«Цвет судьбы»

Цвет судьбы (fb2) - Цвет судьбы [The Color of Destiny] (пер. Наталья Леонидовна Холмогорова) (Цвет неба - 2) 826K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джулиана Маклейн

Джулианна Маклин Цвет судьбы

Julianne MacLean

The Colour of Destiny

© Julianne MacLean

This edition published by arrangement with Taryn Fagerness Agency and Synopsis Literary Agency on behalf of Creative Media

Перевод с английского Н. Холмогоровой

Разработка серии и художественное оформление П. Петрова

Предисловие

Кейт Уортингтон

Слово «судьба» словарь Уэбстера[1] определяет так: предопределенный ход событий, зачастую обладающий непреодолимой силой. Часто я спрашиваю себя: неужто наш жизненный путь в самом деле предопределен еще до того, как мы сделаем первый шаг? Или мы – хозяева своей судьбы?

Меня зовут Кейт Уортингтон. Я парамедик[2].

Самые драматические события происходили у меня на глазах. Мне встречались люди, с поразительным упорством боровшиеся за жизнь, и другие, те, что отдавались смерти без сопротивления и без страха. Как будто знали: там, на той стороне, ждет их нечто прекрасное.

Или, быть может, просто до последнего не верили, что могут умереть, не понимали, что с ними происходит, – и позволяли судьбе решить за них?

Случалось мне видеть и тех, кто восстал из мертвых. И всякий раз я спрашивала себя: почему? Быть может, у этого человека осталось на земле какое-то незаконченное дело? Невыученный урок?

Мне самой предстоит выучить еще немало жизненных уроков, но одно я знаю наверняка. Жизнь порой жестока; временами ее жестокость кажется бессмысленной. Но бывает так, что тяготы и трагедии тернистым путем выводят нас на новую дорогу – дорогу, которой мы и представить себе не могли.

И, быть может, этот поразительный новый путь, о котором мы не думали не гадали, и был с самого начала предназначен нам судьбой.

Спасая жизни

Глава первая

Думаю, оглядываясь назад, каждый из нас может припомнить события, навеки изменившие его жизнь.

Для меня одно из таких событий произошло на сельской дороге в Нью-Гэмпшире, морозным днем в середине февраля 2007 года, на берегу озера, в котором водолаз искал утопленницу.

– Что случилось? – спросила я у полицейского, выпрыгнув из машины «Скорой помощи». – О черт! – Это я поскользнулась на обледенелой земле и схватилась за зеркало, чтобы не упасть.

– По дороге ехала женщина. – Полицейский ежился от холода, потирал руки и дул на них, чтобы хоть немного согреть. – Навстречу выскочил олень. Она свернула, чтобы его не сбить, и машину занесло. Должно быть, слишком резко ударила по тормозам. Свидетели говорят, гнала она на ста восьмидесяти. Слетела вниз по склону, перевернулась вверх колесами, лед треснул… ну и привет.

У обочины стояло несколько автомобилей с включенными мигалками. Обычная сцена: красно-синие огни, кучка любопытных зрителей, и полицейские в ярко-желтых штормовках машут проезжающим, чтобы не останавливались.

– Когда машина провалилась под лед? – спросила я.

Одна ли была там женщина? С семьей? Может быть – боже упаси, – с детьми?

– Да уж минут двадцать назад, – ответил полицейский. – Повезло, что сразу следом за ней ехал кто-то и все видел – он нас и вызвал.

– Не знаю, уместно ли здесь говорить «повезло», – пробормотала я. – А как сумели так быстро найти водолаза?

– Тоже чистое везение. Волонтер из поисковой службы, живет прямо вон там. – И он указал пальцем на домик на берегу озера.

– Да, действительно повезло, – признала я.

– Вот только не знаю, будет ли толк. Все-таки двадцать минут под водой… Я особо не надеялся бы.

Я подошла ближе к берегу, и в этот миг над водой показался водолаз. Пробкой вынырнул из темной полыньи – с безжизненным женским телом на руках.

Глава вторая

Я стала парамедиком, потому что хотела спасать людей. В шестнадцать лет впервые столкнулась со «Скорой помощью», и работа парамедиков меня просто заворожила. Думала даже учиться на врача, но вовремя поняла, что медицинский институт вряд ли осилю.

Не подумайте: в парамедики тупых тоже не берут. Во время учебы вкалывать приходилось на совесть. А главное, парамедику нужна холодная голова и способность сохранять спокойствие, какой бы ад ни творился вокруг.

На самом деле я собой горжусь. И своей профессией, и тем, что вообще сумела окончить школу и найти дорогу в жизни. Очень многие на моем месте сломались бы. Но об этом позже; пока вернемся к утопленнице.

Едва спасатели уложили тело на заснеженный берег, я подбежала к женщине и проверила пульс. Пульса не было.

– Скорее! – приказала я. – Несите ее в машину!

Я вскарабкалась вверх по склону, цепляясь руками за землю и торчащие корни, скользя на обледенелых камнях. Спасатели, волоча за собой носилки, двигались за мной. Наконец они выбрались на дорогу и поставили носилки на каталку. Билл, мой напарник, укрыл женщину и надел на нее кислородную маску; я начала делать искусственное дыхание – и не останавливалась, пока мы как могли быстро везли каталку к машине.

Билл всегда сидит за рулем. Ему нравится мчаться на полной скорости, разгоняя встречных сиреной и мигалками. Быть может, он и в парамедики пошел из любви к вою сирен. А я… я всегда прошу ехать помедленнее и поосторожнее. Я лишь хочу спокойно доставить пациента в больницу. И убедиться, что с ним все будет хорошо.

– Все будет хорошо! – говорила я и этой женщине, пока мы мчались к «Скорой», и потом, когда закатили носилки внутрь, захлопнули двери и сорвались с места.

Разумеется, она меня не слышала. Это просто привычка.

– Ну что, пристегнулась? – бросил через плечо Билл, включая зажигание.

Шутка, разумеется. Рассиживаться некогда: работы в моем отсеке хватает. Вот и сейчас я пристегнула бесчувственное тело к носилкам и взялась за телефон.

Позвав к телефону врача, быстро и четко объяснила ему ситуацию. А сама не сводила глаз с лица женщины под кислородной маской. Должно быть, лет тридцати пяти – моя ровесница. Темно-рыжие волосы, кое-где посеребренные изморозью. Лицо страшного серо-голубого цвета, как у трупа в морге. Но эти двадцать минут утопленница провела при температуре ниже нуля – есть надежда.

– Температура тела? – спросил доктор.

Я нашарила в рюкзаке электронный термометр.

– Двадцать семь и два. И она совершенно мокрая.

Доктор на секунду задумался, затем начал отдавать распоряжения:

– Мчите в больницу на полной скорости. По дороге снимите с нее все и заверните в одеяло с подогревом. Поставьте катетер с теплым физраствором. Согрейте раствор как угодно – хоть за пазуху себе суньте, если понадобится. Ваша задача – ее согреть. Повысить температуру хотя бы на несколько градусов. Дефибриллятор пока не нужен. Не сейчас. Главное – отогрейте хотя бы до тридцати. Потом начинайте реанимацию. Будем ждать вас у входа в неотложку.

Я стянула с пациентки мокрую насквозь одежду, завернула женщину в одеяло с электроподогревом и, как велел доктор, сунула за пазуху пакет с физраствором, чтобы его согреть.

– Ух ты, холодно! – пробормотала я, когда ледяной полиэтилен коснулся тела. – Зря нам не выдали микроволновку!

И тут же подумала: а каково было этой несчастной, когда на нее обрушились галлоны ледяной воды?

Приложив к груди женщины стетоскоп, я снова всмотрелась в ее лицо. Удастся ли мне вернуть ее к жизни? И даже если удастся – что, если тело и разум ее понесут непоправимый ущерб?

– Как вы там? – поинтересовался Билл, резко свернув вправо. Я покачнулась и инстинктивно схватилась за носилки, а затем плотнее укутала женщину одеялом.

– Нормально. Скорее, Билл, пожалуйста, ладно?

– Гоню что есть сил. Но, послушай, думаешь, от этого будет толк? Сколько она пробыла под водой – пятнадцать минут? Двадцать?

– Пока не констатировали смерть – она жива, – отрезала я, снова прикладывая к телу женщины термометр. Двадцать восемь градусов.

– Будем реалистами. Каковы шансы, что она выживет и не превратится в овощ?

– Статистика мне неизвестна, но я знаю, что такое случается. Сама видела. Когда я была маленькой, папа однажды, охотясь на кроликов, случайно подстрелил нашу собаку.

– Да ты что?! – проговорил Билл.

– Поначалу он не понял, что попал в нее. Решил, что собака погналась за какой-то дичью. Лишь пару часов спустя нашел ее в снегу. Не знаю, сколько времени она была мертва; но, когда папа принес ее домой и положил у очага, хочешь – верь, хочешь – нет, она ожила.

– Ты уверена, что она была мертва?

– На сто процентов. Я обнимала ее, клала голову ей на грудь. Быть может, тепло моего тела и пробудило ее к жизни.

– Хм, настоящее чудо.

Я снова приложила стетоскоп к груди пациентки. Сердцебиения по-прежнему не было.

– В чудеса я не верю, – ответила я. – Есть простое научное объяснение. Все равно что замороженный обед: может полгода пролежать в морозилке, а разогреешь – и он как новенький.

В машине становилось жарко, и мне пришлось сбросить куртку.

– Далеко еще? – спросила я.

– Пять минут, – В следующую секунду Билл отчаянно загудел и ударил по тормозам. – Уступи дорогу, придурок! Не видишь, «Скорая»!

Я снова измерила пациентке температуру. Тридцать градусов. Пора начинать реанимацию.

Глава третья

Задние двери «Скорой» распахнулись. К этому моменту я пропотела насквозь. Нас окружили врачи и медсестры. Несколько секунд – и пациентку ввезли в смотровую.

– Всем покинуть помещение! – приказал врач.

Мы с Биллом попятились. Я шумно выдохнула, чувствуя, что напряжена до предела, и зная: мне потребуется время, чтобы успокоиться.

Чуть позже, когда я скрылась в пустом кабинете, чтобы написать рапорт, Билл предложил угостить меня чашечкой кофе. Но я чувствовала себя так, словно только что поднимала штангу в сауне, и вместо кофе попросила колу со льдом.

Когда я закончила отчет, наша смена уже приближалась к концу. Однако я не хотела уходить, не узнав, что там с утопленницей.

– Ну как? – спросила я у медсестры на посту. – Ее реанимировали?

– Вы знаете, да! Удивительно: она столько времени пробыла под водой, казалось, это просто невозможно. Но доктор Ньюмен не сдавался. Снова и снова измерял ей температуру, включал дефибриллятор – и вдруг сердце забилось! Вы не слышали, как мы тут кричали «ура»?

– Нет.

– Да, все кричали «ура» и поздравляли друг друга! Знаете, тут есть о чем задуматься. Ведь доктор буквально вытащил ее с того света! Он и вы.

Я выбросила в мусорное ведро пустую бутылку из-под колы и заглянула в смотровую. Там было пусто: должно быть, пациентку перевели наверх.

– Она что-нибудь рассказала? Кто она, откуда? – спросила я.

Перед глазами у меня еще стояло ее мертвенно-бледное безжизненное тело. Как будто я раздевала труп… впрочем, в те минуты она и была трупом.

– Да нет, – ответила медсестра, – дело в том, что… она ведь так и не очнулась. Она в коме. Десять минут назад ее перевезли в реанимацию.

Восторг и надежда, переполнявшие мое сердце, мгновенно растаяли.

Выходит, радоваться пока нечему? Что, если мы так ее и не спасли и она обречена на жалкую полужизнь до тех пор, пока чья-нибудь милосердная рука не повернет рубильник?

И снова я подумала о ее семье. Есть ли у нее муж? Дети? Что теперь будет с ними?

Уже на крыльце больницы на меня навалилась страшная усталость. Не так-то легко делать искусственное дыхание полчаса подряд! Но дело не только в этом. Я действительно хотела спасти эту незнакомую женщину. Очень хотела. Порой там, в «Скорой», мне казалось даже, что она шепчет: «Не бросай меня! Не сдавайся!»

Я села за руль своей машины и задумалась на несколько секунд, невидящим взором глядя в темнеющее вечернее небо. «Не сдавайся!» Быть может, этот беззвучный призыв, так ясно звучащий в голове, исходит от меня и обращен ко мне самой?

Глава четвертая

Дом, как обычно, встретил меня темнотой и призрачным мерцанием телевизора в гостиной.

Привычная тяжесть легла на сердце. Оставив сумку и ключи на столике в прихожей, я сбросила куртку, повесила ее на вешалку и направилась в сторону кухни.

Мы с Гленом живем в старом доме с гостиной и столовой на восточной стороне; однако несколько лет назад сделали пристройку к кухне – еще одну гостиную, попроще, где можно поставить здоровенный телевизор и вволю поваляться на широком диване. Не знаю, с чего мы взяли, что в доме не хватает места. Ведь нас только двое. Детей у нас нет и, судя по всему, уже не будет.

Я зажгла на кухне свет и остановилась в проеме. Глен спал, раскинувшись на диване.

Глен – мой муж. Единственная моя любовь начиная с девятого класса. Бывали у нас и трудные времена, но горести и беды лишь сильнее привязывали нас друг к другу.

Бесшумно – пол во второй гостиной был покрыт толстым ковром – я подошла к нему. Заметив на полу возле дивана водочную бутылку, подняла и повертела в руках. Разумеется, она была пуста.

Устало вздохнув, я укрыла Глена шерстяным пледом, хоть и знала, что этого делать не стоит.

Я парамедик. Все это мне знакомо. Укутывать бесчувственного алкоголика, чтобы защитить его от холода, – грубая ошибка. Ошибка еще грубее – пытаться защитить его от самого себя. Пусть все мои инстинкты кричат, что я должна его спасти, пусть моя любовь… Да, мы с Гленом любили друг друга – и такая любовь, как наша, не часто встречается на земле. Прежде чем рассказывать дальше, я очень хочу, чтобы вы это поняли.

Глава пятая

1987 год

В первый раз увидев Глена, я с трудом устояла на ногах.

Серьезно. Как будто встретила давно потерянного возлюбленного. Не понимала, откуда взялось ощущение давней близости и тесной, нерасторжимой связи, – но ощущала именно это. Меня влекло к этому парню, влекло со страшной силой; я чувствовала, что без него не смогу жить. Откуда было знать, что мне повезло встретить свою вторую половинку?

Да, теперь я верю в «половинки», в людей, предназначенных друг другу судьбой. После всего, что я пережила, нельзя не верить… Впрочем, я опять забегаю вперед.

Стоял октябрь. Большая перемена. Мне было пятнадцать. Совсем недавно мы переехали из Канады, где я родилась, в Бар-Харбор, штат Мэн, так что мы с сестрой были в школе новенькими. Миа, моей сестре, уже исполнилось семнадцать, она училась в одиннадцатом классе. Большая часть мужского внимания доставалась ей: высокой стройной блондинке с шелковистыми волосами и матово-белой кожей. Ей не раз советовали попробовать себя в модельном бизнесе – она в ответ звонко смеялась, закатывая глаза и встряхивая светлыми локонами, и становилась еще краше.

Я тоже выглядела ничего. Лучше всего волосы: буйные рыжие кудри. Фигура и цвет лица тоже вполне приличные, хотя свои веснушки я ненавидела и вечно замазывала тональным кремом.

Но ростом я была намного ниже Миа. Она возвышалась надо мной на добрых шесть дюймов, и рядом с ней я казалась себе невидимкой. Все смотрели на нее – а по мне лишь скользили взглядами. Нет, не подумайте, я не завидовала. У меня были свои друзья, свой круг интересов; к тому же мама всегда говорила, что я красавица. Мама вообще не стеснялась меня хвалить. «Какая же ты хорошенькая!» – говорила она, когда я в школьной форме садилась завтракать. «Какая же ты талантливая!» – говорила она, увидев нарисованный мною пейзаж…

Впрочем, я отвлеклась. Вернемся к Глену.

Итак, шла большая перемена. Мы с девчонками сидели на спортивной площадке позади школы, уплетали бутерброды и смотрели, как парни из одиннадцатого класса кидают в корзину мяч. Собственно, для того мы сюда и пришли, чтобы вволю поглазеть на парней. Кое-кого из них я знала, но Глена видела в первый раз. И едва увидела его – в синих баскетбольных шортах и мешковатой белой футболке, – мое сердце остановилось. Звучит глупо, знаю, но не представляю, как еще об этом рассказать. Все остальные исчезли. Остался только он.

Объективно говоря, он не был самым привлекательным в компании. Подруги так и не смогли понять, что я в нем нашла. Среднего роста, обычного сложения. Темные волосы, карие глаза, веснушки, как у меня. Лицо, пожалуй, не назовешь красивым: черты неправильные, нос слишком велик. Но было в нем, в его пружинистой походке и уверенных движениях что-то очень взрослое, мужское. Что-то такое, от чего сердце у меня сразу сбилось с ритма, а в желудке стало неспокойно.

После этого я принялась таскать подруг на спортплощадку на каждой большой перемене. Усилия мои были вознаграждены – вскоре Глен начал с нами здороваться. Одно это возносило меня на седьмое небо.

Дальше – невероятная удача: однажды в субботу мы столкнулись с ним и его компанией в торговом центре. Слово за слово, пошли гулять вместе – и прогуляли несколько часов.

Несколько недель мы невозбранно наслаждались вниманием одиннадцатиклассников. Глен и его друзья тусили с нами, болтали обо всем на свете, даже начали приглашать на свои вечеринки.

– А что у тебя с Гленом Мерфи? – спросила Миа однажды вечером, когда мы вдвоем сидели перед телевизором. – Признавайся, положила на него глаз?

– Ну… м-м… вообще-то да, но мы просто друзья!

– А он знает, что тебе нравится?

– Наверное. То есть… я ничего такого не говорю, но все время смотрю на него, и иногда он это замечает.

– Вот как? И что же?..

Я со вздохом пожала плечами:

– Улыбается и продолжает разговор.

– Так, может, тебе выложить ему все начистоту? – предложила Миа.

Она, конечно, была старше и лучше разбиралась в мальчиках; однако ее совет меня попросту напугал.

– Нет! – решительно ответила я. – Не надо! Ничего не выйдет, станет только хуже!

– Почему? Думаешь, ты ему не интересна?

– Ну… не знаю… Мы же с ним просто дружим!

Миа немного подумала.

– Знаешь, – сказала она наконец, – а может, тебе стоит поторопить события? Даже говорить ничего не надо – просто дай понять, что он тебе небезразличен. Взгляни на него по-особому. Как бы невзначай положи руку на плечо. Пококетничай.

Я невесело рассмеялась, понимая, что она искренне пытается мне помочь.

– У тебя это отлично вышло бы, – ответила я, – а я совсем не умею кокетничать! Я только все испорчу!

– Вовсе нет! Ведь ты ему тоже нравишься.

Я уставилась на нее.

– Откуда ты знаешь? Что-то слышала? Он говорил обо мне?

Миа неторопливо отхлебнула апельсиновый сок.

– Да нет, просто… ну, в последнее время вас водой не разлить. Если бы ты ему не нравилась, он с тобой не гулял бы.

Должно быть, так… но мне хотелось большего, гораздо большего!

Как и моей сестре. Об этом я узнала несколько дней спустя – и сцена, увиденная на вечеринке, надолго вбила клин в наши с ней отношения.

Глава шестая

Произошло это на той самой вечеринке, где гости так расшумелись, что соседи вызвали полицию.

Однако потрясением для меня стали не сирены и мигалки полицейских машин. Нет, самое страшное случилось чуть раньше, в разгар общего беззаботного веселья.

Родителей хозяина, разумеется, дома не было. Они на неделю уехали на Ямайку, а семнадцатилетнего сына оставили следить за порядком и поливать цветы. Эти цветы стали главным аттракционом вечера: все по очереди ходили их «поливать», к полуночи несчастные растения уже плавали в пиве.

Признаюсь, я тоже немного выпила. Гремела музыка. Вдруг меня схватила за локоть моя подруга Дженис.

– Пошли, – сказала она, – хочу тебе кое-что показать.

Следом за ней я вошла в заполненную народом кухню. Остановившись на пороге, Дженис указала в дальний конец кухни, на двойные стеклянные двери, ведущие во внутренний двор.

Там, за стеклом, была Миа. Моя сестра смеялась, запрокинув голову – и мое сердце пропустило удар, когда рядом с ней я увидела Глена.

Они стояли вплотную друг к другу. Совсем близко. Все еще смеясь, она положила руку ему на грудь. В висках у меня застучало, в глазах потемнело. Меня переполнила ярость. Кажется, никогда никого в жизни я так не ненавидела!

Глен мой! Она же знает, что я его люблю! Какого черта она с ним заигрывает?

– Я ее убью! – прорычала я.

– Может, она говорит с ним о тебе? – без особой убежденности в голосе заметила Дженис. – Может, просто старается вас свести?

В этот миг Миа схватила Глена за рубашку и притянула к себе.

Они слились в поцелуе. И целовались не меньше шести часов подряд – по крайней мере, так мне тогда показалось. Я хотела отвернуться, уйти, но не могла отвести глаз. Собственное тело словно перестало мне повиноваться.

Страшнее всего было, что Глен явно ей отвечал.

– Пошли отсюда! – сказала я наконец и, развернувшись, принялась проталкиваться к выходу. Дженис ненадолго отстала, чтобы захватить наши куртки, и догнала меня уже во дворе.

– Извини, – пробормотала она. – Наверное, не стоило тебе говорить…

– Еще как стоило! Спасибо, что сказала.

Ту ночь я провела у Дженис. Думаю, Миа очень повезло.

Извините, что об этом рассказываю. Понимаю: звучит глупо, по-детски. Типичная подростковая трагедия: «Ах я бедняжка, сестра увела у меня парня!»

Разумеется, на свете случаются и куда более страшные вещи. Люди гибнут от смертельных болезней. Целые народы голодают. Но мне было пятнадцать, и это предательство стало для меня первым. А это больно, очень больно. Как будто в грудь вонзают нож.

Да и с какой стати мы смеемся над «подростковыми трагедиями»? Я обожала Глена. Отчаянно хотела быть с ним. И ничего детского, игрушечного в этом желании не было.

Любовь моя была настоящей – и такой же настоящей была боль. Тем более что я получила двойной удар.

Глену я не нужна. Миа, сестра, которой я доверила свою тайну, меня предала. Она знала, как мне нужен Глен, – и все же отняла его у меня. В то время я не верила, что когда-нибудь смогу ее простить.

Глава седьмая

– Все равно он тебе не подходит, – сказала Миа на следующий день, когда мы столкнулись на заднем дворе. За десять долларов от папы она сгребала листья во дворе – рассчитывала накопить на сумочку, которую приглядела накануне в торговом центре.

– Тебе-то откуда знать? – скрестив руки на груди, отвечала я.

На меня она не смотрела – не отрывала взгляд от груды листьев.

– Он уже в одиннадцатом классе. В следующем году закончит школу.

– Как и ты, – ответила я. – Если с тобой ничего не случится!

И, хлопнув дверью, скрылась в доме.

«Если с тобой ничего не случится…» Почему я это сказала? Сама не знаю, что имела в виду. Я желала ей беды? Или просто не хотела, чтобы она и дальше шла по жизни бок о бок с Гленом?

Так или иначе до сих пор не могу простить себе эти слова.

В следующие несколько недель мы с Гленом почти не виделись. Совместные тусовки наших компаний прекратились. Должно быть, все понимали, что нам с Гленом и Миа не стоит видеться втроем.

Глен наверняка догадывался, что я чувствую себя отвергнутой. А я не могла даже подумать о том, как он милуется с Миа. При одной мысли об этом внутри у меня все сжималось. Что, если они вдвоем говорят обо мне? Обсуждают меня? Быть может, жалеют?

А о чем еще им каждый вечер болтать по телефону? Просто загадка. Глен много читает, любит альтернативную музыку, а Миа предпочитает репертуар хит-парадов и походы по магазинам. Бессмыслица какая-то! Она совсем ему не подходит! Когда же он это поймет?

На больших переменах мы с подругами перестали ходить на спортплощадку, чтобы поглазеть на парней, играющих в баскетбол. Быть может, вместо меня туда теперь ходила Миа? Болела за Глена, подбадривала его? Я не спрашивала. В сущности, мы с ней теперь вообще не разговаривали. Разве что за общим столом – об уроках, домашних заданиях и прочих приятных родительскому слуху вещах.

Родители, конечно, заметили, что мы в ссоре, но, слава богу, не выясняли, в чем дело, и не пытались нас помирить.

Однажды вечером, когда я сидела за уроками, мама подошла ко мне и села рядом.

– Послушай меня, – сказала она. – Рано или поздно все проходит.

Я бросила ручку и развернулась к ней лицом.

– Это никогда не пройдет! – отрезала я.

Невыносимо было слушать, как она меня успокаивает. Словно малолетку, занозившую пальчик!.. Почему взрослые вечно считают, что любовь у подростков несерьезная, ненастоящая?

Я и сама понимала, что веду себя как типичный подросток. Классическая картина – девочка сходит с ума по мальчику! Но моя любовь была чем-то большим, гораздо большим. Жаль, что в то время никто этого не понимал.

– Ты забудешь его, – продолжала мама.

– Никогда!

– Кейт, тебе всего пятнадцать. У тебя будут другие мальчики…

– Нет! Не будет никаких других!

Мама смущенно кашлянула – должно быть, не ожидала от меня такой бурной реакции.

– Дело не только в Глене, – продолжала я. – Еще и Миа! Как она могла? Она же знала, что он мне нравится! И из всех парней в школе выбрала именно его! Она любого может заполучить, кого захочет! А Глен был мой!..

Оборвав себя, я уставилась на недописанное уравнение. Буквы и цифры прыгали и расплывались перед глазами.

– Знаешь, – мягко сказала мама, – может быть, это ревность? Я хочу сказать, Миа ревнует к тебе. Хочет доказать, что она старше и умнее, не хочет, чтобы ты что-то успела раньше ее.

Я снова повернулась к ней:

– Что успела? Завести себе парня? Да у нее были сотни парней! Ну, может, не сотни, но Глен точно не первый!

Мама отвела взгляд, и я немедленно пожалела о своих словах. Наверняка она подозревала, что Миа уже не девственница; но все же не стоило кричать об этом на весь дом.

Некоторое время мы сидели молча. Мама всегда так делала: стоило мне нагрубить или сказать что-то бестактное, в ответ просто умолкала, давая мне время поразмыслить и пожалеть о своих словах. Но на этот раз я жалела лишь о том, что расстроила маму. Перед Миа мне стыдиться нечего, ведь я сказала чистую правду.

– Настанет день, – заговорила наконец мама, – когда ты встретишь своего человека. Лучшего на свете.

Я предостерегающе подняла руку.

– Нет! Пожалуйста, мама, не надо!..

Несколько мгновений она смотрела на меня, затем кивнула и поднялась:

– Хорошо. Милая, если захочешь об этом поговорить, помни: я всегда рядом.

В ответ я выдавила невеселую улыбку. К чему обижать маму? На нее я не сердилась; вся моя обида и злость предназначались Миа.

Но не Глену. Вспоминая те дни, сама удивляюсь: его я ни в чем не винила. Неизменно выискивала ему оправдания.

Совсем как много лет спустя, когда он начал пить.

Глава восьмая

Бывают в жизни дни, когда все выглядит безнадежным. Такое черное время надо просто перетерпеть. На самом деле все не так плохо, как кажется, когда отчаяние хватает тебя за горло.

Хорошо помню день, когда моя жизнь сделала следующий крутой вираж. В тот день – в тот вечер – она изменилась навсегда. И, как бы там ни было, я ни о чем не жалею.

Нет! Явись сейчас какой-нибудь волшебник, предложи изменить прошлое – я ответила бы, что ничего не хочу менять. Судьба преподнесла мне драгоценный дар, все значение которого я с трудом осознаю даже сейчас. Мне уже давным-давно не пятнадцать, я взрослая и теперь благодарна за все, что случилось со мной в юности. Пусть тогда мне и пришлось очень несладко.

Впрочем, я снова забегаю вперед…

Глава девятая

Его звали Джереми. Он дружил с Гленом и был одним из тех одиннадцатиклассников, которые вместе с ним на больших переменах ходили играть в баскетбол.

Когда мы общались все вместе, я видела его постоянно, но почти не обращала внимания. Хотя, по правде сказать, выглядел он лучше Глена. Настоящий красавчик: высокий, золотоволосый, с мечтательными голубыми глазами и девически длинными ресницами. Умом я понимала, что в этой компании Джереми самый привлекательный, но смотрела только на Глена, а почему – не знала и сама.

Однажды вечером зазвонил телефон, и папа позвал меня снизу:

– Кейт! Это тебя!

Я валялась на кровати и упивалась жалостью к себе. Гремела музыка. Как сейчас помню: The Killing Moon группы Echo & the Bunnymen. Психоделический постпанк. И мне, и Глену эта группа очень нравилась, а Миа едва ли слышала о ее существовании.

– Алло! – сказала я, взяв трубку.

– Привет, Кейт! Это Джереми. Как дела?

У меня подпрыгнуло сердце. Джереми – друг Глена! Зачем он звонит? Может быть, Глен хочет что-то мне передать? Вдруг он наконец понял, что Миа ему не подходит?!

– Все отлично! – не слишком убедительно сообщила я, садясь на кровати. – А у тебя как?

– Тоже все норм. Я тебя ни от чего не отвлекаю? Если делаешь уроки, скажи.

– Нет, просто слушаю музыку.

– Да? А что слушаешь?

Я бросила взгляд на проигрыватель.

– «Эхо энд зе Баннимен».

– Ух ты! Круто! – ответил он.

Немного помолчали. Сердце мое билось как сумасшедшее, желудок мучительно сжимался.

– В последнее время тебя что-то совсем не видно, – сказал наконец Джереми. – Где ты пропадаешь?

Быть может, моя одержимость Гленом и боль от предательства сестры для посторонних были вовсе не так очевидны? Подумав об этом, я ответила самым беззаботным тоном:

– Да в школе завал. Учителя как с цепи сорвались, задают один больше другого.

– Да, представляю себе. По английскому ты у Макинтоша, верно?

– Ага.

– И читаете «Убить пересмешника»?

– На следующей неделе сочинение пишем.

– Сама-то прочла?

– Еще прошлым летом. Но теперь придется перечитать. Макинтош хочет, чтобы и тему для сочинения каждый выбрал сам, и я еще не знаю, что выбрать.

– Хорошая книга, – заметил он. – А кино ты смотрела?

– Нет.

– Старый фильм, еще черно-белый. Тоже неплохой, хотя они там много выкинули. Но, знаешь, лучше сначала напиши сочинение, а потом посмотри.

– Спасибо, посмотрю.

Похоже, Джереми не собирался ничего передавать от Глена. Я откинулась на подушку, позволив себе немного расслабиться. Мы немного поболтали о школе, о работе Джереми (он подрабатывал по вечерам в продуктовом магазине), о той вечеринке, что закончилась приездом полиции. Оказывается, сына хозяев в итоге на месяц посадили под домашний арест. Об этом я не слышала.

– Кстати, – сказал вдруг Джереми, – на следующей неделе будут танцы, ты идешь?

Я удивленно подняла брови.

– Не знаю. Еще об этом не думала.

Миа и Глен идут, Миа уже купила себе новые туфли. Нет, сидеть и смотреть, как они обжимаются на танцполе под какую-нибудь сопливую мелодию, я не хотела – это уж точно!

– А что, если… если кто-нибудь тебя пригласит? – чуть поколебавшись, спросил Джереми.

Это меня совершенно ошарашило. Он о себе?! Выходит, все это время он ко мне неровно дышал, а я не замечала?

– М-м… смотря кто пригласит! – промурлыкала я самым сладким и соблазнительным голоском, какой был мне доступен.

– Например, я, – ответил он, и по голосу я поняла, что он улыбается. – Там будет весело. Пойдешь?

Не буду отрицать, в этот миг я думала только о Миа и Глене – и раздувалась от злорадного торжества. Пусть видят, что на меня запал самый красивый парень в школе!

– Конечно! – ответила я. – С удовольствием!

Не скажу, что утешилась, но мир для меня определенно расцвел новыми красками.

До танцев оставалась еще неделя, однако Джереми принялся ухаживать за мной по всем правилам – и очень впечатляюще, надо вам сказать. Каждый день, стоило прозвенеть звонку, возвещающему большую перемену, он стоял под дверью нашего класса, едва ли не с поклоном встречал меня у дверей и приглашал прогуляться или вместе перекусить.

Мы обедали вместе, гуляли по школе, болтали с одноклассниками. Все считали нас «парочкой». Подруги говорили, что мне невероятно повезло, и на словах я с ними соглашалась.

Но только на словах.

Глава десятая

В то, что произошло дальше, мне до сих пор не очень верится. Звучит неправдоподобно, словно в дурацкой комедии. Однако так все и было.

Это случилось накануне танцев. Я рылась в гараже в поисках коробки, пропавшей во время переезда. Там лежали книги из шкафа в нашей старой гостиной, а еще моя коллекция пластинок. Да, у нас была радиола, а у меня – целое собрание пластинок! Больше всех я любила сингл Спрингстина «Голодное сердце» и живой концерт «Иглз». Нигде больше не слышала такого исполнения «Не могу объяснить почему», как на этом концерте.

Вдруг дверь со скрипом отворилась, и на пороге возникла Миа. Она только что завила волосы, и тугие золотистые локоны ее прыгали пружинками при каждом движении.

– Есть разговор, – объявила она, положив руку на дверной косяк.

– Что-то срочное? – холодно спросила я, продолжая разбирать коробки.

– Да.

Вообще-то мне совершенно не хотелось с ней разговаривать. И что она может мне сказать? Извиниться? Как-то поздновато. Да и поступок ее таков, что одним извинением здесь не отделаешься.

– Не знаю, как ты это воспримешь, – начала она, – но, думаю, я должна тебе признаться…

Я упрямо молчала. Какая разница, в чем она хочет признаться? Она меня предала! Пусть валит к черту!

Но следующие ее слова взрывом прогремели у меня в ушах.

– Мне нравится Джереми!

Голос ее, казалось, эхом отразился от каменных стен и скакал по гаражу туда-сюда, как резиновый мяч.

Неудачная метафора. Извините. Я была потрясена. Просто в шоке.

Рука моя застыла над коробкой с надписью «всякие мелочи». Я медленно повернулась к Миа:

– Ч-что ты сказала?

– Мне нравится Джереми, – повторила она спокойно и решительно, не отводя глаз.

– Да ты издеваешься!

– Нет. Извини, но он правда мне нравится. Что-то такое в нем есть.

– «Что-то такое»? – словно выплюнула я. – Например, то, что его интересую я? Если бы не это, ты на него и не взглянула бы, верно?

Она молчала.

– У тебя уже есть Глен! – не в силах больше сдерживаться, выкрикнула я. – Тебе что, мало?

Миа пожала плечами. Серьезно, я готова была ее придушить!

Чувствуя, что еще мгновение, и скажу или сделаю что-нибудь такое, о чем буду жалеть всю оставшуюся жизнь, я затрясла головой и вытянула руку, словно отталкивая ее.

– Замолчи! Замолчи! Не хочу тебя слушать!

С этими словами я развернулась и выбежала из гаража.

На следующий день, перед самыми танцами, сестра выкинула очередную свою штуку: позвонила Глену, сказала, что заболела и никуда не пойдет.

Так я поехала на танцы с двумя парнями: Джереми вел машину, а сзади сидел Глен, одинокий и несчастный, брошенный моей сестрой.

Глава одиннадцатая

Он держался молодцом. Я имею в виду Глена. Не ныл, не жаловался на Миа. Шутил и веселился вместе с нами: все тот же Глен, которого я полюбила – спокойный, сдержанный, уверенный в себе. Какой-то очень внутренне взрослый.

Уже в зале мы встретились с друзьями Джереми и Глена, и все расселись за столиком перед сценой. Я в этой компании была самой младшей, и вдруг мне пришло в голову: наверное, Миа не понравилось бы, что я тусуюсь с ее ровесниками. Но тут же я сказала себе: ну и что? Кого заботят два года разницы? В конце концов, все мы старшеклассники.

Джереми сел рядом и положил руку на спинку моего стула. Каждый раз, когда звучала какая-нибудь популярная мелодия, он приглашал меня танцевать.

Глен танцевал мало – больше наблюдал за танцующими; и скоро, к собственному удивлению, я поняла, что болтаю с ним легко и непринужденно, как раньше.

Джереми мне нравился – милый, внимательный, очень красивый; однако с Гленом было намного лучше. Мы понимали друг друга, словно были знакомы уже много лет. И почти во всем друг с другом соглашались.

Зазвучал последний хит R.Е.М., но Глен по-прежнему не вставал со своего места. Я повернулась к Джереми.

– Не возражаешь, если я с ним потанцую? Бедный Глен, похоже, все еще расстроен из-за Миа. Не хочу, чтобы он всю ночь так просидел.

– Конечно, развесели его! – благожелательно откликнулся Джереми.

Я положила руку Глену на плечо:

– Глен, не хочешь потанцевать?

– С удовольствием, – ответил он, вставая.

Играла быстрая, энергичная композиция; мы весело плясали в кругу друзей. Но вот музыка сменилась медленной – «Ты сегодня прекрасна» Эрика Клэптона, и Глен протянул мне руку.

– Потанцуй со мной, – предложил он.

В животе у меня забили крылышками сотни бабочек; стараясь не выдавать своего волнения, я шагнула к Глену.

Он обнял меня за талию и притянул к себе. Сердце билось так, что я едва дышала и мечтала лишь об одном – пусть это длится вечно!

– Как думаешь, Джереми возражать не будет? – спросил он, чуть отодвигаясь, чтобы заглянуть мне в глаза.

– Думаю, не будет, – ответила я.

Глен бросил взгляд на наш столик. Джереми, наклонившись вперед, погрузился в оживленную беседу с еще одним парнем из нашей компании. Кажется, он не заметил, что мы вдвоем танцуем медленный танец, или, быть может, решил не замечать.

– Джереми отличный парень, – сказал Глен.

– Верно, – ответила я.

Больше мы о нем не говорили. Просто танцевали, и я остро чувствовала, что руки мои лежат у Глена на плечах, что, как бы невзначай скользнув ладонью вниз, я ощущаю под пальцами его крепкие мышцы.

При одной мысли об этом сердце мое забилось еще сильнее, и все же я осмелилась спросить:

– А как у тебя с Миа?

Он долго молчал. А когда заговорил, склонился к самому моему уху, и от его теплого дыхания по моему телу прошла ответная дрожь.

– Не знаю, как тебе сказать, Кейт, – проговорил он. – Но все яснее понимаю одно: я пригласил на танцы не ту девушку.

Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, глаза заволоклись слезами счастья. Да! Вот что я больше всего на свете мечтала услышать! Он любит меня; он жалеет о том, что связался с Миа. Я даже не удивилась – в каком-то смысле я всегда знала, что так и будет. Мы созданы друг для друга, и он наконец это понял!

Музыка смолкла; мы отстранились друг от друга, но Глен по-прежнему держал меня за талию и неотрывно смотрел в глаза.

Тишина сменилась быстрой, заводной мелодией.

– Нам лучше вернуться, – сказала я, чувствуя, как дрожит у меня голос. Как дрожит все.

Остаток вечера мы почти не разговаривали ни друг с другом, ни с остальными. Тихо сидели на своих местах, лишь иногда обменивались глубокими, значительными взглядами.

Джереми, казалось, ничего не замечал: беззаботно болтал с парнями, а в конце вечера пригласил меня на последний медленный танец. Разумеется, я не могла отказать – я ведь пришла с ним. Но всякий раз, оглядываясь на наш столик, видела, что Глен не сводит с меня глаз.

Глава двенадцатая

Вернувшись домой, я долго лежала в постели без сна. Миа со мной не поздоровалась – даже не вышла из своей комнаты. Должно быть, дулась, что я поехала на танцы с Джереми. А чего она ждала? Что я просто уступлю, сдамся без боя?

Насколько я могла понять, она уже несколько дней за спиной у Глена кокетничала с Джереми. Может быть, он за это время расхотел идти на танцы со мной – просто неудобно было отказаться? Может быть, поэтому его не беспокоило, что я танцую с Гленом?

А если прямо сейчас Миа болтает с ним по телефону? Может, они придумывают, как бы ему поаккуратнее избавиться от меня и переключиться на мою сестру?

Что ж, если и так, меня это ни капельки не волновало. Джереми симпатичный парень; но в мою жизнь вернулся Глен – и о Джереми я больше не думала.

На следующее утро меня разбудил стук в дверь.

– Кейт, тебя к телефону! – прокричал с той стороны отец.

– Сейчас возьму. – Я села в кровати и протерла глаза. Сквозь легкие шторы проникал яркий солнечный свет. Зевая, я взяла трубку с аппарата на прикроватной тумбочке: – Алло!

– Привет, Кейт. Это Глен.

При звуках его голоса сон мгновенно с меня слетел. Так резко проснуться не удалось бы и от десяти чашек эспрессо!

– Что-то ты рано, – проговорила я.

В ответ он рассмеялся.

– Уже одиннадцать! Я тебя разбудил?

– Нет, я уже проснулась, просто еще не встала… – Я поморгала и поправила себя: – На самом деле нет. Я спала. Но все равно пора вставать. Спасибо, что разбудил.

– Всегда пожалуйста. – По голосу я поняла, что он улыбается.

– Понравилось вчера на танцах?

– Ага, а тебе? – спросила я, подкладывая под спину подушку, чтобы удобнее было сидеть.

– Отчасти, – ответил он.

Такой ответ заставил меня задуматься. А что ему не понравилось? Что он пришел на танцы один, без Миа? Или что я пришла с Джереми?

– Мне, пожалуй, тоже, – ответила я наконец, разрываясь между желанием его подбодрить и нежеланием быть слишком откровенной.

– Правда?

– Правда.

«Какую-то ерунду мы оба болтаем», – подумала я и, набравшись смелости, спросила напрямик:

– Зачем ты мне позвонил? Я думала, в субботу утром ты позвонишь Миа.

Разумеется, я понимала, что между нами происходит нечто особенное, иначе ни за что бы не задала такого вопроса.

– Звоню, чтобы узнать… – Он запнулся на секунду, а потом закончил: – Узнать, не хочешь ли прокатиться со мной на велосипеде.

– А что скажет моя сестра?

Снова долгое молчание.

– Мы с ней больше не вместе, – сообщил он наконец.

Я отбросила одеяло и села на край кровати.

– И давно?

– Со вчерашнего вечера. Вернувшись домой, я сразу ей позвонил. Мне показалось, она вовсе не больна. А ты как думаешь?

Я зажмурилась и приложила ладонь ко лбу. Перед глазами у меня плясали звезды, хотелось прыгать по комнате, петь и плясать от радости, и это порождало легкое чувство вины. Я понимала, что должна сдерживаться. Вести себя с достоинством. Нельзя так откровенно радоваться неудаче сестры. Пусть она и вонзила мне нож в спину – я не должна отвечать тем же. Наивно? Может быть, но такой уж я была в то время.

– Не знаю, – ответила я. – За ужином вид у нее был нездоровый.

– Ну… – протянул Глен, – знаешь, оба мы понимали, что из этого ничего не выйдет. Уверен, она считает, что зря потратила время.

«А ты? Ты тоже думаешь, что зря тратил на нее время?» – рвалось у меня с языка; но я сдержалась. Не стоит. Глен ведет себя как джентльмен, дает понять, что это Миа решила с ним расстаться. А может, так оно и было? Если ей нравится Джереми… в конце концов, Глен и вправду совершенно ей не подходит!

И только тут мне вдруг пришло в голову, что я совсем не вспоминаю о Джереми. А как же он? С другой стороны… мы действительно не пара. Да, он пригласил меня на танцы, но ни разу даже не попытался поцеловать. И не он позвонил мне на следующее утро.

– Отлично! – ответила я Глену. – Тогда поехали!

Глава тринадцатая

К полудню, когда Глен заехал за мной, Миа еще не выходила из своей комнаты. Должно быть, дулась из-за того, что оба парня не пожелали плясать под ее дудку. Хотя, поменяйся мы с ней местами, не удивлюсь, если бы она выскочила из спальни и бросилась в объятия Джереми, ни на секунду не задумываясь ни о Глене, ни обо мне.

Впрочем, какая разница? Меня волновал только Глен.

Мы доехали до моря и долго гуляли по каменистому, усыпанному галькой берегу. Круглые камешки шуршали у нас под ногами. День стоял холодный – был уже конец октября, – но солнечный и ясный.

Потом, присев на два валуна, мы смотрели, как высоко над нами, в безбрежных небесах, кружатся с криками чайки. Море было спокойно; отлив обнажил скалистое побережье. Чудесный осенний день – один из самых памятных дней моей жизни.

Чем мы занимались? Просто разговаривали. Да, часов семь подряд. Обо всем на свете: о музыке, школе, о жизни, о людях. Глен рассказывал о своей семье. Его старший брат работал в бухгалтерии на бумажной фабрике к северу от Бар-Харбора, сестра в прошлом году вышла замуж. Как и я, Глен был в семье младшим. Со своей матерью, медсестрой, он был очень близок: говорил, что она просто святая. А вот с отцом Глену не так повезло: отец его был пьяницей и не удерживался ни на одной работе.

Говорили мы и о будущем, о том, чем собираемся заниматься после школы. Глен сказал, что хочет стать учителем. «Не представляю, как обходиться без летних каникул», – добавил он.

Я сказала, что пока не решила. Что ж, ответил он, рано или поздно поймешь. Случится что-то, что поможет тебе понять. Знаешь, как будто лампочка вспыхнет – и ты скажешь: так вот же оно! Этого я всегда и хотела! Это и называется «найти свое призвание».

Здесь он оказался прав. В то время мы оба не могли даже представить, насколько прав.

Кое-что случилось, да. Поэтому я и стала парамедиком.

После этого дня, проведенного вместе, мы с Гленом стали неразлучны.

Я и не представляла, что бывает на свете такая близость, такая тяга друг к другу. Мне хотелось быть с Гленом всегда. Каждую минуту. Он понимал меня, как никто. Казалось, только рядом с ним я по-настоящему была собой.

Мы выучили наизусть расписание друг друга и встречались на каждой перемене. На уроках тайком от учителей писали друг другу длинные письма. Из школы шли, держась за руки, – от крыльца и до самого перекрестка, где пора было прощаться. И каждый вечер не меньше часа разговаривали друг с другом по телефону.

Глен был моим лучшим другом; никому я не доверяла так, как ему. Он любил меня всем сердцем, и я всей душой отвечала на его любовь. Пусть нам было всего пятнадцать и семнадцать – любовь наша была истинной, по-взрослому глубокой. Ни с кем и никогда я не была так счастлива.

Вы, наверное, спросите: а как же Миа? Право, удивительно, что после всего этого мы с ней не выцарапали друг другу глаза. Но как-то обошлось. Недели три не разговаривали и дулись друг на друга; а потом она, верная себе, влюбилась в официанта из ресторанчика по соседству. Официанта звали Марк, у него были роскошные черные кудри и голубые глаза, а еще он был уже студентом – учился на инженера. Познакомившись с ним, Миа забыла обо всем, и жизнь наша вернулась в обычную колею.

Было ли что-то у Миа с Джереми? Понятия не имею. Она никогда больше о нем не заговаривала. Он словно испарился из нашей жизни. Глен с ним общался по-прежнему, но предпочитал все свободное время проводить со мной, и по возможности наедине; так что старая компания тусовалась уже без нас.

С Марком Миа встречалась целых полгода – рекорд для нее; потом они разошлись, и она решила поехать в Нью-Йорк и попробовать себя в модельном бизнесе. К несчастью, этим планам не суждено было сбыться, почему – объясню позже. Пока скажу лишь одно: в тяжелую минуту, когда мне очень нужна была старшая сестра, Миа была рядом.

Подождите немного, в свой черед расскажу и об этом.

Глава четырнадцатая

Мы с Гленом были вместе уже больше года, когда грянул гром.

Начать стоит с того, что к этому времени я была уже не девственницей. Хотя мы совсем не спешили. Целых пять месяцев занимались лишь тем, чем обычно занимаются подростки: обжимались на заднем сиденье автомобиля или у меня, когда никого не было дома. Мне хотелось, чтобы первая наша ночь стала особенной; и, хоть для нынешней молодежи это прозвучит странно, я планировала дождаться свадьбы. Не забудьте, на дворе стояли восьмидесятые.

Разумеется, с Гленом мы все это обсуждали. И «первый раз» случился, когда мне уже исполнилось шестнадцать.

– Люблю тебя! – прошептал он мне на ухо; мы лежали вдвоем на одеяле позади его дома и смотрели на звезды.

Я обхватила его руками и ногами, обвилась вокруг него, как плющ, и поцеловала в щеку.

– И я тебя. Люблю больше всего на свете! Хочу, чтобы это никогда не кончалось!

– Это и не кончится, – ответил он. – Ведь мы с тобой поженимся.

Я подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

– Что ты сказал?

В его глазах не было усмешки – лишь любовь и желание; и сердце мое зашлось от радости.

– Что мы поженимся. Или ты против?

– О… нет, совсем, совсем не против! – воскликнула я. Как могла я представить себе жизнь без Глена? Все равно что жить без солнца или без кислорода.

А дальше… Знаю, прозвучит банально и слащаво, но так и было: романтические идеи юной девушки оказались сметены страстью первой любви. До свадьбы еще целая вечность! А Глен – здесь, рядом, и невыносимо все, что мешает нам слиться воедино. Мы все равно будем вместе, пока смерть не разлучит нас: так почему же мы не можем уже сейчас спать в одной постели и просыпаться, сжимая друг друга в объятиях?

Мысль эта поразила мое юное сердце и глубоко меня смутила: уж слишком не вязалась она с моей обыденной жизнью. Мне было всего шестнадцать, я жила под отцовской крышей, и в доме у нас царили строгие порядки. Глену не разрешалось даже заходить ко мне в комнату.

В первый раз, когда родители, придя домой, застали у меня Глена, мы ничего дурного не делали – сидели рядышком на диване в гостиной и слушали пластинки. Но вы слышали бы, каким разъяренным медведем ревел отец! Глена он выгнал, а меня на неделю запер дома.

– Мальчишкам только одно нужно! – говорил он. – Не смей приглашать парня – ни этого, ни другого – к себе, когда ты одна!

– Никаких «других парней» не будет! – гневно возразила я.

Но отец лишь посмотрел на меня как на дурочку.

Однако два месяца спустя папа и мама сильно удивили нас с Гленом: ушли после обеда и оставили нас одних. Даже попросили запереть за ними дверь.

Должно быть, к этому времени мои родители начали ему доверять. Это было понятно и по тому, как они говорили с Гленом, и по тому, как мама улыбалась мне, когда кто-нибудь за обеденным столом упоминал его имя.

– Да, с Гленом тебе очень повезло, – сказала она однажды заговорщическим полушепотом, наклонившись к моему уху.

– Я знаю, мама! – ответила я, просияв от радости и гордости. Наконец-то она тоже его оценила!

На следующий день, когда мы стояли у окна, мама толкнула меня в бок со словами:

– Ну, разве я не говорила, что тебе с ним очень повезло?

Папа в этот день уехал на конференцию преподавателей, и – что бы вы думали? – мой сказочный принц предложил помочь маме выкосить газон!

– Меня в этом убеждать не надо, – рассмеявшись, ответила я. – Но я очень рада, что и ты так думаешь.

Несколько мгновений мы молча любовались Гленом; затем я склонила голову маме на плечо, а она поднесла мою руку к губам и поцеловала.

Чудесный миг – один из тех, что запоминаются на всю жизнь. Как мы с мамой любили друг друга!

Увы, счастье наше длилось недолго.

Глава пятнадцатая

Я уже говорила: мы встречались пять месяцев, прежде чем я подарила Глену себя. «Потеряла невинность» – так обычно говорят. Но ко мне это выражение не подходит. Вручив Глену этот чудесный дар, я ничего не потеряла – наоборот, стала вдвое богаче.

Глен терпеливо ждал, когда я буду готова, и, попроси я подождать до свадьбы, согласился бы без колебаний. Он любил меня, а я верила ему как себе.

Впрочем, мы ничего не планировали. Не было шампанского, розовых лепестков на простынях и прочих атрибутов великого события. Просто родителей Глена не было дома, мы обжимались у него в спальне – все как обычно… только на этот раз, когда он начал расстегивать на мне блузку, я не попросила его остановиться.

Все произошло как-то очень естественно. Так, как и должно быть.

Не стану приукрашивать реальность – конечно, было больно. Даже очень. Но я любила Глена – и была счастлива.

В тот вечер нам очень повезло. Собственно говоря, везло нам почти все время – я ведь не предохранялась.

Теперь я знаю, что должна была сразу пойти к врачу и попросить рецепт на противозачаточные средства. Однако в то время мир был другим, и шестнадцатилетняя девушка, занимаясь сексом, больше всего боялась, что кто-нибудь об этом узнает.

Месячные у меня часто запаздывали, порой даже недели на две. Так что поначалу я не насторожилась. Но однажды утром, пораженная внезапной мыслью, села в постели и попыталась вспомнить, когда у меня «было» в последний раз.

Скажете, надо было следить за месячными, вести календарь? Разумеется! Я просто… должно быть, просто думала: такое случается где-то далеко, с другими девушками, но не со мной.

Когда я вышла из школьного автобуса, на тротуаре меня уже ждал Глен.

– Что-то ты запаздываешь, – с улыбкой заметил он.

Внутри у меня все сжалось.

– Что?

– Я десять минут тебя жду, – объяснил он. – Что случилось? Водитель заснул за рулем?

Словно во сне, я вложила руку в его руку и пошла за ним по тротуару.

– Нет, но я… мне нужно с тобой поговорить.

До звонка оставалось еще минут пятнадцать, а мне требовалось с кем-то поделиться. Снять с себя этот груз. И доверяла я только Глену.

Мы обошли школу и сели за стол для пикников на заднем дворе. Рюкзаки положили рядом. День выдался холодный, но солнце ярко било в глаза; я зажмурилась, быть может сдерживая слезы. Глен смотрел на меня с тревогой.

– Что случилось?

Разумеется, никто не умел «читать» мое настроение так, как он.

– У меня задерживаются месячные, – выпалила я напрямик.

Глен нахмурился.

– Надолго? На сколько дней?

Я сглотнула.

– Точно не знаю, не следила. Кажется, последние были недель семь назад, не меньше.

Глен сжал обе мои руки в своих.

– Я думал, мы были осторожны!

– Так и есть, – ответила я. – Весь прошлый месяц мы были очень осторожны. Не понимаю, как это могло случиться!

Он поднял глаза.

– Может быть, ничего еще и не случилось? Ты ведь сама говоришь, что не следила за месячными и они у тебя часто запаздывают. Разве нет?

Я глубоко вздохнула.

– Сейчас что-то уж очень долго. Так долго никогда не было.

– Можно ведь выяснить наверняка! – предложил Глен. – Давай купим тест на беременность и проверим. Или еще слишком рано?

Интернета в те времена не было, и мы не могли посмотреть ответ на этот вопрос в «Гугле».

– Не знаю. Вот что: на большой перемене сходим в аптеку и почитаем инструкцию на упаковке. Интересно, сколько стоит тест? Я взяла с собой десять долларов – все, что есть.

– У меня двадцать. Как думаешь, хватит?

– Не знаю… – Сердце мое отчаянно колотилось, к горлу подступала тошнота.

Раздался звонок. Мерзкая пронзительная трель означала, что мы расстаемся до полудня. Как я переживу это утро?

Глава шестнадцатая

На большой перемене мы забежали в аптеку за тестом: и, скажу я вам, в жизни я так не волновалась! Сначала нам пришлось долго бродить по отделу «товаров для женщин»: пока один шарил глазами по стеллажам, другой посматривал на дверь в страхе, что вот-вот войдет кто-нибудь из школы и спросит, что мы здесь ищем. Бар-Харбор – городок маленький, в таких местах трудно что-то скрыть от любопытных глаз.

Наконец мы нашли то, что искали. Глен, истинный джентльмен, согласился сам отнести тест на кассу; я выскользнула из аптеки и ждала его на углу.

Он протянул мне пластмассовую коробочку, и я засунула ее поглубже в рюкзак.

– Проверюсь сразу после школы, – сказала я.

Измученные своими переживаниями, в школу мы вернулись молча.

Дорога домой длилась целую вечность. Слава богу, в автобусе я сидела одна! Никто не надоедал мне пустой болтовней – но никто и не отвлекал от страшных мыслей. Оставалось лишь глядеть в окно и воображать себе самое худшее.

Предположим, я беременна. И что дальше? Как признаться родителям? Особенно отцу. Что они скажут? И что подумают о Глене? Папа, конечно, во всем будет винить его. Он ведь меня предупреждал: «Мальчишкам только одно нужно…»

От одной мысли об этом меня начинало тошнить. Господи, как я это выдержу! А дальше ведь будет только хуже. Как пережить следующие девять месяцев? Что подумают учителя, если я начну являться на уроки, неся перед собой живот размером с баскетбольный мяч? Это я-то – хорошая девочка, примерная ученица!.. Нет, лучше даже не думать.

Два часа спустя, стоя перед зеркалом в ванной наверху, я проверяла результаты теста.

«Боже, помоги мне!»

Колени у меня подогнулись; следующее, что помню – я сижу на полу, на пушистом голубом коврике, широко раскрытыми глазами глядя на роковые две полоски.

«Нет! Не может быть!»

Это какая-то ужасная ошибка! Я не могу быть беременной! Только не я!..

Я уронила тест на пол, закрыла лицо руками, судорожно вздохнула. Сейчас мне требовалось успокоиться и мыслить ясно.

Несмотря на потрясение и панику, я не разрыдалась, не впала в истерику. Спокойно подняла с пола тест, собрала упаковку и инструкцию – не дай бог, отец обнаружит все это в ванной! Вышла за дверь.

И бросилась к себе, чтобы позвонить Глену.

Час спустя мы с Гленом встретились в городском парке. Всю дорогу он гнал на велосипеде и сейчас тяжело дышал, а на лбу его выступили бисеринки пота. Спрыгнув с седла, он крепко меня обнял.

– Я люблю тебя! – говорил он. – Что бы ни случилось, я никогда тебя не покину! Буду тебя защищать от всего мира, если понадобится. Все будет хорошо. Обещаю. Мы вместе, и это главное!

В тот миг я поняла: у меня в самом деле нет никого ближе и дороже Глена. Он – мой любимый, моя опора и защита, мой самый близкий, самый верный друг. Вместе мы все преодолеем. Только бы он был рядом, только бы никогда не покидал – это даст силы вынести все… все, что уготовила мне судьба.

Глава семнадцатая

Прежде всего нужно было сообщить родителям. Быть может, стоило сначала поговорить с Миа, попросить у нее совета и поддержки, но история с Гленом и Джереми сильно подорвала мое доверие к сестре. Так что, когда настало время делиться новостями, на моей стороне был только Глен.

– Мама, папа! Мы должны кое-что вам сказать… – Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди. Я глубоко вздохнула и произнесла роковые слова: – Я беременна.

Глен крепко сжал мне руку под столом.

Наверное, секунд десять папа и мама смотрели на меня молча, словно не верили своим глазам. Глена они как будто не замечали.

– Ты уверена? – спросила наконец мама.

– Уверена. Я проверилась тестом из аптеки.

– А у доктора была? – спросила она.

– Нет еще. Но и не нужно: я знаю, что это правда.

Отец выпрямился на стуле и наконец открыл рот.

– Все эти тесты – сплошное шарлатанство! – проворчал он. – Тебе нужно к врачу!

– Разумеется, я пойду к врачу, – ответила я, – но это ничего не изменит. Я беременна.

И снова долгое молчание, тяжелое, словно мешок с песком, рухнувший мне на плечи.

Отец был с нами строг, но никогда раньше я его не боялась. До этой секунды – когда увидела, как потемнели от ярости его глаза, как он сжимает и разжимает кулаки.

– А ты что молчишь? – повернулся он вдруг к Глену. – Что, гордишься собой? Ты вообще понимаешь, что натворил?

– Я люблю Кейт, – ответил Глен. – Простите, нам обоим очень жаль. Мы не думали, что так получится.

– Ну, это-то понятно! – взревел отец. – «Не думали, что так получится»! А о чем ты вообще думал? Эгоист, безответственный, безмозглый – в точности как твой папаша…

Отец вскочил, опрокинув стул, и мама поспешно накрыла его руку своей:

– Пожалуйста, Лестер, сядь! Давай их выслушаем. Надо же решить, что делать.

Страх и гнев разрывали меня на части. В какой-то миг мне показалось, что папа сейчас бросится на Глена и изобьет его до полусмерти.

И в то же время я была в ярости. Мы с Гленом любим друг друга! И Глен ничем, ничем не похож на своего пьяницу-отца! Это моя жизнь, папа не имеет права решать за меня! Если надо будет, мы с Гленом убежим вместе, и никто, никто не посмеет нас разлучить!

К величайшему моему облегчению, отец сел и несколько раз глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. На скулах его ходили желваки, но, слава богу, больше он не вскакивал и не махал кулаками.

– Как такое могло случиться?! – проговорил он.

Мама успокаивающе взяла его за руку:

– Не думаю, что стоит это обсуждать. Все мы понимаем, как такое случается.

Отец впился взглядом мне в лицо. Я готова была провалиться сквозь землю.

– Почему ты не сказала мне раньше? – спросила мама. – Кейт, мы бы с тобой вместе сходили к врачу, подобрали таблетки…

– Я не хотела, чтобы ты знала, – опустив глаза, пробормотала я.

– Что ж, – проговорил папа, – скоро об этом узнает весь город! Когда будешь ходить, как… – и, оборвав себя на полуслове, замолчал.

Где-то на улице пронзительно завыла собака. Я не поднимала глаз; мне хотелось вскочить и бежать куда глаза глядят.

Глен выпрямился и заговорил снова:

– Я люблю вашу дочь и женюсь на ней хоть завтра. Я уже работаю в магазине. Буду работать больше, чтобы прокормить семью.

Я крепко сжала его руку. Как же я его люблю!

Отец презрительно фыркнул:

– Если всерьез думаешь, что я позволю дочери выйти за тебя, лучше подумай еще раз! И неужели ты надеешься прокормить семью, таская ящики с консервами в бакалейной лавчонке? Черта с два! Да ты погубишь и ее, и себя – если уже не погубил!

– Папа! – вскричала я, не в силах все это слушать. – Почему ты винишь только его? Это и моя вина тоже!

– Оба вы хороши, – ледяным тоном отрезал отец.

У меня упало сердце. Казалось, я лечу стремглав в какую-то бездну. Я больше не примерная дочь, не гордость отца. Я грязная. Падшая. Распутная девка, опозорившая семью. Все это я читала в его глазах.

Мне было шестнадцать; я понятия не имела, что говорит закон о браках подростков. Можно ли выйти замуж без согласия родителей? Ах если бы! Все, чего я хотела в этот миг – выйти отсюда рука об руку с Гленом и зажить своей жизнью. Найдем себе какое-нибудь жилье, будем жить вместе, растить ребенка…

Однако даже в тот миг я понимала: все не так просто. Глену придется бросить школу, мне тоже. Он никогда не станет учителем. Я не поступлю в колледж, не получу образования. Я не знала еще, чем хочу заниматься в жизни, но страшно было думать, что для меня разом закрываются все пути. Для меня и для Глена. Все, что ждет его теперь – тяжелая работа, бедность, ежедневная борьба за существование… Что, если рано или поздно он меня за это возненавидит?

Он такой умный, талантливый, он на многое способен. Как и я. И если сейчас случайная подростковая беременность разрушит все наши мечты, лишит нас будущего – смогу ли я сама себе это простить?

Я отчаянно пыталась рассуждать разумно; однако все рациональные доводы перевешивала моя страстная, безумная любовь к Глену. Люблю его. Хочу быть с ним. Хочу прожить с ним жизнь и умереть в один день. Все остальное не имеет значения.

В то время я не знала жизни за пределами своего маленького романтического мирка. Не знала, что горе и разочарование порой окрашивают всю нашу жизнь в черное. Что эти чувства, когда им не видно конца, способны навсегда искалечить человека и отнять у него будущее.

Увы, сейчас я знаю об этом куда больше, чем хотелось бы.

Глава восемнадцатая

За этим кошмарным объяснением на кухне, под безжалостным электрическим светом, последовало еще много разговоров и обсуждений; и в конце концов родители пришли к мысли, что лучший выход для всех нас – аборт. В сущности, это единственный выход, говорили они. Самостоятельно содержать и растить ребенка мы с Гленом не в состоянии – просто бессмысленно загубим свою жизнь. Я не смогу закончить школу. Оба мы не поступим в колледж. Я буду опозорена. Неизбежный позор – вот что сильнее всего угнетало отца. Он работал директором начальной школы и мечтал о карьере в системе образования. Надеялся со временем занять должность школьного инспектора. А беременность дочери-подростка в те времена была скандалом, способным погубить карьеру. Нам пришлось бы уехать в другой город и начать все заново.

Переезд? О нет! Я и слышать не хотела о разлуке с Гленом. Он – моя жизнь, кровь в моих жилах, воздух, которым я дышу. Как мне жить без него?

Что ж, сказал отец, если так, тем более нужно делать аборт. Устраним проблему – и забудем о ней.

– И никто из нас никогда даже словом об этом не упомянет, – закончил он. – Оставим эту историю позади и продолжим жить нормальной жизнью.

«Но что же в этом нормального? – спрашивала я себя, садясь в машину, чтобы ехать в больницу. – Нормально притворяться, что ничего не произошло? А потом всю жизнь гадать, каким мог бы быть мой ребенок? На кого был бы похож? Чего бы достиг?»

Что, если у меня в животе растет гений? Быть может, ему суждено открыть лекарство от рака? А я его убью?!

Все эти вопросы вихрем проносились в голове. Мне так нужно было время подумать! Но времени-то и не было. Родители убедили меня, что необходимо спешить: если не сделать аборт прямо сейчас, будет поздно. Они давили на меня, убеждали, настаивали – и не отставали, пока я сама не поверила, что поступаю правильно. Не дали мне прислушаться к своему сердцу.

Мы уже выезжали из ворот, когда к машине подбежала Миа и запрыгнула на заднее сиденье, со мной рядом.

– Я еду с вами! – сказала она.

Несколько мгновений она молча сидела рядом, затем взяла меня за руку и посмотрела в глаза – таким прямым, серьезным взглядом, какого я никогда прежде не видела у своей сестры.

Глава девятнадцатая

Вспоминая те дни, я стыжусь своего малодушия. Хотелось бы мне быть сильнее, решительнее, не поддаваться давлению родителей и делать лишь то, что сама я считала правильным! Единственное, что могу сказать в свое оправдание – я была очень молода и слишком привыкла повиноваться отцу.

В тот день отец не поехал с нами в больницу. Должно быть, как только наш автомобиль выехал со двора и скрылся за поворотом, он сказал себе, что проблема решена. Откуда ему было знать, какая буря бушует в моем сердце?

Сидя в приемной, я разглядывала плакаты на стенах. Один сообщал о пользе витаминов для беременных. На другом молодая мать в кресле-качалке кормила из бутылочки младенца; и расслабленная поза, и весь ее облик воплощали в себе счастье и покой.

На столе рядом лежала толстая пачка журналов. Но читать я не могла. Меня тошнило. Тошнота усиливалась всякий раз, когда я поднимала глаза на женщину напротив – беременную, как видно, на последних сроках. Живот ее напоминал огромный мяч, и она поглаживала его мягкими, успокаивающими движениями.

Тошнило меня от токсикоза, но еще больше – от волнения и невыносимой мысли, что вот-вот, совсем скоро из меня вырежут моего ребенка.

Мама, сидя на соседнем стуле, читала детектив. Я не понимала, как она может держаться так невозмутимо, словно пришла к врачу из-за какой-нибудь простуды!

Миа сидела рядом со мной и жевала резинку.

– Ты как? – тихо спросила она.

Я сглотнула, борясь с тошнотой.

– Паршиво.

– Ты совсем зеленая. Что, мутит?

Рот я открывать боялась, так что просто кивнула.

Миа решительно поднялась с места:

– Пошли. Туалет вон там.

Мама подняла глаза от книги.

– Ей нехорошо, – пояснила Миа. – Я отведу ее в уборную.

Мы вышли и торопливо, почти бегом, двинулись по коридору. Мне казалось, все встречные провожают меня взглядами – и осуждают. Но теперь было уже все равно. Я влетела в туалет, даже не запираясь и не включая свет, склонилась над унитазом и рассталась со своим завтраком. Лишь смутно я сознавала, что Миа у меня за спиной щелкнула выключателем, задвинула защелку и убрала волосы с моего лица.

На завтрак я съела немного и еще пару минут содрогалась от бесплодных рвотных приступов. Миа оторвала туалетную бумагу и протянула мне; я высморкалась и утерла слезы.

– Ну как? – спросила Миа. – Теперь лучше?

Я кивнула. Поднявшись, закрыла крышку унитаза, села на нее и уткнулась лицом в ладони.

– Ты уверена, что этого хочешь? – тихо спросила Миа.

Я подняла голову.

– А что мне остается? Мне шестнадцать, и я беременна.

– Всегда есть выбор, – ответила она. – Это твое тело. Только тебе решать.

– Я уже согласилась. Сказала папе…

– Неважно, что ты сказала папе, – твердо заявила сестра. – Всегда можно передумать. Я просто не хочу, чтобы ты потом об этом пожалела.

Я встала, чтобы умыться, затем оторвала еще кусок туалетной бумаги и вытерла лицо. Миа, прислонившись к двери, смотрела на меня.

– А что думает Глен? – спросила она.

– То же, что и я.

– И что же?

– Он тоже не знает, что делать. Совершенно растерян. – Я вытерла руки и бросила скомканную бумагу в мусорную корзину. – Но сказал, что будет на моей стороне, что бы я ни решила.

– А если решишь оставить ребенка? – спросила она.

Я взглянула ей в лицо:

– Да. Он сказал: если ты этого хочешь, женюсь на тебе хоть завтра.

– А ты хочешь?

Я сделала глубокий вздох.

– На самом деле да. Сердцем – хочу. А разум говорит: это слишком серьезное решение, мы оба потом пожалеем. Конечно, я хочу за него замуж! Но мы слишком молоды. Кто знает, что из этого выйдет? Папа прав в одном: мы не сможем сами себя прокормить. А я не намерена губить жизнь Глена. Он мечтает получить образование, я тоже. Не хочу, чтобы он проработал в магазине всю оставшуюся жизнь! А когда у нас будет ребенок – хочу достойно его вырастить. – Я положила руку на живот. – Быть может, я мыслю слишком приземленно, но не верю, что любовь решает все проблемы. Поначалу, может быть, да – а потом? Бедность, разные бытовые трудности – все это понемногу убивает любовь. В конце концов мы неизбежно друг друга возненавидим, разойдемся… и как все это скажется на ребенке?

Я повернулась к зеркалу. Оттуда смотрело на меня изможденное, землисто-серое лицо.

– Господи, ну и вид у меня!

– Это все из-за переживаний. – Миа расстегнула сумочку. – Вот, держи! Накрась губы, сразу почувствуешь себя лучше!

– Да неужели? – скептически отозвалась я. Только Миа это могло прийти в голову – предложить в качестве лекарства от горестей блеск для губ!

Мы вернулись в приемный покой. Мама оторвалась от книги.

– Что это вы так долго?

– А что такое? – ответила Миа. – Боишься, что она передумает и выпрыгнет в окно?

– Миа, это не смешно…

В этот момент в приемную выглянула медсестра с папкой в руках:

– Кейт Уортингтон!

– Она здесь, – поспешно убрав книгу в сумку и встав со стула, откликнулась мама.

Мама пошла было за мной, но я остановилась и обернулась к ней:

– Я сама.

– Я должна пойти с тобой!

– Нет, не ходи. Справлюсь без тебя. – И я кивнула Миа, выглядывавшей из-за ее плеча. – Миа, а ты пойдешь со мной?

Она удивленно подняла брови, однако подхватила сумочку и двинулась следом за медсестрой в смотровую.

Глава двадцатая

Медсестра завела меня в палату, вручила зеленый больничный халат, велела идти в смотровую номер шесть и ждать там. Доктор, сказала она, немного задерживается, так что «начнем мы где-то через полчаса».

Начнем. Как дико прозвучало это «начнем»! Ведь речь шла о том, чтобы покончить с моей недолгой беременностью.

Чувствуя слабость и головокружение, я забралась на кресло, покрытое шуршащей бумажной пеленкой. Устремила взгляд на блестящие подставки для ног. Мне придется задрать ноги и положить туда… Сколько это продлится? Будет ли больно?

Инстинктивно я опустила руку на живот. Там, внутри, растет малыш. Крохотный – по словам мамы, он сейчас не больше грецкого ореха. Но какая разница? Он живой! Он растет! Как можно его убить?

– Что-то вид у тебя не очень, – заметила Миа.

– Да, мне нехорошо, – ответила я и, спрыгнув с кресла, встала на ноги.

– Опять тошнит?

В этот миг мне ясно представился мой будущий ребенок. Девочка лет пяти, рыжая, как я. Она звонко, заразительно смеялась: казалось, я слышу этот детский смех. Сколько в нем было радости! Я уже любила ее, эту незнакомую маленькую девочку – и больше не колебалась.

– Не могу, – сказала я. – Она у меня внутри. Она живая. Я не могу ее убить. Не знаю, что буду делать, может быть, отдам на удочерение – только пусть живет!

Сестра не спорила, не спрашивала, что именно заставило меня передумать. Просто кивнула – словно с самого начала знала, что этим кончится, – и тоже встала.

– Тогда пошли отсюда, – сказала она.

И я бегом бросилась к дверям.

Когда мы с Миа выбежали в приемную, мама отложила книгу и нахмурилась. Должно быть, что-то прочла у меня на лице – и побелела, как простыня.

– Что такое? Уже закончили?

– Да, с этим я закончила, – отрезала я.

Две беременные, сидевшие в приемной, смотрели на меня с любопытством. С одной из них я встретилась взглядом – и она улыбнулась мне. Быть может, поняла, что мы с ней – сестры, что во мне тоже растет маленькая жизнь?

«Ты все сделала правильно», – прошептал какой-то голос в моей голове. Внутренний голос? Совесть? Или я прочла мысли этой женщины? Что, если беременные обладают какой-то особой связью друг с другом? Или я просто схожу с ума?

Я выбежала из больницы, не дожидаясь маму. Уже от Миа она узнала, что я передумала. Они задержались, чтобы объясниться в регистратуре; я ждала снаружи, у запертой машины, на освещенной ярким солнцем автостоянке.

Позже Миа пересказала мне разговор с мамой. Никогда не забуду, что она сделала для меня в тот день – как избавила от этого испытания.

Миа сказала ясно и четко: я решилась, своего решения я не изменю, если мама с папой начнут на меня давить или ругать – потеряют меня навсегда и никогда не увидят будущих внуков.

В тот день она стала моей опорой, моей защитницей. И лучшим другом.

Подойдя к машине, мама сказала только:

– Что ж, значит, придется нам придумать что-нибудь еще.

Я молча села в автомобиль. Что тут можно «придумать», я не представляла и знала лишь одно: мне нужно срочно увидеться с Гленом.

Глава двадцать первая

Едва мы добрались до дома, я вскочила на велосипед и поехала в школу. Занятия в баскетбольной секции уже закончились, но ребята еще не разошлись: сидели на скамье, а тренер что-то им внушал.

Едва они освободились, Глен заметил меня и трусцой побежал к дверям зала, где я ждала. Он взмок, волосы были влажными от пота, белая футболка липла к телу.

– Не ожидал увидеть тебя здесь, – сказал он. – Как ты?

– Отлично. Лучше не бывает! – ответила я и, прижавшись к его плечу, засмеялась и заплакала разом.

– Что случилось? – в недоумении спросил Глен.

– Я не смогла, – объяснила я. Все-таки я скорее плакала, но это были счастливые слезы; да, счастливые, хоть я и содрогалась от ужаса, пытаясь представить себе, какое будущее нас ждет. – Представляю, как разозлится папа, когда узнает! Даже не представляю, что сделает. Что, если в самом деле решит переехать? Но я не смогу жить без тебя!

Глен бросил рюкзак и крепко меня обнял. От него исходил чистый, свежий запах сильного молодого тела; прижавшись губами к его щеке, я ощутила соленый вкус пота.

– Все будет хорошо, – прошептал он.

– Ты на меня не сердишься?

Быть может, он предпочел бы аборт, думала я. Теперь я создала кучу проблем не только себе, но и ему.

Глен слегка отстранился, чтобы взглянуть мне в глаза.

– На тебя? Что ты, конечно нет! Сержусь на самого себя за то, что не смог быть там с тобой. И на твоих родителей – за то, что едва нас не продавили. В глубине души я знал, что это неправильно. Что всегда буду об этом жалеть.

– И я! Но что же нам теперь делать?

– Мы все преодолеем, – ответил он. – Обещаю. Мы поженимся, будем жить долго и счастливо и умрем в один день!

– Уверен?

Он сжал мое лицо в ладонях и крепко поцеловал в губы.

– Никогда и ни в чем я не был так уверен!

Тогда я ему поверила.

Глава двадцать вторая

Хотела бы я сказать вам, что через несколько недель мы поженились, а потом жили долго и счастливо, но судьба оказалась не так добра.

Для начала отец отказался дать разрешение на брак. Ответил, что мне придется дождаться восемнадцатилетия. Много лет спустя я узнала: в случае беременности несовершеннолетняя может вступить в брак и без согласия родителей. Но тогда мне, наивной девчонке, и в голову не пришло проверять слова отца.

Папа сказал, что мне придется уехать в Бостон к его сестре, там провести все девять месяцев, там же и родить, чтобы никто не знал о моем позоре. Ребенка отдать на усыновление. С последним я не могла согласиться – по крайней мере, пока не могла, – однако мы пришли к компромиссу. Пока ничего решать не будем, но я очень серьезно подумаю над его желанием. К тому времени как живот начал округляться, я и сама пришла к мысли, что это, пожалуй, самое лучшее решение.

Видите ли, я очень старалась не быть эгоисткой. Думать прежде всего о ребенке. А ребенку ведь лучше расти с родителями, которые хотя бы школу окончили, верно?

Порой я фантазировала о том, как моего ребенка усыновит какая-нибудь богатая бостонская семья из тех, чьи дети учатся в колледжах Лиги плюща. Тех, что плавают на собственных яхтах, проводят лето на побережье Новой Шотландии и участвуют в Честерских гонках. Быть может, у моего ребенка будет то, чего никогда не было у меня?

Конечно, деньги – далеко не все; это я понимала. Что ж, и среди добропорядочных семей из среднего класса немало таких, кто не может иметь детей. Может, все дело в этом? Для того я и забеременела, чтобы подарить счастье какой-нибудь несчастной, уже отчаявшейся бездетной женщине?

Я часто задавалась этими вопросами. Спрашивала себя, почему это случилось со мной. Должна же быть какая-то причина! В моей жизни словно бомба взорвалась, все перевернулось вверх дном – это не могло произойти просто так.

Поймите правильно: на самом деле я очень хотела оставить ребенка себе. Больше всего на свете! Каждую неделю покупала лотерейные билеты, отчаянно надеясь выиграть джекпот. Получу кучу денег, куплю миленький домик с белым штакетником, и Глену не придется надрываться в магазине, чтобы заработать нам на жизнь. Он поступит в колледж. А через несколько лет, когда он получит диплом, а дочка сможет пойти в детский сад, получу образование и я…

Представляю, как вы сейчас качаете головами! Что поделать, я всегда была мечтательницей. И каждый вечер, глядя на звезды, загадывала лишь одно желание: пусть у моей будущей дочки будет хорошая жизнь! Какой будет эта «хорошая жизнь», я представляла себе смутно и никаких условий судьбе не ставила. Просто желала: пусть она растет в любви и заботе, пусть у нее все будет хорошо.

Но будущее оказалось совсем не так радужно.

Глава двадцать третья

Отказавшись разрешить нам брак, отец, должно быть, надеялся, что со временем я соглашусь с его доводами, отдам ребенка на усыновление и все у нас пойдет по-старому.

Но я не хотела давать поспешных обещаний, так что мы заключили договор. Если я уеду к его сестре и спокойно пробуду у нее до родов, то после – что бы ни решилось с усыновлением – он разрешит нам с Гленом пожениться. К моему удивлению, папа согласился, почти не споря.

Итак, я отправилась в Бостон. «В монастырь», невесело пошутил Глен. В самом деле, чувствовалось во всем этом что-то средневековое.

Честно говоря, я не жалела, что покидаю Бар-Харбор. Быть в центре внимания, становиться мишенью для местных сплетников вовсе не хотелось. Невыносимо тяжело было лишь расставаться с Гленом.

Что ж, по крайней мере в одном я соглашалась с отцом: пока ребенок не появится на свет, лучше держать все в тайне.

– Не хочу с тобой расставаться, – сказал мне в вечер перед отъездом Глен.

Он зашел, чтобы помочь собрать вещи и попрощаться. Конечно, обещал приезжать ко мне в Бостон, но не часто: ведь теперь ему придется экономить каждый цент, чтобы снять квартиру через полгода, когда мы поженимся.

Я застегнула дорожную сумку и присела рядом с ним на край кровати.

– Я тоже. Но если папа разрешит нам пожениться, то дело того стоит.

– Откуда ты знаешь, что ему можно доверять? Что, если сделаешь все, как он хочет, а он все равно откажет?

Я пожала плечами и успокаивающе положила руку ему на колено.

– Тогда просто начнем жить вместе. Уж это-то он нам запретить не сможет! И точно предпочтет, чтобы дочка вышла замуж, а не жила в грехе.

Глен взял меня за подбородок, повернул лицом к себе и нежно поцеловал. Губы у него были теплые, мягкие – и, как всегда, сердце мое мгновенно растаяло. Как я проживу без него целых шесть месяцев?!

– Как не хочется уезжать! – прошептала я, обвивая его шею руками.

– А я не хочу тебя отпускать. – Он обнял меня и ласково гладил по голове, по спине. – Никогда не думал, что смогу так сильно полюбить! Я буду любить тебя до самой смерти.

– И я тебя!

Губы наши слились; я откинулась на кровати и потянула его за собой… но в этот миг нам пришлось отпрянуть друг от друга: на лестнице послышались шаги отца.

Глава двадцать четвертая

Пять месяцев спустя

Теперь я ходила, словно проглотила баскетбольный мяч, и часто в задумчивости поглаживала живот – точь-в-точь как женщина, виденная мною тогда в больнице. Я даже разговаривала с малышом. Да, мы с ним вели долгие беседы обо всем на свете!

Наверное, оттого, что больше поговорить было не с кем, если не считать тети Анджелы. Я ходила в местную школу, но друзьями там не обзавелась. Все знали: я та самая беременная девчонка, которая здесь прячется, а в конце года родит и уедет, так что никто не рвался со мной дружить – и я этому только радовалась.

Слава богу, в те времена не было «Фейсбука».

Однако с тетей я очень сблизилась. Анджела была младшей сестрой отца. Типичная «женщина из большого города» – независимая, яркая, стильная, она работала в модном рекламном агентстве. Ее деловые костюмы и высокие каблуки приводили меня в восторг. В какой-то мере я завидовала ее свободе, ее образу жизни, хоть и понимала, что такого успеха мне, скорее всего, не достичь никогда. По крайней мере, если ребенок останется со мной, ведь тогда я даже школу не окончу. Но я не возражала. Я с нетерпением ждала появления ребенка на свет и была довольна своей участью.

Миа часто писала мне, в каждом письме подбадривала и призывала «стоять на своем». Она не сомневалась: рано или поздно мама и папа не только смирятся с решением оставить ребенка, но и помогут мне и Глену окончить школу.

В этом я была не так уверена, однако надеялась на лучшее.

А Глен… ах, как мне его не хватало! Порой я всерьез страшилась, что от тоски по нему развеюсь легким облачком, и ветер разнесет меня по свету. Если бы не его письма, приходившие аккуратно каждый день – бумажные письма от руки, ведь электронной почты еще не существовало, – я давно уже собрала бы чемодан и вернулась домой куда раньше намеченного срока. От того, чтобы стремглав броситься на ближайший поезд, меня удерживали только его слова ободрения и любви.

Его письма я читала столько раз, что выучила наизусть. Они и теперь со мной – в стенном шкафу, в кедровой шкатулке: иногда я достаю их и перечитываю. И светло, и грустно вспоминать те дни нашей юной любви, когда мы так тянулись друг другу – и так надеялись на будущее.

Письма Миа тоже хранятся у меня, но их я перечитываю редко. Слишком больно. Особенно последнее – где она писала, что приготовила мне замечательный сюрприз.

Глава двадцать пятая

«Сюрпризом» от Миа оказался ее приезд. Субботним утром, за три недели до ожидаемой даты родов, она появилась у нас на пороге.

С радостным визгом я бросилась к ней и крепко-крепко обняла.

Выглядела Миа как обычно – лучше не бывает: свежая завивка, алая помада, шикарные черно-белые туфли на платформе.

– Миа! Как ты здесь оказалась?

– Решила сделать тебе сюрприз. И, между прочим, я не одна приехала! – С этими словами она протянула мне небольшой черный пакет.

– Что это?

Я взяла у нее подарок, заглянула внутрь и радостно рассмеялась.

– Да это же Бубба!

Сестра привезла мне плюшевого мишку – самую первую, самую любимую мою игрушку. Выстиранного и в новом розовом платьице. Ну и что, что Бубба мальчик? Миа обожала розовые платья!

– Я подумала, ты захочешь передать его будущему малышу. У него ведь огромное сердце, полное любви, помнишь?

Конечно, помню! Медвежонка сшила мама по выкройке из журнала к моему рождению; а когда мне исполнилось шесть, мы с мамой вместе зашили ему в грудь маленькое красное сердечко, набитое ватой.

Я крепко прижала Буббу к себе.

– Миа, спасибо огромное! Я так рада, что ты об этом подумала!.. Ну что же ты стоишь, проходи! Есть хочешь? Я теперь все время хочу. Ты завтракала в поезде?

– Съела бутерброд, – ответила она. – А где Анджела?

– На работе.

– В субботу?

– Ну да. У нее в понедельник большая презентация. Так живут женщины, которые делают карьеру.

Миа поставила чемодан в прихожей и вошла следом за мной в гостиную.

Анджела жила в двухкомнатной квартире на шестнадцатом этаже: потертые ковры, крохотная кухонька, зато из окон потрясающий вид на город. Особенно хороши были заходы солнца. Я уже предчувствовала, что буду скучать по бостонским закатам, когда вернусь домой.

– Как мама и папа? – спросила я, ставя чайник на плиту.

Миа сняла жакет и села за стол.

– Все хорошо. Как обычно. Вот, мама просила тебе передать. – И она извлекла из сумочки конверт.

Я взяла его в руки. Обычный запечатанный конверт, без всяких надписей. Не поздравительная открытка, как я сначала подумала.

Вскрыв конверт, я обнаружила внутри сто долларов наличными.

– Зачем?

– На случай, если тебе что-нибудь понадобится, – объяснила Миа. – Папе она ничего не говорила. Сегодня утром, провожая меня на поезд, потихоньку сунула этот конверт.

– Пожалуйста, скажи ей от меня спасибо!

Я положила деньги к себе в сумку, висевшую на ручке кухонной двери, и снова подошла к плите посмотреть, как там чайник.

– Ты надолго? – спросила я у Миа.

– Только до завтрашнего вечера. В понедельник мне на работу.

Что-то сжало мне горло. Как хотелось вернуться в Бар-Харбор с ней вместе – снова оказаться дома, увидеть друзей… и Глена!

Еще три недели, напомнила я себе. Всего три недели. А потом я уеду домой.

Я еще не знала, что вернуться в Бар-Харбор мне предстоит гораздо раньше – и после этого жизнь моя изменится навсегда.

Глава двадцать шестая

Вечером Анджела повела нас в свою любимую пиццерию. Я съела три больших куска пиццы, хоть и опасалась, что всю ночь буду мучиться изжогой.

Однако вовсе не изжога разбудила меня в пять утра.

Я села на кровати. Дверь со скрипом приотворилась; на пороге, освещенная ярким светом из коридора, маячила Анджела – темный силуэт.

Миа – она спала на матрасе на полу – тоже проснулась и села. Обе мы недоуменно смотрели на Анджелу. Она была в белой шелковой ночной рубашке до колен. Молча стояла в дверях, чуть покачиваясь, и тяжело дышала, словно только что пробежала марафон. В первый миг мне подумалось: может быть, она ходит во сне?

– Что случилось? – спросила Миа.

Анджела сделала неуверенный шаг вперед – и вдруг упала на колени. Я отбросила одеяло и, вскочив с кровати, бросилась к ней, присела рядом:

– Анджела, что с тобой?

Она скорчилась, держась за грудь.

– Дышать не могу… кажется… кажется, сердце…

Миа вскочила на ноги.

– Боже мой! Вызовем «Скорую»? – спросила она у меня.

– Да. – Я мотнула головой в сторону прихожей. – Телефон там. Позвони 911, скажи наш адрес, скажи, что в подъезде домофон и мы на шестнадцатом этаже.

Миа выскочила за дверь, а я осталась с Анджелой. Не зная, что делать, я уложила ее на матрас.

– Постарайся успокоиться, – говорила я. – Все будет хорошо. «Скорая» сейчас приедет.

Анджела кивнула; но в глазах ее застыл страх. Лицо посерело, на лбу выступили капельки пота. Она до боли сжимала мою руку.

– Все будет хорошо, – повторяла я, осторожно убирая ей волосы с лица. – Может быть, ты просто отравилась пиццей?

Она снова кивнула; но обе мы понимали, что дело не в пицце. Анджела взяла меня за руку, положила себе на грудь.

– Вот здесь… давит… спасибо, Кейт… прости… это я должна была о тебе заботиться, а не…

– Ты обо мне заботишься! – перебила я. – Не знаю, что бы я делала в эти несколько месяцев, если бы не ты!

Она сморщилась от боли и прикрыла глаза. Мне стало страшно.

– Анджела? Как ты? Тебе что-нибудь нужно?

– Просто… не уходи, – еле слышно пробормотала она.

Я не понимала, что с ней могло случиться. Анджела – здоровая, спортивная молодая женщина, трижды в неделю ходит на йогу. И на сердце никогда не жаловалась…

– С тобой такое бывало раньше? – спросила я.

– Нет… никогда…

– «Скорая» уже едет! – сообщила, вбежав в комнату, Миа.

Глава двадцать седьмая

Когда в квартиру Анджелы наконец вошли парамедики с носилками, я готова была пасть ниц и целовать им ботинки. Наконец-то! Теперь все будет хорошо! Сам вид их вселял уверенность: они были в форме, словно полицейские, действовали быстро и слаженно. Не теряя времени, сразу направились к Анджеле, присели по обе стороны от нее и начали быстро, спокойным деловым тоном расспрашивать о симптомах.

– Как вас зовут? – спросил темноволосый.

– Анджела Уортингтон.

– Меня зовут Скотт, я парамедик. А это Джон, мой напарник. Можете сказать, что с вами?

Анджела ответила: чувствует сильную боль в груди, отдающую в левую руку (о левой руке она нам с Миа не говорила), и трудно дышать.

– Раньше бывали подобные боли? – спросил Скотт.

– Нет, никогда.

– Как долго продолжается боль? Возникла резко или постепенно?

– Я проснулась от боли примерно час назад.

Пока Скотт, взяв Анджелу за руку, считал пульс, Джон сказал:

– Анджела, сейчас я надену вам на руку манжету для измерения давления, а затем закреплю у вас на груди провода для ЭКГ. Это поможет нам понять, что с вами происходит.

Анджела кивнула. Мы с Миа прижались к стене, чтобы не мешать парамедикам, и, боясь даже вздохнуть, смотрели на их работу.

Уверена: именно тот момент стал для меня решающим. Хотя тогда я этого не понимала. Я не принимала сознательного решения: мол, хочу стать парамедиком. Вообще об этом не думала. Да и как? – я ведь была на девятом месяце и не знала даже, окончу ли школу. Все, что я знала – что готова молиться этим людям, словно богам, властным над жизнью и смертью. Что безмерно им благодарна.

– Можете оценить силу боли по шкале от одного до десяти? – спросил Скотт. – Если десять – невыносимая боль, то…

– Семь, – прошептала Анджела.

Парамедики коротко переглянулись и продолжили расспросы.

– Заболевания сердца у родственников?

– Дяде четыре года назад сделали шунтирование. Ему было пятьдесят восемь.

– А сколько вам сейчас?

– Тридцать два.

– Принимаете какие-либо лекарства? Курите?

– Нет.

– Употребляете какие-то препараты? Кокаин, возбуждающие, успокаивающие, амфетамины, марихуана?

– Нет.

– Уверены? – жестко спросил Скотт. – Анджела, мы должны знать все, иначе не сможем вам помочь.

Я понимала его сомнения: трудно представить, что у молодой здоровой женщины ни с того ни с сего случился сердечный приступ!

– Ничего такого она не принимает! – воскликнула я, чувствуя, что должна ее защитить.

Парамедик Джон, тот, что покрупнее, повернул голову и в первый раз внимательно взглянул на меня. Взгляд его скользнул по моему животу. Затем, снова повернувшись к Анджеле, Джон надел на нее кислородную маску и подключил катетер.

– Похоже на инфаркт, – проговорил он как бы про себя.

Скотт уже связывался по рации с больницей.

– Женщина, тридцати двух лет, предположительно инфаркт миокарда. Боль началась час назад, отдает в левую руку. Сильное потоотделение. В семье есть случаи кардиологических проблем. – После короткой паузы: – Нет, дядя. Наркотиков не принимает, других факторов риска нет. – Еще пауза. – Кислород дали. Прошу разрешения применить аспирин и нитроглицерин.

Скотт кивнул и щелкнул пальцами Джону; тот мгновенно приподнял кислородную маску и сунул Анджеле под язык таблетку.

Вдруг сильная боль пронзила мне низ живота.

– О боже, нет! – пробормотала я, обхватив живот и глядя вниз, себе под ноги.

Скотт отключил рацию и подошел к Анджеле.

– Ну вот, теперь поедем в больницу, – И повернулся ко мне: – А с вами все в порядке?

– Не совсем, – пробормотала я. – Кажется, у меня только что отошли воды.

Миа схватила меня за плечо:

– О господи! Ты что, рожаешь?

– Где ваши родители? – спокойно поинтересовался Скотт. Его, похоже, ничто не могло вывести из равновесия.

– Они живут в Бар-Харборе, – объяснила я. – Анджела – моя тетя. Сейчас я живу у нее. А это моя сестра.

Секунду или две Скотт вглядывался в перепуганное лицо Миа.

– Думаю, лучше всего вам обеим поехать с нами. Прямо в «Скорой». – И вместе с Джоном начал перекладывать Анджелу на носилки. – Как вас зовут? – спросил он, снова обернувшись ко мне.

– Кейт.

– Рад познакомиться, Кейт. Собирайте вещи, но поторопитесь. Через минуту нам на выход.

Глава двадцать восьмая

– Как она? – спросила я у Скотта, когда машина набрала скорость.

Джон сидел за рулем. Едва мы выехали на дорогу, он включил сирену.

– А почему бы ее саму не спросить? – ответил Скотт. – Анджела, как вы себя чувствуете?

Анджела лежала на носилках под кислородом; говорить она не могла, так что просто подняла оба больших пальца вверх.

– Все будет хорошо, – успокоил меня Скотт. – Пробок сейчас нет, до больницы доедем минут за десять. А вы, Кейт? – Он внимательно посмотрел на меня. – Схватки чувствуете?

Я покачала головой:

– Нет. После того как воды отошли, ничего больше не чувствую. Это нормально?

– Вам не о чем беспокоиться, – ответил он. – В больнице о вас позаботятся.

Однако не беспокоиться я не могла. До даты родов, которую называли врачи, оставалось еще три недели. Почему я рожаю преждевременно? Хорошо бы просто из-за стресса…

– Если позволите, можно спросить: сколько вам лет?

Разговаривая со мной, Скотт одновременно возился с Анджелой – проверял катетер, мерял давление. Как будто для него это самое обычное дело! Я следила за его работой, затаив дыхание.

– Шестнадцать, – ответила я.

– Вы из-за беременности не живете с родителями?

– Да, – ответила я. – Но это только пока не родится малыш. То есть они не выгнали меня из дому, ничего такого. Просто… ну, мы живем в маленьком городке, поэтому решили, что так будет лучше.

– И что дальше? Отдадите ребенка на усыновление?

– Почему вы так думаете? – с любопытством спросила я. Мне важно было его мнение: ведь сама я так и не решила, что буду делать после родов.

Скотт пожал плечами:

– Рожаете здесь, а не дома… Иначе зачем держать в тайне? Рано или поздно все узнают.

Рассуждение было разумное; я уже собиралась сказать, что еще не решила, но склоняюсь к тому, чтобы оставить ребенка себе, как вдруг в разговор вступила Миа:

– По-моему, не надо никому ее отдавать. Это как-то неправильно. Пусть растет с тобой. У меня предчувствие, что твоя дочка будет какой-то особенной.

– Дочка? А почему вы думаете, что будет девочка?

Миа пожала плечами:

– Не знаю. Просто такое ощущение. Так или иначе, – она снова повернулась ко мне, – не бойся ничего! Вместе мы уговорим папу и маму. Обещаю, я буду на твоей стороне!

Никогда я не любила сестру так сильно, как в эту минуту.

Вдруг Джон вскрикнул: «Черт!» – и отчаянно ударил по тормозам.

Дальше все произошло страшно быстро. Мы с Миа повалились друг на друга, в следующий миг раздался громовой удар и скрежет, и машину развернуло поперек дороги. Позднее я узнала, что мы врезались в грузовик.

Грохот, скрежет металла, звон разлетающегося стекла почти оглушили меня. Я распласталась на скамейке. Миа навалилась на меня всем телом, словно какая-то страшная сила впечатала ее в меня; я чувствовала, как беспомощно дергаются надо мной ее руки и ноги. И слышала еще один кошмарный звук – хруст черепа. Ее черепа.

Когда Джон ударил по тормозам, каталка с Анджелой сорвалась с места. Помню, как Анджела падает на пол… машина переворачивается, я тоже куда-то лечу, врезаюсь со всего маху в шкафчик с медикаментами… ужасная боль в животе… больше не помню ничего.

Глава двадцать девятая

Авария произошла в 5.58 утра. Позже мне рассказали: в вечерних новостях сообщили, что водитель грузовика всю ночь не спал – помогал своей девушке с переездом.

Он уснул за рулем. Погиб мгновенно – вылетел через ветровое стекло.

Очнулась я двенадцать дней спустя, и первым звуком в моей новой жизни стал монотонный писк кардиомонитора. Он и подсказал: что-то не так.

Попробовала открыть глаза – и не смогла: тело мне не подчинялось. Затем – пульсирующая в голове боль и медленное осознание…

Я в больнице. «Скорая», на которой мы ехали, попала в аварию.

– Кейт! Ты меня слышишь?.. Кажется, приходит в себя! Лестер, скорее, позови кого-нибудь!

Я была как в тумане, головная боль мешала думать; и все же я узнала голос матери. Почувствовала, что левая рука у меня в гипсе.

А в следующий миг вернулись воспоминания – и обрушились на меня, словно ослепляющий свет фар.

Мы мчимся в больницу. Вдруг – удар. Скрежет. Каталка с Анджелой переворачивается…

Меня охватил ужас, стало трудно дышать.

– Ребенок… – прохрипела я. – Что с ребенком?

В палату вбежал отец вместе с медсестрой, она принялась щупать мне пульс и мерить давление. Я не понимала, почему никто мне не отвечает.

– Ребенок… – шептала я. – И Миа… Где Миа?

– Пожалуйста, не волнуйся, – проговорил отец. – Нам нужно удостовериться, что все в порядке.

– Что ж, у нее все хорошо, – сообщила медсестра. – Пойду позову доктора.

Мама разрыдалась.

Двигаться я почти не могла, но каким-то невероятным усилием сумела положить руку на живот.

Он был плоским.

Отец склонился над моей кроватью.

– Мне очень жаль, Кейт, – тихо проговорил он. – Авария была страшная. Все погибли. Тебе очень повезло, милая. Не выжил никто, кроме тебя.

«Повезло»?! Мне казалось, отец столкнул меня с крыши небоскреба и я лечу, набирая скорость, в какое-то царство тьмы. Тьма и бесконечный ужас. Нет, это сон! Такого просто не может быть! И все же… я ощущала под рукой свой плоский живот и шрам над лобком. Значит, все правда. Ребенка во мне больше нет. Его вырвали у меня – и я опустошена и сломлена.

Ребенок умер.

И Миа, и Анджела… все мертвы.

Только я жива.

Мне говорили, что это чудо. Погибли на месте все – оба парамедика, Анджела, Миа, мой нерожденный ребенок.

А я осталась.

Но почему я?

Снова наше время

Глава тридцатая

17 февраля 2007 года

Помните женщину из замерзшего озера? Ту, которую мы привезли в больницу без признаков жизни? Прежде чем ее реанимировали, она была мертва не меньше сорока минут. Звали ее Софи. Почему-то я никак не могла ее забыть.

– Ты не знаешь, та утопленница из озера вышла из комы? – спросила я у Билла, когда мы ехали на очередной вызов.

– Вчера как раз о ней спрашивал, – ответил он. – Говорят, так и не очнулась. Может быть, навсегда останется «овощем».

Я выглянула в окно. Мы мчались мимо детской площадки.

– Притормози, хорошо? Здесь повсюду дети.

– «Притормози», «не спеши» – только это от тебя и слышу! А ничего, что мы «Скорая помощь»? Нам вообще-то положено спешить!

– Ты же знаешь, как я к этому отношусь, – ответила я.

Мы с Биллом полгода проработали вместе, прежде чем я решилась рассказать ему о катастрофе, случившейся двадцать лет назад. Он удивился, что после такого ужаса я решила пойти в парамедики – как удивляются большинство людей, когда об этом слышат. Я и сама не знаю, чем это объяснить. Должно быть, я просто рождена для этой работы.

Мы проехали квартал насквозь и едва не столкнулись с двумя полицейскими машинами, выруливающими из-за угла.

На месте происшествия – парковке в криминальном районе – полицейские оттесняли на тротуар зевак. Пострадавший лежал лицом вниз на асфальте, рядом с проржавевшим белым грузовичком. Мы с Биллом вытащили носилки и бегом бросились к нему.

Возле тела истерически рыдала женщина.

– Скорее! – восклицала она. – В него стреляли! Он ранен!

Один из полицейских поддержал ее под локоть и помог подняться.

– Отойдите немного, мэм. Дадим медикам сделать их работу.

Присев над раненым, я увидела, как расплывается у него на правой лопатке алое пятно.

– Перевернем, – сказала я Биллу.

Мы перевернули раненого на спину. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим: редеющие волосы до плеч, бородка – и еще одно кровавое пятно на груди.

– Входное отверстие, – сказала я. Пощупала пульс и, встретившись с Биллом глазами, кивнула. – Живой. Кладем на носилки.

Вдвоем мы погрузили раненого на каталку и повезли к машине. Навстречу нам из-за угла вырулил автобус с телевизионщиками. Он с визгом затормозил, корреспонденты высыпали наружу; оператор принялся снимать, а женщина-репортер с микрофоном наперевес понеслась к зевакам на тротуаре отыскивать свидетелей.

К этому времени мы уже вкатили каталку в машину. Я зашла внутрь, Билл захлопнул за нами двери, прыгнул на сиденье водителя, и с включенной сиреной и мигалками мы помчались прочь.

Все это было для меня естественно, как дыхание. Кровь, крики, суматоха. Моя повседневная жизнь.

Глава тридцать первая

В больнице нас уже ждала вся команда неотложки. Раненого вкатили внутрь. Я в нескольких словах объяснила врачам, что их ждет: пулевое ранение навылет, правая часть грудной клетки. Раненого повезли в операционную – я осталась снаружи.

Полчаса спустя, закончив отчет, я обнаружила, что смена подходит к концу. Пора было домой, но что-то заставило меня подняться на лифте на седьмой этаж. Туда, где лежала женщина из озера, о которой я почему-то все время вспоминала.

– Как она? – спросила я у молодого дежурного на сестринском посту. – Улучшений нет?

– Боюсь, что нет, – ответил тот. – Хотя вокруг нее все время люди. Вчера вот приходил парень, играл для нее на гитаре и пел. Очень симпатичная у нее семья.

– А в какой она палате?

– Во второй слева. Если хотите заглянуть, то очень кстати: кажется, у нее сейчас сестра. Думаю, она рада будет поблагодарить человека, спасшего ее сестру от смерти.

– Спасла-то не я, – уточнила я. – Спас дефибриллятор. Я ее только отогрела.

Медбрат взглянул на меня так, словно хотел сказать: «Да ладно, не скромничайте!» – и жестом пригласил зайти в палату.

Даже не знаю, почему мне было так неловко. Не хотелось встречаться с сестрой этой женщины, отвечать на ее вопросы или, того хуже, выслушивать благодарности. Я ведь всего лишь выполняла свою работу.

Да и потом, если уж говорить откровенно: за что тут благодарить? Жизнь иной раз к нам безжалостна. Софи провела без дыхания сорок минут; и шансы на то, что она выкарабкается, не говоря уж о возвращении к нормальной жизни, уверенно стремятся к нулю.

И все же, словно влекомая какой-то неодолимой силой, я двинулась к палате.

Осторожно постучала в приоткрытую дверь. Никто не откликнулся. Я заглянула внутрь и обнаружила, что в палате нет никого, кроме самой Софи, лежащей в коме.

Ритмично попискивал кардиомонитор – значит, сердце бьется ровно. Повсюду стояли вазы с цветами, на подоконнике – стопки журналов. Не сводя глаз с женщины, я подошла к ней ближе.

Сейчас она выглядела куда более живой, чем тогда, в «Скорой», хотя, конечно, цветущим такой вид тоже не назовешь. Лежит на спине, руки скрещены на животе, словно у покойницы, приготовленной к похоронам. Сухие, потрескавшиеся губы. Лицо цвета пепла.

Я склонилась над ней, долго всматривалась в лицо.

– Ты отчаянно борешься за жизнь, – тихо проговорила я. – Но зачем? Что держит тебя здесь?

Она молчала.

– Ты здесь? – спросила я. – Слышишь меня?

– Думаю, она нас слышит, – раздался голос со стороны двери, и я едва не подпрыгнула от неожиданности.

Обернувшись, увидела хрупкую блондинку примерно моего возраста.

– Прошу прощения, – проговорила я, испытывая страшный стыд. – Я не хотела мешать…

Она взглянула на мою форму.

– Все в порядке. Вы, должно быть, парамедик?

Я кивнула, и она подошла ближе.

– А я Джен, сестра Софи.

– Рада познакомиться.

Мы пожали друг другу руки. Наступило неловкое молчание.

– Мне очень жаль, что с ней случилось такое несчастье, – произнесла я наконец. – На дорогах в ту ночь что-то страшное творилось.

Джен оперлась о подоконник.

– Да, мне тоже так говорили. Послушайте… не знаю, как благодарить вас за то, что вы сделали. Вы вернули ее к жизни. Мы все очень вам благодарны.

Я неловко отмахнулась.

– Я ее просто согрела по дороге в больницу, а вернули к жизни ее уже здесь. Благодарите врачей.

Джен пожала плечами, словно не видела особой разницы.

– Как вы думаете, какие у нее шансы? – спросила она.

– Честно говоря, не знаю. – Мне не хотелось разрушать ее надежды, но в то, что Софи когда-нибудь вернется в мир живых или тем более станет такой же, как раньше, верилось очень слабо. – Каких-то общих правил нет, каждый случай индивидуален.

– Вот и доктора так говорят, – вздохнула Джен. – Знаете, все это так тяжело…

Я снова взглянула на Софи. В тот момент мне очень ясно вспомнилось, каково это – прийти в себя на такой же кровати и узнать, что твой ребенок погиб. И ребенок, и сестра, и тетя. А ты почему-то выжила.

В то время мне казалось, что и сама я умерла. Во мне не осталось ни жизни, ни надежды. Хотелось бежать куда глаза глядят, громко зовя Миа и мою нерожденную дочь.

Иногда во сне я слышала смех дочери – звонкий, радостный детский смех. Господи, как же я тосковала без нее! Как хотела быть с ней рядом!

То есть умереть? Оказаться с ней на небесах?

Порой я готова была ответить «да». Глен – тот точно потерял волю к жизни. Однажды он сказал мне: «Лучше бы я тоже умер. Надеюсь только, что, когда это случится, наша дочурка встретит меня у райских врат».

В те дни мне пришлось постараться, чтобы не потерять и Глена.

Может быть, поэтому я и стала парамедиком – предчувствовала, что однажды придется спасать его жизнь? Нет, больше я не позволю судьбе отнимать у меня любимых!

Знаете, я всегда ищу причины. Цели. Тайный смысл.

Почему так? Почему этак?

Двадцать лет прошло со времени той катастрофы, но она по-прежнему меня преследовала. Угнетала своей бессмысленностью. Зачем все это? Все эти страдания? Может быть, я чем-то заслужила кару? Или это какое-то испытание?

– Да. Понимаю. – Стряхнув тягостные воспоминания, я вновь взглянула на Джен. – Извините, мне пора идти. Муж дома ждет. Рада была познакомиться. Сожалею о вашей сестре, надеюсь, у нее все будет хорошо.

Джен, кажется, удивил такой внезапный уход. Но я просто не могла больше оставаться там – в палате, пахнущей смертью.

Дома меня ждала обычная картина: свет везде выключен, но телевизор работает.

Оставив в прихожей сумку и ключи, я прошла на кухню. Глен снова вырубился на диване в гостиной; пустая бутылка из-под водки валялась рядом. Мало того – рядом я заметила красноречивые улики, свидетельствующие о приеме кокаина: ручное зеркальце на кофейном столике, соломинку, кредитку.

Только этого не хватало!

Во мне поднялась жаркая волна гнева. Какого черта он вытворяет?! Ему тяжело, понимаю – ну а мне легко? Обоим нам пришлось несладко. Мы поженились слишком юными, отчаянно надеясь родить другого ребенка, а с ним вернуть и утраченное счастье. Но ничего не вышло. Видно, не судьба. Все мои беременности оканчивались выкидышами. Мама к тому времени уже скончалась, с отцом мы даже не разговаривали. У нас не было родных, на которых можно опереться. Ничего, кроме горя.

Но я как-то справилась. Я живу.

А мой муж медленно убивает себя, а заодно разоряет нас обоих. С работы его выгнали три недели назад, от наших сбережений ничего не осталось.

Меня охватил едкий, горький гнев. Довольно! Нельзя ему потакать. Настало время перемен – и я поклялась себе, что больше не куплюсь на его никчемные обещания. Завтра в последний раз предложу ему лечь в клинику на реабилитацию. Если откажется – попрошу уйти. Закрою все наши кредитные карты, сменю замки и обращусь к адвокату.

В ту ночь я не стала укрывать Глена одеялом. Плевать мне на него! Пусть валяется как есть. Оставив мужа в темноте, я отправилась прямиком в постель.

Об этом решении мне предстояло сильно пожалеть.

Другая жизнь

Глава тридцать вторая

Райан Хэмилтон

Я часто спрашиваю себя: почему с хорошими людьми случаются несчастья? Просто потому, что они оказались не в то время не в том месте? Или одни из нас рождаются под счастливой звездой, осыпающей их магической пыльцой удачи, а другие нет? Быть может, кому-то достается талантливый ангел-хранитель, а кому-то неудачник? Вопрос простого везения. Или невезения…

Меня зовут Райан Хэмилтон, и начать, наверное, стоит с того, что моя жизнь связана с наукой. У меня бакалавриат по нейрофизиологии (надо вам сказать, моя диссертация заслужила лестные отзывы) и степень по медицине. Вот уже двадцать два года я работаю врачом неотложной помощи и за эти годы спас немало жизней. Выходит, о стойкости человеческого духа я знаю больше, чем обычный человек? Хотел бы я произнести «да»; увы, наука отвечает лишь на те вопросы, что поддаются объективному исследованию.

А что сказать о чудесах, окружающих нас в повседневности? О невероятных, невозможных совпадениях? О судьбе?

Всем нам так или иначе случалось в жизни сталкиваться с необъяснимым. Уверен, и с вами происходило нечто такое, от чего вы задавались вопросом: быть может, за этим стоят высшие силы? Космический разум? Энергия жизни? Бог?

В мире немало такого, что не поддается объяснению. Иные события попросту невозможны, немыслимы – и все же немыслимое происходит у нас на глазах, и нам остается лишь с трепетом склониться перед ним.

Вот почему я хочу рассказать вам свою историю. То, чему я стал свидетелем, внушает благоговейный трепет, и это чувство не покинет меня до самого смертного часа.

Глава тридцать третья

Думая о своей молодости, большинство из нас вспоминает какие-то поступки, от которых мы теперь кривимся и краснеем. Почти все мы делали что-то такое, чем вовсе не гордимся и что никогда бы не повторили сейчас. Быть может, вы даже радуетесь, что тогдашние глупости обошлись без последствий, и благодарите судьбу за то, чему научились. Я тоже получил урок – одной страшной ночью в Онтарио. И урок этот достался мне очень дорогой ценой.

– Дай-ка еще пивка! – обернувшись через плечо, сказал Джон.

Я сидел на заднем сиденье с ящиком холодного пива на коленях. Всем нам было по семнадцать лет.

Джон сидел впереди на пассажирском сиденье, а за рулем – его девушка Лиза. Мы направлялись к друзьям на вечеринку – куда-то в глушь, в загородный дом.

Предполагалось, что Лиза не пьет: она же за рулем. По крайней мере, не налегает на алкоголь так рьяно, как мы. На самом деле… на самом деле, открыв запотевшую жестяную банку и сделав хороший глоток, Джон передал пиво подружке, и та втянула в себя чуть ли не половину разом.

– Отпад! – проговорила она, шумно отдуваясь. – Теперь поберегись: начинаю портить воздух!

С этими словами она стукнула себя кулаком в грудь, разинула рот и рыгнула, словно здоровенный мужик.

– Ну ты крута! – проговорил Джон и, обхватив ее, чмокнул в шею.

Лиза повернулась к нему и поцеловала в ответ. Затем снова посмотрела на дорогу… и резко вывернула руль, заметив, что нас несет к обочине.

К счастью, на глухой проселочной дороге не было ни попутных, ни встречных машин. Вокруг по обе стороны дороги простирались кукурузные поля, едва заметные в кромешной тьме. Мы мчались по бескрайним просторам, одни в целом мире, ничего вокруг не замечая и не боясь.

От выпитого у меня шумело в голове, и желтые лучи фар расплывались перед глазами. Я прислонился лбом к оконному стеклу и смежил веки.

Прежде всего надо признать, что в семнадцать лет я был круглым идиотом. Такой классический подросток-бунтарь.

Связано это было с обстановкой, в которой я рос. Отец работал юристом в крупной корпорации, мать трудилась в риелторском агентстве, причем весьма успешно. Они долго не решались заводить детей – тщательно к этому готовились, выбирали идеальный дом в идеальном районе. К тому же оба хотели сначала сделать карьеру. Бо€льшим пожертвовать предстояло матери, так что она откладывала мое рождение, сколько могла. Когда я появился на свет, ей исполнилось тридцать семь и она была директором риелторской фирмы с многомиллионным оборотом.

На три месяца она взяла отпуск по беременности и родам, однако продолжала работать из дома; затем наняла няню, чтобы та следила за мной, готовила еду и прибиралась. В сущности, матери требовалось то же, что и всем работающим женщинам, – «жена», чтобы поддерживать огонь в очаге.

К несчастью, когда мне было два года, этот огонь разгорелся чересчур ярко. Отец начал изменять матери с молоденькой няней. Последовал тяжелый развод, суд – и отец потерял все. Мать отобрала у него не только пентхаус в центре города и летний дом на озере Мускокас, но и «Мерседес», и полную опеку надо мной.

Отец получил право меня навещать – не думаю, впрочем, что сам он хотел чего-то большего; а год спустя юная няня сбежала от него с каким-то студентом. Полгода отец прожил в одиночестве в квартире на Квин-стрит. И однажды ночью, поужинав замороженной пиццей, сунул себе в рот револьвер и спустил курок. Когда я стал постарше, мать рассказала мне, что в этот день его обвинили в растрате.

А в моей жизни одна няня сменялась другой. Мать целыми днями пропадала на работе, видя во мне, пожалуй, еще один свой актив, требующий инвестиций. Так что, как вы, наверное, поняли, счастливым мое детство назвать нельзя.

Когда мне исполнилось двенадцать, мать решила, что постоянно приглядывать за мной больше не нужно.

– Райан, – сказала она, – ты уже вполне можешь сам себе приготовить завтрак и обед и вовремя собраться в школу.

Она добавила, что хочет вырастить из меня независимого, самостоятельного человека, который способен сам о себе позаботиться. Так что няню сменила миссис Палисси, кухарка и домработница, получившая распоряжение заодно приглядывать за мной, когда я дома. Она не готовила бутерброды в школу, не стирала мою одежду и уж точно надо мной не «хлопотала». Теперь мне приходилось все делать самому.

От меня больше не требовали сразу после школы идти домой, желания поскорее оказаться дома тоже не возникало; вечера я стал проводить у друзей. Их матери тоже работали допоздна, но за ними хотя бы не шпионили ворчливые домработницы.

Первую банку пива я выпил у Джона в тринадцать лет. По вечерам мать показывала покупателям дома, возвращалась поздно, и свободы у меня было куда больше, чем обычно бывает у подростков. До сих пор не знаю, в самом деле она верила, что я буду вести себя как ответственный взрослый человек, или просто прятала голову в песок.

В четырнадцать мы с Джоном познакомились с марихуаной. Джон пошел и дальше: на празднование Валентинова дня принес в школу пирожки с гашишем, угостил одноклассников и за эту проделку вылетел из школы. Мне, по крайней мере, хватило ума ему не помогать.

Теперь мы учились в разных школах, но оставались друзьями. Джон определенно шел по кривой дорожке: не пересказать, сколько раз он втягивал меня в неприятности. Однако именно нашей дружбе я обязан самым важным в жизни уроком.

Глава тридцать четвертая

Когда я проснулся, мы по-прежнему ехали, но теперь с обеих сторон нас окружал густой темный лес.

– Где это мы? – спросил я, протирая глаза и озираясь вокруг.

– Почти на месте, – ответил Джон. Он поднес к губам пинту виски, открыл бутылку и сделал большой глоток.

– Дай-ка и мне! – сказал я, потянувшись к нему.

Джон обернулся и передал мне виски. Он был уже совсем «хорош».

– Йо-хо-хо! Сегодня ужремся в хлам! Ну-ка… – Тут он выкрутил до отказа ручку приемника, и салон заполнили пронзительные вопли AC/DC. – Так, а как тут открывается крыша? – спросил он, потянувшись к приборной доске.

Лиза протянула руку, нажала какую-то кнопку, и затемненное стекло над нашими головами с тихим шорохом отъехало в сторону. Свежий ветер ударил в лицо; запрокинув голову, я увидел над собой звезды.

Джон влез ногами на сиденье и, привстав, высунул голову наружу.

– Эгеге! – прокричал он. – Вперед, только вперед!

Лиза снова расхохоталась и сделала музыку еще громче. Теперь казалось, что басы и ударные грохочут прямо у меня в голове.

Джон поставил ногу на приборную панель и приподнялся, высунувшись в люк по пояс.

Как бы я ни был пьян, тут мне стало не по себе. Что он вытворяет? Хочет вылезти на крышу?.. Впрочем, соображать было нелегко, а пошевелиться – еще труднее.

– Да ты совсем рехнулся! – со смехом проговорила Лиза… и вдруг вскрикнула совсем другим тоном, громко и отчаянно: – Блин!..

Все случилось очень быстро. Удивительно, что я, пьяный почти до бесчувствия, увидел и понял, что произошло.

На дорогу выскочил енот, и Лиза резко свернула влево, чтобы его объехать. Машину занесло. Я сильно приложился лбом о боковое стекло; Джон вывалился из машины – только ноги мелькнули в воздухе, словно его подхватил и унес ураган.

А в следующий миг мы врезались в дерево.

Глава тридцать пятая

Не знаю, сколько я пролежал без сознания. Казалось, всего пару секунд. Но, должно быть, дольше: когда я очнулся, играла уже не AC/DC, а какая-то другая, неизвестная мне группа.

Медленно, словно пробуждаясь от сна, я сел, поднес руку ко лбу. Лицо было чем-то измазано: я не сразу понял, что это кровь и идет она из раны возле левого виска. Проморгавшись и протерев глаза от крови, я огляделся.

Лиза лежала, навалившись грудью на руль. Она не шевелилась. Я попытался открыть дверь: руки страшно тряслись, но в конце концов мне удалось повернуть ручку и вывалиться наружу, на мягкую траву. Здесь я упал на четвереньки, и меня вырвало.

Следующее, что помню – как пытаюсь поднять Лизу. Голова ее бессильно падает на спинку сиденья. Она смотрит прямо на меня – широко открытыми, невидящими глазами.

Меня охватила паника. Что же делать? Надо вызвать 911… но телефонов у нас с собой, разумеется, не было, ведь стоял 1987 год.

А Джон?

Я ощупал крышу: люк по-прежнему открыт. Где же Джон?

Спотыкаясь, я выбрался на дорогу. Все вокруг тонуло во тьме. Лишь фары нашей машины освещали узкую полоску леса. Но Джона выбросило из машины за много ярдов отсюда…

– Джон! – закричал я что было сил.

Откликнулось лишь эхо. Музыка из машины доносилась теперь приглушенно; громко стрекотали сверчки. Едва передвигая ноги, я побрел по дороге.

– Джон!

Вдруг я заметил что-то на обочине. Какую-то кучу мусора – так показалось мне сперва.

Я бегом бросился туда. Стук собственного сердца громом отдавался в ушах.

– Джон!!!

В ужасе от того, что он может быть мертв, как Лиза, я упал рядом с ним на колени. Глаза уже привыкли к слабому свету луны и звезд – и в их холодных, призрачных лучах я различил его лицо.

Глаза Джона были широко раскрыты. Из уха текла на землю кровь, густая и темная, как шоколадный сироп. Безумный, полный ужаса взгляд остановился на мне, губы шевельнулись:

– Уб… уб… уб…

Он смотрел прямо на меня безумными распахнутыми глазами с такими ужасом и отчаянием, каких я никогда прежде не видел на человеческом лице. Словно умолял его спасти. Алкоголь выветрился; никогда я не воспринимал реальность так остро и ясно, как в эти страшные минуты.

– Джон, все хорошо… – пробормотал я, положив руку ему на плечо.

Под пальцами что-то провалилось и хлюпнуло. Я в ужасе смотрел на изломанное тело своего друга, на неестественно вывернутые руки. Все плохо, Джон, все очень плохо, и никогда уже хорошо не будет.

– Уб… уб… уб…

Так и не знаю, что означал этот странный звук. Но никогда его не забуду. Бесконечную темную ночь, стрекот сверчков, ужас в глазах умирающего – и хриплый, уже почти нечеловеческий голос.

Из-за поворота вынырнули двойные лучи фар – и я, словно очнувшись, бросился на середину дороги и отчаянно замахал руками, призывая на помощь.

Глава тридцать шестая

Копов и парамедиков мы прождали целую вечность. Когда Джона наконец уложили на носилки, в широко раскрытых глазах его по-прежнему отражался ужас, но он уже мог отвечать на вопросы: моргнуть один раз – «да», два раза – «нет».

Я поехал в больницу вместе с ним. Джон лежал на носилках, с закрепленным на шее жестким ортезом; я сидел рядом на скамье.

– Уб… уб… уб… – Больше он ничего сказать не мог. Что это значило? Пытался ли он что-то сообщить нам? О чем-то попросить?

– Постарайся расслабиться, – проговорил парамедик, проверяя его пульс. – Ты в надежных руках. Мы везем тебя в главную больницу Северного Йорка. – Он повернулся ко мне: – Как тебя зовут?

– Райан, – ответил я. – Райан Хэмилтон.

– Знаешь его родителей? Они, возможно, захотят с тобой поговорить.

– Да, – ответил я. – Знаю.

У папаши Джона разговор с сыном был короткий: оплеухи и тумаки за любую провинность. Помню, тогда мне пришло в голову: он, должно быть, чертовски разозлится, что на этот раз не сможет разобраться с сыном по-своему.

Лиза погибла на месте аварии. Джон выжил, однако остался парализован от шеи и ниже, а трещина в черепе и эпидуральная гематома с последовавшим кровоизлиянием нанесли серьезный ущерб его мозгу. Кровоизлиянием и объяснялся странный взгляд – так напугавшие меня неестественно расширенные зрачки.

Он сломал четвертый позвонок и повредил спинной мозг. Чуть выше – и Джон умер бы за несколько минут: парализовало бы диафрагму. А так он выжил. И даже повреждение мозга более или менее удалось компенсировать. Не знаю только, стоит ли этому радоваться. Каково жить, зная, что прикован к постели на всю оставшуюся жизнь, когда тебе всего семнадцать? Несколько раз я пытался навестить Джона, но он никого не хотел видеть.

Вот так я потерял лучшего друга. Много лет прошло, однако горечь и боль воспоминаний не оставляют меня и по сей день.

Два года спустя я окончил школу. С отличными оценками, чем поразил и учителей, и мать. Никто от меня такого не ждал.

Мать никогда не спрашивала, что заставило меня измениться. А заставила та авария. После нее я начал спрашивать себя: в чем смысл? Почему Лиза погибла, Джон стал калекой, а я отделался несколькими царапинами?

Почему я выжил? Может быть, у меня есть в жизни предназначение? Я должен чего-то достичь?

В ту ночь для меня все изменилось. Я понял, как хрупка и драгоценна жизнь. Бросил пить и тусоваться, начал налегать на учебу. Вскоре понял, что меня интересует биология: особенно анатомия человека, а из всех ее разделов более всего – невероятно сложная и загадочная работа мозга. Чем больше я узнавал, тем больше вопросов вставало предо мной, и то, что мы живем и мыслим, казалось настоящим чудом.

Я привык всему искать научные объяснения; но как объяснить то, что я выжил в ту ночь? Или то, что произошло много лет спустя и о чем я сейчас вам поведаю? Наука здесь не поможет. Мы окружены чудесами, которым нет объяснений. Одно я знаю точно: жизнь – драгоценный дар, которым нельзя пренебрегать.

Несколько университетов предложили мне стипендии. Я поступил в Карлтон в Оттаве – там хорошая программа по нейрофизиологии. Не стал селиться в общежитии, а снял квартиру в городе, чтобы ничто не отвлекало от занятий. Это окупилось позднее, когда сразу три медицинских института в разных концах страны предложили мне продолжить образование. Я выбрал университет Далхаузи в Новой Шотландии, желая расширить свой горизонт и посмотреть на мир за пределами Онтарио. К тому же мне всегда хотелось жить на берегу океана.

Завершив образование в Галифаксе[3], я поселился в Честере – небольшой живописной деревне на побережье. Вообразите себе каменистый берег, скалы, пещеры, сотни гигантских сосен, а по выходным – десятки лодок и яхт, стоящие у причала или весело снующие в заливе.

Что касается работы, великих открытий в нейрофизиологии я не совершил, да и больных на операционном столе не спасал. Я выбрал жизнь деревенского доктора, который по большей части выписывает рецепты от простуд и отитов, просвещает пациентов насчет холестерина и сердечно-сосудистых заболеваний и несколько раз в месяц дежурит в неотложке больницы Бриджуотер. Ни с чем сложнее рыболовного крючка, проткнувшего палец, или сломанной руки у мальчишки, упавшего с дерева, мне обычно сталкиваться не приходилось.

По большей части работа моя была легкой, необременительной и довольно скучной. Но однажды, в понедельник после обеда, жарким летом, какого не припомнят даже старожилы, ко мне в кабинет вошла она.

И я понял, зачем живу на свете.

Глава тридцать седьмая

– Ума не приложу, что с ней такое!

Абигейл Смит – белокурая, голубоглазая, очаровательно женственная – пыталась уложить свою маленькую дочь на смотровой стол. Марисса, года и десяти месяцев от роду, отбивалась руками и ногами и пронзительно вопила.

– Она никогда так себя не ведет! – продолжала Абигейл. – Должно быть, у нее что-то болит. Но температуры нет. Она дергает головой и плечами, бьет себя по уху, как будто болит голова. Доктор Хэмилтон, я очень боюсь! Вы ведь слышали о моем муже? Он умер от аневризмы мозга вскоре после рождения Мариссы – еще до вашего приезда сюда. Совершенно неожиданно: пожаловался на головную боль, потом вдруг упал и умер. Вдруг и с ней то же самое?

Я включил отоскоп, чтобы заглянуть Мариссе в левое ухо.

– Подержите ее минутку, чтобы лежала спокойно. Вот так, хорошо… Здесь все чисто. Проверим другое.

Мы с Абигейл поменялись местами. Марисса по-прежнему вопила, словно баньши.

– Мозговые аневризмы – редкое явление, – продолжал я, наклоняясь к ее правому уху. – Может быть все что угодно – обычный отит или… Ага! Теперь понятно!

– Что там?

Я выпрямился и выключил отоскоп.

– Паучок заполз в слуховой канал и застрял в среднем ухе.

Марисса завизжала с новой силой.

Абигейл недоверчиво тряхнула головой: волосы золотистым дождем рассыпались по плечам.

– Паучок? Не может быть! А вы его вытащите? Он не заползет ей в мозг?

Я рассмеялся, чтобы ее успокоить, хотя, по правде сказать, сам был далек от спокойствия. Мягкие изгибы ее фигуры, золотистые локоны и румянец на щеках притягивали меня с неодолимой силой – и, не скрою, волновали. Сильно волновали.

– Беспокоиться не о чем! Пожалуйста, положите девочку на бок и подержите, чтобы она лежала спокойно. Сможете?

– Да, но как он туда попал? – спросила Абигейл, повысив голос, чтобы перекричать вопли дочери, пока я готовил шприц с физраствором.

– Кто знает? – ответил я. – Да как угодно. Вчера, когда я вел машину, вдруг обнаружил у себя на руке паука – должно быть, спустился на паутине с крыши. Не переживайте, вам себя винить не в чем.

– А он большой? – с тревогой спросила она.

– Совсем малыш! Как сама Марисса. – Я подошел к столу и склонился над девочкой. К моему удивлению, она больше не плакала – лежала спокойно и смотрела на меня большими серьезными глазами. – Послушай, маленькая, сейчас я налью тебе в ушко воды, и тебе сразу станет лучше. Хорошо?

Она моргнула, посмотрела на меня, на шприц и кивнула.

– Просто лежи спокойно! – С этими словами я залил ей в слуховой канал физраствор. Паучок всплыл: я подхватил его пинцетом и выложил в стальной лоток. – Готово, дело сделано. Марисса, можешь сесть!

Девочка села, вытирая кулачком опухшие от рева глаза. Мать подхватила ее на руки.

– Вот и все, моя хорошая! Какая ты у меня молодец! Просто героиня! Теперь все хорошо, правда?

– Хо-ло-со, – серьезно проговорила Марисса.

Она смотрела на меня из-за плеча матери и вдруг протянула ручку. Я осторожно пожал ее крохотные пальчики. Что-то странное творилось со мной в эти мгновения: как будто оживал давным-давно заглохший мотор.

– Теперь с ней все будет в порядке, – обратился я к Абигейл, неохотно выпуская ручку Мариссы.

– Спасибо вам, доктор Хэмилтон, – сказала Абигейл. – Вы нам очень помогли!

Улыбка ее была ярче солнца.

В тот солнечный день я влюбился в них обеих разом. Любовь с первого взгляда, без всякого разумного объяснения. Абигейл с дочерью я видел в первый раз, не знал о них ровно ничего, но страшно не хотел, чтобы они уходили.

По счастью, мы встретились снова, и очень скоро.

Неделю спустя я столкнулся с Абигейл в продуктовом магазине. Оба мы покупали свежую кукурузу от местных фермеров. Марисса сидела в тележке и весело болтала ногами.

– Привет, Марисса! – сказал я. – Помнишь меня?

– Это доктор Хэмилтон, – подсказала Абигейл. – На прошлой неделе, когда у тебя болело ушко, он тебя вылечил, помнишь?

– Как поживаешь? – спросил я.

– Хо-ло-со! – улыбаясь во весь рот, ответила Марисса.

Я похвалил ее платьице и ярко-красные туфельки.

– А как поживаете вы, доктор Хэмилтон? – спросила Абигейл. Мы стояли бок о бок с зелеными початками в руках, рассматривая золотистые зерна и стараясь определить их зрелость.

– Все хорошо, спасибо.

– Больше пауки в ушах у пациентов не попадались?

– Пока нет, – рассмеявшись, ответил я. – Хотя наверняка Мариссин будет не последний!

Абигейл положила початок в сумку и, наклонившись ко мне, проговорила вполголоса:

– Главное, чтобы она теперь не начала бояться пауков. Вдруг у нее разовьется арахнофобия?

– По-моему, беспокоиться не стоит, – ответил я. – Она, похоже, храбрая малышка. Скорее всего, уже все забыла.

– Зато я не забыла, – вздрогнула Абигейл. – Откровенно говоря, меня эта история страшно напугала. Слава богу, я не знала, что у нее в ухе паук, – иначе вам пришлось бы приводить в чувство и меня!

Я рассмеялся.

– Вашей дочке очень повезло с матерью.

Несколько секунд Абигейл молчала: полуотвернувшись от меня, она выбирала в корзине еще один початок.

– Спасибо, – ответила она наконец. – Спасибо за ваши слова. Знаете, год у меня выдался нелегкий.

В магазин я пришел всего за тремя кукурузными початками – я ведь ужинал в одиночестве; но сейчас в моей тележке лежало уже шесть, и останавливаться я не собирался.

– Ваш муж… – осторожно начал я.

Она кивнула:

– Он был чудесным человеком. И замечательным отцом. Никогда не думала, что мне придется стать матерью-одиночкой.

– Соболезную… А родственники помогают?

– Слава богу, да. Глэдис, моя свекровь – просто добрая фея. Не знаю, что бы мы без нее делали! После смерти Гордона она переехала к нам, так что я теперь могу работать и не отправлять Мариссу в ясли.

– Рад слышать. А где вы работаете?

– Преподаю в старшей школе.

– Что, если не секрет?

– Английский язык и литературу.

– Где вы учились? – продолжал я свои расспросы. Вдруг мы с ней окончили один колледж?

– В Айдахо, – ответила она. – Я оттуда родом, и у меня двойное гражданство. А Гордон был коренным канадцем. Хотите верьте, хотите нет, но познакомились мы на весенних каникулах во Флориде. Знаю, звучит так… стереотипно. Долго переписывались и перезванивались, затем поженились и решили поселиться здесь. Я полюбила Канаду, особенно Новую Шотландию. Все здесь такое уютное, домашнее. На перекрестках водители останавливаются и пропускают пешеходов – дома у нас такого не встретишь!

К этому времени мы уже перешли от кукурузы к прилавку с зеленью.

– Понимаю. Я вырос в Торонто. Тоже Канада, но большой город – это как будто другой мир.

– А вы где учились?

Я рассказал ей о Карлтоне и Далхаузи. Она спросила о моей семье: я ответил, что отец умер, когда я был совсем маленький, мать по-прежнему живет в Торонто, но с ней я отношений не поддерживаю.

– Несколько лет назад она снова вышла замуж, – добавил я. – Я был на свадьбе: там мы в последний раз и виделись.

– А вы? – поинтересовалась Абигейл, укладывая в пакет две головки брокколи. – Вы женаты?

– Нет. Слишком занят работой.

– Так, может, пора подумать о женитьбе? – заметила Абигейл. – Жизнь коротка, доктор Хэмилтон, и самое главное лучше не откладывать на потом.

Эта мысль была для меня не новой. Увы, со смертью мне приходилось встречаться не только на рабочем месте.

– Мудрые слова, – проговорил я.

– Вы набрали столько кукурузы, – заметила Абигейл, заглянув ко мне в корзину. – Большие планы на ужин?

– Да нет, никаких планов, – немного смутившись, ответил я. – Просто люблю кукурузу.

Я едва не признался, что совсем забыл о кукурузе, что готов скупить весь магазин, лишь бы подольше слушать ее голос, смотреть в огромные голубые глаза, вдыхать легкий фруктовый запах шампуня, улыбаться Мариссе и видеть в ответ ее широкую счастливую улыбку… все это я хотел сказать, но вовремя прикусил язык.

Неловкую паузу прервала Марисса.

– Я тозе люблю ку-ку-лу-зу! – громко и радостно объявила малышка. И мы засмеялись.

– И правильно делаешь, – заметила Абигейл, пощекотав ее за ухом, – кукуруза очень полезна для маленьких девочек. – Она обернулась ко мне: – Доктор Хэмилтон, если никаких планов у вас нет, может, поужинаете с нами? Мы были бы очень рады. Моя свекровь сегодня дома, и она чудесно готовит.

– Большое спасибо, с удовольствием. И, пожалуйста, зовите меня Райан – я ведь не ваш семейный врач.

– Вот и отлично! – весело сказала Абигейл. – Приезжайте к шести. Знаете, где мы живем?

Я покачал головой.

Мы остановили тележки. Порывшись в сумке, Абигейл нашла там блокнот и карандаш и написала свой адрес на листке.

– Дом номер три по Махоун-бэй – до конца и налево.

Она вырвала листок из блокнота и протянула мне. Я сунул его в карман.

– Спасибо. Обязательно приеду. Привезти что-нибудь?

– Главное, себя привозите! – с улыбкой ответила она и, кивнув мне, покатила тележку в соседний отдел.

Я смотрел ей вслед и не мог оторвать глаз. Кажется, вечно мог любоваться ее плавной походкой, округлыми женственными формами под бело-розовым сарафаном. Было в ней что-то удивительно чистое, цельное – то, к чему меня тянуло, словно к роднику в пустыне. Никогда не думал, что обычная с виду женщина может так властно и неотразимо меня привлечь.

Они уже заворачивали за угол, когда Марисса вдруг обернулась и помахала мне. Я помахал в ответ, чувствуя, как по лицу расплывается широкая счастливая улыбка.

Глава тридцать восьмая

У дверей меня встретила Глэдис Смит, свекровь Абигейл.

– Добро пожаловать, доктор Хэмилтон! Заходите, заходите!

Я переступил порог и попал в просторный холл с рядом окон, откуда открывался вид на море. Ярко блестящие деревянные полы, стены, выкрашенные в светло-бежевый цвет, с белой окантовкой, мягкие белые диваны с покрывалами в мексиканском стиле – все здесь рождало ощущение простора, уюта и покоя.

– Какой у вас чудесный дом! – проговорил я, протягивая Глэдис две бутылки вина: крепкое каберне и легкое пино гриджио. Что предпочитают дамы, я не знал и запасся вином на любой вкус.

– Спасибо! – ответила она. – Мы его очень любим. Он большой, уютный, а сзади находится просторная терраса, выходящая на море – Мариссе есть где играть.

По чистейшим – ни пылинки, ни пятнышка! – деревянным полам мы прошли в заднюю часть дома, ярко освещенную льющимся из окон солнечным светом. Открытая дверь из гостиной вела в просторную кухню в кремовых тонах, где Абигейл помешивала что-то на плите. Из кухни плыл соблазнительный запах чеснока и специй.

– Привет! – Она повернулась ко мне – и снова я застыл, зачарованный взглядом ее невероятно синих глаз. – Легко нас нашли?

– Да, без проблем. Какой прекрасный вид! – Я показал на высокое небо, кое-где испещренное белыми облачками, и на волны залива внизу.

Дом семьи Смит стоял на высоком травянистом холме. С трех сторон он был окружен белым штакетником, за которым высились, словно часовые, суровые сосны; с четвертой стороны, выходящей на море, открывалась просторная терраса с качелями, песочницей и мангалом для барбекю.

На террасе я заметил Мариссу: она играла в песочнице с формочкой – зеленой черепахой.

– Смотри-ка, доктор и вино принес! – сказала Глэдис, выставляя бутылки на гранитную столешницу в центре кухни. – Какое предпочитаете, доктор? Белое или красное? Или, может быть, коктейль? Мартини? Джин с тоником? Не стесняйтесь, будьте как дома!

– Мне просто воды, если можно, – ответил я.

– Простой или газированной?

– Газированной, если есть.

– У нас все есть! А как насчет лимона?

– Отличная мысль!

Я присел на высокий, обтянутый кожей табурет, а Глэдис наполнила высокий хрустальный бокал льдом и плеснула туда шипучего «Перье». Туда же полетел и ломтик лимона. Отпив кисловатой ледяной воды посреди жаркого дня, я почувствовал себя словно в раю.

– Абигейл рассказывала, что вы родом из Торонто, – начала Глэдис. – Надеюсь, вы не покинете нас, чтобы вернуться в большой город. Очень трудно удержать врача в таком маленьком поселке, как наш. Работа деревенского доктора – не для всех.

– Мне здесь очень хорошо, – ответил я. – Тихий, неторопливый ритм сельской жизни – это как раз для меня. Уверяю вас, уезжать не собираюсь.

– Очень приятно это слышать! И как хорошо, что врач у нас теперь молодой! Надоело, что приезжают одни старые развалины, и только для того, чтобы не отходить далеко от своих шикарных яхт!

– Глэдис! – предостерегающе проговорила Абигейл из кухни. – Я уверена, доктору Хэмилтону тоже есть на чем поплавать в заливе.

– У вас есть яхта? – впилась в меня взглядом Глэдис.

– Простая моторка, – развел руками я, – и я купил ее с рук.

– Ну вот, видите? Вы совсем не такой, как эти богатые стариканы! – удовлетворенно заметила Глэдис.

Мы с Абигейл переглянулись с едва заметными усмешками.

– Нет, против яхт я ничего не имею, – продолжала Глэдис. – Мне самой нравится плавать по морю. А тебе, Абигейл?

– И мне! – Абигейл выложила на тарелку подрумяненные морские гребешки, обильно политые маслом, и поставила передо мной. – У вас нет аллергии на морепродукты?

– Боже упаси! – ответил я, накалывая моллюска на зубочистку. – Глэдис, а вы будете?

– Разумеется!

Абигейл налила себе белого вина и тоже села за стол. Втроем мы уплетали гребешки и говорили о том, как сложно содержать отделения неотложной помощи в сельских больницах, потом о моей жизни в Онтарио, о том, почему я переехал на восток… а через полчаса я вдруг обнаружил, что рассказываю этим двум женщинам о своем одиноком детстве и трудной юности.

Мариссе, как видно, надоело играть в песочнице, она встала и пошла к нам. Абигейл встретила ее у раздвижной стеклянной двери, подхватила на руки и поцеловала.

– Хочешь сока? – спросила она. – И смотри, кто к нам пришел: доктор Хэмилтон!

Марисса просияла и, завозившись в объятиях матери, потянулась ко мне испачканной в песке ручонкой.

– Док-та!

Абигейл спустила Мариссу на пол, и та побежала ко мне. Я встал ей навстречу и – это вышло как-то само собой – подхватил на руки и поднял над головой, а затем крепко прижал к себе, словно эта девчушка была мне родной и любимой дочерью.

– Меня зовут Райан. Сможешь выговорить?

– Лайан, – улыбаясь во весь рот, повторила она.

Я обменялся взглядом с Абигейл. Глаза ее светились любовью и гордостью: в этот миг я понял, что в ней нет ничего общего с женщиной, вырастившей меня.

И что Мариссе очень повезло с матерью.

Глава тридцать девятая

Одиннадцать месяцев спустя мы с Абигейл поженились. Обвенчались в маленькой часовне в Честере. Она пригласила на свадьбу коллег с работы – директора школы, администрацию, учителей; я – медсестру и двух других честерских докторов с женами.

Немало удивила меня мать: приехала на свадьбу из Онтарио и с Абигейл и Глэдис была мила и дружелюбна. Впрочем, она ведь успешно ведет бизнес: очаровывать людей, к которым равнодушна, – ее профессиональный навык.

Свадебный прием мы устроили в доме Абигейл – теперь и моем доме – на террасе, выходящей к морю.

В этом не было вторжения на чужую территорию, ведь Абигейл никогда не жила здесь с первым мужем. При жизни Гордона они снимали квартиру, а этот дом Абигейл с Глэдис купили в рассрочку через год после его смерти. Я выплатил остаток стоимости дома, и Глэдис продолжала жить с нами, в отдельных апартаментах на первом этаже.

Поначалу я опасался, что Глэдис будет относиться ко мне с предубеждением – я ведь занял место ее умершего сына, особенно в глазах внучки, не помнящей настоящего отца. Но, как оказалось, беспокоился я напрасно. Глэдис приняла меня в семью с распростертыми объятиями и окружила материнской заботой.

В сущности, она стала для меня второй матерью. Точнее, единственной.

Удивительно, какой разной бывает жизнь: то она жестока и трагична, то дарит тебе нежданное счастье.

Мы с Абигейл были очень счастливы. Лишь одно омрачало наше блаженство: несмотря на все усилия, даже на лечение, у нас не было общих детей. Зато была Марисса – чудесное маленькое солнышко, освещающее нашу жизнь.

Именно Марисса сыграет важнейшую роль в моей истории.

Глава сороковая

Я всегда знал, что Марисса умница. С первой нашей встречи у меня в кабинете, когда она вдруг перестала плакать и устремила на меня такой спокойный, серьезный, какой-то даже не детский взгляд.

В детстве она не знала покоя; и, хоть порой доводила нас до исступления своими проделками и бесконечными вопросами, мы не уставали восхищаться ее сообразительностью, энергией и жаждой жизни. Я кое-что понимаю в психологии и сразу распознал в ней одаренного ребенка. Других детей у нас не было, и все свое внимание, все силы, всю любовь мы отдавали Мариссе. Каждый день кто-то из нас – я, Абигейл или Глэдис – читал ей на ночь, играл с ней в развивающие игры, а позже – занимался французским, историей или математикой.

Я взял на себя естественные науки, Абигейл гуманитарные. К десяти годам Марисса уже говорила по-французски не хуже, чем по-английски, играла на фортепиано и на скрипке.

Глэдис взяла на себя нравственное воспитание. Она работала в продуктовом банке, волонтерствовала в местном доме престарелых и, едва Марисса немного подросла, начала учить ее милосердию и состраданию.

В старших классах Марисса вошла в совет школы и тут же организовала благотворительный марафон в пользу детской больницы в Галифаксе. В первый год она собрала тысячу долларов и стала героиней репортажа на местном телевидении. На второй и на третий год повторяла акцию, собирала все больше и больше, а потом, окончив школу, передала свою миссию младшим ученикам.

Я безмерно гордился Мариссой. И когда ветер судьбы переменился и в наш дом вошла беда, именно Марисса, ее сила духа, благородство и любовь стали для меня опорой и не дали впасть в отчаяние.

Глава сорок первая

Мы с Абигейл были женаты уже пятнадцать лет и очень счастливы… когда однажды Глэдис попыталась помыть DVD-плеер в посудомоечной машине.

А несколько дней спустя поставила вариться картошку, сама вышла прогуляться на берег моря и заблудилась на пляже, по которому гуляла всю жизнь. Когда она наконец нашла дорогу домой, картошка уже выкипела, кухня была полна дыма, трезвонила сигнализация, и сосед вызывал пожарных.

Думаю, вы поняли, что произошло. Обследование подтвердило мои подозрения: Глэдис страдала болезнью Альцгеймера.

Страшная весть нас всех сразила. Глэдис была нам родным человеком, мы не представляли жизни без нее! А теперь предстояло принимать нелегкие решения о ее будущем – и о нашем.

Но беда не приходит одна. Через месяц после того, как Глэдис поставили диагноз, Абигейл обнаружила у себя уплотнение в груди.

Я сделал все, что в силах мужа, сына и врача. Слава богу, болезнь Глэдис была еще на ранней стадии: она понимала, что происходит с Абигейл, и очень поддерживала ее во время лечения.

Марисса – ей тогда было всего семнадцать – стала для меня настоящей опорой. Не знаю, как я прожил бы этот страшный год без нее. За двойной мастектомией последовала агрессивная химиотерапия. Абигейл изменилась почти до неузнаваемости; она страдала, и мое сердце разрывалось от боли. Как бы я хотел, чтобы это несчастье случилось не с ней, а со мной!

Горе сплотило нас. Вместе мы поддерживали в Абигейл надежду и старались, несмотря ни на что, проживать каждый день в радости и любви. Каждая минута, проведенная с ней, была для нас бесценна.

Увы, опухоль оказалась агрессивной и распространилась на другие лимфатические узлы. После девяти месяцев борьбы с болезнью мы потерпели поражение.

Простите, я не буду описывать смерть Абигейл. Слишком тяжело об этом говорить. О том, что я чувствовал и тогда, и после. Я не поэт, красиво страдать не умею. Все, что могу сказать – я потерял главного человека в жизни. Возлюбленную, друга, спасительницу. Да, спасительницу – она спасла меня от одиночества, показала, что значит быть частью любящей семьи. Этого я никогда не забуду.

Новое начало

Глава сорок вторая

Марисса

– Думаю, нам пора искать помощницу, – сказала я Райану, своему отчиму, когда приехала домой на летние каникулы после третьего года учебы в университете.

Училась я в альма-матер Райана, университете Далхаузи в Галифаксе; но каждое лето приезжала домой. Обычно в летние месяцы я подрабатывала инструктором в детской парусной школе при яхт-клубе.

Мне было двадцать лет; два года назад умерла моя мать.

– Какую помощницу? – спросил Райан.

Я достала из буфета две чашки, поставила их на стол и принялась заваривать чай из пакетиков.

– Сиделку. И лучше поскорее, пока я здесь. Пока мы присматриваем за ней вдвоем и можем спокойно выбирать. Первая попавшаяся не подойдет: я хочу для бабули самого лучшего.

Да, состояние бабушки ухудшалось, она уже с трудом себя обслуживала, и оставлять ее дома одну было опасно. К тому же она часто просыпалась по ночам и блуждала по комнатам, не понимая, где находится. Нам с Райаном и вдвоем не хватало сил. А что будет, когда я уеду и останется только Райан?

Уставший после долгого дня в клинике, он сидел, сгорбившись над столом.

– Твоя мать всегда говорила, что не отдаст Глэдис в чужие руки, – медленно проговорил он. – Что будет ухаживать за ней сама, до самого конца. Она не простила бы, если бы узнала, что мы спихнули свои обязанности на чужого человека.

– Вовсе не чужого! – возразила я. – Мы найдем хорошую сиделку, ответственную и порядочную. Она станет другом нашей семьи. – С этими словами я поставила перед ним чашку чая.

Несколько секунд Райан отрешенно полоскал в кружке чайный пакетик, затем поднял на меня усталый взгляд.

– Хорошо, что ты приехала. Даже не знаю, что я буду делать в сентябре, без тебя.

– Вот поэтому нам и нужно кого-то найти прямо сейчас! Если хочешь, я сама…

Тут его взгляд метнулся к входной двери. Обернувшись, я увидела, что бабуля, в ночной рубашке и в шлепанцах, стоит в дверном проеме и смотрит на нас.

– Что это вы тут обсуждаете? – поинтересовалась она. – Можно мне присоединиться?

У меня упало сердце. Стало и стыдно, и страшно: ведь бабушка, конечно, хотя бы отчасти слышала наш разговор!

– Конечно, – торопливо откликнулась я, – заходи!

Неуклюже перешагнув через порог, она опустилась на табурет рядом с Райаном.

– О, спасибо! Как это вы догадались, что я хочу выпить чаю?

С невеселыми улыбками мы переглянулись. Райан молча пододвинул Глэдис свою чашку, а я встала, чтобы налить ему еще.

– Ты такой джентльмен! – проговорила она, подмигнув ему. – Какая молодчина Абигейл, что вышла за тебя замуж! Я всегда говорила: это очень мудрое решение. Вот я, к сожалению, в ее возрасте была дура дурой… – Глэдис имела в виду свой собственный брак, больше двадцати лет назад окончившийся разводом. – Так о чем мы говорили?

Она, разумеется, слышала мои слова о сиделке, но в последнее время бабуле нередко случалось забывать, о чем шла речь пять минут назад.

– О том, не поставить ли нам в холле кондиционер, – как ни в чем не бывало ответила я. – А ты как считаешь?

Однако она бросила на меня проницательный взгляд поверх чашки и покачала головой:

– Не пытайся меня одурачить, милочка! Может, я не помню, кто у нас премьер-министр, зато отлично понимаю, когда говорят обо мне. Вы решали, что со мной делать, верно?

Райан положил руку ей на плечо:

– Глэдис, мы не собираемся ничего «с тобой делать»! Мы просто любим тебя и хотим о тебе позаботиться.

Она отставила чашку.

– Я тоже вас люблю, но не хочу, чтобы меня жалели. Жизнь у меня была долгая и интересная – и она еще не кончена. Пока я помню, кто я такая и кто рядом со мной, буду жить и радоваться каждому дню! А чтобы радоваться, мне нужно знать, что вы спокойны и счастливы. Так что подумайте лучше о себе.

Она снова перевела взгляд на Райана.

– Мне прекрасно известно, что ты не спишь по ночам. Следишь за мной, чтобы я не ушла из дома и не свалилась с утеса в залив. Райан, дорогой мой, так ты долго не протянешь. Как ты намерен заботиться обо мне, если сляжешь сам? Так что – да, наймите сиделку. Только, если не возражаете, я хотела бы сама поговорить с кандидатами и выбрать подходящего. Ведь уже скоро этому человеку придется водить меня в туалет и мыть в ванной!

– Бабуля… – начала я, пораженная тем, как здраво и разумно она сейчас рассуждает. Как стыдно, что мы принялись решать ее судьбу без нее!

Она подняла руку:

– Нет, сначала выслушай! Дайте сказать – не то через пять минут я все забуду. Когда придет время отправить меня в дом престарелых – пожалуйста, сделайте это спокойно и без угрызений совести. Поняли? Стыдиться тут нечего. Я знаю, что меня ждет, и не хочу быть для вас обузой. А сейчас просто наймите кого-нибудь, чтобы следить за мной по ночам, и сидеть со мной, пока Райан на работе. А когда этого станет мало…

Райан обнял ее и поцеловал в макушку.

Что-то сжало мне горло. Я подбежала к ним:

– Бабуля, милая! Не представляю, как мы будем жить без тебя…

– Но вам придется жить без меня, и очень скоро, – спокойно ответила она. – Вы сами поймете, когда это случится. И тогда сделайте то, что я сказала. Не сомневайтесь. Это именно то, чего я хочу.

Мы обнялись и так стояли втроем, должно быть, несколько минут, пока бабуля не сказала, что с нее на сегодня хватит сентиментальных сцен и она лучше посмотрит телевизор. Она очень любила канал «Дискавери».

Той же ночью бабушка проснулась в три часа, и нам с Райаном пришлось повозиться, укладывая ее в постель. Ей казалось, что она среди чужих людей; она была испугана, плакала и рвалась «домой».

На следующий день мы начали подыскивать сиделку.

Глава сорок третья

По счастью, Райан знал, какие вопросы задавать в агентствах и где спрашивать рекомендации. Мы предпочли бы найти кого-то из местных жителей, однако бабушке больше всего понравилась одна женщина из Галифакса, так что мы предложили ей дополнительную плату за переезд.

Повезло нам и еще в одном: о деньгах думать не приходилось. Райан хорошо зарабатывал, дом был давно выкуплен, к тому же оставалась еще приличная сумма от страховки моего покойного отца.

Мы сняли для сиделки квартиру в Честере. Правда, вида на море там не было, но я организовала ей членство в яхт-клубе, Райан разрешил свободно пользоваться его моторкой, и вместе мы пообещали щедрые премии два раза в месяц, если она согласится оставаться на связи и приезжать по первому зову в выходные.

К нашему облегчению, Элизабет Джексон все устроило. Вот только приступить к работе она была готова лишь через две недели – сейчас она работала в доме престарелых в Галифаксе и настояла на том, чтобы заранее сообщить им об увольнении.

Тем временем мы наняли местного медбрата по имени Джастин для ухода и присмотра за бабушкой в ночную смену, с одиннадцати до семи. Джастин был молодой парень, красивый и ловкий, а главное, с чувством юмора – очень полезное качество, когда в три часа ночи застаешь свою подопечную у входной двери, готовую уйти в неизвестность.

Райан взял двухнедельный отпуск и дежурил с бабушкой днем – и все мы с нетерпением ждали приезда Элизабет.

Но когда сиделка появилась у нашего крыльца, Райан, кажется, не слишком-то обрадовался. Он окинул ее недоуменным взглядом, а затем нахмурился.

Бабушка повела Элизабет на террасу, чтобы показать вид на море, а Райан, воспользовавшись моментом, сбежал по ступенькам ко мне, схватил за локоть, почти затащил в кладовку и плотно прикрыл за нами дверь.

– Ты что, издеваешься? – прорычал он гневным шепотом. – Кого ты привела?! Мы этой дамочке пообещали зарплату, сравнимую с моей, а она… она, похоже, еще не решила, кем быть, готом или панком!

– Бабуле она понравилась! – возразила я.

Откровенно говоря, когда Элизабет вошла в кафе в Галифаксе, где мы с бабушкой проводили «собеседование» (Райан в тот день работал и не поехал с нами, сказав, что для меня это будет полезный опыт), у меня тоже возникли сомнения. Однако они рассеялись, стоило Элизабет улыбнуться и заговорить.

– Хочешь сказать, эта женщина – дипломированная медсестра? У нее же татуировка!

– Подумаешь, бабочка на запястье… – пробормотала я.

Райан испустил глубокий вздох.

– Какая разница, что и где? У нее татуировка! Будь ей семнадцать, я еще понял бы – но ей сорок! Хотя… – Он запнулся. – Когда она ее наколола?

– Бабочку? Понятия не имею. Знаешь, мне как-то не пришло в голову спрашивать. И ей не сорок, а тридцать семь. Так сказано в резюме. Ты его читал?

Райан в растерянности провел рукой по волосам.

– И что нам теперь делать? Не думаю, что она сможет у нас работать.

– Да почему? – почти что закричала я. – Ты с ней даже не поговорил! Она очень милая!

– Потому что такого я не ожидал! – отчеканил Райан. – А если она нас ограбит?

– С чего вдруг? Потому что у нее татуировка?

– И прическа в стиле «взрыв на макаронной фабрике», – отрезал он.

– Но она в платье… – возразила я, словно надеясь, что платье обелит Элизабет в его глазах.

– Да, с армейскими ботинками. Элегантнее некуда!

Несколько мгновений я молча смотрела на Райана, затем, не выдержав, прыснула:

– Да что с тобой сегодня? Обычно ты не судишь людей по внешности!

– Ну, не знаю… – проговорил он уже не так уверенно. – Такого я не ожидал. Нет, совсем не ожидал! Она совершенно не похожа на сиделку.

– А кого ты ожидал? Строгую даму в накрахмаленном белом халате, вроде сестры Рэтчет из «Полета над гнездом кукушки»? Думаешь, такая сиделка лучше позаботится о бабуле? Послушай, у Элизабет прекрасные рекомендации. Она очень симпатичный человек. И творческий – бабуле это сразу понравилось.

– Творческий? Что же она творит? – с подозрением спросил Райан.

– Рисует акварелью.

– Мертвых чаек, должно быть?

Я снова рассмеялась.

– Хватит, Райан! Расслабься. Все будет хорошо. Как только ты с ней познакомишься, сразу ее полюбишь. А теперь пойдем к ним, пока Элизабет не поняла, что мы прячемся от нее в кладовке, иначе, чего доброго, в сумасшедший дом отправят нас!

Я открыла дверь, и мы вышли через кухню на залитую солнцем террасу, где между бескрайним небом и бескрайним морем болтали, словно старые подруги, моя милая бабуля и незнакомка с бабочкой на руке.

– Элизабет, – сказала я, – познакомьтесь, это мой отчим, Райан Хэмилтон.

Элизабет протянула руку.

– Рада познакомиться, доктор Хэмилтон. У вас очень красивый дом.

Вот, слышал? Может, вкуса в одежде ей недостает, зато с манерами все в порядке!

Райан пожал ей руку и с теплой улыбкой поздоровался. По счастью, у него тоже все было в порядке с хорошими манерами.

– Очень рад. Как я понял, раньше вы работали в доме для престарелых?

– Да, в основном организовывала мероприятия и вела кружки. Каждую среду к нам приезжал джазовый оркестр и были танцы под живую музыку.

– А вы танцуете? – спросила бабуля.

Элизабет рассмеялась.

– Совсем немного. Несколько лет назад сходила на пару уроков по джайву. На наших вечерах по средам мне это очень пригодилось. Вы не представляете, как танцуют некоторые старики – мне было за ними не угнаться!

– Звучит очень весело! – Я повернулась к Райану. – Помнишь, сколько раз я уговаривала вас с мамой пойти учиться бальным танцам?

– Да, теперь жалею, что так и не собрались, – вздохнул он.

Наступило неловкое молчание. Прервала его бабуля: недолго думая, она двинулась по террасе в ритме тустепа.

– Да кому нужны уроки? – воскликнула она. – Настоящий танцор – танцор от природы! Смотрите и учитесь, молодежь!

Элизабет рассмеялась и зааплодировала.

Я сделала вид, что подношу к уху телефонную трубку.

– Алло!.. Ба, это Том Бержерон из «Танцуй со звездами», хочет пригласить тебя в свое шоу!

Райан несколько секунд смотрел на наше веселье, затем шагнул к бабушке, галантно протянул ей руку и, напевая «Ты, только ты», закружил ее по террасе.

– Вы прекрасны! – негромко, словно про себя, проговорила Элизабет.

Я посмотрела на нее. Легкий ветерок растрепал ее короткие угольно-черные пряди; на лице, освещенном заходящим солнцем, отражалась грустная задумчивость. Странный наряд, клоунская прическа, больше подходящая подростку, – все куда-то отступило: передо мной стояла взрослая женщина, немало повидавшая и пережившая. В этот миг я ощутила с ней какую-то необъяснимую связь.

Я больше не сомневалась, что мы сделали правильный выбор, и верила, что очень скоро это поймет и Райан.

Глава сорок четвертая

На следующий день, пока я работала в яхт-клубе, Элизабет повела бабулю на берег моря: вместе они собирали раковины и необычные камни. Вернувшись к ужину и войдя в дом, я ахнула: по дому плыл волшебный аромат супа из морепродуктов, свежего хлеба, прямо из печи, и вареной кукурузы. Я замерла, прикрыв глаза, и всей грудью вдохнула этот фантастический запах.

– Ух ты! До чего же вкусно пахнет!

Элизабет – она помешивала суп на плите – с улыбкой обернулась:

– Надеюсь, у тебя нет аллергии на морепродукты?

– Боже упаси! Мои предки были рыбаками, так что страсть к лобстерам у меня в крови. – Заглянув в гостиную, я увидела там бабулю: она склонилась над кофейным столиком. – Ба, что это ты делаешь?

Я оставила ключи на тумбочке в холле и вошла в гостиную, чтобы поцеловать бабулю. Она привстала мне навстречу.

– Смотри! – гордо проговорила она, указывая на три гладких округлых камня, каждый размером со страусиное яйцо. Должно быть, весь день до ужина она раскрашивала эти камни – и то, что получилось, не могло не вызвать восхищения. На одном, словно морские волны, перетекали из одного в другой оттенки голубого, зеленого и бирюзового, другой явно напоминал бабочку.

– Потрясающе! – воскликнула я, садясь рядом на диван и обнимая ее за плечи. – Ты здорово потрудилась! – Я взяла один камень, чтобы рассмотреть его поближе. – А что мы будем с ними делать?

– Можно положить возле розовых кустов в дальнем конце террасы, – предложила бабуля. – По-моему, хорошее место.

– Там, откуда открывается вид на залив? – спросила я. – Да, выйдет просто отлично.

Бабуля просияла.

– Очень красивые. Только я еще не придумала, что нарисовать на третьем.

Сзади к нам подошла Элизабет. Она была в одних носках и двигалась бесшумно, но каким-то образом я ощутила ее приближение.

– Это ты принесла краски? – спросила я, обернувшись к ней.

– Да. Кисти, краски и все для рисования у меня всегда с собой.

– Отличная мысль, спасибо! – Я повернулась к бабуле: – А можно и мне попробовать?

– Конечно! Мы собрали целое ведро камней – выбери, какой тебе понравится! – И она указала на стальное ведерко, стоящее у камина.

Я рассмеялась.

– Ведро весит, должно быть, целую тонну – как вы его дотащили?

– Вдвоем и в несколько приемов, – с улыбкой объяснила Элизабет.

– Жаль, меня с вами не было, – проговорила я.

– Ты всегда любила гулять по пляжу, – заметила бабуля. – Помнишь, когда была маленькой?

– Да, ты водила меня на берег моря каждый день, – задумчиво ответила я.

На миг меня захлестнули воспоминания, а с ними волна любви к бабушке, бедной маме, Райану – ко всем, кто подарил мне чудесное детство.

Я взяла бабулю за руку, поднесла эту хрупкую, с набухшими старческими венами руку к губам и поцеловала, а затем прижала к щеке.

Как я хотела бы, чтобы бабуля осталась со мной навсегда!

Болезни, смерть – зачем все это? Кто это придумал? Почему люди не могут жить вечно?!

Бабуля смотрела на меня с несказанной нежностью; в ее глазах я прочла те же чувства. Она тоже вспоминала мое детство, годы, проведенные вместе, изобилие радости и любви – и жалела, что всему этому приходит конец.

– Как хорошо, что мы есть друг у друга, – сказала она тихо. – Что мы еще вместе.

В этот миг я встретилась глазами с Элизабет – и едва не вскрикнула от изумления. Она не сводила с нас взгляда, и в нем было столько одиночества, столько боли!.. В следующий миг она отвернулась, словно разрывая незримую связь, и бесшумно отошла к плите, где кипел и бурлил, требуя ее внимания, суп из морепродуктов.

– Отлично придумано с камнями, – заметил Райан вечером, после того, как мы попрощались с Элизабет.

Едва мы встали из-за стола и я начала собирать посуду, бабуля сказала, что устала и хочет лечь спать. Элизабет предлагала помочь с мытьем посуды, но мы уговорили ее не утруждать себя. Она и так отработала сегодня дольше оговоренного.

– Мне тоже понравилось, – ответила я, складывая тарелки в посудомоечную машину. – Я же тебя говорила: не зря мы выбрали Элизабет! Бабуля очень ею довольна. И рисование – отличная идея. Надеюсь, она будет рисовать, даже когда… ну, когда ей станет трудно разговаривать, то сможет выражать свои чувства в красках.

– Согласен, – кивнул Райан, убирая в холодильник масло и остатки салата. – И очень любезно со стороны Элизабет было приготовить нам ужин. Это ведь не входит в ее обязанности. Или входит?

– Нет. Но она говорит, что хочет вести себя как член семьи, чтобы бабуля к этому привыкла. Через некоторое время, когда бабушка начнет забывать, кто из нас кто и кем мы ей приходимся, Элизабет станет для нее просто еще одним близким человеком.

Оба мы немного помолчали.

– Да, разумно, – сказал наконец Райан.

Я закрыла дверцу и включила посудомойку. Машина негромко загудела.

– Как она сегодня? – спросил Райан.

Я обернулась:

– Кто? Бабуля или Элизабет?

– Бабуля, конечно, – усмехнувшись, ответил он. – Происшествий не было? Никаких ключей от машины в морозилке?

Я рассмеялась.

– Нет, сегодня был хороший день. Без происшествий. Элизабет сказала, что будет звонить нам, если возникнут какие-то непредвиденные сложности. А обо всем, что произошло за день, ты можешь прочесть в отчете.

– Она и ежедневные отчеты пишет? – спросил он, подняв бровь.

– Да, вот.

Райан поднес к глазам исписанный от руки лист бумаги.

– Она что, не умеет пользоваться компьютером?

– Говорит, что предпочитает писать по старинке, ручкой на бумаге. Если ты заметил, Элизабет вообще не очень-то дружит с техникой.

– Мобильник у нее есть, – возразил он.

– Да, но какой? Какой-то динозавр – «раскладушка» из девяностых. И она по нему только разговаривает. Голосом. Ни СМС, ни «Твиттера».

– С ума сойти! – Райан прислонился к холодильнику, скрестив руки на груди. – Восхищен такой приверженностью старине.

– Она говорит, что старается каждую минуту жить в полную силу. Идти по жизни, подняв голову и глядя по сторонам, а не уткнувшись в экран.

– Хорошо сказано, – задумчиво кивнул Райан.

– Да, мне тоже понравилось. Нам всем стоит иногда отрываться от телефонов и компьютеров, верно? Кстати, как насчет того, чтобы поехать в кафе и поесть мороженого?

– Я бы с удовольствием, – ответил он, – но не стоит оставлять бабушку одну. Лучше съезди купи мороженое, и полакомимся дома.

Он покрутил на пальце ключи от машины и бросил мне.

– Как думаешь, Элизабет согласится угощать нас божественным ужином каждый вечер?

– Не знаю, – ответила я, открывая дверь. – Может, сам у нее спросишь?

Глава сорок пятая

Неделю спустя я пригласила Элизабет остаться у нас на вечер, посмотреть по телевизору «Что случилось прошлой ночью» – старый фильм с Деми Мур. Рабочее время Элизабет уже закончилось, так что мы решили устроить классический «девичник» с кино и воздушной кукурузой.

Элизабет принесла сырой попкорн и сама поджарила его в духовке, добавив в равных долях оливкового и канолового масла. Такого вкусного попкорна я никогда не пробовала.

Райан был на дежурстве в больнице, а бабуля, как обычно, рано легла спать. Джастина, дежурившего у нас в вечернее и ночное время, я отпустила до полуночи. Он был только рад – работать придется меньше, а заплатят столько же!

Когда по экрану поползли титры, я заметила, что Элизабет утирает слезы.

– Я и забыла, как люблю этот фильм, – призналась она. – В первый раз смотрела его еще в школе.

– Фильм отличный! – согласилась я. – Какой лапочка Джим Белуши, правда? Он здесь просто прелесть!

Она глубоко вздохнула.

– Ладно, думаю, мне пора идти. Только помогу тебе прибраться.

Элизабет взяла пустую миску из-под попкорна, а я собрала стаканы. Всю посуду мы отнесли на кухню и сложили в раковину.

– Ты уже решила, куда поступишь после бакалавриата? – спросила она, заливая все водой с жидким мылом.

– Никак не могу выбрать, – призналась я. – Хочется всего и сразу. Но это мой последний год в Далхаузи, так что выбирать придется.

– А какие у тебя варианты?

Я достала из буфета чистое посудное полотенце.

– Хочу лечить людей. Но пока не знаю, идти ли в физиотерапию, в трудотерапию или, может быть, даже в медицинский институт.

– По стопам отца? А что у тебя с оценками?

– Тут все в порядке, я круглая отличница, – ответила я. – А в последнее время, после того, что случилось с бабулей, думаю: может, стать гериатрической медсестрой и пойти работать в дом престарелых?

Элизабет кивнула:

– Все это звучит отлично. Что бы ты ни выбрала – будешь права.

– Поэтому выбрать так трудно. Я хотела бы заботиться о больных стариках, облегчать им жизнь, приносить радость, понимаешь? А с другой стороны, вдруг мне удастся найти лекарство от болезни Альцгеймера? В последнее время я много о ней читала…

Элизабет сполоснула стакан под проточной водой и передала мне; я вытерла его и поставила вверх дном в буфет.

– А как насчет личной жизни? – спросила она. – Есть кто-нибудь на примете?

Я вздохнула:

– Сейчас нет. У меня были парни, но всякий раз что-то не складывалось. В школе год встречалась с мальчиком по имени Роберт. Сейчас он инструктор по гольфу в Галифаксе. Мы до сих пор дружим.

– Приятно слышать. – Она сполоснула и передала мне второй стакан.

– В первый год в университете встречалась с одним, тоже около года, а потом застала его с однокурсницей – на том все и кончилось.

– О, сочувствую.

– Ну а как бы ты поступила на моем месте?

– Послала бы его подальше, и дело с концом! – ответила она, подтолкнув меня локтем.

– Так я и сделала! – ответила я, и обе мы рассмеялись.

Пока Элизабет мыла миску из-под попкорна, я молчала и любовалась ее профилем в резком искусственном свете. А ведь она красавица, думала я. Невысокая ладная фигурка, чуть вздернутый нос, выразительные глаза… Есть в ней что-то от Николь Кидман, если не считать разницы в росте и коротких, торчащих во все стороны угольно-черных волос.

А главное, в ней есть внутренняя красота. Спокойный оптимизм, уверенность в себе. Что-то надежное, прочное и по-настоящему доброе.

– Иногда ты напоминаешь мне маму, – вырвалось у меня; и я удивилась тому, что произнесла это вслух.

Губы Элизабет изогнулись в легкой грустной улыбке, словно мое замечание ее растрогало.

– Наверное, ты очень по ней скучаешь, – проговорила она.

– Очень. Она была замечательная. Лучшая мама на свете! Я всегда чувствовала, что она меня любит, что для нее нет в жизни ничего важнее меня.

– Не сомневаюсь, так оно и было. – Она протянула мне миску; я вытирала ее, а Элизабет тем временем споласкивала вилки. – А твой родной отец? Сколько тебе было, когда…

– Родного отца я совсем не помню, – объяснила я. – Он умер, когда мне и года не было. А ты, Элизабет? Расскажи про своих родителей.

Она вытащила из раковины пробку, чтобы дать стечь мыльной воде.

– С мамой я всегда ладила лучше, чем с папой. Он был слишком… – На мгновение Элизабет задумалась. – Слишком жестким. Не одобрял некоторых решений, принятых мною в юности. Мы спорили и ссорились. В конце концов я взбунтовалась и лет пять вообще не общалась с родителями. А потом мама заболела. Почти как твоя.

– Тоже рак груди? – сочувственно спросила я.

– Яичников. Она скончалась десять лет назад.

– О, мне очень жаль.

Элизабет кивнула, принимая соболезнования.

Другие вопросы я задавать боялась – чувствовала, что Элизабет рассказывает о молодости без охоты. Быть может, стыдилась чего-то в прошлом. И все же меня не оставляло любопытство: хотелось узнать об этой необычной женщине как можно больше.

– А твой папа? – осмелилась я спросить, пока она протирала тряпкой кухонный стол. – Потом вы с ним помирились?

Она пожала плечами:

– Как сказать. Время от времени созваниваемся. Где-то раз в год. Не чаще.

Я прислонилась к буфету.

– А братья или сестры у тебя есть?

– Нет, я одна, – коротко ответила Элизабет, откладывая тряпку.

Послышался негромкий стук в дверь. Я взглянула на табло часов в микроволновке.

– Уже полночь. Наверное, Джастин.

Пока я шла к дверям, Элизабет взяла свою куртку и сумку.

– Привет, Джастин! Входи, – поздоровалась я.

В отличие от Элизабет Джастин носил белую форму и выглядел точь-в-точь как медбрат в больнице.

– Ну, как кино? – спросил он, входя в дом.

Я закрыла за ним дверь.

– Отличный фильм!

– Привет, Джастин, – поздоровалась Элизабет. – А я уже ухожу. Доброй ночи.

Она помахала мне и выскользнула за дверь – я только и успела сказать:

– До завтра!

Позже, забираясь в постель, я вспоминала наш разговор на кухне. Элизабет сказала, что ее отец не одобрял каких-то решений, принятых ею в юности. Что же за «решения» заставили ее разорвать отношения с родителями на долгих пять лет?

Что у нее в прошлом? Как она жила до того, как встретилась с нами?

Размышления мои переключились на Райана и на те решения, что принимал в юности он. Райан ничего от меня не скрывал. Как только я достаточно выросла, чтобы понять, о чем речь (и некоторые мои одноклассники начали экспериментировать с алкоголем и наркотиками), он все мне рассказал о своем одиноком детстве, бурной юности и о том трагическом происшествии, что заставило его круто изменить свою жизнь.

Мне было двенадцать или тринадцать лет, и я восхищалась тем, как решительно он порвал с прошлым. Мне казалось – кажется и сейчас, – что для этого нужно большое мужество.

Слава богу, думала я, что в конце концов он встретился с мамой и со мной. Спасибо судьбе за того паучка в ухе. И за магазин, куда Райан и мама в один и тот же час отправились купить свежей кукурузы на ужин.

Когда я сказала Элизабет, что она порой напоминает мне маму, в этом была своя правда. Однако, думая о ее одиночестве и мятежной юности, я поняла, что намного больше общего у нее с Райаном.

Глава сорок шестая

Пришел июль, и наш сад заиграл всеми цветами радуги. Элизабет говорила, что, когда солнечными днями они с бабулей сидят на террасе, попивая холодный чай, ей кажется, что она попала на полотно Моне, и яхты вдалеке, в безбрежных синих просторах, видятся причудливыми мазками кисти.

Я спросила, не хочет ли она покататься на катере Райана, но Элизабет ответила, что не решается выходить в море в одиночку. «Может, пригласишь друзей на выходные?» – спросила я. Элизабет отказалась и от этого: нет, она предпочтет остаться на суше и у телефона на случай, если вдруг срочно нам понадобится.

Бабуля за лето расписала, должно быть, сотню камней. Когда август подошел к концу и мне пора было возвращаться к учебе, мы решили устроить благотворительную распродажу: продавать раскрашенные камни по пять долларов за штуку, а выручку передать детской больнице в Галифаксе.

Я рассказала об этом знакомым и расклеила объявления на столбах, а накануне написала в «Кроникл геральд» – и на следующее утро во дворе у нас появился репортер с камерой. Райан пожарил хот-доги: их мы тоже продавали по доллару за штуку. В общей сложности выручили больше двух тысяч долларов.

Миновал День труда; лето подходило к концу. Мне не терпелось вернуться к учебе и друзьям; и все же жаль было оставлять бабулю, Райана и Элизабет. Это лето заставило меня понять, как хрупка наша жизнь, как драгоценна семья. И не оставляла тревога: какие перемены я найду в родном доме, когда вернусь?

Накануне отъезда мы устроили праздничный ужин из моих любимых блюд: стейки с морской солью, картофельный салат с горчицей и сельдереем, жареный красный перец и тушеная спаржа с маслом.

Бабушка приготовила картофельный салат – свое коронное блюдо, я – остальные овощи. Жарку мяса, как всегда, взял на себя Райан.

Позвали мы и Элизабет. Она пришла в неожиданно «цивильном» виде – в белом сарафане и бирюзовых босоножках без каблуков, совсем не похожих на обычные ее тяжелые ботинки. Я заметила, что ногти на ногах у нее покрыты бледно-розовым лаком.

Изменилась не только одежда – что-то еще в ней стало другим, хоть я и не могла понять что.

– Я принесла лаймовый пирог! – объявила она, появившсь в дверях.

Я невольно расплылась в улыбке.

– Вот здорово! Спасибо! Давай его сюда. Обожаю лаймовые пироги! Входи же, входи! Мы как раз закончили резать салат, а Райан на террасе жарит стейки и слушает регги. По-моему, ему там грустно и одиноко. Хочешь вина или пива?

– Спасибо, лучше просто холодный чай, – ответила Элизабет.

– Я тебе принесу.

Она поцеловала бабулю в щеку, взяла со стола веточку сельдерея и вышла во двор, к Райану. Сквозь стеклянную дверь я видела, как они тепло здороваются друг с другом.

Отнеся Элизабет и Райану холодный чай, я вернулась к бабуле: мы резали овощи и разговаривали о том о сем. Время от времени я бросала взгляд наружу. Райан и Элизабет о чем-то оживленно болтали: похоже, им вдвоем было очень весело. Хотела бы я превратиться в муху на заборе и узнать, о чем они говорят!

– Какая милая пара, – сказала вдруг бабуля.

Я с удивлением повернулась к ней:

– Верно. Ты тоже заметила?..

Сама я не решалась произнести это вслух, но к концу лета задумывалась об этом все чаще и чаще.

– И давно они женаты? – спросила бабушка.

Я замерла с ножом в руке. Медленно положила нож, повернулась к ней. Она рассеянно смотрела в окно.

– Ба, – осторожно начала я, – ты хорошо себя чувствуешь?

Бабуля медленно повернулась ко мне. Взгляд у нее был странный: она смотрела на меня, но словно не видела.

– Прекрасно, моя дорогая, – ответила она.

Ни разу за всю жизнь она не называла меня «моя дорогая»! По крайней мере, я такого не припомню.

Я взяла нож и продолжила резать перец, то и дело косясь на бабушку.

– А дети у них есть? – спросила она несколько минут спустя.

– У кого?

– У той пары во дворе.

У меня упало сердце, я сглотнула и выдавила:

– Нет, бабуля, нет детей.

– Какая жалость! Ну ничего, пока нет, значит, будут. Они оба такие милые!

– Да… очень милые, – пробормотала я, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

Вечер стоял удивительно теплый для сентября, так что мы решили поужинать на террасе. Бабуля пришла в себя: теперь она помнила, кто такие Райан и Элизабет, говорила, как будет скучать по мне, когда я уеду, и о потере памяти свидетельствовало лишь то, что к концу ужина, запев «Желтую субмарину», она смогла вспомнить только несколько строчек.

– Совсем не помню, как там дальше, – проговорила она, выразительно постучав себя пальцем по виску. – Что ж, радуйтесь, что я пока не кладу в салат свои расписные камни!

Все мы рассмеялись. Радостно было видеть, что, несмотря ни на что, бабушка сохраняет мужество и даже чувство юмора. Ведь впереди нас ждала долгая-долгая зима, когда храбрость всем нам очень понадобится.

Вдруг мне показалось, что время несется со страшной скоростью. Захотелось воскликнуть: остановись, мгновение! Пожалуйста, не надо зимы! Пусть не заходит солнце и реки остановят свой бег – пусть все замрет, чтобы этот чудный летний вечер длился вечно!

Но я знала: это невозможно. Бег времени не остановить. Завтра я уеду, а когда вернусь, бабушка уже не будет прежней.

Глава сорок седьмая

После ужина у Элизабет не завелась машина. Райан попробовал завести ее от аккумулятора своего джипа, однако мотор так и не заработал.

– Должно быть, проблема в генераторе, – сказал Райан. – Утром позвоню Джимми, пусть заедет и посмотрит.

– А кто такой Джимми? – спросила Элизабет.

– Лучший автомеханик в Честере, – ответил Райан, вытирая ладони о брюки.

– Было бы отлично, спасибо. Но как же мне сегодня добраться домой?

– Я тебя отвезу! – сказали мы хором.

Элизабет переводила взгляд с него на меня и обратно.

– Что ж, почему бы тебе не… – начал Райан.

– Если ты хочешь сам… – одновременно с ним заговорила я.

– Нет, нет. Посиди за рулем в последний раз – ведь следующие восемь месяцев ты будешь ездить только на метро!

Я вздохнула, подняв глаза к небу, затем повернулась к Элизабет:

– Подожди, только возьму сумку.

В доме бабуля смотрела телевизор.

– Я отвезу Элизабет домой, – объяснила я. – У нее машина не заводится.

– Хорошо, дорогая, – рассеянно ответила она; и, встретившись с тем же пустым, отрешенным взглядом, я поняла: бабуля не помнит, кто такая Элизабет. А может быть, и меня не помнит.

– Райан сейчас придет.

Она не ответила, и я вышла. На улице Райан опирался о капот своего джипа, а Элизабет стояла совсем рядом: они о чем-то оживленно разговаривали.

– Готова? – спросила я, подойдя ближе.

Элизабет легко тронула Райана за плечо.

– Увидимся завтра!

– Да, спокойной ночи! – откликнулся он и взбежал на крыльцо, словно мальчишка, прыгая через ступеньку.

«Интересно, с чего он так развеселился?» – думала я с улыбкой, садясь в машину и включая зажигание. Кое-какие подозрения на этот счет у меня были.

Элизабет села рядом и поставила сумку на пол.

– Райан сказал, что у тебя в общежитии нет холодильника. У меня есть портативная морозилка, я ей не пользуюсь. Хочешь, одолжу?

– Спасибо, буду очень благодарна. – Я вырулила на шоссе, и мы двинулись в центр города. – На самом деле я рада, что могу поговорить с тобой наедине. Хочу рассказать тебе, что случилось с бабулей, когда вы с Райаном жарили мясо на террасе.

И я рассказала, как бабушка назвала их «милой парой», спросила, давно ли они женаты и есть ли у них дети.

– О господи! – вздохнула Элизабет.

– Да, для меня это тоже было… неожиданно. Она впервые кого-то из нас не узнала.

– Думаю, это самое тяжелое, с чем сталкиваются родственники больных, – немного помолчав, заговорила Элизабет. – Когда близкий человек перестает тебя узнавать или принимает за другого. Главное, помни: это не она, это болезнь. На самом деле Глэдис тебя любит и всегда любила.

– Я знаю. Ни я, ни Райан никогда ее не упрекнем. Мы понимаем, что с ней происходит. Меня больше беспокоит ее самочувствие. Что она почувствует, когда окажется одна среди «незнакомцев»?

– Не стану обманывать тебя, Марисса. Она будет растеряна. Порой ей будет страшно. Чтобы это преодолеть, нам потребуется много, очень много сочувствия и доброты. Воспоминания о далеком прошлом сохранятся у нее довольно долго, но все, что происходило недавно, будет стираться из памяти. Придется жить только настоящим. Каждый час, каждую минуту заново показывать и напоминать ей, что мы ее любим, что с нами она в безопасности.

Я глубоко вздохнула и крепко сжала руль.

– Как несправедливо, что Райану придется справляться с этим в одиночку!

– Не в одиночку. Рядом буду я.

Я обернулась к ней:

– Спасибо. Не знаю, что бы мы без тебя делали!

Через пару минут мы подъехали к ее дому. Элизабет жила в многоквартирном здании, на втором этаже.

– Я буду по тебе скучать, – сказала я.

– И я. – Она вышла из машины. – Но время летит быстро. И оглянуться не успеешь, как наступит День благодарения. А теперь пойдем, я отдам тебе морозилку.

В квартиру мы вошли вместе.

– Как у тебя здесь мило! – сказала я, оглядывая уютную гостиную в пастельных тонах и мягкие кресла с покрывалами и множеством подушечек.

Откуда-то появилась кошка и принялась тереться о мои ноги.

– Привет! – Я наклонилась, чтобы почесать ее за ушком. – Как тебя зовут?

– Это Мари Кюри. – Элизабет сняла сумку и повесила ее на спинку стула. – Можно просто Мари.

– О, светило науки! – Я почесала кошку за ухом: она громко замурлыкала и выгнула спину. – Она очаровательна!

– И беззастенчиво этим пользуется, – с усмешкой ответила Элизабет.

Я отпустила мадам Кюри и пошла следом за хозяйкой в спальню. Элизабет распахнула дверцы стенного шкафа, за которыми я увидела портативную морозилку.

– Ну вот. Что скажешь? Не слишком маленькая?

– Как раз подойдет. Но тебе она точно не нужна?

– Точно. У меня она только место занимает. Давай помогу отнести ее в джип.

Я хотела уже взяться за морозилку, но вдруг выпрямилась.

– Извини, можно я зайду в туалет? Похоже, слишком много чая выпила за ужином, боюсь не дотерпеть до дома.

– Конечно, – ответила Элизабет. – Это сюда.

Я зашла в туалет, вымыла руки и, взглянув в зеркало, заметила, что у меня размазалась подводка под глазами.

Взяв из диспенсера салфетку и смочив ее под краном, уголком салфетки я аккуратно стерла размазавшуюся черную краску. Хотела выбросить салфетку в мусорную корзину…

И тут кое-что в корзине привлекло мое внимание.

Согласна, это дурно, и так поступать мне не следовало. Однако любопытство оказалось сильнее. Я присела над мусорной корзиной, чтобы получше рассмотреть содержимое.

Глава сорок восьмая

Когда я вернулась домой, бабуля уже лежала в постели, а Райан сидел за компьютером и читал новости.

– Ну что, забрала морозилку? – рассеянно спросил он, не отрываясь от монитора.

Я положила руку ему на плечо.

– Да, но привезла и кое-что еще. Не менее интересное. У меня в сумке лежит. Хочешь посмотреть?

Он повернулся на вращающемся стуле ко мне лицом:

– По совести сказать, в портативных морозилках я ничего интересного не нахожу, однако ты меня заинтриговала.

Загадочно улыбнувшись, я достала из бокового кармашка сумки пять одинаковых квадратиков плотной, кремового цвета бумаги.

Райан нахмурился.

– Не понимаю. Что это?

– Временные татуировки, – объяснила я. – Я нашла их у Элизабет в корзине для мусора. И еще целый пакет неиспользованных в шкафчике в ванной.

Он взял у меня один бумажный квадратик.

– Это же бабочка!

– Ну да. Она их наклеивает каждое утро, выходя из дома, так же, как другие красят губы или глаза. Но зачем?

Он встал и поднес «бабочку» к глазам, чтобы рассмотреть поближе.

– Выходит, это не настоящее тату?

Я покачала головой:

– Должно быть, покупает их у «Клэр», в отделе товаров для подростков.

– Но зачем? Почему бы не сделать настоящую? Зачем каждый вечер ее снимать, а наутро заново наклеивать?

– Хороший вопрос, – ответила я. – Может быть, спросим у нее?

Райан протянул мне бумажку.

– Нет, не стоит. Нас это не касается. И тебе не следовало копаться без спросу в ее вещах – даже в мусорной корзине.

– Неужели тебе не любопытно? – настаивала я.

Он отвернулся и нажал на кнопку, выключая компьютер на ночь.

– Ты не хочешь узнать, зачем ей фальшивая татуировка? – не отставала я.

Райан повернулся ко мне и покачал головой:

– Марисса, это не наше дело.

– Но ведь мы доверяем ей здоровье и благополучие бабули!

На секунду Райан задумался.

– Элизабет прекрасно выполняет свои обязанности, и Глэдис ее любит. А все остальное не имеет значения.

С этими словами он прошел мимо и скрылся наверху, у себя в спальне.

Я была раздосадована: происшествие только разожгло мое любопытство ко всему, что связано с таинственной Элизабет Джексон.

Любопытство

Глава сорок девятая

Райан

Нелегко было расставаться с Мариссой в этом году. Всегда нелегко, особенно после смерти Абигейл, но теперь, когда они с Глэдис в последний раз обнялись и Марисса села в машину, я почувствовал, что к глазам подступают слезы.

Сама она махала из окна Глэдис и Элизабет, пока они не скрылись из виду, а затем проревела всю дорогу до аэропорта.

Марисса заговаривала даже о том, чтобы взять годовой отпуск; но этого я слышать не хотел. Сказал ей, что и бабушка от такой мысли придет в ужас. Образование Мариссы, ее успехи в учебе для Глэдис – источник огромной радости и гордости; как можно лишать ее такого счастья?

Однако в первые дни без Мариссы я и сам почти жалел, что не согласился. Дом опустел, стал непривычно тихим и мрачным. Словно иссякли энергия и оптимизм, которые она приносила с собой.

На четвертый день, убирая со стола после ужина, Элизабет заметила, что без Мариссы стало как-то уж очень тихо, а затем, кашлянув и бросив на меня нерешительный взгляд, поинтересовалась, как я.

– Нормально.

Она предложила остаться и помочь помыть посуду.

Я не хотел пользоваться ее добротой и ответил: не стоит, поезжай домой, тебе надо отдохнуть.

– Ты уверен? – спросила она.

– Уверен, – ответил я.

И она вышла… однако полминуты спустя снова появилась на кухне со словами:

– Знаешь, ты уж извини, но все-таки я тебе помогу.

Я долго смотрел на нее. На самом деле, должно быть, всего несколько секунд, но мне показалось, что очень долго. А потом сказал:

– Ладно, уговорила!

И мы пошли мыть посуду вместе.

Прошла неделя, и жизнь наша вошла в обычную колею. Элизабет и раньше готовила нам и с нами ужинала, но прежде, убрав со стола, сразу прощалась. Теперь же оставалась до десяти вечера: играла с нами в карты или смотрела телевизор, затем укладывала Глэдис в постель.

Глэдис ее обожала.

– Порой мне кажется, – сказала она Элизабет как-то вечером, – что тебя послала мне Абигейл. Как ангела-хранителя.

– Может быть, и так, – тепло ответила Элизабет.

Что скрывать – я тоже влюблялся в Элизабет все сильнее и сильнее, хоть и старался держать свои чувства при себе. В конце концов, говорил я себе, она на меня работает, и работа ее требует постоянного общения и хороших отношений со всеми нами. Какая-нибудь бестактность или неловкость с моей стороны может все испортить.

О своих чувствах к Элизабет я помалкивал, но много об этом думал и не раз спрашивал себя, чем заслужил такое благословение небес. Видит Бог, я совершил в жизни немало ошибок. Быть может, думал я, Элизабет Джексон – в самом деле ангел-хранитель для Глэдис, а на меня лишь падает отблеск ее сияния.

Глава пятидесятая

Я не забыл историю с татуировкой Элизабет, которая оказалась поддельной.

Мариссе я, разумеется, строго сказал, что это не наше дело. Но, откровенно говоря, изнывал от любопытства не меньше ее, а может, и больше. Часто ловил себя на том, что не свожу глаз с бабочки на хрупком запястье Элизабет и спрашиваю себя: как ей удается каждое утро наклеивать картинку точно так же? Что место то же самое, я знал наверняка: за эти недели я изучил каждую ее венку, каждую черточку.

Много раз я уже готов был спросить, но вовремя останавливал себя: не хотел ставить ее в неловкое положение или заставлять лгать.

С другой стороны, что, если она мне ответит, и ответит правду? Поделится со мной чем-то личным, откроет секрет? Это будет означать, что мы с ней – не просто работодатель и работник. Что наши отношения стали теснее, глубже… Пожалуй, к такой глубине я еще не был готов.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: какой-то частью сознания я предчувствовал, что рано или поздно это случится. Наше сближение было неизбежно. Так огромная океанская волна рождается в полумиле от берега, катится к побережью и, наконец, всей своей неодолимой мощью обрушивается на сушу.

Глава пятьдесят первая

Марисса собиралась приехать домой в середине октября, на День благодарения. В телефонном разговоре я спросил, чем она хотела бы заняться, кроме праздничного ужина с индейкой, конечно. Она ответила, что хотела бы покататься со мной, Глэдис и Элизабет на лодке.

А потом объявила главную новость. Она приедет не одна, а с молодым человеком. Его зовут Шон, он учится в Далхаузи на инженерном факультете.

Откровенно говоря, с Мариссиными ухажерами у меня всегда как-то не ладилось. Не то чтобы их было много. Марисса – человек целеустремленный, вся в учебе, и на мальчиков у нее обычно времени не было. Но если кто-то все же появлялся, я неизбежно ловил себя на том, что смотрю на него коршуном, выискивая недостатки. Хотя, надо сказать, все они были хорошие ребята – совсем не похожие на меня в юности или на тех, с кем я в те времена водил дружбу.

– А где ты с ним познакомилась? – спросил я, прижимая мобильник к уху плечом: я шел из клиники.

– На танцах в баре на Арджайл-стрит, – призналась она.

Я сразу насторожился.

– Он очень умный! – поспешно добавила она. – У него огромная стипендия.

Я открыл джип и сел за руль.

– Приятно слышать, – бодро ответил я, изо всех сил стараясь сохранять доброжелательность и терпимость к этому, черт возьми, совершенно неизвестному мне парню.

– Перевелся сюда из Университета Британской Колумбии. Раньше не был на Восточном побережье.

– Что ж… с нетерпением жду встречи.

«Почему это он перевелся? – думал я. – Может, его выгнали? Хотя нет, Марисса сказала про большую стипендию».

– За тобой заехать?

– Не надо, у Шона машина. Мы приедем в пятницу после обеда. Как думаешь, сможем взять катер и полюбоваться закатом на море?

– Конечно, – ответил я. – В пятницу перед праздниками клиника работает только до обеда, так что времени у нас будет полно.

– Надеюсь, бабуля и Элизабет поплывут вместе с нами, – сказала Марисса. – Так не терпится их увидеть! Да, как бабуля?

– В целом хорошо, милая, но… – Я на секунду запнулся. – Видишь ли, я не хотел говорить об этом раньше… Ее болезнь не стоит на месте.

– И что с ней?

Я вставил ключи в зажигание.

– Все чаще забывает, куда шла, что делала, о чем говорила совсем недавно. И начались перепады настроения.

– Ох…

В голосе Мариссы слышалось большое огорчение, и мне подумалось: надо бы как-то получше ее подготовить. С другой стороны, к такому как ни готовь, все будет тяжело.

– Она очень тебя ждет, – добавил я, – и будет рада познакомиться с Шоном.

– Ему тоже не терпится познакомиться со всеми вами, – ответила Марисса, но голос ее звучал подавленно.

Мы попрощались, и я поехал домой. Мне было как-то не по себе.

Шон.

Большая стипендия.

Будущий инженер.

Интересно, что он за человек, этот Шон? И насколько у них все серьезно?

Глава пятьдесят вторая

Марисса и Шон остановились пообедать в прибрежном пабе «Роуп-Лофт». Мы договорились встретиться на стоянке, где я держал катер. Когда они приехали, мы стояли на причале: я помог Глэдис и Элизабет облачиться в спасательные жилеты и уже начал поглядывать на часы.

– Всем привет! – прокричала издалека Марисса.

– Привет!

Я спрыгнул на берег и побежал ей навстречу. Мы крепко обнялись; затем Марисса представила мне своего спутника:

– Райан, это Шон. Познакомьтесь, Шон… Райан.

Мы пожали друг другу руки.

– Рад знакомству, – сказал я.

Пара минут ушла на светскую беседу. «Откуда вы?» – «Случалось ли вам уже выходить в море?» – «Марисса рассказывала, что вы врач», – и все такое прочее.

– Бабуля! – Остаток пути Марисса проделала бегом и, прыгнув на борт, крепко обняла бабушку. – Как я по тебе скучала!

Глэдис ответила на ее объятия с энтузиазмом, хоть и не знаю, поняла ли она, кто перед ней.

– Нам тоже надеть жилеты? – поинтересовался, ступая на выскобленную дощатую палубу, Шон.

Марисса бросила свой рюкзак на сиденье рулевого.

– Я же тебе говорила, Райан – доктор. И работает в неотложной помощи, с жертвами несчастных случаев. Так что в нашем доме строго соблюдаются все правила безопасности. И потом, плавать без спасательных жилетов запрещено законом.

– Насчет жилетов Райан совершенно прав, – заметила Элизабет. – Жаль, что многие к этому относятся несерьезно.

Я бросил на нее быстрый благодарный взгляд.

– Ладно-ладно, понял. – Шон поднял руки, показывая, что сдается, и накинул на себя оранжевый жилет, однако застегивать его не стал.

Проходя к своему месту, я наклонился к Мариссе и сказал ей на ухо:

– Проследи, чтобы он застегнул жилет, хорошо?

– Конечно, – ответила она и пошла к Шону.

Несколько минут спустя мы проплыли мимо других судов, отдыхающих на стоянке, и направились в глубину залива.

Закат на море всегда фантастически прекрасен: солнце, опускаясь в волны, словно топит весь мир в оранжевом пламени.

Спокойное море сияло и переливалось под лучами заходящего солнца. Я отдал руль Мариссе, а сам сел на скамью рядом с Элизабет и Глэдис.

– Ну, что скажешь? – негромко проговорила Элизабет, придвинувшись ко мне ближе. – Он прошел проверку?

Я рассмеялся.

– Еще не решил. А ты что скажешь?

– Сложный вопрос. Выглядит классно – очко в его пользу. Большая стипендия – значит, не дурак… Но вот умеет ли он готовить?

Я громко расхохотался.

– Будем делать заметки и сравним наши впечатления после выходных!

– Точно!

Не знаю, что на меня нашло, но как-то само собой получилось, что я положил ладонь ей на колено и погладил. Она взглянула на меня с удивлением, однако не отстранилась и не сбросила мою руку; а в следующий миг по улыбке и лукавым искоркам в глазах я понял, что ей это нравится.

Я смотрел на нее, не в силах оторвать взгляда; сердце вдруг застучало, как барабан. Неистовый закат облил ее пламенем, зажег огненные искры в волосах. Я вдруг обратил внимание, что волосы у нее заметно отросли за эти месяцы. Исчез торчащий ежик; мягкие кудри спокойно лежат на плечах, и корни их, кажется, совсем не черные. Элизабет больше не походила на припанкованного подростка. В ней появилось что-то нежное, женственное.

Но больше всего привлекали меня ее полные, улыбчивые губы.

Разумеется, мы были в большой компании, и я не собирался позволять себе никаких вольностей. Однако здесь было о чем подумать. Моя жена скончалась два года назад – и впервые за это время я по-настоящему ощутил влечение к женщине. С тех пор как Элизабет вошла в наш дом, я испытывал к ней благодарность, уважение, восхищение, симпатию… теперь в это содружество чувств вошло желание.

Странное волнение охватило меня – смесь чувства вины, радости и надежды.

А Элизабет все смотрела на меня, не отрывая глаз, ярко освещенная закатным солнцем, и я понял, что она чувствует то же самое.

Сердце мое отчаянно колотилось, в жилах словно бушевал пожар.

В этот миг Марисса прервала молчание.

– Как вы думаете, может, пора назад? – спросила она, обернувшись к нам; волосы ее развевал легкий ветерок.

Я поспешно убрал руку с колена Элизабет.

– Да, пожалуй, пора.

Марисса внимательно взглянула на нас, и я понял: от нее ничто не ускользнуло. Это читалось в ее глазах. Слишком хорошо она меня знает!

Но что она подумает?

Я снова ощутил укол вины, как будто обманывал Абигейл. Я отвернулся и уставился за борт, а Элизабет повернулась к Глэдис и начала с ней оживленную беседу.

Оцепенение рассеялось, когда Марисса завела катер на стоянку и легко поставила на его обычное место у причала.

Я встал и спрыгнул на землю, чтобы пришвартоваться. Марисса смотрела на меня, подняв бровь. Да, несомненно, она что-то заметила! О чем она думала? Быть может, мне следовало провалиться сквозь землю от стыда. Однако стыдиться я не мог: меня занимали лишь мягкие, полные, зовущие губы Элизабет и нежная, чуть лукавая улыбка, которой ответила она на мою неловкую ласку.

Глава пятьдесят третья

Сколько знаю Глэдис, она всегда обожала водные прогулки и часто брала управление катером на себя. Мы с Абигейл даже называли ее прирожденной гонщицей.

В этот вечер она смирно сидела на скамье и лишь время от времени спрашивала:

– А куда мы плывем?

– Просто катаемся, бабуля, – отвечала ей Марисса.

Но две минуты спустя Глэдис спрашивала снова, с той же тревогой:

– А куда мы плывем?

– Просто катаемся, бабуля, – с улыбкой повторяла Марисса.

Когда мы вернулись домой, зайдя по пути в магазин, нагруженные стейками и готовыми салатами, Глэдис сказала, что устала и хочет вздремнуть, и Элизабет пошла укладывать ее в постель.

– Она в самом деле очень изменилась, – сказала Марисса, пока мы вместе разбирали покупки. – Сегодня, по-моему, она не всегда понимала, кто я.

– Она уже часто нас не узнает, – произнес я. – На прошлой неделе, когда Элизабет помогала ей мыться, Глэдис назвала ее «мамой». А меня несколько раз принимала то за своего отца, то за брата.

Марисса прикрыла глаза и покачала головой.

– Как же тяжело оставаться вдали от нее! И от тебя.

– Знаю, милая, – ответил я. – Но за нас не беспокойся: мы справляемся.

Марисса вскрыла упаковку стейков и принялась выкладывать мясо на блюдо.

– Диагноз ей поставили три года назад. И еще летом все было более или менее нормально. Почему вдруг такое быстрое ухудшение? Я думала, у нас с ней еще есть время…

– У каждого пациента болезнь протекает по-своему, – ответил я, – и потом, мы ведь не знаем, когда она заболела. Возможно, уже давно – просто какое-то время ей удавалось справляться с рассеянностью и забывчивостью, и мы ничего не замечали.

Элизабет поднялась по лестнице и включила «радионяню»: теперь мы использовали это устройство, чтобы следить за Глэдис, когда она у себя.

– Уснула. Думаю, ужинать с нами она не будет – очень устала сегодня.

Марисса шагнула к ней и заключила ее в объятия.

– Элизабет, спасибо за все, что ты для нас делаешь! Не знаю, как бы мы выжили без тебя! Пожалуйста, не покидай нас!

Элизабет прижала Мариссу к себе и погладила по голове, как ребенка. Затем наши взгляды встретились, и я снова застыл, завороженный глубиной и теплом ее глаз.

В следующий миг на кухню вошел Шон, с грохотом водрузил на стол упаковку пива, Марисса высвободилась из объятий Элизабет, – и чары рассеялись.

– Выпьете, доктор Хэмилтон? – спросил меня Шон, откупоривая банку «Александер Кейтс».

– Зови меня Райан, – откликнулся я. – Нет, спасибо, мне не надо.

– Райан не пьет, – мимоходом объяснила Марисса, проходя мимо нас; она шла к плите, чтобы посыпать жареное мясо молотым чесноком.

– А-а… – Шон поставил банку на стол. – Может, тогда и мне не стоит?

– Не глупи, пей на здоровье, – успокоил я его. – Пиво – это не мое, вот и все.

Элизабет у стола чистила морковь, но я заметил, что она внимательно прислушивается к нашему разговору.

Закончив с чесноком, Марисса повернулась к Шону:

– У Райана в молодости была печальная история с алкоголем. С тех пор он и не пьет.

– Правда? А что случилось? – поинтересовался Шон.

– Мы с друзьями попали в аварию, – объяснил я.

– М-да… неприятно.

– Это уж точно. – Мы немного помолчали; почувствовав, что Шон смущен, я добавил: – Ничего не имею против алкоголя, пока люди не теряют голову и не садятся пьяными за руль. Просто после той аварии…

– Ты никогда об этом не говорил, – негромко, словно про себя, заметила Элизабет.

– Это было очень давно, – ответил я. – Я думал, Марисса тебе рассказала.

– Нет.

– А вы не расскажете, что произошло? – спросил Шон. – Если это не слишком…

Я включил для Мариссы подсветку на террасе, и она, подхватив блюдо с мясом и приправами, пошла наружу жарить барбекю.

– Мне было семнадцать лет. С двумя друзьями я ехал на загородную вечеринку. Все были пьяны вдрызг. Я сидел сзади, а друг, сидевший спереди, встал на сиденье и высунулся через люк на крыше. В этот миг на дорогу выбежал енот. Девушка, сидевшая за рулем, попыталась его объехать, потеряла управление, и мы врезались в дерево.

– Сильно пострадали? – спросил Шон.

Хотя прошло много лет, сейчас я вновь ощутил тот сосущий под ложечкой ужас, тошнотворное ощущение беды. Элизабет не сводила с меня внимательного взгляда. Глубоко вздохнув, я заставил себя ответить:

– Девушка за рулем погибла на месте. Мой друг вылетел из машины. Выжил, но остался парализован.

– А вы? – не отставал Шон.

– Мне повезло. Каким-то чудом я отделался легким сотрясением и несколькими царапинами.

Элизабет по-прежнему пристально смотрела на меня; и вдруг я понял – в ее жизни тоже есть какие-то темные, тяжелые страницы, о которых она никому до сих пор не рассказывала, но хотела бы поделиться со мной. Стало тихо – лишь слышно было, как снаружи Марисса чистит гриль проволочной щеткой.

– Пойду посмотрю, не нужно ли помочь Мариссе, – пробормотал наконец Шон.

И выскользнул на улицу.

– Я тоже не пью, – проговорила Элизабет, когда за ним закрылась дверь.

– Я заметил, – ответил я.

В самом деле заметил. Даже задавался вопросом: быть может, она много пила раньше, а теперь «в завязке»?

– Один очень дорогой мне человек был алкоголиком, – объяснила она. – Поэтому я и не пью. Как и ты – не получаю удовольствия.

Стеклянная дверь отворилась.

– Шон просит соус для барбекю! – объявила Марисса. – У нас есть?

– Для стейков?! – воскликнули мы с Элизабет хором.

– Знаю, странно, – ответила Марисса. – Но барбекю – это компромисс; вообще-то он все на свете готовит с кетчупом. – И, забрав из холодильника соус, вернулась на террасу.

– Кажется, мы получили ответ на мой вопрос, – после короткого молчания сказала Элизабет.

– Какой вопрос?

– Хорошо ли он готовит, – объяснила она и решительно покачала головой.

Я рассмеялся и слегка сжал ее плечо, а затем мы оба вернулись к салатам.

Глава пятьдесят четвертая

В выходные Элизабет, как обычно, взяла отгул. Вместе с Мариссой, Шоном и Глэдис мы отправились по шоссе 333 в бухту Пегги – показать Шону, новичку в наших краях, знаменитый маяк.

Выйдя из джипа, мы гуляли по скалистому берегу вокруг маяка. Я не отходил от Глэдис. С океана дул сильный ветер, прилив грохотал в камнях – словом, для того, чтобы заблудиться и бродить по скалам в одиночку, время было самое неподходящее.

Вскоре после полудня мы пообедали в ресторане «Су-Вестер», прошлись по сувенирным магазинам и вернулись домой, чтобы поужинать пастой, посмотреть вместе кино и просто отдохнуть.

День прошел отлично – и все же мне не хватало Элизабет. Я скучал по ней, жалел, что ее нет рядом, и с нетерпением ждал Дня благодарения, когда она обещала с нами поужинать.

Марисса поднялась рано утром, чтобы нафаршировать индейку, а потом несколько часов запекала ее в духовке, поливая янтарным и блестящим мясным соком. К полудню волшебный аромат индейки с нотками лука, чабреца и розмарина наполнил дом, и я принялся чистить картошку.

Погода была отличная – для праздника в самый раз. День стоял погожий, теплый, по безоб-лачному синему небу величаво плыл золотой шар солнца. Деревья вокруг дома оделись в алые, золотые и багряные наряды.

В три часа приехала Элизабет с домашним яблочным пирогом и пачкой ванильного мороженого. Она была в мешковатом свитере и узкой джинсовой юбке. Едва я увидел ее, сердце мое забилось сильнее. Я взял пирог и мороженое и рассказал, как мы съездили вчера в бухту Пегги.

– Потрясающе, – заметила она. – Жаль, меня с вами не было!

Я едва не ответил вслух, что тоже очень об этом жалел.

Марисса накрыла на стол, расставив праздничный фарфор и высокие бокалы из серванта Глэдис, и мы сели праздновать.

– Все было просто классно, – проговорил час спустя Шон, откинувшись на стуле и забросив руки за голову. – Марисса, не хочешь прогуляться по пляжу?

Солнце уже садилось; мы только что покончили с десертами и кофе.

– Конечно, – ответила она, – только давай сначала уберем со стола.

– Не надо, ребята, идите, – сказал я. – Я приберу.

– А я тебе помогу, – добавила Элизабет.

– И я! – поддержала Глэдис.

«Похоже, все мы из кожи вон лезем, чтобы дать голубкам поворковать наедине!» – с усмешкой подумал я. Что ж, Шон производил очень хорошее впечатление. Прекрасно воспитанный, вежливый, настоящий джентльмен. Чем больше я к нему приглядывался, тем больше он мне нравился. Парень был несомненно умен, остроумен, с любовью и уважением говорил о матери. Помог мне установить на телефоне приложение «Нетфликс». В довершение всего бережно, осторожно и в то же время очень естественно вел себя с Глэдис. Быть может, думал я, в готовке он не спец; но если это самый большой его недостаток – он вполне подходящая пара для Мариссы.

Мы смотрели, как влюбленные вдвоем вышли на террасу и начали спускаться по крутой лестнице вниз, к морю. Я вздохнул и взял термос, чтобы плеснуть себе еще кофе.

– Кому-нибудь налить?

– Мне, пожалуйста, – попросила Элизабет, пододвигая чашку.

Я налил ей кофе, и оба мы добавили в него молока.

Несколько минут мы разговаривали о Шоне и о том, как он ладит с Мариссой, а затем все встали, чтобы убрать со стола и помыть посуду.

У Глэдис сегодня был «хороший» день. Хоть она и не всегда понимала, где находится и кто все эти люди вокруг, все равно держалась уверенно, оставалась веселой и приветливой, с удовольствием помогала нам прибираться и выполняла привычную для нее домашнюю работу.

Элизабет рано уложила ее спать, а затем вновь поднялась наверх.

– Заснула мгновенно, как только голова коснулась подушки. И, кажется, очень довольна праздником!

– Я рад, – ответил я, включая «радионяню». – Сегодня она хорошо держалась, верно?

– Просто отлично. Райан, ты такой молодец! Как ты только управляешься с ней, с домом, со своей работой?

– Я ведь не один, – напомнил я ей.

Она тепло улыбнулась.

– Да, мы хорошая команда.

– Верно. – Я выглянул в темное окно. За порогом стояла густая тьма, не разгоняемая даже светом фонарей на дальней стороне залива. – Интересно, как там наша молодежь? Может, стоило дать им с собой фонарик?

– Сейчас полнолуние, – ответила Элизабет. – Уверена, они найдут дорогу.

Я открыл стеклянную дверь и вышел на террасу. Элизабет последовала за мной. Вместе мы стояли у ограды, любуясь полной луной и вдыхая запах моря.

– Что за сказочная ночь! – тихо проговорила она.

– В такие моменты, как сейчас, – сказал я, – я благодарю судьбу.

– За что?

– За все. Странно звучит, верно? Два года назад я похоронил жену, у Глэдис болезнь Альцгеймера; но я смотрю на море, в котором отражается луна, дышу соленым морским воздухом, думаю о Мариссе – и о тебе – и испытываю какой-то благоговейный трепет. Благодарен просто за то, что живу. Страшно подумать, что было время, когда я совсем не ценил жизнь.

Элизабет облокотилась на ограду и переплела пальцы.

– Должно быть, если побывал в аду и вышел оттуда живым, начинаешь больше ценить некоторые вещи. Например, вот такие лунные ночи. – И она запрокинула голову, устремив взгляд в небо.

Я молчал, не в силах отвести глаз, зачарованный ее красотой.

– Хотел бы я больше знать о тебе, – проговорил я наконец, не в силах больше сдерживать и таить свои чувства, отчаянно желая дать понять, что она мне не безразлична. – В каком аду побывала ты, Элизабет? Ты мне расскажешь?

Медленно повернув голову, она встретилась со мной взглядом.

– Я была замужем. И это печальная история. Муж пил, затем начал употреблять наркотики. Сперва «травка», потом кокаин и героин. Связался с наркоторговцами.

– Поэтому ты с ним развелась? – спросил я.

И тут же мне пришло в голову: а что, если не развелась? Может быть, просто сбежала от него и прячется? Поэтому и старается ничего не рассказывать о себе?

– Нет, я оставалась с ним до конца, – ответила она. – Он умер.

– О, прости.

Элизабет покачала головой и снова устремила взгляд на море.

– Обычно я предпочитаю помалкивать. Хотя бы потому, что работодатели не слишком-то склонны доверять бывшей жене наркомана. Но вот стою и рассказываю о своем темном прошлом не кому-нибудь, а боссу!

– Я не только твой «босс», Элизабет, – возразил я. – Пожалуйста, не думай обо мне так!

– Но ведь ты мне платишь.

Где-то вдалеке прозвенел судовой колокол, и я повернулся к морю.

– Прости, – торопливо проговорила она. – Я неправильно сказала. Конечно, ты мне не просто работодатель. Ты мой друг. Надеюсь, что и меня ты считаешь другом. Глэдис я полюбила, как мать, а Марисса… она мне как дочь. Нигде и никогда я не была так счастлива, как с вами! Ты позволил мне стать частью вашей семьи, Райан, и я безмерно люблю тебя за это…

Я посмотрел прямо на нее: наши взгляды встретились, и она смущенно заморгала.

– То есть… я не хотела… не в таком смысле люблю… просто… просто… ну, ты понимаешь, что я хотела сказать, – быстро поправилась она.

– Да, конечно… – пробормотал я.

Но искра уже вспыхнула, и огонь, разгоревшийся между нами, был сильнее доводов разума. Я обнял ее за талию и притянул к себе.

Сам едва понимая, что делаю, я впился в ее губы страстным, жадным поцелуем.

Она отвечала мне с той же страстью, обхватив мое лицо ладонями. Не разжимая объятий, я оттеснил ее на пару шагов от ограды, в тень, отбрасываемую высокими кедрами.

Она вцепилась мне в рубашку и тихо постанывала от наслаждения. Руки ее блуждали по моим плечам, по спине. Сердце мое отчаянно билось; я желал ее – желал с неудержимой страстью.

Когда этот долгий, немыслимый, безмерно сладкий поцелуй все же закончился и губы наши разомкнулись, я прошептал:

– Кажется, плохой из меня босс!

– О нет! – выдохнула она. – Ты лучший… лучший на свете!

Я приподнял ее лицо за подбородок и снова поцеловал, на этот раз спокойнее и нежнее. Мягкие, влажные губы ее пахли кофе и яблочным пирогом.

Мощное, всепоглощающее желание охватило меня. Я стиснул зубы, чтобы удержать себя в узде, хотя внутри все ликовало – ведь долгие два года прошли с тех пор, как я в последний раз хотел женщину!

Но Элизабет – не просто женщина. Я чувствовал, что наша связь выходит за рамки простого физического влечения. Я любил ее и мечтал, чтобы она осталась со мной навсегда, в любви, заботе и безопасности. Хотел разделить с ней все, что имею. И никогда ее не терять.

Она тяжело, шумно дышала, ее мягкая грудь прижималась к моей груди. Лишь чрезвычайным усилием воли я удерживался от того, чтобы запустить руку ей под свитер. Как хотелось подхватить ее на руки, унести в дом и без лишних слов любить, любить до изнеможения! И в то же время – именно этого я боялся.

– У меня голова кружится, – прошептала она, когда мы наконец закончили целоваться.

– У меня тоже, – прошептал я ей на ухо, щекоча ее своим дыханием. – Ты так прекрасна! Не хочу тебя отпускать!

Она обняла меня за шею, прижалась так крепко, словно боялась, что какие-то неведомые силы оторвут нас друг от друга. Я коснулся губами ее щеки.

– Что мы делаем? – пробормотала она.

– Не знаю, – прошептал я в ответ. – Но это должно было случиться…

Странный диалог, верно? В тот миг я сам почти не понимал, что говорю, – значение слов открылось мне позже.

Снизу послышался смех Мариссы и Шона и шаги по скрипучим деревянным ступеням, и мы отпрянули друг от друга. Элизабет поспешно поправила свитер и пригладила волосы, я снова подошел к перилам.

Она улыбнулась мне быстрой игривой улыбкой; и я едва удержался, чтобы не броситься сломя голову вниз по лестнице, вопя на весь Честер, что влюблен и счастлив.

– Простите, что мы так долго! – прокричала снизу Марисса. – Вы тут еще не подняли тревогу?

Я перегнулся через перила.

– Повезло вам, юная леди, что сейчас отлив, иначе мы бы уже вызывали спасательную команду!

Марисса и Шон поднялись на террасу.

– А чем это вы тут занимаетесь? – поинтересовалась она.

– Ничем, – хором ответили мы с Элизабет; и, кажется, у обоих голоса звучали виновато.

– Ха-ха, так я и поверила!

Марисса вела себя так, словно ничего не произошло, однако я видел: она о чем-то догадывается. Подозрение усилилось, когда она быстро увела Шона на кухню. Мы с Элизабет последовали за ними.

– Посмотрим шоу Конана О’Брайана? – предложила Марисса. – Пока меня не было, Райан записывал для меня все его передачи.

– Конечно, – откликнулся я. – Элизабет, ты останешься?

– У меня на вечер никаких планов нет, – игриво ответила она, и все мы расположились в гостиной перед телевизором.

Я опустился на диван с удивительным чувством покоя и радости. Лишь одно смущало меня: как рассказать Мариссе, что я влюбился в сиделку, которую в первый день едва не уволил?

В женщину в армейских ботинках и с фальшивой татуировкой-бабочкой на запястье.

Неужели чудеса в моей жизни продолжаются?

Глава пятьдесят пятая

– Кажется, между вами что-то происходит? – поинтересовалась Марисса на следующее утро за завтраком.

Шон еще спал в гостевой комнате. Глэдис, как обычно, встала рано и пила чай вместе с нами.

– О чем ты? – ответил я.

– О вас с Элизабет, – пояснила она. – Вчера, когда мы вернулись с прогулки, оба вы держались как-то странно. Вот ты, бабуля, все пропустила: а они постоянно косились друг на друга и краснели!

– Такая милая пара, – проговорила Глэдис. – А дети у вас есть? – спросила она у меня.

– Нет, Глэдис, – ответил я. – Детей пока нет. Но, обещаю, когда будут, непременно тебе сообщим.

Марисса откинулась на стуле и ткнула в мою сторону ложкой.

– Ага! Что я говорила? Сам признался! Между вами что-то есть!

– Ни в чем я не признавался, – возразил я, вгрызаясь в подсушенный хлебец. – Но если говорить гипотетически: допустим, кое-что действительно происходит. Как бы ты к этому отнеслась?

Уголки ее рта изогнулись в веселой улыбке.

– Райан, я была бы только рада! Ты же знаешь, как я отношусь к Элизабет. Знаешь, на самом деле я давно уже думала: может быть, вы с ней предназначены друг для друга? Что, если для этого она и появилась на нашем пути?

– Появилась на нашем пути, – повторил я. – Как-то по-ньюэйджерски звучит.

– А ты веришь в судьбу?

– Не знаю.

Марисса наклонилась вперед и облокотилась на стол.

– Во что же тогда? В любовь, надеюсь, веришь. И еще, очень надеюсь, ты все-таки расскажешь мне, что случилось вчера вечером!

Я улыбнулся и отложил ложку.

– Ты всегда обожала сплетни.

– Да, в этом я не изменилась.

– Я тоже люблю сплетни! – громко объявила Глэдис и поудобнее устроилась в кресле, желая послушать, как я потерял голову и впервые поцеловал Элизабет у моря, при полной луне.

И, да простит меня бог, это было слаще всего на свете.

В понедельник после обеда Марисса и Шон вернулись в Галифакс, а нас с Элизабет оставили разбираться со своими чувствами друг к другу.

Глэдис считала, что мы женаты, так что можно было вечерами сидеть рядышком на диване и держаться за руки, не боясь ее смутить. Она только радовалась, глядя на нас. Кто бы мог подумать, что она такая романтическая натура? И как лишить старушку такого удовольствия?

Три недели мы целовались при любой возможности, а потом однажды, когда Глэдис рано легла спать, мы с Элизабет дурачились на диване, словно озабоченные подростки, я попросил ее остаться на ночь.

И она согласилась.

Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что она, в моей рубашке и босиком, стоит у плиты и жарит яичницу. Но не это было самое удивительное. Несколько секунд я соображал, что в ней изменилось, и понял: бабочка на запястье исчезла.

Я не сомневался, что будущее предрешено. Марисса права: нам с Элизабет суждено быть вместе. Для этого она и приехала в Новую Шотландию.

Мы с ней предназначены друг другу судьбой.

Однако в грядущие месяцы мне предстояло узнать о силе провидения много нового.

Перемены

Глава пятьдесят шестая

Марисса

Возвращаясь домой на Рождество, я уже знала: мой мир не будет прежним.

После Дня благодарения Райан звонил каждое воскресенье и подробно рассказывал о состоянии бабули. А оно ухудшалось куда быстрее, чем мы рассчитывали, и он уже задумывался о помещении ее в пансионат для больных деменцией.

Бабушка никого не узнавала, не помнила наших имен, порой по целым дням не произносила ни слова. С утра до вечера сидела у окна, пустыми, бездумными глазами глядя на заснеженную террасу и рыбацкие суда в глубине залива.

Когда она все-таки пыталась заговорить, то часто путала слова. Говорила, например: «Я проголодалась, дайте мне съесть тарелку». Или просила Элизабет «завязать ей конверт».

Поведал мне Райан и о своих отношениях с Элизабет. Рассказал, что теперь она по большей части ночует у нас дома, хотя арендованная квартира остается за ней (впрочем, иначе и быть не могло, ведь Райан снял квартиру на год).

Мне было очень любопытно, что из этого выйдет. У них все серьезно? Они поженятся? Или это короткий роман, призванный лишь скрасить одиночество Райана после потери мамы, болезни Глэдис и разлуки со мной?

Эти вопросы я готовилась задать, отправляясь домой на зимние каникулы, и надеялась получить ответы.

Глава пятьдесят седьмая

– Как же я рада тебя видеть! – Перешагнув порог, я бросилась в объятия Элизабет.

Наконец-то! Уезжая, я и не представляла, что буду так по ней скучать! Бабуля была права: Элизабет – ангел-хранитель, посланный всем нам.

Волосы у нее отросли, в корнях мелькали рыжие, как солнце, проблески. Но главное – об этом Райан рассказал мне по телефону – исчезла татуировка-бабочка.

– Входи же! – сказала Элизабет. – Давай я повешу твою одежду.

Я скинула куртку и шарф, и она повесила все в стенной шкаф в прихожей.

У дверей появился Райан, стряхивая снег с ботинок, прежде чем войти.

– На улице холодает, – заметил он, стягивая кожаные перчатки.

– Хорошо, что вы успели домой до темноты, – добавила Элизабет.

Домой, отметила я. Элизабет говорит так, словно это – и ее дом. Немало моих ровесниц ужаснулись бы перспективе появления мачехи, но у меня эта мысль вызывала только радость. Я любила Элизабет – можно сказать, полюбила с первого взгляда, на собеседовании, когда поняла, что лучшей сиделки для бабули нам не найти. Но бабуля не всегда будет с нами – и меньше всего мне хотелось, чтобы Райан закончил жизнь в одиночестве.

– Как Шон? – спросила Элизабет. Она взяла меня под руку, и вместе мы вошли на кухню.

– Все отлично, – ответила я. – На Рождество поехал домой, к родителям. Они очень скучают.

– А ты с ними еще не встречалась?

– Нет, только разговаривала по телефону с мамой и младшей сестренкой. Она такая прелесть! – Я взглянула в сторону гостиной, откуда доносилось приглушенное бормотание телевизора. – Бабуля!

Я поспешила к ней. Но бабушка, сидевшая на диване перед телевизором, встретила меня недоуменным взглядом из-под поднятых бровей. А когда я попыталась ее обнять, отшатнулась, словно от незнакомки.

На миг я замерла, пораженная, а затем отступила на шаг и заговорила негромко и мягко:

– Привет, бабуля. С Рождеством тебя!

– С Рождеством тебя! – откликнулась она, словно эхо. Я поняла, что она повторяет мои слова, не понимая их значения.

– Что ты смотришь? – поинтересовалась я, присаживаясь рядом.

Она молча указала рукой на телевизор. Уже не могла назвать программу?

– Можно мне посидеть с тобой? – спросила я.

Она кивнула, соглашаясь.

Некоторое время мы молча сидели рядом. Я взяла ее за руку и крепко сжала. Бабуля обернулась ко мне, глаза наши встретились; я почувствовала, что она пытается понять, кто я.

Вспомнила ли – не знаю. Но я ясно ощутила: в глубине души она знает, что я – близкий, родной ей человек, любящий и любимый.

И этого было достаточно.

Глава пятьдесят восьмая

В канун Нового года Райан дежурил в неотложке. Джастина мы отпустили, решив устроить что-то вроде девичника: только мы втроем – я, бабуля и Элизабет.

К Новому году я подготовила особый подарок. Достала из подвала коробки со старыми фотографиями, все разобрала – на это ушло много часов, – отсканировала и с помощью сайта, позволяющего оформлять и подписывать изображения, создала цифровой фотоальбом и заказала его на CD. Диск пришел по почте через пару дней после Рождества, я распечатала содержимое и переплела в местной типографии – в роскошный позолоченный переплет.

В основном я выбирала фото из времен детства и молодости бабули. Долгосрочная память сохраняется лучше краткосрочной, и, глядя на эти фотографии, бабушка еще могла бы что-то вспомнить. Быть может, думала я, она узнает своих родителей, братьев и сестер и порадуется тому, что жизнь ее была долгой и насыщенной. Она – не человек без прошлого. У нее есть история, личность. Есть душа.

Часов в пять Элизабет отправилась в магазин, чтобы забрать заказанный нами праздничный торт и купить еще кое-чего к столу. Я осталась с бабулей. За ней теперь приходилось постоянно присматривать: она завела привычку беспрестанно ходить из комнаты в комнату, изучая дом, словно видела его впервые. Брала то одну вещь, то другую, недоуменно их разглядывала, переставляла – порой в какие-то очень неожиданные места – и часто пыталась выйти на улицу. Мы поставили на двери предохранители, чтобы она не могла их открыть, а на заднюю дверь – сигнализацию, купленную Элизабет.

Сейчас, к моему удивлению, бабуля подошла к ведерку у камина и достала оттуда камень – один из тех, что они с Элизабет собирали летом на берегу моря.

После Дня благодарения она уже не рисовала, но сейчас отнесла круглый камень на кофейный столик и долго в задумчивости смотрела на него.

– Ба, хочешь его расписать? – спросила я, отложив тряпку и выходя из кухни в гостиную. – У нас есть и краски, и кисточки. – И я протянула и показала ей один из раскрашенных камней, что лежали у нас на каминной полке.

Бабуля взяла у меня расписанный камень и положила рядом с первым.

– Я принесу краски, – сказала я, не дожидаясь ответа.

Я застелила кофейный столик газетой, выдавила на лист фольги небольшие лужицы красок из тюбиков и дала ей кисточку.

Бабуля окунула кисточку в зеленую краску, затем добавила белого. Поначалу я не понимала, что она рисует; но, когда к зеленому и белому добавился голубой цвет, начала узнавать знакомые очертания.

– Это же… земной шар? – воскликнула я, когда она закончила и отложила кисточку.

Она кивнула.

– Бабушка, это просто фантастика! Ты помнишь географию лучше меня! – Я с восторгом вглядывалась в ее работу. – Вот это Италия, верно?

Я не могла дождаться вечера, когда покажу ей фотоальбом. Что еще она вспомнит?

За окном стемнело; с неба падали крупные хлопья снега. Где Элизабет? Пора бы ей уже вернуться.

Пока краска сохла, бабуля прилегла на диван вздремнуть, а я включила компьютер и смотрела забавные видео с животными на «Ютубе». Больше получаса прошло, когда я услышала, что бабушка ворочается на диване и что-то бормочет, просыпаясь. Я выглянула в окно. Снег валил уже сплошной стеной.

Достав мобильный телефон, я отправила эсэмэску Элизабет:

«Где ты? Езжай осторожнее, на улице сильный снегопад».

И сунула телефон в задний карман джинсов.

Бабуля села на кровати. Долго смотрела на созданный ею «земной шар». Затем вдруг встала и быстрым, уверенным шагом прошла мимо меня.

– Ба, тебе что-нибудь нужно? – спросила я, когда она остановилась на верхней ступеньке лестницы, ведущей на первый этаж, в ее комнаты.

Бабуля приложила руку ко лбу и сморщилась, словно от боли.

– С тобой все в порядке?

Я подошла, тронула ее за плечо… она отшатнулась – и вдруг рухнула и кубарем покатилась по лестнице.

Я с криком бросилась за ней.

Глава пятьдесят девятая

– Бабуля! Как ты?!

Она лежала неподвижно, без чувств. Трогать ее я не осмелилась.

Меня захлестнула паника, но каким-то чудом я сообразила, что делать. Выхватив из кармана телефон, набрала 911:

– Здравствуйте. Моя бабушка только что упала с лестницы. Она без сознания. Пожалуйста, пришлите «Скорую»!

Диспетчер на том конце провода задал мне несколько вопросов, затем попросил продиктовать адрес. Сердце отчаянно билось, к горлу подступала тошнота. Почему, почему это случилось именно сегодня, когда Райан на дежурстве? И где, черт побери, Элизабет – сейчас, когда она так нужна?!

Я склонилась над бабулей, пытаясь уловить ее дыхание, затем проверила пульс. Слава богу, пульс есть, сердце бьется. Она жива. Но падение было страшное – наверняка она сильно пострадала, возможно, что-то себе сломала. Крови видно не было, а прикоснуться к ней я боялась.

– Бабуля! Ты меня слышишь?

Нет ответа. В отчаянии – бог знает когда еще приедет «Скорая» – я набрала номер Элизабет. И услышала автоответчик: значит, телефон у нее выключен.

– Элизабет, – проговорила я, – пожалуйста, приезжай домой! Бабуля упала с лестницы. Она без сознания. Я позвонила в «Скорую», но их еще нет, и я не знаю, что делать. Она не шевелится. Пожалуйста, перезвони!

Повесив трубку, я набрала номер Райана. Слава богу, он откликнулся сразу.

Я рассказала ему, что случилось, добавила, что бабуля дышит, но не шевелится и не приходит в себя.

– Ты позвонила 911? – спросил он.

– Да, «Скорая» уже едет.

– Элизабет с тобой?

– Нет, уехала в магазин. Телефон у нее не отвечает. Что мне делать, Райан? Я не знаю, что делать!

От страха темнело в глазах, однако спокойный голос Райана помог справиться с паникой.

– Ничего не надо делать. Просто будь с ней рядом и проверяй пульс. И, ради бога, не пытайся ее передвигать.

– Не буду, – пообещала я.

– Дождись парамедиков. У них есть необходимое оборудование, они помогут. Ее привезут прямо к нам, а здесь уже я о ней позабочусь. Ты все сделала правильно, Марисса. Я тобой горжусь.

Но сама я совсем не гордилась собой. Ведь бабуля была под моим надзором…

От этого не скрыться, не убежать: я знала, что буду чувствовать свою вину до конца дней.

Снаружи послышался рев автомобильного мотора. Надеясь и молясь, чтобы это оказалась «Скорая», я побежала открывать дверь.

Из машины вышли двое парамедиков. Один из них нес с собой большую черную сумку, должно быть, с медицинской аппаратурой.

На улице уже стемнело, было очень холодно. Снегопад превратился в метель.

– Вам понадобятся носилки. Бабушка лежит внизу, в полуподвальном помещении, вход туда вон там. – И я указала на боковую сторону дома. – Там есть пандус. Я сейчас отопру вам дверь.

Парамедики вернулись в машину за носилками, а я захлопнула дверь и бросилась по лестнице вниз.

Парамедики вошли, и я отступила к стене, чтобы дать им осмотреть больную. Бабуля по-прежнему не приходила в сознание.

– Меня зовут Гэри, – представился один из парамедиков, прикрепляя ей на ворот халата кардиомонитор. – Можете рассказать, что произошло?

Я объяснила, когда и как упала бабуля.

Второй парамедик извлек из сумки шейный ортез и надел на нее. Они уже готовы были класть бабушку на носилки, когда на лестнице послышались шаги и по ступеням сбежала Элизабет.

– Что случилось?

– Слава богу, ты вернулась! – с облегчением воскликнула я. – Она упала с лестницы!

Элизабет, нахмурясь, смотрела на бабулю.

– Она приходила в себя?

– Нет, – ответила я. – Все время без сознания. Элизабет, что нам делать? Это я во всем виновата! Я стояла совсем рядом с ней! Она подошла к краю лестницы, остановилась и вдруг просто рухнула вниз!

– Просто упала? Ни с того ни с сего?

– Ну да. – Я тряхнула головой, пытаясь привести в порядок смятенные мысли. – То есть нет. Сначала приложила руку ко лбу, поморщилась. Я тронула ее за плечо, спросила, все ли в порядке, и вдруг…

Элизабет повернулась к Гэри:

– Какое у нее давление?

– 192 на 108.

Элизабет молча бросилась к сумке парамедика и начала рыться там, что-то ища.

– Эй, что вы делаете? – возмутился Гэри.

– Где у вас фонарик? Ага, вот… – Она вытащила тонкий фонарик, включила его и проверила бабулины зрачки.

– Райану звонила? – спросила она у меня.

– Да, он знает, что мы едем к нему.

– Позвони еще раз и скажи: с большой вероятностью, у Глэдис инсульт.

– Инсульт? – повторила я. – Ты уверена?

Оба парамедика вопросительно смотрели на Элизабет.

– Она не дышит! – воскликнул вдруг тот, что помоложе.

– Черт! – проговорил Гэри. – Маску!

Я застыла в ужасе.

Элизабет поднялась на ноги и повернулась к парамедикам. Не знаю почему, но сейчас она напомнила мне разъяренного тигра в клетке.

– Это из-за инсульта, – проговорила Элизабет. – У нее зрачки разного размера, повышенное внутричерепное давление угнетает дыхание. Необходима интубация. Как вас зовут?

– Гэри.

Повинуясь ее кратким, уверенным командам, Гэри наклонился к сумке и начал рыться там в поисках интубационной трубки подходящего размера.

– А может быть, сначала перенесем ее в машину? – спросил второй.

– Вы с ума сошли? – рявкнула Элизабет. – Нельзя терять ни секунды! Скорее, черт возьми!

– Он новенький, – объяснил Гэри.

– Господи Иисусе! – Элизабет принялась ходить взад-вперед по тесному закутку под лестницей. В этот миг кардиомонитор пискнул, и ломаная линия на его экране сменилась прямой.

– Пульса нет! – воскликнул Гэри, проверив пульс.

– Начинайте реанимацию, – скомандовала Элизабет младшему парамедику.

Тот склонился над бабулей и начал ритмично надавливать ей на грудь.

– Скорее! – поторопила Элизабет Гэри, который готовился к интубации.

– Мэм, я и так стараюсь как могу! – огрызнулся он.

– Извините. – Я чувствовала, что она еле сдерживается, чтобы не накричать на него.

– Эпинефрин у вас есть? – спросила Элизабет. – И атропин?

– Есть, – ответил Гэри. Он уже вставил бабуле в рот интубационную трубку и теперь старался пропихнуть ее в горло. Даже я видела, что у него не получается.

– Застряла! – проговорил он наконец, вытаскивая трубку и пытаясь вставить ее еще раз.

– Дайте-ка я. – Невысокая хрупкая Элизабет отодвинула его плечом и сама присела рядом с бабулей.

– Вы врач? – спросил он.

– Нет.

Я с изумлением смотрела, как умело, с ловкостью, выдающей большой опыт, Элизабет проводит интубацию, а затем приказывает Гэри поставить капельницу.

– Введите миллиграмм эпинефрина и приготовьте столько же атропина, – распорядилась она. – Быстрее!

Гэри ввел в капельницу лекарство. Другой парамедик тем временем продолжал искусственное дыхание.

Вдвоем они подняли бабулю на каталку.

– Не дышит! – проговорил тот, что помоложе. По голосу чувствовалось, что он готов сдаться.

Элизабет выхватила у Гэри стетоскоп и приложила к бабулиной груди.

– Признаков пневмоторакса нет. Яремные вены не вздуты. Давайте я. – Элизабет сменила парамедика: она шла рядом с каталкой и делала искусственное дыхание, пока бабулю быстро, почти бегом, везли на улицу.

Я вышла за ними; в голове у меня мутилось, я уже плохо понимала, что происходит. Ледяной декабрьский ветер, мгновенно забравшийся под свитер, и метель, пощечиной хлестнувшая по лицу, привели меня в чувство.

«Откуда Элизабет все это умеет?»

– Я поеду с ней в «Скорой», – бросила мне через плечо Элизабет. – Возьми мою машину и поезжай за нами. Ключи в сумке, сумка в прихожей. Беги!

Я бросилась в дом, натянула куртку, быстро нашла ключи и снова поспешила на улицу.

Бабуля была уже в машине. Молодой парамедик захлопнул за ней двери и поспешил вперед, на место водителя. Я с облегчением увидела, что поведет он – Гэри и Элизабет останутся с бабулей. Похоже, Элизабет единственная здесь знала, что делать.

Но прежде нужно пробиться через метель. В хорошую погоду путь от нашего дома до больницы занимает полчаса. Сколько выйдет сейчас?

Глава шестидесятая

Элизабет удалось вернуть бабулю к жизни вскоре после того, как они выехали на шоссе. Но узнала я об этом лишь позже, в больнице. Весь долгий, бесконечно долгий путь сквозь снегопад мне пришлось проехать в мучительной неизвестности, до боли в пальцах сжимая руль, смаргивая слезы с глаз.

Я не могла не думать о том, как Элизабет оттолкнула старшего из парамедиков и сама сделала интубацию – быстро и ловко, словно опытный врач.

В этот миг я поняла: Элизабет – не обычная сиделка. Она что-то от нас скрывает.

Уже в больнице мне сказали, что бабуля жива. Навстречу нам выбежал Райан вместе с медсестрой, и бабушку на каталке поспешно вкатили в смотровую.

Несколько минут спустя томография мозга показала, что Элизабет не ошиблась в диагнозе. Потерять сознание и упасть с лестницы бабулю заставило обширное кровоизлияние в мозг.

Кроме того, при падении она сломала себе запястье и обе ноги: одну в лодыжке, другую в бедре.

На запястье и лодыжку врачи наложили гипс той же ночью, а вот лечение перелома шейки бедра пришлось отложить.

Райан был с бабулей, Элизабет вместе с парамедиками скрылась где-то в служебных помещениях. Я сидела в комнате ожидания, не зная, чем себя занять и куда деваться от беспокойства.

Наконец на пороге приемного отделения появилась Элизабет; я видела, как она жмет руку Гэри и благодарит его за все.

Она шла ко мне, а я смотрела на нее так, словно видела впервые. Кто она? Уж точно не та, за кого мы все ее принимали! Я не понимала, почему она скрывала от нас свои знания, но была бесконечно благодарна за то, что она помогла спасти бабулю. Ясно было: если бы не она, бабушка бы не выжила.

Я поднялась ей навстречу.

– Не вставай, пожалуйста, – проговорила Элизабет, подходя ко мне.

Я не знала, что сказать. Все это было непостижимо; к тому же перед глазами у меня еще стояла ужасная картина – бабуля, падающая с лестницы вниз головой.

Элизабет успокаивающе погладила меня по спине.

– Хорошо, что ты была с ней, когда это случилось.

– Думаешь? – горько откликнулась я. – Вот уж вряд ли! Я стояла совсем рядом, а она… она просто упала вперед. Я не успела ее подхватить, остановить. Ничего не могла сделать. Ты не представляешь, какой это был ужас!

– Ты ни в чем не виновата, – ответила Элизабет. – Глэдис перенесла обширный инсульт. Если бы она и не упала, в любом случае сейчас была бы в коме.

Я кивнула, сдерживая слезы, и снова села. Вокруг нас сновали люди; голос из громкоговорителя попросил мистера Киркмена подойти к сестринскому посту на третьем этаже.

– Откуда ты знала, как ей помочь? – спросила я. – Ты не простая сиделка, верно?

Элизабет вздохнула, провела рукой по волосам.

– Раньше я была парамедиком. В другой жизни.

– Что значит «в другой жизни»?

Она долго молчала, глядя вниз, на свои руки, сложенные на коленях.

– Ты знаешь, что я была замужем…

– Да, Райан рассказывал.

– Так вот. Мой муж – покойный муж – был наркоманом. Крупно задолжал наркодилерам. И умер от передозировки. На следующий день после похорон ко мне пришли бандиты и потребовали выплатить долг. Таких денег у меня не было. Тогда они поставили мне синяк под глазом и сказали, что вернутся через три дня и, если я не найду денег, переломают ноги.

– О боже! Ты пошла в полицию?

– Да, но что они могли сделать? Сказали, что будут приглядывать за моим домом. Я понимала, что мне грозит серьезная опасность, так что решила уехать из города и на какое-то время лечь на дно.

– Поверить не могу! – проговорила я. – И давно это произошло?

– Почти два года назад.

Я смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Думаешь, тебе все еще опасно возвращаться?

Она кивнула.

– Почему же ты раньше ничего не рассказывала? – воскликнула я. – Мы могли бы тебе помочь!

– Как? – Элизабет отвернулась. – Ты не понимаешь. За мной охотятся опасные люди, настоящие бандиты. Все очень серьезно. Я не хотела втягивать твою семью. Не хотела подвергать опасности и вас.

Некоторое время мы сидели молча; я переваривала услышанное.

– Что ж, – сказала она наконец, – исповедоваться, так уж до конца. Ты, конечно, заметила, что волосы у меня крашеные. И армейских ботинок, в которых я пришла на собеседование, я обычно не ношу.

– А татуировка на запястье?

– Временная. Я перестала ее носить, когда начала чувствовать себя частью вашей семьи. Порой мне казалось, что той, второй, жизни никогда и не было. Я была так счастлива! – Взгляды наши встретились; я увидела, что в глазах у нее стоят слезы. – Да, зовут меня вовсе не Элизабет. Я Кейт. Кейт Уортингтон.

Я нахмурилась.

– А ты сама принимала наркотики? Прости, но я должна спросить…

– Нет. Никогда. Только муж.

Я опустила взгляд.

– Жаль, что ты не рассказала нам сразу.

– Не смогла. Опасалась, не знала, можно ли вам открыться. А когда поняла, что люблю – люблю вас всех, – не могла признаться, боясь, что вы рассердитесь, что перестанете доверять мне Глэдис. Конечно, я понимала, что рано или поздно рассказать придется, но не знала, когда и как. Все откладывала до какого-нибудь удобного случая…

– Мы поняли бы!

– Да, теперь я в этом не сомневаюсь. – Она смущенно опустила глаза.

Послышались шаги, и я подняла глаза. К нам направлялся Райан, бледный и измученный.

– Как она? – спросила Кейт.

Кейт… как странно называть ее этим именем.

Он опустился на стул рядом со мной, устало потер лицо рукой, затем обнял меня и поцеловал в висок.

– Нелегко тебе сегодня пришлось, малышка! Прости, что меня не было рядом. Но ты все сделала правильно. И ты, – повернулся он к Элизабет.

Я крепко его обняла.

– Как бабуля? Не пришла в себя?

Кейт подалась к нему, нетерпеливо ожидая ответа.

– Нет. – Он помолчал, затем взял меня за руку. – Марисса, тебе нелегко будет это услышать, но, думаю, лучше сказать, чтобы ты была готова к худшему. Глэдис перенесла обширный инсульт. Скорее всего, она не очнется.

– Бывают же чудеса! – воскликнула я. – Всегда есть шанс!

Подушечкой пальца он смахнул с моей щеки слезу.

– Нет, милая. Прости. Слишком сильно поврежден мозг.

– Это из-за того, что она упала? – спросила я.

Меня не оставляла мысль, что падение бабушки можно было предотвратить. А если бы я успела схватить ее за плечо? Если бы спросила, что ей нужно, и не дала выйти из комнаты?

– Нет, – твердо ответил он. – Все из-за инсульта.

– Можно мне к ней? – спросила я.

– Да, только учти: она сейчас подключена к аппаратуре. Зрелище не из приятных. – Поднявшись, он повернулся к Кейт: – Ты тоже можешь зайти.

Поколебавшись, она ответила:

– Пожалуй, лучше попозже. Мне кажется, сейчас вам стоит побыть с ней одним. А потом, Райан, я хотела бы с тобой поговорить. Наедине.

– Хорошо, – ответил Райан, явно удивленный.

Вместе мы вышли из приемного покоя.

Глава шестьдесят первая

Ветер выл и швырял пригоршни снега в окна. Я сидела у кровати бабули.

Кейт присоединилась ко мне после долгого разговора с Райаном. Они заперлись у него в кабинете, и она рассказала все. «Как он принял эту новость?» – спрашивала я себя, сидя у постели больной. Не так-то легко открыть сердце Элизабет Джексон, а потом узнать, что она совсем не та, за кого себя выдает. Должно быть, сейчас ему кажется, что земля уходит из-под ног.

На рассвете Райан сказал, что всем нам надо поехать домой и отдохнуть. Метель утихла, и солнце, поднявшись над горизонтом, осветило заснеженную равнину, заставило кристаллики снега и льда заблистать всеми цветами радуги.

Мы с Кейт ехали по расчищенному и посыпанному солью шоссе в усталом молчании. Райан задержался в больнице, чтобы переговорить с врачами из дневной смены.

Я была совершенно вымотана и физически, и душевно. Лишь свернув к дому, вдруг сообразила: сегодня же первый день нового года!

Обычно в Новый год я полна надежд и строю планы на жизнь. Но этим ясным солнечным утром, казалось, все надежды были разбиты. Я не представляла, как жить дальше, в бесконечном темном лабиринте горя и чувства вины. Ужасная картина – бабушка, падающая с лестницы вниз головой, – снова и снова прокручивалась перед глазами; мне пришлось зажмуриться и потрясти головой, чтобы страшное зрелище наконец отступило.

Кейт выключила зажигание и вышла из машины.

– Может, позвонить кому-нибудь, чтобы расчистили подъезд к дому? – спросила она, оглядываясь. – Не хочется заставлять Райана еще и с этим возиться.

– В сарае у нас стоит снегоуборщик, – ответила я, – но у соседа выше по дороге есть грузовик со снегоочистителем. Уверена, он не откажется нам помочь.

Едва я вышла, мороз пробрал меня до костей, а в кроссовки мгновенно набился снег. Ежась от холода, я побежала к двери. Оказавшись в доме, сразу сбросила промокшие кроссовки и счистила снег с джинсов.

Кейт повесила наши куртки. Мы вошли на кухню, и я невольно поморщилась и заморгала от сияния за окном. За ночь террасу занесло снегом: теперь он блестел и переливался под ярким утренним солнцем. К порогу стеклянной двери намело целый сугроб.

В доме стояла тишина – не слышалось даже тиканья часов. Взгляд мой обратился в гостиную, к кофейному столику, где лежал «земной шар» – последний камень, расписанный бабушкой.

Я подошла к столику и присела на диван.

– Вот этот камень она раскрасила незадолго до инсульта, – сказала я.

Кейт села рядом.

– Как красиво! И, посмотри, все точно! Вот это Новая Шотландия, верно?

Она потянулась к камню, но я накрыла ее руку своей.

– Пожалуйста, не трогай!

Она замерла, недоуменно взглянув на меня, затем медленно убрала руку и отстранилась.

Я была в полном замешательстве – не понимала, что говорить и что делать.

– Где ты была вечером? – спросила я. – Почему так долго не возвращалась и не отвечала на звонки?

– Когда я приехала, торт был еще не готов, – ответила она. – Перед Новым годом много заказов, мне пришлось дожидаться в очереди.

– Написать кремом на торте: «С Новым годом, бабуля!» – это пять минут! – возразила я.

– Я покупала не только торт, – спокойно ответила она. – Ты же видела список. Пришлось поездить по магазинам.

Я вздохнула.

– Ты была мне очень нужна. А ты даже не брала трубку! – Я встала и пошла на кухню, чтобы поставить чайник.

– Ты сердишься?

– Разумеется, – холодно ответила я.

Несколько секунд она молча смотрела на меня, затем вошла на кухню и села за стол. Повисло тяжелое молчание.

– Если бы я была с тобой, – сказала наконец Кейт, – это ничего не изменило бы. Ты же слышала, что сказал Райан. Мгновенное и обширное кровоизлияние в мозг. Никто ничего не мог сделать.

– Мне просто нужно было, чтобы ты была рядом! – упрямо повторила я, умом понимая, что она права. Никто ничего не смог бы сделать. Винить ее не в чем. Кейт все сделала правильно – по крайней мере, прошлой ночью.

Но с сердцем так легко не сладить. Сердцем я чувствовала: она бросила меня, когда я больше всего в ней нуждалась. И даже не отвечала на чертовы звонки!

И потом, как насчет того, что все эти месяцы она нам лгала?

Я повернулась к ней.

– Откуда мне теперь знать, что правда, а что ложь? – воскликнула я. – Ты казалась такой доброй, любящей, надежной, но, может быть, это все игра? Притворство? А Райан? Ты действительно его любишь – или и с ним играешь, бежишь от самой себя?

– Я никогда не бежала от себя! – возразила Кейт. – Только от бандитов, которых привел в мою жизнь муж. Я не ожидала, что полюблю Райана, Глэдис, тебя – и эти чувства настоящие! Пожалуйста, поверь!

Я отвернулась, наливая воду в кружку. Внутри все кипело, но я понимала: во мне говорят горе, усталость и чувство вины. Мне нужно на кого-то излить гнев, обвинить другого, чтобы не винить себя.

– А как Райан все это воспринял? – спросила я наконец.

Она вздохнула:

– Не обрадовался, это уж точно. Скорее, разозлился, и сильно.

Я поставила кружку.

– Ты не бросила детей?

– Что ты, конечно нет! – воскликнула Кейт, затем продолжила уже спокойнее: – Детей у меня нет и никогда не было. Можно сказать, что проблема в этом. Будь у нас с Гленом дети, у него была бы цель в жизни, и ему не пришло бы в голову обращаться к наркотикам… – И, помолчав, добавила: – Хотя… кто знает.

Обойдя стол, она устало опустилась на табурет.

– А почему у вас не было детей? – спросила я.

Она облокотилась на руку.

– Пытались много лет… Видишь ли, я забеременела еще в школе. Но за две недели до родов ребенок погиб. И дальше были только выкидыши.

– Ох… – Весь мой гнев и обида показались вдруг мелкими и незначительными. Я присела рядом. – Мне очень жаль.

Кейт оперлась локтями о стол, запустила руку в волосы.

– Мы ехали на «Скорой» и попали в автокатастрофу. Погибли все, кто был в машине, кроме меня. Моя сестра, тетя. И ребенок. Потом отец сказал мне, что была девочка.

«Господи Боже!»

– Мы с Гленом… – Она подняла глаза. – Глен был моей первой любовью и отцом моего ребенка. Мы поженились сразу после школы. Очень старались забыть эту трагедию и начать новую жизнь. Так надеялись… Я всегда чувствовала, что в смерти сестры родители винят меня, и, честно сказать, и сама себя винила. Классическая «вина выжившего», как по учебнику. Отчаянно пыталась заполнить пустоту внутри… Увы, такое ничем не заполнишь. С ней приходится жить. – Помолчав, она продолжила: – Поначалу все было не так уж плохо. Мы были молоды и полны сил, казалось, что со всем справимся. Глен окончил колледж и стал учителем, потом я пошла на курсы парамедиков. И все это время мы пытались родить ребенка. Но не получалось. Словно мы прокляты. Как будто совершили что-то ужасное и теперь не заслуживаем настоящей семьи. – Она снова помолчала, глядя в залитое солнцем окно. – В то время Глен был для меня лучше всех на свете. Мой любимый, мой лучший друг. А потом… – Она встретилась со мной взглядом. – Он пристрастился к наркотикам от безысходности. От пустоты. Того единственного, чего он по-настоящему хотел, в его жизни не было. Как я жалею, что не смогла ему этого дать!

– Ребенка? – спросила я.

Кейт кивнула.

– Ты не могла отвечать за его счастье, – возразила я. – Ты потеряла дочь, тебе тоже пришлось бороться с горем и отчаянием. Но ты выжила и все преодолела.

– Наркотики страшно его изменили, – вздохнула она. – Как я жалею, что не смогла его остановить!

– А я страшно жалею, что не смогла удержать бабулю, когда она падала…

Кейт потянулась ко мне через стол и накрыла мою руку своей. Несколько минут мы молча, с сочувствием и пониманием, смотрели друг на друга.

– Прости, что я на тебя разозлилась, – сказала я наконец.

– А ты меня прости, что не зарядила телефон. Мне следовало подумать, что он может отключиться.

Вспомнив вдруг о телефоне, я достала мобильник из заднего кармана.

– Смотри-ка, мой тоже разрядился.

Я тоже совсем о нем забыла! Остатки гнева испарились без следа; я обошла стол и крепко обняла Кейт со спины.

– Как я рада, что мы с тобой есть друг у друга, – прошептала я ей на ухо.

– И я, – ответила она.

В прихожей послышались тяжелые шаги – вернулся Райан.

Глава шестьдесят вторая

Я не спала всю ночь и так устала, что, дойдя до своей комнаты, задернула занавески, рухнула на кровать и отключилась.

Проснувшись и выйдя в гостиную, обнаружила, что Райан и Кейт спят в обнимку на диване. Теплое чувство охватило меня: приятно было видеть, что Райан простил Кейт ее обман. Теперь, в объятиях друг друга, они выглядели мирно и спокойно.

Я старалась готовить завтрак тихо, чтобы не разбудить их. Однако услышала, как они заворочались на диване, и Райан пошел в душ, а сонная Кейт вышла на кухню, чтобы помочь мне сделать кофе с бутербродами.

После обеда, в приемные часы, мы отправились в больницу. Я сидела рядом с бабулей, держала ее за руку, говорила о том, как я ее люблю, и умоляла сжать мою ладонь, если она меня слышит.

Сердце ее билось ровно, размеренно попискивал монитор. Однако ответа не было.

Это было тяжелое решение; но все мы согласились, чтобы Райан – после смерти Абигейл он стал для бабушки ближайшим родственником – подписал распоряжение об отказе от реанимации. Смысл документа в том, что не стоит сохранять бабуле жизнь во что бы то ни стало, если ей станет хуже.

Хоть и непонятно, куда уж хуже.

Через два дня заканчивались каникулы, и мне предстояло вернуться в университет. Но я не хотела возвращаться. Учеба утратила для меня всякий интерес; все, чего я хотела – остаться с семьей. С бабулей.

Однако Райан настоял, чтобы я вернулась.

– В таком состоянии она может провести недели и даже месяцы, – говорил он. – И потом, она сама не хотела бы, чтобы ты пропускала занятия. Ты будешь всего в сорока пяти минутах езды от нас. Если что-то произойдет, я сразу тебе позвоню.

В тот же вечер, собирая вещи, я залезла на стул, чтобы достать кое-что с верхней полки шкафа. Давний подарок бабушки на мое одиннадцатилетие. После смерти мамы я уложила его в кедровую шкатулку, под одеяльце из голубого шелка. А теперь решила достать.

Завтра утром, думала я, когда пойду к бабуле попрощаться перед отъездом, возьму его с собой. Ведь очень возможно, что это будет наша с ней последняя встреча.

На следующий день, когда мы собирались в больницу, Кейт вошла на кухню и вдруг нахмурилась.

– Откуда он у тебя?

С этими словами она взяла в руки Буббу, моего голубого плюшевого мишку, которого я вчера достала с верхней полки шкафа и оставила на кухонном столе. Повертела его в руках, проверила, как гнутся лапы, прижалась лицом к его мягкому брюшку и вдохнула запах.

– Старый подарок от бабули, – ответила я.

– А она где его взяла?

Удивленная и даже несколько встревоженная настойчивыми расспросами, я пожала плечами.

– Понятия не имею. Мне тогда было всего одиннадцать лет.

– Ничего не понимаю! – проговорила Кейт, словно про себя. – Как такое может быть?

– О чем ты?

Дверь отворилась: вошел Райан, стряхивая снег с перчаток и ботинок.

– Джип готов, – объявил он. – Можно ехать.

Кейт с Буббой в руках почти бегом бросилась к нему.

– Откуда у вас этот медведь? – спросила она.

Он бросил быстрый взгляд на медведя, затем на меня.

– Это мишка Мариссы.

– Я вчера достала его из шкафа, – объяснила я, вдруг почувствовав странную необходимость оправдываться, – чтобы отвезти бабуле. Это ее подарок, пусть побудет с ней, пока я в отъезде.

– По-моему, отличная мысль, – проговорил Райан.

Прижав Буббу к себе, словно защищаясь, Кейт продолжала:

– А откуда его взяла Глэдис? Мне нужно знать!

– Зачем? – спросила я.

Ответ ее поразил меня, словно удар грома.

– Затем, что этот мишка мой.

Глава шестьдесят третья

– Да таких мишек, должно быть, по всему миру сотни и тысячи! – говорил Райан.

Все мы стояли в прихожей и спорили.

– Только не таких! – ответила Кейт. – Такой медведь один. Его сшила моя мама по выкройке из «Баттерика».

Райан недоверчиво нахмурился.

– Ты уверена? Он у Мариссы уже много лет.

– А перед этим много лет был моим. Да, уверена! Если не верите – давайте вспорем его по боковому шву. В груди у него должно быть красное войлочное сердечко, набитое ватой. Это сердечко я сшила сама, когда мне было шесть лет. Мама говорила, что в нем хранится любовь.

Райан и Кейт умолкли и замерли, пристально глядя друг на друга – так, словно разом подумали об одном и том же.

Но о чем? Этого я никак не могла понять. Как такое возможно?

Я взяла у Кейт Буббу.

– Сейчас принесу ножницы, и мы все узнаем наверняка.

В нижнем ящике стола я нашла коробку со швейными принадлежностями, а в ней миниатюрные портновские ножницы.

– Осторожнее с ним! – попросила Кейт, пока я разглядывала шов на боку Буббы, прикидывая, где лучше сделать надрез.

– Ты его где-то потеряла? – спросил Райан, пока я распарывала шов. – Или вы его продали на благотворительной распродаже?

– Точно не продавали, – ответила Кейт. – В ночь аварии, которая унесла жизни сестры и тети, мишка был со мной. Миа, сестра, привезла его мне в Бостон, чтобы передать моему будущему ребенку. После аварии я его не видела.

– Может быть, кто-то подобрал его на дороге? – Собственные пальцы вдруг показались мне ужасно неловкими, и я передала медведя Кейт. – Лучше ты. Ты знаешь, где искать.

Взяв у меня мишку, она осторожно запустила руку в его набитое ватой нутро и несколько секунд спустя извлекла крошечное красное сердечко, сшитое внахлест крупными неумелыми стежками, явно детской рукой.

Кейт медленно опустилась на диван, прижала Буббу к себе и закрыла глаза.

– Не могу поверить, – тихо, почти шепотом проговорила она. – Я думала, в тот день я потеряла все.

Я присела рядом и положила руку ей на плечо.

– Чудеса какие-то!.. Как он попал ко мне? Где связь?

Долго, как-то очень долго и пристально она смотрела на меня, затем подняла глаза на Райана.

– Можем мы с тобой переговорить наедине?

– Конечно, – ответил он. – Марисса…

– Что? Ах да, конечно. – Я встала. – Посижу пока на кухне.

Примерно через десять минут оба спустились и попросили меня зайти в гостиную. Они сидели рядом на диване.

– Присядь, милая, – попросил Райан. – Я хочу кое о чем тебя спросить.

Глава шестьдесят четвертая

– Что?! Нет, разумеется, мама меня родила, а не удочерила! С чего тебе вообще вздумалось такое спрашивать?

– Прости, – проговорила Кейт. – Понимаю, звучит очень странно. Но тебе сейчас столько же лет, сколько было бы моему ребенку, если бы он родился.

– Он ведь не родился! – возразила я. – Ты сама рассказывала: вы попали в автокатастрофу, и ребенок погиб!

– Да, все эти годы я так и думала. Но мой отец… Господи, теперь я уже ни в чем не уверена! Две недели я пролежала в коме, меня перевезли из Бостона в больницу Бар-Харбора. Что, если отец меня обманул? Он был директором школы, а я забеременела в шестнадцать лет, и это серьезно угрожало его карьере. Я точно знаю: он готов был на все, чтобы скрыть мою беременность… – Она положила Буббу на кофейный столик. – И, знаешь, все эти годы меня не оставляло чувство, что эта история не закончена. Я просто не могла оплакать своего ребенка, успокоиться и жить дальше. Как будто он не умер. Эта мысль преследует меня всю жизнь: где-то он есть, только без меня.

Райан наклонился ко мне, положил руку мне на колено.

– Марисса, ты уверена, что Абигейл никогда не говорила тебе ничего… странного? Такого, что привлекло внимание, заставило удивиться? А бабушка?

– Ничего такого не было! – ответила я. – Кейт, все это какое-то безумие! Согласна, очень странно, что твой мишка оказался у меня, но на этом связь и обрывается. По-моему, ты хватаешься за соломинку – просто потому, что очень хочешь поверить. – Я повернулась к Райану: – А ты? Как ты можешь даже спрашивать об этом всерьез? Вы с мамой были женаты пятнадцать лет!

– Да, и с тобой я познакомился, когда тебе и двух лет не было. Но младенцем тебя не видел. И как ты родилась, не знаю.

– И поэтому теперь веришь не маме, а Кейт? – Я обвиняюще указала на нее рукой. – А как насчет того, что все это время она нам врала? Скрывала правду о себе с самого первого дня? – Теперь я смотрела на нее и к ней обращалась. – Не хочу обижать тебя, Кейт, но ты пережила много горя – и, может быть, сейчас тебе лучше не искать умершего ребенка, а разобраться в себе самой!

Кейт закрыла лицо руками. Некоторое время все молчали.

– Прости, – проговорила она наконец. – Не следовало мне об этом спрашивать. Ты права, это полное безумие. – Она встала. – Наверное, я действительно схожу с ума.

И взяла со стула перед компьютером свою сумку.

– Куда ты? – спросил Райан.

– Домой, – ответила она. – Мне надо побыть одной. И еще позвонить отцу и задать этот вопрос ему.

– Подожди секунду… – Райан пошел за ней к дверям. – Есть ведь очень простой способ выяснить, твоя дочь Марисса или нет. Можно пройти тест на определение отцовства – точнее, материнства. Процедура очень простая, и уже через неделю мы получим ответ. Можно даже записаться на тестирование по Интернету. Если, конечно, Марисса не будет против.

– Разумеется, буду только «за», – откликнулась я, догоняя их в прихожей. – В колледж я не поеду, сначала давайте разберемся с этим. И… Кейт, прости меня. Я не хочу разрушать твои надежды. Страшно представить, каково тебе было потерять ребенка, но… прости, вряд ли я твоя дочь.

– Наверное, ты права, – ответила она. – А теперь я пойду.

Она ушла, не поцеловав Райана на прощание. Я стояла на пороге, вздрагивая от пронзительного холода, и смотрела, как она садится в машину и выезжает на шоссе. Мне было за нее страшно.

– Давай закажем тестирование, – предложил Райан, направляясь к компьютеру.

Я захлопнула дверь и пошла за ним следом.

– Райан, ты ведь не думаешь, что это правда?

– Понятия не имею, – ответил он. – Но Кейт должна получить ответ, каким бы он ни был.

Глава шестьдесят пятая

Тем утром мы с Райаном поехали в больницу. Пока он листал медицинскую карту бабушки, я села у кровати и взяла ее за руку.

– Бабуля, я тебе кое-что принесла. Помнишь Буббу?

Я положила медвежонка рядом с ней на подушку, прижав к ее щеке, и с волнением ждала хоть какого-нибудь ответа – быть может, слабого движения руки или трепетания век.

Ответа не было. Лишь уныло, размеренно пищал монитор да шумел вентилятор, нагоняя воздух в изношенные старческие легкие.

– Бабуля, – продолжала я, сжав ее бледную руку с синими прожилками вен, – я должна тебя кое о чем спросить. И если бы ты только знала, как мне нужен ответ!

«Би-ип… би-ип… би-ип…»

– Кейт кое в чем нам призналась, – продолжала я. – Оказывается, она забеременела в шестнадцать лет. Представляешь? Тяжело ей пришлось, верно? А за две недели до родов она попала в автокатастрофу и потеряла ребенка. Это стало для нее страшным горем, от которого она так и не смогла оправиться. Но вот что по-настоящему странно, – продолжала я, наклонившись к бабуле, – в ночь автокатастрофы она везла с собой Буббу. Нашего Буббу, мишку, которого ты мне подарила. В то время он был ее любимой игрушкой. Удивительно, правда?

«Би-ип… би-ип… би-ип…»

– Буббу сшила для Кейт ее мама, а сама Кейт зашила ему в грудь маленькое войлочное сердечко. В этом сердечке, говорила ей мама, хранится любовь. Знаешь, бабуля, мне кажется теперь, что эту любовь я всегда чувствовала.

Я с трудом сглотнула и сделала глубокий вздох.

– Бабуля, я очень люблю Кейт и не хочу ее потерять. И Райан ее любит. Сейчас она совсем запуталась. И мы тоже. Я задам тебе один вопрос, бабуля: знаю, ты не сможешь ответить, но все равно я спрошу… – Я снова сглотнула и крепко сжала ее руку. – Скажи, я родная дочь Абигейл? Или меня удочерили?

Снова я ждала какого-нибудь знака – трепетания ресниц, слабого пожатия руки.

И снова не дождалась.

Что-то сжало мне горло, и стало трудно дышать.

– Бабуля, как же я по тебе скучаю! – прошептала я. – Как мне плохо без тебя!

Я убрала с ее лица прядь волос и тихо зарыдала – и плакала, пока Райан, неслышно подойдя, не положил руку мне на плечо.

Возвращение к началу

Глава шестьдесят шестая

Кейт Уортингтон

Да. Все так.

Последние два года я жила «под прикрытием».

Сбежала в Новую Шотландию – подальше от наркодилера, которому задолжал мой покойный муж. Сменила имя, придумала новую личность, нашла работу в доме престарелых.

Остальное вы уже знаете. Меня наняла чудесная семья из Честера. Что свело меня с ними – случай, судьба, бог? Не знаю. Просто не знаю.

Да и так ли важно?

Сколько раз, возводя глаза к звездному небу, я молилась о том, чтобы у моего ребенка жизнь сложилась лучше, чем у меня? Счастливо, словно в сказке – как у детей тех «богатых и знаменитых», что плавают на собственных яхтах и каждое лето отправляются на Честерские гонки?

Должно быть, та давняя мечта о свободе и исполнении желаний и привела меня в Новую Шотландию. Когда я спросила себя, куда бежать из собственной жизни, превратившейся в тюрьму, внутренний голос ответил: туда, в край мечты.

А может быть, где-то в глубине души я знала, что встречу там свою дочь? Что однажды мои молитвы будут услышаны?

Что, если Марисса Смит и есть тот нерожденный ребенок, которого я потеряла двадцать лет назад?

Знаю, звучит безумно.

Читайте дальше.

Если Марисса выжила после кесарева сечения и ее втайне от меня отдали на удочерение другой семье, организовать такой «заговор» мог лишь один человек. Лестер Уортингтон, мой отец.

Я набрала его номер в Коннектикуте; руки тряслись от ярости и страха. Ярость едва ли требует объяснений, но страх… Это сложнее.

В самом деле, чего я боялась? Упреков отца за то, что разыскиваю скелеты в шкафу? Или, быть может, меня страшил его ответ? Что, если он скажет: да, все правда, пока ты лежала в коме, я отдал твоего ребенка на удочерение…

Или: нет, как ты могла такое подумать? Разумеется, твой ребенок мертв.

Я словно спустила курок – и теперь со скоростью пули летела в прошлое, в тот страшный день двадцать лет назад, когда, очнувшись в больнице, я узнала, что тетя и сестра мертвы, и чрево мое пусто, и крохотного существа, ради которого я жила, нет и уже не будет.

Выдержу ли я повторение этой потери? Как хотелось верить, что Марисса – моя родная дочь!

И все же я понимала: такого просто не бывает. Моя жизнь – не мыльная опера. Мы в реальном мире, и я не из тех фантазерок, что верят в сказки. Наоборот: в чудеса я не верила, даже когда творила их своими руками, возвращая людей с того света, как ту женщину из озера.

Медленно, словно ворочая тяжелые камни, я набрала номер отца и села, услышав гудок на другом конце провода.

Трубку он снял сразу.

– Алло!

У меня засосало под ложечкой. Уже больше года я не говорила с отцом.

– Привет, папа. Это Кейт.

Молчание.

– Ты меня слышишь? – спросила я.

– Слышу, – по-обычному хмуро ответил он.

В детстве этот недовольный, ворчливый голос пугал меня до дрожи. Однако детство давно ушло, а трепет сменился отчужденностью и враждебностью.

– Не ожидал тебя услышать, – продолжал он. – Давненько ты не давала о себе знать.

– Да, – ответила я. – У меня все хорошо. – Сам он, разумеется, об этом не спросил. – А ты как?

Несмотря ни на что, я помнила о хороших манерах. Пока еще помнила.

– Все отлично. Где ты, Кейт? Все еще в Канаде?

– Да. Кажется, в последний наш разговор я работала в доме престарелых. Теперь меня наняла одна семья для ухода за больной с Альцгеймером.

– Ясно… Что ж, дело благородное.

«Благородное…» Что он знает о благородстве? А о сострадании? Доверии? Верности?

– Думаю, я догадываюсь, зачем ты звонишь, – сказал он, и внутри у меня все перевернулось.

– Догадываешься?!

– Конечно. Услышала новости о Джеке Уилбере и хочешь разузнать поподробнее.

Джеком Уилбером звали того наркоторговца, что пришел ко мне за деньгами на следующий день после похорон Глена.

– Нет, я ничего не слышала, – ответила я. – А что с ним?

Короткое молчание.

– Так ты не в курсе? Десять месяцев назад его арестовали вместе со всей бандой. И недавно приговорили к тридцати годам тюремного заключения – за наркоторговлю и прочие грязные делишки. Впрочем, досрочно он может выйти и раньше.

Я заморгала, переваривая новость.

– Почему же ты мне не сказал? – спросила я.

– Сказал. Оставил сообщение на автоответчике.

– Я ничего не получала! Почему ты не позвонил по мобильному?

– Послушай, я оставил сообщение – чего ты еще хочешь? Если ты его случайно стерла, я не виноват.

Он даже не потрудился позвонить, чтобы сказать, что опасность миновала и я могу вернуться домой!.. Но я прикусила язык. Кричать на отца сейчас бессмысленно: у меня к нему серьезный разговор.

– Я хочу тебя кое о чем спросить. И очень прошу, пожалуйста, скажи мне правду.

– Разумеется.

Я представила себе, как он недоуменно хмурится, откинувшись в кожаном кресле, с неизменной трубкой в зубах.

Я не знала, как начать.

– Помнишь моего плюшевого мишку? – спросила я наконец. – Медведя по имени Бубба?

– Помню.

– Когда погибла Миа, Бубба был со мной в машине. Что случилось с ним?

Отец ответил не сразу.

– Не знаю, Кейт. Должно быть, остался на месте катастрофы, а потом кто-нибудь его подобрал.

– Ты уверен?

– Нет, – ответил он, – на самом деле я понятия не имею, что стало с твоими вещами. А почему ты спрашиваешь?

Сердце мое отчаянно забилось. Я сделала глубокий вдох.

– Папа, что произошло с моим ребенком?

– В смысле?

Не в силах оставаться на месте, я вскочила и начала мерить шагами кухню.

– Ты сказал, что моя дочь не выжила. Но я так и не видела ее останков и всегда чувствовала, что она не умерла. Мне нужно знать… Скажи, ты ее забрал?

Теперь на том конце провода наступило долгое молчание.

– Что значит «забрал»? На что ты намекаешь?

– На то, что она не умерла. Я постоянно об этом думаю. С самого начала ты хотел от нее избавиться. Что, если, пока я лежала в коме, ты отдал ее на удочерение?

– Кейт!.. – воскликнул отец, но я не дала ему договорить.

– Нелегальные усыновления происходят сплошь и рядом, – продолжала я. – Множество бездетных пар готовы заплатить любые деньги за возможность иметь ребенка. Скажи, на эти деньги ты купил нам дом после аварии? И оплатил мои курсы парамедиков? Ты старался загладить вину?

– Боже правый! – взревел он в трубку. – Ты что, тоже наркотиками балуешься?!

Я прикрыла глаза.

– Нет, папа. И это удар ниже пояса. Ты прекрасно знаешь, я даже не пью.

– Тогда объясни, как тебе в голову взбрела эта чушь! Ты в самом деле веришь, что я украл у тебя дочь, сказал, что она умерла, а сам продал ее на черном рынке?! Знаешь, Кейт, сходи-ка к врачу!

– Подожди! – взмолилась я. – Пожалуйста! Скажи, ты не знал женщину по имени Абигейл Смит? Или, может быть, Глэдис Смит?

– Первый раз слышу. Всего доброго, Кейт.

Щелк! Он повесил трубку.

Вот и все. Я с размаху шваркнула телефоном о стол и, рухнув на стул, закрыла лицо руками.

– Что со мной?! – простонала я. – Должно быть, я вправду сошла с ума!

В тот же вечер, около девяти часов, в моей квартире раздался телефонный звонок.

– Алло!

– Привет, Кейт. Это Райан.

Я села.

– Привет! Рада тебя слышать. Как Глэдис?

– Все так же, – ответил он. – Мы с Мариссой провели с ней сегодня почти целый день. Откровенно говоря, я ни на что не надеюсь. Да и Марисса, кажется, начала понимать, что это конец, просто растянутый во времени.

– Мне очень жаль! Как держится Марисса?

– Стойко. Она у меня боец.

– Да, она сильная. Ты можешь ею гордиться: вы с Абигейл вырастили достойного человека.

Несколько мгновений он молчал.

– А как ты, Кейт? На тебя столько всего свалилось…

Ярость и чувство бессилия, терзавшие меня после разговора с отцом, растаяли, словно туман в солнечных лучах. Я свернулась калачиком на постели и положила голову на подушку.

– Тебе и Мариссе сейчас надо бы думать только о Глэдис. Извини, что завела сегодня утром этот разговор – следовало отложить расспросы до более удобного случая.

– Извиняться не за что, – ответил Райан. – И, знаешь, иной раз самые неожиданные вещи происходят как раз вовремя. Хотя я до сих пор опомниться не могу от удивления. Когда мы достали у Буббы из груди красное сердечко… Этот мишка у Мариссы уже много лет – и все эти годы носил в себе сердце, сшитое твоими руками! Просто невероятно!

В глазах защипали слезы. Я перекатилась на бок и прижала телефон к щеке.

– Безумие какое-то, правда? – спросила я, и, несмотря на все усилия, голос дрожал.

– Как бы там ни было и чем бы ни обернулось, я благодарен жизни за все. И Марисса тоже. Мы с ней говорили об этом сегодня по дороге из больницы. О том, что Глэдис прожила долгую и интересную жизнь. Трудную, порой трагичную, но и счастливую. Наш долг перед ней – помнить об этом и радоваться за нее. И благодарить судьбу за то, как долго она была с нами.

– Ты прав! – проговорила я. – Она удивительная женщина.

Немного помолчав, он спросил:

– А ты не изменишь свое мнение, если выяснится, что Мариссу удочерили? Не почувствуешь отвращения к семье, купившей ребенка на черном рынке?

– Мы ведь еще не знаем, так ли это, – ответила я. – Сегодня я разговаривала с отцом. И прямо спросила, не отдал ли он мою дочь на удочерение.

– А он?

– Ну, для начала поведал, что наркоторговца, который мне угрожал, еще десять месяцев назад арестовали и приговорили к тридцати годам тюрьмы. Представляешь? Оказывается, еще летом я спокойно могла вернуться домой! Отец оставил мне сообщение на автоответчике, но, видимо, звонил на старый номер – я его не получила. А он не позаботился проверить, даже не перезвонил! Хорош папаша, верно?

– Кейт, мне очень жаль. В смысле, жаль, что у тебя такой отец. А то, что этот бандит в тюрьме и тебе больше ничего не угрожает – отличная новость!

– Конечно.

Я прикрыла глаза и слушала дыхание Райана в трубке, словно прекрасную музыку. Рядом с этим человеком я ничего не боялась.

– Так что же насчет ребенка? Что сказал отец об удочерении?

Я вздохнула.

– Разумеется, все отрицал. А это с равной вероятностью может означать, что он скрывает правду или что я сошла с ума и все это плод моей больной фантазии.

– Нет, ты не сумасшедшая! – твердо ответил Райан. – Ты просто сделала логичный вывод из того, что Мариссе сейчас ровно двадцать лет и у нее твой Бубба.

– Но у нее день рождения на месяц раньше.

– Если удочерение было нелегальным, в документах могли изменить дату ее рождения и другие данные, чтобы запутать следы.

Я перекатилась на спину и устремила взор в потолок.

– А как ты сам считаешь? Это может быть правдой?

Он вздохнул.

– Признаюсь, порой меня посещала мысль, что у вас с Мариссой во внешности есть что-то общее. На мать она совсем не похожа – Абигейл была голубоглазой блондинкой, а Марисса темненькая. До сих пор я думал, что она просто пошла в отца, а ее отца я никогда не видел, кроме как на фотографиях… – Райан немного помолчал. – Анализ ДНК даст нам точный ответ. Я уже позвонил и заказал тестирование. Завтра с утра вам с Мариссой нужно приехать в клинику. Возьмем у вас обеих кровь и отправим образцы в лабораторию. Результат будет готов через несколько дней.

Я глубоко вздохнула:

– Чудеса современной медицины…

– Еще бы! – откликнулся он. – Послушай, как ты там одна? Может, мне к тебе приехать? Или, хочешь, приезжай к нам.

Я немного подумала над его предложением.

– Не знаю, стоит ли мне сейчас лезть на глаза Мариссе. Я ведь буквально выбиваю почву у нее из-под ног: вдруг оказывается, что любимая мама всю жизнь скрывала правду…

– О Мариссе не беспокойся, – ответил Райан. – У нее светлая голова и доброе сердце. – Помолчав, он добавил: – Впрочем, она в это не верит. Она сама мне так сказала. Готова пройти тест, чтобы тебя успокоить, потому что понимает, что тебе нужно знать точно. Но не верит, что может оказаться твоей дочерью.

– А во что веришь ты? – спросила я.

Поколебавшись, он ответил:

– После сегодняшнего утра, когда мы нашли сердечко Буббы – верю, что возможно все.

Глава шестьдесят седьмая

На следующее утро я встретилась с Райаном и Мариссой в клинике. Анализы мы сдали за пятнадцать минут. Все было так просто, даже буднично, что в какой-то момент мне захотелось воскликнуть: «Подождите, помедленнее, это же важное дело!» Однако не успела я сказать и слова, как все закончилось: образцы крови были запечатаны и отданы курьеру.

– Не хочешь съездить с нами в больницу к бабуле? – спросила Марисса. Я не сразу сосредоточилась и поняла, о чем она говорит. – У Райана сейчас пациенты, но он нас отвезет.

– Возьмем лучше мою машину, – предложила я. Мне хотелось поговорить с ней наедине, обсудить все произошедшее.

– Райан сказал, ты отлично держишься, – заметила я, когда мы выехали со стоянки на дорогу.

– То же самое он мне говорит о тебе, – ответила Марисса, и я уловила в ее тоне нотку враждебности.

Я включила поворотник и свернула налево, на шоссе номер три.

– Мне очень жаль, – проговорила я. – Понимаю, время для подобных открытий самое неудачное. Хотела бы я, чтобы все это выяснилось иначе.

Я чувствовала, что она сверлит меня взглядом, но упорно не отрывала глаз от заснеженной дороги.

– Ты на меня сердишься? – спросила я наконец.

– Нет. Просто смотрю на тебя и сравниваю с мамой. У вас обеих пухлые губы, носы тоже похожи. Пытаюсь понять, на кого я больше похожа – на нее или на тебя.

– И что же?.. – спросила я, завороженная этой мыслью. Притормозив, я осмелилась взглянуть на Мариссу.

Теперь она смотрела только вперед.

– Думаю, гораздо больше я похожа на нее.

Позже, когда мы сидели у кровати Глэдис, Марисса подняла на меня глаза.

– Прости за то, что я сказала тогда, в машине. Это было жестоко.

– Не нужно извиняться, – ответила я.

Пристально и серьезно она вглядывалась мне в лицо.

– Но тебе сейчас должно быть очень тяжело. Какой это ужас – узнать, что твоего ребенка, быть может, у тебя украли, что он вырос где-то у чужих людей, не зная матери!

«Тяжело»? «Ужас»? Могут ли стертые, бесцветные слова описать то, что сотворила давняя катастрофа с моей жизнью? Одинокая, бездетная, вдова наркомана, так или иначе потерявшая всех, кого любила, – так ли я представляла свое будущее в шестнадцать лет?

Каким-то чудом ко мне пришли нужные слова.

– В тот день, – тихо ответила я, – я потеряла часть души. И дальше вся моя жизнь несла на себе отпечаток этой потери. Родители винили меня в гибели сестры, как будто по моей вине она решила навестить меня в Бостоне. Глен, мой возлюбленный, один понимал, каково мне приходится, и, думаю, винил в моем горе себя. Когда мы поженились, он пытался меня спасти, наладить жизнь заново, надеялся стать для меня рыцарем в сияющих доспехах. Не стану отрицать, спаситель был мне очень нужен. Мы поженились, едва мне исполнилось восемнадцать. Он клялся, что у нас будут еще дети, что мы будем жить так, как всегда мечтали, но мне так и не удалось снова выносить ребенка.

– Ты пробовала лечиться от бесплодия? – спросила Марисса.

– Мы все перепробовали. У меня случилось три выкидыша, а потом… мы начали считать, что прокляты или что-то вроде этого. Что нам не суждено стать настоящей семьей.

– Вы оба были очень молоды, – тихо проговорила Марисса.

Я кивнула.

– А потом он погиб, и я осталась совсем одна. Без корней, без смысла, без надежды. Пока не встретила вас – тебя, Глэдис и Райана.

Вошла медсестра, чтобы проверить состояние Глэдис. Я подождала, пока она уйдет, и продолжила:

– Если ты действительно моя дочь, Марисса, то, пожалуй, я ни о чем не жалею. Все обернулось к лучшему. Взгляни на себя! О такой дочери, как ты, я всегда и мечтала. У тебя были чудесные любящие родители, благополучная жизнь, какую я не смогла бы обеспечить. И главное, за что стоит благодарить судьбу, – как бы там ни было, мы с тобой все-таки встретились!

– Слава богу, что мы встретились! – словно эхо, откликнулась Марисса и, потянувшись ко мне, крепко сжала мою руку.

Глава шестьдесят восьмая

Результаты

Я была дома одна, заканчивала завтракать, когда зазвонил мобильный телефон.

– Алло!

– Привет, Кейт. Это Райан. Надеюсь, не разбудил?

– Нет, я уже пью кофе.

Внутри у меня все затрепетало. Уже пять дней мы ждали результатов теста. Я попросила выслать их на рабочий адрес Райана, официального опекуна Мариссы, – а значит, именно ему предстоит сообщить новости. Нам обеим.

– Ты, конечно, поняла, зачем я звоню?

– Догадываюсь.

На плите зашипел и забурлил кофейник. Медленно, словно во сне, я выключила газ и села. От волнения кружилась голова.

– Хочешь, чтобы я открыл конверт сейчас, – спросил он, – и сообщил тебе по телефону? Или лучше вам с Мариссой приехать ко мне на работу и все узнать лично?

Я снова вскочила и принялась расхаживать взад-вперед по кухне. Как лучше поступить?

– Открой сейчас, – попросила я наконец. – Если там новости, которые Мариссе следует знать, – сообщишь ей сам. Но я больше ждать не могу.

В трубке послышался треск разрываемой клейкой ленты, затем шорох бумаги. Всего несколько секунд прошло, но мне казалось, ожидание длится годы.

– Ты читаешь? – спросила я.

– Да.

Сердце мое заколотилось так, словно пыталось выскочить из клетки ребер.

– И что там?

Он помолчал.

– Может быть, зря я не попросил тебя приехать.

– Почему?

Ноги мои подкосились, и я упала на стул. Ответ был уже понятен – по голосу Райана я догадалась обо всем.

– Результат отрицательный, – ответил он. – Мне очень жаль, Кейт, но Марисса – не твоя дочь.

Я не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть, парализованная острым чувством потери. Как будто время повернуло вспять: меня снова охватило горе, уже пережитое двадцать лет назад.

Скорчившись на стуле, судорожно хватая ртом воздух, я ждала, пока немного утихнет боль.

– Как ты? – послышался в трубке встревоженный голос Райана.

– Все хорошо. – Я помолчала с минуту, чтобы удостовериться, что голос не дрогнет и я не разрыдаюсь после первых же двух-трех слов. – Ты удивлен? Или этого и ждал?

– Я уже тебе говорил, – ответил он, – я верил, что возможно все.

Разочарование стыло в груди свинцовым комом. К глазам подступали предательские слезы.

– И ты не думаешь, что я сошла с ума? Ведь все это было полным безумием…

– Вовсе нет. История необычная, верно, как и вся твоя судьба. Ты ведь и сама необыкновенный человек, Кейт. Не зря Глэдис говорила, что ты послана нам как ангел-хранитель. То же чувствовал и я, и это заставило меня поверить… не знаю… в мистику, в волшебство или, быть может, в судьбу. Во что-то, выходящее за пределы простых совпадений. И знаешь, Кейт, пусть Марисса и не твоя родная дочь – она тебя очень любит.

– Я тоже ее люблю, – прошептала я, смахивая с глаз слезы.

Мы попрощались, но еще долго я сидела, не в силах сдвинуться с места, заново привыкая к своему сиротству.

Итак, Марисса – не моя дочь. Дочери у меня нет.

Мой ребенок умер. И никогда, никогда ко мне не вернется.

В тот день я долго бродила по скалистому берегу вблизи яхт-клуба. Должно быть, я все-таки сошла с ума – ни один человек в здравом рассудке не отправился бы на прогулку к морю холодным зимним днем, под порывами пронзительного ветра.

Стоя на берегу и глядя на стылую серую воду залива, я спрашивала себя, какого черта делаю здесь, так далеко от своей реальной жизни. Или я в самом деле самозванка, бегущая от собственного прошлого?

Разумеется, на это можно возразить, что я бежала от вполне реальной опасности – бандитов, требующих выплатить долг умершего мужа. Но сама я знала: дело не только в этом. Не случайно я скрылась в самом дальнем уголке чужой страны. Я искала здесь что-то для себя.

Что же? Способ забыть о том, как сложилась жизнь? Зачеркнуть прошлое, начать с чистого листа… Но разве это возможно? Кому под силу исправить былое?

Быть может, со мной что-то не так. Какая нормальная женщина с легкостью покинет родные места, сменит имя, профессию, стиль жизни? Станет скрывать само свое «я» от людей, которые с такой готовностью открыли ей сердце и доверили самое дорогое?

Определенно, только сумасшедшая могла поверить, что Марисса и есть ее давно потерянная дочь, воскресшая из мертвых и возвращенная какой-то неисповедимой игрой судьбы.

Как же я хотела, чтобы она оказалась моей дочерью! При виде плюшевого мишки что-то пробудилось во мне – проснулась давно утраченная надежда. На миг я поверила, что в мире есть место чуду. Что все произошло так, как и должно: судьба забрала девочку, которую я не смогла бы вырастить в шестнадцать лет, и подарила ей любящую семью.

Однако надежды рассыпались. Марисса – не моя дочь. К моему потерянному ребенку она не имеет никакого отношения. А тот ребенок мертв и никогда ко мне не вернется. Сосущее чувство пустоты, ощущение, что история не закончена, – все эти чувства, преследовавшие меня двадцать лет, ровно ничего не значат. Боль потери, только и всего.

В кармане куртки зазвонил телефон; я, погруженная в свои мысли, подскочила от неожиданности и, стянув зубами варежку, полезла за мобильником. На дисплее высветилось: «Доктор Райан Хэмилтон». Негнущимся от холода пальцем я нажала кнопку ответа.

– Привет! – поздоровалась я.

– Привет, Кейт, – негромко ответил он.

Порыв ветра бросил мне в лицо пригоршню снега, и я повернулась к ветру спиной.

– Как дела?

– Не очень. Прости, что сообщаю такие новости, у тебя и без того был тяжелый день… Глэдис все хуже. Похоже, эту ночь она не переживет.

Я развернулась и торопливо зашагала по дороге к дому.

– Мне очень жаль. Могу я что-нибудь сделать?

– Конечно. Приезжай в больницу и посиди вместе с нами. Думаю, Глэдис хотела бы с тобой попрощаться.

Я на секунду остановилась.

– А Марисса?

– Она тоже хочет, чтобы ты приехала. Сама попросила меня тебе позвонить.

Я двинулась вверх по крутому склону туда, где оставила машину.

– Райан… Марисса уже знает результаты теста?

– Да, – ответил он, – я ей сказал.

Из-за забора, мимо которого я шла, яростно залаяла собака.

– Должно быть, она испытала облегчение?

– Не стану тебя обманывать, Кейт. Да. Она очень любила свою мать. Но это не меняет ее чувств к тебе. Так ты приедешь?

– Уже еду, – ответила я, быстрым шагом подходя к машине.

Глава шестьдесят девятая

Со смертью я встречалась намного чаще, чем хотелось бы. Впервые – в автокатастрофе, когда потеряла сестру, тетю и нерожденного ребенка. Затем – когда, отказавшись бороться за жизнь, умер муж.

Не говоря уж о том, что бороться со смертью – моя профессия. Работая парамедиком, почти каждый день я встречалась со смертью лицом к лицу; хотя, слава богу, чаще выходила из этих схваток победительницей, чем побежденной.

Но в эту ночь в больнице я ничем не могла помочь Глэдис. Только молча сидеть подле нее вместе с Райаном и Мариссой, провожая в последнее путешествие.

Для нее страдания заканчивались, для нас, оставшихся, только начинались.

Глэдис скончалась вскоре после полуночи. Тихо, безмятежно – просто остановилось сердце, и медсестра сказала вполголоса: «Все кончено». Я оглянулась вокруг в ребяческой надежде увидеть какой-то знак, след души, покидающей тело. «Глэдис отправилась на небеса» – что это значит? Существуют ли вообще «небеса» – место, где умершие в какой-то непредставимой для нас форме продолжают жить? Существуют ли высшие силы?

Но следов не было. Ни облачка, поднимающегося от ее уст, ни призрачного шепота, ни внутренней дрожи. Лишь последний вздох, и за ним – глубокая, тяжелая, как камень, тишина.

Судьба

Глава семидесятая

Марисса

Вы верите, что у каждой истории обязательно будет счастливый конец?..

А я вот верю. С детства знаю: даже когда жизнь бросает нас в самую пучину отчаяния, главное – верить и не сдаваться. Ведь неизвестно, когда мощный поток жизни подхватит нас и вынесет наверх.

Через три месяца после смерти бабушки Райан сделал Кейт предложение. Они поженились тем же летом: скромная свадебная церемония прошла у нас на террасе с видом на море. Мы взяли напрокат тент и стулья, а дорожку, по которой Кейт шла под венец, выложили расписными камнями, оставшимися от бабушки.

Подружкой Кейт стала я, шафером Райана – друг его студенческих лет по имени Джейкоб. Сейчас он работал семейным врачом на мысе Бритон-Айлендс и, чтобы оказать услугу Райану, шесть часов провел в пути.

Шону приехать не удалось: на лето он устроился на работу в Британской Колумбии и не смог отпроситься. Я страшно по нему скучала и все чаще задумывалась о том, что именно с Шоном мне хотелось бы прожить жизнь.

С наступлением августа Райан и Кейт улетели на медовый месяц в Италию, а я осталась «сторожить дом». Без них и без бабушки было очень одиноко. В доме стояла какая-то неестественная тишина, а спускаться на первый этаж и заглядывать в бабушкины комнаты я просто боялась.

Быть может, поэтому я так старалась занять себя работой – взваливала на себя все новые обязанности в яхт-клубе, где в те дни шла напряженная подготовка к Честерским гонкам.

А может, истинная причина была совсем другой. Может, именно судьба привела меня за три дня до гонок на яхту «Близнецы».

Меня попросили подменить на яхте Адама Мура, старшего сына в семье из пяти человек. Сразу по приезде в Новую Шотландию он слег с простудой, и врачи посоветовали ему беречь себя и до соревнований не выходить в море.

Кроме Адама у мистера и миссис Мур было две дочери, Диана и Ребекка, двадцати трех и двадцати одного года. Председатель нашего клуба специально зазвал меня к себе в кабинет, чтобы объяснить: семейство Мур – очень важные гости. Джеральд Мур, член Сената США, ездит на Честерские гонки вот уже пятнадцать лет. Два раза Муры получали первый приз. Сейчас дети их выросли и разъехались по стране, однако чтят семейную традицию: каждое лето собираются вместе и участвуют в гонках.

Впервые шагнув на выскобленную до блеска деревянную палубу «Близнецов», я поздоровалась за руку с сенатором и его женой Сандрой, затем повернулась, чтобы познакомиться с их дочерями. Старшая, Диана, училась на юридическом факультете Лос-Анджелесского университета; младшая, Ребекка, только что получила бакалавриат по классической филологии в Принстоне, а осенью собиралась продолжить учебу в Англии, в Оксфорде. Она сразу попросила называть ее Бекки.

После того как все познакомились, сенатор отвел меня вниз, в каюту, где можно было оставить вещи.

Яхта была роскошная: просторные, первоклассно отделанные каюты сияли чистотой. Я положила рюкзак на нижнюю полку и поднялась обратно на палубу, где Бекки и Диана готовились к утреннему тренировочному плаванию. Скоро судно отчалило и на всех парусах помчалось в глубь залива.

– Что за чудесное утро! – послышался с носа голос сенатора Мура. – Какая жалость, что Адам умудрился заболеть!

Бекки спрыгнула с бака, чтобы присоединиться к отцу. Проскользнув под гиком, она обняла отца и положила голову ему на плечо.

Свежий ветер дул в лицо, чайки кричали над головой; и глядя, как сенатор целует дочь в макушку, я испытала какое-то особое теплое чувство.

Переведя взгляд на грот-мачту, я задумалась о том, как-то сейчас Райан и Кейт. Прошло всего две недели, но я страшно по ним скучала. Завтра они возвращаются, непременно встречу их в аэропорту!

В команде я была новичком, но быстро влилась в общий ритм работы: подчиняясь приказам капитана, вместе с другими тянула тали и выбирала паруса, лавируя под углом к ветру.

После третьего галса яхта легла на правый борт. Теперь можно было немного отдохнуть.

Бекки – она сидела на свернутом тросе с наветренной стороны, и ее буйные рыжие кудри трепал ветер – обратилась ко мне с вопросом:

– Так ты учишься в Далхаузи?

– Да! – прокричала я сквозь шум ветра и рокот волн. – Только что получила бакалавра по естественным наукам!

– Уже решила, куда пойдешь дальше?

Я отбросила волосы с лица.

– Осенью закончу магистратуру, а дальше – пока не знаю. Может быть, в медицинский институт.

– Ух ты! – восхитилась она. – Здорово! Мне вот естественные науки никогда не давались.

– Зато с гуманитарными у тебя все хорошо. Оксфорд… это же круче любого нашего университета!

Она пожала плечами, словно говоря: «Ну, Оксфорд и Оксфорд, что ж такого?» Я невольно восхитилась ее скромностью. Работа в яхт-клубе нередко сталкивает меня со студентами Лиги плюща – и, надо признать, снобов среди них хватает.

– Твоя семья живет в Вашингтоне? – спросила я.

– Да, у папы там квартира, и большую часть года они с мамой живут там. Однако наш настоящий дом – в Бар-Харборе, штат Мэн. Там я выросла.

Я подняла брови.

– О! Я знаю кое-кого из Бар-Харбора.

– Кого?

– Оттуда родом моя мачеха. Ее зовут Кейт Уортингтон. Выросла в Мэне, отец у нее был, кажется, директором городской начальной школы. Потом долго жила в Нью-Гэмпшире и работала парамедиком, а сейчас живет здесь.

– Надо же, – рассеянно откликнулась Бекки, подняв голову и глядя на верхушку мачты.

Я поймала себя на том, что не свожу взгляда с ее профиля. Вздернутый нос, веснушки, кудрявые рыжие волосы, собранные в хвост… кого она мне напоминает?

Я перевела взгляд на ее сестру Диану – рослую смуглую девушку с черными как смоль волосами. Затем взглянула на Сандру, их мать. Стоя на корме и приложив руку козырьком ко лбу, она вглядывалась в сторону берега. Тоже красивая женщина, но блондинка, похожая на Мишель Пфайфер… и совершенно не похожая на обеих дочерей.

Сенатор на носу яхты – высокий, спортивного сложения, с теплой заразительной улыбкой и русыми волосами, в которых уже пробивается седина.

Быть может, уже тогда мне следовало сообразить, в чем дело. Но озарило меня лишь несколько часов спустя, когда мы вернулись к причалу и пришвартовались.

Сенатор, спрыгнув на землю, помахал кому-то рукой, и я увидела, что со стороны лужайки перед клубом к нам трусцой направляется какой-то парень.

– Ну как ты, получше? – спросил сенатор, когда тот подошел ближе.

К этому времени я закинула за плечо рюкзак и тоже сошла на берег.

– Марисса, – окликнул меня сенатор, – познакомься с моим сыном. Это Адам.

– Рада познакомиться, – произнесла я, протягивая Адаму руку. Боюсь, мне не вполне удалось скрыть удивление.

Адам Мур оказался чернокожим.

Вечером, едва войдя в дом, я села за компьютер и начала искать информацию о сенаторе Муре и его детях. Пришлось перелистать немало материалов – Мур и его семья вели активную политическую и светскую жизнь.

И вот – наконец-то! Я нашла то, что искала: подробную биографическую статью.

Склонившись к монитору, я читала историю знаменитой семьи Мур из Бар-Харбора.

Классический сюжет: «из грязи в князи». Джеральд Мур вырос в бедности, в неполной семье. Свадебное платье Сандра Мур купила в секонд-хенде, а на медовый месяц молодожены отправились с палаткой в поход – ни на что другое денег не было.

Первые несколько лет после брака они строили школы в странах третьего мира: именно там появился у них первый сын, Адам. После возвращения в Америку мистер Мур занялся общественной деятельностью и скоро стал популярным политиком.

Что же касается его семьи… да, все, как я и подозревала. Бог знает почему – об этом в статье не говорилось, – но миссис Мур не могла иметь собственных детей. Все дети сенатора и его жены были приемными.

Глава семьдесят первая

На следующий день я поехала в аэропорт встречать Райана и Кейт. Они вылетели из Рима ночным рейсом в Торонто, чтобы в Галифаксе не тратить время на проход через таможню, поэтому мне не пришлось долго их ждать.

Мы обнялись, и я стала расспрашивать, как прошло путешествие. Они увлеченно рассказывали об особенностях местной культуры, об итальянской кухне, о потрясающих римских развалинах и говорили, что мне тоже обязательно надо побывать в Европе.

Мы забрали багаж, вышли на парковку и вскоре уже мчались в Честер.

Я видела, что оба они устали после долгого перелета, поэтому решила пока не рассказывать ни о своих вчерашних догадках, ни о сегодняшнем утреннем разговоре с миссис Мур.

Кейт часто повторяла, что стыдится своего поведения зимой, когда вообразила меня своей давно потерянной дочерью. Что она тогда, должно быть, просто сошла с ума.

Похоже, «безумие» оказалось заразительным.

Лишь вечером, после ужина, я наконец решилась заговорить о том, что со вчерашнего дня не давало мне покоя.

Кейт встала, чтобы убрать тарелки со стола, но я жестом остановила ее:

– Пожалуйста, подожди минуту!

– Я сам уберу, – сказал Райан, видимо догадавшись, что я хочу поговорить с Кейт о чем-то важном.

– Нет-нет, пожалуйста, останься! Я хочу, чтобы и ты меня выслушал.

Он сел, глядя на меня с любопытством.

Я откинулась на спинку стула и повернулась к Кейт.

– Быть может, это полная ерунда, и я страшно не хочу портить тебе медовый месяц, однако чувствую, что не успокоюсь, пока не расскажу. Вчера я встретила человека, который вызвал у меня очень странное чувство.

– Что за чувство? – недоуменно нахмурившись, спросила Кейт.

Я не знала, как объяснить, как завести такой разговор. Оставалось одно – начать с начала.

– На одной из яхт, готовящихся к гонкам, заболел один из членов команды, и меня попросили подменить его в тренировочном плавании.

Здесь я замолчала, раздумывая над тем, что сказать дальше. Кейт сидела, облокотившись о стол, и внимательно меня слушала.

– Эта семья из одних с тобой мест. Из Бар-Харбора. Капитан яхты – сенатор Джеральд Мур. Может быть, ты о нем слышала?

Лицо Кейт просияло.

– Еще бы! В Мэне он – местная знаменитость. Сенатор известен как человек строгий и справедливый: все знают, что к нему и к его жене всегда можно обратиться за помощью. Много лет назад они усыновили мальчика из Сомали – и я не удивлюсь, если этот ребенок в конце концов станет президентом! – Кейт улыбнулась и накрыла мою руку своей. – Так, значит, ты плавала с сенатором Муром и его семьей? Невероятно!

От волнения у меня почти кружилась голова. То, что я собираюсь сказать, станет для Кейт величайшим потрясением. А может, не надо? Еще не поздно сдать назад и сделать вид, что ничего не было! И пусть прошлое остается в прошлом…

Однако сенатор пробудет в Честере самое большее неделю. И я знала: мне не хватит духу скрыть свои подозрения от Кейт.

Кроме того, в глубине души я понимала: Кейт сильная. Она пережила гибель сестры, мужа, потерю ребенка. Справится и с этим – как и со всем другим, что встанет у нее на пути.

– Не знаю, как лучше сказать, – начала я. – Вчера я познакомилась с Адамом – тем мальчиком из Сомали. Сейчас ему двадцать семь. У него две сестры, Бекки и Диана. Обе просто потрясающие. Диана старшая, учится в Лос-Анджелесском университете на юриста, Бекки младшая. Очень умная, только что поступила в Оксфорд. Говорит, что хочет изучать античную литературу. В сентябре она идет в магистратуру, потом собирается защитить диссертацию…

– Замечательно, – откликнулась Кейт. Она внимательно слушала, явно не понимая, к чему я клоню.

В горле у меня встал ком: я не знала, какие слова найти, чтобы обрушить на нее эту новость.

– Кейт… – промолвила я наконец. – Знаешь, Бекки просто красавица. Мы с ней ровесницы. Она рыжеволосая, как ты. И Муры ее удочерили.

Несколько мгновений Кейт пристально смотрела на меня, затем, нахмурившись, откинулась на спинку стула.

– Что ты хочешь сказать?

Я накрыла ее руку своей.

– Сегодня утром я встала пораньше и позавтракала с миссис Мур. Она просто чудесная. Надеюсь, ты на меня не рассердишься – я стала расспрашивать о ее дочерях. Мол, узнала из Интернета, что все их дети приемные, и мне любопытно, откуда они. Она мне все рассказала, подробно и откровенно. Сказала, что мать Бекки забеременела в шестнадцать лет и хотела отдать ребенка на усыновление. Однако после автокатастрофы впала в кому. Ее родные передали Бекки частному агентству по усыновлению в Бостоне.

Вся кровь отхлынула от лица Кейт. Я смотрела на нее, не в силах оторвать взгляд.

– Муры как раз хотели усыновить третьего ребенка, – закончила я, – подошла их очередь, поэтому им позвонили первыми.

Кейт облизнула пересохшие губы.

– А имя… – проговорила она дрожащим голосом, – имя матери известно?

Я покачала головой:

– Информация закрытая. Они даже не знают, вышла ли мать из комы. Но миссис Мур сказала мне название агентства.

Кейт схватилась за грудь. Медленно поднялась и тут же пошатнулась, словно готовая упасть.

В мгновение ока Райан оказался рядом и подхватил ее.

– Что с тобой? Тебе что-нибудь принести?

– Все хорошо, – с трудом ответила она. – Просто надо присесть.

Он помог ей дойти до дивана; я устроилась в кресле напротив.

– Может быть, не стоило тебе рассказывать?..

– Ты все сделала правильно, – тихо, словно с трудом, ответила Кейт. – Но как мне теперь быть? Я уже через это проходила…

– По-моему, нужно выяснить правду, – ответила я. – Кейт, ты не сможешь жить спокойно, если не узнаешь все до конца.

Глава семьдесят вторая

Кейт

Несколько минут ушло на то, чтобы переварить рассказ Мариссы о Бекки Мур. Немного придя в себя, я ушла в спальню и позвонила отцу.

К сожалению, трубку он не взял. То ли его не было дома, то ли, увидев, кто звонит, решил не отвечать – такое уже бывало.

Несколько часов подряд я набирала его номер – безрезультатно. Измученная долгим перелетом, я растянулась на кровати с мыслью, что завтра с утра первым делом позвоню в бостонское агентство по усыновлению.

На следующее утро я поднялась в пять и с мучительным нетерпением ждала девяти, когда в Коннектикуте открываются офисы. По счастью, дозвониться мне удалось сразу, и в трубке раздался не голос автоответчика – ее снял живой человек, некая мисс Бауэрс.

Я рассказала ей все.

Отсканировала свое свидетельство о рождении и отправила ей по электронной почте вместе с письменным разрешением предоставить закрытую информацию о ребенке и его родителях. Разрешение было заверено моей подписью.

Мисс Бауэрс сравнила ее с подписью на изначальных документах и объявила мне, что подпись не совпадает.

Тогда я нашла у себя давнее письмо отца с его подписью, отсканировала последнюю страницу и выслала ей.

На этот раз ответа пришлось ждать долго. Когда мисс Бауэрс наконец перезвонила, ее голос звучал озабоченно. На изначальных документах, сказала она, стоит подпись Кейт Уортингтон, однако, судя по всему, она подделана. Агентство свяжется с полицией и потребует расследовать действия моего отца. А мне она советует обратиться к адвокату.

То, что я подозревала всю жизнь, оказалось правдой. Моя дочь не умерла! Она выжила в катастрофе! Нет, я не сумасшедшая – я просто чувствовала, материнский инстинкт подсказывал мне, что она жива. Мало того: долгие годы она жила со мной в одном городе! Если, конечно, она и есть Ребекка Мур – ведь подтверждения у меня еще не было.

Быть может, мы с ней встречались на улице? Сидели в одном кинозале, смотрели одни и те же фильмы? Сколько раз я видела ее на фотографиях, натыкаясь в местной газете на очередную заметку о знаменитой семье Мур? Если она моя дочь, как я могла ее не узнать?

На эти вопросы я не знала ответа. Знала одно: девушка, которая может быть моим ребенком, сейчас здесь, в Новой Шотландии, совсем рядом. И именно моя дорогая приемная дочь Марисса нашла ее и привела ко мне.

Оправившись от первого потрясения, когда утихли слезы радости оттого, что мой ребенок жив, я вновь помрачнела. Ведь это означало, что отец сделал со мной нечто страшное. Предал меня, отнял самое дорогое – и двадцать лет мне лгал.

«А мама? – спрашивала я себя, стоя на террасе и щурясь на яркое летнее солнце. – Она знала?»

Нет! В такое невозможно поверить! Обычно мама была кроткой, послушной женой, но, когда дело касалось чего-то важного, смело защищала то, что считала правильным. Когда я отказалась делать аборт, она не стала меня заставлять. И именно она, уж не знаю как, убедила отца позволить мне родить.

Нет, очевидно, он обманул и ее.

Взор мой заволокла красная пелена. Я всегда считала себя уравновешенным, рассудительным человеком, гордилась тем, что не теряю головы даже в критических ситуациях. Однако сейчас мне хотелось выть, рычать, упасть и молотить кулаками по земле. Или броситься на отца и свернуть ему шею. Повезло нам обоим, что он был от меня за много миль, иначе не миновать бы мне появления в шестичасовых новостях.

Спасибо Господу за мобильный телефон! Это чудо техники позволило излить гнев на расстоянии.

Я вернулась в дом, достала телефон и набрала номер отца. Ответа, разумеется, снова не было.

– Папа, – заговорила я, когда раздался щелчок голосового сообщения, – лучше для разнообразия возьми трубку, потому что тебе придется многое мне объяснить. И не только мне, но и полиции! – Я перевела дух и продолжала с каким-то злорадным наслаждением: – Знаешь, папа, карма-то работает. Ты ответишь за то, что натворил! Да, все вскрылось. Она здесь, в Честере, где я сейчас живу. Я позвонила в бостонское агентство по усыновлению, и они…

Би-и-ип! «Если вы закончили свое сообщение…»

– Черт! Ты что, издеваешься?!

Я сбросила звонок и тут же набрала снова.

«Би-ип, би-ип…»

Снова никакого ответа.

Я металась по комнате, словно зверь в клетке. Страшно хотелось кого-нибудь придушить.

– Папа! – закричала я в трубку, дождавшись записи сообщения. – Теперь я знаю, что ты мне врал, и, богом клянусь, никогда тебе этого не прощу! Я знаю, где моя дочь. Знаю, что ты подделал мою подпись на документах. Как ты мог? Как мог убеждать меня, что она умерла? Я потеряла сестру, – а ты отнял у меня и ребенка! Отдал чужим людям единственную внучку! Неужели репутация значит для тебя больше, чем собственная плоть и кровь? Боже, если бы мама была жива, если бы узнала – не могу представить, как бы она это пережила! Все, папа, с меня хватит! Встретимся в суде!

Я сбросила звонок, швырнула телефон на стол и долго смотрела на него, тяжело дыша. Кровь кипела, а ярость постепенно сменялась горьким, злорадным удовлетворением.

Но я чувствовала, что эта часть истории не закончена. Мне еще предстоит встретиться с отцом лицом к лицу.

Глава семьдесят третья

Что бы я делала без Мариссы? И представить трудно.

Я растерянно металась по дому, а Марисса спокойно предложила свою помощь. Она станет посредницей между мной и семьей сенатора. Позвонит миссис Мур, пригласит ее на чашку кофе и осторожно выяснит, как Муры смотрят на всю эту ситуацию.

Миссис Мур любезно приняла приглашение Мариссы. Больше двух часов мы с Райаном просидели дома, у телефона, не в силах ни разговаривать, ни заниматься своими делами. Я включила было телевизор, но обнаружила, что не понимаю ни слова. Это были самые долгие два часа в моей жизни.

Наконец запищал мобильник, и я прочла сообщение от Мариссы:

«Привет, Кейт. Приоденься и причешись, мы с миссис Мур сейчас едем к вам. И с нами Бекки!»

Не в силах говорить, я просто протянула телефон Райану. Он прочел сообщение и с улыбкой взглянул на меня:

– Ну что, готова?

– Не знаю! – простонала я в полной растерянности. – Вдруг все это ошибка и она не моя дочь? Мисс Бауэрс ничего мне толком не рассказала. Один раз я уже ошиблась – второго раза просто не переживу!.. – Я прикрыла глаза и постаралась успокоиться. – Хотела бы я держаться так же спокойно, как ты!

Он покачал головой:

– Поверь, я тоже волнуюсь. Но, знаешь, так или иначе все к лучшему. Правда это или нет – сегодня ты получишь ответ. Будем надеяться на лучшее.

Немного приободренная его мудростью и оптимизмом, я бросилась наверх переодеваться. Легинсы и безразмерный свитер – не лучший наряд для встречи с давно потерянной дочерью. Что же надеть? Юбку? Туфли на каблуках? Миссис Мур – жена сенатора. В чем она обычно встречает гостей?

Не меньше пяти минут я рылась в гардеробе и наконец остановилась на простой прямой юбке оливкового цвета, черной тенниске и коричневых кожаных босоножках без каблука. Причесалась, почистила зубы и подкрасила губы.

Взглянув на отражение в зеркале, я снова видела перепуганную шестнадцатилетнюю девочку, пораженную, словно ударом грома, своей нежданной беременностью. Какая-то часть моей души все эти годы оставалась там, в прошлом. И сейчас ей – этой девочке – предстояло впервые встретиться со своей дочерью.

За окном послышался рев автомобильного мотора. Мое сердце пустилось вскачь. Хлопанье дверей, женские голоса за окном… Они идут! Сейчас я узнаю все!

Глава семьдесят четвертая

Пока Райан встречал Мариссу и гостей, я пряталась на кухне. Меня бросало то в жар, то в холод, щеки пылали, словно два костра.

Я чутко прислушивалась к тому, что происходило у дверей: каждый звук словно резал мои обнаженные нервы.

Райан здоровался с гостями, как обычно, спокойно и приветливо:

– Здравствуйте, вы, должно быть, Сандра? А вы Бекки?

– Да, очень рада познакомиться.

Ее голос!.. Но что же я прячусь на кухне? С каждой секундой ожидание становится все более нестерпимым!

Как же я была благодарна Райану за то, с каким спокойствием и дружелюбием он играл роль заботливого хозяина! Сама я не выдержала бы. Даже не видя наших гостей, по одним их голосам я ясно понимала: несколькими словами он снял смущение и помог им почувствовать себя как дома.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил он; теперь голоса и шаги раздавались ближе, из прихожей. – Я слышал, на этой неделе у вас гонки? Марисса рассказывала, что вы надеетесь на победу и ваша яхта позволяет рассчитывать на первое место.

– О, Марисса нам льстит! – Это был, по-видимому, голос миссис Мур. – Кстати, мы с ней вчера отлично поплавали. Она умелый моряк, вы можете ею гордиться.

– Ну… – проговорил Райан, немного замявшись, – раз вы так говорите, наверное, она и в самом деле неплоха.

Бекки – по крайней мере, я думала, что это Бекки, – звонко рассмеялась, а Марисса, как видно, пихнула Райана локтем в бок.

– Эй, больно! – со смехом воскликнул он.

Вместе они двинулись на кухню – и каждая секунда ожидания растягивалась для меня в вечность… пока наконец я не увидела ее лицо.

Все случилось так, как я себе и представляла.

Едва я взглянула на Бекки Мур, как сомнения исчезли: это моя дочь. Я словно увидела себя в молодости. Тот же вздернутый нос, веснушки; и теперь я наконец поняла, что имеют в виду люди, когда говорят, что у меня прекрасные выразительные глаза. Волосы тоже как у меня: буйные рыжие кудри, небрежно стянутые в хвост. И улыбка – такая открытая и сияющая, что почти больно смотреть.

Странно: я не испытывала ни гнева, ни сожаления, ни желания упасть на пол и зарыдать, оплакивая потерянные годы. Ничего, кроме чистой радости. Потерянная дочь стояла передо мной – живая, уже взрослая, полная сил и радости. Я сразу поняла, что она счастлива. И в первый раз поверила, что трещина в моем сердце может зажить.

Она жива, моя малышка. Жива и прекрасна.

Спустившись с небес на грешную землю, я заметила, что Райан встал рядом и поддерживает меня за талию.

– Сандра, Бекки… это моя жена Кейт. Кейт, это Сандра и Бекки Мур.

Мы пожали друг другу руки. Не знаю, чего я ожидала, но, по счастью, знакомство не превратилось в театральную сцену с объятиями и рыданиями. Такое трудно выдержать.

Однако не стоит преуменьшать драму, разыгрывавшуюся внутри меня. Сердце оглушительно колотилось, я с трудом шевелилась и не могла вымолвить ни слова.

Всю жизнь я мечтала найти дочь! И вот она здесь – живая и здоровая, в моем доме, пожимает мне руку!

Марисса шагнула вперед.

– Удивительная история, правда? – заговорила она, с очаровательной прямотой разбивая лед неловкого молчания.

Взгляд мой встретился со взглядом миссис Мур. Она улыбалась тепло и понимающе, словно мы с ней хранили общий секрет, и, к собственному удивлению, мне захотелось броситься к ней в объятия и заплакать как ребенок.

– Еще бы! – ответила она. – Вы не представляете, сколько раз мы гадали, что с вами случилось, и жалели, что не можем узнать о вас больше. Кто бы мог подумать, что мы с вами из одного города!

– Да, все это удивительно, – словно эхо, отозвалась я.

– Нет, вы не понимаете! – живо проговорила миссис Мур, сжимая мою руку. – Я так счастлива узнать, что вы выжили после аварии! Мы мечтали с вами познакомиться! Бекки всегда говорила: она верит, что вы живы, и рано или поздно вас найдет.

Ну вот, кажется, без объятий и рыданий все-таки не обойтись! Я ощутила, как глаза наливаются слезами.

– Я тоже никогда не верила, что ты умерла!

Не успела я вздохнуть, как Бекки бросилась ко мне, и в следующий миг мы уже крепко обнимали друг друга. Не веря себе, я слушала биение ее сердца, чувствовала чистый запах ее тела. Боже, ты ответил на все мои молитвы!

Я словно заново родилась.

Никогда я не держала на руках ее маленькую, не вдыхала младенческий запах, не чувствовала, как крохотные пальчики сжимают мой палец. Но сколько раз об этом мечтала!

Исполнились все мои желания! И не только – теперь я знала, что это была и ее мечта. Мечта всей ее жизни.

– Как же я счастлива наконец с тобой встретиться! – пробормотала я, задыхаясь от волнения. – И как повезло, что ты нашла себе хорошую семью!

– Это они меня нашли, – ответила она, слегка отстраняясь, чтобы взглянуть мне в глаза, и у меня захватило дух от ее сияющей улыбки.

– Спасибо, что дали разрешение раскрыть тайну удочерения, – проговорила Сандра. – Как только Марисса рассказала обо всем, я сразу позвонила в агентство. Там все подтвердили.

– Так они раскрыли тайну?

– А вы не знали?

Я покачала головой:

– Наверное, не понимали, что им теперь делать. Испугались, что я подам на них в суд.

– И у вас есть на это полное право, – ответила она. – То, что произошло… это просто немыслимо. Даю вам слово, Джерри разберется в этой истории! И позаботится о том, чтобы такое не повторилось.

– Благодарю вас.

– Простите нас, Кейт, – помолчав, добавила Сандра. – Мы ни за что не решились бы на удочерение, если бы знали, что бумаги подделаны.

– Вас я ни в чем не виню, – заверила я. – Вы ничего дурного не сделали. Вы хорошие люди, и я только благодарна вам за любовь и заботу о Бекки. Если бы вы знали, сколько раз я молилась о том, чтобы она была жива – и жила в какой-нибудь хорошей семье вроде вашей!

Появился Райан с напитками. Пока он и Марисса делали холодный чай, мы переместились в гостиную.

Бекки села со мной рядом.

– Я хочу все-все о тебе знать! – объявила она. – Марисса говорила, что ты парамедик.

Я кивнула и стала рассказывать о работе в Нью-Гэмпшире. Одно тянуло за собой другое, и скоро я поведала всю свою историю: как едва не сделала аборт, но передумала в последнюю минуту, как сразу после школы мы с Гленом поженились, как не могли иметь детей, как Глен связался с наркодилерами и погиб, а я оказалась в Честере.

– Прежде всего, – сказала Бекки, выслушав меня, – спасибо за то, что в тот день ты передумала и не сделала аборт! Ты очень храбрая!

– Знаешь, у меня было что-то вроде видения, – объяснила я. – Вдруг я очень ясно себе представила маленькую рыжеволосую девочку со звонким смехом. И вот ты сидишь сейчас передо мной, у тебя рыжие волосы и звонкий смех. Как все это непостижимо!

Мы немного помолчали, но теперь в молчании не было неловкости.

– Кейт, – заговорила Марисса, ставя перед нами поднос с холодным чаем, – кстати, о чудесах…

Сначала я ее не поняла, однако в следующий миг вспомнила.

Глава семьдесят пятая

– Это твой? – спросила я у Бекки.

Сандра ахнула, прикрыв рот рукой, а Бекки в изумлении приподнялась с дивана.

– Боже! Откуда он у вас?

– Точно не знаю, – ответила Марисса. – Мне подарила его бабушка, а она скончалась на прошлое Рождество. Может быть, нашла где-то в деревне? Просто однажды она принесла его домой, сказала, что он сирота и ищет себе дом.

Бекки схватила Буббу и повернулась к матери.

– Мы потеряли его много лет назад, – объяснила Сандра, – здесь, летом, когда приезжали на гонки. Искали повсюду и даже в последующие годы надеялись, что где-нибудь на него наткнемся. Значит, все это время он был у вас? Но откуда вы узнали, что это медвежонок Бекки?

– Дело в том, что еще раньше он был моим, – ответила я. – В ночь аварии он был со мной в машине. А потом бесследно исчез. Я вижу лишь одно объяснение: похоже, хоть в одном мой отец поступил правильно. Отдал Буббу вместе с Бекки в агентство по усыновлению и попросил, чтобы его передали новым родителям. Единственное, чего я не могла понять – как Бубба попал в Честер? Когда Марисса услышала, что вы уже много лет приезжаете сюда из Бар-Харбора, то догадалась, что здесь может быть связь.

Отца я не простила и вряд ли когда-нибудь прощу, но в этот миг поняла, что благодарна ему хотя бы за Буббу. За то, что он сохранил связь между мной и дочерью.

Бекки прижала Буббу к груди – и снова ее улыбка и звонкий смех проникли мне в самое сердце.

Эпилог

Не знаю, как лучше закончить эту историю, ведь на самом деле она продолжается. Мы с Райаном по-прежнему живем в Честере; и я не устаю восхищаться миром и заключенным в нем волшебством. Глядя на небо, я удивляюсь облакам. Глядя на море, в молчаливом восторге слежу за тем, как пляшут на волнах сверкающие брызги солнца. Как прекрасна жизнь! Со всех сторон мы окружены чудесами – и как жаль, что чаще всего мы их не замечаем.

Мужественный профиль Райана, его улыбка, тепло рук – для меня еще одно чудо, дарованное судьбой.

Никогда я не пожалею, что забеременела в шестнадцать лет, и не усомнюсь в том, что с Гленом меня свела судьба. Не забуду и о том, скольких родных и любимых мне пришлось потерять. Видит бог, горя у меня в жизни было более чем достаточно. Порой я с тоской вспоминаю о потерях и думаю, что все это страшно несправедливо.

Но чем же все закончилось? Я здесь, в тихом райском уголке, замужем за прекрасным человеком. Он любит меня с такой страстью и преданностью, какой я едва ли заслуживаю, и я отвечаю тем же.

Марисса окончила магистратуру и теперь в Оттаве специализируется по психиатрии. Хочет найти лекарство от болезни Альцгеймера. Шон окончил университет и поступил на государственную службу. Два года назад они поженились и, надеюсь, рано или поздно вернутся в Новую Шотландию, чтобы растить здесь детей.

Бекки приезжает в Честер летом. Работает в яхт-клубе, останавливается у нас, в бывших комнатах Глэдис. В дни ее приездов мы почти не расстаемся – стараемся наверстать упущенное за двадцать лет.

Повторю еще раз: я не поддаюсь сожалениям о прошлом. Мой стакан наполовину полон, а не наполовину пуст. Я смотрю на это так: первые двадцать лет мы прожили в разлуке, но впереди у нас еще долгая счастливая жизнь. Жизнь вместе.

Защитив в Оксфорде докторскую диссертацию, Бекки приняла предложение Королевского колледжа в Галифаксе, всего в часе езды от нас, и теперь преподает латынь, греческий и античную литературу первокурсникам. Порой я улыбаюсь при мысли, что моя родная дочь предпочитает гуманитарные науки, а приемная, Марисса, не имеющая со мной никакой биологической связи, увлечена медициной. Как видно, не стоит ожидать, что из ребенка вырастет твой двойник. Наши дети – отдельные личности и идут по жизни своим путем.

Бекки очень довольна своей работой. Она часто бывает у нас, а в прошлом году встретила замечательного молодого человека. Он хозяин небольшого виноградника в долине. Они уже обручены, и мы с Райаном, скрестив пальцы, ждем внуков.

Что касается моего отца – его я больше не видела.

Тогда он оставил мне сообщение на автоответчике. Очень короткое. «Я сделал как лучше – и для тебя, и для ребенка. Ты сама прекрасно это понимаешь. Ты меня благодарить должна».

Вместе с Мурами мы раздумывали о том, не подать ли на него в суд за мошенничество, но никакого решения принять не успели. Примерно через месяц после нашего с Бекки воссоединения отец умер от сердечного приступа. Его нашла соседка – он лежал посреди кухни, глядя широко раскрытыми глазами в потолок, совершенно один.

Чувствую ли я вину за то последнее сообщение? Да, пожалуй. Иногда жалею, что не попыталась поговорить с отцом по-человечески. Может быть, мне удалось бы его простить, и мы помирились бы… а может быть, и нет. Кто знает?

Закончить, наверное, стоит так: жизнь часто к нам жестока, временами она кажется трагичной и бессмысленной. Однако порой, как ни удивительно, горести и беды выводят нас на новую, немыслимую прежде дорогу.

Может быть, думаем мы, эта дорога с самого начала и была нашей судьбой? И оглядываясь назад, примиряемся с прошлым и принимаем все, что выпало на нашу долю, как часть долгого пути.

Прощаясь, я желаю вам тоже найти свою дорогу. Быть может, она совсем близко, за следующим поворотом?

А если вы уже ее нашли – надеюсь, все ваши мечты сбылись.

Примечания

1

«Американский словарь английского языка», созданный Ноа Уэбстером в первой половине XIX века. Термином «Словарь Уэбстера» обозначают также всю линейку словарей, созданных Уэбстером.

(обратно)

2

Специалист с медицинским образованием, работающих в службе «Скорой медицинской помощи» и обладающий навыками оказания экстренной помощи на догоспитальном этапе.

(обратно)

3

Город в Канаде, административный центр провинции Новая Шотландия.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Спасая жизни

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

Снова наше время

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

Другая жизнь

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

Новое начало

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

  Глава сорок седьмая

  Глава сорок восьмая

Любопытство

  Глава сорок девятая

  Глава пятидесятая

  Глава пятьдесят первая

  Глава пятьдесят вторая

  Глава пятьдесят третья

  Глава пятьдесят четвертая

  Глава пятьдесят пятая

Перемены

  Глава пятьдесят шестая

  Глава пятьдесят седьмая

  Глава пятьдесят восьмая

  Глава пятьдесят девятая

  Глава шестидесятая

  Глава шестьдесят первая

  Глава шестьдесят вторая

  Глава шестьдесят третья

  Глава шестьдесят четвертая

  Глава шестьдесят пятая

Возвращение к началу

  Глава шестьдесят шестая

  Глава шестьдесят седьмая

  Глава шестьдесят восьмая

  Глава шестьдесят девятая

Судьба

  Глава семидесятая

  Глава семьдесят первая

  Глава семьдесят вторая

  Глава семьдесят третья

  Глава семьдесят четвертая

  Глава семьдесят пятая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg