«Бог любит Одессу»

Бог любит Одессу (fb2) - Бог любит Одессу 246K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Александрович Трахимёнок

Сергей ТРАХИМЁНОК

БОГ ЛЮБИТ ОДЕССУ

Повесть

Олесь

Олесь вышел из здания по улице Владимирская, 33 и пошел направо в сторону Софии.

Отец стоял на углу и с интересом рассматривал серый камень, которым было облицовано здание и его колонны.

— Ты как первый раз все это видишь, — сказал Олесь после привет­ствия.

— В некотором смысле да. Когда я тут работал, было не до этого, — отве­тил отец.

Он был в коричневом костюме, брюках с манжетами и почему-то белой летней шляпе.

— Поговорим здесь? — спросил Олесь.

— Нет, пойдем прогуляемся, — ответил отец.

Олесь хотел перейти улицу, но отец его остановил.

— Мы не пойдем к Софии, мы пойдем к Богдану.

— А я думал, ты поведешь меня к скверу, где сделал маме предложение.

Отец промолчал. Олесь понял, что переборщил с остротой.

Они перешли улицу, постояли немного у памятника Богдану Хмельницко­му. Затем двинулись к Михайловскому собору.

Отец молчал, молчал и Олесь.

Миновали собор и вышли на Владимирскую горку.

— Хотел показать тебе Киев, — сказал отец, — но за деревьями его плохо видно.

— Он хорошо виден отсюда только поздней осенью, когда листва оконча­тельно опадет.

— Да, да, — оживился отец, — ты и это помнишь?

— Нет, — ответил Олесь, — просто я тут сейчас чаще бываю, чем ты. Ты любил водить меня в детстве в беседку.

— Вот туда мы и идем, посидим, поговорим.

Они подошли к беседке.

— Закрой глаза, — сказал отец.

— Зачем?

— Потом скажу.

Олесь закрыл глаза.

— Сколько там ступенек?

— Пять, — немного подумав, ответил Олесь.

— Шесть, — произнес отец, — раньше ты всегда их считал.

— Па, это было давно, когда я учился считать и считал все подряд.

— Да, но я думал, что ты помнишь. У тебя должна быть фотографическая память.

— Это байки о том, что у разведчиков фотографическая память. На самом деле все иначе. Человеческая память избирательна, она запоминает то, что нужно для выживания или когда ты разумом вобьешь в нее то, что считаешь нужным вбить. У нас был препод, он мог мгновенно актуализировать память всех в аудитории простым обещанием принять завтра зачет по той теме, кото­рую мы сегодня разбираем на семинаре. И у всех память мгновенно улучша­лась...

Они уселись на лавку.

— Догадываешься, зачем я тебя сюда привел?

— Да.

— А не хочешь спросить меня, почему секретная миссия, что тебе пору­чается, стала мне известна?

— Нет.

— Почему?

— Потому, что ты сам мне об этом скажешь.

В это время к беседке подошла группа иностранцев, переводчица расска­зывала им о Крещении Руси, время от времени указывая вниз на видневшую­ся среди листвы спину Владимира Крестителя.

— Китайцы, — констатировал отец.

— Тебе лучше знать, я, в отличие от тебя, не могу отличить китайца от корейца или японца.

— Нам не дадут поговорить, — сказал отец и поднялся со скамейки, — пойдем.

Они прошли вдоль перил Владимирской горки и стали спускаться вниз к бывшему музею Ленина.

— Ты знаешь, как называлось это здание в советские времена? — спросил отец.

— Да, киевским тортом.

— Правильно.

— Отец, перестань меня экзаменовать. Я уже понимаю, что ты знаешь о моей командировке, хотя она законспирирована, как мне сказали начальники, на три раза.

Участок Крещатика до улицы Учительской они прошли молча. Свернули на Банковую.

— Мы идем в резиденцию? — спросил Олесь.

— Нет, к домику с химерами.

— Почему к нему?

— Сейчас поймешь.

— Да я и так все понимаю, ты обеспокоен моей командировкой, но не придавай ей большого значения. Это командировка даже не за кордон, а в пределах Украины. Так стоит ли водить меня по местам твоей боевой славы, чтобы съездить на неделю-полторы в некий город и вернуться.

— Самое поразительное, что я отставник, не имеющий возможности вхо­дить в здание СБУ, знаю, в чем твое задание и куда ты направляешься. Тебя это не удивляет?

— Не бери в голову, это задание учебное.

— Э, не скажи, конечно, и в советские времена такие штучки делали, но о них далее бюро обкома партии информация не выходила. Причем в любом случае, и если удавалось провести операцию, и если не удавалось. Хотя такое случалось довольно редко, все же в тайной деятельности одиночки работают эффективнее, чем система.

— Что же изменилось на сегодня?

— Многое. Если раньше те, кто выигрывал, получали благодарности, а те, кто проигрывал, их просто не получали, то теперь игры идут реальные. На носу выборы. И акция, которую ты считаешь учебной, может быть использо­вана одной стороной против другой. И я не хотел бы, чтобы тебе свернули там шею, несмотря на твои разряды по каратэ.

— Ты полагаешь.

— Именно так, я полагаю, что тебя уже сдали с потрохами и в Одессе ждут, чтобы взять под белые ручки, а если будешь артачиться, еще и уроют.

— Каким образом?

— Дадут обрезком трубы по загривку, жить будешь, но со службой при­дется расстаться.

— И ты не даешь мне шанса?

Но отец словно не слышал его иронии.

— Но еще хуже, если ты сделаешь это и не сможешь быстро уйти. Ребя­та могут и похоронить тебя. Причем не своими руками, а руками одесских жуков.

— Батя, ты преувеличиваешь.

— Нет, скорее всего, преуменьшаю, поскольку там игра идет на большие деньги.

— Но я-то к ним никакого отношения не имею.

— Это ты так считаешь.

— Хорошо, пусть будет так. И что же мне делать?

— Выполнять поставленную задачу, но с определенным процентом корректировки. Во-первых, ты поедешь в Одессу не из Киева, а из другого места.

— Какого?

— Такого даже я не должен буду знать. Лучше всего, чтобы ты въехал на Украину, тьфу, в Украину, из-за границы. Во-вторых, установочные данные, под которыми ты выступаешь, конечно, уже засвечены, я подготовил тебе паспорт на другую фамилию. И наконец, объект для диверсии выберешь сам.

— Отец, мне намекают.

— Сын, полагаю, что у твоего руководства хватило ума не ориентировать тебя на Черноморское морское пароходство, которого уже полтора десятка лет не существует.

— Нет, отец, объект диверсии мне уже определен.

— Плохо, очень плохо.

— Почему?

— Потому, что наши конспирологические заморочки сводятся этим на

нет.

— Да, но у меня будет некая фора, если я приму твою тактику. Плюс ты дал мне другие документы. Так? Тогда нужно ...

— Что нужно, ты сейчас поймешь сам. Посмотри вверх, что ты видишь?

— Химер.

— Химера, это то, что сочетает в себе несочетаемое. С одной стороны, все качества этих тварей есть у других тварей божьих, но у химер они гипер­трофированы и...

— Отец, я недавно слушал лекции одного неоязычника. Так он говорил о древнем письменном языке, из которого появились и латиница, и кириллица.

— А какая связь между химерами и древним языком?

— Самая прямая. Графика первой буквы «А» обозначает строение мира, его дуализм. Дуализм всех без исключения сущностей бытия. Мир—война, день—ночь, белое—черное. А вот деньги не имеют признаков объективной сущности. У денег нет положительной Сущности, они являются сами по себе, сами в себе, значит, это есть порождение человеческого сознания, и не более того. А порождение человеческого сознания — химера. Ибо то, что не имеет противоположной Сущности, отсутствует во всей Вселенной.

— Где ты нахватался этой мистики?

— Отец, если мистика поможет выжить, в том числе твоему сыну, почему ты против? Скажи лучше, как мама?

— Она, как и ты, впала в мистику, еще в институте она начинала писать стихи, а теперь это к ней вернулось.

Отец вытащил из кармана несколько свернутых вчетверо листов бумаги, развернул и прочитал:

О здравствуй, грусть! Тебя ли в чистом поле

Над рожью легкий ветер расплескал,

И розовый закат разлил румянца вволю

И тихо в ля миноре зазвучал.

Вечерняя звезда блеснет слезою светлой.

Под старою сосною меж хлебов

Я жду тебя в свиданья час заветный

В сплетенном для тебя венке из васильков.

— Как тебе? — спросил отец.

— Па, я не силен в поэзии, но, по-моему, она влюбилась.

— Вот и у меня такое ощущение. Возьми их.

Отец снова сложил листы вчетверо и протянул Олесю.

Олесь сунул бумаги в карман брюк.

— К ней не зайдешь? — спросил отец.

— Нет, чем торжественнее прощание, тем больше шансов провалиться.

— Может, ты и прав. Напоследок тебе небольшой подарок, сим-карта. В критический момент дай мне знать, где ты находишься, или просто вставь ее и инициируй. Я буду тебе позванивать. Постоянно. И когда дозвонюсь, пойму, что у тебя какие-то проблемы. Иначе бы ты ее не вставил в телефон. И еще одно. В Одессе недалеко от моря живет мой друг.

— Он тоже бывший сотрудник?

— Нет. Ранее он работал в пединституте. Сейчас на пенсии, собирает мате­риал для книги. Больше слушай его, чем сам говори. Он старик словоохотли­вый, и хотя не наш коллега, но во время войны был ястребком, то есть ловил диверсантов. Возможно, тебе что-нибудь из его разговоров и пригодится.

Топаз

Борис не был здесь четверть века, с того времени как пытался поступить в Одесский электротехнический институт связи. В то время институт нахо­дился на улице Красной Армии. Если вуз сохранился, то улица, наверное, уже переименована. Институт носил имя создателя радио Попова. Это он помнил хорошо, во-первых, потому, что другого такого в России не было, а во-вторых, такую же фамилию имел его друг и товарищ по факту тех неудачных экзаме­нов Витя, разумеется, Попов.

Какое-то время он переписывался с Витей, но с распадом СССР друг перестал отвечать на письма.

Борис вышел из вагона последним, постоял на перроне и направился на привокзальную площадь.

Было жарко, хотя чему удивляться, ведь это Одесса.

Борис набрал номер, который ему дали в Новосибирске, но абонент молчал.

«Ни фига себе, — подумал он, — а что делать?»

— Начальник, — обратился к нему один из таксистов, — такси к вашим услугам.

«Может, съездить на улицу Красной Армии?» — подумал Борис, но тут же отогнал эту мысль. Ностальгия всегда связана с приятными воспоминаниями, а неприятные отторгаются памятью.

— Улица Тенистая, — сказал Борис водителю такси, усевшись на заднее сиденье машины.

Машина сорвалась с места и тут же резко затормозила: по пешеходному переходу на красный свет неторопливо шла собака.

Водитель чертыхнулся, а потом добавил в сердцах:

— В Одессе даже собаки не соблюдают ПДД.

Борис никак не отреагировал на эту реплику, понимая, что находится в Одессе, а в ней даже таксисты играют роль одесситов.

— В Одессе впервые? — спросил водитель.

— Нет, — ответил Борис.

Водитель замолчал, а Борис стал вспоминать свой последний день в Одессе.

В тот день он успел завалить последний экзамен, забрать документы и обнаружить в своем кармане последние пятьдесят копеек.

Взять билет на эту сумму до Киева, где у него жила тетка, которая, соб­ственно говоря, и рекомендовала ему поступать в ОЭИ, не было и речи. И он пошел болтаться по городу. На Дерибасовской зашел в пивную под названием «Гамбринус».

Он помнил дубовые столы и лавки без спинок, весьма специфический запах, поскольку под некоторыми столами был желобок, по которому текла вода, и можно было тут же отлить в него то, что ты только что влил в себя.

Ассортимент пива был небольшим: «Жигулевское» и «Рижское».

Он взял кружку и устроился на свободное место.

Первый же глоток освежил его и опьянил. Он вспомнил, что весь день ничего не ел. И зверский аппетит проснулся в молодом организме.

— Не занято? — спросил его мужик средних лет, от которого пахло водкой.

— Свободно.

Мужик выпил кружку пива и вдруг предложил:

— А давай я тебя угощу.

— А давай, — ответил он, удивляясь, как легко согласился на доброволь­ное угощение.

Выпили по кружке, и мужик, уже не спрашивая Бориса, заказал две пор­ции пельменей.

Съели пельмени.

Куда-то далеко ушли от Бориса и проваленный экзамен, и отсутствие денег на обратную дорогу.

А мужик долго смотрел на Бориса, а потом вдруг сказал:

— Слушай. Не убивай меня.

— Хорошо, — так же спокойно ответил он, — не буду.

— Точно не будешь?

— Точно.

— Тогда пойдем ко мне, — сказал мужик, — я тут недалеко живу, у меня жена и ребенок. Жена варит уху. Ты любишь уху?

— Люблю.

— Тогда идем.

И они пошли к нему в дом.

По дороге Борис спросил:

— Ты кто?

— Моряк, — ответил мужик, — я из рейса вернулся, сразу домой, пока жена готовит уху, решил в пивную заглянуть и тебя встретил. Ты рад?

— Рад, — искренне ответил Борис.

— Я тоже, — сказал мужик, и как показалось Борису, тоже совершенно искренне.

— Как тебя зовут? — спросил Борис.

— Анатолий, но для тебя просто Толя.

Они пришли в старый одесский двор, где у моряка Толи была маленькая квартира, в которой его трепетно ждала маленькая рыжеволосая женщина и ребенок трех лет, которого звали по-взрослому Бронислав.

Ребенок крепко стоял на ногах и ходил по комнате, посматривая вверх на незнакомых ему мужчин, и время от времени обнимал за ногу мать, произнося одну и ту же фразу:

— Моя мама.

— Валя, — сказал женщине Анатолий, — это мой друг Борис, он не одес­сит, но великодушно согласился. не трогать меня.

Женщина в ответ на данную реплику даже бровью не повела, а тут же бросилась усаживать Бориса за стол, который уже был сервирован на трех человек. Видимо, заскоки Толика ей были привычны, а может, это была какая-то непонятная игра взрослых людей, один из которых вернулся после многомесячного плавания, а другой несказанно ему рад, готов простить все его неадекватности.

Они выпили еще и стали хлебать уху.

Самое удивительное, что Борис не чувствовал опьянения, то ли выпил он не так много, то ли закуска была мощная.

— Еще по одной? — спросил Толик.

Борис кивнул головой.

Выпили еще по стопке, и вдруг Бориса прорвало.

Он вдруг заплакал и уткнулся лбом в плечо Толика.

Толик и Валентина бросились его успокаивать и делали это так искренне, так доброжелательно, что даже маленький Бронислав подошел к Борису и обнял его ноги.

Отплакав, Борис рассказа Толику о том, как он попал в Одессу, как сдавал экзамены, как провалил последний, как остался без копейки денег и не может уехать в Киев.

И тогда Толян, его жена и даже трехлетний Бронислав засуетились, засо­бирались, схватили Бориса за руку и повели на вокзал.

Они шли по улице: впереди Валентина с Брониславом на руках, а сзади Борис, которого держал под руку Анатолий.

Огромные очереди у касс привели Бориса в уныние. Но случилось чудо, Толик, минуя всех, подошел к кассе. Он предъявил какой-то документ и взял билет до Киева.

— Что он им показал? — спросил Борис Валентину.

— Паспорт моряка, — ответила та.

— И подействовало?

— Как видишь, — ответила Валентина.

Толик, который, отходя от кассы, успел обняться с доброй дюжиной одесси­тов и рассказать, что у его друга Бори проблемы и их нужно решить, наконец, добрался до Бориса и Валентины. А потом он жену, сына, Бориса и эту добрую дюжину знакомых и случайных людей повел в привокзальный ресторан.

Увидев Толика, две официантки сдвинули три стола, за которые, нет, не сели, а стали все приглашенные Толиком, а сам Толик произнес напыщенную речь о том, что его друг Боря попал в беду. Но в беду он попал в Одессе, а в Одессе друзей в беде не бросают.

Нужно сказать правду, после речи Толика все приглашенные, выпив по стопке и бросив в рот несколько ломтиков сыра или колбасы, покинули ресто­ранный зал, а Валентина и Толик, уже сидя за отдельным столом, продолжали потчевать гостя Одессы Бориса.

Объявили посадку на поезд, а троица с каким-то усердием и почти неис­товством все напихивала Бориса одесскими яствами. Металлический голос диктора объявил, что до отправления остается пять минут, но ничего не изме­нилось.

И только когда объявили отправление, они вдруг рванулись на перрон, толкая впереди себя Бориса...

— Начальник, начальник, — водитель дергал Бориса за рукав, — приеха­ли, с тебя сто сорок гривен.

Борис позвонил в дверь квартиры Попова. Открыл сам хозяин.

— Виктор Попов? — спросил Борис на всякий случай.

— Привет, — ответил тот, кто открыл дверь, как будто они расстались неделю назад, — а я тебя заждался.

Хозяин взял из рук гостя чемодан, сунул ему огромное полотенце и отпра­вил принимать душ, что было нелишне, поскольку и на улице, и в комнате было душно.

После душа гостя пригласили за стол, где его ждали несколько видов сала­та и мясная нарезка.

— Это для тебя, — сказал хозяин, — я, брат, стал вегетарианцем.

— Ты, брат, совсем не изменился, — сказал Борис, — только волосы стали седыми.

— Ну, пока не седыми, а расцветки соль-с-перцем, седина у меня еще впереди, так, во всяком случае, говорит моя жена.

— Ты женат?

— А тебя это удивляет?

— В какой-то степени. Я, брат, после геофизфака все время в экспедици­ях, и женщины как-то ко мне не прилипали.

— Совсем, что ли?

— Были, конечно, но так, чтобы дело до ЗАГСа дошло, нет.

— Геофизикам мало платили?

— Почему ты так решил?

— Потому что женщинам плевать на то, в экспедиции ты или дома, в пла­вании или нет, важно, чтобы зарплату вовремя отдавал.

— Да? А я об этом как-то не думал.

— Потому ты и не женат.

— Да хватит о женах, тем более что их не было. Ты-то как?

— Да у меня, брат, все хорошо, на третьем курсе женился я на своей одногруппнице. Потом мы закончили институт связи и ушли мастерами в разные организации, но она сделала карьеру, а я так и остался в рядовых инженерах. У нее в подчинении сейчас триста рабочих.

— Понятно.

— А к нам ты отдыхать? Если отдыхать, то нужно куда-нибудь подальше, хотя бы в Ильичевск.

— Мне нужно быть здесь. Хочу сделать Одессе деловое предложение, предложить то, отчего невозможно отказаться.

— Говоришь как мафиози.

— Правильно, я как раз и ищу мафиози.

— Чем я могу помочь?

— Сведи меня с одним из одесских авторитетов.

— Нет. Ты уедешь, а мне в Одессе жить.

— Вот те раз, ты думаешь, что я могу тебя каким-то образом под­ставить?

— Ничего я не думаю, просто в дела, которые не понимаю, я не лезу.

— Ну тогда сведи меня с теми, кто мог бы свести.

— И этого делать не буду по той же причине.

— Хорошо, тогда просто расскажи мне, кто тут у вас самый крутой?

— Таких в Одессе нет. Пахан Одессы существует в воображении экзаль­тированных подростков, да и то не одесситов.

— А как же песня «Пахан Одессы Еська-инвалид», помнишь, мы пели ее под гитару в общаге «Поповки»?

— Он существует только песнях.

— И все же, ну не может любое человеческое сообщество быть без паха­на. Оно, как стадо баранов, должно иметь вожака.

— Ну конечно, должно, и наверное, имеет, но я этим заниматься не буду. А теперь давай-ка выпьем, потому что я, хоть и вегетарианец, но не трезвен­ник. Идет?

— Как скажешь.

Хозяин поднял свой бокал так, чтобы была видна игра лучей солнца на стекле и вино окрасилось в более яркий цвет.

— Почти рубин, — сказал он.

Борис вздрогнул, но нашелся и произнес:

— Предпочитаю изумруды.

— Суум квиквэ.

— Что, что?

— «Каждому свое» на латыни.

— А ты знаешь латынь?

— Пришлось учить, брат, я по второму образованию юрист. И работаю юрисконсультом у своей жены.

— Теперь понятно, почему ты не хочешь.

— Прекрасно, если понятно. Давай по второй и больше никогда к этому возвращаться не будем. Помни, Одесса шуток не любит и ошибок не прощает.

Выпили по второй, а потом и по третьей.

— А зачем тебе наши авторитеты? — спросил Попов.

— Хочу взять их в долю.

— А вот это напрасно, они входят в долю только со своими, все остальные для них, как и двести лет назад, фраера. Ты для них не больше, чем экзотиче­ский зверек, с которого можно содрать шкурку. Что за предложение ты соби­раешься им сделать?

— Приобрести партию драгоценных камней.

— Шутник, а остановишься у меня?

— Нет, не хочу подвергать тебя опасности, я забронировал номер в отеле «Дерибас». Закажи мне такси с твоего телефона.

— Надеюсь, камни не с тобой?

— Ну что ты, дорогой Витя, они у меня в надежном месте. в камере хранения на одесском вокзале.

— Шутник.

Олесь

Олесь появился на квартире Виктора Сильвестровича вечером, проведя весь день на пляже.

Хозяин встретил его радушно, пояснил, что живет один. Правда, время от времени его навещает дочь, чтобы убрать квартиру. Тут же указал Олесю место, где тот будет спать, повел в ванную, показал, как пользоваться душем, и оставил гостя в ванной одного, выдав два полотенца.

— Синее для тела, а серое — для ног, — пояснил он.

Олесь принял душ и хотел было растереться полотенцами, но понял, что не сможет. Южное солнце сделало свое дело. Особенно чувствителен был ожог на плечах.

Олесь вышел из ванной в шортах.

Хозяин квартиры, увидев красноту, запричитал. Открыл холодильник, достал баночку сметаны и стал мазать плечи Олеся. Сразу стало легче.

Окончив манипуляции со сметаной, Виктор Сильвестрович усадил Олеся за стол, на котором стояли две большие чашки с салатами из крабовых пало­чек и иных морепродуктов и салат из овощей. На двух тарелках лежало по огромному, с детскую лопатку, шницелю, посередине располагался штоф с компотом.

— У меня есть сухое, — сказал хозяин, — но я не пью, зарок дал: пока книгу не окончу, ни капли. А тебе нельзя: зудиться кожа будет после ожога.

Еду поглощали молча.

Олесь был голоден, а хозяин, видимо, не привык вести светские разгово­ры во время приема пищи.

Когда расправились со вторым, Виктор Сильвестрович сказал:

— Иди отдохни в другую комнату, а я посуду помою, и мы с тобой пого­ворим.

Олесь перешел в другую комнату, где на кушетке ему была расстелена постель. Но не улегся на нее, боясь испачкать простынь не впитавшейся в тело сметаной, а присел на краешек.

Виктор Сильвестрович появился спустя четверть часа. Он мгновенно оце­нил обстановку, чертыхнулся, вышел из комнаты и вернулся со старой про­стыней. Ловким движением обернул ее вокруг торса гостя и порекомендовал лечь.

Олесь растянулся на кушетке, а хозяин сел рядом на табурет. И только тут Олесь заметил в его руках папку.

— Вот ты, как мне сказал твой батька, борешься с диверсантами.

«Твою дивизию, — подумал Олесь, — вот это влип. А что если этот сло­воохотливый дед расскажет соседям о том, что к нему в гости.»

— Не переживай, — словно услышал его дед, — я об этом узнал не вчера, а год назад.

«Слава Богу, — подумал Олесь, — не придется шифроваться».

— Виктор Сильвестрович, — прервал его Олесь, — но здесь я на отдыхе, приехал позагорать, покидать удочку.

— Так ты рыбак? А где твоя удочка? Так не бывает, чтобы рыбак приехал на рыбалку и не привез с собой хотя бы пару своих удочек.

— Виктор Сильвестрович, ну забыл я дома удочки.

— Хорошо, забыл, а на какую рыбу собираешься рыбачить?

— На днестровскую.

— То есть, на пресноводную? А ты уже ловил пресноводных? На что они клюют?

Олесь наморщил лоб, словно пытался вспомнить.

— Виктор Сильвестрович, не знаю, на что она клюет, но непременно узнаю. Когда окажусь рядом с Днестром.

— Поздно будет, — сказал старик, — своей некомпетентностью ты вызо­вешь удивление, а если тебя будут искать, то подозрение.

— Ладно, сдаюсь, готов выслушать вас.

— Правильно, я тебя не буду долго мурыжить. В Днестре ловят сазана, карася, плотву, тарань, а также щуку и судака. Знаешь, чем первые три отли­чаются от последних двух? Последние хищники, а значит, диапазон средств, на которые их можно ловить, иной. Их можно ловить в том числе и на мясо первых. Но я предпочел бы, чтобы ты купил блесну. А карась, сазан и плот­ва предпочитают червя, опарыш и пареную кукурузу. В качестве прикормки используют все виды каш. Понял?

— Понял.

— Ну и лады, что думаешь делать завтра?

— Поеду куда-нибудь купить удочку, а потом на пляж. Или лучше это сделать на Привозе?

— Нет, Привоз теперь не тот. Его почти переделали в какие-то бутики.

Съезди на седьмой километр.

В семь ноль-ноль Виктор Сильвестрович разбудил Олеся.

— Подъем, боец, — сказал он, — сбегай искупайся, но до девяти вернись, а то снова сгоришь.

Олесь по привычке стал искать спортивный костюм.

Увидев это, старик сказал:

— Ты в Аркадии, шорты и майка, это все, что тебе нужно. Вот вторые ключи, сунь их в карман шортов. Придешь, завтрак на столе в кухне, что не съешь, помести в холодильник. До центра доберешься на трамвае, а там пере­сядешь на автобус 522 и доберешься до седьмого километра.

Олесь потянулся.

— На рынок в самую жару?

— Там необычный рынок, он больше похож на город, построенный из морских контейнеров. Когда грабили морское пароходство, эти контейнеры оказались никому не нужны. И их продавали по тысяче долларов за штуку. А потом из них и построили торговые ряды. Весьма удобно. Ставишь кон­тейнер на контейнер, нижний служит магазином, а верхний складом. А если натянуть между ними брезент или, как говорят мои студенты, — тент, то в самую большую жару там не только не жарко, но даже прохладно, поскольку брезент дает тень, а выстроенные рядами контейнеры усиливают сквознячок. Все, до вечера.

Олесь натянул шорты, взял в руки пакет с полотенцем и майкой и вышел на лестничную клетку. Дверь за ним захлопнулась. Он подождал немного, а потом вставил ключ в замочную скважину. Замок был старый и разболтанный, но открыть дверь удалось сразу.

В коридоре Олесь увидел удивленное лицо Виктора Сильвестровича.

— Проверка инструмента, — сказал Олесь и снова закрыл дверь.

Людей на пляже было еще немного. Он искупался, вышел из воды и улег­ся на полотенце. Искупался еще раз и пошел к своему жилищу. Дома он пере­оделся в спортивные брюки, майку, взял в руки барсетку с деньгами и вышел к трамвайной остановке.

Через полтора часа он оказался на седьмом километре.

Рынок был почти современным, и только инвалид, у входа певший «Рас­кинулось море широко», был фрагментом из фильма о послевоенных годах Одессы.

Очень хотелось пить, чему способствовало напоминание инвалида, хри­певшего вслед Олесю:

— Окончив кидать, он напился воды,

Воды опресненной, не чистой...

Пришлось взять газированной воды в литровой пластмассовой бутылке и тут же выдуть половину.

То ли от выпитой воды, то ли от сквозняка, но скоро он почувствовал себя хорошо и стал не торопясь исследовать улочки контейнерного города, при­сматриваясь и к продавцам, и к покупателям.

Уже через несколько минут на рынке он стал понимать рыночный одес­ский язык. Вот, стоит продавец-турок, подходит к нему женщина и, указывая пальцем на товар, спрашивает по-одесски мягко:

— Щё стоит?

— Семьдесят гривен, — отвечает продавец.

— А так, щёб купить?

— Шестьдесят.

Был будний день, и на рынке было свободно. Правда, в некоторых местах, между контейнерами располагались картонные и деревянные ящики, и это создавало проблемы, но в основном для продающих, а не покупающих.

Точку, в которой продавали телескопические удочки, он нашел быстро, а выбирал товар долго. Скорее, не выбирал, а слушал расхваливание товара продавцом. Информация, которую он получал, должна была вписаться в то, что на сленге разведки называется легендой.

Расплатившись, Олесь сунул сверток с удилищем под мышку и напра­вился к выходу. Но остановился возле контейнера, где продавали униформы. Чего только там не было — от комбинезонов с надписью «Беспека», до вполне солидных брюк и курток, больше похожих на полицейское обмундирование в Штатах.

— Есть ваши размеры, — сказал продавец.

— Возможно, я загляну к вам на днях, — ответил на это Олесь, — как вас найти?

— По номеру, — ответил продавец и дал ему визитку.

Выйдя из контейнерного городка, он снова почувствовал дикую жару и завернул в вареничную. На счастье, там работал кондиционер.

Олесь расположился за дальним столиком, дождался официанта, заказал себе полторы порции вареников с картошкой и бокал холодного клюквенного морса. Людей было немного, и официант быстро выполнил заказ.

Прямо перед входом была огромная реклама: «Такси с мобильного 838».

Расправившись с варениками, Олесь потягивал холодный морс и смо­трел на остановку 522-го автобуса. Интервал его движения был ровно чет­верть часа. За пять минут до прибытия очередного рейса он расплатился и вышел на улицу, став свидетелем сценки, которая могла произойти только в Одессе.

Автобус уже подошел к остановке, а некая дама не позволяла пройти к нему невысокому щуплому мужчине.

— Женщина, — заорал мужчина, — вы плывете, как пароход, за вами не пройти!

— Поговори мне, без зубов останешься, — почти ласково ответила дама.

— При чем тут мои зубы? — спросил мужчина.

— А при чем тут моя корма? — ответила дама.

Топаз

И во время учебы в НГУ, и после того как он окончил факультет геофизи­ки, Борис любил работать в поле.

Однажды рабочим к нему в партию пришел немолодой уже зек. Фамилия его была Ачиков, звали Прошей, но все в партии знали, что Проша отклика­ется на погоняло Чилиндра.

Чилиндра прилично играл в шахматы, и так как шахматистом в партии был только Борис, частенько сидел с ним за шахматной доской.

Но то ли играть молча ему было впадлу, то ли он хотел как-то выделиться из среды рабочих своей необычностью, во время игры он рассказывал Борису о жизни в зоне и на свободе.

Потом пути их разошлись, Чилиндра осел в Н-ске, каким-то образом выбил себе пенсию по состоянию здоровья. А Борис продолжал мотаться по Сибири, пока не грянула перестройка, не развалился Советский Союз, похоронив под своими обломками многие изыскательские проекты и оставив геологов и геофизиков без копейки денег.

Но за те несколько месяцев общения во время работы и шахматных пар­тий Борис узнал об Анчикове и его жизни больше, чем о нем знали все опера колоний, где ему приходилось отбывать срок.

— Знаешь, как я приобрел свое погоняло? — говорил Чилиндра, расстав­ляя фигуры на доске.

— Что приобрел?

— Погоняло.

— Кличку, что ли?

— Нет, — как неразумному дитяти, объяснял Ачиков, — клички имеют собаки, шныри, а уважающие себя люди имеют либо погоняло, либо псевдо. В детстве я путал ц и ч. И говорил не цилиндр, а чилиндр, и шпана мгновенно приклеила мне сие.

— И не обидно?

— Не-а. Погоняло — это как марка.

— Ну, какая это марка, был тут у нас в окрестностях Красноярска автори­тет Тузик, какая это марка.

— Э, не скажи, — говорил Ачиков, пряча за спиной две шахматные фигу­ры, — в какой руке берешь?

— В правой.

— Играешь белыми, — продолжал он, — у воров мир стоит на других понятиях. И все, что в мире обычных людей ценится, там таковым не являет­ся. Вот ты, например, угол открываешь ключом.

— Что открываю? — спрашивал Борис, думая, какое начало ему разы­грать.

— Угол, по-вашему чемодан, — а вор, который у тебя это закрутил, по- вашему, украл, обязан замки сорвать. Поэтому и погоняла у воров с позиций обычных людей смешные, но в этом и есть глубокий смысл, авторитетный вор не боится смешных, с позиций обычных людей, псевдо.

Чилиндра всю свою сознательную жизнь воровал, но не считал себя вором-профессионалом.

— Я не блатной, — говорил он, вкладывая в этот сленговый термин одно­му ему известное значение.

Он восхищал других рабочих партии тем, что почти наизусть знал Уголов­ный кодекс Российской Федерации. И семь раз был на экспертизе в Институте имени Сербского. Причем трижды его признавали вменяемым, а четыре раза невменяемым.

Как система самообучаемая, он просек то, что необходимо психиатрам, чтобы признать его невменяемым. Четвертый раз в Сербского он попал с большим шрамом на шее и рассуждениями, что видит будущее, о котором ему говорят двухметровые прозрачные личности. Попытка суицида плюс ясновидение убедили врачей в том, что перед ними психически больной человек.

В партиях Борис видел немало людей, отбывавших срок наказания, или тех, кто демонстративно относил себя, как говаривал Ачиков, к преступному миру. Почти все они были психопатами. А Чилиндра-Ачиков был на удивление уравно­вешенным человеком. Правда, иногда он «включал дурака», но это были внешние проявления, внутренне он всегда себя контролировал не хуже любого йога.

Но нормальный человек должен кого-то любить, а кого-то ненавидеть. Ачиков ненавидел паспортистов, людей, которые сделали его вором.

— Откинулся я первый раз, — говорил он Борису, переставляя фигуру на доске, — и решил с воровством завязать. Пришел прописываться. А дело было в Питере. А паспортист на меня посмотрел и говорит: ты еще на работу не устроился? Я отвечаю: нет.

— Так вот, когда устроишься, сразу ко мне или моему коллеге из района, где ты будешь работать. Понял?

Чего ж тут непонятного. Я на предприятия, а там мне говорят: а ты еще не прописался?

— Нет, — отвечаю.

— Ну, как только пропишешься, так сразу к нам, мы тебя на работу и возьмем.

Я снова к паспортисту, говорю: все заметано, берут меня на работу, про­писывайте. А он мне: где документ, что тебя взяли? Дернулся я еще раз туда- сюда, вижу, разводят меня. Тогда я взял и купил специальный клей.

— Зачем?

— А ты хочешь узнать, зачем? Намазал я этим клеем себе лоб, приклеил справку об освобождении, горячим утюгом провел, чтобы крепко въелась, и стал гулять по Невскому.

— И чем это закончилось?

— Статьей за хулиганство, новым сроком. Но после этого я уже к паспор­тистам никогда не ходил.

Чилиндру Борис разыскал через справочное, значит, все же ходил Ачиков на поклон к нелюбимым паспортистам.

На удивление, Ачиков встретил его так, будто давно ждал.

— А, начальник, — произнес он, открыв дверь квартиры, — входи. Чем обязан?

— Дело есть на миллион долларов, — пошутил Борис.

— Заходи, поговорим, — ответил Ачиков, — серьезные дела на пороге не решаются и с порога не начинаются.

Ачиков проводил его на кухню и стал готовить чай.

Борис обратил внимание, что в квартире необычно чисто.

— Женился? — спросил он у хозяина квартиры.

— Приходит женщина, — уклончиво ответил тот, — тебе «настоящий» или «купец»?

— У тебя «купец» как «настоящий», если я помню.

— Ну, тут ты, начальник, не прав, какой бы крепкий ни был «купец», он всегда заваривается, а настоящий варится. Тут, как говорят в Одессе, две большие разницы.

— А ты когда-нибудь был в Одессе?

— Нет. А почему спросил?

— Потому что базар, как ты говорил ранее, пойдет за Одессу.

— Базар, говоришь, ну ладно.

— Значит, в Одессе ты не был, но сориентировать меня по Одессе можешь?

— Сориентировать могу, тут сложностей особых нет, люди, они всегда и везде люди, хучь в Н-ске, хучь в Одессе. Правда, как ты когда-то говорил, со своей спецификой.

— А ты помнишь, что я говорил?

— Ну ты же помнишь.

— Я другое дело, у меня хорошая память.

— Ну а мне все надо было помнить. Все в жизни могло пригодиться. Вот ты ко мне пришел не чаи распивать, так? Значит, я тебе пригодился, а отсюда я — человек нужный тебе, сокращенно — нужник. Как тебе мой юмор?

— Нормально, но где-то я это уже слышал.

— Да, разумеется, все эти афоризмы существуют не один десяток лет, просто одни их слышат впервые и восхищаются неожиданным поворотом мысли, а другие знают их давно и используют для того, чтобы произвести нужный эффект. Итак, что тебе нужно в этой Одессе?

Они закончили чайную «церемонию» и перешли в «зал», единственную в квартире комнату.

— Вот видишь, — сказал Ачиков, — все в жизни когда-нибудь может при­годиться. Я не буду корчить из себя законника или авторитета. Я не был ни тем, ни другим и только сейчас понимаю, что был исследователем того мира, о котором ты говоришь. Пришли другие времена, и тех отношений уже нет, хотя кое-что в качестве реликта осталось. Может, тебе и повезет, если будешь использовать то, о чем я тебе скажу.

— Но это резервный вариант, — возразил Борис, — на всякий случай.

— Случаи бывают всякие, — сыронизировал Ачиков, — и скорее всего, твой основной вариант там не прокатит.

— Почему?

— Кинуть лоха теперь в доблесть.

— А я лох?

— Да не только ты. Вот ты приехал туда с некими предложениями или предъявой и затеял базар с теми, кто там живет, кто принадлежит к какой- то кодле блатной или не блатной, не столь важно. За ними кодла, а за тобой никого. Возникает желание кинуть тебя, ведь это будет стоить недорого, да и отвечать потом не перед кем. Ты для них корова, которую они могут подоить. А если молоко кончится, прирезать.

— Но пока я даю молоко, меня буду беречь?

— Да, но никаких обязательств перед тобой у них нет. И слово они держат только с равными себе, всех остальных.

— Понял, кинуть не впадлу. И как мне вести себя с ними?

— С достоинством. Как ты вел себя в партии.

— Ну, в партии я был начальником.

— И здесь будь начальником, ты не просишь у них денег, ты деловой, который приехал с интересным предложением.

Ачиков немного подумал, а потом произнес:

— Тут я, пожалуй, загнул, у деловых, в отличие от блатных, другая фило­софия, и ты к ней никакого отношения не имеешь, а это чувствуется. Ты дол­жен быть самим собой, как бы тебе ни хотелось мимикрировать, чтобы проще решать твои задачи.

— Ты стал говорить, как профессор в вузе.

— Не поверишь, но я устроился вахтером в одном из корпусов НЭТИ.

— Ты пошел в вертухаи?

— Это не впадлу, если не служишь тому, кого охраняешь.

— Понял, понял, а устроился, например, чтобы узнать систему охраны.

— Да, или продолжить изучение среды. Так вот, почему ты не деловой? Типичный деловой — это цеховик семидесятых-восьмидесятых годов. Ему уже нужно было расширять не только производство, но и сбыт. И его уже охомутали бандиты.

— Ты хотел сказать — воры.

— Нет, в таких понятиях я никогда не ошибаюсь, воры того времени не связывались с цеховиками. Точнее, не принимали предложений пришлых мира того взять их под контроль. Тогда бандиты, а в них пошли и перековавшиеся воры, и спортсмены, и просто быки с улицы, взяли цеховиков под крыло.

— Ты мне ответь конкретно: почему я не смогу сойти за делового?

— Потому что ты не деловой.

— Поясни на примере, через абстракции я этого понять почему-то не могу.

— Пожалуйста, на примере. Помнишь, пришел в партию некий бык по кличке Коряга. Начал пальцы веером топырить, но ты его раскусил.

— Так он был понтач, это за версту было видно.

— Вот видишь, ты его раскусил, несмотря на то, что он был настоящий бык и от наколок синий.

Борис вспомним Корягу и порадовался, что к тому времени, как Коряга где-то в экспедиции навешал лапши на уши кадровикам и был принят на рабо­ту, он уже кое-что понимал в жизни и в людях. И оценивал последних не по внешним данным и тому, как они себя подают, а по тому внутреннему состо­янию, устойчивости и уверенности, которые свидетельствуют об их месте в той или иной человеческой иерархии.

— Но я тебе расскажу случай еще более интересный, — сказал Ачиков. — Как-то еще в Краслаге пришел в зону вор, выдававший себя за законника. Его приняли, оказали уважение, но через неделю зарезали. Причем то, что он не мог быть авторитетом, блатные поняли с первого дня.

— Он вел себя не так, как они?

— Нет, он многое делал так, как они. Но он закрывал за собой двери, чего вор его уровня делать не должен.

— Надо же, на какой мелочи засыпался.

— Это не мелочь. Я все это тебе рассказывал для того, чтобы ты не взду­мал там распальцовкой заниматься, обещать много и строить из себя делово­го. Ты тот, кто ты есть на самом деле. И в этом стойле ты непоколебим. Ты инженер-изобретатель, и не больше. Понял?

— Понял, чего уж тут не понять.

— Ну вот и все, я тут потормошу кое-кого, и через пару-тройку дней ты ко мне подходи, будем думать, с чем тебя отправить в Одессу. И главное, не тушуйся, везде есть люди, — произнес почти торжественно Чилиндра, вкла­дывая в слово «люди» только ему понятный смысл.

Олесь

Старший оперуполномоченный УСБУ в Одесской области капитан Старостенко третьи сутки безвылазно сидел в Беляевке. Неделю назад его вызвал начальник отдела и долго объяснял ему суть задачи.

Выходило, что там, в Киеве, их коллегам нечего делать. И они решили запустить в Беляевку диверсанта, который должен провести диверсию на очи­стительном комплексе, снабжавшем Одессу питьевой водой.

— Но в Беляевке целое отделение сотрудников, — возразил Старостенко.

— Им лучше этого не поручать, — сказал начальник, — их показная активность спугнет диверсанта.

— Но они лучше знают обстановку, у них свой актив.

— Поедешь туда заранее и сколотишь свой актив.

— А не перехлестнемся мы с местными?

— Не перехлестнемся, да и дело несложное. Там, в Киеве, одни пыта­ются показать, что мы здесь ничего не делаем, а вторые благоволят нам. Так вот вторые сообщили приметы диверсанта и его установочные данные. Дело чести при такой форе его взять или хотя бы не дать ему возможности провести «диверсию».

— А почему именно Беляевка?

— Там эта станция, по советской терминологии «объект, уязвимый в диверсионном отношении», если гипотетически отравить в ней воду, то отра­вится вся Одесса, а это шум на весь мир. Наши начальники полетят, политики приобретут капитал, а те, кто управляет так называемыми финансовыми пото­ками, потеряют возможность ими управлять. А это для них смерти подобно.

Старостенко был достаточно опытным опером, чтобы не понимать, что сам он, оказавшись на «чужой поляне», становится мишенью для своих кол­лег. Но приказ есть приказ.

— Да, — сказал начальник, — парню этому под тридцать, он каратист, родился в Киеве, учился в политехе, фамилию, имя, отчество узнаешь позже. Перед самым отъездом.

— Почему не сейчас?

— Конспирация, — ответил начальник.

Прежде чем уехать в Беляевку, Старостенко установил контакт с кассирами автобусной станции. Он понимал, что диверсант может приехать на такси, но прежде чем совершить диверсию, ему нужно изучить оперативную обстановку. Ничего не поделаешь, хотя Старостенко и пришел служить в органы в девяно­стые, у него и у предполагаемого диверсанта были еще общие учителя.

Кассиры заложили в память компьютеров фамилию, имя, отчество пред­полагаемого диверсанта, и Старостенко со спокойной совестью уехал из Одессы.

Раскинув свою небольшую сеть, Старостенко, как паук, стал следить за тем, не раздастся ли колокольчик, свидетельствующий о том, что некто, весь­ма похожий на диверсанта, в нее попал.

Сам он поселился на Маяках, раз в день выходил на рынок и пил кофе в кафе, что через дорогу от рынка.

Вот и сегодня он не спеша прошелся по торговым рядам, купил кусок соленого сала с прожилками мяса на вечер.

Внимательно, словно собирался покупать, постоял у связок соленой и вяленой рыбы.

Старостенко был истинным одесситом и не любил пресноводную рыбу. В ней много мелких костей. То ли дело все, что более пары килограммов и выловлено в море. К такой рыбе больше подходит название «мясо-рыбы», как у Хемингуэя в повести «Старик и море».

Обойдя рынок и перемигнувшись с двумя продавцами овощей, Старостенко направился к выходу. Там он немного постоял у тазов, в которых шевелились зеленые с коричневатым оттенком раки. Представил, как они краснеют, варясь в кипятке, и прошествовал в кафе, не преминув подмигнуть бабе Одарке, которая продавала неподалеку от входа на рынок шерстяные варежки и носки.

Заказывая кофе у барной стойки, он вопросительно посмотрел на барме­на. Тот отрицательно покачал головой.

Усевшись с чашкой кофе за дальний столик, Старостенко стал смотреть в окно, но периферийным зрением изучал компанию местных полууголовни­ков, которая в традициях девяностых почти все время проводила в кафе. Ком­пания была одета так, как уже не одевались уважающие себя представители криминального сообщества. На каждом были спортивные брюки синего цвета и белые майки с короткими рукавами.

В этой компании на восемь человек всегда имелись две-три девицы, при­чем, если парни были одни и те же, то девицы — каждый день разные.

Время от времени кто-либо из компании обращал внимание на мужика, который уже третий день почти в одно и то же время заходит в кафе выпить кофе. Но ни у кого из них не появлялось желания проверить чужака на вши­вость. Во-первых, потому, что мужик вел себя очень уверенно, а за таким всегда стоит тот, кто может создать проблемы окружающим. А кому нужны проблемы? Во-вторых, мужик был значительно старше местной шпаны, и следовательно, не был конкурентом.

Правда, сегодня компания вела себя более шумно, чем вчера. Наверное, выпили больше обычного.

— А че ты, — петушился один из них. Скорее всего, лидер, поскольку мог позволить себе говорить с остальными, выпятив вперед нижнюю челюсть, — а че ты.

— Я ниче, — отвечал ему «собеседник», — а ты че?

— Я-то ниче, а вот ты мне предъявы делаешь!

— Да не делаю я тебе предъяв.

Столь содержательный «базар» продолжался уже несколько минут, но уйти так просто было нельзя, — если компания почувствует, что создает кому- то душевный дискомфорт, она обратит внимание на него как на возможный объект травли. Здесь все как в животном мире. В качестве жертвы или объекта нападения выбирают не первого попавшегося или самого близкого, а того, кто больше других боится стаи.

Тот, который был лидером, всегда почему-то сидел спиной к выходу из кафе. Сегодня все было наоборот. Парень был крепок, широк в кости, его над­бровные дуги создавали ему вид панчера. По некой полубандитской моде он был брит, а на голове его было небольшое родимое пятно.

— Да хватит тебе, Горби, — вмешался в «разговор» парень, сидящий справа от лидера, — он и не думал тебе делать предъявы. Где ты, а где он?

Тот, кого назвали Горби, снизил агрессивность и сел на стул.

— А-а, — протянул он неопределенно, — наливай.

Пробыв в заведении четверть часа, Старостенко поднялся со стула, вышел из кафе и пешком направился на квартиру, предвкушая послеобеденный сон, вечернее купание и ужин, который он приготовит на чугунной сковороде из яиц с салом.

Самое удивительное было то, что Олесь появился на рынке в Маяках спу­стя полчаса после Старостенко.

Он, так же как и опер, походил по торговым рядам, посмотрел на шевеля­щихся раков, отклонил предложение их купить, но спросил у продавца:

— А где можно снять квартиру на несколько суток?

Продавец кивком головы показал на старушку, которая продавала вязаные носки.

— Баба Одарка, она все знает.

Баба Одарка действительно знала все, за десять гривен дала полный рас­клад свободных квартир и комнат, пояснив:

— Комната менее удобно, но более безопасно. А то у Вальки Спиридоненко клиент снял квартиру и уехал на рыбалку с ночевкой, а потом приез­жает — ни вещей, ни денег.

Взяв у бабы Одарки три адреса, Олесь решил заглянуть в кафе.

Он зашел туда и понял, что сделал это зря. За одним из столов сидела пьяная компания, которая сразу обратила внимание на чужака. Олесю ничего не оставалось делать, как пройти к барной стойке и спросить облегченный вариант «Кэмэла».

Разумеется, такого не оказалось, и он спокойно покинул кафе, чувствуя на себе неприязненные взгляды мужской половины пьяной компании.

Дойдя до первого дома, значащегося в адресах, Олесь вошел в калитку. И тут же ему навстречу рванулся огромный ком шерсти, на шее которого был ошейник, а голова изрыгала хрипы и лай, от которых кровь стыла в жилах. На крыльцо вышла хозяйка и так рявкнула на пса, что тот, поджав хвост, поплел­ся в будку.

— Баба Одарка кланялась вам, — нашелся Олесь

— Проходи, — сказала хозяйка. — Комнату смотреть будешь?

— Буду, — ответил Олесь,

Хозяйка повела его по коридору, в которой по одну сторону было три одинаковых двери.

Она открыла одну из них. Обстановка в комнате была спартанской: желез­ная кровать, тумбочка, шкаф, на котором стоял телевизор.

— Сто двадцать гривен за сутки, — сказал хозяйка. — Первый день могу накормить ужином, далее будешь готовить сам. Холодильник на улице, там же газовая плитка и стол. И там же душ, правда, летний, но вода в нем всегда горячая. А в жару это очень удобно.

— Как вас зовут? — спросил Олесь.

— Валентина.

— А, вы та самая Валентина, у которой жильца обокрали?

— Вот старая карга, — в сердцах произнесла Валентина, — три года про­шло с тех пор, а она все о своем. Мы с тех пор замки поменяли и пса завели, так что к нам никто не сунется. А обстановка у нас спартанская, потому что к нам в основном рыбаки приезжают. Они вещи бросили — и на рыбалку. Никто даже телевизор не включает, не нужен он им.

— Хорошо, — согласился Олесь, — плачу за пять дней вперед. Понравит­ся, останусь еще на три дня.

— А чего не больше?

— Отпуск у меня короткий.

— На ужин что приготовить?

— Суп с галушками, — пошутил Олесь

— Можно и суп, — ответила Валентина, не поняв или не приняв шутки,

— Что пьешь?

— Ничего, я трезвенник.

— Трезвенник — это хорошо. Проблем меньше. А то сколько ни предупреждай жильцов, что я женщина мужняя, стоит выпить граммов двести — забывают.

— Я не забуду.

Олесь разделся, влез в шорты и, взяв полотенце, вышел во двор в дверь, противоположную той, что вела на крыльцо. Где-то там за стеной залаял было пес, но сделал это как-то неуверенно, видимо, окрик хозяйки здорово на него подействовал.

В той части двора, о которой говорила Валентина, было довольно уютно. Под навесом стояли холодильник и газовая плита. В неком подобии бесед­ки, увитой плющом, был стол, вокруг которого стояло несколько табуреток. Чуть в стороне — душ, похожий на маленький парник, так как стены его были покрыты полиэтиленовой пленкой, почти прозрачной. То есть, через нее можно было смутно видеть, что в душе находится кто-то. Но рассмотреть конкретно его формы не представлялось возможным.

Вода в душе была в прямом смысле горячей, однако Олесь знал, что после такого душа возникнет приятное чувство прохлады. Он вернулся в комнату, улегся на кровать и стал подводить итоги первой половины первого дня в Беляевке.

На месте своих коллег, которые, безусловно, ждут его здесь, он поступил бы так же. То есть, создал позиции, прежде всего на автостанции, местах общего пользования, магазинах и рынке.

Безусловно, договорился бы с бабой Одаркой.

И нет сомнения, что его уже взяли на крючок, что, собственно, и было нужно. Ибо надеяться на то, что он может проникнуть в Беляевку незамечен­ным, было смешно.

Единственно, что пока не стыковалось, это.

В дверь комнаты тихо постучали. Олесь вскочил с кровати и пошел от­крывать.

В коридоре стояла Валентина.

— Совсем замоталась, — сказала она, — нужен твой паспорт.

— Конечно, — ответил Олесь, вернулся, достал из барсетки паспорт и передал его хозяйке.

— Вечером верну, — сказал она и удалилась.

А Олесь снова завалился на кровать.

Все стало на свои места. Последний штрих, которого он так ждал, был только что сделан.

«А вот вам всем хрен! — подумал Олесь. — Молодец, папаня, нашел возможность достать мне паспорт с другими установочными данными, пусть поломают голову, контрразведчики».

Неожиданно для себя Олесь уснул и проснулся ровно в семь вечера. Он поднялся с кровати, умылся, прополоскал рот и вышел в ту часть двора, где была кухонька и стол в беседке, увитой плющом.

Хозяйка стояла за плитой, на сковороде у нее что-то скворчало.

— А где остальные жильцы? — спросил Олесь.

— На рыбалке, — ответила Валентина.

— А где муж?

— На смене, — сказал хозяйка. — Он тебе зачем?

— И точно, зачем он мне, — сказал Олесь.

А хозяйка между тем стала носить на стол все, что было у нее на плите. Сковороду с жареной говядиной, салаты из огурцов и помидоров раздель­но, хлеб, нарезанный крупными ломтями, сочную редиску с хвостиками на пластмассовой тарелке. А потом на столе появился графинчик с красноватой наливкой.

Олесь вопросительно посмотрел на хозяйку.

— Это всего лишь наливка, — сказал она, — даже не настойка. Так что ты можешь смело выпить, ее все трезвенники пьют.

Наливка была очень приятной, Олесь похвалил хозяйку. Она тут же нали­ла ему вторую стопку, но он от нее отказался и стал жадно есть мясо, с хру­стом заедая его редиской, помидорами и огурцами.

— А где вы работаете? — спросил Олесь.

— На станции.

— Автобусной?

— Очистительной, — сказал Валентина. — Я завтра с утра на работу, так что ты будешь закрывать не только комнату, но и дом, и калитку.

И Валентина вручила гостю еще два ключа.

Топаз

Казимир Сигизмундович Семенович родился в городе Витебске, с отличи­ем окончил там среднюю школу и поехал в Ленинград, где поступил в Универ­ситет на геолого-физико-химический факультет. По окончании его он получил распределение в Одессу, где был филиал Океанографического института. И сколько ни удивлялся Казимир логике распределителей, поскольку в океа­нографию, как правило, шли выпускники гидрогеологического факультета, в Одессу он уехал с радостью.

К распаду Советского Союза он был заместителем заведующего лабора­торией. Но рухнул Союз, независимая Украина сократила финансирование института. И Казимир Сигизмундович оказался на мели. Однако он не про­пал, напротив, новый спрос на его профессиональные возможности сделал его почти единственным в Одессе специалистом профессии, которая имела название — геммология.

Именно к нему сегодня утром звонил бывший коллега по Океанографиче­скому институту и просил принять его с экзотическим напарником.

Семенович к приходу гостей побрился и переоделся.

И когда раздался звонок в дверь он, благоухая туалетной водой, пошел открывать.

На пороге стоял крепкий парень лет двадцати пяти в белых брюках и белой полурукавке, а сзади него его бывший коллега Владик Самсонов, кото­рый строил Семеновичу глазки, давая понять, чтобы тот ничему не удивлялся. А удивиться стоило бы.

На парне не было живого места. Он был буквально синим от наколок. Пальцы синели перстнями, на предплечьях красовались акулы и львы, из отворота рубашки торчал крест купола церкви, а шею оплетала змея, чем-то похожая на ту, что изображают на эмблемах военных медицинской службы. Сбоку, видимо, от плеча до уха синела паутина.

Понимая замешательство Казимира, Владик представил гостя:

— Дмитрий.

Но гость, внутренне не согласившись с этим, протянул Казимиру руку и произнес:

— Митроха.

— Казимир Сигизмундович, — ответил Семенович и пригласил гостей в квартиру

На журнальном столике стояла бутылка коньяка. Хозяин предложил гостям по рюмочке. Владик с радостью согласился, а Митроха спросил Семе­новича:

— А ты?

— Я на работе не пью, — был ответ.

— Тогда и мы не будем, — сказал Митроха к явному неудовольствию Владика.

— Не будем крутить вола, — сказал Митроха и уселся на стул возле жур­нального столика, затем вынул из нагрудного кармана некий камешек, завер­нутый в бумажную салфетку.

— Что это? — спросил он у Казимира.

— Изумруд.

— От слова изумительный, — сказал Митроха,

— Нет, русское название изумруда происходит от персидского зуммуруд. С позиций науки это разновидность минерала берилла — силиката бериллия и алюминия. С позиций ювелиров — ювелирный камень высшего класса, темно-зеленые образцы его ценятся дороже алмаза.

— Дороже алмаза, — повторил Митроха и сказал Владику: — Это за­пиши.

Владик с готовностью полез в барсетку, вытащил лист бумаги и записал то, о чем ему только что сказал Митроха.

— С позиций Духа, — продолжал Казимир, — изумруд — один из камней, связанных с высшей религией, с Высшим Духом. Камень связан с энергиями Вулкана и Прозерпины.

Митроха непонимающе посмотрел на Владика, но тот нашелся:

— Приносит счастье, — пояснил он.

— Да, приносит счастье, — подтвердил Семенович, — но только чистому человеку, пусть даже неграмотному. И даже наоборот, изумруд не способствует накоплению информации и не способствует счастью людей умных и образованных. Этот камень хорош людям интуиции, раскрываю­щим тайные процессы, для медиумов, спиритов, для людей, связанных с тайнами иного мира.

На эту сентенцию Митроха поиграл желваками, но ничего не сказал.

А Семеновича понесло, он вскочил со стула и стал говорить, расхаживая по комнате, как по студенческой аудитории.

— Изумруд относится к категории камней, передающихся по наследству. Действовать он начинает не сразу. Он дарует помощь человеку, поддержку, прояснение запутанных ситуаций. Но здесь, опять же, нужно быть человеком чистым, не иметь дурных помыслов, а иначе вы ничего не получите или полу­чите душевную болезнь.

Семенович взглянул на Митроху, тот после слов о болезни окаменел.

А Семенович уже не мог остановиться. Он сел на своего конька и не видел ни Владика, ни Митрохи, перед ним была аудитория благодарных слушателей.

— К наиболее выдающимся относят пять отборных камней — «испан­ские», или «перуанские» изумруды, которые Фернандо Кортес подарил своей невесте, племяннице герцога Бехарского, и тем самым смертельно обидел королеву Испании Изабеллу, мечтавшую заполучить их. Эти камни были уте­ряны в 1541 году.

Все пять камней имели различную и причудливую форму. Один из них представлял собой колокол с прекрасной жемчужиной. Второй имел форму розы, а третий — рога. Четвертому была придана форма рыбы с глазами из золота. Пятый — наиболее ценный и наиболее замечательный — имел форму кубка с ножкой из золота; край чаши также был сделан из золота. В древние времена изумруды добывались преимущественно в Египте, на копях Клеопа­тры. Драгоценные камни из этого рудника оседали в сокровищницах богатей­ших правителей Древнего мира.

Тут лектор увидел тоску в глазах Митрохи и понял, что уклонился от той цели, которая интересовала гостей.

— Природные изумруды высокого качества очень редки и поэтому оце­ниваются из расчета около 10 000 фунтов стерлингов за карат и даже дороже.

При этих словах Митроха оживился и потребовал, чтобы Владик записал сказанное.

— Потом на калькуляторе посчитаем, — добавил он.

Семенович взял со столика камень и подержал его в руках.

— В настоящее время, — сказал он, — в мире разработано несколько технологий получения искусственных изумрудов, отличить которые от нату­ральных камней для любителя весьма сложно.

— Зачем нам это? — спросил Митроха.

— Затем, что ценятся только природные изумруды.

— А, тогда конечно, — произнес Митроха.

— И первый признак, по которому можно определить, что это при­родный камень, его холодность. Почувствуете холод в руках от камня и не ошибетесь.

Митроха и Владик одновременно протянули руки к камню. Но Семенович сказал:

— Камень не синтетический, но почему-то не такой холодный, как надо.

— А может, потому, что сегодня очень жарко? — спросил Владик.

— Может быть, может быть, — повторил Семенович и полез в шкаф за микроскопом.

— А это зачем? — спросил Митроха

— Природные камни имеют расколы и трещины, они созревают сотнями лет, а на синтетических таких трещин нет.

Семенович прильнул к окуляру микроскопа.

— Ну? — почти одновременно спросили Владик и Митроха.

— Есть, — сказал Семенович, — и самое удивительное, что он не прозра­чен, и линии, которые отмечает увеличительное стекло, не совсем параллель­ны. Это признак естественного роста этой разновидности берилла. Но самое главное — поместить его в стакан с водой.

— И. — выдохнул Владик.

Но Семенович не слышал его. Он ушел на кухню и вернулся в комнату со стаканом воды, небрежно бросил в стакан изумруд и прикрыл сосуд рукой.

— Так вот, если опустить изумруд в воду и посмотреть на стакан сверху, то искусственный изумруд даст красный оттенок.

Митроха и Владик вскочили со стульев и склонились над стаканом. Семе­нович медленно убрал руку, и все увидели, что красноватого оттенка нет.

Прозвище Топаз Борис получил вскоре после того, как поступил в НГУ. Уже тогда он заинтересовался драгоценными камнями, хотя это и не входило в основной профиль его подготовки. Из трех лидеров драгоценных камней он интуитивно выделил изумруд: алмаз не интересовал его бесцветностью, а рубин вызывал тяжелые чувства, которые сравнимы с предчувствием кон­фликтов с другими людьми.

Болезнь эта пришла к Борису внезапно, во время первого посещения музея Института геофизики в Новосибирске. Когда его сокурсники восхища­лись размерами золотых самородков, заключенных в прозрачные ящики-кас­сеты, он был заворожен камнями.

И даже шутка, о которой знают все посещавшие музей новосибирцы и гости столицы Сибири, не тронула его.

Звучала она так. Рассматривая самородки золота, посетители всегда задавали вопрос: сколько стоит? И у экскурсоводов всегда был один и тот же ответ: десять лет колонии строгого режима.

Ответ с позиций юриспруденции, безусловно, безграмотный, но для обы­вателя весьма информативный.

Впоследствии жизнь и практика оторвали Бориса от объекта его интереса. После окончания универа он попал служить в армию в качестве офицера- двухгодичника. Правда, служил недалеко от Новосибирска. Как говорили тогда, в огородах, в Пашино, был замкомроты в стройбате. Ну а потом насту­пило время, которое позже стали называть безвременьем.

И в это безвременье Борис занялся разработкой технологии выращивания искусственных бериллов.

Прежде чем перейти к практике, Борис решил изучить уже имеющиеся способы выращивания изумрудов. Разумеется, начал он с Чэтема, да на нем и остановился.

Кэрролл Ф. Чэтем из Сан-Франциско стал проводить свои эксперименты по выращиванию изумруда, когда учился в колледже в тридцатые годы про­шлого столетия. Он нигде не патентовал свой метод, но его принципы были описаны в нескольких статьях в научных журналах послевоенного времени. Поскольку без этого был невозможен выход продукции на рынок.

Цикл выращивания кристаллов поначалу был довольно длительным, до года. И Чэтему удалось получить крупные изумруды: один кристалл весом в 203 г (1014 карат) был подарен Смитсоновскому институту в Вашингтоне, а другой весом 255 г (1275 карат) — Гарвардскому университету. Чэтему же принадлежит некое новшество в ускорении выращивания кристаллов. Если растить их не в неподвижном растворе, а при перемешивании жидкости, то процедура уменьшалась в несколько раз.

«Ничего странного, — подумал тогда Борис, — так и должно быть».

Чэтем, описывая свои изумруды, называл их «культурными» вместо обще­принятого термина «синтетические», но федеральная торговая комиссия США отклонила такой термин. И изумруды, созданные Чэтемом, стали называться и продаваться под маркой «изумруд, созданный Чэтемом».

«Прекрасно, — продумал тогда Борис, — а мои изумруды будут называть­ся. Да какая разница, как они будут называться. Я создам такой изумруд, который никак не будет называться, потому что будет как природный».

И начал эксперименты с так называемым питательным раствором для выращивания кристаллов. Исследовав все составляющие части, которые при­рода использует для выращивания изумрудов: бор, висмут, свинец, литий, никель, натрий, калий, молибден, вольфрам, ванадий, хром, фтор, кислород и воду, — он сравнил их соотношение, которое согласно статьям ряда исследо­вателей на западе было в «синтетических» изумрудах.

Однако это ничего ему не дало.

И тут он увидел, как один из его бывших коллег соорудил на даче устрой­ство, отпугивающее крыс и кротов.

— Но оно воздействует и на людей, — сказал ему Борис.

— Конечно, оно воздействует на все растворы, на все жидкости. Поэтому я включаю его, когда уезжаю, в город. А крысы и бомжи не в счет.

— Да ты садист, батенька.

— Есть немного. Я ведь сажу на даче растения не для крыс и кротов.

— Понятно.

— А как ты додумался до этого?

— А помнишь, теплофизики в Академгородке проводили эксперименты по разрушению бетонных фортификационных сооружений.

— А-а, — молнией пронеслось в мозгу у Бориса. и он перевел разговор на другую тему.

После этого все стало на свои места. Нужно было лишь проэкспериментировать воздействие на «питательный раствор» различных видов разруши­тельных излучений. Что должно было не только в несколько раз увеличить скорость выращивания кристаллов, но и создать новое их качество, как наде­ялся Борис, приближенное к природным.

Уже тогда он понял, чем отличается природный процесс от искусственного. В природе нет правильности, линейности, симметричности и соразмерности. Поэтому ее невозможно повторить, и приблизиться к ней можно только нару­шив все принципы выращивания искусственных изумрудов. Но без этих прин­ципов нет технического движения. Как разорвать этот круг, он тогда не знал.

Для работы нужна была экспериментальная база. И Борис пошел на поклон к денежным людям.

Толя Курлов был одним из таковых. Борис выбрал его по двум причинам. Толя не относился ни к бандитам, ни к спортсменам и в свое время учился в Новосибирском универе. Посему найти с ним общий язык было проще, чем с другими.

Однако к началу нового столетия Толя был уже коммерсантом до мозга костей. Он выслушал Бориса и спросил:

— Сколько мы получим на выходе?

— Я могу сказать, сколько мы затратим, — ответил Борис, — то есть рас­считать стоимость оборудования, аренды участка, электроэнергии, оплаты рабочим.

— Мне это не подходит, — сказал Толя.

Борис поднялся со стула и направился к двери.

— Что думаешь делать дальше? — спросил его Курлов.

— Искать другого партнера.

— Партнера, говоришь, — произнес Курлов, — да не найдешь ты партне­ра, разве что спонсора. ну ладно, ищи.

Однако с партнерами дело шло туго. Борис не мог доверить никому свою святую тайну, а именно то, как он может создать искусственный берилл, почти похожий на природный.

И тут Борису позвонил Заборток.

— Привет, Топаз, — сказал он, — ты не оставил своих бредовых идей по выращиванию.

— Не оставил, — ответил Борис.

— Надо встретиться, — сказал Заборток.

— Давай встретимся, — ответил Борис, — где?

— В Академгородке в Доме ученых.

— Я туда не вхож, так как не остепенен.

— Но я-то остепенен, а ты будешь со мной. Лады?

Борис ехал в Академгородок и думал о том, что с Забортком его судь­ба развела в восьмидесятые. После окончания вуза их обоих пригласили, а проще сказать, вызвали в военкомат Советского района и сказали, чтобы они ждали повесток.

Но Заборток увернулся от призыва, так как за него заступился его науч­ный руководитель.

С тех пор судьба их развела, они никогда и нигде не встречались, даже на встречах выпускников.

Заборток ждал его у входа в Дом ученых.

Он провел Бориса в ресторан и, как ни странно, заявил, что ужин будет за его счет.

— Догадываешься, почему?

— Нет, — искренне ответил Борис.

— Ты Толе Курлову понравился, я, конечно, в твои заморочки не верю, но если он захотел тебя спонсировать, его дело.

— Так это он поручил тебе некую экспертизу моих идей?

— Он попросил меня за определенную плату проконтролировать смету расходов на твои эксперименты.

— А-а, понятно.

— Ну вот и чудненько. Я тут порылся в публикациях по твоей теме, и знаешь, что нашел?

— Есть исследования по выращиванию изумруда из раствора в расплаве, но не для получения драгоценных камней, а для использования в лазерах для микроволновой связи. Обнаружено, что в этих целях с успехом можно при­менить большое число плавней.

— Понимаешь, к чему я?

— Да, это создает иллюзию природного процесса.

— Так вот, если попробовать использовать плавни вольфрамата лития, молибдата свинца, вольфрамата свинца и пятиокиси ванадия, то.

— То может возникнуть структура, приближенная.

— Молодец, но все это я даю тебе безвозмездно, то есть даром. Давай еще по одной и разбегаемся, дел много.

— А как же смета?

— Не в ресторане же ее составлять. Набросай чего-нибудь и приходи ко мне в лабораторию.

После этого все закрутилось так, что только успевай поворачиваться.

В одном из заброшенных помещений бывшего оловозавода Борис раз­местил свой экспериментальный участок. Нанял охрану и одного технолога, который должен был отслеживать последовательность операций.

Но на третий день экспериментов к нему нагрянул ОМОН. Пришлось месяц отписываться, что участок не лаборатория для производства наркотиков.

На этот случай Курлов прислал ему своего начальника службы безопас­ности и в традициях первого отдела залегендировал производство. Теперь в документах оно значилось «Экспериментальным участком по производству оловопокрытия для корпусов элитных автомобилей».

Так продолжалось два года, и Борис вдруг понял, почему были правы Заборток и Курлов. Потенциал его участка для опытов было мал. Чтобы получить результат, нужно было либо увеличить количество таких участков в несколько раз, либо ждать десятилетия, чтобы нужный результат все же появился.

И тут случилось непредвиденное.

Измотанный работой по двадцать часов в сутки, Борис решил отдохнуть. Он купил путевку в Белокуриху и уехал на целых двадцать дней.

Вернувшись, он ужаснулся. Оказывается, в эти дни были отключения электроэнергии, но его технолога на работе не оказалось, так как тот ушел в тяжелый запой. Охрана честно несла службу, но она не понимала тонкостей процесса.

Технолога Борис уволил. Курлову сказал, что эксперимент с очередной партией провалился. А тот намекнул ему, что пришли трудные времена и финансирование, видимо, придется свернуть.

Борис огорчился, но в меру. Прекратив подачу энергии на «тормошение» «питательного раствора» он слил его и увидел россыпь довольно крупных кристаллов с удивительно нежным зеленым цветом.

Как настоящий геммолог, он выждал некоторое время и взялся исследо­вать полученные кристаллы всеми известными способами.

Результаты его поразили, совершенно случайно эти веерные отключения создали ситуацию, при которой воздействие на рост кристаллов было таким же случайным, как и в природе, но в сочетании с высокочастотным «тормо­шением» более быстрым.

Борис занялся расчетами, чтобы повторить эксперимент, но потом понял, что такого рода случайностей больше не будет.

Он поблагодарил Курлова и Забортка за оказанное ему содействие, оста­вил оборудование спонсору и на какое-то время притих. Однако зуд проверки результата заставил Бориса отдать пару кристаллов на экспертизу.

И, видимо, в Н-ске нашлись люди, которые внимательно следили за подобными вещами. Они соотнесли его работу на участке по производству оловопокрытия и «наехали» на Бориса.

Предъява была конкретной.

— Добыл кристаллы на нашей территории, плати, — сказал ему невысо­кий шплинт.

Но Борис тоже был не лыком шит.

— Кого представляешь?— спросил он.

— Карлагу.

— Вот с ним и буду говорить.

На удивление, Карлага не заставил себя долго ждать. Он пришел к Борису на квартиру один, то есть, оставив охрану на улице.

— Предъяву получил? — начал он без долгих вступлений.

— Да, — ответил Борис, — но требуются некоторые уточнения.

— Ты делаешь изумруды и торгуешь ими на нашей территории, — плати.

— Я уже их не делаю, — сказал Борис, — мощностей, которые у меня были, не хватает. Но у меня действительно удачной была последняя партия.

— Это я знаю, — сказал Карлага.

— Я могу ее отдать тебе, — сказал Борис.

— Нашел дурака, я консультировался со специалистами. Ее не про­дашь.

— Ну, сейчас не продашь, а завтра.

— Век бандита короток, — сказал как отрезал Карлага. — Ты мне должен. Плати. Даю тебе на раздумья три дня.

— Хорошо. Однако у меня есть условие. Кто меня сдал? И дело по камням я буду вести только с тобой.

— Сдал тебя твой технолог, а дело ты действительно будешь иметь только со мной.

Вот тогда-то Борис и отправился к Чилиндре.

Олесь

Олесь проснулся рано и слышал, как во дворе хлопочет хозяйка, но выхо­дить не стал. Дождался, пока она уйдет на работу. Затем принял душ, побрил­ся, взял удочку и вышел из дома.

Пес, увидев его, полаял для приличия и замолк.

Конечно, Олесь не стал искать места, где местные рыбаки копают червя.

В его пакете был десяток блесен, от традиционных металлических до современных синтетических, весьма похожих на настоящую рыбку.

Он самостоятельно вышел на берег водоема, выбрал нетопкое место. Разобрал удочку, прицепил блесенку и стал кидать. Поначалу это у него плохо получалось. Но как человек координированный, вскоре приловчился бросать довольно далеко и уже с неким наслаждением вращал катушку удилища.

Прошел час, другой. Но в пакете не появилось ни одной рыбки.

— Пришел невод с морскою травою, — произнес Олесь вслух и стал собирать удочку.

Было уже довольно жарко.

Он зашел в магазин купил хлеба, рыбных консервов, пару помидоров, сыра и вернулся домой.

Пес встретил его почти дружелюбно.

Олесь открыл дверь в свою комнату и проверил, на месте ли контрольная соринка.

Соринка была там, где он ее оставил. Значит, в его вещах никто не копал­ся. Немного подумав, Олесь положил наверх вещей стихи матери. Потом взял полотенце и пошел в душ. Вода в баке еще не нагрелась и была приятной и освежающей.

Потом он одновременно позавтракал и пообедал. Поместив остатки пищи в холодильник, вернулся в свою комнату. Завесил окно одеялом, и в комнате стало прохладно.

Итак, он «объявил» окружению, что пробудет здесь пять дней, а если понравится, то и все восемь, если за ним уже установлено наблюдение, то наблюдатели некоторое время будут сомневаться, он ли разыскиваемый диверсант. Ведь кураторы из Киева сообщили другие данные. И параллельно с работой по нему его коллеги будут отслеживать того, кто должен прибыть под указанными установочными данными.

А значит, нужно себя проявить так, чтобы у ловцов диверсантов почти не осталось сомнений. Почти, потому что сомнения должны быть, иначе на него будут брошены все силы и средства. Одиночка имеет преимущества до тех пор, пока он не установлен, или у тех, кто его ищет, есть сомнения в том, что именно он объект розыска.

Значит, нужно обострять обстановку. Олесь вспомнил весь вчерашний день и пришел к выводу, что это можно сделать только в одном месте.

На часах было начало третьего. Нужно было как-то убить время.

Он достал из сумки стихи матери и стал читать их.

Хотела дождь — и тихий дождик капал.

Каштанов свечи теплились во мгле,

Из окон лился свет, пушистых елей лапы

Прозрачный бисер рассыпали по траве.

Под музыку дождя я слушаю иную —

Слиянья двух сердец мелодию в тиши.

В мгновении — вся жизнь,

И вечностью дышу я.

Ты только разомкнуть объятья не спеши.

Он читал дальше и, к своему удивлению, не видел за строчками мать.

Стихи были написаны некой юной девочкой. То ли благодаря отцовскому воспитанию он не знал ее вообще. То ли она стала другой совсем недавно, и поэтому они с отцом разошлись.

До вечера он еще дважды ходил в душ. Перед вторым разом поработал на растяжку и даже провел бой с тенью.

В белых брюках и такой же ослепительно белой майке он вышел из дома и направился на рынок. Поболтавшись там без дела, зашел в кафе, демон­стративно заказал себе бокал сока грейпфрута и стал рассматривать девиц в компании, лидером которой был Горби.

В кафе кроме завсегдатаев было еще несколько человек, среди которых выделялся мужик в майке под тельняшку и огромной золотой цепью на шее. Его спутница была вполне нормальной девицей, на ней даже не было косме­тики. И если все другие посетители испытывали определенный дискомфорт от агрессивности, исходящей от компании Горби, то эта пара чувствовала себя как дома.

На этот раз Горби расположился как обычно, спиной ко входу, и не видел Олеся, но паренек, сидевший напротив него, тут же доложил, что в кафе поя­вился чужак. Однако Горби не сразу переключился на чужака, он вел разговор с одним из своих приятелей в том же духе, что и вчера.

— А че ты, че?

Приятель пытался оправдаться, но говорил тихо, как и положено вассалу.

— И все? — заключил Горби.

И только после этого Горби обернулся и осмотрел зал.

Появление чужака, да еще заказавшего себе сока, не могло пройти неза­меченным.

Горби, как настоящий вожак стаи, тут же принял вызов.

Но сразу ввязываться в конфликт самому было не по статусу, и он послал к Олесю одного из своих приятелей-шестерок.

Тот подсел за столик к чужаку.

— Откуда, здоровяк? — спросил он Олеся.

— Из Киева, — ответил Олесь.

— Плати дань, раз из Киева.

— Кому? — спросил Олесь.

— Ему, — шестерка указал пальцем на Горби.

— Годится, — ответил Олесь, — скажи, чтоб вышел за кафе.

Шестерка поднялся со стула и вернулся к Горби. И хотя разговор между

Олесем и шестеркой проходил вполголоса, все присутствующие в кафе пони­мали, о чем шла речь и каким будет продолжение. Некоторые с сочувствием смотрели на Олеся.

Горби демонстративно поднялся со своего стула и двинулся к выходу из кафе, за ним потянулась вся его кодла, за исключением трех девиц, которые остались сидеть за двумя сдвинутыми столиками, причем они вели себя так, как будто все происходящее их не касалось.

Олесь пошел следом.

За зданием кафе Олеся уже ждало каре из приятелей Горби. В центре его стоял сам вожак. Олесь медленно подходил к нему, понимая, что долго возить­ся с ним нельзя, кто-то из приятелей может нанести удар сзади. Но Горби сам помог ему. Он сделал зверскую рожу и после такой психической атаки бро­сился на Олеся. Если такого бугая поймать в нужной точке, то здесь, как и при столкновении двух встречных автомобилей, происходит сложение скоростей и сил. Прямой удар в голову на какое-то мгновение остановил и ошеломил нападающего. Однако Олесь не стал ждать, пока Горби опустится на землю, два боковых в голову окончательно добили противника. Горби опустился на землю, и было понятно, что он в глубоком нокауте.

Олесь резко повернулся к одному из приятелей Горби.

— Быстро вызвал «скорую», — сказал он, — его еще можно спасти.

После этого он оглядел присутствующих, словно выбирая, кого бить сле­дующим. Но те сориентировались правильно, переключив все внимание на лежащего на земле Горби.

Олесь оставил кодлу реанимировать своего лидера и вернулся в кафе.

Его появление вызвало оживление. Девицы за столиком Горби мгновенно вспорхнули и побежали к выходу.

Остальные посетители смотрели на него, и в глазах их было удивление и восхищение.

Олесь уселся за свой столик, допил сок, оставил на столе несколько гри­вен и только потом покинул питейное заведение культурного отдыха жителей поселка Маяки...

Капитан Старостенко предыдущую ночь почти не спал.

Тот парень, которому сдала квартиру Валентина по наводке бабы Одарки, оказался каратистом.

Это было понятно и козе. После того как он вырубил местного придур­ка и племянника хозяина кафе по кличке Горби, многое стало на свои места. Многое, но не все.

Босс, с которым Старостенко говорил по телефону, не разделял его уве­ренности.

— Ну и что, что он каратист, сейчас куда ни плюнь одни каратисты и спе­циалисты по боям без правил.

— Дак и возраст совпадает.

— И это не показатель, у того другие установочные данные, ты полага­ешь, что наши друзья из Киева могли ошибиться?

— Ну всякое может быть.

— Может, но не в этом случае. И чего ты хочешь?

— Пришлите двух отошников, я организую ему поездку на озеро, а они проведут мероприятие.

— Но тогда тебе придется выходить на местных?

— Выйду, объясню это тем, что в поле зрения попал тип, похожий на объект розыска, и он приехал в Беляевку порыбачить.

— Ну давай, что еще?

— Звонок начальнику местного отделения о том, что мне нужна помощь.

— Хорошо, уже делаю.

После разговора с начальством Старостенко пошел к коллегам из местного отделения СБУ и заявил, что объект розыска в возрасте чуть менее тридцати лет приехал сюда на рыбалку, а поскольку человек этот осторожный, весь возможный компромат он возит с собой. Но есть вещи, которые с собой не унесешь. И...

— Все понятно, — ответили ему коллеги.

— Отлично, — сказал Старостенко, — вот его приметы, его установочные данные, а я в Одессу, за специалистами.

Специалистов Старостенко привез только к утру.

Он разместил их в комнате для отдыха местного отделения СБУ. Дождал­ся, пока сотрудники придут на работу. А надо сказать, что коллеги даром хлеб не ели. Они дали Старостенко полный расклад по объекту розыска.

Выходило, что объект остановился у некоей Валентины Спиридоненко, заплатил за пять суток и планировал остаться еще на трое, если ему тут понра­вится.

Отлично, — сказал на это Старостенко, — работаем по хозяйке.

Проводив Олеся на рыбалку, Валентина занялась уборкой дома, но зазво­нил телефон.

— Спиридоненко? — спросил голос в трубке.— У вас спор с соседями по поводу границ вашего участка?

— Да.

— Подходите прямо сейчас в сельраду, может случиться так, что этот спор разрешим прямо здесь, а не в суде.

Звонок обрадовал Валентину, свара с соседями из-за забора, который они перенесли полгода назад, ее тяготила. Она быстро переоделась и вышла из дома.

Валентина шла по улице и даже не обратила внимания на стоящий в квар­тале от ее дома автомобиль с тонированными стеклами.

Сидевшие в машине Старостенко сотрудник местного СБУ и отошники проводили Валентину взглядом.

Они были заняты разглядыванием схемы расположения комнат в доме Спиридоненко.

Валентина пришла в сельраду, где прямо у входа ее встретил мужчина в приличном костюме. Лицо его показалось Валентине знакомым.

Мужчина долго слушал Валентину, вникая в суть ее тяжбы с соседями. А потом вообще отклонился от темы разговора

— Вы не сдаете комнаты приезжим? — спросил мужчина.

— Ну, если.

— А сейчас у вас есть кто-нибудь? Только не врать.

— Есть, — сказала Валентина, — из Киева молодой человек.

— В какой комнате он живет?

— В средней.

— А остальные свободны?

— Да, а зачем вам?

— А если ко мне приедут друзья на выходные из Одессы порыбачить, во сколько им это обойдется?

— Думаю, они не обидятся, — сказал Валентина.

— Буду иметь вас в виду, — сказал мужчина и вышел из комнаты.

Пока Валентина недоумевала по поводу вопросов, которые задавал ей

мужчина, в машине, что стояла в квартале от ее дома, раздался звонок.

— Его комната средняя, — сообщил металлический голос из телефонной трубки.

— Там собака, — сказал коллега из местного отделения СБУ.

— Будем думать, — ответил отошник.

Отошники вышли из машины, подошли к дому Валентины, один из них мгновенно открыл отмычкой замок на воротах. И у возможных свидетелей этого проникновения не могло возникнуть и тени подозрения. Ведь Валентина сдавала комнаты приезжим и у тех могли быть ключи.

Как только отошники исчезли за калиткой, раздался яростный лай, кото­рый, однако, тут же затих.

Спецы зашли во второй дворик, отрыли двери коридорчика, а потом и средней комнаты.

На всю операцию у них ушло двадцать минут.

Вскоре они уже сидели в машине. Сотрудник местного отделения позво­нил своему напарнику.

— Але, — сказал он, — мы закончили.

— Хорошо, — ответил тот.

Он нажал на кнопку «отбой» и обратился к Валентине:

— Что-то ваши соседи нас игнорируют, поэтому приношу вам свои изви­нения, хотели как лучше. Еще раз извините и нас, и их. В качестве компен­сации я отвезу вас домой на машине, заодно и комнату посмотрим.

Валентина, которая разозлилась пустым вызовом в сельраду, успокоилась и согласилась. И через пятнадцать минут они были в доме Спиридоненко.

Там все было как прежде, за исключением того, что пес как обычно не бросился лаять на чужака, а только захрипел из будки. Но хозяйка не обратила на это внимания. Она показала гостю комнаты, назвала цену, и они расста­лись.

А в это время Старостенко звонил по спецсвязи в управление СБУ.

— Ну, — спросил его начальник, когда соединение произошло, — обнару­жил у него в вещах что-то похожее на закладки?

— Нет, — ответил Старостенко.

— Ну вот видишь.

— А может, их и не должно быть.

— Должно, должно быть, — повысил голос начальник, — потому что именно этими муляжами доказывается то, что диверсант смог проникнуть на объект и прикрепить их там. У меня даже описание их появилось. В общем, так, кооперируйся с местными и поднимай все что можешь. Диверсия будет в ближайшие три дня.

— Почему три?

— Потому что у этого парня командировка на пять дней без дороги. Если у него не получится, то мы на коне, если получится. Но мы уже об этом гово­рили. Конечно, лучше всего, чтобы вы его взяли во время проникновения на объект с закладками. Тогда и задача будет решена, и дырку на кителе сверлить можно. Отбой.

Топаз

До Одессы Борис добрался без приключений, правда, спать приходилось вполглаза, там, в рундуке, лежала партия искусственных изумрудов, продав которые, можно было купить океанский танкер, разумеется, если продавать их по цене изумрудов природных.

Но нужный телефон сначала молчал, а потом абонент вообще его отклю­чил, давая понять, что либо не может, либо не хочет говорить. И тогда Борис разыграл резервный вариант.

Саба должен был свести его с Сашей Дерибаном. А что если связаться с ним по-другому?

Он вложил записку Дерибану в бумажник и спровоцировал его кражу на рынке.

Осталось ждать.

Но прошло уже три дня, и никто не беспокоил его.

На четвертый день, возвратившись с утренней прогулки, Борис открыл дверь номера гостиницы «Черное море» и увидел там парня, который по- хозяйски расположился на диване. Парень был одет в белые брюки и полурукавку, из-под которой торчали его татуированные кисти и предплечья. Но самая любопытная наколка была у него на шее, в виде толстой паутины.

— Ты писал Дерибану? — спросил он вместо приветствия.

— Я, — ответил Борис.

— Откуда знаешь?

— Люди подсказали, как его найти.

— О чем хотел сказать?

— Скажу только ему.

— Да, в общем, и так понятно, собирайся и зелень захвати.

— Она в другом месте.

— Ну, как знаешь. Меня Митрохой зовут, поехали.

Ехать пришлось долго, правда, авто было снабжено кондиционером.

Выехали за пределы Одессы, подъехали к какому-то поселку, пахнуло прохладой моря. С лету заехали на какую-то дачу. Митроха галантно распах­нул дверцу автомобиля и проводил Бориса внутрь большого строения, не то дачи, не то офиса, выстроенного по типу шале.

В огромном холле на белых кожаных диванах сидели двое. Кто был из них Дерибан, было понятно с первого взгляда по той устойчивости, которая просто излучала его фигура. Второй, наоборот, чувствовал себя не в своей тарелке, хотя и пытался держать марку и выглядеть спокойным.

Митроха кивнул Борису на противоположный диван, Борис сказал:

— Добрый день, — и уселся напротив хозяев.

— Ты кто? — бесцеремонно спросил его тот, в ком он видел Дерибана.

— Борис, — был ему ответ.

— А масть?

— Я в мастях не силен.

— Откуда Шарика знаешь?

— Братва в Н-ске подсказала.

— А братва каким боком?

— Опекала меня.

— Вот он, — Дерибан кивнул на второго, — крупный спец по камешкам, хочешь узнать, что он говорит?

— Хочу, я тоже спец не мелкий, — произнес Борис, — осознав роль вто­рого.

— Как вам это удалось? — спросил второй.

— Что вы имеете в виду?

— Создать такой берилл.

— Его создала природа.

— Нет, он слишком правильный, чтобы не быть фальшивым.

— Вы хотели сказать синтетическим?

— Да.

— Какие параметры привели вас к мысли, что.

— Он слишком похож на природный.

— Хватит зубатиться, — сказал Дерибан, — чего ты хочешь? И почему вышел на меня?

— Братва в Н-ске полагает, что у тебя есть канал через границу в Из­маиле.

— Это они из Н-ска увидели?

— Как они увидели, я не знаю, говорю то, что слышал.

— И что потом?

— Мы продаем тебе партию, ты переправляешь ее через границу, получа­ешь сверхприбыль.

— Сверхприбыль, — сказал Дерибан, — можно получить, если количе­ство этапов до реализации за полную стоимость не больше трех, мы такой возможностью не располагаем.

— Очень жаль, — сказал Борис, — братва говорила о твоих уникальных возможностях проведения первого этапа. Он для тебя фактически бесплатен, а значит, и разница от вырученных денег будет значительной.

— Бесплатен, бесплатен, — пропел Дерибан. — Казик, иди во двор. Пого­вори с гостем, а мы тут перетрем эту тему.

Казик, а это был спец, с готовностью вскочил с дивана и жестом предло­жил Борису следовать за ним.

— Что скажешь? — произнес Дерибан, когда Борис и Казик ушли.

— Надо смотреть всю партию.

— А где она?

— Как говорит гость, в надежном месте.

— В Одессе есть такие места? Давай калькулятор, во сколько они дороже алмазов, он сказал?

— Десять тысяч фунтов стерлингов за карат.

— А этот камень?

— Примерно пять каратов.

— Умножай на пять.

— Пятьдесят тысяч.

— А фунт к зеленому, примерно один к полутора. Где-то тридцать три тысячи зеленых. А сколько у него таких камней?

— Больше двух сотен. Итого больше шести миллионов шестисот дол­ларов.

— Не слабо.

— Но это если оценивать их как природные.

— Да понятно. Короче, сколько он хочет?

— Миллион.

— Даем триста тысяч, и это окончательная цена, но после проверки всей партии.

Пока Дерибан перетирал тему с Митрохой, Казик во дворе атаковал Бориса.

— Такую партию невозможно продать, — сказал он. Все камни, конечно, похожи на природные, но они очень похожи и друг на друга, а в природе так не бывает.

— Из этой ситуации есть элементарный выход — смешать их с природ­ными камнями.

— Где взять такое количество?

— К чему все эти вопросы, я вам предлагаю бериллы по бросовой цене. Вы отказываетесь, я иду к другим покупателям. Но мне непонятна ваша логи­ка, он слишком похож на природный, чтобы быть природным.

— Да чего уж тут не понять. Когда все очень похоже на природные, зна­чит, они фальшивые, то есть искусственные.

В это время дверь коттеджа отворилась, и Митроха небрежно пальцем поманил внутрь строения Казика и Бориса.

Через минуту все четверо снова сидели на белых кожаных диванах.

— Мы тут посовещались, — сказал Дерибан, — и я решил: Казик смотрит всю партию и мы ее берем за триста тысяч зеленых.

— Ну хотя бы за пятьсот, — сказал Борис, — ведь столько было вложено.

— Больше не дадим, — сказал Дерибан.

— Мне надо подумать, — сказал Борис.

— Думай, — ответил Дерибан, — но не более суток.

Митроха привез Бориса в гостиницу «Черное море».

Они стали по лестнице подниматься в номер.

— Ты что, остаешься у меня? — спросил Борис.

— Ну да, Дерибан сказал, чтобы с твоей головы ни один волос не упал.

— Понятно, и спать ты будешь у меня в номере?

— Ну да, на диване, ты не беспокойся, у меня нормальная ориентация.

— Это радует. Слушай, а кто такой Шарик.

— Не поминай это имя всуе.

— Понял, а он сейчас в Одессе?

— Нет, он сейчас в Германии, но на киче.

Борис открыл ключом дверь номера и остолбенел: двери тумбочки, где находился небольшой металлический сейф, были открыты, а сам сейф взло­ман. Видимо, кто-то очень сильный загнал что-то вроде гвоздодера в щель между дверкой и корпусом и просто вывернул ее наизнанку.

— Твою мать! — выругался Борис.

— Да уж, — в той же тональности высказался Митроха.

— Что будем делать?

— А ты что, тут их хранил, что ли?

— Нет, но...

— Понятно, — сказал Митроха и набрал номер Дерибана.

Поговорив с шефом, он обратился к Борису.

— Где партия?

— В другой гостинице.

— На Дерибасовской? Едем.

Митроха заказал такси, и через полчаса они были на Дерибасовской, 27.

К удивлению обоих, в номере, который снял Борис, они застали такую же картину. Словно кто-то одним и тем же инструментом и тем же способом, как консервную банку, вскрыл оба гостиничных сейфа.

— Будь здесь, — сказал Митроха Борису, — а я смотаюсь к Дерибану.

— А как же волосы на моей голове?

— Сейчас они вне опасности. Ты лучше подумай, как тебе за сейф не платить.

Митроха ушел, а Борис спустился на первый этаж и сообщил администра­тору о том, что в его отсутствие кто-то побывал в номере.

— Не может быть, — сказал администратор и пошел с Борисом наверх.

Увидев раскуроченный сейф, он выругался и произнес:

— Давно у нас ничего подобного не было. У вас что-нибудь пропало?

— Да, заначка от жены.

Но администратор тоже не первый день работал.

— Звоним в полицию?

— Нет.

— Почему?

— Вскроется, что я такую заначку имел, — сказал Борис.

— Ценю ваш юмор, — сказал администратор.

— Мне, пожалуйста, расчет.

— Спускайтесь вниз.

К удивлению Бориса, внизу его встретил Митроха.

— Босс сказал, чтобы мы ехали к нему вдвоем.

Через час они снова были в коттедже, в офисе с диванами из белой кожи.

Дерибан сидел на своем месте, а напротив него расположился Казик и вдохновенно читал лекцию об изумрудах, плохо понимая, почему его вдруг вернули к Дерибану и почему у того проявился искренний интерес к зеленым бериллам.

— Инки высоко ценили изумруд. В Перу обожали большой изумруд в виде страусиного яйца под именем Богини Изумрудной и показывали его только в торжественные дни. Индейцы со всех сторон собирались, чтобы уви­деть сей обожаемый ими камень, и приносили оному в дар мелкие изумруды, как дочерей этой богини. Испанцы по завладении Перу нашли все эти камни, но саму Богиню не нашли.

Судьба ее до сих пор неизвестна. Хотя есть предположение, что размер ее не мог превышать куриное яйцо, а при вторжении конкистадоров жрецы-инки разбили «Богиню Изумрудную», чтобы она не досталась врагам. Но и без того из Колумбии в Испанию было вывезено около 18 тысяч изумрудов разного ювелирного качества.

Дерибан, увидев Митроху и Бориса, указал им на диван. Казик, бросив взгляд на вошедших, продолжал:

— Самый большой в мире кристалл изумруда был найден в Колумбии в 1969 году и имел массу 7025 карат. Был, правда, еще и «Изумруд Коковина» — сросток кристаллов, хранящийся в Минералогическом музее Российской академии наук, его масса более двух килограммов. Есть изумруд «Славный Уральский» массой до килограмма. В Британском музее естественной исто­рии находится известный «Девонширский изумруд» массой 1383,95 карата. Но он колумбийского происхождения, просто в середине XIX века был пода­рен какому-то герцогу. А...

— Ну хорош, — прервал Казика Дерибан, — где партия?

Олесь

Следующий день начался для Олеся неожиданно. К нему приехал мужик, которого он видел вчера в кафе с девушкой.

Он без церемоний протянул Олесю руку и сказал:

— Коля, погоняло Канал, ты вчера сделал то, что хотел бы сделать каждый в поселке. Я и сестра приглашаем тебя на рыбалку.

Сестру Канала звали Нина, она работала смотрителем фондов в музее очистительной станции.

У Канала был свой катер, и они покатались по Днестру, посмотрели место забора днестровской воды на станции.

Причем Канал тут же стал рассказывать, что именно с этой стороны стан­цию не охраняют, поскольку всех, кто попытается туда проникнуть, придавит поток воды к сетке и он умрет от асфиксии.

Не веря своей удаче, Олесь попросился на экскурсию в музей.

— Нет проблем, сделаем это вечером, — сказала Нина.

Вечером автомобиль Канала привез их к проходной станции. Нина попро­сила Олеся подождать в машине, сходила на проходную и вернулась минут через пять.

— Сняла с сигнализации, — пояснила она.

— Мне вас ждать? — спросил водитель.

— Нет, — ответила Нина, — езжай домой, мы доберемся пешком.

Нина открыла дверь музея ключом и тут же закрыла ее изнутри.

— Тебе не нагорит? — спросил Олесь, который к концу дня перешел на ты и с Колей, и с Ниной.

— Нет, — сказал Нина, — мы иногда для особо важных гостей устраива­ем экскурсии ночью. Это если днем они заняты, да и на улице неимоверная жара.

— В общем, ты уже понял, что в Одессе нет собственной воды и во второй половине девятнадцатого века по заказу Российского правительства англичане стали строить насосно-фильтровальную станцию в поселке Беляевка. Вот эта часть макета, — сказала Нина, — есть выстроенные англичанами фильтраци­онные сооружения и насосные, а это — построенные советскими строителя­ми. Они мощнее, но менее эстетичны.

И Нина заученными фразами стала рассказывать о том, как росла мощ­ность станции.

— В 1914 году станция давала Одессе 53 тысячи кубометров в сутки. В сорок первом протяженность Одесского водопровода составила 124 киломе­тра, а протяженность уличной водопроводной сети 445 километров. В пяти­десятые годы.

— Нина, от твоих цифр у меня крыша едет. Ты лучше скажи, сейчас стан­ция государственное предприятие или частное?

— Пять лет назад весь имущественный комплекс его был передан в аренду на сорок девять лет обществу с ограниченной ответственностью «Инфокс».

— И как это общество обеспечивает безопасность функционирования станции?

— Ну если с этих, то существует охрана, и на территорию станции посто­ронним вход воспрещен.

— Ясно, а как и где осуществляется сама очистка воды?

— Вот смотри на этот макет, — Нина коснулась указкой нескольких точек. — На станции около семидесяти фильтрационных установок. А сама фильтрация осуществляется путем прохода речной воды из Днестра через слои песка с добавлением реагентов коагулянтов. В последующем полученная чистая вода обеззараживается введением жидкого хлора.

— Господи, и здесь хлор, — делано возмутился Олесь.

— Это не тот хлор, о котором ты думаешь, его концентрация выдержива­ется на заданном уровне.

— А это что за манекены? — спросил Олесь.

— Это униформа работников станции. С передачей водоканала в част­ные руки фирма стала одевать работников в разные виды спецодежды. Это ремонтники, это эксплуатационники, а это охрана.

— Да, — произнес Олесь, — у охраны форма, как у американских поли­цейских.

— Что-то вроде, — ответила Нина, — просто начальник охраны у нас жил раньше в США.

— Ну, тогда все понятно, — сказал Олесь, — а что-то вроде рест-рум у вас есть?

— Есть, — ответила Нина, — я владею английским, вот мужское отделе­ние, а рядом женское.

— Вы позволите, на десять минут? — спросил Олесь.

— Да, — ответила Нина.

Олесь зашел в мужскую комнату и прислушался. Как он и предполагал, Нина сделал то же самое, так как он услышал звук захлопнувшейся двери.

Олесь быстро вышел из комнаты, прошел к окнам, которые выходили на территорию станции, отодвинул щеколду, запирающую створку ставни. А чтобы окно случайно не открылось, засунул между рамой и ставней зубо­чистку, с удовлетворением отметив, что со стороны станции сигнализации на окнах нет.

Быстро вернувшись в мужскую комнату, Олесь дождался стука дверей женского отделения и тоже вышел в зал с экспонатами.

— У меня столько впечатлений за день, — сказал Олесь, — что я боюсь не уснуть сегодня ночью.

— Все будет с точностью до наоборот, — ответила Нина, — сейчас я провожу тебя до квартиры, и ты уснешь как убитый. Завтра я на работе, а послезавтра.

— Отличная идея, — сказал Олесь, — встречаемся послезавтра.

Зам. главы администрации Беляевского района был украинцем по рожде­нию, но носил русскую фамилию Васильев. Однако по фамилии к нему никто не обращался, а звали его уважительно Аверьяном Семеновичем.

Был он из бывших военных, которые в девяносто втором решили оста­вить службу, потому что вокруг происходило что-то малопонятное. Военные, которых раньше называли «защитниками Родины», вдруг стали «паразитами на теле народа».

Васильев уволился в запас и вернулся к себе на родину в поселок Беляевку. Здесь он какое-то время работал тренером в ДСШ, а потом во время выборных кампаний показал себя хорошим организатором и уравновешен­ным человеком, что было немаловажно, особенно в начале девяностых, когда процент истериков, психопатов, а то и просто шизофреников, рвущихся во власть, зашкаливал.

Так Аверьян Семенович стал заведующим организационным отделом администрации, а потом и первым замом главы.

Каждый вечер, где-то около восьми вечера, он в своем кабинете подводил итоги дня и смотрел, что ему нужно сделать назавтра в первую очередь.

Вот и вчера ему позвонили из Института государственного управления и попросили ознакомить гостя из Москвы с процессом руководства районом, плюс показать ему достопримечательности Беляевки.

Ничего необычного, Аверьян Семенович занимался этим ранее неодно­кратно. Но.

Вчера в Беляевке случилось ЧП поселкового масштаба. Кто-то из приез­жих поколотил Горбача.

А надо отметить, что Горбач, он же Горби, был местной достопримеча­тельностью. Нельзя сказать, что он был полным отморозком. В детстве был вполне нормальным мальчишкой, если бы в начале девяностых к его отцу не приехал двоюродный брат из Херсона. Брата звали Шамиль, но фамилия у него была Таранян.

Такие несочетаемые имя и фамилия, казалось, не давали их носителю шансов на жизненный успех. Хотя, смотря что понимать под таковым.

Поначалу ничего не предвещало беды. Брат занялся коммерцией, но быстро прогорел. Тогда он попытался стать смотрящим от одесских жуков по Беляевке. Но и тут ему не хватило то ли куража, то ли некоего авторитета, которым все же должен был обладать смотрящий за той или иной территорией.

Однако, поварившись в криминале и рядом с криминалом, он приобрел нужные связи, купил кафе возле рынка и стал успешным ресторатором. Так, во всяком случае, он себя называл. Правда, злые языки утверждали, что весь его доход вовсе не из-за деликатесных блюд и вареных раков, которые в кафе подавали к пиву особо дорогим гостям, а от неких пожертвований, которые вносили в кассу кафе, а точнее, карман хозяина, карточные игроки, приезжав­шие ночью из Одессы в Беляевку поиграть.

Что касается племянника по кличке Горби, то дядя сначала взял его на работу на должность официанта, но потом понял, что тот распугает всех нор­мальных посетителей, и перевел в администраторы. Горби весь день околачи­вался в одном из залов кафе. Иногда к нему приходили друзья и подруги, но сие не возбранялось, поскольку все платили за пиво и раков.

Такая жизнь развратила племянника, он стал чаще прикладываться к рюмке. Многие посетители жаловались на него дяде, но тот не обращал на это внимания, еще раз подтверждая предположение о том, что его доходы и некий имидж питейного заведения друг с другом не связаны.

А Горби опускался все ниже и ниже. И вот вчера какой-то заезжий парень, не понимая, что Горби — неприкасаемый, заехал ему по физиономии.

Аверьян Семенович уже знал об этом из разговоров поселковых. Ему также доложили, что в администрацию на всех парусах мчится сам Шамиль Таранян.

Васильев попросил попридержать его в приемной, а сам стал производить доразведкцу инцидента, чтобы быть вооруженным информацией о случив­шемся перед возможным просителем. Первым делом он позвонил не в боль­ницу и даже не в милицию, а своему племяннику Коле, одногодку Горбача.

— Коля, что там произошло вчера.

— В кафе, — не дослушав его, начал племянник, — дядя Аверьян, ты не поверишь... Какой-то заезжий парень вырубил Горбача.

— Да ну, и как это произошло?

— Тривиально, тот решил взять его на понт и схлопотал.

— Горбач пострадал?

— Не очень. Парень, судя про всему, мастер этого дела. Он Горбача сна­чала остановил прямым, а потом двумя шлепками ладонями окончательно отключил. Так что у того никаких повреждений, разве что мозги на место встали. А то он вообразил себя здесь вторым после Бога.

Потом Васильев позвонил в милицию и больницу. Картина складывалась вполне определенная. Он уже хотел было дать команду пригласить к нему Тараняна, как зазвонил телефон, который ранее называли вертушкой. Звонил начальник Беляевского отделения СБУ.

Во время разговора с ним открылась дверь и в кабинет заглянула секре­тарша. Васильев замахал руками, и она скрылась.

Поговорив с представителем СБУ замглавы администрации, отзвонился секретарше, и та пустила в кабинет посетителя.

Посетителем был чернявый, начавший лысеть мужчина неопределен­ной южной национальности, чрезвычайно экспансивный. Он с места в карьер начал быстро говорить, иллюстрируя сказанное такими же быстры­ми жестами.

— Полнейший беспредел, Аверьян Семенович, приехали синие, затеяли бузу, избили племянника.

— Откуда приехали? — перебил его Васильев.

— Из Киева.

— И сколько их было?

— Дак кто их считал!

— Но у тебя там своя служба безопасности в лице твоего племяша и его кодлы.

— Так в том-то и дело. Они племяша вырубили. А кодла его разбежа­лась.

— А с племяшом-то что?

— Так в больнице он.

— И какой диагноз?

— Судя по тому, как его били, перелом челюсти и сотрясение мозга.

— Ну, второго у него быть не может.

— Почему?

— Шамиль, трудно сотрясти то, чего нет.

Таранян хотел возмутиться, но что-то его остановило. То, что у нормаль­ных людей называется интуицией, а у блатных чуйкой, сработало. Уж очень необычно вел себя замглавы.

— Дак вот, слушай сюда, Шамиль, — произнес Васильев. — Мне звонили кое-откуда, плюс я сам позвонил в больницу. Нет у твоего племяша перело­ма челюсти, и сотрясения мозга тоже нет. Потому что парень этот вовсе не синий. И шлепнул он твоего племяша дважды ладонью больше для острастки. И парень этот чемпион Украины, и мог бы твоего администратора убить одним щелчком, но этого не сделал. А как ты думаешь, почему?

— Не знаю, — стушевался Таранян.

— Потому что прибыл сюда для проверки жалобы на твоего племянника из самого Киева. И что мне прикажешь сейчас делать? Вместе с твоим племя­шом и тобой сесть в тюрьму?

— Почему в тюрьму? — выдавил из себя ошарашенный Таранян.

— Ну, а куда должен сесть замглавы администрации района, если он покрывает преступную деятельность человека, который терроризирует поселок.

Васильев вошел в раж.

— Ты что думаешь — взял Бога за бороду? И тебе все можно? Я тебе сколько раз говорил: уйми своего племяша, люди жалуются. Да, видно, жаловались в Одессу, а потом стали писать в Киев. И ты мне про синих не заливай, парень этот из органов, по всему видно. Понимаешь, чем все это пахнет?

— Да. — подавленно заключил Таранян.

— Ну, если понимаешь, готовь после обеда раков, приведу к тебе еще одного высокого гостя, может, как-нибудь и уладим косяк твоего племянника. Лады?

— Лады. А гость оттуда? — спросил хозяин кафе и неопределенно махнул рукой в небеса.

— Оттуда, оттуда. Я думаю, после твоих раков он размякнет, и я с ним поговорю. Ты только сам к нам не лезь.

— Ну, это понятно, — согласился Таранян.

Олесь

Олесь вернулся домой поздно. Валентина встретила его приветливо.

— Ну что, гуляка, — сказал она, — не остался на ночевку у Нинки?

— Как видите, — ответил Олесь.

— Ну-ну, — произнесла Валентина.

— А что пса не слышно?

— Да что-то захандрил он, надо ветеринара вызвать, — сказал Валенти­на, — весь день сидит в будке и хрипит.

Сообщение о хрипящем псе насторожило Олеся. Он открыл дверь и убедился, что контрольной соринки на месте нет. Не было ее и на сумке, где хранились его вещи.

Итак, в комнате были гости. Правда, это не обрадовало его, но и не огор­чило. Все шло штатно, как сказал бы его отец. Скорее всего, гости искали подтверждения его причастности к тому человеку, что прибыл или прибудет из Киева, а для этого надо было найти у него в вещах закладки. Но тех не ока­залось, значит, с него либо сняты подозрения, либо его будут разрабатывать дальше.

Однако самое интересное было в другом. Те, кто осматривал его вещи, положили в сумку стихи матери другой стороной.

«Надо же, — подумал Олесь, — матушка, сама того не ведая, мне помогла».

И он стал просматривать первый лист рукописи, и снова не почувствовал в строчках близкого человека. Но от прочитанного на него накатила грусть одиночества и оторванности от чего-то своего, родного, где-то существующе­го, но в данный момент недоступного.

Жемчужины событий,

Страстей своих любовных

Нанизываю густо

На яркой жизни нить.

Такое ожерелье

Вкруг шеи обовьется,

Что задохнуться можно

И... некого винить.

Олесь оторвался от текста, но в ушах по-прежнему звучало:

Жемчужины событий,

Страстей своих любовных...

Он разделся и, накинув на себя полотенце, в одних плавках и сланцах отправился в душ.

Вода в баке успела немного остыть и хорошо освежила тело.

Наспех вытершись полотенцем, он вернулся к себе в комнату и обнаружил там Валентину.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Нет, — ответила она, — но может случиться.

— Что же? — спросил Олесь, хотя мог бы и не спрашивать.

— Уведет тебя Нинка, — сказала Валентина и выключила свет в ком­нате.

— А как же муж? — спросил Олесь, ощутив в своих объятиях полное тело зрелой женщины.

— А никак, — ответила Валентина, — он существует для тех, кто мне не нравится.

— Жемчужины событий, страстей своих любовных. — произнес Олесь.

— Что-что? — не то сказала, не то простонала Валентина.

— Все-все, — ответил Олесь.

На следующий день он проснулся поздно. Принял душ, обнаружил на столе в беседке записку с перечислением того, что он должен съесть на завтрак, обязательно разогрев на газовой плите.

Завтрак был солидный. Олесь разделил его на две половины, все, что могло испортиться на жаре, отложил в пакет и оставил в холодильнике, остальное разогрел на плите и съел. День предстоял беспокойный, и нужны были калории в запас.

Потом повалялся на кровати, мысленно прокручивая все, что должен сделать.

Он долго не мог решить, что делать с ключами. Но, в конце концов, бро­сил их на столик в комнате, взял сумку и вышел из дома. Пес, видимо, отошел от вчерашнего усыпления и довольно грозно тявкнул на него из будки. Олесь вышел на улицу и заметил в сотне метров «опель-омегу». Машина тронулась вслед за ним.

Но он «не заметил» наблюдения.

На автостанции купил билет до Одессы. Сел на улице на скамейку под неким навесом и, чтобы убить время и показаться беспечным тем, кто за ним наблюдал, стал читать стихи, написанные матерью.

Вечерело... И сумрак сгущался...

Теплый вечер стоял у ворот,

Где-то звонко ребенок смеялся,

И свершился большой переход

В лето, солнечным ветром взмахнувшее

В даль степей и небес синеву,

Вишней, медом, ромашкой дохнувшее,

В детство разом нас всех окунувшее,

Рай позволив узреть наяву.

Однако ни в голову, ни в сердце стихи в этот раз не шли.

Олесь еле дождался автобуса, вошел в салон и заметил, что один из пас­сажиров опеля поспешил следом за ним.

Если он один, то от него легко будет оторваться в Одессе, а если там его ждет бригада наружки, уйти от нее трудно. Может, сойти чуть раньше? Но если все так серьезно, то за автобусом в Одессе уже будет идти машина с сотрудниками. Нет, надо ехать до Привоза, а там...

За время поездки человек из опеля ни разу не посмотрел в сторону Олеся. И это было правильно.

«Если он один, то должен проявить некую суетливость, чтобы меня не поте­рять в толпе на Привозе. Если не один, то ему нужно «передать» меня наружке, то есть, сделать что-то такое, чтобы тем было понятно, кого им вести дальше».

Перед самым Привозом человек из опеля стал звонить по телефону.

«А, все проще, сейчас он сообщит мои приметы, и таким образом отпада­ет необходимость в «передаче».

Автобус остановился на площадке. Олесь вышел из машины и медленно стал обходить сначала близлежащие бутики, потом те, что отстояли дальше, потом перешел на открытый рынок, где продавали овощи и фрукты.

Наружки он не чувствовал, и это было плохо. Значит, либо ее нет, либо его ведут профессионально. Оставалась надежда на тот прием, который он соби­рался применить. Когда-то его преподы говорили, что неожиданная смена ритма движения может на какое-то время дезориентировать тех, кто ведет за тобой наблюдение. Еще раз сделав круг по бутикам, Олесь быстро вернулся на овощной рынок, перерезал толпу покупателей, выскочил на улицу, поймал левака, влез в салон.

— Седьмой километр, — сказал он.

— Что-то сегодня все едут на седьмой, — сказал водила.

— Ну вот и мы туда же, — отозвался Олесь.

Левак довез Олеся до рынка на седьмом километре.

За время дороги они познакомились, и водила сказал, что он не профес­сиональный бомбила.

— А сколько бы ты взял за поездку в Беляевку? — спросил его Олесь.

— Ну, триста, может, чуть больше, — ответил водила.

— Плачу пятьсот, — сказал Олесь, — если ты меня вечером отвезешь туда и обратно.

— Лады, — сказал водила, — я ночью свободен.

— Вот и договорились, ты в 21 ноль-ноль подъезжаешь к ресторану «Аркадия», знаешь, где это?

— Обижаешь, начальник, — сказал парень, — я одессит.

— И я одессит, — сказал Олесь.

— А ты не одессит, — отреагировал парень, — ты слово «одессит» про­износишь по-москальски твердо, почти как «э».

— Надо же, — сказал Олесь, — какая наблюдательность.

На рынке Олесь помотался по рядам с тряпками, несколько раз проверил­ся. Но хвостов за собой не обнаружил.

Тогда он завернул к контейнеру с униформами.

— А вот и я, — сказал продавцу.

— Давно ждем-с, — ответил тот и изобразил на лице такое радушие, после которого покупатель уже не мог уйти без покупки.

— Что предложить?

— А вот этот полицейский вариант.

— Прекрасный выбор, — сказал продавец. — Ваш размер?

— По-старому — пятьдесят четвертый.

Продавец почесал затылок.

— Сейчас прикинем на глаз, а там примерим.

Он поднялся на второй этаж и вернулся с тремя комплектами формы.

Начали примерку. Третий комплект был Олесю в самый раз.

— Прекрасно, — сказал продавец, — шевроны спороть?

— Не надо, я сам их спорю, — ответил Олесь. — Мне бы ремешок к брю­кам, и желательно пошире.

— Просьба покупателя — закон. Щас сообразим, — продавец снова под­нялся на второй этаж.

Он принес несколько широких ремней.

Олесь выбрал один из них, затянул его потуже и сразу почувствовал себя мобилизованным.

— Идет, — сказал он, — упакуйте.

Продавец ловко и быстро упаковал покупку.

— Да, — сказал Олесь, — мне бы еще непромокаемый мешок найти.

— Это не ко мне, — сказал продавец, — но такие есть у Коляна — сосед­ний ряд, второй контейнер, привет ему от меня — и он все сделает в лучшем виде.

— А как назвать?

— Меня, что ли? — спросил продавец.

— Ну да.

— Скажи, от Коляна-униформиста.

— Оригинально.

— Ничего, брат, не попишешь, Одесса.

Купив у второго Коляна непромокаемый мешок, Олесь пошел к выходу и заглянул в так понравившуюся ему вареничную.

Кондиционер работал, было прохладно и приятно.

Заказав, как и в первый раз, порцию вареников с картошкой и пол-литра клюквенного морса, Олесь обратил внимание на рекламу: такси с мобиль­ного 838.

Съев вареники и рассчитавшись с официантом, Олесь потягивал холод­ный морс и смотрел сквозь стеклянные двери кафе на улицу. Потом достал мобильник и заказал такси прямо к входу кафе.

Он видел, как такси подъехало, но выходить не торопился. Еще раз осмо­трел присутствующих и только потом, оставив недопитую кружку, быстро вышел на улицу и сел в машину.

— Ресторан «Аркадия», — сказал он таксисту.

Была середина дня, и пробок в Одессе не было. Доехали быстро, Олесь рас­считался с таксистом, вышел из машины и направился в ресторан. Перед вхо­дом он оглянулся. Никто за ним не шел и даже не смотрел в его сторону. И тем не менее, он, войдя в ресторан, к удивлению обслуги, прошел через подсобку и кухню и вышел со стороны черного входа. Оттуда прошел к знакомой пятиэтаж­ке и, открыв дверь ключом, оказался в квартире Виктора Сильвестровича.

Пока не было хозяина, он еще раз примерил униформу, вставил в шлевки пояс, отрезал от бельевой веревки, которая была в ванной у хозяина квартиры, приличный кусок и соорудил что-то вроде вещмешка. Затем он принял душ и завалился спать, хотя уснуть было трудно, некий мандраж перед предстоящей операцией будоражил кровь и не давал расслабиться.

И тем не менее, Олесю удалось выспаться до прихода хозяина квартиры.

Виктор Сильвестрович Олесю обрадовался, сказал, что звонил отец и интересовался, как у него дела.

Они поужинали, поговорили, хотя разговор не клеился.

Олесь попросил взять билет завтра на любой поезд, лишь бы он не шел на Киев. Виктор Сильвестрович обещал это сделать утром и оставить паспорт и билет на столе.

— Если я вас не дождусь, — сказал Олесь, — ключи от квартиры брошу в почтовый ящик.

— Хорошо, хорошо, — ответил Виктор Сильвестрович, — пусть будет так. Отцу от меня большой привет.

Топаз

— Какая партия? — не понял Казик.

— Партия, которую ты украл у него, — Дерибан показал пальцем на Бориса.

— Саша, я первый раз слышу о такой партии, — заныл Казик, — да может, и не было никакой партии. Может, он привез один камень.

— Была партия, была, Казя, лучший шнифер в Одессе день назад вскрыл его сейф в гостинице на Дерибасовской и подтвердил, что камни были там.

— Саша, ну, может, этот шнифер и взял камешки? А. зачем же ты их там оставил?

— Это было лучшее место их хранения до сегодняшнего дня.

— Ну так он и взял их, придя туда по второму разу, а чтобы на него не подумали, вскрыл его ломом.

— А откуда ты знаешь, как он его вскрыл.

— Да я не знаю, — заюлил Казимир, — я предположил.

— Да все ты знаешь, — произнес Дерибан.

— Саша, да откуда?

— Казя, — продолжал Дерибан, — ты знаешь даже, сколько стоит зака­зать человека в Одессе.

— Саша, ну откуда, да и что это за расценки?

— Казя, ты сейчас отсюда уйдешь, но я заплачу за тебя полторы тысячи баксов.

— Саша, я все понял, это Владик, он меня буквально изнасиловал.

— Его адрес?

— Микрорайон Котовского. у него там шикарная квартира. Он женат.

— Мне по хрену, на каком он женат.

— Ну, Саша, не скажи.

— Когда ты ему сказал фамилию? — Дерибан кивнул в сторону Бориса.

— Сразу после того, как за ним уехал Митроха.

Дерибан повернулся к Митрохе:

— А ты.

— Я думал, что это ему нужно, — произнес Митроха, — он мне стал баки заливать, что нужно знать о продавце все, вдруг он не специалист, а мошенник.

— Мошенник, значит, ну-ну.

— Езжай за ним, — сказал Дерибан Митрохе, — и привези его сюда.

— Саша. — заскулил Казимир, — ты не знаешь, с кем связываешься.

— Заткнись! — заорал Дерибан. — С тобой я разберусь позже, в зависи­мости от того, как этот хрен вернет мне камни.

— Саша, ну если твой шнифер видел камни, что же ты этого лоха не кинул?

— За него люди просили, а я — человек, а не поц с Привоза.

Дерибан взял в руки мобильный телефон.

— Але, Владик Самсонов, если брал билет на вылет из Одессы, сразу мне.

Дерибан позвонил в колокольчик.

Появился двухметровый амбал.

— Дерибан кивнул в сторону Казимира.

— В кандей, до особого.

Амбал не стал подходить к геммологу, а только повернулся к нему и сме­рил его взглядом с головы до ног.

Казимир поднялся с дивана и поплелся к амбалу, как кролик к удаву. Амбал положил Казимиру руку на плечо сзади и повел из офиса.

— Ну, а мы по чайку, — произнес Дерибан. — Как там Чилиндра, еще не разучился «купца» заваривать?

Но попить чайку не удалось.

Дерибану позвонили. Он долго слушал, и его непроницаемое лицо стало еще более непроницаемым.

Отключившись от абонента, Дерибан некоторое время молчал, а потом позвонил в колокольчик. Появился амбал.

— Отпусти Казика, — сказал Дерибан, — и позвони Митрохе, скажи, чтоб возвращался, отбой.

Амбал ушел, а Дерибан долго смотрел на Бориса, а потом сказал:

— Везучий ты, Топаз.

— Почему? — вырвалось у Бориса.

— Потому, что удалось тебе сделать почти настоящие изумруды, это раз.

— А два?

— А два, не успели тебя замочить деловые, чтобы шпалой поперек рель­сов положить.

— Это как?

— А вот так. Камни у них? У них. Ты им нужен?

— Нет.

— Вот и я о том же.

— Ничего не пойму, — сказал Борис, хотя внутренне похолодел.

— Ну, чтоб ты лучше понял, я тебе анекдотец расскажу. Приходит еврей в ЗАГС и просит сменить фамилию с Кацмана на Иванова. Ему меняют. Через месяц он приходит и просит сменить фамилию с Иванова на Самсонова.

— Это к чему?

— К тому, что твой Самсонов — это Кацман, и он улетел из Одессы несколько часов назад.

— Быстро. И как он прошел досмотр?

— Никак он его не проходил.

— Почему?

— Потому что улетел на личном самолете Гурвица.

— А кто такой Гурвиц?

— Святая простота, — произнес Дерибан. — Гурвиц — это человек, который имеет личный самолет, который стоит под парами в окрестностях Одессы.

— А почему он стоит под парами?

— А вдруг озверевший народ Одессы захочет погромить Гурвица.

— Ну, в Одессе с ее этнической толерантностью такое невозможно.

— В Одессе все возможно.

— Да-а, — неопределенно протянул Борис.

— А ты почему не спросишь меня, как Владик Самсонов оказался в само­лете Гурвица?

— Да, как он там оказался?

— Он женат на племяннице Гурвица.

— Понятно, племянница позвонила дяде и сказала, что хочет полетать над Европой.

— Нет, племянница живет в Хайфе, она позвонила оттуда и сказала дяде, что срочно хочет видеть Владика.

— А...

— Ладно, много будешь знать, никогда не состаришься.

В офисе появился Казик, которого вел амбал.

— Ты зачем его привел сюда? — спросил Дерибан.

— Ты же сказал его освободить.

— Ну, освободил?

— Да.

— Тогда дай пинка на дорожку и все. Видеть его не могу.

— Саша, — запричитал Казимир, — бес попутал, но ты же деловой чело­век.

— Я деловой? — взревел Дерибан.

— Саша, я не в том смысле.

— А я в том.

— Саша, но ведь я тебе нужен, это же не последняя экспертиза, в Одессе нет второго такого геммолога. а за битого двух небитых дают.

— За битого, говоришь.

— Саша, я же не в прямом смысле, я ж тебя честно предупредил, что с Владиком лучше не связываться, там за Гурвицем, да ты лучше меня знаешь, кто стоит, кавказцы, Стоян.

— Ты рамсы не путай, надо говорить Стоян и только потом кавказцы.

— Ну, извини, Саша, мы же с тобой одесситы, а Бог любит Одессу.

— Ты, пся крев, к одесситам не примазывайся, — сказал Дерибан и мах­нул рукой амбалу.

Тот снова положил руку на плечо Казимиру и повел его из офиса.

Как только амбал и Казимир скрылись, в офисе появился Митроха.

— Возьми его паспорт, — сказал Дерибан, езжай на вокзал и купи билет на любой поезд подальше от Одессы. Потом возвращайся.

— Так, может, я его сразу захвачу, — сказал Митроха, — чтобы по жаре дважды не гонять.

— Я его сам провожу, — сказал Дерибан, — чтобы потом у братвы базара не было, а то подумают, что я с деловыми заодно. И по пути скажи Клаве, чтобы она нам обед принесла сюда.

Клава появилась минут через пять. Была она одета так, как одевались буфетчицы в пятидесятые годы: коричневое платьишко, белый фартучек и маленький белый накрахмаленный кокошник на голове.

В руках она держала карандаш и маленький блокнотик.

— Клава, — сказал Дерибан, — что-нибудь по собственному усмотрению, но чтобы гостю Одессы понравилось.

Олесь

В 21 ноль-ноль Олесь был у ресторана «Аркадия».

Парень-левак уже ждал его. Олесь сел на заднее сиденье.

— Ты чего в форме? — спросил водила.

— Потом скажу, — ответил Олесь.

— Потом так потом, но деньги вперед.

— Годится, — сказал Олесь, — но только половину.

— А что так?

— Вдруг ты меня не дождешься.

— А ты что, на дело?

— Что-то вроде этого, надо одного козла наказать, повадился к сестре двоюродной с претензиями ходить.

— А, — ответил водила, — а я думаю, чего ты так вырядился.

— Ты в Беляевке ориентируешься?

— Мало-мало.

— Отвезешь меня в Маяки, а потом подъедешь к автостанции и будешь там ждать, не рядом, а чуть дальше, в сторону Одессы.

— А почему?

— А потому, что тебя кто-нибудь перекупит.

— Да нет, мое слово кремень.

Олесь расстался с водителем около одиннадцати вечера и целый час доби­рался до водозабора. Там он разделся, сунул одежду и закладки в непромока­емый мешок, привязал все это к спине и вошел в воду.

Нина была совершенно права, утверждая, что с этой стороны станция не охраняется потому, что ни один человек не в силах справиться с давлением днестровской воды, которая прижмет его к сетке и не даст возможности дви­гаться. И это было действительно так, если человек полностью погружен в воду, но если он погружен только наполовину, то при хорошей физической подготовке у него появлялся шанс выжить. А если иметь крепкие руки скало­лаза и цепляться за сетку поверх воды, шансы возрастали вдвое.

Невероятный шум воды заглушал все иные звуки. Олесь долго настраи­вался, он мысленно преодолевал преграду один раз, второй. А потом вошел в воду, его мгновенно закрутило и потащило к сетке. Он не стал сопротив­ляться, а использовал момент кручения, чтобы перед самой сеткой как можно выше выскочить из воды. И это ему удалось, торс его был на поверхности, а ноги прижаты к сетке чудовищным напором воды.

Придя в себя после первого этапа преодоления препятствия, он стал медлен­но подтягиваться на проржавевшей железной сетке, с радостью чувствуя, что ему это удается. Дальше все было проще. Перебирая руками, он добрался до первого столба, на котором крепилась сетка водозабора. Там он перепрыгнул на бетон­ную стену водоканала, однако поскользнулся и едва не сорвался внутрь потока. После этого он сел на стену и таким образом стал передвигаться дальше.

Спрыгнув на землю уже на территории станции, он почувствовал, что снес всю кожу с поверхности бедер, но времени на страдания не было. Олесь переоделся в форму охранника и выдвинулся к одному из четырех очиститель­ных корпусов, там улегся в траву и стал наблюдать за территорией.

Спустя час он выявил два наблюдательных поста, которых, скорее всего, никогда не было на станции в обычное время, а установили их только сегодня. Смена их прошла в час ночи. Охранники по одному ушли в караульное поме­щение, а на их место пришли другие.

Олесь подождал, пока вновь заступившие привыкнут к обстановке вокруг поста, и ползком пробрался к двум насосным сооружениям, там он поставил две закладки, а третью, с сигнальной ракетой, прикрепил к стене здания, функционального назначения которого не вполне понял.

Оставалось дождаться смены временных постов.

Вот один из охранников поднялся с земли и двинулся к караульному помещению. Олесь встал с земли и так же, как первый, уверенно пошел в ту же сторону. Однако, дойдя до аллеи, которая вела к зданию администра­ции, свернул туда. Оставалось надеяться, что в темноте, да еще и в форме, его примут за охранника, который по каким-то делам движется к проходной станции.

Наверное, так и получилось. Ему удалось добраться до окна музея необ­наруженным.

Олесь толкнул ставню внутрь и к радости своей обнаружил, что щеколда изнутри так и осталась открытой. Он влез в окно, сознавая, что ему повезло еще раз, потому что на внутренних окнах музея, выходивших на территорию станции, не было сигнализации, но она обязательно должна быть на окнах внешних. Иначе зачем бы Нина ходила вчера ее отключать.

Он посмотрел на часы. До нужного времени оставалось шесть минут. Сердце стучало так, что, казалось, его слышат все в радиусе ста метров.

Он еще раз посмотрел на часы, время истекло, но ничего не происходило. Просто так выбивать внешнее окно музея было крайне опасно. Рядом находи­лась проходная, а там была охрана.

Олесь подождал еще немного, и тут на территории станции что-то бух­нуло, раздался свист, и территория осветилась ракетой синего цвета. Все на станции вдруг ожило, и даже находящиеся на проходной охранники выскочи­ли из помещения и, видимо, закрыв проходную на ключ, бросились к месту, откуда взлетела ракета.

Олесь выждал еще минуту, схватил стул и одним ударом вышиб раму окна музея, тут же сработала сигнализация, но он уже выпрыгнул на улицу, в несколько прыжков преодолел освещенный перед въездом на станцию уча­сток и скрылся в тени деревьев.

Добравшись до автостанции, Олесь спрятался в тени деревьев и осмо­трелся. Все было как обычно. Тогда походкой гуляющего человека он прошел чуть дальше, где стояла машина парня-левака.

Тот спал на переднем сиденье. Олесь постучал ему в окно. Парень открыл глаза.

— Просыпайся, бомбила, — сказал ему Олесь, — гривны пришли.

В квартиру Виктора Сильвестровича Олесь пришел утром.

Перед этим он позвонил из телефона-автомата в Киев и доложил руковод­ству о местах закладки и успешном завершении операции.

Потом завалился спать.

Проснувшись часа в два, он пообедал тем, что оказалось в холодильнике у Виктора Сильвестровича, и снова набрал номер телефона парня-левака.

Тот приехал в назначенное время к «Аркадии» и отвез Олеся на вокзал.

— Как сестра? — ехидно спросил водила, когда они расставались на при­вокзальной площади

— Нормально, — ответил Олесь.

— Ну-ну, — многозначительно ответил водила.

Уже садясь в поезд, Олесь вытащил старую симку из телефона и вставил ту, что дал ему отец.

В купе, в котором Олесь должен был ехать, уже разместились три му­жика.

Олесь, Топаз, Савелий и Павел Алексеевич

Поезд мягко тронулся, и вскоре Одесса осталась за вагонными окна­ми. Все в купе словно ждали этого момента, заговорили шумно, с каким-то радостным надрывом.

— А давайте знакомиться, — сказал самый пожилой, — меня Павлом Алексеевичем зовут. Я геополитик.

— А давайте, — согласился Савелий, — я журналист.

— Я вижу, все мы не украинцы, — заметил Борис.

— Почему же, — сказал Олесь, — я украинец.

— Правильней было бы сказать, — заметил Савелий, — все мы не одес­ситы.

— Вот это точно, — произнес Борис, — разворачивая сверток, который дал ему Дерибан.

Там были две бутылки коньяка и аккуратно нарезанные, видимо, Клав­дией, бутерброды.

— А давайте выпьем, — в тон Павлу Алексеевичу произнес Борис.

Олесь, поскольку был самым молодым, сходил за стаканами.

После того как выпили по второй, а потом и по третьей, все барьеры к общению были окончательно сняты.

— А я видел вас на пляже в районе Аркадии, — сказал Олесю Павел Алексеевич.

— В Аркадии я был, — сказал Олесь и перевел стрелки на другую тему, — у нас кончилось горючее, я, пожалуй, схожу в вагон-ресторан.

— Прекрасная идея, — сказал Савелий, — а мы как раз сбросим вам наши гривны, чтобы не увозить их завтра в Россию.

И все, кроме Олеся, стали выворачивать карманы и заглядывать в ко­шельки.

После того как третья бутылка была принесена и выпита, возник спор о том, что такое Одесса.

— Знаете, — сказал Олесь, — мне кажется, что в любом сообществе под влиянием многих факторов начинает доминировать некая центральная идея. Она объединяет это сообщество и отделяет его от других.

— На это трудно возразить, — сказал Павел Алексеевич, — просто такие факторы сложно выявить, чтобы видеть, что именно воздействует на то или иное человеческое сообщество, куда это сообщество идет и придет в буду­щем. И какие факторы, на ваш взгляд, молодой человек, сформировали идею Одессы?

— Очень простые. Когда-то Одессе было предоставлено исключительное положение. И фактор собственной исключительности с той поры пронизывает все сферы жизни и все социальные слои.

— Плюс фактор контрабанды, — поддержал Олеся Савелий. — Ведь товары после таможни становятся дороже везде, но не в Одессе.

— Ну да, — продолжил Олесь. — Отсюда небывалый рост состояния тех, кто на этом зарабатывал, а также всех, кто кормился вокруг тех, кто зарабатывал, и даже тех, кто паразитировал на тех, кто имел незаконно зара­ботанное.

— Во-во, — сказал заплетающимся языком Борис, он выпил больше дру­гих, поскольку начал пить еще с Дерибаном. — Отсюда особое положение бандитов в Одессе. Они вроде как и не бандиты, а лишь те, кто просит поде­литься незаконно заработанным.

— И в таком обществе, — торжественно произнес Савелий, — все начи­нает подчинятся этой идее. Это как общий поток, а те, кто не подчиняется, начинают испытывать давление этого сообщества.

— Совершенно верно, это как плыть или пытаться плыть против тече­ния, — произнес Олесь, и у него заныли ободранные напором днестров­ской воды бедра и голени, — да-да, и если вообще идешь против течения, ты сначала лишаешься сил, а потом тебя либо ломает, либо уносит общим потоком.

— Друзья, — сказал Павел Алексеевич, который был старше всех в купе и чувствовал себя неким гуру, — мне почему-то кажется, что мы все тем или иным боком не вписались в некую одесскую доминанту.

— Почему? — удивился Борис.

— Потому что мы с вами обсуждаем то, что коренные одесситы никогда не обсуждают, а принимают как данность.

— Разумеется, ведь вы даже теперь произносите слово Одесса так, как произносят его в России. То есть, с твердым «е», почти «э». А это, как говорят в той же Одессе, две большие разницы, — сказал Савелий.

— Да какая разница, кто как что произносит, — возразил Борис, — важна с-суть.

— А вот сейчас мы эту суть сформулируем, — сказал Павел Алексеевич.

— Как? — спросил Борис и так резко качнулся, что чуть не упал на сидя­щего рядом Савелия.

— Весьма просто, — ответил Павел Алексеевич. — Жри сам и давай жрать другим.

— Фу, как не интеллигентно. Может, сказать проще: живи сам и давай жить другим? — поправил его Борис.

— Нет-нет, все гораздо тоньше, — сказал Савелий, картавя. — Давай жрать другим, чтобы тебя не сожрали, а потом уже жри сам. Это знаменитый еврейский принцип, который позволил им не только выжить в чужой, фак­тически русской среде, но и заразил всех прочих. А звучит он так: это Леве, это Боре, это Шиме, а это мне. В нем глубокий смысл. Прежде чем откушать самому, посмотри вокруг, сыто ли твое окружение. И ты избавишь себя от многих неприятностей.

Уснули часам к двенадцати. Все понимали, что выспаться им не удаст­ся, но все это было ерундой по сравнению с тем, что могло их ожидать в Одессе.

Крепким сном спал Олесь. Он выполнил поставленную руководством задачу и успешно ушел после завершения «диверсии».

Спал Савелий, который в день похищения материалов сумел утром неза­метно сбегать на почту, за бешеные деньги ксерокопировать материалы и отправить их в Москву.

В пьяном полусне метался на своей полке Борис.

Он не был огорчен тем, что произошло с ним в Одессе. Все сложилось как нельзя лучше, воровской телеграф доведет информацию о похищении камней до Карлаги, и тому ничего не останется, как снять претензии с Бориса.

Пройдет несколько лет, многих левобережных уже не будет в живых, поскольку век бандитов короток. Борис найдет способ продать заначенную часть той партии изумрудов, которые по своим параметрам не уступают при­родным.

И только Павел Алексеевич не спал.

В споре он участвовал формально, чтобы поддержать беседу попутчиков.

Он мог аргументированно разбить все доводы попутчиков относительно идей, на которых якобы стоит Одесса.

Идеи, о которых говорили Олесь и Савелий, лежат на поверхности.

Они, по сути дела, основа существования и выживания бытового уровня. Так формулирует свои парадигмы малое, пытаясь выжить в большом. На самом деле идея Одессы не в этом. Одесса возникла как временный форпост на пути «ужасающей поступи империи», как сказал когда-то гениальный малоросс Гоголь. Следующим городом на этом пути должен был стать Стам­бул. Но империя задержалась на этой стороне Черного моря, и Одесса стала расти и развиваться под влиянием мощи, которую вливала в нее империя. И уж потом, на этой невидимой, но фундаментальной основе взросли Одесса бытовая, Одесса греческая, Одесса еврейская, Одесса криминальная и множе­ство других маленьких одесс.

Развал СССР ликвидировал эту основу и ее составляющие. Из Одессы незаметно вынули стержень, на котором она стояла и на котором держались маленькие одессы.

И хотя на первый взгляд с девяностых ничего не изменилось, и даже, наоборот, эти одессы расцвели буйным цветом, однако расцвет этот — начало конца. Маленькие одессы допивают соки Одессы большой, значения которой так никто и не понял.

А именно эту Одессу любил Бог, потому что именно она должна была сыграть значительную роль в его планах. Но планы Бога недоступны челове­ческому пониманию.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg