«Страна возможностей»

Пролог

Эту книжку (назвать книгой не поворачивается язык) я закончил в начале 2016 года. С тех пор прошло два года: я долго откладывал, боялся публиковать, был занят непонятно чем. Впрочем, сейчас я рад такой задержке: двух лет хватило, чтобы медленно исправить все ошибки, вырезать сомнительные и просто совсем плохие эпизоды и внести прочие коррективы.

У покойного Горчева есть хороший текст о том, что есть вещи, от которых ты получаешь удовольствие. За них обязательно будут платить, только нескоро. А платить по счетам, за воду, газ и еду нужно уже сейчас. Тогда ты начинаешь заниматься скучной ерундой, делаешь все плохо, и все тобой недовольны, сам страдаешь и других мучаешь, и денег хватает только на воду, газ и сигареты. Мечтаешь, что будешь заниматься приятными для себя делами после работы, но и это обман, не получается. Оказывается, что после работы ты можешь только пиво пить.

«И тогда, — писал Горчев, — „надо что–то решать“».

В любом городе есть тысячи людей с такими же проблемами: студентов, бегающих с работы на работу в ожидании чего-то лучшего, или ребят, которые просиживают дни в офисе, все еще мечтая когда-нибудь стать известными музыкантами или актерами. Эта книжка про них всех.

Надеюсь, что когда-нибудь ученые найдут способ, как можно не есть и не платить за газ и воду, чтобы мы все наконец могли спокойно заниматься тем, что нам по-настоящему нравится.

Летние каникулы

2008

Я стою с лопатой в руках в темном сыром подвале. Под ногами горы опилок. Над головой тускло светит лампочка. Как я тут оказался?

— Тебе уже четырнадцать…

— …и пора думать, чем ты вообще будешь в жизни заниматься…

— …потому что экзамены, сам понимаешь, не заметишь, как начнутся…

— …а там и университет…

— …чем ты собираешься заниматься в жизни? Тебе нужно уже решать, мы тут не подскажем.

— Потому что мы с папой не вечные, придется когда-нибудь и нам помогать.

— И надо начинать работать уже, трудовую книжку заводить. Паспорт ведь ты уже получил.

— Лето у тебя все впереди, собираешься в компьютер три месяца играть?

— Слушай, это серьезно. Мы хотим с папой, чтобы ты нашел себе работу.

Я перестал смотреть в стол и поднял голову.

— Я все понял. Можно мне идти?

Когда мне было семь лет, мои родители купили большой участок земли с домом. Отец сразу же взялся за ремонт, наняв людей и начав латать, копать, укладывать, пилить, жечь, рыть, закапывать, утеплять, сносить, забивать, резать и варить. Передвигались стены, потолок менялся местами с полом, вырывались ржавые трубы и укладывались свежие, выкорчевывались старые деревья и сажались новые, грузовики не успевали увозить на свалку строительный мусор. Дом превратился в полигон, и нормальная жизнь заняла в нем второе место, уступив вечной стройке. Мы спали в комнатах, где месяцами не было обоев, и ели в комнате, где не было ничего, кроме голых серых стен и шумящего в углу телевизора. Если я не играл в компьютер или не делал уроки, то помогал отцу. Рабочие мозоли на моих руках появились еще до десяти лет. Я таскал кирпичи, заливал бетон, носил бревна и возил телеги с песком и щебнем, пилил и красил. Отец научил меня, как забивать гвозди и вытаскивать их гвоздодером, как правильно распилить бревно и как мешать бетон, еще до того как я окончил начальную школу.

Лето я не любил. Потому что с его наступлением на участке

начинает расти трава, которую мы скармливаем кроликам —

грызунам, что дрожат в темных клетках отцовского сарая. Это значит, что каждый день нужно вставать рано (или не рано — смотря во сколько планируешь закончить) и собирать два ведра с травой, да так, чтобы битком. Отец, будучи человеком опытным, делал это серпом за две минуты, а мне серп не доверял, и у меня уходило несколько часов. Два плотно набитых ведра травы стали моей ежедневной головной болью: ни уйти к друзьям, ни поиграть в компьютер до выполнения этой работы не разрешалось. Я ненавидел эти пластиковые ведра. И, что самое страшное, трава на участке растет медленнее, чем ее едят, гораздо медленнее. А выходить на район страшно: там, как рассказывали мне родители, обитают алкоголики, наркоманы и бродячие собаки, что что было полной правдой. Но страшило меня не это, а то, что другие дети увидят меня за такой работой — и клеймо колхозника навсегда останется у меня на лбу. День за днем уходил на сбор корма для кроликов, которых я даже не ел. Если не успевал к вечеру или ленился, то приходилось тяжко. Отец не любил смотреть, как другие прохлаждаются, —

ведь сам-то он работал целыми днями.

***

Главная пешеходная улица Челябинска, улица Кирова, жителями почему-то называется Арбатом. Хотя даже до пошлого московского Арбата ей далеко: она в два раза короче и уставлена бессмысленными провинциальными бронзовыми фигурами. Здесь, например, застывший в бронзе нищий собирает мелочь, чуть дальше — городовой, а пройдите немного — и будет сидеть с гитарой Александр Розенбаум, а ближе к концу улицы — Пушкин на лавочке. С этими персонажами все фотографируются, обнимаются и трут им на счастье разные места. Два книжных, несколько магазинов одежды, всегда несколько гитаристов-попрошаек, пара-тройка салонов связи и, конечно, бары — добро пожаловать на челябинский Арбат.

Говоря про бары: тут же недавно открылась пивнуха в рыже-черных тонах, названная лаконично «ЧПЗ» — Челябинское пивное заведение. Юмор, видимо, в том, что главный производитель города — это ЧТЗ, Челябинский тракторный завод. Дешевое пиво, гренки, креветки, футбол, летняя веранда, на которой можно тянуть пивко под лучами заходящего июльского солнца, — все как у людей. Ну а мне нужна работа.

Я спустился в темный подвал и нашел дверь с надписью «Администрация».

— Тук-тук, — сказал я, постучав в открытую дверь.

В маленькой каморке сидела худощавая женщина лет тридцати с выжженными белыми волосами. На столе лежала пачка тонких сигарет и несколько мелких купюр.

— Здравствуйте, вам помочь?

— Здрасте. Ну, вообще да. Вам случайно не нужны официанты?

— Я не знаю даже. А сколько лет тебе?

— Четырнадцать уже.

— Паспорт есть? А родители отпустили?

— Ох, ну да.

— Наверное, нам нужны официанты. А еще нужно разрешение от родителей и справка о разрешении работать. Знаешь, приходи к нам через неделю, а? Я тебе тогда точно скажу, нужны или нет. И оставь свой номер, позвоним, если что.

— Ну ладно, до свидания.

Я записал свой номер на бумажке, попрощался и выбрался из подвала на поверхность, к свету. У входа курила молоденькая официантка в фартуке. День только начинался, лениво жарило солнце. Целый свободный день и даже целая неделя. Можно вообще ничего не делать. Я позвонил друзьям, и до вечера мы шатались по дворам, пили коктейли и пинали мяч. Потом сел на последнюю маршрутку, стоя доехал до дома, поел и всю ночь играл в компьютер. Прекрасный день, который ничем не был омрачен.

***

Дни шли. Мы гуляли, болтались без дела, зависали с девчонками, скидывались мелочью на пиво и коктейли в банках, которые потом заедали жвачкой, семечками и самой обычной травой, перед тем как пойти домой. Так завершилась эта неделя.

— Так что там с этим баром, куда тебя обещали официантом взять? — жуя, спросил отец за ужином и даже убавил звук телевизора.

— Мне ничего не обещали. Сказали через неделю зайти.

— И когда эта неделя кончится?

— Сегодня понедельник?

— Красиво живешь. Завтра.

— Ну, значит, завтра. Дайте мне денег на проезд.

На следующий день в баре никого не оказалось, администрация в лице той блондинки куда-то ушла. И в следующие дни там тоже никого не было. Я просто приезжал, стучал в дверь и, пожав плечами, уходил гулять. «Ну что ж, — думал, — в следующий раз». А вечером что-нибудь выдумывал или честно говорил, что весь день прогулял. Денег не было — только 50 рублей, что я брал на проезд. Питались мы с друзьями, стреляя деньги у бездельников побогаче либо доедая за другими в «Макдоналдсе».

Спустя еще неделю говорить о своих неудачах в трудо-

устройстве стало уже как-то неловко.

— Что с работой? — прозвучало опять за ужином.

— Ничего. Там либо никого нет, либо меня просят еще подождать.

— Ты вообще туда ходишь или просто нас дуришь?

— Да не был он там, конечно.

— Мы даем тебе деньги, чтобы ты доехал, получил работу

и вернулся обратно. 50 рублей в день. На что они уходят? Чем ты занимаешься весь день?

— Гуляю.

— У тебя же денег нет. Где ты ешь?

— Ну, в «Макдоналдсе» иногда.

— На что?

— На деньги.

— Это разговор двух идиотов. Где ты берешь деньги?

— Ну, мы стреляем там.

— Что это значит? В смысле стреляешь?

— Ходим по людям и стреляем мелочь.

Отец положил вилку.

— Ты что, побираешься?

— Нет! Так все у нас делают, ни у кого денег нет.

— Ни у кого нет, но у кого тогда стрелять?

— У тех, у кого все-таки немного больше.

— Мама родная… — Отец закрыл лицо руками. — Сын

побирается, до чего я дожил.

— Ты просто утрируешь, мы не побираемся, а просто… просим. Так, ладно, спасибо, но я наелся.

— Мы тебя не отпускали.

— Мне это не требуется.

— Дурак ты просто.

— Приятного аппетита.

Я сел в комнате на кровать. Хотелось убежать, да некуда. Лучше бы я и правда нашел эту работу, меньше бы тут сидел. Может, уснуть сейчас, чтобы все пропустить? Тут открылась дверь.

— Завтра я звоню Кольцову, у которого деревообрабатывающий цех на заводе, и ты идешь к нему работать грузчиком. Есть вопросы?

— Какие уж тут воп…

Дверь закрылась, и еще долго слышалось ворчание за стеной. Так я нашел первую работу.

***

Шесть утра. Мама включает свет, и тот режет глаза.

— Подъем, — стараясь улыбаться, пропевает она, — первый рабочий день, ура!

— Ура.

Утренние оладьи не лезли в горло. В телевизоре гундел Сергей Дружко из «Необъяснимо, но факт». Как они такое показывают в такую рань? Неудивительно, что у всей страны едет крыша.

— Я бы поела на твоем месте, еще успеешь проголодаться.

Мы едем на рассвете вдоль бесконечного забора из красного кирпича, который отделяет бескрайнюю территорию ЧТЗ от остального мира. В одних местах забор поврежден или даже пробит насквозь, в других на нем увековечены признания в любви или, наоборот, угрозы или оскорбления. Завод, этот город в городе, просыпается, пыхтя трубами, вдалеке включаются лампы в помещениях цехов, проходные впускают в свои пасти людей и никого не выпускают до конца рабочего дня.

Мама паркует машину у входа.

— Сегодня я тебя провожу. Завтра тебе придется уже самому добираться. И, пожалуйста, не обижайся на отца, просто пойми.

— Хорошо.

Мы прошли через турникеты и переход, стены которого были выложены пожелтевшей плиткой. Вместе со строем серых лиц, спешащих на работу, мы с мамой прошли через блоки заброшенных и еще не начавших работу зданий и наконец добрались до нужного цеха. Несколько помещений, стоящих на отшибе всей этой огромной территории; внутри тянутся ленты, по которым едут опилки и сваливаются в огромные воронки, падают сквозь них на землю и образуют желтые горы. Сильно пахнет свежеспиленным деревом и лаком. Там, где почва еще не совсем отравлена, растут жесткие, грубые сорняки — другие растения здесь просто не выживут.

Даже в кабинете у начальника пахло деревом. Там было чисто и по-советски просто: портрет Путина на стене, стол со стеклом на крышке, календарь, телефон, толстый блокнот. Сквозь древесный запах немного пробивался запах духов Kenzo — их очень любят местные начальники. Сам Кольцов — свежий и чистый мужчина лет пятидесяти — был одет в светлые брюки, в которые заправил рубашку, и не выпускал из рук барсетку. Хорошо учился, наверное, был пионером, потом арендовал у завода кусок земли и открыл здесь цех. Лет сто назад был бы, наверное, кулаком.

— Ну, привет. Как, готов работать?

— Если бы еще поспал, то смог бы ответить вам увереннее.

— Что поделать, привыкай. Ну, у тебя и помощь будет, мой племянник, Кирилл. А с Пашей и Андреем ты еще успеешь познакомиться. Как Кирилл придет, оформим вас в смену, а потом начнем работать.

Солнце поднималось над заводом, начинался рабочий день.

***

Племянник начальника был долговязым носатым парнем с вьющимися волосами, которые с утра он старательно укладывал назад, и уже к обеду они приобретали форму шапки. Начальство выдало нам перчатки и секаторы, чтобы постричь сорняки на территории. Мы копались в грязной земле, в которой как-то что-то смогло вырасти, и вырезали все живое. Жизнь сопротивлялась как могла, щипалась и обжигала колючими стеблями, от которых на руках вздувались волдыри. Кирилл к такому не привык, постоянно пыхтел и вздыхал. Мне же в первый раз начали платить за то, что дома я делал каждый день бесплатно — рвал траву. Неподалеку укладывали в грузовик огромные стволы деревьев: позже их освежуют и распилят, и станут они ящиками для овощей, табуретками или могильными крестами.

Закончили мы к середине рабочего дня, сложили поверженные сорняки в мешки и выкинули на черном пепелище. Тут как тут появился начальник.

— Ну что, работнички, справились? Смотрите, Андрей и Паша сейчас будут разгружать грузовик с бревнами, идите к ним, помогите.

— Бли-и-ин, — протянул Кирилл, плетясь к грузовику.

Андрей и Паша были братьями. Оба были с задержкой развития и в свои двадцать пять лет соображали и общались на уровне пятнадцатилетних. Но им нравились мои шутки, что не могло не радовать.

— О-о-о, парни, здарова! — крикнул Паша и протянул руку в замызганном рукаве. Он был ниже своего брата, но, как и у Андрея, лицо у него было в грязи, пыли и немного в соплях.

— Давайте, залезайте в кузов, а мы с Андрюхой будем принимать.

— Блин, Паш, — протянул Андрей, — может, мы будем подавать?

— Ты дурак? — прошипел брат в ответ. — Принимать же проще.

Ссутулившись, мы с напарником взялись за дело, хватая бревна и подавая их братьям вниз. Солнце палило сверху, и пот струился под грязной робой. Руки саднило. Минут через сорок грузовик был пуст.

— Все, вылезайте, сейчас еще подвезу, — сказал водитель.

Андрей и Паша о чем-то спорили внизу.

К обеду я вернулся домой, сбросив в ящик вонючую форму.

— Ну, работник, — хитро улыбаясь, спросил отец, — как первый рабочий день?

— Никаких открытий.

День шел за днем. Вставать в шесть со временем стало проще. Я приучился вести себя так, чтобы время шло быстрее (для этого, например, нужно было не смотреть на часы, больше слушать музыку и стараться не думать вообще), и понял, где ходить, чтобы начальник не привлек

к работе. Изображать деятельность тоже нужно уметь.

***

Так прошла неделя или две. Я вставал, завтракал, смотрел с утра «Необъяснимо, но факт», по дороге думал о призраках и гномах, лысине Сергея Дружко, на проходной показывал пропуск, шел в рядах других работяг, надевал перчатки, выполнял задание, терпел тупую рожу Кирилла. Самое неправильное, что можно делать в ситуации, когда работа неизбежна и до конца рабочего дня еще долго, — думать о том, зачем ты вообще здесь и зачем ты это делаешь. Просто делай — и все. Будешь много думать — с ума сойдешь.

А потом позвонили с неизвестного номера. Жизнь научила в таких случаях не отвечать, но в этот раз я зачем-то изменил принципу.

— Роман?

— Да.

— Вам звонят из бара «ЧПЗ», вы оставляли свой номер. К сожалению, у вас такой возраст, что работу официанта мы предложить вам не можем.

— Я почему-то так и подумал.

— Но мы ищем промоутеров.

— А вечерняя смена есть?

— Да, после обеда.

— Тогда я заеду к вам завтра поговорить.

Так я устроился на вторую работу. Рыжий менеджер с козлиной бородкой выдал мне оранжевую футболку с логотипом «ЧПЗ», в которой тело сильно потело и не хотело дышать, и пачку флаеров. Каждый флаер — в виде сторублевой купюры.

— Правила такие: флаер — это возможность получить второе пиво бесплатно после покупки первого. Одно пиво —

один флаер. Ты должен говорить следующее: «Приходите в бар „ЧПЗ“, второе пиво с флаером бесплатно». Сможешь повторить?

— Приходите в бар «ЧПЗ», второе пиво с флаером бесплатно.

— Молодец. Вперед.

Теперь после работы на ЧТЗ я приходил работать в «ЧПЗ». С утра таскал бревна и опилки, а после обеда ехал в центр, надевал футболку цвета «Фанты» и шатался по центру,

бормоча:

— Приходите в бар «ЧПЗ»… Второе пиво с купоном бесплатно… В баре «ЧПЗ» акция… С купоном бесплатно пиво второе… Второе пиво бесплатно с купоном в баре «ЧПЗ»… «ЧПЗ» пиво бесплатно второе…

Иногда мужики вставали в очередь за этими купонами, а иногда был полный голяк, и тайком я выбрасывал купоны в урны.

— Че это? — спрашивали меня на улице.

— Это флаер. С ним вам второе пиво дадут бесплатно.

— А первое надо купить?

— Ну, вообще да.

— Не наеб?

— Нет.

— Ну смотри мне. Дай два купона, а?

Раздав купоны, на закате я возвращался домой. Летние каникулы продолжались.

***

Дождь лил как из ведра уже который день подряд. Тучи затянули небо, землю под ногами размывало, и черви, выползшие из жирной земли, тут же погибали под ботинками. Я вошел в цех, где сильно пахло мокрыми опилками и сыростью, и стряхнул с себя воду. Начальник тут же меня и поймал.

— Ты пришел? У нас затопило подвал, побежали.

— Доброе утро, кстати.

Это плохо, когда у тебя бизнес по производству деревянных изделий и тебя топит. Кольцов это понимал и согнал нас ни свет ни заря на работу. Маленький подвал и правда залило по колено: почти ушли под воду свежесколоченные ящики, табуретки и могильные кресты. Андрей и Паша пожали мне руку при встрече. Дождевиков на них не было, и они промокли почти до нитки.

— Вот это пипец, Ромыч. Держи ведра, на, щас будем черпать!

В полусогнутом состоянии мы черпали мутную воду железными тарелками, кастрюлями, плашками, сливая в ведра. Со временем она сдалась и отступила. Подвал был чист. Дождь тем временем продолжал бить по крыше.

На часах не было и восьми утра. Андрей с Пашей потащили ящики и кресты в сушильню — мрачную темную комнату, где у огромных батарей сушились доски и пахло древесной

смолой.

Не успели мы толком перевести дух, как нам дали две огромные лопаты и сослали в другой подвал — сырой, темный и душный. Наши ноги утопали в сырых опилках, а над головой тянулись старые трубы, через стены двигались широкие черные ленты, по которым опилки направлялись

в воронки. Опилки нужно было сбрасывать на ленты и расчищать пол.

Вот как я тут оказался.

Мы посмотрели друг на друга и молча всадили лопаты в горы опилок под ногами. Желтый свет лампочки над головой тускло освещал подвал, стоял запах дерева и пота. Через час работы мы сбросили футболки, перестав чего-либо стесняться. Пот стекал по лбу и щипал глаза. Руки ныли, а опилки все никак не кончались. Работая, потихоньку начинаешь понимать, как и сколько положить на лопату, чтобы было

не так тяжело, и как правильно согнуть руки в локтях, чтобы снизить напряжение, — такая себе математика. Кидаем на ленту это говно, оно уезжает куда-то за стену, тяжело дышим, и ни слова не прорезает тишину.

На секунду я откладываю лопату.

— Ладно, — говорю я, — а тебя дядя на нормальную работу устроить не мог?

— Не знаю. Предложил мне вот так на компьютер зарабатывать.

— Ты хотя бы сам сюда пришел.

Ближе к обеду закончили. Пол был очищен, а мы провоняли деревом и потом. По грязным ступенькам мы поднимались наверх, глубоко вдыхая свежий воздух. По пути я задел локтем гвоздь, торчащий из стены. По руке размазалась кровь.

— Еще не хватало от заражения крови у твоего дяди на работе помереть.

— Я все слышу.

— А я знаю.

А на следующий день подвал снова завалило опилками. Мы на что-то отвлеклись, и лопату Кирилла зажевало между двумя лентами. Те, ворча и скрипя, медленно сминали ее. Кое-как выковыряв останки лопаты, мы выбросили их в кусты, договорившись никому не рассказывать.

***

Снова еду домой с завода, солнце бьет в окна маршрутки, но веселее не становится. Хочется быстро поесть дома, недолго посмотреть мультики перед тем, как ехать на вторую работу, — хоть какая-то радость. Обычно я успеваю ко времени, когда еще крутят «Губку Боба». Если успеваешь посмотреть только «Дикую Семейку Торнберри» или, того хуже, «О чем говорит Джинджер», то, считай, день не удался. Раньше записывал «Губку Боба» на кассеты, но год назад папа купил DVD-плеер, и все это стало не нужно.

Девочка в маршрутке морщит нос. Бабушка наклоняется к уху и говорит:

— Я поняла. Это от мальчика так пахнет. Я все думаю, чем пахнет, а это мальчик.

Поскорее бы доехать домой. За окном проносится бесконечная красная заводская стена и трубы, трубы, трубы.

***

Вечером в центре города душно и лениво, солнце медленно уходит в закат. Флаеры никто не берет. Люди неторопливо идут с работы, никуда не торопясь, другие просто бездельничают на лавочках. Мужики во вьетнамках и майках-сеточках пьют пиво, девчонки ходят туда-сюда, дымя тонкими сигаретами. Летом в городе красивых девчонок полно — куда они деваются в другое время года? Улетают, наверное, в места теплее или сидят в интернете и из дома не выходят. Я в дурацкой оранжевой футболке раздаю свои флаеры и понимаю, что в ближайшие несколько лет мне девочка точно не светит: денег нет, живу на окраине, еще и эти прыщи. Но очень хочется хотя бы погулять с девочкой, посмотреть кино или, на худой конец, выпить с ней пива. А больше хочется сейчас только пить, баночку холодной колы бы сейчас, чтобы горло заморозило, больше ничего не надо, как же сушит глотку в этой духоте. Но деньги на день я уже потратил, не хватает рублей двух-трех, как всегда.

— Приходите в бар «ЧПЗ», — сухо говорю я прохожему мужику, — второе пиво бесплатно.

— А, а? Чего, че?

— Вы с этим купоном можете получить второе пиво.

— Да ладно! Так, класс. Слушай, брат, а продай мне штук десять таких купонов, а? По-братски. Я заплачу тебе даже.

— Хотелось бы, но не могу.

— Почему?

— Запрещают.

— Ну, дай хотя бы штук пять.

— Ладно, держите.

Дал ему купонов — так и день быстрее кончится. Осталось еще штук семьдесят до конца рабочего дня. Дальше начал раздавать по два-три на руки, лишь бы отделаться.

Перед тем как вернуться домой, заглядываю в бар, где все уже упиваются с этими купонами. Кто-то успел уснуть за столиком. Бармен еле успевает пиво разливать.

— Ты там охуел, что ли? — встречает он меня. — Ты сколько купонов на руки выдаешь?

— Иногда больше одного.

— Это сколько — больше одного?

— Ну, как-то раз выдал пять. Всего один раз.

— Чего? Этот хуй сидит уже упитый, на купоны твои он десять бокалов выжрал. Хорош так делать, слышь!

— Мне жаль, прости. Налей воды, пожалуйста.

Он налил, поставил передо мной неполный бокал.

— Сто рублей.

— Смешно.

— А я не шутил.

Я допил и вернул стакан.

— До свидания! — И вышел вон.

***

Работать на пепелище было весело, даже странно, что за это платили нам, а не наоборот. Мы скидывали в кузов грузовика разный хлам, запрыгивали туда же, в эту кучу, и ехали с ветерком до пепелища — большого выжженного черного куска земли. Там мы сбрасывали мусор на землю, собирали в кучу, опоясывали горючей черной лентой, сделанной из гудрона и смолы, и кидали спичку. Потом долго смотрели, как черный густой дым взвивается вверх, и глаза наши слезились, и першило в горле.

Как-то раз, когда я наблюдал за огнем, ко мне подбежал глухонемой Виталик — юродивый маленький мужичок лет сорока, как Герасим, только Герасим был сильный и большой, а Виталик — маленький и жалкий.

— М-м, му, му, му, — мычал он, размахивая руками, жестикулируя и показывая на пламя, видимо, рассказывая какую-то волнующую историю.

— Ого. Правда? Ничего себе, — говорю.

Ничего из его мычания я, конечно, не понял.

***

Начальник открыл маленькую дверь в огромный ангар.

— Ох, сюда мы лет пять уже не заходили. Вот вы там первые и будете.

Я слышал, что когда люди только начинали исследовать египетские гробницы, их, дураков, спустя какое-то время начала косить смертельная хворь. Винили, конечно, проклятия

фараонов, в чьи погребения забрались без спроса, а на самом деле там тысячелетиями жила злая плесень, которая попала в легкие исследователей, из-за чего бесславно окончились их далеко не бессмысленные жизни. Моя-то жизнь будет проще, чем у них, но есть вероятность, что и я из этого ангара не выйду.

Сдохнем мы от пыли и плесени, что здесь годами жила и поедала дерево, и положат нас в гробы местного производства, и, что самое страшное, в школу в сентябре мы уже не пойдем. А насколько я знаю свою учительницу по математике Наталью Геннадьевну, такая причина для нее не является уважительной.

А ведь я уже начал планировать начать учиться так хорошо, чтобы вообще больше никогда руками не работать. Перестать прогуливать, перестать исправлять двойки в дневнике и вырывать страницы из тетради. Алгебру я буду учить, клянусь. Лишь бы только не работать на заводе или промоутером, не таскать бревна с детьми божьими Андреем и Пашей, не мыть машину отца, а если мыть, то просто так, а не за деньги. И уж точно не рвать траву для кроликов. Хочу носить форму и даже рубашку буду в брюки заправлять, клянусь, лишь бы не эту спецодежду вонючую.

В ангаре загорелись лампы над потолком. Внутри наваленные горы ДСП — древесно-стружечных плит. Гора плит была с меня ростом.— Мальчики, нужно, чтобы вы все это разломали, вынесли отсюда, освободили ангар и свезли на сожжение.

Начальник выдал нам две большие кувалды и перчатки —

такие, с пупырышками на ладонях, чтобы не скользили.

Но они обычно все равно скользят, и приходится работать голыми руками. Если бы через полчаса кто-нибудь зашел на этот склад, то ничего не смог бы разглядеть через густые облака древесной пыли, а если бы и смог, то увидел двух скачущих по горам ДСП парней, под музыку крушащих кувалдами доски. У меня, например, в наушниках играл Slipknot, чтобы работать с большей злостью. И потом бы этот человек запер за собой дверь и больше никогда сюда не возвращался.

***

По дороге на вторую работу я встречал и других промоутеров — таких же ребят, как я. Несчастные глупые распространители рекламы кофеен, пиццерий, колбасных магазинов и сетей бытовой техники протягивают свои бумажки и натужно улыбаются. Кто-то глуп настолько, что даже улыбается искренне, прыгает перед прохожими. Я беру бумажки у каждого из них в знак солидарности. А потом, конечно, выбрасываю их в ту же переполненную урну, как и все.

К концу августа я надел оранжевую футболку в последний раз и раздал последнюю пачку флаеров. Это был бесконечно долгий день, день зарплаты. Что я куплю на эти деньги? Может, куплю новый ноутбук. Может, одежду или телефон. Я мысленно складывал купюру к купюре. К вечеру я спустился в бар за получкой.

— Так, по нашей таблице, — протянул рыжий менеджер с бородкой, — мы должны тебе 5400 рублей.

— Не понял, — говорю, — там же тысяч восемь набежало.

— Прости, мне жаль, но денег на промоутеров пришло меньше, чем полагалось, а промоутеров, наоборот, больше.

Он виновато улыбнулся. Знал, что я у них даже не прописан по документам. Меня в очередной раз наебали.

***

Последний день на заводе был солнечным, но долгим. Время тянулось невыносимо. Задание дали простое, символическое: подмести пол в пропахших лаком мастерских да перетащить ящики из одного помещения в другое. Даже испачкаться не успели. Потом мы долго болтались без дела, а после присоединились к обеду других работников. Не поесть — просто попрощаться. Ели они за неотесанным столом в своей подсобке, которая служила и раздевалкой, и обеденной комнатой. Здесь, как и везде, пахло потом и деревом.

— Блин, — говорит Андрей брату, — суп забыл разогреть.

— Ладно, времени уже нет, так пожрем.

Я смотрел, как они хлещут ледяной суп с торчащей из тарелки куриной ногой. Глухонемой Виталик сидел по правую руку от меня и жевал свою котлету. Увидев, что его пакет с колбасой и корочками хлеба слишком близко ко мне, он испуганно придвинул его к себе, чтобы я не украл.

— Ну что, Рома, — жуя куриную ногу, спросил Андрей, — че делать будешь теперь?

— Ну а что мне делать еще, в школу обратно. Я думаю, что хрен я теперь буду плохо учиться, нет. Простите, но я сюда не вернусь.

— Правильно все! Конечно, учиться надо, надо. Учеба —

это, ну, важно. Вот мы с Пашей учились кое-как, и чего, и где? Этот наш Кольцов нам типа зарплату платит, а я знаешь, как это назову? Знаешь?

— Как?

— Говно! 7500 в месяц, 7500! Что на них сделаешь? И за такой труд! За газ заплати, за воду заплати, а еще «копейку» нашу постоянно ремонтировать надо, на что? Вот Паша недавно из больницы, ему бревно на ногу упало, стоит того эта работа, а? 7500! Вот ты, сколько ты тут получаешь?

— В месяц?

— Да.

— Четыре тысячи.

Я соврал, конечно. В месяц я получал три тысячи рублей. Итого шесть за два месяца. Итого 11400 вместе с другой зарплатой.

***

В бухгалтерии мне выдали последнюю получку, которую я бережно положил в нагрудный карман. Начальник предложил довезти меня до остановки. В первый раз я преодолевал эту дорогу на машине. В салоне пахло искусственной кожей и освежителем «Елочка».

— Ну чего, Рома, ты в каком классе сейчас?

— В девятый пойду.

— Экзамены, значит?

— Ага.

— Эх, а скоро и ЕГЭ, и университет. Чем вообще заниматься будешь, решил, куда поступать?

— Давно уже.

— И куда?

— На журналистику.

Кто же знал, что так в итоге и произойдет.

***

Сентябрь. Я был даже рад вернуться к школьной форме, такой приятной и чистой, и снова ходить по этим светлым коридорам. Вокруг все эти напомаженные ребята и девчонки, которые пальцем о палец в своей жизни не ударили. Полученной зарплаты и небольшой финансовой помощи хватило, чтобы купить ноутбук. Прозвенел звонок.

— Так, ребята, первое задание в этом году, — улыбнулась учительница, — просто написать, как вы провели это лето. Даю вам минут двадцать, потом вызываю к доске.

Я огляделся вокруг. Девочки были загорелые и сильно повзрослевшие. Удивительно, как человек может год не меняться, а потом преобразиться за три месяца отсутствия. У некоторых уже начала расти грудь. Через двадцать минут к доске вышла Полина — одна из самых обеспеченных детей в классе. Вся смуглая после каникул, с заплетенными в цветную косичку волосами.

— Как я провела лето. Я летала в Египет со своей лучшей подружкой Мариной. Вы ее знаете. Мы там очень вкусно кушали и много отдыхали.

От чего вы отдыхали, интересно…

— … мы катались на верблюдах, видели пирамиды, носили длинные парео…

— Что такое парео?

— Платья такие воздушные. Из еды мне особенно понравилось…

Не надо, пожалуйста.

— …крабы, свежие фрукты, разная рыба… Мы много плавали в море с аквалангами, море там такое прозрачное, видели разных рыб в этом море. Это было хорошее лето.

— Спасибо, Полина, вот и первая пятерка. Символическая, конечно. Кто еще хочет рассказать про свое лето?

Я поднимаю руку с мозолями на ладони.

Снова на заводе

2009

— Хочешь поработать для настоящей взрослой газеты? Мне кажется, это будет неплохой вклад в портфолио, —

сказала мама, помешивая кофе в чашке. Я сидел за

столом и ел борщ.

С недавнего времени я начал собирать портфолио, куда вкладывал свои никому не нужные статьи, которые писал для школьной и районной газет. Были там и такие шедевры журналистики, как очерк «Поговорим о лагере „Орленок“» и статья «Обращение к мэру Челябинска», в которой я рассказал о мусоре в своем районе. Текст многим местным не понравился, и какое-то время меня еще хотели поймать и избить.

— Не знаю даже. А ты вообще о чем?

— Я знаю человека, который пишет для заводской газеты. Захочешь — могу устроить встречу с редактором.

Нет — как хочешь.

«Как хочешь» означало, что отказа мама не простит.

— Хорошо, можно попробовать.

— Ладно, договорились, я позвоню человеку. — И отхлебнула свой горький кофе.

В понедельник я снова пошел с мамой на завод, пытаясь стряхнуть с себя ощущение дежавю. Вошли мы на этот раз не через унылую крайнюю проходную, а через центральную — большую и чистую, и вела она на центральную площадь завода. Там были высажены деревья, с досок почета смотрели

на нас сосредоточенные лица отличившихся работников, а вокруг были теперь не цеха, а отдел кадров, бухгалтерия, штаб охраны, где в душных кабинетах сидели работники печати и штампа, стучали по клавишам и выписывали документы, но не работали руками, что уже хорошо.

Мы поднялись на четвертый этаж. «Редакция» — было написано на серой двери. Мы вошли. Внутри по разным углам лежали пыльные пачки газет, щелкали из разных углов клавиши старых компьютеров, столетний дед с длинной бородой перебирал, слюнявя пальцы, страницы.

«Газета информирует читателей, ориентирует на решение перспективных задач, стоящих перед тракторостроителями. Это расширение номенклатуры выпускаемых машин, повышение качества техники на уровне европейских стандартов, организация сервисного обслуживания техники с маркой „ЧТЗ“, — можно прочитать на сайте завода о газете. — Вошло в практику освещение работы районных, городских и областных органов власти и общественных организаций. Публикации отличаются взвешенностью позиции».

Мама поздоровалась с Женей — самым важным журналистом в редакции. Его длинные волосы спадали на плечи, а лицо выражало какое-то абсолютное спокойствие, даже апатию. На вид лет тридцать, поношенные джинсы, свитер.

— Хочешь писать, значит? Хорошо. Давай я провожу тебя к главному редактору.

У главного редактора — маленькой сухой женщины с морщинистым лицом — на столе лежали кипы бумаг, блокноты, бумажки и канцелярский хлам. От нее остро пахло табаком, и голос ее был низким и сиплым.

— Почему ты хочешь быть журналистом?

— Я… не знаю. Наверное, мне просто нравится писать, ну и когда люди читают то, о чем я думаю.

— Но ведь для журналиста важно не только писать, но и правильно осветить события.

— Согласен.

— Какая журналистика тебе близка? Как ты пишешь?

— Ну, сложно сказать. Мне нравится социальная журналистика, репортажи, например, рассказывать о каких-то проблемах.

— Что значит социальная? Есть жанры строгие: заметка, репортаж, новость, очерк и так далее. Ладно, слушай, вот тебе задание: у нас послезавтра будет день открытых дверей, приходи, напишешь про это, отправишь Жене, хорошо?

— Идет.

Она вышла курить, а мама проводила меня до остановки.

— Ну как тебе?

— Очень от нее сигаретами пахнет.

***

День открытых дверей на заводе проводится каждый год, и еще ребенком я приходил с родителями, чтобы вместе с другими детьми попрыгать на тракторах, залезть в кабину и понажимать на кнопки. Можно было прийти

и к маме на работу, где в советских кабинетах тебе разрешат посидеть за компьютером и угостят конфетами.

С тех пор мало что изменилось, разве что количество тракторов на выставке уменьшилось. Все так же дети бегают

вокруг техники и дергают за рычаги. Уже не так весело, как в детстве, и писать не о чем: ну, показали технику, вот в том углу старики поют песню про «родную проходную», на сцену согнали детей из ансамбля, чтобы те перед пятью зрителями станцевали «Барыню-сударыню», еще раздают кепки и флажки с сине-желтым логотипом завода. У любого регионального журналиста — понял я еще тогда — должно быть умение, без которого он умрет с голоду: выжимать событие там, где его нет. Добывать сто строчек из пяти. Превращать день открытых дверей на заводе, что терпит непростые времена, в грандиозное событие, о котором говорят во всем мире.

Мои мысли внезапно прервал чей-то хлопок по плечу.

— О, Рома, ты ли это?

Леша, тощий парень с длинными руками, работал вместе со мной в трудовом лагере, что организовал этот же завод. Прошлым летом мы, надев желтые футболки с логотипом ЧТЗ и перчатки с пупырышками, дружным отрядом за две тысячи в месяц собирали презервативы, мусор и дерьмо в мешки. Так прошло мое лето 2008 года. И вот теперь Леша снова меня нашел.

— Какими судьбами?

— Я сюда каждый год прихожу. Ну а че, на тракторы позырить можно, с друзьями потусоваться, еще, если успеть, можно бесплатные пирожки взять. А ты чего здесь?

— Да я так, статью пишу.

— Про че?

— Про вот это все.

— Журналист, что ли?

— Получается, так.

— Ну, хорошо, писака, не буду мешать. Бывай!

В небе сгущались тучи, люди заскучали. Побродив еще немного и поняв, что скоро грянет дождь, я уехал домой. Сев за компьютер, я набросал заметку:

«1 июня одновременно с Днем защиты детей прошел праздник 77-летия ЧТЗ. В связи с этой датой был проведен уже традиционный день открытых дверей. Главная проходная редко видит такое количество людей: как и каждый год, на мероприятие пришли работники завода, их родственники и дети, готовые полазать по выставленной напоказ технике.

Всего, кстати, было выставлено 37 экспонатов, среди которых были новые блестящие бульдозеры, трубоукладчики, грузчики, экскаваторы и двигатели.

Технику представляли ООО „Строммашина“, завод малых серий, ООО „Завод современных погрузчиков“. Но не только современные модели были показаны там: выставлены были представители техники, уже являющейся частью ушедшей истории, как, например, самоходная артиллерийская установка ИСУ-152 „Зверобой“, БМП-1.

Многие из выступающих, как, например, Видергольд Игорь Васильевич, отмечали тот факт, что дела завода пошли в гору по сравнению с предыдущим годом: моделей на выставке стало больше и, главное, налаживаются шефские связи. Кроме того, И. Ю. Налимовой было замечено „серьезное отношение к сотрудникам“, к их здоровью и безопасности. Не обошлось и без выступления творческих коллективов от театра ЧТЗ, дворца культуры и ЦДЮ.

Кроме всего прочего, на празднике были даны задания трудовым отрядам, приступающим к работе этим летом. Прошла торжественная церемония вручения знамени, которое было отдано отряду имени Валерия Платонова.

Хоть день открытых дверей и не стал ни для кого открытием, у меня на душе осталось довольно приятное ощущение того, что, к счастью, дела завода, на котором работают мои родные и знакомые, постепенно нормализуются».

Написал и отправил редактору. К концу недели мама принесла разворот.

— Ну, журналист, открывай на третьей странице!

В углу, в маленькой врезке, был такой текст:

ПОРАДОВАЛСЯ ЗА МАМУ

«1 июля прошел день открытых дверей на заводе ЧТЗ. Все, как обычно, радовало глаз: тут и выставка техники, и выступление творческих ансамблей. Было радостно, что на ЧТЗ работает моя мама, на заводе, где…»

— А много человек читает эту газету?

— Не думаю, что желающих на заводе много.

— Слава богу.

Настоящие литературные чтения

Прошло еще несколько месяцев. Мы с мамой обедали, когда она вдруг спросила:

— Ты бы хотел в литературный кружок сходить? Его тот самый Женя ведет, из газеты. Обычно у него разные местные писатели собираются, но тебе, наверное, для поступления тоже будет полезно.

— Мне там нечего читать.

— Ну и ничего, сходишь послушаешь, потом что-нибудь принесешь. Я позвоню Жене, узнаю, когда там следующее собрание.

Мама взяла телефон и вышла в соседнюю комнату. Через несколько минут, улыбаясь, она сказала, что встреча будет завтра, 17.00, ДК ЧТЗ, 103 кабинет.

ДК ЧТЗ. Старое, ветхое здание тридцатых годов в стиле конструктивизма. В старинных, давно не ремонтированных коридорах пахнет пылью и плесенью. В помещениях проводят самые разные занятия: от танцев живота до ушу.

Кружок собирается в одной из таких комнат, похожей на классный кабинет. Огромные пыльные окна, старые исцарапанные столы, древний паркет. Все это появилось здесь еще задолго до моего рождения, а возможно, еще до рождения моих родителей. Во главе, как учитель, сидел Женя и курил.

— Так, ну ждем еще пять минут, пока все соберутся, и начнем.

Он отвернулся к окну и задумчиво выдохнул дым. За стеклом проезжали машины, куда-то шли люди, дождь только-только смыл с дорог пыль: было самое начало осени.

Спустя несколько минут он затушил сигарету, хлопнул по столу и обвел нас взглядом. Аудитория собралась странная: старики, странно одетые персонажи, одним словом, фрики. Каждый перебирает листы своих текстов, с жадностью смотрит на Женю.

— Ну что, всем еще раз здравствуйте. В этот раз как-то людей больше собралось, чем в прошлый, постараемся успеть всех послушать. Кто-то хочет первым выступить?

Руку поднимает долговязый парень в старом сером костюме. Жидкие черные волосы спускаются на плечи, трехдневные усики.

— Д-должен сразу п-предупредить, мой рассказ немного ж-жестокий, но, в общем, смешной. Мой рассказ называется «Алкоголик Семенов».

Алкоголик Семенов

Семенов очень долго пил. Он выпил сначала одну бутылку. Потом Семенов выпил вторую бутылку. Потом Семенов выпил третью бутылку. Потом у Семенова не осталось денег, и он пошел просить денег у своего собутыльника. Тот ему денег не дал. Так что Семенов взял первую бутылку, уже пустую, и разбил другу по голове. Друг, оттого что ему дали бутылкой по голове, умер сразу от удара бутылкой по голове. А Семенов у него денег взял и четвертую бутылку купил. Еще и уши его забрал и поменял на сухари.

Семенов вышел на улицу, и его ударили бутылкой по голове. Семенов упал на землю, ударившись своей семеновской головой об землю. Потом его начали бить ногами по голове и раздавили по земле семеновский мозг. А потом еще долго прыгали по Семенову, но уже без его головы.

Так Семенов перестал пить.

КОНЕЦ

Раздались хлипкие недоуменные аплодисменты.

— Гхм. Ну, это уже какой-то Хармс, — смущенно потирая нос, сказал Женя.

Я сидел без движения и старался не дышать.

— Кто-то еще?

Руку подняла женщина, похожая на молодую Аллу Пугачеву. Рыжая кудрявая шевелюра, кожаная косуха, лицо человека, который повидал жизнь. Она бы отлично дополнила состав группы «Комбинация».

— Да, Анна, вы хотите что-то прочесть?

Редактор уже забил пепельницу до отказа.

— Да, у меня есть стих, – басом прогудела Анна и затопала сапогами в сторону редакторского стола.

Закуривая в очередной раз, Женя тоскливо смотрел в стол и ни о чем, наверное, не думал.

— Так вот, я его посвятила вот этому подсолнуху. —

И Анна достала двухрублевую открытку, купленную, вероятно, где-нибудь в переходе.

Ода подсолнуху

Как солнце ясное, ты желтый,

И черные все семена твои.

Стоишь ты в поле такой гордый

И радуешь глаза мои.

Подсолнух, я тебя люблю

И стих сей посвящаю.

— Что ж, Анна, спасибо, — промямлил Женя, — было очень… мило. Очень… добрые стихи, да… очень добрые. Есть комментарии?

Аудитория молчала. Я царапал ногтями стол.

— Так, ну и давайте, Елена Алексеевна, вы, кажется, хотели выступить?

Моя соседка по столу, старушка, которая все это время перебирала листы текста, напечатанные на старой желтой бумаге, встрепенулась. Целая пачка была вручную напечатана на машинке. Целый роман, который никому не нужен и который никто никогда не прочтет.

Елена Алексеевна поднялась, поправила подол платья, схватила свою рукопись и зашаркала к месту для выступающих. У стола редактора она положила пачку бумаги и разъяснила:

— Я написала роман. Этот роман о нескольких бабушках, которые отправились в санаторий отдыхать. И у них там были разные приключения…

Я закрыл глаза.

— Итак, зачитаю отрывок, – сказала она и сняла резинку, которой была обмотана рукопись. В пачке было листов семьсот.

Бабули в санатории

— Меня зовут Валя.

— А меня Нина!

— А меня Надя.

— Я — Вера, — сказала я.

— Вера, а ты не храпишь? — спросила меня с недоверием Валя.

— Нет, а ты?

— Нет!

— А вот я храплю, — сказала Вера.

Еще час мы в полной тишине слушали отрывки из неизданного романа про старух, стихи о несчастной любви и рассказы о пьянстве и работе на заводе. Потом все закончилось. Убедившись, что Женя отвлекся, я схватил рюкзак и выбежал прочь.

В маршрутке до дома снова не оказалось сидячих мест. Я стоял пригнувшись и бился головой о потолок, когда машина наезжала на кочки. За окном проносились заправки и пустыри. Один из пассажиров, похожий на Хэнка из «Царя горы», пил коньяк из маленькой бутылки и утирал ладонью капли с пасти.

— На следующей, ёбаный компот!

— Мужчина… — почти шепотом обратилась к нему

сидящая рядом старушка, — тут же дети, мужчина…

— Ну я же сказал «ёбаный компот», а не «ёбаный в рот»! Ком-пот! Ёбаный компот, на следующей! — снова прокричал он.

— Да слышу я, — злобно ответил водитель.

— Ну и все, нахуй.

— Мужчина… — почти шепотом обратилась к нему

сидящая рядом старушка, — тут же дети, мужчина…

— Ну я же сказал «ёбаный компот», а не «ёбаный в рот»! Ком-пот! Ёбаный компот, на следующей! — снова прокричал он.

— Да слышу я, — злобно ответил водитель.

— Ну и все, нахуй.

В столице

В сентябре родители обняли меня в последний раз и посадили на поезд. Я забросил сумку на верхнюю полку, расстелил матрас, постелил белье, поменял обувь, надел легкую одежду и лег на кровать. Глядя на верхнюю полку, где надо мной спал будущий сосед по комнате, я думал о том, какая теперь будет жизнь. Чем я буду заниматься в университете? Где бы хотел работать? До этого я почти не задумывался, где работают в Москве журналисты. Ну, Первый канал, Второй. Журналы — ну, «Русский Репортер». Да, «Русский Репортер» — это класс. А больше я ничего не знаю.

Через два дня поезд приехал в столицу. Я вышел из ваго-

на и вдохнул воздух, собравший в себе сотни ароматов —

от пота и машинного масла до беляшей и сигарет. Столица.

С соседями по плацкарту мы поймали на вокзале такси, загрузили в него свой скромный скарб и поехали в общежитие. Все были взволнованы: как мы будем жить? С кем поселимся? Как обустроим свой быт? Жизнь в общежитии мне виделась в красках: как и у всех ровесников, мое детство прошло вместе с сериалом «Универ». Когда такси наконец остановилось и мы выгрузили багаж, мы впервые увидели общагу вживую: огромное здание шестидесятых годов в виде книжки, шестнадцать этажей, на которых живут тысячи студентов. Здесь они ночуют, пьют, любят друг друга, учатся.

А порой сбрасываются с балконов, не выдержав стресса.

На входе выстроилась огромная очередь: всех этих людей с клетчатыми сумками сейчас досмотрят, проверят бумаги и отправят на оформление. Там, в холле, выстроятся три длинных ряда: в первом кабинете ставят печать, которая допустит во второй кабинет, во втором ленивая старуха поставит отметку, что ты можешь идти в третий, где тебе сделают пропуск.

— Я позову! Я сказала, выйти всем из кабинета, я позову! Вас много, я одна! — доносится из дверей.

Кто-то из будущих студентов ошарашен, кто-то заводит новые знакомства.

— Ты тоже почвовед? Круто. Откуда? Я вот из Самары приехал.

— У тебя сколько баллов было за ЕГЭ?

— Да, вступительные были жесткие…

Разное говорили в толпе. Через три часа все было кончено. Осталось только оформиться у комендантши. Она, большая крикливая женщина с завивкой, заседала на седьмом этаже: на подоконниках — фикусы, на стене — портрет Путина. По радио глухо поет Лепс. На книжных полках — Пушкин, Библия, советы для огородников. Пахнет старостью и уютом. Здесь, в общежитии, где нет ничего своего и все казенное, она умудрилась построить свое жилище и обустроить хрупкий быт, как делают пассажиры плацкартных вагонов, когда простыней отгораживаются от других.

Я сажусь за большой стол, заваленный бумагами и канцелярией. Комендантша придвигает к себе две большие папки и достает оттуда старые листы текста.

— На, читай. Правила проживания. Внимательно читай! Прочитаешь — автограф мне оставишь. И за имущество распишешься.

Я бегло пробежался по тексту. Не шуметь. Велосипеды нельзя, курить в строго отведенных для этого местах. Пить нельзя. Тебе здесь ничего не принадлежит, если что — выселим. Видели мы эти правила: как и все в России, на словах строго, а на деле ничего.

Я поставил свою подпись и расписался за имущество: стул, стол, постельное, ключи, две шторы. Я положил ручку и встал из-за стола.

— Всего доброго!

— Следующий!

В дверях стояла очередь из таких же студентов. В другой комнате, где пахло пылью и плесенью, мне выдали постельное: серая подушка, наволочка, простыня с одеялом, полотенце. Поколения до меня спали на этом, любили друг друга. Спасибо.

Бросив вещи в комнате, я рухнул на кровать, закинул руки за голову и выдохнул. Ну привет, Москва. Кто ж знал, что я проживу здесь еще шесть лет.

Там я познакомился с Аней. Дерзкая, бойкая девчонка в странном зеленом платье, больше похожем на халат.

Мы разговорились, когда вечером шли в магазин за алкоголем: тусовка была в самом разгаре, спиртное кончилось, и срочно требовалась добавка.

— Так откуда ты?— бросила она мне.

— Челябинск.

— Суровый город?

— Все это выдумки. Никакой он не суровый. Ты сама откуда?

— Чита! Если есть на свете рай, это Забайкальский край!

Я посмеялся. Следующий год мы с ней проведем вместе.

На балконе общежития мы разливаем виски по стаканам, закусывать нечем. Новые друзья рассказывают, кто откуда приехал и зачем поступил на журфак. Одна за другой уходят сигареты, бычки от которых мы сбрасываем вниз. Внезапно в глаза бьет луч яркого света, мы щуримся.

— Таак, ну что тут у нас? Пьем?

Похоже, что правила в этом общежитии работают. Двое лысых охранников смотрят на нас сверху вниз.

— Нет, просто сидим.

— Че вы нам тут сказки рассказываете. Показали быстро.

— Да ладно вам, ребят, ну че вы, в первый раз же.

— Какие мы тебе ребята? Щас вместе с нами вниз пойдете все. Либо один сейчас сознается, либо всю толпу упаковываем.

Все растерялись, не зная, что сказать. Я поднялся с пола, пошатываясь.

— Ла-ладно, я с вами… пойду. Тоже мне преступление.

Мы сели в лифт. В нем резко запахло виски и перегаром. От меня.

— Не стоило, конечно, можно было и спокойно ре-

шить, — сказал я.

Они не ответили, лишь посмотрели на меня с презрением. В кармане одного зашипела рация.

— Да, это Семенов. Взяли тут одного, виски распивал. Ага, самый умный. Сейчас оформим.

Было бы печально вылететь из общежития в самый первый день. Мы вышли из подвала и спустились в подвал. Будут бить, подумал я. Или деньги заберут. Завели в одну из комнат. За столом сидел другой охранник. По телевизору показывал канал «Звезда», а на меня, пьяного, со стены

холодно смотрели Путин и Шойгу.

— Молодой человек, вы читать умеете?

— Прямо сейчас плохо, но в целом умею.

— Правила читали?

— Читал.

— Подписывали?

— Подписывал.

— Ну так а чего тогда распиваем?

— Невнимательно читал.

Он со вздохом достал из ящика лист бумаги и ручку.

— Пиши объяснительную.

— Что писать?

— В центре пишешь «Объяснительная». Далее — «начальнику общежития Цысарю от такого-то». Пишешь,

почему пил. Дату, подпись.

— Понял, не дурак.

Охранник усмехнулся. Позже меня вывели из комнаты и отправили обратно. Вечеринка на балконе закончилась. Я протрезвел и лег спать.

Позже в университете нам торжественно выдадут студенческие билеты и расскажут о благородном призвании журналиста. Вы недаром называетесь четвертой властью, скажут нам. Мы завороженно слушали, радовались поступлению, тому, что мы, провинциалы, учимся в двух шагах от Кремля, и еще совершенно не догадывались, что случится с журналистикой в России через считанные годы. Никто нам пока не рассказал, сколько на самом деле зарабатывают журналисты, которые в этой стране никому не нужны.

Но это будет потом, а пока все замечательно. Жизнь только начинается.

***

Деньги, которые мне выдали на первое время, практически сразу закончились. Родители мне помогали, каждую неделю выдавая «на карман», но и этого не хватало. Я начал искать работу: мои старшие соседи уже вовсю трудились в глянце и были знакомы с важными людьми. Меня мучила зависть. Я все время сидел в своей комнате за ноутбуком и рассылал резюме в надежде, что мой уникальный опыт работы в школьной газете заставит работодателей взять меня в штат.

Тема: вакансия, журналист, сотрудничество, 16 марта 2012

Здравствуйте! Я бы хотел предложить вам свою кандидатуру на любую должность, которую вы можете предложить студенту на безвозмездной основе с целью получить опыт. Отсутствие работы в серьезных изданиях я компенсирую энтузиазмом и ответственностью. Интересуюсь я современной культурой, архитектурой, современными трендами, по возможности стараюсь посещать выставки, пишу рецензии.

Спасибо за то, что прочли мое письмо, очень надеюсь на ответ.

А в резюме писал:

Опыт работы

Опыта работы в серьезных СМИ не имею.

Навыки

Написание и редактирование текстов; базовые знания по Adobe Premier, Photoshop, Microsoft Word.

Дополнительная информация

С 2008 по 2011 год я был занят в школьной журналистике, имел определенные достижения. На данный момент я веду свой блог в LiveJournal.

Кому:

maxim@maximonline.ru

human@burda.ru

ngm@imedia.ru

esquire@imedia.ru

rabota@afisha.ru

playboy@burda.ru

amunipov@bg.ru

aershov@2x2tv.ru

pr@italiacollection.ru

Никто мне, конечно, не ответил. Разве что редактор журнала FHM поиздевался надо мной и правильно сделал.

— Что, — говорил он мне, — вы можете нам предложить?

Я отвечал:

— Все.

Он спрашивал:

— Что все?

На что я отвечал:

— Вообще все.

Ни на какую работу, конечно, он меня брать не хотел. Наверное, у него выдался обеденный перерыв и было очень скучно. В 2016 году, когда у всех закончатся деньги, журнал перестанет издаваться в России. Как и многие другие.

Но это тоже будет потом. Пока что медленно подступал 2012 год.

В «Большом городе»

2012

Мы продолжали искать работу. Аня хотела пойти на телевидение, а я — в печать, писать. Так мы пришли на «Красный Октябрь» — место, где в то время собрались все приличные СМИ.

Она обняла меня и сказала:

— Ты ничего не потеряешь. В конце концов, они же тебя не убьют, так? Это самое худшее, что могло бы произойти.

Мы поднялись по тяжелой железной лестнице, минуя Slon и OpenSpace, она юркнула через открытую дверь в редакцию «Дождя», а я поднялся в «Большой город».

Время вплоть до 2013 года в журналистской тусовке кажется золотыми, тучными годами. Доллар еще не 70+, нет у нас Крыма, новостей про Украину, нет общей истерики, массовых закрытий СМИ и «звеньев гребаной цепи».

Но все это скоро начнется, и все это чувствуют, а пока журнал «Большой город» пишет про протесты, рисует плакаты и вместе с этим общается с разными странными горожанами и снимает красивые двери для рубрики на последнем развороте.

Через полчаса я вышел из редакции с добычей: номером и почтой.

«Пиши, — говорят, — найдем тебе задание».

Как всегда, денег больших не обещали, но первокурсника легко купить рекомендацией. С тех пор всегда, когда на собеседованиях меня будут спрашивать про «Большой

город», я буду смущенно смотреть в пол и рассказывать, как я снимал в клубах потерянные вещи для рубрики «Объявления», делал интервью с владельцами

букинистических магазинов и перепечатывал старые советские некрологи. Такую уж мне дали работу, за которую больше никто не возьмется.

Прошло несколько дней. Я бегу по городу с нарисованной в блокноте картой и 20 рублями в кармане, и дома меня ничего не ждет, кроме ноутбука, лампочки под потолком и риса с яйцом на ужин, ищу букинистические, где сидят в тепле старые продавцы никому не нужных древних книг, меня обдувает ветер, и проносятся мимо с безразличным видом прохожие, и стоят с протянутой рукой попрошайки, зарабатывающие больше меня, и кажется, что делаю я что-то очень мелкое, никому совершенно не нужное, что спихнули на такого лоха, как я, самую дурацкую работу. Пробегаю мимо окон кафе и ресторанов, и там, в тепле, сидят люди, едят горячее мясо и пьют красное вино, и с их стороны окна пробегаю я — просто очередной прохожий, лицо которого промелькнет и больше никогда не вспомнится.

Долго ищу во дворах нужный книжный и наконец нахожу, звенят над дверью колокольчики. Никого нет внутри, только покашливает кто-то за полками с вековыми книгами. Оттуда выходит старушка — не из тех, кого жалко и от кого веет теплом, а суровая старуха, которой страшно в глаза смотреть. Та, что поставит на место одним взглядом.

— Могу вам помочь? — Она осмотрела меня с ног до головы, мои зеленые брюки, оранжевую куртку и побитые ботинки. Презентабельный — это вряд ли тот эпитет, который можно было бы ко мне применить.

— Да. Я бы хотел задать вам несколько вопросов о вашем книжном.

— Молодой человек, это не книжный. Это букинистическая лавка. Вопросы для чего, для кого, какие вопросы?

— Я из журнала «Большой город».

— Не слышала о таком никогда.

— Очень жаль. У нас есть рубрика «Букинистические», для которой мы узнаем, какая книга самая старая, какая самая дорогая.

— Реклама, что ли?

— Нет, но о вашем магазине узнают, конечно.

— А есть у вас удостоверение, расписка, что вы журналист?

— Нет, я стажер, но…

— Извините, нет.

— Но послушайте…

— До свидания! — сказала она уже с угрозой в голосе.

Из-за стеллажей вышел охранник. Я попрощался и вышел вон.

Так я работал. После учебы говорил Ане: «Я на работу», — и начинал свой забег по городу. «Нет, мы не готовы с вами общаться», «Не слышал про такой журнал», «Покажите удостоверение» и — реже — «Хорошо, давайте пообщаемся». Удалось даже выбить себе, кроме рекомендации, три тысячи рублей гонорара. Рекомендацию я потом потерял.

— Смотри, — говорила мне она, показывая разворот журнала, — это же ты?

И правда: на последней странице внизу были мои фотографии потерянных в «Симачеве» паспортов, а рядом — крохотное интервью с владельцем букинистического.

И совсем внизу крохотным шрифтом — мое имя.

— Умница, — сказала она и поцеловала в щеку. — Горжусь.

Повода для гордости не было.

А потом «Большой город» исчез, оставив после себя только тень, и стал городской легендой.

Кроссовки

В муравейнике под названием Москва есть вид муравьев, которые незаметно для всех бегают по городу, разнося документы, пиццу, осетинские пироги, секс-игрушки, заказанные на анонимного покупателя, наркотики и бог знает что еще. Эти люди, без которых жизнь в городе остановится, — курьеры, и я бегу по московским улицам вместе с ними, так же, как и они, туплю в вагоне метро, ожидая нужной станции. Это я — тот потерявшийся на улице человек с распечатанной картой, звоню вам на телефон

и в дверной звонок и не получаю чаевых.

У вас 1 новое сообщение.

— Ром, привет, тебе подработка нужна?

— Разумеется. Что нужно?

— Нужно доставить кроссовки, три точки, 250 за каждую. Сегодня сможешь?

— День выдастся долгий, но в целом да.

— Я сейчас поднимусь.

Максим жил на два этажа ниже. Отслужил, воспользовался возможностью поступить без экзаменов и живет теперь себе в общежитии, зарабатывая продажей кроссовок в интернете. Популярная схема: закупаешь на складах китайскую обувь, продаешь через интернет без налогов. Курьеры, видимо, таким торгашам тоже нужны.

В дверь постучали. В дверях стоял Макс — свежий, бодрый и подтянутый. Я же выглядел как полная его противоположность: взъерошенный, потрепанный и плохо одетый. Макс пожал мне руку, вошел в мою берлогу и поставил на стол коробки. На каждой коробке был отмечен адрес.

— Смотри, вот этот, — показал он один из адресов, — попросил до четырех часов. Как отвезешь все и вернешься, позвони мне, отдашь деньги и заберешь свою часть. Все ок?

— Угу. Все ок. Хорошие кроссовки, кстати.

— А то.

Щелковская, Марьино, Бибирево. Далеко не центр. Я бы не стал покупать кроссовки в том районе, где их могут легко снять.

Нарисовать в блокноте карту проезда. Проверить, заряжен ли телефон. Не забыть проездной. Взять в руки коробки, закрыть за собой дверь. Сесть в метро, через час выйти из него, сесть в автобус, добраться до края Москвы и заблудиться. Спросить дорогу и еще двадцать минут идти по трассе. Ручки пакетов с коробками трут руки. Солнце в самом зените и печет макушку. Найти нужную панельку и тот самый подъезд.

Поднимаюсь по узким лестничным пролетам, звоню в звонок. Дверь открывает школьник, забирает свои кроссовки, отдает деньги. Обратно идти уже немного легче: осталось всего две коробки. В автобусе смотрю на дикие земли окраин — стройки, панельки, пустыри. Прыгаю в метро и еду на другой конец города, где все повторяется снова: петлять, заблудиться, найти, сухо поздороваться, отдать товар, получить деньги.

Возвращаюсь домой на закате. Не ел весь день, во рту сухо и стоит вкус железа.

— Так, эту часть забираю я, а это вот твоя доля, 750 рублей. На транспорт тратился?

— Да, 120 рублей.

— Понял, держи сверху. Будет еще желание порабо-

тать — пиши!

И, свежий и бодрый, он убежал по делам. А я, уставший, на половину заработанных денег купил ужин себе и ей. Осталось еще почти 500 рублей, а значит, можно еще два дня прожить.

На собаках

«Редакция VICE ищет интернов, которые будут переводить иностранные материалы и писать свои. Стажировка не оплачивается, но интерны получат опыт работы в редакции глобальной молодежной медиакомпании. Пишите

на нашу почту…»

VICE. Круто. Работать в VICE — настоящая жизнь. Я зачитывался статьями этих сумасшедших журналистов, которые отправляются в горячие точки, снимают дикие репортажи, находят людей, которых никто не может найти. Проживают жизнь, которая стоит того, чтобы за нее бороться. И теперь в России есть своя редакция. Было бы глупо им не написать.

«Добрый вечер! Я хочу стать интерном в вашей редакции. На данный момент учусь на журфаке МГУ. Работал в журнале „Большой город“, арт-блоге Cardboardia.ru и сайте „Москва велосипедная“. Не получается скинуть ссылки на материалы — я их прикреплю. Кроме того (хотя не уверен, что это пригодится), занимаюсь монтажом, в свободное время изучаю motion design, графический дизайн и верстку».

Насчет последнего я не соврал: однажды, начитавшись сказок о том, как много можно заработать, будучи дизайнером, я запоем читал статьи про типографику и изучал видеоуроки на ютубе. Это случилось практически сразу после того, как я передумал быть дизайнером интерьеров, что случилось сразу после того, как я передумал быть музыкантом.

К своему убедительному письму я прикрепил несколько блистательных материалов: заметку о выставке фотографий Стэнли Кубрика, рассказ о том, как я работал наблюдателем на выборах, и очерк, в котором пишу о похмельном утре в общежитии. Ответ поступил неожиданно быстро.

«Привет, Роман, приходи к нам завтра знакомиться в 15:00, сможешь?»

Конечно, смогу.

Офис редакции глобальной молодежной медиакомпании расположился в полупустом маленьком подвале на Краснопресненской. Постоянный штат журнала состоял из четырех человек, включая главного редактора из Америки, которого потом все будут уничтожать за неграмотное управление российским филиалом и который в итоге все провалит. По углам — пачки журналов, которые не удалось реализовать. Но все это будет позже, а пока ребята в ус не дули.

Собеседовала меня маленькая девушка по имени Алиса.

— Расскажи о себе.

— Ну, как я и сказал в письме, я писал для разных изданий, со школы еще.… Тут — для «Большого города», пары блогов.

— А что для «БГ» делал?

— Это была небольшая работа. Честно говоря, больше фотографировал. Для последних страниц. Рубрика «Объявления».

— Ага, понятно.

Мы помолчали.

— А с учебой как? Ты же учишься, да?

— Обычно это не вызывает больших проблем.

— А как с английским? Понимаешь, нам нужно переводить много иностранного текста для сайта.

— Аппер интермидиат.

— Приходи в понедельник к одиннадцати.

***

После бестолковых пар я приходил в подвал редакции и переводил статьи, очень разные статьи. Про Сирию, про Ливию, про старых проституток и украшения из кошачьей шерсти. Обещание они свое выполнили: за работу я ничего не получал, но и за мной никто не следил. Заманить студентов младших курсов на бесплатную работу — задача, с которой справится даже идиот. Лишь бы в итоге дали бесполезную справку о прохождении практики.

Переводы мои выходили в онлайн, и там я уже не мог их узнать: слишком уж много в них исправляли. Были у меня и вылазки в город: например, однажды я потратил несколько часов, пытаясь выяснить у горожан, продолжили бы они встречаться со своим партнером, если бы у них не было секса. Ответы получил интересные:

1. «Пошел в жопу!»

2. «Ой, давайте вы с другими поговорите!»

3. «Не подходи!»

4. «Не снимай!»

Сдавшись, я пошел в университет и сделал интервью с однокурсниками. Их моложавые лица и идиотские ответы висят на сайте русского VICE до сих пор.

***

Весна. Везде капает, течет и тает. В маленьких окнах подвала иногда мелькают ноги прохожих, стучат капли за стеклом. Люди в редакции приходят и так же быстро уходят в другие места в поисках лучшей жизни. Я хожу в университет, трачу время там, а потом перевожу в одиночестве статьи, иногда там же играю в компьютер, все равно всем на меня плевать.

Дни шли, мне нравилось, что есть возможность возвращаться домой позже. Однажды Алиса позвала меня к себе в каморку: познакомить с новеньким. Он свежий, хорошо одетый, с чистым лицом, мне до него далеко.

— Это Макс, у нас есть для тебя классная идея.

— Очень приятно. О чем речь?

— У Макса есть идея сделать документальный сюжет, как у западного VICE. Хочешь поучаствовать? Мы, кстати, делали сюжет про крокодиловых наркоманов, не видел?

— Не посчастливилось. А какая тема у вашего фильма?

— Зацеперы, — говорит Макс с каким-то странным акцентом.

— Кто?

— Зацеперы. Я недавно про них узнал. Есть такие ребята, цепляются за поезда, электрички и катаются на крышах. Такой, знаешь, нелегальный экстремальный спорт.

Алиса улыбалась и кивала головой. Идея ей нравилась. И уж тем более нравилась она мне: уже лучше, чем часами переводить тексты.

— Звучит классно, — говорю я, — если хотите, я поищу нам героев, пообщаемся.

— Кул, — говорит Макс.

Нужные группы найти оказалось несложно: «Зацеперы», «Любители Зацепа», «ЗЧПЧ/УЕПЧ», что бы это ни значило. Смотрю, как прыгают школьники на крыши поездов и электричек, читаю отчеты о гибели подростков, что прыгнули на крышу вагона в метро. Пара снимков из обезьянника, подростки показывают средний палец в камеру. Жизнь у ребят кипит. Оставил на стенах групп такое сообщение:

«СРОЧНО! Журнал VICE ищет героев! Если вы катаетесь на крышах поездов метро / электричек и просто там, где не положено, а может, знаете, кто это делает, — отзовитесь! Обращайтесь ко мне в лс! Максимальный репост!»

Ответ не заставил себя ждать.

— Ну, вы, например, нашли, и что дальше?

— Ой, привет. Мы делаем сюжет про ребят, которые занимаются зацепингом. Если интересно, оставь свой номер.

— А вознаграждение будет?

— Мы и сами вознаграждения не получаем, могу предложить только вечную славу.

— В гробу я ее видал.

— Давай ты соберешь людей — и встретимся где-нибудь в удобном для вас месте?

— Я напишу дня через четыре.

***

Так прошла неделя. Курский вокзал, дело близится к обеду. Голуби гуляют по платформе, бомжи собираются по углам, лениво бродят менты, пахнет пирожками, а местами — мочой. Макс чувствует себя здесь явно не в своей тарелке.

— Слушай, а может, хрен с ними? Они, может, и не приедут?

— Мы их всего десять минут ждем, куда ты собрался?

— Да так, шучу. Может, пока у проводников интервью возьмем?

— Это зачем?

— Наверняка эти зацеперы их бесят.

— А они тебя в жопу пошлют.

Но он уже подходит со своей камерой к грузному проводнику, усатому мужчине в потертой синей рубашке.

— Э, вы что тут снимаете? — спросил он с украинским акцентом.

— Извините, здравствуйте. Мы тут… сюжет снимаем, про… зацеперов.

— Кого?

— Ну, тех, кто на крышах катается.

— А, этих, долбоебах-скакунах. — Он вздохнул, оглянулся и сказал: — Снимайте, но только быстро и чтобы лица моего не было видно.

На камере загорелся красный огонек. Макс взял ракурс так, что был виден только двойной подбородок и усы.

— Ну, рассказывайте.

— Да что рассказывать. Катаются тут эти, извините, дураки, да. Мы их сгоняем, да. Раз в два месяца, даже чаще разбивается кто-нибудь обязательно. С нас спросу нет, конечно, вина не наша, но все равно как-то неприятно на душе.

Вот если видим таких, то сгоняем, конечно, иногда силой. Но это ладно, вот старухи чаще гибнут, конечно.

— Гибнут как?

— Да переезжают их. Едет поезд, а из леса бабка вышла деревенская, не слышит ничего, не видит. Вот ее и переезжает нафиг. Постоянно такое.

— Ладно, хватит, наверное. Это, спасибо за ответы.

— Но чтобы лица моего не было.

Макс толкает в бок:

— А это не наши ребята?

— Похоже на то.

И правда: один в балаклаве, другой в огромном синем шлеме с камерой. Потрепанные дутые куртки, грязные спортивные штаны и кроссовки. Подростковые усики.

— Ну, привет, парни.

— Ваня, Андрей.

— Рома, Макс.

— Здорово. Времени мало, погнали. Только это, слышь, сразу скажу: лица не снимай, пока на них масок нет. Так, поезд скоро двигается, идем.

Они спрыгнули с платформы на рельсы, и нам пришлось спрыгнуть за ними. Макс, ничего не понимая, плелся сзади. Люди смотрели на нас сверху, но в целом им было плевать. Пыхтели где-то за спиной поезда, холодное весеннее солнце светило над головой. Парни шли и молчали.

— Так чем вы, ребята, вообще занимаетесь? Учитесь или типа того?

— Ага, — ответил тот, что в шлеме, — я вот на повара в шараге, а этот вообще школьник. Ну а так мы борьбой занимаемся, так что легче бабок на ограждениях сносить.

— Очень интересно.

— Пришли. Поднимаемся.

Они ловко взобрались на платформу, а вот мне пришлось расцарапать ладони и штаны, чтобы взгромоздиться наверх. Подав руку Максу, я втащил и его. Электричка была в полной готовности и собиралась уезжать.

— Все, запрыгиваем, скоро уезжает.

Запрыгнули все, кроме Макса. Он так и остался стоять на платформе.

— Куда? Куда мы едем? Может, просто здесь снимем? Мы ведь даже билеты не купили?

— Макс, — говорю я, — ехать и правда нужно.

— Я не хочу. Не могу то есть, у меня дела еще сегодня.

— Какие дела?

— Поехали быстрее! — кричат парни, держа двери электрички.

— Неважно какие. Держи камеру!

Я схватил камеру, и двери захлопнулись. Электричка двинулась в неизвестном мне направлении. Я, два гопника и фильм без какого-либо сценария. Что делать? Пока камера снимала только их ноги и обрывки разговоров. Зарядки 50%.

Мы идем по потертому вагону куда-то в конец поезда, головы пассажиров трясутся в такт движениям электрички. Мы добираемся до хвоста, до грязного заплеванного тамбура, где парни наконец могут спокойно закурить.

— Слушай, товарищ журналист, угостишь нас пивом?

У меня было в кармане 150 рублей, последних. А ведь я даже не обедал.

— Угощу, но бюджет у фильма небольшой, скажем так, особо не разгуляемся.

— Мда. А мы думали, у тебя зарплата какая-то стабильная.

— Стабильное ничего.

Электричка стучала по рельсам, за окном проносились окраины Москвы, граффити на стенах пустующих вагонов с разбитыми стеклами и щебень, щебень, щебень на рельсах. Поезд остановился на станции «Серп и Молот».

***

Мы вышли, чтобы купить в забрызганном грязью ларьке пива и сухариков. У меня в руках камера, у парней — камеры на головах и балаклавы. Продавец, толстый армянин, наверное, обоссался со страху и уже собирался вызывать помощь, как я показал свой паспорт и попросил парней отойти от окошка.

— Какое пиво взять?

— Tess.

— Оно же женское.

— Сам ты женский, — обиделся Ваня.

— Нет, правда, я слышал, что оно женское.

— Неправильно слышал. Сухариков еще возьми.

Денег вообще не осталось. На платформе мы ждем следующую электричку, которая увезет нас еще дальше от Москвы, от дома и вообще от всего. Зачем я вообще сюда полез, что я тут делаю, что снимаю? Все хуйня какая-то. Парни обсуждают насущное и открывают пиво, которое издает пшик, пенится и кисло пахнет. Сухарики пахнут

сухариками с сыром.

Иван в своей балаклаве присасывается к бутылке через дырку в маске и делает два глотка.

— Вот уже и силы прибавляются.

— Так быстро?

— Ага. Кататься вообще нельзя, пока ты не накуришься

или не напьешься. Ты себя иначе не будешь чувствовать свободным и точно наебнешься. Меня один раз так ебануло током, что я только в Cклифе очнулся. Так вот, да.

Подул ветер. Стоять было холодно. Ботинки я не менял уже года два.

— А зарабатываете вы как?

— Ну, я, например, да и он тоже, раздаем визитки спайс-точек. Что-то зарабатываем, но чаще эти деньги на спайс и тратим.

Где же электричка, господи.

— А вообще этот движ с зацепингом — он зачем?

— Типа зачем катаемся? Ты посмотри на эти электрички сам: дерьмовые, грязные, кондуктора грубые, еще и платить мне за это? У нас и так денег нет.

Я поднял палец, чтобы сказать про заработок с раздачи визиток, но промолчал.

— А родители знают ваши?

Андрей схаркнул на землю.

— А им похуй.

На платформу тем временем пробирались через дыры в заборе люди. Кто-то взбирался сам, кто-то не без помощи других. Парень с банкой коктейля увидел мою камеру и замахал.

— Что, хочешь привет передать?

— Ага! Привет всем, кто ворует!

— Передам.

На платформу тем временем пыталась залезть девушка в леопардовой куртке. Руки были сильные, но жопа все-таки тянула вниз. Парень быстро поставил коктейль на землю, подскочил и втянул, смеясь, девушку на платформу.

Потом приехал и наш поезд. Камера что-то продолжала снимать, но мне было уже все равно — какой во всем этом смысл?

— Ну че, полезли с нами на крышу?

— Я пас.

— Сказал пидорас. Полезли, мы подстрахуем!

— Реально, погнали, времени мало! Ну!

Я молча зашел в вагон, пусть лезут на свою крышу. Все-таки если меня по пути ебнет, то отец будет очень недоволен: нафига тогда этот МГУ?

До Курского я трясся в вагоне и подводил итоги: деньги на пиво потратил, замерз, из отснятого — куча чьих-то ног, гыгыканья и глупых разговоров. «Фильм — говно. Журналистика — говно. VICE этот тоже говно», — думал я, злясь на всех. Гонзо, блядь, журналистика.

Вечером я написал какой-то текст и отправил редактору. Текст, конечно, никогда не вышел. Через две недели

Андрей — тот, что в шлеме с камерой, — попросил каких-нибудь записей с камеры на память. Ваня, как оказалось, погиб, свалившись с электрички. В доказательство Андрей даже прислал мне посмертную фотографию, хотя я его об этом не просил.

В VICE я больше не ходил и решил вернуться в университет, где все было по-прежнему и никто не заметил моего отсутствия.

Монтажка

Перово. Я сижу в крохотном офисе в трехэтажном здании. Комната заставлена коробочками для дисков, кассетами, камерами, штативами, провода сплетаются в прочные узлы, уползают и прячутся за мебелью. На столах — чашки с черными немытыми кольцами и остывшими чайными пакетиками внутри. У начальника Алексея на столе — два соединенных монитора и баночка с монетами.

— Сюда мы, — говорит он гнусавым низким голосом, пузатый низкий мужчина в клетчатой рубашке, заправленной в джинсы, так похожий на Дуайта Шрута из сериала «Офис», — так скажем, складываем штрафы за нецензурную брань. Вот, рублей сто уже накопилось.

Как я тут оказался? В какой-то момент я подумал, что хочу быть монтажером. Еще в школе я склеивал «клипы» и просто смешные видео для друзей, а потом и для себя. Как-то раз моя девушка сказала мне:

— Ты должен на этом деньги делать.

Тогда-то у меня и сработал триггер.

И вот я тут. Длинные серые коридоры, одинаковые двери. Минуты уединения — лишь в обоссанном туалете.

За окошком — серые пятиэтажки района Перово и грязные дороги с грязными машинами. Поздняя осень раскрывается во всей красе. Накрапывает дождь. Перово — один из многочисленных филиалов жопы мира.

— Подожди на диванчике, — говорит мне начальник, — я сделаю звоночек и вернусь к тебе.

— Без проблем.

Недавно у нас с ней была ссора. Ей захотелось куда-нибудь поехать путешествовать.

— Я хочу путешествовать, с тобой причем, а мы даже никуда не можем слетать или съездить хотя бы, потому что ты постоянно говоришь, что найдешь работу и что все будет хорошо, а хорошего не случается, я не говорю о том, что мы с тобой не гуляем даже!

— Расскажи мне, куда мы пойдем гулять, если у меня даже на это денег нет? Будем хлеб жрать? Я тут сижу целыми днями, учу этот гребаный монтаж, чтобы у меня была работа, можешь ты это понять?

— Я не могу тут сидеть целыми днями, пойми! Эта общага давит на меня! Ты мужчина, прими решение, найди работу, заработай денег, да даже не в деньгах дело, пойми! Я только и слышу, что ты будешь зарабатывать, но ты не зарабатываешь!

— Блядь, да мы на втором курсе, о чем речь вообще?

— Я не могу больше сидеть дома. Сделай что-нибудь, прими решение.

Начальник вернулся.

— Не успел заскучать?

— Ой, да нет, было о чем подумать.

— Ну тогда приступаем. Есть новостной сюжет, его

и будем собирать. Заодно покажешь, что умеешь.

В среде видеографов люди, которые снимают и монтируют видео со свадеб и разных обыденных мероприятий, например выпускных и детских утренников, считаются кем-то вроде детей из класса коррекции. Сегодня я встал в их ряды. Работа была непыльная: склеить какой-то любительский репортаж и наложить музыку. К концу рабочего дня я получил удивительные деньги — 1500 рублей. Потом я вернулся домой и спал так крепко, как не спал уже очень давно.

***

— Ситуация следующая: нам помимо помощи в студии порой нужна и помощь, скажем так, курьерская. Доставлять заказчикам их, собственно, заказы. Платим и за рабочий день, и за каждую доставку. Ты, конечно, можешь отказаться, и мы просто вызовем курьера.

Научиться новому, набраться еще опыта или заработать денег?

— Куда нужно ехать?

— В городе хорошо ориентируешься?

— А кто-то хорошо ориентируется?

Три заказа, три точки в Москве, три распечатанные Яндекс-карты и номера клиентов. На улице продувает насквозь холодный ветер, но еще светло, а значит, можно жить. «Деньги, — думал я, — потрачу на еду: куплю, наверное, мяса, а не надоевших макарон. Может, даже рублей 300 смогу вернуть кому должен. Если часто будут просить доставку, то вообще заживу».

— Алло, пап?

— Привет, сынок. Как дела?

— Все супер! Ты знаешь, хотел сказать, что скоро, возможно, уже и не надо будет мне посылать деньги. Я нашел работу.

— Сынок, поживем — увидим, — посмеялся он. Как будто знал.

Захожу в метро. 15.45.

16.10. Трубная. Не сходится карта. Заблудился. Спрашиваю дорогу у прохожих, все указывают разные направления. Холодает. Бегу по району, и никто не поможет.

16.45. Нахожу нужный дом, звоню заказчику, отдаю, получаю деньги. Хочется уже потратить на себя, может, купить еды, но решаю увезти вечером домой крупную сумму —

так приятнее.

17.16. Сокол. По карте, если идти прямо, то можно добраться до остановки, сесть на маршрутку и еще немного нужно будет пройтись.

17.45. Маршрутки нет уже полчаса. Холод пробирает, ноги заледенели в прохудившихся ботинках, и хмурое небо темнеет еще больше. Со мной рядом трут ноги старухи и мрачные кавказцы-таксисты в кожаных куртках.

18.10. Вышел из маршрутки, иду. Ужасно хочется есть, во рту кисло, болят ноги. По карте скоро доберусь до офиса.

18.35. Снова заблудился, наконец отдаю заказ, запись с выпускного, которую монтировал начальник. Возвращаюсь к метро.

19.20. Звонок с улицы 1905 года, торопят. Потом звонят из офиса и тоже торопят. По дороге звоню маме, говорю, что с учебой все в порядке.

19.55. Улица 1905 года. Совсем темно, и даже телефон, что живет без зарядки неделю, обещает скоро отключиться. Ноги ватные, и во рту ни капли. Женщина, что ждет свой диск, звонит каждые десять минут, кричит, что торопится и готова уехать. Бегу, на ходу ищу нужную улицу, вглядываюсь в таблички зданий. Проносятся за спиной ларьки с шаурмой, журналами, уставшие прохожие.

20.25. Телефон напоминает, что скоро отключится.

Она продолжает звонить, но я уже не беру, потому что

боюсь ее слушать.

21.30. В офисе только второй монтажер Леня — смешной мужичок в джинсовой куртке и джинсовой кепке с логотипом «Мерседеса».

— О, а ты вернулся? Слушай, ну ты занес бы завтра деньги, че тащился. Ладно, вот тебе Алексей оставил зарплату за день, возьми еще свою долю, и от меня немного.

— Можно считать, что день закончен. Можно я воды выпью?

— Конечно, Ромыч. Завтра будешь?

— Я не знаю, если честно.

22.10. Автобус увез меня не туда. Шел до метро пешком около километра в темноте.

22.45. Устало пожевал дома макароны — столовая уже закрыта.

23.10.

— О чем ты думаешь? — спросила она меня перед сном.

— Ни о чем. Давай спать уже.

***

Начальник, перед тем как уйти, сказал:

— Так, задачу ставлю следующую: в одном клубе в эту пятницу будет проходить вечеринка в честь нового фильма о Джеймсе Бонде, моем любимом, кстати, персонаже. Тебе нужно взять с полки диски со всеми фильмами о нем и сделать динамичную нарезку на десять–пятнадцать минут. Главное — динамика. Если хочешь, то можешь, конечно, поехать домой, только заплатить за этот день тебе не смогу.

— Я думаю, я справлюсь.

— Уверенность — это хорошо. Главное, чтобы она была чем-то подкреплена.

Господи, да езжай уже. Лучше уши себе отрезать, чем тебя слушать.

— До свидания!

В горе кассет и дисков я нахожу нужные болванки: вся жизнь Бонда, все его женщины, тачки и убитые им люди на нескольких дисках. Сажусь в протертое кресло, берусь за сальную мышку и начинаю. Корячусь до обеда, собирая кусочки бондианы. Старый Бонд, новый Бонд, очень старый Бонд. Крейг, Коннери и другие старики: Бонд сменяет сто лиц и проживает несколько удивительных жизней, пока я сижу в офисе в Перово.

Заварил чай. Язычок с ниткой утонул вместе с пакетиком в чашке. Спустя четыре часа получается все та же невразумительная каша, в которой нет никакой динамичности. Наверное, не так уж я и хорош в монтаже. Что я скажу начальнику, когда тот вернется? Опозориться? Через два часа и три чашки чая лучше не становится. Это провал. А потом возвращается Алексей и долго хмурит брови, смотря в мой монитор на проделанную работу.

— Я сегодня откровенно недоволен. У вас была задача, которую я бы выполнил за пятнадцать минут, максимум — за час. Вы ее выполнили кое-как за пять часов. Теперь я вам должен заплатить деньги за то, что вы все это время были тут. Если бы вы решили уйти домой, я бы сохранил деньги. Это, скажите, рационально?

Я закусил губу.

— Наверное, я смогу еще над этим посидеть.

— Это уже не имеет смысла, — раздраженно ответил он, —

возьмите деньги и идите домой.

Было очень стыдно, но все же приятно, что домой я возвращаюсь с деньгами.

На следующий день я написал: «Сегодня я вам нужен в офисе?».

«Нет».

Не понадобился и на следующий, и через неделю.

А потом я получил смс: «Есть заказ на доставку. Интересно?».

«Нет».

Новогоднее настроение

Снова зима. За окном сугробы, и мы ходим по комнате в шерстяных носках и свитерах, потому что усилить отопление еще не успели. Опять нужно думать, что дарить, на что жить. Я, как всегда, уткнулся в ноутбук, когда пришла она.

— У меня есть отличная идея, как нам заработать на новогодних каникулах и повеселиться.

— Удиви.

— Давай поработаем Дедом Морозом и Снегурочкой!

— Если я скажу, что мне эта идея не нравится, ты же обидишься, да?

— Думаю, да. Может, вырвешься из дома хоть раз, у тебя возможность прямо перед носом, чтобы денег заработать, да и такой опыт смешной, ну чего ты?

Наверное, если бы мне предложили залезть в пушку и выстрелить мною, как ядром, представив это как интересный и смешной опыт, я бы согласился не глядя. «Что-то все-таки со мной не так, — позже думал я, когда мы ехали на кастинг в Люберцы. — Может, научиться говорить „нет“? Я где-то даже видел книжку на эту тему».

Мы трясемся в маршрутке в Люберцы, она смотрит на меня и неловко улыбается. Гопник в шапке-гондоне щелкает на пол семечки. Наша остановка.

— И где это место?

— Карта показывает, что где-то рядом.

— Что-то ни одного офиса не вижу. Тут словно кроме складов ничего нет.

Кастинг, как оказалось, действительно был на каком-то складе, прямо между контейнеров. В центре площадки на стуле сидела девушка с картонным планшетом в руках.

— Так, граждане, не теряем время, надевайте костюмы, начинаем прямо сейчас! Так, вот вы пришли, как ваши фамилии? — показала она на нас пальцем.

Мы назвали наши фамилии.

— Начинайте.

— Уже?

— Конечно. Представьте, что перед вами дети.

Костюм Деда Мороза на мне висел мешком, борода мгновенно пропотела, наряд Снегурочки на ней тоже сидел нелепо. Куча взрослых людей смотрела на нас в ожидании.

— Так. Ну, эм, э-э-э, хо-хо-хо, здравствуйте, детишки! — Я неловко прыгал по складу. — С наступающим вас Новым годом! Давайте поиграем! А кто не будет играть, тому Дед Мороз заморозит нос!

На этих словах я схватил нос своей окончательно растерявшейся подружки. Девушка с планшетом закричала.

— Так, стоп! Нет – нет, нет, это прямо вообще никуда.

— Эта сценка – или что именно?

— Да вообще! У вас опыт какой?

— Если начинать с того момента, как мы сюда зашли, пять минут.

— Положите костюмы на место. Максимум, что я могу вам предложить, роль пингвинов в массовке.

В маршрутке мы ехали молча с тем же гопником. Видимо, он закончил свои дела.

— А давай никому об этом не расскажем?

— Никому.

Ночные смены

2013

Когда я был прыщавым девятиклассником, я бы и не подумал, что эта девчонка, с которой я тогда обжимался на втором ярусе кровати в летнем лагере, через много лет вернется и спасет меня от всех моих долгов. Я целовался с ней и ругал себя, дурака, что догадался склеить ее на последний день смены. Через пять часов мы все сядем в лагерные автобусы и, плача, разъедемся по разным городам, а через два месяца навсегда забудем друг о друге. Потом у нас с Ирой будет любовь по переписке, смайлики в «Mail.Ru Агенте», обещания встретиться и в конце концов ожидаемое, но болезненное расставание. И снова останусь только я и мои прыщи. И самое главное, что никто в школе не поверит, что у меня где-то там была девушка.

Чуть ли не в первый раз с того момента она напишет мне спустя пять лет: я уже третьекурсник, думаю об окончании универа, но в большей степени — на что жить и как расплатиться с долгами. Антону — тысячу. Андрею — две с половиной. На еду хотя бы полторы. В кармане пятьсот.

Ира переехала в Москву примерно тогда же, когда и я, порвав со своим городом. Она добавилась ко мне «ВКонтакте», рассказала, что теперь живет в Москве, работает и что все хорошо, только секса порой не хватает. Я не стал задавать лишних вопросов и назначил встречу.

Мы пили вино на Патриарших и смотрели, как в пруду плавают лебеди. Ира рассказывала, чем занималась эти годы: ее жених разбился в аварии, в поселке, где она жила, все ополчились против нее, сама она сидит на транквилизаторах и антидепрессантах. Все это она рассказывала без эмоций, иногда прерываясь,

чтобы отхлебнуть вина. Я слушал, молчал и смотрел на воду. Рядом проходили семьи с колясками, бегали дети.

— Я сейчас работаю в клубе официанткой. Приходи, на концерт проведу, «Макулатура» играет завтра.

Я согласился. Страданий много не бывает.

На следующий день я пришел к клубу. Холодный осенний ветер пронизывал насквозь, и у входа терлась очередь из подростков и студентов. Я стрельнул у одного сигарету и попытался дозвониться до Иры. На той стороне лишь гудки. Я потянул на себя тяжелую дверь и зашел внутрь. Здоровый охранник вытянул руку, преградив мне проход.

— Слушайте, у меня тут официантка работает знакомая. Я понимаю, что вы меня сейчас никуда не пустите, но, может, вы ее позовете хотя бы?

— Я, конечно, понимаю, что никуда тебя не пущу, но тут у всех знакомые.

Я вышел на улицу, поднял воротник куртки и стрельнул еще сигарету. Во рту было сухо и противно. Зачем я сюда пришел? Нужно срочно уйти домой. Тут же из дверей выскочила Ира. На ней были длинные чулки и черно-белая обтягивающая форма. Наверняка многие отдавали чаевые за эту эротическую фантазию.

— Зайка, привет! Пойдем, пойдем!

Она схватила меня за руку и с легкостью провела через кордон охраны.

— Эй, а браслет?! — крикнули за спиной.

— А это мое! — рассмеялась Ира в ответ.

Ее рука была первым, что согрело меня в этот день, и мне не хотелось ее отпускать.

Ира провела меня на верхний этаж и усадила за столик, подсела рядом и обняла, поглаживая по волосам. Мы обсуждали разные вещи, хотя мне и не очень хотелось. Потом она ушла, оставив пива, гамбургер и сигареты. Впервые за день я поел.

На сцену вышли Алехин и Сперанский.

— Будет очень хорошо, если вы в зале не будете курить. Спасибо.

МАШИНА ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ИЩУ МЕСТО В МЯСОРУБКЕ

РАСПАДАЮСЬ НА МОЛЕКУЛЫ

Я заплакал. Мне было очень плохо. От пива мутило.

Спустя час концерт закончился. Толпа внизу разошлась, а я остался сидеть, смотря уже на пустую сцену.

— Пойдем, — сказала она, взяв меня за плечо, — пойдем в бар.

Перед выходом она купила мне книжку Алехина. «Ни океанов, ни морей», — было написано на обложке. Вот уж действительно, ни океанов, ни морей.

Впрочем, в прошлом году мне удалось увидеть море.

Родители наконец собрали денег и уехали в отпуск в Испанию, забрав с собой меня и брата. Дни мы проводили шатаясь по городу, попивая сангрию, греясь на пляже и фотографируясь с пальмами. В первый день отец посадил нас, раскрыл кошелек и дал каждому по две купюры: двадцать евро каждому.

— Это вам на карманные расходы.

Дни я проводил с ними, а ночью гулял по району, дышал морским воздухом и пил пиво. Легче от этого не становилось: скоро нужно будет вернуться обратно и что-то делать, а перспектив ноль, и денег тоже. Мне двадцать лет, а все, что у меня есть, — это двадцать евро от отца. Я ничего не стою. Чем заниматься в Москве? Я стал перебирать варианты. Может, пойти в копирайтеры? Писать я умею. И снова сидеть за компом с 10 до 19 с перерывом на обед?

Или попробовать заняться стендапом? Там денег еще меньше.

Господи, как мало времени, уже совсем нет времени что-то решать. Может, забить на это все и жить впроголодь, но в кайф? Никому не быть обязанным. Но что, если вдруг с родителями что-то случится? Или я заболею раком? Так не хочется умирать, но и как жить – тоже непонятно. Я вздохнул и лег на песок. Голова гудела. Я чувствовал, как медленно схожу с ума.

Я положил «Ни океанов, ни морей» в рюкзак и вышел с Ирой из клуба. Спертый воздух сменился свежим ветерком. Вместо бара она привела меня в ресторан. Белые скатерти, натертые бокалы, официанты бегают вокруг нас. Мне было здесь не по себе: я больше подхожу для пивнух, чем для таких мест. Ира заказала мне виски. Покачивая бокал в руке, я смотрел, как кружатся в виски кубики льда.

— Дела у меня полный пиздец, Ир. Я весь в долгах, и деньги брать совершенно неоткуда. Мне даже продать нечего, чтобы рассчитаться.

— Приходи к нам, — тут же ответила она, — платят у нас хорошо, тысяча в день, чаевые еще. Я тоже не знала, на что хлеба купить, а теперь посмотри. Могу увидеть туфли и купить их сразу же, если захочу. Не надо ждать, копить, у мамы просить. Захотела и купила. Плохо, конечно, то, что легкий заработок затягивает, уйти сложно. Да я и не хочу пока. Приходи к нам, ну!

Туфли меня интересовали мало, но предложение было более чем заманчивым. Да и попасть в зависимость от легкого заработка тоже не терпелось. Я, конечно, согласился. Тем более что в этот вечер она поила меня за свой счет, и я был готов к любым свершениям. На ней была ее рабочая униформа: длинные чулки, как у школьницы, и мощный пушап. Как и любому ее клиенту, мне было тяжело смотреть ей в глаза.

— Ты думаешь, я не вижу, что ты на меня пялишься?

— Если бы ты не хотела, ты бы надела что-нибудь мешковатое.

Она посмеялась и заказала еще два стакана. А я уже совсем окосел. Она меня напоила, а покормить забыла. Позже мы дошатались до метро. В вагоне мы молчали, и, как только объявили ее станцию, она лизнула меня в ухо и выскочила прочь.

На следующий день я куплю черные брюки и белую рубашку на последние деньги, надеясь в скором времени все окупить.

***

Лето подходило к концу, начинало холодать. Мы шли с Ирой, обдуваемые со всех сторон ветром, к клубу и курили,

почти не разговаривая. Я волновался: первый рабочий день, да и пахать не очень хочется. Смена должна была начаться в семь, а мы пришли чуть ли не за два часа до.

— Почему так рано?

— Всегда нужно что-то сделать заранее: столы помыть, мебель расставить. Я всегда стараюсь пораньше прийти.

Не знаю, как тебе, мне еще и подкраситься надо.

Над входом в клуб висела потрепанная вывеска. Под козырьком стоял охранник в черном костюме и острых туфлях и курил.

— Здорово, — гыгыкнул он ей при встрече.

— Приветик! А этот со мной, — кивнула она в мою сторону, — новенький.

— Ну хорошо, идите.

Внутри группа охранников ждала начала концерта — скоро придут зрители, и надо будет каждого осмотреть. Они матерились о чем-то своем, ржали и пили чай. Ира поздоровалась, хихикнула и прошмыгнула мимо.

В этом клубе, говорят, раньше было казино. От него, наверное, и остались эти потрепанные красные ковры и позолоченный декор на стенах. Свет внутри был томный и тусклый. Краска в некоторых местах отваливалась от стен, ковер был местами в дырках.

Малый зал для тех, кто победнее, и для концертов попроще. Тут обычно скромные группы, мейнстримные поэты типа Арс-Пегаса и полные фрики, которые никогда не соберут больше ста фанатов. Большой зал для концертов побольше и дороже. И, наконец, над ним — VIP-зона с дешевыми диванами, черными икеевскими столиками за 900 рублей и клиентами чуть пообеспеченнее. Все официанты старались попасть сюда, потому что тут больше шансов получить чаевые. Приноси полные тарелки, уноси пустые. Приноси алкоголь, уноси пустые стаканы. Улыбайся клиентам, но помни, что все они мудаки, и смотри за ними в оба. Проще не бывает.

До смены еще час. Спустился вниз, где терлись все бармены. Ира стояла рядом с ними и подкрашивала губы. Кажется, она переоделась и надела снова свои длинные чулки. Бармены дымили, ругались и смеялись. Сразу видно, что одни из них неглупые, а кто-то и двух слов связать не может. На меня они не смотрели, да и не хотелось. Я много курил и ждал, пока что-нибудь произойдет. И вот оно произошло. От выкуренного на голодный желудок меня затошнило и закружилась голова. Пробил холодный пот, я смотрел на людей сквозь пелену. Ноги ослабели. Выпил воды. Не помогло. Посидел. Не помогло.

Курильщики, как и любые другие наркоманы, входят в группу самых больших идиотов на земле: лишь они способны поддерживать свою привычку, ожидая операции по удалению опухоли в горле или испытывая столь типичные проблемы с дыханием, сердцем, потенцией и, наконец, приступами тошноты.

Именно об этом я думал, блюя в первый свой рабочий день в кабинке туалета. «Хоть бы никто не услышал», — думал я. Вытеревшись, я поздоровался с вошедшим охранником.

— Ты кто?

— Я теперь тут работаю, — сказал я, стерев со лба холодный пот.

— А. А то я ж, бля, не знаю тут всех. Ну хорошо, давай запомню тебя.

Я вернулся в свою вип-зону и опустошил бутылку воды.

— Ты в порядке? — спросила Ира.

— Лучше не бывает.

— Пойдем с начальством знакомиться.

Внизу у барной стойки пил свой кофе человек небольшого роста с хитрым улыбчивым лицом.

— Антош, привет! Это Рома, я тебе про него говорила.

— Рома? А, да. Работать хочешь?

— Угу.

На самом деле не хочу, конечно.

— Ну, устроим тебе тестовый день сегодня. Ты как, учишься где-то или свободен целыми днями?

— В МГУ учусь.

— Ясно. Ладно, вытащи с Ирой столы из подсобки и протри, через полчаса начинаем людей заводить.

Меня все еще немного тошнило. Так начинался мой первый тут рабочий день.

На большой сцене в тот вечер играли какой-то фолк-рок. В танцзале собралось от силы человек сто пятьдесят, и работы было немного, три заказа. По моей зоне бегала пара — тощий жалкий мужик и его крупная, мощная подруга, лет на пятнадцать старше его, чем-то похожая на Аллу Пугачеву, но вся в черном и в огромной шляпе с рюшечками. Устроили фотосессию: дама ложилась на диваны и позировала, а несчастный мужик ее снимал. Позже они заказали два пива, салат «Цезарь» и картошку фри. Я подходил к клиентам, вежливо предлагал меню и спрашивал, хотят ли они что-нибудь заказать уже сейчас. Еще я выучил главное правило: если клиент берет мало и особенно если еду, лучше его рассчитать сразу же. Иначе сбежит, и платить придется тебе.

Ира в это время кокетничала с барменом и тайком попивала у него коктейли, при этом успевала еще обходить клиентов и стричь чаевые. Когда все кончилось, мы с ней протерли столы и подсчитали выручку.

— У тебя сколько? У меня вместе с чаевыми полторы

вышло.

— У меня три. Учись, — подмигнула она и поправила свой длинный чулок.

Вернувшись домой, я впервые за долгое время хорошо поужинал. Еще через месяц раздал долги. Но возможность легкого заработка, как и обещала Ира, не отпускала.

***

Прошел месяц или два.

— Вообще как их земля носит? — спросил меня один из часто сменяющихся охранников, долговязый Вова. Смена еще не началась, он сидел за барной стойкой и пил кофе, который я ему сварил. Я себе тоже сделал чашечку и зажег сигарету. Сегодня еще ничего почти не ел, и воздух в клубе был очень спертый. Так что голова закружилась моментально. Жизнь, значит, меня ничему не научила.

— Носит кого?

— Да этих вот, в костюмах цветных, с патлами. Пидоры же они какие-то!

Сегодня был день корейского попа, или аниме слет, или аниме техно-вечеринка, в любом случае это был тяжелый день для такого впечатлительного человека, как Вова.

Голова затрещала еще сильнее.

— Каждый живет как хочет, Вов, что тебе они, — процедил я, помешивая кофейные гранулы в стакане.

— Да, ну живет как хочет. Но я не хочу такое видеть. Пиздить их надо.

Но Вове платят за другое, и пиздить он тут никого сегодня не будет. Я выпил еще кофе. Желудок стонал, голова шла кругом. Тошнило. Я снова тихо проблевался в туалете. Еще одно хорошее начало смены. Но на этот раз не помогло. Я истекал холодным потом, ноги онемели. Эту ночную смену я вряд ли потяну.

Надо было сваливать. Последние деньги я потратил на такси и, ничего не заработав, вернулся домой блевать. Ничего, справятся и без меня. Еще завтра приду.

***

Однажды к нам приехал «Кровосток». Промоутер обманул менеджеров и привел в клуб в несколько раз больше людей, чем помещение могло вместить. Люди стояли друг у друга на головах, стойки ломились. И это еще до начала концерта.

Музыканты должны были выйти сорок минут назад. Люди в танцзале изнывали и периодически кричали «У-у-у-у! Кро-во-сток!», но это не очень помогало. Меня нашел менеджер (обычно это непросто, потому что я приноровился от них прятаться) и передал, что рэперы требуют кофе.

«Зашибись, я готовлю кофе „Кровостоку“, мама может гордиться», — думал я, нажимая на кнопки кофемашины. Две чашки, две ложки, четыре кубика сахара в отдельной миске.

— Можно? — крикнул я, поднимаясь к ребятам. — Принес кофе.

— Заносите, — донесся знакомый голос сверху.

Шило сидел на диване и что-то методично объяснял какой-то девушке, его лысый напарник в своих дурацких очках гулял по комнате. В воздухе пахло чем-то странным и резким. На столе стояла полупустая бутылка виски. Фанаты стояли в набитом зале уже час.

И когда уже этот странный дуэт — тощий и полный —

наконец схватился за микрофоны, зал взвыл, началось что-то невероятное. В моем зале все было забито, невозможно было пробраться через толпу, чтобы пронести дурацкие салаты (кто заказал салат «Греческий» на концерте «Кровостока»?) и пиво. Пиво лилось рекой и быстро закончилось. Бармены могли погибнуть героической смертью. Воздух пропитался потом и дымом. Внизу разверзся ад, все смешалось, люди лезли друг на друга и терлись потными телами.

Парни, которым я полчаса назад принес две бутылки воды, давили гашиш прямо на столе. Парочка — мужчина и женщина лет тридцати — раскуривала косяк. Все вокруг слились в каком-то опьяняющем взаимопонимании и одобряюще кивали друг другу.

Я забил на работу и, встав на стул, чтобы лучше было видно сцену, достал бумагу и сделал самокрутку: тогда я перешел на тяжелый самокруточный табак, и в горле постоянно стоял ком. Девушка передо мной ткнула в бок своего парня и показала на меня: мол, посмотри, что делает.

— Отбой, ребята, это табак.

— Ага-ага, — посмеялся чувак и показал большой палец.

Парни с бутылками долбили гашиш прямо на столе и жгли его зажигалкой. Охрана при всем желании не добралась бы до них через эту толпу. Вокруг накопилась куча мусора и стаканов, которую нужно как-то сгрести и убрать, пока начальник не увидел. Бармены за стойкой наливали без остановки и потели, к ним были протянуты десятки рук с купюрами. Все это сопровождал рэп про цыган и метадон.

— Пиздец, блядь, — шипели они и тут же переходили на крик: — Да нет у нас «Кровавой Мэри», блядь! И карточки не принимаем!

Я вернулся на прежнее место, встал на стул и снова скрутил сигарету. Рядом уже стоял здоровый лоб в куртке на

голое тело и обнимал свою подругу бальзаковского возраста.

Та была одета во что-то блестящее и вульгарное и глупо улыбалась.

— Слушай, брат, — обратился он ко мне, вынув сигарету изо рта, — а давай мы на твое место девочку поставим, а? По-братски.

Спорить было даже как-то глупо. Она поднялась, хихикая и взвизгивая, на стул, одной рукой опираясь на меня, другой — на своего лысого кавалера. Он спокойно попивал виски, на груди поблескивала золотая цепочка. Большой папочка посмотрел на меня и спросил:

— Слышишь, а че ты не веселишься? Не танцуешь?

— Это же рэп, как танцевать под него?

— Ну, остальные же танцуют.

— Они руками трясут и жопой.

— Ну и ты бы потряс, чего тебе. Тебе здесь хорошо,

весело?

— В целом да.

— Так танцуй, ну! Танцуй!

Его женщина глупо смотрела на меня и улыбалась. Злости в его голосе не было, но вот настойчивость — да.

— Слушайте, — собрал я волю в кулак, — я тут работаю вообще-то, мне не до танцев.

— Работаешь? Официант, что ли? О-о-о, брат, тогда принеси текилы нам, сдачу себе оставь, ага? Три рюмки.

Сдачи получилось рублей сто. Я донес, стараясь не растрясти, рюмки через тесную толпу и поставил перед ним на столик, а сто рублей сунул в карман. Шило со сцены начал читать «Куртец». Застучали жирные биты, толпа заорала в экстазе. Мы чокнулись, выпили, женщина хихикнула и закурила, мы все закурили, я расслабился и закачался в такт. Серьезному бизнесмену это явно пришлось по душе.

— О-о-о, ну заебись же, да? Слушай, вот ты же понимаешь, они вот все танцуют под это, а я ведь все это, про что они поют, своими глазами видел. Для меня это особенный кайф. Вот эти все спортивки, пацаны, бумеры — все это было у меня.

— Могу только представить. Я никогда в бумере не сидел.

— Тогда, — всплеснул он руками, цепь блеснула в те-

мноте, — щас поедем кататься и бухать, погнали с нами!

— Меня тут еще ночная смена ждет.

— Ты, братан, даешь. Вечно хочешь на дядю работать?

Передо мной стоял и обнимал женщину человек, который вряд ли хоть раз в жизни работал на дядю. На пахана —

да, но на дядю — никогда. В его глазах каждый, кто работает на начальника, — терпила, неудачник и вообще не пацан. И вряд ли этот мужик думает о том, что если бы не те, кто работают на дядю, то нес бы он себе сейчас свою сраную текилу сам, жлоб вонючий.

— А я здесь ненадолго задержусь, — сказал я, принес еще две текилы и ушел убираться в зале, пробираясь через пьяных, обдолбанных и просто невменяемых. На ковре под ногами хрустело битое стекло и тлели окурки сигарет. Через полчаса концерт закончился, музыканты попрощались и ушли за сцену допивать свой виски. Мужик спустил свою женщину со стула, застегнул на голом теле куртку и ушел. Наверное, кататься на бумере и тусить, как обещал.

Посетители ушли, оставив после себя разгром. «Кровосток» сменился фоновой легкой электроникой, и унылая светомузыка освещала в танцзале уборщицу таджичку, собиравшую шваброй в кучу стаканы, окурки и дырявые пластиковые бутылки. В воздухе стоял пар от вспотевшей толпы, что сейчас стояла у входа и делала выбор между метро и такси. В моем зале остался всего один мужик с полупустой бутылкой «Егермайстера». Он жестом подозвал меня к себе.

— Родной, я тебя очень прошу: бармен ушел, но ты можешь две рюмки дать? Мы с тобой вместе выпьем.

— Раз ты так хочешь.

Я поставил две рюмки на липкую от пива стойку, он налил до краев.

— Ну, и за что пьем?

— Давай за женщин, а? От меня моя ушла, но я их все равно всех люблю, понимаешь, да? Эх.

Мы опрокинули рюмки, поморщились. Он еще что-то говорил, но я не слушал. В итоге охрана попросила уйти и его. Я прибрался, протер столы и рассчитался. Попрощавшись с охраной и начальством, я распахнул дверь и вышел на свежий воздух. «Я тут ненадолго задержусь», — вспомнил свои слова и сам не поверил.

И проработал там еще почти год.

***

Еще одна ночь без сна. Одну тысячу за вечернюю смену я получил, значит, осталось пережить ночь и получить другую. Обычно в ночную смену время с полуночи до трех идет быстро, а потом снова замедляется. Люди пьют, курят, танцуют и блюют в туалетах, а ты, словно в замедленной съемке, пробираешься через них, собирая стаканы, окурки, салфетки и липкие трубочки от коктейлей.

Стучит по ушам плохое техно, люди мерцают в лучах прожекторов, лица расплываются, но для меня время идет очень, очень медленно. Я понимаю, что заказов этой ночью уже не будет, поднимаюсь на кухню и ложусь на запачканном диване. На часах четыре утра. Тлеющий в пепельнице окурок — видимо, оставленный Толиком, потому что запах очень тяжелый, — дымит прямо в нос. Дверь еле сдерживает звуки электроники, и я проваливаюсь в тяжелый, мутный сон.

Просыпаюсь через полчаса с тяжелым телом и мутной головой. В дверях стоит начальник и хитро улыбается.

Он давно хочет меня прогнать, потому что я увиливаю от работы и не улыбаюсь клиентам, но меня некем заменить.

— Будешь спать — денег не получишь. Внизу столы все завалены, разбери.

Я кое-как спускаюсь, голова трещит, люди смотрят на меня, улыбаются, что-то просят, но я не обращаю внимания или отсылаю к бармену. Ему вообще хоть бы что, он на спидах и почти не спит. Расталкивая людей, я собираю со столов стаканы и складываю в раковину. Их моет наш посудомойщик Алик. У него что-то не в порядке с головой, он улыбается, как дурачок, и говорит детским голосом.

Алик живет в этом клубе и выходит на улицу, только чтобы вынести мусор. Недавно он глубоко порезал руку осколком бокала, и управляющий увез его, охающего, в травмпункт. Потом Алик долго ничего не делал и отнекивался от работы, показывая обмотанную руку.

Мою бокалы, чашки, ложки. То есть не мою — ополаскиваю под водой, во рту дымит сигарета. По стойке стучит девушка, показывает жестом: подкури. Я стучу по карманам, ища зажигалку, но не могу найти. Наклоняюсь к ней, подставляю к ее тонкой сигаретке свою, показываю жестом: затягивайся, надувай щеки. Она затягивается, и происходит невиданное для нее чудо: сигарета зажглась, задымилась. Презрительно посмотрев на меня, плебея, она ушла

на танцпол.

Обычно за стойкой стоит другой бармен, Денис, низкий парень с дредами. Он тут работает уже миллион лет, до этого он миллион лет наливал в другом баре. Он часто тормозит, потому что глотает какие-то таблетки, а в остальные моменты рассказывает о мотоцикле, который хочет купить, но все никак не купит. Из раза в раз. Но сегодня тут наливает Дима, веселый, но опасный. Перед ним я стараюсь не косячить, потому что он большой и занимается боксом. Разозлится — и вырубит меня, кто его знает?

Но все равно из наших барменов он мне нравился больше всех, потому что был простой и не был обдолбан за работой.

Пять утра, делать нечего. Я завариваю себе кофе

и закуриваю. Тут часто нечего делать, кроме как курить, и часто я возвращаюсь домой, провонявший табаком насквозь. Эту одежду я кладу в отдельный пакет и на следующий день надеваю снова. К бармену подваливает охранник и просит сделать чай в пластиковом стаканчике. Видимо, ему под утро стало некого шпынять, и он заскучал.

— Короче, у пацанов знакомых бизнес, они бар открыли на карьере, ну такой, знаешь, простой: пиво, коктейли там разные для баб, — начал бармен, — и дела вообще заебись идут, скоро окупятся, я в долю войду и вообще свалю отсюдова, ха-ха.

Страж порядка гыгыкнул в ответ: «Заебись».

— Ну и вот, короче, приходят к ним в бар иногда бляди разные, так они им в бухло клофелин добавляют, ха-ха, прикинь. Ну и тащат их в кусты потом, камыши, на карьере же, и ебут как могут, пока силы не кончатся. Уже не знают, куда вставить этим блядям, ха-ха. А наутро бабы просыпаются в камышах и не помнят ничего.

Охранник, как воспитанный человек, поддержал собеседника и посмеялся в ответ.

— Охуенно, — говорит, — так и надо шлюхам этим.

Я допиваю кофе, ставлю чашку Алику в раковину и иду работать, еще столы за ушедшими протирать. Еще пара часов, и я иду забирать свои деньги у начальника. Его каморка обклеена плакатами разных дурацких групп, что выступали тут: «Мельница», «Калинов мост», какие-то рэперы. На столе пустая тарелка, на которой я принес ему роллы два часа назад. Имбирь давно засох.

— Унеси это, а? Столы протер?

— Угу.

— Ладно, держи, — протянул он тысячу. — Когда теперь будешь?

— У меня зачет завтра, так что послезавтра только.

— Бывай.

На танцполе прыгает и дергается всего один парень, наверняка его еще под чем-то держит. Последний трек играет только для него, а диджей будто и не устал. Я прощаюсь с охраной и выхожу на холодную улицу. Падает снег, и все еще темно. По дороге до метро ни одной живой души, проезжают редкие троллейбусы, и только вывески круглосуточных аптек освещают мой путь.

В метро прихожу к самому открытию, захожу вместе с бездомными, еще пьяными тусовщиками и теми, кто уже спешит на работу. Сонный мент отпирает дверь, и метро проглатывает меня вместе с остальными пассажирами. Бодрый голос просит докладывать о подозрительных и плохо одетых людях, но ведь это я и есть: красные отрешенные глаза с мешками, одежда в пятнах. Эскалатор спускает все ниже, вниз, и вот я уже трясусь в вагоне, засыпаю, роняя голову. Женщина в рваных колготках и смятых туфлях пилит ногти, пыль от них оседает на ногах, летит на других пассажиров. Пилит и нервно озирается. Она подсаживается к людям и что-то просит у них, показывает бумаги, свой паспорт, рассказывает истории и о чем-то просит у них, показывает бумаги, свой паспорт, рассказывает истории и о чем-то просит. Пассажиры не смотрят на нее, будто ничего не происходит.

— Извините, молодой человек… — обращается она ко мне.

— Я выхожу.

Куда она едет в шесть утра?..

Еще один переход, еще один эскалатор. Медленно еду, глаза слипаются. Хочется прийти домой, уснуть, но тут раздаются сверху, в переходе между ветками, крики, хлопки, я поднимаю голову и вижу лежащее тело, но тут эскалатор опускает меня ниже, и переход пропадает из виду. «Нет, там все нормально, разберутся и без меня, к чему геройствовать», — думаю я, но тут же поднимаюсь обратно. В луже крови, не в силах пошевелить ни телом, ни сломанной челюстью, мычит парень, но нельзя сказать, сколько ему лет — лицо в крови. Лежит рядом телефон в кровавых отпечатках. Все произошло так быстро, и так сильно его отделали.

— Боже, — говорю, — ты как, мужик? Лежи, я позову людей.

В кабинке у эскалаторов спит бабка.

— Эй, — стучу ей в стекло, — открывайте!

— Что?

— Там… там человек, весь в крови!

— Где?

— Наверху, в переходе!

— По камерам ничего не вижу…

— И тем не менее он там.

Она лениво поднимает трубку.

— Позовите наряд, тут человека, говорят, избили. Лежит, да? Да, лежит, говорят. Пусть наряд придет, да.

Я вбегаю по эскалатору, и парень все еще лежит. Люди спешат на работу и стараются обходить стороной, бросают взгляды и тут же уводят головы в сторону. Спать мне больше не хочется. Трогать его страшно — боюсь доломать что еще не совсем сломано. Ко мне подходят несколько парней.

— Охренеть, что тут случилось?

— Когда я пришел, он уже таким был.

— Слышь, друг, — говорит ему один из компании, — ты как, соображаешь, говорить можешь?

Тело на полу промычало и пустило струйку крови изо рта.

— А ты ментов вызвал?

— Уже минут десять как жду.

— Мусора.

В переход зашел чернокожий парень в пальто и костюме, но, увидев нас, испуганно развернулся и пошел в обратную сторону.

— Правильно, вали отсюда, черный. Ой, менты идут. Все, чувак, мы сваливаем.

— Счастливо.

Трое молодых людей в форме подошли ко мне.

— Что тут произошло? — усталым голосом спросил меня старший.

— Я услышал шум, а когда пришел, тут был он и лежал.

— Это все? Нападавших не видел?

— Нет. Я могу идти?

— Да, можешь.

Он достал рацию.

— Вызовите бригаду врачей.

Я спустился по эскалатору и поехал домой. На балконе выкурил еще одну сигарету и лег наконец спать.

***

Прошло еще несколько месяцев.

Концерт был до смерти скучным. Я, как всегда, стоял в вип-зоне и смотрел сверху на музыкантов. Те играли унылую музыку на инструментах, названий которых я не знал, а старики на диванах кайфовали и сосали пиво за двести рублей, самое дешевое. Заказов с них было почти ноль, бармен лениво курил. Я делал в блокнот записи о сегодняшнем дне: если потом не сделать этого, то впечатления будут не такими свежими. Ко мне подскочила официантка Кристина. Ей тоже было очень скучно.

— Че пишешь?

— Ниче.

— Ну и ладно, — показала она мне язык.

— Эй.

— Что?

— Угости сигаретой.

Она вынула тонкую сигаретку и подала мне.

— Спасибо.

Бармен хлопнул меня по плечу.

— Слушай, постой за стойкой, а? Заколебали они меня, пойду у Толика пасту закажу.

Толиком звали нашего повара. Он работал один, иногда со своими сыновьями, на которых много кричал и матерился. Интересно, что дети его были русскими, в то время как сам Толик был бурятом. Отслужил в ВДВ по контракту и после смены в летние дни, если на кухне становилось особенно жарко, готовил без рубашки. На спине его был набит то ли дракон, то ли скорпион. Вряд ли он гордился этой татуировкой. В тех редких случаях, когда у него было хорошее настроение и работы не было, мы садились, курили его тяжелые сигареты и молчали. Я не знал, о чем говорить.

— Сделаю тебя, Ромка, старшим официантом, наверное, —

как-то сказал он мне.

По факту эта должность ничего не значила, но было приятно, что хотя бы чего-то я на этой работе достиг.

— Можешь просто повесить мой портрет на доске почета.

— Не, хуй тебе.

Толик вообще не церемонился.

— Толя, а что-нибудь сладкое есть у нас сегодня? — спросил заявившийся на кухню управляющий.

— Сладкий у меня в штанах.

Начальник его, наверное, не услышал. А если и услышал, то не захотел бы отвечать. В один из первых моих рабочих дней я попал почти на тысячу — всю мою зарплату, когда клиенты отказались оплачивать принесенное им колбасное ассорти. Я бегал от управляющего к кухне, не зная, куда деться. Клиенты требовали поскорее выдать им чек и отпустить.

— Мы эту тарелку ждали полчаса. Мы уже и водку выпили всю, зачем она нам теперь?

Я передал это управляющему, тот сказал объяснить Толику.

— Хуй тебе, — орал он, — ты мне, блядь, платить будешь за эту тарелку! Что значит не хотят? Пускай платят, блядь! Ты что, тупой? Тарелка эта твоя сраная тут час уже стоит, я за нее платить не буду, понял?

На кухне что-то грохнуло и зашипело, и повар убежал, матерясь. К счастью, на тот раз меня отмазали, иначе я потерял бы почти всю зарплату за день.

Но это было давно, сейчас я уже приноровился, узнал все хитрости и понял, на каком языке говорить с нашим шеф-поваром. Однажды он спросил меня, что я думаю о новом меню, которым он особенно гордился. Там были слова «смуси» и «криветки», но я не стал его расстраивать. И того, и другого все равно никогда не было в продаже.

Со мной работали несколько девочек. Одна простая, как два рубля, всегда приходила, улыбаясь, и щелкала селфи с барменами. Вторая приходила сюда как на вторую работу, имела мужа и ипотеку. Полная, немножко нервная девочка, курящая тонкие сигареты. Третья постоянно опаздывала и вскоре вышла замуж и устроилась юристом. Четвертая, Ира, ушла вскоре после моего прихода, потому что у нее появился обеспеченный парень, совмещающий карьеру в банке с рэп-выступлениями. Он часто приходил и угощал меня сигаретами, а потом пропал куда-то, и Ира вместе с ним. Пятая официантка была родной дочерью Толика и проработала здесь неизвестно сколько лет, совмещая со школой. Позже, когда Толик впадет в кому после того, как его изобьют при странных обстоятельствах полицейские, она станет работать еще больше, а кухней будет управлять ее мать. Затем Толик очнется, потеряв память, вскоре умрет, а кухня закроется.

Но это будет потом. А пока Толик живет, курит свои тяжелые сигареты и крутит толстыми пальцами роллы «Филадельфия» для двух важных девушек с десятого столика. Я уже расстроил их тем, что у нас отсутствует половина блюд из меню, и хочу хотя бы эти роллы принести им быстрее. И что они вообще забыли на этом концерте? Не хочу лезть в голову, у каждого свои заморочки.

Бармен ел за стойкой свою пасту с курицей и смотрел в телефон. Толик делал пасту хорошо и за полцены, но после рассказа одного из охранников о том, как по нему, спящему тут, пробежалась крыса, я решил питаться дома.

Еще четыре часа. Я всегда отсчитываю четыре часа от начала — примерно столько длятся концерты. Тысяча за непыльную работу, 250 в час. Я курил за стойкой, смотрел на девушек, что жевали роллы от Толика, и думал о деньгах. На них бы я отдал долги, а оставшееся пустил бы на еду.

Когда все кончилось, я протер столы, рассчитался и пошел в нашу общую раздевалку. Открыв дверь, я встретил за ней нашего нового бармена. Тот явно не ожидал меня увидеть, потому что он был в моей куртке.

— Привет.

— Привет.

— Это на тебе моя куртка?

— Ох, не знаю даже. Может быть, — вздохнул он.

— А что она делает на тебе?

— Да, брат, я померить только хотел, всегда хотел Lonsdale.

Он все еще стоял в моей куртке. Она ему явно немного жала.

— Снимать будешь?

— Держи, брат. Хорошая куртка.

Я шел домой и листал свои записи о сегодняшнем дне. Почти ничего интересного не произошло.

Дома

Лето 2013

— Дамы и господа, говорит командир корабля. Наш самолет произвел посадку в аэропорте города Челябинска. Местное время — семь утра. Температура в городе — пятнадцать градусов. Наш полет окончен. Желаем вам всего доброго.

Я забрал с полки рюкзак, закинул на плечо и вышел на поверхность. В глаза ударил свет, а в нос — кислый воздух. Экология в Челябинске — симуляция постапокалиптического мира: воздух отравлен выбросами заводов; деревья срубаются под асфальт; редкие экологи, что решаются вый-

ти с протестами, тут же винтятся полицией. Здесь нечем дышать и нечего делать.

В аэропорту я выискиваю отца и наконец нахожу его в толпе. Вот он стоит, тоже высматривает меня; совсем не изменился: все та же синяя куртка, те же ботинки. Разве что чуть больше седых волос стало на коротко стриженной голове и немного пополнел. Я подхожу к нему, улыбаюсь, жму мозолистую крепкую руку и обнимаю.

— Ну здорово, студент, — смеется он.

— Здорово, пап.

— Багаж есть?

— Да у меня и вещей-то нет. Так, белье сменное взял.

Рассветает. Зевая, мы идем по трассе к машине.

— Долетел нормально?

— «Победой» летел. Долетел и слава богу.

— Мама с утра тоже просилась приехать. Говорит, поеду с тобой. Я ей говорю: да спи ты, увидишь же все равно, че со мной ехать.

Эту историю он мне рассказывал каждый раз, как я прилетал.

Он открыл дверь машины, и я рухнул в салон. Пахло «Елочкой». За окном проносились поля, деревья без листьев, баннеры «Единой России», серые пятиэтажки, автомойки и магазины. В Челябинске основной бизнес — продукты, пиво, ремонт машин и продажа стройматериалов. Больше тут ловить нечего.

— А эта одноклассница, которая замуж вышла, все еще замужем за своим?

Этот вопрос папа мне тоже задавал каждый раз, как я возвращался домой. То ли забывал, то ли надеялся, что что-то изменится.

— Да все так же. Все стабильно.

— Че в универе?

— Если честно, я не знаю. Я там только на сессиях появляюсь. А так — работаю, дела делаю.

— Ну, смотри сам, конечно, парень взрослый, главное, чтобы не исключили.

Папа и не знал, сколько уже комиссий по исключению я прошел. Да и не надо было ему это знать, зачем волноваться попусту.

— А что журналистика? Ты же вроде как журналистом там думал стать.

Мне не хотелось об этом говорить. Не хотелось рассказывать, что все совсем не так, как мне об этом рассказывали в юности. Боялся сказать, что я сдался, устал голодать, устал месяцами ждать гонораров, пошел по пути меньшего сопротивления.

Что за неделю работы официантом я заработаю больше, чем если буду месяц писать тексты.

— Пока не сложилось. Может, позже.

— Ну понятно.

Наконец мы приехали в родной двор. Здесь все так же: краска на заборе, который я красил еще школьником, почти стерлась. Соседский дом, сгоревший несколько лет назад, так и остался стоять с обгоревшими зубьями вместо крыши. Никто не знает, что тогда случилось: то ли алкоголики, жившие там, уснули с сигаретой, то ли подожгли враги. Все случилось одной летней ночью: мы проснулись от шума, а когда выбежали на улицу, увидели, как вся улица осветилась от яркого пламени, которое пожирало деревянный дом. Хозяйка — взъерошенная алкоголичка, еще не совсем отрезвев, носилась из стороны в сторону, крича и плача. А потом все закончилось и огонь потух.

Дома все так же: двор завален строительным хламом, грядки вскопаны и готовы к посадке, на веранде — рассада. Собака, не узнав меня после долгого отсутствия, облаяла меня, а затем, испугавшись, убежала.

— Ну чего ты, Долли, глупая ты псина.

— Старенькая уже, соображает плохо.

Я вытер ноги и зашел в дом. Из спальни вышла мама:

— Здравствуй, сынок.

— Привет, мамочка.

— Долетел нормально? Есть хочешь?

— Давай что-нибудь.

Брат еще спал. Я перекусил, сбросил в комнате вещи и лег спать. В моей берлоге ничего не поменялось: все те же обои с египетскими мотивами, кактус у окна. Наконец-то я дома. Пусть Москва поживет без меня.

***

Мама накрыла на стол, разлила по тарелкам суп. Брат ел молча, сама она пила кофе. Жуя, я рассказывал о том, чем живу: про работы, про учебу, которую я забросил, про девушек, которые бросили меня.

— Чем сейчас занимаешься?

— Официант. Сейчас без работы, правда, клуб закрыли на лето.

— А потом думал, чем будешь заниматься?

— Я не знаю, мам. Я боюсь где-то задерживаться. Не могу представить, как можно в офисе просидеть несколько лет. Это же ад.

— Ты еще молодой. Пойми, не бывает так, чтобы работа и нравилась, и денег нормально приносила. Ну жизнь так устроена, что поделать.

— Не хочется в это верить.

Мама знала, о чем говорила: всю жизнь они с отцом проработали при заводе, вставая в шесть утра. Он — в милиции, ловя похитителей заводского имущества, она — в отделе кадров, перебирая бумаги. Жизнь в режиме 5/2. Пройдут еще годы, пока мама не откроет свой магазин и опровергнет свою теорию о том, что жить для кого-то — это нормально.

— А ты чего думаешь делать? – спросил я брата.

Он оторвался от тарелки.

— Еще успею придумать! До университета еще далеко.

— Я тоже так думал. А потом взрослая жизнь наступила так резко, что опомниться не успел. Не лезь в это, серьезно тебе говорю, вам в школе сказки только рассказывают, как все круто будет.

***

Отец достал с чердака мой старый велик. Вот он, дружище, нисколько не изменился за эти годы, ровно такой же, как был и десять лет назад, разве что красная краска чуть осыпалась с рамы и спустили шины.

— А в детстве ты совсем на нем не катался, — сказал отец, давя ногой на насос.

— Боялся, что отберут.

Бояться было чего. Однажды мой приятель вышел из дома выгулять новый велосипед, а обратно вернулся уже пешком.

— Все, забирай. Ты надолго?

— Да так, пару кварталов объеду.

Я выставил велик за ворота. Поправил сиденье под задницей и нажал на педали. Велосипед поддался, но его сильно кренило в стороны: за столько лет я толком и не научился сидеть в седле уверенно. Транспорт подпрыгивал на неровной дороге. Район совсем не изменился: все те же помойки и серые пятиэтажки. Бывшие недострои медленно превращались в облюбованные школьниками руины. Сплошь пустыри, болотца с камышами и мусор.

Цивилизация, впрочем, дошла и сюда: теперь на месте магазина «Ручеек», который оккупировали алкаши, появилась «Пятерочка», и теперь алкашам приходится сначала стоять в очереди к кассе, прежде чем распивать во дворах. Появились и одноликие многоэтажки, которые на фоне низких домов смотрелись неуверенно и неуместно, как

городские жители, которых зачем-то занесло в село.

На месте бывшего стадиона теперь стоит школа и спортивная площадка. На стадионе я в детстве тупил с друзьями, а теперь их у меня нет. Антон был неформалом, Алена — эмо

с длинной челкой и значками, а я был Ромой, которому к девяти надо было быть дома. Антон потом положил шузы на полку, выучил язык, уехал во Францию, откуда вернулся в Челябинск и устроился к отцу на завод. Алена открыла для себя алкоголь, новую компанию, нашла жениха, но челку не оставила. Больше я их не видел.

Сиденье велика скрипело под задницей, за спиной проносились пейзажи района, а с ними — воспоминания. Вот здесь нас с Антоном пытались ограбить, и я отдал тогда девятнадцать рублей. Вот здесь, увидев обрушенный фонарный столб, я надумал собирать металлолом, но мама запретила. А вот на гараже граффити «Лох», которое мы нарисовали семь лет назад. Все это теперь позади. Раньше район казался мне таким большим и пугающим, и я боялся заходить в незнакомые места, а теперь все здесь такое мелкое, приземленное, даже глупое.

Я притормозил и поставил велик на подножку. Вот он, мой старый двор. Здесь я прожил до семи лет, пока отец не перевез нас в новый дом. Две пятиэтажки все так же смотрят друг на друга, но теперь они выглядят совсем тускло. На месте бывшей детской площадки, где раньше мы играли в песочнице, теперь парковка и турник. Раньше тут все тусовались после детского сада, а теперь ни души — все сидят по домам. Когда-то у дома дядя Гия разбил клумбы, а теперь здесь асфальт. Две пятиэтажки и парковка — вот и все, что осталось от моих детских мест. Разве что стоит помойка, на которой однажды ночью мы с Антоном пришли бить бутылки со скуки. Мама тогда пришла на шум и погнала меня домой отмываться. Она ругалась, а я не понимал, в чем моя вина.

Я объехал свой дом: за ним когда-то был глубокий наполненный мусором овраг, в который отец, куря на балконе, бросал бычки. Теперь оврага нет, только асфальт. Когда-то здесь мы наблюдали с Антоном, как Леша из второго подъезда жует траву и гудрон, сплевывая черную кашу. Интересно, много ли здесь осталось людей, которые помнят, как все было раньше?

Я вернулся к дому и заметил в одном из окон чье-то лицо, а через секунду оно быстро скрылось за шторой. Вот и мой подъезд: ступеньки совсем уже стерлись. Когда мне было пять, мы приехали на машине к подъезду, у которого сидела толпа подростков.

— Сидите пока, — сказал отец и уверенно вышел из машины. Я помню, как отец хватал их за воротник и скидывал со ступенек. У одного из рук вылетел пакет с клеем. Сейчас, наверное, они все уже мертвы.

Зайти в подъезд я не решился. Интересно, как сейчас выглядит моя квартира? Мы ушли из нее, когда мне было семь лет. Мне часто снится сон, как мы с матерью заходим в теперь уже заброшенный дом. В своей опустевшей квартире мы в темноте находим кухню, зажигаем свечу и смотрим в окно.

Мама родила меня на Курильских островах, где тогда служил уехавший из Украины отец. В роддом ее везли на военном внедорожнике: другой автомобиль не смог бы проехать по острову сквозь ураган. Год меня выхаживали в квартирке, где часто отключались свет и отопление, а позже семья на грузовом самолете улетела в Челябинск. Теперь я уехал в Москву.

Куда я поеду потом — я не знаю, но сейчас я сажусь на велосипед и еду домой. Пора прекращать думать о прошлом, иначе однажды можно в нем остаться.

Агентам не звонить

С наступлением лета клуб закрылся, и я остался без работы. То, чем помогали родители, уходило на оплату жилья и раздачу долгов. Деньгами я почти не пользовался: одеваться и есть почти не нужно, за это я люблю лето. Недолго я проработал в одном магазине дорогой мужской одежды, с утра до вечера составляя описания для товара:

«Силуэт Amsterdam Snorkel Parka, которая, к слову, производится только в США, адаптирован для городских условий с сохранением всех практичных достоинств оригинальной N—3B».

«Легкий городской рюкзак от Penfield с отделением для

ноутбука выполнен из прочного нейлона CORDURA®».

«Amsterdam Snorkel Parka согреет вас как в прохладную погоду, так и в самые суровые морозы. Конструкция капюшона Snorkel, так называемая „труба“, защитит от самого сильного ветра».

«Тексты должны быть написаны простым, понятным языком», — говорили мне. И я сочинял описания для вещей, которые не могу себе позволить, а потом со мной попрощались. За день до оформления трудовой книжки.

И вот я сижу в чьей-то квартире, потягиваю пиво, желтый закат, свежий воздух, тот самый летний воздух, холодный

и чистый, входит через распахнутые окна, и меня немного клонит в сон. Раздается звонок. Боже, это Влад, еще один привет из далекого прошлого.

Он был со мной в том же лагере, что и официантка Ира. Из Дагестана, русский, но с ярким акцентом. Небольшого роста, но очень самоуверенный и крепко сбитый. В случаях, о которых не хочется вспоминать, он меня выручил.

Помогал ему и я: по странному стечению обстоятельств в лагерь он попал как член какой-то местной детской газеты, что довольно странно, ведь он совершенно не умел складывать слова. Я писал за него тексты, брал дурацкие интервью — в общем, он мне тоже был должен.

Два года назад я встретился с ним в Москве. Влад стал еще крепче и коротко постригся. Локтями в этом городе он с первых дней начал работать уверенно и бойко, чему я не научился за три года: сначала продавал сим-карты в переходе, сбежал, устроился официантом, но и там ему оказалось не очень сытно. На кухне своей новой квартиры, которую он снимал вместе с четырьмя малоизвестными ему людьми, Влад рассказал мне про свой новый заработок. Над головой тускло светила лампочка, освещая гору грязной посуды в раковине. Прикасаться ни к чему не хотелось.

— Так на что ты сейчас живешь?

— Мэн (в своей речи Влад часто использовал устаревший сленг), я расскажу, но это прям большой секрет, никому. Получаю, кстати, очень хорошо. Под сотню.

— Я не уверен, что уже хочу знать.

— А я уже рассказываю. Как ты думаешь, звезды сами пишут свои книги?

— Не уверен, что многие из них в принципе умеют писать.

— Во-во, а все равно издают. И вот представь, приходит мужичок, регистрирует редакцию или типа того, я не вникал, а там на самом деле книгу собирают для такой вот звезды. Негры литературные пишут, понимаешь? И выходит потом какая-нибудь книжка «Моя жизнь в искусстве».

— Но ты-то не похож на литературного негра. Даже на литературного дагестанца еле тянешь.

— А я ничего и не пишу. Я разные флешки с информацией перевожу по городу, и с этими самыми писателями договариваюсь, и их умасливаю. Иногда я им делаю подарки, иногда они мне. Пойдем, кстати, покажу.

Он провел меня в гостиную, где спали как минимум два человека. Несвежее белье, заляпанные диваны. На стене огромный российский флаг.

— Красиво тут у тебя, уютно.

— Смешно! Смотри, что подарил мне один писака.

В руках его было два пакетика: один с шишками, другой —

с камушком гашиша.

— Будешь?

***

Прошло еще много времени, прежде чем Влад позвонил мне тем летним вечером. Я мало тогда задумывался, сколько правды в его рассказах о том, что он курирует литературных негров, и почему при таком хорошем заработке он спит на грязной постели, деля квартиру с четырьмя другими людьми. В тот вечер я попрощался с ним и решил какое-то время на связь не выходить. И вот спустя почти два года он снова дал о себе знать.

— Влад?

— Мужик, здорово! Как дела?

— Да лучше всех, как ты? Я думал, тебя закопали уже где-нибудь.

— Не дождешься. Слушай, мэн, хочешь денег заработать?

— Спрашиваешь! А что делать нужно?

Однажды, кстати, Влад меня уже позвал «заработать денег», а привел в контору-однодневку, где школьников нанимали, чтобы те щелкали по ссылкам.

— Давай лучше при встрече объясню. Все проще не бывает и деньги хорошие.

— Это законно хотя бы?

— Конечно! Приедешь?

— Куда?

— Железнодорожный, в Балашихе! И возьми щетку зубную!

— Ебать.

На следующий день электричка, постукивая по рельсам, везла меня из Москвы. Цивилизация, какой ее считали жители столицы, закончилась, начались пейзажи попроще и дома поменьше. Лето, солнце бьет в окна, бликуя в немытых стеклах. Каждые десять минут появлялся бедный дурачок, продающий терки для морковки, или фломастеры, или раскраски. Бабка с ведром яблок вытерла одно яблоко об себя и грызет. Мужик на соседнем сиденье попивает пиво. Несколько лысых парней с имперской символикой на футболках грызут семечки в конце вагона. Общежитие, все мои знакомые, убогая, но уютная комната оставались позади. Куда я еду, зачем и насколько, я не знаю, и никто у меня не спросил. До конца каникул еще два месяца.

***

— Станция Железнодорожный, — прохрустело в динамике.

Я выпрыгнул из вагона на платформу и впервые за долгое время, оказавшись за Москвой, почувствовал что-то, похожее на тишину, вдохнул свежего воздуха. Железнодорожный, значит. Растут деревья, на дорогах потрепанный асфальт, никакой собянинской плитки, земля местами усеяна окурками. Я будто снова дома, в Челябинске.

Влад встретил меня на станции, и мы зашли за продуктами. Я взял сок, пачку овощей и сигареты с зажигалкой.

— Может, ты что-нибудь еще возьмешь? Мяса какого-нибудь?

— Я мясо не ем.

Лицо его исказилось.

— Как не ешь? Шутишь, что ли? Мужик должен есть мясо!

— Правда? Не знал. Где прочел?

Новая квартира Влада была куда опрятнее прежней, но, видимо, в память о ней он оставил гору грязной посуды в раковине. Судя по окаменевшему жиру, она тут была давно.

— А чем ты вообще питаешься? У тебя же ни одной чистой тарелки нет.

— Да? Ха, мэн, ну я как-то и не готовлю, я все готовое покупаю.

— Много за квартиру отдаешь?

— 24. Мужик, переезжай в Подмосковье, тут жизнь, что в Москве делать? Ты посмотри, евроремонт, чистая однушка,

район тоже чистый, пруд, спортплощадка, всего за двадцать четыре. Нахуй тебе эта Москва?

— А в универ ты меня возить будешь с утра?

— Встанешь пораньше. Ну что, это того не стоит?

— А деньги на квартиру ты мне дашь?

— Ты их тут заработаешь! В общем, я тебе говорю, переезжай.

Влад был из тех людей, кто на защиту любой глупой идеи найдет аргумент.

— Кстати, — спросил я, пытаясь отмыть хотя бы пару тарелок, — чем зарабатывать-то?

— Мужик, ты знаешь, кто такие риелторы?

— Я видел пару черных риелторов в сериалах. Если ты мне предлагаешь обманывать старух, то я ем и еду обратно.

— Ха, мэн, да какие старухи, все путем. Просто будем сдавать квартиры. Слушай, я поработал в одной конторе, всему научился и понял, что мне там просто нечего делать, я все умею делать сам. И на дядю я работать тоже не хочу, я больше сам заработаю.

Влад рассказал мне о том, что купил доступ в базу для риелторов, куда стекались номера и данные всех людей, которые ищут и сдают квартиры. Задачей риелтора было только грамотно их свести, всем угодить и получить свой процент. Звучит легко.

— Да, звучит легко.

— Еще бы! Я тебя сегодня всему научу, а завтра приступаем.

— Скажи, если ты справляешься, зачем тебе нужен я?

— Мне скучно тут одному, брат. Да и чтобы больше брать работы и больше зарабатывать, нужно иногда делить обязанности! Ты же хочешь деньги иметь, девочек по кино водить?

— Мне и одному в кино нравится ходить.

Я еще не догадывался, что подписал себе приговор и ретироваться будет непросто. Влад, ко всему прочему, был одним из тех не очень образованных людей, к которым по какому-то несчастью попали книги по психологии для любителей. Труды разных дилетантов об отношениях, управлении людьми, перестройке личности могут нанести неокрепшим головам серьезные травмы. Это и случилось с Владом: он составил свое мнение обо всех жизненных аспектах, и мнение это было примитивно и банально. Мужчина должен быть мускулистым, мускулистость — это все. Женщины — хозяйки, не спорь. Что есть главный показатель успеха, если не количество твоих денег? Будущее — за лысыми парнями в Lonsdale.

И прочая каша. Сойтись мы с ним не могли ни в чем, будь то разговоры о женщинах (их он считал если не повально шлюхами, то точно тупыми), книгах (лучшая книга —

это книга по психологии, а Чехов пидор) и, не дай бог, вегетарианстве, которого я тогда придерживался. Помимо этого Влад был одним из тех людей, что не меняют надоевшую тему, даже если им заплатить.

До конца дня он водил меня по району, рассказывая о том, как устроена его работа. Как найти клиента, как умаслить клиента, что есть что в договоре, как попадают объявления с заборов в интернет, чем плохи клиенты-индусы и как сдать жилье людям с животными. Я кивал и думал, когда будет удобно уехать обратно.

Вечером, когда мы уже собирались спать, он продолжал рассказывать о работе.

— Ну, я тебя понял. Может, о другом поговорим?

— А? Зачем?

— Просто сменим тему.

— Хорошо. Вот у тебя какой любимый автор, а? Писатель?

— Так и не скажешь. Предположим, Чехов.

— Но ведь Чехов пидор.

Какая дешевая провокация.

— Все с тобой ясно. Давай спать.

— Нет, ну что ясно-то? Что?

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мэн.

***

Когда я проснулся, он уже час как работал.

— Алло, Гульнара? Я из агентства недвижимости, по поводу объявления. Нашел вам квартиру в нужном районе, 23 в месяц, можно с детьми. В какое время готовы были бы посмотреть?

Влад много работал и говорил о своих делах, но я не понимал, зачем ему вообще нужны деньги. Его комната — с пустыми тумбочками, горой мятых вещей на полу, мятыми договорами на столе, стулом и маленьким ноутбуком —

показывала его как человека, которому было плевать на уют. Он не покупал книг (во всяком случае хороших), ему было все равно, что есть. Не пил и не курил, а также отвергал тусовки и не имел друзей. Женщин он домой не водил, впрочем, казалось мне, они и сами не рвались. Зачем ему деньги? Когда он в последний раз был в университете?

Учился, кстати, Влад в МИТРО на журналиста, но звездой экрана он вряд ли хотел быть. Однажды вечером мы возвращались домой из магазина и присели на качелях на детской площадке. Было темно, тихо, мне вдруг захотелось говорить.

— Какая твоя мечта, Влад?

— Хочу иметь много бабла, работать, покупать книжки и качаться.

— Какие книжки, Владик? — вздохнул я.

— По психологии. Ты, кстати, читал «Мужчины с Марса, женщины с Сатурна»?

— С Венеры.

— Что «с Венеры»?

— Женщины с Венеры, говорю.

— Ну да. Ну ты почитай, все поймешь.

— Обязательно, Владик.

Он подтянулся на турниках, и мы пошли домой. Никуда мне отсюда сейчас не деться и не слиться. Балашиха.

Ёб твою мать.

***

— Проснулся? Отлично, брат. Завтракай, через полтора часа мы с тобой к клиентам выезжаем, я уже договорился.

— Что? Уже? А ты со мной поедешь?

— Нет, у меня будет свой. Да ты справишься, проще простого. Там будет второй агент, придется поделить комиссию, конечно, но будет проще.

— А что, а кто клиент-то?

— Какой-то молдаванин. Зовут его, представляешь, тоже Роман. Ты случаем сам не молдаванин?

— Я спрошу у мамы.

Я закурил на балконе, проматывая схему действий. Так, позвонить клиенту, назначить время встречи у квартиры. Довести до квартиры, если все в порядке, дать договора ему и второму агенту. Подписать. Поделить проценты и уйти. Вроде просто. Но на всякий случай записал.

— Алло, Роман? Здравствуйте, я помощник Владислава из «Всей недвижимости». Поняли, да? Ага, хорошо. Давайте в два на квартире встретимся, устроит? Все, хорошо, до встречи.

Влад, а значит, и я, представлялись сотрудниками агентств по недвижимости, потому что независимым игрокам не доверяли, и, посмотрев на себя, я мог их понять.

— Блядь, блядь, блядь, блядь. Ой. Алло, Роман? Слушайте, я тут опаздываю немного, вы уже на месте? А, ну если недалеко идти, вы подождите немного, я скоро буду.

Ну, конечно, я опаздывал. Карта, нарисованная в блокноте, не выручила, и я заблудился. Все эти годы в Москве я только и делал, что плутал и опаздывал, пока наконец не обзавелся смартфоном с картами. Но пока я ехал в маршрутке, потел и нервничал.

И вот наконец я тут, в дурацком пиджаке и мятых брюках. В рюкзаке пара договоров об аренде. Домофон, десятый этаж, дверь не заперта.

— Здравствуйте! Тут есть кто-нибудь?

— Проходите!

Хозяйка курила на балконе, второй агент — строгая женщина лет сорока в легкой кожаной куртке — отвечала на смски и явно торопилась.

— Вы второй агент?

— Да, кажется.

— А где ваш наниматель?

— Он на другой квартире, я за него.

— Не поняла?

— У него другая сделка, понимаете? Он меня прислал!

— Я вас не понимаю, Роман. Как наниматель может быть на другой квартире, мы договорились на это время!

— Кажется, мне нужно позвонить.

Я выбежал на улицу.

— Алло, Влад? Бля, тут такое. Слушай, они спрашивают, где мой наниматель, я говорю, что ты на сделке, они бесятся, говорят, что без тебя нельзя. Что делать-то?

— А я зачем?

— Ну ты же мой наниматель, ты меня нанял!

На том конце трубки раздался смех.

— Брат, друг, твой наниматель — это значит клиент твой, молдаванин этот.

— О боже. Какой же я идиот.

— Мне нужно идти. Удачи.

Только я положил трубку, как подошел клиент. Я, тяжело дыша, протянул руку.

— Роман. Здравствуйте. Простите за потные ладони. Я тоже Роман. Ваш агент. Как дела?

***

— Наконец-то оба пришли! У нас осталось мало времени! Здравствуйте. Давайте квартиру посмотрим.

Пока я пытался сказать хоть слово, акула в кожаной куртке уже провела клиента по квартире и чуть ли не сама посадила его за стол подписывать документы. Я не знал, куда и деться.

— Хорошие потолки у вас, — заметил я.

— Ну что, давайте, если вас все устраивает, еще раз обговорим условия и подпишем договора, ага? — обратилась к молдаванину риелтор. — 28 за этот месяц и 28 депозита.

Тот опешил.

— Как же, вроде договаривались, что в этом месяце без депозита! Мне так Владислав сказал!

Тут все обернулись на меня. Я же в конце концов его подчиненный.

— Ой, а я даже не знаю, что там Влад сказал. Я сюда просто приехал бумаги подписать. А может, позвоним ему, а?

Дело принимало нехороший оборот.

— Так, это уже ни в какие ворота, — сказала хозяйка, — я без депозита вас не возьму.

Я набрал Влада.

— Влад, не отвлекаю? Ага, хорошо. Слушай, такое дело. Вы как с клиентом договаривались, на какие деньги? А то, кажется, он недопонял.

Влад начал что-то объяснять, но тут я понял, что запутался и вообще не слушал.

— А знаешь, поговори-ка с женщиной.

И передал трубку риелтору. Та, кажется, разобралась. Денег у клиента все равно не хватало, так что договорились разделить на два месяца. Тот рванул домой за наличными.

— Ох, дурак. Давайте уже подпишем и разойдемся.

Несчастный мужичок вернулся через двадцать минут запыхавшийся.

— Ну что, по рукам? Считаю деньги при вас. Десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять, двадцать восемь и тут еще четырнадцать депозита. В договоре пропишем, что в следующем месяце половину еще отдаете, не забудьте!

Мужчина лишь грустно кивнул в ответ.

— Давайте паспорт, будем данные записывать.

— Ой, а я его дома оставил.

Мы все тяжело вздохнули. Я положил голову на стол. «Этот месяц, — говорил до этого Влад, — вообще не хлебный, а вот в сентябре будет жизнь».

Позже мы оформили бумажки, в своей копии я оставил помарки и разводы от ручки. Пожав руки и разделив деньги, мы отпустили мужика домой. Ему еще вещи собирать.

— Регистрацию-то хоть посмотрели?

— Просрочена, но я уже не стала морочиться. Не бойтесь, никуда не денется.

Мы поделили процент. Большая часть ей, меньшая — мне, да еще и Владу половину. По итогу 3500. Риелтор согласилась подвезти меня на машине до остановки.

— Давно в этом бизнесе?

— Не очень.

— Сколько?

— Полтора дня.

— Не очень много. Ну ничего, дальше и денег будет больше. Надо сейчас будет в киоске деньги разменять, подожди. Мороженое будешь?

***

В конце дня мы с напарником отдыхали во дворе, щелкая семечки. Мой договор лежал на лавочке, прижатый бутылкой пива. Владу сегодня повезло меньше.

— Вот дураки, представляешь. Трое дагестанцев, условия отличные, двушка, а они ломаются. Надо будет дожимать их.

— Непростое дело, да. Мне тоже попался дурачок.

На часть заработанных денег я позже у станции купил «Камеру обскура» Набокова. На ужин купили курицу-гриль, арбуз и роллы — дешевые, но много. Солнце за окном готовилось к закату, в ванной лежал арбуз. Влад нес чушь о женщинах и всякой ерунде, а я поддакивал или иногда спорил. Впрочем, без успеха.

На следующее утро зарядил страшный ливень, и мы не выходили из дома. Работа отменилась. Мы закупились едой и весь день ничего не делали. Я был так рад безделью, что был даже готов обсуждать разный бред, который нес Влад. Так прошел день.

А наутро снова выглянуло солнце.

— Сегодня хорошие клиентки. Две студентки, квартира на Речном вокзале. Сгоняешь?

— Конечно. Можно взять что-нибудь из твоих вещей?

— Бери, мне все равно.

Я схватил куртку, джинсы и пару футболок. Возвращать я их не собирался, равно как и приезжать из Москвы обратно. В электричке до Москвы мы ехали вместе: у него там тоже были дела. Я скучал и листал Инстаграм.

— Слушай, — говорил он мне, — а вот зачем ты это делаешь все? Фотографии эти, видео?

— Людям нравится.

— Но ты ничего за это не получаешь.

— Необязательно всегда получать что-то за то, что ты делаешь.

— Пф, неправда. Вот мне этим лень просто заниматься, если бы мне платили, то может быть.

Я вздохнул и достал из рюкзака Набокова.

***

Как приятно снова оказаться в Москве, пусть и на Речном вокзале. Стоило мне вернуться сюда, как снова начали заканчиваться деньги. «Так что пусть, — думал я, — эта сделка будет удачной».

— Алло, Анастасия? Добрый день, я Роман. Да, ваш агент, помощник Владислава. Настя, Анастасия то есть, я рядом, но вот опаздываю немного, подождете? Ну если сами опаздываете, то я спокоен. Угу, до встречи, жду.

Где я? И снова, как и десятки раз до этого, я бегу, ищу нужный дом, опаздываю, переулки, улицы, прохожие, а подскажите где, номера домов, нет, не тот, наверное, на той стороне, перелезаю через ограды, бегу по газонам, прыгаю через лужи, где нужный дом? Здравствуйте, я Рома, ваш риелтор, заключим договорчик?

Ну вот и нашелся. Дом тот, девушек до сих пор нет. У подъезда сидит невзрачного вида парень.

— Это дом 26?

Он приподнялся, посмотрел на номерной знак на стене.

— Ну да.

В кармане завибрировала трубка. Клиенты.

— Алло, Анастасия, ну вы где, как дела? Да, это тут, за углом. Ага, давайте.

Парень встрепенулся.

— Ты тоже риелтор, что ли? Девушек этих ждешь?

— Получается, так.

Девушки пришли, хихикая, через десять минут. Мы улыбнулись друг другу и поднялись наверх. Встретила нас дружелюбная хозяйка, показала отличную комнату, но улыбка и дружелюбие спали, когда девушки «взяли время на подумать».

На улице я позвонил покровителю.

— Влад? Не вышло, девочки отказались.

— Вот ведь дуры, а? Уговори их, уломай, включи обаяние свое, а, брат?

— Да они уже ушли давно.

— А. Ну и хрен с ними.

— Ты знаешь, я пока домой сгоняю, у меня тут дела появились. Надо комнату проверить.

Это, конечно, было вранье.

— Да ладно тебе, поехали со мной обратно через час, что тебе в Москве делать? Пиво пить?

— Правда. У меня есть дела.

— Потом приедешь?

— Конечно.

Конечно, нет.

Я вернулся в общежитие вечером. Распахнул в комнате окна, впустил свежий летний воздух и под редкие звуки проезжающих машин уснул. Москва, я скучал.

Еще одна осень

Лето закончилось. В общежитии все еще пусто: люди только-только начинают возвращаться с каникул, и до середины сентября будет так же. Я смотрел из окна пустой комнаты на желтую листву деревьев, дорогу, трамвайные рельсы и думал: «Уже третий курс журфака, что я буду делать? Снова менять работы? Разносить тарелки? Подрабатывать то тут, то там? А когда окончу университет? Вдруг на улице меня встретит бывший друг, деловитый и циничный Антон Гуров, что убеждал меня на первом курсе заработать, агитируя за „Единую Россию“, аргументируя тем, что деньги — это деньги? Как я посмотрю на его блестящие туфли и итальянский костюм? И что он скажет, увидев, чего я достиг за несколько лет в столице? Убить себя сразу или после этой встречи?».

Стонущий ветер за окном и серое небо только нагнетали тоску. Я вышел на улицу, покормил голубей во дворе, но тяжелые мысли не ушли. Вдруг я почувствовал, что сейчас, прямо сейчас, должен вернуться домой и начать искать вакансии для пишущих авторов. «Ну конечно, — думал я, — ведь я только это и умею! Почему я не сделал этого раньше? Хотя время от времени писал для LookAtMe или WOS, но это было скорее ради удовольствия — денег от них не дождешься». «Потерпите еще немного, деньги будут, но не знаем, когда», — всегда отвечали мне в LookAtMe, когда я пытался, питаясь хлебом с водой, выбить свои 2500 рублей.

Теперь пора заняться чем-то серьезным. Полтора часа поисков вакансий для журналистов и сценаристов вывели меня на прекрасную вакансию: требуется чувство юмора, умение писать, опыт не требуется. Я написал письмо и тут же получил ответ.

«Здравствуйте! Вот тестовое задание: посмотрите видео по ссылке. Придумайте для этого видео несколько смешных комментариев, оформите согласно примеру и отправьте в doc-файле».

Я открыл видео, на котором пес ходил с пакетом на голове, и понял что к чему. Так я стал одним из авторов, что писали сценарии для Макса +100500. Правда, и это счастье длилось недолго: все ушли в отпуск и сотрудничество со сценаристами заморозили. Недолго музыка играла.

Собеседование

— Расскажите, откуда вы узнали о нашей компании?

— О, я много слышал о вас от знакомых и друзей.

— И почему вы бы хотели у нас работать?

— Знаете, я бы хотел стабильного заработка, и ваша компания, она… привлекает меня перспективами карьерного роста и…

— Да-да?

Боже, я так не могу. Кого я обманываю? Соберись, пожалуйста. Но я ведь тут только время зря потрачу. А кто не тратит его зря? Зачем снова идти туда, где я буду несчастен? А так ты будешь несчастен и голоден, ты что, пишешь великий роман или снимаешь фильм? Ты ничего не делаешь, устройся уже куда-нибудь, не позорься. Все этим в школе переболели, и тебе пора.

— И, и… я бы хотел в будущем достичь большей ответственности и…

Господи, как же это звучало? Ах, да.

— …дорасти до управления своими проектами.

— Какими проектами?

— Креативными.

— А кем вы видите себя через десять лет?

Мне хочется через лет десять не бегать по собеседованиям и унижаться.

— Хм, я бы хотел видеть себя управленцем, у которого в ведении свои проекты, ну, я говорил.

— До какой должности вы бы хотели дорасти у нас через два–три года?

Вы, наверное, шутите. Я больше полугода нигде не работал. Вы представляете, что такое два–три года?

— Ну и наконец, почему вы претендуете на эту вакансию?

Боже, мне просто нужны деньги, неужели так сложно, мне просто нужна эта работа.

— Мы обсудим с коллегами вашу кандидатуру и сообщим о своем решении.

Связи с общественностью

Тяжелым летом 2013 года, когда на неделю было 500–600 рублей и питался я только крупами, я сидел на полу под палящим солнцем и продумывал, где я еще не работал и что не успело вызвать мое раздражение. Очередь выпала на пиар. Почему бы и нет? Я открыл ноутбук и написал девочке, которая давным-давно благодарила меня за одно смешное видео. «Сделал мое утро», — написала она. Наверное, пора и мое утро сделать.

— Привет. Я понимаю, что наша последняя переписка была миллион лет назад, но, может, ты подскажешь, куда мне постучаться? Ищу работу в пиаре или рекламе.

— Шутишь? Я давно ищу себе ассистента. Где ты был?

Через неделю я снова учился рано вставать и ехать в офис. Модная компания, кофемашина, хорошие клиенты, стабильность и крутящееся кресло, красивые слова в графе «О нас», но у Павелецкого вокзала. Каждое утро по дороге меня встречали бездомные, безногие, нюхальщики клея. Никто из прохожих не обращал на них внимания — все

спешили сесть в свои кресла.

Впервые за долгое время я почувствовал себя при каком-то деле. В окружении людей безумие не проникает в голову, не то что в одиночестве.

Да, не оплачивается, но зато бесконечный кофе и карточка в корпоративное кафе на 150 рублей в день. Хватало, чтобы взять себе гречку или фасоль плюс маленький салат. С собой я брал приготовленную с утра крупу, так что выжить можно. Неважно, сколько я выполню сегодня работы, главное, что калорий мне

хватит, чтобы дойти до дома без обморока.

Работа у меня была мелкая и незаметная. Составить презентацию, подсчитать какие-то цифры, позвонить в прессу и узнать, получили ли они пресс-релиз.

— Алло, это редакция «Вечерний Реутов»? Меня зовут Роман, я представляю пресс-службу компании IKEA. Скажите, получили ли вы наш пресс-релиз о мероприятии, которое пройдет на следующей неделе? А? Видели? На каких условиях вы бы разместили у себя анонс? Неинтересно? Понял, до свидания. — Пизда.

— Алло, это редакция сайта «Женские секреты»? Меня зовут Роман, я представляю пресс-службу компании «МЕГА». Скажите, вы видели наш пресс-релиз о мероприятии, что пройдет на этой неделе?

— А о каком конкретно мероприятии идет речь?

И тут я понял, что не знаю.

— Я вам перезвоню.

Так сорок раз в день.

Возвращаясь домой, я думал только о том, как хочу есть, но там меня ничего не ждало, кроме гречки или риса. В хорошие дни — чечевица, очень питательный продукт. Если отыскать мелочь, можно купить две пачки «Роллтона», съесть их и отрубиться, чтобы завтра проснуться снова.

***

Но уснуть не получается, глаза даже не слипаются. Открыл окно, чтобы проветрить пустую комнату, но не помогло. Зачем я туда хожу каждый день, почему не поехал домой на лето, сидел бы сейчас там, ел бы каждый день, это же даже не мучения за что-то стоящее, я же свалю оттуда

осенью, зачем, нахуя. «Так, — думаю, — давай попробуем подумать, что я вообще от этой жизни хочу. Я тут уже три года, в этой Москве, однокурсники вот работают, их отправляют в командировки во всякие Барселоны, а я? Кто все эти красивые люди из Инстаграма, на что они едят и путешествуют?»

Это потому что они поняли, чего хотят, и начали работать — говорили мне.

Чего я хочу-то?

Да нихуя я не хочу.

Я не хочу быть монтажером.

Я не хочу быть журналистом.

Я не хочу быть пиарщиком.

Я не хочу быть фрилансером.

Я не хочу сидеть в офисе.

Я не хочу быть комиком.

Я писателем быть не хочу.

Я вообще никем быть не хочу и не хочу быть никем, все, что я делаю, я делаю неправильно, хочу голову положить на рельсы, чтобы ни себя, ни других не мучить. Пиар, реклама, SMM, SEO какой-нибудь, другие профессии с непонятными названиями — все какая-то игра, не может быть, чтобы люди реально этим занимались и с удовольствием шли на работу, пока какой-нибудь Тихомиров фотографирует девочек на Бали, пока другие зарабатывают, рекламируя маски для лица в Инстаграме или рисуя картины, нет, не может такого быть, это все какие-то роботы из фильма «Чужие среди нас», говорящие на языке отчетов и деловых переписок, дорогие, блядь, коллеги и партнеры, живущие ради отпуска два раза в год. В юности, когда я смотрел

на двадцатилетних, я удивлялся, как они давятся от тоски, думая о себе через пять лет, а теперь я сам обогнал их на два года, и хочется зарыться в эту постель, накрыть голову одеялом и никогда не вылезать. Кем я буду, когда вырасту, когда друзья и знакомые, что выбрали карьеру и подъем в десять утра, обзаведутся детьми, машинами и квартирами, будут ли они показывать на меня пальцами или просто пройдут мимо? Буду ли я дальше перебиваться, бросая мечты писать, или смирюсь? Страшно, что я не вырасту —

я уже вырос. Время идет неумолимо, я в Москве уже четвертый год. Надо былодома остаться, все правы были, зачем я тут, зачем. Я их всех подвел. Ворочаюсь, тяжело дышу и засыпаю.

Утром съедаю кашу и снова иду на работу. Настроение хорошее. Светит солнце, поют сверху птицы, и голод еще не подступил. Перевод от родителей через три дня.

***

Я приложил пропуск к турникету, потом подошел к входной двери и приложил его к считывателю. Он ворчливо пискнул, но дверь не открыл. Я повторил. То же самое. Через камеру над считывателем на меня в таком глупом положении смотрел охранник. Я посмотрел в камеру и развел руками, словно говоря: ну, может, откроешь? Но дверь не открылась. Я позвонил в дверь.

— Вы куда? — прошипел голос из динамика.

— В офис.

— В какой офис?

Я сказал название компании.

— Приложите пропуск, если вы тут работаете.

— Я прикладывал, он не работает.

— Вы уверены, что ваш офис находится здесь?

— Да, у меня в этом твердая уверенность.

Дверь открылась. Охранник взял мой пропуск, проверил его.

— Хм. Кажется, у вас просто истек срок работы пропуска. Подходите через неделю, сделаем новый.

— Хорошего дня.

— И вам.

Работа в пиаре оказалась не очень интересной. Несмотря на то, что клиенты были довольно крутые, занимались мы какой-то скучной ерундой, о которой мало кто задумывается: обзвонить прессу, рассказать им о событии, написать пресс-релиз или новость. Я все так же составлял свои презентации и отчеты, звонил в газеты и журналы. И казалось, что все вокруг, вне зависимости от ранга, делали то же самое. Даже получи я здесь должность, занимался бы тем же через год или двадцать. Господи. До конца рабочего дня еще четыре с половиной часа. И еще два дня до выходных.

Выходной

Лежал, пока тело не начало болеть. Встал поздно, часов в одиннадцать. Пошел в ванную, посмотрел в немытое зеркало в мыльных разводах, плеснул холодной воды в лицо, вернулся, натянул футболку, отпил из чайника, распахнул занавески. Вскипятил воды, замешал кашу, добавил сахара. Лениво жевал, пока каша не превратилась в пластилин. Надо помыть тарелку быстрее, а то потом ото дна не оторвешь.

Все разъехались по домам на лето, и даже поговорить не с кем. Да оно и к лучшему — значит, не нужно пока возвращать долги. Открыл форточку, впустил в комнату свежий воздух. Какие-то листы бумаги сорвались со стола и слетели на пол. Пускай там и лежат, плевать. Выпил чаю, походил по комнате туда-сюда, потом упал, отжался двадцать раз, размял руки. Раньше мог только пятнадцать, хорошо.

Сходил в пустую столовую общежития, попросил положить себе варенья на тарелку — его дают бесплатно. Взял бесплатного хлеба и бесплатный чай и съел с вареньем. Вот и завтрак. Хорошее утро выходных, не хуже многих.

Вернулся, осмотрел свежим взглядом комнату и вижу беспорядок: книги разбросаны и лежат страницами вниз, на столе какие-то рукописи и чашка с давно остывшим растворимым кофе, на полу разбросано белье. Убираться тоже не хочется, слишком скучно, слишком лень. Да и для кого?

Писать кому-то не хочу, что мне нового скажут эти несуществующие люди в интернете? Мне им говорить тоже нечего. Вопрос «Что нового?» как пытка: приходится выдумывать что-то, обмениваться с людьми говном, а потом они все забывают, и ты тоже. Не хочу. Включил фильм на ноутбуке про Индиану Джонса, хотя понимал, что до конца не досижу. Форд тут совсем молодой и скачет по пещерам в своей смешной шляпе и распахнутой рубашке. На полчаса фильм меня даже занимает и отвлекает от скуки, но потом я начинаю крутиться на стуле, стучать пальцами по столу, смотреть что-то параллельно в интернете и в итоге забрасываю: Индиана подождет до лучших времен.

Сел на кровать. Пусть хоть что-нибудь произойдет. Пусть ураган вынесет стену моей комнаты или закричит пожарная сигнализация. Но и этого не происходит.

Я прислушался к тишине. Где-то в батареях журчала тихонько вода, машины за окном иногда издавали какие-то свои механические звуки, а так — тишина. Хоть бы муха пролетела или комар. Я почти слышал, как волосы растут на голове. «Сколько, — думал, — я смогу просидеть с закрытыми глазами, медитируя?» Сложил тело в позу лотоса, закрыл глаза и вдохнул. В какой-то момент мысли стали ощутимыми: там, в черепной коробке, короткие мысли прыгали одна через другую, одна картина сменяла другую быстро-быстро, и за ними не успеть. Я глубоко дышал, и с каждым вздохом мысли замедлялись. Кажется, еще немного, и я смогу задержать внимание на одной картинке, если постараюсь. Мне стало чуть лучше. Представил, как тут, в этой пустой комнате, где и вещей-то от соседей не осталось — только пара голых матрасов, — когда-то ходили люди, о чем-то говорили, занимали друг другу деньги, ругались, чистили зубы и видели сны. А теперь их здесь нет.

Хватило меня на семь минут. Спустя семь минут мне все это надоело, я мысленно про себя назвал горе-буддистов

«пидорасами», еще несколько раз отжался, посмотрел в окно. Там все так же, и пусть я хоть десять раз разобью свою голову об стену, ничего там не поменяется и не станет интереснее. Вот бы хоть одна машина в другую въехала или собака какая дорогу перебежала.

Скука.

Выпить кофе бы, да на дне банки гранул не хватит даже на полчашечки. Ну, выпьем что есть. Залил кипятка, размешал порошок кофейный, попробовал мутную воду и вылил в окно. Покурить бы, но на что сигареты купишь?

Несколько лет назад, когда от меня сбежала девушка, я крепко запил. Вставал в одиннадцать утра, покупал бутылку дешевого вина, хлеба, возможно, сыра, садился за писанину и уже к обеду оставался с пустой бутылкой и в лучшем случае пятью листами текста. Ничего из них не сохранилось. Потом я смотрел порно и отключался. Ближе к вечеру просыпался, выпивал пива и к середине ночи отключался снова. Почти не ел — только пил. Я хотел себя разрушить до основания, уничтожить, и у меня это почти получилось.

А сейчас даже напиться не на что, и даже порно смотреть лень.

Я лег на пол пузом кверху. «Странное, — думаю, — чувство: так скучно и так хочется хоть какого-нибудь происшествия, хоть что-нибудь сделать, а делать ничего не хочется. В город пойти? А что я там не видел? Я пытался по музеям ходить, пока не понял, что только обманываю самого себя. Пусть богема по ним ходит и платит за билет».

Смешно: если посмотреть из космоса в огромный телескоп, направить на серое здание общежития на улице Шверника и найти нужное окно, то можно увидеть человека, который

лежит на полу в пустой комнате, смотрит в потолок и не моргает. Он бы даже не помахал рукой наблюдателям, если бы знал, что на него смотрят:настолько ему все равно.

Тут никого нет, я совсем один. Я могу даже все выходные ходить по комнате голым и жрать гречку руками прямо из кастрюли, пока в мониторе трахаются красивые люди, отпустить волосы, длинные ногти и окончательно деградировать, и никто об этом не узнает, никто не увидит. А если я здесь помру? Комната же заперта изнутри. Когда меня найдут?

К сентябрю?

Эта мысль испугала меня. Я вскочил с пола, накинул первую попавшуюся одежду, залил воды в пластиковую бутылку и вылетел вон, захватив с собой хлеба из столовой.

***

По улице я то плетусь, то перехожу на бег, дикими глазами оглядываясь на прохожих, которые меня вовсе не замечают. Я стараюсь подобрать правильное восприятие мира: любить ли мне всех этих людей? Или наплевать на них, будто их и вовсе не существует? Смотрят ли на меня люди вокруг, или им все равно? Мысли прыгают в голове, и от них становится больно. На улице прохладно, но я весь в поту. В итоге я расслабляюсь, отпускаю поводья и медленно иду до метро, на котором добираюсь до парка.

Тут сегодня немноголюдно. Лениво бродят парочки, семьи и старики, иногда проносятся рядом поджарые велосипедисты. По дороге съедаю часть хлеба, а часть решаю оставить для птиц.

На набережной ветрено и совсем безлюдно. Бросаю птицам в воду хлеб: они дерутся, не щадя друг друга, бьются крыльями. Голуби оказываются быстрее и подхватывают крошки чуть ли не на лету, летучие крысы. Одна утка присела на пригретом солнцем месте и ловит кайф. Я присел на корточки и стал смотреть прямо ей в глаза. Она повернула свою голову на меня. Так мы и просидели минут пятнадцать, пока та не подмигнула мне и не нырнула в воду.

— Они такие милые, да? — сказал кто-то сверху. Я поднял голову. Девушка в сером пальто тоже остановилась посмотреть на птиц. Ничего в ней особенного не было, самая обычная внешность.

— Иногда мне интересно залезть к ним в голову и посмотреть, что там происходит.

— Там ровным счетом ничего.

— Я им завидую в таком случае. Ладно, всего доброго, у меня хлеб закончился.

— До свидания.

Еще долго брожу по городу, смотрю на дома, на людей, пока солнце не начинает садиться. По дороге домой иду как безумный, стараюсь не выть от скуки, хочется ударить кого-то или хотя бы себя, чтобы хоть как-то развеяться. В толпе толкаю плечом проходящего мимо парня, чтобы тот наехал на меня, но тот даже не оборачивается. Слава богу, наверное. Что бы я ни сделал, все будет скучно, все будет повторяться: сейчас я приду, поем, почищу зубы, лягу спать, буду ворочаться, усну, проснусь, поем, а потом все начнется снова. И как бы я ни пытался спастись и убежать, все это будет происходить снова и снова. Ни работа, ни безделье не спасут от тоски.

Дома я встаю под душ и закрываю глаза под горячей водой. Зажимаю руками рот и кричу. День подходит к концу. Пережить только воскресенье, а там и понедельник.

Еще одно собеседование

— Ну что ж, мы посмотрели ваше резюме. Как вы думаете, почему вы подходите для этой вакансии? Кажется, у вас нет опыта продюсирования проектов. Много чего есть, но этого нет.

— Да, опыта нет, но мне кажется, у меня есть подходящие компетенции, и вообще, знаете, мозг у меня работает.

— Хорошо, вот смотрите, у вас есть проект. Предположим, вы его выполнили. Как вы будете оценивать его качество по итогу?

Я задумался, как на экзамене. Время остановилось и стало вязким, я чувствовал, как в меня впились взгляды. По телу пошел пот.

— Как оценивать? Наверное, спрошу у клиента, посмотрю ки-пи-ай. Как его еще можно оценить?

Какой же я идиот. Зачем я сюда полез? Меня же тут сожрут.

Три женщины, окружившие меня в этом замкнутом помещении, переглянулись и сделали отметки в блокнотах.

— Послушайте, а как вы вообще себе представляете работу продюсера?

Я задумался. Задумался о том, что пытаюсь устроиться продюсером спецпроектов в пиар-агентство, продвигающее видеокарты и разную компьютерную технику. Кто меня вообще сюда потянул? Неужели мне так нужны деньги? Разве хочу я снова ехать каждый день на край желтой ветки, подниматься в забитом лифте, сидеть в офисе? Может, вернуться в официанты?

— Слушайте, а давайте я вам расскажу, почему я вам не подхожу.

Х.В.

Апрель 2016

Все снова разъехались кто куда, и я остался один. Денег, как всегда, не было: изредка я подрабатывал курьером, собирая заказы на YouDo, бегал по офисам, разнося документы,

а в остальное время соблюдал аскезу: не пил, бегал по утрам, ел крупы и читал книги в полной тишине. В интернете не происходило ничего интересного, и его забросил.

Я лениво прошелся по общежитию: украл в столовой булочку, в магазине на последние купил банан и йогурт. Вернулся в комнату, и стоило мне только оторвать от йогурта фольгу, как за окном раздался звон церковных колоколов.

Страна отмечала Пасху. А я и не заметил.

О том, что у нас прямо под боком стоит храм, я узнал лишь спустя несколько лет после переезда, когда обнаружил, что прямо у церкви находится покестоп. Я выглянул в окно: на звук колоколов шла колонна в платках с иконами. Пасхальное служение.

— Где Пасха, там и куличи с яйцами,— подумал я.— Вдруг что-нибудь перепадет.

В животе заурчало. Я не был знаком с православными традициями, но был уверен, что это очень по-христиански — раздать немного выпечки страждущим. В детстве я исправно молился ночами о здоровье всех, кого я только мог знать, просил бога о хороших оценках или хотя бы избавить меня от двоек в дневнике. Однажды перед сном

я в голове случайно произнес что-то плохое про Иисуса – и полночи потом просил прощения: плохие слова не хотели уходить из головы, и я каждый раз просил прощения у бога за эти мысли. Я тараторил в голове молитвы и покаяния, пока не уснул в бреду и панике. Я попаду в ад, думал я.

Несколько лет в нашем доме жила моя глубоко религиозная тетя. Мы все звали ее «тетей», хотя никакой она тетей не была: так, сестра деда из Украины. Большая, грузная женщина с толстыми губами, сильными руками и в вечно заляпанном халате. В детстве она перенесла менингит: выжить удалось, но болезнь и последующие за ней годы испытаний и лишений навсегда оставили отпечаток в ее рассудке. Она была истеричной инфантилкой: кричала, сыпала проклятиями, махала толстыми руками, обижалась, плакала, во всех видела предателей и обидчиков, а уже через пять минут признавалась в любви и просила прощения. Родители долго не хотели отправлять ее домой: уж слишком много она помогала по дому и нянчила брата. Днями она трудилась, а ночами молилась, кроме бога у нее не было никого. Ее крохотная квартира в Украине была увешана иконами и потрепанными плакатами с Иисусом. И однажды она собрала чемодан, вышла из квартиры, заперла дверь и оставила иконы пылиться в темноте. Несколько лет она прожила у нас.

Сначала она меня любила, а потом — неизвестно за что—

возненавидела. С пеной у рта она доказывала всем, что я плохой, настоящий дьявол во плоти, бесполезный и злой, а ей никто не верит, потому что я настроил всех против нее. Она жила в удивительном мире, полном заговоров, злобы и предательства, где лишь она одна несла свет, способный озарить тьму. В худшие дни мы оставались с ней дома одни, когда родители уезжали на работу. Иногда я запирался в комнате, слушая ее крики, иногда сбегал из дома.

— Вот увидишь, вот увидишь, — орала она мне, тряся толстым указательным пальцем, — не будет у тебя ни денег, ни друзей, а Артем будет богатый, и будешь ты к нему приползать и денег просить. Ха-ха-ха, ой, будешь, ой, будешь! Артем, не реви! Не реви, кому сказала!

Брат, ничего не понимая, плакал у нее на руках.

Днем она ругалась, ночами молилась. Спала она в одной комнате с младшим: она безумно его любила, чего не скажешь обо мне. В нашем доме случился очередной ремонт, и стену между нашими комнатами снесли, сделав перегородку из шкафов. Обои со стен содрали, обнажив под ними серый холодный бетон. В одну из ночей я готовился ко сну, царапал бетон под боком и слушал молитву за шкафами.

— Отче наш, сущий на небесах, да освятится имя твое… Артем, ты знаешь «Отче наш»? Надо знать. Повторяй: Отче наш…

— Отче наш… — сонно пробормотал брат.

— А, спишь? Ну спи. Но молитву мы с тобой выучим.

Прокашлявшись, она продолжила:

— Не введи нас в искушение…

— Прости долги наши…

— Твое есть Царство и сила во всем…

Когда долг перед высшими силами был выполнен, тетя начала просить.

— Господи, сделай так, чтобы Тема был здоров, чтобы у Андрея были деньги, чтобы жил еще много лет Валерий Филиппович…

Бок затек, и я повернулся на кровати. Каркас неприятно скрипнул.

— Ты можешь не мешать? — крикнула она из-за

шкафа. — Это ты мне назло все делаешь?

— Я просто повернулся.

— Все назло! Господи, что за ребенок, боже. Господи, сделай так, чтобы я умерла, господи, я так устала, господи, пусть я умру. Пусть Рома будет хорошим мальчиком, он не понимает же, что он плохой. Боже, пусть я умру, прошу тебя!

Возможно, с тех пор моя вера в бога надломилась. Тетя прожила еще несколько лет, съехала от нас, а потом просила меня простить ее и все понять. Я, конечно, сказал, что прощаю. Соврал.

Теперь тети нет, ее могила где-то в Украине, а я в Москве, иду в шортах и футболке в церковь за куличом. Я не верю в бога, но я верю, что мне нужно что-то есть, чтобы прожить еще один день. У храма столпотворение, сладко пахнет ладаном и свечами. Толпа окружила попа, который ходил по кругу, тряс кадилом и пел молитвы.

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. И да бежат от Лица Его ненавидящии Его...

— Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня…

— Тако да погибнут грешницы от Лица Божия, а праведницы да возвеселятся…

— Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь…

Я протиснулся сквозь толпу, чтобы изучить территорию. Нигде не было видно ни яиц, ни куличей — словом, никакой еды. Только святой дух. В этот момент попу, который читал молитвы, подали чан со святой водой, которой он начал щедро окроплять толпу. Блаженные подавались телами вперед, чтобы капли попали и на них. Я засмотрелся на это и вдруг вспомнил, как в детстве, когда мы с родителями ходили по птичьему рынку, где-то совсем рядом зазвенели колокола храма. Я поднял голову и увидел, как испуганные голуби разлетаются в небе. Тогда мне показалось, что меня прямо сейчас засосет в это небо под звуки колокольного звона. От страха я тогда вжал голову в плечи и убежал.

Мои мысли резко прервал шлепок воды в лицо. Поп не пожалел на меня святой воды, обмочив лицо и футболку. Я развернулся и пошел прочь от храма, утирая лицо. В душе была глубокая обида: бог послал вороне кусочек сыра, а мне не смог послать даже кулича кусок.

В офисе

2014

А потом мне позвонили из агентства, которое занималось рекламой в интернете.

— Роман, добрый день. Мы нашли ваше резюме на сайте, оно нас заинтересовало, и мы бы хотели пригласить вас на встречу и предложить вакансию. Вам это было бы интересно?

— А в чем работа?

— Примерно то же, что вы делали в вашем пиар-агентстве.

А. Ничего интересного, значит. Они отправили мне письмо с предложением сидеть в кресле с десяти до семи и получать за это 25 тысяч в месяц.

— Что ты об этом думаешь? — спросил я у своей девушки. — Это, считай, до свидания, универ.

— Но это на 25 больше, чем ты зарабатываешь сейчас.

Я ответил на письмо, получил адрес и время встречи.

***

Есть у многих людей какие-то знаки, по которым они определяют, как сложатся дальнейшие события. Так и я, если не окажусь перед важной встречей или собеседованием в грязи, не заблужусь и не опоздаю — значит, можно отменять. Ничего не получится.

Насчет этого собеседования у меня были хорошие предчувствия, потому что я уже опоздал на десять минут, заблудился и ушел в другой квартал, и мой телефон отключился на морозе. Я потею, ругаюсь и пытаюсь включить телефон. Ботинки утопают в холодной грязи перекопанной дороги, и вот я, кажется, совсем рядом, нужное здание из синего стекла передо мной, но нас разделяет огромный овраг, наверняка назло вырытый за ночь перед моим собеседованием.

Я стою перед ним и размышляю: прыгать ли мне в этот овраг, чтобы успеть на встречу в рекламное агентство, или лучше обойти. В итоге решаю потратить еще пять минут и обойти. Все равно уже безнадежно опоздал.

Внутри здания все как и везде. Длинные запутанные безликие коридоры, ряды одинаковых дверей с именами неизвестных компаний, а за этими дверьми — грузные люди, и на лицах их свет от мониторов. На 8 марта дорогие любимые дамы, украшение коллектива, получают поздравления по почте от начальства, а перед концом рабочего дня — цветы. На 23 февраля дорогих мужчин просят и дальше оставаться защитниками и надежной опорой, а потом вручают кружки и идиотские сертификаты. Перед новогодними каникулами все забивают на работу и в компании пластиковой елки и гирлянд играют в «Тайного Санту», и все, кто не за рулем, напиваются. И, конечно, отпуска два раза в год и сладкие, вожделенные перерывы на обед, ровно с 14.00 до 15.00 (больше — уже кража рабочего времени). Корпоративная культура: все как у людей.

— Здравствуйте. Боже, что случилось? Вы опоздали на

сорок минут.

— Проблемы с навигацией. Извините, пожалуйста.

Работу я в итоге получил, и вместе с ней — рабочее место, ноутбук, личный почтовый ящик, кресло. Так и началась Офисная Жизнь.

***

В десять я приходил на работу, заставлял ворчливую кофеварку варить кофе, садился в кресло и открывал ежедневное утреннее письмо со сводкой комментариев, что оставили за последний день на форуме жильцы одного жилого комплекса. «Опять негатив сплошной», — ворчал я, попивая кофе. Вот пользователь Мих@ил жалуется на счета, а Инночка ругается с соседями, а Ирина Павлова снова гундит, что у подъезда лежит снег, хотя ЖК получает деньги за уборку.

«Ирина, — неторопливо пишу я ей, — вы уверены, что это вина ЖК? Может, уборщики просто не успевают все разгрести, пока снег уберешь, он снова выпадет. Может, нам всем лучше скоординироваться и самим немного поработать?))»

Мое имя Алексей, и у меня двое детей, я живу в шестом подъезде, я инженер и увлекаюсь машинами, разбираюсь немного в ремонте, так что если у кого-то возникают вопросы насчет труб или укладки плинтусов, я иногда помогаю. Одна проблема: меня не существует на самом деле и никогда не существовало. В списке персонажей я нахожусь на шестой строчке снизу между Екатериной Никоновой и курицей под ником Milena — очень удобным персонажем, когда нужно добавить воды в разговор или просто поболтать. Мы, никогда не существовавшие люди, делаем то, что в документах называется отработкой негатива, и за это компании нам платят деньги. Можно перефразировать и сказать, что мы пишем комментарии от лица ботов, , чтобы снизить градус недовольства на форумах ЖК. Называть нашу работу можно по-разному.

В первый день, когда меня познакомили с моими обязанностями, я вышел в туалет, несколько раз ударил головой в стену и тихо застонал, зажав ладонями рот. «Может, еще можно отказаться? — думал я. — Но у них уже мои документы. Может, не возьмут, а? Может, все завалить?

Не могу, не могу, не могу». Но потом ко всему привыкаешь: сначала давишься, а потом даже входишь во вкус, начинаешь включать фантазию. Не политика — и ладно.

— Главное, — говорил мне сосед по столу, — не влезай этим персонажам в голову особо, а то начнется шизофрения.

***

Дорог к офису две: одна длинная — через парк, другая через храм. Если идешь через храм, то это значит две вещи:

Работа моя проста: написать отчет в конце месяца, вставить картинки в презентации, придумать комментарии с утра, решить, как развлекать на этой неделе читателей группы одной химчистки («Дорогие домохозяйки! Знаете ли

вы, что кровь с ковра можно вывести, имея лишь…»),

а в остальное время — пить кофе. Кайф, но никаких перспектив. Деньги приходят на карту, а в университете уже готовят комиссию по отчислению.

В неудачные дни нас заставляли слушать онлайн-семинары, полезные для сотрудников, которых интересует профессиональный рост: рассказывали про «Яндекс.Маркет», продвижение сайтов в поиске, цену за клик и прочую чушь. Я садился в самом конце, чтобы никто не видел, как я играю в телефон.

— Цена за клик исходит из следующих критериев… — гундел голос на экране.

— Черт! — прошипел я. — Ой, извините.

Снова проиграл, уже в третий раз, что ты будешь делать.

***

Я спустился вниз, чтобы подышать воздухом. Возвращаюсь назад, и охранник, перегибаясь через свою стойку, кричит:

— Молодой человек!

— Что?

— Вы куда?

Я огляделся.

— Я тут работаю.

— Покажите пропуск.

— Он у меня наверху.

— В каком кабинете вы работаете?

— Я не помню.

— Вы точно тут работаете?

Я задумался.

— Да. Точно, да.

— Возьмите сверху ваш пропуск и принесите мне.

Я поднялся, взял карточку со стола и спустился к этому упырю. Он махнул рукой и даже не посмотрел на меня.

Интересные события вообще случались у нас нередко. Особенным случаем была перестановка столов: мы поменяли их положение из буквы «Г» на букву «Т». Отличный был день, хорошо повеселились.

***

Пришел момент, когда пора было уходить.Совмещать с университетом стало невозможно — слишком часто вызывают на комиссии по отчислению. Преподавателей я не знаю в лицо. Но увольняться страшно. До этого времени меня всегда просили покинуть место, или я уходил, не прощаясь, но в этот раз не получится. Нужно подойти и сказать. Как это сделать? Подойти к столу? Тогда все увидят. Может, пойти после работы вместе? Но как тогда проходить остальной участок пути? В молчании? Может, написать в скайпе? Нет, тоже не пойдет. Написать баллончиком под окном на асфальте?

Я решался уйти две недели. И потом, когда начальница отошла распечатать документы, я подбежал к ней, чтобы сказать:

— Слушайтакоедело, уменяпроблемыввузеимнеочень нужно…

— Что?

— Кхм. Я говорю, что я, к сожалению, ухожу. Нужно писать диплом и у меня проблемы с учебой.

— Да? Жаль. Ну ладно, заполни заявление. Но две недели нужно будет еще отработать.

Я испытал огромное облегчение. «Ну, — думаю, —

теперь я могу хоть сто раз уволиться, уже не страшно».

Третье собеседование

— Так, почему вы решили идти к нам в благотворительный фонд, это понятно. Большая идея, это я поняла, ладно.

Расскажите, что вы пробовали, что вам было интересно, что нет?

— Одно время интересовался дизайном, что-то сам дома рисовал, программы эти изучал, потом поступил на кафедру дизайна, понял, что ошибался, и как-то остыл.

— Так.

— Время от времени занимался журналистикой, писал для разных сайтов. Наверное, это мне больше всего нравилось: писать про разных странных людей, разбираться в чем-то новом. Только вот, знаете, жить впроголодь

надоело.

— Могу представить.

— Интересовался монтажом. Выучил сам программы, потом пришел в одну контору, посмотрел на эти протертые кресла, красные глаза сотрудников и решил, что так не хочу просидеть всю жизнь.

— Но так почти везде. Люди приходят на работу, смотрят в компьютер.

— Наверное, это меня и испугало. Мне хочется, знаете, больше работать с людьми, идеями, а не смотреть в компьютер.

Пустые слова. Я ненавижу общаться с людьми.

— В свое время думал пойти на телевидение, даже прошел

в университете отбор на кафедру, но потом подумал, что телевидение — это больше, чем светить лицом, и передумал.

— Скажите, — сказала она, отложив ручку, — а вы сами знаете, чего хотите?

С уверенностью могу сказать, чем я заниматься не хочу. А с остальным уже сложно. Мой отец сказал однажды:

— Мой тебе совет — не распыляйся. Я в юности мечтал, что у меня будет своя слесарная мастерская, где я буду верстать, а потом у меня началось то, пятое, десятое, и вот я теперь в гараже чиню эти железки, которые ненавижу. Так что выбери что-нибудь одно и бейся, а возьмешься за все сразу — не получится ничего.

Так и я теперь иду по отцовским стопам: пятое, десятое, а в итоге ничего.

— Так чем вы хотите заниматься?

— Я уже давно хочу содействовать благотворительности. Вот прям сколько себя помню.

Мне не перезвонили.

Хорошие времена

2015

А потом я начал работать smm-щиком, вести соцсети для одного сайта. Непыльная работа: заливать новости в группы. Родителям говоришь, что занимаешься рекламой, а дальше уже никто не будет разбираться. Потом взял еще одну работу, и мы с девушкой почти начали сорить деньгами. Стали ходить в хорошие кафе, отмечали праздники в неплохих ресторанах, перестали считать рубли и остаток до конца недели. Я перестал следить, как приходят деньги от родителей.

— Мама, — говорил я, — я уже справляюсь сам.

— Пока мы можем — не жалуйся, бери, пока дают.

Я смог платить за других, впервые делать хорошие подарки, а не те, за которые стыдно. Впервые за столько лет наступили Хорошие Времена, я почувствовал себя Человеком. Каждое утро я вставал, разлеплял сонные глаза и нырял в интернет, и так до вечера, порой до ночи. Только на стул сядешь — а уже вечер. Ночью я просыпался в ужасе: приснилось, как перепутал аккаунты, как падает трафик и отписываются люди. Меня увольняют, и я снова нищий, варю гречку без соли на плите.

Мы продолжали ходить в дорогие места, хорошо питаться, но вкус жизни был уже не тот, что сначала. Все было прекрасно, я наконец прикоснулся к тому, что называется нормальная жизнь, но не давало покоя какое-то незаконченное дело, что-то, что я хотел сделать, но совсем забыл.

— Прости, мне надо пост сделать, вылетело из головы.

Она положила вилку в ожидании того, как я закончу писать. В этот вечер мы отмечали полгода.

В театре или кино я думал только о том, как быстрее сорваться, ерзал в кресле, потому что пост задержался на час, начальство, наверное, уже заметило, и вот я выбегаю с телефоном, делаю запись потными пальцами, они скользят по экрану, кнопки путаются, и наконец заканчиваю, публикую, но никто в итоге этого не замечает.

— Вот, блядь, столько нервов и всего пять лайков.

В таком режиме мы дожили до зимы. Не голодали, но в голове постоянно зудели мысли о новостной ленте и работе. Я впервые купил себе пуховик и ботинки, и первый раз за долгие годы мне не было холодно. В первый раз за столько лет я не считал деньги, покупал вкусную еду и был прилично одет, соответствовал своим работающим друзьям. Все это — за кликанье в интернете. Слишком просто.

А потом я однажды проснулся, вышел из дома и купил в «Ашане» несколько килограмм круп. На следующий день я уволился. И все началось заново: гречка, займы и огромное количество свободного времени. Затем я сел за стол и начал писать книжку — и вот взял и написал.

А потом наступил новый 2016 год.

С благодарностью маме, папе, Саше и всем, кто убедил меня все-таки выпустить эту книжку.

Эпилог

Лето 2017

Официант, китайский улыбчивый паренек, ставит мне на стол бокал холодного пива. По запотевшему стеклу стекают капли, пена медленно оседает.

— Сэнк ю.

Паренек кивает, улыбается и уходит в бар. Пока я делаю первый глоток, старик, сидящий за соседним столиком летней веранды, неспешно допивает второй бокал. В пепельнице дымится сигарета, а под столом прячется от солнца его пес: сонная собака иногда открывает глаза, оглядывается по сторонам, а затем снова засыпает.

Здесь, в Барселоне, сейчас десять утра. Времени еще много: можно сходить ненадолго на пляж, потупить у волн, а потом поехать осматривать город или сходить в музей. Вечером поесть в рыбной лавке, когда спадет жара. Время здесь тянется медленно, никто никуда не спешит. Из бара тянется запах жареного бекона: старику готовят завтрак.

Я подзываю к себе официанта.

— Хау мач?

— Сикс еврос.

Я оставляю ему десятку, забираю рюкзак и поднимаюсь в квартиру: она у меня прямо над баром. Хозяйка, тоже китаянка, оставила мне на завтрак круассаны. Я закидываю их вместе с полотенцем в рюкзак, переодеваюсь в плавки и иду на пляж. Город еще не проснулся, лишь редкие велосипедисты проезжают мимо. Я прохожу мимо помойки, как вдруг из нее вылетает мусор. Сначала пара банок, затем толстовка. Потом из нее вылезает бездомный в цветном тряпье, загружает хабар в сумку, садится на велосипед и уезжает прочь. Здесь, в Барселоне, таким, как он, очень вольготно: круглый год тепло, можно собирать фрукты с деревьев, и коп, если поймает, не повесит на тебя какое-

нибудь дело.

На пляже почти никого нет. Местные работники раскладывают кушетки и матрасы: один час стоит пять евро. Пока я раскладываю на берегу полотенце, торгаш копается в песке и достает из своего секретного места пакет с парео: их он будет целый день предлагать местным за десятку.

Сегодня на море спокойно. Волны перекатываются и ласково омывают берег.

— Мэсседж?— прерывает меня азиатка, которая тоже пытается заработать. Ее дело — массировать европейцам ступни, пока те работают над загаром.

— Ноу, сэнк ю.

В последний раз я был в Испании четыре года назад. Тогда ночью я смотрел на море и думал о том, что же будет дальше. Теперь я не думаю, мне практически все равно. Жизнь не любит никого из нас, эта сука будет издеваться над тобой, возить лицом об оструганный стол, опускать на дно, поднимать, а затем опускать обратно, когда ты совсем не будешь этого ждать. Сегодня Барселона, завтра —

Гольяново. Сегодня офис и страховка, завтра — курьер. Я ко всему готов, меня ничего не трогает и не удивляет. Пускай подкидывает дерьмо, я разгребу. Жизнь хочет, чтобы мы были несчастными, а мы посылаем такую жизнь к черту и решаем получать удовольствие, несмотря ни на что.

Сбрасываю с себя одежду и захожу в воду. Сначала холодно, затем привыкаешь. Солнце слепит глаза, горизонта не видно. Ныряю, выплываю, ныряю снова, тело скользит по воде. Жизнь идет своим чередом, а я по ней плыву. Куда приплыву, пока не знаю.

Я плыву.

Послесловие

«На сцену вышли Алехин и Сперанский.

– Будет очень хорошо, если вы в зале не будете курить. Спасибо.

МАШИНА ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ИЩУ МЕСТО В МЯСОРУБКЕ

РАСПАДАЮСЬ НА МОЛЕКУЛЫ

Я заплакал. Мне было очень плохо. От пива мутило».

Я помню этот концерт, это было давно — когда в клубах еще разрешалось курить. Я тогда стоял на сцене и пел реп (в «макулатуре» мы предпочитаем такое произношение), а герой книги не пел и, возможно, даже не находил сил слушать, но нас объединяло то, что в ту пору я сам то ли был занят на какой-то бросовой работе, то ли искал очередную такую же.

«Люблю летать в самолетах, не люблю никакой работы» —

эту строчку «Кровостока» я повторял себе всякий раз, когда проваливал очередное собеседование или мучился от необходимости гнуть спину в очередном офисе.

«Кровосток» тоже возникает в книге — еще один приветственный кивок одного участника клуба прекариата другому.

Полгода назад я познакомился с Ромой, когда мы работали в одной медиа-лавочке. Как-то за стаканом он спросил меня: «Ты чего тут делаешь? Ты что, серьезно собираешься быть новостником?». Я рассмеялся. Тогда шел второй месяц моей работы, проявлял я себя на ней не блестяще. Однажды шеф, который был, кажется, всего на год старше, отвел меня в пустую переговорку, указал на стул, обошел длинный стол, уселся напротив, вздохнул и сказал:

— Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Ты систематически опаздываешь, с коллегами не общаешься. Мы тут не звери и пытаемся поддерживать дружескую обстановку. Если у тебя какие-то проблемы, то я могу войти в положение.

— Ладно. — Я, кажется, смотрел в стол. Или, наоборот, сидел развалившись в кресле, чтобы замаскировать неловкость. — Ладно.

— Ну ты меня понял?

— Виноват. Я буду общаться.

Уволились мы с Ромой оттуда примерно одновременно.

Я проработал три месяца и переехал в Петербург. Он проработал немного больше.

«Страну возможностей» не хочется помещать в ряд

с прочими текстами о мытарствах молодого шалопая,

которого затянули жернова бессмысленного принуждения

к труду.

Неинтересная учеба, ненавистная работа или мучительные ее поиски, голод и холод — все это тут есть. Есть и ощущение, что необходимость так называемого «поиска себя» тоже нам кем-то навязана. Неужели вообще обязательно надо уметь отбивать подобные подачи: «кем вы хотите видите себя через пять лет сильные стороны какое будущее возглавить коллектив инициативы собственное дело творческий разносторонний»?

Интонационно стиль Бордунова напоминает о Сергее Довлатове и, быть может, Вуди Аллене, но есть тут и «Фактотум» Чарльза Буковски, «Тропики» Генри Миллера, нью-йоркские рассказы Лимонова и проза покойного Сергея Сакина.

Но центральный сюжет «Страны возможностей» частный, не героический. Даже довлатовский герой в конечном итоге карикатурен — балагур, рассказывающий посреди застолья очередной анекдотец. «Я был Ромой, которому к девяти надо было быть дома», — это обычный парень из типичной российской семьи, который понял все, что понял герой Майкла Дугласа из «С меня хватит», только гораздо раньше. Правда, и крошить всех подряд не пошел, решив вместо этого во всех подробностях зафиксировать свою горемычную жизнь. Подробностей тут действительно много. Во время чтения становится душно от дыма плохих сигарет, спертого воздуха съемных хат с вповалку лежащими телами, пивного амбре, челябинского смога и особого климата пластмассовых офисов.

«Лучшие люди страны» в ٢٠١٢–2013 годах любовались приятными лицами друг друга на митингах, а герой книги бегал по собеседованиям, валялся на полу в общаге или сидел на стуле, думая, что пора бы поставить тарелку с остатками каши в раковину, чтобы не засохла и не прилипла.

Пока все его однокурсники, уже нашедшие работу по душе, ездят в командировки, выкладывают фотки в Инстаграм и пишут в Твиттер, он спускается в столовую общаги за бесплатным хлебом. Людям с приятными лицами, которые сидели во всех этих WOS, Большом городе» и тому подобных уважаемых изданиях, обычно очень неприятно, когда приходит человек с не таким уж приятным лицом и просит гонорар. Поэтому людям с не-такими-уж-приятными-лицами лучше бы начинать выходить из тени, чтобы поинтересоваться, где вы все были, когда мы хлебали воду из чайника, закупались крупой и блевали от курения на голодный желудок?

Я не был уверен, что сам когда-нибудь прекращу влачить подобное существование. В ٢٠٠٩ году я жил в Петербурге, работы не было, полтора месяца я провел в «Адидасе» и уволился, когда один из коллег, таких же бесправных мальчиков на побегушках, сделал мне замечание за то, что я присел на корты в торговом зале. «Ты че расселся, не на каникулах!» Потом уволился после трех недель

в «Комсомольской правде – Петербург», когда меня вооружили «мыльницей» и приказали караулить с нею наперевес Мадонну у отеля «Астория»: «Ты просто растолкай там других журналистов, будь первым! Настоящий репортер должен быть дерзким». Затем уволился после десяти дней в статусе «технического писателя». Я сочинял «контент» для сайтов, которые продавали арматуру, подержанные холодильники, шлакоблоки, силикатный кирпич. «Автоматика распашных ворот автоматика секционных ворот ворота привод выездные ворота изготовление ворот изготовление откидных ворот». Совершенно без всякой работы я прожил месяцев пять-шесть. Помню, как поднимал ковер в съемной однушке на улице Добровольцев, чтобы найти хотя бы рубль, — мне не хватало ٥٠ копеек на кетанов, очень болел зуб. Помню, как вырывался из цепких лап кассирши магазина «٧Я», когда я, пройдя через рамки, запищал — сумка была под завязку набита едой. Пропитание я добывал тогда только таким образом. Одновременно с этим я писал рассказы и реп, никогда, впрочем, не рассчитывая, что найду слушателей. Я листал «Афишу», с ненавистью наблюдая, кого авторы журнала называли «важнейшим явлением русской новой волны». Я хотел встретить этих музыкантов на улицах — многие из них жили в Петербурге — и сделать официальное заявление. Это заявление за меня уже написал Лимонов

в конце «Эдички».

Сколько людей с не такими уж приятными лицами повторили мой путь, сколько повторили путь Романа и сколько еще этим путем пройдут. Этим ребятам нужна «Страна возможностей». Но не для того, чтобы учиться на чужих ошибках, а чтобы понять: так все и будет, будет долго и может никогда не закончиться. А может, официант-китаец вдруг поставит перед тобой стакан пива за шесть евро,

а ты ему еще и оставишь чаевые, прежде чем переодеться в купальные плавки и отправиться к морю. А через год снова будешь додавливать майонез «Ряба» в бережно заваренный «Роллтон».

Константин Сперанский, «макулатура»

УДК82

ББК84

Б82

Бордунов, Рома.

Страна возможностей / Рома Бордунов. —

Москва : Индивидуум, 2018. — 168 с.

ISBN 978-5-9908861-8-6

«Страна возможностей» — это сборник историй о поисках работы

и самого себя в мире взрослых людей. Рома Бордунов пишет о неловких собеседованиях, бессмысленных стажировках, работе грузчиком, официантом, Дедом Морозом, риелтором, и, наконец, о деньгах и счастье. Книга про взросление, голодное студенчество, работу в большом городе и про каждого, кто хотя бы раз задумывался, зачем все это нужно.

ISBN 978-5-9908861-8-6

© Бордунов Р., 2018

© ООО «Индивидуум Принт», 2018

/sub

Рома Бордунов

Страна возможностей

Издатели: Михаил Врубель,

Алексей Докучаев, Андрей Баев

Редактор: Феликс Сандалов

Корректоры: Марина Тюлькина,

Диана Коденко

Верстка: Владимир Харитонов,

Денис Семенов

Оформление: Максим Балабин

ООО «Индивидуум Принт»

individuum-books.ru

info@individuum-books.ru

Мы в соцсетях

instagram.com/individuum_books

facebook.com/individuumbooks

vk.com/individuumbooks

Подписано в печать 18.06.18