«Карьера Ногталарова»

Карьера Ногталарова (fb2) - Карьера Ногталарова (пер. Михаил Владимирович Эдель) 3969K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сейфеддин Даглы

Об авторе

Сейфеддин Даглы — современный азербайджанский писатель-сатирик. Его перу принадлежит роман «Сын весны», сатирические повести, рассказы и комедии, затрагивающие важные общественные, морально-этические темы.

В эту книгу вошла сатирическая баллада «Карьера Ногталарова», написанная в живой и острой гротесковой манере. В ней создан яркий тип законченного, самовлюбленного бюрократа и невежды Вергюльаги Ногталарова (по-русски — «Запятая ага Многоточиев»).

В сатирических рассказах, включенных в книгу, автор осмеивает пережитки мещанства, частнособственнической психологии, разоблачает тунеядцев и стиляг, хапуг и лодырей, карьеристов и подхалимов.

Сатирическая баллада и рассказы писателя по-настоящему злободневны, осмеивают косное и отжившее в нашей действительности.

Карьера Ногталарова Сатирическая баллада

Вместо (крайне необходимого) пролога

Товарищ Ногталаров чтил четыре, на его взгляд, весьма жизненных символа: круглую печать, автомобиль, кабинет и хотя бы одного подчиненного. Все остальное, включая расщепление атома, строение галактик, жену, детей, он относил к миру туманному, потустороннему, не представляющему особого интереса.

Переступив порог своего кабинета, Вергюльага Ногталаров окрылялся, как молодой орел: садясь в автомобиль, чувствовал себя счастливым новобрачным; ставя круглую печать, сиял, словно его известили о рождении сына; а когда отдавал распоряжения секретарше, думал, что произносит тост на свадьбе своей дочери.

Если товарища Ногталарова лишили бы одного из сотворенных им идолов — печати, автомобиля, кабинета и подчиненных, — он занемог бы. В лучшем случае. В той же мере его огорчало, если кто-либо осмеливался признаться, что ему неизвестно имя товарища Вергюльаги Ногталарова.

— То есть как это какой Ногталаров?! Странно. Разве вы не слышали это имя? Как это могло случиться? — изумлялся Вергюльага.

И вы, уважаемый читатель, тоже не слышали о товарище Ногталарове? В самом деле, как это могло случиться?

Тогда позвольте вас познакомить с ним поближе.

Познакомим вас по им же изобретенному методу. Метод, не станем спорить, оригинальный.

Принимая нового сотрудника в вверенное ему учреждение, Вергюльага прежде всего интересуется, каково его мнение о самом себе. Потом уже заводит речь о служебной характеристике подавшего заявление.

Свидетельствуем: имел место такой случай.

— Скажи, какой ты человек? — спросил товарищ Ногталаров поступающего на работу в руководимую им контору.

Сперва посетитель опешил. Но, зная, что самокритика всегда украшает работника, отметил некоторые отрицательные стороны в своем многогранном характере.

Товарищ Ногталаров протянул ему заявление о приеме:

— Раз у тебя имеются недостатки, ты не можешь работать в моем учреждении.

Несомненно, после этого ошеломляющего случая желающие трудиться в подведомственном товарищу Ногталарову учреждении громогласно пели ему оды, а себе панегирики… Херувимов и серафимов немедля зачисляли в штат.

Если же воспетые персональные качества впоследствии не соответствовали истине, лжеангелы изгонялись из рая. Безоговорочно.

Мнения других и всякие письменные аттестации товарищ Ногталаров не признавал.

— У каждого есть друзья и недруги. И те и другие скажут неправду, слушать никого не надо. Я верю только мнению человека о самом себе.

О себе товарищ Ногталаров тоже имел личное мнение и никогда его не оспаривал — личность он исключительная. Неповторимая. Другой, подобный Ногталаров ему неизвестен. Единственный недостаток, который товарищ Ногталаров признавал за собой — это отсутствие счастья. Конкретно — ему около сорока. В его годы такой личности уже под стать быть министром. Или хотя бы руководителем особо значимой организации. В руководящем кабинете обычно у стен стоят ряды стульев и полукресла у длинного стола. Минимум четыре телефона. Невидимых звонковых кнопок не менее шести. В гараже несколько служебных машин. В подчинении сотни разнообразных людей.

Единственное, что не приходило в голову товарищу Вергюльаге, — необходимость обладать знаниями, хотя бы мало-мальски научными. О философских, исторических, а тем паче литературных не может быть речи. Чтобы занимать руководящее кресло, их не требуется, — это он знал твердо. Главное качество при нем — он необыкновенная личность. Ибо на свет Вергюльага появился не так, как все. А совершенно редким путем. Товарищ Ногталаров, как и Наполеон Бонапарт, шел из чрева матери ногами вперед. Факт исключительный? Значит, товарищ Ногталаров и личность исключительная. В обоих случаях ноги двух знаменитых людей сыграли немалую роль в их биографии.

Появление на свет таким необычным путем товарищ Ногталаров считал указанием свыше. Однако, как он утверждал, природа позабыла наделить его столь же необыкновенным счастьем.

Кто же считает особым счастьем заведование всего-навсего межрайонной конторой по сбору и сбыту утильсырья?

Вследствие этого приметы упоительной власти выглядели не столь ослепительно, как хотелось бы товарищу Ногталарову.

В кабинете… Эх, что это за кабинет, если в него едва втискиваются трое сотрудников, а четвертый вынужден слушать указания товарища Ногталарова по ту сторону порога, что несомненно затрудняет восприятие руководящей мысли.

Автомобиль… Что это за автомобиль, именуемый машиной, которая два дня стоит и полдня ходит. И подчиненных — раз-два и обчелся. Между тем иные его школьные товарищи давно занимают привлекательные посты.

Но считать товарища Ногталарова человеком лишенным надежды было бы необоснованно. Мало того, Вергюльага верит в свою судьбу, — она пока притаилась, выжидает, но с часу на час готова сверкнуть перед ним белозубой ослепляющей улыбкой.

Человек, появившийся в подлунном мире ногами вперед, должен оставить в нем свои исторические следы. Доказательства? Извольте.

Товарищ Ногталаров не обладает специальными знаниями или, допустим, философским образованием и вообще какой-либо профессией, а руководит… Случай, правда, беспримерный, но ведь речь как раз идет об исключительной личности. Не так ли?

В чем же все-таки исключительность Вергюльаги Ногталарова? — спросите вы. Сейчас ответим на ваш вопрос. Его биография. Письменная. Сочиненная им самим и размноженная на машинке.

Особенность этой биографии в том, что товарищ Ногталаров работает над ней всю свою жизнь. Он редактирует ее, вносит дополнения, кое-что исправляет. Оно и понятно, кто не работает над стилем! Не важно, что сказать, а как сказать, и это Вергюльага тоже твердо знает. Однако все варианты биографии начинаются достойно. «Родился я под грохот первой мировой войны». Несколько торжественно, но достаточно скромно. Товарищ Ногталаров вовсе не утверждает, что лишь он один родился под исторический грохот. Дальше поясняется кое-что персональное. «Мать произвела на свет всего-навсего одного ребенка. И им являюсь я!»

Рождение и детство Вергюльаги

Осень 1914 года. Это суматошная осень. На земле царила невероятная путаница. Земной шар походил на кипящий котел, в котором готовят хашил — тесто, сваренное в крутом кипятке.

В этот день ветер стенал и корчился, как взбешенная ведьма… Ее дразнил слезливый дождь… Все выло, вопило, грохотало. Одним словом, шла репетиция светопреставления.

На окраинной улице средних лет мужчина, с непокрытой головой, промокший, торопливо перебегал от одних ворот к другим, стучал в ставни, двери и призывал:

— Скорей к нам, у жены начались схватки!

Кругом обитали родственники разных степеней, начиная от сестер его матери и кончая снохой двоюродного дяди.

— Эй, бабка, тетка, невестка дяди, дела плохи, у жены началось.

Промокший знал одно — началось. Ибо не мог же он предугадать, когда это кончится. Схватки у его жены длились ровно двое суток. Младенец не спешил к ожидающим его родственникам.

И не зря. Ему хотелось удивить их. И удивил. Сперва он продемонстрировал свои длинные ножки.

— О, он далеко пойдет, — в один голос воскликнула родня. — Поздравляем. У вас родился необыкновенный сын.

Назвали его Вергюльагой.

О том, что он выдающаяся личность, как мы уже слышали, постоянно уверяли тетки, дяди, снохи, племянники, двоюродные братья, троюродные сестры, убеждали всех самозабвенно, неустанно и добились своего — Вергюльага поверил им.

Но раз он исключительный, то все его действия также исключительны, — следовательно, сопротивление его желаниям — грех. Кто же склонен брать на свою душу столь тяжкий грех? Среди близких и дальних родичей таких, слава богу, не находилось. На базаре Вергюльага увидел верхового.

— Папа, что это?

— Лошадь… Видишь, на ней ездит чужой дядя.

— Купи мне лошадь… Хочу ездить.

Отец, мудрствуя, решил не забегать вперед, стал на четвереньки и набросил себе на шею веревку. Кнутом мальчик вооружился сам, без подсказки.

— Бийэ! Быстрей, быстрей же! — подгонял кнутом всадник.

Отец наловчился менять аллюры — скакал галопом, поводя боками, переходил на рысь и заканчивал карьером.

В женской бане крошка Вергюльага увидел в ушах сверстницы сережки.

— Что это, мама?

— Сережки, сынок.

— Я хочу сережки.

В тот же вечер ему проткнули ушки и вдели серьги.

— Отец, что это?

— Той. Играет музыка. Сосед наш женит сына… Скоро привезут невесту.

— Привези мне невесту…

Отец и мать попросили время на размышление, но Вергюльага затопал ножками и вышел из себя: что за проволочка?

— Где моя невеста? Я хочу той, пусть играет музыка.

Была опасность — исключительный Вергюльага может захиреть, похудеть и, не дай бог, заболеть. Сбегали к старшему дяде и привели в дом его дочурку… Ее нарекли «невестушкой» и содержали у себя…

Не станем упоминать о еде Вергюльага и о его одежде. Кто из соседей мог решиться в байрам не купить Вергюльаге гостинцев или не прислать вкусно приготовленного блюда…

Как-то в пятницу шестилетний Вергюльага вышел за ворота, почтительно сопровождаемый отцом. На шейке висел амулет, к сорочке пришита бусинка от дурного глаза, в ушах сережки, в руке сдобный хлебец — гогал, во рту конфета.

Отец сел на лавку покалякать с соседями, Вергюльага, оберегаемый отцовской бдительностью, вторгся в игру сверстников.

— Я буду главным! — заявил исключительный мальчик.

Но мальчишки ничего не знали о Вергюльаге, а тем более о Наполеоне… И что это за «главный» с сережками в ушах?

И вообще, какой может быть атаман из этого долговязого, неповоротливого и ко всему ленивого Вергюльаги?

Нет, вождем его категорически не признавали и принимали в свой отряд просто так, как сына соседа.

Маленький Вергюльага нашел выход, пустил в ход злополучные средства: связи, подкупы, угрозы…

Угрожал он папе и маме, а те уже знали, что надо делать. Пост главаря приобретался ласковыми уговорами родичей, сдобными булками, конфетами и — увы — даже прямым подкупом, всовыванием в ладошки мелких монет. Путь не хитрый, но широко известный.

Правда, в скором времени Вергюльага отстранил родителей от роли посредников и стал заниматься коррупцией самостоятельно. Средств у него было достаточно… Его феодалы, тетки, дяди, их тетки, их дяди, в угоду будущей исторической личности урывали у своих бесперспективных детей и несли дань выдающемуся Вергюльаге, который далеко пойдет.

Главенствование, руководство чем и кем угодно, не владея для этого ни умом, ни опытом, ни даром предвидения, впоследствии сослужили службу товарищу Ногталарову. Он, можно сказать, впитал эту истину с молоком матери в то время, когда он им довольствовался.

В школу Вергюльага пошел в положенный день. Вместо ученического взял портфель отца.

— Учитель, я буду старостой, — сказал Вергюльага, едва объявили выборы классного старосты.

Ошарашенные первоклассники зароптали и выбрали другого мальчика.

В ту ночь Вергюльага впервые не дал заснуть папе и маме.

— Устройте меня старостой, — требовал сын.

Отец отправился в школу. Учитель оказался непонятливым и твердил: «Простите, но ребята выбрали другого».

Учитель не понравился Вергюльаге: как он смеет отказывать. И вскоре Вергюльага ушел из школы.

— Если меня не назначат старостой, я не стану учиться здесь, — кричал честолюбивый мальчик. И настоял на своем.

Дядюшка Вергюльаги

В эти знаменательные дни на жизненном горизонте Вергюльаги появился его родной дядя… Лицо, прямо скажем, значительное.

Отстранив всех окружавших Вергюльагу, дядя стал для него гвоздем, на который вешают все.

Это был, правда, младший дядя — брат матери Вергюльаги. Старший дядя, то есть старший брат матери, являлся отцом «нареченной». В будущем он должен стать тестем своего племянника, шефом и покровителем Вергюльаги. Младший же дядя был всего на восемь лет старше подшефного племянника и учился в старших классах другой школы, где пользовался уважением.

Будучи председателем комитета учащихся, дядя Вергюльаги был близок к учителям и дирекции школы. Он записал Вергюльагу в свою школу и постарался — племянника выбрали старостой.

С этого дня Вергюльага перестал именоваться сыном такого-то. Все его называли племянником такого-то. Племянник не оставался в долгу. Он носил дядины письма девушкам, в которых, как ему казалось, его покровитель был влюблен, и выдвигал кандидатуру дяди на выборные посты, когда он на это намекал.

Полюбив пост старосты, Вергюльага невзлюбил учение… Оно требовало ума, труда и неослабного внимания на уроках.

Вергюльага заменил все это упрямством. Еще во втором классе учитель предложил ему разделить семьдесят два на девять.

Вергюльага молчал, а потом, не смущаясь, сказал, что он не обязан все знать, хватит того, что управляет классом.

— Восемь, — шепнул ему сосед.

Услышав подсказку, Вергюль громко ответил:

— Десять.

— А твой сосед подсказал тебе — восемь.

— Я слышал. Но не стану же я повторять его слова.

— Разве тебе не хочется, чтобы твой ответ был правильным?

— Я ответил почти правильно, ошибся всего на два.

— Но ведь за такой ответ ты на экзамене получишь тоже «два».

«Это мы еще посмотрим, — подумал Вергюльага, — был бы жив и здоров мой дядюшка».

И не ошибся. Упрямство и дядя не изменили ему. Вергюльага добрался до седьмого класса. Он двигался под зонтиком дядюшки, оберегавшего его от дождя и зноя.

Дядюшка окончил десятилетку, Вергюльага простился с семилеткой, но ростом, устремлениями, хваткой племянник стал равен дядюшке… Их роднили семейные узы и души. Дядя и племянник отправлялись в кино, театр, на празднества в парках как друзья-товарищи.

Глава без названия

По расчету автора, глава должна была быть посвящена юности Вергюльаги, ибо на лице героя уже обозначалась растительность. Однако по обстоятельствам, не зависящим от нас, глава остается без названия.

По какой причине? — спросите вы.

Прежде всего по той причине, что юность Вергюльаги прошла без любви.

Так что посвящать такому бесцветному этапу в жизни героя целую главу, право, не следует.

Выходит, у него не было молодости?

Вы улыбаетесь, не верите? Увы! Ни одна искорка не вспыхнула больше в его груди в период, справедливо именуемый — золотые дни юности.

Безусловно, сердце есть сердце, оно не оставит вас без лирических вспышек, трепета и мечтаний. Кое-что в этом роде испытывал и Вергюльага, но он успешно погасил первое сладостное увлечение…

Если вы не забыли, у Вергюльаги была нареченная, и притом дочь старшего дяди и, самое главное, племянница младшего дяди.

А младший дядя пожелал, чтобы его племянник и племянница соединились. Мог ли Вергюльага ослушаться его? Разумеется, нет. Правда, один раз сердце Вергюльаги потребовало неповиновения чувствам, которых требовала голова.

Это интересно! — заметите вы.

Весьма интересно. И я нахожу, что об этом стоит поговорить.

Сначала, скажем, бунт сердца определили два обстоятельства. Первое — возраст героя, второе — время года.

Вергюльага находился в том возрасте, когда, в средней школе начинаются выпускные испытания, а сердце, несмотря ни на что, добавляет свое, самое опасное, самое трудное испытание.

Ее звали Серчэ-ханум. Именно она, грациозная, элегантная, гордая, заставила его сердце не поддаваться повиновению дяди. Глаза Вергюльаги (опять-таки по велению сердца) то и дело устремляли свой взор в сторону Серчэ-ханум.

Именно ее образ сотворил то, что сотворяет весна чувств с каждым, кто влюбляется во время выпускных экзаменов. Серчэ-ханум неотступно появлялась в сновидениях Вергюльаги, ею он грезил и наяву.

Вергюльага решил в свободное время, после занятий, сообщить о своем чувстве Серчэ-ханум и потребовать взаимности.

Конечно, он скажет ей о своих переживаниях, что сердце заставляет его сойти с колеи, что он теряет сон и так далее.

Вергюльага как-то вечерком нагнал девушку, прочистил горло, раскрыл рот… И увидел совершенно явственно свою нареченную… И еще более явственней своего младшего дядю.

Сердце дало осечку, ибо и оно подневольно, и вместо пылких слов Серчэ-ханум за своей спиной услышала хрипловатое:

— Ра-а-а… раз-решите ва-а-ас проводить.

Серчэ испугалась, вздрогнула (что очень влияет на ответные чувства) и, окинув взглядом чудесных глаз долговязого одноклассника, презрительно протянула:

— Да он с ума сошел!

Нет, она не сказала — ты с ума сошел. Или — вы с ума сошли. Именно — он с ума сошел. О, девушки, притом грациозные, элегантные, гордые, умеют уничтожать противника одним взглядом и одной фразой.

Вергюльага оторопел, два раза моргнул глазами и, верный себе, поставил Серчэ-ханум ультиматум, вроде того — хочу быть старостой… Но сказался возраст, Вергюльага со временем поглупел.

— Прошу вас, — сказал он, — больше не сниться мне, так как у меня есть невеста. Если узнает мой дядя, получится большая неприятность.

Серчэ-ханум сперва не поняла, она еще раз окинула более изумленным взглядом Вергюльагу, его длинную тень, отбрасываемую уличным фонарем, и хотела сказать что-то более ошарашивающее. Но они приблизились к фонарю, тень долговязого укоротилась, и гордая красавица изменила решение. Серчэ уставилась на Вергюльагу, затем, вскинув голову, рассмеялась.

— Буду сниться! — вырвалось у нее.

Вергюльага всполошился и потерял самоуверенность.

— Ради самого аллаха, не снись!

— Клянусь аллахом, буду сниться!

— Поверь, если дядюшка узнает, я погиб.

— Хоть умри, буду сниться.

Вергюльага молил. Серчэ-ханум не внимала.

Было бы полгоря, если бы испытание у фонаря кончилось категорическим капризом Серчэ-ханум.

Не успел на другой день Вергюльага войти в класс, как одна девушка громко произнесла:

— Буду сниться!

Класс взорвался. Вергюльага сел за свою парту в дальнем углу. Вошел учитель. Начался урок. Вдруг другая девушка, обернувшись, подмигнула Вергюльаге и четко произнесла:

— Буду сниться.

Можно ли удержать морскую волну, катящуюся к берегу? Еще, вероятно, трудней удержать волну молодого смеха. Класс дружно прыснул, затем расхохотался.

Вергюльага без переживаний выбросил из сердца гордую Серчэ-ханум. Он даже перестал замечать ее. Но девушки-одноклассницы не забывали его, они еще долго заставляли пылать его уши… Он постоянно слышал (в классе, на улице, в трамвае) одно и то же. Завидев его, проказницы хором кричали:

— Буду сниться!

Он шел домой безлюдными улицами, на ходу прыгал с трамвая и стремительно бежал, благо у него были длинные ноги.

Естественно, отвращение ко всяким сердечным чувствам укоренялось в нем с каждым днем… Он уже считал любовь неуместным явлением, а девушек — носителями всех злосчастий. Раз так, то им нет места в его сердце. С этим покончено.

Так вспыхнула и погасла молодость Вергюльаги. И поэтому глава эта остается без названия.

Бедняга, — возможно, скажете вы.

Может быть.

А почему «может быть»? — спросите.

Потому что Вергюльага другого мнения о своей молодости. Должен сказать — жизнь нашего героя мы будем изучать не простым глазом, а через лупу, и тогда, надеемся, вы согласитесь с нами.

Дело в том, что молодость товарища Ногталарова не прошла, как мы полагаем, абсолютно без любви.

Правда, это была не любовь в подлинном смысле, но, во всяком случае, что-то похожее на увлечение.

Разрешите, мы вывернем наизнанку молодость товарища Ногталарова, как давно сшитую, однако еще не надеванную одежду.

Юность Вергюльаги Ногталарова

Что же это было, заменившее любовь? Чем же увлекся Вергюльага? Какая страсть пленила его? А вот какая.

Незадолго до окончания десятилетки в школе созвали собрание учащихся. Цель собрания — сбор металлолома. Разбили учащихся на отряды и каждому определили его участок.

Отряд, в который входил Вергюльага, успешно опередил другие по количеству собранного металла и нашел время и возможность помочь соседним сборщикам.

На следующий день позвонили из конторы, ведавшей сбором металлолома, и попросили прислать одного из учеников отличившегося отряда.

Вергюльага выразил готовность пойти в контору. И побежал. Да, побежал. Еще не зная зачем, но чувствовал — зря не приглашают представителя лучшего отряда.

Чутье не обмануло его. Его ждал корреспондент городской газеты. Среди прочих вопросов корреспондент поинтересовался:

— Кто руководил вашим отрядом?

— Мы сами. Кто же будет нами руководить?

— Но кто-то был старшим? Как его имя, фамилия?

Вергюльага не задумался, не гадал, не припоминал:

— Его имя — Вергюльага Ногталаров.

Вскоре газета известила читателей, что «лучшим отрядом руководил товарищ Вергюльага Ногталаров». Товарищ Ногталаров!

Впервые он услышал со страницы газеты — товарищ Ногталаров! И запомнил эти два слова, как зовущие, возвышающие, весьма значимые.

Купил пятнадцать экземпляров газеты и раздал их родне, которая вновь в один голос подтвердила: «О, он далеко пойдет». Вергюльага сделал свои выводы, — популярность превыше всего. Ее надо чтить, лелеять, не дать запылиться. И приказал всем домашним отныне именовать его — товарищ Ногталаров. Не иначе.

Этот номер газеты и поныне в золоченой рамке хранится в личном музее товарища Ногталарова, как «экспонат номер один».

Товарищ Ногталаров, несмотря на молодость, понял и другое.

Популярность может дать лишь высокий пост, видное положение, управление чем-либо. И только к этому следует стремиться. Для этого не нужны знания и особые качества… Поставить тебя над другими может лишь должность.

Она — почет, уважение, слава…

Да, о руководящей должности следует мечтать.

Ее надо добиваться. Должность — возвышение, тебя все видят, а ты можешь и не замечать нижестоящих.

Мечта о ней и заменила товарищу Ногталарову иные чувства.

Неукротимое желание занять место на возвышении укрепило открытие, сделанное Ногталаровым после упоминания его имени в газете. Оказывается, и Наполеон появился на свет не совсем обычным способом. Наполеон и он! Это знамение. Причем ведь Наполеон не сразу стал великим, он тоже начинал с небольшого. И тоже в ранней молодости. И вряд ли о Наполеоне было напечатано в газете, когда ему минуло столько же лет, сколько товарищу Ногталарову. Так что еще неизвестно, кем станет он, Ногталаров.

Но когда это случится? Кто скажет? Нужно обратиться к дяде. Содействовал ли дядя Наполеона его славе, неизвестно, и вообще был ли у него дядя. Но пренебрегать своим дядей было бы нелепо. Знамение знамением, а дядя дядей.

Женитьба Вергюльаги Ногталарова

Был вечер. На небе рядом со звездами пристроились неяркие облака. А луна, ее облик в эту ночь был похож на физиономию беспризорного, спавшего в асфальтовом котле в известные годы, ибо луну затмевали и чернили похожие на паранджу тучки. Луна, конечно, стараясь отделаться от портивших ее светлый лик лохматых тучек, пыталась убежать от них.

После трех надоевших зимних месяцев наступила весна. Она вступила смущенной, но гордой поступью, подобно молодому человеку, явившемуся на смену освобожденному от поста состарившемуся работнику.

Птицы, заняв на ветвях свои места, бесконечно чирикали. Садовые розовые кусты испускали из незримых кальянов дивные благоухания. Струйки фонтанов на площадях подпрыгивали, словно волейбольные мячи. На улицах протянулись цветные ленты — вереницы гуляющих девушек и юношей. Даже старики вышли к воротам и уселись на скамьях, опираясь на свои палки, и по привычке тут же дремали… Мирно дремлющие у ворот в теплый вечер старики и старухи — картина, которой напрасно пренебрегают художники-реалисты.

А море! Оно не обращало внимания на мрачноватое небо, его взволновало оживление на берегу, и оно качалось, как бы опьянев от земных благоуханий. Одним словом, весна…

В этот вечер Ногталаров стремительно шел по роскошному берегу моря, по пышным аллеям и, ничего не видя, не слыша, не чувствуя, не обращая внимания на юношей и девушек, обуреваемых весенними чувствами, подчинившими себе сердца и мысли, спешил в дом младшего дяди. Дверь открыла мать Вергюльаги: жена дяди отправилась в театр, и некому было присмотреть за младенцем.

— A-а… Это ты, Вергюльага… Заходи, — обрадовалась его мать.

— Дядя дома?

— Да. Он как раз спрашивал о тебе. Зайди к нему в комнату.

Проходя в следующую комнату, Вергюльага увидел свою нареченную, дочь старшего дяди. Он мельком взглянул на нее и прошел мимо. Подобный взгляд Вергюльаги покажется странным, ибо его мать при каждом случае именовала девушку не иначе как «наша невестушка» и не знала, как лучше угодить ей. В свою очередь старший дядя звал Вергюльагу «мой зять».

И так как все было давно решено, то, встречаясь иногда, жених и невеста старательно не обращали друг на друга внимания, мало того — избегали оставаться с глазу на глаз.

Ногталаров застал своего дядю играющим с самим собой. В противоположность своему племяннику, дядя был тучным мужчиной небольшого роста. Макушка дяди, подобно середине блюдечка, краснела сквозь реденькие волосы. Глаза из-под толстых стекол выглядели вареным урюком, опущенным в чистый стакан. Нижняя губа отвисла, как у верблюда, а двойной подбородок делал шею невидимой. Распахнутый домашний пиджак и рубашка открывали взору волосатую грудь.

Правая рука дяди играла с левой, они по очереди бросали кости, играющий громко считал очки и передвигал шашки на нардах.

Вергюльага осторожно переступил порог, кашлянул и тихонько произнес:

— Добрый вечер, дядя.

Подняв влажные, словно вынутые из компота, глаза-урюки, дядя еще ниже опустил верблюжью губу:

— Добрый вечер, племянник.

— Играете?

— Нет. Решаю задачи. Хочу составить теорию игры в нарды. Почему есть теория игры в шахматы, а в нарды ее нет?

— Да. Это серьезный, большой вопрос.

— Твой дядя никогда не занимается мелкими вопросами. Садись, сыграем.

— Но вы заняты, я, наверное, помешал вам?

— Не беда, садись.

Вергюльага сел. Взяв кость, дядюшка бросил ее на середину доски, другую положил перед племянником.

— Кинь.

Племянник взглянул на дядину кость, на ней значилось «два».

«Нехорошо получилось… Как же теперь бросить, чтобы на моей кости было меньше, чем «дю» — два».

Товарищ Ногталаров замялся… Но его, как всегда, выручал сам дядя. Оглянувшись, дядя позвал:

— Сестра, подай-ка нам чаю.

Вергюльага быстро положил кость на доску и, глубоко вздохнув, торжественно возвестил:

— Ек — один!

Игра закипела. Простите, просто потеплела… Ибо это была не кипящая вода, а только чуть подогретая… Мнимой страстью. Дядя, правда, старался выиграть, зато и племянник не зевал, стараясь проиграть.

Наконец Вергюльага победил — ему удалось проиграть. Дядюшка выглядел довольным, то есть так, как этого хотел победитель.

Пили чай, разговаривали. Наконец дядя спросил:

— Как дела, дорогой племянник?

— До окончания школы остается немного.

— Экзаменов не бойся, свидетельство получишь.

— Я намерен поступить на службу.

— А высшее образование?

— К чему оно мне. Хочу взять пример с вас. Сколько людей работают под вашим руководством, хотя вы не окончили ни университета, ни института. Зачем же мне быть доктором или инженером? Нашлось бы только хорошее учреждение, которым я мог бы руководить.

— Да-а-а… Ты верно рассуждаешь… Найти такое дело не трудно. Но… есть препятствие. Во главе учреждения должен стоять женатый человек… Глава учреждения обычно имеет жену, детей… Так что ты обязан жениться, машаллах, чтоб не сглазить. Человек ты уже взрослый, носишь усы, галстук.

Дядя устремил взор на покрытое молодым пушком лицо племянника.

— Невеста у тебя, слава богу, есть. Я лично поженю вас.

Племянник, понимая, что идет к заветной цели по верной дороге, опустил голову, скрывая радость.

Дядя спросил тихо, но повелительно:

— Ну, что ты скажешь, отвечай?

Племянник поднял голову и, вытянув безмерно длинную шею, растягивая слова, как лапшу, сказал:

— Разве я могу возражать вам, дорогой дядя. Сами знаете, как говорится… Скажете: умри — и я умру. Живи — и я буду жить, не то что женить меня, но будь я женат, в вашей воле было бы развести меня.

— Ну, молодец! — воскликнул дядя и закурил погасшую папиросу.

Несомненно, глотая лапшу, дядя не заметил жирной кости, припрятанной племянником для себя, не мог слышать слов, произнесенных Вергюльагой про себя: «Делай что хочешь, только скорей устрой меня на должность».

Дядя, постукивая стаканом о блюдечко, крикнул:

— Валида! Поди-ка сюда, Валида!

Племянница дядюшки, двоюродная сестра Вергюльаги, его нареченная, небольшого роста, упитанная девушка с красными, как помидоры, щечками, смущенно вошла в комнату и, став у порога, прошептала:

— Да, дядя.

— Подойди поближе. Сядь. Вот здесь, не стесняйся. Вот так.

Посмотрев по очереди на свои жертвы, после недолгого молчания дядя, отпив глоток чая, повел речь.

— Гм! Конечно, все мы умрем. Однако в нашу эпоху умирать холостым не принято. Это не к лицу нам, надо растить новое поколение для нашего отечества. В том числе и вы… Гм! Я не говорю, что вы умрете. О нет. Не приведи аллах. Я говорю — один кончает десятилетку, другая семилетку. Читать-писать для себя вы умеете, и настала пора жениться. Ваши родители вручили мне право над вами. И я, соединяя ваши руки, говорю: поздравляю! Живите, благоденствуйте, будьте мужем и женой! Да здравствует наша молодежь!.. Ура!

Проворно соскочив со стула и схватив обоих за руки, дядюшка соединил их. Нареченные покорно опустили головы. Взгляд жениха уперся в макушку невесты, а ее взор в его башмаки… Товарищ Ногталаров кисло улыбался, Валида плакала.

Дядюшка, приоткрыв дверь, кликнул сестру:

— Свет твоим очам, баджи, сестра моя! Поздравляю! Подай сладкий чай!

Сестра щелкнула пальцами и выплыла из комнаты.

— Уй! Да будет мать жертвенным даром сыну своему и невестушке своей, — успела провозгласить она.

Собираясь домой, товарищ Ногталаров все же не забыл спросить:

— Как же насчет службы, дядя?

— Об этом не беспокойся. Я сказал — кончено. На другой день после свадьбы ты будешь во главе самостоятельного учреждения.

— Во главе, да?

— Да.

— Наверняка?

— Не беспокойся.

— Спасибо.

— Счастливо. Проводи невесту домой.

— Слушаюсь.

Выйдя из комнаты дяди, товарищ Ногталаров сказал матери:

— Мама! Скажи отцу и старшему дяде, чтобы не медлили со свадьбой, как только кончатся экзамены.

— Хорошо, сынок. Хочешь, мы сыграем свадьбу до окончания экзаменов?

Домой шли в особом порядке — впереди товарищ Ногталаров, за ним в двух-трех шагах мать с невестой. Жених о чем-то рассуждал сам с собой.

Валида с завистью смотрела на идущих им навстречу молодых людей, шли они под руку и весело переговаривались. Ее огорчало еще одно обстоятельство: «Как я буду идти под руку с таким долговязым? Интересно, как он заставит меня звать его — товарищ Ногталаров или Вергюльага?»

Свадьба состоялась летом. Скажем прямо, событие это не взволновало товарища Ногталарова, поэтому я не стану описывать ни торжественных обрядов, ни всего прочего. В памяти Вергюльаги осталось одно лишь: что в ту ночь его, как жениха, именовали «беком», он по положению сидел между шаферами, именуемыми сагдыш и солдыш, что его воспевали певцы и в его честь играли музыканты. И, наконец, когда он танцевал лезгинку, то был сверх меры осыпан мелкой монетой — шабашем, в пользу певцов и музыкантов. Вот и все, вессалам!

В день окончания десятилетки Вергюльаге исполнилось двадцать один год, а его жене, Валиде, шестнадцать лет. Несмотря на все усилия дядюшки, Вергюльага не раз оставался на второй год.

После свадьбы молодые два месяца отдыхали на берегу Каспия в тени инжиров, среди виноградных лоз, на золотистом прибрежном песке.

Осенью товарищ Ногталаров занял должность, а жена его заняла свое место на кухне свекрови.

В какую же должность вступил товарищ Ногталаров?

Долго судили и рядили дядя и племянник, семь раз примеряли и никак не приходили к согласию.

Вергюльага метил высоко, он мечтал о большом кабинете и многих подчиненных. И, конечно, о печати. Дядя вразумлял его — начинать надо с небольшого, без кабинета и без печати. Первое время следует поработать под чьим-нибудь началом. Однако исключительный товарищ Ногталаров на такое начало не соглашался.

Каждый раз встреча с дядей ни к чему не приводила, непреклонный Вергюльага уходил домой ни с чем. На другой день в доме младшего дяди появилась его сестра, мать Вергюльаги.

— Боюсь, как бы мальчик не захворал, ведь он мое единственное дитя. Его печаль разрывает мое сердце.

Дядя давал слово найти должность с кабинетом и печатью, но сдерживать его не собирался. Как можно поставить во главе учреждения неопытного молодого человека, как можно доверить ему печать, предоставить в его распоряжение людей?

Ответ на эти вопросы нашел сам товарищ Ногталаров.

Однажды, войдя в служебный кабинет дяди, он сказал:

— Я нашел для себя подходящее место. Вы должны добиться, чтобы меня назначили руководителем.

Дядя не понял:

— Как это добиться? Что это за место?

Товарищ Ногталаров объяснил:

— Существует контора по сбору всякого тряпья. Контора ведает специальными точками, приемными пунктами. Я хочу заведовать такой лавочкой.

Дядя приподнялся со стула:

— Ты будешь собирать тряпье?

Вергюльага по-гусиному вытянул шею:

— Собирать будут мои подчиненные. Я буду выдавать квитанции и прикладывать к ним печать. У меня уже есть опыт. Меня в этой конторе знают, обо мне писали в газете… Помните?

Дядя встал, обошел кругом племянника, затем стал измерять его длинную фигуру, на что ушло немало времени.

— Клянусь аллахом, у тебя исключительная голова, племянник! Ты будешь большим человеком.

Тогда на стул опустился Вергюльага, он откинул голову, вытянул ноги, так что они оказались по ту сторону дядюшкиного стула, и захохотал:

— Под вашей благодатной сенью, дядя! Получите только для меня место заведующего. Посмотрите, на что я способен.

— Получу. Выбери место для лавки.

— Я уже выбрал, на углу нашей улицы есть пустующая конюшня. Я отремонтирую ее, сделаю окна, двери — и все будет как следует.

— Хорошо. Я все устрою.

Дядя и племянник остались довольны друг другом.

Товарищ Ногталаров — глава учреждения

Было ясное утро. Солнце на восходе, подобно очищенному от корки арбузу, алело на горизонте. Его первые лучи напоминали воткнутую в арбуз тысячезубую вилку. Требовалась лишь мощная длань, чтобы этой вилкой поднять пламенеющий арбуз и, не разрезав, не искромсав, целиком проглотить его.

Если в городе и нашлось бы двое людей с подобным желанием, то одним из них был, безусловно, товарищ Ногталаров.

Ведь не шутка, сегодня он наконец достиг своей мечты — приступил к заведованию. Конюшня была реконструирована, окна и двери окрашены. Над дверью приколочена яркая вывеска, указывающая назначение лавочки и ее номер.

Цветные надписи на стеклах приглашали население сдавать разный полезный хлам. К тому же призывали многокрасочные плакаты на стенах.

Заведующий, товарищ Ногталаров, попыхивая папиросой, прохаживался взад-вперед по узкому тротуару и любовался вывеской.

Я до сих пор не описал вам наружности товарища Ногталарова. В этом, я считаю, еще не было нужды. Но уже наступил час, когда мы можем, как говорится, изваять его фигуру во всем ее великолепии.

Правда, я намерен был сделать это во время свадьбы, когда товарищ Ногталаров восседал в качестве «бека»… Но, зная на этот счет мнение самого героя, воздержался.

— Жениться, сыграть свадьбу — все это пустяки, — сказал мне герой повести, — что в этом особенного? А вот, будучи в моем возрасте, возглавлять учреждение — это другой разговор, товарищ писатель.

И так как повиноваться моему герою мой долг, я приступаю к изображению его наружности.

Прохаживаясь перед открытой им лавочкой, товарищ Ногталаров напоминал столб электросети, к которому еще не подвесили провода. Ростом он был ровно два метра. Что касается лица, то можно сказать следующее: ниже коротких волос обозначался невысокий лоб, еще ниже небольшие глазки. Нос приплюснут, словно по нему прошлись горячим утюгом. Под носом квадратные усы, а под подбородком адамово яблоко величиной с грецкий орех. Длинная шея и выдвинутый вперед подбородок с адамовым яблоком под ним, напоминали вопросительный знак.

Походив по тротуару, заведующий приемным пунктом товарищ Ногталаров вошел в лавочку и торжественно оглядел ее.

Рядом со столом красовались весы. На столе конторские счеты, квитанционная книжка, чернильница с красными чернилами, цветные карандаши, подушечка и… на ней печать. Печать. Вожделенная мечта!

Товарищ Ногталаров сел за стол, взял печать и, не дыша на нее, любовался ею. Затем он устремил свой взгляд на улицу. По тротуару проходили люди, но не их видел завпунктом. Он взирал на их портфели, чемоданы, зенбили — плетеные корзины, сумки и мешки. Ему казалось, что все они набиты хламом, и им следует войти в лавку и сдать его.

Однако носители зенбилей, сумок, портфелей проходили мимо.

Вынув из кармана коробку, товарищ Ногталаров достал из нее папиросу с длинным мундштуком, и едва он успел затянуться (сегодня он впервые курил), как на глазах выступили слезы. Все же папиросу не бросил, а настойчиво учился пускать дым из ноздрей.

Накурившись, вынул из кармана круглую печатку, дыхнул на нее, прижал к подушечке с чернилами, еще раз дыхнул, приложил печатку к квитанции номер один и расписался на ней… Печать! И подпись. Пусть подпись сотворена преждевременно, но удержаться товарищ Ногталаров не в силах был. Еще целый час вышагивал по лавке заведующий, но ни один клиент не переступил его порога. Товарищ Ногталаров снова сел за стол и еще долго наслаждался своей подписью, сделанной красными чернилами.

А клиенты все не показывались. Напрасно товарищ Ногталаров ждал их. Он стал томиться, даже почувствовал усталость. Еще раз посмотрел на квитанцию и спохватился — забыл поставить дату.

Половина рабочего дня прошла, а почина все не было. Квитанция оставалась незаполненной, на ней не значились ни род утиля, ни его вес, ни цена. На квитанции красовалась лишь подпись, которую он изобрел, пока ремонтировалась старая конюшня. Хотя для конструирования подписи были исписаны многие тетради, она и теперь не нравилась ему. Нет, такая подпись не может украшать главу учреждения.

Он знал, что подписью, ее формой, росчерком, завитушкой в конце и в начале дорожат многие ответственные руководители, в том числе его дядя. Подпись следует отработать по-новому. Наконец добился — подпись стала похожа на сороконожку.

Но к чему она, если квитанция пуста. А солнце, так радовавшее в это утро, клонилось к закату, его прикрывала черная туча, и оно уже не было похоже на алый очищенный арбуз, а представлялось ему закопченной старой сковородой. Имецно старой сковородой.

— Какой отличный утиль, — вдруг прошептал товарищ Ногталаров…

Попадись ему такого объема сковорода, и суточный план был бы выполнен с избытком. Через несколько минут тучка уплыла дальше, и солнце походило на медный шар…

Это же металлолом! Ну да. Прими он такого веса цветной металл, его бы немедленно повысили в должности.

И тут товарищ Ногталаров вспомнил о сковороде, висевшей у них в доме над очагом… Затем он, как кинооператор, стал мысленно направлять свои глаза-объективы во все закоулки двора и комнат. Не только своего дома, но и родственников, соседей, знакомых… Перед взором плыли амбары, мусорные ящики, чердаки… Сколько там валяется добра!

Виденное всколыхнуло. Он поднял правую руку, в которой держал красный карандаш, левую с печатью и хлопнул себя по лбу:

— Прах и пепел на мою глупую голову!

Дуга с солнца, словно хвост золотой рыбки, нырнула за горизонт, последние лучи его напоминали брызги золотой воды… Нет, скорее всего брызги раскаленного металлического лома видел на горизонте товарищ Ногталаров.

Окинув печальным взглядом пустые полки, бездействовавшие весь день весы, гири, товарищ Ногталаров вздохнул… Вынул из коробки последнюю папиросу, бросил коробку в угол… Но тотчас подхватил ее и положил на весы.

— Почин! — воскликнул заведующий. — Да, почин! Ну конечно, коробка-то утиль.

На коробке изображена покрытая снегом гора, у подножия всадник. Товарищ Ногталаров долго смотрел на рисунок… Потом, оглядев еще раз лавочку, он вздохнул, взял замок и сделал шаг к двери… Но вернулся. Надо исправить дату на первом листке квитанции, поставить завтрашнее число.

Но вдруг что-то свалилось на порог… Что это? Объемистый тюк.

— Эссалам алейкум! — послышался хриплый голос, сопровождаемый шумным сопением.

Тюк помешал увидеть человека, маленького, тщедушного мужчину с огромным, туго набитым мешком и зенбилей.

Посетитель снял папаху, вытер подкладкой пот с лица, провел указательным пальцем под носом, пригладил длинные свисающие усы и, наконец, окинул магазин оценивающим взглядом глубоко сидящих острых глаз. Увидев пустые полки, он повел плечами и тем же хриплым голосом сокрушился:

— Ай-ай-ай… Ты еще не сделал почина, баджиоглу?

И, не дожидаясь ответа, продолжал:

— Выходит, я пришел в добрый час. Сделай почин, рука у меня легкая, даст бог — дело пойдет хорошо.

Без всякого приглашения, словно был старым приятелем заведующего, поднял свою ношу и уложил ее на весы.

— Взвесь-ка… Посмотрим, — тоном распорядителя сказал он.

Глаза товарища Ногталарова сверкнули… Он без памяти сунул в карман ручку, которую держал в руке, и взялся взвешивать хлам. Даже не обратив внимания на сортность товара, приняв его по расценке самого старика, лично отнес принятый утиль в угол. Тут же выписал квитанцию и отсчитал деньги. И как удачно — на квитанции сегодняшнее число!

— Изволь, ай дайы, дядя! Получай. — Чуть помедлив, добавил: — Большое спасибо за услугу!

— Эх, баджиоглу! — Из уважения старик назвал заведующего баджиоглу — сыном сестры, племянником. — Какая тут услуга! Это мое ремесло. Мое имя Абыш. Да, Абыш. Но все зовут меня «Астарвеш Абыш», — старьевщик Абыш. Я закупаю у населения старье и сдаю его государству. Вчера узнаю: открывается новый пункт — лавочка. Сегодня обошел всю улицу… Машаллах! Добра тут много, торговля пойдет шибко. Насчет хлама район богатый.

Старик снова погладил усы. Было очевидно, что он еще не все сказал…

— Верно, ты, баджиоглу, положил много трудов? Хороший магазин открыл. Я тебе буду служить целый месяц.

Товарищ Ногталаров все еще не отрывал глаз от хлама. Отвечал он не думая:

— Да нет же, все это устроил дайы, мой дядя, — и тут же замялся: «Что это я? Называю своего дядю — дайы и этого человека тоже так величают, то есть ставлю их на одну ступень?!»

Поэтому поспешно добавил:

— Послушай, не называй меня баджиоглу — сыном сестры, называй меня гардашоглу — сыном брата.

— Ай-хай. Хочешь, я буду называть тебя даже халаоглу — сыном двоюродного брата твоей матери. До свидания, я пошел, меня дома ждут ребятишки.

— Постой. Если тебе не трудно, разложи товар по полкам, ты же специалист.

— Что ж, слушаюсь, эмиоглу — двоюродный брат по отцу.

Старик старательно выполнил просьбу. Затем еще раз вытер папахой пот, сказал «прощай» и покинул лавочку.

— До свидания! — ответил заведующий.

Товарищ Ногталаров продолжал воодушевляться… Сколько добра закуплено! Кроме того, у него уже есть один подчиненный — постоянный сборщик. «Ну и счастливец старый Абыш. Ты первый служащий товарища Ногталарова, ты вошел в историю».

В отличном настроении покинул заведующий Ногталаров свою лавочку. Уже замыкая дверь, он решил закурить. Да, но где папиросы? Ах, он выкурил все и даже сдал коробку в утиль.

Но что он наделал? Это же историческая коробка. Она ведь начало начал! Да, куда она девалась? Пришлось разрыть весь хлам, доставленный стариком. Наконец нашел. Товарищ Ногталаров достал из кармана носовой платок, тщательно вытер коробку, поцеловал ее, как издавна поступают с вещью, сделавшей почин.

— Нога твоя оказалась легкой, «Казбек»! — умиленно произнес товарищ Ногталаров.

Коробка эта хранится в личном музее нашего героя, под музейным номером два.

Спасибо вам, родня!

Товарищ Ногталаров, не давая матери забросать его вопросами, как прошел первый день на службе, еще в дверях крикнул:

— Скорей принеси фонарь.

Мать схватила фонарь и выбежала вслед за Вергюльагой во двор, за ней спешила испуганная жена товарища Ногталарова. Подбежав к мусорному ящику, Вергюльага стал рыться в нем. Он откладывал в одну сторону кости, в другую тряпье, в третью — прочий хлам. Затем скомандовал: «За мной!» — ринулся к амбару. Вечерний ветерок колебал огонек фонаря, лица женщин выражали тревогу и страх. Бех, бех! Чего тут только не было! Покрытые ржавчиной дырявые казаны, ведра, тазы, щербатая фаянсовая посуда, рваные сапоги, рубахи, исписанные тетради, изъеденное молью тряпье — одним словом, настоящий клад.

Товарищ Ногталаров все это вынес во двор и стал сортировать.

— Видали? Это же настоящее добро! Так вот, соберите все, что валяется по углам, и снесите сюда. А рано утром все собранное принесете в мой магазин.

Отдал приказ и поспешил в соседние дворы. И там обнаружил неисчислимый хлам. Иные соседи посмели протестовать — почему он хозяйничает в их доме, но товарищ Ногталаров быстро усмирил их:

— Если в вашем доме будет обнаружен утиль, вы будете оштрафованы. А сдавая утиль, вы получите за него деньги.

Лишь в полночь он вернулся на свой двор и увидел холм всякого старья. Домашние, привыкшие выполнять любое его желание, в самом деле постарались.

Товарищ Ногталаров окинул довольным взглядом холм, который должен возвысить его, зажег папиросу и пустил струю дыма к небосводу.

А небосвод был усеян бесчисленными звездами, как луг ягнятами.

Ему же звездное небо казалось опрокинутым медным дуршлагом с миллионами дырочек. Но жаль, что эта огромная посудина не подлежала сдаче в утиль.

Глаза товарища Ногталарова теперь не замечали ничего, кроме утиля. Утиль должен возвысить его, впереди маячил большой кабинет, кресла, телефоны и много подчиненных. Другой цели он не видел. Куда пойдет собираемый утиль, какую он принесет пользу, — этот вопрос ничуть не интересовал товарища Ногталарова.

Бросив последний взгляд на холм, он вошел в дом и, взволнованный, даже не притронувшись к еде, растянулся на постели. Уснуть он не мог, как в ту ночь, когда с помощью дяди его «выбрали» старостой класса. Ах, скорей бы настало утро. Он побежит и откроет лавку. Почему рассвет так медлит? Почему молчат петухи? Неужели они проспали и не пропоют положенное кукареку?

Утром у лавочки наблюдалось столпотворение. Со всех дворов улицы к бывшей конюшне устремились потоки утиля. Родственники, знакомые, соседи, набив мешки, зенбили, сумки различным хламом, спешили к приемному пункту.

Первыми, конечно, прибыли мать, отец и жена товарища Ногталарова. Это была длинная очередь, напоминавшая товарный поезд. У лавочки образовалась очередь. Возглавлял ее какой-то мужчина с огромным мятым самоваром, на который он напялил черную дырявую трубу. За ним стоял владелец ржавой железной кровати с порванной сеткой, а далее даже перечислить трудно.

Хотя товарищ Ногталаров уже открыл лавочку, но прием утиля не начинал. Он наслаждался властью, ведь по его приказу все эти люди явились сюда, нагруженные хламом.

Он несколько раз прошел вдоль тротуара и установил людей в затылок. И только, когда очередь заполнила тротуар и стала мешать движению пешеходов (некоторым надоело ждать, и они тут же бросали утиль на землю и уходили), лишь тогда Ногталаров приступил к делу.

Однако вскоре товарищ Ногталаров утомился. На помощь пришли отец, мать и жена. Отец взвешивал утиль, мать сортировала его, а жена раскладывала по полкам и ящикам.

Сам Ногталаров выписывал квитанции и выплачивал деньги.

Но поток не прекращался, слишком много родни товарища Ногталарова жило в этом районе. Как говорит пословица: «Да не приведется даже льву остаться одному».

К полудню бывшая конюшня была битком набита хламом. Пришлось объявить перерыв. Оставив членов семьи в магазине, он побежал в контору и вскоре вернулся на грузовике.

Горделивый и торжественный, он сидел рядом с шофером, выставив локоть за оконце машины, и важно попыхивал папиросой. Каждый, несомненно, отдал бы весь свой утиль даром, только бы иметь возможность видеть восседающего в кабинете товарища Ногталарова.

Второй день был не менее удачным. К тому же под вечер притащился старик Абыш с полными мешком и зенбилем. Надо сказать, что товарищ Ногталаров отнесся к нему, как к первому клиенту и первому служащему, с особым уважением.

Старый сборщик утиля изумился:

— Что это значит, товарищ Ногталаров? (Обратите внимание, Абыш уже не называл его «баджиоглу» или «гардашоглу», а товарищ Ногталаров!)

— Это значит — надо уметь руководить даже своими родственниками, соседями и знакомыми.

Ящики Ногталарова

Но милость родственников имеет предел. Не могли же они, в конце концов, в угоду почитаемому Вергюльаге снять свое платье или собрать домашнюю посуду и сдать все это в утиль. Не так ли?

Прошло несколько дней, и дома родственников и соседей абсолютно очистились от хлама, некоторые даже стали приносить еще пригодные вещи, чтобы не обидеть того, кому они пророчили исключительное будущее.

После жарких дней, как это бывает, наступило похолодание. Поток утиля иссяк… Единственный ручеек, который по-прежнему наполнял лавочку, был Абыш. И чтобы доставить на большой склад то, что приносил Абыш, уже требовался не грузовик, а тележка.

Машина, прибывшая в первый день кризиса, вернулась на утильбазу порожней. Товарищ Ногталаров опечалился. И не на шутку. Неужели это конец пути, который должен был привести его к руководству большим учреждением? Он чувствовал, как угасает жар его честолюбия… Неужели придется растаться с мыслью о собственном превосходстве? Тогда что? Гоняться за знаниями, чтобы стать инженером, врачом? А как же его младший дядя? Ведь руководит же он учреждением, не имея специальных знаний. Неужели он вынужден будет расстаться со званием заведующего, с печатью и квитанционной книжкой?

И товарищ Ногталаров стал думать…

Только через руководство чем-либо можно добиться высокого положения.

Как-то утром явился Абыш, чтобы забрать оставленный им мешок и зенбиль. Ногталаров обратился к нему:

— Абыш-киши, ты, видавший многое, объясни, пожалуйста, в чем тут секрет, почему дела моей лавочки идут все хуже, а дела лавки номер пять все лучше?

— Ай-хай! Потому что заведующий пятой лавкой старый меняла, тебе за ним не угнаться, милый мой. У него много мер.

— Какие меры, Абыш-эми?

— А такие, товарищ Ногталаров: он заключает «договора» с мастерскими, артелями, промыслами, ставит везде свои ящики, их заполняют всяким хламом, а он забирает ящики полными и отвозит на склад.

— А почему в нашей конторе этого не знают?

— Это хитрость заведующего лавки номер пять.

Ногталаров уже не слышал Абыша Он взял лист бумаги и написал: «Перерыв на обед». Затем, подумав, расписался на объявлении, еще подумал и поставил печать. И приклеил объявление к дверям. Собрав у себя дома несколько ящиков, погрузил их на нанятую арбу.

Сперва на арбе подъехал к переплетной мастерской. Вошел вовнутрь и обратился к заведующему:

— Я завутилем района. Наш долг интересоваться, что вы делаете с обрезками картона?

— А что с ними делать? Выбрасываем.

— Неправильно поступаете. Имеется указание свыше. Нельзя загрязнять город. Я установлю ящик, а вы заполняйте его. Вечером к вам зайдет мой представитель, вручит вам квитанцию с моей подписью, заверенной печатью, и деньги.

Выйдя из переплетной, он заметил холм… отходов картона. Тут же самолично погрузил их в арбу, выписал квитанцию и уплатил деньги.

Опять сел рядом с возчиком арбы и приказал ехать в кузницу.

В тот же день он установил ящики в портновской мастерской, на заводе фруктовых вод и даже на базаре.

У лавочки его ждали мешки с утилем. Но и это не успокоило его. Заперев магазин, Ногталаров разыскал еще несколько ящиков и сделал на них надписи: «Граждане! Ценный утиль сюда!» Затем собрал дворников своего района, показал им квитанционную книжку — расценки на каждый вид утиля.

Дворники воодушевились и дали слово заполнять ящики по указанию товарища Ногталарова.

Лишь после этого он вернулся домой и пообедал. Число ящиков росло с каждым днем, свалка утиля возвышалась на глазах. Возвышалась и надежда Ногталарова стать руководителем большого учреждения.

На следующий день товарищ Ногталаров добился — к его лавочке прикрепили грузовую машину. Заметим, что он не просил, а требовал. Однако его требование рассматривалось как инициатива энтузиаста. Контора специальным приказом отметила деятельность молодого заведующего лавкой товарища Ногталарова и рекомендовала брать с него пример.

Копия этого приказа под названием «экспонат номер три» заняла законное место в его личном музее. Приказ красовался в золоченой рамке.

Через некоторое время нашего героя премировали карманными часами. Он прицепил к ним золотую цепочку, уложил в коробочку, выложенную бархатом, как «экспонат номер четыре».

Вопрос, оставшийся без ответа

Это произошло в один из дней громкой славы товарища Ногталарова.

Вернувшись домой, наш герой умылся и сел за стол. Золотые кружочки жира на поверхности бозбаша[1] сверкали при электрическом свете. Посредине миски, как остров среди спокойного моря, торчала внушительная, покрытая мясом кость.

Заведующий взял в руки вилку, но прежде всего осмотрел ее с точки зрения не пора ли ей быть сданной в утиль? Отделив мясо от кости, тут же бросил кость в ящик, специально поставленный у дверей. Затем рассмотрел салфетку и крикнул:

— Ведь она вся протерлась. Сколько раз я давал указание не держать в доме изношенных вещей.

Вилка и салфетка полетели в ящик. Отец и мать не смели перечить и только вздохнули.

Валида, жена товарища Ногталарова, принесла чайную посуду и хорошенько осмотрела ее, нет ли где изъянов, трещин, не пора ли сдать стакан, чашку или сахарницу в утиль.

Сели пить чай. Мать украдкой посматривала на ящик, куда Вергюльага бросил почти хорошую вилку и почти новую салфетку.

— Сынок, — спросила мать, — что государство делает с этим утилем? Да, для чего государству утиль?

Товарищ Ногталаров открыл рот, но сказать ничего не мог.

— Раз указано собирать, значит, нужно, — буркнул он, словно не желая обнародовать государственную тайну.

Мать все же повторила свой вопрос… Сын не отвечал. Тогда отец товарища Ногталарова разъяснил своей жене:

— За Аравией лежат жаркие страны… Там живут людоеды. Они ходят нагишом. И вместо украшений нацепляют разные железки, консервные банки, стеклышки, кости… Вот государство и продает им наш утиль. А взамен получает золото, бриллианты, они у них просто валяются под ногами.

— Да? — удивилась мать, глядя на сына.

Товарищ Ногталаров продолжал хранить тайну.

К тому же он был занят. На лежавшем перед ним листе бумаги он отрабатывал новый вариант подписи.

Дверь приоткрывается

Время стремительно неслось вперед. Тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч секунд, словно туча песчинок, мчались к цели.

Бег времени — неумолимая сила. К финишу приходят не секунды, не часы, не недели, а месяцы. Все же к новому году первой приходит последняя секунда.

Какое отношение имеет бег времени к товарищу Ногталарову? — спросите вы.

Товарищ Ногталаров твердо уверил, что круговорот, бег времени совершается ради него, ради достижения им высокого положения.

Да, так он думает. Однако, насколько его мысль соответствует истине, время ли погоняет товарища Ногталарова или он время, покажет будущее.

Товарищ Ногталаров в течение некоторого времени успел притупить много перьев, подписывая квитанции, даже печать и та изрядно износилась.

За это время Ногталаров не раз навещал своего дядю, напоминая, «что давно настала пора, чтобы ему занять ответственный пост». Дядя увещевал его — надо еще потерпеть.

Наконец как-то утром появился все тот же Абыш, но с пустым мешком и вместо приветствия крикнул:

— Дай муштулуг, — что означало — награди вестника радости.

Товарищ Ногталаров вздрогнул, предчувствуя: случилось что-то важное.

— Что за весть ты принес?

— Не знаешь? Ай-яй-яй… Распахнулись двери твоего счастья — тебя повышают.

— Что?

— Да! Вчера вечером я слышал в конторе, это сказал начальник.

— Правда? Куда и кем назначают меня?

— Сегодня тебе скажут. Дело твое пойдет на лад. До свидания, меня ждут ребятишки.

Только Абыш хотел покинуть лавочку, как заведующий схватил его за руку.

— Почему ты не принес утиль? — строго спросил он.

— Разве я не принес тебе известие, которое дороже утиля? Я пришел получить с тебя муштулуг. Но раз ты не награждаешь меня, пойду собирать утиль.

Товарищ Ногталаров, волнуясь, достал деньги и протянул их Абышу, но спохватился… Выписал квитанцию, поставил печать и вручил старику деньги и квитанцию.

— Распишись. Получай свой муштулуг. А утиль можешь сегодня не приносить. Покути за мое здоровье и мои успехи.

Получив сумму, равноценную плате за три мешка утиля, Абыш поблагодарил товарища Ногталарова и, захватив свой мешок и зенбиль, ушел, радуясь удаче.

Ногталаров скрестил руки на груди (ведь так делал Наполеон) и задумался: какой пост ждет его?..

Перед глазами проносились обширные кабинеты, огромные письменные столы, большие круглые печати. У подъезда его ждут красивые автомобили, а в рабочих комнатах множество подчиненных…

Товарищ Ногталаров закурил папиросу и стал вышагивать по лавочке.

Ногталаров ждал гонца из управления. Но никто не являлся. Тогда он запер лавочку и сам пошел к начальнику.

И — увы — заведующий объявил: его, товарища Ногталарова, назначают… инструктором межрайонной конторы…

Дверь закрывается

— Где я буду сидеть? — первым делом осведомился товарищ Ногталаров у секретарши.

Ему указали на комнату, тесно уставленную столами. На каждом столе — простая чернильница, ученическая ручка и у стола обыкновенный стул. Ни телефонных аппаратов, ни кнопок звонков, ни даже настольного стекла.

— Здесь? — уныло спросил новый инструктор.

— Да… Но сперва сдайте вашу лавку.

Под вечер, когда уже был готов акт о сдаче и приеме лавочки новым заведующим, появился Абыш с мешком утиля и бросил его на весы.

Товарищ Ногталаров покосился на Абыша, затем на его набитые утилем мешок и зенбиль, быстро встал со стула и, не взвесив их, снял с весов и швырнул в угол.

Снова сел за стол, выписал квитанцию, расписался, поставил печать и протянул квитанцию Абышу без денег:

— Иди. Вот тебе твой муштулуг.

И только после этого подписал акт, бросил на стол ключи и, сердитый, оскорбленный, ушел.

Абыш, пожав плечами, долго смотрел на дверь, затем погладил длинные усы, глянул на красную подпись и бросил квитанцию на пол.

— Ай-хай! — воскликнул старик и тоже покинул лавочку.

С первого часа работы в конторе товарищ Ногталаров убедился: должность инструктора не по нему, не для нее он появлялся на свет ногами вперед.

Что это за должность, когда в его столе нет даже замка. И он пишет теперь обыкновенными синими чернилами. Кроме того, в лавке он распоряжался, давал указания сдатчикам утиля, а тут ему указывают все, даже секретарь начальника.

И главное, здесь не приходится ставить свою подпись. Если это долго протянется, он забудет, как расписываться.

Возвращаясь в конце дня домой, Ногталаров нарочно свернул в сторону лавочки и с тоской посмотрел на ее яркую вывеску. А проходя мимо расставленных им ящиков, тяжело вздыхал. Неужели навсегда канула в вечность его руководящая роль?

— Нет! — Подбадривая себя, воскликнул товарищ Ногталаров.

Правда, ему повысили зарплату. Но на что ему большая зарплата, если ущемлено его самолюбие.

На другой день, явившись на работу, он сразу прошел в кабинет начальника конторы и потребовал вернуть ему лавочку. Начальник даже встал от удивления. Убедить странного сотрудника начальник не мог, как не могли в свое время убедить Вергюльагу, что нельзя заставить мальчиков выбрать его старостой.

И так Ногталаров вновь принял свою лавочку.

Как же он добился этого? — спросите вы.

Очень просто. Вергюльага обратился к дяде. Дядя позвонил в «Главутильсырье» другому дяде, который в свое время устроил на пост младшего дядю, и тот приказал — вернуть товарищу Ногталарову заведование лавочкой. Раз-два — и готово. Ответственный дядя все может.

И снова открывается дверь

Теперь уже время играло главную роль в жизни нашего героя. Оно сдвинуло товарища Ногталарова с места, погнало его вперед и посадило в первый ряд.

После четвертьвекового отрезка времени земной шар снова стал напоминать кипящий котел, из-под которого вырывались и неслись к небу клубы черного дыма, страшного пламени и нестерпимого смрада.

Этот период был отражен в биографии товарища Ногталарова следующей записью: «Когда исполнилась 27-я годовщина моего появления на свет, грянул грохот орудий второй мировой войны, и я…»

Любопытно, отправился ли товарищ Ногталаров на войну или остался дома? Не правда ли? Должен сказать, что эта страница истории жизни нашего героя не запятнана: «И я, чтобы сражаться с неприятелем, вступил в ряды Красной Армии. И, получив ранение, вернулся домой».

Военная служба Вергюльаги Ногталарова

Получив повестку из военкомата, товарищ Ногталаров растерялся. Ах, куда лучше занимать оборонную должность в тылу, нежели доказывать свою храбрость под грохот орудий.

Однако уклониться от призыва не посмел. Постепенно он пришел в себя и отправился в военкомат. Пройдя все положенные осмотры, товарищ Ногталаров на вопрос, в каких частях ему хотелось бы служить, помедлил с ответом, ибо его мысль умчалась к древним сказаниям о пехлеванах, богатырях, гарцующих на конях, бряцающих оружием и разящих неприятеля сверкающими мечами.

— В конницу, — сказал Ногталаров.

— С твоим ростом и фигурой ты в самом деле станешь отличным кавалеристом.

И случилось так, что его, долговязого, назначили старшиной команды, отправляемой в кавчасть.

«Счастье начинает улыбаться мне, — подумал Вергюльага. — О творец! От тебя милость, от меня старание», — несколько раз повторил он.

«Равняйсь! Смирно!» — вспомнил Ногталаров усвоенные еще в пионерских отрядах команды.

А на вокзале он визгливым голосом уже приказывал:

— Садись в вагоны! Скорей! Чего медлишь!

Еще до того, как тронулся эшелон, он уже чувствовал себя прославленным командиром… на боевом коне.

…Под ним белый, как хлопок, смелый конь. Чуть позади — горнист и барабанщик, а за ними — его грозная кавалерия. Он обнажает сверкающую на солнце саблю. Заливается горнист, отбивает дробь барабанщик.

— Вперед, за мной! — командует товарищ Ногталаров, пришпорив коня.

Словно вихрь мчится резвый конь.

— Ура-а… — гремит стремительная конница товарища Ногталарова.

Вот он во главе ее врезается в строй вражеской пехоты. Головы фашистов катятся в разные стороны. Пехота истреблена начисто. Но… из засады мчится оголтелая кавалерия врага. Товарищ Ногталаров подымает на острие сабли немецкого офицера и швыряет его в гущу конницы, которая тут же в страхе рассеивается.

Снова показались фашистские танки. Головной танк заметил неустрашимого советского командира на белом коне и затормозил. Однако дуло орудия направлено прямо в грудь красного командира. Товарищ Ногталаров не теряется, просовывает саблю в дуло орудия, снаряд вылетает в обратную сторону и, взорвавшись, уничтожает танк.

И тут товарищ Ногталаров несколько растерялся, он увидел обломки танка — первоклассный металлолом… Ах, что сказал бы старик Абыш, увидев столь ценный утиль.

Его заставили опомниться уже гудевшие неприятельские самолеты. Один самолет страшно снизился, пришлось вонзить в бока коня острые шпоры, и конь очутился на крыле самолета. Товарищ Ногталаров замахнулся саблей и приказал пилоту-фашисту:

— Правь на Берлин, фашистский сукин сын!

Самолет опускается прямо на рейхстаг, бравый Ногталаров врывается в кабинет фюрера. Гитлер испуганно подымает руки вверх. Ногталаров хватает его за горло, привязывает к хвосту коня и тащит по улицам Берлина.

Общее ликование, товарища Ногталарова именуют Гахраманом — героем, а коня — конем Гахрамана.

И все это совершилось, пока вагон, в котором следует наш герой, достиг первой станции долгого пути.

Но что поделаешь — мечты! Для них не существует препятствий и границ. И товарищ Ногталаров мечтал. По-своему.

В действительности военная служба героя нашего повествования шла менее успешно, чем в мечтах. На то она и действительность. И закончилась со значительно меньшим успехом.

Первой неудаче, которая его постигла, способствовал его рост. После бани солдатам выдали обмундирование… Боец Ногталаров натянул гимнастерку и шаровары. Но рост… Рукава едва достигли локтей, а шаровары чуть ниже колен.

Пока разыскивали на складе пригодное для него обмундирование, все младшие командирские должности были распределены. Назначены были старшины, каптенармусы, писаря… Товарищ Ногталаров остался рядовым.

Но здесь не школа, здесь не потребуешь — «хочу быть старостой». Здесь нет дяди, который может позвонить другому, старшему дяде… С каким бы удовольствием он в эти горестные минуты отрубил бы себе «излишек» своих рук и ног.

Зато на первых же учебных занятиях они оправдали себя. Он мог сесть на коня, даже не вдевая ногу в стремя и не притрагиваясь к гриве коня, а просто перебросить ногу и опуститься в седло.

Наступила его очередь дневалить на конюшне. Ночью он сменил дневального и стал на пост.

Это была душная темная ночь. Кругом ни огонька. Словно подчиняясь законам новейшего военного времени, небо надежно затемнило луну и звезды густыми черными тучами. Слышались лишь громкие хлопки конских хвостов по крупам, отгонявших назойливых оводов и мух, и тревожное ржание лошадей у коновязи. Пугающая, безмолвная, необъятная вселенная, таинственность глухой ночи снова погрузили товарища Ногталарова в невольные мечты.

Он поправил висевшую на боку шашку, снял с плеча карабин и присел на чурбан, стоявший у входа в конюшню…

И опять под ним боевой конь. И снова расстилается поле битвы… Прошли дни. Война окончена. Он возвращается домой на том же белом коне. Прекрасный конь, хотя можно и не на белом. Достаточно, чтобы под ним красовался конь командира полка. Вообще стать командиром полка тоже неплохо. Это куда славней, чем даже начальник утилькрнторы. И у командира полка есть кабинет, телефоны, а подчиненных значительно больше, чем у руководителя учреждения. Тем более его приказы исполняются мгновенно, без всяких разговоров.

А если стать командиром дивизии? Вот если бы его дядюшка был здесь командующим армией. Эх, у него, Вергюльаги Ногталарова, была бы не одна лошадь. И он благодаря своему росту выглядел бы на коне почище, чем командир полка. Право, стоит попробовать… Хоть несколько минут посидеть на командирском коне.

Мысленно он надел командирский китель со знаками отличия и решился. Да и мать не раз говорила: «Видеть себя на коне — означает исполнение желания». Правда, видеть надо себя во сне. Но сейчас ночь, а сны бывают именно ночью. «Буду воображать, что я сплю», — догадался Ногталаров.

Как во сне дневальный Ногталаров направился к станку, где стоял рослый с крутым нравом конь командира под кличкой Артист. Услышав неуверенные шаги, Артист насторожился. Шаги затихли. Ногталаров раздумывал, что делать с карабином. Поставить его у дверей нельзя. Надеть через плечо ночью не положено… Об этом строго говорил дежурный по части, напоминая, что сейчас военное время и надо быть особо бдительным.

Между тем Артист ждал. Он терпеть не мог, когда к нему в станок входит кто-либо незнакомый, да еще без предупреждения. Обычно, входя в станок с добрыми намерениями, дневальный окликает его:

— Артист, убрать…

Артист прижимается к стенке и дает возможность убрать станок или засыпать корм.

Неопытный Ногталаров не учел характера Артиста, он и не знал его. И едва боец Ногталаров вошел в станок, как своенравный Артист лягнул его левой кованой ногой пониже живота.

— Дядя! Ох, дядя! — закричал Вергюльага Ногталаров, лежа на навозной куче, на которую его отшвырнуло заднее копыто Артиста.

На этом закончились дневальство и военная служба рядового Ногталарова. Из госпиталя его отправили домой. Так он и не услышал грохота орудий, не успел обнажить саблю на поле битвы и даже покрасоваться на боевом коне.

Но товарищ Ногталаров остался верен себе и своему характеру — он добился, ему выдали свидетельство, что он получил увечье на военной службе. Тут же он пришил к гимнастерке красную ленточку о ранении и покинул госпиталь.

Свидетельство это значится в его личном музее под номером девять.

Вот почему в биографии товарища Ногталарова появилась фраза: «И, получив ранение, вернулся домой».

Вергюльага Ногталаров в тылу

После этой фразы в биографии можно прочесть следующее: «И был назначен заведующим межрайонной конторой «Утильсырье». А случилось это так.

По пути из госпиталя Ногталарова занимала одна мысль: «Почему судьба так шутит со мной? Стоит только распахнуться дверям счастья предо мной, как они вдруг захлопываются. Интересно, когда же наступит мой день, мой час?»

Между тем еще не было съедено хаши, приготовленное из ножек и головы жертвенного барана, заколотого в честь инвалида Отечественной войны, как товарищу Ногталарову стало известно, что заведующий межрайонной конторой ушел на фронт и его место еще никем не занято.

«Наступил мой день. Это действует моя судьба — она распорядилась вместо меня на фронт отправить заведующего межрайонной конторой. Это она, моя судьба, дала указание Артисту лягнуть меня пониже живота, чтобы я имел право вернуться домой живым и почти невредимым. Да, пути судьбы неисповедимы. Командиру полка положено воевать на Артисте на поле брани, а мне работать в тылу и обеспечивать его победу».

Но судьба судьбой, а чтобы занять место заведующего межрайонной конторой «Утильсырье», нужен приказ. Кто может помочь судьбе? Дядя. Только он.

— Дядя! Нашего заведующего, еще молодого и храброго человека, отправили на фронт. Он вполне достоин защищать Родину. Да сопутствуют ему успех и удача. Пожелаем ему вернуться с победой под боевым знаменем. Контора свободна! Что вы теперь скажете заслуженному бойцу Ногталарову?

Рука товарища Ногталарова прикоснулась к красной ленточке на гимнастерке.

Снова во главе дела

Назначение товарища Ногталарова заведующим межрайонной конторой «Утильсырье» совпало с важнейшим этапом деятельности этого учреждения — нужды фронта требовали металл.

Металл был. Не только в недрах страны, но и на ее поверхности, на складах, во дворах, в амбарах, сараях, в домашних кладовках — всюду. Его нужно было собрать, рассортировать, погрузить и отправить на заводы.

«Металл — фронту».

Этот призыв воздействовал на всех, но особенно на товарища Ногталарова.

В сторону тряпье, макулатура, кость и прочее, все внимание металлолому! Забыв о перенесенном ударе копытом, он рьяно взялся за дело. Товарищ Ногталаров мечтал, чтобы рядом с красной ленточкой о ранении красовался орден, который несомненно возвысит его, поставит на пьедестал, откуда он сможет поглядывать сверху на всех остальных людей.

Но не только эта забота занимала его мысли. Как только он переступил порог кабинета, который грезился ему четверть века, весь мир, окружавший его, стал выглядеть в ином свете.

Усевшись впервые за большой письменный стол, он почувствовал, что поднялся ввысь на несчитанные километры. Скрепив свою первую вновь отработанную подпись настоящей круглой гербовой печатью, заведующий конторой не сомневался, что его власть равна власти восточного феодала. А личный телефон! Первый его звонок был подобен звукам горна, возвещающим победу, или даже фанфарному маршу духового оркестра. Подняв трубку, он, чуть помедлив, торжествующе произнес:

— Слушает товарищ Ногталаров!

Слова эти прозвучали как песня любви.

К концу рабочего дня, оставшись один, он позвонил в первую очередь дяде — шефу, затем всем знакомым, у которых имелся телефон, и потребовал, чтобы они записали его номер.

Покончив с телефоном, занялся новым вариантом своей подписи. Устав, задремал. Домой идти не хотелось. И увидел товарищ Ногталаров сон.

(Однако прошу извинить меня, если не сумею передать все детали его сна.)

Утро… Лик утра напоминал безмятежное лицо едва проснувшегося ребенка. Вот он позевывает, потягивается, вытянув ручки. Солнце поднимается, и ребенок выглядит уже красивым юношей.

Начинается день… Чистые, согревающие лучи солнца щекочут лицо уснувшего заведующего межрайонной конторой… Товарищ Ногталаров, раскрыв глаза, рассматривает свой кабинет. И эта комната, ее обстановка, еще вчера обворожившие его, сегодня кажутся серыми, неприглядными, унылыми.

«Разве мне под стать такой кабинет? Какая непривлекательная окраска стен. А стол, стулья, чернильный прибор? Нет, нет! Надо все обновить».

И товарищ Ногталаров хлопнул по столу. Он решил. А раз он решил — нужно претворить в жизнь.

Несмотря на тяготы и затруднения военного времени, в течение недели кабинет приобрел иной вид — стены окрашены солнечной масляной краской, обновлен пол, вставлены новые рамы окон, привинчены солидные ручки к дверям. Срочно приобретены мягкое широкое кресло и внушительный мраморный чернильный прибор.

Имевшиеся в продаже письменные столы не нравились товарищу Ногталарову. Он обратился с претензией лично к директору мебельной фабрики, почему он не учитывает спрос руководящих товарищей.

С момента вступления на должность заведующего межрайонной конторой «Утильсырье» товарищ Ногталаров уже никогда не обращался к лицам, стоящим по рангу ниже его. Он вовремя прекратил общение с неравными ему.

Директор мебельной фабрики так и не откликнулся на требование товарища Ногталарова. Неожиданно к заведующему конторой явился… старьевщик Абыш. Он прослышал, что его приятелю требуется письменный стол. В свое время Абыш, правда, предлагал Ногталарову этот стол, но тот отказался приобрести его.

— Тогда не было места, куда поставить стол, а теперь есть, — ответил старику заведующий конторой.

Оба отправились для осмотра упомянутого стола. Стол покоился в частном доме. Это был огромнейший стол, похожий на бильярдный. Лежал он на боку, а ножки его валялись в углу. Стол, его обширность, внушительность вызвали у товарища Ногталарова восторг. Ничего, что во многих местах продрано сукно и весь он выглядел облезлым, не беда… Правда, одной из четырех ножек не хватало, зато три другие напоминали древние палицы пехлеванов. Привлекало, что столу, наверное, больше века.

Не без труда оставив пока текущие дела конторы, товарищу Ногталарову удалось разыскать старых мастеров — реставраторов музейной мебели. Ремонт обошелся в несколько раз дороже стоимости нового стола. Втаскивали и устанавливали тяжеловесную громаду несколько амбалов — носильщиков, специалистов по переноске тяжестей. Один из них упомянул, что в 1917 году он видел точно такой стол в кабинете бежавшего губернатора, но в том кабинете он выглядел не таким уж огромным, ибо кабинет губернатора походил на танцевальный зал.

Сейчас стол напоминал гробницу шаха в тесном мавзолее.

Товарищ Ногталаров остался доволен сверкающим катафалком, с которого сняли крышу.

Заведующий межрайонной конторой утешался еще тем, что в случае нужды этот стол вполне заменит кровать, ведь многие ответственные работники в военную пору круглосуточно не покидали своих постов. А разве он, товарищ Ногталаров, не ответственный работник?

И заведующий конторой по сбору утиля оставался в своем кабинете и спал на просторной уникальной усыпальнице. Такого удобного стола не было ни у кого. Всю ночь в его кабинете горел мягкий настольный свет, хозяин кабинета крепко спал, зато никто не мог заподозрить, что товарищ не бдит на своем посту.

Когда с кабинетом было покончено, товарищ Ногталаров заглянул в сводку сбора металлолома. Итоги были печальные. Их понизил стол. Сборщики и заведующие пунктами тоже занялись своими личными делами. И некого было поставить им в пример, которым можно было бы козырять, чтобы доказать их нерадивость.

Снова выручил старый Абыш. Товарищ Ногталаров поставил его во главе своего детища — организованной им лавочки. Старик Абыш отказывался — человек он малограмотный, но товарищ Ногталаров нашел выход. Фактически возглавлять лавочку будет он, заведующий конторой.

С прежней ретивостью товарищ Ногталаров следил за действиями Абыша, ежедневно бывал в лавке, составлял отчеты, проверял денежные расходы и давал Абышу конкретные указания.

Лавочка Абыша стала наглядным укором для остальных. Заведующие и сборщики подтянулись, сбор металлолома увеличился, план был перевыполнен.

Все обстояло хорошо. Отличный кабинет, много подчиненных, перевыполненный план, чего еще желать?

Если вспомните, в ранних мечтах товарища Ногталарова ему мерещилась машина. И даже не одна. К слову, в распоряжении конторы имелись грузовые машины, и на одной из них он покатал родителей, жену, детей, соседей. Пол грузовика устлали коврами, и он увез всех перечисленных за город. Испортил дело, к сожалению, ветреный день. Машина неслась, окутанная въедливой пылью, отец товарища Ногталарова простудился, охрип, а у матери разболелись глаза.

Товарищ Ногталаров после катанья на грузовике решил: «Нужна легковая машина!»

Иногда он выезжал по делам в кабине грузовика, но неопрятная машина не столько пятнала его костюм, сколько его честь.

Но где можно достать, получить легковую машину? Он обратился в «Главутильсырье». Там пожали плечами:

— Дорогой товарищ, о чем ты думаешь в военное время?! Ступай к себе в контору и собирай металлолом. По этому вопросу приходи после войны.

Товарищ Ногталаров огорчился. Когда еще кончится война. И что это за порядки? Ты не жалеешь сил, собираешь горы металлолома, прославляешь своих руководителей, а они не в состоянии раздобыть для тебя, пусть подержанный, автомобиль. Ссылаются на войну. Типичная отговорка, ссылка на объективные причины. Чистый бюрократизм!

Вторая ступень

В мечтах товарищ Ногталаров всегда видел лестницу. Это была длинная, уходящая в бесконечность служебная лестница. Сейчас он поднялся на вторую ступень. Если первая ступень, как ему казалось, была из золота, то вторая — усеянная жемчугом. Да, он ступил во второй этап карьеры. Но, зная его рост, его длинные руки, можно сказать, что они простерлись до двадцатой ступени.

Пальцы товарища Ногталарова явно ощущали ее волшебную высоту, хотя голова находилась лишь вблизи пятнадцатой ступени.

Он, безусловно, мечтал о самой высокой ступени, ему хотелось как можно скорей взобраться наверх, он даже занес было ногу, но… почувствовал режущую боль именно в том месте, куда угодило кованое копыто, и вынужден был поставить ногу на место. Вдруг ему послышалось:

— Ненасытное создание! Используй сперва те блага, которые даны тебе щедрой судьбой!

Товарищ Ногталаров оглянулся на окружающий мир. Ай-яй-яй. Какая любопытная картина. Подумать только, как он высоко поднялся. Внизу люди точно муравьи. Дома не больше спичечных коробок.

Среди жалких домиков высится одно здание — межрайонная контора «Утильсырье», учреждение, в котором он руководит. Он стал пристально всматриваться в знакомое здание, и лишь одна комната привлекла его внимание. Кабинет заведующего: стол, кресло, телефон, чернильный прибор и находящаяся в несгораемом шкафу большая круглая печать на мягкой подушечке. Затем заглянул во двор, остановил свой взор на гараже, мысленно открыл ворота и увидел в углу лишенную колес и покрышек легковую машину. Затем товарищ Ногталаров поднял голову вверх и, вперив свой взор в одну, в бог весть на какой высоте находящуюся ступень необыкновенной лестницы, воскликнул:

— После ранения в живот я не смогу подняться туда пешком. Надо иметь машину, и именно легковую.

Товарищ Ногталаров решил не терять времени, сейчас он прикажет специалистам-автомеханикам восстановить машину и установить на ней давно вышедший из строя мотор. Это главное.

«Было бы здорово сердце, а костяк и мышцы могут быть восстановлены», — подумал он.

Да здравствуют свои, близкие люди!

Одним из первых самых важных распоряжений товарища Ногталарова было следующее:

— Легковую машину срочно отремонтировать: сделать ее пригодной для эксплуатации.

Однако служащие без всякого энтузиазма встретили распоряжение начальника.

— Кто в настоящее время думает о машине, товарищ Ногталаров? Фронт требует металл. Кончится война, и вам предоставят легковую машину, — говорили ему сотрудники.

— Ах вот как! — расстроился товарищ Ногталаров.

Забота рядовых работников о сборе металлического лома вызвала недоумение нового заведующего. Любопытно, почему эти люди так стараются? Быть может, хотят занять место товарища Ногталарова? Разве лично он не дошел до настоящего высокого положения своим ревностным отношением к сбору утиля? Нет ли у каждого из этих служащих какого-нибудь дяди со стороны матери или отца, который способен вредить ему? Во всяком случае, так же, как не может ребенок родиться, не имея отца и матери, точно так трудно найти человека, который не имел бы ответственного дядю, — размышлял он.

Под влиянием этих мыслей, внезапно осенивших его, товарищ Ногталаров обеими руками схватился за голову.

«Как это случилось? Увлеченный мыслями о кабинете, столе, автомобиле, ты забыл об этих людях?» — упрекал он себя.

Товарищ Ногталаров принялся очищать свое учреждение от людей, имеющих влиятельных дядей.

Избавлялся от них разными способами. «В такой-то точке дело хромает, надо его наладить!..» — говорил он одному, направляя его туда.

«Такая-то точка не выполняет плана, ее надо вывести из прорыва», — давал он указание, переводя туда другого.

«У тебя недостаточно знаний», — замечал он третьему.

«У тебя недостаточно опыта», — говорил он четвертому, освобождая обоих от работ.

А некоторым просто рекомендовал: «Подай заявление, я освобожу тебя по собственному твоему желанию».

Другие же, не ожидая его предложений, сами подавали заявления об уходе.

Кто же их заменял? — спросите вы. Естественно, новые люди. Самые разнообразные. Самые различные по своим знаниям, специальностям и опыту. В большинстве случаев они не имели никакого отношения к сбору утиля. Но их объединяло главное — это были «свои люди». Это были работники, опираясь на которых, руководитель мог спокойно думать о легковой машине. Это были люди, которые ни в коем случае не позволили бы себе возражать ему, а тем более думать о том, чтобы занять его место. А разве не это нужно было товарищу Ногталарову?

И он воскликнул: «Да здравствуют свои люди!»

Поднявшие его на первую ступень служебной лестницы, родственники и друзья родственников через несколько лет снова пришли на помощь. Двоюродные братья, внучатые племянники и племянницы теток по матери, зятья теток по отцу, дети свояченицы заполнили аппарат межрайонной конторы по сбору утильсырья и всю сеть предприятий, тяготевших к конторе, скупочные пункты, транспорт и окружили товарища Ногталарова, как двойная оболочка миндаля, защищающая его зерно. Правда, многие из них пришли сюда не из симпатии к руководителю учреждения, а преследуя свои личные интересы. Но это не имело значения.

«Лишь бы вокруг меня были свои люди. В какой-то день родственник нужен родственнику? И я должен помогать им так же, как они помогли мне. Лишь бы они содействовали мне крепко держаться», — рассуждал заведующий конторой.

В течение короткого времени товарищ Ногталаров весьма успешно разрешил первую часть вопроса о кадрах. Теперь он должен был приступить к разрешению второй части столь важного вопроса. Нужно было подобрать кандидатов на такие ответственные должности, как личная секретарша и заместитель заведующего, то есть надо было заменить двух лиц. Как же товарищ Ногталаров справился с этой задачей? Кто же занял стулья, один из которых находился у дверей его кабинета, а другой по соседству с ним?

Вопрос о секретарше

Секретарша старого заведующего походила на обыкновенных секретарш. (Так как этот образ достаточно описан в нашей литературе, по-моему, нет необходимости описывать его снова.) Погруженный в дела учреждения, старый заведующий не обращал внимания на секретаршу, на ее внешний вид. Сейчас наоборот: первый взгляд на внешность секретарши навел нового заведующего на размышления.

«Любопытно, почему эта девушка накладывает на лицо так много краски?» — подумал он.

За этим вопросом последовал следующий вопрос:

«Интересно, сколько эта девушка тратит в месяц на покупку косметики?»

Подсчитав, товарищ Ногталаров пришел к выводу: зарплаты секретарши едва хватает ей на косметику и на разные украшения. Отсюда возникал третий вопрос:

«В таком случае, что же она ест, на какие средства живет? Если ее кто-нибудь содержит, значит, она не нуждается. Зачем же ей работать? Не может же быть, чтобы сытый человек работал только для того, чтобы удовлетворить свою потребность в косметике. Или же она, как и он, товарищ Ногталаров, работает, мечтая о том, чтобы сделать карьеру?»

Помимо этих соображений, мысли товарища Ногталарова занимало ее кокетство. Всякий раз, когда она входила к нему в кабинет, она строила глазки. Это нервировало его, вернее, внушало какой-то тайный страх.

Как-то во время очередного сеанса кокетства товарищ Ногталаров обратился к ней:

— Скажи, зачем ты кокетничаешь со мной?

Секретарша замялась, но, взяв себя в руки, рассмеялась:

— Что вы, товарищ Ногталаров? У меня это получается просто невольно.

— Как это невольно? — возвысил он голос.

Секретарша, придав своему голосу нежный оттенок, смущенно прошептала:

— Всякий раз, когда вижу вас, я теряюсь. У меня такой характер.

«Ах вот в чем дело! Недаром мне казалось, что не нужда привела ее сюда, а явно затаенная цель. Значит, она вздумала запятнать меня. Нет, извините, ханум, товарищ Ногталаров не из тех…» — вихрем пронеслось в голове заведующего конторой. Он встал и решительным тоном сказал:

— Незачем теряться, сестра. А характеру своему предложи сесть за машинку и написать заявление с просьбой освободить тебя от работы! Товарищ Ногталаров с такими кокетливыми по натуре сотрудницами работать не может. Ищи себе, ханум, более подходящего начальника…

Сперва на стул секретарши товарищ Ногталаров хотел посадить свою жену Валиду. Ведь секретарша является самым близким работником начальника: она сидит у самой двери его, переводит для него телефон, впускает в его кабинет посетителей, отсылает подписанные им бумаги, рассылает на места распоряжения, подает товарищу Ногталарову чай.

Можно ли такие важные обязанности поручить чужому человеку? Нет, только жене, только подруге жизни! Но… Какими глазами посмотрят на него, если он устроит на эту работу Валиду? «Муж секретарши!» — так будут называть его. Нет, товарищ Ногталаров тотчас же отказался от этой мысли.

Он покинул контору, погруженный в размышления — кого он завтра посадит на стул секретарши? Шел домой, перебирая в памяти знакомых девушек. Вдруг перед его глазами предстала женщина и оттеснила на задний план всех девушек-кандидаток на должность секретарши. Звали ее Серчэ-ханум.

Как она изменилась с того памятного весеннего вечера, когда в ответ на просьбу Вергюльаги разрешить проводить ее воскликнула: «Да он с ума сошел!», а в конце разговора бросила задорную фразу: «Буду сниться!» От высокомерной, чванливой ученицы средней школы, задевавшей учеников, от этой гордой, шикарной девушки не осталось и следа.

Серчэ-ханум

Спина Серчэ-ханум согнута так, что на ней обозначаются лопатки. Толстый головной платок закрывает лоб, пуговицы на пальто сломаны, чулок на одной ноге спустился, образовав складки.

Плечо оттягивала висевшая на левой руке плетеная корзина, из которой выглядывала крышка кастрюли, в правой она держала до половины съеденный соленый огурец. Лицо Серчэ-ханум было тусклым, плохо умытым.

В первую минуту товарищ Ногталаров растерялся.

«Что с тобой? Кто привел тебя в такой вид? Хотя бы поправила платок на голове, пришила бы пуговицы, натянула бы чулок. Почему не умываешься, не чистишь зубы? А этот огурец, неужели не могла его съесть дома? Ты ли, в самом деле, та самая Серчэ-ханум?!» — вот с какими вопросами хотел было товарищ Ногталаров обратиться к женщине.

Но товарищ Ногталаров не задал таких вопросов Серчэ-ханум. Приосанившись, он смерил взглядом бывшую школьную подругу и громко воскликнул:

— Рад видеть тебя, девушка!

Серчэ-ханум подняла голову, вперила глаза в стоявшего перед ней мужчину и, не отводя ото рта руку с соленым огурцом, застыла. Неужели этот человек в шляпе, в меховом пальто, с портфелем в руке, с длинной папиросой в зубах был Вергюльага? Да, это он, Ногталаров. Она ведь слышала о нем…

— A-а, здравствуйте, товарищ Ногталаров! Как вы хорошо выглядите! Я, право, не узнала вас.

Товарищ Ногталаров с минуту стоял, молча стиснув губами папиросу. Выпустив через нос струйку дыма, он медленно разжал свои губы:

— И я сперва не узнал тебя, но потом… Вспомнил. Ты же Серчэ-ханум!.. Откуда идешь? Куда держишь путь?

— Иду с работы, возвращаюсь домой.

— Мне как раз по дороге с тобой. Разреши проводить тебя.

Последняя фраза сорвалась с уст помимо его желания. И, как только он произнес ее, в памяти воскрес далекий весенний вечер, а в ушах, как эхо, прозвучало: «Да он с ума сошел!»

Что касается Серчэ-ханум, то, казалось, она забыла прошлое и, по-видимому, не собиралась его вспоминать.

— Это причинит вам беспокойство, — деликатно заметила она и быстро незаметным движением сунула в карман недоеденный огурец.

Шли молча. Через несколько минут товарищ Ногталаров, окинув взглядом Серчэ-ханум, спросил:

— Где ты работаешь?

Этих слов было достаточно, она стала изливать ему свое горе. Грустное повествование Серчэ-ханум начала столь издалека, что ответ на свой вопрос товарищ Ногталаров услышал лишь в конце ее рассказа.

— Негодяй! Собачий сын!.. (Товарищ Ногталаров вздрогнул, но быстро пришел в себя.) Погубил меня… Едва окончив десятилетку, стал уверять, что любит меня. Родители мои не давали согласия. Как назойливый комар, он не отставал от меня и уговорил. А я, глупая, поверив, поддавшись его сладким речам, собрала все имевшиеся в доме золотые вещи и бежала с ним. Оказывается, будь он проклят, любил он не меня, а мое золото. В течение месяца все, что я имела, продул в карты. А потом заявил мне: «Позаботься о себе сама. Я даже себя не могу прокормить. Будь счастлива». А тут, на беду, у меня родился ребенок. В загсе мы не регистрировались, и я не имела права требовать алименты. Впрочем, он нигде не работает. Какие же алименты от картежника? Пропади он пропадом со своими алиментами! В это время вспыхнула война. Что мне было делать? Очутившись в безвыходном положении, я вынуждена была поступить на работу в артель. Работа у нас сдельная, а я не привыкла трудиться. Норму выполнять не могу и почти ничего не зарабатываю. Хорошо, что хоть кормят, вот несу ребенку, — и Серчэ-ханум указала на корзину, которую несла в руке. — Негодяй, сын негодяя! Если бы он не проиграл моих золотых вещей, я бы как-нибудь выкрутилась. Сукин сын! Дезертир! И от службы в армии увильнул. До чего он довел меня! Подлый спекулянт!

Товарищ Ногталаров слушал Серчэ-ханум и не верил своим ушам. Как бы там ни было, но она ведь женщина, у нее должно быть чувство собственного достоинства. Зачем она так роняет себя в глазах постороннего мужчины? Вдруг он вспомнил, что некогда она осрамила его на всю школу, отрезав: «Буду сниться».

То ли из мести, то ли из жалости к ней, то ли руководствуясь давним чувством, он предложил ей:

— Поступай ко мне на работу, будь моим секретарем! И работа нетрудная, и оплата хорошая. Ну как? Решай.

— А почему бы нет? — ответила Серчэ-ханум. — Как бы то ни было, ведь мы товарищи по школе. Если ты советуешь, поступлю!

Переполненный сознанием собственного достоинства, дав Серчэ-ханум адрес своего учреждения, товарищ Ногталаров громко и важно произнес:

— Приходи завтра. Приступишь к работе!

— Хорошо! — ответила Серчэ-ханум и, несколько раз повторив «большое спасибо», удалилась.

Расставаясь, товарищ Ногталаров, еще раз оглядев ее с головы до ног, заметил:

— Хочу сразу предупредить тебя: я не люблю легкомысленных секретарш, чересчур занятых своей наружностью, но и неряхой быть тоже нехорошо. Завтра, когда придешь на работу, имей приличный вид. Я не призываю тебя быть нарядной. Но ты будешь сидеть у двери кабинета руководителя солидного учреждения. Перед тобой будет стол, телефон. Ко мне будут приходить служащие… Понимаешь, о чем я говорю?

— Да, да. Все поняла. Будь покоен, товарищ Ногталаров. Из платьев, унесенных мною из отцовского дома, сохранилось одно довольно приличное.

Бывшие товарищи по школе расстались. Товарищ Ногталаров зажег потухшую папиросу, а Серчэ-ханум, достав из кармана соленый огурец, стала доедать его. Чувствовалось, что оба были довольны результатом встречи.

Так был разрешен товарищем Ногталаровым вопрос о секретарше. Оставался нерешенным еще один вопрос.

Вопрос о заместителе

Предшественник товарища Ногталарова последние годы работал без заместителя. Его заместитель был призван в армию, и он, учитывая трудности военного времени, соблюдал строжайшую экономию как в людях, так и в государственных средствах.

Едва товарищ Ногталаров появился в конторе, он тут же стал думать, кого бы назначить заместителем. Этот вопрос занимал его, пожалуй, больше, чем вопрос о секретарше, потому что и в самом деле вопрос о заместителе был куда серьезнее, так как заместитель являлся его ближайшим помощником. По этой-то причине новый заведующий старался подобрать себе в помощники такого человека, который не только не помышлял бы о том, чтобы занять его место, но, будучи тенью товарища Ногталарова, в то же время не был бы уверен в прочности своего положения. Короче говоря, заместитель должен был быть беспрекословным исполнителем его воли.

Вне всякого сомнения, он мог бы найти среди своих близких подходящую кандидатуру, но привлечение на этот пост кого-нибудь из родственников могло умалить его авторитет. Родственники считали, что Ногталаров занимает исключительно высокое положение. Если же он кого-нибудь из них поднимет до своего уровня, то у остальных может сложиться нежелательное мнение о нем. Они вправе будут сказать: «Если сегодня такой-то является его заместителем, то почему завтра он не сможет занять его место?» А если это так, значит, товарищ Ногталаров не является уж столь незаменимым руководителем. Из этих соображений он и решил работать без заместителя.

Однако через несколько дней товарищ Ногталаров вновь занялся поисками. Кого же он выбрал себе в помощники? Старьевщика Абыша.

Избрав эту кандидатуру, он исходил из двух соображений: «Во-первых, если в верхах заинтересуются, скажу, что он старый сборщик утиля, с богатым опытом, хорошо знает свое дело, во-вторых, и самое главное, его близким никогда не придет в голову, что Абыш способен занять мое место».

Кроме всего, товарищ Ногталаров собирался использовать старика не как обычного заместителя, а всего-навсего сделать Абыша исполнителем специальных поручений, из которых наиболее ответственным было — укомплектование стоявшей в гараже развалины, именуемой машиной, то есть привести ее в состояние, годное для эксплуатации. Для этой цели товарищ Ногталаров ни в своем учреждении, ни среди окружающих не видел более подходящего человека.

Был один из замечательных бакинских теплых осенних дней. Облака, приняв причудливые формы, напоминали собой разнообразных зверей. Казалось, будто московский зоопарк переселился на небо, открыл свои клетки и распустил зверей по небесному своду. Вот гигантский слон поднял хобот, зацепившийся каким-то образом за хвост зайца, который медленно тянет слона за собой. Около них сидит лев, на его голове приютилась какая-то птица: лев не бежит, птица не летит, но движутся вместе. Несколько позади их рослый верблюд, стоя на плывущей черепахе, вытянул шею. В стороне проносятся лисица и аист, они смотрят друг на друга, лисица сидит на задних лапах, аист стоит на одной ноге.

И все эти животные почему-то не на лугу, не в лесу, а в окружении морских волн. Солнце смотрит на них и улыбается…

На земле в этот час другая картина. Вернее, земля имеет свой обычный вид. Прежде всего бросаются в глаза работающие люди; они не замечают неба, представляющего собою сказочную картину, и поглощены своей работой.

В такой великолепный осенний день товарищ Ногталаров, приняв Абыша в своем кабинете, сказал:

— Знаешь, в чем дело, товарищ Абыш-киши?

Старик, пожав плечами, ответил:

— Нет, товарищ Ногталаров, откуда мне знать то, что вы знаете?

— Ну, тогда знай — я выдвигаю тебя.

Абыш не понял того, что хотел сказать начальник.

— А зачем выдвигать меня вперед? Разве я отстал?

— Пойми, не вперед поставить, а я хочу повысить тебя, поставить выше других.

— Ну и скажет! Я же не ребенок, чтобы ты мог поставить меня выше или ниже, — заметил старик и погладил свои длинные свисающие усы.

Тогда товарищ Ногталаров повысил голос:

— С завтрашнего дня будешь работать здесь! Станешь моим заместителем.

Абыш чуть не повалился в ноги ему:

— Умоляю тебя, товарищ Ногталаров, ради бога, отпусти меня, дай мне заняться своим делом! Ты навязал мне заведование точкой. Не желая обидеть тебя, я согласился. Но я вижу, что место это не по мне. Моя спина привыкла к мешкам, а ноги — к мостовой. Когда я сижу на одном месте и не чувствую на плечах поклажи, когда мои ступни не касаются камня, я удручен, не знаю покоя. Ни заведующего лавкой, ни заместителя начальника учреждения из меня не получится. Я неграмотен. Ради аллаха, если ты не шутишь, дай мне привести в порядок мой хлам, меня ждут мои клиенты.

Товарищ Ногталаров резко поднялся, ударил по столу кулаком и, топнув ногой, закричал:

— Не возражать мне! Завтра сдать лавку и перейти сюда! Быть моим заместителем! — И сделал Абышу знак следовать за ним.

Товарищ Ногталаров и новый его помощник вышли из кабинета и спустились во двор. Здесь, открыв дверь гаража, заведующий конторой вошел внутрь и, указав Абышу на разбитую машину, сказал:

— Вместо того чтобы благодарить меня, ты капризничаешь, товарищ Абыш-киши?

— Да ведь это неподходящее для меня место, товарищ Ногталаров!

— Слушай, что я говорю. Ты будешь называться заместителем. Дела учреждения буду вести я сам. Ты будешь только получать зарплату.

— Да ведь…

— Молчи, Абыш-киши! Твоя обязанность будет заключаться лишь в том, чтобы привести в порядок эту машину.

Старик пожал плечами:

— Мастер, что ли, я, милый мой?

— Нет, машину ремонтировать будут шофер и механик. Ты же будешь искать для нее такие вещи, как покрышки, тент, капот, сигнальный рожок. В магазинах эти предметы не продаются, их надо искать по домам, по дворам, доставать их надо в гаражах, мастерских. Понял?.. Потом мы окрасим эти вещи, проникелируем, приладим к машине и создадим такую легковую машину, что второй такой в Азербайджане не найдешь. Вот в чем будет заключаться твоя работа, Абыш-киши.

— Да?.. Давно бы так сказал, родной мой! А то никак не понимаю, что у тебя за фантазии: то назначишь меня заведующим, то заместителем?! Поручи мне одно — собирать утиль, а от всего остального избавь. Соберу тебе не только автомобиль, даже паровоз! — И он радостно захохотал, как это мог бы сделать человек, выбравшийся из глубокой ямы и тут же нашедший клад.

Дважды рассмеялся довольный товарищ Ногталаров: один раз — посмотрев на своего нового заместителя, и второй раз — представив себе, как он будет ездить на отличной машине.

Несколько слов о сборщике утиля Абыше

Абыш родился в одной из бедных семей, сотнями перебиравшихся из Южного Азербайджана в Северный в поисках работы и хлеба. Когда семья его переправилась через Араке, Абыш был ребенком. Это произошло давно, до революции…

Переселившись из Ирана в Россию, отец Абыша поступил чернорабочим на нефтяной промысел, мать стала служанкой в богатом доме. Хотя жизнь семьи в какой-то мере изменилась к лучшему, все же положение их было горькое: они не голодали, но и сыты не были. Вместе с тем число членов семьи с каждым годом возрастало. В конце концов отец Абыша от непосильной работы не мог уже разогнуть спины. Первенец семьи вынужден был принять на свои слабые плечи хотя бы часть забот, чтобы содержать семью.

Хозяин дома, у которого они снимали хибарку, держал корову и торговал молоком и простоквашей. Семья Абыша жила в каморке рядом с конюшней. Однажды, когда долг хозяину за квартиру сильно возрос, а бедный рабочий-нефтяник не располагал необходимой суммой, чтобы расплатиться, хозяин гневно заявил отцу Абыша:

— Я построил этот дом не для того, чтобы превратить его в бесплатный караван-сарай для бедняков, которые вместо платы молились бы за моих умерших родственников. Да, наконец, мой покойный отец, слава аллаху, не жил в Иране, а следовательно, никак не мог быть должником твоего отца. Нет у тебя денег, забери свой хлам, своих детей и убирайся вон!

— Куда, хозейин?

— Откуда я знаю куда? На улицу, ко всем чертям!

— Дай еще несколько дней сроку, пожалей детей!

Отец Абыша так жалобно просил, что «хозейин» невольно глянул на прижавшихся в углу полуголых малышей с бледными лицами и вдруг, как если бы он его увидел в первый раз, указав на старшего сына, воскликнул:

— Какой же это ребенок?! Мальчики его возраста уже идут в услужение. Уж себя, во всяком случае, он сможет прокормить.

Отец Абыша поспешил спросить:

— Куда отдать его? Возьми его к себе, хозейин, и делай с ним что хочешь.

Владелец дома, еще раз смерив взглядом Абыша, притворно развел руками:

— Эх, милый человек! Я с трудом содержу своих, где же прокормить еще и твоего? — Потом добавил: — Мне слуга не нужен, но я могу устроить твоего сына. Пошли его завтра ко мне!

Не зная еще, какую работу дадут их сыну, родители Абыша пожелали «хозейину» долгой жизни, а также высказали пожелание, чтобы все усопшие его родичи милостью аллаха обрели полный покой в раю. Маленький Абыш в глубине души испытывал чувство гордости, что будет помогать отцу, и долго не мог уснуть, мечтая, какая же славная работа ждет его.

Утром владелец дома и коров, снабдив Абыша весами, гирями, большим мешком и небольшим количеством мелких денег, сказал:

— Обходи улицы, дворы, стучись в двери и кричи, что покупаешь отруби и черствый хлеб, только дорого не плати и старайся так взвешивать, чтобы чашка весов с хлебом значительно перевешивала бы чашку с гирей — понял ты меня? Как только мешок твой наполнится, возвращайся, выложим собранное в кормушку, и пойдешь снова.

С этого дня босой Абыш обходил дворы, стучался в двери и неокрепшим, детским голосом что есть силы кричал:

— Покупаю сухой хлеб! Покупаю отруби!

Так вступил Абыш в трудовую жизнь. Мальчик в самом деле оказывал большую помощь семье. «Хозейин» охотно принимал от мальчика черствый хлеб и отруби в счет квартирной платы. Кроме того, Абыш иногда тайно от хозяина выделял своей семье часть собранного им хлеба, а время от времени давал отцу немного денег.

Так продолжалось несколько лет. Абыш, выйдя из детского возраста, вступал в пору отрочества, как вдруг в один солнечный весенний день в городе произошло событие огромной важности: власть перешла к Советам рабочих и крестьян, старые хозяева лишились своего состояния. После того как наступило спокойствие, однажды владелец дома и коров сказал Абышу:

— Пойди поищи-ка хлеба: коровы ведь с голода подыхают!

Маленькие сестры и братья Абыша были не в лучшем положении, чем хозяйские коровы. Абыш снова закинул за спину мешок, взял ручные весы и пошел бродить по улицам.

— Покупаю отруби! Сухой хлеб покупаю!

Но в этот раз на его призыв никто не отозвался.

Наконец в конце дня Абыш постучался к одному из своих богатых клиентов:

— Барин, нет ли у вас сухого хлеба, отрубей?

Мужчина, чуть приоткрыв дверь в заборе, нахмурился и так заорал, что Абыш попятился.

— Ты в своем уме? Лошадь копытом дала тебе по башке, что ли? Будь у нас хлеб, сами ели бы его! — кричал на Абыша высокомерный, чванливый мужчина, носивший всегда длинную золотую цепочку от часов на шелковом жилете и сверкающий перстень на пальце. Он иногда давал Абышу безвозмездно не только сухого хлеба и отрубей, но даже остатки от обеда.

Двери захлопнулись. Абыш с опущенной головой повернулся, чтобы пуститься в обратный путь. Не успел он сделать и пяти шагов, как дверь широко отворилась и снова раздался бас того же мужчины, но, как заметил Абыш, уже без золотой цепочки и перстня:

— Слушай, мальчик! Иди-ка сюда!

Абыш повернул обратно и вошел во двор. Мужчина, бросив к его ногам кучу старой одежды, сказал:

— Забудь об отрубях и сухом хлебе, мальчик! Брось к черту ручные весы! Возьми эти старые вещи, набей ими свой мешок, отнеси на базар и попробуй обменять их у крестьян на муку или на хлеб. Возьми, неси!

Абыш стал молча собирать лежавшее перед ним барахло. Сперва всунул в мешок порыжевшее мужское пальто с облезлым меховым воротником, поверх пальто уложил гору старых сапог, башмаков, брюки, оставалась последняя вещь — пиджак с засаленным воротником, без пуговиц. Не успел он поднять его, как из него выскользнула отличная папаха. Владелец барахла быстро выхватил из рук Абыша папаху и спрятал ее за спиной.

— Негодяйка этакая… и папаху сюда всунула. Подумать только, что делается в мире! Дошли до того, что готовы и честь обменять на кусок хлеба, — возмутился он. Затем, обращаясь к Абышу, сказал — Ну иди. Особенно не спеши: если дадут мало, не обменивай сегодня, завтра рано утром снова отнесешь! Что дадут, принеси, за это я тебя отблагодарю. Возлагаю надежду на твою совесть. Ты ведь мусульманин?

С этого дня Абыш стал наполнять свой мешок не сухим хлебом, а поношенными вещами.

— Астарвеш — старые вещи покупаем!.. — восклицал он теперь.

С этого же времени он получил и прозвище свое. Его стали звать «Астарвеш Абыш».

В течение нескольких лет Абыш кормил семью продажей старой одежды.

Когда в стране был организован сбор полезных отходов, Абыш стал одним из первых сборщиков:

— Утил сабирайым!..

Теперь мешок Абыша, отличаясь от своего родича, в который собирался только сухой хлеб и отруби, превратился в какой-то волшебный магнит. Сейчас его мешок был подобен универсальной кухне, поглощавшей и переваривавшей все, лишь бы это было старье. Мир старых вещей столь крепко привязал к себе Абыша, что по мере того, как он рос, Абыш все больше и больше погружался в него.

Но вот наступила пора, когда Абыш и сам постарел: молодость ушла, и «Астарвеш Абыш» превратился в пожилого мужчину с согнутой спиной, с опущенными усами. И именно в это время он задумал обзавестись своим домом, создать семью. Родителей уже не было в живых, а сестры и братья разбрелись в разные стороны. Ушел из жизни вместе с коровами и владелец старого домика.

В это время, как он сам говорил, у него был уже «небольшой капиталец»; он мог бы подыскать приличную квартирку, но он стремился найти пусть неказистое, зато отдельное помещение. Новые вещи ему не нравились, он как-то не умел ценить их. А вот в выборе старой мебели, в оценке подержанных вещей мало кто мог бы превзойти его. Абыш с первого взгляда мог определить, когда появилась на свет та или иная вещь, как долго она еще просуществует и какая ей цена.

Эта способность «Астарвеш Абыша» сослужила ему службу в создании себе гнезда и семьи.

Прежде всего в одном из отдаленных районов города он приобрел недорогой домик и быстро обставил комнаты довольно древней мебелью, купленной за бесценок. Приобретенные им вещи состояли из кровати, стола, стула, посуды, одеяла, тюфяка и портрета незнакомого старика в раме со стертой позолотой и разбитым стеклом.

Разрешив вопрос с жилищем, Абыш стал помышлять о хозяйке. Теперь он уже обращал особое внимание на женщин, которых встречал во дворах, в квартирах. Абыш знакомился с их биографией и со своей точки зрения оценивал вдов и незамужних женщин. Наконец он наткнулся на подходящую. Конечно, это была немолодая женщина, притом вдова. В придачу у нее был сын. Этот факт нисколько не огорчил Абыша, скорее обрадовал его, так как он не противоречил его принципам, сложившимся в мире старых вещей.

Таким образом, «Астарвеш Абыш» построил себе новую жизнь в небольшом домике.

Как раз в эту пору Абыш встретился товарищу Ногталарову.

Надо сказать, до того дня, когда товарищ Ногталаров определил Абыша заведующим лавочкой, старый сборщик утиля был вполне доволен жизнью. Выдвинутый помимо своей воли, он почувствовал, как в его жизни рушится порядок, созданный им в течение долгих лет. Но противостоять воле товарища Ногталарова он не мог. Новая должность повергла старого сборщика утиля в бездну страданий.

Только один предмет мог спасти его из бушующего океана глубоких переживаний и вынести на берег счастья — старый мешок. Этот мешок всегда манил к себе Абыша и во все времена был его несокрушимой опорой.

Вот почему, услышав о своем назначении, старик Абыш, задыхаясь, воскликнул:

— Послушайте, какой из меня заместитель?! Отдайте мой мешок, не мешайте мне собирать утиль! Меня ждут мои клиенты!

В ответ на мольбу он услышал несколько успокоившие его слова:

— Послушай… Ты только будешь называться заместителем, товарищ Абыш-киши. И, пожалуйста, по-прежнему собирай утиль… Для моего автомобиля!

И верно, Абыш снова взялся за любимое дело. Он стал искать нужные детали для будущей легковой машины товарища Ногталарова. Без устали ходил по городу, заходил в дома, гаражи, мастерские, на заводы, в различные организации и учреждения, даже в ближайшие к городу колхозы, совхозы, МТС. В конце концов, в результате упорного труда, немалых расходов, бесконечных просьб, не раз испытывая унижение, досаду, он достиг цели. Достал колеса от машины разных марок, раздобыл всякие детали — и все это свалил в гараже межрайонной конторы по сбору утильсырья.

Товарищ Ногталаров, увидев сокровище, добытое старанием своего заместителя, готов был расцеловать старого сборщика утиля, но воздержался, ограничившись выдачей ему премии в размере месячного оклада.

В гараже закипела работа. Механик и шофер взялись за так называемый ремонт, а вернее — за создание новой машины из собранных отовсюду различных частей.

И вот наступил давно желанный день. Во дворе конторы «Утильсырье» появился оригинальнейший автомобиль. При первом взгляде неискушенный глаз мог бы принять его за машину какой-то новой марки.

Эта машина с колесами различной формы, с окрашенным кузовом, блестящим медным радиатором, старинным рулем, отделанным перламутром, с разными фарами и рессорами, составленными также из различных кусков, имела в самом деле необычный вид. На пробке радиатора сверкала длинноногая никелированная борзая собака. Над левым передним крылом чернела резиновая груша сигнала. Вид этого автомобиля привлекал внимание прохожих, заставляя их застывать на месте и долго смотреть вслед невиданной автоколеснице. Во всем мире с этим автомобилем могла бы соперничать лишь одна-единственная машина — «Антилопа-гну» Остапа Бендера. Но, к счастью товарища Ногталарова, «Антилопа-гну», как известно, давным-давно подарила свою жизнь другим автомашинам (и кто знает, может быть, один из винтиков «новой» машины, добытый старьевщиком Абышем, когда-то принадлежал «Антилопе-гну»!).

Было пасмурное осеннее утро. Водитель «новой» машины сел за руль. Сперва автомеханик, а затем помощник (теперь Абыш был заместителем не только руководителя учреждения, но и помощником шофера и механика) начали по очереди крутить ручку мотора. Крутили до потери сил. Но мотор упорно молчал. Тогда по команде директора все работники конторы вышли во двор и начали толкать машину. Вывели ее на улицу и снова стали толкать. Наконец… послышался звук, как будто машина чихнула, затем еще раз чихнула и окуталась черным дымом. Мотор затрещал, машину стало трясти.

Товарищу Ногталарову показалось, что в его груди бьется второе сердце. Он не своим голосом крикнул «урра» и, отстранив людей, только что толкавших машину, быстро уселся рядом с водителем.

— Поезжай! — приказал он. — Поедем по улице, где помещается управление моего дяди. Гони!

Раздался истошный звук сигнала, заплясала борзая собака на радиаторе, автомобиль, все еще изрыгая удушливый дым, скрылся из глаз.

Толкавшие машину служащие конторы вытерли руки, отряхнули платье и вернулись в свои рабочие комнаты. На улице под моросившим дождем остались только двое: бухгалтер конторы и Абыш. Оба стояли глубоко задумавшись, следуя своим собственным мыслям.

«Эта автотелега обошлась в стоимость двух новых машин. Куда мне отнести эти расходы?» — горестно размышлял бухгалтер.

«Вот машина поехала… Интересно, чем мне теперь придется заниматься?» — задавал себе вопрос не менее огорченный Абыш.

Товарищ Ногталаров гордо восседал в новой машине рядом с шофером, вытянув шею и облокотясь правой рукой на еще не застекленную раму кабинки. Как полководец, вооруживший свое войско современной военной техникой и укрепивший свой тыл, он обдумывал план дальнейшей атаки: «В аппарате свои люди. Подо мной своя машина. Надо начинать штурм для достижения новых высот! Вперед!»

Однако в этот знаменательный момент перед ним встало неожиданное препятствие. Кто-то, копируя милиционера, регулирующего движение, подняв руку, стоял на дороге и указывал ему направление в сторону. Этот человек оказался председателем местного комитета профсоюза конторы по сбору утильсырья. Звали этого человека Гая. Но все называли ее Гаяхала[2]. Товарищ Ногталаров называл ее официально — «товарищ Гая-хала».

Гая-хала

Гая хале было за пятьдесят. Это была женщина среднего роста, с большими упрямыми глазами и маленьким ртом. Губы ее всегда плотно сжаты. Седые волосы с первого взгляда навевают чувство какой-то неопределенной грусти, но стоит посмотреть в ее глаза, как грусть моментально исчезает, уступая место светлой радости: так ясны эти глаза! Однако они являются лишь одной из отличительных ее черт. В биографии этой женщины, внешне спокойной, имеется страница, достойная особого внимания. На этой странице крупными буквами начертано: «Героиня!» Гая-хала вполне заслужила это звание. Она родила и воспитала девять душ детей. Пятерых она отправила на фронт; из них двое — сын, летчик, и дочь, санитарный инструктор, — погибли в боях; двое сыновей, танкист и артиллерист, и дочь снайпер, также сражались за Родину. Наконец, сама Гая-хала не сидела сложа руки — с начала войны она поступила на службу.

Не нужда заставила ее работать в учреждении. Ею руководило желание помочь фронту. Не случайна была и ее работа по сбору утильсырья. Отправив старших детей на фронт, Гая-хала стала думать, как помочь сыновьям и дочерям, защищающим Родину. Куда поступить? Вместе с мужем на завод или вместе с подругами на фабрику? Но у нее не было никакой специальности. Может быть, пойти в детский сад, заняться воспитанием детей, отцы которых на фронте, а матери заняты на производстве? Да, эта работа была знакома Гая-хале, и она смогла бы справиться с ней. Решила обратиться в районный отдел народного образования и попросить назначить ее в один из детских садов. Уже собралась писать заявление, как вдруг услышала переданное по радио обращение правительства. Оно звало граждан собирать металлический лом для удовлетворения нужд фронта. Обращение оканчивалось словами:

«Домашние хозяйки, школьники! Примите участие в этом патриотическом деле. Знайте, что металлический лом, сданный вами государству, превратится в новые самолеты и танки, пушки, винтовки, бомбы, мины и гранаты!»

Гая-хала вскочила с места. Ей показалось, что диктор произнес ее имя и назвал имена ее детей. Она тотчас же позвала младших детей и вместе с ними стала разыскивать на кухне, в амбаре, на чердаке металлолом. Вскоре она с детьми свалила в кучу изрядное количество металлической посуды. Горка чугуна, меди и разных металлических вещей превращалась в глазах Гая-халы в мощный танк. Вот ее сын ведет свой танк к укреплениям неприятеля. Вот летит боевой самолет — им управляет второй сын. Стальная птица сделана из металла, собранного ею и ее младшими детьми. Затем в ее воображении горка металлического лома превращалась в пушки, снаряды, мины, бомбы, гранаты, которыми ее другой сын и тысячи сыновей и дочерей Родины уничтожают врага.

Но, внимательно вглядываясь в горку лома, Гая-хала пришла к убеждению, что этого металла слишком мало, чтобы удовлетворить нужды фронта. Его едва может хватить на несколько обойм для ее дочери-снайпера. А ее сыновья — танкист и артиллерист, а тысячи их братьев — летчиков и пехотинцев, неужели они должны стоять безоружными против врага? — думала она.

Гая-хала стала ходить по дворам, агитировать таких же, как она, матерей, домохозяек, младших братьев и сестер фронтовиков. Прошло немного времени, и во дворах появились горки металлолома. Наконец, когда количество собранного металла удовлетворило Гая-халу, она отправилась в известную уже нам межрайонную контору по сбору утильсырья и, войдя в кабинет старого заведующего (товарищ Ногталаров после полученного удара копытом в это время лежал в бессознательном состоянии на навозе), попросила послать в их квартал грузовую машину. Ее желание было охотно исполнено. Грузовик, отданный в распоряжение Гая-халы, сделав в течение дня несколько рейсов, перевез на склады металлический лом, собранный домохозяйками и школьниками. Весь этот металл был сдан государству безвозмездно: Гая-хала и соседки ее отказались от какого бы то ни было вознаграждения.

С этого времени Гая-хала, ощутив внутреннее удовлетворение благодаря своей деятельности, превратила сбор металла в профессию. Неустанно ходила по домам и призывала домохозяек собирать и сдавать государству металлический лом.

Таким образом, Гая-хала превратилась во внештатного деятельного агента межрайонной конторы «Утильсырье». Заведующий конторой предложил Гая-хале занять штатную должность. Гая-хала отказалась. «Работаю же я, зачем мне должность, удостоверение…» — заявила она. Но заведующему все же удалось убедить ее. Поступив на работу, она была принята в члены профсоюза. Через некоторое время сотрудники конторы выбрали ее председателем местного комитета. Так как в конторе не было первичной партийной организации, вся общественная работа учреждения легла на председателя месткома, Гая-халу.

Как мы уже знаем, новый заведующий межрайонной конторой по сбору утильсырья товарищ Ногталаров первым делом взялся за чистку аппарата и, конечно, не обошел вниманием товарища Гая-халу.

«Что она собою представляет? — задумался он. — Что из того, что она родила девять душ? Рожала, как все! Что касается того, что дети ее на фронте и даже ранены, то и в этом нет ничего особенного. Разве я сам не был в армии, не был ранен? Увечье есть увечье, получено ли оно от разрыва мины или же от удара лошадиного копыта. Если еще принять во внимание, что она местком, то это абсолютно не опасно. Местком же не партком!..»

Но товарищ Ногталаров ошибся и скоро понял это. Простая женщина предместкома, когда была необходимость, вмешивалась в дела товарища Ногталарова, то есть в дела конторы. Гая-хала позволяла себе критиковать заведующего учреждением, давать ему советы и время от времени даже делала ему замечания, и все это исходило от имени коллектива и профсоюзной организации.

Таких вещей товарищ Ногталаров терпеть не мог! Заведующий вызвал председателя местного комитета в свой кабинет и сказал:

— Товарищ Гая-хала, подайте заявление, чтобы я освободил вас от работы по собственному желанию!

— Что сделать? — тихо спросила Гая-хала.

— Уходи из моей конторы, ищи себе другое место! Я с тобой работать не могу! — повторил он.

И в этот момент услышал от Гая-халы нечто неожиданное:

— И мне трудно работать с тобой, товарищ Ногталаров! Но я хочу работать только в этом учреждении. Если ты не можешь работать со мной, подай заявление и уходи на здоровье. Не ты принял меня сюда и вообще не имеешь права освобождать меня от работы!

— Что за разговоры?! Принял старый заведующий, а увольняет новый. Вот и все.

— Меня никто не принимал, меня привели сюда сражающиеся на фронте мои дети и их товарищи, миллионы бойцов. Я работаю не на тебя, а на них. Я собираю металл для их оружия, а не части для твоего автомобиля. Я готовлю не подковы и рессоры, а гусеницы танков. И никто не давал тебе права вышвыривать из конторы ударом ноги любого неугодного тебе человека. В нашей стране есть к кому апеллировать!

Не дождавшись ответа Ногталарова, Гая-хала твердой походкой вышла из кабинета.

Товарищу Ногталарову нечего было сказать. Эта короткая речь Гая-халы привела его в ужас, особенно последние ее слова: «Рессоры, подковы! Удар ноги!..»

«На что она намекает? Что она хочет сказать? Может быть, предместкома знает, как я был ранен? А как она могла узнать это?»

Во власти этих мыслей товарищ Ногталаров посмотрел на себя в зеркало, покосился с тревогой на красную ленточку, красовавшуюся на правой стороне его груди, и погрузился в глубокую думу.

После этой беседы заведующий больше ни одного слова не сказал председателю месткома. Наоборот, товарищ Ногталаров стал побаиваться Гая-халы. Но ведь известно, что если преследующий проявит упорство, то убегающий очень быстро попадет ему в руки…

Однажды председатель местного комитета сама зашла к директору и без всякого вступления обратилась к товарищу Ногталарову:

— В местном комитете получены сведения о том, что некоторые точки не сдали на склады собранный лом.

Товарищ Ногталаров вздрогнул, вскочил с места, прервал ее:

— Откуда эти сведения?!

— Это не имеет значения. Комиссия, выделенная месткомом, проверила эти сведения и подтвердила их достоверность. В точках остаются несданными тонны лома. Там говорят, что этот металл задерживается по вашему распоряжению. Правда ли это?

Товарищ Ногталаров, развалившись в кресле, улыбаясь, заметил:

— Ну а как же? Распорядился, конечно, я.

— Почему?

— Эх, товарищ Гая-хала, тебе не понять моей политики.

— Какой политики?

— Некоторых моих соображений… Ты же знаешь, что в этом месяце наша контора план перевыполнила. Но ни ты, ни я не знаем, как будет обстоять дело в будущем месяце. Кто знает, что нас ожидает? Может случиться, что никто из жителей лома нам не даст. Как ты тогда выполнишь план, товарищ местком? Поэтому я распорядился, чтобы часть металлического лома придержали в качестве запасного фонда. Если в будущем месяце нам не сдадут достаточно лома, мы выполним план за счет запасного фонда. Вот о какой политике идет речь, товарищ Гая-хала! — Товарищ Ногталаров, очень довольный своим решением, откинув голову на мягкую спинку кресла, скрестил на животе пальцы рук.

— Знаешь ли ты, как называется подобный поступок, товарищ Ногталаров? — возвысила голос Гая-хала.

— Называется… политикой, товарищ местком!

— Нет, не политикой, а преступлением, товарищ заведующий!

— Что ты сказала? — спросил Ногталаров, вскочив. — Может быть, ты думаешь, что, задерживая эту дрянь, я собираюсь отвезти ее к себе домой? Имей в виду — товарищу Ногталарову придется выполнять план не только в этом месяце, но и в будущем.

— Значит, бойцы наши на фронте против врага могут стоять невооруженными, пока мы здесь забавляемся игрой в выполнение плана? Немедленно прикажи точкам, чтобы они сдали весь лом. Фронт не может ждать. Народ жаждет, как бы скорее закончить войну, он хочет задушить, разгромить врага в этом году, в этом месяце, сегодня, но не завтра. Пока не поздно, отдай распоряжение, исправь свою ошибку, а то мы сами, без тебя, разрешим этот вопрос, и разрешим его иначе. Да так разрешим, что тебе, товарищ Ногталаров, не поздоровится.

— Без меня?! Вы? То есть кто именно? — Товарищ Ногталаров, задыхаясь, едва мог выговорить эти слова.

— Мы, работники конторы, профсоюз, районный исполнительный комитет и районный комитет партии… Сейчас же звони, чтобы сдавали! — указав на телефон пальцем, сказала Гая-хала.

Товарищ Ногталаров посмотрел в широко раскрытые страшные глаза женщины. Он поднял ручку телефона и под диктовку Гая-халы стал давать указания местам. Только после этого Гая-хала покинула кабинет заведующего. Товарищ же Ногталаров долго ворчал про себя:

— Без меня! Сами! Райком, исполком!..

Холодный пот выступил на его лбу. До этого дня он ни разу не представлял себе свое учреждение без себя. Подумать только, что она посмела сказать… А вдруг и вправду так случится, что без него обойдутся.

Страх охватил товарища Ногталарова. В этот день он не выходил из конторы, даже не ночевал дома, а просидел в кабинете в мягком кресле за своим спальным столом. Лучше ему лечь в гроб, чем видеть в своем кресле другого человека.

Днем товарищ Ногталаров нередко чувствовал себя, словно сидит на иголках. Ночью же ему чудилось, будто холодные струи проливного дождя обдают его ледяной водой. Но его не трогали.

«По-видимому, товарищ Гая-хала не такой уж плохой человек, не сообщила руководящим органам», — думал он.

Охватившее товарища Ногталарова лихорадочное беспокойство иногда утихало, но всякий раз при встрече его с председателем месткома оно давало себя чувствовать. Наконец не покидавшая его тревога привела к дядюшке.

— У меня к тебе дело, дорогой дядя. В аппарате моем есть женщина, с которой я не могу справиться. Помоги мне избавиться от нее.

Остановив на племяннике водянистые глаза, дядя состроил гримасу:

— Я считал тебя мужчиной… — И, пробормотав еще что-то, дядя высокомерно засмеялся.

Племянник понял: тут даже дядя помочь не может.

С этого дня товарищ Ногталаров расценивал Гая-халу как посланное ему коварной судьбой испытание.

«Аллах специально создал эту женщину, чтобы испытать меня и подготовить к продвижению вперед, — решил Ногталаров, успокаивая себя. — Но зачем он сделал ее матерью-героиней?»

На этот вопрос товарищ Ногталаров ответил так:

«Не мог же он послать мне жалкую, заурядную личность. Герою должна противостоять героиня!»

Сделав такое заключение, товарищ Ногталаров оставил Гая-халу в покое. И даже стал прислушиваться к советам председателя местного комитета.

Товарищ Ногталаров и товарищ Мирмамишев

Как-то Гая-хала вошла в кабинет товарища Ногталарова и сообщила:

— Заведующий седьмой точкой ведет себя недостойно, обманывает сдающих утиль. При помощи спекулянтов продает на базаре продовольствие, отпущенное государством для тех, кто сдает лом.

Товарищ Ногталаров вскочил с места.

— Этого быть не может! Такое безобразие в руководимом мною учреждении?! Сейчас же расправлюсь с ним! Но понять не могу, почему эти сведения доходят до месткома, а не до руководителя учреждения?

Товарищ Ногталаров нажал кнопку звонка. В дверях показался Абыш.

— Я здесь, товарищ Ногталаров, — сказал он.

— Беги в точку семь и тащи за ухо ко мне заведующего, товарища Мирмамишева!

— Слушаюсь! — Заместитель, пожав плечами, выскочил из кабинета.

Товарищ Ногталаров позвонил секретарше. На пороге появилась Серчэ-ханум.

— Что прикажете, товарищ Ногталаров?

— Дайте мне анкетные данные Мирмамишева!

— Сию минуту!

Гая-хала оставила взъерошенного товарища Ногталарова и, улыбаясь, вышла из кабинета.

Тут же товарищ Ногталаров подписал приказ об увольнении заведующего седьмой точкой Мирмамишева.

На следующий день Мирмамишев, войдя в кабинет Ногталарова, стал умолять его:

— Нехороший проступок я совершил, родной мой! Прости меня, вспомни о моих детях! Верни меня на мою работу, в мою точку.

— Замолчи, враг народа! — воскликнул товарищ Ногталаров. При этом он так стукнул кулаком по столу, что настольное стекло треснуло. — Тьфу! Так ты приносишь пользу мне и государству?! Вчера я внимательно ознакомился с твоей автобиографией, трудовой книжкой, характеристикой. Твоя биография такая темная, что я читал ее днем при свете электричества. На каждой странице я поставил по двадцати вопросительных знаков. Зачем ты родился — неизвестно, как ты появился на свет — неясно, знания твои — туманны, профессия — загадочна! Почему ты в настоящее время не на фронте, а в тылу — сплошной мрак. Быть может, ты дезертир или шпион? Ты скрыл, что за растрату и воровство сидел в тюрьме. Почему ты скрыл — тоже важный момент. Вся твоя жизнь — сплошной вопрос. Прямо не пойму, как это случилось, что я принял тебя на службу? Конечно, вина в этом моего отца — он так надоедал мне своими просьбами, что я вынужден был исполнить его желание. Как хватает у тебя нахальства, укрывшись моим авторитетом, лезть ко мне в карман? О чем ты думаешь? Может быть, ты вздумал запятнать меня, товарища Ногталарова, чтобы меня сняли с должности? Завидуешь мне, а?!

— О чем ты говоришь, товарищ Ногталаров? Мы ведь родственники.

— Ошибаешься! У меня нет родственников, спекулирующих на базаре государственным продовольствием. Не вздумай писать о родстве со мной в своей темной автобиографии!

— Прости, я допустил ошибку.

Мирмамишев, оглянувшись на дверь, быстро вытащил из кармана пачку денег и положил ее перед товарищем Ногталаровым.

— Я же не присвоил всех денег. Твою долю я сохранил, родной мой. На, получи!

— Что?! Мне взятку?! Хочешь опорочить мое чистое, как лепесток розы, имя? Чтобы меня свергли со стула, на котором я сижу?!

Товарищ Ногталаров, словно увидя скорпиона, отскочил от лежавших перед ним денег и, открыв дверь своего кабинета, возбужденный, взволнованный, стал звать:

— Слушай, Серчэ-ханум! Скорей собери сюда моих работников! Немедленно зови товарища Гая-халу, местком. Быстрее! Беги!

Затем вернулся в кабинет и, схватив растерявшегося Мирмамишева, бросил его на диван.

— Теперь я тебя наконец проучу как следует. Негодяй, шпион!

Мирмамишев, опомнившись, стал вырываться из рук руководящего родственника.

Пока между товарищами Ногталаровым и Мирмамишевым шел жаркий бой, Серчэ-ханум панически бегала по комнатам и коридорам и не своим голосом звала:

— К товарищу Ногталарову! Скорей, скорей!

Кабинет директора тотчас заполнился людьми.

Товарищ Ногталаров наконец оставил Мирмамишева и, заперев сперва дверь, с чувством гордости взял со стола деньги и указал на них окружающим.

— Смотрите! Любуйтесь. Знайте и будьте свидетелями! Этот негодяй предлагает мне взятку. Вздумал опорочить меня, мои принципы. Товарищ Абыш-киши, сейчас же беги в прокуратуру, зови следователя, чтобы составил протокол. Нет! Сначала вызови милиционера! А вы, товарищ председатель месткома, и вы, товарищи мои сотрудники, будьте свидетелями! Товарищ секретарь видела, что при входе в мой кабинет у этого подозрительного субъекта карманы оттопыривались от денег.

— Слушаюсь! — воскликнул Абыш-киши и быстро удалился.

— Да, верно, я видела, как у него оттопыривался карман, — подтвердила Серчэ-ханум, посмотрев сперва на товарища Ногталарова, а потом перевела взор на Мирмамишева.

Успокоившись, товарищ Ногталаров оправил свой пиджак, галстук, сел в кресло за столом и сказал секретарше:

— Собери осколки настольного стекла, брось их в ящик под утиль. Вместо него положи новое стекло! Работать и выполнять в таких условиях план во много раз труднее, чем сражаться на фронте и проявлять героизм, — заключил товарищ Ногталаров.

Земной шар вращается

У товарища Ногталарова был свой сапожник, свой парикмахер, свой портной, даже свой доктор, одного не было у него — своего мнения.

Война окончилась, народ взялся за гигантскую созидательную работу. В стране произошли большие изменения. А товарищ Ногталаров все еще стоял, вернее, сидел на второй ступени своей лестницы. Но он не дремал. Его взоры были всегда устремлены вверх, он ждал удобного случая, чтобы вскочить на третью ступень. Рана в области живота уже давно не беспокоила его, ему уже предоставили новую легковую машину, все же подняться выше ему никак не удавалось. Эта очередная третья ступень, не дававшая покоя заведующему межрайонной конторой по сбору утиля, была не чем иным, как кабинетом начальника Главного управления утильсырья.

Нельзя сказать, чтобы у товарища Ногталарова вовсе не было случая для восхождения на третью ступень. Наоборот, в то время, когда товарищ Ногталаров работал в межрайонной конторе, место начальника Главного управления освобождалось два раза. Несомненно, оба раза племянник немедленно наведывался к дядюшке, но на это место, увы, назначали других.

— Как вы долго засиделись на одном месте, товарищ Ногталаров, — задел его как-то один из его знакомых.

— Вы ошибаетесь, дорогой, земной шар не стоит на месте, вместе с ним вращаюсь и я, — ответил он.

Разрешите бросить взгляд не только на жизнь, но и на деятельность товарища Ногталарова в эту пору… Начнем с кабинета.

Товарищ Ногталаров давно переместил свой кабинет. Куда? — спросите вы. На крышу своей конторы. Кабинет его на крыше здания издали похож на зазеленевший куст на старом полусгнившем стоге сена. В старом кабинете теперь сидит его секретарша Серчэ-ханум. Между этими двумя комнатами, потолком первого кабинета и полом второго, сделано большое отверстие. Для общения товарища Ногталарова с людьми, находившимися в его подчинении, служит узкая лестница, змеей извивавшаяся между двумя кабинетами. Обновлена была и мебель нового кабинета, за исключением старинного письменного стола, когда-то приобретенного Абышем. Для того чтобы протащить этот стол через люк, пришлось снять ножки стола, причем одна из старых ножек сломалась, ее заменили новой, так что в настоящее время ножки письменного стола товарища Ногталарова являют собой такую картину: две ножки одинаковые по форме, а две другие различны.

Кроме того, для кабинета были куплены и новые вещи. Я расскажу лишь об одной из этих вещей.

Это — большой стеклянный шкаф. Стоит он против стола директора. Сам шкаф ничего особенного собой не представляет, но посмотрите на выставленные на его полках экспонаты.

Начиная с продырявленной закопченной трубы от самовара, чего только тут нет! Здесь и грязный обломок гребня без зубьев, и бутылка от вина с обломанным горлышком, и сапог без подошвы, и дырявая калоша, и кепка без козырька, и ржавая металлическая посуда, и битая чайная посуда, и бараний рог, и буйволиное копыто… Разные металлы, стекла, кости, тряпки, куски бумаги и пр. и пр. Здесь образцы всего, что народ ежедневно сдает в пункты по сбору утиля. Выше всех этих вещей на верхней полке шкафа лежала огромная лошадиная подкова; от других образцов она отличалась тем, что была вычищена и даже тускло поблескивала.

Зачем же он все это собрал в своем кабинете? — невольно напрашивается вопрос. Это мероприятие товарища Ногталарова имеет свою историю.

Как-то раз товарищ Ногталаров пришел на фабрику, которая снабжала его контору утильсырьем. Цель — договориться с директором фабрики относительно полезных отходов. Заведующий конторой по сбору утильсырья обратил внимание на замечательный шкаф в кабинете директора фабрики. В этом шкафу были выставлены образцы фабричной продукции. Тут же товарищ Ногталаров подумал: «Почему бы и мне также не организовать в моем учреждении экспозицию собираемых нами вещей? Чем я хуже директора фабрики?»

По возвращении в свою контору товарищ Ногталаров вызвал к себе заместителя Абыша и секретаршу. Работникам аппарата были даны распоряжения, заведующим точками указания, на места были отправлены представители, и скоро в кабинете товарища Ногталарова появился вот этот самый шкаф, который вы видите, с его оригинальным содержанием. Вы спрашиваете, что это за снимок рядом со шкафом? Отвечу и на этот ваш вопрос. Это — фотогруппа. Она изображает передовых работников учреждения, руководимого товарищем Ногталаровым. С трудом различимые фигуры на ней — это служащие товарища Ногталарова. А бросающийся в глаза портрет над шкафом — сам товарищ Ногталаров.

Перейдем к автомобилю товарища Ногталарова.

По этому поводу я одно могу сказать: товарищ, Ногталаров достиг того, о чем мечтал: у него была новая легковая машина. Старую, после того как ее несколько раз разбирали, ремонтировали и вновь собирали, наконец списали и по частям сдали в утиль.

О круглой печати и красном карандаше долго говорить не будем. Переменив отслужившую печать, товарищ Ногталаров изменил и свою подпись. Теперь он иначе расписывается, хотя и эта подпись уже не удовлетворяет его.

Сейчас, готовясь занять более значительный пост, он изобретает новую, подобающую подпись.

А теперь перейдем от трудовой деятельности товарища Ногталарова к его личной жизни. Позвольте мне познакомить вас с этой стороной его жизни. А то мой герой обидится на меня за такое упущение. Как правильно заметил Вергюльага, одновременно с земным шаром вращается и он, товарищ Ногталаров. Не может же быть, чтобы у вращающегося тела одна сторона была видна, а другая нет.

Товарищ Ногталаров дома

Вы давно познакомились с женой товарища Ногталарова, хозяйкой его дома, Валидой. Но надо сказать, что после нашего знакомства с ней к ее званиям присоединилось еще одно — звание матери его детей.

Как видите, одновременно с ростом на служебном поприще росла и семья товарища Ногталарова. При этом следует добавить, что в домашней обстановке он преуспевал больше, чем на работе. В то время как товарищ Ногталаров — заведующий конторой, стоял лишь на второй ступени служебной лестницы, товарищ Ногталаров-отец поднялся уже на семейную четвертую ступень. У него было четверо детей: две девочки и два мальчика. Теперь товарищ, Ногталаров был не только главой учреждения, но и главой приличного семейства.

Представьте себе, что мы находимся в недавно полученной товарищем Ногталаровым квартире и обозреваем ее комнаты. Первая комната, которую мы видим, — просторная, светлая. Посреди нее стоит большой стол, вокруг него несколько стульев. Комната имеет две двери; у одной двери небольшой столик с телефоном, рядом на стене звонок. Эта комната — столовая.

За обеденным столом сидят двенадцатилетняя девочка и десятилетний мальчик; обмакивая перья в чернила, они что-то пишут. Сидящий у окна восьмилетний мальчик, то и дело посматривая в окно, громко читает по складам книгу. Четвертая, двухлетняя девочка на полу возится со своими игрушками. Это — дети товарища Ногталарова. Имена их, начиная со старшей: Кетыбэ, Явер, Итаэт, Кифайэт. (Кетыбэ и Кифайэт — женские имена и означают: Кетыбэ — секретарша, Кифайэт — достаточно. Явер и Итаэт — мужские имена: Явер — адъютант, Итаэт — повиновение.)

Вас удивляют имена детей? Товарищ Ногталаров долго размышлял над этими именами, прежде чем присвоил их своим детям. И, давая их детям, он, очевидно, руководствовался определенными соображениями.

Вдруг раздается продолжительный автомобильный сигнал. Внезапная тревога охватывает детей.

Кетыбэ поспешно собирает свои книги и тетради и садится у столика с телефоном. Явер быстро приводит себя в порядок. Кифайэт, собрав игрушки, забивается в угол. И только Итаэт, ничуть не волнуясь, продолжает читать по складам:

— А… Ат… Ата…

Товарищ Ногталаров входит в переднюю дверь. Валида в переднике молча появляется в прихожей, снимает с мужа пальто и шляпу, вешает их на гвоздь и снова исчезает.

Глава семейства проходит в комнату. Дети немедленно встают, здороваются с ним. Товарищ Ногталаров кивком головы отвечает на приветствие детей и направляется к двери, ведущей во вторую комнату. Кетыбэ быстро открывает ее. Товарищ Ногталаров входит во вторую комнату. Здесь стоит солидный письменный стол. На нем чернильный прибор, лампа, телефон, радиоприемник. Против стола маленький круглый стол, покрытый сукном, на нем графин со стаканом, у столика стул, в углу книжный шкаф, рядом диван. На стенах пронумерованные позолоченные рамы — «музейные экспонаты». Эта комната — кабинет товарища Ногталарова.

Войдя в кабинет, товарищ Ногталаров кладет свой портфель на письменный стол, садится в кресло и смотрит на лежащие перед ним бумаги. Потом нажимает кнопку звонка. В столовой над столиком, за которым сидит Кетыбэ, раздается звонок. Кетыбэ моментально вскакивает, оправляет на себе платье, прическу, берет со стола конверт, входит в кабинет и останавливается на пороге. Товарищ Ногталаров некоторое время рассматривает бумаги, потом медленно переводит свой взор на Кетыбэ. Девочка начинает докладывать:

— К обеду, как вы велели, приготовлен бозбаш. На ваше имя получено письмо. — Кетыбэ кладет на стол конверт. — Да, еще дядя Гусейн звонил, приглашает вас к себе.

Товарищ Ногталаров бормочет про себя:

— Какие странные люди бывают на свете, будто не знают, что я в гости не хожу. Если он еще раз позвонит, скажешь, что я сплю. — Потом громко добавляет: — Больше ничего?

— Нет, — быстро отвечает Кетыбэ.

— Хорошо. Скажи Валиде, чтобы накрывала на стол.

— Слушаюсь!

Кетыбэ собирается уходить, но товарищ Ногталаров останавливает ее и опять бормочет про себя:

— Еще подумают, что я днем и ночью сплю и не работаю над собой. — Затем громко говорит Кетыбэ: — Если дядя еще раз позвонит, не говори, что отец спит, скажи — пошел в кино. Иди.

Кетыбэ выходит из кабинета, проходит через столовую и направляется в кухню. Товарищ Ногталаров в кабинете говорит сам с собою:

— Ну да, культурный отдых… А увидят в кино, скажут, что товарищ Ногталаров забросил все дела и ходит по театрам и кино! Нет, надо придумать что-то другое. — И товарищ Ногталаров нажимает кнопку звонка.

Кетыбэ бросаемся из столовой в кабинет.

— Что прикажете?

Товарищ Ногталаров хмурится, возвышает голос:

— Почему заставляешь ждать себя? Где ты была?

— В кухне. Сказала маме, чтобы накрывала на стол.

— О еде вы никогда не забудете!.. Зачем я тебя позвал, девушка?.. А?..

— Не знаю.

— Да, вспомнил. Если Гусейн позвонит, не говори, что я пошел в кино. Скажешь, что я пошел в главк. Поняла?

— Да.

— Ну иди и сиди на своем месте, нечего бегать туда-сюда.

— Слушаюсь!

Кетыбэ выходит и садится на стул за маленьким столиком.

Товарищ Ногталаров снимает костюм, надевает пижаму, опускается на диван и вскрывает конверт.

В столовой тишина. Только Итаэт, поглядывая то и дело на дверь кабинета, продолжает вслух читать по складам.

Товарищ Ногталаров встает с дивана, садится за письменный стол и звонит. В кабинет входит Кетыбэ.

— Позови ко мне Итаэта, — приказывает он.

— Сейчас.

Снова товарищ Ногталаров хмурится, повышает голос:

— Где ты научилась так отвечать? Не сейчас, а сию минуту!

Кетыбэ говорит еще тише:

— Слушаюсь, сию минуту! — удаляется в столовую и зовет Итаэта.

Итаэт быстро вскакивает, бросает книгу на окно, оправляет на себе одежду и подходит к кабинету.

Кетыбэ и Явер смотрят вслед ему и перемигиваются.

Валида в столовой ставит на стол приборы.

Итаэт нерешительно открывает дверь кабинета:

— Можно войти?

Товарищ Ногталаров движением головы разрешает. Итаэт входит в кабинет и плотно закрывает за собой дверь. Товарищ Ногталаров тихо спрашивает:

— Ну, что нового?

Итаэт, подойдя к товарищу Ногталарову, быстро шепчет:

— Кифайэт опять называла вас «тавалиш Наталавф».

— Гм!..

Товарищ Ногталаров еще более хмурится. Итаэт делает шаг вперед:

— Да, и еще мама с тетей Зейнаб не знаю о чем-то говорили. Меня прогнали, не дали слушать.

— А ты под окном бы слушал, недотепа!

Товарищ Ногталаров снова встает. Итаэт отступает на шаг:

— Хотел дотянуться до окна, но упал и разбил себе колено.

— А еще что?

— Все! Можно идти?

— Да, иди обедать…

Итаэт выходит.

Товарищ Ногталаров, расхаживая по кабинету, размышляет:

«Интересно, о чем говорила Валида с Зейнаб? Может быть, она сплетничала обо мне?»

Валида принесла и расставила тарелки. Дети жмутся к столу. Из кабинета вышел товарищ Ногталаров. Дети моментально отпрянули от стола. Товарищ Ногталаров, пройдя столовую, исчезает за дверью в прихожую. Через некоторое время он, вытирая полотенцем руки, возвращается к себе в кабинет. Дети ждут. Кетыбэ шепчет Валиде:

— Спросить ли, мама?

— Да, дочка, спроси!

Кетыбэ стучит в дверь кабинета. Получив разрешение, входит:

— Обед готов. Можно подать?

Товарищ Ногталаров смотрит на часы и утвердительно кивает головой. Кетыбэ возвращается в столовую, говорит Валиде:

— Мама, он разрешает!

Валида несет в кабинет обед на подносе и ставит его на стол перед товарищем Ногталаровым. Муж с женой с минуту молча смотрят друг на друга. Затем Валида, перейдя в столовую, плотно закрывает дверь в кабинет и рассаживает детей за столом.

Товарищ Ногталаров в кабинете, семья его в столовой принимаются за еду. Дети едят молча, не отрывая глаз, полных тоски и страха, от дверей кабинета.

Вечер. Кабинет слабо освещается настольной лампой. Товарищ Ногталаров храпит на диване. Дети молча сидят в столовой.

Кифайэт, поднявшись на стол, стоящий перед окном, смотрит на улицу.

— Сматли, сад… вода… дети иглают.

— Тише! Папа отдыхает, — говорит Итаэт, подойдя к ней, и закрывает ей рукой рот.

Часы бьют восемь. Кетыбэ, осторожно открыв дверь, входит в кабинет и, остановившись в стороне, тихонько зовет:

— Товарищ Ногталаров!

Товарищ Ногталаров потягивается.

— Что?

— Восемь часов.

Ногталаров поднимается, садится на диване.

— Хорошо, зажги свет! Никто не звонил?

— Нет!

— Чаю!

— Слушаюсь!

Кетыбэ выходит из кабинета, минуя столовую, идет в кухню и, быстро вернувшись, садится за маленьким столиком.

Валида приносит чай и молча ставит его перед товарищем Ногталаровым. Собирается уходить. Муж зовет:

— Валида!

Валида останавливается в дверях.

— Что?

— Ничего…

Валида уходит.

Товарищ Ногталаров бормочет про себя:

«Человек боится остаться наедине даже со своей женой. Да и дети могут сказать, что товарищ Ногталаров в кабинете своем оставался наедине с женщиной. А что подумают служащие мои, увидев подобную картину?»

Пьет чай. Валида приносит второй стакан; взяв пустой стакан, направляется к двери.

— Валида!

— Что тебе надо? — недовольным тоном спрашивает она.

— Почисть костюм и сапоги!

— Куда пойдешь?

— В свое учреждение!

— Теперь же вечерами не работают.

— Во-первых, тебе до этого дела нет! — повышая тон, замечает товарищ Ногталаров. — Делай то, что тебе велят, и не давай указаний главе семейства! Во-вторых, не сидеть же мне дома и не играть же мне с детьми!

Глубоко вздохнув, Валида выходит из кабинета. Товарищ Ногталаров кричит ей вслед:

— Нечего охать! Что еще за новости?! Подумать только!

В столовой раздается телефонный звонок. Кетыбэ берет трубку.

— Слушаю. Товарища Ногталарова? Кто спрашивает? — Кетыбэ быстро свободной рукой открывает дверь в кабинет и громко повторяет: — Кто? Алиев?

Услышав эти слова, товарищ Ногталаров нажимает копку. В столовой раздается слабый звон над столиком Кетыбэ. Она, ответив на предупреждение утвердительным движением головы, отвечает по телефону:

— Товарища Ногталарова нет дома.

Кетыбэ вешает трубку телефона.

Выпив чаю, товарищ Ногталаров садится за письменный стол и нажимает кнопку звонка. Входит Кетыбэ:

— Соедини меня с моим учреждением.

— Слушаюсь!

Кетыбэ возвращается в столовую, садится за свой столик, берет трубку телефона, набирает номер.

— Кто говорит? Дежурный? Будете разговаривать с товарищем Ногталаровым. — Оставив телефонную трубку на столе, Кетыбэ входит в кабинет. — Можете говорить.

Товарищ Ногталаров берет трубку настольного телефона, прикладывает ее к уху и, помолчав с минуту, наконец медленно и важно начинает разговор.

— Да, здравствуйте! У телефона товарищ Ногталаров. Тысячу раз давал указания — отвечать по-военному! Меня никто не спрашивал? Нет?.. Не забудь об окнах в моем кабинете; сегодня ветер, как бы не разбил стекол, не нанес бы пыли в мой кабинет! Скоро сам буду.

Положив трубку, нажимает кнопку звонка. Кетыбэ тотчас кладет трубку телефона, стоящего на ее столике, на рычаг аппарата. Товарищ Ногталаров некоторое время о чем-то думает и снова звонит. Кетыбэ входит в кабинет.

— Явера ко мне! На доклад.

— Слушаюсь!

Кетыбэ идет в столовую звать Явера.

Явер оправляет на себе одежду, берет папку, входит в кабинет.

Товарищ Ногталаров, внимательно оглядев его, задает вопрос:

— На подпись есть что-нибудь?

Явер делает шаг вперед.

— Школьные дневники.

— Дай посмотрю!

Товарищ Ногталаров, быстро перелистав дневники, расписывается и возвращает их Яверу. Затем обращается к мальчику:

— Значит, ты получил «отлично», Кетыбэ — «хорошо», Итаэт — «плохо». Пять плюс четыре плюс два будет одиннадцать, разделим это число на три, получим больше трех с половиной; скажем — четыре. Значит, сегодня в среднем план нашей семьи выполнен. Прекрасно.

Явер, не выдержав, тихо заявляет:

— Во-первых, «хорошо» было бы в том случае, если бы в среднем у нас получилось четыре. У нас же три с половиной. И всегда портит Итаэт: уроков не учит, ежедневно ходит в кино. А вы же присоединяете его двойки к нашим четверкам и пятеркам и считаете, что мы выполнили учебный план. Это неправильно.

— Что за демагогия в моем присутствии?! — Товарищ Ногталаров, ударив кулаком по столу, встает. — Я глава семьи, и не смей перечить мне! Понял? В среднем план выполнен, вот и все! Нечего меня учить! Вот, возьми это письмо, брось в почтовый ящик. Затем возвращайся и занимайся своим делом! Делай, что тебе велят! И не возражать! И больше не произноси имя Итаэта! Понял?

— Да!

Смущенный мальчик, взяв папку, выходит из кабинета.

Товарищ Ногталаров громко сетует:

— До чего мы дожили?! Дети начинают подавать нам, руководящим родителям, советы. Только этого не хватало!

Некоторое время он, взволнованный, шагает по кабинету, затем нажимает кнопку звонка:

— Позови сюда Кифайэт!

Кетыбэ идет к Кифайэт.

— Идем…

Девочка упирается.

— Идем… не бойся…

— Не хочу… — Девочка жмется в угол.

Кетыбэ берет ее за руку, тащит в кабинет.

Бросив на девочку быстрый взгляд, товарищ Ногталаров говорит Кетыбэ:

— Хорошо. Ты выйди, закрой плотно дверь и никого сюда не пускай! Через полчаса позвони в гараж, скажи шоферу, чтобы подал сюда мою машину.

— Слушаюсь! — отвечает Кетыбэ.

Товарищ Ногталаров и Кифайэт остаются с глазу на глаз. Сорокалетний высокий мужчина и крошечная двухлетняя девочка стоят посредине комнаты и с минуту, как чужие, смотрят друг на друга. Наконец товарищ Ногталаров пробует запертую дверь и ласковым, насколько это ему удается, голосом говорит ребенку:

— Ну что, Кифайэт! Что, дочурка?

Вдруг, как бы испугавшись собственного голоса, бросает быстрый взгляд на дверь и говорит еще тише:

— Ну, скажи, кто я?

Кифайэт, указывая на него пальцем:

— Тавалиш… Наталавф…

— Не так, нет! Скажи: «товарищ Ногталаров!»

Ребенок смеется.

— Не смейся как дурочка!

Товарищ Ногталаров берет девочку на руки.

— Скажи: «то-ва-рищ Ног-та-ла-ров!»

— То-ва-лиш На-та-лавф, — повторяет девочка по слогам.

Товарищ Ногталаров, уже нервничая, тычет себе пальцем в грудь:

— Товарищ Ногталаров, говорю тебе!.. Не слышишь, что ли? Ну повтори.

Ребенок боязливо протягивает ему палец:

— То-ва-лиш На-та-лавф. — Палец ребенка попадает в глаз товарищу Ногталарову.

— Сгинь ты в преисподнюю, чертенок! Что за «то-валиш, то-ва-лиш», выдумала тоже. «Товарищ», говорю тебе. «Ногталаров». Повтори, упрямая девчонка! А то сейчас дам приказ о тебе!

Выведенный из терпения, он шлепает Кифайэт по одному месту, отталкивает ее от себя. Ребенок с плачем зовет:

— Ма-ма-а-а!!

Валида выходит из кухни и бегом через столовую направляется в кабинет, берет девочку на руки.

— Что случилось, доченька? Послушай, зачем ты бьешь ребенка? — обращается она к мужу.

Товарищ Ногталаров кричит и на нее:

— Такого ребенка, который не умеет правильно произнести имя отца, мало побить. Убить надо.

— Что ты говоришь, Вергюльага? Откуда двухлетний ребенок может знать, что такое товарищ, начальник?

— Каждый должен знать, что такое товарищ Ногталаров! В том числе и вы, товарищ Валида! Если хочешь знать правду, ты сама портишь детей. Разве можно так воспитывать? Эта бестолковая дочка твоя осмеливается не слушаться меня! Не называет меня так, как положено.

Нервная дрожь пробегает по лицу Валиды:

— Это я-то порчу детей? Ты еще, пожалуй, скажешь, что это я заставляю их называть тебя «товарищ Ногталаров». Уж не я ли такие имена им придумала?

— Одно с другим не смешивай. Это не одно и то же. Имена людей должны соответствовать их назначению. Начальник учреждения должен придерживаться официального тона со своими подчиненными.

— Здесь ведь не учреждение, а твой дом. Дети-то не твои подчиненные!

— Безразлично! Я и здесь начальник.

— Стыдно, Вергюльага! Не давай повода соседям смеяться над нами!

— Какое мне дело до соседей и до твоей с ними болтовни!

— Хоть постыдился бы…

Слова Валиды доводят товарища Ногталарова до исступления.

— Довольно! Прекрати спор со мной! Я не позволю покушаться на мои права. Это значит — живя в моем доме, наносить мне удар в спину, а работая в моем учреждении, сводить на нет плоды моих трудов. Знаешь ли ты, где разрешается вопрос о людях, позволяющих себе такие поступки?

Он звонит. Кетыбэ появляется на пороге.

— Я не потерплю больше подобных вещей!

Товарищ Ногталаров обращается к Кетыбэ:

— Объяви экстренное собрание. На повестке дня один вопрос: о поднятии авторитета главы семейства…

— Слушаюсь, — отвечает Кетыбэ, переносит мягкое кресло в столовую, ставит его у стола на месте, предназначенном для председателя собрания, и кричит детям: — Собрание!

Тотчас же Итаэт приносит и ставит на стол перед председательским местом стакан и графин с водой. Кетыбэ и Явер расставляют, стулья вокруг стола.

Товарищ Ногталаров, взяв несколько листов бумаги и ручку, переходит из кабинета в столовую и движением головы предлагает Валиде и Кифайэт следовать за ним. Затем зовет:

— Явер, готовь материал для выступления! А ты, Итаэт, напиши постановление на основе моих высказываний!..

Разоблачение «шпиона» товарищем Ногталаровым

Три-четыре слова товарищ Ногталаров не мог слышать без содрогания; одно из них «шпион». Это слово возбуждало в нем два противоположных чувства: неопределенный страх и стимул к неудержимой активности. Товарищу Ногталарову казалось, кто-то тайно проникает в его учреждение, крадет круглую печать и красный карандаш. Мысль эта повергала его в трепет. С другой стороны, неожиданно воспрянув, он говорил себе: «Ах, если бы я мог поймать и сдать в руки правосудия крупного шпиона. Это не то, что сдавать государству утиль». Страстное желание прямо-таки вдохновляло его. Вероятно, поэтому товарищ Ногталаров в каждом неизвестном ему человеке прежде всего видел шпиона и искал отличающих его признаков.

Был душный летний день. Новый председатель месткома межрайонной конторы по сбору утильсырья (после окончания войны Гая-хала ушла с работы; о причине ее ухода и о том, чем она теперь занимается, мы узнаем дальше), войдя с разрешения секретаря в кабинет директора, сказал:

— Товарищ Ногталаров, как мы договорились с вами, сегодня после работы состоится лекция. Местный комитет просит вас присутствовать.

— Это еще зачем? Или местный комитет воображает, что я политически неграмотен? — возмутился товарищ Ногталаров, щуря глаза и оглядывая председателя месткома.

— Нет, нет, что вы?! Мы просим потому, что в присутствии руководителя учреждения члены коллектива будут лучше слушать.

— Так бы и сказали, — улыбнувшись, заметил товарищ Ногталаров. — Что поделаешь? Ради вас, ради сотрудников, буду!

Настроение товарища Ногталарова в самом деле было приподнятое. Он пришел, сам открыл собрание и дал слово лектору. Лектор был худой, небольшого роста. Покосившись на него, товарищ Ногталаров подумал:

«Что он собою представляет, чтобы учить чему-то моих работников?» Однако, услышав его убежденную речь, товарищ Ногталаров перевел свой взор на слушателей. Увидя всех своих подчиненных, он почувствовал душевное удовлетворение. Моментально в его голове созрела счастливая мысль:

«Раз все твои работники собрались, воспользуйся этим и после лекции проведи общее собрание. Такой удобный случай вряд ли еще подвернется». Товарищ Ногталаров погрузился в думу, подыскивая повод для проведения собрания. В это время до его слуха донесся голос лектора. Первые слова, которые он сумел выделить из донесшейся до него речи, были:

— Империализм… Социализм…

«Давай-ка я посвящу собрание этим двум вопросам», — подумал товарищ Ногталаров.

С этой мыслью он стал слушать лектора.

— Империализм — высшая стадия капитализма. Империализм — это последняя, загнивающая ступень капитализма. Это — канун социалистической революции. Это — такая эпоха, когда буржуазия, когда-то гордившаяся своей передовой и революционной ролью, превращается уже в мертвящую силу, когда капиталистические производственные отношения серьезно препятствуют развитию общества, — сказал лектор.

— Как?! Буржуа были передовыми, делали революцию? — громко удивился товарищ Ногталаров, вскочив, словно ужаленный скорпионом.

— Когда-то да! — ответил ему лектор. — По сравнению с феодализмом капитализм, несомненно, был передовым общественным строем, и буржуазные революции были, безусловно, шагом вперед в развитии общества.

Лектор, повернувшись лицом к слушателям, продолжал свою речь.

Товарищ Ногталаров ничего больше не слышал.

«Ведь это же враг», — решил он и, волнуясь, как новичок на охоте, не мог успокоиться.

Он встал, вышел на цыпочках из комнаты и поманил пальцем Абыша. Ногталаров отвел в сторону своего заместителя и зашептал:

— Беги скорей за милиционером! Веди его сюда. Скажи, что поймали шпиона!

— Что поймали? Шпиона? Где же он? — растерявшийся Абыш несколько раз пожал плечами.

— Что значит «где же он»? Не видишь, что ли, этого жучка, — возмущался товарищ Ногталаров, указывая на кафедру. — Не слышишь, что говорит он, как старается сбить вас с правильного пути. Но не удастся ему это: меня недаром зовут товарищем Ногталаровым. Не медли! Беги!

Абыш, как листок бумаги, подхваченный порывом ветра, вылетел из комнаты.

Товарищ Ногталаров велел поставить себе стул у двери, сел на него и все свое внимание сосредоточил на лекторе, следя больше за его движениями, чем за словами, то и дело оглядываясь то на окна, то на дверь. «Как бы шпион не удрал», — думал он.

Милиционер, оправив кобуру, вошел вслед за Абышем.

Увидя своего заместителя с милиционером в дверях комнаты, в которой читалась лекция, товарищ Ногталаров сорвался с места, подбежал к кафедре и схватил лектора за руку:

— Довольно болтовни! Слезай! В моем учреждении такие номера не проходят! Если ты замаскированный враг, то я — товарищ Ногталаров! — И, повернувшись к милиционеру, добавил: — Это шпион, товарищ милиционер. Арестуйте его.

Прерванный на полуслове, лектор застыл в изумлении. Но когда милиционер, сделав под козырек, сказал ему: «Идемте, гражданин!» — последний вышел из себя:

— Милый человек, что вы делаете? Я — лектор. Вот мое удостоверение…

— Мы тоже не дети! — прервал его товарищ Ногталаров. — Незачем показывать нам свои удостоверения. Ты лучше скажи о том, что ты говорил!

— А что я говорил?

— А то, что, мол, буржуи являются прогрессивными элементами, что они делают революции и еще бог весть что… Вот сейчас перед этим собранием говорил ты эти слова или нет?

— Да, говорил… Кто же может отрицать революционную роль буржуазии в ту эпоху, когда она вступила в борьбу с феодализмом? — с горячностью возразил лектор, как если бы он вступал в научный спор.

— Вот ты сам слышал, товарищ милиционер. Он опять повторил. — Товарищ Ногталаров не дал лектору возможности продолжать. — Сам признается. Будь и ты свидетелем. Это контрреволюционер! Бери его! Идем! А то заморочит нам головы и выскользнет из наших рук.

— Гражданин, следуйте за мной! В отделении разберут, кто революционер, а кто контрреволюционер, — сурово заметил милиционер, обращаясь к лектору.

Лектор повернулся к председателю местного комитета и возмущенно воскликнул:

— Это же полное невежество, товарищ!

Председатель месткома, подойдя к заведующему, тихо сказал ему:

— Нехорошо, товарищ Ногталаров…

— Что нехорошо? Поймать шпиона? — настолько громко крикнул товарищ Ногталаров, что председатель месткома отступил. — Погоди, с тобой я отдельно поговорю, — добавил он, обращаясь к председателю месткома.

Товарищ Ногталаров и милиционер, взяв лектора за руки, повели его в районное отделение милиции.

Важно шагая по улице, товарищ Ногталаров рисовал уже в своем воображении, как завтра на страницах газет появится его фотография, как через некоторое время на груди будет красоваться орден, а затем, несомненно, последует повышение его в должности.

В отделении милиции произошло то, чего никак не мог ожидать товарищ Ногталаров.

Дежурный офицер милиции выслушал сначала товарища Ногталарова и явившегося в качестве свидетеля Абыша, затем милиционера и, наконец, «шпиона», проверил его документы. Затем встал и, взяв под козырек, вежливо поздоровался с лектором и принес ему извинения:

— Простите, товарищ, за причиненное вам беспокойство! Вы свободны! А этих невежд… — Он презрительно оглядел изумленного товарища Ногталарова, Абыша и милиционера. — А этих невежд продолжайте просвещать. Желаю вам успеха в вашей плодотворной деятельности!

Затем, обратившись к товарищу Ногталарову, дежурный сказал:

— Мне стыдно за вас, гражданин! А на вас за то, что вы проявили себя таким… будет наложено взыскание, — заключил он, обращаясь к милиционеру.

— Есть! — ответил милиционер и тяжело вздохнул.

Товарищ Ногталаров не верил своим глазам: все происходившее казалось ему сном.

Возмущенный, взволнованный, он вернулся в свое учреждение, велел Серчэ-ханум со своей машинкой перейти в кабинет его и, дымя папиросой, шагая из угла в угол, стал диктовать ей:

— Пиши. «Секретарю районного комитета партии… От товарища Ногталарова. Заявление… О пойманном мною враге и освобождении его дежурным милиции». Пиши!

Получилось длинное письмо в несколько страниц. Так как было уже поздно, то он решил отправить его на следующий день и, сердитый, пошел домой.

Утром, как только товарищ Ногталаров пришел в контору, тотчас раздался телефонный звонок.

— Алло! Слушает товарищ Ногталаров… Привет, товарищ секретарь! Да, слушаюсь!.. Что? Хорошо. Слушаюсь.

Звонил второй секретарь районного комитета партии. Он просил товарища Ногталарова зайти к нему.

Товарищ Ногталаров немедленно достал письмо, написанное им вчера, еще раз быстро прочитал его, исправил закорючку у своей подписи и, положив его в портфель, вышел и сел в свою машину.

— В райком! — приказал он шоферу.

Ответы товарища Ногталарова

Секретарь райкома встретил не очень приветливо заведующего конторой по сбору утильсырья.

— Что вы там натворили?

— Как это натворил, товарищ секретарь? План свой я выполнил…

— Я говорю о вашем вчерашнем поведении. Что это за штуку выкинули вы с лектором? Осрамили нас!

Тут товарищ Ногталаров и в самом деле обиделся. Даже, сам не замечая, повысил голос:

— Что вы говорите, товарищ секретарь? Эту штуку выкинул не я, а бюрократы, работающие в милиции. Я передаю им врага, пойманного моими руками, а они освобождают его.

— Какого врага! Какого шпиона, любезный?

— Да кто же он, если не шпион? Начал лекцию с того, что буржуи революционеры, что они сторонники прогресса, и все в таком же духе… Вот все здесь обстоятельно описано. Прочитайте сами. Посмотрите, как он намеревался сбить с верного пути моих работников. Он полагал, что учреждение по сбору утиля — скопище невежд, что все ему сойдет. Не подумал о том, что у работающих там также есть головы, что не одному такому докладчику они и сами сумели бы прочесть лекцию.

Секретарь райкома, прочитав длинное письмо, остановил свой взгляд на товарище Ногталарове, как если бы он видел его в первый раз. Потом спросил:

— Какое у вас образование?

— Среднее, — важно ответил товарищ Ногталаров.

— А как вы повышаете свою политическую грамотность?

— Очень много работаю.

— Например, что вы читаете?

— Все, что хотите, — газеты, журналы, книги, объявления, афиши.

— Изучаете ли историю партии?

— Ну а как же?

— Что вы читаете в настоящее время?

— Все. С начала до конца.

— Хорошо. В таком случае задам вам несколько вопросов. Только не думайте, что я вас экзаменую.

— Пожалуйста! Я экзаменов не боюсь, с детства привык к ним.

Секретарь предложил товарищу Ногталарову папиросу. Оба закурили. После недолгого молчания секретарь заговорил:

— Например, такой вот вопрос: когда в России стал развиваться капитализм?

Товарищ Ногталаров прекрасно понял, на что намекает секретарь, и подумал про себя: «Не тебе меня провести, друг мой. Если ты умен, то и я не дурак!» Затем уверенно ответил:

— Никогда. Капитализм и развитие — это вещи несовместимые. Капитализм всегда тянул нас назад, поэтому-то Россия и отстала.

Второй вопрос звучал так:

— Кто были народники? Почему их называли народниками?

Товарищ Ногталаров и на это ответил:

— Потому что они продавали народ. Поэтому их называли халгчы[3]. Например, как торговца молоком называют сюдчу[4], торговца коврами — халчачы[5], так их называли халгчы.

— Где же они продавали народ?

— Естественно — на базаре, как рабов. Ну да… — Товарищ Ногталаров вдруг вспомнил один из уроков в средней школе. — Ну да, ведь тогда было крепостничество, то есть рабство.

— Когда же была отменена в России крепостная зависимость?

Подумав немного, товарищ Ногталаров сказал:

— Во время революции!

— Во время какой революции?

— Во время рабоче-крестьянской революции.

С трудом сдерживая душивший его смех, секретарь спросил:

— Сколько революций было в России?

На этот вопрос товарищ Ногталаров ответил сразу, не задумываясь:

— Много!.. В России ведь все время происходили революции.

— Например, какие из них вы знаете?

— Например, революции, совершенные Александром Невским, Пожарским и Мининым, Пугачевым и Разиным, Кутузовым, Суворовым… и, наконец, Октябрьская революция.

— Когда произошла первая русская революция?

— Первая? Очень давно — в Киеве. Это была борьба с Чингисханом.

— А что случилось в тысяча девятьсот пятом году?

— Вот хорошо, что напомнили мне, товарищ секретарь. Тогда тоже произошла революция, только не помню какая. В России совершилось столько революций, что всех их не запомнишь.

Секретарь, глубоко вздохнув, задумался. Товарищ Ногталаров вдруг сказал ему:

— Вы, товарищ секретарь, задавали бы мне вопросы не из истории, а на темы международных отношений.

Секретарь, выполняя просьбу собеседника, спросил:

— Хорошо, скажите, пожалуйста, какие английские колонии вы знаете?

— У англичан много колоний. Все знаю. Например, Индия, Абиссиния, Аравия, Египет, Афганистан, Персия, Тюркюстан… Как их перечислишь!

— А что это за колония Тюркюстан?

— Ну, Тюркюстан… То есть Турция и Иран. Затем есть еще одна колония у англичан — там живут людоеды.

— Где же она находится?

— Совсем внизу. В глубинах морей есть такой край, в книге «Пятнадцатилетний капитан» о них сказано.

— Гм… А знаете ли вы, кто автор этой книги?

— Почему не знаю? Пушкин ее написал. Еще и дочь есть у капитана.

— А чье произведение «Капитанская дочка»?

— Его написал… Сейчас… Мне кажется, на этот вопрос я вам не совсем правильно сумею ответить, товарищ секретарь… Я знаю, что произведение это не то Низами, не то Вагифа, но точно, кто написал, забыл.

— А вы читали «Капитанскую дочку»?

— Ну а как же? Стыдно задавать мне такой вопрос! Я даже в кино видел, как дети ищут капитана на пароходе…

Секретарь райкома уже был не в состоянии смеяться, он едва переводил дыхание. Бросив на этого пусть не очень ответственного работника, но все же занимающего определенное положение человека печальный взгляд, он застонал:

— Товарищ Ногталаров!..

Продолжая держаться за голову, секретарь, не глядя на товарища Ногталарова, прошептал:

— Хорошо, можете идти!

Товарищ Ногталаров встал и протянул ему руку:

— До свидания!

Покидая кабинет секретаря, сказал:

— Простите, товарищ секретарь, теперь я хочу задать вам один вопрос. Как разрешили вопрос с шпионом?

Ответа не последовало. Секретарь, не убирая рук с головы, был настолько озадачен, что, вероятно, и не слышал вопроса.

Не получив ответа, товарищ Ногталаров наконец усомнился в правильности своих ответов.

«На что же я неправильно ответил?» — раздумывал он. После недолгого размышления расстроенный товарищ Ногталаров велел шоферу завернуть к учреждению дяди.

— Дела мои неважны, дядя! Помоги мне! Звякни-ка второму нашему секретарю.

Надо сказать, товарищ Ногталаров вовремя обратился к дяде.

Дядя, опустив трубку на рычаг аппарата, решил все же попугать племянника:

— Секретарь хотел поставить вопрос о тебе на бюро. Но в конце концов дал слово о твоих ответах никому не говорить. Я напугал его тем, что вина падает на него самого за плохую политико-воспитательную работу с кадрами… Секретарь ваш еще сказал, чтобы ты серьезно работал над собой… Читай побольше книг! Не бери примера с меня. У меня дел масса. На чтение не хватает времени. Но у меня солидный багаж. А у тебя? Ты просто профан. Ты так медленно растешь, что дальше тянуть, выдвигать тебя я не смогу.

— Даю слово, дядя, с этого дня я не буду выпускать из рук книгу.

Товарищ Ногталаров вышел из кабинета дяди, сел в свою машину и, когда она тронулась, передразнил дядю своего:

— «Профан»! Сам ты профан!

Вопросы товарища Ногталарова

3амечание секретаря районного комитета партии, упреки дяди все же произвели впечатление на товарища Ногталарова. Он взялся за чтение. Из первой же книги узнал, что, отвечая на вопросы секретаря, он проявил себя полным дураком и невеждой.

— А вдруг еще раз позовут и станут задавать мне вопросы? Тогда даже дядя не поможет, и меня выкинут из моего кабинета.

Эти мысли всполошили его. Несколько дней он не выпускал из рук книги. Из дома в контору, из конторы домой он, как школьник, шел с тетрадями и книгами. Делал пометки, составлял конспекты.

Однажды, решив, что им завершена первая ступень самостоятельного обучения, он позвонил Серчэ-ханум:

— Дай распоряжение работникам учреждения, заведующим точками, сборщикам утиля, чтобы они в выходной день собрались в конторе, я проведу с ними беседу на политические темы. И сама приходи!

Какова была цель товарища Ногталарова? В самом ли деле он хотел проверить степень политической подготовленности своих работников? Или же хотел продемонстрировать свои знания, приобретенные упорным чтением за последнее время?

Да!.. Товарищ Ногталаров преследовал именно эту цель! Он действительно решил продемонстрировать подчиненным свои знания. По его мнению, это имело важное значение после инцидента с лектором.

В выходной день заведующий межрайонной конторой по сбору утильсырья, оглядев своих сотрудников, сказал:

— Садитесь, товарищи! Я проведу с вами политическую беседу. — Потом добавил: — Это будет не экзамен, нет!

И товарищ Ногталаров начал с вопросов. Первый был сформулирован так:

— Кто скажет, что произошло тридцать шесть лет тому назад? Кому это известно, пусть поднимет руку.

Сотрудники переглянулись. Никто не пошевельнулся. Вдруг кто-то нерешительно спросил с места:

— А где?

— Как где? В стране!.. В вашем городе, в селе, во дворе, — поспешно ответил товарищ Ногталаров.

Снова воцарилось молчание. Присутствующие задумались, напрягая память.

— Гм… Кому дать слово? — спросил товарищ Ногталаров.

Все молчали.

Товарищ Ногталаров велел мальчику, сидевшему на передней скамье, встать.

— Ну, ты скажи, что случилось в тысяча девятьсот семнадцатом году.

Это был курьер товарища Ногталарова.

Мальчик растерялся:

— Не знаю, товарищ Ногталаров. Меня в это время не было на свете.

Товарищ Ногталаров обратился к Серчэ-ханум:

— Ты скажи, девушка!

— Товарищ Ногталаров, не могу вспомнить.

Тогда он движением руки предложил подняться следующему — сидящему в задних рядах старику — сборщику утиля.

— Может быть, ты скажешь, уважаемый?

Старик, не поднимаясь с места, ответил:

— Значит, когда свергли Ныкалая, у меня родился сын.

Товарищ Ногталаров, словно победитель, вернувшийся с поля брани, с гордым видом напустился наконец на своего заместителя:

— Как? Неужели и ты не знаешь?

Абыш поднялся, посмотрел вокруг и после долгого раздумья медленно зашевелил губами:

— Землетрясение произошло, товарищ Ногталаров. Не то в Шемахе, не то в Ашхабаде, забыл.

Товарищ Ногталаров, сделав недовольный жест рукой, поднялся и, самодовольно улыбаясь, с укоризной сказал:

— Никто из вас не смог правильно ответить. Безграмотные вы! Политически. В тысяча девятьсот семнадцатом году произошла Великая Октябрьская социалистическая революция… Вспомнили?

Раздались голоса:

— Задал бы вопрос яснее! Зачем же было упоминать о наших селах и дворах?!

— Кто же этого не знает?!

Товарищ Ногталаров, делая вид, что не слышит этих реплик, сел и задал следующий вопрос:

— А теперь кто может сказать, что разрушила и что создала Октябрьская революция?

Тотчас же в воздухе замелькали руки.

Недовольный этой картиной, товарищ Ногталаров нахмурился и предложил одному из сидящих подняться:

— А ну-ка скажи, какой ты дашь ответ?

— Свалила капитализм и водворила социализм.

Лицо товарища Ногталарова сразу же прояснилось.

— Садись! Не знаешь… А ну-ка ты скажи!

— Ныкалая свалила, создала советскую власть, — выкрикнул старик, сборщик утиля, сидевший в задних рядах.

— Скажите о самом главном! — предложил товарищ Ногталаров, подымая с места одного из присутствующих.

— Уничтожили власть богачей, создали рабоче-крестьянскую власть.

Товарищ Ногталаров, поднявшись с места, сделал все тот же недовольный жест рукою:

— Вы не понимаете главного, надо понять сущность вопроса. — Потом, слегка улыбаясь, добавил: — Октябрьская революция уничтожила эксплуатацию человека человеком и создала условия для эксплуатации того, что не является человеком.

Снова с мест послышались голоса:

— А что это такое, что не является человеком?

— То есть все предметы, кроме самого человека, — ответил товарищ Ногталаров. — Например, животных, дома, фабрики, заводы, нефтяные промыслы есть у нас право теперь эксплуатировать или нет? Конечно, есть! А раньше как было? Имели мы на это право или нет? Совсем не имели! Потому что в то время все это было в руках богачей, на долю бедных ничего не оставалось. А теперь хозяевами всего являемся мы сами.

Он снова сел и заглянул в лежавшую перед ним тетрадь.

Абыш, обратившись к сидевшему рядом с ним в первом ряду лысому человеку, голосом, который не мог не услышать товарищ Ногталаров, произнес:

— Что хочешь говори, а этот человек — бездна премудрости!

Улыбнувшись, товарищ Ногталаров задал новый вопрос своим слушателям:

— А что до Октябрьской революции было не равным, а потом стало принадлежать всем?

На некоторое время все умолкли, глубоко задумавшись. Наконец кто-то прошептал с места:

— Ночь и день.

— Как это так — ночь и день? — Товарищ Ногталаров встал.

— В то время день был длинен, а ночь коротка, мы много работали, но мало спали, а теперь стало наоборот.

— Ай-яй-яй! — укоризненно воскликнул товарищ Ногталаров. Затем самодовольно улыбнулся. — Это — право. До Октябрьской революции оно принадлежало не всем, а теперь им пользуются все.

— Вот это правильно сказано! И женщинам тоже… — не закончила свою мысль Серчэ-ханым и захлопала в ладоши.

Вполне не удовлетворенный, товарищ Ногталаров сел и, заглянув в тетрадь, обратился к собранию:

— Покончив с тем, что отошло уже в область истории, перейдем к беседе на текущие темы. Кто сможет сказать, что является наиболее ценным товаром и что является наиболее вредным товаром?

Вопрос вызвал шумное оживление. Раздались голоса специалистов по утилю. Каждый сказал что-то свое. Стали перечислять и подразделять на ценные и не ценные экспонаты, лежащие в шкафу в кабинете товарища Ногталарова.

Поднявшись, товарищ Ногталаров успокоил собрание и, подумав, захохотал.

— В самом деле, вы совершенно безграмотны… Тише! Слушайте! Знайте, что на свете самый ценный товар — это человек, а самое вредное — это пережитки капитализма, оставшиеся в умах людей!.. Поняли?

— Товарищ Ногталаров, скажите, вот, например, на наши деньги во что в настоящее время ценится один человек, я имею в виду, конечно, государственную цену, — спросил сидевший позади старик — сборщик утиля.

Товарищ Ногталаров, которому никогда не приходилось задумываться над таким вопросом, естественно, не мог сразу на него ответить. Он про себя, очевидно, вычислял и после лишь некоторого размышления ответил:

— Не все одинаковы: человек человеку рознь.

Абыш, придя на помощь своему директору, пояснил старику:

— Ну да, цена товарищу Ногталарову и мне не может же быть одна. Так же как и моя цена не может равняться твоей.

Но старый сборщик утиля не был удовлетворен объяснением.

— Нет… Мне кажется, что цена человека зависит от степени его изношенности, так же как цена товара нового и подержанного…

Беседа тянулась долго и была завершена следующими словами товарища Ногталарова:

— Побольше читайте. Подымайте свою политическую грамотность! У меня есть солидный багаж, а вы все профаны. Учтите, с такими знаниями вы не сможете выполнять свои обязанности.

Юбилей товарища Ногталарова

Давно ушло лето, прошла и осень, наступила зима. Разоблачение товарищем Ногталаровым «шпиона», его ответы на вопросы секретаря стали забываться. Но знаменательные вопросы, которые он задавал работникам своего учреждения, и исторические ответы, которые он сам давал на них, все еще продолжали жить в памяти некоторых его сослуживцев. Дольше всех помнил их сам товарищ Ногталаров.

После достопримечательной беседы, организованной им для работников конторы, товарища Ногталарова осенила новая мысль.

«Большинство работников нашей конторы не знакомо с историей моей жизни. Те из них, которые не являются моими родственниками, ничего не знают о моей личной жизни. Родственникам же неизвестна служебная деятельность товарища Ногталарова. Например, о том, как я превратил заброшенную конюшню в пункт для сбора утиля и начал там свою служебную карьеру. Или хотя бы о том периоде моей жизни, который совпал с Отечественной войной. Моя биография должна стать достоянием всех и как можно скорее. Но каким путем?»

И тут ему пришла в голову реальная мысль: «Юбилей!.. Отметить свой юбилей!»

Глядя на себя в зеркало, он разразился бранью по собственному адресу за то, что эта мысль не приходила ему в голову раньше.

Ногталаров решил и стал готовиться к торжественному празднованию юбилея.

Прежде всего он установил свой возраст и производственный стаж. Ему теперь тридцать девять лет. Восьми лет он поступил в школу. Трижды оставался на второй год. Значит, среднюю школу он окончил, когда ему исполнился двадцать один год

Затем приготовления к свадьбе и женитьбе. Первый период истории его жизни начался в конюшне, когда ему было двадцать два года (в автобиографии товарища Ногталарова фигурируют две конюшни: первая — превращенная им в точку по сбору утиля и бывшая причиной того, что он стал руководителем, и вторая, где он получил увечье, неся караульную службу, находясь в армии). Итак, шел тридцать девятый год его рождения и семнадцатый его служебной деятельности.

Звучание этих чисел, внутренне щекотавшее его нервы и переполнявшее радостью его сердце, все же резало слух. Тридцать девять и семнадцать. Как-то не звучит. Может быть, подождать, пока он достигнет по одной линии сорока, а по другой — двадцати лет? Нет-нет. По одной линии пришлось бы ждать только один год, зато по второй — три года. Притом эти числа никогда не совпадут так, как это хотелось бы товарищу Ногталарову, и никогда они не будут оканчиваться цифрой «0» или «5». Исторические же юбилеи всегда отмечаются числами, оканчивающимися этими знаками. Во-вторых, кто знает, что может случиться через год или через три года. Может быть, товарища Ногталарова, повысив в должности, переведут на другую работу? И можно ли согласиться с тем, чтобы его работа в конторе по сбору утильсырья была не отмечена? Как же быть?

После того как товарищ Ногталаров несколько раз наедине с самим собою, перед зеркалом обсудил этот вопрос, он решил наконец поделиться мыслью, которая днем развивала в нем аппетит, а ночыо лишала сна, с самыми близкими людьми и обсудить с ними, как провести юбилей. Один из близких людей посоветовал:

— Скажи, товарищ Ногталаров, кому придет охота проверять вашу автобиографию? Давай объявим, что это сорокалетняя годовщина со дня рождения и двадцатая — вашей служебной деятельности, вот и все! Ведь рано ли, поздно ли вы достигнете этого возраста, не так ли?

— Что ты?! Чтобы я совершил подлог? Запятнать свою автобиографию, исказить историю?! Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Ты представляешь себе, на какое преступление толкаешь меня? — И товарищ Ногталаров так закричал, что советчик пожалел о том, что предложил.

Он решил провести свой юбилей в полном соответствии с действительностью, то есть как тридцать девятую годовщину со дня рождения и семнадцатую — с начала службы: «Отпразднуем себя досрочно! Сколько людей, перевыполняя нормы, выполняют работу, запланированную на ближайшие годы. И я один из таких. Самое лучшее — досрочный юбилей! Звучит-то как!!»

Приняв окончательное решение, он стал намечать практические мероприятия.

Прежде всего товарищ Ногталаров организовал юбилейную комиссию из пяти человек; в эту комиссию были введены Абыш, Серчэ-ханум, председатель месткома, бухгалтер, заведующий одной из точек по сбору утиля. Председателя комиссии он не выдвигал. «Руководить вами буду я сам!» — заявил он членам комиссии.

Под почетным председательством товарища Ногталарова, под его действенным руководством комиссия на первом заседании установила дату юбилея и приступила к материальной стороне вопроса, которая должна была обеспечить достойное проведение в жизнь предполагаемого мероприятия.

Если бы членом юбилейной комиссии был старый бухгалтер межрайонной конторы, обсуждение этого вопроса, наверное, сильно затянулось бы. А быть может, даже осталось бы нерешенным. Но товарищ Ногталаров уволил бухгалтера на другой день после того, как старую отремонтированную машину дружными усилиями всего коллектива удалось пустить в ход. Вспомните, о чем размышляли этот бухгалтер и Абыш, стоя под дождем и глядя вслед удалявшейся машине. Вместо размышляющего он усадил на его место бухгалтера из многочисленной армии близких ему людей.

Новый бухгалтер заверил комиссию в том, что найдет в смете соответствующие параграфы, куда смогут быть отнесены расходы по организации юбилея.

После того как были распределены роли между членами комиссии, товарищ Ногталаров предложил им засучив рукава немедленно приступить к исполнению возложенных на них почетных обязанностей и, пожелав им успеха в этом деле, закрыл заседание. Протокол первого заседания юбилейной комиссии Серчэ-ханум закончила под диктовку председателя следующими словами: «Всем членам комиссии вменяется в обязанность ежедневно по окончании работы делать товарищу Ногталарову обстоятельный доклад о том, на сколько процентов каждый из них выполнил принятые на себя обязательства…»

На втором заседании юбилейной комиссии, происходившем через день после первого, было проверено исполнение решений, принятых на первом заседании, и в своем постановлении комиссия с удовлетворением отметила, что подготовка к юбилею проводится с соблюдением должной экономии. На этом же заседании были намечены меры к преодолению затруднений, возникавших в процессе подготовки к юбилею. Так, например, одним из затруднений было то, что сумма, образовавшаяся оттого, что были урезаны разные статьи сметы, могла покрыть лишь расходы по официальной части юбилея. А на главное, на подарок юбиляру, денег не хватало. Тогда комиссия вынесла решение: «Для подарка удержать из зарплаты служащих. Принято единогласно».

— Правильно, государственные средства надо тратить экономно, — напутствовал товарищ Ногталаров членов комиссии.

Наконец юбилейная комиссия на своем последнем заседании отметила, что подготовительные работы окончены, и два члена комиссии — Абыш и заведующий одной из точек по сбору утиля — стали разносить отпечатанные на машинке красиво оформленные пригласительные билеты.

«Уважаемый товарищ…

Убедительно просим почтить своим присутствием вечер, посвященный тридцать девятой годовщине со дня рождения и семнадцатой годовщине самоотверженной трудовой деятельности выдающегося заведующего межрайонной конторой по сбору утильсырья (племянника такого-то) товарища Вергюльаги Ногталарова, имеющий быть в субботу 29-го числа текущего месяца в зале клуба межрайонной конторы по сбору утиля ровно в 7 ч. 30 м. вечера. О форме вашего участия просим сообщить нам. Юбилейная комиссия».

Это был памятный, великолепный вечер. Казалось, что ватага незримых шалунов, преследуя многомиллиардную стаю белокрылых бабочек, гнала их с неба на землю. Крошечные существа, быстро кружась в воздухе, разлетались в разные стороны, обгоняли друг друга, сталкивались; преследуя прохожих, облепляли их, другие падали на землю и, словно барахтаясь в предсмертных судорогах, устилали ее, превращая в узорчатое белоснежное поле.

И в этот снежный зимний вечер в межрайонной конторе по сбору утиля праздновался юбилей товарища Ногталарова.

Зал собраний, заседаний был убран по-праздничному. На эстраде, созданной из письменных столов, среди букетов цветов красовался портрет юбиляра. На полотнище над портретом начертано было в три ряда горячее приветствие:

«Пламенный привет товарищу Ногталарову! Слава товарищу Ногталарову! Да здравствует на долгие годы товарищ Ногталаров!»

Три четверти боковой стены занимал специальный номер стенной газеты, посвященный юбилею. Номер состоял из статьи под заголовком «Славный тридцатидевятилетний жизненный и блестящий семнадцатилетний трудовой путь товарища Ногталарова» и фотографических снимков из жизни юбиляра с надписями:

«Товарищ Ногталаров в детские годы».

«Товарищ Ногталаров в школьные годы».

«Товарищ Ногталаров в юности».

«Товарищ Ногталаров — заведующий точкой по сбору утильсырья».

«Товарищ Ногталаров в своем рабочем кабинете».

«Товарищ Ногталаров дома в своем кабинете».

«Родители товарища Ногталарова».

«Дети товарища Ногталарова».

«Товарищ Ногталаров с дядей».

Начиная с газетной заметки о товарище Ногталарове, когда он школьником принимал участие в отряде по сбору утиля, все приказы о поощрениях, премиях, благодарностях — все это в позолоченных рамах под порядковыми номерами украшало стены зала (почему-то только аттестата об окончании средней школы с оценками его знаний здесь не было). Члены юбилейной комиссии с повязками на рукаве знакомили гостей со всеми экспонатами, иллюстрирующими жизнь юбиляра, давая восторженные пояснения.

В зале неумолкаемо звучала зурна. (Товарищ Ногталаров отказался от духового оркестра, предложив заменить его восточным оркестром из трех исполнителей. «Ответственному работнику следует быть скромным», — указал он.)

Точно в 19.30 члены юбилейной комиссии стали рассаживать гостей. Музыка умолкла. Воцарилась тишина. И… в дверях появился юбиляр.

— Да здравствует товарищ Ногталаров! Ура! — раздался хриплый голос Абыша, долго репетировавшего эти слова.

Тотчас трио сыграло туш. Несколько проверенных лиц в физическом и политическом отношении, подняв на руки товарища Ногталарова, стали качать его, а затем бережно на руках доставили его на сцену и поставили на ноги.

Торжественный вечер, посвященный славной тридцать девятой годовщине жизни и семнадцатой годовщине служебной деятельности товарища Ногталарова, юбиляр открыл сам. И слово для доклада об историческом жизненном и служебном пути товарища Ногталарова предоставил Серчэ-ханум лично.

Докладчик в течение двух с половиной часов с лишним, запинаясь, читал биографию юбиляра, составленную им самим с учетом мельчайших подробностей его жизни.

Можно сказать, что Серчэ прочла бы эту длинную «историю» одним духом, если бы не аплодисменты, которые по условному знаку товарища Ногталарова прерывали доклад в определенных юбиляром местах.

После доклада на эстраду подымались «поздравители». Первым был Абыш. Пожелав товарищу Ногталарову от имени всех сборщиков утиля новых успехов и более высоких должностей, он внезапно исчез и через минуту появился, держа обеими руками что-то большое под белым чехлом.

— Просим товарища Ногталарова принять от нас этот скромный подарок, — сказал он и, поставив подарок на стол, снял с него чехол.

Присутствующим представился бюст юбиляра, слепленный из гипса. Линия подбородка, переходившая в адамово яблоко на шее бюста и напоминавшая форму большого вопросительного знака, удачно выражала сходство с аналогичной линией на лице товарища Ногталарова. Зал не мог удержаться и разразился веселым смехом и аплодисментами.

Затем на кафедру взошел торжественно серьезный председатель местного комитета. Поздравив руководителя учреждения, он, волнуясь, долго и невпопад прикалывал к груди юбиляра похожий на яйцевидный щит оригинальный значок из золота и серебра. На яйце в окаймлении мелких драгоценных камушков сверкали две большие, переплетенные между собой золотые буквы: «В. Н.»

Предместкома, наконец, приколов значок, зачитал постановление местного комитета:

— «Принимая во внимание большие заслуги уважаемого товарища Ногталарова на фронте сбора утильсырья, местный комитет постановляет присвоить имя товарища Ногталарова точке номер один по сбору утиля, организованной товарищем Ногталаровым семнадцать лет назад».

Снова аплодисменты, снова туш.

Домохозяйка, выступившая от имени сдающих утиль точкам, подведомственным конторе товарища Ногталарова, поздравив юбиляра, сообщила, что жители ее квартала в честь блестящего юбилея наполнили ящики, некогда поставленные товарищем Ногталаровым, ценными отбросами и приносят их в дар юбиляру, то есть безвозмездно.

С последним поздравительным словом от имени семьи юбиляра попытался выступить его младший сын Итаэт. После того как он несколько раз подряд произнес «товарищ Ногталаров… товарищ Ногталаров», у него окончательно отнялся язык, и он, посмотрев в испуге на живого отца, затем на бюст его, в отчаянии бросился к дверям.

По окончании приветственных речей огласили поздравления, полученные на имя юбиляра от разных лиц. Первым, безусловно, прочитали вслух письмо дяди товарища Ногталарова.

Наконец слово взял сам товарищ Ногталаров.

Встав из-за стола, покрытого красным сукном, юбиляр перешел на трибуну, достал из бокового кармана несколько листов бумаги, отпечатанных на машинке, и не спеша выпил стакан воды. Сделав несколько глотков, он, потрясенный чествованием, произнес:

— Товарищи!.. Братья!.. — и умолк. Спазмы сжали горло.

Затем он повернулся направо — взор его был устремлен на стенную газету. Повернулся в другую сторону — увидел свой бюст. Оглянулся назад — и перед глазами его предстали исполненный в красках портрет его и приветственный лозунг.

Товарищ Ногталаров растерялся и, забыв о находившихся в его руках отпечатанных листках бумаги, не удержал невольные слезы, зарыдал…

— Да здравствует товарищ Ногталаров! — воскликнул Абыш, подергивая плечами, и вместе с несколькими лицами, прерывавшими своими аплодисментами по знаку товарища Ногталарова доклад Серчэ-ханум, вскочил на эстраду.

Они, ответственные за это мероприятие, снова подняв юбиляра на руки, стали качать его под звуки зурны.

После официальной части эстраду ликвидировали, столы составили в середине комнаты, сервировали их и подали кушанья. В честь юбиляра поднялись бокалы и загремели речи.

Я приведу вам одну из этих речей только потому, что, в отличие от других, она была представлена в стихах.

Эту речь-поэму написал сосед товарища Ногталарова, старик, любитель газелей и должник юбиляра. Его специально пригласили на юбилей, чтобы он лично вдохновенно прочел свою поэму.

И вот что он сочинил:

Он не ягненок, что может лишь блеять, Острых во рту не имея зубов, он Ногталаров! Не козел он, нет. Он — гоч (баран) племенной, своими рогами крушит орлов он, Ногталаров! Вот сорок лет, как в жизнь ногами вперед он явился, А сейчас головою стал выше многих голов он, Ногталаров! Его творений блеск украсил мир, И летопись обогатил грядущих веков он, Ногталаров! Хвала всевышнему! Как вырос он! Каких сегодня достиг верхов он, Ногталаров! Среди утиля… простите… нет, нет! Жизнь, как и все, начал с детских шагов он, Ногталаров. Теперь, удостоенный высшей оценки, Зависть снискал он многих умов, он, Ногталаров. Нет, не последний этот праздник-юбилей, И в честь свою еще не раз покушает плов он, Ногталаров! Вот я, поэт, увенчанный сединой, пою ему: «Да здравствует в течение бесчисленных дней, ночей, недель и годов он, Ногталаров!» Внемли же моим словам и возведи ты к небу очи, Жди счастья! Верь, сойдет к тебе благословенный дар богов, О брат мой, Ногталаров, О товарищ мой, Ногталаров!

…Вечер затянулся до утра и прошел довольно весело.

Впрочем, когда стали убирать столы и гости стали расходиться, произошло весьма неприятное событие, совершенно испортившее настроение юбиляру и организаторам торжества. Короче говоря, превратившее «тридцатидевятилетний юбилей жизни и семнадцатилетний служебной деятельности» товарища Ногталарова в ничто.

В чем же заключается это событие? Исчез свежевылепленный бюст товарища Ногталарова.

И несчастному Абышу, проявившему столько рвения в подготовке юбилея и в производстве бюста, уставшему до предела, было дано новое задание:

— Обшарить, обыскать весь город! Сегодня же (было уже утро) во что бы то ни стало найти мой бюст целым или разбитым и принести ко мне в кабинет!

— Слушаюсь, товарищ Ногталаров!

Заместитель, еще ниже опустив отяжелевшую от винных паров голову, подчинился приказу заведующего. Когда он вышел из учреждения, чтобы идти искать пропавший бюст, морозный утренний ветер, ударяя в лицо ему, как бы шептал:

«Товарищ Ногталаров прекрасно знает, что твоя профессия, Абыш-киши, — сбор утиля. Но раз он дает тебе такое приказание, то этим самым он как бы подсказывает тебе, где ты должен искать. Он же сам говорит: найти и доставить эту вещь если не целой, то хотя бы разбитой на куски».

«Делать нечего, надо искать и найти», — решил Абыш.

Приняв такое решение, Абыш с рвением старого сборщика утиля пошел ходить по дворам и стал рыться в сорных ящиках.

Но бюст товарища Ногталарова обнаружился в сфере, подведомственной учреждению, руководимому товарищем Ногталаровым: части разбитого бюста нашлись в «ящиках товарища Ногталарова».

Услышав об этом, Абыш, обойдя все точки, собрал куски бюста начальника. Но, как ни старался старый сборщик утиля, он не смог найти подбородок и адамово яблоко бюста.

А без них какой же это товарищ Ногталаров? Не так ли?

Еще раз о бывшем старьевщике Абыше

Абыш в должности заместителя заведующего межрайонной конторой чувствовал себя так, будто посажен был на лошадку детской карусели в парке культуры и отдыха. Сидя на этой лошадке, не мог ни ехать в желаемом направлении, ни слезть с деревянного седла, укрепленного на его спине, пока не остановится карусель.

Пока ремонтировалась старая легковая машина и в обязанности Абыша входило собирание винтов и колес, эта работа в большей или меньшей степени удовлетворяла его страсть к сбору утиля. Но после того как товарищ Ногталаров получил новую легковую машину, старый сборщик утиля почувствовал себя лишним не только в этом учреждении, но даже в целом мире. Сидя с утра до вечера за своим столом, он не знал, что ему делать. Хотя время от времени заведующий конторой и давал ему ответственные поручения, как вызов милиции для задержания «шпиона» или изготовление бюста, но подобные поручения, во-первых, были редки, а во-вторых, крайне далеки от его души.

Наконец внутренняя неудовлетворенность заместителя заведующего достигла такой степени, что Абыш однажды, идя из дому на работу, завернул в газету свой мешок, взял его под мышку, принес его с собой в контору и в ожидании уселся за свой стол. Как только товарищ Ногталаров вышел из учреждения, Абыш, схватив мешок, отправился на дальние улицы и стал выкрикивать:

— Утил сабирайым!

Ежедневно, воруя у товарища Ногталарова три-четыре часа времени, Абыш ходил по дворам, набивал мешок разными отбросами и, сдав их в одну из точек, возвращался в контору и садился за свой стол. Заложив левую руку под правую подмышку, прижав к губам правую руку, он сосал свою длинную трубку и, что-то бормоча, пожимал плечами. В течение трех-четырех часов он обходил давно не посещаемые им места, а собранный утиль сдавал не в точки, подведомственные организации, заместителем заведующего которой он являлся, а в пункты, подчиненные другой конторе. Старый сборщик сдавал собранный им утиль бесплатно. Эти три-четыре часа своего рабочего дня он проводил не в поисках материальных выгод, а исключительно по велению души.

Несколько дней спустя после юбилейного вечера заведующий межрайонной конторой по сбору утиля позвал к себе в кабинет своего заместителя и сказал ему:

— Товарищ Абыш-киши! Главное управление требует от нас сводку. Скорее садись на мою машину, лети в точки, — я предупредил своего шофера, — узнай, сколько утиля они собрали в этом месяце!

— Мне? Сесть в ваш автомобиль?!

Заместитель несколько раз пожал плечами и посмотрел на секретаршу, сидевшую против заведующего и что-то писавшую на машинке.

— Да-да… Скорее. Не медли! Сегодня к концу дня сводка должна быть представлена! Только не садись рядом с шофером, сядь сзади!

То, что товарищ Ногталаров, разрешил кому-то другому сесть в его машину в отсутствие хозяина, было чрезвычайно удивительно! Но на то была причина. Заключалась она в том, что в юбилейные дни он и его подчиненные, естественно, забыли о своих основных обязанностях и не представили в Главное управление данные о выполнении месячного плана.

Теперь требовались чрезвычайные меры. Поэтому он лично, сидя в кабинете, занялся составлением сводки, а заместителя отправил на места за цифрами. А так как Главное управление выражало нетерпение, товарищ Ногталаров (в первый и последний раз) вынужден был предоставить свою машину в распоряжение Абыша.

Прошло несколько часов. Товарищ Ногталаров по образцу старых сводок уже составил новую таблицу, дал ее отпечатать на машинке, оставалось только заполнить цифрами пустые клетки. Уже кончался рабочий день, а Абыш все не возвращался.

Товарищ Ногталаров нервно шагал из угла в угол, подбегал к окну, смотрел на улицу. Однако ни машины, ни его заместителя не было видно.

«Любопытно, куда девался этот старый осел? Черт с ним самим, лишь бы машина моя была в целости».

Напрасно беспокоишься, товарищ Ногталаров! С Абыщем ничего неприятного не случилось, и машина в полном порядке: только вид ее несколько изменился.

Абыш наперекор велению товарища Ногталарова сел не позади, а рядом с шофером.

«Надо же и нам насладиться хоть полчасика в этой быстротекущей жизни! Ведь не предопределено же нам судьбой всегда сидеть сзади!» — подумал Абыш-киши и велел шоферу ехать в первую точку по сбору утиля.

Из сведений, данных заведующим, было ясно, что точка месячного плана не выполнила. Абыш на машине отправился во вторую точку. Здесь заместитель заведующего конторой встретился с такой же картиной. То же самое было и в третьей… Абыш вышел из себя. Пожимая плечами, он раскричался:

— Почему не выполняете план, а?

— Потому что население не приносит утиль, — равнодушно ответил заведующий.

— Население не приносит, так собирайте сами!

— Где собирать, если отбросов нет?

— Отбросов нет? Во дворах, в домах утиля нет? Ай-яй-яй! — Абыш, погладив свисавшие усы, еще больше возмутился: — Да провалится в преисподнюю отец того, кто лжет! Да будет проклята бабушка того, кто не достанет утиля!

Сев в машину, он велел шоферу:

— Подъезжай к этому угловому большому двору!

Не зная намерений заместителя заведующего, шофер подчинился его приказу.

Въехав в широкие ворота, машина остановилась посреди просторного двора. Абыш, соскочив с нее, закричал:

— Утил сабирайым!..

Тотчас же в окна высунулись головы людей:

— Ай!.. Абыш! Смотрите-ка на его машину!

— Куда ты пропал, старина? Совсем не показываешься!

Абыш-киши, горделиво поглядев на старых клиентов, улыбнулся и снова закричал:

— Несите, несите скорей, не мешкайте! У кого что есть старого, несите! Скорей! Шевелитесь быстрей!

В течение двадцати — тридцати минут машина была нагружена разнообразным домашним барахлом. Несмотря на протесты и даже угрозы шофера, Абыш наполнил утилем легковую машину товарища Ногталарова и велел ехать к ближайшей точке.

— На, принимай! Посмотри, есть ли у населения утиль или его нет!

Выгрузив содержимое машины у этой точки, он велел шоферу ехать в другой двор и так же, как в первом дворе, нагрузив машину, сдал утиль второй точке.

— А что это такое? Не утиль? Ах ты, лентяй из лентяев! Боитесь заболеть от работы, что ли… А бедный товарищ Ногталаров сиди и жди от вас сводок!

К вечеру Абыш собрал в точках и привез в контору цифровые данные, намного превосходившие те, которые ему сообщили утром.

Товарищ Ногталаров, стоя в дверях своей конторы, еще издали увидя машину, радостно вздохнул. Когда же он открыл ее дверцу, то, отступив на шаг, ахнул:

— Что это такое, Абыш-киши? Это моя машина или мусорный ящик?

Абыш только сейчас заметил сор в машине, пятна на узорчатой обивке сиденья, царапины на дверях и громко запричитал:

— Ведь я же говорил, товарищ Ногталаров, что из меня не выйдет начальник! Отпустите меня. Дайте мне заняться своим делом — собирать утиль!

— Уходи! Уходи, старый ишак! Убирайся и больше мне на глаза не попадайся!

— Спасибо! Да будет аллах милостив к покойникам вашим!

Абыш с удовольствием закинул за спину ветхий мешок, взял в руки свою корзину и вернулся к своей любимой профессии. Старый сборщик утиля снова почувствовал себя в своем чудесном мире.

Товарищ Ногталаров остался без заместителя.

Еще раз о Серчэ-ханум

Хотя товарищ Ногталаров, перейдя в новый кабинет, оставил Серчэ-ханум внизу, расстояние между заведующим и секретаршей с каждым днем сокращалось. Казалось, будто комната секретарши ежедневно поднималась на сантиметр выше, а кабинет заведующего опускался на миллиметр ниже. Дверь же, соединявшая пол товарища Ногталарова и потолок Серчэ-ханум, в это время и расширялась и суживалась. Расширялась только для секретарши, суживалась — для всех остальных работников. Когда Серчэ-ханум сидела в кабинете товарища Ногталарова и стучала на машинке, все знали, что «заведующий занят и входить к нему не следует».

…Спустя некоторое время после того, как товарищ Ногталаров принял Серчэ-ханум в качестве секретарши, он стал осторожно, исподтишка разглядывать ее. Наконец товарищу Ногталарову стало ясно, что если теперешняя Серчэ-ханум далека от той девушки, с которой некогда он учился в средней школе, то она не похожа и на неряшливую женщину, доедавшую на улице соленый огурец.

Это было третьим воплощением Серчэ-ханум. В этом воплощении (больше, чем в двух предыдущих) она уделяла особое внимание своей внешности. Снова ее фигуру облегали модные платья, волосы пахли духами, а щеки и губы носили следы облагораживающей косметики. Наблюдая свою секретаршу и подсчитывая премии, которые он давал ей за счет учреждения, заведующий приходил к выводу, что новая Серчэ-ханум — плод его, товарища Ногталарова, забот и щедрости. При этой мысли он испытывал чувство несомненной гордости.

«Интересно, понимает ли Серчэ-ханум, чувствует ли, как она должна быть благодарна мне?» — думал он.

И товарищ Ногталаров пожелал узнать, что на этот счет думает сама Серчэ-ханум.

С этой целью заведующий вызвал секретаршу в кабинет. Но он не знал, как начать разговор. Конечно, он велел ей подняться к нему с пишущей машинкой. После того как заведующий продиктовал пространное распоряжение, Серчэ-ханум, подняв машинку, собиралась выйти из кабинета, но начальник галантно заметил:

— Как ты похорошела, девушка! — и, быстро опустив голову, стал читать только что отпечатанные на машинке распоряжения.

— Конечно, благодаря вашему покровительству…

Эти слова Серчэ-ханум заставили товарища Ногталарова вздрогнуть и перенестись мысленно в далекое прошлое; он, словно помолодев на двадцать лет, увидел себя в памятный сладостный весенний вечер, и невольно из груди его вырвался глубокий вздох.

— Хоть бы во сне вас увидеть… — заикаясь, задыхаясь, прошептал заведующий.

— Это зависит только от вас, мой милый… Если захотите, то увидите.

— Вот как?! — воскликнул взволнованный товарищ Ногталаров.

Когда товарищ Ногталаров, подписав лежавшую перед ним бумагу, поднял голову, Серчэ-ханум в кабинете уже не было. До его слуха доносилось только постукивание ее высоких каблучков, поспешно удалявшихся по ступеням узкой лестницы. Но ему достаточно было ее ответа.

Утром директор премировал секретаршу месячным окладом. На следующий день он преподнес ей шоколад, а еще через день он купил ей билет в кино.

— Вечером пойдешь в кино. И я туда приду. Только чтобы никто не знал!

— Еще бы!

Серчэ-ханум пришла несколько раньше начала сеанса, но товарища Ногталарова в фойе не было. Наконец раздался звонок, зрители заполнили зал. По обе стороны Серчэ-ханум сели незнакомые люди. Товарища же Ногталарова все еще не было видно. Только после второго звонка высокий мужчина прошел мимо Серчэ-ханум и сел на несколько рядов позади нее. Оглянувшись, она увидела, что заведующий смотрит на нее исподлобья и улыбается. После окончания сеанса Серчэ-ханум пошла домой одна. Утром товарищ Ногталаров тихо сказал ей:

— Так лучше. С подчиненными открыто гулять нельзя. Тысячи глаз следят за мной.

Оставшись один, стал размышлять:

«Пришла в кино… Значит, она понимает. С чего бы теперь начать? С поцелуя или со щипков?»

Лучше со щипков.

Приняв твердое решение, товарищ Ногталаров нажал кнопку звонка, вызвал Серчэ-ханум, одновременно крикнул в люк:

— Принеси на подпись все, что есть!

Секретарша с большой папкой поднялась наверх и стала раскладывать перед заведующим бумаги. Подписав последнюю бумагу, товарищ Ногталаров вдруг ткнул острым концом свежеочиненного красного карандаша в протянутую руку Серчэ-ханум.

В кабинете послышались два негромких возгласа:

— Ой!

— Ха-ха-ха!

Если секретарша и не поняла движения начальника, во всяком случае, в ответ на шутку его она засмеялась и, забрав папку, покинула кабинет.

«Значит, она не обиделась? Ей, пожалуй, понравились мои щипки. Она ведь засмеялась».

Товарищ Ногталаров ухмыльнулся.

«Решаю: завтра поцелую!»

Утром секретарша со своей папкой снова поднялась, в кабинет. Товарищ Ногталаров, наложив печать на подписанную бумагу, ткнул этой печатью в ладонь Серчэ-ханум.

То же «ой» и те же «ха-ха-ха…».

Но в этот раз Серчэ-ханум задала товарищу Ногталарову вопрос:

— Зачем же печатью, карандашом, разве нельзя другим способом?

— Другим способом, то есть как, моя красавица?!

— Так, как делают другие.

— Нет… Во-первых, в подобных приемах есть своя прелесть. Во-вторых, товарищ Ногталаров не может делать так, как это делают другие. В-третьих, в учреждении, в кабинете этот другой способ применять нельзя!

— А где же можно?

— Вдали. Например, на курорте! — воскликнул товарищ Ногталаров. — Я поручу месткому приобрести две путевки — одну для тебя, другую для меня! Вдали от всяких глаз и ушей, в укромном месте, на лоне природы мы насладимся любовью… Ну как? Согласна, мой любимый воробушек?

Серчэ-ханум, показав свои чисто вымытые золотые зубы, сказала:

— Что за вопрос задаете, мой милый! Как смеет секретарша выйти из повиновения начальника?!

— Браво! — подтвердил товарищ Ногталаров и, увлажнив языком кончик карандаша, ткнул им в другую руку Серчэ-ханум, а потом приложил к ней печать, предварительно подышав на нее.

Спустя несколько дней председатель местного комитета принес две путевки и вручил одну начальнику, другую секретарше. Обе путевки были на одно и то же время, в одно и то же место. Это, с одной стороны, обрадовало товарища Ногталарова, с другой — привело его в состояние длительного беспокойства:

«С начальником поехала его секретарша… В один и тот же санаторий! Что подумают, узнав об этом? Нет! Товарищ Ногталаров не из тех, что попадают в такие мышеловки!»

Он тут же велел Серчэ-ханум немедленно выехать и ждать его на курорте.

— Если мы вместе выедем, получится нехорошо. Ты уезжай, а я через два-три дня приеду.

— Понимаю. Буду ждать вас. — И Серчэ-ханум, поручив ребенка своего родственникам, выехала на курорт.

Но товарищ Ногталаров не поехал на курорт ни через два-три дня, ни через две-три недели. Он был уже готов к отъезду, но опомнился.

«Что ты делаешь, дурень? Зачем ты рискуешь своим высоким положением? Куда ты едешь? А вдруг в твое отсутствие на твое место посадят другого человека?»

Страшная мысль привела товарища Ногталарова в такое смятение, что он немедленно после отъезда Серчэ-ханум вызвал председателя местного комитета и, бросив путевку на стол, сказал:

— Я не поеду, голубчик. Не разрешают. Некому доверить учреждение. Верни эту путевку. Товарищу Ногталарову не суждено отдыхать.

После того как председатель местного комитета вышел из кабинета, товарищ Ногталаров, крепко схватившись за подлокотники своего кресла, сказал себе:

«Тысячей таких секретарш, курортом, отдыхом, любовью — всем я готов пожертвовать ради даже одной сломанной ножки вот этого моего кресла!»

Вся эта история с путевками кончилась тем, что Серчэ-ханум, устав ждать товарища Ногталарова, сошлась с отдыхавшим вместе с ней начальником другого учреждения. Вернувшись с курорта, она положила перед товарищем Ногталаровым заявление с просьбой освободить ее от занимаемой ею должности.

Товарищ Ногталаров, прочтя отпечатанное на машинке заявление, с удивлением спросил:

— Почему? По какой причине?

Серчэ-ханум ответила коротко:

— Поступаю на работу в новое учреждение.

— Не отпущу! — поднявшись, вскрикнул товарищ Ногталаров и стукнул кулаком по столу. Потом, снова усевшись в кресло, стал просить ее: — Не оставляй меня одного, Серчэ. Не уходи, ради аллаха, в другое учреждение!

— Да он с ума сошел!

И Серчэ-ханум, как в тот памятный весенний день, рассмеялась и, показав теперь уже золотые зубы, упрямо и капризно ответила:

— Нет, уйду!

Товарищ Ногталаров вторично потерял Серчэ-ханум.

Снова о Гая-хале

Позвольте мне сделать маленькое отступление.

Война окончилась. Тяжелые поезда, в течение четырех лет возившие на фронт боеприпасы, теперь возвращали из дальних стран на родину, к своим семьям, к спокойной трудовой жизни, освободивших Европу от фашистского рабства советских солдат.

Поезда эти вместе с тысячами демобилизованных советских сынов и дочерей привезли с фронта и детей Гая-халы. В квартире матери-героини в течение нескольких дней продолжалось веселье. Затем, отдохнув, бывшие воины заняли свои места на фабриках и заводах. И тут же потребовали от матери:

— Уходи с работы, мать! Теперь есть кому справиться с утилем. Тебе пора отдыхать.

Как Гая-хала ни упорствовала, чтобы ее не отрывали от дела, к которому она привыкла, ничего из этого не вышло: ей не удалось заставить детей своих отказаться от принятого ими решения.

— Мне скучно будет сидеть дома без работы, — пыталась протестовать Гая-хала.

В ответ на эти слова старший сын, подмигнув отцу, улыбнулся.

— Не будешь скучать, мать. Отец найдет для тебя работу!

Муж словно только и ждал этих слов.

— Они правы. Тебе ли с твоей седой головой собирать утиль?! Сиди себе дома и вари нам бозбаш.

Слова мужа окончательно вывели ее из терпения. Гая-хала, встав раньше всех, все же собралась на работу.

Тогда бывшие бойцы — старшие ее дети, мобилизовав будущих бойцов — младших сестру и брата, произведя «операцию глубокого охвата», окружили мать со всех сторон.

— Мать, приготовь плов, придет товарищ с фронта.

— Мама, прогладь мне костюм, я вечером иду в театр!

— Мама, в полдень в нашей школе будет собрание родителей, учитель просил, чтобы ты пришла.

И муж, не будучи в состоянии отказаться от участия в предпринятой детьми атаке, заявил:

— Давно уж ты не ставила мне на спину банок, жена. Что-то ломят мои кости.

В течение дня всплыло столько забот и хлопот, что Гая-хала вынуждена была подать заявление об освобождении ее от работы.

Товарищ Ногталаров с удивлением отнесся к этому желанию Гая-халы. Ответ Гая-халы удивил его еще более. Начальник учреждения, когда-то сам предлагавший председателю местного комитета подать заявление об освобождении от работы по собственному желанию, теперь отказывался принять его:

— Ты являешься моей правой рукой, Гая-хала. Как мне отпустить тебя? Где мне найти такого председателя месткома, как ты? Сколько помощи ты мне оказала, сколько жуликов, желавших нанести удар моей конторе, разоблачила ты? Как же теперь ты оставляешь меня одного, Гая-хала?

Товарищ Ногталаров искренне говорил эти слова. Заведующий прекрасно понимал, что если в разрешении некоторых вопросов председатель местного комитета и служила ему помехой, то в общем ему и учреждению она оказывала очень плодотворную помощь. В частности, он никогда не забывал разоблачения ею Мирмамишева.

— Если бы не было этой женщины, этот жулик давно бы сбросил меня с моего стула, — не раз шептал про себя товарищ Ногталаров.

Только после того, как Гая-хала убедила его в том, что она не хотела расставаться с работой в конторе, но что возвращение ее детей с фронта и связанные с ними заботы заставляют ее заниматься домом, и после того, как она обещала, что время от времени будет посещать подведомственные ему точки и помогать ему, товарищу Ногталарову, он скрепя сердце согласился освободить ее в виде особого одолжения.

Столкнувшись с деятельностью Гая-халы, товарищ Ногталаров уяснил себе, какую важную роль играет местный комитет. Поэтому на сей раз он, предусмотрительно действуя, сумел провести в председатели месткома одного из близких ему людей.

Хотя Гая-хала ушла с работы, но связей с общественностью не порвала; наоборот, продолжала принимать самое деятельное участие в политической жизни.

Трудящиеся района, в котором жила Гая-хала и работал товарищ Ногталаров, избрали мать-героиню и активную домохозяйку в свой местный орган управления — в районный Совет депутатов трудящихся. Гая-хала снова взялась за работу, стала служить народу.

Однако, погруженная в общественную работу, Гая-хала «своего» учреждения не забывала, интересовалась полезными отходами в районе, часто наведывалась в пункты, ведающие их сбором.

И в этой области Гая-хала стала замечать отрицательные стороны. Она получала интересные сведения от людей, некогда работавших с нею в конторе, и от профсоюзных работников. В частности, сведения о юбилее товарища Ногталарова серьезно взволновали ее.

Прежде всего Гая-хала обстоятельно проверила все дошедшие до нее слухи. Придя к определенному выводу, она выступила на сессии районного Совета депутатов трудящихся и подвергла критике деятельность конторы по сбору утильсырья.

Исполнительный комитет районного Совета после сообщения депутата выделил комиссию. Председателем этой комиссии была назначена Гая-хала.

Когда товарищ Ногталаров увидел Гая-халу в сопровождении нескольких депутатов, у него потемнело в глазах:

— В добрый час, товарищ Гая-хала, товарищ депутат наш!

— Пришла исполнить свое обещание, товарищ Ногталаров. Я же дала вам слово помогать вам, — сказала Гая-хала.

Эти слова вызвали печальную улыбку, если не сказать больше, на лице товарища Ногталарова.

— Мы намерены обследовать вашу контору по поручению исполнительного комитета районного Совета депутатов трудящихся, — добавила она.

При этих словах товарищ Ногталаров побледнел. Невольно опустившись в кресло, он смотрел в ясные, уверенные глаза Гая-халы. Ах эти неумолимые глаза!

Комиссия взялась за дело. Поняв в первый же день истинное значение обещаний «помощи», товарищ Ногталаров, схватившись за голову, побежал к… дядюшке.

«Дай только бог здоровья моему дядюшке!..»

Однако племяннику, в течение тридцати лет прибегавшему к этой спасительной фразе, сегодня пришлось произнести ее, кажется, в последний раз.

Еще раз о дяде товарища Ногталарова

— Товарищ, куда?

Товарищ Ногталаров, вздрогнув, поднял голову и увидел себя в приемной, находившейся против кабинета дяди. В чем дело? Всегда при виде его секретарша дяди с улыбкой сама отворяла товарищу Ногталарову дверь в кабинет. Сегодня она не двинулась с места, не поздоровалась и не улыбнулась. Наоборот, нахмурившись, еще раз спросила:

— Что с вами, товарищ? Куда вы?

— К дяде моему! — ответил все еще не пришедший в себя товарищ Ногталаров, сам не зная, тихо ли, громко ли произнес он эти слова.

— Не трудитесь, — секретарша возвысила голос, — вашего дяди здесь нет!

— Нет? А где он? Когда будет?

— Где он, я не знаю, одно могу сказать, что здесь его уже никогда не будет.

— Не понимаю, о чем вы говорите?!

— Говорю, что дядю вашего отстранили от работы.

— Как это отстранили от работы?

— Очень просто, как не справившегося с возложенными на него обязанностями.

— Моего дядю?

— Да, вашего дядю, товарищ Ногталаров! — небрежным тоном, давая понять, что она не желает продолжать разговор, заявила секретарша и без всякой нужды взялась за телефонную трубку.

Товарищ Ногталаров бессильно опустился на диван. Ему очень хотелось спросить о подробностях падения дяди. Но, увидя, что секретарша над чем-то смеется, он не проронил ни слова, а только, раскрыв рот, вдыхал не очень целебный воздух приемной. Секретарша впервые увидела его танцующее адамово яблоко и брезгливо поморщилась. Товарищ Ногталаров встал с намерением уйти, но не мог поднять с дивана свое отяжелевшее, как мешок с утилем, тело. В это время дверь бывшего кабинета его дядюшки отворилась, и на пороге появился мужчина среднего возраста, с приветливым выражением лица. Обратившись к товарищу Ногталарову, он учтиво спросил:

— У вас ко мне дело, товарищ?

— Нет, — ответил товарищ Ногталаров и, вытянув шею, заглянул в кабинет: да, дяди его там не было.

— В таком случае простите… — сказал человек, вышедший из бывшего дядюшкиного кабинета, и покинул приемную.

Секретарша встала со стула, раздраженно обратилась к товарищу Ногталарову:

— Слушайте, товарищ, что вы сидите передо мной и смотрите на меня, как на диковину? Чего доброго, начальник может подумать, что вы пришли ко мне в гости, да еще в рабочее время!

— Кто подумает? — спросил товарищ Ногталаров и медленно поднялся с дивана.

— Как кто? Я же сказала — новый начальник!

— Значит, на место моего дяди посадили этого человека?

— А кого? Не вас же!

Секретарша резким голосом потребовала:

— Прошу вас, если у вас нет дела, освободите приемную!

Товарищ Ногталаров молча, медленными шагами удалился из приемной, прошел в переднюю и вышел на улицу. Простояв довольно долго в дверях, он, как глухонемой, недоумевающе посмотрел по сторонам. Глубоко вздохнув, словно сообщая кому-то тайну, прошептал:

— О беспощадный рок! Ты вверг в небытие великого Александра Македонского. Ты поглотил и дядю моего! Какой же удел ты мне уготовил?

Земной шар продолжает вращаться

Оставшийся без дяди, без заместителя, без секретарши, уединившийся в своем кабинете, служившем последним его утешением, товарищ Ногталаров машинально подписывал бумаги и накладывал на них печать. Во время этого занятия он услышал незнакомый мужской голос. Товарищ Ногталаров тихонько встал с кресла, на цыпочках подошел к люку и, стоя на порядочном расстоянии от отверстия, стал смотреть вниз. Вот какая картина предстала его глазам.

…Внизу стоял молодой человек без одной руки с лицом, похожим на мужчину, которого несколько дней назад он встретил в приемной своего дяди. Стоя посреди приемной, где работала покинувшая его Серчэ-ханум, молодой человек удивленно смотрел на узкую витую лестницу, которая вела в кабинет товарища Ногталарова, и с непонятной улыбкой покачивал головой. Наконец молодой человек вплотную подошел к лестнице. Товарищ Ногталаров тут же отпрянул от отверстия. Не успел он сесть в свое мягкое кресло, как снизу донесся голос:

— Товарищ Ногталаров, не посчитайте за труд, спуститесь, пожалуйста, вниз!

Вдруг волшебная служебная лестница, на второй ступени которой он стоял, предстала перед его глазами в другом виде, и он невольно воскликнул:

— Вниз, куда?!

— Сюда! — пронесся по ступеням тот же голос и в мгновение долетел до ушей товарища Ногталарова. — Нам вместе с вами необходимо подписать один акт.

— Какой акт? — вскрикнул товарищ Ногталаров, садясь в мягкое кресло.

— Сдачи-приема.

— Что?! — воскликнул товарищ Ногталаров и вскочил с кресла.

Он подошел к люку, вытянул шею и, внимательно оглядев стоявшего у подножия лестницы молодого человека, осторожно спросил:

— Простите, но кто вы будете?

— Я — вновь назначенный заведующий этой конторой. Я должен принять от вас дела. Будьте добры…

На этих словах доходивший снизу голос прервался. Товарищ Ногталаров почувствовал дрожь в теле. Машинально подняв воротник пиджака, он втянул в него уши. Спускаясь вниз, он почувствовал головокружение. Узкая витая лестница под его ногами зашаталась. Ногталаров покатился по ступенькам и упал головой вниз, в угол, в который Серчэ-ханум некогда ставила свои боты. Новый директор подхватил товарища Ногталарова и поднял его. Обессиленный старый заведующий, очнувшись, сел на первую ступень лестницы. Скорчившись, прижав колени к животу и заложив руки под мышки, он уставился в угол и стал к чему-то прислушиваться. Затем, подняв голову, оглядел безжизненным взором окружавших его людей и прошептал про себя:

— Вот так шлепнулся! — Потом громко добавил: — Да, земной шар вращается. Только почему он вращается в обратную сторону?

Случай на улице

Между двумя временами года происходило нечто напоминавшее церемонию приема-сдачи. Весна только наступала, зима же еще не уходила. Снег больше не шел, но давно упавший снег еще не совсем растаял. Зима напоминала увядающего старика, выбившегося из сил.

Разомлевшие, размякшие, утерявшие свой блеск, свои чудесные очертания, лишенные былой красоты, снежинки, вырываясь из объятий облаков и попадая в солнечные лучи, таяли в воздухе, становились дождевыми каплями и, падая на землю, смешиваясь с ней, превращались в грязь, которая, брызгая из-под ног, ложилась неопрятными пятнами на стены. Глядя на погоду, человеку представлялось, будто он приглашен на богатое пиршество, но поданы только первые блюда, жидкие, от которых валит пар, от вторых же блюд, жирных и мясных, в воздухе стоит лишь запах, самих же их еще не видно.

Вот в такой день непримиримой борьбы между солнечными лучами и облаками, в день, когда снег и дождь, обнявшись, целовались, чмокая от удовольствия, товарищ Ногталаров в последний раз в своем кабинете приложил печать, в последний раз начертал свою подпись на актах приема и сдачи. Затем, глубоко вздохнув, вышел из бывшего своего учреждения. Хотя новый заведующий предложил ему поехать домой на машине (после падения с лестницы Ногталаров сильно ушибся), товарищ Ногталаров отклонил это предложение. Он также не согласился взять в качестве сопровождающего курьера конторы.

— Товарищ Ногталаров не из тех заведующих, которые рады принять услугу чужого курьера! — сказал наш герой.

Потерявший кабинет, машину, не имеющий больше ни заместителя, ни секретарши, не нуждающийся теперь ни в печати, ни в красном карандаше, он один пешком, опираясь на палку, медленно направился домой. Как только товарищ Ногталаров очутился на улице, ему почудилось, что он попал в холодную баню. Ему казалось, будто он, намылившись, вспотев, собирается смыть с себя мыло, но вдруг подача горячей воды прекращается, пар, только что душивший его, куда-то улетучивается, и он, Ногталаров, стоит одиноко на льду, голый, босый, против ветра.

Дрожь, охватившая его тело, усилилась. Он ускорил шаги. Почувствовал, что задыхается. Снова замедлил шаги, затем остановился, чтобы передохнуть. Он поднял голову, ловя свежий воздух, перед глазами его плясала пестрая вывеска: «Закусочная», которую он увидел впервые за двадцать лет.

Товарищ Ногталаров слышал, что спиртные напитки доставляют человеку удовольствие в двух случаях: когда у него настроение приподнято и, наоборот, когда подавленно; первую часть этого утверждения он проверил семнадцать лет назад, в первый день работы в лавке утильсырья, в этой самой закусочной. Но так как за семнадцать лет он никогда не был в плохом настроении, то проверить достоверность второй части упомянутого мнения ему пока еще не приходилось. Теперь же настроение его было настолько плохо, что он почувствовал потребность выпить, и не в одиночестве. Зашел в закусочную.

— Стакан водки!

— Пожалуйста!

В несколько глотков пропустил через горло весь стакан водки, словно принимал горькое, но полезное лекарство, и моментально почувствовал, как согрелось его тело. Закурив папиросу, он снова приказал продавцу:

— Репете!

— Слушаюсь! — ответил тот.

Налив в стакан водки и поставив его перед товарищем Ногталаровым, продавец спросил:

— Чем закусите?

— Не нужно мне никакой закуски.

— Ну хотя бы соленым огуречиком. Как бы водка нутро вам не сожгла.

— Пеплу бояться огня не приходится.

Товарищ Ногталаров покосился на продавца.

— После того блеска, что меня окружал, что мне твой соленый огурец?! — воскликнул товарищ Ногталаров и, схватив второй стакан водки, стоявший перед ним на стойке, опрокинул его.

Вдруг глаза товарища Ногталарова заблестели; вперив свои искрящиеся глаза в продавца, он громко спросил:

— Тебе, товарищ, лучше знать, чем это… запивают?

— Зависит от вкуса, товарищ. Одни запивают вином, другие пивом.

— Как по-твоему? К числу каких людей ты меня относишь?

— Как сказать? Не знаю, право, — продавец внимательно оглядел клиента, — по-моему, ни к одному из наших постоянных клиентов.

— Вот молодец! Правильно сказал. Я не из тех, что походят на обыкновенных людей! Знаешь ли ты, кто я такой, а?

Продавец был занят другим клиентом, поэтому не ответил на вопрос. Облокотившись на стойку, товарищ Ногталаров погрузился в глубокое раздумье, затем покачнулся, что-то пробормотал и, схватив графин с пивом, приготовленный для другого клиента, отошел в угол.

— Молчание! Внимание!.. Слово дается товарищу Ногталарову! — закричал он и прижал к губам горлышко графина.

Выпив часть желтой, пенившейся жидкости, а остальное пролив на грудь, он посмотрел на пустой графин и громко добавил:

— Где я нахожусь?

Вдруг стоявший перед ним вспотевший графин превратился в блестящее зеркало, и глазам его представилась его волосатая грудь. Он понял — здесь баня. Теперь и лицо его, как всегда в бане, было покрыто испариной и глаза были красны. Только почему-то голова не была повязана полотенцем и на плечи не накинута купальная простыня. Эта деталь заставила товарища Ногталарова долго от души хохотать.

Когда он вышел из закусочной, на улице уже горели огни. Свежий ночной ветер, дувший ему в лицо, вдруг ударил в голову, и вместе с головой стало качаться и все его тело. Ноги его заплетались, длинные руки, словно ветви засохшего дерева, качались от ветра. Но какая-то таинственная сила, поддерживая его, не давала ему терять равновесие и падать. Ногталарову казалось, что у него три руки и три ноги. Однако, как он ни напрягал свой мозг, никак не мог понять, что этот новый придаток его организма не что иное, как палка, которой он вооружился после падения с лестницы.

Вдруг он сильно покачнулся, словно подхваченный мощной волной, и схватился за столб электролинии. Прислонившись спиной к нему, упершись в землю конечностями, согнув шею, он несколько минут стоял в таком положении. Спустя некоторое время он снова пустился в путь. Не зная, куда идет, он шагал, покачиваясь, по узкому тротуару. Навстречу ему попался старик небольшого роста, с белой бородой, с палкой в руке. Товарищ Ногталаров схватил его за ворот, прижал к стене.

— Стой, больше уж ты не ускользнешь от меня, старая развалина! Я тебя искал днем с огнем, наконец-то ты мне попался в руки. Не быть мне товарищем Ногталаровым, а быть самим Утиляровым, если я сейчас, раздев и сняв с тебя все ценные куски металла, не сдам их в контору по сбору утиля!

Несчастный старик стал биться, как заяц, попавший в лапы волку.

— Караул! Помогите! Освободите меня из рук этого бандита! — кричал он.

Прохожие окружили их. Тотчас же подоспевший милиционер, раздвинув толпу, вышел вперед и, стараясь освободить старика из рук товарища Ногталарова, громко спросил:

— Что случилось, товарищ? Что ты делаешь, гражданин?

Еще крепче держа старика, товарищ Ногталаров сказал милиционеру:

— Товарищ милиционер, смотри, я утиль нашел, помоги мне отнести, сдать его!

Этот голос показался милиционеру знакомым. Он зажег карманный фонарик и, внимательно посмотрев на товарища Ногталарова, воскликнул:

— Ага! Это ты, старый друг? Не шпиона ли ты снова поймал? Из-за тебя однажды меня посадили на пять суток на гауптвахту. Хватит! Теперь следуй за мной в отделение. Посмотрим, что тебе надо было от этого старика и кто из вас утиль — он или ты!

Вынужденный шагать впереди милиционера, товарищ Ногталаров все еще не выпускал из своей руки локоть старика. Окруженные группой свидетелей, они втроем пришли в отделение милиции.

Утром, проснувшись в вытрезвителе, товарищ Ногталаров был оштрафован и отпущен домой. Вернувшись к себе, не сказав никому ни слова, он прошел в свою комнату и бросился на кровать.

Последняя ступень

…Из всех предметов на свете товарищ Ногталаров питал страсть только к четырем вещам. Это были кабинет, автомобиль, круглая печать и хотя бы один человек в его подчинении.

Весь мир он делил на две половины. Первую половину составляли эти четыре предмета, ко второй он относил весь остальной мир, включая в него жену и детей. Каждый день, когда он входил в свой кабинет, он испытывал такое чувство, словно делает новый шаг в жизни; когда он садился в свой автомобиль, он испытывал такое чувство, будто везет к себе любимую невесту; когда он подписывал бумагу и ставил круглую печать, он был так счастлив, точно жена снова подарила ему сына; всякий раз, делая распоряжение своей секретарше, он испытывал радость, как если бы он, находясь на свадьбе дочери, поднимал бокал и произносил речь.

Так я познакомил вас, любезный читатель, со своим героем. В прологе я отметил, что, обладая четырьмя упомянутыми мною вещами, он мог не есть, не пить. Наоборот, если бы ему не хватало одного из них, он немедленно заболел бы; а лишение его, не дай аллах, всех четырех атрибутов вызвало бы скоропостижную смерть.

Освобождение от работы, а это значит лишение кабинета, автомобиля, круглой печати и работников, бывших в его подчинении, короче говоря, всего того, чего так жаждала его душа, заставило ее покинуть тело товарища Ногталарова. Вернувшись из вытрезвителя, он вошел в свою спальню и больше не покидал ее. После длительного бреда мой герой приказал вам долго жить.

К сожалению, никто из его бреда ничего не понял: все, что он произносил перед тем, как испустил последний вздох, так и осталось тайной для истории. Вообще этот последний пункт в биографии товарища Ногталарова остался неосвещенным. Некоторые историки утверждают… Впрочем, не будем приводить свидетельства историков… Самая достоверная биография та, которую вы написали сами. И то некоторые историки охотно ее искажают…

Попрощаемся с товарищем Ногталаровым

Первый привет весны отдается эхом не только в песнях птиц; первый звук поцелуя, который дарит она природе, слышится не только в журчании горных ручьев. О своем приходе весна объявляет не только таянием снегов на горах. О ее приходе говорят не только одевающиеся в зелень леса, цветущие сады, пестреющие цветами луга… Первые большие шаги этой любимой дочери природы оставляют следы и в голых пустынях, ее первое теплое дыхание возрождает к новой жизни и безводные, лишенные растительности поля. Первый весенний зефир несет неизмеримую свежесть, его веяние, словно тихая ласковая песня, убаюкивает душу.

Кто скажет, что весна проявляет свою мощь с большей силой во взлете ласточки, чем в выходе из-под земли муравья?

Человек сразу забывает обо всем, освобождается от всяких пессимистических мыслей, его мозг, его сердце, все его чувства кричат об одном: о жизни, о желании жить. Этого требует любовь, этого требует вдохновение, этого требует мечта. Жить, еще раз жить!.. Вся природа — горы и долы, сады и леса, реки и луга, птицы и насекомые, даже камни и пески присоединяют свой голос к мощному требованию человеческого сердца: жить! жить!.. И если в это время прерывается жизнь человека, природа содрогается…

Суровая гора, на высокой вершине которой играет молодой весенний ветер, шепчет:

— Хватит играть. Не видишь, умер человек!

И ветер, как птица с подбитыми крыльями, падает на землю, бьется о камни и стонет…

Ветвистый дуб шепчет только что выглянувшей из-под земли и улыбающейся всей своей красотой фиалке:

— Прекрати свой непристойный смех — не видишь, умер человек.

И фиалка, пригнув шею, погружается в траур.

Огромный орел шепчет только что вылупившемуся из яйца и поющему первую песню соловушке:

— Перестань петь свою глупую песню. Не видишь, умер человек!

И соловей, спрятав под крылышко головку, умолкает…

И этот человек, которого не стало на сей раз, не кто иной, как товарищ Ногталаров.

Что же делать этой высокой горе, этому ветвистому дубу, этому мощному орлу? Откуда им знать, кто такой товарищ Ногталаров, что он за человек? Или человек ли он вообще? Ведь товарищ Ногталаров пришел в жизнь «со способностью познания», никому из них не свойственной, ведь он пришел в жизнь как Человек. Так приходит в жизнь каждый. А дальше может случиться то, что произошло с Вергюльагой Ногталаровым. Но хочется думать — если бы он знал себе цену и мыслил бы себя простым человеком, если бы он постиг истинный смысл жизни, то, без сомнения, жил бы иначе, работал бы иначе. И, безусловно, умер бы иначе. Но — увы!

В весенний день товарища Ногталарова провожали в последнее пристанище. Покойника сопровождала небольшая группа людей, состоявшая, кроме семьи усопшего, в основном из родственников, соседей и сотрудников учреждения.

Люди, сминая ногами молодую зелень, остановились перед свежей могилой, которая по сравнению с другими была заметно длиннее.

Среди всеобщего плача женщин прозвучали чьи-то полные скорби слова:

— Не пришлось тебе, мой товарищ Ногталаров, достигнуть заветной цели.

Кто это сказал, осталось неизвестным. Предоставим решить это историкам, ибо в биографии, написанной лично товарищем Ногталаровым, об упомянутых словах, естественно, ничего не сказано.

Правда, до нас дошли слова, которые были сказаны могильщиком мулле, читавшему заупокойную молитву — ясин:

— Покойник жил на грешной земле, как в раю, благодаря своему дяде.

Мулла, не прерывая молитву, в такт ей, ответил:

— Вот не знаю, есть ли у него дядя в раю?

Баку 1954–1955

Рассказы

Мечта не сбылась

Уже больше часа Муса не может отвести глаз от поющего высоким голосом упитанного муллы.

«Вот так штука… Как человек может быть так похож на другого человека», — размышляет Муса.

Муса уверяет себя, что он где-то видел этого муллу, как будто знает его. Если бы мулла немного похудел и вместо папахи надел кепку, вместо длиннополой чухи рубашку с открытым воротом, вместо шерстяных носков сапоги и вдобавок сбрил усы и бороду, снял золотые коронки, он, безо всякого сомнения, превратился бы в соратника Мусы, по прозвищу Шурка. И голос муллы так похож на голос Шурки.

Этот голос Муса слышал ровно десять лет назад в Баку, в Баиловской тюрьме. В то время Шурка, сидя в углу тесной камеры, сжимал ногами маленький котелок, бил в него, как в бубен, и пел:

Где ты, где ты, мой таган На углях каленых, Растолстел я, как султан, На харчах казенных. До чего же ты вкусна, В каземате каша, Не кисла и не пресна, — Точно воля наша! Если б к ней еще сюда Опиума малость, Было б дело хоть куда, Жизнь бы улыбалась! Только кто его сюда С волюшки пропустит, — Часовые сторожат Бдительней, чем гуси…

Шурка пел… Арестанты прищелкивали пальцами, подпевали ему:

Часовые сторожат Бдительней, чем гуси…

А теперь… Как будто тот же человек с тростью в руке стоит в глубине большой комнаты. Он приложил руку к уху и громко взывает:

Друг друга нежно возлюбите, братья, Поступки добрые плодите, братья. Земными радостями наслаждайтесь, братья, Но больше веру уважайте, братья. Отдайте ближнему одежду, братья, Любите бога, как и прежде, братья. За то вас ангелы благословят И примут ваши души в райский сад.

Мулла призывал, а правоверные мусульмане, внимая ему, лили слезы, молились. Мулла завершил песнопенье, затем тихо сказал:

— Правоверные, не жалейте молитвы ради покойных.

Наконец церемония поминок завершилась. На ковре разостлана скатерть, и руки правоверных потянулись к бозбашу. Муса неустанно смотрел на муллу, и наконец взгляды их встретились. Мулла отвел глаза и тут же поднял их к потолку. Муса шепотом спросил у сидящего рядом с ним:

— Прости, братец, как зовут этого муллу?

Сосед проглотил кусок и ответил:

— Его зовут мулла Шюкюр.

— Гм! М-да! И давно он в этом городе?

— Три-четыре года.

Муса снова подумал:

«Неужели один человек может быть так похож на другого?»

Когда поминки кончились, мулла, проговорив заключительную молитву, встал и, сообщив, что его ждут на других поминках, пожал руку хозяину дома, сказал «рахмат» покойному, надел башмаки и ушел.

Встал и Муса. Изъявив свое соболезнование хозяину, последовал за муллой. Шюкюр, заметив, что за ним кто-то следит, убыстрил шаги. Но Муса не отставал. Когда мулла завернул за угол, Муса догнал его.

— Салам, мулла!

Шюкюр, не глядя в лицо высокому худощавому мужчине, пробурчал:

— Алейкумессалам.

— Куда торопишься, братец Шюкюр?

— Кхе, кхе… У меня важное дело. Спешу на панихиду.

Муса сперва оглянулся, затем хитро улыбнулся.

— В народе в таком случае говорят: дом муллы рухнет тогда, когда он в один день успеет побывать на двух панихидах.

Мулла снова убыстрил шаги и процедил:

— Не греши, безбожник.

Муса расхохотался.

— Да брось ты, Шурка. Здесь же нет чужих. Клянусь жизнью, ты тот же первоклассный аферист.

Мулла подобрал полы чухи и собрался бежать.

— Вон отсюда! Отправляйся в ад, безбожник!

— Что ты сказал? — Муса успел схватить его за ворот. — Открой-ка глаза пошире и хорошенько погляди на меня.

— Кто ты такой? Что ты хочешь от меня?

— А ты не перекрашивай себя в другой цвет. Может быть, ты никогда не был знаком с Мусой?

— Ты, видимо, путаешь меня с другим человеком, раб божий. Уходи! Иначе я подниму шум и скажу, что ты хотел меня ограбить, и тебя арестуют.

— Слушай, Шурка, лучше не шуми! Если ты поднимешь шум, я сейчас же скажу людям, кто ты.

Мулла гневно зашептал:

— Если ты меня предашь, тогда и я выдам тебя! Вот уже целый месяц в нашем городе не обходится без воровства. Сколько людей ходят ко мне, чтобы я разгадал, кто же вор. И я все думаю: кто же это грабит людей? Оказывается, господин Муса появился в нашем районе. Если я хоть чуть намекну на тебя, ты тут же пропадешь. Но я не хочу творить зло. Ты занимайся своим делом, а я своим. Не станем мешать друг другу.

Муса смягчился:

— Ты чудак! Какое мне дело до тебя? Увидев тебя, я просто вспомнил минувшие дни. Мне захотелось в чужом для меня городе хоть с кем-нибудь поговорить по душам.

Мулла шепнул Мусе:

— Подумай сам, если народ увидит меня, муллу, слугу аллаха, рядом с вором, что люди подумают? Почему ты хочешь отнять у меня хлеб?

Муса, как бы обидевшись, проворчал:

— Разве я сукин сын, чтобы отбирать у тебя хлеб? Ты же знаешь, я ведь честный вор. У каждого своя профессия. Просто подумал: а не станем ли мы друг для друга опорой?

За спиной Мусы послышались голоса. Тут же показалась группа людей. Мулла высвободил свои руки из рук Мусы и быстро завернул за угол.

— Когда увидимся, Шура… мулла Шюкюр? — спросил вдогонку Муса.

— Потом, потом… Ты же видишь, идут правоверные.

На другой день Муса легко установил адрес муллы Шюкюра. Когда он перед вечером зашел к нему, то увидел во дворе несколько мужчин и женщин. Они пришли, чтобы мулла написал им дуа[6], погадал им… Муса немного походил по двору. Вскоре ему стало скучно, он тут же покинул двор муллы, зашел в ресторан и поужинал. Через некоторое время, уже изрядно хмельной, Муса снова направился к мулле и стал громко стучать в ворота. Мулла Шюкюр в это время сидел за столом рядом со своей молоденькой женой и ужинал. Жена вышла и открыла дверцу в воротах. Пока она разузнавала кто это, Муса проскользнул мимо нее и очутился во дворе.

— Добрый вечер, мулла Шюкюр, — весело сказал Муса. Тут же достал из кармана пол-литра водки и поставил бутылку перед муллой.

Кусок застрял в горле Шюкюра. Мулла подмигнул молодой жене. Она поняла и ушла в другую комнату. Затем Шюкюр повернулся к непрошеному гостю и только хотел что-то сказать, как Муса лишил его этой возможности.

— Клянусь жизнью, Шурка, я рад, что встретил тебя. Выпьем эти пол-литра за твое здоровье. Скажи своей девушке, пусть принесет нам стаканы.

Шюкюр стал умолять:

— Слушай, Муса, я больше не пью. Я нашел кусок хлеба, дай мне до конца жизни спокойно есть этот хлеб.

Муса захохотал.

— Брось ломать фасон, Шурка! Вот человек! Клянусь, ты все тот же аферист, — расхохотался старый вор.

Шурка поневоле тоже улыбнулся. Зная, что Муса не отстанет, Шюкюр пошел в другую комнату, закрыл двери, окна, принес две рюмки и сел поближе к гостю. Первую рюмку выпили за встречу, за окончание разлуки, которая длилась десять лет.

— Только, дорогой Мусик, чтобы это осталось между нами, чтобы никто не знал, кто мы и что к тому же пили вино. Я ведь теперь правоверный мусульманин.

— Не будь ребенком, Шурка.

— Тогда ты мне скажи, как ты сюда попал, Мусик?

— Ты же знаешь, что я птица кочующая. Сегодня здесь, завтра там… — сказал старый вор и набил свою папироску опиумом. — После того, как мы расстались в Баиловской тюрьме, я попал в лагерь. А там снова попался в воровстве. Меня опять судили и отправили в Сибирь. Вот только вернулся оттуда. Здесь у меня есть дальний родственник. Вот уже с месяц, как он устроил меня на работу. Работаю в продуктовом магазине ночным сторожем. Другой раз занимаюсь своим делом. Пока что дела мои неплохи. Только скучаю. А вот увидел тебя и обрадовался. Расскажи, Шурик, как ты живешь, каким образом стал муллой? Ха-ха-ха! Я вижу, и у тебя дела неплохи? На, кури.

Шурик взял папиросу, затянулся и стал рассказывать.

— Как только освободился из тюрьмы, я некоторое время по-прежнему дурачил людей. Однажды один из моих друзей по тюрьме сказал мне: «Ты старый аферист, у тебя хороший голос, давай займемся доходным делом. Поедем в район «на гастроли». Я согласился, стал зубрить газеллы, гасиде и петь их мусульманам… Дальше — больше… А потом и сам не знаю, как стал муллой. Много поездил и наконец обосновался в этом городе. Теперь у меня доходное дело. И бог даст, оно станет еще доходнее. Пусть аллах даст здоровье верующим мусульманам и мусульманкам. Вот этот дом куплен на их приношения.

— Ай молодец, Шурка! А где ты научился духовной писанине?

— Ерунда! При жизни отца я четыре года учился арабскому алфавиту и немного помню его. Теперь, когда нужно, черкну чего-либо на бумаге. Кто там понимает, что я написал.

— Что же ты пишешь? Какие ты молитвы сочиняешь?

— Никакие. Пишу, что на ум приходит.

— Ай молодец, Шурка! Выпьем за твою новую специальность.

— Спасибо.

Муса, смешав масло с медом и заворачивая все это в тоненький лаваш, отдавал его во власть давно почерневшим зубам.

— Уговор, Шурка, мы должны друг другу помогать.

Мулла, проглотив кусок, спросил:

— Например, какую ты помощь ждешь от меня?

— Например, ты должен давать мне сведения о жирных, богатых клиентах, населяющих этот город.

— Пустяки! Это я могу сделать. Могу еще больше. Когда ты кого-либо обворуешь, люди придут ко мне гадать. Я им такое скажу, что они никогда не нападут на твой след.

— Вот это да! Это настоящий номер.

— А ты, Мусик, должен меня всюду рекламировать и приводить ко мне самых темных клиентов.

— Клянусь, я расхвалю тебя так, что твой дом будут считать священным.

— Так и поступай, Мусик! Выпьем за твое здоровье и твои успехи.

Мулла Шюкюр выпил свою рюмку, хотел было закусить, но, заметив, что холодная закуска кончилась, позвал жену:

— Гюльназ, принеси что-нибудь горячего.

Нарядная жена муллы принесла чихиртму. Сощурив глаза, она внимательно посмотрела на гостя и ушла. Муса, подтолкнув Шурку, моргнул в ту сторону, куда ушла молодая женщина.

— Где ты нашел такую фифочку?

— Тише, бродяга ты этакий.

Шюкюр, обгладывая лапку курицы, улыбнулся.

— Ей-богу, когда судьба улыбнется, то столько добра валится на человека… Однажды приходит девушка и говорит мне: «Дядя мулла, сочини мне такую молитву, чтобы я избавилась от колхоза». Я спросил: «Если у тебя нет охоты работать, то к чему тебя влечет, дочка?» Она ответила: «Мое желание — ничего не делать, хорошо одеваться, весело жить». Тогда я спросил: «Если ты не будешь работать, кто же тебе предоставит такую жизнь, ханум?» Она улыбнулась: «Может быть, найдется какой-нибудь раб божий. Вот я и прошу, напишите мне такую молитву, чтобы мне встретился богатый муж». Я уверил ее: «Напишу, милочка моя».

— И ты написал?

— Ты же не ребенок. Вижу, что она молода, привлекательна, и я написал ей такую молитву, чтобы она быстро прилипла ко мне. И мы стали молодоженами.

— Ай молодец, Шурка!

— Спасибо. Пусть бог и тебе даст такую, дорогой Мусик.

— Это уже от тебя зависит.

— Ну что ж, и это возьмет на себя мулла Шурка.

— А куда делась твоя прежняя жена, дети?

— Разве я знаю, где они? После той жены я был женат еще на одной. Эх, и ее я оставил… с ребенком.

— Тогда выпьем за вас, молодоженов. Э, этот сосуд уже пуст.

— Не огорчайся, Мусик, мулла Шурка еще не умер. — И тут же он позвал: — Гюльназ, принеси красноглазого.

Гульназ принесла бутылку коньяку и поставила на стол, а сама села между мужем и гостем.

— Я там скучаю, мулла.

Шюкюр пьяными глазами оглядел жену и, как бы запевая, сказал:

— Если ты там скучаешь, сиди здесь, джейранчик мой. Наш гость не чужой нам человек. — Шюкюр наполнил свою рюмку и поставил перед Гюльназ: — Выпей за нашего гостя, моего друга по духовному училищу — по медресе. Недавно приехал в наш район, работает в магазине.

— Добро ему.

— Будь здорова, ханум, — пожелал ей Муса.

По мере опустошения бутылок головы пировавших туманились. Бывший кабацкий певец Шурка, запустив руку в косы молоденькой жены, стал тихонько напевать:

Я люблю эти черные косы, Гребешок у тебя отниму, — Не хочу, чтобы пальцы чужие Прикасались к добру моему.

Гость, как бы разозлившись, потушил папиросу о тарелку и вызывающе спросил:

— Значит, ты, Шурка, считаешь меня чужим? Да?!

Шюкюр торопливо наполнил рюмку и ответил:

— Не сходи с ума, Мусик. Тысячу девушек я не сменил бы на тебя.

И продолжал:

Пусть нальет виночерпий бокалы, Будет литься вино как река, Я дружка на любую из женщин Не смогу променять никогда.

Теперь обиделась Гюльназ:

— Ты жертвуешь мною ради чужого мужчины?

Будто бы не обратив на нее внимания, Шюкюр запел еще громче:

Не покину я сердца любимой Ни в полуденный час, ни в ночи, Потому что извечно кружатся Роем бабочки возле свечи…

Затем он поднял рюмку и поднес ее к губам жены.

Гюльназ выпила, закусила цыпленком. Шюкюр взял ее за руки и попросил, чтобы она танцевала.

— Потанцуй для своего повелителя, для своего муллы, милочка!

…Вдруг они убедились, что все в комнате закружилось и вместе с вещами кружится женщина. Муса бросил ей деньги. Шюкюр отбивал такт ногой. Гюльназ держала в руках пачку денег, время от времени помахивала ею над головой и, прищуривая глаза, танцевала. Деньги у Мусы кончились, и ему уже было нечего бросать Гюльназ. По старой привычке он потихоньку залез в карман пиджака Шюкюра, висевшего на стуле, и вытащил оттуда деньги.

Через неделю из близлежащей деревни к Шюкюру явился мужчина. Он отдал мулле петуха и цыпленка и сообщил:

— Вчера ограбили мой дом. Прошу господина муллу погадать и указать мне, где я смогу найти мои уворованные вещи.

Шюкюр достал с полки старую книгу, открыл ее и перелистал несколько страниц. Вглядевшись внимательно в какую-то страницу, стал что-то шептать. После всего этого он громко сказал правоверному:

— Э… Твой дом, раб божий, ограбили твои соседи. Уворованные вещи они закопали под большим деревом около вашей деревни.

Пострадавший, поблагодарив муллу, вернулся домой, в деревню, взял лопату и стал рыть под всеми большими деревьями. В это время Муса продавал ворованные вещи на бакинском базаре. Из этих вещей яркая шелковая шаль красовалась на голове Гюльназ, и она, стоя перед зеркалом, любовалась ею.

Примерно через месяц Муса привел к мулле правоверного клиента.

— Господин мулла, этот человек работает охранником в промтоварном магазине. Ночами он караулит, а днем продает с рук кое-какие вещи. Но милиционеры мешают ему, не дают человеку зарабатывать на кусок хлеба. Всесильный мулла, сделай так, чтобы милиционеры в глаза не видели этого раба божия и, следовательно, не трогали его.

Мулла Шурка выслушал Мусу и погладил бороду:

— Гм! М-да… Очень трудно сделать человека невидимым. Еще труднее закрыть глаза власти.

— Да, очень трудно.

— Уважаемый мулла, но мы знаем, что ваше сиятельство находило ходы-выходы в более трудных случаях, — сказал Муса. — Этот мужчина пришел к вашему порогу искать спасения, он очень смиренный и благодарный человек.

Проситель понял, о чем идет речь, вынул пятерку и положил под матрасик, на котором сидел Шюкюр. И тут же подтвердил:

— Повелитель мой, вся моя надежда только на тебя.

Мулла почесал в бороде и задумался. Потом надел очки, взял одну из своих книг и открыл ее.

— М-да! — произнес он. — Раз вы пришли, надо помочь мусульманину.

Мулла глядел в книгу, а Муса подмигивал охраннику и шептал:

— Дела твои на мази, милок мой.

Мулла закрыл книгу, положил ее на полку, а оттуда взял узкий лист бумаги, ручку и стал писать справа налево. Кончив писать, он кликнул жену, которая находилась в другой комнате:

— Эй, божье созданье, подай холодную воду в медной чаше!

Шурка встал. Встали и его клиенты. Затем мулла принес из кладовки черную бутылку. Вошла Гюльназ, укутанная до самых глаз, с чашей воды. Поставила воду на стол. Шюкюр открыл бутылку, высыпал оттуда на исписанный лист какой-то порошок, положил бумагу в чашу с водой. Затем закрыл окна ставнями. Комнату окутала тьма. В глубокой тишине раздался зычный голос муллы. Он бормотал что-то вроде арабских слов, и не то что его посетителям, но ему самому было непонятно, что он говорит. К этому он прибавлял слова: «милиционер-безбожник». Муса, воспользовавшись темнотой, подошел к Гюльназ и так ущипнул ее за мягкое место, что она заорала и, тут же заявив, что боится темноты, убежала в другую комнату. Шюкюр быстро зажег свет и подозрительно посмотрел на Мусу. Затем дал знак охраннику, чтобы тот подошел к нему поближе.

— Эй, раб божий, сними папаху с головы и разуйся. Сними и свой пояс!

Тот все исполнил. Тогда Шюкюр передал чашу в правую руку охранника и сказал:

— Левую руку клади на голову и скажи: «Бисмиллах». Закрой глаза и выпей содержимое чаши до последней капли!..

Охранник выполнил и это указание муллы. Затем Шюкюр извлек из чаши длинный лист бумаги, аккуратно его сложил, поцеловал и приложил к левому глазу. И тут же передал клиенту:

— Возьми эту молитву. Три раза поцелуй ее и потри ею глаза и лоб. А затем спрячь около сердца, в левом кармане, и никому не показывай.

После этого мулла поднял руки к небу и стал быстро шевелить губами. Наконец он крикнул:

— Будь милостив, аллах!.. Теперь, — обратился он к мужчине, — возьми свою папаху, пояс, обувь и уходи отсюда с открытой головой, босой и неподпоясанный. Во дворе оденься, обуйся и иди караулить. А завтра на базаре свободно торгуй. Никакой помехи тебе не будет. Пока молитва у тебя в кармане и ее никто не видит, милиционеры тебя не заметят.

Муса и охранник поблагодарили муллу и попятились назад.

— Спасибо большое, мулла Шюкюр. Пусть аллах продлит твою жизнь.

— Идите с добром.

Когда Муса и охранник уходили со двора, Шюкюр через порог сказал им:

— Друзья мои, никто не должен знать, что в этот вечер вы были у меня. Никто не должен ведать, что вы здесь видели и слышали, иначе моя молитва не сбудется. И наоборот, если кто выведает эту тайну, на вас обрушится божье наказание.

— Будь спокоен, мулла! — сказал Муса.

— Не беспокойся, — подтвердил охранник.

— До свидания, мулла.

— До свидания, смиренные мусульмане.

…Утром по городку распространилась весть, что ночью ограбили промтоварный магазин. Охранник магазина во время ограбления так сладко спал, что ничего не видел и не слышал.

Через несколько дней после ограбления магазина в темный осенний вечер в городском саду на одинокой скамейке сидел мужчина средних лет, приподняв воротник пальто. Вокруг него падали сухие листья. Сидевший беспокойно поглядывал на часы и кого-то тревожно ждал. В сад вошла женщина в черной чадре. Она осторожно осмотрелась и села рядом с мужчиной, завотделом ограбленного промтоварного магазина, она — жена муллы Шюкюра, Гюльназ. Некоторое время оба сидели спокойно, потом завотделом откинул чадру и, обняв жену муллы за шею, поцеловал.

Гюльназ в восторге откинула голову назад. Рука завотделом скользнула по спине Гюльназ. Вдруг он встрепенулся: несмотря на темь, он все же разглядел на Гюльназ черный жакет с белой каймой.

— Слушай, Гюльназ, откуда ты взяла этот жакет?

Жена муллы прижалась к нему и шепнула:

— Мне его недавно подарил мулла. Пожелай мне носить его с добром.

— Когда он подарил тебе?

— Вчера.

— Где он купил его?

— Нигде. Один старый знакомый принес как подарок.

— Гм… Ну вставай. Пошли.

— Почему ты так торопишься? Голова муллы сейчас занята важным делом. Можешь не беспокоиться.

— Но голова моей жены ничем не занята. Боюсь, что она может проследить меня… Кроме того, меня самого ждут важные дела.

Он кое-как отделался от нее — и бегом в отделение милиции.

— Я нашел следы вора, — сказал он, — одну из уворованных вещей видели на жене муллы Шюкюра.

Когда работники милиции приблизились к дому муллы Шюкюра, последний только что сказал вернувшейся жене:

— Ягненок мой, спрячь эту жакетку подальше. Пока не показывайся в ней.

— Почему?

— Есть причина, джейранчик мой.

Сидевший за столом Муса заплетающимся языком спросил муллу:

— Шурка, скажи мне, какую пыль ты сыпал в воду, которую выпил охранник универмага? Бедняга так уснул в своей будке у магазина, что можно было и его самого утащить.

Шюкюр, погладив бороду, ответил улыбаясь:

— Это было снотворное, наивный раб божий. В старину его называли бешдары, а ныне люминал.

Послышался стук в ворота дома. Шюкюр быстро убрал водочные бутылки, но, увы, все равно в комнате пахло опиумом, и избавиться от этого запаха уже некогда было.

После расспросов милиционеры обыскали дом. Большую часть ограбленных вещей нашли в погребке у муллы…

На другое утро в комнате следователя охранник магазина встретился с муллой Шюкюром и упрекнул его:

— О безбожный мулла! Ты сказал, что молитва, написанная тобой, закроет глаза милиционерам. Почему же ты не мог спрятать от их глаз свой погреб?

Шурка, не теряя присутствия духа, ответил:

— Во-первых, не каждая молитва сбывается, наивный ты человек. Во-вторых, моя молитва не сбылась потому, что не я, а ты безбожник.

Оба дружка, вор и аферист, снова очутились в тюрьме.

Снова Шурка, сидя в углу, бил в котелок, как в бубен, и пел кабацкую песенку. Остальные арестанты подпевали ему:

Часовые сторожат Бдительней, чем гуси…

Вор Муса, словно не замечая, что творится вокруг, пел свою песенку:

Если ты боишься ада, Хочешь в ангелах гулять, Собутыльника не надо Люминалом угощать. 1962

Раб живота

Его имя — Гулу. Почему же к этому Гулу, что означает раб, присоединили еще слово — «кунак» и сделали его Кунакгулу? Правда, как и все классические имена, Гулу составляет сложное существительное, то есть оно двухэтажное. Но чей Гулу, чей раб? Это уже другой вопрос.

Мы привыкли слышать Аллахгулу, Газретгулу, Мемедгулу, Имамгулу, Гусангулу, Гусейнгулу… А то еще Кунакгулу. Если бы его назвали Гарынгулу, то такое имя имело бы свой смысл, оно означало бы — раб своего живота. А что значит Кунакгулу? Ответим. Это раб гостя своего. Почему же испортили столь ясное имя?

Впрочем, видимо, я ошибся. Да, не видимо, а в самом деле ошибся. Кунакгулу — не раб своего гостя, а раб пира, угощения. Вот его точный смысл.

…Я знаком с ним давно. В институте учились мы на одном курсе, жили в одном общежитии, питались в одной столовой. Вот когда имя Гулу стало Кунакгулу по той причине, что он был падок на угощения. Причем страсть эта выражалась не в том, что он стремился угощать других, а в том, что любил угоститься за счет других.

Еще в студенческие годы он жаждал быть вашим гостем, вернее, человеком, которого вы обязаны угостить. Способ стать гостем у него был один — он вступал в спор.

— Давай поспорим, — требовал Гулу, предварительно запутав несложный и ясный вопрос.

Всегда попадались такие, которые заключали пари и проигрывали. Они, очевидно, не знали поговорку: из двух азартных спорщиков один дурак, а другой подлец. Первый спорит, не будучи уверен, второй заключает пари, зная, что выиграет.

Когда мы в свободное время играли в нарды, он обязательно предлагал:

— Я буду играть «на интерес», иначе незачем играть.

Интерес его сводился к угощению.

— Какое ты потребуешь угощение? — спрашивали мы.

В глазах Гулу появлялся собачий блеск, и нам казалось, что у него уже текут слюнки.

— Какое угощение? Выпить и закусить.

— Мы же в общежитии, какая может быть выпивка?!

— Тогда дадите мне буханку хлеба, два кило колбасы, три пучка зелени, четыре бутылки лимонаду, и все. Я же не прошу у вас плов или бозбаш.

— У нас же нет денег, Гулу! Но если мы проиграем, то угощение состоится после получения стипендии.

— Об этом не думайте. Ваше дело проиграть, а организовать угощение не так уж трудно.

Надо было видеть, как Гулу старался выиграть. То он прятал свои камушки в кармане, то воровал чужие… Чем он только не занимался, чтобы выиграть! Наконец выигрывал и требовал угощение. Если у проигравшего студента не было денег, Гулу давал ему в долг. Если у Гулу не было денег, то проигравший занимал их у других и покупал буханку хлеба, два килограмма колбасы, три пучка зелени и четыре бутылки лимонаду. И Гулу пировал.

Но не бывало случая, чтобы Гулу кого-либо угощал. Безусловно, он не всегда выигрывал и не обязательно побеждал в спорах. Другой раз он проигрывал, несмотря на проявленное усердие и уловки. Зато, проиграв, он никогда не опускал руку в карман, чтобы вынуть деньги и угостить победителя. Заставить его выполнить условие спора еще никому не удавалось.

Посудите сами, как же можно было не называть его Кунакгулу?

Да, таков был Гулу в молодости, в студенческие годы. Но в те годы он выглядел худым, тощим… А теперь? Взгляните на его живот. Можно подумать, что к одному животу прилепили другой. Затылок в складках, подбородок тройной. Словом, он стал внушительного вида мужчиной. Конечно, у него есть и должность, и семья, и дети. А каков сейчас его характер? Оправдывает ли он и по сей день данное ему имя Кунакгулу? Или он перестал быть рабом даровых угощений?

Недавно я встретился с Кунакгулу. Был выходной день. Погода стояла приятная, теплая. Я гулял по приморскому бульвару.

На одной скамье вижу развалившегося мужчину. Мне показалось, что у него ищущие голодные глаза. Едва увидев меня, он проворно встал и, отдуваясь, поспешил ко мне:

— Салам, старый друг! Почему ты забыл Кунакгулу?! Почему не разыскиваешь меня? Ведь мы товарищи по институту.

— Салам! Как дела? Как себя чувствуешь? — спросил я.

— Неплохо. Только скучно.

— Почему, Гулу?

— Я не люблю тихую погоду, спокойное море. Но могу поспорить на угощение, что вечером поднимется ветер и на море разыграется шторм.

Кунакгулу обрадовал меня. Повеяло лучшими днями молодости, студенческими годами. Гулу, не окончив расспросов о моем житье-бытье, безо всякого предисловия приступил к главному для него — спору. Я засмеялся.

— А если ветер не поднимется? — спросил я.

— Тогда давай поспорим, что вечером ветер не поднимется и море будет таким же спокойным, как сейчас. Поспорили? Давай руку.

— Допустим, мы поспорим… Но не можем же мы сидеть здесь до самого вечера и ждать у моря погоды.

— Почему мы должны сидеть здесь? Пойдем к тебе домой, поиграем в нарды, а к вечеру придем сюда и посмотрим на море.

— Опять будем играть «на интерес»?

— Об этом не спрашивают.

— Опять буханка хлеба, два кило колбасы, три пучка зелени, четыре бутылки лимонаду, да?

— Нет, друг мой. Мы сейчас не студенты и живем не в общежитии. Теперь другое условие: обильный бозбаш, бутылка белоголовки, а к ним сыр, другие холодные закуски… Причем все это в ресторане.

— Почему в ресторане? Разве у нас нет дома, семьи?

— Ну что ж, веди домой. Для меня все равно, было бы отличное угощение. — Глаза Гулу заблестели, как в те годы, губы задрожали, ноздри расширились. — Ну как, поспорим? — настаивал он.

— Знаешь что, Гулу, — сказал я, — у меня не хватит терпения ждать до вечера — будет ли ветер и взволнуется ли море? Пойдем ко мне, будешь моим гостем. Угощу тебя без спора.

— Пойти-то пойду, но с какой стати ты будешь угощать меня?

— Угощу в связи с тем, что сегодня выходной день. Угощу в связи с тем, что сегодня море тихое, а день прекрасный. Угощу в честь нашей встречи, наконец.

— Ну что ж, пусть будет по-твоему.

Я купил в магазине необходимое и привел домой неугомонного Гулу, вечного гостя. Мы позавтракали как следует. Когда подали чай, Кунакгулу предложил сыграть в нарды.

— Ну ладно, сегодняшний выходной день мы провели так… Давай сыграем и поспорим на угощение в следующий выходной день.

— Давай, — согласился я.

Начали играть, и… Кунакгулу проиграл. По двум причинам. Первая — он выпил много вина, и вторая — моя бдительность, причем первая причина содействовала второй.

Я обрадовался не потому, что готов был угоститься за счет Кунакгулу, нет! Мне было интересно, как поведет себя мой гость. Я поспешил сказать:

— Друг мой, готовься к следующему выходному дню. Я приду к тебе в гости. Обязательно приду, дорогой Кунакгулу.

— Что поделаешь… — вздохнул он. — В выходной день я утром позвоню тебе, — сказал Кунакгулу и ушел расстроенный.

В субботу вечером неожиданно позвонил Кунакгулу:

— Я жду тебя у здания театра драмы. Одевайся и приходи. Скорей!

— В чем дело? — удивился я. — Может быть, ты хочешь свести меня в театр?

— Почему в театр? Приходи, я хочу тебя угостить.

Я не поверил.

— Почему сегодня, ведь мы условились на завтра?

— Какая тебе разница? Я угощаю тебя не в выходной день, а под выходной день. Быстрее приходи. Если сейчас не придешь, я тебя угощать не стану.

Не поверить я не мог. Это был голос Кунакгулу и его манера разговаривать. Словом, терять время нельзя было. Нельзя упускать возможность убедиться, изменился ли характер Кунакгулу.

Одевшись, я пришел туда, куда он велел. Действительно, у театра меня ждал Кунакгулу. В руке он держал букет цветов.

— Что за цветы, Кунакгулу? Может быть, в связи с тем, что я наконец выиграл у тебя угощение, ты хочешь поздравить меня и вручить цветы?

— Да нет! Ты уж не такое доблестное дело совершил, чтобы я поздравлял тебя. Эти цветы я купил для одной знакомой. Мы поспорили с ней, и я проиграл.

— Где эта знакомая?

— Она работает в ресторане «Азнито». — Кунакгулу взял меня под руку и повел к ресторану. — Мать моих детей заболела. Я угощу тебя здесь, — сказал он и потащил меня в ресторан. — Заодно исполню другой свой долг — вручу цветы.

— Не узнаю тебя, ты стал платить долги, дорогой Кунакгулу?

— Эх, ты еще не то увидишь! Кунакгулу стал совсем другим, — ответил он.

— Поздравляю!

Кунакгулу ввел меня в… банкетный зал ресторана.

Во главе длинного стола сидела красивая девушка в белом платье и молодой человек в черном костюме. Гремела музыка. Пел певец: «Желаю свадьбе твоей добра, бек!..»

Я хотел было удрать, но мне это не удалось. Кунакгулу вручил букет цветов седоусому мужчине, который встречал гостей.

— Поздравляю тебя, дорогой родственник, — сказал Гулу. — Пусть молодые будут счастливы. Желаю видеть тебя в тот час, когда мы придем праздновать день рождения твоего внука. — Тут же он представил меня хозяину свадьбы. — Познакомьтесь, это мой близкий друг, пришел поздравить!

— Добро пожаловать. Садитесь, пожалуйста.

Кунакгулу потащил меня к столу.

— Чего ты растерялся? Ешь, пей, сколько вместит твой живот. Лучшего угощения и быть не может. Теперь ты убедился, что Кунакгулу умеет достойно оплачивать долги.

— Подлец! — шепнул я. — Ты опозорил меня…

Кунакгулу явно не слушал меня, он судорожно работал ножом, вилкой и челюстями.

Теперь представьте себе мое положение. Я попал на свадьбу незнакомого человека непрошеным гостем. Кругом шептались, рассматривали меня. Я чувствовал себя ужасно, ибо явился на свадьбу без подарка и этим нарушил обычай, — получалось, что я пришел лишь затем, чтобы поесть и выпить.

Я ерзал на стуле, словно меня усадили на раскаленную сковороду. Гости пили, ели, веселились, я сидел насупившись и от стыда потел. Едва начались танцы, я тут же оказался на улице. Морской прохладный воздух несколько освежил меня, и я, придя в себя, поклялся отомстить Кунакгулу.

Примерно дней через десять — двенадцать вечером ко мне домой зашел другой институтский товарищ — Ходжет. Он был бледен и явно расстроен. Как говорится, если бы его ударили ножом, то не показалось бы и капли крови. Ходжет впопыхах стал объяснять свое состояние:

— Он, мягко выражаясь, подлец! Ему следует преподать такой урок, чтобы он всю жизнь помнил его.

Я с удивлением спросил:

— Кто подлец? Какой урок? Кто что совершил?

— Кто подлец? Конечно, Кунакгулу.

— Любопытно, что он натворил? — усмехнулся я, почувствовав, что мщение пришло ко мне в дом.

Ходжет перевел дыхание, выпил стакан воды и нервно продолжал:

— Он давно проиграл мне угощение. Однако не торопится отдать долг и несколько раз умолял снова поспорить с ним, видимо надеясь обжулить меня. Я не согласился, сказав, что, пока он не оплатит старый долг, я спорить с ним больше не буду. И что же ты думаешь, сегодня он звонит по телефону ко мне и говорит: «Быстрее приходи ко мне, я угощу тебя».

Я охотно пошел, охотно потому, что наконец мне удастся наказать его хоть раз за многие годы. Встретились на улице. Он взял меня под руку, и мы долго шли пешком. Наконец зашли в безлюдный тупик, затем в темный узкий двор и очутились в маленькой комнате. Я думал, что Кунакгулу живет здесь.

Оказалось — эта комната принадлежит его родственникам. У порога нас встретила женщина. Мой друг обратился к ней: «Жена дяди! Прошу принести нашу долю сюда». — «Почему сюда, сынок? Пожалуйста, присоединяйтесь ко всем».

Кунакгулу успокоил ее: «Извини нас, мы торопимся. Принеси наш плов и два стакана воды».

Пока я недоумевал, женщина принесла на двух тарелках плов и два стакана воды.

«Большое спасибо. Пусть бог даст изобилие вашему дому. Теперь иди, занимайся своим делом», — сказал Кунакгулу и выпроводил женщину во двор.

Он тут же вылил воду из стаканов в горшок цветка, достал из кармана открытую бутылку, наполнил стаканы водкой и, чокнувшись, сказал: «Будь здоров! Пей и ешь. Скорей!»

В это время раздался голос муллы, и чьи-то голоса произнесли из соседней комнаты: «Царство ему небесное, рахмат ему! Пусть бог примет его…»

Я все понял. В гневе я оттолкнул стакан, тарелку и встал: «Слушай, подлец! Ты угощаешь меня на чьих-то поминках? Я бы с удовольствием пришел на твои поминки!»

Сказав это, я бросился на улицу. Меня трясло. Клянусь, что у меня поднялась температура. Я весь горю.

Ходжет выпил второй стакан воды и заключил:

— Я поклялся, что отомщу ему…. Помоги мне придумать, как отомстить этому негодяю!

Но, как известно, наказать подлеца не так-то просто. Мы думали весь вечер… Конечно, оба горячились и поэтому ничего стоящего придумать не могли. Гнев всегда плохой советчик. И только когда мы успокоились, то решили…

Точно не помню, было ли начало весны или конец осени. В общем, было не очень холодно и не очень жарко. Дул ветер, день выглядел тусклым, серым. Во всяком случае, погода не располагала к тому, чтобы купаться в море. Наоборот. Каспий рьяно бушевал, вздымая угрожающие волны.

Именно в этот выходной день я и Ходжет угостили Кунакгулу. Чем угостили? Морем.

Утром мы позвонили Кунакгулу и сказали, чтобы он никуда не уходил и ждал нас — мы приглашаем его в гости. К очень хорошим людям. Что мог ответить Кунакгулу? Он без разговоров охотно согласился:

— Везите меня хоть в ад, лишь бы было там хорошее угощение.

Первым делом мы заставили Кунакгулу ждать нас с утра до полдня. А сами на «Москвиче» Ходжета поехали за город. Потом пообедали у него дома и только тогда позвонили Кунакгулу и предложили ему ждать нас у гостиницы «Интурист». Заставив Кунакгулу прождать целый час, мы только во второй половине дня подъехали к гостинице. Посадили его в «Москвич» и двинулись в сторону Баила. Не было сомнения, что Кунакгулу изрядно голоден. Однако он не унывал.

— Во-первых, — сказал Гулу, — спасибо, что вы меня угощаете, во-вторых, не пойму, почему вы держите меня голодным с самого утра. В-третьих, почему мы покинули лучший ресторан «Интурист» и едем в сторону Баила, где нет ни одного ресторана?

Мы ответили ему:

— Во-первых, не стоит благодарить, во-вторых, просим извинение за опоздание. А случилось это потому, что спустила камера. В-третьих, мы угостим тебя морем.

Кунакгулу расхохотался и сказал:

— Во-первых, еще раз большое спасибо, во-вторых, прощаю ваше опоздание, в-третьих, я всегда любил блюда из свежей рыбы.

После полных восторга слов Кунакгулу мы тоже, естественно, еще больше вдохновились и привезли своего гостя в Биби-гейбад. Остановили машину на пляже Ших. Как только Кунакгулу ступил ногой на прибрежный песок, где свирепствовал ветер и бушевали волны Каспия, я захлопнул дверцу автомашины и крикнул в открытое окошко:

— Мы тебя доставили на место угощения. Ешь вдоволь морской песок и пей без ограничения морскую воду. Запомни, что подло угощать друга на чужой свадьбе и на чужих поминках. Прощай!..

Некоторое время Кунакгулу бежал за машиной среди туч песка, подгоняемых морским ветром.

Часа через два мне по телефону позвонил… Кунакгулу. Разговаривал со мной довольно бодрым, веселым голосом. Я насторожился: не отомстил ли он нам каким-то непредвиденным образом?

— Спасибо за то, что вы предоставили мне большое удовольствие. Приходите оба в «Интурист» сейчас же. Будете моими гостями. Клянусь, я не обижу вас.

Я не верил своим ушам и не своим голосом спросил, в чем дело. Кунакгулу тем же веселым голосом рассказал мне по телефону о том, что с ним приключилось.

— После того как вы меня бросили и уехали, я стал блуждать в тумане поднявшейся пыли. Я глядел то на море, то на дорогу и молился, чтобы аллах прислал мне избавителя, который отвез бы меня в город и, конечно, угостил. Ибо я был голоден, как одинокий волк в пустыне. И вдруг вижу с дороги свернула «Волга» и направилась прямо ко мне. Незнакомый солидный мужчина, сидевший рядом с шофером, обращаясь ко мне, сказал: «Слушай, братец, что ты здесь делаешь в такую погоду?»

Я, не раздумывая, ответил: «Хочу искупаться в море».

От удивления глаза незнакомца расширились до размера автомобильных фар.

«Слушай, что ты говоришь? Купаться в такую бурю?»

Тогда я протянул ему руку: «Давай поспорим на ужин. Я сию минуту брошусь в море… И тогда ты угощаешь меня».

Оказалось, что у моего собеседника веселый характер. Он тут же протянул мне руку и сказал: «Бросайся в море! Угощение за мной!»

Что оставалось делать мне, одинокому, на берегу бушующего моря? Не знаю, как я разделся и… бросился навстречу волнам… Каким-то чудом я выбрался на берег. Но быстро оделся и мигом сел в машину. Проигравший пари привез меня прямо в «Интурист». Сейчас мы сидим за столом и я пью за ваше здоровье. Ах, какой появляется аппетит после купания в море!.. Да, мой приятель очень щедрый человек. Он сказал мне: «Если у тебя есть друзья — смелые пловцы, зови сюда, я угощу их».

Я невольно крикнул:

— А ты, обжора несчастный, не подумал о том, что в такой холодный день, купаясь в море, можешь простудиться?

В трубке раздался хохот:

— Ей-богу, интересные вы люди. Можно ли простудиться, если тебе предстоит угощение? Я был готов броситься не то что в море, но и в колодец… Ха-ха-ха…

Готов поклясться, что я увидел в трубке поблескивающие глаза, дрожащие губы и расширенные ноздри Кунакгулу. И чтобы больше не видеть его, я торопливо повесил трубку.

1961

Хлеб — яд

Сегодня Мири Мильмильзаде вернулся с работы в странном настроении. Садясь за обеденный стол, сказал жене:

— Приготовься. В следующую субботу надо устроить званый вечер. Отметим день рождения ребенка.

Жена с удивлением посмотрела на мужа.

— Послушай. Мы же вначале года специально отметили день рождения ребенка. А теперь для чего? Что случилось?

Ответ мужа был краток:

— В наше учреждение пришел новый начальник.

Жена очень хорошо знала своего мужа и поэтому не стала допрашивать его. Произнесла только два слова:

— Бедняжка моя подруга!

Муж ударил рукой по столу:

— Других не жалей, думай лучше о себе…

Мильмильзаде уже несколько лет работает управляющим делами большого учреждения и пустил здесь крепкие корни. Управделами, как никто другой, умел пробираться в душу любого начальника. Каждого вновь назначенного начальника он так незаметно прибирал к рукам, что не только сотрудники, но и сам новый начальник потом удивлялся.

Сам Мильмильзаде — человек не очень привлекательного вида: низкого роста, с лысеющей головой, с большим животом, тощими ногами, выпученными глазами, зато непременно улыбающийся. Перед новыми начальниками он так извивается, так ловко исполняет роль влюбленного, что начальник лишается дара речи и тоже улыбается. В это время не только волосы на его голове исчезают, но и живот уходит в сторону спины, а ноги становятся тоньше спички. Одним словом, пятидесятилетний мужчина превращается в дождевого червяка. Тогда он мог не только влезть в душу, но, словно превратившись в жидкость, мог влиться в кровь человека, таков управляющий делами большого учреждения.

На сей раз Мильмильзаде принимал седьмого начальника. Начальнику было лет сорок пять. Он был худощав, высок и на вид хмурый. Когда Мильмильзаде поздоровался с новым начальником, вернее, когда он его почтительно поздравил с назначением, то понял, что в эту душу проникновение будет, не столь легким. Предположение управляющего оправдалось.

Мильмильзаде пригласил Гулу Гылыглы на празднование дня рождения своего сына. Начальник ответил:

— Благодарю вас, товарищ Мильмильзаде. Но, к сожалению, не смогу посетить ваш дом. Как назло, завтра и у моего сына день рождения.

Настороженный, словно римский гусь, Мильмильзаде тут же понял, что новый начальник не клюет. Он не только не пойдет на «день рождения» сына его в этом году, но и в будущем не придет. И в последующие годы, если останется здесь начальником, не переступит порога дома управделами. Но Мильмильзаде не растерялся и с деланной радостью ответил:

— Почему «назло»? Скажите — «на радость»! Ведь такое счастливое совпадение, товарищ Гылыглы! Раз наши дети родились в один и тот же день, значит, они братья. Завтра вечером первую рюмку я подниму за них обоих!

Таким образом, первая попытка хитрого Мильмильзаде не увенчалась успехом. Как говорится, камень наткнулся на скалу. И тогда Мильмильзаде стал искать другие пути. Он, не откладывая, разузнал все о родственниках, близких знакомых нового начальника. Через них можно установить добрые отношения с начальником. И эта затея тоже провалилась. Выяснилось, что начальник родился в далеком районе и родственников у него в данном городе нет.

Так что процесс обработки нового начальника несколько затянулся. Несмотря на это, Мильмильзаде не падал духом. Сотрудники учреждения изучили нрав, характер и способности управделами и с интересом следили, чем окончатся его старания. Однажды управделами пришел с бумагами к начальнику на доклад. Начальник вернул ему какую-то справку, не подписав ее:

— Будьте внимательнее, товарищ Мильмильзаде. Если бы я подписал эту справку, вы бы подвели меня.

Арбузообразный Мильмильзаде тут же стал похож на огурец.

— Что вы говорите, товарищ Гылыглы? Ведь мы с вами…

Управделами осекся. Он хотел произнести свои излюбленные слова, которые он говорил каждому начальнику. Но сейчас он не смог договорить их. За него докончил сам начальник, причем иными словами, не теми, которые были нужны управляющему делами:

— Да, мы с вами… официальные лица.

Прошло несколько дней. Гылыглы распорядился к концу дня созвать совещание. Мильмильзаде зашел в приемную и тихо спросил у секретарши:

— Почему товарищ Гылыглы сегодня не пошел обедать?

Секретарша ответила:

— У него важные дела. Готовится к докладу.

— А что он будет кушать? Ты что-нибудь купила ему?

— Нет.

— Может быть, он принес что-нибудь из дому?

— Нет, он ничего не принес.

Мильмильзаде стрелой полетел в ресторан. Знакомый повар охотно наполнил судок, нарезал хлеб, положил зелень, и через десять минут Мильмильзаде все это принес в кабинет к начальнику.

— Ох как много работы, я даже не могу воспользоваться перерывом, — начал Мильмильзаде. — Жена посылает мне обед на работу. Она умеет замечательно готовить мой любимый мясной суп — пити. Я слышал, и вы сегодня не пошли обедать. Закусим вместе. Видимо, собрание протянется долго. — Он накрыл стол, приставленный к письменному столу. — Пожалуйста, товарищ начальник.

— В кабинете обедать? — Гылыглы краем глаз покосился на тарелки и четко сказал: — Благодарю вас. Я очень сожалею, что не могу воспользоваться вашим пити, поскольку у меня расстройство желудка.

— Если съедите пару кусочков, ничего с вами не случится, товарищ Гылыглы.

— И полкуска не смогу съесть, товарищ Мильмильзаде. Будьте здоровы!

Мильмильзаде, сопя носом, собрал посуду и судки с пити.

«Пропади ты пропадом, — ругался он. — Думает, что я поверил, будто у него желудок расстроился. Если у тебя расстройство, ты бы с утра уже не раз бегал… А то пригвоздился к столу и сидишь. Ну ладно. Я припомню тебе такое оскорбление. В долгу не останусь».

Когда управделами уходил, унося свое пити, начальник исподлобья смотрел на него и тоже сердился:

«Пропади ты пропадом, подхалим. Если твоя жена так заботится о тебе, почему ты каждый день ходишь обедать в столовую? Ничего, пусть это будет тебе уроком…»

Проходили дни. Миновал месяц. Управделами никак не мог приладиться к новому начальнику. Новый начальник в глазах Мильмильзаде как бы превратился в неприступную крепость, войти в которую можно было, только проложив подземный ход.

Наконец… В счастливый день, во время обеденного перерыва, нос управделами пощекотал приятный запах… из кабинета начальника. Мильмильзаде схватил папку с бумагами и ринулся к начальнику.

— Срочный документ, — произнес он, едва переступив порог. — А, вы кушаете? На доброе здоровье. Если бы знал, я бы не беспокоил вас. Ладно, зайду потом… — Он, как бы собираясь уходить, протянул руку к двери.

Гылыглы, соблюдая приличие, предложил ему:

— Пожалуйста, угощайтесь.

Мильмильзаде давно ждал этого момента. Он ринулся к столу, придвинул стул и сел рядом с начальником.

— Раз приглашаете, надо покушать.

Он ловко оторвал кусок омлета, положил его на хлеб, посолил и стал набивать рот так торопливо, словно боялся, что его могут прогнать.

— Пех, пех, пех, как вкусно! Надо мне прийти к вам домой и вдоволь вкусить омлет, приготовленный моей сестрицей — вашей супругой.

Гылыглы вынул платок, вытер себе губы и пробурчал:

— Жена в больнице. К сожалению, она долго пробудет там. Омлет приготовила теща.

Мильмильзаде затараторил:

— Пусть аллах пошлет вашей жене полное исцеление. С его помощью она скоро поправится и вернется домой. И тогда мы попробуем приготовленное ею кушанье.

Гылыглы в это время думал:

«Дурак, сын дурака. Как будто он не может есть несчастный омлет у себя дома. Как будто мой дом ресторан».

На этом разговор не окончился. Через несколько дней он продолжался в этом же кабинете на… совещании. Гылыглы критиковал работу Мильмильзаде.

— Все это похоже, что вы, товарищ управляющий делами, хотите подвести меня.

Мильмильзаде вскочил с места. С деланным волнением, приложив руку к сердцу, застонал:

— Что вы говорите, товарищ Гылыглы? Разве я способен на такое? Это невозможно. Ведь мы с вами вместе вкушали хлеб-соль.

Наконец управделами произнес те слова, которые он долго вынашивал. Причем произнес их в присутствии всех заведующих отделами. Таким образом, он поставил точку на том, к чему стремился. Присутствующие на совещании исподтишка, глядя друг на друга, улыбались в усы.

— Все-таки достиг своего. Все же сумел влезть в душу.

Когда кончилось совещание, выходившие из кабинета начальника стали поздравлять Мильмильзаде.

— Ничего не поделаешь, — словно нехотя отвечал он. — Начальник не может без меня сидеть за столом. Позавчера пригласил меня в свой кабинет, говоря, что жена прислала ему вкусное блюдо. У него без меня и кусок в горло не лезет. Мы с ним как братья…

Прошло еще немного времени. Гылыглы заболел. Мильмильзаде после работы зашел в магазин, купил бутылку сладкого красного вина, а другую — белого, сухого. Принес бутылки домой, вылил вино в графин, получилась смесь. Взяв графин под мышку, управделами явился к начальнику домой, причем вошел так, как входят к близкому другу.

— Привет, товарищ Гылыглы! Что это такое? Ах!.. Без тебя наше управление осталось без головы. Выпей этот «эликсир жизни» и сразу почувствуешь себя, как будто и не болел. Этот «эликсир» прислал мой двоюродный брат. Из района. Настоящее, натуральное, двадцатилетнее. В магазинах такое вино не продают. Оно приготовлено из особого винограда. Экспортное. Отличная штука. Без тебя оно и в горло не идет. — Тут Мильмильзаде позвал: — Сестра! Если не трудно, дайте нам два стакана. Другого ничего не надо. Мы закусим вот этим вареньем… Ради бога, не отказывайся, товарищ Гылыглы. Выпей один стаканчик. Если завтра не встанешь на ноги — плюнь мне в лицо.

Управделами проворно подтащил из угла тумбочку к кровати больного начальника.

Гылыглы горел словно в лихорадке. Мильмильзаде просто ошеломил его. Он даже не мог открыть рот и что-либо возразить. Его жена вынуждена была принести стаканы и закуску.

Мильмильзаде наполнил стаканы, чокнулся с больным и выпил за его здоровье. Затем налил второй стакан, а за ним и третий. Когда в графине уже было пусто, управделами встал на ноги, поцеловал вспотевшие щеки Гылыглы и покинул его, «забыв» опустошенный хрустальный графин.

Ночью больной бредил.

— За твое здоровье, брат мой!.. В моем управлении ты раньше всех навестил меня, — бормотал Гылыглы.

Через два дня Мильмильзаде вместе с женой направился к Гылыглы. Конечно, не с пустыми руками. Притащил с собой бочонок такого же вина и полдюжины цыплят. К слову похвалил омлет «сестрицы», который он отведал в кабинете ее мужа. Хозяйка, услышав, к чему клонит Мильмильзаде, приготовила то, чего желал гость, накрыла стол, и, одев больного, посадила его за стол. Выпили за жен, которые стали уже «сестрами». За мужей, ставших «братьями-близнецами». Поговорили о том о сем, в том числе и о работниках управления. Не о работе, а о работниках. В частности, разговор зашел о заместителе начальника, о секретаре парткома, о председателе месткома. Говорили о них худо. По инициативе управделами. В полночь Мильмильзаде и «больной», шатаясь, распрощались.

Больной не скоро, но выздоровел. Мильмильзаде сразу же пригласил его к себе в гости. На этот раз братья расстались под утро. Утром управделами опоздал на работу, а начальник и вовсе не явился.

Теперь они называли друг друга ласкательно, по имени.

— Что это за отчет ты составил, Мириш? Опять хочешь меня подвести?

— Что ты говоришь, Гулуш? Так неудобно говорить. Ведь мы с тобой хлеб-соль делили, друг за друга выпивали. Мы же друзья по дому. Этот отчет… просто ошибка…

Не проходило недели, чтобы такие диалоги не повторялись. Но все имеет свой конец…

Гылыглы как-то пошел в министерство розовый, веселый и вернулся оттуда весьма побледневшим и тотчас вызвал к себе управделами. Бросив на стол бумагу — документ, он стал говорить с Мильмильзаде тем же языком и тоном, как в первый день их встречи:

— Что это вы за отчет составили, товарищ управделами?

Мильмильзаде почувствовал неладное. Мельком взглянув на документ, который был ему хорошо знаком, с серьезным видом ответил:

— Этот отчет для министерства, товарищ начальник.

— А почему здесь нет моей подписи?

— Потому, что в тот день вы не вышли на работу, кажется были больны.

— Ну так дали бы этот отчет на подпись моему заместителю.

— А он был в командировке.

— Прислали бы домой. Я бы посмотрел и подписал.

— Не хотел вас беспокоить. Сердце не позволило. А из министерства срочно требовали… Тогда я сам подписал отчет. Чтобы министерство не упрекало нас за задержку.

Лицо начальника посерело.

— Ах вот как! Ты настолько болеешь за дело, что решился действовать за моей спиной?!

— А что здесь такого, товарищ Гылыглы? — невинно спросил Мильмильзаде, несколько успокоившись.

— Что здесь такого? Здесь подделка! Обман государства. Ты мне ткнул нож в спину!

В одно мгновение голова Мильмильзаде словно уменьшилась. Его арбузообразное тело стало похоже на огурец. Выпирающий вперед живот прижался к спине, выпуклые глаза ввалились куда-то вглубь.

— Что ты говоришь, Гулуш?

Он хотел было заговорить по-прежнему, как брат с братом: «Разве можно так? Что за слова «подделка», «предательство», «преступление»? Слушай, душа моя, я просто ошибся. Хорошо… Убей меня, я прощаю тебе свою кровь», — но произнести свои излюбленные слова не решился.

Гылыглы зажег папироску.

— С того дня, как твоя рука дотянулась до хлеба, ты, наверное, еще ни одного грамма честного хлеба не съел.

Мильмильзаде возмутился:

— Стыдно, Гулуш! Такие слова нам не подобает произносить. Мы с тобою вместе съели тонну честного хлеба.

Губы Гылыглы задрожали.

— Этот хлеб, что мы с тобой ели, лучше бы превратился в отраву. Этим хлебом ты каждый день меня упрекаешь. Я не знаю, как ты влез в мое доверие. Тьфу, подлец!

Взволнованный Гылыглы сунул горящий конец папиросы в рот и, тут же вынув его, выбросил с досадой. Затем схватил папаху, портфель и покинул свой кабинет. В течение двух лет благодаря хлебосольному Мильмильзаде тощее тело начальника округлилось, стало упругим и казалось, что он стал короче. И даже походка изменилась. Прежний Гылыглы стал неузнаваемым.

Управделами обвел выпуклыми глазами пустое кресло своего побратима и, скривив губы, улыбнулся.

В тот же день Мильмильзаде, придя домой, сказал жене:

— Готовься к следующей субботе. Организуй отличный ужин. Справим день рождения ребенка.

Жена с удивлением посмотрела на мужа.

— Вот уж два года, как ты забыл о настоящем дне рождения нашего ребенка.

Ответ мужа был краток:

— Неужели ты не поняла? В наше управление назначается новый начальник.

Жена не стала больше расспрашивать и в который раз вздохнула.

— Бедная моя подруга! — произнесла она, думая о жене Гылыглы.

Муж ударил рукой по столу:

— Ты о себе заботься…

Но на этот раз управделами не смог праздновать «день рождения» своего ребенка. На сей раз ему не удалось пригласить нового начальника на званый вечер. Гылыглы, перед тем как получить приказ министерства о своем увольнении, накануне уволил Мильмильзаде.

1960

Братья Мыховы

Нырмыхов старше Чармыхова. А по должности Чармыхов на несколько степеней выше Нырмыхова. Первому пятьдесят пять лет, а второму пятьдесят лет. Младший по возрасту является начальником Управления рабочего снабжения, а старший работает заведующим столовой при том же учреждении. Несмотря на разницу в летах и должностных степенях, они весьма близки друг другу и именуют себя братьями. Поэтому и окружающие называют их «братья Мыховы».

Совместная, рука об руку, работа, как говорится, слила их души в одно единое. Каждый из них по глазам и голосу узнает, о чем думает другой.

Нередко Чармыхов звонит домой Нырмыхову и говорит:

— Завтра у меня гости, брат.

И младший по должности понимает, о чем идет речь. Утром из столовой отправляется машина, полная продуктами для гостей старшего по должности.

На другой день Нырмыхов звонит в кабинет Чармыхову:

— Ко мне в гости пришли твои ревизоры, брат.

В тот же день акты, составленные на нижестоящего брата, отправляются в корзинку для бумаг под столом вышестоящего брата.

Старший по должности — Чармыхов — имел сына двадцати восьми лет, а младший брат — Нырмыхов — дочь двадцати четырех лет. Парень — инженер, а девушка — врач. Оба работают на одном промысле. С детства росли в одном квартале, учились в одной школе и привыкли друг к другу. Однажды молодые люди объявили, что хотят пожениться. Это соответствовало и желанию их родителей.

Не теряя времени, родители обручили их. В обоих домах началась подготовка к свадьбе.

Однажды утром заведующий столовой зашел к начальнику снабжения в кабинет и положил перед ним бумагу. Это была смета на приобретение нового инвентаря для столовой промысла.

Чармыхов нахмурил косматые брови и посмотрел на Нырмыхова:

— К добру ли? Такого я от тебя не ожидал.

Нырмыхов, хлопая маленькими, глубоко запавшими глазками, ответил:

— К добру. С помощью аллаха, к добру. Не могу же я послать свою дочь в твой дом со старым приданым.

Чармыхов, оскалив золотые зубы, подписал смету.

— Это для меня приятный сюрприз.

Нырмыхов, оскалив платиновые зубы, взял смету и сказал:

— Нас с тобой обновить нельзя, а приданое можно, дорогой брат.

В тот же вечер Нырмыхов отправил из своей квартиры в столовую старое пианино, буфет, диван, обеденный стол, стулья, сервиз, люстру и радиоприемник с телевизором. А утром привез из магазина к себе домой все новое.

Жена забеспокоилась и спросила мужа:

— Допустим, купленные за счет столовой вещи ты отдашь в приданое дочери. А мы с чем останемся?

Нырмыхов рассмеялся:

— Как ты не понимаешь, жена?! Пройдет не так много времени, и то, что я отправил из дома в столовую, я спишу как негодное и верну все домой.

— Возможно ли это?

— Возможно, если это будет желательно моему родственнику Чармыхову.

Известно, что тайна не останется тайной, если она попадет на язык словоохотливой женщины.

Жена Нырмыхова по секрету рассказала о новом приданом своей дочери. В свою очередь дочь рассказала об этом своему любимому, сыну Чармыхова.

Перед свадьбой будущие супруги известили своих родителей: поскольку их квартиры недостаточно обширны, они хотят отпраздновать свадьбу в рабочей столовой. Именно в той столовой, где заведующим является Нырмыхов, отец невесты. Начальник отдела рабочего снабжения и завстоловой сперва возразили, но, подумав, что будет много народу, решили: «Какая разница, ведь это же наша столовая». И согласились.

Настал день свадьбы. Приданое девушки погрузили на машину. Но случилось невиданное. Жених отправил приданое жены не в свой дом, а в столовую. Отец и мать неистовствовали:

— Что это за безобразие?

— Где будет свадьба, там должно быть и приданое, — ответили жених и невеста, — чтобы все его видели. Кроме того, неприлично, если наши гости будут сидеть на старых стульях, будут есть из старой посуды.

Ни отец девушки, ни отец жениха, ни их матери ничего не могли сделать. Свадьба в столовой, обставленной новой мебелью, прошла очень весело. Старую мебель вынесли во двор, чтоб не мешала.

Завершилась свадьба лишь к утру. Гости стали расходиться. Молодожены вышли на улицу в сопровождении шаферов и сели в «Волгу», окаймленную красной шелковой тканью. Родители сели в старую «Победу» и отправились вслед за молодыми. Машины остановились перед новым высоким домом. Молодожены, не дав возможности растерянным родителям задавать вопросы, повели их на третий этаж.

Они открыли дверь, на которой было написано «Чармыховы», и вошли в квартиру, обставленную новой мебелью. Родители вытаращили глаза.

— Что это такое? — спросили они.

Молодожены улыбнулись.

— Эту квартиру нам дал промысловый комитет.

— А мебель откуда?

— Куплена на наши средства. Мы их давно накопили.

— А как же с мебелью, которую мы купили?

— Она останется в столовой, за чей счет она приобретена.

— Это для меня неприятный сюрприз, брат, — процедил и опустился на диван Нырмыхов.

— Да, брат, это ужасный сюрприз, — согласился и опустился в кресло Чармыхов.

Нырмыхов — мужчина маленького роста, худощавый, похоже, если дунешь — улетит. Чармыхов — полная противоположность ему, ростом высок, упитан, если пустить в него сильнейшую струю воды из шланга, он с места не сдвинется. Но сейчас… первый без дуновения упал на бок, а второй и без стакана воды ерзал на своем месте.

— Скажи на милость, зачем столовой понадобилась мебель, дорогой брат? — возмущался Чармыхов, старший по должности.

Младший по должности не отвечал, он терзался, что теперь его квартира осталась без всякой мебели.

1960

Мальчик заблудился

Ему три года. Он хороший мальчик. Все так говорят. Никогда никого не обманывает, не врет. Очень славный мальчик. Все же есть у него один недостаток. Он слишком любопытен, не может усидеть на одном месте. Все время норовит убежать на улицу, посмотреть на людей, на город. Ему все интересно.

И знаете почему? Например, его папа купил себе новый портфель. И сказал, что привез его издалека. И что такого портфеля ни у кого во всем городе нет. Или мама надевает новую шляпу и говорит, что во всем городе ни у кого нет такой шляпы. Еще он не раз слышал от родителей: дом, куда они недавно переехали, такой красивый, каких больше во всем городе нет.

Вот мальчик и хочет узнать: в самом деле все это так?

Однажды… Он пошел с мамой гулять. Ушли они далеко от дома. Потом зашли в длинную комнату, где было много больших зеркал. Шляпу и пальто мама отдала какой-то тете, сама села в кресло. К ней подошла другая тетя, в белом халате. Тут началось невиданное. На маминой голове тетя в белом халате устроила смешной домик из длинных трубок. Мальчик глядел, глядел на домик, потом неожиданно увидел других тетей. Им чем-то мазали ногти. Мальчик немного посмотрел на них, но скоро и это ему надоело. Он вышел из зеркальной комнаты на улицу. Мама не заметила этого. Она была занята, громко разговаривая с тетей в белом халате.

На улице было много других тетей и дядей. Даже собаки попадались. Это было очень интересно. И вдруг он увидел, что его мама идет по улице. Правда, лица ее он не разглядел, но заметил ее шляпу. И побежал следом. На углу мама остановилась, и он увидел, что это вовсе не мама, а какая-то чужая тетя. Только шляпа на ней была точь-в-точь как мамина. Только мальчик собрался спросить, где она взяла эту шляпу, как женщина села в троллейбус и уехала.

Мальчик вздохнул, посмотрел вокруг и удивился. Перед ним был огромный красивый дом. Пожалуй, он был лучше, красивей их дома. Мальчик огляделся. Оказывается, таких домов здесь много.

Что же это такое? Родители говорили, что во всем городе их дом самый лучший. А шляпа на голове у той тети? Она такая, как у мамы! Мальчик ничего не понимал…

Пока он думал обо всем этом, перед ним промелькнул желтый портфель. Это был портфель отца. Мальчик обрадовался, схватился за портфель и закричал:

— Папа, папа!

Но вместо безусого и безбородого отца портфель держал бородатый дядя. Он ласково спросил:

— Что случилось, мальчик?

— Чей это портфель?

— Мой, сынок.

— Где ты его купил? Далеко отсюда?

— Нет, близко, очень близко. За углом.

— А там есть еще такие?

— Есть, сынок. Сколько хочешь! А зачем тебе это?

Мальчик был огорчен. Что же говорит этот дядя? Откуда у него папин портфель? Ни у одного мужчины, кроме папы, не может быть такого портфеля.

Ребенок задумался. Дядя с портфелем погладил его по голове.

— А что ты здесь делаешь, мальчик?

— Гуляю.

— С кем же ты гуляешь?

— С мамой.

— Где она?

— На ее голове строят домик.

— Что, что? Какой домик? Где ты живешь?

— Далеко.

— Знаешь, где твой дом?

— Да. Наш дом самый хороший. Но знаете, дядя, оказывается, есть дома еще лучше нашего.

— Тогда пойдем, малыш. Я тебя провожу.

— Зачем нам идти? Сейчас приедет дядя Мамед и отвезет нас. Он хорошо знает, где мы живем.

— А кто такой дядя Мамед?

— Шофер моего папы.

Человек с портфелем вздохнул. Взял ребенка на руки.

— Пошли, малыш.

— Куда, дядя?

— К вам домой. Дядя Мамед, наверное, где-то задержался.

Они пошли по улице и вошли в какой-то дом. Там было много милиционеров. Дядя с портфелем показал на мальчика милиционеру, который сидел у телефона, и сказал:

— Этот мальчик потерялся. Прошу вас, когда найдете его родителей, сообщите мне, чтобы я не беспокоился.

Он написал что-то на бумаге и отдал милиционеру. Потом снова погладил мальчика по голове и сказал:

— Ну, будь здоров, малыш.

Ребенок захныкал, схватился за дядин портфель:

— Я боюсь милиционера!

— Почему, сынок?

— Дядя Мамед говорит, что они штрафуют людей.

— Не бойся, тебя милиционеры не оштрафуют. Они только шалунов штрафуют. А ребят, которые потеряли свою маму, они отводят домой. Ну, до свиданья.

Дядя с портфелем помахал рукой и ушел. Милиционер, сидящий у телефона, засмеялся и кивнул на мальчика:

— Ишь какой шустрый.

Он нажал кнопку. Пришла милиционер-тетя. Мальчик никогда не видел тетю-милиционера. Она взяла мальчика за руку и привела в другую комнату.

Здесь было светло, просторно и много игрушек. Тетя-милиционер спросила:

— Как тебя зовут?

Мальчик тихо сказал:

— Гуся.

Тетя нахмурила брови:

— Гуся? Нет, как тебя зовут по-настоящему?

Мальчик громко ответил:

— Гу-ся!

— Ты, наверное, не знаешь, сколько тебе лет?

— А вот и знаю. Три годика!

— А как зовут твоего папу?

— Киска.

— Что, что? Киска? — засмеялась тетя.

— Да. Мама всегда так говорит.

— Может быть, мама так называет вашу кошку?

— Нет, нашу кошку зовут Мурка. А папу — Киска.

— Ну, а фамилия твоя?

— Чего?

— Фамилия.

— Не знаю. Мама этого не говорила.

— Как папу называют другие? У вас есть телефон, Гуся?

— Есть. И радио, и телевизор.

— Вот и хорошо. Как зовут папу к телефону?

— Ага, знаю. Когда звонит телефон, мама говорит: «Товарищ директор, вас…»

— А где работает папа?

— В кабинете. Кабинет в большом доме. Папа там самый главный.

— Ты помнишь, где вы живете?

— В самом лучшем доме, — сказал мальчик. Он хотел добавить, что видел дома еще красивее, но не сказал. — На пятом этаже. У нас есть и ванная, и кухня, и балкон. Там мама белье сушит.

— Как зовут маму?

— Дез-де-мо-на. Тетя, вы знаете, сейчас у мамы на голове тетя в белом халате строит смешной домик!

Тетя-милиционер задумалась. Перед ней лежала бумага, на которой было написано:

«Имя — Гуся. Возраст — три годика. Отчество — Киска. Имя матери — Дездемона. Фамилия — товарищ директор. Адрес — самый красивый дом, пятый этаж, кухня, ванная, балкон. Место работы отца — кабинет. Занятие матери — на ее голове строят домик».

Попробуй по таким данным установить, где живут родители заблудившегося ребенка! А мальчик играл на полу с кубиками и что-то строил. Время от времени он бормотал:

— И маме на голове строят домик… И дядя Абдулла строит дома. Он строит большие-большие дома на самом верху города. У него значок депутата. И у меня значок будет.

Услышав это, тетя-милиционер вскочила и взяла его на руки:

— Твой дядя строит? В горной части города? У него значок депутата? Абдулла? А как его фамилия?

— Товарищ Абдулла Гуд-рет-заде, — сказал по слогам мальчик. — Дядя говорил по телевизору, и девушка телевизора так его назвала.

— Молодец, умница, что запомнил.

Тетя взяла телефонную трубку:

— Это строительное управление?

Она долго говорила, смеялась, а под конец сказала:

— Хорошо. Пожалуйста. Не беспокойтесь, он чувствует себя хорошо.

Она положила трубку и спросила Гусю:

— Почему ты такой врун?

— Нет, я не врун, — обиженно сказал он. — Папа говорит, что врать плохо.

— Почему же ты обманываешь, выдумываешь небылицы?

— А что я такого сказал, тетя?

— Тебя зовут не Гуся, а Гусейн. Папу зовут не Киска, а Искандер. Маму зовут не Дездемона, а Тусезбан. Потом ваша фамилия не «товарищ директор», а Гудретзаде. А дом, в котором вы живете, не самый лучший и красивый в городе. С чего ты это взял? Дядя Абдулла строит дома намного лучше вашего.

Но тут тетя-милиционер увидела, что Гусейн надул губы и на глазах у него навернулись слезы. Она стала его успокаивать, но мальчик все равно хныкал.

— Ну, ну, не плачь. Я хотела только сказать, что обманывать стыдно.

— Я не обманываю, тетя-милиционер.

В это время в комнату быстро вошли трое. Мужчина со значком депутата на пиджаке подошел к тете-милиционеру и пожал ей руку. Мужчина с большим желтым портфелем и женщина в яркой шляпе бросились, задыхаясь, к своему сыну:

— Гуся! Гуся!

— Я не Гуся! Я — Гусейн! — сказал малыш, вытирая слезы.

1958

Письмо

«Дорогой маме мое заветное, от самого сердца, славное письмо! Во-первых, посылаю тебе сыновний привет от глубины души. Затем хочу обрадовать, я сдал экзамены, получил диплом и сейчас являюсь высокообразованным учителем. В настоящее время преподаю в городской школе.

Мама, как я ни старался, как ни умолял, чтобы меня послали в свою деревню обучать наукам детей, министр не согласился. Он сказал, что не выпустит из города такого образованного человека. В Баку таких учителей днем с огнем не сыщешь. Ничего не смог сделать, и пришлось остаться в этой развалине.

Если бы ты знала, как я здесь скучаю, мама. Скучаю по тебе, по сестре, по нашей деревне тоскуют самые нежные струны моей души. Даже сердце разрывается. Здесь мне все чужое. Да и люди здесь какие-то недоделанные. И дома не лучше. Они такие высокие, что, пока поднимешься на верхний этаж, дыхание в груди прерывается. И на улице не лучше, все в копоти и в пыли. Глаза слепнут от нефтяных туч. А от этого запаха меня ежедневно тошнит. На улице такой шум и гам, что больно ушам. Не вижу я здесь уголка, который порадовал бы мое сердце. Все под ногами покрыто черным варом — асфальтом. Нет ни садов, ни зелени. То здесь, то там сажают деревца, но бесплодные и без тени! Как будто это и не деревья. Ухо мое тоскует по голосам домашних животных. Тоскую по мычанию теленка. Здесь не увидишь даже ишака, чтобы сесть на него и проехаться. Нигде ни кусочка зеленого луга, чтобы растянуться и размять спину. Уж не говорю о вечерах. Звезды как будто не настоящие звезды, а поддельные и их на время пригвоздили к небу. А люди… Мужчины смешались с женщинами, а женщины с мужчинами. Все бегут неизвестно куда, да и наш язык они не понимают. Идешь вечером на концерт — и нечего слушать. Все симфония да симфония. В таком огромном городе никто не играет на пастушьей свирели, чтобы хоть ее музыка напоминала деревню. Вот и живи среди этих дикарей.

Зачем мне морочить тебе голову, мама? Не пугайся, что я живу, как в тюрьме. Мне дали квартиру в новом доме на седьмом этаже. В квартире имеется своя баня. Но лифт плохо работает в этой развалине (лифт — это машина, сама поднимается, сама спускается. Наверное, ты видела эту машину в кино, мама). У меня в квартире нет необходимых вещей. Злодеи, сыновья злодеев не дали мне даже ни кровати, ни стола. Я все должен купить сам. Это при том положении, что я только что окончил институт. Помимо всего здесь надо хорошо одеваться, как же иначе покажешься перед учениками. Как жить при такой нужде, не знаю. Чтоб не забыть: вышли немного денег, хочу привести в порядок дела. А вообще, клянусь покойным отцом, я так скучаю, мама… Как только появится возможность, удеру в нашу деревню и не расстанусь с тобой никогда. Только бы мне не умереть и снова увидеть родные места и снова собирать бы зелень в полях и кушать ее досыта!..

Как сестра? И ее мне хочется увидеть. Привет и благословение тебе, дяде, тете, бабушке, двоюродному брату, нашему председателю колхоза и секретарю сельсовета.

С нетерпением я жду ответа на свое письмо… И что еще? Да, денег. Никогда тебя не забывающий сын Союн».

Сестра Союна дочитала письмо. В это время во дворе заблеял маленький козленок:

— Мбе-е-е…

Матери показалось, будто козленок зовет Союна, ее любимого сына.

Саялы вздрогнула и очнулась от раздумий. Сестра Союна все рассматривала письмо, из глаз матери и дочери катились слезы. Саялы встала, подошла к сундуку, вынула оттуда деньги, отдала их дочери и сказала:

— Быстрее иди на почту, отправь брату.

Девушка ветром вылетела из дома.

Через месяц от Союна пришло новое письмо. Это была копия предыдущего письма. Только в конце было сказано несколько иначе: «Твой несчастный сын Союн». И еще в письме сообщалось: «Пробрался в мою квартиру вор и украл все то, что я купил на деньги, присланные тобою…»

Матери послышались стоны несчастного сына. Она торопливо собралась в путь, захватив с собой деньги и подарки сыну. Когда она покидала двор, козленок опять заблеял:

— Мбе-е-е…

Ей показалось, будто он просит: «Не езжай».

Прошло полгода, как Саялы не видела своего сына. Союн приезжал в деревню прошлой весной, когда учился на последнем курсе института. Пять лет Саялы трудилась в колхозе и днем и, иной раз, ночью, чтобы сын кончил учебу, в надежде, что он вернется домой образованным. Но сейчас он как бы выскользнул из рук матери.

«Как он живет, кто ему готовит еду, кто присматривает за ним, стирает ему?» — горько размышляла мать. С этими мыслями она в дождливый осенний полдень приехала в Баку. У вокзала села в такси и показала шоферу адрес, написанный рукой сына.

Через полчаса машина достигла квартала на окраине города и остановилась перед прижавшимся к земле старым домиком.

— Видимо, не на том месте остановился, сынок… Поезжай вон туда, к высокому дому, — сказала Саялы.

Шофер улыбнулся.

— Нет, тетя, я приехал точно по вашему адресу. Заходите через эту маленькую дверь во двор.

Растерянная Саялы очутилась в грязном дворе и спросила у мальчишки, где живет ее сын. Он указал в самый конец двора, на домик с узким окном и низкой дверью. Мать с бьющимся сердцем толкнула дверь. Дверь открылась со скрипом, касаясь земляного пола. Саялы зашла в полутемную комнатушку, и в глазах ее еще больше потемнело. Сын спал на старой железной кровати, закутавшись в рваное одеяло.

Саялы громко окликнула его:

— Что за время, что ты спишь? Когда же ты работаешь?

Проснувшись, Союн открыл рот, словно во сне хотел что-то сказать, но слова не получались. Мать опять спросила:

— Выходит, в Баку воруют не только вещи, а вместе с ними увозят и квартиру?

Союн молчал. Вместо него ответили дождевые капли, капавшие с прогнившего потолка в ржавый таз: дынк, данк, дынк!..

Эти капли, словно удары молотка, стучали в ее сердце.

— Не это ли та самая баня, о которой ты писал в письме? — сказала она, указывая на таз.

Опять тишина.

Союн застыл и не хотел отвечать на расспросы матери. Но как только он заметил, что мать стала развязывать узелки с подарками, развязался и его язык.

Матери стало известно, что все, о чем писал в письмах Союи, — одни выдумки.

После того как Союн окончил институт, он получил назначение в свой район. Но отказался ехать в деревню. Несколько месяцев обивал пороги городских учреждений в надежде найти какую-либо работу, лишь бы остаться в Баку. Все лето проводил в бакинских садах, про которые он писал матери, что не любит их. Наконец, спрятав свой диплом, устроился дворником.

Дом, в котором он жил, был настолько ветхий, что в скором времени подлежал сносу. Воры его не могли посещать, так как там нечего было воровать.

Слушая сына, Саялы было так горько, что ей мерещилось, будто дождевые капли падают не с потолка, а из ее глаз.

«Неблагодарный ты сын… Я тебя вырастила без отца. Голова моя поседела из-за забот о тебе. Вот уже пять лет я гляжу на дорогу, гляжу в ожидании твоего возвращения. Урезывая себе во всем, я посылала тебе, чтобы не нуждался ни в чем. Думала, кончишь учебу, вернешься домой и будешь неразлучен со мной. А что получилось? У нас в деревне есть хорошая школа. Ты мог бы там учить детей. А здесь… Подметаешь улицы. Разве для этого ты учился? Смотри, в какой развалине ты живешь. И это тогда, когда у нас имеется хороший дом. И еще смеешь в каждом своем письме терзать мое сердце, еще смеешь говорить, что тебя здесь оставили насильно…»

Но слова эти Саялы все же не решилась произнести вслух, чтобы не обидеть сына.

Она посмотрела на Союна и спросила:

— Скажи, кто тебя не пускает в деревню, кто тебя насильно оставил в городе?

Союн вздрогнул и прошептал:

— Никто меня здесь не задерживает. Это я не хочу расстаться с городом.

Саялы стало еще обиднее, и тогда она повысила голос:

— Значит, ты вдвойне виноват — передо мной и государством. Хорошо, если ты скучаешь по деревне, почему остался здесь? А если так любишь Баку, почему ты ругаешь его по-всякому, проклинаешь на все лады?..

«Нежные струны» души Союна не отозвались. Вместо них отвечали лишь дождевые капли, падающие в таз: дынк, данк, дынк!..

1960

Опоздала

Спросите ее, замужем ли она, и услышите:

— Мне пока рано замуж…

Нет, глядя на нее, никак не скажешь, что рано. Да и ее ровесницы уже стали мамами. Может быть, ей некогда думать о замужестве из-за напряженной учебы или работы? Тоже нет. Правда, она окончила институт, но нигде не работает. Она, позвольте так выразиться, домашняя девица. Больше всего любит сидеть у окна и щелкать семечки. Да, да! Представьте себе.

В таком случае вам остается предположить, что эта девушка некрасива, возможно, даже безобразна. Нет, нет. Не то. Сваты не раз бывали в ее доме.

— Почему же ты, девушка, старишься, не выходишь замуж? — спросите вы ее.

— У меня не готово приданое, — ответит она, опустив глаза.

— Ай-ай, девушка! Какой у тебя несознательный жених. Приданого требует, что ли? — скажете вы.

— Нет, не требует…

— Значит, его родители придерживаются старых порядков.

— Нет… Я хочу выйти замуж со своим приданым.

Вот что, оказывается…

…Слово «приданое» Бирдже-ханум услышала впервые на свадьбе двоюродной сестры. И воочию увидела, что приданое в дом жениха везли на грузовике.

Но что означает суть этого слова, она по-настоящему поняла позже, уже учась в институте. Однажды в их доме появился сияющий красавец самовар. Мать позвала соседок и произнесла слова, от которых у дочки екнуло сердце:

— Вот для Бирдже-ханум купила. Ее приданое.

Соседки загомонили:

— Желаем счастья!

— Здоровья ей, будущему мужу и деткам!

— Пусть ее дом будет полной чашей!

Через несколько дней девушка принесла пузатый чайник и чашку с блюдцем, украшенные красными цветочками. Она купила их на стипендию. Вещи заняли место рядом с самоваром…

С этого все и началось. Нельзя же было остановиться на таких мелочах, как самовар и чайник!

Когда она получила диплом, у нее уже были бельевой шкаф, трюмо, двухспальная кровать, посуда и многое другое. Все это занимало отдельную комнату. Ключ от нее Бирдже-ханум носила всегда с собой. Надо ли говорить, что ни одной из этих вещей никто не пользовался? Даже мысль об этом казалась святотатством.

Правда, приданое доставалось девушке нелегко. Мать долго спорила с отцом, который был почему-то против. Но чего не сделает мать для своего дитяти? И она потихоньку копила рубли из семейного бюджета, чтобы потом тратить их сотнями.

Наконец отец не выдержал. Увидев какую-то новую покупку, он сильно разгневался.

— Уже все! Не волнуйся, — кротко сказала ему мать, — все уже куплено.

— А люстра? — сказала Бирдже-ханум. — Купите мне люстру! Какой же это дом без люстры?!

— Ты сама ярче любой люстры, доченька! — нерешительно возразила мать.

Но Бирдже-ханум не из тех девушек, которых можно успокоить лестью. Она запричитала:

— Видно, мои родители меня любят меньше, чем любят свою дочь наши соседи? Разве они беднее? Их дочь принесет в дом мужа люстру, а я… коптилку, да? Или керосиновую лампу?

Отец и мать переглянулись и тяжело вздохнули. Люстра, дорогая, похожая на осьминога, конечно, была куплена.

Но тут, как назло, сыграли свадьбу еще одной соседской девушки. В ее приданом было пианино!

Едва узнав об этом, Бирдже-ханум снова расстроилась:

— Разве ее родители богаче моих? Она повезла в дом мужа пианино! Почему у меня его нет?

Отец вышел из себя:

— Постыдись! Зачем тебе пианино? Ты же не умеешь играть!

— Ну и что ж из того, что не умею? Научусь!

Мать тихо сказала:

— Доченька, у тебя же есть радиола…

— А вдруг она моему мужу не понравится? — сказала Бирдже-ханум и без промедления прибегла к испытанному средству — горько заплакала.

Отец и мать не спросили, о каком муже, о каком нареченном идет речь. Они знали, что…

…Когда их дочь была на пятом курсе, один парень, который учился с нею, сказал ей столь простые и столь важные слова. Те самые извечные слова, которые всегда новы…

Их любовь расцвела, как роза. Однажды юноша сказал, что намерен послать сватов. Бирдже-ханум неожиданно заупрямилась:

— Погоди. Сперва куплю пианино.

Жених удивился:

— А зачем оно тебе?

— Что же это за приданое без пианино? Даже смешно, — удивилась в свою очередь Бирдже-ханум.

— Но я женюсь не на приданом, а на тебе. Мне ничего не надо. Скажи родителям, что завтра придут сваты.

— Нет, не придут. Без пианино я не могу выйти замуж.

Парень внимательно посмотрел ей в глаза:

— Ты, наверное, шутишь?

Но в ее глазах не было и искорки смеха.

— Когда речь идет о приданом, никаких шуток быть не может! За кого ты меня принимаешь? — холодно отрезала будущая невеста.

Парень глубоко вздохнул. И со вздохом сказал:

— Если так, то прощай! Я ошибся… Ах, как я ошибся!

Повернулся и ушел. Бирдже-ханум засмеялась ему вслед:

— Иди, иди! Счастливого пути. Ох и много же дураков на свете, ха-ха-ха!

И чтобы успокоиться, отправилась есть мороженое.

Приданое росло, но почему-то никто больше не говорил ей, что собирается послать сватов. Да, откровенно говоря, Бирдже-ханум некогда было думать о женихах. Она вела серьезную борьбу с родителями… За пианино. И, конечно, победила.

Не успела она вкусить сладость победы, не успела как следует налюбоваться своим черным полированным сокровищем, как произошло нечто из ряда вон выходящее.

Девушка с соседней улицы отправилась в мужнин дом на собственной машине!

— Хоть убейте, без машины я не выйду замуж! Такого позора я не переживу. Чем я хуже? У нее есть машина, а у меня нет! — металась по комнате Бирдже-ханум, крича на весь дом и ломая руки. Хотя, прямо скажем, замуж выходить было пока что не за кого.

Отец не смог выдержать, вышел из себя и… уехал в командировку. Отдохнуть от крика Бирдже-ханум. А мать… Мать завела сберкнижку. Бирдже-ханум пришлось целых два года ждать столь необходимой ей машины. Между тем сваты в их дворе ни разу не появлялись, а вот машина все-таки появилась. Правда, не «Волга», как хотела Бирдже-ханум, а всего лишь «Москвич», да и то далеко не новый. Но что ни говорите, это был автомобиль!

А вслед за ним появились и сваты… посланные шофером… До сих пор неизвестно, что ему больше приглянулось — девушка или машина?..

Бирдже-ханум ни на минуту не забывала о своем приданом. Поэтому родителям были даны соответствующие инструкции. Первый вопрос, который они задали сватам, был такой:

— Где живет ваш парень?

— У отца с матерью.

— Есть ли у него свой дом или квартира?

— Зачем сыну отдельное жилье?

— А куда же наша дочь повезет свое приданое?

— В дом родителей мужа. Для машины они уже и гараж построили.

— А все остальное, например пианино? Тоже в гараж?

— Эх, не волнуйтесь, дорогие! Все поместится в их комнатах и кладовках.

— Нет, так мы не можем. Пока у вашего парня не будет трех- или четырехкомнатной квартиры с домработницей, мы не можем отдать ему столько вещей. Это не шутка! Они стоят столько денег, и их надо оберегать от пыли. Нет, нет. Ступайте с миром, уважаемые.

Вы думаете, сваты сказали, подобно тому студенту, что пришли сватать дочь, а не вещи? Нет, этого не было. Они вышли во двор, постояли около машины, покачали головами, поцокали языками. Вид у них был такой, как будто они в одну минуту проиграли в карты все свое имущество.

Нет, все-таки парень хотел жениться на машине, даю слово!

Бирдже-ханум заперлась в комнате с приданым. Посидела перед трюмо. Легла на кровать… и заснула. Ей приснился студент, который хотел жениться на ней без всякого приданого.

И вдруг родители услышали из комнаты, где хранилось приданое, странные звуки. Они никак не могли понять, что это, рыдания или смех. Во всяком случае, это было не похоже на смех, которым она проводила того студента…

…Бирдже-ханум уже за тридцать. Она до сих пор не обручена. Приданое ее уже не увеличивается. Наоборот. Машину давно продали. И до сих пор на вопрос, «почему она не выходит замуж», Бирдже-ханум отвечает:

— Мое приданое не готово…

Не верьте ей. Она ждет сватов. Очень ждет. Теперь уже отец и мать сами ищут охотника, который по всем статьям соответствовал бы приданому дочери. Вернее, они ищут покупателя. Но никак не могут найти. В таком большом городе и нет женихов! Куда они все подевались, а?

1954

Дочь Енгэ

Он быстро привык к жителям деревни. Приехал сюда прямо из института и сразу окунулся в кипучую жизнь села. А как же иначе.

В первый же день на вновь открывшийся медицинский пункт пришли несколько больных. У одного болела голова, у другого зубы, у третьего живот. Одни жаловались на боль в спине, на ревматизм. А врач в институте изучал только внутренние болезни. Но теперь он должен был лечить всех. Что поделаешь. Приходит старик с зубной болью или мальчик, у которого болят глаза. Хотя он и не может лечить их как следует, все же дает им кое-какие лекарства, тем самым успокаивает пациентов до того дня, когда он может отправить больного в райцентр. Одним словом, врач был доволен своей работой, а колхозники были довольны своим врачом.

Постепенно в деревне убавлялось число больных, что, безусловно, радовало молодого врача.

Одно огорчало: к нему обращались больные исключительно мужского пола. Сперва он полагал: «Видимо, я молодой врач и пока что женщины не доверяют мне». Но постепенно пришел к заключению, что женщины не намерены показывать себя чужому мужчине. Тем более на это не решались молодые женщины.

Как-то в медицинский пункт зашла средних лет женщина. Это было вечером. Увидев посетительницу, врач, естественно, обрадовался:

— Наконец-то.

Эта женщина была невысокого роста, полная, смуглая. Голова ее только-только начала седеть. Лицо без морщин, и все зубы целы. Глаза маленькие, живые, и с виду она никак не походила на больную. Но разве можно доверять внешним признакам? Если врачи могли бы по лицу определять болезнь, зачем бы нужен был, допустим, рентген? Не так ли?

Женщина поздоровалась и, облизав языком губы, заныла:

— Доктор, меня мучает малярия. Дай, пожалуйста, лекарство.

Молодой врач указал ей, куда сесть, взял градусник, встряхнул его и подумал: как быть? Как лечить первую обратившуюся к нему женщину-мусульманку? Но она сама помогла ему.

— Зачем мерить температуру? Я вся дрожу. Дай немного хинина, и все пройдет.

— Во всяком случае, неплохо было бы измерить температуру, — сказал врач.

Женщина застонала:

— Разве ты не слышишь, что я говорю?! Разве мой голос доносится из колодца? Просто малярия, чего проверять? Я и раньше болела, районный врач дал хинин, я принимала, и все прошло. Если дашь немного хинина, я стану здоровой.

— Сперва полагается обследовать больного, а уже потом лечить.

— Нет, дитя мое, мы — крестьяне. Деревенская женщина не любит показывать себя доктору. Ты не думай, что здесь как в городе. Если у тебя есть хинин, дай мне, я приму его. А если нет, скажи, я уйду.

— Хинин имеется, но…

— Ну раз хинин есть, при чем тут «но»? Не видишь, у меня лихорадка. — Она застучала крепкими зубами и встала с места.

Врачу ничего не оставалось, как дать ей хинин.

— Принимайте, пожалуйста, три таблетки в день.

Женщина взяла лекарство.

— Большое спасибо. Пусть аллах тебе даст долгую жизнь, — сказала больная.

Когда она собралась уходить, врач открыл тетрадь и спросил:

— Извините, как ваша фамилия, ваше имя?

Поглядев маленькими глазками на врача, больная застонала:

— Зачем тебе это, дитя мое?

— Я должен отметить. Сюда мы вносим фамилии всех больных, посещающих нас. Как вас зовут?

— Зовут меня Гюльсюм.

— А фамилия, отчество, возраст?

— Ах, где мне взять силы считать, сколько мне лет? Не видишь, я ведь вся дрожу? Фамилии у нас не бывает. Все меня зовут Гюльсюм Енгэ-гызы. Спасибо тебе, доктор.

Об этой странной больной в тетради врача было написано только два слова: «Гюльсюм. Малярия». Он вычеркнул ее отчество, так как до сих пор он не слышал, чтобы мужчину называли енгэ[7].

Как только Гюльсюм вышла из медицинского пункта, она ускорила шаги. Едва вошла в свой дом, тут же накрепко закрыла дверь, занавесила окна, прибавила в лампе огонь, разостлала на полу скатерть, а поверх нее белую бумагу. Потом открыла коробочку с таблетками, в которой оказалось десять штук акрихина, растолкла все таблетки в ступке и высыпала порошок на белую бумагу. Затем взяла щепотку соли и, добавив в нее порошок, все смешала. Желтые пылинки посерели. Гюльсюм взяла нож, разделила смесь на двенадцать частей. Потом каждые шесть долей смешала в одну кучу, высыпала каждую в стакан и спрятала оба стакана в шкаф.

— Если то, что в стакане, разделить на шесть частей, хватит на два-три дня, — шепнула она и украдкой посмотрела на окно. А белую бумагу, что лежала на скатерти, аккуратно сложила и спрятала. Принесла еду и поужинала. После этого потушила лампу, легла в постель и спокойно заснула.

Через несколько дней в медпункт снова зашла Гюльсюм, закутанная в шаль. И снова застонала:

— Твое горе пусть перейдет ко мне, доктор. У меня резь в желудке. Дай мне лекарство.

Врач хотел обследовать больную, но Гюльсюм опять заупрямилась: «Деревня… Женщина… Чужой мужчина». Получив таблетки от желудочной боли, быстро ушла. Как и раньше, придя домой, растолкла полученные от врача таблетки, добавила туда щепотку черного перца. «Лекарство» стало черным. Гюльсюм разделила его на девять частей. Затем каждые три части соединила в кучку…

И так, Гюльсюм, жалуясь на всякие болезни, часто заходила в медицинский пункт и, вымогая у врача всякие порошки и мази, смешивала их с солью, перцем, изменяя их вид.

Зачем? Для чего?

Никто не ведал. Не знал об этом и молодой врач. Да откуда ему было знать, что Гюльсюм, получая от него всякие лекарства, видоизменяла их и ими врачевала других. Врача интересовало только два вопроса: во-первых, почему, внешне здоровая женщина, Гюльсюм так часто болеет и ходит за лекарством? Во-вторых, почему другие колхозницы все еще не показываются врачу-мужчине?

Как-то к нему, задыхаясь, прибежал мальчишка.

— Доктор, вас зовет учитель. Говорит, чтобы вы взяли свою сумку и быстрее шли к нам.

— Что случилось?

— Мама умирает.

Врач поспешил к больной и увидел что-то странное. На кровати лицом вниз лежит женщина, ее трясет лихорадка. Ниже колена у больной видна рана. Видна потому, что она откинула правую ногу в сторону. Рана была намазана какой-то черной зловонной мазью.

— Что за рана? — спросил врач.

Муж больной не то сердито, не то виновато ответил:

— Нога поранена. Намазала лекарством, чтобы прошло. Но, как только намазала, стала громко кричать.

Он повернулся к жене и несколько возвысил голос:

— Успокойся, успокойся, сама виновата!

Врач удивился:

— Намазала лекарством? Что за лекарство? Кто же его дал, чьих же рук это дело?

— Это дело рук дочери Енгэ.

— Чьих?

— Дочери Енгэ.

— А кто это такая?

— Гюльсюм. Мы ее называем «дочь Енгэ».

Молодой врач снова удивился. И было чему.

Мы упоминали: когда Гюльсюм впервые пришла на медицинский пункт, врач отметил ее имя, отчество. Но тут же он ее отчество вычеркнул, так как оно показалось ему странным. Теперь врачу стало ясно, что он напрасно это сделал, по той причине, что Гюльсюм звали: «Дочь Енгэ». Прозвище это досталось ей от покойной матери в наследство вместе с ее профессией. Как и ее мать, она занималась врачеванием. Разница была в том, что мать «делала» лекарства сама и продавала их крестьянам, а ее дочь продавала лекарства, добытые у врача. Короче говоря, дочь Енгэ свое врачевание несколько «осовременила». Воспользовавшись тем, что деревенские женщины не ходят к мужчине-врачу, дочь Енгэ навещала больных женщин, узнавала, что у них болит и тут же отправлялась в медпункт.

Дела у дочери Енгэ шли отлично. Хотя полученные ею от врача лекарства при «обработке» теряли до некоторой степени свои качества, но тем не менее эти лекарства в основном оказывали положительное действие на больных и приносили ей славу. Если бы не случай с раной на ноге, кто знает, как бы еще возвысился авторитет дочери Енгэ.

Гюльсюм постигла неудача, она не смогла вылечить рану на ноге колхозницы. Лекарства ее собственного производства — пепел от сожженных тряпок, горячее тесто, кусок войлока, намоченный в керосине, — не помогли, наоборот, дали осложнения. Родственники и соседи собрались вокруг больной женщины. Кто-то сказал:

— У моего мужа тоже была рана на ноге, он пошел к нашему врачу, доктор намазал его рану каким-то лекарством, и она затянулась.

Заговорили другие женщины:

— Но женщина же не может показать свою ногу мужчине. Пусть нас лечит дочь Енгэ.

— Но что она за доктор, если не может вылечить простую рану? — зашумели мужчины.

Гюльсюм была здесь и все слышала. Ее горло пересохло. Сейчас ее репутация находилась в опасности. Не может же она молчать. Надо принимать меры, чтобы предотвратить катастрофу, которая грозит ее наследственной «профессии».

Вечером дочь Енгэ пошла в медицинский пункт и попросила у врача мазь для раны. Но врач не дал ей и сказал: пока не посмотрит рану, он дать ей мазь не может. Дочь Енгэ подумала и решила поранить себя, ибо этого требует ее авторитет.

Она вернулась домой и проткнула ногу шилом. Как ей ни было больно, она всю ночь ковыряла свою рану. Жизнь дорога, но деньги для дочери Енгэ были еще дороже. На другой день она обратилась к врачу, показала ему свою рану и получила белую мазь. Дома смешала ее с перцем и пеплом и смазала рану жены учителя.

«Лекарство» еще сильнее растравило рану. Больная, как говорится, от боли царапала небо. Наконец вмешались мужчины, и сельский учитель послал мальчика за врачом.

Молодой врач тут же промыл рану, покрыл ее белой мазью, сделал перевязку. Больная успокоилась. Возмущенный врач вместе с учителем и другими мужчинами и женщинами отправился к дочери Енгэ.

— За такое преступление ее надо отдать под суд, — требовали колхозники.

Но когда они пришли к ее дому, то увидели на двери большой замок. Почуяв, что дела плохи, Гюльсюм удрала к сестре, в соседнюю деревню.

Вернулась она к себе домой примерно через неделю. Колхозница уже поправилась, стала ходить, и гнев людей, как это бывает, утих. Люди уже не злы были на дочь Енгэ, как в тот день, когда она сбежала. Вернулась Гюльсюм больная. Рана, которую она сама себе нанесла, не заживала, нога ее сильно распухла.

Молодой врач, узнав об этом, поспешил к дочери Енгэ. Только он появился, Гюльсюм, ничуть не смущаясь, показала свою рану врачу и застонала:

— Умираю… Спаси меня.

Врач, посмотрев опухшую ногу, тихо сказал:

— Пенициллин…

Он сделал укол и перевязал рану. Знахарка, очевидно, для обмена опытом спросила:

— Зачем ты сделал укол, доктор?

Врач улыбнулся:

— Чтобы вы не совали свой нос туда, где ваша голова ничего не смыслит, — и направился к двери.

У выхода добавил:

— Приду через четыре часа и сделаю второй укол!

Дочь Енгэ облегченно вздохнула.

1958

Взяткодатель

Знаете ли вы, что такое рушветдар? Тогда прочитайте рассказ до конца… Пусть он не столь веселый, но и не бесполезный. Рушветдар весьма любопытный тип. И смешной и жалкий.

Мы с ним учились в одной школе. Учились, но не дружили. Такие, как он, вообще ни с кем не дружат. В классе он не шумел, не дрался, не нарушал порядок и не улыбался. Зато всегда о чем-то шептался со старостой класса… Вид у него был таинственный, загадочный, как будто ему одному известно что-то важное, о чем он никогда не скажет. Сверстники не интересовались им.

Кажется, в шестом классе замкнутый парень покинул нас. Мы жили на одной улице. При встрече со мной он отворачивался. А потом совсем исчез.

Вспомнил он обо мне через… двадцать лет. Как-то вечером я услышал стук в ворота. На стук пошел мой сын.

Вернувшись, он сказал:

— Тебя хочет видеть отец Алимамеда.

В комнату вошел худощавый мужчина в изрядно поношенном костюме; поздоровавшись, он сел на стул, который стоял у двери, и старался не смотреть на меня. Я его узнал, я запомнил его глаза, глубоко сидящие, нелюдимые. Узнал его, несмотря на его лысину, на длинные усы, хотя ему было лет тридцать — тридцать пять.

Из приличия мы поговорили о всякой всячине. И не спешили приступить к тому вопросу, который привел его в мой дом. Вернее, я не торопил его.

Наконец отец Алимамеда, отец сверстника моего сына, не поднимая глаз произнес, как бы жалуясь:

— Мне сказали, что директор завода твой приятель. Я хочу поступить на работу… Прошу тебя, позвони ему.

Я не знал, как мне обращаться с ним, как держать себя. Невольно я обратился к нему на «вы».

— Вы обращались к директору?

— Нет, не обращался. Но боюсь, что он мне откажет.

— Есть какая-либо причина?

— Нет, причины для отказа нет.

— Кем вы хотите работать?

— Вахтером.

— А заводу требуется вахтер?

— Да.

— Зачем же я буду звонить директору?

— На всякий случай.

И тут сыграло роль наше самолюбие… Нет, не самолюбие… Вернее, то, что нам обычно льстит, когда мы, занимая определенное положение, можем использовать его, чтобы показать себя… перед своим непреуспевающим однокашником. Мол, вот кем я стал и могу сделать кое-что для тебя.

Не знаю, случалось ли с вами подобное? Я, конечно, пообещал отцу Алимамеда, который учился с моим сыном в одной школе, что выполню его просьбу. Тем более что позвонить директору завода для меня не составляло никакого труда. Притом я же не рекомендую отца Алимамеда на должность кассира или заведующего складом, а всего-навсего вахтером, сторожем.

Я позвонил директору, моему приятелю. Тот удивился:

— Не понимаю, о чем ты просишь? Да, нам нужны вахтеры. Почему бы ему не прийти в отдел кадров, как это делают другие? Ты что, знаешь его?

— Да, он мой школьный товарищ. — Что я еще мог сказать? Если я его не знаю, тогда почему я звоню…

— Хорошо, — сказал директор, — я зачислю его вахтером.

На другой день мой сын принес домой какой-то сверток. Я развернул его. И увидел отличный костюм для мальчика.

— Кто тебе его дал?

— Отец Алимамеда.

— Ты знаешь, где он живет? Немедленно иди к нему, и пусть он придет к нам.

Он явился вместе со своим сыном — Алимамедом, худым, плохо одетым мальчиком.

— Что это такое? — резко спросил я, не сдерживая себя.

— Подарок для твоего сына.

— Подарок?!

Я невольно еще раз посмотрел на Алимамеда, который несомненно нуждался в приличном костюме.

— А в связи с чем подарок?

— Ты же потрудился, устроил меня на работу.

— Во-первых, я не утруждал себя. Во-вторых, если бы я даже приложил какие-то усилия, то и в этом случае не за что благодарить меня таким образом. В-третьих, мой сын ни в чем не нуждается. Забирай костюм и пусть его носит твой сын. И больше так не поступай. Возьми этот костюм, Алимамед, и носи его на здоровье.

Я еще что-то сказал отцу Алимамеда об этике и морали, о правилах поведения в подобных случаях и выпроводил его вместе с «подарком».

Через два дня мне позвонил директор завода. В голосе его чувствовалось раздражение, даже гнев.

— Слушай, кого ты мне рекомендовал вахтером? Ты его хорошо знаешь?

Что я мог сказать? Правду? Как бы не так. Показать себя этаким благодетелем, либералом? Конечно, я ответил:

— Я тебе сказал: он мой школьный товарищ.

— Очень приятно слышать. Так вот, твой школьный товарищ хотел дать мне взятку.

Я тут же вспомнил о костюме для моего сына.

Неужели, подумал я, он отнес этот костюм директору завода?

Как можно веселей я переспросил:

— Взятку? Ха-ха-ха. Ты хочешь сказать — подарок?

— Деньги ты называешь подарком?

— Какие деньги?

— Он явился ко мне и вручил мне конверт. Вам, говорит, письмо. Вскрываю конверт — там деньги. «За что, — спрашиваю, — вы мне даете взятку?» — «Это не взятка, — отвечает, — а благодарность за то, что вы приняли на работу». Проявив малодушие, я все же зачислил его вахтером. Я ему сказал — идите, работайте. И больше так не поступайте. Но отдел кадров навел о нем справки и не оформил его на работу. Да, да… отдел кадров. Оказывается, твой подшефный матерый спекулянт. Завод ему нужен был как ширма. И для этого ему понадобился ты.

Я готов был обидеться, как это так, меня причислять к покровителям нечестных людей.

— Послушай, как ты можешь так говорить обо мне? Кто тебе дал право?

— Ты сердишься? Да? Тогда скажи мне, пожалуйста, как его зовут — имя и фамилию? И чем он занимался последнее время? Ну?

Что я мог ответить, я знал одно — он отец Алимамеда. Я не помнил ни его имени, ни его фамилии. Ведь прошло двадцать лет. Я никогда с ним не дружил, собственно говоря, он и не был моим школьным товарищем.

— Так вот его имя — рушветдар — взяткодатель, — сказал директор завода и положил трубку.

Положил трубку и я. А что еще оставалось делать?

1960

Как он стал поэтом

У меня есть друг. Если же говорить серьезно, то в основе нашей дружбы заложено сходство вкусов и, безусловно, мировоззрения. Собственно говоря, на этом и зиждется подлинная дружба. Не так ли?

Многие завидуют нам, не потому, что искренняя, верная дружба — редкий случай. Просто людям всегда приятно наблюдать отрадные явления. Мы с другом не можем не радовать людей. Если считать, что подлинная дружба равна, допустим, цифре 100, то нашу дружбу можно оценить цифрой 99.

Во всем мы сходимся, за исключением одного. И это одно составляет недостающий процент, вызывающий горячий спор и охлаждающий наши отношения. Причиной спора и охлаждения являются, как ни странно, стихи. Да, стихи. Представьте себе. Именно они порождают обиду у моего друга…

Иногда обида моего друга достигает точки кипения, и он просто орет:

— Наконец, ты прочитаешь хоть одно мое стихотворение?!

Я тут же закрываю лицо руками.

Нередко я умоляю его:

— Ради нашей дружбы… Прошу тебя, пощади… Не пиши стихов.

Тогда он в свою очередь затыкает уши.

Нет, вы, пожалуйста, не причисляйте меня к людям, которые не воспринимают поэзию, и, как говорит мой друг, ко многим, у кого нет «чутья» к стихам. Я сам когда-то писал стихи и по сей день люблю читать стихи любимых поэтов. Кроме того, знаю приличное количество стихов наизусть.

По-моему, это достаточное доказательство, что поэзия родственна моей душе… Но должен оговориться, в последнее время я избегаю читать стихи. Началось это с того дня, когда мой друг заставил меня прочитать его первое стихотворение. Я думаю, вам ясно, что дружба наша укрепилась до того, как мой близкий товарищ объявил себя поэтом.

Может быть, я проявил малодушие, отвернувшись от чтения стихов вообще? Но это так. Виноват в этом, как я уже сказал, мой приятель-поэт.

Мне думается, история, как и почему он стал поэтом, заслуживает вашего внимания. Позвольте мне рассказать ее, ничего не утаивая.

Ведь речь идет о друге, так что я могу говорить о нем все. Так поступают истинные друзья. Вы согласны со мной?

Мы работали в одной газете, в разных отделах. Я — в литературе и искусстве, он — в отделе сельского хозяйства. Вполне естественно, я окончил университет, мой друг — сельхозинститут, а этого вполне достаточно, чтобы авторитетно судить о тех вопросах, которыми занимались наши отделы. Тем более мой друг до газеты работал на селе и прислал в редакцию несколько толковых статей. И главное, их напечатали. Правда, после того как он перебрался в газету, его статьи уже не появлялись на ее страницах.

Со мной произошло приблизительно то же самое. Теперь мы высказывались по вопросам литературы и сельского хозяйства не на газетных полосах, а на летучках.

Чем же мы занимались? Тем же, чем занимались штатные сотрудники газеты до нас, они «обрабатывали», редактировали наши статьи и заметки, а теперь мы готовили к печати статьи и заметки других. Но не только этому мы уделяли внимание, надо быть справедливым, — мы много ездили по заводам, фабрикам, посещали культурные очаги, совхозы, колхозы и собирали интересный материал для статей, которые писали наши завотделами, замредактора и сам ответственный редактор. Работы, одним словом, хватало. Скучать некогда было.

Иногда и нам разрешали написать заметку. Мы вдохновлялись, писали ее, переписывали, шлифовали, с трепетом вручали свое произведение заведующему отделом, и на этом дело кончалось. Если же оно «проскакивало», то есть завотделом не «зарезал» его, то наши заметки «гробил» секретарь.

Но бывало, что секретарь проявлял великодушие, а может, малодушие, и наши статейки появлялись на полосе… Тогда поздней ночью их «снимал» с полосы редактор.

Все же два раза в год — Первого мая, допустим, и под Новый год — мы видели свои подписи под своим произведением в двадцать — тридцать строк, что давало нам право считать себя журналистами.

Однажды… (Хорошее слово для начала рассказа. Есть еще одно слово, без которого просто трудно обойтись. Это слово «вдруг».)

Лучше использую второе — «вдруг».

Вдруг… В южный знойный день (я и мой друг его никогда не забудем) наши отделы перебрались в одну комнату — в редакции шел ремонт помещения.

Да, сюда подходит именно слово «вдруг», ибо ремонтные рабочие появляются без предупреждения, как раз в тот час, когда их уже устаешь ждать. Моментально возникает аврал, эвакуация, как будто городу грозит страшное цунами.

Однажды… (вот теперь «однажды») в нашу комнату входит парень, смущенный, стеснительный, и еле слышно говорит, что принес стихи собственного сочинения. Заведующий отделом предложил ему прочесть их вслух. Стеснительный парень прочел свое стихотворение. Оно понравилось всем.

Заведующий отделом литературы и искусства взял у застенчивого парня стихотворение, перепечатал его на машинке и тут же вручил его секретарю редакции.

Когда завотделом вернулся, все как-то невольно хором спросили его:

— Что сказал секретарь?

— Стихотворение будет напечатано в ближайшем номере.

Мой друг, который не обратил должного внимания на стихотворение, прочитанное вслух, услышав, что стихи этого скромного парня будут напечатаны без всяких проволочек, подошел к моему стулу и тихо спросил:

— Что написал этот парень?

— Разве ты не слышал? Стихи.

— Хорошие?

— Очень.

— И их напечатают в ближайшем номере?

— Наверное. Секретарь же сказал.

Приятель мой как-то странно посмотрел на меня, лицо его потускнело, он сел за свой стол и до конца рабочего дня молчал. Казалось, что он о чем-то тревожно думает.

Действительно, стихотворение скромного парня через два дня появилось в нашей газете.

Друг мой прочитал стихотворение. Надо сказать, что он вообще не читал стихов. Почему? Объяснить не берусь. Как объяснить, почему тот или иной человек с институтским дипломом не способен дослушать классическую симфонию в исполнении академического оркестра, даже когда им дирижирует Мравинский? А горные чабаны сидят у приемника и слушают симфоническую музыку не шелохнувшись. Возможно, им слышатся звуки горных родников, песни ветров, шум лесов и морской прибой? Все может быть. Это мое предположение. Но я сидел среди тех чабанов и тоже слушал.

— Ты уверяешь, что это хорошие стихи? — спросил мой коллега.

— Никакого сомнения. Послушай.

Я прочитал стихотворение вслух.

Мой приятель глубоко задумался. Меня это, признаюсь, тронуло. В самом деле, если лирическое стихотворение может повлиять на настроение человека, облагородить его чувства, то это в миллионный раз подтверждает, что лирики в нашей жизни достойны занимать равное положение, как и физики. И вессалам!

Только я хотел сказать моему товарищу: «Вот видишь…»

Нет, я не успел даже рта раскрыть, как услышал:

— Какой гонорар дадут этому парню?

Я даже вздрогнул. Вот тебе и влияние лирики.

Я назвал примерную сумму.

— Что? За эти двадцать строк его статьи столько денег? — выкрикнул мой коллега, словно я ему сообщил, что этого парня завтра назначат ответственным редактором.

— Это же не статья, а стихи! — тоже выкрикнул я. Меня уже взяла злость.

— Ну и что! За это такой гонорар? Ах! Бедная моя голова, которой я не даю покоя. Все бегаю, ищу, добываю материал, нахожу всякие недостатки, пишу целую статью в сотни строк, причем не знаю, будет ли она напечатана. А если и напечатают, то уплатят всего несколько рублей. А этот паренек, сидя дома, без проверки фактов, написал каких-то двадцать строк, и ему положен такой гонорар. И строчки у него неполные, всего несколько слов. Просто обидно!

Я перебил его:

— Не говори так… Ты просто не умеешь ценить поэзию. Статья — это одно, а стихотворение — совсем другое.

— Что значит другое? Разве стихи не пишутся такими же словами и буквами, что и статьи? Или у поэтов другой язык?

— Стихотворение имеет свои законы.

— Да брось ты… А статья разве не пишется по особым правилам?

— Во всяком случае, в стихотворении играют роль слог, рифма, размер. — Я вкратце рассказал своему другу сущность стихосложения, надеясь, что он поймет, как трудно писать хорошие стихи и что не всякому это под силу.

Он не поверил мне.

— И это все, — сказал он… — Подумаешь, рифмы, размеры. Что за важность! Это же не математика или биология, допустим. Что за трудность сосчитать слоги в слове или в строчке и подобрать рифму. Подлец я буду, если не стану поэтом. Прощай статьи, здравствуйте стихи, — заключил мой приятель.

С этого дня он стал читать стихи. Отдел, в котором я работал, посещали поэты, ашуги, критики и артисты. Мой коллега со всеми говорил о стихах. Кроме того, он раздобыл какие-то учебные пособия и начал «работать над собой».

Теперь он учил стихи на память и постоянно декламировал их: на работе, в столовой, на улице.

Вскоре у него появилась толстая тетрадь с алфавитом, с которой он не разлучался. В нее он вносил услышанные слова, которые пригодились бы для рифмы. Например: «гюль» — «бюль-бюль», «том» — «атом».

Однажды приятель мой предложил мне:

— Скажи слово, и я тут же подберу рифму.

— Отстань, — не соглашался я.

Но он не унимался. Я не выдержал натиска и, чтобы отвязаться, произнес:

— Агыз.

Мой друг быстро перелистал тетрадь, нашел нужную страницу и стал выстреливать:

— Кагыз, Ялгыз Махмыз, Балдыз, Арсыз, Шарсыз…

Комнату наполнили звуки «ыз», как будто по ней носились встревоженные мухи и неугомонные комары.

— Хорошо. Я убедился, ты достиг многого, теперь поэзия в твоих руках. Но… довольно, — сказал я.

— Нет, ты послушай: папрыз, гарсыз, тарсыз.

— Прекрати, ради бога, ты уже достаточно нажужжал, — взмолился я и закрыл уши. Однако я видел, как шевелятся его губы, он явно продолжал перечислять слова, которые рифмуются со словом «агыз».

Так длилось некоторое время. Я уже не был в состоянии лицезреть его тетрадь с алфавитом.

Затем наступил более мучительный этап: будущий поэт наловчился подбирать рифмы, не заглядывая в тетрадь. Достаточно было кому-либо в присутствии «поэта» обронить звонкое слово, как он мгновенно рифмовал его. Многих стала забавлять подобная страсть моего коллеги. Нашлись любители, которые ради своего удовольствия звонили ему по телефону и просили подобрать рифму для того или иного слова.

Или к нам в комнату входил сотрудник другого отдела и, остановившись у стола моего друга, как бы нечаянно произносил:

— Балгабаг.

Сразу слышалась пулеметная очередь:

— Маймаг, гыргаяг, гашкабаг…

Но вот кто-то звонит и, развлекаясь, произносит:

— Послушай… Каса.

В ответ слышится:

— Таса, эса, маса.

Наступил третий этап: вступление моего приятеля на поэтическую стезю, он стал писать стихи. На правой стороне чистого листа бумаги мой друг писал столбиком слова, которые рифмовались между собой. Затем заполнял левую сторону словами, обращая внимание лишь на количество слогов в них. Когда у него получались строчки соответственного ритма и размера, он считал, что стихотворение готово.

— Послушай мои новые стихи, — говорил он мне.

Что было делать, я слушал.

— Ну как? — требовал ответа доморощенный поэт.

Вам, надеюсь, нетрудно представить себе мое положение. Я внимал его стихам, как будто он читал их на незнакомом мне языке. Правда, иногда я улавливал одну поэтическую строчку, она походила на короткую трель соловья среди каркающих ворон. Я просил автора повторить эту строчку и в душе радовался, если ему удалась одна строчка, что, возможно, со временем хороших строчек станет значительно больше, но увы! Подлинно поэтическая строчка, как выяснялось, принадлежала какому-либо признанному поэту.

Однако приятель мой не обращал никакого внимания на мое мнение, осуждавшее его потуги, и относил свое «стихотворение» секретарю нашей редакции или в редакцию другой газеты.

Теперь у него появилась новая, не менее толстая тетрадь, на страницах которой красовались написанные им стихи.

Нередко он восклицал:

— Скорее бы напечатать первое стихотворение.

И напечатал!

Как-то наш отдел готовил литературную страницу молодых поэтов и прозаиков. Как ни старался сотрудник, отбиравший произведения для этой страницы, он никак не мог обнаружить в тетради моего друга хоть мало-мальски подходящее стихотворение.

Наконец отредактированная литературная страница была представлена секретарю редакции. Ее в свою очередь одобрил редактор, и литстраницу отослали в типографию.

Как назло, в этот день моего друга назначили помощником дежурного по номеру с литстраницей.

Ночью набранную литстраницу привезли в редакцию. Еще раз прочитывая ее, редактор, как это бывает, «снял» одно стихотворение: оно показалось ему слишком слабым по сравнению с другими.

Надо было немедленно заменить его. Другого подходящего стихотворения не нашлось ни в секретариате, ни в нашем отделе. Редактор торопил дежурного, имея в виду, что номер газеты должен выйти в свет в положенное время, без опоздания.

И тут мой коллега решил, что наступил его час.

— Товарищ редактор! У меня есть стихи. Можете выбрать любое, — и протянул редактору известную нам тетрадь.

Редактор не отмахнулся. Почему? Он, видите ли, сам когда-то писал стихи. И, вероятно, давно умолкнувшая в душе редактора поэтическая струна дала о себе знать. Редактор стал листать предложенную ему тетрадь.

Затем о себе дала знать другая струна: иной редактор если и не пишет стихи, то считает, что умеет их править, шлифовать, «дотягивать» до нужного уровня. В самом деле, кому не лестно покровительствовать начинающим прозаикам и поэтам, чтобы спустя годы иметь право заявить: «Первые его стихи (рассказ) напечатал я. Правда, мне пришлось потрудиться над ними».

Наш редактор довольно быстро нашел в тетради моего друга нужное, на его взгляд, стихотворение и начал мудрить над ним. Первым делом заменил название, затем стал вписывать в него совершенно новые строчки. В общем, написал почти новое стихотворение.

Оставшись довольным своим творчеством, тут же послал его в набор. Да, что осталось неприкосновенным, — это имя и фамилия моего товарища.

Все были удовлетворены: редактор, дежурный по номеру и его помощник — «автор».

До самого выхода номера мой друг не покидал типографии. Схватив целую кипу вышедшей в свет газеты, он примчался в редакцию.

Надо было видеть глаза «автора». У меня нет слов, чтобы описать его вдохновенное лицо. Еще бы, кого не радует первое свое произведение на страницах газеты или журнала.

Конечно, он протянул мне литературную страницу, счастливо смеясь, ткнул пальцем чуть повыше своей фамилии:

— Читай! Разве я не говорил тебе, что буду подлецом, если не стану поэтом?

Когда мы в этот день, по обыкновению, вдвоем возвращались домой, мой друг, встречая знакомых, вместо приветствия громко, восторженно вопрошал:

— Читали сегодняшнюю газету?

— Нет еще. А что?

— Почитайте. Непременно. Если только достанете ее. Но, наверное, она уже давно распродана.

— А что там напечатано? — несколько тревожно спрашивали знакомые.

— Мое стихотворение! Вот. Прочитайте.

Появление в газете стихотворения, над которым значилась фамилия моего приятеля, окрылило его. Он с каким-то неистовством продолжал писать стихи, главным образом на злободневные темы или приуроченные к знаменательной дате.

О стихах на злободневную тему в нашей редакции обычно вспоминали, что называется, в последний час. Поэты, которым звонили и просили срочно написать нужные стихи, отвечали, что смогут их представить редакции в крайнем случае через сутки.

Редактора такой срок не устраивал, он тут же брал у моего коллеги его знаменитую тетрадь, выискивал необходимое ему для своего личного творчества «стихотворение», «дотягивал» его до кондиции и печатал в очередном номере.

Следуя примеру нашей редакции, и другие газеты стали помещать стихи моего друга. И там их «дотягивали». Имя нового «поэта» становилось популярным. Очевидно, в силу этого один начинающий композитор написал музыку на слова стихотворения, напечатанного в нашей газете, над которым (в который раз!) серьезно потрудился наш редактор-покровитель. Получилась недурная песенка. Ее исполнил артист республиканского радио в передаче «Молодые голоса». Затем ее исполняли в концертах.

Как-то, получив очередной гонорар за напечатанные стихи, мой коллега угощал меня горячими пирожками.

— Как ты думаешь, могу я теперь влюбиться в девушку? — вдруг спросил он.

— Что значит «теперь»?

— Теперь, когда я стал известным поэтом, песню которого слушал по радио весь Азербайджан?

— Какое это имеет значение? Многие, например, влюбляются до того, как становятся поэтами.

Мой коллега с таким удивлением посмотрел на меня, словно не понимал, о чем я говорю.

— Нет. По-настоящему могут влюбляться только признанные поэты. Я ждал и дождался этого дня. Дело вовсе не в том, что ты влюбился, главное, что любимая девушка готова влюбиться в тебя, потому что ты поэт. По-моему, сперва поэт, а потом любовь, — изрек мой приятель и тут же стал напевать любовную песенку своего сочинения, пользуясь мелодией когда-то популярной оперетты.

Я моментально заткнул уши. Поэт настолько разозлился, что, не доев очередной пирожок, покинул меня, даже не заплатив за предыдущие.

Мое мнение и на сей раз не охладило его порыва, он стал искать девушку, которая влюбилась бы в него как в поэта.

Ему показалось, что он нашел ее. Позволю себе рассказать, как это произошло и чем окончилась эта история.

Познакомил моего друга с этой девушкой студент одного института. Вскоре наш поэт объяснился ей в любви. Девушка не ответила ожидаемой взаимностью. (Должен заметить, что мой друг обладал весьма привлекательной внешностью.) После объяснения в любви, на другое утро, мой друг, придя в редакцию, долго сочинял любовное послание к этой девушке. Конечно, в стихах.

Переписав несколько раз любовные стихи, он отправил их по назначению.

И неожиданно получает поразивший его ответ:

«Прошу не беспокоить меня своими стихами. Встречаться больше не будем».

— Странно, — недоумевал поэт, не давая мне покоя. — Выходит, что она, прочитав мое стихотворение, решила прервать наше знакомство. Просто уму непостижимо. Впрочем, в городе достаточно девушек, которые умеют ценить настоящие стихи.

Возьму посвященное ей стихотворение, напечатаю его и на гонорар куплю себе модную шляпу, какую подобает носить поэту.

Он, не раздумывая, изменил название стихотворения — «Песня любви», назвал его «Песня о любви советского молодого человека» и вручил его заведующему нашим отделом.

Заведующий, человек деликатный, отвел моего приятеля в сторонку, вернул ему стихотворение и шепнул:

— Возьми… И никому не показывай.

— Почему вы рекомендуете мне никому не показывать мое лучшее стихотворение? — громко спросил обиженный поэт. Своим возгласом он привлек внимание всех сотрудников.

Заведующий все же чуть слышно ответил:

— Потому что это не стихи.

— А что это?

Заведующий отделом лишь выразительно пожал плечами. Возмущенный поэт с отвергнутыми стихами в кармане помчался в другие редакции. К концу дня он вернулся к нам заметно усталый и откровенно подавленный.

— Не понимаю, что им нужно? — сказал он мне. — В этом стихотворении есть все: колхоз, добыча нефти, борьба за план, самокритика… Обрати внимание, какие рифмы. Это форменный зажим творчества молодых поэтов.

Видя, что я не слушаю, мой друг подошел к моему столу и положил перед моими глазами злополучное стихотворение.

— Хоть единственный раз ты можешь прочитать мои стихи.

Я не выдержал и закрыл глаза. Но он отнял мои руки и стал кричать:

— Ты мне больше не друг, если не прочитаешь это стихотворение.

Я прочитал его…

Но теперь, я надеюсь, вам стало ясно, какую разрушительную силу включает один процент, о котором я упомянул вначале.

1954

Лекарь Масим

Солнце поднималось над горизонтом, подобно красному шару, который выпустил из рук шаловливый ребенок. Его первый луч напоминал раскаленный кинжал. У вершины лысой горы кинжал переломился надвое, половина скрылась за лесом, другая часть, словно санки, скользнула с вершины горы к самому подножию и зацепилась за что-то белое, напоминающее гусиное яйцо.

Но солнце, безусловно, не воздушный шар, и луч его не кинжал, и, очевидно, что-то белеющее не яйцо.

Зачем же нужны были все эти сравнения? А как вы прикажете начинать рассказ? Традиция? Ну конечно, тем более что эти сравнения еще пригодятся.

Итак, что-то белеющее — привлекательное здание сельской больницы. Но вернемся к лучам солнца. Они, подобно озорным мальчишкам-безбилетникам, устремились в широкие окна белого здания и, играя, задержались на кожаном мешке с сыром — мотале. Но нет, простите. Это не мотал, а всего-навсего круглый живот мужчины, который спит на никелированной кровати. Имя его Масим. Он заведующий, или, как говорят, главврач сельской больницы. О нем и пойдет речь.

Лет пятнадцать назад Масим все же добрался до последнего курса мединститута. В его дипломе сказано, что он окончил институт. Нет, нет… Ему просто подарили диплом, как бы на память о годах, потраченных им в стенах института в качестве студента.

Сам Масим о своем дипломе в те дни говорил так:

— Спасибо руководителям института. У них добрые сердца. Я их никогда не забуду и не подведу. Я не стану работать в городе, где требуются знания медицинской науки. Я поеду в деревню, там живут люди здоровые.

И верно, поехал заведующим сельской больницей.

— Спасибо работникам отдела кадров, — говорил Масим. — У них тоже добрые сердца.

Своим друзьям Масим говорит другое:

— Как видите, я живу лучше, чем городские врачи. Поглядите, у меня отличная бесплатная квартира, при ней большой огород, сад. Прибавьте к этому собственных кур, цыплят, овец, баранов, клиентов… Я говорю о больных… Их тоже немало.

Но… вернемся к солнечным лучам. Поиграв на животе Масима, они разбежались по кровати и сейчас, как назойливые мухи, щекочут мясистые щеки лекаря Масима.

Масим в конце концов проснулся, сполз с кровати и отправился в соседнюю комнату, к столу. Над столом возвышается его мотал — живот, а над спинкой стула жирный затылок.

Потянувшись во время зевка, Масим крикнул:

— Несите, поглядим! Эй, кто там есть?!

Сразу открываются две двери. Через одну входит женщина средних лет, она несет два графина с жидкостью — белой и желтоватой. На стенках графинов играют, конечно, солнечные лучи. (Без них нам, как видите, не обойтись.)

Окинув еще сонным взором желтоватый графин, лекарь интересуется:

— Это из какого спирта?

— Из того, что недавно получили.

— Неужели тот баллон уже пустой?

— Неужели тебе трудно подсчитать, сколько ты выпиваешь в один день? — отвечает женщина средних лет.

Эта женщина играет две роли в жизни Масима: дома — жены, в больнице — фельдшера, без специального образования.

Через другую дверь вошла старуха, она принесла горячую сковороду… Лучи солнца окрасили в розовый цвет жирную куриную ножку, торчавшую среди жареного картофеля, залитого яйцами. Чихиртма заставила лекаря Масима чмокнуть губами и спросить:

— Это из каких продуктов?

— Из тех, которые вчера получили для больницы, — не без гордости ответила старуха.

Старуха тоже играет две роли: дома — тещи, в больнице — поварихи.

Заведующий приступает к трапезе. Наливает в чашку две трети желтоватой жидкости и одну треть жидкости из белого графина. Опрокинув чашку, морщится, крякает и набрасывается на сковороду. А солнечные лучи? Им стало противно и совестно глядеть на заглатывающего чихиртму лекаря, и они покинули комнату.

Когда Масим, тяжело дыша после обильного возлияния и целой сковороды чихиртмы, выходит во двор, солнце скрывается за тучей — ему стыдно. Небо, в свою очередь, плачет, моросит дождик.

Заведующий больницей появляется на балконе и окидывает неясным взглядом посетителей — больных, в руках которых он видит узелки с приношениями. Ответив сквозь зубы на приветствия ожидающих его, он недовольно взирает на небо, зевает и отправляется в сад, к яблоне, закусить.

Откусывая яблоко, долго гуляет среди кустов и деревьев. Заметив на грядке большой спелый помидор, отправляет его в рот вслед за яблоком.

Наконец, поглаживая обеими руками живот, покидает сад. Достигнув середины двора, Масим подбоченивается и кричит:

— Эй! Неси, поглядим.

Теща уже ждала, когда ее позовет уважаемый зять — доктор, и спешит к нему с двумя большими металлическими чашками. Масим протягивает руку, берет из чашки намоченный хлеб и бросает его поросятам.

— Хут-хут-хут…

Из другой чашки заведующий кормит кур. Пшеницей.

— Цып… цып… цып…

Опрокинув обе посудины, Масим бросает ласковый взгляд на сад, огород, поросят, цыплят и подымается на балкон. Еще раз зевнув, входит в дом.

Больные после его ухода кладут приношения на стол балкона. Теща заведующего, зная свои обязанности, быстро убирает все узелки и уносит их.

Наступает торжественный момент — лечение больных. Открывается дверь в конце балкона, на пороге появляется лекарь Масим в белом халате и белом колпаке и приказывает:

— Идите, поглядим. Входите попарно!

В приемную входят, как приказано, двое: мужчина с желтым болезненным лицом и смуглая женщина.

Доктор Масим велит им сесть и зовет:

— А ну-ка неси, девушка!

«Девушка» — жена доктора — сейчас в роли фельдшера. Она машинально черпает стаканом из стоящего на табуретке ведра мутноватую жидкость и, вынув из кармана две пилюли, подает их женщине и мужчине.

— Пейте, — говорит она больным.

После пилюль она подает обоим пациентам по термометру.

— Положите под мышки.

Масим, не подымая глаз, спрашивает:

— На что жалуетесь?

Больные, переглянувшись, молчат, они не знают, к кому обратился доктор.

— Ну?

Первым говорит мужчина:

— У меня нет жалобы, я больной…

— Что болит?

— Все тело.

— Живот болит, — заявляет женщина.

Масим смотрит на термометры и бурчит под нос.

— Тридцать семь и восемь… Тридцать семь и девять. Вы что, вступили в соревнование?

— Мы не вступили, мы попали.

— Куда попали?

— Под дождь. Мы возвращались с поля… И очень промокли… Всю ночь не спали, нас мучил озноб.

— Оба попали под дождь?

— Нет, только я. А она — я не знаю.

Женщина схватилась за живот, испытывая мучительную боль.

— Не знаю, что случилось… Только, извините, доктор, я всю ночь бегала.

— Что ты ела?

— Ничего. Я не могу есть, все время живот болит.

Масим делает знак рукой. Больные приближаются к нему.

— Откройте рот. Высуньте ваши языки. Говорите: а-а-а-а…

Мужчина и женщина выполняют указания дуэтом.

— Хватит!

Лекарь понимающе чешет затылок.

— Вам нужна бумажка, чтобы полежать дома и не ходить на работу?

Женщина поспешно отвечает:

— Да, да, доктор… Полежу три дня и обязательно поправлюсь. Только дайте лекарство.

— Раз у вас жар, вам полагается бюллетень. И вам даже можно полежать в больнице. Но лучше полежите дома. Я вам напишу бумажку, что находились в больнице десять или пятнадцать дней, как пожелаете. Но если приедет ревизия, то говорите, что лежали в больнице… Потому что я желаю вам добра. Понимаете?

— Понимаем, доктор… Нам только получить бумажку, чтоб представить в колхоз… А болезнь пройдет… А если приедут из города, скажем, что лежали в больнице. Вы не беспокойтесь, доктор. Только дайте нам хорошее лекарство.

Масим вручает каждому по два листка.

— Эту бумажку отдайте председателю колхоза, а вот эту в аптеку. Получите два лекарства: одно — жидкое, другое — пилюли. Жидкое будете принимать по пять ложек, две до еды, три после еды, то же самое пилюли, только три до еды, две после еды.

— А если мы не сможем есть, тогда не принимать? — спрашивает мужчина.

— Кушать обязательно надо.

Лекарь похлопывает себя по животу и добавляет:

— Еда — тоже лекарство.

— А как быть с диетой? — задает вопрос женщина.

— Кушай все. Только мясо не надо жарить. Кушай зелень, мацони, молоко, сыр, масло.

— А что это за лекарство, доктор? — интересуются оба.

— Одно потогонное, другое слабительное.

— Меня и так слабит, — жалуется женщина.

— Не беда, беджи. Кишки твои хоть и тонкие, но очень крепкие. Это подтверждает наука — медицина.

— Но я и так всю ночь потею, — говорит мужчина.

— Это лекарство поможет тебе.

— А зачем мне слабительное?

— Чтобы у тебя появился аппетит. Ну, всего доброго вам, дай вам бог здоровья!

Пациенты прячут бумажки.

— Большое спасибо, пошли вам аллах долгой жизни, — шепчет женщина и прижимает руками живот — ее продолжает мучить боль.

Мужчина, облизнув пересохшие губы, просит доктора Масима:

— Жена работает в поле, дети ходят в школу, нельзя ли мне лечь в больницу?

Масим сердится:

— Нельзя. В больнице нету мест. Кроме того, чем я тебя кормить буду? Из города не присылают продуктов, и кухня испортилась. Лежи себе дома и кушай плов с курятиной. У тебя же есть бумажка, так что трудоднями ты обеспечен…

Мужичина еще раз облизывает губы, его знобит… Опустив голову, он уходит.

В приемную входят двое новых больных: согбенный старик с палкой в руках и юноша с повязанными ушами. Опять слышится зов Масима:

— А ну-ка неси, девушка!

Старик и юноша проглатывают пилюли и запивают их мутной жидкостью из ведра. На балконе в это время появляется крепкий парень с хохолком. Масим выходит к парню и следует за ним во двор.

— Салам, Масим-гага!

Доктор, ответив на приветствие парня, тихо спрашивает его:

— В чем дело? Неужели опять захворал?

— Ну да.

— Теперь что у тебя?

— Баранина. Вечером принесу, сами увидите, какое мясо. Нужна бумажка. На два-три дня, чтобы успеть отвезти барана в город, на рынок.

— Хорошо, зайдешь, когда уйдут все больные… Только зачем тебе торчать в очереди, пройди на огород и полей пока грядки.

— Слушаюсь, — говорит крепкий парень и идет в сад.

Масим возвращается в приемную. Отобрав у старика и юноши термометры, удивляется:

— Зачем вы пришли? У вас же нет температуры?

— У меня болит ухо, боль прямо в мозгах отдается, — заявляет юноша.

— А у меня спину ломит, не могу ни согнуться, ни разогнуться.

Масим подозвал больных. Одной рукой щупает ухо юноши, другой спину старика. Оба стонут. Доктор нахмурился, что-то решает.

— А ну-ка откройте рот, высуньте ваши языки и кричите: а-а-а-а…

Оба старательно «акают».

Масим быстро пишет, вручает пациентам по две бумажки и дает им те же указания, что ушедшим мужчине и женщине: две ложки до еды, три после еды…

— А какие это лекарства? — спрашивает старик.

— Одно потогонное, другое слабительное.

— У меня болит ухо, зачем мне слабительное?

Масим поясняет:

— Не говори так, сынок. Нет такой болезни, от которой можно вылечиться без слабительного. Отчего болит ухо? От желудка. Почему? Потому что от уха к носу, а от носа к горлу есть путь. А горло ведет к желудку… А от уха болезнь переходит в мозг. Выпей слабительное, пусть очистится желудок, и твоему уху сразу станет легче. Однако соблюдай диету.

Старик, хватаясь за поясницу, стонет.

— А как поможет слабительное моей спине?

— Отчего болит спина? От ревматизма, А слабительное изгонит ревматизм, и ты успокоишься.

— Что ты такое говоришь, доктор Масим? — кисло улыбается старик.

— А ты как думал, Гасан-ами? Недаром наука называется медициной.

— Хорошо, а как мы будем работать? Дай нам бумажку, чтобы мы полечились дома.

— Раз нету у вас температуры, бумажку дать не могу. Счастливого вам пути, дай вам бог здоровья.

Масим выпроваживает старика и юношу и кричит:

— Входите двое.

Старик и юноша покидают двор и выходят на дорогу. А солнце… Оно выходит из-за туч, и длинные его лучи, подобно золотой лестнице, спускаются на середину дороги. Старик, посмотрев на солнечную дорогу, говорит юноше:

— Пойдем, получим в колхозе машину или арбу и поедем в медпункт соседней деревни. Там хороший доктор, его все хвалят.

Старик и юноша плетутся в колхоз.

Тем временем парень с хохолком успел полить грядки и поднялся на балкон.

Рабочий день Масима еще не кончился, но доктор уже снял халат и опять спускается во двор. Он снова кормит поросят и цыплят. Затем моет руки, потягивается, зевает и кричит:

— Несите, посмотрим! Эй, кто там!

Жена вносит два графина — желтый и белый. Теща вносит котел, из которого валит пар.

Доктор наливает в чашку желтоватую жидкость и хочет долить ее водой, но со двора слышится взволнованный женский голос:

— Дома доктор? Масим-гага, ради самого аллаха, будь добр, потрудись, идем к нам, мой ребенок заболел.

Масим доливает в спирт воду, опрокидывает чашку, морщится, крякает и набрасывается на еду. Голос женщины не умолкает.

— Не дадут спокойно проглотить кусок хлеба, — ворчит доктор.

Женщина входит в столовую и ломает руки. Масим, не глядя на нее, сердится:

— Рабочий день окончен. Я не могу нарушать государственный закон. Завтра приведешь больного, я посмотрю его.

— Доктор, у ребенка жар, он весь горит, может быть, он, не дай бог, не доживет до завтра.

— Ничего не случится с ним. Скажи твоему ребенку, что завтра придет доктор и даст ему игрушку. Разве так трудно успокоить ребенка?!

Масим чуть повернул лицо в сторону жены.

— Дай ей лекарства, пусть она отнесет их своему ребенку.

Получив пилюли и мутную жидкость в бутылке, женщина убегает. Вскоре она встретила старика и юношу.

Старик стал утешать ее:

— Пойдем в правление колхоза, позвоним по телефону доктору соседней деревни. Он сейчас же поспешит к твоему ребенку и как следует осмотрит… Позови его даже в полночь, все равно придет. У него и дома есть телефон… Если надо будет, он твоего ребенка отвезет в больницу.

Старик увидел в руках женщины бутылочку с мутной жидкостью.

— А этот захрамар (змеиный яд) не давай ребенку. — Он тут же взял из рук женщины бутылочку и швырнул ее на землю.

— Масим — злодей, сын злодея, а не доктор… Он слабительный и потогонный «доктор», больше он ничему в школе не научился… Пойдем, доченька.

Солнце, подобно красному шару, побывавшему в руках шаловливого ребенка, лениво опускается к горизонту. Его последние лучи напоминают огромные ножницы, воткнутые в густые волосы. Они вонзаются в густой лес на вершине противоположной горы. Здесь колоссальные ножницы разделились на две половинки. Одна, словно быстрые санки, скользнула с вершины к подножию и, проникнув в широкие окна белеющей на косогоре больницы, играет на круглом, напоминающем мотал с сыром, животе сидящего за столом мужчины. Доктор Масим, прикрыв глаза, бурчит под нос:

— На свете существуют две болезни: первая — болезнь желудка, вторая — болезнь горла. На свете есть два лекарства: первое — слабительное, второе — потогонное… Одно — до еды, другое — после еды. Раз ты знаешь это — ты, брат, доктор. На свете есть два профессора: первый тот, кто подарил мне диплом, второй тот, кто направил меня сюда. Спасибо каждому из них.

Выпив чашку спирта, Масим приступает к стоящему перед ним блюду.

— На свете есть одна хорошая вещь — еда, притом без всяких там диет… Мясо надо есть отварное, зелень и фрукты надо мыть. Можно есть мацони, молоко… Можно есть сыр, масло, плов, шашлык, бозартму, чихиртму… Словом, все, что тебе по зубам, что переваривает твой желудок. Ешь, но в сопровождении спирта… Это все, что есть хорошего на свете. Да ниспошлет аллах здоровье всем больным…

Прощальный луч солнца отражается в чашке с желтоватой жидкостью, которая плещется в дрожащей руке лекаря Масима.

Тот же луч отражается на стекле легковой машины, несущейся по предвечерней долине, стиснутой синими горами. В машине сидят солидный мужчина и молоденькая девушка. Мужчина — зав. райздравотделом. Девушка — молодой врач. Она едет, чтобы заменить лекаря Масима.

1954

Мой смех

Все знают: я люблю смеяться. А почему бы и нет! По-моему, смех — благородное человеческое свойство. Животные ведь не смеются и даже не улыбаются. Вообще, к смеху я отношусь серьезно. Даже сказал бы — я идейный сторонник смеха. Лично я считаю, что улыбка, смех и, если хотите, хохот — неоценимое сокровище. И, как только предоставляется случай, я заливаюсь во все горло. От места и времени это не зависит. Где бы я ни был, если мне смешно, я не могу сдержаться. И смеюсь. Жаль, конечно, что не везде и не всегда мой смех нравится. Но ничего не могу поделать с собой, верьте моему слову.

Представьте себе, что служат панихиду. Вот, поджав под себя ноги, сидит важный черноусый в золотых очках мулла. Он печально и пространно объясняет, почему его высокопревосходительство господин Магомед считал большим грехом пить вино и есть свиное мясо. Вдруг прибегает маленький мальчик и с детской непосредственностью радостно кричит:

— Папа, папа! Приехал дядя Ашот! Он привез тебе бочонок вина и большого поросенка!..

Ну скажите, как тут не расхохотаться? Хотя это и неуместно — вокруг сидят люди со скорбными лицами. Конечно, есть такие, которые смогли бы сдержаться. А я, каюсь, не могу.

Свою смешливость я получил по наследству — от отца, он тоже неисправимый весельчак. И еще какой! Правда, он считает, что перед лицом своей смерти смеяться гораздо труднее, чем во время чужой. В доказательство он рассказал случай, который с ним произошел в молодости.

…Я работал тогда на промысле. И такой у меня был беспокойный язык, что я часто спорил с хозяевами и со всяким начальством. В тот день я не стерпел, почему директор конторы и обругал меня. Я не только обругал в ответ, но и повалил его в лужу нефти. А директор был в новом белом костюме… И я расхохотался. Видимо, мой смех обидел директора, он приказал жандармам белого царя Николая схватить меня и услать далеко. В Сибирь. Там я познакомился с одним веселым лезгином. Его угнали в Сибирь за то, что он убил гостя сельского старшины. Мы, земляки, конечно, подружились. Вместе хохотали, хотя нам часто было совсем не до смеха. Вместе вернулись на родной Кавказ.

Когда настала зима, лезгин приехал ко мне в гости.

— Приезжай ко мне в Дагестан летом! — сказал он на прощанье.

Я, разумеется, поехал. Мой друг лезгин встретил меня на станции. С ним были его товарищи. Все они были вооружены до зубов. Все дни со мной обходились, как с самым дорогим гостем, угадывали мое малейшее желание, как говорится, смотрели в рот. Мы, азербайджанцы, тоже народ гостеприимный, но тамошнее гостеприимство поразило меня. Хозяин глаз с меня не спускал. Даже когда я выходил немного погулять, он сопровождал меня вооруженным. Да и дома не расставался с винтовкой. Мне показалось это довольно странным. Вокруг мир и покой, а он все время в полном вооружении. Я спросил его, в чем дело?

— Душа моя, таков обычай нашего аула.

Ну что ж, обычай, так обычай. В общем, неплохой обычай, решил я. Не знал я, что у этого обычая есть другая сторона. Оказалось, что в этом ауле личного врага из мести не убивают, а отправляют на тот свет его дорогих гостей. Так что в силу обычая лезгин и убил гостя сельского старшины… И вот теперь ему приходилось охранять меня. Я ведь был очень дорогим гостем… Но обо всем этом я узнал потом.

Однажды вечером мой друг готовил во дворе ужин. Винтовка лежала позади него. Я, ничего не говоря, взял ее и унес в дом. Вокруг бегали дети, и я боялся, что кто-нибудь заденет ружье и оно выстрелит. Мы стали ужинать. Только протянули руки, чтобы взять первый кусок, как на скатерть легли тени. За нашими спинами стояли два вооруженных лезгина с мрачными лицами. Один направил винтовку на хозяина, а другой приставил кинжал к моей груди. Мой друг быстро повернулся, шаря рукой по земле.

— Где винтовка?! — крикнул он.

Вместо ответа я спросил:

— Что хотят от меня эти люди, душа моя?..

Он замотал головой так, как будто у него сильно болели зубы.

— Я же тебе говорил, у нас обычай такой, братец гость. Обычай! — грустно повторил лезгин.

Вдруг он страшно закричал, прямо завизжал:

— Ничего, ничего! Пусть только он тебя убьет, пусть! Клянусь, я убью в его доме самого дорогого гостя! Как капусту изрублю! Не мужчина буду, если я так не сделаю! Можешь умирать, братец гость. Не беспокойся, я отомщу за твою кровь! Страшно отомщу!

Мне стало смешно. До того смешно, что я не сдержался и так захохотал, что кинжал, приставленный к моей груди, мелко задрожал. Человек, который держал его, выпучил глаза. Тут же он убрал кинжал и сказал растерянно сквозь зубы:

— Ну и человек! Перед своей смертью смеется. Нет, такого я не могу убить! Наш счет останется незаконченным до нового гостя, — сказал мститель.

Оба лезгина ушли. Хозяин обнял меня:

— Ай, какой ты молодец, брат! У тебя душа льва! Не знаю, есть ли у льва душа, но моя душа в это время была в пятках. Первый раз в жизни я смеялся, когда все тело покрылось холодным потом. Ох, не легко смеяться перед смертью, сынок, ох, трудно!..

Отец умолк. А мне в голову пришла интересная мысль. По-моему, умереть смеясь, лучше, чем смеяться перед смертью и остаться в живых. Кто знает, выпадет еще на твою долю такая смерть?.. Упустить такой редкий случай — просто смешно. И я рассмеялся. О причине моего смеха, я, конечно, не мог сказать отцу. Поди скажи ему, почему он не использовал такой случай, пятьдесят лет назад? И меня охватил новый приступ смеха. Глядя на меня, расхохотался и отец. Он словно понял, отчего я смеюсь. Услышав раскаты нашего хохота, прибежала мать и спросила, улыбаясь:

— Чего вы здесь так смеетесь? Скажите мне, я тоже посмеюсь с вами!..

1961

Брак по расчету

Ничто не радовало черноокую красавицу Кесире-ханум. Настроение ее ухудшалось по мере того, как она приближалась к порогу новой жизни. Вот этот-то порог ей и не хотелось переступать.

Предчувствия терзали ее душу. Тяжелые мысли — порождение одиночества, но Кесире-ханум, очевидно, не знала об этом и все больше отдалялась от своих подруг-однокурсниц.

Во время перерыва она уходила в самый дальний угол аудитории и глядела в окно на стену соседнего дома, увешанную рекламными афишами.

Да, Кесире-ханум переживала. Тоска молодой красавицы не поддается описанию, ибо причина ее глубока и сложна.

Как-то к ней подошла Сефура, ее однокурсница и подруга, и тревожно спросила:

— Что с тобой, ханум? Почему ты таешь, как свеча?

Мы сказали — подруга Сефура? Это верно. Но дружными подругами Кесире и Сефура были больше года назад. До замужества Сефуры. А затем они… Нет, не то чтобы поссорились, а просто охладели друг к другу. Из-за различия во взглядах. Замужество Сефуры лишь подчеркнуло это различие. Видите ли, Сефура собиралась выйти замуж за офицера милиции. И уведомила об этом Кесире-ханум.

Красавица Кесире, статная, черноокая, горделивая, была поражена:

— За милиционера? Что, других людей уже нет вокруг нас? Неужели ты полюбила человека, не обладающего никакой специальностью?!

Сефура не оценила удивления Кесире.

— Я же полюбила его, при чем тут специальность? Во-вторых, работник милиции — это очень серьезная специальность. И не каждому она дается. Мой жених — оперативный работник, он смелый, отважный, всесторонне образованный, недавно окончил высшую школу и вообще весьма воспитанный человек. Я бы всем достойным девушкам пожелала такого мужа, как мой Гулам.

— У твоего жениха, может быть, действительно много похвальных качеств. Но все-таки он — милиционер.

Теперь и вам, уважаемые читатели, известно, в чем состояло различие во взглядах подруг.

Сефура, защищая свою точку зрения, сказала что-то обидное в адрес Кесире, та тоже не осталась в долгу. Итак, причиной размолвки стало разное понимание места и роли милиции в нашей жизни, а также образ милиционера-современника.

Однако добросердечная и незлопамятная Сефура пригласила Кесире на свою свадьбу.

Однако гордая Кесире-ханум, учтиво поблагодарив подругу за приглашение, на свадьбу не пришла. И даже сказала, про себя конечно, такие слова:

— Милицейская свадьба… Мне там делать нечего.

Встретив в коридоре института Сефуру, Кесире вежливо улыбнулась, на ходу поздравила подругу и прошла в аудиторию.

Однако (в третий раз) добрая Сефура стала замечать затаенную грусть Кесире.

В этот день Сефура подошла к окну, нежно прикоснулась к плечу Кесире и участливо спросила:

— Ты не больна?

Кесире продолжала изучать афиши на стене. Все же, переполненная грустью, она невольно вздохнула:

— Лучше бы я на самом деле заболела.

— Вот как! Что же случилось, ханум? — встревожилась добрая Сефура.

— Что еще может быть хуже? Столько лет училась, даже глаза начали тускнеть. А вот скоро получу диплом и пошлют меня в такую глушь, где никакого света не увидишь. Даже солнцу не будешь рада.

— И это все, что тебя печалит?.. Но разве наши сельские местности не прекрасны?.. Подумай сама: величественные горы, цветущие сады, журчащие родники… Живут там люди чистые душой и сердцем. И ты принесешь им знания, они будут прислушиваться к твоему слову, ты будешь воспитывать юное поколение.

— А для себя что? Что там есть для души? Может быть, театр, концертный зал?

— Ты сама можешь все это создать. Если не театр, то театральный коллектив, музыкальный кружок.

— Благодарю за добрый совет. Почему бы тебе самой не поехать и не создать все это? Я искренне порадовалась бы твоим успехам. Поезжай!

— Я бы поехала, если б мой муж по долгу службы не обязан был жить в городе.

— Скажи, какая причина! Служба мужа! — рассмеялась Кесире. — Чтобы не поехать в деревню, можно придумать много причин.

— Напрасно иронизируешь. Офицер служит там, где ему приказано. Таков порядок. И жене приходится быть вместе с мужем, — сказала Сефура.

— Неужели это так? — искренне удивилась Кесире-ханум.

— Странно… Кто этого не знает?!

Кесире, как бы раздумывая, проговорила:

— Возможно, и я вышла бы замуж за милиционера, только чтоб жить в Баку. Может быть, среди знакомых твоего мужа есть неженатые работники?

— Ты серьезно спрашиваешь?

— Когда тебе угрожает злая судьба, выйдешь и за милиционера.

Сефура готова была вновь обидеться, но раздался звонок, звавший всех на лекцию.

В тот вечер Кесире не находила себе места. Ночь не принесла ей успокоения. Она глядела в темное небо, и ей казалось, что отчетливо видит погоны, усеянные звездами. А рядом — свидетельство о браке и на нем золотая круглая печать. Затем звездочки и печать пустились в хоровод. Позже стало мелькать лицо незнакомого мужчины в погонах. Это он! И она не лишится ничего из того, к чему так привыкла: театра, кино, концертов, забот матери, старших братьев, домашнего уюта…

Утром Кесире-ханум поспешила в институт, чтобы встретить Сефуру.

— Ты сказала своему мужу о моей просьбе? — спросила она подругу.

Сефура заметила, что глаза Кесире как будто посветлели, она улыбалась, словно в ожидании чего-то приятного.

— Ты серьезно говоришь? — в который раз осторожно спросила Сефура.

— Вполне. Я и с мамой советовалась. Непременно скажи своему мужу. И прошу тебя, Сефура-джан, побыстрее. Пусть твой муж подыщет для меня офицера, который должен работать в городе.

Сефура растерялась. Она не могла понять, шутит Кесире или нет.

— Как же можно… Выйти замуж, не полюбив?

— Если я выйду за него замуж, это еще не значит, что я стану его женой. Ради бога, Сефура, сегодня же скажи своему мужу. Только, Сефура-джан, пусть наш разговор останется между нами.

Сефура, вполне понятно, ничего не сказала мужу о странной просьбе ее подруги. А та продолжала настаивать.

И Сефура наконец решилась. Ее муж, конечно, удивился и предположил, что подруга жены шутит.

— Нет, мой дорогой, Кесире не шутит. Она даже готова обидеться на меня.

Муж Сефуры, посмеявшись над прихотью Кесире-ханум, тотчас забыл о ее просьбе.

Но от него не отставала Сефура, которую не оставляла в покое Кесире.

Кому не известно, как трудно избавиться от настойчивых напоминаний жены, когда ей вдруг вздумалось осчастливить свою родственницу или любимую подругу.

И лейтенант Гулам Аббас-заде решился. На примете у него был старший лейтенант, холостяк. А что, если познакомить старшего лейтенанта Гасанкулиева с красавицей Кесире-ханум? Правда, будущему жениху уже около сорока… Правда, Гасанкулиев — человек со странностями… Но у кого их нет?

Все же муж Сефуры не торопился знакомить Кесире с Гасанкулиевым. Чтобы утихомирить каким-то образом свою жену, он сочинил Гасанкулиеву довольно-таки непривлекательную биографию.

— Имей в виду, что он бросил двух жен. Кроме того, он ужасно замкнутый человек — из него лишнего слова не вытянешь. И вообще у него тяжелый, невыносимый характер, хотя он и обладает приятной внешностью.

Сефура все это поведала Кесире, надеясь, что такая биография жениха охладит ее. И даже от себя добавила:

— Ему знаешь сколько лет?

— Сколько?

— Сорок пять.

— Да хоть пятьдесят! Какое это имеет значение? На что мне юный муж, я же не собираюсь веселиться в его обществе…

И вот Сефура заставила своего Гулама пригласить старшего лейтенанта Гасанкулиева в гости.

Войдя в комнату, Кесире-ханум удивленно остановилась на пороге. За столом рядом с мужем подруги сидел, скажем честно, моложавый, широкоплечий и, как говорят, интересный офицер в темно-синем кителе с серебряными погонами.

Он тотчас решительно поднялся, чуть наклонил голову, щелкнул каблуками и представился:

— Салам Гасанкулиев.

Кесире-ханум вздрогнула: совсем не то она ожидала увидеть.

И почему-то прежде всего обратила внимание, что у офицера строгие глаза. Кесире невольно как-то сжалась.

Сефура предложила гостям чай, ароматный азербайджанский чай, способный поднять настроение даже у самого грустного человека.

Гасанкулиев сразу же затеял разговор, стал рассказывать о весьма интересных вещах.

«Почему Сефура уверяла, что из него слова не вытянешь?» — в недоумении спрашивала себя Кесире.

Гулам перевел разговор на международные темы. Но и тут Гасанкулиев оказался на высоте. Он уверенно разбирался в событиях в разных странах, столь безошибочно называл города, правителей, президентов, королей, сенаторов и министров, что Кесире почувствовала себя неучем, зеленой дошкольницей.

Чтобы хоть что-то сказать, Кесире упомянула о своей любви к театру.

И опять Гасанкулиев показал себя с лучшей стороны. Его суждения поразили Кесире-ханум, она не могла возражать: перед ней сидел весьма знающий человек.

«Теперь мне все ясно… Его специально пригласили, чтобы проучить меня. Хорошо же. Я отблагодарю тебя за это, дорогая Сефура. Между нами все кончено», — негодовала гордая Кесире-ханум…

Она была намерена под каким-нибудь предлогом уйти домой, но ее заставили остаться и поужинать. Кесире уже с трудно скрываемой неприязнью смотрела на старшего лейтенанта: «Подумаешь, какой герой! Бросил двух жен, а теперь красуется и разглагольствует!»

После ужина Гасанкулиев попросил у Кесире-ханум разрешения проводить ее домой.

На прощание та язвительно сказала Сефуре:

— Спасибо за урок. Лучше я поеду в деревню умирать от тоски, чем выйду замуж за этого самовлюбленного красавца-зазнайку. О, я его хорошо поняла. Уверена: не он ушел от своих жен, а они ушли от него.

Однако она позволила Гасанкулиеву проводить себя домой. Почему-то бросилось в глаза, как он уверенным, точным движением руки надел фуражку, как учтиво открыл дверь, пропуская ее вперед.

«Старается. Играет роль. Обольщает», — думала разгневанная Кесире-ханум.

Был чарующий весенний вечер. Все благоухало. На тротуарах много гуляющих. Вот молодой человек дарит девушке цветы. У ворот, сидя на стульях, о чем-то беседуют старики. Великолепен Баку теплым безветренным вечером.

Но Кесире-ханум ничто не веселило, наоборот, все раздражало, даже начищенные ботинки этого самоуверенного офицера. И вышагивает он, как солдат на параде.

У ворот дома она холодно попрощалась с Гасанкулиевым и быстро скрылась в подъезде.

— Чудесная, очень скромная девушка, — сказал утром Гуламу старший лейтенант.

— По-моему, излишне гордая, — нехотя ответил Гулам.

— Как ты считаешь, прилично ли будет, если я приглашу ее в театр? — спросил Гасанкулиев.

— Не знаю. Сейчас, кажется, не время. Она готовится к защите диплома. К тому же, если ты два-три раза покажешься с ней на людях, сразу все скажут, что ты ее жених… Ты же знаешь, каковы взгляды наших отцов и матерей, дядей и тетушек. А с ними приходится считаться.

Кесире ничего не утаила от своей матери. И та ей сказала:

— Какая тебе разница, какой он, дочь моя. Лишь бы остаться в Баку. С помощью аллаха ты не станешь его женой. А печать в паспорте — пустяк…

Но этот офицер — его фамилия, кажется, Гасанкулиев — не дает о себе знать. Уже прошло больше недели. Этого Кесире-ханум никак не ожидала. Она снизошла до него, унизилась, пошла на смотрины, а он исчез. Какая черная неблагодарность!

Кесире просто ошеломила Сефуру:

— Куда девался этот жених?

— Почему жених?

— Разве вы не сказали ему, зачем и с какой целью пригласили меня в гости?

— Конечно, нет.

Черноокая Кесире вспыхнула от досады…

А день распределения выпускников института уже приближался…

Однажды Кесире-ханум увидела офицера Гасанкулиева недалеко от своего дома. Он, улыбаясь, шел ей навстречу.

Кесире сделала безразличное лицо, чуть прищурилась, словно не узнала старшего лейтенанта. А в полушаге от него протянула руку и так щедро улыбнулась, что Гасанкулиеву показалось, будто у бакинского солнца появился черноокий спутник.

Ах, как жаль, что ее дом совсем рядом! Условились встретиться вечером у сквера.

…Кесире-ханум торопится на свидание, она уже примеряет четвертое платье. А на столе лежит дипломная работа… Но в министерстве просвещения давно знают, как сильно бакинская весна снижает успеваемость студентов.

Что это? Гасанкулиев явился в штатском, в светло-сером костюме.

— Форма вам больше к лицу, — вырвалось у нее.

— Счастлив, что вы это заметили.

Кесире и Гасанкулиев поднялись на фуникулере в парк. И там, на скамье, глядя на расцвеченный огнями Баку и великолепный порт, Кесире-ханум узнала много чрезвычайно интересного.

Старший лейтенант не был женат. Его невеста погибла во время несчастного случая шесть лет назад, когда Саламу минуло тридцать два года. До службы в милиции старший лейтенант окончил юридический институт. Его отец был главным инженером на одном из нефтепромыслов. Сейчас он живет вместе с матерью и младшей сестрой. И еще она узнала, как счастлив Салам Гасанкулиев, что встретил ее, спутницу бакинского солнца…

Одним словом, было сказано все, что говорят влюбленные в майскую ночь. Антон Павлович Чехов предупреждал, что плох тот рассказ, который кончается свадьбой. Но что поделаешь, если без нее не обойдешься…

Кесире переехала в дом Гасанкулиевых. А через месяц Салам сообщил супруге, черноокой красавице Кесире:

— У меня две приятные новости. Во-первых, мне присвоено звание капитана, а во-вторых, я назначен начальником отделения милиции… Мы с тобой уедем в горный район, там строится большой химический комбинат. Там уже построены дома для работников комбината, целый город. В том числе — школы, клубы, кинотеатры, уже проложены дороги. Остается лишь установить оборудование. Защитишь диплом, и я с радостью встречу тебя, моя дорогая Кесире.

Что оставалось ответить черноокой Кесире, мечтавшей не покидать Баку?

Скажите сами. Я — не в состоянии.

1

Бозбаш — суп из баранины с горохом и зеленью.

(обратно)

2

Хала — тетя, сестра матери.

(обратно)

3

Xалг — народ.

(обратно)

4

Сюд — молоко.　

(обратно)

5

Xалча — ковер.

(обратно)

6

Молитва, отгоняющая злой дух.

(обратно)

7

Енгэ — женщина, сопровождавшая невесту в дом жениха.

(обратно)

Оглавление

Об авторе

Карьера Ногталарова Сатирическая баллада

  Вместо (крайне необходимого) пролога

  Рождение и детство Вергюльаги

  Дядюшка Вергюльаги

  Глава без названия

  Юность Вергюльаги Ногталарова

  Женитьба Вергюльаги Ногталарова

  Товарищ Ногталаров — глава учреждения

  Спасибо вам, родня!

  Ящики Ногталарова

  Вопрос, оставшийся без ответа

  Дверь приоткрывается

  Дверь закрывается

  И снова открывается дверь

  Военная служба Вергюльаги Ногталарова

  Вергюльага Ногталаров в тылу

  Снова во главе дела

  Вторая ступень

  Да здравствуют свои, близкие люди!

  Вопрос о секретарше

  Серчэ-ханум

  Вопрос о заместителе

  Несколько слов о сборщике утиля Абыше

  Гая-хала

  Товарищ Ногталаров и товарищ Мирмамишев

  Земной шар вращается

  Товарищ Ногталаров дома

  Разоблачение «шпиона» товарищем Ногталаровым

  Ответы товарища Ногталарова

  Вопросы товарища Ногталарова

  Юбилей товарища Ногталарова

  Еще раз о бывшем старьевщике Абыше

  Еще раз о Серчэ-ханум

  Снова о Гая-хале

  Еще раз о дяде товарища Ногталарова

  Земной шар продолжает вращаться

  Случай на улице

  Последняя ступень

  Попрощаемся с товарищем Ногталаровым

Рассказы

  Мечта не сбылась

  Раб живота

  Хлеб — яд

  Братья Мыховы

  Мальчик заблудился

  Письмо

  Опоздала

  Дочь Енгэ

  Взяткодатель

  Как он стал поэтом

  Лекарь Масим

  Мой смех

  Брак по расчету Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg