этих широтах так принято, но даже на моей физиономии что-то стало проявляться. Это было отражение внутренних вопросов, грозившихся стать моими убийцами, как бы я не старался найти на них вразумительные ответы. Может, он взломал мой компьютер, а потом появился в том же ресторане, что и я? Он все спланировал заранее, но зачем?! Унизить меня?!

Вот еще одно мое, типично мое:

«…Зачем меня родили в мир, где на любой вопрос по несколько ответов,

И каждый пидор тут сатир, а гнида мнит себя поэтом».

Разве могут разные люди создать рифмованные строки один в один? Эту способность красть Макс использовал сполна. Или, может быть, моя Леди Ди решила подшутить, и попросила так разыграть меня?

А вот эту фразу никто не мог больше написать, только я, она моя, кто бы что не говорил: «Поэтому жители горы, в основном, пьянствовали и разрушали браки друг друга, и только рыбалка разбавляла этот лад». Этот свой рассказ я перечитывал буквально вчера! Я помню, я читал это со своего компьютера, а еще раньше я все это написал!

Нет, такого просто не может быть. Я, наверное, выпил лишнего и потерял равновесие. Я, наверное, сплю! Да, точно! Это просто сон! Или нет? Или я схожу с ума?

О боже, вот еще одна моя фраза, весь текст составлен чуть ли не слово в слово:

«— Эй, пацан! Зачем ты бьешь огромный будильник?

— Это не будильник! Это время! У меня с ним конфликт.

— Так вот где эта мразота! Отойди, дай-ка мне…»

Разве это мог написать кто-то еще? Не-ет, здесь явно что-то не так!

«Нет, спасибо. Я еще не совсем отошел от вчерашнего массового изнасилования в Индии. Если ты понимаешь, о чем я», «Жорис Карл, он убил себя! —Твою мать, еще один! Как они вообще умудряются это сделать в закрытой комнате. — Он ничего не ел эти дни, а сегодня сожрал все сразу! — Сука… надо было сразу чипировать!» — все это мое, и мысли мои и словами моими! Если раньше я и не сходил с ума, то начал. Как мало, оказывается, надо, чтобы поехала крыша.

— Ты написал это сам?

— Да, конечно. Кое-что уже подправили редакторы, но моего тут все еще 95%. Они меня так просто не сломают, — усмехнулся Макс своей хохме. Зря он это сделал.

Я понял, что это не розыгрыш, он просто меня надул. Я не знаю как, но он украл у меня все, что я копил, все, что у меня было ценного в этой жизни. Я мог найти другую женщину, я мог отказаться под пытками от семьи, но я не мог бы отречься от своих мыслей и идей, потому что они мои. Я помню, как мне в голову приходила каждая из них, помню, как их записывал на виртуальной бумаге, и вдруг моими плодами решил грубо воспользоваться кто-то другой! Это было предательство в высшей степени, меня пытались уничтожить. Я перестал понимать, что происходит, я перестал оценивать риски и держать такт. Я видел источник своего раздражения — он должен быть уничтожен.

***

За дверью по-прежнему была тишина, но в душе воцарился дикий ужас от неопределенности, ожидавшей меня: еще немного, и я допишу развязку своего рассказа, но что же будет дальше?

***

Я был ниже и, возможно, слабее физически, но что-то придало мне силы сделать все быстро и правильно. Кажется, я его душил, кажется, он пытался бить меня, но я не чувствовал боли. Не помню момента, когда Макс перестал дергаться подо мной. Я многое после того момента не помню.

***

В дверь несмело постучали.

***

Меня посадили в тюрьму, Инесса чуть позже покончила с собой, не вынеся одиночества и утраты, Леди Ди я больше никогда не видел. Мои рассказы были выпущены под именем Макса, а в аннотации некто по имени Б. Е. Сулима написал, что один из друзей автора не выдержал гениальности и правдивости произведений, за что и убил его. Естественно, книга разошлась миллионными тиражами, об этом говорили на каждом углу. Моя история стала напоминать миф про Сальери и Моцарта.

***

Стук раздался еще сильнее.

***

Когда-то, давным-давно, мир был населен ангелами, самыми совершенными существами во Вселенной. Но потом они все были порублены на две части, почти всегда неравные. Эти половины падали на Землю и превращались в людей: обычных, в чем-то похожих, но разных. История не знала примеров, когда обе половины совершенного существа оказывались равными, жили в одно время и даже встретились. Хотя нет, уже знает.

***

Сильный треск — дверь была выломана. В квартире никого не было. Ветер развевал занавеску у открытого окна. Одуванчики под окном в который раз принесли каждому свое.

Глава 24. Привет из преисподней Предисловие

В общем-то, я не обязан вам ничего объяснять, просто вдруг почувствовал потребность донести содержание записки, которую оставил Максим лично мне. Она не попала ни в руки правоохранительных органов, ни в руки Юневича:

«БЕС, если моя смерть сделает тебя счастливым, то будь же ты счастлив. Дьявол ведь тоже имеет на это право».

Следующий рассказ я посвящаю своему самому любимому собутыльнику — Максиму Игнатьевичу Наумовичу.

Глава виновника

Все, успокоился. Хотелось что-нибудь разбить, но ведь стало б только хуже. Хотелось прокричать, но это могло усугубить мое положение. Да и как было уже не будет: ярость и отчаяние, овладевшие мной, успели сделать свое грязное дело.

Мой поступок, конечно, отвратителен, но еще хуже — моя на него реакция. Да, я выбросил мусор прямо на дорогу. Эта злосчастная кожура от банана как будто сама выпала у меня из рук, я могу поклясться, что даже не заметил этого. Хотя это и есть самое страшное — я не заметил. Это как же надо было отпустить вожжи контроля над собой, чтобы выбросить банановую кожуру на дорогу, и не заметить! И ведь не на автомате, потому что никогда такого раньше не делал. Потеря самоконтроля — самый страшный грех.

Дальше, как вы поняли, стало еще хуже. Я был в отчаянии от этого проступка. Раньше, в древности, подобное не могло считаться преступлением против совести, против развития личности, но в Эпоху Рефлексии — это преступление против себя. Я потерял из-за этого короткого по времени действия где-то полгода работы над собой. Из-за гребаной кожуры!

И да, я тут же вспылил… а как еще на такое реагировать?

В итоге насмарку пошли годы моего самосовершенствования, годы ежедневной рефлексии! Я допустил ошибку, которую перестают совершать дети в три-четыре года! А своим гневом я испоганил все! Я плохой человек, я никчемный человек…

Теперь не видно будущего: я буду тратить годы на восстановление прежнего уровня личности, когда другие уже уйдут далеко вперед, станут уважаемыми людьми, гуру, непогрешимыми. А я буду здесь, в клоаке своего примитивного и низменного альтер эго, разросшегося на месте одного пустякового на первый взгляд проступка.

Честно признаюсь, была еще одна ошибка: я начал винить в этом не только себя. Общество — именно оно установило такие правила. Именно человеческая община сумела так высоко оторваться от природы, что стала похожа на пантеон богов. И все это благодаря одному простому инструменту — рефлексии.

Поясню для тех, кто когда-нибудь это будет читать. Давным-давно в школах ввели предмет «Самоанализ и самосовершенствование», и с тех пор принято отсчитывать эпоху Рефлексии. Ученые все еще дискутируют о точной дате начала эры, но суть от этого не меняется — мы часть этого нового времени.

Ребенка с самого рождения в первую очередь учат рефлексировать. Первое слово, которое он произносит вслух, это «Рефлексия». И только потом «Мама» и «Папа». И это очень хорошо, это очень прогрессивно. Рефлексия — это просто. Ты уделяешь себе вечером 10 минут и начинаешь вспоминать все, что ты сделал за день: правильно это было или нет. В первые годы очень сильно помогают родители: они дают фундаментальный ориентир в мире вечной борьбы хорошего и плохого. И дальше уже легко разбираться самому: если ты не причинил малейшего вреда себе и другим людям, значит, день прошел правильно. Если ты сделал что-то для личностного роста: начал обливаться холодной водой или учиться играть на скрипке, значит, день прошел удачно. Только из таких удачных дней строится цепочка развития личности — тяжелая работа, надо сказать. Тяжелая и длительная. Но она окупается, когда твое благородство и развитость не по годам отмечают гуру, непогрешимые. Только в постоянной работе над собой можно достичь успеха и подняться вверх по социальной лестнице.

И теперь всего этого у меня нет…

Всего этого я лишил себя сам…

У меня нет будущего…

У меня нет меня…

Все увидят, что я опустился в развитии, это сразу заметно…

Ай, пошло все к черту!

Глава полицейского

У нас, конечно, есть дело на этого паренька. Его зовут Гариб. Сначала мы не поняли в чем дело: ну ходит какой-то человек и кричит. Видно, что немного сорвался, отказался от самоанализа, но такое иногда случается, и люди все равно потом возвращаются к рефлексии. Все ведь знают, что только она делает человека Человеком.

Мы, как представители силовых структур, и как просто неравнодушные люди, приходили к нему сами, отправляли авторитетных людей. Но ни у кого не получалось с ним нормально поговорить: он вел себя вызывающе, хамил, в общем, был готов к цивилизованной дискуссии только с атавистической точки зрения. Поэтому мы решили его оставить в покое, а потом, когда он соскучится по человеческому общению, он бы сам пришел к нам с повинной. Согласен, метод достаточно рискованный, но с такими серьезными случаями общество не сталкивалось уже добрых лет 300, что нам надо было делать?

И потом началось самое странное: к нему стали приходить люди. Они его слушали, кивали, поддакивали, а он им твердил одно и то же: каждый человек имеет право не рефлексировать. Мы присылали, и не раз, отряды спецназа, которые с самыми весомыми аргументами вступали в дискуссию и доказывали, что человек без рефлексии не человек, а значит не «человек имеет право не рефлексировать», а «нечеловек имеет право не рефлексировать». Многих мы вернули на путь истинный, и они усердно работают над своим личностным прогрессом. Но с Гарибом осталось несколько человек, которые приняли его псевдоучение слишком близко.

Мы видим этих людей, мы знаем их общую психологическую картину. Научным фактом является, что человек человеку рознь, но мы стараемся не указывать гражданам с ограниченными возможностями развития личности на то, что у них не получится кем-то стать. Ведь мы знаем примеры, когда (извините, сейчас использую устаревшее слово, но оно будет тут к месту) глупые люди становились очень просвещенными, образованными, развитыми, благодетельными, в общем, достойными членами нашего общества Эпохи Рефлексии, и все благодаря упорному труду над собой. Но именно люди, имевшие ограниченные возможности развития, и уже истощившие их, стали первыми приближенными Гариба.

Давайте будем объективны, чуть отступим от политкорректности и скажем правду: эти люди действительно глупы. Да, это так, не надо смотреть на меня осуждающе, вам необходимо отрефлексировать эту свою реакцию. Они глупы и это факт. Они не могут и не хотят развивать свою личность. И в этом их беда. К сожалению, наши аргументы они игнорируют в силу своей глупости, и у нас пока нет способа переубедить их исправиться, встать на путь очеловечения. Но мы скоро это исправим, я обещаю.

Глава политика

События развивались стремительно. В какой-то момент поклонников «учения» Гариба стало критически много — что-то около 150 человек. Они несколько раз вышли на демонстрации, которые мы, власть и мудрость имущие, никак не подавляли. Пусть люди видят, что они малочисленны и не представляют угрозу.

Но вы ведь понимаете, политика — грязное дело в любую эпоху. Нет, мы конечно уже давно избавились от черных технологий пиара и унижения противников, уколов, подстав и шантажа. Теперь политика стала очень цивилизованной, и мы действительно эффективно делаем то, для чего избираемся во власть. Но Единая Цель не погнушалась опуститься на нижнюю планку принятой морали и стала поддерживать Гариба и его идею «свободного нерефлексирования». Да ради Бога! Мы все понимаем, что только в планомерной работе над собой человечество может добиться еще больших высот: мы уже построили самое эффективное и справедливое общество в истории! Нам осталось совсем немного до того, чтобы превратиться в Богов! Поэтому тот, кто хочет остаться на задворках истории, имеет на это право. Ведь демократия — это право человека быть глупым, если он того хочет.

Но дальше — больше. Пришел удар, откуда не ждали. Гуру, непогрешимые также высказались за право человека не рефлексировать. Не все, конечно, там было два-три человека, но их оказалось достаточно, чтобы легитимизировать это движение.

Я никогда никого не осуждаю, избавился от такой проблемы, как это принято, в лет шесть, поэтому и не порицаю, а констататирую факт: аргументы этих гуру были слабыми. Судите сами: они говорили, что своего просвещенного статуса добились не столько благодаря рефлексии, сколько природному дару. И вслед за этим утверждали, что рефлексия, таким образом, необязательное условие существования гуру, непогрешимого. Ну это же бред!

Еще один гуру говорил о том, что такого статуса непогрешимого он мог добиться уже к двенадцати годам, если бы не требования общества по контролю. То есть рефлексию он предлагал сделать факультативным занятием в средней школе. Тот же бред.

Честно признаюсь, не обладаю достоверной информаций, что именно побудило этих трех гуру встать на защиту права не рефлексировать, но факт остается фактом: они с ними.

После признания непогрешимыми этого права в обществе наметился серьезный раскол. Люди в ожесточенных спорах теряли годы, а то и десятилетия упорной работы над собой. После таких дебатов, доходивших и до драк, которые, я напомню, были законодательно запрещены еще 180 лет назад, людям уже ничего не оставалось, как признать это право и не рефлексировать. Да, многие из них пошли по этому легкому пути вниз, взбираться всегда тяжелее.

И вот я сижу здесь, за своим рабочим столом. Незадолго до нашего с вами разговора мне принесли результаты выборов в парламент. В общем, вы можете меня почти поздравить с получением поста премьер-министра. Почему почти? Да потому что моя партия набрала 48% голосов избирателей, а Партия Совершенствующихся Демократов — 37%. Но эти маргиналы из Единой Цели отхватили 12%! А это значит, что если они объединятся с ПСД, то образуют коалицию ПСД-ЕЦ, и получат право формировать кабинет министров! И мы потеряем власть.

Да, политика все еще грязное дело. И я в этом деле мастер.

Разве у меня есть другой выбор?

Глава виновника

Я счастлив как никогда. Кто бы мог подумать, что выброшенная мимо мусорки банановая кожура перевернет общество, заставит его принимать другое мнение, позволит человеку жить так, как того хочет он сам, не требуя соответствовать устаревшим моральным принципам. Смешно теперь даже представить, но они действительно хотели возвести этику в ранг закона! Да-да, когда мое движение стало разрастаться, эти политиканы при поддержке консервативных гуру решили сделать из этики закон! Но у власти уже были ребята из коалиции ПСД-ЕЦ, поэтому у них ничего не получилось.

Более того, после ожесточенных споров в парламенте рефлексия перестала считаться обязательной парадигмой жизни. Теперь каждый волен выбирать: контролировать самому себя, или контролировать кого-то другого.

В общем, я был счастлив как никогда. Да, хватало перегибов, как, например, тот раз, когда мои парни решили ритуально изнасиловать учащихся одной из школ в возрасте от 8 до 12 лет. Так они хотели доказать обществу, что можно не рефлексировать даже после тяжелых преступлений, и все равно остаться полноценным человеком. Они еще закончили тот ритуал игрой в шахматы.

Но общество в своей массе уже не реагировало отрицательно на происходившие трансформации. Спустя пять лет к власти пришли консерваторы, но все, на что их хватило, это введение института социальных маньяков. На бюджетную службу были взяты все отморозки страны. Эти соцманы (как их стали называть в народе) должны были публично насиловать каждого, кто нарушил закон, только если это не касалось этики. После двух изнасилований каждый гражданин имел право безнаказанно убить нарушителя. В общем, это оказалось полезным и более действенным инструментом для поддержания всеобщего порядка, чем рефлексия. Видите, мы движемся вперед, мы развиваемся.

И вот, я иду плечом к плечу со своими соратниками, с людьми, которые поверили в меня тогда, когда это было опасно, и которые любят меня теперь, когда это делать так легко. Кто бы мог представить, что спустя десять лет после выброшенной не туда банановой кожуры миллионы на этих улицах будут любить того, кто так себя за тот поступок корил. Каждый из них хочет ко мне притронуться, и лезет для этого на головы соседей. Мои поклонники соорудили стену, лишь бы прикоснуться ко мне во время нашего традиционного и юбилейного марша антирефлекторов! Я счастлив, как никогда.

Глава полицейского

Это случилось буквально полчаса назад, но только сейчас виден весь масштаб катастрофы. Эти миллионы АР (антирефлекторов, как мы их называем) шли своим обычным маршрутом, как вдруг стена из людей, окружавшая Гариба, рухнула прямо на него. В последовавшей давке и панике погибли уже несколько тысяч человек, и это только по предварительным данным! Их лидер тоже мертв.

Уже полчаса от наших патрулей и СМ (социальных маньяков, как мы их тут называем) поступают шокирующие новости: толпа буйствует, убивает, калечит, грабит и поджигает все, что видит! Они уже разгромили минимум пять полицейских участков и одну казарму, но пока я тут с вами разговариваю, это число могло и увеличиться. В общем, у них есть оружие, их мотивы и цели не ясны. Непонятно, что происходит, и как нам себя вести.

Но мы скоро это исправим, я обещаю.

Глава политика

Посмотрите в окно: вы видите, как сотни тысяч людей устроили самую большую в мире оргию? Как не видите? Она распласталась на десятки километров. Вон там, возле аптеки, распинают какого-то мальчонку, а за столами кафе трахают (извините за выражение) жареных уток. Люди сошли с ума за какие-то два часа после смерти Гариба. Он был задавлен своими же фанатами, теми, кому он дал возможность даже не жалеть об этом. Что-то потом произошло, ведь этот массовый психоз только набирает обороты.

Видите, как в ночи горят высотки? Это полицейские башни. Все копы города вырезаны, сожжены и предварительно изнасилованы бутылками из-под шампанского. Нас некому защитить. Они не добрались до парламента только потому, что не могут быстро перемещаться и одновременно самозабвенно трахаться (еще раз извиняюсь). Тотальная оргия задержит их еще на пару часов, а потом они доберутся и до нас.

Да, мы зря допустили эту вольность: не рефлексировать. Институт социальных маньяков был введен запоздало. Мы проиграли эту эволюционную войну за какие-то пару лет. Цивилизации больше нет, и не будет.

Как только такое возможно? Так быстро и так безнадежно уничтожить то, что строилось столетиями?

Глава протиста

Планета. Земля. Много падали. Падаль после огня. Падаль-гниль. Много еды для меня. Много еды. Очень много еды. Я буду плодиться вечно. Тут столько еды.

О, банановая кожура.

Оглавление

От автора

Финал

Глава 1. Исповедь Максима Игнатьевича Наумовича

Глава 2. Исповедь Павла Леонидовича Юневича

Глава 3. Ноябрь 2013. -1°

Глава 4. Запись №1. Плюс и минус

Глава 5. +1°

Глава 6. Декабрь 2013. -2°

Глава 7. Запись №2

Глава 8. +2°

Глава 9. Январь 2014. -3°

Глава 10. Запись №3. Последнее выступление президента

Глава 11. +3°

Глава 12. Февраль 2014. -4°

Глава 13. Запись №4. У пещеры с драконом

Глава 14. +4°

Глава 15. Конец февраля 2014. -5°

Глава 16. Запись №5. Конфликт со временем

Глава 17. +5°

Глава 18. Начало марта 2014. -6°

Глава 19. Запись №6. Эмпатия-ТВ

Глава 20. +6°

Глава 21. Апрель 2014. -7°

Глава 22. Запись №7. Моральная панацея, или Я знаю, как вас всех спасти

Глава 23. +7°

  «Ошибка небес»

Глава 24. Привет из преисподней Предисловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg