«Я оставлю свет включенным»

Я оставлю свет включенным (fb2) - Я оставлю свет включенным 1219K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александра Васильевна Миронова

Александра Васильевна Миронова Я оставлю свет включенным

© Миронова А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

С глубоким уважением к Таше Тудор и верой в скорые путешествия во времени

* * *

Гори-гори ясно, чтобы не погасло. Гори-гори ясно, чтобы не погасло. Гори-гори ясно, чтобы не погасло.

Строчка из давно позабытой детской песни все ускорялась. Напоминала карусель, внезапно сошедшую с ума и набирающую обороты. «Гори-гори ясно…»

Словно в такт нехитрой рифме разгоралось пламя. Вначале оно было совсем крошечное, все-таки современные конструкции достаточно пожароустойчивы, да и систему защиты умного дома не так-то просто взломать.

Но потом оно разгорелось и охватило весь дом, не давая чудовищу, находящемуся внутри, ни малейшего шанса.

Глафира заправила под шапку выбившиеся тяжелые дреды и улыбнулась. У нее получилось! Все получилось! Впрочем, у нее всегда все получалось. Планета станет немного чище, и, возможно, чаши мирового баланса все-таки перевесят в сторону добра.

Тишину ночи и негромкий треск огня разрезал крик. Женский крик.

Улыбка замерла, и Глафира застыла. Обратилась в соляной столб. Даже сердце перестало стучать. В доме женщина? Нет, не может быть! Неужели после всего, что сегодня произошло, эта тварь еще и привела любовницу? Тут же застучало в висках: ну и что, пускай любовница, может быть, даже проститутка, все равно женщина не виновата и не должна пострадать!

Она сделала шаг вперед в безумной попытке все отменить, но тут же остановилась. Нет, она уже ничем не поможет. Нужно спасать живых, немедленно. В запасе мало времени.

В голове словно застучал секундомер. Развернувшись, Глафира побежала к выходу из небольшого парка, окружавшего особняк. Камер здесь не было, она точно знала. Она все ускоряла и ускоряла бег, зажав уши руками, стараясь не слышать крика горящего заживо ни в чем не повинного человека.

Выбежав за ограду, она припустила бегом вдоль по пустынной улице сонного Хайгейта. Планы меняются, они поедут все вместе в аэропорт прямо из больницы. Благо машину она оставила на больничном паркинге, а сюда добралась на общественном транспорте, чтобы не привлекать лишнего внимания. Сейчас ведь можно отследить вообще все, в том числе и передвижения машины. А ей лишние следы были ни к чему.

Перейдя на равномерный бег, она попыталась сконцентрироваться на порядке действий. Она доберется до больницы, заберет сестру, вместе они заедут к Луизе, заберут детей и поедут в аэропорт. Билеты, деньги, паспорта – все у нее, все готово к отлету в новую жизнь.

Глафира бежала по широким чистым улицам, стараясь держаться подальше от света фонарей. Из домов, словно горошины, посыпались обеспокоенные жители – женщины в шелковых халатах, мужчины в элегантных пижамах. В этом районе мужчины никогда не ходили в растянутых футболках и семейных трусах, как там, куда им предстоит улететь.

Она силой заставила себя замедлить шаг. Все медленнее и медленнее, собрав всю силу воли, ценой запредельных усилий, стараясь держаться в тени и не привлекать внимания. Хорошо, что она додумалась надеть на голову шапку, дреды были здесь неуместны и непременно привлекли бы внимание.

– Где эти пожарные, когда они нужны? – возмущенно воскликнула ухоженная высокая женщина неопределенного возраста. В ушах сверкают бриллианты, но еще ярче горит жадное любопытство в глазах – надежда на жуткую трагедию.

– Это же дом Дорманов, если я не ошибаюсь? – поддержала беседу сухопарая старушка, одетая, несмотря на поздний час, в костюм и держащая на руках болонку.

– Надеюсь, миссис Дорман и детей нет в доме, – нахмурилась высокая женщина, и проходящей мимо девушке, чья голова была закрыта капюшоном, захотелось толкнуть ее, обозвать в лицо наглой обманщицей. Если бы хоть кому-нибудь из этих сочувствующих лицемеров на самом деле была небезразлична судьба миссис Дорман, они бы не допустили и половины той мерзости, что творил ее муж.

– О, – вместо ответа округло произнесла старушка и прижала к себе болонку, пряча лицо в мягкую шерсть. Девушку в капюшоне она не заметила, инстинктивно отметая все, что не принадлежало к их кругу.

Девушка тем временем тенью проскользнула мимо них, опустив голову как можно ниже. Вой сирен нарастал и становился нестерпимым, на улицы продолжали выплескиваться местные жители и прислуга. Всех их беспокоило лишь одно – не распространится ли огонь по их чудесному Хайгейту.

Спустя несколько минут она покинула район, битком набитый британскими снобами, и почти бегом ворвалась в Хэмстед-Хит, лесополосу, отделяющую Хайгейт от центра Лондона. Ее путь лежал в Падингтон, в госпиталь Святой Марии, один из четырех основных центров травматологии Лондона.

Глафира набирала темп, пока не почувствовала, что еще немного – и воздух разорвет легкие. Она подумала, не взять ли ей такси, но тут же отмела эту мысль. Ей нужно успокоиться, прийти в себя. Чем меньше людей увидит ее в таком состоянии, тем лучше.

Она только что убила человека. Господи, нет. Она только что убила двоих людей. Как она дошла до такой жизни? Впрочем, ей всегда пророчили, что она плохо кончит, даже родители, от которых она сбежала в пятнадцать лет и с тех пор ни разу их не видела. Может быть, они были правы? Видели со стороны то, что было недоступно ей самой? И она действительно плохо кончит?

Не думать. Ни о чем не думать. Сейчас главное – забрать Натали и детей, сесть на самолет и раствориться в воздухе в прямом смысле этого слова.

* * *

Глафира быстрым шагом вошла в высокое здание, отделанное в лучших британских традициях: наводящий скуку темно-коричневый фасадный кирпич и убогие белые узоры. Впрочем, сейчас ей было не до архитектурных изысков. Девушка, по-прежнему не снимая с головы капюшон, направилась прямо к стойке рецепции, где объявила, что ей нужно срочно повидать миссис Дорман, поступившую в травматологическое отделение несколькими часами ранее.

Румяная, словно персик, молодая медсестра, сидящая за стойкой, вежливо объяснила, что в такое время посещения не предусмотрены, но она может проведать миссис Дорман уже следующим утром. А если у нее что-то срочное, то можно оставить сообщение.

Странная девушка в капюшоне лишь покачала головой, поблагодарила персика и, так же быстро покинув больницу, обошла ее с другой стороны. Схватившись за живот и немного согнув спину, она вошла в отделение «Скорой помощи», где тут же смешалась с толпой страждущих.

Это был филиал ада на земле. Отовсюду на нее чихали, кашляли, кого-то тошнило, а кто-то стонал так, что, казалось, еще несколько мгновений – и его душа отлетит в иной мир. Возможно, там несчастному будет действительно лучше. Два молодых чернокожих парня привели третьего, из чьего живота кровь капала прямо на пол, но никто не торопился ему помочь. Чопорная английская дама отводила глаза от неэстетичного зрелища и натужно кашляла в платок. Рядом с ней гомонило арабское семейство – мать держала на руках девочку, находившуюся в полузабытье, а отец пытался собрать воедино детей, расползающихся по всему приемному покою. Все это действовало на и без того расшатанные нервы.

Прикрывая лицо рукой, Глафира сделала вид, будто идет к одному из туалетов, но на самом деле толкнула дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», находящуюся рядом с ним. За дверью скрывалась небольшая кладовка, где хранились предметы первой необходимости, а также одноразовые простыни, перчатки и одежда для пациентов.

Она схватила первую попавшуюся ночную рубашку и засунула ее под куртку. Выскользнув из кладовой, зашла в туалет, быстро переоделась в кабинке, сбросив джинсы и футболку и натянув на себя рубашку. Та была достаточно длинной, чтобы прикрыть татуировку на бедре. Роспись на руках закроет курткой.

Руки дрожали все сильнее, выдавая нервное напряжение, которое она пыталась скрыть от самой себя. В доме сгорели неизвестная женщина и Виктор. Эта тварь издевалась над Натальей не переставая. Избив жену и отправив ее в больницу, он в тот же вечер притащил в дом любовницу. Она обязательно расскажет об этом сестре… или лучше не говорить? Это ведь признание в убийстве невиновного человека. Убийцей Виктора она себя не считала. Это была самооборона. Она должна была защитить сестру и ее детишек от дикого зверя, пока не стало слишком поздно.

Убеждая себя в правильности собственного поступка, Глафира натянула поверх ночной рубашки куртку, снова надела на голову капюшон, скрывая дреды, и выскользнула из туалета. Уверенным шагом направилась в крыло, предназначенное для пациентов. Поднялась на этаж травматологии, кивнула сидящей на вахте медсестре (к счастью, они сменялись слишком часто, чтобы помнить в лицо всех пациентов) и подошла к палате сестры.

Немного замешкалась перед тем, как толкнуть дверь. Надо вести себя осторожнее. Натали наверняка спит, и она может напугать ее. Глафира подняла руку, чтобы толкнуть дверь, и остановилась. Хотелось плакать, спрятаться за чью-то спину, отмотать все назад. Но она взяла себя в руки – рефлексией займется потом. Толкнула дверь и остановилась на пороге.

Она до конца жизни будет помнить каждую секунду этого страшного вечера. Вот она стоит на пороге палаты и тупо смотрит на пустую смятую постель. Делает шаг, толкает дверь в крошечный туалет с душем, уже зная, что не обнаружит там Натали. Словно в замедленной съемке бросается к встроенному шкафу, в котором хранятся вещи пациентов, открывает его, уже понимая, что не увидит там вещей сестры и ее сумки.

Натали сбежала из больницы, чтобы вернуться к нему. Болезненная страсть. Смертельная.

Глафира схватилась за железную спинку кровати, потянула ее на себя, обрушивая с грохотом поднос с едой, к которой Натали даже не притронулась, а дальше крик ужаса, пустота и провал.

Меньше часа тому назад она убила собственную сестру.

– Миссис Дорман, миссис Дорман, с вами все в порядке? – настойчивый оклик вырвал ее из спасительного забытья. Глафира с трудом открыла глаза и поняла, что лежит на полу, а над ней склонилась одна из медсестер. – Миссис Дорман, позвольте, я помогу вам встать и позову доктора.

– Нет! – воскликнула она, снова закрывая глаза и пытаясь остановить кружение комнаты. – Я… я хотела выйти на улицу.

– Миссис Дорман, вам нельзя никуда выходить, я позову доктора, – снова настойчиво повторила девушка, помогая ей подняться и присесть на кровать.

– Нет, не надо, я в порядке, – настойчиво попросила она, прижимая руку ко лбу и проверяя, на месте ли капюшон.

Миссис Дорман. Она приняла ее за сестру.

– Мне просто надо немного полежать, спасибо вам…

– Хорошо, – неуверенно кивнула девушка, не привыкшая спорить с влиятельными пациентами госпиталя. – Если вдруг что-нибудь понадобится, нажмите вот на эту кнопку. – Она протянула ей пульт от кровати, в центре которого красовалась кнопка с изображением человечка.

– Хорошо, спасибо. – Глафира легла в кровать, не снимая шапки и куртки. Поймав на себе удивленный взгляд медсестры, пояснила: – Меня немного морозит.

– Это последствие травмы, – ласково улыбнулась девушка. – Если хотите, я могу дать вам снотворное и обезболивающее.

– Да, спасибо.

Медсестра была рада вернуться к привычным обязанностям, а Глафира откинулась на подушки и, закрыв глаза, прикусила кулак, стараясь сдержать крик. Она убила Натали. Она должна пойти в полицию и сдаться. Немедленно. Если ей суждено провести свой век за решеткой, значит, так тому и быть. Она убийца, она лишила детей отца и матери.

Мысль о детях обожгла, словно хлыст, ее буквально подбросило на кровати. Дети, что теперь будет с детьми?

– Миссис Дорман, вы точно в порядке? – с беспокойством спросила медсестра, возвращаясь в палату и неся в руках небольшую таблетку.

– Да, мне просто нужно поспать. – Она натужно улыбнулась девушке, принимая из ее рук лекарство. – Если что, я позвоню.

Та, немного помешкав, кивнула и вышла из палаты.

Дети. Что с ними будет? Бабушке и дедушке со стороны матери они точно не нужны. Насколько она знала из рассказов сестры, отец давно спился, а мать пыталась устроить личную жизнь, меняя кавалеров как перчатки, причем каждый последующий вариант был хуже предыдущего. Да никто и не отдаст британских детишек российским маргиналам.

Бабушка и дед со стороны отца? Из горла помимо воли вырвался булькающий звук – нечто среднее между смехом и рыданием. Чопорные твари прекрасно знали о том, что вырастили сына-садиста. Наверное, поэтому они и не возражали против брака с Натали, понимая, что та ничто против всесильного клана и ее можно держать на привязи посредством детей. Они, не раздумывая, сдадут всех четверых в интернат.

А что, если?…

Медсестра ведь приняла ее за Натали. Несмотря на разницу в год, они с сестрой были похожи, словно близнецы, в детстве их даже путали. Обе рыжеволосые, с темными глазами, светлой кожей и веснушками. Вот только характеры у них были диаметрально противоположные. Если Натали все сравнивали с ангелом, то ее, Глафиру, иначе как «дьявольским отродьем» никто не называл.

Выдать себя за Натали? Но ведь следователи все равно узнают, что та погибла в огне. По отпечаткам зубов, ДНК, мало ли у них методов. Но пока они это выяснят, у нее есть фора в несколько десятков часов. А что, если действовать быстро? Забрать детей и улететь на родину?

Нет, решительно невозможно! Она же чайлд-фри, убежденная противница браков и института семьи, ей хватило отношений родителей и Натали, чтобы решить для себя, что свой век она закончит в каком-нибудь доме престарелых или просто бросится с моста в воду, когда устанет. Она понятия не имеет, что делать с детьми. Да, она любит своих племянников, но видела она их несколько раз в год, и занималась ими мать, а не она. Она даже не знает, что эти дети едят. И вообще. Взять на себя такую ответственность?

Ей немедленно захотелось дать самой себе пощечину: ты, тварь, оставила детей сиротами и еще рассуждаешь о том, что они для тебя слишком большая ответственность? Если бы она могла, она бы сама себя взяла за шкирку и вытащила из этой постели. Она обязана сделать все, чтобы спасти их. И себя. От того, что ее отправят в тюрьму, никто не выиграет, а так у детей будет пусть небольшой, но шанс. Она поднимет их на ноги, выпустит в мир, а после этого хоть с моста, хоть в тюрьму.

Если, конечно, у нее получится осуществить задуманное. Ведь одно дело осуждать тупых героинь блокбастеров, убегающих от мафии или полиции и совершающих одну ошибку за другой, а совершенно другое – оказаться на их месте, не обладая ни одним полезным для побега навыком. Впрочем, дуракам частенько везет.

Она отбросила одеяло и, пошатываясь, направилась в ванную. Действуй, черт возьми, что тебе терять?

Вначале надо стать похожей на Натали – это единственный шанс вывезти детей из страны. Паспорт сестры был у нее в рюкзаке вместе с билетами. Они все решили, когда она везла Натали в больницу. Та клялась, что больше это не должно повториться, что в следующий раз Виктор просто убьет ее. И так чудо, что, упав с лестницы, она не сломала себе шею, а отделалась лишь переломом ребра, вывихом и синяками. Она отдала Глафире свой паспорт и банковскую карточку, попросив снять всю наличность со счета и купить билеты ей и детям. Они возвращаются в Россию и уже оттуда будут судиться за детей.

Глафира все сделала, как просила сестра, и пошла дальше. Она подожгла умный дом Виктора, предварительно взломав защиту и заблокировав его в нем. Ведь если что она в своей жизни и умела, так это обходить системы защиты и взламывать коды. Здесь все было довольно просто. Когда в доме начался пожар, все окна и двери умного дома автоматически заблокировались, а пожарная сигнализация не сработала. Напившийся по обыкновению Виктор узнал о пожаре слишком поздно. Если он вообще проснулся, когда дом объяло пламя.

За последние полгода Глафира трижды возила сестру в больницу, где та врала, что упала с лестницы, и каждый раз травмы были все серьезнее и серьезнее, но она каждый раз возвращалась к Виктору, прикрываясь детьми и невозможностью выбора. Вот она и решила забрать у Натали этот самый выбор. Взяла на себя роль Бога и была жестоко за это наказана.

А что, если Натали жива? Глафира схватилась за эту мысль, как утопающий за соломку. Ведь у нее были переломаны ребра, она плохо себя чувствовала, вряд ли она смогла бы быстро добраться до дома и войти в него. Что, если она только что убежала из больницы и вполне жива и относительно здорова?

Надежда снова вспыхнула – она набрала номер сестры и услышала знакомый сигнал, раздающийся из тумбочки: та оставила телефон. Зачем? Просто забыла в спешке? Или боялась звонков сестры?

Да, скорее всего, она жива и присоединится к ним в аэропорту, когда узнает, что дом сгорел. Когда на весах будут ее дети и муж-садист, конечно же, она выберет детей. По-другому не сможет. Она же любит их. Несмотря на то что по настоятельной просьбе Виктора отдавала их с младенчества на попечительство других людей – вначале нянь, затем специализированных школ, где дети жили все время, приезжая домой лишь на каникулы. «Здесь так принято», – слабо пыталась оправдаться Натали. «Ну да, ну да», – насмешливо кивала Глафира, не веря ни единому слову.

В крошечной ванной обнаружилась косметичка сестры. Глафира схватила ее и чуть не разрыдалась, ощутив чуть заметный знакомый запах духов Натали. Глубоко вдохнув, она посмотрела на себя в зеркало и, не давая себе времени на размышление, начала действовать. Достала небольшую сережку из носа, из правой брови и вытащила восемь сережек из ушей. Спрятала в карман. Интересно, настанет ли когда-нибудь день, когда она сможет снова их надеть?

Умыла лицо ледяной водой и густо намазала его тональным кремом, а затем подвела глаза так, как это всегда делала сестра. Руки дрожали, от чего подводка размазалась и Глафира стала похожа на заплаканную панду. Плевать.

Закончив с макияжем, она стащила с головы капюшон. Порывшись в косметичке, обнаружила маникюрные ножницы. Схватила один из дредов и попыталась обрезать его под корень, немного поранив кожу голову. Выругалась.

Маленькие ножницы плохо слушались, отказывались отрезать толстые пряди. Ей понадобилось около часа, чтобы от них избавиться. Остатки дредов она засунула во внутренний карман куртки. Выбросит их в другой стране, в этой нельзя оставлять никаких улик.

Снова натянув куртку с капюшоном, она вышла в коридор, сделала несколько шагов, повернула к лифту и наткнулась на врача:

– Миссис Дорман? Что вы здесь делаете? – строго спросила немолодая уставшая женщина. – Мне сообщили, что вы пытались покинуть палату, но в вашем состоянии нельзя этого делать!

В ответ Глафира зашлась в таком кашле, что даже видавшая виды врач сделала несколько шагов назад. Она сдернула капюшон с головы, понимая, что выглядит устрашающе: на месте некогда стильной и роскошной шевелюры – проплешины и залысины.

– Док, сколько там той жизни, – пробасила она хриплым голосом, доставая из кармана сигареты и заговорщицки подмигивая врачу. – Без сигарет совсем худо.

– Доктора Мендез ждут в две тысячи восемнадцатой, доктора Мендез ждут в две тысячи восемнадцатой.

Женщина встрепенулась, и Глафира мельком разглядела табличку на халате «Доктор Мендез».

– Курить можно только в специально отведенных местах, – вздохнула доктор и, бросив прощальный взгляд на странную пациентку, напоминавшую наркоманку из неблагополучного района, заторопилась на вызов.

– Ок, док. – Та отсалютовала ей сигаретой и заторопилась к выходу, выдыхая на ходу и стараясь не сорваться на бег.

* * *

– Вы понимаете, что если не расскажете всю правду добровольно, то вам предъявят обвинение в преступном сговоре с руководством компаний? – Двое мужчин в темных костюмах сидели напротив Эндрю, небрежно качающегося за стуле и с улыбкой смотрящего им прямо в глаза. Словно он не был задержан по подозрению в крупном финансовом мошенничестве, а пришел на мальчишник, где собирается отлично провести время в обществе старых друзей.

– Вы даже можете предъявить мне убийство Кеннеди, – пожал плечами молодой человек, нелепо смотрящийся в скучном и аскетичном кабинете ведомства. Невозможно было представить его одетым в строгий костюм и торгующим на бирже. Гораздо больше ему подходил антураж дискотеки где-нибудь на Ибице. Он идеально вписался бы в пенную вечеринку, бьющую по нервам музыку и наркотический угар. – Вопрос в том, сможете ли вы его доказать.

Эндрю широко улыбнулся, ничуть не смущенный суровыми взглядами мужчин, и выдул пузырь из жвачки. Мужчины переглянулись. Эндрю был готов поспорить на что угодно, что им ужасно хотелось стереть наглую ухмылку с его лица и отобрать у него жвачку. Он надул еще один пузырь.

– Если вы пойдете на сделку со следствием, возможно, мы сможем что-нибудь сделать с вашим тюремным сроком, – совладав с собой, вкрадчиво пообещал один из его собеседников. Некрасивый, невысокого роста, но достаточно плотный. Больше похожий на вышибалу в клубе, чем на представителя национальной ассоциации брокеров-дилеров США.

– Какая сделка? – пожал плечами молодой человек по имени Эндрю Карлссон.

Если верить документам, он был американцем, родившимся где-то в Колорадо, но говорил с легким, едва слышным акцентом.

– Я прибыл к вам из будущего. У нас каждый школьник знает, что в ваше время на биржах творилось непонятно что. Архивы – вот где я получил всю информацию. Но лоханулся, признаюсь, вначале планировал играть долго и аккуратно. Но что-то пошло не так. – Эндрю снова улыбнулся так искренне и беззаботно, что его визави помимо воли почувствовали симпатию и расположение.

Они снова переглянулись.

– Из какого года, вы говорите, вы к нам прибыли? – поинтересовался второй мужчина. Высокий, плечистый, похожий на бывшего профессионального игрока в баскетбол и выглядящий значительно старше своего неказистого спутника.

Эндрю его одновременно и завораживал, и бесил. Он был похож на всех тех симпатичных пацанов, плакаты с которыми вешала на стены его дочь, недавно вступившая в подростковый период. Эти смазливые рожи таили в себе угрозу ему, отцу, сигнализируя о том, что вскоре такой сопляк станет для его девочки дороже его и она упорхнет из дома. Время от времени ему хотелось сорвать все эти плакаты с аккуратно выкрашенных стен и сжечь в камине, но психотерапевт настоятельно советовала ему воздержаться. Лучше поддержать дочь во временном увлечении, чем продемонстрировать разницу поколений и то, что отец не разделяет ее взглядов. И за что он только платит этому терапевту такие деньги?

Ему хотелось покончить с этим как можно быстрее, но речь шла о трехсот пятидесяти миллионах, которые этот клоун выиграл на бирже за две недели. Мошенничество невиданного размаха. А в том, что это именно мошенничество, он не сомневался. За годы работы в комиссии по ценным бумагам и биржам чутье у него развилось как у собаки.

– Из две тысячи двести пятьдесят шестого, – снова широко улыбнулся Эндрю, и его собеседники завороженно уставились на него.

По большому счету, парня нельзя было назвать смазливым красавчиком, но обаяние и харизма просто зашкаливали. Легко было представить, как молоденькие дурочки, впрочем, как и искушенные женщины, падают к его ногам.

– И как там? – Первый мужчина с трудом боролся со все нарастающим желанием ткнуть наглеца мордой в стол.

– Ну ниче, – пожал плечами Эндрю и, качнувшись на стуле, чуть не упал.

– Выживут только тараканы вроде тебя? – светским тоном поинтересовался второй мужчина.

– Ну вы же не планируете оскорблениями вывести меня из себя, в самом деле? – засмеялся парень и лопнул пузырь прямо мужчине в лицо. Тот вскочил.

– Если ты не хочешь рассказать правду нам, то тебе придется пообщаться с нашими коллегами. Они менее лояльны, чем мы. И их бесят парни со жвачками.

– Больше коллег, хороших и разных, – одобрительно кивнул Эндрю и посмотрел на старика смеющимися глазами, – а то вы какие-то нудные, ребята. Кстати, о сделках. Давайте так: вы меня прямо сейчас отпустите, а я вам расскажу, где прячется Бен Ладен. Ах нет, простите, Бен Ладена вы уже укокошили, ну за кем вы там охотитесь? Или хотите рецепт лекарства от СПИДа?

– Я хочу, чтоб ты заткнулся и перестал паясничать! – не выдержав, заорал «охранник».

– Ну, как хотите, – пожал плечами Эндрю.

Переглянувшись, мужчины вышли из комнаты. Они отчаянно нуждались в кофе, перекуре и разговоре.

А когда они вернулись в кабинет полчаса спустя, Эндрю в нем уже не было. Он растворился в воздухе.

* * *

– Луиза, это я! – Глафира решительно постучала в дверь небольшого домика. До рассвета еще несколько часов, неудивительно, что добропорядочная Луиза спит крепким сном. На это и был весь расчет. Подслеповатая няня, разбуженная неожиданно среди ночи, была ее единственным алиби и шансом на спасение.

– Луиза… – Она снова поскреблась в дверь и, припав к ней ухом, услышала легкие шаги. Луиза, бессменная нянька детей Натали, спускалась со второго этажа по узкой лестнице, что вела к входной двери.

– Луиза! – снова прошептала она и надвинула капюшон как можно ниже на лоб.

Дверь распахнулась. Глафира стояла спиной к фонарю, поэтому не боялась, что старушка сможет рассмотреть ее во всех подробностях.

– Натали, милая, что с тобой? – ахнула Луиза, судорожно вглядываясь в размазанный макияж, смертельную бледность и резко похудевшее лицо давней знакомой, которая за долгие годы стала для нее кем-то вроде дочери.

Глафира поднесла палец к губам:

– Тише, я забираю детей и улетаю утренним рейсом. Так дальше не может продолжаться, Луиза, он избил меня так, что мне пришлось обратиться к больницу.

– Дорогая, не предпринимай скоропалительных решений, – менторским тоном бывшей учительницы (впрочем, бывшими они не бывают) начала Луиза. – Утром мы обратимся в полицию, напишем заявление, и его арестуют.

– Луиза, ты что, забыла, кто его отец? – Глафира не выдержала и рассмеялась.

– Что у тебя с голосом? – насторожилась нянька.

Глафира резко осеклась. Меньше слов – больше дела.

– Он пытался меня задушить, Луиза, прошу тебя, буди детей, мне нужно улететь как можно скорее. Я подожду.

Она отвернулась от слишком пристально разглядывающей ее няньки и направилась к минивэну, который взяла в аренду заранее – на нем они и собирались ехать в аэропорт все вместе, с детьми. А сейчас она поедет с ними сама. Желудок скрутило, и она еле успела добежать до дерева, стоящего посреди аккуратного соседского газона.

Ее все еще тошнило, когда Луиза вывела детей: Кейт, Димитрия, Мэри и Энтони. Младшие спали, Димитрий держал на руках малыша Энтони, а одиннадцатилетняя Кейт сжимала в руках сестренку.

Стараясь не смотреть на детей, она распахнула дверь машины и жестом приказала им садиться. Те повиновались. Настоящие английские дети, не привыкшие спорить со старшими. В полной тишине они устроились в машине, но в последний момент Димитрий вспомнил, что они не взяли кресло и коляску Энтони.

– Ничего, – пробормотала она, мысленно обругав себя: как она потащит младенца? На себе? Ладно, главное добраться до аэропорта, а там что-нибудь придумает.

– Милая, дай же я тебя обниму на прощание, – залилась слезами верная Луиза.

– Я не прощаюсь, Луиза, лучше пожелай мне удачи. – Она ловко ушла от прощания, которое могло бы ее выдать. Открыла водительскую дверь и помахала няньке уже из салона. Та прижимала к глазам старомодный кружевной платочек.

Пристегнувшись, она нажала на газ, закрыла окно и ускорилась, стараясь не смотреть в зеркало на все еще глядящую им вслед нахмурившуюся Луизу.

– Глафира, куда мы едем? – немного тягуче, с небольшим акцентом спросила Кейт.

– Мы едем домой, милая.

– К маме? – спросил Димитрий.

На глаза снова навернулись слезы. Черт.

– Мама… мама пока останется здесь, она приедет к нам попозже.

– А папа? – немного помолчав, поинтересовалась Кейт.

– Папа к нам не приедет никогда, – уверенно ответила ее тетка, сворачивая на шоссе, которое должно было вывести их к аэропорту. В этот час на улицах было пустынно, и она надеялась, что до аэропорта они доедут без приключений.

– Это хорошо, – кивнул Димитрий и, откинувшись на сиденье, закрыл глаза и тут же задремал.

* * *

Марка Чернова коллеги уже давно не называли по имени. Прозвище Ювелир закрепилось за ним с того самого дня, когда ему удалось раскрыть похищение картин из Музея Гарднер.

Дерзкое ограбление произошло еще в прошлом веке, когда два вора, переодетые полицейскими, явились в Музей Изабеллы Стюарт Гарднер в Бостоне и похитили тринадцать произведений искусства общей стоимостью двести миллионов долларов. Среди самых известных работ числились три картины Рембрандта и одна Яна Вермеера.

Никто так и не понял, как Марк догадался. Возможно, виной тому была его фотографическая память, а может быть, и любовь к искусству и красивым вещам, которыми он старался себя окружать, но он помнил о старом преступлении, произошедшем на другом конце земного шара, которое так и не было раскрыто.

В доме убитого бизнесмена, чью смерть он расследовал, Марк узнал одну из картин. Она числилась среди украденных. Потянул веревочку, воспользовался обширнейшей сетью информаторов, надавил и раскрыл дело, благодаря чему его снова повысили. Он и до этого расследования стремительно делал карьеру (начальник столичного убойного отдела в тридцать пять – это не просто так), но теперь его перевели поближе к «самому» и сделали следователем по особо важным делам. «Ювелирная работа», – отметил «сам», вручая Марку государственную награду. С тех Марк и стал Ювелиром.

Сейчас он сидел напротив подозреваемого в убийстве по китайскому календарю. Какой-то псих накануне выборов совершил больше тридцати убийств. Следователи долго бились, пытаясь установить закономерность и разгадать криптограммы, которые убийца присылал на центральный канал после каждого убийства, но потерпели сокрушительное поражение. И тогда к делу подключили Ювелира.

Тот сразу увидел закономерность – даты рождения по китайскому календарю. Каждая новая жертва была ровно на год моложе предыдущей и убивалась с особой изощренностью, которая жутким образом соответствовала году рождения несчастного.

Например, появившийся на свет в год Белой Металлической Крысы был заточен в железную клетку и отдан на растерзание этим тварям. Последняя же жертва, обнаруженная всего пять дней назад, заставила побледнеть даже самого Ювелира. Младенец, рожденный в год Желтой Земляной Собаки, был живьем закопан в вольере с бультерьерами.

Когда на следующий день взяли подозреваемого, коллеги Ювелира хотели убить его прямо при задержании как оказавшего сопротивление. Хотя тот ничуть не сопротивлялся, наоборот, был рад, что его шикарный замысел оценили и в этом мире все же существуют люди, равные ему по интеллекту.

Артура Коновалова задержали в собственном автомобиле, припаркованном неподалеку от вольера с бультерьерами, который он сам и построил. Проблема была лишь в том, что следователи не смогли нарыть ни одного доказательства. ДНК в машине, в квартире и на вещах Коновалова не совпадало с ДНК ни одной из жертв.

Артур бросил настолько изящный вызов, что принять его мог только Ювелир.

Почти сорок восемь часов он провел, пытаясь разгадать криптограммы, которые псих отправлял на телевидение после каждого убийства.

Спустя сорок восемь часов он вошел в кабинет, где его поджидал Коновалов, который, судя по отекшему лицу и заплывшему глазу, уже побывал в руках его коллег. Несмотря на это, он победоносно улыбался.

– Время истекает, шеф, – прошепелявил он, и Ювелир смог убедиться, что во рту у психопата не хватает нескольких зубов. Чуйка подсказывала Ювелиру, что эта тварь виновна. А также хитра и очень опасна. Его победа над ним была вдвойне приятна.

Ювелир сделал легкий знак рукой, сигнализирующий коллегам, что можно начинать запись. Он собирался позаботиться о том, чтобы несколько кадров попали на телевидение. Кресло под министром внутренних дел уже давно пошатывалось, пора было заменить его кем-то более эффективным.

Марк придвинул стул и, повернув его спинкой вперед, сел. Положил на стол перед собой лист бумаги.

– Что это? – поинтересовался Коновалов.

– Рассказ, – после небольшой паузы ответил Марк, не сводя с него взгляда. Тот моргнул и скосил глаза. Заинтересован.

– Паршивый рассказ, – добавил Марк.

Коновалов вздрогнул.

– Мало того, что он паршив, он еще и вторичен, это плагиат.

Улыбка сползла с лица твари.

– Зачем ты его принес? – бесцеремонно тыкнул он следователю.

– Затем, что я разгадал твои криптограммы, – пожал плечами Марк, – это строчки из этого рассказа. Он был опубликован на одном из сетевых ресурсов и подписан «Кок». Если я не ошибаюсь, в переводе с английского это означает Петух. А ты, Коновалов, родился в год Земляного Петуха по китайскому гороскопу. И воплотил в этом рассказе все свои больные фантазии. О том, что придет час и животные воздадут людям за то, что они их едят. Они выйдут из повиновения и сожрут людей, пустят их на гамбургеры и котлеты. Ты вегетарианец? – не меняя тембра голоса и темпа речи, спросил Ювелир.

– Да, – автоматически кивнул Коновалов и тут же прикусил язык. – Без адвоката я больше ничего не скажу.

– А и не надо, – широко улыбнулся Марк. – Мои ребята уже работают, спустя несколько часов у меня в руках будут доказательства, что это ты автор этого бреда. Сам написал, сам зашифровал, сам осуществил. И поверь, Коновалов, я лично позабочусь о том, чтобы тебя хорошо кормили на зоне, каждый день по несколько раз давали животные белки.

– Ты ничего не докажешь, кроме того, что это написал я! Может быть, кому-то так понравился мой рассказ, что он решил воплотить его в жизнь? – фыркнул подозреваемый. – Там были такие комментарии, между прочим. Да, я это написал и горжусь тем, что мои идеи дошли до людей!

– Рассказ твой говно, Коновалов, там тебе люди так и написали. И понравится он мог только такому тупому психопату, как ты, который даже даты рождения не в силах проверить.

– О чем ты? – насторожился Коновалов, улыбка сошла с его лица, и он стал похож на облезлую старую крысу.

– О том, что мужик, которого сожрали коты, родился не в год Кота, а в год Дракона. Так что кина не будет, последовательность нарушена, сценарий не воплощен в жизнь, все пропало, шеф. – Марк ухмыльнулся и подмигнул подозреваемому. – Обидно, правда?

– Ты врешь, сука! – Коновалов вскочил с места.

– Вовсе нет, мы проверили, ты ошибся.

– Нет, я не ошибся, я точно все проверил! – заорал Коновалов и кинулся на Марка, но не смог до него дотянуться.

Ювелир встал и направился к двери, зная, что его сотрудники, сидящие по ту сторону зеркала, пребывают в полном обалдении. Это было действительно тонко, почти на грани.

– Стой! – крикнул Коновалов, вскакивая, Марк уже взялся за ручку двери. – Стой!

Подумав, Марк обернулся, глядя куда-то в камеру, расположенную за зеркалом.

– Ты сказал, это плагиат. Кто еще писал это? Мне нужно знать! Ты ведь врешь, да? Я сам это придумал!

– Вовсе нет. – Марк не выдержал и улыбнулся. – Первым был Ричард Коннел, она написал рассказ «Самая опасная игра». Я пришлю тебе его в тюрьму. А кстати, комментарии поклонников ты тоже писал себе сам. Дурак ты, Коновалов.

Не говоря больше ни слова, Марк вышел из комнаты и наткнулся на министра. Тот, обычно спокойный и вальяжный, словно сытый кот, сейчас выглядел бледным и взволнованным.

– Ты его расколол? – в лоб спросил он Ювелира. Дышал тяжело, словно бежал.

– Да. И у меня есть доказательства, вечером отчет будет у вас на столе. Этот идиот сам описал все свои убийства в рассказе и вывалил его в сеть, думая, что в интернете существует анонимность, – спокойно ответил Ювелир и с интересом посмотрел на шефа. – Что-то случилось?

– Случилось, Марк. Один товарищ украл триста пятьдесят миллионов. Ну, как украл, выиграл на бирже. Но американские коллеги подозревают преступный сговор, ведущий в самые высокие эшелоны бизнеса.

– А при чем здесь мы? – не понял Ювелир.

– При том, что коллеги подозревают, что это наш соотечественник, утверждают, что тот говорит с русским акцентом.

– Допустим, но при чем тут я? – Ювелир в упор уставился на министра.

– При том, что ты работаешь с теми, кто обставляет свои преступления красиво. – Министр восстановил дыхание и так же пристально уставился на Марка.

Об амбициях последнего ему было хорошо известно. Тот спал и видел себя в министерском кресле. Министру же столь ретивые подчиненные были вовсе ни к чему, недавно молодая жена родила ему сына, и он собирался дать ему все самое лучшее, задержавшись на своем посту как можно дольше. Но, как говорится, держи друзей близко, а врагов еще ближе – вот девиз, который никогда его не подводил. Не подведет и сейчас.

– Что красивого в биржевом надувательстве? – немного раздраженно спросил Марк.

– То, что человек, его совершивший, по его словам, явился из будущего. Он исчез из кабинета, где его допрашивали, и провалился сквозь землю. Американские коллеги утверждают, что он воспользовался фальшивыми документами, а на самом деле он русский по имени Казимир Малевский.

Марк поморщился от подобного дурновкусия.

– Мы уже проверили. Такого человека в природе, по крайней мере в нашем времени, не существует. Я хочу, чтобы ты занялся этим делом, Марк. А этого любителя гороскопов я сам доведу до конца. – Министр широко улыбнулся Ювелиру и, махнув рукой, вошел в кабинет, где убийца пытался разбить себе голову об стену.

* * *

Чем больше Ювелир вчитывался в бумаги, которые ему передали американские коллеги, тем меньше ему нравилось это дело. Речь шла не о серийном убийце, террористе или просто психопате – эту публику он щелкал как орешки, возможно, потому, что легко мог поставить себя на их место. Речь шла о мошеннике экстра-класса, за которым наверняка стоит мощная структура. Иначе он не смог бы исчезнуть посреди белого дня из охраняемого помещения. Не смог бы за две недели сорвать триста пятьдесят миллионов на бирже и не смог бы провалиться сквозь землю.

В дверь постучали, Марк нехотя оторвал голову от бумаг.

– Войдите, – коротко приказал он. Настроение было препаршивым.

– Марк Александрович… – в кабинет заглянула стажер Нина, которую Марку настойчиво порекомендовал взять к себе в отдел сам министр. Баб в офисе Ювелир не выносил, верил, что они нарушают работу сплоченного мужского коллектива и вообще должны сидеть дома и нянчить детей. – Марк Александрович, все собрались и вас ждут, – настойчиво повторила Нина, глядя на шефа.

Тот и пугал, и завораживал одновременно. Был похож на оборотня, из тех, что в полночь обрастают волчьей шкурой и исчезают из дома, чтобы вернуться утром, пропахшим человеческой кровью и страхом. Черные глаза на бледном лице могли прожечь дыру в сердце, Нина уже лично в этом убедилась.

Ничего не ответив, Марк кивнул. Нина вышла и закрыла дверь за собой. Он откинулся на спинку кресла. Американские коллеги много работали, но малого достигли. Установили, что документы на имя Эндрю Карлссона фальшивы, такого человека с таким годом рождения и адресом просто не существует. Вскрыли несколько других личин мошенника и уперлись в этого самого Казимира.

И что ему с этим делать? Почему дело поручили именно ему? Потому что коллегам показалось, что у этого афериста русский акцент? Кто они там, в конце концов, филологи-лингвисты? Проследили цепочку фальшивых документов до Казимира Малевского? И на этом основании решили, что он русский? А если бы он назвал себя Сальвадором Далилом или Паблом Пикассинским – ринулись бы в Испанию? Марк чувствовал себя зверем, загнанным в клетку. А что, если министр специально подсунул ему это дело, чтобы обломать крылья? Макнуть носом в дерьмо, указать на его место?

Марк почувствовал, как кровь закипает от бешенства.

Он резко встал, стул откатился в угол. Мягкими, почти беззвучными шагами пересек пространство кабинета и толкнул дверь. Прошел по серому коридору, в котором не было окон, кивая знакомым и игнорируя приветствия от незнакомых. Толкнул дверь в кабинет для совещаний и тут же плотно закрыл ее за собой, включив красный свет, сигнализирующий всем остальным, что в кабинете проходит важное совещание.

Нина была на месте. Одетая в чулки и кожаный корсет, держала на коленях пухлую папку с документами.

– Документы в сторону, – расстегивая рубашку, коротко приказал Марк старшей дочери министра.

– Ты в порядке? – Та безропотно выполнила приказание и отложила папку. Хорошая фигура, ни грамма лишнего жира, наверное, торчит часами в спортзале и СПА. Ювелир понятия не имел, чем любовница занимается за пределами ведомства. Впрочем, его никогда это и не интересовало.

– Твой отец хочет меня подставить. – Марк аккуратно сложил вещи на стул. Он ненавидел небрежность во всем, к тому же мятая одежда могла дать повод для досужих сплетен.

– У него это получится? – Нина встала и, подойдя к Марку, положила руку ему на грудь. Он почувствовал сладковатый запах духов – надо будет сделать замечание, чтобы на работу не обливалась парфюмами.

– Конечно нет, – подкачал головой Марк, – это еще никому не удавалось.

* * *

Татьяна сидела в углу старой автобусной остановки и плакала, натянув поглубже капюшон пальто из мягкой серой шерсти, которое Эдуард заказал ей из самой Италии, стоило ей упомянуть, что оно ей понравилось.

– Единственный выход – это донорская сперма, – так сказал доктор, разведя руками после того, как ни один из эмбрионов не выжил на пятый день. Их четвертая попытка. Деньги, нервы, гормоны, истерики, подорванные здоровье и семейное благополучие.

Эдуард был на высоте. Благородный рыцарь, он сразу предложил ей развестись, чтобы не губить ее молодую жизнь. Еще есть время, она еще встретит достойного мужчину и сможет родить ему ребенка. Или двух.

Это звучало как издевательство. Он же знал, что она никогда не встретит никого, кого можно будет даже сравнить с ним. С его бережным отношением, зрелой любовью, готовностью принять ее такой, какая она есть. Со всеми изъянами, трещинами и впадинами. Развестись с ним – немыслимо!

Она возлагала огромные надежды на ЭКО, ведь оно помогает даже в самых безнадежных случаях. Они сменили две клиники, но везде доктора лишь разводили руками – необратимые последствия травмы. Увы.

Может быть, им усыновить ребенка? Она тут же отвергла эту мысль – нет, она никогда не сможет полюбить чужого как своего собственного. У нее не хватит широты души.

Она снова тихонько заплакала: откуда такая вселенская несправедливость? Банальные вопросы сотнями лезли в голову: почему рожают алкоголики, наркоманы, сумасшедшие? Все те, кто издевается над своими детьми, продает их, кидает на произвол судьбы? И почему не может родить она? О, сколько бы они могли дать своему малышу!

Она надвинула капюшон поглубже и заскулила, как раненый зверек. Она сама не знала, сколько просидела на этой остановке. Зачем она вообще сюда приехала? Хотела вернуться в школу и как следует выплакаться в кабинете подальше от досужих глаз? Домой идти в таком виде точно нельзя, это расстроит Эдуарда.

Мысли заглушил грохот старого желтого автобуса, единственного, который ездил в Приусадебный. Татьяна выпрямилась и собиралась было встать, когда заметила на автобусе табличку «В депо». Ну что ж, все закономерно, все один к одному, придется проторчать здесь еще час, пока придет следующий.

Автобус выплюнул из себя колоритную группу – мать и четверых детей. Дети вышли молча, держась за руки и боязливо прижимаясь друг к другу, зато мать с лихвой компенсировала отсутствие детского шума. Она самозабвенно ругалась с водителем и не гнушалась крепкого словца:

– Почему ты сразу не сказал, что в депо едешь? Я бы такси взяла! – орала покрасневшая худенькая женщина, похожая на повзрослевшего гота или панка. Тощая, с очень странной прической – как будто волосы у нее выпадали клочьями. Наверняка наркоманка. Вон, все руки в татуировках, чтобы скрыть следы от уколов.

– Тебя забыл спросить, – огрызнулся водитель, грузный дядечка средних лет, работающий на этом маршруте, сколько Татьяна помнила.

– Так спросил бы умного человека, может, че дельное посоветовала, – не осталась в долгу девица, выволакивая из автобуса огромный чемодан. Дети, словно маленькие птенцы, сбились в стаю под крышей старой остановки в тщетной попытке спрятаться от начинающего накрапывать дождя. Маленькая девочка раскапризничалась и не поддавалась на уговоры старшей вести себя тише, а младший так и вовсе включил сирену.

– Была бы умная, четверых не плодила бы в нищету! – гаркнул дядька и закрыл дверь прямо под носом у девицы. Завел двигатель и, обдав ее зловонным дымом и пылью, поспешил в депо.

– Сволочь! Тварь, – заорала наркоманка и, подобрав с земли небольшой булыжник, бросила автобусу вслед.

– Как вы при детях выражаетесь! – возмутилась Татьяна. Не успела она подумать о несправедливости окружающего мира, как вселенная явила ей доказательство, словно бы в насмешку. Зачем этой наркоманке дети? Ну зачем?

– Еще одна умная нашлась, – рявкнула девица, резко разворачиваясь и в упор глядя на Татьяну. Но та спрятала лицо в складках широкого капюшона, и рассмотреть ее было практически невозможно.

– Глафира, Тони хочет есть, – робко сказала старшая девочка, и Татьяна снова удивилась: этой чушке имя Глафира совершенно не подходило. Еще одна несправедливость. Ее назвали Таней – сколько в мире Татьян? Вагон и тележка? Ничем не примечательное имя, а она всю жизнь мечтала зваться более звучно. Зачем наркоманке красивое имя Глафира?

– Я же просила не называть меня Глафирой, – рявкнула та на дочь.

– Почему? – спросил мальчик постарше.

– Потому что я так сказала, – огрызнулась наркоманка. – Почему они плачут? – Она кивнула на младших.

– Потому что они хотят есть, а Тони мокрый, его надо поменять, – вздохнула девочка.

– Посмотри, в рюкзаке должны быть чипсы, – приказала мать старшему мальчику. Тот стоял словно оглушенный, не понимая, что обращаются к нему.

– Эй, я к тебе обращаюсь, – потормошила его мать.

– А? – Мальчик тряхнул головой. – Чипсы им нельзя. – Он покачал головой.

– А что можно? – удивилась женщина, и Татьяна, не выдержав, снова встряла в разговор.

В любой другой ситуации она бы промолчала, возможно, даже просто ушла бы с остановки, чтобы дождаться автобуса в тишине и одиночестве. Она боялась выделяться, всю жизнь была такой же непримечательной, как ее имя. Но сегодня обстоятельства изменились. Ей надо было излить горечь. Незнакомая наркоманка подходила для этой цели как нельзя лучше.

– Зачем было четверых рожать, если даже не знаешь, чем их кормить? – даже не пытаясь скрыть злобу в голосе, спросила Татьяна.

– Откуда вы только беретесь такие умные? – Наркоманка закатила глаза и снова повернулась к Татьяне. – Своей жизни нет, чужой интересуемся?

– Мне детей жалко, – неизвестно зачем попыталась оправдаться Татьяна.

– Своими займись, – отрезала наркоманка и натянула на татуировки задранные рукава клетчатой рубашки. Только начало сентября, но к вечеру на улицы уже опускалась прохлада.

– У меня нет детей, – выдавила из себя Татьяна и снова зарыдала.

Девица сморщилась от громкого вопля младшего сына, нервным жестом забрала его из рук старшей дочери и прижала к себе в неловкой попытке укачать.

– Знаешь, – обратилась она к Татьяне, окончательно утонувшей в капюшоне, – иногда это не так уж и плохо.

И обернувшись к растерянным детям, скомандовала:

– По коням, пойдем пешком, а ты не плачь, – прикрикнула она на малыша, – сейчас дойдем до магазина, куплю тебе памперсы и поесть.

Вскоре странная группа скрылась в пелене дождя, а Татьяна зарыдала с новой силой. Никому и никогда в жизни она не завидовала так отчаянно, как этой облезлой наркоманке.

* * *

На место они добрались глубокой ночью. Больше суток без сна, дети отключились еще в такси, которое удалось отыскать в поселке и которое согласилось довезти их до Приусадебного. Еще одной поездки в автобусе с выводком она бы не выдержала. К тому же это было опасно. Они себя не контролировали, в разговоре переключались на английский, постоянно называли друг друга английскими именами, а к ней обращались «Глафира».

Надо будет посидеть в глуши, дать детям время переварить изменения в жизни, привыкнуть к новым именам, а затем набраться смелости и все им рассказать.

Идея поехать в село к бабушке и поселиться в ее доме пришла спонтанно. Вначале она хотела затеряться в большом городе, но потом подумала, что там не получится избежать вопросов. Они обязательно привлекут внимание. В селе это тоже неизбежно, вот только слухи вряд ли смогут далеко расползтись. А еще здесь, в отличие от города, можно жить без интернета. Кейт и Димитрий отлично ориентируются в сети, нужно во что бы то ни стало помешать им прочитать новости и сделать собственные выводы.

Ей придется держать детей постоянно занятыми, чтобы у них не было ни времени, ни сил, ни желания обзавестись интернетом. И, естественно, договориться о домашнем обучении. Как она будет их обучать, она с трудом представляла, но надеялась, что, даже если год Кейт и Димитрий проболтаются без школы, ничего страшного не произойдет. В любом случае в том частном британском пансионе, в котором они проводили большую часть времени, им наверняка дали задел на будущее.

Спрятаться, залечь на дно, как дикие звери, на которых открыли охоту. Она не была уверена, сработает ли ее план, удалось ли ей обмануть британскую полицию и выдать себя за другого человека. Но даже если и нет, то здесь их не найдут.

Свою сим-карту вместе с банковской картой она разрезала на части и смыла в унитаз в аэропорту. Ни одним из своих электронных адресов она уже никогда не сможет воспользоваться, чтобы не привлекать внимание. Впрочем, как и счетами. Глафира чертыхнулась: заработанных сумм было жаль, но себя было жаль еще больше. Наличности, которую сняла со счета Натали, им хватит на некоторое время, а дальше она что-нибудь придумает.

– Приехали, – тихонько сказал шофер, тормозя у покосившейся развалюхи.

Глафира глубоко вдохнула. Может быть, им надо было поехать в другое место? Но куда? Снять или купить дом означало бы засветить документы. «Соберись, тряпка», – приказала себе Глафира, протягивая водителю купюру.

– Сдачи не надо, подождите, пожалуйста, я затащу сумки в дом, а потом заберу детей, – так же тихо попросила она.

– Давай помогу, – предложил любезный водитель, вылезая из салона вслед за Глафирой.

– Беда какая-то случилась? – Он пристально посмотрел на худенькую девушку, вытаскивающую из багажника огромный чемодан.

Та кивнула вместо ответа и заторопилась к дому. Водитель достал два увесистых рюкзака, которые тащили на себе дети, и направился вслед за ней.

Старая калитка едва держалась на ржавых петлях, ее даже открывать не пришлось, сама поддалась, стоило легонько пнуть носком. По заросшей за лето сорняками тропинке Глафира направилась к дому. Тот являл собой плачевное зрелище. Некоторые окна выбиты, остальные наглухо заколочены ставнями. Глафира бросила тяжелый чемодан на пороге и, стараясь ни о чем не думать, чтобы не завыть от ужаса, отправилась за детьми.

Водитель поспешил за ней и достал из багажника еще один чемодан.

– Как же вы тут жить будете? – открывшаяся ему картину удручала даже в темноте. Старая лачуга была совершенно не приспособлена для жизни даже взрослого человека, что уж о детях говорить.

– Как-нибудь будем, – оборвала разговор Глафира, беря маленького Энтони на руки. Мальчик был весь мокрый, несмотря на то что она сменила подгузник. Возможно, сделала это неправильно.

– Эй, Катя, Митя, просыпаемся, приехали. – Она чуть повысила голос, пытаясь разбудить старших.

– Давайте с малышкой помогу, – снова предложил водитель.

– Нет, спасибо, я сама, – отрезала Глафира, возвращаясь в сад и снова подходя к дому. Входная дверь протяжно заскрипела, стоило ей толкнуть полуразвалившуюся створку.

Энтони пошевелился и слабо застонал во сне. Глафира на автомате попробовала его лоб губами – горячий. Она чуть не застонала вместе с малышом. Лекарства она, естественно, прихватить с собой не догадалась. И добыть их было негде. Водитель! Может быть, он согласится сгонять в поселок в круглосуточную аптеку и вернуться назад? Она тут же отмела эту мысль – вызовет подозрения. Как могла мать четверых детей отправиться в дорогу без лекарств?

С малышом на руках она зашла в дом и направилась к панцирной кровати, стоящей посреди большой комнаты и прикрытой кипой одеял. Наклонилась, чтобы положить мальчика, но стоило ей дернуть одно одеяло, как кипа вдруг зашевелилась и начала распадаться на части, источая жуткое амбре.

Глафира заорала от ужаса. Прижимая к груди проснувшегося и зарыдавшего малыша, она отшатнулась и стремглав бросилась к входной двери. Сердце колотилось как сумасшедшее.

– Кто здесь? – глухо поинтересовалась куча.

Глафира выскочила на улицу и вручила хнычущего малыша подошедшей к доме Кейт.

– Присмотри за ним, я сейчас, – развернувшись, она снова бросилась в дом, едва не споткнулась о толстую корягу, валяющуюся возле крыльца, схватила ее и вошла в избушку.

Куча обрела очертания. Пьяный бомж сидел на кровати и икал.

– Тебе чего надо? – поинтересовался он.

– А ну убирайся отсюда! Это мой дом, – заявила Глафира и, держа палку наперевес, направилась к бомжу. Лица мужчины скрывала темнота, зато запах, который он источал, был настолько густым, что, казалось, его можно резать топором. Ужасный запах давно не мытого тела и застарелого дешевого алкоголя.

– Нет, это мой дом, – вдруг заявил бомж, – точнее, ничей, хозяйка померла давно – и никому он не нужен.

– Хозяйка – моя бабушка, Глафира Никифоровна.

– А ты кто? – Мужик неожиданно встал, и Глафира с трудом поборола искушение сделать несколько шагов назад. Высокий и крепкий, пожалуй, случись им сцепиться, вряд ли ей поможет палка.

– Я… Я Наташа, – твердо заявила Глафира.

– Наточка, детонька, выросла-то как! А я тебя и не признал. – Мужик вдруг широко распахнул руки и попытался обнять Глафиру.

– А ну, не приближайся. – Она резко выставила руку с палкой вперед и попыталась оградить себя от пьяных объятий.

– Ты прости, детка, просто мне жить негде было, вот я и занял избу бабушки твоей. Ты проходи, а я пойду, завтра загляну, приберу тут, насорил немного, – вдруг вполне внятно сказал мужик и, обогнув Глафиру, направился к выходу. Тусклый лунный свет выхватил седую голову и согнутые плечи, когда он проходил мимо разбитого окна.

Глафира молча наблюдала за тем, как он вышел из дома. Шаркающей походкой направился куда-то в глубину сада. Ладно, сейчас нет времени о нем думать и рыскать по участку в попытке прогнать его окончательно.

Бабушке принадлежал почти гектар земли, и если Глафира что и ненавидела в своей жизни, так это ежегодные приезды сюда на картошку. В отличие от Наташи, бабушку любившей и никогда не отказывающейся помочь. Жара, пыль, колорадские жуки. Глафиру передернуло от одного воспоминания. А теперь ей придется со всем этим жить.

Оставив палку на полу, она вернулась за детьми, завела их в дом. Кейт держала на руках задремавшего Энтони, Димитрия шатало из стороны в сторону, но он все равно крепко держал на руках малышку Мэри, единственную, кто не проснулся от всего этого бедлама.

– Подождите! – Глафира остановила детей на пороге, а сама втащила в дом тяжелый чемодан. Какая же она непроходимая тупица! Еще и недальновидная, не способная просчитать все на два шага вперед. Как она собирается обмануть полицию и избежать ее внимания, если она элементарные вещи не в силах предусмотреть?

Она быстро достала из чемодана спальные мешки (конечно же, о них позаботилась не она, а… нельзя думать, нельзя!).

Бросила их прямо на пол гостиной и махнула рукой Кейт и Димитрию. Эти двое были всеобщей надеждой на спасение. Ей предстоит заручиться их поддержкой и заменить им мать. И над этим ей придется серьезно поработать.

Она больше не может вести себя так, как ей вздумается, или огрызаться, как она позволила себе на остановке под давлением паники и усталости. Теперь ей придется следить за каждым своим словом, движением и вздохом. Иначе им всем конец.

– Ну, зайки мои, – обратилась она к Кейт и Димитрию, – начинается интересная игра. Некоторое время мы будем жить здесь, в избушке на курьих ножках, и сделаем вид, что мы это не мы.

– Мы будем прятаться от злодеев? – оживился Димитрий.

– Именно, – серьезно кивнула Глафира, – от тех злодеев, которые хотят вас забрать в детский дом.

– Но почему? – недоверчиво спросила Кейт, крепче прижимая к груди маленького брата.

– Потому что ваши родители какое-то время не смогут о вас заботиться.

– Папа умер? – вдруг совершенно по-взрослому спросила Кейт, и Глафира не смогла соврать:

– Да.

Димитрий и Кейт не выразили никаких эмоций. Отца они боялись, ненавидели, презирали – все что угодно, но только не любили. Как можно любить чудовище, с детства спускающее плохое настроение на собственных детей?

– А мама? – тихонько спросил Димитрий, и Глафира замерла. В голове пронеслись тысячи мыслей.

– Я не знаю, что с вашей мамой, – честно призналась она. – Она сбежала из больницы и исчезла.

Это была правда. «Ты действительно не знаешь, что с ней случилось. Она приедет, обязательно приедет и будет сама заботиться о своих детях».

– Она нас бросила? – спросила Кейт.

– Нет, – покачала головой Глафира, – она бы никогда так не сделала. Просто пока она не может приехать, и о вас буду заботиться я.

Интересно, что эти дети сделают, когда узнают, что она убила их мать?

– Мама не знает, что папа умер? – удивился Димитрий. Настоящий «британец из частной школы» – не удержалась от горькой иронии Глафира. Никаких чувств, чистое рацио.

– Нет, пока не знает, она была в больнице, когда все это случилось.

– Она была в больнице из-за папы? – уточнила Кейт.

– Да, из-за папы, – не стала миндальничать Глафира, – но больше это не повторится. Больше вас никто не обидит, я обещаю. Мама скоро придет в себя и приедет. Но до этого момента, чтобы мы с вами были в безопасности, нам придется кое-что сделать.

– Что?

– Мы изменим имена, – заговорщицки зашептала Глафира.

– Как это? – удивилась Кейт.

– Очень просто. Здесь никто никогда не видел британцев и нам станут задавать лишние вопросы, а могут и вовсе сообщить в полицию. Поэтому лучше нам назваться местными именами. Ты, Кейт, будешь Катей. Димитрий станет Митей, а Мэри и Энтони превратятся в Машу и Антона, им будет проще всех, они толком и говорить не умеют.

– А как будут звать тебя? – заинтересованно спросил Димитрий, помимо воли включаясь в игру.

– На… – чуть было не сорвалось с языка, но Глафира тут же себя поправила: – Таша, меня будут звать Таша.

– Это похоже и на Глашу, и на Наташу, – уточнила рассудительная Кейт.

– Именно, милая, поэтому теперь называем друг друга только этими именами. А сейчас отдыхать! Есть будете перед сном?

Кейт и Димитрий, ставшие в один момент Катей и Митей, дружно кивнули. Глафира быстро соорудила им по бутерброду с сыром и колбасой, которыми удалось разжиться в поселке. Дала выпить кваса (они впервые в жизни попробовали напиток и нашли его отвратительным, как сообщил Митя). Глафира сменила подгузник Энтони и подсунула бутылку с молоком захныкавшей Маше.

Спустя полчаса дети крепко спали. Сама же Глафира села на старый грязный скрипучий пол и, прислонившись к стене, закрыла глаза. Она не спала уже больше суток. Организм действовал словно машина, в которой осталось совсем немного бензина и которая вряд ли сможет дотянуть до заправки.

У нее не было спального мешка. О том, чтобы лечь в вонючую постель, и речи быть не могло. Завтра с утра она спалит все, что есть в доме, и начнет новую жизнь. Нужно будет выехать в райцентр, купить элементарные вещи – вряд ли у бабушки что-то сохранилось. Еще еды себе и детям. И выйти в интернет. Она найдет интернет-кафе, наверняка в этой дыре еще такие сохранились, зайдет на новостной сайт и почитает, что пишут о трагедии.

На работе ее еще долго не хватятся – последние годы она работала фрилансером, брала заказы и уезжала на целые месяцы в Индию или Непал, где медитировала и искала себя. Стадия самопознания пришла после бурной молодости, окрашенной готическими и наркотическими красками. Но сейчас она очистилась и изменилась.

Несколько лет назад она вышла на связь с сестрой, с которой не общалась долгие годы. Найти ее никакого труда не составило. Глафира была старожилом всемирной паутины и могла найти в ней любую информацию, даже ту, которую предпочитали скрывать.

Несмотря на заверения в собственной никчемности, она все-таки сумела получить стипендию от небольшого американского колледжа и даже проучилась там три года, овладевая азами компьютерного мастерства. Почему программирование? Холодная логика машин нравилась ей куда больше теплых человеческих эмоций. С ними она завязала еще в юности, осознав, что мужчина ее мечты никогда не будет принадлежать ей. К тому же такая работа могла дать ей возможность путешествовать, ни от кого не зависеть и не прогибаться за кусок хлеба, как это делала Натали.

Та всегда мечтала о семье, детях и жизни в достатке. Едва не наделав глупостей по молодости, она познакомилась в интернете с богатым англичанином и, собрав зависть всех друзей и знакомых, уехала на Альбион, не подозревая, что, открывая двери своего нового дома, открывает ящик Пандоры.

Виктору нужна была такая, как Натали. Та, у которой все мосты сожжены. Он мягко стелил: дал ей возможность отучиться в колледже, вдохнуть запах больших денег и почувствовать радости красивой жизни. Он даже подыскал ей местечко в собственной компании, но затем родился первый ребенок, вслед за ним второй, третий, четвертый. С каждым новым младенцем она все больше зависела от мужа, медленно открывающего ей свое истинное лицо. Когда Глафира снова увидела сестру, она ужаснулась.

На месте доброй, чуть медлительной, теплой Наташи был худой невротик, по малейшему поводу впадающий в истерику и боящийся собственной тени. Тогда Глафира на время прервала путешествия и осталась рядом с сестрой. Виктора это жутко бесило, но с ней он ничего не мог поделать. Слишком умна и независима. Глафира даже оплатила Натали психоаналитика, который помог сестре посмотреть на собственную жизнь под другим углом и понять, что так дальше жить нельзя. Она сама это произнесла вслух, и Глафира обрадовалась: у нее все получилось! Она спасет сестру и детей, вырвет их из лап чудовища. Не учла она лишь одного – любви. Наташа действительно любила садиста и в том, что муж так изменился, винила себя.

Глафира почувствовала, как голова упала на грудь, и тут же перед глазами вспыхнули огненные языки, а в ушах раздался женский крик.

– Нет! – закричала она, вырываясь из бездны сна.

Вскочила на ноги и заметалась по комнате. Нет, спать пока нельзя. Она дождется Натали, та наверняка поймет, где их искать. И когда сестра приедет, только тогда она сможет выспаться.

Уставшие дети спали как убитые, крик тетки их ничуть не потревожил. Глафира искренне позавидовала детскому сну. Нашарив в рюкзаке припрятанную пачку сигарет, она вышла на улицу и, остановившись на крыльце, вдохнула свежий воздух. Тут же закашлялась – на улице отчаянно воняло. Небольшая куча справа от крыльца зашевелилась, и Глафира снова чуть не заорала от ужаса.

– Не бойся, девочка, это я, – заскрипел давешний бомж. – Я утром уйду, тут переночую тихонечко и пойду себе, тебя не трону.

– Я и не боюсь, – успокаиваясь, ответила Глафира и присела на крыльцо. Усталость притупила все чувства. Ну убьет он ее, хуже уже не будет.

Щелкнув зажигалкой, она закурила. Бомж вылез из-под кучи одеял, которые, по всей видимости, служили ему переносным домом, и тоже сел. Потянул носом, принюхиваясь к дыму. Глафира молча протянула ему сигарету и зажигалку.

Тот щелкнул и с удовольствием затянулся:

– Вот спасибо тебе, доченька, тыщу лет не курил.

– А как вы тут очутились? – В целом ей было все равно, вот только призраки из сна снова начинали тянуть к ней щупальца, и песнь ночной птицы грозила обернуться криком горящей заживо женщины.

– Да как. – Старик сделал еще одну затяжку, и в слабом оранжевом огоньке Глафира разглядела седую бороду и усы, в которых застряли крошки. – Я местный, родился тут, потом уезжал на заработки, а как здесь агрокомплекс открыли, так вернулся. Ветеринар я вообще-то. Всю жизнь в работе, а на старости лет дернуло меня жениться. Взял женщину, вдову, из города. Вроде хорошая, приличная, дочка уже взрослая. Подумал: что одному на старости лет куковать? А потом заболел, пневмония у меня приключилась, она проведывать пришла и какую-то бумагу дала подписать, мол, что-то там с оплатами и домом надо было решить. Ну я и подписал. А потом как вышел – нет моего дома, и жены нет. Я ей доверенность подмахнул, а она дом и продала быстренько.

– Вот стерва! – искренне изумилась Глафира.

– Это я дурак, – крякнул бомж, – походил-походил, попробовал правду искать, да где ее найдешь у нас? Вот соседи и надоумили, говорят, дом Никифоровны пустой стоит, поживи там пока. Я тут огород разбил небольшой, с него и кормился, ну а в доме жил. Ты не смотри, что я такой, я вообще человек приличный, с высшим образованием. Только после всего как-то руки у меня опустились. Даже зубы не смог себя заставить чистить, вот все и растерял.

Докурив сигарету, он аккуратно затушил ее и спрятал бычок в карман. Некоторое время они сидели молча, разглядывая молодой месяц, выглянувший из-за туч.

– А у тебя что приключилось? – поинтересовался старик.

Глафира тяжело вздохнула: началось. Естественно, в селе вопросы неизбежны.

– Муж-садист, – коротко ответила она, но последнее слово буквально утонуло в надсадном кашле, донесшемся из дома. Энтони. К температуре добавился кашель. Глафира встала и, не говоря ни слова, вошла в дом. Подошла к спальному мешку, в котором уложила Энтони вместе с Мэри, попробовала голову – горит. Снова обругала себя: еще и сестру заразит, надо было его отдельно положить! Что же делать?

Сделав круг по комнате, она снова вышла на улицу. Бомж по-прежнему сидел на своих одеялах и смотрел на луну.

– Малец приболел? – сочувственно поинтересовался он.

– Да, а я лекарств не взяла, – честно ответила Глафира, – торопились уехать.

К глазам снова подступили предательские слезы. Старик завозился, покряхтел и с трудом поднялся:

– Жди здесь. – Он заковылял к ограде.

– Не надо никого будить! – окликнула его Глафира, еще не хватало все село поднять на ноги.

Но тот оставил ее просьбу без ответа, скрипнула калитка, и он растворился в ночи. Несколько минут спустя послышался слабый стук и голоса, а вскоре новый знакомый вернулся с чайником, несколькими пакетиками чая, бутылочкой с жаропонижающим сиропом и банкой малинового варенья:

– Сейчас воды в колодце наберу и чай поставлю, а ты пока лекарство дай, а потом будешь чаем с малиновым вареньем поить. Оно у Фоминичны знатное. Через пару дней будет сынок огурцом скакать.

Глафира не стала спорить, кивнув, взяла лекарство.

– Спасибо!

Она вернулась в дом, дала Энтони порцию сиропа, указанную на упаковке, и снова вышла во двор, где бомж уже развел небольшой костер и колдовал над чаем. Она прислонилась к косяку и внимательно посмотрела на деда:

– Зовут-то вас как?

– Григорий Антоныч, но все по отчеству кличут.

– Бабушкина летняя кухня цела еще? – поинтересовалась Глафира.

– Цела, – кивнул Антоныч, – что ей сделается? Я там летом и живу.

– Так и живите дальше. Если сможете ее утеплить и перезимовать, – неожиданно предложила Глафира.

Антоныч поднял седую голову и уставился на странную девушку – вся облезлая, словно мышь, которую потрепала кошка, руки расписаны под хохлому, только глазищи горят, в которых плещется столько боли, что даже ему, взрослому мужику, стало не по себе.

– Ты это серьезно? – кашлянув, спросил он.

– Вполне, – кивнула Глафира, – только мне помощь нужна будет. Я в этом всем ничего не смыслю, ни в огородах, ни в хозяйстве, забыла все. У меня… у меня домработница и няня были, а сейчас придется все самой. Если подсобите, так буду благодарна и денежку смогу платить. Пусть немного, но на сигареты хватит.

Антоныч кинул заварку в закипевшую воду и, прикрыв чайник крышкой, убрал его с огня.

Пожевал длинный ус, а затем снова посмотрел на Глафиру:

– Как же ты тут с дитями жить будешь? В избе ни воды, ни туалета, ни телевизора.

– А нам и не надо, – пожала плечами Глафира, – мы будем вести викторианский образ жизни. Все сами. Натуральное хозяйство, никакой техники. Так дети целее и здоровее будут.

Антоныч снова внимательно посмотрел на Глафиру и сделал несколько шагов по направлению к ней. Она слегка поморщилась от жуткого запаха, он заметил и не стал приближаться.

– Викторианский, говоришь? Это хорошо. Не знаю, кто ты и от чего бежишь, детонька, но только дам тебе совет, коль позволишь. Если хочешь быть здесь в безопасности, спрячь руки и выбрось сигареты. Здесь жизнь остановилось, и люди любят смотреть в замочную скважину. Так вот, ты постарайся, чтобы в эту скважину никто ничего не увидел. А уж если будешь доброй к людям и тебя полюбят, тогда можешь ничего не бояться. Случись что – все за тебя горой станут. А если нет… То сам черт тебе не поможет.

Ничего не ответив, Глафира посмотрела на молодой месяц. Захотелось завыть, как собаке. Кивнув Антонычу, она направилась в дом, где так и не сомкнула глаз до утра.

* * *

Данила с интересом наблюдал за отцом, развившим бурную деятельность и носившимся из угла в угол. Он понимал, что отцу здесь тесно, некуда деть кипучую энергию и привычку командовать, но что с этим делать, не знал.

– Даня, я хочу построить бомбоубежище и катакомбы, – решительно заявил Генрих Карлович и, остановившись, уставился на сына. Военная выправка, отпаренная форма, которую отец по старой памяти надевал почти каждый день. Она немного диссонировала с интеллигентным мефистофелевским лицом – черными волосами с проседью, аккуратной бородкой клинышком и немного старомодными очками.

– Папа, зачем тебе катакомбы? – вздохнул Даня и снова качнулся в кресле-качалке, стоявшем на веранде старого дома.

Ему нравился этот дом, и он с энтузиазмом воспринял идею отца реставрировать его и вернуть к жизни. С таким же энтузиазмом он отозвался и на его идею построить агрокомплекс. И хотя каждый из них преследовал собственные цели (Генрих Карлович стремился создать обширные запасы на случай третьей мировой, которая, по его мнению, должна была разразиться со дня на день, а Даня просто хотел заработать денег), агрокомплекс оказался действительно удачной идеей и не только принес внушительные доходы, но и вернул жизнь в небольшой поселок.

Отец считал, что кичиться богатством – это моветон, особенно ему, служивому человеку, поэтому никто не знал, кто является настоящим хозяином дома и комплекса. У отца был управляющий, тащивший на себе все дела, а в дом, называемый в народе «усадьбой», отец приезжал не так часто и, как правило, под покровом ночи и в компании других людей.

Генриху Карловичу также удалось убедить сына в строительстве частного дома престарелых неподалеку от усадьбы. И хотя от богадельни Данила не рассчитывал получить огромные барыши, он рассматривал этот проект как подарок отцу. Тот был бодр и весел, по крайней мере в те редкие моменты, когда им удавалось увидеться, но Данила прекрасно понимал, чего это ему стоит.

Видел, что отец одевается и завтракает уже намного дольше, чем когда дни были бесконечными. Что не совершает пробежки и что даже после короткой прогулки вдоль реки у него появляется одышка. Что он купил новые очки и ортопедическую обувь и что в прихожей у него припрятана палка, на которую он наверняка опирается, когда Данила этого не видит. Генрих Карлович изо всех сил старался играть роль сильного отца, под крылом которого может спрятаться великовозрастный сынок, но с каждым днем эта роль давалась ему все сложнее. К тому же Даня не мог быть рядом со стариком все время, а тот уже нуждался в медицинском уходе.

Поэтому Данила дал денег на строительство дома престарелых с условием, что отец тоже будет там появляться и проводить время. Не жить, нет (только если сам захочет!), а появляться в течение дня, чтобы персонал следил за его давлением, сахаром, самочувствием, чтобы делать массажи, принимать ванные, плавать в бассейне и пить кислородные коктейли.

Генрих Карлович поморщился от перечисления всех стариковских радостей как от горькой редьки, но спорить с сыном не стал. Сам чувствовал, что силы на исходе.

Согласие было дано, дом престарелых, получивший помпезное название «Особняк», отстроили и открыли в рекордно короткие сроки, привлекли интеллигентных постояльцев, у Генриха появилась там личная комната, но по договоренности с главным врачом он мог появляться там когда ему вздумается.

И вот теперь катакомбы.

– Папа, зачем они тебе? – Данила не понял прихоть отца.

– Мы должны быть готовы, сын, в любой момент я смогу увести людей в бомбоубежище, и мы продержимся там минимум несколько месяцев благодаря моим запасам!

Данила вздохнул. Отец опоздал родиться. В войну такие вот непременно или погибали в первых рядах, обретая статус легенды, или доходили до победного конца в погонах маршала. Им непременно надо спасать мир, иначе их кипучая энергия разрушит их самих.

– Папа, ты же знаешь, что я не могу заниматься этим проектом, – вздохнул Данила. – Это займет слишком много времени.

– Да, я знаю, сынок, – кивнул Генрих. – Кстати, как твоя служба? Когда обещают закончить эксперимент?

Данила поднял глаза к потолку и с интересом уставился на лепнину и хрустальную люстру, давно нуждавшуюся в основательной мойке. Он бы вызвал клининговую компанию, если бы отец дал добро. Но тот предпочитал все делать по хозяйству сам, вот только про люстру он наверняка забыл.

– Еще пару лет, пап, и потом обещали отпустить на покой.

– Эти путешествия во времени, когда уже о них заговорят открыто? – Генрих Карлович присел в кресло напротив Данилы и с тревогой уставился на сына.

Его разрывало на части от беспокойства – новые эксперименты всегда опасны. Не вредят ли эти перемещения организму? Что сделают потом с участниками эксперимента, если решат оставить его под грифом «секретно»? Миллион причин, чтобы сойти с ума от беспокойства, но он сдерживал себя. Данила – солдат и обязан выполнять приказы. И он не посмеет ему в этом мешать.

– Пап, людей надо подготовить, плюс попытаться избежать массовых попыток воспроизвести машину. Уже потихоньку выпускают информацию в массы. Ты ведь читал, что китайцы телепортировали атом. Все больше новостей о том, что на старинных картинах увидели айфон или человека в современной одежде.

– Это все желтая пресса, – поморщился Генрих Карлович, стряхивая пылинку с рукава мундира.

– Да нет же, папа, в фильме Чарли Чаплина двадцать восьмого года засветилась женщина с мобильным телефоном. Кстати, это моя коллега.

– Зачем же она так подставилась? – удивился Генрих Карлович.

– Она не подставилась, папа, – вздохнул Данила. – Она выполняла приказ, нам велено потихоньку начинать готовить людей к тому, что путешествия во времени – это реальность. Мы пока кидаем первые зерна, говорим о вертолетах на египетских барельефах, миллионерах из будущего…

– Я читал про это, – поморщился Генрих. – СМИ уже признались, что этот Эндрю Карлссон просто розыгрыш.

– А ты уверен, что их не заставили в этом признаться? – Данила пристально посмотрел старику в глаза.

Тот встал и оправил мундир.

– Хорошо, сын, я больше не буду задавать вопросы. Ты прости мое стариковское нытье, но уж как-нибудь постарайся хотя бы в последний путь меня проводить.

Данила отметил проблеск печали в уже слегка водянистых глазах отца. Тот грустил. А хандра – это худшая из болезней. Катакомбы? Ну что же, почему бы и нет, если это займет его и сделает счастливым.

– Пап, ты знаешь, мне кажется, ты прав насчет катакомб. Я дам денег, а ты уж возьми весь процесс на себя. Мне нужно будет уехать ненадолго. А ты в мое отсутствие просматривай прессу и новости, читай о новых доказательствах путешествий во времени и знай, что это я сам или через коллег передаю тебе привет.

Вместо ответа Генрих Карлович кивнул, уже погружаясь в мысли о будущей стройке и спасении мира в случае форс-мажора. Данила же достал телефон и, выбрав любимый плейлист, сделал звук громче:

– Как тебе музычка, пап?

Будь у него возможность выбирать, он бы ни за что не отправился жить в прошлое. Он был дитя современного мира, где все проблемы решались одним звонком по телефону, деньги летали в воздухе, фотографии облетали мир за несколько секунд и любая информация была в кармане. Современность, что может быть лучше?

* * *

– Старость же не может наступить в один день? – поинтересовалась Анна Ивановна у отражения в зеркале.

Вот уже несколько недель, как ее начала беспокоить собственная медлительность. Обычные повседневные дела вроде умывания, мытья головы и укладки стали занимать в два раза больше времени. Вот и сегодня, чтобы не опоздать, ей пришлось встать чуть ли не на рассвете, чтобы уложить волосы и придать себе божеский вид.

Она попыталась рассуждать логически: понятно, что люди не молодеют и что старики куда более медлительны, чем шустрые дети. Но ей только недавно исполнилось семьдесят. В современном мире не возраст для женщины.

Последние двадцать лет Анна не ела красное мясо, практически не пила, три раза в неделю по часу плавала в бассейне, прошла гормонозаместительную терапию, чтобы избежать ужасов климакса, и даже до недавнего времени имела друга, который скрашивал ей вечера пару раз в неделю. Впрочем, в последнее время он стал ее раздражать, и она подумывала над тем, чтобы отправить его в отставку.

Анна припудрила бледное лицо, поправила идеальную укладку, нанесла легкий парфюм и вышла из ванной в гостиную. Квартиру она проектировала сама – огромный лофт под крышей, с максимумом света и минимумом мебели. Холодный функциональный минимализм. Из излишеств – картина в багровых тонах, подарок молодого художника, которому она строила загородный дом и который ей захотелось оставить себе, а не передарить кому-нибудь по обыкновению. Небольшая рамка с фотографией дочери и внучки. Кажется, это они в Италии, или в Испании, или в Сочи?

Анна Ивановна нахмурилась: раньше память ее не подводила. Нет, все-таки нужно сходить ко врачу и попросить у него какие-нибудь витамины или таблетки от склероза. И на массаж записаться, в последнее время мышцы словно задеревенели.

Она прошла в прихожую, с трудом обулась. Элегантная бежевая лодочка скользнула на правую ногу, а вот с левой пришлось повозиться. Но стоило ей надеть туфлю и сделать решительный шаг к двери (водитель приехал минут десять назад и курил возле подъезда), как нога вдруг подвернулась на ровном месте и Анна Ивановна упала на пол, больно ударившись грудью.

Несколько минут понадобилось, чтобы прийти в себя. Она с трудом села, а затем поднялась. Отряхнула брюки, поправила пиджак и элегантную нитку жемчуга. Что происходит?

Она открыла дверь и уже вышла в коридор, когда вспомнила, что оставила папку с проектом лежать на обеденном столе. Быстрый взгляд на часы – она уже опаздывала. А она терпеть не могла опаздывать.

Вернулась назад, аккуратно, глядя под ноги, прошла в гостиную прямо в обуви. Схватила папку, но не удержала ее. Рука дрогнула, и большие белые листы с эскизами и чертежами разлетелись по комнате.

Несколько минут Анна смотрела на деревянный пол, усеянный белоснежными листами, а затем достала из сумочки телефон и набрала номер врача, к которому ходила вот уже двадцать лет и с которым в молодости крутила недолгий роман:

– Костик, это я. Мне нужно полное обследование. Кажется, со мной что-то не так.

* * *

Два дня спустя она сидела на краешке стула в кабинете у врача, пытаясь переварить полученную информацию.

– Ты в этом уверен? – тихим и слишком спокойным голосом переспросила Анна Ивановна.

Константин Михайлович на секунду залюбовался: Анна по-прежнему была хороша. Годы медленно берут свое, но было в этой женщине нечто, что они у нее не отнимут. Внутренний стержень, осанка, поворот головы, царственный взгляд, тихий голос, которого немыслимо ослушаться. Какой нелепой все-таки бывает судьба.

– Аня, мы можем провести еще обследования, перепроверить, но… – Он замялся.

– Но Паркинсона ничто не отменит, так? – Она посмотрела ему прямо в глаза, а он отвел взгляд и ничего не сказал. Уставился на стену своего небольшого кабинета, увешанную бессмысленными плакатами о целиакии и педикулезе. Анна была умна, из тех, кому не требовалось утешение.

– Сколько у меня времени, Костя?

Он пожал плечами:

– Этого тебе никто не скажет. Прогресс болезни зависит от многих факторов и общего состояния организма.

– В общих чертах, что меня ждет?

– Аня…

– Костя, прекрати, бога ради, не надо мне тут китайских церемоний! Не щади мои чувства! Мне нужно знать перспективы на ближайшее будущее. Говори как есть, – резко оборвала она его. Наверное, поэтому он тогда все-таки не отважился уйти от жены, хотя был влюблен, как подросток. Слишком резка, слишком прямолинейна. Не женщина, а штангенциркуль. С ней действительно лучше не миндальничать.

– Вначале ты утратишь работоспособность. Учитывая специфику твоей деятельности, произойдет это довольно скоро.

Анна сидела не шелохнувшись, спина как струна: тронь – и зазвенит.

– Дальше, – приказала она спокойным голосом.

– Затем последует невозможность самообслуживания и инвалидность.

– Как быстро?

– Как быстро – что?

– Как быстро я стану инвалидом?

– Послушай, вся болезнь протекает в пять этапов. – Константин Михайлович перешел из личной плоскости в профессиональную и сразу же почувствовал себя гораздо увереннее. – Первая стадия наиболее длительная и протекает она бессимптомно. Подозреваю, что ее ты уже миновала.

– А остальные четыре?

– Остальные набирают оборот и интенсивность, и последняя, пятая, увы, самая быстротечная.

– Как быстро я до нее докачусь?

Константин Михайлович всплеснул руками и откинулся на спинку старого, видавшего виды, но необыкновенно удобного кресла. Сложил руки на незаметно ставшем довольно объемным животе:

– Аня, тут все зависит от тебя и от твоей воли к жизни и здоровью. Если будешь соблюдать все рекомендации, двигаться…

– Костя, я же попросила, – холодно прервала его Анна и укоризненно посмотрела на бывшего любовника. Помимо воли Константин Михайлович отметил, что глаза у нее все такие же голубые.

– Лет десять-двенадцать максимум.

– Ясно, спасибо. – Она встала, взяла элегантную сумочку, лежавшую возле нее на стуле, и направилась к двери.

– Аня, нужно будет подготовить родных, – остановил он ее, когда она уже взялась за ручку двери.

– Зачем? – Анна повернулась к Константину, на лице выражение неподдельного удивления.

– Как – зачем? – смутился тот. – Это же им предстоит о тебе заботиться, в конце концов, они должны быть готовы. Не только материально, но и морально. Знаешь, это не просто для всей семьи.

– Костя. – Анна впервые за все время их разговора улыбнулась. – Костя, ты сейчас глупости говоришь. Мои родные не смогут обо мне заботиться, я это сделаю сама.

* * *

– Ты иди с детьми грибы собирать, надо будет на зиму насушить, – напутствовал Глафиру Григорий Антоныч, ставя в печь массивный горшок с кашей, щедро сдобренной куском сливочного масла.

Глафира с плохо скрываемой радостью смотрела на старика: тот с утра уже сходил в баню, тщательно расчесал седые волосы, которые она заставила его обстричь вместе с бородой и усами. Одет в молодежную клетчатую рубашку, которую она также заставила его принять в подарок.

После той полной откровений ночи у них со стариком началась дружба. Антоныч воспрянул духом и погрузился в заботы о неприкаянном семействе, а Глафира впитывала каждое его слово и пыталась начать новую жизнь в надежде на чудо.

Она нашла способ бороться с ночными призраками – спать как можно меньше. Далеко за полночь она проваливались в черную дыру, а вставала до того, как деревенские петухи объявляли о начале нового дня. Это помогало. Усталость оказалась сильнее кошмаров.

Совместными усилиями им с Антонычем удалось заделать щели в избе, застеклить и утеплить окна, возродить огромную печь, на которой она в первое время устроила лежанку для детей.

Мало-помалу Григорий Антонович приводил в порядок комнаты, а в избе их было целых шесть: бабушка относилась в свое время к «зажиточным» и родила семерых детей, из которых, впрочем, до взрослого возраста дожила только мать Наташи и Глафиры. Кстати, Глафиру назвали таким странным именем именно в честь бабки, но особой любви у них все равно не получилось.

– Му-у-у, – раздалось вдруг у нее под ухом, и Глафира вздрогнула от неожиданности.

– Звонкая какая, – засмеялся Григорий Антонович.

– Корова? – глупо переспросила Глафира.

– Не просто корова, Эсмеральда! – Старик назидательно поднял палец.

– Эсмеральда? – не поняла Глафира.

По совету старика она полностью сменила имидж. Купила платья до пят, чьи длинные рукава полностью закрывали руки с татуировками, а на голову надела платок. В таком виде она и явилась на следующий день к соседке – Светлане Фоминичне, чтобы поблагодарить за помощь. Соседке скромная девушка пришлась по сердцу (Антонович как в воду глядел), и она приняла деятельное участие в жизни новоприбывших, которое заключалась в том, что она снабжала соседей свежими продуктами и обучала Глафиру премудростям готовки.

– Ты только не ругайся, коровку я прикупил, – отвел в сторону глаза Григорий Антонович. – Меня тут почтальон встретила, оказалось, мне пенсия все это время капала, а я уж думал, у меня и ее забрали. Так вот, прикупил по мелочам. Коровку, вот, в такой семье без нее никак. Сам выбрал, красавица! – Григория Антоновича просто распирало от гордости. – Молоко давать будет, покажу тебе, как сливки делать и масло взбивать.

Глафира с трудом сдержала нервный смех. В жизни своей она столько не училась, как за последний месяц. Готовить, печь, штопать одежду, стирать в корыте. Она с трудом подавляла желание приобрести стиральную машинку, сушилку, посудомойку, микроволновку, духовку и, самое главное, кофемашину. Но дорогая современная техника выбилась бы из ее нестройной теории лжи и странного желания жить в викторианскую эпоху, а также жалобы на то, что муж-садист оставил ее без средств к существованию.

Обездоленная многодетная мать-одиночка, что может быть лучше, чтобы завоевать любовь окружающих? Явись она к ним сильной женщиной при деньгах, как слава, несомненно дурного характера, побежала бы впереди нее со скоростью локомотива. А так каждый считал своим долгом помочь сироткам.

Она договорилась в местном отделе образования, что дети будут учиться на дому, оправдав это сильным стрессом от побоев отца и переездом. Тетушки сочувственно поахали, старенькая директор школы даже прослезилась и предложила всяческую помощь.

Это дорогого стоило, так что отказ от благ цивилизации был самой маленькой ценой, которую она могла заплатить за спокойную жизнь, хотя жизнь эту она уже успела глубоко и искренне возненавидеть.

Глафира возненавидела чувство постоянной усталости, осознание того, что себе она больше не принадлежит. Что не может бросить ноутбук в рюкзак и отправиться в дебри Непала медитировать.

Она ненавидела свои содранные в кровь пальцы, ломоту в костях и то, что ей приходится собирать еду в саду или в лесу вместо того, чтобы заказать ее в интернете.

– Научу тебя доить, – тем временем с энтузиазмом закончил Антонович, и Глафира еле сдержала крик «Не надо!».

– А ты иди пока в лес, собери грибы, покажу тебе, как суп из них варить – пальчики оближешь! – продолжал фонтанировать идеями старик.

– Хорошо, – кивнула Глафира и позвала: – Митя, пойдем со мной!

Мальчишка ее беспокоил. В последнее время он замкнулся в себе и проводил дни с книгой в руках, забившись в угол. Книги она старалась им покупать каждый раз, когда выбиралась в райцентр. Ей катастрофически не хватало времени на каждого из детей, и она надеялась, что книги смогут немного развлечь Катю и Митю.

Дети из частной британской школы не были приучены убирать за собой посуду со стола, заправлять постель, гладить собственную одежду. С детства у них были няни и прислуга, а Глафира боялась их лишний раз напрячь, старалась оставить время для игр и для себя, чтобы еще больше не погружать детей в пучину стресса. Вот только тащить на себе заботу о четверых людях, которые даже тарелку за собой не помоют, в последнее время становилось все тяжелее. Старших придется привлечь к помощи по дому. Нравится им это или нет.

Хмурый Митя вышел из избы и поволок ноги в направлении калитки.

– Митя, стой, корзинку возьми, – бросила ему вслед Глафира, подхватывая две плетеные корзинки, неизвестно где раздобытые Григорием Антоновичем, и устремляясь вслед за ним.

– Зачем корзинка? – вяло огрызнулся Митя. Глафира нагнала его и, вручив корзинку, с фальшивым энтузиазмом сообщила:

– Мы идем собирать грибы.

– Я не хочу их собирать, – так же вяло возразил Митя, впрочем следуя за теткой.

Их дом стоял на отшибе, сразу за которым начинался овраг, граничащий с сосновым бором, куда и лежала их дорога.

– Боюсь, у нас нет выбора, грибы нам очень пригодятся зимой, – стараясь оставаться вежливой и доброжелательной, ответила мальчику Глафира.

– Почему мы здесь? Мне здесь не нравится, – вдруг сорвался Митя. – Я хочу домой, к маме! Ты что, нас украла? – вдруг закричал он.

Глафира сердито шикнула на племянника:

– Ты дома все равно не жил с мамой и ныл целыми днями, что тебе не нравится в школе, так что же случилось теперь? Соскучился по учителям?

– Нет, – огрызнулся Митя, – просто я хочу домой, мне здесь не нравится. Я хочу в свою комнату.

Он вдруг кинулся бежать прочь от Глафиры, но та в два счета догнала его, схватила за руку и привлекла к себе:

– Послушай, я знаю, что ты умный и сообразительный, и я не хочу тебе врать. Поэтому буду откровенной. Вариантов у тебя два – или мы все возвращаемся в Англию и вы отправляетесь в детский дом, из которого тебя уже вряд ли кто-то заберет в силу возраста. А вот у младших шанс есть, они маленькие, и это означает, что вас разлучат и вряд ли ты когда-нибудь еще увидишь своих брата и сестру.

Митя молча исподлобья посмотрел на тетку, та продолжала, глядя ему прямо в глаза:

– Вариант второй: мы все остаемся здесь, играем в игру, о которой я говорила, и ждем, пока вернется мама.

– Мама не вернется, – вдруг с болью и отчаянием закричал Митя и, вырвав у Глафиры руку, стремглав побежал к бору.

– Митя, подожди! – Глафира бросилась за ним, путаясь в длинной юбке.

Шустрый мальчишка, занимавшийся в школе бегом и плаванием, легко дал ей фору и скрылся из вида, а через несколько мгновений, когда Глафира, задыхаясь, на четвереньках, поднималась по почти отвесному склону оврага, она услышала Митин вопль, полный боли.

Рванув изо всех сил, она уцепилась за край оврага, выбралась из него и побежала на крик.

– А-а-а, – голосил Митя.

– Митя, Митенька, я сейчас, – прокричала ему в ответ Глафира. Да она просто угробит этих несчастных детей! В детском доме у них есть хотя бы шанс на спасение.

Митя лежал на траве, корчась от боли, его правая нога угодила в капкан.

– А-а-а! – продолжал надрываться он.

Глафира упала рядом с ним на колени и попыталась разжать ржавые дуги капкана, но пружину заело.

– Подожди, сейчас, сейчас, малыш. – Захлебываясь слезами, она продолжала тщетные попытки вытащить ногу мальчика.

– Отставить слезы! – От громкого окрика прямо над ухом Глафира вздрогнула и чуть не упала в траву. Быстро вскочила и столкнулась нос к носу с полноватым мужчиной в военной гимнастерке. Прямая спина, выправка, бородка клинышком.

– Мой… мой сын угодил в капкан, помогите ему! – завопила Глафира, неизвестно зачем хватая незнакомца за руку и подтаскивая его к зареванному Мите, замолчавшему от неожиданности. – Пружина заела, – попыталась бестолково объяснить она.

Мужчина присел и осторожно осмотрел капкан. Затем вдруг задрал голову и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел в небо:

– Орлы кружат, решили, что им добыча попалась.

Митя последовал его примеру и уставился в небо в попытке обнаружить там орла. Воспользовавшись моментом, мужчина рванул створки капкана в противоположные стороны и достал Митину ногу. Кроссовка мальчика была залита кровью. Металлические зубья пробили мягкую ткань и поранили ногу. Глафира перевела взгляд на ржавый капкан – Митя непременно заработает заражение крови и умрет!

– Бойца на койку, рану обработать, перевязать, затем полный покой и наблюдение, – скомандовал незнакомец.

– Я отвезу его в больницу, спасибо вам, – забормотала Глафира, бестолково кружась возле молча плачущего Мити, но мужчина потеснил ее. Легко подхватив мальчика на руки он, направился с ним куда-то в глубь бора.

– Куда вы? Ему нужно в больницу, – забеспокоилась Глафира, семеня за ними.

– Доверься мне, женщина, я знаю, что делаю. Уж первую помощь оказывал много раз. Пока до больницы довезем, заражение схлопотать может. А у меня тут дом неподалеку, там все необходимое есть. Не бойся, солдат ребенка не обидит.

Глафире было страшно идти в дом с незнакомым мужчиной, но оставаться один на один с раненым Митей было еще страшнее. Немного поколебавшись, она все же направилась вслед за незнакомцем, шагающим уверенным шагом. Он производил впечатление человека, который знает, что делает.

Знакомыми тропами мужчина пересек бор и вышел к холму, на вершине которого возвышался большой дом. Митя продолжал всхлипывать, и незнакомец, чтобы отвлечь мальчонку от страданий, принялся разговаривать с ним как с равным.

– Болит? – сочувственно поинтересовался он.

– Болит, – прохлюпал Митя.

– Понимаю, – с такой уверенностью кивнул мужчина, что даже у Глафиры не осталось ни малейшего сомнения – он чувствует боль мальчика.

– Знаешь, боец, мой отец был военным и мой дед был военным, поэтому меня воспитывали очень строго, можно сказать, сурово. «Мальчики не плачут», «настоящий мужчина никогда не показывает, что ему больно» и так далее. И знаешь, что я хочу тебе сказать?

– Что? – заинтересованно спросил Митя, и Глафира отметила, что мальчик перестал всхлипывать.

– Ерунда все это. Слезы, они идут от сердца. А у настоящего мужчины всегда большое сердце.

Остаток пути они проделали в молчании. Дорога шла в гору, и мужчина хотел сберечь силы. Кованые ворота, за ними извилистая дорога. Глафира догадалась, что это, должно быть, та самая «Усадьба», о которой много раз говорил ей Антоныч. Впрочем, как и о том, что никто толком не знает, кому она принадлежит.

– Боец, ты умеешь хранить тайны? – заговорщическим шепотом поинтересовался незнакомец, толкая ворота и ступая на дорогу, ведущую к дому.

– Да, сэр, – автоматически ответил Митя, и Глафира затаила дыхание.

– Сэр? – удивленно вскинул брови мужчина. – А ты хорошо воспитан, боец. Мама постаралась. – Он кинул быстрый взгляд на Глафиру, та отвела глаза.

– Ты никому не должен говорить, что я живу в этом доме, – уже громче, обращаясь как бы к Мите, но на самом деле адресуя свои слова женщине, сказал мужчина.

– Почему? – удивился Митя.

Они быстро прошли по дороге и подошли к огромному дому, вероятно стоившему кучу денег. Светлый облицовочный кирпич, мраморные ступени, дубовые двери, кованые решетки на окнах, новенькие деревянные рамы. Было видно, что дому уже очень много лет, но дизайнеры, трудившиеся над его восстановлением, сделали все возможное, чтобы сохранить атмосферу и спасти ее от тлена с помощью современных технологий.

– Потому что я не хочу, чтобы люди относились ко мне как к человеку из этого дома. Они должны относиться ко мне просто как к человеку. Понятно?

Митя нахмурился, напряженно обдумывая то, что ему только что сказали, а мужчина мельком взглянул на Глафиру. Та кивнула:

– Чего уж непонятного, на мой счет можете не переживать. Я умею хранить тайны, – заверила она мужчину.

Как никто другой.

Незнакомец открыл входную дверь, и они очутились в просторном холле, отделанном светлым мрамором. Идеальная чистота.

Мужчина свернул направо и толкнул дверь, за которой скрывался кабинет. Массивные дубовые книжные шкафы, огромный стол, кожаное кресло и старомодный кожаный диван, на который Генрих положил Митю.

– Тебя как зовут, боец? – поинтересовался он.

– Ди… Митя, – запнувшись, ответил мальчик и быстро посмотрел на тетку.

– А меня Генрих Карлович. Карты читать умеешь? – деловито поинтересовался мужчина, открывая один из шкафов и доставая из него аптечку. – Ты присядь, милая, в ногах правды нет, – предложил он Глафире, открывая аптечку и доставая из нее все необходимое для оказания первой помощи.

Та, присев в глубокое кожаное кресло, начала с интересом оглядываться. Ее внимание привлекли многочисленные фотографии. Мальчик. Вот он совсем маленький где-то на море с родителями. Вот уже серьезный первоклашка укоризненно смотрит с протокольной фотографии. А вот он в форме курсанта, рядом сияет как начищенный самовар новый знакомец.

– Ваш сын? – спросила она.

– Да, – кивнул тот, приближаясь к столу и беря с него свернутую карту.

Он протянул ее Мите:

– Читай. Потом расскажешь мне, что прочел.

Пока Митя погрузился в изучение карты, Генрих с помощью пинцета начал осторожно вытаскивать из его раны кусочки опилок и травы.

– Симпатичный у вас сын, – искренне заметила Глафира.

– Симпатичный. – Генрих даже расправил плечи и стал немного выше. Похвала сыну была как елей на раны.

– Чем он занимается? – решила поинтересоваться Глафира. Не то, чтобы ее это сильно заботило, но ей отчего-то захотелось сделать приятно человеку, пришедшему им на помощь. Она посмотрела, как Генрих, аккуратно очистив рану, принялся обрабатывать место вокруг нее перекисью водорода.

– Может, зеленкой помазать? – предложила она, а Генрих поморщился.

– Вот же ж молодежь! – проворчал он. – Нельзя зеленкой, ожог будет.

Он встал, налил в стакан, стоящий на столе, воду и кинул туда желтую таблетку. Затем обмакнул в получившуюся жидкость марлю и вернувшись к Мите стал аккуратно промывать рану.

– Фурацилин, – ответил он на молчаливый Глафирин вопрос, – заведи дома, очень полезная штука. А сын мой тоже пошел по военной линии, – после краткого раздумья пояснил он, профессионально накладывая повязку на ногу мальчика, полностью погруженного в изучение карты.

– Ясно, – кивнула Глафира. Меньше всего парень на фотографии походил на военного.

– Ну, боец, карту прочитал? – поинтересовался Генрих Карлович, закончив манипуляции и складывая все назад в аптечку.

Митя сел на диване и, нахмурившись, посмотрел на Генриха.

– Мне кажется, это какое-то подземелье, – неуверенно предположил он.

– Ого, а ты молодец, боец, – искренне удивился тот, – большинство бы и не догадались.

– Здесь есть катакомбы? – зажглись глаза Мити.

– Пока нет, – покачал головой Генрих, возвращая аптечку на место, – но скоро будут.

– Катакомбы? – удивилась Глафира, ее взгляд снова помимо воли вернулся к фотографии сына. Тот улыбался и смотрел так мягко и вкрадчиво, будто бы заглядывал в душу.

– Именно, – кивнул Генрих и обратился к Мите. – И мне будут нужны помощники в их планировке и строительстве. Мне кажется, ты вполне подходящая кандидатура, что скажешь, боец?

Глафира затаила дыхание и повернулась к мальчику. Сам того не подозревая, Генрих задал вопрос, который мог решить их дальнейшую судьбу. Если Митя согласится остаться, то все будет хорошо. Он был самым сильным из детей, и все остальные слушались его беспрекословно, даже Кейт. Но если он все-таки решит вернуться в Англию, то все полетит к чертям.

– Настоящие катакомбы? – уточнил Митя. – Как под Парижем?

– Ну, немного скромнее, но тем не менее, – кивнул Генрих.

– А зачем они?

– На случай третьей мировой надо будет спасать людей. А один, как известно, в поле не воин.

Митя задумчивым взглядом обвел кабинет, затем обернулся к тетке. Несколько минут внимательно смотрел ей в глаза. Затем взгляд снова метнулся к карте.

Он протянул руку мужчине и серьезно ответил:

– Я с вами!

– Генрих Карлович, – представился тот.

– Ди… Дмитрий.

Два года спустя

Он взял отгулы на работе и закрылся дома на четыре дня. Логическое завершение двух лет, посвященных погоне за призраками. По личному приказу министра ему пришлось оставить все громкие расследования, исчезнуть с радаров прессы, растерять большую часть популярности и сосредоточиться на одном-единственном деле – афере Эндрю Карлссона.

Он бился об это дело как рыба о лед и с каждым ударом все отчетливее видел перед собой министра, решившего обломать крылья слишком ретивому молодому сотруднику.

Сомневаться не приходилось: министр был по уши в этом замешан. Он ведь не сомневался, что Марк потерпит сокрушительное фиаско. Поэтому и бросил этот вызов.

Все стены модного лофта Ювелира, оформленного в стиле гранж – бетон, стекло и сто оттенков серого, – были увешаны схемами, распечатками, фотографиями и напоминали логово огромного паука. Марк соединил сотни листов в одном ему понятном порядке, рисовал жирные линии и стрелки, ведущие от одного документа к другому и, как ему казалось, находился буквально в нескольких шагах от решения головоломки. Не хватало одной детали, сущего пустяка, чтобы все части пазла встали на место. Он поскреб отросшую щетину и тут же запустил руку в густые волосы.

Сволочь. Министр решил его просто подставить, будучи уверенным, что один человек не сможет взломать код всей системы. Но он ошибся. Ювелиру это удалось, и теперь он обдумывал, как лучше поступить, чтобы не подставиться на последнем этапе. Ему не хватало доказательств. Одного небольшого признания, способного пробить брешь в непотопляемом лайнере.

Дело перешло из плоскости уголовного розыска в плоскость политическую, в которой Марк чувствовал себя менее уверенно.

Он раскрыл цепочку преступлений, понял, кто стоит за всеми биржевыми выигрышами, а также кто их прикрывает. Осталось лишь одно «как»?

Как преступник смог подобраться так близко ко всем этим людям? Ладно, допустим, с одним человеком он потенциально мог свести дружбу. Может быть, даже с двумя (если дельцы были дружны друг с другом и решили провернуть обман через подставное лицо). Возможно, это был даже целый сговор топ-менеджмента мировых компаний, решившего слить инсайдерскую информацию одному человеку и использовать его, заплатив большие отступные. Но почему именно этот человек?

Может быть, их всех шантажировали и заставляли сливать информацию человеку, называвшему себя Эндрю Карлссоном? Тогда кто за ним стоит? Сам министр? Вся наша разведка? Возможно, иностранная разведка?

Марк схватил пузатую бутылку, стоявшую на столе, и хотел было сделать глоток, когда обнаружил, что бутылка пуста. Он пил крайне редко, но в моменты умственного напряжения ему требовалось средство, способное немного затуманить разум и дать возможность посмотреть на все под другим углом.

И так, что он имеет. Он установил настоящее имя Эндрю Карлссона. Никакой он не американец из Колорадо, а действительно соотечественник Марка – Данила Мамонтов.

– Данилу вырастил отец – Генрих Карлович Мамонтов, ныне генерал-майор в отставке. Логично было бы предположить, что сын пойдет по стопам отца и продолжит военную линию, но нет. Несколько приводов в милицию в подростковом возрасте, отчисление из университета, а дальше следы Данилы терялись. Сменив несколько имен и стран, он в конце концов всплыл в Америке под именем Эндрю Карлссона и сорвал куш в триста пятьдесят миллионов на бирже, а затем просто растворился в воздухе. Последнее, кстати, было проще простого – подкуп какого-нибудь сотрудника, который помог ему выбраться из здания, и очередная смена документов.

Про Эндрю-Данилу было мало что известно кроме того, что он увлекается современной техникой и его очень любят женщины. Не женат, семьи нет, испытывает привязанность лишь к отцу и собаке. Других слабых мест нет.

Марк откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Вывел на внутренний монитор всю ту информацию, которую ему удалось раздобыть, и принялся размышлять.

То, что Эндрю-Данила работал под мощным прикрытием, яснее ясного. Вопрос лишь в том, кто именно его прикрывает. И как он смог добраться до боссов, сливших ему информацию? Как только он получит ответы на эти вопросы, дело будет раскрыто. Можно будет напрямую сообщить об этом иностранным коллегам, и сам министр не сможет остановить запущенную машину.

Но единственным человеком, способным ответить на все вопросы, был сам Данила. Который в очередной раз растворился в воздухе. Впрочем, Марк и не такую рыбу ловил в мутной воде. Охота на живца всегда была его коньком.

Ювелир улыбнулся. Он знал, что нужно сделать.

* * *

С утра Татьяна хлопотала на кухне, окутанная радостным, каким-то детским предвкушением праздника. Позавчера пришел приказ о ее назначении директором школы, и она взяла на себя смелость и пригласила в гости двух коллег, которые, как ей казалось, были наиболее к ней расположены. Учительницу труда Нину Семеновну и завуча по воспитательной работе Валентину Ивановну.

После несчастного случая они с Эдуардом совсем перестали приглашать гостей. Точнее, нет, не так – гости сами перестали к ним приходить. Чужая беда никому не нужна. Люди чувствовали себя неловко, отводили глаза, заходили все реже, а потом даже перестали звонить. Должно быть, внутри каждого человека встроен особый радар, который считывает отсутствие счастья в другом человеке и заставляет его сторониться.

Они с мужем остались одни посреди выжженного поля. Впрочем, Татьяна сама виновата. Дело было в ней, а не в Эдуарде. Тот гораздо быстрее жены смирился со своим новым статусом и продолжил жить, уверяя Татьяну, что, кроме нее, ему никто не нужен. Дело было в ней. Бесплодие разрушало ее. Каждый месяц, прислушиваясь к оглушающему тиканью биологических часов, она медленно умирала. Жизнь утекала по капле. И как она ни старалась, она не могла вернуть ее в свои вены.

Признать беду и научиться жить дальше. В конце концов, детьми жизнь не ограничивается, твердили ей психологи и даже психотерапевты, к которым она в отчаянии обратилась. Но никто из них на самом деле не представлял, что это значит.

Она погрузилась в работу с головой, брала на себя инициативу, лишние часы, никогда не отказывалась заменить коллег, и награда не заставила себя ждать. Старенькая директор вышла на пенсию и порекомендовала Татьяну на свое место. В облоно с этим не стали спорить, и вскоре она получила приказ о назначении. И теперь собиралась это отпраздновать. Возможно, новая должность и ответственность вернет радость жизни? Займет ее мысли, заставит не думать о своей беде.

Утром она сбегала на рынок, купила свежие яйца, молоко, масло, птицу и овощи. Поставила запекаться курицу и взбила бисквит. Она не очень хорошо готовила, но о том, чтобы купить готовое, даже не мыслила: коллеги бы этого не поняли.

– Танечка, мне кажется, пахнет чем-то горелым, – крикнул из комнаты Эдуард, отрываясь от разговора по скайпу с японцами, с которыми активно сотрудничал в последнее время.

Спохватившись, Татьяна бросилась к духовке и, открыв ее, увидела чересчур румяную курицу. Чертыхнувшись, достала форму и распахнула окно, чтобы прогнать дым из кухни. За всеми этими манипуляциями она не услышала звонка телефона и лишь позже, взглянув на время, обнаружила пропущенный вызов – Валентина Ивановна. Она перезвонила коллеге, а та, извиняясь, сообщила, что не сможет прийти: внук захворал, а дочке срочно уехать надо, придется ей пойти на няньки.

Настроение упало, но Татьяна постаралась сдержать себя: ничего, бывает, посидят с Ниной Семеновной. Но не прошло и пятнадцати минут, как та тоже объявилась и сказала, что неважно себя чувствует, может быть, в другой раз?

Эдуард заехал на кухню, когда запах сгоревшей выпечки стал невыносимым. Татьяна сидела на стуле и смотрела в окно, не замечая смрада обуглившегося бисквита. Супруг выключил духовку, но открывать ее не стал – пусть немного остынет. Подъехал к Татьяне и ласково положил свою руку на ее.

– Никто не придет, – тихо сказала она. – Они все меня ненавидят.

– Неправда, – слишком быстро возразил муж.

– Правда, – покачала головой Татьяна, – я никому не интересна, и никто не хочет иметь со мной дела.

– Милая, у людей, наверное, что-то случилось…

– Не надо, – Татьяна повернулась к мужу и ласково провела рукой по его лицу, – не надо. Хорошо, что ты у меня есть. А остальные… остальные вовсе не обязаны меня любит. Но уважать себя я их заставлю.

Расправив плечи, Татьяна снова посмотрела в окно. До начала занятий оставалось меньше десяти дней. Она сделает свою школу лучшей в области, чего бы это ей ни стоило. А если кто-то попытается ей помешать – у него ничего не выйдет.

* * *

После четырехдневного отсутствия Ювелир снова появился в офисе. Коллеги, как правило, не осмеливались перешептываться ни в его присутствии, ни за его спиной, но в этот раз явление Марка в офис было сродни второму пришествию. Ведь после того, как он отошел от всех текущих дел, а потом и вовсе впервые за десять лет взял отпуск, все решили, что Ювелиру конец – слишком высоко взлетел и обжег крылья.

Но сегодняшнее его явление дало толчок сплетням и пересудам. Марк не просто появился. Марк был одет в белые брюки и рубашку, что многие восприняли как сигнал вышестоящим – Ювелир вышел из сумрака.

Впрочем, его возвращение было недолгим – он направился в отдел кадров и попытался взять весь причитающийся ему отпуск, едва не доведя начальницу до инфаркта. Не может же он уйти в отпуск на три с половиной года, в самом деле? Два месяца – это максимум, который она может ему предоставить! Начальница приготовилась к длительной и изматывающей схватке, но, на удивление, Марк легко согласился. Подмахнул заявление и, насвистывая, направился к свой кабинет.

Слухи вспыхнули с новой силой. Версии высказывались одна фантастичнее другой: Ювелира шантажируют? Он заболел? Женится?

Последняя особенно не понравилась Нине, посланной два года назад папой в отдел к Марку с целью присмотреть за слишком ретивым следователем, но в итоге окончательно и бесповоротно перешедшей на его сторону.

– Марк Александрович, можно? – Она постучала и, не дожидаясь ответа, ужом проскользнула в огромный кабинет, где провела немало приятных минут.

– Раздевайся, – не поднимая головы от кипы бумаг, равнодушно бросил Ювелир.

Сердце Нины защемило. Что-то унизительное и обидное послышалось в этой дежурной реплике. Марк и раньше отдавал такие приказы, но они были приправлены иронией, страстью, интересом, весельем. А сейчас его голос не выражал ничего. Равнодушие, пустота.

– Я не за этим пришла, – робко возразила Нина, инстинктивно одергивая слишком короткую юбку и откидывая за плечо длинные светлые пряди.

– А для чего? – Марк наконец-то удостоил ее взглядом и, откинувшись на спинку стула, закинул ногу на ногу и равнодушно посмотрел на девушку.

– Хотела узнать, все ли в порядке. Ты пропал, на звонки не отвечал, я даже ездила к тебе домой, – залепетала Нина, чувствуя, как твердый пол под ногами становится вязким, словно болото, и она начинает в него проваливаться.

– Я знаю, – кивнул Марк.

– Знаешь? – бестолково переспросила Нина.

– Да. Я тебя видел.

– Видел? – снова переспросила она, и Марк поморщился.

– Да, я видел, что ты приходила, – медленно повторил он, не желая подсластить пилюлю. Нина была милой девушкой, но это ничто по сравнению с тем, что она дочь врага. Врага, который хотел его, Ювелира, уничтожить. Но у него это не вышло. Он все равно возьмет свое, и никто его не остановит. Хотя девчонку немного жаль.

– Почему же ты не открыл? – совсем растерявшись, прошептала Нина.

– Потому что я не хотел тебя видеть.

Повисла напряженная пауза. Нина безуспешно попыталась скрыть слезы. Развернувшись, она торопливо зацокала к двери.

– Передай привет папе, скажи, что за практику тебе поставили самую высокую оценку, – крикнул ей в спину Марк.

Стоило Нине захлопнуть дверь, как Марк тут же выбросил ее из головы. На самом деле со вчерашнего дня, когда ему удалось выстроить в голове четкий план, его мыслями завладела совсем другая женщина.

Говорят, что первая любовь не ржавеет. Он всегда считал подобные банальные сентенции глупостью, потому что был уверен, что не знает, что такое любовь. Но, как оказалось, ошибся. Когда он понял, что отец Данилы находится в том же месте, где и она, сердце дрогнуло. Он снова ее увидит.

Интересно, она очень изменилась? Он почти потерял ее след, пришлось даже немного повозиться. Последний ее перелет был в Москву, а затем она исчезла. Он проверил все возможные места, где она могла быть: в квартире родителей, у сестры, съемное жилье, гостиницы – нигде ни следа. Оставалось лишь одно место – дом ее бабушки, в котором все и началось.

И хотя Марк не верил ни в какие знаки, он не смог не отметить такого удивительного совпадения. Всю операцию он провернет сам, доложит руководству уже о результатах и сделает так, что министр не сможет отвертеться. Триста пятьдесят миллионов и биржевые аферы – это не кот чихнул. А если вдруг не получится, то он всегда сможет сослаться на то, что уехал устраивать личную жизнь.

Интересно, можно ли войти в ту же реку дважды?

* * *

Сегодня Глафира позволила себе лечь в кровать до того, как старые часы с кукушкой пробьют полночь. Последние семьсот тридцать дней она ложилась за полночь и вставала раньше петухов, чтобы сварить себе крепкий кофе, вдохнуть ночной воздух и начать новый день. Сном это нельзя было назвать. Отключка, забытье, побег из реальности. Закрывая глаза, она проваливалась в черную дыру и выныривала из нее сонной, с замедленной реакцией и притупившимися рефлексами. Только так она могла продолжать свое существование и не кричать каждую ночь от ужаса.

То, что Наталья не приедет, стало понятно где-то месяц спустя. Точнее, месяц спустя она перестала себе лгать и приняла страшную правду: пытаясь спасти единственного человека, которого она по-настоящему любила, она его просто убила. Убила собственную сестру.

Если бы за ней не стояли четыре человека, чья судьба теперь полностью зависела от нее, она бы просто залезла в петлю или утопилась бы в быстрой речке. Наверняка когда-нибудь она так и сделает, но сейчас она не может себе этого позволить. Вначале она должна искупить все грехи.

Став Ташей, Глафира наложила на себя своеобразную епитимью. Она должна сделать все возможное и даже больше для этих детей, а собственного счастья она не заслуживает. Не заслуживает удобства, комфорта, радости. Всего того, чего она лишила Наталью.

Вместе с Григорием Антоновичем им удалось привести дом в относительный порядок. Единственное новшество, на которое она согласилась, было разветвление печного отопления, которое могло бы отапливать детские комнаты. Она постаралась и сделала спальню каждому из детей, впрочем, Маша и Антон (со временем дети перестали откликаться на английские имена) пока что делили одну комнату.

Сама она спала на прохладной веранде, не разрешая себе даже самую малость – теплую уютную постель. Таша (теперь она привыкла даже мысленно называть себя так) вставала затемно и шла к скотине, хотя Григорий Антонович всячески просил этого не делать и дать старику, как он сам себя величал, спокойно заниматься делом.

Весной под его руководством она разбила грядки, высадила растения и даже соорудила теплицу для рассады. Все эти действия вызывали одобрение со стороны соседей – сельских жителей, не приемлющих праздности.

Светлана Фоминична, тосковавшая по дочери и внучке, жившим в городе, частенько забегала к Таше на огонек и учила бестолковую соседку домашним премудростям. Освоив азы кулинарной науки, Таша не остановилась на этом и пошла дальше: она должна научиться готовить безупречно, чтобы ее дети ели все самое лучшее и никогда не смогли упрекнуть ее в том, что она плохая хозяйка.

Она отдалась детям без остатка. Сама занялась их обучением. Выписала учебники из Британии и озаботилась чтением разнообразных книг. Эти дети должны вырасти достойными людьми, чтобы со временем правильно понять мотивы ее поступка. А это станет возможным, только если они будут разбираться в широчайшей палитре человеческих чувств и действий, описанной классиками.

Когда быт был налажен (на это ушло около года), Таше понадобилось новое занятие, которое удерживало бы ее ото сна каждую ночь. Она научилась ткать, красить ткань и шить одежду. Затем привлекла к этому занятию детей, которые все с большим энтузиазмом вовлекались в то, что предлагал мир за стенами частной британской школы.

Митя почти целый год пропадал у Генриха Карловича, строящего катакомбы. Таша не понимала этой прихоти, но не возражала против общения. Наоборот, была очень благодарна старику за все, что он делал для мальчика. Тот когда-то сухо обронил, что с удовольствием повторил бы детство своего сына, на которого ему, равно овдовевшему, вечно не хватало времени. Возможно, Митя – это его второй шанс.

Генрих соорудил для мальчика дом на старом дубе, снабжал его приключенческой литературой и частенько муштровал на плацу, что приводило энергичного Митю в полный восторг.

Таша была благодарна окружавшим ее людям за бескорыстную помощь. Тогда она еще не понимала, что делают они это вовсе не для нее и детей, а в первую очередь для себя. И это они должны быть благодарны ей за такую возможность. Но ей очень хотелось сказать «спасибо».

Так и родилась идея чаепитий.

Однажды она накрыла стол в саду и позвала Антоныча, Светлану Фоминичну и Генриха Карловича на пятичасовой чай. Идея привела в восторг детей, напомнив им о собственных корнях. Таша расстаралась: напекла пирогов и кексов, заварила свежий чай, который ради такого случая приобрела в городе. Дети вовлеклись в праздник, сделали «приглашения» и даже сами испекли шарлотку.

Чаепитие получился столь теплым и душевным, что она сама в первый раз за два года сумела расслабиться и… на следующий день все повторила. К большой радости всех приглашенных.

Так пятичасовые чаепития стали традицией. Таша и сама не заметила, как вместе с соседями на них пришли несколько гостей из «Особняка». Но она обрадовалась им, ей было приятно порадовать покинутых стариков. Неожиданно появилось чувство, что, отдавая другим, она сама получает несоизмеримо больше. Затем подтянулись еще желающие и любопытствующие, а к концу лета на пятичасовой чай у Таши собирался почти весь поселок.

В атмосфере добродушия и добрососедства она расслабилась. Ей показалось, что призраки отступили, и спустя некоторое время она решила дать себе возможность выспаться.

Завершив все дела пораньше и уложив детей, она улеглась в свое аскетическое ложе. Но едва голова коснулась подушки, вместо привычной черной бесконечности перед глазами появились кольца дыма и безумная пляска огня. А затем крик. Женский крик.

Больше в ту ночь она так и не уснула. Сидела на стеклянной веранде, глядя в темноту. Таша зажгла толстую свечу, которую сама сделала с детьми, и ее слабый огонек стал единственным намеком на свет в кромешной тьме, которая ее окружала и не желала отступать ни при каких условиях.

* * *

Перед тем как толкнуть калитку, Татьяна замешкалась. Сквозь открытые окна небольшого домика, куда лежал ее путь, звонкой мелодией лились детские голоса. Перекрикивают друг друга, захлебываются, ноты смеха звенят и создают причудливую симфонию. Счастья ли? Возможно. Скорее всего. Несчастные дети так не смеются. Впрочем, что она действительно знает о детях? И о счастье?

От ощущения собственной неполноценности спазм сдавил горло, и в глазах защипало. Татьяна рассердилась. Чего нюни распустила? Ты официальное лицо, вот и веди себя подобающе! Впрочем, к роли «официального лица» ей предстояло привыкнуть. Она толком не знала, как полагается себя вести. С одной стороны, ей хотелось, чтобы в ней признавали представителя власти, а с другой… С другой – ей отчаянно хотелось, чтобы ее любили. Дети, взрослые, неважно, кто-нибудь.

Татьяна толкнула калитку – та была не заперта, и она невольно думала, что в этом доме наверняка никогда не закрывают дверей. Она шагнула в сад, укутанный жужжанием пчел, щебетом птах и шорохом бабочек, в невообразимом количестве порхавших над цветущими розами, астрами, клематисами, флоксами, гладиолусами и другими цветами, названий которых Татьяна и не знала – садовник из нее был так себе.

В первый год после свадьбы она посадила на даче Эдуарда фруктовые деревья, мечтая о том, как будет вместе с детьми обрывать черные черешни и брызжущие соком яблоки, но растения не прижились. Впрочем, детей она тоже не родила. Да и на дачу она сейчас не ездит. Надо бы ее продать, чего стоит зря. Такого дома, как у этой женщины, у нее все равно, наверное, никогда уже не будет.

Прямо от калитки одна за другой рядом шли арки, густо оплетенные розами. Проходя под их сенью, Татьяна медленно направилась к небольшому домику, стараясь не задавать себе в миллионный раз один и тот же вопрос: как хозяйке дома все удается? Где она черпает время, силы, энергию на четырех детей, хозяйство и сад? Возможно, она что-то скрывает? Может быть, под покровом ночи в ее дом приходят специально обученные люди и делают за нее всю работу? Татьяна фыркнула от нелепости этой мысли. Нет же, такие женщины действительно существуют. На их фоне особенно остро чувствуешь собственную неполноценность.

На несколько секунд Татьяна остановилась возле пышного куста гортензии и вдохнула вязкий аромат. Кустарник в полтора человеческих роста свесил до земли тяжелые грозди цвета ванильно-клубничного десерта и надежно укрыл незваную гостью, давая той возможность рассмотреть происходящее в доме сквозь широко распахнутые окна.

Таша, таким странным именем называла себя хозяйка дома, и ее дети сидели прямо на полу, образовав плотный полукруг. Перед ними на низком столике стоял макет нового кукольного домика.

Больше полугода назад, когда белоснежные зимние хлопья накрыли почерневшие осенние листья, Таша нашла новое занятие – кукольные домики. Первый вышел немного неуклюжим, зато второй с охотой купили на ярмарке мастеров, и с того момента ее поделки вошли в моду. Поговаривали, что некоторые сумасшедшие мамашки платили за них космические суммы. Домики никогда не повторяли друг друга и делались под индивидуальный заказ. Узнай Татьяна, что заказы у Таши уже расписаны на два года вперед, она бы точно решила, что мир сошел с ума.

Новый домик был похож на замок, стоящий в лесу, и собравшиеся вокруг него дети отчаянно спорили.

– Мы должны сделать мост! – запальчиво говорил восьмилетний Митя, отрастивший волосы и ставший похожим на хозяйственного домовенка из старого мультфильма.

Длинные космы лезут в глаза – не стрижет она их, что ли? Холщовая рубаха ярко-голубого цвета, так удачно оттеняющая Митины васильковые глаза, подпоясана чем-то наподобие тонкого каната. Серые льняные брюки и босые ноги – мальчишка сидел, подогнув их под себя по-турецки и, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства и не замечал сквозняка, наверняка струящегося по полу: двери в старом доме были расшатаны и полны щелей.

– Но по мосту в замок залезет дракон и украдет принцессу! – глаза маленькой Маши, его сестры, наполнились слезами. Ей отчаянно не хотелось подвергать принцессу опасности.

– Ну и пусть залезет, прекрасный принц принцессу защитит, – пожала плечами Катя. Старшая, ей в этом году исполнялось двенадцать, насколько помнила Татьяна из личного дела. Девочка уже начала превращаться из тощего нескладного утенка в молодого лебедя, обещающего стать самым красивым в стае.

Пушистая коса до пояса, длинная шея, изящный поворот головы, стройные длинные ноги, виднеющиеся из-под короткого платья серого цвета, пошитого из той же материи, что и штаны брата. По мнению Татьяны, платье было слишком коротким, но Ташу наверняка не беспокоили такие условности.

Самый младший член семьи – трехлетний Антон – ничего не сказал. Ребенок еще не говорил и на первый взгляд отставал в развитии – сидел на полу в одной распашонке и грыз заготовку фигурки, которую позже заселят в домик.

– Выношу на семейный совет, – вздохнув, вступила в роль третейского судьи Таша, и Татьяна буквально впилась в нее взглядом.

В сельской избе женщина выглядела чужеродным элементом: длинное платье и косынка, с трудом сдерживающая тяжелые темно-медные локоны. Тонкие черты лица и кожа молочной белизны английского фарфора. Она казалась персонажем, переместившимся во времени и по нелепой случайности очутившимся в этой эпохе.

На краткий миг лицо хозяйки показалось Татьяне знакомым, но она тут же убедила себя, что показалось: встреть она такую женщину, наверняка бы не смогла забыть.

Абсолютно все в Таше действовало на усталые директорские нервы – от дурацкого старомодного наряда до блуждающей на губах улыбки.

Она не сходила с Ташиного лица, и Татьяне показалось, что женщина не в себе. Впрочем, в этом не было никаких сомнений: ну кто бы в наше время стал добровольно жить в викторианской эпохе? Вместо того чтобы потакать ее странностям и капризам, женщину следовало бы госпитализировать и хорошенечко обследовать. И уж, конечно же, забрать у нее детей, пока не стало слишком поздно и никто не пострадал.

Но окружающим словно пеленой застлало глаза. Все ахали и охали при упоминании ее имени. Высказать вслух мысли о невменяемости Таши означало бы добровольно придать себя анафеме. Татьяна бы сразу стала врагом номер один для всех жителей поселка.

Татьяна поморщилась – горьковатый привкус во рту напомнил о недавно вырезанном желчном пузыре и вынужденной диете. Этот вкус диссонировал со сладостью цветущих кустарников, разливающейся в воздухе, и запахом ванили и сахарной пудры, который, казалось, окружал маленький домик. Чувствовать себя в диссонансе с окружающим миром было неприятно, и Татьяна решила закончить свой визит как можно скорее. Она сделала решительный шаг по направлению к дому и тут же остановилась, прислушиваясь к дискуссии, которая вновь разгорелась в доме.

– Голосование. Сделаем так, как решит большинство, – объявила Таша, пряча в уголках губ улыбку. – Кто за мост?

– Я. – Митя тут же поднял руку и строго посмотрел на старшую сестру.

– И я, – присоединилась Катя, поднимая руку вслед за братом.

– Я в меньшинстве, – со слезами на глазах констатировала маленькая Маша и, надув губки, посмотрела на Ташу.

– Ну почему в меньшинстве? – удивилась та.

– Потому что нас с Катей больше, – триумфально подытожил Митя, хватая валявшуюся рядом с ним маленькую дощечку и принимаясь строгать ее острым ножом.

Татьяна прикусила губу, чтобы не закричать и не выдать своего присутствия раньше времени: как можно давать детям в руки такие опасные предметы? Сумасшедшая, что ни говори! Раньше таких называли блаженными.

Осторожно она достала из сумочки телефон и сделала снимок Мити, строгающего деревяшку.

– Я сейчас сделаю мост, – хвастливо заявил мальчик и победоносно посмотрел на младшую сестру. Та изо всех сил старалась не разреветься от страха за судьбу принцессы.

– Кто у нас бежит впереди паровоза? – покачала головой Таша, подмигивая Маше. Девочка посмотрела на нее и замерла. Слезы на глазах просохли быстрее утренней росы. Таша, как обычно в последнее время, подарила ей надежду на счастливый исход.

– Я ведь еще не проголосовала, Митя, – мягко обратилась она к мальчику, – так вот, я считаю, что если мы делаем замок спящей красавицы, то мы должны придерживаться сказки. А в сказке было сказано что?

– Что пока принцесса спала, замок окружил непроходимый лес, – ворчливо ответила Катя, вздыхая и с жалостью глядя на брата.

– Но нам ведь не обязательно делать так, как написано в сказке! – уперся Митя, не желая так быстро сдавать свои позиции.

– Обязательно, мы ведь делаем замок спящей красавицы, и это именно то, чего от нас ожидают, – пожала плечами Таша. – Вот когда будем делать замок Рапунцель, тогда ты и сможешь вырезать красивый мост, по которому ходила ведьма.

– Ура! – Маша, не в силах сдержать восторг, кинулась на шею к Таше, а Митя, отбросив нож и дощечку, скрестил руки на груди и, надувшись, отвернулся к стене.

– А что у нас происходит с обиженными? – понизив голос до заговорщического шепота, поинтересовалась Таша у девочек. Катя рассмеялась, Маша расплылась в улыбке, а Митя, немедленно забыв об обидах, вскочил как ужаленный и бросился вон из комнаты, визжа одновременно от ужаса и восторга.

– Они у нас выносят горшок за Темой. – Таша, схватив на руки маленькую Машу, легко подхватилась на ноги и бросилась вслед за стремительно убегающим мальчиком. – А ну стоять! Твой приз тебя ждет, мой мальчик!

Митя с громким воплем вылетел во двор, а Таша уперлась в неожиданную преграду – Татьяну Николаевну, стоящую на пороге ее дома.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась она и улыбнулась так искренне, что непосвященный человек наверняка решил бы, что она до смерти рада его видеть. Татьяне снова на краткий миг показалось, что она уже где-то видела эту Ташу. Но где и когда? Директор не жила в поселке, на чаепития не ходила, а детей Таша в школу не водила. И тем не менее в образе женщины сквозило нечто до боли знакомое.

– Здравствуйте, меня зовут Татьяна Николаевна, я директор школы, – сухо представилась она. Таша кивнула и выжидающе уставилась на гостью. Та кашлянула.

– Наталья Александровна, у меня к вам серьезный разговор, касающийся ваших детей. – Поджав губы, Татьяна уставилась в упор на хозяйку дома, игнорируя пытливый взгляд маленькой девочки, сидевшей у Таши на руках. Маша ее пока не интересовала. Детские сады не входили в зону ее ответственности. Вот когда подрастет, тогда и заинтересует. Если доживет до школы, конечно. С такой матерью в этом нет никакой уверенности. Вон уже какая здоровая, а ее все на руках таскают! Что из нее вырастет?

– Конечно, входите, я сейчас чай заварю. – Таша осторожно опустила девчонку на пол. – Милая, поставь на стол пирог, а потом можешь пойти поиграть.

Таша почувствовала легкое движение за спиной – Катя, прихватив Антона, испарилась из гостиной. Митю она не видела, но сомневаться не приходилось: мальчишка наверняка где-то рядом, весь глаза и уши. Про новую школьную директрису он талдычил уже несколько дней, наслушавшись от друзей, ходивших в школу, страшных историй о новых порядках. Зная Митю, можно было быть уверенным в том, что тот не упустит шанса узнать, зачем директор к ним пожаловала.

– Я не чаи распивать пришла, – излишне резко сообщила Татьяна Николаевна, но Таша уже не смотрела на сухощавую, рано состарившуюся женщину в темном платье с аляповатыми цветами, она направилась в глубь дома, чтобы поставить казанок с водой на огонь.

– Охотно верю, Татьяна Николаевна, но время к пяти часам, – крикнула она незваной гостье откуда-то из глубины дома. – Мы в это время пьем чай, как вы, возможно, знаете.

– Знаю. – Татьяна снова поджала тонкие губы. За излишней агрессивностью она пыталась скрыть собственную растерянность. В голове она прокручивала миллион вариантов разговора со странной родительницей, но ни в одном из них та не оставляла ее и не шла заниматься собственными делами. Она не знала, что ей делать. То ли идти в дом за хозяйкой, то ли подождать в саду и рисковать, что разговор так и не состоится. Насколько она знала, через полчаса здесь будет яблоку негде упасть.

– Я предлагаю вам присоединиться к чаепитию, зачем вести серьезные разговоры на пустой желудок? – Таша снова появилась на пороге, держа в руках пузатый заварной чайник. Все так же, не обращая особого внимания на директора, она направилась в сад, и Татьяне не оставалось ничего другого, как пройти вслед за ней.

– Я знаю, что ваши дети находятся на домашнем обучении, я внимательно ознакомилась с их личными делами и не вижу никаких оснований, почему они должны продолжать на нем оставаться, – сообщила она Ташиной спине. Чаепития хотелось избежать любыми способами. Она официальное лицо, а не скучающая соседка.

– Неужели? – ничуть не удивилась Таша, сворачивая от крыльца налево, проходя под благоухающей аркой из плетистых роз и направляясь в глубь сада, где на засыпанном серым гравием пятачке стоял большой кованый круглый стол, обставленный огромным количеством стульев, вокруг которых были разбросаны плотные подушки, лежавшие прямо на гравии и предназначенные для тех, кому не хватит места за столом. Стулья были массивными, коваными – подарок Генриха Карловича, который он заказал у местного кузнеца. Вместе с детьми они выкрасили их во все цвета радуги. Подушки же были украшены вышивкой. Судя по не очень ровным стежкам, это была работа Кати.

При виде вполне мирной домашней картины Татьяну Николаевну внезапно обуяла злость.

– Наталья Александровна, я жду завтра же ваших детей в школе! – почти прокричала она в прямую спину и остановилась.

Таша повернулась и посмотрела директору прямо в глаза, напоминавшие грязный снег по весне – мутноватые, холодные, невнятного серо-зеленого цвета, в то время как глаза самой Таши были похожи на спелые черешни – темные, круглые, смешливые.

– Зачем? – поинтересовалась она.

О домашнем обучении она договорилась с предыдущей начальницей областного отдела образования, снабдив свою просьбу небольшим барашком в бумажке, чтобы подстраховаться.

Она заказала для Мити и Кати учебники из Британии, и каждый день они самостоятельно занимались. Раз в месяц ездили в областной центр, где проходили тесты онлайн и неизменно показывали хорошие результаты. Параллельно им приходилось заниматься и по русской школьной программе. Таша не знала, где они захотят жить, когда подрастут, поэтому убедила детей заниматься по двум программам одновременно. Пока ей это удавалось, ведь большую часть времени Митю и Катю одолевала скука, а учебники и книги помогали с ней бороться. Плюс они еще не растеряли заложенное с младенчества британское воспитание, при котором дети не обсуждают решения взрослых. Но сколько это будет еще продолжаться, Таша сказать не могла. Если они пойдут в школу, где их нагрузят огромным количеством ненужной информации и домашними заданиями, то вряд ли у них будут силы и желание штудировать еще и британские учебники.

– Как это зачем? – возмутилась Татьяна, не подозревая о мыслях своей собеседницы. – Потому что в нашей стране у всех детей есть право на обучение, а вы их его лишаете!

– Ничего подобного, – отрезала Таша. – Они учатся и успешно сдают экзамены, я не понимаю, какие у вас есть возражения.

– Дети не социализированы! – вынула последний козырь Татьяна.

– С чего вы взяли? – удивилась Таша. – Их сверстники, которые ходят в школу, проводят в нашем саду огромное количество времени. Здесь они играют и общаются с моими детьми куда больше, чем они могли бы себе это позволить в школе на перемене.

Аргументы закончились. Таша, эта малахольная, играючи одержала верх. Это было слишком для одного человека: ум, красота, любовь окружающих и четверо детей. Слишком, чтобы Татьяна могла это вынести.

– Если вы завтра же не отправите детей в школу, я организую комиссию, которая протестирует ваших детей абсолютно по всем предметам и, поверьте, сможет доказать, что ваше домашнее обучение неэффективно. К тому же ваши дети, по всей видимости, просто не знают своих прав и не могут никому пожаловаться, что вы подвергаете их жизнь опасности.

– Я? – захлебнулась Таша, директору все-таки удалось вызвать эмоции.

– Да, вы! Ваши дети играют с колюще-режущими предметами, и это недопустимо!

Женщины уставились друг на друга как две самки, собирающиеся делить территорию.

– Этот странный шум в саду, это были вы? – догадалась Таша, а Татьяна прикусила губу от злости на саму себя. Зачем она это сказала?

– При чем тут сад? Все и так знают, чем занимаются ваши дети! Они обязаны учиться, а не делать эти ваши финтифлюшки. Сами занимайтесь чем хотите, но детям, будьте добры, обеспечьте хотя бы обязательное образование.

Несколько мгновений Таша обдумывала, что же делать. За два года ей удалось завоевать если не любовь, то хотя бы хорошее расположение почти всех местных жителей, и она позволила себе немного расслабиться, почувствовала себя в безопасности. Это было ошибкой, за которую ей теперь придется расплатиться. Невооруженным взглядом было видно, что у женщины серьезные проблемы и она сливает желчь и яд на окружающих. С такой пререкаться себе дороже – сделает жизнь невыносимой. Ясно как божий день, что дружбы у них не получится. Нужно просто выгадать время и придумать, как ее обойти.

– Ладно, я поговорю с ними, – неожиданно кивнула Таша. – Попрошу их прийти завтра в школу.

– Что значит – вы попросите? Вы должны им приказать! – возмутилась Татьяна Николаевна, не поддаваясь на уловку. – Кто здесь взрослый ответственный человек – вы или дети? У них спроси, так они целыми днями будут играть и есть шоколад!

– Ну что вы, нет, – улыбнулась Таша, – им очень быстро надоест играть, если это не развивающие игры, конечно. Дети же любознательны по своей природе, они не могут заниматься глупостями целыми днями. А вот делать какие-то познавательные вещи – это пожалуйста. Мы сегодня почти четыре часа мастерили домик, попутно вспоминали разные сказки, обсуждали их на английском языке, и я объясняла им, как были устроены средневековые замки.

– Вы не учитель! И устройство средневековых замков пока что не входит в образовательную программу, в отличие от математики и родного языка, – визгливо заявила Татьяна.

– Нет, я не учитель, но я тоже ходила в школу, и временами мне там было ужасно скучно, – миролюбиво согласилась Таша, окидывая щуплую фигуру директрисы внимательным взглядом. Что же у этой Татьяны Николаевны в жизни происходит такое, что она ненавидит весь мир? Надо будет осторожно расспросить Клавдию Семеновну. Первая сплетница наверняка в курсе.

– Я не намерена обсуждать эту ересь, – отрезала Татьяна, кидая торопливый взгляд на часы, – жду ваших детей в школе завтра же. Надеюсь, у вас хватит ума и ответственности этому не препятствовать.

Не дождавшись ответа, Татьяна Николаевна резко развернулась и заторопилась к выходу, снова украдкой бросая взгляд за часы – без десяти пять, успела!

– Может быть, останетесь на чай? Мы испекли черничные кексы! – крикнула ей вслед Таша, и Татьяне Николаевна послышалась нескрываемая издевка в ее голосе.

Она торопилась к выходу, не оборачиваясь и не замечая, как из кустов поочередно вылезают все четверо детей и облепляют Ташу, как спелые ягоды – куст малины, обнимая и крепко прижимаясь, словно бы сплачиваясь перед лицом внешней угрозы.

– Чтоб ты подавилась своими кексами, – пробормотала Татьяна себе под нос и, резко открыв калитку, чуть не задела Григория Антоновича, паркующего ржавый велосипед. Велосипед казался ровесником Первой мировой, как, впрочем, и сам Григорий Антонович, несмотря на молодежную одежду, в которую его заставила переодеться Таша.

– Что? – не расслышал он бормотание Татьяны.

– Здравствуйте, говорю, – буркнула та, стараясь проскочить мимо любопытного старика.

– А вы чьих будете? – тут же поинтересовался Григорий Антонович, в последнее время живо интересующийся окружающим миром.

– Неместная, – пробормотала Татьяна, делая еще одну попытку пройти.

– А, вы новый директор, – догадался Антонович. – А куда это вы так спешите? Оставайтесь на чай! Познакомимся, подружимся! Я сегодня буду читать новую эпиграмму, нуждаюсь в оценке профессионала, так сказать.

– Мне некогда, всего доброго, – сквозь зубы процедила Татьяна и, проскользнув мимо старика, заторопилась вдоль по небольшому переулку, ведущему к главной улице поселка.

* * *

– Мама, тебе здесь будет хорошо, – нагло и неумело врала Лида и отводила глаза, крепче впиваясь в руку Вареньки, которую зачем-то притащила с собой. Впрочем, понятно зачем: ей нужна была опора. Анна Ивановна с горечью подумала, что Лида наверняка пошла характером в отца – мягкая и совершенно не умеет врать.

– Я приеду в субботу, ну, то есть мы все приедем в субботу, – продолжала мямлить Лида, не зная, куда деть глаза.

Господи, невыносимо!

В комнате царила невообразимая духота – и это они называют домом повышенного комфорта для пожилых людей? Да она тут словно муха в банке! Рука Анны Ивановны метнулась к горлу с целью сорвать дурацкую камею и расстегнуть высокий ворот блузки. Задуманное удалось ей со второй попытки – от волнения рука дрожала сильнее обычного. Анна Ивановна разозлилась на саму себя: зачем она так вырядилась? Блузка с высоким воротом, строгая юбка ниже колен, туфли на небольшом каблуке. Сказалась многолетняя привычка всегда выглядеть хорошо и по-деловому – это был единственный способ выжить в мире мужчин. Но ей уже давно пора об этом забыть. Больше ей не с кем бороться за место под солнцем и не на кого производить впечатление. Не на этих же ходячих мертвецов, в самом деле, или как там назывался дурацкий сериал, который взапой смотрела Варвара? Ничему хорошему не учится современная молодежь. Понятно, что и ценностей у них никаких нет. Впрочем, у Лиды, выросшей на советских мультфильмах, их, как оказалось, тоже немного.

«Не ной! – строго одернула себя Анна Ивановна. – Тебе нужно продержаться всего день. В конце концов, это было твое решение и твой собственный выбор».

– Ба, ты телефон не выключай, я буду звонить или фотки тебе сбрасывать. – Двенадцатилетняя Варенька была уже достаточно взрослой, чтобы ощутить всю горечь момента.

Не в силах больше это выносить, Анна Ивановна строго приказала:

– Ну все, идите, хватит тут прощание устраивать, я позвоню, – соврала она, подставляя дочке сухую щеку под поцелуй и чуть дольше обычного задерживая дрожащую руку в кудрявых золотистых волосах Варвары.

Лида и Варя молча кивнули и направились к двери. Дочь взялась рукой за дверь, но все-таки не выдержала, разревелась и повернулась к матери:

– Мама, давай поедем домой, а? Ну наймем кого-нибудь!

– Еще чего. – Анна Ивановна выпрямила спину чуть более необходимого. – Мне нужен профессиональный уход, а вы даже чай нормально заварить не можете, все, идите! – строго приказала она.

Варя шмыгнула носом, отвела глаза, но ослушаться не посмела, выскользнула в коридор первой.

Когда за Лидой закрылась дверь, Анна Ивановна уставилась в открытое окно, выходящее во все еще цветущий сад. Лето в этом году выдалось поздним, тепло установилось только в августе, и растения бушевали, попутав сентябрь с июлем.

При других обстоятельствах она бы наверняка оценила талант ландшафтного дизайнера: строгие геометрические линии свежеподстриженных кустарников и тщательно выверенные пропорции все еще изумрудных лужаек. Простые формы завораживали ее всю жизнь. Но сейчас она смотрела на сад, не замечая его аскетичной красоты. Пожалуй, впервые в жизни она была не в силах совладать с собственными мыслями и почувствовала нечто похожее на эмоции.

Анна Ивановна гордилась тем, что всегда была им неподвластна. В молодости ее, к счастью, миновали любовные страсти. Она наблюдала за драмами близкого окружения, взлетами и крушениями надежд и лишь деликатно морщила нос, удивляясь, на какие глупости люди тратят лучшие годы. Любовь была ей неинтересна ввиду своей неконструктивности.

Куда больше ее привлекали работа и карьера. Всю свою нерастраченную страсть Анна сублимировала в архитектурные проекты, принесшие ей имя и славу в профессиональных кругах, а также весьма внушительный стабильный доход и полную независимость.

Единственную дочь Лидию она родила ближе к сорока, съездив в санаторий и познакомившись там с отдыхающим с другого конца страны. На тот момент Анна Ивановна, главный архитектор города, могла себе позволить уже не обращать внимания на досужие сплетни. Дочку она любила, но переворота сознания после ее рождения не произошло. Всегда оценивала девочку трезво и понимала, что та звезд с неба не хватает и лучшим выходом для нее будет удачное замужество. Немного подсуетилась, вовремя пригласив домой коллег с сыновьями подходящего возраста, и все устроилось. Теперь Лида прочно сидела за спиной Толика, руководителя небольшой, но стабильно работающей компании, и будущее ее было прозрачно и предсказуемо, как фильмы про Джеймса Бонда.

Варя тоже не беспокоила Анну Ивановну, хотя к девочке она была привязана куда больше, чем к дочери. С годами у внучки стал проявляться ее, Анны Ивановны, железный характер, а если она унаследовала хотя бы половину ее интеллекта, то за нее и переживать не стоило.

Анна знала, что между собой коллеги называли ее «штангенциркулем» за железные нервы и несгибаемость. Поэтому диагноз – болезнь Паркинсона – прозвучал для нее просто насмешкой. Долгое время она поверить в это не могла. Что угодно, но только не это! Даже подумала, что бывший любовник Костик так своеобразно мстит за то, что она сама разорвала с ним отношения. Но болезнь оказалась мучительно реальной, этакая насмешка судьбы, чуть было не согнувшая даже несгибаемый штагенциркуль.

Анна Ивановна закрыла окно и, задушив ненужную рефлексию, бегло осмотрела свой «номер», как деликатно назвала его симпатичная девушка на рецепции. Безликое помещение, лишенное индивидуальности и действительно смахивающее на номер в неплохой гостинице. О том, что это не гостиница, напоминало лишь отсутствие замков на дверях в ванную и саму комнату. «Это для вашей безопасности», – прощебетала девушка, проводя экскурсию.

«Плевать я хотела на такую безопасность», – подумала Анна Ивановна, подходя к кровати и ложась прямо в одежде поверх покрывала. При других обстоятельствах она бы обязательно потребовала врезать в дверь замок и отдать ключ ей. Но сейчас это не имело ни малейшего смысла.

Она отвернулась к стене и закрыла глаза. Может быть, поспать? Так время пролетит быстрее, она будет представлять, как оно несется стрелой по прямой прямо к пункту последнего назначения. Ей объяснили, что ужин в семь часов, а до семи она предоставлена самой себе. Свободное время – вот как это называлось. Как в пионерском лагере или в интернате. Интересно, почему к старикам относятся как к детям? Не все же впадают в маразм к концу жизни, в конце-то концов! Это ужасно несправедливо, когда безмозглое яйцо вдруг начинает учить хорошо пожившую мудрую курицу.

– Это, подруга, спишь? – Номинальный стук, и дверь распахнулась.

Анна Ивановна подскочила на кровати и уставилась на тетку в цветастом халате, похожую на тесто, прикрытое кухонным полотенцем и сбежавшее из кадушки замотавшейся хозяйки. Тесто впервые вышло в большой мир и оглядывало его с выражением жадного любопытства.

– Ну, будем знакомы, я Клава, из соседней палаты. – Тесто без приглашения завалилось в «номер» и присело к столу из светлого дерева, водружая на него нехитрый гостинец – пачку печенья.

– Анна Ивановна, – немного подумав, прохладно представилась Анна, опуская ноги на пол и борясь с желанием наорать на наглую тетку, ворвавшуюся без приглашения.

– Аня, значит. Ты тут давай не грусти, а то я знаю, как это: по первости всем тяжело, а потом ничего, привыкают. У нас тут не так плохо, как ты себе удумала. Пойдем сегодня к Таше, там познакомлю тебя со всеми нашими. – При ближайшем рассмотрении плохо подстриженная Клава напомнила Анне Ивановне толстого взъерошенного воробья, зачем-то накрасившего губы ужасной красной помадой.

– Анна Ивановна, – поправила она бесцеремонную собеседницу. – Вы простите, но я не хочу идти ни к какой Таше, мне бы хотелось побыть одной, если вы, конечно, не возражаете. – Максимально холодно она попыталась поставить наглую гостью на место.

– Да что ж возражать-то, вот только не дело это – себя так хоронить раньше времени и убиваться. Деточки-гады у всех есть. Мой Ванюшка, правда, помер еще мальцом, так я поначалу так убивалась за родненьким, а потом как посмотрела на всех этих красивых-успешных, которые родителей сдают, вот вроде твоей доченьки, так и думаю: и хорошо, что помер, не дай бог дожить до такого.

Клава быстро перекрестилась и погрузилась в молчание. Анна Ивановна боролась с подкатывающим бешенством: как обидно тратить последние минуты жизни на такую вот Клаву. С чего она вообще решила, что ей интересны ее истории?

– А я сама себя сюда сдала, как почувствовала, что тяжело за хозяйством глядеть. Я ведь раньше на местной ферме главбухом была, дом у меня был знатный, скотину держала, вот только тяжело стало мне, ноги больные. Ну и сдалась сюда. А что? Никаких тебе забот и хлопот, – по-крестьянски рачительно принялась перечислять Клава плюсы пребывания в доме престарелых, игнорируя просьбу Анны Ивановны.

– Комната чистая, теплая, убирают каждый день, готовят вкусно и лекарство когда надо дадут. А люди у нас тут приятные, ну есть пару сумасшедших, – вдруг хихикнула она, – но то такие дурачки безобидные. Один все сына – путешественника во времени ждет, а второй вообще овощ. Ты, главное, в столовой с ним рядом за стол не садись, а то аппетит испортишь.

– Клавдия, – Анна Ивановна резко встала и, сделав несколько шагов по направлению к собеседнице, холодно посмотрела на нее сверху вниз, – пожалуйста, оставьте меня одну. Мне совершенно неинтересны овощи и путешественники во времени, и я не собираюсь сводить с ними близкое знакомство. Пожалуйста, идите, у меня очень болит голова.

– Ладно, – незлобиво вздохнула Клава, тяжело поднимаясь и опираясь на стол, – но если передумаешь, приходи, я справа от тебя живу. Свожу тебя к Таше, тебе там понравится. И печенье попробуй, вкусное, к нам тут раз в неделю лавка на колесах приезжает…

Анна Ивановна сделала несколько шагов по направлению к двери и, распахнув ее, молча уставилась на незваную гостью. Та вышла, не прощаясь, а Анна Ивановна, отпустив дверь и удостоверившись, что та с мягким щелком закрылась, вновь легла на кровать и отвернулась к стенке, уставившись в нее немигающим взглядом. Потерпи. Недолго осталось.

* * *

Конечно же, ни в какую школу он не пойдет. Митя ловко взобрался в свой домик, спрятанный в кроне старого развесистого дуба, и забился в угол, поджав под себя ноги и обхватив их руками. Не пойдет, и все! И пусть его даже не уговаривают. Скукотища в той школе. После британского интерната он вдохнул воздух свободы и вместо заучивания скучной латыни рыл с Генрихом подземные ходы, узнавая по ходу массу всего интересного о строительстве, геологии и военной науке, и решил, что больше никогда в школу не вернется. Да он уже знает больше учителей! Таша сама говорит, что тратить жизнь попусту – это преступление. А в школе он только этим и занимался.

Митя взял в руки «Мифы Древней Греции», валявшиеся на полу домика. Открыл книгу на странице с недочитанной историей про Афродиту. Глаза зацепились за строчки, и Митя тут же позабыл гнев и злость, которые испытывал буквально несколько минут тому назад, споря с Катей. Та убеждала его, что в школу нужно пойти, иначе зловредная Татьяна Николаевна пожалуется в опеку, и их, чего доброго, заберут в детский дом. Но Мите казалось возмутительным и несправедливым подчиняться директрисе, смахивающей на Бабу-ягу. Идти в школу только, чтобы она от них отцепилась? Еще чего! Можно придумать сто пятьдесят других интересных способов заставить директрису оставить их в покое. В конце концов, возле школы еще сохранилась допотопная телефонная будка, из которой можно звонить хоть каждый день и объявлять о бомбе, например.

Про такой интересный способ мятежа Митя узнал от Григория Антоновича. Он разделял Митину нелюбовь к повиновению и был готов предложить миллион и одну шалость, чтобы избежать скучных уроков. Даром, что древний, как Кощей Бессмертный, а соображает! Хорошо, что Таша не выгнала его из дома, чтоб они без Антоновича делали бы? Конечно, есть еще Генрих… При мысли о Генрихе Митя нахмурился. Вот уж кто точно не одобрит неповиновение и нарушение дисциплины. Митя тяжело вздохнул: сердце разрывалось между шутником Антонычем и строгим Генрихом Карловичем, к которому он успел привязаться больше, чем к родному отцу. Как быть? Кого слушать?

Пообещав самому себе вечерком хорошенечко поразмыслить над тем, как избежать ненавистной школы и убедить Генриха в правильности такого решения, Митя погрузился в чтение.

История увлекла настолько, что ему даже показалось, что он слышит шум морской пены, из которой рождается богиня Афродита. Но шум становился все более осязаемым и начал мешать чтению. Митя отложил книгу в сторону и припал к своему «наблюдательному посту».

Окошко его домика выходило на соседский сад, принадлежавший Светлане Фоминичне. В самом саду обычно не было ничего интересного, кроме толстого кота Лютика, в которого можно было стрелять из рогатки вишневыми косточками в тот момент, когда он охотился за птицами. Птиц Митя любил больше, чем котов, и этим летом поставил себе целью их спасение (как учила Таша – всегда ставить цели и разрабатывать детальный план их достижения). Так вот, его целью было спасти сто птиц, а вдруг среди них попадутся редкие экземпляры из Красной книги? И хотя к сентябрю у полосатого бандита удалось отбить только пятерых воробьев, Митя не отчаивался – план он собирался выполнить до конца года, у него еще куча времени.

Митя прильнул к «наблюдательному пункту», ожидая увидеть Лютика, и замер.

Вначале ему показалось, что это птица. Огромная, похожая на фантастическую Рух из сказки, которую они читали в прошлом месяце. Золотая голова, переливающиеся изумрудно-рубиновые перья и трогательные нежно-розовые лапки. Птица напевала дивный мотив, показавшийся Мите смутно знакомым, и плескалась под водой из летнего душа, установленного зачем-то посреди огорода. Ничего красивее Митя в жизни своей не видел. Он замер, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть видение.

– Николь, ну хватит там плескаться, простудишься еще! Тебе завтра в школу, давай уже заходи, – раздался из глубины дома зычный голос Светланы Фоминичны.

Митя потряс головой, вырываясь из плена сладких грез. Птица оказалась девочкой с необычным именем Николь. Надо же, а ведь девчонки всегда казались ему ужасно некрасивыми. Но эта… Может быть, она дальняя родственница богини Афродиты? Ведь девочку по имени Николь наверняка нельзя считать обычной девочкой.

Митя кубарем скатился с дерева и бросился через розовые арки к месту чаепития. Свободных стульев, как обычно, уже не было, но люди размещались на пестрых подушках прямо на теплой земле – погода еще позволяла. Несмотря на поздний час, гости не спешили расходиться, а, наоборот, все прибывали и прибывали. Маша и Катя только и успевали подносить свежие кексы, а Таша – заваривать новый чай из листьев смородины, чабреца и мяты.

– Эй, ты где? – завопил Митя, взглядом ища Ташу. Она попросила не называть ее на людях по имени, а как обращаться к тетке по-другому, Митя не знал, поэтому обходился коротким «эй».

– Что случилось? – не отрываясь от своего занятия, спросила Таша. Она никогда не реагировала мгновенно на детские вопли, будучи уверенной, что здесь с детьми ничего не случится. А спокойствие перед лицом любых жизненных ситуаций – это лучшее, чему она может их научить.

– Ничего. Просто я передумал! Я пойду завтра в школу, – отдышавшись, сообщил Митя.

– Вот и хорошо, может быть, там не все так плохо, как ты думаешь, – кивнула Таша. – Еще чаю, Григорий Антонович? – обратилась она к старику, доставшему из кармана мятый листок и очки, одна дужка которых была перемотана лейкопластырем. Несмотря на то что Григорий Антонович считал себя человеком современным, шагающим в ногу со временем, со старыми очками он категорически отказывался расставаться, несмотря на все уговоры Таши.

– А я бы ни за что не пошел на твоем месте, юноша, скукотища. Да и чему может научить эта неинтересная Татьяна Николаевна? Она же проста, как дерево. Это видно невооруженным взглядом, – покачал головой Антоныч, водружая очки на нос.

– Ой, молчи, дурак старый, научишь еще ребенка, – шикнула на него Клавдия Семеновна, беря с блюда уже четвертый кекс. И хотя главврач «Особняка» на прошлой неделе сделал ей личное внушение по поводу лишнего веса, отказаться от Ташиной выпечки было выше ее сил. Сколько там той жизни?

– Школа – это не цирк, она учит дисциплине! – припечатала она своего давнего оппонента.

– Школа – это не армия, она должна учить думать, – возразил Григорий Антонович. – Я вот тоже прогуливал, и ничего, человеком стал.

– Ой, я тебя прошу, – снова фыркнула Клава, проработавшая с Григорием Антоновичем бок о бок сорок лет, – ветеринаром ты стал, а потом и вовсе все ушами прохлопал. Не прогуливал бы, авось и не был бы таким дураком.

– Прохлопал или нет, не мне судить. И стал я в конце концов поэтом! – возразил старик. – А все потому, что во мне не убили любовь к поэзии!

– Любовь к искусству неубиваема, – возразил Григорию Антоновичу Степан Петрович, из новеньких, который, выйдя на пенсию, оставил детям квартиру в городе и переехал с женой на дачу.

– Вам бы, мужчинам, только малевать да стихи сочинять! А нам детей растить да за домом смотреть, – назидательно возразила Клавдия и обратилась к Таше: – Правильно я говорю? Что ты такое кладешь в эти свои кексы? Невозможно же остановиться. – Клавдия Семеновна доела последний кусочек, запивая его душистым чаем, и свернула разговор на интересующую ее тему: – Все-таки зря новенькая не захотела прийти.

– У вас новенькая? – живо поинтересовалась Тамара Сергеевна, жена Степана Петровича, все еще немного грустившая по бурной жизни в городе и страдающая от недостатка новой информации.

– Ага, – с готовностью кивнула Клавдия, глаза зажглись, все внимание было приковано к ней, как к единственной счастливой обладательнице новой информации. – Такая фифа, куда там! Выставила меня из комнаты, представляете? Актрисуля престарелая!

– Как это выставила? – удивился Григорий Антонович, откладывая в сторону листок со своей поэзией.

– Ну вот так: «Попрошу вас удалиться», – довольно похоже передразнила Клавдия Анну Ивановну.

– Может быть, она действительно актриса? Тогда нужно преподнести ей букет! – предложил Генрих Карлович, явившийся на чаепитие, как всегда, в военном мундире. Он выглядел инородным элементом в толпе сельских жителей, но его это, казалось, совсем не смущало, равно как и всех присутствующих, привыкших к причудам доброго старика.

– Какая прекрасная идея, Генрих Карлович, – с радостью поддержала его Таша, подливая ему в чашку свежий чай.

– Да оставьте вы человека в покое! Ей нужно несколько дней, чтобы прийти в себя, – возразила Светлана Фоминична, входя в сад. Митя едва сдержал вздох разочарования: соседка была одна.

Светлана Фоминична тяжело присела на место за столом, которое мгновенно освободила ей Катя.

– Плесни-ка мне чайку, Ташенька, а ты, Клава, не мели языком, – беззлобно проворчала соседка. – У меня вон девчонка два дня дома просидела, выходить не хотела, как мать уехала. А тут взрослого человека детишки сдали в дом престарелых. Кто ж тут побежит сразу чаи распивать?

– И надолго тебе девчонку привезли? – деловито поинтересовалась Клава, кладя на тарелку несколько своих любимых сэндвичей с огурцом. – Как, говоришь, ее зовут?

Когда Клавдия Семеновна только начинала ходить к Таше на эти ее «пятичасовые чаепития», бутерброды, или «сэндвичи» с огурцами, как называла их Катя, ужасно ее смешили. Разве таким можно наесться? Бутерброд – это толстый ломоть хлеба, с маслом и колбаской, желательно, сырокопченой. А это что? Еды на полпальца! Смех, да и только! Резать дольше, чем есть!

Но чем больше она ходила к Таше, тем лучше понимала: сэндвичи – это не еда. Это способ поддержать разговор и провести время в хорошей компании. Бутербродом что – наелся и все, двинуться не можешь, сидишь и перевариваешь, как удав. А эти крохотные сэндвичи можно клевать, как семечки. И чувствовать себя английской леди. Что Клаве было в корне чуждо, но отчего-то приятно.

– Николь ее зовут, Николь, сто раз уже говорила! – буркнула Светлана Фоминична, делая глоток пустого чая. Хорохорясь и бодрясь, она тем не менее переживала из-за внучки.

– Вот имечко-то, прости господи, – фыркнула Клава, – и надолго она у тебя?

– Пока на год, а потом посмотрим.

– А что ж, родной матери не нужна уже? – ехидно поинтересовалась Клава, игнорируя неодобрительный взгляд Генриха Карловича.

– Нужна, – огрызнулась Светлана Петровна, – просто Анжела на повышение пошла, большим человеком стала. А у таких как: рано утром ушла, поздно ночью пришла. Девочка с нянькой, не дело это. Родная бабушка всяко лучше. Тем более что и школа здесь неплохая. Поживет пока у меня.

Мужчины деликатно отвели глаза, делая вид, что полностью увлечены чаепитием. А Митя с трудом сдержал радостный вопль: значит, диковинная птица Николь будет учиться в их школе целый год? Она живет рядом, они смогут даже ходить вместе. И возвращаться. Пожалуй, он был единственным, кто не заметил гнетущей тишины, воцарившейся за столом.

– Кукушка твоя Анжелка. – Клава шумно втянула чай. – Сбагрила девчонку и пошла карьеру строить. Пусть потом не удивляется, если ее в «Особняк» сдадут. Эта моя соседка тоже, видать, карьеристка.

– Типун тебе на язык! Да как же тебе не стыдно! – Светлана Фоминична с громким стуком поставила чашку на стол, расплескав чай.

Обе дамы обладали железным характером, и скандал был неминуем.

– Клавдия Семеновна, а помогите нам с Генрихом Карловичем выбрать гортензию для букета, – вмешалась Глаша, мягко направляя разговор в другое русло. – Столько ее в этом году, не знаю куда девать. И себе возьмете заодно. А я завтра сама зайду, приглашу ее на чай, может быть, человек стесняется. А вы, Светлана Фоминична, приводите Николь, пусть с моими детьми познакомится, все веселее будет. Друзей найдет и быстрее привыкнет.

И гроза миновала.

Клава, тяжело поднявшись, поковыляла вслед за Ташей.

– Вот ведьма, – тихо выругалась ей вслед Светлана Фоминична.

– Ты на Клаву не сердись, – все так же тихо ответил ей Григорий Антонович. – Правдорубка она, но баба неплохая.

– Да знаю я, знаю. Ой, ну что она в эти кексы свои кладет? – Не выдержав, Светлана Фоминична взяла кекс из новой порции, которую принесла Катя. – Читай, Антоныч, свой стих, все заждались уже, наверное.

* * *

День никак не заканчивался. Наполненный самыми страшными звуками – шарканьем войлочных тапок, железным звоном суден, переговорами медсестер с «гостями», как здесь называли оставленных за семейным бортом стариков, шумом слишком громко работающего телевизора и запахами. Запахи были хуже всего – лекарств и старости. И как люди живут здесь годами? Зачем так мучиться на закате жизни? Поверить в то, что кто-то считает такое существование нормальным, Анна Ивановна решительно отказывалась.

Тишина наступила ближе к девяти. «Пилюлю, на горшок и в люлю», – вспомнила она детскую присказку, которой всегда отправляла маленькую Лиду ко сну. Никаких танцев с бубнами и колыбельных. Ребенок должен уметь засыпать сам, в тишине и темноте. Надо сказать, ей прекрасно удалось научить Лиду обходиться без матери. В будущем эта свобода от привязанности Лиде очень пригодится.

В десять вечера «Особняк» окутала тишина. На ум снова пришло сравнение с пионерским лагерем. Только там ты знаешь, что завтра ждет новый насыщенный событиями день, а здесь утро принесет все те же невыносимые звуки и запахи. И никакой надежды на светлое будущее.

Она все организовала заранее. Переварив страшную новость, она подошла к подготовке с холодной головой и скрепя сердце. Обдумала все варианты, отметая их один из другим. Наконец остановилась на самом приемлемом с ее точки зрения. Напечатала прощальную записку, точнее, надиктовала, а программа все перевела в текст. Мельком подумала, что если она о чем-то и будет жалеть, так это о том, что не увидит расцвета современных технологий.

Они всегда ее завораживали. Подумать только – уже сейчас люди живут в фантастическом будущем, где дом можно напечатать на принтере! Какие безграничные возможности и перспективы это открывает! Наверное, скоро архитектурой сможет заниматься любой – соответствующие программы будут рассчитывать все самостоятельно. Но это и к лучшему. При таком уровне конкуренции в профессии останутся только лучшие, которым Заха Хадид [1] покажется вчерашним днем. Появятся фантастические дома, полные света и воздуха, которые можно будет сложить и разложить за несколько дней. Ах, сколько всего прекрасного ждет людей! Жаль, очень жаль, что в нем нет места для нее, но всему свое время. К сожалению. Или счастью.

Анна оделась соответствующе – в темно-зеленые штаны, темную шерстяную кофту и черные туфли. Все без пуговиц и шнурков, чтобы не тратить много времени на подготовку и не дать себе времени струсить. В карманы кофты положила трехкилограммовые гири – они помогут удержаться телу на дне какое-то время. В записке попросила ни в коем случае не звать дочь и внучку на опо-знание. В качестве «опознавательного знака» надела золотой медальон, с которым не расставалась: подарок одного французского архитектора, которому удалось пробудить в ней нечто, похожее на чувство. Помнится, она даже пару ночей из-за него не спала.

Анна Ивановна подумала над тем, а не прикрыть ли ей чем-нибудь лицо – все-таки труп, пролежавший в воде, не самое приятное зрелище. Она достаточно детально изучила этот вопрос. Но затем решила, что не стоит. Просто приказала хоронить себя в закрытом гробу и не устраивать никому ненужных церемоний прощания.

Спускаясь по мраморной лестнице, начисто вымытой в конце дня уборщицей, Анна еще раз мысленно прошлась по всем пунктам подготовки к переходу в мир иной. Наверное, с точки зрения эстетики лучше всего было бы отравиться. Но нельзя. Она не сумела добыть сильные лекарства, способные убить ее мгновенно, а от ерунды типа снотворного или лекарства от давления ее, еще чего доброго, смогут откачать. Станет посмешищем.

Нет, выбрать тихое место, решительно войти в воду, погрузиться с головой, сделать глубокий вдох и уснуть. Так будет правильно.

– Анна Ивановна, я могу вам чем-нибудь помочь? Вы пропустили ужин, но девочки оставили вашу порцию на кухне. Если хотите, я могу разогреть и принести вам в номер. – Миловидная женщина средних лет, сидевшая за стойкой рецепции, мигом вскочила при виде гостьи и сделала шаг в ее направлении.

– Я не голодна, хочу прогуляться перед сном, – царственно кивнула новая постоялица, не поворачивая головы и решительно шагая к выходу, протягивая руку и толкая дверь. Закрыто.

– Уже поздно, и на улице прохладно. – Работница подошла к Анне Ивановне и окинула ее задумчивым взглядом. – Если у вас бессонница, я могу приготовить вам чай с мятой. Или, может быть, вы хотите с кем-нибудь поговорить? Дежурный психолог сейчас как раз на вашем этаже.

Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не наорать на дуру, Анна Ивановна наконец-то повернула к ней голову и удостоила взглядом:

– Я что, в тюрьме?

– Нет, что вы, – смутилась женщина.

– Тогда, будьте добры, отройте дверь и выпустите меня, я желаю прогуляться.

Анна Ивановна уставилась на медсестру немигающим взглядом, за который собственный зять величал ее «крокодилом» (разумеется, когда думал, что она его не слышит).

Женщина несколько секунд поборолась сама с собой, но затем кивнула и направилась за стойку, где нажала кнопку открытия двери:

– Хорошо, конечно, только не уходите далеко, – предупредила она.

– Милочка, мне не пять лет, я сама могу решить, куда и как далеко мне уходить, – не выдержав, бросила ей Анна, толкая дверь.

– Если вы все-таки решите поговорить… – Сотрудница не успела договорить фразу, как дверь захлопнулась, отрезая Анну от ненавистного «Особняка».

Она заторопилась по идеально прямой дорожке, посыпанной гравием, к выходу из парка. Настоящий английский шик. Строгие геометрические формы, никаких пошлых гладиолусов, ромашек, лютиков или что там еще цветет в это время. В биологии Анна была не сильна. В другое время она бы с удовольствием побродила здесь, посидела бы с книжкой на лавочке, спрятанной в укромном зеленом уголке, полюбовалась бы статуями. Но не сейчас. Сейчас ее путь лежал к реке.

Собственно говоря, из-за нее Анна и выбрала «Особняк». Другие заведения подобного типа располагались в жутких дырах, из которых было невозможно вырваться. Любые опасности там были сведены к минимуму. Как в манеже у несмышленыша. Поэтому, естественно, никаких водоемов поблизости. Но администрация «Особняка» настаивала на том, что он вовсе не дом престарелых, а место проживания со всеми удобствами для людей почтенного возраста. Река была одним из таких «удобств». Летом по ней даже пускали небольшой катер и возили старичков на развлекательные прогулки.

Анну Ивановну пронзила дрожь от мысли о том, что она собирается сделать. Одно дело – гипотетически думать о самоубийстве, совсем другое – когда оно становится реальным. Хватит ли ей смелости? Верно ли она оценила собственную силу воли? Подходя к выходу из парка, она немного сбавила темп. Торопиться ей некуда, собственно говоря, почему бы не насладиться в последний раз теплым вечером, треском цикад и пением ночных птиц? Она сто лет просто так не гуляла. Сбавив темп, Анна медленно зашагала к пункту своего последнего назначения.

Место она выбрала заранее, и до него ей предстояло немного пройтись. Выйдя за ворота особняка, которые при ее появлении открылись (наверняка медсестра на рецепции шпионит), Анна Ивановна свернула на небольшую тропинку, шедшую вдоль берега реки. В непосредственной близости от «Особняка» берег почти весь зарос густыми ивами, сквозь которые тяжело было подобраться к воде. Но метрах в пятистах от ворот дорога сворачивала налево и поднималась в гору, на небольшой холм, с которого открывался красивый вид на сосновый лес и небольшой поселок, расположенный на другом берегу реки. На холме стояли лавочки для всех желающих насладиться пейзажам. Под самим холмом было довольно глубокое место с сильным течением, где было запрещено плавать. Туда-то и лежал ее путь.

Ночь была лунной. Анна Ивановна размеренным шагом приблизилась к холму и начала свое восхождение на символическую Голгофу. Жаль, что в ее случае человечество от этого восхождения ничего не выиграет. Путь пройден. Все, о чем мечталось, сбылось. Ну разве что кроме извилистой дороги в лесу, которая так часто снилась. Впрочем, сны – это всего лишь отражение наших мыслей. Возможно, увидела дорогу в каком-то журнале и запомнила.

Каждый раз, выезжая на новый объект, она подспудно ждала увидеть эту самую дорогу, неширокую, для одной машины, плавно струящуюся через вековой смешанный лес. Но нет. Большинство ее клиентов предпочитали прямые подъезды к помпезным особнякам. Ну и ладно. Сон – это всего лишь сон. Представит, что она идет по этой дороге в лучший мир, может быть, станет немного легче.

Мужчину она увидела не сразу. Одетый в темный костюм, он почти сливался с густыми деревьями, росшими на обрыве. Вначале она заметила холст, затем рисунок, а уж только потом самого горе-художника.

– Ужасные пропорции, – не сдержавшись, вынесла вердикт Анна Ивановна.

Лунный свет прекрасно освещал картину, которую рисовал мужчина. Хотя картиной это и язык не поворачивался назвать. Безвкусная мазня, тянущая по уровню на работу ученика начальной школы. На «картине» были изображены река, бор и дома, виднеющиеся за ним. Но река и дома у мужчины получились практически одного размера, отчего полоска соснового бора смотрелась кривым орнаментом на пасхальном яйце. Неужели эта безвкусица будет последним, что ей предстоит увидеть в жизни? Какой гротеск!

– Это неважно! – весело отмахнулся мужчина, откладывая кисть на небольшую табуретку, стоящую рядом с мольбертом. Там же лежали палитра, грязная тряпка и помятые тюбики с краской. Мужчина схватил тряпку, энергично вытер руки и, повернувшись к Анне, широко улыбнулся.

Ее ровесник, возможно, немного моложе. В серебристых волосах еще чернеют смолянистые пряди. Аккуратная эспаньолка. Высокий, немного полноватый, но выглядящий монументально в хорошо сшитом костюме, запачканном краской. При ближайшем рассмотрении костюм оказался гимнастеркой. Мужчина был похож на актера театра, явившегося на пикник прямо со спектакля, не снимая костюма и грима. Ужасно неуместно.

Тот, в свою очередь, с интересом глазел на миловидную блондинку, одетую в темную траурную одежду. Стройная, подтянутая, строгая и в то же время какая-то ранимая. Лицо в лунном свете казалось совсем юным. Похожа на девушку, из шалости примерившую свадебную фату: легкая паутинка легла на лицо, не исказив его природной красоты. Женщина казалась призрачной, словно порождение его слишком разыгравшегося воображения. Тонкая. Да. Пожалуй, именно это прилагательное ее характеризовало как нельзя лучше.

– Генрих Карлович. – Он протянул запачканную краской руку Анне Ивановне, делая в ее направлении несколько шагов. Она слегка поморщилась – кидаться с обрыва при этаком жизнерадостном идиоте не получится. Наверняка полезет ее спасать и сам утонет. Брать грех на душу не хотелось, и так их предостаточно.

– Анна Ивановна, – сухо представилась она и осторожно, двумя пальцами, пожала испачканную ладонь.

– Вы, наверное, новенькая? Я слышал, как сегодня о вас говорили у Таши, – не замечая ее состояния, продолжал Генрих Карлович.

– Ну если других счастливчиков сегодня в дом престарелых не сдавали, то да, новенькая – это я, – пожала плечами Анна, – извините, мне пора идти. А картина ваша и правда ужасна, никому ее не показывайте, – бросила напоследок она, разворачиваясь и собираясь спуститься с холма.

Энтузиазм и энергия нового знакомца почему-то раздражали, совсем не к месту сейчас. Такого нарушения своих планов она не предвидела и не знала, что ей делать: притвориться, что уходит, а самой дождаться, пока мужчина закончит мазню и отправится на отдых? Перенести все на завтра?

– Я вижу, что вы профессионал. – Генрих Карлович направился вслед за ней. Анна обернулась и хмуро уставилась на него.

– Вовсе нет, но я знаю, что такое пропорции. Извините, мне нужно идти. – Еще не хватало, чтобы он увязался за ней!

– Вы не против, если я составлю вам компанию? – не обращая внимания на явное недовольство в ее голосе, поинтересовался Генрих. Бросив холст и краски, он галантно протянул руку, чтобы помочь Анне спуститься с холма.

– Возражаю, – холодно отрезала Анна и сделала шаг назад. – Я бы хотела побыть одна.

– Простите мою навязчивость, но я решительно не могу избавить вас от своего общества. Во-первых, мне передали для вас роскошный букет, который я не стал заносить вечером, чтобы вас не беспокоить. Во-вторых, я не могу позволить красивой женщине разгуливать посреди ночи в одиночестве. Места у нас тихие, но никто ни в чем не может быть уверен наверняка. Ну а в-третьих, считаю своим долгом пригласить вас в нашу секцию рисования. – Генрих Карлович пропустил грубость Анны мимо ушей и, ухватив ее за руку, повлек за собой вниз с холма.

Анна по инерции сделала несколько шагов, а затем резко остановилась.

Генрих, державший ее за руку, споткнулся о небольшой камушек, покачнулся и на несколько мгновений прижался к женщине, чтобы удержать равновесие. Стукнулся бедром о гантель, лежавшую в кармане кофты. Потер ушибленное место и с удивлением посмотрел на Анну Ивановну. В предательском лунном свете он прочитал всю правду на ее лице. Разозлившись окончательно, она оттолкнула наглеца.

– Меня не интересуют кружки для рисования и букеты, просто оставьте меня в покое, – рявкнула она, вырывая руку, обходя Генриха Карловича и начиная торопливо спускаться.

– Что это у вас такое в кармане? – Тот весьма резво для своего почтенного возраста ринулся вслед за ней.

– Не ваше дело, – огрызнулась Анна Ивановна, раскидывая руки в стороны, чтобы удержать равновесие.

– Очень даже мое! Вы что это, топиться собрались? Даже не вздумайте! Здесь не так плохо, как кажется, вот увидите, дайте нам шанс!

Анна, уже спустившая с холма, вдруг почувствовала, что сейчас разрыдается. Еще чего доброго, жизнерадостный идиот побежит и нажалуется докторам, ее скрутят, вколют мощное успокоительное и превратят в овоща, который даже собственной жизнью распорядиться не в состоянии.

Огромным усилием воли она взяла себя в руки и процедила:

– Оставьте меня в покое и не лезьте куда не просят. Я не собираюсь топиться, я просто хожу с отягощением, в нашем возрасте любые другие физические нагрузки ограничены. И сейчас я хочу пройтись в одиночестве и подышать свежим воздухом.

– Знаете… – Запыхавшийся Генрих Карлович обогнал свою нелюбезную собеседницу и остановился перед ней. – Мне тоже бывает грустно и одиноко, поэтому я и занялся рисованием, к которому у меня нет ни малейшего таланта. Но зато в тяжелые минуты я выплескиваю свою боль на холст. Вы бы тоже могли…

– Да ничего бы я не могла! – не выдержав, заорала Анна, и слезы хлынули рекой. – Не могла бы! Я не могу рисовать, у меня болезнь Паркинсона! Я скоро и есть сама не смогу.

Генрих Карлович смущенно уставился на плачущую женщину. Женские слезы всегда парализовали его и лишали силы воли. Он знал, что в таких ситуациях слова бессмысленны, настоящее горе нуждается в открытом сердце, а не в красивых формулировках. Он сделал шаг по направлению к Анне Ивановне и вдруг обнял ее и, прижав к себе, погладил по голове:

– Ну-ну, поплачьте. Тяжело, я понимаю, тяжело. Просто поплачьте.

Не выдержав чужого участия и доброты, которой Анна всю жизнь чуралась, она обняла своего случайного знакомого и дала волю слезам.

* * *

Убедившись в том, что никого нет поблизости, Митя подошел к небольшому мутному зеркалу, висевшему в прихожей, и быстро прокрутился вокруг собственной оси. Ну что же, довольно неплохо.

Светлые льняные брюки были чистыми, голубая рубашка, которую он сам покрасил после того, как Таша ее сшила, оттеняла глаза. Светлые волосы по просьбе тетки он собрал в аккуратный хвостик – та сказала, что директриса наверняка не любит непричесанных детей. На чувства директрисы ему было плевать, но он не так давно обнаружил у себя греческий профиль – легкую горбинку на слегка крупноватом носу – и очень им гордился. Собранные волосы давали возможность окружающим насладиться этим прекрасным, по мнению Мити, зрелищем сполна.

– Бутерброды взял? – крикнула из кухни Таша.

– Взял! – Митя покосился на тканый мешочек, который собрал в школу.

Вместо учебников там лежали домашние бутерброды, недоделанная вчера фигурка принца и специальный нож, который он использовал для резки по дереву, а также несколько деревянных заготовок. В школе было ужасно скучно, и он знал, что большая часть его одноклассников считают так же. Митя поставил себе задачу на сегодня – спасти их от тоски. Покажет, как вырезать из дерева, может быть, вместе создадут несколько персонажей. А вдруг в ком-то обнаружится талант резчика по дереву? Никогда не знаешь, пока не попробуешь, как говорит Таша.

– Может быть, тебя проводить или подождешь Катю? – Таша показалась в прихожей, как обычно одетая в длинное закрытое платье. Руки она вытирала светлым полотенцем – только что закончила мыть посуду.

– Ну что я, маленький, что ли? – возмутился Митя, внимательно прислушиваясь к тому, что происходило во дворе. Не скрипнула ли соседская калитка? Не опоздал ли?

– Не надо, сам дойду.

– Ну хорошо, милый, постарайся получить удовольствие. – Таша вздохнула, целуя Митю в лоб и прижимая к себе. Захотелось потрепать его по пушистым волосам, но они были аккуратно забраны. Митя, вопреки обыкновению, постарался придать себе с утра приличный вид. Растет мальчик. Ну что же, это неминуемо.

– Хорошо, все, пока, не скучай! – Развернувшись, Митя нарочито громко хлопнул дверью и затоптал тяжелыми башмаками по крыльцу.

Сделает вид, что ушел в школу, а сам спрячется в домике на дереве. Дождется, когда Светлана Фоминична выйдет вместе с Николь, пропустит их вперед, а затем догонит и типа случайно встретит.

Но до домика Митя так и не дошел. Едва за ним захлопнулась входная дверь, как из соседского сада донеслись голоса:

– Николь, пойдем, а то опоздаем, я не смогу бежать, – ворчливо поторапливала внучку Светлана Фоминична.

– Хорошо, бабушка, сейчас, подожди, я только книжку возьму, – отозвался откуда-то из глубины дома тонкий голосок.

– Не нужна тебе там книжка, нужно слушать, что учительница говорит, а не читать на уроке.

Митя спрятался за огромным кустом метельчатой гортензии, полностью скрывшей его из вида. Услышал тяжелую поступь Светланы Фоминичны и легкую дробь туфелек девочки по имени Николь. Стукнула калитка. Митя досчитал до тридцати, а затем, выбравшись из укрытия, выскользнул на улицу и последовал за соседкой и ее внучкой.

Сегодня Николь не была похожа на экзотическую птицу. Больше напоминала молодого лебедя – одетая в светлое скучное платье, пушистые волосы убраны в две косы, тоненькая шея трогательно торчит из белого воротничка. На спине огромный ранец. Того и гляди переломит призрачную Николь пополам. На ногах – лаковые туфельки, смотревшиеся до того неуместно на глинистой дороге, что Мите захотелось крикнуть: «Ты их испортишь, не надо!» Сдерживая собственный порыв, Митя закашлялся.

Бабушка и внучка обернулись одновременно.

– А, Митенька, здравствуй! – тепло улыбнулась Светлана Фоминична, одетая, несмотря на жару, в плотное платье. На больных ногах резиновые галоши, на голове – легкий платок. Она махнула мальчику, подзывая к себе. Тот сделал вид, что подходит нехотя. На Николь смотреть избегал.

– Ты никак в школу собрался? – удивилась Светлана Фоминична.

– Да, директриса приходила, говорит, скучно ей без меня, – схохмил Митя и тут же прищурился, якобы от сильного солнца, которого на самом деле не боялся. Нехитрый маневр позволил незаметно скосить глаза и посмотреть на Николь – как та шутку воспримет? Но девочка была бледной и грустной, под глазами синяки, а сами глаза красные. Как у Кати, когда та плачет. Хотя с чего бы такой принцессе плакать?

– А это внучка моя, Николь, познакомься, – кивнула Светлана Фоминична в сторону девочки.

– Привет, – сказал Митя, наконец-то оборачиваясь к Николь и глядя ей в глаза.

– Привет, – тихо ответила та.

– Ты в каком классе учишься? – деловито поинтересовался Митя, надеясь, что сердце стучит не слишком громко. Может быть, ему повезет и эта диковинная Николь окажется его одноклассницей?

– В третьем, а ты? – тихо ответила девочка, а Митя обомлел.

– И я в третьем, круто! – Он не выдержал, и его вопль прозвучал слишком радостно. – У нас один третий класс, так что мы будем вместе. Хочешь, познакомлю тебя со всеми?

Вместо ответа Николь кивнула.

– Вы идите, Светлана Фоминична, ноги, наверное, у вас опять болят, – озаботился Митя, не веривший собственному счастью. – А я сам с Николь до школы дойду. Расскажу ей про всех одноклассников и учительницу.

Светлана Фоминична заколебалась. Дочь ее всю жизнь ходила в школу сама, места здесь были тихие, никого чужого. А за внучку было боязно – вон она какая тихая и хрупкая. Хотя рядом с бойким Митей точно не пропадет. Этого сорванца здесь каждая собака знает. Пусть девочка идет, чем быстрее с кем-нибудь подружится, тем легче ей потом будет.

– Только ты никому не давай Николь в обиду, – немного поразмыслив, строго напутствовала его Светлана Фоминична.

– Вы ж меня знаете, – снисходительно улыбнулся Митя, а затем закатил глаза, всем своим видом демонстрируя нелепость подобных просьб. Светлана Фоминична не выдержала и рассмеялась.

– Чумной ты, Митька, ладно, идите, и чтоб домой вместе пришли.

– Обязательно! Ну что, пойдем? – Митя снова посмотрел на Николь. Та глядела испуганно, огромные серые глаза походили на чайные блюдца – викторианские, которые мама когда-то выставляла на пятичасовое чаепитие в те редкие дни, когда они собирались дома всей семьей. Сама же Николь напоминала фарфоровую статуэтку – бледная до синевы кожа, хрупкость и какая-то призрачность. Казалось, коснись рукой – и что-нибудь сломаешь.

– А долго идти? – немного поколебавшись, Николь сделала первый шаг, и Митя тут же присоединился к ней, приноравливаясь к легкой поступи.

– Ну если вдвоем, то недолго. А ты откуда к нам приехала? – поинтересовался он, срывая травинку с обочины и засовывая ее между зубами. Однажды он увидел, что так делают старшеклассники, отработал навык и использовал при случае, потому что ему это казалось особым шиком. Но на этот раз, попытавшись перекатить травинку из одного уголка рта в другой, Митя чуть не подавился и закашлялся. На глазах выступили слезы – ну как назло! Сто раз уже пробовал и ничего, а тут надо было подавиться!

– Из города, – почему-то горестно вздохнула Николь, не заметившая Митиного провала, и посмотрела вперед, где в сизой осенней дымке виднелся мост через реку. Дорога, самая большая в поселке, вела к нему. За мостом толстой стеной возвышался сосновый бор, из которого в утренней тишине уже разносились голоса грибников. Таша тоже туда собиралась. При мысли о пирожках с грибами, которые она наверняка испечет к пятичасовому чаю, у Мити засосало под ложечкой.

– А спорим, ты в своем городе не ела таких пирожков с грибами, как пекут у нас. – Мите отчаянно захотелось растормошить Николь, оживить хотя бы немного. Сейчас она напоминала ему куклу Мальвину из старого фильма, который он видел очень давно и отчего-то запомнил только девочку с голубыми волосами.

– Я не люблю пирожки, – снова вздохнула Николь и сгорбилась. Ее мать редко готовила, почти никогда. Она покупала еду в кулинарии, и та казалась Николь отвратительной на вкус.

– Приходи к нам сегодня на чай в пять часов. Мы испечем пирожки. На что спорим, что тебе понравится?

Николь снова вздохнула и ничего не ответила, просто опустила глаза на лаковые туфельки, которые уже припорошила деревенская пыль. Митя, выплюнув дурацкую травинку, просто шагал рядом. Все темы для разговора внезапно исчерпались. Ну не говорить же с ней об училке и одноклассниках, в самом деле! Кому это интересно? А что интересно таким девочкам, как Николь, он понятия не имел. Но собирался разузнать, чего бы это ему ни стоило.

– Знаешь, а мы живем в викторианской эпохе, – немного подумав, предъявил он свой главный козырь.

Николь повернула голову и еще больше стала похожа на куклу из фильма. В тот момент, когда та вдруг ожила.

– Как это? – удивленно спросила она, еще шире распахивая глаза.

– Сейчас я тебе все расскажу! – расправил плечи Митя.

Бинго!

* * *

Спала Анна беспокойно, проснулась рано и несколько минут просто лежала в кровати, пытаясь прийти в себя. Ночь оставила тяжелое послевкусие. Настырный Генрих Карлович не отставал до самого «Особняка», нарушив все планы. Топиться под утро уже не было сил, и Анна Ивановна решила отложить мероприятие до вечера. Предстояло прожить еще один день в кошмаре. При одной этой мысли она почувствовала, как силы разом оставили ее. А вдруг этот Генрих Карлович все-таки нажалуется врачу и к ней приставят наблюдающего?

Анна Ивановна подскочила в кровати и схватила теплый темно-синий халат, аккуратно лежащий рядом на стуле. Пришлось купить его, делая вид, что собирается надолго в эту богадельню. Накинув халат на шелковую пижаму (вот уже сорок лет, как Анна Ивановна спала исключительно в шелковых пижамах и не собиралась изменять этой привычке даже на пороге смерти), она с некоторым трудом умылась и почистила зубы. Немного поразмыслила, не принять ли ей душ, но затем решила поскореей отправиться на поиски вчерашнего знакомца и сделать все возможное, чтобы убедить его в том, что топиться она вовсе не собиралась. После вчерашнего всплеска горя они с Генрихом молча дошли до «Особняка», на пороге которого он поцеловал ей руку и, коротко кивнув, отправился в свой номер. Анна Ивановна понятия не имела какой.

Выйдя в коридор, Анна Ивановна направилась к соседней двери. Наверняка бесцеремонная Клавдия, как там ее, в курсе, где искать этого Генриха Карловича, прости господи!

Решительно постучав в дверь соседки, Анна Ивановна стала ждать ответа.

– Входите, не заперто! – донеслось изнутри.

Анна Ивановна толкнула дверь и словно бы перенеслась на шестьдесят лет назад. Подобная обстановка была еще у ее покойной бабушки. Лаковая мебель, вязанные крючком салфетки, на стене портрет молодого Вячеслава Тихонова в роли Штирлица. В комнате стоял даже допотопный телевизор, из тех, что переключались поворотом рычага.

– Что смотришь? Не ожидала? Я как хату продала, так все добро сюда и свезла. А что его чужим людям отдавать? Да и я себя как дома чувствую, – вместо приветствия заявила Клавдия Семеновна, выходя из ванной и с легким неодобрением разглядывая новую соседку. Вот уж фифа так фифа. С утра пораньше в брюках и блузке, вон, даже жемчуг в уши и легкий платок на шею нацепила.

– Ну если вам так комфортно, – сдержанно ответила Анна Ивановна, немедленно чувствуя приступ тошноты и духоты. Она до дрожи ненавидела подобные интерьеры.

– Полегче тебе уже? – искренне поинтересовалась Клавдия Семеновна. Она заканчивала утренний туалет, проводя большой тяжелой щеткой по коротким волосам. Затем извлекла из лакированной тумбочки старую помаду, которую принялась выскабливать с помощью зубочистки и аккуратно наносить перед зеркалом, тщательно следя за тем, чтобы пигмент попадал во все складочки.

– Мне лучше всех, – процедила Анна Ивановна и сразу же перешла к цели своего визита.

– Я вчера случайно познакомилась с одним мужчиной, он назвался Генрихом Карловичем… – начала она, но Клава бесцеремонно перебила:

– А, дурачок наш, – и причмокнула губами.

– Почему дурачок? – искренне удивилась Анна. Вчерашний знакомец произвел на нее скорее благоприятное впечатление. И если бы не помешал свести счеты с жизнью, она бы даже сочла его симпатичным, из тех, кого возможно прихватить с собой в путешествие в качестве компаньона. Конечно, при условии, что он не будет при ней рисовать.

– Да потому что два у нас тут таких товарища. Овощ один, что слюни пускает…

– Вы говорили, – поморщилась Анна.

– Ну и этот. Наговорил, небось, ерунды всякой.

– Да нет, ничего такого, ладно, я пойду, дела, – глупо соврала она и направилась к двери, пожалев, что обратилась за помощью к Клавдии. Надо было придумать повод и спросить номер Генриха на рецепции.

– А че хотела-то? – Та закончила красить губы, аккуратно «припечатала» их одну об другую и с удивлением уставилась на Анну.

– Да, ничего, книгу обещал мне дать. – Анна ужом выскользнула в коридор. Врать она не любила, предпочитала всегда говорить правду в глаза. Но не рассказывать же этой сплетнице (а в том, что Клавдия Семеновна была первой сплетницей, не было ни малейшего сомнения), что она вчера собиралась утопиться, а местный юродивый ей в этом помешал.

Выйдя из комнаты соседки, Анна Ивановна едва не столкнулась с объектом своих поисков. Генрих Карлович стоял возле ее «номера» и деликатно стучал в дверь. В руках он держал шикарный букет бело-розовой гортензии.

– Извините, я могу войти? – обратился Генрих к двери, припадая к ней ухом. Анну Ивановну он не видел, повернувшись к ней спиной. Одет с утра пораньше в гимнастерку. С небольшого расстояния Анна почувствовала горьковатый аромат туалетной воды. Врет она, эта Клава, сумасшедших внешний вид заботит меньше всего! Наверняка просто любительница говорить гадости.

– Можете, – разрешила Анна Ивановна. Ее гость вздрогнул от неожиданности, и гортензия, выпав из его рук, шлепнулась прямо на пол.

– Извините, бога ради, – забормотал Генрих Карлович, присаживаясь и собирая букет. Анна Ивановна не двинулась с места, чтобы помочь ему. Давненько ради нее мужчина не собирал цветы.

– Ничего-ничего, а что за повод? – полюбопытствовала она.

– Это Ташенька вчера передала, но я не хотел вас беспокоить, а если честно, совершенно забыл – пока шел к «Особняку», обдумывал новую картину и, знаете, так увлекся. Схватил мольберт и краски и понесся на холм. Результат вы видели.

Собрав цветы с пола, Генрих Карлович протянул их Анне:

– Вот, это вам. Посмотрите, красота какая! Жизнь все-таки прекрасна и удивительна, и никогда не знаешь, когда увидишь ее во всех красках.

Анна спрятала лицо в роскошные цветы, чтобы собеседник не увидел, как у нее перехватило дыхание. Самый ответственный момент – предстоит убедить этого Карловича, что ему все просто показалось.

– Совершенно согласна! Вы меня простите, вчера настроение было паршивое. Первый день было морально нелегко, – нарочито бодро и равнодушно кинула она.

– Ничего-ничего, я все прекрасно понимаю, – заверил ее Генрих Карлович, – тут почти все через это проходят. Знаете, хотя мой сын и не определял меня сюда и я жду его появления с минуты на минуту, я тоже частенько чувствую себя одиноким. Может быть, поэтому и увлекся живописью, хотя у меня нет к ней ни малейшего таланта.

– Главное – это желание, – безбожно соврала Анна, почему-то больше ей не хотелось обижать мужчину.

– Вот именно! Знаете, я ведь живу от приезда к приезду сына. А между ними время приходится убивать. Вы не находите, что это какой-то парадокс? Мы жалуемся постоянно, что время летит как сумасшедшее, и в то же время пытаемся его убить. Где логика? – Генрих Карлович уставился на Анну, ожидая ответа на свой вопрос.

– Логики нет. – Она скорее почувствовала, как за ее спиной приоткрывается дверь и в коридор выглядывает любопытная Клава. Сейчас наверняка гадость скажет. В принципе, этот Генрих Карлович был довольно милым, и Анне вдруг захотелось защитить его от укола вздорной бабы.

– Может быть, войдете? Я могу угостить вас чаем, – немного громче, чем того требовали обстоятельства, любезно предложила она.

Ей захотелось подразнить Клаву. Она так и видела, как та сейчас побежит по «Особняку», стуча в двери и отпуская замечания на тему того, что новенькая «та еще штучка». Ну и пусть. Лучше уж уйти с такой репутацией, чем с имиджем старухи, не справившейся с ударом судьбы.

– Благодарю за приглашение, с огромным удовольствием, – густым тягучим басом ответил Генрих Карлович. – Я лишь на секунду загляну к нашему главному, попрошу воспользоваться его компьютером. Посмотрю, нет ли новостей о моем Данечке.

– Данечке? – не поняла Анна Ивановна.

– Да, это мой сын, – с гордостью ответил мужчина.

– А почему новости о нем должны быть в интернете? Он у вас что, какая-то знаменитость?

– Своего рода, – кивнул Генрих Карлович. – Он у меня путешественник во времени.

Сделав легкий полупоклон, Генрих Карлович развернулся и направился вглубь коридора, где, по всей видимости, располагался кабинет главврача.

– Я же говорила, что он псих, – злорадно прошипела вслед мужчине Клава.

– Ну и что, что псих? Зато не вредный, – отрезала Анна Ивановна и, не поворачиваясь к Клавдии, толкнула дверь в свою комнату. Нужно поставить гортензию в воду.

Анна Ивановна вошла в номер, открыла один из стоящих в комнате шкафов и обнаружила в дальнем углу простую белую вазу. Не Lalique, конечно, но и не разноцветное убожество в цветочек. Взяв вазу и положив букет на стол, направилась в ванную и включила воду.

Крик она услышала сквозь шум льющейся воды. Вначале подумала, что ей показалось, но крик повторился – мужской голос звал на помощь.

Анна Ивановна выключила воду, оставила вазу прямо в умывальнике, и выскочила в коридор, в котором уже начали собираться люди.

– Что это? Кто-то кричал? – бестолково спрашивали старики, глядя друг на друга в бесплодных поисках ответа.

Анна была единственной, кто не растерялся. Быстрым шагом, насколько это было возможно, она направилась вглубь коридора, туда, куда несколько минут назад удалился Генрих Карлович.

Неизвестный мужчина снова закричал. Анна ускорила шаг. В конце крыла была лишь одна дверь, украшенная табличкой «Романцев Роман Михайлович. Главный врач». Анна Ивановна практически подбежала к двери, толкнула ее и остановилась на пороге, ошеломленная увиденным.

На полу лежал молодой мужчина в белом халате. Его голова была в крови, небольшая лужа уже растекалась по полу, наполняя помещение характерным тошнотворным ржавым запахом. Возле головы мужчины валялась старомодная вещица – тяжелое пресс-папье. Судя по размазанной на нем крови, именно им и ударили врача. Генрих Карлович сидел на полу рядом с пострадавшим, на светлой гимнастерке несколько бурых пятен. Не замечая присутствия Анны Ивановны, он бестолково тряс главного врача за плечо и время от времени выкрикивал:

– Кто-нибудь! Помогите!

– Зачем… Зачем вы это сделали? – ошеломленно спросила Анна Ивановна.

* * *

И все же день не задался. Несмотря на первоначальный интерес к викторианскому образу жизни, разговор с Николь не сложился. Она явно не поняла всей идеи, стоявшей за их жизненным укладом, и не была особо впечатлена тем, что они совсем не пользуются предметами современности. О себе она ничего не рассказывала. Только сухо сообщила, что мама перешла на новую работу и поэтому она год будет жить у бабушки. А потом мама ее заберет. Митя попробовал задать еще несколько вопросов, но Николь отвечала односложно и большую часть пути провела, уставившись на абсолютно неинтересную дорогу. Вскоре и Митин энтузиазм стух, и он тоже замолчал. Может быть, она, как та новенькая, тоже нуждается в «перерыве», или что там вчера болтали гости на чаепитии?

До школы дошли в полном молчании. Митя, увидев издали своих друзей, предложил Николь познакомиться с одноклассниками. Но та, покачав головой, сказала, что ей нужно зайти к директору – бабушка так договорилась. Директор приведет ее в класс.

Николь ушла, даже ничего не сказав на прощание.

Вместо учительницы Марии Васильевны урок явилась проводить сама директриса. С собой она привела Николь, но посадила ее не рядом с Митей (хотя единственное свободное место было около него), а с противной Зиной. А ее соседку, тугодумку Марусю, усадили рядом с мальчиком.

На этом злоключения не закончились. Директор дала им двадцать пять минут на то, чтобы они вкратце изложили на бумаге, как провели летние каникулы. Митя прекрасно знал этот приемчик, означавший, что Татьяна Николаевна совершенно не готова к уроку и просто нашла занятие для учеников.

Скука накрыла с головой. Потратить почти полчаса жизни на то, чтобы перечислять никому не интересные события? Ну что они все напишут: что ездили на море или к бабушке? Или к бабушке на море? Хоть кто-нибудь слетал на Марс? Спас прекрасную принцессу? Нашел морские сокровища? Нет. Тогда зачем изводить бумагу и ручку?

Митя не любил бессмысленных занятий и со всей кипучей энергией взбунтовавшейся против обыденности души принялся сочинять собственный опус, время от времени ожесточенно грызя карандаш и не замечая грязи, которую тот оставляет на белом листе.

Татьяна Николаевна ходила между рядами и заглядывала в тетради учеников:

– Какой у тебя красивый почерк, Николь, можно сразу на выставку, – залебезила она перед новенькой, чья мать занимала высокий пост в областной администрации. Сегодня утром она лично позвонила Татьяне Николаевне и более чем красноречиво намекнула, что от степени удовлетворения ее дочери школой зависит будущее самой директрисы.

Николь ничего не ответила, лишь ниже опустила голову и старательно продолжила выводить округлые буквы.

– А это что такое? – Татьяна Николаевна остановилась возле Мити и с удивлением посмотрела в его тетрадь, которую он за недолгое время успел разрисовать, решив, что вместо скучных букв он напишет сочинение в картинках.

– Рисунки. – Митя поднял на директора ярко-синие глаза и так искренне удивился, что Татьяна Николаевна даже слегка покраснела.

– Я вижу, что это рисунки, – процедила она, – поэтому и спрашиваю, что это такое?

– Это мое сочинение на тему «Как я провел лето», – терпеливо, словно тугодумке Марусе, успевшей за двадцать минут написать в тетради лишь название сочинения, пояснил Митя.

– Я разве говорила рисовать рисунки? – не выдержав, рассердилась Татьяна Николаевна.

– Вы вообще ничего про них не говорили, – пожал плечами Митя и, откинувшись на спинку стула, с вызовом посмотрел на директора.

Та осеклась. Резко развернувшись и чеканя шаг, словно солдат на плацу, Татьяна Николаевна подошла к учительскому столу.

– Зина, к доске, – велела она, – будем читать сочинения вслух.

Отличница Зина с готовностью заспешила к учительнице. Митя с трудом подавил зевок и уставился в окно. Немного мутное – наверняка мыли старшеклассники во время летнего лагеря.

За окном бурлила какая-никакая жизнь – всяко интереснее происходящего в классе. Да и сам класс наводил тоску: выкрашенный в темно-бордовый скучный цвет деревянный пол, древние парты, за которыми, казалось, учились еще родители нынешних учеников, темно-зеленая доска с лежащими около нее грязной тряпкой и несколькими кусочками мела. Кому это может быть интересно? Разве это можно сравнить с теми историями, которые выдумывает Таша, когда они занимаются домашними делами? Каждый раз, когда они вырезают кукольный домик, она рассказывает им сказки, перемешанные с настоящей историей. Когда они ткут и красят ткань, она рассказывает им про разные страны и их особенности – наряды, красители, специи. Таша много путешествовала и была во всяких экзотических странах, про которые Митя только слышал на уроках географии: Китай, Непал, Бутан, Тибет. Она много знала про их историю, жизненный уклад, традиции. Частенько они устраивали дома недели стран – например, готовили только китайскую еду. Да даже когда они пекли банальные оладьи к чаепитию, Таша объясняла им химические процессы, благодаря которым выпечка получается такой вкусной. Это даже ему, мальчишке, было интересно. В отличие от того, кто как провел лето. Это он и так знал: все одноклассники почти каждый день ошивались у них дома и хвастались друг перед другом своими каникулами.

– Дорман, ты с нами? – противный, словно визг дрели, голос Татьяны Николаевны вырвал Митю из вихря собственных мыслей. К своему удивлению, он осознал, что Зина уже сидит на месте, а вместо нее у доски стоит Николь. Ну вот, вполне закономерно, в такой невезучий день он пропустил самое интересное для себя сочинение.

– Как я могу быть не с вами, если я сижу здесь? – снова так искренне удивился Митя, что Татьяна Николаевна с трудом поборола желание влепить мальчишке звонкий подзатыльник и выставить его из класса.

– Ну раз тебя не интересуют сочинения твоих одноклассников, может, порадуешь нас своими веселыми картинками?

Митя, пожав плечами, выбрался из-за стола. По пути к доске чуть не упал – Вася, сын местного участкового, подставил подножку, но Митя на него не рассердился. Он знал, что у Васи падает зрение, но он стесняется об этом рассказать и ведет себя так, чтобы отвлечь внимание от собственной слепоты. Митя его проигнорировал.

Он подошел к доске, развернул тетрадь и принялся с выражением рассказывать:

– В июне мне довелось побывать Эдвардом Тичем, по прозвищу Черная Борода, когда он захватил «Конкорд» и сделал из него «Месть королевы Анны».

– Чего? – протяжно-насмешливо поинтересовался Вася, откидываясь на спинку стула, от чего тот жалобно скрипнул – мальчик с детства страдал лишним весом.

– Не «чего», а кем! – поправил его Митя и, не открывая глаз от своих рисунков, продолжил: – Вначале «Конкорд» был сорокапушечным фрегатом, который принадлежал Испании. Затем его захватила Франция, а уже после этого он попал ко мне в руки. И я решил его переделать. Я укрепил корабль и переименовал его.

– Дорман, что ты несешь? – сквозь зубы процедила Татьяна Николаевна.

– Рассказываю, как я провел лето! – Митя не удостоил ее взглядом и продолжил вдохновенный рассказ: – После того, как «Месть королевы Анны» затопила десятки торговых и военных судов, я оставил ее на попечение моей верной команды и во второй половине июля отправился в замок, где долгим и глубоким сном спала Спящая красавица.

– Ты что, в дурдоме летом был? – снова заржал Вася, и несколько одноклассников подхватили смех. Татьяна Николаевна укоризненно посмотрела на мальчика, но ничего ему не сказала.

– Там мне предстояло вырыть ров. – Митя пропустил дурацкую шутку мимо ушей. – На самом деле я мог бы его и не делать – замок Спящей красавицы и так окружен густым лесом. Но если бы я не позаботился о принцессе, разве я мог бы называться прекрасным принцем?

Последняя фраза утонула в хохоте одноклассниц, до этого сдержанно хихикающих. Мелкий, даже тощий Митя, в своей холщовой рубахе и с длинными волосами, больше походил на Емелю-дурачка, чем на прекрасного принца.

Митя опустил тетрадь и быстро взглянул на Николь. Та тоже смеялась. Энтузиазм мгновенно испарился, и собственная выходка показалась жуткой глупостью, а сочинение – верхом бездарности. Вне себя от стыда и обиды, Митя вдруг бросился вон из класса.

– Дорман, ты это куда? А ну вернись, немедленно! – закричала ему вслед Татьяна Николаевна, но Митя, не желая ее слушать, уже распахнул дверь класса и влетел прямо в объемный живот местного участкового – отца Василия.

Тот толкнул мальчонку обратно в класс.

– Пустите, – Митя уперся руками в огромное пузо и попытался сдвинуть участкового с места, – мне надо!

– Никто никуда не идет. – Тот снова легонько толкнул Митю, от чего мальчик плюхнулся на ближайший стул. За спиной у участкового маячило несколько людей в форме.

– Вы новый директор? – строго спросил участковый, глядя на Татьяну Николаевну.

– Я, – кивнула та, и отчего-то стало немного страшно.

– Старший лейтенант Петров Федор Никитич! Я прошу вас собрать всех детей и педсостав в актовом зале и никого никуда не выпускать. По возможности предупредить родителей, чтобы ожидали специальной команды, когда можно будет забрать детей. Совершено преступление, в поселке прячется опасный преступник. Объявлен план «Перехват».

* * *

Сентябрь выдался удивительным. Растения цветут буйным цветом, и подготовку к зиме, пожалуй, можно будет отложить на пару недель. Таша медленно обходила свои владения, касаясь каждого растения и тихонько шепча им ласковые слова. Ей казалось, что они отвечают – тянут длинные ветки, склоняют грозди, дарят невесомые лепестки. Один из редких моментов, когда она могла наслаждаться плодами своих рук.

Первые полгода после переезда были сущим кошмаром. Григорий Антонович буквально заставил ее посадить ягодные кусты, обрезать плодовые деревья, все как следует подготовить к зиме. Многое сделал сам: вскопал грядки, соорудил теплицу.

А затем пришла зима, и Таша возненавидела каждый день своей жизни в этой дыре. Словно она перенеслась на двадцать пять лет назад, когда поездка к бабушке была самым страшным наказанием. Чтобы не сойти с ума от скуки, она принялась за учебу с детьми, и неожиданно ее саму это увлекло. Надо было отдать должное британцам: их учебники ничуть не походили на скучные до умопомрачения своды правил и упражнений, по которым в свое время занималась Таша. Они с детьми разгадывали загадки, решали кроссворды, разбирали каламбуры, много читали и играли. Митя и Катя все меньше спрашивали про то, когда приедет мама. Катя вообще была немногословна и в свободное время предпочитала читать или играть с младшими. А Митя, едва выпадала свободная минутка, мчался к Генриху Карловичу, который действительно затеял строительство катакомб в условиях жуткой секретности. Все это приводило мальчика в бурный восторг, и он все реже вспоминал про Британию.

А весной, когда солнце по-настоящему пригрело и из земли показались первые ростки, Таша вдруг испытала ни с чем не сравнимую радость. Она умеет не только разрушать, но и созидать!

Молодые растения дали ей такой мощный заряд энтузиазма, что она словно сумасшедшая принялась сажать все новые и новые деревья и кустарники. У Таши оказалась легкая рука, растения шли в рост, а она без устали ухаживала за ними, удобряла, поливала и разговаривала. Естественно, на такую заботу они отвечали ей невиданным урожаем, а Таша осваивала все новые способы его переработки. Не давала пропасть ни одной ягоде. Делала консервацию, которой ее обучила Светлана Фоминична, варила варенье, джемы, повидло, закатывала соки и нектары, часть из которых собиралась продать.

В саду зреет виноград, наливается поздняя малина – надо будет завтра сварить из нее еще несколько банок варенья. Сегодня ей еще предстояла работа над кукольным домиком. Он почти готов, остались последние штрихи.

В почте она обнаружила еще два заказа на пиратские корабли. Первый – «Месть святой Анны» – они вырезали в начале лета на пробу. Митя очень ей помог тогда, читал взапой книги про пиратов и подсказывал малейшие детали, придававшие работе «аутентичность».

Корабль купили сразу же, стоило ее добровольным помощникам разместить объявление в интернете. Щедрый заказчик заплатил сверху, и это позволило купить материалы на новый фрегат, который тоже ушел буквально за несколько часов. Ну что же, можно попробовать сделать еще пару, Митька будет в восторге, да и деньги никогда не помешают.

Сейчас они живут в собственном закрытом мире, где им всего хватает, но время идет, дети растут. Катя через пять-шесть лет может собраться в университет или просто захочет уехать отсюда. Таша не вправе держать ее и навязывать ей свои представления о жизни. Поэтому деньги девочке совсем не помешают. Вполне возможно, что она захочет вернуться в Британию, и ей понадобятся средства. Таша не только не потратила ни копейки из денег Натали, что привезла с собой, но и старалась приумножить их. Они лежали, дожидаясь своего часа.

Срезав ветки с полураспустившимися бутонами с молодого розового куста, который она не удержалась и прикупила на рынке весной, Таша аккуратно поставила их в вазу, стоящую посреди садового стола, за которым каждый день собирался почти весь поселок: обсудить новости, послушать истории, посплетничать по-доброму. Злых сплетен у себя в саду Таша не допускала. В жизни и так слишком много зла и горя, ее дом – свободная от них территория.

Она вымыла руки дождевой водой из садовой лейки и направилась в дом – тесто для капустного пирога подошло уже во второй раз, сейчас обомнет его, поставит подниматься еще раз и займется начинкой.

Она подхватила три упругих кочана, лежавших на столе еще с утра, и понесла в дом. Уже с порога увидела, что тесто почти сбежало. Положив кочаны на скамейку у входа и едва не задев единственное в доме зеркало, Таша бросилась из крошечной прихожей в небольшую кухню, обняла кадушку с тестом двумя руками и улыбнулась ему, как хорошему знакомому:

– Ты так быстро выросло? Мое хорошее, ну давай, еще разочек, и будешь вкусным пирогом.

Обминая тесто, Таша повернулась лицом к входной двери. Делая привычные движения, она принялась тихонько напевать и, наверное, из-за этого не услышала тихого скрипа. Лишь краем глаза заметила, как приоткрывается входная дверь.

Сердце екнуло – чужие. Свои всегда кричали от входа или же стучали в дверь. За два года жизни в поселке она очень хорошо изучила повадки всех жителей, чтобы понимать: на пороге непрошеный гость.

Таша поискала взглядом капустный тесак, но тот лежал в прихожей рядом с кочанами – и что он там делает? Ох задаст она детям, которые опять взяли вещи и не положили их на место.

Дверь отворилась, и Таша замерла. Одежда незваного гостя – джинсы и светлая футболка – были в крови. Сделав вдох, она застыла, уставившись мужчине куда-то в грудь и стараясь не смотреть на его лицо. Руки продолжали делать знакомые движения, но сердце остановилось.

Мужчина замер на пороге и уставился на хозяйку дома. Красивая. Хотя одета странно – в старомодное платье до пят, передник и уродский чепец, с трудом придерживающий густые волосы. Бледное лицо, на котором выступили веснушки, темные глаза, уставившиеся ему куда-то в грудь.

– Кто здесь? – запинающимся голосом спросила Таша, продолжая месить тесто.

Он пристально уставился на женщину. Она что, не видит его? Она… Она слепая? Да не может этого быть!

– Кто здесь? Что вам нужно? – уже более настойчиво потребовала Таша, прекращая месить тесто – пропитанное страхом и ужасом, оно наверняка не подойдет. Таша судорожно схватилась руками за фартук и принялась ожесточенно вытирать их, избавляясь от остатков липкой массы.

Мужчина молча наблюдал за хозяйкой дома, чей взгляд застыл в одной точке. Она смотрела немигающим взглядом на его грудь, а руки уже принялись шарить вокруг в поисках импровизированного оружия.

– Кто здесь? – тихо повторила она.

Не желая раньше времени спугнуть жертву, мужчина, осторожно ступая, сделал шаг назад в прихожую и осторожно прикрыл за собой дверь.

Таша не дышала, прислушиваясь – еще несколько легких шагов, а затем хлопнула входная дверь, раздался звук удара и громкий звон. Зеркало упало и все-таки разбилось. К беде. «Нет, – тут же возразила себе Таша, – к счастью».

Она подумала, не разбудило ли происшествие младших детей – она только недавно уложила их спать. В доме царила тишина. Постояв несколько минут не шелохнувшись и убедившись, что опасный человек ушел, Таша медленно выдохнула и схватилась за стол, чтобы не упасть. Ноги дрожали мелкой дрожью. Таша рухнула на табуретку – одну из первых, что сколотила когда-то сама, и с удивлением уставилась на дрожащие руки. Надо же. А ведь она была уверена, что ее уже невозможно чем-то напугать.

Часы пробили два. Таша вяло подумала, что нужно убрать осколки зеркала – дети скоро вернутся из школы.

С трудом поднявшись, она открыла одну из дверок шкафа, стоящего возле входа на кухню, взяла небольшой совок и веник, вышла в сени и столкнулась лицом к лицу с мужчиной в окровавленной одежде.

Чтобы не заорать от ужаса, она выронила совок и веник и закрыла рот обеими руками.

– Ну, здравствуй, Натали, – немного помолчав, тихо сказал он. – Давно не виделись.

Сильный порыв ветра распахнул входную дверь и забросил в нее горсть опавших листьев, ударив Таше в лицо и лишив ее дыхания.

* * *

В актовом зале царила неразбериха. Учителя бегали, как всполошенные куры, пытаясь успокоить детей, которые от этих бесплодных попыток расходились еще больше. Кто-то звонил родителям, кто-то строчил в соцсети, кто-то делал селфи. И лишь Митя забился в самый дальний угол подальше от всей суеты и свернулся калачиком в старом, кем-то порезанном кресле, поджав под себя ноги.

Николь не сразу удалось его отыскать. Директриса зачем-то схватила ее за руку и не отпускала, пока ее не отвлекли полицейские. Она приказала Николь сидеть на стуле возле сцены и ждать. Николь послушно села на указанное ей место и принялась вертеть головой по сторонам в попытках отыскать Митю. Ведь это был единственный знакомый ей здесь человек. Она ведь без него даже домой вернуться не сможет! Хотелось позвонить маме или бабушке и попросить их забрать ее отсюда, но телефон она оставила дома.

В конце концов, так и не обнаружив Митю в толпе незнакомых лиц, Николь встала со своего места и начала пробираться к выходу. По пути ее постоянно толкали другие дети, и она сама, в конце концов разозлившись, не выдержала и кого-то толкнула, получила в ответ и рухнула на свободное сиденье. В тот момент, когда она уже была готова разреветься от отчаяния, вдруг мелькнуло ярко-голубое пятно – Митя!

Скользнув в толпу, Николь довольно резво проделала путь локтями и плюхнулась рядом с ним.

– Дурдом, – резюмировала она.

Митя ничего не ответил, лишь отвернулся и решил игнорировать девицу, так же как та игнорировала его сегодня утром. Но Николь не заметила его демарша.

– Знаешь, мне твое сочинение больше всего понравилось, – доверительно сообщила она Мите, кладя ноги под себя и натягивая на них платье.

– Ага, поэтому ты смеялась надо мной, – не сдержался Митя, не способный носить в себе обиды дольше пяти минут.

– Я? – поразилась Николь. – Я не смеялась!

– А то я не видел! – запальчиво воскликнул Митя, но в глубине душе слабо шевельнулась радость: она над ним не смеялась?

– То есть нет, я смеялась, – поправила саму себя Николь, – но не над тобой. Мне просто показалось, что ты хотел всех повеселить и поэтому написал такое смешное сочинение. Ведь обычно все эти «Мои каникулы» такая скукотища!

– Ты тоже так думаешь? – Обида мгновенно улетучилась, и Митя всем телом развернулся к собеседнице.

– Конечно! Ну кому интересно, кто к какой бабушке ездил! А вот у тебя было крутое сочинение. Ты что, летом книжек много читал?

– Читал, – кивнул Митя, – но в сочинении я написал всю правду, я ведь на самом деле был и принцем, и пиратом.

Николь снова засмеялась удачной шутке, не понимая, что он хочет ей сказать.

– Ты умеешь хранить секреты? – подвинувшись поближе, зашептал Митя.

– Да, – зачем-то понизила голос Николь и так широко распахнула глаза, что Мите они показались серыми омутами. Раз нырнешь в них – и пропал.

– Это все было на самом деле! – торжественно произнес мальчик.

– Да ладно, – улыбнулась Николь, – ты что, в кино снимался?

– Нет. – Он покачал головой. – Понимаешь, все говорят, что у меня очень развито воображение. Когда я читаю книжку, я прямо вижу себя там, среди героев, а иногда и сам становлюсь героем. Я проживаю эти события. И вот когда мы решили сделать макет пиратского корабля, Генрих Карлович дал мне книгу про Эдварда Тича и его корабль, я ее прочитал и представил себя этим самым Тичем. Я ел, пил, говорил и жил как он! Я видел его корабль и говорил, где что должно быть, чтобы мне было удобно командовать судном. И все вместе мы делали макет. Получилось очень круто, его сразу купили за много тысяч! – не выдержав, похвастался Митя и тут же продолжил: – А потом мы мастерили кукольный домик для Спящей красавицы, и я представил себя принцем: рассказал, как должен выглядеть лес, ров и так далее. Только никому не говори, а то они и так, наверное, считают меня дурачком, – подытожил Митя и пытливо заглянул в глаза Николь, ища там подтверждение того, что уж она его точно не предаст.

– Хорошо, – кивнула та. – Хорошее воображение – это круто, а вот у меня его совсем нет. И секретов тоже нет.

Она погрустнела, вздохнула и снова вперилась взглядом в лаковые туфельки, уже потерявшие свой нарядный вид. Но после такого откровенного разговора Митя уже был не намерен ее «отпускать».

– Да ладно, наверняка у тебя тоже есть какой-то секрет! Подумай, – настойчиво попросил он.

Николь нахмурила хорошенький носик, немного покопалась в собственных мыслях, а затем робко сообщила:

– Я боюсь темноты. Когда мама кладет меня спать, выключает свет и уходит, мне кажется, что из-под кровати сейчас вылезут монстры.

– Почему мама не может оставить свет включенным? – удивился Митя.

– Она говорит, что это глупости. Только никому об этом не рассказывай. – Николь посмотрела на Митю, ища в его глазах обещание сдержать тайну.

Тот немного обдумал то, что сообщила ему Николь, а затем серьезно кивнул:

– Хорошо. Я никому не скажу.

* * *

Голоса и шаги полицейских Таша услышала задолго до того, как те вошли в сад. Оглушенная недавней встречей, она двигалась и делала свои повседневные дела совершенно автоматически. Намазав пирог желтком, она оставила его подрумяниться в печи еще на две минуты. Чай заварен, через полчаса начнут подтягиваться гости. О том, как она переживет сегодняшнее чаепитие, Таша старалась не думать. От ее действий в последующие несколько часов зависит вся ее жизнь. И жизнь детей.

Дети. Почему их до сих пор нет? В затуманенном мозгу Таши начали возникать разные мысли, одна ужаснее другой. Но чем сильнее она гнала их от себя, тем прочнее они застревали в ее голове. Едва заслышав полицейских, она чуть не закричала от ужаса: с детьми что-то случилось!

Она выскочила во двор и безумными от страха глазами уставилась на Федора Никитича, которого сопровождал незнакомый мужчина средних лет. Таша прикусила кулак, чтобы не закричать.

– Ты чего такая шальная? – хмыкнул Федор Никитич и принюхался – аромат пирога с капустой перебивал даже сладкий дурман розы сорта «Императрица Фарах», находящейся на пике цветения. – Ох, вводишь ты меня в грех, Ташенька. Вот ведь как, с утра пораньше думаю: все, надо завязывать со сладким да выпечкой, спина болит, ходить тяжело, то-се, а к тебе как зайду, так про все и забываю.

– Что-то с детьми? – выдохнула Таша и опустила руку. Сердце снова забилось, руки по-прежнему тряслись мелкой дрожью. Случись что с Митей или Катей, вряд ли бы участковый сейчас пироги с ней обсуждал. Тогда… Тогда они пришли за ним. Захотелось одновременно кричать от радости и рыдать от ужаса.

– Все хорошо с детьми, – ответил Федор Никитич с удивлением. – В дом-то пустишь?

– Да-да, конечно, – засуетилась Таша и, сделав шаг назад, широко распахнула дверь. – Входите, пирог готов, и чай свежий заварила. К пяти люди начнут собираться, может быть, останетесь?

– Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, Ташенька. – Федор Никитич уверенным шагом человека, бывавшего в доме бесчисленное количество раз, прошел на кухню и присел на самый прочный стул, который тем не менее скрипнул под его весом. Его спутник последовал за ним, но скромно остался стоять на пороге.

– Присаживайтесь, не стесняйтесь. – Таша кивнула на второй стул и захлопотала вокруг мужчин – привычные действия не давали панике накрыть ее с головой. Она разлила чай в белые чашки, достала пирог, аккуратно переложила его на решетку и дала пару минут остыть. Добавила на стол домашнее варенье, печенье, которое они пекли вчера с детьми, сливки, масло, хлеб.

– Все свое, домашнее, не стесня… – предложила она, но остаток фразы утонул в грохоте – в подполе что-то обрушилось.

На короткое мгновение все замерли. Первым пришел в себя Федор Никитич. Вскочил и потянулся за табельным оружием – не успел достать, как его спутник уже махнул пистолетом, призывая всех к молчанию.

– Вы что? – пересохшими губами прошептала Таша. – А ну спрячьте оружие! У меня дети в доме!

– Что это за звук? – потребовал мужчина, игнорируя ее просьбу.

– Это Маша! Она в подполе, банки складывает, – вымученно улыбнулась Таша. Тот молча уставился на нее, сверля взглядом и оценивая как преступника на допросе.

– Выдыхай, – приказал Федор Никитич коллеге и покосился на пирог, над которым все еще струилась легкая дымка.

Второй мужчина продолжал настороженно смотреть на Ташу.

– Это моя дочь, – пояснила та. – Она только в следующем году пойдет в школу, а пока помогает мне.

– Ваш ребенок сам в подполе играет со стеклом? – прищурив глаза, поинтересовался мужчина. Таша, игнорируя его пристальный взгляд, отрезала большой кусок пирога и положила его на тарелку Федору Никитичу.

– Я тебе потом объясню, – легкомысленно махнул участковый и, схватив вилку, отковырнул внушительный кусок. Положил пирог в рот, несколько секунд прислушивался к собственным ощущениям, а затем застонал от восторга.

– Ты такого никогда не ел, попробуй! – с набитым ртом пробормотал он, а Таша тем временем ловко положила второй кусок на тарелку и протянула ее незнакомцу:

– Присаживайтесь, в ногах правды нет.

Несколько мгновений незнакомец, казалось, что-то обдумывал, но затем все-таки принял приглашение, спрятал пистолет в кобуру и сел. Таша, разлив ароматный травяной чай по чашкам, присела за стол вместе с ними.

Ей казалось, что она раздвоилась. Одна ее часть сейчас сидит за столом с людьми, от которых зависит вся ее дальнейшая жизнь, а другая со стороны за всем этим наблюдает и дает правильные советы: «Скажи им! Скажи! И все будет как прежде. Ты будешь в безопасности. Они знают, что делать, они тебя защитят». И тут же спорила с собой: «Защитят от кого? От самой себя?» – «Скажи им, скажи», – настойчиво требовал разум, но сердце молчало.

Она отрезала себе небольшой кусок пирога и продолжила играть свою роль.

– А что случилось? – поинтересовалась она у участкового.

– Случилось то, что сегодня пытались убить Романа Михайловича.

– Как это? – Таша подавилась пирогом и закашлялась.

– Вот так это. – Федор Никитич похлопал ее по спине, а его коллега буквально впился в Ташу глазами. – Его ударили тяжелым предметом по голове. Преступнику удалось сбежать, но у нас есть подозрения, что это сделал человек, недавно сбежавший из тюрьмы. Он из этих краев, поэтому вполне может где-то здесь прятаться.

– Сбежал из тюрьмы, сразу вернулся в родные края и попытался снова кого-то убить? – тупо переспросила Таша.

Убийство? Нет, не может быть. Этого просто не может быть!

«Скажи им!» – завопил разум.

– У него был мотив, если позволите, – наконец-то заговорил незнакомец.

– Какой?

– Дело в том, что Роман Михайлович в свое время возглавлял судмедэкспертизу, которая признала этого преступника вменяемым и отправила в тюрьму. Хотя его папаша-генерал делал все возможное, чтобы сыночек отлежался немного в психбольничке, а затем тихонько вышел на волю. Так что это, скорее всего, личная месть.

– А как же презумпция невиновности? – покачала головой Таша.

– Презумпция невиновности – это в кино, – тихо засмеялся незнакомец, – а у нас здесь реальная жизнь. Объявлен план «Перехват». Поэтому ваши дети задержались в школе, мы попросили директора никого из нее не выпускать.

– Мы и к тебе пришли по этому поводу. Я своих бойцов отправил обзвонить и обойти людей, чтобы отменить сегодняшнее чаепитие. Пусть по домам посидят, пока мы тут все прочешем. Мы даже старичков в «Особняке» закрыли, чтобы никто не пострадал. А к тебе вот лично заглянул предупредить. Преступник очень опасен, так что не впускай в дом незнакомцев, – со вздохом предупредил Федор Никитич, косясь на пирог.

– Да-да, конечно, спасибо вам, – с готовностью кивнула Таша и тут же, вскочив, снова захлопотала на кухне – достала вощеную бумагу и принялась заворачивать в нее пирог. – Вот, возьмите, вам пригодится, я все равно испекла к чаепитию, но раз никто не придет, передайте ребятам своим.

– Ну что за женщина, чистое золото! Эх, где мои тридцать лет, – засмеялся Федор Никитич, плотоядно поглядывая на «передачку», которую собирала ему Таша. А та между тем добавила к пирогу печенья, домашнюю колбаску, хлеб, кусочек масла, тоже обернутый в вощеную бумагу, и протянула Федору Никитичу.

– Вот.

– Спасибо тебе, Ташенька, я твоих детишек лично домой привезу вечерком. А пока закрой все двери, замки-то у тебя хотя бы есть? – вздохнул он и пояснил своему коллеге: – Таша у нас необычная женщина. До сих пор верит людям, двери в дом никогда не закрывает.

– Зачем тогда жить, если никому не доверяешь? – Таша уставилась на гостей. Не говорить же им в самом деле, что смерти она боится гораздо меньше, чем собственных снов.

Тяжелые пряди выбились из-под косынки и упали на глаза, но Таша этого не замечала. Лицо бледнее обычного и темные глаза горят. Мужчина залюбовался незнакомкой – так, наверное, выглядит идеальная жена. Покорная красавица, умеющая создать в доме тепло и уют. Повезло же кому-то.

* * *

Наконец-то Анна Ивановна смогла увидеть всех тех, с кем в другой жизни ей пришлось бы доживать свои дни. Зрелище было местами даже забавным. Весьма разномастная публика. В большинстве своем матери богатых людей, которым некогда уделять им внимание. Все в золоте, блестят, словно новогодние елки. Нелепые и смешные – ну кого они могут тут впечатлить?

Больше всего удручало то, что большинство «гостей» еще вполне могли о себе позаботиться – ходили на своих двоих, рассуждали вполне здраво. Парочка со слуховыми аппаратами, но это ерунда. Были, конечно же, экземпляры, которых персонал привез в креслах-каталках, один даже походил на квадрилептика. Вот их присутствие в «Особняке» было вполне оправданно, на взгляд Анны Ивановны. О других не хотелось и думать, чтобы еще больше не портить себе настроение.

К тому же сейчас ей было не до них. Осуществление плана, кажется, снова пришлось отложить на неопределенное время. Выполнить его в то время, как бойцы спецподразделения прочесывали округу, не представлялось возможным.

– А давайте сбежим? – неожиданно прошептал на ухо Анне Ивановне Генрих Карлович, с самого начала паники крутившийся возле нее. После того как приехавшие на место специалисты разобрались, что к чему, Анна Ивановна перестала его опасаться. Что бы там ни говорила противная Клава, мужик выглядел безобидным. Ну а то, что у него сын – путешественник во времени, с кем не бывает? Его общество в любом случае казалось ей приятнее общества соседки.

– Куда? – так же же тихо прошептала ему в ответ Анна.

– К реке! Пойдемте рисовать! Что толку от нашего сидения здесь? Зачем мы нужны этому преступнику? К тому же погибнуть в один момент от руки злодея куда лучше, чем сгнить в каком-нибудь овощехранилище. Как думаете? – Он заговорщицки подмигнул Анне.

Та полностью разделяла ход его мыслей. Смерти она не то что не боялась, наоборот, искала ее. Благословила бы того человека, который помог бы ей уйти в иной мир быстро и безболезненно.

– Но как же мы убежим? – с надеждой, что Генрих Карлович знает способ, поинтересовалась она.

– Доверьтесь мне, – важно кивнул тот и тут же принялся командовать: – Разделяемся. Я выйду в туалет, вы засекаете время и ровно через пять минут выходите за мной. Встречаемся внизу, возле столовой.

Вместо ответа Анна Ивановна кивнула. Генриху Карловичу удалось беспрепятственно покинуть помещение, он лишь что-то сказал парню, стоящему возле двери, и тот его пропустил.

Отследив по часам пять минут, Анна Ивановна последовала за ним.

– Женщина, всем оставаться на местах, – лениво предупредил молодой человек, маявшийся возле двери.

– Я лекарство в номере оставила, сейчас возьму и вернусь, – тоном, не терпящим возражений, заявила Анна. Окинув ее критическим взглядом, парень посторонился. Видимо, считал, что если кого-то из старичков сегодня не досчитаются, то невелика и потеря.

Анна вышла в коридор и заторопилась к столовой. По пути никого не встретила: все постояльцы собрались в общем зале, персонал был там же, присматривая за своими подопечными. «Особняк» опустел.

Анна Ивановна быстро нашла столовую – запомнила ее месторасположение еще при ознакомительном визите. Не успела она до нее дойти, как дверь с табличкой «Служебное помещение», находившаяся напротив входа в столовую, распахнулась, и показался Генрих Карлович.

Приложив палец к губам, он махнул Анне.

Она зашла в небольшую подсобку, забитую чистящими средствами, постельным бельем, полотенцами и ночными рубашками, и с удивлением посмотрела на Генриха.

– Зачем мы здесь?

Тот загадочно улыбнулся, и Анна снова помимо воли вспомнила слова Клавдии Семеновны. Может, он и правда спятил? Словно в ответ на ее невеселые мысли, Генрих Карлович подошел к одному из стеллажей и вдруг бросился на него всем телом и сильно толкнул.

– Что вы делаете? – испугалась Анна и тут же обругала себя: нашла с кем дружбу водить! С психом!

Вместо ответа Генрих Карлович снова толкнул стеллаж и поморщился от боли – ударился о металлическую полку ребрами.

– Вы же покалечитесь! – запротестовала Анна.

– Погодите! – пропыхтел Генрих Карлович.

– Я ухожу. – Не в силах смотреть, как этот псих занимается самоубийством, Анна Ивановна повернулась и взялась за дверь, когда за спиной снова послышался глухой звук удара, а затем протяжный скрип. Анна резко повернулась и увидела, как стеллаж отъехал в сторону и в стене открылся небольшой проход.

– Что это? – удивилась она.

– Сейчас увидите, пойдемте! Только осторожнее, здесь темно, а я не догадался прихватить фонарик, давайте руку. – Генрих Карлович протянул Анне Ивановне мощную ладонь, приглашая ее последовать за ним.

Анна с удивлением смотрела на открывшийся в стене проход. Что это? Служебный выход? Наверняка! При мысли о том, что они вырвутся из душного помещения на свежий воздух, Анна Ивановна почувствовала легкое оживление. Она протянула Генриху слегка дрожащую ладонь, он крепко сжал ее мощной лапищей, унимая дрожь. Они оказались в темном коридоре. Генрих Карлович снова навалился на стеллаж, на этот раз с внутренней стороны, и вернул его на место. Наступила кромешная тьма.

– Я ничего не вижу! – начала задыхаться Анна Ивановна. – Включите свет, пожалуйста!

– Здесь нет света, это катакомбы, – пробасил Генрих Карлович, – но так даже веселее. Доверьтесь мне.

– Я боюсь темноты. – Анна Ивановна начала дышать все чаще, чувствуя, как пот застилает глаза.

– Тогда давайте вернемся. – Генрих немедленно развернулся и попытался снова толкнуть стеллаж.

– Нет! – вдруг воскликнула Анна и сделала глубокий вдох. – Пойдемте, только быстрее, – попросила она.

– Уверены?

– Да, идемте же, мы теряем время!

Какое-то время, показавшееся Анне Ивановне бесконечным, они шли по прямому коридору. Генрих постоянно с ней разговаривал, пытаясь отвлечь от страхов и размышлений, какие твари водятся в кромешной тьме. За это она была ему благодарна.

Его густой бас гулким эхом раздавался в темноте. Он комментировал каждый шаг, пару раз натыкался на углы, смешно ойкал, и Анна, в какой-то момент не выдержав, хихикнула.

– Куда мы идем? – в конце концов успокоив дыхание, поинтересовалась она.

– В усадьбу! Вы же в курсе, что здесь когда-то была старинная усадьба? Поэтому и поселок называется Приусадебный.

– Вы предлагаете нам ворваться в чужой дом без предупреждения? – Анна слегка вскрикнула. Ей показалось, что какое-то насекомое задело лицо.

– Не переживайте, там сейчас все равно никто не живет, – успокоил ее Генрих.

Не успела она возразить, как они уперлись в глухую на первый взгляд стену, но Генрих Карлович уверенно нащупал в ней рычаг и повернул его. В темный коридор волной хлынул свет.

Анна глубоко вдохнула и остановилась.

– Извините, мне нужно немного отдышаться. – Она отвернулась – не хотела, чтобы он был свидетелем ее слабости.

– Конечно-конечно, – послушно кивнул Генрих и вышел из тоннеля в большую кухню, обставленную дорогой техникой. Анна Ивановна последовала за ним, с интересом оглядываясь по сторонам.

– Вы уверены, что хозяева не будут возражать? – еще раз уточнила она.

– Уверен, – кивнул Генрих Карлович, закрывая дверь за ее спиной. Анна оглянулась: на месте входа в подземный тоннель уже стоял стеллаж с посудой.

– Но кому понадобилось делать этот тоннель? – удивилась она.

– Владельцу особняка. На старости лет он уже не мог сам за собой присматривать и построил «Особняк», в котором могли бы заботиться о нем и о других хороших людях. Тоннель он распорядился вырыть для того, чтобы время от времени сбегать в собственное жилье и не чувствовать себя как в тюрьме. К тому же в глубине души он в каком-то смысле так и остался мальчишкой и обожает приключения и тайны. Еще у него военное прошлое, которое приучило всегда иметь ходы отступления.

Анна с удивлением посмотрела на Генриха, одетого в традиционную гимнастерку. Он кашлянул:

– Мы с ним вместе служили. Мой приятель родился в семье питерского архитектора и вырос в доме с потайными ходами, в его квартире даже была спрятана лестница на второй этаж. Возможно, это просто отголоски детства. А может быть, скука и наличие денег, – вздохнул Генрих Карлович.

– Понятно, – кивнула Анна Ивановна. – И где хозяин теперь? Умер?

– Нет-нет, что вы! Просто временно отсутствует.

– Ясно. – Анне было, в сущности, плевать на хозяина, куда больше ее занимало увиденное.

По сути это была кухня-столовая. Кованая ажурная решетка разделяла ее на две части: справа находилась кухня, а слева – столовая.

Современная кухня была отделана плиткой и хромом и выглядела стерильной. Для столовой дизайнер нашел решение в стиле кантри: пол из грубых досок, высокий потолок обшит деревом и отделан декоративными балками. Центральным элементом служил огромный камин, навевающий мысль о средневековых замках. Анна уважала смешение стилей, считала его высшим пилотажем, но, увы, удавалось оно лишь единицам. Остальные скатывались в пошлость и цирк «Дю Солей». Но в этом доме все было на своем месте. Анна немедленно почувствовала профессиональный интерес: хорошо было бы посмотреть, как устроены другие помещения? Но она тут же одернула себя: «Сдался тебе этот дом! Не о том думаешь!»

– Ну что, пойдемте рисовать? – обратилась она к Генриху, борясь с искушением попросить об экскурсии, и тут же вспомнила: – Мы же не взяли ваш мольберт и кисти!

– Ничего, у меня здесь кое-что припрятано. Я иногда сбегаю сюда, чтобы почувствовать себя молодым и независимым, – грустно улыбнулся он.

Из кухни-столовой створчатые двери вели на застекленную террасу, уставленную зелеными растениями в кадках. Судя по всему, за домом приглядывали. Посреди террасы стоял большой грубый деревянный стол, на котором лежали кисти, краски, холсты. В углу стоял мольберт.

Ловко подхватив все принадлежности одной рукой, Генрих Карлович предложил другую Анне Ивановне, деликатно прокомментировав:

– Место, где я обычно рисую, находится у самой реки. Так как усадьба стоит на холме, то к этому месту ведет довольно крутой спуск. Лучше обопритесь об меня. Можно было бы пройти через парк, спуститься к воротам и свернуть от них к реке, но если по округе шныряют полицейские, я боюсь, что нас заметят.

– Да-да, конечно. – Анна Ивановна была благодарна ему за эту деликатность.

После путешествия в темноте руки тряслись сильнее обычного, но почему-то в лапищах Генриха Карловича дрожь моментально утихала.

Генрих распахнул ведущую в сад дверь террасы, и они вышли из дома. От открывшегося вида захватило дух. Тяжелая река лениво текла между берегами, покрытыми осенней травой. Водяные блики щедро рассыпали по округе солнечных зайчиков, отчего казалось, что берега усеяны весенними цветами.

– Красота-то какая! – ахнула Анна Ивановна, а Генрих Карлович, довольный произведенным эффектом, тихонько засмеялся.

Анна подумала, что, будь у нее такой дом, она, пожалуй, и задержалась бы немного на этом свете. Каждое утро, сколько позволило бы здоровье, выходила бы на террасу, слушала птиц и смотрела на смену сезонов.

Некоторое время они молча любовались открывшейся картиной, а затем принялись осторожно спускаться. Приблизившись к воде, Генрих разложил легкий переносной стульчик для Анны Ивановны (когда и где он успел его прихватить?), а затем установил свой мольберт и занялся подготовкой краски.

– Знаете, я мечтаю написать этот пейзаж. Прекрасно понимаю, что мастерства у меня никогда в жизни не хватит, но мечтать мне это не мешает, – пробасил он.

– Ну вы же пишете душой. – Анна Ивановна внезапно смутилась, ей стало стыдно за свое ночное хамство. – В этом случае мастерство не основное, главное, чтобы вам самому нравилось.

– А вы когда-нибудь писали картины? – полюбопытствовал Генрих.

– Я? Боже упаси! – фыркнула Анна. Любой красоте она предпочитала функционал. Для красоты есть другие, специально обученные люди.

– И никогда не хотелось? – удивился Генрих Карлович, переводя взгляд на новую знакомую.

Анна Ивановна смотрела на реку, не замечая, как по ее лицу скользят солнечные зайчики. Твердый взгляд человека, точно знающего, чего он хочет, глубокая складка возле рта – след разочарования в жизни. Мало морщин вокруг глаз – редко смеется, а вот светлые волосы, которые она сохранила и собирала в тяжелый узел на затылке, возможно, были знаком, что романтика ей не чужда. Жемчужные серьги и кокетливый тонкий платочек на шее говорили о том же. В молодости эта женщина наверняка разбила не одно сердце.

– Ну почему, хотелось, – пожала плечами Анна и, немного помолчав, призналась: – Но только один-единственный сюжет.

Согретая солнцем, ослепленная бликами и опьяненная свежим воздухом, она решилась на откровенность:

– Дорогу.

– Дорогу? – удивился Генрих Карлович. – Многополосную магистраль?

Он бы ничуть не удивился, если бы именно конструкция из стали и бетона завладела воображением этой интересной женщины.

– Нет, – рассмеялась Анна Ивановна, – я не настолько ужасна. Если бы у меня был талант, я бы нарисовала дорогу из моего сна. Знаете, я редко вижу сны, а еще реже их запоминаю. И был всего лишь один сон, повторявшийся несколько раз. Как будто я на машине еду к собственному дому по извилистой дороге, петляющей в лесу. Вокруг огромные деревья, лес смешанный, и дом мой похож на старинный особняк. Вот эта дорога почему-то запала мне в душу. Обычно я предпочитаю прямые линии.

– А как сильно она петляет? – полюбопытствовал Генрих, прищуриваясь, глядя на воду и делая карандашом первый набросок на полотне.

– Повороты не больше сорока пяти градусов, но очень плавные, не видно, что будет за следующим. Думаю, что я видела ее в одном из английских фильмов, они любят нечто подобное. Вот только не могу вспомнить в каком.

– Посмотрите, что-то такое?

Анна Ивановна, все это время смотревшая на реку, перевела взгляд на Генриха. Тот стоял возле мольберта и чертил на холсте карандашом линию, похожую на восьмерку.

– Нет, – засмеялась она, – у вас какая-то бесконечность получается, а моя дорога плавная.

– Давайте я буду чертить карандашом линию, а вы говорите, где поворачивать, – осторожно предложил Генрих Карлович.

– Вы же собирались рисовать пейзаж? – удивилась Анна Ивановна.

– Собирался, – с готовностью кивнул Генрих Карлович, – но ваша дорога показалась мне более интересной.

Следующие несколько часов прошли беззаботно и весело. В перерывах между указаниями Анны они болтали о пустяках. Она вспоминала нелепые капризы клиентов, а Генрих Иванович развлекал ее байками из жизни поселения.

– Вы знаете, до появления Таши все было совсем по-другому. Местных, я имею в виду тех, кто родился и вырос здесь, были единицы, вот они еще как-то общались друг с другом. А когда открыли агрокомплекс, сюда потянулся на заработки пришлый народ. Хозяйство было очень богатое, торговало со всей страной и даже с заграницей, требовались рабочие руки. Вот и ехали кто откуда. Хозяин построил типовые домики, снабдил людей жильем. Все с утра до ночи на работе были заняты, а по вечерам разбредались по своим гнездам, как сычи. А потом, когда хозяин устал и отошел от дел, все потихоньку развалилось. Кто-то уехал, кто-то постарел да так тут и остался.

А потом приехала Таша, и все изменилось. Она буквально за несколько месяцев собрала вокруг себя весь поселок. Люди в процессе перезнакомились заново, подружились. У нее здесь бабушка когда-то жила, она в ее доме поселилась с детьми, ничего не умела поначалу, так местные кинулись помогать и учить. Но она быстро разобралась, что к чему, и вдохнула в старый дом и сад новую жизнь. Чудная она. С домом ее тоже интересная история была.

– Какая? – полюбопытствовала Анна Ивановна.

Личность этой Таши ее вдруг заинтересовала. Она слышала о ней от двух совершенно не похожих друг на друга людей, и оба отзывались на редкость хорошо. Что было странно. Невозможно же всем нравиться – так не бывает.

– В хозяйстве ветеринар работал, Григорий Антонович, хороший дядька. Своих детей не было, привез из города жену с девочкой, вырастил ее как родную. А потом у него инсульт случился, так, пока он был в больнице, жена ему доверенность подсунула подписать. Он как вышел – ни дома, ни жены с дочкой. Они его дом продали по-быстрому, да и вернулись в город. Горевал он ужасно, пить начал, а потом поселился в домике Ташиной бабушки, та уже умерла к тому времени, а родственники тут не показывались. Дом был еще в жилом состоянии, вот Антоныч там и осел. Его тут все жалели, еду носили, а он на себя совсем махнул рукой. Буквально доживал последние дни. А потом Таша возьми да вернись.

– И? – Анна Ивановна была по-настоящему заинтригована. Интересно, как бы она поступила, приехав на дачу и обнаружив в ней самовольно заселившегося бомжа? Наверняка просто вызвала бы полицию и не стала бы выяснять, что довело беднягу до такой жизни.

– Она ему предложила поселиться в летней кухне на ее участке, утеплить ее и остаться помогать ей по хозяйству. Так у Антоныча прямо другая жизнь началась. И избушку себе построил, и дом Таше отремонтировал, и теплицы разбил, и корову Эсмеральду завел.

– Как? – хихикнула Анна Ивановна.

– Эсмеральду. Антоныч – любитель классики, – улыбнулся Генрих Карлович, – и зверюшек любит, ветеринар от бога. Через год у Таши уже было шикарное хозяйство и лучший в округе огород. Антоныч расцвел и увлекся поэзией. И в этом вся Таша. Даже из отчаявшегося бомжа способна сделать поэта. Чудная она.

Он остановился, критически глядя на то, что мало-помалу начало вырисовываться на холсте. Анна Ивановна осторожно взяла его за руку и сделала несколько штрихов, придавая дороге верное направление. Дальше Генрих продолжил сам, словно почувствовав и увидев, что она пытается изобразить.

– Почему чудная?

– Да она мне сына моего напоминает, Данечку. Тоже живет в другом времени. Только Даня мой в будущем, а она в прошлом.

Генрих Карлович в упор уставился на новую знакомую, чтобы увидеть все эмоции, которые вызовет его откровенность. Анна Ивановна затаила дыхание и постаралась не изменить выражения лица. Ну вот, началось! Оставалось надеяться, что во время приступов Генрих не становится буйным.

– В каком смысле? – осторожно поинтересовалась она. На солнце набежали легкие облака, зайчики пропали, волшебство рассеялось, и местность растеряла все очарование. Просто река, окаймленная берегами с пожухлой травой. Просто два сумасшедших старика, решивших побродить по окрестностям вместе с опасным преступником.

– Даня мой в будущем почти все время проводит. Он военный, как и я, и это его задание. Пройдет еще пара лет, и о нем заговорит весь мир! Он войдет в историю как первый человек, совершивший путешествие во времени. Я вам об этом рассказываю, потому что это больше не государственная тайна. Конечно же, сразу в новостях не объявят о том, что возможны путешествия во времени, но уже происходят утечки информации и постепенно людей готовят к перевороту сознания. Не замечали, что в последнее время становится все больше новостей и открытий вроде того, что на картинах девятнадцатого века обнаружен человек со смартфоном?

Анна Ивановна рассмеялась, решив, что Генрих все-таки шутит, но, взглянув на его торжественно-серьезное лицо, тут же оборвала смех. Тот продолжал:

– Знаете, когда он мне впервые рассказал об этом задании, я ведь смалодушничал, чуть было не начал его отговаривать. Признаюсь, читал по молодости всякие страшные вещи о филадельфийском эксперименте и побоялся, что Даня может пострадать. Забыл, что сам был военным и исполнял приказ при любых условиях. Но теперь я даже рад, что он меня не послушал. Правда, вижу я его очень редко, но сын все равно навещает меня, несмотря на все сложности. Вы, может быть, даже читали о нем, если интересуетесь этой темой. Он вел… как его… блог в интернете. Рассказывал новости из будущего.

– И что там, в будущем? Роботы захватят мир? – хмыкнула Анна Ивановна.

– Нет, хотя, возможно, я не знаю, он не так далеко путешествует, всего лишь на тридцать восемь лет вперед, но все равно забавные вещи рассказывает. Говорит, третья мировая будет, но мир выстоит. – Генрих грустно вздохнул, снова принимаясь за картину. Анна внимательно следила за его рукой, готовая в любой момент направить кисть в нужное русло.

– Это хорошо, – кивнула она и усмехнулась, – а Таша что же? Приносит новости из Средневековья?

– Вы, наверное, думаете, что я умом тронулся, – грустно констатировал Генрих Карлович и уставился на лениво рокочущую реку.

– Нет, что вы! – фальшиво запротестовала Анна Ивановна.

– Я не в обиде, – миролюбиво ответил Генрих. – Если бы мне кто-то рассказывал о путешествиях во времени и этот кто-то не был бы Теслой или Эйнштейном, я бы тоже подумал, что он не в себе. Ну да ладно. Вернемся к Таше. Таша у нас живет в викторианской эпохе. Воссоздала ее у себя дома с точностью до мелочей. Даже еду готовит по рецептам прошлого века.

– Что, и телефоном с интернетом не пользуется? – скептически вскинула бровь Анна Ивановна. Небось интересничает эта Таша, цену себе набивает.

– Представьте себе, нет! Не пользуется. И сама все делает, почти ничего не покупает. Хозяйство держит, с четырех утра на ногах. Сад у нее роскошный, скотинка ухоженная, а уж детки какие развитые, хотя в школу не ходят, на домашнем обучении. И все это она тянет сама!

– А где ее семья? – поинтересовалась Анна Ивановна. Личность Таши интриговала все больше.

– Знаете, я не задаю таких вопросов. Но насколько я понял из намеков и обмолвок маленького Мити, это ее сын, к которому я очень привязан… – пояснил он. – Так вот, мне кажется, что она сбежала от мужа-садиста. А про родителей она никогда не вспоминает.

– Ну ладно, мужья-придурки случаются, но зачем она живет в викторианской эпохе? – нахмурилась Анна Ивановна.

– Когда-то я тоже спросил у нее, почему именно викторианская. Ни за что не угадаете, что она мне ответила! – Генрих посмотрел на Анну Ивановну с таким триумфом и гордостью, словно говорил о собственной дочери.

– И что же? – Анна Ивановна не любила игры в «угадайку». Она взяла кисть Генриха и попыталась добавить небольшой мазок к лесному массиву, обрамлявшему дорогу. Рука дрогнула, кисть соскользнула. Анна только было расстроилась, как Генрих аккуратно перехватил кисть, довел линию, которую она успела прорисовать, и сделал из нее небольшой кустик, одобрительно кивнув самому себе.

– Она сказала, что выбрала викторианскую эпоху, потому что это единственная эпоха, в которую не было войн, – торжественно провозгласил он.

Оба посмотрели на полотно, на котором густой смешанный лес разрезала струящаяся, словно шелковая лента, дорога.

– Интересная особа, – хмыкнула Анна Ивановна.

– Вам обязательно нужно с ней познакомиться! Она кладезь всего и золотое сердце.

Генрих Карлович сделал последний мазок, и Анна Ивановна с удивлением осознала, что новый знакомый практически один в один изобразил на холсте то, что так долго сидело в ее голове и мучило. Единственное, что не сбылось в ее жизни.

– Ну надо же! – выдохнула она с искренним удивлением. – А вы вовсе не так плохи, как мне показалось!

– Я полон сюрпризов, – дружелюбно пробасил Генрих Карлович.

– Да нет же, не в этом дело. Вы словно побывали в моей голове. Как вам это удалось? Вы тоже какой-нибудь телепатический путешественник? – Анна Ивановна удивленно посмотрела на Генриха Карловича.

Вместо ответа тот засуетился:

– Мне нужно кое-что вам показать, идемте!

Бросив краски и кисти прямо на траву, Генрих Карлович снова предложил Анне Ивановну руку. Та привычно взялась за нее. Они неспешно пошли вдоль реки по дороге, ведущей к воротам усадьбы. Не торопясь, наслаждаясь сентябрьским теплом и пением птиц, они обогнули холм и почти вышли к воротам, когда Генрих Карлович попросил:

– Закройте глаза!

– Что за глупые шутки? – немедленно нахохлилась Анна Ивановна, резко выдергивая свою руку из руки Генриха.

– Я вас очень прошу! Хотя бы раз в жизни отпустите ситуацию и положитесь на другого человека.

Несколько секунд он смотрел Анне Ивановне прямо в глаза, и та впервые рассмотрела за стеклами очков, что глаза у художника-любителя по-детски голубые.

Как можно отказать ребенку? Да и что она теряет, в конце-то концов?

Она закрыла глаза. Генрих снова осторожно взял ее за руку и приобнял за плечи, максимально деликатно направляя ее и не давая упасть. Так они прошли несколько метров и, судя по направлению, повернули к воротам усадьбы.

– Открывайте! – скомандовал он.

Анна Ивановна открыла глаза и сделала несколько шагов к кованой решетке, защищавшей усадьбу от внешнего мира. Она вцепилась в нее руками, чтобы не упасть. Сразу за решеткой начиналась дорога, ведущая к усадьбе. И это была дорога из ее снов.

* * *

Удивительно, но ей даже удалось накормить проснувшихся Машу и Антона полдником – запеканкой с топленым молоком – и немного им почитать. После чего она попросила девочку заняться лепкой с младшим братом, а сама вышла в сад и прислушалась – сегодня никто не торопился к ней на чаепитие. Федор Никитич не обманул. Митя и Катя были по-прежнему в школе. Григорий Антонович отсутствовал, наверняка ушел с утра в «Особняк» к старым друзьям и задержался там вместе со всеми. У нее есть несколько минут.

Таша вернулась в дом и, на всякий случай закрыв входную дверь на замок, прошла на кухню. На большое блюдо положила толстые ломти хлеба, холодное мясо, несколько кусков сала, домашний сыр. Овощи, фрукты. В кружку налила квас. Присев, она потянула на себя тяжелую крышку подпола. Сразу за ней начиналась лестница. В подполе было темно, она все никак не могла починить старую керосиновую лампу, стоящую там, – руки не доходили.

– Помоги мне, – попросила она.

Вспыхнул свет, и Таша чуть не вскрикнула от неожиданности: лампа снова работала. Мужчина в окровавленной футболке требовательно протянул руки, готовясь помочь Таше спуститься. Она передала ему блюдо и кружку, и пока он нес их к импровизированному столику, на котором обычно стояли пустые банки, Таша заметила, что и ему он тоже успел подкрутить ножку. Она отмечала все эти детали мельком, спускаясь в подпол и аккуратно закрывая за собой крышку, делая сотню ненужных мелких движений, только чтобы не смотреть ему в глаза.

В подполе было прохладно, и она почувствовала, как тело начал сотрясать озноб, несмотря на то что поверх платья с длинными рукавами она накинула теплый платок. Мужчина же, казалось, напротив, совсем не мерз. Перед тем как отправить его в импровизированное убежище, она дала ему пуховую перину, и, теперь та была аккуратно сложена на деревянной лавке, а он был по-прежнему в футболке и выглядел заспанным: темные волосы растрепаны, глаза, казавшиеся нарисованными углем на белом листе бумаги, немного припухли.

– Спасибо, – поблагодарил он.

– Не за что, – пожала плечами Таша, не отваживаясь встретиться с мужчиной взглядом. – Это правда, что они сказали? Ты хотел убить главврача?

– Хотел, – равнодушно согласился мужчина, беря толстый ломоть хлеба, кладя на него кусок мяса и впиваясь зубами в бутерброд.

Он все так же похож на зверя. Из тех, что ступает мягко и одним движением челюсти перегрызает горло при нападении. Под плотной смугловатой кожей стальные мышцы, как тросы. Казалось, еще немного – и он заурчит от удовольствия. Опасный. Слишком опасный. Заметит ли он подмену? Они ведь не виделись почти полжизни, мало ли кто как изменился. Хотя нет, он совсем не изменился.

– Что случилось?

Таша села на лавку и сложила руки на коленях, всем своим видом давая понять, что готова слушать.

– Ничего. Этот мудак сломал мне жизнь. – Он откусил последний кусок и взял следующий ломоть хлеба, на этот раз кладя сверху сыр. – А ты странно выглядишь. Вот уж не ожидал.

– Да я тоже не ожидала, – покачала головой Таша. – Как ты дошел до тюрьмы?

– Ну это долгая история.

– У меня есть время.

– Хорошо, если ты так настаиваешь… После твоего отъезда я почти сразу женился. – Он откусил кусок бутерброда и принялся тщательно жевать.

– Я помню. – Она отвела глаза.

– Это папа настоял. – Мужчина вдруг положил бутерброд и уставился на Ташу.

– Марк, не надо, – запротестовала та, входя в роль. Слезы и боль сестры она помнила, как будто это случилось вчера.

– Надо. Дурак я был, мне тогда его аргументы показались правильными. Что такая, как она, будет тылом надежным, не то что ты, – усмехнулся он.

– Да, не то что я, – кивнула Таша и подавила тяжелый вздох. Она все время думала, не было ли стремление сестры рожать детей одного за другим и из последних сил цепляться за иллюзию счастливой семейной жизни неким ответом Марку, решившему, что она недостаточно хороша в роли жены?

– Не вышло тыла, – констатировал Ювелир, снова беря бутерброд и отходя в самый дальний угол. Он уселся прямо на пол, подобрав под себя ноги и сгруппировавшись, готовый в любой момент отразить нападение.

– Что так? – хмыкнула, не сдержавшись, Таша.

– Было скучновато, но терпимо, – пояснил он, – пока она не родила.

– Кто у тебя? Сын? Дочь? – Таша постаралась, чтобы ее вопрос прозвучал равнодушно.

– Сын. Но это неважно. Я даже не уверен, что я его хотел. Она родила и стала клушей.

Таша улыбнулась, но Марк тут же пресек эту улыбку:

– Нет, это не то, что ты думаешь. Что она голову не могла помыть, а мне хотелось тонкой и звонкой? Вовсе нет. Просто я увидел свою жизнь со стороны – теперь все будет так. Я буду приходить вечером, она будет рассказывать мне об успехах сына, и ей будет плевать на то, что происходит со мной. Больше нет «нас». Есть «я» и «они». Впрочем, «нас» никогда особо и не было.

– А ты эгоист, – покачала головой Таша.

– Нет, я просто умный. Местами слишком. Мне стало с ней неинтересно. Не о чем поговорить. Она бросила работу, целыми днями массажи, бассейны с сыном, встречи с подружками, такими же мамашками. А я стал захаживать в бар, знаешь, на хмельную голову жизнь выглядит легче. Да ты наверняка знаешь. – Он уставился на Ташу, ожидая ее поддержки.

– Это иллюзия, Марик. Отрезвление все равно наступает рано или поздно, и оно жестокое. – Она впервые отважилась посмотреть ему в глаза и сказать что-то, что шло лично от нее, а не от Наташи.

– Да, теперь я знаю, но тогда думал, это поможет. В общем, в одном из этих баров я убил в драке человека. Самое смешное, что я даже не помню, из-за чего эта драка началась. Я был пьян.

– Папа был в ярости? – Несмотря на горечь момента, Таша не смогла сдержать улыбки.

– Папа был в ярости, – кивнул Марк, доедая бутерброд и прислушиваясь к внутренним ощущениям. Организм насытился, больше не нужно. Он встал и подошел к столу, взял кружку с квасом и выпил ее в два глотка.

– А молочка домашнего холодного не найдется? – Марк выжидающе уставился на Ташу, и во взрослом мужчине она вдруг увидела маленького мальчика – такого же лохматого, темноглазого и заспанного.

– А твоя аллергия на молоко уже прошла? – удивилась она. В детстве из-за этой самой аллергии Марк всегда отдавал Наташе свои ватрушки и запеканки, которые та просто обожала.

– Аллергия? У меня никогда не было аллергии, – пожал он плечами.

– Но ты…

– Я врал. Я всегда тебе врал, Натали. Мне хотелось сделать тебя счастливой, пусть даже с помощью ватрушки, – он осекся, – но ты не переживай. Я с этим завязал. В смысле, с враньем. Теперь только правда, правда и ничего кроме правды. Знаешь, тюрьма действительно учит жить по понятиям. Поэтому вот тебе святая правда: я пережду у тебя несколько дней, постараюсь быть максимально осторожным, чтобы никого не подставить. А потом я уйду, и ты больше никогда меня не увидишь. Договорились?

Таша отвела глаза в сторону и кивнула:

– Договорились.

Почему она не бежит к Федору Никитичу? Не звонит в полицию? Не зовет на помощь? Прячет у себя в доме преступника-рецидивиста? Конечно же, она знала ответы на все эти вопросы, но признаться самой себе было бы слишком. Она и так забрала у сестры почти все. Осталось только забрать любовь.

Некоторое время они сидели молча, каждый думая о своем, но Таша была готова поклясться, мысли у них почти одинаковые. Яркие вспышки воспоминаний – сумасшествие, смех, страх, любовь и ненависть.

– Почему ты его не убил? – немного помолчав, все-таки спросила она.

Она даже не сомневалась, что, реши Марик кого-нибудь убить, он бы это сделал играючи.

– Потому что я не убийца, Натали, что бы они обо мне ни говорили.

* * *

Данила проснулся несколько часов назад, вывел на прогулку Жоржика, малодушно сократив ее до пятнадцати минут: на улице было сыро и ветрено. Пока Жоржик делал свои дела, Данила спросил у виртуального помощника, что интересного ожидается сегодня в городе. Список развлечений его впечатлил, и он некоторое время колебался между премьерой нового фильма и баскетбольным матчем. В результате отверг обе идеи – дома у него был прекрасный домашний кинотеатр и машина для изготовления попкорна. А на баскетбольном матче в одиночестве он будет выглядеть странно. Не то чтобы его тревожило мнение окружающих – нет. Данила ориентировался на собственные ощущения – идти самому на матч не хотелось.

Он лениво подумал, а не позвонить ли ему своей нынешней подружке – горячей мулатке Белле, но отмел и эту идею: Белла была слишком болтлива, а в дождливую погоду болтовни не хотелось.

Настроение улучшилось, когда они с Жоржиком вернулись домой. Данила впустил пса в дом, не озаботившись тем, чтобы помыть маленькому корги лапы. Его квартира была оснащена самой современной техникой, запустит робот-пылесос и поломойку – и следы катастрофы будут ликвидированы.

На пороге квартиры Данилу ожидала посылка – робот-домохозяйка – последняя японская разработка, которую он увидел на выставке в этом году. По обещанию разработчиков, робот должен был выполнять дурную домашнюю работу, которую Данила ненавидел всем сердцем: убирать посуду, складывать ее в посудомойку, укладывать вещи в шкаф. А также мог служить компаньоном – вести беседы на разные темы, рассказывать сказки и даже петь колыбельные.

Данила втащил коробку в квартиру, захлопнул дверь и, усевшись прямо на пол, принялся распаковывать новинку. Он напоминал маленького мальчика, проснувшегося рано утром и стремглав бросившегося к елке за желанными подарками. У него не было ни сил, ни времени ждать, пока все проснутся, оденутся и чинно-благородно начнут рассматривать, что бог послал. Нужно получить вожделенные сокровища здесь и сейчас.

– Новости, – отдал он команду мультимедийной системе, которая собирала для него нужные новости по всему миру. Ориентировалась система на хештеги и обычно выдавала информацию, связанную с миром бизнеса и криминалом. Один из хештегов – «Приусадебный» – никогда ею не использовался, потому что в поселке, где жил его отец, никогда ничего не происходило. Но Данила все равно ввел его в память системы, чтобы быть в курсе, если в непосредственной близости от отца что-нибудь случится.

– В частном доме престарелых, расположенном в поселке Приусадебный, совершено покушение на убийство, – мелодичным женским голосом сообщила система.

Данила вздрогнул и отвлекся от игрушки. Корги Жоржик, словно почувствовав настроение хозяина, тут же подошел и прижался к его боку. Все-таки было нечто такое в живых существах, что бездушные роботы были не в силах сымитировать. Пока. Данила верил в науку и технологию.

Встав с пола, он прошел в огромное открытое пространство, разделенное легкими перегородками и служившее ему одновременно кухней, столовой, гостиной, спальней и даже ванной.

Подошел к системе и, открыв новость, впился глазами в экран. Совершено покушение на главврача, предполагаемый преступник – убийца-рецидивист не пойман, объявлен план «Перехват».

Данила почувствовал одновременно и злость, и бессилие. Отец был, пожалуй, единственным человеком, которого он действительно любил и которого не мог заставить быть рядом. Он ни за что не соглашался переезжать. Засел в своем поселке и с места не двигался. Данила, конечно, подозревал, что причина кроется не столько в любви отца к березкам, сколько в том, что тот не хочет зависеть от сына, чувствовать себя слабым и беспомощным. Ну вот, дожил со своей независимостью: по округе шастает убийца, и насколько Данила знал отца, тот непременно захочет принять самое деятельное участие в его поимке. Слишком деятельное.

– Жоржик, собирайся, – свистнул Данила псу и направился к глухой на первый взгляд стене. Нажал на невидимую панель, стена раскрылась, и Данила вошел в большую гардеробную. Взял чемодан, стоящий на подставке, открыл его и начал закидывать вещи.

– Жоржик, мы едем к дедушке, – подмигнул он псу, чувствуя, как поднимается настроение. Ну и что, что по округе бегает убийца. Зато он скоро увидит отца, да и перемена места ему только на пользу.

* * *

Полицейские ушли из поселка на следующий день. Прочесав, как им казалось, все углы, они разрешили жителям вернуться к обычной жизни. С утра пораньше Митя наотрез отказался идти в школу, заявив, что директор обделена умом и воображением и ничему его научить не может. Таша не стала спорить, решив при случае еще раз поговорить с неприятной теткой и убедить ее согласиться на домашнее обучение Мити. Она сама, прошедшая в школе все круги ада из-за своей непохожести на других, была согласна с мальчиком. В такой школе единственное, чему могли научить, было тупое повиновение и привычка жить по чужим указаниям. Но ссориться с директрисой не хотелось. Ей вообще не хотелось ни с кем ссориться. Но если дело дойдет до конфликта, в него, увы, придется вступить. Эти дети будут жить так, как она считает нужным, и она сделает все, чтобы минусы современной цивилизации обошли их стороной.

Вручив Кате и Мите книги Чарльза Диккенса на английском языке, она немного позанималась арифметикой с Машей, сделала аппликацию с Темой и вернулась к рутинным делам, ни на секунду не забывая о том, что у нее в подвале бомба замедленного действия. Рано утром она спустила Марку порцию еды на день – тот уже не спал и выглядел бодрым и отдохнувшим. От него пахло потом – отжимался, как он пояснил Таше. Попросил принести ему ведро воды, чтобы он мог немного обмыться и постирать одежду. Таша предложила заняться стиркой самой, но Марк отказался, сказал, что справится.

Этим утром они оба напоминали диких зверей, встретившихся на нейтральной территории и принюхивающихся друг к другу перед тем, как напасть и выяснить, кому из них двоих будет все принадлежать. В этот раз разошлись в стороны, но решающая схватка была неизбежна.

Ближе к полудню приехала заказчица кукольного домика – вчера с детьми Таша закончила вырезать фигурки и мебель, разукрасила свои поделки и покрыла лаком. Получилось довольно симпатично. По крайней мере, заказчица пришла в полный восторг и пообещала Таше рекламу среди своих друзей. А когда та дала ей в качестве подарка баночку домашнего варенья и несколько булочек, едва не прослезилась и тут же сделала новый заказ – домик для мальчика, ее племянника, подарит на Новый год. Ну и что, что еще четыре месяца, – подготовится заранее.

День покатился своим чередом. Они пообедали вместе с Григорием Антоновичем, после чего тот погнал Эсмеральду на дальний луг на выпас. Ему хотелось, чтобы корова как можно дольше ела свежую траву, да и самому прогулки были полезны. Таша не возражала: чем меньше людей было в доме, тем спокойнее. Даже пришла в голову подлая мысль отменить чаепитие, сославшись на плохое самочувствие. При мысли о том, что Марк как-то выдаст себя, ей становилось плохо. Но затем, немного поразмыслив, она решила не отменять – так будет меньше подозрений, да и мучительно тянущееся время полетит быстрее. И удержит ее от глупостей.

В обед она не стала спускаться к нему – это ни к чему. Просто передала еду и молоко. Предложила вынести «ночную вазу», но он заверил, что уже сам справился. Странно, что она ничего не слышала. Видимо, события дня подкосили ее.

Стараясь держаться от Марка подальше, Таша пообещала ему заглянуть ближе к чаепитию, но соврала. Оттягивала этот момент, корила себя за трусость и пыталась убедить саму себя в том, что она взрослая женщина и все в прошлом. Да собственно, никакого прошлого у них и не было.

Она покормила кур и кролей, прополола и подкормила растения, помогла Кате и Маше вымесить тесто для пятичасовой выпечки, обсудила с Катей «Оливера Твиста», которого та сегодня закончила читать, и села за новое платье. Старые порядком поизносились, что она заметила лишь тогда, когда в доме появился Марк.

Ткань у нее уже была, Митя даже покрасил ее в розовый с сероватым оттенком цвет. Пепел розы. Как символично. Но не успела она раскроить материал, как в дверь постучали.

– Войдите, – чуть дрогнувшим голосом произнесла Таша.

Надо взять себя в руки, иначе она выдаст Марка. Тот полностью завладел всеми ее мыслями, лишил возможности свободно дышать. Прошлое нахлынуло на нее волной и грозило смыть так тщательно выстроенные песчаные замки.

Дверь распахнулась, и в дом зашла маленькая девочка лет девяти, которая раньше к ней никогда не заглядывала. Наверное, внучка Светланы Фоминичны, догадалась Таша. Всех остальных девочек поселка она хорошо знала.

– Здравствуйте, а Митя дома? – робко спросила она. – Мне нужно передать ему домашнее задание.

– Да, поищи в саду, – кивнула Таша. Девочка испарилась, а Таша снова погрузилась в свои мысли.

Приход девочки привел ее в чувство. Нужно думать о выпечке к чаю, а не о Марке. Отложив так и не раскроенную ткань в сторону, Таша встала и пошла на кухню обмять поднявшееся тесто. Руки ловко совершали привычные движения, но мысли были далеко. Разложив тесто в формы, она поставила его в печь, внимательно прислушалась к происходящему в саду: издалека раздавались голоса детей, в дом они вряд ли сейчас придут, все свободное время предпочитая проводить на улице.

Она решительно подняла крышку подпола и спустилась. Марк сидел на скамейке и дочитывал книгу, одну из тех, что она принесла ему сегодня утром.

– Почему ты пришел именно в мой дом?

Марк отложил книгу и несколько мгновений сидел не поднимая головы. Пальцы впились в край грубой деревянной лавки, которую Таша смастерила сама. Отчетливо выступили вены, и руки стали напоминать канатные плети. Тонкие, но из тех, что могут удержать корабль в шторм. Он поднял голову и посмотрел на Ташу:

– Потому что знал, что ты меня не выдашь.

– Почему ты так решил? – Она попыталась спросить твердо, без лишних сантиментов, но не получилось. Голос предательски дрогнул.

– Просто знал, и все. Я следил за тобой все это время.

– Каким образом? – У Таши перехватило дыхание. Он? Человек, вокруг которого вращается весь мир, за кем-то следил? И если да, то за кем именно? За Наташей или же…

– Натали, интернет никто не отменял, даже на зоне можно договориться. Точнее, я следил, пока ты была в социальных сетях, а потом что-то случилось и ты ушла. Почему?

– Надоело, – соврала Таша, сосредоточенно разглядывая полку, на которой громоздились банки с вареньем. Марк расставил их по размеру, все банки аккуратно повернуты этикетками к ней. Все-таки Наташа. Все-таки он ее любил.

– Что случилось? – Она скорее ощутила, чем увидела или услышала, как он встал со скамейки и очутился так близко, что она почувствовала запах его тела.

– Ничего, я что, не могу уйти из социальных сетей? – Не выдержав, Таша сделала шаг назад и вцепилась рукой в лестницу. – Мне пора, я вечером зайду.

– Я ведь все равно узнаю. – Марк прижал ее к лестнице, не давая двинуться с места.

– Узнавай, если тебе нечем заняться. – Таша наконец отважилась поднять на него глаза и чуть не задохнулась. Повзрослел, осмелел еще больше и…

Никаких «и».

– Не возражаешь? Гости скоро придут, – максимально холодно взглянула она на его руку, преграждавшую ей путь, а затем снова посмотрела на самого Марка.

– У тебя что, проходной двор дома? Вот уж никогда бы не подумал. – Помедлив, он все-таки подвинулся, освобождая проход.

– Ты ничего обо мне не знаешь. – Таша взлетела по лестнице, захлопнула крышку подпола и чуть не вскрикнула: на кухне стояли Катя и Маша и с удивлением смотрели на нее.

– С кем ты разговаривала? – удивилась Маша.

– Сама с собой, милая, ну что, накрывайте на стол! – через силу улыбнулась она. – Гости вот-вот придут.

Девочки привычно захлопотали на кухне, доставая домотканые скатерти, подставки под горячее, чашки и блюдца, а она подошла к окну и, вцепившись руками в подоконник, прислонилась лбом к холодному стеклу. Ей нужно продержаться всего пару дней. Она не имеет права. Он уйдет – и станет легче, время все лечит.

Не прошло и получаса, как сад наполнился гомоном людских голосов. На чай спешили соседи, обитатели «Особняка», окрестные дети. Анна Ивановна после небольшого раздумья все же приняла приглашение Генриха Карловича сопроводить его на чаепитие к Таше. Уж больно любопытно было взглянуть на местную легенду, да и следовало поблагодарить за букет – негоже уходить на тот свет невоспитанной хамкой.

Вчера вечером они вернулись в «Особняк» той же дорогой, через катакомбы, только в этот раз Генрих прихватил свечи и путь назад показался намного легче. Она так вымоталась за день от всего происходящего, собственных чувств и эмоций, неожиданно проснувшихся в душе, что уснула, едва голова коснулась подушки. Завтра. Все завтра. А чаепитие – это лучше, чем целый день наедине с собственными мыслями.

Анна Ивановна даже уделила внимание внешнему виду. Надела строгое темное платье ниже колен и, немного подумав, нитку жемчуга – в каком-таком припадке она взяла с собой все украшения? Зачем? Чтобы разворовали медсестры? Надо было оставить цацки в банковской ячейке, а подробные указания, как ее открыть, дать в письме. Займется этим завтра.

Наложив неброский макияж (без него она на улицу не выходила), Анна вымыла и с небольшими сложностями уложила волосы, за что заработала заслуженный комплимент от Генриха Ивановича. Вместе они смотрелись пожилой четой, собравшейся на концерт симфонического оркестра. Генрих был в костюме, а она на каблуках. Наряд казался удачным вплоть до того момента, как они переступили порог Ташиного сада.

Анна мгновенно почувствовала себя не в своей тарелке: куда она так вырядилась? Немедленно захотелось сорвать дурацкий жемчуг и переодеться в безопасные брюки и неброскую блузку. Но навстречу им уже торопилась сама хозяйка, успевшая разлить чай и поставить на стол свежую выпечку.

– Вот, Ташенька, встречай гостью. Это Анна Ивановна, она позавчера к нам приехала, – с гордостью представил Генрих Карлович свою спутницу. – А это та самая Таша, о которой я вам рассказывал.

– Очень приятно, – кивнула Анна Ивановна, с интересом разглядывая молодую женщину, одетую в длинное, наглухо закрытое платье, которое ей удивительным образом шло.

– Спасибо вам! – радостно воскликнула хозяйка дома и протянула руку Анне Ивановне.

– За что? – озадачилась та.

– За то, что так красиво выглядите. Знаете, здесь это редкость.

Умна, чувствительна: сразу догадалась, что гостья не в своей тарелке на фоне сельских дам. Талантлива: умудрилась разбить в своей дыре настоящий сад – в кажущемся буйстве растений есть четкие линии, строгая последовательность высадки. Управляемый хаос дорогого стоит. Занятная особа.

Анна Ивановна поблагодарила Ташу за букет, та тут же подхватила small talk, в котором проявила недюжий талант. Болтая о пустяках, она сопроводила Анну Ивановну вместе с ее спутником к большому столу, за которым уже яблоку было негде упасть, и указала на два стула, стоящие с краю.

– Я приберегла для вас местечко. Катя, – позвала она дочь, – будь добра, налей сливки в молочник и поставь с этой стороны стола. Чаю? – обратилась она к своей гостье.

– Да, пожалуйста. – Анна Ивановна присела на краешек стула и выпрямила спину, почувствовала давно забытое чувство «пребывания в обществе», когда на людей смотришь и себя показываешь.

Потупив глаза, она сквозь полуопущенные ресницы принялась осторожно рассматривать всех присутствующих на «чаепитии». Большинство – местные жители. Принарядились по мере сил. В дальнем конце стола сидит Клавдия. Стрельнула взглядом, ухмыльнулась, выразительно посмотрев на Генриха Карловича, хлопочущего над Анной и наливающего ей чай. Анна проигнорировала: пусть думает что хочет!

Беглого взгляда хватило, чтобы удостовериться: самая занимательная личность здесь Таша. Она меньше всего вписывалась в окружающую атмосферу. Действительно казалась гостьей из другого мира. Словно колибри на птичьем дворе.

Анна с интересом уставилась на принадлежавший Таше небольшой домишко. Она всегда примеряла дома к людям. Жилище могло рассказать о своем хозяине абсолютно все, даже то, что он предпочел бы скрыть от публики.

Так вот, Таша категорически не монтировалась с маленьким старым домиком. Куда более органично она бы смотрелась на открытых пустых пространствах, где люди занимаются йогой или медитацией. Казалось, весь этот антураж, суета и общество были ей чужды. Что было, в общем-то, удивительно. Из того, что Анна успела узнать, Таша была матерью до мозга костей, искусной хозяйкой и такой себе «белкой-хлопотуньей».

За несколько минут, что Анна позволила себе исподтишка понаблюдать за хозяйкой дома, она удостоверилась, что та блестящий организатор. На чаепитии все шло как по маслу. На столе хватало запасов, новые поспевали еще до того, как истощались старые. Дети были четко организованы: каждый занимался своим делом и делал это с видимым удовольствием. Малышня из числа гостей была весьма ловко изолирована в небольшой песочнице, стоящей вроде бы и на виду, и одновременно чуть поодаль, чтобы не мешать взрослым.

Разношерстная публика оживленно беседовала, находя темы для разговора или цепляясь за те, что подбрасывала им Таша, время от времени обходящая гостей и контролирующая все происходящее. Жестко и в то же время невидимо.

– Откуда она здесь взялась? – не выдержав, тихонько спросила Анна Ивановна у Генриха Карловича.

– Кто? – пробасил тот, сразу вызвав удивленные взгляды двух женщин среднего возраста, сидевших рядом с ними. Кто такие, интересно? По виду типичные функционерши. Возможно, из местной администрации.

– Да тише вы, – велела Анна Иванова и, подвинувшись поближе, прошептала: – Я про Ташу, или как ее зовут на самом деле? Откуда она здесь?

– Здесь жила ее бабушка, я же вам рассказывал. – Генрих налил себе чаю и щедро положил в него три ложки сахара.

– А сама она где жила? – Раздосадованная его непонятливостью, Анна поморщилась.

Генрих, собирающийся добавить в чай еще одну ложку, замер и задумался. Он понятия не имел, откуда взялась Таша, впрочем, никто этого не знал, о чем он и сообщил Анне Ивановне. Но не успела та продолжить свой допрос, как в саду воцарилась странная тишина.

Анна с удивлением повернула голову и увидела гостью. Судя по реакции окружающих, незваную. Худая, даже скорее тощая женщина в цветастом платье, со странной прической. Как будто мастер пытался соорудить модную укладку и натуральный цвет волос, а вместо нее получилась пакля зеленоватого оттенка.

Женщина старалась выглядеть хозяйкой положения, но на самом деле было заметно, что она не в своей тарелке.

– Татьяна Николаевна. – Таша, державшая в руках очередной противень с выпечкой, как ни в чем не бывало направилась к гостье. – Спасибо, что заглянули, присоединяйтесь! Как раз новая порция кексов подоспела.

Анна Ивановна была заинтригована. Женщины явно не были подругами. Мало того, было заметно, что одна из них другую ненавидит, а та это прекрасно знает и будто бы насмехается.

– Я не чаи пришла распивать, – поджала губы Татьяна Николаевна. – Мне нужно с вами поговорить.

– Жаловаться пришла, что дети школу прогуливают? – громко отхлебнув чай, поинтересовалась Клавдия Семеновна.

Татьяна проигнорировала ее вопрос, не сводя глаз с Таши. Та быстрым движением головы откинула тяжелую прядь с глаз и молча смотрела на нее. Анна была уверена, что, реши хозяйка поиграть с гостей в гляделки, она непременно выиграет.

– А я вот говорю: если дети не хотят идти в школу, значит, им там скучно! Присаживайтесь, Танечка, в ногах правды нет. Хотите, я прочитаю вам свою новую поэму? – предложил Григорий Антонович, доставая из нагрудного кармана модной джинсовой рубашки свернутый лист бумаги.

Стало слышно, как поют птицы. Анна Ивановна повертела головой: точно, все дети исчезли. Как такие люди могут быть директорами школы, если одно их появление наводит панику на детей?

– Я могу все объяснить! – На сцену вышел новый персонаж – невысокого роста мальчонка очень колоритной внешности: длинные волосы собраны в хвост, одет в синюю рубашку под цвет синих глаз и простые широкие брюки. Ноги босые, в руках держит нечто, похожее на старомодный детский горшок, прикрытый сверху металлической крышкой.

– Татьяна Николаевна, подержите, пожалуйста, Антошин горшок, а я вам кое-что покажу. – Сияя глазами, как невинный младенец, мальчонка протянул свою ношу Татьяне Николаевне и добавил: – Только осторожно, а то он сегодня слив наелся.

Грянувший отовсюду смех лишь сгустил грозовые тучи. Татьяна Николаевна посерела и даже закусила до крови губу, чтобы не разрыдаться и одновременно не разразиться проклятиями. Но вместо того, чтобы сообщить всем присутствующим, что она о них думает, она резко развернулась и почти бегом приспустила к калитке.

– Зря ты так, Митенька, – покачала головой грузная женщина в цветастом платье. – Видно же, что злопамятная она, запомнит это.

– Ну и пусть запомнит. – Митя с глухим стуком поставил горшок на землю, крышка свалилась, и Анна Ивановна увидела идеально белую эмалированную поверхность.

– Бабушка, она сама его обидела перед всем классом! – горячо вступилась за мальчонку тоненькая девочка, все это время тенью стоявшая за Митиной спиной. Митя, не глядя, сделал шаг назад и встал рядом с девочкой. Эти двое, казалось, были одним целым против всего мира.

– Поговори с ней, Ташенька, – покачала головой Светлана Фоминична, обращаясь к хозяйке, ничуть не встревоженной произошедшим. Она уже переложила румяные кексы с противня на красивое блюдо, украшенное цветами, – она это просто так не оставит. Видишь, какая настырная, ходит и ходит.

– Знаю, – кивнула Таша и улыбнулась одному из гостей.

Анна Ивановна готова была поклясться, что месть директора школы в данный момент Ташу волнует меньше всего. Зря, очень зря.

* * *

Гости разошлись как стемнело. Таша чувствовала себя хуже, чем после участия в лондонском марафоне. Так, должно быть, ощущает себя титан, держащий землю. Выстоять, несмотря ни на что, иначе конец света.

Ничем себя не выдать – ни словом, ни взглядом, ни вздохом. И в то же время пытаться услышать все, что болтали досужие сплетники, любые намеки, мелочи, полутона, что угодно, что могло бы хоть как-то быть ему полезным.

Из того, что ей удалось урвать, сложилось впечатление, что никто толком не знал, кого именно подозревают в покушении на Романа Михайловича. Выдвигались различные версии. Больше всего присутствующим нравилась месть отчаявшегося родственника.

Закатив глаза к небу, с плохо скрываемой гордостью обитатели «Особняка» рассуждали, что пребывание здесь не из дешевых удовольствий, возможно, у кого-то закончились деньги и он впал в отчаяние, что придется забрать родственника домой. Грешили на сына «овоща» – здорового детину подозрительного вида. Но вскоре эта версия была отвергнута большинством, и нашлась новая. Они нанизывали их одну на другую, словно драгоценные жемчужины в ожерелье: уж больно соблазнительно было вновь почувствовать себя в гуще событий, ощутить позабытый вкус жизни. Бури редко тревожили местное болото, и было видно, что его обитателям отчаянно не хватает свежего воздуха.

Кумушки судачили и о самом Романе Михайловиче – а вдруг это нападение вообще не связано с его работой? Может быть, роман с замужней женщиной? А что, он мужчина видный и слишком давно женат. Слово за слово, дамы пустились в пикантные воспоминания о собственных походах, и ближе к вечеру никто уже толком и не помнил о трагедии. К слову сказать, Роман Михайлович не сильно пострадал. Чувствовал себя уже лучше и был отправлен из больницы домой. Лица нападавшего он не видел.

В обычные дни Таша с удовольствием слушала пустой треп. Частенько рассказы старой гвардии были забавны и давали фору скучной жизни молодых. Но не сегодня. Когда за последним гостем захлопнулась дверь, она вздохнула с облегчением.

Почитать Антону и Маше, проконтролировать, чтобы Митя не засиделся с книгой до полуночи, поговорить с Катей, узнать, что произошло за день. В обычные дни Таша обожала эту рутину, черпала в ней силы и вдохновение, вечерняя возня с детьми была своеобразным ритуалом перед ее собственным отдыхом. Но не сегодня.

Она постаралась все закончить быстрее обычного, выбрала самую короткую сказку, потушила свет у Мити, сославшись на поздний час, и не стала задавать лишних вопросов Кате, просто поцеловала на ночь и укрыла одеялом. Даже стало немного стыдно за такую халтуру, но Таша попыталась себя оправдать: форс-мажорные обстоятельства.

Удостоверившись в том, что все спят и даже в домике Григория Антоновича погас свет, Таша наскоро приняла душ и вымыла голову мылом, которое тоже наловчилась варить сама. Втерла душистое масло виноградных косточек в волосы и надела простое свободное платье. Вернувшись в дом, зажгла толстые свечи, стоявшие на полу веранды. Они были ее спасением от бессонницы, от собственных мыслей. Она могла часами смотреть на огонь и сжигать в нем собственные страхи и сомнения, вплоть до того момента, пока сон не возьмет свое и она не провалится в черную пустоту. Душа рвалась к тому страшному человеку, но разум приказывал оставаться на месте.

Марк пришел после полуночи. Таша сидела на полу, обхватив ноги руками, и смотрела сквозь стеклянные стены веранды в ночную полутьму. Молодой месяц слабо освещал сад, видно было, как ветер колышет деревья, и шорох их листьев казался давно позабытой музыкой.

Он был босиком, ступал осторожно, неслышно. Она скорее почувствовала легкие шаги и лишь потом увидела его в стекле веранды.

Марк подошел и сел рядом, касаясь ее плечом. Он тоже принял душ, кожа и волосы были еще влажные, казалось, он надел одежду прямо на мокрое тело. Надо же, а она и не услышала, что он выходил в сад.

– Знаешь, – будничным тоном сообщил он, – я ведь любил тебя все это время.

У Таши перехватило дыхание.

– Может быть, мне явиться с повинной? Я же не убил его, в конце концов. Чистосердечное признание облегчает наказание, – усмехнулся он.

Таша покосилась на Марка, заметила, что щетина отросла и под глазами глубокие тени.

– Я выйду, и мы останемся вместе, – продолжал он, не замечая ее взгляда. – Будем растить твоих четверых детей. Кстати, где их отец? Или отцы.

– Умер, – прошептала Таша.

– Ясно, но это неважно.

Некоторое время они помолчали.

– Помнишь, тогда я зажгла свечу, чтобы ты меня нашел в старой церкви? Я тогда не знала, что ты уезжаешь. – Про ту ночь Наташа рассказывала ей тысячу раз, не замечая ее реакции.

– Наташа, я…

– Не надо ничего объяснять, не маленькая.

Марк посмотрел на сидящую рядом молодую женщину, медленно, словно скульптор ощупывает внимательным взглядом свое лучшее творение перед тем, как отдать его в чужие руки. Темные, как Мариинская впадина, глаза, густые медные волосы, молочная кожа и едва заметные веснушки. Она слишком хорошо выглядела для матери четверых детей, и было в ней что-то, чего он не замечал раньше.

– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – Марк посмотрел в бесконечность ночи, скрывающуюся за окном.

Казалось, там закручивается тугая спираль, грозящая превратиться в черную дыру и засосать их всех – этот маленький странный, но уютный и теплый дом. Красивую уставшую женщину, его самого, ведь внутри он был таким же черным, как и эта дыра. Надежду давал лишь слабый огонек свечи, отражавшийся в стекле. Он бросал последние силы на рассеивание кромешной тьмы, в которую погрузились их жизни. Марк многого не знал о том, что происходило с ней все эти годы, но опыт и чутье подсказывали: ее жизнь не была безоблачной.

– Жила-была на свете принцесса, она славилась на весь мир красотой. Все, кто хотя бы однажды ее видел, сразу же влюблялись без памяти. Принцесса наслаждалась молодостью и красотой, крутила влюбленными по уши глупцами, окуналась с головой в бурные романы и невиданные страсти. Но однажды про принцессу услышал кровожадный дракон, который в свободное от драконовских пакостей время умело прикидывался прекрасным принцем. Дракон немедленно возжелал принцессу, ведь он привык получать все самое лучшее. Этот дракон происходил из самого древнего и могущественного рода. Он решил, что принцесса будет его. Под покровом ночи он вылетел в замок, в котором она жила. А с первыми лучами солнца превратился в прекрасного принца. Продолжишь?

Таша тут же напряглась: главное – не напортачить и ничем себя не выдать. Но Наташа столько раз рассказывала ей эту историю любви и предательства, что она знала ее куда лучше собственных, весьма немногочисленных романов.

– Принц был необычайно хорош собой и сразу же привлек внимание принцессы. Его прекрасное лицо украло ее сердце, а сладкие речи – ум, – продолжила Таша, говоря о себе. – И принцесса поняла, что это именно тот, с кем она хочет сидеть дома, рожать детей, создавать уют, варить варенье и вязать носки.

– Принцесса влюбилась, – кивнул Марк, – но дракон струсил в последний момент. Он не был готов остепениться и вить гнездо. И поэтому он забрал с собой ее служанку. Ведь служанка с детства знала свое место и предназначение. Она делала все, что говорил ей дракон, какое-то время им было даже весело вместе. Но вскоре дракон понял, что ошибся, очень ошибся в своем выборе, – еле слышно сказал он и, закрыв глаза, прислонил голову к стене. Он почувствовал, как она улыбнулась:

– Теперь принцесса сидит дома, растит наследников и печет пироги. Все как она мечтала. Вот только жизни принцессы и дракона сломаны, и вряд ли их можно починить.

– Все на свете можно починить. – Марк открыл глаза, посмотрел на Ташу и провел рукой по темным волосам. Та покачала головой.

– Я докажу тебе, – спокойно, словно само собой разумеющееся, сказал он. – Принцесса и дракон созданы друг для друга, и однажды они все-таки будут счастливы.

Он ее поцеловал, и она ничего не смогла поделать с собственным телом. И будто бы не было предательства, отъездов, свадеб, попыток забыть, смерти, воскрешения и бегства от самой себя…

Затем Марк ненадолго уснул, прижавшись к ней сильным, мускулистым телом и уткнувшись в ее плечо, а Таша гладила его по коротким волосам и смотрела в темноту, глядя на отблеск свечи в стекле и слушая на удивление ровный ритм собственного сердца. Кажется, оно уже несколько лет так не стучало. И все-таки память удивительно избирательная штука – задвигает на задний план ненужные воспоминания, а то, что было по-настоящему дорого, вот оно, на поверхности. Словно и не было восемнадцати лет разлуки.

– Как ты дошла до такой жизни? – спросил Марк. Она не заметила, как он проснулся. – Татуировки, дети?

– Молча. – Она продолжала гладить его по волосам, рука не дрогнула.

– Знаешь, если бы я хоть как-то мог догадаться, что ты будешь помнить меня все это время.

– Ты бы не женился? – не выдержала Таша, прерывая монотонное движение.

– Не знаю, – немного подумав, вздохнул Марк, перекатываясь на спину. Похож на Давида Микеланджело – каждая мышца прорисована. Идеал.

– Тогда что бы изменили мои чувства? – Это прозвучало немного резко.

– Все. Неужели ты не понимаешь? – Марк резко сел и уставился ей в глаза. Она полуприкрыла веки, стараясь избежать его взгляда, но он схватил ее за подбородок, развернул к себе и заставил посмотреть на себя.

У нее перехватило дыхание – о ком он сейчас говорит? О ней или о Наташе? Их история была стара как мир. Марк любил Наташу, она любила его, а Глафира была лишь младшей сестрой, по уши влюбленной в парня собственной сестры. Наташа и Марк собирались пожениться в старой церкви на опушке леса, а потом сказать родителям. В оговоренный день и час Наташа ждала Марка, но он так и не пришел. А позже она узнала, что он уехал с другой. От отчаяния она решила найти себе мужа на другом конце земли. Ей это удалось, и какое-то время она даже была счастлива. Пока не пришла Глафира и не забрала у нее все.

– Ты была бедовая, – продолжал Марк, не замечая ее смятения. – Уехала в Англию, вышла замуж за англичанина, он погиб в пожаре. А потом провал, дыра. Что произошло за это время? Отец детей – англичанин? Почему ты вернулась? Бросила все и закрылась в этой дыре? От чего ты бежишь?

Таша села и накинула на плечи плед, валявшийся неподалеку, – сколько раз она просила детей класть вещи на место, и ровно столько же они игнорировали ее просьбы. Но сейчас это было даже кстати. Колючая шерсть вернула способность чувствовать реальность.

– От кого? От себя, Марк. Я бегу от себя, – поджав колени к груди, наконец-то ответила она.

– От себя не убежишь. – Он сел рядом с ней и коснулся головой ее головы.

– Да? А мне это почти удалось.

Некоторое время они посидели молча, слушая треск догорающей свечи.

Темнота постепенно прояснялась.

– Я могу побыть еще неделю? – будничным тоном спросил Марк и до того, как Таша успела возразить, добавил: – А потом я уйду. Я буду сидеть тихо, только ты приходи ночью.

Таша продолжала рассматривать тьму. Этой ночью она не сомкнула глаз, но даже к лучшему. Чем больше устаешь, тем меньше думаешь – золотое правило, которое она вывела после трагедии. Пора выходить в сад и заниматься хозяйством: доить корову, собирать яйца, раздавать корм, замешивать тесто на утренние блины. От одной мысли она чуть не разревелась. Странно, ведь в последнее время ей даже начали нравится все эти рутинные действия, они здорово помогали в побеге от реальности. И вдруг она почувствовала такую острую ненависть к рутине. Словно механизм, который нещадно эксплуатировали, вдруг начал сбоить.

Еще чуть-чуть – и сломается, дойдет до предела собственной прочности, и все. Расставаться с Марком было физически больно. Хотелось врасти в него, стать частью, через неделю уйти вместе с ним туда, где никто не найдет. Наплевать на все свои грехи и обязательства.

Она встала и, замотавшись в плед, направилась к выходу с веранды.

– А если вдруг меня схватят, скажешь, что я держал детей в заложниках, – бросил Марк до того, как дверь успела закрыться.

Несколько мгновений он смотрел ей вслед, качая головой, а затем резко встал. У него есть несколько часов до рассвета, хватит, чтобы осмотреть местность и все выяснить.

* * *

Женщина казалась сотканной из солнечных лучей. Вначале он ее услышал – она что-то тихонько напевала, замешивая тесто в огромной кадке и время от времени отмахиваясь от легкой мучной дымки, то и дело взлетающей в воздух. Она была похожа на облако, одетое в розовое оперенье. Белая косынка и светлый наряд делали ее невидимой на фоне кустов жасмина, пахнущих так, что голова начинала кружиться еще на подходе к дому.

Сперва ему показалось, что в саду есть еще кто-то, женщина время от времени бросала короткие реплики, но затем он осознал, что она беседует с тестом. Это выглядело так мило, романтично и наивно, что он замер, бесстыдно подслушивая.

Впрочем, надолго его не хватило. Жоржик, которого он взял под мышку, начал копошиться и тихонько поскуливать, требуя, чтобы его поставили на землю. Данила наклонился, давая собаке свободу, слегка пошатнулся и задел цинковое ведро, стоявшее прямо у него под ногами, которое он, естественно, не заметил.

Женщина вздрогнула, подняла голову, и Даня засмотрелся на нее. Такие вот моменты помнятся всю жизнь.

Женщина смотрела пристально, глаза ее были настолько темными, что затягивали в себя. Легкая поволока тревоги, но никакого страха. Женщина смотрела таким открытым взглядом, словно жизнь ни разу не била ее. Впрочем, в этой дыре такое было вполне возможно.

– Здравствуйте, – поймав дурацкое грохочущее ведро и поставив его на место, поздоровался Данила.

– Здравствуйте, – приятным голосом ответила женщина и продолжила выжидающе смотреть на незнакомого молодого человека, весь вид которого буквально кричал о том, что тот приезжий.

Яркая футболка с принтом, узкие джины, модные кроссовки, на голове кепка, в ушах – небольшие серьги колечками. Не так уж молод, как хочет показаться. Возможно, чуть старше ее.

– Я ищу Генриха Карловича, в «Особняке» мне сказали, что он у вас. Я не ошибся адресом?

– Не ошиблись, он в саду, – кивнула женщина. – Позвать или сами найдете?

– Сам найду, только подскажите, в каком направлении искать.

– Они с Анной Ивановной ушли в цветник. Если пойдете прямо по дорожке, а затем за теплицей повернете налево, то найдете их там.

– С Анной Ивановной? – удивился парень.

– Да, это наша новенькая, – пояснила женщина, снова принимаясь вымешивать тесто. Теста было такое количество, словно она собиралась накормить роту.

– Лямур-тужур? – вдруг широко улыбнулся парень, но женщина не разделила его веселья.

Не успела она ответить, как из глубины сада раздался радостный бас Генриха Карловича:

– Анна, скорее, скорее сюда, я не ошибся! Это он, это мой Данечка приехал! Я услышал его голос!

– Данечка? – Женщина отвлеклась от теста и с интересом посмотрела на молодого человека.

– Да, – кивнул тот, – я его сын.

– Данечка, как же ты? Я ведь смотрел новости, ты пропал, ни слуху ни духу! – Задыхаясь, Генрих Карлович торопился навстречу сыну.

Показавшись на дорожке, он остановился, тяжело дыша и смахивая со лба пот, широко улыбнулся, глаза заблестели от слез счастья, он распростер руки и сделал шаг к сыну.

– Данечка…

Договорить он не успел. Покачнулся, сделал неудачную попытку устоять на ногах, хватая руками воздух, а затем рухнул как подкошенный. Таша, наблюдавшая за встречей отца с сыном, успела подскочить к старику и в последний момент схватить его, предотвращая удар головой о мощеную дорожку.

Они закричали одновременно, Анна Ивановна и Данила, бросаясь к мужчине, которого Таша с трудом уложила на землю.

– Генрих!

– Папа!

– «Скорую»! Таша, вызовите немедленно «Скорую»! – Анна Ивановна пришла в себя первой, принялась расстегивать пуговицы на гимнастерке, чтобы послушать сердцебиение.

– У меня нет телефона, – с отчаянием воскликнула Таша, но Даня уже выхватывал из кармана мобильный.

– Черт, сети нет! Как вы тут живете? – заорал он и тут же упал перед отцом на колени. – Папа! Папа, ты чего? Ты меня слышишь?

– Дышит, – воскликнула Анна Ивановна, припадая к бледной груди своего нового друга. Но, кроме слабого дыхания, тот не подавал никаких признаков жизни.

– Я сейчас, я в «Особняк» за помощью. – Подхватив длинную юбку, Таша бросилась вон из сада.

– Папа. – Данила бросил растерянный взгляд на отца, а затем на женщину, уже скрывшуюся за калиткой.

– Что вы стоите? – сердито крикнула Анна Ивановна. – Бегите за ней. В «Особняке» есть телефон и врачи.

– Я на машине, – огрызнулся Даня.

– Она вам не поможет, бегом через овраг, и будете на месте через пять минут, объезжать дольше, – отчеканила Анна Ивановна, не отрывая дрожащей руки от груди Генриха, словно держа тоненькую ниточку жизни и боясь ее выпустить.

Даня и сам не понял, почему послушался эту строгую незнакомку. Наверное, та просто выглядела так, что ослушаться было немыслимо.

– Приглядите за ним! – выкрикнул он бесполезную фразу и приспустил на улицу.

Таша была уже в конце переулка и готовилась повернуть к оврагу. Даня нагнал ее за несколько секунд.

– Кто бегает в платье! – заорал он на незнакомку. Ему требовалось выплеснуть на кого-то злость, боль и ужас. Женщина показалась отличной кандидатурой. Та не ответила, желая сберечь дыхание.

– Почему у вас нет телефона, вы что, в Средневековье живете? – продолжал орать Даня.

Таша ускорилась, стремясь убежать от несправедливых обвинений и хамства. Но Данила не был намерен сдаваться и продолжал кричать ей в спину:

– Почему папа у вас, а не в «Особняке»? Почему вы разрешаете приходить к себе пожилым людям, если даже врача не можете вызвать! Если с моим отцом что-нибудь случится, я с вас три шкуры спущу! – прохрипел он, сбиваясь с дыхания и понимая, что отстает от Таши, но та вдруг резко остановилась. Повернув к Дане пылающее лицо, заорала в ответ:

– Почему дети вообще сдают своих родителей в дом престарелых?

– Потому что я физически не могу быть с ним! – Даня остановился в нескольких сантиметрах от странной женщины.

– Да? Есть дела поважнее? – не выдержав, фыркнула та, глубоко дыша и снова разворачиваясь, чтобы продолжить свой бег. Они пересекли овраг по проторенной тропинке. До особняка оставалось не больше трехсот метров.

– Я путешественник во времени! – крикнул Даня.

– А я – королева Англии, – не оборачиваясь, кинула Таша, вкладывая все свои силы в последний бросок и врываясь в «Особняк» с громким криком: «На помощь!»

* * *

Она плакала уже третий час. Генриха Карловича забрала «Скорая помощь», предварительно диагностировав «инфаркт». Марк был растерян, не знал, что и делать. Дети, словно почувствовав ее настроение, вели себя тихо и улеглись спать пораньше. Старшие взяли на себя заботу о младших и дали Таше возможность прийти в себя. Она зацеловала Катю и Митю и чуть не утопила их в слезах.

Колокол на деревенской церкви, где-то бесконечно далеко от их мира, пробил полночь. Таша устроилась на веранде на толстом одеяле, положив голову на колени Марка. А тот сидел, прислонившись к стене и перебирал ее густые тяжелые волосы.

– Послушай, в этом нет твоей вины, – в стотысячный раз он попытался достучаться до ударившейся в самобичевание Таши.

– Есть! Это все мои дурацкие идеи. Я думала, жизнь ближе к природе и отсутствие всех этих современных технологий, от которых одни беды, поможет. Но это не помогает. Если он умрет, то я себе этого не прощу!

– Послушай, когда именно ему стало плохо?

– Когда появился его сын.

– Сын? А как он появился? – осторожно поинтересовался Марк, с трудом сдерживая нотки триумфа в голосе. Сработало! Он оказался прав!

– Да как все, – всхлипнула Таша, – просто зашел в калитку. Я месила тесто и вначале даже не заметила его. Потом почувствовала взгляд. Увидела незнакомого человека…

– Почему незнакомого? – удивился Марк. – Ты же всех здесь знаешь.

– Я его никогда не видела, он здесь не появлялся все то время, что мы живем! – воскликнула Таша и тут же осеклась, понижая голоса.

– Он что, отца не навещает? – делано возмутился Марк. Насколько ему было известно, Данила был к отцу привязан.

Таша села и глазами, покрасневшими от слез, уставилась на Марка. Тот подтянул затекшие ноги к груди, постарался не морщиться от боли – за несколько часов неподвижного сидения ноги затекли. Таша покачала головой:

– Нет. Вроде как он все время путешествует.

– Вот козел! – возмутился Марк, вставая и начиная делать энергичные взмахи руками. Почувствовал, как кровь снова побежала по венам.

– Послушай… – Таша вытерла слезы.

– Да что тут слушать? Сдал отца и слинял. Путешественник хренов, – остановившись, припечатал он незнакомца.

– Ну про путешественника это сам Генрих говорит. – Таша слабо попыталась защитить незнакомого хама. – Может быть, это он сам придумал или его болезнь?

– Его отец болен? – Марк снова сел на пол и, протянув руку, взял с блюда кусок яблочного пирога – он мечтал о нем целый вечер, но боялся пошевелиться, чтобы не потревожить Ташу. Пирог был божественным. Марк плеснул в небольшую чашку, стоявшую неподалеку, давно остывший чай.

– Я не знаю, Марик, я же не спрашиваю их диагнозы, – пожала плечами Таша, – но у Генриха репутация безобидного старика с причудами. Детей очень любит, постоянно с моими возится, Митька так вообще как сын ему, и они где-то вместе пропадают. Я не переживу, если с Генрихом что-нибудь случится.

Таша отчетливо помнила тот день, когда Митя поднял мятеж. Ведь тогда именно Генриху удалось переубедить мальчика и заинтересовать его катакомбами настолько, что тот решил остаться. Этот день стал судьбоносным для них всех, и только благодаря старику их жизнь устроилась и потекла плавным чередом.

Несколько минут они помолчали. Марк протянул Таше свою чашку, и та сделала несколько небольших глотков. Он кивнул на пирог, она помотала головой. Слова были не нужны.

Марк снова сел на пол и вытянул ноги, а Таша легла, устраивая голову у него на коленях.

– Ты выйдешь за меня замуж? – тихо спросил Марк, и у Таши перехватило дыхание. Она ослышалась? Или он действительно позвал ее замуж? Марк. «Ее позвал замуж Марк!» – ликовало сердце, но разум тут же охладил этот радостный порыв.

– Нет, – ответила она после некоторого раздумья. И это было самое тяжелое «нет» в ее жизни.

– Почему?

– Я не могу. Правда.

Марк дернулся, как от удара током, затем резко вскочил, одновременно хватая Ташу за талию и поднимая ее на ноги.

– Пойдем, – жестко скомандовал он.

– Куда, Марк? Я не могу уйти из дома, дети спят, тебя увидят…

– Замолчи и идем со мной, я расскажу тебе другую сказку. – Он потянул ее в направлении двери, но Таша неожиданно уперлась. Ей стало холодно и страшно.

– Хватит с меня сказок, не дури, я никуда не пойду, – запротестовала она.

– Правда? Ты даже не хочешь послушать сказку про Виктора Дормана, который сгорел заживо вместе с твоей сестрой? – не повышая голоса, отчеканил Марк.

И словно земля ушла из-под ног, выключили свет, и она провалилась в другое измерение. Он не может знать. Никто не может знать. Нет, нет, нет!

Мысли отчаянно метались. Что делать? Как это остановить? Выбежать на улицу и звать на помощь? Сдать его полиции? Избавиться от него навсегда? Но ведь он заговорит…

В висках пульсировала кровь.

– Что ты несешь? При чем здесь моя сестра? Я не понимаю, – пытаясь сохранить невозмутимость, фальшиво удивилась она.

– Хочешь расскажу, как все произошло?

– Не надо! – запротестовала Таша. – Хватит дурацких шуток, Марк, я очень устала, мне нужно поспать.

– Потом поспишь, пойдем со мной. – Марк снова дернул ее за руку, и на этот раз она поддалась.

Надо выяснить, что он знает.

Марк распахнул дверь во тьму и вывел ее во двор. Таша бросила последний взгляд на дом – одинокий огонек свечи, все, что у нее осталось. Не выпуская ее руки, Марк ускорил шаг, и ей пришлось почти бежать за ним.

– Он был садистом, правда? – Он повысил голос. Где-то далеко закричала ночная птица, и Таша чуть не крикнула вместе с ней.

– Он бил жену, детей, тушил о них сигареты, однажды сбросил жену с лестницы, и она угодила в больницу.

– Неправда! – слабо пискнула Таша, судорожно соображая, что ей с этим всем делать. – Виктор не такой, мы с ним… мы с ним любили друг друга!

– Правда? – Марк остановился, повернулся к ней, привлек к себе и посмотрел в глаза. – Откуда же побои, зафиксированные в полиции? Почему она от него не ушла? Так хотела получить британский паспорт?

– Она? – это было крайне глупо, но она уже и не знала, что говорить.

– Не ври мне! – заорал Марк и вдруг со всего размаху закатил ей пощечину.

Таша замерла как вкопанная, схватилась за пылающую щеку и подняла на него глаза. Марк осекся, замер, а затем обнял ее, снова привлек к себе и начал целовать.

– Прости, прости меня, просто я не знаю, как еще остановить эту ложь. Ты что, думаешь, я бы не узнал Наташу? Да, вы похожи, но не для меня. К тому же все эти татуировки… Она бы никогда в жизни их не сделала, она была не такая.

– Не такая? – не выдержала Таша-Глафира и засмеялась. – Люди меняются, Марк, и я тоже изменилась! Захотела и сделала татуировку, а что? Ты думал, я застыну, как муха в янтаре?

Марк остановился и сделал несколько шагов назад. Оглушающая тишина накрыла их. Там, за пределами ночного поселка, кипела жизнь, но сюда ее звуки доходили словно сквозь толщу воды.

– Тебе почти удалось меня провести.

– Почти?

– Да. Знаешь, на чем ты прокололась?

– На чем? Даже интересно, в какой момент ты понял, что я это не я, – с вызовом спросила она.

– Ты прокололась на сказке.

– На сказке? – Глафира была сбита с толку, она уже не понимала, что происходит, чем все это закончится и как прекратить этот театр абсурда.

– Да, на сказке. Наташа ведь тебе не рассказала, почему мы расстались?

– Марк, мне никто ничего не должен был рассказывать. Я помню, почему мы расстались. Мы собирались обвенчаться в старой церкви, а потом уже сказать об этом родителям. Но ты не пришел, а на следующий день я узнала, что ты уехал с Олесей. Это меня подкосило.

– Тебя подкосило? – Марк рассмеялся так искренне, что Глафира окончательно была сбита с толку. Что смешного она говорит? Этот человек сломал жизнь ее сестре, да и ей тоже. Приди он тогда в церковь, все было бы совсем по-другому. И на ее руках не было бы крови двух человек.

– Тебя подкосило? – переспросил Марк. – А кто изменил мне с моим лучшим другом? А тот взял и рассказал, узнав, что я собираюсь жениться. Что, не ожидала?

– Нет, неправда! – прошептала Таша. Она окончательно перестала понимать, что происходит.

Слезы Натальи, ее бегство, ее жизнь с монстром – все приобретало совершенно другое значение. Наташа? Изменила Марку? О господи.

– Да, – кивнул Марк, – я так и не понял, зачем она это сделала. Возможно, хотела сделать мне больно, мы поссорились из-за какой-то ерунды накануне.

Глафира села прямо на землю и обхватила себя руками. Было холодно, осенняя стужа пробрала до костей. Марк молча возвышался над ней.

– Зачем ты их убила? – тихо спросил он.

Глафира замерла. Главное, верить самой себе, тогда и остальные тебе поверят.

– Я никого не убивала. Я тебе не изменяла. Ты меня бросил, я вышла замуж и уехала. С мужем мы любили друг друга, я случайно упала с лестницы и очутилась в больнице, а с ним произошел несчастный случай. Что делала в доме другая женщина, я не знаю, – произнесла Глафира после небольшой паузы.

Стоять на своем, несмотря ни на что. У него нет доказательств, он ничего не знает наверняка. Прочитал историю в интернете и строит догадки.

Марк протянул ей руку.

– Не сиди на земле, продрогнешь.

Глафира автоматически протянула ему руку и оказалась рядом с ним, посмотрела в глаза:

– Твой друг соврал тебе. После того, как ты… как это все случилось, я вышла замуж за Виктора, хотела забыть тебя. Мне действительно повезло. Богатый английский аристократ, кто бы отказался? К тому же он был хорош собой и я… я влюбилась. – Глафира не смогла продолжать, зубы начали выбивать дрожь. Марк прижал ее к себе и попытался согреть.

– Я пошла учиться, потом немного работала в компании мужа, а потом родилась Катя, и я осела дома. С Виктором у нас была страсть.

– Твой Виктор был садистом! Почему ты не развелась? Он был настолько богат? – усмехнулся Марк, а Глафира пыталась унять сердце, бившееся как сумасшедшее. Он поверил ей? Снова принял ее за Наташу?

– Да! – вдруг не выдержав, закричала она, отстраняясь. – Да! Он был богат! Он был англичанином, он мог дать будущее нашим детям. Что бы я смогла без него?

– И поэтому ты его убила?

Лесную дорогу, на которой они остановились, озарила вспышка молнии. Скоро их накроет ливнем. Плевать.

– Я никого не убивала. – Глафира разрыдалась. Она тысячу раз прокручивала в голове слова оправдания, была уверена, что когда-нибудь ее все равно поймают и ей придется объяснять свои мотивы судье, присяжным, журналистам, сокамерникам и охранникам. Каждое слово было мысленно проговорено ею тысячу раз.

– Мы действительно поссорились в тот вечер, Виктор выпил лишнего, нечаянно толкнул меня, и я упала с лестницы. Мне даже пришлось обратиться в больницу за помощью, но падение оказалось несерьезным. Я забрала детские паспорта. Визы я открыла заранее, хотела показать детям свою родину, сняла деньги со всех счетов, и мы улетели. Вот и вся история. О том, что Виктор погиб, я узнала позже, прочитала в интернете. В Британию не стала возвращаться – боялась, что его родственники заберут у меня детей.

– Ты врешь, – внимательно глядя ей в глаза, припечатал ее Марк.

– Нет, я не вру!

Глафира попыталась отвернуться, но Марк не дал ей этого сделать. Схватил за подбородок и повернул к себе. В новой вспышке молнии его лицо казалось ликом приведения, появившегося из чащи густого леса. Он снова схватил ее за руку и поволок за собой. Она спотыкалась, тщетно пыталась уцепиться за мощные стволы деревьев и колкие ветви кустарников, и молчала.

Вскоре стало ясно, что он ведет ее к трассе. Таша запаниковала: что он собирается сделать?

Первые капли дождя упали на землю, вбивая в нее осеннюю пыль.

– Марк, мне нужно вернуться домой! – снова закричала она.

Она попыталась развернуться и убежать, но Марк не дал ей этого сделать. Крепко схватил за руку:

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Ты сошел с ума? Ты убийца, Марк, тебя разыскивают! Зачем это тебе?

Вдалеке показались огни фуры. Глафира и Марк заметили их одновременно.

Он отпустил ее руку и направился к проезжей части.

– Что ты делаешь? – закричала она ему вслед, но он не услышал ее из-за оглушающего шума обрушившегося на землю проливного дождя, больше похожего на ливень в тропических джунглях.

Глафира бросилась за ним и попыталась его остановить.

– Марк, не дури, вернись, что ты делаешь? – фура приближалась. Из-за густых струй дождя водитель не мог рассмотреть две серые фигуры, стоящие посреди трассы.

– Ты выйдешь за меня замуж? – перекрикивая шум дождя, снова повторил он.

– Нет, Марк, нет… – попыталась возразить Глафира, с ужасом глядя, как несущаяся на высокой скорости фура приближается к ним.

– Ты меня любишь? – вдруг тихо спросил Марк, но она его услышала.

– Да, – без раздумий ответила Глафира и, не выдержав, закричала: – Да, я выйду за тебя замуж, выйду, только отойди!

Марк успел в последнюю секунду. Фура промчалась мимо, обдав грязной волной парочку, целующуюся на обочине дороги под проливным дождем.

А затем была старая церковь, та самая, в которой когда-то он хотел жениться на ее сестре. Кто-то отремонтировал ее и даже воздвиг небольшой алтарь. Самодельное кольцо из тонкой проволоки и понимание, что расплата за украденное чужое счастье неминуема.

* * *

– Мама, где Николь? – Анжела уже полчаса сидела на кухне и слушала неловкую болтовню матери, избегавшей смотреть ей в глаза.

Слова Светланы Фоминичны напоминали крупные капли воды, падающие с протекающего потолка с раздражающей монотонностью. Она словно выкладывала каждое слово на стол, убеждалась, что оно услышано, делала небольшую паузу и изрекала следующее. В момент раздражающе-неуместных пауз было слышно, как тикают часы, как где-то вдалеке, практически за горизонтом, кричат дети, прыгающие в уже по-осеннему прохладную речную воду. На столе между Светланой Фоминичной и Анжелой стоял порезанный на кусочки, но так и нетронутый сливовый пирог. Две красные чашки в горох, в которых давно остыл чай.

Невысокая, корпулентная Анжела сидела на краю стула и, казалось, занимала собой все пространство небольшой гостиной, чисто выметенной и вымытой к приезду дорогой гостьи. Анжела была вся олицетворением власти. Светлана Фоминична уже и не могла припомнить, в какой момент она сама стала немного побаиваться собственную дочь и не отваживаться ей перечить. Именно поэтому она так тщательно подбирала слова в ответ на ее вопросы, аккуратно нанизывая их одно за другим, страшась нарушить равновесие.

– У Таши она, с Митенькой, – покорно ответила Светлана Фоминична и, сделав уже привычную паузу, встала и засуетилась. – Еще чаю, Анжелочка? У меня со вчера блинчики остались, могу разогреть, поешь домашненькое.

– Я на диете, мама, – строго отрезала Анжела и приказала: – Сядь. Что происходит? Где Николь? Ты сказала ей, что я сегодня приеду?

Она взглядом пришпилила мать к стулу. Та вместо ответа молча кивнула и даже не стала трепыхаться, словно бабочка, пронзенная булавкой энтомолога. Светлана Фоминична отвела глаза и вцепилась руками в фартук.

– И? – поторопила ее дочь и начала выбивать дробь носком туфельки, выказывая нетерпение. Время поджимало. Его и так удалось выкроить с трудом, на свой страх и риск отменив совещание с главами районов.

– Ну что «и», что «и»? – вдруг выпалила мать и наконец-то отважилась посмотреть Анжеле в глаза. – Сама-то как думаешь? К соседке она убежала, вместо того чтобы сидеть тебя ждать.

– Понятно. – Анжела встала и заняла собой все оставшееся пространство.

Ярко-розовый костюм, немного кричащий, но удивительно гармонирующий с избыточной красотой женщины в самом соку. Юбка чуть ниже колена, приталенный пиджак, подчеркивающий натуральное богатство – внушительный бюст. Крепкие крестьянские ноги с массивной голенью, которую Анжела всю жизнь пыталась сделать изящнее с помощью обуви на высоком каблуке. Вот и сейчас приехала в деревню на шпильках. Хотя что ей – водитель забрал из облисполкома и довез до материнского порога.

– Позови ее, – приказала Анжела, подходя к окну, отодвигая занавеску и вдыхая аромат осенних яблок.

– Звала уже, – отозвалась мать. – Не хочет идти, где-то в саду спряталась, сидит небось с Митей на дереве.

– Этот Митя – кто он? – Анжела обернулась и уставилась на Светлану Фоминичну, слегка нахмурившись.

– Это сын Таши, соседки, – пояснила та.

– Таша? Что за имя такое, как собачья кличка? – спокойно, не меняя тона, поинтересовалась Анжела.

– Наталья она, – вздохнула Светлана Фоминична, – но все Ташей кличут.

– Ясно. И где ее найти?

– Так дом справа.

– Там же никто не живет, – удивилась Анжела.

– Уже два года как живет, доченька, – вздохнула Светлана Федоровна и снова отвела глаза.

Тяжело ступая до деревянному полу, Анжела направилась к двери, немного наклонилась, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, взялась за ручку, но, не сдержавшись, обернулась и выпрямилась:

– Знаешь, мама, ты напрасно пытаешься меня в чем-то упрекнуть. Я ведь совершенно не сержусь и не обижаюсь, что ты меня в свое время сдала на пятидневку. Как бы ты сама и работу, и меня потянула? Дитем я не понимала, конечно, а сейчас поняла. И Николь поймет. Тем более у бабушки всяко лучше, чем в интернате.

Она замолчала и уставилась на мать, ожидая ее реакции. Он хотела прочитать в ее глазах одобрение или в крайнем случае просто эмоции. Но та недвижимо смотрела в окно, через которое в комнату проникал запах яблок и гомон детворы.

– Знаешь, доченька, – Светлана Фоминична аккуратно разгладила несуществующую складку на фартуке, – если я о чем в своей грешной жизни и жалею, так это о той проклятой пятидневке.

* * *

Она все вспомнила, стоило ей поднять решение о переводе детей на домашнее обучение и увидеть копии их паспортов. Она вспомнила наркоманку с выводком, встреченную на автобусной остановке в самый худший день ее жизни. Татьяна не смогла сдержать ликования. Она даже рассмеялась, чем немало удивила сотрудников облоно.

Господи, теперь все становится на свои места. Домашнее обучение, нелюбовь к школе, жизнь в дыре, стремление влюбить в себя всех и каждого. Эта Таша – Глафира, которая просто выдавала себя за другого человека. Интересно, как ей удалось похитить четверых детей?

Сегодня утром Татьяна Николаевна принесла заявление в опеку с просьбой проверить условия проживания и законности нахождения в Приусадебном четверых детей. Попросила их дела и увидела, что матерью всех четверых значится Наталья Дорман. Наталья, а не Глафира! После чего Татьяна объявила, что у нее есть все основания полагать, что дети украдены и находятся в стране нелегально.

Чиновники пообещали, что передадут информацию о «возможно ненастоящей матери» в полицию, ну и со своей стороны сделают все возможное, чтобы обезопасить детей.

После посещения опеки Татьяне Николаевне даже пришлось пройтись по улице минут двадцать медленным шагом, чтобы немного успокоиться. Неужели теперь все поймут, что зло – это не она, а та львица в овечьей шкуре, ловко прикидывающаяся доброй?

Она рухнула на пластиковый стул небольшого кафе в парке и, заказав кофе, всерьез подумала, а не выпить ли ей шампанского по такому поводу. Есть что праздновать. Но тут же отмела эту идею – не будет же она пить в одиночестве. Эдуарду врачи запретили употреблять спиртное несколько лет назад, да он никогда и не любил сладкое пойло, предпочитал напитки покрепче.

При мысли о муже настроение испортилось. Вчера он вернулся из больницы, и врачи предупредили Татьяну, что ему нужны постоянный уход и особая диета. У Эдуарда был диабет. Сегодня утром, накормив мужа бульоном и гречкой, Татьяна всерьез задумалась о том, не нанять ли ей сиделку, и тут же испугалась этой мысли. Нет. Она будет заботиться о нем сама. Хотя у нее столько дел в школе…

– Танечка, это ты? – крикнул Эдуард откуда-то из глубины огромной квартиры, когда Татьяна вернулась домой. Дежурный вопрос, даже в чем-то немного глупый – к ним домой никто не приходил. Но если вдруг с Эдуардом что-то случится, без этого вопроса она не сможет жить. Это она совершенно точно знала. Надеялась, что, несмотря на разницу в возрасте, она уйдет первой. Сердце сжалось от одной мысли, но сегодня ее ликование было слишком велико, чтобы позволить грустным мыслям взять верх.

– Что с тобой, радость моя? – Эдуард выехал в коридор и резко остановился. Новая модель его кресла была настолько удобной в обращении, что теперь он мог спокойно передвигаться по квартире без Таниной помощи, даже в те дни, когда неважно себя чувствовал. – Ты вся светишься, неужели ученики порадовали?

– Дождешься от них, – фыркнула Татьяна и счастливо засмеялась. – Пошли на прогулку, а? Там так тепло, последние деньки.

Обычно Эдуард отказывался, прикрывался занятостью, но Татьяна прекрасно понимала, что он просто ненавидел бесцеремонные взгляды прохожих. В редкие моменты, свободные от работы, он мог выехать на просторный балкон и получить дозу витамина Д, как он говорил. Но не дольше двадцати минут. С годами он становился все более и более закрытым для внешнего мира. Татьяна уже и забыла, как это – гулять вдвоем с мужем. Но сегодня ей действительно везло.

– А давай! – неожиданно согласился Эдуард. – В парке пусто, насколько я могу судить из окна, можем даже устроить с тобой пикник, и ты мне расскажешь, что тебя так обрадовало, – ласково улыбнулся муж и протянул ей руку. Таня привычным жестом вложила свою тонкую ладонь в массивную лапищу, а муж ее автоматически поцеловал.

– Это долгая история, – вздохнула она.

– А я никуда не тороплюсь, мы с тобой давно не говорили о жизни.

– Ты был занят, – напомнила Татьяна мужу, открывая встроенный в прихожую шкаф-купе и доставая из него колючий мохеровый шарф, которому было больше лет, чем ей самой, но с которым муж категорически отказывался расставаться. На улице все еще тепло, но временами уже дует прохладный ветер, лучше перестраховаться.

Она повязала мужу шарф, надела на него легкую шерстяную шапку и собиралась укутать его пледом, когда Эдуард возмутился:

– Хватит меня кутать, Танечка, я не младенец!

– Ты ел? – спохватилась Татьяна и тут же кинулась в кухню, чтобы проверить.

Заработавшись, муж забывал о еде. Заглянула в кастрюлю – бульон съеден. Выдохнула с облегчением. Быстро собрала в сумку нехитрую снедь – сыр, хлеб, бутылку воды и несколько яблок, закинула сумку на плечо и снова вышла в прихожую:

– Я готова.

Она взяла кресло мужа за поручни и выкатила его к лифту. Несколько лет назад после долгой ругани с администрацией подъезд оборудовали пандусом, и Эдуард смог хотя бы к врачам добираться без препятствий. Татьяна вывезла мужа из подъезда и неспешным шагом направилась в парк, находившийся прямо за их домом.

Удобно расположившись на скамейке в тени раскидистого старого дуба, Татьяна сделала мужу бутерброд и налила воды в пластиковый стаканчик.

– Ну, радость моя, рассказывай! – торжественно провозгласил Эдуард и посмотрел на жену.

Отличное настроение улетучилось. Она вдруг посмотрела на свой поступок со стороны и поняла, что Эдуард его не одобрит.

* * *

– Что вы делаете? Что это? – Глафира металась по кухне, словно раненая птица, раскинув руки-крылья и не зная, что ей делать. Выгонять этих ужасных людей из дома и закрывать детей? Или просто сказать детям бежать как можно дальше? А самой остаться разбираться с проблемами. Мысли проносились в голове с ужасающей скоростью, но ничего сделать было нельзя.

Уставшие канцелярские люди – две женщины и мужчина – представились службой опеки и попечительства. Так, кажется, они сказали? Дальше было что-то про сигнал от неравнодушных граждан, про то, что она не обеспечивает детям право на образование и они должны исследовать условия проживания детей. И вообще есть подозрения, что она детей украла, равнодушно сообщила одна из теток и добавила, что этим будет заниматься полиция.

– Где у вас холодильник? – поинтересовался мужчина с рыбьими глазами, с удивлением озираясь по сторонам.

– У меня нет холодильника, – стараясь оставаться спокойной, ответила Глафира.

– Та-а-ак, а где же вы храните продукты?

– В подполе.

– Я могу посмотреть? – Мужчина закружился вокруг собственной оси, словно волчок, в поисках входа в подпол, в котором по-прежнему скрывался Марк.

– Я не вижу туалета. – Это женщина принялась без разрешения шнырять по дому. Глафира ничего не ответила, прекрасно понимая, как это выглядит со стороны.

– У нас нет туалета, – ровным голосом произнесла она. Объяснять про викторианский период, нелюбовь к цивилизации этим людям даже не стоило и пытаться.

– Как это нет? – визгливо поинтересовалась другая тетка, державшая в руках папку, на которой был закреплен лист бумаги, и постоянно что-то писавшая. – У вас что, и ванной нет?

– Отчего же, есть, – схватилась за соломинку Глафира. – Вот. – Она махнула в сторону небольшой каморки, где помимо громоздкой ванной стояла еще и бочка, в которой любили плескаться младшие.

Женщина распахнула дверь и замерла на пороге:

– А водопровод где?

– Мы носим воду из колодца, это что, запрещено? – Страх и ужас немного отступили, и Глафира почувствовала, что начинает заводиться.

– Нет, конечно, вы сами даже в болоте можете купаться, – не глядя на нее, фыркнула тетка, делая пометку на бумаге, – но относиться так к детям недопустимо! Вы, небось, и к врачам их не водите? Прививки не делаете? Мы временно изымаем детей из семьи для разбирательства.

Вместо ответа Глафира отвела глаза и закусила губу. Сказанное еще не дошло до нее. Не могут же они в самом деле забрать у нее детей только потому, что она моет их колодезной водой вместо водопроводной?

– Ау, вы меня слышите? – Оказывается, все это время неприятная тетка что-то говорила.

– Да, – кивнула Глафира.

– К нам поступила жалоба от неравнодушных граждан, и мы обязаны были ее проверить. Результаты проверки выявили многочисленные нарушения прав детей.

– Какие? – Глафира с трудом видела тетку, глаза застилали слезы.

– У ребенка должно быть право на надлежащее питание, жилище, обучение, развлечения и медицинский уход, – принялась перечислять та.

– Но у них все это есть! – в отчаянии воскликнула Таша, как никогда раньше чувствуя шаткость собственных позиций.

– О чем вы? У вас даже холодильника нет! Я не говорю уже о банальной безопасности: дети играют с опасным предметами – ножами!

– Значит, все-таки Татьяна, – пробормотала Глафира.

Женщина осеклась и замолкла на несколько мгновений, понимая, что сморозила глупость.

– Какая разница? Вы считаете, что только Татьяна знает о том, что ваши дети играют с рабочими инструментами вместо нормальных игрушек?

– Нормальные игрушки – это какие? Из китайской пластмассы? – Оторвавшись от стены, на которую она все это время опиралась, Глафира перешла в наступление. Тетка сделала шаг назад и прищурила глаза. Она не любила, когда ей перечили.

– Да хоть бы из пластмассы, – с вызовом ответила она. – Где игрушки ваших детей? Я прошлась по дому и ничего не увидела!

– Они играют с тем, что делают сами, развивают мелкую моторику, воображение! – парировала Глафира.

– С тем, что вырежут сами ножом? Это недопустимо! Где у вас телевизор? – вдруг спохватилась она.

– Вы серьезно считаете, что телевизор – это главный инструмент развития детей? – до глубины души поразилась Глафира.

– Дети должны смотреть мультфильмы и развивающие программы, – уперлась ее оппонентка.

– Мои дети читают книги, этого недостаточно для развития?

– Мы живем в современном мире, а не в прошлом веке, – отрезала тетка. – Мы изымаем детей до полного разбирательства. Они должны пройти медицинский осмотр. Толик, давай, забирай. А с вами поговорит полиция. Уж не знаю, мать вы им или кто, но вы нарушили условия пребывания иностранцев в стране.

Тетка решительно направилась куда-то в глубь дома, откуда спустя несколько секунд раздались громкие вопли:

– Отпустите меня! Пустите, мама, помоги! – это маленькая Маша. Глафира сорвалась с места и кинулась в небольшую спальню, которую Маша делила с Антоном, на ходу отмечая, что та впервые назвала ее «мамой». От этого стало еще хуже.

Тоненькими пальчиками девочка вцепилась в металлическую спинку кроватки в тщетной попытке противостоять взрослой тетке, грубо схватившей ее и пытающейся оторвать от хрупкой опоры.

– Оставьте моего ребенка! – Глафира изо всех сил толкнула тетку, та выпустила Машу, девочка свалилась на пол и завопила со всей мочи. Глафира схватила Машу на руки и прижала к себе:

– Прости, прости, милая, я не специально!

Упавшая женщина поднялась с пола и с ненавистью посмотрела на Глафиру и ребенка:

– Это недопустимо! Вы больная, вас саму нужно принудительно обследовать! Если вы не хотите отдавать детей по-хорошему, то я сейчас же вызываю полицию, и они изымут у вас детей силой.

– Это будет гораздо хуже для их морального состояния, чем если вы сами уговорите их поехать с нами и временно побыть в детском доме, – продолжала вещать тетка.

– Я не хочу в детский дом! – завопила Маша. – У меня есть мама! Уходи, ненавижу тебя! – заорала она в лицо тетке.

– Тише, тише, милая, – зашептала Глафира на ухо девочке, уже не в силах бороться со слезами.

Ей самой хотелось выть, вопить, крушить и ломать. Избить эту мерзкую тетку, влепить пощечину директрисе, но разум возобладал. Если она так поступит, то детей, возможно, больше никогда не увидит. Если вдруг кто-то проявит слишком пристальный интерес к их семье, то это обернется катастрофой. Ей и так предстоит врать полицейским и убеждать их в том, что она Наталья.

Нужно максимально содействовать опеке, показать свою вменяемость, настоять на том, чтобы детей не разлучали, а ей дали право с ними видеться. И как-то все исправить.

– Малышка, это ненадолго, – вздохнув, принялась увещевать она Машу. – Всего несколько дней, это просто недоразумение, которое мы выясним, и вы вернетесь домой.

Глафира вытерла слезы и постаралась, чтобы ее голос звучал твердо, но предательская дрожь нет-нет да и выдавала ее состояние.

– Ты будешь с Катей и Митей, и ты должна присмотреть за Антошей. Он еще маленький и может испугаться, а ты старшая сестра и должна его поддержать, хорошо?

– Мама, я никуда не хочу! Пойдем с нами! – Маша еще сильнее прижалась к Глафире.

– Милая, я все улажу и сразу же приеду за вами. – Глафира понесла девочку к выходу, избегая смотреть на хмурых людей из службы опеки и зовя: – Катя, Митя! Идите сюда, пожалуйста!

Митя наверняка прятался на дереве, а Катя должна быть где-то в саду. Незнакомому с расположением укромных уголков участка будет невозможно найти девочку.

– Митя, Катя! – уже более требовательно позвала она, выходя из дома. Ей отчаянно нужен был глоток свежего воздуха. – Митя! – Она буквально захлебнулась этим криком.

Митя был ее самым главным союзником, как он скажет, так остальные и сделают.

– Да, мама, – пробурчал Митя откуда-то сбоку и появился на дорожке. Подслушивал под окнами. Глафира замерла.

Мама. Мама?

– Митенька. – Она задержала дыхание, чтобы не разреветься.

– Я все слышал, мам, я не хочу с ними ехать, – насупился Митя.

– Милый. – Глафира не выдержала и все-таки отвернулась. Рядом с Митей на тропинке появилась тоненькая девочка со светлыми пушистыми волосами, которая неожиданно командным голосом поинтересовалась:

– Что такое? Почему вы хотите их забрать?

– Это тоже ваша… дочь? – немного ехидно поинтересовалась желчная тетка с листком в руках.

– Нет, я дочь Анжелы Петровны. – Николь не мигая уставилась на тетку. Если в чем в этой жизни она и была уверена, так это в магической силе имени своей матери.

– Анжелы Петровны? – тупо переспросила тетка и тут же расплылась в улыбке. – А мы и не знали, что у нее дочь такая красавица. Ты не переживай, детонька…

– Меня зовут Николь.

– Николь! Какое красивое имя. Так вот, не переживай, детонька, мы просто разберемся, и скоро, надеюсь, твои друзья вернуться домой. Но это наша работа, – продолжила лебезить тетка.

– Митя, мне нужно, чтобы ты позаботился о младших и о Кате. Не давай им вас разлучать. Я скоро заберу вас домой, – твердо сказала Глафира, беря Митю за руку и глядя на него покрасневшими от слез глазами. – Сделай это для меня, пожалуйста. Ты у меня самый умный и благоразумный, ты будешь старшим до завтра.

– Хорошо, мама, – немного подумав, сказал Митя, распрямив плечи и кивая косой взгляд на Николь, слышала ли.

– Я могу собрать их вещи? – Глафира повернулась к троице, уже топтавшейся на дорожке в сад и обменивающейся молчаливыми взглядами. Комок в горле, вызванный простым и коротким «мама», мешал говорить.

– На вашем месте я бы этого не делал, – понизив голос, быстро сказал мужчина, косясь на своих коллег. – Знаете, домотканая одежда – это аргумент не в вашу пользу. – Он почему-то закашлялся и, сделав шаг назад, отвел глаза.

Спустя полчаса детей увезли. Николь вернулась домой, а Таша впервые со дня переезда закрыла ворота в сад, заперла входную дверь и опустилась на пол посреди маленького домика, ошибочно казавшегося ей призрачным убежищем от всех невзгод, и, свернувшись клубочком, завыла, словно раненый зверь. Тихонько. Чтобы никто не услышал. Чужое сочувствие ей сейчас было ни к чему.

Одежда промокла от слез, волосы спутались, но Таша ничего не замечала. Содрогалась от рыданий, лежа на полу. Ее горе было так велико, что не давало крику вырываться из горла. Ей казалось, что она сейчас задохнется. Как такое могло произойти? Она ведь сделала все возможное, чтобы не потерять детей, спряталась от всего мира, защитила их, окружила любовью и заботой, отогрела, и их у нее забрали. Забрали! За что? За то, что они знают школьную программу местами лучше учителя? За то, что дома нет водопровода? За то, что она убила их родителей?

Ей послышалось, что в дверь кто-то тихонько скребется.

– Уходите! – крикнула она, наплевав на вежливость.

– Это я.

Таша резко села и вытерла слезы. Марк? Что он делает в саду? Он же должен быть в подполе! Она ведь не пустила этих чудовищ из опеки вниз только потому, что была уверена: он там. И если они его увидят, то беды не избежать. Но… Таша вскочила с пола и бросилась к двери.

– Где ты был? – широко распахнув дверь, Таша обрушила на Марка град ударов. Тот сносил все стоически, но в какой-то момент сделал легкое движение, и Таша оказалась крепко прижатой к его сильному телу. Марк втолкнул ее в дом и закрыл за собой дверь.

– Успокоилась? – спросил он пару минут спустя, когда Таша оставила тщетные попытки освободиться из его хватки.

Она молча кивнула, и Марк отпустил ее. Отошел в самый дальний угол, повернул стул спинкой вперед и сел, вперив тяжелый взгляд в Ташу. Та выглядела ужасно. Словно плакала несколько часов и билась головой об стены.

– Что случилось?

– У меня забрали детей.

– Кто?

– Служба опеки.

– Почему?

– Поступила жалоба, я так думаю, что от директора школы, они выехали, чтобы проверить ее. И обнаружили, что у меня дома нет холодильника. А я не смогла показать им подпол, потому что думала, что ты там. – Не выдержав, Таша все-таки обрушила гнев на Марка.

– У тебя забрали детей только потому, что у тебя нет холодильника? – уточнил Марк, не обращая внимания на ее выпад.

– Не только. Еще их смутило отсутствие канализации и китайских игрушек.

– Какие разумные люди нынче работают в службе опеки, – подытожил Марк после нескольких минут молчания.

– Что? – не сразу поняла Таша. Слезы снова побежали по щекам, и она утирала их фартуком. Она остановилась и подняла голову. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду то, что ты похоронила себя заживо в этой дыре. И детей хоронишь, не спросив на то их разрешения.

Слезы высохли практически мгновенно. Глафира резко выпрямилась, словно от удара, и вперила в Марка тяжелый взгляд.

– С этого места, пожалуйста, поподробнее, – жестко приказала она.

– Да что подробнее? – пожал плечами Марк. – Я, честно говоря, удивлен, что ты еще так долго продержалась без особых проблем.

– Что? – Внутри все похолодело. Опять он со своими догадками, а ведь она была уверена, что смогла убедить его в прошлый раз.

– Ты сама все расскажешь или хочешь услышать от меня? – уточнил Марк, пристально глядя ей в глаза. Таша отвернулась, стараясь скрыть страх.

– Я про себя и так все знаю, а вот тебя будет интересно послушать, – наконец решилась она.

– Ну что ж, слушай, – кивнул Марк. – По твоим словам, Натали, ты вышла замуж после того, как мы расстались. Первое время ты пыталась адаптироваться – пошла в университет, потом на работу. Пусть в компанию мужа, но там ты заняла со временем очень неплохую позицию, ума тебе не занимать. Ты много путешествовала, повидала мир и, в конце концов, все-таки осела в Англии, с мужем-садистом.

Глафира вздрогнула, но ничего не сказала, продолжая внимательно слушать.

– Ты жила, годами терпя издевательства, пару раз даже оказывалась в больнице с ожогами и порезами, но врала про бытовые травмы. И вдруг после смерти тирана, оставившего тебе весьма внушительное состояние, ты хватаешь детей и тащишь их в эту глушь к полуживым трупам. Максимум, что им здесь светит, – это должность медперсонала в доме престарелых, в то время как в Англии ты могла бы дать им все. Итон, Оксфорд, Кембридж, блестящие связи. Сама ты могла бы возглавить компанию мужа. А вместо этого ты все бросаешь и приезжаешь сюда. У меня к тебе один-единственный вопрос: почему?

– Потому что Англия не дала мне ничего хорошего, – выдала давно заготовленную фразу Таша, но Марк, усмехнувшись, покачал головой.

– Ты врешь. Ты сбежала потому, что ты не Наталья, ты Глафира, Глаша, младшая сестренка.

Вместо ответа Таша вскочила и схватила огромный капустный нож, лежавший на столе. Не говоря ни слова, она кинулась на Марка и попыталась ударить его прямо в сердце. Тот ловко отскочил в сторону, откинув стул.

– Ого, вот это темперамент! – улыбнулся он и развеселился. Застоялся, словно конь в стойле, небольшое движение было кстати.

– Надо было тебя сразу убить, списали бы на самооборону. – Глафира снова попыталась ударить, но он снова оказался проворнее.

– Да, – сочувственно кивнул Марк, – а теперь момент упущен. Как ты объяснишь труп мужчины в своем доме? Или прикопаешь меня под кустиком с розами, на удобрение?

– Какая прекрасная идея! – ухмыльнулась Глафира. – Ну или, как вариант, скажу, что преступник вернулся и попытался меня убить.

Марк в два шага преодолел пространство между ними, выкрутил руку Таши, державшую тесак, и завел ее за спину:

– Все верно, птичка моя, только я не преступник, – прошептал он ей на ухо.

– А кто? – Глафира стояла спокойно, не делая попытки вырвать руку, понимая, что это бесполезно.

– Сейчас расскажу, но вначале один вопрос: это ты их убила?

Он отпустил ее руку, но Глафира не двинулась с места, так и осталась стоять рядом с ним, чуть прикрыла глаза, стараясь восстановить дыхание. Он запоминал мельчайшие подробности – это важное умение, очень помогает в жизни.

– Нет, это был несчастный случай, – после короткой паузы уверенно ответила она. Слишком уверенно, словно репетировала эту фразу перед зеркалом сотни раз и ждала, что однажды ей придется ее сказать.

– Да ладно, Глафира, мне можешь не вешать лапшу на уши, – покачал головой Марк. – Ты просто не знала, что Наташа тоже будет в доме, правда? Тебе и в голову не приходило, что она рванет с ним мириться, с этим уродом, избивавшим ее. Я правильно говорю?

– Нет, – упрямо повторила Глафира.

– Да, – настойчиво повторил Марк, – ты высококлассный программист, и твой родственничек умер в «умном доме», который управляется компьютерами. Странное совпадение, не находишь? Вдруг система выходит из строя, блокируются все окна и двери, происходит возгорание, и, что самое интересное, противопожарная сигнализация молчит! Удивительно, как это проглотили в Англии?

Глафира ничего не ответила, отошла от него на несколько шагов и села на стул, спиной к Марку. Смотреть ему в глаза она избегала, слишком тяжело. Но Марку это было и не нужно. Два дня ему понадобилось на сбор всей информации и несколько минут на ее анализ. Все было так просто и примитивно, что он диву давался: как английские коллеги могли это пропустить? Сгоревшая женщина осталась неопознанной, Наташа ни разу не обращалась к стоматологам в Англии, а больше и опознавать было нечего, тела буквально расплавились. Но были свидетели, показавшие, что живая и здоровая Наталья Дорман была в больнице, затем забрала своих детей у няньки, поехала в аэропорт и улетела в Россию. Глафире, провернувшей этот фокус, было действительно нечего бояться, кроме возвращения в Англию, где близкие легко смогут сказать, что это не Наталья. Ну и детей. Которые удивительным образом тетку не выдали.

Разумеется, вся его теория строилась лишь на догадках и на том, что он совершенно точно знал, что это не Наталья.

– Хочешь, я расскажу, как все было? Вы всегда были близки с Наташей, год разницы, похожи как близнецы, ты ходила за ней тенью, я это помню. Но я тогда не обращал на младшую сестру внимания, да и никто не обращал. Наталья была умна, но ты была умнее. Ей удалось уехать в Лондон благодаря замужеству, а ты получила стипендию от фонда и уехала учиться в Америку. Со стороны ты наблюдала за жизнью сестры. Наверняка часто ездила к ней в гости и видела ситуацию изнутри. Он ведь ее бил, правда?

Глафира молчала и не двигалась с места, продолжая слушать, что говорит Марк.

– Может быть, и детишек бил, а это было еще хуже. А сестра все тянула и тянула. Знаешь, Наташа вообще такая терпеливая была. Но однажды он перешел границы, и она попала в больницу в то время, когда ты была в Англии. И ты решила, что пришло время действовать. Но не учла одного – сестра в ту ночь вернулась в дом.

Сообразив, что натворила, ты выдала себя за нее, для чего? Чтобы спасти детей? Чтобы получить деньги? Скорее первое, иначе бы ты транжирила огромные суммы направо и налево, а ты лишнюю копейку не потратишь. Поэтому ты и уехала в спешке, спряталась в глуши, где никто из знакомых не сможет открыть твой обман. Под предлогом странной причуды отказалась от интернета и связи с миром. Умно, ничего не скажешь. Не приведи меня сюда судьба, твой план вполне удался бы. Все прошло идеально. Но тебе не повезло, ты встретила меня. А я ведь был близок с твоей сестрой, забыла? Признаться, вначале ты даже меня провела, столько лет прошло, вы похожи, ну мало ли что. Только вот сказка не давала мне покоя.

– Ну если ты считаешь, что я Глафира, то зачем тогда весь этот цирк? – неожиданно перебила его Глафира.

– Какой? – уточнил Марк.

– С признаниями в любви, этим нелепым походом на трассу, церковью?

Марк отвернулся, скрестил руки на груди и уставился в окно.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – наконец спросил он.

– Нет. Я вообще не верю в любовь, – покачала головой Глафира.

– Зря. Как же ты вышла замуж за нелюбимого человека?

– Я не выходила замуж, Марк, это все спектакль, фарс, – пожала плечами она. – Я не могу выйти замуж за убийцу. Возможно, если бы я была сама, я бы и рискнула. Но у меня четверо детей, поэтому дальше этой церкви мы никогда с тобой не пойдем, Марк, как бы мне этого ни хотелось.

– Только я не убийца, Глаша. Точнее, мне действительно приходилось убивать, но делал я это в рамках закона. Я следователь. По особо важным делам. И я здесь, чтобы арестовать Данилу Мамонтова.

– Сына Генриха Карловича? – Глафира вскочила со стула, развернулась и во все глаза уставилась на Марка.

– Именно. Я здесь под прикрытием, жду, когда преступник расслабится, сделает ошибку, и я возьму его тепленьким. Этот засранец уже пять лет морочит всем голову. Появился вроде бы из ниоткуда, сорвал огромный куш на бирже, начал с восьмисот долларов, совершил сто двадцать шесть чертовски рискованных сделок, не сделал ни одной ошибки и через две недели положил в карман около трехсот пятидесяти миллионов долларов.

– Сколько? – Глафира была потрясена.

– Триста пятьдесят миллионов. Причем получил он такие деньги исключительно благодаря событиям на рынке, которые невозможно было предугадать. Его взяли, коллеги, конечно же, обвинили в преступном сговоре, ведь без помощи инсайдеров он бы никогда в жизни не смог это провернуть. Он все отрицал, заявил, что он путешественник.

– Путешественник? – бестолково переспросила Глафира.

– Ага, прилетел к нам из двух тысячи двести какого-то там года. Говорит, мол, у нас все в курсе, что ваше время очень нестабильное с биржевой точки зрения. Поднял архивы, прошерстил информацию, сел в машину времени и отправился к нам.

– Какой бред, – пробормотала она.

– Именно. Когда его схватили, он начал предлагать сделку. Говорит, я вам выдам месторасположение всех лидеров ИГИЛ и формулу лекарства от СПИДа, а вы меня отпустите. Клоун. Самое смешное, что он даже на полиграфе умудрился пройти проверку. Высококлассный мошенник.

– И его отпустили?

– Нет, – покачал головой Марк, – он исчез. Пропал, как сквозь землю провалился. Документы, похоже, меняет как перчатки, никак не могли его взять. Поэтому мне и поручили это дело, посчитали его классическим висяком, – ухмыльнулся Марк, предвкушая выражение лица министра, когда он отчитается ему о поимке Мамонтова.

– О том, что у него есть отец и живет он здесь, я узнал только пару месяцев назад, когда смог докопаться до его корней. Тогда-то я и разработал операцию, решил поставить под косвенную угрозу его отца. Папеньку этот засранец любит, дает деньги на его прихоти. Это ведь Карлович «Особняк» построил, и вообще все здесь практически принадлежит ему.

– Как это? – Глафира была сбита с толку. Благодаря несчастному случаю в лесу она знала, что Генрих хозяин «Усадьбы», он рассказал ей по большому секрету. Но то, что он также владеет «Особняком», он никогда не упоминал.

– Ну вот так, – пожал плечами Марк. – Папаня не хотел уезжать из этих мест, вот сыночка ему и построил приют. И друзей набрал, чтобы скучно не было. Все верно рассчитал. Но вот только и я не идиот. Нашел его слабое место и устроил заваруху с планом «Перехват». И бинго! Как только услышал, что тут каша заварилась, так сразу и примчался.

Глафира потрясла головой, отгоняя наваждение. Она попыталась извлечь из всего сказанного Марком самое важное для себя.

– Ты хочешь арестовать сына Генриха? – переспросила она.

– Именно, – кивнул Марк, – а после этого мы с тобой сможем уехать куда захотим. Что скажешь о том, чтобы стать женой министра?

– Но это же его убьет… – пробормотала Глафира, игнорируя хвастливую реплику Марка.

– Кого? Данилу? Я тебя умоляю, он таким ребятам лапшу на уши вешал и не боялся иголок под пальцы или суток в противогазе, что арест его разве что немного расстроит. Совсем другое дело, что выпутаться ему уже будет сложнее, я сделаю все для этого возможное.

– При чем тут сын? – возмутилась Глафира. – Я про отца! Это убьет Генриха Карловича! У него инфаркт случился, когда он сына просто увидел, а ты собираешься Данилу арестовать! – Она пришла в себя и начала наливаться гневом.

– Ну, знаешь ли, это не моя печаль и забота, – отмахнулся Марк. – Я здесь, чтобы бороться с преступниками, а не спасать их родственников.

– Но это неправильно! – Глафира почувствовала приступ ярости. Как он может так спокойно манипулировать человеческими жизнями?

– Неправильно красть такие суммы, – жестко отрезал Марк.

– Марк, я тебя прошу, – фыркнула Глафира, – в этом мире столько людей, которые крадут в разы больше и при этом почему-то считаются уважаемыми людьми.

– Глафира, мы сейчас говорим о конкретном человеке. Мамонтов должен сидеть в тюрьме, и точка. И я намерен узнать, кто сливал ему инсайдерскую информацию и каким образом. Он обязательно мне расскажет. И тогда это будет бомба похуже водородной, содрогнется вся мировая экономика! – Марк радостно улыбнулся, предвкушая свой триумф на первых полосах газет.

А Глафира смотрела на него и недоумевала: как она могла любить этого человека столько времени?

* * *

Из дома она решила выйти только под вечер. После тяжелого разговора с Марком и осознания, что они смотрят на одни и те же серьезные вещи с абсолютно разных точек зрения, Глафира задыхалась. Работа в саду всегда успокаивала, к тому же она давно собиралась прополоть сорняки возле плетущихся роз.

Надев резиновые рукавицы, она сложила в корзинку садовый инструмент, открыла входную дверь и застыла на пороге. У нее были гости. Они тихонько перешептывались между собой, стараясь не нарушить тишину и не потревожить хозяйку. Но нет-нет, а шепот иногда сменялся репликами на повышенных тонах.

Клавдия настаивала на том, чтобы постучать, а Анна Ивановна сдерживала ее, утверждая, что хозяйка должна выйти сама. Как только Глафира появилась на крыльце, они все замолчали как по команде и повернулись к ней. Григорий Антонович маячил за спиной Клавдии и мял лист бумаги – наверняка написал очередную поэму и впустил посетителей в сад. Глафира посмотрела на солнце, заходившее за горизонт, – было слишком поздно для чаепития.

– Я сегодня ничего не устраиваю, – пробормотала она.

– Ташенька, да уж мы не чай пить пришли! – воскликнула Клавдия, подходя к хозяйке дома и ласково беря ее за руку, немного неловко, не привыкла она к проявлениям нежности. – Мы все знаем про деток. Да как им в голову только такое пришло? Нашли у кого забирать! Как алкашня какая-то подзаборная, так не дозовешься, а тут прям прибежали…

– Давайте не будем заниматься обсуждением опеки, а подумаем, как мы можем помочь! – перебила ее Анна, беря ситуацию в свои руки.

Похоже, сейчас она была единственной, кто мог трезво мыслить. Сегодня утром она снова пошла к речке, но вместо того чтобы обдумать, как лучше совершить самоубийство, просто прогулялась вдоль берега, решив, что, в сущности, место здесь приятное и, пока не захолодало, можно и задержаться. Дождаться, пока выйдет Генрих из больницы, и поблагодарить его за его поддержку и заботу в ее первые дни.

В больницу она уже позвонила, ей сообщили, что состояние стабильно тяжелое, посетителей к нему не пускают. Оставалось только ждать. А теперь вот эти новости про Ташу и детей. Анне Ивановне это показалось вопиюще несправедливым и почему-то захотелось помочь приятной женщине.

– Да как тут поможешь! – развела руками Таша-Глафира. – Они хотят, чтобы я весь уклад жизни поменяла. Холодильник купила, водопровод провела…

– Ничего подобного! – раздался высокий голос, и в саду появилась Татьяна Николаевна. Выглядела она не так, как обычно. На сухих, почти пергаментных щеках играл яркий румянец, глаза блестели, и даже волосы, казалось, начали завиваться. Татьяна производила впечатление счастливого человека, и это почему-то разозлило Анну Ивановну.

– Ваша работа? – поинтересовалась она у директрисы.

– Неравнодушных граждан! – тоном победительницы возразила та. – У детей должна быть нормальная семья.

– А чем наша семья ненормальна? – сдавленно спросила Глафира, сдерживая порыв вцепиться противной тетке в волосы.

– Начнем с того, что это… это… – Татьяна расплылась в улыбке и обвела взглядом всех присутствующих, чтобы убедиться, что все внимание приковано к ней. Это был самый возвышенный момент ее жизни после свадьбы, и она хотела насладиться триумфом сполна. – Начнем с того, что это не ваши дети!

– Совсем с ума сошла! – ахнула Клавдия и всплеснула руками. – Что ж ты такая злая, Татьяна, нет тебе покоя! Мужика тебе хорошего надо, а то совсем уже спятила.

– Я замужем, – огрызнулась Татьяна и уставилась на Глафиру. Та не отвела глаз. Лишь побледнела и стала еще красивее. Татьяна невольно задумалась о несправедливости бытия: она сама в горе выглядела ужасно, словно потрепанный кошкой воробей, лишившийся половины перьев. – Ну же, скажите им правду, а то они еще чуть-чуть – и в святые вас запишут!

– Татьяна, прекрати, – кашлянул Григорий Антонович. – Это уже слишком.

Анна Ивановна внимательно наблюдала за Глафирой. Та еще несколько мгновений пристально смотрела на свою недоброжелательницу, а затем отвела глаза в сторону.

– Скажите им, скажите! – Татьяна даже потрясла рукой в воздухе, призывая Глафиру к ответу.

– Что им сказать? Что вы сошли с ума? – Глафира призвала на помощь всю свою силу духа и мизерный актерский талант. События развивались с такой скоростью, что она не успевала оправиться. Один, вторая… Скоро все начнут показывать в нее пальцем и называть убийцей и обманщицей. Но пока этого не произошло, она будет стоять на своем.

– Я не сошла с ума. – Голос Татьяны сорвался на крик. – Я видела вас с детьми два года назад на автобусной остановке, когда вы только приехали. Они называли вас Глафирой, я запомнила имя, уж больно редкое, а вы их английскими именами и говорили о том, что сейчас они должны называться по-русски. Вчера я увидела их документы – Кейт, Димитрий, Мэри, Энтони, – и вспомнила ту встречу!

Глафире показалось, что небо обрушилось на нее и придавило. Тетка на остановке? Она не помнила ничего подобного. Она тогда была в жутком стрессе, как так получилось… Нет, Татьяна не могла ничего слышать. Она выдумывает. Просто увидела паспорта.

– Ташенька, о чем это она говорит? – растерянно спросил Григорий Антонович, глядя на побледневшую Глафиру, которая тихо что-то шептала, но слов было не разобрать.

– Я говорю о том, что она лгунья и дети нелегально находятся в стране. У них были визы на полгода, но они просрочены, дети должны вернуться в Англию. А вам, милочка, предстоит объясниться с правоохранительными органами, – торжествующе закончила она.

Голос Глафиры зазвенел как струна на ветру:

– Вы понимаете, что вы творите? Зачем вы это делаете? Зачем вы лезете в жизнь незнакомых вам людей и разрушаете ее?

Татьяна, сделав несколько шагов назад под натиском Глафиры, опомнилась, пришла в себя и снова почувствовала почву под ногами.

– Я-то как раз отдаю себе отчет в действиях! Это вы не понимаете, что творите! Вы привезли детей из их дома в эту дыру, где они лишены элементарных условий, у вас даже туалета нет нормального! Или бедные сиротки – это не родные детки, зачем тратиться?

В несколько шагов Глафира оказалась рядом с Татьяной и почти занесла руку для удара, но в последний момент сдержалась.

– Уходите, – так тихо сказала она, что Татьяна даже не расслышала.

– Что? – переспросила она.

– Что слышала! – вдруг заорала Клавдия и сделала то, о чем мечтала Глафира. Подскочив к Татьяне, она схватила ее за руку и поволокла в калитке.

– Отпустите меня! – заверещала Татьяна. – Что вы делаете?!

– Прогоняю хамку, явившуюся без приглашения! – рявкнула Клавдия, распахивая калитку и выталкивая Татьяну наружу. Та не устояла на ногах и упала прямо в дорожную пыль.

– Ух! – с гордостью крякнул Григорий Антонович и потряс стихотворением.

– Стерва, – заключила Клавдия, плюя под ноги Татьяне, разворачиваясь и возвращаясь в сад.

– Это правда? – тихо спросила Анна, подходя к Глафире и неожиданно для самой себя открывая объятия. Глафира колебалась несколько секунд, но затем сделала шаг по направлению к Анне и обняла ее, разрыдавшись. Весь этот груз, который она тащила на себе два года, в конце концов оказался для нее непосильным. Она сломалась.

– Ничего, ничего, девочка, – слегка дрожащими руками Анна погладила Глафиру по голове, как давным-давно гладила маленькую Лиду, когда та разбивала коленки. Правда, тогда ее сводило с ума нытье дочери, и объятия были единственным способом его избежать. И только сейчас Анна поняла, почему люди испытывают потребность в прикосновениях. Наполненные собственными эмоциями до краев, испытывают потребность с кем-то поделиться, чтобы их не разорвало. Объятия превращают людей в сообщающиеся сосуды.

– Я все провалила, – сквозь слезы пожаловалась Глафира.

– Ну-ну, ничего вы не провалили, – уверенно ответила Анна. – Это просто козни мелкой неудачницы. Вернут вам детей, вот увидите.

Глафира сделала шаг назад и попыталась вытереть льющиеся градом слезы.

– Нет, вы ничего не знаете, их мать умерла из-за меня! – срывающимся голосом начала она, а Анна покосилась в сторону Клавдии и Григория, что-то горячо обсуждавших возле калитки.

– Девочка моя, не говорите мне ничего, о чем потом пожалеете. – Она снова обняла Глафиру, а та прижалась к ней, словно к собственной матери, которой у нее никогда толком и не было.

Анна Ивановна махнула своим спутникам, жестом призывая их разойтись. Она помогла Глафире войти в дом, довела до спальни и уложила на кровать, прикрыв легким одеялом, сшитым из цветных лоскутов. На секунду залюбовалась работой – идеальная геометрия линий и подбор цветов. Ничего кричащего, все сдержанно и очень элегантно. Такая мать несомненно привьет детям хороший вкус. Да и дело не только во вкусе. У Глафиры дома дети чувствовали себя лучше, чем во многих семьях счастливых обладателей холодильников. Вселенскую справедливость необходимо восстановить, и Анна Ивановна собиралась этим заняться при первой же возможности.

* * *

Едва за Анной Ивановной закрылась дверь, как Глафира резко села на кровати. Ужасно хотелось спать, но сейчас она не могла позволить себе такую роскошь. Ей казалось, что она падает в черный колодец, что полоска голубого неба над ее головой становится все уже, и скоро ее совсем не станет, она захлебнется этой чернотой. Выход был только один – переключиться на что-то другое. Попытаться спасти кого-то, раз уж она не смогла спасти себя.

Спустившись к Марку и молча отдав ему его обед, состоявший из буханки свежего хлеба, овощей с грядки, куска запеченного мяса и запотевшей бутылки кваса, Глафира соврала ему, что собирается пойти в школу поговорить с директором. Посоветовала никуда не выходить, если он не хочет выдать себя раньше времени.

Сама же, переодевшись в легкие штаны и майку, прихватила корзинку со снедью и отправилась окольными путями в «Усадьбу». Она почти бежала, постоянно оглядываясь, ей чудилось дыхание Марка за спиной. Сейчас он схватит ее за руку и назовет предательницей. Да, она его предавала, но предавала, чтобы спасти дорогого ей человека, который был рядом несколько лет и всегда поддерживал ее.

Глафира прекрасно знала, кто является владельцем «Усадьбы», поэтому не сомневалась: Данила наверняка в доме отца. Она также знала, что бесполезно пытаться попасть в «Усадьбу» через наглухо закрытые ворота, в дом вели совершенно другие ходы, один из которых располагался в лесу.

Генрих Карлович был личностью чрезвычайно увлекающейся и творческой, дом он строил по собственному проекту, сделав его «домом-сюрпризом», из которого в любой момент можно было сбежать от покойной жены, обладавшей скверным характером. Он надеялся, что когда-нибудь в его доме поселятся многочисленные внуки и будут играть с дедом в прятки. Он ненавидел рутину, обыденность, трезвое мышление. Даже постарев, Генрих Карлович так и остался ребенком. Чего стоили одни катакомбы, которые он прорыл под «Усадьбой».

Дверь нашлась сразу. Расположенная в высоком холме и отлично замаскированная мхом, она напоминала вход в кроличью нору из «Алисы в Стране чудес». Глафира толкнула ее, дверь со скрипом поддалась. Запоздало подумала, что стоило бы прихватить с собой хотя бы свечку, но затем махнула рукой. Путь был прямым, и она должна быстро бежать, чтобы не насобирать в волосы пауков. Впрочем, она их не боялась. Она уже давно ничего не боялась.

Спустя несколько минут быстрого шага Глафира уперлась в дверь, ведущую в усадьбу, толкнула ее, но та оказалась заперта. За дверью играла негромкая музыка. Немного подумав, она подняла руку и решительно постучала:

– Данил, откройте!

Никакой реакции.

Глафира забарабанила изо всех сил:

– Данил, откройте, пожалуйста! За вами собирается приехать полиция.

Музыка стихла, и спустя несколько секунд дверь распахнулась. Данил был одет в легкие льняные штаны, голый натренированный торс мог оказать сильное впечатление на неподготовленную юную девицу. Мокрые волосы, капли воды стекают по лицу.

– Вам нужно позвонить? – мрачно ухмыльнулся Данила.

– Заткнись и слушай, умник, – перебила его Глафира, проскальзывая мимо него в дом и снова становясь собой – жесткой и умной, по которой она даже иногда скучала.

Она вошла в комнату и кивнула на кресло, жестом приказывая Даниле занять место, где он сможет ее выслушать. Тот повиновался. Еще бы. Не было ни одного человека, который бы ей не повиновался. Кроме Марка. При воспоминании о Марке сразу стало жарко и прихватило сердце. Она предательница, предательница!

– Послушай, здесь сейчас находится человек, который собирается тебя арестовать, – резко начала она.

– Меня? – фальшиво удивился Данила. – Да за что? Я чист как агнец. – Даня развалился в кресле, закинув руки за голову и кладя ступню одной ноги на колено другой. Окинул Глафиру оценивающим взглядом, за который захотелось немедленно влепить ему пощечину. Словно богатый спонсор на конкурсе бикини. И что самое обидное – по его мнению, она явно не была претенденткой на победу.

– Заметно, потому что ведешь себя как баран, – осекла его Глафира. – Это не тот человек, которому ты сможешь рассказать свои байки, это следователь по особо важным делам, который инсценировал нападение на Романа Михайловича, чтобы заманить тебя сюда.

Легкая тень пробежала по лицу молодого человека, но он тут же криво усмехнулся и снова нагло уставился на молодую женщину.

– Ну да, а ты, доброе сердечко, примчалась меня спасать после того, как чуть не угробила моего отца.

– Это ты чуть не угробил отца. – Глафира сделала несколько шагов по направлению к креслу и нависла над Данилой. Психологический прием, который всегда срабатывал. Данила не стал исключением. Опустил руки и ноги и отвел взгляд.

– Мы сейчас не будем про сыновий долг и про то, где ты шлялся столько лет. Даже не будем про то, что твой отец так сильно скучает, что каждый день смотрит новости в интернете о путешественниках во времени и заслужил себе репутацию юродивого. А все потому, что верит тебе. Не стыдно?

– Почему мне должно быть стыдно? Я действительно путешествую во времени. – Данила с вызовом посмотрел Глафире в глаза, снова отметив, какие они темные.

– Ага, а родил тебя Генрих в будущем, и ты прилетел сюда, чтобы посмотреть на молодого отца. Поправь меня, если я путаю определение пространственно-временного континуума.

– Путаешь настолько, что даже поправлять не хочется. – Даня скрестил руки на груди и снова с вызовом посмотрел на Глафиру. Та вздохнула.

– Слушай, мне плевать на тебя на самом деле. Даже если ты, как Коля Герасимов, вышел за кефиром, а встретил космических пиратов и улетел на альфу Центавра. Но мне не плевать на твоего отца – он очень добрый человек. И если тебя сейчас арестуют и снова посадят, можешь не сомневаться, он этого не переживет.

Данила резко поднялся и столкнулся с Глафирой лбами.

– Что ты делаешь? – Она сделала шаг назад, хватаясь за лоб и морщась от боли.

– Не люблю, когда нарушают личное пространство и пытаются давить. – Данила в упор уставился на молодую женщину. Обычно он предпочитал подружек моложе и менее притязательных, но в этой было что-то пугающее и привлекающее одновременно. – Что ты предлагаешь? Улететь назад в будущее? Но я должен убедиться, что с отцом все в порядке. Мне так и не удалось его увидеть. Врачи держат его в реанимации и никого не пускают.

– Для этого я здесь. На той стороне реки есть охотничья хижина, Марк о ней не знает.

– Марк? – усмехнулся Данила, и Глафира вдруг покраснела: вот дура!

– Да, Марк – это следователь, который приехал за тобой, – пояснила она смутившись.

– Вот оно как, – ухмыльнувшись, протянул Данила и передразнил: – Ма-а-арк. А как Марк отнесется к тому, что ты сейчас здесь со мной?

Глафире захотелось хорошенечко ему наподдать. За то, что умудрялся шутить в самое неподходящее время, и за то, что задел за живое.

– С ним я сама разберусь. Пошли.

Данила колебался несколько мгновений.

– Он действительно так хорош? Знаешь, они ведь один раз меня упустили, – хвастливо заявил он.

– В этот раз тебя не упустят, – пообещала ему Глафира, наблюдая, как Данила начал кружить по комнате в поисках футболки и кроссовок.

– Да ладно, я и не таких обламывал. – Он натянул футболку и горделиво посмотрел на Глафиру. Та усмехнулась.

– Послушай, Даня, я выросла вместе с этим человеком. Мы каждое лето проводили здесь, в гостях у бабушки. У нас был друг Петя. Петя был здоровым, задиристым и не очень умным. А Марк – невысоким и необщительным. И Петя решил, что Марк идеальная мишень. Однажды он его побил. Ну так, как это делают мальчишки: толкнул в пыль, пару раз дал ногой в живот. Обидно, но не смертельно.

– И Марк ему ужасно отомстил? Пошел в спортзал, качался два года, а потом дал в морду? Съел его любимого кота? Или, дай угадаю, он поджег ночью его дом? – Даня присел на диван и начал натягивать кроссовки на босу ногу.

– Вовсе нет, – вздрогнула Глафира. – Марк с ним подружился.

– Отомстил так отомстил, – фыркнул Даня.

– Интересно, как тебе удалось спереть столько денег, если ты даже элементарно дослушать до конца не можешь?

– Ну ладно-ладно, – Данила справился с одной кроссовкой и принялся за другую, – удиви меня. Кстати, деньги я честно заработал.

– Ага, – кивнула Таша и продолжила: – Марк с Петей подружился, помогал ему с домашним заданием, которое тому задали на лето, чтобы он не остался на второй год. Через год они стали лучшими друзьями, и Петя пригласил его на день рождения. Марк принес ему подарок, а когда тот принялся его разворачивать, достал из сумки кирпич и разбил Пете голову.

Данила замер, поставил ногу на пол и уставился на Глафиру. Улыбаться расхотелось.

– Этого мелкого пакостника посадили, он окреп на зоне и после этого вообще стал непобедимым, как Арни? – криво усмехнулся он.

– Нет, никто его не посадил, у него папа генерал, а вот Петя даже девять классов в итоге не смог окончить. Растолстел и сейчас собирает коробки на каком-то заводе. Травма головы имела необратимые последствия. Поэтому если ты готов встретиться с Марком, то оставайся, слушай музычку. А если нет, то пошли.

Данила встал и вместо ответа кивнул.

– Только мне нужно будет положить еду Жоржику. Я оставлю дверь в сад открытой, ты сможешь наведаться через пару дней и посмотреть, как он?

– Хорошо. Пойдем через черный ход, – распорядилась Глафира и направилась в сторону кухни. За ней располагались кабинет и гостевая спальня, из шкафа которой по подземному переходу можно было попасть на другой берег реки.

Время от времени Генрих приглашал ее с детьми поиграть в прятки, Митя и обнаружил этот ход во время игры. Тогда Митя воспользовался им, и она чуть с ума не сошла, обегав все окрестности в поисках мальчика.

Глафира первой нырнула в шкаф, Данила, немного поколебавшись, последовал за ней. По пути он пытался развлечь ее байками о том, как люди будут жить в будущем, но она быстро прервала поток красноречия. Парень действовал на нервы.

Спустя пятнадцать минут они были на месте. Охотничья хижина выглядела ужасно: заколоченные окна, покосившаяся дверь вся заросла плющом, а вокруг колосилась высоченная крапива. Неподготовленный человек ни за что не смог бы разглядеть избушку даже с расстояния в несколько метров.

– Да, не пять звезд, – разочарованно протянул Даня, пробуя косяк на прочность – в руках у него остался кусок деревяшки.

– Могу позвонить и уточнить, какие условия предложат тебе в тюрьме, – любезно сказала Глафира.

– У тебя же нет телефона, – огрызнулся Даня.

– Ничего, мир не без добрых людей!

Несколько секунд они смотрели друг на друга, первым не выдержал Данила:

– А что я тут буду есть?

Глафира достала из корзинки припасенную снедь и протянула ему:

– Это тебе на первое время. А так в лесу полно ягод и грибов.

– Очень смешно, – снова фыркнул Даня и стал похож на своего пса Жоржика.

– А я и не смеюсь, – пожала плечами Глафира. – Знаешь ли, я спасаю твоего папу, но не обязана заботиться о твоей диете.

– Ладно, обойдусь, – кивнул Данила, становясь серьезным. – И долго мне здесь сидеть?

– Пока я не скажу, что можешь идти. И никуда не высовывайся. Большая ошибка – считать себя умнее других.

– Мне нужно узнать, как отец, – заявил Даня.

– Я узнаю и расскажу. Еду, так и быть, принесу завтра. Чао-какао!

Глафира развернулась и решила вернуться тем же путем в усадьбу. По дороге прихватит немного белых грибов, чтобы у людей не возникло вопросов, если вдруг ее кто-нибудь встретит. Конечно, это не выдерживало никакой критики. Но она женщина в стрессе, никто не ждет от нее адекватного поведения.

– Что, вот так возьмешь и уйдешь? – окликнул ее Данила, о котором она уже успела позабыть. Глафира снова повернулась и с удивлением посмотрела на него.

– Даже не поцелуешь на прощание, прекрасная спасительница?

Глафира покачала головой:

– На тебя посмотришь, так кажется, что ты и воду в супермаркете стащить не сможешь.

– Я ничего не пер, я из будущего, – фыркнул Данила.

– Да, ты говорил. Веди себя хорошо, умник, пока.

И чтобы избежать дальнейших упражнений в остроумии, Глафира припустила бегом по направлению к дому. Сердце бешено колотилось. Она предала Марка, и теперь он имеет полное право предать ее.

* * *

– Ну как? – Татьяна испытывающе уставилась на мужа, который не спал с четырех утра ради дегустации ее кексов с черникой. Эдуард совершено не умел врать и не успел даже высказать мнение, как Татьяна выбросила их в мусорник. Странно, почему ничего не получается? Этот рецепт она узнала у Кати, когда та принесла материнскую выпечку в школу, чтобы угостить всех учеников. Надо признать, кексы Таше действительно тогда удались – в меру влажные, тающие на языке, как кусочек мороженого.

Татьяна строго следовала рецепту, даже выспросила у Кати, что в каком порядке делается. Вместо разрыхлителя использовала по старинке соду с уксусом. Но первая партия оказалась твердой как камень, а вторая почему-то горчила. Ей пора было выбегать из дома, чтобы не опоздать на работу, и эта третья партия была ее последним шансом. За те сорок минут, что пеклись кексы, она приготовила еду мужу на полдня (в обед заскочит и сварит ему свежий суп), помогла ему сходить в туалет и вымыла – с недавнего времени он не мог самостоятельно выполнять эти простые манипуляции. Поначалу жутко стеснялся жены, просил нанять сиделку, но Татьяна не хотела впускать в свой дом никого чужого. Людям только открой дверь, тут же пойдут слухи, домыслы, жалость и прочее, чего ей категорически не хотелось.

– Ты знаешь, неплохо! – воскликнул Эдуард, доедая кекс и глядя жене прямо в глаза. Значит, не врет. Татьяна выдохнула. – Где ты раздобыла этот чудный рецепт? Я бы не отказался еще от парочки.

– Милый, тебе нельзя, ты же помнишь про свой диабет? Не надо было съедать кекс до конца, – укорила она мужа, стряхивая с рубашки крошки прямо на пол и выбирая несколько, застрявших в короткой бороде. Эдуард махнул головой, ему не нравилось, когда жена вытирала его, словно младенца.

– Сколько там той жизни, Танечка, – отмахнулся Эдуард, – ну все, все, хватит, и так красивый. Ты лучше скажи, есть что праздновать?

– Нет, просто решила испечь к чаю с коллегами, – обтекаемо ответила Татьяна и принялась перекладывать кексы на большое блюдо и осторожно закрывать их фольгой, чтобы не зачерствели по пути к школу.

– Танечка, что происходит? Ты сама не своя! Это из-за той истории с опекой? Может быть, не стоило тебе туда лезть? – Муж подъехал почти бесшумно. Или это она привыкла к звуку коляски за эти пять лет? Взял за руку, она вздрогнула и чуть не уронила блюдо с выпечкой на пол.

– Там не только опека, это долгая история. – Она снова попыталась уйти от ответа на вопрос.

– Ты уже несколько дней обещаешь рассказать, – ласково пожурил ее муж.

– Я расскажу, обязательно, но сейчас просто нет времени.

Ловко вывернувшись из рук мужа, Татьяна вышла в прихожую, накинула легкое пальто – утром уже было немного сыро и прохладно – и спустилась во двор.

Аккуратно установила блюдо на переднем сиденье автомобиля и с максимальной осторожностью доехала до школы. В тот момент, когда она парковалась во дворе, прозвенел звонок. Татьяна заторопилась. Почти бегом бросилась на второй этаж, где у нее был урок в Митином классе, чуть не споткнулась на серых казенных ступенях, но в последний момент удержалась сама и удержала блюдо. Дойдя до класса, выдохнула, мотнула головой, откидывая волосы с глаз, и, открыв дверь, гордо зашла в класс.

– Здравствуйте! – с нарочитым энтузиазмом поприветствовала она детей.

Гробовая тишина. Не успев донести блюдо до учительского стола, Татьяна повернулась, чтобы удостовериться, есть ли в классе ученики. Все были на месте. Сидели молча и тридцатиглавой гидрой смотрели на нее. Татьяна поставила блюдо на учительский стол и улыбнулась:

– У меня сегодня день рождения, поэтому я решила принести вам небольшое угощение, – с ощущением человека, бодро идущего ко дну, сообщила она и тут же добавила, подпустив немного директорской стали в голос: – Ну же, не стесняйтесь, угощайтесь.

Она сдернула фольгу с блюда и махнула в сторону кексов.

– Где Митя? – вдруг спросила с задней парты Николь. – Это правда, что его навсегда забрали в детский дом?

Татьяна стушевалась. Ну почему она такая бесчувственная колода? Конечно же, детям нужно было изложить свою версию событий. Все-таки они знают Митю и дружат с ним. Она как педагог должна им все объяснить так, чтобы они все поняли. Это нужно не только им, это нужно и ей самой. После всего случившегося она ведь так и не была до конца уверена, что поступила правильно.

– Дети, – Татьяна сделала паузу, – я думаю, вы все знаете, что вчера Митю и его сестер и брата на время забрали из дома…

– Это вы настучали, – набычившись, процедил Василий.

– Я бы попросила не использовать такие слова в классе, тем более по отношению к директору, – одернула его Татьяна, но Вася был как бронепоезд, который невозможно сбить с намеченного пути. Прет буром, перемалывая все под колесами.

– Ага, но ведь вы настучали, и их забрали в детский дом! – снова пробурчал он.

– У тебя неверное понимание ситуации. Я, как директор, несу ответственность за своих учеников практически наравне с вашими родителями…

– У Мити классная мама! – воскликнула Зина. – Она научила меня шить и вышивать! И когда моя мама заболела, тетя Таша за мной приглядывала почти месяц. Я жила у них дома, и мне там было хорошо!

– А еще она вкусно готовит, – добавил молчаливый забитый Павлик и, расправив плечи, посмотрел на одноклассников. Те сразу зашумели, поддерживая товарища.

– Дело не в этом. Никто не говорит, что у Мити плохая мама. – Татьяне даже пришлось повысить голос, чтобы перекричать разбушевавшихся школьников. – Но, к сожалению, его условия жизни нельзя назвать нормальными.

– Почему? – поинтересовалась Николь, и Татьяна сразу же сменила тон с начальственного на дружеский.

– Видишь ли, Николь, в двадцать первом веке детям нужны водопровод, канализация и еда в холодильнике.

Она уставилась на учеников, ожидая понимания, но зря. Судя по их лицам, они не разделяли ее представления о нужных детям вещах. Татьяна снова взяла канцелярский тон:

– Санитарно-гигиенические условия, в которых проживает Митина семья, не соответствуют нормам. Поэтому мне пришлось принять меры, – твердо заявила она. – Иногда бывает так, что детям лучше в детском доме, чем с матерью.

Первой встала Вероника – местная звездочка, занимающаяся художественной гимнастикой и даже выигравшая областной конкурс. За ней сразу потянулся ее воздыхатель двоечник Василий. А затем, словно вспугнутые птицы с проводов, сорвались с мест остальные.

– Это что такое? – рявкнула Татьяна, моментально стирая улыбку с пергаментного лица и кляня себя на чем свет стоит за дурацкую идею с выпечкой.

Не обращая на нее ни малейшего внимания, Вероника открыла дверь и вышла из класса. Вася последовал за ней, а за ним потянулись остальные, выстроившись в цепочку.

Первой мыслью было кинуться им наперерез и закрыть дверь, но это было бы унизительно. Она, директор школы, не в состоянии остановить детей! Поэтому Татьяна молча стояла и смотрела им вслед. Последней из класса выходила Николь. Новенькая, наверняка еще не успела свести дружбу с этим Митей. Почему остальные к нему так привязались?

– Николь! – властно окликнула Татьяна девочку. Та на секунду замешкалась, но потом все же обернулась к директрисе.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – потребовала та.

– Хочу. Когда вернется Митя?

– Я не знаю, деточка, это не от меня зависит. – Татьяна постаралась сказать это доброжелательным тоном.

– Все вы знаете, – насупилась Николь и стала удивительно похожа на мать, когда та была чем-то или кем-то недовольна.

– Сейчас проведут расследование, детей осмотрят, Наталье Александровне дадут время на то, чтобы привести дом в нормальный вид, ей надо будет сделать ремонт, возможно, у нее на это уйдет несколько месяцев, все от нее зависит.

– Что? Несколько месяцев? – воскликнула Николь. – Но бабушка сказала, что Митя вернется на этой же неделе, что это какое-то недоразумение. – Она по слогам выговорила сложное слово.

– Твоя бабушка ошиблась, – покачала головой Татьяна. – Это не решается за два дня.

– Ясно, – кивнула Николь. – Можно я еще что-то скажу?

– Я тебя слушаю. – Татьяна скрестила руки на впалой груди и облокотилась об стол, ноги предательски дрожали.

– Я хотела сказать про сочинение, помните, вы задавали? Про то, как мы провели каникулы?

– Да, – удивленно кивнула Татьяна.

– Так вот, я подумала. Понимаете, прекрасные принцы никогда не приходят к тем, кто в них не верит. К таким женщинам приходят лишь те, кто только и может, что рассказать про свои каникулы.

Когда за Николь с треском закрылась дверь, Татьяна обрушилась за учительский стол и закрыла глаза руками.

* * *

Третья чашка с громким звоном разбилась об пол. Светлана Фоминична всплеснула руками:

– Да что же ты творишь, деточка! Разве можно посуду бить, кто же мне новую купит? Пенсия у меня не такая большая!

– Отвези меня к маме! – завизжала Николь так громко, что Светлане Фоминичне пришлось закрыть уши руками.

– Так ведь приезжала мать, ты от нее убежала, – прикрикнула она на внучку и попыталась отобрать у той блюдце, которое она схватила со стола. Ну что ты будешь делать! Внучка еще даст фору дочке, когда подрастет. Николь вывернулась и бросила блюдце в стену. То, к счастью, ударившись об ковер и упав на диван, уцелело.

– К маме, я хочу к маме, сейчас же! Вези меня! – затопала ногами Николь, окончательно впадая в истерику.

– Хорошо, хорошо, хорошо! – заголосила Светлана Фоминична. – Только оставь посуду в покое, одевайся, автобус через полчаса, поедем. Но вначале надо позвонить, узнать, не занята ли мама.

– Не звони! – снова завизжала Николь. – Пусть найдет время!

Светлана Фоминична с любовью и жалостью смотрела на маленькую девочку. Та напоминала взъерошенного воробушка: волосы растрепались, юбка помялась, лицо красное, как поздняя малина, зареванное. Она прибежала домой полчаса назад и, задыхаясь, сообщила, что Митю забрали надолго и что его не вернут, пока его мама не сделает дома ремонт. А если она его не сделает, его вообще не вернут!

Светлана Фоминична всплеснула руками и засобиралась к соседке, чтобы предложить свою помощь, но истерика Николь остановила ее на пороге. Та голосила и требовала, чтобы бабка отвезла ее к матери. Светлана Фоминична была уверена, что Анжела не обрадуется такому нежданному визиту. В прошлый раз они расстались нехорошо, дочь уехала, не попрощавшись и так и не повидавшись с Николь. Будет наверняка злиться. Хотя, с другой стороны, это ее дочь, пусть сама с ней и разбирается, в конце концов.

– Пойди умойся, я тебя причешу, и поедем. Что стряслось-то, что тебе мать так срочно понадобилась?

Николь не ответила, снова сгорбилась и ушла в себя. Молча развернулась и направилась в ванную – умываться. Светлана Фоминична вздохнула. Ну что ты будешь делать!

* * *

– Ты этого не сделаешь! – Глафира преградила путь Марку, не давая ему выйти из дома. Его люди наводнили все село пару часов назад и прочесывали километр за километром. Операция была не санкционирована министром, но Марк взял на себя ответственность, чтобы потом выйти победителем из этой битвы.

– Отойди, я просто делаю свою работу, – тихо попросил он.

– Ты убиваешь его отца, Марк, пожалуйста, ради меня! – Она уперлась руками ему в грудь, одновременно притягивая и отталкивая.

– Куда он мог деться? – процедил Марк. – Мы прочесали усадьбу, особняк, больницу, все дома. Если знаешь – скажи мне! Нужно с этим закончить, и мы уедем.

– Если ты не оставишь его в покое, я никуда с тобой не поеду, – медленно, словно отрывая от сердца каждое слово, наконец-то сумела сказать она. Первая фраза далась с трудом, со второй было уже легче. – Ты можешь отозвать своих людей, сказать, что никого не нашли, и уехать. Можешь, Марк.

Она подняла голову, заглядывая ему в глаза.

– Значит, так? – Сделав шаг назад, Марк заложил руки за спину и уставился в упор на женщину, которую полюбил. Впервые в жизни.

– Да, – кивнула Глафира.

– Этот Генрих как там его… тебе дороже меня?

– Не нужно сравнивать. Этот человек много для меня сделал.

– Ок, давай купим ему большой подарок и будем считать, что вы квиты.

– При чем тут подарок, Марк? Я не могу позволить убить его. А если ты арестуешь его сына, ты его убьешь! – Она с трудом пыталась не разреветься.

– Отойди. – Марк сделал шаг в попытке пройти.

– Отзови людей! – снова потребовала Глафира.

– Отойди. И начни собирать вещи, вечером мы уезжаем. Я возьму на себя опеку и полицейских, которые заинтересовались твоей визой. Сегодня утром я уже позвонил в ваш местный участок и сказал, что дело на моем личном контроле. Я помогу тебе выпутаться из всего этого, а могу действительно уйти, – многозначительно сказал он. – И тогда ты будешь решать все свои проблемы самостоятельно. А проблем у тебя больше чем достаточно, Глафира.

Она сделала шаг в сторону и сняла с головы платок, неловко помяла его в руках, потом аккуратно положила на спинку стула и посмотрела в окно.

– Это что, шантаж? – Голос слегка дрогнул.

– Нет, – пожал плечами Марк. – Это разговор двух взрослых людей. Ты должна понимать, что, если ты будешь мне мешать, я не смогу тебе помочь. Ты потеряешь детей, и тебе придется отвечать за убийство.

– Я никуда не поеду, – твердо повторила она, – можешь хоть сейчас бежать и закладывать меня. Только вы все равно ничего не докажете. Это Натали попросила меня улететь вместе с детьми и ее паспортом. Я просто сделала то, что просила сестра. Что было дальше, я не в курсе.

– Не дури. – Марк, уже открывший дверь и готовившийся выйти, остановился и повернулся к Глафире. Ее лицо скрыли тяжелые волосы, он мог видеть лишь розовую щеку и один глаз. Ни намека на слезы.

– Иди, Марк, пожалуйста. Очевидно же, что за эти годы мы стали абсолютно разными. Иди и делай свою работу. Это твой выбор. А я сделала свой.

Развернувшись, Марк молча вышел из дома.

Не двигаясь с места, Глафира смотрела в окно, пока на улице не сгустилась чернота. Казалось, ее можно резать ножом. Развеять мрак, в который снова погрузилась ее жизнь, мог только огонек свечи, которую она зажигала каждый вечер, уложив детей спать. Эта свеча была своеобразным символом надежды, что все когда-нибудь обязательно будет хорошо. Глафира подняла ее с пола и положила в карман платья.

* * *

– На основании чего вы забрали детей? – Анжела Петровна никогда не повышала голос в разговоре с теми, кто был ниже по рангу. Наоборот, говорила очень тихо, вкрадчиво, заставляя других замолкать и внимательно прислушиваться. Легкий присвистывающий звук, с которым она произносила шипящие, делал ее похожей на змею. Огромного удава, завораживающего свою жертву, ласково обнимающего ее, погружающего в сон перед тем, как сомкнуть смертоносные объятия.

– К нам поступила жалоба от директора школы. – Худосочная женщина, которую звали Маргарита Николаевна, уже не была столь уверена в поспешности своих действий. – Мы проверили условия проживания детей. Знаете, в доме даже нет туалета и холодильника. Вот, пожалуйста, мы составили акт. – Она протянула Анжеле Петровне нужную бумагу, рука немного дрогнула, но в целом Маргарита Николаевна держалась молодцом.

Анжела Петровна погрузилась в изучение документа. Пыталась было нахмуриться, но недавно вколотый ботокс помешал. С точки зрения документов придраться было не к чему, опека действительно просто выполняла свою работу. Но Николь, вчера вечером ворвавшаяся к ней в кабинет и закатившая грандиозную истерику в присутствии подчиненных, утверждала, что мать этих детей самая лучшая мать в мире. И была настолько убедительна, что Анжелу Петровну даже слегка уколола ревность. О ней Николь, разумеется, никогда так не говорила.

Совещание пришлось прервать, чтобы не устраивать сцен и не давать подчиненным лишний повод для пересудов. Но Анжела Петровна не кинулась сломя голову выполнять требования дочери. Ни к чему это. Так, глядишь, и на шею сядет. Дала ей время успокоиться, отвезла домой, заказала пиццу из ресторана и провела вечер за играми, мультиками и осторожными расспросами о жизни с бабушкой, новой школе и этом самом мальчике Мите.

Картина складывалась двоякая. Вроде эта знаменитая Таша была матерью хоть куда – дети постоянно при ней, одеты, обуты, накормлены. Пусть при этом она не одевала их в китайский ширпотреб, а сама ткала ткани и мастерила наряды – особого греха в этом Анжела не видела. Мало ли на свете мастериц? Хочет готовить каждый день свежее и не держать еду в холодильнике? Ну так хозяин барин. Мать вроде бы каждый день к соседке в гости заглядывала и столовалась там, ни разу не отравилась, наоборот, все нахваливала. Так же, как и Николь. Ту вообще есть не заставишь, а тут взялась перечислять все разносолы, которые у Таши в гостях пробовала. К этому вопросов нет.

Нет дома горшка, ну так и что? Анжела сама выросла с отхожим местом в огороде, никак ей это не помешало. Плохо было то, что новый друг дочери отказывался ходить в школу и его старшая сестра тоже. Аргумент «скучно» и «директор противная» на Анжелу Петровну никакого воздействия не возымел. Но Николь утверждала, что до прошлого года мальчик учился дома вполне успешно, в школу ходил лишь писать контрольные, а в этом году его обязали посещать занятия. Неизвестно почему.

Из всего услышанного Анжела Петровна, привыкшая всегда смотреть на то, что стоит за словами, сделала простой вывод: у матери детей какие-то проблемы с директрисой. Но дети не должны быть жертвами разборок взрослых. Анжела Петровна положила папку на стол и, слегка прищурившись, посмотрела на Маргариту Николаевну:

– Детей осмотрели врачи?

– Да, – после секундной заминки кивнула начальница отдела опеки и попечительства. По одному взгляду Анжелы Петровны она поняла, к чему идет дело, и решила предвосхитить вопрос: – Никаких отклонений не обнаружено. Дети в принципе ухожены и здоровы. Но вы же понимаете, я обязана была проверить жалобу.

– Все верно, Маргарита Николаевна, вы прекрасно справляетесь со своей работой, и у меня нет к вам никаких претензий. Просто проследите, чтобы дети вернулись домой завтра же, – кивнула Анжела.

– У них нарушен визовый режим, дети граждане Англии, – слабо запротестовала Маргарита Николаевна.

– Но это не имеет никакого отношения к опеке, насколько я понимаю? – холодно спросила Анжела Петровна. Начальница молча кивнула в ответ.

Анжела заметила легкое движение в приоткрытой двери. Николь подслушивала. Она встала и, кивнув Маргарите Николаевне, направилась к выходу:

– Всего доброго.

– И вам, Анжела Петровна, – любезно попрощалась Маргарита и, едва за Анжелой закрылась дверь, с облегчением выдохнула. Ну и женщина! Неудивительно, что от нее все мужики сбегают, такая переедет и не заметит.

Николь сияла, словно звезда на новогодней елке. После секундного замешательства раскрыла руки и рухнула в объятия матери:

– Спасибо, мамочка! Ты лучшая в мире!

Анжела присела, чтобы оказаться с дочерью на одном уровне, обняла ее и крепко прижала к себе. Отчего-то захотелось плакать.

– Ника, ты поняла, почему я отправила тебя к бабушке?

Николь кивнула.

– Это не потому, что я не люблю тебя, а совсем наоборот. Я не хочу, чтобы о тебе заботились няни. Бабушка любит тебя и сможет прекрасно за тобой присмотреть, она родной тебе человек.

– Я могла бы ходить с тобой на работу. – Николь сделала шаг назад и посмотрела в глаза матери таким взрослым взглядом, что той даже стало немного не по себе. Мелькнула мысль, что можно просто подавить дочь своим родительским авторитетом, но она ее отогнала. Надо разговаривать, девочка уже все понимает.

– Нет, Ника, не могла бы, – покачала головой Анжела. – Я целыми днями мотаюсь по району, провожу совещания, иногда ругаю и увольняю людей. У меня не самая приятная и интересная работа в мире, но она нас кормит, понимаешь? Это работа дает нам хорошую квартиру, тебе отдельную комнату, поездки во всякие интересные страны. Благодаря этой работе ты умеешь кататься на лыжах и хорошо плавать. Если я уйду с нее, то мы с тобой умрем с голоду, потому что о нас некому позаботиться. Ты понимаешь?

Николь отвела взгляд. Все она прекрасно понимала, просто принимать не хотела.

– Эта Таша твоя, – Анжела решила перейти с языка доводов на язык эмоций, – она ведь тоже работает как проклятая. Бабушка говорит, что она каждый день встает в четыре утра и ложится, только когда все дети улягутся, чтобы все по дому переделать.

– Но ты бы тоже так могла, мама! – запальчиво воскликнула Николь.

– Может, и могла бы, но ты бы согласилась жить в доме без туалета, не ездить на море и на лыжный курорт каждый год?

– А мне не нужно море и лыжи. – Николь вдруг вырвалась из объятий матери и, резко развернувшись, припустила по коридору.

– Николь, подожди! – окликнула ее Анжела, уже понимания, что дочь – единственная, кто не слушает ее приказов. Черная неблагодарность! Мать вытащила ее друга из детского дома, а дочь даже дослушать ее не хочет. Впрочем, рожать детей и рассчитывать на благодарность в будущем может лишь отпетый идиот-оптимист. Вздохнув, Анжела Петровна выпрямилась, отряхнула костюм и, тяжело ступая, направилась вслед за дочерью.

* * *

Татьяна ходила между рядами и диктовала:

– «Скоро осень. В еловом лесу весь день хлопочут проворные белки. Они прячут в свои кладовые маленькие грибочки, запасаются вкусными орешками…»

Они писали. Не поднимая голов и не издавая ни звука. Похоже, решили бойкотировать ее. С утра ужасно не хотелось идти в школу. Вчера вечером они долго говорили с мужем, она рассказала ему все до мельчайших подробностей, и Эдуард не понял ее поступка. Осуждать не стал, впрочем, он никогда ее не осуждал и всегда был на ее стороне, даже если весь мир был против. Но по тому, как он кивал головой, когда она рассказывала, поднимал бровь, потом попросил чаю и долго думал перед тем, как что-то ей сказать, она поняла: не одобряет.

Сразу же захотелось плакать. Она всегда стремилась к одобрению окружающих. Ну кроме того раза, когда вышла замуж за человека на тридцать пять лет старше. Возможно, она сделала это потому, что Эдуард ее всегда принимал и поддерживал, в отличие от родителей, выставивших из дома в восемнадцать лет и сообщивших, что они свою роль в ее жизни выполнили.

Утром она немного смалодушничала, даже набрала номер Елены Васильевны и хотела попросить ту заменить ее на уроке в Митином классе, но затем взяла себя в руки. Она ведь уверена, что все сделала правильно, а остальные пусть что хотят, то и думают. Нельзя всем нравиться, чай, не пряник. Она продолжила диктовать:

– «…носят мягкий мох в свое гнездо. Им совсем не страшны первые холода. Скоро их наряд станет мягким и пушистым».

Николь отсутствовала. Надо будет сегодня позвонить ее бабушке. Или лучше матери. Да, не будет лишним хорошо зарекомендовать себя перед Анжелой Петровной, кто знает, как жизнь повернется.

– «Проворные и веселые хозяюшки – белки».

Стук в дверь. Все головы повернулись как по команде. Дверь отворилась, и в класс без приглашения зашла Клавдия Семеновна. Татьяна отлично знала противную старуху – та частенько жаловалась, что дети не уступают в автобусе место старшим и шумят так, что даже в «Особняке» от них нет покоя. Интересно, зачем она пришла?

Не успела Татьяна сформулировать свой вопрос, как Клавдия ее опередила:

– Завтра детей Таше вернут. Вот, решила зайти сообщить вам, вы же как директор должны быть в курсе, волнуетесь небось, – прищурилась она и разве что в лицо не засмеялась.

Татьяна замерла, как от пощечины. Кровь прилила к щекам, и на миг показалось, что ее действительно ударили.

– Спасибо за информацию, – поджав губы, ответила она, а в голове уже забили тысячи колоколов. «Как возвращают? Почему? Опека же сказала, что не вернут, пока Таша свой дом в порядок не приведет. Неужели…» Она вперилась взглядом в пустое место Николь.

– Хороший мальчик Митя, правда? – не удержалась Клавдия. – Вон сколько друзей за него переживает. Переживаете ведь? – обратилась она к классу.

– Да, – тут же нестройным хором ответили те.

– Вот и славненько, вернется завтра, может быть, даже в школу заглянет. Пойду сейчас Ташеньку обрадую, она не знает еще, это мне одна сорока знакомая на хвосте принесла. А я сразу к вам. Вот уж, думаю, кто порадуется. Ну, будьте здоровы, Татьяна Николаевна, а то, знаете, многие по осени начинают болеть. Мне вот с утра нездоровится. – Клавдия закашлялась и вдруг, собравшись с силами, плюнула на пол практически под ноги Татьяне. Посмотрела ей в глаза, убедилась в том, что сообщение получено, и, развернувшись, медленно заковыляла прочь.

* * *

Керосином она дорожила, растягивала запасы. Он был единственным источником света в доме, и она старалась не жечь его понапрасну. Дети обычно ложились до наступления темноты, было тяжело приучить их к такому режиму, но она справилась. Вставали с первыми петухами и сразу принимались помогать ей по хозяйству. Что плохого в том, что у детей есть режим, что они не сидят ночи напролет перед телевизором или компьютером и встают рано, чтобы помочь? Покормить Эсмеральду, собрать яйца, дать корм птице, полить огород, если день будет жарким? Зато они никогда не пропадут в жизни. Даже маленькая Маша уже знала азы ведения хозяйства. Что бы ни случилось, они всегда смогут прокормиться от земли.

Она так думала, была уверена в своей правоте, но ошиблась. Жизнь диктует свои реалии, дети должны жить в том мире, который для них придумали современные взрослые. Для счастья им нужна канализация и холодильник. Весь тот маленький викторианский мир, который она построила с такой любовью и который казался ей тихим оазисом в мире, где бушуют агрессия и ненависть, был просто иллюзией. Пришло время возвращаться в реальную жизнь.

Глафира открутила крышку канистры с керосином и начала тщательно поливать все то, во что вложила душу и сердце. Начала с детских. Теперь детям они не пригодятся. В этом она была уверена. Татьяна приложит все силы, чтобы малышей ей не вернули. Интересно, что в ее жизни произошло такого, от чего она ненавидит весь мир? По слухам, директор была замужем за известным физиком. Детей, правда, нет, но это же не повод забирать их у других? Почему такая ненависть именно к ней? Наверняка у Татьяны в опеке есть свои люди, которые так быстро отреагировали. Как нужно разобраться с наркоманами и алкоголиками, так их не дождешься, а как изъять детей из дома без холодильника – вот, пожалуйста.

Глафира с особым ожесточением принялась поливать ванную, затем перешла в кухню и прихожую. Она задыхалась от вони керосина, волосы растрепались, лицо раскраснелось, ей казалось, что она сама пропиталась этим смрадом и теперь никогда не сможет от него избавиться.

Что дальше? Она съедет в квартиру, которая досталась им с Наташей от другой бабки. В свое время Глафира решила не трогать ее и отдать Кате или Мите, когда те подрастут. Пока поживет там. Она будет бороться за детей, чего бы ей это ни стоило. Пусть докажут, что она Глафира, а не Наталья. На фотографии в паспорте их не отличить друг от друга. А тело женщины, сгоревшей в доме вместе с Виктором, так и не опознали. Наталья считается официально покинувшей страну.

Она найдет «нормальную» работу, которая украдет время у детей. Будет ходить в офис с девяти до шести, тратя огромное количество времени на кофе с коллегами и бездумный серфинг сети. Или же снова начнет работать дома.

Дети будут на продленке или с няней. И начнется у них «нормальная» жизнь. Никаких больше волшебных миров, поделок, жизни принцесс и драконов. Губка Боб, «Макдоналдс», планшеты и другие блага цивилизации. Заживут!

Глафира отбросила в сторону канистру и, стараясь не дышать, вернулась на кухню. В верхнем шкафчике взяла коробок со спичками и вышла на улицу. Медленным шагом прошлась по саду, прося прощения у растений за то, что даже о них не смогла позаботиться. Открыла двери курятника и загон Эсмеральды, вывела животных и птицу на улицу. Поцеловала верную буренку в нос и погладила по голове:

– Беги, Эмка, спасайся, раз уж я не смогла.

Григорий Антонович с утра уехал к двоюродному брату в соседнее село. Его «резиденция» стояла в глубине сада, и Глафира не переживала, что она пострадает.

Эсмеральда не сдвинулась с места и лишь укоризненно смотрела на хозяйку грустными глазами. Глафира стегнула ее хворостиной, направляя к выходу. Корова покорно затрусила к воротам. Глафира смотрела ей вслед, и едва та вышла на улицу, она сорвала несколько ягод поздней малины, засунула горсть в рот и тут же выплюнула. Малина была настолько сочной и сладкой, что могла поколебать ее уверенность в осуществлении задуманного. Хотя когда кто-то или что-то могли ей помешать? Даже если она планировала полную дурость вроде убийства человека.

Глафира подошла к крыльцу, на которое израсходовала большую часть керосина. Ведь если огонь мощно вспыхнет здесь, то он очень быстро распространится по всему дому. Чиркнула спичкой и, не давая себе времени на размышления, бросила ее на крыльцо.

– Таша, Ташенька! – Клавдия Семеновна начала звать ее еще с улицы – не терпелось поделиться радостной новостью про детей и насплетничать о своем походе в школу. – Ташенька, ты дома, детка?

Глафира поспешно сбежала с крыльца, краем глаза отмечая, как весело вспыхнул рыжий огонек и, словно подмигнув ей, побежал к двери. Клавдию надо отправить подальше, иначе помешает.

– Иду, Клавдия Семеновна, – откликнулась Глафира и почти бегом приспустила к выходу из сада. Старые деревья смыкались за ее спиной, закрывая дом и давая пламени время, чтобы сделать свою работу.

Клавдия уже вошла в калитку. Тяжело дышала, схватившись за сердце. Одетая в темное платье ниже колен, она выглядела вестником апокалипсиса.

– Ташенька, девонька, деток твоих возвращают! – воскликнула она и сама засмеялась от радости. Хорошо все-таки быть гонцом, приносящим хорошие известия.

Глафира застыла как изваяние.

– Что? – одними губами переспросила она.

– Деток, говорю, твоих возвращают! Мне Галка из опеки позвонила, там все знают про тебя, ну и случай такой, четверо детей, то, се…

Клавдия подошла поближе и понизила голос, поднимая указательный палец и указывая им куда-то в безмятежно синее небо:

– Говорят, сама Анжела Петровна вмешалась, сказала вернуть. До нее добрые люди донесли. Ташенька, а что за запах такой? – Клавдия глубоко втянула воздух широким носом, в один миг сделавшись похожей на кабанчика, ищущего трюфеля. – Горит что-то? Ты не чувствуешь? Батюшки святые, так это же твой дом, Ташенька! Твой дом горит!

* * *

Вначале он почувствовал дым. Задолго до того, как увидел. Инстинкты дикого зверя толкнули в спину, заставляя перейти с шага на бег.

Дом полыхал словно олимпийский факел. Старое дерево быстро занялось и весело трещало, освещая заревом черничную темноту ночи.

Конечно же, он никуда не уехал. Просто не стал подбрасывать топливо в костер женской истерики, дал ей время успокоиться и прийти в себя, а себе – закончить операцию.

Они тщательно прочесали местность и не нашли Данилу. Хотя Марк был уверен, что тот где-то здесь. Он не уедет, пока отец не пойдет на поправку. По его просьбе Генриха Карловича продолжали держать в реанимации, хотя старик чувствовал себя бодро и вполне уже мог отправиться домой. Но врачи, по настоятельной рекомендации следователя по особо важным делам, сообщали всем, что состояние без изменений – стабильно тяжелое. Генрих – это то, что держит Данилу здесь и позволит Марку получить очередную звездочку в своей и без того звездной карьере.

Без Глафиры он не собирался уезжать, он это твердо решил, с того самого момента, как увидел ее в доме, разыгрывающей из себя слепую. Есть люди, предназначенные друг другу самой судьбой. И это они. В этом не было ни малейшего сомнения.

Ни с кем рядом он не чувствовал себя настолько мужчиной, как рядом с ней. Женщины, в большинстве своем, его раздражали. Кто глупостью, кто навязчивостью. Для себя он делил их на два типа: женщины-сквозняки и женщины-духота. Глафира не попадала ни под один из них. Она была похожа на весеннее солнце: греет, но не палит и дарит незаменимый для жизни витамин D.

Поэтому, конечно же, он вернулся. Едва почувствовав запах гари, припустил со всей мочи, а когда за поворотом увидел ее дом – остановился.

Картина была фантасмагоричной. В черноте ночи полыхал яркий столб пламени, а посреди бушующей стихии виднелась женская фигура, стоявшая на коленях и раскачивавшаяся из стороны в сторону.

Марк рванул что было сил. По мере приближения к дому он начал чувствовать жар огня – она же так сгорит, в самом деле! Выставив вперед руку для защиты, Марк пригнулся и, в несколько шагов преодолев расстояние до Глафиры, схватил ее. Но она не сопротивлялась, обмякнув в руках, словно тряпичная кукла. Марк забросил ее на плечо и, распрямившись, рванул подальше от места пожара.

Вой сирены разорвал тишину ночи и треск огня. Марк, отошедший от дома на безопасное расстояние, рухнул на землю, но удержал Глафиру, осторожно кладя ее на все еще зеленую траву. Ее лицо было мокрым от слез. Женщина продолжала рыдать. Надо же, а он и не услышал ее плача!

– Что случилось? – прокричал он ей в лицо. Вместо ответа она перевернулась на живот и уткнулась лицом в руку. Снова сотряслась от рыданий. Ясно. Сейчас допрашивать бесполезно. Марк распрямился и достал мобильный – связь так и не появилась.

– Ты можешь пойти к соседке? – Он снова затряс ее. – Здесь нельзя оставаться, сейчас будут тушить огонь. Мне нужно вызвать своих ребят, чтобы проследили за пожарными, и начать расследование.

Глафира никак не отреагировала на его вопрос, продолжала лежать на земле, впившись руками в мягкие комья. Вокруг начали собираться люди. Они бестолково толклись вокруг, обсуждали, что можно сделать, качали головой. Пожилая женщина, наверное соседка, подошла к Глафире и присела возле нее. Погладила по голове. Марк не мог слышать, что она говорит, мог лишь читать по губам. Женщина называла Глафиру доченькой и предлагала ей подняться. Но та не двигалась с места. Марк не выдержал. Наклонился, схватил Глафиру на руки, как мешок с картошкой, и обратился к женщине:

– Куда ее?

– Давайте ко мне, я живу по соседству, – махнула женщина, убирая со лба прилипшие пряди.

– К вам нельзя, – проорал Марк, – огонь может перекинуться.

Пожарная машина остановилась почти возле дома, из нее как горох посыпались пожарные.

– Вот горе-то какое! – завопил кто-то у Марка под ухом, перекрывая рев огня. Марк развернулся и увидел еще одну пожилую женщину, в темном платье, лицо залито слезами:

– Горе-то какое! Ей же детей должны были завтра вернуть, а куда же их теперь?

– Что? – не понял Марк, но его отвлекла соседка, потянула за рукав и, подавшись к его уху, прокричала:

– Несите ее в любой дом, везде примут.

– Вызовите «Скорую», – распорядился Марк и быстрым шагом, дивясь легкости своей ноши, направился к дороге. Глафира отключилась. Скорее всего, нервный срыв. «Скорая» пусть осмотрит, сделает укол, придет в себя – будут решать проблемы.

– Эй, подождите! – Его нагнала тетка в темном платье. – А вы кто такой будете?

Марк задумался, затем решил назвать свою официальную должность настырной тетке:

– Следователь по особо важным делам.

Та всплеснула руками:

– Вот ведь удача! Дом-то ее подожгли! Вы уж расследуйте хорошенечко, кто это сделал.

Марк остановился и вперился тяжелым взглядом в тетку.

– Подожгли? – переспросил он.

– Ну да, у нее в доме-то чему гореть? Даже электричества нету, только я вам скажу: как я туда пришла, там так керосином воняло, что хоть выноси всех живых. Поджог это, точно вам говорю.

* * *

Утром о произошедшем знало все село. Глафиру положили в доме у Светланы Фоминичны, которая отвела для нее самую большую комнату с панцирной кроватью, заботливо прикрытой пуховой периной. «Скорая помощь» констатировала шок, вкололи успокоительное, но забирать не стали, оставили номер и велели звонить, если вдруг что.

Вокруг больной сразу же захлопотали Анна Ивановна и Клавдия со Светланой, раз в полчаса заглядывали по очереди соседи, чтобы узнать, нет ли новостей, и принести что-то полезное. К полудню обеденный стол Светланы Фоминичны был уставлен вазами с букетами, банками с вареньем, медом, парным молоком, облепихой, компотами и даже почему-то свежим хлебом и яйцами. Клавдия захлопотала по хозяйству, готовя обед, а Анна Ивановна сидела возле Глафиры и периодически проверяла ее температуру и пульс.

О том, что случилось, Татьяне Николаевне рассказала Николь. На фразе «кто-то поджег ее дом» она замолчала и уставилась на директора. Та даже не сразу поняла посыл, пошутила:

– Уж не думаешь ли ты, что это сделала я?

Но никто не засмеялся в ответ, и Татьяна, к своему ужасу, осознала, что дети именно так и считают.

Вызвав на замену учительницу, она села в машину и поехала в центр. К Анжеле Петровне следовало записываться на прием заранее, но Татьяна решила быть настойчивой и сидеть под кабинетом начальницы, пока та ее не примет. Дело пяти минут, от которых зависит жизнь четверых детей! У Анжелы было совещание, но Татьяна, объявив секретарю о своем решительном намерении дождаться Анжелу Петровну, смиренно уселась на стульчике в коридоре.

Спустя полтора часа Анжела Петровна вышла из кабинета, чтобы наведаться в столовую. При виде чиновницы Татьяна вскочила на ноги:

– Анжела Петровна, пять минут, прошу вас, я по поводу Дорманов.

Анжела повернулась к невысокой сухощавой женщине, выглядевшей так жалко, что хотелось взять ее за шкирку, встряхнуть и настоятельно порекомендовать взбодриться: в жизни не может быть плохо абсолютно все.

– Вы директор школы? – догадалась она после секундной паузы.

Татьяна немного стушевалась. Выглядела Анжела роскошно – короткая стрижка, высокие каблуки, юбка и пиджак, подчеркивающие все достоинства и скрывающие недостатки аппетитной фигуры. На толстой цепочке – украшение в виде цветка, привлекающее внимание к внушительному бюсту. Ухоженные руки, массивный браслет в камнях, наверняка настоящих. Так, наверное, и выглядят хозяйки мира.

Татьяна кивнула, и сразу стало неудобно за свое легкое цветастое платье, пусть и купленное несколько лет назад в Чехии, куда они с Эдуардом летали на воды, но сейчас уже больше напоминающее халат. За свою удобную обувь на низком ходу. А больше всего за волосы, собранные на макушке, и руки, давно не видевшие маникюра. В женской битве Анжела крыла Татьяну с большим отрывом.

– Да, понимаете, сегодня ночью у их… – она хотела сказать «матери», но запнулась, – у них сгорел дом. Я знаю, что вы взяли дело на личный контроль, поэтому я и приехала к вам. Дети сегодня должны вернуться домой. Пожалуйста, повремените с их возвращением, им просто негде жить.

– Как так получилось, что сгорел дом? – Анжела глазами сонного удава уставилась на Татьяну, и той захотелось втянуть голову в плечи.

– Я… я не знаю, люди разное болтают, кто говорит, что само, кто говорит, что поджог. Там домишко деревянный, не знаю, видели ли вы его, к такому спичку поднеси – он и загорится. Удивительно, как это раньше не произошло. Это просто чудо, что никто не пострадал! – эмоционально закончила она.

– Татьяна, кажется? – проигнорировала ее пылкую тираду Анжела Петровна.

– Да, – кивнула ее собеседница.

– За что вы ее так ненавидите, Татьяна?

Этого она никак не ожидала. Словно ее ударили прямиком в солнечное сплетение. Татьяна даже сделала несколько шагов назад и открыла и закрыла рот, словно очутившаяся на суше рыба.

– Я? – переспросила она.

– Ну не я же, – пожала плечами Анжела. – Просто интересно. Что она вам сделала? Мужа увела? Любовника?

– Какие глупости вы говорите! – возмутилась Татьяна.

– Она успешнее вас? Красивее? Моложе?

– Нет, нет, нет. – Татьяна даже выставила руку вперед, чтобы остановить поток этих обвинений.

– Тогда что же? – Анжела сделала пару шагов вперед, и Татьяна очутилась в западне между чиновницей и стенкой. Почувствовала тяжелый запах французской пудры, смешанный с ароматом сладкого парфюма. Она собралась духом и выпалила:

– Она когда-то накричала на меня и оскорбила.

– Надеюсь, вы шутите.

Пришел черед Анжелы удивляться. Она отступила, и Татьяна выскользнула из западни. Оправила цветочное платье, снова попыталась улыбнуться, но вышло плохо.

– Извините, я, наверное, отняла у вас слишком много времени. Но я просто делаю свою работу.

Анжела окинула ее оценивающим взглядом и затем кивнула:

– Разумеется. Я посмотрю, что можно сделать.

Не прощаясь, она развернулась и тяжелой поступью направилась к лестнице, словно королева– мать кивком головы приветствуя подчиненных, время от времени попадавшихся ей на пути.

Татьяна выдохнула и только сейчас заметила, что все это время практически не дышала. Делая глубокие вдохи и вытирая вспотевшие руки о подол платья, она дождалась, когда Анжела Петровна скроется из виду, и тоже направилась к лестнице. Ну что же, она сделала все что могла, а дальше будь что будет. Она ненавидит Ташу? Что за глупости!

* * *

Анжела сидела за небольшим старым столом, под одну из ножек которого мать уже несколько лет подкладывала книгу, и, сложив перед собой холеные руки, пристально разглядывала дочь. О путях отступления она позаботилась заранее – закрыла входную дверь. В окно девчонка вряд ли будет от нее удирать.

Николь сидела низко опустив голову. Худенькие плечи, тоненькая шейка. Анжела знала, что девочка плачет, но не понимала толком, как ее успокоить. Не обнимать же и не целовать как маленькую, в самом деле…

– Понимаешь, твой друг и его брат и сестры должны были вернуться сегодня домой.

– Но они не вернутся! – Николь перебила мать и разрыдалась.

– Они не вернутся по одной простой причине: им негде жить. Дом Натальи сгорел.

– Таша, ее зовут Таша. – Николь снова перебила мать и вытерла нос рукой. Анжела поморщилась:

– Возьми салфетку!

Николь не сдвинулась с места.

– Пусть поживут у нас, – уперлась она, – у нас много места.

– Это невозможно, Ника, – отрезала Анжела Петровна. – Опека может вернуть детей только в нормальные условия проживания.

– Но Таша будет с ними, это самое главное! Какая им разница, где спать? – запальчиво воскликнула Николь и впервые с начала разговора посмотрела на мать.

– Детям нужны нормальные условия, – поймав взгляд дочери, еще раз доходчиво повторила Анжела Петровна.

– С Ташей им все равно где жить! – уперлась Николь. Анжела почувствовала глухое раздражение. Да что она с ней носится, с этой Ташей?

– Николь, ты же особо не знаешь Наталью, о чем ты рассуждаешь?

– Я знаю, что она лучшая мать в мире! – воскликнула Николь и осеклась. Снова сникла и попыталась вжать голову в плечи. Анжела Петровна почувствовала легкий холодок. Дело к осени, а она, пожалуй, слишком легко одета.

– Послушай, сейчас полиция разбирается с тем, что случилось с домом Натальи. – Анжела сделала акцент на «человеческом» имени соседки. – В любом случае в чужой дом детей не отдадут даже самой расчудесной матери. Но я сделаю все возможное, чтобы семья как можно быстрее воссоединилась. Дети временно побудут в центре опеки, их не будут никому отдавать и не отвезут в детский дом.

Анжела не успела договорить, Николь вскочила с места, кинулась к матери и обняла ее со всей силой детской любви. Стены слегка поплыли перед глазами Анжелы. Она потрепала Николь по голове:

– Давай, веди меня к своему кумиру, пришло время познакомиться, – вздохнула она.

Обнявшись, мать и дочь вышли из дома. На самом деле никакой нужды знакомиться с Ташей не было. Но женское любопытство впервые за долгие годы взяло верх над благоразумием. Интересно, что за женщина может пробуждать такие сильные чувства – от любви до ненависти?

* * *

Роман Михайлович заботливо придерживал Глафиру за локоть и время от времени, словно тяжело больного старика, практически тащил на себе. Он взял ее под личный контроль, несколько раз в день заходил к Светлане Фоминичне, измерял Глафире температуру, давление, проверял общее состояние. Главврачу было хорошо знакомо все, что с ней происходило. Организм, работавший как механизм на пределе возможностей, не выдержал и сломался. Словно мотор автомобиля, порвавший ремень.

Он давно наблюдал за Глафирой. Интерес был не только профессиональным. Роман Михайлович любил красивых женщин, а Глафира была не только красива, но и породиста. Как ходок, время от времени сворачивающий на левые дорожки с прямых супружеских путей, главврач отлично знал: эта женщина не для интрижки. Обожжет так, что потом не выкарабкаешься, рубцы останутся на всю жизнь.

Каждое утро она вставала в три часа, чтобы заняться рутинными делами. Тащила на себе четверых детей, дом, хозяйство, поделки, которыми зарабатывала на жизнь, и каждый день ей хватало сил устраивать у себя чаепитие, славившееся в округе и ставшее центром жизни небольшого села. Невероятная женщина, зачем-то наказывающая себя.

Сегодня утром она встала и сказала, что ей нужно пойти на прогулку, вела себя беспокойно. Анна Ивановна позвонила ему, и Роман Михайлович, сделал то, чего бы не сделал ни для жены, ни для любовницы: бросил все свои дела и примчался. Потому что этой женщиной он восхищался.

Глафире было тяжело идти, ноги не слушались, большинство в таком состоянии еще провалялись бы неделю в постели, но не она. Словно у нее было важное дело, которое она должна была закончить во что бы то ни стало.

– Я бы хотела пройтись сама, – уже в четвертый раз настойчиво попросила она.

– Это исключено, Глафира, ты можешь в любой момент свалиться и потерять сознание, и что мы будем делать?

– Вы разговариваете со мной как с одним из своих клиентов, – фыркнула она через силу, даже не пытаясь улыбнуться. Мертвенно-бледное лицо, выступившие на молочной коже веснушки и тяжелые волосы, в пасмурный день казавшиеся почти черными.

– Ну что ты, клиента я бы просто посадил под замок и привязал бы к капельнице, – пожав плечами, в тон ей ответил Роман Михайлович. – Кстати, о клиентах. Ты бы временно могла пожить в «Особняке». У нас есть несколько свободных комнат, и все обитатели будут просто счастливы, если ты к нам присоединишься. Если захочешь, я даже могу отдать в твое распоряжение кухню, и ты сможешь устроить пятичасовое чаепитие, – пошутил он, но Глафира никак не отреагировала на его шутку, только вздрогнула, когда за их спинами что-то хрустнуло. Роман Михайлович обернулся, но ничего не увидел.

Ей надо было избавиться от главврача. Сегодня утром она встала с постели с одной-единственной целью – пойти к Данилу и сообщить, что несколько дней она не сможет приносить ему еду. Все сгорело вместе с домом. Придется ему перебиться дарами леса.

– Хорошо, – кивнула она, – я согласна. Только у меня нет денег платить за ваши роскошные номера.

– Деньги не нужны, считай, что я тебя просто временно нанял терапевтом, на моих одуванчиков ты оказываешь волшебное воздействие.

Снова никакой реакции.

– Я могу переехать прямо сегодня, – после небольшой паузы сказала Глафира. – Не хотела бы стеснять Светлану Фоминичну, а то у нее и так проходной двор из-за меня.

– Уверен, что старушка только счастлива, – пожал плечами Роман Михайлович.

– Роман Михайлович, мне уже лучше. Я не один из ваших одуванчиков и не нуждаюсь в ежеминутном присмотре, – твердо сказала Глафира.

– Я это прекрасно понимаю, но сейчас я говорю с тобой не как врач, а как друг. Тебе нужно отдохнуть.

– Мне нужно побыть одной, после чего я сразу пойду к Светлане Фоминичне, скажу, что переезжаю к вам, и буду в «Особняке» самое позднее через два часа.

– У тебя что, свидание в лесу? – пошутил Роман Михайлович. Глафира вздрогнула.

– Какое свидание? – Она попыталась сохранить невозмутимость. – Просто мне нужно осмыслить все произошедшее и решить, что делать дальше. И сделать я это могу только в одиночестве.

Несколько мгновений она смотрела Роману прямо в глаза, и тот отступил. Было совершенно ясно, что женщина хочет остаться одна и он ей мешает.

– Хорошо, – кивнул главврач, – но если через три часа тебя не будет, я отправлю разыскную экспедицию. С собаками, – зачем-то добавил он, хотя никаких собак в «Особняке» отродясь не водилось.

Заверив Романа Михайловича в своем сносном душевном и физическом состоянии, Глафира дождалась, когда врач скроется за поворотом. Еще некоторое время потопталась на месте на всякий случай, чтобы удостовериться, что заботливый Роман Михайлович не переступит границы своей заботы. Ей пришлось схватиться за шершавый ствол дерева, чтобы не упасть. Теряет форму. Раньше она пробегала каждое утро по пятнадцать-двадцать километров, следила за своим режимом и питанием. Организму хватило этого запаса на два года, теперь он начал сбоить.

Немного отдохнув, Глафира тихонько зашагала к охотничьей хижине, молясь, чтобы бестолковый сынуля Генриха Карловича был еще там и находился в относительном здравии. Если еще и с ним что-нибудь случится по ее вине, она этого просто не переживет.

Время от времени Глафира оглядывалась назад, чтобы удостовериться, что за ней никто не следует. Но ее рассеянного внимания и усталого взгляда было недостаточно, чтобы обнаружить профессиональную слежку. Марк, держась поодаль, неотступно следовал за ней.

Он убеждал себя, что Глафира чиста, что она не станет ему врать, скорее уж скажет как есть, что «спрятала и не пытайся искать». Но он бы не был там, где он был, если бы доверял людям. А в случае с Глафирой, увы, все было очевидно. Данилу спрятал кто-то из местных. Он уже лично допросил каждого, и не было еще человека, которого ему бы не удалось расколоть. Местные и правда понятия не имели, где прячется мошенник. Из неопрошенных осталась только она. К тому же ее связывала нежная дружба с Генрихом и она прекрасно знала местность.

Его расчет оказался верен. Она поднялась с кровати, только чтобы навестить этого засранца. Марк на секунду задумался: а сделала бы она это для него? Не найдя ответа, просто выбросил эту мысль из головы. Плевать. Главное, что он бы сделал это для нее.

Данилу она увидела, не доходя до хижины. Тот подтягивался на мощной ветке старого дуба. На секунду мелькнула мысль, что телосложением он не уступает Марку. Но если Марк – это опасный тип со стальными мышцами, то Даня просто денди, которому сказали, что худым и подтянутым быть нынче модно.

– Тридцать один, тридцать два, – громко считал Даня.

– Тридцать три, – закончила за него Глафира, и тот от неожиданности слетел с дерева прямо в траву, грязно выругался, напоровшись ладонями на колючие ветки.

– Так и знал, что ты меня ненавидишь, – окрысился он, с раздражением рассматривая розовые ладони и с преувеличенным страданием начиная доставать занозу.

– Если бы я тебя ненавидела, я бы просто подошла к первому полицейскому и рассказала, где тебя искать. Ты зачем вылез? Я же сказала: не высовываться!

– Нормально вообще? – огрызнулся Даня. – Засунула меня в какую-то крысиную нору, не кормишь и хочешь, чтобы я сидел и не жужжал?

– Можешь пожужжать, – пожала плечами Глафира, – дело твое. Я пришла предупредить тебя, что полицейские расширили круг поисков. Они ушли из села, но продолжают рыскать по району. Извини, что так получилось с едой, у меня действительно не было возможности…

– Ваше село спалили, что ли? – хохотнул Даня. – Такое зарево стояло. Меня выкуривали? – хвастливо предположил он.

– Это сгорел мой дом, – отрезала Глафира, и Даня осекся. – К тебе это не имеет никакого отношения.

– В смысле – твой дом? – не понял он.

– В прямом, – пожала плечами Глафира.

– Никто не пострадал? – после секундной паузы спросил Данила.

– Нет, – сухо ответила Глафира. – Сегодня ночью приходи после полуночи к черному входу «Особняка», я раздобуду тебе еду. В усадьбу тебе пока нельзя.

– Какая романтика! «Приходи после полуночи!» Знаешь, если меня поцеловать в это время, то я вполне могу превратиться в прекрасного принца.

Глафире не хотелось слушать его ерничество. В висках пульсировала кровь, голова кружилась. Не грохнуться бы в обморок! Развернувшись, она направилась по тропинке прочь, но, пройдя несколько шагов, упала, потеряв сознание.

Даня не сразу понял, что произошло.

– Эй, ты решила не дожидаться полуночи и поиграть в Спящую красавицу? – неуверенно крикнул он, и Марку, наблюдающему за этой картиной, захотелось как следует вмазать в наглую морду.

Он мог бы арестовать его прямо сейчас, но не хотел этого делать при Глафире. Пусть вообще не имеет отношения к этому делу. Потом соврет, что Данила утратил бдительность и попался, она не удивится.

Данила сделал несколько шагов по направлению к Глафире, увидел, что та лежит без движения с закрытыми глазами, и в два прыжка преодолел оставшееся расстояние. Присел и тихонько потряс ее:

– Эй, ты чего? Все в порядке?

Марк закатил глаза. Как такой идиот мог столько времени дурачить специально обученных людей?

– Эй. – Даня продолжил трясти Глафиру, затем приложил ухо к ее груди, но ничего не услышал. Оглянувшись по сторонам, словно убеждаясь, что никто не увидит его постыдные действия, он резко рванул ткань, пуговицы с треском отлетели, и Даня приложил ухо к открывшейся розовой, мягкой груди Глафиры. Марк уже сделал шаг по направлению к нему, но вцепился рукой в дерево. Нет. Нельзя позволить эмоциям брать верх. От этого зависит исход всей операции.

Даню, казалось, грудь Глафиры совершенно не заинтересовала. Убедившись в том, что сердцебиение есть, он попытался подхватить ее на руки и дотащить до своей норы. Удалось ему это с третьей попытки, но, пройдя два шага, Даня запнулся о корягу и грохнулся на землю прямо со своей ношей. Марк чуть не застонал от нелепости всего происходящего.

Но Глафире удар пошел на пользу. Она открыла глаза и даже резко села, тут же схватившись за голову.

– Что произошло? – сухими губами прошептала она.

– Ну, ты грохнулась в обморок, я как джентльмен решил на руках дотащить тебя до моей скромной обители. – Даня тер лоб, на котором уже начала наливаться шишка – результат падения.

– И? – не поняла Глафира.

– Ну что «и»? Кто-то слишком много ест, – огрызнулся Даня.

Глафира встала на ноги, хотела ответить что-то едкое и колкое, но потом решила махнуть рукой и просто не тратить время на балабола.

– Жду тебя после полуночи, – вяло сказала она.

На самом деле кормить дурака не хотелось. Хотелось поднести ему под нос кастрюлю, полную вкусного горячего супа, и в тот момент, когда он втянет манящий аромат и в животе у него забурчит, просто надеть эту кастрюлю ему на голову вместе со всем содержимым. Успокаивая себя тем, что делает это не для Данилы, а для Генриха Карловича – это малая толика всего, чем она ему обязана, – Глафира побрела к «Особняку», которому теперь предстояло стать ее временным домом.

* * *

Анжелу Петровну разместили со всеми удобствами в кабинете главврача. Свежесваренный кофе, коробка бельгийского шоколада, свежайшие сливки «из-под коровки», как заверила ее заведующая столовой. Роман Михайлович, обменявшись дежурными любезностями с представительницей власти, поспешил ретироваться. Ему казалось, что Анжела занимает собой все пространство и ему было сложно дышать.

Главврач поведал ей, что Таша временно разместится в «Особняке», на вопрос, кто будет платить за это удовольствие, объяснил, что это жест доброй воли. Они все слишком много ей должны.

Попивая кофе и с любопытством разглядывая английский сад, в котором деловито сновал робот, доводя до совершенства и без того идеальные газоны, Анжела задавалась вопросом, кто же прибежит к ней на помощь, случись с ней что. По всем раскладам выходило, что только мама и кучка подхалимов. И то при условии, что они будут от нее зависеть. Кофе показался слишком горьким, и Анжела отставила его в сторону.

Небо хмурилось. На душе было отчего-то мерзко и пусто. Зачем ей понадобилась эта неизвестная женщина? Ладно, в первый раз она влезла по просьбе Николь, но зачем продолжает цепляться за это дело? Что ей в нем? Это вообще не ее сфера компетенции. Анжела не любила врать самой себе, поэтому призналась честно: она просто завидовала. Завидовала этой неведомой женщине с собачьей кличкой, которую ее собственная дочь успела за столь короткое время полюбить больше, чем ее.

На тропинке показалась женская фигура в странном одеянии. Женщина напоминала героиню «Алой буквы» Эстер Прин в исполнении Деми Мур. Анжела любила хорошее кино и в перерывах между кратковременными любовниками частенько коротала вечера перед экраном.

Эта странная девушка была одета в длинное платье из грубой ткани, на голове платок, из-под которого выбивались тяжелые медные пряди, падающие на бледное лицо. Волосы почти скрывали лицо женщины, но по походке и манере держать спину Анжела решила, что женщина молода. Она шла медленно, глядя перед собой, не поворачивая головы. Даже если весь мир будет против нее, такая женщина не согнет спину. Анжела сразу поняла: это та, кто ей нужен. Не отходя от окна, она принялась ждать.

Стук в дверь раздался пять минут спустя. Наверное, Роману Михайловичу хватило нескольких предложений, чтобы обрисовать этой Наталье расклад вещей. Таких, как Анжела Петровна, не заставляют ждать.

Дверь открылась, Анжела, не оборачиваясь, продолжала смотреть в окно, внезапно спохватившись, что не готова к разговору. Какая чепуха! Она – и не готова! Хотя здесь не подойдет ее обычная манера вести беседу. И взгляд сверху вниз. Она будет просто честна с ней, рассчитывая получить откровенность в ответ.

– Здравствуйте, – твердо, отчетливо поздоровалась Таша.

Анжела повернулась и уставилась на нее в упор, рассматривая ту, которая занимала все ее мысли последние несколько дней. Красива. Даже скорее так: породиста. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не загрубевшая от жизни в селе. Тот тип, что в литературе именуют «английской розой». Темные медные волосы оттеняют темные глаза. Такую легко представить в изумрудах где-нибудь в фойе дорогой английской гостиницы. Даже имя ее – Таша – звучало на иностранный манер. Женщина напоминала кинозвезду, снимающуюся в роли пейзанки.

– Вы имеете отношение к Англии? – без предупреждения прямо в лоб спросила Анжела.

– Имела, – пожала плечами ее собеседница и рухнула в мягкое кресло, стоявшее возле стола Романа Михайловича. У Таши ни на что не осталось сил. А тут еще нужно отвечать на вопросы этой властной женщины, вызвавшей ее на ковер. Беседовать с незнакомкой ей хотелось меньше всего, но Роман четко дал понять: от этой Анжелы зависит судьба ее детей. Она поговорит с ней, вот только сил прикидываться милой у нее нет.

– Как вы очутились здесь? – потребовала ответа Анжела.

Таша вздохнула и посмотрела в окно. Тащить и дальше груз собственных тайн не было ни сил, ни смысла. Наверняка чиновница все и так знает.

– Мой муж погиб при пожаре. Осталось четверо малолетних детей. Родители мужа наверняка бы их у меня забрали. Поэтому мне пришлось вернуться из Лондона, где я прожила почти пятнадцать лет, и поселиться здесь. В поселке когда-то жила моя бабушка.

– Но это же безумие – притащить детей в эту дыру после Лондона! – покачала головой Анжела Петровна.

– Если я не ошибаюсь, ваша дочь тоже живет в этой дыре, – не выдержала Таша и посмотрела ей прямо в глаза. Взгляд был тяжелым, к такому Анжела не привыкла. А она не промах, эта Таша. Только притворяется бедной овечкой.

– Не ошибаетесь, – не стала хитрить она, – но она здесь по другой причине. Я не могу уделять ей много времени, поэтому она живет с бабушкой, пока моя жизнь не устаканится.

– Ну вот вы и ответили на свой вопрос. Чтобы бороться за своих детей и достойно содержать их в Лондоне, мне бы пришлось вкалывать как папа Карло, и я бы тоже их не видела. А мне хотелось посвятить себя им, я им очень должна. – Таша отвела взгляд и снова посмотрела в окно, где хлестал дождь.

Некоторое время женщины помолчали, наблюдая за непогодой и каждая думая о своем.

– Моя дочь очень к вам привязалась, – сообщила Анжела после паузы.

– Она подружилась с Митей и часто к нам приходит, – преуменьшила свою заслугу Таша.

– Но говорит она именно о вас. Знаете, когда ваших детей забрали, она приехала ко мне, сорвала совещание и заставила пойти в опеку и вникнуть в это дело. Обычно она тихая и апатичная, но ради вас нарушила все немыслимые правила. Стала другим человеком.

Анжела уставилась на отражение Таши в окне и увидела, что та качает головой и улыбается.

– Нет, я тут ни при чем.

Анжела вдруг почувствовала раздражение: она что, еще будет ломаться, как второсортная актриса, умаляя свои заслуги?

– А кто при чем? – раздраженно спросила она.

– Митя. Николь влюбилась в моего… сына. И, кажется, это чувство взаимно.

– Что? – задохнулась Анжела, поворачиваясь и делая шаг по направлению к Таше.

– А что вас так удивляет? – пожала плечами та. – Вы когда сами в первый раз влюбились?

– Я? – Анжела была сбита с толку, попыталась вспомнить давние события. – Не помню, может, лет в восемь или девять.

– А Николь десять.

Стало горько. В отличие от посторонней женщины, она ничего не знает про влюбленность единственной дочери. Анжела Петровна попыталась взять себя в руки.

– Вот что, Наталья, я даю вам тридцать дней, – начала чеканить она. – Не знаю как, но вам нужно придумать, где вы будете жить. В этом месте должны быть все условия для детей. Ваша креативность заслуживает уважения, безусловно, но поставьте интересы детей над собственными. У них должна быть канализация и холодильник. Тридцать дней дети будут под моим личным контролем в центре опеки. Вы сможете с ними видеться в любое время. Но через тридцать дней я уже ничего не смогу сделать при всем желании, и они отправятся в детский дом. Мы с вами договорились?

С трудом опираясь на ручки кресла, Таша поднялась и подошла к Анжеле Петровне. Встала рядом с ней и уставилась в окно.

– Вы это делаете по просьбе Николь? – уточнила она.

– Нет, – покачала головой чиновница. – Если говорить формальным языком, то я видела личные дела детей – их оценки, медицинские справки и так далее. Всем бы так жить. Ну, а если говорить как мать и как женщина, знаете, Таша, – она сделала акцент на имени, все-таки оно подходило ей больше чем «Наталья», – я не верю, что детям будет лучше в детском доме, чем с родной матерью. Тридцать дней начиная с сегодняшнего. – Не прощаясь, Анжела Петровна резко развернулась и тяжелой поступью вышла из кабинета.

* * *

Конечно же, он вышел. Марк еще раз подивился: как такой беспечный и недалекий человек смог провернуть такую аферу? Будь он на его месте, уже залег бы под валежник и не отсвечивал, делал бы все так, как говорила ему Глафира.

Но нет. Вышел, огляделся по сторонам, словно охотничий пес, немного потянул носом воздух – интересно, что он рассчитывал унюхать? Французские парфюмы охотящихся за ним сыщиков?

Марк повидался с Глафирой сразу же после ее свидания с какой-то женщиной из администрации. На самом деле он не упускал ее из виду ни секунды, и, как только она ушла от Дани, направился за ней, оставаясь невидимым и неслышным, чтобы убедиться в том, что она благополучно добралась до «Особняка».

Затем сделал вид, что прогуливается там неподалеку, но, не дождавшись, когда Глафира выглянет на улицу, уверенным шагом зашел в «Особняк», сунул обомлевшей девице на рецепции под нос корочку и направился в номер.

Жили здесь довольно неплохо. Он бы и сам, наверное, не отказался от таких условий, доведись ему куковать последние годы в одиночестве. Чисто гипотетически. Марк всегда был уверен, что не доживет до того возраста, когда не сможет сам себя обслуживать. Скорее всего, его раньше кто-нибудь пристрелит. Не самая плохая смерть, надо сказать.

Глафира выглядела ужасно. На мертвенно-бледных щеках полыхал румянец, первый ажиотаж и подъем после встречи с Анжелой Петровной схлынули, и она оказалась лицом к лицу с горькой правдой: она не сможет за тридцать дней построить новый дом. Ей придется отсюда уехать в крошечную квартирку, вернуться на работу и поручить детей детским садам, школе и продленке. В конце концов, от этого еще никто не умер, но сама мысль об этом была ужасна.

При виде Марка она не высказала никакой радости, просто сообщила, что ей дали тридцать дней на то, чтобы найти подходящее жилье для детей. И этим она и займется.

– От отца осталась пятикомнатная квартира. Одна из комнат тридцать метров, мы сможем перегородить ее на две части и сделать две детские. Таким образом у каждого ребенка будет по комнате, у нас с тобой персональная спальня и еще останется общая гостиная. Ах да, в квартире три туалета. И вряд ли опека к нам когда-нибудь еще наведается. – Марк попытался подойти к ней, но Глафира дернулась, как от электрического тока.

– Я никуда не поеду с тобой, Марик, – упрямо поджала она губы. Не может простить. Ну ничего. Он подождет, торопиться некуда.

– Ты готова ради какого-то старика пожертвовать детьми? – усмехнулся он, садясь на стул посреди комнаты, скрещивая руки на груди и откидываясь немного назад. Стул заскрипел под сильным телом, но Марк контролировал ситуацию. Он никогда не падает и в любой момент сможет вскочить на ноги.

– Нет, просто я не готова жить с человеком, не разделяющим мои ценности, – пожала плечами Глафира и принялась заплетать растрепавшиеся волосы в косу.

Марк не стал с ней спорить. Он всегда добивается своего, добьется и ее.

– Хорошо, будь по-твоему. Я знаю, что ты не хочешь никуда уезжать, не хочешь менять свою жизнь, и я с этим согласен. Точнее, не согласен, но я к этому готов. Я готов на все ради тебя, понимаешь? Поэтому мы отстроим твой дом, – торжественно провозгласил он.

– Ты в своем уме? – вспыхнула Глафира и, оставив волосы в покое, уставилась на Марка во все глаза. – Мне дали тридцать дней. Дожди начинаются, еще неделя – и сюда даже не смогут приехать грузовики с материалами.

– Значит, они приедут сюда завтра и послезавтра. Я найму рабочих, я отстрою твой дом, Глафира, я тебе обещаю.

Марк попытался поймать ее взгляд, но она отвернулась. Ладно. Ничего страшного. Все планы полетели к чертовой матери. Он собирался арестовать Данилу и уехать вместе с ним. Объявить официально о завершившейся операции, поставить в известность коллег за границей, чтобы министр не смог ничему помешать. И за три дня расколоть Данилу.

Но из-за пожара все пошло наперекосяк. Если он сейчас арестует преступника, ему придется уехать и заняться им вплотную. Времени на Ташин дом у него не будет, и уж этого она ему точно не простит. Нет, он должен остаться. И не просто остаться, а держать свою жертву постоянно под присмотром.

У Марка в голове созрел удивительный в своей простоте план…

Даня прыгал по поляне, пытаясь согреться и напевая один из сетевых шедевров, щедро сдобренных ненормативной лексикой. Марк остановился возле поляны и наблюдал за идиотом. Смысла прятаться не было. Тот прыгал недолго, нога угодила в чью-то нору, спрятанную под листьями, и он свалился на землю, громко завопив.

Мгновение спустя Марк оказался рядом с ним и поставил ногу на спину Данила.

– Привет, – не улыбаясь поздоровался он.

– Ты че, мужик, – захрипел Даня, придавленный к земле, и попытался вырваться, – охренел? А ну отойди!

– Следователь по особо важным делам Чернов, – глумливо представился Марк.

– Черт, – выругался Даня, разом обмякнув и распластавшись по земле.

– Можешь звать меня Марком Александровичем.

– Ну и че, пристрелишь меня здесь? – светским тоном поинтересовался Данила.

– Нет, ну что ты. Это было бы непрофессионально, да и просто скучно, – хохотнул Марк. – Я тебя арестую, отвезу к себе на работу, могу даже экскурсию провести, будет что вспомнить долгими вечерами.

– Отпусти, а? – попросил Данила. – Как-то прям неприлично вести беседу, не видя собеседника.

– Отпущу, но рыпаться не советую, – предупредил Марк и сделал шаг в сторону, освобождая Данилу.

Тот немного полежал, убедившись в том, что действительно свободен, затем встал вначале на четвереньки, а потом и во весь рост и вдруг рванул в направлении тропинки, по которой приходила Таша.

Марк догнал его в два шага, скрутил руку за спиной и снова бросил на землю:

– Это ты лично такой тупой или в будущем у нас просто нация выродится? – глумливо поинтересовался он.

– Ну ладно, че, и попробовать нельзя? – вздохнул Данила. – Отпусти, я больше не буду.

– Я тебе не верю, друг мой. Полежи, отдохни.

Не снимая ноги с Даниной спины, Марк наклонился, сорвал травинку и принялся насвистывать.

– Слушай меня внимательно: дважды повторять не люблю. Отца своего хочешь увидеть?

– Хочу, – согласился Данила.

– Если я тебя сейчас арестую и увезу, ты его больше вообще никогда в жизни не увидишь. Но я могу дать тебе возможность повидаться и наврать старикану что-нибудь поубедительнее, чтобы он не узнал, что его сынуля в тюрьме.

– С чего такая щедрость? – насторожился Данила.

– Просто бизнес, ничего личного. Нам за тридцать дней нужно построить дом.

– В каком смысле? – не понял Даня.

– В прямом. Нужно построить дом для одной хорошей женщины. Ты ее знаешь.

– Так это она меня выдала? – разочарованно протянул Данила.

– Нет, что ты, это просто я очень хороший следак. Так вот, у хорошей женщины сгорел дом, у нее забрали детей и сказали, что если она за тридцать дней дом не отстроит, то детей ей не вернут.

– И? – не понял Данила. – Ты хочешь, чтобы я дал денег или помог какими-нибудь технологиями из будуще… – договорить он не успел, ощутив болезненный тычок под ребра.

– Не зли меня, – ласково попросил Марк, – денег и у меня хватает. Проблема в бездорожье. Профессиональная техника сюда не проедет, материалы придется возить на небольших авто и строить все собственными руками.

– Ты ж не хочешь сказать, что это буду я строить… – заржал Данила и тут же осекся. – Или хочешь?

– А ты ничего, смышленый, – похвалил его Марк, одним рывком отрывая от земли и ставя на ноги. – Пойдем, труд сделал из обезьяны человека, так что у тебя тоже есть шансы.

* * *

Глафира проснулась среди ночи и резко села в кровати. Ее разбудил какой-то звук. Ночная птица? Шум голосов? Ветер или дождь? Звук повторился.

Глафира резко повернула голову и уставилась в окно. Снова.

Как была, в короткой ночной рубашке она вскочила с кровати и в два шага подошла к окну. Звук снова повторился. Кто-то кидал в окно небольшие горсти земли.

Глафира чуть не закричала: она совсем забыла про Данилу, они же договорились встретиться! Она распахнула окно и едва сдавленно прошептала в темноту:

– Уже иду.

Как вдруг что-то большое и темное ворвалось в открытое окно, бросилось на нее, поволокло за собой, одновременно зажимая ей рот. От страха у нее подкосились ноги, но существо не дало ей упасть.

– Пообещай не кричать, и тогда я открою рот, – прошептало оно ей на ухо голосом Данилы. Глафира выдохнула и разом обмякла. Кивнула. Даня отнял руку ото рта.

– Идиот, – сердито прошептала Глафира, готовая вцепиться ему в глаза. В темноте номера Даню практически не было видно – одет в черное, только глаза сверкают в тусклом свете уличного фонаря.

– Ну, знаешь ли, – насмешливо прошептал он в ответ. – Мы в ответе за тех, кого приручили. Ты обещала мне в полночь порцию своих дивных кексов и не пришла! А по большому счету, накормив меня таким деликатесом, ты, как честная женщина, должна была выйти за меня замуж!

– Заткнись, – прошипела Глафира, – ты с ума сошел? Зачем ты залез в окно? А если бы тебя кто-то увидел?

– Я бы объяснил, что лезу в окно к любимой женщине, – пожал плечами Данила. – Старички были бы в восторге!

– Еще варианты будут?

– Будут. Как там Жоржик?

– Лучше всех, я оставила его у соседки, он выглядел полостью довольным жизнью.

– Продал хозяина за сосиску, – вздохнул Даня, обходя Глафиру и укладываясь на ее кровать прямо в одежде.

– Что за наглость? – задохнулась та.

– Скажи-ка, а что задумал твой дружок? – светским тоном поинтересовался Даня.

– Мой дружок? – не поняла Глафира.

– Да, непобедимый Марк. Знаешь, мне сегодня выпал случай с ним познакомиться.

– Что? – воскликнула Глафира, а Даня тут же приложил палец к губам и зашипел:

– Тише, милая, ты во всем такая страстная?

Глафира подошла к кровати, присела на краешек и, наклонившись к Дане, прошипела ему в лицо:

– Что ты несешь?

– То, что твой Марк меня все-таки нашел, но не арестовал. Сказал, что мы вместе будем строить тебе дом.

– Строить что? – тупо переспросила Глафира, не в состоянии понять происходящее.

Марк собирался арестовать этого клоуна, она сказала, что если он это сделает, то она с ним никуда не поедет. И теперь, получается, Марк позволит ему уйти? Ради нее? Глафира ощутила такое ликование, что с трудом удержалась от крика радости. Он ее любит, действительно любит! Все утрясется, дети вернутся, они уедут, он ее прикроет, и она сможет быть счастлива? Она действительно сможет быть счастлива?

– Дом строить, – вздохнув, повторил Даня. – Это очень романтично, не находишь?

– Шагай отсюда, строитель, – ласково предложила Глафира.

Встав с кровати, она подошла к небольшому холодильнику, где хранилась вся снедь, которую принесли ей сердобольные односельчане. На скорую руку побросала часть припасов в пакет и протянула Дане:

– Ну все, иди, голодная смерть тебе не угрожает.

– Зато мне угрожает смерть от разбитого сердца. Ты любишь этого Марка, да?

– Это не твое дело, – снова зашипела Глафира и распахнула окно. – Уходи как пришел.

– А поцелуй? – Резко вскочив с кровати, Даня в один прыжок оказался рядом с Глафирой и наклонил свое лицо к ее. В какой-то момент ей показалось, что он действительно ее поцелует. Он коснулся губами ее волос:

– Я круче Марка, поверь. И я никогда не бью друзей кирпичами.

Глафира не успела ответить, как Даня быстро поцеловал ее и растворился в ночи.

Она почувствовала, как закружилась голова. Что происходит? Глафира легла на одеяло и сделала попытку во всем разобраться. Но не прошло и минуты, как она уснула сном младенца.

* * *

Сегодня Анна Ивановна встала пораньше и потратила целый час на то, чтобы привести себя в порядок. Каждый день она ездила в больницу (а чем еще здесь было заняться? С ума сойти от тоски можно!), но ей неизменно сообщали одно и то же: «Состояние стабильно тяжелое, никаких прогнозов не даем».

Она уже не знала, что и думать. Может быть, Генрих впал в кому? И сколько это продлится? Все-таки несправедливо было бы уйти из этого мира, не попрощавшись с ним. Такой чувствительный человек наверняка расстроится, зачем ему лишние переживания? Анна не хотела никому причинять неудобства своим уходом. Успеет.

И вот сегодня Клавдия принесла новость: Генриху лучше, вчера его перевели в палату, а сегодня уже выписывают! Просто невероятно. У этой женщины везде были глаза и уши! Но Анна все равно отнеслась скептически к радостной новости – такой уж у нее был характер.

Неужели человека, столько провалявшегося в реанимации, могут так быстро выписать? С другой стороны, в «Особняке» был прекрасный медицинский контроль, в чем она уже успела убедиться (Роман Михайлович убедил ее принять несколько жемчужных ванн и пройти курс массажа). Может быть, все дело в этом? Генрих будет проходить реабилитацию здесь, а не в областной больнице?

В любом случае она заглянет к нему, поздравит с выпиской и расскажет последние новости, если это еще не успел сделать кто-то из закадычных подружек Клавдии.

Анна надела платье нежно-зеленого цвета, уложила волосы и в последний момент достала нитку жемчуга. Попыталась застегнуть, но ничего не получилось. Еще месяц тому назад она бы просто швырнула ее в самый дальний угол, но сейчас решила воспользоваться предлогом и заглянуть к Таше. Та со вчерашнего дня была в «Особняке», но из своего номера не выходила.

Анна выскользнула из своей комнаты и направилась в конец коридора. Номер Таши находился недалеко от кабинета главного врача, и Анна Ивановна подумала: уж не имеет ли тот на Ташу виды? А может быть, они… А что, вполне пикантно! Анна Ивановна тут же устыдилась собственных мыслей. Еще не хватало превратиться в сплетницу вроде Клавдии.

Она тихонько постучала в дверь:

– Ташенька, это я, Анна Ивановна.

– Входите, открыто! – раздалось откуда-то из глубины номера, и Анна Ивановна толкнула дверь.

Хозяйки не было в комнате, но было слышно, как в душе льется вода.

– Я позже зайду! – крикнула она.

– Нет-нет, я уже, – возразила Таша. Шум воды стих, и спустя пару минут на пороге появилась женщина.

Анна Ивановна и не сразу узнала ее. Одетая в узкие джинсы и блузку с длинными рукавами, с мокрыми волосами, разрумянившаяся после душа. Таша обладала тем шиком высокого класса, который позволял ей в любой одежде выглядеть королевой. Ко всему еще у нее была тонкая талия, узкие бедра и весьма аппетитная грудь – Анна наметанным взглядом оценила пропорции и вынесла вердикт: идеально!

– А что…

– Что случилось? – рассмеялась Таша. Выглядела она подозрительно веселой и оживленной. – Случилось то, что я вчера встречалась с удивительной женщиной, Анжелой Петровной, – это дочь Светланы Фоминичны. – Таша вопросительно посмотрела на Анну Ивановну, чтобы удостовериться, что той что-то говорит это имя. Анна кивнула.

– Так вот, она сказала, что отдаст мне детей, если я найду достойное жилье за тридцать дней. И я практически нашла его!

– Вы уезжаете? – расстроилась Анна Ивановна.

– Нет, наоборот! Я остаюсь здесь и за тридцать дней построю новый дом, и в этом мне помогут все мои друзья!

– Какая прекрасная новость! – всплеснула руками Анна Ивановна, но ее энтузиазм также стремительно погас: разве возможно за тридцать дней построить хороший дом, где смогут жить пять человек?

Таша предвосхитила ее вопрос:

– Знаете, сейчас есть технологии, позволяющие возвести дом мечты всего за месяц. Дело за малым – нарисовать его план. А у меня, при всем моем богатом воображении, с черчением и геометрией все очень плохо.

Таша невинным взглядом уставилась на Анну Ивановну, и та на секунду задумалась: знает ли молодая женщина, с кем разговаривает? Может быть, хитрит, чтобы привлечь ее к участию в проекте? И тут же махнула рукой – даже если и хитрит, какая разница?

– Ну, Ташенька, вы обратились по адресу, – улыбнулась она. – Поможете мне застегнуть бусы?

Спустя час она сидела в палате Генриха Карловича. Тот выглядел бодрым, румяным и даже немного поправившимся: неужели в реанимации так хорошо кормят?

Анна Ивановна раздобыла у медсестры тоненькую картонную папку, лист бумаги, карандаш, линейку и ластик. После обмена приветствиями и заверений Генриха, что он страшно рад ее видеть, она сунула ему в руки раздобытые сокровища и приказала:

– Рисуйте!

– Что? – искренне удивился Генрих Карлович. – Я думал, вам не нравятся мои картины.

– Они отвратительны, – согласилась Анна, – поэтому рисовать будете под мою диктовку.

– А что мы рисуем? – полюбопытствовал Генрих, сразу же оживляясь и садясь в кровати, чтобы оказаться с Анной Ивановной на одном уровне.

– Мы рисуем новый дом для Таши!

– Зачем? – не понял он.

– Потому что ее старый сгорел, у нее временно забрали детей и согласились их вернуть только в новое жилище. Нынешние технологии позволяют строить модульные дома. Надо только продумать конструкцию. Но я уже все придумала, а вы мне это нарисуете.

– Да вы что? – ахнул Генрих, ошарашенный таким количеством новостей, и сразу же засуетился. Анна мысленно обругала себя: ну что она как чурбан? Когда уже научится быть внимательной к людям? Сейчас его от волнения еще один удар хватит. От досады она зажала в кулаке часть одеяла Генриха и почувствовала, как сильно дрожат ее руки.

– Но Таша с детьми могли бы поселиться у меня, – пробормотал Генрих. – Построить дом за месяц – это просто безумие!

– Она и так живет у вас, – фыркнула Анна. – Ей временно выделили комнату в «Особняке».

– Нет, при чем тут «Особняк», глупости какие! Зачем молодой девушке проживать в доме престарелых! У меня же есть дом! В нем полно места, хватит целый детский дом разместить.

Анна осторожно покосилась на Генриха: может быть, у него и в голове что-то повредилось?

– И где этот ваш дом? – вздохнула она.

– Как где? В поселке. – Генрих хлопнул себя по лбу. – Вот я старый осел, я же не успел вам ничего рассказать!

– Что рассказать? – начала проявлять нетерпение Анна Ивановна.

Генрих осторожно огляделся по сторонам, еще выше сел на кровати и поманил Анну Ивановну пальцем, словно собирался поведать ей огромный секрет, который боялся выдать даже больничным стенам.

– Видите ли, «Усадьба» принадлежит мне. Мне вообще тут почти все принадлежит, включая «Особняк», – прошептал он, и не успела Анна Ивановна удивиться, как Генрих ее поцеловал.

* * *

Производители дома заверили Марка, что все будет готово через две недели. План, который нарисовали Анна Ивановна вместе с Генрихом Карловичем, не вызвал ни малейших вопросов и максимально упростил работу конструкторов и сборщиков.

Дело было за малым – расчистить участок после пожара, вырыть небольшой котлован для фундамента и привести в порядок территорию вокруг. Глафира призналась Марку в том, что сама подожгла свой дом, и тот сделал все, чтобы дело открывать не стали. Дом не был застрахован, и никто, кроме его владелицы, не пострадал. «Хозяин-барин, – махнул рукой старший пожарный инспектор, с которым Марк поговорил по душам. – Хочу – строю, хочу – сжигаю».

После общения с инспектором он поговорил с ключевыми людьми – соседкой Светланой и первой сплетницей Клавдией и попросил их помочь. Те взялись за дело рьяно, со всей страстью людей, жаждущих ощущать себя полезным и нужным человеком. На второй день отведенного Анжелой тридцатидневного срока возле участка Глафиры стояли все жители села, не занятые на работе.

Марк взял на себя командование, быстро разбил людей на несколько групп. Мужчин, что покрепче, отправил разгребать обуглившиеся развалины дома. Женщины возились в саду.

Детишек помладше вместе с парой молодых мамаш снарядили на поиски Эсмеральды, пасшейся где-то неподалеку – время от времени ее грустное мычание раздавалось по всей округе. Им же было приказано тащить в хозяйство всех бесхозных кур, уток и кроликов.

Марк посмотрел на часы – начало десятого. От Данилы ни слуху ни духу. Неужели он просчитался и тот наплюет на родного отца? А ведь Генрих тоже присоединился к работам. Опекавшая его моложавая женщина с дрожащими руками поставила ему в стороне стул, небольшой раскладной столик, на который сервировала провизию и напитки, и Генрих стал наблюдать за тем, чтобы всем работникам во время перерыва хватило еды и питья.

Марк злился, но старался этого не показывать. Как он мог так ошибиться? Данила – преступник, таким плевать на всех, включая собственного отца. Хотя, с другой стороны, он же приехал, когда жизнь старика оказалась под угрозой?

Марк судорожно пытался сообразить, что ему делать, когда раздался радостный визг Жоржика.

– Ну-ну, парень, осторожнее, – засюсюкал Данила, хватая собаку на руки и пристально глядя Жоржику в глаза. – А если бы я на тебя наступил? Был бы у нас хот-дог.

– Данечка, сынок! – всплеснул руками Генрих Карлович и слишком резво подскочил. Женщина тут же подхватила его под руку и помогла удержаться на ногах.

– Пап, – кратко сказал Даня, ставя Жоржика на землю. Он крепко обнял отца и опустил глаза, стараясь скрыть слезы. – Ты в порядке, пап?

– Да, что мне сделается! – засмеялся Генрих. – Ты погостишь, сынок? А то мы с тобой и поговорить не успели. – Генрих сделал шаг назад, обнял сына за плечи и легонько потряс, как маленького.

– Вот, Аннушка, смотри, какой молодец у меня вырос! Путешественник!

Анна поджала губы. Ее бы воля – она бы все этому путешественнику высказала, но не сейчас. Это расстроит Генриха. Обошлась кивком и приветствием:

– Очень приятно.

Глафира, занятая вместе с женщинами в саду, подалась было на визг Жоржика и голоса, но, увидев Данилу, остановилась. Затем резко обернулась и посмотрела на Марка. Тот прищурился и посмотрел ей в глаза:

– Хорошо, что люди подтягиваются, нам нужны рабочие руки.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а затем Глафира подошла и на глазах у обомлевшей публики мягко обняла и поцеловала Марка.

– Спасибо тебе, – прошептала она, на секунду кладя ему голову на грудь.

– Ой, Ташенька, что ж это делается, – тут же заголосила Клавдия Семеновна. – Дай порадоваться за тебя, детонька!

И тут же полезла с поцелуями и объятиями, но была остановлена Марком. Медленно и доходчиво, глядя настырной тетке прямо в глаза, тот объяснил:

– Радоваться будем, когда дети вернутся. А пока за работу!

– Ах, какой мужчина, – все-таки не выдержав, всплеснула руками Клавдия. – С четырьмя детьми берет, подумать только! Не перевелись еще на свете принцы. Очень я рада за тебя, Ташенька.

Поймав еще один выразительный взгляд Марка, Клавдия спешно попятилась в направлении сада.

Резким шагом Марк направился к Даниле. Не доходя пары метров до хлыща, явившегося на рабочую площадку в модных джинсах и светлой футболке, наклонился и поднял тяжелый камень, весь покрытый толстым слоем копоти. Не замедляя шага, Марк практически врезался в Данилу и едва ли не ткнул его камнем в живот. Тот охнул и подался немного назад, хватая булыжник. Футболка была безнадежно испорчена.

– Ой, извини, – скривился Марк. – Надеюсь, в будущем уже изобрели пятновыводители?

Данила собирался сказать в ответ что-то резкое, но тут камень заскользил, и он, в попытке сберечь хотя бы джинсы, неловко попытался его перехватить одной рукой, в результате чего тяжелая глыба рухнула ему прямо на ногу.

– Черт! – завопил он.

– Данечка, сыночек, что случилось? – тут же заволновался Генрих Карлович.

– Все в порядке, – заверил его Марк. – Просто Данила с излишним энтузиазмом подключился к работе.

– Все в порядке, папа, – подтвердил сквозь зубы Даня и наклонился, чтобы поднять проклятый камень.

– Мы относим обгоревшие останки вон туда. – Марк указал ему на противоположную сторону улицы, рядом с проезжей частью – единственное место, куда смогут подобраться мусоровозы.

– Ясно, – процедил Даня и потащил камень в указанном направлении. Судя по проклятиям, раздавшимся спустя несколько минут, до нужного места он со своей ношей так и не дошел.

Работа закипела, завертелась. Даже Анна Ивановна чувствовала небывалый душевный подъем. Все происходящее напомнило ей о субботниках ее юности, когда они дружной компанией веселых молодых людей пытались сделать мир чуточку чище.

Она пыталась быть полезной, время от времени подбирала обгоревшие растения и стаскивала их в общую кучу. Внимательно разглядывая каждую веточку, силилась обнаружить признаки жизни. Когда ей это удавалось, она радовалась как ребенок и пару раз даже засмеялась.

Анна не лукавила перед самой собой: не в растениях было дело, а в Генрихе, который в перерыве между веселыми шутками-прибаутками и раздачей еды всем страждущим не сводил с нее глаз. Анна вдруг снова почувствовала себя молодой, красивой и нужной. Отчаянно захотелось дышать полной грудью.

* * *

Никто не пришел. Она собрала сегодня педагогический совет, чтобы обсудить новые инициативы Министерства образования и продумать план подготовки к новому году. Сама пришла в учительскую чуть раньше и удивилась отсутствию людей. Легкомысленно списала это на затянувшийся обед, но спустя десять минут начала волноваться. Татьяна распахнула дверь в коридор – ни звука. Все учителя и дети словно испарились.

Вначале ей показалось, что произошла ошибка. Возможно, она неправильно озвучила дату? Вернувшись в учительскую, Татьяна уставилась на большой настенный календарь, висевший на стене, в котором обычно отмечали важные даты. Сегодняшнее число было обведено красным цветом и рядом стояла надпись: «Педсовет». Но никто не пришел.

Что это? Бойкот? Забастовка? Они что, все сговорились за ее спиной, будучи уверенными, что всех сразу она уволить не сможет? Но почему? Что она такого сделала? Позаботилась о детях? Попыталась спасти их от непонятной наркоманки?

Словно безумная, Татьяна Николаевна заметалась по школе, одну за другой дергая ручки дверей в тщетной попытке обнаружить в школе хотя бы одну живую душу, кроме нее самой. Все двери были заперты.

Она спустилась в фойе и уставилась на абсолютно пустой школьный двор. Обычно в нем кто-нибудь да ошивался: старшеклассники слушали музыку после уроков или детвора помладше каталась на велосипедах.

Но сегодня во дворе было пусто. Словно в книжке «Палле один на свете», которая в детстве наводила на нее священный трепет. Остаться в полном одиночестве было для нее самым страшным кошмаром.

Что было мочи Татьяна закричала. Ее крик, полный отчаяния, оттолкнулся от стен и понесся вверх, в небо, спугнув птиц, сидевших на крыше. Крик ненависти и бессилия. Крик отчаянно несчастного человека.

– Татьяна Николаевна? – Она подскочила на месте и чуть было снова не завизжала, на этот раз от ужаса. Работница столовой (Татьяна даже не помнила, как ее звали) с удивлением и интересом смотрела на директора.

– Все в порядке? – поинтересовалась она.

– Почему вы уходите посреди рабочего дня? – взвизгнула Татьяна, окидывая взглядом, полным ненависти, тетку, надевшую верхнюю одежду и держащую в руках разномастные котомки.

– Ну так как же, – растерялась та. – Мы же все к Таше сегодня, помочь ей убрать, ей же дом надо строить, – забормотала она.

– К Таше? – прохрипела Татьяна. Голос ее от волнения сорвался.

– Ну да, горе-то какое, дом сгорел, надо побыстрее новый отстраивать, а то ей детишек не вернут. Вы тоже приходите, – запричитала тетка, – там все руки на вес золота.

Ничего не ответив, Татьяна развернулась и медленно побрела к своему кабинету. Услышала, как хлопнула дверь в фойе. Работница ушла. К Таше. Войдя в кабинет, Татьяна с трудом достала из сумки мобильный телефон и набрала номер единственного человека, который ее любил. Но едва теплое «Алло» Эдуарда послышалось из трубки, как она зарыдала.

Она рыдала так горько, как не плакала даже тогда, на остановке, когда жизнь впервые свела ее с этой Ташей. Муж деликатно молчал, ни о чем не спрашивая, давая ей возможность прийти в себя. А потом заговорил. И чем больше он говорил, тем легче делалось Татьяне. Какой же дурой она была! Да, он прав. Он, как всегда, прав. Это как операция – вначале нужно сделать больно, чтобы потом было хорошо.

* * *

После полудня к рабочей группе присоединились вернувшиеся из школы детишки и учителя, и началась такая кутерьма, что сложно было разглядеть, кто на самом деле помогает, а кто наводит еще больший беспорядок, как, например, сын Генриха Карловича.

Он умудрился несколько раз свалиться, один раз угодил в навозную жижу, провалившись под обгорелые доски уличного туалета. Под общий хохот Даня попытался оттереть модную одежду от следов катастрофы, но в конце концов сердобольная Светлана Фоминична отправила его в душ и снабдила старым узбекским халатом. После чего он окончательно прекратил работать и, вернувшись назад, принялся травить байки. Анна Ивановна слушала краем уха. Судя по регулярным взрывам хохота, его рассказы очень нравились местным дамам.

– Да умрет Дональд, только его вначале на второй срок изберут, – вещал Даня. – А Мелания его богатой вдовой останется и выйдет замуж за своего охранника.

– Ой, если бы мне столько миллиардов оставили, я бы в жизнь ни за кого больше замуж не вышла, стирай им потом носки и вари борщи, – не одобрила поступок первой американской леди Клавдия Семеновна.

– Вот умная ты баба, Семеновна, а иногда такую чушь несешь, – возмутился Григорий Антонович, которого Марк пристроил вместе с его граблями на самый легкий участок работы – расчищать уже расчищенное место. – Можно подумать, она сама это все стирает и варит, у нее же горничные есть!

– Горничные – это ваш век, – скривился Даня, – в будущем все делают роботы.

– Ой, не смеши меня! – возмутилась Клавдия. – Какой же робот может сварить борщ?

– Да любой! Задаете программу, и он сам берет продукты на умной кухне и все делает. Хотите – постный, хотите – щавелевый, хотите – с фасолью. Кстати, есть чё поесть? – поинтересовался Даня, почесывая тело под колючим халатом и вызывая полный ненависти взгляд Марка.

Тот взял на себя самую тяжелую часть – фундамент. Вместе еще с одним парнем, местным дурачком, обладавшим недюжинной физической силой, они уже успели проделать большую часть работы. Марк ни разу не прервался на перекус, сделал лишь несколько глотков воды, время от времени наблюдая за всем происходящим, и если замечал, что кто-то слишком отвлекся от своей задачи, мягко направлял его в нужное русло.

Данила бесил его неимоверно. Он был всем тем, что Марк ненавидел в мужиках: бесчестное ленивое трепло. Просто удивительно, как ему удалось буквально за полчаса собрать вокруг себя целый круг молоденьких мамаш, поглядывающих на него с большим интересом и подхихикивающих в ответ на все его несусветные глупости.

– Руки и ноги будут печатать на принтере. Вот если кому не повезло с фигурой, в отличие от вас, – польстил он молоденькой мамочке, на скромный взгляд Марка, обладающей лишним весом и слишком рыхлой кожей, – то можно прийти в клинику и заказать себе модуляцию ног.

– А что хорошего, если все как куклы эти будут, ну как их там, страшные такие, тощие? – попытался вспомнить Григорий Антонович.

– Барби, – подсказала Анна Ивановна, обнаружившая в земле живой корень растения и заботливо освобождающая его от обгоревших листьев и веток.

– Да, точно. И что же теперь, по улицам ряды Барбев этих будут маршировать?

– Ой нет, Барби – это вчерашний день, больше никто с ними не играет и не вспоминает, их разве что в музее каком-то можно отыскать, – запротестовал Данила. – В будущем каждый ребенок получает рободруга – его дарит государство в первый день рождения ребенка, и он растет и изменяется так же, как и ребенок, находится рядом с ним с первого и до последнего дня. В будущем люди борются с одиночеством. – Данила уставился куда-то поверх плеча тихо подошедшей и слушающей его байки Глафиры. Да уж, фантазии этого путешественника можно было только позавидовать.

– Вот уж чего придумали! – воскликнула Клавдия Семеновна. – Чтобы какой-то буратино за тобой все время таскался. Как по мне, так иногда и одиночество неплохо.

– Иногда да, – кивнул Даня, соглашаясь. – Но все время – нет, одиночество – это болезнь настоящего и прошлого. Люди всегда одиноки. И лекарство от этой болезни еще не изобрели.

Повисло неловкое молчание. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Глафира повернула голову и замерла. На другой стороне улицы стояла Татьяна Николаевна и не сводила с нее глаз.

Директор выглядела настолько жалко и нелепо, что Глафира едва сдержала возглас удивления: что она здесь делает? Пришла добить ее?

Резко развернувшись и оторвавшись от толпы, она вышла за пределы участка, пересекла улицу и, вплотную подойдя к директрисе, молча уставилась на нее.

– Я… – Татьяна отвела глаза в сторону и облизала пересохшие губы. Глафира словно впервые видела ту, что по нелепой прихоти причинила ей столько боли. Она постарела, еще молодое лицо избороздили глубокие морщины, в сероватых волосах – густая проседь. Татьяна словно олицетворяла собой горе и несчастье. Какая нелепая и жалкая женщина, на нее даже невозможно было сердиться.

– Я хотела узнать, могу ли я… – Татьяна снова запнулась. – Могу ли я чем-нибудь помочь?

– Ишь, явилась не запылилась! Да если бы не ты, никому помогать не пришлось бы! – Клавдия Семеновна заторопилась к ней через улицу, крича громко и отчетливо, чтобы ни одно ее слово не прошло незамеченным.

Татьяна ничего не ответила, лишь подняла взгляд на Глафиру. А та смотрела поверх ее головы на отцветающее село. Легкая дымка опускалась на дома и сады, холодные капли уже дрожали в воздухе, ветер становился все пронзительнее, но ни один человек, включая ее саму, этого не замечал. Казалось, пожар, спаливший дотла ее дом, растопил лед ее души.

– Конечно, нам нужна любая помощь, – кивнула она и протянула Татьяне руку. – Идемте, я покажу, что можно сделать.

В полной тишине женщины пересекли улицу и вернулись на участок. Люди, сбившиеся в небольшие стайки, не знали, как им реагировать. В их картине мира виновницу несчастья стоило бы линчевать. Но Глафира – она была другой, и она всегда поступала правильно.

– Ну, погрустили – и хватит, за работу! – встрепенулся Даня, в один момент разряжая атмосферу и хватая несколько саженцев роз, которые выделили Глафире неравнодушные соседи, принялся показательно втыкать их в специально выкопанные лунки.

– Что ты делаешь? – Глафира остановилась и с удивлением уставилась на него.

– Как что? Розы сажаю, что непонятного! – возмутился Даня, раздосадованный тем, что Глафира не оценила его трудовой порыв.

Татьяна не выдержала и хихикнула.

– Это какой-то особый способ из будущего? – фыркнула Глафира, отказываясь принимать Данины слова за чистую монету.

– Почему? – искренне удивился тот, на несколько мгновений приостановив свои действия. – Что не так?

– Не так? – Не выдержав, она рассмеялась. Впервые с того страшного момента, как у нее забрали детей. – Да ты же сажаешь их вверх ногами!

– Фигня! – уверенно возразил Даня и вернулся к своей работе. – А ты молчи, женщина, и не мешай мужчине работать, если уж ничего в этом не понимаешь, – сообщил он ошарашенной Глафире и продолжил свои нелепые действия.

– Ох и клоун, – покачала головой Клавдия Семеновна и вдруг улыбнулась, парень был ей действительно симпатичен.

Генрих Карлович, все это время наблюдавший за сыном, не выдержал и осмелился мягко вмешаться:

– Данечка, они правы, нужно перевернуть саженцы. Корни в землю, все остальное наружу.

– Ну и ладно, – пожал плечами Даня, ничуть не смутившись. – Садовода из меня не вышло, пойду с Жоржиком поиграю, да, Жоржик? – обратился он ко псу, сидевшему возле Глафиры. – Мне тоже скучно, пойдем, палочку тебе брошу, что ли.

Жоржик меланхолично приподнялся и медленно потрусил в Данину сторону.

– Молодец, хороший мальчик, – потрепал его Даня по загривку, беря перемазанного в саже и грязи пса на руки и прижимая к себе. – Ну, пойдем, мальчик, нам тут делать нечего.

Стоило Дане с Жоржиком скрыться из вида, как Генрих сразу же поскучнел и сгорбился.

– Что-то я устал, – обратился он к Анне Ивановне. – Не пройдетесь со мной к усадьбе? Хочу ноги размять, врачи приказали двигаться побольше.

– Да-да, конечно, – встрепенулась Анна, поймавшая себя на том, что наблюдала за перепалкой Дани и Глафиры с легкой улыбкой: оба молодых человека были ей симпатичны.

Она бросила извиняющийся взгляд на Глафиру, та все поняла без слов. Улыбнулась и кивнула, отпуская и благодаря своих добровольных помощников.

День клонился к вечеру, люди начинали потихоньку расходиться кто куда, пообещав ей, что завтра же с утра снова придут на стройку. Анна, подхватив Генриха под руку, направилась к усадьбе.

Медленно они побрели по извилистой дороге. Генрих здоровался со всеми, кто встречался им на пути, обменивался парой добрых слов, бодро отвечал на вопросы о самочувствии. Анна молчала, вцепившись в его руку, изредка кивала и улыбалась.

На улице было немного прохладно, ветер срывал с деревьев сухие листья. Вдалеке были слышны радостный лай Жоржика и громкие крики Дани, который радовался игре не меньше своего четвероногого друга. Где-то раздавались голоса стариков и детей.

Подойдя к резным воротам усадьбы, они остановились. В сгущающихся сумерках дом производил жутковатое впечатление, от него веяло смертью. Анна Ивановна резко остановилась.

– Вы идите, а я подожду.

Странно, но даже после поцелуя они все еще были на «вы».

– Но мне бы хотелось зайти в дом вместе с вами, – вдруг заупрямился обычно покладистый Генрих. – Знаете, я толком даже не знаю, как это объяснить, но мне кажется, что усадьбе не хватает жизни, что ли. А мне очень хочется почувствовать себя живым, хотя бы ненадолго. Вы понимаете, о чем я?

– Да, понимаю, – кивнула Анна. – С темными окнами дом похож на маску смерти.

– Это потому, что вы боитесь темноты, – вздохнул Генрих.

– Возможно, – не стала спорить Анна, – но я боюсь туда входить.

– Хорошо, подождите меня здесь, – не стал настаивать Генрих, уверенно отпер ворота, распахнул их и медленно направился по извивающейся дороге через парк.

В этот момент Анне показалось, что она бы жизнь отдала за то, чтобы хотя бы пройтись по этой дороге вслед за ним. Дороге из своих снов. Она даже сделала шаг вперед, но остановилась, вцепившись руками в кованую решетку, которую уже начинала разъедать ржавчина. Ветер взметнул подол ее темного льняного платья. А затем произошло чудо.

Дом вспыхнул миллиардом огней и стал похож на кукольный домик, который ей когда-то, тысячу лет тому назад, смастерил отец. Свет в одно мгновение преобразил усадьбу, и Анна с удивлением отметила, что все деревья в парке увиты гирляндами. Феерия света сделала старый дом похожим на праздничную открытку.

Ноги сами понеслись вперед. Анна шла по извилистой дороге, все ускоряясь, и в какой-то момент засмеялась от счастья. Шорох гравия, запах хвои, плавные изгибы дороги были точно как в ее сне. Не выдержав, она даже припустила бегом.

Генрих стоял на пороге и улыбался довольной улыбкой:

– Как тебе сюрприз?

– Сюрприз? – не поняла запыхавшаяся Анна, впрочем, отметившая, что Генрих перешел с ней на «ты».

– Ну да, пока я маялся от скуки в больнице, я попросил кое-кого украсить парк гирляндами и починить все освещение. Если ты останешься здесь со мной, то свет всегда будет включен.

* * *

Дом был готов даже раньше, чем Глафира рассчитывала. Совместными усилиями очистить участок и вырыть фундамент удалось меньше чем за две недели. А сад обещал снова стать роскошным через несколько лет.

В этот раз она подошла к планированию более грамотно и не просто втыкала в землю все, что могло цвести и плодоносить, а разбила участок на секторы. Возле входа были высажены цветы, которые должны были создавать праздничное настроение у любого входящего в ее жилище. Розы, пионы, георгины, астры и даже пассифлору – все это Татьяна привезла Глафире со своей дачи, где саженцы просто тихо умирали, а вот у Глафиры ожили и разрослись.

Получив прощение и признание жителей, Татьяна приняла самое деятельное участие в процессе восстановления жилья и за короткое время даже обменялась телефонами с несколькими тетушками и поговорила по душам с родителями многих учеников, которых до этого момента в глаза не видела. Эдуард оказался прав: рыбе без стаи не выжить. Особенно такой, как Татьяна. Стоило ей попасть в струю, как жизнь снова побежала по венам.

Поляну, на которой обычно накрывали стол для гостей, было решено оградить вечнозелеными кустарниками, из которых в будущем можно будет создавать интересные фигуры. Григорий Антонович в честь новоселья подарил Глафире гипсовую скульптуру обнаженной Афродиты, которую скульптор лепил с женщины, явно щедро одаренной природой.

Дарил от чистого сердца, и Глафира, хихикнув, водрузила сокровище между двумя кустарниками, целомудренно прикрыв все возбуждающие ненужный интерес места платками и водрузив на нос красавицы старые солнцезащитные очки.

Дом привезли раньше, чем обещали. Он был небольшой по площади, но настолько толково спланирован, что места там должно было хватить не только Глафире и ее четверым детям, но и гостям. Глафира оповестила общественность, кто автор проекта, и не проходило ни дня, чтобы Анна не выслушивала комплименты в свой адрес, а Генрих, постоянно болтающийся где-то неподалеку, не раздувался от гордости за нее.

На третий день стройки Анна Ивановна вместе с Генрихом официально переехали в усадьбу, наплевав на то, что скажет доктор и подумают другие обитатели «Особняка». Впрочем, Анна всю жизнь на это плевала, с чего бы ей начать оглядываться на пороге смерти? Она знала, что счастье не продлится долго, болезнь все настойчивее давала о себе знать. Анна стала забывать какие-то вещи, которые, как ей казалось раньше, были записаны на подкорке. Пока это касалось книг и музыки, она старалась не расстраиваться, но и не лгать себе: скоро она забудет дочь с внучкой, а возможно, и Генриха. Но пока этого не произошло, нужно сполна насладиться поздним счастьем.

Они много гуляли, Генрих рисовал, она критиковала или же просто сидела рядом с книгой в руках, время от времени кидая взгляд на холст и закатывая глаза к небу.

Даня жил с ними, и спустя короткое время Анна Ивановна уже не могла противиться его обаянию. Человек-праздник, так и не повзрослевший мальчик. В доме постоянно были гости, а Жоржик носился туда сюда и лаял как оглашенный.

Дни они проводили на стройке, а каждый вечер читали друг другу в библиотеке, после чего принимались спорить до хрипоты. И как только спорщики переходили на повышенные тона, словно из ниоткуда появлялся Даня с предложением «посмотреть киношку».

Анна пробовала отказаться, но спорить с Даней было сродни попытке остановить мчащийся на всех парах паровоз. Он тащил компьютер и принимался знакомить «родственников», как он их называл, с современным кинематографом. Анна даже увлеклась и искренне удивлялась, как это она пропустила.

Глафира бывала в усадьбе практически каждый день. Готовила на кухне для тех, кто помогал ей на стройке, постоянно ругаясь с Даней, путавшимся у нее под ногами. Сам он пытался всеми возможными способами стройки избежать, но это было невозможно. Каждое утро на пороге усадьбы появлялся Марк, и Даня шел на строительство, как агнец на заклание.

Марк был единственным, кто беспокоил Анну Ивановну. То, что он любил Глафиру, было видно невооруженным взглядом, но его любовь была из тех, что сжигает. И Анна боялась, как бы чего плохого не вышло.

Марк следовал за Глафирой словно тень и не спускал глаз с Дани, что сильно тревожило Анну Ивановну, но она старательно, даже слишком старательно гнала от себя плохие мысли. Ничто не должно было помешать ей греться в лучах позднего счастья.

Как в ту поездку в торговый центр, кажется, это было около недели тому назад, Анна Ивановна уже была не очень уверена в датах.

Они поехали вчетвером. Она, Глафира, Марк и зачем-то Даня. Почему последний оказался с ними в машине, она не знала, точнее, не помнила, ведь никакого интереса к дизайну интерьеров Данила не проявлял. Но он сидел рядом с Марком, пытался шутить и балагурить, впрочем, безуспешно: Марк одним взглядом пресекал любые попытки развеять атмосферу. В конце концов Даня сдался и замолк.

В торговом центре они отправились в магазин домашнего декора. До возвращения детей оставалось три дня, и Глафира горела желанием оформить комнату для каждого ребенка, выбрать цвета, которые придутся им по душе, и попросила помощи Анны Ивановны, в чьем безупречном вкусе была уверена.

Переступив порог магазина, компания разделилась. Анна Ивановна вдумчиво осматривала каждый предмет и пыталась мысленно представить, как он будет смотреться в интерьере и с чем его можно сочетать. Даня же принялся носиться по магазину, вытаскивая откуда-то разные штуки – одну нелепее другой. Нашел гипсовую голову ребенка и принялся переругиваться с Глафирой через весь магазин, предлагая использовать эту голову для украшения интерьера. Та отвечала ему в тон, спор становился все более жарким.

Марк, молча наблюдавший за этой перепалкой, взял несколько черных подушек и, резко сунув их в руки Даниле, приказал ему идти к кассе. Данила заупрямился, он собирался весело провести время в торговом центре, но Марк быстро положил конец перепалке, закрутив ему руку за спину и чуть ли не насильно оттащив к кассе.

Настроение было испорчено, домой все возвращались в тишине. Только Глафира задала Марку странный вопрос: «Почему ты все время с ним рядом?» – который Марк проигнорировал.

Та странная поездка запомнилась еще одним неприятным происшествием. Когда Глафира выходила из машины, у нее вся рука была в крови. Наверное, расцарапала странным проволочным кольцом, которое снова появилось на ее пальце. Но вскоре Анна Ивановна об этом забыла. Наверное, были в ее болезни и положительные моменты – она очень быстро забывала то, что не хотелось помнить.

Наступило время отпраздновать новоселье. Двор Глафиры не вместил всех желающих встретить вместе с ней детей. Соседи тащили стулья, накрывали на столы прямо на улице. Наверное, не было во всем поселке человека, который не пришел бы в тот день в ее новый дом. Привезли даже «кабачков», как величали деревенские ехидны самых тяжелых постояльцев «Особняка».

Даня с утра носился как угорелый, обещал всем сюрприз, прятался в разных углах, ведя с кем-то разговоры и здорово нервничая. Жоржик с радостным лаем носился за хозяином, пока не был им пойман и засунут под мышку. Так эта парочка и разгуливала, проводя свои сверхсекретные переговоры.

Люди начали собираться с полудня. Со своими фирменными блюдами, наливками, настойками, компотами и еще чем-то, чему Анна Ивановна утратила счет.

Все пытались шутить и балагурить, но в воздухе уже чувствовалась тревога. Глафира с утра не находила себе места, Марк пытался ее утешить и даже взять за руку, но она попросила его оставить ее одну. Еще раз прошла по новому дому. Пока он еще не ощущался своим, но это чувство обязательно скоро появится. Она снова сошьет все покрывала, вместе с девочками вышьет картины, заполнит дом ароматами домашней выпечки. Все будет хорошо. Ей надо просто закрыть глаза и выдохнуть.

Голоса за дверями нового жилища слились в один монотонный гул. Послышался легкий стук в дверь. Глафира поморщилась, но пересилила себя.

– Входите, открыто! – Может быть, новости из опеки? Хотя под нажимом Марка у нее снова появился мобильный телефон, и она даже сообщила номер социальной службе, но постоянно забывала о его существовании. Да и связь возле ее дома барахлила.

– Привет, – немного натужно и торжественно поздоровался Данила. – Я хочу пригласить тебя и всех твоих гостей на поляну к усадьбе.

Под мышкой он держал Жоржика, который при виде Глафиры радостно завилял хвостом и затявкал. Глафира рассмеялась:

– Ты посмотри на этого подлизу!

– Он не подлиза, – возмутился Даня, – просто чувствует хороших людей.

– А ты хороший человек, Даня? – спросила Глафира.

– Хороший, – без раздумий кивнул ее собеседник, – только глупый.

– И ведь не поспоришь, – снова засмеялась Глафира. Удивительно, но в присутствии Дани у нее всегда улучшалось настроение. Такому бы хорошо работалось с детьми или с людьми, потерявшими надежду.

– Я глупый в том, что когда-то послушал отца и решил продолжать семейную традицию: пошел в военные, хотя хотел стать учителем. – Даня присел в глубокое мягкое кресло, стоявшее возле небольшого электрического камина. Глафира, скрестив руки, стояла напротив него, облокотившись о стол и приготовившись слушать.

– В военные? – удивилась она. – Что же пошло не так?

– Ты, наверное, думаешь, что я мошенник? – полувопросительно сказал он.

– Я знаю, что ты мошенник, – усмехнулась Глафира. – Марк мне все рассказал. Ты вор, Данила.

– Этот Марк, у вас с ним серьезно? – вдруг спросил Данила, в один момент становясь серьезным.

– Почему ты спрашиваешь? – Глафира отвела взгляд, чувствуя, что вступает на шаткую почву.

– Просто… – Даня тоже отвел глаза, а затем, осторожно положив Жоржика в кресло, встал и, в несколько шагов подойдя к Глафире, поцеловал обалдевшую девушку. А она… она ответила.

Несколько минут они стояли молча, обнявшись, не замечая Марка, наблюдавшего за ними через окно.

– Знаешь, я ведь даже не такой мошенник, которым можно было бы гордиться, – вздохнув, признался Даня.

– Есть и такие? – не удержавшись, хихикнула Глафира.

– Есть. – Даня поцеловал ее в волосы и поправил выбившуюся прядь. – Ты очень крутая. А я нет. Я ведь даже не смог самостоятельно стырить все эти деньги.

– Я не хочу ничего знать! – запротестовала Глафира, делая шаг вперед и бросая обеспокоенный взгляд в окно. Она чувствовала Марка, как хищного зверя. Он где-то рядом.

– Нет, ты должна знать. – Даня вдруг проявил упрямство. – Я просто выполнял приказ. Я соблазнял девушек, дочерей больших боссов, у меня это легко получалось. А те передавали мне информацию, которую слышали от папуль. Я играл на бирже, выигрывал, а папы оказывались у меня… у нас на крючке, ведь они слили информацию и теперь их можно было шантажировать. Ты же понимаешь, что я все это проворачивал не в одиночку, за мной стоят люди.

– Замолчи! – не выдержав, крикнула Глафира. – Замолчи, он где-то здесь.

Даня осекся, затем, развернувшись, вернулся к креслу, подхватил Жоржика, с удивлением смотрящего на хозяина, и направился к двери:

– Пойдем, на поляне сюрприз. Дождись детей, и приходите.

Выйдя из дома, Даня широко распахнул дверь и пританцовывающим шагом направился к выходу со двора, перекидываясь шутками и прибаутками с местными жителями. За месяц он успел со всеми перезнакомиться и стать всеобщим любимцем. Марка он не заметил. Не заметила его и Глафира. Марк умел быть невидимым, если ему это было нужно.

Отправив несколько сообщений, Марк приготовился ждать.

Автобус опеки приехал ровно в три часа дня. Дети вывалились из него и с разбега бросились к Глафире, наперебой выкрикивая «мама».

Та не смогла сдержать слез, упав на колени под натиском детей, успевших стать частью нее самой. Она прижимала к себе всех одновременно и каждого по очереди целовала в глаза, щеки, волосы, по ходу отмечая, что те выглядят бледными, немного растерянными, но в целом очень счастливыми.

– Мама, я за всеми присматривал, – горячо зашептал ей на ухо Митя, и Глафира крепко прижала мальчика к груди.

– Ты у меня молодец, я знала, что могу на тебя рассчитывать, – жарко прошептала она ему в ответ.

– Мама, он дал мне по попе! – немедленно нажаловалась Маша, отталкивая брата от Глафира и пытаясь прорваться в ее объятия.

– Потому что ты не слушалась, – вступилась за Митю Катя и обняла брата за плечи. А маленький Антон вдруг расплакался так горько, что Глафире пришлось подхватить его на руки.

Когда первые волнения улеглись, Глафира позвала плачущих от радости гостей к усадьбе.

Даня расстарался на славу. Пригласил выездной кейтеринг, и прямо на дорожке накрыли столы. Официанты в темных фраках разносили шампанское, а сам Даня лишь раздавал указания.

Анна Ивановна и Генрих Карлович сидели за одним из столов, медленно потягивая шампанское и гадая, что же задумал «ребенок». Генрих держал Анну за руку, а та смотрела на него счастливыми глазами.

Неожиданно в саду раздалась музыка, перекрывая шум толпы и заставляя всех присутствующих замолчать в радостном ожидании. Музыка становилась все громче, а на светлых стенах усадьбы появились проекции – музыкальный спектакль. Нарисованные слоны, обезьяны, циркачи двигались в такт музыке, словно талантливый художник решил сделать из представления цирка «Дю Солей» мультфильм и вывести его на огромный экран.

Очарованы были не только детишки, но и взрослые. Бессмертные Фредди Меркьюри и «Битлз» сменялись современными Рианной и Бейонсе, ноги сами пускались в пляс. После каждого номера все присутствующие бурно аплодировали. Глафира бросала восхищенные взгляды на Даню, и тот довольно улыбался ей в ответ. Оба совсем упустили из вида Марка и сделали фатальную ошибку.

Никто не заметил, как поляну окружили люди в черном. Операция была молниеносной. Даню скрутили и уложили на землю. В наступившей суматохе и панике невидимый оператор остановил происходящее на экране – на светлом фоне замер огромный медведь на одном колесе. Музыка продолжала играть.

Наверное, поэтому Анна не сразу обратила внимание на то, что Генрих пытается ей сказать. А потом было уже слишком поздно. Он с трудом встал, чтобы броситься к сыну, лежащему на газонной траве в окружении группы захвата, и Марку, стоявшему над ним.

Генрих схватился за стол и рухнул на траву. Анна закричала что было мочи, музыку наконец-то остановили. Глафира бросилась к Марку и вцепилась ему в руку, но тот ее проигнорировал, словно надоедливую собачонку, просто стряхнув с руки.

– Папа! – не переставая, кричал Даня, в тщетной попытке разглядеть неподвижную фигуру отца, вокруг которого стали собираться люди, пытавшиеся оказать первую помощь и вызвать «Скорую».

– Заткнись! – Марк больно ткнул его в спину. – Ты уже достаточно пообщался с папой!

– Отпусти его! – Глафира снова кинулась к Марку. – Как ты мог? Ты же обещал!

– Я ничего не обещал тебе, Глафира. – Марк по слогам произнес ее имя.

– Глафира? – не понял Даня.

– Пусть попрощается с отцом! – Глафира чувствовала, что еще немного – и она разрыдается.

– Не мешай мне делать мою работу, – медленно и очень зло приказал Марк, игнорируя ее взгляд.

Он поднял Даню с землю и под взглядами обалдевших присутствующих повел его к небольшому автобусу.

– Обыскать дом, – кивнул Марк группе захватал. – Забирайте все документы, носители, вещи и так далее.

– Глафира! – крикнул было Даня, но тут же получил от Марка по почкам.

– Она тебе не Таша, ее зовут Глафира, – прошептал ему на ухо Марк. – А ты расскажешь мне обо всех, кто тебя покрывал, иначе даже на могилку к папаше сходить не сможешь.

Он опустил руку в карман джинсов Дани и тут же достал ее, сжимая в ладони прозрачный пакетик с белым порошком.

– Что это у нас такое? – глумливо поинтересовался Марк. Данила ничего не ответил, неотрывно глядя на неподвижно лежащего на земле отца и рыдающую над ним Анну Ивановну.

Под растерянными взглядами всех присутствующих Марк надел на Даню наручники, запихнул его в автобус и закрыл за собой дверь. Автобус тут же тронулся с места. Вдалеке раздался тревожный гул сирены «Скорой помощи», приехавшей на место слишком поздно.

* * *

В ее болезни все-таки были положительные моменты. Хотя на открытии завещания, на которое ее зачем-то позвали, Анна чувствовала себя не очень уютно. Все время спрашивала: где Генрих, когда же его выпишут из больницы? Она совсем не хочет заниматься его делами без него самого.

Глафира поддерживала ее под руку и была все время рядом. В небольшом кабинете, чьи стены были обшиты деревом и увешаны немного мрачноватыми пейзажами, нотариус объявил последнюю волю покойного.

Половину своих средств (а их размер потряс Глафиру до глубины души) Генрих Карлович Мамонтов завещал своему единственному сыну Даниле. Вторую половину он разделил между «Особняком», Натальей (Глафирой) Дорман и Анной Ивановной Сечиной. Последней он оставил «Усадьбу» и оплаченный на десять лет вперед счет за электричество. Анна Ивановна могла хоть каждый день устраивать праздничную иллюминацию, в ее доме не погаснет и лампочка.

Наталье Дорман Генрих Карлович оставил внушительную сумму при условии, что та присмотрит за Анной Ивановной Сечиной. После кончины последней усадьба будет разделена между Данилой Мамонтовым и Натальей Дорман.

– Где Генрих? Почему он опаздывает? – недовольно поинтересовалась Анна Ивановна, бросая взгляд на часы.

– Анна Ивановна, он ждет нас дома. – Глафира мягко погладила женщину по руке.

Та сдавала на глазах. В волосах отчетливо засверкала седина. На встречу она надела не совсем свежее платье и обошлась без украшений. Глафира вдруг почувствовала гнев: в «Особняке» могли бы и более внимательно присмотреть за внешним видом своей постоялицы. Ничего, теперь она займется этим сама, и дело вовсе не в деньгах Генриха Карловича.

– Ну я ему устрою! – пообещала Анна Ивановна, вставая и кивая нотариусу. – Благодарю вас.

Нотариус молча кивнул и поспешил открыть дверь перед своими посетительницами. Тепло попрощался с обеими и предложил Глафире обращаться к нему, если будет что-то нужно.

– Посоветуйте мне, пожалуйста, хорошего адвоката по уголовным делам, – твердо попросила Глафира.

– Хорошего или такого, кто никогда не проигрывает? – уточнил нотариус.

– Последнего. Мне очень нужно вытащить одного человека.

– Я пришлю вам номер телефона, – пообещал нотариус, с интересом оглядывая Глафиру. Та сделала вид, что не заметила его взгляд, и, поддерживая Анну Ивановну под руку, вышла с ней на улицу.

Шел дождь. Затяжной унылый серый дождь, смывающий краски радости с улиц. Люди оделись в темные одежды, сливаясь с домами и тучами. Дождь смывал все события последних недель, уносил их в водостоки, где они позже уйдут в землю и прорастут на другом конце мира изумрудными растениями, символами весны. Жизнь продолжается, даже если вдруг она разваливается на части и начинает казаться, что их никогда не склеить.

– Генрих умер? – вдруг совершенно обыденным тоном спросила Анна Ивановна.

Доктор предупредил Глафиру, что моменты забытья будут сменяться моментами просветления. Вот только нужно ли ей такое просветление?

– Нет, он не умер, – покачала головой Глафира, – он с нами, он везде. Он в доме, он в зажжённом свете.

– Да, ты права, – согласилась Анна Ивановна, беря Глафиру под руку и приноравливаясь к ее шагу. Они шли к автобусной остановке, чтобы вернуться в село. – Я хочу, чтобы ты с детьми переехала на этой же неделе. Я перееду вместе с вами. Не хочу доживать свою жизнь под присмотром врачей, только ты должна мне пообещать кое-что.

– Да? – Глафира придержала Анну, собиравшуюся ступить на проезжую часть прямо перед носом у машины.

– Когда я окончательно перестану соображать, пригласи профессиональную помощь, хорошо? Я не хочу все это взваливать на твои плечи.

Глафира погладила Анну Ивановну по руке и помогла ей перейти дорогу.

– Ты знаешь, я ведь приехала сюда умирать, – вдруг усмехнулась Анна Ивановна, когда они присели на лавочку на остановке.

Глафира не стала перебивать, это был важный момент.

– Я не видела выхода, не видела того самого света в конце тоннеля, думала, что это все глупые выдумки или же последствия клинической смерти. Я все продумала, у меня был план. Я собиралась утопиться, даже взяла гантели, чтобы не дать себе возможности опомниться.

– Почему вы передумали? – тихо спросила Глафира, отлично понимавшая, о чем говорит старшая подруга.

– Потому что я увидела этот свет, понимаешь? Моим светом стал Генрих, он осветил тоннель, и я очень рада, что тогда не бросилась в воду, а все случилось так, как случилось. Твой свет тоже обязательно зажжется. Точнее, он уже горит, внутри тебя, и он притягивает людей. Но он зажжется и для тебя, девочка. Просто позволь себе быть счастливой.

До села они доехали молча. Глафира проводила Анну Ивановну в «Особняк», где та с помощью Клавдии Семеновны начала собирать свои вещи, а сама вернулась в дом, где ее уже ждала посетительница.

Анжела Петровна зашла в дом без приглашения, мать уверила ее, что Глафира не будет сердиться. Катя забрала малышей к себе, а Митя попросил Николь пойти в его комнату, он хотел ей кое-что отдать.

Анжела сидела в глубоком кресле и держала на руках маленькую собачку, кажется, ее звали Жоржиком. Анжела потрепала Жоржика по загривку – собака вяло махнула хвостом.

– Что с ним? – первым делом поинтересовалась Анжела, когда Таша вошла в дом.

– Скучает по одному человеку, – вздохнув, ответила та, не удивившись гостье.

– Вы извините, что я так, без приглашения, – решила на всякий случай извиниться Анжела Петровна. – Николь жду. Я решила ее забрать домой.

– К няне? – усмехнулась Глафира.

– Нет, к себе, – покачала головой Анжела. – Я отправлю ее в школу рядом со своей работой, а после школы буду забирать, у меня есть небольшая комната рядом с кабинетом, она может делать там уроки, пока я занята. А потом буду водить ее на танцы. Если вдруг не получится, то секретарь отведет, а я заберу. Это все решаемо.

– Привозите ее на каникулы, – присев на стул напротив Анжелы Петровны, предложила Глафира.

– Конечно, я и сама приеду. Научите меня готовить?

– И даже печь, – кивнула Глафира.

Некоторое время женщины посидели молча, прислушиваясь к голосам, раздававшимся из Митиной комнаты.

– Смотри, это электрическая свечка, – объяснял он Николь, которая даже прослезилась оттого, что ей придется вернуться домой. Сердце ее разрывалось от первой взрослой дилеммы – выбора между матерью и Митей. В силу возраста пересилила любовь к матери, но уезжать все равно не хотелось.

– Я договорился с твоей бабушкой, она мне скажет, когда ты приедешь на каникулы, и я эту свечку зажгу, – продолжал говорить Митя, время от времени шмыгая носом, – чтобы, если ты приедешь ночью, тебе не было страшно.

Вместо ответа Николь бросилась на шею Мите и крепко его обняла.

* * *

Марк уверенно вошел в комнату для допросов и почувствовал былой азарт. Как же ему все-таки этого не хватало! Сидение в засаде – самое сложное в его работе, но все эти выматывающие дни, месяцы и даже годы ожидания – они стоят вот этого момента триумфа, когда ты понимаешь, что выиграл не благодаря, а вопреки.

Марк махнул коллегам, чтобы включали запись. Взял стул, повернув его спинкой вперед, сел и уставился на Даню. И что она в нем нашла? Не красавец, но такой типаж наверняка нравится женщинам: симпатичный, легкий – вечный Питер Пен.

– Начинай, – кивнул он Дане. Тот выдул пузырь из жвачки и попытался качнуться на стуле, но не получилось. Забыл, что здесь стулья прикручены. Внимательно ощупал взглядом Марка. Глафира была права – не стоило ему все-таки его недооценивать. Но он не был бы там, где он был сейчас, если бы боялся проигрыша и не шел на риск.

– Я прилетел к вам из будущего… – начал он, но не успел договорить. Одним плавным кошачьим движением Марк оказался у него за спиной и положил руки на голову. Один поворот, и его не станет. Он наклонился к уху Дани и прошептал:

– Ты можешь сказать правду и спасешь ее, а можешь продолжать нести чушь, и тогда она окажется где-нибудь по соседству в колонии.

– О чем ты? – Даня замер, мышцы напряглись. Он мог бы ударить Марка, вполне вероятно, что мог бы даже разбить ему голову. Он бы даже с удовольствием его убил, но отец вряд ли бы одобрил этот поступок. При мысли об отце стало совсем тошно, и Даня, не удержавшись, резко откинул голову назад, целясь Марку в нос. Тот отскочил в последнюю секунду и уже поднял руку, чтобы нанести ответный удар, как дверь распахнулась. Марк поднял глаза – двое мужчин среднего возраста, одновременно вытягивают удостоверения:

– Управление собственной безопасности. Чернов Марк Владимирович?

– Да, – настороженно кивнул Марк.

– Пройдемте с нами, пожалуйста, – кивнул один из мужчин, не двигаясь с места и не сводя с Марка глаз.

– А в чем дело?

– Приказ министра. Пожалуйста, пройдемте с нами, – с нажимом повторил он.

Внутренний отдел? Это что-то новенькое. Мысли вихрем закружились в голове. Марк ожидал, предвидел и даже подстраховался на случай разных вариантов развития событий, но внутреннего отдела в его списке не было. Ну что же, так даже лучше, интереснее.

* * *

Его привели в кабинет министра. Ну, конечно же, у того везде были глаза и уши. Марк кивнул не по форме и остался стоять посреди министерского кабинета.

– Я займусь, спасибо, – кивнул министр, и двое мужчин молча покинули кабинет, но Марк был уверен: они остались ждать в приемной. Внутренний отдел не занимался сопровождением на министерский ковер, чай, не секретари.

– Присаживайся, Марк, в ногах правды нет, – тяжело кивнул министр, не двигаясь с места и буравя Марка взглядом из-под полуопущенных век. Марк вдруг подумал о его молодой жене: что она чувствует, ложась с ним в постель каждый вечер? Кажется, она возраста старшей дочери министра. При мысли о Нине внутри ничего не дрогнуло. Девушка была влюблена, но она не первая и, даст бог, не последняя.

Марк сделал несколько шагов и сел в массивное кожаное кресло с немного протертыми подлокотниками, стоящее возле стола министра.

– Ты понимаешь, что я могу тебя не просто уволить, а могу посадить. Ты самовольно проводишь операции по захвату людей, не ставя никого об этом в известность. Как это вообще называется, Чернов?

– Выполнение приказа, – не дрогнув, ответил Марк, не сводя глаз с министра. Боится. Ну конечно же, он боится. Из того, что Марк смог извлечь за все это время, было достаточно ясно, что Данилу прикрывает некая мощная структура, иначе не смог бы он менять документы как перчатки и проваливаться под землю. И структура эта вполне официальная.

– Приказ? – В мутных глазах министра читалось удивление.

– Да это же вы мне сказали отыскать Эндрю Карлссона! Я его и отыскал. Им оказался Данила Мамонтов, которого я задержал и доставил по назначению.

– Я приказывал отыскать, а не задерживать. – Министр буравил Данилу строгим взглядом. – Ты должен был доложить о своих действиях.

– Я взял на себя инициативу, – пожал плечами Марк, – не был уверен, что вы одобрите задержание.

– И правильно, – кивнул министр, снова прикрывая глаза.

– Вы в этом замешаны по самые уши, – усмехнулся Марк. – Если я сегодня не вернусь домой, то в полночь наши коллеги за океаном получат от меня подробное письмо с описанием всех личин Эндрю Карлссона. – Марк решил отбросить вежливость. Сохранять видимость того, что он не понимает, что происходит, не было никакого смысла.

– Не получат, – ухмыльнулся министр. – Видишь ли, Марк, я ведь тоже не лаптем щи хлебаю, как ты себе вообразил. Вообще ужасная ошибка считать себя умнее других. Твой компьютер изъят, вся твоя виртуальная деятельность проверена и приостановлена, в полночь никто ничего не получит. И, кстати, Эндрю тебе не просто Данила, это подполковник Мамонтов, твой коллега в некотором роде.

Марк закашлялся:

– Подполковник? Этот альфонс, соблазняющий девок, чтобы получить через них доступ к отцам? – Губы Марка искривились в злой усмешке. – И за сколько девиц сейчас дают подполковника?

– Молчать! – вдруг коротко рявкнул министр. – Я не в праве распространять информацию, но «девки», как ты выражаешься, – это малая толика всего, во что он вовлечен!

– Данила? Вовлечен? – с усмешкой повторил Марк. – Он умеет что-то еще, кроме как соблазнять девиц?

– Заткнись! – вдруг заорал министр, грохая кулаком по столу и вставая с места. – Данила – сын очень достойного человека, Генриха Мамонтова, моего доброго друга, которого ты убил, сволочь! Откуда вы такие беретесь? Молодые, борзые, считаете, что все вокруг тупицы, кроме вас? – Министр обошел стол, подошел к креслу, где сидел Марк, и навис над ним. Тому стало не по себе. Этот придурок – подполковник? Разведка? Он выполнял задание, а Марк схватил его во время выполнения? Нет, не может этого быть, просто потому что не может.

– Зачем вы поручили мне это дело? – Марк резко встал и практически столкнулся лицом к лицу с министром. – Хотели меня закопать? Боялись за свое место?

Министр несколько мгновений постоял на месте, затем сделал шаг назад, хмыкнул и тряхнул головой, становясь похожим на крупного старого пса.

– Ты так ничего и не понял, Чернов. Ко мне обратились коллеги с просьбой проверить, насколько надежно прикрыт подполковник Мамонтов. Попросили выделить лучшего человека и использовать его вслепую. Сможет ли он докопаться до правды? Это было нужно. Ведь зарубежные коллеги тоже не дремлют. Я выделил тебя, потому что считал тебя самым лучшим. И еще потому, что подумывал, что мне нужен новый заместитель. А Нина тебя очень хвалила. Решил, что если ты докопаешься, то повышу тебя, а там, глядишь, и моя пенсия не за горами. Но ты решил действовать самостоятельно. Понимаешь, что за это полагается?

Развернувшись к министру спиной, Марк подошел к окну. За окном шумела жизнь, суетились тысячи людей, напоминавшие трудолюбивых муравьев. Им и дела не было до тех игр, в которые играли люди, сидящие высоко. Гораздо больше их беспокоили рядовые полицейские, инспекторы дорожного движения, безопасность собственного двора и спокойные поездки в метро.

Где-то там далеко была Глафира, которая, наверное, тоже зависела от людей, сидящих высоко. Но ей было плевать. И на него ей тоже было плевать. Она предпочла другого. Единственного, кто оказался Марку не по зубам. Можно было бы ударить по ней, доказать подделку документов, поднять дело о поджоге, но этим он только подтвердит свою ничтожность. Она и так считает его ничтожеством, она ничего про него не поняла.

– Чернов, я тебя слушаю, – окликнул его министр, вырывая из мира грез. Марк повернулся к нему:

– Я готов понести наказание. Зовите внутренний отдел.

– Это я еще успею. Ты слышал, о чем я тебе говорил?

– Простите.

Марк тряхнул головой, министр снова вернулся за стол и сел, положив руки перед собой и прикрыв веки:

– Нине, говорю, позвони и извинись. Уж не знаю, что ты там ей наговорил, деятель, но сохнет девчонка и страдает. Ты позвони, позвони, а внутренний отдел, он никуда не денется.

* * *

Переезд занял немного больше времени, чем рассчитывала Глафира. Дом нуждался в небольшом косметическом ремонте – слишком уж долго он стоял без хозяев. Она переоборудовала кабинет рядом с кухней в большую просторную комнату для Анны Ивановны и договорилась с врачом и медсестрой из «Особняка», что те будут приходить раз в неделю, чтобы контролировать ее состояние. Все основные заботы она взяла на себя.

Дети сами выбрали себе комнаты и никак не могли поверить, что теперь они будут жить в сказочной усадьбе. Целыми днями они играли в прятки и догонялки и с упоением исследовали катакомбы, вылезая в самых неожиданных местах и здорово мешая процессу ремонта.

Нотариус сдержал свое слово, но адвокат, чьи координаты он дал Глафире, спустя некоторое время отказался от работы, туманно пояснив, что «это не его область».

Она знала, что Марк приходил. И не один раз. Он всегда приходил ночью, словно дикий зверь, но она держала двери в дом крепко запертыми, а специально купленные плотные занавески на окнах – задернутыми. Марк был умен, понял все без слов. И однажды ночью оставил ей на пороге записку: «Тебе нечего бояться, Натали».

Немного позже она узнала из газет, которые выписывала Анна, что Марк Чернов стал самым молодым заместителем министра МВД в истории, а еще то, что он женился на дочери министра Нине. Внутри ничего не дрогнуло. Возможно, он забудет ее и успокоится.

Для своей спальни она выбрала комнату на втором этаже, выходящую окнами в парк. Это была единственная комната, свет из которой был виден в округе.

Когда ремонт был окончен и они торжественно въехали в усадьбу, Глафира, уложив детей спать, поднялась к себе. Занавески, уже по привычке, были плотно задернуты.

Она достала из шкафа две коробки. Из одной извлекла подсвечник, похожий на огромную керосиновую лампу, а из другой – внушительную долгоиграющую свечу с ароматом вишни и ванили. Установив свечу в подсвечник, она ее зажгла и водрузила на окно. Символ, глупость, женская прихоть, но в глубине души она надеялась, что этот свет однажды приведет хозяина домой.

В ту ночь она снова уснула после полуночи, но едва сознание стало проваливаться в спасительную черноту, как кто-то ее разбудил. Вначале пришло горькое осознание того, что сон нарушен. От этого захотелось закричать и заплакать одновременно, а затем пришел страх: кто-то стучался в окно. В окно на втором этаже!

Глафира вскочила с постели и бросилась к окну, в которое снова ударился небольшой камушек. Распахнула окно и уставилась вниз. На подъездной дорожке стоял Данила и готовился кинуть в окно очередной камень. Глафира едва сдержала крик радости.

– С ума сошел? – зашипела она. – Весь дом перебудишь!

– Хозяйка, кексы есть? – заскрипел Даня чужим голосом, и Глафира, не выдержав, засмеялась, сделала шаг от окна, а спустя несколько мгновений Даня спрыгнул с подоконника в ее комнату.

– Ты меня соблазняешь? – приподняв бровь, поинтересовался он, и Глафира вдруг поняла, что стоит перед ним в одной тонкой ночной рубашке. Она хотела было схватить шаль, но затем передумала. Плевать.

– Очень надо, – фыркнула она, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех счастья.

– Собаку мою не угробила? – сурово поинтересовался Даня, обходя Глафиру и заваливаясь на ее постель.

– Какая наглость! – возмутилась та. – Между прочим, у тебя есть своя комната!

– А мне эта всегда больше нравилась. – Даня удобно расположился на кровати, вытянув ноги. Глафира, немного поколебавшись, подошла и присела рядом с ним.

– Как он тебя отпустил? – став серьезной, поинтересовалась она.

– А он меня и не ловил, – закрывая глаза, лениво ответил Даня.

– Как это? – не поняла она.

– Детка, зачем тебе подробности? – Даня вдруг резко сел и приблизил свое лицо к ее лицу. – Ты ведь тоже Глафира, а вовсе не Наталья, но я ведь не спрашиваю тебя почему. Мне все равно. И ты тоже оставь мне мои секреты.

Он легко поцеловал ее и прошептал:

– Извини, что без букета и шоколадки, но они не вынесли бы перемещения во времени.

Глафира, не выдержав, рассмеялась:

– В будущем дарят цветы и шоколадки?

– Только женщинам, которые безнадежно застряли в прошлом и только в случае, если ты хочешь подкупить четверых детей, – вздохнул Данила.

– А ты хочешь? – став серьезной, спросила она.

– Вовсе нет, просто мне нравится жить в доме, в котором горят свечи на окнах. Надеюсь, ты его не спалишь.

– Дурак, – рассмеялась Глафира, целуя Даню в ответ.

Утреннее солнце залило все вокруг нежным персиковым светом, но Глафира этого не увидела. Впервые за много лет она проспала.

Примечания

1

Ирако-британская архитектор и дизайнер арабского происхождения, представительница деконструктивизма.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg