«Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире»

Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире (fb2) - Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире (пер. Александра Северская) 1084K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ханан аль-Шейх

Ханан аль-Шейх Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире

© Издательство «Синдбад», 2017

* * *

Шахразаде и ее дочерям

Предисловие

Я не помню, восемь или десять лет мне было, когда я впервые услышала слова «Альф лайла ва лайла» – «Тысяча и одна ночь». Зато помню как сейчас, как потрясла меня радиопостановка по этой книге: шум и гомон базаров, топот конских копыт, скрип дверей темницы… Как вздрагивал приемник от тяжелых шагов ифрита, а в начале каждой передачи – от знаменитого крика петуха, на который отзывались все петухи нашего квартала.

Я вспомнила, что у моей одноклассницы есть дома «Тысяча и одна ночь», и поспешила к ней, чтобы поглядеть на несколько томов в застекленном шкафчике, рядом с резным слоновьим бивнем. Книги были в кожаном переплете с золотым тиснением. Я попросила у подруги разрешения хотя бы потрогать один из томиков, но она ответила: ее отец всегда запирает шкаф и держит ключ в кармане, потому что говорят, будто, прочитав все сказки «Тысячи и одной ночи», человек тут же умрет. Конечно, ни я, ни моя подруга тогда не догадывались, что книгу попросту прятали от женщин – из-за ее откровенной сексуальности.

С годами мое увлечение «Тысячью и одной ночью» прошло, сменившись отчаянным желанием сбежать из изображенного в ней мира. Но образ Шахразады меня не отпускал. И я решила разобраться, почему ученые видят в ней гениальное произведение и краеугольный камень арабской литературы, притом что для большинства арабов ее собственная история – не больше чем красивая рамка, способ соединить сказки между собой. Я читала страницу за страницей, дивясь упорству Шахразады, которая, оставаясь узницей царя, говорила с ним с искренней прямотой. Постепенно я поняла, что ее оружие – искусство в наивысшем его проявлении, бесконечное сочинение великолепных историй. Чем дальше я читала, тем больше восхищалась спокойным и простым стилем, который так ожесточенно критиковала раньше. Меня восхищала простота и безыскусность языка – речь людей, которые не обращаются к словарю, чтобы выразить свои эмоции – настоящие, грубые, сильные, искренние, – будь то восторг, печаль или ненависть. В их голосах слышатся отзвуки магического реализма с его флешбэками и соединением обыденного и сверхъестественного; прежде я даже не подозревала об этом.

На этот раз чтение «Тысячи и одной ночи» явилось для меня глубоко личным переживанием: я словно неслась на волшебной колеснице к древним истокам культуры и классическому арабскому языку. Поразительно, в какой мере сегодняшнее общество сохранило в себе дух наших далеких предков: мы каждый день живем по их сказкам, мудрым и прозорливым, в которых законы и нравственные нормы проистекают не из религиозных догм, а из житейского опыта и глубочайшей любви ко всему живому. «Альф лайла ва лайла» сильнейшим образом повлияла на всю арабскую культуру: персонажи стали именами нарицательными, а цитаты – пословицами и поговорками. Меня охватил благоговейный трепет перед сложным миром, где возможно общение между людьми, джиннами и зверями настоящими и сказочными; я не могла сдержать улыбки, читая правила поведения и подробно изложенные требования этикета. Но как арабскую писательницу меня особенно очаровало то, что женщины в этих древних забытых обществах, оказывается, вовсе не были пассивны и запуганы; они демонстрировали сильную волю, смекалку и остроумие, признавая в то же время, что их хитрости и уловки – вторая натура слабых и угнетенных.

Закончив адаптацию девятнадцати историй для сцены и для этой книги, я поблагодарила Шахразаду за то, что она открыла передо мной дверь в мириады миров. И, вернувшись в наш век, поняла: в каком-то смысле отец моей подруги был прав, говоря, будто любой, кто дочитает «Тысячу и одну ночь», умрет: читатель действительно может почувствовать тоску и бессилие, покинув возвышающие душу, сверкающие яркими красками бесчисленные миры «Тысячи и одной ночи». Я надеюсь, что это путешествие принесет вам такое же наслаждение, как и мне.

Шахрияр и Шахразада

Давным-давно жили-были два царя, два брата. Старший, Шахрияр, правил в Индии и Индокитае. Младший, Шахземан, царствовал в Самарканде. Так силен и могуч был Шахрияр, что его боялись даже дикие звери; но притом он был справедлив и милостив к своему народу, защищая его, как веко защищает глаз. И подданные почитали своего государя, беззаветно служили ему и слепо повиновались.

Как-то утром Шахрияр проснулся и почувствовал, что стосковался по младшему брату. Он не видел Шахземана уже десять лет. И позвал он своего визиря и велел ему тотчас же отправиться в Самарканд и привезти брата. Много дней и ночей ехал визирь, пока не добрался до Самарканда и не нашел царя Шахземана, который приветствовал его и повелел заколоть много скота для пиршества в его честь. И передал ему визирь добрую весть: «Царь Шахрияр здоров и процветает. Одного лишь не хватает ему: он желает снова увидеть твое лицо, и потому послал меня, чтобы я пригласил тебя к нему в гости».

Счастливый Шахземан обнял визиря и ответил, что также стосковался по брату и сейчас же соберется в путь.

Вскоре все было готово – телохранители, кони, верблюды и бараны, чтобы не голодать в долгом пути. С радостью и волнением предвкушая встречу с братом, Шахземан хотел отправиться в путь тотчас же, не желая медлить ни минуты. Он вбежал в покои своей жены, чтобы попрощаться с ней, и – к великому своему ужасу – увидел, что она лежит в постели в объятиях невольника. Свет померк в глазах у царя, и все перед ними завертелось, точно он попал в песчаный смерч в пустыне.

– Я самодержавный властелин Самарканда, а жена изменила мне, и с кем? С другим царем? С эмиром его войска? Нет – с рабом!

Охваченный гневом, он выхватил меч и убил свою жену и поваренка, а затем вытащил их мертвые тела за ноги и сбросил с высокой дворцовой башни в ров. После того покинул свое царство вместе с визирем своего брата и свитой. Сердце его обливалось кровью от скорби и горя.

По пути прекрасные долины сменялись пустынными горами, но не могли они развлечь Шахземана и лишь растравляли в нем обиду и горечь утраты. Наконец он добрался до Индии и обнял своего брата, царя Шахрияра, и тот предоставил ему в полное распоряжение один из своих дворцов.

Шли дни, а Шахземан был бледен и не притрагивался к пище. Царь Шахрияр заметил, что брат чахнет, и подумал, не гложет ли его тоска по оставленному царству.

Как-то утром Шахрияр спросил Шахземана:

– О брат мой, не хочешь ли поехать со мной на охоту? Десять дней мы станем охотиться на оленей в лесных чащобах и вернемся, когда придет тебе пора отправиться домой в свое царство.

Но Шахземан ответил:

– Я не поеду с тобой на охоту, слишком велика моя грусть и печаль. Внутри меня язва.

Царь Шахрияр продолжал его уговаривать:

– Может быть, радость и волнение охоты развеселят твое сердце, брат мой, и исцелят твою язву.

Но Шахземан отказался, молвив только:

– Нет, оставь меня и езжай один, Аллах да благословит и защитит тебя.

Не желая принуждать брата, царь Шахрияр обнял Шахземана и уехал на охоту со своей свитой. Шахземан остался один в своих покоях и в глубокой тоске шагал из угла в угол, словно желая убежать от самого себя. Он услышал птичье пение, открыл ставни и выглянул наружу: ах, если бы птица могла унести его высоко в небо, где забылось бы горе, постигшее его на земле. Вдруг он услышал шум внизу и с удивлением увидел, что тайная калитка во дворце его брата открылась, и вышла жена его брата, ступая изящно, словно темноглазая газель. За ней следовала свита из двадцати рабынь, десять из которых были белы, как цветы жасмина, а другие десять черны, как эбеновое дерево, и тела их были обольстительны, а губы пухлы, словно укушены сотнями пчел. И в то время как он незаметно наблюдал за ними, они болтали, пели и смеялись вокруг фонтана под его окном. Затем они начали неторопливо раздеваться, вовсе не смущаясь друг друга, и Шахземан чуть не вскрикнул от удивления, когда увидел, что десять невольниц на самом деле мужчины: зебб каждого поднялся, как копье, а упругие ягодицы торчали так, что, казалось, можно поставить на них чашку с блюдцем. Шахземан перевел взгляд на жену брата: что она будет делать? Но она лишь беззаботно рассмеялась и позвала ласково: «О Масуд!.. Масуд!» Еще один черный невольник прыгнул через стену прямо на нее – так кокосовый орех падает на землю. И снова Шахземан едва не закричал от стыда, когда она раскинула бедра перед рабом и задрала ноги, так что пятки смотрели в небо. И в этот момент десять белых невольниц обняли черных рабов и стали совокупляться с ними, как будто только и дожидались знака от своей госпожи, а Масуд ублажал ее саму в середине круга, и стоны блаженства и удовольствия достигали ушей притаившегося Шахземана.

Шахземан вскинул руки к лицу и отшатнулся от окна, но отойти так и не смог. Он глядел и глядел, как пары вновь и вновь совокупляются, вплоть до самого полудня, а в полдень все искупались в фонтане, брызгаясь водой, и наконец оделись. Десять чернокожих невольников превратились в десять рабынь и исчезли за калиткой. Масуд перескочил через стену сада и скрылся из виду.

Видя, что сад опустел, словно ничего и не произошло, Шахземан воскликнул:

– О брат мой, ты правитель всего мира, власть твоя простирается на Восток и Запад, ты могучий воин, неумолимый, благочестивый, – и все же твоя жена счастлива лишь тогда, когда сжимает бедрами бока невольника Масуда. Она еще и усугубила оскорбление тем, что проделала все это у тебя же дома. И если бы только жена твоя провинилась, но нечестны и твои наложницы, и невольники… словно для них твоя власть значит не больше, чем луковая шелуха. Сколь вероломен этот мир, где не знают разницы между великим самодержцем и последним из рабов!

Когда Шахрияр вернулся с охоты, Шахземан приветствовал его с большой радостью и живостью. Шахрияр заметил, что к брату вернулись и прежний румянец, и блеск в глазах. Братья сели за трапезу. Шахрияр увидел, что Шахземан принялся есть с великой охотой, и вздохнул с облегчением.

– Как я рад видеть тебя вновь полным жизни, бодрым и радостным. Скажи мне, брат, отчего ты был так несчастен, когда приехал ко мне… и чему обязан столь скорым выздоровлением?

– Сердце мое было ранено, а душа уязвлена, ибо я застиг свою жену с невольником, когда наведался в ее покои перед тем, как поехать к тебе. Гнев охватил меня, и я отомстил: убил обоих и бросил тела в ров, как дохлых тараканов, – ответил Шахземан.

– Стыд и позор! – воскликнул Шахрияр. – Этот рассказ о женской лживости и вероломстве наполняет ужасом мое сердце. Но счастлив ты, о возлюбленный мой брат, что убил жену за ее предательство – ведь она была причиной твоего несчастья и скорби. Она, подобно змее, затаившейся в высокой траве, только и ждала, чтобы ужалить руку, которая ее кормит. Хорошо и то, что ты убил невольника, посмевшего унизить царя. Никогда я о таком не слышал! Будь я на твоем месте, я обезумел бы от ярости и моим верным мечом истребил бы сотни и тысячи женщин. Так давай же праздновать счастливое избавление и благодарить Аллаха за то, что он спас тебя от этой напасти. Но ты должен объяснить мне, как удалось тебе преодолеть твое отчаяние и скорбь.

– Именем Аллаха умоляю тебя, о брат мой, прости меня за то, что не отвечу тебе на этот вопрос, – отвечал Шахземан.

– Нет, ты непременно обязан ответить! Я поражен тем, с какой легкостью ты преодолел свое горе всего за десять дней, словно это была лишь мелкая неудача, – а ведь обманутому мужу, бывает, всей жизни не хватит, чтобы вновь обрести мир в душе! – сказал Шахрияр.

– О мой царственный брат, боюсь, что, если отвечу тебе, твое горе и отчаяние будут больше моих, – ответил Шахземан.

Но Шахрияр продолжал настаивать:

– Как такое может быть, о брат мой? Нет, теперь уж я непременно должен выслушать твое объяснение!

– Несчастье твое я видел собственными глазами, – сказал Шахземан. – В тот день, когда ты отправился на охоту, я выглянул в сад, чтобы полюбоваться красотой твоих владений, и увидел, как открылась калитка, и вышла твоя жена, а за ней двадцать невольниц, десять белых и десять чернокожих. На моих глазах они сбросили одежды, и десять негритянок оказались переодетыми мужчинами, и, пока я стоял в своем укрытии, они обнимались с белыми женщинами и предавались с ними ласкам. Твоя жена позвала: «Масуд!», и появился еще один чернокожий раб: он перескочил через стену и овладел твоей женой в твоем же саду…

– В моем саду?

– Да, под моим окном. Наверное, они все думали, что я уехал с тобой на охоту. И, глядя на то, какое тебя постигает несчастье, я сказал себе: брат мой – царь всего мира, но даже с ним случилось то же, что и со мной. Но то, что он претерпел, куда хуже. Меня предала моя жена, но лишь я один знал об унижении, которому подвергся, в то время как мой бедный брат был обманут даже своими наложницами при свете дня и в саду собственного дворца. И после этого пища снова стала мне отрадна, и я забыл про смятение свое и грусть.

Ярость охватила Шахрияра, и глаза его засверкали убийственным блеском.

– Я не поверю ни слову из того, что услышал, пока не увижу все своими глазами, – пробормотал он, заикаясь.

Когда Шахземан увидел гнев своего брата, то сказал:

– Если ты не можешь поверить в свое несчастье, пока не увидишь его воочию, почему бы тебе не объявить всем, что завтра снова собираешься на охоту? Тогда мы с тобой переоденемся и тайком, под покровом тьмы, вернемся в мои покои, и ты сам увидишь все, что я описал.

Шахрияр согласился с предложением брата и повелел своему визирю подготовить все для совместной охоты. Слух об их отъезде быстро разнесся по дворцу, и под звуки тамбуринов и труб, с шумом и гамом охотники уехали. Ночью оба царя тихо пробрались в опочивальню Шахземана.

Шахрияр до утра метался на постели, словно на раскаленных углях. Когда забрезжила заря, он все лежал без сна, прислушиваясь к чириканью птиц и журчанию воды в фонтане, которые слышал каждое утро, и невольно думал о рассказанном братом, желая, чтобы все это было лишь видением или выдумкой. Но затем он услышал, как открылась калитка, и вместе с Шахземаном бросился к окну.

В сад вошла жена Шахрияра, а вслед за ней – двадцать рабынь, десять белых, десять чернокожих, точно таких, какими Шахземан их описал. Царица со свитой прошла под деревьями и остановилась под окном Шахземана. На глазах у двух царей все разделись, и десять чернокожих рабов сразу же начали любезничать с девушками, обнимая и целуя их. Жена Шахрияра снова крикнула: «Масуд, Масуд!», и крепкий, мускулистый чернокожий раб спрыгнул с дерева и сказал: «Чего тебе нужно, шлюха? Не желаешь ли познакомиться с Саад аль-дином Масудом?» Он показал на свое острие, и жена Шахрияра захихикала, легла на спину и раскинула для него свои бедра.

И когда Масуд вошел в нее, десять чернокожих рабов запрыгнули на своих девушек.

Шахрияр чуть не застонал, как лев, смертельно раненный стрелой в глаз. Быстрый как молния, он выпрыгнул в сад с мечом в руке, охваченный жаждой мести. В одно мгновение стоны наслаждения и блаженства сменили вой и крики, пронзительный визг и плач: одним ударом Шахрияр отсек голову и жене своей, и Масуду. А затем он снес головы с плеч всем остальным, и они упали и покатились по земле – так обезумевший садовник срезает все цветы своего сада.

Увидев, что никого в живых не осталось, Шахрияр бросил меч на землю, сорвал запятнанную кровью одежду, сделал несколько тяжелых шагов и, наткнувшись на камень, сел на него и опустил голову на руки. На следующий день Шахрияр в главном зале своего дворца провозгласил новый закон:

– Я, Шахрияр, каждую ночь буду брать в жены девственницу, знавшую лишь поцелуи своей матери. Я буду убивать ее на следующее утро, и так защищу себя от женской хитрости и подлой измены, ибо нет в целом свете ни одной, способной хранить верность супругу!

Шахрияр повелел своему визирю, отцу Шахразады и Дуньязады, найти ему жену среди дочерей знатных сановников его владений. Как только визирь нашел для него княжну, Шахрияр провел с ней ночь, лишил ее девственности, а когда занялась заря, повелел своему визирю ее казнить. И визирь сделал, как ему было приказано. На следующую ночь царь взял в жены дочь одного из своих военачальников, переспал с ней, а наутро послал ее на смерть. На третью ночь пришел черед дочери купца.

Так он погубил много девиц, и семьи оплакивали их, моля всевидящего и всеслышащего творца поразить царя Шахрияра смертельным недугом: в стране поднималось недовольство, и близок был мятеж. Но кровопролитие продолжалось ночь за ночью. И однажды Шахразада, старшая дочь визиря, девушка великого ума и благородства, пошла к отцу и сказала при младшей своей сестре Дуньязаде:

– Отец, выдай меня замуж за царя Шахрияра, чтобы я либо спасла всех девушек нашего царства, либо погибла и приняла такую же смерть, как они.

Визирь не мог поверить своим ушам. Его дочь была умна и премудра, начитанна и сведуща в философских трактатах, врачебном искусстве, литературе, поэзии и истории, держалась изящно и отличалась изысканными манерами. Он сказал ей:

– Глупое дитя, разве ты не знаешь, что, если я отдам тебя царю, он проведет с тобой всего одну ночь и наутро велит мне тебя казнить? Разве ты не понимаешь, что мне придется выполнить его желание, потому что я не могу его ослушаться?

Но Шахразаду было не отговорить.

– Отец, ты должен предложить меня ему в жены, даже если из-за этого я умру.

Визирю захотелось выяснить, почему ей это так важно, – чтобы понять, как отговорить ее от этой затеи.

– Что на тебя нашло, почему ты хочешь подвергнуть свою жизнь такой опасности?

– Ты должен отдать меня ему в жены, отец, – ответила Шахразада.

Не в силах постичь внезапного безрассудства дочери, визирь пришел в ярость и закричал:

– Тот, кто ведет себя неразумно, попадает в беду, а тот, кто не думает об опасности, – сам себе враг. Боюсь, что тебя постигнет та же участь, что и птицу, которая повстречала стаю обезьян.

– Отец, расскажи, что случилось с птицей и стаей обезьян, – попросила Шахразада.

И визирь ответил:

– Обезьяны приняли пролетающего светлячка за уголек. Они забросали его щепками и стали, пыхтя, старательно раздувать огонь. Птица сказала им, что это светлячок, но обезьяны не обратили на нее внимания. Проходящий мимо человек сказал: «Послушай, птица, невозможно выпрямить то, что всегда было криво, и показать свет слепым, запомни мои слова». Но упрямая птица все твердила, что это светлячок, пока одна из обезьян не швырнула в нее камнем и не зашибла до смерти.

Но Шахразада отвечала:

– Мои намерения от твоей сказки не переменились, отец, и, если ты не отведешь меня к царю, я сама пойду к нему и скажу, что ты отказался отдать меня в жены такому человеку, как он, и что лишаешь своего господина такой девушки, как я.

Тогда визирь воззвал к дочери в последний раз:

– Неужели мне и впрямь придется это сделать, возлюбленная дочь моя?

И Шахразада ответила:

– Да, отец, этого не избежать.

Визирь сказал:

– Всегда помни, что я из любви и сострадания отговаривал тебя.

– Я знаю, возлюбленный мой отец, – отвечала она.

И опечаленный визирь нехотя отправился к царю, а тот спросил его:

– Доставил ли ты то, что мне нужно?

Визирь поцеловал землю перед повелителем и ответил:

– Я отдам тебе свою дочь Шахразаду.

И молвил царь, удивленный и пораженный:

– Но почему – ведь ты, как никто другой, знаешь, какая участь постигнет твою дочь завтра утром, а также знаешь, что если откажешься предать ее смерти, то я, клянусь Аллахом, создателем неба, велю казнить тебя самого!

Визирь отвечал:

– Я пытался объяснить ей это, но все напрасно: она твердо решила прийти и провести с тобой эту ночь.

Царь Шахрияр, удивленный, но обрадованный, приказал своему визирю:

– Так ступай же, и подготовь ее, и приведи ее ко мне, как только стемнеет!

Визирь вернулся к Шахразаде и попросил ее приготовиться. На прощание он сказал:

– Да не допустит Аллах, чтобы я лишился тебя.

Шахразада позвала свою младшую сестру Дуньязаду и сказала:

– Возлюбленная сестра моя, слушай внимательно, что я тебе сейчас скажу. Как ты знаешь, сегодня я пойду к царю Шахрияру. Оттуда я собираюсь послать за тобой. Когда царь закончит со мной, попроси меня: «Сестра, если тебе еще не хочется спать, расскажи нам что-нибудь, чтобы сократить бессонные часы ночи». И тогда я начну свой рассказ в надежде, что царь, увлекшись им, оставит меня в живых и впредь прекратит свои бесчинства, и этим я спасу и свою жизнь, и жизни всех девушек, что еще остались в нашем царстве.

Вскоре после этого визирь пришел за Шахразадой и снова повторил ей перед уходом:

– Молю Аллаха не отнимать тебя у меня.

Шахразаду отвели в покои Шахрияра, и царь подвел ее к своей широкой постели, страшащей, точно место казни. Он начал расстегивать ее платье, на котором было множество мелких пуговиц. Шахразада заплакала, и царь спросил ее:

– Почему ты плачешь, Шахразада?

– Я плачу о своей младшей сестре Дуньязаде – мне хотелось бы попрощаться с ней, пока не наступила заря.

Царь послал за сестрой Шахразады. Дуньязада поспешно вошла в комнату, и девушки обнялись. Затем Дуньязада забралась под царскую кровать и притаилась там, пока Шахрияр удовлетворял себя, лишая ее старшую сестру девственности. Ночь близилась к рассвету, и Дуньязада кашлянула и сказала в тишине:

– Сестра, расскажи мне одну из своих прекрасных историй, прежде чем придется нам распрощаться, ведь я не знаю, что случится с тобой завтра.

– Если позволит мне великий царь, – отвечала Шахразада.

Шахрияр, который беспокойно ворочался с боку на бок в ожидании зари, обрадовался и сказал: «Что ж, рассказывай».

Шахразада возликовала и начала так:

– Дошло до меня, о мудрый и счастливый государь, что один бедный рыбак…

Рыбак и джинн

Дошло до меня, о мудрый и счастливый государь, что один бедный рыбак, который дал обет Аллаху Всемогущему, что будет забрасывать свою сеть только три раза в день, вышел в море, как обычно, в послеполуденную пору, дождался, пока луна поднялась высоко в небо, и забросил сеть в воду. Он выждал, пока сеть расправится в воде, а затем, когда потянул свой невод и почувствовал, что тот сделался тяжелее, тихонько запел:

А ну, плывите, рыбки пожирнее, В мою раскинутую сеть! Богач, что спит на шелковой постели, Вас купит завтра на обед.

Рыбак заглянул в сеть, увидел там дохлого осла и отшатнулся с отвращением.

– Осел? – воскликнул он. – Нет мне удачи! О творец, ты послал мне осла, хотя знаешь, что и я, и семья моя вконец оголодали?

Он насилу выпутал падаль из сети, одной рукой зажимая нос от отвратительной вони.

И вновь он, собравшись с силами, закинул сеть в море, подождал, пока та опустится на дно, затем потянул за веревки и, к своему удивлению, почувствовал, что сеть еще тяжелее, чем в первый раз. Она была до того тяжела, что ему пришлось выйти на берег, вбить в землю колышек и привязать к нему сеть. Тогда он стал тянуть изо всех сил, пока наконец не вытащил сеть из волн.

Но вместо богатого улова он увидел лишь полный песка сломанный деревянный сундук с ржавыми замками, и воскликнул:

– Сундук? Так-то ты награждаешь меня за работу, о Аллах? За все мои труды? Уж не в этот ли жалкий ящик ты положил ключи от моего богатства?

И он пнул сундук ногой со всей силы, но затем все же успокоился и вновь закинул свой невод.

Когда уже занималась заря, рыбак воздел руки, поднял глаза к небу и от души взмолился:

– О Аллах, молю тебя, сжалься надо мной, нет у меня другого промысла, и я поклялся, что, выходя в море, буду забрасывать свою сеть лишь трижды. Это моя последняя попытка, ибо я верю, что участь моя предрешена, и да свершится моя судьба.

Он забросил сеть, приложил руку к сердцу и стал ждать, тихонько прошептав:

– Будем надеяться, на третий раз повезет.

Наконец он вытянул сеть на берег и, к своему изумлению, нашел в ней большой медный кувшин с длинным запечатанным горлышком.

– Я продам его на рынке медников и куплю себе зерна, – сказал он.

Рыбак попытался поднять кувшин, но тот был слишком тяжел, и тогда рыбак покачал его, стараясь догадаться, что же спрятано внутри. Он осмотрел свинцовую печать на горлышке, на которой были оттиснуты какие-то письмена, затем взял нож и, потрудившись какое-то время, снял ее. Он наклонил кувшин, но из него ничего не высыпалось – это было удивительно, ведь кувшин был таким тяжелым. Рыбак засунул в кувшин руку, но тот был пуст. Вдруг из горлышка показался клуб дыма – он покрыл землю и море и поднимался в небо все выше и выше, пока не достиг облаков. Рыбак закинул голову вверх и увидел, что дым сгустился и принял форму огромного джинна, чья голова упиралась в облака, а ноги стояли на земле. Рыбак бросился было бежать, но застыл на месте: лицо джинна казалось мрачным, как гробница, с глазами горящими, словно фонари, ноздрями зияющими, как колодцы, ушами огромными, как у слона, ртом точно ужасная пещера, полным зубов размером с могильные камни и парой клыков, подобных исполинским клещам. Рыбак весь затрясся от страха, зубы его застучали, поджилки задрожали, ноги словно приросли к земле.

Тут джинн воскликнул:

– О Сулейман! Сулейман, пророк Аллаха, даруй мне твое прощение! Клянусь, я не забуду твоего урока. Никогда больше я не ослушаюсь тебя и навсегда останусь верным твоим слугой.

Услышав жалобный голос джинна и увидев, как он затрепетал, рыбак собрался с духом и спросил его:

– Что ты говоришь? Пророк Сулейман умер тысяча восемьсот лет назад. С тех пор прошло много веков. Кто ты такой? И почему тебя заперли в этом кувшине?

– Радуйся, о рыбак! – отвечал джинн.

– О! Наконец-то настали для меня счастливые времена, – пробормотал рыбак себе под нос.

– Радуйся, ибо я убью тебя, – добавил джинн.

– Убьешь меня? Да что я такого сделал? Разве что вытащил тебя со дна морского и освободил из кувшина?

– Можешь загадать последнее желание, но поторопись, – велел ему джинн.

При этих словах лицо рыбака озарилось улыбкой.

– Отрадно слышать такие слова! – отвечал он. – Только дай мне минутку, чтобы придумать, о чем бы тебя попросить.

Но джинн сказал:

– Выбирай, какой смертью ты хочешь умереть. И я обещаю тебе, что выполню твое желание.

– За что? – всхлипнул рыбак. – Что я тебе сделал, неблагодарное ты создание? До сего дня я никогда не верил пословице: «Бойся тех, кому помогаешь».

Но джинн сказал ему:

– Послушай мою историю, о рыбак. Тогда ты, без сомнения, поймешь, почему я должен тебя умертвить.

Рыбак сказал:

– Будь уверен, о джинн, никогда не стану я даже пытаться понять, почему ты собираешься меня убить!

Разгневанный джинн пророкотал:

– Тогда и ты, рыбак, можешь быть уверен, что я не стану великодушно спрашивать тебя, как бы тебе хотелось умереть.

– Ну, рассказывай скорее свою историю, – сказал тогда рыбак. – Но поспеши, потому что душа у меня уже ушла в пятки от страха.

И джинн начал свой рассказ:

– Я один из джиннов-вероотступников, которые ослушались Аллаха. Меня привели пред лицо пророка Сулеймана, сына Дауда, и он повелел мне подчиниться и сдаться ему. Когда я отказался, он посадил меня в этот кувшин и запечатал его величайшим из имен Аллаха. И отдал он кувшин одному из послушных джиннов, и унес он меня, и бросил в море. Проведя в заточении двести лет, я поклялся, что всякого, кто освободит меня, я обогащу навеки. Но никто меня не освободил, и я остался в кувшине. Еще две сотни лет прошло, и громким голосом я дал себе клятву, в надежде, что она далеко разнесется сквозь морские волны, а клялся я в том, что всякий, кто освободит меня из заточения, получит все земные сокровища. Но никто не пришел ко мне на помощь, и еще сотня лет миновала, а затем еще и еще, а я все сидел взаперти в кувшине. Я выл, бормотал и кричал, я заявил всему миру и себе, что любого, кто освободит меня, я казню наихудшей смертью, и тогда явился ты и освободил меня из кувшина. И теперь я обязан выполнить свою клятву.

Рыбак чуть не лишился чувств, но все же взмолился:

– Прости меня, джинн, за то, что я освободил тебя. Я всего лишь рыбачил, чтобы жена моя и дети не умерли с голоду. Джинн, прости меня, и Аллах простит тебя; если же ты меня погубишь, то и Аллах даст твоему врагу тебя погубить.

Но джинн прервал рыбака:

– Твоя смерть неизбежна, это лучшая награда, какую я могу дать тебе за освобождение. Так что поторопись и выбери, какой смертью тебе умереть.

Рыбак подумал про себя: «Я ведь человек; Бог наградил меня разумом и таким образом возвысил над этим джинном. Я должен хитростью и умом взять верх над его мерзостью и коварством».

И он повернулся к джинну и сказал:

– Джинн, делай со мной, что хочешь, и убей меня, как пожелаешь.

Но как только джинн сделал гигантский шаг к нему, рыбак быстро сказал:

– Прежде чем я умру, джинн, я хотел бы спросить у тебя кое-что.

– Так спрашивай!

– Скажи мне, во имя Аллаха Всемогущего, ты и правда сидел в этом кувшине? Не сыграл ли ты со мной шутку?

– Разумеется, я сидел в кувшине!

– Но как это возможно? Ведь в этот кувшин не войдет и одна твоя нога.

– Так ты не веришь мне? – прогрохотал джинн.

– Честно говоря, не верю, – ответил рыбак. – И никогда не поверю, пока своими глазами не увижу, как ты туда помещаешься.

Но тут закричал петух, разгорелась заря, и Шахразада умолкла с тихим вздохом.

– О великий царь! – воскликнула из-под кровати ее сестрица Дуньязада. – Что за прекрасный и удивительный рассказ!

– Если царь пощадит меня и оставит в живых, то завтра я расскажу вам, что случилось с рыбаком и джинном, – сказала Шахразада.

«Я оставлю ее в живых и дослушаю завтра конец рассказа, а после этого прикажу ее казнить», – решил Шахрияр.

Шахразада, затаив дыхание, в страхе и тревоге ожидала царского приговора, словно сабля могла отсечь ей голову в любую минуту.

Казалось, эти мгновения растянулись на целый век. Но Шахрияр покинул спальню, не позвав визиря и не приказав ему приготовить дочь к казни. Он вышел и воссел на трон – вершить правосудие, назначать чиновников на посты и казнить ослушников, а две сестры крепко обнялись, обливаясь слезами, едва в силах поверить, что задуманное ими сбылось хотя бы на одну ночь. Дуньязада не могла поверить, что сестра осталась в живых, и только гладила ее по щеке. Когда визирь узнал, что его дочь не казнят в этот день, он был вне себя от радости и поцеловал землю.

Когда ночь снова опустилась на дворец, Шахрияр вошел к себе в спальню и лег в постель. Шахразада улеглась рядом с ним, и царь приласкал ее и возлег с ней, а Дуньязада терпеливо ждала под кроватью. Когда шум у нее над головой утих, она прокашлялась и подала голос в темноте:

– Сестра, если ты еще не спишь, не расскажешь ли нам, что случилось с рыбаком и джинном?

– Если царь пожелает меня слушать, – ответила Шахразада.

– Рассказывай, – разрешил царь.

– С радостью и охотой, – ответила Шахразада.

Дошло до меня, о счастливый государь, что рыбак сказал джинну:

– Я никогда не поверю, что ты был в кувшине, пока не увижу это собственными глазами.

И тогда джинн затрясся и стал дымом, который поднялся в воздух и рассеялся над морем и землей. Потом он собрался и мало-помалу стал входить в кувшин, и, когда последние клубы дыма исчезли внутри, джинн крикнул:

– Теперь-то ты мне веришь, упрямец?

И тут рыбак мигом прижал свинцовую печать к горлышку кувшина и крикнул:

– А теперь ты, презренный джинн, выбирай, какой смертью хочешь умереть?

Увидев, что рыбак его перехитрил, джинн стал рваться на волю. Но когда он понял, что оказался в западне, то взмолился:

– О рыбак, я пошутил, когда говорил, что хочу тебя убить!

– Ты лжешь! – ответил рыбак и покатил кувшин к кромке воды.

– Постой, рыбак, перестань! Что ты собираешься со мной сделать?

– Я брошу тебя в глубокое море и построю себе здесь дом, чтобы какой-нибудь рыбак не приплыл и не вытащил тебя. Я хочу, чтобы ты остался сидеть в заточении, в своем темном кувшине навеки, пока не настанет судный час.

Джинн умолк, а затем заговорил самым умильным голосом:

– Умоляю тебя, о рыбак, не поступай так со мной.

– Разве я не умолял тебя снова и снова, разве не говорил, чтобы ты пощадил меня и тогда тебя пощадит Аллах, и не предупреждал тебя, что если ты погубишь меня, то и Аллах тебя погубит? Но ты не послушался.

– Отпусти меня, – взмолился джинн, – и я тебя не трону, клянусь.

– Послушай, джинн, мне дорога моя жизнь, и с меня довольно того, что я чуть не расстался с ней, когда спас тебя в первый раз.

– Обещаю: открой кувшин, и я исполню твои самые заветные мечты.

– Я не верю твоим обещаниям. Ты все лжешь, потому что мы с тобой сейчас как царь Юнан и мудрец Дубан, – сказал рыбак.

– А кто это такие и что с ними случилось?

И рыбак начал рассказывать.

Жил царь по имени Юнан, и болел он проказой, и долгое время никто не мог его излечить, пока один мудрец не избавил его от недуга без единой пилюли и без капли мази. Царь щедро наградил этого мудреца, ведь тот сделал его кожу здоровой и чистой. Он осыпал мудреца подарками и деньгами и даровал ему почетные, расшитые драгоценными камнями одежды, какие носил только царский визирь. Когда визирь узнал об этом, то испугался, что царь приблизит к себе мудреца и тот станет царским советником взамен визиря. И завистливый визирь начал предостерегать царя, говоря:

– Этот мудрец может причинить тебе великий вред, и даже погубить.

Царь, уверенный в том, что визиря мучает зависть, напомнил, что мудрец избавил его от страшной проказы.

Но визирь сказал:

– Именно это чудесное исцеление, о великий царь, и вызывает у меня подозрения. Я ужаснулся, когда он исцелил тебя волшебством, – он до тебя даже не дотронулся! Я сразу понял, что нельзя доверять этому человеку, ведь точно так же он может и причинить тебе вред.

И царь ему поверил, и призвал мудреца, и сказал ему:

– Я хочу избавиться от твоей власти над собой и поэтому решил тебя казнить.

Мудрец удивленно посмотрел на него:

– Но какой совершил я грех, мой великий царь? Я лишь послужил тебе, исцелив от болезни. Не понимаю, почему ты в награду хочешь отрубить мне голову.

– Ты и впрямь вылечил мой недуг, мудрец, но сделал это колдовством. Колдовством же ты можешь и убить меня.

– Пощади меня, о царь, и пощадит тебя Аллах. Не убивай меня, а то убьет тебя Аллах, – взмолился мудрец.

Тут рыбак прервал свой рассказ:

– Слышишь, джинн, как мудрый Дубан умолял царя Юнана? Помнишь, как я молил тебя пощадить меня?

– Да, я помню, о рыбак, продолжай же: я не могу больше сидеть взаперти!

И рыбак продолжил свой рассказ.

Когда мудрец понял, что ему пришел конец, он сказал царю:

– Позволь мне сходить домой, прежде чем ты убьешь меня, чтобы я мог подготовиться к похоронам. Я хочу дать тебе в подарок мою самую драгоценную книгу, чтобы ты хранил ее в своей сокровищнице, ибо в этой книге – тайны всех тайн. Нет на свете другой такой; она чудесна; ибо, если ты отрежешь мне голову, повернешь шесть страниц и прочтешь три строчки слева, моя голова заговорит с тобой! Да, она ответит на все твои вопросы.

– Чудо из чудес! – воскликнул изумленный царь. – Сейчас же ступай домой и принеси свою книгу!

Мудрец пришел пред лицо царя со старинной книгой и в последний раз взмолился:

– Заклинаю именем Аллаха, о великий царь, пощади меня, и Аллах пощадит тебя; а если убьешь меня, то Аллах погубит тебя.

– Пощадить тебя? – с горячностью воскликнул царь. – Да я жду не дождусь, когда твоя голова заговорит.

И царь приказал палачу отрубить мудрецу голову. Отрубленная голова открыла глаза и попросила царя раскрыть книгу.

Царь так и сделал, но страницы книги слиплись, и он облизнул палец, переворачивая страницу, а потом – еще и еще. Так он добрался до шестой. Но та была пуста: не было на ней ни слова.

– На шестой странице я ничего не вижу, – возмутился царь.

– Листай дальше, – сказала ему голова.

Царь переворачивал страницу за страницей, всякий раз смачивая палец слюной, пока в глазах у него не потемнело; он задрожал, пошатнулся и услышал последние слова головы:

– Вот и пришел твой конец, Юнан, – царь жестокий, самовластный, несправедливый.

В последнее мгновение жизни царь понял, что книга была отравлена, и свалился с трона мертвый.

– Видишь сам, о джинн, – обратился рыбак к кувшину. – Если бы царь оставил мудреца в живых, он и сам был бы жив. Если бы ты внял моим мольбам и прекратил грозить мне смертью, то и я бы тебя пощадил. Теперь же я жажду мести и брошу тебя в море.

– Я знаю, что был несправедлив и жесток, – воскликнул джинн. – Но прости меня, ибо благороднейшим людям присуще милосердие. Местью никогда ничего не добьешься, она ведет к несправедливости. Вспомни пословицу: «Будь милосерден к тому, кто творит тебе зло». Умоляю тебя, друг мой, не делай так, как сделала Имама с Атикой.

– Что же такое она сотворила? – с любопытством спросил рыбак. – Расскажи.

– Не сейчас, – заохал джинн. – Я задыхаюсь в этом проклятом кувшине. О рыбак, клянусь, если ты отпустишь меня на свободу, я оставлю тебя в покое, а прежде наделю тебя богатством, о каком ты и мечтать не смел!

– Вижу, ты познал милосердие, – задумался рыбак. – Но поклянешься ли ты именем Всемогущего, что, если я тебя выпущу, ты меня не убьешь?

– Клянусь величайшим из имен Всемогущего, что не причиню тебе никакого вреда и не стану тебя преследовать.

Рыбак хотел что-то сказать, но джинн торопливо добавил:

– И одарю тебя богатствами превыше самых дерзких твоих мечтаний.

Рыбак сорвал свинцовую печать с горлышка кувшина и, поколебавшись мгновение, спрятал ее в карман. Из кувшина столбом повалил дым. Он поднимался и заполнил море и небо, пока не соткался из него джинн. Почувствовав себя на воле, джинн ударил кувшин ногой, так что он отлетел далеко в море. Рыбак затрясся и побледнел: «Недобрый знак!»

– О джинн, – воскликнул он, – ты поклялся именем Всемогущего, что не обманешь меня. Не забудь, что сказал мудрец царю Юнану: пощади меня, и Аллах пощадит тебя тоже.

Джинн засмеялся:

– Возьми свою сеть и ступай за мной, друг мой!

И они поднялись на гору, и рыбак всю дорогу удивлялся тому, что шагает рядом с таким огромным великаном, на его глазах выбравшимся из кувшина. Они спустились в долину и остановились у озера – рыбак никогда его раньше не видел.

– Закинь свою сеть и посмотри, что будет, – сказал джинн.

Рыбак нехотя повиновался. Как он может обрести богатства, о которых даже и не мечтал, если будет, как прежде, просто ловить рыбу? Тут сеть вздрогнула, и рыбак стал тянуть тяжелый невод на берег. Джинн отстранил его и вытащил улов одним пальцем.

Рыбы оказались невиданными, разноцветными. Рыбак дивился их яркости и красоте, но все-таки сказал джинну:

– Никогда я раньше не видел я таких рыб, знаю, что на рынке они всех поразят, и, конечно, я их продам без труда. Но скажи мне, о джинн, как же я обрету богатство, о котором и не мечтал? Ведь ты обещал!

Джинн расхохотался:

– Посмотри на них, о рыбак. Ты продашь их за двойную, за тройную цену.

Не успел рыбак ничего возразить, как увидел, что рыбы застыли и затвердели, превратившись в сверкающие камни.

– Вот видишь, – сказал джинн, – твой улов – самоцветы со дна моря.

Да, это были рубины, изумруды, жемчуг, кораллы и другие драгоценные камни, каким рыбак и названий не знал.

– Эй, рыбак!

Рыбак смотрел на джинна раскрыв рот, не веря своим глазам.

– Что?

– Я буду скучать по тебе!

Джинн топнул ногой, земля разверзлась и поглотила его.

– Я тоже! – крикнул ему вслед рыбак. – Прощай!

Шахразада умолкла, и тут Дуньязада подала голос:

– Что за чудесный, что за необыкновенный рассказ, сестра моя!

– Правда? Однако куда ему до истории о том, что случилось однажды с братом рыбака носильщиком и тремя девушками.

– Так поведай нам об этом, сестра, ведь до зари еще далеко, – взволнованно попросила Дуньязада.

– Это история долгая, ее до рассвета никак не закончить. Ты же знаешь, великий царь дозволил мне жить лишь до первого луча солнца. Начать рассказ и не дожить до его окончания – все равно что заплыть с тобой на лодке в открытое море и оставить тебя там без весел. Но если царь пожелает послушать о брате рыбака носильщике и трех девушках, если он согласится отсрочить час моей смерти, я с великой радостью поведаю вам эту историю.

«Почему бы и нет? – подумал про себя царь Шахрияр. – Я умру от скуки, если так и буду лежать без сна в ожидании рассвета. Уж лучше послушаю новую сказку Шахразады, ведь она несравненная рассказчица. Похоже, я пристрастился к ее историям. Что ж, пусть поживет еще немного, чтобы я мог выслушать ее новый рассказ».

– Говори, Шахразада, – повелел он. – Расскажи мне о брате рыбака носильщике и трех девушках.

И Шахразада в ночной тиши начала свой рассказ…

Носильщик и три девушки

Дошло до меня, о мудрый и счастливый государь, что рыбак стал столь известным ювелиром, что имя его было на устах каждого жителя Багдада. Его лавка была просторной, как сад, драгоценные камни и украшения – крупными, словно цветы и плоды. Но рыбак не забыл, кем он был прежде, и не отвернулся от своего прошлого. Напротив, он созвал всех своих братьев и родичей и пригласил их работать в его лавке. Все они согласились, кроме младшего брата, который был носильщиком: «Чтобы я да стал работать в ювелирной лавке? Сюда заходят лишь богачи и царедворцы, а они только и знают, что задирать нос, от них и улыбки никогда не дождешься! Разве смогу я прожить без шума и суеты базара?»

И случилось так, что как-то утром, когда носильщик остановился и облокотился на свою корзину, чтобы немного передохнуть, к нему подошла молодая женщина, одетая в парчу. Лицо ее было скрыто муслиновым покрывалом, но она приподняла его и сказала: «Бери, носильщик, свою корзину, и следуй за мной».

Он увидел ее прекрасное лицо, бездонные черные глаза, густые ресницы и пухлые губы. Носильщик живо пустился следом за красавицей, любуясь ладной фигурой, крохотными вышитыми туфельками, довольный, будто направляется прямо в рай. «О день счастья, о день радости!» – думал он.

Женщина остановилась у прилавка с фруктами и выбрала, что хотела, – айву из Дамаска, гранаты из Персии, яблоки с ливанских гор, тамаринды из Египта, смоквы из Баальбека, виноград с горы Хеврон, апельсины из Яффы. Все положила в корзину носильщика. А потом купила анемоны, фиалки, дамасские лилии, белые и желтые нарциссы, алые розы и левкои, и цветы понесла сама.

– Бери корзину и следуй за мной, – повелела она голосом обворожительным и игривым, и носильщик снова пошел за красавицей, славя Аллаха: «О, счастливый день, овеянный ароматами гардении и жасмина!»

Красавица остановилась у другого прилавка и купила то, что хотела, – тунисские оливки и марокканский кускус, набулсийский сыр, египетские соленья и икру, фисташки и изюм из Алеппо, алжирский тимьян, йеменский базилик и занзибарские орехи. Все это она положила в корзину и снова сказала своим несравненным голосом:

– Бери корзину и следуй за мной.

И носильщик послушно шел за ней, исполненный восторга: «Что за день – сладкий, как мед!» Красавица зашла в бакалейную лавку и купила розовой и померанцевой воды, свечей и оманского ладана, мускуса, шафрана, гвоздики, куркумы и коричных палочек. И снова положила все это в корзину и снова сказала: «Бери корзину и следуй за мной». Носильщик едва удержался, чтобы не сказать: «За этой газелью я пошел бы на край света и без всякой платы». В лавке со сладостями прелестница купила рахат-лукум, катаеф, пахлаву, халву, козинаки, печенье с кунжутом и печенье с орехами и кунафу с сыром. Все это она уложила в корзину и сказала носильщику: «Бери корзину и следуй за мной». И он пошел за ней, бормоча: «Ну что за счастливый день!»

Когда она зашла в мясную лавку и погладила молочного ягненка своими прекрасными руками, причудливо расписанными хной, носильщик сказал: «Если бы ты дала мне знать, о добрая госпожа, что собираешься купить еще и ягненка, я бы взял с собой мула и повозку».

На это госпожа засмеялась, купила самого лучшего мяса, завернула его в банановые листья и положила в корзину. Затем она заглянула в лавку, в окнах которой ничего не было выставлено, но лавочник сразу заметил покупательницу и достал для нее сосуд с вином.

И госпожа направилась дальше, с цветами в руках, а носильщик шел за ней на почтительном расстоянии, бормоча про себя: «Ах, если бы я был хоть шипом на стебле роз, которые она прижимает к груди».

Женщина подошла к красивому дому с высокими колоннами и обширным садом с раскидистыми деревьями. Она трижды стукнула в дверь, и дверь отворила другая красавица, соблазнительная и цветущая. Впервые за этот день носильщик оторвал взгляд от госпожи, что наняла его. Грудь луноликой привратницы была парой крупных гранатов, а прекрасный живот под прозрачной одеждой – плоский, словно страница в книге. От такой красоты бедняга остолбенел, а привратница с укоризной сказала той, что его наняла:

– Чего же ты ждешь? Разве не видишь, что бедный носильщик едва стоит на ногах – так ты его нагрузила!

Носильщик последовал за красавицами в просторный зал. Он едва верил своим глазам: всюду восхитительная резная мебель, инкрустированная перламутром и слоновой костью, на диванах атласные подушки, а посреди залы фонтан – в чаше, украшенной голубой мозаикой, – будто кусок неба, упавший с высоты. Женщины принялись разбирать покупки, и тут послышался чей-то голос: «Наконец-то ты вернулась, сестрица. Я уже заждалась!» Был откинут красный шелковый полог, и носильщик увидел возлежащую на шелковом ложе женщину, чей лик смущал своей красотой сияние солнца. Если бы она не заговорила, не встала с ложа, носильщик принял бы ее за картину. Красота ее сводила с ума: огромные черные глаза, как у небесной гурии, с ресницами такими длинными, что они касались бровей, а губы были цвета дикой земляники, которую приносили иногда на рынок. Когда она улыбнулась, зубки ее блеснули, словно жемчужное ожерелье. Носильщик чуть не упал вместе со своею корзиной, когда красавица подошла, чтобы рассмотреть лакомства, купленные сестрой, – так поразила его эта несравненная красота и запах амбры, исходивший от нее, разбудивший все пять его чувств. Он не смог сдержать глубокий вздох, а девушки подумали, что он их торопит.

Первая протянула ему динар, но носильщик не двинулся с места, и она спросила: «Что с тобой, почему ты не уходишь? Или ты считаешь, что плата слишком мала?» Третья девушка – она была хозяйкой дома – сунула ему еще динар, но носильщик покачал головой и не тронулся с места: не хотелось ему уходить. И тогда хозяйка вскинула брови.

– Так скажи нам, что с тобой?

– Прошу прощения, почтеннейшие, – сказал носильщик, – поправьте меня, если я ошибаюсь, но кажется мне, что вы живете здесь сами по себе, без мужчины, так ли это?

– Да, это так, – отвечала хозяйка.

– Но как такое может быть, когда Аллах от щедрот своих дал вам все: красоту, изысканные манеры, фрукты и мясо, орехи и вино? Разве не знаете вы, что ни счастья, ни удачи женщинам не добиться без мужского общества? Как и мужчине без женщины радости не видать. Вспомните, «вчетвером всегда лучше, чем втроем», и еще – «крепкий стол стоит на четырех ногах, а не на трех».

– Да, ты прав, – улыбнулась хозяйка. – Мы живем одни, без мужчин, и не ищем их общества, потому что боимся доверить свои тайны тому, кто не сохранит их, и боимся пострадать от этого. Как сказал поэт:

Храни свою тайну, ее не вверяй; Доверивший тайну тем губит ее. Ведь если ты сам свои тайны в груди Не сможешь вместить, как вместить их другим?[1]

На это носильщик сказал:

– Я простой носильщик, но уверяю вас, о благороднейшие, что изучал летописи и знаю много стихов, а еще понимаю, как важно проявлять хорошее и скрывать скверное. Не сомневайтесь, я буду поступать только так, как писал поэт:

Я тайну в груди храню, как в доме с запорами, К которым потерян ключ, а дверь за печатью[2].

Красавицы переглянулись: им это явно пришлось по душе.

– Не позволите ли вы мне, о милосерднейшие, остаться с вами не как сотрапезнику, но как слуге? – осмелился попросить носильщик.

Девушки снова переглянулись, подмигнули друг другу, и хозяйка сказала:

– Ты знаешь, что мы потратили на трапезу много денег. Как ты можешь развлечь нас взамен? Разве ты не слышал пословицы: «Любовь без гроша не стоит и зернышка»?

– Если у тебя ничего нет, то ты ни с чем и уйдешь, – добавила привратница.

Но тут вмешалась первая девушка.

– Не дразните его, сестрицы, – попросила она. – Этот носильщик послужил мне сегодня как нельзя лучше и был терпелив.

Носильщик вынул два динара.

– Возьмите назад ваши деньги, о благороднейшие, – сказал он. Это все, что я заработал сегодня, но награда мне – ваше общество.

– Нет, оставь деньги себе и будь нашим желанным гостем, – решила хозяйка.

Первая красавица накрыла стол у фонтана, уставив его яствами и напитками в драгоценных, богато украшенных блюдах и кубках. Она попросила всех сесть, налила себе вина и предложила другим. Носильщик поклонился и осушил свой кубок одним глотком, а она сказала ему:

– Пей на здоровье!

Носильщик поцеловал ей руку и произнес:

Не должно нам кубок пить иначе, как с верными, Чей род благородно чист и к предкам возводится. С ветрами сравню вино: над садом летя, несут Они благовоние, над трупами – вонь одну[3].

И они вчетвером продолжили осушать кубок за кубком. Носильщик захмелел, встал с дивана и принялся исполнять танец живота, распевая:

Кровь любую запретно пить по закону, Кроме крови лозы одной винограда. Напои же, о лань, меня – и отдам я И богатство, и жизнь мою, и наследство[4].

Три сестры улыбнулись, а потом и вовсе расхохотались и пустились в пляс вместе с ним. Первая девушка распустила волосы, скинула платье и в одной нижней рубашке зашла в фонтан, чтобы обрызгать пирующих. Носильщик прыгнул в воду вслед за ней, за ним последовали две ее сестры, и они стали играть и гоняться друг за другом.

Носильщик обнимал и целовал всех троих. Наконец первая девушка вышла из воды, и мокрая рубашка облепила ее грудь. Носильщик выбрался вслед за ней, и она усадила его рядом с собой на диване, отшлепала и шутливо куснула за ухо. Привратница стала перебирать его кудри и дергать его за волосы, а хозяйка дома пожирала гостя своими прекрасными глазами.

И тут первая девушка оказалась у него на коленях. Он поцеловал ее в губы, слегка куснул и притянул к себе.

– Что это такое, любовь моя? – спросила она, показав на то, что было у нее между бедер.

– Твой срам, – отвечал носильщик.

– Как тебе не стыдно! – воскликнула девушка, дернула носильщика за уши и надавала ему подзатыльников.

– Ну тогда твоя матка, твоя пещерка, твоя щелочка, твоя дырочка, твоя курочка…

А девушка все дергала его за уши, а затем надавала уже нешуточных затрещин, приговаривая:

– Нет, нет, нет!

Носильщик вскочил и закричал:

– Откуда же мне знать, как она зовется, если я ее прежде никогда не видел? Умоляю, добрая и почтенная госпожа, познакомь меня с ней.

Он посмотрел на то, о чем его спрашивали, и сказал, обращаясь к той, которую ни разу в жизни не видел:

– Меня все знают, я носильщик. А тебя как зовут?

Женщины расхохотались так, что чуть не попадали со стульев, а хозяйка дома смеялась громче всех.

– Приятно познакомиться, носильщик, – пошутила она. – Я базилик, выросший в расщелине.

И тут привратница столкнула сестру с колен носильщика и уселась на ее место. Она показала на свои бедра и спросила:

– Что там между ними, мой повелитель, мой возлюбленный?

– Базилик, что вырос в расщелине, – ответил носильщик.

Но привратница наградила его пощечинами.

– Нет, нет, нет!

– Так что же это? – спросил носильщик.

– Очищенное кунжутное зернышко.

Тут привратницу столкнула с колен носильщика хозяйка дома и уселась вместо нее. Она указала на свои бедра.

– О свет очей моих, что там между ними? – спросила она так же, как ее сестры.

– Базилик, что растет в расщелине, очищенный кунжут, – ответил носильщик.

Но хозяйка дома стала осыпать его пинками и затрещинами, щипала его щеки, грудь и плечи, повторяя:

– Нет, нет, нет!

– Так что же это? – взмолился носильщик.

– Постоялый двор Абу Масрур, – отвечала хозяйка дома.

– Постоялый двор Абу Масрур! – засмеялся носильщик. – Ну что же, красавицы, придется и мне рассказать вам о друге, который дорог моему сердцу не менее, чем вы, но он замерз и продрог, и хотел бы остановится на постоялом дворе Абу Масрур. Догадываетесь, как его зовут?

Он указал на свой зебб, втиснулся между привратницей и ее сестрицей, а хозяйку дома усадил на колени.

Три сестры обрадовались, что ему полюбились их игры и что они так хорошо сошлись характерами. Наперебой красавицы стали придумывать имена для его дорогого друга: «Кол, штуковина, сокол, тигр, шиш-кебаб, петушок». А носильщик отвечал: «Нет, нет, нет!» – и то одну ущипнет, то другую поцелует, то укусит третью.

Наконец все три сестры спросили в один голос:

– Так как же его зовут, умник ты эдакий?

– Его зовут всесокрушающий мул.

– Такого имени мы раньше не слышали, – воскликнули красавицы. – Готовы поспорить, что никто во всем Багдаде не слыхал его также. Что оно означает?

– Всесокрушающий мул – сильнейший из всех мулов, – гордо ответил носильщик. – Этот дикий мул кормится базиликом, что растет в расщелинах, лижет длинным языком кунжут и галопом врывается на постоялый двор Абу Масрур!

Девушки навзничь повалились от хохота. Ну и повезло нам, думали они, что встретили такого шутника и затейника, и наперебой стали вновь угощать его, подливая вина.

Когда подошла ночь, хозяйка дома сказала носильщику:

– Пора тебе отправляться домой. Встань, надень башмаки и покажи нам свою широкую спину.

– Оставить вас? – вздохнул носильщик. – Вы просите меня расстаться с душой своей и умереть? Почему бы нам вчетвером не превратить ночь в день, а завтра, обещаю, каждый из нас пойдет своей дорогой.

– Позволь ему остаться, сестра, – сказала хозяйке дома та, что делала покупки. – Ведь второго такого в целом мире не сыщешь, и, даже если бы мы попросили мужчину у самого Аллаха в святую ночь, когда исполняются все желания, он бы не смог послать нам такого.

И хозяйка дома согласилась, но сказала носильщику:

– Хорошо, ты проведешь эту ночь с нами, но помни: что бы ни видели твои глаза, язык твой должен онеметь и не искать ничему объяснения, даже если ты будешь сгорать от любопытства.

– С этой минуты я слеп и нем, – обещал носильщик.

Он закрыл глаза и стал щупать их груди, приговаривая:

– Что это такое… ничего не вижу!

Две сестры засмеялись, но хозяйка дома строго указала на дверь в другую комнату:

– Ты видел эту надпись?

Носильщик подошел ближе и прочел надпись на двери: «Не говори о том, что тебя не касается, чтобы не услышать то, что тебе не понравится».

– Обещаю, что не стану говорить о том, что меня не касается! – торжественно воскликнул он.

Хозяйка дома и привратница сели с ним рядом, а третья сестра зажгла свечи и благовония, и все четверо болтали, пили вино и ласкали друг друга, пока не услышали стук в дверь. Привратница вскочила, чтобы открыть.

Через какое-то время она, посмеиваясь, вернулась и прошептала:

– Послушайте, у двери стоят три дервиша с выбритыми подбородками, головами и бровями, и каждый из них крив на один правый глаз. Они говорят, что пришли в Багдад только сегодня в поисках ночлега, готовы переночевать в нашем саду или на конюшне. Они до того смешны, что вызвали бы улыбку даже у безутешной вдовы.

Сестры переглянулись.

– Впусти их, – решила хозяйка дома. – На том же условии, что носильщика: пусть останутся у них только глаза, но не языки.

– По глазу на каждого, – уточнил носильщик, и все засмеялись.

Дервиши и впрямь оказались смешными.

– Благодарим вас, храни вас Аллах за вашу доброту, – поклонились они вставшим навстречу сестрам.

Они глазели по сторонам, очарованные красотой роскошных покоев. При виде зажженных свечей и богатой трапезы на столе у них вырвался вздох восторга, а глядя на фонтан, они и вовсе раскрыли рты. Вдруг один из них увидел носильщика, растянувшегося на полу, усталого от выпивки и игр с девушками.

– Может быть, он и араб, но он такой же дервиш, как мы, – промолвил странник.

Носильщик вскочил и крикнул:

– Сидите и не болтайте! Или вы забыли, на каком условии вас впустили? Разве вы не прочли слова, начертанные на двери?

И дервиши прочитали надпись: «Не говори о том, что тебя не касается, чтобы не услышать то, что тебе не понравится».

– Прости нас великодушно, – смиренно сказал дервиш. – Да, мы обещали, и уж будьте уверены, можете делать с нами что угодно, если обещание свое мы нарушим.

– Ну, будет вам, помиритесь! – сказала хозяйка дома.

Одна из сестер принесла дервишам еды и напитков; подкрепившись, они поблагодарили девушек и попросили подать им бубен, флейту и персидскую арфу. Настроили инструменты и стали играть, подпевая. Девушки принялись вторить им, да так громко, с таким воодушевлением, что голоса их заглушали голоса дервишей и носильщика.

Но тут постучали в дверь, и привратница пошла взглянуть, кто пришел.

– Это три купца из Мосула, – сообщила она, вернувшись. – Прибыли в Багдад десять дней назад и остановились на лучшем из постоялых дворов. Багдадский купец пригласил их поужинать, призвал певиц и музыкантов. Все напились допьяна, шум стоял такой, что к дому прибыли стражи порядка. Купцы испугались, перескочили через стену и бросились наутек. Они бежали и бежали, пока не услышали наше пение. Они боятся возвращаться, чтобы не встретить ненароком тех самых стражей и не попасть в тюрьму за пьянство. Купцы спрашивают, не приютим ли мы их на этот вечер? Один из них даже поцеловал предо мной землю. На вид они люди богатые и знатные.

Хозяйка дома поглядела на сестер – они просто сгорали от любопытства.

– Впусти их, – приказала она.

Привратница вышла и вернулась с купцами. Все поднялись им навстречу, приветствуя их.

– Мы рады и счастливы видеть дорогих гостей в нашем доме, но есть одно условие, – сказала хозяйка дома.

– Что за условие, госпожа? – спросил один из купцов.

И хозяйка дома ответила:

– Не спрашивайте ни о чем, что видите или слышите в этом доме: не говорите о том, что вас не касается, чтобы не услышать то, что вам не понравится.

– Не сомневайся, твое условие принято, – ответили купцы с поклоном.

Им принесли еду и напитки, но купцы к ним не притронулись. Они с изумлением смотрели на кривых дервишей, находившихся в таком великолепном доме с женщинами несравненной красоты, очарования, красноречия и великодушия. Неужто они живут с дервишами?

Купцы, надо сказать, были так поражены увиденным, что даже не слышали храпа носильщика, который напился так, что заснул на полу. Вдруг хозяйка дома сказала:

– О сестры мои, давайте исполним наш долг.

Привратница встала, убрала со стола, зажгла новые свечи, переменила благовония, а закупщица подошла к носильщику.

– Поднимайся, лентяй ты эдакий, помоги нам, – растолкала она его.

– Что такое? – Носильщик с трудом поднялся с пола: ноги плохо его слушались. Однако последовал за закупщицей, которая подошла к большому чулану и отворила дверь. В чулане сидели на цепи две черные гончие.

– Веди их на средину зала, – велела красавица. А сама засучила рукава и взяла в руки плетку. И еще она взяла лютню в чехле из желтого атласа с кистями и тоже вернулась к гостям. Она села лицом к хозяйке дома, вынула из чехла лютню и стала играть, напевая с великим пылом:

О окно моей любви, Дай мне ветер сладострастья…

Хозяйка дома велела носильщику подвести к ней собак. Те понурили головы, попятились и заскулили, но хозяйка осыпала их бока жестокими ударами: не тронули ее ни жалостный визг, ни плач животных, она била и считала удары плетки.

Закупщица все пела, с болью и отчаянием:

О окно моей любви, Дай мне ветер сладострастья… Коли мать тебя позовет, Спрячу я тебя в своих волосах, В теплых спутанных прядях…

Тут привратница расплакалась и закричала: «Ой-ой-ой!», и плач ее смешивался с пением, воем собак и голосом хозяйки дома, отсчитывающей удары. Поющая склонила голову к лютне, прижала ее к груди, словно желая, чтобы мелодия вторила биению сердца.

О окно моей любви, Дай мне ветер сладострастья… Коли мать тебя станет искать, Спрячу я тебя под поясом, Вокруг бедер обвяжу.

Три сестры пели, кричали, били, визжали и плакали. У всех семи гостей разгорелось сердце от возмущения и любопытства. Они старались делать вид, что ничего не замечают, кроме одного из купцов, который не смог сдержаться и стал шептаться со своими друзьями. Но другие купцы попросили его замолчать.

Хозяйка дома продолжала избивать собак и все считала удары, а та, что сидела с лютней, все пела:

О окно моей любви, Дай мне ветер сладострастья… Коли мать тебя станет искать, Спрячу я тебя у себя в глазах, Под насурьмленными веками.

Как только она замолчала, привратница, которая сидела напротив, застонала: «Ой-ой-ой» и зашлась громкими криками. Она сжала свою шею руками, словно хотела себя умертвить, разорвала платье от ворота до подола, бросилась на пол и забилась в судорогах. И тут собравшиеся с болью в сердце увидели, что все ее тело покрыто синяками и шрамами, словно ее тоже высекли, как собак. Закупщица положила лютню на кресло и поспешила к привратнице, дала понюхать розовой воды, чтобы привести в чувство, и накрыла несчастную своей шалью. Насчитав триста ударов, хозяйка дома бросила плетку на пол, опустилась на колени и, плача, обняла дрожащих сук. Она вынула из кармана платок и вытерла им слезы, умоляя не плакать. Потом поцеловала их в головы, велела носильщику отвести их обратно в чулан, а после поспешила к привратнице, обняла ее и завернула в свою накидку, и все три женщины тихо заплакали.

Гости молчали, но на лицах их ясно читались недоумение и отвращение. Откуда у привратницы взялись раны, почему хозяйка дома избила собак чуть не до полусмерти и при этом плакала, целовала их и вытирала им слезы?

Хозяйка дома и закупщица помогли привратнице встать и отвели ее в чулан, где переодели, а семеро мужчин в это время ерзали на своих местах и беспокойно переглядывались. Купец, который говорил последним, прошептал что-то своему другу, но тот сделал ему знак замолчать, и указал на надпись на двери. Но купец не мог забыть увиденного.

– Мы должны что-то сделать, – сердито сказал он своему другу.

– Помни, что мы обещали этим трем женщинам, – спокойно отвечал тот.

Но купец повернулся к дервишам и попросил их:

– Объясните, что происходит.

Один из дервишей отвечал:

– Клянусь Аллахом, мы оказались здесь лишь незадолго до вас, а теперь мы жалеем, что вошли в этот дом и стали свидетелями такого душераздирающего зрелища – уж лучше бы мы переночевали на городской свалке!

Услышав это, купец подмигнул носильщику и задал ему тот же вопрос.

– Вы меня спрашиваете? Я этого дома раньше никогда не видел, хотя и родился в Багдаде. Но одно я знаю, чего вы не знаете: эти женщины живут одни, без мужчины.

– Ты говоришь, они живут без мужчины? Тогда послушайте меня все, – сказал купец. – Нас семеро мужчин, а их трое женщин. Спросим их, что с ними, и если они не ответят по доброй воле, то заставим силой!

Все мужчины согласились, и только один из купцов воспротивился:

– Вы что, забыли, что мы у них в гостях и поклялись соблюдать их условия? Кто знает, почему они решили хранить свою тайну?

Но первый купец был твердо намерен узнать правду и продолжал уговаривать носильщика выведать, что происходит.

Хозяйка дома, которая, как и ее сестры, уже совсем успокоилась, заметила, что гости спорят, и спросила:

– Почему вы шепчетесь? В чем дело?

Носильщик собрался с духом и проговорил:

– Эти люди хотят знать, почему вы били собак, пока они не обессилели, но, однако, плакали о них, целовали их, вытирали им слезы. И они спрашивают, почему эта госпожа сорвала одежду и открыла ужасные следы побоев на своем теле? Почему и ее исхлестали плетью, точно провинившегося раба?

Слыша это, хозяйка дома повернулась к гостям:

– Правду ли говорит носильщик?

– Да, – ответили все, кроме одного купца, который промолчал.

Лицо хозяйки омрачилось гневом.

– Разве вы не согласились ни о чем нас не спрашивать? Вы нас жестоко оскорбили, но мы и сами виноваты. Мы зря открыли вам двери и ввели вас в наш дом.

Она трижды стукнула в пол и крикнула:

– Эй, сюда!

Тут распахнулась потайная дверь, и вышли семь чернокожих рабов с обнаженными мечами в руках. Каждый живо схватил по одному гостю, связал ему руки, затем их связали всех вместе и вывели в середину помещения.

Один из рабов обратился к хозяйке дома:

– О благородная и добродетельная госпожа, не прикажешь ли нам обезглавить их?

Слыша это, носильщик заплакал и зарыдал, указал на дервишей и сказал:

– Я ни в чем не виноват. Я не хочу умирать из-за чужого греха. Эти дервиши и впрямь стали вестниками горя.

И он прочел стихи:

Прекрасно прощение от властных всегда, Особенно тем, кто защиты лишен. Прошу я во имя взаимной любви: Одних за других ты не вздумай убить[5].

Услышав это, три женщины едва удержались от смеха, особенно хозяйка дома. Но она сдержалась, отвернулась от него и сказала:

– Я хочу расспросить наших гостей, прежде чем они лишатся своих голов.

И она обратилась к дервишам и купцам:

– Если бы вы не были знатными и влиятельными вельможами, вы бы не осмелились так оскорбить нас. Так кто же вы такие?

Купец прошептал своему другу, который не хотел задавать вопросов:

– Скажи ей, кто мы такие, чтобы она не погубила нас по ошибке.

И его друг ответил:

– Потерпи, я стараюсь спасти тебя от постыдной необходимости открыться.

Хозяйка дома повернулась к дервишам.

– Вы братья? – спросила она.

– Нет, о милостивая госпожа, – ответили они.

Тогда она спросила их:

– Вы кривы от рождения?

Они ответили в один голос:

– Клянемся Аллахом, о госпожа, все мы родились с двумя глазами. Но каждого из нас постигло великое несчастье.

– Вы друзья? – спросила хозяйка дома.

– Мы только сегодня познакомились.

– Пусть каждый из вас расскажет нам свою историю и причину своего прихода к нам, и если я поверю вашей повести и она вызовет у меня сочувствие, то я прощу и отпущу вас, – сказала хозяйка дома связанным мужчинам.

Затем она повернулась к одному из рабов и сказала:

– А если нет, я прикажу тебе отрубить им всем головы.

И носильщик выступил первым и сказал:

– О госпожа моя, ты сама прекрасно знаешь, как я попал к вам в дом, но не знаешь, что я брат рыбака, который был очень беден до тех пор, как в прошлом году Аллах Всемогущий обогатил его, и он стал ювелиром, таким, что даже царица Зубейда, супруга калифа Гаруна аль-Рашида, посылает к нему своих прислужниц покупать ей роскошные драгоценности. Но я отказался работать в лавке своего брата, потому что любил шум и суету базара и людей, которых встречал на рынке, и продавцов и покупателей, особенно покупательниц, таких прекрасных, утонченных и почтенных, как твоя сестра, – он указал на ту, что делала покупки. – Когда она наняла меня, я шел за ней со своей корзиной, словно тень, от фруктов и овощей к свечам и благовониям, фисташкам и сладостям. Но когда она остановилась у мясной лавки и погладила по голове ягненка, я подумал, что она решила купить его, и сказал ей: «Жаль, что, когда ты нанимала меня, ты не сказала, что собираешься купить живого ягненка, а то я привел бы мула с повозкой».

Все собравшиеся засмеялись, но хозяйка дома прервала его и сказала:

– Погладь свою голову в знак радости, что она остается при тебе, и ступай!

Но носильщик сказал:

– Нельзя ли мне, о госпожа, остаться и послушать рассказы других?

– Оставайся, – разрешила хозяйка дома. Она повернулась к трем дервишам и сказала: – Теперь послушаем ваши рассказы. Вы, трое, решите между собой, кто будет говорить первым.

Дервиши испуганно переглянулись, словно требование рассказать о своей жизни страшило их не меньше, чем близкая казнь. Через некоторое время один из них, потрепанный жизнью более других, тихо начал свой рассказ.

Первый дервиш

О, госпожа, я стою перед тобой, чтобы рассказать свою историю о том, как я стал дервишем с одним глазом.

Меня зовут Азиз, родился я сыном одного из богатейших купцов Персии. У меня была любимая двоюродная сестра по имени Азиза, и мы вместе играли каждый день. Обычно ладили, иногда ссорились, но любили друг друга всей душой. Отцы договорились поженить нас, как только мы достигнем совершеннолетия. Но затем смерть унесла и мать Азизы, и отца, и девушка стала жить в нашем доме. Нас с ней не разделяли – все у нас было общее, даже постель, и, когда мы достигли совершеннолетия, отец решил, что настало время составить брачный договор, и начались приготовления к свадьбе. Слуги до блеска натерли мраморные полы в доме, разложили новые ковры, украсили стены парчой и приготовили для пира наилучшие яства и сладости.

В назначенный день мать послала меня в хамам, там после мытья мне размяли все тело и натерли амброй и мускусом, нарядили в лучшую одежду, а затем обрызгали благовониями. Я вышел из бани и направился домой, но, проходя мимо переулка, в котором жил мой друг, решил постучаться к нему и пригласить на свадьбу. Мать друга моего сказала, что он скоро должен прийти, и попросила подождать его. Чтобы скоротать время, я погулял по переулку и заметил, что каждый прохожий принюхивается к приятному аромату, который исходит от моих одежд. Я нашел скамейку и, прежде чем присесть, расстелил на ней носовой платок, чтобы не запачкать новую одежду и этим не расстроить мою мать.

Но вдруг с неба на меня, порхая, словно бабочка, слетел белый платочек. Я поймал его – он был невесомый, как ветерок. Я поднял голову, чтобы увидеть, кто уронил платок, и увидел у окна женщину. Она была так красива, что могла бы сказать луне: «Спускайся с небес, ибо я прекраснее тебя». Она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ, и тогда она сунула палец в рот, а затем приложила средний палец к указательному, спрятала оба между грудями, а затем исчезла из виду. С бьющимся сердцем я ждал, когда она появится снова. Никогда еще не испытывал я такого смятения чувств! Я опустил глаза на платок и увидел, что он завязан узлом. Когда я развязал его, на колени мне выпал клочок бумаги, на котором были написаны такие строки:

Мой возлюбленный спросил: «Почему твое перо едва касается бумаги?» Я тихо ответила: «Потому что я день ото дня чахну без любви».

Я все сидел на скамье, поглядывая то на окно, но на платок, и меня наполнила сильнейшая тоска по этой женщине и отчаянное желание оказаться с ней наедине. Лишь потеряв надежду на то, что она снова появится, я вернулся домой, обезумев от печали, не в силах забыть ее лицо, прочно запечатлевшееся в моей памяти, крепко сжимая в руке платок и спрятав в кармане записку.

Дома меня встретила плачущая Азиза.

– Где ты был? – спросила она и рассказала, как все гости – и богатые купцы, и эмиры, и судья-кади, свидетели и родственники – собрались, ожидали меня несколько часов и разошлись, когда я так и не показался.

Отец так разгневался на меня, что поклялся отложить свадьбу еще на год.

– Я так беспокоилась за тебя, думала, что тебя постигло какое-нибудь ужасное несчастье! Но теперь вижу, что ты жив и невредим, и могу возблагодарить Аллаха. Так расскажи мне, что случилось!

И я ответил:

– Случилось странное и необычное.

Я рассказал ей о девушке и показал платок и записку. Она взяла платок, понюхала его, прочла строки, написанные на клочке, и слезы побежали у нее по щекам. Но у меня все не шли из головы таинственные жесты женщины, и я спросил двоюродную сестру:

– Азиза, ты можешь помочь мне понять, что она пыталась сказать мне?

Она утерла слезы рукавом и ответила:

– Если бы ты попросил у меня глаз, о возлюбленный брат, я бы вырвала его из глазницы. Знай же, что носовой платок – это приветствие возлюбленному. Положив палец в рот, она сказала, что ты – как душа у нее в теле, и она будет держаться за тебя так же крепко, как зубы сидят во рту. Две строчки записки понять легко – она уверяет тебя в том, что ее душа привязана к твоей. И наконец, положив пальцы между грудей, она сказала тебе, чтобы ты пришел к ней через два дня и облегчил ее страдания от вашей разлуки.

Я согласился с толкованием моей двоюродной сестры, потому что она была разумнее, даром что ровесница мне, и лучше понимала окружающий мир.

– Но, сестра, я не смогу ждать так долго…

Азиза обняла меня, и положила мою голову к себе на колени, и погладила меня по волосам. А потом она утешала меня и развлекала, пока не пришло время моей новой встречи с той молодой женщиной. Азиза помогла мне одеться и обрызгала меня благовониями. Она наказала мне быть сильным и решительным.

– Азиз, – сказала она. – Все, чего я хочу, – видеть тебя счастливым.

Когда я вышел на улицу, мне показалось, что все вокруг исчезло – лавки, дома, прохожие… Я не слышал ни звука.

Я дошел до дома моей возлюбленной. Увидев, что она выглядывает из окна, я глубоко вздохнул и едва не лишился чувств. На этот раз в руке она держала красный платок, которым трижды махнула в направлении переулка. Затем она растопырила пальцы и ударила себя ладонью в грудь. А потом достала зеркальце, выставила его в окно, выглянула наружу еще на несколько мгновений, после чего закрыла окно и исчезла. Долго я стоял под окном, зачарованный, не в силах понять ее знаков. И в полночь я оставил наконец надежду увидеть ее снова и поневоле отправился домой, с трудом волоча ноги.

Вернувшись домой, я увидел, что Азиза плачет и тихонько поет:

Люблю его, о, как люблю его – Любовь к нему мне сердце наполняет!

Когда она увидела меня, то осушила свои слезы и подняла голову, словно недоумевая, что произошло. Я начал рассказывать, но почувствовал, что лишаюсь чувств. Когда я пришел в себя, сестра обнимала меня и вытирала слезы с моих щек.

Я рассказал ей обо всем, и она вздохнула со словами:

– Не расстраивайся, о возлюбленный брат, ее знаки, напротив, должны тебя обнадежить. Пять пальцев значат «Приходи через пять дней». А то, что она показала тебе красный платок и зеркальце и высунула голову из окна, значит: «Сиди в лавке красильщика, покуда я не дам о себе знать».

– А ведь ты права, сестрица, – радостно воскликнул я. – В том переулке, где она живет, есть лавка еврея-красильщика.

Но когда я понял, что не увижу свою возлюбленную еще пять дней, я залился слезами.

– Крепись, о братец, – сказала Азиза. – Вспомни о тех влюбленных, которые много месяцев и даже лет дожидались встречи. Положись на меня. Обещаю, что помогу тебе и защищу тебя, как голубка защищает своих птенцов, укрывая их крыльями.

Она встала и приготовила мне еду и питье, но я не мог проглотить ни кусочка. Азиза попыталась развлечь меня рассказами о любви и страсти, и оставила меня, только когда усталость взяла свое и я заснул. Даже просыпаясь среди ночи, я видел Азизу рядом с собой, и слезы бежали у нее по щекам.

Пять дней тянулись, как пять веков. Когда наконец приблизилось время встречи, я встал с постели и увидел, что вода для купания уже приготовлена. Я помылся и переменил одежду.

– Да пребудет с тобой Аллах, – сказала мне Азиза. – Надеюсь, на этот раз ты получишь от своей возлюбленной то, чего так желаешь.

Я поторопился к лавке еврея-красильщика, но, к великому своему горю, увидел, что закрыта не только лавка, но и окно моей красавицы. Я хотел уже свести счеты с жизнью, столь велико было мое отчаяние, но остался сидеть, словно статуя, на скамье у нее под окном, покуда не настала полночь. Тогда я, тяжело ступая, вернулся домой. И увидел, что Азиза стоит, держась одной рукой за крючок в стене, другую прижав к сердцу, и, вздыхая, напевает чуть слышно:

Огонь в груди моей расплавит медь, А слезы тридцать напоят пустынь. Любовь моя смиренно преклонилась Перед возлюбленным, но видит лишь немилость.

Увидев меня, Азиза смахнула слезы и улыбнулась:

– Почему же ты не провел ночь со своей возлюбленной и не добился наконец того, о чем так тосковал?

Решив, что она насмехается надо мной, я со всей силы ударил ее ногой так, что она упала на пол и ушибла голову о порог. Кровь полилась из ее раны, но Азиза поднялась, не сказав ни слова, и утерла лицо.

– Ничего не случилось, совсем ничего! – сказал я ей. – Вот почему я в таком гневе.

– Ты ошибаешься, – сказала мне Азиза. – Поступки этой госпожи, напротив, должны внушить тебе надежду. Она хочет узнать, правда ли ты ее любишь, и спряталась, чтобы испытать тебя. Ты должен пойти к ней завтра, потому что, если ты не вернешься, она подумает, что ты недостаточно терпелив. О, брат мой! Я рада, что до счастья тебе всего лишь шаг!

Но слова сестры не успокоили меня, а лишь усилили мое отчаяние. Она подала мне поесть, но я оттолкнул тарелку, вскричав:

– Всякий влюбленный – безумец, не способный ни есть, ни спать.

– По этим признакам мы и узнаем настоящую любовь, – сказала мне Азиза.

На рассвете следующего дня я бегом побежал по переулку и сел на скамью под окном. Очень скоро красавица открыла окно и когда увидела меня, то улыбнулась сначала слегка, потом шире, а потом я услышал ее смех! Она исчезла на минуту и вернулась с лампой и цветком в горшке. Сначала она прикрыла лицо волосами, затем провела лампой над цветком и захлопнула окно.

Странным образом чувство мое росло и крепло, хотя все эти таинственные знаки меня измучили. Я еще не услышал от нее ни единого слова. Быть может, она немая?

Я вернулся домой, снова печальный и озадаченный, но глубоко влюбленный. И увидел, что сестра моя с перевязанной головой плачет и поет:

Куда бы ты ни шел и где бы ни скитался, Ты в сердце навсегда моем остался.

Она глянула на меня сквозь слезы и замолчала на миг, затем поднялась и спросила меня, что случилось.

– Ты наконец достиг того, чего желала твоя душа, – сказала она мне, когда я описал ей, что произошло. – Прикрыв волосами лицо, она показала, чтобы ты пришел к ней ночью, когда солнце скрывается во тьме. Цветок означает, что ты встретишься с ней в саду, а лампа говорит, чтобы ты искал огонек в темноте.

Но вместо того чтобы обрадоваться, я закричал на свою двоюродную сестру:

– Каждый раз ты обещаешь, что я наконец встречусь с ней, а я остаюсь ни с чем. Может статься, ты все толкуешь неправильно!

Азиза засмеялась и сказала:

– Терпение, о брат мой, и не забывай: Аллах всегда с теми, кто терпелив.

Я сел и взмолился:

– О Аллах, вели сегодня солнцу зайти раньше времени!

Я с нетерпением ожидал вечера, а двоюродная сестра моя сидела рядом, вздыхая и плача. Вскоре сгустилась ночь, я радостно бросился к двери, словно тот, кого выпускают из долгого заточения.

Но Азиза подозвала меня, протянула мне кусок мускуса и сказала:

– Пожуй его, когда увидишь ее, а когда твоя возлюбленная даст тебе то, чего ты так желаешь, прочти эти строки:

Во имя Аллаха, скажите, влюбленные, Как сердцу унять эту боль бесконечную?

Я дошел до переулка, обогнул дом моей красавицы и нашел путь в садик позади него: калитку она оставила открытой. Я пошел на свет вдали и увидел прекрасную беседку, украшенную черным деревом и слоновой костью, с лампой, висящей внутри, с удобными диванами и перинами и разбросанными по ним подушками. Мерцали свечи, успокаивающе журчал фонтан, рядом с которым стоял столик, украшенный цветами и уставленный вином и богатыми кушаньями, – были там жареный цыпленок и дичь, фрукты и сладости. Я прождал там много часов, но она все не шла, и я понял, что умираю от голода, и набросился на еду так, как будто пожирал саму прекрасную девушку. Я наелся досыта и блаженно растянулся на перине, готовый ждать дальше.

Проснулся я от жары, обливаясь потом. Солнце обжигало меня почти отвесными лучами. Стояло утро, я вскочил, словно укушенный змеей, и увидел, что на живот мне кто-то положил уголек и немного соли.

Вокруг было пусто – ни следа беседки и подушек, свечей и прекрасно накрытого стола. Охваченный яростью и глубоким отчаянием, я вновь вернулся к моей возлюбленной сестре и увидел, что она плачет и напевает:

Если видишь, что в слезах я, прости, Ведь твоя возлюбленная любит тебя, А любимый мой неласков ко мне – Щедр и милостив пусть будет к нему Аллах.

Она перестала плакать, подошла ко мне и понюхала мою одежду.

– О, не так пахнет тот, кто насладился любимой женщиной, – сказала она. – Теперь я боюсь за тебя, Азиз. Я прекрасно знаю, что женщины иногда дразнят мужчин, но эта женщина ранила твое сердце намеренно – она попыталась оскорбить тебя так глубоко, как только могла. Соль, что она оставила у тебя на животе, означает, что ты как невкусное блюдо, которое приходится посолить, чтобы его не выплюнуть. И, как будто этого недостаточно, она оставила тебе еще и уголек, а это значит, что она желает, чтобы Аллах очернил твое лицо, если ты утверждаешь, что влюблен, но на деле любишь лишь еду и питье: ты не влюбленный, а обманщик, говорит она. Так что, дорогой брат мой, эта женщина жестока и безжалостна, и обманщица она, а не ты. Почему она не разбудила тебя, если увидела, что ты заснул? Да освободит тебя Аллах из ее когтей!

«Напротив, – думал я про себя, слушая Азизу. – Моя возлюбленная права – я заснул, а ведь все знают, что настоящим влюбленным сон неведом. Я был несправедлив и к себе, и к ней, когда позволил голоду взять верх над страстью».

Я ударил себя в грудь, и заплакал о своем злосчастье, и стал умолять сестру помочь мне, угрожая иначе покончить с собой.

Азиза сказала:

– Для тебя, возлюбленный брат мой, я бы даже глаз достала из глазницы. Ах, если бы я могла выходить из этого дома по своему усмотрению, чтобы свести вас вместе, – ради тебя, а не ради нее. Послушай, Азиз. Иди опять к ней, но на этот раз не притрагивайся к еде – даже маленький кусочек раздразнит твою утробу, а ты знаешь, что, насытившись, ты захочешь спать. Иди к ней и не забудь перед тем, как уйти, сказать эти строки:

Во имя Аллаха, скажите, влюбленные, Как сердцу унять эту боль бесконечную?

Я вошел в сад и увидел, что он выглядит точно так же, как в прошлую ночь. На этот раз я не дотронулся до еды, а только сидел и прохаживался по саду в ожидании. Но мало-помалу меня одолела скука, и я снова оказался за столом, говоря себе, что отведаю лишь кислого молока, и то лишь одну ложку, чтобы унять сердцебиение. Но, как Азиза и предупреждала меня, от одного глотка аппетит у меня разыгрался, и я не смог удержаться от того, чтобы перепробовать все многочисленные блюда, что стояли на столе. Не успел я оглянуться, как наелся досыта, но вместо того чтобы лечь, я сел, опустив голову на руки. Несмотря на все усилия, я крепко заснул и увидел во сне, что не сплю, а хлопаю себя по лицу, брызжу в глаза водой и тру глаза, чтобы не задремать и бодрствовать до нашей встречи. Но на самом деле я все проспал, и солнце снова разбудило меня, хлеща лучами, как раскаленной плетью, и я, плача, поплелся домой. Там я увидел Азизу, что, вся в слезах, напевала:

Сердце мое разбито, Тело мое кровоточит, Но даже обидам я радуюсь всей душой: Их причиняет возлюбленный мой!

Я был вне себя от ярости, и принялся упрекать и проклинать ее, и швырнул в нее игральную кость и семечко – то, что моя возлюбленная оставила у меня на животе. Но дочь моего дяди пропустила мимо ушей мои крики и ругательства, опустилась передо мной на колени и сказала:

– Эта большая игральная кость значит, что, хотя ты ждал ее, сердце твое было далеко. Если бы ты действительно был влюблен, то, конечно бы, не заснул. Твое влюбленное сердце воспламенило бы тебя, как огниво разжигает уголь. А семечко рожкового дерева значит, что ты должен приготовиться к разлуке и переносить ее терпеливо, как пророк Айюб.

Услышав слово «разлука», я вцепился в платье дочери моего дяди и заплакал, и взмолился:

– Помоги мне, Азиза, спаси меня, а то я погибну и умру.

И моя двоюродная сестра, которая в тот день была задумчива и молчалива (хотя я даже не подумал спросить отчего), тихо ответила мне:

– Мысли мои неспокойны, как волны бурного моря. – Некоторое время она помолчала, но затем сжалилась надо мной и сказала: – Иди к ней сегодня и помирись с ней. Я ничего не могу посоветовать тебе, только повторю: не ешь, не ешь.

И она приготовила мне вкусный ужин, и покормила сама, как ручного ягненка, чтобы меня не соблазнил аромат лакомств, которые будут стоять передо мной вечером в саду.

И тем вечером я снова вернулся в сад, нарядившись в новые одежды, которые Азиза сшила для меня и в которые заботливо меня одела, вновь взяв с меня слово сказать девушке:

Во имя Аллаха, скажите, влюбленные, Как сердцу унять эту боль бесконечную?

Снова оказался я в саду и стал стеречь мою возлюбленную, точно тигр, готовый к прыжку. Я вслушивался в малейшие звуки, так что слышал даже шорох, с которым соловей укладывался спать в свое гнездо. Но тишина и спокойствие, и луна, и звезды над головой, и сила моего желания и страсти лишили меня бдительности, и я налил себе чашу вина, твердо уверенный, что не засну. Затем я налил еще чашу, трогая свои веки, чтобы проверить, не опускаются ли они, – ведь я подумал, что вино придаст мне остроумия и красноречия, когда я наконец встречусь со своей возлюбленной. Но она все не появлялась, и настроение мое изменилось: я почувствовал невыносимое раздражение и нетерпение и стал пить чашу за чашей, пока не потерял счет выпитому вину. И я заснул так же, как в две предыдущие ночи. И снова меня разбудили палящие лучи солнца, и я увидел, что лежу на траве в саду, с ножом и медной монетой на животе.

Я бросился домой с ножом в руке, и, наверное, казался безумным, потому что люди шарахались от меня и убегали с моего пути. Добежав до дома, я услышал жалобную песню дочери моего дяди:

Я одна в этом постылом доме, Стены его словно душу мою сдавили, Окна его источают удушливый дым, Двери его сдавливают мне горло.

Эта песня растрогала меня, ибо в ней звучало то, что сам я чувствовал сердцем и душой. Мир померк передо мной, и очнулся я оттого, что мое лицо омывали розовой водой.

– Монета – ее правый глаз, а нож – орудие убийства, – сказала Азиза.

– Храни меня Аллах! – в ужасе вскричал я. – Неужели моя возлюбленная задумала выколоть себе глаз?

Но дочь моего дяди сказала:

– Нет, не тревожься, она просто говорит тебе: «Клянусь Аллахом Всемогущим и клянусь своим правым глазом, что, если ты еще раз придешь ко мне в сад и заснешь, я зарежу тебя этим ножом».

И я задрожал всем телом – не от страха, но от любви и сострадания. Дочь моего дяди заметила легкую улыбку у меня на лице и догадалась, о чем я думаю.

– Я так беспокоюсь о тебе, возлюбленный брат, – умоляюще проговорила она. – Эта женщина жестока, расчетлива, хитра, а сердце ее полно ненависти и черно.

Но я в свою очередь взмолился:

– Помоги мне и надоумь, что делать, Азиза.

– Для тебя, о возлюбленный брат мой Азиз, я бы и глаз вынула из глазницы. Ложись и спи – крепко, как сурок. Вот что тебе сейчас нужно.

Она взяла меня за руку, и отвела к моей постели, и растерла мне плечи и тело, и обмахивала лицо опахалом, пока я не заснул, а проснулся я, только когда солнце уже село. Когда Азиза увидела, что я проснулся, то вскочила и вытерла слезы. Затем сытно накормила меня, а потом обняла и крепко прижала к себе.

– Азиз, слушай меня внимательно, – сказала она. – Твоя возлюбленная не покажется до предрассветного часа. Не сиди и не жди праздно, а найди себе занятие. Гуляй по саду и нюхай цветы, особенно жасмин, ибо его аромат займет твои чувства и пересилит запахи трапезы.

Я постарался следовать совету Азизы, и прошла почти вся ночь, и уже раздались первые крики петухов, когда я услышал легкий шорох. Я обернулся и оторопел, увидев, что моя возлюбленная вошла в сад в сопровождении десяти рабынь, словно луна, окруженная звездами. Увидев меня, она засмеялась и сказала:

– Теперь я вижу, что ты настоящий влюбленный – даже сон тебя не взял, так мучил тебя страх никогда больше меня не увидеть.

Она отпустила рабынь, и мы обнялись и осыпали друг друга поцелуями, и я сосал ее верхнюю губу, а она сосала мою нижнюю, и, когда она развязала тесемки своих шальвар, мое желание и страсть взяли над ней верх, и тело ее поддалось моему натиску. Я вознес ее на седьмое небо блаженства, и сам последовал за ней, полностью растворившись в сладострастии. Когда мы оба постепенно пришли в себя, я услышал, что клянусь ей в том, что лишь сейчас по-настоящему стал жить и с этой минуты моя душа в ее руках.

Когда пришло утро, я прошептал много нежностей ей на ухо, и ласково укусил ее за грудь, чтобы она вспоминала меня весь день. Я опустился на колени и поцеловал ее бедра и ноги, а в награду она достала из кармана одежд носовой платок и отдала мне со словами:

– Вот, возьми на память.

На платке была вышита газель.

Я спрятал платок в карман, и мы договорились встретиться следующей ночью, и впредь сходиться каждую ночь, до конца наших дней. Домой я пришел, шатаясь как пьяный, столь сильна была моя страсть.

Я вошел в дом и увидел, что дочь моего дяди лежит в постели, но она сразу встала и приветствовала меня, вытирая рукавом слезы, бегущие по щекам. Даже не спрашивая, она поняла, что я наконец добился того, чего хотел, и спросила меня:

– Прочел ли ты ей те строки, что я наказала тебе прочесть?

Я ответил, что забыл об этом, и показал ей носовой платок с вышитой газелью. Сестра моя внимательно рассмотрела его и попросила подарить его ей. Я охотно согласился, а когда мне пришло время отправляться к моей возлюбленной, Азиза напомнила мне, чтобы я сказал ей стихи. Мне пришлось признаться, что я забыл их, и она повторила их мне несколько раз.

Я добрался до сада, бормоча про себя строки, чтобы их запомнить. Моя возлюбленная уже поджидала меня. Мы бросились друг другу на шею, а затем она села мне на колени, и мы тешились, пока не издали стон наслаждения, а после этого ели и пили, а затем снова предавались любви до самой зари.

Но прежде чем оставить ее, я не забыл произнести строки, которым научила меня Азиза:

Во имя Аллаха, скажите, влюбленные, Как сердцу унять эту боль бесконечную?

Когда моя возлюбленная услышала эти строки, глаза ее наполнились слезами, и она ответила мне:

Таиться ты должен и прятать любовь, Смирить свое сердце и дальше терпеть.

Я вернулся домой, улыбаясь от радости, потому что не забыл выполнить пожелание дочери моего дяди, но увидел, что Азиза лежит больная, а моя мать сидит рядом с ней и пытается ее утешить.

– Ты прочел ей стихи? – сразу спросила сестра, несмотря на свое нездоровье.

– Да, – весело ответил я, – и вот что она мне ответила:

Таиться ты должен и прятать любовь, Смирить свое сердце и дальше терпеть.

Услышав мои слова, дочь моего дяди забилась в постели, как раненая птичка. Мать прикрикнула на меня:

– Стыда у тебя нет, себялюбивый, беспечный и распутный мальчишка! Как ты смеешь проводить ночи напролет на стороне, а возвращаясь, даже не спросить, как поживают твои домашние? Ты даже об Азизе не побеспокоился, а она так больна!

На это я не мог ничего ответить, ведь каждое мое дыхание отныне принадлежало моей возлюбленной. Когда мать наконец оставила нас, Азиза сказала мне, что ответить моей возлюбленной:

Влюбленный таился, смиренно терпя, Но сердце исполнилось смутной тоской.

Я сказал эти строки моей возлюбленной следующей ночью, после еще одной встречи, которую невозможно описать словами. Моя возлюбленная заплакала, как и в первый раз, когда я прочел ей строки Азизы, и ответила такими стихами:

Коль тайну не будет влюбленный хранить, Тогда только смерть его муку уймет.

Когда я вернулся домой, Азиза не поджидала меня, а лежала в постели, а мать пыталась уговорить ее что-нибудь съесть или выпить. Я заметил, как бледна и истощена дочь моего дяди, как запали ее глаза. Великая жалость охватила меня, и я подошел к ее ложу, и она прошептала мне:

– Азиз, сокровище моего сердца, прочел ли ты ей эти строки?

Я кивнул, подтверждая, что сделал так, как она хотела, и прочел ответ:

Коль тайну не будет влюбленный хранить, Тогда только смерть его муку уймет.

И тут же пожалел, что не промолчал, потому что, услышав эти слова, она лишилась чувств. Вошла моя мать и побрызгала ей лицо розовой водой и привела ее в чувство. Я сидел рядом, пытаясь утешить мою сестру и успокоить. Азиза улыбнулась мне с великой нежностью и заставила меня выучить еще один стих, чтобы прочесть вечером моей любимой.

Услышав, смирюсь я и скоро умру. Разлучница наша пусть вечно живет.

И на нашем любовном свидании в тот вечер я прочел эти строки, и моя возлюбленная горестно вскрикнула и сказала:

– О Аллах, та, что сказала эти строки, скоро умрет!

Она заплакала и спросила, кто эта женщина.

– Дочь моего дяди, Азиза, – ответил я. – Она всю жизнь ждала нашей свадьбы и дожидалась меня из бани в тот день, когда должны были подписать наш брачный договор, но я сидел под твоим окном, завороженный, неподвижный, как статуя, на голову которой садятся птицы.

Я рассказал, что это Азиза разгадала все ее знаки и послания и это ее мы должны благодарить, потому что иначе я не добрался бы до сада и не утолил свою страсть.

Моя возлюбленная вздохнула и заговорила, словно обращаясь к Азизе:

– Какая жалость, Азиза, что ты умираешь такой молодой. – И она сказала мне: – Ступай к ней скорее, может быть, она еще жива.

Я поспешил домой в великой печали, но там услышал громкие крики, плач и рыдания, и мне сказали, что дочь моего дяди умерла. Мать, рыдая, набросилась на меня:

– Аллах накажет тебя за то, что ты ее сгубил – ведь ты один виноват в смерти Азизы!

Мы устроили похороны и погребли ее, а моя мать не отставала с вопросами:

– Что ты сделал, почему она умерла от горя и страданий?

– Я ничего не сделал, матушка, – отвечал я.

Но мать не переставала меня упрекать:

– Я тебе не верю. Расскажи, что между вами произошло! Ведь перед смертью Азиза открыла глаза и попросила меня передать тебе, что она никогда не будет тебя винить, и молит Аллаха не наказывать тебя, потому что ты всего лишь увел ее из этого мира в мир вечный. А еще она попросила меня передать тебе, чтобы ты сказал той, к которой ходишь каждую ночь: «Верность – добро, а предательство – зло». Она надеялась, что эти слова помогут тебе, и, умирая, сказала, что жалеет тебя, в этой жизни и в последующей.

И мать зарыдала и застонала, и добавила:

– Азиза оставила тебе кое-что, но взяла с меня обещание, что я отдам тебе это, только когда увижу, что ты плачешь и тоскуешь по ней.

Но, хоть я и горевал по дочери моего дяди, но в урочное время снова поспешил в сад, и в сердце моем были лишь страсть и вожделение к моей возлюбленной, а в памяти – лишь ее прекрасное лицо и обольстительное тело. Как только она увидела, что я вошел в сад, то спросила меня о моей двоюродной сестре, и я ответил, что она умерла. Моя возлюбленная отстранилась и сказала:

– Ты погубил ее молодость и убил ее.

Но я уверил мою возлюбленную, что невиновен в смерти двоюродной сестры, и повторил то, что велела сказать Азиза: «Верность – добро, а предательство – зло».

Услышав это, моя возлюбленная заплакала и сказала:

– Да сжалится Всемилостивый Аллах над Азизой, ибо она спасла тебя от меня даже после смерти. Она знала, что я намерена тебе навредить, но теперь – будь уверен – этого не случится.

Ее слова поразили меня.

– Навредить? Но ведь мы любим друг друга!

– Ты так молод, – отвечала она, – и твое сердце невинно, а у нас, женщин, свои хитрости и уловки. Обещай, что не будешь доверять ни одной женщине, ни молодой, ни старой, кроме меня, особенно теперь, когда нет в живых дочери твоего дяди, которая бы защитила тебя.

И она попросила меня отвести ее на могилу Азизы, и приказала резчику вырезать такие слова на ее надгробном камне:

На древней гробнице выросли семь алых цветов. – Кто здесь похоронен? – спросил я, Земля отвечала: – Тихо ступай, Здесь спит та, что любила.

И раздала милостыню бедным и нуждающимся, чтобы они поминали Азизу в своих молитвах.

Прошел год. Моя возлюбленная все так же нетерпеливо ждала меня каждую ночь, а я набрасывался на нее, как коршун на добычу. Мы обнимали друг друга и любили друг друга с великим пылом и редко говорили о несчастной Азизе. Если мы и говорили о ней, моя возлюбленная вздыхала и говорила:

– Ах, если бы я была знакома с ней и узнала о ней побольше! Тогда я была бы осмотрительнее.

Так мы и жили спокойно и счастливо, но в один прекрасный день по дороге в сад меня остановила старуха и попросила прочесть ей письмо от сына, которое наконец-то получила, – впервые с тех пор, как он отправился в путешествие.

Хоть я и был опьянен желанием и страстью, но согласился ей помочь. Я прочел письмо и уверил старуху, что сын ее жив и здоров, а затем пустился дальше, но старуха пошла за мной и спросила, не могу ли я прочесть письмо еще раз для ее дочери, потому что иначе та не поверит, что ее брат жив.

– Просто прочти письмо вслух из переулка, – попросила она, – и моя дочь услышит тебя.

Старуха поспешила к двери и открыла ее, и я увидел, как рука протянулась за письмом, и мелодичный голос спросил:

– Это ты, матушка?

Но стоило мне подойти ближе, старуха толкнула меня в дом и заперла дверь, и я понял, что попал в западню.

Девушка, стоящая передо мной, была красива и обольстительна. Она обратилась ко мне, и теперь голос ее звучал совсем не ласково:

– Скажи, Азиз, что тебе милее – жизнь или смерть?

– Конечно, жизнь, – отвечал я.

– Прекрасно! Тогда возьми меня в жены, – отвечала она.

– Будь я проклят, если женюсь на такой, как ты! – воскликнул я.

– Если ты женишься на мне, то избежишь гнева дочери Альсавахи Альдавахи.

– Но кто такая дочь Альсавахи Альдавахи?

Услышав это, девушка окликнула мать:

– Иди сюда, матушка! Он говорит, что не знает дочери Альсавахи Альдавахи!

Она громко расхохоталась, и мать присоединилась к ней.

– Стало быть, ты не знаешь, кто она такая? – повторила девушка, все еще смеясь. – А ведь это с ней ты был каждую ночь, целый год, четыре месяца и два дня – с той, с которой ты видишься каждую ночь в саду и которая убивает своих любовников одного за другим. Почему она еще не убила тебя? Хотели бы мы это знать!

Сердце мое застучало, когда я это услышал.

– Так ты ее знаешь? – спросил я.

– Знаю так же хорошо, как время знает людские горести, – отвечала девушка. – Чего я не знаю, так это того, как ты уцелел.

И я рассказал девушке и ее матери все о своей возлюбленной и о том, как Азиза помогла мне с ней сойтись. И наконец повторил последние слова Азизы, обращенные к моей возлюбленной: «Верность – добро, а предательство – зло».

– Теперь я понимаю, – сказала девушка. – Ты знаешь, что эти слова спасли тебя от дочери Альсавахи Альдавахи? Послушай, ты человек еще молодой, не сведущий ни в девичьих уловках, ни в женском предательстве. Давай поженимся. Я от тебя ничего не попрошу, только чтобы ты жил со мной как петух.

– Как петух? Но я не знаю, как живет петух!

Девушка расхохоталась, а мать ей вторила; девушка смеялась громче и громче, так что наконец упала на пол и насилу выговорила:

– Что петух делает в жизни, кроме как ест, спит и любится?

Я так смутился, что не знал, куда и смотреть. Но девушка, вовсе не стыдясь, приказала мне:

– Ступай же, подкрепи свои силы, готовься топтать меня, как курочку, посильнее да почаще!

И тут показалась ее мать с четырьмя свидетелями. Я оглянулся на дверь, думая бежать, но девушка сказала:

– Двери заперты так крепко, что и муравей не выберется.

Ее мать подбежала к нам и зажгла четыре свечи, а затем нотариус достал брачный договор. Девушка свидетельствовала за себя, что я выплатил выкуп за нее полностью, в два взноса, уплатила нотариусу и затем всех выпроводила. После этого она вышла и вернулась в одной прозрачной сорочке, бросилась на постель и принялась стонать и изгибаться, мурлыкая: «Теперь я твоя женушка!»

И так она продолжала, пока я, не стерпев, не набросился на нее. Вместе мы достигли вершины блаженства, и закричали от радости и удовольствия так, что голоса наши слышны были и на улице. Но когда я проснулся на следующее утро, меня охватил страх и ужас от того, что я сделал, и я задрожал, вспомнив о том, что не пришел к своей возлюбленной тем вечером. Я торопливо оделся, пытаясь придумать какое-нибудь хитрое оправдание своего отсутствия, которое убедило бы ее в моей невиновности.

Но девушка тоже встала с постели и выпрямилась, уперев руки в бока, со словами:

– Ты что это задумал? Считаешь, что как вошел в баню, так из нее и уйдешь? Думаешь, я такая же, как дочь Альсавахи Альдавахи, – ночью со мной порезвишься, а утром иди на все четыре стороны? Вот что я скажу тебе про этот дом – он заперт весь год напролет, кроме одного дня.

Услышав это, я содрогнулся от ужаса и огляделся по сторонам, ища, как бы сбежать.

– Я бы на твоем месте не тратила время попусту, – продолжала моя жена. – И ворота, и двери, и окна – все заперто, и замки очень крепкие. Но не волнуйся: еды у нас хватит на целый год. Обещаю потчевать тебя самыми вкусными яствами, месяцы пролетят, словно дни, не успеешь и глазом моргнуть, и жить ты будешь счастливо, как петух.

И она засмеялась, и я засмеялся с ней, и она бросилась на кровать со стонами, и так я пробыл в заточении целый год, в конце которого она родила мне сына.

В начале нового года ворота распахнулись, двери и окна открылись, и в дом поспешили слуги с мешками припасов.

Я вскочил на ноги, собираясь уйти, но жена заставила меня дождаться вечера, сказав:

– Ты должен уйти точно в то же время, когда пришел.

Я боялся, что она продержит меня взаперти еще год, но она выполнила свое обещание и выпустила меня на том условии, что я вернусь, прежде чем ворота закроются. Она заставила меня поклясться на святом Коране, на сабле и на брачном договоре, что я не опоздаю. Я сразу же поспешил в сад и увидел, что ворота открыты и возлюбленная моя сидит на скамье, опустив голову на колени. Она исхудала и выглядела нездоровой, но просияла, когда меня увидела.

– Хвала Аллаху, ты жив!

– Откуда ты знала, что я приду сегодня? – спросил я ее.

– Я ждала тебя каждый вечер эти двенадцать месяцев.

Я бросился к ней и сжал ее в объятьях, и она, казалось, снова ожила.

– Теперь расскажи мне, что с тобой случилось? – спросила она голосом, полным любопытства и тоски.

Я рассказал ей все, и возлюбленная моя, казалось, поняла меня. И, убаюканный ее ласковостью и спокойствием, я доверился и сказал ей:

– Я должен вернуться к жене на заре.

Она пришла в ярость и стала кричать и браниться.

– Я могла бы сразу убить тебя, если бы не твоя Азиза!

Она посмотрела на меня взглядом, исполненным всей ненависти мира, и сказала:

– Как бы там ни было, теперь ты женат, у тебя есть сын, и мне ты не нужен. Но, клянусь Аллахом, я заставлю эту шлюху пожалеть о содеянном – ты перестанешь существовать и для нее, и для меня, ибо я перережу тебе глотку, как козлу.

Я задрожал от страха и взмолился о пощаде, но она громко крикнула, и откуда-то появилось десять рабов и сбили меня с ног, и связали мои ноги и руки веревками, пока она точила огромный нож, не обращая внимания на мои мольбы.

– Убить тебя – самое меньшее, что я могу сделать, чтобы отомстить за твою двоюродную сестру.

Я чуть не лишился чувств, когда увидел нож в ее руке, но все умолял ее, взывая к Аллаху, однако напрасно: она все точила нож. Когда она пошла ко мне, Аллах надоумил меня крикнуть: «Верность – добро, а предательство – зло!»

Услышав эти слова, моя возлюбленная, превратившаяся в убийцу, воскликнула:

– Истинно, твоя сестра спасла тебя и живая, и после смерти.

Я вздохнул с облегчением, но любимая продолжала:

– Но я не отпущу тебя так, я оставлю тебе отметину, которая будет напоминать о твоем позоре всю жизнь, и отомщу этой шлюхе.

И она приказала рабам разжечь огонь, и два из них сели на меня, чтобы я не мог двинуться, а она одним движением отрезала мне пенис, и я закричал, словно расставался с жизнью, и лишился чувств, и пришел в себя, когда она налила мне чашу вина и сказала:

– Теперь ступай куда хочешь.

Она ударила меня ногой, и я едва поднялся на ноги и поковылял, не разбирая дороги, к дому моей жены и моего сына. И свалился без памяти перед еще открытой дверью.

Я очнулся в постели. Жена кричала матери:

– Ты только посмотри – Азиз теперь женщина.

Я забылся глубоким сном, а когда проснулся, увидел, что лежу в переулке, а ворота крепко заперты. Я плакал и рыдал, но наконец смог встать и сделать несколько шагов, едва передвигая ноги, словно полураздавленный жук. Я шел, пока не дошел до нашего дома. Я слышал, как мать в доме плачет: «Где Азиз, живой он или мертвый?»

Когда она увидела меня, то упала передо мной на колени и поцеловала землю, благодаря Аллаха за то, что я жив, но я снова упал, не в силах ответить на ее вопросы, так сильна была моя боль.

Через несколько дней я достаточно оправился, чтобы рассказать матери, что со мной случилось по вине дочери Альсавахи Альдавахи. Матушка снова возблагодарила Аллаха за то, что я остался жив и эта женщина меня не убила. Матушка выхаживала меня до тех пор, пока сила и здоровье не вернулись ко мне. И тут я вспомнил о том, как дочь моего дяди сидела, и плакала, и читала свои стихи, и ждала моего возвращения, терзаемая ревностью. Мои постоянные отлучки мучили ее, но она переносила испытания в терпеливом молчании. Я разрыдался и воззвал сквозь слезы: «Азиза! Азиза!»

– Сын мой, теперь ты заслуживаешь увидеть то, что оставила тебе дочь твоего дяди, – сказала мне мать.

Она вышла, принесла шкатулку, открыла ее и вынула платок, в который было завернуто письмо. Да, то был платок с вышитой газелью, который подарила мне дочь Альсавахи Альдавахи. В письме Азиза предупреждала меня, чтобы я не возвращался к возлюбленной, если она не перестанет мучить меня. «Сохрани эту вышитую газель, – писала она, – ибо она утешала меня, пока ты был вдали. Я знаю, что ты вспомнишь обо мне, но лишь когда я больше не смогу помочь тебе, и ты подумаешь обо мне с любовью и нежностью, но будет слишком поздно».

Я вздохнул в глубокой печали: «Где были моя доброта, сострадание, мои ум и сердце, когда я видел дочь моего дяди в тоске и горе? Я думал лишь о себе».

Я заплакал, и моя мать плакала вместе со мной, и я не мог заснуть много ночей – стоило мне закрыть глаза, я видел, как Азиза ждет меня в день нашей несостоявшейся свадьбы, я видел, как Азиза падает от моего удара, как она брызгает на меня розовой водой, чтобы привести меня в чувство, и как она объясняет и истолковывает жесты моей возлюбленной. Снова и снова я видел ее лицо – на нем читалось прощение, несмотря на печаль, которая грызла ее душу, как термиты грызут дерево. Я видел, как она медленно угасала из-за меня, и слышал ее слова: «Для тебя, мой возлюбленный брат, я бы и глаз из глазницы вынула».

Шли дни и ночи, недели и месяцы, а лицо Азизы не покидало меня, и эхо ее голоса не стихало: я все время слышал, как она повторяет: «Для тебя, мой возлюбленный брат, я бы и глаз из глазницы вынула». И настал день, когда я выколол себе глаз, крича, невзирая на боль: «Для тебя, о возлюбленная Азиза, я и глаз из глазницы выну!»

Я отказался от всех радостей жизни, которые когда-то сделали меня столь беспечным, себялюбивым и черствым. Теперь я желал искупить свою жестокость к дочери моего дяди, Азизе. Я протягивал руку помощи бедным и обездоленным, и мало-помалу я почувствовал, что выколотый глаз принес мне мир и спокойствие. Я отправился бродить по свету, и звездное небо было мне покрывалом, а земля постелью, пока я не дошел до Багдада. Там я пошел по дорогам наугад, и они привели меня к такому же одноглазому дервишу, как я. Он тоже искал вечной правды. Мы разговаривали до ночи, и там нас нашел третий дервиш, и мы стали искать ночлега. Затем судьба привела нас к вашему дому, и вы приняли нас тепло и щедро, и теперь я стою перед вами, ожидая вашего приговора.

Дервиш замолчал.

– Погладь свою голову на радостях, что она остается при тебе, и ступай! – сказала ему хозяйка дома.

Но дервиш отвечал:

– Я буду благодарен тебе, о госпожа, если ты позволишь мне выслушать и другие рассказы.

– Что ж, слушай, – отвечала она.

И вперед вышел второй дервиш.

Второй дервиш

История моя очень необычна, – начал он. – Я сын шаха Персии и вырос во дворце, где жадно, как губка, впитывал знания. С детства желал я познавать окружающий мир. Когда смотрел на небо и видел планеты и звезды, то задумывался об их тайнах; а когда видел, как яблоко падает с дерева на землю, просил взрослых объяснить, почему оно упало, а не взлетело.

Отец мой призвал ученых людей, сведущих в литературе, богословии, науках и искусстве, чтобы они открыли для меня сокровища мудрости и тайны вселенной. Я с благоговением понимал, что, окунув перо в чернильницу и водя пером по бумаге, я мог выражать свои чувства всякий раз по-разному, и даже мой почерк менялся в зависимости от слов и их смысла. Я часами совершенствовался в начертании букв, и вскоре они стали подобны рисункам – походили на лошадей, газелей, ястребов, бегущие реки, длинные ресницы и даже губы. И когда меня хвалили за превосходную каллиграфию, я отвечал, что просто люблю поэзию и науки… Вскоре удача улыбнулась мне: моя слава распространилась по всей стране, до Билад-аль-Шама, до самой Индии, царь которой послал за мной, чтобы я навестил его и поделился с ним своими знаниями и секретами, ибо сам он был искусен в каллиграфии и миниатюре, а также интересовался наукой. Царь уверил моего отца, что будет заботиться обо мне, как о собственном сыне, и отец послал меня со многими прислужниками и верблюдами, нагруженными богатыми дарами. Едва мы углубились в пустыню, как поднялась песчаная буря. Она летела прямо на нас. Однако вскоре мы увидели, что это навстречу нам скачут во весь опор грабители. Мы стали молить о пощаде, объясняя, что направляемся к самому царю Индии, но они только смеялись.

– А нам что за дело? Мы не подданные царя Индии, и здесь не его владения.

Они прикончили тех, кто пытался меня защитить и спасти наших верблюдов и наше добро. Они набросились на наши сокровища, а я бежал в пустыню – в одну сторону, тогда как два моих оставшихся в живых спутника – в другую.

Только вчера я был одним из сильных мира сего, думал я с великим отчаянием, а сегодня стал жалким бродягой. Я был богат – а сделался нищим, моя семья была так велика, что я не мог сосчитать своих родичей, а теперь я остался один. И блуждаю на чужбине, а ведь раньше знал каждый камень в своем царстве.

Я шел все вперед и вперед. После многих дней голода и жажды, страха и усталости я добрался до большого города, как листок, гонимый ветром. Я чуть не падал от усталости, но собрался с силами и добрел до базара, где увидел портного, сидящего перед своей лавкой. Я поздоровался с ним, и он так ласково ответил на мое приветствие, что я рассказал ему, кто я такой. Портной пригласил меня к себе в лавку и посоветовал никому не открываться, потому что царь этих земель – злейший враг моего отца. Затем он накормил и напоил меня и отвел мне в лавке уголок для ночлега. Через два дня портной спросил, не знаю ли я какого-нибудь ремесла, которым мог бы заработать на жизнь. Когда я сказал ему, что увлечен науками, поэзией и каллиграфией, он ответил: «Такие ремесла здесь не в чести». И предложил мне стать дровосеком, ведь я был молод и силен. Он дал мне топор и веревку, познакомил меня с другими дровосеками и напутствовал так: «Затяни пояс потуже, и да пребудет с тобой Аллах».

Дровосеки взяли меня с собой в лесную чащу. Поднимая топор, чтобы вонзить его в свое первое дерево, я подумал: как могло случиться, что я, принц, любящий науки, поэзию и каллиграфию, стал дровосеком? Но мне так хотелось зарабатывать себе на жизнь, что я махал топором изо всех сил, словно мстя своей злой судьбе. Я нарубил много дров и отнес вязанку на голове, чтобы продать на базаре. Половину денег я потратил на еду, а половину отложил. Так я жил целый год, пока однажды не зашел в дремучий лес, где деревья росли тесно, точно волосы у меня на голове. Я нашел пень, стал выкорчевывать его, и тут мой топор задел оловянное кольцо, что крепилось к деревянной доске. Я поднял дощатую крышку, увидел под ней лестницу и без колебаний стал спускаться вниз. Добравшись до последней ступеньки, я оказался в великолепном подземном дворце, освещенном так, словно он был построен на солнечном и открытом месте, а не глубоко под землей. Я застыл, завороженный, оглядывая блестящие золотые колонны, а затем, сделав несколько шагов, увидел молодую женщину, что лицом своим затмевала все золото вокруг. Я лишился дара речи, но не столько от ее великой красоты, сколько от царственной осанки: женщина стояла и смотрела перед собой с таким достоинством, словно не была одна-одинешенька в этом огромном дворце, а будто множество народа любовалось ею. Она видела меня, но не двигалась, а я застыл, боясь, что она исчезнет, если я сделаю к ней хоть шаг.

– Кто ты, человек или демон? – наконец мелодичным голосом спросила она.

– Я человек, госпожа, – ответил я.

Услышав это, она вздохнула с облегчением и спросила:

– Что привело тебя сюда?

Затем, не дожидаясь моего ответа, она сказала:

– Я впервые вижу человека за двадцать пять лет.

– Так ты прожила под землей целых двадцать пять лет? – спросил я с изумлением.

– Увы! Ифрит, внук самого Сатаны, похитил меня в ночь моей свадьбы, унес и заточил совсем одну в этом дворце. Он проводит со мной ночь всего раз в десять дней, потому что женат, у него есть дети и он не хочет, чтобы жена что-то заподозрила. Если я захочу позвать его, то должна дотронуться до двух сторон этого талисмана, – она показала на дверь своей спальни, – и не успею отнять от него руку, как он будет тут. А ты кто такой?

– Я сын персидского шаха и направлялся к царю Индии, но на нас напали грабители, перебили моих спутников и верблюдов и разграбили наше добро. Я спасся, долго шел и дошел наконец до этого города. Здесь я стал дровосеком и зарабатываю на жизнь рубкой дров.

Молодая женщина вздохнула и сказала:

– Увы, царевич, этот великолепный дворец – для меня всего лишь мрачная темница, наполняющая сердце тоской и печалью.

Я улыбнулся ей и сказал, желая ее утешить:

– Что ж, я рад, что удача привела меня сюда, чтобы развеять твою печаль, а мне забыть о моих горестях.

Женщина улыбнулась мне в ответ.

– Ифрит посещал меня четыре дня назад и не покажется еще шесть дней. Не хочешь ли погостить у меня, пока он не вернется?

Я обрадовался ее приглашению и согласился, поблагодарив за доброту. Красавица отвела меня в баню, роскошную и великолепную – никогда я не видел ничего подобного, даже в родном дворце, где из кранов течет горячая вода, пахнущая благовониями и мускусом. Помывшись, я увидел, что красавица приготовила для меня прекрасные новые одежды. Я облачился в них и вошел в комнату, где она ждала меня за столом, уставленным невиданными чужеземными яствами. Мы ели, беседовали и наслаждались обществом друг друга, пока не захотели спать, и тогда разошлись по спальням. Мы проснулись на следующее утро, как только зажглись волшебные светильники, и были счастливы вновь увидеть друг друга. Весь день мы провели в беседах, смехе и шутках. Когда мы сели за ужин в тот вечер, женщина принесла кувшин с драгоценным вином, и я выпил половину один, а затем попросил ее выпить со мной. Она не отказалась, мы допили вино и отдались друг другу и растворились в восторге этих драгоценных минут.

Я спросил ее, нет ли у нее пера и чернильницы, и красавица поспешила в спальню, чтобы принести их. Когда она вернулась, меня охватила печаль, но печаль безмятежная. Я взял перо и наконец после долгой тягостной разлуки воссоединился со своим любимым искусством. Подняв глаза от бумаги, я устремил взгляд на женщину, вошедшую в мою жизнь, и начал писать «Благодарение Аллаху» умело и с любовью, стилем сулюс, в котором буквы прижимаются друг к другу, кружатся вместе, и сливаются друг с другом, и ложатся рядом, и засыпают. Когда я закончил писать, то увидел, что фраза приняла форму девушки: точки над буквами были ее глазами, из других букв сложились рот, длинные волосы, благородный нос и грудь. Красавица узнала себя в этой прекрасно написанной фразе, прижала листок к груди и расцеловала меня.

Я влюбился в нее всем сердцем, и она полюбила меня, и мы обнялись и спали вместе на ее огромном ложе, и написанная мной фраза спала между нами и видела, как мы держимся друг за друга так крепко, словно тонем в бурном море. Но несколько часов спустя мое блаженство рассеялось, и я проснулся среди ночи, чувствуя, как на грудь мою давит тяжелое бремя. Я огляделся по сторонам, и, когда мой взгляд упал на талисман на ее двери, я вспомнил о том, что она и впрямь подруга ифрита, внука самого Сатаны, что мы во дворце, спрятанном под землей в лесу, и что мне придется покинуть ее через четыре дня. От этой мысли с меня слетели последние остатки сна.

– О прекраснейшая, – прошептал я, – позволь мне освободить тебя из тюрьмы и избавить от ифрита, давай найдем способ вернуться в мое царство и страну, где ты станешь моей женой, и мы будем жить счастливо, покуда смерть не разлучит нас.

Она засмеялась:

– Не жадничай, любовь моя. Разве я не дарю тебе девять ночей со мной и только десятую собираюсь проводить с ифритом?

Но страсть и любовь уже завладели моим сердцем.

– Разве это жизнь для тебя – быть похороненной заживо под землей, в этом неверном, слепящем свете? Я хочу только показать тебе свет настоящего дня. Красоту нашего мира, солнце, луну и звездную ночь – все, чего ты здесь лишена.

Но любимая отвечала:

– Разве довольство своей участью не есть добродетель? Девять ночей для тебя, и одна для ифрита.

– Я понимаю, что страх заставляет тебя терпеть от ифрита всяческие несправедливости, – воскликнул я. – Но как ты можешь выносить жизнь с ним?

При этих словах она заплакала.

– Я долго была безутешна. Я падала без чувств каждый раз, когда его видела. Но привычка и одиночество примирили меня с его обликом и обществом.

Гнев закипел во мне.

– Не могу и думать о том, что ты останешься в этом аду, – вскричал я. – Клянусь Аллахом, я вызову ифрита на бой и убью его!

И я бросился к талисману, но девушка вскочила и взмолилась:

– Прошу тебя, не трогай. Если тронешь талисман, то погубишь нас обоих. Я слишком хорошо знаю этого ифрита и его жестокость.

И еще сказала она:

Если не ищешь разлуки, прошу: помедли. Ревность твоя сразит и ту, кого любишь, А за предательство это накажет Небо.

Но я не послушал ее. Я хотел убить и стереть с лица земли всех демонов, и первым – того, кто держит ее взаперти. Я бросился на талисман и разломал его на части. И сразу же дворец задрожал, засверкали молнии и послышались ужасные раскаты грома. Тут остатки хмеля испарились из моей головы.

– Что это? – вскричал я.

– Это ифрит – беги, спасайся! – отвечала моя возлюбленная в великой тревоге не о себе, но обо мне.

Одним прыжком я взлетел вверх по лестнице, забыв свой топор и веревку. С последней ступени я увидел, как стена волшебного дворца дала трещину, и из нее показался ифрит.

– Что случилось? – спросил он в сильном раздражении. – Зачем ты меня позвала?

– У меня заболел живот, – поспешно ответила девушка, – и я выпила вина, опьянела и упала на талисман, и он сломался.

Ифрит впал в бешенство – ярость его не знала себе равных, и, когда он зарычал на девушку, ступени у меня под ногами задрожали.

– Откуда тогда эти топор и веревка, распутная ты девка? Не станешь же ты отрицать, что их принес сюда человек!

– Я их раньше никогда не видела. Наверно, они зацепились за твою одежду по пути сюда, – невинно отвечала девушка.

Но ифрит не поверил ей. Он так ударил ее по щеке, что у меня сжалось сердце. Потом он сорвал с нее одежду, привязал ноги и руки к четырем столбам и стал стегать моей же веревкой, чтобы вырвать у нее признание. Крики ее и стоны заполнили весь дворец и мои уши, и я не вынес, поднялся на последнюю ступень и выбежал вон. В лесу моя горечь и отчаяние сменились злостью на самого себя. Как я мог своим себялюбием и самонадеянностью подвергнуть мою возлюбленную такой муке? Но я положил деревянную крышку на место и прикрыл ее дерном и травой. Я нашел вязанку дров, которые нарубил перед тем, как наткнулся на вход в подземелье, и поспешил обратно к портному. Увидев меня, он облегченно вздохнул:

– Я уж подумал, один из врагов твоего отца вызнал, кто ты такой, и убил тебя!

Я не сказал ему, что случилось со мной и с моим топором и веревкой. О, как же я потом сокрушался, сидя в одиночестве, тысячу раз, снова и снова виня себя, что трусливо покинул возлюбленную мою в беде, привязанную к кольям и страдающую от жестокой боли. Сожаления и скорбь грызли меня, ибо никогда уже мне не увидеть девушку, в которую я влюбился телом и душой, и не будет мне больше радости в этой жизни, даже если мне суждено вернуться домой. Ведь с ней ничто не могло сравниться!

Вдруг в мою каморку вошел портной.

– Какой-то старик пришел вернуть тебе веревку и топор: дровосеки узнали их и сказали ему, где тебя найти.

Я затрясся всем телом, и почувствовал, как краска сошла у меня со щек, и огляделся, ища, куда бы скрыться.

– Что с тобой, что случилось? – спросил портной.

Не успел я ответить, как дверь распахнулась, и на пороге появился старик с моей веревкой и топором в руках.

– Не твое ли это? – спросил он.

Он не стал ждать ответа, а схватил меня за пояс и взлетел со мной в самые облака и летел, летел, а ветер хлестал мне в лицо. Я снова оказался в подземном дворце. Любимая моя лежала на полу, словно мертвая, тело ее было залито кровью, а лицо слезами.

Ифрит бросил меня на землю.

– Эй, распутница! – загрохотал он. – Смотри, что я тебе принес! – И он за ногу подтащил меня к ней. – Разве этот человек не твой любовник?

Девушка посмотрела на меня полными слез глазами, и я видел, что она меня ни в чем не винит.

– Я его не знаю, – сказала она. – Никогда его прежде не видела.

– Значит, не из-за него я тебя наказал? – прорычал ифрит.

– Неужели ты хочешь, чтобы я солгала тебе, чтобы ты убил его без причины и без жалости? – прошептала она.

– Если ты и впрямь его не знаешь, то без сожаления отрубишь ему голову.

Он поднял ее на ноги, прикрыл одеждой избитое тело и протянул ей свою саблю. Девушка взяла ее и подошла ко мне. Я смотрел на нее, стараясь дать ей понять, что умоляю простить меня. В ее лице и затуманенных глазах я увидел лишь любовь. Должно быть, мы смотрели друг на друга чересчур долго, ибо ифрит подошел ближе и устремил на нас свой пронзительный взгляд. Я отвернулся, а она отбросила саблю со словами:

– Я не могу отрубить голову человеку, которого не знаю!

– Ага! – зарычал ифрит. – Ты отказываешься! Значит, он и впрямь твой любовник! Вот ты и созналась в своем мерзком преступлении и обмане.

И он обратился ко мне:

– Знаешь ли ты, человеческое отродье, эту женщину?

Я посмотрел на возлюбленную, пытаясь взглядом убедить ее в том, что я ни за что не предам ее, даже если мне придется пожертвовать жизнью.

– Откуда мне ее знать, если я впервые оказался в этом дворце?

– Тогда ты с легкостью отрубишь ей голову, – отвечал беспощадный ифрит. – Ну же, давай! Я освобожу тебя, человек, как только ты убедишь меня в том, что она мне не изменяла.

Я взял саблю и сказал:

– С удовольствием.

Но возлюбленная не поняла мой ответ и взглянула на меня с упреком. «И это плата твоя за любовь?» – говорили ее глаза.

Я посмотрел на нее, страшась, что ифрит разгадает мои мысли, и пытаясь сказать ей взглядом: «Я готов отдать жизнь за тебя».

И я бросил саблю на землю и воскликнул:

– О ифрит! Неужели ты позволишь человеку убить женщину, которая отказалась убить его без веской причины? Каково мне будет жить с таким преступлением на совести? Умоляю тебя: посмотри на нее! Ведь ее душа в любую минуту готова покинуть тело из-за пыток, которым ты подверг ее. Почему ты не оставишь ее в покое?

Но мои слова только разозлили ифрита.

– Я так и знал! – завопил он. – Вы оба против меня! Вы оба оскорбляете мой ум и могущество, нарочно разжигаете мою ревность!

И он выхватил саблю и отрубил девушке руку, а затем отсек и другую.

Возлюбленная успела сказать мне «прощай», прежде чем он ударил ее по голове, и она захлебнулась собственной кровью. Я лишился чувств, а когда пришел в себя, то встал на ноги, готовый драться с ифритом, и возопил: «Давай же, убей меня! Избавь меня от этого страдания раз и навсегда».

Но ифрит сказал:

– Нет, о человек, я не убью тебя, потому что не уверен, что она обманула меня именно с тобой. Покажи мне свои руки!

Он схватил меня за руки, склонил голову набок и внимательно осмотрел их. Сердце мое затрепетало – вдруг демон способен прочесть правду по линиям на моих ладонях? Но ифрит лишь пробормотал голосом, от которого задрожали стены:

– Но ведь эти руки загрубели, потрескались и покрыты мозолями, они знают лишь труд пахаря, кузнеца, строителя или дровосека.

Услышав последнее слово, я попытался обуздать дрожь в руках, чтобы они меня не выдали.

– Я уверен, что топор и веревка твои, – проворчал он.

Я уже летел стремглав в бурное море смерти, когда он выловил меня оттуда, продолжив:

– Но как может дровосек быть каллиграфом? Где ему взять длинные, гибкие пальцы?

Он отпустил мои руки и вынул из-за пояса листок бумаги, на котором я написал «Благодарение Аллаху» для моей любимой.

– Держи. – Ифрит сунул листок мне в руки.

Я схватил листок и поднес к глазам, перевернув вверх ногами. Лицо ифрита потемнело от гнева и ярости. Он перевернул бумагу и приказал:

– Читай! Если сможешь прочесть, пощажу тебя.

– Но это же рисунок, а не письмо, – отвечал я.

Он испустил долгий, громкий вздох досады и замешательства. Я увидел призрачную возможность спасения.

– Отпусти меня! – стал я умолять ифрита. – Поверь, я никогда не видел твою возлюбленную до сего дня.

– Может, она обманула меня и не с тобой, – отвечал ифрит, – но и невредимым отпустить тебя я не могу.

Он бросил лист бумаги на землю и стал его топтать, внимательно следя за мной: не выдам ли я грусти или сожаления. Я понял: он знает, что написавший эти слова сделал это с великим желанием и страстью к своей возлюбленной. Казалось, он топчет мое сердце, но я сделал вид, что только смущен и озадачен.

И тут ифрит выпрямился и спросил:

– А может быть, ты дровосек-каллиграф? Что мне сделать, выколоть тебе глаз или отрезать руку?

Я снова стал умолять о пощаде и сказал ему, что зарабатываю на жизнь обмыванием покойников.

Но демон принес перо и нож и прошипел мне прямо в лицо:

– Я выколю тебе глаз, чтобы ты больше не мог писать. Я мог бы предать тебя медленной страшной смерти, но и без глаза ты будешь пугать детей и вселять ужас во взрослых.

– Пожалуйста, поверь мне! – воскликнул я.

– Может, твой глаз и не руководил искусно пишущей рукой, но он видел мою женщину! – ответил он.

Он подошел ко мне с моим пером, я закричал от ужаса, но он не сжалился и выколол мне глаз. Кровь моего сердца и мой мозг полились из глаза вместе со слезами, я испускал страшные крики, и те словно подняли меня на воздух и перенесли обратно в лес.

Я вопил, воздевая руки:

– О, жизнь моя! Зачем я был разлучен с отцом, матерью и родиной, зачем грабители убили моих спутников и верблюдов и все разграбили, зачем я стал дровосеком и сделался причиной смерти единственной женщины, которую любил в своей жизни? И, будто всего этого было мало, ифрит выколол мне глаз!

Я шел и шел без цели, пока не обнаружил, что не только утратил глаз, но, казалось, лишился и слуха, и языка, – все мои чувства словно умерли.

Я обрил себе волосы и брови и закутался в черный шерстяной бурнус, и пошел бродить по свету, чтобы забыть о том, что навлек смерть на женщину, которая была как свет – солнечный и лунный. Она умерла в великих муках из-за моего себялюбия, из-за того, что в сердце моем не было ни капли сострадания, не было мудрости, даже когда она умоляла меня не притрагиваться к талисману. Разве любимая не предупреждала меня, что я погублю нас обоих? А я не понял, какое зло принесу, даже когда она сказала мне эти слова:

Если не ищешь разлуки, прошу: помедли. Ревность твоя сразит и ту, кого любишь, А за предательство это накажет Небо.

Несколько раз в своих странствиях я слышал, что Гарун аль-Рашид, наш мудрый калиф, всегда готов сочувственно выслушать тех, кто пережил несчастье. И я решил отправиться в Багдад, найти способ явиться перед ним и рассказать ему историю своей жизни.

Я дошел до Багдада только сегодня и встретил одноглазого дервиша, который сказал мне, что тоже чужой в этом городе. Затем мы встретили третьего дервиша, тоже одноглазого. И тогда мы пустились в путь втроем, ища места, где можно было бы провести ночь, и промысел Аллаха привел нас в ваш прекрасный дом.

Хозяйка дома сказала ему:

– Погладь свою голову на радостях, что она остается при тебе, и ступай!

Но дервиш спросил:

– Не позволит ли мне милостивая госпожа остаться и послушать, что расскажут другие?

– Что ж, можешь остаться, – разрешила хозяйка дома.

И третий дервиш выступил на середину зала, поклонился хозяйке дома, подумал минутку, вздохнул, вытер слезы и дрожащим голосом начал рассказывать.

Третий дервиш

Как бы мне хотелось, чтобы моя история была подобна историям тех двух дервишей, что рассказывали прежде меня. Но с течением дней я понял, что от сожалений нет проку; они ничего не меняют, а только оставляют в нас вечную боль и печаль.

Отец мой – не государь могучего царства, не купец, о почтеннейшие, а моряк, не мысливший жизни без моря и странствий. Вплоть до моего восемнадцатилетия он брал меня повсюду с собой, но затем мать моя попросила его оставить меня с ней в Багдаде. Она хотела, чтобы я женился и завел детей, прежде чем опять уйду в море. Отец послушался ее и уплыл без меня, а я радовался, потому что всегда мечтал оказаться в обществе женщин, множества женщин – юных девушек, молодых женщин, женщин в расцвете лет, и хвастаться друзьям, что познал столько женщин, сколько есть камней на морском берегу, – один творец знает сколько. Мать нашла мне красавицу-невесту, дочь купца. Хотя я никогда раньше ее не видел, но влюбился сразу, как только поднял с ее лица покрывало и увидел, как она робко опустила ресницы, а затем, услышав нежный голос, полюбил ее еще горячее. И жили мы мирно и счастливо. Я торговал коврами в лавке персидского купца, присматривая за ней, когда он был в городе и когда отправлялся в путешествие, ибо он уезжал на недели и месяцы и возвращался с грузом драгоценных шелков и шерстяных ковров. Вскоре жена моя забеременела и в должный срок родила сына, которого я назвал в честь своего отца, а затем еще одного, и мы заботилась о них и жили точно голубки – ласкали друг друга, нежничали и целовались.

Но однажды она заболела, и слегла, и металась на подушках, как змеиное жало, и не могла уснуть от боли. Она пила отвары трав, растирала живот мазями и клала на него горячие камни, но лучше ей не становилось. И вот как-то ночью она разбудила меня и сказала, что ей до смерти хочется яблок. Я ответил, что слышал о яблоках, но никогда их не видел. На следующий день по пути в лавку я зашел на рынок и поискал яблок, но ни одного не нашел. Когда я вернулся домой и сказал об этом жене, она вздохнула и отвернулась.

– Как бы мне хотелось откусить кусочек яблока или хоть понюхать… Тогда и умереть будет не жалко.

И тогда я решил, что добуду ей яблоко, даже если для этого придется отправиться в райский сад. Я стал расспрашивать в городе, где мне найти яблок, но все продавцы фруктов, все крестьяне, которых я спрашивал, уверяли меня, что я найду то, что ищу, лишь в Муселе, в садах Гаруна аль-Рашида, самого калифа, ибо в его садах растут яблоки всех видов и сортов, крупные и мелкие, сладкие и кислые.

Я поспешил нанять мула, и путь мой занял несколько дней и ночей, но наконец я приехал, и некий человек показал мне, где находятся сады Гаруна аль-Рашида. Я увидел, что на ветвях висят яблоки, прекрасные, словно драгоценные камни. Я внимательно выбрал три яблока, и заплатил за каждое целый динар, и завернул их в несколько слоев ткани, чтобы защитить от ветра и лучей солнца, и спрятал на дно седельной сумки, как великое сокровище. Я пустился в обратный путь, не отдохнув ни минуты, – меня подгоняла мысль о том, как обрадуется жена и поднимется с постели, как только увидит яблоки у меня в руке. Я так и видел – она всплеснет руками от радости, и румянец вернется на ее щеки с первым же откушенным кусочком. Но когда я поднес яблоки к ее лицу, она просто положила их на столик у кровати и снова заснула.

Видимо, я слишком долго пробыл в пути, подумал я. И решил, что вечером попробую накормить ее хотя бы одним яблоком. Как только настало время запирать лавку, я поторопился домой. Жена поцеловала меня, поблагодарила, указав на яблоки, и заснула опять. Я же всякий час молил Всевышнего спасти ее, ибо казалось, что лишь ему одному это под силу.

На следующий день я снова ушел в лавку, и работа отвлекла меня от скорби и тревоги о жизни жены моей. Когда я расстилал ковры на солнце перед лавкой, то мимо прошел чернокожий раб, высокий, как пальма, и крепкий, как гребная фелука. В руке у него было яблоко. Я бросился за ним.

– Откуда у тебя это яблоко, добрый раб? – спросил я его.

– От моей заболевшей любовницы. – Он подмигнул мне. – Ее постылый муж целых две недели ездил за тремя яблоками. Она отдала мне одно, отказавшись от него ради меня. Вот это любовь, не правда ли?

Я едва устоял на ногах. Слова его все звучали в моих ушах, и я побежал домой как одержимый, повторяя снова и снова:

– О Аллах, прогони демона, который преследует меня, и пусть я увижу дома три яблока!

Ужасное подозрение закралось мне в сердце. Неужели жена моя обманула меня, попросив яблок только для того, чтобы я уехал и оставил ее наедине с любовником?

Я вошел в дом и поклялся себе, коснувшись своего глаза: «Клянусь этим глазом, что, если не увижу трех яблок, то перережу жене горло от уха до уха».

Я зашел в ее комнату и, к великому моему потрясению, горю и несчастью, увидел два яблока, а не три. Охваченный гневом и ревностью, я чуть не растолкал жену, но все же сдержался и спросил спокойно:

– Где третье яблоко, жена? Я вижу только два.

– Не знаю, – проговорила она тихо, не открывая глаз.

Значит, чернокожий раб не солгал мне. Я спокойно вошел в кухню, взял острый нож и отсек ей голову. А затем, обезумев от бешенства, я разрезал тело на девятнадцать частей, завернул в покрывало, завязал в узел, как упаковывают финики, положил его в корзину из пальмовых листьев, накрыл ковром и крепко-накрепко зашил красной шерстяной нитью. И отнес корзину на берег Тигра на плечах, словно нес ковер, и бросил в реку. Я стоял и смотрел, как моя жена опускается на дно. Снова склонившись к реке, я умыл руки, словно очистившись от ее обмана, и вернулся домой.

Услышав это, один из купцов воскликнул: «Клянусь Аллахом, скор ты на расправу!» Но никто из слушавших не мог понять, был ли то крик удивления, возмущения или горя. Трое купцов пошептались друг с другом, и третий дервиш продолжил свое повествование.

Как только ужас от содеянного переполнял меня, я вспоминал чернокожего раба и сразу вздыхал с облегчением и хвалил себя за то, что совершил.

Но, увидев, что мой старший сын стоит на крыльце и плачет, я задохнулся от вины и жалости, ибо он любил свою мать. Но снова все та же мысль разожгла мой гнев – как она могла обмануть меня и двух сыновей своих в собственном доме?

Мой сын заговорил, и я понял, что он еще не знает о том, что мать его умерла.

– Отец, я боюсь возвращаться домой. Молю Аллаха, чтобы ты простил меня. Я украл у мамы одно яблоко, чтобы показать друзьям. Но какой-то чернокожий раб отнял его у меня. Я побежал за ним и просил вернуть мне яблоко, но он оттолкнул меня. Я пытался отнять яблоко, но он поднял руку слишком высоко. «Прошу, почтеннейший, верни мне яблоко. Отец целых две недели ехал, чтобы привезти это яблоко моей больной матери». Но он ушел, подкидывая яблоко в воздух и ловя руками или ртом. Я бежал за ним и умолял, пока он не остановился, – но он дал мне затрещину и пригрозил оттаскать меня за волосы и привязать к дереву. О, прости меня, отец, и попроси маму простить меня тоже.

Услышав это, я понял, что убил жену по ошибке. Я испустил такой крик горя, что голуби задрожали в своих клетках. Я ударил себя по лицу изо всей силы и бросился сыну в ноги, плача и рыдая, как женщина. Напуганный сын спросил со слезами: «Значит, мама умрет, если не съест эти три яблока?»

От его вопроса я заплакал еще горше. Я завыл так громко, что отец мой, который жил неподалеку, прибежал посмотреть, что творится, и увидел меня на крыльце. Когда я рассказал ему, что наделал, он тоже зарыдал и возблагодарил Аллаха, что моей матери уже нет в живых, потому что если бы она узнала о том, что случилось, то умерла бы от горя – так любила она мою жену.

Мы втроем обнялись, плача; к нам присоединился и младший сын, не спрашивая о причине наших слез. Так мы скорбели целых три дня. Время от времени кто-нибудь из нас выкрикивал, что мы должны отомстить проклятому лживому рабу, который оклеветал мою жену, но наконец отец отвел меня за руку, словно ребенка, к дому. Когда я вошел в дом и увидел два яблока, еще лежавшие у опустевшей постели моей жены, я решил покончить с собой. Я дождался темноты и тогда взял тот же нож, чтобы с силой вонзить его себе в сердце, но остановился, поняв, что мною движет лишь ничтожное себялюбие. Я попросту пытаюсь убежать от ответственности за двух сыновей и от воспоминаний о моем ужасном преступлении. Одержимый мщением, я ведь даже не попытался выяснить правду! Теперь оба моих сына перестали плакать и молчали, но старались не попадаться мне на глаза, чтоб не упал на них мой мрачный взгляд. Поняв это, я выколол себе правый глаз, которым поклялся, что если не увижу трех яблок, то убью свою жену. Я закричал от боли, все вокруг потемнело, и сознание оставило меня.

Когда я очнулся, то хотел ослепить себя и на другой глаз, но старший сын отобрал у меня нож.

– Хватит, – сказал он. – Достаточно мести.

Сыновья остались жить с моим отцом, а я ушел из дома бродить в окрестностях Багдада и помогать нуждающимся, чтобы искупить свои грехи.

Сегодня я встретил этих двух дервишей и вздохнул с облегчением, слыша их речи о том, что надо нести людям добро, и рассказы о том, как они отреклись от всего мирского, чтобы стать суфиями. Их слова воскресили во мне надежду.

Когда они сказали мне, что пришли в Багдад, чтобы найти калифа Гаруна аль-Рашида и облегчить бремя своих несчастий, рассказав ему историю своей жизни, я чуть не поведал им о своем горе, но все же промолчал, потому что они не поделились со мной тем, что случилось с ними.

Когда дервиши решили поискать место, где можно провести ночь, я постучался к тебе в дверь, – он поклонился хозяйке дома. – А теперь я благодарю тебя за твою щедрость и сострадание.

Та отвечала:

– Погладь свою голову и ступай.

Но третий дервиш сказал:

– Ради Аллаха милосердного, о прекрасная хозяйка дома, позволь мне остаться и выслушать, что расскажут эти купцы.

– Можешь остаться, – разрешила она.

Минуты шли, но ни один из трех купцов не вышел на середину зала – они продолжали шептаться между собой. Лишь когда хозяйка нетерпеливо прокашлялась, один из них выступил вперед.

Рассказ первого купца

С волнением слушал я дервишей, из уст которых, словно река, текли искренние рассказы об их жизни, и решил признаться вам и открыть свое подлинное имя.

Никогда я не был купцом и не жил в Мосуле, как сказал почтенной госпоже, которая открыла нам троим дверь и пригласила быть гостями в этом доме. Ровно девять дней назад мы вышли в город переодетыми, чтобы мой господин мог своими глазами увидеть, благополучны ли его подданные, и самолично выслушать жалобы тех, с кем поступили несправедливо. Мы встретили старика, у которого в руке была рыболовная сеть, а на голове корзина, и услышали его горестные вздохи.

Мой господин спросил его:

– Что случилось, старый человек?

– Я рыбак, господин, и с трудом влачу постылую жизнь. Я пытал счастье с самого полудня, но в сеть мою попадалась лишь вода. Ради Аллаха, господин, скажите, что мне сделать, чтобы накормить семью? Каждый вечер, возвращаясь домой, я вижу голодные рты.

Услышав это, мой господин сказал рыбаку:

– Иди с нами на реку и попытай счастья еще раз. За любой улов я дам тебе сотню динаров, даже если тебе попадутся одни мальки.

Возблагодарив судьбу, старый рыбак пошел с нами к Тигру и закинул сеть в воду. Когда он потянул за веревки и вытащил сеть, мы увидели в ней тяжелую корзину из пальмовых листьев, накрытую ковром и зашитую красной шерстяной нитью. К нашему ужасу, в корзине мы нашли убитую женщину, разрубленную на мелкие части.

Услышав эти слова, все стали перешептываться между собой, поняв, что к чему. Только носильщик молчал, совершенно ошеломленный. Третий дервиш горестно протянул руки к двум своим товарищам. А купец между тем продолжал.

– Когда мой господин увидел ее лицо, которое было прекрасно, как полная луна, его охватила глубокая печаль. Так горевал он о ее судьбе, что слезы покатились у него по щекам. Он с гневом сказал мне: «Как такое возможно, чтобы наших подданных убивали в Багдаде и бросали в реку пред самыми нашими глазами? Повелеваю тебе найти ее убийцу! Я желаю отомстить за эту женщину. Иначе как я встану перед Аллахом в Судный день?»

Глаза его сверкали от ярости. «Даю тебе неделю, не больше, чтобы найти убийцу. А если не найдешь, то я прикажу тебя повесить – и это так же верно, как то, что ты Джафар Бармесид, мой визирь, а я – Гарун аль-Рашид, повелитель правоверных».

Тут все вскочили на ноги, кроме носильщика, который с тревогой спрашивал то у одного, то у другого:

– Что происходит? Что на вас всех нашло?

Купец, которому так не терпелось выяснить причину странного поведения женщин этого дома и которого его спутники звали господином, тоже поднялся и снял тюрбан, явив свой светлый лик, блистающий, как серебро, и высокий рост, внушающий страх и уважение. Теперь сомнений быть не могло: все поняли, что находятся пред калифом Гаруном аль-Рашидом, облаченным в несравненные шелковые одежды, которые привезла ему из далекого Китая его жена, высокородная Зубейда. Рассказчик также сбросил халат купца – и перед собравшимися предстал Джафар Бармесид. Три ошеломленных дервиша и три столь же удивленные хозяйки покаянно склонили головы.

– Просим прощения, о повелитель правоверных, что мы отнеслись к тебе столь дурно и не выказали должного почтения.

Закупщица схватила носильщика за плечи и толкнула его на пол, лицом вниз. Гарун аль-Рашид посмотрел на Джафара и сказал:

– Везуч ты, старый прохвост-визирь: похоже, Аллах снова явил тебе свою милость. Что за чудесное совпадение! Но радоваться еще рано. Мы не знаем пока, кто тот проклятый раб, который навлек на беднягу эту напасть. Ты будешь помилован, только когда приведешь его ко мне.

– О повелитель, – спокойно отвечал Джафар, – молю тебя проявить терпение и дослушать мою историю – обещаю тебе, что в ней есть еще одно совпадение, куда чудеснее, чем то, что внезапно нашелся этот убийца, стоящий сейчас перед нами.

Удивленный, Гарун аль-Рашид обратил свой взгляд на третьего дервиша, но тот только молча пожал плечами.

– Можешь продолжать, – сказал калиф.

– Когда повелитель пригрозил мне казнью, дав всего неделю, чтобы найти убийцу, я вернулся к себе во дворец и решил покориться судьбе. Три дня я твердил себе, что найти убийцу невозможно даже волшебнику, как невозможно найти горчичное зернышко в дремучем лесу. Отчаяние поселилось в моей душе.

Я заперся дома, ожидая, когда свершится моя судьба и воля Аллаха. На шестой день – сегодня – я подписал завещание в присутствии судей и свидетелей, затем созвал родных и попрощался с ними, а особо простился с младшей дочерью, звездой моих очей. Я привязан к ней всей душой, а она отвечает мне невинной и наивной любовью ребенка. Она часто говорила мне: «Ах, отец, как бы я хотела, чтобы ты был такой маленький, чтобы я могла посадить тебя в карман и доставать оттуда каждый раз, как по тебе соскучусь». Сердце у меня разрывалось от одной мысли о том, что придется с ней расстаться, и мне тоже захотелось уменьшиться так, чтобы забраться к ней в карман.

И в этот страшный час появился гонец и призвал меня к калифу.

Я был удивлен, потому что до срока мне оставался еще целый день. Неужто повелитель решил приблизить срок моей казни? В последний раз я обнял мою дочь, поднял ее и прижал к груди, желая держать ее так до Судного дня, а не расстаться с ней тем же вечером. Сквозь одежды я почувствовал, что в кармане у нее лежит что-то круглое.

– Что у тебя в кармане, дитя мое? – спросил я.

Она достала из кармана яблоко и показала мне:

– Смотри, отец, на нем вырезано имя нашего господина, повелителя правоверных, – наш раб Райхан продал мне это яблоко за два динара.

И тут все ахнули, а визирь Джафар продолжал.

– Я и думать забыл о том яблоке, когда с тяжелым сердцем покинул дом и семью, дабы пасть в ноги великодушному повелителю, хоть и знал, что он никогда не берет своего слова назад, и боялся его сурового суда. Повелитель сидел в своих покоях, попивая вино и беседуя с поэтом Абу Нувасом – тем, что слагает такие чудесные и забавные стихи. Я удивился: ведь калиф призывает к себе Абу Нуваса, когда хочет развлечься и отдохнуть от забот. Абу Нувас повернулся ко мне с чашей в руке и весело рассмеялся…

И тут третий купец впервые поднялся со своего места: он сбросил бурнус и предстал перед всеми в своем подлинном обличье, молодой и стройный, с золотыми волосами под тюрбаном, который он снова надел на голову, прежде чем прочесть эти строки:

Нувас, мой друг, крепись, терпи, Судьба тебя не баловала, Однако ты испил немало Блаженства – не одних тревог. Не сетуй – милосерден Бог, Над смертными его лишь воля, И выбирает он за нас Веселый или смертный час.

И, охваченный волнением, третий дервиш воскликнул: «Велик Аллах!»

Джафар продолжал:

– Бедный Джафар, – сказал мне калиф. – Ты верно прослужил мне много лет – так разве я позволю тебе провести последнюю ночь на нашей земле в одиночестве, терзаясь предчувствием смерти? Давай переоденемся купцами, пойдем по улицам города и посмотрим, как живут люди. Возможно, вид чужих несчастий тебя утешит, и, кто знает, может быть, удача сулит нам последнее приключение, которое позволит радостно вспоминать о тебе.

Есть у повелителя правоверных обычай гулять по улицам Багдада переодетым, и мы провели так много необычайных вечеров – но ни один не был так удивителен, как сегодняшний. Мы печально бродили по улицам без особенных происшествий, покуда, проходя мимо вашего дома, не услышали голоса и музыку и не увидели ярко горящий свет. Мы постучали к вам, надеясь развлечься. Мы и не думали, что по воле Аллаха получим здесь ответ на обе загадки разом. Надеюсь, добрая госпожа, что этим мы выполнили свою часть договора, и теперь вы простите меня и обоих моих товарищей?

Хозяйка дома склонила голову в глубоком смятении, а Гарун аль-Рашид рассмеялся.

– Может быть, Джафар, ты и помилован, но не подобает тебе радоваться тому, что другие попали в неловкое положение. Разве не помнишь, как ты возражал против того, чтобы постучаться в этот дом, как боялся, что его обитатели пьяны и могут оскорбить меня. Как я доволен, что мы с Абу Нувасом настояли на своем, вошли и вмешались в то, что нас не касается, хоть ты и пытался нас удержать! Нам угрожали смертью, но, к счастью для тебя, третий дервиш, у которого еще не зажила рана на месте глаза, признался в своем преступлении с великой простотой и мужеством. Осталось закончить еще одно важное дело, за которое ты в ответе. Где Масрур?

– Твой палач у ворот и, как всегда, ожидает твоих приказаний, о повелитель.

Визирь хлопнул в ладоши, и в тот же миг палач Масрур вошел и поклонился калифу до земли.

– Масрур, приведи мне Райхана, раба визиря, да поскорее!

Как только Масрур ушел, поэт Абу Нувас встал и склонился перед калифом.

– О повелитель правоверных, дозволишь ли прочесть несколько строк?

Калиф милостиво махнул рукой.

О яблонька кудрявая моя, Ни жажды, ни тоски не знаешь ты, Взамен плодов качая на ветвях Прекрасные и дерзкие мечты. Вослед лобзаньям на моих устах Остались зубок алые следы, Но не стыжусь: прелестницы всегда В сладчайшие впиваются плоды[6].

Калиф нахмурил брови и сказал:

– Твои стихи неуместны, Абу Нувас. Вспомни: ведь это из-за яблока убита женщина в расцвете лет!

– Убийство – зло, а стихотворство – дар Аллаха. Добрые дела прогоняют злые, – отвечал поэт.

Калиф согласно кивнул, и Абу Нувас вернулся на свое место, а в чертог вошел палач Масрур, ведя за руку раба Райхана. Масрур поклонился Калифу и пинком заставил недоумевающего и ошеломленного Райхана встать на колени.

– Это ты продал младшей дочери визиря яблоко с моим именем, вырезанным на нем? – вопросил калиф.

Раб не поднимал головы от земли, но Масрур снова пнул его, и Райхан, не поднимаясь с колен, ответил слабым голосом:

– Да, господин мой и повелитель.

– Где ты нашел его?

– Я скажу правду, о повелитель, потому что она всегда лучше и надежнее лжи, хоть ложь и могла бы спасти меня. Клянусь Аллахом Всемогущим и пророком его, что я не украл яблоко ни во дворце визиря Джафара, ни во дворце калифа. Я увидел его в руке у мальчика и выхватил его, хоть он и просил меня его вернуть, и бежал за мной, объясняя, что его отец ехал две недели, чтобы достать три яблока для своей больной жены.

– Рассказывай дальше, – приказал калиф.

Дрожащим голосом раб продолжал:

– Мальчик бежал за мной, умоляя отдать ему яблоко, и не отстал, пока я не пригрозил ему. Потом, когда я пришел на рынок и играл яблоком, бросая его в воздух и ловя ртом, продавец ковров спросил меня, откуда оно у меня. Сам не зная почему, я солгал и сказал ему, что яблоко – щедрый дар моей любовницы, чей муж две недели был в пути, чтобы привезти его из Басры.

На это калиф воскликнул:

– Проклятый раб! Да знаешь ли ты, что своей подлой ложью ты заклеймил невинную мать двоих детей как вероломную распутницу, и ее разрубил на части ревнивый муж, продавец ковров, который спросил тебя, откуда у тебя яблоко? Ты солгал ему и этим погубил ее жизнь в расцвете молодости, оставив двух сыновей сиротами и ввергнув вдовца в такое отчаяние, что он сам выколол себе глаз? Понимаешь теперь, что ты всему этому виной? Что ты можешь сделать, чтобы искупить свои грехи?

Раб задрожал и заплакал навзрыд.

– Уж будь уверен, ты поплатишься за это! – воскликнул калиф.

И повелел третьему дервишу выйти вперед. Тот упал на колени и поцеловал пол у ног калифа.

– Ты слышал, я объяснил рабу, что из-за него была убита женщина, но это не значит, что тебе простилась твоя вина: ты хладнокровно убил свою жену, не усомнившись в ее преступлении. Ты даже не спросил ее, правду ли тебе сказали, и не дал ей возможности оправдаться, прежде чем закончится ее земная жизнь. Ты убил жену и разрубил на мелкие части, как мясник разрубает тушу. И теперь я надеюсь отомстить за эту женщину, которая погибла в расцвете молодости, отправив одного из вас на худшую смерть. Только так я утолю свою жажду мщения.

Некоторое время он молчал, пристально разглядывая обоих.

– Я вынесу угодный Аллаху приговор, когда буду готов.

И калиф обратился к Джафару со словами похвалы:

– О чудо из чудес, Джафар! Я едва могу поверить в причудливые совпадения в твоем рассказе, нелепее которого и быть не может. Твоя душа чуть не отлетела к Аллаху, потому что ты не мог найти убийцу, а тот, кто виновен в этом ужасном деянии, все это время жил под твоей крышей, без забот и печали, – неужели такое возможно?

И он рассмеялся нервным смехом, так что остальные начали беспокойно переминаться с ноги на ногу. Когда калиф успокоился, визирь Джафар сказал:

– Позволь мне, калиф, сказать тебе, что этот невероятный рассказ о трех яблоках – ничто по сравнению с историей портного и горбуна.

– Я не могу представить себе историю, в которой совпадения играют роль более важную, чем в случае с тремя яблоками.

– Однако так оно и есть. Уверяю тебя, господин, что эта история куда удивительней. Но я расскажу ее тебе только при одном условии.

– И каком же?

– Если ты согласишься, что мой рассказ чудеснее, чем история трех яблок, то простишь моего раба, Райхана. Он родился в нашем доме и вырос в моей семье. Его вина велика, но я верю, что на своей страшной ошибке он научится доброте и великодушию.

Поразмыслив, калиф сказал:

– Ну что же, Джафар, расскажи мне о горбуне и портном. Если твоя сказка будет еще невероятнее, я прощу твоего раба.

И калиф сел и приготовился слушать. Хозяйки налили гостям еще вина, сменили благовония, и все вернулись на свои места.

Визирь прокашлялся и начал:

– Дошло до меня, о повелитель правоверных, что однажды в далеком Китае портной с женой возвращались под вечер домой, и встретился им горбун…

Горбун

Пьяный горбун пел и играл на тамбурине. Портному и его жене он сразу пришелся по сердцу: такой уморительный, что, казалось, может развеять любую печаль. На нем был халат с широкими вышитыми рукавами и высокая зеленая шляпа, с которой струились длинные, до полу, разноцветные ленты. Портной и его жена хотели уже пройти мимо, но остановились и пригласили горбуна к себе поужинать. Он принял приглашение, и супруги по дороге перешептывались: «Как хорошо мы проведем время сегодня вечером с этим славным горбуном! Он уж точно развеселит нас и позабавит!»

Так и получилось. Все трое выпили, и с удовольствием закусили, и принялись шутить и балагурить. Портной подговорил горбуна положить себе в рот большой кусок рыбы, прикрыл ему рот рукой и велел в шутку: «А ну-ка, проглоти весь кусок за один раз».

Портной не заметил, что в куске была большая кость. Она застряла у горбуна в горле, и он подавился. Когда портной увидел, что глаза горбуна закатились, он стукнул его по спине, но горбун не выкашлял кость, а упал на пол и перестал дышать.

Пораженный портной застыл и прошептал:

– Нет власти и силы, кроме божьей! Как так случилось, что я погубил эту жизнь? Как мне простить себя за то, что я натворил?

Но жена закричала на него:

– Возьми себя в руки! Разве ты не слышал, что сказал поэт:

Можно ли праздно сидеть, если дом твой пылает огнем? Праздности нашей плоды – разоренье и гибель – пожнем!

Но портной, который все не мог прийти в себя, сказал:

– Я не знаю, что делать.

– Возьми его на руки, как будто он наш ребенок, – сказала жена.

Портной взял горбуна на руки, и жена закрыла мертвого шалью и сказала:

– Отнесем его к врачу в другом квартале.

Когда они достаточно далеко отошли от дома, женщина принялась плакать:

– Ох, сыночек мой, лучше бы ко мне эта оспа пристала, а не к тебе!

Она стала спрашивать прохожих, где живет доктор, и кто-то указал ей дом врача-еврея. Жена портного стучала в дверь, пока не вышла служанка. Женщина сунула ей в руку монету в четверть динара.

– Передай это своему хозяину и скажи, чтобы он бежал сюда быстрее молнии и осмотрел моего сына, а то ему совсем худо, – взмолилась она.

Служанка поднялась за врачом, а портной с женой посадили горбуна на верхнюю ступеньку, прислонили к стене и убежали.

Тем временем служанка отдала врачу монету и позвала его спуститься и осмотреть больного. Врач побежал вниз по лестнице и крикнул:

– Принеси мне лампу!

В темноте он споткнулся о тело горбуна, и оно скатилось по лестнице до самого низа. Когда врач увидел, что горбун мертв, то воскликнул:

– О великий бог, о Моисей, о Иешуа сын Нуна, о Иаков! Помогите мне, ибо вместо того, чтобы вылечить этого несчастного, я убил его.

Они подняли горбуна и принесли его наверх, к жене врача, и рассказали ей, что случилось.

Жена врача пришла в ярость.

– Зачем ты, легковерный дурачок, принес его сюда? Разве не понимаешь, что если на заре у нас в доме все еще будет мертвое тело, нам несдобровать? А ну, не стой столбом, давай скорей перенесем его на крышу и опустим в дом нашего соседа мусульманина.

И они вынесли горбуна на крышу и осторожно опустили через отдушину к соседу на кухню. Когда ноги горбуна коснулись пола, они оставили его прислоненным к стене у окна и поспешили вернуться к себе.

Сосед-мусульманин, который был поваром, пришел домой около полуночи и со свечой в руке зашел на кухню. Он увидел, что у окна кто-то стоит, и закричал:

– Клянусь Аллахом! Наконец я поймал вора – значит, ты человек, а не кошка и не крыса, на которых я всегда грешил. Знал бы ты, скольких кошек и крыс я убил, выходит, зря, а ты в это время пробирался сюда, когда я спал, и крал мясо и масло для готовки, которые мне давал мой хозяин? У тебя нет слов? Да, теперь тебе ничего не поможет.

И он схватил палку и изо всех сил ударил ею горбуна по плечу – тело упало на пол. Повар склонился над ним, заглянул горбуну в лицо и увидел, что он мертв.

– Нет власти и силы, кроме как у Аллаха Всемогущего! Я его убил, да будет проклято это мясо и масло. Богу мы принадлежим и к нему возвращаемся; мало тебе было быть горбуном – ты еще и воровать взялся?

Он принес горбуна на рынок и, найдя темный закоулок, поставил его на ноги у двери лавки и убежал домой. Некоторое время спустя по переулку, качаясь, шел пьяный купец-христианин. Он остановился у стены помочиться и, повернув голову, увидел, что рядом стоит горбун. Он подумал, что тот хочет стянуть с него шапку, как с ним это уже бывало, и закричал:

– Эй, сторож! Где ты? Держи вора!

И он закатил горбуну затрещину и сбил его с ног. Увидев, что тот не двигается и не издает ни звука, купец испугался. Не мог же он убить человека одним ударом? Он опустился на колени и спьяну упал прямо на горбуна.

В этот момент появился сторож и увидел купца на горбуне.

– О Аллах Всемогущий, христианин убивает мусульманина! – закричал он.

Он поднял купца и, увидев, что горбун мертв, схватил пьяного, связал его и отвел в дом градоправителя.

Правитель запер купца в комнате и попросил сторожа принести убитого и оставить его в той же комнате. Наутро правитель пошел к своему государю, царю Китая, и рассказал, что христианский торговец убил на рынке мусульманина. Царь приказал повесить купца.

Палач поставил деревянную виселицу и накинул на шею купцу веревку. Купец, уже протрезвевший, горько заплакал.

– Клянусь Богом Всемогущим, я едва коснулся этого горбуна, – кричал он, но никто его не слушал. Как только палач приготовился затянуть петлю на шее у купца, появился повар-мусульманин:

– Постой, палач, не вешай его! Этот человек не убивал горбуна, это я его убил!

И он рассказал правителю о том, что случилось прошлой ночью, и добавил:

– Мало того что я убил мусульманина! Если теперь вместо меня казнят христианина, мне никогда больше не будет покоя.

И правитель приказал палачу отпустить христианина и повесить повара-мусульманина. Палач накинул веревку мусульманину на шею, но, когда он собрался повесить его, прибежал врач-еврей, крича: «Остановись! Не вешай его, этот человек не убивал горбуна, это сделал я!»

И рассказал правителю о том, что произошло – как врач наткнулся на него в темноте и погубил его.

– …И я отнес его на крышу и опустил в дом моего соседа, одинокого мусульманина, и оставил его там.

Услышав это, правитель приказал палачу снять веревку с шеи повара-мусульманина и накинуть ее на врача-еврея.

Но когда палач уже собирался затянуть веревку, через толпу собравшихся протолкнулся портной.

– Постой, не вешай никого, кроме меня, ведь это я убил горбуна, – крикнул он.

И в свою очередь рассказал градоправителю о том, что случилось, и как он погубил горбуна, желая над ним подшутить, и как они с женой затем оставили горбуна у врача-еврея и бежали. Услышав это, правитель сказал палачу:

– Тогда отпусти врача и повесь портного.

И сказал палач правителю:

– По правде сказать, о достопочтенный господин, я уже устал тащить на виселицу одного и отпускать другого – то христианина, то мусульманина, то еврея, то врача, то повара, то купца! И слава богу, что настал делу конец.

И он отпустил врача-еврея и накинул петлю на шею портному. Когда он затягивал веревку, к нему подошел человек и сказал: «Постой, не вешай этого беднягу». Но вместо того чтобы сказать: «Я убийца», он обратился к портному, врачу, повару и купцу:

– Я один из вельмож нашего царя. Мне приказано отвести вас всех к царю, потому что горбун, убитый вами, – не кто иной, как любимый царский шут, к обществу которого его величество весьма привык. Шут развлекал его каждый вечер, и, когда горбун не явился вчера ко двору, государь приказал искать его по всей стране. Мы узнали, что он убит, и теперь повелитель желает, чтобы вы рассказали ему, как это случилось.

Вскоре всех четверых привели пред лицо царя Китая, и они поцеловали землю у его ног. Мертвый горбун лежал в тронном зале на роскошном ложе, с шелковой подушкой под головой.

Все четверо по очереди рассказали императору свою историю. Слезы побежали по щекам властителя. «О добрый мой горбун, ты устроил представление даже из своей смерти!» Все четверо облегченно вздохнули, когда услышали эти ласковые слова царя.

И тогда царь обратился ко двору и спросил: «Слышал ли кто-либо что-нибудь смешнее, чем история этого горбуна?» – и покачал головой. Затем будто вспомнил про горбуна что-то особенно забавное, потому что улыбнулся, а потом расхохотался, так что к нему присоединились без боязни все четверо, и вот уже их смеху вторит весь двор. Купец, осмелев, сделал шаг вперед, встал на колени, поцеловал землю перед царем и спросил:

– О великий государь, позволишь ли ты мне рассказать историю, что еще смешнее, чем злоключения горбуна?

– Рассказывай, – разрешил царь.

И купец начал свою историю.

Когда я вчера вечером подошел к воротам постоялого двора, то увидел известного в Багдаде вора с ослом в поводу.

– Не говори мне, добрый вор, что этого осла ты украл! – пошутил я.

– Конечно, украл! – отвечал он. – И ты удивишься, если узнаешь, что стащил я осла у хозяина, пока тот вел его под уздцы.

Я украл его среди бела дня! – продолжал хвастать вор. – Разве про меня не говорят, что я такой ловкий вор, что украдет и ресницу с века? Я люблю рисковать, а сегодня я шел по дороге вместе с другим вором, не таким умелым, как я, и он побился со мной об заклад, будто мне ни за что не украсть осла, которого вел впереди нас погонщик.

Я велел вору забежать вперед и, когда мы дошли до развилки, снял башмаки и показал ему знаками, чтобы он тоже разулся. Мы бесшумно подошли к ослу, и я осторожно снял у него с головы недоуздок и передал его своему спутнику, который и увел осла по другой тропе. Я же надел недоуздок на голову, а башмаки на ноги и на руки и пошел за погонщиком, подражая стуку ослиных копыт. Когда осел и мой приятель исчезли из виду, я застыл и не двигался с места, как бы погонщик ни дергал за поводья. Наконец он обернулся, и когда увидел меня вместо осла, то вздрогнул и затрясся от страха.

– Аллах Всемогущий, что случилось? Кто ты такой и где мой осел? – закричал он.

– Это я твой осел, и то, что со мной произошло, поистине необычно, – отвечал я. – Однажды я вернулся домой таким пьяным, что моя добрая матушка, когда меня увидела, разгневалась и стала меня бранить, повторяя: «Раскайся, сын мой, откажись от этого порока и вернись к праведной жизни».

Спьяну я рассвирепел и принялся бить ее палкой. Она прокляла меня и стала молить Всевышнего наказать меня любым способом, каким ему будет угодно. И я превратился в осла. Затем кто-то увидел меня в переулке, отвел на рынок и продал тебе. Я был твоим ослом все это время, покуда, видно, моя мать не вспомнила обо мне и, почувствовав жалость, не воззвала к Всевышнему. И тот в своем милосердии снова сделал меня человеком!

Услышав мой рассказ, погонщик воскликнул:

– Воистину все в руках Всевышнего! – Дрожащими руками он освободил меня от узды и опустился на колени. – Прости меня, брат, и богом молю, не вини за то, что я обращался с тобой, как со скотиной, ездил на тебе и нагружал тебя самыми тяжелыми камнями, а главное, за то, что бил тебя каждый раз, когда ты замедлял шаг.

Он спросил, найду ли я дорогу домой, и я ответил, что живу неподалеку. Когда мы дошли до его дома, то распрощались, и, как только он скрылся за дверью, я расхохотался.

Но потом я навострил уши – не ослиные, а воровские – и услышал голос его жены.

– Я сперва и не узнала тебя без осла. Где он? И почему ты такой грустный?

И я услышал, как простак вздохнул и рассказал ей о том, что случилось. Она тоже заахала и завздыхала, помолилась Всевышнему, чтобы он простил их за то, как они обращались со мной, и пообещала раздать окрестным нищим щедрую милостыню.

Через два дня мы с моим приятелем-вором отвели осла на базар, и кого я там увидел? Того самого погонщика – он пришел покупать себе нового осла. Я спрятался и наблюдал за ним: узнав осла, он воскликнул:

– Будь ты проклят! Вижу, негодяй, ты опять принялся за старое? Снова запил, на радость Сатане, и, наверно, снова побил мать?..

Бедняга-осел, наверное, узнал хозяина: он испустил долгий тоскливый крик.

Но погонщик закричал ему в самое ухо:

– А ну, хватит реветь! Больше меня не разжалобишь! Никогда больше не куплю тебя, нечестивый пьяница, который смел поднять руку на родную мать!

Купец-христианин закончил свою историю с громким смехом, и трое его спутников засмеялись с ним вместе. Наконец угомонившись, он спросил владыку весьма самоуверенно:

– Ну разве моя история не удивительнее и не забавнее?

Но царь Китая только зевнул.

– Нет. И так как вам не удалось развлечь меня, как когда-то развлекал мой любимый шут, то мне придется повесить вас всех за его смерть.

Тогда вперед выступил повар-мусульманин, поцеловал землю под ногами царя и сказал:

– О счастливый государь! Если я расскажу тебе невероятную историю, куда более удивительную, чем истории горбуна и купца-христианина, ты нас помилуешь?

– Помилую, так что рассказывай.

Купец встал и начал так:

– Как я уже сказал, о великий государь, я повар в доме почтенного хозяина, который каждую пятницу под вечер приглашает к себе многих законников, богословов и сановников для чтения благословенного Корана. После того как прочтут Фатиху, мы выставляем на стол множество приготовленных мной блюд, и все собираются вокруг моего знаменитого плова. Мой плов имеет особенный вкус, потому что я кладу в него одну тайную приправу. Моя бабушка умеет, выслеживая пчел, отыскивать редкий вид шафрана, что вкусом и ароматом своим достоин ангелов, и собирает его для меня.

Вчера вечером я гордо стоял у стола на случай, если понадоблюсь гостям. Подошел мой хозяин со своим двоюродным братом, много лет прожившим в далеких чужеземных краях. Но когда этот брат посмотрел на стол, то опустил глаза и застонал, словно от боли.

– Что с тобой? – с удивлением спросил мой хозяин.

Его брат показал на плов и отвернулся, словно увидел своего злейшего врага. Я затаил дыхание, испугавшись, что в блюдо попал таракан или даже мышь.

– Я дал клятву не притрагиваться к плову, потому что, если я отведаю его, мне придется сорок раз помыть руки мылом, еще сорок раз щелоком и, наконец, сорок раз галанговым корнем.

Так же удивленно, но уже с некоторым раздражением, мой хозяин сказал:

– Ты все-таки попробуй, братец, этого несравненного плова, а потом уж мой руки столько, сколько пожелаешь.

Двоюродный брат моего хозяина, смущенный тем, что вокруг него уже собрались другие гости, подчинился, исполненный любопытства и смятения. Он сел, протянул дрожащую руку к плову и, весь затрясшись, попробовал взять немного с блюда. Однако, как он ни старался, плов все время выскальзывал у него из пальцев, так что он не смог удержать ни рисинки.

Наконец мой хозяин воскликнул:

– О сын моего дяди, я не знал, что ты родился без больших пальцев!

– Нет, Всевышний по своему милосердию сотворил меня со всеми пальцами. Увы, я лишился их как раз из-за плова.

Тогда мой хозяин и все гости попросили его объяснить, как такое могло случиться, и он начал рассказывать.

* * *

Никак не уйти мне от моего несчастного прошлого. Я из весьма известной купеческой семьи, начало благосостоянию которой положил мой прапрадед; но отец мой не последовал его примеру – он целыми днями пил, играл на лютне и развлекался с наложницами, пока не лишился всех денег и не отошел от дел, обремененный долгами. После его смерти я все же вновь открыл лавку и скромно занялся куплей-продажей и сводил концы с концами, хоть и без особенной выгоды. Однажды рано утром, когда была открыта только моя лавка, к двери подъехала некая госпожа на муле: мула вел под уздцы один раб, сзади шел другой, а рядом шагал евнух. Она откинула покрывало, и, заглянув ей в лицо, я узрел саму красоту. Госпожа попросила меня показать ей лучшие товары.

– У меня нет товаров, которые бы удовлетворили твой тонкий вкус, госпожа, ибо я беден, но, как только откроются другие лавки, я принесу тебе из каждой самое лучшее.

Так я и сделал: я принес все, чего она хотела, более чем на пять тысяч дирхамов. Она поднялась, приказала евнуху погрузить покупки, села на мула и уехала.

Когда она скрылась из виду, я горестно вздохнул и стал сетовать на судьбу, потому что красавица не заплатила, так что я стал теперь должен другим лавочникам пять тысяч дирхамов и не знал, как уговорить их подождать. Она к тому же безраздельно завладела моим сердцем.

Целый месяц я винил себя за то, что не спросил евнуха или рабов о том, кто она такая. Потом как-то утром, к великому моему удивлению и радости, женщина вновь показалась со своей свитой, вошла ко мне в лавку, откинула покрывало, улыбнулась мне и сказала, что пришла заплатить долг. В ответ я только ахнул и вздохнул.

– Ты женат? – вдруг спросила она.

– Нет, – ответил я и заплакал.

– Почему ты плачешь? – спросила она.

Я что-то пробормотал, почти утратив дар речи, и она вышла из моей лавки. Когда евнух платил мне, я спросил его, кто она такая, и он сказал, что она не кто иная, как дворцовая прислужница госпожи Зубейды, супруги калифа, она закупает все, что нужно ее госпоже, и выполняет ее поручения. Госпожа обращается с ней как с родной дочерью, потому что воспитывает ее с детства.

Наверное, отчаяние проступило у меня на лице: никогда мне не добиться такой женщины! Я попросил евнуха стать моим посредником и предложил ему за это несколько дирхамов. Он засмеялся.

– Она больше любит тебя, чем ты ее. Потому она и не заплатила тебе в первый раз, когда пришла, – она хотела увидеть тебя снова.

Он вышел из лавки, а я следом за ним.

– Я скажу тебе, почему я заплакал, – признался я женщине. – Потому что полюбил тебя.

Она ничего мне не ответила, но сказала евнуху:

– Скоро ты передашь ему от меня весточку.

Она села на мула и уехала, а я провел бессонную ночь.

На следующий день я пошел в лавку еще раньше, чем обычно, и стал ждать евнуха. Вскоре он появился и сказал:

– Она рассказала о тебе госпоже Зубейде, сказала, как ты отпустил ей товары в долг в первый же раз, как ее увидел, и попросила у госпожи Зубейды разрешения выйти за тебя замуж. Госпожа Зубейда хочет увидеть тебя, чтобы решить, пара ли ты ее воспитаннице. Во дворец просто так не пройдешь, однако ты должен попробовать. Удастся – останешься жив, а поймают – тебе конец.

– Я готов на все, лишь бы она стала моей, – отвечал я, не раздумывая.

Евнух велел мне ждать его и мою госпожу у мечети на берегу Тигра. Я пришел к вечеру и ждал в одиночестве до самой зари: только тогда я увидел, что евнух, переодетый слугой, и моя госпожа вышли из лодки, полной сундуков и корзин с товарами, закупленными для гарема.

Возлюбленная моя со слезами на глазах спрятала меня в большую корзину из пальмовых листьев и заперла ее, а затем евнух погрузил корзину на лодку, к сундукам и другим корзинам. Лодка плыла недолго – вскоре мою корзину поднял кто-то из рабов, и я услышал сердитый голос:

– Ну-ка, открывайте все сундуки и корзины. Даже муравей не смеет пробраться в дворцовый гарем без досмотра.

Раб застыл, ожидая, когда мою корзину проверят, а я обмочился от страха, и моча потекла из корзины. Я схватился за сердце, ожидая погибели, но услышал, как моя красавица сердито проговорила:

– О начальник охраны! Ты меня погубил. Что я скажу госпоже Зубейде, когда она увидит, что платья ее испорчены? Я положила среди платьев бутылку святой воды, и она, похоже, перевернулась – боюсь, что они полиняли.

– Ладно, идите, – ответил суровый голос.

Меня подняли опять, и я вздохнул с облегчением, но услышал, как вокруг стали перешептываться: «Калиф, калиф».

Сердце мое замерло, когда я услышал голос калифа:

– Как много сегодня сундуков и корзин – что в них такое?

Я услышал, как моя возлюбленная ответила с мужеством, которого мне не хватало:

– Одежды и наряды, которые я купила госпоже Зубейде.

– Открой их все.

И моя красавица ответила с еще большей храбростью:

– Но госпожа Зубейда строго-настрого велела мне никому не показывать, что в них лежит.

Когда калиф услышал эти слова, то еще больше захотел посмотреть, что там в сундуках и корзинах. Он приказал стражнику открыть их все, и, когда настал черед моей корзины, и ее поставили перед калифом, я неслышно заплакал, обхватил голову руками и зажал уши, чтобы не слышать свист сабли, которая снесет мне голову.

– Умоляю тебя, о повелитель, открой эту корзину лишь в присутствии госпожи Зубейды, потому что в ней ее секрет, – сказала моя возлюбленная, и сердце мое забилось так, что чуть не проломило мне ребра.

Я уже было распростился с жизнью, когда услышал, как калиф приказал евнуху отнести все сундуки и корзину в гаремные покои.

Вскоре моя красавица открыла корзину и велела мне выйти из нее и подняться наверх, а затем войти в первую комнату справа. Я сделал так, как она велела, и через несколько минут она вошла и сказала, улыбаясь:

– Ты выдержал испытание, мой храбрец, и госпожа Зубейда идет познакомиться с тобой. Молю бога, чтобы ты ей понравился и смог завоевать мою руку и стать счастливейшим из людей.

Дверь открылась, и вошли двадцать девушек-красавиц, а вслед за ними госпожа Зубейда. Одна из девушек принесла стул, и госпожа села и воскликнула:

– Приведите его!

Я выступил вперед и поцеловал землю перед ее ногами, а она указала мне на стул перед ней. Она расспросила меня, кто я родом и чем занимаюсь, и, кажется, осталась довольна ответами, потому что сказала:

– Я воспитала эту девочку как собственную дочь и думаю, что ты ей подходишь, но мне следует спросить калифа, даст ли он разрешение на этот брак.

В тот же день моя возлюбленная улучила минутку и пришла сказать мне, что госпожа Зубейда заручилась разрешением повелителя правоверных. Наш брачный договор должны были составить завтра, а через несколько дней сыграть свадьбу. Я запрыгал от радости, как мальчик. И с того мгновения меня переполняла страсть и желание оказаться с моей невестой наедине.

В день свадьбы мою возлюбленную отвели в баню ее служанки, чтобы умастить ее и нарядить к свадебной ночи, а мне подали плов с зирой, украшенный фисташками и кедровыми орехами. Я набросился на еду, съел все до последнего орешка, вытер рот и стал ждать, когда ночь станет темнее, а служанки в это время со свечами водили мою прекрасную возлюбленную по дворцу калифа, и пели, и играли на тамбуринах, и получали подарки и поздравления.

Наконец процессия вошла в мои покои, и девушки сняли с моей невесты одежды и распустили ее длинные черные волосы, так что они закрыли белое тело. Как только мы остались наедине, я поспешил к ней, заключил ее в объятия и отнес на кровать, не в силах поверить, что мы наконец вместе.

Вдруг она испустила пронзительный крик, так что переполошила всех девушек во дворце, и те бросились к дверям, спрашивая:

– Что случилось, сестра?

Я же дрожал и обливался потом, не понимая, что сделал плохого, – разве что прижал ее к своему сердцу!

– Уберите от меня этого безумного! – закричала она.

– Что я тебе сделал, что ты сочла меня безумным? – спросил я.

– Ты наелся плова с зирой и не помыл после этого руки, безумец из безумцев! Как смел ты думать, что можешь жениться на такой, как я, когда руки у тебя пахнут не только зирой, но еще и шафраном! Держите его! – сказала она девушкам, и в мгновение ока они стащили меня с кровати, и моя любимая стала хлестать меня по спине и ягодицам, а потом воскликнула: – Отведите его к начальнику стражи – пусть ему отрежут руку, которой он ел плов!

Я прикрыл правую руку левой и взмолился:

– Нет власти и силы, кроме Аллаха милосердного! Что за беда, что за напасть, разве не хватит с меня этой безжалостной порки? Теперь мне суждено потерять руку только потому, что я ел плов с зирой и шафраном и забыл помыть ее после этого? Будь проклят этот плов, и вся зира, и весь шафран на земле!

Девушки заступились за меня и стали целовать своей повелительнице руки, умоляя:

– Прости его ради нас и во имя Аллаха: этот юноша ведь не сделал тебе зла, его вина только в забывчивости!

Но она проклинала меня, бушуя, словно смерч:

– Нечестивый безумец! Снова и снова буду я проклинать тебя: как ты мог не помыть руки после плова? Я даже теперь чую зиру. Нет, нет, не могу тебя простить!

И она приказала девушкам держать меня крепче, взяла острый нож и отрезала мне оба больших пальца. Одни девушки пытались унять кровь, другие поили меня вином, но все равно я лишился чувств. Придя в себя, я заплакал и стал умолять ее:

– Обещаю тебе, что, пока я жив, я не притронусь к плову и даже близко к нему не подойду, не помыв потом руки сто двадцать раз.

– Молодец! Ты усвоил урок, – улыбнулась госпожа, но затем сурово сказала: – Нет, я не могу тебя простить и не прощу – уходи из дворца, чтобы я больше тебя не видела.

Я собрал свои пожитки, заливая их кровью, а она вышла из спальни в гневе и негодовании. Я покинул и дворец, и Багдад, потому что она оскорбила меня как мужчину и попрала мое достоинство. Я знал, что если останусь, то, куда бы ни пошел, люди станут показывать на меня пальцами и перешептываться: «Вон человек, который в свою брачную ночь так вонял пловом с зирой, что его оттолкнула даже невеста, – отрезала в наказание оба больших пальца и вышвырнула».

Повар-мусульманин тщетно пытался разгадать мысли царя Китая, когда тот прижал ладонь ко лбу, словно обдумывал услышанное. Когда молчание затянулось, повар обратился к нему:

– О великий государь! Надеюсь, ты нашел мой рассказ более занимательным, чем история о твоем горбуне?

– Ты видел, чтобы я смеялся или даже улыбался, когда ты рассказывал? Клянусь Всевышним! В твоем рассказе нет ничего более удивительного или интересного, чем в рассказе о моем бесценном горбуне. Так что будьте уверены: вы все четверо отправитесь к палачу.

Тогда поднялся врач-еврей и поцеловал землю у ног царя.

– О счастливый царь, с твоего позволения я расскажу тебе историю, более забавную и чудесную, чем все, которые ты услышал доселе, включая историю горбуна, и, быть может, она тронет тебя, и ты нас пощадишь.

Царь долго молчал, так что не только портной, повар, врач и купец, но и все придворные затаили дыхание, и наконец промолвил:

– Что ж, послушаем…

– За несколько часов до того, как ко мне домой принесли горбуна, я зашел в лавку травника купить оленьего мускуса: из него я готовлю любовное снадобье. Когда травник отвешивал товар, его жена подошла и сказала мужу:

– Давай попросим доктора тебе помочь?

Муж пропустил ее слова мимо ушей, а когда она попыталась обратиться ко мне, то закричал на нее, затопал ногами и попытался затолкать ее обратно за занавеску, но жена не отставала.

– Ведь он же врач, – умоляла она.

Смущенный их перебранкой, я спросил:

– Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Травник сунул мускус мне в руку, отказался от платы и проводил меня из лавки.

– Я должен извиниться перед тобой за поведение моей жены, – сказал он. – Со мной все хорошо, и мне не нужна твоя помощь. Я немного стесняюсь говорить об этом с тобой, но ты врач. Видишь ли, я перестал с ней спать из-за того, что три месяца назад загадал три желания. Как я уже сказал, я здоров и не утратил мужской силы, но так зол на жену, что эта злость убила всю мою страсть. Сейчас расскажу, что случилось.

Однажды я сидел на крыльце и смотрел на небо, обращая молитвы к ангелам, в ту особую ночь, священную ночь, когда двери небес открыты и ангелы могут исполнить три желания истинно верующего. К моему удивлению, они выбрали меня. Восхитительный свет коснулся меня, и я воскликнул:

– О Господь всемилостивый, я здесь, я здесь! – и позвал жену: – Скорее, скорее! Мне даровано исполнение трех желаний – чего же мне пожелать?

Жена указала на мой член и развела руки в стороны, и я взмолился с большим пылом:

– О Всевышний, пусть у меня будет большой зебб!

И зебб мой стал расти и расти, пока не порвал мне штаны и не стал громадным и тяжелым, как бутылочная тыква – тут я потерял равновесие и упал лицом вниз. Когда жена стала помогать мне встать, я потащил ее в дом, чтобы она могла оценить достоинства моего нового зебба.

Но она с визгом убежала от меня, как от насильника, и спряталась под кровать. Когда я опустился на колени, мой подросший член ударился об пол, я заохал от боли и закричал на нее:

– Почему ты убежала и спряталась от меня? Разве ты не этого хотела, невоздержанная, распутная ты женщина?

– Я боюсь твоего нового зебба и не хочу, чтобы он был таким большим, – отвечала она.

И она сидела под кроватью, пока не услышала, как я воззвал к небесам:

– О Всеблагой, спаси и освободи меня от того, чем меня наделил!

И в мгновение ока низ живота у меня стал гладок, как бритая щека.

– Что за стыд! Мне только и остается, что уйти от тебя, такой ты мне больше не нужен, – сказала жена.

– Не забудь, неблагодарная жена, что это ты заставила меня зря потратить два желания, вместо того чтобы дать мне устремиться ко всему, что я могу пожелать в этом мире или ином. Теперь мне осталось лишь одно, последнее желание.

– Моли Бога о том, чтобы вернул тебе прежний зебб, с которым ты родился, не больше и не меньше, – велела она.

И я взмолился открывшимся небесам, и они выполнили мое последнее желание.

Когда врач закончил, царь зевнул еще шире и сказал:

– Ничто в твоем рассказе меня не увлекло, он даже сравниться не может с историей о горбуне, так что придется мне вас повесить. Последняя ваша надежда на рассказ портного. Главный преступник, расскажешь мне историю более чудесную, забавную и увлекательную, чем история гибели моего любимого шута, и я пощажу тебя и твоих спутников.

– Слушаюсь и повинуюсь, о государь, – сказал портной и начал свой рассказ.

– Случилось так, о славнейший из властителей всех времен, что вчера, еще до того как встретить горбуна, я был приглашен на обед к моему другу. Я пришел туда первым, затем прибыло еще девятнадцать других гостей. Последним явился хромой юноша и поздоровался со всеми. Но когда он дошел до цирюльника по прозвищу Молчальник, то вместо того, чтобы приветствовать и его, он отшатнулся и вскрикнул от ужаса.

– Помилуй нас Всевышний от твоей мерзкой рожи и языка, длинного, как у змеи! Помилуй меня Всеблагой от того, кто принес мне столько несчастий и оставил хромым и бездомным.

Все мы ужаснулись, услышав эти неучтивые и наглые слова юноши, а Молчальник, который по возрасту мог быть отцом его отца, лишь опустил голову.

– Скажи ради Аллаха, почему ты оскорбил этого старика и омрачил нам радость от вкусной еды, вина и развлечений? – спросил юношу один из гостей.

И юноша поведал нам свою историю. Этот старик, сказал он, стал причиной его бегства из родного Багдада и заставил добраться до самого Китая и поселиться там, потому что дал клятву жить как можно дальше от старика. Вот почему он, увидев цирюльника с нами на обеде, вышел из себя. Юноша рассказал нам, что его отец, один из богатейших жителей Багдада, умер, когда сын достиг совершеннолетия, и оставил ему немалое состояние. Вскоре юноша обнаружил, что Аллах сотворил его равнодушным к женщинам, и так было до того дня, когда он увидел идущую по улице со старухой девушку и влюбился в нее. Он шел за ней до самого дома и выяснил, что она дочь судьи, известного всем своей строгостью.

Юноша вернулся домой в глубокой печали и тотчас слег в лихорадке.

– О, что за страдание эта любовь! – восклицал он.

Так пролежал он несколько дней, а выздоровев, снова отправился к дому судьи, чтобы увидеть владычицу своих грез. Старуха заметила несчастного влюбленного и согласилась помочь. Вначале девушка не хотела и слушать ее, но старуха не отставала, рассказывая, как чахнет юноша от любви и что его родные уже не надеются, что он выживет. «Если ты и впредь будешь отказываться встретиться с ним, он непременно умрет», – повторяла она.

Наконец девушка согласилась пустить влюбленного в дом – ненадолго, в час молитвы, когда отец ее должен быть в мечети.

В назначенный день юноша попросил слугу привести цирюльника, который побреет ему голову. Он с облегчением услышал прозвище цирюльника – «Молчальник», – потому что не любил, чтобы ему докучали болтовней.

Но, едва войдя, цирюльник спросил:

– Что с тобой, почтеннейший? Ты исхудал, и лицо твое пожелтело.

– Я болел, – ответил юноша.

Цирюльник вынул из своего кожаного мешка астролябию и сказал:

– Молю Аллаха, чтобы он исцелил тебя и всех твоих родных и знакомых.

Он вынес астролябию во двор и некоторое время смотрел на солнце.

– Сегодня пятница, восемнадцатый день месяца сафар шестьсот пятидесятого года хиджры, – сказал он, – и семь тысяч триста двадцатого года Александровой эры. Восемь градусов и шесть минут пройдено в этот день, и наша планета, согласно астролябии, находится между Марсом и Меркурием, а это значит, что настало лучшее время для бритья волос. Но я и другое увидал: человек, с которым ты сегодня собираешься встретиться, коварен, и ему нельзя доверять. Ах, лучше бы тебе не идти на эту встречу!

– Я хочу, чтобы ты побрил мне голову, а не донимал меня зловещими предсказаниями. Прошу тебя не сверяться со звездами, а только избавить меня от волос. Займись же своей работой, а не то я пошлю за другим брадобреем.

– Не беспокойся, господин, – заверил, извиняясь, цирюльник. – Вижу, ты не понимаешь, как тебе повезло. Ты звал всего лишь цирюльника, а Аллах послал тебе звездочета, врача и ученого. Перед тобой цирюльник, сведущий в логике, риторике, арифметике, алгебре и истории, а также знающий богословие и все хадисы пророка, как их излагает имам аль-Бухари. И скажу тебе: я прочел все книги и постиг все науки и ремесла. Тебе бы стоило возблагодарить Аллаха, а не прекословить мне. И помни о том, что совет, который я прошу тебя принять, – это совет звезд. И я не желаю от тебя платы за это, ибо движет мной лишь любовь к тебе и безграничное почтение. Твой отец любил меня не только за мудрость, но и за мою малую болтливость, и поэтому помочь тебе – моя обязанность. Люди прозвали меня Молчальником, в то время как шестеро моих братьев прославились болтливостью. Возьми хоть старшего, Бакбука, Болтуна, второго, аль-Хаддара, Крикуна, третьего, аль-Букайбига, Разгласителя, четвертого, Абу-Калама, Трещотку, пятого, аль-Нашшара, Хвастуна, и шестого, Шакашика, Пустомелю.

Тут юноша почувствовал, что от злости у него лопается желчный пузырь.

– Ты меня что, извести решил? Я передумал. Не хочу больше, чтобы ты меня брил, возьми свои четыре динара и убирайся.

– Что это за слова, о господин? Я у тебя ни гроша не возьму, потому что еще не послужил тебе, а только собираюсь это сделать. Мой долг помочь тебе, даже если ты не предложишь мне никакой платы.

И он прочел:

Я пришел господина побрить моего И рассказом своим позабавить его. Я ему говорил о движеньи светил, Обо всем, что мне в мысли придет, говорил. Весел стал господин мой от этих речей. «Ты премудрости кладезь, – он рек, – брадобрей!» «Нет, о нет! – я смиренно ответил ему. – Скудный ум мой не ровня уму твоему! Ты, достойнейший, всех и мудрей и щедрей! Как с тобою сравнится простой брадобрей?»[7]

Молодой человек открыл рот, чтобы закричать на цирюльника, но тот поспешно ответил:

– Вижу, что ты лишился дара речи от восхищения и восторга, ведь твой отец, Аллах да помилует его душу, так же открыл рот, когда я прочитал ему эти же строки. Я до сих пор помню, как он крикнул слуге: «Заплати этому цирюльнику сто три динара и подари достойный наряд!» Так он и сказал. И когда я спросил твоего отца, Аллах да благословит его душу, не один, но тысячу раз, почему он подарил мне сто три динара, он ответил: «Динар за чтение звезд, динар за беседу и динар за кровопускание, а сто динаров за твою похвалу мне».

Слыша это, юноша сердито воскликнул:

– Да не смилуется Аллах над душой моего отца за то, что знался с таким, как ты.

Но цирюльник засмеялся.

– Нет Бога, кроме Аллаха. Хвала ему, неизменному! Похоже, от болезни ты лишился разума. Но я знаю, что с годами люди становятся мудрее, и прощаю тебя, ибо о тебе беспокоюсь. Скажу тебе: не только твой отец не принимал ни одного решения, не посоветовавшись со мной, но и твой дед до него. Как говорится, советчик достоин доверия, и не обманывается лишь тот, кто советуется.

Будь уверен – ты не найдешь никого опытнее меня. Я готов служить тебе верно и неустанно. Ты выглядишь сердитым и раздосадованным, но, как я уже сказал, ты прощен.

Раздраженный юноша, боясь опоздать на встречу с возлюбленной, разодрал свои одежды и ударил себя кулаком в грудь. Цирюльник начал медленно точить свою бритву, время от времени пробуя ее пальцем, и каждый раз, когда юноша взглядом поторапливал его, принимался точить ее вновь.

Наконец цирюльник сбрил ему несколько волосков, затем остановился:

– Верно говорят, что спешка – порождение Сатаны. Не мог бы ты объяснить мне, куда ты так торопишься?

– Не суйся в то, что тебя не касается! Брей побыстрее – у меня уже грудь стеснило от нетерпения.

– Как ты не понимаешь: в тщательности спасение, а в поспешности погибель. Ну же, открой мне сердце. Почему ты так спешишь? Боюсь, что твоя торопливость тебе повредит.

И он положил бритву, взял астролябию и вышел во двор.

– До окончания молитв еще целых три часа, – сообщил он, когда вернулся.

– Лучше бы ты проглотил язык, потому что ты уже взбесил меня!

Тогда цирюльник шагнул вперед, сбрил юноше еще несколько волосков, а затем сказал:

– Ну, доверься же мне и поведай, почему ты так спешишь. Вспомни, что твой отец и дед, благослови Аллах их души, ничего не делали, не посоветовавшись со мной.

– Я приглашен на пир к одному из моих друзей и не хочу опаздывать.

Когда цирюльник услышал слово «пир», он сказал:

– Клянусь Аллахом! Я и забыл – «смерть да забудет меня так же», – что пригласил нескольких друзей сегодня вечером, и забыл приготовить им угощение.

– Не беспокойся, – отвечал юноша. – У меня полно еды и напитков, и я поделюсь с тобой при одном условии: ты поторопишься и закончишь меня брить.

– Аллах да благословит тебя, – отвечал цирюльник. – Но не скажешь ли, что ты собираешься мне подарить, чтобы сердце мое было спокойно?

– Десять подрумяненных кур и жареного ягненка, – отвечал юноша.

– Не попросишь ли слугу показать их мне?

Юноша позвал слугу, и тот мигом принес все цирюльнику.

– Хвала Аллаху, еда и впрямь готова, но не вижу вина.

– Не беспокойся, у меня есть два кувшина вина, – отвечал молодой человек.

Но цирюльнику и на них понадобилось посмотреть – когда слуга их вынес, он сказал:

– Клянусь Аллахом, ты благороднейший и щедрейший человек! Но ведь нужны еще сладости и фрукты!

Слуга побежал на кухню и принес много сладостей и фруктов, но цирюльнику и этого было мало.

– Теперь не хватает только курений.

Слуга принес ему шкатулку с благовониями, и цирюльник, опустившись на колени, стал нараспев перечислять то, что видел:

– Амбра, мускус, мирра и… Юноша прервал его:

– Бери всю шкатулку, только поторапливайся и выбрей другую сторону моей головы.

Но цирюльник все не мог оторваться от шкатулки, и молодой человек, боясь, что опоздает к девушке, чуть не вырвал оставшиеся волосы от злости и досады. Цирюльник подошел к нему, сбрил еще прядь, но снова остановился и сказал:

– Не знаю, господин мой, тебя благодарить или твоего отца? Ибо мой званый обед стал возможен только благодаря твоей щедрости. Но, сказать по правде, приглашенные мной друзья не заслуживают столь щедрого угощения. Все они люди приличные – носильщик Саид, банщик Зенут, торговец зерном Салих, продавец бобов Саллут, зеленщик Акраша и конюх Кари. Все они люди хорошие и обходительные, и среди них нет человека надоедливого или невоздержанного, угрюмого или тягостного. Все они похожи на твоих слуг, которые не лезут в чужие дела, и у каждого из них мелодичный голос и свой танец. Банщик танцует и поет: «Я пойду, о матушка, наполню свой кувшин». Продавец бобов поет лучше соловья и пляшет под песню: «О плакальщица, владычица моя, ты ничего не упустила!» Зеленщик поет и танцует под бой барабана. Друзья мои такие веселые, что голодного медведя отвлекут от его добычи. Мне в голову пришла хорошая мысль! Почему бы господину не пойти к своим друзьям в другой раз, а вместо этого отправиться ко мне как следует развлечься, тем более что ты пока истощен после болезни. К тому же, кто знает – быть может, кто-то из твоих друзей огорчит тебя и причинит страдания…

Юноша рассмеялся, несмотря на раздражение.

– Благодарю за совет, я обязательно приму твое приглашение, но в другой раз. А теперь закончи поскорее бритье – мои друзья меня, верно, заждались.

– Лучше бы тебе познакомиться с моими друзьями в этот раз, ведь откладывая, ты крадешь у себя время. Но если ты не хочешь, я все равно могу угостить друзей тем, что ты пожертвовал, – пускай себе едят, пьют и веселятся, а я пойду с тобой. Ведь у меня с друзьями все запросто, без церемоний.

Молодой человек пытался сохранить невозмутимость.

– Я пойду своей дорогой, а ты своей, – сказал он.

Но цирюльник ответил так быстро, словно ответ уже прятался у него под языком:

– Избави Аллах, чтобы я оставил тебя и отпустил одного.

Юноша ответил:

– На этот праздник, любезнейший, пускают только приглашенных, и не думаю, что ты сможешь войти.

Но бесстыдный цирюльник не отставал:

– Мне кажется, о господин, что ты отправляешься на свидание с женщиной, потому что если бы ты действительно шел на пир, то взял бы меня с собой. Ты ведь уже понял: человек, подобный мне, обязательно станет душой и сердцем всякого собрания. Я принесу веселье и радость даже на кладбище. Прошу, послушай меня. Если ты правда собираешься встретиться с женщиной, то откройся мне – я столь ловок, что помогу тебе, и ты весело проведешь с ней время. Ты подвергнешь себя большой опасности, если войдешь к ней в дом при свете дня. Не забывай, что ты в Багдаде, правитель которого суров и беспощаден.

– Тебе не стыдно от своих грязных намеков? – ответил юноша с отвращением.

Цирюльник скривился, словно услышав напраслину:

– Почему ты бранишь меня? Я ведь только хочу помочь.

Юноша испугался, что его родные или соседи услышат их разговор. И не отвечал, пока цирюльник не закончил наконец брить его голову, а затем попытался обхитрить настырного брадобрея:

– Ступай, отнеси еду и питье своим друзьям, а потом скорее вернись, чтобы я взял тебя с собой.

Но проклятый цирюльник ответил:

– По-моему, ты хочешь провести меня – выпроводить, чтобы затем уйти одному и попасть в западню и в беду, – а из этой передряги ты живым не уйдешь. Нет уж, дождись меня и обещай не уходить один, чтобы я мог позаботиться о твоей безопасности.

– Обещаю подождать тебя, если ты поторопишься.

Тут муэдзин стал скликать народ на полуденную молитву, и молодой человек в отчаянии выбежал из комнаты и со всех ног кинулся к дому девушки. Прибежав туда, он, на свое счастье, увидел, что дверь открыта. Он бросился в дом и увидел, что старуха ожидает его.

– Что тебя задержало? Моя госпожа говорит, что ее отец скоро вернется.

«Будь ты проклят!» – подумал юноша о цирюльнике и поспешил к девушке. Та встретила его неприветливо.

– Не понимаю! Мне говорили, что ты умираешь от желания со мной встретиться, а когда я согласилась, тебе хватило совести опоздать?

Он попытался объяснить ей, что с ним случилось, но его рассказ о цирюльнике получился совсем невнятным. Они успели обменяться всего несколькими словами, как вдруг услышали голос судьи – тот вернулся из мечети. Девушка, задрожав, попросила своего гостя спрятаться на втором этаже, где жили служанки. Он послушался, а потом стал раздумывать, как бы сбежать. Он поспешил к окну – посмотреть, насколько оно высоко и нельзя ли оттуда выпрыгнуть. И к ужасу своему увидел внизу докучливого цирюльника и понял, что тот не стал относить еду и вино друзьям, а пошел за ним следом.

Случилось так, что в это время судья начал бить одну из служанок за какую-то провинность, и она закричала. К ней на помощь прибежал раб – судья побил и его, и раб тоже испускал горестные вопли. Цирюльник решил, будто судья бьет юношу, и заплакал, и стал рвать на себе одежду и посыпать голову песком, зовя на помощь. Вскоре его обступила толпа – все спрашивали, что стряслось.

– В доме судьи убивают моего господина! – завопил он.

Он послал за родными юноши, его слугами, друзьями и соседями, и вскоре сбежались все. Молодой человек не мог поверить своим глазам – под окнами на улице собралось множество народу, и все плакали и рвали на себе волосы и одежду.

– Увы, бедный хозяин, он был такой молодой, – кричал цирюльник, показывая на дом судьи. И тут судья открыл дверь. Цирюльник осыпал его самыми страшными проклятиями: – Как смел ты убить моего хозяина, свинья?

– Кто твой хозяин и что с вами всеми творится? – закричал судья.

– Ты поднял руку на величайшего из людей, – отвечал цирюльник, – и, наверное, убил его и спрятал. Я слышал, как он вопил и стенал от боли в твоем доме.

– Но что такое сделал твой хозяин, чтобы я побил и даже убил его? Зачем он вообще ко мне пришел?

Молодой человек закусил губу, ужаснувшись, что цирюльник раскроет его тайну.

– Не делай вид, что не знаешь, проклятый, – продолжал кричать брадобрей. – Твоя почтенная дочь любит моего хозяина, а он любит ее, и я знаю, что, когда ты вернулся из мечети и застиг их, рассудок мигом тебя покинул, и ты отомстил, чтобы защитить доброе имя твоей дочери и свое. Клянусь Аллахом, никто не заставит разойтись эту толпу, разве что сам калиф. Он самолично должен вмешаться, чтобы ты выдал нам юношу, мертвого или живого.

Судья в смущении и замешательстве распахнул дверь.

– Если ты говоришь правду, то войди и забери его.

Юноша огляделся вокруг, ища, куда бы спрятаться, но нашел только деревянный сундук. Он влез в сундук, захлопнул крышку и затаил дыхание, а в это время цирюльник обыскивал весь дом. Он поднялся в помещение служанок и, увидев сундук, поднял его и поспешил прочь из дома, неся его на голове. Юноша в сундуке дрожал всем телом. Выпустит ли проклятый цирюльник его из сундука живым? Подумав так, юноша открыл крышку, спрыгнул на землю и сломал ногу. В его рукавах были спрятаны золотые монеты, он швырнул их толпе, а пока все бросились их собирать, скрылся в хитросплетениях багдадских переулков, невзирая на сломанную ногу. Чертов цирюльник бежал следом и кричал:

– Они попытались отнять тебя у меня, господин, хотели погубить жизнь благодетеля моей семьи, детей и друзей, не зная, что я люблю тебя, ибо верен памяти твоего отца и деда. Хвала Аллаху, что позволил мне отнять тебя у судьи и вынести тебя из дома, как вытаскивают волос из теста. Не торопись, господин, не убегай, ведь без меня ты пропадешь. Отныне я буду жить единственно для того, чтобы заботиться о тебе. Умоляю, остановись! Разве то, что случилось, не стало тебе уроком? Ты был упрям и хотел пойти один. Слава Аллаху, что я тебе не поверил, когда ты обещал меня подождать. По правде говоря, я отослал еду, вино, сласти и благовония с одним из твоих слуг, а сам последовал за тобой и увидел, как ты входишь в дом судьи.

Услышав это, молодой человек пришел в такое отчаяние, что ему захотелось избить цирюльника до смерти. Тщетно он пытался уйти от него, сворачивая то вправо, то влево на многолюдных базарах, – ничто не могло отвлечь преследователя. Когда цирюльник уже настигал его, юноша укрылся в лавке и рассказал ее хозяину, в чем дело. Цирюльник чуть не ворвался в лавку, но торговец его выпроводил.

– Я буду ждать его у двери, пусть даже ожидание продлится много дней! – крикнул цирюльник.

Юноша горестно закрыл лицо руками, представив себе цирюльника в виде огромной бородавки на лице. Никогда ему от него не избавиться! При этой мысли он, однако, не впал в ярость и не стал ни мстить, ни плакать, а позвал свидетелей и написал завещание, разделив все свои деньги между родными. Он продал дом и, выйдя из лавки, дал зарок скитаться по миру, чтобы спастись от своего докучливого преследователя. После долгих странствий юноша поселился здесь, в Китае.

Вскоре он пришел пообедать к друзьям и, словно в дурном сне, увидел перед собой проклятого цирюльника с языком, как у нескончаемо квакающей лягушки, – того, кто сделал его хромым и бездомным и заставил покинуть родную страну и семью.

Выслушав этот горестный рассказ, мы обратились к старому цирюльнику и спросили его, правда ли то, что сказал молодой человек. Цирюльник поднял голову и ответил:

– Вы слышали пословицу: «Бойтесь того, кому сделали добро»? Когда бы не моя мудрость и знание человеческой природы, этот юноша уже погиб бы – а так он только повредил ногу. Клянусь Аллахом, я никогда не был любопытен или болтлив: я один из всех моих шести братьев получил прозвище Молчальник, в отличие от старшего брата, Бакбука, второго, аль-Хаддара…

И тут молодой человек убежал, заткнув уши, и гости разошлись один за другим. Даже я ушел с тем моим другом, который нас всех пригласил. Я вернулся домой и, когда рассказал жене о том, что случилось, она стала меня корить за то, что я оставил ее почти на весь день одну дома, и попросила взять ее на прогулку по городу. Я согласился, и случилось так, что на обратном пути мы встретили подвыпившего горбуна, который пел и играл на тамбурине. Он был так забавен, что мы не могли оторвать от него глаз. Мы пригласили его поужинать с нами, чтобы весело провести вечер. Я подговорил его положить в рот большой кусок рыбы, и он подавился костью, а когда я стал стучать его по спине, чтобы спасти, он упал на пол бездыханным. Мы с женой придумали, как от него избавиться и отнесли его к дому врача-еврея… А конец моей истории вы уже знаете.

Царь Китая удивленно покачал головой.

– История юноши и докучливого цирюльника увлекательнее, чем злоключения моего любимого горбуна. А теперь приведите ко мне молчаливого цирюльника – я хочу увидеть его и услышать. Ведь это рассказ о нем спас вас четверых от смерти. Затем мы похороним моего плута-горбуна и построим ему гробницу.

Чтобы узнать, где живет цирюльник, портной поспешил к своему другу, тому, что пригласил его на днях, и когда вошел в его дом, то увидел, что цирюльник все еще там и беседует с попугаями и другими птицами в клетках. Увидев портного, он широко улыбнулся от радости.

– Как я рад, что в самом занимательном месте моего рассказа меня пришел послушать человек, а не птица. Ты лучший слушатель, чем эти попугаи, которые все время передразнивают меня и перебивают. По непонятным мне причинам все покинули этот дом – и гости, и даже хозяин дома со всей своей семьей, и оставили меня одного рассказывать мои истории этим болтливым и шумным птицам.

Портной взял его за руку и привел к царю. Цирюльник пал тому в ноги, недоумевая, почему владыка Китая призвал его ко двору. Когда царь увидел, что Молчальнику лет девяносто, и разглядел седые бороду и брови, обвисшие уши и длинный нос, он засмеялся.

– Расскажи мне, о Молчальник, одну из своих историй.

Но цирюльник сказал:

– О великий государь, ради Аллаха милосердного, скажи мне, что приключилось с этими христианином, евреем и мусульманином, почему этот горбун лежит, развалившись, на ложе, достойном царей, и почему все эти люди здесь собрались?

– Но почему ты спрашиваешь? Это ведь ты должен рассказать мне историю!

– Я делаю это, желая убедить тебя, что отнюдь не болтлив и ношу свое прозвище недаром.

Царь рассказал, что случилось с горбуном, и цирюльник подошел к ложу, сел на него и положил голову горбуна к себе на колени. Он склонился к горбуну и стал смеяться, и смеялся, пока не повалился навзничь, а затем сказал:

– У всякой смерти есть причина, но историю этого горбуна надо записать золотыми буквами.

Царь посмотрел на него в недоумении:

– О чем ты, Молчальник?

– Клянусь твоим здоровьем, что этот горбун так же жив, как мы с тобой.

Он вынул из-за пояса банку с мазью и смазал шею горбуна. Затем попросил железный стержень и велел двум слугам держать голову горбуна, и установил этот стержень во рту горбуна так, чтобы тот не мог закрыться. Затем взял щипцы, сунул их в горло горбуна и вытащил оттуда окровавленную рыбью кость.

Тут горбун чихнул так громко, что его услышали во всем дворце, вскочил на ноги и встряхнул головой.

– Что случилось? – спросил он.

– О мой прекрасный горбун, ты пролежал без чувств целую ночь и целый день, а потом Молчальник вернул тебя к жизни!

Горбун затребовал свой тамбурин и принялся играть на нем, петь и танцевать.

– Но, государь, – обратился Молчальник к царю, – ты не рассказал нам, как познакомился с горбуном – или ты хочешь, чтобы взамен я сам поведал какую-нибудь историю?

– Не сегодня, Молчальник, – отвечал царь Китая. – Ибо я устал.

На этом Джафар закончил историю про горбуна и царя Китая, и калиф захлопал в ладоши от изумления и восторга.

– О Джафар, эта история похождений горбуна и Молчальника поистине чудесна, и в ней больше невероятных совпадений, чем в истории о трех яблоках.

Он повернулся к Масруру и сказал:

– Приведи раба!

Масрур вывел вперед Райхана, тот поклонился и поцеловал землю перед калифом.

– Я знаю, что ты не желал никому зла, но все же беда случилась из-за тебя. Я выполню обещание, которое дал Джафару, и прощу тебя, но ставлю тебе условие. Ты должен каждый день проводить несколько часов с детьми этой невинно погибшей женщины. Слыша, как они разговаривают, плачут или смеются, ты будешь вспоминать, что это ты оставил их сиротами.

Затем калиф призвал третьего дервиша.

Масрур вывел третьего дервиша вперед, и тот опустился на колени и поцеловал землю перед калифом, а затем поднял голову.

– Ты понимаешь, что повинен в этом преступлении?

– Да, о повелитель, – ответил третий дервиш, закрывая лицо руками.

– Запомни: следует самому искать истину, а не слушать других, – сказал калиф. – Ты сам наказал себя, выколов себе глаз и став дервишем. А быть дервишем – значит прощать – это главное. И еще – ты отец двоих малых детей, оставшихся без матери, поэтому я отпускаю тебя.

Третий дервиш поцеловал землю перед калифом, встал, и Масрур увел его.

Все с облегчением вздохнули, радуясь тому, что ночь почти закончилась, а никого не казнили и не посадили в темницу. Они надеялись, что калиф вскоре встанет и уйдет с Джафаром, Абу Нувасом и Масруром. Но он протянул руку к кубку с водой, выпил ее, нахмурился и посмотрел на трех женщин пронзительным взглядом.

– На этом собрании, которого никто не готовил и не мог предсказать, вы, достойные женщины, услышали о случаях и событиях, что произошли с некоторыми из нас. Одни рассказы удивили нас и развлекли, другие наполнили сердца сожалением и печалью.

А теперь я желаю, чтобы все вы по очереди открыли свои тайны и рассказали нам свои секреты. Начнем с тебя, хозяйка дома. Скажи, почему ты попросила, едва мы вошли к тебе в дом, не задавать вопросов о том, что в нем происходит, и показала надпись на двери: «Не говори о том, что тебя не касается, чтобы не услышать того, что тебе не понравится»? Не имела ли ты в виду на самом деле вот что: «Скажи хоть слово о том, что видел, – и ты умрешь»?

Калиф налил себе еще воды, поднес кубок ко рту, но не смог выпить от раздражения.

– Объясни мне, – продолжил он, – откуда эта жестокость? Почему ты набросилась на этих собак и хлестала их до крови? А ты, избитая, почему ты покачнулась, и вскрикнула от боли, и упала в обморок, когда услышала ту песню и игру на лютне? Рубцы на твоем теле ужасны. А ты, третья, скажи, почему ты распаляла безумие сестер, вместо того чтобы его усмирить?

Калиф умолк и отпил воды.

В покоях воцарилась тяжелая тишина.

Женщины сделались белыми, как молоко. Они задрожали, впервые подумав о последствиях своих угроз – особенно испугалась хозяйка дома, которая придумала все эти правила.

Она поднялась с места и сказала:

– О повелитель правоверных, лучше бы мы отрезали себе языки, чем сыпать угрозами и обвинениями. И как я жалею теперь, что не отрезала себе обе руки, вместо того чтобы хлопнуть в ладоши, призывая рабов. Прошу у тебя прощения – пусть мудрость твоя и милосердие избавят нас от того, чтобы раскрыть наше сердце и поведать о причинах, заставивших нас преступить закон нашей страны. Ибо поделиться нашими тайнами – как повернуть кинжал, вонзившийся в сердце. Уверяю тебя, о повелитель, что нашим ужасным, странным и причудливым рассказам никто не поверит и нас попросту сочтут безумными.

«Поистине жизнь – сплошные тайны», – пробормотал носильщик. Самый воздух в покоях словно бы затрепетал, и калиф приказал хозяйке дома:

– Начинай свой рассказ, а мы все обратимся в слух.

Едва хозяйка дома нехотя вышла на середину комнаты, как визирь Джафар встал и сказал:

– Помни, что ты стоишь перед лицом седьмого сына Аббаса аль-Рашида, сына аль-Ади, сына аль-Махди и брата ас-Саффаха Кровавого Мясника, сына аль-Мансура. Ты должна без утайки рассказать обо всем калифу и говорить только правду, даже если твои слова обожгут тебе язык.

Женщина кивнула, почтительно потупив глаза, и начала свой рассказ.

Рассказ хозяйки дома

То, что произошло со мной, настолько необычно, и рассказ мой так странен, что, если бы я выколола его иголками в уголках моих глаз, он стал бы уроком для любого прочитавшего. О калиф, эти собаки – мои заколдованные сестры, и я должна каждый вечер наносить им триста ударов плетью, чтобы они не погибли.

Но позвольте мне начать сначала, с тех времен, когда мы, пять сестер, росли под крылом у любящих, заботливых родителей. Когда мой отец, богатый купец, умер, мы разделили его наследство между нами и матерью. Вскоре наша мать вслед за отцом отошла в мир иной, и мы разделили ее деньги поровну между пятью сестрами. Как только закончился траур, две моих старших сестры вышли замуж, взяли свою долю денег и уехали из Багдада с мужьями, чтобы поселиться в чужеземной стране. Я осталась дома, заботиться о двух моих младших сестрах, думая, что успею выйти замуж, когда они вырастут, и продолжила торговое дело своего отца. Два года спустя одна из моих старших сестер вернулась домой, грязная и оборванная, как нищенка.

Сердце мое разрывалось от жалости, я обняла ее и спросила, что случилось. Она заплакала и рассказала, что муж ее промотал все деньги, продал дом и исчез. Я взяла ее к себе, заботилась о ней, служила ей бескорыстно и даже поделилась с ней деньгами. Когда я возблагодарила Аллаха за то, что черная туча над моей семьей рассеялась, другая моя старшая сестра пришла босая на мой порог и упала без сил. Рыдая и ударяя себя по лицу, она рассказала, что муж растратил все ее деньги и бросил несчастную на чужбине без куска хлеба. Она брела из страны в страну, пока не достигла Багдада. Я прижала ее к груди, окружила вниманием и заботой, а затем и с ней поделилась деньгами.

– Ты куда мудрее и дальновиднее нас, хоть и моложе, теперь ты нам как мать, да упокоит Аллах ее душу. Обещаем тебе от всего сердца, что даже слова о замужестве ты больше от нас не услышишь, – со слезами уверяли меня сестры.

– Давайте наймем корабль и поплывем в Басру и станем там торговать нашим товаром – ведь нам надо полагаться на себя, а не на мужчин, – предложила я.

Они согласились и поддержали мое предложение, и, когда мы вернулись с хорошей прибылью, благодарили меня за мою доброту к ним.

Два года прошли спокойно и безбедно. Но настал день, когда сестры вновь меня поразили: они решили выйти замуж во второй раз, потому что жить без мужей им не хотелось.

– Ведь сам Всевышний создал каждой твари по паре; каждое создание в нашем мире вступает в брак, даже комары и ящерицы, – убеждали они меня.

Я напомнила им, что они уже вкусили брака, и он принес им великие страдания, бедность и унижение. Но они не хотели внять моему совету. Обе вышли замуж без моего согласия, и каждая взяла свою долю денег, а я осталась присматривать за двумя младшими сестрами.

Вскоре случилось то, чего я боялась и что предвидела: мои старшие сестры вернулись домой в еще более жалком виде, чем раньше. Они попросили у меня прощения, и каждая поклялась, положив руку на священный Коран, что, если они хотя бы заикнутся о замужестве, я могу вырвать у них язык. И бросились мне в ноги, плача и рыдая.

– Позволь нам быть твоими служанками, – взмолились они.

Сердце у меня защемило, и я сжалилась над ними.

– Вы мои сестры, – сказала я, – моя плоть и кровь, и в жизни для меня нет никого дороже – вы мне так же дороги, как покойные отец и мать.

И я взяла их домой, как и в первый раз, и приблизила к себе и к своему делу. Разочарование и горечь заставили их с головой погрузиться в работу, и прибыли наши еще выросли.

Как-то вечером, когда мы впятером сидели на террасе, без прислуги, и считали наши деньги, одна из моих старших сестер вздохнула и сказала:

– Для чего все это богатство, если мы не замужем?

Не успела я ответить, как другая сестра простонала:

– Верно говоришь, жизнь без мужчины, что кухня без ножа. Конечно, два раза нам не повезло, но кто знает? Может быть, в третий раз нам улыбнется удача, и мы найдем наилучших мужей в целом свете.

Услышав такие слова, я чуть не обругала обеих, но удержалась ради младших сестер, бывших с нами, и принялась увещевать:

– Разве я не моложе вас обеих? Однако я и не помышляю о браке, и знаете, почему? Потому что усвоила урок: нет в замужестве ничего хорошего. Ведь почти невозможно найти человека порядочного и честного, учтивого и благородного, который станет уважать и ценить меня и любить ради меня самой, а не ради денег. Пришло время мне открыться и довериться вам. Сердце мое и впрямь рвется от желания влюбиться и обрести мужа и защитника. Но где тот мужчина, который не обманет меня и не украдет мои деньги? Покажите мне его, во имя Аллаха!

Как я уже сказала, мы сидели на террасе, выходящей в сад, полный деревьев и цветов, глядя на то, как солнце склоняется к горизонту. Едва я договорила, как огромная птица издала пронзительный крик и, повернувшись к нам, захлопала крыльями, яркими, как у павлина.

– Посмотрите, какие огромные крылья – совсем как у ангела, – обратилась я к сестрам. – Быть может, этот разноцветный ангел прилетел, чтобы предостеречь вас от соблазна?

Тут все мы рассмеялись, а гигантская птица подлетела ко мне и парила в воздухе, хлопая крыльями и издавая странные крики, нежные и в то же время громкие.

– Эта птица не ангел, а мужчина, которого ты ищешь! – воскликнули мои старшие сестры, и мы засмеялись снова. Птица улетела и присоединилась к стае таких же птиц с огромными, яркими крыльями.

Я забыла об этой птице и вспомнила о ней лишь через несколько дней, когда спустилась к раскидистым ясеням у запруды и увидела, как огромная разноцветная птица пьет воду. Потом она стала отряхиваться, снова и снова, и я с изумлением увидела, как из-под перьев появился мужчина.

Я чуть не вскрикнула от удивления. И пошла к нему, как в дурмане, не чувствуя никакого страха. Мужчина смотрел на наш дом и, казалось, не замечал меня. Несказанно красивый, он не походил ни на кого из мужчин, которых я видела раньше.

– Хвала Аллаху несравненному, – прошептала я, ибо никогда не видела человека подобной красоты – словно Аллах создал его нарочно, чтобы очаровывать и покорять.

Я смирила свое волнение, боясь быть замеченной, и, затаившись, наблюдала, как он бесшумно и осторожно идет к нашей террасе. Потом он снова накинул на себя наряд из перьев и улетел, а я еще долго, лишенная дара речи, смотрела в небо.

Всю ночь он стоял у меня перед глазами. А утром я побежала к пруду – но ни птицы, ни мужчины нигде не было. Тщетно ходила я к пруду раз за разом, пока не сгустились сумерки. И тогда, к своему разочарованию, я увидела у пруда не одну птицу, а десять – они пили и играли, то взлетая, то садясь на воду. Одна из них улетела, и сердце мое оборвалось. Но птица прилетела назад, снова встряхнулась, а когда обратилась мужчиной, то он увидел, что я стою неподалеку. Он улыбнулся мне, а я протянула руку и коснулась его перьев, мягких и узорчатых.

– Кто ты такой и что здесь делаешь? – спросила я.

– Разве ты забыла, что сама пригласила меня? Разве не ты сказала как-то вечером, когда сидела с сестрами: «Где тот мужчина, который не обманет меня и не украдет моих денег? Покажите мне его, ради бога»? Я поспешил удовлетворить твое желание, о красавица, ибо я тот, кого ты ждала.

Он взял меня за руку, и когда я попятилась и шагнула в сторону, добавил:

– Не тревожься. Клянусь тебе: глаза мои не взглянут ни на единый динар твоих денег, а рука не коснется ни куска хлеба с твоего стола. Наоборот, это я уложу тебя спать в золотую кровать, буду кормить с золотых тарелок и купать в золотой воде.

– Но кто ты такой? – спросила я, силясь успокоить свое сердце.

– Когда я увидел тебя, то замер, не замечая ничего вокруг, мое дыхание остановилось. Мы с братьями часто прилетаем в твой сад попить свежей воды из пруда. Однажды вечером я прилетел к пруду раньше, чем обычно. Ожидая братьев, я услышал голоса. Мне стало любопытно, потому что обычно здесь тихо, и я пошел на звук и увидел розу среди женщин. Я подслушал твой разговор с сестрами и дивился не твоей красоте и очарованию, но твоим словам, твоему уму и душе. Я вернулся домой и не мог заснуть, потому что думал о тебе, и возвратился назад, потому что сердце мое пылает огнем.

Его слова испугали меня еще больше, и дух мой сделался неспокоен. Что, если этот мужчина готовит мне ловушку, собираясь выпить меня, опустошить и бросить, как пустой сосуд, – как те, которые опозорили двух моих старших сестер?

Я замерла, не зная, что сказать. Тут мужчина запустил руку под крыло, и я застыла в изумлении: он протянул мне пригоршню самоцветов, среди которых были жемчужины размером с голубиное яйцо, и сказал: «Теперь ты веришь, что я полюбил тебя, а не твое богатство?»

Он склонился предо мной и поцеловал мои руки и ноги.

– Я буду твоим послушным слугой до самого Судного дня. Я хочу взять тебя в жены по закону Аллаха и пророка его.

Услышав эти слова, я в мгновение ока изменила свое мнение о мужчинах. Я отвела его в пещеру в нашем саду, и там мы целовались, подобно Адаму и Еве, и я, сама себе удивляясь, позволила ему приподнять мое платье, и между нами случилось то, что обычно случается между мужчиной и женщиной, а я молила Аллаха простить меня, обещая Всевышнему, что мы составим наш брачный договор на следующее же утро. О Всевышний, я впервые познала радость и блаженство любви. Я заснула в его объятьях, а когда мы оба проснулись, то были счастливы безмерно.

– Кто же ты такой? – спросила я. – Скажи мне, ты заколдованный княжеский сын, богатый купец или придворный?

– Я открою тебе, кто я, но при одном условии: обещай мне никогда не покидать меня, что бы ни услышали твои уши.

Сердце мое сжалось, и холодный пот выступил на лбу, но я согласилась.

– Клянусь памятью моих родителей, что никогда не покину тебя, если только не скажешь мне, что ты Шайтан, сам Сатана.

Мой возлюбленный рассмеялся.

– Упаси нас Аллах от Сатаны! Я сын Азрака Синего, царя джиннов, заклятых врагов Шайтана, и отец мой живет в крепости Алакрума, а подданные его – шестьсот тысяч джиннов, которые ныряют в морские глубины и летают по бескрайнему небу. У меня девять братьев, и все мы носим имя нашего отца, а его звать Азраком Синим, и все мы летаем, странствуя по свету.

Я ахнула:

– На все власть Аллаха всесильного, Всемогущего!

И возблагодарила Аллаха за то, что он послал мне этого крылатого юношу.

Он взял меня за руку:

– Пойдем со мной, улетим в мой дворец, построенный в небе, куда не доберутся ни люди, ни джинны, кроме моих братьев, которые примут тебя как свою.

И только тогда я опомнилась. Что ждет меня, полюбившую мужчину, который оказался джинном? Оторопев, я едва смогла вымолвить:

– Не хочу я ни в какой дворец, ни на облаках, ни на земле. Я буду жить только в доме, который нам построил мой отец и в котором я выросла. Ты, наверное, не знаешь, что я глава этой семьи, что преуспела в торговом деле и на мне ответственность за благополучие моих четырех сестер. Как ты можешь просить меня улететь с тобой и отказаться от всего, чем меня наградил Аллах? Я наверняка скоро соскучусь по моим сестрам и Багдаду, а потом пожалею о своем решении и не смогу спокойно и счастливо спать в твоих объятиях.

И я заплакала от жалости к себе. Наконец-то жизнь улыбнулась мне, я встретила мужчину моей мечты, которого не думала найти в многолюдном Багдаде, – но он оказался сыном царя джиннов!

– Как же я оставлю своих братьев? Ах, почему мое сердце забилось лишь при виде тебя, человеческой женщины? Как перестать мне быть джинном?

И мы заплакали вместе, обнялись и рыдали еще горше, понимая, что нам придется расстаться и что любовь наша беззаконна. Мы поцеловались, обнялись и распрощались, но, разойдясь, вновь бросились друг к другу и обнимались снова и снова. Он вытирал мои слезы, а я его, а затем я побежала домой – и, оглянувшись, увидела, как он взлетел в небо и исчез.

С тех пор я не могла надолго отойти от пруда. Снова и снова выходила я на его берег, но ни разу не видела ни мужчины, ни птицы, и погрузилась в тоску и печаль. Глаза мои все время смотрели на небо, а уши ловили хлопанье крыльев.

Когда моя любовь превратилась в невыносимую пытку, я покинула свое ложе среди ночи и побежала к пруду, не заботясь о том, что обо мне подумают сестры. К великой своей радости, я увидела, что любимый ждет меня. Он захлопал крыльями, вспорхнул в воздух, затем сбросил свое оперение и крепко обнял меня. Мы стояли лицом к лицу, так что наши губы почти соприкасались, и он сказал:

– Я пытался жить без тебя, но понял, что зачахну и умру.

Я смотрела в его прекрасные, печальные глаза, и от одной мысли, что не увижу их следующей ночью, плакала и стонала. Но Азрак Синий поцеловал меня и вытер слезы рукой.

– Умоляю, не плачь, моя красавица. Это я уйду из семьи и поселюсь с тобой как человек, потому что ни минуты больше не могу прожить без тебя.

Я обняла его и целовала снова и снова, и чувствовала, что я в раю. Мы договорились, что на следующий день он постучится ко мне и, представившись купцом из Басры, попросит моей руки.

– До завтра, если того пожелает Аллах, – сказали мы друг другу, и я поспешила домой, мечтая о том, чтобы ночь прошла быстрее. Я проснулась от громкого хлопанья крыльев и стука в окно. Это был Азрак в обличье птицы. Я открыла окно, и с моей помощью он протиснулся внутрь и спрыгнул на пол. Оказавшись в комнате, он сбросил перья, и мы обнялись. Он сказал мне, что не может вынести разлуки даже на остаток ночи. Мы стали как апельсин и ветка, на которой он растет. Мы шептали друг другу слова любви, но вдруг я услышала, что две старших сестры спрашивают из-за двери, все ли со мной благополучно – они услышали, что кто-то влез ко мне в окно. Я ответила им, что, наверное, разговаривала во сне. На некоторое время мы с Азраком затаились, пока не настала тишина. А затем обнялись так крепко, что у обоих перехватило дыхание.

Рано утром перед уходом Азрак спросил меня:

– У тебя есть безопасное место, куда бы я мог спрятать мои перья?

– Не беспокойся, я спрячу их так, что никто не найдет.

– Я хотел бы спрятать их сам, ведь в этих перьях моя сила и душа, – попросил он.

Но я засмеялась:

– Не беспокойся, никто не наденет их и не улетит.

– Ни один человек не может улететь, если наденет их, но, как я уже сказал тебе, в перьях моя сила и душа. Если хоть одно перышко пропадет, все они утратят волшебную силу, и тогда я не смогу больше летать, и…

Я перебила его:

– Тогда я уничтожу твои перья, чтобы ты остался со мной навеки!

Он улыбнулся, обнял меня и терпеливо объяснил:

– Если я не смогу летать, то потеряю свою силу джинна и силу мужчины. А после этого я превращусь в кучку золы.

– Давай спрячем их в безопасное место, чтобы ты не превратился в пепел, – ответила я шутливо, потому что была уверена, что этого ужаса никогда не случится. – Я показала на сундук: – Вот сундук моего отца, где я прячу все, что когда-либо принадлежало нашим родителям, потому что боюсь, что сестры растеряют эти вещи.

Я сняла с запястья золотой браслет, выпрямила его, и браслет стал ключом. Я улыбнулась изумлению моего возлюбленного:

– Вот видишь, Азрак, и люди горазды на выдумку!

Мы засмеялись, и я открыла сундук ключом, а затем мы положили туда оперение, завернув в одну из моих накидок.

Мы заперли сундук, снова согнули ключ, и я надела его как браслет на запястье.

Затем Азрак вылез из окна, и вскоре раздался стук в наши ворота. Одна из служанок прибежала и доложила нам о госте. Я последней из пяти сестер вышла ему навстречу. Азрак спросил о наших родителях, я заплакала, заплакали и две младшие сестры, а две старшие сидели, сурово выпрямившись, и глядели на Азрака очень подозрительно. Затем Азрак спросил, кто из нас старшая, и попросил у нее моей руки. Я прервала его и попросила оставить меня ненадолго наедине с четырьмя моими сестрами. Когда он вышел, я сказала:

– Этот человек, по-видимому, из хорошей семьи, он серьезный, умный и честный. Я хотела бы выйти за него замуж.

Две старших сестры мои вовсе не удивились; они даже не напомнили мне, что я говорила раньше о браке и мужчинах, а две младшие воскликнули:

– О сестра, как мы рады за тебя! Нам казалось, что ты никогда не согласишься выйти замуж и поселиться с мужчиной, но этот прекрасный гость за минуту заставил тебя переменить решение.

И я вышла замуж за Азрака Синего по закону Аллаха и его пророка. На мне было подаренное женихом платье, так богато украшенное драгоценными камнями, что служанкам приходилось поддерживать меня под руки, иначе бы я согнулась от их тяжести.

Две мои старших сестры спросили, почему они никогда не слышали о таких драгоценностях, даже когда ездили в Басру, а младшие сестры восхищались:

– Твое платье – кусочек райского неба.

Шел день за днем, и все они были сладки, как медовые соты, – я полностью растворилась в любви и страсти. Но и в меде была горчинка: братья моего мужа не оставляли надежду заманить его обратно в их дворец. Каждый день они являлись на закате и летали вокруг дома до полуночи, и их громкие крики и вопли печалили Азрака до слез.

– Я между двух огней, – говорил он, – твоей любовью и их. Братья умоляют меня вернуться, они боятся, что со временем я превращусь в человека и утрачу свою силу джинна.

Мне было очень жаль его, и я предложила ему улететь с ними, забыв о моем горе и сердечных муках. Но он отвечал, не раздумывая:

– Я не могу жить без тебя и решил больше не видеться с ними, потому что от этих встреч больше печали, чем радости.

А тем временем двух моих старших сестер грызла зависть, что я нашла себе любимого мужа. Они не упускали случая показать, как недовольны и несчастны, винили меня в том, что я провожу больше времени с мужем, чем с ними, и обижались на него за то, что я отдалилась от них. Я решила поехать с ними в Басру, но Азрак сказал, что не может расстаться со мной даже на день. Мои старшие сестры устроили свару, обвиняя меня, что я думаю только о себе, и я посоветовала им тоже найти мужей – на этот раз хороших, которые бы любили их и заботились о них, и прибавила, что, возможно, в третий раз им повезет. Мои сестры искали мужей по всему городу, нанимали свах, каждый день ходили в общественные бани, но никто не хотел на них жениться. Я привыкла к их плачу и рыданиям, заглушающим в ночной тишине крики птиц-братьев Азрака.

Ах, если бы мои старшие сестры и дальше плакали и рыдали о своей несчастной участи, вместо того чтобы плести козни, дабы разлучить меня с Азраком Синим! И если бы братья Азрака не утратили благоразумие и не стали нас преследовать! Эти девятеро начали бросать грязь и камни в наш дом; они нападали на всех, кого видели, даже на наших газелей и кошек. Мы были как в осаде. Старшие сестры жаловались, а младшие повсюду искали их гнезда, думая, что птицы защищают своих птенцов.

Наконец Азрак Синий согласился погостить у братьев одну ночь, чтобы их успокоить. Он попросил меня полететь с ним. Но я отказалась, уверив мужа: «Я знаю, что ты вернешься!» В первый утренний час, когда все спали, мы поспешили к пруду и, прежде чем надеть свои перья, он подарил мне триста поцелуев. Потом замахал крыльями, захлопал ими, все сильнее и сильнее. «В чем дело, – думала я. – Может быть, он разучился летать или, может быть, передумал?» Снова и снова изо всех сил хлопал Азрак крыльями, а потом с проклятиями стал осматривать перья – такие проклятия я слышала от него, только когда ему снилось, что он не может больше летать. Похоже, теперь этот день настал. Азрак сбросил перья и закричал:

– Я не могу больше летать! Кто-то испортил мои перья. Я утратил свою волшебную силу!

– Попробуй снова, – просила я его. – О твоих перьях никто не знает, и ключ у меня на руке.

Он снова попробовал взлететь, а затем схватил меня за руку и побежал к дому, задыхаясь и сыпля проклятиями, пока мы не вошли в нашу спальню. Он бросился к сундуку и принялся осматривать его очень внимательно, точно искал блоху на спине у верблюда. Затем, поднатужившись, он отодвинул тяжелый сундук от стены. К нашему ужасу, задняя стенка сундука оказалась снята.

– Я это знал! Твои сестры испортили перья. Они, должно быть, подслушали наш разговор той ночью, когда я влетел к тебе в комнату, и поняли, что могут лишить меня силы. Да поможет мне Аллах Всемогущий!

За руку он привел меня к комнате сестер, распахнул дверь, и они завизжали от страха, увидев Азрака живым: видно, уже решили, что мой муж упал и разбился насмерть.

– А ну отдайте перо, которое вырвали! – потребовал он.

Но сестры только голосили, в испуге вцепившись друг в друга.

Я, плача, взмолилась:

– Отдайте перышко, сестры, и он простит вас.

– Какое такое перо? Ничего не знаем! – воскликнула одна из сестер.

Азрак повторил еще более гневно:

– Отдайте мне то, что вырвали из моих крыльев!

– Ну же, неблагодарные сестры, отдайте перо, которое вы спрятали.

Сестры в отчаянии смотрели на дверь, желая улизнуть, и Азрак заговорил снова, но голос его стал слабее.

– Сделайте так, как просит ваша сестра, или вы пожалеете.

Одна сказала:

– Мы впервые видим твои перья и не знаем, зачем они тебе!

Я, плача, схватила их за плечи и встряхнула.

– Ради любви наших родителей, отдайте ему перо. Разве вы не понимаете, что я люблю его и не могу без него жить? Вы хотите, чтобы я умерла?

– Но у тебя же есть мы! Мы будем жить вместе, впятером, как жили до того, как он появился.

– Я люблю тебя больше, чем они, и всегда буду любить тебя, что бы ни случилось, – сказал мой муж, прижимая меня к себе. Затем, повернувшись к моим сестрам, он проговорил дрогнувшим голосом: – В последний раз прошу – верните перо, или я превращу вас в собак.

– Вряд ли ты сможешь это сделать, ты ведь лишился волшебной силы, – сказала одна сестра.

Он пробормотал несколько слов на своем языке, а затем сказал:

– Неблагодарные, я пощажу ваши никчемные жизни ради вашей сестры. Лишитесь же человеческого облика и станьте двумя черными суками!

– Нет, Азрак Синий, нет! Подожди! Позволь им сначала отдать тебе перо!

Но мои слова только усилили его гнев, и две моих сестры мигом превратились в заливающихся лаем сук.

Я кинулась ему в ноги, умоляя:

– Они ведь должны отдать тебе перо!

– Наверное, они сожгли его, а я больше не могу терять время. Теперь, любимая, ты должна каждый вечер триста раз стегать их плетью, а иначе они умрут.

И мой любимый – моя птица, мой джинн – упал на пол и больше не двигался.

– Но ведь ты джинн, ты выживешь… Как мне дать знать твоим братьям? – тормошила я его.

Мой Азрак Синий прошептал:

– Ты не сможешь, без моего пера и без меня.

Я попыталась снять с него оперение, надеясь, что он сможет тогда жить как человек, но он обуглился и обратился в пепел.

Я упала без чувств, а когда пришла в себя, увидела рядом двух младших сестер и двух лижущих мне руки, заливающихся лаем собак. Они подбежали к сундуку и упали на спину, задрав ноги, затем бросились ко мне и снова облизали мне руки, отчаянно лая на перья Азрака.

Я встала, собрала перья и, прижав их к сердцу, отнесла к пруду, желая, чтобы братья Азрака прилетели и вернули его к жизни, пусть хотя бы как птицу. Я позвала их – сначала громко, потом нежно и ласково, но ответа не было. Я положила оперение и обошла берег, ища, не осталось ли перышка, которое могло бы спасти Азрака, – но нашла лишь отпечатки его ног. Я безмолвно сидела на берегу пруда, пока не наступил вечер, и тогда девять братьев прилетели и опустились на берег вокруг оперения. Вместо того чтобы оживить брата, они подняли оперение клювами и унесли его. Я почувствовала, что душа моя засохла, как засыхает дерево без воды. Как мне хотелось поселиться в пещере, которая помнила первую ночь нашей любви! Вернувшись домой, я увидела, что мои заколдованные сестры лают и прыгают на закрытую дверь стенного шкафа в зале. Две младших сестры были в большой тревоге, потому что никак не могли их успокоить, хотя предлагали им еду, воду и подстилку для сна. Увидев меня, собаки завыли, не отходя от шкафа.

Я подумала, что, может быть, мои бедные заколдованные сестры боятся, что с наступлением ночи я отхлещу их плетью, которая лежит в этом шкафу. Но после заката, когда я отхлестала их, вынуждая себя бить снова и снова, до трехсот ударов, собаки не упали без сил от боли и ран, но, визжа и воя, снова бросились к шкафу.

Удивленные, мы открыли двери шкафа и стали доставать то, что в нем было: флаконы с розовой водой, лютню… вскоре одна из нас нашла веер, и обе собаки завизжали, словно обезумев. И тут между павлиньих перьев веера мы нашли перо, принадлежавшее Азраку, – перо, которое убило его и лишило меня возлюбленного.

Сестры пытались вернуть перо, чтобы их простили и снова обратили в людей, – не понимая, что уже слишком поздно!

Я высвободила перо из крепкой нитки, которой оно было прикреплено к ручке веера, и прижала его к груди. Крепко держа его, я распахнула окно и крикнула:

– Азрак, Азрак, братья Азрака, перо нашлось!

И так, плача и рыдая, я кричала много часов, пока не потеряла голос.

Наконец я позволила двум моим сестрам уложить меня в постель, но перо не выпускала из рук и положила рядом с собой на подушку. С той ночи я никогда с ним не расстаюсь.

Вот и вся моя история, о повелитель правоверных. Ты сам видел, как я хлестала двух моих сестер до крови. Я бью их каждый вечер, боясь, что, если ослушаюсь наказа Азрака, они умрут. Потому я и плакала, когда они плакали, и вытирала им слезы своим платком, прося прощения. Я уверена, они понимают, что я их мучаю и пытаю только потому, что не могу поступить иначе.

Рассказ хозяйки дома потряс и опечалил калифа. Некоторое время он сидел молча, погрузившись в свои мысли. Затем, словно очнувшись, обратился к девушке с рубцами от плети.

– Расскажи, откуда у тебя рубцы на груди и на боках, – спросил он ее.

Та выступила вперед и начала свой рассказ:

– О повелитель правоверных…

Рассказ привратницы

О, повелитель правоверных, я жила тихо и мирно с двумя моими сестрами – хозяйкой дома и младшей и, конечно, с двумя старшими сестрами, которых джинн превратил в собак.

Как-то раз к воротам нашего дома подошла старуха, поцеловала землю передо мной и сказала:

– Я в Багдаде чужая, недавно переехала в твой квартал с моей внучкой-сиротой. Нам некого пригласить сегодня на ее свадьбу, поэтому очень тебя прошу, окажи нам честь – прими наше приглашение. Ибо свадьба без гостей – что рай без праведников. – Она заплакала, и мне стало жалко старуху и ее внучку. – Будь уверена, госпожа, – продолжала она, – все знатные женщины города придут, если услышат, что ты пожалуешь.

– Мои родители тоже умерли, – ответила я, – поэтому я приду на свадьбу, ради невесты-сироты и ради Аллаха.

Старуха склонилась и поцеловала мои ноги.

– Я зайду за тобой перед ужином, госпожа.

К празднику я нарядилась в одно из лучших своих платьев, которое стоило тысячу динаров, надела украшения из золота и жемчуга, накрасила губы, подвела глаза и надушилась мускусом и духами.

Старуха пришла и увидела, что я со своими служанками ее жду. Она широко улыбнулась и бросилась целовать мне руки.

– Все знатные женщины, которых я пригласила, пришли и теперь ожидают тебя, – сказала она мне.

Я улыбнулась в ответ. Старуха сказала правду: о моем богатом наследстве и роскошном доме знал весь Багдад: после смерти родители оставили нам, сестрам, значительное состояние, и моя сестра, хозяйка дома, которая вырастила меня и младшую мою сестру, преумножила его, преуспев в семейном торговом деле.

Мы пустились в путь – я за старухой, а служанки за мной. Вскоре мы остановились в чисто выметенном переулке, где над дверью висела золотая лампа. Старуха постучала в дверь, нам открыл раб. На полу лежали роскошные ковры, везде горели свечи. Великолепная мебель была инкрустирована самоцветами. Но я с удивлением подумала, что для свадьбы в доме странно тихо: не слышно ни пения, ни звуков лютни или тамбуринов.

Меня встретила прелестная девушка, но она была не в подвенечном наряде. Увидев, как я озадачена, она объяснила:

– У меня есть брат, куда красивее меня. Он несколько раз видел тебя и восхищен твоей красотой; он навел справки и узнал, что ты дочь именитого купца, который не так давно умер. Мой брат – глава нашей семьи, и он решил просить твоей руки. Что ты скажешь на это?

Я попалась в ловушку, и некому было мне помочь.

– Но кто эта старуха? – спросила я.

– Она выкормила и вырастила моего брата. Надеюсь, ты простишь ей невинный обман – ведь она обожает его.

Девушка хлопнула в ладоши, открылась дверь, и вышел прекрасный молодой человек, нарядный, словно князь. Он сразу мне понравился, а когда мы посидели вместе и поговорили, он меня совсем обворожил. Видя наши согласие и взаимную любовь, его сестра снова хлопнула в ладоши, и из той же двери вышли свидетель и судья. Брачный договор был составлен и подписан.

– Теперь я хочу, чтобы ты торжественно поклялась никогда, ни при каких обстоятельствах не смотреть ни на какого другого мужчину и даже не разговаривать с ним, – сказал мне юноша.

Он дал мне священный Коран, и я поклялась выполнить его желание, думая про себя: «Зачем мне глядеть на других мужчин, когда мой муж так учтив и хорош собой?»

Я послала служанок передать сестрам радостную весть, и мы с моим новобрачным мужем провели вместе лучшую из ночей. Любовь его не остывала, а становилась все более пылкой с каждым днем. Он осыпал меня ласками и подарками. Так жили мы мирно и счастливо целый месяц, пока я не попросила разрешения отправиться на рынок. Он согласился на том условии, чтобы меня сопровождала его старая кормилица.

Старуха предложила мне зайти в лавку одного молодого купца, где были все ткани, которые только можно было пожелать. Войдя в лавку, я велела ей попросить купца показать нам лучший товар.

– Попроси его сама, – сказала старуха.

– Разве ты забыла, что я поклялась мужу не смотреть на других мужчин и не разговаривать с ними? – прошептала я.

– Покажи нам свой лучший товар, – велела старуха молодому купцу. Тот сразу достал из деревянного сундука ткани такой красоты и блеска, что я ахнула от восхищения.

Я шепотом велела старухе спросить, сколько стоят три ткани, которые мне приглянулись.

К моему горькому разочарованию, купец ответил:

– Эти ткани бесценны. Я не продам их ни за серебро, ни за золото – только за право один раз поцеловать в щеку прекрасную госпожу.

Я отшатнулась в ужасе, воскликнув: «Упаси Аллах от такого!»

– Твой муж запретил тебе смотреть на мужчин и говорить с ними, а ты ни того ни другого не сделаешь. Просто открой лицо, и он поцелует тебя в щеку. Конечно, если ты не передумала покупать эти роскошные ткани, – прошептала мне на ухо старуха.

Я поддалась соблазну и подставила ему щеку. Но купец укусил меня изо всей силы и вырвал зубами кусок из щеки. Я закричала и лишилась чувств.

Очнулась я в объятиях старухи перед закрытой лавкой. Увидев, что я пришла в себя, она грустно сказала:

– Аллах спас нас от более ужасного позора, госпожа. Поднимайся, и пойдем скорее домой.

Услышав слово «дом», я вскрикнула от ужаса. Со слезами я спросила:

– Но что я скажу моему мужу, если он спросит, что случилось у меня со щекой?

– Он не обратит внимания на твое лицо, – успокоила меня старуха. – Просто сделай вид, что тебе нездоровится, закрой лицо, а я намажу твою рану мазью. И оглянуться не успеешь, как все пройдет.

Воспрянув духом, я встала, и мы вернулись домой. Там я сразу легла в постель и накрылась с головой одеялом.

– Что с тобой, любимая? – спросил мой муж, увидев, что я лежу в постели.

– Голова болит, – слабым голосом ответила я.

Ах, если бы я не солгала ему! Он поспешно зажег свечу, поднял покрывала и увидел мое раненое лицо.

– Что случилось с твоей нежной щекой? – спросил он.

– Мы с твоей старой кормилицей ходили на рынок купить тканей, и верблюд задел меня навьюченной на нем вязанкой дров. Она разорвала мне покрывало и, как видишь, поранила щеку: ведь проходы на рынке узкие.

– Завтра я сам пойду к правителю и скажу, чтобы он повесил всех погонщиков верблюдов во всем Багдаде, – сказал мой муж.

– О нет, мой повелитель, не бери на себя грех убийства невинных! – взмолилась я, вне себя от тревоги.

– Так что же все-таки случилось, кто тебя поранил? – спросил мой муж.

– Я ехала на осле, и, когда он заупрямился, погонщик дернул за поводья, и осел споткнулся – я упала на землю и, к несчастью, поранила щеку осколком стекла, что валялся на дороге.

– Обещаю тебе, что завтра, как только взойдет солнце, я пойду к Джафару Бармесиду и потребую, чтобы он повесил всех до единого ослов и ослятников в этом городе, а также всех метельщиков.

Услышав это, я придумала новое объяснение:

– Нет, мой повелитель, не это со мной случилось. Я не хочу, чтобы из-за меня погубили ни в чем не повинных людей и животных.

Тут мой супруг начал терять терпение.

– Тогда расскажи, что с тобой случилось на самом деле!

Я умоляла его не расспрашивать меня больше, ведь то, что я претерпела, – лишь моя злая судьба. Но он все настойчивее убеждал меня рассказать, что случилось. Я пыталась увиливать, но почувствовала, что мне не отвертеться, и в отчаянии выложила всю правду.

Муж издал громкий вопль, от которого, казалось, содрогнулся весь дом. Сразу прибежали трое рабов. По его приказу рабы вытащили меня из постели и бросили на пол. Муж приказал одному сесть мне на грудь, другому держать голову, третьему обнажить меч. О повелитель правоверных, все трое выполнили его приказ беспрекословно.

Затем муж обратился к рабу с мечом:

– Разруби ее пополам, Саад! И пусть другие два раба отнесут половины в реку Тигр и скормят голодным рыбам. Таково будет ее наказание. И любой женщине, которая нарушит клятву и не выполнит моего наказа, я скажу так.

И он гневно проговорил:

Если в любви обманут меня, Смертью караю неверную я. Пусть будет душа запятнана местью – Смерть благородная лучше бесчестья.

И, сверкнув полными ненависти глазами, он повторил рабу приказание меня прикончить. Тот, поняв, что мой муж не шутит, склонился ко мне и спросил:

– Есть ли у тебя последнее желание? Ведь пришел час твоей смерти, госпожа.

– Вот мое последнее желание: отпустите меня, дайте мне поговорить с мужем, – попросила я.

Раб встал. Я подняла голову и поняла, что смерть моя близко; раньше я высоко держала голову, и участь моя была счастливее, чем у прочих, а теперь я обесчещена. Я зарыдала, обливаясь слезами. Мой муж взглянул на меня с гневом и отвращением:

Решилась ты на гнусную измену, Поторопилась мне сыскать замену![8]

Услышав это, я заплакала еще пуще и, подняв на него глаза, проговорила:

Ты, клянясь, мне о вечной любви говорил, А сегодня ты вдребезги клятву разбил. Как, собрав черепки, вновь их сделать кувшином? Как мне жалость вернуть и доверье к невинным?[9]

Глаза его запылали от гнева, словно мои слова ножами вонзились в его грудь, и он сказал:

Я был верен любимой моей до сих пор, Но в ответ получил я и ложь, и позор. Двоедушье ее ненавистно Аллаху – Пусть смирится: незыблем его приговор![10]

Я молила о пощаде, но он прикрикнул на раба:

– Ну же, разруби ее пополам и избавь меня от нее, ибо не нужна мне ее никчемная жизнь.

Тут я потеряла всякую надежду выжить и увидела, что жизнь моя кончена, ибо сердце его обратилось в каменную крепость. Задрожав всем телом, я чуть не лишилась чувств, когда услышала звук шагов и голос старухи, прозвучавший, словно рев урагана. Она бросилась моему мужу в ноги, заплакала и взмолилась:

– Прости ее, сынок, не губи. Ради той груди, которая тебя вскормила, прошу тебя об этом – не ради этой никчемной женщины, а ради тебя самого, ибо убивающий неминуемо сам будет убит. Отпусти ее и прогони навсегда из своего дома и из своей жизни.

И она снова заплакала, умоляя его освободить меня. Наконец он смилостивился.

– Но я не дам ей уйти, не оставив на ее теле вечного клейма, – сказал он.

Он приказал рабам сорвать с меня одежду и сесть на меня сверху. Муж взял палку из айвового дерева и избил меня так, что я едва не умерла. После этого он велел рабам отнести меня под покровом ночи к моему дому и оставить под дверью.

Сестры заплакали, увидев меня. Сестра – хозяйка дома лечила меня мазями и снадобьями, но ничто не могло унять боль и исцелить шрамы на теле и в душе. Я пролежала в постели несколько месяцев и наконец оправилась, но тело мое осталось обезображено, как ты видишь, о повелитель правоверных.

Как-то раз я отважилась подойти к дому моего мужа. Но, увы, дом оказался разрушен, а переулок, в котором он стоял, превратился в мусорную кучу. В великой печали я вернулась домой и поклялась, что никогда больше не стану думать ни о нем, ни о каком другом мужчине.

Сегодня вечером, как и во все вечера, мои сестры, черные собаки, получили триста ударов плетью. И с каждым ударом мои старые раны открываются и начинают кровоточить, и я извиваюсь от боли, и сердце мое разрывается от муки.

Так и жила я затворницей с моими сестрами и двумя суками до сего дня, когда младшая сестра позволила носильщику доставившему наши покупки домой, поужинать с нами…

Такова моя история, о добрейший калиф.

Калиф пригласил избитую сестру сесть и вызвал закупщицу:

– Думаю, и тебе есть что рассказать… Я заметил, с какой обидой и горечью ты поешь. Я ведь не ошибаюсь? Расскажи, не потерпела ли и ты обиды от мужчины?

И третья сестра, закупщица, начала:

– О повелитель правоверных…

Рассказ закупщицы

О, повелитель правоверных… – начала она и замолчала, сняла шаль с плеч и накинула ее на голову. А потом тихо заплакала, утирая слезы краем шали. – О повелитель правоверных, с твоего разрешения я воздержусь и не стану рассказывать.

– Здесь каждый рассказал свою историю, – напомнил калиф. – Помнишь: когда я вошел в этот дом переодетым с визирем и Абу Нувасом, вы, три сестры, угрожали нам смертью, если мы не откроемся. Настал твой черед – приступай.

– С твоего позволения, – сказала закупщица, – я должна предупредить, что моя история только смутит тех, кто здесь присутствует, и потому…

Но калиф жестом прервал ее и приказал начинать. И она покорилась.

– Увидев, сколько натерпелись мои четыре сестры от своих мужей, я дала зарок замкнуть сердце на ключ и никогда не думать ни о любви, ни о браке. Но злая судьба все же настигла меня. О да, повелитель правоверных, она, словно волна, подхватила меня, и я чуть не погибла, подобно пчеле, захлебнувшейся в своем же меду. Я говорю «мед», потому что купалась в блаженстве и счастье любви, оказавшись во дворце самого калифа.

Калиф обратил на нее взгляд, полный недоумения и любопытства, а закупщица продолжала:

– Меня пригласили на пир по случаю обрезания первенца моей двоюродной сестры. К моему удивлению, в пиршественный зал вошла госпожа в сверкающих одеждах, и, еще не услышав, как женщины перешептываются между собой: «Зубейда, госпожа Зубейда», я подумала про себя: кто эта прекрасная женщина, как не царица?

Говорили, будто моя двоюродная сестра дала зарок забить сто овец и раздать бедным, если госпожа Зубейда придет на ее праздник. Здесь мне следует сказать, что, когда меня попросили сыграть на лютне, я играла так, словно оказалась в раю среди гурий, и госпожа Зубейда была довольна моей игрой, и подозвала меня сесть рядом. Я склонилась перед ней и поцеловала ее руку, как делали и все остальные.

– Твое платье так прекрасно, словно не человеком сшито, – сказала она мне.

На мне было одно из тех платьев, которые Азрак подарил моей сестре, со зверями и птицами, вытканными червонным золотом. Я сказала, что это платье моей сестры.

– Но где купила его твоя сестра? Я никогда не видела ничего подобного.

Я солгала, что это платье подарил моей сестре колдун, и когда-то оно принадлежало царевне, которая умерла от любви. Госпожа Зубейда со слезами на глазах спросила у меня, замужем ли я.

– О госпожа Зубейда, я никогда не полюблю мужчину и не выйду замуж.

Она ахнула от ужаса.

– Никогда так не говори! – воскликнула она. – Ты в расцвете юности, у тебя вся жизнь впереди. Конечно же, когда ты увидишь подходящего мужчину и твое сердце возрадуется, ты забудешь о своей опрометчивой клятве.

Я улыбнулась и поблагодарила ее за добрые слова и участие.

– Я как раз знаю подходящего человека. Позволь мне все устроить.

В тот вечер, вернувшись домой, я возблагодарила Аллаха, что госпожу Зубейду отвлекли от ее планов другие женщины и она забыла о сватовстве. Но, увы, я ошибалась! На следующий день рано утром к нашему дому подошел евнух и передал мне приглашение на ужин во дворце. Мысль о предполагаемом женихе наполнила мое сердце страхом, но все же, когда я там оказалась, я стала развлекать госпожу и ее рабов пением и игрой на лютне. Каждый раз, когда я говорила, что мне пора, госпожа просила меня остаться. Наконец, когда я охрипла от пения и мои пальцы онемели от игры, евнух повел меня туда, где должны были ожидать мои служанки.

Он оставил меня в одном из дворцовых покоев, а сам отлучился. И тут подошел мужчина.

– Что ты делаешь здесь одна в такой поздний час?

Он благоухал опьяняющими ароматами сада.

– Я играла на лютне для госпожи Зубейды, – отвечала я, – а теперь жду своих служанок, которые проводят меня домой.

– Так это ты здесь состязалась с соловьем и жаворонками?

Я покраснела и улыбнулась.

– Клянусь, ты даже розы затмишь своей красотой. В вечерней тишине твой голос был слышен издалека, и я внимал ему, гуляя по саду, покуда мне не спалось. Теперь, когда я увидел твое лицо, бессонница накинется на меня с удвоенной силой.

Услышав это, я уже не сомневалась, что это тот самый мужчина, о котором мне говорила госпожа Зубейда, тем более что евнух, только завидев его, ушел и увел моих служанок, чтобы мы остались одни.

Калиф вскрикнул в смятении и, прервав рассказ закупщицы, попросил ее открыть лицо. Она послушалась, и он узнал ее, и ахнул, и недоверчиво покачал головой, и жестом пригласил ее сесть. Визирь поспешил к калифу, поцеловал ему руку и прошептал что-то на ухо. Калиф немного подумал, затем кивнул и обратился к закупщице:

– Вернись на середину зала и продолжай рассказ.

Закупщица снова выступила вперед и продолжила.

– Когда я услышала эти слова, я отметила, как его низкий голос сочетается с мужественной внешностью. Кто бы это мог быть? Я засмотрелась на него, а он срезал ветку с куста и поднес мне. Аромат жасмина окутал мое сердце. Но я вспомнила, что дала зарок никогда не выходить замуж.

– Хотела бы я знать, куда подевались мои служанки, – сказала я.

– Наверное, легли спать, решив, что ты остаешься здесь на ночь, – ответил он, но тут же засмеялся и крикнул: – Эй, кто здесь?

Мы услышали шаги моих служанок, и он оставил меня, растворившись во тьме.

Засыпая, я порадовалась тому, что избежала злой участи. Мой неожиданный поклонник, конечно, подумает, что он мне безразличен. Но на следующий вечер другой евнух постучался в дверь и сказал, что пришел отвести меня во дворец.

Я подумала, что меня вызвала госпожа Зубейда, но, когда мы пришли во дворец, евнух провел меня не в ее покои, а в незнакомую комнату, полную книг и клеток с певчими птицами.

К моему удивлению, в комнату вошел вчерашний мужчина. Он с улыбкой налил нам вина, а когда я отказалась пить, то открыл поставец и вынул оттуда лютню.

– Не можешь ли ты спеть: «О, как хотел бы я склониться к ней на грудь – на год или на несколько минут»?

– К сожалению, господин, я не знаю этой песни.

Он рассмеялся, игриво на меня посматривая.

– Это не песня, это мои чувства. А теперь позволь мне поцеловать тебя, чтобы чуть-чуть охладить то пламя, что бушует в моем сердце со вчерашнего вечера.

Я внимательно рассматривала ковер, уговаривая себя не поддаваться желанию поцеловать прекрасного незнакомца и напоминая себе, что я поклялась никогда не влюбляться и не вступать в брак. Но это не помогало, и тогда я обратилась к своим воспоминаниям, перечисляя про себя злоключения моих сестер, но, увы! – мне все равно до смерти хотелось поцеловать его.

Тогда я подумала, что если выпью вина, то смогу потом говорить, что повела себя нескромно из-за опьянения. И я выпила до дна налитый мне кубок и еще один, и мужчина последовал моему примеру. И тогда желание охватило нас, и мой поклонник притянул меня к себе.

– Клянусь Аллахом, я тоже тебя люблю, но тебе не суждено мной овладеть, потому что я дала обет сохранять девственность, – сказала я, шагнув к двери. – Прошу, не говори ни о чем госпоже Зубейде.

– Что ты имеешь в виду?

– Если она узнает, что я отказала тебе, она на меня рассердится, – сказала я ему.

Тут мой поклонник рассмеялся, и смеялся долго.

– Наоборот, она будет в восторге. Ведь Зубейда – дочь моего дяди и моя жена!

Я ахнула и прикрыла рот обеими руками. Неужели этот мужчина – сам повелитель правоверных, Гарун аль-Рашид? И тогда, словно во сне, я спросила:

– Но почему ты не сказал мне об этом в первый же вечер?

Он рассмеялся, как мальчик.

– Я мечтал, чтобы женщина полюбила меня, не зная, кто я такой, – как мужчину, не как калифа! К тому же я боялся, что ты убежишь от меня, если я откроюсь тебе.

Трепеща всем телом, я спросила его, неужели он прочитал все книги, стоящие на полках.

– Не все, но многие из них, – ответил он.

Затем он взял меня за руку, и мы сидели и разговаривали о музыке, науках, астрономии и поэзии, и мои познания его удивили.

Потом нас стало клонить ко сну, и я легла на один диван, а он на другой. Утром, проснувшись раньше его, я радостно улыбнулась.

– Я нарушила свою клятву, но никогда не пожалею об этом, потому что калиф не похож на других мужчин.

Он пробудился и с радостью увидел меня рядом, и мы поцеловались.

Я показала ему, что вышила на нижней рубашке, которую носила под платьем: «Обещаю тебе, тело, не дать мужчине прикоснуться к тебе, чтобы избавить тебя от страданий».

Он поцеловал меня в лоб.

– Уверяю тебя, что со мной ты никогда не изведаешь страданий. Дай мне один месяц, и тогда я составлю брачный договор.

Калиф поселил меня в прекрасных покоях во дворце, и прислуживали мне десять рабынь. Наши дни переходили в ночи, а ночи в дни, и стали мы неразлучны, как рыба с водой.

* * *

Хозяйка дома и избитая сестра перешептывались об услышанном, ахая и ужасаясь, а закупщица продолжала рассказ.

– Когда калиф уходил, мое сердце отсчитывало мгновения, оставшиеся до его возвращения, а когда я причесывалась и волосы закрывали мое лицо, он говорил: «Зачем ты меня покидаешь?»

Но настал день, когда госпожа Зубейда послала ко мне своего евнуха с приглашением на ужин.

Голос закупщицы дрогнул, и она умолкла, сглотнула, но заставила себя продолжить. Калиф и визирь переглянулись.

Я приняла приглашение, но мой евнух побежал вслед за мной.

– Тебе непременно нужно туда идти, госпожа?

– Да, непременно, я не хочу поссориться с госпожой Зубейдой.

Теперь я понимаю, что евнух хотел предостеречь меня. Ведь все во дворце знали, что госпожа Зубейда ничего не ест и не пьет уже шесть недель, потому что калиф оставил ее своим вниманием, а женщины в гареме все это время его и вовсе не видели.

От того, что калиф все время проводил со мной, пострадали не только его отношения с женщинами. Министры правительства жаловались, что он пренебрегает государственными делами, выходя из дворца только на пятничную молитву. Сам визирь, Джафар Бармесид, пытался его урезонить, указывая на растущее недовольство.

– Я так очарован ею, что не могу ничего с собой поделать, и сердце мое у нее в руках, – отвечал повелитель правоверных.

Но Джафар не отступался: он убеждал калифа вернуться к делам государства без опасности для нашей с ним любви: «Она всегда будет ждать тебя здесь, о повелитель правоверных».

Однажды визирь предложил повелителю отправиться на охоту, и калиф согласился покинуть дворец на одну ночь.

Все это было втайне от меня – тогда я об этом ничего не знала. Калиф поселил меня вдали от всех, в роскошных покоях, и исполнял все мои прихоти – так он лишил меня всякой власти над моей судьбой.

В ночь перед его отъездом мы не могли разомкнуть объятия, словно расставались навсегда. Так оно и вышло.

Госпожа Зубейда встретила меня за ужином с большой благосклонностью, а я склонилась перед ней и поцеловала землю под ее ногами.

– Мир тебе, о повелительница Аббасидов, ведущая род от самого пророка; и да сохранит тебя Аллах Всемогущий ныне и всегда, – сказала я.

– Я и забыла, какая ты красивая, – ответила она. – Неудивительно, что мой двоюродный брат от тебя не отходит.

С восторгом услышала я то, что она произнесла затем:

– Он сказал мне, что скоро возьмет тебя в жены.

И она пригласила меня в зал, где было приготовлено роскошное пиршество, словно для ста человек, а не для нас двоих. Она указала мне на прелестное китайское блюдо с узором, изображающим рыб, и стала потчевать:

– Отведай баттарека – это редкое лакомство особенно любит мой двоюродный брат аль-Рашид.

Я трижды притронулась к блюду из уважения к калифу. Но стоило мне проглотить еду, как веки мои опустились, земля закружилась под ногами, и я забылась.

Пришла в себя я в ужасной темноте и тишине. Руки и ноги мои болели, и когда я попробовала выпрямить их, то заметила, что они связаны. Я попыталась поднять голову, но ударилась о что-то твердое.

* * *

– О моя дорогая сестрица! – воскликнула хозяйка дома.

– Я закричала, испугавшись, что меня заживо похоронили в могиле. Но, к моему облегчению и спасению, услышала человеческий голос.

– Откройте, откройте, я живая! – кричала я.

– Аллах Всемогущий, никак в этом сундуке джинн! Спасите, ангелы небесные!

Второй голос отвечал:

– Тебе почудилось. Сундук нем, как камень, можешь разбить доски молотом.

– Нет, ради Аллаха! Не надо бить молотом, умоляю! – воскликнула я.

Оба ахнули от удивления.

– Давай бросим сундук здесь, – сказал один из них. – Мне страшно! К тому же сюда кто-то идет.

До меня донесся топот убегающих ног, а затем приближающиеся шаги.

Новый голос сказал:

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Я почувствовала, как сундук подняли, а затем услышала цоканье копыт мула по камням. Это длилось, казалось, целую вечность, но на самом деле прошло не более получаса.

Затем сундук сняли со спины мула и внесли в дом. Я услышала мужские шаги, приглушенные ковром, сундук осторожно поставили на пол и стали открывать замок, а я затаила дыхание. Наконец крышку подняли, и мужчина пробормотал: «Хвала Аллаху милостивому, милосердному! Что делает райская гурия в этом сундуке? Кто запер ее?»

Я открыла глаза и увидела, что мужчина молод и хорош собой.

– Где ты меня нашел? – спросила я.

– На кладбище, – ответил он. – Я пришел на могилу матери, умершей два дня назад, и увидел, как два человека пытались открыть этот сундук. Но услышали мои шаги и убежали. Что ж, сестра, давай я помогу тебе выбраться из этого злосчастного сундука.

Я протянула ему руку, но когда встала и сделала шаг, то чуть не потеряла сознание. Он открыл пузырек розовой воды, запах которой помог мне прийти в себя, но я все равно была очень слаба и дрожала как в лихорадке.

– Здесь есть купальня, позволь мне принести тебе полотенец и нагреть воды, – предложил он и проводил меня до двери. Я поблагодарила его и вошла. Когда я взглянула в зеркало, то расплакалась, а вспомнив о калифе, разрыдалась еще пуще.

Калиф схватился за голову и недоверчиво ею покачал, но закупщица продолжала.

Мне хотелось закричать: «Отведи меня к калифу сейчас же!»

Но я только поблагодарила незнакомца, вымылась и вытерлась. Когда я вышла, он усадил меня за стол, на котором стояло несколько блюд. Но, вспомнив, что случилось за моим прошлым обедом, я снова расплакалась.

– Не плачь, сестра, а постарайся поесть, чтобы набраться сил.

– Спасибо, и да хранит тебя Аллах за твое милосердие и добрые дела, но я не голодна.

Он приготовил чай.

– Скажи мне, кто ты? На тебе драгоценные украшения, но тот, кто запер тебя в этом сундуке, их не тронул.

Поколебавшись – стоит ли открыться этому мужчине с добрыми глазами и явно благородного происхождения, – я все же решилась. И я рассказала ему, что я невеста калифа, и, к моему изумлению, он выбежал вон из комнаты. Я последовала за ним и спросила, что случилось.

– Как может обычный человек находиться в одной комнате с невестой льва?

– Что ты имеешь в виду?

– Разве калиф не лев среди людей? Как могу я дышать тем же воздухом, что женщина, которую он любит?

– Ты меня спас, – сказала я, – и за это калиф будет тебе благодарен.

Он проводил меня в покой, где мне была постелена постель, и справился, не подать ли мне еще чего-нибудь, пока он не ушел: он собирался переночевать у своей сестры. Я спросила, кто он и как его зовут, и он ответил: Ганем бен Саид, купец. Он ушел, но я не смела заснуть, боясь снова оказаться на кладбище в запертом сундуке. Я не в силах была понять, как такая великая женщина, как госпожа Зубейда, могла совершить столь ужасное и низкое злодеяние? И что она сказала калифу, когда тот вернулся с охоты и не нашел меня? Наконец, когда взошло солнце, а я все еще была жива, меня охватила дрема. Проснулась я уже днем, услышав, что Ганем стучит в дверь.

Он рассказал, что поднялся рано и пошел к торговцу, который продает вещи из дворца. И узнал от него, будто меня усыпили и заперли в сундуке, а сундук продали на торгах. Затем он зашел в мечеть и молился там рядом с набожным пожилым евнухом, который давно служит во дворце. Когда они прочли фатиху по душам умерших, Ганем заплакал о матери. Из мечети они шли вместе, и Ганем угостил старика финиками, а один взял себе и подавился косточкой. Старик стукнул Ганема по спине и сказал: «Будь осторожнее, юноша. На днях любимица калифа подавилась за обедом и умерла на месте. Никто не властен над людьми, кроме Аллаха».

– Наверное, калиф в большом горе, – сказал ему Ганем.

– Он наплакал целые реки, бездонные, как Тигр и Евфрат, и все во дворце оделись в траур, по велению госпожи Зубейды. Она даже приказала построить для бедной девушки гробницу в дворцовом саду. Один друг рассказал мне, что видел, как калиф обнимает гробницу, плачет и читает стихи, такие жалостные, что камни бы прослезились:

Скажи, неумолимая могила, Зачем погасла красота ее? Что сделалось с ее улыбкой милой? Зачем, скажи, ты забрала ее Туда, где нет садов и небосклона У вечности в безмолвии ее? Скажи, как верным быть весне зеленой, Когда так тленна красота ее?[11]

И глаза евнуха, добавил Ганем, наполнились слезами.

Мы долго молчали, когда он закончил свой рассказ, затем я снова разрыдалась. Меня убрали из жизни калифа! Он потоскует, а потом забудет меня. Гнев закипел в груди, когда я подумала, что калиф принял услышанное на веру, ничего не разузнав и не расспросив свидетелей. Он даже не повелел приоткрыть гробницу хоть на две ладони, чтобы прикоснуться ко мне на прощание.

Словно одержимая, я бросилась к двери, решив добиться встречи с калифом и пристыдить госпожу Зубейду и всех, кто помогал ей осуществить этот дьявольский умысел. Но Ганем поспешил за мной. Он поцеловал мне руки, обнял за плечи и сказал: «Помни, ты должна верить в милость Аллаха. Разве, когда ты была в смертельной опасности, Всевышний не послал меня к тебе на помощь?»

Его слова были как река розовой воды, они успокоили меня и утихомирили. Я возблагодарила Аллаха за то, что он послал его мне. Ганем показал мне принесенные товары, выложил прекрасные платья и другую одежду, а также дорогие вышитые туфли четырех размеров.

Он вышел на минуту в другую комнату и принес мне пару серег, каждая в форме держащей цветок руки с алмазным кольцом на одном из пальцев. Я обомлела от их красоты.

– Примерь. Это серьги моей матери. Она взяла с меня обещание подарить их только женщине, которую я полюблю и на которой женюсь.

Я не взяла серег.

– Не знаю, что и делать, Ганем. Думаю, ты самый достойный мужчина из всех, кого я знала в своей жизни, если не считать моего отца, но мне следует хранить верность калифу.

– Понимаю тебя.

Я обняла его и склонила голову ему на плечо, но сразу же отпрянула. Ганем принялся готовить мне обед. Есть не хотелось – я уже сомневалась, что и вправду жива, ведь мое имя было вырезано на могильной плите. Ганем уговорил меня попробовать одно блюдо, потом другое, и вскоре меня стало клонить в сон. На следующее утро, открыв глаза, я увидела, что мой спаситель ждет, когда я проснусь. Он сказал, что должен уйти по делам и оставить меня одну в доме, и строго-настрого наказал никому не открывать.

Когда он вышел, я услышала удаляющийся стук копыт в переулке и улыбнулась. На ужин я приготовила купленную им курицу и овощи, желая порадовать Ганема. Хлопоча на кухне, я думала о том, как спокойно в его доме и как приятна жизнь без дворцовой суеты, зависти, козней и недоверия, царящих при дворе как среди рабов, так и среди знати. Я пошла переодеться к приходу моего доброго хозяина и увидела, что прекрасные серьги ожидают меня на полотенце. Я примерила их и пожалела, что не встретила Ганема до того, как полюбила калифа. Когда Ганем вернулся с работы, мы сели за ужин, я отдала ему серьги и сказала: «Я все еще верна калифу, хотя сердце мое бьется быстрее, когда я вижу тебя».

– Прошу тебя, прими их в дар и вспоминай меня всякий раз, как будешь их надевать.

Я шагнула к нему, и он взял мою руку и поцеловал ее со словами:

– Калиф – счастливейший из людей. Можно мне поведать все это старому евнуху, которого я встречаю в мечети? Я открою ему, что с тобой случилось, скажу, что ты жива, и послушаю его совета.

Он притянул меня к себе, и, видя, как бьется жилка у него на виске, я почувствовала желание обнять его и утешить, но сдержалась.

– Не нужно, – сказала я. – Я храню верность калифу.

Утром он обещал, что позаботится о том, чтобы госпожа Зубейда не прослышала о моем воскресении прежде калифа.

– Прощай, госпожа, да пребудет с тобой Аллах, и помяни меня в молитвах. Кто знает, может, он пошлет мне жену столь же верную.

– Разве ты не вернешься проститься со мной?

– Когда калиф отправит кого-нибудь за тобой, лучше, чтобы меня не было дома.

Я обняла его и прижала к сердцу, но он отстранился и поцеловал мне обе руки. А затем удалился, напоследок велев мне оставить ему ключ под кувшином в саду.

Я ждала, что за мной пошлют из дворца. Но никто не пришел, и я уже думала: не отправиться ли за Ганемом в дом его сестры, как задремала. Вдруг дверь распахнулась от удара, и в дом ворвались воины, ожидая застать меня в постели с мужчиной. Не найдя Ганема, они стали крушить дом, а я кричала на них, повторяя: «Мой спаситель здесь даже ни разу не ночевал».

Но они не перестали разорять дом, пока не разбили все, что только можно. Они бросили мои вещи в повозку, запряженную старым мулом, и утащили меня с собой. Видя такое неуважение, я приготовилась к худшему и не ошиблась. Меня встретил не Джафар и даже не евнух или мои дворцовые рабы – меня отвели, словно преступницу, в темную каморку и приставили ко мне какую-то старуху.

– О нет, нет! – воскликнула хозяйка дома. – Аллах милостивый и Всемогущий!

Но закупщица продолжала свой рассказ.

– Я кричала и плакала, умоляя заточивших меня и говоря, что они пожалеют, когда калиф узнает, как со мной обращаются. Наконец через сутки неволи старая женщина, которая сидела в углу, сторожа меня и отгоняя крыс, сказала не без сострадания:

– Послушай, они всего лишь выполняют приказы калифа.

Она рассказала мне, что старый евнух, которого Ганем попросил передать весточку калифу, обратился к достойной доверия наложнице, с которой был хорошо знаком и знал, как она не любит госпожу Зубейду. Он по секрету сказал ей, что я жива, и попросил о помощи. Она согласилась, но все погубил ее болтливый язык. Эта наложница была любимой растиральщицей калифа. Она стала разминать ему плечи и, когда он крепко заснул, не утерпела и поделилась секретом с другой наложницей, которая растирала ему ноги.

Калиф пробудился и воскликнул:

– Мне приснилось или я впрямь услышал, что моя невеста жива?

Наложница что-то залепетала в ответ, но калиф нетерпеливо воскликнул:

– Где она?

Услышав, что я нахожусь в доме Ганема бен Саида, калиф вызвал визиря Джафара:

– Оказывается, я горевал по изменнице. Найдите ее, схватите и заточите в темницу!

Когда меня доставили во дворец и заперли, точно ведьму, он велел позвать госпожу Зубейду и обвинил ее в том, что она ему солгала. Ей ничего не оставалось, как только признаться во всем, объясняя свои поступки великой любовью к нему, которая поселила в ее сердце убийственную ревность. Он простил ее, а меня держал в заточении, – кто знает почему? Быть может, он считал, что, когда мужчина и женщина оказываются под одной крышей, без третьего – Сатаны – не обойдется. А возможно, из-за слухов о моей измене, ходивших по дворцу, я в глазах калифа превратилась в использованный товар.

Узнав, что калиф простил Зубейду, я в отчаянии возопила о его предательстве.

– Придет тот день, о повелитель правоверных, когда ты предстанешь перед судом справедливым, и судьей будет Аллах, а свидетелями ангелы. Они признают твою неправедность и укажут, что ты плохо обошелся с той, которая не принесла тебе никакого зла.

Я повторяла эти слова день и ночь, то шепча их стенам и крысам, то выкрикивая так громко, что крысы в страхе разбегались. Я не ела и не пила. Ганем являлся мне во сне и качал головой, словно не веря в то, что случилось, но затем исчезал, а я просыпалась с криком: «Не уходи, останься со мной» и протягивала руки, чтобы удержать его.

Увидев, что я обезумела и мечусь в бреду, моя охранница положила мою голову к себе на колени, прочитала несколько стихов из священного Корана и спросила, есть ли у меня родные. Я заплакала и стала повторять имена моих четырех сестер. Женщина прошептала: «Притворись мертвой, тогда я смогу вернуть тебя к сестрам». Я упала на каменные плиты пола.

Я слышала, как старуха велит стражникам немедленно отправиться к калифу и сообщить ему о моей смерти.

Охранник вернулся через несколько часов и сказал, что калиф забыл, что я в темнице, и велел отправить тело моим родным. Я беззвучно заплакала, а женщина завернула меня в ткань и с помощью погонщика погрузила на осла. Она доставила меня к моему дому, постучала в дверь и, как только ей открыли, поспешила прочь.

Сестры не верили своим глазам: наконец-то я вернулась! Они уже думали, что меня похитили. Услышав это, я рассказала, что меня и впрямь похитил сумасшедший, который принял меня за свою сестру. Он держал меня в погребе, и его старуха-жена спасла меня, разыграв мою смерть. Правду я скрыла в глубине своего сердца.

Закупщица поглядела на калифа, который сидел, закрыв лицо руками.

– Вот моя история, о повелитель правоверных, и в ее завершение я хочу сказать только одно. Я всей душой согласна с тем, что ты, господин, сказал третьему дервишу: не следует руководствоваться тем, что услышал от других, пока сам не удостоверишься, что это правда. И во всех случаях поступай милосердно.

Закупщица вернулась на свое место, и сестры ласково ее обняли, а все в зале поглядели на калифа, ожидая, что он на это скажет. Но калиф не поднимал головы, и собравшиеся встревожились.

Что сказал калиф

Услышав рассказ закупщицы, калиф опечалился. Чем больше он думал о том, что услышал, тем сильнее ему хотелось загладить причиненное им зло. И он сказал с великой решимостью:

– Почтеннейшие хозяйки, на вашу долю выпало немало тревог и страданий, тоски и одиночества. Вы не создали семей, жили без мужчин, словно узницы, ожидающие смерти, хотя все вы находитесь в самом расцвете лет.

Речь калифа прервали лай и визг, и он повысил голос, глядя на дверь, за которой были заперты собаки:

– Не беспокойтесь, несчастные, – я помню и о вас с тех самых пор, как услышал ваши стоны и плач и увидел ваши слезы.

Он обратился к Джафару:

– Найди кого-нибудь, кто освободит этих женщин от заклятия. Я уверен, что Аллах Всемогущий поможет нам превозмочь колдовство джинна.

Масрур выступил вперед, поклонился Джафару и что-то проговорил шепотом. Джафар передал его слова калифу:

– Раб Райхан утверждает, что научился колдовству у своей тетки – ему подвластны сто видов волшебства, и он может помочь двум собакам.

– Райхан, попробуй избавить этих двух сестер от сковавшего их заклятия, которое превратило их жизнь в пытку.

Райхан склонился и поцеловал землю перед повелителем, а затем, не поднимая глаз, обратился к хозяйке дома:

– О госпожа, дай мне перышко твоего мужа, джинна.

Хозяйка принесла перо и протянула его рабу.

– А теперь мне нужен огонь.

Избитая сестра принесла ему свечу. Тогда Райхан попросил подвести к нему собак. Закупщица и носильщик отворили чулан, вывели их и поставили перед Райханом, а тот взял перо и зажег его, и оно вспыхнуло и растаяло в воздухе.

– О хозяин пера, – сказал он, – явись перед ними живым или мертвым, где бы ты ни был – в глубине морской или на небесах, в недрах земных или на вершине горной.

После этих слов весь дом задрожал, и перед ними явился призрак Азрака. Хозяйка дома шагнула к нему, но Райхан удержал ее, взяв за руку. Он закрыл глаза, прочел заклинание и произнес звенящим голосом: «О джинн, заколдовавший этих женщин, обративший их в собак! Умоляем тебя, сними свое проклятие и избавь их от страданий, ведь они пытались отдать тебе перо, хоть и слишком поздно, и их сестры достаточно натерпелись за их преступление».

Азрак стоял перед ними, как живой, столь же прекрасный, как прежде.

– Ступайте с миром, – произнес он. – Раскаяние облегчило ваши сердца. Во имя Аллаха Всемогущего и его завета, станьте снова собой.

Собаки вздрогнули, затряслись, встали на задние лапы и обернулись женщинами в ночных сорочках – в точности такими, какими были, когда Азрак наложил на них чары.

Все ахнули.

– Велик Аллах! – воскликнул носильщик, нарушив молчание, и зал наполнился радостным волнением и суетой.

Хозяйка дома подбежала к Азраку, но тот лишь посмотрел на нее и исчез. Она затаила дыхание, надеясь, что он ее еще видит, и сбросила с головы покрывало, желая показать свою красоту. Но надежда ее оказалась тщетной – джинн не появился вновь. И тогда гнев охватил хозяйку. Почему Азрак никогда прежде не являлся ей, чтобы обменяться хоть несколькими словами и взглядами, как сегодня? Но она нашла в себе силы отринуть печаль и досаду: ведь теперь все сестры были с нею рядом, радовались и ликовали. Все пять сестер обнялись, а две старшие зарыдали – они дотрагивались то до своих лиц, то до одежды, не в силах поверить, что вновь обрели человеческий облик.

Закупщица побежала к себе, принесла два широких шелковых халата и две шали и помогла сестрам одеться, а хозяйка дома в это время шепотом рассказала им о калифе и Джафаре. Затем она представила их калифу, и обе сестры упали перед ним на колени и возблагодарили его, целуя ему руки.

Они плакали, пока Джафар строго-настрого не приказал им успокоиться и сесть. Все умолкли, ибо вновь заговорил повелитель правоверных:

– Слава тебе, Райхан! Да наградит тебя Аллах всяческим благоденствием за то, что избавил этих женщин от заклятия и мучений. Награжу тебя и я. Скажи нам, не можешь ли ты отыскать того, кто оскорбил избитую сестру, лишив ее всех прав?

Раб склонился перед калифом и поцеловал землю.

– Я попытаюсь, и да поможет мне Аллах Всемогущий, – сказал он и попросил носильщика: – Принеси мне, братец, чашу воды с одной капелькой масла.

Носильщик принес чашу, а избитая сестра взяла сестру-закупщицу за руки, склонила голову ей на плечо и закрыла глаза. И снова Райхан произнес волшебные слова заклинания. Долго он смотрел в чашу и наконец недоверчиво ахнул и отшатнулся.

– О повелитель правоверных, он…

– Говори, раб! Кто это? – нетерпеливо крикнул калиф.

– Что мне сказать? Этот человек тебе ближе всех. Это твой сын аль-Амин, брат аль-Мамуна. Он женился на ней тайным, но законным браком.

– Масрур, сейчас же ступай и приведи ко мне аль-Амина, – крикнул калиф и затем обратился к Джафару: – События этой ночи подобны самой жизни человека: она исполнена божественной гармонии, но и великих противоречий – любовь и ненависть, свобода и рабство, блаженство и мука, верность и предательство. Можно ли представить, что одни и те же пальцы перебирают струны лютни и сжимают плеть? Одни ночи наполнены музыкой и пением, а другие – плачем и рыданиями?

– Не говоря уже о том, что в одни ночи мы пьем вино, а в другие воду, – тихонько добавил Абу Нувас. Все в зале услышали его и с трудом удержались от смеха.

Калиф хотел ответить, но тут вошел его сын аль-Амин, не понимая, почему отец призвал его в этот незнакомый дом, а не в свои покои во дворце. Еще больше он удивился, увидев калифа, Джафара и Абу Нуваса в обществе трех одноглазых дервишей и пяти красавиц, которые не были ни рабынями, ни наложницами.

Калиф обратился к сыну:

– Посмотри внимательно на пять сестер – может быть, ты узнаешь одну из них? А вы, почтеннейшие, откиньте покрывала и покажите ему свои лица.

Аль-Амин сразу же узнал избитую сестру.

– Да, повелитель, эта женщина – моя жена. Я женился на ней, услышав о ее красоте и прелести, я заманил ее в дом с помощью моей старой кормилицы и рабыни. Женщина приняла мое предложение, и я женился на ней немедленно и тайно, лишь при судье и одном свидетеле. Через некоторое время мы разошлись и с тех пор не видели друг друга.

– Я знаю, сын мой. Она рассказала мне о причине вашего развода – и мы видели рубцы и шрамы, оставшиеся у нее на теле после жестокого избиения. Если правдив ее рассказ и ты в самом деле нанес эти раны, то я приказываю тебе добиваться ее прощения, женившись на ней по новому договору, а не бросать ее во власть страшных и мучительных воспоминаний.

– Слушаю и повинуюсь, о повелитель.

– Джафар, вызови судью, – обратился калиф к визирю. – И пусть все присутствующие будут свидетелями. Дервиши, подойдите ко мне.

Три дервиша преклонили колени и поцеловали перед ним землю.

Калиф посмотрел на первого дервиша.

– Азиз, я назначаю тебя начальником евнухов в гареме моего дворца и жалую тебе табун лошадей и кошель золота.

– Слушаю и повинуюсь, о повелитель, – ответил Азиз.

– А тебя, о сын персидского шаха, – сказал калиф второму дервишу, – я хочу женить на хозяйке дома. Я назначу тебя казначеем и пожалую тебе богатство великое и дворец в Багдаде.

– Слушаю и повинуюсь!

И наконец калиф обратился к третьему дервишу:

– А ты, продавец ковров, женишься на одной из старших сестер, которых расколдовал Райхан, и я приближу тебя к себе и награжу деньгами и дворцом в Багдаде.

– Слушаю и повинуюсь, о повелитель.

Калиф оглянулся.

– А ты, носильщик, – тот, как и дервиши, бросился перед калифом на колени, – женишься на другой старшей сестре, и я приближу тебя ко двору и осыплю богатствами.

– Слушаю и повинуюсь, государь, но с твоего позволения, я бы лучше женился на хозяйке дома, ведь я полюбил ее в ту же минуту, как попал в этот дом.

Калиф улыбнулся.

– Тогда мы женим тебя на хозяйке дома, а второй дервиш женится на старшей сестре.

Второй дервиш и носильщик ответили в один голос:

– Слушаем и повинуемся.

– Долгих лет жизни калифу! – добавил носильщик. – Обещаю тебе, господин, что, если Аллах пошлет мне сыновей, я назову каждого Гаруном аль-Рашидом в твою честь.

Смех разнесся по комнате, но вскоре все умолкли, потому что всем было любопытно узнать, что калиф решит относительно закупщицы.

Без малейшего колебания калиф сказал:

– Хвала Аллаху Всемогущему, что на своем земном пути я снова встретил эту женщину. Хочу искупить все мучения и тяготы, через которые она прошла, и снова, в залог моей любви к ней, попросить ее руки и осыпать богатствами, которых она заслуживает.

Все посмотрели на закупщицу, а та встала, подошла к калифу и поклонилась ему.

– Я благодарю повелителя правоверных, славного мудростью, милосердием, справедливостью и заботой о благополучии своих подданных. Я в большом долгу перед ним за его щедрость и милосердие и не забываю, какую честь он мне оказал. Но я не могу выйти за тебя, о повелитель правоверных. Не из мести или неблагодарности, упаси Аллах, но из-за того, что я срослась со своим страданием и не хочу другой жизни, чем та, что у меня есть. Я живу без мужчины. Теперь, когда моих старших сестер возвратили из ада, в котором они пребывали, моя боль смягчилась, и я уверена, что готова терпеть ее всю оставшуюся жизнь.

Ответ закупщицы поразил калифа. Он кашлянул несколько раз, но не смог произнести ни слова. Когда с места поднялась хозяйка дома, он вздохнул с облегчением, вероятно, полагая, как и все мужчины в зале, что она выговорит своей глупой, неблагодарной сестре.

– Да позволит мне государь выразить ему свою благодарность и сказать, что я очень тронута его благородными намерениями. Твое великодушие позволило нам начать новую жизнь, оставив позади все напасти. Но я предпочитаю последовать примеру сестры, ибо не хочу выходить замуж ни за носильщика, ни за кого другого. Мужчина не может дать мне счастья. До того как выйти замуж за джинна Азрака, я решила, что никогда не отдам свое сердце ни одному из мужчин. Ах, если бы я послушалась своего внутреннего голоса, то была бы избавлена от тех мук, которые выпали мне за эти годы! Ведь он не только превратил моих сестер в собак, но и вынудил меня каждый вечер стегать их до крови. Какая жестокость и несправедливость!

Избитая сестра встала.

– О повелитель правоверных, я тоже скажу от своего израненного сердца: никогда больше не смогу я жить с мужчиной. Мы не властны над чувствами, а такая обида никогда не умирает. Я последую пословице, которая гласит: «Никогда не выходи за прежнего возлюбленного или бывшего мужа». Но благодарю тебя тем, что осталось от моего сердца, за твое сострадание и милость ко мне.

Избитая сестра постояла, ожидая, что скажет калиф, и по прошествии нескольких минут, за которые калиф не проронил ни слова, вернулась на свое место.

Тут встали две старших сестры, и одна из них заговорила, покуда другая согласно кивала головой:

– О повелитель правоверных, мы поступили с нашей сестрой, хозяйкой дома, как дикий зверь с тем, кто его кормит, – откусили руку, что протягивала пищу. Так случилось из-за того, что в сердце у меня и сестры взросли семена зависти, которые в итоге нас и погубили. Но вот о чем спрошу я: как сердца наши стали почвой, взрастившей это семя? И отвечу: причина в том, что мужчины, за которых мы вышли, мало того что растратили наши деньги – они бросили нас, как ненужную ветошь. Поэтому прошу тебя, о повелитель правоверных, прости нас с сестрой за дерзость и непокорство, но мы не выполним твоего желания и не выйдем замуж в третий раз.

Когда старшие сестры вернулись на свои места, все в зале замерли, ожидая ответа калифа. Разгневается повелитель или проявит участие?

После долгого молчания калиф заговорил:

– О почтеннейшие, ваша храбрость и прямота похвальны; но вы сделаете, как я приказал. Мне угодно, чтобы ваши былые горести забылись, как тяжелый сон, и чтобы в будущее вы смотрели с радостью и новой надеждой в сердце. Да хранит вас Аллах, впереди у вас долгие годы жизни, и вам нужны рядом мужчины, которые обеспечат ваше благополучие. Ибо одинокая старость подобна самой смерти; и если вы доживете до преклонных лет без мужа и детей, то вкусите величайшей горечи и обиды.

И тотчас, не дав женщинам ответить, калиф спросил у Джафара: «Может ли здесь кто-нибудь послужить свидетелем?»

Визирь поклонился калифу.

– Позволь мне, о повелитель правоверных, напомнить, что ты превыше всего ценишь честность и справедливость. Так давай же предоставим этим сестрам жить, как они хотят, тем более что они законопослушны и жизнь ведут примерную и достойную. К тому же не надо забывать, как преуспели они в делах хозяйственных и торговых и как верны и преданны были всю жизнь памяти родителей. Не достаточно ли несчастий претерпели они по вине мужчин? Неужели ты снова хочешь толкнуть их в брачный союз, который, вполне возможно, снова погрузит их в пучину бед и страданий?

– Законопослушны? – сердито переспросил калиф. – Да они едва не убили нас семерых без всякой жалости, стоило нам спросить о том, зачем они бьют собак! И кто из присутствующих здесь мужчин способен причинить им новую боль, когда мы услышали об их страданиях? Я? Мой сын аль-Амин? Дервиши или носильщик?

Снова поглядев на носильщика, калиф сказал:

– Носильщик может показаться дерзким, но к хозяйкам дома он будет относиться со всею добротой и справедливостью, ведь, женившись на сестре его жены, я стану ему свояком.

Закупщица встала.

– Прости меня, о повелитель правоверных, но я снова скажу: ни за что на свете не выйду замуж и даже не проведу ночь под одной крышей с каким-либо мужчиной, хотя бы и в отдельной комнате.

– Госпожа, ночь уже подходит к концу, а ты провела ее в обществе семерых мужчин – то есть я хотел сказать, шестерых мужчин и двух полумужчин, – сказал Абу Нувас, показав на себя и на первого дервиша.

Калиф улыбнулся словам Абу Нуваса, но затем гнев снова взял верх.

– Отчего так получается, что мужчины всегда во всем виноваты? Разве мужчина придумал этот дьявольский план? Кто опоил тебя зельем и запер в сундуке, продал его и построил гробницу, а затем приказал всем во дворце одеться в траур? А мужчина любит тебя и горевал по тебе, как никогда раньше и никогда с тех пор!

– О повелитель правоверных, – отвечала закупщица. – Эти ужасные козни устроила женщина, а не мужчина, но виню я мужчину, которого любила и с которым жила не как жена, а как наложница, хотя я и из знатной семьи. Я виню его не в том, что он не распорядился о тщательном дознании, когда услышал о моей смерти, но в том, что оттолкнул меня, уже зная, что я жива, – вместо того чтобы расспросить меня и выяснить правду. А ведь сам он выбранил за такое третьего дервиша! Как могу я доверять мужчине, которого я обожала и чью честь защищала, даже когда дрожала от страха? Простившему ту, что попыталась меня погубить и замыслила весь этот дьявольский план, – а меня бросившему в темницу, посчитав неверной? Как легко он допустил, будто я запятнана изменой; стало быть, ради своего доброго имени он пойдет на все что угодно.

– Довольно! – рассвирепел калиф, ибо закупщица зашла слишком далеко. – Довольно! Ты исчерпала мое терпение до последней капли. Либо ты и твои сестры сделаете, как я велю, либо отправитесь на смерть.

– Умоляем тебя, о повелитель правоверных, помилуй нас. Ты желаешь нам добра, но мы не можем поступить по твоему желанию, ибо мужчины для нас хуже чумы.

Абу Нувас, страшась за жизнь пяти сестер, вскочил, словно укушенный ядовитой змеей, и обратился к калифу, вспыльчивому и нетерпеливому.

– Позволит ли мне калиф доказать досточтимым хозяйкам, что женщины коварнее мужчин? Недаром сам Сатана говорит: «Я учу мужчин тому, чему учусь у женщин!»

Калиф, похоже, обрадовался вмешательству Абу Нуваса и сделал ему знак продолжать.

– Известно, что мужчины жестоки к женщинам. Они мучат их и не доверяют им, в то время как сами часто бывают неверны. Все это правда, но давайте не будем забывать, что женщины тоже способны на жестокость, и доверять им не стоит. Я так скажу: они ведут себя не лучше мужчин, только подход у них другой. Мы, мужчины, простодушны и бесхитростны. Мужчина бросается на женщину, как дикий зверь, а женщина к реке отведет, да не напоит. Даже если женщина языком молоть устанет, все равно своего не упустит, с ней держи ухо востро, а то она того и гляди продаст тебе яйцо без желтка. Верить женщинам? Вы лучше мне поверьте, когда я скажу, что доверять им не надо, потому что женщина без мужчины что сад без ограды. Женщина сурьму с век украдет, сама пламя разожжет и сама же закричит: «Пожар!» Спросите меня, есть ли что-либо, на что в этой жизни положиться нельзя? Я отвечу: это конь, меч и женщина.

Он засмеялся и продолжал:

– Давайте я расскажу о моем соседе Бакбуке! У него такие большие уши, что на улице на него всякий оглянется. Всем известно, что он добрый и доверчивый – давно уже двадцать исполнилось, а он все как ребенок. Однажды травник вышвырнул Бакбука из своей лавки, когда тот принес бабочку со сломанным крылышком и попросил ее вылечить. Он сел на скамью, понурившись, и тут вышла прекрасная рабыня и сказала: «Не зайдешь ли в наш дом? В саду у нас как в раю. Если посадишь бабочку на розовый куст, крыло у нее сразу заживет, потому что лепестки этой розы целебные и лечат что угодно, от царапин до зубной боли». Бакбук радостно улыбнулся, а она продолжала: «У меня болит шея, и сердце мне подсказывает, что если ты это место поцелуешь, то все пройдет». Бакбук очень смутился, потому что за всю жизнь не прикоснулся ни к одной женщине, кроме матери.

Он поднялся и последовал за рабыней, и пришли они в дом с садом, где росли разные деревья и кусты. «Так вот он какой, рай, о котором мне столько рассказывали!» – воскликнул Бакбук, и рабыня рассмеялась. К розовому кусту она его не подвела, на поцелуе не настаивала, а посадила ждать в зале. Ее хозяйка, куда более красивая, чем рабыня, ласково встретила его и приказала рабам накрыть на стол. И Бакбук принялся за еду, радуясь и удивляясь угощению обильному и необычайному – фаршированным голубям и птичьим язычкам, о которых он раньше и не слыхивал. Хозяйка стала кормить Бакбука с руки, и простак подумал, что все богатые люди так едят. Когда он попытался покормить ее в ответ, женщина чуть не подавилась со смеху, и служанки тоже захихикали. Она налила Бакбуку кубок вина, и еще один, а потом и сама выпила, и стала с ним шутить и заигрывать. Вскоре Бакбук уже был уверен, что красавица в него влюблена. То-то он пожалел, что мать не видит, как Аллах ответил на ее молитвы и нашел ему невесту! Ведь ему отказали его пять двоюродных сестер и семь соседок, и даже уродливая старая дева с лысиной на голове. А теперь глядите-ка! Но, когда он наклонился к красавице, чтобы поцеловать ее, та отвесила ему такой подзатыльник, что он расплакался, а она при виде этого засмеялась, и служанки не отставали. Хохотала даже та, что привела его. Он вскочил, чтобы уйти, но не мог вспомнить, в какую дверь вошел. Все захохотали еще пуще и стали путать беднягу: «Вот эта дверь»; «Нет, не слушай ее, дверь здесь!» Наконец приведшая Бакбука красивая служанка взяла его за руку и сказала: «Моя госпожа тебя ударила, потому что влюбилась в тебя без памяти».

– Как же так? У вас что, принято драться, когда любишь? – спросил Бакбук.

– Твоя мать тебя любит, а ведь она тебя наверняка иногда шлепала, – ответила рабыня.

Доверчивый Бакбук улыбнулся и снова сел рядом с хозяйкой. Та ударила его еще два раза, а затем и ее служанки присоединились к этой забаве. Хозяйка улыбнулась красивой рабыне.

– Умница, – сказала она. – Давно я так не веселилась!

Наконец Бакбук не вынес побоев и упал без чувств. Хозяйка приказала служанкам побрызгать на него апельсиновой водой и дать понюхать благовоний. Когда он пришел в себя, служанка сказала ему: «Хозяйка испытывала твое терпение. Теперь, когда она убедилась, что ты терпелив, как верблюд, она решила тебя вознаградить».

И хозяйка дома проворно поцеловала его в уголок губ – он тотчас повернул голову, словно собака, которая ловит свой хвост.

– Я твой раб, госпожа, – сказал он ей. – Делай со мной что угодно.

– Пусть моя рабыня выкрасит тебе брови и выщиплет усы, – сказала хозяйка.

Но Бакбук возразил:

– Брови выкрасить можете, а выдирать усы слишком больно, этого я не выдержу.

– Аллах наградил меня огромной страстью к веселью и шуткам, и всякий, кто будет меня веселить, обязательно покорит мое сердце и обретет блаженство любви.

– Но я боюсь. В усах ведь так много волос.

– Потерпи, скоро она даст тебе все, что пожелаешь, – уверила его служанка, подавая кубок вина. – А если не потерпишь, то потеряешь все, что уже приобрел.

Бакбук с неохотой согласился, закрыл глаза, прижал обе руки к груди, и зарыдал, не успела служанка его даже тронуть. Когда же она начала, он закричал от боли и страха и не замолчал, пока она не выщипала его усы до последнего волоска. Пока она красила ему брови, он сидел, счастливый, как младенец, считая минуты до воссоединения с повелительницей своего сердца.

Наконец хозяйка дома села рядом с ним и прикоснулась губами к его покрашенным в красный цвет бровям.

– Но куда же подевались твои усы? – спросила она.

– Только не говори мне, что уже забыла, как их выдирали, разве ты не слышала, что я ревел, как бык?

Хозяйка захихикала.

– Ах да, теперь припоминаю. – Она погладила его бороду и вздохнула: – Ах, если бы ты мог избавиться и от этой бороды, чтобы лицо твое стало гладким, как слива.

Бакбук был раздосадован, но возбужден ее прикосновением.

– Если я лишусь бороды, надо мной на рынке все смеяться станут, – сказал он. – Нет-нет, лучше не надо.

Но хозяйка взяла его руку и погладила свое лицо его ладонью.

– Чувствуешь, какая нежная у меня кожа – как лепесток розы! Меня может поранить даже ветерок, так представь, что случится, если твоя борода будет тереться о мое лицо, когда мы будем целоваться, обниматься и всячески тешиться.

Бакбук смотрел на нее с обожанием, любовью и вожделением, но не говорил ни слова.

– Ты что, с ума сошел? – шепнула служанка. – Не видишь – моя хозяйка влюблена в тебя без памяти? Потерпи, счастье близко, она готова тебе отдаться, а борода твоя через два дня вырастет. Ляг сюда и не думай ни о чем, кроме блаженных часов, которые ждут тебя с моей хозяйкой.

И доверчивый Бакбук, ничуть не сомневаясь в ее словах и положившись на Аллаха, позволил ей сбрить ему бороду острым лезвием. Почувствовав, как девушка мажет чем-то его лицо, он спросил:

– Что ты делаешь?

– Мажу мазью, чтобы борода быстрее отросла, – ответила она.

Она отвела его за руку к хозяйке, а та, увидев его раскрашенное лицо, залилась смехом.

– Я в восторге! – воскликнула она. – Ты такой красивый, настоящий принц. Ты завоевал мое сердце и всю меня своим терпением и мягким характером. А теперь, возлюбленный, потанцуй, чтобы разжечь во мне пылкую страсть. Когда такой красавец, как ты, качает бедрами и извивается в танце, это воспламеняет меня, как ничто другое.

Впервые в жизни Бакбук был горд собой. Он принялся плясать, да так неладно и нескладно, что хозяйка покатилась со смеху. Она стала швырять в него подушками, и служанки не отставали, бросаясь лимонами и апельсинами. Когда он уворачивался, хозяйка говорила: «Что ж ты перестал плясать?» Наконец он согнулся под ударами, как обезьяна, у которой прихватило живот. Тут хозяйка стала раздеваться, но Бакбук был слишком смущен и ошарашен, чтобы что-либо предпринять. Служанка шепнула ему на ухо:

– Моя хозяйка обезумела от страсти, дождись, когда она разденется до исподнего, и тогда скинь одежду и беги за ней!

Раздевшись, хозяйка крикнула:

– А ну-ка, догони меня!

Бакбук сбросил одежду в один миг, словно она занялась пламенем, и тогда хозяйка крикнула ему:

– Ты правда меня хочешь?

– Да, да, да! – отвечал Бакбук.

– Тогда попробуй поймай! – отвечала она.

И она стала бегать из комнаты в комнату, а Бакбук гонялся за ней, запыхавшийся и возбужденный, а служанки его подзадоривали: «Ну давай, еще немножко, сейчас догонишь!»

Он бегал из комнаты в комнату, как бешеный пес, обливаясь потом, а его зебб торчал твердый, как сучок. Вдруг Бакбук оказался в темноте и почувствовал, что бежит по голым доскам, но ничто больше не могло его остановить, так он хотел эту женщину. Вдруг пол под ним провалился, и оказался на кожевенном рынке. Когда торговцы увидели его, нагого, с поднявшимся зеббом, без бороды и усов, с красными кустистыми бровями и лицом алым, как зад бабуина, они, хохоча, принялись стегать его кожаными плетками, пока бедняга не лишился чувств. Затем они посадили его на осла и торжественно провезли через весь рынок к начальнику стражи, который спросил: «Что это такое и откуда взялось?»

– Он в таком виде упал из окна дома царского управляющего.

В наказание Бакбук получил сто ударов плетью, и его навсегда выслали из Багдада. Когда два его брата узнали, что случилось, они пришли ко мне просить помощи, зная, что меня иногда зовут ко двору повелителя правоверных. Я поспешил к самому вали, наместнику, и рассказал ему о том, какой Бакбук тихий и смирный, мухи не обидит. Верно, кто-то сыграл с ним злую шутку, предположил я. Вали помиловал Бакбука и позволил мне отвести его домой, к родным. С того дня и до сих пор Бакбук ни разу не переступил порог своего дома. Он не может доверять никому, ни мужчине, ни женщине, ни даже мне, своему спасителю.

Закончив рассказ, Абу Нувас оглянулся на сестер:

– А теперь, почтеннейшие хозяйки, признайтесь мне со всей добротой вашего сердца и сострадательностью души. Не правда ли, эта жестокая, сумасбродная и испорченная женщина поступила подло, вероломно и низко? Ведь Бакбук, без сомнения, претерпел от нее много несправедливости оттого лишь, что был, как говорится, простофилей. На мой взгляд, он, как и все вы, пострадал от женской жестокости. Вы только представьте себе, что бы с ним случилось, если бы я не упросил вали его помиловать. Бедняге пришлось бы бежать прочь от дома и родины, скитаться одиноким изгнанником в глуши, лишенным не только денег, пищи и крова, но и любви, заботы и жалости.

Хитрая Далила

Все сидели, понурив головы, жалея беднягу Бакбука.

– Мой брат рыбак, – сосед Бакбука, – сказал носильщик. – Ты забыл добавить, уважаемый поэт, что Бакбук теперь повторяет не переставая: «За что? За что? За что?», задыхаясь, как избитый до полусмерти мул!

Поэт посмотрел на сестер, чьи лица остались безучастными.

– Но рассказ о Бакбуке – это затравка, все равно что веточка свежей мяты, чтобы раздразнить аппетит. А главное блюдо – конечно же, хитрая Далила.

К великому удивлению всех собравшихся, с места поднялась одна из старших сестер.

– О повелитель правоверных, – сказала она. – Не позволишь мне самой рассказать о Хитрой Далиле? Моя родня ее прекрасно знала.

– Что ж, рассказывай, – ответил калиф.

Она прокашлялась, но Абу Нувас перебил ее, залаяв по-собачьи.

– Утихомирьте кто-нибудь этого шелудивого пса! – раздраженно прикрикнул калиф.

Но старшая сестра, не обращая внимания на шум и гам, начала свой рассказ.

Муж Далилы служил начальником голубиной почты калифа. Когда он умер, семья лишилась его жалованья в тысячу динаров, а жену и двоих детей перестали кормить на дворцовой кухне. Далила пыталась добиться пенсии хотя бы в четверть жалованья мужа, но безуспешно. Чтобы свести концы с концами, ей пришлось стать прислугой. Так она и работала то в одном доме, то в другом, пока не состарилась.

И случилось, что она услышала о двух надувалах, которые приехали из Каира в Багдад и с помощью плутовства так поднялись в свете, что пробрались ко двору самого калифа, и повелитель правоверных поставил их следить за порядком в квартале рядом с городской стеной. Они получили деньги, пищу, а главное – уважение, которого, по мнению Далилы, никак не заслуживали. Она решила, что отомстит за плохое обращение и никакими хитростями и уловками не побрезгует, чтобы выбиться в люди в Багдаде и добиться жалованья своего покойного мужа. Она поклялась, что слава о ее проделках достигнет ушей не только вали, но и самого калифа.

– Я им покажу, что нет мне равных, – я ведь так хитра, что и муравья выдою! – сказала она себе, и оделась, словно суфий, в шерстяной халат до самых лодыжек, повязала широкий пояс, а на голову накинула шерстяной платок. На шею она надела четки, а в руку взяла кувшин с водой, накрыла его тряпкой, а сверху положила три динара.

Спрятав лицо под тонкой чадрой, она пошла по улицам, восклицая: «Аллах, Аллах!» Но из-под чадры глаза ее, точно ястребы, высматривали жертву. «Кого бы мне половчее провести?» – раздумывала она.

Так Далила шла по темным и узким переулкам, где жила беднота, пока не добралась до кварталов побогаче, где обитали люди знатные и состоятельные. Она во все глаза разглядывала улицы, пока не заметила арку, украшенную мрамором, а под ней дверь. Она остановилась перед домом и громче закричала: «Аллах, Аллах, Аллах!»

Из окна выглянули молодая красавица и ее служанки. На красавице было богатое платье, а драгоценности ее сверкали так, что Далила решила непременно выманить девушку из дома и раздеть до нитки. Плутовка завертелась, как дервиш – белые шерстяные одежды, развеваясь вокруг нее, образовали светлый купол.

– Смилуйтесь, Аллах и его праведники, не оставьте нас! – восклицала она, кружась.

Когда привратник дома услышал Далилу, то поспешил поцеловать ей руку, но та отпрянула: «Не подходи, я только что совершила омовение. Но можешь попить из моего кувшина и будешь благословен».

Она быстро повернула кувшин, так что тряпка слетела с него, и к ногам привратника упало три динара. Он подобрал их и хотел вернуть праведнице.

– Мирские богатства меня не прельщают, – сказала Далила громко, чтобы ее услышала красавица, и махнула привратнику рукой, веля забрать монеты себе.

– Воистину, на тебе благословение неба! – проговорил изумленный привратник.

Не обращая на него внимания, Далила брызнула водой в окно, за которым видела женщину.

– Милость Аллаха и его праведников да пребудет с этими женщинами! – стала молиться она.

– Спросите хозяйку, не пригласит ли она эту суфийскую молитвенницу благословить дом. Сразу видно, что эта женщина великой праведности и набожности, – сказал привратник служанкам, выглядывавшим в окно.

Далила продолжила свою молитву, и вскоре к ней спустилась служанка, поцеловала ей руку и пригласила в дом к своей хозяйке.

Когда Далила вошла, молодая хозяйка дома поспешила к ней и стала угощать ее всякими лакомствами.

– Я ем только райский хлеб, и лишь пять дней в году, – смиренно проговорила Далила, из-под опущенных век разглядывая драгоценные украшения на девушке.

Услышав это, женщина попросила всех служанок и рабынь уйти. Далила почувствовала, что ее что-то беспокоит. Она закрыла глаза и, взяв девушку за руку, забормотала:

– Чую, что-то тревожит твою душу. Так доверься мне, дочь моя, и я помогу тебе.

Женщина расплакалась.

– Мой муж – эмир Шар аль-Тарик, Гроза больших дорог. Мы женаты уже год, а я еще не подарила ему ребенка. Вчера, когда я подошла к нему, он оттолкнул меня со словами: если у мужчины нет ни сыновей, ни дочерей, он будет стерт из людской памяти. И обвинил меня в том, что я бесплодна и не могу зачать, и сказал, что завтра же начнет искать другую жену. Я стала оправдываться, что не виновата – я ведь приготовила столько снадобий от бесплодия, что все ступки в доме стерлись. Но он закричал, что спать со мной – все равно что камень сверлить, – рассказывала хозяйка дома, плача все горше.

Далила, обрадовавшись таким вестям, сочувственно погладила ей руку.

– Я плачу, потому что не хочу, чтобы этот плосконосый мул, чье семя бесплодно, как мыльная пена, развелся со мной и отнял все это богатство!

– Он сказал «завтра»? – спросила Далила. – Тогда надо поторопиться. Приготовься, я отведу тебя к шейху Абу аль-Хамалату. Каждый, кто услышит его имя, подтвердит, что он хранит чужие беды в сердце и снимает тяжесть с душ, перекладывая на свои плечи. Если мы пойдем к нему сейчас и ты убедишь своего мужа переночевать с тобой сегодня, то зачнешь сына или дочь.

– Клянусь поститься целый год, если эта суфийская подвижница не святая! – сказал привратник, когда Далила с хозяйкой торопливо покинули дом, держась за руки.

А святая Далила все это время думала: «Как бы мне снять с нее украшения и наряды? Ведь на улицах и в переулках столько народа!»

Она сказала жене эмира, которую звали Хатун:

– Иди за мной, дочь моя, потому что люди будут останавливать меня, чтобы целовать мне руки, и нагрузят меня пожертвованиями. Но не упускай меня из виду.

Далила повела Хатун на рынок, внимательно следя за теми, кто оглядывался на позвякивающие ножные браслеты Хатун и ее сверкающие серьги. Она заметила красивого молодого купца, еще совсем молодого и безбородого, по имени Хасан, и жестом велела Хатун ждать напротив его лавки. Затем она подошла к молодому купцу.

– Это ты Хасан, сын купца Мухсина?

– Да, но кто сказал тебе, как меня зовут?

– Я ищу жениха для моей дочери, и многие почтенные люди посоветовали мне тебя. Смотри, какая красавица там стоит. Ну не сказочная ли царевна? Ее отец, мой муж, умер и оставил ей огромное приданое. И вот я пустилась на поиски, повинуясь мудрой пословице: «Ищи мужа для дочери, но не невесту для сына», и теперь хочу, чтобы ты женился на ней.

Хасан поглядел на Хатун и испустил тысячу вздохов.

Когда Далила увидела это, тревога ушла из ее сердца, и она добавила как бы невзначай:

– Я открою для тебя еще одну лавку и осыплю тебя деньгами.

Хасан улыбнулся.

– Моя мать все время предлагает найти мне жену, но я женюсь, только если сначала сам как следует рассмотрю свою невесту.

– Обещаю, ты увидишь ее совсем без одежды, – улыбнулась Далила, – если пойдешь за нами.

Далила направилась прочь, Хатун последовала за ней, а Хасан поспешно закрыл лавку и взял с собой тысячу динаров, чтобы оплатить брачный договор.

– О Аллах Всемогущий, милосердный, скажи, куда мне отвести этих двоих, где бы они могли раздеться? – пробормотала Далила, благочестиво устремив взгляд к небесам.

Едва она опустила глаза, как увидела лавку красильщика. Ее владелец, Хадж Мухаммед, сидел у порога, подкрепляясь инжиром и гранатом. Услышав звон бубенцов на браслетах Хатун, он поднял голову.

Далила села рядом с ним и спросила:

– Ты Мухаммед-красильщик?

– Да, это я, а что тебе нужно, почтеннейшая? – ответил Мухаммед, дожевывая инжир.

– Добрые люди мне рассказали, что ты сдаешь внаем две комнаты. Видишь, вон там мои дочь и сын. Сын поотстал, поскольку стыдится, что остался без крова. Мы вынуждены на месяц оставить свой дом, пока его чинят – крысы подгрызли деревянные стены, и он может обрушиться. Не можем ли мы пожить у тебя?

Хадж Мухаммед протянул ей три ключа.

– Один ключ от дома, – сказал он, – второй от нижней комнаты, а третий от верхнего покоя.

Далила поблагодарила его, вошла в дом, отперла дверь, а когда Хатун вошла вслед за ней, сказала:

– Это дом шейха Абу аль-Хамалата. Поднимись наверх, сними чадру и жди меня.

Вошел Хасан, и она сказала ему:

– Подожди здесь, а я пока подготовлю мою дочь к встрече, как и обещала.

Она подмигнула ему и поднялась к Хатун. Та боязливо прошептала:

– Мне нужно скорее встретиться с шейхом Абу аль-Хамалатом, пока кто-нибудь не пришел и не узнал меня.

– Ты увидишь его через минуту, – ответила Далила. – Но сначала я должна тебе кое-что объяснить. Мой сын – помощник шейха, но, увы, дурачок, не отличает зимы от лета, горячего от холодного, и ходит полуголым круглый год. Он стягивает серьги с каждой женщины, которая приходит к шейху, разрывает им мочки, и разрезает одежду ножницами. Так что быстрее сними одежду и украшения, я сохраню их для тебя.

Хатун отдала ей украшения и одежду и осталась в одной сорочке и шальварах.

– Я повешу их поверх занавесок шейха, чтобы благословение твое еще умножилось, – сказала Далила, поспешила спрятать одежду Хатун, а затем вернулась к Хасану, который ждал ее, ерзая, как на иголках.

– Что же ты так долго? Где твоя дочь? – воскликнул он. Далила заплакала.

– Да проклянет Аллах Сатану, который вложил зависть и ревность в сердца наших соседей, – прохныкала она. – Когда я с гордостью сообщила им, что ты жених моей дочери, они сказали ей: «Что, твоей матери надоело тебя кормить и одевать, раз она решила выдать тебя за этого прокаженного?» Дочь моя очень испугалась, но я убедила ее, что они все врут. Но она поставила условие: если уж ты увидишь ее в одной сорочке и шальварах, она согласится выйти за тебя, только если ты тоже будешь полураздет.

Хасан рассвирепел.

– Ну, я ей покажу, какой я прокаженный, – прорычал он, сорвал с головы меховую шапку и снял всю одежду, также оставшись в одних шальварах и сорочке, из-под которой виднелись его грудь и плечи, белые, как серебро.

Далила забрала его одежду и тысячу динаров, уверяя, что все сохранит, а пока приведет дочь. И, связав все вещи Хасана и Хатун в узелок, выбежала из дома, а купца с Хатун заперла внутри.

Пробравшись сквозь толпу на рынок благовоний, Далила купила флакон амбры и оставила его вместе со своим узлом у одного из купцов, обещав вернуться за ними потом. Затем она поспешила обратно, к красильщику, и сказала ему, что пойдет за своей утварью, оставшейся в старом доме. Она дала ему динар и попросила покормить ее детей, оставшихся в доме голодными, и пообедать вместе с ними.

Затем Далила быстро вернулась в лавку благовоний, забрала свой узел у лавочника и вернулась к мальчику, оставшемуся в лавке красильщика. «Твой хозяин ушел купить моим детям жареной баранины с лепешками; ступай, помоги ему, можешь и сам перекусить. Я подожду здесь и пригляжу за лавкой… Да смотри, пусть выберет моим детям лучшие кусочки!» – крикнула Далила мальчику вслед, смеясь при мысли о том, как Хатун и Хасан полуголые ждут друг друга в разных комнатах.

Но на самом деле Хатун и Хасан уже встретились. Хатун надоело ждать Далилу – она спустилась вниз и увидела Хасана в одном белье. Подумав, что это сумасшедший сын Далилы, она пустилась наутек, но он схватил ее.

– Посмотри! Ну как, все еще считаешь меня прокаженным? – воскликнул Хасан, подняв рубашку.

Хатун завизжала от страха.

– Почему ты кричишь? Может быть, ты безумна и твоя мать обманом убедила меня жениться на тебе?

– Во-первых, эта женщина не моя мать. Моя мать в Басре, и я замужем. Но ты – разве ты не слабоумный сын этой женщины? – спросила Хатун.

– Я? Слабоумный сын этой мошенницы? Да она выманила у меня тысячу динаров и раздела до нитки! – закричал Гасан.

– А меня убедила, что проведет к шейху Абу аль-Хамалату, который исцелит меня от бесплодия. Она уговорила меня раздеться и украла всю мою одежду и украшения, – сказала Хатун.

– Но ты ведь стояла напротив моей лавки и переглядывалась с ней! Ты должна вернуть мне деньги и одежду.

– Ну, тогда я тоже потребую у тебя мою одежду, а главное, мои украшения, которые стоят в сто, нет, в тысячу раз дороже, чем твои вещи, – ответила Хатун.

Так они оба и переругивались, а совсем рядом, в лавке красильщика, Далила осматривалась по сторонам.

«Надо бы мне нанять осла, – подумала она про себя, – здесь столько всего, что сама я не унесу».

Мимо проходил ослятник, и она спросила у него, знает ли он ее сына, красильщика.

– Да, – ответил он.

– Мой бедный сын остался без гроша, – сказала ему Далила. – Он разорился и попал в темницу, а мне теперь надо нанять твоего осла, чтобы отвезти его товар заимодавцам. Не поможешь ли мне, пока я отлучусь? Надо вынести отсюда все склянки и чаны, чтобы, когда придут взыскивать его долг, ничего не осталось.

И Далила протянула ослятнику два динара.

Тот горячо поблагодарил ее.

– Красильщик всегда был добр ко мне. Каков сын, такова и мать. Уж будь уверена, ничего не останется.

И Далила ушла, так нагрузив бедного осла, что у того ноги подгибались.

Когда красильщик вернулся, отослав мальчика отнести обед жильцам, он увидел, что по земле текут ручьи краски, а ослятник разбивает последний чан.

– Перестань! Прекрати! Ты что, с ума сошел? – заорал красильщик, хватаясь за сердце.

– Хвала Аллаху! Стало быть, тебя отпустили из тюрьмы. Твоя мать мне обо всем рассказала.

– Моя мать? Да моя мать умерла двадцать лет назад! – крикнул носильщик.

Расспросив хозяина осла о том, что произошло, красильщик разрыдался.

– Ох, мои краски, моя лавка, мои чаны, мой товар, мои покупатели!

– Мой осел! Отбери моего осла у своей матери! – рыдал ослятник.

– Я же тебе сказал, моей матери уже двадцать лет как нет в живых! – рявкнул красильщик, схватив ослятника за шиворот.

– Если она тебе не мать, почему тогда за твоей лавкой смотрела?

– Потому что она жилица у меня в доме, утром она оставила здесь своих детей, – закричал красильщик.

– Так давай пойдем к тебе в дом и найдем ее. Она должна вернуть мне осла! Он мой единственный друг и кормилец.

Они бросились в дом красильщика, но он оказался заперт. Им удалось ворваться в дом через кухню, но там они нашли только Хатун и Хасана, которые устали спорить и стояли в одном исподнем, глядя друг на друга.

– Чем это вы здесь занимаетесь, выродки-кровосмесители? – заорал красильщик. – И где ваша потаскуха-мать?

– И куда она отвела моего осла? – добавил ослятник.

Хасан рассказал красильщику о том, как злокозненная старуха обвела их вокруг пальца. В это время Хатун, как могла, защищала свое целомудрие, но, стоило ей прикрыть руками одни свои прелести, как на виду оказывались другие.

– Пропала моя лавка! – заплакал красильщик, когда Хасан закончил рассказ. – Все пропало: чаны, склянки, товар и заказчики!

– Ох, ослик мой, ослик! Если бы только кто-нибудь вернул мне моего ослика! – рыдал ослятник.

Наконец красильщик овладел собой.

– Пойдем, разыщем эту мошенницу и отведем ее к вали или самому калифу.

Но Хатун и Хасан не сдвинулись с места.

– Чего же вы ждете? – прикрикнул на них красильщик.

– Вы что, хотите, чтобы жена эмира Шар аль-Тарика, Грозы больших дорог, вышла на улицу голой? – спросила Хатун.

– Не бесчестье ли это – войти в дом в одежде, а выйти раздетым? – добавил Хасан.

Тогда красильщик нашел для них одежду, и Хатун убежала обратно домой, а Хасан с двумя другими обманутыми пошел к вали. Услышав их рассказ, вали разгневался и отправил всех троих разыскать старую мошенницу и привести к нему. Он обещал вытянуть из нее признание в содеянном, хоть бы даже и под пыткой.

Итак, красильщик, ослятник и Хасан отправились на поиски Далилы. Они обыскали каждый переулок и каждый рынок, но ее нигде не было. Потом они разделились, чтобы обыскать разные кварталы, и наконец ослятник ее узнал, хотя та и переоделась в черное с ног до головы.

– Ты одно мне скажи: ты от рождения такая обманщица? И где мой осел?

Далила расплакалась.

– Прости меня, сынок! Прошу тебя, скрывай то, что скрыл Аллах. Для всего, что я сделала, есть причина, но позволь мне сначала привести твоего осла. Ты человек бедный, и без осла тебе на жизнь не заработать, а я оставила его у цирюльника.

Они шагали по закоулкам рынка, пока не дошли до лавки цирюльника.

– Подожди здесь, а я пока скажу ему ласково, чтобы отдал тебе осла, – сказала Далила.

Она подошла к цирюльнику, плача, стала целовать руки, и все лила слезы, пока он не спросил, что случилось. Тут она слезы вытерла и показала на хозяина осла.

– Посмотри на моего единственного сына, – сказала она. – Кто бы мог подумать, что он сойдет с ума? Неделю назад он заболел лихорадкой, а сегодня утром проснулся и стал спрашивать о своем осле, хотя никакого осла у него отродясь не было. Что бы я ни сказала, он повторяет: «Где мой осел? Где мой осел?» Я водила его к врачам, и все сказали, что его можно исцелить, только если вырвать ему два зуба и прижечь виски. А тебя они посоветовали мне как самого умелого зубодера. – И, протянув цирюльнику динар, Далила попросила: – Прошу тебя, позови моего сына и скажи ему, что осел у тебя.

Цирюльник разжалобился и сказал:

– Ладно, оставь его со мной, бедная мать. Клянусь, что вылечу его, а если мне это не удастся, я обойду весь Багдад, нацепив на голову ослиные уши.

Далила поблагодарила его и ушла.

– Эй, сынок, иди сюда, забирай своего осла, – позвал цирюльник.

Ослятник радостно подбежал к лавке и спросил:

– Где он?

– Идем со мной, бедняга, и выведем твоего ослика, – сказал цирюльник и провел ослятника в заднюю комнату лавки, где уже ждали двое его подмастерьев. Они сбили его с ног, связали по рукам и ногам, вырвали у него два зуба и прижгли ему виски.

– Что ты делаешь, сумасшедший? – завизжал ослятник.

– Пусть твоя мать утешится, а то ты, безумный ослолюбец, разбиваешь ей сердце, не переставая спрашивать: «Где мой осел?»

– Она мне не мать, она мошенница! – закричал хозяин осла.

Но цирюльник и его подмастерья только засмеялись.

– Да пошлет Аллах этой злодейке чуму и злосчастье, и да накажет вас за то, что вы со мной сделали, – крикнул ослятник, ударил цирюльника кулаком и убежал.

Но цирюльник с подмастерьями пустились за ним и осыпали его ударами, пока прохожие не пришли к нему на помощь, а молодой купец Хасан и красильщик не подоспели на выручку.

Ослятник сел, вытер кровь с лица и стал рассказывать, что случилось, но тут цирюльник вдруг закричал:

– Спасите, помогите! Держите эту чертовку! Она обокрала мою лавку! Смотрите, ничего не оставила!

И он набросился на ослятника:

– Скорей, разыщи свою мать, пока она не продала все мои гребни, бритвы и ножницы! Она даже мой халат утащила!

– Сколько раз тебе объяснять, не мать она мне! – завопил ослятник. – Эта мошенница украла моего осла!

– А у меня она украла тысячу динаров и одежду! – крикнул Хасан.

– Ах, если бы меня она ограбила, как вас! Она разгромила всю мою лавку и навсегда лишила куска хлеба, – голосил красильщик.

Цирюльник закрыл свою лавку, и все четверо бросились к вали и стали умолять его отправить с ними десять вооруженных стражников, чтобы схватить наконец Далилу. Они вернулись к тому месту, где ее заметил владелец осла, но ни одна женщина не прошла мимо них. Однако они твердо решили найти Далилу, и разыскивали ее до полуночи, пока мимо них не прошаркал слепец и, миновав их, не припустил наутек.

– Ты меня не проведешь! – крикнул ослятник и бросился за слепцом. Следом устремились все остальные и поймали наконец Далилу.

Они повели ее к вали, но тот сидел на пиру, и стражники не впустили их к нему, а велели ждать у двери. Ослятник тревожился больше всех: он пытался объяснить стражам, что Далила – пройдоха, которая и змею выманит из норы, и с нее глаз спускать нельзя. Но стражники его и слушать не захотели: куда убежит такая старуха?

Далила притворилась спящей и громко захрапела, украдкой наблюдая за Хасаном, цирюльником, ослятником и красильщиком, пока они один за другим не заснули. Тогда она встала и подошла к стражнику.

– Сынок, я мошенница и знаю, что вали скоро посадит меня в тюрьму, – простонала она, держась за живот. – Но я умру, если не справлю нужды, а как мне это сделать, если эти мужчины пристали ко мне крепче, чем ноготь пристал к пальцу?

И впрямь: все четверо встрепенулись при звуке ее голоса, боясь, как бы их пленница не сбежала.

– Вот видишь? – вздохнула Далила. – Если бы я могла, то помочилась бы ртом, да только это, увы, невозможно.

Стражники пошептались между собой. Наконец вперед выступил самый крепкий и мускулистый.

– Я отведу тебя в гарем, где ты сможешь облегчиться, пока я буду ждать тебя под дверью. Поняла?

Далила кивнула.

– Аллах да хранит твою мать, – сказала она.

Оказавшись в гареме, Далила сразу заметила, что многие невольницы спят, но некоторые все еще пьют вино и разговаривают. Она высмотрела ту, которая больше всех опьянела, и протянула ей пять динаров.

– Дочка, – сказала она. – Мой муж, который сейчас приболел, прислал для вали четырех невольников-мамелюков. Он боится, что невольники убегут, и велел мне отвести их прямо к вали. Я попросила стражников передать их вали, но они отказались, потому что вали принимает гостей. Как ты думаешь, не возьмет ли их супруга вали? А то мне надо поскорее вернуться к мужу.

Невольница привела Далилу к жене вали, которая отдыхала в соседних покоях. Далила поклонилась ей, поведала ту же историю и попросила посмотреть на невольников, а затем уплатить ей тысячу динаров. Жена вали выглянула в окно, увидела ждущих там четырех мужчин и отдала Далиле деньги. Далила поблагодарила ее, затем попросила невольницу, которая помогла ей, вывести ее через заднюю дверь – на случай, если невольники будут ей досаждать.

Затем, когда вали вошел в спальню, его жена спросила, как ему нравятся четыре невольника-мамелюка, которых прислал торговец, но вали ответил, что ничего о них не слышал. Жена сказала ему, что уплатила тысячу динаров жене торговца, и невольники ждут под стражей у двери.

Вали спустился к двери. В темноте он не узнал Хасана, ослятника, цирюльника и красильщика.

– Мамелюки! – обратился он к ним. – Теперь вы принадлежите мне, заходите.

– Но мы не рабы, вали, – ответили те.

Вали прервал их:

– Жена сказала мне, что она купила вас четверых сегодня вечером за тысячу динаров.

– Но, почтеннейший вали, мы те, кого обманула старуха, и ты направил с нами десять стражников, чтобы помочь нам ее найти, и мы привели ее к тебе.

– Так где же она? – закричал вали.

Четверо обманутых переглянулись со стражниками. Наконец один из стражей подал голос:

– Наш товарищ отвел ее в гарем, потому что ей надо было облегчиться.

И тут появился эмир Шар аль-Тарик, Гроза больших дорог.

– Мою жену обманула старуха, украла все ее украшения и одежду и оставила ее полуголой. Это вы виноваты, что такая мошенница до сих пор разгуливает на свободе. Так что верните имущество моей жены, и немедленно!

Услышав это, все четверо, собравшись с духом, объяснили эмиру, что их провела та же старуха.

Но вали накинулся на них:

– Ну спасибо вам, всем четверым, что помогли обманщице пробраться ко мне в дом и вытянуть из моей жены тысячу динаров. Эта старуха и стражу мою провела! Смотрите – один из стражников до сих пор ждет под дверью гарема.

Тут эмир Шар аль-Тарик зашелся в смехе так, что усы у него встопорщились. За ним засмеялся цирюльник, а затем красильщик, Хасан, ослятник и стражники. Вслед за ними расхохотался сам вали, его жена, а за ней и ее служанки и невольницы, собравшиеся у окон.

После этого вали, конечно, пообещал поймать Далилу, даже если его людям придется обыскать все дома в городе. И на следующий же день вали выполнил свое обещание, потому что Далилу без всякого труда нашли в ее собственном доме.

Ее привели к вали и, когда он указал ей на то, сколько народа она обманула, Далила поправила его:

– Вали, ты забыл посчитать своего стражника, которого я заставила ждать у дверей гарема. Всего получается восемь человек, а не семь.

Она сказала ему, что вернет украденное добро, включая и осла, на одном условии: чтобы они отвели ее к самому калифу. И эмир Шар аль-Тарик вместе с вали согласились отвести ее к калифу, и она позабавила его рассказом о своих плутнях.

Когда она закончила, калиф спросил:

– Но почему ты сыграла над ними все эти шутки?

– Чтобы доказать тебе, о повелитель правоверных, что я хитрее тех двоих, которых ты милосердно назначил надзирать за округами за стенами города. Поэтому ты должен оставить меня при дворе и назначить мне жалованье моего покойного мужа, который заботился о почтовых голубях твоего величества.

Калиф, которого старуха весьма позабавила, спросил у нее, как ее зовут.

– Далила.

– Отныне – Хитрая Далила, – промолвил калиф и распорядился, чтобы ей платили жалованье покойного мужа.

И говорят, что, когда калиф остался наедине с Джафаром, он сказал своему визирю:

– Может быть, Далила и лгала, обманывала и воровала, но я не могу не оценить ее храбрость, находчивость и ум.

И он снова засмеялся, так как вспомнил, что Далиле удалось обхитрить даже супругу вали и эмира Шар аль-Тарика.

Жена ифрита

И тут, ко всеобщему удивлению, калиф встал.

– Вашему калифу тоже есть что рассказать о хитрости женщин, – обратился он к собравшимся. – Как вы знаете, царь Шахрияр стал свидетелем того, как царица предается блуду со своими невольниками. С чем сравнить его ужас и обиду, когда он увидел, как его раб набрасывается на нее и тешится с ней, обзывая шлюхой, а она раздвигает перед ним бедра?

Он бежал из своего царства вместе с братом, царем Шахземаном, и они отправились бродить по миру во имя Аллаха, поклявшись, что не вернутся домой, пока не найдут кого-нибудь еще несчастнее, чем они.

День и ночь шли они через пустыни и пашни, засыпали в тоске и просыпались в печали, ни на миг не забывая о своем горе. И остановились, лишь когда добрались до зеленой лужайки на морском берегу: при виде бескрайнего моря они еще сильнее ощутили собственное одиночество. Они сидели рядом и разговаривали о пережитом, когда вдруг услышали громкий крик, который донесся из морских глубин.

Вода расступилась, появился черный смерч и поднимался все выше и выше, пока не коснулся облаков в небе.

Два царя поспешили к лужайке, дрожа от страха. Подбежав к высокому дереву с густой листвой, они взобрались на него и спрятались в ветвях. Когда черный смерч оказался совсем близко, они увидели, что это ифрит, несущий на голове большой хрустальный ларец. Ифрит остановился перед деревом, на котором сидели братья, поставил ларец, отпер его ключом, и оттуда вышла женщина с прекрасным, обольстительным телом и лицом, подобным полной луне. Ифрит уложил ее под деревом и сказал: «Позволь мне поспать у тебя на коленях, о моя прекрасная невеста». Он склонил голову к ней на колени, вытянул ноги до самого моря и вскоре оглушительно захрапел. Напрасно красавица пыталась заткнуть уши – ничего не помогало. Она возвела глаза к небу и тут увидела двух царей, прячущихся в ветвях. Она сняла голову ифрита со своих колен и осторожно переложила на сложенную шаль. На цыпочках отошла от дерева и сделала царям знак, чтобы спускались.

Братья испугались, что ифрит проснется и увидит, что они с ней разговаривают, поэтому Шахрияр, великий царь, ответил женщине самым тихим шепотом:

– Ради создателя неба и земли, умоляю тебя, позволь нам остаться на дереве, ибо, даже видя этого демона издали, мы трепещем.

– Нет, спускайтесь! – настаивала женщина.

– Но ведь все знают: этот ифрит – враг людей, – взмолился Шахрияр. – Если он проснется и увидит нас, то непременно убьет.

– Я сама разбужу его, если вы не спуститесь, – пригрозила женщина.

И двое братьев осторожно спустились с дерева, стараясь не разбудить ифрита, и встали перед ней. Женщина сразу растянулась на земле, раздвинула ноги и сказала: «Я сгораю от желания, подойдите и возьмите меня!»

– Увы, мы не можем, – отвечал Шахрияр, – ибо страх лишил нас мужской силы. Сейчас мы ничего не чувствуем, кроме страха перед демоном.

Но женщина сказала:

– Я сейчас как пустыня в полуденный зной. Если вы немедля не утолите мою жажду, я исполнюсь ярости и разбужу ифрита. И попрошу убить вас. Стоит ему мизинцем до вас дотронуться – и вы мертвецы, стоит ему на вас дунуть – и вы улетите в открытое море.

Объятый страхом и ужасом, Шахрияр совокупился с красавицей первым, а за ним, не отрывая глаз от ифрита, последовал его младший брат. Каждый раз, достигая вершины наслаждения, женщина смотрела на спящего демона, как будто делала это нарочно и в отместку. Закончив, она встала и сказала двум царям:

– Отдайте мне ваши перстни, – и достала кошель из складок платья: – Видите, сколько здесь перстней? Девяносто восемь. Знаете, откуда они у меня?

– Нет, не знаем, – отвечали братья.

– От девяноста восьми мужчин, с которыми я переспала. Отдайте и вы мне свои перстни, чтобы я добавила их к моим девяноста восьми и знала, что переспала с сотней мужчин под самыми рогами у этого грязного демона, а он храпел как ни в чем не бывало, полагая, что я принадлежу ему одному!

Он заточил меня на дне ревущего моря и уверен, что владеет мной безраздельно и может держать вдали от людей. Глупец не знает, что если женщина чего-нибудь захочет, то ее никто не удержит и ничто не остановит. Будь она даже в заключении на дне ревущего моря под стражей ревнивого ифрита.

Когда Шахрияр и Шахземан услышали слова женщины, то вскричали:

– Нет власти и силы, кроме как у Аллаха всемилостивого! Сколь велика женская хитрость!

Братья отдали ей перстни, и она убрала их в кошель, встряхнула его со звоном и сказала:

– Эта сотня колец – память о ста мужчинах, которые меня познали.

И она вернулась на свое место под деревом, осторожно приподняла голову ифрита, переложила обратно к себе на колени и сделала братьям знак уйти.

– А теперь убирайтесь, или я разбужу его.

И братья убежали со всех ног.

Когда они были уже достаточно далеко от женщины и ифрита, Шахрияр повернулся к брату и сказал:

– Вот ифрит, и, клянусь Аллахом, с ним случилось худшее, чем с нами! Он думает, что женщина сидит у него взаперти в стеклянном ларце и никому не достанется, кроме него, – а она переспала с сотней мужчин. Как нам повезло, что мы убедились в этом! Теперь мы можем вернуться домой, в наши царства, только не будем отныне доверять женщинам! Ты увидишь, как я это устрою.

Женщина и ее пять любовников

Тут поднялась другая старшая сестра.

– Позволишь ли и мне рассказать историю, о повелитель правоверных?

– Рассказывай, – согласился калиф.

– Спасибо Аллаху Всемогущему и тебе, о раб Райхан, за то, что я жива и снова могу разговаривать, – произнесла она и начала свое повествование.

– Жила-была одна женщина, и случилось так, что ее возлюбленного несправедливо осудили за ссору с другим мужчиной и посадили в тюрьму. Женщина решила его вызволить. Она надела свои лучшие наряды и отправилась в дом правителя вилайета. Когда вали подошел к двери, она вручила ему письмо, в котором говорилось, что ее брат (ведь она не могла сказать вали, что хлопочет за возлюбленного) ни в чем не повинен, что его оклеветали и бросили в темницу незаконно. Вали внимательно прочел письмо и поднял взгляд на женщину.

– Умоляю тебя, отпусти его, ведь у меня нет никого, кроме него, на всем белом свете! – воскликнула женщина.

Но вали думал лишь о том, с чем сравнить цвет ее губ – с красным вином, сердоликом или розами.

– Войди сейчас ко мне в дом, и я прикажу отпустить твоего брата завтра же, – сказал он, не в силах совладать со своими чувствами.

– Я одна, и нет у меня защитника, кроме Аллаха Всемогущего, – взмолилась она. – Мне не следует и не подобает входить в дом мужчины.

– Так не надейся, что я отпущу твоего брата, пока с тобой не натешусь.

– Я вполне понимаю, чего ты от меня хочешь, – сказала женщина. – Приходи ко мне домой завтра и оставайся со мной весь день.

Она сказала ему, где живет, и они назначили время. Затем она ушла и постучалась в дом судьи.

Когда кади открыл ей, женщина посмотрела на него умоляюще и сказала:

– Прошу тебя, господин, помоги мне.

Кади влюбился в ее красоту в тот же момент.

– Скажи, кто тебя обидел?

– Моего брата посадили в тюрьму по несправедливому обвинению правителя вилайета. Я уверена, о господин, что ты сможешь употребить свое влияние и убедить вали отпустить его.

Кади, пораженный ее утонченностью и красноречием, широко улыбнулся.

– Я вижу, тебе и впрямь до крайности нужна помощь, так же как мне – чтобы ты возлегла со мной в моей опочивальне. После этого я сделаю все, чего ты пожелаешь.

– Но ты ведь судья! – воскликнула женщина. – Если сам ты так поступаешь, то как можешь наказывать других за то, что они пользуются чужой беспомощностью?

– Тогда ищи другой способ вызволить брата из тюрьмы, – отвечал кади.

Женщина тотчас заговорила приветливо и ласково:

– Не придешь ли ты сам, господин, ко мне домой, дабы не вызывать подозрений? Ведь у тебя дома полно рабов и наложниц. Конечно, я несведуща в таких делах, но у нужды свои законы.

Он спросил, где она живет, и обещал зайти на следующий день. Она ушла, кляня его в душе, и решила пойти к визирю. Она объяснила ему, зачем пришла, и посетовала, что ее брат нуждается в помощи, и уронила несколько слез в надежде, что визирь сжалится над ней и поведет себя благородно, а не как двое других чиновников. Но, к ее досаде, визирь сразу же попытался обнять и поцеловать ее.

Она его оттолкнула, и он сказал:

– Если ты удовлетворишь мое желание, обещаю, что твоего брата выпустят на волю.

И женщина ответила, ласково и игриво:

– Тогда приходи ко мне завтра, потому что сегодня я весь день ходила по делам и очень устала. Кроме того, мне надо сначала принять ванну и зажечь благовония…

Визирь спросил, где она живет, и попытался сорвать поцелуй, пока она не ушла. Женщина поспешила к самому царю и стала умолять его освободить брата.

– Я ищу помощи лишь у Аллаха и у тебя, о великий царь, – сказала она.

Женщина пришлась царю по вкусу, и он велел ей пойти в третью комнату слева и ждать его там, и добавил:

– Будь уверена, вали освободит твоего брата, как только мы с тобой закончим наше дело.

– Разумеется, о великий царь, что бы ты ни пожелал сделать со мной, я с радостью повинуюсь, но не снизойдешь ли ты до меня и не удостоишь ли меня своим посещением завтра?

– С великой охотой, – ответил царь, и женщина рассказала, где живет, и они назначили время свидания.

И она поспешила к столяру, с трудом веря, что говорила с самим царем.

Она приветствовала столяра и сказала:

– Сделай мне большой комод с четырьмя отделениями одно над другим. Каждое отделение должно запираться на ключ. Во сколько мне это обойдется?

– По динару за отделение – всего четыре динара, но, если позволишь мне с тобой переспать, достойная и целомудренная госпожа, то я с тебя ничего не возьму, – отвечал мастер.

– Неужто? Тогда сделай комод с пятью отделениями, – сказала женщина.

Она хотела уйти, но столяр остановил ее:

– Почему бы тебе не подождать здесь? Тогда ты сможешь забрать его, а я приду к тебе завтра, когда освобожусь после работы.

Женщина села подождать, а когда комод был готов, отвезла его домой. Там она поставила комод в своем покое и погладила его со словами «Добро пожаловать, дружок!»

Затем она поспешила на рынок и купила четыре мужских халата – желтый, красный, синий и фиолетовый, – душистые свечи, еду и вино, фрукты и сладости.

На следующий день она проснулась пораньше, прибралась, расстелила ковры и разложила подушки на тахте, вымылась и надушилась с головы до ног, оделась в прекрасный наряд, зажгла свечи, поставила на стол еду и вино и стала ждать.

Судья пришел точно в назначенное время. Она поцеловала землю у его ног и растянулась на тахте со словами: «Я в твоем распоряжении, о мой кади».

Он бросился к ней и стал целовать ее и ласкать. Когда же он захотел ею овладеть, женщина сказала:

– Почему бы тебе не снять одежду и тюрбан и не надеть этот желтый халат, который я сама сшила для мужчины, достойного этого наряда? Посмотри, на халате есть даже капюшон. Переоденься и иди ко мне, я твоя!

Кади поспешил переодеться, пока женщина притворно прикрыла глаза. Пока он надевал халат, она встала и спрятала его одежду. Как только она улеглась рядом с ним, раздался стук в дверь.

Женщина встрепенулась и воскликнула:

– Ах! Это, наверное, мой муж!

– Что мне делать, куда спрятаться? – в тревоге спросил кади.

– Не беспокойся, мой кади, я спрячу тебя в этом комоде, – сказала она, посадила его в нижнее отделение и заперла на ключ.

И пошла отворять двери – теперь пришел правитель вилайета.

Она улыбнулась ему, поклонилась и сказала:

– Располагайся как у себя дома, господин. Я твоя служанка. Как я рада, что ты останешься сегодня со мной. Но сначала разденься и надень этот красивый халат, который мне привезли из самого Китая, а я пока зажгу еще свечи.

Она отвернулась и зажгла свечи, пока он переодевался, а затем снова повернулась к нему со словами:

– Ах, как тебе к лицу красный цвет! А теперь устраивайся на этом удобном ложе и жди меня.

Она спрятала его одежду, а затем легла рядом с ним и начала его ласкать и целовать. Но, распалив его, затем отстранилась.

– Я буду твоей весь день, о мой господин, но сначала прошу тебя, напиши приказ освободить моего брата из тюрьмы, чтобы я успокоилась.

Вали написал приказ, запечатал его своей печатью и поспешно отдал ей. Она поблагодарила его и начала ласкать, но тут снова раздался стук в дверь.

– Кто бы это мог быть? – спросил вали.

Женщина испуганно ахнула:

– Кто же еще, как не мой муж?

– Что мне делать? – ужаснулся вали.

Женщина подвела его к комоду.

– Полезай сюда и сиди тихо, пока я его не выпровожу.

Она посадила вали во второе отделение и заперла его, а затем открыла дверь визирю.

И его она тоже приветствовала ласковой улыбкой:

– Твой приход – честь для моего дома.

Она села на тахту, а он подошел и сел рядом с ней, и она ласково сказала:

– Почему бы тебе не переодеться в этот удобный халат? – и протянула ему синий халат с капюшоном.

Визирь сделал, как она сказала.

– А теперь постарайся забыть о своей службе и своих обязанностях, о мой визирь, и люби меня, – сказала женщина и улеглась рядом с ним в соблазнительной позе.

Визирь стал ласкать ее, а она его, но, когда он попытался овладеть ею, она прошептала:

– К чему спешка? Нам торопиться некуда.

Как только она это сказала, послышался стук в дверь.

– Кто стучит? – спросил визирь.

– Наверное, мой муж, – ответила женщина, как и в прошлый раз. – Не бойся. Прячься быстрее и жди, пока я его не отошлю. И тогда мы вернемся на наше ложе!

Она заперла его в третьем отделении комода и побежала открывать царю. Поклонившись, она поцеловала землю у его ног, отвела царя за руку к той же тахте и усадила поудобнее.

– Знай, о великий царь, что луны и звезд, солнца и всего мира не хватило бы, чтобы достойно отплатить тебе за то, что ты ступил на порог моего скромного дома. Позволь мне сказать тебе еще кое-что.

Царь, до безумия восхищенный красотой женщины, отвечал:

– Говори что хочешь.

– Твое царское облачение и тюрбан, наверное, тяготят тебя. Почему бы тебе не надеть что-нибудь полегче и поудобнее? И тогда нас уже ничто не будет разделять.

Охваченный страстью, царь сорвал с себя тюрбан и драгоценный наряд, стоящий тысячи динаров, и накинул дешевый фиолетовый халат, а женщина стала ласкать его тело. Но, когда царь хотел овладеть ею, она его остановила.

– Обещаю, – сказала она, – если ты будешь терпелив, тебя тем более обрадует неожиданная радость, что я тебе приготовила.

Она начала расстегивать мелкие пуговицы на платье, одну за другой, и тут раздался стук в дверь.

– Кто стучит? – спросил царь.

– Мой муж, – сказала женщина.

– Скажи ему, чтобы он убирался, а не то я его сам вышвырну, – приказал царь.

– Но, великий царь, ты повелитель, а мы твои подданные, не унижайся до того, чтобы браниться с моим мужем! Позволь мне самой все уладить. А ты пока не подождешь ли здесь, в комоде? Это и минуты не займет.

Она с улыбкой отвела его за руку к комоду и заперла в четвертом отделении. На этот раз пришел не кто иной, как столяр, и упрямо барабанил в дверь, пока она не открыла.

– Я недовольна комодом, который ты мне смастерил! – сердито бросила она ему.

– А что с ним такое? – спросил мастер, испугавшись, что рассерженная заказчица откажет ему в ласке.

– Отделения слишком узкие.

– Узкие? – воскликнул он. – Я готов поклясться, что сделал их достаточно широкими.

– Ну так полезай внутрь и убедись, – ответила она.

Как только столяр влез в пятое отделение, женщина заперла его, покинула дом, забрав с собой все самое ценное, и побежала в тюрьму. Едва она показала стражникам приказ вали, как ее возлюбленного тут же освободили, и они сразу уехали из города в дальние страны.

А пятеро ее незадачливых любовников сидели тихо, боясь, что их обнаружат, распознают и опозорят. Прошло три дня, и плотник первым не сдержался и обмочился, облив сверху царя, царь за ним облил визиря, визирь – вали, а вали – кади.

– Почему меня залило ослиной мочой? – завизжал кади.

Вали сразу узнал его голос.

– Ты лучше спроси, кади, почему мы попали в такую передрягу, ведь то, что нас обмочили, еще не самое худшее!

Визирь узнал рассерженные голоса кади и вали. Он тоже подал голос и закричал:

– Да отплатит вам обоим Аллах за ваши дела!

– И тебе, визирь, – откликнулся кади.

– Эта подлая и злокозненная женщина обхитрила и заперла в своей темнице всех, кто правит страной, кроме царя, – прорычал визирь в великой ярости.

Царь, который доселе молчал, откликнулся:

– Тише, тише, почтенные! Ваш царь первый попал в ловушку этой проклятой блудницы!

Услышав это, все трое смущенно закашлялись.

– По крайней мере, о великий царь, никто из простолюдинов не знает об этом.

Но тут раздался пятый голос.

– Страшусь признаться, но я – тот самый столяр, что сделал для нее этот комод за четыре динара. Я пришел за платой, а негодница обманом заманила меня в него и заперла.

– Так освободи же нас! – попросил царь.

– Не могу, о великий царь. Я поставил на этот комод самые прочные и надежные замки.

Все пятеро попытались сбить замки, но лишь напрасно лупили и барабанили по прочным деревянным доскам.

На следующий день соседи женщины, не видя ее три дня подряд, заподозрили неладное. Они взломали дверь и услышали доносящиеся из комода стоны и стук.

Ничего не понимая, они заспорили, что делать, зажимая носы от дурного запаха.

Наконец кади подал голос:

– Слушайте меня все, я кади. Позовите столяра, чтобы он открыл двери!

– Но кто тебя запер, о милосердный судья?

– Это ты, Зейн эль-Дин? – спросил кади.

– Да, это я, о кади, – удивленно ответил тот.

– Тогда прекрати задавать вопросы! Беги сию минуту за плотником – мы умираем от голода и жажды!

– Я приведу Хасана, царя столяров, – сказал Зейн эль-Дин.

– Но я и есть столяр Хасан, и меня здесь заперли, – донесся голос из комода. – Приведи моего брата Али.

– Но кто умудрился запереть его? – спросил Зейн эль-Дин.

– А ну перестань болтать! Приказываю тебе, найди нам столяра немедленно! – крикнул царь.

Все узнали голос царя и переглянулись с великим удивлением. Так они и стояли молча, зажимая носы от вони, пока не пришел брат столяра Али.

Сначала он открыл отделение кади. И когда тот вышел в своем желтом халате с капюшоном, все расхохотались и хохотали все громче и громче с выходом каждого нового узника. Да и сами узники смеялись и поддразнивали друг друга, особенно когда царь не смог найти свое облачение и тюрбан, и ему пришлось выйти на улицу из дома женщины в дешевом фиолетовом халате, в который она его нарядила.

Будур и Камар аль-Заман

Абу Нувас снова выступил вперед и сказал:

– Мы, мужчины и женщины, всегда виним друг друга. Но можем ли мы жить друг без друга? Я-то легко могу обойтись без противоположного пола, но большей части людей это не под силу. Расскажу вам, что происходит, когда нас намеренно разлучают.

Жил некогда царь Шахраман, и родился у него сын, долгожданный, вымоленный у Аллаха. Царь назвал ребенка Камар аль-Заман, что значит «луна века», потому что, когда его жена рожала, он смотрел на полную луну и молил Всевышнего дать ему сына – наследника престола.

Когда Камар аль-Заман повзрослел и достиг расцвета юности, царь пожелал, чтобы тот женился и подарил ему внуков, но Камар аль-Заман о женитьбе и думать не хотел.

– Говорю тебе, отец, что я никогда не женюсь и не полюблю девушку. Рассказы о хитрости и двуличии женщин отвратили меня от них на всю жизнь. Не будем забывать слова поэта: «Если хочешь любви Бога, не желай любви Евы, ибо она немедля поразит тебя отравленной стрелой», – сказал Камар аль-Заман отцу.

Царь опечалился, но в мудрости своей не стал перечить сыну и обращался с ним с любовью и уважением. Миновал год, и отец снова спросил царевича, надеясь, что тот повзрослел:

– Сын мой, сделаешь ли ты то, о чем я тебя прошу?

Камар аль-Заман с великим почтением опустился перед царем на колени:

– Я рожден, чтобы слушаться тебя, отец.

Почувствовав надежду, царь сказал:

– Я хочу, чтобы ты женился, пока я еще жив, чтобы я мог уйти на покой и оставить тебя на престоле.

Камар аль-Заман отвечал:

– Прости меня, отец, но эта просьба – единственная, которую я выполнить не могу. Я по-прежнему полон решимости не вступать в брак, а почему, я тебе уже объяснил.

Царь огорчился и опечалился, но он очень любил своего сына и решил подождать еще год и спросить снова. На третий год царь попросил сына вступить в брак при всех придворных и визире, в надежде, что Камар аль-Заман постыдится ослушаться отца прилюдно.

Он призвал сына и сказал:

– Этот мой наказ ты обязан выполнить. Я хочу, чтобы еще до моей смерти ты женился на девушке царского рода.

Камар аль-Заман склонил голову, но тотчас вскинул ее и заговорил с мятежным безрассудством юности.

– Вижу, ты становишься забывчив, старик, – воскликнул он. – Разве ты дважды не просил меня жениться, и я дважды не отказывал? Теперь я отказываюсь в третий раз, даже если мне суждено будет умереть за свое решение, и таково мое последнее слово.

Оскорбленный царь прикрикнул на сына:

– Как ты смеешь так со мной разговаривать, презренный выродок?

И приказал своим воинам:

– Возьмите его и заприте в башне! Пусть посидит там, пока не научится учтивости.

И Камар аль-Замана схватили и отвели в древнюю башню. Его поместили в комнату, посреди которой находился полуразрушенный колодец. Когда стражник запер его там, юноша в ярости воскликнул:

– Да будут прокляты до самого Судного дня и брак, и весь вероломный женский род. Женщины ничем не лучше стервятников, и я не сомневаюсь, что если женюсь, то жена собьет меня с пути, ведущего к благополучию и совершенствованию добродетелей.

Позднее, когда стражник зажег свечи и предложил ему поесть, царевич смог проглотить лишь два глотка. Затем он читал суры из Корана, пока не заснул, не ведая, что готовит ему судьба.

А надо сказать, что в другом колодце, неподалеку от башни, жила джинния по имени Маймуна, дочь знаменитого царя джиннов Димирьята. Каждую ночь она выходила из колодца, чтобы полетать по небу и посмотреть, как ангелы молятся и поклоняются Аллаху. В ту ночь она, как обычно, покинула свой колодец и увидела, в первый раз за свою двухсотлетнюю жизнь, что в заброшенной башне горит свет. Охваченная любопытством, она взлетела на крышу и пробралась внутрь через дырку в стене. Стражник храпел у двери, и она влетела в замочную скважину и увидела, что в постели кто-то спит при свече над головой и фонаре у ног.

– Хвала Аллаху, величайшему из творцов, – сказала она, когда подошла ближе и увидела при мерцающей свече утонченную красоту этого юноши, чьи губы были словно пунцовый виноград, готовый превратиться в вино.

«Кто он такой? – задумалась она. – Он заперт под стражей, словно узник, но что это за узник, который лежит на пуховой перине?» Она вошла во сны стражника, расспросила его о спящем юноше и узнала всю историю Камар аль-Замана. И рассердилась на царя за то, что он притесняет такого божественного красавца, и, охваченная жалостью, опустилась на колени, поцеловала юношу в лоб и решила приходить к нему каждую ночь и к тому же облетать дозором вокруг башни, чтобы ни один злой джинн не посмел принести узнику вреда.

И в тот же самый миг джинния услышала шум крыльев и в гневе бросилась на звук, потому что эта часть неба принадлежала ей, и никто другой не мог летать там без ее разрешения. Она сделала круг в небе и увидела джинна по имени Дахнаш, сына Шамхураша крылатого. Она налетела на него, как орлица, и вонзила когти ему в живот. Он сразу запросил пощады, поняв, что попал в руки к самой Маймуне.

– Почему ты вторгся в мои владения? – грозно спросила она.

– Любовь ослепила меня, о высокочтимая госпожа. Я только что вернулся из Китая, где каждый вечер посещал принцессу, и еще не оправился от созерцания ее несравненной красоты.

– Из Китая? – недоверчиво переспросила Маймуна. – А что ты делаешь здесь? Поклянись перстнем Сулеймана, что говоришь правду, а не то, если я узнаю, что ты врешь, я с тебя заживо кожу сдеру и кости переломаю.

– Клянусь царем Сулейманом и твоим отцом, царем Димирьятом, что каждый вечер летаю в Китай, чтобы хоть одним глазком взглянуть на царевну Будур, дочь царя Гайюра Ревнивого. Она несравненная красавица: волосы черные, как ночь, носик тоненький, как острие меча, щеки розовые, как анемоны, язычок сладкий, как вино, да к тому же говорит на шести наречиях. Ее руки как две реки, а грудь как страусиные яйца. Талия у нее тонкая, как шея газели, а ягодицы – как песчаные дюны, они отягощают ее, когда она встает, и не дают удобно улечься, когда отходит ко сну. Ее бедра как колонны из перламутра, а ее ступни…

– И ты собираешься убедить меня в том, что эта красавица в тебя влюблена? – перебила его Маймуна.

– Влюблена в меня? Она отказала всем женихам, каких нашел ей отец, – и князьям, и царевичам. Всех отвергла, твердя отцу, что замужество ей противно. Но с каждым отказом растет ее слава и известность, и все больше поклонников стремятся завоевать ее сердце. Последним прибыл сын властелина, прозванного Царем царей, и он не пожелал смириться с отказом. Но как ни пытался царь Гайюр уговорить дочь, перечисляя достоинства жениха, царевна Будур отвечала: «Я желаю быть сама себе госпожой, ибо сейчас я стою высоко и обладаю властью над людьми. А стоит мне выйти замуж, как мной станет править мой муж». Отец не раз пытался образумить ее, но она пригрозила, что бросится на меч и пронзит себе сердце. Тогда отец опечалился и встревожился, но не знал, что ответить сыну Царя царей, и потому посадил дочь под замок.

Дахнаш закончил рассказ и повторил, что ворвался во владения джиннии лишь по вине охвативших его чувств.

– И ты считаешь это уважительной причиной вторгаться в мои владения? – нахмурилась Маймуна.

– Если бы ты увидела царевну, госпожа, то, без сомнения, простила бы меня.

– Уж будь уверен, не простила бы, потому что, если судить по твоим словам, эта царевна немногим краше золоченого ночного горшка, тогда как я ожидала описания божественной красавицы. Однако здесь есть странное совпадение, ибо, когда я поймала тебя, я защищала царевича, о котором рассказывают точно то же, что и о твоей царевне. Этого юношу отец запер в башне за то, что он отказался жениться. А он прекрасен, как вон та звезда на небе.

– Неужели у тебя не хватает воображения описать его поподробнее? – ухмыльнулся Дахнаш.

Маймуна вздохнула.

– Кожа у моего царевича нежная, как у ребенка, брови изогнуты, как две сабли, а глаза темнее, чем у газели. Его губы сладки, как мед, а тело гибко, как ветка дерева баньян. Если бы ты его увидел, то истек бы слюной, как щенок.

– При всем почтении к тебе, Маймуна, я никогда не смог бы сравнить мою царевну с твоим царевичем, потому что с ней никто не сравнится.

– Ах ты, презренный лгун и проходимец! – вскричала Маймуна. – Да во всей вселенной не сыщется такого, как мой царевич, и ты безумен, раз пытаешься сравнить твою царевну с моим царевичем.

Дахнаш почувствовал, что всерьез разозлил Маймуну.

– Давай слетаем вместе к моей царевне, а потом я прилечу к твоему царевичу.

– Что ж, о презренный джинн! Если мой царевич красивее, чем твоя царевна, я победила, а если твоя красивее моего, то победа твоя. Но будь готов потерпеть поражение! – с этими словами Маймуна нанесла Дахнашу такой удар, что он вскрикнул от боли. – А ну, веди меня сейчас же к своей царевне, чтобы мы могли сравнить их, или я опалю тебя своим огнем и низвергну в пустыню.

Дахнаш задрожал.

– Я сию же минуту отправлюсь в путь.

– А я от тебя не отстану, – сказала Маймуна, – потому что не верю тебе ни на единый миг.

Они летели и летели, пока не достигли дворца на вершине горы. Они вошли в покои царевны Будур, но Маймуна смогла разглядеть только округлое лицо царевны и ее золотистый ночной наряд, поблескивающий в темноте. Дахнаш, охваченный страстью, взял ее на руки, едва не падая от дрожи:

– Как я желал бы, чтобы ты вечно спала у меня между веками, о моя красавица!

– Я понимаю, почему ты хочешь, чтобы царевна заснула у тебя между веками! Если бы она тебя увидела, то от страха вырвалась бы у тебя из рук даже в воздухе!

Джинния оттолкнула его и подняла царевну за талию. И они улетели прочь, а волосы царевны Будур развевались за ними в небе, как хвост кометы.

Они долетели до покоя Камар аль-Замана в башне и положили царевну Будур рядом с ним – и тут джинния и джин ахнули от изумления, потому что молодые люди оказались удивительно похожи друг на друга.

– Разве не говорил я тебе, что моя царевна красивее? – спросил Дахнаш.

Но Маймуна опустилась на колени и поцеловала Камар аль-Замана в переносицу и сказала Дахнашу:

– Я склонна простить тебя, потому что ты, похоже, близорук, и сердце твое усохло. Я так и сделаю, если красота твоей царевны вдохновит тебя описать ее лучше, чем я описываю моего царевича: родинка у него на щеке – словно пятнышко драгоценного мускуса.

– Тогда послушай: один ее взгляд накормит меня на всю жизнь, – отвечал Дахнаш, целуя руку царевны Будур.

– Накормит? Ты сравниваешь ее с едой, о жадный, прожорливый джинн? Впрочем, не будем больше тратить время на слова. Нам нужно решить, кто из них прекраснее.

– Моя царевна прекраснее, и я не передумаю, – сказал Дахнаш.

– Нет, мой царевич! – отвечала Маймуна.

– Моя – само очарование, и я не отступлю от правды, даже если ты дух из меня вышибешь. Из уважения к тебе я обязан говорить лишь правду и ничего более.

– Мы должны разбудить их по очереди. Того из них, кто воспылает любовью к другому, и следует считать менее прекрасным, – предложила Маймуна.

– Тогда я сейчас превращусь в блоху, укушу царевича и разбужу его, а царевну погружу в глубокий сон, – сказал Дахнаш, обернулся блохой и впился в шею принца.

Камар аль-Заман пробудился и почесал место укуса. Увидев спящую рядом с ним Будур, он онемел от удивления, не удержался и снял с нее одеяло. Он приподнял ее сорочку, стянул с нее шальвары и ахнул.

– Что за красавица! – выдохнул он и потянулся к девушке, чтобы разбудить ее поцелуем.

Тут Дахнаш прошептал Маймуне:

– Хотя я рад, что он воспылал страстью к моей царевне, твой юноша бессовестный негодяй. Если позволишь, я не дам ему поцеловать ее.

Но Маймуна шикнула на джинна, разозлившись, что проигрывает в споре. И тут Камар аль-Заман передумал и отвернулся от Будур. Маймуна преисполнилась гордости, когда Камар аль-Заман поправил на Будур одежду и ласково потряс ее за плечо:

– Просыпайся, прелесть моя. Нечего шутить надо мной. Я знаю, это царь, мой отец, заставил тебя влезть ко мне в кровать и притвориться спящей, чтобы я полюбил тебя и преклонялся перед тобой, женился на тебе и завел детей. Я противился женитьбе три года, так не будем же медлить – вставай, о нежная, драгоценная красавица. Давай поженимся с восходом солнца, если я смогу дождаться. – И он снова склонился поцеловать ее, но тут же выпрямился, говоря себе: – Потерпи, Камар аль-Заман. Да простит меня Аллах за то, что я замышлял сделать.

Он погладил длинные черные волосы девушки.

– Должно быть, мой отец попросил тебя притвориться спящей, чтобы ты могла ему доложить о том, что я с тобой делал? Готов поспорить, что он меня испытывает! Может быть, он сам где-нибудь скрывается и следит за каждым моим движением, желая насладиться своей победой после того, как я оскорбил его перед придворными и советниками. Ну что же, теперь я в тебя по уши влюблен.

Он дотронулся до ее лица, а когда она и тут не открыла глаз, сказал:

– Я люблю тебя за силу воли не меньше, чем за твою красоту.

Он поднес ее руку к своему лицу, увидел у нее на пальце кольцо и тут же снял его и внимательно осмотрел.

– Перстень с печатью? Кто же ты, моя царевна? Я возьму его на память о тебе, как залог нашей любви.

Он надел кольцо на мизинец, закрыл глаза и прошептал:

– Лучше мне заснуть сейчас, чтобы не поддаться соблазну и желанию.

Маймуна радостно захлопала в ладоши.

– Вот видишь, у моего принца чувство чести не уступает красоте!

– Да, вижу, – отвечал Дахнаш.

– Теперь настала моя очередь превратиться в блоху и разбудить царевну.

Маймуна залетела Будур под рубашку и укусила ее за бедро и в пупок. Девушка открыла глаза и села в постели. Увидев спящего рядом с ней юношу, она ахнула.

– Кто ты, прекраснейшее из божьих творений? Кто принес тебя ко мне? Даже глаза гурий не сравнятся с твоими по благородству разреза. Я сама себе не верю, но сердце мое забилось от любви к тебе, как ни избегала я мужчин и брака! Если бы сын Царя царей, что ищет моей руки, был тобой, я бы согласилась сразу же!

Камар аль-Заман не просыпался. Будур ласково попыталась его растолкать:

– Открой глаза, мой повелитель и свет очей моих, – возможно, тебе понравится то, что ты увидишь.

Но Маймуна наслала на него глубокий сон, и Будур старалась понапрасну.

– Проснись, и понюхай нарцисс, и играй со мной до зари, до полудня и до вечера. Проснись, мой князь, вкуси моего зрелого плода, который я готова отдать тебе с первого же взгляда, – умоляла она.

Но Камар аль-Заман не двигался.

– Поверить не могу, что ты спишь, – сказала Будур. – Неужели твоя красота и прелесть исполнили тебя гордости и тщеславия? Или ты выполняешь желания моего отца и разыгрываешь неприступность, чтобы я прислушалась к его словам и повиновалась ему? Разве ты не счастлив, что я не поддалась уговорам других и дождалась тебя? И вот я здесь, перед тобой, так обними же меня!

Но он не пошевельнулся, и Будур обняла его, заметила свое кольцо, радостно ахнула и поцеловала каждый его палец.

– О счастливая ночь! – сказала она. – Ты пришел ко мне, когда я крепко спала. Беспокоясь, что я тебя отвергну, ты решил не будить меня, но молча попросил моей руки. Не сомневайся, я возьму тебя в мужья. – Она поцеловала его в губы, сняла с юноши его кольцо и надела себе на палец.

Затем она подняла одеяло, погладила его по груди и сказала:

– Теперь грудь твоя – мой дом, а волосы на ней – деревья, что дарят мне тень. – Затем рука ее скользнула на его талию, к бедрам, а когда дотянулась до сами знаете чего…

Тут Абу Нувас прервал свой рассказ и понизил голос, словно открывая страшную тайну.

– Как некоторые из вас уже знают, женское сладострастие сильнее мужского. Бедняжки! Когда их охватывает влечение, они стараются удовлетворить его любым способом, с кем угодно или чем угодно. – Абу Нувас усмехнулся. – Но вернемся к нашей страстной Будур.

Дотронувшись рукой до сами знаете чего, Будур задрожала. Она застыдилась, убрала руку, а потом и сама заснула, сжимая юношу в объятьях.

Маймуна вскрикнула от радости.

– О, как сладостна победа! Ты видел, как твоя царевна поступила с моим царевичем? Теперь-то ты признаешь, что он прекраснее ее и привлекательнее?

– Ладно, признаю, – пробурчал Дахнаш.

Но Маймуна переспросила:

– Мне не слышно! Что ты там шепчешь?

– Ладно, хорошо, ты победила! – ответил Дахнаш.

– Тогда поспеши и отнеси побежденную царевну к ней на родину, потому что я от радости не могу лететь, я в состоянии лишь танцевать!

И Дахнаш отнес спящую царевну обратно в Китай, а Маймуна весь остаток ночи самозабвенно плясала, распевая:

– Да, я выиграла спор, победила, как всегда!

Когда Камар аль-Заман утром проснулся, повернулся сначала на правый бок, потом на левый и не увидел девушки, он вскочил с постели и забарабанил в дверь как сумасшедший.

Когда к нему заглянул стражник, он спросил:

– Кто приходил сюда и забрал девушку?

– Девушку? О какой девушке ты толкуешь, о господин? Уверяю тебя, в твои покои вчера даже муха не влетала.

– Еще раз тебя спрашиваю, – в ярости вскричал Камар аль-Заман. – Куда девалась девушка, которая спала рядом со мной на постели?

– Я не отходил от твоей двери, господин. Когда мне случается задремать, я прислоняюсь к твоей двери на случай, если ты проснешься и тебе что-нибудь понадобится.

– Признайся, что ты потихоньку привел ее сюда и вывел снова по приказу моего отца! – закричал Камар аль-Заман в великом волнении.

Стражник повторил, что никто не входил в запертый покой, и Камар аль-Заман, совсем потеряв голову, набросился на него с кулаками. Испугавшись, что потерял девушку навсегда, он подтащил стражника к колодцу, привязал к веревке и опускал в воду снова и снова, требуя признаться. Тот завопил от страха, зовя на помощь. Видя, что с царевичем не сладить, он крикнул наконец: – Пощади, господин, я тебе во всем признаюсь!

Царевич вытащил его, промокшего, неспособного говорить от озноба. Стражник попросил позволения переодеться, обещая, что после этого вернется и расскажет Камар аль-Заману всю правду.

– Если бы я не пригрозил тебе смертью, ты бы так и не признался, – прорычал царевич и с проклятиями выставил стражника.

Бедняга поспешил во дворец, сам не веря, что ему удалось спастись. Явившись пред лицо царя, он сказал:

– О великий царь, твой сын Камар аль-Заман лишился разума.

Стражник и сам казался безумным – рыдающий, мокрый с головы до ног, весь в синяках.

– Ты только посмотри, о великий царь, как он меня разукрасил, – продолжал он. – Сегодня утром он, как только проснулся, пристал ко мне с вопросами о какой-то девушке, которую якобы нашел ночью в своей постели и которая исчезла наутро, а потом набросился на меня и чуть не убил. Он стал допытываться, кто ее увел, и, сколько я ни уверял его, что никто не входил в его запертые покои и не выходил из них, все было напрасно.

Выслушав рассказ стражника, царь поспешил к сыну в сопровождении своего визиря и стражника. Он вошел в башню, и Камар аль-Заман поднялся от чтения Корана, смиренно склонил голову и почтительно сложил руки за спиной.

– Я согрешил перед тобой, отец мой, – плача, сказал он. – И вот теперь молю о прощении.

Царь обнял сына и расцеловал его в обе щеки. Взяв его за руки, он сел рядом с ним на тахту и спросил:

– Сын мой, какой сегодня день?

– Сегодня четверг, завтра пятница, а послезавтра суббота. – Камар аль-Заман продолжил и перечислил семь дней недели и двенадцать месяцев года.

Царь плюнул на стражника и закричал:

– Как ты смеешь, собака, обвинять моего сына в безумии? Здесь нет сумасшедших, кроме тебя!

Камар аль-Заман рассмеялся.

– Отец, не будем больше об этом говорить. Да, ты был прав, когда просил меня жениться и подарить тебе внука. Я был непочтителен и упрям, когда отказался, и теперь я готов жениться на той девушке, которая делила со мной ложе до зари. Я уверен, что это ты подослал ее ко мне, чтобы я возжелал ее и передумал.

Царь покачал головой:

– Клянусь Аллахом Всемогущим, я знать не знаю, что это за девица, которой ты одержим. Послушай, сын мой. Может быть, одиночество и изгнание помутило твой разум, вызвав видения, или ты объелся за ужином и принял за правду то, что привиделось в тяжелом сне? О, как меня мучит вина за то, что я сделал! Давай же, сын мой, вернемся во дворец и не станем оглядываться на эти дурные, злосчастные дни.

Камар аль-Заман подавил гнев и постарался сохранять спокойствие.

– Позволь мне спросить тебя, отец?

– Сделай милость, сын мой, хоть тысячу вопросов.

– Слышал ли ты когда-нибудь о том, чтобы воину приснилась битва, а проснулся он с окровавленным мечом в руке?

– Клянусь Аллахом, сын мой, такого никогда не бывало, – сразу же ответил царь.

– Тогда я расскажу тебе, что случилось прошлой ночью. Я проснулся и увидел, что рядом со мной спит девушка, подобная розе. Я обнял ее, снял кольцо с ее пальца и надел на свой. Не скрою, что я чуть не поцеловал ее, но сдержался, не из-за добродетели своей и хорошего воспитания, но из стыда, ибо я считал, что ты прячешься неподалеку, следя за тем, что я с ней сделаю. А когда я проснулся сегодня утром, она исчезла. Я стал расспрашивать стражника, и, когда он стал все отрицать, я вышел из себя.

Он снял с мизинца кольцо девушки и показал его отцу. Тот внимательно оглядел его, а затем сказал:

– Я верю каждому твоему слову, сын мой. Твой рассказ странен, и ты должен поверить мне, когда я скажу, что не знаю эту девушку и не представляю, куда она исчезла. От тебя я хочу только терпения. Я от души рад, что ты сохранил здравость ума и рассуждаешь так же разумно, как всегда.

– Умоляю, отец, помоги мне отыскать девушку, с которой я снял кольцо, или меня ждет скорая смерть. Я сокрушен и исполнен великого горя и смятения.

Тут Камар аль-Заман заплакал и зарыдал, а когда отец попросил его вернуться с ним во дворец, то отказался.

– Я должен остаться здесь – вдруг моя любимая вернется.

И царь-отец ушел, заверив сына, что поможет ему разыскать девушку.

И Камар аль-Заман, отказавшись от еды и питья, стал ждать появления возлюбленной. В ночной тишине он выкрикивал в окно:

Вернись, о любовь моя, Непорочная горлица! Глаза мои слепнут, не видя тебя, Губы, не лобзая тебя, сохнут, как листья.

Эти сетования долетели до ушей Маймуны, которая была на дне колодца. До наступления темноты она не могла его покинуть и помочь царевичу. Ночью же она вышла и стала искать Дахнаша, но все напрасно. Наконец она послала за ним сто своих слуг-джиннов, но тщетно. К великой ее печали, до нее снова донесся громкий голос Камар аль-Замана:

Пока последний вздох не испустил я, Вернись ко мне! Шепчу твое я имя, Слабеющий свой голос подкрепил я Его звучаньем, сердцу дорогим.

Маймуна решила, что Дахнаш улетел в Китай к царевне Будур, и пустилась вслед за ним, взлетая все выше и выше, чтобы поскорее достигнуть дальних краев. Найдя царевну, она, к своему ужасу, увидела, что былой ее красоты как не бывало – волосы ее были растрепаны, а на лице и шее вздулись жилы – так громко она кричала, грозя обнаженной саблей рабам, евнухам и царедворцам:

– Где мой возлюбленный? Где тот благородный красавец, который проспал в моих объятиях всю ночь до зари?

– Царевна Будур, мы снова просим тебя, не говори таких непристойностей. В десятый раз повторяю, что в твоей комнате не было мужчины! – сказала ее наставница.

Но царевна заплакала еще горше.

– Где юноша с глазами как у газели, где тот, чье стройное тело согревало мою постель прошлой ночью?

– Прекрати молоть чепуху, а то твой отец услышит, и тогда уж тебе не поздоровится, – пригрозила ей ее управительница. – Умоляю тебя, брось эту опасную игру!

Но Будур все плакала и дрожала от волнения.

– Верните мне юношу, чьи губы сладки как мед, – я все еще чувствую их вкус на своих губах! – воскликнула она.

– Ты сошла с ума, о возлюбленная царевна! Наверное, в тебя вселился демон и заронил в твою душу эти непристойные помыслы.

Будур бросилась на управительницу с саблей, но вдруг увидела кольцо Камар аль-Замана у себя на пальце.

– А это кольцо разве не подтверждает правдивость моих слов?! – крикнула она и пронзила бедную женщину, которая тут же испустила дух. Все закричали от ужаса, опасаясь за свою жизнь. Придворные побежали к царю Гайюру, чтобы сказать ему, что его дочь сошла с ума. Царь поспешил к Будур.

Увидев отца, царевна спросила:

– Дорогой отец, скажи мне, что сделал ты с юношей, которого присылал ко мне? Он проспал в моих объятьях всю ночь, и дыхание его, словно летний ветерок, касалось моей шеи. Ты подослал его, чтобы я передумала насчет замужества! Так вот, отец, я в здравом уме и твердой памяти говорю тебе, что готова выйти за него замуж.

– Немедля прекрати эти нелепые речи, а то люди подумают, что ты сошла с ума! – крикнул ей отец.

Будур удивленно посмотрела на него. Даже отец ей не верит! Она протянула руку и воскликнула:

– Я не безумна! Это те, кто мне не верит, сошли с ума. Посмотри на это кольцо, отец. Чье оно и как оказалось на моем пальце вместо моего кольца? Его хозяин – не кто иной, как тот юноша, которого ты привел ко мне прошлой ночью!

– Может быть, это твое кольцо и ты ошиблась? – сокрушенно проговорил отец. – Я велю позвать лучших врачей и астрологов, чтобы они исцелили тебя.

Будур стала визжать и кричать, и разорвала платье от ворота до подола, и бросилась разыскивать юношу под диванами и за коврами.

– Где вы его спрятали? – повторяла она.

Царь приказал связать дочь, отнять у нее саблю и спутать ей ноги веревками. Будур отбивалась кулаками и ногами, но, обессилев, сдалась. Оставшись одна, она запела:

Сказал ты, я выкрасила ладони хной, – Неправда: бежит по щеке моей слеза за слезой, кровава. Утерла рукой их – ладонь красна, как гранат, Верните того, кто в безумии моем виноват!

И Маймуна заплакала и стала винить себя в ужасной судьбе влюбленных. Она понимала, что поступила так из тщеславия и самонадеянности, желая доказать Дахнашу, что ее царевич прекрасней его царевны. Но этим она только навлекла на красавца и красавицу мучительное горе, и скорбь, и отчаяние, которое свело их обоих с ума.

Зумурруд и Нур ад-Дин

Побитая сестра поднялась с места и обратилась к калифу:

– Когда я, истерзанная, вернулась домой, моя сестра стала ухаживать за мной, помогая мне научиться жить самостоятельно, взять жизнь в собственные руки и не полагаться на мужчин. Она рассказал мне историю о Зумурруд и Нур ад-Дине, которую я, с твоего позволения, хотела бы рассказать тебе, о повелитель правоверных.

– Я жажду услышать ее, почтеннейшая, – сказал калиф.

И избитая сестра начала свой рассказ:

– Жил-был юноша по имени Нур ад-Дин, сын известного купца из Каира. Он никогда не выходил из отцовской лавки без разрешения отца. Как-то вечером купеческие сыновья пригласили его попировать в саду. Нур ад-Дин попросил отца позволить ему пойти на пирушку, и отец дал ему свое благословение и немного денег.

Когда купеческие сыновья вошли в сад через ворота, небесно-голубые, как врата рая, они ахнули от удивления, увидев деревья, увешанные плодами: виноград, персики, яблоки, инжир и миндаль. Один из молодых людей сказал:

Виноградины алые эти сладки, Словно девы невинной тугие соски, А гранаты округлы, крепки и нежны, Точно смуглая грудь распаленной жены[12].

В ответ другой юноша произнес:

А яблоки! Разных размеров и всяческой масти, Как щеки прелестниц, играющих шаловливо, Одни пылают, словно от сдержанной страсти, Другие бледнеют и смотрят покуда стыдливо.

Третий продолжил:

Два миндальных ореха в скорлупке одной – Двух сердец единенье в любови одной![13]

И четвертый подхватил:

Из всех плодов в саду нежней инжир, Всех ароматней и сочней инжир, Ни с кем о вкусах спорить я не в силах, Когда во рту услада дней – инжир![14]

Они сбросили тюрбаны и халаты, а рабы принесли всяческих лакомств, в том числе различную птицу – и ту, что летает, и ту, что ходит по земле, и ту, что плавает, – голубей, куропаток, гусей… Юноши пировали среди ароматов жасмина и роз, хны и мирта, а когда наелись досыта, появился садовник с полной корзиной роз.

– Это награда тому, кто сочинит самые изысканные строки о розе.

Все молодые люди сказали стихи по очереди, кроме Нур ад-Дина, который упорно хранил молчание. Садовник стал уговаривать его прочесть хоть одну-две строки, и Нур ад-Дин сказал:

О чудо, друзья! Серебро она пьет, Но златом червонным предивно цветет!

И садовник отличил эти строки среди прочих. Все захлопали, когда он вручил Нур ад-Дину корзину роз и налил вина. Нур ад-Дин отказался, говоря, что он до сих пор не пил ни капли вина и никогда не станет.

– Почему? – спросил садовник.

– Потому что пить вино – грех! – ответил Нур ад-Дин.

– Но Аллах милосердный прощает грехи, – стал уговаривать его садовник. – Есть лишь два греха, которые он не потерпит: вероотступничество и убийство.

Услышав это, Нур ад-Дин пригубил вино в первый раз и нашел его неприятным на вкус. Он отставил кубок.

– Разве лекарства не горьки? – сказал садовник. – А вино ведь очищает кровь, способствует перевариванию даже самой тяжелой пищи и, что самое главное, склоняет к соитию!

Все рассмеялись, включая Нур ад-Дина, который допил свой первый кубок, а затем осушил и второй, и третий. Он взялся за четвертый, и тут садовник привел прекрасную девушку, черноглазую и с волосами столь длинными, что они тянулись за ней по земле, будто покрывало. В руке у нее был атласный мешочек, из которого она достала тридцать три резные деревяшки. Из них она собрала индийскую лютню и стала играть и петь голосом чистым, как у райской птички:

Знаешь ли ты, что блаженство растает, как сон, Нам оставляя воспоминание одно?

Нур ад-Дин был очарован ее красотой и голосом, но, когда занялась заря, он встал с места, чтобы уйти, беспокоясь, что слишком поздно вернется домой. Девушка увидела это и пропела:

Не спеши уходить, о возлюбленный мой!

Удачу лови: поцелуями встретим восход!

Нур ад-Дин передумал и остался с девушкой чуть не до полудня. Они целовали друг друга снова и снова – в губы, глаза и щеки. Когда через какое-то время он снова собрался идти, девушка спросила, куда это он.

– К моим родителям, – ответил он.

Она засмеялась:

– Мужчина ты или мальчик?

Когда Нур ад-Дин пришел домой, мать сердито сказала:

– Мы о тебе беспокоились. Отец уже жалеет, что разрешил тебе отправиться на эту пирушку.

Она подошла к сыну и учуяла запах вина.

– Неужели ты стал пить вино, не боясь Аллаха Всемогущего?

Но Нур ад-Дин не ответил, ушел к себе и крепко заснул.

Его отец, всю ночь не сомкнувший глаз, услышал, что сын вернулся.

– Почему наш сын не возвращался домой всю ночь? – спросил он.

Мать сказала ему, что ночные ароматы сада одурманили Нур ад-Дина и усыпили.

Но отец вошел в покои сына и, учуяв запах вина, закричал:

– Ах ты, проклятый повеса! Разве забыл ты, что имя твое означает «свет веры»? Сдается мне, что ты растерял все свои мозги, раз напился вина!

Нур ад-Дин еще не протрезвел. Он вскочил и со всей силы ударил отца кулаком в глаз и выбил его из глазницы. Отец пошатнулся от боли и упал без чувств.

Мать Нур ад-Дина, плача, брызгала на мужа розовой водой, пока он не пришел в себя. И тотчас поклялся, что на следующее утро отрежет сыну правую руку. Жена умоляла его сжалиться, но он хотел наказать сына самым ужасным образом. Наконец жена уговорила его поспать, а сама поспешила к Нур ад-Дину. Когда он протрезвел, она дала ему тысячу динаров и велела спешно покинуть дом. Нур ад-Дин спросил ее, в чем дело, и, когда она ему все рассказала, не поверил, что мог совершить такое. Мать умоляла его поспешить:

– Беги, пока твой отец не проснулся и не отсек тебе правую руку, как обещал. Но постарайся тайно послать мне весточку.

Они, плача, обнялись.

Нур ад-Дин пришел на берег реки и увидел стоящий на якоре корабль, на который поднимались люди. Он спросил матросов, куда они плывут, и, узнав, что в Александрию, присоединился к ним. Покуда корабль покидал Каир, Нур ад-Дин заливался слезами.

В Александрии с ее высокими стенами и запирающимися воротами, прекрасными парками и дворцами он почувствовал себя в безопасности. Он нашел себе комнату над лавкой аптекаря и на следующее утро отправился на рынок и купил товара для торговли вразнос. Расхаживая по улицам, он заметил девушку, которая приехала верхом на муле.

Лицо ее было скрыто чадрой, но он заметил ее чарующие глаза. Покуда она шла, изгибы и округлости ее стройного тела притягивали к себе взгляды всех мужчин на базаре. Ее спутника, казалось, это вполне устраивало. Он принес стул и усадил на него девушку – только тут Нур ад-Дин понял, что она невольница, которую собирались выставить на торги.

Работорговец сдернул с головы девушки чадру, и все ахнули от восторга.

– О вы, богатые и знатные, купцы и царедворцы! Цена этой девушки, словно созданной для любви, прекрасной, как луна, звезды и сверкающий бриллиант, пятьсот динаров – кто даст больше?

И торги закипели. Больше всего – девятьсот пятьдесят динаров – предложил древний старик.

– Я должен спросить ее согласия, – сказал ему работорговец, – потому что по пути сюда я заболел, и эта девушка ухаживала за мной как за родным отцом, и я обещал ей не продавать ее никому без ее согласия.

Но девушка брезгливо наморщила носик.

– Что? Продавать такую красавицу, как я, древнему старику, который едва на ногах стоит? А зебб у него наверняка будто из сырого теста сделан!

Все засмеялись, только старик рассердился и закричал на торговца.

– Воздержись от оскорблений, красавица! – сказал тот девушке.

Еще один старик накинул цену до тысячи динаров, но девушка сказала работорговцу:

– Да что с тобой такое, что ты все пытаешься сбыть меня то одному старику, то другому? Этот человек что-то скрывает – я чувствую его двуличие.

– Ты забыла о том, как надо себя вести! – воскликнул работорговец. – К тому же как ты можешь называть этого человека двуличным, если ты с ним даже словом не перекинулась?

– Что стена гнилая, видно и сквозь свежую краску. Этот человек красит волосы и бороду, а это я называю самым презренным обманом, ибо ложь, рожденная в сердце, переходит на волосы.

– Но ведь на самом деле волосы мои побелели от лет – разве это не признак достоинства и зрелости? – спросил старик.

– Белые волосы? Ты что же, прикажешь мне набивать рот ватой еще при жизни? – ответила невольница.

Старик очень разгневался.

– Эта невольница, которую ты привел на рынок, только и делает, что бранит и позорит почтенных людей. Убирайся с ней вместе, а не то я скажу вали, чтобы он запретил тебе продавать невольников, – сказал он работорговцу.

– Видишь, что ты наделала! Ты меня разорила! – обратился торговец к девушке. – Уйдем теперь скорее, пока на нас не набросились с кулаками.

Но тут какой-то малорослый юноша остановил их и попросил разрешения купить девушку за любую цену, которую она назначит.

– Я не старик, как видите. Я ей ровесник, – сказал он.

– Я бы стала твоей рабыней, – засмеялась девушка, – если бы держала курятник – ты помогал бы мне собирать яйца. Даже если ты уронишь яйцо, оно не разобьется, потому что руки твои касаются пола.

Тут работорговец рассердился не на шутку. Он схватил невольницу за руку.

– Ну, хватит! Мы лишились возможности заработать деньги, и я верну тебя в Персию, к твоему хозяину, от которого ты сбежала.

Невольница, которую звали Зумурруд, очень испугалась и стала умолять торговца, чтобы разрешил ей попробовать еще раз. Она лихорадочно осмотрелась вокруг и заметила высокого и красивого Нур ад-Дина с румяным лицом и зубами словно жемчуг.

Она вырвалась и предложила хозяину:

– Почему бы тебе не спросить, какую цену даст за меня вон тот юноша?

– Если бы он хотел купить рабыню, то уже предложил бы свою цену, хотя бы небольшую.

Зумурруд сняла с пальца кольцо с сапфиром и протянула его работорговцу.

– Если этот юноша меня купит, ты получишь это кольцо за свои хлопоты.

Торговец больше не возражал, и невольница обратилась к Нур ад-Дину:

– Разве я не прекрасна? Ответь мне, ради Аллаха!

– Ты сама красота, и никто тебя не превзойдет – ты гурия, каких Всевышний обещал правоверным в раю.

– Так почему же ты не назвал свою цену? Я бы удовольствовалась и одним динаром.

– Будь я на родине, я заплатил бы за тебя больше всех, ибо я богат.

– Не подойдешь ли, господин, и не осмотришь ли меня поближе – вдруг во мне есть какой-нибудь скрытый изъян?

Нур ад-Дин рассмеялся и шагнул к ней, и тут она быстро сунула ему в руку тысячу динаров.

– Ну же, господин, называй свою цену, – сказала она, заметив смущение Нур ад-Дина.

– Даю тысячу динаров за эту прекрасную рабыню, если она не найдет во мне изъяна.

– Отвечай, красавица, но помни – на этот раз никакой брани, – предупредил работорговец.

– Только луна и газель сравнятся по красоте с моим покупателем, – был ответ Зумурруд.

В мгновение ока торговец привел кади и свидетелей, и Зумурруд стала рабыней Нур ад-Дина. Они не могли дождаться наступления ночи, чтобы остаться наедине, и, как только стемнело, поспешили в комнату Нур ад-Дина.

Зумурруд весьма удивилась, видя, что комната не обставлена, и он рассказал ей свою историю, а затем спросил ее, как она стала невольницей.

– Прошлое для меня – всего лишь мыльный пузырь, – ответила она и не пожелала к этому ничего добавить. – А теперь поди купи риса и баранины.

Нур ад-Дин побежал за снедью, а когда вернулся, девушка приготовила вкуснейший ужин. Утолив голод, Зумурруд легла рядом с Нур ад-Дином, они поцеловались, а затем подарили друг другу свою девственность и заснули, обнявшись и прижавшись друг к другу, как пчела и медоносный цветок.

На следующее утро Нур ад-Дин сказал Зумурруд, что в кармане у него ни дирхама, и ему придется заняться торговлей вразнос, чтобы прокормиться. Невольница достала из-за пазухи припрятанные деньги и сказала:

– Купи на двадцать дирхамов шелковых ниток пяти цветов.

Нур ад-Дин сделал, как она велела. После завтрака она села рядом с ним, а он закрыл глаза и нежно провел рукой по ее щеке со словами:

– Не шелк ли у меня под пальцами? О нет – то, чего они касаются, еще нежнее.

Нур ад-Дин ушел на рынок торговать, а невольница принялась плести из шелка кушак, и не встала с места, пока его не закончила. На следующее утро она велела юноше отнести кушак на персидский рынок и продать его с торгов.

– Проси за него не меньше двадцати динаров, – предупредила она.

Нур ад-Дин посмотрел на нее недоверчиво, не в силах поверить, что из ниток, купленных за двадцать дирхамов, можно сотворить то, что продастся за двадцать динаров.

– Ты и не представляешь, как ценится такой кушак, – сказала ему Зумурруд.

И она оказалась права – он выручил за кушак двадцать динаров.

Нур ад-Дин вернулся довольный и попросил Зумурруд научить его плести кушаки.

– Это куда выгоднее, чем торговать вразнос, – сказал он.

И целый год рукодельница Зумурруд плела кушаки, а Нур ад-Дин продавал их, и они выручили неплохие деньги и купили себе домик.

Как-то утром Зумурруд попросила Нур ад-Дина купить ей больше ниток, чем обычно, потому что она решила соткать ему накидку на плечи, и на следующий день Нур ад-Дин уже щеголял на рынке в накидке, ловя завистливые взгляды других торговцев и гордясь, что ее соткала ему возлюбленная. Но несколько дней спустя, подойдя утром к Зумурруд, чтобы, как обычно, попрощаться, он заметил, что она плачет.

– Что случилось? – спросил он возлюбленную.

Но Зумурруд заплакала еще пуще.

– Я тоскую, потому что нам предстоит разлука.

Нур ад-Дин не мог понять, почему Зумурруд оплакивает дни их счастья, будто тем суждено скоро закончиться.

– Как мы можем расстаться, когда ты стала мне дороже меня самого?

– Разве ты не знаешь, что и в самом синем небе собираются тучи, а море выносит на берег утопленников, хотя и таит в своих глубинах жемчужины? Я убедилась, что большая часть людей со временем проявляет жестокость и испорченность своего сердца.

Нур ад-Дин стал умолять ее объясниться.

– Мне пришлось бежать из Персии, потому что, как ты и сам заметил в тот день, когда купил меня, я не могу не бранить людей, которые этого заслуживают. Один из них так разъярился, что поклялся найти меня, даже если я спрячусь в скорлупе ореха, овладеть мной насильно и стать моим хозяином. Я заметила его вчера, когда выходила из бани. Слушай меня внимательно, о мой хозяин и возлюбленный: ты должен остерегаться его, ибо он не человек, а дьявол. Он хромает на левую ногу, а борода у него густая, как у барана. Он приехал сюда за мной!

– Я убью его, как только увижу, – сказал Нур ад-Дин, исполнившись страха и тревоги.

– Нет, не убивай его, но не заговаривай с ним и не торгуй, как бы он ни просил. Даже не здоровайся с ним.

На следующий же день на базаре к Нур ад-Дину, нежившемуся на солнцепеке, неожиданно подошел тот самый перс, от которого Зумурруд его предостерегла.

– Откуда у тебя эта накидка? – спросил он.

– Мать соткала, – неприветливо ответил Нур ад-Дин.

Перс предложил купить ее, но Нур ад-Дин отказался, даже когда перс поднял цену до шестисот динаров:

– Я не продам ее ни тебе, ни кому другому, ибо моя мать соткала ее своими руками – вот мое последнее слово!

Но перс все поднимал цену, пока не дошел до тысячи динаров. Наконец вмешался старый купец и стал уговаривать Нур ад-Дина принять предложение, потому что настоящая цена накидки была не более сотни динаров. Он убеждал Нур ад-Дина, пока тот, смущенный, не сдался, не взял деньги и не отдал накидку персу. Он уже собирался вернуться к Зумурруд, когда перс пригласил всех поужинать жареной бараниной, вином и фруктами на постоялом дворе неподалеку. Нур ад-Дин отказался, но другие купцы стали уговаривать его пойти с ними, клянясь развестись со своими женами, если он откажется. Нур ад-Дин снова поддался на уговоры и пошел с ними.

Перс несколько раз подливал Нур ад-Дину вина, а затем попросил его продать ему невольницу, которую он купил в прошлом году за тысячу динаров, и предложил ему заплатить за нее пять тысяч динаров.

– Я не променяю ее на все сокровища мира, – сказал Нур ад-Дин. Но хитрый перс, все время подливая ему вина, набивал цену, пока не дошел до десяти тысяч динаров.

Нур ад-Дин совсем опьянел.

– Ладно, – сказал он. – По рукам! Только деньги покажи.

На следующее утро перс принес ему десять тысяч динаров. Но Нур ад-Дин к тому времени уже протрезвел и пришел в себя.

– Будь ты проклят, персидский плут! – воскликнул он. – Ничего я тебе не продавал! Я и живу-то один с матерью, и нет у меня в доме никаких невольников!

Но перс обвинил Нур ад-Дина в обмане и призвал всех купцов в свидетели. Все они подтвердили, что Нур ад-Дин продал свою невольницу персу. Они обступили его, уговаривая подтвердить согласие на продажу и напоминая, что за десять тысяч динаров он может купить себе невольницу еще красивее или даже жениться на дочери одного из них. Наконец Нур ад-Дин взял деньги. Вызвали кади, и Нур ад-Дин подписал бумаги о том, что Зумурруд переходит к персу.

Нур ад-Дин сидел, обхватив голову руками, думая о несчастной Зумурруд. А та, когда он не вернулся домой в обычное время, заплакала так горько и отчаянно, что соседи пришли спросить у нее, что случилось.

– Мой хозяин не вернулся домой, и теперь я боюсь, что его обманом убедили продать меня.

– Но ты ему дороже солнца на небе – как может он жить без его лучей? – воскликнула соседка, пытаясь ее утешить.

Зумурруд выглянула в окно и увидела, что Нур ад-Дин идет к дому вместе с персом, а за ними – ватага купцов.

– Горе мне, горе, сердце мое разбито! Мне так больно, словно час разлуки уже наступил.

Когда Нур ад-Дин вошел в дом, дрожа всем телом, Зумурруд воскликнула:

– О мой господин, на лице твоем лишь печаль! Ты продал меня! – и ударила себя в грудь от горя.

– Я самый глупый из всех глупцов, но разве Аллах милосердный, что свел нас, не соединит нас снова?

Она обняла его, прижала к себе и поцеловала между глаз.

– Я предупреждала тебя, любимый, разве нет? – и снова поцеловала его между глаз и сказала: – Я не знаю, как смогу жить без сердца, потому что оставляю его тебе. Будь ты проклят! Не подходи ко мне! – бросила она подступившему к ней персу.

– Не я, а твой хозяин тебя предал! Он продал тебя по собственной воле, а я дал за тебя хорошую цену, потому что люблю тебя.

Нур ад-Дин принялся биться головой о стену, а перс с помощью купцов выволок из дому рыдающую и причитающую Зумурруд.

– Забирайте уж и мои кости и похороните их, – воскликнул Нур ад-Дин и бросился за Зумурруд и бежал за ней, пока не увидел, как ее насильно посадили на корабль, отплывающий в Персию. Он решил, что поплывет за ней на следующем же корабле, потому что знал, где живет перс.

Но Нур ад-Дину не суждено было отправиться в Персию, потому что Зумурруд удалось сбежать до отплытия корабля с помощью одного из матросов, которого она подкупила драгоценным рубиновым кольцом. Боясь, что перс сойдет с корабля и станет ее разыскивать, она спряталась в бане и послала с евнухом записку Нур ад-Дину, в которой просила его подойти к бане в полночь и свистнуть, чтобы она спустилась к нему, и они тотчас отправились бы в дальние края.

Нур ад-Дин чуть с ума не сошел от радости. Он решил вместе с Зумурруд уехать из Александрии и вернуться в Каир, помириться с отцом, просить его благословения и жениться на девушке. Не в силах больше ждать, он поспешил к бане и попытался заснуть на скамье, считая минуты, отделяющие его от встречи с возлюбленной.

Но случилось так, что вор, который собирался ограбить дом рядом с баней, рыскал по переулку, когда Зумурруд выглянула из окна, чтобы осмотреть улицу. Она подумала, что это Нур ад-Дин пришел раньше полуночи, и быстро спустилась вниз со своей переметной сумой. И тут грабитель, которого воровское ремесло приучило не мешкать, схватил девушку, перекинул через седло мула и был таков. Нур ад-Дин подпрыгнул, закричал и побежал за ними, но было уже слишком поздно.

Сетуя на злую судьбу и не зная, что делать, Нур ад-Дин вернулся на базар. Он сел, готовый проплакать до самого утра, но тут увидел старого купца, который уговорил его продать Зумурруд.

– Посмотри, что со мной случилось! – обратился юноша к нему. – Сердце мое навсегда разбито. Даже десять тысяч динаров, которые ты уговорил меня взять в обмен на мою прекрасную невольницу, мою возлюбленную, ничего для меня не значат!

Купец почувствовал к нему такую жалость, что принес извинения и предложил ему в жены собственную дочь.

– Разве ты не любишь свою дочь? – отвечал Нур ад-Дин. – А если любишь, почему хочешь, чтобы она всю жизнь страдала замужем за человеком, которого преследуют несчастья?

И он рассказал купцу, как потерял свою невольницу во второй раз.

Услышав это, старый мудрый купец сказал так:

– Аллах милостив к тебе, ведь она ехала на муле. Иди по следам мула, сын мой, и увидишь, куда увезли твою невольницу.

Нур ад-Дин поблагодарил купца и отправился на поиски мула, надеясь найти Зумурруд и воссоединиться с ней навсегда.

Еще не поняв, что мужчина, который ее увез, ужасный грабитель, Зумурруд сказала вору:

– Наконец, любимый мой, мы вместе. Как хорошо, что ты купил нам мула!

– Ах ты, шлюха! – отвечал грабитель. – Не такой я простофиля, чтобы миловаться с женщиной наедине. Скоро я привезу тебя в мою шайку, и завтра утром сорок человек приветят тебя и потешатся с тобой по очереди.

Зумурруд закрыла лицо руками.

– Ах, неужто я бежала из одной ловушки, только чтобы попасть в другую? – заплакала она.

Но вскоре она перестала плакать и стала думать, как ей спастись. Вскоре они добрались до пещеры неподалеку от города, и ужасный грабитель спустился туда, таща за собой Зумурруд. Она вздохнула с облегчением, когда увидела в пещере его мать. Мать была не слишком рада увидеть сына, тем более что он сразу же уехал, наказав ей следить за девушкой, пока он не вернется наутро с прочими грабителями.

Всю ночь Зумурруд пролежала без сна и, когда забрезжила заря, спросила у матери грабителя:

– Не желаешь ли, матушка, чтобы я поискала у тебя в волосах, а то ты всю ночь чесалась?

– Сделай милость, дочь моя. Я целую вечность не мылась, ведь эти паршивые разбойники, а в первую голову атаман их, мой сын, все время таскают меня с собой с места на место.

Старуха вывела Зумурруд из пещеры через тайный ход, и Зумурруд стала искать у нее в волосах и раздавила больше сотни вшей. Старуха разнежилась на солнышке и уснула, а Зумурруд тихонько пробралась обратно в пещеру, переоделась в мужскую одежду, обмотала голову тюрбаном и препоясалась саблей. Затем она забрала с собой золото, что нашла в пещере, и свою переметную суму, вскочила на одного из коней, что щипали травку неподалеку, и была такова.

Десять дней она скакала на лошади, кормилась тем, что добывала в дороге, и пила из ручьев, и вот наконец впереди показался город. Въехав в городские ворота, она увидела огромное скопище чиновников и эмиров. Когда она приблизилась, они поклонились и поцеловали землю перед ее ногами, а когда спрыгнула с коня, один из визирей обратился к ней:

– Да пошлет тебе Аллах победу и процветание, о царь времени! Да принесет нам твое прибытие, о величайший из царей, благодать и богатство!

Зумурруд озадаченно огляделась вокруг.

– О повелитель, Аллах сделал тебя нашим царем! – сказал управляющий двором. – Ты, верно, знаешь, что в нашем городе существует такой обычай. Когда наш царь умирает, мы выжидаем три дня, а затем становимся перед городскими воротами. Первый, кто приедет с той стороны, с которой явился ты, и есть наш новый царь. Да восславится Аллах, пославший нам на этот раз такого молодого красавца. Но будь ты даже стар или уродлив, ты все равно стал бы нашим царем.

Зумурруд ответила, стараясь говорить низким мужским голосом:

– Я человек непростой, я родился в благородной семье, но повздорил с отцом и ушел из дому – это моя счастливая судьба привела меня к вам, да не с пустыми руками, а с мешком золота.

Все собравшиеся благословляли нового владыку.

– Как нам повезло, что мы нашли тебя, о новый наш царь, – сказал один из эмиров.

– И какая несказанная удача, что я нашел вас и стал вашим царем, – ответила Зумурруд.

И она въехала в город и, сопровождаемая огромной процессией придворных, вошла во дворец и воссела на престол. Когда наступила ночь, она отослала всех рабов и евнухов, чтобы они не увидели ее без тюрбана и мужской одежды.

Зумурруд вознесла небесам такую молитву:

– Благодарю тебя, Аллах, за то, что посадил меня на царский престол. А теперь молю тебя сделать так, чтобы я когда-нибудь снова воссоединилась с моим любимым хозяином.

Зумурруд явила себя подданным как поистине милосердный царь. Она открыла дворцовую казну и поделилась золотом с нуждающимися, и все повиновались ей и любили ее за ее справедливость и добродетель. Когда пошли слухи о том, что царь не завел жены и ни разу не посетил наложниц, Зумурруд сказала:

– Царь бережет силы для того, чтобы жениться и завести детей, но лишь тогда, когда он выполнит все свои многочисленные обязанности.

Зумурруд воздвигла в центре города большой помост, на котором стояли столы, уставленные всяческими яствами, и каждый мог прийти и бесплатно откушать там в первый день каждой недели. Она издала приказ о том, что любой, кто не придет отведать бесплатного угощения, будет повешен, а также будет повешен любой, кто возьмет сладкого риса с блюда, стоящего в центре стола. В первый день все горожане, и стар и млад, пришли и отобедали с царского стола, а царь сидел и смотрел весь день, пока все его подданные не насытились и не разошлись, моля Аллаха даровать владыке долгие годы.

Зумурруд вернулась в тот вечер во дворец и молила Аллаха вернуть ей Нур ад-Дина, и плакала от тоски по нему. Каждую неделю она являлась на обеды на главной площади, и ее подданные объясняли это необыкновенной щедростью царя и его желанием накормить всех голодных. Но на самом деле Зумурруд хотела видеть всех чужеземцев, что являлись в город, мечтая, чтобы какое-нибудь чудо привело ее хозяина к накрытым столам.

Ее план удался, но, увы, вместо своего хозяина она увидела того самого грабителя, от которого бежала, взяв его коня и золото. Он поднялся на помост, схватил блюдо сладкого риса с середины стола и потребовал добавить сахара.

Зумурруд велела страже привести нарушителя.

– Как тебя зовут, чем ты занимаешься, и что тебя привело в мой город? Да смотри, отвечай только правду, а если солжешь, отправишься на виселицу.

Грабитель отвечал, что его зовут Ахмед и что он врач.

– Я пришел помочь больным и нуждающимся.

– Принеси мне гадальную доску и медный стержень, – сказала Зумурруд управляющему двором.

Она встряхнула мешочек с песком и рассыпала по доске, а затем нарисовала на нем человека с мешком на спине и сорок точек.

– Разве ты не грабитель из шайки сорока разбойников в окрестностях Александрии? Вижу, вижу, чем ты занимаешься – крадешь у добрых людей товары и деньги, мулов и овец, лишаешь их имущества, запугиваешь и убиваешь. Ну что, мерзавец, скажешь, неправда?

Она не добавила, что он явился сюда, чтобы найти ее и золото, похищенное ею из пещеры.

Грабитель помялся, но, увидев, как сердит на него царь, проговорил:

– Правда, о великий царь.

– Взять его и отрубить ему голову, ибо судьба привела его сюда, чтобы положить конец его бесчинствам.

И все царские подданные – от эмиров и министров до простолюдинов – зашептались:

– Наш царь – ученый и великий гадатель, и да будет прославлен Аллах, наградивший его этим чудесным даром.

И никто не смел дотронуться до блюда с рисом, пока неделю спустя на угощение не заявился некий человек. Он занял лучшее место за столом, и ел вволю, а затем потянулся к сладкому рису. Когда стражник привел его к Зумурруд, она спросила, как его зовут, чем он занимается и почему явился в город.

– Меня зовут Граин, и всю жизнь я только и делаю, что набиваю себе брюхо. Я пришел из-за гор. Из-за того что я вечно голоден и не оставляю еды даже родным детям, жена отправила меня искать такие края, где добрый и щедрый царь кормит свой народ и гостей города.

Зумурруд сделала вид, что изучает рассыпанный по доске песок, и все собравшиеся ожидали, что она пошлет Граина на виселицу, но с удивлением услышали ответ:

– Ты честный человек, ешь, что хочешь, и возьми с собой гостинцев для родных.

Месяц шел за месяцем, и Зумурруд отчаялась когда-либо снова увидеть Нур ад-Дина.

Третьим пришедшим в город чужеземцем был не кто иной, как бородатый перс. Он жадно хватал с блюд куски, а когда потянулся к сладкому рису, то сидящий с ним рядом человек сказал:

– Не трогай, брат, а то тебя повесят.

– Я знаю, ты меня пугаешь, чтобы тебе самому больше досталось, – ответил перс и стал уплетать рис.

Зумурруд приказала стражнику схватить перса и, когда его привели к ней, сказала:

– Отвечай правду и ничего, кроме правды, не то я велю отрубить тебе голову. Как тебя зовут, что ты делаешь и почему приехал в наш город?

– Меня зовут Утман, и я садовник. Мне сказали, что здесь я могу найти дерево дардар, которое исцелит мою мать от смертельной болезни.

– Да ты, я вижу, заботливый сын! Но посмотрим, правду ли ты сказал! – проговорила Зумурруд.

Она встряхнула мешок, рассыпала песок по столу и стала чертить по нему стержнем.

– Ах ты, нечестивый пес, как ты посмел ослушаться царя и солгать ему! Ты известен под прозвищем Перс, и ты ловишь женщин, насилуешь их, причиняешь им ужасные страдания и боль! Гнусная, бессердечная тварь! А если бедняжкам удается спастись из твоих лап, ты пойдешь на любые, самые презренные и ужасные уловки, чтобы вернуть их под свою власть! Отвечай, правда ли это?

– Да, правда. Ты угадал все, о государь, ты поистине пророк. Но я ведь лишь гость в твоем городе! Прости меня и, клянусь, я исправлюсь!

– Не думаю, что ты знаешь, что такое верность клятве, – отвечала Зумурруд и приказала своим воинам: – Отрубите ему голову, чтобы другие преступники убоялись и вернулись на путь истинный.

И перса немедля казнили.

С тех пор народ стал относиться к Зумурруд с еще большим почтением и любовью. Порицали ее лишь за то, что она не вступала в брак. Не раз советники намекали, что царю не пристала холостая жизнь.

Как-то раз к Зумурруд пришел один старый шейх.

– О великий государь, поскольку обычаи нашего города велят царю жениться, а ты обещал придворным, что когда-нибудь вступишь в брак, позволь мне предложить тебе в жены мою дочь. Она красива, целомудренна, как ты, и столь же богобоязненна.

На лбу у Зумурруд выступил пот, ведь она подумала: «Сколько я еще смогу откладывать женитьбу – и как мне жениться, если я сама женщина?»

– Что ж, я готов жениться на твоей дочери, – ответила она, рассуждая так: «Может быть, меня разоблачат, но, если я хочу оставаться на престоле, у меня нет другого выбора».

Весь город гулял на празднестве, устроенном по случаю свадьбы, все дома и деревья были украшены, и каждый из верных подданных царя пришел на дворцовую площадь его поздравить.

– Теперь с нашим царем все в порядке – осталось только молиться, чтобы его царство продлилось вечно, – говорили они друг другу.

Когда свадебная церемония закончилась, невесту привели к царю в покои – двери были закрыты, занавеси опущены, а ложе украшено цветами.

Зумурруд села рядом с невестой, которую звали Хайят, обняла ее и поцеловала в губы. Потом она притворилась, что от цветов у нее разыгралась сенная лихорадка, раскашлялась и не перестала кашлять, даже когда Хайят убрала цветы. Невеста стала ждать, когда царь подарит ей свое внимание, но, не дождавшись, заснула.

На следующий день шейх с женой пришли к дочери, и она им обо всем рассказала. Они посоветовали ей потерпеть. Вечером Зумурруд села рядом с Хайят, гладила ее по плечам, вздыхала так, что слезы на глаза навернулись, поцеловала ее между глаз, снова вздохнула, затем поднялась, совершила омовение и начала молиться. Каждый раз, когда Хайят думала, что царь закончил молитву, Зумурруд находила что добавить – так и продолжалось, пока Хайят не заснула.

На следующий день, когда родители пришли навестить свою дочь, она сказала:

– Мой царственный супруг – перл среди людей, он набожен, добр и умен, но почему-то все время молится, вздыхает и плачет, ничего мне не говоря.

– Будь терпелива, дочь моя, – посоветовал отец. – Посмотрим, что будет сегодня, но если он не одумается, я с ним поговорю.

Когда Зумурруд вошла вечером в спальню, то увидела, что Хайят зажгла множество свечей. Она вздохнула, поцеловала Хайят в висок и заплакала, а затем, когда собралась приступить к молитве, Хайят схватила ее за полу халата и проговорила:

– О мой повелитель, это наша третья ночь наедине, а ты до сих пор не оказал мне никакого внимания. Неужели твоя собственная красота сделала тебя таким тщеславным? Что я завтра скажу родителям?

– Но, дорогая, что ты такое говоришь? – спросила Зумурруд.

– Я говорю, о великий царь, что пора тебе снизойти до того, чтобы возлечь со мной. Лиши меня девственности – будем женихом и невестой, мужчиной и женщиной, мужем и женой.

Глаза Зумурруд вновь наполнились слезами, и она подумала: «Мне отсюда некуда идти, и этот город – лучшее место для того, чтобы Нур ад-Дин меня нашел. Но в то же время я не могу и дальше уходить от ответственности, или отец моей новобрачной жены расскажет обо всем эмирам и визирям, и они обнаружат, что в их царе есть изъян».

И она сказала Хайят:

– Я доверяю свою судьбу Аллаху и тебе. Должна тебе признаться, что вела себя так потому, что не могу лишить тебя девственности, ибо я не мужчина. Я расскажу тебе свою историю.

Зумурруд рассказала обо всем, и Хайят не могла не проникнуться к ней сочувствием, хотя и была весьма удивлена. Она обещала сохранить ее тайну и сказала, указав на свое сердце:

– Я сохраню твою тайну в этом запертом ларце, о моя царица.

Они обнялись и поцеловались, а затем обнялись и заснули, счастливые и довольные. Рано утром Хайят приманила голубя, который сел на подоконник. Она перерезала ему горло, вымазала кровью свою рубашку и шальвары, и кричала так громко, как только могла.

Мать Хайят с собравшимися перед дверями рабынями вторили ее крикам радостными восклицаниями. Наконец-то царь лишил свою новобрачную жену девственности, и брак осуществился. Двум женщинам и далее удалось сохранять тайну Зумурруд в неприкосновенности.

И вот настал день, когда некий юноша явился на пиршество с опозданием и занял единственное пустое место у стола, как раз напротив блюда со сладким рисом. Сердце Зумурруд забилось от первого же взгляда на него, и она стала рассматривать его внимательно, пока не удостоверилась, что это и впрямь ее возлюбленный и повелитель. Она чуть не вскрикнула от радости, но скрывала ее, пока голодный Нур ад-Дин не потянулся к блюду с рисом.

Его сосед пытался предупредить юношу, чтобы не ел сладкий рис, не то пожалеет. Но голодный Нур ад-Дин все равно набросился на него. Видя, как он бледен и худ, Зумурруд дождалась, чтобы он доел рис, и только тогда послала евнуха, который любезно попросил чужеземца подойти к царю и ответить на его вопросы. Нур ад-Дин поцеловал землю перед Зумурруд, а та заговорила с ним почтительно, а затем задала свои три вопроса и велела отвечать одну только правду, пригрозив, что иначе он будет повешен.

– О государь, меня зовут Нур ад-Дин, я сын купца из Каира и ищу невольницу, которую потерял из-за своей слабости и жадности, и буду искать ее до самой смерти, ибо она мне дороже зеницы ока. Я потерял ее, но душа моя осталась с ней.

И тут Нур ад-Дин заплакал и лишился чувств. Зумурруд с трудом удержалась от того, чтобы привести его в чувство поцелуем. Она приказала принести розовой воды, побрызгала ему в лицо, а когда он очнулся, сделала вид, как всегда, что узнает истину гаданием.

– Ты сказал правду, и будем надеяться, что вскоре всемогущий Аллах воссоединит тебя с твоей невольницей, – сказала она.

Она приказала управляющему двором отвести юношу в баню, а затем привести обратно во дворец. Она рассказала о Нур ад-Дине Хайят, и девушка радовалась вместе с ней, и пошутила, что не позволит им провести ночь вместе.

Ожидая возлюбленного, Зумурруд прихорошилась и расчесала волосы, но снова скрыла их под тюрбаном. Она зажгла в своих покоях множество свеч и послала за Нур ад-Дином.

Царские советники заподозрили неладное, и по дворцу пошел слух о том, что царь влюбился в молодого купца из далеких краев.

– Ах, бедная царица Хайят, она столь невинна, что даже не догадывается о том, что творится у нее прямо под носом, – шептались они.

На самом деле Хайят была в соседней комнате. Когда Нур ад-Дина привели в царские покои, он поклонился и поцеловал землю перед Зумурруд, а она сказала:

– Отведай цыпленка и выпей вина, а когда насытишься, сядь рядом со мной.

– Слушаю и повинуюсь, – ответил он.

Наевшись досыта, он подошел к дивану и не садился, пока Зумурруд не приказала ему растереть ей ноги. Он повиновался, удивляясь тому, какие нежные у нее подошвы, нежнее шелка.

– Теперь выше, – попросила она, и он стал растирать ей икры, думая про себя: «Неужели в этих краях цари выщипывают волосы на ногах? Кожа у царя мягче бархата».

– Выше, выше, – приказала она ему.

Но Нур ад-Дин ответил:

– Прости меня, о повелитель, я не могу подняться выше твоих колен.

– Если не послушаешься меня, несчастный, эта ночь будет для тебя последней. Но если ты сделаешь, о чем прошу, то я назначу тебя одним из своих эмиров.

– О чем же ты меня просишь, о великий царь? – спросил Нур ад-Дин.

– Сними шальвары и ложись лицом вниз.

– Позволь мне, о великий царь, уйти из твоего дворца живым и невредимым, ибо того, о чем ты просишь, я никогда не делал и никогда не сделаю. Если ты меня принудишь, Аллах будет моим свидетелем, и ты ответишь за это в Судный день.

– Снимай шальвары и ложись лицом вниз, а не то прикажу отрубить тебе голову.

Снимая шальвары, Нур ад-Дин вздыхал и плакал. Он лег лицом вниз, а Зумурруд села ему на спину. Он почувствовал ее тело, нежное и мягкое, как крылья бабочки.

Но она не двигалась, и Нур ад-Дин подумал про себя: «Хвала Аллаху, царю отказала мужская сила».

Но радость его длилась недолго. Зумурруд сказала:

– Нур ад-Дин, я не поднимусь, пока ты меня не приласкаешь. Ну же, погладь его, чтобы он встал, а если откажешься, я тебя убью.

Она выгнула спину, и Нур ад-Дин положил руку на ее женские части.

«Что за чудо! – подумал он. – На ощупь царь точь-в-точь как женщина!»

И Нур ад-Дин неожиданно для себя разгорелся страстью, и, когда Зумурруд увидела, что его зебб налился силой так же, как в прежние дни, рассмеялась.

– О хозяин мой, Нур ад-Дин, неужели ты не узнал меня? – спросила она.

– Но кто ты, о царь?

– Я Зумурруд, твоя невольница!

Он заключил ее в объятья и осыпал поцелуями, а затем они возлегли вместе, и страсть их, подогретая любовью и тоской, излилась, словно вулкан, превратившись в желание и блаженство, и они предались любви, забыв обо всем, и так громки были их крики наслаждения, что все евнухи их услышали, поспешили к двери и стали по очереди подглядывать в замочную скважину.

Утром Зумурруд познакомила Хайят с Нур ад-Дином. Зумурруд сказала, что скоро покинет дворец, и Хайят спросила Нур ад-Дина, нет ли у него такого же красивого брата.

– Мой двоюродный брат мне как родной. Он полюбит тебя и женится на тебе без промедления.

Зумурруд велела созвать всю свою армию, всех эмиров и чиновников. Когда все они собрались, она сказала, указав на Нур ад-Дина:

– Мы с женой поедем на родину этого человека. Найдите кого-нибудь, кто заменит меня на престоле, пока мы не вернемся.

Так Зумурруд и Нур ад-Дин уехали в Каир, везя с собой множество даров и драгоценностей, но превыше всего дорожа друг другом и тем счастьем и блаженством, которое принесло их воссоединение. Влюбленные жили душа в душу, пока не навестила их смерть, разрушительница наслаждений.

Четвертое путешествие Синдбада

Все присутствующие заметили одобрительные восклицания носильщика после каждой истории – в каком бы свете женщины в них ни выставлялись.

Когда избитая сестра закончила свой рассказ о Зумурруд и Нур ад-Дине, он поднялся с места.

– Можно и мне рассказать, о повелитель правоверных?

– Попробуй, да смотри, чтобы твой рассказ был не хуже прочих, – сказал калиф.

Носильщик поклонился.

– Уверяю тебя, о повелитель правоверных, моя история гораздо лучше, чем любой из услышанных нами рассказов.

Калиф улыбнулся, и носильщик начал:

– Брак принято называть гробницей любви, но я, о высокочтимый калиф и высокородный визирь, милые хозяйки и почтенные господа, никогда так не думал, и горячо желаю стать мужем и отцом. Но раз уж все вы здесь обсуждаете, кто лучше, мужчины или женщины, и рассказываете истории, чтобы доказать свою правоту, я подумал: сделаю-ка я вид, что тоже участвую в споре. На самом деле я просто хочу рассказать историю, как все остальные, и подчеркнуть, что верю в брак и что моя любовь к хозяйке этого дома…

Тут калиф перебил его:

– Давай же, рассказывай свою историю.

– Все вы меня знаете как носильщика, но мое имя Синдбад, – начал носильщик и остановился. Все замолчали и обратились в слух.

В один прекрасный день, который отличался от других дней только лишь тем, что было очень жарко и влажно и меня клонило в сон, я работал, как обычно. Тяжело нагруженный, я шагал вперед, чувствуя себя так, словно тащил на себе весь город с его базарами, домами, сундуками и мулами. Проходя мимо ворот купеческого дома, я заметил, что земля перед ними обрызгана водой, и, увидев скамью у ворот, поставил свою корзину на землю, вытер пот со лба и присел отдохнуть, наслаждаясь ветерком, веющим от высоких деревьев вокруг дома. Я сидел, слушая пение соловьев и горлиц и вдыхая соблазнительный аромат еды, которую, наверное, готовили повара и рабы, а потом запел песенку:

Много дней спину я гнул, Я таскаю грузы, как мул. Опаленный полуденным солнцем, Обливаясь соленым потом, Я гляжу со своей скамьи На прекрасный дворец. Ах, как горько завидую я Сладкой участи богачей! С каждым днем моя жизнь тяжелей. Были схожи мы, когда родились, – Но теперь он хозяин дворца, Я – бедняк. Как желал бы я жить В этом доме вместо купца!

Допев песню, я закрыл глаза и ненадолго задремал, наслаждаясь отдыхом, прежде чем вернуться к тяготам трудового дня. Проснувшись, я увидел перед собой превосходно одетого молодого раба.

Он взял меня за руку и сказал:

– Мой хозяин приглашает тебя к себе, он хочет с тобой переговорить.

Я хотел было отказаться, понимая, как неловко мне будет в этом земном раю, но все же оставил свою ношу у привратника и вслед за рабом прошел в дом. Там, за столом, уставленным всяческими кушаньями и напитками, сидели почтенные и достойные господа; юные невольницы играли для них прекрасную музыку. Поначалу я растерялся, однако вспомнил об учтивости и, собравшись с духом, поклонился тому, кто сидел во главе стола и, как я посчитал, был хозяином дома – или скорее дворца, достойного султана.

Он указал мне на незанятое место рядом с собой, я сел и поблагодарил его за приглашение. Он милостиво улыбнулся и спросил, как меня зовут и чем я занимаюсь. Я ответил, что мое имя Синдбад и я носильщик, а занимаюсь тем, что за плату переношу на голове чужие покупки.

– Мы с тобой носим одно имя, носильщик. Я Синдбад-мореход. Я услышал твою песню, когда кормил моих газелей в саду.

Я извинился перед ним, потому что моя песня свидетельствовала о дурном воспитании и ревнивой зависти, но он лишь улыбнулся снова.

– Напротив, мой друг! Мне она очень понравилась. А теперь не перекусить ли тебе? Угощайся.

Никогда еще я не ел так вкусно! Блюда были изумительные…

Тут носильщик прервался, устремив взгляд на хозяйку дома.

– …Хотя и не такие вкусные, как ваше угощение, о щедрые и почтенные хозяйки! – добавил он и продолжал свой рассказ.

– Накормив меня досыта, Синдбад-мореход сказал, что мои песни напомнили ему дни его юности, когда он был беден и сетовал на то, что родился в нищей семье, а мать, утешая его, повторяла: «Живой пес лучше мертвого льва».

Он рассказал мне, как они с матерью собирали клочки шерсти, оставленной шерстомоями на камнях и скалах у реки, и мать ткала молитвенные коврики. Когда их набралось десять, он сел на корабль и уплыл торговать с другими купцами.

Затем, о калиф, визирь, поэт, три дервиша и почтенные хозяйки, Синдбад подробнейшим образом описал мне семь своих путешествий. Я был так увлечен рассказом, что остался бы в его доме на семь лет, а не на те семь дней, которые там провел. Каждый день он рассказывал мне об одном путешествии, и каждое новое было удивительнее прежнего. Мне не под силу описать всей необычайности этих историй: временами я был готов обделаться со страху – Синдбад рассказывал об ужасающих чудовищах, опасных разбойниках и поразительных созданиях, которые встречались ему в странствиях. Порой на глаза наворачивались слезы, когда он живописал свои тяготы и бедствия и охватывавшее его отчаяние, а подчас мое сердце билось от восторга – когда он рассказывал о своих удачах в торговле. Я вздыхал от облегчения и радости, когда он описывал каждое свое возвращение в Багдад, в родной дом, к семье и друзьям. Каждый раз он клялся больше никогда не отправляться в плавание. Но затем снова слышал зов дальних стран и не мог ему противиться – так властно манили его новые встречи с иными народами в разных концах света, что он забывал о том, что в прошлый раз едва вырвался из лап смерти, оставшись в живых только благодаря чуду.

Абу Нувас прервал носильщика:

– Будем надеяться, что ты не заставишь нас слушать свою историю семь часов!

Носильщик улыбнулся.

– Сказать по правде, я многое позабыл, но до сих пор помню, как Синдбад угодил в пасть кита. На своем корабле он приплыл к прекрасному, поросшему лесом острову, берега которого были усеяны драгоценными раковинами. Матросы решили развести костер и зажарить барашка. Но, едва они собрали дрова и разожгли костер, как островок пришел в движение. Капитан в ужасе вскричал: «Это не остров, а ленивый кит, который не нырял в море так давно, что его кожа поросла мхом и деревьями!» Обожженный костром кит заметался и забил хвостом так, что устроил огромный водоворот и разбил корабль в щепки. Людей смыло со спины чудовища – некоторых кит проглотил, а иные сгинули в пучине. Синдбад оказался в бурных волнах. Он крепко ухватился за бревно и плыл, подгребая ногами и руками, пока не оказался вблизи берега.

Его заметили местные жители, которые подплыли к нему на небольшой деревянной лодке, доставили на берег, накормили и приютили. Он рассказал им о ките, которого все приняли за остров, и туземцы весьма удивились и привели Синдбада к своему царю, который гостеприимно его встретил и с удовольствием послушал рассказы о его приключениях.

Синдбад спросил, часто ли в эту гавань заходят корабли, идущие в Багдад, но никто не мог ему ответить, и он понял, что, хоть город и построен на берегу моря, его жители не знают морских путей и нигде не бывали. И тогда, чтобы провести время в ожидании корабля на родину, он научил их торговать друг с другом.

Также он заметил, что все – молодые и старые, люди знатные и простые, и даже царь – ездят верхом без седла. Синдбад подумал, что может приучить этот народ к седлам и, когда царь пригласил его на ужин, рассказал, что с седлом всаднику удобнее ездить и проще управлять конем. Царь смутился, ибо не знал, что такое седло, и тогда Синдбад попросил разрешения его изготовить. Царь милостиво согласился.

Синдбад купил лучшего дерева, нашел плотника и показал ему, что делать. Затем он свалял из шерсти войлок, чтобы покрыть им деревянную раму, а сверху отделал седло кожей и пристегнул к нему стремена и подпруги. Когда седло было готово, Синдбад отправился во дворец. Он выбрал лучшего на царской конюшне жеребца, оседлал его и подвел к царю.

Царь вскочил на коня и исполнился восторга. Он позвал своего визиря, тот тоже попробовал седло, а за ним и все прочие придворные. Новое изобретение всем понравилось, и всем захотелось завести такую же вещь. На следующий же день Синдбад с плотником стали делать седла для всех в городе и заработали много денег и добрую славу. Вскоре царь решил женить Синдбада и нашел ему невесту из лучшего семейства в своем царстве. Тот пытался объяснить царю, что хочет вернуться в Багдад с первым же кораблем, но царь настаивал, говоря, что Синдбад не должен жить без женщины, к тому же ему подыскали лучшую из невест. Синдбад пришел в замешательство, но промолчал и послушался царя. Удача ему снова улыбнулась – его жена оказалась красивой, богатой и разумной. Синдбад всем сердцем полюбил ее. Он решил взять жену с собой, когда с первым же кораблем вернется в Багдад. А тем временем они жили припеваючи и, благодаря ее богатству и царским благодеяниям, ни в чем себе не отказывали.

Но судьба недолго была к нему милостива. Однажды жена заболела и вскоре умерла. Синдбад стал плакать и горевать, и зарыдал еще громче, оплакивая ее красоту, когда увидел, как обмывают ее тело. К его удивлению, ее одели в свадебное платье, усыпанное алмазами, и украсили всеми ее драгоценностями, прежде чем положить в гроб.

Все горожане бросились утешать Синдбада, даже царь, который был так огорчен, что горько плакал, обнимая его.

– Мы встретимся в раю, – сказал он. – Прощай, мой добрый друг.

Встретимся в раю? Синдбад не понимал, о чем речь, и предположил, что царь хочет, чтобы он покинул его страну.

Похоронная процессия вынесла гроб с женой из города, а царь посадил Синдбада в свою колесницу, запряженную четверкой лошадей. Когда они добрались до горы над морем, несколько человек откатили лежащий на склоне огромный камень, достали тело жены из гроба и, к ужасу Синдбада, бросили в дыру, открывшуюся под камнем. Затем они подошли к Синдбаду, который стоял рядом с царем, оплакивая жену. Один из участников процессии обвязал вдовца веревкой вокруг пояса.

– Зачем ты это сделал? – спросил Синдбад в недоумении.

Еще один человек выступил вперед из похоронной процессии. В руках у него был большой бурдюк с водой и семь хлебов.

– Разве ты не знал? Ты не расстанешься со своей покойной женой, потому что тебя похоронят в одной с нею могиле.

Бедный Синдбад! Его сердце готово было вырваться из груди.

– Скажи, что это неправда, о великий царь! – взмолился он.

Но царь обнял Синдбада и ответил:

– Увы, это правда.

Услышав это, Синдбад поразился и ужаснулся куда больше, чем когда ему грозило погибнуть в чреве кита.

– О милосердный царь, я чужестранец, в моей стране обычаи не такие, как в твоей. Быть может, ты даруешь мне спасение, как некогда спасли меня твои подданные, и я смогу вернуться на родину, к семье и родным?

– Этот обычай передается нашими предками из поколения в поколение уже много тысяч лет. Ни один из супругов не может наслаждаться жизнью после смерти другого. Увы, обычаи священны, и нарушить их не может даже царь.

И он ушел, еще раз обняв обреченного на прощанье. Синдбад признался мне, что от этих слов его желчный пузырь чуть не раскололся вдребезги, как упавшее зеркало. Он бросился вслед за царем, крича: «Но я не из твоей страны, какое мне дело до ваших обычаев!»

Его сбили с ног, привязали к поясу бурдюк с водой и семь хлебов и спустили в колодец, который вел в огромную пещеру под горой. Под его вопли колодец завалили огромным камнем, и пещера погрузилась во тьму.

Синдбад распутал веревку и стал пробираться в темноте среди костей и трупов, поклявшись себе, что не умрет столь ужасной смертью. К хлебу и воде он притронулся лишь тогда, когда почувствовал, что теряет сознание.

Пробираясь сквозь тьму, нарушаемую только блеском самоцветов и алмазов на трупах умерших жен, Синдбад искал выход, но к ужасу и отчаянию натыкался в этой мрачной, зловонной могиле лишь на кости, разлагающуюся плоть и сверкающие драгоценности.

Вскоре от его запасов осталось всего несколько кусков хлеба и немного воды. Он лег и закрыл глаза, пытаясь вообразить, что умирает не здесь, а на вершине горы или в волнах бурного моря. Вдруг он услышал грохот, и пещеру залил свет. Он увидел, что вниз сбросили труп мужчины, а вслед за ним спустили женщину, как когда-то его самого. Как только колодец вновь завалили камнем, Синдбад бросился на женщину и убил ее, ударив камнем по голове.

Затем он упал на колени и стал молить прощения у Всевышнего, повторяя, что совершил преступление лишь потому, что хочет вернуться к семье, в то время как родные этой женщины послали ее на смерть хоть и без радости, но по своей воле. Он забрал воду женщины и семь ее хлебов.

Синдбад убил еще немало женщин и мужчин, которых хоронили заживо вместе с их мертвыми супругами. Он не мог сказать, сколько так прожил, потому что в темноте не мог следить за сменой дня и ночи.

Настало время, когда он совсем уже отчаялся спастись из этого ада, и решил вознести последнюю молитву Аллаху. Еще шепча слова молитвы, он услышал какой-то шорох в углу. Синдбад схватил кость мертвеца и пошел на звук и шел, пока не заметил тонкий лучик света. Он поспешил к нему и увидел небольшое отверстие в стене – это звери прорыли нору, чтобы лакомиться в пещере мертвечиной.

Синдбад заплакал и возблагодарил Аллаха за то, что тот помог ему уловить шорох. Он протиснулся в нору и полз, расчищая себе дорогу костью, пока не услышал шум волн. Оказавшись на берегу моря, Синдбад запрыгал от ликования, оглашая воздух криками. Жизнь снова была прекрасна! Потом он подумал, что с богатством она ведь еще прекраснее: вернулся обратно в пещеру, собрал драгоценности всех мертвых женщин и снова выбрался наружу.

Много дней и недель он ждал на берегу моря с терпением и надеждой, пил дождевую воду и кормился крабами, водорослями и мелкой рыбешкой, пока однажды утром не увидел проплывающий мимо корабль.

Синдбад испустил крик радости, привязал на палку белый лоскут и замахал им. Кто-то из матросов его заметил, и капитан послал к берегу шлюпку.

Синдбада встретил на борту изумленный капитан и признался, что ходит под парусами уже сорок лет, но впервые видит живого человека на берегу под этой горой.

Синдбад ответил только, что он купец и его корабль утонул в бурю, а сам он чудом спасся, привязав себя и свой узел к доске, и доплыл так до берега. Он не стал рассказывать о том, что произошло, на случай если кто-нибудь из матросов родом из этого города.

Синдбад предложил капитану и матросам драгоценности в благодарность за то, что они спасли его и увезли от ужасной, смертоносной горы. Но капитан был человеком чести и сказал, что его команда спасла бы любого, потерпевшего бедствие, и накормила бы и одела, и даже подарила бы кое-что на прощание, ибо Аллаху угодно милосердие.

Когда корабль прибыл в Басру, капитан подарил Синдбаду большую раковину и объяснил: «Ты сможешь слышать рокот волн и шум прибоя, когда пожелаешь, – стоит лишь поднести ее к уху».

Носильщик помолчал.

– Синдбад поднес раковину к моему уху и – о, радость! – я услышал даже песни русалок, – сказал он и снова умолк, замечтавшись.

– А теперь скажи нам, носильщик… Я хотел сказать, Синдбад-носильщик. Ты все еще ходишь в гости к Синдбаду-путешественнику? – спросил Абу Нувас.

– Да, я часто его навещаю. В следующий раз я впервые смогу сказать ему: «Теперь моя очередь! Теперь Синдбад-носильщик расскажет о своих приключениях, которые начались на рынке, когда одна красавица наняла его нести свои покупки». И я не замолчу, пока не расскажу ему, как всего за одну ночь побывал в Ираке, Китае, Индии и Персии – и даже без корабля!

Суада, жена бедуина

Хорошо ты рассказываешь, носильщик! – сказал калиф Гарун аль-Рашид, когда носильщик вернулся на место. – А теперь калиф удивит вас еще одной историей.

Как-то раз, гуляя рано утром в саду, я услышал, что за воротами с моей стражей бранится бедуин, требуя пустить его во дворец, потому что ему нужно немедленно видеть калифа. Привратник объяснил ему, что еще слишком рано, и велел прийти в другой час. Но я поспешил в покои, где принимал просителей, и приказал стражникам привести его. Почему? Потому что в голосе его слышалось волнение и мольбы свои он перемежал горестными вздохами.

Босой бедуин, когда его ввели в зал, взмолился:

– О повелитель правоверных! Умоляю, защити меня от обидчика, который украл у меня Суаду

Я спросил его, кто такая Суада и кто ее украл.

– Суада – мое сердце, моя жена, а вор – не кто иной, как твой наместник, Хишам бен Марван.

И, с трудом подбирая слова, бедуин заговорил о том, что в сердце его раскаленный уголь, сыплющий искрами, – да, столь велико его горе. Он рассказал, что жена его уехала пожить к своему отцу на время засухи, которая погубила всех верблюдов и лошадей бедуинов, лишив этот народ пропитания. И не смогла вернуться к мужу, так как ее не отпускал отец. Бедуин отправился к наместнику и попросил вступиться за него и заставить тестя вернуть ему жену. Наместник послал за тестем и спросил, почему тот не дает дочери вернуться к мужу. Но тесть стал говорить, что в глаза этого бедуина раньше не видел.

Тогда бедуин попросил наместника вызвать его жену, чтобы она опровергла слова отца. Но, когда Суада вошла в зал суда, наместник был так поражен ее красотой, что прервал разбирательство и велел бросить бедуина в тюрьму.

Несколько дней спустя его привели к наместнику, и тот посмотрел на него, как рассерженный тигр, и приказал ему развестись с женой. Бедуин сказал, что никогда не оставит свою жену, и тогда наместник приказал палачу пытать его, пока несчастный не изнемог и не согласился развестись. Потом его снова бросили в темницу на срок, который женщине следует выждать, прежде чем снова выйти замуж. И тогда наместник женился на ней, уплатив ее отцу выкуп в тысячу динаров.

Услышав это, я очень разгневался. Я написал Хишаму бен Марвану о том, что он злоупотребил своим положением и поступок его злокознен и бесчестен. Я повелел ему немедленно развестись с этой женщиной, что он и сделал, как только мой гонец вручил ему мое послание. В ответном письме он молил о прощении и объяснял, что не мог не влюбиться, ибо красотой своей Суада не сравнится ни с одним творением Аллаха.

Мне захотелось увидеть эту красавицу пустыни, и я попросил привести ее ко мне. Когда она вошла, словно солнце озарило мои покои и само мое сердце, ибо прелесть этой бедуинки и впрямь была редкостна и несравненна.

Я открыл рот от удивления, когда увидел ее, и сказал ее мужу:

– О бедуин, я дарую тебе за нее в три раза больше верблюдов и скота, чем было у тебя до засухи, по тысяче динаров за каждый месяц, что провел ты в разлуке с женой, и сверх того ежегодное жалованье на все твои нужды. Это будет тебе хорошим утешением.

Если бы вы только слышали стон, который вырвался у него из груди, – стон, исполненный такого страдания, что казалось, бедуин упадет сейчас замертво.

Но он сказал:

– Я обратился к тебе, чтобы ты защитил меня от наместника. К кому же теперь мне прибегнуть, кто может избавить меня от твоей несправедливости?

Мне стало стыдно, но блеск глаз этой женщины заставлял мое сердце биться быстрее.

– О повелитель правоверных, – продолжал бедуин, – если бы ты подарил мне все, чем владеешь, – хоть бы и весь твой калифат, – мне все равно не нужно ничего, кроме Суады. Ибо она мне нужнее, чем еда и вода.

Женщина посмотрела прямо на меня с легкой, ласковой улыбкой, и я сказал бедуину:

– Так пусть же сама Суада сделает выбор между тобой, Хишамом бен Марваном и калифом. А я поступлю по ее желанию. Ты согласен?

– Суада, кто тебе дороже? – спросил я ее, когда бедуин в ответ печально кивнул головой. – Великодушный и благородный повелитель правоверных, хозяин многих дворцов? Несправедливый наместник Хиршам бен Марван? Или этот разорившийся бедуин, за которым ты была замужем?

Суада ответила пылко и страстно:

Ни серебро, ни золото, ни мраморные дворцы Меня не прельстят. Лишь этот несчастный бедняк – моя мечта. Пока благосклонна была судьба, Владел он стадами скота. Лишь в том мое счастье, Чтоб с ним о былом вспоминать, Судьбу я молю лишь о том, Чтобы быть с ним опять.

До сих пор помню, как поразили меня ее верность и честность. И я передал ее бедуину, а тот взял ее за руку и ушел.

Абу Нувас, не удержавшись, воскликнул:

– Что за рассказ, о повелитель правоверных, и что за женщина!

Остальные слушатели молчали, но их мысли читались в их глазах. Взор калифа был опущен, взгляд Джафара устремлен на повелителя; взгляд Абу Нуваса беспокойно перескакивал с одного лица на другое, как воробей порхает с ветки на ветку. Хозяйки же не поднимали глаз: они надеялись, что их не станут принуждать к браку, но и перечить калифу не хотели. В глазах носильщика читалась надежда, тешившая его сердце: он словно молча молил хозяйку дома и прочих сказать ему, что будет дальше.

И тут раздался крик петуха, и первые лучи рассвета проникли в окно.

Закупщица сказала:

– Можно мне рассказать историю?

Калиф улыбнулся ей:

– Конечно, расскажи хоть две.

И она начала:

– Случилось так, что предки петуха, чье пение вы только что слышали, жили в далеких краях Индии и Индокитая во времена царя Шахрияра и храброй и прекрасной Шахразады.

Шахразада решилась выйти замуж за царя, зная, что он убьет ее на следующий день после свадьбы – ведь так погибли сотни девиц до нее, дочерей шейхов, купцов и военачальников. Царь проводил каждую ночь с новой девушкой и наутро казнил ее, мстя всему женскому полу за то, что жена его предалась распутству с невольниками.

И это продолжалось довольно долго, несмотря на растущее молчаливое недовольство народа, который в тихой ярости молил Всевышнего поразить Шахрияра смертельной болезнью.

Шахразада, дочь визиря, обязанного каждый вечер выбирать для царя новую невесту, решила, что сможет положить конец ежедневному кровопролитию. К ужасу и горю своего отца, она вызвалась стать невестой царя. Но у нее был план: она собиралась рассказывать ему по сказке каждую ночь, приберегая самое интересное на потом. Царь, страстно желая услышать продолжение, оставлял ее в живых до следующей ночи. Безумно смелая затея удалась Шахразаде благодаря ее красноречию. Она начала с простого рассказа о рыбаке и джинне, из которого выросло древо историй, как из одного сухого финикового семечка вырастает пальма с тысячами плодов. И вскоре слова Шахразады стали ее щитом от нависающего над ней меча. Сердце царя, завороженного ее рассказами, смягчилось, и он позабыл о мести. Пока в один прекрасный день…

Сноски

1

Пер. М. Салье.

(обратно)

2

Пер. М. Салье.

(обратно)

3

Пер. М. Салье.

(обратно)

4

Пер. М. Салье.

(обратно)

5

Пер. М. Салье.

(обратно)

6

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

7

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

8

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

9

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

10

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

11

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

12

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

13

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

14

Пер. Е. Чевкиной.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Шахрияр и Шахразада

Рыбак и джинн

Носильщик и три девушки

Первый дервиш

Второй дервиш

Третий дервиш

Рассказ первого купца

Горбун

Рассказ хозяйки дома

Рассказ привратницы

Рассказ закупщицы

Что сказал калиф

Хитрая Далила

Жена ифрита

Женщина и ее пять любовников

Будур и Камар аль-Заман

Зумурруд и Нур ад-Дин

Четвертое путешествие Синдбада

Суада, жена бедуина Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg