«Любовь в каждой строчке»

Любовь в каждой строчке (fb2) - Любовь в каждой строчке (пер. Элла Гохмарк) 1952K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кэт Кроули

Кэт Кроули Любовь в каждой строчке

Посвящается Майклу Кроули и Майклу Китсону, в корне изменившим мою жизнь

Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее море внутри нас.

Франц Кафка[1]

Бледный король[2]

Дэвид Фостер Уоллес

Пометка на с. 585

Любая история любви – это страшная история

Пруфрок и другие наблюдения

Т. С. Элиот

Письмо между с. 4 и 5

12 декабря 2012 года

Дорогой Генри!

Оставляю это письмо на той странице, где «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока», ведь ты любишь это стихотворение, а я люблю тебя. Знаю, ты сейчас с Эми, но, черт побери, Генри, она не любит тебя. Она любит себя, очень даже любит. А я люблю тебя. Люблю, что ты читаешь. Люблю твою любовь к старым книгам. Я люблю в тебе все и знаю тебя десять лет, а это много значит. Завтра я уезжаю. Позвони мне, пожалуйста, когда получишь это письмо, в любое время.

Рэйчел

Рэйчел

В полночь под шум океана и дыхание брата я открываю глаза. Прошло десять месяцев с тех пор, как Кэл утонул, но сны все еще приходят ко мне. В них я смелая и непостоянная, как сам океан. Дышу под водой, глаза открыты – соль им нипочем. Вижу рыб, стайку герресов – они мельтешат подо мной серебристыми полумесяцами. Появляется Кэл, и мы вместе пытаемся угадать, как они называются. «Скумбрия», – говорит он. Слова вылетают пузырьками, и я их слышу. Но это не скумбрия, не лещ, и какой бы вариант мы ни называли – все не то. Они из чистого серебра. «Неизвестный вид», – решаем мы, глядя, как кольцо рыб смыкается и размыкается вокруг нас. Вода состоит из того же, что и грусть: соль, тепло и память.

Я просыпаюсь. В комнате – Кэл. В темноте его кожа молочно-белая, с нее каплями стекает вода. Это невозможно, но так явно пахнет солью и яблочной жвачкой. Так явно я вижу шрам на его правой ступне – давно заживший порез от стекла, которое валялось на пляже. Кэл говорит о рыбках: чистое серебро, неизвестный вид. Потом исчезает. Темноту в комнате прорезает лунный свет. На ощупь ловлю свой сон, но касаюсь ушей Лабрадора Вуфа – это собака Кэла. После похорон он ходит за мной по пятам, как тень. Обычно он спит у меня в ногах или у двери, но две последние ночи ложится возле собранных чемоданов. Я не могу взять его с собой. «Ты океанский пес, – провожу пальцем по его носу. – В городе с ума сойдешь».

После снов о Кэле мне уже не уснуть. Одеваюсь и вылезаю на улицу через окно. На небе – серп луны. Воздух горячий, как днем. Вчера я подстригла газон, теперь иду, и к ногам пристают теплые травинки. Мы с Вуфом быстро оказываемся на берегу. От нашего дома до океана идти всего ничего: дорога, полоска кустарника, потом дюны. Ночью в воде одни водоросли и вокруг витают запахи: соль, дерево, дымок от далекого костра. И еще воспоминания: летние купания и ночные прогулки, поиски ракушек, морских собачек и звезд.

Дальше, ближе к маяку, то место на пляже, где выбросился на берег клюворылый кит. Шестиметровый гигант, он лежал, уткнувшись мордой в песок, и смотрел одним глазом. Позже вокруг него собралась целая толпа: ученые – чтобы исследовать, а местные жители – просто поглазеть. Но сначала в утренней прохладе были только мама, Кэл и девятилетняя я. Из-за длинной морды кит казался мне наполовину морским жителем, наполовину птицей. Сразу захотелось изучить глубину, из которой он поднялся: что он там видел? Потом мы с Кэлом целый день листали мамины книги и сидели в интернете. «Клюворылый кит считается одним из наименее изученных морских животных, – записала я в дневнике. – Он обитает на очень большой глубине, где давление представляет угрозу для жизни человека».

Я не верю в привидения, в прошлую жизнь, в путешествия во времени – ни в какие необычные явления, о которых так любил читать Кэл, но, как только оказываюсь на пляже, всегда хочу вернуться туда – в День кита или в любой другой день до смерти Кэла. Теперь я бы его спасла.

Уже поздно, но кое-где еще виднеются гуляющие, так что я ухожу дальше – туда, где тише. Зарываюсь в дюны – песок доходит до самых бедер – и неотрывно смотрю на воду. Она прострелена луной, по поверхности растекается серебро. Я много раз пыталась не думать о том дне, когда Кэл утонул, но не получается. Я слышу слова брата. Шелест его шагов по песку. Вижу, как он ныряет: дуга, уходящая в океан.

Не знаю, сколько времени я здесь провела. Появляется мама – идет по дюнам, ноги увязают, садится рядом и прикуривает сигарету, прикрывая ладонью огонек. После смерти Кэла она снова стала курить.

В день похорон я услышала, как она разговаривает с отцом, стоя за церковью. «Не говори ничего Рэйч», – сказала мама. Минутой позже я стояла между ними, держа их за руки, и жалела, что Кэл не видит этого странного явления – курящих родителей. Папа – врач. Десять лет назад, когда они с мамой развелись, он начал работать в организации «Врачи без границ». Мама – учитель, преподает естественные науки в средней школе в Си-Ридж. Сколько себя помню, они всегда называли сигареты палочками смерти.

Некоторое время мы с мамой молчим и смотрим на воду. Я не знаю, как она теперь относится к океану. Она перестала купаться, но каждую ночь мы встречаемся на берегу. Мама научила нас с Кэлом плавать, объяснила, как загребать, отталкиваться и держаться на плаву, велела нам не бояться. «Только никогда не плавайте в одиночку», – сказала она, и мы не плавали, за исключением того раза.

– Так ты уже собрала вещи? – спрашивает мама, и я киваю.

Завтра я уезжаю из Си-Ридж в Грейстаун, район Мельбурна, где живет моя тетя Роуз. Я провалила экзамены за двенадцатый класс и не собиралась их сдавать в следующем году, так что Роуз, врач в больнице Сент-Алберт, нашла мне работу у них в кафетерии.

Мы с Кэлом выросли в Грейстауне, а в Си-Ридж переехали три года назад, когда мне было пятнадцать.

Нужно было помогать бабушке – мы не хотели, чтобы она продала дом и поселилась в пансионате для престарелых. С самого рождения мы проводили у нее все каникулы, так что Си-Ридж стал для нас вторым домом.

– Двенадцатый класс – еще не конец света, – произносит мама.

Может, и не конец, но до гибели Кэла моя жизнь шла своим чередом. Я получала пятерки, всем была довольна. В прошлом году, сидя на этом самом месте, я сказала брату, что хочу стать ихтиологом, изучать рыб вроде химеры[3] – этот вид сформировался четыреста миллионов лет назад. Мы пытались представить себе, как тогда выглядел мир.

– Такое чувство, будто Вселенная одурачила и Кэла, и нас вместе с ним.

Если бы брат был жив, мама спокойно бы объяснила, что Вселенная – это всего лишь космос и все химические элементы, ее диаметр – десять миллиардов световых лет, состоит она из галактик, солнечных систем, звезд и планет. Разве все это может одурачить человека? Но Кэл мертв. Поэтому она закуривает вторую сигарету и говорит:

– Да, одурачила. – Дым улетает вверх, к звездам.

Генри

Я лежу рядом с Эми возле книг по саморазвитию в «Книжном зове». Мы одни. Десять вечера, четверг, и, если честно, я едва сдерживаю возбуждение. Виноват не только я: сработала мышечная память. В это время и в этом месте мы с Эми обычно целуемся. В это время наши сердца гулко бьются в унисон, она, такая теплая и забавная, лежит рядом и шутит над моей прической. В это время мы говорим о будущем, и еще пятнадцать минут назад, если бы меня спросили, я бы сказал, что оно яснее ясного.

– Я хочу с тобой расстаться, – заявляет она, и сначала мне все кажется шуткой. Мы целовались меньше двенадцати часов назад. Но она тихонько толкает меня локтем.

– Генри, скажи что-нибудь.

– Что сказать?

– Не знаю. Скажи, что думаешь.

– Я думаю, что это неожиданно и вообще чушь собачья. – Я с трудом встаю. – Мы купили билеты на самолет. Невозвратные билеты на двенадцатое марта.

– Генри, я знаю.

– Мы летим через десять недель.

– Успокойся, – говорит она, будто это я несу вздор.

Может быть, я и несу вздор, но это оттого, что потратил все сбережения до последнего цента на билет вокруг света с шестью остановками: Сингапур, Берлин, Рим, Лондон, Хельсинки, Нью-Йорк.

– Мы купили туристическую страховку и получили паспорта. У нас есть путеводители и маленькие надувные подушечки для самолета.

Она закусывает губу, а я борюсь с желанием ее поцеловать.

– Ты говорила, что любишь меня.

– Да, я люблю тебя, – отвечает Эми и тут же начинает делать ударения на скучных словах. – Но я не думаю, что влюблена в тебя. Я правда старалась. Очень старалась.

Должно быть, это самое унылое признание за всю историю: «Я очень старалась влюбиться в тебя». Я во многом не уверен, но одно знаю точно: когда состарюсь и впаду в маразм, когда мой рассудок помутится, я буду помнить эту фразу.

Нужно попросить ее уйти. Нужно сказать: «Знаешь что? Я не хочу ехать на родину Уильяма Шекспира, Мэри Шелли, Фридриха Ницше, Джейн Остин, Эмили Дикинсон и Карен Расселл с девушкой, которая очень старается влюбится в меня». Нужно сказать: «Если ты не любишь меня, то я не люблю тебя». Но, черт побери, я люблю ее и хочу ехать на родину всех этих писателей именно с ней. Я оптимист, почти лишенный чувства собственного достоинства, поэтому отвечаю:

– Если передумаешь – ты знаешь, где я живу.

В свою защиту замечу, что она плачет и мы друзья с девятого класса – для меня это много значит. Чтобы уйти, ей нужно перелезть через меня: отдел саморазвития находится в конце магазина, в маленькой комнатке, которую многие принимают за кладовку, и, лежа рядом, мы занимаем ее целиком. Неуклюже, но ласково вывернувшись, Эми встает. Напоследок мы целуемся. Поцелуй долгий, и я позволяю себе надеяться, что она передумает. Но вот она одернула юбку, грустно, едва заметно махнула рукой. Ушла, оставила меня одного. И я лежу здесь, в отделе саморазвития, мертвец мертвецом с невозвратным билетом в кругосветку.

Наконец я выбираюсь из этой конуры и дохожу до дивана в отделе беллетристики – длинной, обитой голубым бархатом тахты напротив полок с классикой. Теперь я редко сплю наверху. Мне нравятся ночные шорохи и пыль книжного магазина. Ложусь и думаю об Эми. Восстанавливаю в памяти прошлую неделю по часам, стараясь понять, почему с нами все это произошло. Ведь я тот же, что и семь дней назад. Я не изменился даже с того утра, когда мы познакомились.

Раньше Эми училась в частной школе на другом берегу реки. Она переехала в наш район, когда в бухгалтерской компании, где служил ее отец, началось сокращение и ему пришлось менять работу. Они жили в одном из новых домов на Грин-стрит, недалеко от школы. В новой квартире Эми слышала гул автомобилей и как соседи спускают воду в туалете. В старой – пение птиц. Все это я узнал до того, как мы начали встречаться, – из разговоров после вечеринок, на уроках английского, после занятий, когда нас оставляли в наказание за проделки, и когда по воскресеньям она заходила в книжный.

В день нашего знакомства я знал только очевидное: у нее длинные рыжие волосы, зеленые глаза, бледная кожа. От нее пахнет цветами. Она носит гольфы. Садится за пустой стол и ждет, чтобы кто-то подсел. И кто-то обязательно подсаживался.

Я сидел за прилавком и слушал ее разговор с Алией.

– Кто это? – спросила Эми.

– Генри. Забавный. Умница. Симпатичный.

Я, не поднимая головы, помахал им рукой.

– Любитель подслушивать, – добавила Эми.

Встречаться мы начали только в середине двенадцатого класса, но впервые поцеловались в девятом после того, как познакомились с рассказами Рэя Брэдбери. Прочитав «Завтра конец света», мы загорелись идеей провести ночь так, будто она последняя перед апокалипсисом. Учительница английского узнала о наших планах, и директор запретил воплощать их в жизнь. Затея показалась им опасной, но нас это не остановило. По шкафчикам разбросали листовки: «12 декабря, в последний учебный день перед летними каникулами[4], дома у Джастина Кента состоится вечеринка. ГОТОВЬТЕСЬ. КОНЕЦ БЛИЗОК».

В ночь перед «концом света» я долго не ложился спать, сочиняя для Эми идеальное письмо – хотел убедить ее провести последнюю ночь со мной. Утром взял конверт в школу и был уверен, что не отдам его, хоть и надеялся в какой-то момент все же набраться храбрости. Но вообще я собирался веселиться с друзьями.

В тот день всем было наплевать на уроки. Тайные знаки появлялись тут и там. В нашем классе кто-то перевернул объявления на доске. На двери мужского туалета вырезали слово «КОНЕЦ». Открыв шкафчик во время обеда, я обнаружил листок со словами: «ОСТАЛСЯ ОДИН ДЕНЬ». Тут до меня дошло, что никто не упоминает детали. Во сколько, например, произойдет импровизированный конец света – в полночь? На рассвете? Я думал именно об этом, когда увидел рядом Эми. Послание лежало в кармане, но я не мог ей его отдать. Вместо этого я показал Эми листок и спросил, что она собирается делать в последнюю ночь. Эми посмотрела на меня долгим взглядом и в конце концов сказала: «Можешь предложить мне провести ее с тобой». Все, кто был в коридоре, слышали этот разговор, и никто – а я уж тем более – не поверил моему счастью. Ради этого стоило максимально продлить свою жизнь, и я решил, что конец света наступит с восходом солнца – в пять пятьдесят утра, если верить каналу «Погода».

Мы встретились в книжном в пять пятьдесят вечера (у нас было ровно двенадцать часов) и оттуда пошли ужинать в «Шанхай-дамплингс». Около девяти отправились к Джастину на вечеринку, а когда там стало слишком шумно, добрались до здания «Бенито» и на лифте поднялись на последний этаж – самую высокую точку Грейстауна. Там мы сидели на моей куртке, смотрели на огни, и Эми рассказывала о своей комнатушке. Только годы спустя она признается, что испытала странное чувство, услышав, как плакал отец, потеряв работу. А той ночью она лишь намекнула на неприятности в семье. Я сказал: если потребуется, книжный в ее распоряжении. Иногда в читальном саду слышно пение птиц. Да и шелест страниц успокаивает.

Эми поцеловала меня. И хотя встречаться мы начали только через несколько лет, чувства возникли между нами именно тогда. Время от времени, если она оставалась одна ближе к концу какой-нибудь вечеринки, мы снова целовались. Девчонки знали: даже если у Эми есть другой парень, я все равно принадлежу ей.

Однажды (в то время мы учились в двенадцатом классе) Эми пришла в магазин, а я занимался, сидя за прилавком. Тогда она встречалась с Юэном, парнем из старой школы. Я редко видел ее бойфрендов, и меня это устраивало. Оказалось, Юэн бросил Эми, и ей нужен был друг, с которым она могла бы пойти на выпускной. Именно поэтому она стояла у двери, барабанила по стеклу и звала меня.

Рэйчел

Мама уходит в дом, а мы с Вуфом остаемся на берегу. Я беру письмо, которое таскаю с собой с тех пор, как решила вернуться в город, – последнее письмо от Генри. После моего переезда в Си-Ридж он месяца три писал каждую неделю, пока до него не дошло: мы больше не друзья.

– Нет смысла отвечать, пока он не скажет правду, – сказала я Кэлу, а брат пристально и серьезно посмотрел на меня сквозь очки.

– Это Генри. Твой лучший друг Генри, который помог нам построить домик на дереве. Генри, который подтягивал наш английский. Генри.

– Ты забыл добавить «скотина», – напомнила я. – Генри, который скотина.

Я дружила с ним и любила его до самого девятого класса – это было в порядке вещей. Порой он влюблялся в других девчонок, но ничего не делал, и чувства проходили сами собой. В школе он сидел со мной за одной партой, поздно вечером звонил тоже мне. Но тут появилась Эми. У нее были рыжие волосы и невероятно красивая кожа без единой веснушки. Я же каждое лето провожу на пляже и вся покрыта легкой «пыльцой». Еще Эми была неглупа. В тот год мы с ней боролись за приз по математике, и она победила. Генри тоже достался ей. Она предупредила меня об этом в последний день перед летними каникулами.

На английском мы изучали творчество Рэя Брэдбери. В одном из рассказов он описывал супружескую пару в последнюю ночь перед концом света[5]. Тогда у нас появилась идея в шутку устроить нашу последнюю ночь. На самом деле это был предлог потусоваться, возможность признаться в любви. Я не собиралась говорить Генри о своих чувствах, но свою последнюю ночь в городе очень хотела провести вместе с ним, ведь он обещал.

– Он тебе нравится, – сказала в то утро Эми, поймав мой взгляд в зеркале женского туалета.

Мы с Генри познакомились очень давно, еще в начальной школе, когда родители по очереди возили нас на занятия. Я не помню, о чем мы разговаривали впервые, но наши любимые темы были такими: книги, планеты, путешествия во времени, поцелуи, секс, луна. Я была уверена, что знаю о Генри все. Сказать «он мне нравится» – ничего не сказать.

– Он мой лучший друг.

– Я позову его, – произнесла Эми, и я поняла, что она имеет в виду.

– Он будет со мной.

После обеда Генри поведал мне о разговоре с Эми. На большой перемене мы лежали на траве, наблюдая за муравьями.

– Я согласился, но, если ты против, откажусь.

Он тут же встал на колени и принялся упрашивать меня, чтобы я позволила ему провести последнюю ночь с Эми. Прищурившись, я ответила: «Мне все равно».

– А что еще я могла сказать? – спросила я в тот вечер у Лолы. – «Я давно влюблена в тебя, и если есть два человека, которые уж точно должны встретить конец света вместе, то это мы – Генри и Рэйчел»?

– Почему бы и нет? – Лола сидела, поджав ноги, на моей постели и ела шоколадку. – Ну правда, почему, черт побери, нет? Почему не сказать: «Ты, мой друг, и есть тот человек, которого я хочу поцеловать»?

Лола Хиро была не просто моей близкой подругой. Она писала песни и играла на бас-гитаре. Все хотели походить на нее. Если ей нравилась девочка, она в тот же день приглашала ее на свидание. Любовь, которой она посвящала свои песни, была не такой, как у меня. Почему нет? Потому что я не особенно люблю унижаться. Но к одиннадцати часам, после ведерка мороженого, пачки маршмэллоу и трех плиток шоколада, я потеряла рассудок и решила пробраться в «Книжный зов», чтобы оставить для Генри в «Библиотеке писем» записку.

Казалось, в тот вечер мой мир сжался. Пока я шла в книжный, воздух давил на меня, сердце рвалось наружу. Я ведь даже не намекала Генри, что он мне нравится. Но когда часы отсчитывают время до конца света, я должна это сделать. Места лучше, чем «Библиотека писем», не придумаешь. Книги, которые там стояли, не продавались, их разрешалось читать в магазине и обводить любимые слова или фразы на страницах. Можно было делать пометки на полях. Оставлять письма для тех, кто читает то же, что и ты.

Генри и вся его семья любят «Библиотеку писем». Сначала я не понимала этой затеи: какой смысл оставлять послания незнакомым людям? Больше шансов получить ответ от незнакомца, если написать ему в социальной сети. Генри всегда говорил: «Объяснять тайну "Библиотеки" бессмысленно. Это нужно чувствовать».

В книжном не было сигнализации, а в туалете не запиралось окно, выходящее на Чармерс-стрит. Мы с Лолой пролезли через него и некоторое время не выходили – прислушивались, чтобы удостовериться, что в магазине никого нет. Я вложила письмо в «Пруфрока и другие наблюдения» Т. С. Элиота. На той странице было любимое стихотворение Генри, «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Помню круг света от фонарика, скользивший по полкам, пока я искала книгу. Помню, как писала письмо дрожащими руками. В основном «Я люблю тебя» и пару раз «Иди ты к черту». Как сказала Лола, настоящая любовная записка. Можно было положиться на волю случая, но я решила идти до конца. Тихо поднялась наверх, в комнату Генри. На тумбочке лежала книга, которую он читал. В ней я оставила послание: «Посмотри сегодня в Пруфроке. Рэйчел».

Мы с Лолой, боясь даже дышать, не то что говорить, вылезли на улицу и только тогда рассмеялись. Скинулись на такси, а добравшись до дома, я без конца проверяла мобильник. Так и уснула. Около трех Лола разбудила меня и спросила, не звонил ли Генри. Он не звонил. Не объявился он и к девяти утра, когда мы уезжали. В десять, когда мы были уже в пути, пришло эсэмэс: «Извини, я проспал!! Скоро позвоню».

Генри не любит восклицательных знаков. Если только ими не заполнена целая страница – и тогда они похожи на дождь. Уж точно он ни за что не поставит два. Однажды мы даже разговорились на эту тему: Генри перечислил четырнадцать знаков препинания[6], расставив их в соответствии со своим отношением к ним, от любимых к нелюбимым. «Многоточие, – заявил он, – чертовски хорошо». Восклицательный знак в его понимании слишком громкий.

А вот Эми обожает восклицательные знаки. Это явно ее рук дело. Я представила, как она, заглядывая Генри через плечо, читает мое письмо и советует, что ответить. «Не отвечай. Она все равно уезжает». Я сердилась не потому, что он не был в меня влюблен. С этим ничего не поделаешь. Он позволил Эми командовать собой, он поставил ее выше меня – вот что удручает.

Генри так и не ответил на мое письмо. Никогда даже не упоминал о нем в тех длинных посланиях, которые он присылал мне и на которые я не отвечала – в них была одна Эми.

Генри не знает про Кэла. Знал бы – обязательно приехал бы на похороны. Просто ему не сказали ни я, ни мама. Роуз не может говорить об этом без слез, а она никогда не позволяет себе плакать на людях. Кэл не пользовался фейсбуком. Он просто завел страничку, но никогда ничего на ней не постил. Тим Хупер, лучший друг Кэла из Грейстауна, за пару месяцев до его гибели переехал в Западную Австралию. Я отправила ему письмо. Мне не пришлось просить его не оглашать эту новость в социальных сетях – мне противна сама мысль о том, что люди будут комментировать смерть Кэла как какую-то сплетню. Тим и сам все понял.

В глубине души я хочу зайти в «Книжный зов», как только приеду. Я подошла бы к Генри и все ему рассказала, а он отложил бы книгу и обнял меня. Но вместо этого я открываю его письмо, читаю первые строчки и снова злюсь:

Дорогая Рэйчел, раз ты мне совсем не пишешь, могу предположить только одно: ты забыла меня. Все же напоминаю тебе о кровной клятве, которую мы дали в третьем классе.

Я складываю листок и с помощью Вуфа зарываю его в песок.

Генри

Просыпаюсь в пятницу утром – моя сестра Джордж стоит у дивана, на котором я заснул вчера и где собираюсь спать всю неделю. После расставания мне было плохо – это предсказуемая реакция. Я и не собирался относиться к этому философски. Буду все время лежать и вставать только в туалет и за бутербродом. Пока Эми не вернется ко мне. А она всегда возвращается. Это дело времени.

Прежде чем обосноваться на диване, я собрал все книги, которые могут мне понадобиться: Патрик Несс, Эрнест Клайн, Нил Гейман, Фланнери О'Коннор, Джон Грин, Ник Хорнби, Келли Линк и, если ничего не поможет, Дуглас Адаме.

– Надо. Встать. – Джордж слегка подталкивает меня коленкой, это у нее что-то вроде объятий.

Люблю свою сестру, но, как и весь остальной мир, не совсем ее понимаю и, честно говоря, даже побаиваюсь. Ей семнадцать, в этом году она пойдет в двенадцатый класс. Ей нравится учиться, но она ненавидит школу. В седьмом классе, получив стипендию, она поступила в частную школу на другом берегу реки и по настоянию мамы продолжает туда ходить, хотя предпочла бы Грейстаун-хай. Обычно она ходит в черном, носит футболки с надписями типа «ЧИТАЙТЕ, НЕГОДЯИ». Иногда мне кажется, она так сильно любит постапокалиптические книги, потому что была бы рада концу света.

– Ты собираешься вставать? – спрашивает она, и я качаю головой – объясняю, что буду ждать, когда жизнь станет лучше, лежа.

В руке у нее промасленный бумажный пакет. Точно знаю: там пончик с сахаром и корицей. Сажусь.

– Сейчас мне незачем вставать, – говорю я и тянусь за пакетом.

– Всем нам незачем вставать, жизнь бессмысленна. Однако мы встаем – так уж устроен человек, – изрекла Джордж, протягивая мне кофе.

– Мне не нравится, как устроен человек.

– Никому не нравится.

Я доедаю и снова заваливаюсь. Лежу, уставившись в потолок.

– У меня есть невозвратный билет в кругосветку.

– Ну так отправляйся смотреть мир, – пожимает плечами Джордж.

Мимо проходит папа.

– Вставай, Генри, – говорит он. – Ты совсем раскис. Джордж, скажи ему, что он раскис.

– Ты раскис, – подтверждает сестра и слегка толкает меня, чтобы сесть рядом. Приподняв мои ноги, кладет их на свои.

– Я вот не понимаю, – продолжает папа, – в детстве вы были довольны жизнью.

– Я никогда не была довольна жизнью, – возражает Джордж.

– Ну да… но Генри-то был!

– А теперь нет. Трудно представить жизнь хреновее, чем у меня сейчас.

Джордж показывает мне обложку книги, которую читает, – «Дорога»[7].

– Согласен, может быть хуже, если наступит конец света и люди начнут поедать друг друга. Но это уже не то.

– Генри, будут и другие девушки, – замечает папа.

– Почему вы все так говорите? Я не хочу других девушек. Хочу эту. Только эту.

– Эми тебя не любит. – Джордж произносит это мягко, будто осторожно засовывает осколок мне в глаз.

Эми любит меня. Любила. Хотела проводить со мной много времени, а это то же самое, что быть со мной всегда.

– Если кто-то хочет быть с тобой всегда, это любовь.

– Но ведь она не хотела, – настаивает Джордж.

– Сейчас. Сейчас она не хочет, а тогда хотела. Все не может так быстро измениться, а если и может, должно быть противоядие.

– У него крыша едет, – вздыхает Джордж.

– Сынок, прими душ, – советует папа.

– Зачем? Назови хотя бы одну причину.

– Ты сегодня работаешь.

И я, убитый горем, плетусь в ванную.

По мнению Джордж, наша семья никуда не годится, когда речь идет о любви, – печальный факт. Даже у кота, Рэя Брэдбери, ничего не получается с местными кошками. Родители шесть раз пытались начать все сначала, но в прошлом году наконец развелись, и мама из книжного переехала в маленькую квартиру в Ренвуде, через два района от нас. Джордж, когда приходит из школы, все время сидит в магазине у окна и делает записи в дневнике. Папа со времен отъезда мамы ходит как в воду опущенный, у него появилась привычка: каждый вечер, перечитывая Диккенса, съедать по целой плитке шоколада с мятой.

С Джордж я не согласен. Нет, я не надеюсь на удачу в любви, просто думаю, что в любви не везет всему миру. Эми меня любила. Разве возвращаются к нелюбимым? Я пытаюсь понять, где допустил ошибку. Должен же быть момент, когда я сплоховал? Если удастся его вернуть – я все исправлю…

«Почему? – Я вытираюсь в ванной и пишу Эми эсэмэс. – Должна же быть причина. Хотя бы о ней ты можешь мне сказать?» Отправляю сообщение и спускаюсь в магазин.

– Теперь выглядишь лучше, – одобрительно замечает папа.

Джордж поморщилась и решила промолчать.

– Как там замечательно сказано у Диккенса в «Больших надеждах»? «Разбитое сердце. Думаешь, что умираешь, но продолжаешь жить, день за днем, один ужаснее другого».

– Спасибо, пап, это обнадеживает, – говорит Джордж.

– Со временем все наладится, – добавляет он, но звучит не очень убедительно. – Я пошел на книжный развал, поищу книги, – сообщает папа, и это неожиданно, ведь сегодня пятница.

Я предлагаю ему помочь, но он лишь машет рукой, давая понять: магазин на мне.

– До вечера, увидимся в восемь в «Шанхай-дамплингс».

С ноября, закончив двенадцатый класс, я каждый день работаю в магазине. Мы продаем старые книги, в нашей части города они пользуются спросом. Я хожу с папой на книжные развалы, и с каждым днем становится все труднее отыскать редкий товар. Теперь все знают цену раритетным книгам – первого издания «Казино "Рояль"»[8] задешево на полке у ничего не подозревающего владельца уже не купишь. Хочешь приобрести – плати, сколько просят за уникальный экземпляр.

Все время натыкаюсь на статьи о том, что жить букинистическим магазинам осталось недолго. Независимые книжные, торгующие новыми изданиями, пока держатся. Электронные книги, конечно, ждет большое будущее. А от букинистов, похоже, скоро и следа не останется. Я постоянно думаю об этом, потому что после развода мама стала заговаривать о продаже «Книжного зова». Они с папой купили его двадцать лет назад. На его месте раньше был цветочный магазин. Просили за него не много, хотели побыстрее продать: владелец почему-то все бросил. Когда родители пришли смотреть помещение, здесь еще стояли ведра, пахло цветами и затхлой водой. Купюр в кассе не было, но монеты остались.

Родители не стали убирать деревянный прилавок справа от входа, старый зеленый кассовый аппарат и красную лампу, но все остальное поменяли. Вырубили большие окна, навесили полки во всю длину магазина, прислонили к ним деревянные стремянки, соорудили стеклянные шкафчики, где хранятся первые издания, отдельно устроили полки для «Библиотеки писем». Папин брат Джим отремонтировал пол. Перед прилавком – стол для распродажи, дальше – диван. В глубине магазина, слева, – лестница, ведущая в квартиру, а справа – та самая комнатушка с книгами по саморазвитию. Стеклянные двери рядом с ней ведут в читальный сад. Там можно сидеть в любую погоду – Джим сделал навес. По каменной стене ползет плющ.

В саду расставлены столы с досками для игры в «Скрэббл», диваны и стулья.

В каменной стене справа – запертая калитка, ведущая в булочную Фрэнка. Я предлагал Фрэнку открыть ее, чтобы посетители, купив у него кофе, могли посидеть в саду, но ему это было неинтересно. Сколько я его знаю – а знаю я его с моего рождения, – он ни разу ничего не поменял в своем магазине. Там всегда была черно-белая плитка, прилавок, как в закусочных, а вдоль него – обитые черной кожей табуретки. Фрэнк печет одни и те же булки, отказывается варить латте на соевом молоке и целый день крутит Фрэнка Синатру.

Он делает мне вот уже второй за сегодня кофе и говорит, что я ужасно выгляжу.

– Знаю, – ворчу я, размешивая сахар. – Меня бросила Эми. Разбила мне сердце.

– Ты еще не знаешь, что такое разбитое сердце. – Фрэнк угощает меня слоеным пирогом с черникой. Поджаристый, как я люблю.

Забираю угощение в магазин. Начинаю разбирать книги, на которых нет ценника, и пролистываю каждую. В них можно отыскать что угодно: пятна-круги от кофе, подчеркнутые слова, пометки на полях. За годы работы в магазине мы с Джордж обнаружили много интересного: письма, списки покупок, билеты на автобус, записанные мечты, а также маленьких паучков, расплющенные сигареты и табак. Однажды я вытащил презерватив (запечатанный и десять лет как просроченный – отдельная история). Другой раз в «Энциклопедии мировой флоры» 1958 года листьями были помечены страницы с чьими-то любимыми растениями. Когда книга попала мне в руки, от листьев сохранились одни прожилки. Старые книги полны тайн, поэтому я так их люблю.

Пока я об этом думаю, в магазин заходит Фредерик. Его жизнь тоже полна тайн. Постоянный клиент со дня открытия, наш первый покупатель. Тогда ему было пятьдесят, а сейчас семьдесят или около того. Элегантный мужчина, обожающий серые костюмы, темно-синие галстуки и Дерека Уолкотта. Мне тоже нравится Дерек Уолкотт, я бы сорвал со страниц слова стихотворения «Любовь после любви» и съел бы – настолько оно мне нравится. Фредерик все время ищет конкретное издание стихотворений Уолкотта. Он мог бы заказать новый экземпляр, но нет. Ему нужно даже не первое издание, просто ищет книгу, которую когда-то потерял. Скорее всего, никогда не найдет.

Нет, я не думаю, что искать бесполезно. Кто я такой, чтобы утверждать это? Шансов на удачу нет, но ведь иногда случается невозможное, вдруг я сам ее найду… Фредерик не рассказывает мне, почему эта книга так для него важна. Он скрытный, вежливый человек, я никогда не видел таких грустных глаз, как у него.

Протягиваю ему три экземпляра, которые удалось обнаружить за последний месяц. Он сразу откладывает первые два, но замирает, уставившись на третий. С таким трепетом держит его в руках… Начинаю думать, уж не нашел ли я тот самый. Фредерик открывает книгу, листает страницы… и пытается скрыть разочарование. Когда он достает кошелек, я отговариваю его, мол, не обязательно покупать.

Но Фредерик настаивает. Представляю себе картину: когда он умрет, в его доме обнаружат сотни экземпляров одной и той же книжки Уолкотта и будут ломать голову, зачем ему столько понадобилось.

Помимо Фредерика у нас есть и другие постоянные клиенты. Например, Эл – все время читает научную фантастику, по нему видно. Много лет он пишет роман-утопию о парне, которого отправили в несуществующее государство. Мы все не решаемся сказать ему, что этот весьма избитый сюжет. Или вот Джеймс – тот заходит за книгами об истории римлян. Аарон появляется раз в пару месяцев: поздно вечером, пьяный, он барабанит в дверь – просится в туалет. Инее – ей вроде просто нравится запах старых книг. А Джет приходит, чтобы украсть несколько книг и продать их потом в другой букинистический магазин. Еще Фрида, которая уже десять лет играет с Фредериком в «Скрэббл». Ей примерно столько же, сколько Фредерику. Она носит элегантные строгие платья – сразу видно, была одной из тех училок по английскому, которых дети боятся как огня. Она участвует в ежемесячных собраниях клуба книголюбов, куда приходят одни и те же участники. Я расставляю стулья, открываю дверь, раскладываю сыр, ставлю бутылки с вином и удаляюсь. В дискуссию я почти никогда не вступаю, но, если очень интересно, а так бывает всегда, читаю книгу, которую они обсуждали. В прошлом месяце это была «Летняя кожа» Кёрсти Игар[9]. Джордж решила прочитать ее ради постельных сцен, да и я немного полистал по той же причине. Но взял я ее больше из-за того, как Фрида говорила о главной героине, Джесс Гордон. Эта девушка немного напомнила мне моего бывшего лучшего друга Рэйчел Суити. Книга мне понравилась, Джордж тоже ее оценила – и мы добавили экземпляр в «Библиотеку писем». Этой «Библиотекой» и знаменит «Книжный зов», по крайней мере среди местных. О нас время от времени пишут на сайтах типа Broadsheet[10], когда дают рекомендации, чем заняться в городе.

Сама «Библиотека» находится в глубине магазина, у лестницы, ведущей в квартиру. Она отделена от остальных полок. Там мы храним книги, пользующиеся особой любовью читателей: любовные романы и научную фантастику, поэзию, атласы и кулинарные книги. В этих книгах можно писать, подчеркивать фразы. Пришлось запастись несколькими экземплярами некоторых книг – скажем, Тома Стоппарда и Джона Грина: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» и «Виноваты звезды» исписаны вдоль и поперек. Мы назвали эти полки «Библиотекой писем», потому что многие пишут здесь целые послания и вкладывают их между страницами. Письма поэтам, бывшим бойфрендам-негодяям, бывшей девушке, укравшей книгу «Hi-Fi»[11]. Но чаще пишут незнакомцам, которым нравятся те же книги.

Гордость и предубеждение и зомби[12]

Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письма оставлены между с. 44 и 45

23 ноября – 7 декабря 2012 года

Надпись на титульном листе:

Эта книга принадлежит Джордж Джонс.

Так что, Генри, не продавай ее.

Дорогая Джордж!

Ты, наверное, удивишься, когда обнаружишь в своей книге это письмо, возможно, тебе невдомек, как оно туда попало. Пусть это останется тайной.

На самом деле я еще не положил его туда – сижу пока в своей комнате и пишу. Не сомневаюсь, что вложить его в книгу будет непросто. Надеюсь, удастся поймать момент, когда ты выйдешь из класса, оставив книгу на парте. Я знаю, ты любишь находить всякую всячину в старых книгах. Поэтому очень постараюсь, чтобы все получилось.

А вот ты уже читаешь письмо – это успех.

Я не скажу тебе, кто я. По крайней мере, не сейчас. Я твой ровесник, в школе мы сидим в одном кабинете как минимум на одном из курсов. Пели решишь ответить, можешь оставить книгу в «библиотеке писем», вкладывай письмо между 44-й и 45-й страницами.

Я не навязываюсь. Мне нравятся книги. (Мне нравишься ты) Пифей (имя, разумеется, вымышленное)

Пифей, или Стэйси, или кто там из ее друзей это писал! Не приближайся ко мне. Пели появишься в нашем магазине, я вызову полицию.

Джордж

Дорогая Джордж!

Спасибо, что ответила, пусть даже только для того, чтобы пригрозить мне.

Не сердись: я не дружу со Стэйси. Мне она вообще не нравится, а я ей тем более. Я не шучу. Ты забавная и умница, мне очень нравится писать тебе.

Пифей (разве кто-то из друзей Стэйси назвал бы себя Пифеем?)

Пифей!

Так ты не дружишь со Стэйси? Докажи.

Джордж

Дорогая Джордж!

Вот задала ты мне задачку. Как я докажу, что не обманываю? Будь я теоремой, было бы легче. Может, просто рискнешь и поверишь?

Расскажу немного о себе. Вдруг поможет? Мне нравится наука. Я люблю математику, решать задачи. Верю в привидения. Увлекаюсь путешествиями во времени, космосом и океанами.

Я еще не решил, чем хочу заниматься после школы, но думаю, буду изучать океаны или космос. Хотя сначала, наверное, отправлюсь путешествовать. Для начала – в пустыню Атакама. Она раскинулась на 1000 километров от южной границы Перу до Чили, рядом Тихий океан. Эта пустыня – самое сухое место на Земле. В некоторых ее частях никогда не шел дождь. Ничего не гниет, потому что не влажно. Если там кто-то умер – считай, законсервировался. Можешь в «Библиотеке писем» открыть атлас на с. 50. (Там же я отметил и другие места в Южной Америке, куда хотел бы попасть.)

Теперь расскажи мне что-нибудь о себе.

Пифей

Пифей!

Зачем ты мне пишешь? В школе все считают меня фриком.

Джордж

Дорогая Джордж!

Фраки мне очень нравятся.

Пифей

Рэйчел

В пятницу днем я выезжаю из Си-Риджа на бабушкиной машине. Это старая темно-синяя «Вольво» примерно 1990-х годов, но зато моя. Бабушка хотела, чтобы я переехала к Роуз, так что машиной она меня подкупила.

Во время сеанса Гас, психоаналитик, который помогал мне справиться с депрессией, спросил меня, что я буду чувствовать, уезжая от океана. «Облегчение», – ответила я. Больше не придется сталкиваться ни с Джоэлом, моим бывшим бойфрендом, ни с разочаровавшимися во мне учителями, ни с друзьями – у нас больше нет ничего общего. Не придется встречаться с сотрудниками пляжного спасательного клуба, где я работала до гибели Кэла, с детьми, которых учила плавать в бассейне.

Тем не менее сегодня мне тяжело. Во-первых, получив права, я почти не водила машину, а бабушкина тачка на механике не разгоняется больше чем на 65 километров в час. Во-вторых, бабушка поставила в багажник коробку с вещами Кэла. Она не сумела придумать для нее общего названия. На ней стоит знак вопроса, а под ним написано: «Разное». Подозреваю, что буду возить ее в багажнике, пока езжу на этой машине. Через полгода после смерти вся его жизнь уместилась в несколько ящиков, на которых написано: «Спортивные вещи», «Хобби», «Для компьютера» и «Игры». Печально. Хочется притормозить и швырнуть коробку «Разное» со скалы. Один рывок – и она исчезнет навсегда. Но все сегодня против меня. Цвет неба, например.

Три года назад, в это самое время дня, мама, Кэл и я приехали сюда. Подъезжая, мы глазами искали океан. Брат сидел на заднем сиденье, у него на коленях лежал открытый атлас, старый, составленный еще в девятнадцатом веке. В тот день он нашел его в букинистическом магазине. Я обернулась и увидела, как он разглаживает страницу с Южным океаном, бледным по краям и темно-синим посередине. Пока ехали, вспоминали все, что знаем о нем. Четвертый по величине, береговая линия – 17968 километров, площадь – 20327000 квадратных километров, а средняя глубина – где-то между 4000 и 5000 метров. Помню, как мы замолчали, представив себе такую громадину.

Я поворачиваю вглубь материка и выжимаю из машины все, на что она способна. Заросли кустарника и вода быстро исчезают из виду, я отматываю время назад. До того момента, когда мир был совсем другим. Напряженно смотрю вперед в ожидании бетонного города, в котором и намека нет на океан.

В сумерках я пропустила первый съезд с шоссе на Грейстаун, приходится съехать на следующем. Теперь поеду назад через Шарлот-Хилл по Хай-стрит, мимо «Книжного зова» и булочной Фрэнка. Я не была в городе с самого переезда. Ползу в потоке машин и испытываю странное чувство, будто попала в сон о прошлом. Кое-что изменилось: «Потрепанная одежда» превратилась в «Грейстаун Органике». В магазине DVD теперь кафе. Все остальное по-прежнему.

Поравнявшись с «Книжным зовом», вижу за прилавком Генри: сидит, зацепившись подошвой за нижнюю перекладину табуретки, уперся локтями в колени, книга в руках. Сосредоточенный какой. Прошло три года, и мне уже больше не хочется поцеловать его. Есть едва уловимое желание дать пинка – вот, пожалуй, и все. Стою в пробке, а Генри выходит на улицу, чтобы занести книги. Ветер ерошит его волосы, такие же иссиня-черные и блестящие. Я заглядываю в себя, но не чувствую ничего. Вспоминаю первые месяцы в Си-Ридже, когда каждая мысль о Генри заставляла меня злиться и стыдиться. Тогда меня мог охладить лишь океан.

Роуз живет в одном квартале от Хай-стрит – улицы, полной магазинов, которые продают кофе, одежду и пластинки. Северная часть города нам с Кэлом всегда казалась «потрепанной», за это мы ее и любили. За рекой, в южной части, широкие бульвары и модные бутики, но мне больше нравится здесь, среди кинотеатров, разрисованных стен, электропроводов, которыми крест-накрест иссечено все небо.

В старой квартире, через дорогу от больницы, у Роуз была всего одна спальня. Когда мы с Кэлом у нее ночевали, она бросала матрас на пол в гостиной. Ее нынешнее жилье – что-то вроде старого склада из рыжего кирпича с выцветшей вывеской «Авторемонт». Одна деревянная дверь слева и две справа – здесь, наверное, проезжали машины.

Роуз – наша самая любимая тетя, но она же и самая неуловимая. Когда она появляется в Си-Ридж, то всегда либо подстригает траву, либо вычищает гараж, либо курит в дюнах. Когда она исчезает – ищи ее в каком-нибудь экзотическом месте: то отправляется в поездку по Африке, то на работу в Лондон, то волонтером в Чили. Однажды я спросила, почему у нее нет детей. «Я никогда не хотела детей, – объяснила она. – Я всегда занята и ругаюсь как черт».

Я знаю, что ей нравилось проводить время со мной и Кэлом. Говорят, когда я родилась, то все время кричала, и Роуз после смены в больнице заезжала и носила меня на руках, чтобы мама с папой могли немного поспать. Однажды мама, проснувшись среди ночи, услышала, как Роуз рассказывает мне таблицу Менделеева. «Других историй я не знаю», – оправдывалась тетя.

Прежде чем выйти из машины, я быстро посылаю маме и бабушке сообщение: «Я добралась». Потом достаю из багажника чемоданы. Коробку Кэла не трогаю.

– Я слышала, что бабуля отдала тебе машину, – встречает меня Роуз на пороге. – Как доехала?

– Нормально.

– Небось, всю дорогу умирала от страха?

– Полдороги, – отвечаю я, осматриваясь.

– У меня бардак. Ремонт делаю.

– Здесь нет стен, – замечаю я, но она, качая головой, хлопает по кирпичам.

– Здесь нет внутренних стен.

Это была одна огромная комната с цементным полом и французскими окнами. В углу кухня, а в двух закутках стоят кровати. Вся жизнь Роуз у меня как на ладони. Кровать не застелена – какой-то голубой бардак. С одной стороны комод, с другой – полка, заставленная медицинскими книгами. Одежда – в основном джинсы и футболки – валяется на полу или вываливается из ящиков. Напольная вешалка с маленькими черными платьями, а на полу – пара сапог с высокими голенищами.

Мой угол недалеко от окон, выходящих на улицу. Там кровать со стопкой простыней, комод и пустая вешалка.

– Когда-нибудь здесь будут стены, но пока нам придется соблюдать условные границы. В ванной стены есть. – Она указывает на металлическую дверь возле кухни. – Тебе не нравится? – спрашивает она, наблюдая за мной.

– Нравится. Просто не совсем то, чего я ожидала.

Но думаю я о другом. Здесь негде спрятаться.

У меня не так много вещей, и я быстро их разбираю. В холодильнике пусто, и мы с Роуз едем в супермаркет. По пути я размышляю, правильно ли я сделала, что в это ввязалась. При мысли о квартире-складе начинает крутить живот. Я привыкла быть одна и делать что хочу – гулять ночью по пляжу, прогуливать школу, чтобы выспаться, плакать, когда никто не видит.

– Я с тобой разговариваю, – долетает до меня голос Роуз.

– И что?

– А ты не слушаешь. – Она показывает пальцем на улицу. – Мы приехали. Бери тележку, встретимся внутри.

Готовит Роуз не очень хорошо, поэтому мы покупаем либо то, что могу приготовить я, либо то, что можно просто разогреть. Зато здесь я с удовольствием хожу по магазину. В Си-Ридж все друг друга знают и потому до сих пор на нас оглядываются.

Мы с Кэлом никогда не сомневались, выбирая между «M&M's» с арахисом и «M&M's» с шоколадом. Роуз, видимо, тоже долго не думает – в тележке оказываются оба вида.

– Бабушка паникует, что ты ничего не ешь, – говорит она, шагая между стеллажами. – Утверждает, что ты превратилась в зомби – постоянно прячешься в своей комнате, спишь целый день, а ночами торчишь на пляже. Вместе с мамой, которая тоже стала как зомби.

Роуз бросает в тележку банки с тунцом, а я смотрю на свое отражение в подносах для тортов – проверяю, так ли уж похожа на живого мертвеца. Пожалуй.

– Она вообще-то понятия не имеет, кто такие зомби, – продолжает Роуз. – Я бы на твоем месте не волновалась.

– Имеет. Кэл ей объяснил. «Зомби по имени Шон» – ее любимый фильм. Наравне с «Касабланкой».

– Нам в детстве даже телевизор не давали смотреть. А теперь она полюбила фильмы с Саймоном Пеггом и сообщает мне, что моей племяннице нужен секс.

– И что ты ей ответила?

– Что зомби сексом не занимаются.

Бабушка и Роуз не ладят. По семейной легенде, они начали ссориться, когда Роуз еще было года три, и продолжают до сих пор – просто из упрямства. Бабушка считает, что Роуз слишком много ругается, слишком много работает и слишком редко приезжает погостить.

– Раз она отправила тебя ко мне, значит, дело плохо.

– Я пыталась закончить двенадцатый класс, – оправдываюсь я.

– Если б хотела – закончила бы. Сдала бы экзамены с закрытыми глазами.

Вспоминаю, как вместо уроков лежала за школой на траве, солнце грело мне лицо, а травинки щекотали спину.

– Глаза у меня были как раз закрыты.

– Жизнь продолжается. – Роуз говорит это так, будто все в ее власти.

Мы несем продукты к машине. Когда подходим, я замечаю на лобовом стекле афишу группы The Hollows. Хироко и Лола выбрали это название очень давно, когда и группы-то еще не было. Они сочиняли песни и репетировали в гараже у Лолиной бабушки.

Роуз ставит пакеты в багажник, а я изучаю листовку. На фото девчонки вдвоем на автобусной остановке, с бас-гитарой и барабанной установкой.

– Старые друзья, – объясняю я Роуз.

– Старые друзья пишут, – слышу я чей-то голос, поднимаю глаза – и вот она, Лола, собственной персоной.

Конечно, ничего удивительного – она живет неподалеку и, видимо, как раз разносила листовки. Но для меня это маленькое чудо – Лола будто возникла из прошлого, материализовалась в воздухе: маленькая, стройная, с длинными каштановыми волосами и смуглой кожей. Мне хочется обнять ее, но тогда я расплачусь прямо здесь, на парковке.

– Как давно мы не виделись.

– Очень давно. – Лола крутит в ухе гвоздик. – Ты так давно не писала – мы уж думали, ты умерла.

– Об этом я бы тебе сообщила.

Она не улыбается, но перестает крутить сережку. Если сказать ей про Кэла – она тут же меня простит.

Правда, почувствует себя виноватой. Да и как-то неправильно заводить об этом речь, пока Роуз закидывает в машину туалетную бумагу.

– Двенадцатый класс. Времени не было совсем, – оправдываюсь я.

Она делает шаг вперед и касается моих волос, будто только сейчас заметила, что они теперь короткие и светлые. Она подмечает все: и черную футболку с джинсами, и мою худобу. Сама Лола в коротком серебристом платье, и рядом с ней мне хочется хотя бы выглядеть не так тускло, как у меня на душе.

– Тебе не нравится? – спрашиваю я, проводя рукой по волосам.

– Нравится.

– Прощаешь меня?

Она берет у меня листок, пишет свой телефон и говорит, что сегодня вечером они играют в «Прачечной».

– Там будет Генри, и если ты действительно раскаиваешься, то обязательно придешь, – говорит она и не дает объяснить, что я не хочу видеть Генри. – Придешь и будешь помилована.

Пока мы с Роуз выезжаем с парковки, я рассказываю ей о Лоле и Хироко. Лола поет и играет на гитаре, Хироко – на ударных. Рассказываю – и будто снова вижу, как на уроке, тайком от учителя, они передают друг другу записочки со словами песен. Кладу листовку в карман. Я скучаю по Лоле и не хочу разочаровывать ее. Но в «Прачечную» я точно не пойду. Жизнь и без того достаточно тосклива, чтобы еще смотреть, как Генри и Эми держатся за руки и целуются.

– Кстати, о старых школьных друзьях, – начала Роуз. – Я на днях встретила Софию – ну, знаешь, маму твоего дружка Генри. Очень вовремя встретила. Я как раз узнала, что с твоей работой в больнице ничего не вышло, рассказала об этом Софии, а она предложила тебе место в «Книжном зове».

Роуз говорила очень быстро, и я не сразу уловила, о чем это она. А когда до меня дошло, долго молчала. Сидеть рядом с Генри, испытывая неловкость восемь часов в день. Даже если работать в разные смены, нам все равно не избежать встреч друг с другом. Он всегда в магазине. Он даже ночует там. Лежит на диване и говорит об Эми. Говорит с Эми. Я представляю, что она лежит на диване вместе с ним.

– Нет.

– Нет?

– Нет, – твердо говорю я. – Спасибо, конечно, но скажи Софии, что я нашла другую работу.

– Ты нашла другую работу?

– Нет, конечно.

– Значит, ты идешь в «Книжный зов». Завтра в десять утра. Софии нужен человек, который умеет работать с людьми и компьютером. Это как раз для тебя.

– Я разучилась работать с людьми.

– Что правда, то правда, но ей я решила этого не говорить. Как и обо всем остальном. Они не знают про Кэла. Не знают, что ты не сдала экзамены. Думают, ты взяла академический отпуск. Они хотят создать базу данных и сделать каталог книг. Ты ведь справишься?

Справлюсь. Но не хочу. Нет ни малейшего желания вспоминать сейчас о той постыдной ситуации с Генри. Но выбора нет, и я рассказываю тете о том, как он мне нравился, о ночи перед концом света, об Эми, о письме, о моем признании в любви и о том, как он проигнорировал мои чувства. Любому человеку стало бы понятно, почему я не могу работать в магазине. Но Роуз не такова.

– Ну, придется преодолеть себя. Ты хочешь спрятаться. Хочешь быть несчастной, но я этого не допущу. Ты выходишь на работу в «Книжный зов» – и точка! Ни одного дня не дам тебе валяться на кровати и смотреть в потолок. – Она бросает на меня не терпящий возражений взгляд, потом снова смотрит на дорогу. – Должна же ты когда-то снова начать жить.

Мы молча заносим пакеты в дом. С каждой минутой я все больше и больше уверена, что не буду работать с Генри.

– Лучше уж мыть туалеты. Давай я буду мыть туалеты? Прошу тебя! Устрой меня в больницу уборщицей.

– Он тебе все еще нравится.

– Не нравится он мне! И никто не нравится.

Возможно, кому-то пережить утрату помогает секс, но только не мне. Я рассталась с Джоэлом. Я ни с кем не целовалась с тех пор, как умер брат, и не хочу ни с кем целоваться. Не хочу видеть, как целуются другие. Тем более как Генри целует Эми.

– Вот мои условия, если хочешь здесь жить, – твердо начала Роуз. – Каждое утро ты идешь на работу. Или так, или я тебя снова отправлю в двенадцатый класс. Тебе восемнадцать, так что решай сама: остаешься здесь и делаешь, что я говорю, или едешь домой. Возможно, я сейчас жестковата, но все мы очень переживаем за тебя.

Я иду в ванную и закрываюсь – это единственная дверь, которую можно закрыть. Стою и смотрю на себя в зеркало. Кто это? Я не узнаю себя. Волосы я отрезала примерно через неделю после похорон. Был очень странный вечер. Вспоминаю небо – такого я раньше не видела. Плоское и беззвездное, будто мир уместился в коробку с крышкой. Я не могла спать. Сидела на балконе и долго смотрела ввысь, зная, что там планеты, звезды и галактики, но уже не веря в них.

Хорошо, что есть разница между той Рэйчел, что была до смерти Кэла, и Рэйчел нынешней. Прежняя девочка с длинными русыми волосами любила естественные науки, носила платья (так легче раздеться до купальника). Теперь у нее короткая стрижка и она совсем себя забросила.

– Я просто хочу, чтобы ты снова стала собой. – Роуз постукивает ногтями по двери ванной. – Ты помнишь тот день? – спрашивает она, и я сразу понимаю какой. Роуз начинает его описывать. Хочу остановить ее, но лень. В тот день не случилось ничего и случилось все.

Летом, перед началом двенадцатого класса, Роуз приехала погостить с утра пораньше. Она как раз тогда вернулась из Чили. Как обычно, вошла в кухню с кофе, круассанами и газетами. Стояла жара. Мы завтракали на балконе, и Роуз рассказала, что побывала на мысе Горн, крайней южной точке Огненной Земли. Дальше находятся Южные Шетландские острова, отделенные от Южной Америки проливом Дрейка. «Место, где соединяются Атлантический и Тихий океаны», – сообщил Кэл, читая с экрана телефона и поправляя очки костяшками пальцев. Роуз закинула ноги на перила балкона и сказала: «Первое путешествие. Куда бы вы ни решили поехать, вместе или порознь, – я оплачу эту поездку».

Роуз никогда не дает пустых обещаний. И мы с Кэлом начали строить планы. Конечно, мы поедем вместе: я подожду, пока он закончит школу. Трудно было решить куда.

– Предложение все еще в силе, – говорит Роуз из-за двери. – Выбирай.

Я выбираю прошлое.

В ванной слишком тесно. Роуз продолжает стоять под дверью. Из зеркала на меня смотрит незнакомая девушка.

Хочу прокатиться на машине, чтобы из окна дул приятный ветерок.

В конце концов выхожу.

– Давай хотя бы поговорим об этом, – просит Роуз, и я киваю.

– Только завтра. Пожалуй, все же пойду послушаю выступление Лолы.

Беру листовку, Роуз протягивает мне запасной ключ от дома. Видно, что она беспокоится. Целую ее в щеку.

– Расслабься. Ты до меня достучалась. Я снова живу.

Маме этого было бы достаточно, но Роуз не мама.

– Я не идиотка. Ты будешь кататься кругами всю ночь, чтобы только не говорить со мной.

Ну да, этим я и собираюсь заняться.

– Я и не думала.

Чувствую, сейчас снова начнем ссориться, но Роуз вдруг успокаивается. Она стоит, облокотившись о стол.

– Окей. – Берет яблоко и кусает его. – Сфотографируешь Лолу на сцене и пришлешь. Докажи мне, что снова живешь.

«Слишком умная» – так бабушка говорит о Роуз. Слишком неугомонная, слишком честная, презирает условности, слишком шумная. Именно за это я всегда любила тетю, пока ее характер не обернулся против меня.

Я проезжаю знакомые места, задумавшись, что делать дальше. Здесь, кажется, все по-прежнему: улицы, магазины, дома. Проезжаю мимо Грейстаун-Хай, где мама преподавала естественные науки и где училась я. Кэл ходил в частную школу на другом конце города: там была хорошая программа по музыке – он играл на фортепиано. Останавливаю машину на Мэтьюс-стрит возле дома, где мы жили, – четырехкомнатное калифорнийское бунгало кремового цвета. Перед домом у теперешних жильцов все еще стоят наши стулья и растения в кадках.

В задней части дома были большие окна. Помню, как однажды вечером мы с Кэлом сидели в гостиной и началась гроза. В свете уличного фонаря хорошо был виден дождь, сверкала молния. И Кэл, и я любили грозу. Нам нравилось наблюдать за вспышками молний и тяжелыми тучами.

Кэл интересовался естественными науками и хорошо в них разбирался, но не любил их так, как я. Науку он считал перспективной, но при этом верил в путешествия во времени и в сверхъестественные силы. Однажды мы вместе смотрели «Быть человеком»[13] и спорили, существуют ли привидения. Кэл был уверен: существуют. Я же в них не верила. Мама объяснила нам, что в соответствии со вторым законом термодинамики они существовать не могут. Кэла это не переубедило. Тогда я согласилась с мамой…

Человек похож на некий механизм: если сломается, вряд ли станет прежним. В день похорон, когда все вышли из часовни, я осталась внутри – ждала, когда появится призрак Кэла. Я все еще не верила в приведения, но в них верил Кэл.

«Видишь, Рэйч, я здесь», – я представляла себе, как он скажет это, поднимет руки, и солнечный свет пройдет сквозь них. Но призраки – не что иное, как воображение. В конце концов распорядитель похорон мягко попросил меня уйти, потому что начиналась следующая церемония.

Размышляю над ультиматумом Роуз. Оставайся – или уезжай домой. Все равно Кэл везде, но по крайней мере в этом городе он был живым. Судя по адресу на листовке, «Прачечная» находится напротив «Книжного зова». Не хочу встречаться с Генри, но в клубе будет темно, и шансов столкнуться с ним не так уж много.

Завожу машину.

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письма оставлены между с. 44 и 45

8 декабря – 11 декабря 2012 года

Хорошо, Пифей. Я отвечу, но только потому, что мне жаль тебя. Что это за парень, которому нравятся фрики?

Я расскажу о себе, но сначала задам тебе вопросы. Кто такой Пифей? Мы с тобой когда-нибудь общались? Почему я никогда не вижу, как ты кладешь в книгу письма? Я слежу очень внимательно.

Джордж

Дорогая Джордж!

Ты всегда такая подозрительная? Ничего не имею против, просто интересно: ты хоть кому-нибудь доверяешь? В школе ты всегда одна. Как-то в буфете я спросил, могу ли сесть за твой стол. Ты взглянула на меня, сказала «конечно», встала и ушла. Не очень гостеприимно.

Так вот, о Нифее. Хорошо, что ты спросила. Он жил в четвертом веке и первым (из официально зафиксированных) описал полярный день. Это первый из известных нам исследователей Арктики, также он выяснил, что морские приливы и отливы происходят из-за Луны.

Тебе не удается увидеть, как я кладу письма в книгу, потому что я чрезвычайно неприметен.

Пифей

P. S. Я заметил, что на карте ты отметила США – я бы тоже хотел туда съездить. Мы с сестрой мечтаем нырнуть в океан с берегов Калифорнии.

Хорошо, Пифей, теперь обо мне.

Я люблю книжный. Много читаю. Из любимых – Хью Хауи, Курт Воннегут, Урсула К. Ле Гуин, Маргарет Этвуд, Джон Грин, Лев Толстой (только что закончила «Анну Каренину»), Дж. К. Роулинг, Филип Пулман, Кёрсти Игар, Мелина Марчетта, Шарлотта Бронте и Донна Тартт. С недавнего времени (ты это знаешь) увлекаюсь мэшапами («Разум и чувства и гады морские» [14] и все такое).

Я люблю дамплинги[15]. Я родилась в первый день зимы и вообще люблю, когда мне холодно (только не ногам). Люблю слушать The Pinches, Jane's Addiction, Эмбер Коффман и Wish.

В школе я предпочитаю одиночество, потому что не такая, как все, уже и не пытаюсь искать друзей.

Извини за мое поведение в буфете. Я ничего такого не помню. Знала бы, что это ты, не ушла бы.

Джордж

Дорогая Джордж!

Спасибо, извинения приняты. Пели я когда-нибудь еще раз осмелюсь подойти к тебе, надеюсь на более теплый прием.

Я тебя понимаю. Тоже приходилось переходить в другую школу, но в этой у меня появился хороший друг, так что жить можно. Думаю, тебе он понравится, да и ты ему тоже. Он в твоей группе по английскому и считает тебя интересной. Сказал, что ты сделала хороший доклад по «Лжецу»[16]. Правда, произнесла «твою мать» и не заметила.

Я раньше не слышал об этих группах, но теперь скачал. Мне нравится Wish. У их песен какое-то призрачное звучание. Ты слышала о The Dandy Warhols? Мне кажется, они тебе могут понравиться.

Я читаю много художественной литературы, мне нравятся комиксы, и я обожаю научно-популярные книги. Как я уже говорил, меня интересуют теории времени. Много читаю о растущем блоке Вселенной[17]. Не совсем понимаю материал, но мне нравится копаться в нем.

Пифей

P. S. Мне нравятся фрики, но не думаю, что ты такая. Если ты фрик, то в самом хорошем смысле. Ты прекрасна. (Теперь я никогда тебе не признаюсь, кто я.) Мне нравится твоя голубая прядь и как ты отвечаешь на уроке, не заботясь о том, что скажут другие. Ты всегда читаешь интересные книги и работаешь в книжном магазине – это мне тоже нравится.

P. P. S. Я оставил для тебя книгу в «Библиотеке писем», можешь забрать ее себе: «Море» Марка Лаита. Моя любимая книга. Я там отметил гигантского осьминога. Эти существа способны менять внешность и структуру тела, копируя кораллы даже с самым замысловатым рисунком. Живут они около четырех лет, а вырастают до пяти метров в длину. Я бы хотел когда-нибудь попасть на Аляску и посмотреть на них.

Дорогой Пифей!

Я почитала кое-что об упомянутых тобой теориях времени. Пели прошлое на самом деле существует, то почему мы не можем туда переместиться? Не должна ли я существовать в прошлом – в соответствии с теорией растущего блока вселенной? И значит, находясь здесь, в настоящем, я одновременно существую и там? Пифей, это НЕ имеет смысла.

Спасибо за книгу. Она замечательная. А фотографии там обработанные? Рыбы кажутся невероятно яркими. Смотрела на них почти в полной темноте – с фонариком. Как будто под водой. Ты так не пробовал?

Гигантский осьминог и правда потрясающий. Но медузы мне нравятся больше. Я иногда хожу смотреть на них в океанариум. Они похожи на привидений в воде.

Спасибо тебе за комплименты – я бы не осталась в долгу, но не знаю, кто ты. В последнее время плохо слушаю на уроках – все время размышляю об этом. Ты вроде не из популярных ребят – пишу это в самом хорошем смысле.

А ты когда-нибудь признаешься мне, кто ты? Или мы так и будем переписываться?

Джордж

Дорогая Джордж!

Я тоже подумал: так странно, я рядом, а ты меня не знаешь. Но это слишком сложно. Боюсь, когда ты узнаешь, все может измениться, а я хочу продолжать переписываться с тобой.

Растущий блок Вселенной идет вразрез с твоей идеей времени, не правда ли? Подумай вот о чем: Вселенная растет, и пока это происходит, к ней добавляются отрезки пространства-времени. Пока отрезки добавляются, ты движешься вперед. Однако путешествие в прошлое невозможно. Пространство-время движется в одном направлении.

Пифей

Генри

В «Книжном зове» у нас свободный график. Открываемся к десяти утра и работаем как минимум до пяти, но обычно задерживаемся. Зато в пятницу заканчиваем не позже восьми, потому что ужинаем всей семьей в «Шанхай-дамплингс». Сегодня, как всегда перед закрытием, я возвращаю с улицы передвижные этажерки, и тут входит Лола. Говорит, только что видела Рэйчел. Я не спрашиваю, о какой Рэйчел идет речь. Рэйчел только одна. Та самая Рэйчел. Рэйчел Суити. Моя подруга, которая уехала три года назад и была так занята, что забыла обо мне.

Я писал ей письма – длинные письма – рассказывая все новости книжного. Писал о Джордж, маме и папе, о Лоле и Эми. Она отвечала мне письмами в один абзац, которые вскоре превратились в мейлы в один абзац, а потом и вовсе перестал получать вести от нее. «Она на меня обиделась, – говорил я Лоле, когда видел, какие длинные мейлы приходили ей от Рэйчел. – Она тебе ничего не говорила?» – спрашивал я, но она лишь мотала головой. Лола не умеет врать. Рэйчел что-то ей сказала, но она слишком хорошая подруга и никогда не поделится этим со мной. Оставалось только гадать.

– Рэйчел коротко подстриглась и стала блондинкой, – сообщает мне Лола.

И я против воли представляю ее. Не хочу думать о ней. Строю равнодушную гримасу.

– Я до сих пор не знаю, почему мы перестали дружить. Но раз уж так случилось, я не хочу ее видеть.

Лола поворачивается к прилавку спиной и, опершись на руки, садится на него, прямо рядом с плошкой мятных леденцов. Берет один и говорит:

– Привыкай тогда. Она вернулась, и я хочу с ней общаться.

– Да я уже давно привык. К тому, что она пишет тебе, но не мне. Привык, что она не отвечает на мои звонки. Даже свыкся с мыслью, что она уехала из города, не попрощавшись.

– Насколько мне известно, ты послал ей сообщение, что проспал.

– И поэтому она сердится? Проспать для меня обычное дело. Я очень редко встаю вовремя, и Рэйчел об этом знает. Могла заехать по пути и попрощаться.

– Похоже, ты действительно привык.

– А знаешь, что она сделала вместо этого? Написала, что оставила моих «Американских богов» на крыльце своего дома. Пока я добирался туда, пошел дождь. Книга вся намокла.

Лола берет еще один леденец.

– К счастью, ты работаешь в книжном магазине и у тебя есть еще пять экземпляров на полках и два в личной библиотеке.

– Не в этом дело, – возражаю я.

Она передает мне листок:

– Сегодня The Hollows играют в «Прачечной». Тебе удобно, прямо через дорогу.

Лола и Хироко официально играют вместе как группа The Hollows с выпускного вечера в одиннадцатом классе. Неофициально они мечтали о концертах класса с восьмого. Они немного похожи на Arcade Fire с примесью The Go-Betweens и Карибу – играют замечательно. Лола договорилась с владельцем «Прачечной», что сегодня их дуэт будет выступать целый час перед основной группой. Лоле пока не хватает денег, вырученных от концертов, чтобы платить за аренду квартиры, поэтому она подрабатывает в супермаркете и иногда подменяет продавцов в книжном.

Я обещаю прийти, и тогда Лола спрыгивает с прилавка.

– Рэйчел я тоже пригласила, – добавляет она. – Вот и помиришься с ней.

Чутье подсказывает мне, что помириться вряд ли удастся. Нельзя помириться с человеком, который забыл о тебе. Потом всю оставшуюся жизнь будешь бояться, что все повторится. Понимаешь: этот человек без тебя обойдется, а вот тебе без него тяжело.

Я запираю за Лолой дверь и отправляюсь в «Шанхай-дамплингс». По пути отвлекаю себя от мыслей о Рэйчел, думая об Эми. Весь день я держал мобильник в беззвучном режиме и нарочно не проверял, потому что телефон никогда не позвонит, если на него смотреть и ждать сообщения от бывшей девушки. Она звонила. Пропущенный звонок, сообщений нет. Размышляю, стоит ли перезванивать, и задеваю плечом Грега Смита. Просто иду дальше. Это мой одноклассник, и каждый раз, когда я его вижу, задаю вопрос небесам: «Почему идиотам так везет? Господи, если не хочешь, чтобы они захватили мир, не делай их симпатичными!» Он полный идиот, но у него идеально белые зубы и безупречная прическа.

– Я слышал, Эми послала тебя в задницу, – говорит он, хотя я уже отошел на несколько шагов.

Предпочитаю не связываться с Грегом, но не всегда получается. Особенно когда он называет мою сестру чокнутой или Лолу – лесбиянкой, будто в этом есть что-то плохое. Не могу сдержаться и тогда, когда он заявляет, что поэзия скучна. Я готов признать, что есть скучные стихи. Если бы их писал Грег, они были бы невыносимы. Но Пабло Неруда, Уильям Блейк и Эмили Дикинсон, к примеру, настолько увлекательны, что это явно не про них.

– Вообще-то она меня не посылала. Мы по-прежнему вместе. Летим путешествовать двенадцатого марта, – говорю я и продолжаю идти, пока этот дурак еще что-нибудь не сказал. Рано или поздно он узнает, что я соврал, но тогда меня по крайней мере не будет рядом. Закончить школу – это в том числе избавиться от общества некоторых идиотов.

Плохое настроение улетучивается, как только я вхожу в ресторан. Мы пропускаем пятничный ужин в «Шанхай-дамплингс» лишь раз в месяц, когда в магазине заседают книголюбы. Так было всегда, сколько себя помню. Каждый раз мы заказываем одно и то же: дамплинги со свининой, жареные дамплинги, вонтоны[18] с острым соусом чили, кальмара с солью и перцем, креветки с зеленью и спринг-роллы. Традиция живет и после развода родителей. Мама от нас ушла, но по-прежнему приходит на дамплинги, и хотя бы на час мы снова становимся семьей – а это так хорошо. Странно, печально, но хорошо.

У двери меня, как всегда, встречает Ма Ли. Ресторан принадлежит ее семье. Я знаю ее по школе. Она сейчас учится на факультете журналистики, но главная ее страсть – поэтические перформансы: она сочиняет стихи на ходу, записывая их в мобильник. Иногда мне кажется, что она и разговаривает так, будто это какое-то представление. Хотя, может, я просто так слышу.

– Генри, как она, жизнь? – спрашивает она.

– Ма Ли, жизнь – дрянь.

– Дрянь? Почему?

– Потому что Эми меня бросила.

Она замирает и делает паузу, которой достойна моя новость.

– Генри, тогда жизнь – дерьмо, – произносит Ма Ли и протягивает мне меню. – По-моему, они ссорятся.

– Ссорятся?

– Не едят. Кричат, – говорит она, и я начинаю подниматься по лестнице.

Мама и папа не кричат. Они относятся к тому типу людей, которые цитируют литературные произведения и стараются обо всем договориться. Даже когда мама уезжала, они не скандалили. Тишина в книжном была такой оглушительной, что мы с Джордж сбегали к Фрэнку.

Подхожу к столу: Джордж сидит на своем месте, рядом с папой. Я сажусь возле мамы. Джордж выглядит озабоченной, Ма Ли была права. Обычно за ужином мы без конца говорим о книгах и о жизни. В прошлую пятницу мы начали обсуждения с того, что прочитала Джордж: «1984» Джорджа Оруэлла и «Одно безопасное место» Тани Ансуорт. Начала «Дорогу» Кормака Маккарти. Первое правило наших обсуждений: нельзя долго пересказывать сюжет. Двадцать пять слов, не больше. Зато своим мнением о книге можно делиться сколько угодно. «Оруэлл: государство все контролирует. Ансуорт: действие происходит после глобального потепления. Маккарти: отец и сын пытаются выжить в постапокалиптическом мире».

Я спросил, что ее привлекает в этих ужасных мирах, и она задумалась. Я обожаю Джордж за то, как она серьезно относится к разным идеям, книгам и разговорам о них.

– Мне интересны персонажи, не миры. Как ведут себя люди, когда теряют все или когда опасно даже думать.

Потом мы стали говорить о моих книгах. Я достал и показал всем издание «Куда возвращаются вещи» Джона Кори Уэйли[19]. Решил много не рассказывать. Упомянул, что книга о Каллене Уиттере, у которого пропал брат. В самом начале герой описывает, как впервые увидел мертвое тело, и после такого я уже не мог не читать дальше.

Мама прочитала «Время смеется последним» Дженнифер Иган. Она грустно объяснила нам с Джордж, что время – мошенник, оно манипулирует человеком. Папа эту книгу читал. Он тоже казался грустным, и мне пришло в голову, что, возможно, мошенница – это любовь.

– Может быть, – ответил папа, когда позже я сказал ему об этом. – Но любовь, пожалуй, все же снисходительнее, чем время.

Сегодня все по-другому. Никаких разговоров о книгах. Папа протыкает вилкой дамплинг с креветкой.

– Нам нужно с тобой поговорить, – начинает мама.

Это не предвещает ничего хорошего (точно так же она начала разговор о разводе).

– Мама считает, что нам надо избавиться от магазина, – говорит папа.

Всем предельно ясно, что сам он продавать магазин не хочет.

– Поймите, нам делают хорошие предложения. Если продадим, нам всем станет легче жить, – объясняет мама. – Речь идет о солидных деньгах.

– А нам нужны солидные деньги? – спрашивает папа.

– Букинистику не назовешь перспективным бизнесом, – доказывает мама. – Генри, какая сегодня выручка?

Я засовываю дамплинг в рот целиком, чтобы не отвечать. Бизнес не перспективный, да и вряд ли когда-то станет. Эми все время шутит: «Проснись, Генри, и понюхай интернет». Но зачем же продавать магазин?

В нашей семье каждый имеет право голоса, родители не примут решение без нас. Джордж уставилась в тарелку, будто твердо решила превратить ее в портал и исчезнуть. Похоже, она еще не сказала, что думает по поводу продажи. Сестра каждый вечер играет с папой в «Скрэббл» и обожает читать у окна. Но она так скучает по маме, что часто плачет в своей комнате. Джордж проголосует так же, как я, потому что не захочет становиться на чью-либо сторону. Выходит, мой голос решающий.

– Генри, ты хочешь работать в книжном, пока мы не разоримся? – прямо спрашивает мама.

Но папа считает вопрос неправильным.

– Если все, столкнувшись с трудностями, станут бросать любимое дело, жизнь превратится в кошмар, – возмущается он.

Такое чувство, будто речь идет не только о книгах – вот почему Джордж ждет моего решения. Лет через двадцать магазин тоже вряд ли будет прибыльным – это точно. Я представляю себя за прилавком на папином месте, будто я читаю Диккенса и болтаю с Фридой. В солнечном свете, льющемся через окно, плавает пыль; всюду отголоски старины. Мне придется по вечерам где-то подрабатывать, чтобы хватало на жизнь, – так приходилось делать и папе много лет подряд. Наверное, в конце концов мир будет обходиться без книг и уж точно без букинистических магазинов. Вспоминается мой разговор с Эми, когда она одолжила мне денег на туристическую страховку. «Генри, если хочешь жить нормально, нужно устроиться на приличную работу».

– Насколько плохи наши дела? – спрашиваю я у мамы – она ведет бухгалтерию и единственная, кто думает о будущем.

– Плохи, Генри. Мы едва сводим концы с концами. А в следующем году нужно оплатить учебу Джордж в университете. Я хочу однажды спокойно уйти на пенсию. И мне важно, чтобы вас с сестрой ждало хорошее будущее.

Внезапно я понял, почему Эми рассталась со мной. Я буду безработным. Ее же ждет карьера юриста. Я собираюсь долго жить с папой и сестрой. Она рассчитывает купить квартиру. Причина, по которой Эми меня бросила, не может быть столь банальной, но истина в ней есть. У меня нет лишних денег, чтобы куда-нибудь пригласить девушку. Я обожаю старые книги, я обожаю книги вообще. Но если все так плохо, как говорит мама, значит придется продать магазин.

– Раз предлагают большие деньги, возможно, нам стоит подумать. – Я стараюсь не смотреть папе в глаза.

Повисает грустная пауза, и я уже готов взять свои слова обратно.

– Давайте просто поговорим с агентами, – предлагает мама.

Никто не возражает, это общее молчаливое согласие.

Джордж идет в туалет – видимо, чтобы не участвовать в обсуждении. Пока ее нет, мама сообщает мне, что договорилась с парой человек, которые составят каталог книг.

– Одного из них ты даже знаешь. Это Рэйчел.

И снова я догадываюсь, о какой Рэйчел идет речь.

– Я на прошлой неделе встретила ее тетю. Та сказала, что Рэйчел возвращается в город, но с работой, которую Роуз ей нашла, не складывается. Я предложила ей поработать у нас в магазине.

Слушаю маму и представляю, при каких обстоятельствах Рэйчел согласилась работать со мной в «Книжном зове». Наверное, ее ударили по голове и она потеряла память. Молчу. Но, видимо, лицо меня выдает, потому что мама добавляет:

– Я думала, вы хорошие друзья.

– До ее отъезда дружили. Но не общаемся уже несколько лет.

– Так мне ей отказать? Не думаю, что это возможно.

Честно говоря, не так уж я не хочу видеть Рэйчел. Я скучаю по ней. Возможно, она тоже не против встретиться, раз согласилась на эту работу.

– Нет, не нужно отказывать.

Возвращается Джордж и говорит, что хочет домой. Мама уходит с ней, а мы с папой остаемся за столом, уставленным дамплингами.

– Я разочаровал тебя, – нарушаю я тишину. – Но я не решил окончательно.

– Генри, голосует каждый из нас. Решают все. Не волнуйся ты так. – Он кладет руку мне на плечо. – Ты меня не разочаровал.

– Я недавно читал статью о старых книгах. Говорят, скоро они станут реликвией, – продолжаю я оправдываться.

– Ты хоть знаешь, что означает слово «реликвия»? – спрашивает он, протягивая мне крупук[20].

Говорю, что не знаю.

– Реликвия – это священные мощи.

Великий Гэтсби

Ф. С. Фицджеральд

Письмо найдено между с. 8 и 9

Любовь моя!

Если бы я знал, где ты, – отправил бы письмо почтой. Но я не знаю, поэтому оставляю его здесь. Мне ведь известно, как ты любишь Фицджеральда. Думаю, больше, чем меня. Я перерыл книжные полки. Уверен, ты забрала наш экземпляр. Мы покупали книгу вместе. Разве ты не помнишь? Зря ты ее взяла – книга не твоя.

Получил от тебя письмо. Полагаю, это лучше, чем сообщение, но ты неправа – не удалось тебе таким способом смягчить наш разрыв. Если бы ты попрощалась со мной лично, было бы так же больно, но менее обидно.

Куда ты исчезла, любовь моя? Прошло десять лет, уж пора мне узнать. Черкни пару слов, сообщи, где ты. Чтобы я не мучился до конца своих дней, представляя твое лицо и не зная, что с тобой происходит.

Джон

Генри

Из ресторана я направляюсь к «Прачечной», по дороге размышляя о священных мощах, о Рэйчел и о судьбе магазина. Продать книжный было бы разумно. Это мама хорошо придумала, она у нас здравомыслящий человек. Не знаю, что скажу бывшей подруге при встрече, – это проблема. Не знаю, смогу ли снова дружить с ней, если она не признается, что ей меня не хватало. Ну или хотя бы толком не объяснит, почему не писала. Пусть и не очень большое, но чувство собственного достоинства у меня есть.

И тут недалеко от входа в клуб, погруженный в мысли, я натыкаюсь прямо на нее. Я уже начал извиняться и только потом понял, что это она. Первая мысль: слава богу, вернулась. Вторая: похорошела. Рэйчел, конечно, всегда была симпатичной, но теперь стала еще красивее. Что-то в ней изменилось, не только внешность. Я буквально пожираю ее глазами: волосы, как и сказала Лола, теперь короткие и светлые. Старенькая черная футболка и джинсы. Она стала выше, а может, просто очень похудела.

– Привет.

– Привет. – Рэйчел сразу отворачивается, будто не узнает меня.

– Генри, – напоминаю я. – Генри Джонс. Семь лет были лучшими друзьями. Ни о чем не говорит?

– Да помню я тебя, – отвечает она, по-прежнему не глядя на меня. Достает из кармана и разворачивает листовку.

– Я пришла ради Лолы.

«А не ради тебя», – догадываюсь я о концовке этой фразы.

– Я тоже. Теперь она мой лучший друг. А прежний уехал из города и забыл меня напрочь. – Я нетерпеливо шаркаю ногой. – Сколько требуется времени, чтобы написать письмо?

– Я писала!

– Ну да, спасибо тебе за те записки.

– Не благодари, – говорит она и кивает. – Очередь двигается.

Мы платим за вход, и нам ставят штампы на запястье. Это помещение старой прачечной: по бару расставлены стиральные машины, а в углах еще витает запах дешевого порошка и влажных простыней. Места здесь мало, я и не думал тащиться за Рэйчел – просто иду в бар: она впереди, я сзади. Но она оборачивается и смотрит на меня с таким видом, будто я ее преследую. Ничего не понимаю. Все это время мне так ее не хватало. Она нужна мне даже сейчас, когда сама на себя не похожа.

– Неужели ты не скучала по мне? Серьезно?

На мгновение мне показалось, что Рэйчел готова кивнуть. Она пытается улыбнуться и вдруг говорит:

– Это тайна, покрытая мраком.

– Ты почти созналась! Уже хотела сказать: «Я так по тебе скучала, плакала по ночам. Ежедневно осыпала поцелуями твое фото».

– Не брала я с собой твое фото, – говорит она и указывает на пустой столик: – Ой, смотри, вон мои друзья.

Наблюдаю, как она усаживается, предпочитая одиночество разговору со мной. Ко мне подходит Лола.

– Видел ее? – спрашивает она.

– Да. Весьма неприветлива. Совсем на нее не похоже.

– Она всегда была грубовата.

– Неправда. Она была забавной и умной. Местами слишком правильной, да, все эти конспекты на уроках, учебники, расставленные в шкафчике в алфавитном порядке… Но у каждого свои заморочки, а ее мне помогали. До сих пор где-то валяются конспекты, которые она писала для меня, когда я болел, помнишь? Все аккуратно подписаны…

– А ты вообще о ком? – перебивает меня Лола.

Указываю на столик, где уже никого нет. Она мне приснилась, что ли?

– О Рэйчел.

– А я об Эми, – говорит она, заметно волнуясь. – Дело плохо.

– Насколько плохо?

– Плохо. Очень плохо. Крайне плохо.

В пятом классе Лола свалилась с дерева, и мы спросили, больно ли ей. Она ответила: немножко, хотя нога была сломана в трех местах. Такая у нее черта характера – преуменьшать.

– Пожалуйста, давай только быстро и не больно, – прошу я.

Зажмурив глаза, она произносит:

– Эми-с-Грегом-Смитом.

Смысл скороговорки мне понятен не сразу, пытаюсь вычленить отдельные слова.

– Эми с Грегом-Смитом? – повторяю я. – А под «с» что подразумевается?..

– Держатся за руки, целуются. В другом конце бара.

Здесь что-то не сходится. Грег Смит – один из тех парней, кто может для смеха спрятать чью-то одежду и полотенце, а потом выложить в фейсбук фото бедняги, который просит помощи у учителя. Он не может нравиться Эми!

– Как ты себя чувствуешь? – осторожно интересуется Лола.

– Будто у меня ампутировали все органы.

– Хорошо, что не принимаешь близко к сердцу, – вздыхает она. – Мне выступать. Не напивайся. – Она предостерегающе поднимает указательный палец. – Люблю тебя любого, но когда выпьешь, становишься идиотом.

Это чистая правда. Однако повод быть идиотом как никогда подходящий.

По мнению Джордж, неудачные дни имеют свойство становиться еще хуже. Провал имеет такую инерцию, которая удаче даже не снилась.

Я продираюсь сквозь толпу к бару. И там снова сталкиваюсь с Рэйчел. У меня появляется надежда, что мой несчастный вид заставит ее сжалиться и прекратить этот глупый спор.

– Неделя у меня какая-то неудачная, – говорю. – Все крайне плохо.

– Генри, меня это не интересует, – произносит она и уходит к сцене.

– Это и есть та девушка? – спрашивает Катя, которая работает за барной стойкой.

В тот год, когда уехала Рэйчел, я давал Кате уроки английского – она все о нас знает.

– Это Рэйчел, моя бывшая подруга.

– В которую ты тайно влюблен?

– Да не влюблен я в нее.

– Если ты не влюблен в девушку, то не стал бы постоянно говорить о ней. А у тебя просто рот не закрывался – Рэйчел да Рэйчел.

– Я люблю ее. Но я не влюблен в нее, – поясняю я, быстро отхлебывая пиво.

В этот момент мне больше всего на свете хочется просто наблюдать за своей жизнью со стороны.

Видеть плохое, но не чувствовать его. Я заказываю еще пива и еще, потому что туман, расползающийся у меня под кожей, гораздо приятнее реальности.

Я почувствовал себя более-менее сносно, пока, повернувшись влево, не увидел Эми и Грега. Взявшись за руки, они сидят рядышком на старых сдвинутых пластиковых стульях. Она выглядит счастливой. Смеется и смотрит на него так, как смотрела на меня в тот первый вечер. Сосредоточена на нем одном. Хохочет. Наклоняется ближе. Она прекрасно выглядит: рыжие волосы струятся по длинному зеленому платью. Этот подонок тоже великолепен: зубы сияют, волосы блестят. Смотрю на себя в барное зеркало: я ему, конечно, не соперник. На мне одежда двухдневной свежести: джинсы и майка с надписью «Любовь – это адский пес»[21].

– Ты только посмотри на них, – говорю я Кате.

– Шекспир, эта девушка не для тебя.

– Мы родственные души, – возражаю я.

– В таком случае твоя душа меня беспокоит, – заключает она и возвращается к посетителям.

Я не раз слышал, что Эми мне не подходит. Рэйчел, естественно, она никогда не нравилась. Джордж терпеть не может Эми за то, что она появляется в книжном, когда ей одиноко, и исчезает, когда у нее кто-то есть. На самом деле все не так. Эми не может без меня, как и я не могу без нее. Я всегда принимал ее, когда она возвращалась. И буду принимать. Могу обещать себе обратное, но, когда она стоит на пороге, я обо всем забываю. Эми предназначена мне судьбой. Мне, а не какому-то болвану.

Пока пробираюсь к ним сквозь толпу, думаю, что бы такого сказать Эми. Слова, способные вернуть ее, существуют, надо только расставить их в нужном порядке. И вот я, покачиваясь, стою перед ними некоторое время. Тычу пальцем на их сплетенные руки.

– Это очень… настораживает. Он – это Грег Смит.

– Генри. – Она встает, не отпуская Грега, так что поднимает и его. Стоят передо мной одним целым, а ведь неделю назад одним целым были Эми и я.

– Ничего не понимаю. Он же идиот. Ты только посмотри на него.

Говорю и сам смотрю на него. Долго и внимательно изучаю Грега Смита. Он красив. Хорошо одет. Ему не пришлось бы занимать у своей девушки недостающую сотню долларов, чтобы купить билет в кругосветку. Спорим, сегодня он угощает ее. Грег будет учиться в университете на юридическом. Его жизненные планы не менее блестящи, чем его зубы.

Пока стою, в голове крутятся разные мысли. Эми, наверное, терпеть не может валяться в обнимку на полу книжного. И тут вспоминаю, как я в костюме с чужого плеча перед выпускным заезжаю за Эми на микроавтобусе нашего магазина. Она тогда сказала, что это не важно, но, наверное, все-таки важно. Возможно, поэтому она то уходит, то возвращается – все еще любит меня, но я разгильдяй. Мне нужно стать серьезнее. Сделать хорошую прическу и спланировать свою жизнь.

– Мы продаем книжный, – говорю я ей. – Когда вернемся с тобой из поездки, я найду отдельное жилье и съеду.

– Вы никуда не едете, – возражает Грег.

– Ну почему же. Я еду. И хочу, чтобы ты, Эми, поехала со мной.

Возможно, это игра света. Но нет, вряд ли. На секунду в глазах Эми мелькает сомнение. И тут меня осеняет: она вернется, если я изменюсь. Грег толкает меня – легонько, но этого достаточно, и я падаю назад, а толпа расступается. Лежа на полу, смотрю вверх, на Эми, а она грустно смотрит вниз на меня.

Я зажмуриваюсь, пытаясь встать, и чувствую, как меня поднимают чьи-то руки. Мне кажется, это она помогает мне, но, когда открываю глаза, вижу Рэйчел.

– Хочешь, чтобы она вернулась? – спрашивает она. – Тогда не будь посмешищем.

Рэйчел

Я уверена, что больше не люблю Генри, и испытываю большое облегчение по этому поводу. Он пахнет так же, как и прежде, – мятой, кедром и немножко старыми книгами. Говорит тоже по-прежнему – мягко и с юмором. Но я больше не хочу целовать его, касаться волос. Исцелилась.

Это у него-то неудачная неделя? Пока иду от бара к сцене, размышляю. По-настоящему неудачная неделя, Генри, заканчивается смертью. Не знаю, что случилось у тебя, но, если никто не умер, неделя была не такой уж плохой.

На сцене Лола и Хироко. Чтобы отвлечься от Генри, сосредоточенно слушаю их музыку. Они играют кавер-версию Cat Power «Good Woman». Лола однажды исполняла ее для меня в бабушкином гараже. Сейчас она играет еще лучше, чем раньше. Делаю фото и посылаю Роуз. Маме тоже, стараясь при этом не думать, как она там одна на берегу. Отключаю мобильник и погружаюсь в музыку. Ору вместе со всеми, когда Лола исполняет соло. Вокруг так громко, что думать просто невозможно.

Первая часть концерта заканчивается, Лола и Хироко спускаются со сцены. Лола хватает мою бутылку с водой и жадно пьет, потом возвращает ее мне.

– Спасибо, – благодарю я.

– Не за что, – отвечает Лола и показывает на бар. – Генри пьет.

– Сказал, неделя неудачная.

– Эми его бросила, а они должны были ехать за границу. Причем сама она где-то здесь, с Грегом Смитом.

– Эми его бросила? – переспрашиваю я.

– Ну это периодически бывает, – говорит Хироко, и Лола кивает.

– Нам еще играть, – предупреждает Лола, – а ты последи за ним. Если, конечно, все еще хочешь, чтобы я тебя простила.

Я снова иду к бару, но, когда подхожу, Генри там не обнаруживаю. Наконец замечаю, что он плетется к Эми и Грегу.

– Кажется, Шекспиру может понадобиться помощь. – Из-за барной стойки кто-то протягивает мне руку. – Меня зовут Катя.

– Рэйчел.

– Я знаю. Шекспир рассказывал, как сильно скучает по тебе, – говорит она, передразнивая пальцами бесконечно болтающего Генри.

Мне приятно, что он скучал. Приятно, что рассказывал об этом Кате.

– Она ему не подходит, – продолжает Катя, а Генри тем временем что-то мямлит, стоя перед Эми. – Он хороший парень. Когда-то занимался со мной английским бесплатно.

Да, Генри хороший. Правда, безнадежно влюблен в девушку, которая мне не очень нравится. Струсил три года назад. Но помимо того, что он растерялся, когда я объяснилась ему в любви, вообще-то ни разу меня не подвел.

Грег толкает его. Эми таращится на беспомощного Генри, но помогать не собирается. «Вставай, – думаю я. – Встань и уходи. Он лежит. Много выпил».

Не давая себе передумать, решаюсь. Он ужасно тяжелый, к тому же и не пытается встать. Пробую еще раз – не двигается. Грег и его друзья смеются, я наклоняюсь и говорю тихо, чтобы услышал только Генри: «Хочешь, чтобы она вернулась? Тогда не будь посмешищем».

Он хмурится, но поднимается, опираясь на мое плечо. Помогаю ему добраться до стула, дальше идти он не может. Оглядываюсь по сторонам в поисках того, кто поможет довести его до дома. Лоле и Хироко еще долго играть. К Эми я обращаться не собираюсь – я решила ее не замечать. Много времени миновало с того разговора в туалете, с последней ночи перед концом света. С тех пор, как я любила Генри. Меня теперь не касается, выглядит он из-за нее идиотом или нет. Но она вдруг подходит и говорит:

– У тебя красивая стрижка.

Много времени миновало, но у меня еще есть что сказать. Комплимент я пока оставляю без внимания – плевать на ее мнение. Перехожу сразу к главному:

– Ты многим нравишься, Эми, но для Генри ты не годишься. Ты никогда ему не подходила.

– Тебя здесь не было, – защищается она, – откуда тебе знать?

«Подходящий Генри человек не оставил бы его лежать на полу», – думаю я, но говорю лишь:

– Я знаю.

– Он тебе все еще нравится, – улыбается она, но это не вызывает у меня злости. И обиды не вызывает. Слова мимо цели.

– Он мой лучший друг. С сегодняшнего дня я работаю в книжном, так что буду за ним приглядывать.

Оборачиваюсь, чтобы поднять Генри и отвезти домой, но его уже нет на стуле.

Несколько раз обхожу клуб в поисках Генри. Кое-кто из школы меня узнает и останавливает, чтобы поболтать. Эмили, Азиза и Бет спрашивают, где я учусь. Я не рассказываю о проваленных экзаменах, потому что это неизбежно приведет к разговору о более печальных событиях. Не хотела бы я говорить о Кэле, перекрикивая музыку в клубе. Поэтому просто отвечаю, что взяла академический: хочу скопить денег. Но я поступила в университет и собираюсь изучать биологию морской среды. А у них все по плану: Эмили изучает звезды, Азиза интересуется экологическим законодательством, а Бет учится на факультете естественных наук и подумывает о медицине.

Прежде чем разговор заходит слишком далеко, я говорю, что ищу Генри. Но девочки его не видели, и потому я иду дальше. Иду быстро, избегая всех, кого узнаю, всех, кто оглядывается на меня. Через полчаса сдаюсь – наверное, он ушел домой. Захожу в женский туалет помыть руки и вдруг слышу, как в последней кабинке кто-то пьяным голосом читает стихи. Открываю дверь – Генри. Лежит на полу, голова между стеной и унитазом.

– Рэйчел, ну что ты в самом деле? У меня тут личное дело.

Сажусь на корточки.

– Хочешь, дам совет насчет личных дел? Не занимайся ими в женском туалете.

– В женском? – переспрашивает он.

– Что, дополнительные приспособления тебе ни о чем не говорят?

Он приподнимает голову и, щурясь, смотрит в противоположный угол.

– Это не почтовый ящик?

– Нет, Генри, не почтовый ящик, – говорю я, безуспешно пытаясь его поднять.

– Оставь меня здесь. Я умер.

– Генри, ты жив.

– Да, ты права. Но умереть – лучший выход. Эми с Грегом Смитом. Любовь всей моей жизни прямо сейчас целуется с болваном.

– Генри, если любовь всей твоей жизни целуется с болваном, возможно, пришло время пересмотреть свое отношение к ней.

Он едва заметно кивает. Берет меня за руку и с трудом встает. Мы немного отдыхаем, держась друг за друга, чтобы он поймал равновесие.

– От тебя пахнет яблоками…

– Генри, прекрати меня обнюхивать.

– От Эми слегка пахнет лимоном. Когда мы целовались…

– Тебе не обязательно разговаривать. Меня вполне устраивает тишина, – перебиваю я, и мы выходим из туалета.

– Иди отоспись, Шекспир! – кричит Катя, когда мы проходим мимо, а Генри машет ей рукой.

Эми наблюдает за нами с другого конца бара. Он не видит. Лола писала, что Эми начинает больше проявлять к Генри интерес, как только рядом с ним появляется девушка.

Ночь теплая: жар застрял между бетоном и небом. Генри висит на моем плече. Десять месяцев назад, когда я была в хорошей форме и проплывала в океане пять километров, я бы запросто дотащила его. Сейчас же руки у меня ноют.

В пятницу вечером на шоссе много машин, и, чтобы добраться до книжного, нам приходится идти до пешеходного перехода. Генри пытается разговаривать с каждым встречным. Ему есть что сказать об Эми и Этом Придурке. Я пытаюсь оттащить его, но попробуй сдвинь Генри с места, когда он не на шутку разошелся. Мы встретили парочку с догом, и он снова завел свою пластинку. Я сажусь на скамейку и отдыхаю, а он все говорит и говорит. Генри широко разводит руками, описывая степень своей любви к Эми, и сводит их, демонстрируя размер головного мозга Грега.

– А это, – говорит он, показывая на меня, – мой давно потерянный лучший друг Рэйчел Суити. Мы с ней долго не общались, а все потому, что она не скучала без меня. Она уехала из города, даже не разбудив меня. И оставила под дождем моего Геймана.

Пьяный Генри продолжает врать, а когда пара уходит, он плюхается на скамейку и то открывает, то закрывает правый глаз, будто пытается получше меня рассмотреть.

– Ты вернулась другой – дерзкой и утонченной. – Он кладет голову мне на плечо.

– Я не утонченная, – отвечаю я и провожу рукой по волосам.

– Ты стала похожа на Одри Хепберн. Если бы та занималась серфингом.

– Я не занимаюсь серфингом.

– Так и Одри Хепберн тоже. – Он встает со скамейки и ложится на тротуар. – Мне нужно немного отдохнуть.

Прохожий осторожно перешагивает через него. Генри жестом приглашает меня к себе. Я уже раздумывала, не оставить ли его здесь, но возвращаться к Роуз не особенно хочется, так что я ложусь рядом.

Наши руки соприкасаются. Я не разрешаю себе радоваться. Я собиралась игнорировать Генри лишь до тех пор, пока он не напишет, что просит прощения, что ему лестно мое признание, но взаимностью он ответить не может. Я хотела простить его, как только он скажет правду.

– Почему? – Генри снова задает этот вопрос. – Ведь мы были лучшими друзьями. И я совершенно точно знаю, что ты писала Лоле. – Он поворачивает голову, мы лежим лицо к лицу. – Почему?

– А ты как думаешь?

– Ты не скучала без меня, – говорит он. Генри не умеет врать, и даже если бы умел, сейчас он слишком пьян. Похоже, он действительно ничего не понимает.

– Ты не получал письма… – предполагаю я и сама не верю, что такое возможно, ведь он каждый день перечитывает «Пруфрока». А если и не перечитывал – я ведь оставила записку в другой книге.

– Какое письмо? – спрашивает он, и теперь я уверена: письмо пропало.

Как? Понятия не имею. Но оно пропало. Вспоминаю все письма, которые Генри писал мне. Как, должно быть, он ждал ответа! А я отвечала только Лоле.

– Какое письмо? – настаивает он.

Я почти сдаюсь, но вовремя себя останавливаю. Какой смысл? Это только смутит нас обоих.

– Просто прощальное письмо. Я оставила его на прилавке в книжном, но оно, наверное, потерялось.

– Что в нем было?

– Прощальное письмо, Генри.

– Но почему ты не отвечала на мои письма?

– Была занята. Встретила парня по имени Джоэл.

– Вы с ним были лучшими друзьями? – обиженно спрашивает он.

– Генри, мне очень жаль, что так вышло. Новая школа, новые друзья… Мне стыдно, правда. Прости меня.

– Ты хоть немного скучала по мне?

– Скучала, – отвечаю я, пытаясь не расплакаться. Твержу себе: не смей проговориться, как тебе мучительно не хватало его на похоронах. Как отчаянно хотелось, чтобы он оказался там и держал тебя за руку.

– Так мы снова друзья?

Я киваю.

– Хорошие друзья, – уточняет он.

– Хорошие друзья, – подтверждаю я и в доказательство – ему оно, кажется, необходимо – говорю, что согласна работать в книжном.

– Конечно, согласна, – бормочет он. – Работа пока еще есть.

– Ты о чем?

– Мы продаем магазин. Получу деньги и поеду с Эми в путешествие, а когда вернусь – сниму отдельное жилье. И больше не придется целоваться с ней в отделе саморазвития.

– Вы целуетесь в этой каморке? – изумляюсь я.

– Пойду учиться и кем-нибудь стану.

«Ты – это ты, тебе не нужно кем-то становиться», – думаю я, а вслух произношу:

– В таком решении нужно быть уверенным на сто процентов.

И он говорит, что совершенно уверен в Эми. Пора вставать, а Генри опять начинает читать стихи. Раньше я сталкивалась с ними только в школе и то благодаря ему, так что некоторое время жила без поэзии. В последний раз он читал мне «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока». А сегодня – что-то незнакомое.

Генри роняет тяжелые пьяные слова – читает, и мир стихотворения возникает у меня перед глазами. Там идет дождь, солнце прячется, а человек изо всех сил старается полюбить хмурые дни.

– Это «Темный август», – прерывается Генри. – Дерек Уолкотт.

Стихотворение не о Кэле, не об утонувшем мальчике, но кажется, будто именно об этом.

– Все катится к чертям, горы дымятся, – тихо, устало продолжает он. – Ты же знаешь, я люблю тебя, но мне не под силу справиться с дождем?

– Ты все еще разыскиваешь ту книгу для Фредерика? – спрашиваю я, и он утвердительно мычит: Генри верит в невозможное, как верил Кэл.

Прошу его прочесть стихотворение еще раз. Я чувствую – в нем хранится тайна, которую мне необходимо разгадать. Возможно, совет, как снова начать жить. Но строки в итоге лишь причиняют мне боль, а где именно болит – не знаю.

Мимо проносятся машины. Лежа на тротуаре с Генри, я утрачиваю чувство времени. Все это могло случиться и три года назад, когда Кэл был жив.

– Мне нужно домой, – говорю я.

Но Генри слишком пьян, чтобы понять всю горечь этой фразы, понять, почему дома у меня больше нет.

В магазине светло, он озарен мягким сиянием. Я всегда любила сюда приходить. Мне нравились полированные полы и темное дерево книжных полок, корешки аккуратно стоящих книг. Нравилось, что здесь всегда можно было найти Генри. Звоню и в ожидании заглядываю в окно. Вот место, на котором всегда читала Джордж, а у нее на коленях обычно лежал кот по кличке Рэй Брэдбери. В витрине новые издания: Зэди Смит, Джеффри Евгенидис, Джонатан Сафран Фоер, Фиона Вуд, Симмон Хауэл, Нэм Ле[22] – я ни одной не читала. Приглядываюсь к книге в центре витрины – «Облачный атлас» Дэвида Митчелла. Розовая обложка, на ней – маленькая печатная машинка, вокруг которой разлетаются листки, постепенно образующие собой облака. Меня охватывает необъяснимое чувство – наверное, грусть от непостоянства этого мира.

У двери появляются Майкл и Фредерик.

– Повезло вам, что я здесь в «Скрэббл» играю, – говорит Фредерик, поддерживая Генри.

Я иду следом, несу кошелек и ключи, которые выпали из карманов Генри.

– А, папа! – говорит он, спотыкаясь.

– А, сын! – отвечает ему отец, помогая добраться до дивана. Потом возвращается и целует меня в щеку. – Мы по тебе скучали. Особенно Генри.

– Эми встречается с Грегом Смитом, – шепотом объясняю я, кивая на Генри. – Обнаружила его в женском туалете.

– Я был слишком пьян, чтобы понять, что туалет женский. – Генри все-таки услышал.

– Ложись спать, – советует ему отец. – Утро вечера мудренее.

– Пап, пожалуйста, не обижайся, – не унимается Генри, – но от безответной любви утром так же хреново, как и вечером. Даже, наверное, хуже, потому что впереди потом целый день.

– Ну, отчасти ты прав, – отвечает Майкл.

– Жертв безответной любви нужно отстреливать, – бормочет Генри.

– Это, безусловно, уменьшит численность населения, – заключает Майкл, укрывая сына одеялом.

Генри жестом просит меня подойти. Я наклоняюсь. От него разит пивом.

– Жаль, что я не получил письма.

– Да забудь ты о письме.

– Хорошо, – соглашается он. – Но я хочу, чтобы ты знала.

– О чем?

– Я скучал по тебе. – Он целует меня в губы и засыпает.

Не хочется себе в этом признаваться, но поцелуй я ощущаю на губах всю дорогу до дома. Пьяный поцелуй, поцелуй-ошибка. Скорее всего, Генри думал, что целует Эми. Он мне даже не нравится, но я все равно о нем думаю.

Паркуюсь, пытаюсь собраться с силами и встать. Из дома выходит Роуз и садится в машину:

– Ты что, избегаешь меня?

– Я избегаю себя. Прости, что так по-дурацки вела себя.

– И ты меня прости, – вздыхает она. – Я все-таки позвонила бабушке. Она пошла на уступки.

– Она назвала тебя упрямой и посоветовала хоть иногда к ней прислушиваться?

– Примерно так. Видишь, я сделаю ради тебя все что хочешь. Даже позвоню маме. – Роуз внезапно поворачивается ко мне: – Рассказать хорошую новость?

– Давай.

– Кажется, я нашла для тебя место уборщицы в больнице.

– Если это хорошая новость, то мы по уши дерьме.

– Не ругайся. Бабушка решит, что ты у меня научилась.

– Мы все свалим на Генри. Он, конечно, приличный парень, но слова «дерьмо» из его лексикона не искоренишь, – улыбаюсь я. – Не думай, пожалуйста, что я не ценю твоих стараний, но я все-таки решила поработать в книжном.

– Вот почему у меня нет детей, – вздыхает она, выходя из машины. – Помни, предложение о поездке все еще в силе.

Я лежу в постели и думаю о сегодняшнем вечере, о Генри и о поцелуе. Постепенно мысли возвращаются к Джоэлу – он был последним, чьи поцелуи для меня что-то значили. Мы познакомились на пляже, у черных скал, где мелкий песок. Он что-то высматривал в приливной заводи, и Кэл пошел к нему. Там они очень долго сидели на корточках, Джоэл исследовал пляж, искал маленькие ракушки. А в конце концов и я, кожей почувствовав взгляд, подошла к ним, потому что знала Джоэла по школе. Я много лет общалась с Генри, который едва замечал, что я девушка, а вот теперь меня наконец заметили.

В том же году мы с Джоэлом поцеловались на вечеринке. Он улыбался, и я знала, чем все это закончится. Мы нашли тихое местечко на берегу. Луна покачивалась на воде. Мы сняли с себя одежду и поплыли.

– Возвращайся, когда все наладится, – сказал он в день нашего расставания.

Сколько времени на это уйдет?.. Я засыпаю, и мне снятся облака, непрекращающийся дождь и Генри.

Большие надежды

Чарльз Диккенс

Надпись на титульном листе:

Дорогая София, тебе, в первый день нашей новой жизни в книжном магазине. См. с. 508. Майкл

Заметка на с. 50

Вы – часть моей жизни, часть меня самого. Вы – в каждой строчке, которую я прочел с тех пор, как впервые попал сюда простым деревенским мальчиком, чье бедное сердце вы уже тогда ранили так больно. Вы – везде и во всем, что я с тех пор видел, – на реке, в парусах кораблей, на болотах, в облаках, на свету и во тьме, в ветре, в море, в лесу, на улицах[23].

Письмо вложено между с. 508 и 509

Майкл!

Раз ты не звонишь, чтобы обсудить продажу магазина, и исчезаешь, как только я появляюсь, мне остается только писать. Другого способа поговорить с тобой я не знаю. Надеюсь, у меня больше шансов достучаться до тебя через эту книгу, чем через почту.

Я решила работать с агентством по недвижимости «Бернадин и Сондерс». С их помощью я сняла квартиру и вполне довольна.

Наиболее вероятные покупатели – те, кому нужно здание, но не сам бизнес. Давай уже сейчас начнем вести учет товара? Чтобы, если представится случай, продать его в другие магазины. Как ты на это смотришь?

София

Генри

Просыпаюсь на диване, терзаемый тяжким похмельем. От яркого света раскалывается голова. Рэйчел настойчиво будит меня. Она пальцами держит мои веки, как делала много лет назад, когда мы болтали всю ночь вместо того, чтобы спать, а утром не слышали будильник.

– Генри. Вставай.

– Который час? – спрашиваю, отбиваясь от ее рук, чтобы снова закрыть глаза.

– Уже одиннадцать. Магазин открылся час назад. Покупатели просят книжки, которые я не могу найти. Джордж кричит на парня по имени Мартин Гэмбл.

Он должен создать базу данных. И конце концов, Эми ждет тебя в читальном саду.

– Эми здесь? – Я вскакиваю и приглаживаю волосы. – Как я выгляжу?

Рэйчел вежливо молчит. Я набрасываю на плечи одеяло и замечаю сочувствующий взгляд покупателя, который стоит рядом с классикой. Понимающе смотрю на него: как бы ты ни любил книги, но, если с утра тебя тянет к такой литературе, значит, в твоей жизни не все гладко.

Иду к Эми. Она великолепна в голубом платье. По пути думаю о странных снах, которые я видел этой ночью. В первом Эми была невидимкой. Я знал, что она рядом, но, как ни старался, не мог ее увидеть. Во втором я разговаривал с Рэйчел в женском туалете, а в последнем, целовал Рэйчел в губы. Было приятно, и эта мысль не дает мне покоя. Боже, надеюсь, это только сон. А что, если я правда ее целовал? Придется с этим жить. Черт, чем больше я думаю, тем яснее становится, что я все-таки поцеловал ее. Это были настоящие губы.

Я сажусь рядом с Эми, она касается моей руки, и мы некоторое время смотрим друг на друга.

– От тебя несет перегаром, – замечает она.

Это, конечно, правда, но не то чтобы приятная.

Я слегка отодвигаюсь от нее и стараюсь дышать в сторону.

– Извини за вчерашнее, – переходит она к главному. – Надо было рассказать тебе о Греге, но все произошло так быстро. И знаешь, если честно, я всегда была немножко влюблена в Грега Смита.

Нужно срочно придумать кнопку «Выкл.»: когда кто-то бросает вас или обманывает, раз – и вы его больше не любите. Кнопочку, которая удаляет людей из сердца.

– Ты меня слушаешь? – спрашивает Эми.

– Все произошло так быстро, но, если честно, ты всегда была немножко влюблена в Грега Смита, – повторяю я.

Мне бы попросить ее уйти и попытаться сохранить хоть какое-то достоинство, которого и так почти не осталось у человека с несвежим дыханием, замотанного в одеяло. Но вся моя семья никуда не годится, когда речь заходит о любви. И я решаю, к черту достоинство: я не унаследовал его от родителей.

– Видишь ли, я кое-чего не понимаю, – отвечаю я Эми. – Ведь когда ты говорила, что любишь меня, здесь, в книжном, ты не сказала: «Я люблю тебя, но, если честно, я немножко влюблена и в этого придурка, Грега Смита». Я бы точно запомнил. А ты просто сказала: «Генри, я люблю тебя». И когда мы купили билеты на самолет (а я, между прочим, потратил все свои деньги), ты не сказала: «Имей в виду, я немножко влюблена в Грега Смита».

– Ты потратил и часть моих денег, – уточняет она.

Мне нужна откровенность, я хочу знать, почему она выбирает не меня, а Грега, и я продолжаю:

– Это из-за моей работы? Из-за денег? Из-за того, что я живу с отцом? Из-за того, что вез тебя на выпускной в микроавтобусе?

– Генри, – говорит она таким тоном, будто не хочет это обсуждать.

Но я читаю правду по выражению ее лица: сейчас Эми меня жаль. С таким же видом она смотрела документальный фильм о бездомных животных, которых никто не хотел брать, потому что они слишком грязные и лохматые. Я совершенно верно определил, почему она предпочла Грега Смита. Он богаче, опрятнее, он поступил в университет.

– Давай не будем ругаться. Ты очень хороший друг. Но мы уже не в школе.

– Значит, я прав.

– Нет, – говорит она, хотя, конечно, за этим скрывается «да». Эми старается найти подходящий ответ: – Он тот, рядом с которым я всегда себя представляла. Ну, знаешь, в университете и все такое.

Эми притрагивается к моей руке, я чувствую тепло. Она бросает взгляд на магазин.

– У тебя по-прежнему есть Рэйчел. Ты ей до сих пор нравишься.

– Мне нужна ты.

Она улыбается и сжимает мою руку сильнее.

– А что, если я изменюсь?

Она слегка колеблется, прежде чем ответить.

– Не думаю, что это на что-то повлияет.

Только первая часть ответа правдива. Она не думает, что это на что-то повлияет. Я вытягиваю из нее обещание: если я все-таки изменюсь и это на что-то повлияет, то она вернется ко мне. Эми целует меня на прощание, и я принимаю это за согласие.

Этим утром у меня ноет все: зубы, глаза, голова, сердце, гордость. Болит внутри. Подставляю голову под струю воды, пытаясь смыть мысли об Эми, которая всегда была немного влюблена в Грега. Потом вылезаю из ванны и вытираюсь. Сажусь на бортик, жду, пока остатки пара прочистят мне голову. Когда мысли проясняются, входит папа – ему нужно зеркало.

– Рэйчел рассказала мне про Эми, – говорит он.

– С Грегом она временно.

– Генри, иногда нужно все забыть, – советует он, постукивая бритвой о край раковины, однако сам этой мудрости не следует, иначе оставил бы прошлое позади, а не перечитывал «Большие надежды», втайне мечтая, что у них с мамой есть шанс все начать с начала.

Смотрю, как он бреется, и размышляю, стоит ли спрашивать, не обижу ли я отца.

– Пап, сколько?

– Генри, здание – наша собственность. Два этажа и большой участок. Думаю, больше миллиона.

Я молчу. Он умывается, берет у меня полотенце и вытирает лицо.

– Знаю, ты хочешь продать магазин. Это нормально, – уверяет он.

Если бы я жил в идеальном мире, то не волновался бы о деньгах. В идеальном мире магазин остался бы нашим навсегда и все бы обожали старые книги так же, как мы. Эми тоже обожала бы их. Но это выдуманный мир. Папа добавляет:

– Может быть, и правда стоит? Это мамина идея, а она разбирается в бизнесе.

Он ждет. Нельзя ответить «может быть». Только «да» или «нет».

Однажды он сказал, что в художественной литературе редко встретишь персонажей, которые однозначно отвечают на вопросы. И ему это нравится, потому что мир на самом деле устроен сложно, люди сложны. Мы с ним часто вот так обсуждали литературных героев. Последний раз говорили о книге «Верной Господи Литтл» Пьера Ди Би Си. Мне она так понравилась, что я прочел ее дважды.

– Что тебя впечатлило? – спросил тогда папа.

– Верной, – ответил я, называя главного героя, – и критика Америки. Но больше всего язык. Будто автор оставил слова на солнце, чтобы они высохли, и в результате они звучат не так, как ожидаешь.

– Может быть, ты однажды захочешь стать писателем, – улыбнулся папа. – Как думаешь?

В нашем книжном все возможно. Но одновременно не все, иначе мама не решила бы его продать. Она любит магазин не меньше, чем мы, но понимает, что он умирает. Я многое не смогу себе позволить, если до конца жизни буду зарабатывать столько, сколько сейчас. Не позволит себе и Джордж.

– Да, – снова говорю я, проводя пальцем ноги по трещине в плитке. – Я за продажу.

– И что ты тогда будешь делать?

– Может, все-таки съездим с Эми путешествие. А в следующем году пойду, наверное, учиться.

– Тогда решено, – произносит он с грустью.

Я спускаюсь и пытаюсь мысленно отделить себя от магазина. Проходя мимо, не заглядываю в «Библиотеку писем». Не ищу в «Пруфроке» новых записей. Не оглядываюсь на читальный сад. Иду прямиком к прилавку, где Джордж выговаривает новенькому:

– Если ты не уберешь отсюда свой компьютер, я запихну его тебе в задницу.

Жалобы в суд нам только не хватало. Забираю у Джордж ножницы – мы торгуем старыми книгами и в случае чего не сможем оплатить парню вставной глаз. Этот новенький, Мартин, по виду – ровесник Джордж.

– Привет, – улыбается он мне.

Выглядит как опрятный, симпатичный гик, по крайней мере рядом с Джордж в мрачном прикиде и с голубой прядью в черных волосах. Вдали от моей сестренки-гота он скорее просто популярный старшеклассник. Видимо, поэтому Мартин ей и не нравится.

– Генри, – представляюсь я и протягиваю ему руку.

– Мартин Гэмбл, – отвечает он.

– Мартин Чарльз Гэмбл. – Джордж добавляет это с таким выражением, будто на самом деле ей хотелось сказать: «Несусветный тупица».

Не похоже, что Мартин сердится, скорее его это забавляет.

– Твоя мама наняла меня, чтобы я помог в магазине и составил каталог книг. Вот почему мне нужно зарядить компьютер, – последнее он говорит уже моей сестре.

– Мама здесь больше не живет, – возражает она. – Сегодня за главного Генри, и сейчас он тебя уволит к чертовой бабушке.

– Извини, – обращаюсь я к Мартину, – мне нужно поговорить с сестрой. Мы отойдем на минутку.

Жестом зову Джордж и выхожу на улицу, однако слушать меня она не собирается. Начинает громко возмущаться еще до того, как за нами закрылась дверь. Лучше бы помолчала, и без нее голова раскалывается.

– Это мой одноклассник. Он раньше встречался со Стэйси, и они все еще дружат.

Джордж мало рассказывает о школе, но про Стэйси я знаю. Популярная девчонка, она не особо жалует тех, кто не из их числа. Короче, не поклонница моей сестры. Однажды Джордж рассказала, что Стэйси любит писать на дверях туалетов, шкафчиков и на столах что-то вроде «Джордж Джонс – фрик».

Смотрю в окно на Мартина.

– Не похоже, что он будет обзывать тебя фриком. Дадим ему неделю? Как испытательный срок.

– Нет.

Мне ясно, что ее не переубедишь, и я захожу с другой стороны.

– Представь, какой невыносимой ты можешь сделать его жизнь за неделю. Ты же босс.

Это ей в голову не приходило, и идея явно нравится. Немного подумав, она соглашается:

– Окей. Но друзей ему сюда приводить нельзя. Это мой дом.

– Логично, – киваю я.

Но наш разговор не окончен: нужно сообщить ей новость, пока мы не вернулись в магазин. Говорю быстро.

– Я согласился с маминым предложением. Будем его продавать.

Это не стало для нее неожиданностью. Джордж кивает и говорит, что так и думала. Не знаю, считает ли она это верным решением.

– Если ты этого не хочешь, проголосуй против.

– Нет, все нормально. Я с тобой согласна.

Пытаюсь представить, что Джордж живет не здесь, а где-то еще, но не получается. Она бывает лишь в трех местах: в магазине, в «Шанхай-дамплингс» или в школе. Школу она терпеть не может. Мы возвращаемся в магазин. Вскоре я слышу, как Джордж сообщает Мартину, что командует здесь она и что ему запрещено приводить друзей.

– Окей. – Он не спорит, только улыбается в ответ.

Сестра заливается краской. Очень неожиданно.

Разобравшись с неотложными утренними делами, я переключаюсь на Рэйчел. Нам нужно поговорить. Папа дал ей задание составить каталог «Библиотеки писем», а Мартину – всех остальных книг. Рабочее место она устроила на столике рядом с полками «Библиотеки»: поставила компьютер, запаслась тетрадью и ручками. Типичная Рэйчел. Любит порядок, канцелярские принадлежности. В школе у нее никогда не переводились маленькие неоновые стикеры, на которых она слово в слово записывала за учителем, а потом аккуратно вклеивала их на нужную страницу книги, будто таким образом можно постичь тайну авторского замысла. Помню ее опрятный квадратный ноготок, разглаживающий стикер. Примерно через месяц после ее отъезда я нашел одну такую заметку, она выпала из какой-то книжки: «В этой строчке заключено все значение». Вне контекста – полная бессмыслица.

– Так как прошел твой двенадцатый класс? – спрашиваю я, чтобы начать разговор.

– Нормально, – отвечает она, не отрываясь от работы.

– И ты теперь будешь изучать биологию морской среды?

Она кивает и продолжает вписывать названия книг.

– А Кэл? Как он?

– Генри, я занята, – говорит она наконец. – Здесь полно книг, а твой отец дал мне всего месяц. Этого недостаточно, даже если работать сутками.

– Давай помогу тебе.

– Генри, мне не нужна помощь, – отвечает она резко.

– Мы ссоримся? – удивляюсь я.

– Нет. Просто мне нужно сосредоточиться.

И тут я спрашиваю:

– Мы вчера целовались?

– Конечно, целовались, – говорит она. – Потом я пошла в туалет и попила воды из бачка.

– Рэйчел, можно же было просто ответить «нет»!

– Она обнаружила тебя возле контейнера для использованных прокладок, – охотно сообщает мне Джордж.

Мы разговариваем с ней позднее, в субботу. Разумеется, мне неловко, но Рэйчел сердится не поэтому.

Обслуживаю покупателей и наблюдаю за ней. Точно помню – она подтвердила, что мы друзья. Хорошие друзья. Помню, она извинилась, что не писала. Но другие детали вылетели из головы. Около часа дня в магазин заходит Лола, и я спрашиваю, что помнит она. Ничего нового, еще один рассказ о том, как я упал и заполз в женский туалет.

– Тебе правда не стоит пить, – подытоживает она.

– Да знаю я.

– Итак, – говорит она, разворачивая мятный леденец, – The Hollows распадается. Вчера Хироко заявила, что едет в Америку – будет учиться играть на ударных. Конец нам. Четыре года работы коту под хвост. – Она бросает леденец мне в голову, и он отскакивает в сторону. – Извини. Но мне стало легче.

– Рад был помочь!

– Я как раз договорилась о регулярных выступлениях в «Хаш». Теперь придется отказаться.

– Можно найти замену.

– Хироко незаменимая. Я больше ни с кем не смогу сочинять. И выступать ни с кем другим не хочу. Она уезжает, значит, с The Hollows покончено. Последний раз выступаем в «Прачечной» в День святого Валентина.

Она опять швыряется леденцом, и я даже отодвигаюсь, чтобы Лола попала им в цель. Новости плохие, трудно найти слова, чтобы подбодрить ее. Она одержима The Hollows, это ее любовь, то, что всецело ее поглотило с тех пор, как в восьмом классе в очереди за билетами на Warpaint она познакомилась с Хироко.

Продав несколько книг, я возвращаюсь. Лола смотрит в сторону «Библиотеки писем».

– Ты прав. Рэйчел не в духе.

Лола идет к ней – вдруг удастся что-нибудь разведать. Они болтают. Смеются. Рэйчел, качая головой, продолжает раскладывать по порядку книги. Лола наблюдает за ней, они еще некоторое время разговаривают.

– Ночью вы не ссорились, – чуть позже докладывает она мне, – наоборот, решили остаться друзьями. Ты все-таки поцеловал ее, но это не страшно. Поцелуй напомнил ей бывшего бойфренда, Джоэла. Вот и все.

Делаю вид, что доволен новостями. Да я и в самом деле доволен.

– Значит, хорошо поцеловал, раз она заскучала по Джоэлу.

– Это мы не обсуждали, – осадила меня Лола. Она написала адрес на клочке бумаги. – У Джастина Кента в эту пятницу вечеринка. Мы с Хироко выступаем в предпредпоследний раз. Пригласи Рэйчел. Пусть развлечется.

Легко сказать «пригласи»…

К пятнице я оказываюсь в трудном положении. Всю неделю я был приветлив, ждал, что Рэйчел снова станет собой. Но каждый день она проходила мимо меня, прямиком в «Библиотеку писем» и работала без перерывов до самого обеда. Только тогда исчезала на полчаса. К Фрэнку Рэйчел не ходит. Знаю, потому что искал ее и там.

Похожую игру в молчанку затеяла с Мартином Джордж. Или даже так: с Мартином в лучшем случае играет в молчанку. А если не повезет, сестра понукает им и засекает время перерывов.

– Мы не так много платим за эту работу, чтобы считать каждую минуту, – напомнил я Джордж в среду, но в ответ услышал, что Мартин на испытательном сроке, а командует здесь она.

Как ни странно, Мартину, похоже, нравится иметь дело с Джордж. Его забавляет все, что бы она ни вытворяла.

– Что ты читаешь? – спрашивает он у моей сестры в пятницу после обеда.

– «Метаморфозы» Кафки.

– И о чем это?

– Парень становится гигантским жуком и в конце концов умирает.

– Не очень оптимистично, – замечает Мартин.

– Сама жизнь неоптимистична.

– Как тебе удается читать столько книг? – спрашивает он, и Джордж отрывается от Кафки, заложив страницу большим пальцем.

– Я чокнутая школьница. Надо же как-то время убивать.

Она встает, и Рэй Брэдбери спрыгивает с ее колен на Мартина. Тот чешет кота за ухом, и Рэй мурлычет.

– Предатель, – фыркает Джордж.

Я решил положить всему этому конец – прямо сегодня.

– Мы идем на вечеринку к Джастину Кенту. Все до одного. Рабочий выход.

– Оплачиваемый? – спрашивает Джордж.

– Нет.

– Тогда я не иду, – говорит она, выходит на улицу и направляется к Фрэнку.

– Она пойдет, – убеждаю я Мартина, но не объясняю почему: недавно заезжала мама и, увидев, как Джордж обращается с Мартином, пригрозила урезать ей зарплату, если та не будет с ним вежливее.

На этой неделе я много беседовал с Мартином, в основном о Джордж. Чем больше с ним говорю, тем больше он мне нравится. Сестра ведет себя с ним ужасно, но все равно ему нравится. В тот день, когда я помогал ему с каталогом, он признался мне, что она забавная, умная и необычная. Это и есть ее лучшие качества. Я подумал, им нужно получше узнать друг друга, провести время вне магазина. Нам с Рэйчел это тоже бы не помешало. Прошло три года, мы так давно не общались. Именно об этом я и говорю, когда подхожу к ней, чтобы напомнить о вечеринке.

– Мне нужно поработать вечером, – заявляет она. – По-моему, у твоего отца кризис среднего возраста. Он хочет, чтобы я расставила все по алфавиту. Составила не только список книг «Библиотеки», но и опись всего, что в них вложено, то есть писем. А вдобавок – опись всех заметок на полях.

– Вроде тебе должно это нравиться, – удивляюсь я.

– Это бессмысленное, скучное, бесконечное занятие!

– Оно в твоем духе. Ты в детстве так любила заучивать таблицу Менделеева.

– Это имело смысл. В периодической таблице перечислены все существующие на земле элементы. У нее есть цель. А эта «Библиотека», Генри, – просто воплощение бесполезности.

– Ладно. Хватит. У тебя всю неделю отвратительное настроение, но должен напомнить, что мое сердце разбито и меня нужно приободрить. Я снова хочу провести время с лучшим другом. Пойдем со мной на вечеринку.

Она пытается отказаться, но я настаиваю.

– Сейчас уходи и возвращайся сюда к девяти. Тебе придется везти Джордж. Поговори с ней о Мартине по пути. Мне нужно знать, что она думает о нем.

– Она думает, Генри, что тебе не следует лезть в ее жизнь.

Рэйчел убирает свои вещи в сумку и уходит, так и не пообещав, что вернется вечером. Я машу, когда Рэйчел села в автомобиль, а в ответ получаю средний палец.

– Со всеми договорился, – сообщаю я Мартину перед его уходом. – Думаю, вечер будет хорошим.

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письма оставлены между с. 36 и 37

15 января 2016 года

Дорогая Джордж!

С нетерпением жду сегодняшней вечеринки. Думаю, будет весело.

Мартин

P. S. Мне нравится идея «Библиотеки писем».

Мартин!

Никогда больше не пиши мне в этой книге.

Джордж

Дорогая Джордж!

Приятно получить от тебя ответ. В письмах ты так же очаровательна, как и в личной беседе. Почему мне нельзя писать тебе в этой книге? Я видел, что ты все время проверяешь ее.

Мартин

Мартин!

Я ее проверяю, потому что переписываюсь в ней кое с кем. Это наша книга. Не твоя.

Джордж

Дорогая Джордж!

Можно я буду писать тебе в другой книге? Мы же работаем вместе. Я бы хотел с тобой дружить. Можно? Когда составляешь каталог всех книг в магазине, дни тянутся мучительно ДОЛГО. Мне приходится набирать названия АБСОЛЮТНО ВСЕХ книг. Не важно, что именно ты ставишь мне в вину (что я тебе сделал???). Этот проступок не может быть настолько серьезным, чтобы ты была столь жестока ко мне.

Мартин

Мартин!

Ты общаешься с девчонкой, которая постоянно называет меня фриком.

Джордж

Дорогая Джордж!

Но ведь я никогда не называю тебя фраком. С самого твоего прихода в нашу школу я стараюсь подружиться с тобой. Это ты не обращаешь на меня внимания и постоянно оскорбляешь. У тебя есть какие-нибудь доказательства того, что я плохо к тебе отношусь?

Я всегда говорю Стэйси, что ты интересная. Кажется, ко мне ты относишься так же, как Стэйси относится к тебе. Может, хотя бы дашь мне испытательный срок как другу, а не только как работнику? Сейчас лето. Давай забудем о школьных передрягах, а? Можем заключить перемирие?

Мартин

Мартин!

Окей. Можешь мне писать. Только НЕ В ЭТОЙ книге. Пиши мне в «Расколотом береге» Питера Темпла, я видела, как ты его читал. В «Библиотеке писем» есть экземпляр. Оставляй записки между страницами 8 и 9.

Джордж

Дорогая Джордж!

Я совершенно потрясен твоим предложением дружбы. Спасибо. Правда, спасибо. Это просто превосходит все мои ожидания. Поскорее бы начать нашу переписку.

Мартин

Рэйчел

Я выхожу из «Книжного зова», сажусь в машину, показывая Генри средний палец. Для верности даже поднимаю руку повыше. Потом сигналю, давая понять Мартину, что готова ехать. Не хочется возить его домой, но София обещала за это полный бак бензина. Мартину нужно быть дома к шести и сидеть с сестренкой, пока мама не придет с работы. Нужно выехать не позже пяти, что меня тоже устраивает.

Каждое утро я начинаю работу, как только приезжаю в магазин: заношу в каталог беспорядочные скучные мысли каждого, кто прочитал и отметил эти страницы.

– Работы много, не совсем то, что имела в виду София, когда нанимала тебя, – сказал Майкл в первый день. – Мартин составит каталог всего остального, а ты, пожалуйста, сделай каталог этой части. Мне нужны записи о каждой книге, о каждом письме и каждой заметке или вещи, оставленной в книге, а также основные комментарии.

– Основные комментарии? – на всякий случай уточнила я, окинув взглядом полки и оценив количество книг. Их здесь как минимум пятьсот.

– Да. Примечания на полях. Обведенные и подчеркнутые слова было бы тоже неплохо записать, но это, наверное, уже слишком.

– Думаете? – Я едва сдержалась, чтобы не назвать его сумасшедшим.

Он ушел, а я осталась, ощущая то же самое, что в школе после похорон: учителя занимали меня какими-то невыполнимыми глупостями, а я все время хотела только спать.

Наконец Мартин садится в машину. Молча пристегивается. Я уже предупреждала его во время нашей первой поездки, что вожу недавно и могу уверенно ехать только в полной тишине. Радио не мешает. Мешают разговоры. На самом деле я это выдумала – так проще. Не хочу отвечать на вопросы о Кэле. Всю неделю я только и делаю, что уклоняюсь от них. Оказалось, даже Мартин был знаком с моим братом, они ходили в одну школу.

Солгав однажды, я не собиралась продолжать. Но Эми, выходя из магазина в субботу утром, поинтересовалась, куда я поступила. Никогда бы ей не призналась, что не сдала экзамены.

Даже если я и хотела рассказать обо всем Генри, у меня просто не было шанса: он говорил только об Эми. Что может быть хуже, чем составлять каталог любовных писем? Слушать его нытье.

* * *

Мы с Мартином переезжаем на другой берег реки. Вокруг становится зеленее. На обратном пути проезжаю школу, где учатся и он, и Джордж. Где раньше учился Кэл. Смотрю на шпиль собора, и на глаза почему-то наворачиваются слезы. Обычно я позволяю себе поплакать в одиночестве, но сегодня нельзя – еду к Гасу, психотерапевту. Его порекомендовала Роуз, они старые друзья, еще со времен медицинского. Он позвонил нам в понедельник узнать, как я устроилась, и сообщить, что сегодня после обеда будет в городе. Если мне захочется поговорить, могу с ним встретиться в больнице Сент-Алберт.

Приемное отделение находится рядом с парковкой. Я оказываюсь внутри, даже не осознавая, как сильно обстановка напоминает мне тот самый день, когда мы с мамой и бабушкой сидели и ждали новостей. Два часа молились, чтобы Кэл выжил, уже зная, что это невозможно.

В углу сидит семья, все трое держатся за руки. Посередине, похоже, бабушка. Слева печальная девочка. Она чем-то напоминает меня. Третья женщина, наверное, мама. Я неосторожно заглядываю девочке в глаза, а потом быстро выхожу. Собираюсь сесть в машину и уехать, но тут вижу Гаса – он идет в мою сторону. В одной руке у него два кофе, другой он машет мне. Увидев за моей спиной вывеску «Реанимация», он хмурится. Мы переходим дорогу и, оказавшись в парке, садимся пить кофе на скамейку под огромным кленом.

– Прости за неудачное место встречи, – говорит он.

– Да все нормально.

– Не похоже.

– Там сидели люди, похожие на нас. На меня, маму и бабушку.

– И как выглядела ты?

– Грустно, – со злостью отвечаю я.

Он отпивает кофе и говорит:

– Сегодня ты, похоже, не в духе.

– Угу, экстрасенс, – иронизирую я, и он, оценив мой сарказм, просит рассказать о случившемся.

– А как появилось слово «сарказм»? – спрашиваю я, чтобы выиграть время. – Генри, наверное, знает. Его отец уж точно.

– Тебе нравится работать с ними? – интересуется Гас.

– Майкл, отец Генри, посадил меня составлять каталог «Библиотеки писем».

Объяснив, что это такое, я жалуюсь на объем работы.

– Тебе нормально платят? – спрашивает Гас, и я киваю. – Нравится там работать?

– Я сама устанавливаю себе рабочие часы. Устраиваю перерыв, когда нужно. Покупателей обслуживаю, только если Генри или Джордж на обеде. С Мартином общаться приятно. Это парень, который составляет каталог остальных книг.

– Если монотонная работа действует тебе на нервы, надень наушники. Слушай музыку.

– Пожалуй, от вопросов это тоже спасет. Меня расспрашивают о Кэле.

У наших ног копошится голубой малюр[24]. Меня завораживает его оперение.

– Я никому не сказала, что он умер.

– Может, это тебя тревожит? – спрашивает Гас.

– Просто меня бесит, что я занимаюсь чепухой. Вот что Майкл собирается делать с моим каталогом? Это файл в компьютере, который он однажды просто удалит – и вся работа насмарку. Как-то глупо. Есть ведь более важные вещи.

– Какими более важными вещами ты могла бы заняться? – спрашивает Гас. – Просто любопытно.

Я молчу, и он советует мне попробовать написать о том, что меня раздражает.

Гас мне очень нравится. Более того, я его уважаю. Но сегодня мне так хочется послать его подальше, хоть рот ладонями зажимай, чтобы слова случайно не вырвались. Остаток времени мы наблюдаем за малюром. Он что-то ищет в траве.

К девяти я подъезжаю к книжному, Джордж ждет на улице. Как только она видит мою машину, кричит Генри, что уезжает. Плюхается на переднее сиденье.

– Поехали скорее, – говорит она. – Если мы приедем на вечеринку раньше них, то сможем затеряться в толпе.

Неплохая идея. Снова завожу машину, и Джордж показывает мне дорогу к дому Джастина. Его я помню по средней школе. Это приятный парень, немного сумасбродный, но с кем не бывает? Его родители всегда где-то пропадали, поэтому он часто устраивал вечеринки у себя дома. Ночь перед концом света тоже была у него. Интересно, кого я там встречу сегодня? Наверняка Эми.

Джордж отвлекает меня от тяжелых мыслей, попросив повернуть налево. Она включает радио, перебирает станции и останавливается на песне Дэвида Боуи. Затем откидывается на спинку сиденья и спрашивает:

– Так как поживает Кэл?

Все. Больше избегать этого вопроса не получится, особенно в таком маленьком пространстве, и я, опустив стекло, отвечаю:

– У него все хорошо.

Не говорю ей, что теперь он – горстка пепла в погребальной урне на мамином камине. Удивительно, Джордж помнит Кэла. Они учились в одной школе, но вряд ли общались. Кэл был высоким худым мальчиком с копной каштановых волос, и своим обликом напоминал одуванчик. Одуванчик в очках, с огромными наушниками на шее и книгой в руке. А у Джордж – длинные черные волосы с голубой прядью. Сейчас еще и татуировка на ключице – небесно-голубая цифра 44. Слышала, как Мартин интересовался:

«Сорок четыре. Это ответ на главный вопрос жизни?» «Нет, то сорок два» – отозвалась она.

И я это знаю – от Кэла, он читал «Автостопом по галактике»[25].

– А чем он занимается? – продолжает Джордж.

Ничего не сказать ей – значит вычеркнуть Кэла.

Начинаю рассказывать о том, что бы он делал, будь он жив.

– Он уехал по обмену. Не по официальной программе. Живет сейчас у отца.

Подобие правды. Мы рассчитывали, что папа пробудет во Франции три месяца и Кэл поживет у него.

– Логично, – говорит Джордж.

Неужели она знала его лучше, чем кажется?

– Я не была с ним близко знакома. – Она словно услышала мои мысли. – Просто однажды в школе он подарил мне «морских обезьянок»[26]. Сказал, что они будто путешествуют во времени. Пребывают в спячке, пока не попадают в нужную среду. Я еще не положила их в воду. Берегу пока.

Я не знала, что Кэл был влюблен в Джордж, но выходит, что так оно и было. Брат не стал бы дарить «морских обезьянок» первой попавшейся девочке. Смотрю на нее: ноги в ботинках закинуты на приборную панель, подпевает Боуи. Представляю, как Кэл с «морскими обезьянками» набирается храбрости, чтобы подарить их этой девчонке. Наверняка заранее приготовил речь и вычислил, когда она останется одна. Жаль, что он не дожил до того времени, когда какая-нибудь девушка, похожая на Джордж, влюбилась бы в него. Мне становится так обидно, что руки дрогнули, и машина немного вильнула.

– Вы потом общались? После этого.

– Почти нет.

Мы с Кэлом делились друг с другом не всеми секретами, но мне казалось, я многое о нем знаю. По крайней мере самое важное, а ведь влюбленность – одно из таких важных событий. Посидеть бы сейчас на пляже в компании мамы и Вуфа и погрустить, но вместо этого я прошу Джордж сделать музыку погромче. Передают концерт Боуи, и следующая песня – «Молодые американцы». Ее любил Кэл. Джордж, кажется, тоже любит. На припеве я начинаю подпевать. Кэл присоединился бы, будь он здесь. Джордж удивляется и говорит, что я такая же чудная, как мой брат. А потом поет со мной.

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письма оставлены между с. 44 и 45

15 марта – 15 апреля 2014 года

Дорогая Джордж!

Как тебе девятый класс? Я нашел в сарае старую дедушкину печатную машинку и теперь буду писать на ней. Буква «и» немного подпрыгивает ййййййй, видишь?

Мне в девятом нравится. Много читаю и плаваю, но, конечно, не одновременно. Сделал новую стрижку – сестра говорит, мне идет. Я же думаю, что по-прежнему выгляжу странно. У меня довольно большие уши. Раньше я этого как-то не замечал. У тебя уши красивые – такие маленькие, что даже непонятно, как там умещаются все-все сережки. Хотелось бы когда-нибудь их сосчитать. Что-то я слишком разоткровенничался, да?

Пифей

Дорогой Пифей!

Ты мог бы их сосчитать, если б признался мне, кто ты! У тебя новая стрижка и большие уши – вот, пожалуй, две подсказки. В школе под это описание никто не подходит.

Я тоже много читаю, но не плаваю. Не люблю плавать. Зато люблю принимать ванну, и здесь есть плюс: можно читать и купаться одновременно.

Я только что прочитала «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери (мы в честь него назвали кота). Это про пожарных, которые сжигают книги. Роман заставил меня задуматься о мире, в котором нет книг, и я разволновалась. Рада, что живу в книжном магазине, и нам отсутствие книг не грозит. Моя семья умрет вместе с книгами, это уж точно. Генри сгорит сам, но не даст сгореть своей библиотеке.

Как девятый класс? Нормально, только Мартин Гэмбл ходит за мной по пятам, смеется и захлопывает мои книги – смотрит, что я читаю. А вдруг ты – Мартин Гэмбл, а? Вряд ли, конечно, но иногда у меня появляется такая мысль. Он встречается со Стэйси. Маловероятно, что это ты. Если только эти письма не шутка, а я знаю, что они не шутка. Я просто убедила себя, что ты не Мартин.

Теперь о другом, более грустном: родители часто ссорятся. Ссорятся тихо, и это пугает. Папа говорит, что они не разведутся, пока в «библиотеке писем» хранится экземпляр «Больших надежд» – это их книга. Она напоминает им, как они друг друга любят, но я в этом не уверена. Кажется, сейчас они не любят друг друга. А ведь Пипу и Эстелле [27] не суждено било быть вместе.

Пока, Джордж

Дорогая Джордж!

Меня ужасно огорчил развод моих родителей. Я до сих пор скучаю по отцу и скоро собираюсь к нему за границу. Со временем становится легче. Или просто привыкаешь к тому, что нелегко.

Нет, я не Мартин Тэмбл. Хотя он вообще-то довольно приятный парень. Может быть, он просто так выражает свое желание общаться с тобой?

Пифей

Генри

Как только появляется Рэйчел, Джордж, сообщив, что хочет сбежать от Мартина, уезжает. И это не случайно. Сегодня я попросил сестру помочь мне собраться, ведь я почти не сомневался: на вечеринке будет Эми. Пока Джордж занималась моей прической, я сказал, что Мартин к ней точно неравнодушен. Она меня не заткнула.

Это я и рассказываю Мартину по пути на вечеринку, а заодно интересуюсь его чувствами.

– Ты всегда такой? – удивляется он.

– Какой?

– Ведешь себя как сваха.

– Я просто хочу, чтобы моя сестра была счастлива. Думаю, ты сможешь вернуть ей веру в жизнь и любовь.

– Ну, это раз плюнуть, – смеется он.

– Так она тебе нравится?

– Да, – признается он. – Уже давно. Отчасти поэтому я и устроился на работу в книжный. Мог бы заниматься делопроизводством в конторе одной из моих мам, но пришел в «Книжный зов».

– Попробуй сегодня поцеловать ее, – советую я.

– Не думаю, что получится. Джордж вроде не любит спешить, так что лучше повременить. Я всю неделю пишу ей письма.

– Верно мыслишь, – замечаю я. – Она оценит.

– Кажется, ей все это не так уж нравится. Но, по крайней мере, она уже не злится на меня, как раньше.

Мы подъезжаем, и я вижу Эми.

– Я нормально выгляжу? – спрашиваю Мартина: он кивает. – Джордж постаралась… Но выгляжу ли я ответственно?

Он задумывается, почесывая шею.

– Наверное. Ты ответственный. Ты руководишь магазином.

– Я руковожу магазином старых книг, который не приносит большого дохода, – вздыхаю я, вылезая из машины.

Захожу в дом и встречаю Рэйчел. По ее взгляду я понимаю, что Джордж действительно постаралась.

– Приятно посмотреть, правда? – улыбаюсь я.

– Трудно сказать, – парирует она. – Меня ослепило твое самолюбие.

– Очень смешно, – говорю я и замечаю, что Мартин идет дальше по коридору. – Он сказал в машине, что Джордж ему нравится.

– Сам сказал или ты его вынудил?

– Сдался после допроса с пристрастием.

– Джордж очень хотела приехать пораньше, чтобы не встретиться с ним. Прекрати сводничать.

– Ты собираешься весь вечер со мной ругаться?

– Только если ты будешь продолжать говорить глупости, – отвечает она, и мы входим в гостиную, где полно красивых гостей. – Ты забыл сказать, что здесь празднуют восемнадцатилетние. – Рэйчел смотрит на воздушные шары. – И что это официальное торжество.

– Не такое уж официальное, – говорю я, провожая глазами девушку в розовом, идущую мимо меня.

Рэйчел машет рукой, разгоняя перед собой воздух.

– Генри, лично я задыхаюсь от тафты и духов.

– Лола не уточняла, что это будет за вечеринка. Но тебе хорошо в старых джинсах, – утешаю я, и Рэйчел уходит в кухню за водой.

Эми и Грег тоже здесь, выглядят так, словно сошли с обложки журнала. На нем костюм – очень клевый, надо признать. На ней – золотое платье, от которого у меня на секунду перехватывает дыхание. Как и Рэйчел, я одет неподобающе. Лола, как обычно, не предупредила ни о чем, кроме музыки. Я беру два стакана с водой и веду Рэйчел на улицу, во двор, где мы можем спрятаться от всех.

The Hollows устанавливают аппаратуру на сцене. Мы садимся в первый ряд и машем Лоле. Внимательно наблюдаем за ней, только чтобы не разговаривать друг с другом, но минут через пять Лола решает проверить микрофон:

– Раз, два – вы оба бесите меня до чертиков! Хватит глазеть, поговорите уже друг с другом – раз, два.

– Что еще я натворил в прошлую пятницу? – спрашиваю я, чтобы начать разговор.

– Да много чего, – отвечает Рэйчел.

– Например?

– Ты пел.

– Беда, конечно. Какую песню?

– «Я всегда буду любить тебя» Уитни Хьюстон.

– Ужас какой. А чего-нибудь похуже не было?

– Куда уж хуже!

– Ну, я мог, например, для исполнения этого номера облачиться в белый кожаный костюм.

– Кожи не было. Ты активно жестикулировал. – И она показывает, как я танцевал. Похоже, черт возьми.

Я все продолжаю думать о том, как она изменилась. Всю неделю думаю. Раньше я помнил обо всем, даже о шраме на внутренней стороне колена – она напоролась на острую палку в седьмом классе, а сейчас мы будто заново узнаем друг друга.

– Правда странно? Снова видеть друг друга?

– Наверное, – отвечает она.

– Ну же, Рэйчел, имей совесть. Ну что я один стараюсь, а? Давай, рассказывай.

– Рассказывать что?

– Мальчики. Школа. Друзья. Всю неделю ты избегаешь вопросов.

– Да нечего особенно рассказывать, – сопротивляется она.

Отодвигает стул, давая людям пройти, и, поскольку я продолжаю вопросительно на нее смотреть, говорит:

– Окей. Ну, о парне ты уже знаешь. Джоэл Уинтер.

– Твой бывший.

– Вроде того. Я не знаю. Мы расстались как-то непонятно.

– У тебя есть его фото? – интересуюсь я.

The Hollows в это время начинают играть. Она качает головой.

– Даже в мобильнике нет?

Она сдается, достает телефон и показывает фото.

– Похож на Грега Смита, – говорю я, и Рэйчел убирает телефон в карман. – Я в хорошем смысле. Имел в виду, что он симпатичный.

– Ладно, перестань быть посмешищем. Хватит думать о ней, глазеть на нее, хотеть ее. Завязывай. А если правда не можешь – так хоть притворись, что вспоминаешь ее все реже. Она не вернется, пока ты за ней бегаешь.

Да, Рэйчел права: я посмешище. Но разве сейчас я не могу себе позволить быть жалким? Друзья должны проявлять терпение, а не тыкать пальцами.

– Нет чтобы сказать, какой я замечательный… Она не отвечает. Рэйчел вернулась совершенно другим человеком. Всю неделю дерзит, и не только мне. Музыка на мгновение замолкает, и я, воспользовавшись перерывом, поворачиваюсь к Рэйчел:

– Ты изменилась, и не в лучшую сторону. Раньше ты была супер. С тобой было весело и интересно. Ты вечно кого-то просто подкалывала. А сейчас ты элементарно бываешь невежлива – со мной, с папой, с Джордж, с Мартином. Это отвратительно.

– Я подбрасываю его домой, – напоминает она.

– Да, но только потому, что мама оплачивает твой бензин и ты можешь уходить в пять. Ты даже не позволяешь ему разговаривать в машине. – Я перевожу дух. – Тебя не было три года. Ты не писала. До меня тебе, очевидно, не было дела. И вот ты возвращаешься и называешь меня посмешищем. А вдобавок жалуешься на то, как тяжело составлять каталог, говоришь, что у папы кризис среднего возраста. Это, конечно, вполне возможно, но объяснимо – он теряет книжный. В то же время я расстался с Эми, а Джордж так не хватает мамы. Но что потеряла ты, Рэйчел? Кроме своего чувства юмора?

В ответ она снова показывает средний палец.

– Вот это по-взрослому, – вздыхаю я.

Она показывает средний палец на другой руке.

– Если не хочешь работать в книжном, бросай. Если не хочешь сидеть на вечеринке, уходи. Ты же на машине.

– Спасибо, Генри, что напомнил. – С этими словами она выливает остаток воды мне на джинсы и уходит.

Я сижу, и меня обуревают разные чувства. Горечь от слов, которые я наговорил Рэйчел, сменяется удовлетворением от того, что сумел за себя постоять. Но больше всего меня беспокоят мокрые штаны. Спасибо, Рэйчел. Через некоторое время подходит Мартин и садится рядом.

– Отличная вечеринка, – произносит он.

Мне кажется, он хотел сказать другое: «Мне еще ни разу не приходилось бывать в таком гадком месте, как это. Какого черта ты меня сюда привез?» Мартин умеет быть вежливым в любой ситуации.

– Кажется, в машине ты сказал, что мне стоит поговорить с Джордж, – продолжает он, – что она нормально к этому отнесется.

– Я думал, ты отказался от этой идеи.

– Отказался. Но потом передумал: мы целый час разговаривали, смеялись… Мне показалось, что ты был прав и можно попробовать ее поцеловать…

– Но я был неправ?

– Ты был неправ, – кивает он. – Нормально она к этому не отнеслась. Я понял, что не нравлюсь ей, она влюблена в кого-то другого.

Вот это новость.

– В кого?

– Не знаю. В кого-то более привлекательного, видимо. – Он чуть трясет головой, будто никак не может разобраться в событиях этого вечера. – Она сказала мне: «Ты думаешь, что так хорош собой?» Я не думаю, что хорош. Я странноватый тип, который любит компьютеры и хочет быть юристом.

Пока он это говорит, приходит сообщение от Джордж. Она уезжает домой с Рэйчел. Я прощаюсь с Лолой и Хироко и предлагаю Мартину отвезти его домой.

– Наверное, идея с вечеринкой была не так уж хороша, – говорю я, когда мы идем в сторону газона, где стоят Грег и Эми. – Они просто преследуют меня.

– Мне больше нравится Рэйчел, чем Эми, – вдруг произносит Мартин, будто это имеет какое-то значение.

– Она запрещает тебе разговаривать в машине, – напоминаю я.

– Зато она разрешает мне выбирать радиостанции. Разрешает есть в машине. Останавливается по пути, если мне нужно что-то купить. Только молчит все время.

Я не успеваю ответить, потому что Грег, показывая на мои джинсы, начинает ржать:

– Что, до туалета не добежал?

– Не будь идиотом, Грег, – одергивает его Эми.

Надеюсь, со временем она поймет, что Грег и есть идиот – от природы.

– Так не я же обмочился, – оправдывается он.

Мне следовало проявить зрелость – отвернуться и уйти. Но, как показывает жизнь, зрелости мне не хватает. Я беру садовый шланг, который валяется под ногами, с весьма удобной насадкой. Я не стал обливать Грега с ног до головы, просто прицелился ему в то же место, куда попала мне Рэйчел. Я доволен: похоже, чей-то дорогой костюм испорчен. Грег что-то кричит, но мы с Мартином подходим к микроавтобусу, садимся и уезжаем.

Рэйчел

Что я потеряла? Да абсолютно все, законченный ты болван! Я потеряла больше, чем ты: брата, прежнюю маму, прежнюю себя. Я потеряла целый океан – это девяносто девять процентов биосферы. А ты всего лишь потерял Эми – девушку, которая не может налюбоваться на себя в зеркале, девушку, которая видит, что ты упал, и не помогает тебе подняться.

Я продираюсь сквозь толпу – только бы добраться до машины и смотаться отсюда. Вообще уехать из города, подальше от работы, от Генри, от Роуз… Вдруг я замечаю Джордж. Она дергает меня за рукав и просит отвезти домой. Стараюсь не показать виду, что замечаю ее слезы. Говорю ей:

– Там Генри на заднем дворе, а я ни домой, ни в магазин не еду.

Джордж проходит мимо девчонок, которые начинают смеяться над ней. Она останавливается и что-то говорит, но их много, а она одна, да еще и зареванная. Над ней снова ржут. Одну я узнаю – Стэйси. Кэл и Тим показали мне ее фото в школьном ежегоднике. «Она там практически королева, – заметил Кэл. – Если ты не понравишься ей, то не понравишься никому». О существовании Тима и Кэла она и не догадывалась, поэтому ребятам повезло. А вот Джордж сегодня повезло меньше. Кэл бы страшно разозлился из-за того, что я не помогла. Мне кажется, брат наблюдает за мной…

Я отвожу Джордж в сторону. Она держится за мою руку своей – миниатюрной и такой теплой. Я не отпускаю ее, пока мы идем вдоль газона, мимо Эми и Грега, мимо компании друзей, сидящей на изгороди. Не отпускаю до тех пор, пока не подходим к машине. Джордж пишет Генри, что она со мной, и прячет мобильник. Мы доезжаем до конца улицы, но она по-прежнему молчит.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.

Она сгибается пополам и утыкается лицом в колени.

– Черт побери-и-и-и-и, – стонет она, и я останавливаю машину.

– Я разговаривала с Мартином, – начинает она. – Мы прятались от толпы наверху, в ванной.

Генри идиот – не удосужился узнать, что за вечеринка… Мы сидели с Мартином очень близко, он смешил меня. Долго беседовали, все замечательно. Я так ни с кем не разговариваю обычно, особенно с глазу на глаз. И вдруг он наклонился и поцеловал меня. Я оттолкнула. Стало так неловко. Он думал, я этого хотела, а я застеснялась и сказала, что он слишком много о себе возомнил. Я так не думаю на самом деле, но он ушел, не дав мне все объяснить. Теперь он чувствует себя дураком, а дура на самом деле я.

– Почему же ты дура?

– Потому что я тоже хотела поцеловать его, но в то же время мне нравится другой человек. – Она глядит на меня растерянно, размазывает тушь по щекам. – Но тот другой – не вариант. То есть я хочу, но не уверена…

Джордж прямо как Генри, за ее мыслью не уследишь.

– Тот человек пишет мне в «Библиотеке писем». Оставляет… нет, раньше оставлял письма между страницами 44 и 45 книги «Гордость и предубеждение и зомби».

Она слегка отгибает ворот блузки, цифра 44.

– А ты знаешь, кто он? – спрашиваю я.

– Кажется, да. Я почти уверена. Он уже некоторое время не приходит за моими письмами. И я перестала их оставлять.

– Ты уверена, что пишет не Мартин? – снова спрашиваю я, но она уверена: это не он.

– По-моему, Мартин – хороший парень. – Это все, что я могу ей сказать. – Похоже, ты ему действительно нравишься. И он рядом, а парень с письмами – нет.

– Знаю…

Все-таки она что-то чувствует к этому незнакомцу – не важно, подходит он ей или нет.

– Он такой замечательный. – Джордж продолжает рассказывать о своем поклоннике. – Если он тот, о ком я думаю, то более чудесного человека я не встречала. Я даже думаю о нем по ночам, представляешь?

Да, я представляю, хотя со мной этого уже давно не случалось.

– Что мне делать? – Она ждет ответа, и я понимаю, что у Джордж не так много подруг, раз она говорит об этом со мной. – Что бы ты сделала на моем месте?.. – настаивает она.

Я вспоминаю тот вечер – тогда я отчаянно любила Генри и мы с Лолой, смеясь, проникли в книжный магазин. Что ж, это была не самая лучшая идея.

– Я бы не стала рисковать. Подожди немного.

Она не знает о моем письме Генри, и я рассказываю ей, что давным-давно безответно любила одного человека, а позже встретила парня по имени Джоэл. Я говорю ей, как это хорошо, когда ты без сомнений нравишься тому, кто нравится тебе.

– Ты спала с Джоэлом? – спрашивает она, и снова мне кажется, что мы с Джордж похожи: у нас у обеих замечательные братья, но нет сестер, у которых можно спросить совета.

Сейчас Джордж выглядит младше, чем есть. Она нетерпеливо ерзает на сиденье.

– Да, спала, – просто отвечаю я. – Не сразу, а когда перестала в нем сомневаться. Это серьезный шаг. Тебе будут говорить, что это ерунда, но не верь.

Она хочет подробностей, и я рассказываю. Вспоминаю тот вечер: Джоэл и я вдвоем в его комнате. Родителей нет. Мы уже все решили. Его руки, такие мягкие, скользили по моей коже. Все было хорошо, но еще лучше стало после того, как мы узнали друг друга. Мне особенно не хватает тех минут, когда мы лежали вдвоем под одеялом и говорили о будущем.

– Только когда перестанешь в нем сомневаться. – С этими словами я завожу машину и везу Джордж домой.

* * *

Я собираюсь высадить ее возле книжного и ехать дальше. Но когда мы подъезжаем, заглядываю в окно и вижу, что Майкл, Фредерик и Фрида сидят за чашечкой кофе и разговаривают. Мне это напоминает вечера в девятом классе, когда они помогали нам с Генри с английским. Магазин всегда собирал людей, которые любят книги и хотят о них говорить. С других учеников Майкл брал деньги как репетитор, но с меня не стал, заявив: я ему как дочь.

Генри прав. У меня больше нет чувства юмора. Из-за этого я лишилась друзей в Си-Ридж. Они хотели общаться со мной, но я оттолкнула их – как и Джоэла.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Джордж.

– Не совсем, – отвечаю я и вслед за ней захожу в магазин, чтобы поговорить с Майклом.

Предупредив, что мне нужно сказать ему пару слов наедине, иду в «Библиотеку писем». Он кладет руку на книги, будто ищет тепла.

– Двадцать лет здесь прошло, – говорит он, обводя глазами полки.

После смерти Кэла я стала какой-то толстокожей. Свое горе я никому не показываю, но и чужие печали меня не трогают.

– Майкл, простите меня. Я всю неделю ужасно себя веду.

Он кивает – понимает, что работа сложная.

– Поэтому я и выбрал тебя.

– Я закончила алфавитный список, но на это ушла почти неделя. – Я пытаюсь найти нужный тон – мягкий, добрый, но, по правде говоря, я разучилась так говорить, выходит все равно резко. – С понедельника я продолжу переписывать заметки. Но мне кажется, это займет больше полугода.

– Да, работы выше крыши. – Майкл, в отличие от меня, мил.

– Если бы вы дали мне ключ от магазина, я могла бы работать в два раза больше. Составляла бы каталог, когда тихо и не отвлекают покупатели.

– Спасибо, – отвечает он и снова пробегает глазами по корешкам книг. – Видишь ли, это не просто библиотека. Здесь души и судьбы людей, – объясняет он, протягивая мне запасной ключ.

Джордж с отцом уходят наверх, Фредерик и Фрида – домой. Я остаюсь и продолжаю работать, стараясь почувствовать к «Библиотеке» то же, что и Майкл. Это немного странно, ведь он не знает всех этих людей. «Библиотека» вроде коробки с вещами Кэла в моей машине – детали пазла, из которых не сложишь картины. Что ж, «Библиотека писем» – сердце магазина, а в магазине вся жизнь Майкла. И жизнь Генри. Не знаю, как они будут без «Книжного зова». Я представляю, как вся их семья бесконечно возвращается к книжному. Нас с мамой так же все время тянуло в комнату Кэла.

Проходит час, и вот нужно вносить в базу записи из «Пруфрока и других наблюдений» Т. С. Элиота. Открываю книгу на странице 22: моего письма там, конечно, нет. Вынимаю другие книги, ищу за ними. Пролистываю тома, стоящие рядом с Элиотом, но ничего не нахожу. Здесь бывает множество людей. Вполне возможно, кто-то забрал письмо до того, как Генри открыл «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока».

Однажды, когда мы учились в восьмом классе и я осталась ночевать в книжном, Генри прочел мне это стихотворение. Мы лежали в магазине на полу, и я заявила, что не люблю поэзию: «Я ее просто не понимаю, она не вызывает у меня никаких чувств». – «Подожди-ка», – сказал он и принес из «Библиотеки писем» эту книгу.

Он читал, и я чувствовала, что это именно любовная песнь. До сих пор помню его голос: «Мы грезили в русалочьей стране». Я неотрывно смотрела на трещину в потолке – она походила на слезинку. «Разве я посмею потревожить мирозданье?»[28] – продолжал он. Я не знала, о чем вообще это стихотворение, но, лежа рядом с Генри, слыша его голос, мне захотелось встряхнуть и себя, и его – дать понять, что я, Рэйчел, не просто его лучший друг.

Мне понравились строки, рассказывающие о непонятной жизни. «Объясни», – попросила я. «Я могу, но разве нужно обязательно понимать, чтобы любить? Ты оценила красоту стихотворения, и этого достаточно, – сказал он, закрывая книгу. – Вот тебе и доказательство того, что нельзя не любить поэзию». Он прикрыл глаза и через некоторое время засопел, а я забрала у него книгу и перечитала стихотворение.

Сейчас я смотрю на слова и предложения, которые Генри подчеркнул за все эти годы. Да и не только он отмечал здесь строчки. Тогда, в восьмом классе, я не разглядела этих пометок. Не заметила я и титульного листа, на котором есть надпись: «Дорогая Е., оставляю эту книгу в библиотеке, потому что не могу ни оставить ее у себя, ни выбросить. Ф.».

Не нужно много ума, чтобы понять, что Е. нет в живых. Что некоторые пометки в «Любовной песне» принадлежат ей, что она сама есть на этой странице – той же самой, где есть Генри и я. Она любила те же слова, что любили мы.

В тишине магазина я перестаю сердиться на друга. Сажусь на пол, снова и снова перечитывая стихотворение. У меня в голове звучит голос Генри. Думаю о том, скольких людей помнит эта книга. Память в словах. Моя память хранится во всех экземплярах книг с этим стихотворением. У каждого, кто его читает, появляется моя память.

Решаю дождаться Генри. Беру с витрины «Облачный атлас», кладу на прилавок пять долларов и устраиваюсь на диване.

Облачный атлас

Дэвид Митчелл

Надпись на титульном листе

Дорогой Грэйс в первый день учебы в университете. «Все люди по природе своей стремятся к знанию»[29]. Аристотель (и папа)

В добрый путь. Он непредсказуемый и слегка запутанный, но, надеюсь, добрый.

Генри

Я снова везу Мартина домой. Мы некоторое время смеемся над Грегом, потом замолкаем. Догадываюсь, что он думает о Джордж. А я думаю о споре с Рэйчел и о ней вообще.

– Какая она была раньше! – рассказываю я Мартину. – Ей не было равных в плавании: всегда занимала первое место на всех школьных соревнованиях. Каждый год, пока не появилась Эми, ей доставался приз за естественные науки. Что у нее ни спроси – все знает. Мечтала изучать глубоководных рыб – ну, тех страшных, которые обитают в кромешной тьме.

– Я боюсь акул, – вставляет Мартин.

– Вот именно! А она не боится.

Мартин показывает, как подъехать к его дому, – мы уже на другом берегу. Дом обшит досками, во дворе огромная смоковница. На веранде под деревом две женщины.

– Мамы, – говорит Мартин, и я машу им рукой, пока он выходит.

Эта часть города навевает воспоминания об Эми – она любила рассказывать об этих местах. Так никогда и не привыкла к Грейстауну. Это понятно: хоть мне самому и нравится там жить, всё же наши улицы не такие зеленые, как здесь. По дороге назад думаю об Эми: может, все-таки она поймет, что Грег тупой? Вспоминаю, как она, перед тем как уйти из книжного, коснулась моей руки. Меня не покидает надежда, ведь Эми всегда возвращалась. И я, сделав крюк, еду по ее улице. Нет, я не жду Эми на ступеньках дома, всего лишь оставляю в почтовом ящике записку:

Просто я думаю, что он тебе не пара, вот и все.

Генри

Я открываю дверь магазина и вижу Рэйчел. Щурясь в тусклом свете, она читает «Облачный атлас».

– Я думал, беллетристика – это не твое, – говорю я и включаю свет.

– А вдруг у меня изменились вкусы?

«Облачный атлас» – это собрание повестей о разных временах, и Рэйчел интересуется, связаны ли они между собой.

– По какому принципу они подобраны? – допытывается она. Именно так Рэйчел расправляется с художкой: читает последнюю страницу первой, вытягивает из меня сюжет, так что читать уже неинтересно. Заглядывает в Google, ищет значение незнакомых слов. – Это роман или просто разные истории? Скажи хотя бы это.

– Нет уж, – отзываюсь я, Рэйчел хмурится и закладывает страницу клочком бумаги.

– Пойдем погуляем? – спрашивает она, и мы выходим в ночь.

Повторяем маршрут, каким ходили в девятом классе, когда было жарко и мы не могли заснуть: по Хай-стрит, вокруг большого квартала – и назад к книжному. Обычно мы наворачивали два круга.

– Прости меня, – начинает она. – За вечеринку. И за то, что я сказала о твоем отце. Перед ним я уже извинилась и пообещала закончить каталог. – Она улыбается: – Прости за мокрые штаны.

Я рассказываю ей про Грега и шланг. Она смеется:

– Надо было остаться. Ты знаешь, раньше Грег, чтобы произвести впечатление на девчонок, выворачивал разные части тела. Когда мы были в девятом классе, он сказал мне, что может вывернуть пенис.

– Там же нет кости. Или есть?

– В скелете взрослого человека, Генри, двести шесть костей, но ни одна из них не находится в том органе, – умничает Рэйчел.

– Так что же он собирался вывернуть?

– Я как-то не пыталась выяснить, – закатывает глаза Рэйчел и жмет кнопку светофора на переходе.

– В последнее время я сама не своя, – продолжает она, стоя и покачиваясь на пятках. – Десять месяцев назад не стало Кэла. Он утонул.

Загорается зеленый, и мы переходим улицу.

* * *

В голову начинают лезть дурацкие мысли. Например, когда сообщают такие новости, должен идти дождь. И ночь должна быть беззвездная и промозглая. Я еще не слышал ничего более ужасного, мне даже трудно в это поверить. Вспоминается моя последняя встреча с Кэлом. Он пришел за книгами о море. Помню, купил ту, что я нашел в комиссионке, – «Море Кортеса» Джона Стейнбека. Сам я ее не читал, просто взял для магазина. Мне нравились другие его книги: «О мышах и людях», «Гроздья гнева».

Кэл рассказал, что «Море Кортеса» – книга об экспедиции вокруг Калифорнийского залива, Стейнбек совершил ее со своим хорошим другом Эдом Рикеттсом. На берегу они собирали образцы флоры и фауны и наблюдали за жизнью в море. И, хотя я так и не прочел эту книгу, да к тому же почти ничего не помнил из рассказа Кэла, я не забыл о дружбе между писателем и ученым. Мне нравилась гармония двух начал. Не так уж много я знал о Стейнбеке и Рикеттсе, но хорошо представлял себе, как они делают зарисовки, наблюдают за всем совершенно по-разному. Наверное, один дополнял другого. Я воображал, как, загоревшие, они в сумерках сидят в лодке и обмениваются впечатлениями о прошедшем дне. Говорят допоздна, а естественные науки и литература помогают им понять тайны мира. Казалось, им с рождения суждено было стать друзьями.

Вроде глупо рассказывать Рэйчел об одном коротком разговоре с Кэлом. У нее-то таких бесед было миллион, и все они имели смысл. Но я все равно рассказываю, что мне еще остается делать? Рэйчел вытирает слезы и почему-то меня благодарит. Не знаю, чем ей это помогло. Конечно, о смерти я читал, но никто из моих знакомых не умирал. Теперь я со своими жалобами на Эми выгляжу полным идиотом. Если бы я потерял Джордж, ничто другое не имело бы значения. Не могу представить себе, что ее нет.

Рэйчел плачет, и от этого ей неловко.

– У меня нет депрессии. – Она говорит так, будто это самое страшное, что может произойти. Но потом поправляется: – Нет, беру свои слова обратно. Это депрессия, Генри. Я так подавлена, что друзья там, у океана, начали меня избегать. Я рассталась с Джоэлом, потому что перестала что-либо чувствовать. Я хожу к психоаналитику. Сегодня вот была. Генри, ты не поверишь… я провалила двенадцатый класс. Жизнь рушится на глазах.

Я предлагаю ей рукав – вытереть глаза и высморкаться, но она уже пользуется своим. Смеется, шмыгает носом и моргает, пытаясь стереть потекшую тушь.

– Все стерла?

– Вроде все. Ты нормально выглядишь. Даже хорошо… Так вот, – продолжаю я, – это нормально, что ты чувствуешь себя подавленной. Твое уныние объяснимо.

– Прошел почти год, – возражает она.

Но мне кажется, это не такой уж большой срок. Если бы с Джордж что-то случилось, я бы тосковал по ней вечно.

– Почему ты не позвонила мне? Я бы приехал. Я бы пришел на похороны.

Она мотает головой, будто и сама не понимает почему.

Мы решаем обойти квартал еще раз, и пока мы идем, Рэйчел говорит. Рассказывает, как изменилась ее мама после похорон – будто сломалась внутри, будто ее подменили. Вспоминает, как ужасно прошло Рождество, когда они приготовили все любимые блюда Кэла, но никто ничего не ел. Добавляет, что возит в багажнике коробку с вещами брата.

Начинается гроза. Рэйчел смотрит сначала на небо, потом на меня.

– Я еще никому в Грейстауне не сказала. И ты, пожалуйста, не говори. Я приехала, чтобы на время выкинуть все плохое из головы.

Не понимаю, как можно забыть о таком. Но и как жить дальше, если все время об этом думать?

Рэйчел

Какое это облегчение – все рассказать Генри: о потере Кэла, провале экзаменов, полнейшем бардаке у меня в голове. Хорошо было поплакать, услышать от него, что это нормальная реакция… После нашего разговора я совсем без сил. Похожую усталость я чувствовала после того, как мы вытащили Кэла из воды и на берегу пытались вернуть его к жизни. Я сажусь на скамейку и признаюсь Генри, что не могу встать. Иногда мне хочется бегать, иногда – плавать, а иногда я хочу просто сидеть на месте – не хватает энергии на еще один день без Кэла.

Рассказ о «Море Кортеса» – то, что мне нужно. Я так и вижу Кэла в магазине: как он берет из чаши мятные леденцы и, болтая с Генри, катает их по прилавку. Брат обожал Генри. Когда тот по воскресеньям приходил к нам на пиццу, Кэл говорил с ним о всяких необычных явлениях.

Начинается дождь. Воздух влажный, в небе – всполохи молний.

– Надо идти, – говорит Генри.

Он не любит грозу.

– Может, я тут посижу? – спрашиваю я. – Дождь скоро пройдет.

– Нет уж. – С этими словами он поворачивается и опускается на колени, предлагая мне забраться к нему на спину.

Он поднимается, я ногами обхватываю его талию и утыкаюсь подбородком в шею. Я так делала в детстве, когда мы бегали наперегонки.

– Просто отлично, – смеюсь я, и мы пускаемся в путь.

– Конечно, отлично – ты же сверху, – ворчит Генри.

– Вообще-то на днях я тебя тоже спасла, – напоминаю я. – Так что это расплата.

Дождь хлещет вовсю.

– Всегда забываю: во время грозы нужно у столба стоять? – спрашивает Генри, делая широкие шаги.

– Ага, еще бы лужу найти.

– Но мы не у столба…

– Это ты точно подметил, – соглашаюсь я.

Он уже бежит по Хай-стрит, и мне так хорошо чувствовать себя невесомой, смеяться. Подсчитав секунды между вспышкой молнии и ударом грома, я успокаиваю Генри тем, что разряд как минимум в шести километрах от нас.

– Я, конечно, тебе верю, – говорит запыхавшийся Генри на финишной прямой перед магазином. – Но все же не хочу рисковать.

У двери он возится с ключами, наконец открывает ее. Идет за полотенцами, а я пишу Роуз, что останусь в книжном. Не поеду домой. Хочу лежать на полу на куче одеял, как в детстве, разговаривать – и потом заснуть. Делюсь этим желанием с Генри. Он радуется, что может быть полезен, и сооружает лежанку из одеял: три бросает на пол, одно оставляет, чтобы накрыться. Ночь теплая, лежать на полу удобно. Некоторое время мы молчим, прислушиваемся к ночным звукам магазина: слышны шаги наверху. Я смотрю на дождь за окном: в свете фонарей видна каждая его ниточка.

– В одном из снов Кэл сказал мне, что может видеть мир сверху, – нарушаю я тишину. – Из людей вытекают секунды, похожие на крошечные светящиеся точки, которые отделяются от кожи, и никто их не видит.

– Красивый сон.

– Да? Разве не лучше, чтобы секунды накапливались? Сколько секунд дается нам при рождении? Это предопределено или нет?

– Нет, – заявляет Генри.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Я верю. – Он поворачивается на бок и смотрит на меня. – Я верю, что накапливаюсь и чем-то становлюсь.

– Не хочу больше плакать, – вздыхаю я. – Иногда кажется, что все уже выплакала, но потом вдруг опять начинаю. Как сегодня.

– А ты пробовала залезть на вершину скалы в Си-Ридж и кричать оттуда что есть мочи?

– Было дело.

– Плавала до изнеможения? – не унимается Генри. Я смотрю ему прямо в глаза, чтобы он понял, как мне тяжело.

– Я теперь не выношу воду. Могу только смотреть на нее… Вода его забрала, понимаешь, Генри? Я любила воду, а она его забрала.

Он вытягивает руку, чтобы я устроилась на ней, как на подушке.

– Представь, что тебе придется жить совсем без книг, – пытаюсь провести аналогию, но Генри мотает головой, не хочет даже думать о таком.

– Чем я могу тебе помочь?

– Развлекай меня.

– Это я могу. Я ужасно развлекательный.

– Что правда, то правда, – улыбаюсь я и придвигаюсь к нему поближе. – Какие у тебя планы? Как будешь жить после продажи книжного?

– Планы разные. Можно поступить в университет. Стать юристом или, например, преподавателем литературы.

– Ты никогда не хотел преподавать литературу. Тебе нравился книжный.

– Тогда буду бедным, как папа.

– У твоего папы двое прекрасных детей и этот магазин. Он, может, и небогат, но точно не беден.

– Мама от него ушла. Он работает с утра до ночи, без выходных, старается отыскать редкие издания, чтобы мы держались на плаву. Тяжелая жизнь. – Он слегка ворочается. – Книги не позволяют вывести девушку в свет.

Книги не позволяют вывести Эми в свет – вот что он имеет в виду.

– А знаешь, какой вечер был у меня самым запоминающимся? Самый лучший вечер за всю жизнь? Когда ты читал мне «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока».

– Если память мне не изменяет, ты утверждала, что терпеть не можешь поэзию, – скептически замечает он. – Я совершенно точно помню твои слова, что стихи бесцельны. Что, если исчезнут абсолютно все поэты, никто не расстроится. Наоборот, тысячи людей обрадуются.

– Я приводила не эти аргументы, ты привираешь.

– И что ты тогда сказала? Я не помню.

– Я сказала, что поэты и поэзия не влияют на конкретное.

– Конкретное?

– Слова не могут спасти человека от рака или вернуть к жизни. Романы тоже не могут. У них нет практического применения, вот что я хотела сказать. Мне очень понравилось, как ты читал «Любовную песнь», но мир от этого не изменился.

– И тем не менее ты считаешь, что книжный продавать не стоит?

– Моя теория несовершенна, – бормочу я, уже засыпая.

Просыпаюсь рано. Генри во сне обнимает меня, а в окно барабанит Лола. Открываю дверь – она все еще во вчерашнем платье; пришла к Генри, но, увидев меня, вцепилась намертво:

– Позавтракаем?

Мы заходим в соседнюю дверь, к Фрэнку. Семь утра. Давно не приходилось так рано вставать. Еще прохладно, но слабый желтоватый рассвет обещает жаркий день. Мы заказываем кофе с подрумяненным хлебом и усаживаемся на диван.

– Большой успех? – спрашиваю я, косясь на ее одежду.

Она насыпает в кофе миллион ложек сахара и размешивает.

– Мы играли до трех. Потом пошли с Хироко есть. Два концерта осталось – и нет нас.

– Вам нужно записать все свои песни, – советую я; Фрэнк приносит наш заказ. – От начала до конца.

– Не знаю, хочу ли я записывать конец, – говорит Лола, намазывая масло на хлеб. – Я подумаю. Да, кстати, я видела, как вы с Генри лежали на полу.

– Мы снова друзья.

– Да вы никогда не были просто друзьями, – замечает она. – Вы были не разлей вода, пока не появилась Эми.

– Когда-то давно он мне нравился… из песни слов не выбросишь.

– Скажи ему.

– Я сказала.

– Скажи ему в глаза и жди, что будет. Вдруг все изменится?

– А как у тебя с Хироко? – спрашиваю я. Мне всегда было интересно, есть ли что-то между ними. – Вы тоже не разлей вода.

Лола задумывается.

– Между нами нет романтики. Просто она единственный человек, с которым я могу писать музыку. Мы команда. Подумай, каких песен лишился бы мир, если бы Мик Джаггер и Кит Ричарде не творили вместе.

– Вам нужно записать свои песни, – повторяю я. – И продавать их на последнем концерте.

Она слизывает с пальца варенье. Все еще грустит, но, похоже, мое предложение ее все-таки вдохновило.

Еду домой – принять душ и переодеться. Роуз оставила мне записку на кухонном столе: «Видела вчера, как ты выходишь из приемного отделения. Хотела тебя догнать, но увидела Гаса. Все в порядке? Позвони, если хочешь, чтобы я сегодня была дома. P. S. Звонила мама. Оставила сообщение на автоответчике».

Нажимаю кнопку и слушаю маму; она рассказывает о бабушке, о Си-Ридж и о своих новых классах в школе. Собирается приехать ко мне. «Я скучаю», – добавляет она бесцветным голосом. Удаляю сообщение и иду в душ.

Когда возвращаюсь в магазин, Генри сидит за прилавком и предлагает мне кофе. Я беру у него чашку и сажусь рядом. Через какое-то время к нам присоединяются Майкл, Мартин, Джордж, Фредерик и Фрида. Приходит София с круассанами – это уже второй мой завтрак. Я спрашиваю Майкла, можно ли на время составления каталога закрыть «Библиотеку писем».

– Когда посетители заглядывают в книги, вести учет записей довольно трудно, – говорю я и осекаюсь: София явно не знала, какое именно задание дал мне Майкл.

– Зачем это? – удивленно смотрит она.

– Думаю, тебя это больше не должно интересовать, – отвечает он и разрешает мне закрыть «Библиотеку».

Я клею на витрину объявление:

«БИБЛИОТЕКА ПИСЕМ» ЗАКРЫТА

ДЛЯ СОСТАВЛЕНИЯ КАТАЛОГА.

«КНИЖНЫЙ ЗОВ» ПРИНОСИТ ИЗВИНЕНИЯ

ЗА ДОСТАВЛЕННЫЕ НЕУДОБСТВА.

Начинаю работать. Я бы совершенно потеряла счет времени, если бы не Джордж и Мартин, которые все время подходят и кладут записки в «Расколотый берег». Я разрешила им пользоваться «Библиотекой» и поэтому терпеливо молчу. Поначалу Джордж вкладывает письма в книгу аккуратно, но к последнему посланию она уже рассерженно запихивает листки бумаги между страниц.

Стараясь не влезать в ее личное пространство, я с головой ухожу в составление записи о книге «Пруфрок и другие наблюдения». Я долго перечисляю все, что написано, и в конце концов опускаю некоторые мелкие заметки. В итоге мне становится понятно, что стихотворение, которое Генри читал мне той ночью, – любовная песнь мужчины с низкой самооценкой: он никак не может решить, говорить женщине о своей страсти или нет. Записи на полях в основном оставляли люди, мимо которых проходила жизнь. Генри сказал бы, что они относятся к себе хреново.

– И почему тебе нравится это стихотворение? – интересуюсь я у Генри во время перерыва.

– Я думаю, многие любят Эллиота вовсе не потому, что хреново к себе относятся. Вслушайся в язык. Он прекрасен.

– Но в целом это про то, что герой хочет секса, так ведь?

– Я думаю, он размышляет, надо ли рисковать.

Полдня Генри помогает мне с работой и мы продолжаем спор об Эллиоте. В книге столько заметок, что мои руки устали печатать. Теперь читаю уже я, печатает Генри. Наконец, мы доходим до последней пометки, и Генри возвращается за прилавок.

Я слишком устала и решаю не браться за следующую книгу. Просто перечитываю сегодняшние записи, вношу правки, сохраняю базу данных и выключаю компьютер. Мартин еще не освободился, и я просто листаю книги. Мне давно хотелось познакомиться с «Морем» Марка Лаита. Более красивой книги я не встречала. Удивительно, что кто-то не пожалел экземпляр и оставил его в «Библиотеке писем».

Беру ее с полки. На страницах гипнотические существа в ярком свечении. Сажусь на пол и погружаюсь в книгу. Дохожу до страницы с гигантским осьминогом и замираю: красное существо без глаз, на конце туловища – рот, открытый в слепом изумлении. На осьминога указывает крошечная стрелка, а рядом три слова, написанные аккуратными мелкими буквами – точно как писал Кэл: «Вот это мне нравится».

Да, это его почерк. Хвостик буквы «л» загибается вверх. И он обожал осьминога. Любил эту книгу. Я знаю точно, что это писал он, но не могу доказать. Странное чувство… Я думаю обо всем этом до конца недели и к воскресенью понимаю: Кэл был в «Библиотеке», как и многие другие люди, которых, возможно, давно уже нет. Они оставили свой след – короткие строчки, спрятанные в книгах. В книгах из библиотеки, откуда их нельзя забирать.

Расколотый берег Питер Темпл

Письма оставлены между с. 8 и 9

16–22 января 2016 года

Привет, Мартин, это Джордж.

Пишу тебе, чтобы кое-что объяснить. Я вчера била не права – ты хороший парень. Мне понравилось болтать с тобой в ванной. Мне понравилось, как ты рассказывал о Руфусе, своей беспородной собаке. Так здорово, что ты выбрал его – самого странного пса в приюте, понимая, что больше никто его не возьмет. Я не беру своих слов обратно, я правда хочу когда-нибудь с ним поиграть. Хочу познакомиться с твоими мамами и сестренкой. Из тебя выйдет отличный адвокат. Мне нравится, что ты любишь детективы. Мне нравишься ты. И поцелуй мне понравился тоже.

Но есть один парень, о котором я тебе говорила. Он перестал писать – уехал за границу, но я хочу его дождаться.

Я очень надеюсь, что мы с тобой сможем быть друзьями, иначе трудно будет вместе работать целое лето.

Джордж

Дорогая Джордж!

Спасибо за письмо. Я все еще немного чувствую себя идиотом, но твое объяснение облегчило мне жизнь. (Тебе понравился мой поцелуй? Чрезвычайно лестно это читать, спасибо, Джордж.) Даю слово, что больше не буду пытаться тебя поцеловать. Конечно, мы можем быть друзьями. Я бы этого хотел. Не только летом, но и когда вернемся в школу.

Да, будет трудно вместе работать, если не останемся друзьями, но еще труднее вместе учиться целый год.

Мартин

Дорогой Мартин!

Спасибо за ответ. Мне тоже стало легче. Повторю, било приятно. Больше чем приятно. Ты хорошо целуешься. Конечно, мы можем дружить и в школе, но у тебя могут быть проблемы со Стэйси.

Джордж

Дорогая Джордж!

Друзья так друзья. На работе и в школе. Прекрати переживать о том, что подумают люди. И твоя проблема будет наполовину решена.

Мартин

Мартин!

У меня есть проблема??? Это ты общаешься со Стэйси – девчонкой, которая называет людей фриками.

Джордж

Дорогая Джордж!

Прости. Я спешил – писал последнюю записку в самом конце обеденного перерыва. Я не то имел в виду. Просто хотел сказать, что в школе ты предпочитаешь одиночество, а я знаю как минимум одного человека, который пытался заговорить с тобой (это я!) – и ты была не особо приветлива. Ты классная девчонка, и, может быть, парень, который тебе нравится, уже давно признался бы тебе, кто он такой, будь ты чуть более доброжелательна.

Мартин

Дорогой Мартин!

Иди к черту и больше не пиши мне.

Джордж

Дорогая Джордж!

He собираюсь идти к черту. Я твой друг. Друзья к черту не идут. Их туда, кстати, и не посылают.

Мартин

Мартин!

Иди. К. Черту.

Джордж

Генри

В пятницу, двадцать второго, около четырех часов ко мне подходит Мартин. Почему я так точно все помню? Просто я сидел, уставившись в календарь, а Том, наш покупатель, который, можно сказать, поселился в отделе «Сверхъестественные явления», наблюдал, как я усилием воли пытаюсь перевернуть страницу. Таким рассерженным я Мартина до этого не видел, поэтому сразу прекратил искать в себе магическую силу.

– Твоя сестра, – размахивает он запиской, – только что послала меня к черту.

– Она и меня все время посылает, – успокаиваю я его. – Не обращай внимания.

На всякий случай сообщаю ему, что с любовью у нашей семьи большие проблемы.

– Я не пытаюсь любить ее. Я просто хочу быть ей другом!

Мартин садится на свое место – отдыхает душой за составлением каталога. Что ж, мне в этом месяце с девушками тоже не везет. На прошлой неделе Эми ответила на мое письмо странным сообщением: «Спасибо, Генри. Сейчас это много значит». Больше ничего с тех пор от нее не было. Я так и не понял, что значит «сейчас».

Уже две недели я пытаюсь развлечь Рэйчел. Она не разрешила рассказывать о Кэле, поэтому со стороны мое поведение не должно выглядеть подозрительно. Хочу поговорить с ней обо всем, но она не позволяет: мол, слова ничего не изменят. Перестала дерзить. Стала, я бы сказал, одержима – еще до того, как нашла пометку в «Море». Правда, теперь работает почти без перерывов. Ищет новой весточки от брата, хоть и не признается в этом.

К прилавку подходит Фредерик – спрашивает о Уолкотте. У меня нет для него новостей, но, раз уж он здесь, задаю ему вопрос:

– Предположим, у вас есть друг, который подавлен из-за смерти близкого человека. Он не ищет сочувствия, но вам кажется, что ему нужно поговорить. Что бы вы сделали?

– Думаю, нужно уважать его желание. Если он не хочет говорить, силой не заставишь. – Фредерик смотрит на Рэйчел, потом снова на меня. – Можно попробовать рассмешить ее.

Раньше Рэйчел смеялась просто потому, что я был рядом. Теперь же она постоянно ходит с угрюмым лицом, которое стало настораживать даже покупателей. Впрочем, это не так уж важно. Джордж их тоже отпугивает. Я продолжаю работать и размышляю, какие бы выбрал слова, если бы решил написать ей. Через некоторое время снова появляется Фредерик:

– Я нашел бы в себе смелость говорить о смерти. Люди стараются обходить эту тему стороной. Литература и телевидение – исключение, там мы смотрим на нее в упор.

После обеда я пишу Рэйчел письмо. Следуя совету Фредерика, стараюсь быть смелым и честным. Не пытаюсь ее рассмешить – это как-то неэтично. Пишу, что грущу о Кэле. Возможно, не стоит, но зато правда. Когда Рэйчел идет перекусить к Фрэнку, подхожу к «Библиотеке писем». Я собирался вложить послание в «Пруфрока», но, увидев рядом с ее сумкой «Облачный атлас», оставляю письмо между страницами 6 и 7. Кладу книгу на стул – так она ее наверняка заметит.

Отправляюсь к Фрэнку, чтобы наградить себя слоеным пирожком, а когда возвращаюсь, книга уже на полке, развернута корешком назад. Дождавшись, когда Рэйчел еще раз выйдет, я подхожу к ее рабочему месту, рассчитывая найти письмо.

Облачный атлас

Дэвид Митчелл

Письма оставлены между с. 6 и 7

22–29 января 2016 года

Дорогая Рэйчел!

Надеюсь, ты не возражаешь против моего письма. Знаю, ты вернулась в город, чтобы забыть о Кэле, но думаешь о нем до сих пор каждую секунду, я же вижу. Да и кто бы не думал на твоем месте?

Может, тебе это покажется глупым, но мне трудно поверить в то, что его больше нет. Я не был на похоронах, в моей памяти он жив. Неужели я больше никогда не увижу его?

Рэйчел, не подумай, что я тебя жалею, это просто наблюдение: ты почти все время грустишь. А иногда и вовсе сидишь потерянная, будто не понимаешь, что происходит. Представляю, как ты забываешь и вспоминаешь, забываешь и вспоминаешь, – и мне становится страшно. Тебе, наверное, очень тяжело.

Жаль, что меня не было на похоронах. Жаль, что я не бил тебе хорошим другом. У тебя есть мой номер телефона – вдруг захочешь, чтобы в грозу я отнес тебя домой.

Ты сказала, что слова не вернут Кэла, и это правда. Но если ты захочешь написать, можешь оставить письмо в «Облачном атласе» (в «библиотеке писем» есть еще один экземпляр) между страницами 6 и 7. Я обязательно тебе отвечу.

Генри

Дорогой Генри!

Спасибо. Я ценю твое письмо и предложение поговорить. Если честно, мне все советуют говорить, но это не очень помогает. Слова не вернут Кэла.

Рэйчел

Дорогая Рэйчея!

Я все понимаю. Ты знаешь, где меня найти, если передумаешь.

Генри

Дорогая Рэйчел!

Я сказал, что понимаю, окей. Но я с тобой не согласен. Сегодня вечером я в книжном один. Все ушли домой, а я размышляю о назначении слов. Вообще-то я думаю об этом с того самого дня, когда ты списала со счетов всю поэзию и непочтительно отозвалась обо всех поэтах.

«Я люблю тебя, давай поцелуемся, давай займемся сексом». С годами я понимаю, что эти слова имеют силу. Допустим, ты сказала Джоэлу, что любишь его, и в этот момент сама осознала мощь фразы. Ты и Кэлу говорила, что любишь его. Рэйчел, слова кое-что значат.

Генри

Дорогой Генри!

Да, я говорила Джоэлу, что люблю его, и совершенно точно говорила это Кэлу – продолжаю говорить каждый день. Однако я имела в виду, что слова по большому счету бесполезны.

Рэйчел

Дорогая Рэйчел!

Разве выражение любви в словах ничего не значит, не имеет силы?

Генри

Дорогой Генри!

Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я хочу сказать, что слова не мешают нам умирать. Они не воскрешают. Они не имеют силы над смертью.

Рэйчел

Дорогая Рэйчел!

Мне кажется, ты запуталась. Слова имеют силу при жизни. Смерть – самая незначительная ее часть.

Предлагаю вечером пойти потанцевать. Сегодня пятница. Пригласим Джордж с Мартином.

Генри

Дорогой Генри!

Зря ты считаешь смерть незначительной частью жизни. Пели ты так думаешь, ты ее не видел.

Хорошее предложение. Только пойдем куда-нибудь, где нас не знают, а то я видела, как ты танцуешь. Сегодня я ужинаю с Роуз. Встретимся в девять напротив «Прачечной». Послушаем The Hollows, а потом решим, куда идти.

Рэйчел

Генри

В тот вечер я встречаюсь с Мартином у входа в «Шанхай-дамплингс». Он сразу интересуется, где Джордж. Приходится его огорчить: ее не будет.

– Только ты да я, так уж получилось.

– А я думал, это семейная традиция.

– И я так думал, – отвечаю я, стараясь не показывать, что расстроен.

Мы ждем, когда Ма Ли усадит нас за столик, и я размышляю о своем разговоре с папой, который произошел несколько часов назад.

«Дамплинги по пятницам временно отменяются, – сообщил он. – Ни у меня, ни у мамы нет настроения для этих встреч. Сегодня Джордж поехала ужинать к ней, а я делю трапезу с Фредериком и Фридой».

Он дал мне немного денег из «малой кассы», чтобы я мог угостить Мартина, и подарил новую книгу. Это сборник рассказов Хорхе Луиса Борхеса, изданный в серии «Penguin Classics»[30]. На обложке бабочки с квадратными крыльями образуют шестиугольник. «Прочти "Память Шекспира"», – посоветовал отец.

Когда я учился в десятом классе и однажды вечером искал интересную книгу, он познакомил меня с Борхесом – велел прочитать «Вавилонскую библиотеку». Осваивать ее пришлось со словарем. Я не совсем понял это произведение. Много отсылок к математике и другим наукам, которые мне хотелось обсудить с Рэйчел, но она к тому времени уже уехала. Я решил, что рассказ написан о людях, у которых много вопросов о жизни и вселенной – вопросов, сводящих с ума, ведь на них нет ответов.

Подходит Ма Ли, я объясняю ей, что нас всего двое, и она сажает нас за крошечный столик возле туалета. Спинку моего стула то и дело задевают дверью. Локти не помещаются на столе. Некуда даже меню приткнуть, в которое я заглядываю впервые в жизни – раньше отдельно ничего себе не заказывал.

Говорить о книгах без семьи как будто неправильно, но и не говорить нельзя. Поэтому я кратко рассказываю Мартину о Борхесе. Показываю ему книгу. Пытаюсь объяснить «Вавилонскую библиотеку», но не нахожу подходящих слов.

– Рэйчел объяснила бы лучше, – добавляю наконец.

– Она тебе нравится, – делает он вывод, и я задумываюсь о нас. О том, как долго я с ней знаком. Думаю о письмах, которые мы друг другу пишем всю неделю, и о том, с каким нетерпением я каждый раз жду ее ответа.

– Она мой самый близкий друг. – Я и сам не уверен, что слово «друзья» передает суть наших отношений.

Забирая книгу у Мартина, интересуюсь, как дела у него с Джордж. К моему удивлению, он говорит, что лучше. Со стороны так не кажется.

– Еще неделю назад она посылала тебя к черту.

– И я ей вежливо ответил, что решил к черту не ходить.

– А дальше?

– Она вежливо написала, что если я к черту не пойду, то пойдет она.

– Так почему стало лучше-то? Я что-то не понимаю.

– Всю неделю я был приветлив с ней, и сегодня после обеда лед тронулся. Кажется, мы снова друзья.

Прежде чем я успеваю спросить, как именно тронулся лед, Мартин меняет тему:

– Как у тебя с Эми?

И я вдруг понял, что все это время очень мало думал об Эми. В мыслях только Рэйчел и Кэл. Его я знал не меньше, чем ее: маленьким мальчиком он ходил за мной по пятам и засыпал вопросами, а ближе к двенадцати стал настоящим интеллектуалом, и мы поменялись ролями. Мне его не хватает.

– У тебя кто-нибудь умирал? – спрашиваю я Мартина, и он отвечает:

– Бабушка.

Мы делаем заказ, а потом я придвигаюсь поближе и задаю вопрос, который мучает меня с того дня, когда Рэйчел сказала мне о Кэле.

– Куда уходят люди? Ну, понимаешь, вот они здесь, а потом уже нет. У меня это не укладывается в голове.

– Кто-то умер, да?

– Не важно. Давай сменим тему, – предлагаю я.

До конца ужина мы обсуждаем детективы, политику, литературные произведения из программы двенадцатого класса, решаем, какие вонтоны лучше – жареные или вареные.

* * *

С Мартином легко, и когда мы выходим и он показывает на рекламу клуба «Мостовая», я соглашаюсь ненадолго туда заглянуть. У меня есть время перед встречей с Рэйчел, а «Мостовая» – не то место, куда парня вроде Мартина, стоит пускать одного.

От «Шанхай-дамплингс» мы идем туда минут десять, а на месте видим очередь, которая выглядит не очень дружелюбно. Кажется, в местной газете я читал, что клуб возглавляет список заведений Грейстауна, где царит насилие и жестокость. Наконец мы платим за вход, нам ставят штампы. Втайне надеюсь, что у Мартина попросят документы и не пропустят, но нет, проходим без проблем. Какая-то группа на сцене поет о пожирании зверюшек, публике нравится.

– Мартин, прислонись к стене.

Он осматривается, будто ищет знакомых. Его взгляд задерживается на двух парнях – один ведет другого на цепи.

– Лучше не смотреть в упор, – советую я.

Через какое-то время он наклоняется и кричит мне в ухо:

– Когда придет Джордж?

– Что-что? – кричу я в ответ.

– Джордж. Когда она придет?

– Джордж в такое место не заманишь, – говорю я, оглядываясь. – Сейчас она, скорее всего, вернулась от мамы и тихо играет с папой в «Скрэббл».

Мартин смотрит на меня так, будто узнал что-то важное:

– Та-а-ак…

– Джордж пообещала тебе, что будет здесь? Это ты имел в виду, когда сказал «лед тронулся»?

– Всю неделю я приносил ей кофе и ее любимые пончики. Разве у меня не было повода думать, что все хорошо?

– Был…

– Так вот, сегодня после обеда я спросил, не хочет ли она где-нибудь встретиться, и она сказала, что будет в «Мостовой».

Если бы Джордж сказала, что будет в «Прачечной», и не явилась – это одно дело. Но сказать Мартину дожидаться ее здесь подло. Шутя советую ему найти себе другую девчонку.

– Пойдем со мной в «Прачечную». Угощу тебя пивом, вместе подождем Рэйчел.

– Я поймаю такси и домой, – уныло отвечает Мартин.

Оставлять его здесь одного нельзя, поэтому, обняв за плечи, веду друга к двери. Мы выходим из «Мостовой» и направляемся к «Прачечной».

– Сколько мне еще из кожи лезть? – спрашивает Мартин. – Сколько парню надо приложить усилий, чтобы подружиться с твоей сестрой?

Мне и самому уже интересно. Знаю, у Джордж были проблемы в школе, и не по ее вине. Но сейчас она отказывается от хорошего друга, который не бросит ее в выпускном классе.

– Она точно того стоит. Это все, что я могу сказать.

Произнося это, замечаю впереди Эми. Она прислонилась к стене дома недалеко от книжного. Когда я ее вижу, сердце по-прежнему трепещет. Стоит ей появиться на горизонте – и я снова у нее в плену.

– Жду Грега, – объясняет она.

Хочется спросить, что означало ее «сейчас» в эсэмэс, потому что я увидел в этом надежду. Я не успеваю ничего сказать – подъезжает Грег.

– Прекрати приставать к Эми, – говорит он, выходя из машины.

Продолжаю болтать с ней как ни в чем не бывало.

– Что ты хотела сказать, когда писала «сейчас»?

– Слышал, что я сказал? – Грег повышает голос, но я даже не оборачиваюсь.

– Как ты вообще? – интересуюсь я у Эми.

– Думаю, тебе лучше уйти, – просит она. – Потом поговорим.

– Мы уже говорим, – возражаю я.

– Ты меня слышал? – Теперь голос Грега звучит громко, прямо у моего уха.

– Нет. Потому что мои уши не настроены на козлиную частоту.

Я поворачиваюсь – передо мной четверо парней, всех я знаю по школе, и все они козлы.

– Может, тебе стоит настроить свои уши на козлиную частоту?

Ответ Грега вызывает у Эми смех, и он бесится сильнее прежнего.

Времени на раздумья почти нет, и я бросаюсь на парня, который удерживает Мартина.

– Беги! – кричу я, но Мартин не двигается.

Глупо, конечно, но смело.

Его первого волокут к машине и, запихнув на заднее сиденье, громко хлопают дверью. Потом хватают меня. Всем вместе им удается оторвать меня от земли и затолкать в багажник. Последней я вижу Эми: она стоит на тротуаре и смотрит на меня.

Машина заводится, и меня начинает покачивать. Сказать, что вечер пошел не по плану, – значит, ничего не сказать. Я хотел бы не паниковать, но это не про меня. Они нас не убьют. Конечно, сделают какую-нибудь гадость… Лучше не представлять, какую именно.

Все время, пока я лежу, не перестаю удивляться, как Эми может общаться с Грегом. Размышляю, что выражало ее лицо, когда эти ребята закрывали багажник: злость? Жалость? Страх? Конечно, сейчас она не может быть «немножко влюблена» в Грега. Во что там влюбляться? Я даже немного рад, что он запихал меня в багажник, а Эми это видела. После такого она с ним точно не останется. Любовь безрассудна, но всему есть предел.

По скорости автомобиля пытаюсь угадать, куда мы едем. Сначала он передвигается медленно – в пятницу вечером на Хай-стрит полно машин. Потом вроде петляет по улицам. В какой-то момент скорость увеличивается, и я подозреваю, что нас везут через весь город к порту. Через пятнадцать минут мы останавливаемся. Какой-то парень открывает багажник, но тут же кидается на помощь к своим друзьям, потому что Мартин сопротивляется. В последний момент я не даю крышке захлопнуться – я свободен, но убежать не могу. Во-первых, не брошу Мартина, а во-вторых, бежать некуда.

Я был прав. Мы рядом с доками. Сзади – погрузочные контейнеры, впереди – двухрядная автомагистраль. На противоположной стороне видны склады. Больше ничего нет. Здесь нас никто не увидит. Если свяжут, придется сидеть всю ночь.

До того, как меня вынимают из багажника, я успеваю послать Рэйчел метку на карте и сообщение: «Помогите!» Мартин примотан к фонарному столбу – скотча не пожалели. Он голый. Все его вещи в машине. Та же участь ждет и меня. Грозя избить Мартина, они заставляют меня раздеться. Проходит не более десяти минут – и вот я примотан к тому же столбу с другой стороны. Весь процесс они снимают на видео. Не сомневаюсь в скорости интернета Грега: видео попадет в сеть еще до того, как их машина тронется с места.

Закончив снимать, Грег сообщает, что меня можно найти на YouTube по тэгу «Козел». Он забирает мои вещи вместе с бумажником, телефоном и ключами от книжного. Только когда я кричу ему, что это уже ограбление, он бросает все на землю, садится в машину и уезжает с нашей одеждой.

– Как же я ненавижу Грега Смита! Ненавижу.

– Ну, думаю это у вас взаимно, – замечает Мартин.

– Это что – поступок настоящего мужика? – возмущаюсь я.

– Наверное, хотел отплатить тебе за испорченный костюм?

– То, что он сделал, гораздо хуже испорченного костюма. – Я оглядываю себя.

– Согласен. Просто я хочу сказать, что впредь тебе не стоит лезть на рожон.

– Я послал Рэйчел карту с меткой, так что она знает, где мы. Надо ждать.

– Отлично.

– По десятибалльной шкале как сильно ты сейчас злишься на меня?

– Я голый, примотан к столбу. Этого достаточно, чтобы описать мои чувства. Ты не виноват. Надо просто придумать, как отсюда выбраться.

Мимо проносятся машины и, кажется, не замечают нас. Хотя… может, привязывать к столбам голых людей уже норма?

– Хоть тепло, это радует, – говорю я.

– Ты оптимист.

– Оптимизм помогает справляться со всей хренью в нашей жизни.

– А вот Джордж почему-то не оптимистка, – размышляет Мартин. – Тот парень, о котором я тебе рассказывал, пишет ей в «Библиотеке писем» уже три года. Она почти наверняка знает, кто это. Он ей нравится. Так почему же она ничего не делает?

Три года – это долго и серьезно. Как романтично и… странно. Джордж всегда так цинична, если речь заходит о любви, а сама влюбилась в тайного обожателя.

– Может, это не тот, кого она подозревает? Может, он психопат, – предполагает Мартин.

– Все психопаты теперь в интернете.

– Почему?

– Там больше потенциальных жертв, наверное.

– Нет, я спрашиваю, почему Джордж не встретится с ним? Если она знает, кто это.

– Боится, наверное, – говорю я. – Она стеснительная.

– Что-то не заметил. Мне она кажется агрессивной.

– Это маска, – объясняю я и в эту минуту сам открываю кое-что новое в своей сестре.

– Отличная маска, – бурчит Мартин, но уже менее раздраженно. Наверное, тоже кое-что понял.

Ищу глазами «Вольво» Рэйчел, надеясь, что она получила сообщение.

– Эми могла позвонить в полицию. Тогда нам повезло, – вздыхает Мартин.

Я люблю Эми со всеми ее недостатками, но знаю точно, что в полицию она звонить не станет. Не станет записывать номер машины, прыгать в такси и мчаться следом, как поступила бы Рэйчел, которую мы ждем. Это ее машина приближается к нам.

Гордость и предубеждение

Джейн Остин

Надписи на титульном листе

Где мой мистер Дарси?

Он жил в 1800-х годах и уже мертв, так ведь?

Он герой книги – он не может быть мертвым.

Если он герой книги, как же он тебе, бедненькой, может нравиться?

Иди к черту.

Нельзя писать «к черту» на «Гордости и предубеждении». Это же классика.

Ты кто?

А ты кто? Что ты в отчаянии, и так ясно.

Ты пишешь в книге. Отвечаешь мне. Кто в отчаянии-то?

Я не против книги. Я против тех, кто боготворит литературного героя.

Я не говорю, что он идеален. У него есть недостатки.

А ты ищешь парня с недостатками?

Возможно. Кто ты такой?

Алберт Финнеган. По словам моей бившей девушки, у меня куча недостатков.

Алберт, я одна из твоих бивших. Я прекрасно помню о твоих недостатках.

Дженнифер?

Именно. Ты не говорил, что читал эту книгу.

Я многие книги читал. Дала бы мне возможность сказать – знала бы.

Во вторник, 7 августа 2010 года. Школьный буфет, в 2.

Зачем?

Поговорить о «Гордости и предубеждении».

Рэйчел

Как только я принялась за «Пруфрока», меня перестало тяготить составление каталога. Даже самые короткие, ничего не значащие для меня записи наверняка что-то значили для других, и я тщательно их переписываю. Когда я устаю и решаю все-таки пропустить пару фраз, вспоминаю заметки Кэла в «Море» и передумываю.

На этой неделе я нахожу много чего в «Библиотеке писем». Даже неподписанные строчки о чем-то повествуют. Пабло Неруда много писал о физической близости. Кто-то прошелся по книге ярко-розовым маркером, отметил, похоже, все упоминания секса. Читаю и чувствую, как у меня горят уши. Еще они начинают гореть всякий раз, когда я нахожу в «Облачном атласе» очередное письмо от Генри. Никакой романтики в его посланиях нет. Там в основном о словах и смерти, но мне нравится их получать. Очень нравится. Специально выхожу – как будто на перерыв, чтобы вернуться и найти листочек. Если не нахожу, становится досадно. Чем больше мы переписываемся, тем сильнее мне хочется поговорить с Генри. То ли у меня снова появились к нему чувства, то ли я просто ищу способ отвлечься.

Или это любовные письма других людей виноваты в моем безумном настроении? В понедельник я начала читать переписку между А. и Б. в книге «Виноваты звезды». Сначала они никак себя не называли. Просто строчки были написаны разными чернилами. А. пишет синими, Б. – черными. Они делали записи на каждой новой строчке: «Забавно», – пишет А. под одной, «Обхохочешься», – это уже Б., ниже. К пятидесятой странице они обменивались любимыми цитатами. К сотой А. говорит, что он парень, и Б. признается в том же самом. К сто пятидесятой странице становится ясно, что они друг другу понравились. На последней странице книги я узнаю, что они встретились у клуба «Хаш» 2 января 2015 года.

Каждый вечер после работы я думаю об А. и Б., потом мои мысли обращаются к Генри, и уж они-то не дают мне спокойно спать. Заснуть я могу, только переключившись на «Облачный атлас». Каждый раз, когда мне хочется поцеловать Генри, я читаю страницу из книги. Их там 544. Я почти закончила читать.

Ну вот, теперь мне не на что отвлечься, и сегодня, когда Генри пригласил меня потанцевать, я сдалась.

Везу Мартина домой, разрешила ему разговаривать в машине: во-первых, он мне симпатичен, а во-вторых, он общается с Генри. Вдруг они болтают и обо мне? Прямо спрашивать, конечно, не буду, но надеюсь, что он случайно проговорится.

Сначала мы беседуем о каталоге. Мартин тоже обнаруживает в книгах всякую всячину, но до моих находок ему далеко – ему везет в основном на забытые мелочи или случайные истории о людях. Говорим о Джордж. Он рассказывает, что произошло после вечеринки.

– Она написала мне письмо, попросила прощения, и мы помирились. Но я тут же все испортил. Потом я покупал ей кофе с пончиками всю неделю, сегодня она меня простила!

Улыбаясь, он победно вскидывает обе руки, и в эту минуту напоминает мне Кэла.

– Так вот, я предложил вечером встретиться, и она согласилась. После ужина с Генри. Конечно же, как друзья.

– Ну да, – соглашаюсь я.

Он радостно возбужден, и я подумываю, не стоит ли предостеречь его. Сиди здесь Кэл, собравшийся на «дружеское» свидание, я бы посоветовала ему быть осторожным. Однако Мартину я этого не говорю. Я и сама-то не очень осторожничаю со своими чувствами к Генри.

С улыбкой вхожу в итальянский ресторан неподалеку от дома Роуз. Думаю о Генри, об А. и Б., о пасте… И вдруг останавливаюсь как вкопанная: рядом с Роуз сидит мама.

– Не ждала? – Голос у мамы все такой же бесцветный. – Так скучала по тебе, что отпросилась с работы.

Целую ее в щеку, и она говорит, что от меня приятно пахнет.

– Роуз разрешила взять ее духи.

– Хорошо выглядишь, – замечает мама.

И мне слышится мягкий укор в ее словах.

– Умираю есть хочу, – говорю я и тянусь за хлебом.

– Я рада, – улыбается она.

Это действительно так, но в то же время и не совсем. Роуз не дает нам сидеть в тишине, рассказывает, что слышала хорошие отзывы о ресторане. Мама извиняется и выходит покурить.

– Злится на меня.

Роуз искреннее удивляется:

– С чего ей на тебя злиться? Она как приехала, только о тебе и говорит. Правда, зря мы в больнице с ней встретились…

Смотрю на маму в окно и пытаюсь понять, получится ли у нас когда-нибудь сдвинуться с мертвой точки.

– А тебя это тревожит? Разве ты, целый день среди людей, рядом со смертью, не думаешь о Кэле? – спрашиваю тетю.

– Нет, там я о нем не думаю.

– Значит, можно привыкнуть к этому? К смерти.

– Нет, – задумчиво говорит она, наливая вино. – Наверное, потому что нет двух одинаковых смертей. Иначе это было бы ужасно.

Роуз меняет тему: ее интересует книжный магазин. И я с готовностью отвечаю на ее вопросы, только бы не смотреть в упор на маму, вернувшуюся за стол. Рассказываю о «Библиотеке писем», о своей работе.

– О цене магазина, наверное, рано еще говорить.

– Он быстро уйдет, – уверенно говорит мама, и Роуз соглашается – здание превосходное.

Но мама качает головой:

– Здание им не нужно. Снесут и построят многоквартирный дом, как по всей округе. За твоим домом тоже стройка.

Мама в этом всем не виновата, но мне не нравятся ее слова. Когда-то она была неутомимой оптимисткой. Любила плавать.

– Ты всем рассказала о Кэле? – спрашивает она.

– Только Генри. Остальным пока не хочу – предупреждаю на случай, если кто-то из вас встретит Софию.

Вопреки моим ожиданиям Роуз не спорит со мной. Она тоже не может произнести это вслух.

– Глупо, конечно, но я только боссу в Сент-Алберте рассказала – не хочу на работе об этом думать.

Приносят еду, и мама заводит разговор о вещах Кэла: бабушка интересуется, разобрала ли я ту коробку, что она отдала мне перед отъездом.

– Коробка пока в машине, – отвечаю я, – но я обязательно ее разберу.

Перед моим мысленным взором снова встает та семья в больнице. По моему описанию Роуз вспоминает их.

– Отец девочки попал в автокатастрофу.

– Как он?

– Поправится, – говорит она, и мама облегченно вздыхает.

Хорошо, что она беспокоится о незнакомых людях. Смерть Кэла изменила нас обеих, но в глубине души мы все же остались прежними. Мы видели, как Кэл умирал. Иногда я боюсь, что это нас сломало. А вдруг в тот день мы утратили способность сострадать?

«Мы правда стали жестче», – думаю я, наблюдая, как мама снова идет курить.

К концу ужина мне приходит геометка и сообщение: «Помогите!» Генри. Пока я это читаю, мама и Роуз обсуждают поход в кино. Попкорн, шоколад, подушки на полу.

– Мне надо идти, – говорю я с оттенком облегчения: у меня есть причина улизнуть. Не придется сообщать маме, что я покидаю ее ради танцев. Похоже, мне будет не до развлечений.

– Генри нужна моя помощь.

* * *

Звоню Лоле – не ехать же к докам одной. Не успеваю поздороваться, как она с ходу начинает трещать о том, что я была права.

– Это была замечательная идея! Мы скинулись, бабушка добавила, и теперь мы сняли у друзей студию по смешной цене! Записываем все наши песни, от первой до последней. Будем продавать на последнем выступлении и, возможно, даже после. – Она переводит дух, но я не успеваю ничего сказать. – Генри ищешь? Я видела его сегодня в книжном, он был с Эми и Мартином.

Упоминание об Эми задевает за живое, и вдруг мне хочется домой. С другой стороны, ничего удивительного – он ведь не разлюбил ее. А между нами ничего не происходит, только моя фантазия. Я быстро рассказываю Лоле, в чем дело, и ее голос становится озабоченным.

– Скажи ей, что мы перенесем запись, – слышу голос Хироко.

Лола, конечно, не в восторге от этого предложения.

– Возьми с собой Джордж. А если она не сможет, звони, и мы приедем, – обещает она.

Еду в книжный, паркуюсь перед входом и из машины пишу Джордж, что Генри нужна помощь. Время еще не очень позднее, но она уже в пижаме, голубой с облаками. И не подумала переодеться.

– Куда мы едем? – спрашивает она, и я передаю ей телефон с геометкой.

Джордж подсказывает мне дорогу, едем в сторону центра. Минут через пять она вдруг произносит:

– Мартин пригласил меня на свидание. Я сказала, что, наверное, буду в «Мостовой».

– «Мостовая» все такая же, как три года назад?

– Даже хуже, – отвечает она и начинает оправдываться. – Он начал рассуждать о моих проблемах. Просто взбесил меня!

Хотела напомнить ей, что Мартин всю неделю заглаживал свою вину, но промолчала. Я обижалась на Генри целых три года, так что не мне ее судить. Но «Мостовая»?..

– Я сразу поняла, что поступила ужасно. Но не знала, как ему сказать.

Джордж сосредотачивается на карте; мы уже отдалились от центра и приближаемся к докам.

– Езжай помедленнее. Генри должен быть где-то здесь.

Дорога здесь плохо освещена, вдоль нее тянутся точки тусклых фонарей. Людей не видно, одни контейнеры да склады.

– Как он здесь оказался? – недоумевает Джордж, я тоже теряюсь в догадках.

Начинаю волноваться по-настоящему, когда мы доезжаем до места, отмеченного на карте, и никого там не видим. Останавливаемся, Джордж изучает местность на экране телефона. Забираю его и смотрю сама.

– Это двухрядная дорога. Он на другой стороне.

Я разворачиваюсь и первой вижу Генри. Он светится в темноте, руки заведены назад, как на картине Караваджо[31]. Пытается помахать нам, но не может, потому что привязан.

– Что за черт? – Джордж увидела Мартина.

Подъезжаю ближе. Голый Генри Джонс – вот это зрелище! Я стараюсь не выдавать своих эмоций, не показывать, как мне нравится на него смотреть.

– Привет, – говорит он, когда мы вылезаем из машины.

– Привет. Похоже, вы попали в какую-то переделку.

– Вы голые, – говорит Джордж.

– Неужели? – деланно удивляется Генри. – А мы и не заметили.

– Почему вы голые? – не унимается Джордж.

– А почему ты в пижаме? – спрашивает Мартин, когда она обходит столб.

– Тебя торопилась спасать.

– Так, может, не пришлось бы, если бы кое-кто не сказал, что будет в «Мостовой».

– Кое-кто сказал, что, возможно, там будет!

Нужно как можно быстрее освободить Мартина и Генри. На заднем сиденье ничего нет, и я открываю багажник, где рядом с коробкой Кэла нахожу ножницы и острый столовый нож (откуда он там вообще?). Несколько секунд смотрю на заклеенную скотчем коробку, внезапно хочется ее открыть, но подходит Джордж. Говорю ей:

– Вот тебе ножницы, занимайся Мартином. А я с ножом потружусь над Генри!

Генри шутит на тему ножа в моей машине, но Мартин замечает, что на фоне остальных событий этой ночи нож кажется безобидным.

– У тебя твердая рука? – интересуется Генри.

– Не очень. Постараюсь быть осторожной в особо чувствительных местах, – отвечаю я.

– Вообще-то у меня все места чувствительные.

– А ты не так уж плох без одежды, – говорю я, чтобы разрядить обстановку.

– Буду тогда считать, что весьма хорош.

– Закрой глаза, – это уже Мартин просит Джордж. – Не смотри на меня.

– Расслабься.

– Расслабься? Если ты не хотела дружить со мной – так бы и сказала. Каждый день тебя, что ли, упрашивать? Хотя бы извинилась!

К концу этой пылкой отповеди Мартин просто кричит, а Джордж в ответ ни слова. Наконец она очень тихо произносит:

– Извини.

– Что-что? – не унимается Мартин. – Говори громче.

– Я прошу у тебя прощения, – громко повторяет Джордж.

– Принято.

– Осторожно, мой пенис, – сдавленно шепчет Генри, и мне становится жутко смешно.

Целых десять месяцев не хотелось смеяться. Разве что фальшиво улыбалась, пыталась шутить. Но вот передо мной голый Генри Джонс – и я умираю от смеха.

– Не смейся, когда режешь, – говорит он и смешит меня еще больше. – Что ты вся трясешься? – возмущается Генри. Теперь уже хохочут и Джордж, и Мартин.

– Я рад, что мои голые яички всех развеселили.

Он и сам не может сдержаться – доволен, что всем весело. Такой уж он парень, этот Генри.

Наконец залезаем в машину. Генри и Джордж уговаривают Мартина остаться на ночь в книжном, чтобы мне не мотаться через мост.

– Можешь спать на моей кровати, – говорит ему Генри. – Я буду на полу с Рэйчел.

В магазине, когда Генри и Мартин находят кое-какую одежду, мы садимся за прилавок и ищем видео на YouTube.

– Вообще-то почти ничего не видно, – говорит Мартин.

– Тебя не видно, – уточняет Генри. – А меня засняли вблизи и крупным планом. Просто ужас. – Он откладывает мобильник. – Ладно, черт с ним. Увидят нас голыми. И что?

– А то, что в школе мне теперь не дадут спокойно жить, – расстраивается Мартин.

– Ну я же буду с тобой, – говорит Джордж, и он тут же приободряется.

Ребята уходят наверх. Мы с Генри стелем себе напротив «Библиотеки писем». Он выключает свет, и теперь есть только наши голоса в темноте.

– Иногда я беспокоюсь, что Грег Смит целуется лучше, чем я, и поэтому Эми выбрала его.

– Говорю как девушка, которая с тобой целовалась: у тебя с этим все в порядке.

– Жаль, что я плохо запомнил… Я был лучше, чем Джоэл?

– Ты просто другой.

– У тебя с ним был секс?

– Это личное.

– Мы же лучшие друзья. Лучшим друзьям можно задавать такие вопросы.

– У тебя был секс с Эми?

– Ты права. Это личное.

– Ты все еще любишь ее?

– А ты Джоэла?

– Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Мы общаемся не так, как раньше, – говорит Генри и замолкает.

Не знаю, имеет ли он в виду Эми или меня.

– Что хорошего случилось у тебя за последние три года? – интересуется он. – Ты мне только о плохом рассказала.

О хорошем я давно не думаю, хотя многое случалось до смерти Кэла.

– Перед двенадцатым классом я выиграла приз по естественным наукам. И по математике. Мы с мамой каждый день делали заплыв на пять километров. Приезжал папа, возил нас с Кэлом на виндсерфинг. В одиннадцатом классе меня выбрали спортивным капитаном. А у тебя?

– Я был лучшим в английском. Хорошо закончил школу. Ходил с Эми на выпускной. Лола и Хироко написали обо мне песню. Победил в конкурсе коротких рассказов.

– Солидный список.

– Давай попробуем еще раз сходить потанцевать?

– Давай, – во второй раз соглашаюсь я.

– Люблю лежать здесь с тобой, под книгами…

И мы засыпаем.

Расколотый берег

Питер Темпл

Письма оставлены между с. 8 и 9

1–5 февраля 2016 года

Дорогая Джордж!

Я ценю твои извинения, но прощу тебя, хватит! Ну видел меня весь класс голым – что с того? В основном в кадрах мелькал Генри.

Если ты и правда хочешь загладить свою вину, расскажи мне о парне с письмами. Кто он, как ты думаешь?

Мартин

Мартин!

Хоть ты и уверяешь, что извинений больше не надо, я должна сказать в последний раз: прости меня! А чтобы загладить свою вину, расскажу тебе о том мальчике: я думаю, что это Кэл Суити.

Перед тем как в магазине появилось первое письмо, он часто приходил сюда, и не только к Рэйчел. Кэл много времени проводил в «Библиотеке писем». В школе он пытался заговорить со мной, но я отвечала мало и неохотно. Да, пожалуй, ты прав: я все время настороже. Но я ведь та девчонка, которая читает потрепанные книги, когда у всех вокруг по смартфону последней модели. Еще и одежду ношу не самую новую. Мой папа на родительских собраниях громко сообщает классному руководителю, что у нас нет денег, чтобы отправить меня в лагерь. Уточню: меня это не беспокоит. Зато у нас есть книжный магазин. Но благодаря нему популярнее я не стала. Мне легче отгородиться от людей, чем слышать, как меня обзывают фриком.

Кэл, конечно, другой, но я так и не пообщалась с ним – они с Рэйчел уехали в Си-Ридж. Письма продолжали приходить, и я видела Тима Хупера, лучшего друга Кэла, возле нашей с ним книги в «Библиотеке писем». Я тогда еще больше уверилась, что пишет Кэл.

Надо было раньше сказать ему о моей догадке. Я просто не была уверена, что он нравится мне как парень, а не друг. Мне казалось, он немного с придурью, но когда письма прекратились, показался симпатичным. Милым. И добрым. Я хотела бы встретиться с ним и поговорить.

Джордж

Дорогая Джордж!

Я немного знаю Кэла, и он действительно такой, как ты его описала. Надеюсь, вы увидитесь и у вас что-то получится.

Думаю, не будь ты такой затворницей, у тебя было бы много друзей. Ты интересная и забавная. Мне очень нравится, как ты одеваешься. Мне все в тебе, Джордж, очень нравится.

Мартин

Облачный атлас

Дэвид Митчелл

Письма оставлены между с. 6 и 7

30 января 2016 года

Дорогая Рэйчея!

Спасибо, что спасла меня вчера. Ты, кстати, храпишь. Нет, это не неприятный звук. Скорее нежно сопишь. Когда пойдем танцевать?

Генри

Дорогой Генри!

С удовольствием спасу тебя в любое время. Ты пускаешь слюни, кстати. Но это приятное слюнотечение. Когда ты хочешь потанцевать?

Рэйчел

Дорогая Рэйчел!

Ты перетягиваешь на себя одеяло. А правда, не против. Джордж и Мартин, кажется, нашли общий язык. Думаю, если мы с недельку подождем, они совсем поладят и смогут пойти с нами. Давай в следующую субботу?

Генри

Дорогой Генри!

Хорошо.

Рэйчел

Генри

В субботу мы решили пойти в «Кайф». Диджей в этом клубе, по словам Лолы, играет довольно приличный микс. В магазинном календаре ярким маркером обвожу 6 февраля. Мне не терпится.

В клуб пускают несовершеннолетних. Если покажешь на входе документ, тебе дают желтый браслет, по которому можно купить алкоголь. А это значит, что Джордж и Мартину алкоголь не продадут, но зато они могут пойти с нами. Уговаривать Рэйчел не пришлось. Мы с ней всю неделю пишем друг другу письма. Иногда даже не ждем, когда один из нас покинет магазин: оставляю записку, глядя прямо на Рэйчел.

– В этом есть что-то чувственное, – шепчу я Лоле, когда мы едем в метро.

«Кайф» находится в центре, рядом со станцией метро «Парламент», и мы без машин. Поезд набит людьми. Рэйчел и Джордж сидят вместе. Мартин – рядом. Мы с Лолой стоим в проходе.

– Вот почему ты так хорош сегодня, – говорит Лола, касаясь моей рубашки.

Если честно, я и сам не знаю, для кого старался. Там может быть Эми. Здесь есть Рэйчел.

– Только за нос Рэйчел не води, – предупреждает Лола.

– Ты о чем?

– Однажды ты свалял дурака, вот я и предупреждаю.

– Еще раз спрашиваю: о чем ты говоришь?

– Она сегодня была у меня. Я ее подстригла, нашла, во что переодеться.

– Она выглядит великолепно, – отмечаю я, а сам думаю: Рэйчел и раньше такой была.

– Наверное, для тебя старалась. Но если ты поедешь с Эми в путешествие – а ты обязательно поедешь, если она позовет, – что тогда будет с Рэйчел?

– Она сказала, что прихорашивается для меня? Лола похлопывает меня по щеке, и я больше не задаю вопросов. Некоторое время мы молчим, потом она говорит:

– Может, попросить Хироко остаться?

Даже мне, такому неудачливому в дружбе, понятно, что это ужасная идея. Лола пускается в объяснения: чем больше они записывают песен, тем больше она уверена, что из The Hollows может получиться неплохой проект.

– Ей не нужно учиться музыке, – добавляет Лола.

– Но она хочет. Не отговаривай ее.

– Могу же я просто предложить.

В этот момент поезд останавливается, открываются двери, и Лола быстро выходит – наверное, чтобы найти Хироко.

Сегодня мы не пьем, так что обходимся без желтых браслетов. Под громкую музыку не поговоришь, остается только выйти на танцпол. Я это очень люблю, хоть и плохо танцую, но мне до лампочки. Когда начинается «Sister Midnight» Игги Попа, мы с Рэйчел идем друг к другу. Диджея как будто для Лолы подбирали – под все треки мы когда-то танцевали у нее в комнате или в гараже.

Мартин и Джордж решили посидеть за столом, остались лишь Рэйчел и я. Кричу ей в ухо, рассказываю о плане Лолы – попросить Хироко остаться. И хотя ответ слышу плохо, по выражению лица Рэйчел понимаю: она согласна, что идея плохая. Начинается лиричная песня Radiohead, мы секунду-другую неловко смотрим друг на друга. Я думаю: «Какого черта! Мы друзья. Можем танцевать и ближе друг к другу, если хочется. К тому же так легче разговаривать». Рассказываю, как мне ее не хватало, и она интересуется почему.

– Во-первых, от тебя я узнавал много нового. Только благодаря этому я такой умный. Ну-ка спроси меня о чем-нибудь. Сама увидишь.

– Назови девять планет Солнечной системы, – просит она, внимательно на меня смотрит и улыбается: – Какое страдальческое у тебя лицо!

– Это внешнее проявление совершенного гения. У тебя так разве не бывает?

– Надеюсь, что нет.

– Ну, тогда ты, наверное, не гений… Окей. Девять планет: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун.

– Это только восемь.

– В седьмом классе ты мне сказала, что это каверзный вопрос. Плутон – карликовая планета[32].

– Твои знания впечатляют, – смеется она. – Поцелуй меня.

– Надо бы почаще вспоминать планеты. Я не ослышался? – немного отстраняюсь и смотрю на ее губы, уши, веснушки, шею. – Хочешь меня поцеловать?

Она показывает пальцем на кого-то у меня за спиной. Оборачиваюсь – там Эми.

– Ты правда хочешь, чтобы она вернулась к тебе? – спрашивает Рэйчел, но ответа не ждет и обнимает меня за шею. – Расслабься. Мы просто заставим ее ревновать.

Поцелуй вышел долгим.

Рэйчел

Целовать Генри я не собиралась. Все случилось, потому что я была в отчаянии. Я первая вижу Эми: сногсшибательное платье, безупречная прическа. И Грега рядом не видно. Скорее всего, пришла убедиться, что Генри никуда не денется.

– Ты правда хочешь, чтобы она вернулась к тебе? – спрашиваю я у Генри, но тут и без ответа все понятно.

Едва обернувшись, он тут же переключился на нее. Я подхожу вплотную, он удивляется, но я произношу:

– Расслабься. Мы просто заставим ее ревновать.

Это классный поцелуй, первый за долгое время. Закрываю глаза, но свет, похоже, проникает через веки, и мерцающие огоньки пляшут в темноте для меня одной. Мысли вертятся, как в калейдоскопе: почему Эми все время бросает парня, который так превосходно целуется?.. Жаль, что Кэл не успел поцеловать девочку… О чем думает Генри?.. Когда нам остановиться?..

Я отстраняюсь первой. Пытаюсь понять, что выражает лицо Генри. Замешательство, волнение.

– Она еще смотрит? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает он, и я чувствую его дыхание.

– Она вернется, не пройдет и месяца. – Я стараюсь говорить спокойно.

Не стоит здесь задерживаться. Если мы уйдем прямо сейчас – наш план сработает. Лолы не видно, Джордж и Мартина тоже. Мы пишем всем, что уходим. Генри предлагает пойти пешком: здесь не больше получаса, а если устанем, возьмем такси. Ночь жаркая. На улице полно людей. Я люблю центр города в это время. Терпеть не могу его днем, когда воздух серый, а от бетона исходит жар. По улицам мы идем молча, нам обоим неловко. Я решила положить конец его мучениям:

– Генри, ничего такого не произошло. Я просто помогла тебе. Хватит смущаться из-за такой мелочи.

Начинаю вдруг объяснять, каково это – видеть безжизненное тело брата.

– После такого все остальное кажется неважным. Ну, такие вот мелочи.

– Я не согласен.

– Но ты не знаешь того, что знаю я.

– Любовь и секс – это не мелочи. И мне не обязательно знать, как выглядит погибший человек, чтобы быть уверенным в своей правоте.

Мы срезаем угол, идем через парк. На газонах работают поливалки, и мы останавливаемся у одной из них, держим ноги под теплыми струями воды. Генри указывает на фонарь и мотыльков, летающих вокруг него.

– Почему они себя так ведут?

Глядя на золотистый вихрь вокруг фонаря, я рассказываю ему о фототаксисе.

– Фототаксис – это когда что-то двигается по направлению или, наоборот, от источника света. У мотыльков положительный фототаксис – они летят на свет.

Смотрю на Генри, пока он наблюдает за мотыльком. Лицо его усыпано веснушками, и не только лицо – они бегут по шее, исчезая за воротником.

– Никто точно не знает, – продолжаю я, – но говорят, что мотыльки ориентируются по ночному небу. Летят к небесным светилам.

– Но ведь они летают вокруг фонаря, – не понимает он.

– Луна – их путеводный свет. Просто до нее мотылькам не долететь, а когда они видят яркий свет – принимают его за свою цель.

– До луны далеко…

– Ну да. Только они об этом не знают.

Мы долго сидим на траве, наблюдаем за мотыльками. Генри замечает рисунок струящийся воды на траве, пение черного дрозда, тени зданий. Будто берет частички мира и показывает их мне: «Видишь, как красиво?»

Мы добираемся до магазина к двум часам ночи. Джордж, Мартин и Лола приехали раньше нас на такси. Ребята разговаривали в читальном саду. Лола уснула на диване. Джордж рассказывает, что Хироко не понравилась просьба Лолы остаться.

– И Лола залила свое горе, – заключает Мартин.

Мы не будим ее, я просто ставлю рядом стакан воды.

Генри снова стелет нам на полу. Сначала я хотела было уехать домой – перед глазами стояла Эми, возвращающаяся к Генри. Но в конце концов пишу Роуз, что останусь в магазине. Она присылает в ответ подмигивающий смайлик. Вот уж кто разочаруется, когда Эми и Генри снова начнут встречаться, да и мне будет невесело. Но пока я рада возможности проболтать с Генри всю ночь. Рада самому книжному, который, как оказалось, не вечен. Я решила провести как можно больше времени с Генри и магазином, пока они у меня есть.

Мы прислушиваемся к ночным звукам.

– А помнишь, твой папа говорил нам, что здесь есть привидения? – спрашиваю я Генри.

– Ну да, он говорил, что призраки живут в старых книгах.

– Ты в них веришь?

– Не то чтобы. «Есть многое на свете, друг Горацио, чего и не снилось нашим мудрецам»[33].

– Гамлет?

– Молодец! – хвалит меня Генри.

– Это подчеркнуто в библиотечном экземпляре.

– Значит, в этом что-то есть.

– Ты знаешь, я вижу Кэла. Это галлюцинация, но он кажется настоящим. Даже жвачкой пахнет.

– Разве такое возможно?..

– Можно испытывать обонятельные и слуховые галлюцинации.

– А ты уверена, что он не призрак? Никогда не думала об этом?

– Я знаю, что это просто мое воображение. Но иногда надеюсь, что все вдруг окажется не так. Бывает, идет по телевизору его любимый сериал, и мне становится очень грустно, ведь он так и не узнает, чем все закончилось. А будь он призраком, досмотрел бы хоть «Игру престолов».

– Может, там, где он сейчас, «Игру престолов» показывают постоянно.

– Нам приходится выдумывать небылицы. Мы не можем себе представить, что значит не существовать.

Я придвигаюсь ближе к Генри. Он подставляет руку, чтобы я могла лечь, и все эти мысли уже не так пугают.

– Ты теплая.

– Ночь сегодня теплая….

– Кэл верил в призраков, – возвращается Генри к нашей теме.

– Кэл много во что верил, – отвечаю я, и он смеется. Наверное, вспомнил наши домашние ужины по воскресеньям.

– Он обожал морочить мне голову своими теориями времени, – улыбается Генри. – Вроде растущего блока Вселенной. До сих пор ничего в этом не понимаю.

– Теория о растущем блоке Вселенной утверждает, что прошлое и настоящее происходят одновременно, а будущее лишь возможно, – вспоминаю слова Кэла.

Тогда он только прочел книгу «Возникновение объектов» Брэдфорда Скоу. Читателю предлагалось представить время как еще одно измерение наподобие пространства, а потом посмотреть на Вселенную сверху, как бы выйдя за ее пределы. Если кому-то это удастся, он увидит все события своей жизни, как если бы это были предметы в пространстве.

– Ты думаешь, это правда? – спрашивает Генри.

– Я никогда не выходила за пределы Вселенной, не могу ничего утверждать.

Кэл в это верил. По крайней мере, мысль ему нравилась. «Вот смотри, – сказал он тогда. – Дом, в котором мы сейчас находимся, не перестанет существовать только потому, что мы отсюда уйдем. Вот так же и прошлое будет всегда».

– Идея красивая, – задумчиво говорю я.

Некоторое время мы молчим, потом Генри спрашивает:

– Значит, если мы выберемся за пределы Вселенной, сможем увидеть будущее?

Я предлагаю заглянуть в ту книгу и выяснить. Но Генри зевает и качает головой:

– Если мое будущее уже где-то существует, я ничего не хочу о нем знать. Пусть мне кажется, что я сам строю свою жизнь.

Я тоже хочу быть хозяйкой своей судьбы. Еще хочу прикоснуться к шраму, который только что заметила у Генри на подбородке. Хочу снова поцеловать его, теперь уже без повода. Наверное, возвращаясь в город, я знала, что эта минута настанет. Минута, когда тоска по Кэлу отступит, а чувства к Генри вернутся.

– Если наши жизни предопределены, – продолжает Генри, – тогда кто их предопределяет? Кто-то же все спланировал! Разве это возможно? Население Земли – семь миллиардов человек! Нет, не логично.

– Значит, ты считаешь, что всем управляет случай?

– Я в этом убежден.

– Хотелось бы верить. Ведь если не списывать все на случайность, Кэл всегда должен был умереть именно в тот день, и ему при рождении было уготовано печальное будущее.

Крепче меня обняв, Генри говорит, что в поисках ответов люди могут сойти с ума. Вспоминает «Вавилонскую библиотеку» Борхеса. Там как раз о тех, кто ищет книгу с ответами на все вопросы.

– И что? – спрашиваю я. – Нашли?

– Некоторых ответов не существует, ты же знаешь.

Я рассказываю Генри о последних днях Кэла и объясняю, почему чувствую себя жестоко обманутой. Дни перед его смертью были прекрасны. Свет был другим – молочно-золотым. Мы с ним больше, чем обычно, говорили о будущем.

Помню, однажды ночью он пришел в мою комнату. Попросил идти тихо и поманил меня за собой. Мы пошли к воде и, гуляя вдоль кромки, увидели серебристую рыбину, слишком большую для мелководья. Мы отогнали ее на глубину. Бархатный темно-голубой цвет с серебристым отливом кажется мне теперь неправдоподобным, но рыба была именно такой. Наверное, так появились рыбки из сна, выплыли из глубин моей памяти.

В тот день Кэл рассказал мне, что в последнее время не может спать – мечтает увидеть полярный день и полярную ночь, солнце за линией горизонта. В час или в два пополудни наблюдать, как свет отражается от моря и от снега, когда все окутано голубым светом. Мы обсудили все детали нашего кругосветного путешествия, все места, где мечтали побывать: Аляску, Мексиканский залив, Малайзию, Японию, Антарктиду. Это несправедливо: за месяц до смерти Кэл так много думал о жизни.

– Я не знаю, как с тобой об этом разговаривать, – отвечает Генри, – потому что никогда не был на твоем месте. Но когда-нибудь буду, это неизбежно. А пока мне кажется, что ты смотришь на ситуацию с неверной стороны.

Он объясняет мне, что Кэлу, возможно, повезло: его последние дни были полны золотистого света.

– Не думаю, что Вселенная его одурачила. Наоборот.

– Это не очень научно, – мягко возражаю я.

– Иногда науки недостаточно, и тогда нужна поэзия.

И в этот самый момент я снова влюбляюсь в Генри.

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письма оставлены между с. 44 и 45

2 января 2015 года

Дорогая Джордж!

С Новым годом! Как отметила? Я провел ночь на пляже, смотрел с сестрой фейерверк. Мы составили списки новогодних обещаний самим себе (одно из моих секретных – попробовать признаться тебе, кто я). Я сказал сестре, что хотел бы встречаться с девушкой, и это правда. Но только если эта девушка – ты. Знаю, что ты не согласишься, пока не узнаешь, кто я. Больше всего я боюсь, что мое признание тебя разочарует и ты перестанешь мне писать. Или будешь смеяться.

Надо поскорее тебе сказать, потому что мой друг переезжает в другой город, а это он оставляет мои письма и забирает твои. Я переехал недавно, но тебе не сказал, иначе бы ты догадалась, кто я.

А вот у сестры есть бойфренд. В новом году она хочет получить удостоверение дайвера более высокого уровня. Я, кстати, тоже собираюсь. Видел фото подводных ущелий в Калифорнии, там, в кромешной тьме, живут светящиеся существа, исследователь Уильям Биби описывает глубины как космос, и, наверное, поэтому я так хочу туда попасть. Там очень красиво – представь плывущий в темноте свет. Пифей (скоро подпишусь своим именем)

Дорогой Пифей!

Я бы хотела узнать, кто ты, – не думаю, что твоя личность меня разочарует. Я люблю получать твои письма. Я жду их.

Я бы хотела стать твоей девушкой. Но боюсь, когда мы встретимся, я тебе не понравлюсь.

Джордж

Дорогая Джордж!

Ты мне не понравишься? Такого. Не может. Быть.

Нифей

Генри

Всю неделю я в смятении: думаю о Рэйчел и жду возвращения Эми. Рэйчел то и дело успокаивает меня. Говорит, это дело времени.

– Поцелуй подействует, Генри. Вот увидишь.

Вообще-то уже подействовал. На меня. Чтобы отвлечься, расспрашиваю Мартина, как у него дела с Джордж.

– Ничего особенного, – постоянно отмахивается он, но это неправда.

«Особенного» как раз много: ухаживают друг за другом, письма пишут.

– Ей по-прежнему нравится тот парень, – говорит Мартин, присев на корточки у полки с научно-популярной литературой. – Мы только о нем и говорим.

– Хреново, – замечаю я.

– Хреново, ты прав.

Ключи к разгадке тайны того парня я ищу в «Библиотеке писем», но ничего не нахожу. Работа над каталогом продвигается. Во вторник просматриваю базу данных Рэйчел. Как много людей оставили в «Библиотеке» свои мысли… «Вы – везде и во всем, что я с тех пор видел: на реке, в парусах кораблей, на болотах, в облаках…» – читаю слова Пипа, обращенные к Эстелле. Рэйчел говорит, что папа подчеркнул эти строчки и посвятил маме. Вижу его почерк на титульном листе.

– Пип говорит о своей любви, правда? – спрашивает Рэйчел. – Эстелла – будто часть его самого.

– Но папа любит иначе. Мама отдельно от него, – возражаю я.

А Рэйчел говорит, что не это имела в виду.

– То, как человек любит, многое говорит о нем самом, так ведь? – уточняю я.

– Возможно. Хотя лучше было бы наоборот.

– Вот любовь Эми вертится только вокруг нее, а я и не возражаю.

– А стоило бы, – вздыхает Рэйчел, продолжая работать.

Пока я пытаюсь не думать об Эми, меня одолевают другие мысли – о Рэйчел, например. Пишу ей и снова вспоминаю поцелуй. Так с ума можно сойти.

В среду, в попытке забыть об Эми, Рэйчел, Мартине, Джордж и папиных несбывшихся «Больших надеждах», я решил сыграть с Фредериком и Фридой партию в «Скрэббл». Они вдвоем против меня. Сели за прилавком – на случай, если зайдут покупатели.

– Целоваться иногда можно просто для удовольствия, – говорит Фрида, – при этом поцелуи ничего не значат.

Фредерик изучает взятые с поля буквы.

– Да. Но Генри знает Рэйчел очень давно.

После обсуждения вполголоса они ставят на поле слово «октава».

– Но мне нравится Эми, – напоминаю я.

– А мне нет, – заявляет Фрида.

Фредерик молчит. Оглядываюсь на Рэйчел. Не поцелуй она меня, все было бы как прежде. Нужно забыть об этом вечере. Спрашиваю Фредерика, не рассказывал ли ему отец что-либо о продаже. Они близкие друзья, вполне возможно, папа поделится сначала с ним и только потом с нами.

– Покупатели есть. Но, мне кажется, твои родители пока не могут договориться.

– Цена низкая? – спрашиваю я, подбирая буквы для нового слова.

– Точно не знаю. Думаю, папа не хочет связываться с застройщиками.

– Да и мама таким людям магазин не продаст, – уверенно говорю я, но тут появляются покупатели, и я отрываюсь от «Скрэббла».

Фредерик и Фрида продолжают играть друг против друга. К тому времени, как я закончил с покупателями, они ушли в сад. За прилавком сидела Лола. Я не видел ее с тех пор, как в воскресенье утром отвез домой. Она почти ничего не рассказывала о вечере субботы – была с похмелья. Знаю только, что они с Хироко поссорились. Наверное, перед тем как попросить Хироко остаться, Лола выдала монолог в стиле «ты ломаешь мне жизнь и без меня ничего не добьешься».

– Ты с ней говорила после этого? – спрашиваю я.

Лола мотает головой:

– Знаю, ты на ее стороне. Если бы это касалось не меня, тогда и я была бы на ее стороне. Она считает, я думаю только о музыке. Упрекает, что я ни разу не подумала о ней… Я и правда забочусь только о The Hollows. Я даже в университет не стала поступать, а если бы Хироко мне сказала, что уедет, я, может, пошла бы учиться.

– Ты же никогда не хотела учиться музыке в университете, – напоминаю я. Всю жизнь Лола мечтала исполнять свои песни. – Так у вас будет последний концерт четырнадцатого февраля?

– Не знаю, захочет ли Хироко выступать.

Пытаюсь отвлечь Лолу от проблем с Хироко и рассказываю о своих.

– Ты знаешь, что Рэйчел меня поцеловала?

– Нет! – Лола едва не подпрыгивает на месте.

– Ты ничего не видела в субботу?

– Я вообще плохо помню тот вечер. Почему Рэйчел мне ничего не сказала?

Хороший вопрос. Скорее всего, Рэйчел просто равнодушна ко мне и ей не о чем было рассказывать Лоле. Смотрю, как Рэйчел работает, и очень хочу снова ее поцеловать.

– Она объяснила, что хочет помочь мне – заставить Эми ревновать.

– Ага! А ты, дурак, поверил. Да ты ей нравишься!

Облачный атлас

Дэвид Митчелл

Письма оставлены между с. 6 и 7

10 февраля 2016 года

Дорогая Рэйчел!

Думаю, я недостаточно поблагодарил тебя за поцелуй. Это била приятная помощь.

Продолжаю искать в интернете Дерека Уолкотта для Фредерика. Заказал пару экземпляров, но, скорее всего, напрасно. Я сейчас читаю сборник пьес Теннесси Уильямса. Вчера закончил «Трамвай "Желание"». Очень чувственная и печальная история. Мне теперь кажется, что любовь может развалиться буквально на глазах, при этом желание как было, так и есть. Впрочем, тебя ведь все это не интересует, твои чувства мертвы, как ты однажды сказала. Но знаешь, я думаю, это не так. Ты пытаешься избавиться от эмоций, чтобы не думать о Кэле. Ведь поэтому ты еще никому не сказала о его смерти?

Генри

Дорогой Генри!

Мне кажется, я выразилась неправильно: не все мои чувства умерли.

Не знаю, почему я никому, кроме тебя, не сказала о Кэле. Точно не для того, чтобы не думать о нем. Вот сейчас я прокручиваю в голове последнюю неделю перед его смертью. Мы сидели на пляже. Съели рыбу с картошкой фри и облизывали соленые пальцы. Вдруг прилетела огромная птица и села прямо напротив Кэла. Он протянул ей последний кусочек картошки, но она не взяла. Смотрела на него в упор – не так, как обычные птицы. Мне не понравился ее взгляд, не понравилось, что она летит за нами серой тенью. Когда мы пришли домой, она была уже там.

Мама обожает птиц – просто настоящий орнитолог-любитель. Она выбежала на улицу с книгами, пытаясь выяснить, что это за вид. Рассматривала глаза, клюв и когти, но безуспешно. Крылья ее светились в темноте, будто жемчужины, отливая то голубым, то зеленым.

Накануне смерти Кэла я видела, как во дворе он гладит ее пальцем по грудке, а она даже не шевелилась. Брат пошел к берегу, и было что-то необычное в его тени на траве, в летящей над ним птице. Казалось, Кэл тонет в голубых и фиолетовых красках ночи. Теперь, вспоминая это, я во всем вижу знаки, предвестники смерти. Но тогда я не обращала на них внимания.

Может быть, будущее намеками готовит нас к печальным событиям, чтобы скорбь нас потом не убила.

Рэйчел

Дорогая Рэйчел!

Я в отличие от тебя суеверен. Но я не верю, что будущее подает нам знаки. Я думаю, оглядываясь, ми видим прошлое сквозь призму настоящего. Вот как ты сейчас. Может быть, лучше смотреть вперед?

Генри

После ужина я пишу Рэйчел эсэмэс – хочу узнать, все ли у нее в порядке. Сегодняшние письма были очень важными. Я бы позвонил, как в старые времена, но уже слишком поздно. Наверняка Роуз спит и услышит звонок через тонкие стены.

Я: Чем занимаешься?

Рэйчел: Дочитываю «Облачный атлас». Хорошая книга, но я не все поняла.

Я: Не ты одна.

Рэйчел: Все-таки это роман. Повести связаны между собой. У всех героев – родинка в форме кометы. Кто-то здесь оставил запись о переселении душ. Ты в это веришь?

Я: Что значит переселение?

Рэйчел: Переход души после смерти в другое тело.

Я: Не знаю. А ты?

Рэйчел: Нет, но это интересная теория.

Я: У тебя всегда все определенно. Каково это?

Рэйчел: Ты тоже уверен в некоторых вещах: в чувствах к Эми, в продаже магазина.

Я: Продажа – это просто выгодно.

Вместо очередного сообщения Рэйчел звонит и, не здороваясь, продолжает разговор:

– Генри, это важно. Просто представь, что «Книжного зова» больше нет. И ты каждое утро идешь на работу. На обычную работу – с девяти до пяти. Там нет ни Фредерика, ни Фриды. Нет Джордж, Мартина, Майкла, книг.

– Ну?

– Как ты себе это представляешь?

– Я сижу за столом, печатаю.

– Что печатаешь?

– Письмо тебе.

– Нельзя! На обычной работе нельзя заниматься своими делами. Теперь представь, что у тебя неплохая зарплата. Дома ждет Эми. Ты живешь в квартире, спишь на нормальной кровати.

Я прекращаю фантазировать.

– Рэйчел, я знаю, без магазина будет плохо. Но он не вечен. С будущим не поспоришь.

– Будущее пока не настало.

Рэйчел

Странная неделя. Вместо Кэла мне теперь снится Генри. Будто я снова в девятом классе. Генри разговаривает со мной, чтобы не думать об Эми. Неплохая идея, решила я и во вторник послала сообщение Джоэлу. Просто спросила, как у него дела. «Я в порядке, – ответил он. – А теперь еще лучше, после весточки от тебя». Мне стало стыдно, что я его использую (хотя не уверена, что это так называется). На самом деле я даже поняла это после поцелуя с Генри.

Ерунда какая-то: читала сообщение от Джоэла – и будто чувствовала океан. Впервые после приезда в город мне захотелось услышать звук прибоя. Потом позвонила маме и пожаловалась, что забыла шум океана. Она повернула к нему телефон и дала мне послушать. Я словно прижала к уху ракушку.

– Ты в порядке? – спросила мама.

– И да и нет.

– И да и нет… – повторила она задумчиво.

– Когда же, наконец, будет да?

Но мама не ответила, и мы с ней снова стали слушать волны.

Вечером приходит сообщение от Генри, но я не хочу отвечать: с ним опасно начинать разговор – потом не остановишься. Выключаю мобильник и тут же включаю. Не отвечать невежливо. Пишу, что дочитала «Облачный атлас». Я все смотрю на обложку, на эти летящие к небу листочки и думаю о переселении душ. В конце концов звоню ему, когда понимаю, что он сомневается в правильности решения продавать книжный. Я точно знаю: он пожалеет. Но все мои попытки объяснить ему это напрасны.

– Генри, – говорю ему внезапно, – давай попробуем повторить.

– Что именно?

– Хочу провести еще одну последнюю ночь перед «концом света», но только с тобой. Четырнадцатого февраля, в воскресенье вечером. И, пожалуйста, пообещай: что бы ни случилось с Эми, ради нее ты меня не оставишь. «Конец света» назначаю на шесть утра пятнадцатого февраля. До этого я хочу послушать последнюю песню Лолы и Хироко. И встретить рассвет.

– Договорились. А я хочу, чтобы ты пошла со мной искать новые книги для магазина.

– Без проблем.

– Можно я еще кое о чем тебя попрошу?

– Смотря о чем.

– Завтра, в пятницу, тот самый вечер, когда мы не идем есть дамплинги, а собираемся в книжном клубе. Приходи. Вдруг это последний раз.

– Обязательно, – обещаю я, и мы прощаемся.

Большие надежды

Чарльз Диккенс

Письма оставлены между с. 508 и 509

11 февраля 2016 года

Майкл!

Я знаю, как тебя огорчает продажа книжного. Мне от этого тоже невесело. Однако проблема сама собой не решится. Как бы ми оба ни хотели, чтобы магазин приносил доход, ничего не получается. Нам надо поговорить.

Застройщики делают щедрые предложения. (Посмотри документы, которые я оставила у тебя на столе.) Можно устроить аукцион. Пели не хочешь со мной разговаривать, можно я сама буду принимать решения?

София

София!

Я обсуждаю продажу с Фредериком. Дай нам, пожалуйста, время, чтобы выкупить у тебя магазин.

Майкл

Дорогой Майкл!

Прости, но я не могу на это согласиться. Знаю, ты бил бы рад такой сделке, но ты узнавал, сколько стоит само здание? Посмотри документы на столе. Где ты достанешь деньги? Я не хочу, чтобы ты залез в долги, – это отразится на детях. У меня тоже болит душа, но, пожалуйста, подумай о Генри и Джордж.

София

Генри

Заседание книжного клуба начинается в семь вечера. Папа сегодня не остался – помог расставить напитки, еду и уехал.

– Где папа? – спустившись, спрашивает Джордж.

– Понятия не имею.

Рэйчел еще не пришла. Она повезла Мартина домой и хотела переодеться. Мы с Джордж сами разливаем вино.

– Мне нужен твой совет, – говорит она.

Иду за ней в читальный сад.

– Ты считаешь, мне стоит встречаться с Мартином. Он тебе нравится, – начала Джордж.

– Думаю, тебе тоже. А ты нравишься ему.

– Мы много общаемся, это правда. Вчера я была у него дома и познакомилась с мамами, сестренкой и собакой.

Она продолжает говорить о Мартине, о том, как они вместе проводят время. Ходили на новый фильм Тарантино. В кинотеатре на Меко-стрит, где показывают старое кино, смотрели фильм «Чужие»[34].

– Но как быть с тем парнем, с которым я переписывалась? Ты, конечно, скажешь, что его здесь нет. Но тот парень нравится мне уже давно. – Джордж вздохнула и выпалила: – Это Кэл.

– Кэл?

– Кэл Суити. Брат Рэйчел.

Когда я переспросил, она, наверное, подумала, что до меня не сразу дошло, о ком идет речь, но я просто тянул время.

– Он уехал три года назад, – замечаю я. – Как письма попадали в книгу?

– Тим Хупер их приносил. И забирал мои.

– А ты не думаешь, что это сам Тим?

– Это Кэл, – настаивает Джордж. – Это он. Он сейчас с отцом во Франции. Возьми у Рэйчел его адрес, пожалуйста. А если она по какой-то причине не захочет дать его, пусть отправит вот это сама. – Джордж достала заклеенный конверт.

Я кладу его в карман.

– Можно узнать, что в нем?

– Признание в любви.

Я не ожидал от Джордж такого поступка. К сожалению, она и Кэл прекрасно подошли бы друг другу. Беру письмо и едва сдерживаю чувства. Я выбит из колеи. Папа уехал, мама не заходила целую неделю. Джордж влюблена в покойника, а сам я не могу отделаться от мысли о поцелуе с лучшей подругой. Ах да, еще приближается «конец света». Чертовски хочется вина, но я уже знаю, чем заканчиваются мои попойки.

Входит Рэйчел, смотрит на меня и сразу спрашивает:

– Что случилось?

– Ничего. Все в полном порядке. Собираюсь позвонить маме по поводу продажи.

– Не надо продавать магазин, – просит она.

– Ты всегда, с самого детства, называешь это место просто магазином. А ведь это книжный магазин, Рэйчел, здесь особый товар. Книги важны. Зря тебе кажется, что слова бессмысленны. Будь это так, с них не начинались бы революции, они бы не изменяли историю. Если бы это был бессодержательный набор букв и звуков, мы не писали бы рассказов и не слушали песен. Дети не любили бы, когда им читают. Если бы это были просто слова, они бы не заставляли людей влюбляться, чувствовать неловкость, боль или облегчение. Если бы это были просто слова, Фредерик не искал бы полжизни томик стихов Дерека Уолкотта.

Я замолкаю и делаю глубокий вдох, Рэйчел протягивает мне стакан воды:

– Согласна с тобой. Если ты чувствуешь то же, что говоришь, позвони маме и попроси не продавать книжный.

Я выхожу на улицу. В голове бардак. От слов, конечно, может вспыхнуть огонь революции, но огонь на хлеб не намажешь. И им не оплатишь аренду квартиры. С этими мыслями я хожу туда-сюда перед книжным и вдруг вижу Эми – стоит, будто материализовалась из воздуха. Некоторое время мы смотрим друг на друга. Наконец она говорит:

– Извини за Грега и за видео на YouTube.

– Как-то поздновато ты решила извиниться.

– Я хотела раньше прийти, но долго расставалась с Грегом.

Как только она это произносит, я забываю, зачем вышел на улицу. Эми смотрит на окна магазина, потом манит меня в сторону. Секунд пять я стою как вкопанный, но потом иду за ней, будто меня околдовали.

– Эми, я больше не могу так. Нельзя же бесконечно уходить и возвращаться.

– Поэтому я больше не уйду. Обещаю.

К магазину подъезжают члены книжного клуба. Проходя мимо, здороваются со мной, и я им отвечаю, стараясь казаться спокойным. Мы с Эми снова остаемся одни. Обсуждение в клубе уже началось, и мне надо вернуться, но не хочется. Эми подходит ближе.

– Ты еще не сдал наши билеты? – спрашивает она, и я представляю, как мы садимся в самолет, ходим по музеям, театрам и книжным магазинам Нью-Йорка.

Я не медлю ни секунды. Целую ее уверенно. Рэйчел ведь сказала, что я хорошо целуюсь. Думаю, лучше, чем Грег Идиот Смит.

Мы долго целуемся, потом смеемся и разговариваем. Снова целуемся и снова разговариваем. Время идет, но я его не чувствую. Эми вернулась!

* * *

Погруженный в себя, я возвращаюсь в магазин. Рэйчел сосредоточенно слушает обсуждение книги. Ей некогда спрашивать, позвонил ли я маме. И хорошо. Не могу же я сказать, что передумал меньше чем за час, ведь Эми вернулась. Еще будет время с ней поговорить.

Пытаюсь вникнуть в беседу. Джози, которая приходит сюда уже около восьми лет, держит книгу «Куда возвращаются вещи» Джона Кори Уэйли, и я вдруг понимаю, что она собирается говорить о смерти своего сына. Хочу предупредить Рэйчел, но она прикладывает палец к губам. Я не сдаюсь, и тогда она закрывает мне рот рукой. Я не раздумывая закрываю ей уши.

– Что ты делаешь? – шепчет она.

– Это про смерть.

– Ничего, Генри.

Она убирает мои руки, а я ее. Мы сидим очень близко, едва ли не нос к носу, и держимся за руки.

– Я хочу послушать, – уверяет она и поворачивается к Джози.

Потом все начинают говорить о своей жизни, кто-то в связи с прочитанными книгами, кто-то просто так. Все вспоминают о смерти.

– Я в порядке, – улыбается Рэйчел, но я все равно с волнением вглядываюсь в ее лицо.

Тут начинает говорить Фредерик:

– Моя жена Елена умерла двадцать лет назад…

Все задерживают дыхание. Он рассказывает о вечере, когда она умерла: он сидел с ней рядом и читал вслух отрывок из ее любимой книги.

Рэйчел смотрит на меня.

– Уолкотт, – произносим мы одновременно.

Рэйчел

У меня сегодня голова кругом. От прикосновения рук Генри, его теплого взгляда, почти полной уверенности, что он мой, а я – его… Это кажется невозможным, и в то же время я всегда знала: так будет. А еще мне больно и грустно. Джози рассказывает о своем сыне:

– Ему было семь. Он учился ездить на велосипеде. Я его подбадривала. Из-за угла на тротуар выехала машина и сбила его.

Она смотрит в одну точку. Долгие годы не притупили ее боль. Я знаю: перед глазами у нее всегда сын. Вот он улыбается и вот уже лежит на асфальте. Понимаю, что плачу, но мне все равно. Фрида рассказывает о брате, который погиб в авиакатастрофе. Марва – о двоюродной сестре, болевшей раком. Почти каждый из нас кого-то потерял. Последним выступает Фредерик.

– Моя жена Елена умерла двадцать лет назад. Мне ее по-прежнему не хватает.

Он рассказывает о книге, из которой Елена читала ему стихи в день свадьбы. Ту же книгу он читал ей в день ее смерти. Мы с Генри понимаем, что это Уолкотт.

После заседания клуба никто не торопится уходить – все общаются, едят сыр. Мне нравится такая атмосфера. Это не только разговор о книгах. Это разговор о людях. Вот бы сюда пришла мама.

Помогаю Генри навести порядок, убираю стулья. Вдруг вижу Фредерика, который стоит в одиночестве. Улучив момент, подхожу к нему и рассказываю о Кэле. Всем признаться в этом я не смогла, а Фредерика я знаю давно, ему мне легче открыться.

– Мне очень жаль, – сочувствует он.

– Плавать я больше не могу. Вообще не подхожу к воде.

А правда ли это? До сих пор не могу? Интересно, что бы я почувствовала сейчас на берегу океана. Я и люблю его, и ненавижу. Хочу быть рядом и хочу убежать подальше.

* * *

Не выходит из головы Фредерик и вообще все участники книжного клуба. Сегодняшняя беседа в клубе прибавила мне сил. Генри теперь активнее будет искать заветный томик Уолкотта. Я хочу ему в этом помочь.

– Давай попробуем поискать четырнадцатого, когда пойдем на книжные развалы.

– Так просто он нам не попадется, – вздыхает Генри.

Мы садимся за ноутбук, ищем продавца. Поисковик выдает только один экземпляр. Дорогущее издание не в счет, это точно не то. Мы ищем обычную книгу (и при этом такую особенную). Генри пишет владельцу, и мы в ожидании ответа снова стелем на пол одеяла.

– Как думаешь, зачем Фредерик расстался с книгой? – спрашивает Генри.

– Может, просто потерялась, – предполагаю я. – Или какое-то время он не хотел ее видеть.

Мы молчим, думая о Фредерике. Раздается сигнал электронной почты. Читаем письмо: продавец приглашает нас приехать четырнадцатого после обеда. Генри проверяет адрес на карте и с сомнением смотрит на меня:

– Это на побережье.

– Не страшно, – успокаиваю его я. – Когда-нибудь мне придется снова увидеть океан – а так я буду по крайней мере не одна.

Генри кивает и предлагает почитать вслух рассказ, который ему посоветовал отец. Достав из сумки книгу, он снова ложится рядом. Читает, подняв ее над собой. Кажется, будто на нас падает дождь из слов. Я представляю, как мы их пьем. Я стала другой. Это все из-за Генри. По-другому плачу о Кэле, по-другому вижу мир.

Рассказ называется «Память Шекспира». Одному немецкому шекспироведу предложили завладеть памятью Шекспира, завладеть его воспоминаниями с детства до 1616 года. «Представьте, что вам предлагают море», – говорит рассказчик. Но герой не понимает, что память абстрактна и хаотична, это не видеоряд. Она вспыхивает в виде звуков, образов, чувств. Если ты получишь память другого человека, есть риск потерять часть себя, но он этого не осознает.

Закончив читать, Генри закрывает книгу и молчит.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Ни в чем, – отвечает он.

А потом добавляет, что хочет спать, а сам лежит и смотрит в полоток. То и дело вертит головой, оглядывая магазин. Я знаю, что-то случилось, но не выпытываю.

Когда Генри наконец засыпает, я ухожу. Сначала достаю из багажника коробку. Ставлю ее на сиденье рядом. Вещи хранят память о человеке, а значит, я не могу их выбросить. Сегодня, конечно, у меня нет сил разбирать коробку, но пусть стоит рядом. Смотрю вперед, на дорогу, но меня не покидает странное чувство: кажется, стоит мне взглянуть на соседнее сиденье, и я увижу Кэла. Мысленно говорю ему, что он был прав насчет Генри и я его простила. Рассказываю ему о маме, о том, как его смерть изменила нас обеих. Думаю, так и должно быть. Смерть меняет нас навсегда.

Подъезжаю к дому Лолы. Уже очень поздно, и я отправляю ей эсэмэс. Она зовет меня в гараж. Стараясь не шуметь, прохожу через сад к двери. Лола сидит на диване, поджав ноги под себя.

– Ну как, все песни записали? – интересуюсь я.

– Последнюю запишем четырнадцатого, на выступлении.

– Хорошая идея.

– Только вот Хироко меня не простила. Правда, я и не просила прощения. – Лола грустно улыбается. – Всякий раз, когда собираюсь написать ей, мне кажется, что именно в этот момент она сомневается в своем решение. – Она все крутит мобильник в руке. – Она не останется, знаю.

Кладу голову ей на плечо.

– Я знаю тебя не так хорошо, как Генри, – Лола переключается на меня, – но, по-моему, что-то случилось. После возвращения ты ничего не рассказала мне об отношениях с Джоэлом. Ни разу не сходила в бассейн. Я не дура, я все замечаю. Просто жду.

Я разглядываю постеры любимых групп Лолы: Waifs, Warpaint, Karen О, Magic Dirt. Вспоминаю, как мы с Генри сидели здесь, а Лола играла нам. Начинаю рассказывать о Кэле. Слова все еще отдаются болью, но уже меньше.

– А я все пыталась понять, что же страшное с тобой случилось, – признается Лола. – Мы с Хироко сидели, гадали, не знали, как помочь. Но я даже и подумать не могла…

Подруга обнимает меня – так мы и засыпаем.

Расколотый берег

Питер Темпл

Письма оставлены между с. 8 и 9

14 февраля 2016 года

Дорогая Джордж!

Сегодня я говорил с Генри, и он сказал, что наступает «конец света». Ты слышала? Знаю, как ты любишь Рэя Брэдбери. Не хочешь ли провести со мной последнюю ночь? Не важно, что это День святого Валентина, – мы просто составим друг другу компанию. Как тебе идея?

Мартин

Дорогой Мартин!

Это было бы здорово!

Джордж

Генри

Ярко и радостно брезжил рассвет последнего дня перед «концом света», но меня не отпускает неприятное чувство. Вчера я все ждал, что откроется дверь, и в магазин войдет Эми. Расслабился только около полудня, когда она наконец написала. Правда, новости были не из лучших: мы не сможем увидеться до самого Дня святого Валентина, а как раз четырнадцатого она надеется встретиться со мной в «Прачечной». Написал в ответ, что обещал этот вечер провести с Рэйчел. Предложил увидеться пятнадцатого.

«Ты сказал ей?» – пишет Эми. «О чем?» – «О нас!» – «Пока не успел, очень занят. Обязательно скажу». Посмотрел на Рэйчел – она склонилась над очередной книгой. Подумал о своем обещании. И решил пока не говорить ей об Эми. Отложил эту новость до «конца света».

Выхожу из душа, вытираюсь полотенцем и одеваюсь. В это время стучится и входит Джордж.

– С Днем святого Валентина тебя, – говорит она и тянется за зубной щеткой.

– А где же твой извечный пессимизм? – интересуюсь я.

– Впервые за шесть лет у меня в школе появился друг. Мне теперь плевать на Стейси. У меня почти есть бойфренд. Ты, кстати, отдал Рэйчел мое письмо?

– Да. – На самом деле нет. – Черт!

– Черт?

– Не собирался говорить этого вслух. Все будет хорошо.

– Вот именно! Спасибо, что отговорил маму продавать книжный, – говорит Джордж, целуя меня в щеку. – Фрида мне рассказала. Она узнала от Рэйчел, что ты вчера звонил ей.

Прежде чем я успеваю объяснить, кто-то стучит.

– Прошу прощения, – заглядывает Мартин. – Джордж, отец просит тебя посидеть за прилавком, ему нужно уехать.

– Минутку, сейчас приду, – говорит Джордж и поворачивается ко мне. – Что с тобой, Генри?

– Ты действительно не хочешь, чтобы мы продавали книжный? Тебя не волнуют деньги?

– Совершенно не волнуют, – пожала плечами Джордж.

Я могу все поправить, поговорить с мамой, но мне не удастся уберечь сестру от боли, когда она узнает о Кэле. Хотел сказать ей прямо сейчас, но пусть лучше это сделает Рэйчел.

– Со мной все в порядке. Рад, что у тебя хорошее настроение.

Джордж выходит, а я сажусь на край ванны и звоню маме. Автоответчик. Оставляю ей сообщение: «Не продавай магазин. Не надо».

Когда я подъезжаю к дому Роуз, Рэйчел уже ждет на улице. На ней платье, и я гадаю, нет ли под ним купальника. Она мужественно едет со мной на побережье, вдруг отважится войти в воду? Ведь Рэйчел не робкого десятка. «Пожалуйста, не исчезай снова», – думаю я, когда она открывает дверь микроавтобуса и забирается внутрь.

По радио играют песни группы The Lucksmiths. Надо сказать Рэйчел, что Кэл и есть таинственный герой Джордж. Но я спешу. У Рэйчел хорошее настроение, и я рад за нее.

– Ты точно не против этой поездки? – интересуюсь я.

– Генри, перестань беспокоиться. Все будет хорошо. Или не все. Но ничего плохого точно не случится.

На секунду задерживаю на ней взгляд. В одном лице смешались Рэйчел прежняя и Рэйчел настоящая. Она опускает стекло, и в салон врывается день – солнце и пыль. Делаю музыку громче.

– Спасибо, – говорит она, – я с тобой меньше грущу.

– Вот и хорошо.

Доезжаем до окраины города. Асфальт остается позади, теперь навстречу бегут деревья, и небо становится шире. Рэйчел задремала. Просыпается она уже в маленьком городке, смотрит вокруг и улыбается, вдыхая воздух, пропитанный запахом океана. Обхватив себя руками, вслед за мной входит в букинистический магазин. Я подхожу к полкам, задумываюсь. Хорош я, нечего сказать: притащил лучшую подругу к океану, от которого она сбежала, и показал кучу книг – как будто на работе их не хватает. Но потом я оборачиваюсь. Рэйчел, опустившись на колени, с интересом разглядывает на полу научно-популярные книги. Спустя несколько минут подходит к художественной литературе, возле которой стою я. Начинаю показывать ей любимые книги. Она читает аннотации, перелистывает страницы, ищет заметки на полях.

– Ты теперь везде как в «Библиотеке», – улыбаюсь я.

– Ну да, привычка, – смеется Рэйчел. – Я так рада, что ты отговорил маму от продажи. Генри, магазин – это ты.

Она по-особенному произносит это «ты», у Эми так не получится. По-особенному произносит мое имя – с такой интонацией можно было бы сказать «люблю». Внезапные мысли… Заметив показавшуюся из-за ворота платья голубую лямку купальника, я машинально касаюсь ее.

– Может быть, решусь поплавать, – объясняет Рэйчел, – ведь скоро «конец света»! Пойдешь со мной?

– Я не взял плавки.

– Да видела я тебя в трусах!

– Ты и голым меня видела, – вздыхаю я.

Она смотрит на меня, и мне кажется, что я падаю в пропасть.

– Какие у тебя глаза огромные.

– Это чтобы лучше видеть тебя, – смеется Рэйчел.

Мы стоим очень близко друг к другу. Жаль, что Эми вернулась. А то я попросил бы Рэйчел повторить тот поцелуй. Конечно, она хочет убедить меня, что целовались мы только напоказ, но я в это больше не верю. Я ведь знаю Рэйчел. Если бы она не хотела, ни за что бы не стала.

– В чем дело? – спрашивает она.

– Ты о чем?

– Ты улыбаешься.

– Да так, кое-что понял.

Я не успел сказать, что именно, потому что Рэйчел вдруг воскликнула:

– Это же Уолкотт! – Она показывает на книгу, которую я держал.

В этом томике нет пометок, надписей. Но нам обоим почему-то кажется, что это та самая книга. Мы решаем довериться судьбе и не ехать…

Мы зашли перекусить. Делаем заказ и смотрим на купленную книгу, которая лежит посреди стола.

– Мне кажется, это знак, – говорю я.

– Мне тоже, – соглашается Рэйчел.

Какой знак, мы уточнять не стали. Улыбаемся друг другу. Очень хочу поцеловать ее.

– А давай зададим друг другу вопросы, которые давно хотели задать? – предлагаю я, пока мы едим.

– О чем?

– Друг о друге.

– Да я все о тебе знаю.

– Нет, так не бывает. Всегда можно узнать что-нибудь новое. Давай проверим: сначала я буду задавать тебе вопросы о себе, а ты отвечать.

– Игра называется «Нарциссизм»? – спрашивает Рейчел.

– Игра называется «Генри». Вопрос первый: мой первый поцелуй?

– С Эми.

– Неправильно.

– А с кем?

– С тобой. В четвертом классе я поцеловал тебя в губы.

– Да ладно?

– Салочки-поцелуйчики. Не помнишь?

– Не помню. Сейчас ты нанес мне психологическую травму. – Рейчел округляет глаза.

– Вопрос второй: мой любимый цвет?

– Рыжий. Цвет волос Эми.

– Неправильно. Был рыжий, а теперь голубой, – улыбаюсь я, глядя ей прямо в глаза.

Я почти уверен, что между нами нечто большее, чем дружба.

– Окей, спроси еще что-нибудь, – не сдается она.

– Нет, теперь играем в «Рэйчел».

Она поворачивается к окну, смотрит на океан и говорит, что в эту игру нужно играть на берегу.

Рэйчел

Игру, которую затеял Генри, можно понимать по-разному – я пытаюсь убедить себя в этом. Пытаюсь иначе расценивать его взгляд в книжном магазине, убедить себя, что он целовался из-за Эми и любит только ее. Но ведь это у меня голубые глаза. Со мной он впервые поцеловался (вот так новость!). Он здесь, со мной. А Эми так далеко…

– Теперь играем в «Рэйчел», – говорит Генри, и я, не раздумывая, зову его на берег.

Мы на полуострове, до города меньше двух часов езды. Это в противоположном направлении от Си-Ридж. Океан здесь другой – и вид, и запах.

Другое название. Но та же непредсказуемость стихии.

– Ты уверена, что хочешь туда? – спрашивает Генри.

Я думала об этом с того момента, как пришло письмо от продавца книги. Утром я взяла у Роуз купальник. Было немного страшно, но я натянула поверх него платье и сказала себе, что купаться вовсе не обязательно. Купальник просто на всякий случай.

Слишком долго я не видела океан – подумала об этом в магазине, когда представила, как Генри будет жить без книг. Его мир станет слишком унылым, как и мой без воды. Мы все ближе подходим к берегу, и я слышу шум набегающих волн. Я готова к встрече с водой. Вот она – лежит передо мной, такая бескрайняя. Мы с Генри долго сидим на берегу и смотрим на океан. Это мои ночные кошмары: он то забирает Кэла, то снова приносит ко мне – бледного, как тот клюворылый кит. Рассказываю Генри о трех слоях океана: слое солнечного света, зоне сумерек и полночной зоне. Обитатели последней светятся. До смерти Кэла этот слой интересовал меня больше всего. Мне хотелось туда погрузиться, чтобы его изучать. Генри говорит, что я невероятно храбрая, но никакой храбрости здесь нет. Я и подумать не могла, что однажды со мной или моими близкими случится страшное. Океан всегда будет напоминать мне об обратном: возможно все.

Я так хотела увидеть косатку, клинобрюшку, адского вампира. Сидела над книгами, разглядывала пегасов…

– Мне страшно, но я снова хочу изучать океан.

– Не вини себя, – произносит Генри.

Пожалуй, это самые нужные слова.

– Хочешь поплавать? – предлагает он, но я пока не готова.

Сидим на берегу почти час. Я смотрю на океан, на Генри. Он строит замок из песка и обкладывает зубчатые стены ракушками. Перед отъездом он идет к воде вымыть руки. Наверное, нарочно: вернулся и обрызгал меня, чтобы я снова почувствовала эту воду.

Небо отсвечивает бледно-розовым, когда Генри подъезжает к дому Роуз. Мне нужно переодеться к вечеру. Помню, как Гас во время одной из наших встреч сказал мне: «Однажды ты почувствуешь, что все в порядке». Сказал это так просто, будто говорил о посылке, которую я скоро должна получить.

– Рэйчел, – начинает вдруг Генри. Выражение его лица, наша сегодняшняя игра дают мне смутную надежду. – Я… понимаешь… – Он замолкает; мысленно умоляю его продолжать. – А, не важно. Встретимся в книжном в семь.

Выходя из микроавтобуса, ловлю свое отражение в окне. Я изменилась за последние десять месяцев. Пока не совсем понимаю, в чем именно. Возможно, просто чего-то жду?

К вечеру небо заволокли тучи.

– Будет дождь, – сообщаю я Генри, входя в магазин.

– Может, обойдется? – говорит он, нервно улыбаясь.

Я не менее нервно улыбаюсь в ответ. Мы идем в «Шанхай-дамплингс», будем ужинать сегодня с его родителями и Лолой. Джордж и Мартин идут впереди нас. Всякий раз, когда мы немного отстаем, Генри начинает что-то говорить, но тут же осекается. Знаю: он едет с Эми в путешествие. Но где-то внутри теплится отчаянная надежда: может, передумал? Может, останется со мной?

Когда мы входим в ресторан, Ма Ли, подавая нам меню, сообщает Генри, что родители ссорятся.

– Не знаю почему, но дело, похоже, серьезное. Мама плачет.

Поднимаемся и видим, что Ма Ли права. Глаза у Софии красные, вокруг одного размазана тушь. Беру Генри за руку. Знаю, ему нелегко видеть маму такой. Когда мы садимся, к нам присоединяется Лола, и наступает неловкая тишина. Мы понимаем, что прервали ссору, однако Майкл и София пытаются вести себя так, будто ничего не произошло.

– В чем дело? – спрашивает Генри.

– Ни в чем, – отвечает София. – Потом поговорим.

– Мама продала бизнес, – поясняет Майкл.

– Мы вместе приняли решение продать бизнес, – защищается София. – Как раз здесь мы об этом и говорили. А потом ты позвонил и велел мне искать покупателей.

– Покупателей книжного бизнеса, – уточняет Майкл.

Становится ясно, что магазин продали застройщикам.

– Да, магазин снесут, – подтверждает Майкл. – Но не переживайте, его покупают за огромные деньги. Мы богаты, – говорит он, тут же устыдившись своей резкости. – Простите меня, – осекается он, глядя на Лолу, Мартина и меня. – Мы ведем себя безобразно. Надо было потом это обсудить.

– Отмени, – предлагает Джордж Софии. – Скажи им, что сделка не состоится.

– Не получится, – тихо произносит Майкл. – Дело сделано. Магазин продан.

– Как он может быть продан? Это же наш дом! – повышает голос Джордж.

– Что же ты раньше молчала? – мягко упрекает ее София.

– Я сейчас не молчу, – не сдается Джордж. – Может, я и раньше бы не молчала, если бы не ты. Генри же в итоге сказал, что он против!

– Сказал сегодня утром. Было уже поздно.

Генри молчит. Ему, похоже, стыдно. Я снова беру его за руку.

– Ну, кто что читает? – интересуется София после паузы, но ей никто не отвечает.

– «Облачный атлас», – наконец говорю я. – Генри тоже его прочитал.

– И я читала, – нерешительно присоединяется Джордж. – Это чертовски хорошая книга.

– Согласна, – кивает София. – Там ведь у всех персонажей были одинаковые родинки, да? Один и тот же человек?

– Нет, это разные люди, – отвечает Генри, все еще глядя в тарелку, – просто у них одна душа.

– Это книга о переселении душ, – объясняю я. – По крайней мере, мне так кажется. О том, что после смерти человека его душа переселяется в другое тело.

– Кто-нибудь из вас в это верит? – спрашивает Мартин.

– Я верю, – говорит Джордж.

– А я нет.

– А во что ты веришь? – спрашивает меня София.

Мои взгляды не изменились. Но мысль о переселении душ мне симпатична. Если бы я знала, что сущность Кэла не умерла, мне легче было бы пережить его утрату. Даже перевоплощение в облако лучше, чем превращение в пепел.

– Глагол «трансмигрировать» (переселяться) происходит от латинского transmigrare, – Майкл наконец вступает в разговор. – Он имеет значение «переместиться из одного места в другое». Это не обязательно переселение души. Trans значить «через» или «за пределы».

– Или «сквозь», – добавляет Генри. – «По другую сторону чего-то».

Продолжаем разговор о книгах. Лола прочитала «Пятьдесят оттенков серого»[35]. Генри зажимает уши. Джордж тоже хочет взяться за эту книгу, но теперь Майкл хватается за голову. Мартин по совету Джордж прочитал Питера Темпла, тут разговор начинает вращаться вокруг детективов. В целом похоже на перемирие, но я слушаю вполуха. Размышляю о переселении памяти. Не о переселении, которое происходит в рассказе Борхеса, а о переселении памяти, которое случается постоянно – когда мы стараемся хранить память о мертвых, держим их здесь, с нами, в рассказах, в пометках на страницах, в истории. Это очень красивая идея, и она кажется мне вполне реальной.

Генри

Поверить не могу – я отказался от книжного только потому, что хотел жить как Грег Смит! Заглядываю в свое будущее – вот оно, передо мной: я прохожу мимо уродливых многоэтажек и рассказываю детям, что здесь, прямо на этом месте, стоял красивый дом, в котором я вырос. Ваш папа, дети, потерял его из-за девушки, которая его не любила, он соперничал с парнем, которого сам считал круглым идиотом. Короче, дети, папа облажался.

Не могу смотреть на отца. Мне стыдно и грустно. Я изучаю скатерть, каждый сантиметр узора на ней. Какие интересные кружочки. Прослеживаю их глазами от конца одного к началу другого. Скатерть та же, что и всегда. Но эти колечки я раньше не замечал. Рэйчел держит меня за руку – единственное, что радует на этом семейном ужине. Я мог бы через многое в жизни пройти, только бы она была рядом. Мой лучший друг – даже если в кармане гуляет ветер, даже если я пускаю слюни во сне. Она вытаскивала меня из женского туалета и все равно хочет провести со мной «последнюю ночь».

Итак, что мы имеем? Я хочу быть с Рэйчел. Не знаю, правда, хочет ли она быть со мной. А Эми совершенно точно мне не нужна. Она то приходит, то уходит и всегда была немножко влюблена в кого-нибудь, кроме меня. После разговора о переселении душ за столом вспоминают о «Пятидесяти оттенках серого». Я иду в туалет и там собираюсь с мыслями, чтобы обратиться к своей семье, призвать к единству. Но когда возвращаюсь, все уже уходят.

– Я домой, – говорит Джордж маме и уходит с Мартином.

Куда идет папа, не знаю, да и сам он, похоже, еще не решил. Мама предлагает отвезти меня, Лолу и Рэйчел на последнее выступление The Hollows, но я отказываюсь. Целую ее и обещаю позвонить. По пути в «Прачечную» Рэйчел и Лола держат меня за руки. Нужных слов никому из нас в голову не приходит.

– Почему я не представлял, насколько ужасное чувство вызовет у меня продажа книжного? У меня ведь прекрасное воображение.

У входа в «Прачечную» толпа. Многие ребята из школы хотят попасть на последнее выступление The Hollows.

– Они разочаруются, – бурчит Лола. – Я ведь одна буду на сцене.

– Ты не попросила прощения? – спрашиваю я, отказываясь в это верить.

– Ну, не напрямую…

Я смотрю на Рэйчел, та – на меня, и я понимаю, что надо действовать.

– Окей, Лола, настало время поговорить начистоту. Вы с Хироко лучшие друзья.

– Даже больше – вы соавторы, – добавляет Рэйчел.

– Бывает, ты ставишь интересы группы выше всего остального, – продолжаю я.

– Ты одержима The Hollows, – замечает Рэйчел.

– Хироко намного важнее, чем твоя известность, – заканчиваю я.

– Надо же! – усмехается Лола. – И это говорят мне люди, которые не один раз разбегались.

Она достает мобильник и на секунду замирает, потом звонит.

– Хироко? – говорит Лола, знаками давая нам понять, что там автоответчик. – Мне очень нужно, чтобы ты пришла сегодня. Не для записи. К черту запись. Я хочу в последний раз сыграть с тобой. Не целый концерт – только одну последнюю песню. Пожалуйста. – Помолчав пару секунд, она добавляет: – И я не считаю, что ты без меня ничего не сможешь. Все как раз наоборот. Ты нужна мне, Хироко. – Она кладет трубку и выдыхает.

– Будем надеяться, она проверяет сообщения.

Как только Лола уходит, я думаю о книжном.

– Все будет хорошо, – в который раз повторяет Рэйчел.

– Как? Как может быть хорошо? Это конец света. Настоящий конец света.

– Нет, не конец.

– Да, ты права. Конец света не так страшен.

– Генри… – начинает она и вдруг произносит: – Я люблю тебя.

Ее слова похожи на свет, забрезживший в темноте. Жизнь не перестала быть хреновой, но все же она прекрасна.

Откровенность заразительна – я беру руки Рэйчел в свои. Меня лихорадит, и это неудивительно, ведь я собираюсь сказать, что тоже ее люблю.

– Рэйчел…

И тут появляется Эми. Отняв мою руку у Рэйчел, она говорит:

– Спасибо, что не дала ему замерзнуть. Мы снова вместе, с прошлой пятницы. Ты не знала? – Она улыбается и целует меня.

Даже когда я состарюсь и потеряю память, я не забуду, как теплая рука Рэйчел выскальзывает из моей. Лицо ее изменилось. Она силится улыбнуться. Только я один знаю, что эта улыбка ненастоящая.

– Замечательно! – говорит она Эми. – Просто здорово. – Она показывает на двигающуюся очередь: – Заходите, там Лола.

– Я не хочу. Я обещал тебе последнюю ночь.

– Не думай об этом. Мы прекрасно провели этот день. Тебе надо быть с Эми, особенно после потери магазина.

– Подожди, пожалуйста, – прошу я Эми.

Отхожу с Рэйчел и тихо спрашиваю:

– Ты меня любишь?

– Ты всегда будешь моим лучшим другом. Я люблю в тебе абсолютно все. Не хотела бы тебя потерять. Но я люблю тебя не в том смысле, в каком ты спрашиваешь. Я имела в виду, что люблю тебя как друга.

– Я не верю тебе.

– Ну и зря. Со мной все хорошо, не волнуйся.

– А поцелуй?

– Он ничего не значил! Правда. Оставайся с Эми. А я, скорее всего, вернусь к Джоэлу.

Я ей не верю, но вижу, что потерял ее. Теперь у нее то же лицо, что было по возвращении. Лицо чужого человека. Чувствую, как у меня в груди разверзается бездна.

– Увидимся на концерте, – говорит она и исчезает в толпе.

Мне не хватает воздуха. Надо поговорить с Эми.

– Генри, что случилось? – спрашивает она.

– Мы продаем книжный.

– Я знаю, – улыбается Эми, – получите за него целое состояние. Не понимаю, почему ты раньше на этом не настоял.

Потому что люблю его. Потому что, вопреки всякой логике, я люблю книги. Просто так получилось. Я хочу всю жизнь искать, читать и продавать их. Обслуживать покупателей и находить для них нужные издания. Я хочу общаться с Фредериком и Фридой. Слушать дискуссии книжного клуба. Хочу, чтобы все это продолжалось вечно. И мне нужна девушка, которая полюбит меня таким, в пыли старых книг.

– Эми, почему ты вернулась ко мне? Потому что увидела, как я целуюсь с Рэйчел?

– Нет.

– А по-моему, да, – говорю я. – Ведь я у тебя всегда запасной вариант.

Пусть нашей семье не везет в любви, но что такое притворная любовь – я знаю. Теперь знаю. Каким же я был глупцом все эти годы! Впрочем, не буду себя винить – наверняка в мире полно людей, которые чувствуют себя так же, когда бросаются к любимому человеку, не отвечающему взаимностью.

– Я много раз доказывала, что люблю тебя, – говорит Эми и пускается в рассуждения о деньгах, которые одолжила мне на билеты, о том, как ходила со мной на танцы, а однажды даже одолжила машину. – Думаешь, у тебя что-то получится с Рэйчел? Вряд ли. Она не любит тебя. Просто хочет досадить мне.

– Рэйчел не такая.

– Такая, такая. Ее письмо это доказывает.

– Что ты сказала? – переспрашиваю я, смутно припоминая события того вечера, когда Рэйчел спасала меня в туалете. – Какое письмо?

Эми молчит.

– Если я тебе хоть когда-нибудь нравился, пожалуйста, ответь.

– Это было в девятом классе, перед «концом света». Мы пришли к тебе домой и ты повел меня наверх, показать свою комнату. Пока ты был в туалете, я листала книгу, лежавшую на кровати. Там была записка от Рэйчел: она просила поискать письмо в какой-то книге из вашей «Библиотеки». Название не помню.

– «Пруфрок»?

– Вроде того. Когда мы спустились вниз, я забрала письмо. Хотела, чтобы мы провели последнюю ночь вместе, и подумала, что если ты его прочтешь, то выберешь ее, а не меня.

– А в письме было что?.. – спрашиваю я, уже догадываясь о содержании. – Оно еще у тебя?

– Я вложила его в другую книгу. Мне показалось, что там ты искать не будешь.

– В какую?

– Желтая обложка, – с усилием вспоминает она, и я от досады прикрываю глаза. – Японское имя, начинается на К.

– Кадзуо Исигуро?

– Возможно.

– «Не отпускай меня»?

– Может быть… Ты очень сердишься?

В упор глядя на девушку, которую любил почти четыре года, я говорю ей, что не сержусь. Я, конечно, немного зол, но она просто хотела быть со мной. Я понимаю, как сильно Эми боится одиночества, какой пыткой была бы для нее поездка за границу без спутника. Но этим спутником буду уже не я. Оставив Эми, я захожу в «Прачечную». Есть девушка, которую надо найти. Книжный, с которым надо проститься. Плачу за вход и, пробираясь сквозь толпу, ищу Рэйчел. Зову ее, глядя поверх голов.

– Рэйчел! – кричу я, проталкиваясь к сцене. – Ты не видишь, где она? – спрашиваю Лолу.

Та оглядывает толпу и качает головой.

Пишу ей, что еду к дому Роуз. Перед тем как уйти, оглядываюсь на Лолу. Она одна у микрофона, ждет Хироко. А ведь та может и не приехать. Я просто не имею права оставить ее без поддержки. Лола начинает играть. Она все время смотрит на меня, а я на нее. The Hollows больше нет, но я ее друг. Петь я не умею, и черт с ним! Все равно взбираюсь на сцену. Лола обрывает песню на середине и начинает играть ту, которую я знаю, из Art of Fighting. Я ей подпеваю, а когда эта песня заканчивается, мы вспоминаем Бена Фолдса – я и его альбомы слушал. Мы почти допели четвертую песню, когда вдруг раздалось робкое звучание треугольника. Сзади стояла Хироко.

– Не было времени привезти колокольчики, – оправдывается она.

Я собираюсь соскочить со сцены, но Хироко забирает у меня микрофон и вручает мне треугольник.

– Ну наконец! – кричит кто-то из толпы.

– Заткнитесь! – произносит Лола в микрофон, и все замолкают. – Мне есть что сказать. Эта девчонка, – показывает она на Хироко, – лучший поэт и лучший ударник. Мне будет ужасно ее не хватать!

Хироко, улыбаясь, начинает отсчитывать такт их последней песни. Там я их и оставляю. Может, конец света сегодня и не наступит, но нам с Рэйчел больше нельзя терять время.

Рэйчел

Отхожу, оставив Генри с Эми. Вроде держусь. Плачу, но это ерунда. Он так или иначе должен был к ней вернуться, и я это знала. Я в него влюблена, но кто-нибудь однажды займет его место. В углу «Прачечной» нахожу местечко, где Генри меня не увидит. Затаив дыхание, слушаю Лолу. Потом на сцену вдруг забирается Генри. У него много разных талантов, однако пение к ним не относится. Но как же он хорош собой! Надеюсь, на этот раз Эми его не обидит.

Через какое-то время на сцене появляется Хироко, и Лола признается всем, что будет по ней скучать. Они играют последнюю песню – ту, которую написали первой. Однажды мы с Генри слушали ее в гараже. Вот бы эта музыка заглушила память! Так и вертится в голове мое «я люблю тебя» и это «спасибо» от Эми. Иду в туалет умыться. Встречаю там Катю.

– Ну, как у вас с Шекспиром? – спрашивает она, и я отвечаю, что он едет с Эми за границу.

– Жаль. Значит, он тебя проворонил.

Выхожу из клуба, иду через дорогу, в книжный.

Можно было бы поехать домой, но мне просто необходимо побыть рядом с книгами. Поработаю немного. Сейчас это как никогда важно. Не потому, что пометки на страницах исчезнут: записанное будет существовать вечно. Но они будут потеряны для Майкла. Буду сидеть над каталогом всю ночь, чтобы не думать о Генри и Эми, которые, скорее всего, целуются в углу бара. Включаю компьютер и беру стопку книг. Начинаю листать первую, но меня не покидает странная тревога.

Беру «Море», просматриваю еще раз – вдруг не заметила какую-то запись Кэла. Есть пометка на странице с медузой, но это не его рука. Почерк Кэла я знаю не хуже своего. Он постоянно что-то записывал. Даже в тот, последний, день. Писал лежа в обычной тетради на пружине, опираясь на одну руку, в маминой широкополой шляпе и очках в стиле Одри Хепберн.

Кто-то появляется сзади, я оборачиваюсь: это Джордж. Она пристально смотрит на «Море», и мне приходится объяснить, что Кэл мог оставить в этой книге письмо.

– Да не важно, – соврала я.

– Он оставил здесь, – говорит она и показывает мне «Гордость и предубеждение и зомби».

На обложке Элизабет, ее лицо – наполовину череп. Джордж дает мне письмо. Написано оно на любимой бумаге Кэла, вроде той, на которой он писал в последний день. Листок какой-то хрупкий – возможно, это мне кажется, а может, просто Джордж зачитала письмо до дыр. Позже я обязательно занесу его в каталог. Занесу с большей аккуратностью, чем другие письма. Майкл был прав – это библиотека душ.

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письмо оставлено между с. 44 и 45

25 ноября 2013 года

Дорогая Джордж!

Понимаю, ты, наверное, обеспокоена – вдруг я психопат какой-нибудь. Не переживай, это не так. Хотя, возможно, так говорят все психопаты. Однако вот тебе доказательство от моей сестры:

Мой брат в целом не психопат.

Она не знает, зачем я попросил ее это написать. Сейчас она смотрит Брайана Кокса[36] – в это время мира для нее не существует.

Надеюсь на продолжение нашей переписки.

Пифей

Теперь мне все понятно: «морские обезьянки», заметка в книге «Море» – наверное, Кэл показывал Джордж, что ему нравится.

– Пифей был первым человеком, который увидел связь между приливами и отливами и Луной, – говорю я.

– Я знаю. Это ведь Кэл?

Киваю.

– Я люблю его, – тихо сообщает мне Джордж. Эти слова приносят мне безмерную радость.

И одновременно разбивают мне сердце.

– Как ты думаешь, он меня любит?

Снова киваю. Она улыбается. Так сияет, что я готова разреветься.

– Я отдала Генри письмо для Кэла, попросила передать тебе. Пожалуйста, отправь ему.

Я говорю, что сейчас вернусь, и иду в туалет. Там занято. Жду у двери, думая о несправедливости жизни – Кэл мог бы встречаться с Джордж, не пойди он купаться в тот день.

В туалете Фредерик. Он замечает, что я расстроена.

– Прости, что вмешиваюсь, – начинает он в своей вежливой, официальной манере. – Все ли у тебя в порядке?

– Нет, – мотаю я головой.

И прямо там, на пороге туалета, все ему рассказываю. Как наврала Джордж и как теперь вынуждена причинить ей боль. Я не надеюсь, что Фредерик что-то поймет из этого потока слов, ведь я говорю и плачу одновременно, но он кивает и слушает, а потом еще рассказывает о своей жене Елене.

– У нас здесь давным-давно был цветочный магазин.

После всех событий мне тяжело осмыслить эту информацию.

– Вы с ней жили и работали здесь?

Он кивает, а я вдруг понимаю: ведь не было и дня, чтобы он сюда не пришел.

– Я никак не мог привыкнуть к тому, что ее нет. Здесь все напоминало о ней. Это было невыносимо. Я никому о ней не говорил. Врал всем, чтобы не задавали вопросов. Продал магазин, почти даром его отдал, мне было все равно. Хотел сжечь здание и однажды даже решился, но Елена не позволила.

– Вы ее видели? – удивляюсь я. – Видели ее призрак?

Он кивает и совершенно серьезно смотрит мне в глаза.

– Я не сомневаюсь, что это она все время задувала спичку.

Я устала плакать, и пора возвращаться к Джордж, но я все стою с Фредериком. Он снова потеряет свой магазин…

– Я не знаю, как ей сказать, – говорю шепотом.

– Начни с того, что она была любима.

Так я и поступаю. Чтобы нам никто не мешал, мы устраиваемся на улице возле магазина.

– Это Кэл, – повторяю я. – Это был Кэл.

Как можно мягче я сообщаю ей о его смерти. Она глядит в беззвездное небо.

– Он умер почти год назад.

Я жду, что она расплачется, разозлится, но Джордж только сильнее сжимает мою ладонь.

– Как это случилось? – спрашивает она, и я сбивчиво начинаю рассказывать.

Описываю его на пляже, в маминой шляпе и огромных солнечных очках.

– Мы с мамой говорили о будущем. Моем будущем. Обсуждали, в какой университет мне пойти, в каких лучше всего преподают биологию морской среды. Кэл отложил ручку, снял шляпу и очки и побежал к воде. Он звал меня плавать, но я осталась на берегу, продолжала болтать с мамой.

Многие не знают, что люди тонут тихо. Кэл был таким хорошим пловцом, что нам и в голову не приходило за него беспокоиться. Мы с ним часто заплывали очень далеко. Купались даже ночью, иногда в опасных местах. Казалось, все хорошо. Как могла случиться эта беда, ведь океан был таким спокойным? Он тонул, пока я спрашивала у мамы, можно ли мне проколоть пупок. Она разрешила и спросила, как это делается. Он тонул, пока я отмахивалась от мухи. Пока смотрела на качающиеся деревья. Представляла, как занимаюсь любовью с Джоэлом. Зарывала в песок большой палец ноги.

– Мы пытались его спасти, – продолжаю я, – вынесли на берег.

Я не рассказываю Джордж, как мама вдруг вскочила и стала всматриваться в воду. Как я усмехнулась и спросила, что произошло. Думала, Кэл прикалывается.

– Я не вижу его, – сказала мама, быстро стягивая с себя платье.

Потерянные секунды до сих пор не дают ей покоя. «Зачем я снимала одежду?» – говорила она бабушке. Вместо всех этих историй я утешаю Джордж. Говорю, что Кэл умер в месте, которое очень любил. Что все случилось быстро. Что в тот день он писал, скорее всего, ей.

Я рассказываю о его мечтах: он представлял, как будет нырять в Мексиканском заливе, в Зеленом каньоне. Он хотел увидеть животных, которые обитают очень глубоко – там, куда не доходят лучи солнца.

Потом мы с Джордж идем к машине. Я достаю из багажника коробку, мы садимся прямо на асфальт и открываем ее. Там журналы, комиксы, маленький глобус, который я когда-то подарила брату на Рождество. Ключ от велосипедного замка, монетки, очки для плавания и перочинный ножик. Библиотечная карточка, CD. Наверное, Джордж удивляется, зачем бабушка отдала мне весь этот хлам. Но эти вещи мне дороги: они – жизнь Кэла. Я буду хранить эту коробку до самой смерти.

В журнале, как я и думала, лежит письмо для Джордж. Сразу отдаю ей, и она читает его вслух. Кэл любил Джордж, она отвечала ему взаимностью – это главное.

Я смотрю в небо, засвеченное фонарями, но все равно нахожу на нем звезды.

Письмо прекрасное и смелое. Я уже не сомневаюсь, что Генри прав: у меня совершенно неверное представление об устройстве мира. Самое важное – жизнь. Кэл это понимал и жил ярко до последней секунды. Надо признаться Генри во лжи: я все-таки люблю его.

Прежде чем уехать, спрашиваю Джордж:

– Может, позвать Мартина?

– А знаешь, я не против, – соглашается она. – Он в читальном саду.

Я привожу его. Уходя, слышу, как она говорит ему о смерти Кэла и плачет. Мартин садится рядом и обнимает ее за плечи.

Письмо без даты

Дорогая Джордж!

Сейчас начало марта, лето кончается, но еще тепло. Недолго осталось плавать. Мы с мамой и сестрой сейчас на пляже. Моя сестра – Рэйчел Суити. А я Кэл. Да-дa, длинный, тощий чокнутый паренек, которого ты знаешь почти всю жизнь. Разочарована? Я пойму, если это так. Но надеюсь, что нет.

Думаю, нам надо устроить свидание. Хотя бы одно. Тогда ты решишь, нравлюсь я тебе или нет.

Пойду искупаюсь, а потом отправлю это письмо почтой. Раньше мой друг Тим вкладывал письма в книги, но он переехал.

Так вот, если решишь ответить, посылай письмо на этот адрес: 11 Марин Парад, Си-Ридж, 9873.

С любовью, Кэл

Генри

Думаю, не пойти ли в книжный, чтобы поискать письмо. Но на это уйдет слишком много времени, так что беру такси и еду прямо к Рэйчел домой. По пути все время звоню ей – недоступна. Оставляю сообщение за сообщением на автоответчик. «Я наделал ошибок, но я многого не знал. Ты и книжный – вот что мне нужно. А не деньги. Плевать, что мое будущее неопределенно. Пусть так. Главное, чтобы в нем была ты».

Похоже, у меня любовная лихорадка. Я прошу водителя ехать быстрее. В ответ он замечает, что мы вообще-то стоим в пробке.

– Кажется, впереди машина сломалась, – поясняет он.

– Ну конечно, как же иначе, – ворчу я, высовываясь из окна.

Похоже, там авария, быстро нам отсюда не выбраться. Я оплачиваю проезд и выбегаю на шоссе. Рэйчел была права, начинается дождь. Один из тех летних грозовых дождей, которые отчаянно лупят по земле. Гремит гром, но я бегу прямо по лужам, разбрызгивая воду. До дома Рэйчел добегаю насквозь промокшим. Колочу в дверь, зову ее. Роуз отпирает мне и хмурится.

– Я знаю, что наделал кучу глупостей, – говорю я, пытаясь выровнять дыхание, – но я все улажу. Нам только нужно поговорить.

– Ее нет. А какие глупости ты натворил?

– Она не рассказывала?

– Я ее не видела.

– Черт возьми, – расстраиваюсь я, глядя на дождь и жалея деньги, которые только что потратил. Кричу от отчаяния и смотрю на Роуз: – У меня нет денег на такси.

– Подожди, я тебя отвезу.

Выскакиваю, как только Роуз останавливает машину, забегаю в книжный. Вода стекает с меня ручьями. В «Библиотеке писем» ищу роман Исигуро. Если Эми правильно назвала книгу, письмо должно быть здесь. Нахожу. Держу книгу в руках минуту-другую, потом пролистываю – вот он, листок, исписанный Рэйчел.

12 декабря 2012 года

Дорогой Генри!

Оставляю это письмо на той странице, где «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока», ведь ты любишь это стихотворение, а я люблю тебя. Знаю, ты сейчас с Эми, но, черт побери, Генри, она не любит тебя. Она любит себя, очень даже любит. А я люблю тебя. Люблю, что ты читаешь. Люблю твою любовь к старым книгам. Я люблю в тебе все и знаю тебя десять лет, а это много значит. Завтра я уезжаю. Позвони мне, пожалуйста, когда получишь это письмо, в любое время.

Рэйчел

Пока я читаю письмо, мне начинает казаться, что с продажей магазина не покончено. Мы теряем вещи, но иногда они к нам возвращаются. События в жизни не всегда происходят в том порядке, в каком нам хотелось бы.

Из читального сада выходит папа. Через окно вижу, что там Фредерик, Фрида и Фрэнк пьют пиво.

– Что, открыли калитку между нами и булочной? – интересуюсь я.

– Когда Фрэнк услышал, что мы продали книжный, свернул ее ломом.

– Жаль, что так поздно.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Прости меня. Я не знал, что магазин уйдет застройщикам.

– Ну это была не твоя мечта, Генри, – вздыхает папа, – не ты в этом виноват.

– Нет, магазин был и моей мечтой, – возражаю я.

Папа задумывается, а потом произносит:

– Тогда тебе через это просто надо было пройти. Зато со следующей мечтой ты уже так легко не расстанешься.

Папа говорит, что Рэйчел где-то здесь. Оказывается, она уже говорила с Джордж о Кэле.

– Очень жаль его, – добавляет он. – В «Библиотеке» есть его заметки. Как бы нам их не потерять! Мы, конечно, не можем оставить себе все эти книги – вот почему я хотел, чтобы Рэйчел занесла их в каталог. Она успела переписать только половину, а времени больше нет.

– Но почему мы не можем оставить их себе? – спрашиваю я.

Папа широким жестом обводит все полки:

– Генри, здесь очень много книг, и все они у меня есть.

– Мы могли бы найти им место, – предлагаю я. – В сарае.

– В каком сарае? – интересуется он.

– Ну, куда мы все вместе переедем.

В ответ он улыбается и ждет, что я еще придумаю. Потом выдает:

– Думаю, я поеду путешествовать. Посмотрю страну Шекспира и пьесы в Вест-Энде[37]. Оттуда махну в Аргентину. Может, выучу испанский и перед смертью почитаю Борхеса в оригинале.

– Ты что, умирать собрался?

– Нет, Генри, не сразу.

– А как же мы с Джордж?

– Джордж, наверное, переедет к маме. А у тебя, Генри, есть билет в кругосветку.

Папа кладет руку мне на плечо:

– Думаю, мама права. У нас очень маленький доход, а мечтами сыт не будешь.

– И все-таки мечты нужны…

– Мечты и немного денег, – улыбается он и снова выходит в читальный сад.

Оборачиваюсь и вижу Рэйчел.

– Я была на улице. Ты проскочил мимо.

– Не видел тебя.

– Я так и поняла.

Я просто околдован ею. Стараюсь притвориться, что мне неинтересно, как она выглядит без одежды. Повезет ли мне однажды увидеть это? «Генри, не отвлекайся», – говорю я себе.

– Я думаю, ты все-таки любишь меня, – произношу я. – Вот доказательство. – И показываю ей письмо. – Тут твоя подпись.

– Там еще дата. Не думаю, что бумажка, подписанная три года назад, может что-то доказать.

– В таких письмах дата не важна. Любовные письма должны оставаться вне времени, иначе какой в них смысл? Я тебя люблю, но только в 2012 году? Почему люди так непостоянны? У лебедей, например, лучше получается.

– При чем здесь лебеди? – не поняла Рэйчел.

– Они создают пары раз и навсегда.

– Ну, это не совсем так… – начала было она, но вдруг замолчала, взяла меня за футболку и притянула к себе. – Ты, Генри, произнес хорошую речь, но мы обсуждаем только мою любовь.

– Правда? Кажется, я забыл, с чего надо было начать.

– У тебя есть шанс исправиться.

– Ты моя лучшая подруга. Лучшая из всех, кого я знаю. Ты ослепительна, Рэйчел Суити. Я тебя люблю, – говорю я и целую ее.

Позже, гораздо позже – сейчас я еще не знаю когда – я медленно расстегну пуговицы на платье Рэйчел. Поцелую ее в ключицу. Буду представлять, что вижу нас сверху, вырвавшись за пределы Вселенной, и надеяться, что мы вместе до последнего вздоха. А пока мы целуемся. Вкладываем письмо в «Пруфрока», ставим книгу в «Библиотеку» – и целуемся. Я веду Рэйчел вверх по лестнице, и мы опять целуемся. Мы целуемся еще много лет. Это только начало.

Некоторое время мы сидим у меня в спальне. Рэйчел решает проверить мобильник.

– Я там сообщения оставил.

– Да уж вижу!

– Я хотел, чтобы ты поняла, как я к тебе отношусь.

– И как же?

– Очень нежно и трепетно.

Она интересуется, отдал ли я Фредерику найденного Уолкотта. Я еще не успел, и мы спускаемся в читальный сад. Время позднее, но спать никто не собирался. Приехала даже мама. Мы с Рэйчел усаживаемся, и я протягиваю Фредерику книгу. Он держит ее так, что я уверен: это не томик Елены.

– Не важно, есть ли у нас магазин. Я продолжу искать, если это не тот экземпляр, – заверяю я его.

– Спасибо, Генри, – благодарит Фредерик и тянется за кошельком, но мы с Рэйчел возражаем: это подарок.

Мы сидим в книжном, но уже скучаем по нему. Начинаем думать, что делать с книгами. Мама плачет, она расстроена не меньше других. Ловлю ее взгляд на себе.

– Ты повзрослел, – задумчиво говорит она, – а я и не заметила.

Рэйчел

Я поцеловала Генри в самый разгар его речи. Размахивая моим письмом, он говорит, что признания в любви не имеют срока давности. Вообще-то, у меня тоже была заготовлена речь. Я собиралась вытянуть из него признание по пунктам: почему он любит меня, а не Эми? А уж потом еще раз сказать о своих чувствах. Но я сразу поняла, что доказательства излишни и взяла ситуацию в свои руки. Мы словно увязли в меду. А все то, что произошло потом, все наши слова друг другу – секрет.

Позже, лежа рядом с Генри, я чувствовала жизнь не так, как раньше. Существует не только смерть – теперь я это знаю. Мы с Генри то дремлем, то бодрствуем, то разговариваем, то молчим. Окно открыто, и с улицы веет теплый ночной ветерок. Мы думаем об одном и том же. Мы – это совокупность прочитанных нами книг и любимых вещей. Кэл – это океан и письма, которые он написал. В вещах прячутся призраки.

Потом мы спускаемся, чтобы отдать Фредерику Уолкотта. Книга, к сожалению, не та. Но Генри обещает продолжить поиски.

Фредерик уходит раньше других, а когда я захожу в магазин, вижу Уолкотта в «Библиотеке писем». Стоит корешком внутрь. В книге письмо, наверняка адресованное мне.

Дорогая Рэйчел!

Надеюсь, ты не возражаешь, что я пишу тебе. Просто я все думаю о наших разговорах и о великой печали, которую ты переживаешь. Жену я потерял двадцать лет назад. Иногда мне кажется, я живу без нее целое десятилетие, а иногда – будто еще минуту назад она была рядом. Пишу «потерял», но со временем я возненавидел это слово. Она ведь не связка ключей и не головной убор. Это как сказать, что я где-то потерял свои легкие. Ты понимаешь, о чем я.

Наступает время, когда не скорбящие возвращаются к жизни, да и некоторые скорбящие тоже. Только и остается, что пытаться постичь непостижимое. Зачем жить, когда те, кого мы любим, ушли? Разве можем мы простить себе, что отпустили их? После смерти Елены я много об этом думал. Когда я встретил ее, мне исполнился двадцать один год. Она была моим лучшим другом. Без Елены я не представлял себе жизни. Без нее и времени не существовало. А мир без времени ужасен: все неопределенно, дни то сменяются быстро, то тянутся долго, а могут и вовсе остановиться. В законах Вселенной что-то разладилось, и я просто катился по наклонной плоскости. В таком мире невозможно ни в чем разобраться. И безумие берет верх. Но ты, Рэйчел, все это знаешь. Знаешь, что должна придерживаться тех законов, которые согласна принять.

Я люблю сына. Он закон, в котором ничто разладиться не может. Любовь к тому, что приносит тебе радость, тоже постоянна; книги, слова, музыка, искусство – это маяки, то и дело возникающие во вселенском хаосе.

Могут ли люди выбирать направление своей жизни? Мы не выбираем, где и когда родиться, кто и как будет нас любить, в кого нам влюбляться. И нам не дано выбирать, кого у нас отнимут, как это произойдет.

Я пытался спасти жену. Пока не приехала скорая, делал ей искусственное дыхание. Я часто думаю о том, как целовал ее в последний раз – совсем не так, как в первый. И я успокаиваю себя мыслью, что сделал все возможное. Просто ее жизнь была не в моей власти. Но мы решаем, как сильно любить, что читать и где путешествовать. Как жить после смерти любимого человека или просто после его ухода. Решаем, начинать ли жизнь заново. «Но зачем?» – спросишь ты. Вот мое мнение.

Той ночью, когда из окна доносился шум океана, женщина, которая станет моей женой и матерью моего ребенка, призналась мне в любви. Наш сын тогда был тонким штрихом на карте нашей будущей жизни. Звезды в темноте светились молочной белизной. У меня и в мыслях не было, что однажды я ее потеряю. Все мои думы были только о том, что она меня любит и мы счастливы.

Ты говоришь, что не видела ничего красивее океана и его же боишься больше всего на свете. Это буквально описывает мою любовь к Елене. А вдруг все стоящее не дается нам без страха? Как только она умерла, я продал цветочный магазин, но все равно не смог с ним расстаться. Рэйчел, возвращайся к океану. Он – часть тебя. Как и Кэл.

Фредерик

Утром, пока Генри спит, я иду в читальный сад. Книжный еще закрыт, но здесь уже люди. Они прошли через калитку Фрэнка с кофе и круассанами. Стараюсь не думать, что скоро читального сада не станет. Представляю, как здесь будут жить люди, и чувствую, как внутри закипает гнев. Фрэнк подает мне кофе.

– За счет заведения. Сегодня день траура.

Слышу глухое покашливание и, обернувшись, вижу Фредерика. Я благодарю его за письмо, и мы вместе завтракаем. Надо же, он был хозяином этого магазина. Так и в «Облачном атласе»: разные истории в конце концов объединились в одну. Говорю Фредерику, что когда-нибудь закончу двенадцатый класс, но сначала попрошу Роуз купить мне билет в кругосветное путешествие. Потом, конечно, верну ей деньги. Хочу поехать с Генри. А перед этим навещу маму в Си-Ридж. Покажу ей каталог «Библиотеки писем». Расскажу о людях, которые кого-то любили, потеряли близких и оставили об этом записи. Пусть знает, что мы не одиноки. Расскажу ей о Кэле и Джордж. Расскажу об идее переселения памяти от мертвых к живым. О том, что душа Кэла не погибла. Мне кажется, он остался в вещах, которые любил, в дорогих ему людях. Чаша его жизни была слишком полна, поэтому он ушел.

После ухода Фредерика я замечаю в читальном саду Майкла. Только подойдя ближе, понимаю, почему он молчит. Он плачет. Не хотел, чтобы мы видели. Я здороваюсь, но сразу ухожу. Долго смотрю на «Библиотеку писем», размышляя о каталоге. Это ведь капля в море: запись в базе данных – это не подчеркнутая строчка. Там не увидишь, с каким нажимом Майкл отмечал признание Пипа Эстелле. Мне не записать причин, по которым люди подчеркнули именно эту строчку, их чувства, свои чувства, когда я держу книгу в руках. Мне не передать в записях ни истертых страниц, ни кругов от чашек, ни загнутых уголков в сборниках Одена. Жизнь, таящуюся в книгах, – вот что хочет сохранить Майкл. Каталогу это не под силу.

Поднимаюсь к Генри.

– Просыпайся, – шепчу я и целую его в ухо. – Просыпайся, я знаю, что делать.

Генри

Я открываю глаза. Конец света не наступил, и Рэйчел шепчет мне что-то о переселении душ. По крайней мере, мне так кажется. От смысла слов отвлекают ее губы и память о прошлой ночи. Я сажусь, и она настойчиво повторяет:

– Переселиться. «Библиотека писем» должна переселиться. Разобьем ее на части и оставим в других книжных.

– Мысль хорошая, – соглашаюсь я, – но эти книги подходят только для «Книжного зова». Они исписаны, их нельзя продать. А хранить – только место занимать.

– Так мы никому ничего не скажем, – не унимается Рэйчел и начинает описывать свой план.

Она предложила тайно разнести наши книги по другим магазинам города.

Гордость и предубеждение и зомби

Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письмо оставлено между с. 44 и 45

14 февраля 2016 года

Дорогой Кэл!

Сразу скажу, что это не прощальное письмо. Несмотря ни на что, я буду писать тебе. Ты тот человек, которому я рассказываю все, пусть так и останется.

Получила твое последнее послание, и я согласна. Давай встретимся. Сначала позавтракаем у Фрэнка, потом можно пойти в кинотеатр «Палас». Говорят, там идут все серии «Доктора Кто». А после отправимся через весь город в музей.

Я не разочарована. Так и думала, что это окажешься ты. Правда, письма продолжали приходить и после твоего отъезда, так что какое-то время я подозревала Тима, но не хотела, чтобы это оказался он.

Помнишь тот день в школе, когда мы сидели на солнце? Это был наш первый и единственный настоящий, а не эпистолярный разговор. Я тогда плакала, переживала мамин отъезд из дома.

Ты: Привет.

Я: Чего тебе?

Ты: Хочу развеселить тебя.

Я: Не получится.

И ты дал мне «морских обезьянок».

Ты: Это морские существа. Кладешь их в воду – и они начинают очень быстро расти. Взрослеют буквально за неделю. Это, конечно, никакие не обезьянки, это креветки. Появляются в виде пузырьков. Если условия в воде неблагоприятные, самка выпускает спящие пузырьки; эмбрионы в них просто ждут, пока среда не улучшится. А потом их жизненный цикл продолжается. Они будто путешествуют во времени.

Я: Ты какой-то странный.

Ты: Я знаю.

Мне очень понравились «морские обезьянки», но я тебе об этом не сказала. А надо было.

С любовью, Джордж

Большие надежды

Чарльс Диккенс

Письмо оставлено между с. 78 и 79

Уважаемый незнакомец!

Если вы нашли это письмо, значит, вы нашли и книгу. Она невероятно важна. Конечно, так можно сказать обо всех книгах, но вот с этого самого экземпляра начался целый книжный магазин «Книжный зов». Не трудитесь искать его. Когда вы прочтете это письмо, магазина уже не будет.

Это была первая книга, которую я подарил жене, и, хотя мы с ней расстались, книга – доказательство того, что когда-то мы друг друга очень любили. Доказательство того, что однажды, придя в цветочный магазин, мы вдохнули в него новую жизнь.

Почему же я не сохранил эту книгу? Девушка по имени Рэйчел убедила меня не делать этого. Однажды утром она застала меня в читальном саду, я плакал. Мне было страшно от мысли, что мой книжный, да и всю мою жизнь, сравняют с землей. Наша семья провела там больше двадцати лет.

Магазин – это здание, но не только. Это еще и книги. Люди – это не только тела. И если никак не удается сохранить любимых такими, какими они были, мы должны хотя бы попытаться оставить память о них.

Книги из нашей «Библиотеки писем», отмеченные чьей-то жизнью, переселились в другие магазины. Мы тайно оставляли их на полках. Иногда конец – это начало.

Майкл

Рэйчел

В конце февраля мы разносим книги. Генри считает, что главное – успеть, у меня же более научный подход. Себе я сказала, что переселение книг – это попытка сохранить память о них, сохранить мысли на их страницах. Мы тайно заносили книги в другие магазины. По ночам, когда не спится, мне нравится думать, что экземпляр «Больших надежд», принадлежавший Майклу, теперь стал частью чьей-то библиотеки. И этот кто-то читает мысли Майкла о любви к Софии, выраженные через признание Пипа к Эстелле. Его страсть – в подчеркнутых строчках, в заметках. В посвящении на титульном листе.

Себе из «Библиотеки писем» я оставила «В поисках Аляски»[38] как напоминание о том, что и другие люди скорбят. Сегодня, когда мы развеем прах Кэла, я отдам книгу маме.

* * *

Генри везет нас на побережье: сзади сидят Лола, Джордж и Мартин. Следом едут София, Майкл и Роуз.

По пути в Си-Ридж я вспоминаю сон, который мне снова приснился прошлой ночью. Мы с Кэлом видели рыб, похожих на серебристые полумесяцы. Проснувшись, я решила, что рыбы – это вопросы, на которые нет ответов. Теперь их значение поменялось.

Я жду появления океана. Генри, похоже, немного волнуется за меня, но все будет хорошо. Хотя и не совсем. Прошлое со мной, будущее нечетко, и его можно изменить. Нам его представлять, разворачивать перед собой – яркое, как солнце, неясное, темно-синее…

Благодарность

«Слова в темно-синем» – это коллективный труд. Все ошибки – мои, а все хорошее тут появилось благодаря помощи многих очень щедрых и умных людей. Спасибо Кэтрин Дрэйтон за то, что она великолепный агент и так верит в меня. Спасибо всем работникам «Инквел Мэнэджмент», особенно Линдси Блессинг. Спасибо замечательной Эллисон Уотче за время и труд, понимание, ум и невероятное внимание к деталям. Спасибо Карен Гринберг, Элисон Колани, Терри Дил за помощь с рукописью. Спасибо создателям прекрасной обложки – Элисон Импри и Энджеле Карлино. Спасибо Стефани Мосс за дизайн. И спасибо вам, Барбара Маркус, Дженни Браун, Мелани Нолан, Ким Лобер, Джулс Келли, Кэйла Рэйси и Эллисон Джадд за вашу поддержку и веру в роман. Спасибо также моим австралийским редакторам. Клэйр Крэйг, без Вас я не смогла бы написать эту книгу. Эли Лаво, Вы прекрасный редактор, спасибо большое. Моим друзьям и родным, которые не покидали меня, пока писалась эта книга, – я это очень ценю. И конечно, спасибо тебе, Майкл Китсон.

Об авторе

Кэт Кроули пишет романы для юношества, ее книги отмечены различными наградами, в том числе «Graffiti Moon» и «A Little Wanting Song». Живет, пишет и преподает писательское мастерство в Мельбурне (Австралия). Ищите ее в «Твиттере» – @CathCrowley.

Отзывы

Оригинальный, мудрый и очень нужный роман. Эта история любви – ода словам и жизни.

Kirkus Reviews

Кроули создала удивительно теплых и запоминающихся персонажей, которые действуют в рамках сюжета, разворачивающегося во что-то необыкновенное…

Booklist

Богато и трогательно до слез. Увлекательная и правдоподобная история…

Publishers Weekly

Эта книга о «путешествии» от безнадежности к новой жизни.

School Library Journal

Прекрасный роман о горе и любви, о смерти и жизни, и прежде всего – о волшебной силе слов.

goodreads.com

«Любовь в каждой строчке» – душераздирающая история. Это словно признание в любви книгам.

goodreads.com

Примечания

1

Письмо Оскару Поллаку, 1904 г. Источник: Мангуэль А. История чтения. Екатеринбург: У-Фактория, 2008. – Здесь и далее, если не оговорено иное, примечания редактора.

(обратно)

2

The Pale King – незавершенный роман Дэвида Фостера Уоллеса.

(обратно)

3

Химеры – род хрящевых рыб из отряда химерообразных. Европейская химера встречается в Восточной Атлантике и Баренцевом море.

(обратно)

4

В Австралии лето длится с декабря по февраль, а летние каникулы начинаются в декабре.

(обратно)

5

Речь о рассказе «Завтра конец света».

(обратно)

6

В английском языке 14 знаков препинания.

(обратно)

7

«Дорога» – постапокалиптический роман Кормака Маккарти. Опубликован в 2006 году.

(обратно)

8

«Казино "Рояль"» – роман Яна Флеминга, первая книга о Джеймсе Бонде (1953).

(обратно)

9

Kirsty Eagar. Summer Skin (2016).

(обратно)

10

Онлайн-гид по крупным городам Австралии, где можно найти информацию о гостиницах, ресторанах, развлечениях. – Прим. пер.

(обратно)

11

«Hi-Fi» – роман британского писателя Ника Хорнби. Опубликован в 1995 году.

(обратно)

12

Роман, написанный в жанре мэшап (mashup, смешение). Предполагает объединение классического произведения и фантастики/фэнтези. В произведениях жанра стилистика и сюжет известных романов не меняются, однако вводятся фантастические персонажи – оборотни, демоны или роботы.

(обратно)

13

«Быть человеком» – британский сериал о вампире, оборотне и призраке, которые живут среди людей (2008–2013).

(обратно)

14

«Разум и чувства и гады морские» – роман Бена Уинтерса, опубликован в 2009 году.

(обратно)

15

Блюдо азиатской (сингапурской) кухни, напоминающее манты. – Прим. пер.

(обратно)

16

«Лжец» – роман Стивена Фрая, опубликован в 1991 году.

(обратно)

17

Одно из направлений философии времени. Согласно ему, в действительности существуют прошлое и настоящее, а будущее только возможно. Есть и другие теории: этернализм (в действительности существуют и прошлое, и настоящее, и будущее) и презентизм (существует только настоящее).

(обратно)

18

Китайские пельмени.

(обратно)

19

John Corey Whaley. Where Things Come Back (2011).

(обратно)

20

Креветочные чипсы.

(обратно)

21

«Любовь – это адский пес» (Love Is a Dog from Hell) – сборник стихов Чарльза Буковски, опубликован в 1977 году.

(обратно)

22

Simmone Howell, Nam Le – современные австралийские авторы.

(обратно)

23

Диккенс Ч. Большие надежды / Пер. с англ. М. Лорие // Собрание сочинений в 30 т. М.: Гос. изд-во худ. литературы, 1960. Т. 23. С. 385.

(обратно)

24

Малюр – яркая певчая птичка, обитает в Австралии. – Прим. пер.

(обратно)

25

Роман Дугласа Адамса, опубликован в 1979 году. По сюжету, число 42 стало ответом на «главный вопрос жизни, Вселенной и всего такого» – оно означает отсутствие ответа.

(обратно)

26

Sea-Monkeys («морские обезьянки») – торговая марка, под которой продаются артемии (рачки, используемые в аквариумистике как корм для рыб). – Прим. пер.

(обратно)

27

Пип и Эстелла – герои романа «Большие надежды».

(обратно)

28

Перевод А. Сергеева.

(обратно)

29

Аристотель. Метафизика / Пер. с греч. П. Д. Первова, В. В. Розанова. М., 2006. С. 28.

(обратно)

30

Книжная серия издательства Penguin Books.

(обратно)

31

Имеется в виду картина «Бичевание Христа» (1607).

(обратно)

32

В 2006 году Международный астрономический союз лишил Плутона статуса планеты и отнес к категории карликовых планет.

(обратно)

33

Шекспир У. Гамлет, принц датский / Пер. с англ. М. Вронченко.

(обратно)

34

«Чужие» (1986) – научно-фантастический боевик (реж. Джеймс Кэмерон). Считается одним из лучших фильмов ужасов.

(обратно)

35

Эротический роман Э. Л. Джеймс. Первая книга вышла в 2011 году.

(обратно)

36

Брайан Эдвард Кокс (р. 1968) – английский физик, ведет научные программы на ВВС.

(обратно)

37

Вест-Энд – театральный район Лондона.

(обратно)

38

«В поисках Аляски» (2005) – роман Джона Грина, в котором важную роль играет тема смерти и утраты близкого человека.

(обратно)

Оглавление

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Генри

Рэйчел

Генри

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Генри

Рэйчел

Благодарность

Об авторе

Отзывы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg