«Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. (СИ)»

Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. (СИ) (fb2) - Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. (СИ) 582K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Юрьевич Ильенков

Annotation

"Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.." - это сатирико-юмористический роман в жанре психологической трагикомедии. Как ёмкий чемодан заядлого путешественника, он плотно набит не только острыми и яркими эпизодами, но и небезынтересными философско-политическими рассуждениями о превратностях Бытия, что не только не даст скучать даже привередливому читателю, но и, надеемся, вынудит его - задуматься о себе, обществе и Мире.

Ильенков Андрей Юрьевич

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Ильенков Андрей Юрьевич

Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..

ЧАСТЬ I

ЧЕРТОВЩИНА

"Просите, и дано будет вам;

ищите, и найдете; стучите, и отворят вам;

ибо всякий просящий получает, и ищущий находит,

и стучащему отворят."(Матф.7:7,8)

Глава 1

Тело Вовы Уклейкина, неполных тридцати трёх лет человека, как от бессилия сброшенная на пол вдрызг замасленная телогрейка тракториста за ночь на 200% перевыполнившего месячный план, уже едва ли не сутки валялось почти убитым рядом с осиротевшим диваном и фактически не подавало хоть сколько-нибудь заметных признаков жизни. Лишь иногда оно, вдруг, импульсивно меняло положение в пространстве, издавало слабый, неопределённой тональности звук и снова замирало на часы, будто спутник, менявший геостационарную орбиту по сигналу с Земли из центра управления полётами.

Физиологические параметры в беспамятстве распластавшейся субстанции были обыкновенными для среднестатистического москвича начала XXI века за исключением разве что некоторой полноты, впрочем, впритык вписывающейся в разумные рамки тогдашней зауженной моды. Характер же, рухнувшей в бездну неведения, равномерно посапывающей разумной части вселенской материи, выделялся из обычного ряда рода человеческого разве что некоторой взбалмошностью и горячностью, что в итоге и являлось причиной периодически всплывающих из бездонных глубин провидения неприятностей на ухабистой дороге бытия. И, тем не менее, несмотря на это (будем откровенны: ведь в воспалённом жизненными неурядицами мозгу каждого из нас в той или иной степени нагло бесчинствуют, кажущиеся странными для стороннего наблюдателя 'тараканы'), Вова был добрым, хорошо воспитанным и весьма образованным человеком, что в целом уравновешивало импульсивные выбросы его эго. Правда, только до тех пор, пока кто-то или что-то вновь не выводили его из относительно гармоничного состояния умеренно-пассивного существования в окружающем пространства и некоего критического созерцании оного.

'Раз я есть и пусть пока безнадежно пытаюсь пробить своим ничтожно-крохотным серым веществом бесконечно-бетонную тайну всего сущего и не явного - значит Природе, создавшей всё и вся, включая в том числе и меня - так, стало быть, нужно. Точка! Какие бы второстепенные по своей сути обстоятельства не пытались бы убедить меня в обратном', - часто рассуждал он и тем успокаивал себя после очередной бытовой загогулины.

Не смотря на некую склонность к лености, Уклейкин был прилично начитан: удобный, вышеупомянутый диван, а главное - обширная библиотека, доставшаяся от рано умерших родителей, но успевших привить сыну любовь к знаниям - сему весьма поспособствовали. Этот факт с выгодной стороны выделял его среди внешне пёстрой, но в целом внутренне серой толпы сверстников того смутного времени, ну и как водится - раздражало самолюбие тех из них, чья завышенная самооценка зиждилась лишь на хлипких знаниях и что более прискорбно - на не желании посредством даже некоторого усердия их приумножить. Тогда вообще многие, если не сказать - большинство жителей страны или как тогда их вдруг начали называть не русскими, но - россиянами, старались по меткому выражению Великого князя Александра Невского: не быть, а слыть, что и приводило в итоге к массовому невежеству через подмену вечных ценностей - бренными, материальными.

Впрочем, вся информация - нужная и не нужная, обильно почерпнутая Володей из книг, была не достаточно систематизирована и размётана по закоулкам его сознания словно осенние листья после бури: от Библии до Маркса, от Блока до Петрарки. Но горе тому, кто выводил его из душевного равновесия некомпетентностью, очевидным ляпом и уж тем более откровенной ложью по обсуждаемому вопросу. Тогда по какой-то неизъяснимой причине, вдруг, все те знания, которые хаотично существовали в его мозгу, выстраивались в стройную логическую цепь, как патроны в пулемётную ленту и он с нескрываемым отвращением и злостью в прах "расстреливал" обезоруженного доказательными аргументами оппонента. А иногда в силу вышеупомянутых, относительно импульсивных свойств характера прикладывался к субъекту раздражения и физически - комплекция то весьма убедительная - от чего собственно в итоге и имел не иссякающие неприятности по жизни.

Тем временем кануло в лету ещё с полчаса земного времени. И, наконец, ближе к обеду, когда плоть Уклейкина начала в очередной раз менять ориентацию в пространстве комнаты в его потухшем сознании, как в электрическом тумблере, что-то щелкнуло, и он очнулся. Вернее сказать его организм попробовал вернуться к чувствам свойственным нормальному человеку при полном уме и здравии. Но первая попытка оказалась тщетной - глаза, как окна в мир - не открывались, будто наглухо были зачехлены чугунными ставнями, а плоть, словно чужая, предательски не подчинялась командам, поступавшим из неуверенно выходившего из почти комы мозга. Особенно невыносимо давило внутрь головы левое око и его окрестности, пышно и обильно расплывшиеся в виде сочного, переспелого кровоподтёка на четверть лица. Володя от физической невозможности увидеть свет Божий поначалу даже растерялся. И хотя подобное случалось с ним и ранее, ну может быть не в такой запущенной степени, усилием ещё не сломленной к жизни воли он мысленно ещё раз приказал всем составляющим своего организма привести себя в должный порядок.

Первым, как всегда, со второй попытки откликнулся мозг и принялся за титаническую работу. По заложенной самой природой специальной программе, не много очухавшись, он тут же дал соответствующие распоряжения нервным окончаниям, и еле шевелящиеся пальцы правой руки, неимоверными усилиями таки раздвинули менее припухшие, но почему-то ещё гуще, отливающие ядовито-сизым цветом веки противоположного правого глаза. Мутный, почти потухший зрачок Уклейкина полосонуло светом так же, как в страшной сече разъярённый казак наотмашь срубает шашкой от плеча до пят врага своего: молниеносно и окончательно; после чего дикая боль насквозь пронзив всю плоть жертвы, мгновенно и уже навсегда исчезала из разрубленной пополам плоти. В данном случае после резкого, секущего светового удара в раненый глаз боль также поначалу исчезла; но, увы, через секунду предательской возвратной волной - вновь накатила изнутри пусть и с меньшей, но размазанной уже на всю голову нудящей силой. Не дожидаясь соответствующей команды измученного мозга веки мгновенно схлопнулись, словно дубовые двери в парадном на которые навесили новые, только что смазанные несмываемым солидолом, упругие пружины.

И тут же живительные, крупные капли пота огромными, жирными мухами, не спешено, но уверенно, по-хозяйски, по знакомым, давно проторенным дорожкам, потекли с бледного лба Уклейкина, из висков, из-под волос и едва ли - не из глаз, столь варварски покалеченных пока неизвестными ему обстоятельствами вчерашнего дня. Со стороны даже могло показаться, что это слёзы - так всё перемешалось на измождённом лице его - возможно, так оно и было на самом деле - почём нам, грешным, знать.

Солоноватая, горькая влага в виде отхожих шлаков выделялась уже изо всех частей тела Уклейкина в такт набирающему сил и оборотов сердцу, навсегда унося вместе с собой из постепенно очищающегося организма, отравленные накануне, жестоким принятием на грудь букета заражённых в разной степени алкоголем напитков. Крайне медленно и робко, но главное, - последовательно начали воссоединяться едва не оборванные неизвестными событиями вчерашнего дня не зримые нити сущего, связывающие жизнь Володи с внешним миром. Ещё слабо понимая происходящее, всё существо его уже предвкушало ту неописуемую радость надежды очередного избавления от рукотворных мук через своеобразное воскрешение.

Итак. Получив через страдания и природную смекалку посредством подбитого необъяснимыми обстоятельствами прошлого зрака световой сигнал извне, мозг Вовы ещё более оживился и начал выстраивать простейшие причинно-следственные связи, чем, безусловно, обнадёжил впавшего в беспросветное уныние хозяина.

'Раз узрел свет, то, следовательно, - я вижу; если свет проистекает от солнца или лампочки, - пока не суть важно - то и Вселенная существует; если же смог проанализировать сие - значит - я не только живой, но и с ума ещё, похоже, не двинулся', - пытался успокоить он себя. 'Если, конечно, я не на том свете или в непролазном сне, что, по сути, пока одно и то же, правда, второе - предпочтительней', - тут же сомневалось заваленное трудноразрешимыми задачами все ещё ослабленное сознание его. 'Но как же, блин, гадко: во рту не меньше батальона кошек, наверное, нагадило; мною теперь хорошо тараканов морить - дыхнул на пруссаков, - и подметай угорелых кучками в совочек, пока не очухались', - неуклюже пытался Уклейкин взбодрится горькой шуткою. 'Ой! А кости-то как ломит, будто Мамай прошёлся: где же это меня так обласкали? - ни чего не помню', - тут же раздосадовался он своим трагическим состоянием, пытаясь безуспешно пошевелить затёкшими частями тела, но в ответ повсюду чувствуя лишь глухую, зудящую боль и встречая отчаянное сопротивление пока ещё неподконтрольных частей плоти. 'Интересно, есть ли в холодильнике хотя бы бутылка пива или Петрович, как всегда, без спроса одолжился?.. Если - нет, то - хана, - могу не дотянуть до магазина. Но если, Бог даст, - выживу, разнесу этого почётного пенсионера ко всем чертям. Господи, да когда же это всё кончится...'

Вова уже было начал, в связи с постепенным осознанием навалившегося на него из бездны неизвестности гнёта тяжелейшего похмелья, как всегда, предаваться критическим рассуждениям о своей несчастной судьбе и в сотый раз клясться, что впредь - он более не будет так издеваться над собою, как вдруг, - укололся пятой точкой обо что-то... Аромат раздавленной розы, словно едкий "нашатырь", удивительно быстро привёл в чувство, его едва не увядшую память.

'ЁКЛМН! Какая же я все-таки, чёрт меня подери, скотина!' - тут же внутренне громко разразился Уклейкин сам на себя уничижительной тирадой, вдруг пусть и отрывочно, но таки вспомнив, что с ним приключилось, со злостью и даже остервенением рефлекторно почёсывая ужаленную шипами благородного цветка, простите, задницу.

А вчера приключилось следующее. Будучи приглашённым своим лучшим другом Серёгой Крючковым на его свадьбу, под самый занавес, Уклейкин устроил форменный скандал в виде драки по стандартным на то основаниям. Ну, о чём обычно ведутся споры в тёплой русской компании на подобных праздничных мероприятиях, когда количество выпитого уже в разы превышает соответствующие смертельные нормы ВОЗ (Всемирной Организацией Здравоохранения)? Да, конечно же, - о вечных и, кажущиеся неразрешимыми в начале и вполне очевидными в конце бурного обсуждения вопросами: о жизни и смерти, о любви и ненависти, о Родине и её врагах, о Боге и Дьяволе - смысле бытия одним словом.

Опуская в целом интересные, но слишком уж объёмистые и порой не форматные подробности разразившегося под занавес свадьбы диспута о сути сущего и не явного, спонтанно переросшего в бурную потасовку между его участниками резюмируем: в конце - концов, какая свадьба без драки. Ну, с кем не бывает - главное, что все живы и относительно здоровы, если не считать ссадин, вывихов и синяков. Ведь традиция штука не простая: веками вынашивается и как настойка, во времени выстаиваясь, становится только крепче. Хороша ли она или плоха, кажется со стороны, - дело десятое, ибо, как говорится, на вкус да цвет - товарищей нет. Но не зря, видимо, мудрые пращуры наши завели уклад такой на свадьбах. Есть в нём, значится, скрытый от поверхностного, близорукого и осуждающего взгляда потаённый и важный смысл, коли, целый народ от поколения к поколению хранит и несёт его с собой из прошлого в будущее в течение столетий тернистого движения по спирали познания мира и своего совершенствования в нём.

'И какой же, чёрт поганый опять меня дёрнул ввязаться в этот бессмысленный спор о смысле жизни - вон даже сейчас: 'масло масленое' получается', - с отвращением воспоминая обрывки вчерашних нелицеприятных событий, продолжал корить себя Уклейкин, безуспешно пытаясь преодолеть гравитацию, что бы по удобнее присев на полу окончательно размять затёкшие конечности.

- Что значит какой?! Вы что ж, уважаемый, к нам так презрительно и обезличенно относитесь - меня, например, зовут Авов Никйелку, - вдруг, чётко, как гром среди ясного неба, услышал рядом с собой Владимир чей-то, как ему показалось, слащавый, но абсолютно уверенный в себе голос.

'Это что ещё за...абракадабра? Наклейка... какая-то... опять, что ли меня в сон бросило', - недоумённо и чуть настороженно подумал Вова.

- Это, Владимир Николаевич, - не сон, как вы изволили, выразится, а самая, что ни на есть реальность, но если вы в таком количестве будете и далее поглощать алкоголь, то белая горячка вам гарантирована раньше, чем осознание происходящего. И не 'наклейка', а Уклейкин наоборот.

'Стоп, стоп...это как в 'Зазеркалье' Кэрролла что ли?' - неожиданно быстро сориентировался жёстко стиснутый тисками непонимания воспалённый мозг Володи.

- Ну, слава Бо... ой! чур меня, чур, - извините, вырвалось: 'поздравляю' - имел я ввиду: начали таки соображать, - смущённо осёкся, но затем также твердо и уверенно продолжил неизвестный Уклейкину холодный голос. - Я, кстати, всегда, отдавал должное вашей проницательности: жаль, что способности свои так бездарно растачаете, а могли бы при известном усердии добиться куда большего, чем должность рядового корреспондента ведущего мизерную и сомнительную колонку в 'Вечерней газете' о, якобы, неизъяснимом.

'Позвольте, позвольте, вы, что же это мои мысли читаете: я же ещё и слова не проронил?' - удивившись, ещё более насторожился Володя, - и потом, какое вам дело: где и кем я работаю?..

- Ну, да... читаю мысли на расстоянии. А разве это криминал? В вашей же газетке, например, объявлений типа: 'угадываю выигрышные номера лотерей', 'восстанавливаю утраченный мозг' и прочей ахинеи - пруд пруди и никого в кутузку за это не сажают, даже напротив - народ в очереди стоит, дабы отдать 'целителям' свои кровные. Вы с похмелья молчите, как телёнок, а у меня времени в обрез, что бы ждать, когда вы соизволите привести себя в чувства свойственные нормальному, трезвому человеку; ну, а где и кем вы работаете - мне, если честно, - совершенно по барабану: так-с...- профессиональная привычка знать, так сказать, всю подноготную подопечного.

Володя всегда (и в целом - заслуженно) считал себя человеком достаточно разумным, почти практичным: отчего, не смотря на вышеупомянутые проблемы связанные исключительно с локальной необузданностью собственного характера, безошибочно обходил расставленные расплодившимися в неимоверном количестве жуликоватыми дельцами житейские капканы вроде всевозможных бесплатных лотерей, распродаж и т.п. Опора на здравый смысл, подкреплённая пусть и не плотно систематизированными, но обильными знаниями, почёрпнутые из родительской библиотеки позволяли ему почти всегда избегать бытовых пробоин с этой стороны бытия, в том числе и для и так бесконечно дырявого и тощего кошелька. И когда он что-то не понимал, то прежде чем принять решение или выразить своё мнение по тому или иному вопросу во главу угла ставился принцип отточенный народом веками на собственной шкуре: 'Семь раз отмерь - один раз отрежь'. Но сегодня от неожиданности и необычайности происходящего он, что называется: выпал в осадок, и начал медленно, как ему тогда показалось, сходить с ума...

'Да кто вы, чёрт меня задери, такой! Как сюда проникли?! И, наконец, по какому праву вы лезете в чужые мысли?! Я вот сейчас глаза открою, встану и покажу вам, где раки зимуют!' - попытался, было, возмутится на не известного, не званого и крайне самоуверенного гостя Уклейкин. Но наглухо слипшаяся за сутки молчания после свадебных изобилий глотка, лишь еле слышно, совершенно неразборчиво и безобидно рыкнула чем-то среднем между писком нечаянно раздавленного слоном мышонка и хрипом подавившегося огромной сосиской щенка.

- Как кто? Вы что же еще не поняли? - вновь искренне изумился незнакомый прохладный голос, - напрасно тогда я вас, Володенька, похвалил, напрасно... - И, умоляю, вас, на правах, хотя бы, гораздо как старшего... э... скажем... разумного существа: не стоит меня пугать какими-то там раками. Ибо, после вчерашней, развязанной вами же, на свадьбе друга драки даже без учёта смертельного количества выпитого - вам минимум пару дней отлёжаться надобно, а не кулачками размахивать; да и бесполезно это по отношению ко мне - в принципе. И потом, не всё ли вам равно: как я проник к вам в комнату, если именно вы меня и позвали? Для меня и нашего брата не возможного - нет, - как молотом по наковальне продолжал печатать каждый слог голос незнакомца. - Сначала приглашают, а потом чураются: что за люди пошли - прям, возьми и всё разжуй им: совсем думать разучились, - несколько раздражённо заключил он.

'Не несите чушь! Никого я не звал и загадки ваши разгадывать - не намерен! Оставьте меня в покое и немедленно покиньте комнату от греха подальше', - всё более раздражался Володя, в отчаянии сетуя про себя, что в действительности не может не только привстать, но даже и произнести членораздельно, в голос свой нарастающий по всему фронту возмущённый протест.

- Как же-с... не звали... - как бы передразнивая, немного обидчиво, но всё также уверенно и прохладно возразил голос, - сами же изволили чертыхаться почём зря - вот я и явился.

'Погодите..., погодите...', - вдруг, после секундной паузы, в течение которой, ошарашенный уже откровенным признанием незнакомца мозг Уклейкина лихорадочно анализировал смысл услышанного, и откровенно побаиваясь признаться самому себе о страшной разгадке, с еле скрываемым разочарованием, беззвучно выдавил из взмокшего от напряжения сознания: 'Вы, это...чёрт что ли?'

- Что ж: забираю свои слова, по поводу вашей не сообразительности обратно и позвольте ещё раз представиться: Авов Никйелку - по роду деятельности и, по сути - чёрт... и ваш, как бы это точнее, выразится... - куратор с тёмной стороны света что ли, ну или опекун, если вам так больше понравится!

'Час от часу не легче, - действительно пора завязывать... или уже поздно?.. Вот она - белая горячка, во всей, блин, красе - дожил, с чёртом лясы точу', - пытался ещё раз сам от себя безуспешно скрыть страшную догадку Володя от чего обескураженный организм его стал вновь обильно выделять пот, но уже на нервной, около истерической почве.

- Да не переживайте вы так раньше времени: я уже сказал, что недуг о котором вы так малодушно подумали про себя и страх которого пытаетесь безуспешно скрыть от меня может произойти, если только пить без меры продолжите. Так что свыкнитесь с тем, что всё это никакой не сон и не болезнь. И не тешьте себя напрасно бессмысленными иллюзорными надеждами, - словно доктор успокаивающе молвил голос, дав окончательно и бесповоротно понять Володе, что сделанный им вывод о том, что голос незнакомца исходит именно от некоего, пока невидимого им чёрта, носящего его имя наоборот.

'То есть, вы и вправду что ли чёрт?' - обречённо и скорее не произвольно вырвался из Уклейкина импульс вопрошающей мысли, падающий со скоростью света в бездну отчаянья и с бесконечно малой вероятностью, но, всё же каким-то чудом надеясь услышать отрицательный ответ.

- Нет в кривду! Опять двадцать пять! Не разочаровывайте меня снова, прям какой-то Фома не верующий, - послышались первые нотки раздражения в стальном голосе, весьма убедительно доказывающем, что он принадлежит именно чёрту. - С вами, русскими, совершенно невыносимо работать: вечно вы начинаете во всём сомневаться и копаться пока сами себя и окружающих не изведёте до полного изнеможения. То ли дело Европа, а ещё лучше - Америка - одна приятность дело иметь: лишних вопросов не задают, что не скажешь им, сразу верят, - продолжал он, добавив тембр упоительной мечтательности, словно вспоминал о лучших годах своей жизни... - Впрочем, ближе к делу, - тут же резко одёрнул голос сам себя по причине дефицита времени. - Так вот, Владимир Николаевич, поскольку, вы, чертыхались всю жизнь сверх меры, то я по роду своей деятельности и явился, дабы предупредить, что если и впредь будете этим злоупотреблять, то большие неприятности в самом ближайшем будущем вам гарантированы.

'То есть вы хотите сказать, что ко всякому сквернословящему человеку чёрт, что ль являться должен? В таком разе вы, наверное, с грузчиков и прапорщиков вообще никогда не слезаете?' - то ли от безысходности, то ли по причине, разом схлынувшего от него вдруг страха в связи постепенным выхода из оцепенения, съязвил, Вова. Он вновь вошёл в редкое, но весьма глубокое русло своего вспыльчивого характера, прорывавшегося в подобных ситуациях наружу мощным фонтанирующим гейзером.

- Во-первых, - я ничего и никому не должен. Во-вторых, - это вы, люди, решили, что чёрт - ругательное слово. Но, согласитесь, любезнейший Владимир Николаевич, что это лишь дело вкуса и привычки, ибо, стоит дать вам любое иное имя для хулы, - вы также будете поносить им всё и вся. И, наконец, - не ко всем мы являемся, а только к тем, кто перебрал опредёлённый лимит упоминания нас по любому поводу в строгом соответствии со своим социальным статусом. Последнее, кстати, сродни одному известному среди верующих Ему людей изречению: не поминай всуе Имя... далее я, надеюсь, вы, как человек начитанный и, не атеистический, - знаете, - жестко, как по стеклу железом, резанул голос.

'Ну, допустим, что всё, что вы мне тут нагородили, правда. Дальше то что?! Мне и так хреново, что хуже уж и некуда...', - несколько устало и вызывающе мысленно ответил Уклейкин.

- Опять 'допустим'! Да что же это такое! Всё! Больше в Россию, а тем более в Москву - ни хвостом, ни копытом: достали эти пьянствующие полу интеллигенты! - еще более раздражаясь, повышая чугунный голос, извергнул на Уклейкина поток искреннего возмущения фантомный чёрт. 'Этот вызов отработаю, а потом - шиш с маслом: начальству всё равно - оно вечное, а у меня нервы не железные', - уже про себя в расстройстве чувств добавил он. - Зря вы так, Володя, пренебрежительно к нам, чертям, в моём лице относитесь, мы ж не ангелы какие - и осерчать можем, ежели что не так, не по-нашему. Вы что ж думаете мне охота с вами тут нервы мотать, у меня, знаете ли, своих забот хватает. А насчёт 'хреново', как вы изволили выразиться, со всей ответственностью замечу, что хуже, чем есть, - уж поверьте мне - всегда есть куда худшее положение, - попытался было поставить на место постепенно приходящего в себя Уклейкина некто, назвавший себя чёртом.

Но было уже поздно. Вова, словно двигатель самого мощного в мире русского истребителя 'Су-35' завёлся с пол оборота и со свойственной ему прямотой, скоростью, неуязвимостью, безупречно маневрируя логикой, был неудержим и по-хорошему дерзок:

'Ну, так и убирались бы восвояси, к своей чертовой матери раз дел полно. Ещё пугает... - глюк похмельный... Я вот, блин, до сих пор не уверен - жив или мёртв, а ты уже весь мозг мой выел!'

- Ну, знаете ли, это переходит все разумные границы приличия. Мало того, что вы, даже не соизволили, извинится за то, что своим частым поминанием нас по поводу и без - вынудили меня, бросив всё, явиться согласно инструкции к вам же на разбор полётов для вынесения должного предупреждения, так и постоянно меня перебиваете и фактически хамите. Из чего я заключаю, что вы, батенька, ко всему ещё и не воспитаны, как следует! А ещё коренной москвич, корреспондент, писатель-неудачник - позор! Теперь я не удивлён тому, что вы в таком разе сочиняете у себя в газетке! А потом, главное, удивляются: от чего это культурный уровень населения упал ниже плинтуса... Мы, что с вами на брудершафт пили, что бы на 'ты' переходить?! Впрочем, изволь - может так до тебя, Вова, быстрее дойдет, во что ты можешь вляпаться, если сию минуту не захочешь по-хорошему договориться!..

'А по-хорошему, это как?! Душу, что ли заложить?! Читали, знаем: нас на мякине не проведёшь, тёртые калачи!' - ощетинившись, парировал нравоучительную реплику чёрта Уклейкин, вконец вымотанный полу телепатическим диалогом и минувшими сутками, твердо, про себя решив, как можно скорее прервать бессмысленную неопределённость своего положения и к тому же задетый за живое упоминанием о своей никчёмной работе в газете.

- Ну, всё! Моё терпение лопнуло! Значит так... Вова Уклейкин. Дабы впредь, ты, нас, чертей, лишний раз не поминал, - то будешь, как и все подобные тебе постоянно иметь в грядущем дополнительные по жизни проблемы со сто процентной вероятностью! И не прервётся чреда неудач твоих до тех пор, пока не осознаешь вину свою и не покаешься любому из нас в содеянном ругательстве. Можешь и заочно: лишний раз видеть тебя - много чести! И запомни, щелкопер: мы, черти, - не особливо гордые, но уважение к себе имеем, и считаться с этим заставим любого, а уж тебя, неврастеника, тем паче!..

- Да пошёл ты, к едрене фени! Дожили, блин! Мало того, что всякие залётные, да ещё, похоже, виртуальные чёрти угрожают, так они ещё и морали читают! - вдруг, впервые за сутки глухим и хриплым полу басом, с горем пополам прорезался Володин голос. - Тоже мне пророк рогатый, людей честных пугать вздумал. Сейчас я только глаза как-нибудь открою и покажу тебе, нечисть, где раки всё же зимуют! - уже близким к своему нормальному тембру голосом продолжал угрожать он голосу. - Господи! Да я ж крещённый! - вдруг осенило Уклейкина. - Ну, теперь точно вешайся бесовское отродье!!! - победоносно вскрикнул он, и вслепую, превозмогая боль, рукою окрестил место, из которого предположительно исходили угрозы.

'Ну, ну! Попомнишь ты ещё меня...', - последнее, что уловили слуховые рецепторы Вовы перед тем, когда он, наконец, вновь осознанно узрел свет Божий.

Но, со злостью и даже неким остервенением собрав в кулак остатки сил, естественным путём отвёрзши свои опухшие веки, пристально и гневно щурясь, с нескрываемым удивлением вместо предполагаемого и ненавистного чёрта, Вова разглядел сидящего напротив него за столом своего лучшего друга детства - Серёгу Крючкова, который с превеликим удовольствием неспешно потягивал свежее пиво и с пристрастием разбирал на косточки огромную астраханскую воблу.

Глава 2

- Ну, слава Богу, очнулся! Я тебя, мил дружок, битый час дожидаюсь! Ты чего же это, на звонки не отвечаешь, оглох что ли? Хорошо Петрович дома, а то и податься не куда: всех наших обзвонил - штабелями отлёживаются и никто не в курсе, - где ты, - чуть укоризненно, но искренне радуясь пробуждению друга, улыбнулся Серёга. - Ты чего мобильник посеял?

- Похоже...- печально огляделся Уклейкин, - чёрт его знает, куда я его девал... как теперь работать - у меня ж там все контакты...

- Ладно... не грусти, найдётся пропажа - не иголка, - утешал друга Крючков, с явным не терпением переходя к главной, по его мнению, теме. - Лучше скажи, Джордано Бруно из Лефортово: ты хоть помнишь, что вчера учудил на моей свадьбе...красавец! Где у тебя зеркало-то? Впрочем: ну его к дьяволу - лучше тебе себя не видеть...

- Да вроде помню... местами, - виновато буркнул Вова, одновременно озираясь по сторонам, будто ещё кого-то жадно искал взглядом, - извини, сорвался... ты ж знаешь - характер ни к чёрту, - нарочито отчётливо и с ударением на последнем слове пытался оправдаться Уклейкин.

- А я всегда говорил тебе, Володька, - закусывай и меньше спорь с молодёжью, сам же знаешь какие они нынче деревянные, одно слово - пепси-кольное поколение. Эх... знал бы ты, как потом Светкина мамаша меня пилила! И это в первый-то день брака! Что же потом-то будет? - теперь я понимаю, отчего столько анекдотов про тёщ. Одно утешает, что у них такие дочки-цветочки. Кстати, вот прими и вкушай: тут пирожки, салаты, бутерброды всякие: супружница моя собрала, - не без гордости заявил Крючков. - Говорит, мол, отнеси это всё бузотёру Уклейкину: пусть подкрепится, какой-никакой, а - твой лучший друг, кто ему сердечному ещё поможет, один одинёшенек. А я про себя молчу - хихикаю: "ему сейчас, болезному, пивка да чекушу, а не чай с ватрушкой". Вот по дороге и зацепил микстур соответствующих: глянь, натюрморт какой, - Петров-Водкин - отдыхает.

Действительно, на небольшом журнальном столике находчивый и верный друг полукругом расположил с десяток бутылок Жигулёвского, а внутри его, как стела, возвышалась запотевшая со слезой 0,7 литровая 'Завалинка' по бокам которой, как гордые, стройные и бесстрастные, караульные, стояли, преломляя собой свет в радужный спектр, две хрустальные 50-ти граммовые стопочки. Чуть ближе к переднему фронту столика, как бы замыкая стеклянную часть композиции, величаво и даже солидно, но также симметрично, разместилась пузатая пара полулитровых пивных кружек, одна из которых была на половину отпита автором сервировки. Обрамляла же всё это импровизированное произведение угарного андеграунда, вышеупомянутая и паровозиком разложенная, оставшаяся со свадьбы часть дорогой снеди. Наконец, венцом шедевра, явился янтарно-жёлтый лимончик, как штандарт, искусно прикреплённый надрезом к пробке 'Завалинки', невольно притягивающий своей вызывающей пестротой даже абсолютно равнодушный взгляд убеждённого трезвенника.

Вообще, Крючков ещё с детства любил устраивать разнообразные эффектные штуки и если вначале 'карьеры' он это делал нарочно, что бы привлечь к себе, таким образом, внимание окружающих, то со временем он настолько с этим свыкся, что практически любое будничное действо его непроизвольно становилось неким маленьким произведением 'искусства'.

- Нда... впечатляет, - впервые за сутки неловко улыбнулся Володя, глядя на журнальный столик и едва сдерживая мгновенно и обильно выделившуюся слюну, несмотря на пересохшее, как обезвоженный арык в пустыне, горло. - Ты, это...Серёга, прости меня, если, я там разбил чего или поломал: с гонорара верну, если Сатановский не задержит. Ну, и спасибо, конечно, что зашёл - ты настоящий друг... 'не то, что некоторые...', - подражая ослику Иа из чудесного советского мультфильма про Винни-Пуха, снова грустно буркнул Уклейкин.

- Ладно, - проехали, чуть смутился Крючков. - Все живы, здоровы и, слава Богу. А посуда... - да хрен с ней, как говорится, - на счастье. На то и свадьба - будет хоть что вспомнить. Давай-ка лучше, дружище, присаживайся и похмеляйся, а то на тебя смотреть больно.

Уклейкин, словно на выросших крыльях, не смотря на очевидные физические и душевные травмы и изрядный упадок сил, помятой бабочкой всё же относительно ловко вспорхнул к столу и в два огромных глотка опустошил бутылку прохладного "Жигулевского". И впервые за сутки, он тут же всем существом своим почувствовал блаженствующее облегчение, ибо буквально каждая клеточка его организма, получив, наконец, долгожданную толику необходимого вспоможения, впитав его, налилась энергией возрождения. Глаза Вовы, не смотря на известные физические препятствия, излучали ту редкую, ничем не поддельную радость вновь обретённого счастья бытия, что если бы, случайно оказавшийся рядом, фотограф запечатлел, сей ракурс, то оное произведение, несомненно, заняло бы достойнейшее место в мировой галерее искусств, как шедевр сурового реализма начала XXI века России.

Но, увы, человечество так никогда и не оценит по достоинству несостоявшийся уникальный снимок Уклейкина, как некий собирательный образ короткого, пусть отчасти и мнимого, счастья весомой части наших соотечественников всё чаще попадавших в затягивающую трясину житейских неприятностей в те непростые смутные времена перемен.

- Слушай, Вов, а ты это кого во сне так поносил, почти по матушке? - прервал затянувшуюся паузу Крючков.

- Да, я, откровенно говоря, и сам толком не понял, - вновь растерянно и напряжённо ответил Уклейкин, непроизвольно озираясь по сторонам, - ерунда какая-то снилась: представляешь, чёрт какой-то явился и давай мне морали читать да стращать за то, что я, мол, чертыхаюсь много.

- Что есть, то есть - это он, верно, подметил - есть за тобой такой грешок. А чёрт-то страшенный был или так себе... как, клоун ряженый, у Гоголя в 'Вечерах на хуторе...'? - попытался подзадорить друга Крючков.

- Да я его и не видел вовсе, но голос такой натуральный был: ну прям как... у тебя сейчас: ты их, что коллекционируешь - 'страшенных' или ещё каких?! - беззлобно фыркнул, Володя на друга, слегка обидевшись.

- Да будет тебе дуться. Уж и пошутить нельзя. С кем не бывает. Мне однажды, после Светкиного дня рождения - помнишь, когда люстру разбили, изображая пьяных Карлсонов, - вообще приснилось, что я в лотерее миллион выиграю. Да всё так явно привиделось, что на утро, не смотря на почти такое же как у тебя похмелье, побежал с дрожащими руками билеты покупать. Ладно бы ещё на свои бабки, так ещё у всех подряд денег занял... идиот, блин, малахольный! И, что ты думаешь?.. - пролетел как фанера над Парижем, даже рубля не выиграл: веришь ли, с месяц отойти не мог - аж трясло со злости на себя - до сих пор до соплей обидно: как последний дурак на какой-то сон повёлся... Так что с тех пор, во всякие знамения, якобы вещие сны и прочую ерунду - окончательно не верю и тебе не советую, плюнь и забудь, если не хочешь по собственной глупости иметь неприятности.

- Ишь ты, - занятно, хоть рассказ пиши, - снова непроизвольно, но абсолютно без тени насмешки и тепло улыбнулся Уклейкин поучительной истории товарища. - Гм... теперь понятно, отчего ты всю зиму как в воду опущенный ходил - стыдно, стало быть, было; мог бы и поделится горюшком - глядишь и полегчало бы - я ж тебе, Крючков, всё-таки друг, а не налоговый инспектор. Впрочем, после такого количества выпитого - всё что угодно приснится.

- Это точно... - тяжело вздохнул Серёга, с немым упрёком глядя на стоящие перед носом бутылки с алкоголем. - Кстати, - впрочем, тут же оживился он, - знаешь, сколько мы вчера на свадьбе осушили? - очумеешь! Я специально прикинул с утра от нечего делать. Так вот: если брать только водку, то, на всех включая баб по 1,5 (полтора) литра на нос вышло: во как гульнули!..

- Ну и чему тут, хвастаться, - вдруг нахмурился Уклейкин, - видишь в итоге, куда всё выливается, - вновь угрюмо и натужно выдавил он из себя печально-покаянные слова, стыдливо указывая перстом на свои полыхающие заливным багрянцем веки.

- Опять захандрил... - участливо забеспокоился Крючков, продолжая подбадривать Володю. - Зря, дружище, - на то и свадьба: вон у Петьки Лоханкина - вообще, как оказалось, челюсть треснула и то ничего - радуется, что, мол, могло быть и хуже - учись философскому взгляду на прозу жизни. Кстати, не твоя ли работа?

- Да брось ты, и так тошно... там такая куча мала была, что чёрт ногу сломит, я вон тоже, как видишь, что светофор отсвечиваю, - досадливо бросил Уклейкин, невольно вновь осмотревшись по углам комнаты.

- Ну, ладно, давай по стопочке, а то одним пивом реально здоровье не поправишь, да и через пол часика мне надо к дому двигать. Сам понимаешь: я теперь человек семейный - особо не загуляешь как прежде: как там говаривал старик Сент-Экзюпери: нет, мол, в мире совершенства... - как прав... лётчик... как прав...

Они выпили. Помолчали. Крючков закурил, глядя на друга как, опытный доктор, на несчастного пациента. А Вова, тем временем буквально всеми фибрами души, ощущал вторую живительную волну, накатившую на организм с новой, упругою целительной силой, которая тщательно вымывала из его внутренностей не тронутые свежим пивом остатки изгаженных токсикозом шлаков. Мозг Уклейкина ещё более взбодрился.

- Ну, как? Прижилось? - весело спросил Серёга, видя, как его товарищ на глазах преображался из раздавленного вчерашним катком обстоятельств субъекта во вполне узнаваемую человеческую особь.

- Не то слово, - бальзам. Спасибо тебе, дружище, ещё раз - выручил. А то я и не знал что делать: сам, видишь, еле двигаюсь, а если ещё и Петрович заначку из моего холодильника сцедил, то думал всё - каюк, до магазина не доползу.

- Не стоит благодарностей - ты меня больше выручал. Я ж тебе сто раз по гроб обязан. Помнишь, например, как в седьмом классе, когда за тиристорами для цветомузыки на свалку радиозавода лазили в Чертаново, меня хламом завалило, и ты до ночи меня выковыривал?!..

- Да уж угораздило тебя тогда по самое некуда: я уж думал, если, дотемна не успею, то придётся за помощью звать. А кого? - кругом ни души: один сторож и тот в хлам в будке валяется.

- А я то, как натерпелся, аж, пардон, чуть не обмочился со страху, едва не помер - хорошо не песком, а радио платами всякими бракованными засыпало, хоть колются и режутся, собаки, да всё ж воздух проходит.

Друзья вновь замолчали, ибо на каждого вдруг нахлынули, те яркие и светлые, более уже неповторимые, а потому никогда не забываемые воспоминания детства, которые каждый человек свято и бережно, как, едва ли, не самое дорогое в жизни, хранит до конца дней своих.

- Вот ведь, блин, жизнь была - ни забот, ни хлопот! - первым не выдержал пресс ностальгии Сергей. - Пионерлагерь, кружки, на деревню к бабушке, рыбалка, грибы, футбол до упада, казаки-разбойники... А сейчас: сидишь эдаким офисным планктонным дурнем с умным выражением лица, улыбаясь как китайский болванчик и втюхиваешь втридорога снобирующим лопоухим клиентам, то чего нормальный человек даром не возьмёт. А жизнь-то мимо проходит... Ты только, Вовка, вспомни, о чём мы мечтали: о покорении Арктики, Космоса, о великой русской культуре и истории, о прогрессе, о том, как мы скоро вырастим и приложим тогда все наши силы, знания и таланты на том, или ином поприще во благо родины и человечества... эх!..

- Ни трави, Крючков, душу - наливай лучше по второй, - зло рыкнул Уклейкин. - Ты думаешь, мне приятно писать всякую чушь о том, что, дескать, в кремлёвских подвалах, в очередной раз в неожиданно найденной библиотеке Ивана Грозного обнаружены откровения неизвестной любовницы Нострадамуса, в коих последняя предрекает очередной конец света в таком-то году и, встречать оный, дабы избежать неминуемых фатальных последствий надобно исключительно в максимально длинном красном шёлковом платье от Versace, с головы до пят, облившись французскими духами, в изумрудном ожерелье и золотом кулоне весом от 100 грамм; или, мол, где-то за Уралом, у деревни Михрюткино некоему деду Ипату Беспробудному в наглухо дремучем лесу вдруг повстречались невиданные ранее никем на Земле маленькие зелёные существа о четырёх конечностях и двух головах, и передали ему запечатанную сургучом бутыль с посланием всему человечеству, которую он со страху выпил и от чего собственно до сих пор светится днём, как люминесцентная лампочка, потеряв, через три дня навсегда дар речи.

- А что, правда? - притворно оживившись, глупо ляпнул Крючков, тут же сконфузившись, ибо мгновенно осознал, что невольно задел друга за живое.

- Кривда... не ёрничай, - тут же почувствовав неловкость друга, смягчил ответ Уклейкин. - Я ж, блин, тысячу раз тебе говорил, что подобные байки я вынужден сочинять, ибо ненасытному редактору нужны тиражи, а мне соответственно хоть какие-то гонорары, ибо, банально плоть свою нужно кормить, а я, как ты знаешь, кроме как писать ничего иного толком делать-то не умею. Да такой степени, блин, маразма мы доперестраивались в так называемый свободный рынок, что треклятые деньги стали смыслом и целью жизни подавляющего большинства людей! Так-таки нагнули банкстеры Россию ниц "золотому" тельцу - этому дьявольскому символу мерзкого, всё разлагающего стяжательства... Вот скажи мне, Серёга: какого спрашивается чёрта (в порыве нахлынувших чувств Уклейкин, уже не озирался по сторонам) мы заканчивали с отличием университеты?! Что бы как ты - стать безликим винтиком в чреде миллионов рядовых, серых, торгашей в посреднической конторе коих вместо заводов и НИИ развелось тьма тьмущая, расшаркивающихся пред первым встречным покупателем с рабской улыбочкой "чего, мол, изволите?"... Прости, брат, я не про тебя лично...

- Да ладно, чего уж там... так и есть... чуть не в пояс кланяемся клиентам, что б хоть что-нибудь купили, - с горечью, но без обиды на друга согласился Серёга.

- А я во что превратился?! - продолжал гневную по себе отповедь Уклейкин. - Если уж говорить на чистоту: продажный, жёлтый и жалкий журналюга, ведущий бессмысленную колонку в газете, которую, как правило, читают только выжившие из ума старухи и ещё не наживший оного молодой офисный планктон, жаждущий вышеупомянутых псевдо сенсаций, что бы было что, как бы обсудить на досуге вне скучных рабочих стен за бесконечным пивом, ибо, увы, ему ничего иного кроме денег и карьеры ради барышей, - не интересно в принципе; и я невольно отвлекая всех их от реальных, насущных проблем в стране и мире, в довесок скрыто, а зачастую - открыто, в наглую рекламирую всякую ерунду, за которую нам в итоге и платит заказчик сего бреда!.. "А ведь прав был давешний фантомный чёрт на мой счёт - что б ему икалось не переикалось", - вдруг, совершенно неожиданно сверкнула уничижительной молнией и мгновенно исчезла в потёмках метущейся души Уклейкина кране неприятная мысль.

- Факт, Владимир Николаевич, никаких обид, всё правильно ты жжёшь глаголом: хомутали нас, гниды, - не дёрнешься - тут же плетью по загривку схлопочешь! Знаешь, на мне, сколько кредитов висит?.. жуть... А ты думаешь, на что свадьбу отгрохали, мебель новую, ремонт в квартире? - хочется ведь, чтоб всё было как у людей, чтоб Светка горя не знала хотя бы в бытовом плане: в конце-то концов, - один раз живём... Но если, ты думаешь, что эти буржуи доморощенные меня с потрохами купили и кредитами в рабство заковали, то уверяю, брат - это не так: пусть не надеются - я им, бляха муха, за деньги сапоги лизать не стану - хрен им по сытой морде - не дождутся! - горячо подхватил завод товарища Крючков. Вот только расквитаюсь с долгами и всё: шиш им с маслом... хотя... кровушки моей, ироды, выпьют - к гадалке не ходи... видимо, - это неизбежная плата за нашу наивность и глупость...

И тут же не сговариваясь, они синхронно опрокинули, пузатые стопочки внутрь себя, дабы вначале остудить, а затем поднять градус внезапно разгоревшегося разговора за жизнь. Они снова, но уже гораздо мрачней помолчали. На сей раз, первым прервал тяжёлую паузу Уклейкин.

- А ведь у меня, Серый, давно роман задуман - никому не говорил - ты первый. Ничего, впрочем, эдакого. Но от души хочу пропесочить весь этот адский беспредел, куда мы вляпались, поверив в шикарный глянец модных буржуйских журналов и сверкающие ложным изобилием витрины Западного "рая", где, как оказалось, человек человеку не друг, товарищ и брат, а ненасытный серый волк, постоянно алчущий мяса своих же соплеменников, при этом трусливо спрятавшись за пустой дежурной улыбкой.

- Ну и что...написал?! не томи!? ...- уже по-настоящему возбудился, вскочив, как ужаленный дикой пчелой, от неожиданного откровения друга, Крючков.

- Да в том-то и дело что ничего...- сокрушённо ответил ещё более помрачневший Володя. - Я, блин, за два года даже трёх глав не написал! - то одно, то другое. Занимаешься всё какими-то второстепенными, пустыми делишками... Думаешь: 'потом', 'после', 'вот только чуть разгребу' и возьмёшься, наконец, за главное. Распыляешься эдак год за годом по мелочам: а к истинному, сокровенному, для чего, быть может, по Божьему провидению и рождён был на свет всё никак не приближаешься. Порой лежишь прокисшим студнем на диване и в тысячный раз мусолишь сюжет, диалоги, мысли, гиперболы и прочую атрибутику текста, а где-то в самой глубине рабской душонки червячок неуверенности, сомнений, и чуть ли не страха, всё точит, собака, и точит: как, мол, на это посмотрят - те, что возразят другие. И снова всё переносишь на потом и потом... А надобно, Серёга, писать правду, так как ты и только ты её понимаешь, ибо истина никому из смертных не ведома. А, правда, как известно, у каждого своя и настоящий писатель, как, впрочем, и обыкновенный честный человек, не должен боятся сторонних 'правильных' и соответствующие текущему моменту конъюнктурных 'мнений', если он искренен в своих пусть и пока тщетных попытках излить людям боль своего сердца от творящихся вокруг несправедливости и пороков; и, проанализировав причины происходящего, - докричаться, разбудить, предостеречь их о грядущих драматических последствиях, если всем миром мы не исправим ситуацию к лучшему, и изложение его основано на 'здравом смысле и жизненной опытности', как говаривал Булгаков устами Преображенского плюс, возможно, на некой толике интуиции и таланта... А я... как 'тварь дрожащая': в том смысле, что, имея не плохое образование, накопленные годами переживаний, размышлений чувства и мысли, и не исключаю, что даже и малую искорку дара Божьего - всё не решусь, возможно, на самое главное в своей по сути никчёмной жизни. Помнишь, у Шекспира ' ...так гибнут замыслы с размахом, вначале обещавшие успех, от бесконечных отлагательств...' - в яблочко, точнее и не скажешь...

Стыдно, брат, ох стыдно... и тяжело вот так пустырником существовать и чахнуть - хоть вой от тоски и безысходности... даже семьи не завёл, а ведь почти тридцать пять - почитай полжизни коту под хвост, если завтра как-нибудь коньки не отброшу после подобно давешнему самобичеванием чёртовым алкоголем. А более всего противно, Серёга, то, что, понимая причины и, не дай Бог, ужасные последствия нашего трагического настоящего - осознавать, что ты, лично ты, даже пальцем не пошевелил, что бы хоть на самую малость попытаться изменить этот скупленный под корень глобальными барыгами мир. Да что там - мир: в себе самом - ничего изменить не могу к лучшему, - на одном дыхании, словно давно заученный текст, исповедался Володя другу, как священнику; и в изнеможении плавно переходящем в облегчение, словно от сброшенного, наконец, в пропасть откровения, носимого на душе мучившего его совесть камня, откинулся на спинку стула.

Крючков, не смотря на то что, казалось, знал друга как облупленного ещё с детского сада, тем не менее, был до глубины души поражён его криком души. За долгие годы настоящей дружбы ими было переговорено бесчисленное количество тем, включая и эту, но в последнее время встречи становились реже и не такими длительными и откровенными как раньше. Может от этого Сергей, который всегда отдавал должное интеллекту друга и считал Володю, если не умнее себя, то образованней - уж точно, хотя мало практичным в обыденной жизни, поначалу даже не нашёлся что ответить и, осмысливая услышанное, взволновано закурил ещё одну сигарету взамен только что потушенной:

- ...Да уж прищучили нас, дружище, торгаши властвующие по всем фронтам: почти всё и всех скупили, суки, одни души остались, да и те разлагают до не возможности через дуроскоп и прочие продажные СМИ. Извини, брат, - это я не о тебе, разумеется. Нас-то им уже не околпачить: тёртые перцы - советское образование хоть и идеалогизировано изрядно было, но во всём остальном: от глубины до мозаичности познания - равных ему в мире до сих пор нет, и боюсь: ещё долго не будет. А молодёжь действительно жалко, нынче её так окучивают, что мама не горюй. Ещё двум-трём поколениям последние мозговые извилины выправят в бампер всякими ЕГЭ и пиши - пропало: вырастут такие же овощи одноклеточные как на Западе, смысл жизни которых - пожрать, поспать, пардон - трахнуться, обколоться и настучать на того, кто хоть на йоту попытается отойти от по сути тюремного шаблона их 'прогрессивного' общества. И что с этим делать, я, откровенно говоря, - не знаю. Обложили, флажками - рта не открыть, а если и откроешь, то кто услышит - все рупоры опять-таки на корню скуплены. Народ, которого низвели до электората - вон... даже словечко импортное воткнули - в подавляющей массе своей занят сведением концов с концами; и на протест и прозрение уже, наверное, нет у него сил, разве что так припрёт безнадёга к стене - что просто край. Одним словом: поколения романтиков сменяет поколения скучных прагматиков - стяжателей денежных знаков и пошлых зрелищ, - также, словно из гаубицы выпалил Серёга, полностью солидаризируясь с Уклейкиным.

Они вновь строго и даже зло помолчали, пряча глаза, друг от друга за мутнеющим стеклом пивных кружек, из которых рваными и нервными глотками, заливая вспыхнувший пожар внутреннего протеста, негодования и стыда. Отдышавшись, опять закурили. Крючков уже вновь было открыл рот, что бы развернуть мысль глубже, как, вдруг, чудесная по нежности, грусти и любви мелодия 'Миленький ты мой, возьми меня с собой...' хрустальной трелью начала распространилась по комнате из его мобильника, на дисплее которого светилось и подмигивало дорогое сердцу имя - 'СВЕТА', что и вынудило его отменить почти выстроенное предложение.

- Супруга... - вновь с некоторой гордостью от новости своего положения и с нескрываемым сожалением, что придётся прервать, столь острую и откровенную беседу, констатировал Крючков. - Извини, Володь... обещал ей, что не долго - вот ведь, блин, как не вовремя... - замялся он, разрываясь между двумя противоположными желаниями.

- Да, не грузись ты - иди уже, муженёк, раз обещал: и так со мной почитай полдня потерял: только не забудь передать Светлане Андреевне мою искреннюю благодарность - эх... редкой всё-таки чуткости по нынешним временам человек... Это я тебе как настоящий друг и некоторым образом горе-писатель говорю: не огорчай её, Серёга, по поводу и тем более - без оного, - искренне и корректно пожелал Крючкову на прощанье всего наилучшего Володя, где-то в самой глубине душе по белому завидуя тому, что безусловная умница и красавица Света Колокольцева выбрала Крючкова, а не его.

- Да ты что... я ж люблю её, как можно... - чистосердечно оправдывался и как бы клялся другу Сергей. - Просто не привычно как-то: ухаживал, ухаживал, а тут: бац - поженились и конец мечте: начались счастливые, и в том числе, как я предполагаю - суровые будни совместной жизни. Ну, всё, дружище, - давай хлопнем на ход ноги и я полечу, - заторопился Крючков, поглядывая на часы. - Давай, брат, в следующие выходные как-нибудь соберемся, только обязательно - хоть у меня, но желательно строго вдвоём: тёща не поймёт, а Светик - обидится, дескать, внимание ей не уделяем, - завёл ты меня сегодня до невозможности.

- Ладно, наливай уже и дуй к своей реализовавшейся мечте, женатик... потолкуем ещё, какие наши годы, - как-то заговорщицки одобрил сумбурные слова друга Володя.

- Ага! Сей момент. По граммульке и алес, - моментально откликнулся действием Серёга, спешно разливая пиво и водку. - Слушай, Вовка, а ты дашь хоть отрывки почитать? - меня аж распирает всего от любопытства...

- Допишу, тогда дам! - твёрдо отрезал Володя, решительно опрокинув очередную рюмку, и для пущей убедительности даже умудрился подмигнуть затёкшим глазом, несмотря на тут же вновь прорезавшуюся резкую боль.

- Не вопрос, договорились! - также жизнеутверждающе ответил Серёга и сияющей трассирующей пулей вылетел на встречу со своей официальной любовью.

Глава 3

Оставшись наедине с необузданным вихрем чувств и мыслей, Уклейкин попытался хоть как-то привести оные в подобие порядка и, скорее машинально, отхлёбывая изрядное количество пива, съел два бутерброда с красной рыбой даже несмотря на измордованный до невозможности аппетит известными обстоятельствами. Но минимально упорядочить размётанные бурной дискуссией эмоции, равно как и мало-мальски систематизировать хаотично шныряющие в разных плоскостях сознания мысли, - с первой попытки не получилось. И что бы хоть как-то сосредоточится он ещё раз выпил стопку водку, тут же залил её пивом, прикурил сигарету и что бы ничего больше не отвлекало уставился на небольшой портрет Достоевского, висевшего над столиком в ряду между другими гениальными русскими писателями Толстым и Тургеневым: "Ничего, ничего Фёдор Михайлович" - сквозь непроницаемую бездну времени и пространства мысленно обратился он к любимому классику, как бы заверяя его в том, что обязательно исправит свою никчёмную жизнь и твёрдо встанет, наконец, на путь истинный и тем самым, всячески успокаивая себя: дескать это навалившаяся усталость и нервное перенапряжение никак не дают собраться и начать, пусть и тяжёлое, но единственно-спасительное движение по тернистой дороге избавления от трусости, лукавства и ложных ценностей к Воскрешению; мол, надо только вздремнуть немного и вот тогда, потом, после..."

Действительно, организм Уклейкина, получив первую необходимую помощь достаточно быстро вышел из едва ли не коматозного состояния и даже до известной степени взбодрился, но изначальный, свадебный алкогольный удар был настолько мощен, что Володя с трудом докурив в сигарету, вяло покинул "реанимационный" журнальный столик, сменив его на приятную упругость любимого с детства дивана. Но не смотря на вновь нахлынувшую усталость и некоторое притупление рассеянного сознания, бедная душа его хоть и с меньшим отчаяньем, но всё ещё продолжала клокотать, внося в физическое недомогание плоти ещё и дополнительную психологическую дисгармонию духа. Одним словом на душе было так гадко, что Володя даже в медленно угасающем сознании упрекал себя за бессмысленность и пустоту своего существования. Наконец, спасительная природа сжалилась над своим измученным творением и взяла своё по праву, начав его нежно окутывать в волшебные одеяла Морфея.

И Володя, аккуратно уложив на до миллиметра знакомом пространстве постели максимально удобно свою телесную оболочку, начал всем существом вкушать приятно зудящую сладость восстановительных сил посредством уже настоящего, после похмельного, целительного сна. Уже первые неявные туманные образы сновиденья, как первые кадры долгожданного фильма, начали мелькать согласно загадочному сценарию, написанному самим Творцом, как, вдруг, мочевой пузырь предательски прервал состояние великолепного небытия. Резкие позывы, знакомые большей части человечества, в особенности её сильной половине, и в первую очередь той её не малой толике, для которой пиво заменяет все остальные напитки за исключением более крепких, на практике означали одно их двух: или, собрав в кулак расслабленную волю, в сердцах смело плюнуть проклятой судьбе в издевательски смеющееся лицо, и отправится, как приличный человек, в ближайшее отхожее место, или, подобно стойкому оловянному солдатику, терпеливо и мучительно сносить все тяготы и лишения, карауля свой организм от произвольного мочеиспускания до невыносимого предела и через некоторое время всё равно оказаться там же, где и при первом варианте. Володя, будучи человеком относительно опытным, мужественно отверг последний, требующий титанических усилий, план развития событий и, вынужденно прервав уже начавшийся сон, решительно возмутившись, начал действовать по более мягкой, разумной и обкатанной веками "методике":

'Да что ж, блин, за чертовщина! Только улёгся по-человечески!' - зло про себя раздосадовался Вова и обречённо, словно под конвоем, с характерной случаю, меняющейся от каждого ужимистого шага гримасой, битым заключённым куце поковылял в туалет.

Спустя пару минут этап был героически преодолён, но к глубочайшему разочарованию Уклейкина изнуряющая дух и плоть 'экспедиция' провалилась: дверь в вожделенный клозет оказалась заперта изнутри. Характерный вышеупомянутому заведению запах, вперемешку с железобетонно узнаваемым прокисшим 'ароматом' советских папирос 'Север' со 100% вероятностью указывали, что отхожее место коммунальной квартиры было наглухо оккупировано не кем иным как пожилым соседом - Василием Петровичем Шуруповым, к слову, - ветераном Великой Отечественной войны и активным членом общественно-политического движения с лаконичным и ёмким названием: 'За Родину и Сталина!'.

- Ну, ё моё! - едва ли не взвыл от вновь нахлынувшей на мочевой пузырь рези Уклейкин и от осознания безвыходности текущего момента. - Петрович, вылетай быстрей, а то обмочусь!!!

- Потерпи малость, Володенька: диарея меня, собака, изгрызла всего...ох!.. ох! - раздалось в ответ за глухой дверью туалета. - Час уже как маюсь: траванулся, похоже, сардельками, мать их так... ах!.. ах! Как тошнотик мотаюсь с толчка на кровать и обратно... о!.. о! Вот видишь, Володька, чем простой народ нынче пичкают ироды... ы!.. ы!.. Совсем буржуи недобитые страх потеряли... и!.. и!.. Пропесочь ты этих гнид Христа ради в газете у себя... а!.. а!.. - отстреливался, словно из окружённого врагами окопа, из последних сил отрывистыми мольбами-очередями тяжело 'раненый' фронтовик, продукцией перешедшего за дарма из государственных в частные руки N-ского мясокомбината.

Описывать дальнейшее в силу скоротечности последовавших событий, да и пикантности ситуации не представляется никакой возможности. Но ради логической последовательности повествования заметим: что обе стороны внезапного конфуза обошлись относительно терпимыми потерями, и уже спустя четверть часа поправляли, пошатнувшиеся было нервы и здоровье, остатками не допитого в комнате Уклейкина, былое вожделенное желание сна и отдыха которого, вызванное вторично навалившейся усталостью, как туалетной водой смыло в вечность.

Шурупов деловито потягивал пиво и в силу старшинства, заслуженного в боях и по жизни авторитету, как всегда, нравоучительно и неспешно, явно растягивая удовольствие, повествовал:

- Это что... Ерунда, подумаешь - портки обмочил, - высохнут, - и опять гуляй. А на фронте бывало, фрицы так обложит, что головы не поднять... иной раз и под себя ходили: а куда, мать их так, деваться-то, - жить-то хочется...

- Знаю... - равнодушно ответил Вова, занятый каким-то своими мыслями.

- Да откуда тебе знать, сопляк!? Ты и в армии толком не служил: офицерские сборы после института - всё одни что пикник, - возмутился ветеран, задетый за живое, как ему казалось, не достаточным вниманием со стороны Уклейкина, впрочем, совершенно беззлобно.

- Читал я, да и ты, дядя Вася, уже сто раз об этом рассказывал... - без тени обиды ответил Володя, привыкший за долгие годы сосуществования в коммуналке к подобным нравоучениям.

- А ты ещё раз послушай... читал, видите ли, он. Нас, фронтовиков, на пересчёт осталось - отомрём и хана: перепишут умники перестроечные историю, всё, псы, переврут, - и мы же ещё крайними останемся. Да чего там завтра! - они уже сейчас, иуды, клевещут, что, мол, СССР да Сталин во всём виноваты!.. и это, Вова, при ещё живых-то свидетелях! Зла на бесов продажных не хватает! - словно, праведно уничтожающим фашистских агрессоров залпом возмездия легендарной "Катюши" с небес на грешную землю, обрушился Шурупов, будучи крайне недовольный текущей внутренней и внешней политикой государства.

- Да не переживай ты дядя Вася, - ничего у них не выйдет пока архивы и кинохроника существуют, - искренне сочувствуя фронтовику, пролившему свою кровь за Отечество и стыдливо уводя глаза, тактично пытался успокоить его Уклейкин.

- Вот именно... пока!.. да и кто эти архивы читает? А молодёжь акромя телевизора ничего не смотрит, а там, мать их так, бывает, такое показывают, что я уж пару раз ватным тапком чуть вдребезги кинескоп не расколотил! А вам всё до лампочки...Родину, блин, помоями поливают, а вы всё утираетесь и улыбаетесь, утираетесь и улыбаетесь! одни деньги на уме... Что ж за, прости Господи, сучье время настало!..

- Ну, а я-то тут причём, Василий Петрович, скажи на милость: сам видишь, в каких коммунальных хоромах обитаю, от аванса до гонорара впритык перебиваюсь, - вновь виновато и буднично, без огонька парировал справедливые упрёки Володя.

- То, что ты, Володенька, гол как сокол, говорит лишь о том, что ты ещё не целиком продался этим чертям, как твой дружок-собутыльник Серёга: видал я его давеча в торговом центре... - ходит по залу, как павлин ряженый, и важно кланяется всем подряд. Тьфу!.. смотреть тошно... Только не думай, что это тебя как-то оправдывает: именно такие как ты, своим трусливым молчанием и понукают власть к воровству и лжи. А той того и надо, что кругом бараны безмолвные растут, дабы стричь сподручней было, а вы уже тому рады, что не всех сразу, а через одного. А ещё в газете работает... - срамота!..

- Зря ты так, дядя Вася... ладно меня распекаешь - я уже по-соседски привык давно, а Серёгу-то за что? - всё-таки немного обиделся Уклейкин. - Он, что б ты знал, - сам в долгах как в шелках, и в отличие от некоторых,- единственный кто поинтересовался: жив я или помер... А всё что сейчас на столе это, между прочим, он лично три часа назад приволок и фактически с того света меня выдернул, несмотря на то, что только позавчера его свадьба была - вот это человечище, настоящий друг!

- Да?.. то-то я смотрю у тебя стол такой кучерявый: икра понимаешь, салатики всякие, рыбка, - удивился Шурупов, сменив гнев на милость, - я и не знал: ну, прости... А может тебе, Володенька, горяченького похлебать - я вчерась таких щец наварил - в миг на поправку пойдёшь.

- Нет, спасибо, что-то не хочется пока... - снова вяло ответил Уклейкин.

- Ну как знаешь - было бы предложено, - нарочито заботливо продолжал Шурупов, - так это ты на свадьбе фонарей нацеплял?

- Там... - буркнул Володя.

- Ерунда... Бывает... Я помню раз... в Подольском училище на танцах с местными так сцепились... - начал было в несчётный раз предаваться тёплым воспоминаниям бурной молодости Петрович, как Володя буднично оборвал его:

- Рассказывал уже...

- Да?.. извини, склероз, собака, всю мою былую могучую память изгрыз, ну тогда давай, что ли за дружка твоего Серёньку чокнемся, что б ему мир да любовь в семью.

Василий Петрович, традиционно довольно крякнул, но по некоторым признакам, как-то: прищуренный, словно прицеливающийся правый глаз, и ощетинившиеся, как перед штурмом Берлина, усы было понятно, что он ещё не до конца отстрелялся по своей наболевшей теме; однако, что бы, не казаться слишком назойливым, хитро продолжил разговор по неожиданно всплывшему вопросу:

- Кстати, и тебе, Володенька, пора жениться - мужик без семьи и детей, что дуб без корней: окатило ливнем сверху, дунуло бурей - сбоку... и нет тебя, - сгинул на веки семени не оставив.

- Ты сегодня, дядя Вася, прям философ... только где их взять-то, что б на всю жизнь - сам знаешь какие сейчас девицы - им только богатых и известных подавай...

-Таких стерв нам даром не надо, - согласился Шурупов, - только ты не тушуйся - не все же они разом ссучились и по кабакам шастают: ты походи по театрам, библиотекам там разным, в церковь, наконец, зайди: уж там-то, наверняка, сохранились нормальные девушки, как были у нас в Союзе.

- Легко сказать, сейчас и библиотек почти не осталось, да и в театрах видел я, как они в буфетах юбки задирают... - грустно заметил Володя.

- Вот-вот, - зло, сжав кулаки, как перед долгожданной атакой, вновь напирал Василий Петрович на соседа, - куда не кинь всюду клин - опять мы возвращаемся к политике. - И, что б уж закончить об этом сегодня: заруби себе, Володька, на носу - мы не для того кровь проливали, что б нынче барыги и жульё недобитое затаптывали светлую память героев и превращали Россию в базар и проходной двор, где всякая залётная сволочь будет нас учить что делать и как жить! В общем, наливай лучше ещё раз по краям - хоть в этом от тебя прок... коли один чёрт тебе всё до лампочки...

Уклейкин покорно, словно по безоговорочному приговору трибунала, с горочкой разлил "Заваленку" и они, молча, не глядя в глаза, друг друга, снова выпили.

Надобно заметить, что Володя, безусловно, разделял справедливый гнев искренне уважаемого им ветерана, хотя и с некоторыми малозначительными оговорками, так как частично успел застать эпоху развитого социализма позднего СССР и мог сравнивать её с текущей вакханалией дикого капитализма, поднявшего своё алчное, пиратское знамя с людоедским лозунгом: 'Все на продажу!' над почти руинами после перестроечной России. Кроме того Отец его, профессиональный военный, успел привить сыну искреннюю любовь к родной земле и уважение к великим подвигам пращуров. И, всякий раз, когда случались похожие разговоры, он не то чтобы возражал по существу реально наболевших в обществе проблемах, а скорее стыдясь и внутренне обвиняя себя за мягкотелую пассивность на фоне решительного и отважного фронтовика, который открыто и бесстрашно выражал всё что по этому поводу думает, лишь корректировал со своей точки зрения аргументированные доводы соседа.

Таким образом, искренне и без всякой задней мысли Уклейкин всегда поддерживал подобные разговоры, которые походили скорее на нравоучительные монологи Шурупова с редкими репликами внимательного и подкованного образованием слушателя, чему одинокий пенсионер был по-своему благодарен. Более того, за долгие годы вынужденного сожительства в коммунальной квартире соседи притёрлись, свыклись друг с другом, как едва ли не родные. Но сегодня... сегодня, что-то надломилось в Володином терпении или, точнее сказать, в затянувшемся самоустранении от даже минимальных попыток изменения в лучшую сторону самого себя, не говоря уже, о пусть и, кажущемся, ничтожным, но крайне необходимом для истинного гражданина влиянии на положения дел в его собственном Отечестве, в пику ограниченному безучастному созерцанию и кухонному, безобидному, а главное - безопасному пустому осуждению безобразий, творящихся в стране.

- Брось, дядя Вась, ну чего ты опять заводишься: ничего нам не до лампочки, как ты постоянно твердишь... Просто время такое: то, блин, одно, то - другое. И потом, я тебе тысячу раз говорил: эволюция рано или поздно всё расставит по своим местам как надо, - невольно заводился Уклейкин, не смотря на то, что был глубоко поражён своими чувствами и мыслями, налетевшими как рой диких ос, во время разговора с Серёгой.

- Да пока твоя эволюция всё ворье по столбам развешает, оно, Россию, не дай Бог, в гроб вгонит: революцию надо поднимать - и шабаш! - не чего с ними цацкаться, а то ишь - совсем, ироды, страх потеряли - Сталина на них нет! - вновь пошёл в традиционную контратаку на оппонента Василий Петрович.

- Опять двадцать пять! ...проходили уже - те же грабли выдут, только в профиль, - всё-таки вспыхнул Володя, торопливо отхлебнув пиво, видя, как оное безнадёжно ускоренным темпом убывает под натиском несгибаемого ничем ветерана.

- А ты на голос-то не бери! ишь... разошёлся, - слово ему не скажи - сразу в штыки, лучше слушай - может когда-нибудь и толк из тебя выйдет, - наседал на почти всегда тактичного соседа Шурупов. - Вот что ты в своей газетке пишешь, например, - это ж полная белиберда! Нет, что бы врезать правду-матку на всю Ивановскую, да так что бы распоследнюю сволочь до коликов пробрало: вот тогда другое дело - тут тебе и почёт, и уважение от нормального, простого народа! - ещё больше напирал на Володю, подогретый Василий Петрович.

'Гм... - грустно подумал Уклейкин, - что-то сегодня как сговорились - все моё 'творчество' в вечёрке попрекают', - вдруг, опять вспомнив неприятный разговор на повышенных тонах с давешним незваным фантомным или, возможно, не дай Бог, реальным чёртом:

- Да ты не хуже моего знаешь, Петрович, что редактор не пропустит, сам же говоришь, что всё куплено... только и остается, что писать всякую ерунду... жить надо на что-то...

- Вот-вот... я и говорю, моя хата с краю - ни чего не знаю, дают паёк и ладно, не поколение, а вырожденцы сплошные. Ты ж, блин, советское время ещё застал - лично же видел, что было и в какое дерьмо всё превратилось. Дальше же хуже только будет, если этот беспредел не остановить. А!!! - махнул с досады сосед очередную стопку, которую он незаметно сам себе налил, - чего я тебя, бесхребетной амёбе, говорю, похоже, кроме нас, стариков, уже некому встать на защиту Родины.

- Ну, вот опять ты на круг пошёл: повторюсь: и мне и многим из нашего поколения также не безразлична судьба страны - просто не всё так просто, как ты говоришь.

- Ну да... конечно: простого вам не понять, а в сложном - не разбираетесь!.. Удобная, блин, позиция, беспроигрышная, как у либеральных словоблудов - словно жиды извернутся наизнанку, но задницу свою со всех сторон завсегда прикроют. А мы ведь, Володя, с твоим отцом корешами были, царствие ему небесное... настоящий человек был, старой закалки, я ж ему пред смертью клялся, что если что - пригляжу за тобой, подскажу, помогу, когда надо... а ты...

- Эх! дядя Вася, ну чего ты мне душу изводишь - видишь же и так хреново... дай лучше закурить твоих термоядерных, а то чего-то я свои импортные уже не чувствую...

- Держи уже, бедолага, до пяток проберёт, сейчас такого табака и не найдёшь - сплошная химия кругом, от того и народ хлипкий пошёл, - начал великодушно угощать соседа Шурупов пожелтевшей папиросой из своего неиссякаемого запаса сформированного еще со времён последнего места сверх срочной службы под Нарьян-Маром. И вдруг вместе с папиросами "Север" из нагрудного кармана, словно сытая бабочка с обглоданного кочана капусты, выпорхнула зеленовато-бледная бумажка с ярким, синим пятном и медленно спланировала к его повидавшим виды тапочкам:

- Ба...! Глянь-ка! Экий я олух дырявый... тебе ж бумага казённая пришла - нынче из почтового ящика с "Красной звездой" вынул, да с этими сардельками ядовитыми, будь они не ладны, позабыл совсем, - немного виновато оправдывался Шурупов.

'Явится Гр. В.Н Уклейкину к 9:00 13 июня 2005 г. в Лефортовское ОВД г. Москвы для дачи показаний в связи заявлением гр. У.К. Лейкина о нанесении последнему физических и моральных увечий. Майор юстиции, следователь Чугунов Х.З.' - чётко и однозначно гласила казённая бумага.

- Ничего не понимаю, а сегодня, какое? - ошарашено пробуравил вопросом Вова соседа, лихорадочно оглядываясь по сторонам и вновь невольно покрываясь нервной испариной.

- Так с утра 12-е было... понедельник, - участливо ко вновь открывшимся обстоятельствам судьбы озадаченного соседа откликнулся дядя Вася. - А ну-ка дай сюда, - деловито продолжил он. - Тэк-с... бумага, казённая и печать вроде настоящая, не смазанная и адрес верный - до боли знакомые казематы, нас ветеранов туда не раз с митингов, словно шпану дворовую, на допросы свозили, - как бывалый сыщик понюхал он повестку. - Гиблое место, - зло добавил Шурупов.

- Погоди, погоди, а я то здесь причём, - всё более волнуясь, накалялся Володя, - я этого Лейкина - знать не знаю, и ведать - не ведаю...

- Да не дрейфь ты Вова раньше времени, если б реально было б за тобой что, то не бумагой бы вызывали, а наряд приехал: мухой скрутили бы и в околоток. Скорее всего, набедокурил чего по пьянке, да и забыл - дело житейское. С этого дела чего только не бывает: я по молодости однажды так надрался, что забыл даже имя своё. Представляешь, какая засада?.. Правда, в вытрезвителе напомнили так, что с тех пор свою норму чту, как отче наш. Давай-ка лучше, Володенька, ещё по стопочке: уж больно стол у тебя знатно накрыт - слюну так и вышибает зараза из глотки. Ну! За Победу Правды над кривдой!

Володя машинально выпил. Однако, и без того вдрызг подорванное вышеизложенными обстоятельствами равновесие души, было окончательно втоптано в беспросветное днище хаоса извещением от следователя. В голове его случился полный переполох. Он искренне не помнил и даже не догадывался, какой его проступок мог послужить причиной вызова в милицию. Также подсознательно раздражали инициалы и фамилия 'потерпевшего', подозрительным образом складывающиеся в его собственную фамилию: Уклейкин. А явится же именно завтра, а хотя бы не спустя два-три дня на допрос в известном состоянии, представлялось ему крайне тяжёлым - почти не возможным делом. 'Завтра', 'завтра' - не выносимым свинцом начало капать на его воспалённый мозг пугающее неопределённостью будущее.

-Стоп! А какой сегодня год!? - не сдержавшись, выкрикнул он, когда в очередной раз, прожигая каждую запятую в повестке и, отчаявшись найти там скрытый смысл, взгляд его трепетно не заметался между четырёхзначной цифрой и почти аналогичной на стенном календаре, с фотографии которого, как всегда, загадочно улыбалась Мона Лиза неподражаемого Леонардо да Винчи.

- Знамо какой - шестой, а что? - выдержав паузу, ответил, Шурупов, вынужденный прерваться от усердного разделывания воблы на готовые к приятному употреблению лакомые составляющие.

- Так в повестке-то - 2005! - еще громче воскликнул Володя, уподобляясь Пифагору, выскочившему голышом из ванны и глаголющему на всю Элладу: 'Эврика!'

- Да тише ты, оглашенный, напугал! - возмущённо рёк, Василий Петрович в густые усы, которые из вздыбленных неизъяснимым образом сами сложились в аккуратно расчёсанные, одновременно уколов палец ребровой костью упругого леща.

- Так ведь это же всё меняет, дядя Вася! - не унимался, вновь, оживающий и даже немного розовеющий на глазах Уклейкин.

- Да не хрена это не меняет - секретарша тамошняя, лярва какая-нибудь, глазки строя, поди опечаталась - вот и вся твоя радость... или ты надеешься, что казённая бумага по Москве год в адрес шла? Хотя...сейчас и не такое случается в бардаке этом, - холодно окатил Шурупов весьма вероятным аргументом локальную радость соседа, отчаянно высасывая из проколотого пальца нечаянную боль.

- Не скажи... - тем не менее, облегчённо выдохнул Уклейкин. - Опечатка там у них или ещё чего - пока не суть важно, а повод не являться на допрос - вот он - почти победоносно тряс он повесткой, сам себя тем самым успокаивая. - Если даже и набузил я где-то, не дай Бог, конечно, хоть отлежусь день-два: а то, с таким видом как у меня сейчас после свадьбы, пожалуй, всех собак не пойманных повесят.

- Логично, - увесисто подытожил Дядя Вася, допив предпоследнюю бутылку пива, задумчиво глядя, на почти пустую ёмкость из-под водки. Он не без сожаления понимал, что дальше ничего интересного уже не произойдёт и неспешно, по-своему вежливо, ретировался, говоря дежурные фразы типа: 'пора', 'да и тебе выспаться надо', 'заходи, если что - помогу... советом', 'да и нечего уже... тут тебе самому на похмелье впритык'.

Оставшись вновь один, Уклейкин окончательно впал, в мгновенно сотканную морфеем метафизическую прострацию, где и почивал относительно спокойно до раннего утра. С одной стороны после вышеупомянутых точечных вливаний организм его существенно восстановился, хотя общая усталость лишь ненамного отступив, - продолжала давить невыносимым гнётом на измученную плоть, с другой же - странная казённая повестка с невнятной датой, как не выковыривающаяся заноза, зудела в нём и раздражала, также назойливо, как и не выходивший от чего-то даже из задремавшей памяти, давешний чёрт с его фантомными угрозами. Но боле всего тяготило Володю после разговоров с Серёгой и дядей Васей очередное для себя осознание собственной никчемности. Душа его крайне извелась тем неприглядным обстоятельством, что он - Владимир Николаевич Уклейкин, - объёктивно обладая, весомым багажом знаний, культуры, приобретённых должным трудом и усердием, не без толики способностей, и, следовательно, имея относительно ясный и цельным взгляд на окружающий мир, - в лучшем случае уподобляется Пушкинскому кощею "чахнущему на "злате", а - в худшем... В худшем случае - он даже для себя боялся сформулировать, то кем он фактически является, бездарно расточив 35- лет своей пустой жизни. Постепенно и слабо пробивающееся сквозь дрёму очередное самобичевание его, рассеялось в бесконечном пространстве сна, как светлячок надежды в непролазном тумане.

В калейдоскопе парализовавших организм сновидений, Уклейкину вразнобой мерещились динамические картинки, примерно следующего содержания: будто бы он, некой начитанной, "бесхребетной амёбой" ползает средь мириад других, погрязших в беспробудном невежестве, втайне осуждая их, но при этом ничего не предпринимая для приобщения соплеменников к свету знаний и культуры; то, вдруг, преобразившись в матёрого хряка с профессорскими очками, в огромном свинарнике, с украшенной траурными венками трибуны, вдохновенно повествует, наслаждающимся грязью братьям и сёстрам, лекцию о высоком предназначении личности для духовного развития общества и как в ответ они благодарно чавкают и хрюкают; или, наконец, обратившись путеводной звездой, он, рассекая тьму Вселенной, увлекает за собой к невиданному, за несчётными горизонтами тридевятому будущему счастью, всё самое лучшее на Земле, одновременно в прах, испепеляя на веки вечные все грехи и пороки человечества.

Вышеперечисленные и иные, с трудом поддающиеся внятному описанию, фантастические сюжеты, явившиеся в сновидениях Уклейкину с умопомрачительным разнообразием, переплетались и затягивались в клубок казавшихся совершенно неразрешимых проблем. Даже во сне они наложили на всё его существо роковую печать неопределённой безысходности, которая и без того сдавливала его бытие в явном мире. Но где-то в самых укромных уголках его души, истерзанной, но, слава Богу, ещё не изгаженной всё разъедающей пошлостью окружающего социума, в массе своей сбитого с пути творческого созидания привнесёнными ложными материальными ценностями, было принято, возможно, самое важное в жизни решение, которое она так долго и мучительно, но с неистребимой надеждой вынашивала в себе, как одинокая мать - единственное данное ей Провидением вожделенное дитя...

Глава 4

Очнувшись, едва ли не с первыми лучами солнца, Уклейкин, совершенно неожиданно для себя, всем сердцем почувствовал крайне редко посещавшие его в последние годы раскованность и страстное желание творить и быть востребованным. Несмотря на известные и ещё далеко не решённые проблемы с пошатнувшимся накануне здоровьем, он, тем не менее, достаточно резко отверг тёплую негу дивана и, сдвинув на край столика вчерашний обветшавший натюрморт, с трепетом достал из ящика свою уже заметно пожелтевшую рукопись, о которой в порыве чувств рассказал Крючкову.

Его вдруг начали обуревать те неповторимые ощущения знакомые всякому человеку, который благодаря снизошедшему на него с небес вдохновению начинает творить нечто большее, чем письмо к другу или будничную заметку в личном дневнике. Аккуратно разложив помятые листы сокровенного, Володя начал их жадно перечитывать, по сути, зная наизусть. Пробежавшись дважды по тексту, он, наконец, достал из ещё большей глубины того же ящика стола специально прибереженную для подобного случая чёрную гелиевую ручку, и, как в начинающийся шторм, начал сначала медленно, а затем - всё чаще и мощнее выплёскивать на листы-берега всё то, что держал в себе долгие годы раздумий и сомнений. Буквы сами собой выстраивались в слова, которые затем чудесным образом образовывали ясные без лишней шелухи предложения, синтезирующие в конечном итоге отшлифованный до блеска стройный и выверенный, как грани алмаза, текст мыслей и переживаний автора.

Уклейкин был настолько поглощен работой, что не заметил, как безмятежное, чистое солнечное утро уже давно обратилось в багровеющий от надвигающейся грозы глубокий июньский вечер. Ни что не могло оторвать его от волшебного процесса превращения его внутреннего духовного мира в материальный, осязаемый текст, который на глазах становился бессмертным, памятуя о том что 'рукописи не горят'. Ни телесные раны, ни общая истощённость организма, ни даже стоявшая не початая бутылка пива, отражающая жалкие остатки 'Завалинки' - не смогли вырвать его из пленительных объятий вдохновения. И только лишь первый мощный разряд молнии, резко, словно пырнувший кромешную тьму луч безжалостного солнца, рассеял сумрак комнаты в купе с последующей громовой канонадой, до звона едва не разбившегося оконного стекла смогли на мгновение вывести его из состояния созидания нетленного. Но не успел он должным образом сориентироваться в происходящем и выйти из многочасового, непрерывного пребывания в некоторой нирване, как, вдруг, почти одновременно, - раздался звонок в квартиру, а спустя минуту - тревожный стук в дверь его комнаты. После чего, не дожидаясь ответа, она медленно отварилась со стороны общего коридора, и появилась взъерошенная голова Петровича, уста которой нарочито удивлённо, громко и отчётливо произнесли:

- Ах ты дома, Володенька?! А я думал - на работе... тихо что-то у тебя весь день, спал что ли?..

- Да нет...так...дела... - немного смущенно ответил он, загораживая собой груду мелко исписанной бумаги, - тебе чего-нибудь надо, дядя Вася, а то я действительно очень занят?

- Да мне собственно особо ничего... тут это...пришли к тебе, - и выразительной мимикой начал всячески подсказывать Уклейкину, что б тот вёл себя максимально сдержанней - благо Шурупов расположился таким образом, что быстроменяющуюся гримасу его лица мог видеть только Володя.

- Кто там?.. - робко спросил Уклейкин, мгновенно севшим голосом от неожиданно накатившегося к горлу комка подспудного волнения.

- Да ты, Вова, не тушуйся заранее. Это участковый наш, Семён Михайлович. Он даже пару раз у меня бывал на 9 Мая. Да и ты его видел, наверное. Повестку тебе принёс к следователю, - продолжал, как умел, успокаивать соседа Василий Петрович, чувствуя его растерянность. - Гм...- замялся он, не зная чем заполнить звенящую паузу, став некой живой баррикадой, пусть и не надёжно, но временно разъединяющей неизбежное сближение противоположных сторон потенциального конфликта. - А ведь говорил я тебе вчера, что это какая-нибудь машинистка смазливая опечаталась, - всё-таки не сдержался он и таки перешёл на привычную назидательную тональность, подзаряжаясь, как ветхий аккумулятор, новыми событиями и одновременно наполняя расширяющийся вакуум напряжения хоть какой-то логикой.

- Да какая к чёрту лысому машинистка... я вообще не понимаю, о чём идёт речь, - тут 100 процентов явная ошибка, а не опечатка, - фыркнул, раздражаясь, Уклейкин.

- Не скажи, Володенька... Ох, не скажи... Органы просто так на ночь глядя, да ещё в такую погоду просто так не придут - ты посмотри только что за окном-то творится - жуть сплошная, стихия, мать её так и эдак, - продолжал балансировать Шурупов. - Вот помню, стою я как-то в карауле под Смоленском в 41-м ночью, тьма такая, что ни зги не видно и, вдруг, бац - в секунду молнией полосонуло так, что ей-ей чуть не ослеп и тут же комиссар, как пятак из пыли выскочил, мол, что случилось: артобстрел или ещё что хуже?..

- Ну, понеслось... - чуть развязней, но всё также напряжённо ответил Уклейкин. - Ты, дядя Вася, ещё про Куликовскую битву расскажи. Говорю же - занят я сегодня, а ты будто нарочно в сотый раз про свои подвиги рассказываешь...

- А ты, Володя, лучше слушай, а не кочевряжься - в жизни пригодится. У меня ж опыту как у батальона, таких как ты - вникай, покуда я не помер, сам же потом спасибо скажешь, - войдя в утрамбованную годами коммунальную колею, начал было возбуждаться Шурупов.

- Э... граждане, позвольте мне всё-таки войти? - лужёным басом прервал диалог участковый, погонами почувствовавший, что оный грозит перерасти в бесконечную и бессмысленную перепалку, и в ту же секунду грузно переступил порог комнаты, так и не дождавшись утвердительного ответа её хозяина. - Так вы, стало быть, и есть гражданин Уклейкин Владимир Николаевич? - спросил лет пятидесяти капитан, слегка хмуря густые, давно не чесаные брови, аккуратно, словно старый торшер, переставив Василия Петровича с порога к рядом стоящему шкафу, тем самым освободив себе, наконец, дверной проход.

- Ну, я, Уклейкин, чем обязан? - с едва уловимым раздражением подтвердил Володя, внутренне ощетинившись и, скорее от растерянности, нежели умышленно, вызывающе присел на стул, закинув одну босую ногу на другую.

- А тем, что по повестке на допрос не являетесь, - ещё более нахмуривавшись, жёстко ответил габаритный участковый, профессионально уловив в интонации подопечного некое к себе пренебрежение.

- Это что ли, вы, имеете в виду? - продолжал, уже более осознано, ершиться Володя, победоносно взметнув над головой вчерашнюю повестку, словно учитель дневник с затёртой двойкой перед хлюпающим носом уличённого в этом проступке школьника. - Вы, уважаемый, (он специально нарочито слащавым тембром подчеркнул это слово так, что оно приобрело как бы противоположный смысл) на дату обратите внимание, прежде чем честного человека обвинять в неизвестно чём.

- Никто вас, гражданин, ни в чём не обвиняет, - всё также строго молвил участковый, параллельно тщательнейшим образом разглядывая повестку и, как вчера Шурупов, едва не попробовал её на зуб, и заметно раздосадованный, добавил: - Пока (он в свою очередь также нарочно выделил паузой это слово от чего, оно стало фактически угрозой) во всяком случае. - Так что не нервничайте. Моё дело маленькое - выяснить причину неявки гражданина и вручить ему новую повестку под роспись. Кстати, похоже, ты прав Василий Петрович, опечатка это, а иначе на крупные не приятности мог бы твой сосед нарваться: подделка государственных документов - это, сам понимаешь, реальная статья. Так что оставьте гражданин Уклейкин автограф и извольте завтра к 9:00 явится по указанному адресу, а у меня и без вас забот хватает.

- Ну! Я же говорил - опыт не пропьёшь, - с нескрываемой гордостью воскликнул Петрович, также зайдя глубже в комнату без приглашения за участковым и, как футбольный арбитр важно вышагивая от двери до журнального столика и обратно, с удивлением поглядывая на груду исписанной бумаги, недопитую водку и целую бутылку пива, а в те мгновения, когда участковый не мог видеть его лица - отчаянно жестикулировал Володе о том, что бы тот ни в коем случае не прекословил и уж тем паче - не хамил капитану.

- Ладно, чёрт с вами, давайте казённую бумагу. Только не стоит, товарищ капитан, неуклюже намекать и уж тем более угрожать всякими там дешёвыми словечками типа 'пока' и 'подделка'. Я человек свободный и свои права знаю, и вы мне не судья! - понесло, как дырявый баркас на скалы, Уклейкина. Он даже успел поймать себя на мысли, что, видимо, перегнул палку и в тысячный раз проклял свой проснувшийся не к месту дурной характер, но было поздно - относительно спокойный участковый тоже вышел из душевного равновесия:

- Нет, вы только погляди на него - где-то, очкарик, набедокурил и ещё же возмущается! Ну и сосед у тебя, Петрович. Прям правозащитник какой-то - слово ему, понимаешь, не скажи - сразу в штыки. Ишь цаца какая! И как это он мне раньше на карандаш не попался?!

- Не смейте обзываться, я на вас жалобу напишу за хамское поведение! - огрызнулся Вова и, как не пытался сдержаться, хоть и не громко, но отчётливо выдавил, шипя как проколотый иголкой воздушный шар, - цербер...

- Да... я тебя, червь бумажный, сейчас на пятнадцать суток упакую за оскорбление при исполнении! Ты глянь, Петрович, что делается: совсем народ страх потерял! Пол страны кляузы пишет, а другая - их разбирает, и никто работать не хочет. Что за сучье время настало, а?! - всё больше распалялся капитан, таки расслышав последнюю фразу Уклейкина. - А это что у тебя тут за листы? Доносы что ли строчишь или байки сочиняешь?! Писатель, блин, выискался на мою голову... жаль психушки для них позакрывали! Ну, ничего... этого Кузьму, я и сам возьму!..

- Да погоди ты, Михалыч, не горячись, - никакой он не писатель - обычный журналист, в Вечерке работает и, между прочим, - на хорошем счету, хоть и муру всякую сочиняет... Его, как сам видишь, порой заносит, но парень в общем честный и порядочный. Я его батю лично знал - кремень, а не человек, был, сейчас таких почти не осталось. А Вовка у меня на глазах вырос: так что, я его как облупленного знаю. То, что где-нибудь по глупости и горячности накуролесить мог - допускаю, а что б закон по серьёзному нарушить - это нет: воспитание, слава Богу, успел получить нормальное - не то, что нынешняя молодёжь бесшабашная, да и кишка у него тонка, духом слабоват. Прости ты его дурака Христа ради - он и так судьбой наказан: родителей нет - царствие им небесное, жены нет, детей нет и, кстати, - не запойный, - лично гарантирую, - горячо вступился Шурупов за Уклейкина как за внука.

Услышав про газету, капитан немного дал по тормозам, но добавил, скорее уже по инерции не сдержавшись:

- А по мне, так все эти щелкоперы - суть бездельники и даже вредители, это они призывают доверчивый народ через безумные идейки ко всяким беспорядкам. Им бы только своё самолюбие потешить, а там хоть трава не расти. Так что, журналист (он снова негативной интонацией подчеркнул своё личное призрение к данному понятию), скажи, лучше, Василию Петровичу, нашему геройскому ветерану, спасибо, что он за тебя поручился, а то б я тебя вмиг, как паука, хомутал на 15 суток за грубость и не уважение к власти. Распишись тут и не дай Боже завтра тебе опоздать к следователю - вывел ты меня сегодня, бумагомарака, из себя порядочно, - отчеканил сквозь зубы участковый, голосом нетерпящем никаких возражений.

Во всё время пока капитан произносил свою финальную, почти обвинительную тираду, Петрович, видя, как Володя, еле сдерживая себя и уже было, открыл рот для как всегда убийственно аргументированных встречных возражений, вновь всей своей мимикой и жестами умолял его промолчать и дождаться ухода участкового. Уклейкин же, словно загнанный в угол медведь, готовый вот-вот броситься в контратаку, переводя взгляд от участкового до дяди Васи и обратно, замешкался и машинально расписался в повестке, после чего капитан резко развернулся, всем свои видом показывая серьёзность возможных последствий, и тут же грозно покинул комнату.

Первым, не выдержав звенящей тишины и почти искрящегося напряжения, прорезался всегда слово охотливый Шурупов:

- Ты чего как с цепи сорвался? Первый раз тебя такого вижу...

- Да достало всё, Василий Петрович: я им что осуждённый, что бы со мной так обращаться или мальчишка сопливый?!..

- А ты что сахарный?.. не растаял бы. Подумаешь, его очкариком назвали, - не по матушке ведь. Да если б и по матушке - не велика беда. У нас на фронте иной раз старшина так обкладывал, что даже пушки от страха смолкали - и ни чего, как видишь, жив и здоров. Я тебе сколько раз говорил, что с представителями власти надо вести себя спокойно, а то там народ в основном нервный, высокомерный - долго ли до греха. Хорошо Михалыч пришёл, он хоть и с норовом, но мужик правильный - за зря никого не обидит, и нас, ветеранов, как сам убедился, уважает, а по нынешним временам это большая редкость.

- Да не в этом дело, дядя Вася, просто противно, что почти все кто хоть мало-мальски наделён властью, относятся к тебе как холопу бесправному. Но будь ты, в свою очередь, хоть на волосок кого-нибудь из них выше по положению, то он, тут же пред тобой раболепно на колени падает: мол, 'чего изволите-с'.

- Ну, эдак всегда было: тоже мне, блин, Америку открыл. Так уж люди устроены... Правда, нынче это у нас до крайности дошло - тут ты прав, Володенька, на все сто. - Вот я и говорю, что достала меня вся эта безнадёга и серость до невозможности, - продолжал сокрушаться Володя, - но главное: не понятно, что делать...- этот вечный русский вопрос постоянно висит надо мной как дамоклов меч... "Хотя"... - у него, вдруг, маленькой искоркой сверкнула шальная мысль, от которой его даже внутренне передернуло, но озвучить он её так и не решился, во всяком случае, сейчас.

- Ну, а раз не знаешь, что делать - молчи и меня хоть слушай. А ещё лучше - на митинги к нам приходи: у нас, Володька, такие люди в активе есть, что хоть пули из них лей и пали по недобитой контре, как в гражданскую из максима, даже я пред ними - пацан безусый, да чего там я, - они не хуже Ильича народ зажигают...

- Гм... как ты, дядя Вася, глаголешь складно, - невольно улыбнулся Уклейкин, услышав из уст ветерана ныне модное среди молодёжи "зажигают", - ладно, может, и зайду к вам когда-нибудь...

- Вот и правильно, вот и молодец, давно пора! - словно ребёнок, искренне возрадовался Шурупов тому, что, наконец, уговорил Володю, пусть пока и формально, влиться, в, увы, немногочисленные и неумолимо стареющие ряды вышеупомянутого патриотического движения "За Родину и Сталина", согласно решению его актива о скорейшем омоложении кадров. - А сейчас, Володенька, - Шурупов боясь спугнуть удачу, словно дед внука, начал всячески его охаживать, - тебе перво-наперво надо готовься, милок, к завтрашнему визиту к следователю: помойся, побрейся, прогладься, синяки под глазами замажь, как следует: в общем, - прими нормальный человеческий вид. Сам ведь знаешь, - у нас всегда по одёжке встречают. И главное: запомни раз и навсегда, если хочешь избежать крупных неприятностей, даже если ты в чём-то и чувствуешь за собой вину - никогда сразу не сознавайся: не пред Господом каешься, мало ли чего: могли ведь и напутать что-нибудь - люди - не ангелы, в конце концов, или ещё чертовщина какая-нибудь приключилась - кто ж его знает. Далее: ни в коем разе не пререкайся со следователем и уж тем более не дерзи ему - это я уж тебе, как человек, познавший эту систему на собственной шкуре, говорю. В общем, не дрейфь, Володенька, ни раньше времени, ни тем более - после. Жизнь штука такая - никогда не знаешь, где тебя судьба лбом об стену приложит, а где соломку постелет. Так что в данном конкретном случае Володенька, - уже по военному, как генерал солдата перед битвой, продолжал наставлять Шурупов соседа, - лучше тактически, то бишь - намертво стиснув свои гордость и самолюбие в кулак, временно отступить, но в итоге - стратегически выиграть сражение, когда противник, в запале выпустив в тебя весь свой боезаряд, останется пред тобой обезоруженным.

Во всё время ценного инструктажа, детали которого Уклейкин пытался аккуратно складывать в ячейки своей памяти, до селе рассеянный от бурных перипетий вечера хаотично блуждающий взгляд его, вновь сфокусировался на исписанных за вдохновенные сутки лисах бумаги, и, Володя, словно ребенок потерявший конфету и вот-вот было готовый расплакаться, но тут же найдя её, мгновенно обрадовался, как чуть ранее Шурупов, хотя и по совершенно иной причине: он, возможно впервые в жизни, всем существом своим ощутил дуновение некой одновременно снизошедшей со всех сторон благодати, невидимая материя которой, чудотворным образом согревала сердце и проясняла разум, отчего ему стало, наконец, необыкновенно легко и он вновь улыбнулся, искренне поблагодарив Петровича:

- Спасибо, тебе, дядя Вася, за всё...

- Гм... спасибо не булькает, - взаимно улыбнулся Василий Петрович, непроизвольно уронив тут же заблестевшие глаза на остатки 'Завалинки' и целую бутылку пива, чудом уцелевших после вчерашнего.

- Ой. Извини, дядя Вася, что сам не догадался: бери на здоровье, я уж и смотреть в эту сторону не могу, все не приятности по жизни у меня от этого алкоголя, - с радостью передал он Шурупову предметы искушения.

- Вот! Это уже речи не мальчика, но мужа - уважаю, глядишь так постепенно и настоящим человеком станешь, - по-стариковски, ласково похвалил ветеран соседа.

- Будет тебе, - смутился Уклейкин, - лучше скажи - ты случайно, не видел мой сотовый - вторые сутки не могу найти... он же редакторский - меня Сатановский за него убьёт...

- Нет, Володенька, не видал. Ты его, небось, на свадьбе посеял или свистнул кто, забудь лучше: теперь уж не вернут, пиши - пропало, не то время, - опытно констатировал Василий Петрович, нежно забирая посуду и вежливо пятясь к двери. - Вот раньше другое дело. Помню, лет тридцать тому, играли как-то с мужиками в домино - дело обычное - мы в нашем дворе всегда по вечерам собирались после работы, что б малость развеется. Понятное дело - немного портвейшку с устатку - всё, как всегда: чин чином... ну, и чего-то разошлись на Хрущёве, мол, был культ личности или он его специально раздул, что б всех собак на Виссарионыча повесить: так почитай до ночи и проспорили - благо пятница была; и развезло меня, Володька, как пацана в зюзю - утром еле очухиваюсь прям как ты давеча, а лопатника - нет... ну думаю, всё кранты - потерял или подрезали... а там, блин, получка... И вдруг, ты только представь! стук в дверь и входит Кузьма Козявкин - дворник наш, в одной руке мой кошель, а в другой - авоська, а в ней - ты не поверишь - две бутылки "Памира" и говорит: "Ты, Петрович, меня извини, что я у тебя трёшницу без спроса одолжил, но как увидал, когда двор мёл, что твой бумажник со Сталиным под столом в пыли валяется так сразу и решил - не иначе гульнул вчерась наш фронтовик - надобно перво-наперво похмелить..." Вот какие, Володенька, прежде люди были: последнюю рубаху с себя сорвут, а чужую трудовую копейку не возьмут. Я ему тогда от всего сердца червонец подарил, когда мы портвейн прикончили... так-то...

- Занятно... теперь действительно такие поступки редкость, - ещё вежливей согласился Володя, терпеливо дожидаясь ухода соседа и стараясь не проронить лишнего слова, справедливо опасаясь, что Шурупов за него зацепится и расскажет очередную историю своей бурной жизни, коих у него было нескончаемое множество.

- Да, - вдруг остановился на пороге Шурупов, - а что это ты тут понаписал-то? - Неужто и в правду рассказ какой-нибудь или чего другое?

- Так... кое-какие записи... для себя... - неуклюже пытался скрыть смущение Уклейкин, - потом как-нибудь расскажу... возможно.

- Ну-ну...- хитро покивал головой дядя Вася, - если чего надо - стучись, не стесняйся, я один хрен толком не сплю - старость - не радость... эх-хе-хе... - пробормотал он, пересёкши, наконец, вместе с дырявыми тапочками порог комнаты, неспешно растворяясь в пространстве.

Оставшись один, Уклейкин, было вновь взялся за заветную гелиевою ручку и уже почти коснулся листа бумаги с прерванным вышеописанными событиями предложением, но случайно остановив взгляд на новой повестке с огромной свинцового, как его кровоподтёк, цвета печати, задумался и нервно закурил. Мысли его, потеряв, чудодейственным образом приобретённые свежесть и последовательность вновь спутались: ссора с участковым, а главное - неотвратимость явки к следователю по совершенно непонятному делу опять расшатали его едва обретённое душевное равновесие, а от вдохновения ни осталось и следа.

В голове его в очередной раз за короткий отрезок времени творилась форменная абракадабра. И всё-таки, пытаясь хоть как-нибудь проанализировать произошедшее, он в итоге поймал себя на крайне прискорбной мысли: ни угрозы участкового, ни даже возможные неприятности от предстоящего визита к следователю, ни пусть и фантомные, но всё-таки угрозы явившегося без приглашения в его сновидение чёрта, так не пугали, а вернее - не принижали его эго, как брошенная Петровичем вскользь и внешне безобидная фраза: 'кишка у него тонка, дух слабоват'. 'Неужели прав старик?' - словно от огромного медного колокола гулко разносившееся тяжёлое сомнение, взламывая перепонки самолюбия, больно пронзало его душу и сознание, отчего он вновь впал в уныние, но, которому, пожалуй, впервые со стороны его ныне воскрешающегося духа был дан пусть пока и слабый, но отпор, а не безвольное повиновение как случалось ранее в подобных случаях.

Но что же явилось той неосязаемой, спасительной нитью, удержавшей его и подобным ему людей от скатывания в безвозвратную бездну пошлости и ложных ценностей? Безусловно - одной из точек опоры были его родители. Повторимся чуть подробнее. Володя был поздним и единственным ребёнком семье, и когда - сначала отец, а через год и мать - волей рока покинули этот мир ("лихие" 90-е слепой, безжалостной перестроечной косой, прошлись по тому поколению, лишив его одновременно материальной основы и смысловых ориентиров жизни), он семнадцати лет отроду остался один на один с бесконечно огромной Вселенной; но, слава Богу, родители всё-таки успели воспитать его подобающем образом, что и явилось, в конечном счёте, спасительным кругом. Конечно, Володя не остался совсем один - дальние родственники всячески опекали его, школьные товарищи и учителя - помогали, а не безызвестный уже Василий Петрович Шурупов, будучи соседом по коммунальной квартире, а главное - крайне порядочным и совестливым человеком и вовсе стал ему чуть ли не дедом. (Но при всей благодарности к подобным людям за проявленные участие и не равнодушие к не своей судьбе они никогда не заменят той подлинной, на уровне инстинкта любви, которая неповторимым теплом пронзая души и сердца благоговейно исходит от родителей к детям и обратно до конца дней их.)

И Василий Петрович, говоря участковому о том, что Володя, несмотря на некоторую вспыльчивость характера почти всегда свойственную даже относительно молодым людям, в отличие от подавляющего большинства более молодых своих сверстников свято хранил и, как мог, руководствовался теми немногими, но цементирующими личность и общества библейские табу, благодаря которым во многом хрупкий человеческий мир ещё не превратился в свою противоположность, - ни на грамм не покривил душой.

Отец Володи - инженер-конструктор одного из закрытых НИИ - привил сыну понятия чести, уважения к себе и окружающим, честность и принципиальность, разумную твёрдость и последовательности в делах. Мама же - учитель русского языка средней школы, (в тайне и не безосновательно лелеявшая надежду о том, что сын обретёт успех и на литературном поприще) - как, впрочем, и абсолютное большинство матерей - усердно втолковывала ребёнку, что надо быть вежливым и мягким, стараться не впутываться в неприглядные истории, чтить старших и не прекословить им, и вообще быть крайне осторожным в жизни, так как, любая ошибка стоит очень дорого.

И, видимо, от того, что отец умер годом раньше супруги, а до этой трагедии - частые командировки отрывали его от семьи и не давали возможности плотнее общаться с сыном и, следовательно, мать вольно и невольно находилась гораздо чаще с Володенькой, - Уклейкин, в итоге, в некоторой большей степени впитал в себя её, женский взгляд на мир, нежели мужской - отца. Хотя, кто знает... что или кто подталкивает нас в роковую минуту к поступку или проступку, которые порой бесповоротно определяют всю дальнейшую судьбу, и исправить оную уже не представятся почти никакой возможности...

Таким образом, благодаря привитой родителями должной культуре поведения, - в целом, Уклейкин был достаточно осмотрителен и старался отдавать себя отчёт о последствиях своих поступков, прежде чем их совершить, за относительно редкими, сродни развязанной им драки на Серёгиной свадьбе исключениями.

Но сегодня, душа Володи истерзанная последними передрягами и постоянным внутренними пустотой и одиночеством, как и накануне, когда перед долгожданным творческим рассветом, всё более укреплялась в правильности сделанного тогда, возможно, единственно верного выбора, о сути и тем более деталях которого, её земной хозяин пока не знал ничего определённого, но уже подсознательно чувствовал, ведомый судьбой своей в непроницаемое будущее.

Так верно и в каждом из нас есть благодатная почва, из которой всегда взрастут семена любви и добродетели - надобно только изо дня в день, с рождения до последнего вздоха пропалывать её от сорняков...

Глава 5

Ровно в 8:30 утра московского времени среды 14 июня 2006 г. от Рождества Христова Уклейкин решительно пересёк порог Лефортовского ОВД и уверенным голосом, не без сарказма уточнив у дежурного куда именно ему "идти сдаваться", и как перегруженный товарняк, отдышавшись, остановился напротив кабинета ? 13, где на латунной табличке угрожающе черным цветом было отштамповано 'Ст. следователь Чугунов Х.З.'. Володя, специально прибыл на четверть часа ранее указанного в повестке времени, памятуя о конкретных угрозах участкового в связи с возможной не явкой или даже опозданием. Однако удивительней всего было престранное, новое для него состояние почти полного отсутствия подспудного страха наказания, которое в подобных ситуациях зачастую заранее парализует волю к сопротивлению большинства людей и до сегодняшнего дня высоковероятно также сковало бы и Уклейкина. Но сегодня, сегодня... всё было иначе. Это, казалось бы, обыденное, разумное решение и без вчерашних мудрых житейски инструкций Петровича о том, что, дескать, не стоит лишний раз дразнить гусей - зиждилось в большей мере на иной, если хотите, фундаментально переформатированной основе внутреннего мира Володи, ибо главное, что так укрепляло доселе неощущаемою им уверенность в себе было принятое им накануне окончательное решение: во что бы ни стало доказать и в первую очередь себе, что он не 'кишка тонка', а волевой, цельный и свободомыслящий человек, способный отстаивать свои и общественные интересы.

Стильные зеркальные чёрные очки, подаренные Серёгой, скрывающие тщательно запудренные, но всё же, предательски проступающие желтеющие синяки под глазами; строгий, отливающий глубокой ночью, дорогой отцовский костюм с идеально подобранным галстуком на фоне белоснежной рубашки и до блеска начищенные итальянские туфли - также внешне немало способствовали его решительному настрою. Со стороны, можно было даже подумать, что у дверей кабинета, стоит важный консул не самой маленькой африканской страны, в лоскуты законспирированный секретный агент всесильных и неуловимых спецслужб, ну или на худой конец что-то совершенно иное в этом роде. Володино лицо или, вернее сказать, та его часть, которая была не скрыта огромными тёмными очками, не выражало ровным счётом никаких эмоций, но, что в действительности творилось в душе его, и какой ценой ему давалась эта хорошо поставленная неприступная холодность - одному Богу было ведомо.

Очередные десять минут безвозвратным порожняком канули в бездне неисповедимых путей времени, и, тут же, в конце коридора показался щуплый человек в милицейской форме очень маленького роста, который почти строевым, чеканным шагом направил свои облаченные в яловые сапоги (он единственный носил их во всём управлении во все времена года) стопы к кабинету за номером 13, у которого в глубоком одиночестве стоял преобразившийся Уклейкин.

- Вы ко мне гражданин? - не смотря на чудесное, тихое утро, громыхнул майор, задрав вверх угловатую, как свёкла, голову и оценочно смерил Володю неприветливым хмурым взглядом.

- Возможно, если вы Чугунов З.П., - максимально спокойно и даже чуть развязано ответил Уклейкин, протянув повестку человеку в милицейской форме.

Юркий человек в майорских погонах сначала мельком пробежался по повестке, затем ещё раз, но уже гораздо пристальней прищурившись, словно в снайперский прицел, колко пробуравил пронзительным взглядом подателя документа; при этом на его тонкой, жилистой, как у змеи шее, которой неожиданно наступили на хвост, мгновенно вздулись и тут же вернулись в исходное положение мощные синие жилистые вены.

- Чугунов - это я, обождите здесь до вызова, - коротко и холодно ответил следователь, в секунду исчезнув за дверью.

Уклейкин для себя тут же отметил, что уже испытывает стойкую антипатию к совершенно не знакомому ему человеку, причём, как ему тогда показалась, - она была взаимной.

Ровно в 9:00 Чугунов резко открыл дверь, оглянулся по сторонам и кивком головы пригласил в кабинет Уклейкина. Игра нервов началась.

- Итак, гражданин, зовут меня - Харитоном Захаровичем Чугуновым, я назначен следователем по вашему делу, - сухо произнёс он дежурную фразу, исподлобья, как язвенник на редьку, снизу вверх глядя на Уклейкина.

- Владимир Николаевич Уклейкин, - подчёркнуто вежливо ответил Володя, и чуть задумавшись, с трудом выдавил из себя, как из засохшего тюбика зубную пасту, - очень приятно...

- Ничего приятного пока не нахожу: таких как вы у меня за день до взвода проходит, - начал традиционную артподготовку майор, непривыкший сюсюкаться даже с потенциальными нарушителями закона чья вина ещё не доказана, - предъявите паспорт и снимите очки - не на пляже.

- Пожалуйста, - невозмутимо исполнил всё Уклейкин, твёрдо помня инструктаж Петровича.

- Та-а-а-к!.. - оживился Чугунов, увидев болезненно-жёлтые кровоподтёки на лице подопечного, которые, как проталины весной, нехотя, но, всё же, безропотно повинуясь самой Природе, проступали сквозь толщу пудры и крема, - а что это у вас?!

- Как что, вы разве не видите? Обыкновенные синяки под глазами, - флегматично рёк Уклейкин и будь у него пилочка для ногтей, то он непременно воспользовался ей, дабы подчеркнуть свои уверенность и невиновность, что бы, ему не хотели при этом вменить.

- Наверное, скажите, поскользнулись не удачно, два раза? - съязвил следователь.

- А вот и неправда ваша: просто повздорил три дня назад на свадьбе у друга, дело-то житейское, со всяким ведь может случиться... - всё более, раздражая Чугунова спокойствием, так же ровно ответил Вова.

- Ну-ну... проверим, - буркнул майор, продолжая не торопясь разглядывать документы Уклейкина и показывая всем видом, что ни на йоту ему не верит.

- А позвольте, товарищ, наконец, узнать... в чем, собственно, дело? - всё же не утерпев, но, как бы, между прочим, спросил Володя, с показным интересом рассматривая немалого размера чугунный бюст Дзержинского, который в свою очередь, хитро прищурившись, зловеще разглядывал Уклейкина, как будто бы он - самый что ни на есть распоследний убивец на свете.

- Гражданин, здесь, вопросы задаю я, и только я - и вы не забывайте, где сейчас находитесь, - с удовольствием, словно бы караулил вопрос обвиняемого, отрезал майор. - Итак, - продолжал он, последовательно и тщательно выводя каждую букву записав в протокол день рождения, семейное положение, место регистрации, - где и кем работаете?

- В "Вечёрке", корреспондент, веду журналистские расследования... - Володя на секунду задумался, как бы по серьёзней себя представить, - ... секреты спецслужб, коррупция, бюрократизм, разгильдяйство и тому подобные крайне острые в нашем обществе темы...

После услышанного, на шее Прохор Захарыча, вновь мгновенно вздулись и испустили дух жилистые вены, а в слове 'корреспондент' в протоколе он сделал сразу три грамматические ошибки, что с ним доселе никогда не случалось; и, зло выбросив, испорченный формуляр в корзину, внутренне по чём зря проклиная нагловатого Уклейкина, принялся переписывать бумагу заново и после звенящей трёхминутной паузы продолжил следствие по как ему казалось простейшему делу:

- Значит так, гражданин, Уклейкин, - собрался Чугунов с мыслями, - на вас, заявление, поступило от некоего Лейкина Устина Карловича, в котором он обвиняет вас в нанесении ему тяжких телесных повреждений и о взыскании миллиона рублей компенсации за лечение и моральных ущерб.

- Сколько, сколько!? Миллион?! - всё-таки не сдержался Уклейкин, - тогда расстреляйте меня сразу... - Бред какой-то, кто вообще этот... как его... Лейкин ...Карлович?! Я знать его не знаю, ибо, первый раз слышу, - но, тут же, вновь взяв себя в руки, резко убавив фонтан нахлынувших вдруг справедливых эмоций негодования.

- Допускаю, но улики категорически против вас, - ядовито-слащаво ответил Чугунов, радостно почувствовав искреннее волнение журналиста, - возможно, вы не знали заявителя до трагического момента его избиения. - Но факты - упрямая вещь: по описанию потерпевшего, а также свидетеля Копытова Х.Х, случайно оказавшегося в два часа ночи рядом с местом происшествия и на основании сопоставления иных обстоятельств дела - именно вы и есть самый главный подозреваемый. Вот копии соответствующих документов - ознакомьтесь...

Володя клещом впился в казённые листы и через пару минут, с трудом подавив в себе возмущённое волнение, всё же несколько эмоционально парировал:

- Чушь полная!.. Во-первых: под это описание подходят, как минимум четверть москвичей мужского пола. Во - вторых: то, что якобы я сам несколько раз выкрикивал своё имя в ссоре, будучи, изрядно подшофе - ни о чём не говорит, ибо, откуда им знать, что я есть я, а не вы, к примеру - они документы мои видели что ли? Мало ли кто чего кричит - не всему же верить... Да и темно было, если вообще что-то было. Лично я ничего не помню после того как после свадьбы до дома включил автопилот и только через сутки Серёга еле разбудил меня - а до тех пор был брошен треклятым алкоголем в бездну беспробудного морфея, - попытался отшутиться Уклейкин.

'Складно упирается журналюга - ну-ну, сейчас я его дожму - вот тогда и поглядим, каков ты он на самом деле, клоун, блин, ряженый', - едва не роняя слюну на пол, как охотничья собака в предвкушении команды хозяина - 'ату его, ату!' на расслабленного самоуверенностью зайца.

- Алкоголь лишь усугубляет вашу вину, а не смягчает её - это, гражданин Уклейкин, азбука юриспруденции, - нравоучительно, в предчувствии главного удара заключил майор, и резко выдернув из-за спины какой-то предмет победоносно, словно флагом, начал размахивать им, - а! ну, что ты... то есть... вы на это скажите?!

И тут перед носом Уклейкина, как чёртик из табакерки, в целлофановом пакете появился, раскачивающийся нервным маятником, его телефон, (к слову, де юре принадлежащий редакции "Вечерней газеты") на задней крышке которого, с год назад, будучи в похмельной печали, он гвоздём прыгающими печатными буквами процарапал - 'женюсь!'; но совершенно непонятно отчего мобильник был треснувшим, грязным и даже будто бы помятым, несмотря на алюминиевый корпус.

- Ваш?! - специально вышел из-за стола Чугунов, что бы стать физически чуть выше Уклейкина и таким образом психологически еще более поддавливать подследственного.

- Не знаю, модель с виду похожа, но не факт, что мой телефон - таких по Москве тысячи, - без разрешения, вновь спрятал Вова глаза за непроницаемые очки, безусловно узнав свой до боли знакомый мобильник, и гордо распрямился на стуле так, что вновь сравнялся ростом со стоящим напротив его Чугуновым.

- Не отпирайтесь, гражданин Уклейкин, - бесполезно: в нём СИМ-карта зарегистрированная на ваше имя, - поднявшись на цыпочках, торжественно объявил майор, жестом победителя сунув под нос оппоненту копию выписки с его лицевого счёта, заверенную печатью провайдера.

- Ну, раз так - значит, может быть, и мой. Слава Богу, нашёлся! Третий день, как потерял: ведь работа стоит, а без него как без рук - контакты, агентура, ну вы понимаете... - хитро подмигнул Уклейкин, словно внештатный сотрудник спец органов. - Так что, искреннее вам, товарищ майор, спасибо от меня лично и всего коллектива газеты, что нашли телефон и позвольте... с благодарностью принять пропажу, - ответил Володя, изобразив на лице маску радости, и безапелляционно протянул руку к телефону, едва не похлопав по плечу, ошалевшего от вопиющей наглости Чугунова.

- Вы... вы... в своём уме!? - резко одёрнул он руку с телефоном за спину, - это же вещественное доказательство того, что именно им вы и нанесли увечья голове потерпевшего, - словно беспричинно стёгнутый нагайкой мерин, фыркнул Харитон Захарыч, совершенно не ожидавший такого бесцеремонного "признательного" ответа. - Прям детский сад какой-то: читайте внимательно официальные документы: страница третья, первый абзац снизу: "несмотря на отсутствие в связи с солидным возрастом на черепной коробке потерпевшего шевелюры как таковой, тем не менее, на корпусе телефона обнаружены частички его перхоти'.

- Гм... как это... на лысине перхоть? - уже в свою очередь, отбросив маску радости, недоумённо скривил физиономию Уклейкин.

- А вот так... - развёл руками следователь, как фокусник пред обалдевшей от непонимания публикой, - экспертиза врать не будет - это научный факт и точка!

- И что это доказывает? Может, он сам себе по башке настучал телефоном, который у меня же и украл?! - возмутился от чистого сердца Уклейкин, казавшимся ему очевидной несуразице, которая выставляется следствием за стопроцентное доказательство.

- Теоретически возможно, но практически - не вижу смысла, тем более заявитель согласно документам к нам приехал в бессрочную командировку из-за границы, - легко отбил очередную контратаку подозреваемого майор.

- А я почём знаю, какой тут смысл - может он сумасшедший! вы его сами-то видели? И потом, иностранцы все сплошь святые что ли и из другого теста слеплены? - шиш с маслом - такие же как и мы, даже хуже - сплошь лицемеры и ханжи, повидал я их в редакции... пачками, - напирал Володя, едва сдерживаясь от более крепких выражений.

- Потерпевшего лично я не видел, так как заявление от него принимал дежурный следователь, - сказал Чугунов, тут же раздосадовавшись про себя за то, что непроизвольно ответил Уклейкину, когда как лишь пять минут назад строго предупредил его что: "вопросы здесь задаю я, и только я'.

- Вот-вот, вы, похоже, и свидетеля в глаза не видели, как его чёрта - Копытов, кажется, - во!.. и фамилия подходящая... отлично работаете нечего сказать... - начал всё-таки заводится Уклейкин.

- Даже не надейтесь, подследственный: не далее как позавчера свидетель Копытов сидел ровно на вашем месте и дал подробнейшие письменные показания, - также не удержался Чугунов и с горяча, опять нарушил только что данное себе слово больше ни под каким соусом не отвечать на вопросы наглого журналиста. - И прекратите, наконец, ёрничать - не в у себя в газете, - добавил он.

- Я и не собирался ёрничать, - тут Уклейкин вдруг неожиданно вспомнил угрозы давешнего фантомного чёрта и чуть сбавил обороты, - а просто иносказательно утверждаю, что всё это, так называемое, дело - чистой воды липа и чудовищная мистификация...

- Бросьте, Владимир Николаевич, - это всё ваши больные фантазии, поверьте мне как опытному следователю, - также притормозил воинственный напор майор, - в том, извините, непотребном состоянии вы могли совершить всё что угодно: улики налицо, а алиби у вас нет. - Лучше сознайтесь - может вами скидка будет.

- Да какая, блин, скидка - вы что же, уважаемый (он вновь, как и давеча участковому, нарочито вежливой интонацией выделил это слово, в результате чего оно приобрело крайне негативную окраску), всё это всерьёз говорите?! Совершенно же очевидно, что это чертовщина какая-то и ничего более. Все ваши улики притянуты зауши и любой нормальный суд разнесёт их в пух и прах. И я вам не подопытный кролик, что б сносить издевательства, а независимый человек и журналист, и не потерплю безосновательных обвинений в свой адрес! Я... - всё же сорвался на оскорбительно-возмущённый голос Уклейкин.

- Я очень не люблю говорить дважды одно и тоже! - в ту же секунду весьма грубо оборвал Чугунов Володю, - но в виде исключения, для особенно грамотных (он реверансом также выделил интонацией это слово, развернув его смысловое наполнение в противоположную сторону) повторю: не забывайтесь, гражданин, где, по какому поводу тут находитесь и с кем разговариваете! - У нас перед законом все равны, к..ккор...ре...спан..д...дент..., тьфу ты чёрт, ...журналист ты или ещё кто! Не хотите сотрудничать со следствием: скатертью дорога - ваше право... только себе хуже сделайте. Одним словом, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь в подписке о не выезде из Москвы, ждите уведомление о суде или о дополнительном следствии! - продолжил он, уже откровенно прожигая Уклейкина пылающими зрачками, сквозь стиснутые, как у попавшего в суровую песчаную бурю китайца гуталиновые ресницы.

Володя, неимоверным усилием воли зажав вырывающиеся вовне эмоций в кулак, сумел таки удержаться и не проронить ни слова в ответ; он внимательнейшим образом ознакомился с протоколом, подписал его, и максимально неспешно чуть раскачиваясь, как переполненная негодованием баржа, направился к двери, подчёркнуто не оглянувшись на следователя, но спинным мозгом ощущая ласковый и тёплый, словно оторвавшийся от Солнца гигантский протуберанец, взгляд покрасневшего майора.

Напряжение достигло апогея! - и оно по закону физики требовало молниеносного разряжения, что и случилось мгновением спустя. Уклейкин, выходя из кабинета, так хлопнул дверью, что Чугунов невольно вздрогнул (хотя, надо отдать должное, майор был не из робкого десятка) и совершенно случайно локтём задел бюст железного Феликса, который приняв дополнительное ускорение помноженное на силу притяжения Земли со всей революционной массой, безжалостно рухнул на его большой палец левой ноги сильно ушибленного неделю назад при допросе, чем и воскресил неудержимую тягу к новой жизни, почти забытую дикую боль. 'Посажу... гада!' - вновь прошипел придавленной змеёй Прохор Захарыч, лихорадочно и безуспешно снимая яловый сапог, ибо моментально распухшая конечность уже успела превысить и без того не детский 45-й размер оного.

Глава 6

Покинув таким курьёзным образом, серые стены милицейского участка Уклейкин с облегчением выдохнул из себя в лучезарный зарождающийся июньский день все едва сдерживаемые у следователя эмоции и тут же, вдохнув полной грудью ещё не загаженную бесконечным транспортным коллапсом исчезающую навсегда в прошлое утреннюю свежесть Москвы, направился, куда глаза глядят. Ровно через десять минут он придавленный неопределённостью навалившегося бытия стоял перед центральным входом в Лефортовский парк, раздумывая, куда податься дальше, а главное - что совсем произошедшим с ним за последние дни делать.

И хотя настроение его несколько улучшилось (ему показалось, что во всяком случае сегодня он сумел доказать себе что 'не кишка тонка') на душе всё ровно занудно и в несуразном количестве, словно сбежавшиеся со всего района на запах валерьянки, скребли кошки. Ему не давало покоя неприятное ощущение некоторой не честности разового, нарочно приукрашенного зеркальными очками и дорогим костюмом спектакля, разыгранного им перед внешне простоватым, хотя и с твёрдым характером следователем. Кроме того, подспудный, обдающий зудящим холодком подсознание страх перед грядущим, временно отступивший под напором решительности Уклейкина, вновь медленно, но неуклонно возвращался и начинал тоскливо ныть, как зарождающаяся зубная боль, а, в и без того несвежей от эмоциональных перегрузок голове его опять воцарился хаос от новых вскрывшихся неприятных обстоятельств престранного дела, который требовал от Володи не малых интеллектуальных усилий по принуждению оного к хотя бы минимальному удобоваримому порядку, для которых, в свою очередь требовалось сосредоточенность, уединённость и время - тенистые аллеи парка оказались как нельзя кстати.

Однако не успел он сделать и шага, как невесть откуда появился пёстрая и шумная ватага цыганок, которая плотным кольцом окружила его, а одна из них - самая нарядная, ёмкая и говорливая, с учащённо колыхающимся, как упругая волна семи бального шторма невиданных размера бюстом достойного отдельного описания - ловко схватила ладонь Уклейкина и пронзительным ля диезом шестой октавы начала буднично заниматься своими профессиональным ремеслом, в совершенстве отточенным за тысячелетия её пращурами и блестяще унаследованным ею:

- Ай, молодой, красивый, позолоти ручку всю правду тебе скажу! Что было, что будет, куда дорога приведёт - всё поведаю! Где суженая ждёт, а где судьба побьёт - всё, яхонтовый, узнаешь!.. Денег не жалей, наживёшь барышей - позолоти ручку, брильянтовый! Не скупись - узнаешь всю свою жизнь!!!

От неожиданности Уклейкин оторопел и что называется - завис, как процессор от перегрева. В правом внутреннем кармане пиджака у него была заначка - триста рублей - и расставаться с ней таким за здорово живёшь способом в его планы совершенно не входило; более того - у него ещё с детства было сформировано чёткое, негативное мнение об этой публике и на всякий пожарный случай, не смотря на палящее солнце, он непроизвольно застегнулся на все пуговицы и, пытаясь высвободится из плотного круга цыган, медленно попятился спиной к парку растерянно и, невнятно бубня, нарушив тем самым главное правило, предохраняющее от потенциальных неприятностей в подобных ситуациях: никогда не вступать в разговоры с цыганами:

- С... спасибо... не стоит... мне идти нужно, да у меня и нет ничего...

- Ай, ладно, соколик! - тряхнула она выдающейся грудью и театрально всплеснула руками, - смотри в глаза да на ус мотай: гляжу - хороший ты человек, чистый как снег, - за так расскажу, а что мне надо - сама у тебя возьму... Вижу, попал ты в беду, - будь начеку: караулит тебя враг хитрый, невидимый, ждут тебя печаль да тревоги, кривые дороги, казённый дом, но любовь и слава - будут за муки наградой, терпи Володенька - и вернёт тебе, Боженька, как водится, - всё сторицей, верь и всё исполнится!..

У Уклейкина, как человека весьма образованного и в целом отрицающего всякое потусторонне, тем не менее, от таких слов на мгновение помутилось и, в без того, опухших очах. Когда же организм его вновь восстановил зрение и развёрз удивлённые уста чтобы спросить: "...а откуда... вы ...знаете как меня зовут?!" - оказалось, что он стоит в полном одиночестве, а цыган и след простыл, словно их и не было вовсе; для пущей проницательности он даже снял зеркально-чёрные очки, но, увы, и это не помогло: "Это всё нервы..." - поставил он сам себе неутешительный диагноз и задумчивый поковылял в парк.

Войдя, наконец, в цветущий исторический ансамбль, основанный самим Петром I Великим в честь своего друга, соратника, а по праздникам - и собутыльника - Франца Лефорта, и, проследовав в прохладную густую тень стройно посаженных лип, он уселся на первой же попавшейся скамейке перед небольшим, но симпатичным, вытянутым, как искусно зажаренная аппетитная сосиска, прудиком, что бы попытаться спокойно разобраться в навалившихся проблемах и выработать хоть какой-нибудь внятный план действий.

'Перво-наперво', - пустился усердно размышлять Уклейкин, - 'надобно выяснить кто такой этот чёрт лысый... Лейкин Устин Карлович - кочергу ему в дышло, надо же так назвать, судя по отчеству - немчик какой-то или из обрусевших, а имя вообще - времён царя Гороха. Так-с... - это по базе в редакции можно попробовать пробить через Наденьку Воскресенскую...".

Но, как только он мысленно произнёс это имя, доселе рассеянный по зеркальной глади пруда взгляд его, тут же, будто инстинктивно, выхватил одиноко плавающего белого лебедя, Володя с нахлынувшей тоской на сердце продолжил печальные размышления: "Гм, а ведь всего месяц назад я себе слово давал, что, срочно за ней приударю и даже на клятом мобильнике после корпоративной вечеринки собственноручно нацарапал улику для Чугунова: "ЖЕНЮСЬ!", а воз, блин, и ныне там - проклятая робость! Красивая, стройная и, что совсем уж редкость, - не дурра, филологический с отличием, ко мне, вроде бы, не равнодушна и я, если быть перед собой до конца честным, с тех пор как она в марте появилась, - неровно дышу в её строну... и, похоже, даже... влюблён... как мальчишка... Ну, чего мне, идиоту, ещё надо?! Уведут ведь девушку... Ладно после об этом..." - попытался он безуспешно взять себя в руки. "А когда после-то? Вон Серёга уж на что бабник - и то женился, а уж мне с моими увядающими внешними данными тянуть с этим делом - себе дороже: всё одно, что личный огород перекапывать - чем дальше, тем тяжелее и ленивее".

Он, вдруг, так ярко и ясно представил себе сладостно-упоительную картину волшебных поцелуев и лобзаний Наденьки, её бездонные перламутровые глаза, распадающиеся по нежным мраморным плечам мириадами хрустальных ручейков русые локоны вьющихся волос, дикую упругость и божественно-свежий аромат её молодого, гибкого как у пантеры, тела, что едва не забыл, зачем явился в Лефортовский парк. Благо, что пронзительно-противный вой сирены, проезжающего по ту сторону пруда, вдоль Яузы, милицейского бобика хоть и с трудом, но вырвал его из иллюзорного плена наслаждений.

"Всё! Решено! Точка! Разберусь с этим чёртовым делом и начну семейное гнездо плести - пора, блин, пора..." - восстанавливал он в нужном русле мыслительный процесс, столь неожиданно прерванный чудесным образом Воскресенской. "Так-с, так-с... однако... в таком виде в редакцию не заявишься - лицо ещё синевой отсвечивает - тут же распустят сплетни - сам рад не будешь: им только палец покажи - по локоть руку откусят, ироды. Тогда методом исключения - получается, получается... - ни хрена не получается, - что ж делать... Кстати, надо будет сегодня кровь из носу, но как-нибудь дозвонится до Сатановского - два дня уже прогулял: перебор, он, гад, и уволить может, если сильно осерчает. Стоп! К Сашке Подрываеву!!!" - вдруг осенило Уклейкина, вспомнив про старинного приятеля, который жил по соседству и небезосновательно слыл в одном лице компьютерным гением и хакером, как минимум районного масштаба, - "лишь бы только дома был, правда пить с ним опять придётся... Ну, ладно, - там видно будет... да и мне не привыкать, увы... Так-с, так-с... уже теплее. А с другой стороны: ну, хорошо, узнаю я, что за фрукт этот немчик, где сейчас проживает... и что дальше? Поговорить с ним по душам аккуратно или вначале с Петровичем посоветоваться? Ладно, ...тоже после - сначала - найти этого чёрта и обязательно с шефом связаться".

'И всё-таки интересно: как это мой мобильный состыковался с лысой головой этого Карлы, будь он не ладен, - ума не приложу! - скорее по инерции продолжали самопроизвольно ползать в разные стороны неприятные мысли по его воспалённому сознанию. "Как пить дать врёт следователь или напутал чего, ибо быть такого не может: как сейчас помню - вышел из ресторана и напрямки до дома, в люльку! Если б чего и было по дороге, а тем более такое - наверняка запомнил бы. Хотя, откровенно говоря, как домой попал и мимо дивана рухнул - в голове не отложилось... А может... кто-то всю это котовасию подстроил? Да нет, - это уж совсем шизофренией отдаёт...", - испугался он последней мысли и тут же прогнал оную из сознания от греха подальше.

"Нда... кругом засада - что ж за жизнь такая?! Ещё эти цыгане... Ну, разве можно знать имя совершенно незнакомого им человека? Может, как говорится, наугад по-Вятски: ляпнула грудастая, да и попала в яблочко... Или они вовсе померещилось мне, как давешний черт во сне - вон какая жарища навалилась - хоть целиком в костюме лезь в воду, плюс нервы после почти смертельного свадебного похмелья, хамоватого участкового и вредного следователя, как струны перетянутые, - ещё чуть-чуть - и лопнут к чертям собачьим".

Действительно помимо известного внутреннего психологического дискомфорта на Володю, как впрочем, и на Москву в целом, к полудню, словно из гигантской огнедышащей печи размером с небо, начало неспешно и лениво, но угрожающе-неотвратимо, увеличиваясь в объёме и температуре, распространятся нестерпимое пекло.

"Ну, ничего, ничего... - успокаивал, и едва не до слёз, жалея самого себя Уклейкин, непроизвольно сжимая кулаки, что бы хоть как-то противостоять несчастной судьбе, - "теперь у меня, наконец, истинная цель есть, даже две: Наденьке, лапочке, в любви открыться и роман дописать'.

Приободрённый этим и, несмотря на не желающий растворятся в настоящем горький осадок минувшего и отбрасывающий тягостную тень на грядущее, Уклейкин, сняв пиджак, первый раз за день закурил, причём с подлинным наслаждением.

- Молодой человек, вы с ума сошли... тут же ребёнок... - вдруг, откуда-то сзади прошипел проколотой велосипедной шиной сквозь плотный ряд зубов готовых перегрызть любой гранит за своё единоутробное спящее в коляске дитя женский голос неопределённого возраста.

- Из... извините, - вздрогнул Уклейкин, выронив сигарету, которая едва не прожгла на брюках дырку, - я вас не заметил... ещё раз простите...

- Простите... - по инерции, но с гораздо меньшим возмущением, продолжила ворчать бдительная родительница, польщённая редкой для неё вежливостью одинокого и хорошо одетого мужчины, - а ещё с виду приличный...

"Тут по неволе с ума сойдёшь", - согласился с удручающим диагнозом, поставленным случайной мамашей Володя, и молча, чтобы не, дай Бог, своим голосом не потревожить ангельский сон дитя, аккуратно затушив об урну окурок, продолжая жестами и мимикой извинятся за невольно причинённое беспокойство. Затем он элегантно развернулся и неожиданным для себя твёрдым шагом, косвенно подтверждающим осознанную решимость, во что бы то ни стало исполнить составленный им только что план первоочередных мероприятий, направился прочь из тенистого парка в продвинутое логово Саши Порываева.

Но, если чёрная полоса неудач, как волна от фешенебельного круизного лайнера до тошноты переполненного фонтанирующим весельем, уже накрыла раз с головой проплывающего мимо человека, то, как правило, пока само Провидение не принудит нахлебаться горюшка в назидание за его проступки вдосталь, Фортуна, как её не зови и не подманивай, - не обернётся своим редко улыбающимся лицом к нему вновь. Одним словом: пришла беда - отворяй ворота - она, собака, в одиночку не ходит, а исключительно стаей.

Строго помня о том, что местный компьютерный гений был гораздо восприимчивей к отвлекающим его от творческих изысканий в бесчисленных лабиринтах интернета, софта и железа просьбам даже близких людей при наличии алкоголя у последних - по дороге Уклейкин зашёл в профильный магазин с намерением зацепить что-нибудь традиционное для подобных ситуаций и токмо за ради праведного дела. Войдя в торговый зал, Володя, взглядом опытного маркетолога, из несчётного количества разной степени крепости напитков плотно оккупировавших собою все полки, тут же выхватил до боли знакомые этикетки и давно заученной в несчётных репетициях и премьерах фразой, поставленным мягким баритоном, изящно обратился к откровенно скучающей продавщице:

- Будьте добры, - 0,7 "Посольской" и два жигулёвских светлых.

- Пожалуйста, - оживившись, искренне улыбнулась она солидному с виду покупателю, невольно подыгрывая ему, пробив чек и артистично выставив на прилавок заказ.

- Спасибо, - ответил тем же Уклейкин и уверено полез во внутренний карман пиджака за деньгами. Однако... судорожно обшарив пальцами неожиданно образовавшуюся пустоту внутреннего кармана пиджака, - заветной заначки он - не обнаружил: и первая волна подспудного страха тут же мириадами иголок начала пронзать всю его начинавшую трепетать плоть, а холодный пот предательски окатил спину.

- Гражданин, не задерживайте... - нутром почуяв неладное, но скорее по привычке торопила Уклейкина продавщица, не смотря на то, что никакой очереди не было и в помине.

- Одну минуточку, - глупо улыбаясь и учащённо моргая за непроницаемыми зеркальными очками, пытался успокоить себя и окружающий мир Володя с надеждой на катастрофически-улетучивающее чудо, в отчаянии, выворачивая наизнанку, увы, последний, задний карман брюк, где, к слову сказать, он отродясь не носил купюр.

- С вами всё в порядке? - всё же откликнулось участием относительно молодое женское сердце стороннему переживанию опрятного, в самом соку мужчины, которое было уже не возможно скрыть, ибо лицо его стало белее белого, а капли пота проступившее на висках и шее - огромными и со страшным грохотом падали на пол равномерно прерывая невыносимую тишину драматической сцены. Но и это было б ещё пол беды или даже треть, четверть и так далее по убывающей в зависимости от ценностных приоритетов условного пострадавшего. Куда как гаже было убийственное осознание Уклейкиным того крайне прискорбного факта, что вместе с пусть невесть какими деньгами, и которые, как известно - дело наживное, - пропал паспорт; и вторая, на порядок более обильная волна ледяного пота окатила его уже с головы до пят.

- Цыгане... - смог лишь обречённо, как окончательный приговор несчастной жизни, выдавить из себя Уклейкин.

- Какие цыгане... гражданин, может вам скорую помощь вызвать?.. - продолжала сопереживать Володе продавщица, видя как тот буквально пал с лица на её сочувственных глазах.

- Нет, нет... спасибо... я сам... - рассеяно бормотал Володя, - может, обронил... - он машинально огляделся под ногами, но на полу кроме маленькой лужицы образованной его нервным потом ничего не было. И тут Уклейкин, вдруг вспомнил, что, возможно, документ и деньги просто-напросто выпали из пиджака, когда от нестерпимого зноя он снимал его в парке. Это была хлипкая, но хоть какая-то надежда; и как утопающий хватается за соломинку, - без объяснений, сломя голову он бросился к злосчастной скамейке парка, оставив неравнодушную работницу торговли вновь в полном одиночестве разбавленным, правда, недоуменным замешательством произошедшего.

Не смотря на грузность и усилившуюся жару, преодолев в обратном направлении расстояние от магазина до парка со скоростью достойной пусть и меленькой, но заметки в спортивном разделе какой-нибудь районной газете издающейся раз в квартал, Володя, как сорвавшийся с цепи, не кормленный неделю пёс с ходу бросился обыскивать место предполагаемой утери. Но, увы, кроме своего окурка, сиротливо приютившимся на дне заплёванной урны Уклейкин ничего не нашёл, также неведомо куда исчезла привередливая мамаша с коляской. И вообще: полуденный, тенистый парк был на удивление совершенно пуст. Лишь на зеркальной глади пруда одиноко, как парусник, еле колыхался лебедь, однако по неизвестной причине он был уже чёрного цвета.

От отчаянья Володя, обхватил руками голову и едва не заплакал, внутренне проклиная судьбу свою, ибо в довесок ко всем неприятностям он только сейчас обнаружил, что с левого запястья исчезли командирские часы, подаренные ему Шуруповым на 30-летний юбилей со следующими словами напутствия: "Береги их Володенька - я с ними до Берлина дошёл, заговорённые они... будь счастлив".

Но как бы порою не было гадко и горько на душе у человека, как бы его не била судьба-злодейка о железобетонные стены бытия, - если он обладает хоть маленькой капелькой Самоуважения, хоть мизерной песчинкой Духа, и пусть ничтожной толикой Веры, то он всегда найдёт в себе силы с честью и достоинством противостоять любым невзгодам. И, слава Богу, - Володя был из когорты именно такого рода людей, но коих во многом и держится неустойчивый мир на Земле, впрочем, с пугающей периодичностью срывающиеся в пропасть безумия. Вернее, он в тайне страстно желал быть в их, увы, не многочисленном числе. Но любое значимое, подобающее свершение начинается с первого, пусть и робкого шага надежды, не правда ли? И без Надежды на лучшее это движение вверх почти никогда не происходит, а посему хоть и мысленно - всем сердцем поддержим нашего героя...

Итак, Уклейкин, ни сном, ни духом не ведающий о свои грядущих свершениях, не смотря на известные злоключения, сумел таки взять себя в руки и во второй раз за день отправился к Саше Порываеву. По дороге Володя заскочил домой, что бы компенсировать, как он считал, навсегда растворившиеся в бесчисленных пестрых юбках цыганок 300 рублей, посредством разбития глиняной копилки в виде аппетитного молодого поросёнка. Не переодеваясь, он вернулся в давешний магазин с сердечной продавщицей и, как истый джентльмен, извинившись за конфуз перед ошарашенной в хорошем смысле дамой, высыпал на прилавок груду монет. Выкупив таким способом заказанный часом ранее алкогольный набор, добавив к нему шоколадку, которую, прощаясь, он эффектно её и подарил продавщице за невольно причиненные хлопоты и треволнения. Эх!.. надо было видеть какой искренней благодарностью, и едва ли не любовью, как два бескрайних бирюзовых озера, налились в ответ глаза впечатлительной средних лет женщины явно неизбалованной подобным к себе обращением, когда озабоченный силуэт Уклейкина, как заветная и мимолётная мечта, растворился в прозрачных дверях магазина.

Но не будем отвлекаться пусть даже и на, в некотором смысле, нравоучительные сцены, что бы не отстать от стремительно развивающихся событий, ибо Володя уже вошёл в подъезд дома Порываева; тем более каждый мало-мальски воспитанный мужчина может произвести схожий "эксперимент" почти в каждом месте и даже в любое время, учитывая повальный переход розничной торговли на круглосуточный режим работы исключительно за ради удобств населения, а не, как некоторые, возможно, подумали - токмо одной дополнительной прибыли для.

Таким образом, имея на руках проходные козыри в виде "Посольской" и пива, при этом без паспорта, но с повесткой о не выезде в наглухо застёгнутом внутреннем кармане в который дома были добавлены журналистские корочки за ради хоть каких-то документов подтверждающих его возбуждённую личность, Уклейкин, нажимая на ультра навороченный звонок входной двери Сашки, которая в свою очередь была размалёвана как страшный сон позднего Сальводора Дали, уповал лишь об одном, что б компьютерный гений был, во-первых - дома, а во-вторых, - в потребном для работы виде.

И превратная судьба первый раз за сегодняшний день, наконец, сжалилась над своим подопечным: спустя минуту-две за железным произведением сюрреалистично отмеченным вольной субкультурой местной московской молодёжи начала XXI века раздался недовольный и как будто разбуженный голос:

- Ну и кого в такую рань чёрт принёс?!..

- Саш, это я, Володя Уклейкин, дело есть на сто миллионов!

- А... пресса, заходи... - спросонья зевнул за дверью Порываев, - давненько тебя не было...

На пороге показался высокий худосочный небритый малый лет 30-ти с огромной нечесаной гривой в очках а-ля Джон Леннон, в драных шортах, с сигаретой в жёлтых, не чищенных зубах и рваной чёрной майке, на которой зиждилась огромная, смачная красного цвета фига, в центре которой узнавались контуры облика легендарного и несгибаемого Че Гевары:

- Ба!.. да тебя, старик, не узнать: гонорар, что ли неслабый отвалили или на повышение двинули? - удивился Сашка дорогой и стильной одежде нежданного гостя.

- Да если бы... скорее наоборот, - кисло ответил Володя, тем не менее, не без удовольствия оглядывая свой фирменный наряд.

- Ну, ладно, заходи - рассказывай, что стряслось-то. Да!.. а ты захватил что-нибудь? - тревожно усомнился Подрываев, с надеждой вглядываясь в непрозрачный пакет приятеля, оттянутый вниз чем-то тяжёлым, - а то мы вчера с парнями в 'Сталкер' переиграли - вон глянь, сколько пустой посуды скопилось. А трубы - поскуды, сам понимаешь, горят...

- Не боись, Сашок, - всё пучком - держи лекарство!..

- ОК! Я - мухой, - тут же ожил Сашка, шмыгнув на кухню подрезать вчерашний засохший сыр. - Так что всё-таки случилось?!

- Надо срочно одно чёрта найти по твоим хакерским каналам, - ответил Уклейкин, снимая очки, так как окна однушки, расположенной на первом этаже, во все времена года и суток всегда были плотно зашторены от стороннего взгляда, - вопрос буквально жизни и смерти, - для приданию делу нужной серьёзности добавил он.

- Да какой я к ляху хакер... - сколько раз вам всем говорить - так... просто продвинутый пользователь, программист, если угодно, - немного смутившись, но, особо не протестуя, возразил Подрываев. - О! а что это у тебя, старичок, под глазами? - добавил он, невольно улыбнувшись, не понаслышке зная характер Володи.

- Да это я... на свадьбе у Серёги спьяну повздорил... ну и... сам понимаешь, - стыдливо ответил Уклейкин.

- Теперь понятно, зачем я тебе понадобился....

- Да вовсе не из-за этого. Тут совсем другая история, позже расскажу... хотя косвенно....

- Как скажешь..., а за черта - не переживай, если не на Марсе живёт, то найдём - лишь бы было за что зацепится.

- Кое-что есть... - неуверенно обнадёжил Вова.

- Вот и ладушки. Только давай сначала здоровье поправлю, ну и ты присоединяйся, не обижай - за встречу же... с полгода, наверное, не видались...

Выпили.

- Ну?... - как и накануне вечером, будучи ещё в прекрасном расположении духа и плоти, сладко затягиваясь сигаретой, деловито рёк Подрываев, организм, которого получил восстанавливающие и приумножающие силы допинг, - выкладывай детали, кого нужно найти?

- Некоего Устина Карловича Лейкина...

- О, как! - обрадовался Сашка, - не Иванов, не Петров, не Сидоров - уже, считай, полдела сделано. - Да и имя, как на подбор, - такое нынче с фонарями не отыщешь... кстати, Лейкин, Уклейкин - прям рифма, не находишь? Ладно, не дуйся, старик, это я так - мозги размять после вчерашнего: пойдем к моим кормильцам.

Они проследовали из крохотной кухни в чуть большую комнатку, где в углу расположился 'священный Грааль' Подрываева в виде трех сплетённых между собой огромным числом кабелей и проводков, вынесенных из корпусов внутренних плат и прочих устройств компьютеров. Сашка подошёл к ним так, как бывалый пират к сундукам с сокровищами: с гордостью за обладание бесценным содержимым и одновременно, будто к единственному ребёнку, - с искренней нежностью и любовью. Сев пред ними на огромное крутящееся кресло, поглотившее его как прожорливый бутон азиатского цветка-убийцы - непантеса - зазевавшееся насекомое, он привычными, но едва уловимыми, почти сакральными для не посвященного человека движениями "оживил" их, и минут через пять на центральном мониторе высвечивался список из трёх Устинов Карловичей Лейкиных. Подрываев, явно довольный своей работой, немного вальяжно улыбаясь, спросил приятеля:

- Тебе которого? Выбирай...

- Ловко! - искренне восхитился Уклейкин, с волнением всматриваясь в экран, - как ты это делаешь - до сих пор ума не приложу...

- У каждого свой хлеб, - философски ответил Сашка, с наслаждением открывая бутылку пива.

- Это точно... - согласился Володя, - вот только какой из них мой: тут у тебя написано: один из Германии, что логично, судя по отчеству, другой - из Саратова, что также объяснимо - Екатерина II немчуру пачками заселила в Поволжье, а третий - вообще чёрти где - в Австралии, а в Москве получается, - нет никого?

- Не факт. Во-первых, ты должен чётко понимать, что базы данных обновляются весьма редко, да и не во все залезешь - иной раз - по секрету тебе скажу - порой легче небольшой банчок-с взломать, чем, например, - архивы ФСБ. Во-вторых, ты сам знаешь, что у нас пол страны без прописки вполне себе живёт и не жужжит по этому поводу: следовательно, если ты своего Карловича в Москве ищешь, то он запросто может проживать не зарегистрированным, ну, или, как частный вариант, - временно. А в-третьих...

- Точно! Вспомнил: он же, вроде, как из-за границы, а в столице - в командировке какой-то... - на радостях перебил приятеля Уклейкин.

- Вот видишь... - многозначительно поднял Подрываев вверх, перст, на котором как штандарт с изображением весёлого Роджера болталась модная, чёрно-белая флешка. - Уже гораздо теплее: значит, мог в гостинице остановиться или в частном секторе, но как видишь, старик, даже мои цифровые псы (он ласково оглядел груду переплетённого проводами мигающего железа) пока не могут отыскать московский след твоего Лейкина.

- Нда... час от часу не легче... - расстроился Володя.

-Да ты, погоди, старик, нюни-то распускать, - решительно вышел из мягких объятий кресла Сашка с твёрдым намерением вновь посетить кухню. - Может быть, ещё какие-нибудь зацепки вспомнишь... ну, там - возраст, рост, цвет волос и т.п. - глядишь и пригодятся.

- Есть, есть! - лысый он, - вновь возрадовался Володя.

- Лысый говоришь, - задумался Сашка, приглашая мимикой гостя за собой, - пойдём лучше спрыснем этот стриженый факт грамм, эдак по пятьдесят.

Деваться было некуда и Володя за неимением внятных альтернатив, вынужденно, как арестант за конвоиром, поплёлся за Подрываевым в тайной надежде, что компьютерного гения осенит и по данному, не относящейся напрямую к эго епархии, вопросу. Однако процедура мозгового штурма, длившаяся минут пятнадцать и дважды прерываемая содержимым "Посольской" в союзе с никотиновым дурманом, к сожалению, для участников, ни к чему определённому не привела. И Володя, хоть и с трудом, но вежливо отказавшись от искушения третьего тайм-аута, засобирался искать выход из сложившегося тупика в неизвестность будущего, которое скрывалась за железной дверью квартиры Сашки. Видя намерения приятеля и его плохо скрываемую печальную озабоченность текущим моментом, Сашка как мог начал его успокаивать:

- Ладно, Николаевич, не бери в голову: для начала возьми список - я тебе распечатал - какая-никакая, а всё-таки зацепка, ну, а если будут новые вводные - тут же звони: отыщем твоего чёрта на раз-два, я, брат, и не таких Карл из Мариинских впадин интернета доставал!

- Спасибо. Договорились, дружище. О, кстати... - Уклейкин вдруг вспомнил о сверх обязательном разговоре с Сатановским, - последняя просьба: можно от тебя один звонок сделать, а то мой сотовый, похоже, блин, навсегда медным тазом накрылся?

- Не вопрос: хоть Нельсону Манделе в Африку звони, - всё оплачено несведущей, пальце гнутой клиентурой, у которой бабки куры не клюют, - обрадовался Подрываев возможности хоть таким образом помочь загрустившему приятелю и для пущего эффекта добавил: - А, в общем-то, коли так: забирай аппарат прямо с зарядником, номер - на задней крышке.

- Вот спасибо, дружище: выручил, так выручил, а то я без связи, как без рук, мне хотя бы день-другой перебиться и я тут же верну! - благодарно улыбнулся Володя, разглядывая навороченный мобильник.

- Брось, старик, не мелочись - насовсем бери: я добро не забываю: помнишь как вы с Серёгой на дискотеке в "Прожекторе" меня от Перовских отбили?..

- Да уж... было дело... еле ноги унесли, - неприятным осадком всплывали из занесённых илом времени памяти драматические эпизоды той крайне опасной драки. В которой, если бы не природная сила Уклейкина и находчивость Крючкова, то, Мир никогда бы не узнал, что обыкновенный с виду ученик 10-го "А" класса школы ?1228 Саша Подрываев, спустя всего полтора десятка лет превратится в короля интернета и компьютерных технологий пусть пока и местного разлива.

- Факт... - даже чуть побелел, от, казалось бы, давно выветрившегося страха волнительно дрогнувшим голосом солидаризировался Сашка, - могли ведь запросто подрезать: с них станется - лихие парни... каждый третий уже со сроком.

- Это да... - напряжённо выдохнул Володя, - но, всё-таки такая дорогая вещь... - продолжал вежливо мяться Уклейкин, не решаясь положить в карман телефон.

-Всё! Точка! Решено: дарю! - воскликнул решительно Александр в порыве нахлынувшего чувства искренней благодарности, - да и мобильников этих у меня ещё с десяток, - это, что б ты, старик, зря за меня не переживал: излишки, понимаешь, творческого процесса, - хитро добавил он.

- Ну, Сашка, ну, друг... тогда, - хаотично пытался подобрать Володя нужные слова благодарности, остановившись, на прозаичном, - ...тогда с меня причитается!..".

- Это, старичок, само собой, - весело подмигнул ему Сашка, - ну, давай хоть на посошок, а то ещё пол пузыря осталось - мне одному как-то неловко, да и воспоминания, собаки, нахлынули.

Могли ли возразить Уклейкин после всего пережитого, даже не смотря на твёрдо принятое решении о воздержании алкоголя, дабы он - треклятый - не спутал все планы по спасению себя самого любимого от чертовщины?.. Чисто теоретически, возможно, но практически - это было нереально в силу культурно-исторических традиций сложившихся в России за десяток веков только официально истории в миропонимании среднестатистического мужчины средних лет от роду к началу XXI века.

Поэтому ему пришлось не вынужденно, а исключительно по доброй воле, - вновь присоединится к Сашке и в тёплой компании предаться воспоминаниям бурной юности, разбавляемым остатками "Посольской" периодически проявляющейся, как бакен в речном тумане, в пелене сигаретного дыма. Пока, наконец, последние капли оной навсегда не исчезли из внутренности бутылки, растворившись в возбуждённых, полных жизни и энергии организмах друзей, на что, собственно, и ушло ещё с полчаса Московского времени, приблизив его к 14:00.

Глава 7

Надобно заметить, что в любом другом случае при подобных обстоятельствах приятели согласно непоколебимым столетиями канонам традиции вряд ли бы ограничились принесённым с собой Уклейкиным; но сегодня Володя был почти сама стойкость к искушениям, если не считать того в целом ничтожного для здоровых мужчин объёма жидкости, именуемой в народе верхним или лёгким ершом (отличие от глубокого или тяжёлого - это не посредственное смешивание пива с водкой в ёмкости, а разнесённое на незначительный промежуток времени их поочерёдное употребление), который они по-братски разделив пополам, без остатков для потенциальной улики - уничтожили.

С превеликим "трудом" (намеренно повторимся: осознанно! супротивившись "продолжению банкета") расставшись на пороге квартиры Подрываева в дружеских объятиях и едва от переполнивших воспоминаниями чувств на прощанье не расцеловавшись, выйдя из латаной-перелатаной работниками местного ЖЭКа ветхой хрущёвки, Володя с наслаждением вдохнул полной грудью, пусть и раскалённый, но на порядок свежий воздух чем в заживо гниющем подъезде вышеуказанного, с позволения сказать, - жилища.

Контраст, представший пред его очарованным взором в сравнении с убитым временем и куцым финансированием подъездом был воистину разителен: в маленьком, но чрезвычайно уютном дворике, который среди прочих близнецов-братьев по счастью ещё не успели навсегда закатать в асфальт и окружить безликим панельным ново строем, несмотря на обеденное время, было так мило и тихо, что он, невольно присел на скамейку под детский грибок песочницы дабы насладится этим почти городским оазисом, и переведя дух, структурировать новые информацию и мысли. Несмотря на известные обстоятельства постоянно поддавливающие его истощённую нервную систему, впервые после Серёгиной свадьбы душа и плоть его находились в таком редком благостном состоянии гармонии, которое известно всякому человеку, когда неожиданно, вдруг, мигом как бы исчезают проблемы и пусть на короткое время ему становится так хорошо, что буквально хочется петь и летать от простой радости осознания того, что жизнь прекрасна уже хотя бы по тому, что ты просто дышишь, чувствуешь, осязаешь, созерцаешь, в чём-то участвуешь, нужен кому-то, сам востребован кем-то, любишь и любим, наконец, хотя последнее подсознательно всё-таки ревностно подвергалось эго Уклейкина сомнению.

Володя, с умилением разглядывая яркие детские качели, начал неспешно рассуждать о том, что, мол, по большому счёту, информация, добытая для него Сашкой ничего не давала. Но, главное было не в этом. Простое человеческое внимание, сочувствие, помощь стороннему горю, бескорыстие в виде подаренного телефона были на порядок важнее неведения. Ибо, эти фундаментальные составляющие настоящей дружбы давали столь необходимые ему надежду и силы, без которых человек подобен одинокому увядающему древу, не имеющему возможности в трудную минуту опереться о крепкие ветви товарищей и противостоять вместе с ними любым ненастным ветрам.

Вдохновлённый благородным поступком Подрываева, Уклейкин сосредоточился и быстро провернул в голове примерный ход разговора с шефом. После чего он резко выдохнул, словно опасаясь, что пронырливый начальник через мобильную связь сможет учуять запах дневного алкоголя, - и решительно набрал его личный номер, которым пользовались сотрудники 'Вечёрки' только в экстренных случаях. К коим Володя и отнёс произошедшие с ним злоключения, дабы попытаться хоть как-то оправдаться и выторговать ещё пару дней, безусловно, умышленно скрыв все ненужные подробности.

'Да, Сатановский слушает...", - раздался набатом в трубке знакомый и ненавистный многими в редакции издательства полу-бас.

- Здравствуйте, Борис Абрамович, - это я Уклейкин.

'А!... на ловца и зверь бежит! Ты на сколько, мил дружок, отгул брал?!' - как всегда, начал с дисциплины главный редактор, не терпевший неопределённостей и неизвестности от подчинённых.

- Я... приболел немного... недомогание... о... общее... - запланировано жалостливо кашлянул, отчасти совравши, Володя, исключительно для того, что бы на корню пресечь ненужные кривотолки крайне любопытного до сторонних житейских проблем коллектива газеты основанием, для которых со 100% вероятностью послужили бы медленно сходящие с лица его следы драки на Серегиной свадьбе.

"Ну, и сколько тебе, болезный, ещё недомогать... я за тебя что ли вкалывать буду?!" - продолжал наседать шеф без тени внешней жалости, хотя внутренне, не афишируя, относился к Уклейкину достаточно уважительно и даже с некоторой симпатией, зная не понаслышке о нереализованных талантах и эрудированности своего журналиста, в особенности в сравнении с болеем молодыми коллегами.

- Два, максимум - два дня, - умоляюще молвил Володя, - вот только отлежусь и всё с лихвой отработаю.

"Ладно, черт с тобой, так и быть, - долечивайся, но что бы послезавтра, как штык, был в наших окопах" - с явным неудовольствием разрешил Сатановский, - "...а теперь о..."

- Спасибо вам огромное, Борис Абрамович, - обязательно буду! - радостно перебил Володя шефа, который будучи весьма мудрым руководителем, только готовил подчинённого к главному, и к тому же многоопытной печёнкой почуяв неискренность в словах Уклейкина, тут же хитро добавил:

"Надеюсь... что так и будет, но почему ж ты, мил дружок, тогда на звонки не отвечал или ты ко всему и оглох?"

Этого, казалось бы, резонного, вопроса Уклейкин не ожидал и вновь вынужден был сказать полуправду с учётом открывшихся сомнительных для него обстоятельств в кабинете дотошного следователя:

- Да я... это... мобильный потерял, извините...

-"Так-с!" - громыхнуло тут же в трубке, - "час от часу не легче! ты мне..."

- Вы не беспокойтесь: Борис Абрамович, - опять перебил его растерявшийся Уклейкин, - я обязательно новый куплю...

'Это само собой, куда ты, денешься, но дело в общем даже и не в этом, ибо, всё это, так сказать, - мелочи...". Сатановский сделал угрожающую, как перед апокалипсической бурей, паузу и, чуть смягчив тембр, продолжил: "...ты это... там ляг, если сидишь, что б при падении не сломать чего-нибудь... я дополнительный бюллетень по этому поводу оплачивать тебе не намерен!..".

Володя насторожился, словно загнанный в угол заяц, на которого взмыленный погоней охотник в упор направил заряженную двустволку. Машинально убедился, что сидит на скамейке, высота которой составляла порядка 20-ти сантиметров. В принципе, это не представляла серьёзной угрозы в случае падения с оной, тем более, внизу, словно бы специально, земная твердь была обильно усыпана мягким песком, дабы детишкам было сподручней делать из него "куличи" и прочие хрупкие копии всего того, чего, словно губка, впитывал их пытливый и быстрорастущий разум. Уклейкин съёжился и едва не закрыл от напряжения ожидания приговора глаза, так как даже представить себе не мог, что же могло быть хуже того, что с ним уже случилось.

"Так вот... о главном: тут по твою душеньку Чёрт приходил...", - тихо произнёс шеф с ударением на предпоследнем слове, но в Володиных, навострённых до предела ушах, они прогремели подобно грому и молнии среди абсолютно ясного московского неба.

- Как это чёрт?!.. - полным отчаяния, одиночным выстрелом автоматически вырвалось из Володи, в помутившейся голове которого мгновенно случилось короткое замыкание, а по вздрогнувшей плоти прокатилась очередная волна необъяснимого, подспудного страха повышенной агрессивности.

- Как, как?!.. - вот так... обыкновенно - без рогов, если ты об этом, даже напротив - лысый, как коленка. И не перебивай меня больше - и так времени нет: фамилия у него, видишь ли, такая, но мозг мне, этот Франц Карлович выел капитально, так что вполне себе, этот тип, соответствует своему имени.

"Вот так... так...", - хаотично заметались по тут же вскипевшей черепной коробке Уклейкина нейроны мозга, крайне возбуждённые совершенно неожидаемым известием. - Что это?!.. Случайное совпадение?.. Или, не дай Бог, это именно тот самый чёрт, который мне, якобы, приснился - всамделишный?.. И теперь гадит, сволочь, как и клялся, мне по жизни?.. Нет, - это уже точно фобия какая-то, ...бред, а с другой стороны: повестка, мобильник, Карл I, цыгане, пропажа паспорта, часов и денег, а теперь вот... Карл II - это же факты, а с такой фамилией - не косвенный, а прямой мне намёк... Или, может, я действительно... болен... ведь в противном случае придётся признать, что в мире действительно существуют какие-то потусторонние тёмные силы...".

"Ну, так вот..." - продолжал, мощно выдохнув в трубку Сатановский. - Заявился, вчера вечером этот Чёрт в редакцию с нотариусом, фамилия которого, кстати, тоже ещё та - Банкротов, и сразу, понимаешь, ко мне в кабинет без очереди. В крик возмущается, собака, мол, немедленно дайте опровержение по статье В.Н. Уклейкина "Нострадамус - мифы и реальность". Так вот... поскольку этот Чёрт - его Нострадамуса то бишь, хоть и дальний, но потомок, то он, как наследник, - категорически не согласен с изложенными в твоей статье якобы фактами и настаивает на публичных извинениях, иначе через суд грозился, ирод, финансово уничтожить нас. И, представляешь, - нагло швырнул мне на стол документы на немецком языке, подтверждающие его родство с грёбанным предсказателем, прямо опровергающие твои выводы! Это уж мне потом с их копий Воскресенская подтвердила, бегло переведя... Одним словом - этот полоумный Чёрт, милостиво, чтоб ему пусто было, дал нам на всё неделю на опровержение и извинение - один день уже прошёл... Каков сюжетец!.. Ты меня, Володя, давно знаешь, - я бы и послал этого Карла по матушке - туда, откуда он явился не званным - за мной не заржавело бы, но на носу выборы... А значит, что вот-вот поступят очередные заказы от желающих на свой счёт порулить Россией и лишний скандал нам сейчас ни к чему, как это было бы просто замечательно в любое иное время. Одни словом: ты эту кашу заварил - тебе и расхлёбывать: напишешь, как ты умеешь, вежливое опровержение с извинениями и шабаш на этом; копии документов я тебе перешлю сегодня же с кем-нибудь на дом, адрес-то прежний, не снесли ещё вас?..

- От них дождёшься, - рефлекторно ответил Уклейкин, мысли которого были на 99,99% заняты исключительно чертом и связанными с ним злоключениями, а не с крайне ветхим домом, расселить жильцов которого обещали ещё с Брежневских времён.

"Вот и отлично, то есть - не переживай я имел в виду: скоро дадут вам квартиры - я давеча случайно в Мэрии на конференции главных редакторов мельком видел новый план района - вроде нет там вашей холобуды.

- Спасибо, Борис Абрамович, я понял, но... возвращаясь к моей статье и этому треклятому Чёрту... - попытался вновь перебить шефа Володя, дабы разузнать хоть что-нибудь ещё, но Сатановский бесконтактным апперкотом резко оборвал его тщетную попытку и быстро завершил незримый бой-диалог с вдрызг подавленным подчинённым:

"И никаких "но" - это приказ! Да... и ещё, Уклейкин: токсикоз у тебя там или, пардон, понос, - лично мне до лампочки, но справка от врача для порядка чтоб была! Точка! Будь здоров, не кашляй!.." - и отключил телефон.

Относительно удобоваримое настроение пусть даже и на краткий миг было снизошедшее на Уклейкина после неожиданной помощи друга после звонка шефу, буквально камнем рухнуло в пропасть под невыносимым гнётом вновь вскрывшихся крайне мутных и абсолютно не вменяемых обстоятельств. Кроме того, помимо неожиданно навалившихся на него житейских гадостей, особенно страшила ужасная догадка, которую он всячески гнал от себя. А именно, то, что он, Уклейкин Владимир Николаевич, почти 33-х лет от роду, здоровый в принципе человек, возможно, просто банально болен или только начинает заболевать каким-то неизвестным душевным недугом типа нервного расстройства или чем-то подобным. Ибо, иных внятных объяснений нескончаемой чреды откровенной чертовщины - в его восполнённом и крайне переполненном тщетными размышлениями мозгу не находилось. Приватно же проконсультироваться по этому поводу пока не представлялось Володе возможным.

Во-первых, - судорожно перебрав круг своих знакомых, он не нашёл в нём кого-либо кто бы работал в этой тёмной области человеческих знаний и кому можно было бы вполне доверится. Во-вторых, и это главное, - даже если такой специалист был бы, то далеко не факт, что он решился бы на медицинское обследование: а, вдруг, действительно окажется, что он нездоров; и что тогда с этим делать, как жить дальше, будет ли это полноценной жизнью и будет ли тогда вообще возможна жизнь?..

Эти вопросы-сомнения всё мучительнее жгли его метущуюся в лабиринте неизъяснимых перипетий бытия душу и почти не давали покоя сознанию для взвешенного, критического анализа происходящего и целенаправленных действий по возвращению самого себя хотя бы в прежнее, обыденное русло течения жизни. Но Уклейкин, как мог, пытался способствовать этому, памятуя о данной менее суток назад клятве доказать, что он "не кишка тонка".

И при прочих равных, надобно всё-таки отдать Володе должное. По уши, увязнув в каком-то болоте неизъяснимых метаморфоз, он не ретировался, не отступился от поставленной цели, а как мог начал сопротивлялся известным несчастьям. Согласитесь, неведомый читатель, ведь совершенно неизвестно как бы мы с вами повели себя в этой или подобной неординарной ситуации. Не сломались ли бы, прежде всего, - духом, при первом, даже не ударе судьбы по носу, а - только лёгкому щелчку по органу обоняния, дерзко и без гордыни поднятому над смирившимся со своей участью большинством соплеменников.

Всё это чрезвычайно напрягало Уклейкина, и загоняло, как бы, внутрь себя для поиска ответов, тогда как окружающий Мир, словно нарочно не замечая его треволнения и безрезультатные изыскания, ни на ничтожную терцию не переставал присутствовать Вселенной во всём её бесконечном разнообразии:

- Молодой человек!.. - раздался, как будто отдалённо знакомый, женский голос с прижавшихся от зноя вплотную к земле небес, - ...ну как вам не стыдно курить на детской площадке: немедленно убирайтесь отсюда, а то я милицию вызову!

- От неожиданности, помноженной на "милицию" Вова вздрогнул, (в горьких раздумьях он даже и не заметил, что закурил) и, откинув руки, как стапеля ракеты от поникшей головы, медленно поднял оную, обратившись напряжённым, прикрытым всё теми же непроницаемыми черными зеркальными очками, лицом в сторону источника предупреждения. - Извините меня, пожалуйста, я больше не буду...

- Ах!.. так это, стало быть, опять вы хулиганите?!.. - смешанной интонацией, но уже сдержанней воскликнула женщина, нежно раскачивая детскую коляску из которой, бережно хранимое её ангельской любовью семимесячное дитя небезуспешно пыталось из бессвязного лопотания выстроить мало-мальски понятную взрослым людям речевую конструкцию типа: "Ма-ма... мы-ла Па-пу".

Вне всяких сомнений это была та самая мамаша, которая часа три назад в Лефортовском парке уже попеняла ему по поводу неуместного курения, и Володя, у которого в самых отделённых уголках души робко забрезжила туманная надежда, глупо улыбаясь, кое-как притушив сигарету о песок и положив её в карман пиджака, неуклюже признался:

- Я... наверное...

- Вы Уклейкин Владимир Николаевич? - загадочно улыбнулась она в ответ.

- Да, но... - ошарашенный снайперской точностью вопроса, только и нашёлся, что ответить Володя.

- А где вы прописаны? - продолжала она, невозмутимо и последовательно, словно утренний следователь, но в противоположность Чугунову, - не в пример приветливым голоском.

- На Красноказарменной 13, квартира 3... - как на давешнем допросе машинально отвечал Уклейкин, безуспешно пытаясь постигнуть раскалённым пеклом и очередным ребусом мозгом, смысл и причину подобных казённых и совершенно не уместных вопросов, тогда как сердце его, ведомое расцветающей надеждой из интуитивных глубин души, забилось чаще и громче.

- И холостой... - уже совсем тихо, на секунду задумавшись о чём-то своём выдохнула она, с едва уловимым огоньком в глазах.

- Да... - почти также беззвучно ответил Володя, глядя на неё преданным взглядом щенка, который уже почуял умопомрачительный запах свежей сахарной косточки и вот-вот получит её из рук любимой хозяйки, и за это - готовый преданно лизать их ей до скончания своего недолгого собачьего века.

- Ну, тогда держите ваш паспорт, молодой человек, и больше не теряйте, а то ведь люди разные бывают... - и протянула ошарашенному чудом Уклейкину самый главный в России документ, идентифицирующий совершеннолетнего и дееспособного её гражданина во все времена и при всех режимах.

- Вот ...спасибо! огромнейшие, вам спасибо!.. извините, не знаю вашего спасительного имени, а то ведь... - сбивчиво от нахлынувших чувств искренней благодарности отсыревшим фейерверком начал искрить словами Володя.

- Не за что... вы его в парке выронили, а зовут меня Верой.

- Очень, очень, приятно!.. а меня Володей, - признательно встал он с детской скамейки, окрылённый неожиданным поворотом судьбы в нужную, столь редко ей посещаемую сторону.

- Я знаю... - хихикнув, вновь улыбнулась она.

- Ах, да, простите, это у меня, наверное... нервное, - сами понимаете... я уже и не знал что делать, в Москве и без паспорта... вы меня так выручили, так выручили... - продолжал Уклейкин благодарить свою спасительницу как мог. - И имя у вас чудесное, словно у ангела-спасителя, - Вера!..

- Тише, тише, молодой человек, тут же ребёнок в коляске спит, не дай Бог, разбудите.

- Да, да, конечно, извините, - тут же перешёл он на шёпот.

- Там ещё и деньги какие-то... я не считала, проверьте...

- О! - все-таки вырвалось по инерции у него груди, но, взяв себя в руки, мгновенно убавил громкость до минимальной, - ещё и это... впрочем, это уже неважно, мелочи, так сказать... А, может быть, извините, вы в знак благодарности их себе возьмёте?

- Вы в своём уме, не надо мне ваших денег... - немного обиделась добропорядочная мамаша.

- Извините, не подумал... совсем голову от нечаянной радости потерял... - смутился Уклейкин. "Тут поневоле с ума сойдёшь от таких кульбитов" - оправдывался он про себя. - Так чем же мне вас всё-таки отблагодарить?

- Тем, хотя бы, Володя, что как можно быстрее покинете двора, а то у меня муж очень ревнив, а соседки - зоркие, - не без внутреннего сожаления, пристально оглянувшись по сторонам, ответила Вера.

- Ага, спасибо, понял... ухожу... и всё-таки я постараюсь, Верочка, вас как-нибудь отблагодарить... вы же ведь тут живёте? - попятился он со двора, максимально вежливо раскланиваясь.

- Тут, тут, прошу же - уходите скорее, - тихо повторила она, и сразу же, нарочито громко для возможных сторонних ушей добавила, - и впредь не курите на детских площадках, а то я вас за хулиганство в милицию сдам!

- Я больше не буду, извините... - подобно пойманному за руку нашкодившему мальчишке, но счастливому уже тем, что о его проступке не сообщили родителям. И на вновь обретённых крыльях, Уклейкин выпорхнул из уютнейшего дворика-оазиса, неожиданно ставшим столь редкой отдушиной удачи, в целом равнодушные к чужим проблемам лабиринты жаркой Москвы.

Однако, если, вдруг, читатель подумал, что, кроме всего прочего Уклейкина, возможно, окрылила ещё только зарождающаяся любовь к миловидной, средних лет замужней с ребёнком благодетельнице, то со всей прямотой, надобно заметить, что Володино большое сердце, ничем большим кроме как чистой, искренней благодарностью не откликнулось Вере. А чем в свою очередь засел Уклейкин в её также не маленьком сердце и сохранился ли он там, в особых чувствах вообще, - остаётся лишь догадываться. Ибо, чужая душа, как известно - суть непролазные потёмки, а уж женская, - теп паче дыре чёрной подобная, которая, как вечный пылесос, безвозвратно засасывающий в себя свет любых строгих мужских логик и даже предположений.

Уже было, совсем расставшись со своей спасительницей, при выходе из арки, спохватившись, Володя обернулся, так как неожиданно вспомнил об ещё одной пропаже:

- А, вы, случайно, не видели ручных часов, с красной звёздочкой на циферблате, командирские... - и тут же, осознав, что сказал очередную обидную глупость, смутившись, густо покраснел, и виновато спрятал глаза, как ощипанный страус в раскалённый песок голову.

- Нет, - ответила она заметно прохладнее, но в очередной раз великодушно простив его, справедливо, в общем, решив, что причиной невежественного вопроса послужила его заметная рассеянность и нервная утомлённость.

- Простите, меня, Вера... я опять глупость сморозил, ...но, поверьте, - я не хотел вас обидеть... Это, извините, нервное... - словно бы подтверждая её диагноз, сбивчиво ответил Уклейкин. - Да и Солнце жжёт...

- Я, верю, верю... - чуть теплее и даже как-то жалостливо подтвердила она своё искреннее прощение, - только уйдите же, наконец, прошу вас...

- Да, да, уже ушёл, ещё раз спасибо и до скорейшего свидания... - виновато развернулся он, с печальной озабоченностью про себя заметив: "Значит, всё-таки цыгане часы подрезали, вот ведь черти проклятые: из-за них честную девушку ненароком обидел!.." - и окончательно покинул дворик.

А минут через пять, задумчиво и неспешно шествуя по обезлюженной от зноя улице ведущей к дому, немного успокоившись, даже, несмотря на обуревавшую его ужасную неопределенности в виде Карл,Чёрта, Нострадамуса, следователя, цыган и прочего ералаша у Володи мелькнула замечательное по простоте и очевидности предположение. "Поскольку всё так сейчас удачно сложилось, значит, высоковероятно, что есть силы Добра куда как могущественнее сил Зла, если всё-таки допустить реальное существование последних. И, следовательно, мне надобно, как минимум, присоединится к первым и в незримом союзе с оными разгромить всю эту нечисть. А ради такой благой цели должно и претерпеть, ведь не зря сказано: "Стучитесь, и откроется вам...", а под лежащий, как я, камень и вода не течёт.

И, пусть, чёрти: первый - фантомно-похмельный или, не дай Бог, - реальный; и тот, второй, у которого даже и фамилия - Чёрт, а, возможно, и иные из бесовской банды всё ещё торчали ржавыми двухсот миллиметровыми гвоздями в измученном последними страшными загогулинами мозгу Уклейкина но, (внимание!) исцеляющие пассатижи уже не казались Володе недосягаемыми.

Спонтанная встреча с Сашкой Подрываевым и добропорядочной Верой чьи, безусловно, благородные во всех отношениях поступки, придали Уклейкину ту необходимую ему твёрдую опору в настоящем и постепенно закаляющуюся, словно остывающий после ковки булат, уверенность в грядущем, без которой, как известно, не штурмуют, казалось бы, неприступные крепости.

Глава 8

А тем временем, когда перегруженный всевозможными чертями, но вдохновлённый надеждой избавления от оных, Уклейкин только покидал дворик Подрываева, рядом, через две улицы, уже в его собственном дворе, не уступающем уютом и тишиной, вовсю разгорались чрезвычайно бурные события. Первопричиной извержения Везувия человеческих страстей, как давно заметил классик устами опять-таки, пусть, возможно, и вымышленной, но, таки нечистой силы, как известно, явился пресловутый "квартирный вопрос".

Итак. Около полудня на всех обшарпанных людьми и временем, подгнивших дверях 4-х подъездной, и, как было замечено выше, весьма ветхой, хотя и из красного кирпича пятиэтажки, где волею судьбы жили прописанными Уклейкин, Шурупов и ещё, примерно, 120 семей, неожиданно появилось в тайне вожделенное всеми объявление о расселении в новые квартиры. Однако если начинался текст почти фантастически оптимистично, то заканчивался суровой прозой реалий сложившихся в строительно-жилищной политике Москвы начала XXI века. Вот поставьте себя, ну, хотя бы на пять минут, на место коренных москвичей известного нам дома, десятилетиями дожидающихся расселения из обветшалых коммуналок и рассудите сами:

"Уважаемые жильцы, в связи с тем, что Жилищной комиссией города Москвы Ваш дом признан аварийным и подлежащим немедленному сносу, предлагаем Вам в самое ближайшее время, но не позднее 3 (трёх) календарных дней, незамедлительно явится с комплектом документов (список прилагается ниже) в Департамент Жилищной политики района Лефортово для выдачи смотровых ордеров с последующим заключением договоров социального найма или собственности на новые отдельные, благоустроенные квартиры, расположенные в современном и экологически чистом районе Москвы - Южное Бутово".

Кстати, внимательный обыватель давно уже заметил, что подобные объявления удивительным образом вывешиваются не утром, когда люди, зевая на ходу, в большинстве своём сломя голову вынужденно несутся на работу дабы снискать себе и близким хлеб насущный. Не вечером, когда ковыляя в обратном направлении, они замыкают, разрываемый, исключительно пенсионным возрастом и Роком трудовой круг, ложась на диван перед тщетно вселяющим надежду телевизором, что вот-вот всё будет хорошо. А исключительно - днём, чтобы, видимо, разнести во времени зачастую стихийную, взрывную, и зачастую - психологически отрицательную реакцию жильцов на содержимое текста, как, если бы оно было бы, вдруг, прочитано ими всеми разом с утра или вечером.

И пока не истекли условные пять минут для тех, кто волей судьбы не был и никогда уже, видимо, не станет москвичом, а тем паче - коренным, уточним. Южное Бутово - это бывшая деревенька, расположившаяся за МКАДОМ (это самое знаменитое и огромное транспортное кольцо, отделяющее столицу бесконечным потоком автомобилей от остальной России). И ныне, развернувшееся там массовое жилищное строительство, что, конечно же, хорошо для массового обывателя, тем не менее, опровергло расхожий тезис: дескать 'Москва - не резиновая'. Эх, ...ребята, ещё как, оказывается, резиновая, словно до распухших десён пережёванная, но всё равно растягивающаяся до несуразных размеров качественная жвачка. Как объявляют в электричках соответствующего направления: 'Граждане, внимание, Бутово, далее со всеми остановками'. А там и до Калуги рукой подать...

Да и всё бы ничего, в том смысле, что вот, наконец-то, людям предложили совершенно бесплатное, как в Советском Союзе, жильё, отчего новоявленных, доморощенных капиталистических акул, взамен навязавших кабальную ипотеку, трясёт, как перед занесённым над ними гарпуном справедливого возмездия. Почти невозможная нынче удача. Казалось бы, радуйся, готовься, счастливчик, к новоселью! Однако есть один маленький, но чрезвычайно въедливый нюанс.

Находясь десятками лет на чемоданах в ожидании чуда расселения, жильцы с тщательностью достойного особого курса для закрытых учреждениях специальных служб, отслеживали любой шорох на стройплощадках, расположенных не только в их районе, но и на всякий случай, - в близлежащих. И всё же, они никак, даже в страшном сне не могли предположить, что ареал их вожделений будет расположен столь безнадёжно далеко от родимых пенатов. Таким образом, достоверно зная, что совсем рядом возводятся такие же новые дома и пусть не в экологически условно-чистом районе их в целом праведное недоумение, вызванное странной географией медленно, но неуклонно нарастая, как гул сходящей с вулканических гор лавины начал превращается в гнев. Дело, как сами изволите видеть, начало принимать крайне напряжённый оборот, а потому - всё по порядку.

Первой, направившись, как и обычно, покормить бездомных кошек у общественного помойного ящика, вышеуказанное крайне контрастное объявление дважды и по слогам, что бы ни чего не упустить, щурясь и морщась от каждой буквы, прочитала ровесница дома 90-то летняя Зинаида Ильинична Звонарёва, которую по осмыслению едва не хватил удар. Но чувство не исполненного долга перед дорогими, и не очень, сердцу соседями, заключающееся в незамедлительном их оповещении, причём, всенепременно раньше других, перед, не дай Бог, её собственной скоропалительной кончиной, оттеснило на неопределённое время самою смерть. Как шестовик-разрядник, ловко отталкиваясь клюкой, она в три скачка пронеслась от двери подъезда в знойную тишь двора. Тяжело соображая из-за дефицита времени, который давало шансы её конкурентам донести страшно важную новость раньше, так и не придумав ничего адекватного критическому моменту, - взвыла пожарной сиреной способной принудить к телесному содроганию даже абсолютно глухого человека:

- Ка!-ра!-ул!!!

Сперва из распахнутых настежь жарой окон коммунального улья показались немногочисленные мамаши, всерьёз испугавшись, за полуденный сон своих неприкасаемых чад и вопросительно-грозно жестикулируя, зашикали на источник невыносимого для перепонок, пронзительного, как зажатая в дереве ржавая пила, старушечьего фальцета. За ними, незначительно уступив в скорости реакции на внешний звуковой раздражитель, во двор обильно высунулись и свисли переспелыми, увядающими грушами седые головы пенсионеров в диапазоне четырёх октав наперебой извергающие тирады, примерно следующего содержания: "Что случилось?!", "Пожар!?", "Убивают!!!", "Ты чего Ильинична, ополоумела?!", а кое-кто, не смотря на сопоставимый со Звонарёвой возраст, не постижимым образом уже очутился рядом с ней, войдя в непосредственный контакт посредством одёргивания бабы Зины за рукава для выяснения причины нечеловеческого вопля. Последними же, невесть откуда и традиционно на изрядном веселе, как трещины на вечно латаном асфальте, проступили печально известные всему дому не просыхающие даже в каракумский зной, заросшие, словно трухлявые пни мхом, щетиной и потому - почти одинаковых с лица субъекта: Толя, Коля и Егорыч - совершенно неопределённого возраста; и в один голос влились в общий шквал недоумённых вопросов:

- Баба Зин, что за шум, а драки нету?!..

Таким, в общем и целом, стандартным для новейшей истории России образом стихийное собрание жильцов означенного дома началось. Минут пять-семь вынужденного хаоса, который обильно сопровождался ёмкими и отрывистыми комментариями тщательно перемешенных с нелитературными эпитетами, потребовалось, что бы разобравшись в сути причины побудившую Зинаиду Ильиничну к столь радикальному оповещению соседей и дать схлынуть первой волне гневных эмоций. После чего неуправляемый процесс возглавил поднаторевший в подобных ситуациях Василий Петрович Шурупов, который по причине отменённого в связи с жарой дежурного митинга движения "За Родину и Сталина" пребывал дома и, кроме того, пользовавшийся заслуженным уважением жильцов:

- Товарищи! Товарищи, прошу тишины и слова!

"Давай, дядя Вася!" "Валяй!" "Жги..." - одобрительно отозвалась толпа, как только что выключенная сковородка, на которой постепенно уменьшалось шкварчение остывающей яичницы.

- Спасибо, товарищи, за доверие! - уверенно вскинув руку, как Ильич на известном всему миру революционном броневике, одновременно успокаивая и привлекая к себе внимания народа, и как бы обозначая пока невидимую цель, к которой, лично возглавив процесс, и поведёт его путями торными:

- Итак, товарищи-соседи, событие, которое мы так долго, почти тридцать лет, ждали, наконец-то свершилось!

Толпа поначалу вновь недоумённо зашикала.

- Но, спрошу я вас, того ли мы алкали от властей, терпеливо перенося долгие и мучительные годы все ужасы коммунальных невзгод насквозь прогнившего дома?! - Нет, товарищи! И ещё раз нет! Я имею в виду - Южное Бутово - эту Тмутаракань, ставшей по решению вороватых чиновников, вдруг, Москвой и куда в хорошую погоду на хромой козе в три дня не доехать, и куда, словно в ссылку, сплавляют нас - коренных москвичей! А на месте наших снесённых холобуд тут же строят шикарное жильё для доморощенных воров-буржуев и понаехавших изо всех щелей бывшего Союза недобитых барыг!

"Так их, Василич, гнид кабинетных!", "Правильно!", "Понаехали тут!", "Одно жульё кругом!" - и т.п. возгласы одобряющим, высоко нервным напряжённым гулом пронеслось над возмущённой очевидной несправедливостью толпой.

- При этом товарищи! - продолжал клеймить стальным глаголом сложившееся вокруг их кровных интересов положение, а заодно и внутреннюю политику государства, допускающие подобные негативные по отношению к гражданам спекуляции, Шурупов, - мы достоверно знаем, что в нашем районе на новостройках возводятся 12 домов, и большая часть из них фактически готова к заселению!

"Точно!" "На Краснокурсантской уже вселяются!", "Они, собаки, думают, что мы не в курсе, а мы - всё знаем!", "На кол их, иродов, да в суд на нары!" - оживились люди давно уже представляющие себя справляющими новоселье в одном из вышеупомянутых домов непосредственно рядом со ставшим навсегда родными сердцу местом жительства.

- Спокойнее, товарищи! Прибережём эмоции для организованного протеста, а сейчас они ни к чему. Итак, я предлагаю, всем тем, кто категорически не согласен с выселением за пределы Москвы проголосовать за следующий план:

первое, - сегодня же избрать оперативный штаб из трёх-четырёх человек для координации действий по отстаиванию наших прав всеми законными методами;

второе, - составить и разослать коллективные письма во все органы, пусть и чуждой нам власти и одновременно оповестить, пусть и скупленные на корню чиновничьей буржуазией СМИ - авось и проскочит, а также - оппозиционные политические партии и движения;

третье, - в самые ближайшие дни организовать митинг, для начала у Управы и выдвинуть, как коренные москвичи, наше категорическое требование о выделении квартир только в нашем районе, тем паче оные имеются в наличии;

наконец, четвертое, - и не мене важное: по возможности - держаться друг друга ближе, без необходимости не отлучатся далеко от дома, ибо, лично, зная не понаслышке методы продавливания клятой бюрократии нужных ей решений, надо быть готовыми к любым провокациям с её стороны.

- "Добро!" "Так!" "Ловко!" "Голосуем "За", чего там!" "Молодец, Петрович! - в начальники штаба его!" - вновь громогласно поддержала подавляющим большинством масса четкий и последовательный план действий их новоявленного лидера протеста.

- А тем, кто не из Москвы, как быть? Я, например, в Усть-Каменогорске родилась... - засомневалась, 25-ти летняя миловидная Олечка, которая невыносимо удачно, по мнению оставшихся там навсегда подруг, лет пять назад вышла замуж за Игоря Пумпянского, художника-декоратора небольшого театра и коренного жителя столицы, который будучи на гастролях втрескался в неё по самые уши на банкете, устроенном, как водится, администрацией города в честь приезжих артистов в местном ресторане "На посошок".

- А мой Фрунзик вообще только год назад купил тут две комнаты и оба мы из Еревана, - фыркнула 40-летняя, никогда не работавшая Агнесса Моисеевна Стуканян, которую все, включая даже и мужа - мелкого, но ушлого бизнесмена державшего пару овощных ларьков, недолюбливали по причине несносного характера и чрезмерной чванливости.

- Ну, считай - подфартило... - опять в триедином хоре, словно отрепетировав, вставили свои пять копеек Толя, Коля и Егорыч.

- Хорош, мужики, дело-то серьёзное! - тут же осадил Шурупов, развязный и острый на язык, трилистник. - Все мы, товарищи, прожили вместе уже много лет, и я могу ответственно заявить, что, не смотря на то, что всякое промеж нас бывало, - в общем и целом, - коллектив нашего дома - это порядочные и ответственные люди! А под коренными москвичами я, в том числе, понимаю и всех тех, для кого это место в Лефортово стало по настоящему родным.

"Правильно, Петрович", "Ну, это другое дело...", - положительно откликнулась малочисленная, сомневающаяся часть жильцов.

- И, тем не менее, я вновь повторяю: прежде чем вступать в ряды сопротивления крепко подумайте. К вечеру вернутся с работы ваши мужья и жёны, поэтому в семейном кругу взвесьте все плюсы и минусы, но прошу - не затягивайте и, желательно, не позже 10-ти утра понедельника дать знать. Время, товарищи, дорого: и посему сразу предлагаю - в связи с высказанным обществом доверием, организовать штаб у меня в 3-й квартире. Далее. Кто ещё готов на добровольных началах подключиться к работе?

- Я! Меня возьмите, я первая объявление прочитала!.. - подняла трясущуюся руку, как на уроке прилежная школьница перед учителем баба Зина, - я с них, сволочей, живьём не слезу - чуть до инфаркта, ироды, не довели!

- Да, куда тебе Зинаида - в таком деле мужики нужны, а не старухи, - запричитали чуть более молодые её сверстницы, - иди лучше сериал свой смотри - сейчас уж начнётся...

-Ну, девки, ну плутовки, слова прямо вам не скажи! - расстроилась она, ибо внутренне была раздираема почти инстинктивным желанием посмотреть предпоследнюю 217-ю серию "Роковой любви" и непременно, любыми путями, влиться в актив штаба, что б хоть как-то скоротать невыносимые скуку и одиночество.

- Извини, Ильинична, я хоть тоже - не молодёжь, но тут, бабы, правильно говорят, - лучше кого покрепче избрать, а тебя я лучше на митинг в первый ряд поставлю, отведёшь душеньку, - может, в свой любимый телевизор попадёшь...

- Ну, ладно, уговорил Петрович, крикнешь тогда в окошко, если что - я и сковородник не пожалею для супостатов, - облегчённо выдохнула Звонарёва само собой разрешившейся дилемме и медленно ускоряясь, попятилась узнавать как подлый Родригес будет, наконец, отомщён благородным Карлосом за надругательством над бедной красавицей Луизой.

- Товарищи, активней, активней выдвигаем кандидатов! - подгонял свежее избранный начштаба жильцов.

- А может, Вася, твоего соседа - Володьку в штаб, он же в газете работает, вроде, - предложила внимательная баба Люба. Она вдруг вспомнила, как однажды, Уклейкин, возвращаясь с юбилея издательства в изрядно приподнятом настроении, расцеловал её как, внук, не видевший год любимую бабушку, - и в сердцах подарил ей разноцветные рекламные буклеты "Вечёрки" с автографом.

- Гм, хлипковат он малость, хотя, может и сгодится, как ни крути - пресса, вот только что-то его не видать, давно должен тут быть. "А не замели ли его часом в милиции на пятнашку?" - параллельно неприятно заискрило в его напряжённом лидерской нагрузкой сознании. - Ладно, товарищи, я с ним потолкую, когда объявится... - поблагодарил деловито Шурупов отзывчивую и памятливую соседку за предложение.

- И Варвару Никитичну можно из 7-й квартиры - она, кажется, юрист или адвокат! - продолжалось стихийное выдвижения кандидатов в штаб народными массами. На сей раз, предложение поступило из окаймлённых пышными гусарскими усами уст, вынырнувшего из канализационного люка аккурат посреди собрания, как потревоженный сом с проруби, местного сантехника Ломакина, больше известного в доме и округе как Стёпа "разводной ключ". Он также, как и баба Люба, вспомнил, что однажды, упомянутая мадам, помогла ему дельным советом в пустяшном сутяжном деле, когда не официально монтируемая им стиральная машина, вдруг, на вторые сутки дала течь, и которая за ночь вылилась через нижние этажи в скандал и судебные иски от заказчика и залитых соседей. - Да и отзывчивая она... - непонятно для чего, добавил он, слегка, покраснев.

- Добро, это уж точно не помешает: с крючкотворами их оружием биться придётся, - как она появится, - тут же ей передайте, что б ко мне срочно зашла в 3-ю квартиру, а я пока начну письма составлять в инстанции...

Тем временем толпа, в основном, одобрительно гудя, нервно мялась на месте и всё чаще поглядывала на часы. Шурупов почувствовал это напряжение и решительно завершил не санкционированное властями стихийное собрание:

- Итак, товарищи, поскольку новых кандидатур больше не последовало, предлагаю временно свернуть наш учредительный слёт и собраться сегодня же ровно в 21:00 тут же в расширенном составе, когда отсутствующие подтянутся с работы, где мы и доизберём, в случае необходимости, не достающих членов штаба. Если, вдруг, появится новая информация, то незамедлительно - делитесь ею между собой, ибо, как говорили древние Римляне: "кто предупреждён - тот вооружён!". И последнее, товарищи: бдительность, бдительность и ещё раз бдительность! Верю, что враг будет разгромлен и победа будет за нами!

Шурупов даже хотел было крикнуть "Ура!", но бегло окинув опытным взглядом хоть и внешне приветливые, но внутренне заметно озабоченные лица соседей благоразумно решил воздержаться до лучших времён, ради которых собственно постоянно впрягался со своими соратниками по движению "За Родину и Сталина" в крайне тяжёлый хомут борьбы за всеобщую справедливость.

- Ну, и мы пойдём... надо это дело очень внимательно вспрыснуть, может, братцы, последние деньки на родной землице гуляем, - грустно обратился, бывалый Егорыч к своим неразлучным двум третям. И, одолжившись в связи с чрезвычайными обстоятельствами суммарно очередной сотней рублей у расчувствовавшихся пенсионерок, они, составив собою своеобразную траурную процессию, направились до насквозь опухших печёнок знакомой дорогой к ближайшему пивному ларьку, покинутому ими лишь пару часов тому назад.

Однако не все участники стихийного собрания дождались его окончания. К уже упомянутой Зинаиде Ильиничне, безвольно гонимой, как на расстрел, сериалом, стараясь не привлекать к себе внимания бурлящего общества, потихонечку ретировалась также и Агнесса Моисеевна. Но движима она была не тягой к сомнительному телевизионному искусству, а исключительно корыстными мотивами. Абсолютно не веря в способность простых людей организованно отстаивать свои интересы перед железобетонной властью, она, не долго думая, решила как можно быстрее известить мужа о свалившимся на них ожидаемом счастье в виде новой потенциально двухкомнатной квартиры. Дабы максимально быстро собрав нужные документы, - первой явится в Департамент, что бы любыми способами добиться лучшего смотрового ордера. Операция с недвижимостью сулила им очень хорошие барыши от всего лишь год назад задёшево купленных двух комнат, в которых, какими-то окольными путями они успели прописать ещё и дедушку Фрунзика, который, к слову, за всю свою традиционно долгую кавказскую жизнь ни разу не покидал пределов солнечной Армении. Детей же у предприимчивой парочки не было.

Тем не менее, как ни старалась Стуканян остаться незамеченной, её манёвр не ускользнул от цепкого взгляда слывшей промеж соседями склочницей - Трындычихи, а по паспорту - Клавдии Ивановны Сорокиной. Она всем сердцем, почуяла неладное, ибо с детства помнила, как в первые часы войны с прилавков начали повально исчезать соль, спички и мыло. Будучи практичной и ещё в здравом уме пенсионеркой, даже, несмотря на солидарность с благородным планом Шурупова, имея твёрдый, хотя и заносчивый характер, а также пусть и местечковый, но - патриотизм, она быстро смекнула, что лучше реальная синица в Южном Бутово, чем журавль в Лефортово. И едва сдерживая себя от того, что бы не предать гласности, побег Агнессы, также, стараясь быть не замеченной собранием, тихо шмыгнула мышкой домой, дабы дозвонится до дочери и внука.

Впрочем, как было сказано выше, по чёткой команде начальника Штаба, минут через пять суетливо разбежались, озабоченные новыми обстоятельствами жизни и все остальные, вследствие чего местная АТС начала медленно, но уверенно зависать, от шквала нахлынувших на её видавшие виды реле эмоциональных звонков абонентов. (Мобильная связь ещё только начинала в России свой феерический марш-бросок по вытеснению на обочину истории человечества проводной связи). И, чуть позже, не выдержав истового напора, телефонная подстанция Лефортово ожидаемо вырубилась, приказав долго жить своему в прах сгоревшему трансформатору.

Но, что бы сенсационная информационная волна поставила на уши родных и близких, средь бела дня разбросанных работой и иными делами по всей Москве и даже за её пределами вполне хватило и этого относительно краткого промежутка времени. И уже спустя полчаса к дому, как в сливную яму, начали стекаться первые, переполненные страхами и надеждами ручейки прошедшего новостного дождя, в виде означенных родственников и знакомых, включая и совершенно далёких. Одним словом, помимо внешней накалённой солнцем атмосферы на взбудораженных жильцов накладывалась не менее горячая - внутренняя, и закономерно ожидавшаяся прохлада наступающего вечера вызывала большие сомнения в рамках уютного и пока не снесённого решением городских властей обрамляющего ветхий дом дворика.

Глава 9

Войдя с улицы в свой двор, даже, несмотря на то, что Уклейкин был глубоко поглощён своими мыслями, ему сразу же бросилось в глаза непривычная суета жильцов и их чрезмерно напряжённые лица. Все шушукались, сбивались в кучки и тут же рассыпались, носились с какими-то бумагами и жестикулировали о чём-то друг другу на ходу. А у крайнего подъезда в фургон даже загружалась какая-то мебель. В общей суете его никто не заметил и он спокойно, ни сном, ни духом, ни о чём, не ведая, поднялся на второй этаж в квартиру. Входная дверь в коммуналку была открыта настежь, а на кухне за своим обеденным столом заваленный исписанными листами, пыхтел Василий Петрович, как лет сто назад в Финском заливе на пеньке у шалаша Ильич.

- А это ты, Володя, не посадили, значит? - бросил он мельком, даже не обернувшись, узнав соседа по его характерной, вразвалочку походке.

- Да с чего вдруг - умоются... - неожиданно для себя зло и не без чувства собственного достоинства отрезал Уклейкин, - вот только подписку о невыезде вручили.

- Вот и замечательно, давай тогда подключайся - тебя тоже в штаб выбрали, а времени в обрез, - как ни в чём не бывало, продолжал он.

- Куда, зачем, в какой штаб, ты, Петрович, о чём вообще? - напрягся Володя, сердцем предвкушая что-то из ряда вон выходящее косвенными признаками, которого были: военный термин, излишняя суета жильцов во дворе и пока непонятное его, Уклейкина, к этому причастие.

- А ты что ничего не знаешь?! - наконец обернулся Шурупов, сняв очки и недоумённо выстрелив, тут же расширившимися до неестественных размеров, зрачками в Уклейкина.

- Н...нет, - отрывисто вырвалось из его пересохшей от волнения глотки Володи, и он инстинктивно сделал шаг назад от неистового напора в виде исходящей из ветерана, едва не искрящейся энергии неизвестности.

- Наш дом расселяют... - выдержав тяжёлую паузу прикуриванием папиросы, как завещал великий Станиславский, отчётливо и неспешно процедил Шурупов сквозь стиснутые внутренней злобой стальные зубы, - причём срочно...

- Как это?! - заколотилось сердце Уклейкина в том сладостном ритме, когда лелеемая долгими годами призрачная надежда, вдруг обретает конкретные, осязаемые формы; кроме того, он на всю жизнь запомнил слова родителей, которые они украдкой от него, с грустью, тяжело вздыхая и с угасающей со временем надеждой, часто произносили, говоря о коммунальном бытие: "Господи, помоги ему, может хоть Володенька наш, когда-нибудь поживёт по-человечески в отдельной квартире...".

- А вот так это! - как бы, передразнивая Володю с едва уловимым раздражением разводя руками и нарочито вежливо склоняя голову, словно в реверансе, но также сидя на табуретке, ответил Шурупов, - уже ордера, ироды, смотровые раздают....

- То-то я смотрю все по двору, как угорелые, носятся: ну, наконец-то и до нас добрались, - естественно реагируя на сногсшибательную новость, облегчённо выдохнул Володя, тут же представивший себе новенькую, тихую однокомнатную квартиру; и, лишь, где-то на обочине заполненного счастьем сознания, немного, удивляясь, странной и неадекватной моменту хмурости дяди Васи.

- Рано радуешься, Володенька, - лучше угадай с трёх раз: куда наши верхние благодетели хотят нас переселить? - с издёвкой, впрочем, обращённой не к Володе, прищурился в упор на мгновенно растерявшегося соседа, чудесное было настроение которого, начало убывать на глазах.

- Брось, дядя Вася, не томи... - дальше Москвы ведь не выселят?.. - робким утверждением, похожим, скорее на тревожный вопрос, но с ещё не залитой ушатом холодной воды неприятной правды огоньком надеждой взмолился он на неожиданно сурового ветерана.

- Ага, счас! Нынче Москву, суки, прости, Господи, как гандон, в пол Московской области натянули! - жёстко рубанул с плеча и едва не сплюнул Василий Петрович со злости на пол, - про Южное Бутово слыхал?

- Ну... - кивнул побледневший Уклейкин, который, наконец, всё понял.

- Баранки гну! Вот туда нас, морды чиновничьи, как щенят сопливых пинком под зад с Лефортово и вышвыривают!

- Так это ж, ... это ж, блин, у чёрта на рогах...

- Вот именно - к чертям собачим, они нас и отфутболили!

Володю, который вдохновлённый удачным возвращением из небытия паспорта с деньгами и на преждевременных радостях по поводу новоселья, уже было подзабыл про свои, скажем прямо, - не простые взаимоотношения с чертями, как предполагаемую им первопричину причину всех своих последних бед от очередного упоминания оных даже передёрнуло.

- Да как же это можно... так вот... с людьми... есть же новые дома рядом?! - окончательно осознал он всю циничную наглость, с которой чиновники поступили с москвичами, чьи корни десятилетиями и даже веками служили духовными, культурным и физическими сцепами во многом благодаря которым Москва и стала столь благолепным центром государства Российского и даже Третьим Римом.

-Эх, Володька, говорил я тебе, что кроме деньжищ, этим козлам, ничего не надо, и плевать они хотели из обдолбанной Европы, куда свои жирные задницы с их отпрысками давно прописали на русский народ, - а ты всё: "эволюция, эволюция", "само рассосётся" - и что рассосалось?!

- Так что ж делать-то?! - начинал медленно закипать праведным возмущением Уклейкин, не находя себе места от клокочущей в его и без того измученной душе энергии возмездия.

- Упираться - вот что! - привстал от негодования Василий Петрович. - Никто кроме нас этих сволочей не остановит, так что - лучше садись и помогай для начала письма писать, журналист ты или где: между прочим, люди тебе высокое доверие оказали - так что соответствуй. - Или?.. - Шурупов сделал ещё одну классическую паузу и по обыкновению через прищур густых седых век прямой наводкой выпалил бронебойным, - ...или ты, извиняюсь, лапки к верху и в кусты?!"

- Что ты, что ты... дядя Вася, Господь с тобой, я же, я же... - чуть не заикаясь от волнения, вызванного неожиданным недоверием, открестился тут же покрасневший Уклейкин.

- Ладно, не дуйся, - брось, я, Володька, в тебе ни на грамм не сомневался - просто профессиональная привычка прощупывать бойца, прежде чем идти с ним в разведку, - и он, будто ничего не случилось, в двух словах спокойно рассказал о стихийном собрании, избрании членов штаба и примерном плане первоочередных действий.

После этого, на повышенных тонах откровенного диалога они с удвоенным усердием, дружно налегли на письма, пока через час вежливый стук в открытую дверь не прервал их труд, и на пороге не показалась уже упомянутая ранее Стёпой "разводной ключ" Варвара Никитична Стечкина. Она действительно оказалась юристом широкого профиля пятнадцать лет проработавшая на заводе "Серп и Молот" пока производство совсем не перенесли в Смоленскую область, а ныне - консультантом по общим гражданско-правовым вопросам при районной бирже труда. Кроме того, она и в правду оказалась очень отзывчивым человеком, ибо, несмотря на профессиональную занятость тут же участливо откликнулась на просьбу. А будучи коренной москвичкой в четвёртом поколении и, что называется, женщиной хоть и разведённой, но в полном соку, - оказаться посредством произвола городских чиновников фактически вне пределов Столицы в её планы не входило никаким боком.

Таким образом, пополнившись ещё одним стойким и мотивированным членом, штаб с утроенной силой продолжил свою работу над письмами, скорректировав их чрезмерно эмоциональный слог, более казённым, и юридически выверенным. Кроме того, Стечкина предложила, не откладывая дело в долгий ящик и сразу готовить коллективный иск в суд, на администрацию Москвы вменяя оной притеснение прав коренных жителей на приоритет при выборе места жительства, и, возможное, злоупотребление служебным положением. - За спрос - не бьют... - философски - житейски подытожила она своё предложение по инициации судебной тяжбы.

- Молодец, Никитична, к тебе можно повернуться задом!.. - неуклюже, по-солдатски пошутил Шурупов, восхищённый деловой хваткой нечаянной помощницы, не переставая с момента её появления, молодецки и безуспешно накручивать свои усы торчком вверх.

Ещё через полтора часа бурных обсуждений, правок, уточнений и дополнений работа над текстом, который получился достаточно жёсткий и даже, в некоторой степени, ультимативный, хотя и юридически чёткий - была завершена. Осталось дождаться второго, уже максимально полного собрания жильцов, назначенного на 21:00 и, собрав подписи, отправить каждое письмо с обязательным уведомлением о вручении во все возможные инстанции включая и Прокуратуру РФ.

С чувством выполненного пусть пока и не до конца долга недоукомплектованный штаб единодушно постановил попить чайку с ватрушками, которые предусмотрительно купила отзывчивая Стечкина, когда узнала о варварском выселении и о включении её в актив, противостоящий этому форменному безобразию.

Однако, лишь только чайник издал сигнал о том, что вода в точном соответствии с законом физики начала менять своё жидкое состояние на газообразное, на кухню влетела Звонарёва. Окончившийся сериал развязал ей руки и ноги, и она, проклиная гадкого Родригеса, который в сотый раз, как змея ускользнул от благородного Карлоса, не хуже чем ЖЭК в непрекращающиеся периоды отключения воды, вышла на улицу отдышаться от накатившего удушливой волны гнева, где лоб в лоб столкнулась с Трандычихой. Та, будучи не в силах удерживать в себе жгущие её нутро самые последние новости, поведала ей по большому секрету, взяв предварительно клятвенное уверение - "хранить вечно", что Стуканянша и Губерман, который, к слову не появлялся с полгода и она лично - уже смотались в Департамент и даже получили смотровые ордера. А для пущего эффекта вынула из-под безразмерной юбки заветную розоватую бумажку с синюшной печатью; и, как красной тряпкой перед быком, помахала ею перед тут же вздувшимся от негодования носом Ильиничны. В возмущённом понимании Звонарёвой, - это был удар ниже пояса, ибо граничил с предательством, которое она терпеть ненавидела. Отчего собственно, задыхаясь, выдавив из себя презрительно "штрейк... брейк... херы, мать вашу!", смачно сплюнув под ноги Трындычихи, бабка Зина, недолго думая, на всех дозволенной природой парах понеслась в штаб.

- Измена, Петрович! - заглушила она с ходу вышеупомянутый упоительный свист чайника.

-Что? Где? Когда?! - словно в одноимённой популярной интеллектуальной телевизионной игре, одновременно вскочив с табуреток и обступив с трёх сторон, осадил её вопросами оперативный штаб.

- Беда, сердечные мои, - народ за ордерами повалил! - и, обессилив, плюхнулась на освободившуюся под Уклейкиным табуретку.

- Все!? - недоумённо продолжил допрос Шурупов.

- Нет, по моим данным - пока трое... - выдохнула Зинаида Ильинична, и, видимо, от забродивших, как в жару трёхдневная брага, чувств, надкусила единственным зубом ватрушку, превратившись в самый слух, благоговейно ожидая реакции и распоряжений.

- Это естественно, друзья, - начала всех успокаивать Стечкина, - а главное: законно, хотя и соглашусь с вами - не совсем по-товарищески...

- Точно, в самую точку! - решила ещё раз попытаться активностью влиться в ряды штаба Звонарёва, а если опять не примут - здраво рассуждала она, то хоть скрасить горечь неудачи дармовыми ватрушками. - Вкусные, заразы, сама чай пекла, Никитична?

- Да погоди ты Зинаида, со своими ватрушками, - говори толком, кто перебежчики? - рыкнул Шурупов.

- Так я ж и говорю, касатик: Армяне, Трындычиха... и... этот, как бишь его дьявола носастого ... Гу... гу... Губерман, - польщённая всеобщим вниманием, выдавала, как на духу, тайные расклады Ильинична.

- О, как, и Витя нарисовался, - неприятно удивился Уклейкин, вспомнив, что был должен пронырливому приятелю что-то около 200 рублей, взятых по случаю с год назад на восстановление здоровья после очередной бытовой загогулины.

- Что ж... крысы побежали с корабля... скатертью дорога, - мрачно подытожил печальные новости Шурупов, как опытный боец, понимая, что редеющие ряды снижают шансы к обороне.

- Ничего, Василий Петрович, - вновь начала утешать его отзывчивая Варвара, - я полагаю, что тех, кто приселился в наш дом не давно и сомневающихся в нашем успехе наберётся не больше 30% жильцов.

- Хорошо бы так, а то знаете, как на фронте бывало: один-два шибздика драпанут с окопа и, если не остановить паразитов, то и вся рота за ними может усвистать с передовой, - заключил многоопытный ветеран, искренне поблагодарив отзывчивого юриста.

- Вот ироды!.. лично на месте пристрелила бы... без всякого вашего военного трибунала... - с удовольствием дожёвывая вспухшими дёснами сладкую, а главное - мягкую, сдобную ватрушку и прожорливыми глазками выбирая следующую жертву, - сердито прочавкала баба Зинаида.

- Ты, главное штука, не подавись баб Зин от злобы раньше времени, а то кто у нас на баррикадах будет сковородником чинуш нерадивых крошить... - невольно улыбнулся ей начштаба.

- Ладно, Петрович, это я так... шутейно, - сверкнув, как на солнце булатным клинком возмездия, единственным и золотым зубом, успокоила она Шурупова, ту же жалостливо обратившись к Володе, как к родному внучку, - налил бы чайку бабушке, а то вся глотка пересохла...

Уклейкин, вежливо исполнив нижайшую просьбу Звонарёвой, и также возмутившись, предложил радикальную контрмеру:

- А может с ними поговорить по душам, что б знали гады, как малую родину сдавать, я Серёге свистну, если что - он не откажет?!..

- Спасибо, за мужество, Володя, - по-генеральски потрепал его по плечу начштаба, не без удовольствия заметив, "а может у него уже кишка-то и не тонка", - но нет у них Родины, ни малой, ни большой, раз ради корысти всё бросили и тут же побежали за ордерами, дабы выгадать квартирку получше. - И тем не менее, мы, товарищи, всё равно не будем опускать ниже закона, ибо, как точно заметила Варвара Никитична, - переметнувшиеся имеют полное юридическое право получить смотровые ордера без чьего-либо дополнительного согласия. - Кроме того, сейчас уже 19:00 и Департамент закрыт, следовательно, - и новых обращенцев до утра не будет, а колеблющихся попробуем через два часа на собрании вразумить.

- Боженька не Тимошка - видит немножко, - как пить дать накажет оглоедов, ну, и я при случае добавлю!.. - не унималась любительница сериалов, громко прихлёбывая чай из блюдца и ревниво поглядывая на вожделенные ватрушки.

- Не переживай, баб Зин, не стоят они твоих нервов, - мягко успокоила её отзывчивая Стечкина, - скушай лучше ещё ватрушечку...

- Ладно, Варенька... я мигом, - понимающе подмигнула они хитрющим глазом, и, тут же, с удовольствием вонзила свой клык в очередную ароматную творожную сдобу, не до конца дожевав первую.

- Таким образом, - решительно продолжил Шурупов, - предлагаю сделать вот что: я, пока есть время, схожу до Железнова Иван Иваныча - это самоотверженный вождь нашего движения "За Родину и Сталина" и договорюсь по поводу ветеранской подмоги, ибо, печёнкой чувствую митингов и столкновений нам не миновать. - Ты, Варвара Никтитична, - сходи до дома, дочку там проведай, по хозяйству или ещё что, а ты Володя - будь тут, на связи - мало ли что... - начштаба на секунду задумался и добавил:

- А, кстати, ты мобильный так и не нашёл?

- Нет... - чуть вздрогнул Уклейкин, сразу же вспомнив о въедливом следователе и проклятом чёртовом деле, загадочно помрачнев для окружающих. - Но теперь у меня новый есть, даже лучше... - спохватился он, показывая общественности новенький блестящий серебром аппарат, подаренный ему Подрываевым.

- Всё-таки не доверяю я этим сотовым аппаратам, - скептически заключил Начштаба, - с проводом телефон он завсегда надёжней; на фронте, бывало, возьмешь катушку и вперёд по кустам, да оврагам - и никаких проблем, если конечно, фугасом каким линию не порвёт.

- Так нет ничего проще, Василий Петрович, - у меня же городской телефон есть, можно в случае сюда его и перебросить, я же всего двумя этажами выше живу, - проявила гражданскую инициативу Стечкина.

- Ну, ты Варвара Никитична, прямо как Кулибин в юбке! Молодец! Объявляю благодарность за находчивость, технически - это максимум полчаса займёт. (Шурупов давно мечтал обзавестись городским телефоном пусть даже и обще-коммунальным для оперативной связи с соратниками по движению, но в какие бы инстанции он гневно не писал, в какие бы административные двери грозно не стучал - всегда находились какие-то причины для отказа.) И потому, неожиданно-приятное предложение Стечкиной легло на давно вспаханную почву: пусть на несколько дней, пусть в тревожной обстановке, но его в целом приземлённая мечта - наконец превратится в реальность.

Итак, товарищи, - подводил черту под первым заседанием штаба его начальник, находившийся сейчас в отличном, боевом расположении духа, - очередной наш сбор предлагаю организовать тут же в 20:30. - Всем всё ясно?

За исключением бабушки Званарёвой остальные члены штаба утвердительно качнули головами.

- Ну, всё. Тогда - по коням, товарищи! - и, отхлебнув чаю, кавалеристской рысцой засеменил к Железнову, который жил не подоплёку.

- А я, Петрович, как же я?!.. - чуть не подавилась Звонарёва предпоследней ватрушкой от невыносимого для неё не внимания со стороны руководства штаба, которому она принесла столь важную информацию.

- Ах... да, а, ты, а ты... - Шурупов напряжённо морщил лоб и чесал затылок, - ты, баб Зин, - пойдёшь в разведку - будешь собирать все слухи, новости - одним словом, гляди и слушай в оба глаза и уха.

- Генерал, чистый генерал! - аж хлопнула она от нежданно свалившегося на него счастья в ладоши, и, схватив третью ватрушку, метнулась на заданье, как молот из жилистых рук профессионального метателя, едва не сбив своего в дверях своего только что обретённого командира.

Оставшись в одиночестве, Уклейкин, глядя на мобильный телефон, опять с грустью задумался о своих прискорбных делах. Былая радость, вызванная находкой паспорта, вдруг сменилась гложущей изнутри душу тоской от чёртовых пакостей. Так и не найдя здравых объяснений, он всё более склонялся к пугающей мысли о своей неизвестной нервной болезни. Плюс ко всему навалилась неопределённостью ситуация с переселением дома. И лишь только истощённый желудок невзирая ни на что в строгом соответствии с заложенными Природой функциями, требовал пищи, ибо, кроме пересохшего сыра, которым Володя закусывал с Подрываевым добытую им из интернета информацию о злосчастных Карлах за истекшие сутки, он ничего не перерабатывал в столь необходимые организму белки и углеводы.

Следствием этого медицинского факта стало окончательное уничтожение Уклейкиным последней ватрушки любезно принесённой для поддержания работоспособности коллектива штаба отзывчивой Варварой Никитичной Стечкиной.

Червячок голода был заморен, и на время - заглох, а вместе с ним - слегка притупились душевные терзания. И Володя в чуть приподнятом настроении вышел на балкон, что бы, будучи оставленным штабом на связи занять удобную точку обзора, а заодно и перекурить на свежем воздухе последние события. Но едва присев на уютной балконной скамеечке он мгновенно вскочил, словно незамеченный ранее ржавый гвоздь, снизу, предательски пронзил его пятую точку. Но, ни гвоздь, ни шило, ни даже канцелярская кнопка или что-то ещё в этом колючем роде были причиной столь пружинистой реакции Уклейкина: в арке его двора, подобно давешнему белому лебедю из Лефортовского парка, показалась точеная лучшими скульпторами Мироздания фигурка, которою он узнал бы из мириад других. Вне всяких сомнений - это была божественная Наденька Воскресенская.

Сердце его мгновенно превратилось в клокочущий пульсар, а дыхание перехватило, отчего он сдавленно, зажав ладонями рот, что бы ни обнаружиться, закашлялся сигаретным дымом и покраснел: "Зачем она тут?!" - мысленно спросил он себя и тут же вспомнил: "Сатановский же обещал прислать кого-нибудь с претензией от Чёрта".

А тем временем, Воскресенская, подобно лучезарной волне переливающейся волшебной палитрой на алеющем московском Солнце, что-то спросив у седевшей в засаде на центральной скамейке бабы Зины, ещё ближе накатывала к подъезду растерявшегося Уклейкина. Володя заметался, как влюблённый юноша, застигнутый врасплох плодом своих вожделений в тот момент, когда он украдкой наслаждался наблюдением за ним. Едва он успел, бросившись в ванну, кое-как расчесаться и оправится, как с порога так и не закрытой членами штаба входной двери раздался вежливый ангельский голосок:

- Извините, а могу я видеть Владимира Николаевича Уклейкина?..

ЧАСТЬ II

ЛЮБОВЬ И МЕТАМАРФОЗЫ

'Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует,

любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует,

не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

не радуется неправде, а сорадуется истине;

все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит'.

1 Коринфянам 13:4-7

Глава 1

- Да, да!.. Можете, разумеется, можете!.. - входите, пожалуйста, он сейчас выйдет, одну минуточку... - путаясь и сбиваясь по всем фронтам, неуклюже ответил о себе в третьем лице, растерявшийся Уклейкин.

- Это вы, Володя?.. - удивилась она, узнав его голос, хотя искала именно его.

- Я, я... - глупо отозвался он, словно немец из окопа, и, наконец, предстал пред нею в том же обличии, как утром перед следователем, за исключением стильных чёрных очков, в суматохе оставленных в ванной, и с красноватой физиономией от табачного кашля.

- Ой, что с вами, вы, что - действительно больны?.. - участливо приняв розовость лица за температуру, а ещё не сошедшие гематомы под глазами - за последствия какой-то крупной бытовой травмы.

- Да... так получилось, не беспокойтесь, скоро всё пройдёт, - как у хамелеона, поменялся цвет лица Володи до бледного. И он с ужасом осознал, что на нём нет непроницаемых чёрных очков, а, следовательно, всё ещё продолжает отсвечивать желто-сизым угаром Серёгиной свадьбы.

- А, Борис Моисеевич, ещё сомневался... - смутившись, сказала Надежда. - Но, я всё равно ему не поверила... - тут же, как бы нивелируя чрезмерную подозрительность шефа, нашла она примирительные слова, которые подобно бальзаму, мгновенно согрели растерянную душу Уклейкина.

- Спасибо, Наденька вы очень, очень чуткий человек, а Сатановский... - он мучительно искал подходящий эпитет, но не найдя оный, добавил, - ... у него работа такая...

- Да, именно так... - согласилась она, приподняв в знак согласия, как воробьиные крылышки свои острые плечики.

- А что мы в дверях стоим, проходите в комнату, только у меня не прибрано... немного. Вы уж, ради Бога, извините: холостяцкая жизнь, так сказать, не способствует должному порядку, - неожиданно для себя добавил в оправдание Володя свой не женатый статус, и, сконфуженно уронив глаза на пол, начал вновь нежно розоветь лицом.

- Ничего, спасибо... - я не привередлива, да и... могу помочь вам навести порядок, - искреннее почувствовав, как у ребёнка разбросавшего игрушки, смущение Уклейкина, ответила она открытой, заботливой улыбкой и белым лебедем вплыла в его комнату, где действительно был вполне себе творческий беспорядок, не вылезавший впрочем, за разумные пределы бытового хаоса одинокого мужчины.

"Могу помочь, могу помочь!..", - малиновым колокольным эхом радужно звенело в его мгновенно окрылённом вожделенной мечтой сознании. Что же она имеет в виду, что, что!? Неужели... о, Боже, не может этого быть!!!" - боясь спугнуть свалившееся с небес возможное счастье, отмахивался он от только что возродившейся, но давно и бережно хранимой им вожделенной мечты.

За всё время в целом их мимолётного знакомства, когда Наденька три месяца назад впервые появилась в издательстве, они ещё никогда не были так физически близи друг к другу и уж тем более - наедине. Даже в мае на юбилее газеты, когда алкоголь сбросил сковывающие его ненавистные цепи робости, которые всегда предательски при виде красивых девушек делали Уклейкина аутсайдером в этом приватном вопросе, он не осмелился соприкоснуться с ней рукавами, ограничившись лишь знаками внимания и эрудицией, которые обильно фонтанировали в подобных ситуациях, компенсируя указанный комплекс. Теперь же, он всеми фибрами сердца буквально ощущал её горячее, сладкое дыхание, а дурманящий аромат духов, волшебным эфиром слетающий с её, как у лани, молодой и загорелой шеи мутил и без того перегруженный известными проблемами разум. И Уклейкин едва сдерживал себя от вдруг выскочившей, как лучик света из кромешной тьмы, любви к этому божественному созданию по имени Надя, и, не зная, куда себя деть, нервно перетаптывался на месте, как жеребец перед необузданной кобылицей.

- А у вас, очень даже мило, ...зря вы на себя наговаривали, Володя, а библиотека... - она, будучи дипломированным с отличием филологом, пробежав по огромным полкам великолепно подобранных книг, - восхитилась ими, и как-то более уважительно, по-новому, оглядела Володю. - Неужели вы всё это прочли?

- Да... - скромно ответил он, - библиотеку ещё родители начали собирать...

- А где они сейчас? - по инерции спросила Надя, когда взгляд её остановился на их, по-видимому, большой фотографии в рамке, висевшей над диваном.

- Их... их... давно нет, - печально выдохнул он, с тоскливой нежностью, также взглянув на чёрно-белое свадебное фото отца и матери.

- Ради Бога, извините, Володенька, я, я... не знала, - дрогнул её голос, при взгляде на растерявшегося и печального Уклейкина.

- Ничего... я привык, - отвёл он глаза, которые еле заметно увлажнились, в сторону от неё.

Воскресенская, всем сердцем своим добрым почувствовав, что невольно причинила Володе боль горьким воспоминанием, решила, как можно быстрее переменить тему и растерянно-виноватый взгляд её остановился на письменном столе.

- А это что?.. - Надежда нежно взяла среди груды мелко исписанных листов первый попавшийся, и пробежалась по тексту широко раскрывающимися изумрудными глазами, - вы, вы... Володя, сочиняете?! - её искреннему удивлению не было предела....

- Так... иногда, в свободное время... - всё более краснея, вынужденно признался он.

- Простите, Володенька, меня, пожалуйста, если я невольно опять как-то задела ваши чувств, но... это так неожиданно... - бездонные глаза её буквально пожирали Уклейкина, внешне смущённого, но внутренне крайне польщённого граничащим с восхищением столь неожиданным вниманием со стороны обожаемого им человека.

- Что вы, что вы - напротив: мне, некоторым образом, очень приятно любыми способами доставить вам хоть какое-то удовольствие, Наденька, - нашёлся он, кое-как совладав с волнением.

Бывает так, что почти вызревшая любовь как, чувство, безусловно, чистое и высокое, но зачастую слепое, - бродит, словно в полутьме, в поисках своей второй половинки, дабы полностью, без остатка, как протон с электроном слиться в цельное, гармоничное ядро. Скопившаяся за долгие годы энергия нежности, ласки, обожания, фантазии, требуя своего обильного извержения, - с каждым днём всё более бурлит, клокочет, мечется, и уже едва не бросается на первого встречного, который хоть как-то отвечает давно сформировавшимся минимальным требованиям тайной, вожделенной мечте обретения Божественного счастья любви. И только какая-то абсолютно не видимая нить, порвать которую в состоянии лишь совершенно бесшабашная, искромётная, безумная, почти животная страсть, иногда сдерживает от импульсивного слияния женского и мужского начала в единое нераздельное целое.

Что же явилось той мизерной капелькой, которая переполнило чашу "воздержания" любви Надежды? Обыкновенная ли женская жалость к Володе, восхищение ли его знаниям и эрудицией, удивление и благоговение его возможному писательскому таланту или совершенно иное, а может быть, - всё это вкупе - один Создатель ведает.

Мы же со своей стороны лишь повторимся, что чужая душа потёмки, а уж женская - тем паче. Одним словом Наденька Воскресенская по-настоящему влюбилась в Володю Уклейкина, который, как говорится, ни сном, ни духом не ведал сего чуда, и лишь в тайне продолжал истово надеяться, моля Творца о взаимности и его высоких чувств.

- А у вас, Володенька, найдётся ведро воды и тряпка? - совершенно с неожиданной стороны раздался вопрос, и Уклейкин уже не смог отвести свой взгляд от её очаровательных перламутровых глаз.

"Володенька, Володенька, - она всё чаще говорит - "Володенька"... да неужели... же она?!..' - продолжало звенеть хрустальным переливом у него параллельно в сознании, а сердце, преисполненное сил и надеждой, как жар-птица, рвалось из грудной клетки:

- Да, конечно, найдётся, одну минуточку, я мигом... - собрался он, и, вдохновлённый почти свершившемся чудом, на огромных крылах было полетел в ванну за инвентарём, но по дороге застряв ими в узком дверном проёме, всё же засомневался, - а как же документы... этого чёртового родственника Нострадамуса, вас же с этим, по-видимому, Сатановский прислал?

- Обождёт ваш Чёрт, ...никуда не денется, здоровье дороже... смотрите, сколько пыли скопилось - просто ужас: этим же невозможно дышать, - мягко отрезала она сочувственным голосом, в упоительных нотках которого уже чувствовалась некое влияние над Володей, но которому, подобно добровольному рабу, он был готов слепо и без остатка подчинятся всю свою жизнь.

- Полностью согласен с вами, Наденька: а, ну его к чёрту этого Чёрта! - простите меня за невольную тавтологию. - "Утрётся, гад, рогатый!..", - добавил он уже про себя, и в прекраснейшем настроении со второй попытки, немного прижав крылья невозможного счастья, - всё же выпорхнул сквозь дверной проём в ванну, что бы вернувшись, быть может, навсегда очиститься от удушливой пыли серого одиночества.

И спустя всего полчаса под чутким руководством и при непосредственном участии Наденьки комнатку Уклейкина было не узнать. "Вот что значит женская заботливая рука: земля и небо", - мечтательно подумал он и ободрённый этим непреложным фактом, тут же, дабы не остыло железо для дальнейшей плодотворной ковки счастья, предложил:

- А что мы с вами всё "на вы" да "на вы"? - Давайте перейдёмте на 'ты'?

- Давайте, ой... - мило хикинула она, - ...давай.

- Может тогда чайку?!.. - как ребёнок, которому родители, наконец-то, разрешили посмотреть фильм для взрослых, обрадовался Володя.

- С удовольствием, Володенька, а я пока материал подготовлю: как, увы, не неприятно, но с этим странным делом Чёрта придётся разбираться, Борис Абрамович едва ли, не слёзно, меня умолял помочь тебе... с переводом.

- Ничего, теперь вдвоём мы во всём разберёмся!.. залихватски подмигнул он Воскресенской.

И полный мощи и надежды, курьерским поездом Уклейкин рванул через коридор на кухню. Однако невесть откуда взявшийся Крючков, словно наглухо отстающий от графика товарняк, на полных парах уже летел ему навстречу с подъездной лестницы сквозь порог, так никем и неприкрытый в суете сумасшедшего дня входной дверью коммуналки. Поскольку общий коридор не превышал утверждённые САНПИНОМ зауженные нормы, а приятели были весьма плотной комплекции, то они были обречены на столкновение, тем более что физический закон инерции на планете Земля ещё никто не отменял.

Друзья отскочили друг от друга на пол, как увесистые кегли, и каждый, ошарашено вытаращив глаза на очевидную противоположную причину столкновения, молча, с полминуты переваривал случившееся. Первым негласный анализ неожиданной 'аварии', не выдержав напряжённой тишины, прорвал Серёга:

- Ты чего ж, мил дружок, такой упругий, а?..

- А ты чего летишь, как угорелый?! - вопросом на вопрос парировал Уклейкин.

- Так меня только что следователь по твоему делу вызывал - полетишь тут!.. - сделал укол "рапирой" Крючков.

- И что?.. - настроение Уклейкина тут же рухнуло мрачной тенью вслед за его телом на пол коридора.

- Да ничего, собственно такого, конечно, - всякое бывает, но мог бы рассказать мне, с чего это тебя вдруг в милицию таскали ...друг я тебе или как? - обиделся Серёга, недовольно отряхиваясь и медленно поднимаясь на ноги.

- Друг, друг! - подскочил Володя и протянул ему руку, опершись на которую Крючков полностью поднялся и в чувствах обнял Уклейкина, как родного брата, каковыми собственно де факто они и были с детсадовских времён, сидя радом на горшках и совместно постигая бесконечно-разрастающуюся для них сущность бытия. И не 'таскали', а я сам пришёл... по повестке.

- То-то... - улыбнулся Серёга, а то стоишь перед следователем как, блин, этого козла хромого звали?..

- Чугунов, наверное? - подсказал не уверено Уклейкин.

- Точно, он, пёс... дотошный!

- Согласен, вредный дядька, - только он не хромал, вроде...

- Не, Вовка: ковылял за милую душу, как треснувшая табуретка нашего школьного трудовика.

- Странно, а утром он строевым шагам, как на параде чеканил...

- А... - снисходительно махнул Крючков рукой, - тут как раз ничего странного, - это ты, его, оказывается, мил дружок, покалечил... вернее Дзержинский...

- Что за дичь...как это? - фыркнул недоумённо Уклейкин.

- Элементарно, Ватсон, помнишь там у него на краю стола такой не слабый чугунный бюст железного Феликса стоял?

- Ну, был... вроде... - неуверенно согласился Володя.

- Вроде в огороде - а я сам видел, что он теперь с отколотым носом. Так вот, когда ты выходил из кабинета, то так хлопнул казённой дверью, что Эдмундыч всей пролетарской злостью спикировал аккурат на любимую мозоль майора. Это уж мне напоследок Чугунов в сердцах ляпнул.

- Вот, блин, теперь он ещё один ядовитый зуб против меня наточит... - опечалился Володя, - кругом засада...

- Да ладно, - перетопчется гусь лапчатый, тоже мне Мегре районного разлива. - Ну, так вот: стою я пред ним в кабинете, как кролик перед удавом, и не знаю, что и как лучше соврать, чтоб тебя не подставить случайно - ведь я ж ни сном, ни духом, что с тобой на самом деле приключилось... В общем, он, собака, меня и так и сяк пытает, - но, печёнкой чую - всё в молоко, аж красней варёного рака стал, болезный, от злости.

- Спасибо, Серёга, я никогда в тебе не сомневался - ты настоящий друг, а что до моего так называемого дела, то, если честно, я и сам ни хрена не понимаю: что, когда и как это было, если вообще было, сплошной бред какой-то.

- Гм...а, мне, майор, сказал, что, дескать, ты по дороге с моей свадьбы поколотил немца какого-то... и, вроде, даже улики есть, - насторожился Серёга, внутренне готовый принять любую горькую правду, но кровь из носу помочь попавшему в беду верному товарищу.

- Да липа всё это. Вот сам, Серёга, смотри. Я от тебя ушёл с синяками где-то в два ночи и при тебе же вот тут же в комнате рядом с диваном очнулся спустя почти двое суток. Так?

- Факт! ты ещё всё чёрта какого-то поминал почти по матушке перед пробуждением, как сейчас помню, и весьма убедительно должен заметить, - подтвердил, слегка иронизируя, Крючков.

- Погоди, не смейся... и до чёрта дело дойдёт, - таинственно понизил голос Уклейкин до шёпота и чуть ощетинившись, огляделся по сторонам, - тут, похоже, Серёга, без него не обошлось...

- Брось, брат, что за ерунда! ты ж фактически учёный человек, какой к ляду чёрт и прочая метафизика, может ты, дружище, просто болен или ещё что... - разочарованно отреагировал Крючков, думая, что Володя всё-таки чего-то не договаривает или путается.

- Серёг, блин, ты - спросил, я - ответил! Хочешь слушать - слушай, нет - до свиданья, - у меня дел, как песка в пустыне, - в свою очередь обиделся на недоверие товарища Володя.

- Ладно, ладно, чего ты сразу в штыки... - безобидно огрызнулся Крючков.

- Только, смотри, Серёга, - это строго между нами... - подчеркнул Уклейкин.

- Могила... зуб даю, - и Серёга, зацепив ногтём большого пальца передний левый резец, известным среди подростков характерным жестом, очертил в воздухе что-то типа знака Зорро из одноимённого фильма, убедительно подтвердив данное клятвенное слово.

- Так вот, когда ты ко мне пришёл, уж не знаю с чего: то ли с тяжёлого похмелья после твоей свадьбы, то ли ещё с чего - перед самым пробужденьем во сне мне действительно привиделся чёрт, вернее, я его - не видел, но так явственно слышал, что показалось что он реальный. Опять-таки во сне, ведь иное состояние, я, как человек фактически учёный, говоря твоими словами, отмёл напрочь, - ну, и в пух и прах разругался с ним, то есть с чёртом. А после виртуальной перепалки - пока остановимся на этом термине - я, совершенно заслуженно и по делу, послал его туда, куда обыкновенно русский человек от всей души посылает всевозможных гнид, а он, гад, в свою очередь пригрозился, что, теперь, мол, мне крышка - и все неприятности, которые только возможны в мире - отныне мои.

-Ну!? - перебил Серёга друга, нетерпение, которого, к разворачивающемуся странному сюжету перевесило предвзятость и неверие, сложившееся поначалу.

- Ну, и понеслась, блин, жизнь по кочкам! Ты ушёл, а к вечеру Петрович, с почтового ящика приносит повестку к следователю Чугунову, которая оказывается отчего-то прошлогодней. Затем выясняется, что это просто опечатка, и я, естественно, не явился в срок на допрос. Но в связи с этим, как ком с горы, вдруг, наезжает участковый и чудом меня не упекает на пятнадцать суток - спасибо дяде Васе - выручил. А когда через сутки я являюсь в кабинет майора, то он мне выкатывает обвинение от какого-то Карла, которого я, возвращаясь ночью от тебя, как бы ударил своим мобильным по его лысой голове! И при этом на телефоне будто бы мною сброшенном как улику в кустах на соседней улице обнаруживается его перхоть, а некий свидетель Копытов, любовавшийся в эту тёмную пору красотами Москвы, всё это видел и подтвердил! В итоге - мне повестка о не выезде из города и в скорости - суд. А я вот тебе, Серёга, крест даю, - ни черта не помню, как на автопилоте от тебя до себя на бреющем полёте дотащился, а что б ещё и такое - ни в жизнь. Ну, и как тебе, брат, такой расклад?!

- Да, извини, дружище, действительно жесть... - есть от чего тронуться...

- Ты это о чём?.. - как-то рассеяно переспросил Володя, целиком поглощенный злосчастными туманными воспоминаниями.

- Прости, не так выразился... - смутился Серёга, - Я имел в виду, что есть от чего голове кругом пойти...

В любой другой раз Уклейкин бы зацепился бы за подобный неприятный намёк пусть даже из уст лучшего друга, но сейчас, он фактически пропустил это мимо ушей, ибо, ему, было, совершенно необходимо выговорится, поделится с близким человеком горем, что бы стало хоть чуть-чуть легче. И лучшей отдушины, чем Серёга Крючков на тот момент времени во всей Вселенной не существовало.

- Вот и я про то... Так это ещё не всё... - выдохнул Уклейкин, безуспешно похлопав по карманам в поисках сигарет.

- Ну, не томи, Вовка, дальше-то что? - торопливо дал ему закурить Серёга.

- А дальше, - больше. Выхожу из милиции и прямиком к Лефортовскому парку дух перевести. Вдруг, у его центрального входа, как десантура с неба, - цыгане, которых, между прочим, я лет десять тут не встречал: шум, гам, "не погадать ли и вам" и прочий балаган. А через полчаса - бац! - обнаруживаю, что у меня ни паспорта, ни денег, ни часов...

- Конокрады блин! надо было сразу в милицию, - возмутился Крючков.

- Да погоди ты, какая милиция, я ж только от туда еле ноги унёс... ну, то есть только вышел, я имел в виду, и опять что ли в эти казематы: нет уж - дудки. Но это, Серёга, ерунда, главное, что паспорт с деньгами вскоре нашлись, я, оказывается, их выронил на скамейке в парке, когда пиджак снимал от жары.

- Да уж сегодня жжёт не по-детски, - согласился Крючков и словно бы в доказательство вынул из заднего кармана потёртых джинсов носовой платок и утёр им свой влажный от волнения и повышенной температуры лоб.

- Не перебивай. Так вот - хорошо, что мамаша с коляской их подобрала - она в парке рядом прогуливалась - и я с ней, спустя три часа буквально чудом встретился во дворе Сашки Подрываева, а то бы плюс ко всему - ещё и без документов остался.

- Да уж... без бумажки человек у нас... букашка, - философски согласился Крючков, но тут же спохватился, - а часы?..

- А часы пропали, прямо с руки... командирские, Петрович подарил... эх, до соплей обидно...

- Ну, это уж точно цыгане - к гадалке не ходи! - резюмировал грозно Серёга.

- Я тоже так думаю - она и подрезала, но и это, брат Серёга, всего лишь полбеды...

- Как это?! - совершенно искренне удивился Серёга, и даже насторожился, что случалось с ним редко.

- А так! Звоню я Сатановскому - это наш главный - с тем, что бы выпросить еще пару-тройку дней, что бы хоть синяки сошли, а он мне, как Гёте, блин, меж глаз наотмашь: а знаешь ли ты, мол, Володька, сукин сын, что по твою душу к нам в редакцию со скандалом чёрт приходил!?

- Как это?! - заклинило Серёгу, - не может быть - это типа... шутки что ли?

- Знаешь, Крючков, я теперь уже ни в чём не уверен, ...да только - этот чёрт, вроде как, предъявил паспорт, где черным по белому проштампована фамилия: Чёрт, а имя - Франц Карлович! Смекаешь, Серёга, - тот первый, который на меня заявление в милицию накатал, тоже Карлович, правда, Устин, но фамилия-то почти как у меня - Лейкин... - это ж форменный заговор какой-то...

- Да, дела... прям детектив какой-то психологический, - разинул от не притворного удивления Крючков, слипшийся рот и нервно вставил туда сигарету.

- Так я о чём тебе толкую - полнейшая, блин, засада. Дальше - больше. Карл I, ну то есть Лейкин, который телегу Чугунову накатал, требует с меня компенсацию в один миллион рублей за якобы понесённые им физические увечья и моральные страдания...

- Ни фига себе, губу раскатал, я, блин, банкам и то меньше должен!.. - опять оборвал возмущением Серёга друга.

- Вот-вот... - согласился с вопиющей несправедливостью Уклейкин и продолжил с негодованием выплёскивать из себя тяжёлые и мутные воды, загрязнённые необъяснимыми обстоятельствами последних дней:

- ...а Карл II, т.е. Чёрт, который к Сатановскому завалился вместе с адвокатом по фамилии Банкротов, - грозится всю редакцию по миру пустить, если я лично не напишу опровержение с извинением на свою статью, где по обыкновению, развенчал ряд мифов о Нострадамусе. Он, видите ли, согласно представленным документам ему чуть ли не прямой потомок и моя критика якобы причинила ему чудовищные нравственные страдания! Ну, что, скажешь, Крючков, хорош сюжетец?!..

- Бред какой-то... - только и выдавил из себя напрочь сбитый с толку Сергей, - разве такое может быть?..

- Всё-таки сомневаешься, а зря... этот, как ты говоришь, "бред" сейчас мне Наденька из редакции принесла, - пойдем, покажу... о, чёрт! - в пылу исповеди Володя совсем забыл о своём, оставленным в одиночестве, предмете тайной страсти и теперь не представлял, как из этого выпутываться. Однако, как это часто бывает в нашей жизни, всё устроилось само собой.

- Да верю я, верю, Вовка: просто всё это чрезвычайно странно и маловероятно, - попытался хоть как-то успокоить взволнованного друга Крючков, в том числе и уводом разговора в иную плоскость, - а Наденька... кто это?

- Э...это... - растерялся в конец Уклейкин, так и не решив, как поступить.

- Наденька - это я, Сергей, здравствуйте... - вновь белым лебедем выплыла она из прибранного гнёздышка Уклейкина в коммунальный коридор и протянула ему покрытую нежным бархатом загара руку.

- Ой, здравствуйте... - оторопел Серёга, не ожидавший, увидеть у лучшего друга столь красивую девушку и смущённо поцеловал её запястье. Володю при этом внутренне автоматически передёрнуло.

- Извините, мальчики, что я вмешиваюсь, но поскольку уж так получилось, что я невольно услышала твой действительно странный рассказ, Володенька, то, полагаю, что это, скорее всего, - обычные переутомление и нервы.

- Да, да...я, честно говоря, друзья, и сам склонялся к этой печальной версии, только... боялся себе признаться - все эти последние злоключения так измотали меня, что я, наверное, действительно болен... - грустно выдохнул Володя. Но на душе его стало, вдруг, светлее и покойнее от этого признания, ибо тяжесть мучительных сомнений разрядилась об сочувствие и участие самых близких ему людей на Земле.

- Володенька, даже если ты и болен, то это совершенно не опасно - уверяю тебя, - утешая, подошла она к нему вплотную и, взяв его ладонь, нежно погладила её, как испугавшегося котёнка. - У моей мамы есть старинная подруга, Ирина Олеговна - она великолепный врач-психотерапевт - и если б ты только знал сколько знаменитых писателей, артистов она привела в чувство, то не переживал бы так. И потом, ...ты должен всегда помнить, что с этого дня... - комок окончательно сформировавшейся любви подкатил к её тоненькому, как у молодой лани, горлу, и, не отводя, сияющих от проступающих слёз счастья, бирюзовых глаз от влажнеющих голубых глаз Уклейкина она дрогнувшим голоском, тихо добавила, - ...я не брошу тебя...

Сердце Володи, едва вновь не выскочило за физиологические пределы, отведённые для этого самой Природой, так как, от висков до пят, всю сущность его, Рождественской звонницей, пронзала столь долгожданная чудесная, радостная весть своеобразного Воскрешения: 'я не брошу тебя!', 'я не брошу тебя!', 'я не брошу тебя!'...

- И я, и я... тоже... - сами собой также тихо, словно птицы после зимы навстречу тёплому Солнцу весны спорхнули с уст его, возможно, самые важные и дорогие слова в жизни.

- Вот и отлично, обрадовалась она, - с трудом совладав с налетевшим бурей обжигающим волнением взаимной любви, которую уже было ничем не скрыть, - я сегодня же вечером с Ириной Олеговной созвонюсь, и завтра мы съездим в больницу...ты, Володенька, не против?..

- Конечно, конечно, да и Сатановский требовал медицинскую справку за мои вынужденные прогулы, - ни на миг, не отводя больше глаз с её волшебной красоты лица, ликовала Воскреснувшая к новой жизни душа Уклейкина, - я с тобой, милая, теперь хоть к чёрту на край Света!

- Нет уж: нам и своего Чёрта хватит, - чуть охладила она пыл Володи, обладая среди прочих привитых с детства положительных качеств ответственностью, памятуя о поручении главреда разобрать документы на немецком языке. - А на край Света... - почему бы и нет... - улыбнулась она так искренне, что со стороны могло показаться, что у неё в руках два авиабилета на мыс Доброй Надежды, остров Пасхи или ещё куда подальше.

Всё это время Крючков стоял, как вкопанный по самые провода телеграфный столб, разинув до не приличия рот и вытаращив очумелые зрачки, жадно улавливая каждый звук бессмертного диалога московских Ромео и Джульетты, в современной интерпретации. Будучи гораздо опытней Уклейкина в подобных вопросах, он тут же, безошибочно, словно своеобразный куратор сердец, про себя вынес абсолютно точный вердикт: 'это - любовь'.

С одной стороны он был несказанно рад за друга, что, наконец, и Володю поразила волшебная стрела Купидона, а не достаточно редкая и в основном пустая, очередная мимолётная шпилька, как правило, иногородней девицы, которая в Володе для себя искала скорее сугубо бытовую выгоду в виде московской прописки, чем искреннее, взаимное чувство. А с другой - было жаль того, что их, и без того, не частые, встречи 'по душам', теперь неминуемо станут заметно реже, чему неумолимо свидетельствовал его собственный, пусть пока и трёхдневный, опыт семейной жизни.

- Ну, милый, - взглянула на него Наденька, первой выйдя из завораживающего оцепенения, - а, где твой обещанный чай, на кухне? ведь мне ещё нужно претензию этого Чёрта разобрать, что б ты успел написать официальное извинение. - И вы, Сергей, присоединяйтесь за компанию.

- Да, да, там, конечно, - и Уклейкин, также выйдя из состояния заоблачного счастья, заглаживая пустяшную вину, широким жестом пригласил друзей пройти в коммунальный пищеблок, одновременно служащий любимым у русского народа местом самого плотного и откровенного общения на всевозможные темы, включая в первую очередь - запрещённые.

И чайная процессия, возглавляемая Воскресенской, тут же вереницей проследовала на кухню, где и разделилась на две неравные части. Наденька по-хозяйски сходу взялась за заваривание свежего 'Индийского', а, Володя, подобно прилежному пионеру, неустанно хлопотал вокруг неё; Крючков же, подойдя от нечего делать к огромному окну, внимательно прищурившись, с неподдельным интересом наблюдал режущую глаз непривычную нервическую суету жильцов.

- Слушай, брат, Уклейкин, а чего это все, словно скипидаром намазанные, носятся и шушукаются?

- А... так я вам ещё одну новость не сказал, пожалуй, это даже не новость, а настоящая 'бомба' и, кстати, не исключаю, что и тут без чертовщины не обошлось, хотя другого, скорее местечкового рода и порядка...

- Что... дом заминировали?! - попытался пошутить Крючков, нарочно скривив испуганную физиономию.

- Гм... можно и так сказать. В общем, наш дом признали аварийным... и всех расселяют в новые отдельные квартиры... - на удивление мрачно разъяснил ситуацию Володя.

- Ну!!! Поздравляю, дождались-таки! - аж подпрыгнул от искренней радости за друга Серёга.

- И я присоединяюсь к поздравлениям, Володенька... - солидаризировалась Воскресенская.

- Может, тогда по этому случаю, шампаньолы?! - я мигом сбегаю: сразу отметим новоселье и знакомство, а?! - весело подмигнул всем сразу Крючков.

- Эх, друзья... - рано радуетесь. И Уклейкин поведал всю трагическую подноготную принудительного выселения в Южное Бутово, включая решение несогласных с этим произволом властей жильцов организовать сопротивление посредством создания координирующего их действия народного штаба, в который его, оказав высокое доверие, выбрали всего три часа назад.

- Да, брат, ни понос, пардон, Надя, так золотуха... - зло подытожил текущее положение дел Крючков, с нестерпимой горечью понимая, что если не отстоять всем миром дом, то встречи с другом, отселённым за МКАД, могут фактически прекратиться.

- Так, говоришь, в 21:00 собрание? - решительно нахмурился Серёга.

- Да, - также решительно подтвердил Володя.

- Буду! - вбил финальный гвоздь Крючков. - А то, ишь, чинуши мордатые моду взяли - коренных москвичей из столицы вышвыривать: умоются, сволочи, я им, блин, устрою 17-й год! А сейчас, братцы, что бы вам не мешать разделываться с местными и прочими чертями - смотаюсь к себе, может чего эдакого и придумаю, да и супруге надо на глаза показаться от греха...

И Серёга, не прощаясь, по-английски, лишь чуть убавив громкость, но, не стесняясь особо в выражения, тем не менее, относительно тактично, вылетел разгневанной шрапнелью из тягостного напряжённого пространства, доживающей, возможно, последние дни старой московской коммуналки своего лучшего друга.

Глава 2

Оставшись одни, Надежда сразу же начала тщательно переводить с немецкого претензию Чёрта Володе, делая пометки и заостряя внимание на значимых с её точки зрения моментах. Уклейкин же в свою очередь, прилежно делая записи в блокноте, как, впрочем, и Воскресенская, одновременно думал о своей судьбе, которая за столь короткий срок щедро наградила его счастьем взаимной любви, чёрной полосой неизъяснимых обстоятельств и грядущей неопределённостью с жильём, которое, как известно, является едва ли не основой бытового корневища человека.

От этого фантастического житейского клубка мысли его путались и не выказывали обыкновенную стройность, убедительность и последовательность. Тем не менее, спустя полтора часа черновой вариант извинения всё же был готов и он, неохотно, ибо, пребывал далеко не в восторге от сухого текста, которым пришлось оправдываться, запинаясь и несколько злясь от этого на себя, прочитал его Наденьке:

'В связи с обращением в редакцию гражданина Чёрта Ф.К. с претензией на материал нашего журналиста Уклейкина В.Н. 'Нострадамус: вымыслы и реальность' от 16 мая с.г., в котором изначально обоснованно подвергалось сомнению сама возможность предвидеть грядущие события на примере 15-ой катрены (стихотворения) 1-ой Центурии, Лионского издания 1555 года:

'Марс угрожает нам ратной силой,

Он семьдесят раз вынудит проливать кровь.

Крах соборов и всех святынь.

Уничтожение тех, кто о них не пожелает слышать'...

...и учитывая, что вышеупомянутый Чёрт, согласно представленным нотариально заверенным документам архива города Монпелье является наследником знаменитого предсказателя Мишеля де Нотр Дама Прованского, пророчество которого с нашей стороны подверглись сырой критике, в той смысле, что, поскольку, до сих пор официальной наукой не представлены 100% доказательства того, что на Марсе не существует разумной жизни, и, следовательно, наличествует не нулевая вероятность 'кровавой' угрозы землянам 'ратной силой Марса' до 'семидесяти' раз включительно, то это означает: предсказание не является не сбывшимся как с юридической, так и с фактической точки зрения, ибо не указана конкретная дата его реализации, 'Вечерняя газета' и лично автор приносят Чёрту свои искренние извинения. Кроме того, в качестве жеста примирения, редакция за свой счёт готова предоставить заявителю стандартную колонку в газете для его интерпретации пока ещё не реализовавшейся 15-й катрены своего, безусловно, великого и знаменитого пращура, но, которая, возможно, сбудется в неопределённом будущем. Однако, в случае, если, впоследствии, у редакции и/или автора появятся, неопровержимые свидетельства обратного, мы, в свою очередь, оставляем за собой право на незамедлительное опровержение со всеми вытекающими юридическими и моральными обязательствами для господина Чёрта и его родственников'.

- Уф... - кисло выдохнул Уклейкин, - курам на смех: после таких вот извинительных опровержений либо коллеги по цеху засмеют либо в психушку упекут.

- А, по-моему, - начала его успокаивать Наденька, - вполне сносно... не смотря на очевидный бред всего происходящего - ведь формально ты написал всё верно, а для Сатановского - это сейчас главное... он тебе про выборы намекал?

- Прямым текстом так и сказал, мол, сейчас - никаких скандалов с газетой - предвыборная жатва на носу... - подтвердил Володя.

- Ну, вот... так что, не волнуйся, Володенька, у тебя и так переутомление: всё рано или поздно забудется, да и не думаю, что кто-то это воспримет всерьёз... скорее, как некий розыгрыш или шутку.

- Эх, Наденька, твои бы слова да Богу в уши, а то эти чёртовы метаморфозы - меня действительно до жёлтого дома доведут...

- Что бы ни случилось, милый..., я не брошу тебя, - повторила она гораздо твёрже, чем в первый раз, ставшие святыми для Уклейкина слова, которые вновь, словно чудодейственным исцеляющим елеем, успокоили изрубцованное жгучей неопределённостью метущееся сердце его: 'я не брошу тебя', 'я не брошу тебя', 'я не брошу тебя', - и добавила:

- А на счёт Бога, ты - прав, после того, как завтра съездим к Ирине Олеговне надо обязательно найти время и сходить в ближайшую же Церковь или... постой... - на секунду задумалась она, - вспомнила: тут недалеко в Карачарове храм есть, а там - Отец Михаил - школьный друг моего папы - настоятелем служит. - Удивительный человек: он родителей венчал, потом меня крестил, а уж как прихожане его любят за доброту и мудрость - это и вовсе словами не выразить. Всё: решено, рано утром в ближайшее же Воскресенье пойдем в Церковь - тебе надо обязательно поговорить с ним, исповедоваться. Если б ты только знал, Володенька, - всплеснула она восторженно руками, - какие порой чудеса случаются с людьми, которых измучили хворь и всевозможные злоключения после откровенных бесед с Отцом Михаилом... Я, надеюсь, ты не возражаешь, дорогой?..

Володя, который всего пару часов назад мог только лишь грезить о подобном отношении к себе со стороны бесконечно обожаемой им Воскресенской, сейчас пребывал в состоянии чем-то схожим с тем, в котором был, гадкий утёнок Андерсена преобразившийся в прекрасного лебедя; он уже совершенно не представлял, каким образом мог бы сбрасывать свинец проблем со своих крыльев без её чуткого участия. Все её, внешне очевидные и простые советы, были удивительно разумны, последовательны и своевременны, видимо, потому, что они исходили от ясного сознания питаемого полным чистой любви сердца. И Уклейкин помимо прочего, был совершенно очарован этим, крайне редким сочетанием качеств молодой красивой девушки, которая благодаря самому Провидению из миллионов мужчин, среди которых, несомненно, есть куда как более достойные, выбрала именно его.

- Что ты, Наденька... напротив, в моём положении - это твоё решение кажется очень своевременным, если не сказать, - и, возможно, единственным: спасибо тебе, я даже не представляю, что бы без тебя делал... - тут же признался он ей в только что сформировавшихся потаённых мыслях.

- Не стоит благодарностей, - тактично заметила она и чуть настороженно спросила, - а ты, Володенька, крещёный?

- Да... ещё с детства, - подтвердил он и сам себе задал вопрос: 'а ведь и в самом деле: как это я раньше сам не сообразил - это как раз то, что является, едва ли, не самым действенным противоядием от всякой потусторонней нечисти, если предположить, что она действительно существует...'

- Слава Богу, - обрадовалась она, - можно сказать, полдела сделано, а остальное от нас с тобою зависит, верь мне - всё будет хорошо...

- Я верю тебе, Наденька... и... люблю... - наконец материализовалось его святое чувство в слова и, покинув пределы его сущности, обрели ещё одно новое вечное и благодатное пристанище.

И её, женское сердце вновь и уже окончательным согласием дрогнуло, откликнувшись полной и безоговорочной взаимностью. Впитав в себя все его переживания, надежды и сомнения, Наденька, одёрнув штору, одарила Володю, небесным поцелуем такой божественной нежности, что он едва не потерял сознание от безграничного блаженства, равного, которому, пожалуй, нет во всём Мироздании со времени его сотворения.

Мгновенно вспыхнувшая обоюдная страсть уже было швырнула их, как очередную дань, к ногам Эроса, и они почти слились в не контролируемом мозгом хаотическом нежнейшем лобзании друг друга, как, вдруг, с улицы раздался душераздирающий вопль, резко оборвавший сей волшебно-интимный процесс, являющимся едва ли не самой сладостной составляющей Любви:

- Караул, шпионы!!!

И постепенно, как снежная лавина, также неудержимо начал ускоряясь, нарастать людской гул разноголосых жильцов, угрожающе окружающих эпицентр очередного происшествия, из которого перманентно можно было разобрать лишь весьма сочные и забористые непечатные тирады.

- Ну, что там, блин, опять стряслось?!.. - вздрогнул Уклейкин, в глубине души проклиная противный фальцет неугомонной старухи Звонарёвой, который он, вынужденно, запомнил, как некий символ вопиющего облома, до конца дней своих.

- Не знаю... - также растерялась Надежда, с трудом сдерживая схожие с Володиными эмоции крайнего возмущения столь бесцеремонно вторгшимся безумным воплем в их сугубо личную и почти полностью состоявшуюся интимную жизнь. - Но, вероятно, на надо помочь...

Уклейкин, категорически недовольно подошёл к окну, и, увидев, как возбуждённые соседи во главе с неутомимой бабой Зиной окружили двух представительных дядек внушительной комплекции и что-то настойчиво добивались от них. Таким экстренным образом выдернутый, как не дозрелая морковка из грядки, из сладострастного ложа неги любви, он вынужденно вспомнил, что среди прочего является действующим членом народного штаба. И в этом новом качестве был оставлен для связи и наблюдением за складывающейся вокруг дома обстановкой. Невыносимое в данном контексте чувство общественного долга, путь и с микроскопическим преимуществом, но на удивление одолело природный инстинкт:

- Придётся мне, Наденька, всё же спустится во двор, - похоже, запланированное через полчаса собрание началось досрочно и стихийно с какого-то ЧП...

- Я с тобой, - решительно сказала Воскресенская, и они, быстро приведя себя в порядок, смело отправились навстречу неизвестности.

А пятью минутами ранее случилось вот что. Зинаида Ильинична, будучи назначенной, начштаба караулить во дворе всевозможные новости, слухи и подозрительности, стойко выполняла поручение. Оправдывая высокое людское доверие, она часа два к ряду периодически меняя дислокацию в густо посажёных кустах, старалась быть незамеченной и, подобно всепогодному военному локатору космической разведки, несмотря на возрастную глухоту, удивительным образом улавливала любые, даже нарочито приглушённые разговоры, не находя в них, впрочем, пока ничего криминального.

Вдруг, её пристально прищуренный и менее слеповатый правый глаз усиленный диоптриями узрел у первого подъезда двух, не внушающих ей никакого доверия, типов. Плотные мужчины лет 30-ти, в чёрных костюмах и очках, словно однояйцевые близнецы, смахивающие на вражеских агентов вроде 007, недобро озираясь по сторонам, и что-то молча, и усердно пришпиливали к дверям. И, Звонарёва, словно полжизни доблестно отслужив в спецназе ГРУ, лихо, преодолевая скамейки и кустарники, в три секунды предстала пред ними с резонными вопросами: 'Вы кто такие, внучки, и чего тут трётесь?!'

Незваные агенты, презрительно взглянули на полоумную старуху, как им изначально показалось, и один из них, видимо старший, необдуманно бросил ей, как обглоданную кость дворняжке: 'Не твоё дело, бабка...' - о чём впоследствии оба горько сожалели.

'Какая я вам, ироды, бабка!' - ощетинилась Звонарёва, - 'повторяю: а ну-ка колитесь живее, бугаи: кто такие и что вы у нас без разрешения на дверях развешиваете, пока я не осерчала!'

'Смотри-ка, 'Круглый', а старуха-то с норовом - дай-ка ей буклетик, что б не нудила и пусть валит отсюда по-тихому', - распорядился он же.

- Легко, 'Сытый', - и хамоватый помощник с чванливой ухмылкой протянул неудержимо закипающей Ильиничне рекламный проспект, в котором цветные фотографии новых домов на фоне окружающих их густой зелени леса сопровождались восторженными комментариями, из которых выходило, что самое лучшее место на Земле для проживания - это, безусловно, Южное Бутово.

Не смотря на более чем почтенный возраст, обветшалому серому веществу бабе Зине хватило две-три секунды, чтобы разгадать коварный план быковатых типов, которые намертво пришпиливали огромными кнопками к двери красочные плакаты и собирались бесплатно раздавать буклеты всем жильцам дома. Кроме того, возмущённую душу её невыносимо жгла обида, что клятый и неуловимый Родригес так и не ответил собственной головой за надругательство над бедной Луизой, несмотря на все усилия благородного Дона Карлоса. Всё это спрессовалось в 'пластид' негодования и требовало немедленного выхлопа. И взрыв праведного гнева не заставил себя долго ждать, оглушительно прогремев на весь двор чуть вышеупомянутым, душераздирающим воплем: 'Караул, шпионы!!!'

Володя и Надя подошли к очагу противостояния в тот момент, когда уже человек тридцать хмурых жильцов, плотным кольцом обступив пришельцев. Все они, пока ещё относительно мирно, требовали от залётной парочки документов и объяснений, хотя и так было понятно, что навязчивой рекламой их склоняют как можно скорее получить ордера и, оставив навсегда родное Лефортово, переселится до конца дней своих в Южное Бутово. Именно это обстоятельство умышленного подталкивания сродни пинку под зад, собственно, особенно и озлобляло и без того возбуждённых людей.

'Ишь что, бандиты, удумали!', 'Торопятся, суки!', 'Да купил наш дом олигарх какой-нибудь - вот и шестёрки и суетятся, падлы!', 'А связать их - и всех делов - пусть колются, гады, что, блин, и как!..' - разрывались над бурлящей человеческой массой справедливые снаряды объяснимого гнева.

Но, несмотря на подавляющий численный перевес жильцов, никто из них пока не решался идти в рукопашную. Впрочем, и быковатых типы, серьёзной наружности, уже не выказывали пренебрежения, как поначалу к бабе Зине, а вели себя подчёркнуто вежливо и сдержанно, дабы ненароком не спровоцировать физический конфликт, исход которого, высоковероятно, был бы не в их пользу. И видимо поэтому, один из них, тот, которого 'Круглый' назвал 'Сытым', уже что-то нервно шептал по мобильному телефону, стараясь быть не услышанным окружающими.

- Небось подмогу, собака, вызывает, - предположил бывалый Егорыч, авторитетно возглавляющий известную всей окрестности весёлую троицу, которая традиционно занимаясь вечерней дегустацией портвейна в противоположных подъезду кустах, едва ли не первой откликнулась на сигнал тревоги Звонарёвой.

- Ага, вон как скукожился, бычара, - согласились не разлучные с ним "оруженосцы" Коля и Толя, пошатывающееся, как на незримом ветру пожухлая осока, и, обильно отравляя и без того не свежий московский воздух, ни чем уже не изводимым амбре.

- Жору! Надо позвать Жору... - осенило сметливого Степу-слесаря, в правой руке которого недобро раскачивался увесистый полуметровый разводной ключ.

- Точно - зовите Жору, едрёныть! - поддержал отличную идею Егорыч, изрядно отхлебнув портвейна, что бы, в случае чего, использовать бутылку как подручное средство борьбы с врагами, ни пролив, в пылу возможной битвы, ни капли драгоценной жидкости.

- Жора, жора!!! - задрав головы в район третьего этажа, с надеждой и не без гордости за наличие богатырского вида соседа, как на стадионе, начали дружно скандировать, предвкушавшие скорую и безоговорочную победу, жильцы.

- Ну, чё?!.. - нехотя, ибо только что вернулся со смены, с нанизанной на вилку огромной надкушенной котлетой, с трудом протиснувшись в распахнутое масштабное окно коммунальной кухни, ответил он.

- Жорик, глянь, родненький, что делается: провокаторы засланные, - народ смущают! - точно сформулировала суть происходящего Звонарёва.

- Ща, баб Зин, спущусь... - буднично ответил Жора Коловратов, - ведущий забойщик метростроя. Будучи человеком добрым и воистину выдающихся форм с неимоверной силой, он за эти впечатляющие редкие качества был наречён местной детворой уважительно Ильёй Муромцем.

Доселе непроницаемые лица двух 'рекламодателей' тут же заметно посерели. И засланная агентура пока ещё неизвестного заказчика, инстинктивно прижавшись, друг к другу, медленно попятилась к двери подъезда. И если бы не раздавшаяся вдруг сирена милицейского бобика, показавшегося в арке двора, то один Бог ведает, во что бы выплеснулось нарастающее противостояние.

- А, ну, граждане, разойдись! - сходу грозно рыкнул участковый, грузно вывалившись из машины вместе с двумя округлыми сержантами, из оттопыренных карманов которых на радость голубям обильно просыпались семечки.

- Ты, погоди нукать, Михалыч, - узнал бы сначала, что у нас тут делается! - сходу тормознула его, вошедшая в раж, баба Зина.

- А, ты, я смотрю, Звонарёва, всё не угомонишься: гляди у меня - загремишь на старости лет на 15-ть суток.

- А ты меня не пугай, мне немного уж пугаться осталось, - как в битве за Москву, стояла на смерть Ильинична, - совсем ослеп от власти: мы тут провокаторов поймали, а ты их, стало быть, выгораживаешь?!

- Да какие мы провокаторы, командир, а бабка эта... наглухо полоумная, - наконец, вышел из минутного оцепенения 'Круглый', - просто плакаты развешивали, а эти, - он обвёл восстановившим уверенность взглядом возбуждённых жильцов, - как с цепи сорвались, блин: документы им покажи, да всё расскажи. - Ещё и угрожают... - добавил 'Сытый' совсем тихо, вновь упавшим голосом, заметив как из соседнего подъезда, неспешно раскачиваясь, как огромный перегруженный нефтью танкер, приближался Жора-Илья Муромец, в едва заметной на выпуклом мускулистом теле майке 65-го размера и неприветливо чадя 'Беломором'.

- Я тебе покажу, бандит, "полоумная"! Ты у меня, гнида, кровью харкать будешь, я партизанкой эшелоны под откос с фрицами пускала, а уж вас, христопродавцев, как клопов, самолично раздавлю! - всерьёз завелась баба Зина в ответ на оскорбление.

'Так их, Зинаида!', 'Молоток, Ильинчна!', 'Кремень, а не бабка!..', - одобрительным гулом пронеслось невидимое напряжение в перегретый эфир. И жильцы, сплотившись плотным поукольцом, социализировано сделали шаг к непрошеным хамам.

- Ну, я ж говорил, капитан, что по ней дурдом плачет... - ещё менее уверено ответил 'Сытый', которого до глубины души поразило неожиданно-слетевшее с уст внешне безобидной бабуси крайне грозное и, что более всего странно, - весьма убедительное: 'кровью харкать будешь'.

- Ты бы, болезный, бабушку-то нашу не обижал... не надо, - холодно заметил ему, наконец пришвартовавшийся к колыхающейся толпе Жора Коловратов, медленно затушив папиросу о свою безразмерную мозолистую ладонь, вызвав у окружающих чарующую смесь ужаса и восторга.

- Стоп, стоп, стоп! - тут же смекнул участковый, почувствовав несорванными погонами, что дело начинает принимать неуправляемый оборот. - А ну-ка, ребята, покажите-ка всё-таки документы... от греха.

'Вот это правильно!', 'Давно бы так!', 'Ещё бы в кутузку их!..' - прокатилась над эпицентром разворачивающихся событий, в целом одобряющая действия участкового, народная волна эмоций.

- Да, не вопрос, командир, - и оба быковатых типа самодовольно протянули ему красные, украшенные позолоченной вязью, внушительные корочки.

- Так-с... Караваев и Шаров - помощники независимого депутата московской городской думы Лопатина Петра Петровича... - зачитал вслух капитан Потапчук содержимое корочек.

- Ну, теперь понятно, откуда руки к нашему дому растут, - быстрее всех сообразил Уклейкин, - продали нас с потрохами олигарху! - вспомнив, как Сатановский характеризовал недавно данного 'слугу народа' на одной из редакторских летучек, как очень влиятельного в строительстве бизнесмена.

'Вот ведь, ироды: совсем страх потеряли!', 'Пропал дом!', 'Как холопов, суки, нас торгуют!..' - вновь начали угрожающе разрываться осколочными фугасами гневные чувства жильцов.

Пока разгневанные люди обильно, ёмко крестили, на чём свет стоит продажную власть и воров, участковый, подойдя вплотную к помощникам депутата, вернул им документы и что-то шепнул 'Сытому', который оказался Караваевым и старшим Шаровым ('Круглым'). После чего сомнительная по виду парочка, сбросив, словно улики, на скамейки рекламные буклеты, быстро ретировались восвояси, сдавленно изрыгая из себя нецензурные выражения в связи с не выполненным до конца заданием высокопоставленного шефа и, более чем, прекрасно понимая, какого свойства из этого залёта их ждёт завтра 'гешефт'.

-Так, граждане!.. - продолжал, как мог, понижать напряжение капитан, убедившись, что помощники депутата Лопатина поспешно скрылись в арке, - конфликт улажен и прошу, незамедлительно разойтись по домам.

- Э... товарищи, порошу не расходиться! - на правах члена штаба в пику Потапчуку, начал в свою очередь удерживать соседей Уклейкин. - Напоминаю, что примерно минут через десять у нас состоится запланированное штабом общее собрание.

- Не понял?! - искренне удивился капитан тому крайне возмутительному для него факту, что какой-то наглец посмел ему перечить и, обернувшись, узнал Володю:

- А... журналистишка, кажется?!.. - сержанты напряглись, сплюнув семечки, почувствовав в голосе начальника знакомые нотки раздражения, - опять воду на моём участке мутишь?!

Уклейкина словно бы торкнуло от вновь, как и накануне, презрительно брошенного в его сторону, словно дуэльную перчатку в лицо: 'журналистишка'; и он опять начал согласно известной черте характера уверенно закипать, тут же вспомнив и о данной самому себе и всем клятве доказать, что он 'не кишка тонка':

- У нас народный сход начинается, и вы, как представитель исполнительной власти, не смеете мешать реализовывать нам конституционное право на свободное собрание.

'Вот-вот!', 'Правильно, Володька! - жги их, чертей', 'Совсем оборзели, оборотни в погонах!' - пронеслась очередная канонада народного возмущения, взрывная волна от которой, на сей раз прошлась по призванной их защищать, милиции.

- Э!.. потише там: я за оскорбление и привлечь могу, - бросил, словно парализующую успокоительным газом гранату, грозное предупреждение в возбуждённую толпу жильцов участковый. - А тебя, правозащитник липовый, - он снова нарочито подчёркнул последние два слова в ярко отрицательном смысле, - за организацию незаконного митинга в Москве могу эдак годика на три привлечь... - будешь в Кандалакше пенькам на зорьке зачитывать их права!

Потапчук уже победоносно предвкушал усмирительный эффект от обкатанного веками на населении метода вербального устрашения оного. Но вдруг, подобно известной всему миру советской ракетно-зенитной установки 'ГРАД' сверхточно и уничижительно в ответ ему прилетела, тирада которую он совершенно не ожидал услышать ни во сне, ни наяву, ни тем более публично:

-Вы, капитан, в своём уме?! Вам же русским языком сказали: не препятствуйте свободному волеизъявлению граждан... или звёздочки на погонах жмут?! - совершенно невероятные по своей наглости слова услыхал в свой адрес, на глазах краснеющий участковый, из прекрасных уст Воскресенской, которая для пущей солидарности специально взяла Володю за руку.

Никогда ещё за все двадцать лет, в целом безупречной службы Семён Михайлович Потапчук, не был так прилюдно, как сопливый мальчишка, отчитан; даже из лужёных глоток вечно недовольного начальства его барабанные перепонки не огорчали подобные обидные эпитеты, а потому, растерявшись, он не нашёлся возразить что-либо адекватное унизительному моменту, кроме как личностное:

- А ты кто такая?..

- Во-первых: не 'ты', а 'вы', - извольте соответствовать пока ещё офицерскому мундиру. Во-вторых: я, гражданка Российской Федерации, общественный деятель и так же, как и Владимир, журналист... или вам, пока ещё капитан, этого недостаточно для осознания должностного соответствия происходящего текущему законодательству... или мне ещё добавить?..

Эти слова, произнесённые хрупкой никому неизвестной девушкой, произвели на всех неизгладимый эффект и подобно грому накалили атмосферу до предела, которая по всем законам физики обязана была неминуемо разрядится репрессивной молнией со стороны окончательно покрасневшего участкового. Все действующие лица, как в театре, затаились в предвкушении неминуемой драматической развязки, но... в этот раз - сама Природа сделала исключение, ибо, не смотря, на нанесённую публичную обиду, Потапчук был опытным участковым и вполне разумным человеком. Он понимал, что два журналиста на один конфликт было уже перебором, и ненужная огласка действительно могла угрожать его карьере, тем паче, что симпатии агрессивных жильцов были явно на противоположной стороне: и он, благоразумно отступил, сбавив обороты, пытаясь неуклюжей шуткой всё-таки разрядить обстановку так и не выйдя из состояния некоего замешательства:

- Прокурор нам всем добавит... если что. Поступил сигнал - мы отреагировали: так что, граждане, - всё по закону.

- Ладно, Михалыч, не серчай: ты к нам - по-человечески, и мы к тебе по-людски... - примирительно икнул Егорыч, предварительно, на всякий случай, отставив опорожненную бутыль портвейна за скамейку.

- Да что я... - пожал капитан в знак примирения по-простецки погонами и сочувственно повёл густыми бровями. - Работа, братцы, такая... - оправдывался он, заметно стушевавшись перед возбуждённым и не довольным народом, хотя, сердцем всегда был с ним, ибо, и сам, будучи коренным москвичом, жил в схожем соседнем доме, судьба которого висела на волоске расселения уже с четверть века. И, исходя из складывающейся обстановки, высоко вероятно, что и ему грозила незавидная судьба вынужденно осваивать новое место для проживания где-нибудь за МКАДОМ. - Что ж я не понимаю как обидно, когда нас, местных из центра к чёрту на рога высылают...

-Так, стало быть - ты с нами?! - аж взвизгнула от потенциальной подмоги в виде сразу трёх милиционеров бабка Зинаида, - вливайся тогда, соколик, со своими орлятами к нам в ополчение, - нам сейчас бойцы с пистолетами позарез нужны.

- Э... э!.. - что ещё за 'ополчение', что за 'пистолеты', вы, меня тут точно под сокращение штатов подведёте?! - всерьёз насторожился он военной терминологии совершенно неожиданного предложения капитан, выйдя из как бы оцепенения.

- А вот наш начштаба всё и растолкует, - с радостью кивнула Звонарёва на уверенно приближающегося к ним Шурупова, который, словно бы проверяя, нет ли за ним шпионского хвоста, - периодически и с подозрением оглядывался через левое плечо назад.

- Здравствуйте, товарищи, и благодарю за организованность! - через пять минут, как и договаривались, ровно в 21:00 начнём наше общее собрании, - сходу принялся Петрович к исполнению своих обязанностей. - Уф... еле успел... - чуть отдышался он. - Зато с ветеранской поддержкой вопрос решён крайне положительно. - А ты, Михалыч, что тут: решил нас поддержать в роковую минуту? - молодца, так держать, народ это запомнит!

- Погоди, погоди... Петрович, - тут же прервал его, насторожившись, участковый. - Пока ты там к своим ветеранам бегал, тут дело чуть до рукопашной не дошло... - вот мы на вызов и прибыли: хорошо успели, а то бы я всю вашу партизанскую компанию в околоток упаковал, особливо вон тех, - он недобро кивнул фуражкой в сторону решительно настроенных Володи и Наденьки, - правозащитничков...

- Уж, не с теми ли двумя хмурыми бугаями в костюмах, которых я встретил у арки, рядом с чёрным джипом чуть буча не случилась? - спросил наблюдательный начштаба.

- С ними, с ними... с помощниками депутата... - было, начал участковый прояснять драматическую суть текущего момента, как в свою очередь был мгновенно и бесцеремонно оборван Звонарёвой, которая просто-таки невыносимо жаждала лично донести всю подноготную случившегося ЧП начштаба. Словно диктор центрального телевидения, предваряя очередную серию мыльной оперы, она, крайне быстро, но ярко и не стесняясь в выражениях, во всеуслышание пересказала Петровичу, едва ли, не речитативом, содержание - предыдущих.

Пересказ её был столь неожиданно подробен и сочен, что ошалевший от неслыханной дерзости капитан сразу же забыл о таком к себе презрительном отношении, ибо, словно бы он вновь вместе с восхищенными жильцами пережил чрезвычайно взрывоопасные события 15-ти минутной давности.

-Ну, Зинаида Ильинична, ты даёшь, прям как Левитан, - крайне одобрительно удивился Шурупов. - И как, от имени начальника штаба, лично от себя и от лица всех присутствующих товарищей объявляю тебе за проявленную бдительность и мужество, - благодарность!

- Служу Советскому Союзу... и трудовому народу! - не задумываясь, выпалила она в ответ первое, что ей вспомнилось, и, горделиво улыбнулась единственным зубом, который, как золотая звезда с серпом и молотом, победоносно сверкнул в лучах московского заката.

Люди, в первую очередь среднее и старшее поколения, одобрительным гулом откликнулись на подзабытые в эпоху убийственных перемен 90-х священные слова, которые ранее вызывали чувство искренней гордостью за великую Родину и зажигали их сердца на подвиги и свершения ради её благополучия и безопасности. Как равно и неподдельный трепет всех её врагов и завистников.

А расчувствовавшийся ностальгией по легендарному прошлому капитан едва не отдал честь Звонарёвой, и, впервые застеснявшись своей милицейской формы, отводя глаза, буркнул в усы:

- Ну, ладно, вы тут это... особо не шумите... - и, грузно сев в уазик с молчаливыми сержантами, от которых остались лишь две кучки шелухи семечек, задумчивый покинул двор.

Глава 3

К 21:00 к подъезду подтянулись почти все жильцы дома, их родственники и даже близкие друзья среди которых, как и обещал, был Серёга Крючков, решивший для себя, что сделает всё, что бы его лучший друг жил, как с детства - рядом, а не у чёрта на куличиках. Хватало и зевак из соседних домов, которые узнав о потрясающей новости, прониклись пока сторонним участием, но внимательнейшим образом отслеживали ход исторических с точки зрения среднестатистического обывателя событий, ибо, повторимся: вопрос жилья, а тем паче отдельного и нового - есть наиважнейшая составляющая бытия человека любой национальности, политических убеждений и вероисповедания.

Пару минут посовещавшись с Уклейкиным и Варварой Никитичной по ведению предстоящего собрания, Шурпов, бойко взобравшись на скамейку и нарочито встав сандалиями на провокационные рекламные буклеты, выкинув правую руку вверх, как пролетарский вождь всех угнетаемых распоясавшейся буржуазией народов, искромётно начал:

- Итак, товарищи, мы только что убедились, как прихвостни доморощенного олигарха Лопатина, без объявления войны, первыми вероломно начали против нас агрессивную информационно-психологическую атаку! И теперь, когда фактически вскрылась истинная цель - я не побоюсь этого слова - вора-депутата: захват наших дома и земли с предварительным выдворением нас за пределы родного Лефортово, а на освободившемся месте отгрохать ради очередных барышей какой-нибудь бордель или супермаркет, - я - спрашиваю вас, братья и сёстры. Готовы ли вы, как в 41-м, дать достойный отпор ворогу, дабы дети наши и внуки - прямые наследники по праву и крови - жили на этой московской земле настоящими хозяевами: счастливо и долго, в свою очередь, передавая её, как зеницу ока, своим потомкам?!!

- Да!!! Готовы!! Хрен им! - дружно громыхнули, как на митинге, стиснутые общей проблемой и зажигаемые речью начштаба нестройные ряды жильцов и им сочувствующих.

- Спасибо, друзья, иного не ждал от наследников неувядающей славы отважных отцов и дедов наших! - и невольная слеза благодарной гордости скупо проступила из тщательно прищуренного правого глаза Шурупова, не оставшись незамеченной искренне внимающим ему жильцами-соратниками.

И сердца их тут же откликнулись оратору в такт теплой волной глубокого сочувственного уважения, которую Василий Петрович буквально ощутил всем существом своим:

- Ещё раз спасибо, друзья... Однако на собственной шкуре зная методы давления на не согласных с похотями сросшегося в алчный спрут беспредела и безнаказанности власти и барыг, обязан, товарищи, честно предупредить вас, что предстоящая схватка, вероятнее всего, будет жёсткой и затяжной. Поэтому, все те, кто не готов ни морально, ни даже и физически к изнурительной борьбе по отстаиванию своего права жить там, где жили наши предки и родились мы, ещё раз подумайте до утра и примите ответственное решение! Уверяю, что из уст оставшегося к решительной битве народного ополчения с клятыми капиталистическими супостатами, - никакого осуждения не будет, ибо у каждого могут быть свои мотивы! Да и юридически вы вправе поступить, так как считаете нужным: вот Варвара Никитична, как наш опытный юрист, подтвердит.

После последних предостережений три-четыре руки неуверенно протянулись за буклетами, тут же быстро спрятав их за взмокшими от внутренней борьбы между страхом неизвестности и гарантированной, пусть и на краю новой Москвы жилплощадью, спинами. Но Василий Петрович и глазом не повёл, продолжая твердо и последовательно свою пламенную речь:

- Как фронтовик, прошедший с кровавыми боями до Берлина, добавлю, что колеблющийся соратник порою хуже врага, ибо в самую важную минуту он может дрогнуть и, создав, например, панику, подорвать изнутри весь отряд, всё наше правое дело! Поэтому, думайте, товарищи, и ещё раз думайте!

Со скамейки исчезли ещё пара буклетов, но Шурупов продолжать растапливать сердца соседей железным глаголом, выкованным богатейшим жизненным опытом и на бесчисленных публичных собраниях общественно-политического движения 'За Родину, за Сталина', активным членом которого, напомним, он являлся:

- Те же из вас, чей дух, совесть и бытовые обстоятельства позволяют до конца исполнить свой гражданский долг - прошу для начала подписаться под коллективным воззванием во все возможные инстанции и СМИ, составленным активом штаба у товарища Стечкиной Варвары Никитичны. И один было взятый буклет, в порванном виде, подобно одному из штандартов разгромленной фашистской дивизии, пал обратно на скамейку к сандалиям Начштаба, как пред мавзолеем Ленина на параде Велико Победы в Отечественной войне 24 июня 1945 года.

Воодушевлённые зажигательной речью начштаба жильцы, в основном мужчины, потянулись к юристу на подпись, робко одёргиваемые сомневающимися супругами. И лишь Агнесса Моисеевна с Трындычихой, криво улыбаясь, в стороне от собрания, негромко о чём-то судачили меж собою, взывая у зоркой бабы Зины зуд нервного гнева от их предательского с её точки зрения проступка. Губерман же, - страстный игрок всевозможных сомнительных заведений типа казино и бирж, где законно можно в минуту лишиться собственных сбережений, и который, также как и Стуканян и Сорокина, овладев днём смотровым ордером - отсутствовал, вновь, по-видимому, канув в неизвестность бесконечность азартного бытия.

- Далее, товарищи, - продолжал чётко вести народный сход Шурупов, - надо доизбрать, штаб; есть ли достойные кандидатуры?

- Жорика! - они, ироды, от одного его вида заикаться начнут! - возопила, вошедшая в сладостный вкус остросюжетных перипетий Звонарёва, которая была искренне разгневана удушающей жизнь перспективой навсегда, покинуть, родное Лефортово, и проверенных годами соседей, - твердо, про себя решив, заняться общественно-полезной деятельностью.

- Ты как, Георгий Иванович, не возражаешь?.. - уважительно поинтересовался Василий Петровичу у чадящего папиросой, как небольшая городская ТЭЦ, богатыря-забойщика метростоя.

- Не... повоюем ещё, дядя Вась... - только и обронил он в знак согласия, громко похрустев костяшками пальцев на выдающихся кулаках, чем, как в цирке, вновь вызвал у ошарашенной публики вздох благоговейного восхищения.

- Ну, и... З... Зинаиду в штаб за мужество и б... бдительность! - быстро посовещавшись, дружно двинула очередную кандидатуру, колыхающаяся в полный штиль неразлучная тройка (Толя, Коля и Егорыч), внутренности которой одновременно жгли речь начштаба и алкоголь, с тем ещё расчётом, что на радостях боевая пенсионерка одарит их похмельным рублём, а то и двумя.

'Точно!', 'Если б не она!..', 'Огонь бабка!', 'С мертвого не слезет!..' - парадным салютом засверкали над Звонарёвой хвалебные вспышки - эпитеты благодарных за её отважный поступок людей.

- Вот она, Ильинична, народная слава: молодец, так держать! - присоединился к поздравлениям Шурупов, - теперь и я не возражаю.

Счастью бабки Зинаиды не было никакого вменяемого предела. Она, о, Боже! даже заочно простила клятого-переклятого ею душегубца Родригеса, ибо сериал всё равно завтра неизвестно чем закончится, а вместо него, наконец-то, уже сейчас начнётся настоящая реальная жизнь, которая растворит в своей бурной пестроте её серые дни одиночества.

- Итак, товарищи, считаю, что оперативный штаб вполне укомплектован и пока идёт сбор подписей, ещё раз довожу до вашего сведения, что мне удалось договориться со своими одно партийцами о том, что в случае необходимости нас поддержат людьми и транспарантами, ибо, скорее всего, без массовых митингов протеста не обойтись.

'Молодец, Петрович!', 'Прям, генерал!', 'Кутузов!..' - тут же пролетело одобрительно над собранием.

- Но, предполагаю, что этого будет недостаточно: так как нас, боевых ветеранов, с каждым часом, увы, - всё меньше и меньше...

Люди чуть нахмурились, потупив глаза, и сочувственно промолчав, ещё более внимали речи своего авторитетного лидера:

- Поэтому призываю всех вас завтра же предварительно переговорить со своим кругом друзей, приятелей, коллег по работе, спорту и другим интересам с тем, что б в решающий момент максимально массово вступить на защиту нашего права жить там, где мы родились и пустили корни наши предки, геройски положившие за это свои жизни! Ещё раз повторюсь: наша сила - в единстве! и чем больше нас будет, тем труднее будет продажной власти поставить нас на колени! Вспомните, товарищи, великие слова страстного борца с несправедливостью поэта Серхио Ортеги, которые в драматические моменты истории сплотили не только чилийский, но и иные народы мира, отстаивающие свои право на свободу и независимость: 'Когда мы едины - мы непобедимы!!!'

Люди, растерянность которых в последние годы безнадёжного лихолетья порой доходила до отчаяния, буквально на уровне инстинкта самосохранения почувствовали ту, видимо, неистребимую в человеке волю к достойной жизни, порядку, самоуважению и одновременно - сострадание к ближним своим, что с сотворения Мира отличало его от зверя. А уж у русского человека с обострённым чувством к воле и справедливости - тем паче.

И они - каждый в отдельности и все вместе, самой плотью чувствуя, эту неувядающую силу вечного сопротивления бренному унижению со стороны так называемых вершителей их судеб - внутренне, душевно и духовно, сплотились, полностью солидаризируясь со справедливыми словами Василия Петровича. В это вдохновенное мгновение они уже были ни жильцами, ни соседями, ни обывателями, а именно - людьми, - достойными этого высочайшего в природной иерархии звания.

- И последнее, товарищи, - предлагаю организовать круглосуточное дежурство по охране нашего дома от всевозможных провокаторов из расчёта - один человек от подъезда, ибо, бдительность - это наш щит, а единство - меч праведного возмездия!

На этой высокой ноте Шурупов закончил народный сход и взволнованные люди, перегруженные эмоциями и навалившимися вызовами времени, начали медленно расходиться по квартирам, что б на семейном совете ещё раз взвесить все 'за' и 'против' воистину судьбоносного выбора. Дилемма, как всегда случается в переломные моменты жизни, была внешне крайне проста, но именно эта кажущаяся очевидная лёгкость приводит к невыносимо тяжёлой внутренней работе любого человека, которому предстояло в короткий срок принять роковое решение. На кону изменчивой фортуны, переливаясь в лучах тревоги и грёз, стояли, ожидая 'жребия', лишь два условно счастливых выбора в зависимости от тайных желаний того или иного претендента:

1. затяжная борьба за право достойно жить в Лефортово с совершенно непредсказуемым исходом неизвестно когда;

2. новая отдельная квартира в Южном Бутово прямо сейчас.

Одним словом, подавляющему большинству жильцов дома 13 по Красноказарменной улице Москвы предстояло пережить возможно одну из самых тяжёлых ночей в их и без того далеко не лёгкой жизни начала XXI века новой России. Впрочем, как относительно верно говорится, - а кому сейчас легко?..

Последним эпицентр собрания покинул Крючков, в голове которого искрились высоким напряжением различные, включая авантюрные, - идей, дополнительный вольтаж которым добавила зажигательная речь Шурупова. Но, перво-наперво, дождавшись, когда лобное место освободится от лишних глаз, он собрал все оставшиеся буклеты с твёрдым намерением отправить оные, навсегда разлагаться в ближайший мусорный ящик, что и было сделано им в две минуты. Попутно туда же отправился и единственный пришпиленный к двери быковатыми помощниками депутата плакат. Затем, нагнав Уклейкина у его подъезда в сопровождении восхитительной Наденьки, Серёга по обыкновению особо не церемонясь, перебил их какой-то трепетный разговор на нарочито приглушённых приватных тонах:

- Ну, брат, я и не думал, что твой Петрович, таким глаголом жжёт - у меня, веришь ли, даже кулаки сжимались!

- Мне тоже понравилось... - поддержала Воскресенская, не отрывая от Володи нежного взгляда, - ...очень убедительно, а главное - по существу и совести верно...

- Это что... - подхватил волнительную тему Уклейкин, также, не сводя счастливых глаз с Наденьки, - бывало, сойдёшься с дядей Васей по-соседски на кухне, например, в политическом споре, так порой еле ноги уносишь от его железобетонной аргументации.

- Ладно, я вижу вам сейчас не до меня... - Крючков ещё раз убедился, что любовь окончательно и навсегда приковала ребят друг к другу невидимыми цепями, - я собственно по делу, на минутку... помнишь, ты, Вовка, говорил про информационную бомбу?

- Ну, было... - это я образно про Южное Бутово имел в виду.

- Так вот... - Серёга заговорщицки обернулся по сторонам, - предлагаю заминировать весь дом к чертовой бабушке...

- Ты, офанарел! - мгновенно вспыхнул Уклейкин, сбросив шлейф секретности, - тут же кругом дети, старики!..

- Да уж... вы, Сергей, прям как революционер-бомбист какой-то... разве так можно... - поддержала любимого Наденька.

- Да вы не поняли, друзья, всё будет понарошку, блеф, если хотите, - главное, что б они думали что всё реально и мины настоящие. Ну, вы только представьте себе картину: вокруг милиция, пожарные, МЧС, телевидение, журналисты всякие, толпы зевак и сочувствующих, начальство нервное с мегафоном. Вот это и будет 'бомба' на всю страну! - накалялся Крючков.

- Ну, не знаю... слишком авантюрно, - перевёл дух Уклейкин, - но Петровичу передам, может и сгодится твой вариант, как, не дай Бог, крайний метод защиты.

- А я про что! - удовлетворённо воскликнул Серёга; и, пообещав к следующему вечеру придумать ещё что-нибудь эдакое и, понимающе подмигнув влюблённым, - был таков, растворившись в сгущающихся сумерках дворовой арки.

Влюблённых же более никто не сдерживал и они, как два мотылька, ни проронив, ни слова, вспорхнули вверх, дабы восстановить божественный процесс вкушения страстной неги любви, столь бесцеремонно прерванный караульным воплем бабы Зины. Однако, влетев на крыльях счастья на лестничную площадку второго этажа, они с невыносимой горечью в бешено метущихся сердцах поняли, что в данную минуту сие не представляется возможным, ибо коммунальная квартира обрела полноценный статус оперативного штаба.

Действительно общая часть коммуналки преобразилось за счёт новоизбранных членов штаба: Жоры Коловратова и бабы Зинаиды. Первый - подобно скале несколько неуклюже мялся, не умещаясь в дверях, вникая в наставления начштаба и одновременно являясь караульным живым щитом, прочность которого ставила под сомнения схожие характеристики высококачественного бетона; вторая - хлопотала на кухне, как у себя дома, проворно разливая чай и бурча про себя что-то нечленораздельное с негативными, дребезжащими нотками. Отзывчивая Варвара Никитична подсчитывала подписи, что-то писала и, не поднимая головы, отвечала на какие-то юридические вопросы тут же находившихся супругов Кречетовых и Авакумовых. Кроме того, в коридоре, словно запутавшийся в клубке проводов кот, возился, Стёпа 'разводной ключ', едва ли не первый раз в жизни, совершенно бескорыстно монтировавший стационарный телефон, любезно предоставленный на общенародное благо Стечкиной, проживающей двумя этажами выше.

'Чёрт!..' - только и смог с душевной болью разрядить внутри себя Уклейкин энергию глубокого разочарования, - 'когда же всё это кончится?!..' - в нём сейчас яростно боролись между собой инстинкт любви и чувство долга перед товарищами по ополчению.

'Я ж сказал тебе, щелкопёр, когда ...' - вдруг раздался беззвучный, но конкретный ответ, как бы, ниоткуда или вернее - отовсюду, тембр, которого удивительным образом похожий на слащаво-холодные нотки того, первого виртуально-реального чёрта. Но общая штабная суматоха, тут же, отвлекла его от поиска неприятного источника странной телепатической информации и Уклейкин, в душе которого вновь начал кровоточить пакостный осадок предыдущих сомнений и терзаний. Поначалу растерявшись, он, тем не менее, смог скрыть от окружающих своё, проснувшееся, как прорвавшийся гнойный чирей, внутреннее волнение, и, влившись в общую работу, на некоторое время, даже позабыл о странном казусе, предыдущая череда которых, стала, как он в тайне надеялся, понемногу и навсегда отступать в прошлое.

- А... Володя, наконец-то пришёл, присоединяйся, а то время позднее, - тут же взял его в оборот Шурупов, лавируя между людьми, словно горнолыжник, при этом умудряясь держать командирскую прямую осанку и печатая властные шаги в стёртый до основания времён позднего НЭПа кафель кухни. Помимо дежурных распоряжений положенных в подобных ситуациях он усердно пытался генерировать новые стратегические и тактические идеи по обороне дома, но ничего достойного внимания не выходило: по-видимому, напряжение сверх бурного дня давало о себе знать, и от этого Василий Петрович внутренне злился на себя и немного нервничал.

- Девонька, а тебя как звать-то, милая?.. - крайне уважительно обратилась баба Зина к красивой, но неизвестной её пока спутнице Уклейкина, смелостью которой она восхитилась ещё на собрании, когда та, вся такая внешне хрупкая, в раз поставила на место тяжеловесного Потапчука.

- Наденькой, бабушка... - ответила она так нежно и ласково, что Зинаида Ильинична, у которой, по воле рока, на всём белом свете ни осталось, ни единой родной кровиночки, чуть в сердцах не прослезилась:

- Умница, внученька: как ты участкового-то нашего пузатого отутюжила! - я едва не родила на радостях, дай-ка я тебе чайку налью, - и она, не дождавшись согласия, ловко плеснув кипятка с заваркой в чашку, подала ей её, ибо, места, что бы присесть на кухне уже не было физически.

- Спасибо... - но в любом случае, если бы не ваши, бабушка, бдительность и мужество - то, возможно, провокация с противной стороны удалась, - вновь искренне похвалила Воскресенская Зинаиду Ильиничну.

Баба Зинаида в очередной раз до предела польщённая тёплыми словами стоявшей рядом с Уклейкиным Наденьки размякла в доброте душевной и, впав в мечтательную нирвану, предалась меланхолии, начав неспешный разговор и раздачу бесценных советов:

- А ты, стало быть, внученька, то же в газете работаешь с нашим Володькой?

- Да... уже три месяца почти... - скромно отвечала Воскресенская.

- Гм... - лукаво прищурилась, словно бывалая сваха, Звонарёва, переводя поочерёдно взгляд с Наденьки на Володю. - Ты, красавица, присмотрись к нашему Володьке-то: он хоть и недотёпа, но зато честный и воспитанный... Всегда сердечный спросит, как, мол, здоровье, баба Зина, не помочь ли чем?..

- Баба Зин... ну, что ты ей Богу, говоришь... - начал традиционно розоветь Уклейкин, особенно не возражая, так как внутренне был бесконечно благодарен неожиданной своднической ролью словоохотливой пенсионерки, ибо, о возможном браке с Наденькой он и мечтать не мог, не рассматривая это вожделенное счастье даже теоретически.

- А что я такого сказала?.. - изумлённо-уверенно ответила Звонарёва, - правду и только правду, а её стыдиться, милок, - грех: пропадёшь ведь, горемыка, без женской руки-то: что мужик без бабы - бобыль трухлявый...

Володя, почти не сводящий влюблённого взгляда с Воскресенской, был положительно потрясён выражением её чуткого лица, которое как минимум не возражало нравоучению Зинаиды Ильиничны, а как максимум - он не мог в это поверить - было согласно с доводами пенсионерки во время фактически открытого инициированного ею сватовства. И кто знает, до чего бы они договорились, если бы Начштаба, получив из рук отзывчивой Стечкиной отчёт по итогам сбора подписей, командным голосом не потребовал тишины для их оглашения:

- Итак, товарищи члены штаба, сочувствующие и колеблющееся, - он твёрдым взглядом осмотрел Наденьку и глав семей Ромашовых и Перекатовых с домочадцами, которые сменили предыдущих консультирующихся у Варвары Никитичны, отчего пространство кухни стало ещё менее способствовать прямому её предназначению. - Из 120-ти ответственных квартиросъёмщиков против произвола властей и за право продолжать жить тут в Лефортово, подписалось 90, при явке, согласно протоколу, - 97-ть. То есть из тех, кто был на собрании, 7 человек уже решили покинуть ряды нашего ополчения, а трое нарочито не учувствовавших: Губерман, Сорокина и Стуканяны даже умудрились получить смотровые ордера. Но повторимся - это их законное право. Итого, наши невосполнимые потери - минус 10 семей, оставшиеся 20 в основном находятся в отпусках, командировках, и по мере их появления проявится и их позиция по данному вопросу. Мне достоверно известно, что из этой двадцатки, мой друг и коллега по партии Бутыркин Тит Борисович вторую неделю томится в застенках СИЗО Матросской тишины за сопротивление милиции во время не санкционированного митинга, а наша с Володей соседка - Роза Карловна Флокс, 100%, как всегда, растит цветочки на даче и пребудет сегодня-завтра.

Услышав про тюрьму, у Уклейкина одновременно сжалось сердце и помутилось в глазах. Он столь явственно вспомнил (а, Крючков, подтвердил), как следователь Чугунов после того как в прямом смысле железный Феликс жёсткой пикировкой со стола на сапог реанимировал адскую мозольную боль в ступне, - угрожающе прошипел в след: 'Посажу... гада!', что, чуть пошатываясь на ватных ногах, и, слегка побледнев, - вынужденно прислонился к стенке. Впрочем, в суматохе и тесноте никто этого не заметил, ибо были всецело поглощены разворачивающейся историей, в которой каждому предстоит пережить отведённую Провидением роль с абсолютно неведомым финалом.

- С Бутыркиным, который незаконно задержан на неопределённое время я постараюсь связаться в самое кратчайшее время через адвоката, также, к слову, активному члену нашего общественно-политического движения 'За Родину, за Сталина!', - решил, пользуясь подходящим моментом Шурупов совместить функции командира ополчения и агитатора. - Соответственно, прошу вас, товарищи, если кто-нибудь знает, где сейчас находятся оставшиеся 18 квартиросъёмщиков, то немедленно передайте им информацию о сложившимся положении вокруг дома и принятых нами решениях, что бы у них было время определиться с выбором позиции. Хотя, я больше чем уверен, что великое беспроводное русское сарафанное радио да ещё по такому острейшему вопросу у нас во все времена работает без сбоя, и они уже со всех парах мчатся домой.

- Точно, Василий Петрович, мне уже Нюрка Зюзина с полчаса назад из Пицунды звонила, сказала, что послезавтра со всей семьёй в Москву вылетает, - подтвердил версию Начштаба неравнодушный к слабому полу Славик Ромашов, который был её женатый сосед и украдкой как-то сладострастно и лукаво улыбнулся. - И откуда они, плутовки, так быстро всё узнают?.. - ума не приложу.

- Одно слово, бабы... они не умишком, а сердцем чуют... - вот, помню, у меня один случай был... - начал было разъяснять обществу дьявольскую осведомлённость женщин слесарь-универсал Стёпа 'разводной ключ', но тут же был резко осажен возмутившейся Звонарёвой:

- Сам ты без царя в голове!.. только и знаешь, как халтурные рубли с честных людей вымогать, бракодел!..

- Всё! хватит, друзья, брейк, - авторитетно встрял между условными апологетами патриархата и матриархата на правах Начштаба Петрович, - пошутили, побузили и хватит: не хватало ещё и нам меж собою собачиться. - Подведём, лучше итоги тяжёлого дня.

- Действительно, хорош попусту балаболить, - негромко зевнул Жора, отчего на кухне задребезжали чайные ложки в чашках, и настала подобострастная тишина, - ...завтра ж на работу.

- Спасибо, Георгий Иванович, опять уважил... - восхитился Шурупов, удивительному дару выдающегося метростроевца умиротворять всё и вся вокруг фактически одним своим видом.

- Итак, - закруглялся Василий Петрович, - на сейчас мы несём потери в 10 семей из изначальных 120. Конечно, не факт, что и все подписавшиеся примут окончательное решение о тяжёлой и изнурительной борьбе за свои права, но в целом - цифра совпадает с нашим приблизительным анализом, проведённым накануне собрания, и это - осторожно обнадёживает. Но к вечеру пятницы, когда мы постараемся достоверно узнать, сколько ещё человек обратилась в департамент за смотровыми ордерами, картина будет яснее и тренд очевиднее, так что придётся немного подождать, но отнюдь - не бездействовать.

Шурупов взял паузу, что бы закурить, но случайно обнаружив в самом углу кухни чьего-то малыша, тихо сидевшего на горшке и восхищённо внимающего огромному окружающему Миру, благоразумно воздержавшись, продолжил:

- Все мы на собственных шишках знаем, товарищи, что жизнь порой выдаёт такие загогулины, что хоть стой, хоть падай. Поэтому, в сложившейся обстановке, предлагаю следовать древнему принципу: 'Доверяй, но проверяй'. Повторюсь - это не от того, что мы сомневаемся в ком-то, а именно - что бы владеть реальной информацией, ибо у кого она есть, тот и обладает преимуществом при прочих равных, разумеется. Поэтому, надо устроить, желательно скрытое, наблюдение за жилищным департаментом, в то время, когда там выдают смотровые ордера. Кто возьмётся курировать этот ответственный вопрос?

- Я! - молниеносно среагировала Звонарёва, войдя во вкус реальной, полной насыщенных событий, жизни. - У меня там боевая подруга рядом живёт - Макаровна - правнуков выгуливает, она 40-к лет в цирке отработала гримёршей, так что, если что - нас никакое ЦРУ не узнает.

- Отлично, Ильинична, так держать, ...значит, с маскировкой проблем быть не должно...

- Зуб даю, ...последний! - подтвердила баба Зина, - она ж ещё самому Карандашу усы клеила.

- Добро, - полностью удовлетворился ответом Шурупов и продолжил давать ценные указания. - Ну, а с тебя, Георгий Иванович, силовой блок.

- Не боись, Петрович, справимся... чай не впервой... - с завидным, как у слона безграничным спокойствием, зачадил он папироску, дабы не заснуть после тяжёлой рабочей смены.

- Только прошу тебя, Жора, если не дай Бог что, то действуй по обстановке, но крайне аккуратно: полагаю, что одного твоего вида с сотоварищами будет вполне достаточно для умиротворения пришлых агрессоров.

- Сделаем... - неподъёмным булыжником вывалилось из Жоры железобетонное уверение в том, что в этой плоскости бытия проблем быть не должно, а в подтверждение словам чуть напряг и без того выдающиеся бицепсы, которые окончательно надорвав по шву безразмерную майку, вызвали очередной вздох восхищённого благоговения.

- Готово, Петрович! Можешь хоть в Кремль звонить - я подключил телефон! - предавшись, обшей атмосфере народного единения внешнему злу, почти по-военному доложил Стёпа 'разводной ключ'.

- Благодарю за службу, Стёпан, по-военному похвалил соседа Начштаба. - Сам знаешь, служивый, без связи на фронте, как без ушей.

- Не за что, ...дядя Вась, сам связистом в армии служил: знаю, как отцы-командиры нашего брата чихвостят, когда рация не работает...

Шурупов, словно отец-генерал рядового, снисходительно, но с уважением похлопал Степана по плечу и продолжил:

- Ну, а я буду до 4-х утра дежурить и составлять дальнейший план первоочередных мероприятий, а ты, Володя, потом меня сменишь, и главное - хорошенько подумай, как нам с максимальной пользой можно использовать твои журналистские возможности.

- Хорошо, Василий Петрович, у меня уже есть кое-какие мысли: завтра-послезавтра постараюсь окончательно сформулировать.

- Вот и ладно. Да... - спохватился Шурупов, - а ты ещё бюллетенишь или завтра уже на работу надо идти?..

'Черт... про медицинскую справку за прогулы для Сатановского я и забыл ...' - вспомнил Уклейкин об ещё одной неприятной проблеме, которую только ещё предстояло неизвестным образом решить:

- Ещё день-другой на больничном листе буду дома, которого, правда, пока... нет, а там, кровь износу, надо на работу выходить, иначе меня главвред с очками съест.

- Справка будет, даже не переживай Володенька, - участливо вклинилась в диалог Воскресенская отчего у Уклейкина по всем клеточкам измождённого организма тут же излился исцеляющий его бальзам нежной Божественной любви.

- Огонь девка, чистая броня!.. - не удержалась Звонарёва, продолжая восхищаться Наденькой, и многозначительно подмигнула Уклейкину: 'мол, не будь, дураком, Володька, - упустишь своё счастье'.

К этому времени первая волна юридически просвещающихся вместе с членами их семей схлынула, и Шурупов, поблагодарив от лица всего штаба Варвару Ильиничну за кропотливую работу, подчёркнуто уважительно, предложил ей передохнуть до утра, когда неминуемо накатит - вторая.

- Итак, товарищи, по местам - нам предстоят, возможно, тяжёлые испытания, но мы, наследники героев, не имеем права очернить трусостью и бездеятельностью их неувядающую славу! Перефразируя известную фразу времён 2-ой Отечественной войны, резюмирую: 'за МКАДОМ - нам жизни нет!'. А пока, - всем спасибо и до завтра, товарищи.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg