«Завтрак в облаках»

Завтрак в облаках (fb2) - Завтрак в облаках 2596K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алла Яковлевна Иошпе

Алла Иошпе Завтрак в облаках

Возвращение

«Если хочешь идти вперед, сперва научись возвращаться!» Эти слова писателя Лоренса Даррелла вызывают естественный вопрос: а кто же не хочет двигаться вперед?! Я, например, хочу.

А иначе как бы появлялись мои истории… Без воспоминаний? Без прежнего опыта?! Никак. Вот и возвращаешься. И в памяти твоей всплывает то, что тебе особенно дорого.

А для меня – это рождение первой в моей жизни книги. «Песня длиной в жизнь». Книга про НАС. Про нас с Ним. Моим партнером, другом, мужем. Короче, с моим Узбеком. Про нашу с ним непростую и очень необычную судьбу.

Книга эта прошла путь от отдельных разрозненных записочек, когда я еще не задумывала никакой книги, до (спустя долгое время) самой рукописи. В длительных гастролях, в неуютных гостиницах, в поездах и на стоянках, в долгих ожиданиях опаздывающих самолетов в аэропортах… просто записывались какие-то впечатления… от скуки. И когда уже она появилась, эта рукопись, надо было, чтоб кто-нибудь дал оценку моему первому писательскому опыту.

Выбор пал не на кого-нибудь, а на известного писателя Аркадия Вайнера.

Почему именно он?! Прежде всего, потому, что мне нравились его книги, написанные совместно с братом Георгием Вайнером… Нравился их фильм «Место встречи изменить нельзя». А во-вторых, я с детства моего была с ним близко знакома. В юности Аркадий дружил с моей старшей сестрой Фаиной. Она была замужем за поэтом Михаилом Грисманом (впоследствии взявшим псевдоним «Курганцев»). И его знакомство с именитыми друзьями коснулось когда-то и нас. К нам домой Аркадий привел влюбленную парочку – Женю Евтушенко и Беллу Ахмадулину.

И кому же еще я могла доверить свое первое детище?! Тем более что Аркадию Вайнеру очень нравились мои, а потом – и наши со Стаханом песни!

Но, как выяснилось, сделать это – передать рукопись книги моей – было не так просто. Когда я позвонила Вайнеру с просьбой посмотреть, что это я там наваяла, оказалось, что у него нет времени.

Та-ак! Он просто не ожидает, что из-под пера «эстрадной дивы» может выйти что-нибудь стоящее. А обидеть меня ему не хотелось.

Но муж мой все-таки умудрился передать ему рукопись. От меня потихоньку. Чтоб не волновалась.

Через два дня – звонок.

– Не ожидал! – говорит Вайнер.

– Удивлен, – говорит.

И передал мне отзыв о моей будущей книге. Что и стало вступлением к ней. И то, ЧТО написал этот писатель и КАК, – само по себе литературное произведение. Такое стало бы подарком для любого, даже известного писателя.

А я горжусь, что это – мне!

«Мемуары – особый жанр, очень непростой. Казалось бы, если ты прожил интересную жизнь, образован, имеешь склонность переносить свои переживания на бумагу – садись и пиши!

Но в этом решении таится одна маленькая хитрость: большинство мемуаристов невольно чуть укрупняют, усложняют истекшие события и роль своей личности в истории. Это естественно, понятно и простительно: кто не жаждет совершенства в предмете любви своей?!

Случаются, однако, авторы, которые не рвутся увековечить в бронзе свое житие и готовы нелукаво поделиться с вами, как с добрым попутчиком, довольно удивительными узорами своей судьбы.

И тогда их повествования звучат как долгая задушевная песня.

А если задушевная песня и есть главное содержание твоей жизни – тогда на свет появляется рукопись Аллы Иошпе.

История народа, история любви, страданий и побед, счастья и слез, история роскошного венка, сплетенного из лучших, ароматных, честных песен, навсегда завороживших целые поколения, – вот что такое мемуары Аллы Иошпе, бесхитростный рассказ о времени, Стахане и о себе.

И прочитав его, мы придем на очередной концерт звездной пары – Аллы Иошпе и Стахана Рахимова – с сердцами, полными доверия, любви и благодарности за ту добрую радость, которой они одаряют нас всю свою Жизнь в Искусстве».

Аркадий Вайнер

Конечно, я понимала, что это – аванс на все, что я могла бы написать в будущем. Если таковое, конечно, случится. Но долго я не писала книг Песни, стихи… И все.

Однако потом – все-таки решилась.

Вторая книга называлась «Хлеб-с-солью-и-пылью». По строчкам из припева моей песни «Дороги артистов»:

Дороги артистов — Хлеб с солью и пылью, Дороги артистов — С мечтами и былью, Дороги артистов — Вся жизнь – и не боле, Вся жизнь – и не боле. И нет лучше доли.

Я решила показать рукопись еще одному Аркадию – Аркадию Инину, известному писателю и сценаристу (фильмы «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди», «Однажды двадцать лет спустя», «Одиноким предоставляется общежитие» и другие).

В своем предисловии Аркадий Инин говорит, что пишущего человека именно вторая книга делает писателем. Он похвалил автора, то есть меня, за то, как написано о людях и – особенно – о животных. Которые у меня «наделены абсолютно человеческими чертами, умениями страдать и радоваться, хитрить и сохранять достоинство, хранить верность и любовь».

И в результате – назвал меня писателем.

Наверно, оба писателя сделали мне скидку – как «молодому» автору и известной артистке. Но все равно приятно. Меня поняли и поддержали.

Спасибо вам за это, наши дорогие Аркадии!

О первых двух книгах мне многие говорили и писали добрые, а порой и восторженные слова. А вот с третьей – «В городе Белой Вороны» – отзывы вышли неоднозначные. И, говоря откровенно, критику в свой адрес я полностью приняла. Она шла от уважаемых людей.

Сразу после презентации мне позвонил Александр Левенбук:

– Алла, прочитал. Хочу приехать поговорить.

И приехал. И упрекнул меня в том, что книга издана была небрежно. Опечатки. Даже в подписях к фотографиям были ошибки. Например, вместо «Мария Арбатова» написано: «Мария Абрамова». Почему-то. И естественно, не мной.

Александр Левенбук, конечно, был прав. И бесполезно да и поздно уже было оправдываться. И объяснять, что нас не было в России, когда издавали книгу. Потому и не смогла проследить… и т. д.

А на самом деле издательство в то время уже рассыпалось, разваливалось. Но рукописи у авторов продолжали брать и кое-как печатать. Никаких корректоров, никакой редакторской работы уже не было. Все было в руках не всегда трезвого художника.

Но книга эта мне дорога. Тем, какие рассказы там были. Тогда я действительно поняла выражение Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь». Я впервые «обливалась слезами» над собственным рассказом. Когда ночью писала притчу про Белую Ворону, которая преследовалась черным вороньем за то, что была не такой, как все.

А Аркадий Инин вдруг упрекнул меня в том, что в книге этой «чувствуется повышенная сексуальность».

Господи, как же я обрадовалась!

В мои-то годы!

Наконец-то!

Бумажные кружева

Что дальше?

А что дальше?

Извечный вопрос. Задаешь его себе каждый раз, как после очередного юбилейного концерта. Долго готовишься, нервничаешь… А вот уже все и прошло. И все уже позади. Прошел концерт, и с ним ушло что-то очень важное. Долго и медленно от всего отходишь.

Так и с книгой. Писала… правила… перечитывала… добавляла… убирала… сомневалась. Закончила. Отдала в издательство… И вот он – этот извечный вопрос: а что дальше? Да еще всякие сомнения в голову лезут: а надо ли вообще писать еще? И противное – кому это может быть вообще интересно?!

Действительно. Кому?

Тем, кто, как и мы, родились в прошлом веке? Может быть. Может, и интересно. Потому что – знакомо. А знакомое лучше воспринимается. Как знакомые песни. Их ждут. Им народ радуется, будто старого знакомого встретил. Конечно, если он, этот знакомый, ему нравился.

Так вот. А если читатель нынешний? То – как ему? Эти наши воспоминания?! Рассказы? Про любовь, что без времени? Да еще эта лирика со стихами?!

Да-а. Может быть, и интересно. Кому-то. Читают, слава богу. По крайне мере, говорят, что кто-то у кого– то попросил почитать мою книжицу и – не вернул. А кто-то – и украл! А я радуюсь.

… Но пока что хочется отдохнуть. А где это лучше всего делать?

Вот и забираемся на наш маленький остров, по форме своей который на мышку похож. После московского напряга, темпа, нервов, концертов и презентаций – опять туда. Из мерзлой гнилой Москвы, где не то ранняя зима, не то поздняя осень, и дождь, и снег, и полная путаница, опять – в этот маленький райский уголок.

Тут дышится легче, да и пишется лучше.

Домик наш – на горе. Невысокой, но достаточной, для того чтобы невдалеке, через небольшой уходящий вниз кусочек земли с виллами и садами, видеть его – МОРЕ.

Море здесь необыкновенное. То – зеленое, спокойное (откуда эта зелень?! Ведь в нем не отражается лес?!). То – серебряное море… А когда ветер или плохое у него настроение, у моря, то темно-серое, черное почти. Но красивое – обязательно.

Общественного транспорта фактически нет. Почти нет. Только какой-нибудь автобус может куда-то подвезти. Иногда. Из фиксированной точки А в фиксированную Б. И все. Так что собственный автомобиль необходим. Вот и приобрел муж недорогую, уже подержанную кем-то машинку. Которая тебя ждет и скучает по тебе, пока ты в Москве.

И опять читаю. Читаю много. Мне интересно многое. Плачу над судьбой великого и несчастного Ван Гога (Ирвинг Стоун «Жажда жизни»), удивляюсь и завидую замечательным рассказам Виктории Токаревой и Людмилы Улицкой… И наконец, улыбаюсь потрясающему Георгию Данелии, прижимая к груди его «Кот ушел, а улыбка осталась». И вдруг узнаю, что даже он, этот удивительный, не боюсь этого слова – гениальный – Данелия впал в тревожное раздумье, после того как закончил упомянутую свою книгу. Спрашивает себя: а что дальше? И сомневается, стоит ли писать еще. А вдруг кто-то из друзей так и думает?! И, может, надо остановиться, скажут друзья?!

А книгу эту, про улыбку кота, Данелия написал в свои восемьдесят четыре – 84 – года! Вот я и подумала, что время у меня еще есть. И пожалуй, продолжу– ка я эту историю – рассказы свои рассказывать.

Итак, снова Кипр. Солнышко, свет, чисто так. Мое «О господи!» – теперь другое. Не от новостей по ТВ, не от тревоги на душе и смятения, а – от красоты вокруг. От радости на сердце. И все тело твое говорит спасибо за этот свет, цвет и за воздух. А главное – душа тебе говорит. И через пару-тройку дней, совсем немного отдохнув, ты снова окажешься перед пока еще белой страницей своего компьютера. Где тебя ждут твои старые и пока еще новые знакомые, на новых страницах новой книги.

Один известный писатель сказал, что автор книг «вершит над людьми свой бумажный суд». Этот постулат, сказанный мудрым Лоренсом Дарреллом, произвел на меня глубокое впечатление. Я задумалась. Но я, может, в чем-то и согласна с ним, но вершить свой «бумажный суд над людьми» я не берусь. Я не судья. А уж если пользовать терминологию юриспруденции, мне ближе роль адвоката, чем судьи: мне всегда жалко своих героев. Я чувствую их, я сочувствую им. И люблю даже. Они для меня – живые. Когда эти, мне не знакомые прежде, субъекты вселяются в мой рассказ, я сама знакомлюсь с ними. Я узнаю их ближе… Они мне самой любопытны и интересны. Я смеюсь и грущу вместе с ними.

А когда книжная история их заканчивается, я скучаю.

Ну а пока что, опять волнуясь, я открываю свой маленький компьютер.

Ну, все!

С богом!

Мои университеты

Опыт жизни своей писатель Максим Горький называл «мои университеты». А в моем случае, если не считать действительно моего родного Московского государственного, то в разные периоды жизни «моими университетами» был опыт общения с моими, а потом и с нашими домработницами. Это была высшая школа общения с особой частью народа, которая на протяжении многих лет стала нашим спутником по жизни.

Эта школа и стала «моими университетами».

Домработницы у нас были всегда. Или почти всегда. В зависимости от возможности. Материальной. И чем меньше были наши возможности, тем бедней и с большими проблемами были наши помощницы.

Кто-то назвал домработницу «домраба». И напрасно. Еще неизвестно, кто у кого в рабстве. Лишь по крайней необходимости приходилось жить под одной крышей с посторонним человеком, впускать в свой дом, а то и в свою душу чужие характеры и проблемы. Но из общения с этими «пришельцами» мы узнавали много нового. О жизни провинциальной, о судьбах конкретных людей… И естественно, жизненный опыт наш расширялся. Прямо не выходя из дому.

В услужение в чужой дом шли просто от необходимости выжить. Работы нет. Жить не на что. Вот и идешь в прислуги. Жизнь их, как в зеркале, отражала состояние самого общества того времени. И в то же время – положение в этом обществе тех, к кому эти люди приходили служить.

В нашем доме помощницы появились не сразу. Пока я была маленькой, их не было вообще. Незачем было. Сестра уже выросла, а со мной все время – мама. Она бы не доверила меня, любимую и болявую, никому. Даже если б и была возможность. А ее, этой возможности, в то время и не было. А вот когда уже у меня самой появилась дочка, тогда выхода не стало.

К тому времени я уже закончила свой психологический факультет и меня приняли в аспирантуру. А так как «на меня вся наука смотрит с надеждой», то мне надо появляться в клинике нейрохирургии имени Бурденко каждый день. Там я работала над своей кандидатской диссертацией. Тогда и встал конкретный вопрос о помощнице. Вернее – о няне.

Денег на это нет. Да и откуда им быть?! Муж – инженером за копейки… Правда, моя аспирантская стипендия. Хоть и повышенная. Но она ненамного отличалась от обычной. И – на няню. И мама, взявшая на себя всю заботу о малышке, решает, что все-таки надо деньги идти зарабатывать. Детям помочь, раз так.

Дочке Танюшке к тому времени уже два. Можно и с няней оставить. Если найти таковую, конечно.

И мы даем объявление.

Няня не заставляет себя ждать. Вернее, та, которая была бы нужна, заставляет. А эта, которая не заставляет, – приезжая. И жилья у нее нет. Да и у нас нет места, где ей спать. Нам нужна няня, что приходит и уходит. Но хотеть не вредно. Таковой – за наши деньги – нет. Пришла эта. Жить ей негде, потому и не берет никто. И она в слезы:

– Устройте хоть как-нибудь! Не пожалеете! Хоть в коридоре, хоть на полу… пожалуйста-а-а!

А у нас недавно в проходном коридорчике, который сразу при входе в наши пятнадцатиметровые «апартаменты», папа ванну соорудил. Самую настоящую. Чугунную. Знакомый дворник стянул со стройки и папе за бутылку «уступил». Ванна-то в узком коридорчике вдоль стены поместилась, но перекрыла весь проход. Но папа, совершая невероятные усилия, «мешавшую» нашей ванне стенку «подвинул»… к соседке. Короче, ванна устроилась как-то. И тетя, которая в няни хочет, обрадовалась:

– Так я в самой ванне и спать буду!

А мама:

– Ну как же можно человека в ванну класть?!

А тетка:

– Ну а ежели человеку вообще спать негде?! А вам няня нужна?!

И плачет опять.

Тут папа и придумал накрыть толстой доской эту ванну. И накрыл. И получилось как тахта. Только жестко.

Няня перестала рыдать. А радоваться стала.

Так у нас и обосновалась она. Тем более что цену она назвала соответствующую.

Правда, тогда это была уже не первая, а вторая няня. Первая проработала всего неделю. Танюшке тогда было месяца три. Родители сняли нам маленькую комнатку в Подмосковье. Все-таки дача. Чтоб «ребенок дышал». И ребенок дышал.

Я на даче. Одна с малышкой. Муж, мама – все работают. Пригласили женщину в помощь. По объявлению пригласили. Помогала. Но почему-то стали пропадать детские ползунки. Новые, красивые: голубые и ярко-розовые, их подарили мои университетские однокашники, когда пришли на новорожденную дочку посмотреть. Купить такие вещи тогда было почти невозможно. А если доставали когда, то очень за дорого. А они у нас пропадали. Пропадали красивые ползунки постепенно, но пропали все.

Однажды, когда я с Танюшкой гуляла по саду, вдруг что-то голубое и розовое средь зеленой травы попалось мне на глаза. Вот они! Эти потрясающие подарки! Но – не спешите радоваться! Их не ветер сорвал с веревки! А няне нашей проще было их выбрасывать, чем стирать. Пролежавшие не стиранными на земле, под дождем… эти ползунки и стирать уже было ни к чему.

Первой няни и не стало.

Ну так вот. А та, новая, на доске которая, была тихая. Покорная даже. Стирала. Гладила. Качала коляску с ребенком во дворе, под окном. Так, чтоб моя мама могла их видеть. А я – в своем МГУ все время. Но вот уже и мама на работу вышла. И няня с маленькой Танюшкой остаются дома одни. Без нас.

…В тот день я пришла домой пораньше. Прихожу – дома никого. Ни няни, ни Танюшки. Может, мама раньше освободилась, и они все втроем куда-то умотали?! Тогда почему коляска во дворе стоит, а в коляске – никого?! И вообще, что происходит?! Сердце начинает бешено ускорять темп.

Выхожу на Бронную… Нет их.

Иду на наш бульвар, на Никитский. Нет их.

Бросаюсь в нашу милицию.

А там! На жесткой скамейке для всяких хулиганов и разбойников сидит наш ребенок! В слезах и соплях, мокрый, голодный… Молчит с испугу, только глаза таращит и икает тихонько от ужаса…

А няньки нет.

Оказалось. За день до этого она упросила маму дать немного денег вперед. А сегодня взяла девочку и пошла с ней. «Пешком». Без коляски. Душа требовала банкета. И банкет был. И, шатаясь, отправилась няня догуливать на бульвар. А девочку забыла. Вот водители и увидели на проезжей дороге, прямо между машинами, маленького плачущего ребенка. Одного. Стоит, маму зовет. Кто-то отвел девочку в милицию. Спасибо, тогда не было такого активного движения на дорогах. Но все-таки движение было.

Вот так наша Танюшка и заимела свой первый привод в милицию. И последний, надеюсь. Какое счастье, что я тогда пришла домой раньше мамы. Страшно представить, что могло случиться, если б мама явилась раньше и пережила весь тот ужас, который выпал на мою долю.

Все. Потом – долго никаких нянь.

Мама отложила идею с работой на долгое время. Опять все взяла на себя: лучше будет она, молодая бабушка, с любимой внучкой сидеть.

…И вот Танюшка уже и в детском саду. Да и у меня жизнь новая. С новым мужем. В новой квартире. Вернее, в огромной коммуналке с большим количеством хороших людей и дверей.

Наше жилье состояло из двух запроходных комнат с высоченными потолками. Наш друг, который помогал нам переезжать, сразу сказал, что, если эти комнаты поставить на бок, получилась бы кубатура та же, а метраж больше. Но никто их, эти комнаты, на бок не «поставил», метраж остался прежним, а мы были счастливы первому самостоятельному с ним жилью.

Но без помощницы уже просто никак. Хотя бы просто отводить дочку в детсад. Который, к счастью, совсем рядом. За углом. Правда, через дорогу.

Первое время после переезда на эту квартиру отводил дочку по утрам муж. Прямо перед работой. Он работал тогда еще в ОКБ КП – чего-то там кабельной промышленности. В подмосковных Мытищах. И приходилось мужу вставать так же, как Танюшке. Очень рано. Мне же было милостиво дано еще полчасика поспать. Так и вижу их – заспанных, сонных. Его и маленького ребенка. Чуть ли не поддерживающих друг друга, пошатывающихся со сна… зевающих… Смотреть на это было и трогательно, и грустно. Так было жалко их!

И пришлось все же искать кого-нибудь в помощь.

Очень средних лет даму предложила одна из наших многочисленных соседок. Жила дама недалеко от нас. Рано утром мы одевали ребенка, а она отводила в сад. Когда вечерами у нас было выступление и мы не успевали забрать дочку из садика, мы просили тетю Зину подменить нас. Ребенка забрать.

И все вроде бы хорошо.

Но однажды соседская бабуля ужасным шепотом рассказала, что видела, как наша маленькая девочка шла из детского садика одна посредине проезжей дороги. Опять!!! История повторилась. Шла прямо по мостовой. Няня же по тротуару спокойно прогуливалась со своей подругой. А по дороге на большой скорости совсем рядом с ребенком летит машина.

Чудо спасло нашего ребенка. Спасибо тебе, Господи! Опять – спасибо.

Вот с тех пор мама моя уже окончательно бросила идею работать.

И вот у нас уже отдельная квартира. Правда, далеко от нашего родного центра. Даже от метро далеко. Квартирка маленькая. Но наша. Первая с Ним – НАША. И конечно же опять нужна помощница по хозяйству. Ох, как нужна! Нам часто уезжать. Уже концерты, гастроли… Как уедешь?!

Домработницу нашли. Уже даже с небольшой рекомендацией. «Небольшой» – потому что люди малознакомые порекомендовали. И вроде бы опять все хорошо. Только по ночам я как-то странно себя чувствовала. Все время казалось, что кто-то смотрит на нас. Следит. А у нас с Ним – любовь.

Думала вначале – показалось. Оказалось – не показалось. Просто даме было интересно, чем это мы тут занимаемся по ночам.

Ну и опять – выручай, мама!

И мама выручает. Поэтому папа мой, бедный, все время один. А мама – «в лавке». Мама – на посту.

.. А вот уже и большая четырехкомнатная квартира на Красной Пресне. Женщина появилась неплохая. Работящая. Быстрая. Только голова всегда покрыта платком почему-то. Никогда не снимает платок. И кошек ненавидит люто. Оказалось, в детстве играла с кошкой, а у той – стригущий лишай. Вот и стала лысой Тамара. Навсегда.

Отсюда и платок. Отсюда и ненависть к кошкам.

Но сын у Тамары есть. От профессора-татарина сын. Тамара, домработница наша, как-то раз убиралась у профессора, полы мыла. И нагнулась как-то низко-низко… А сама – полная, аппетитная. Хоть и в платке. И профессор-татарин не выдержал, не удержался то бишь, и пристроился сзади…

А сердобольная Тамара – ему:

– Ну зачем вы так? Неудобно, небось. Лучше ляжем.

И легли.

Вот так и получился у Тамары татарский сын профессора.

А у нас уже гастроли постоянные. И дочь уже сама в школу ходит. Хоть и не ближний свет. Но сама. А на хозяйстве – она. Домработница Тамара. Убирает. Готовит. В магазин… А мы – уходим, уезжаем, улетаем…

Танюшка – с ней.

Конечно, оставляем деньги на питание. Да на непредвиденные расходы всякие оставляем. А Тамара подружкам Танюшиным чаю с сахаром не дает. «Мне на ваш сахар денег не оставили. Нету вам сахару». Дочка нам об этом долго не рассказывала. Боялась, что ругать Тамару будем или уволим сразу.

А как она одна будет?! Лишь спустя годы и рассказала. И про то, как на дочкину просьбу купить ей любимые яблоки Тамара изрекала:

– Килограмм яблок – три дня без обеда.

Тамара вообще деньги сильно «уважала». Наши деньги. Когда мы не в поездке, а дома и денег на «непредвиденные расходы» не полагалось, ей становилось больно и обидно. И постоянное «Аллочка Яковлевна, де-е-ню-ю-жку!» было у нее вместо «доброго утра».

Ее «уважение» к деньгам дошло до того, что однажды она откровенно призналась, что деньги у нее всегда есть, потому что:

– Что вы думаете? Неужели я каждый день не сэкономлю для себя каких-нибудь десять ваших рублей?!

А это тогда были все-таки деньги.

…Потом был долгий перерыв. Это было то самое время, когда нас объявили всяческими врагами Родины нашей. И уже было нам не до помощниц по дому. Тогда мы вообще собирались уезжать навсегда из СССР.

Собираться-то мы собирались. И даже полностью собрались. Но не уехали. Не выпустили нас. Не отпустили… Так сильна была любовь к нам нашего государства. Двери квартиры поджигались, машину разбивали, работы лишили. Лишили всего. Даже все записи на радио и ТВ с нашим участием уничтожили. И афиши… Но главное – дочь-отличницу из МГУ исключили.

Но жить надо.

И живем как-то.

К счастью, появился на свет наш ненаглядный внук Костик. И потому у нас появляется няня Тася.

Посоветовала, вернее, привела нам ее наша приятельница. Она, приятельница, намного старше нас. И была умная. Понимала наше положение. И что значит попасть в эту «нацию отказников» – понимала. Когда отказано во всем. Когда и работы нет, а проблемы и безденежье, наоборот, есть.

И говорит приятельница:

– Возьмите к себе Тасю. Она хорошая. Какую-никакую дачку все равно снимете для ребенка. Вот она там жить с внучиком и будет. И вообще.

– Только деньги ей не давайте. Откладывайте для нее просто, – добавила.

– Почему не давать денег? – спрашиваем.

– Они не удерживаются у нее, – отвечает.

А почему «не удерживаются», не объяснила. А мы и не спросили.

И взяли Тасю. И решили посмотреть на нее, пока мы тоже на даче с ребенком. Родители же Котика – врачи. Всегда заняты.

Тася была замечательная. Простая деревенская баба. Аккуратная. Заботливая. Убиралась чисто. Смотрела за маленьким Костиком… Любила его. Но все– таки поначалу мы не оставляли ее с ребенком одну.

Но однажды… Однажды нам пришлось отъехать в город.

Возвращаемся… Уже у калитки слышим песню.

Входим…

Тася… возлежит на нашей кровати, развалилась по-королевски… и песню поет. С выражением так поет. Рулады выводит, руками дирижирует… Пьяная. Маленький мальчик Костик рядом на полу с машинками играет. Подпевает как-то.

…Потом были Вики, Нади, Кати.

Разные, равнодушные и не очень, всегда чужие. Была даже такая, что в свои шестьдесят пять сидела в Интернете все время. Продвинутая была. Искала «своего» мужчину. И кажется, нашла. Потому что однажды – приезжаем на дачу, а дамы не оказалось. Ушла. Убежала просто. Спешила к «своему мужчине».

Конечно, все эти женщины – искатели своего счастья. Как могли, так и искали. Хоть какое. Им казалось, найти это счастье можно только в Москве. И их, одиноких и неприкаянных, было жаль. И – что им наши проблемы, когда у них свои такие?!

Там, где они жили, работы не было никакой. А если кто уже на пенсии, то страдал от одиночества. Дети их выросли. Уже свои семьи у них, у детей. Мать вроде бы и не нужна больше. А так хочется ей к кому– нибудь приткнуться. Да и подработать не грех, чтоб не зависеть.

И от родных детей – идут к чужим.

…А что мы?!

Мы опять даем объявление: «Срочно требуется помощница… с проживанием на даче…» Дача у нас уже своя.

Приходит пара. Молодые, красивые. Ищут работу для двоих. Вместе работать, значит. И, естественно, вместе жить.

Нам не нужна пара. У нас нет работы для двоих. Но когда они узнали, что у нас для помощницы есть отдельная комната… Стали так уговаривать! Так уговаривать!

– Ему не надо платить, – говорила она.

– Устроюсь где-нибудь на подработки, поддержу жену деньгами, – говорил он. – И на даче помогу.

Видно, очень уж нужна им работа с проживанием. Говорят, будут всю жизнь благодарны…

И видят, легко уговорить нас и разжалобить.

Разжалобили. Уговорили.

Мы взяли.

Кончилось то лето. Мы переехали в Москву. Пара осталась на даче.

А Вика очень уж часто болеет. То ангины, то гриппы. Чаще всего подозрениями на аппендицит страдает, говорит.

Запои. Узнали мы об этом, когда были на редком нашем отдыхе. Позвонили нам соседи дачные. Мол, скандалы пьяные каждый день, вплоть до драк и битья окон. Наших, разумеется. Весь наш отдых испорчен. Улетаем домой. Еле удалось распрощаться.

Но все же спустя время опять поселилась у нас на даче пара. Уж очень они были влюблены друг в друга. И так просили не разлучать их. Мы разлучать их не хотели, потому и отказали им обоим.

Но.

Но они – на даче. Они все же у нас.

Однажды звонят из милиции, спрашивают, знаем ли мы, что наш работник был осужден за убийство.

Потом появилась симпатичная молодая женщина с Украины. Тогда еще не было этой трагедии с войной. Мы еще дружили тогда с «нашей житницей». Женщина пришла по рекомендации. Говорит, одинока. Но есть сын приемный. Из детдома взяла. Не совсем здоровый, сказала.

Растрогала.

Взяли.

Потом вдруг и муж «приемный» объявился. У «одинокой». «Приемный» – потому что мать приняла. В дом.

– Принимай! – говорит. – Он хороший. Баптист и в хоре поет.

Ну и мы приняли. Потому как любовь у них в то время была. И она уж очень просила за него. А любовь для нас – святое. Ладно, пусть и муж приезжает.

Он и приехал. Как одолжение сделал. Ей. Заодно и нам. Отдыхает все время. Благо мы в гастролях постоянно. А парочка на природе радуется. А на даче у нас ни цветы, ни овощи не растут. Некогда нам этим заниматься. И им некогда. Они заняты. Она моет его в ванной нашей. И массажи там делает. И подстригает под бокс. Ему так больше нравится.

Отдохнул муж и – обратно, на Украину. «По делам».

А она расстраивается. А нам жалко ее. И мы ее вместе с собой в роскошный израильский санаторий берем. На поправку здоровья и настроения.

В «Плазе» у нас номер трехкомнатный. Люкс. Нас тут любят. Уважают. Приезжаем сюда часто. И все нам по бартеру: мы им – концерт, они нам – номер роскошный, обследование по полной, лечение самое лучшее.

А в этот раз мы просим хозяина санатория, израильтянина Нахума Керена, принять вместе с нами нашу так называемую родственницу. Говорим – споем для отдыхающих теперь два полных концерта. А не один, как всегда.

Хозяин – уже наш друг. Умный. Настоящий. Давно. Его чтут, боятся и уважают. Потому такой идеальный порядок в санатории. Когда слышат, что хозяин к санаторию подходит, все и всё подтягивается и вытягивается в струнку. И все и всё работает.

Нашу «родственницу» лечили по полной программе. А лечение там дорогое и уникальное. В престижных московских клиниках не всегда найдешь такую медицинскую аппаратуру. А главное, такого Нахума Керена.

В общем, спели мы для них ТРИ концерта.

А наша «больная» все время звонит мужу. На Украину. По телефону гостинично-санаторному. Что очень дорого. Да и по нашему мобильному, в роуминге.

– Я в раю, – говорит мужу.

А нам:

– Век за вас молиться буду!

Но век молиться ей за нас не пришлось. И не только век.

Приезжаем в Москву, а нашей помощнице, поздоровевшей и похорошевшей, почему-то срочно понадобилось уезжать. Плачет, говорит, что-то с сыном…

Собираем ее, подарки всякие готовим «больному» приемышу.

Оказалось, ушла в другой дом работать. Больше денег предложили.

Молилась ли она потом за нас, как обещала? Не думаю. Лучше б не молилась, а ушла б от нас до того, как в таком санатории мы ее лечили. И столько за нее пели.

Потом долго никого в дом не брали. Сами как-то выкручивались. Котя, наш внук, уже и в садик пошел… а вот уже – и в школу…

Ну а потом наконец-то нам повезло. До сих пор у нас настоящая помощница. Порядочная. Добрая. Ответственная и остроумная. Это она заявила однажды об одной из наших гостий:

– Не смотри, что некрасивая! Жрать сядет – залюбуешься.

И вообще столько у нее народных выражений! Но таких крепких, что привести их на этих страницах нельзя. Неудобно как-то. А жаль.

Занимается Наталия Ивановна всем нашим хозяйством. И нами. Если надо, и укол сделает. И шею помассирует. И борщ украинский. Ну а на концерт с нами – так это святое. И не дай бог, если кто-то не с пиететом, к которому она привыкла, произнесет про нас что-нибудь не так! Мы товарищу тому не завидуем. Ни-ни! И не пытайтесь. Мы – самые лучшие и самые талантливые!

А как она к нашему концерту готовится! Что наденем? Что поем? И – советует. А если что-то, по ее мнению, не так – недовольна. Ругается.

– Ничего себе! – ворчит. – Такую песню не вставили! А люди по ней скучают! Как не стыдно только?!

И сердится.

Наши диски на концертах никому продавать не доверяет. И «консультирует» желающих. Какие песни на каких CD находятся. И рекомендует, что купить.

А рекомендует то, что ей самой нравится. А нравятся ей все. Вот и «консультирует». И сидит счастливая! Гордая! Она – соучастница всего этого праздника.

Вот так. Сейчас наконец-то нам повезло. Ну а что будет дальше? Никто никогда не знает, что будет дальше.

Вот и мы не знаем.

Поживем – увидим.

Давайте поживем.

Первый импресарио

В московской концертной организации, которая тогда, во времена СССР, называлась Мосэстрадой, было много редакторов и много администраторов. Редакторы подбирали артистов для концертов. Отвечали за репертуар… Администратор же общался непосредственно с заказчиком концерта, обеспечивал явку участников, заполнял рапортички с репертуаром. И чаще всего он «пользовался» теми артистами, которых давал редактор.

Но были и исключения, когда администраторы работали с артистами напрямую. Наиболее известных и «свободных» в этом смысле было двое. Сейчас их по праву назвали бы продюсерами. Или импресарио.

Это были Павел Леонидов и Михаил Дорн. У каждого из них были «свои» артисты. Конечно, тандем артист – администратор прежде всего совершался с согласия самого артиста.

Павел Леонидов работал с Людмилой Зыкиной, Владимиром Высоцким, Иосифом Кобзоном, Майей Кристалинской.

Михаил Дорн занимался Тамарой Миансаровой, Валерием Ободзинским, группой «Четыре Ю»… А позднее – и нами: Аллой Иошпе и Стаханом Рахимовым.

Мы были самыми молодыми в этой когорте. Наименее опытными и наиболее несведущими в непростой эстрадной жизни.

Михаил Сергеевич Дорн. Красавец немец, высокий, сине-голубоглазый… Таких никто раньше и не видел у нас в концертной организации. Таких вежливых. Улыбчивых. Интеллигентных… Он появился у нас неожиданно и сразу привлек всеобщее внимание. И со своей интуицией сразу же отметил нас, как только мы появились на эстрадном горизонте.

А «свой» администратор нам оказался кстати.

Мы – ребята из самодеятельности. Из науки. После первых же наших – еще поодиночке – выступлений по телевизору (моей «Царевны Несмеяны» и Стахана «Арабского танго») нас стали везде узнавать. И мы, обалдевшие от возможности наконец-то бросить все и заниматься только любимым делом, бросились с головой в эту сумасшедшую жизнь. Да еще вместе!

Как же мы были счастливы, когда приглашали петь! Не платят – и не надо! Лишь бы петь! А если говорили, что выступление за деньги, никогда не просили оплату заранее, как делали «нормальные» артисты. И тем более не требовали денег заранее. Только благодарили за каждое приглашение, за каждую возможность выйти на сцену.

И были действительно счастливы.

Но Михаил Сергеевич думал иначе. Считал, что мы вообще не подготовлены к эстрадной жизни.

А непосредственным поводом к тому, что нас «надо воспитывать и учить уму-разуму», был инцидент, с которого и родилось близкое сотрудничество с Мишей Дорном. Даже дружба. Это было в одной из первых гастрольных поездок. Тогда случился у нас скандал с музыкантами. Вернее, у них с нами. Первый в нашей недолгой практике. Мы были недовольны поведением ребят, а музыканты – нами. Вернее, нашими требованиями. К тому, как они относятся к работе, репетициям… Как ведут себя на сцене во время концерта…

Музыканты вообще-то народ сложный. А тут – мы. Новички. Люди пришлые. Их злило, что мы, которые без специального образования, пользуемся особыми привилегиями. И у концертной организации, и у филармоний разных городов: люксы в гостиницах, на концерты – не автобус с музыкантами, а отдельные легковые машины… Но главным, конечно, было то, что за концерт музыканты получали гораздо меньше нас. Во много раз меньше. Солисты так получали во всех эстрадных коллективах.

Конечно, музыкантов можно было понять. Они долго учились в музыкальных школах, потом – в музыкальных училищах, а кто-то и в консерватории или в Гнесинке. А тут – какие-то пришельцы! И еще что– то требуют от них, заставляют репетировать постоянно, готовить новые песни, новые программы… Да еще и «придираются»: исполнение не то, поведение. А мы еще запрещаем им перед концертом пить, ставить бутылки с пивом на рояль…

Все накопилось.

И вот – скандал.

Тогда Михаил Сергеевич был с театром в этом же городе на гастролях. Увидел нашу афишу и решил навестить нас в гостинице.

Пришел.

Стахан – у музыкантов, что-то они там выясняют. А я сижу в номере – рыдаю. Взахлеб пытаюсь что-то объяснить…

Опытному зубру все сразу становится ясно.

– Дорогие мои, вы ненормальные, – говорит он. – Вы не знаете себе цены. Ваш ансамбль – эти засранцы должны благодарить судьбу, что попали именно к вам! А вы еще выясняете их претензии!

И, возмущенный и злой, направляется к музыкантам.

– Я этим гадам все сейчас объясню!

И все объяснил. «Гадам».

– Скажите спасибо, вашу так-то и туда-то, что они – скромные, интеллигентные ребята. Но они – талантливые, влюбленные в музыку! Потому и требуют! И от себя требуют! И еще пытаются что-то вам, лабухам, объяснить. Втолковать. Чему-то научить. Настоящему!

И распалился еще сильней:

– У других вы б летели к… матери и работали б один гребаный концерт в месяц! Да по дырам! А они, дураки, еще хлопочут перед министерством, чтобы вам ставки концертные подняли!

Миша все не мог успокоиться:

– А сколько у вас в месяц концертов с ними?! Много? Значит, и зарплаты нормальные! А я сделаю так, что у них будет работы еще больше, с-суки… А если не уйметесь, то – без вас!

От этого удивительно спокойного и воспитанного человека никто никогда не слышал таких выражений и слов. Даже несмотря на его десятилетнее тюремное прошлое. В этот раз он говорил с ними на их языке.

И они его поняли.

Совсем молодым человеком Михаил Дорн был осужден на десять лет по доносу «друга». За анекдот. Сидел по политической статье вместе с известнейшим режиссером Леонидом Викторовичем Варпаховским. Спустя многие годы Миша и познакомил нас с этим удивительным человеком. Человеком самой высшей пробы.

А потом Леонид Викторович стал режиссером нашей новой программы «Распахни свое сердце». Михаил Сергеевич вообще считал, что только настоящие мастера должны «прикасаться» к нашему творчеству.

Но все было сложно.

Мосэстрада заключила договор с Варпаховским на работу с нами. А он – скромный интеллигентный человек – даже и не подумал обговорить свой гонорар. И после окончания работы над программой ему, великому театральному режиссеру, Мосэстрада хочет выдать неприличные гроши!!!

Удивленный и уязвленный Леонид Викторович отказался от этого «гонорара». А когда мы хотели вручить ему с благодарностью наши собственные деньги, сказал, что ни за что не возьмет их и что работал с нами потому, что полюбил наши песни и нас.

Мы остались друзьями с ним и его семьей. Когда мы гастролировали в США, приезжали в гости к его дочери, замечательной актрисе Анне Варпаховской в Канаду. Она тогда организовала Русский театр в Торонто.

Прошло много времени. Но до сих пор невозможно без стыда вспоминать ту ситуацию с «гонораром» для Леонида Викторовича.

Новая программа, освещенная его талантом и любовью к нам, вышла и имела большой, очень большой успех. А та афиша, на которой вместе с нашими скромными именами – еще без званий и регалий – значилось это высокое имя – режиссер программы Леонид Варпаховский, до сих пор хранится у нас как самая ценная реликвия.

Итак, Миша Дорн взял нас под свое крыло. И тут же выдал нам свод правил настоящего гастролера. Без которых «гастролер – не гастролер».

Основными заповедями, по Дорну, были:

1. Никакой университетской интеллигентности. Она вас погубит.

2. Забудьте все, чему вас учили в МГУ.

3. Гастролер должен славиться плохим характером. Тогда дирекция филармоний будет предоставлять ему лучшие условия и будет его больше уважать.

4. Гастролер должен иметь одну популярную слабость. Например, любить детей или дарить шоферу перчатки.

5. Два концерта в день на гастролях – выходной. На гастролях надо работать, а не отдыхать. «Чёс» и только «чёс»!

6. Реклама певца должна не рассказывать, а кричать. Чтоб лошадь останавливалась – читала!

7. Если у тебя все плохо, говори, что все хорошо. Если хорошо – плачься.

8. А если наконец-то на тебя приходит анонимка?! Радуйся. Гордись! Значит, ты стал настоящим гастролером!

Были еще и другие заповеди, но Михаил Дорн не считал их такими важными.

Дорн ценил талант артиста. Всегда старался создавать максимально удобные условия «для таланта». В гостиницах и за кулисами. Мы вскоре почувствовали это на себе.

Он попросил нас срочно вернуться в город, в котором только что были наши гастроли. Мы там прекрасно прошли. Многие даже не сумели попасть на наш концерт. И Михаил объяснил нам, что театр, который он привез, делает слабые сборы. И попросил нашего согласия продавать билеты на спектакли театра «в нагрузку» к билетам на наш концерт. Если мы, конечно, не возражаем.

Мы не возражали. И прилетели, чтоб снова выступать.

В гостинице не было мест – наш приезд заранее не планировался. Музыкантов Дорн разместил в каком-то гостевом доме. За городом. А нам отдал свой гостиничный номер. Сам же устроился на полу. В прихожей. Главным для него было наше удобство – нам петь, нам работать. И «под нас» хорошо пошли театральные билеты.

С Мишей – мы уже называли друг друга по имени – мы стали действительно много работать. Наш гастрольный график с его помощью стал просто забит. С ним мы почувствовали себя, да и действительно стали, настоящими гастролерами.

Позднее, вспоминая то время, он гордо рассказывал, что в каком-то городе при продаже наших билетов желающие вдребезги разнесли театральную кассу.

– Вот теперь я за вас полностью спокоен, – сказал тогда наш первый импресарио.

…Стахана Рахимова, как известного представителя своей республики, да и меня с ним Узбекистан часто приглашал на свои праздники – декады дружбы с разными братскими республиками. А дружили мы с братьями красиво, богато и часто.

Выступали на этих праздниках только звезды. И прежде всего – такие как Батыр Закиров, певица Эльмира Уразбаева, узбекский прославленный танцевальный коллектив «Бахор», оркестр Узбекистана. И конечно, мы. Наш весь коллектив.

Это были настоящие празднества. А уж если это касалось дружбы «со старшим братом» – Российской Федерацией, то концерты проводились тогда в самых престижных залах Узбекистана. Роскошные приемы, банкеты, подарки… интересные общения… Среди приглашенных были и высокие гости, вплоть до членов правительств республик-именинниц.

К тому времени Михаил Сергеевич – уже директор нашего коллектива. Тогда еще у эстрадных артистов не было директоров. Только у Иосифа Кобзона. И всеми делами занималась только Московская концертная организация. По сравнению со многими другими у нас был большой коллектив: оркестр восемь человек, конферансье, звукооператор, рабочие сцены, костюмер… и – наш директор Дорн. Он выдавал нам суточные, иногда часть гонорара, на него оформлялись официальные документы… А на подобных национальных декадах, имея такие представительские документы, Дорн мог организовывать и оформлять дополнительные концерты.

И организовывал. Что было самым важным для любого артиста.

И вдруг случается непредвиденное.

Неожиданно Михаил Дорн получает извещение о том, что такого-то числа к такому-то времени он обязан (!) явиться в город Ташкент на суд! Обнаружены в документах, выплатах денег и прочее и прочее нарушения.

Дорн срочно присылает пояснения ко всем его отчетам. Но вызов на суд повторился в строгой форме.

Михаил Сергеевич – к Стахану:

– Без тебя к твоим узбекам я не полечу! Только с тобой! Дорогой, выручай! Без тебя меня на фиг засудят твои узбеки!

Полетели в Ташкент оба. Дорн и Рахимов.

Рейс ночной.

Прилетают рано утром. Волнуются. Усталые.

Невыспавшиеся – сразу в суд. В точно указанное время.

Никого. Судьи нет. Закрыт суд. Полная тишина и покой.

Стоят наши у дверей…

Ждут.

Ждут час.

Ждут два…

Пошел третий…

Ни-ко-го.

Наконец появляется заспанный, потягивающийся сторож.

– О-о! Стахан-акя! С приездом вас! Как вы? Как здоровье Алички? Ай-яй, как хорошо, что я вас вижу! Какое счастье!

И все в таком духе.

Приветствие и восторги по-восточному длятся долго. По этикету перебить старшего нельзя. Стахан ждет.

Наконец умудряется все же поинтересоваться:

– Где судья? Когда, когда будет суд?! Что происходит?! Ведь мы прилетели из Москвы специально, в точное время, по вызову!

– Стахан-акя, дорого-ой, какой сейчас суд?! Смотри, какая погода! Э-э! Пойдите на база-а-ар, поешьте шашлык-машлы-ы-ык, порадуйтесь солнышку… А потом и товарищ судья подойдет…

И добавляет:

– Может быть.

Оказалось, что документы с отчетом Дорна были потеряны – они просто лежали под сукном на столе. Никто их и не видел. Потому что – не искал. И вдруг их кто-то случайно обнаружил. И выяснилось: никаких нарушений и не было. И вообще дело, оказывается, было давно закрыто.

Но в Москву никто не сообщил об этом. Экая важность?!

Нашлись бумаги – и дело с концом.

А день был действительно замечательный. И шашлык в тот день на Алайском базаре был действительно необыкновенным. А лагман! А самса!! А плов!!! И чай, разливаемый из чайничка с отбитым горлышком и с прикрученной крышечкой. А изумительный запах от всего этого?! Просто восточная сказка! Хотя и доставалось все откуда-то из-под многочисленных юбок уютной узбечки – она сидела тут же, на бревнышке.

И как же все это было вкусно!

Да! Не напрасно Дорна призвали к ответу в Ташкент! И не зря он боялся лететь сюда без Стахана Рахимова.

…Когда Мише Дорну было уже много-много лет, но присвоить ему эти годы было просто невозможно, нас связывала уже не работа, а теплые воспоминания. И это еще больше скрепило нашу дружбу. Да что значит – «больше скрепило»?! Просто сумасшедшая наша актерская и его административно-директорская жизни на какое-то время закрутились и разошлись в разные стороны. Но как-то Миша позвонил, сказал, что «настаивает» на присутствии нас на «серьезном» его юбилее. И добавил: «Вы – любимая страница моей жизни».

И «любимая страница», конечно, присутствовала на «серьезном» юбилее.

Потом мы не раз приходили к нему домой. Они с Риммой готовили потрясающих раков, рыбок-барабулек… Миша угощал, обихаживал… рассказывал… Слушал! Он умел рассказывать. А как он умел слушать! Он умел все.

Миша интересовался моими книгами. Он не только любил читать их. Он хвалил их! Даже нескромно было бы цитировать здесь – так хвалил! А как радовался каждой нашей новой песне, новому диску! Рассказывал своим друзьям – известным актерам обо всех наших подвигах… Что-то читал из книг им по телефону, давал слушать новые наши песни…

Михаил Дорн умел дружить. Умел любить.

Ему уже было трудно ходить, но с женой Риммой – опорой его и другом – он посещал наши концерты, дни рождения, наши юбилеи… Как-то летом он с женой приехал к нам на дачу. Было много народу, праздновался мой день рождения. Он тут же стал центром всеобщего внимания. Рассказывал о своих годах в заключении с таким юмором, с таким необыкновенным жизнелюбием, так остроумно! И с такой любовью о гастролях с нами! И конечно же не упустил случая с гордостью рассказать о разбитой театральной кассе с билетами на наш концерт. Он очаровал всех. Никто не мог поверить, да и не верил, в его возраст и серьезную болезнь.

И… никто не мог подумать, что это была последняя встреча с этим удивительным человеком.

…Мы много раз говорили:

– Мишенька, опиши все это, про жизнь твою необыкновенную! Пиши книгу!

И даже пригласили к нему телевизионных журналистов. Чтоб сделать о нем передачу, рассказать о его судьбе…

Телевизионщики приезжали. Разговаривали. Обещали сделать о нем фильм. Что-то снимали. Восхищались… потрясающими крабами и нежными барабульками.

Приезжали много раз. Много ели… много пили…

Фильма не сделали.

Когда советовали Михаилу Сергеевичу написать книгу, он всегда отнекивался:

– Кому это будет интересно?!

– Как – кому?! Пиши так же, как рассказываешь! Интересно все! И жизнь твоя непростая, и работа твоя, дружба с актерами, встречи, – мы уговаривали. И, наверно, не только мы.

И наконец он стал писать. Обо всем. Честно. Не жалуясь. Смеялся над ситуацией, над собой… Время от времени что-то рассказывал нам, по телефону зачитывал отрывки… Часто звонил. Хотел, чтоб мы прочли все, что написал. Волновался, что много времени у нас займет. Для того чтоб нам «было проще», записал все на магнитофон.

И деликатно просил: «Ребята, когда будет время, прослушайте…»

Но… не успели мы. Уехали, как всегда, на гастроли.

Когда вернулись, нашего любимого Михаила Сергеевича Дорна не стало.

Мы не успели.

А надо было успеть…

Прости нас, наш дорогой, наш красивый и очень любимый человек, верный наш друг! Наш первый импресарио.

Ты всегда успевал помогать нам.

Всегда успевал откликнуться.

Успевал.

И ты успел нас ЛЮБИТЬ.

Прости.

Бумажные кружева

Дом этот был такой старый, что у него даже не было сил скрипеть. Вот какой старый был дом.

Он стоял в нашем проходном дворе, который одним своим боком выходил на Малую Бронную, другим – на Большую. И устроился дом в углу двора так, чтоб никому не мешать. И не мешал.

Дом был деревянный, двухэтажный. Но на деле первого этажа у него и не было. Вернее, он был, но весь первый занимала только одна большая лестница, которая вела на второй этаж, где и жили люди. Всего две квартиры там было.

В одной из них и жила маленькая девочка моего возраста, с которой мы дружили. Дружили ровно до того времени, пока ее семья не покинула этот «раритет».

Мы с подружкой часто прятались от наших дворовых ребят здесь, на этих лестницах. Это был наш тайный дом. Здесь нам было не скучно. Наоборот. Мы с Люсей поверяли друг другу такие секреты, которые было б трудно доверить яркому свету. А тут… в полумраке, на старой деревянной лестнице, можно было говорить обо всем. Даже о мечтах. Правда, шепотом. Хотя старый дом нас никогда б не выдал.

И однажды Люся показала мне необыкновенную, чудесную вещь. С этого момента наше убежище и стало нашей настоящей тайной.

Она показала мне картонную коробку из-под конфет. Очень красивую, разрисованную розочками… Ну коробка и коробка! Но она так пахла! И это было еще не все.

Когда Люся бережно раскрыла ее, я ахнула! Хотя конфет там уже не было и все шоколадные крошки, наверно, давно уже были вылизаны, но мне ничего такого сейчас и не надо было. Конечно, было бы неплохо лизнуть какие-нибудь конфетки – вкусно же! Но сама коробка стоила любых конфет. Даже шоколадных. Она была действительно необыкновенная!

Внутри было все в БЕЛЫХ КРУЖЕВАХ! Кружева были прикреплены вдоль и поперек! Нежные! Тонкие, ажурные… с резными дырочками и цветочками. Как нежные белые волны, они окружали внутри всю коробку. И мне показались они шелковыми.

Но кружева были из бумаги. Что нисколько не умаляло их красоты. И самое главное – именно они так ПАХЛИ! Пахли ШОКОЛАДОМ! Не коробка сама, а эти бумажные кружева. Именно они сохранили эту шоколадную память. И чем больше я смотрела на них, разглаживала и гладила, тем красивее они казались мне и сильнее чувствовала я этот волшебный запах.

Подружка не унесла коробку домой. А показала мне свой тайник – надломанный кусок лестницы. Туда как раз и поместилась эта коробка.

– Только я и ты будем знать, где она. Больше никто, – сказала.

И я была горда, что именно мне Люся доверила эту ароматную тайну.

Приходили сюда мы часто. С волнением забирались на «нашу» лестницу, и сколько б ни открывалась эта коробка, она всегда пахла. Пахли эти волшебные кружева из бумаги. И вдыхать их, дышать ими было так вкусно, так хорошо.

Вскоре жильцы «нашего» дома разъехались… И уехала моя подружка Люся. Но перед расставанием мы с ней еще раз приоткрыли наш тайник, подышали этим волшебным запахом.

Мне было грустно. Я навсегда прощалась с единственной подругой и с нашей общей тайной. Но перед самым-самым расставанием Люся совершает невероятный поступок. Его я запомнила навсегда: она протянула мне эту необыкновенную коробку. И – как оторвала от себя:

– На! Забирай.

И этот роскошный подарок – эта тайна старого уставшего дома теперь становится только моей.

Каждый раз, оглядываясь, не видит ли кто меня, я забиралась по этой теперь уже только моей лестнице, устраивалась на «своих» пошатывающихся ступеньках… Оставалось только отодвинуть кусок надломанной ступеньки в сторону. И вот она – моя сокровенная тайна, пропахнувшая шоколадом.

Я могла долго оставаться здесь, забывая даже, что мама может искать меня, волноваться…

Я аккуратно ставила все на свое место и нехотя уходила в свою детскую жизнь. И конечно же возвращалась обратно.

Нет, я не была одинока или обездолена. У меня были добрые мама, папа, сестренка… Я была любимым ребенком в семье. Но… Я даже толком не знала, что значит это «но». Эта лестница, этот дом, пахнувший старостью и пылью. Я чувствовала себя здесь защищенной, значительной, счастливой… Здесь было то, что принадлежало только мне. Тут была моя первая и единственная тайна. Тут я могла мечтать.

О чем? О многом.

Но прежде всего о том, что когда-нибудь, когда-когда– нибудь у меня обязательно будет своя комната и в ней обязательно – красивые кружевные занавески… а на столе кружевная скатерть… Да! Еще на ней, на этой скатерти, будут шоколадные конфеты… конфеты в коробках – с шелковыми, пусть и бумажными кружевами…

Такие были мои детские мечты. Там, в этом старом доме, таком для меня дорогом.

…Однажды я проснулась от стука и грохота, доносившегося со двора. Бросилась к окну и… ахнула! Дома с моей лестницей уже не было. Вместо него по всему двору были разбросаны куски кирпичей и старых бревен.

Я бросилась во двор, но меня не подпустили к тому, что еще вчера было только моим и, как еще вчера казалось, было таким незыблемым. Я старалась увидеть хоть что-нибудь, что осталось от моего тайного богатства. Но была только пыль, обломки изуродованных лестниц… грязь…

Тогда я впервые узнала, во что могут превратиться твои мечты, твои сокровенные надежды.

…Сегодня я уже совсем взрослая. У меня свой дом. И есть свои кружевные занавески, есть шелковая скатерть вокруг с кружевами… с резными маленькими дырочками и цветочками… И вообще есть все, о чем я мечтала там, на лестнице старого деревянного дома… У которого даже не было сил скрипеть.

И шоколада есть сколько угодно. Только, правда, не в бумажных кружевах.

Но так – все есть.

Только вот… чего-то нет. Чего-то очень важного. Нет того ожидания чуда… Запаха тайны…

Запаха детства и мечты.

А так – все есть.

Есть все.

Как будто бы…

Нюрка

А у нас во дворе каких только чудес и странностей не было! Все было.

Вот и Нюрка была.

Нюрка была дочкой дворника и дворничихи нашего двора. Жили они в нашем убогом флигельке на первом, почти врытом в землю этаже. В какой-то каморке. Как входишь в наш подъезд – и подъездом-то его не назовешь, – так сразу.

Это была крупная оплывшая деваха, всегда в одном и том же странном сером многоступенчатом одеянии…

Всегда молчаливая. И не потому, что не хотела говорить. Может, и хотела б, кто знает. Но она не разговаривала. Вообще не говорила. Иногда ответит односложно: «Да». Или головой качнет. Мол, нет. И все. А если кто-нибудь ее обижал, и такое бывало, могла только горестно вздохнуть или промычать тихо что– то про себя. И все.

А глаза у Нюрки детские. Открытые. Чистые, с детской незатуманенной голубизной. И вообще она была абсолютно безобидным и даже добрым существом.

Часто можно было увидеть ее сидящей на деревянной скамеечке около самого входа в наш флигелек, с полной жменей семечек. Больше всего она любила, конечно, конфеты. Однажды кто-то угостил ее. Но больше никто и не баловал… а память осталась. Она увлеченно грызла и выплевывала шелуху на землю, тут же. Но так поступали и взрослые у нас во дворе. А родители Нюркины, будучи дворниками, каждый день безропотно все это выметали. А как же?! Вход в наш «подъезд» должен быть «как у людей».

А щелкала Нюрка семечки так аппетитно, что кто– то из ребят время от времени не выдерживал, подходил к ней и просил:

– Нюрка, дай семечек!

Нюрка заботливо обтирала заплеванные ладони о серую холщовую юбку и все, что было, высыпала в протянутую руку.

Сколько было Нюрке лет, никто не знал. Судя по росту, она была старше нас, конечно. Но она была всегда. И мы, дети нашего двора, к ней такой привыкли.

Нюрка многое понимала. И была деликатна по– своему. Никому не мешала. Никогда сама ни к кому не подходила. Но и не пряталась. Просто отходила в свой дальний маленький дворик, что был рядом, сразу за нашим флигелем. Через неширокую арку между большим нашим и маленьким «ее» двором. Зайдет туда и смотрит оттуда. Выглядывает. Как настороженный зверек. Наблюдает, как мы играем. А мы не обращаем на нее никакого внимания. Относимся как к обязательному бездушному приложению к нашему двору.

Нюрка. Что с нее возьмешь?!

А ей было интересно. Она смотрела издали на нас и улыбалась. Улыбалась простой своей детской улыбкой.

Шло время.

Мы все росли и взрослели. Взрослела и Нюрка. Почему-то ее взросление было более очевидным. И это было отмечено Димкой, самым задиристым пацаном нашей команды.

– Смотри, робя! А у Нюрки-то – сиськи!

Это было открытие! Во Нюрка дает!

До этого всем казалось, что она вообще некое бесполое существо. Серое, как ее юбка. А оно вишь как! И она туда же?!

Даже девчонки-подростки удивились. Действительно, они и не заметили, как Нюрка выросла вместе с ними. Только глаза ее оставались по-детски чистыми. Как и раньше. Как всегда.

А мальчишки-сволочи приставали:

– Нюрка, покажи сиську! Конфету хочешь?

Нюрка, конечно, хотела конфету, но тут краснела, отворачивалась и, шаркая своими полными ногами в валенках или растоптанных ботинках, опускала голову и медленно уходила домой.

Кто и что объяснил Нюрке про «Это», никто не знал. Только заметили, что она стала сторониться парней. Стесняться стала их. А если кто-то из них подходил к ней, чтоб подшутить, растерянно улыбалась и тяжело отправлялась в «свой» двор.

Прошло время. Нюрка теперь почему-то совсем редко появляется во дворе. А когда выходит из своей каморки и усаживается на скамейку у входа, то старается, чтоб никого во дворе не было. Но в окна своих жилищ мы могли видеть, как по-прежнему сидит она на своей скамеечке… но как-то не так, как раньше. Странная какая-то… как отрешенная от всего. А если кто-то выходил или входил в дом, она вроде и не замечала никого. Не реагировала. Ни на кого не смотрела. Как к себе прислушивается… Как будто знает что-то такое, чего не знает никто.

Руки, как у старушки, смиренно на коленях сложены. Даже любимые семечки не грызет… только смотрит вперед, в никуда, своими детскими глазами. И думает о чем-то своем. Размышляет, может.

А потом вдруг и совсем исчезла Нюрка из виду нашего. Выходить во двор вовсе перестала. Нам даже пустым стал казаться наш двор теперь. Как будто нет какого-то предмета привычного.

Странно как-то.

А потом мы стали реже замечать Нюркино отсутствие.

А потом и вовсе забыли про Нюрку.

Но однажды…

Собрались как-то все ребята опять во дворе… и мы видим… совсем странную картину видим. Даже не картину, а процессию странную. Из нашего подъезда выходит вся семейка – мать Нюркина, дворничиха, отец-дворник… и – Нюрка сзади идет. Не плетется, как обычно, а – идет. Ровно, спокойно… степенно даже. И не горбится, не сутулится как всегда. А идет. И не шаркает. Как человек идет. И одета чисто. Аккуратно даже. Хоть юбка и серая. Но другая.

Да и Нюрка уже была другая!

Отец ее нес два больших узла. Видно было, что семейка переезжает куда-то. И мать-то не с пустыми руками: в руках у нее – сверточек небольшой. Просто кулечек. Перед собой осторожно так держит. А из кулечка – плач раздается. Детский плач?!

Во дела!!!

Ребенок! Это ребенок – у них?! Это ж – жизнь человеческая в руках! Вот т-т-те раз!

Мы молча смотрели вслед степенной, медленно уходящей процессии.

Но чей же ребенок? Откуда?! Не старухи же матери?!

Нюрка???

Быть того не может!

Господи, Нюрка!!!

Мы стояли поодаль, не смея подойти к ней, когда– то нашей Нюрке.

Кто ж это?! Кто смог?!

Двор замер.

Двор обомлел.

Двор догадался.

Двор сразу стал старше.

Может быть, именно тогда и закончилось наше первое детство.

А шарфик где?!

Мы любим праздники. Любим устраивать их для себя и для других. Лишь бы повод был. И не только концерты организовываем. Но и дни рождения конечно же отмечаем. Свои. Празднуем. Не говоря уж о юбилеях… А презентации всяческие – так это обязательно. Ну а такой повод, как новая книга или новый диск с песнями, – так это святое.

А вообще-то – нам нравится друзей собирать! К гадалке не ходи! И нашим друзьям нравится собираться, когда мы их собираем. И приятно, что мест на наших вечерах всегда не хватает. Как выясняется. Но – помещаемся всё же все!

И вот недавно, когда в небольшом ресторанчике мы собрались по поводу выхода в свет очередной моей книги, Алик Левенбук – «главный еврей Советского Союза» и по совместительству художественный руководитель и режиссер еврейского театра «Шалом», заявляет:

– Вы знаете, почему Алла пишет книгу за книгой? Потому что этой паре просто нравится устраивать для нас праздники! Всех нас собирать вместе нравится! Вот она и пишет.

– Любят они друзей своих, – говорит Алик Левенбук.

Прав. Любим.

Но пишу я не для того только, чтоб друзей собирать. И Стахан оформляет мои опусы не для этого. Но сам повод хороший. Если появляется что-то новое – книга или диск, почему не встретиться с теми, кого ты любишь и уважаешь?! И кто – как говорит, а мы верим – любит и уважает нас?!

Итак, презентации, дни рождения и прочее. Гуляем все!

И понятное дело, на такие события принято подарки дарить. И дарят.

И вот тут-то надо рассказать, что происходит с этими самыми «подарунками».

Дарят их, конечно, от всей души. Хотят порадовать. И радуют. Чтоб мы помнили о событии, не забывали о друзьях своих… А друзей, слава богу, много. Поэтому и собирается их так много, этих подарков. Туча тучная. Или – куча кучная. И не оставлять же себе всю эту кучу! Не поместится просто! Так и образуется некий подарочный фонд. Когда откладывается в сторону то, что можно и кому-то подарить. Чаще даже что-то самое хорошее, что от всей души можно подарить другу. Порадовать его тоже.

Вот тут-то и надо быть очень внимательным и осторожным. Чтоб не попасть впросак. Чтоб не перепутать, кто и что подарил. А то получится, как получилось у одной нашей знакомой.

Одной нашей знакомой на день рождения подарили симпатичный комплект: шапочка вязаная, шарфик вязаный и варежки.

Проходит время. И ей самой идти на день рождения своей подруги. Что подарить? На улице зима. Теплый вязаный подарок будет кстати.

И приносит подруга подруге симпатичный шерстяной комплект из шапочки и варежек.

Подруга раскрывает его. И…

– А шарфик где? – спрашивает.

А шарфика-то и нет.

Подруги долго смеялись. Хорошо, что это были подруги. И с юмором.

Вот потому и придумали, наверно, специально фотографировать входящих, кто с каким пакетом подарочным пришел. Чтоб не спутать. И впросак не попасть. Наверно, для этого. Я недавно догадалась.

У нас такого не было. Никто и не фотографировал гостей наших с подарками. Просто гостей – да. Не с подарками, а с именинниками вместе.

Вообще с подарками иногда происходят разные чудеса.

Вот что у нас было.

Мы отмечаем двойную золотую свадьбу – пятьдесят лет вместе на сцене и в жизни. И вот – наш юбилейный концерт в Государственном театре эстрады, в центре Москвы.

В самый разгар вечера на сцену выносят необыкновенный подарок: большой портрет, в тяжелой золоченой раме. И не просто портрет, а портрет НАШ со Стаханом! Да не просто наш, а портрет этот – из ШОКОЛАДА! Подарок от хозяйки конфетной фабрики «Конфаэль». От Ирины Борисовны Эльдархановой.

Наконец-то – и мы в шоколаде!

Портрет тяжелый… Вынесли его на сцену двое крупных дядек. Вынесли… облокотили о рояль. Чтоб всем видна была эта красота.

Мы в восторге. Публика в восторге. Ахает, аплодирует… Портрет огромный! И в цвете даже! И пахнет шоколадом прямо в зал!

После концерта несколько человек несут все корзины, букеты, подарки. К грузовому закулисному лифту несут. И этот портрет тоже. Все это с трудом укладывается в несколько машин…

Наконец-то после всего – мы дома. И только тут чувствуется усталость огромная. Нет сил подарки разбирать… рассматривать… Отложили удовольствие на завтра. Завтра все посмотрим и разберем.

На следующий день разобрали все.

Но…

Все… кроме очень важного… Нет нашего дорогого подарка. Портрета нашего из шоколада не оказалось!

Больше ни разу в жизни мы его так и не видели. Было все. Цветы, вазы, записки. Было все, НО – нашего шоколадного подарка не было нигде. Исчез портрет из шоколада! Навсегда.

Звоним в театр. Все утро обзваниваем всех, кто мог бы знать или видеть что-нибудь. Но – ни службы театра, ни те, кто укладывал, относил подарки в машины, – никто ничего не видел.

Конечно, мы огорчились. Подарок этот был очень нам дорог. Мы понимали, что он был сделан от души. От всего сердца и с любовью. Такое могли сделать только настоящие друзья. Что так и было.

Не знаю, что б мы делали с этим портретом, правда. Конечно, показывали б друзьям. Гордились бы…

Но – не съели б, конечно. Разве можно съесть самих себя, даже шоколадных?!

А кто-то, наверно, и съел.

А жаль.

Интересно – кто?!

…И вот мы снова собираемся лететь в Америку. К друзьям, у которых и остановимся в Филадельфии. И, как всегда, хочется привезти им что-нибудь интересное. И необычное.

Симпатичных вещичек много… но… все не то. Никак не придумаем, чтобы что-нибудь особенное. Да и чтоб для всей семьи сразу.

Как всегда, выручает наша подруга, «сладкая женщина» конфетная Ирочка Эльдарханова. Та самая, которая подарила нам на золотую свадьбу тот шоколадный портрет. Что исчез.

– Не хотите заказать для ваших друзей шоколадную телеграммку? С теплыми пожеланиями для всей семьи, – говорит Ирина Борисовна.

Мы обрадовались.

– Здорово! – говорим.

– Это то, что надо! – радуемся.

И заказываем «телеграммку». С соответствующим случаю текстом. По телефону диктуем шоколадному мастеру текст: «Нашим дорогим и любимым друзьям…» и т. д.

Перед вылетом в Америку привозят нам домой это «телеграммное» творение. И – о ужас! Она… огромная! Сантиметров восемьдесят на шестьдесят!!! Шоколаду в «телеграммке» много!!! Да вдобавок все это в раме тяжеленной…

И как везти все ЭТО в Америку?! Тяжело ведь! Но – красота неописуемая! Эти буквы из белого шоколада на фоне конфет из черного! А по бокам еще всякие цветные украшения с цветочками шоколадными… И все – пахнет…

Нет! Такую красоту надо обязательно в Америку! Американские друзья просто без такой красоты не могут!

Чтоб довезти, будем всю дорогу осторожно держать на руках коробку со всем этим. Плотную, картонную. И еще во что-нибудь обернем. А в самолете на коленях по очереди будем держать. Все девять часов до Нью-Йорка. Чтоб не помять красоту, не дай бог!

Так и решили.

Но… У нас есть традиция. Перед очередным полетом, да вообще перед любой дорогой – а ездим и летаем мы часто, – мы должны присесть «на дорожку». Уже на самом выходе из дома. И после минутного молчания я, как всегда, произношу:

– С Богом и в добрый час, как говорила моя мамочка.

И только после этого ритуала мы отправляемся в путь.

Так и в этот раз.

Все усаживаемся «на дорожку». И наш дорогой Стахан Мамаджанович с размаху грохается на тот самый стул, на котором «приготовилась» в дорогу наша драгоценная коробка с «телеграммкой» для Америки.

Раздается треск. И – тишина.

Минута молчания затянулась.

Так можно и в Америку опоздать!

Потом раздаются – мой вскрик и непечатное выражение моего мужа.

Конечно, коробка сломалась по самому центру – Стахан удобно устроился! Шоколадные буквы сдвинулись кое-как, в беспорядке… все слова перепутались…

Но везти это надо все равно. Ничего не поделать. Там попытаемся поправить как-нибудь.

Прилетаем в Америку. Встречают нас друзья в Нью-Йорке. В аэропорту Кеннеди. Поломанная коробка в большом пакете болтается. И буквы тоже. Будь уж что будет.

В доме друзей раздаем подарки. Но мешок с коробкой в сторону отложили. Пусть пока полежит. Лишь бы никто не увидел.

А Стахан и говорит мне страшным шепотом:

– Когда все лягут спать, постараюсь сложить буквы в предложения. Только ты мне текст напиши. Ведь ты диктовала…

Какой текст?! Кто его помнит уже?!

Полночи народный артист России, Узбекистана и Ингушетии с невероятным упорством складывал этот пазл. Что-то сам вспомнил, а что-то.

Собирал долго.

Хозяин дома среди ночи проснулся от всяческих непечатных выражений народного артиста. И присоединился к нему и к ним.

И вроде бы у них все вместе стало складываться.

Но мешала и все путала одна буква. Никак ей места не находилось. Буква «Э». Ну никуда она не вставлялась, зараза! Не вписывалась.

Наверно, догадались мы, когда в Москве на фабрике набирали эту красоту, вместо «нашИм дорогим друзьям», что я диктовала, наборщики в спешке набрали «нашЭм дорогим друзьям».

Вот в это место это «Э» мы и вставили. И все прекрасно получилось! И встало.

К рассвету собрали все. Весь текст шоколадный. Все буквы и цветочки… Во главе с этим «нашЭм дорогим друзьям»…

Филадельфийским ребятам наш подарок так понравился, так понравился! До сих пор никому его не дают съесть. А прошло уже много времени!

Подарок этот шоколадный только всем показывают, дают читать и нюхать. Читают, нюхают… облизываются… И всем нравится очень. Особенно – это «нашЭм».

Пока еще не съели.

Завидный жених

Мы отдыхаем. На этот раз – опять санаторий.

Наш «Актер». В Сочи.

Мы бываем здесь часто. Нам тут нравится. Но в этот раз так получилось, что на несколько дней я тут оказалась одна. Без Него. Муж должен подлететь из Москвы позже.

Я не скучаю. Отдыхаю в покое, тишине… От гастрольных дорог, от московской суеты и шума отдыхаю.

Часто я сижу на скамейке на пляже одна, в своем любимом уголке, за нашей чайной. Там меня никто не видит, и я могу спокойно думать. И думаю. Строю творческие планы… и вообще – наслаждаюсь.

Но покой мой вскоре нарушен.

Около меня стал появляться незнакомый товарищ. Мужчина не молодой и не старый, во всем средний: средних лет, среднего роста, очень средней внешности. Знает, кто я такая. И удивляется, что это вдруг я тут одна. Без моего «знаменитого супруга». Я успокоила его – скоро появится и мой супруг знаменитый.

Но мой неожиданный знакомец не успокаивается и каждый раз, когда я хочу уединиться на своей любимой скамеечке, появляется рядом и он.

Зачем он тут? И вообще, как он оказался в этом актерском санатории, в который даже актерам не просто попасть?! Непонятно. Он совсем не был похож на какую-нибудь творческую личность. Ни с какого боку.

Но он попал.

Звали его Гриша – так он представился мне. И Гриша почему-то считал, что мне интересны его рассказы.

Но я его почти не слышала. Не слушала просто. Пока он не перешел к рассказу о своих высоких и известных нам знакомых. И я поневоле стала прислушиваться. Особенно когда он упомянул имя одной очень известной певицы, которую мы хорошо знали и которая нам всегда нравилась. Он говорил, что она была серьезно больна и что он буквально спас ее. Отправив в какой-то «знаменитый американский санаторий, где полностью обследуют и омолаживают людей». Вот в такой санаторий отправил. Очень известный и очень дорогой, говорит. И еще сказал, что полностью взял на себя все расходы и буквально «спас» умирающую знаменитую актрису.

Я зауважала товарища. Надо же? Оказывается, бывают и такие.

И постепенно в наших встречах он перешел к рассказам о себе. Он – холостой. Живет в Москве. Супруга давно умерла. Есть квартира в центре. Он хочет жениться «на хорошей женщине, не очень молодой, но домашней, заботливой и хозяйственной». А главное, чтоб «с рекомендацией». От хороших людей чтоб рекомендация была.

И все настойчивей стал просить меня помочь ему в этом вопросе. «Я ведь завидный жених!» Так и сказал.

И я задумалась. Почему бы не помочь такому хорошему человеку?

Тем более что у меня есть подруга Света. Живет в нашем же доме. Угловом. Можем и в окно переговариваться. Она – потрясающий человек. Умница, преподаватель английского в инязе. Давно не замужем, хотя и была возможность. Просто она всю жизнь и всю себя посвятила своей больной маме. Не могла же она кого-то привести в свою маленькую «двушку», да и уйти жить ни с кем никуда не могла. Как маму оставить?! Никак.

И не оставляла.

Но вот мамы не стало. Светлана осталась одна.

Я и подумала – а почему нет? Может, она и найдет свое счастье с хорошим человеком.

Светочка долго не соглашалась. Но, наконец, говорит:

– Давай.

И я дала Грише ее номер телефона.

Потом Света позвонила мне, говорит, что они долго по телефону беседовали… Она все ждала, что он пригласит ее куда-нибудь поужинать. Но он сказал, что хотел бы познакомиться с ней в домашней обстановке.

И она пригласила его к себе.

Испекла сладкий пирог – давно ни для кого не пекла, накрыла красивый чайный стол.

Жених пришел.

Что там произошло? Не знаю точно. Только Светочка позвонила мне поздно вечером:

– Кого ты мне прислала?!

– Господи, что случилось?!

«Жених» пришел без цветов, без конфет, сразу внимательно оглядел квартиру, особенно накрытый стол… Сел, стал быстро есть… И постоянно приговаривал, что так мужчин не принимают. «Если хочешь замуж, приготовь настоящий обед, с мясом и хорошим вином, и вообще… А ты чем отделалась?»

Про то, что было дальше, она просто не могла говорить… только, заикаясь, сказала, что еле его выгнала.

Боже, как же мне было стыдно!

Прошло много-много лет, но я не могу без ужаса вспоминать эту историю.

И никогда больше я не выступала в роли свахи.

Спустя годы в очередной раз мы на гастролях в Америке. На этот раз наш концерт в Сан-Франциско.

После концерта, как всегда, приходят к нам за кулисы знакомые и незнакомые. Поделиться впечатлениями, поблагодарить и прочее. И подходит к нам милая пожилая женщина. Красивая, бодрая, восторженно отзывается о нас, о наших песнях…

И я узнаю в ней ту самую известную певицу, про которую рассказывал и когда-то так благородно «спас и омолодил» тот самый «жених».

Конечно же на той встрече в Америке о нем речь не шла, мы просто говорили с этой известной артисткой. Она спрашивала о нашей жизни… мы – о ее… Оказывается, она давно приехала сюда с мужем, вполне здоровая и счастливая. Муж сразу же стал тут работать, и все у них, слава богу, было и есть о’кей.

И все-таки я осторожно так спрашиваю:

– А как со здоровьем-то у вас? Нормально все было?

А женщина и говорит:

– Да Бог миловал. Все нормально. И было, и есть.

И сплюнула через плечо трижды.

…На следующий день после концерта в наш гостиничный номер – звонок. Мужской голос благодарит за «полученное несказанное наслаждение» и хочет обратиться с «деликатной просьбой».

И произносит буквально следующее:

– Дорогая Алла! Не могли бы вы оказать мне неоценимую услугу? Понимаете, я хочу жениться на хорошей, доброй и хозяйственной женщине. С рекомендацией от хороших людей. Я – завидный жених, у меня все есть: квартира, машина…

И так далее. Все – по тексту, который я уже где-то когда-то слышала.

И только тут я с ужасом узнаю того самого «завидного жениха», которого когда-то порекомендовала моей Светочке. Я не сразу узнала его. Ведь прошло много лет. Он, этот «жених», уже тогда был много старше нас, мог давно жениться или даже умереть.

Но ни того ни другого с ним не случилось.

Значит, он до сих пор так и живет, питается у разных «невест», экономя свою пенсию. И такое у него это привычное и обычное дело, что он даже забыл, что когда-то уже обращался по этому адресу. Ко мне то бишь.

Ах ты сволочь!

Такой у тебя, значит, прибыльный бизнес. Такой, значит, ты «завидный жених» – на один обед!

Моим первым нестерпимым желанием было обзвонить всех женщин в эмигрантской округе. «Берегитесь, женщины! Голодный халявщик бродит по Америке!» И столько хотелось ему сказать!

Но я просто повесила трубку. Боялась, что не удержусь. Надеюсь, кто-нибудь когда-нибудь все же «расскажет» про него все, что думает.

А может, и не только расскажет.

Может, поймет он? Этот «завидный жених» на халяву?

Да нет. Не думаю. Хотя…

Смотря как будут объяснять и – какими методами.

Я все-таки ее нашла

Март. Опять март. Я боюсь этих мартов. Неприятности в мартах у нас часто бывают.

В марте в очередной раз нам отказали в выезде из СССР. В эмиграцию. И мы сразу становимся отказниками. То есть теми, кому отказано во всем. И прежде всего – в работе. Тем более нам. Которые на «переднем фронте» – на сцене.

И мы уже столько времени говорим себе – надо держаться.

И держимся. Держимся, как можем.

Надежда? Она еще есть. Но с каждой ночью все острей нужда в ее осуществлении.

Нам, бабам, как-то легче. Стараешься себя занять чем-то. И занимаешь. На кухне похлопочешь… кастрюлями пошумишь… в магазин. Расплещешь внимание по мелочам – уже хорошо.

А мужикам труднее. Им привычней думать. А это сейчас хуже всего. И вот сидит Он, курит, сердится на всё и на всех. Переживает.

А для бабы – ночь. Ночь твоя. Ты тут мучаешься. Твой черед.

А время идет. А мы все сидим. Ждем разрешения на выезд.

А его все нет.

Уже дочь Танюша подрабатывает секретаршей на каких-то курсах английского, семейство подкармливает. Стучит и стучит одним пальчиком красивым по клавишам машинки печатной… А сама думает о бывших сокурсниках… Кто-то уже заканчивает второй… а затем и третий курс ее факультета. Без нее. Совсем недавно – круглой отличницы, «гордости курса»…

Недавно.

И уже чувствуется, вот-вот разразится гроза в нашем доме. И вот-вот сорвется с ее губ вопрос, который я так боюсь услышать: «Что вы со мной сделали?!»

И – кто? Кто виноват во всем этом?!

Полная, отупляющая безысходность.

Наш мир – распался.

И из всех наших друзей остается с нами только наш маленький курносый пудель. Джиночка.

Джинка любила нас буквально до обморока. И мы не могли себе представить, что не возьмем ее с собой. В эмиграцию. И готовили на выезд ее документы тоже.

Джинка тоже должна была стать эмигранткой.

Но пока что наша Джиночка должна стать мамой. И она серьезно к этому готовится. Сама сделала себе родильное отделение в нашем шкафу в спальне, выкинув все вещи с нижней полки.

Дочка же подготовила нитки, зачем-то бинты… ножницы простерилизовала…

И – ждем.

И вот – кажется… начинается.

А муж все из-за двери интересуется:

– Ну как вы там? Не рожаете еще? Скоро вы?

И вот наша будущая мамка приступила к непривычному делу. В круглых глазах – удивление и боль. А в самый ответственный момент – на выдохе – что– то очень уж похожее на «мма-мма»…

Всё – как у всех.

…Родилось три чуда. Три черненькие меховые рукавички, как из шелкового кляма. С носиками из натуральной кожи. Со смешными веревочными хвостиками…

А как подросли, бегать пробуют… как ртутный столбик, сами не знают, в какую сторону двинут… Могут и боком рвануть.

А Джинка худая, тощая… И страх в собачьих глазах. За детей волнуется. Как все мамы на свете. И ревнует, дурочка. И как вы думаете, кого к кому? Не щенков своих к нам, а нас – к щенкам! Когда я беру кого-нибудь на руки, покормить из бутылочки с соской, она тут же тоже залезает ко мне и всем телом оттирает свое потомство от меня. Мама – только моя!!

Вот и пойми эту штуку, любовь!

Как редка теперь для нас эта простая человеческая радость. Вот она – простая и нежная, как эти существа.

…А мы устали. И решили уехать под Москву на выходные. В Рузу. Хоть немного отвлечься от всего. Нас пригласили к себе знакомые. У знакомых там маленькая квартирка. Рядом с известным и теперь уже недоступным для нас Домом творчества писателей.

Приехали и сразу же – в лес. Все вместе. Наше семейство и знакомые.

А Джинка с нами со всеми бегает, между всеми нами… Радуется свободе – дети ее выросли уже и пристроены в хорошие руки. А сейчас у нее одна забота – круги наворачивает, потеряться боится. Да главное, чтоб мы не потерялись! Ведь она тоже за нас отвечает!

Мы спокойны. Каждый думает, собака с другим. Мы – что Джинка с Танюшей, Танюша – что она с нами.

Долго гуляли. А когда собрались все вместе у дома, ее ни с кем не оказалось. Ни с Танюшей, ни с нами.

Все бросились обратно в лес. Ищут, зовут, кричат. «Джинка, Джиночка, мы тут!»

А я сижу, обмерев, в комнате у окна, смотрю в лес… А тени от деревьев уже темней и темней, черней уже… И начинает совсем темнеть. Зима.

У кого были животные, эти преданные, искренние, полностью зависимые от нас высокодуховные существа, поймут меня. А если учесть нашу ту ситуацию… наше тогда одиночество! Для меня потеря эта была укором – ведь это был наш единственный, последний преданный нам друг. Последний.

Собаку не нашли. Искали в полном смысле до упаду.

У меня уже не было слез.

В комнате было очень тихо. Все молчали… Только когда все поиски были исчерпаны, Танюша бросилась ко мне, прижалась: «Мамочка, родная! Но у тебя же есть – я!!!» И это «у тебя же есть я» выводит меня из черного ступора. Мы сидим с ней, обнявшись, а она повторяет, и я за ней повторяю, что все у нас будет хорошо… что все еще у нас будет хорошо…

И тихо плачем.

Но я понимаю, что ничего хорошего не будет. Если ты теряешь своего друга. Своего единственного друга… тогда, когда мы совсем одни, когда мы.

И я решаюсь… И опять мне приходится поступать по своему девизу: «Когда другие не могут, я – должна». Я должна найти ее, мою маленькую собаку Джинку. Должна! Если найду, значит, я действительно в этой жизни что-то стою. Только тогда у нас все будет хорошо. Может быть.

И я начинаю действовать.

Нахожу в деревне печатную машинку и много чистой бумаги. И печатаю… печатаю… много разных обращений. Самые разные… В зависимости от того, к кому я обращаюсь. Разные по форме и по содержанию.

К школьникам я обращалась: «Дорогие ребята! Пропала собака, черный пудель Джина, у нее остались маленькие щенки. Они погибнут, если вы не поможете ее найти!»

И – номер телефона.

В местную воинскую часть: «Дорогие друзья! Пропала сторожевая собака. У нее много заслуг. Помогите найти!»

И – данные: имя, телефон.

У магазинов и пивных мы расклеили сообщения, где крупно выведено: «Большое вознаграждение гарантируем».

А время идет. Надо уезжать в Москву. У мужа дела: Володя Фельцман, сын знаменитого композитора Оскара Фельцмана, просит машину помочь куда-то перегнать.

А я не могу уехать. И снимаю в деревушке у какой-то бабульки комнатку.

И начинаются поиски.

Со мной был Славка. Сын знакомых отъезжантов. Парень от нечего делать все время с нами таскался. Добрый бездельник. И по грязным, уже начинающим таять тропинкам мы с ним обошли и облазили несметное количество деревенских дворов. Мне идти трудно. Ноги проваливаются в снег, в грязь… Но усталость и боль чувствую только вечером, когда возвращаюсь измученная к бабульке. И еще – тоску.

И вот, когда уже нет сил совсем, я сажусь на какую-то промерзшую скамейку у какого-то пансионата.

И – как автомат:

– Никто не видел собачку, черненькую, маленькую, ушки длинные?.. Никто не видел?..

И вдруг… одна женщина:

– Потеряла, что ль?

– Потеряла, – отвечаю.

И вот тут-то они и пошли. Горькие… долгожданные… Брызнули… Хлынули… Полились… И сижу вся в слезах… Одна… Зимой… Где-то под Москвой. Непонятно где. В какой-то чужой деревне. На чужой скамейке, в платке чужой бабульки… Как старушка.

Одиноко. Холодно. Горько.

Ну сколько же еще можно?! Почему? Даже собаку отобрали! За что?!

…Прошло несколько дней. Я продолжала искать свою Джиночку. И каждое утро – все снова… спрашиваю… надеюсь…

Ищу.

Кого только не встречала! Какие только судьбы и истории не проходили передо мной! Кто-то слышал лай, кто-то видел маленькую черненькую собачку. А кто-то говорил, что местные сволочи делают из собачьих шкурок шапки. А кто-то видел в автобусе женщину, рука в гипсе, а с ней – маленькая черненькая собачка…

Так я нашла эту женщину с гипсом через больницу. А собачка – другая.

А как скучали мои руки по теплой Джинкиной шерстке! И так было страшно за нее, эту маленькую беззащитную собачку! Кругом лес, черненькие пенечки все похожи на нее, на наш маленький черненький квадратик – сорок два сантиметра на сорок два. На собачьей выставке ей за это дали первое место. Несмотря на то что у нее был недостаток – немного укороченная мордочка и курносый нос. Но главный собачий судья изрек: «Какая курносая прелесть!»

И вот теперь неизвестно, где наша малышка, ночью, одна… вообще не привычная быть одна. Каждый раз перед тем как нам куда-нибудь уходить, она прятала мои сапоги. «Джиночка, ты не видела, где мамины сапоги?» Она отворачивалась. Делала вид, что она «плёхо понимайт по-русски».

В этой деревне, да и во всей рузской округе, уже знали, что какая-то преданная собаке женщина поселилась здесь и день и ночь ищет свою собаку. И что дала зарок, что не уедет. Пока не найдет. Дала зарок.

И мне начинают помогать.

Прошла неделя. Уже опрошены все. Пройдены и облазаны все дворы… Ничего.

Но вдруг – подходит ко мне милиционер:

– Я вам ничего не говорил… но пойдите по такому-то адресу. Там на днях видели странную собачку. Она вырывалась, скулила…

Приходим в тот двор. Никого. Все заперто. Пусто.

Заходим к соседке.

– Вы не видели ни у кого маленькой черненькой собачки?

– А это вы – та самая женщина, которая живет здесь из-за потерянной собаки?

Уже знает.

– Да, это я. Так не видели? – спрашиваю.

Мнется.

Потом:

– Я ничего вам не говорила, но… Наши соседи только сегодня неожиданно уехали с ребенком. Уезжали на грузовике. С ними была маленькая собачка… странная… на веревке.

У меня обрывается сердце.

– А куда? Куда уехали?!

– Не знаю. Вроде никуда не собирались, а вдруг.

Вот и все. Что дальше?

– А есть у них здесь кто-нибудь? Родители? Родные?

Объясняет, что сестра есть. Живет в деревне соседней, через реку. Но как мне добраться туда? Без машины?

Славка бегом к знакомым, у которых мы останавливались в первую ночь. Знакомый приехал с машиной. Уже счастье.

Едем. Поехали в эту деревню.

Находим со Славкой этот дом за рекой.

Никого. Заперто.

Опять к соседям. Говорят, что были тут, но спешно часа два как уехали. «Как бежали от кого-то».

Мы – туда, в ту деревню.

Потом – дальше. Уже в другую…

Вечереет. Находим дом. Свет горит в оконце. Но дверь никто не открывает.

Но я – уже никуда не уйду.

Стучим. Зовем. Кричим. Славка зачем-то хватает рогатину… обходит дом. Кричит:

– Сюда! Здесь вход в кухню!

Мы – туда. Сердце выскакивает. Открывается дверь… или Славка ее открыл – уже не помню. Входим в типично деревенскую кухню… тесную… душную… Какой-то мужик…

Остальное – как в тумане.

– У вас – моя собака… пожалуйста… я вас очень, очень прошу – отдайте мне ее, я заплачу… сколько скажете, только отдайте мне мою собаку… вы не знаете, что она для меня значит.

И прошу, прошу… Пожалуйста, отдайте мне… отдайте.

Мужик – грубо:

– Чего привязалась? Нет у нас никакой собаки!

У меня уже нет сил. Опускаюсь на табурет. Уже нет сил. Начинается истерика…

И вдруг открывается дверь.

Влетает женщина. Кричит:

– Я не могу больше! Не могу!!! Сволочь! Отдай ты ей эту собаку!!!

…Я даже не заметила, как вырвалась из комнаты и бросилась на меня моя Джинка. Я только почувствовала на моем мокром лице ее мордочку, горячий язык, который облизывал, облизывал мои глаза… мои щеки.

Было очень тихо. Только скулила и постанывала, как раненый ребенок, моя маленькая измученная собака.

Я отдала все деньги, что у меня были. Еще у Дьячкова, что нас привез, попросила. Джинка тряслась. С рук не сходила. Обняла меня. Обмякла. Я почему– то все повторяла: «Спасибо. Спасибо…» Не помню, как мы вышли, как сели в машину… Помню только вслед детский плач. Крик женщины: «Сволочь ты все-таки!! Украл ведь, а деньги взял!»

Уже в машине, на шее у моей собачки чувствую вместо ошейника ремешок от конька, тонкий и острый, он прямо врезается в ее шею. Чувствую спутанную, всю в клочках шерстку.

Но впервые за много-много месяцев нашего положения «в отказе» меня захлестнула такая радость, такое счастье!

Я нашла ее, я нашла!

Я ВСЕ-ТАКИ ЕЕ НАШЛА!!!

Я уверена, хотя можете мне и не поверить, что то же чувствовала и моя маленькая собака. Она, плотно своим тельцем-столбиком прижавшись ко мне на моих руках, каждый раз оборачивалась на меня, чтобы еще и еще раз убедиться, проверить, что это – именно я! Заглядывала мне в глаза, и, можете мне не верить, в собачьих глазах были слезы.

А мы едем по Рузе с ней такие гордые!

И прекрасно понимаем, что все у нас, все, все еще будет хорошо.

Завтрак в облаках

Потерянный билет

– Ну сколько можно?! Все одна да одна!

Так говорила каждый раз мама. Так говорила каждый раз ее подруга Нинка. Каждый раз, как Лиля опять собиралась в кино. Одна собиралась. Как всегда, одна.

Лилечка любила кино. Потому и ходила часто. А что одна – так не было у нее никого. Только подруга Нинка и была.

Но с собой в кино Нина не брала Лилечку. Никогда не брала. Потому что в кино она ходила со своим парнем. И не нужно ей, чтоб кто-нибудь «отвлекал» ее парня он нее самой.

И она постоянно твердит Лиле:

– Лилек, ну придумай уж что-нибудь! Нельзя же так – одна-одинешенька. И в кино, и в театр, и в праздники! И вообще… Ты ведь симпатичная, добрая, вообще мировая!

А что может придумать Лиля? Уже вот-вот – и институт педагогический закончит, скоро работать пойдет… Может, там жизнь изменится?

А подруга пугает:

– Там, в этих школах, где ты будешь, одни бабы работают. А если и попадется какой-никакой мужичонка в виде завхоза или физкультурника, так за них борьба бабская не на жизнь, а на смерть. А победит какая-нибудь вобла сушеная.

– И что ты предлагаешь? – спрашивает Лиля.

– Подумай сама. И придумай что-нибудь, ты всегда была умней меня, – заявляет подруга.

Все это перебирает в уме девушка по дороге в кинотеатр.

Что б такое действительно придумать? Опять одна. Даже вот сегодня – с ней собиралась тетя ее отправиться, но в последний момент позвонила, что не сможет. А два билета Лиля заранее купила – кинофильм обещал быть интересным.

И вот идет одна девушка с двумя билетами. Надо один предложить кому-нибудь. Не пропадать же билету.

Желающих много. Вот девушка спрашивает лишний билетик… а вот парень сразу бросился… один, между прочим. И решает парню, конечно, предложить.

– У меня есть один.

– А мне один и нужен, – обрадовался парень. И направился к Лиле.

Но вдруг девушка, та, которая так активно искала «лишний билетик», рванула к Лиле раньше. Схватилась за билет. Буквально вырвала. Сунула деньги ей и – бегом в кинотеатр.

«Вот это да! Нахалка какая», – подумала Лиля.

И еще подумала: «Не судьба».

И говорит растерянному парню:

– Простите, но не виновата я.

– Ну что вы! Не судьба, значит, – расстроился он.

И ушел парень. А Лиля вошла в зал. Нашла свое место, а там уже, рядом, та девица уселась. Нахалка которая.

Так и смотрела Лиля фильм этот с досадой в душе. А ведь могло быть…

Домой Лиля шла совсем в плохом настроении. Так ведь и чувствовала, что все эти дурацкие затеи ни к чему не приведут! Шла и ругала себя. Все эта подруга! Все ее «придумай что-нибудь». Вот и придумала.

Но в следующий раз в кино пошла с продуманным планом.

Купила опять два билета, но не предложила никому, а… решила проверить случай. Понадеяться на него, вернее.

Выбрала компанию молодых ребят, стоящих у кассы, в которой уже билетов не было, и как бы случайно уронила один билет.

И быстро вошла в кинотеатр, не оборачиваясь.

А в зале… рядом с ней уселся молодой человек, симпатичный.

– Скажите, это не вы уронили билет?

– Я. Потом только заметила, просто подруга не пришла, – неловко врала она.

– Кстати, сколько этот билет стоит? В кассе уже не было.

– Спасибо. Но денег не надо. Я ведь потеряла его.

– Нет. Так не пойдет. Я ведь его нашел. И вас нашел.

И протягивает ей крупную купюру.

И приходится Лилечке взять деньги и отсчитать сдачу.

А он не берет.

– Нет, что вы, я и больше б заплатил за этот билет. Вы сами не понимаете, как меня выручили, потеряв его.

Она не понимала.

Тем временем гаснет свет и начинается кино.

То, что парень-то симпатичный, она заметила еще на улице, в группе ребят. А сейчас заволновалась почему-то. От этого соседства. Оттого, что ее затея с билетом… кажется… удается…

А парень почему-то нервничал. Все крутил головой. И вперед, и назад… и по бокам смотрит… Будто ищет кого-то.

И как будто нашел – в одну точку вдруг уставился.

И вдруг поворачивается к ней, шепчет:

– Милая, милая девушка, простите меня, пожалуйста, очень прощу вас, пожалуйста, не могли б вы поменяться местами с одним человеком? Мне очень нужно, очень!

И пришлось согласиться. А что еще делать?!

И села на ее место совсем молоденькая девушка. Тоже очень симпатичная. А Лилю парень проводил на другое место, впереди, прямо рядом с экраном. Хорошее место. Но…

Хотя, честно говоря, она расстроилась. Кто-то опять ее место в жизни занял, подумала. В прямом и переносном смысле. Да! Вот тебе это «придумай что-нибудь».

– Больше ничего придумывать не буду, – ворчала про себя. – Глупость и дурость.

И решила пойти в театр.

Опять одна, конечно.

Но почему-то два билета все-таки купила.

А что со вторым-то делать?

И сама не поняла почему, но берет и – бросает билет в толпу. «Потеряла» как бы.

И слышит:

– Девушка, вы билет потеряли!

И какой-то молодой человек протягивает ей брошенный билет.

– Вы настоящая растеряха, вы все время что-то теряете! В основном билеты, да?! Хорошо, если только билеты в кино или в театр!

И узнает девушка парня! Того самого, который ее «потерянный лишний» билетик нашел перед кинотеатром. Когда еще заставил ее уйти с ее места для какой-то своей подружки, и может быть, даже невесты, ведь так тогда волновался!

Правда, он не заставлял ее, а попросил «очень– очень».

И берет он ее под руку и говорит:

– Это судьба какая-то! Понимаете, в тот раз мы с сестренкой, она приехала в Москву впервые, разминулись. И хорошо, что договорились, что если не найдемся, пусть идет в этот кинотеатр – он прямо у нашего дома. Пусть в кино идет. А я позже пришел. Ни сестренки, ни билетов. А тут билет лежит… ну просто судьба какая-то… А то пришлось бы мне ее ждать часа два на улице и волноваться…

И замолчал.

А потом добавляет смущенно:

– А после фильма я еще хотел увидеть вас… и еще поблагодарить за билет потерянный. Но… потом уже вас не видел. Убежали вы.

– Ну, ничего страшного и не произошло. – промямлила Лилечка.

А парень почему-то улыбается и говорит:

– Действительно судьба какая-то… тогда потеряли… сейчас потеряли…

И добавляет тихо:

– Надеюсь, вы и сегодня меня выручите.

– Как на этот раз выручать? – смеется Лилечка.

– А возьмите меня с собой! Вот и выручите! А?

Ну и взяла с собой.

И не только в театр взяла.

В свою жизнь взяла.

И не ошиблась.

А билет тот, что «потерять» хотела, еще тогда в театре отобрала у молодого человека. Припрятала.

И хранит его в своем женском тайнике.

Зачем?

Так.

На всякий случай.

Завтрак в облаках

– Устала. Так устала, что не могу больше. Без отпуска, без выходных… не могу – так говорила она, Вика.

Вика сидела бледная. Равнодушная. Казалось, спокойная до безнадежности…

– Но что ж ты?! Нельзя ж так, в конце концов! В выходные-то можно куда-то вырваться?! Или уж, по крайней мере, отдохнуть дома и просто не работать?!

– Да нет, что вы! Ведь в выходные самые клиенты и идут!

Этот разговор происходит между молодой женщиной и ее клиенткой. Во время маникюра. В субботу. Поздно вечером. Так как раньше все было забито у Вики.

Виктория – миловидная, лет тридцати. У нее десятилетний сын. Слишком самостоятельный, слишком умный, слишком… Мальчик мать любит. Мечтает выдать ее замуж.

Это он заявил ей однажды:

– Мам, а ты познакомься в Интернете с хорошим человеком, и мы будем не одни. Мы женимся! И тебе работать не надо будет так. Без передышки совсем. Давай, а?

И действительно. Она все одна. Работает все время. Буквально с утра до ночи. Да еще сама сына растит, сама учит… Не врать учит, учиться лучше, не прогуливать уроки, друзей выбирать учит.

Учит-то она учит… Советы разные дает… А вот на днях заезжает за сыном в спортшколу, а ей тренер и говорит, что уже неделю как его на занятиях нет! Не ходит сын.

А парень ей врет, что занимается в поте лица и что тренер его даже хвалит. А когда мать решила заехать поговорить с тренером об успехах ребенка, спокойно заявил, что как-нибудь пусть и сходит, но он с тренером договориться заранее должен. О визите ее.

Вот паразит!

Но Вике расстраиваться нет времени. Вернее, не имеет права она расстраиваться и руки опускать. Надо сына кормить, одевать, платить за съемную квартирку… работать надо, короче, а не расстраиваться.

Но беседу строгую провела.

– Тебе жить, – говорит, – и тебе решать, КАК жить.

– Мам, не боись. Все хорошо будет. Врать больше не буду. И давай лучше мы поскорей с тобой замуж пойдем.

Молодая женщина нравится мужчинам. Тоненькая, симпатичная. Славная. Аккуратная. Самостоятельная. Но те немногие, кто… как-то… ненадолго задерживаются. Говорят:

– С тобой трудно. Ты все время где-то. Тебя нет. Занята. И вообще. Вся в заботах.

И Вика решает «выйти» в Интернет. Познакомиться.

Долго не решалась, конечно. «Но когда было как– то очень уж тошно…»

…Она давно решила, что ей нужен только военный.

– Они – проще, ответственнее.… скромнее.

И познакомилась.

Моряка звали Сашей. Родом из Мурманска. Служит сейчас в Архангельске. Чуть старше Вики.

На фото – симпатичный.

Вика ему тоже понравилась. Судя по всему.

И захотел он приехать к ней, в Москву.

Не смог. Начальство не отпустило.

– Ну и как же? – спрашивает клиентка. – Так и не познакомились?!

– Нет, как же, познакомились.

– И как познакомились?

Вика молчит. Улыбается загадочно. А потом изрекает. Как бы между делом. Она все говорит между делом.

– В Архангельск полетела.

– Ты??! Сама? В Архангельск?!!

– А что?! Мне лишь бы вырваться было. Мечтала о передышке. Так и сказала ему: «Мечтаю о тишине. О лесе. О бане…»

– По телефону?!

– Зачем?! По скайпу.

Молодой человек говорил ей:

– Приезжай, будет тебе и передышка, и лес, и отдых, и баня будет.

– И поехала?!

– И поехала.

– Не страшно было?

– Не было сил бояться.

Парень оплатил электронный билет туда-обратно.

Договорились о встрече в аэропорту Архангельска.

– В Москве тогда была жара. Тридцать. Там – шесть всего.

– Ты хоть оделась теплей?

– Джинсы. Тонкий свитер. Из такой жары вырвалась…

– Ну ты даешь! Так неслась к нему?!

– Да нет. Не думала просто. Что замерзнуть могу. Не думала.

Вообще-то Вика немногословна. Сейчас впервые так разоткровенничалась. Наверно, ей самой хотелось все вспомнить. И пережить все заново. Опять поприсутствовать в той ситуации. Там. В Архангельске. Потому хоть и скупо, но рассказывала.

И вдруг как прорвало. Даже работу маникюрную остановила.

– Прилетела. Стою в здании аэропорта. Его нет. Замерзла. Жду. Куда идти?! Понятия не имею. Уже все вышли. Стою одна, как дура. Куда прилетела?! Зачем?! И решила связаться с ним.

– Позвонила?

– Нет. По скайпу набрала.

Он: – Ты где же?!

Я:– А ты?

Он на улице. С цветами ждет. Убить хотела. Не убила. Цветы взяла.

– Он хоть накинул что-нибудь на тебя? Согрел?

– Мы сразу в машину прыгнули. Теплую.

Привез меня в маленький дачный поселок. Сразу же. На дачу к сослуживцу. Сослуживец и встретил нас там, на даче своей. Ключи отдал. Внимательно так смотрел. Оценивал, наверно. Тоже военный. Не понравился мне. Так и сказала потом Саше.

А он:

– Вот тебе лес, покой, вот тебе и баня. А тишина тоже будет. А сейчас мне ненадолго на работу подъехать, и привезу что-нибудь нам поесть.

Я осталась одна. Нашла теплый халат. Укуталась. И почти все три дня так и проходила.

– Сколько-сколько? Три дня?! Ты на три дня прилетела в Архангельск?!

– А что? Кто работать будет?! Клиенты ждать не будут.

Вика снова принялась за маникюр. Но рассказ продолжила.

Александр только-только развелся. Жена сама ушла. «Захотела погулять на свободе». Говорил об этом грустно.

– А он кто? Старший лейтенант?

– Не знаю. Они с другом говорили, что старше них только генералы. У них на погонах по одной звездочке. Подводники они.

Вика помолчала. Думала. Вспоминала, наверно.

– Знаете, мы вначале сидели, как два испуганных зверька. Сидели и просто смотрели друг на друга, – продолжала она.

Порозовела даже.

– А потом…

Она замолчала.

Ее собеседница не спрашивала, что потом. Просто спросила:

– Не пожалела, что полетела?

– Не пожалела.

– А что «потом»? – спросила все-таки.

– А потом – что? Полетела обратно.

– Проводил?

– Куда денется? – В голосе гордость появилась. – Проводил, конечно.

Помолчали. Посерьезнела.

И вдруг – улыбка во весь рот.

– Когда там была, гуляли много. В кафе были, когда голодные. Я покорная была. Не спорила, – смеется. – Вид делала.

– Он хоть славный? Понравился тебе?

Молчит. Думает.

Потом:

– Ну да. Когда уезжали в аэропорт, пришел опять его друг. Говорит, если Сашка потеряет меня, дурак будет. Так и сказал.

– А сейчас отношения продолжаются?

– Кто знает?!

– Ну хоть звонит?

– Звонит.

– Часто?

– Не очень.

– Когда последний раз?

– Вчера звонил. Хочет приехать. Прежде чем в море уйдут.

– Скажи, а было страшно, когда летела к нему? Вдруг не встретит?!

– Вы знаете, я ведь никогда не летала раньше. Высоты боюсь. А тут… когда летела к нему… тут такая счастливая была… Лечу-у-у. Сижу себе в небе… Облака… Смотрю на них и вниз смотрю… Землю вижу. А я – высоко-высоко… над всем этим… Красиво так. Спокойно. И лечу. Вырвалась все-таки. И подумала, даже если не встретит, все равно здорово.

И – задумчиво так:

– Этот полет, высота…

И помолчав, чуть позже:

– Этот завтрак в облаках.

Чужой

У меня забарахлил компьютер. Даже не компьютер, а Интернет в нем. А точнее, скайп. Отказался вдруг соединять меня с друзьями. И по работе соединять тоже отказался.

Решила вызвать мастера.

Набираю телефон офиса МГТС, объясняю сбивчиво и стесняясь, что не знаю… не пойму что-то… Там требуют с меня какой-то логин и пароль какой– то. Чувствую себя полной дурой.

Но мастер пришел. Молодой человек лет двадцати пяти – двадцати восьми. Худой. Малословный.

Мне сразу же захотелось его покормить.

– Кофе будете?

– Нет.

– А чай? С бутербродом, может?

– Нет.

«Нет» – и точка. Ни «потом», ни «спасибо».

И сразу к моему лэптопчику припал.

Маленький красный лэптопчик мой сразу обозвал архаизмом. Чем обидел меня несказанно. Этот компик – моя гордость и моя надежда. Я на нем уже четыре книги написала. И они уже даже изданы. А вдруг еще что-нибудь получится наваять?! А он…

И он еще вдобавок тоже требует с меня какой-то логин и пароль. Мне тут же хотелось спросить его, с кем это он сейчас разговаривает.

Не спросила.

Возился долго. И без результата пока.

Я беседу «поддерживаю». Стараюсь, вернее.

– А как вас зовут?

– Миша. А по-настоящему…

И странное такое имя называет. Не наше. А чье – не пойму никак.

– А имя это чье?

– Дагестанское.

– Вы по национальности дагестанец?

– Да.

И добавляет:

– Вам не страшно?

– Нет. А почему? А почему мне должно быть страшно? У меня муж узбек. А я – еврейка. И не страшно мне совсем.

– А многие боятся. И я могу их понять. Дагестанцев, чеченцев боятся… и мы сами в этом виноваты. Мы так воспитаны, что с детства для нас главный герой – сила. Для нас пример для подражания те, кто все может себе позволить. Все силой решить: ударить, разбить… Ребята ходили в тир, накачивали мышцы в спортзалах… чтоб ничего не бояться. К жизни готовились.

А сам-то, Миша этот, тощий и совсем не накачанный. И не сильный вовсе. И какой-то очень уж серьезный. И грустный.

– Ну вы как-то… очень уж мрачно все. Вас что, обидел кто? – задаю провокационный вопрос.

– Да нет вроде.

– А вы женаты? – перевожу тему.

– Ну что вы! – Впервые голову вскидывает. Оторвался от компьютера моего.

– А почему так?

– А кому я нужен? Я чужой. Учился у себя, в Дагестане. Я хороший компьютерщик. Я это сам понимаю. Но хотел тут, в России, переучиваться.

– Переучиваться? Хорошему компьютерщику надо переучиваться?!

И вдруг… тихо так… Как про себя, как себе самому:

– На свою мечту переучиваться хотел.

Я понимаю, что разговор уже коснулся чего-то очень личного для этого малознакомого мне человека. Да и я для него «чужой» тоже…

И делаю перерыв в разговоре.

Но буквально через минуту он сам продолжает:

– Я пишу сценарии.

Ого! Я чуть не ахнула от удивления. Еле сдержалась.

– И о чем пишешь? О любви, наверно?

– А есть она, любовь?

Он продолжал удивлять меня. Бедный. Бедный взрослый мальчик!

– Милый, сколько ж тебе лет?

– Двадцать восемь уже.

– Да-а. Уже. И тебя уже успели предать женщины?

– Да нет. Просто кому я нужен? Я их понимаю, женщин этих. Квартира съемная… Зарплата!.. Зачем я им?!

И тут он так улыбнулся, что я не рискнула спросить о зарплате.

– А ты попробуй жениться. На какой-нибудь скромной хорошей девушке из Подмосковья. Все-таки прописка будет. И квартиру не надо снимать. И не один будешь.

– Нет. Так не могу.

И добавил:

– Без любви нехорошо.

Он продолжал удивлять.

И всех-то ты понимаешь! И тех, кто боится таких, как ты, и тех, кто предает, тоже понимаешь… и что нехорошо без любви…

– Ну, все, – говорю. – Стоп, – говорю. – Перерыв делаем. Пьем кофе.

И сама почувствовала усталость. Как будто это не он, а я после целого рабочего дня, уже вечером, занимаюсь чьим-то «архаичным» компьютером, отвечаю на чьи-то вопросы и чувствую себя чужой всему миру…

– Чай, – утверждает он.

Хотела налить суп. Уж больно он похож на человека, который давно домашнего супа не ел.

Отказался, дурачок гордый. Постеснялся.

Ничего. Потом поешь. Я-то уж это точно поняла.

Обошлись чаем с бутербродами.

Он вернулся к работе. Еще сосредоточеннее нагнул голову низко…

А потом вдруг останавливается.

– А меня никуда не принимают. И не примут. Ни в литературный, никуда. Ни в театральный… Понятно. Я дагестанец. Я чужой.

– А пишешь о чем, чужой дагестанец?

И вдруг – впервые за весь этот вечер – он осветился, порозовел…

– Детектив пишу. И фантастику.

– Сразу два сценария пишешь?!

– Сразу два.

– А так бывает?!

– У меня бывает.

– Прости меня: а про любовь? А про любовь как же?

Что-то очень сложное для него появилось как раз в этот момент в моем простеньком компьютере. Весь в него ушел. Уткнулся. Спрятался. От моего вопроса спрятался.

– Ну а как совсем без нее?! – пробурчал.

Никак без нее, милый. Никак.

И так захотелось мне, чтобы все у этого «хорошего компьютерщика», детективщика и «сценариста», этого «чужого дагестанца», которого все почему-то должны бояться и предавать, но который все-таки фантазирует и пишет про любовь… так захотелось, чтобы все у него получилось!

Несмотря ни на что.

Чтоб обязательно ПОЛУЧИЛОСЬ!

А вдруг получится? А?!

Он отказался от супа.

Но завтра он придет снова.

Интеллигенция

Мы собираемся отдохнуть. Уехать куда-нибудь. Как говорят, «слинять» из Москвы подальше.

Куда?

Думаем.

А одна знакомая и говорит:

– Поезжайте в Сочи, в санаторий «Актер». Вы ведь так любили там отдыхать! Летом там одни артисты – ваш брат. А сейчас, зимой, одна настоящая интеллигенция отдыхает. Вам будет спокойно – никто к вам с разными вопросами приставать не будет.

Мы не совсем поняли, почему к нам должен приставать с разными вопросами «наш брат». А только услышали из ее разговора, что в нашем любимом «Актере» сейчас нам действительно будет спокойно. С этой «интеллигенцией».

Да и в Москве противно – погода безобразничает: то холодно, то сыро, слякотно… Да и вообще – отдохнуть нам пора.

Короче, поехали.

Приезжаем. Прилетаем, вернее. Тепло! Хорошо так! Ностальгия захлестнула… Не были здесь долго!

И сразу же – на пляж. Хоть и зима. Сухо. Солнце светит. Песок потрогала – теплый. Море встречает и «почему так долго не были?!» – ворчит. Вот и чайная наша любимая. Прямо на нашем «актерском» берегу. Чай предлагает горячий… А вот и скамейка, на которой когда-то я песни свои писала…

Как же хорошо!

Люди приятные. Насчет «одной настоящей интеллигенции» не сказала бы. Обычные не актеры. Артисты зимой сюда не спешат.

Но вдруг пара объявилась. Наверно, уж точно – интеллигентная. «Интеллигентность» дамы можно угадать по удивительному разговору: по медленным, изящным фразам… по высокопарному и подчеркнуто вежливому разговору с мужем и соседями по обеденному столу… по неторопливой походке. И наконец, по кокетливой розовой шляпке на аккуратной маленькой головке. С лентой и бантиком сзади. Это если солнце. А в дождь – все то же самое плюс зонт с рюшечками.

Муж ее тоже интеллигентно хорош. Всегда с аккуратной косыночкой на шее. В пиджачке. Чисто выбритый. Деликатный. Даже с женой иногда на «вы». И в довершение – оба изящно, легко грассируют при разговоре. Как камешки во рту перекатывают на букве «р».

– Что прредпочитаете, доррогая, ррагу или жарркое?

– Доррогой, ррыбку. И перредайте перрец, будьте добрры.

Вскоре отдыхающих пригласили на прогулку в горы. В Красную Поляну. Согласились многие. И мы в том числе.

И по дороге, проходя мимо номера этой интеллигентной пары, вдруг слышим:

– Послушай, доррогой, мои кольца надо обязательно спррятать куда-нибудь! Пока нас нет, доррогой, их пррекрасно могут спиз…ь!

– Доррогая, это непррилично! Как вы можете так рразговарривать?!..вашу мать!

Боже, какая прелесть!

Грассируя и – на «вы»!

Ничего не скажешь – интеллигенция!

«Идеальные» ремонты

Ремонт – интересная вещь. Каждый, кто дорвался до новой квартиры или дома, жаждет совершить его по вкусу своему и подобию. Видит свое жилище по-своему. Мечтает о нем. Фантазирует… И вообще, квартира человека может многое рассказать о нем самом. И прежде всего о человеке может рассказать сам ремонт.

Один наш знакомый – интересный и даже необычный товарищ. Вся его жизнь связана со строительством кораблей. Он занимает большой пост. Любит работу свою. Все, что связано с ней. И еще собирает все, что связано с памятью о войне. Все военное любит. Такое у него хобби.

И перед тем как строить свой новый подмосковный дом, он пригласил дорогого дизайнера. Чтоб оформить свой рабочий кабинет, как капитанскую каюту. И с элементами военной подводной лодки даже!

Вот так.

И это еще не все.

На самом нижнем этаже – в подвале своего загородного дома – он построил блиндаж. Рядом с сауной прямо! Попарился – и в блиндаж для командного состава! Или наоборот. Повоевал – и в баню.

Тогда, во время войны, для постройки такого помещения вырывалась глубокая яма в земле. И тут так же. Вырыли. И, так же как в военные годы, мебель старую нашли. Тогда – кто что мог дать. Старый буфет, посуда в нем того времени… Многое с символикой Красной армии.

Но особое место занимал в «блиндаже» шкаф, в котором аккуратно размещались оловянные солдаты и оловянные же военачальники разных рангов. Была здесь, в «блиндаже», и карта военных действий. Настоящая. Секретная. Там же находилась коллекция старого оружия, рации разные. А на стене – плакаты того времени: «Не болтай!» и «Болтун – находка для шпиона!»

Но главной ценностью здесь была панорама взятия Берлина. Этим особенно гордился хозяин дома.

Владимир, так звали его, любил приглашать друзей. Насладиться всем этим. Налюбоваться. Посмотрели, полюбовались – и в сауну.

После можно там же опустить экран – футбол посмотреть. После боевых действий получи удовольствие. Заслужил.

…А у одной нашей знакомой – радость. Наконец– то после долгих трудов смогли с мужем квартиру купить. В Москве. И – как мечтали – в самом центре. Квартира большая. Но нужен настоящий евроремонт.

Также пригласили дизайнера. И тоже известного. Тоже дорогого.

– В каком стиле вы видите свою квартиру? Что бы вам хотелось видеть в своем доме? – интересуется знаменитый дизайнер.

Дама, хозяйка квартиры, так счастлива, что и не может сразу сообразить. В каком виде, в каком стиле?!

Дизайнер хочет ей помочь, задает наводящие вопросы…

– Даже не знаю, – теряется женщина. – Просто и не знаю, – говорит.

– Ну что вы любите? Например, вы любите путешествовать? – спрашивает дизайнер.

– Да! Конечно! Мы с мужем часто отправляемся в разные места, в разные страны, – оживилась хозяйка.

– Ну и что вам приглянулось больше всего из ваших последних путешествий?

Дама задумывается.

И вдруг просветлела, обрадовалась.

– Кладбище в Монтрё!!! – кричит.

Недавно они с мужем были в Швейцарии, в городе, где жил и где был похоронен писатель Набоков.

…Вообще-то ремонт квартиры – отражение образа жизни хозяина. Его привычек. Вкуса. Настроений… И после ремонта может даже характер хозяина меняться. В какую сторону? Это кому как.

Друзья чаще всего ремонт хвалят, восхищаются даже!

А иногда… Можно иногда и друга потерять.

Если, к примеру, тебе покажется, что в новом доме что-нибудь не так, не подходит что-то к общему дизайну… или что-то еще, не дай бог… И ты из самых лучших побуждений что-нибудь посоветуешь… Всё. Обида! И тебя больше не пригласят.

Но, вообще говоря, ремонт, особенно если он не твой, это очень интересно и любопытно. Потому с таким интересом мы смотрим программу «Идеальный ремонт». На Первом канале. Тем более что там рассказывают о совершенно новых строительных материалах и технологиях, новых модах евроремонта… Да и люди известные, у которых делается этот «идеальный» ремонт.

Смотришь и представляешь, а что б ты хотел сделать, если б у тебя?.. Но «если б» не случается. Тогда хоть посмотришь.

Однажды пригласили на эту программу кинорежиссера Светлану Дружинину. Кто не помнит ее «Гардемаринов»?! Более позитивного человека, чем эта красавица, найти трудно. Ее постоянная присказка «Как хорошо жить!» создает прекрасное настроение всем окружающим.

Мы испытали это на себе.

Так вот. Светлана Сергеевна вообще женщина необыкновенная. Бывшая балерина, она и сейчас поражает своей гибкостью и своим шпагатом. В свои очень приличные годы она продолжает работать, снимать новые фильмы, которые сразу же привлекают внимание и любовь зрителей.

И вот у Светланы Сергеевны собираются делать этот «Идеальный ремонт».

Обычно при подготовке к этому действу постоянная ведущая программы Наташа Барбье встречается с героем, чтобы выяснить, что бы он хотел увидеть в своем новом жилище. В смысле декора, мебели и т. д.

Ведущая спросила об этом и Светлану Сергеевну.

Она задумалась. Думала долго.

Наконец, ведущая спрашивает:

– Какой стиль вы предпочли бы в своей квартире?

И вдруг – героиня оживилась:

– Знаю, знаю! Хочу в стиле гибель империи!

После минуты недоумения народ вспомнил, что был на экранах такой фильм. «Гибель империи» назывался. С дорогой, вычурной старинной мебелью, с золотом, вензелями разными и прочее… И Светлане Сергеевне эта мебель очень понравилась.

Нам тоже нравится программа «Идеальный ремонт». И мы смотрим, если время случается.

А муж ворчит, что туда, в эту передачу, приглашают только «медийных» товарищей. И, откровенно говоря, мы немного завидуем приглашенным счастливчикам.

И муж как-то спрашивает:

– Ты хотела б, чтоб нам предложили это?

– Да. Хотела бы!

– А я бы нет, – говорит.

– Почему? – удивилась я.

– Ну, понимаешь, могут подумать, что у нас нет совсем денег.

Вот так может сказать только мой гордый супруг.

– Ничего себе, – говорю, – разве те, кому делают этот ремонт, бедные люди? Это делают не бедным, а ты сам сказал, что медийным, популярным людям! Иначе б их и не приглашали. Иначе никто б и не смотрел программу и не было б у нее нужного рейтинга!

– Ну вот. Значит, мы – не медийные, не уважаемые и не популярные, – сказал мой обидчивый муж.

– Не волнуйся, и нам предложат.

Я – ведьма. Сколько раз было: о чем-то скажу – и тут же… Так было с программой «Кто хочет стать миллионером?» с Дмитрием Дибровым. Мы сидели у телевизора, пытались отвечать на какие-то его вопросы… И я говорю, что там во время съемки, наверно, ничего и не сообразишь. Но мой спорщик муж, как всегда, возразил. Сказал, что, наоборот, там лучше соображается.

Но потом просто успокоил:

– Не боись, не пригласят нас.

– Куда денутся! – говорю.

И «никуда не делись».

Совсем скоро пригласили.

Уже на телевидении, выходя из гримерки перед самой съемкой, сталкиваемся с Дмитрием Дибровым.

– Как дела? – спрашивает.

– Ну как?! Волнуемся, опозориться боимся.

– Да ладно, – говорит. – Вам ли бояться?! – говорит.

– Но вам зритель не простит нашего позора, – говорю.

– Да ладно вам! У меня даже Жириновский дошел до четырехсот тысяч!

Ну, раз «даже Жириновский»!

Вот и мы дошли тоже до четырехсот – но получили только несгораемые сто. И даже еще две неиспользованные подсказки остались.

Но удовольствие было.

А вот буквально на следующий день после нашего с мужем разговора об «Идеальном ремонте» – звонок. Первый канал. Приятный женский голос приглашает принять участие… И – что вы думаете? В программе «Идеальный ремонт».

Я рассмеялась.

Редактор спрашивает:

– Я вас чем-то рассмешила?

– Нет. Что вы?! Просто приятно.

И нас тоже попросили подумать, что бы мы хотели «идеально отремонтировать».

Мы долго размышляли. И поняли, что вообще-то по-хорошему надо ремонтировать все! Но по правилам программы ремонтируют «только один объект».

Вот я мужу и говорю – хочу ремонт гостиной в квартире. На худой конец, ремонт в кухне – полы скрипят там… мебель не новая… и вообще, я давно мечтаю о новой кухне…

Муж же говорит, что хочет свой кабинет обустроить…

Я активно завозражала.

И он активно.

Он на своем настаивает.

Я – на своем.

– Послушай, там же полы тоже скрипят! – Его последний аргумент в пользу кабинета.

– Вот видишь, ты какой! Не можешь мне уступить!

– А почему не ты – мне?! – возмущается муж.

Наконец, он уступил. Мне.

Терраса. На даче. В Валентиновке.

Святой

Инна Михайловна – умный и интересный товарищ. И внешне интересная женщина, хоть и в очень приличных годах. Даже в очень. Она – бывший врач. Хирург. Но бывших врачей не бывает, тем более если таким врачом была Инна Михайловна. И до сих пор к ней домой приходят аспиранты. Советуются по поводу диссертаций…

Ее знания и советы славятся.

Аспиранты приходят за советами и за помощью часто.

Но этого Инне Михайловне мало. И она хочет затеять ремонт. Решила отремонтировать наконец-то свою небольшую запроходную «двушку».

Оставалось только найти хороших мастеров. Недорогих и честных.

Стала спрашивать своих многочисленных аспирантов. И один, она уж и не помнила точно кто, посоветовал мастера. Приезжего, правда, но его, говорит, кто-то очень хвалил.

Кто хвалил? За что? Не спросила.

– Посмотрите, может, подойдет, – сказал аспирант.

Мастер пришел. Молодой. Симпатичный.

Посмотрела.

Сговорились.

Только жить мастеру негде. И обычно там, где работает, он там и живет, говорит.

Так и порешили. Она – в спальне своей. Он – в гостиной ночует. Встает мастер рано. Тихо пьет чай. Тихо подготавливает материалы разные ремонтные… Аккуратный. Спокойный.

Работает парень не покладая рук. Скромный. Деликатный даже. И, как выяснилось, интересный человек. Мало того что много читает, много знает… он еще и философией китайской интересуется. И вечерами Инне Михайловне рассказывает много интересного.

Не нарадуется она на мастера своего. И на ремонт тоже. Кормит работника обедами вкусными. Обильными. Для себя так не готовит уже давно – как умер муж. Да и водочкой иногда балует! И, видя, как споро и скоро идет работа его, жалеет, что все скоро закончится. И уйдет ее работник от нее. А ведь уже привыкла.

Она доверяет ему полностью. Даже может уйти из дому к дочери или в булочную. А он – в квартире один остается.

Дочь говорит:

– Мам, ты уж слишком доверяешь чужому человеку. Приезжий! Вынесет все – и ищи с концами!

– Доча, доверяй людям. И они к тебе потянутся, – отшучивается Инна.

А может, и всерьез так считает.

И так ей не хочется, чтоб уходил Андрюшенька от нее, чтоб ремонт вообще заканчивался! А ремонт уж и к концу подходит.

Тогда надумала Инна Михайловна уговорить подругу свою на ремонт тоже. Знает, что жить мастеру у подруги будет негде и что опять он останется у нее. У Инны.

И с чистой душой уговорила подругу.

Да и мастер ее на ремонт с радостью согласился, но предупредил, что сразу же уедет из Москвы домой потом.

– Пора, – сказал. – Пора завязывать.

Ремонт подругин подходил к концу, когда в один прекрасный день рано утром, когда Инна Михайловна и Андрей вместе завтракали перед его работой, раздался неожиданный резкий звонок в квартиру.

Входят трое. В милицейской форме. С оружием.

Бросаются к Андрею. Грубо заламывают руки.

Мастер спокоен. Казалось, он готов к такому повороту событий.

Надевают наручники.

Он не сопротивляется.

Сопротивляется Инна Михайловна.

– Вы что, с ума сошли?! – кричит. – За что?! Как вы можете?! Такого человека?! В наручники!!! Он же святой, святой!!! – бросается на милицию.

Его выводят. На прощание – обернулся. Подмигнул.

На суде выяснилось. «Святой» человек, который славился своим мастерством и «порядочностью», заканчивая ремонт, убивал каждый раз своих работодателей. Прежде подружившись с ними. Забирал то, что казалось ему ценным, и – исчезал.

Через какое-то время он возвращался в Москву под новым именем и фамилией. К новым заказчикам.

Жил у них. Ремонтировал. Убивал.

Так было со всеми.

Несколько лет в Москве было много ремонтов и много жертв.

…На суде его спросили, почему исключением стала Инна Михайловна?

– Хорошая она. Пожалел. Добрая.

Когда его выводили из зала суда, он опять подмигнул ей.

Это действительно было в Москве.

…Говорят, красота спасает мир.

А доброта может спасти жизнь.

Стамбульское чудо

В Турции так все вкусно, красиво, и вообще… Это «вообще» и привело к тому, что Наталья нашла себе симпатичного турка. И стала там, в этой прекрасной Турции, в городе Стамбуле, заниматься тем, что самой ей так нравилось. Туризмом. Турецким туризмом. Турецким туризмом стала заниматься Наташа.

Она полюбила Турцию и всем знакомым и незнакомым с восторгом рассказывала об этой стране. Говорила увлеченно и красочно, потому и бизнес ее процветал.

Туристов было много. И были постоянные. Со многими она подружилась.

Среди таких был Стас.

Он был верный. Был верен Наталье, ее турагентству и Турции. А своим многочисленным друзьям и знакомым взахлеб рассказывал обо всем, что ему так нравилось в этой удивительной нарядной стране. Особенно о Наташином Стамбуле.

Он не просто рассказывал. Он всех убеждал рвануть туда как-нибудь с ним и во всем самим убедиться.

– Это надо! Надо вкусить и прочувствовать, – уговаривал.

Восторг у него вызывали три места в Стамбуле. Как только он приезжал туда, он сразу же их навещал.

И говорил, что в этом городе есть такие три чуда, которых не встретишь нигде.

Первое, что он покажет друзьям, – это рыбный ресторанчик под Стамбулом. Хороших ресторанов там много, в Турции. Но только в этом ресторане была особая КАМБАЛА. Приготовленная по-особому. Нежная! Сочная! Вкусная-я-я! Огромная к тому же, что немаловажно. Рассказывая о ней, Стас не мог удержать слюну и сглатывал ее, не стесняясь. Ну и что, что не совсем в Стамбуле, а за городом?!

Следующим чудом были МАРИНОВАННЫЕ ОСЬМИНОЖКИ. Найти их можно было только на старом стамбульском базаре. В небольшой таверночке. Туда обязательно надо ехать, есть, есть, есть… А потом срочно везти в Москву. Всем тем, кого любишь. Так говорил Стас.

И наконец, чудо номер три – знаменитое МОРЕ. У берегов Стамбула оно необыкновенно теплое. И такой чистоты морской нигде не увидишь! – уверял он.

– Всё! Рассказывать об этом просто нет смысла, – подытожил Стас. – Надо ехать.

Друзья Стаса – ребята деловые. Занятые. Но Стаська так рассказывал, что невозможно было не впечатлиться. А значит, и не загореться идеей поехать туда хоть ненадолго. Между делами выбрали один уик-энд и вместе со счастливым Стасом полетели в Стамбул. Всего с утра пятницы до вечера воскресенья.

И вот компания из пяти человек прилетает в турецкую столицу.

Наташа встретила гостей с присущим ей радушием. Улыбчивая худенькая девушка всем сразу понравилась, и казалось, ребята были б не прочь сами пригласить ее в близлежащий ресторан пообедать. Но Наташа тут же посоветовала всем отдохнуть с дороги. Ну а потом уж…

– Что ты, Наташенька, сразу к делу! Вперед – за камбалой! – потребовал Стас.

– Сразу?! – удивилась она. – Но это ж за городом! Не ближний свет!

– Сразу, сразу, – настоял Стас.

Прямо от аэропорта невыспавшаяся компания на двух такси отправилась в загородный ресторан. За этой камбалой.

Отпустив машины, Стас с гордостью повел паломников по гравию дорожки. К небольшому симпатичному ресторанчику в тени оливковой рощицы. Все предполагало удовольствие и наслаждение.

Хозяин заведения встретил их радостно, сделав вид, что узнал клиентов, специально приехавших к нему издалека. Пригласил за столики.

Стас, сглотнув слюну, заказывает камбалу:

– Много и сразу.

– Вай камбала? Зачем камбала? Лучше рыба! Только что плавать, – хлопочет хозяин, услужливо сервируя незатейливыми приборами стол.

– Нет! – Стас захлебнулся в слюне. – Только камбала! Самая большая! Две! Лучше три!

И по-хозяйски откинулся на спинку плетеного стула, забросив ногу на ногу.

– И поскорей.

– Сорри. Камбала нет, еще плавать, – раскинув руки и показав как она «еще плавать», объясняет хозяин.

И добавил:

– Есть рыба! Фантастик! Ммму!!! – Хозяин чмокнул всеми пальцами сразу.

– Никакой рыбы! Уезжаем! – возмутился расстроенный Стасик.

Кто-то из его гостей, голодный еще с Москвы, попытался промямлить что-то про только что плавающую рыбу…

Но Стас:

– Спокойно! Просто едем есть маринованные осьминоги! Это что-то! Потерпите немного. Зато будете помнить всю жизнь.

И увел компанию из ресторанчика, приговаривая:

– Едем на стамбульский базар за осьминожками. Ваши дамы будут вас целовать во все места! Да и сам базар – редкая редкость. Чудо света! Ну, сейчас увидите сами, – гордо заключил Стас.

И усадил друзей в два такси.

Базар этот располагался как раз на противоположной стороне Стамбула. Опять ехать через весь город.

Наконец подъехали.

Но – что это?!

Базар – это чудо света – был закрыт. Такого не бывало никогда! Да и быть не могло!

Но так было.

Жалко, конечно, но таверна-то с осьминожками уж точно есть. И, к счастью, таверна была открыта. Уселись за сдвинутые два стола. Слюну глотает уже вся компания. Стас заказывает по-хозяйски:

– Осьминоги. Маринованные. Много!

– Сорри. Осьминог ноу. Еще плавать, – извиняется хозяин, но… и что-то про только что плавающую в море рыбу «фантастик».

Вызвали два такси.

Скорей-скорей доехали до первой попавшейся невзрачной забегаловки. Ждать чудес было уже невмочь… Набросились на какую-то первую предложенную рыбу… Почему не съели ее в первой же таверне? Ответа не было.

…Поздно вечером уставшие путешественники добрались до гостиницы. Наконец-то – спать.

Конечно, Стас был огорчен. Огорчен очень. Планы его нарушились. Обещанных «потрясающих» угощений и впечатлений не получилось. Зря промотались. После самолета… дважды в разные концы города… и все с его пустыми восторгами и обещаниями.

Обидно. Но успокаивал себя и друзей: все-таки впереди их ждет главное стамбульское чудо. Оно точно не подведет, оно при всем желании никуда не денется. Потому что чудо это – МОРЕ. Своей чистотой и лаской оно смоет все огорчения. И усталость неудачного дня смоет.

– Не унываем, ребята! Это вы уж точно оцените.

Рано утром громким веселым гиком Стаська поднимает всех с постелей. По-быстрому завтрак в гостиничной кафешке – и вперед.

– Хорошо, что хоть море действительно никуда не исчезнет, – смеются парни.

…Уже подъезжая к берегу, Стас почувствовал какое-то беспокойство: машин на стоянке нет. Что такое?! Почему?! Тут всегда было трудно припарковаться, столько желающих всегда! Что же, черт подери, происходит, в конце концов?!

Весь берег был забит тиной, щепками и всякой ерундой. Недавно был шторм. Потому и не было Его камбалы и Его осьминожек в тавернах. Они, наверно, все еще «плавать» далеко от берега.

И вот тут-то Стас расстроился окончательно. Нет, не потому что потратил на эти гребаные такси все свои запланированные на отпуск ресурсы. Просто он так всех уговаривал, так обещал… Хотел друзей порадовать, удивить хотелось.

А тут… Ничего не вышло. Ни камбалы… ни осьминожек маринованных… ни моря сказочного. Нич-ч-его. Только ночной полет, мотание по Стамбулу и окрестностям… в поисках этих непонятных чудес.

Да-а! Подвела его эта Турция!

Даже Наташа чувствовала себя виноватой. Почему-то. Она вообще последнее время выглядела странно. Была не то что какой-то… печальной, а другой была. Странной. Молчала все время… Отвечала на вопросы медленно, как будто была не здесь, а где-то… А где, он так и не понял. Не та была Наташа. И все.

Стас давно знал ее. Она всегда была веселой, общительной, яркой. Честно говоря, она нравилась ему давно, с самого начала их знакомства. Но тогда выглядела она такой счастливой, как может выглядеть только любимая и любящая женщина. Значит, она счастлива со своим красавцем турком. Потому Стас и не переступал границ отношений, обозначенных дружбой.

Но сейчас…

Сейчас происходило что-то. Что-то было не так.

– Что с тобой, Наташенька? Что не так? – спросил он перед самым расставанием, уже в аэропорту.

– Всё не так, Стасик. Всё.

И отвернулась.

Компания пошла на посадку.

Наташа осталась. Там. На стороне своей «замечательной» Турции, полной чудес.

Стас шел последним. Казалось, какая-то нить держит его. Тянет назад. Он даже двигался с трудом. Что вообще происходит?!

Уже у трапа он оглянулся.

Она не ушла. Стояла, опустив голову. Одна. Стояла, как потерянный щенок. Брошенный хозяином и ненужный. Казалось, что идти ей было некуда, незачем…

Может, так и было? Стас, задохнувшись, рванул назад.

– Забери. Забери меня, – тихо попросила.

И – совсем шепотом:

– Не уезжай.

Идиот! Какой же он идиот! Где ж он был раньше?! И какие там три чуда?! Какие осьминожки гребаные? Какая там гребаная камбала! Одно есть настоящее чудо в этой Турции, в этом Стамбуле! Вот оно – маленькое худенькое существо, растерянное и, как оказалось, совершенно одинокое…

Нет. Теперь уж – нет. Не одинокое! Она уже не одна.

Наташка. Наташенька!!! Маленькая! Я здесь! Я с тобой!

Я никуда не уеду! Никуда. Мы вместе!

Вместе мы… Вместе… Вместе.

Крыша

Ганс устал. Война шла нескончаемо долго. По времени – полтора года. Но Гансу казалось – вечно. Там, дома, в мирной жизни, он, учитель истории младших классов, был совсем не военным человеком. Но – война не разбирала. А дома ждали те, кто обычно ждет своих с войны: мама, жена, маленькая девочка Урсулка…

И вот после ранения он оказался в этом маленьком, полностью разрушенном городке. В русском городке Н. В единственном чудом уцелевшем трехэтажном зданьице располагалась немецкая комендатура. А Ганс был направлен сюда помощником коменданта.

Из окна своего кабинета на последнем этаже ему был виден еще один кирпичный дом, напротив. Также чудом уцелевший от бомбежек. Его, конечно, нельзя было назвать уцелевшим. Только один корпус его стоял. И то был изуродован: окна выбиты, часть стены одного крыла развалилась…

Но корпус все же стоял. Из пустых глазниц, бывших недавно окнами, выглядывали нехитрые обломки прошлой жизни: абажур, висевший боком, перевернутый кривобокий стол, кусок распоротого дивана… вывалившаяся из черного окна и болтающаяся на ветру, как клетчатый флаг странного государства, портьера… А в огромной пробоине в стене бывшего дома была видна висящая неизвестно на чем каменная междуэтажная лестница.

А где же тут вход?

Входа не было. Вместо него там, где он должен быть, лежала груда кирпичей, рваных досок, грязи…

Но рядом с бывшим входом сидела… кошка. Худая. Грязная. Ганс видел ее там и много дней назад. Она ждала.

Ганс зачем-то открыл окно. Позвал кошку. Позвал так же, как все зовут кошек. Она не отозвалась. Сидела, глядя на несуществующий вход несуществующего дома. И ждала.

Ганс долго смотрел на эту грустную картину. А на что еще можно было смотреть в этом богом забытом краю?! На улицу, изрытую ямами от снарядов, и груды кирпичей вокруг?!

Почти разрушенный дом был на три этажа выше того, в котором находилась комендатура и сам Ганс. И взгляд Ганса блуждал по разбитым этажам, выбитым окнам и добрался наконец до странной плоской крыши, которая, вопреки логике, была почти нетронута войной. Странно выглядела эта крыша – ровная, совсем не такая, как в домах его города, где были башенки, украшенные петухами на флюгерах, резные и разные.

И вдруг что-то привлекло его внимание. Он и не сразу понял, чем именно. Просто на крыше бывшего дома что-то было. Что именно, сразу и не сообразишь. Какой-то предмет. Какое-то «что-то». Близко к краю торчало из странного ящика что-то в виде оглобли… Что это? Господи, этого не могло быть! Да это ручка коляски. А вот и сама коляска! На крыше разбитого дома стояла детская коляска!!!

Откуда?! Какой-то бред.

Несколько часов он наблюдал за коляской на крыше. Ничего не происходило. Только вызов начальника комендатуры заставил Ганса заняться своими прямыми обязанностями. Но то, что он увидел, не выходило из его головы. И при каждой возможности он посматривал в окно, которое выходило на этот изувеченный дом.

И после работы он не мог успокоиться. Может, рассказать? Но кому? Начальнику? Он скажет – ну и что? Стоит коляска на крыше – ну и пусть стоит там. Тебе-то что?!

…На следующий день, придя на службу, Ганс бросился к окну кабинета, и то, что он увидел… показалось ему видением. Около коляски стояла женщина.

В длинной в пол серой юбке, в накинутом на длинную кофту-рубаху то ли мужском пиджаке, то ли гимнастерке. Она была очень высокая, тонкая, эта женщина. Нет, просто очень худая. И, как показалось Гансу, прозрачная. Женщина качала коляску и то ли пела, то ли приговаривала что-то… Это мирное видение было каким-то сюром: на крыше изуродованного, почти полностью разрушенного дома – эта спокойная идиллическая картина. Почти мадонна с ребенком. Тьфу! Что за ассоциации! Но Ганс подумал именно так.

А еще Ганс подумал, может, эта женщина сошла с ума от всего происходящего и каким-то образом вытащила на крышу коляску, а что там она качает и кому или чему поет, неизвестно.

И еще странные мысли посетили Ганса: а почему эта женщина не прячется? Ведь ее могут увидеть?

И ответил сам себе: потому что с земли эту крышу и не увидишь, а вот с его третьего этажа…

В это время женщина неожиданно нагнулась и вытащила из коляски сверток. Он шевелился и, судя по всему, по тому, как была встревожена женщина, кричал. Ребенок!!!

Потом женщина повернулась в другую сторону… и оттуда появилась какая-то серая тень. Ганс увидел солдата. Без сомнения, это был вражеский солдат. Вернее, то, что от него осталось. Обросший, в лохмотьях, в грязной висевшей на тощем теле рубахе, в разодранных галифе. Он шел пригнувшись, сильно волоча ногу… в руках он бережно нес какой-то кулечек, спешил к женщине…

Женщина быстро развернула кулечек и протянула ребенку. Еда.

Ганс кинулся бежать. Стоп, куда?! К кому?! К командиру?! И что он скажет?!

Он снова посмотрел на крышу. Женщина уложила ребенка в коляску. Стала опять то ли приговаривать что-то, то ли напевать.

Надо что-то делать. Понятно, что эти люди, кем бы они ни были, не смогут спуститься вниз. Он видел лестницу, висевшую в воздухе. Наверно, надо бежать вниз, к командиру. Хотя неизвестно, как начальник, люто ненавидящий врага, отреагирует на этих русских. Но оставлять все как есть гибельно для этих людей, запертых на этой крыше. Тем более гибельно для ребенка.

Ганс представил себе, что все могло поменяться на этой войне с точностью до наоборот и могла быть на месте этого малыша его маленькая Урсулка…

Может… все-таки…

И Ганс постучал в кабинет начальника комендатуры.

…Спустя час на третьем этаже у самого окна дедово пристроился снайпер. За его спиной стоял начальник комендатуры.

Раздался выстрел. Упал солдат.

Раздался выстрел. Упала женщина.

На крыше, на которую никто уже не мог подняться, осталась коляска. Одна. В ней мирно спал маленький одинокий человек.

Гансу показалось, что это он стоит на краю этой крыши и что это у него, как у этого ребенка, больше нет будущего.

Ганс медленно… почти спокойно… достал из кобуры свой наградной пистолет…

Если бы…

Наконец Новый год. Снова – Новый год! Они решили в этот раз отметить его только вдвоем. А то в Москве всегда компании, гости шумные, тусовки…

А тут, на острове, спокойно. Тихо. Интимно даже.

Вдвоем и решили – только вдвоем, в какой-нибудь ресторанчик, где песни, фокусы, танцы со стаканчиками… Кому что. Тем более что недавно Светлана перенесла тяжелую болезнь. Вернее, и не перенесла вовсе, а заболела. Гепатит. Серьезное заболевание печени. Потому, что лекарств много употребляла, да и нервничала много…

Причины были.

Света и Володя женаты вторым браком. От первых у нее – сын, у него – дочь. Совсем взрослые. Есть у них и общий ребенок. Пятнадцати лет от роду. Сын.

И вроде бы все хорошо.

А на самом деле – не все.

Сын Светланы наркоман. Со стажем. Лечился. В клиниках дорогих лежал. Отчим Володя за лечение платил. Тратил большие деньги. Света из-за сына плакала, переживала…

Вот муж и не мог любимой жене отказать. Тратил и лечил. Лечил и тратил.

Но… Ничего не помогало.

И вот случилось то, что не могло не случиться. Парня посадили. За хранение и распространение героина. Тюрьма.

Света чуть с ума не сошла.

И потребовала от мужа:

– Делай что хочешь, но вытащи его. Вытащишь, если любишь меня. А если нет…

Что только не делал муж. Но с таким преступлением не сладишь. И полтора года парень уже сидит. Вот тогда и заболевает Светлана. И истерики, скандалы… и «если ничего не сделаешь, то ты не муж мне»… И все такое.

Владимир любит жену. Жалеет. Но считает, что наказание пойдет на пользу парню и, глядишь, может, вылечит от пагубного пристрастия.

Но жена уж и разводом грозит.

Деньги-то у Владимира есть: он на Урале возглавляет солидную фирму. И ради жены больной…

И деньги делают свое дело. Парня, отсидевшего часть срока, выпускают по УДО. По условно-досрочному. И вроде не наркоманит больше сын. И все счастливы.

…И вот – этот Новый год.

Уже собрались в ресторанчик, но вдруг почему-то не захотелось никуда идти. Дома остаться решили. Тем более что неожиданно прилетел из Москвы их сын младший.

Накрыли стол. А к двенадцати ближе еще знакомые подошли.

Стол нарядный, вкусный. Все есть, а гости принесли еще шампанское настоящее. «Советское».

Светлане врачи категорически запретили диету нарушать. Тем более спиртное. И не нарушала никогда. Но… Новый год… настроение отличное, да и самочувствие нормальное… И так вкусно пахнут шашлычки, и так давно не пила ничего…

Решила, ничего не случится. И чокнулась со всеми. И выпила с удовольствием бокал замечательного напитка! И буквально – одну палочку шашлычка. Так хорошо!

Но, помня, что надо быть осторожной с ее диагнозом, решила принять свое лекарство. А еще лучше – двойную дозу. На всякий пожарный.

И приняла две капсулы. Благо они тут же, под рукой, в маленькой баночке на полке.

…Под утро Светлану без сознания привезли в клинику. Она впала в кому. Врачи не могли понять отчего. Попросили мужа привезти то лекарство, которое вечером принимала Светлана.

Оказалось, внутри капсул… был… героин!

А дело было так.

Оба их сына собирались к ним из Москвы на Новый год: младший – общий и тот самый сын Светланы. Приехали они в аэропорт Шереметьево. Но на паспортном контроле сына Светланы не пропускают. Какая-то задолженность по каким-то квитанциям.

А вещи парня уже в самолете. Он сдал их вместе с вещами брата.

Так и полетел его чемодан на Кипр со сводным братом.

Распаковали багаж, и увидел Владимир в прилетевшем без сына чемодане баночку с лекарством жены. Решил, лекарство вез заботливый сын для мамы. И поставил муж баночку с капсулами на полочку, где всегда ее лекарства стоят.

А там… внутри… Оказалось, сын-наркоман решил обеспечить себе удовольствие на отдыхе: раскрыл каждую капсулу маминого лекарства, вытряхнул содержимое и заполнил героином.

Мать приняла двойную дозу. На свою больную печень. После шашлыка и шампанского. Двойную дозу страшного наркотика!

Из комы женщину не вывели.

…Вот и получается: если бы не настояла мать на досрочном освобождении, если б не освободили парня раньше времени…

Если бы…

Он просто вошел

Темная комната.

Хотя день.

Шторы задвинуты плотно.

В комнате две женщины. Две подруги.

Не виделись давно. Много лет.

Наконец встретились.

Странный разговор.

Тихий.

Вроде бы спокойный.

Вроде бы и не клеится.

Подруга:

– Ты что? Совсем, что ль, с ума сошла?! Так не бывает!

– Бывает. Так было!

– Ну а как же все было на самом деле?

– Так и было. Он просто вошел.

– Просто вошел? И – все?! С этого все началось?

– Просто вошел. И все. С этого все началось.

Женщина сидит, опустив голову. Будто бы не здесь. А там. В том времени и в той комнате, куда он когда– то «просто» вошел. Неожиданно для нее, да, пожалуй, и для себя.

– Ну а потом? А потом – как? – не унималась подруга.

– Потом стало светло на душе. Тепло стало…

– А потом? Что было потом?!

Женщина очнулась.

– А потом он… что? Он просто вышел.

– Как это «вышел»?! – поперхнулась подруга.

– Просто вышел.

– Так – сразу?!

– Не сразу.

Помолчали.

– Ну а как же тогда? Говори, наконец!

Женщина продолжала молчать. Погрузилась то ли в дрему… то ли в воспоминания…

И потом – тихо-тихо:

– Просто он вышел из комнаты.

Подруга – с нетерпением:

– И всё??? Ну как это, только вошел и сразу – вышел?!! Так не бывает!

– Нет. Не сразу.

– А когда? Через сколько? Сколько пробыл с тобой? Час? Больше? А ты уже привыкла за это время и страдаешь?!

Женщина молчит.

– Ну скажи же, милая, как все было?

– Потом он вышел. И больше ничего не осталось. Он просто вышел.

– Через сколько?

– Через восемнадцать лет.

Пауза.

Потом…

Подруга – тихо:

– Милая, и – все??!

– И все.

Этот разговор длился несколько минут.

Он казался таким же долгим, как эти восемнадцать лет.

Нет, пожалуй, эти годы прошли быстрей. Это были годы счастья…

А потом он просто ушел.

Молча. Спокойно. Ничего не объяснив.

Просто… он… вышел… из этой… комнаты. Просто вышел из этой же двери.

Ничего не взяв с собой.

Ничего.

Кроме… ее жизни.

Браслет

Сеньке было десять, когда мама второй раз вышла замуж.

Вначале все было неплохо. Отчим даже пробовал наладить контакт с мальчишкой. Иногда ему это удавалось. Но охота подстраиваться и заигрывать с чужим ребенком быстро прошла. И отчиму надоело. Вообще все надоело. И все чаще стали скандалить в этой семье.

А однажды отчим и руку на мать поднял! А когда мальчик бросился на защиту матери, избил его. Да так избил, что пришлось в больнице зашивать шрам на лице ребенка.

Но жизнь есть жизнь. И простила мать отчима.

А мальчик обиду и предательство – нет. Променяла мать сына родного на чужого дядьку!

А улица, наоборот, приняла его.

И сразу же Сенька учебу и забросил. Какая тут учеба?! Зачем?! Все самое интересное происходит здесь. На улице. Разборки, двор на двор, первые затяжки…

А на мать обида долго саднила. Потому парень и дома не появлялся. У бабушки жил. Она уж точно любила внука. Жалела. Переживала. Правда, ругала, что плохо учится. Стеснялась даже в школу ходить.

Время шло как шло. И появилась у Сеньки мечта. А все потому, что увидел однажды на руке у одного крутого парня часы. Большие такие. Блестящие… И – на потрясающем металлическом браслете.

Этот браслет и понравился ему больше всего. Оторвать глаз от него не мог. Массивный, тяжелый, широкий такой, переплетенный причудливо… даром что из металла!

И так захотелось Сеньке такие часы! Нет, не для того чтоб на время смотреть! Просто браслет был больно хорош! Любоваться бы таким. Трогать. Все бы смотрели…

Словом, мечтал Сенька о таком браслете. Пусть и с часами.

Рассказал он об этом только своей бабушке. О мечте своей.

Бабушка задумалась. А потом и заявляет:

– Вот учись хорошо, подарю тебе часы с таким ремешком. – Пообещала.

– Ба, это же не ремешок, а браслет такой!

– Ну, вот такой и куплю. Только учись. Хорошо учись.

– Обещаешь?!

– Обещаю.

– Честно?

– Честно.

И парня как подменили. Стал учиться как зверь. Хорошо стал учиться. Изо всех сил. Учителя удивлялись. Сверстники не могли понять, в чем тут дело. Сенька даже перегнал их в учебе! Учился истово. Будто какая-то сила в него вселилась. А все из-за часов этих с браслетом. Или из-за браслета с часами. Неважно, как посмотреть.

И в конце года приходит к бабушке. Смотри, мол, какие отметки у меня!

– Ба, я выполнил свое обещание. Теперь дело за тобой!

– Молодец, внучек, умница!

– Ба, а часы?

– Какие часы?

– Ты ж обещала, помнишь?!

Не помнила бабушка ни про какие часы. Ни про какое обещание свое не вспомнила.

И понял тогда Сенька, что никому в этой жизни нельзя верить. Ни на кого в этой жизни нельзя опереться. Все надо делать самому! И рассчитывать на себя только надо. Иначе будет как с бабушкиным обещанием. И вообще. А часы такие, с браслетом таким, у него когда-нибудь обязательно будут!

И пошел, обиженный, на улицу. И сразу – в большой ювелирный магазин, что недавно открылся. Там все должно быть. Может, и часы такие.

И правда! В витрине всякие интересные золотые штучки, да и часы всякие там есть. Решил просто зайти посмотреть.

И зашел.

И как в сказку попал. Каких там только часов нет! Все красивые, все необыкновенные! А одни – ну просто действительно необыкновенные: блестящие, с сияющим синим циферблатом… Да еще с таким металлическим браслетом, который ему так нравился! Ну прям ЕГО браслет!

Да! Вот такие, именно такие часы у него должны быть! И будут, раз он так решил. Сенька даже забыл спросить, сколько эти часы стоят. Сколько б они ни стоили, у него сейчас никаких денег все равно нет. Но он знал, что когда-нибудь он обязательно придет за ними… Придет и купит. Вот так вам!

И даже когда продавец назвал ему цену – двенадцать тысяч долларов, воспринял это равнодушно. Какая разница, сколько они стоят? Все равно он их купит. Когда-нибудь.

И он знал, что должен сам заработать на эту покупку. Рассчитывать-то ему не на кого.

Прошло время. Парень школу закончил. Поступил в институт. Подрабатывал на стройках, на разгрузках мебели… Экономил на всем. После института стал работать в фирме по продаже музыкальной аппаратуры… И даже находил время для занятий музыкой. А потом стал подрабатывать и диджеем. В клубе.

А мечта о покупке часов не оставляла. Она была похожа на навязчивую идею. Но это было не совсем так. Просто Сеня поставил перед собой задачу, в которой без всякой посторонней помощи он должен сделать успешную карьеру, сам найти работу, которая будет ему интересна… и вообще – все сам.

Ну а там – и часы с браслетом. Эти прочные, солидные, с таким крепким, надежным, настоящим мужским браслетом, они должны были стать символом его трудолюбия, самостоятельности и успеха. Будут у него такие. Будут. И все у него в этой жизни будет. Все получится.

Трудился он днем и ночью. И каждый месяц со стипендии, а после – и с зарплаты откладывал понемногу. Хоть сколько-нибудь. Иногда это было десять долларов, иногда сто… И складывал в свой собственный «сейф». В коробку из-под бабушкиных туфель. Сейф этот медленно, но пополнялся постоянно.

После каждой получки Сенька сразу бежал свои «вклады» на валюту менять, на которую в том магазине все и продавалось.

Приходилось экономить и копить долго. И только через несколько лет «сейф» смог наполниться нужной суммой.

В том богатом ювелирном магазине очень удивились, увидев целую гору мелких денежных бумажек, вываленных прямо на прилавок.

– Хочу купить вот те часы, с тем браслетом, – гордо объявил обладатель несметного количества мелких денежных купюр.

Принесли те самые часы. А может, и другие. Но с тем самым «его» браслетом.

Сенька был счастлив. Йес! Он сделал это! Теперь у него будет все ОК! Он знал, он был уверен, что раз у него будет ЭТО, то будет удача во всем.

И так оно и было. ЭТО действительно стало его амулетом и приносило удачу. Его повысили на работе. И женился он вскоре. И уже ждал сына.

А вскоре… Много хорошего у него появится вскоре.

Эти часы с браслетом он не снимал. И появилась даже привычка: постоянно дотрагивался до браслета. Будто проверял, на месте ли часы и его браслет. И они всегда были на месте. Тем более что часы эти не боялись ни ударов, ни воды… и в них можно было даже плавать.

А когда Семену что-нибудь не удавалось – всяко бывало! – он дотрагивался до браслета с часами и говорил:

– У меня все получится. С вами я все смогу.

Он помнил, что ради них он смог уйти с улицы, выучиться, стать человеком… Он по-настоящему гордился всем этим. И не потому, что это было такой уж роскошью – он это уже отлично понимал… А просто – ЭТО было его ангелом-хранителем, что ли. Символом всего того, чего он смог добиться в этой жизни. Сам! Один!!!

И предметом его гордости было, конечно, то, что он в свое время понял: всего можно добиться, если есть настоящая цель и настоящая мечта.

Ну и конечно, этот талисман его – эти часы с браслетом!

И все шло нормально. Даже очень хорошо.

Но…

Однажды утром Семен расслабился и перед душем решил снять часы. Хотя в них можно и в море плавать. Снял… а потом забыл их надеть. Торопился. Так и пошел на работу. Вернее, поехал на своей новой иномарке.

В дороге решил взглянуть на время. Ах, черт! Часы забыл. Впервые вышел из дому без часов.

Кольнуло в груди неприятно.

Но не возвращаться же, тем более что его уже ждут люди.

Осадок не проходил.

Нет, все-таки лучше вернуться.

Он круто разворачивается и…

Успел подумать: «Не может быть… браслет…»

На большой скорости… летел грузовик.

Такая порода

Они поссорились давно. Женя и Катюша. Крепко поссорились. Еще когда были студентами в театральном институте. А какая любовь была! Думали, на всю жизнь. Все так думали. И они сами, и окружающие.

И вскоре Катерина вышла замуж за парня не из их института. А Евгений – тоже срочно женился. На девушке двумя курсами ниже.

И с тех пор не видели друг друга. И не хотели. Вроде бы.

Просто так уж сложилось.

.. Прошло много лет. Лет двадцать. Евгений Владимирович стал хорошим актером. Снимался в кино. Играл в театре. Не часто, но роли неплохие. А жена – все больше на эстраде. Постоянно в разъездах. Жили хорошо. Дружно. Уже и квартира в Москве. И дача в престижном Подмосковье…

И вот – опять лето. Жаркое. Душное. Долгожданное. И каждый свободный безработный вечер, а их было довольно много, Евгений Владимирович – на дачу. Любил он свой уютный домик. Любил небольшой сад… тишину и покой окружающего их поселок леса.

Да и соседи подобрались славные. Общались постоянно.

У соседей – дочь, Лизавета. Симпатяга, умница и любопытное существо до крайности. Все знает, за всем следит.

Особенный интерес вызывает у нее соседский дом с «этими самыми артистами». Не потому, что артисты, – к этому она уже привыкла. А потому просто, что уж очень ей нравился этот самый Евгений. Подтянутый, моложавый, позитивный… И все время насвистывает что-нибудь красивое. И по свисту его сразу можно определить его настроение. Репертуар-то небольшой. Но всегда красивый. Его уже наизусть знала Лизонька. А грустный, печальный или задумчивый исполнитель – так сразу можно и понять.

И в зависимости от мелодии, которую насвистывал артист, Лизе то хотелось пожалеть Евгения, то порадоваться с ним, то поразмыслить вместе с ним над сложными судьбами мира.

И при всем при этом – еще глаза его: синие-синие, как те самые васильки, что Евгений преподнес Лизе на ее восемнадцать. Короче, еще чуть-чуть – и влюбилась бы она. Если совсем еще не влюбилась!

…Тем вечером он должен был приехать рано. По понедельникам он приезжал вообще днем – театр по понедельникам отдыхал. Но в тот вечер – нет Евгения. И поздно вечером нет.

И назавтра нет…

И на следующий день и вечер тоже.

Занервничала девушка. Да и соседи удивились:

– Куда-то Евгений наш запропастился! И спросить– то не у кого!

И действительно, ни у кого не спросишь. Жена на гастролях где-то. А больше и не у кого.

И поделилась встревоженная Лиза с подругой.

А та успокоила.

– Не волнуйся, – говорит. – Ничего с ним не случилось. Я его видела как раз в понедельник. Сходил с электрички. Днем. И не один. А с какой-то девушкой.

– С какой еще девушкой?! – встрепенулась Лиза.

– Похоже, с кем-то из местных.

– Почему это? – не унималась Лизавета. – И что за девушка?!

– Ну, такая… симпатичная… но простенькая. В платье простом. С косой. Несовременная немного. А так – ничего.

– Ну и где же он?!

Но где он, никто не знал. А он все не появлялся.

Вскоре приехала жена. И – прямо на дачу. Удивлялась – телефон мужа не ответил почему-то, вот она сразу и сюда. И не встретил!

И – пошло-поехало.

Нигде мужа нет. Ни на даче. В театре нет. И вообще там сказали, что он неожиданно взял внеочередной отпуск. Сказал, устал и срочно надо отдохнуть. Даже от новой роли отказался! Такого никогда не было!

В милиции посоветовали подождать. «Не пороть горячку и не поднимать истерику». Говорят, у «мужиков часто такое приключается».

– Порода такая – время от времени пропадать, – сказала женщина-инспектор.

Порода породой, но Евгений Владимирович все никак не появляется.

И уже больницы и морги обзвонили, и все прочее…

Нет человека.

И не звучит теперь больше по вечерам на даче музыкальный посвист. И не бывает там больше жена Евгения.

И так прошел год.

…И вот – опять лето. И опять день рождения Лизочкин. Семья готовится к гостям. И надо ехать на большой городской рынок. Там продукты самые хорошие.

Поехали всей семьей. Мама, папа, Лизавета.

Напокупали всего. Сумки большие еле тащат. И мама вдруг вспомнила:

– Господи, да мы самое главное забыли – мясо! Идите к машине, я за мясом в павильон.

Сидят Лиза с отцом в машине, ждут. А мамы все нет и нет.

Наконец приходит. Возбужденная. Красная! Аж заикается.

– Вы сейчас упадете! Представляете?! Иду к самому дальнему прилавку, там, где мясо… И уже по дороге слышу, что-то знакомое звучит. Свист знакомый. Интересно, думаю. Что это может быть? И кто? Подхожу. Какой-то мужик сидит за прилавком. Мясо продает. Худой. Бородатый. Веселый. И свистит наши песни знакомые.

– Женя, ты, что ли?! Неужели?!!

– Я, – говорит.

И счастливо так улыбается, сволочь.

– Ты понимаешь, что все с ног сбились?! Даже милиция! Жена чуть с ума не сошла! Все друзья, соседи! А ты тут мясом торгуешь?!!

– Торгую. Ну и что с того?

На самом деле дело было так.

Евгений действительно последнее время чувствовал себя усталым. И еще – то лето, жара… эти постоянные электрички на дачу, женины гастроли. Даже в театре все стало надоедать…

И вот ехал он в тот день с такими мыслями на дачу и увидел в вагоне девушку. Простенькую, милую… и почему-то очень знакомую чем-то. Как ему показалось. Он уступил ей место. Она смутилась. Но села.

А рядом с девушкой вдруг место освободилось. И он сел.

Сидит, смотрит на девушку искоса. Пытается в памяти найти объяснение, почему такое лицо знакомое. И понял: так на его первую любовь похожа. На Катерину!

И вдруг спросил:

– Скажите, а вы случайно не Екатерины дочка?

– Да. Маму мою Катей зовут.

У Евгения в горле перехватило.

– Милая, дорогая, голубушка! Где она? Как вы? Как она?! – засыпал вопросами.

И чуть свою станцию не проехал. И проехал бы, если б она не пошла к выходу. На его же станции! И ей туда же?!!

Оказалось, что его первая безумная любовь живет с дочерью на той же станции, что и он. Только с другой стороны от железной дороги.

И пошел он с девушкой. И увидел ту, которую и забыть, как оказалось, не забыл.

И всё тут.

А Екатерина так и не устроила свою жизнь. Хоть и замужем побывала и дочку родила. И вот торгует мясом теперь. А что еще делать, если дочку надо было одной растить! А теперь и выучить надо. И вообще, «все работы хороши».

И смеялась все время. Жизни радовались мать с дочерью. И Евгению радовались.

И послал он подальше всю свою жизнь предыдущую.

И теперь вместе у них всё. И радоваться. И мясо продавать.

И счастливыми быть.

Вот тебе и «порода такая», мужицкая!

Уж какая есть, такая и есть.

Морская прогулка

Лето было жаркое. Душное. Долгое было лето. Оно было, конечно, долгожданным. Слишком уж погода безобразничала. И вот наконец-то – лето. Но такое, что уж и не знаешь, что лучше – весна влажная или эта летняя засуха и жара.

Короче – лето.

И уж сил нет, такая духота в городе.

И хорошо, что на работе ей предложили путевку. И не просто путевку, а морское путешествие. По Черному морю.

И вот оно – море!

Прохлада, ветерок! Свобода от всего – от работы, от мужа… и вообще. Ура!

Замужем была уже прилично. Года четыре как. А детей все нет. А муж просит. Детей хочет.

И стал муж к докторам ее гнать.

– Пойди проверься, что не так у тебя, узнай.

– Да ладно тебе! Все так у меня! Просто, значит, время еще не пришло. Как Бог даст, так и будет.

А Бог пока не дает.

Значит, и не надо пока.

А вот и море. Теплоход. Путешествие.

Вначале было все потрясающе. Прохладно, вкусно, интересно все. Ведь никогда на море не была.

А тут – свои морские правила, свои порядки… Красиво!

Но как-то одиноко становится. Одна ведь. И решила пройтись по кораблю. Прогуляться. Посмотреть, что и где. Ведь никогда не была на морском корабле. И интересно узнать, что там на других палубах. На стоянках в разных портах гуляли, разные города смотрели. А сам корабль весь и не видела.

А тут как раз переход морской два дня целых. Не читать же в каюте! И пошла по лестницам вниз. Думает, может, и до того места дойдет, где машины работают. Те самые, которые кораблем движут.

Но где-то уже внизу матрос мимо пробегает. Обогнал…

Она спросить успевает:

– Где тут у вас машинное отделение?

– А вам зачем? – Притормозил. Улыбается.

– А мне интересно.

– И все? – смеется.

А зубы белые. А глаза синие. Как море это Черное.

– Ну как же! Первый раз на корабле, и ничего не знаю.

– Ну, во-первых, не на корабле, а на судне. А во– вторых – давайте покажу, что смогу.

И повел ее. По этому самому судну.

Разговорились. Познакомились.

Парень служит недавно. Тут он на практике. Нравится ему. Рассказывал увлеченно. Интересно рассказывал.

И ей все тоже нравилось. И не только это так называемое судно. Но и он сам. Белозубо-голубоглазый.

А на следующий день он пригласил ее посмотреть, как матросы живут. И чем в свободное время занимаются.

Трюм. Каюты маленькие. Тесные. И сидят плотно несколько человек ребят. В карты играют. Пригласили. Выходной.

Нет. Спасибо. Она карты не любит. Ей все посмотреть интересно.

– А вы тоже так живете? В такой каюте? – спрашивает его.

– Пока так же. Пока еще морское училище не окончил. Скоро закончу – повыше переведут.

А потом и говорит:

– Пошли покажу, как я живу сейчас.

Благо каюта его была рядом.

…Как это получилось? Она и потом не могла себе объяснить. Но… это море, это путешествие… и свобода от всего настоящая… эти белые зубы…

И как же было хорошо с ним!

Потом он, немного смущаясь и радуясь, провожал ее на ее палубу. Потом – до ее каюты. Потом – зашел…

Посидели. Поговорили.

И опять все было хорошо. И в отличие от его темной каюты в трюме матросском здесь было очень солнечно. Они купались в нежности, в золоте солнца, друг в друге…

И все.

…Через два дня путешествие заканчивалось. И приключение – она это так и назвала – тоже.

Она сошла на берег. Чистая от моря, свежая от морских брызг… Радостная от отдыха. От всего.

… Через какое-то время она поняла, что беременна.

Муж ликовал. Наконец-то! Вот стоило ей немного отдохнуть, воздуха и впечатлений набраться – так сразу!

И в положенное время родилась у них девочка. Назвали ее Мариной. Морская, значит.

Муж хотел Лилей назвать.

Но она:

– Нет! Марина! – говорит. – И точка. Марина – и все!

И все было у них хорошо. Еще лучше, чем прежде.

Детей у них больше не случилось. Хотя муж и хотел. Но он был так счастлив этой девочке, что и не переживал. Дочка ласковая. Умная. Красавица синеглазая. Что еще надо?

Муж говорит:

– Сразу видно, в любви родилась.

И добавляет:

– Вырастет, будет как мы с тобой – математиком.

А выросла Марина – и художником заделалась.

И почему-то все – как у Айвазовского. Все море рисует. Только море. Во всех его видах и проявлениях.

– Откуда у нее это?! – недоумевает отец. – Талант этот?

А мать улыбается и радуется тихо. Как будто какой секрет знает. И хранит.

Но главное, думает, что все счастливы.

Как хорошо иногда по морю на корабле прокатиться! Тьфу! На судне!

Эта тихая нежность

Она открывает небольшую комнату, от которой при заселении ей дала ключ администратор пансионата. Комната неплохая, чистенькая и не темная. Но недостаток есть. Снаружи, из коридора, она кажется служебной. Она и была раньше служебной. Но в этот раз такой наплыв отдыхающих, что не хватает мест. И директор решила отдать комнату бывшей бухгалтерии под отдыхающих.

И отдала прибывшей Ларисе из Питера.

Снаружи эта дверь еще не потеряла своего служебного вида. Даже след от таблички остался. И время от времени туда стучится кто-нибудь. Кто по делу служебному по привычке, кто случайно.

Женщина устала. Да и настроение ужасное. Не везло ей последнее время. Да и предпоследнее тоже. Мама болела долго. Было трудно. А когда не стало ее, мамы, стало еще трудней. Невыносимо просто стало. Тоска. Да и на работе… вроде все как прежде… только все не так. Впала в депрессию. Да еще вот… и любимый ушел, кажется. Да, пожалуй, уж и не кажется. Уже больше недели любимого нет. А сейчас так бы был нужен.

Все говорят, отдохнуть надо ей. Но куда там! Даже боится она какого-нибудь отдыха. Будет слишком много времени думать.

Но вот – эта путевка в пансионат. Подруга неожиданно предложила. И хоть не хотела Лариса, но подруга буквально заставила ее поехать. Отдохнуть от всего заставила. Жалко было смотреть на сникшую женщину.

…Первые три дня прошли никак. Лариса потом ничего и вспомнить-то не могла про эти первые дни. Сплошная серость и будни.

Но вот…

Идет она в свой номер, то есть в свою комнату, а там… кто-то возится у ее двери. То ли открыть хочет, то ли посмотреть в замочную скважину…

– Что вам нужно здесь?!

– А вам?

– Я здесь живу. Это моя комната.

– Как так? Это бухгалтерия. И здесь работает моя тетя. А когда она уезжает, я здесь бываю… иногда. Отдыхаю… – почему-то стал оправдываться.

И парень, а это оказался молодой парень, смущенно почему-то протягивает ей свой ключ. В качестве доказательства.

– Вот он. Смотрите. Этот ключ.

– Да, но мне дали эту комнату, и сейчас здесь я живу. Уже, кажется, три дня… кажется… живу.

И такая тоска в голосе. И – то ли равнодушие, то ли… безысходность такая…

Молодой человек смутился. Женщина симпатичная. Красивая даже, хоть и прилично старше его. Но неживая какая-то. А глаза у нее серые-серые. Лицо грустное-грустное. И опять эти глаза… И смотрит как бы в никуда. Такого не видел раньше.

– Да-да… конечно, живете… Живите. Просто я к ней приехал. Но неважно. Вы… конечно, живите… здесь…

Она хотела сказать спасибо. Не сказала. Просто полоснула по нему серебром глаз своих. А в ответ ей – синее-синее загорелось. Взгляд его.

Она медленно открывает комнату. Медленно входит. Не запирает изнутри. Зачем? Вообще – всё зачем? Этот пансионат… эта никому не нужная ее жизнь…

И села Лора – так ее мама звала – на серый диван. И сидит долго. Даже не знает, сколько сидит в этой, как сейчас видит, убогой серой комнате.

Сидит. И время обеда пропускает… И ужина…

Вот уж и смеркаться стало. Посерело вокруг еще больше. Окончательно.

День заканчивался.

Дверь скрипнула совсем тихо.

Вошел парень. Тот самый. Что из этой комнаты. Тихо вошел. Тихо подошел. Тихо сел рядом на диван. Единственный стул в комнате был занят ее почти не разобранным чемоданом. Потому, наверно, и сел на диван.

И сидят оба. Молча сидят.

Потом он встает, медленно, осторожно берет ее за руку, помогает подняться. И молча повел из комнаты.

Шла покорно. Руку не отнимала. Было все равно.

Столовая уже почти опустела.

– Надо поесть. Сейчас попрошу у повара что-нибудь. Поздно уже…

И оставил одну.

Она не удивилась. Поела принесенную яичницу. Хлеб. Остывший чай – пару глотков. И пошла, как сомнамбула, обратно. К себе в комнату пошла.

Около двери на корточках сидел он.

Смутно подумала: «Идти некуда ему. А может, ее ждет». И не удивилась.

Ну и пусть сидит.

Прошла мимо. Зашла. Легла спать. И спокойно, впервые за долгое время, спокойно и мирно уснула.

…Проснулась рано. Выспавшаяся. Голодная. Успокоенная. Почему? Да какая разница.

Решила идти завтракать. Открыла дверь.

Перед дверью лежит небольшой синий букетик. Васильки. Синие-синие. Что-то напомнило ей. Что? Не помнит. Ну и не надо.

Звонила несколько раз подруга. Та самая, что ехать заставила отдыхать.

– Как ты? Что ты?

– Нормально. Никак.

Не понравились подруге ни ответ, ни голос. Решила приехать. Приехала только через несколько дней.

И удивилась. Под дверью парень сидит. Молодой совсем. Симпатичный. Делово сидит. Как вахту несет, подумала подруга. Даже счастливый, кажется. А в руках маленький синий букетик. Ждет чего-то. И спокойно так сидит. Как будто живет здесь.

– Простите, здесь, кажется, должна жить Лариса.

– Да. Кажется, здесь должна жить.

– Ну и что? Живет или нет?

– Кажется, живет. Но так не живут.

– Не понимаю. Где она?

– Сейчас будет. Ждите.

Странно как-то все. Сидит парень незнакомый с цветочками синими… с глазами такими же. Сторожит чего-то. Как собака под дверью.

Лариса пришла. Вроде обрадовалась подруге. А «сторожа» вроде б и не заметила. Просто обошла.

Подруга отметила, что и комната не заперта… Странно все это.

– Лорик, я за тобой. Собирайся, – заявила.

Лариса не удивилась. Стала медленно складывать так и не разобранный до конца чемодан.

Подруга спрашивает:

– А что это такое там, за дверью? Что за парень? Ненормальный? Может, сторож твой?

– Юноша. Сидит. Приносит васильки по утрам.

– И так каждый день?

– И так каждый день.

Подруга открыла дверь.

– Иди сюда, – позвала.

Парень встал. Зашел. Сел на «свое» место. На диван.

Лора проследила за ним. И впервые посмотрела на него пристально. Прямо в глаза. Прямиком и пристально. А-а, вот они, эти синие васильки.

Тоже присела на диван. Совсем рядом. И вдруг – такая волна плеснула в душу! Теплая волна. Странно. Совсем чужой. А как пес, верный и тихий. И синеглазый такой.

И что-то произошло. Как проснулась. Как очнулась. Еле остановила руку, потянувшуюся к его руке.

Желание это не проходило. Потянуться, дотянуться до него… дотронуться…

И уж совсем что-то странное почувствовала – какую-то нежность. Спокойную… незнакомую… тихую.

До сих пор было многое. Страсть, любовь, долг… Но все было совсем другим. А тут! НЕЖНОСТЬ! Вот она какая! Не надо ничего говорить, ничего объяснять и доказывать… А просто так – сидеть рядом, пусть в этой комнате или все равно где, и протягивать к нему руку… руки… к НЕМУ К этому тихому почти мальчику.

И прислушиваться к себе. И чувствовать. Откуда– то взялись эти забытые силы – чувствовать. И – желание жить появилось откуда-то.

Господи! Глупость какая! Совсем мальчишка, лет на десять младше, а такое…

– Ну и что?! – сама себе сказала.

– Какая разница?! – сказала себе.

Ей нравится сидеть с ним рядом. Она дышит его запахом. Мужским. Таким молодым и чистым. Таким теплым. И смотреть в глаза его. Сияющие, они горят синим огнем… они восхищаются этой женщиной. А может, жалеют ее?

Жалеют ли, восхищаются ли – какая разница?! И спасибо ему за это. Этому молодому человеку. Этому простому и доброму. Почти мальчику.

Конечно, на время. Ну и пусть только на время. Но – здесь и сейчас. Пусть.

А подруга все говорит, говорит… и что-то все рассказывает. О себе… о ком-то… про какую-ту их общую подругу, которую Лора уж и не помнит. И про какую-то смешную историю. И хохочет все время, заливается…

И еще говорит:

– А мужику, оказывается, для полного счастья только и нужно, чтоб женщина стояла у плиты все время и ждала его. А за это мужик готов каждый день подметать полы этой женщине. Так и сказал. Представляешь? Мужик – и полы подметать! Да каждый день! Вот дурак!

Лора встала.

Теперь уже она берет парня за руку.

– Пойдем. Тебе поесть надо, – говорит.

Он встал. Но никуда не пошел. Повел себя странно. Стал вдруг снимать с себя рубашку, потом майку снял… Стал искать что-то в комнате… по углам… Нашел палку в углу. Стал аккуратно так наматывать майку на эту палку. Образовалось что-то типа метлы.

И молча всем этим стал подметать серый пол.

И впервые за долгое время Лора рассмеялась. Она стояла, закрыв глаза, закрыв лицо руками, и смеялась… смеялась… от всей души, до слез, откуда-то вдруг появившихся. Таких сейчас нужных слез, освобождающих от обид, от тяжести потерь и предательства.

А он все подметал. Серьезно. Ожесточенно. Будто хотел вымести из ее жизни все плохое и ненужное. Всю грязь и все зло.

– Ты езжай, – говорит Лора подруге. – Я не поеду. Я никуда не поеду.

И поняла, что прямо сейчас с удовольствием стала бы к плите…

И что-нибудь вкусное приготовила бы этому парню…

Но никакой плиты здесь, в этой бухгалтерской комнате, конечно же нет. И не могло быть. А ей так захотелось накормить его… самой накормить. Этого странного молодого человека. Этого почти мальчика.

А будет он подметать пол для нее… каждый день или вообще не будет, уже не имело никакого значения.

Главное, чтоб был он…

И была бы… эта тихая нежность.

Первая любовь

Учились они в разных классах. Он – на класс старше. В десятом уже. Дружили. Он – настоящий рыцарь. Внимательный и заботливый. Она – маленькая принцесса.

Принцесса принимала его ухаживание как должное.

Ей – пятнадцать. Ему – семнадцать почти. И все считали, что у «детей» – любовь.

Их родителям и он, и она понравились сразу.

– Настоящий мужчина! – восхищался парнем ее отец.

– Прелестная девочка! – говорил о Дашеньке папа Вадика.

Уже родители и друг с другом познакомились. И никто и ничто не мешало их общению. Родители Даши могли спокойно уехать из Москвы. Оставить ребят одних. Его же родители были убеждены, что эта девушка ничему плохому не научит. Да и голодным не оставит их сына, если что.

Прошло время. Ребята – в институтах уже. А дружба их продолжается.

И вот – снова лето. Каникулы.

Родители Вадика приглашают Дашеньку в отпуск с ними поехать. На Украину. И у ребят каникулы. И решили маме ее позвонить. Отпустят ли девушку?

Мама не возражала. А что, пусть отдохнет дочь.

Поехали.

Вся компания много путешествовала. Если родители отправлялись к своим друзьям, ребята были предоставлены сами себе. Им не было скучно. Им было хорошо. Они наслаждались общением. Своей свободой наслаждались.

Но однажды… родители, вернувшиеся в домик, где все остановились, увидели ребят, вместе лежавших на тахте. Легко одетые. Было жарко в тот день. И хохочут они над чем-то… и ни капельки не смутились, увидев родителей. Даже стали им рассказывать историю, которая только что так их развеселила.

Родители Вадима решили, что все идет к тому, что дети вскоре захотят пожениться. Конечно, рановато. Оба еще в институте. Но…

И звонит мать Вадика маме Даши.

– Валентина, ты поговори с дочкой, расскажи ей, как все надо делать, чтоб не попасть раньше времени в неприятную ситуацию. Ну, ты сама понимаешь.

– Не понимаю. Ты о чем? В какую ситуацию?!

– Как – о чем?! Они уж спят вместе!

– Ну, знаешь! Быть этого не может! Наша девочка не такая!!!

– А что здесь такого?! Уже время другое. Другие такие «дети» уже сами с детьми!

Ее мама обиделась. Какое-то время не звонила родителям Вадима. И не отвечала на их звонки. Но стала внимательно приглядываться к поведению ребят, к отношению их друг к другу. Ничего особенного не усмотрела и решила спросить у дочери напрямую:

– Дашунь, вы что, планируете… пожениться?.. Надеюсь, не скоро?

– Мам, ты что?! Мы и не думаем об этом. И вообще, мама.

А что «вообще», не объяснила.

А это «вообще» оказалось – что Даше давно нравится парень с другого факультета. Они еще даже не познакомились «как следует». Пока только перебрасываются взглядами, шутками иногда…

– Но как он хорош, мам, как хорош! – так сказала тогда Даша. И глаза ее так блестели. Так блестели!

И когда вскоре Вадим заявил ей, что «может, уже пора… сама понимаешь что. Пора.», она сделала вид, что не поняла, о чем он.

А после этого разговора Даша пошла в студенческий клуб. Там был вечер того самого факультета, на котором учился тот парень. Который «так хорош». Сергей который.

«А вдруг?» – подумала.

И «вдруг» случилось. Во время концерта студенческой самодеятельности на сцену вышел тот, ради кого она пришла. Он сел к роялю. И стал играть. И не что– нибудь простое, а серьезную классическую музыку. И так выразительно, так красиво это было! Он был в музыке весь. Он был действительно хорош.

Потом она подошла. Сказала добрые искренние слова в его адрес, похвалила.

Домой пошли вместе.

Встретились завтра опять. Потом опять… потом опять и опять.

Вадим увидел их вместе. Увидел ее глаза.

Он хорошо знал ее. Он все понял.

Но стал ждать.

Он был уверен, что дождется.

И – дождался.

Никто не знал, что произошло. Но однажды, когда прошло уже много времени и Даша, как всегда, ждала Сергея, ждала на том месте, где они обычно встречались… Сергей опаздывал. Его не было уже долго. Но она ждала. Она уже нервничала.

И вдруг – появляется… Вадька. Откуда?! Откуда он узнал… Но пришел тогда к ней именно он.

Сергей опоздал.

А тогда, после долгой разлуки, Даша и Вадим встретились радостно, тепло и так уютно было на душе. И она подумала – а ведь он, Вадька ее, никогда не опаздывал. Всегда он ее ждал, а не она его. Всегда.

И пошли они рядом своим знакомым маршрутом. И говорили. Говорили…

Шли долго. Время пролетело молнией. Они его и не замечали. Время это. Он ни в чем не упрекал. Только говорил, как он рад ей, говорил, что скучал. Вспоминали друзей общих… фильмы, книги… И удивлялись, как же долго не говорили они вот так. Как же долго они были друг без друга.

И еще она подумала, что давно ей не было так спокойно. Именно спокойно.

Они расстались поздно вечером.

…Дома Даша объявила матери:

– Мам, я замуж выхожу.

– Как? Так сразу?! За кого, дочь?

– Мам, ты странная. Во-первых, это не сразу. Конечно же за Вадима. За кого ж еще?!

Мать облегченно вздохнула. Действительно, за кого ж еще?

Хотя… стала почему-то грустной мама.

…Свадьбу играли дома у его родителей. Было просто и весело. Все плясали… пели песни. Даша и Вадим были счастливы. Только устали немного.

Потом шли по ночной Москве домой к Даше. Она – в длинном подвенечном платье. Он – в черном полусмокинге. Родители Дашеньки несли цветы. Друзья – подарки… что-то громко хором пели… В окнах зажигался свет. Никто на них не ругался. Увидев белое платье, поздравляли.

…Утром мама приготовила нарядный завтрак.

Потом все разбежались по своим рабочим и институтским местам.

…Вечером того же дня Даша подошла к матери.

– Мам, и это всегда ТАК будет?

– Что, доченька? Ты о чем?

– Ну, ЭТО? Это всегда ТАК будет? Мама, это что, и есть любовь?!

Мать смутилась. Она никогда с дочкой не говорила откровенно «об этом».

– Доченька, все будет хорошо. Вам просто надо поехать в свадебное путешествие, побыть одним, – сказала мама.

И на зимние каникулы они с Вадиком отправились в дом отдыха под Москвой.

Утром Даша проснулась рано. Вадима рядом не было. Подошла к окну… он был там. В одной куртке. С шарфом вокруг шеи. Очень красивый. Был увлечен. На чистой белоснежной поляне, под балконом их с Вадимом комнаты, стояла прекрасная снежная женская фигура… Ростом с нее. С Дашеньку! И так на нее похожая! Только ледяная.

Необыкновенная. Чистая. Нагая.

И Вадим, автор этой красоты, заканчивал работу над статуей. Полировал. Нежно гладил. С любовью.

Как хорошо, подумала вдруг Даша, что тогда Сережка опоздал. Как здорово, что она теперь с Вадиком и что сейчас они в этом свадебном путешествии… И так хорошо ей. Так спокойно…

И как же хорошо, что в то прекрасное снежное утро она еще не знала, что однажды случайно встретит Сергея на улице… что бросит все – всю свою спокойную жизнь – и уйдет к Сережке. Уйдет в никуда, в бедное серое общежитие… А он, Сережка, будет каждый раз опаздывать. А она будет каждый раз ждать его с его опозданий, нервничать, но ждать… И будет любить его до обморока, до прощения грехов, любить так, как может любить только настоящая женщина.

Ей будет так неспокойно. Но так хорошо, когда ОН будет к ней возвращаться. Каждый раз и навсегда.

И будет она счастлива в своей такой неспокойной жизни.

Так счастлива.

Сестры

Сестры живут одни. «Сами», как соседи говорят.

Родители ушли рано. Друг за другом. Болели долго… вначале мама, потом он. Отец.

Старшая – Галина. Красивая. Умная. После смерти родителей заменила Юленьке маму. Если вообще можно мать заменить.

Юленька – озорная деваха шестнадцати лет. Симпатичная до невозможности. Красивой не назовешь. И не надо. А обаяния, шустрости искрящейся, ямочек в придачу – предостаточно. Как ветерок теплый. Улыбка всегда и радость жизни.

Конечно же не ей пришлось ухаживать за больными родителями. Не она сестру растила! И не ей, не Юльке, надо в то же время учиться… а потом переходить в школу рабочей молодежи… И работать, и сестренку поднимать – все на Галининых плечах.

И сейчас сестры одни. Живут скромно, но дружно. Никого ж нет ближе. Все секреты девичьи друг дружке расскажут.

И Галина, старшая, души в младшенькой не чает. Младшая – долг ее жизни. Забота. И – любовь ее главная. И все у них общее. И кофточки, и секреты. Сестры!

Правда, последнее время что-то изменилось. Галина стала позже с работы приходить. Иногда раскрасневшаяся, возбужденная, глаза как звезды. А иногда… какая-то тусклая, раздраженная…

Юлька пристает:

– Что с тобой? На работе что-то? Кто обидел?! Только скажи!

– Да нет, все в порядке, – отвечает Галина, – устала просто.

– Галчонок, только не заболей у меня, – по-хозяйски голову сестры щупает младшая.

– Не, не заболею, – улыбается старшая. – Мне нельзя.

Так и живут.

А однажды.

Однажды Галина удивила сестру младшенькую своей сокровенной тайной: она встречается с молодым человеком. И давно. Он – необыкновенный. Добрый. Умный, хоть и младше ее – «совсем ненамного».

И добавила, почему-то смутившись:

– И так хорош! Так хорош. Даже страшно.

Ага! Вот оно в чем дело! Влюблена, значит. И давно, значит. Вот тебе и настроения разные, и вообще. Догадалась Юлька. У нее ведь был «большой» жизненный опыт. Этот «большой опыт» назывался Женькой. Из дома напротив. Целовались даже. Ничего особенного. Не произвел впечатления.

«Вот дура! – думает Юлька. – Разве можно из-за «них» так расстраиваться? Или радоваться так?! Так зависеть от «этих»? А скрытная какая! А?! Скрыва-ала. Молча-ала…» А Юлька еще волновалась за нее! Переживала. Кошмар.

Но старшая продолжала «это дело». А младшая ругала ее. Но про себя ругала. И ничего не говорила вслух. Любила ее. И жалела почему-то. И все ждала, когда это все закончится. Эта любовь чертова.

И вдруг опять – однажды…

Однажды старшая сестра спросила, во сколько Юлька придет сегодня из школы.

– А что? – вопросом на вопрос был любимый ответ младшей.

– Ну… понимаешь, маленькая, ко мне гости должны прийти…

– И ты хочешь, чтоб я тоже была? Но я не могу раньше. У меня шесть уроков, – врала Юлька, что-то заподозрив.

– Ну нет так нет, – отреагировала старшая. И как показалось младшей, с облегчением.

А может, показалось.

И Юлька сразу же про все вроде бы и забыла.

Но заявилась она домой раньше положенного. Шестого урока не было, да и не должно было.

Старшая сестра встретила ее на удивление радушно.

– Как хорошо, что пришла. Хорошо, что ты дома. Вот… познакомься. Это Андрюша, – выдохнула она. – А это, – обратилась она к этому Андрюше, – моя сестра. Младшая и любимая. И единственная. Это и есть вся моя семья, – немного грустно улыбнулась, разведя руки.

Шагнув в квартиру, Юлька забыла про второй шаг. Так и стояла на пороге. Забыла представиться. Кажется, имя свое забыла… Что это? «Андрюша» – так она назвала его. Не-ет! Это неправильно! Нет такого имени на земле, которым можно было бы назвать его! Вообще нет! Он не мог называться простым человеческим именем!

Юлька стояла… открыв рот… распахнув огромные свои глазищи… опершись о стену, чтоб не упасть…

– Эй! Познакомься же! – почуяла что-то странное в поведении сестры Галина.

Но у Юли не было слов. Никаких. Андрей был не просто хорош. Он был… он был… хорошим! Он был добрым. Он был настоящим. Она сразу же поняла это. И он был… ее. Он должен быть ее! Юленькин!

Он этого еще не знал. Еще не мог знать. А она уже знала. Потому что – только такой мог быть с ней рядом. Она такого видела в своих снах. Только он мог быть ее другом, быть отцом, которого она не помнит. Быть ее мужчиной. Ее любимым. На всю их с ним жизнь.

Галя почему-то увидела на лице сестры слезы. Они текли, текли не переставая… чуть задерживаясь в ее детских ямочках на щеках. Она плакала молча. Беспомощно и тихо…

Андрей стоял… с протянутой рукой для знакомства, как просящий подаяния нищий… растерялся немного… ничего не понимал… Что это? Что происходит? Откуда взялась эта маленькая женщина, этот плачущий ангел? Его ангел?!

Юлька развернулась, бросилась по лестнице вниз. Бежать! Бежать от этой неизвестно откуда взявшейся радости! От этой острой боли! От счастливицы сестры. Ее сестры! О господи! Это ведь – сестра ее! Старшая, любимая! Она как мать ей…

Бежать.

Очнулась она далеко от дома. Не сразу поняла где. Вытерла мокрое лицо припрятанной «на всякий случай» в кармашке школьной формы салфеточкой. Потом пошла… Куда-то.

На автопилоте попала домой.

Там никого не было.

Не удивилась. Наверно, ей все показалось. Дай-то бог.

Вот и хорошо.

Почувствовала огромную усталость. Устроилась в мамином старом кресле. В таком родном и надежном.

Как всегда, прошептала: «Мамочка, помоги мне». И уснула.

Проснулась она только на следующий день.

И, не успев еще, как всегда, порадоваться свежему утру, поняла: дома что-то не так. Не так, как всегда.

В их доме было пусто.

Все было на своих местах. Но все было не так.

Не было самого главного.

Не было сестры. Ее сестры. Старшей сестры, заменившей ей мать. Надежного друга. Защитника, всю Юлькину недолгую жизнь стоявшего между ней и суровым окружением.

Не было ее привычного мира.

Исчезли такие знакомые вещи, принадлежавшие старшей. Не было этой курточки, которую время от времени выпрашивала у нее «на ответственные свидания» Юлька…

Не было потертого рабочего портфеля сестры. Не было…

Дом опустел и стал чужим.

Но на Юлькином столике лежало письмо.

«Родная моя, я понимаю тебя. Со мной было то же самое. Потому что ОН – такой. Но мне никто не мешал. И я никому не мешала. Я прожила свое счастье. Прошла его. Я долго не могла тебя знакомить. Боялась. Ведь мы так похожи с тобой. И он намного моложе меня. Я знала, что это случится. Теперь – твое время. Я выдержу. Я сильней тебя: у меня была жестокая школа жизни. Живи, маленькая. Будь счастлива.

Он обещал не бросить тебя. И я ему верю.

Он ждет.

Твоя старшая».

Внизу – номер телефона.

Хирург

Вероника работала в больнице. Медсестрой. Работала недавно. Но понравилась больным сразу. Приветливая, внимательная… И жалела каждого, кому делала укол. И рука легкая была. Все радовались, когда именно Вероничка, как все звали ее, дежурила в этот день или ночь.

Правда, она всегда была слишком серьезна, после работы не посидит, не поболтает с коллегами… на шутку не отреагирует… Многие считали ее заносчивой.

А она просто была занята. Она училась в медицинском институте.

Вероника не была богата какой-то особенной красотой. Обычная девушка. Но обращала на себя внимание буквально каждого, кто ее видел, ее необыкновенная грудь. Девушка сама тоненькая, даже худая. Но грудь… Она как будто сотворена была отдельно от хозяйки. Слишком большая. Налитая. Как вылепленная из ценного розового фарфора… Она еле умещалась в любом вырезе платья или кофточки и все равно являлась миру во всем своем великолепии. Выпирала. Конечно, не вся. Но… все-таки…

У Вероники постоянного кавалера не было. Появлялись иногда какие-то «ухажеришки», как называла их мать, но эти сразу же стремились к быстрому ходу событий. К «тому самому». А Вероника все ждала «своего человека». Того, кто бы просто был хорошим и добрым. И не торопил бы события.

Ждала такого. И все.

– Все ждешь прЫнца на белом коне? – ворчала мать. – Так и прождешься. Где он?!

– Ну жду, – отвечала девушка.

– Дочь, ведь двадцать пятый уж, – печалилась мама. – Ну пошла б в клуб какой-то с подругами… посмелей, что ли, была б…

Но с постоянными дежурствами и учебой было не до клубов.

Девушка знала о своем… то ли недостатке… то ли достоинстве. Про свою грудь. Но – что поделаешь?! Так уж природа постаралась… или ошиблась… И каждый раз ей приходилось прикрываться косынкой, шарфиком… И халат свой медицинский сшила так, чтоб застегивать до самого горла.

И застегивала. Девушкой она была скромной.

Однажды в палате появился новый больной. После воспаления легких он поправлялся мучительно и долго. Конечно же уколы, процедуры… Вероничка…

Звали больного Леонид. Он так назвался сразу, как объявился в палате, и все так его и называли. Не Леня, не Ленчик. Леонид. Строго и уважительно. Хотя и было заметно, что Леонид не так уж давно освободился из мест заключения. Эти наколки на плечах – «те самые», их трудно было с чем-то спутать. Но вел себя Леонид спокойно. Со всеми вежливый был. Помогал даже тем, кому было тяжелей болеть.

Говорили – и это было именно так, – что он «до того» был хирургом. Говорили, в известной столичной клинике. Что произошло, как он оказался «там», никто не знал. И никто, конечно, его не спрашивал. Откуда-то стало известно только, что был действительно хирургом и очень хорошим.

Больные и персонал называли его за глаза «наш хирург».

– Как там наш хирург, все молчит? – спрашивал доктор.

– Помалкивает наш хирург, – отвечал персонал.

«Хирург» много читал. Как полегчало ему, стал часто выходить покурить, несмотря на болезнь легких. В разговорах о вреде курения не участвовал. Да и в мужицких байках про женщин – тоже.

Но, как и все мужики, заглядывался на «выдающийся» бюст Вероникин. Но никаких сальных шуточек не отпускал. Да и комплиментами не одаривал, правда.

В день выписки преподнес Веронике большую красивую коробку конфет.

– Береги себя, девонька, – хмуро сказал почему-то.

И все.

…На следующий день Вероника уходила с дежурства позднее, чем обычно. Она переоделась в сестринской, убрала в шкаф свой халат, погасила свет.

И… вдруг! Что это?! Она почувствовала, в комнате кто-то был. Кто-то совсем рядом!!!

Это был он. Леонид.

Но это был совсем другой человек. Не тот, кого все знали, к кому привыкли… и даже уважали. Не тот, кто ждал ее на уколы, кто подарил ей конфеты… просил себя беречь…

В свете уличного фонаря, тускло освещавшего комнату, перед ней стоял совершенно другой. Человеком его назвать было трудно сейчас. Злые, выжидающие глаза голодного волка, настигшего жертву… Он смотрел на нее, поочередно переводя жуткий взгляд с лица на грудь…

– Вам плохо? Что с вами? – почему-то пролепетала она.

Язык ее еле слушался.

– Молчи, – прошипел он.

Как во сне потом вспоминала она.

Прижав ее к стене, его руки медленно ощупывали ее тело. Сжимали его… как обследовали… долго, больно мяли грудь…

Как в бреду вспомнилось – «хирург»… Потом все куда-то исчезло. Провалилось. Потом выплыло как из тумана хриплое: «Срочно… грудь… операцию… тогда не умрешь… срочно.»

…На суде мать просила оправдать насильника. Он же спас ее дочь! После операции, которая была срочно сделана, врач сказал: еще совсем немного – и спасти ее было бы уже невозможно.

И снится сон…

И снится ей сон. Что протягивает к нему руку… к мужу своему. Хочет дотронуться. Погладить его, как всегда…

А он руку убирает.

Никогда не убирал… а тут…

Она – опять.

И он опять – убирает.

– Милый, ты что?

Молчит.

Она расстраивается.

Решила проснуться.

Просыпается.

Милого нет.

Кровать рядом с ней пуста. Только простыни смятые остались от милого.

Вскакивает с постели.

Может, он в ванной?

Нет в ванной.

Может, на кухне – пить захотел?

Нет на кухне.

Бросается на балкон.

Неужели курить снова собрался, не дай бог? Ведь врач запретил!

Нет. Не собрался. Не захотел курить. Нет его на балконе.

– Алё! Милый, где ты?

Чего это он исчез так внезапно… и так тихо?

И зачем?

А ему тоже сон приснился.

И снится ему, он руку к жене протягивает. По привычке. Уже много лет так. Погладить во сне хочет.

А руку и не может нащупать ее. Женину.

Нет ее. Руки.

И жены нет.

Где жена-то?

Все время была вот она, рядом. Под рукой.

А тут – на тебе! Отсутствует.

А на душе – совсем не тревожно. Только удивление. Удивление, правда, есть. Да и легкость какая-то. Почему-то.

И не волнуется он. Вот и друг его говорит: «Жена пропасть не может». Вспомнил во сне.

Но все ж зовет:

– Алё! Милая! Ты где? Куда делась?!

Милая молчит. Не откликается.

Пришлось проснуться.

Уф! Вот она. Рядом. Спит крепко.

Но неспокойно как-то спит. Наверно, снится ей что– то плохое, тревожное. Вот даже вздрагивает во сне. Разбудить?

Да нет. Пусть спит.

А у него уже и сна нет. Прошел сон его.

Встал. Захотелось покурить. Вспомнил, что врач не велел.

Не стал.

И какая-то неведомая сила потянула его вниз по лестнице.

На улицу потянула.

А на улице – весна. По крайней мере, пахнет весной.

А у подъезда – Верочка стоит. Соседка. Из десятой квартиры. На пятом.

Ого! Как выросла! Как похорошела! Только что была подростком. Просто мышкой серой была.

А тут! Стоит симпатичная. Полненькая! Всё на месте.

И так потянуло дотронуться… До Верки этой, то есть Верочки уже. Такая уж она весенняя, соблазнительная.

А Верочка улыбается.

И вдруг вынимает из кармашка «Кемел». Сигарету вкусную.

В рот берет. Прикуривает медленно. И затягивается. С удовольствием.

Аж глаза закрыла.

Уф, кайф!

И ему захотелось. Закурить захотелось ему.

И еще сильней – погладить хочется.

И думает: «Лучше что – закурить? Иль дотронуться до нее, погладить?..»

А кожа такая упругая. Такая весенняя. Так и манит к себе. Зовет просто.

А если – и закурить, и погладить?!

Совсем хорошо было б. Отлично просто.

Просто радость нечаянная.

Берет из пачки у нее сигарету «Кемел». Вкусную.

Закуривает… Затягивается.

Уф! Кайф!

И руку протягивает… к Верочке.

Руку она не убирает…

И он гладит ее. Нежную. Гладкую…

И весной так пахнет…

Она улыбается… и тянется к нему вся.

И так хорошо! Так сладко!

И вдруг…

Чувствует… а рука-то эта – не Верочки! Не Веркина рука это!

Господи! Да это – рука жены!

Откуда она здесь? Ведь спит она! Только что сам видел!

А рука жены крепко так его берет, сжимает сильно, к себе тянет…

– Вот ты где?! – говорит.

И тянет его за руку… тянет к себе…

И… что это? Где это он?

И не двор это весенний…

А комната его. Его кровать.

Подушка, он делит с женой ее уже много лет.

И он просыпается.

И протягивает руку к жене…

Тянет…

А там, где жена должна быть, – пусто.

Нет руки. И жены – нет.

Ничего себе!

Вскакивает. Где она? Куда подевалась?!

– Алё! Ты где?

Может, в ванной?

Нет.

Может, пить захотела, в кухню пошла?

Нет в кухне.

Та-а-к!

А может, вышла на улицу… покурить вдруг, зараза, захотела?! Да Василия, молодого и крепкого из тринадцатой квартиры с последнего этажа, встретила?! Да стоят вместе, покуривают?

Он давно замечал, как она улыбается ему при встрече!

Да, небось, стоит сейчас и руку к Ваське тянет, погладить хочет, шалава?!

Ах ты, сука! Надоела тебе супружеская жизнь?! Устала? Курить потянуло?! За ручку молодого здорового мужика подержаться хочешь?!

И как треснет рукой по столу!

Но стол больно мягкий какой-то. И стука не слышит.

А слышит только голос жены:

– Ты что, милый? Приснилось чего? Ты чего кричишь да рукой по кровати сучишь? Просыпайся давай!

И проснулись. Оба. Окончательно проснулись.

Она обрадовалась. Вот он – тут. Рядом. Вот он – можно руку протянуть.

А он? Как вам сказать, что подумал он?..

А он – подумал, что хорошо, конечно, что он недосмотрел свой сон. Что не увидел, чем бы закончилось ее свидание с соседом из тринадцатой квартиры на последнем этаже. А то пришлось бы меры принимать. Хорошо, что не увидел.

А его сон? Жаль все-таки, что он так и не выкурил ту сигарету вкусную с Верочкой из десятой. И вообще. Продолжения не увидел… Не успел.

А мог бы!

А так – все проспал.

Дурак.

А вдруг?!

А лена грустит. Не везет Алене. То везло, а то вдруг… не так все.

Мужа нет. Расстались не так давно. Расстались нормально. Ушел… зато квартиру Аленушке оставил. В центре Москвы. «Трешку». С видом…

Вот как хотел избавиться от нее, что такую ценность не пожалел, грустно усмехается Алена.

А что б она делала без нее, без этой квартиры? Как бы жила?!

Да никак бы и не жила. Не на что было бы жить. На ее зарплату? Смех. А так сдает «трешку». За хорошие деньги. Спасибо мужу бывшему.

А себе снимает маленькую студию дешевую. Вдали от центра. На разницу и живет.

Но вот уж несколько месяцев и не сдается ее квартира.

Съехали ее жильцы. В квартиру подешевле. Подальше от центра. Понятное дело – и у них, у богатеньких, кризисы бывают. И сейчас не получается найти клиентов на долгий срок. А на короткие сроки – не хочет Алена: за порядком не уследишь каждый раз.

Вот и грустит. Была б не одна – другое дело было б. А так…

И вдруг звонит Катерина. Риелтор знакомый:

– Ален, есть клиент, иностранец, может на два месяца только снять. Из Новой Зеландии парень.

Алена обрадовалась. Не тому, что клиент образовался. Чему радоваться, что на два месяца только? А обрадовалась, что Катерина парнем его обозвала. Молодой, значит. Да еще иностранец… ну и пусть на два месяца только.

А вдруг.

Джордж оказался очень милым. Интеллигент. Образованный. А симпатичный какой!

Сдала. Тем более что цену Джордж не снижал… к договору не придирался. Его все устраивало. Улыбался, показывая крепкие белые зубы. Свои. Все время говорил спасибо.

Говорил по-русски. Родители откуда-то из России. Говорил с небольшим акцентом. Это шарма придавало. И все больше он нравился Алене. Не зря сдала. Тем более что честно сказал, что только на два месяца.

Через день позвонил.

– Простите, я не могу никак найти, где у вас сковороды помещаются. Хочу картофель жарить.

Алена удивилась и расчувствовалась. Наш бы сказал – «картошку пожарить». И не «сковороды», а «сковородки». Да и вообще, просто в ресторан завалился б. Ведь богатый товарищ, иностранец этот, судя по тому, какую квартиру снял, за такие деньги. А тут – «сковороды».

Она поехала на квартиру.

– Давайте уж, пожарю вам ваш картофель, – говорит.

Пожарила.

Собралась уходить.

А он:

– Может, со мной? А то одному… каждый раз… один да один…

Сели трапезничать.

Разговорились.

Он ученый. Приехал по приглашению Академии наук. Читать двухмесячный курс. Вроде как мастер-класс такой. Она не поняла, о чем именно читать. И не надо. Ей главное – женат ли.

Не женат.

Рассказывал. Зубы сверкают. Улыбается… «Картофель» оба ели за обе щеки.

Он в Москве первый раз. Ничего не знает тут. Из академии обещали машину прислать. По городу повозить.

Пока не прислали.

– Если захотите, позвоните мне, я вам город покажу. У нас есть что посмотреть. Москва ведь, – сказала.

И ушла.

Он позвонил сразу же, еле до дому успела добраться.

– Знаете что. Я оказался дурень. Я хотел прогуляться по городу. И не сказал. Может – завтра?

Аленушка удивилась и обрадовалась. Такой славный этот «дурень» оказался. Скромный. Деликатный. И опять же, так хорош собой…

А вдруг?

Почему бы и нет?

А что «почему бы» – и сама еще не поняла. Решила, потом поймет. Если получится. И пошли назавтра вместе на Москву смотреть. Было просто и хорошо.

Гуляли долго. Устали. Зашли в кафе перекусить.

Потом он взял такси, отвез ее домой. Не ближний свет от центра.

Потом, через несколько дней, почти через неделю, позвонил. А уже и заскучала немного. Честно говоря.

Позвонил. Говорит:

– Простите, Аленушка, понимаете… Я подумал… быть в Москве и не быть в Большом театре? Как-то плохо совсем. Может, поможете? Вы ведь всё можете…

Так и сказал.

Билеты достала с трудом. Для «гостя из Новой Зеландии».

Привезла ему на квартиру.

А он:

– Составьте мне компанию, а то один да один.

Составила.

Балет «Лебединое озеро». Он в восторге. Восхищался, как ребенок. Хлопал даже там, где никто и не пробовал. Был счастлив.

После спектакля проходили мимо киоска. Уже поздно, а открыт киоск. Выбирал долго букетик. Внимательно. Обстоятельно. В руках вертел. Принюхивался.

Выбрал. Подарил.

Ей нравится.

И вообще ей нравится все. И что внимательный. И что «один да один»…

И что на «вы». Уважительно. Мило.

В общем, нравится этот «клиент». Этот гость из Новой Зеландии далекой. Нравится, и все.

…Два месяца прошли быстро.

Позвонил. Говорит, уезжает скоро. Надо встретиться.

Голос его казался печальным. Может, показалось. Но сердце забилось.

Приехала.

– Вот, Аленушка, деньги оставшиеся. За несколько лишних дней.

– Что вы, зачем? – пролепетала.

Он кладет деньги на стол. Рядом с красивой коробкой. Конфеты. Ей.

Говорит:

– Спасибо вам за всё. За внимание. За помощь… И вообще…

И целует… ее руку. И смотрит. В глаза.

– И еще. Вот мой телефон в Веллингтоне. Мало ли что?! Я ведь вернусь через месяц. Дождитесь меня. Ладно? Дождетесь?

Сердце вот-вот выпрыгнет. Не обманули предчувствия. К ней вернется. Специально – к ней!

– Дождусь. Приезжайте. Обязательно дождусь.

Улетел.

Почему же все-таки – руку? И все еще – на «вы»? Понятно. Не торопит события. Настоящий иностранец. Наверно, у них – так. В их Новой Зеландии.

И решила собой всерьез заняться. Подруга давно говорила, надо ей похудеть. А она, Аленушка, так сладкое любит! Не может без него. И как назло, Елисеевский знаменитый рядом. А там – торты такие!!! И не может мимо пройти. И не проходит. Может съесть пол-торта сразу.

Такое удовольствие! Сплошные гормоны радости.

Но сейчас решила – принесет жертву. Ведь так хорош! Стоит принести. Ради такого. Тем более съемная квартира с Елисеевским не рядом.

А вдруг?

Было трудно. Если подруги приносили ей в чего– нибудь из любимого сладенького – отворачивалась. Нет, и все. И – худела… худела… совсем прозрачная стала. Но легкая, красивая…

Трудно ей, но так решила. Он прилетит, а она – еще лучше стала!

А квартира пустовала. Никому ее не хотела сдавать. Хотя появился клиент на целый год. Отказала. Ждала. Он же обещал вернуться.

А вдруг?

И вдруг он звонит:

– Аленушка, дорогая, я буду к декабрю. Хотел бы раньше, но не получится. Я и сам бы хотел, но…

Еще целых два месяца с половиной.

Решила квартиру сдать на два месяца. Жить надо на что-то.

«Какой же он хороший, звонит мне, старается вырваться», – думает.

И ждет.

И вот он звонит опять.

– Аленушка, я прилетаю раньше. Завтра билет беру. Ждете меня? Что вам привезти?

И называет дату.

Она так обрадовалась! Он летит! Летит раньше! Думает о ней!

И вдруг соображает, что квартиру-то сдала! Не знала же, что прилетит раньше. Сдала на полных два месяца.

Та-ак. Что делать?

Пришлось расторгнуть договор. Штраф большой заплатила.

Ну и что?! Он же, он летит! К ней! Заботится… что привезти, спрашивает. Неужели это все с ней происходит?

Прилетает гость новозеландский.

Встретились прямо в ее квартире. Ждала. Стол накрыла красивый.

Встреча была чудесной. Теплой. Нежной даже. Привез сувениры. И коробку какую-то красивую. А там – красивый шелковый платок.

Даже глаза ее увлажнились. Думал о ней. Подарок выбирал…

И подходит к нему, обнять хочет… Раз он такой деликатный и так стесняется, сейчас самое время самой взять все в руки.

Тем более что он подходит, улыбается ласково, говорит:

– Аленушка, милая, вы такая замечательная, добрая, внимательная… Я столько мотаюсь по командировкам, но не встречал таких… Я так вам благодарен за все! Даже маме своей о вас рассказывал…

Вот оно. Сейчас, сейчас он скажет ей самое главное.

А он продолжает:

– Аленушка, дорогая, я хочу вас познакомить со своей девушкой. Мне так важно ваше мнение, дорогая! Вы такая хорошая! Я вам так доверяю! Она прилетает через три дня.

Люди и звери

В ветеринарной клинике происходят самые разные встречи. Разные. Неожиданные и трогательные. Разные звери, разные люди… всё как в жизни.

Вот в небольшую приемную небольшой ветеринарной клиники входят два очень пожилых человека. Они привели, вернее, привезли к доктору кошечку. Она болеет. Естественно. Сюда здоровых зверей не ведут и не везут. Кошечка привязана к сумке-коляске. Значит, или тяжело старикам ее нести, или у кошечки сильно болят лапы.

Медленно движется коляска – медленно передвигается привязанный к ней зверь. И лапы болят. Да и старикам тяжело. Все вместе.

Так и пришли.

В приемной старички присели на стулья. Но не рядом. Двух рядом нет. Через два. Кошечка нервничает – привыкла, что старики всегда рядом. Вместе. Друг с другом и с ней. А тут… коляску взял старик. Кошечку не отвязывает. Она так и сидит. Головой вертит… от него к ней… все ли на месте.

А вот – следующий пациент. Собака. Женщина ведет собаку на поводке. Очень большую. Собака напряжена. Идти не хочет. Упирается. Останавливается постоянно. Все время оглядывается. Будто ждет помощи. Откуда-то. А кому сюда хочется?! Помощи нет.

И ждать ее неоткуда.

Собаку зовут Лиза. Настала ее очередь.

– Лиза, идем к доктору, – зовет хозяйка.

Лиза мотает головой:

– Нет.

– Идем, Лиза! – Хозяйка повышает голос.

– Не хочу! – Лиза мотает головой.

Женщина с трудом тянет ее. Лиза упирается, лапы скользят по скользкому кафелю.

– Сама – ни за что!

Так и едет в сторону процедурной. По кафелю.

Кошечка смотрит с укоризной:

– Как не стыдно! Такая большая – и так боится…

– Ножки болят, – оправдывается хозяйка перед ждущей публикой: перед людьми и перед животными.

…Появляется молодой человек. Тащит большую клетку. В ней – ласка. Грустная. Конечно! Кому хочется быть лаской в клетке и идти к ветеринарному доктору?! Никому. И, судя по выражению ее лица, тьфу, ее мордочки, она тут бывалый пациент.

И ей страшно.

Она описалась.

Молодой человек вынимает запасной комплект. Памперсы. Вытаскивает ласку из клетки. Меняет памперс. Обратно сажает в клетку. Ласка покорна. Не думаю, что ей стыдно. А впрочем, кто знает? Кто знает, о чем думает маленький больной зверь, от страха при всех описавшийся в приемной ветеринарного доктора?!

Входит еще мужчина. На руках – довольно крупная собака. Слепая.

Хозяин бережно спускает ее на пол.

Пес осторожно идет вдоль ряда посетителей. Двигается ощупью. Медленно. Подходит по очереди к каждому… Обнюхивает людей. Обнюхивает животных…

Все притихли.

И люди, и звери.

Никто не обижается, не сердится… Даже они.

Обнюхав присутствующих, слепой пес усаживается в сторонке в уголке. Ждет своей участи. И на команду хозяина: «Вставай, идем!» – покорно поднимается и идет за ним в кабинет. Ощупью. По нюху.

В приемной тихо.

Никто не гавкнул. Не мяукнул…

На лицах и мордах одинаковые выражения. Выражение покорности и тоски.

Тут уж не до выяснения отношений. Тут не может быть ни войны, ни разборок.

БОЛЬНЫЕ ЗВЕРИ ВСЕ РАВНЫ.

Но как же одинаково все вырываются и несутся из кабинета врача! А как из ветеринарной больницы?! Сплошные радость и счастье!

Свобода! Ура!!!

И все морды улыбаются до ушей.

И хотя «больные звери все равны», тут уж успевай увернуться и скорей увести подальше своего питомца от бывшего пациента.

Конец перемирию! Прошло его время!

И тут уж никто ни за кого не ручается. И можно опять вспомнить, что ты зверь лютый.

И может опять случиться война.

Как все похоже! Все очень уж похоже… на что-то…

На что?!

…И еще немного о собаках.

Люди собак уважают. И уважали всегда.

Посудите: в Ватикане при Иоанне Павле II католическая церковь признала у собак ДУШУ После этого было разрешено входить с собаками внутрь и молиться. Правда, только в католической церкви.

Вообще о собаках много говорят. Много о них пишут.

Известный собачий поклонник польский писатель Януш Леон Вишневский писал: «Господи, помоги мне стать тем человеком, за которого принимает меня моя собака».

И он же: «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак».

Насолили ему люди, бедному!

Наверно, потому он и заявляет еще: «Если бы собаки умели говорить, они ни за что не унизились бы до разговора с людьми».

Да. Обидели писателя люди крепко!

Любимый всеми Сент-Экзюпери писал: «Ты навсегда в ответе за тех, кого приручил». И это справедливо.

Но «мои» собаки, в моих рассказах, настолько мудрей нас, что считают, что ОНИ в ответе за тех, кто Их приручил. То есть за нас. За своих хозяев. И мы убеждаемся в этом по их преданности и заботе. Собака может отдать жизнь за хозяина.

Наша маленькая Капочка – весом в три кг! – на защиту нашей дочки кидается на огромную немецкую овчарку! Да так свирепо, что та поджимает хвост и ретируется. Был случай, когда Танюшина собака Лаки бросилась грудью на проезжающую машину, в которой была компания подвыпивших ребят, крикнувших на ходу что-то неприличное в адрес Тани.

Так поучимся же у собак.

Жил был Крот Сказка

Жил-был крот. Его так и звали – Крот. Имя у него было такое.

У Крота было много друзей.

И не только.

Недавно ему понравилась соседская девушка кротового племени. И имя у нее было волшебное – Крааля. Как песня было имя!

И сказал об этом Крот только одному другу. И еще поделился тем, что Краля была хоть и очень красивой, но… немного… капризной была Краля. Даже очень… Многое ей не нравилось… многое было не по ее.

Но понравились они друг другу сразу же. У людей это называется любовь с первого взгляда. Вот так оно и у них было. У Крота с Кралей.

И все было хорошо. Только эти ее капризы…

А друг Крота сказал:

– Женишься – пройдет.

И добавил:

– А не пройдет – терпи.

И вскоре наш Крот захотел жениться на Крале.

Но Краля почему-то все время отнекивалась от его предложения. Она ведь была капризной и избалованной – вот почему.

– Дорогой, а где мы будем жить? – спрашивала.

– Дорогой, я хочу, чтоб, поженившись, мы с тобой жили не в норе с родителями, а в своей собственной норе. Ты – молодой, сильный, вот и вырой для меня новый дом. И пусть он будет только наш. И большой, и уютный… и красивый.

И еще говорила она:

– Хочу, чтоб наш дом был больше всех, глубже всех и шире всех. И чтобы мне сразу же захотелось в нем жить!

И добавляла:

– И чтобы мне все-все завидовали! Все-все-все!

И стал трудиться Крот ради любимой в поте своего кротиного лица. С самого утра и до самой ночи стал трудиться.

Нору для любимой он рыл постоянно. Долго… упорно… Все время. Рыл, рыл, рыл. Старался.

А Краля все говорила:

– Милый, это все хорошо, но это еще не то, о чем я мечтаю. Нора еще не такая глубокая, не такая широкая. Рой дальше, дорогой. Рой глубже. Рой еще.

И «дорогой» рыл.

Но сколько б ни трудился влюбленный Крот, все Крале было мало. Все не так глубоко и не так широко.

И устал Крот. Он уже не понимал, что ей, его возлюбленной, вообще нужно? Все ей было мало и все было не так. И когда он уже совсем выбился из сил, он решил, что еще немного напряжется, сделает несколько последних усилий – и все! Как будет, так и будет!

Из последних сил он прорыл еще немного и… вдруг… лопата его… попала в какую-то полость, в какое-то открытое пространство…

Что это такое?! Что бы это вообще могло быть?!

Крот остановился, присмотрелся внимательно… и увидел перед собой что-то очень… очень похожее на нору.

Ничего себе! Здесь?! На такой глубине?!

Действительно, оказалось, что он попал в чью– то кротиную квартиру!

Крот испугался. И еще ему стало стыдно. Ведь в чье-то жилище он попал. Ведь он нарушил стену чужого дома! И еще ему стало грустно… стало жалко потраченных сил, труда и времени на все на это «рой, рой еще». Да теперь еще и в чужое жилище попал…

И совсем пригорюнился наш Крот.

И вдруг он услышал голос. Это был тихий и очень приятный голос:

– Кто вы, неожиданный гость? И как вы сюда попали? Как вы смогли добраться сюда, так далеко?!

Крот не мог видеть, кто это все говорил, – отверстие в стене, которую он нарушил, было не таким уж большим. Но голос был приятным и таким спокойным. Крот последним усилием чуть увеличил дыру в стене. И смог увидеть очень милую юную особу из семейства кротов.

И нору, в которую он случайно попал. Она оказалась большой и просторной, и уютной. И сидела в этом уютном доме милая дама. Как догадался наш крот, ей и принадлежал этот приятный нежный голос.

– Милая незнакомка, – сказал он. – Простите меня, пожалуйста! Я не хотел вас беспокоить и рушить ваше жилье! Я отдохну немного и тут же заделаю стену вашей милой обители, в которую я так неосмотрительно попал. И ручаюсь, что все у вас будет как прежде!

– Нет-нет! Я не хочу как прежде! – воскликнула незнакомка. – Мне так скучно здесь одной! Лучше зайдите ко мне в гости, попейте со мной чаю и расскажите, как там наверху. Тут так глубоко, что я редко выбираюсь наверх, за новостями, – быстро проговорила она.

Удивился Крот. И зашел Крот в гости. И смог рассмотреть уютную чистую квартирку… просторную и ухоженную. И пахло там теплом и еще чем-то вкусным.

– А кто еще тут живет? – спросил Крот.

– Никто. Я одна тут живу. Эту нору давно вырыл мой дед. И подарил мне.

И добавила, улыбаясь:

– И какой же вы молодец, что смогли добраться так далеко! Я просто восхищена вами!

И еще добавила:

– А меня зовут Кира.

– А я – Крот.

– Я вижу, что вы крот! – рассмеялась Кира.

– Да нет, меня так и зовут – Крот!

– Какое красивое имя, – улыбнулась она.

– А у вас красивая нора, – вздохнул крот.

И добавил:

– И вы сами… такая…

И ничего больше не сказал.

И еще подумал, что такая квартира красивая, наверно, подошла бы его Крале. Но… конечно же… в такой красивой квартире должна жить только… только… такая Кира.

Но мысль эту он отогнал. Почти.

И тут он почувствовал, что устал, что у него нет больше ни сил, ни желания возвращаться наверх.

Кира как будто услышала его.

– Вы так устали, что не сможете проделать такой длинный путь снова. Оставайтесь здесь… Отдохните. А потом… как решите.

А что она имела в виду под «потом» и «как решите», он не знал.

И она еще добавила, улыбнувшись:

– И вообще, может, это не случайно, что вы совершили такой трудный и длинный путь! И не случайно попали ко мне?! Теперь у нас с вами может получиться одна прекрасная совместная нора! А?

И еще сказала тихо:

– А я могу сделать ее такой же уютной, как эта.

Крот немного смутился.

– Это замечательное предложение, спасибо вам большое, но…

Что означало это «но», он не понял сам. Но подумал в тот момент, что его наверху ждет его Краля… и…

Но Кира взмахнула своими пушистыми ресницами, и у Крота нашего, хотя он и устал, что-то екнуло в его кротином сердце. Да и чай был такой вкусный! И так мирно и спокойно разговаривали они! Он никогда с Кралей не говорил так.

И еще он подумал, что Краля опять будет недовольна его работой. Опять скажет «копай еще», рой еще, скажет… И так будет опять и опять, еще долго-долго. А может, и бесконечно. А он так устал. И ему хочется отдыха, уюта и похвалы.

А тут… глубоко под землей… может быть, действительно не зря он попал в эту чужую нору?! А вдруг неслучайно он столкнулся с этой милой Кирой?! С такой уютной и доброй. Такой заботливой. И она сразу же похвалила его. И потом опять похвалила. Пожалела…

И вообще.

Да, подумал Крот, не зря он так тяжело трудился! И так долго! Может, он заслужил эту встречу… и, может, это судьба?

И остался Крот здесь. Остался с Кирой. Которая была всем довольна. Улыбалась всегда. Хвалила его и жалела.

А по всем законам, даже у кротов, жалеть – это значит любить.

…А Краля?

А Краля все ждала своего Крота, ждала…

Долго ждала.

И еще ждала…

И еще.

Но так и не дождалась.

И так и не поняла она, куда он от нее делся.

И главное – почему?

Но как же обидно ей было!

Ведь теперь у нее нет жениха.

Ведь теперь у нее не будет собственной норы!

И вообще.

Вот такая она была глупая.

Эта Краля.

Белая Ворона Притча

Жил-был город. Звали его Черным городом.

Потому что дома в нем были черные от копоти, небо было темно-серое от копоти… да и стволы деревьев были черные. Особенно весной.

А дело и было весной.

И еще – в этом городе было много черных ворон. Такое множество, что и без черной копоти этот город казался бы черным.

И мода была тогда здесь на черный цвет.

Когда-то, давным-давно, здесь жили одни птицы. Постепенно птицы переставали летать, теряли свои крылья и… становились людьми. И люди уже забыли, что были когда-то птицами и умели летать.

Из всех птиц только вороны не изменились и оставались черными.

Жили вороны огромной стаей. Сильные, злые, наглые… А все потому, что их было много. И уже совсем скоро черное воронье стало хозяевами этого города.

И вдруг происходит нечто: у одной вороны появился странный птенец. Он вылупился из обычного вороньего яйца, но – белый! Совершенно белый!

Птица-Мама была счастлива. Это был такой красивый, такой необыкновенный птенчик! Нежный, он просто светился своей белизной!

Но стая не приняла птенца. Белая ворона?! Не похожая ни на кого из них?! Она будет не только выделяться из их стаи, но и поступать будет иначе! ДУМАТЬ будет иначе!!!

Стала стая требовать, чтоб птица-Мать перестала кормить белого вороненка и выбросила его из гнезда.

Но не стала мама морить голодом свое дитя, не выбросила его из гнезда… А стала растить своего детеныша в нежности и любви. Она постоянно говорила малышке, что она самая красивая и хорошая и что она обязательно будет счастлива… В общем, все то, что все мамы на свете говорят всегда своим детям.

– Мама, а почему я другая? Не как все? Почему?! – спрашивала маленькая.

И птица-Мать рассказала удивительную историю. Когда она была молода и красива, она полюбила. И ОН был черный-черный, а на груди у него, под самым сердцем, было маленькое белое пятнышко. И она так любила его и особенно это белое пятнышко, что от этой сильной любви и появилось это белое дитя.

– Мама, а почему черные вороны так сердятся на нас? – спросила малышка.

Птица-Мама сказала, что злятся на других только те, кто не понимает их и не хочет понять. А если кто– то другой лучше или красивее их, то тогда черные вороны совсем злятся.

Мать оберегала птенца как могла. Иногда, и только вместе, они облетали свое родное дерево.

…Тем временем Белая Ворона подросла. Держалась она обособленно. Всегда сидела на своем дереве, поближе к своему гнезду. И никогда не участвовала ни в каких вороньих скандалах и разборках. И уж конечно, не обижала маленьких и слабых. Она действительно была другой.

А какой красавицей стала эта белая птица!

И однажды, когда выглянуло редкое солнце в этом Черном городе, ей так захотелось посмотреть на него поближе, что Белая Ворона не выдержала и – взлетела!

Полетела высоко-высоко, над своим деревом… и выше… И все – и люди, и вороны – увидели эту красоту: белая птица парила в солнечных лучах! Ее распахнутые белые крылья пронизывали золотые лучи… И это белое с золотым было сверкающим и волшебным.

И черное воронье не выдержало. Не было уже птицы-Мамы, которая могла бы защитить. И стая стала кидаться на бедную ворону. Пугать ее и махать на нее своими черными крыльями…

Да еще у черных ворон появилась черная зависть. Особенно у женской половины. Ведь их ухажеры все чаще заглядывались на белую красавицу. И завистницы стали бросаться на нее и вырывать красивые перышки из ее белого хвоста. Чтоб не такой уж красивой была эта птица.

И решила стая вообще прогнать Белую Ворону. Окружила стая ее, стала громко каркать: «Убир-райся! Тебе нет места среди нас! Ты чужая! Убир-р-райся!!!»

И бросилась стая на несчастную. И клевать ее стала, и царапать до крови ее тельце…

И так больно и так страшно стало ей, что она закричала!

Громко и страшно кричала Белая Ворона. И в этом крике было все: все обиды, все одиночество… вся черная несправедливость была в этом крике.

И поняла тогда Белая Ворона, что, несмотря на то что здесь ее родное гнездо… ее любимое дерево и город, пусть черный, но свой, – она здесь чужая. И лишняя.

И еще она подумала: «Как же так?! Одна белая птица мешает жить целой черной стае?!»

Если б она умела плакать, она бы плакала. Но птицы не умеют плакать. Они умеют только летать. И она – взлетела! И полетела над своим гнездом, над городом… Полетела далеко-далеко. Куда глаза глядят полетела.

Белая Ворона была изранена. И яркие капли ее крови маленькими красными звездочками ложились на ее распахнутые крылья, а с них стекали на землю. И каждая эта капля на земле превращалась в ярко-красный цветок.

Так и остался этот след. По всей дороге, по которой из родного дома улетала в неизвестность наша белая птица.

…Летела она долго. Летела наугад. И измученная, долетела наконец до какого-то города.

Там все было другим. Люди говорили на непонятном языке, одевались иначе – ярко и разнообразно. Там было много птиц. И желтые, и красные, и даже белые… И жили все птицы дружно. И птичий язык был общим для всех.

И главное – не было в этом городе злой черной стаи.

Все птицы приняли гостью радушно. А вскоре у нее даже появилась настоящая подруга – Старая Мудрая Птица. Она жалела чужеземку и опекала ее.

Но почему-то… в сердце Белой Вороны стала заползать грусть. Все чаще вспоминался ей покинутый дом… родное гнездо… свое дерево… И в душе ее стала расти черная тоска.

И однажды Белая Ворона увидела у себя на груди маленькое черное пятнышко. Это черная горечь обид проступала там, где было ее маленькое сердце.

И сказала тогда ей Старая Мудрая Птица:

– Тогда возвращайся.

– Нет! Никогда! – закричала Белая. – Я не вернусь!

– Ты вернешься, – сказала Мудрая Птица. – Все возвращаются… если они еще в силах лететь.

– Я не вернусь… я не вернусь… – как заклинание повторяла Белая Ворона.

Но… вдруг… она заметила, что… летит… летит… летит в сторону родного дома.

И она не сбилась с пути – она летела вдоль кроваво-красной полосы цветов. Они остались от той крови, которой она истекала, покидая родной дом.

…Город свой Белая Ворона узнала не сразу. Все вокруг было белым. Дома. Облака. Одежды. Белый цвет, оказывается, уже вошел здесь в моду.

Она почувствовала себя дома.

А черная стая? Она не сменила своего цвета. Но присмирела.

Дерево свое Белая Ворона нашла быстро. Но из ее родного гнезда выглядывали черненькие головки воронят. Пришлось ей строить новое жилье.

Да и новую жизнь тоже.

…А время шло. Шло медленно и долго.

И пришла белая зима.

И пошел снег… густой, мягкий… как белая перина.

И укрыл снег весь город.

А наша Белая Ворона все сидела на дереве своего другого жилья… И все смотрела на белый снег, смотрела… вспоминала свою жизнь… свою маму… и дорогу, по которой ей пришлось бежать от черной несправедливости, от черного зла…

И почувствовала усталость.

А снег этот… он ее убаюкивал… и она уснула. Уснула крепко. Навсегда.

А когда поднялся сильный ветер, ее маленькое тельце упало на заснеженную землю.

А снег все шел, шел… и – совсем накрыл ее своим белым покрывалом.

И вдруг на белом снегу, который укрыл нашу Белую Ворону, появилось… маленькое… черное пятнышко! Над самым ее сердцем!

А снег падал и падал…

Но сколько бы снега ни намело, пятнышко не исчезало. Оно все появлялось и появлялось над сердцем ее. И никогда не исчезало оно.

И не исчезло.

Оно осталось навсегда. Как память о матери, передавшей ей свою любовь. И как память о ее судьбе. Обо всем происходящем.

Как память об этой истории.

И все люди и птицы это видели.

И рассказывали об этой истории своим детям. Пусть они тоже знают, что в их городе это действительно происходило.

И что это все еще может повториться.

МОЖЕТ ПОВТОРИТЬСЯ – ПОКА ЕЩЕ ЕСТЬ В ГОРОДЕ ЧЕРНОЕ ВОРОНЬЕ.

Открытый разговор

Интервью самих с собой

Много лет тому назад мне захотелось написать этакое интервью самих с собой, где я и Стахан отвечали бы на одни и те же вопросы, не зная, как отвечает другой. А потом сравнить.

А теперь, спустя двенадцать лет, я решила повторить этот «эксперимент» и сравнить ответы раньше и сейчас.

Раньше.

Самое большое разочарование в детстве?

А. – Разочарование в подруге. Когда после очередной операции в школу меня провожала мама, а из школы – подруга. Так вот однажды меня подруга забыла.

Ст. – Я узнал, что у мамы, оказывается, был поклонник. У меня был шок.

Самое неприятное детское впечатление?

А. – Мне было четыре года. Бабушка Рахиль увидела мою «коллекцию» баночек из-под лекарств и попросила одну. Я ей, конечно, отдала, но было жалко! Я потом плакала. Вначале – из-за баночки, потом – от стыда.

Ст. – Обида на родственников моего отчима. Они своих детей баловали, меня – нет.

Самое яркое детское впечатление?

А. – Меня маленькую несут на носилках в Филатовскую больницу. Я лежу на спине и смотрю в небо. Уже вечер. И звезды идут за мной.

Ст. – Пел на улице, и прохожие давали конфеты.

Поступок, которым вы гордились в детстве?

А. – «Открыла» домашнюю библиотеку. Я подсказывала одноклассникам, что читать.

Ст. – Ночью нырнул в торфяное озеро. Было очень страшно. И, позднее, переплясал всех в русском переплясе.

Мечта в детстве?

А. – Стать певицей. И еще – написать книгу, где героиня – девочка моих лет.

Ст. – Петь.

Мечта, которая сбылась?

А. – Сцена.

Ст. – Сцена.

Мечта, которая не сбылась?

А. – Танцевать.

Ст. – Петь больше.

Разочарование в юности?

А. – Не приняли в Гнесинский.

Ст. – Не было.

Было ли в вашей жизни такое, за что было стыдно?

А. – Да. И много. И до сих пор больно, что это было.

Ст. – Было. За многое простить себя не могу.

Самый большой страх в жизни?

А. – За маленькую и уже взрослую дочку.

Ст. – За Аллу.

Ваш любимый певец?

А. – Нравится Саша Панайотов. А вообще, искренно считаю, что самый хороший певец – это Стахан Рахимов. Ст. – Любимых нет. Нравится Саша Малинин.

Любимая певица?

А. – Алла Пугачева.

Ст. – Не знаю. Самая музыкальная – моя Ёшпа.

Самая большая потеря?

А. – Мама и папа.

Ст. – Потеря мамы.

Если оценить прожитое по 10-балльной шкале, на сколько баллов вы оцените прожитую вами жизнь?

А. – На 8. Пока на 8.

Ст. – На 8.

Самая большая находка в жизни?

А. – Дочь.

Ст. – Ты.

Как мы сейчас ответили на эти вопросы?!

Раньше – многие наши с Ним ответы совпали. Посмотрим, как это будет сейчас. Спустя много лет.

Итак.

Самое большое разочарование в детстве?

А. – Было обидно, что все в школе бегают на перемене, а я нет.

Ст. – Мой отчим.

Самое неприятное детское впечатление?

А. – Арест папы.

Ст. – Мне доставались всегда жесткие железки на кровати.

Самое яркое детское впечатление?

А. – Горячие бублики в школе.

Ст. – Качался на самой верхушке гибкого вишневого дерева и смотрел на красивое пшеничное поле.

Поступок, которым вы гордились в детстве?

А. – Рассказывала придуманные сказки по ночам в детском саду. И еще – когда меня выписали из больницы, оставила все любимые игрушки детям в палате.

Ст. – Горная речка Анхор с ледяной водой, проплыл на спор.

Мечта в детстве?

А. – Мама чтоб никогда не умирала.

Ст. – Петь.

Мечта, которая сбылась?

А. – Стать артисткой. Петь.

Ст. – Не взяли в хор – гвоздем торчал. Потом все-таки взяли.

Мечта, которая не сбылась?

А. – Не стала оперной певицей.

Ст. – Не знаю.

Разочарование в юности?

А. – Не приняли в Гнесинку.

Ст. – Не помню.

Было ли в вашей жизни такое, за что стыдно?

А. – Было. Не исправить уже.

Ст. – Было конечно.

Самый большой страх в жизни?

А. – Всегда за дочку. Теперь и за мужа.

Ст. – За моих близких.

Ваш любимый певец?

А. – Александр Бон. Самый скромный и талантливый финалист проекта «Голос». И как всегда – мой Рахимов.

Ст. – Раньше – Лучано Паваротти. Навсегда Муслим Магомаев. Пласидо Доминго.

Любимая певица?

А. – Уже не Алла Пугачева. Навсегда Людмила Зыкина и Клавдия Шульженко.

Ст. – Мария Каллас и Ирина Архипова и, конечно, Нетребко.

Самая большая потеря?

А. – Мама. Папа.

Ст. – Мама.

На сколько баллов из десяти оцените прожитую жизнь?

А. – На 8 баллов.

Ст. – На 9.

Самая большая находка в жизни?

А. – Несмотря на запрет врачей, родила замечательную дочь. И большая находка еще – мой муж и партнер. По жизни и сцене.

Ст. – Самая большая находка – что мы по жизни вместе с Аллой.

Хочу напомнить, что, отвечая на эти вопросы, мой муж не знал ни моих ответов, ни своих прежних. И в этот раз отвечал он не так, как раньше. Ответы его во многом были другие. Задумывался над вопросом. Серьезно оценивал свое прошлое и нынешнее. Но все же в главном мы с ним совпали. И слава богу, что мы с ним не разочаровались ни в жизни, ни друг в друге. И он это подтвердил, повысив свою «оценку» прожитой жизни.

Открытый разговор

У каждого мало-мальски известного человека, особенно если этот человек – артист, журналисты берут интервью. И чем необычнее судьба героя, тем больше любопытства вызывает его персона. А если судьба эта трудна и наполнена проблемами, так это просто подарок для интервьюера.

Иногда журналиста действительно интересует судьба человека. И сам человек. И тогда может получиться искренний, открытый разговор двух собеседников: слушающего и говорящего.

Нам повезло. Такие встречи были и у нас. Когда журналиста действительно волновала непростая наша судьба. Когда ему надо было знать правду, отмести ложь и шумиху вокруг. И хотя вопросы иногда задавались те же, что и «по заданию», но волновал журналиста этого прежде всего сам герой. А не какая-нибудь «клубничка», которую можно хорошо продать. И тогда получался настоящий открытый и честный разговор.

Здесь я вспоминаю наши встречи и привожу наши интервью самые разные. И не с одним и тем же журналистом. Хотя часто вопросы задавались одни и те же.

Но только один раз меня осмелились спросить о моем возрасте:

– Вы так давно на сцене! Мне, конечно, неудобно спросить, сколько же вам лет…

– И не спрашивайте, – ответила я.

И прочитала небольшое стихотворение, которое совсем недавно у меня написалось:

Вы спросите: «И сколько ж тебе лет?» Ответ мой прост – живу, пока любима, Живу, пока другим необходима! И в этом мой совсем простой секрет.

Часто нас спрашивали о наших отношениях. О нашей паре, о том, как мы познакомились. Об этом мы рассказывали много. Но раз вопрос задан, то – немного истории.

Наше знакомство было случайным. Как все знакомства на свете. Наше знакомство было не случайным, как все знакомства, заканчивающиеся браком. А если учесть, что наша встреча произошла на конкурсе вузовской самодеятельности в Колонном зале Дома союзов, где мы были ярыми противниками, то… сами понимаете, как про это все было интересно узнать окружающим.

Нас тогда жюри разделило пополам. Вернее, первую премию. Пол первой премии – ему и ТОЛЬКО половину премии – мне!!! Понятно, да?! Вот мы и пошли домой вместе. После конкурса. Не делить же премию! Но если серьезно, мы сразу понравились друг другу.

– Ведь вы оба были несвободны к тому времени? – спрашивают нас.

– Еще как несвободны! У каждого были дети даже. И было очень трудно резать по живому…

– И как же родился ваш необыкновенный дуэт?

– Я пригласила молодого человека – мы с ним только познакомились – на вечер оркестра МГУ, в котором я была солисткой. Меня об этом попросил наш руководитель. Потому что такого певца, как С.Р., прекрасного, у нас в оркестре не было. Вечер проходил в кафе «Молодежное». И когда я вышла на сцену и стала петь, Он тихо подошел ко мне и запел со мной. Вторым голосом. И получилось красиво. Очень красиво!

Вот так мы и «спелись».

А про все остальное – в моих книжицах.

Читайте «классиков», – шучу я.

– Вот вы закончили МГУ, защитили кандидатскую диссертацию. Такая профессия интересная – нейропсихолог! И всё?! Всё бросили?!

– Значит, мое предназначение было другим. Я с самого начала должна была стать певицей. Но по состоянию здоровья не получилось сразу. Но я знала, что все равно буду петь. И пела. А уж если потом все-таки получилось, то уж навсегда. Как показала жизнь.

– Наверное, в этом сыграл роль ваш будущий супруг?

– Дело в том, что я начала петь на сцене и уже стала известна студенчеству еще до знакомства со Стаханом. Как и он – до меня. Но решилась бы я все бросить и уйти навсегда из науки на сцену без него? Не знаю. А с ним вместе мне было ничего не страшно. Он, окончив престижный МЭИ – Московский энергетический институт, только и ждал, чтобы я скорей защитила диссертацию, и все. «Мы свободны наконец», – сказал.

– И вы не жалеете?

– Нет, конечно. Наоборот. Мы были и есть счастливы. Перед нами открылся весь мир. С нами наша музыка. И мы – вместе.

– У вас все было так хорошо, а вы захотели покинуть Родину!

– Начнем с того, что не Родину, а СССР. И то после того как мне отказали в выезде на лечение, которое было так необходимо.

– Но вы все-таки эмигрировали?

– Неправда. Мы никуда не эмигрировали. Не выпустили нас. Сказали: «Тут все лечатся, и ничего! И вы вылечитесь тут».

– И как вы тогда жили?

– Жили сложно. Лишены были всего: работы, съемок, конечно… Ведь сцена – это «идеологический фронт». Вольнодумие здесь не допускается. Вообще не хочется об этом вспоминать и рассказывать. Давайте сменим тему.

– Правда, что вы пишете песни? И стихи, и музыку?

– Правда. Начала с песен. В тот период, когда нам никто из профессионалов песен не писал. Думали, мы навсегда будем запрещены. Да и мы так думали. И где мы эти песни пели бы тогда?! Но все равно я стала писать сама. И как оказалось, не зря. Через многие годы нам это пригодилось.

– Наверно, это были грустные песни?

– Отнюдь. Не очень веселые, правда. Но и не печальные. Лирика. И многое из того нашего времени мы поем до сих пор. Эти песни любят. «Скрипка», «Снова танго», «Дороги артистов».

– О вас много пишут. С интересом пишут. Даже с любовью. А вы не устаете давать интервью?

– Иногда. Но всегда спрашиваем, что за издание интересуется нами. Часто это знакомые газеты, журналы… даже глянцевые. Вот и известный Андрей Малахов в своем эксклюзивном «СтарХит» разродился большой статьей. Правда, потом в личном разговоре заявил: будь у нас с мужем какие-нибудь конфликты, скандалы или разводы, он посвятил бы нам целую свою «Пусть говорят». А так – «слишком уж у вас все хорошо», говорит.

Ну уж простите, Андрюша! Разве это «все хорошо»?! Хорошо – около десяти лет под запретом? Без сцены?! Без музыки?! Без работы и денег? Только напомню, что значило в ТО ВРЕМЯ сдать партбилет. А сдать его надо было – нельзя такую ценность в эмиграцию вывозить! А Стахан сдал. Вот и объявили нас тогда врагами Родины. А так – все хорошо, прекрасная маркиза! Вот, все-таки опять об этом. А не хотелось бы больше. Тем более что сейчас мы не обойдены вниманием к нашим персонам.

– Да, действительно, про вас много писали. И сейчас тоже?

– Конечно. Сейчас особенно. Например, газета «МК» всегда реагирует на наши успехи и «подвиги». О наших предстоящих концертах, о Ханукальных вечерах (мы ежегодно организуем и проводим их), о наших юбилеях, новых книгах и дисках – обо всем расскажет… И мы искренно благодарны «Московскому комсомольцу» за интерес к нам.

Вообще, если честно, пишут про нас действительно много. И многие. И пока что по-доброму. Хотя. Однажды, когда я в очередной раз оказалась в больнице… Кстати – совсем некстати! Ведь скоро наш юбилейный концерт! И не где-нибудь, а в Доме музыки, в Светлановском зале. Уже афиши по всему городу! Уже и на ТВ реклама – наконец-то! А тут! В газете: «Алла Иошпе в больнице… не может ходить. Неизвестно, когда…» И так далее.

Кто мог дать эту информацию? И зачем?! Но кто-то дал. И зачем-то. И кто-то нарушил тайну медицинскую. О неразглашении. Кому-то это было нужно. Именно перед таким концертом.

Но все же аншлаг был. Даже дочка наша сидела на ступеньках – свободных мест не было. Как сказал когда-то главный администратор Одесской филармонии знаменитый Козак, «хотите, чтоб родственники в зале сидели? Не надо делать аншлагов!»

Но мы их делали.

Нас спрашивают:

– Вы волнуетесь перед концертом?

– А как же! Всегда перед концертом волнуешься. Прежде всего – сколько народу будет? Нам всегда нужен аншлаг – избалованы мы. И как бы ни были готовы, все равно волнуемся. Ведь концерты не бывают одинаковыми. Хотя и опыт есть, и всё не в первый раз, от сюрпризов никто не гарантирован. Концерт – существо живое. И непредсказуемое. С неожиданностями и потому – с импровизацией. Если что-то пойдет не так, выкручивайся сам. То, что происходит во время концерта на сцене, не повторишь, как песню, на бис. Как кинофильм не прокрутишь еще раз. Или – как «прямой эфир» на ТВ.

На сцене может случиться всякое. Были случаи, свет гас. А значит, нет электричества! То есть и микрофоны отключены! Понимаете, что это значит для эстрадного певца? Но – не для нашего Стахана Мама– джановича Рахимова. Он отставит в сторону неработающий микрофон и прекрасно запоет. Этот – может! А я свои стихи читаю, если что. И шутить могу с залом сколько угодно. Пока не включится свет.

А однажды во время концерта на сцену вышла кошка. Села. Стала слушать. И все, конечно, смотрели на нее. Что кошка! И петух на сцену выходил, сволочь! И бабочка вокруг меня во время песни летала…

Вот тут уж – в таком случае – все в твоих руках.

Тут уж твой выход, артист! Выкручивайся!

– Вы ведь счастливая семья? Ведь бывают и в счастливых семьях ссоры?!

– Конечно. И наверно, чем счастливее семья, тем сильнее и горше ссоры. Очень уж обидно, когда любимый человек посреди счастья вдруг наносит тебе обиду. Этого никогда не ожидаешь ни от любимых, ни от любящих.

– Можете рассказать, как у вас было?

– Ну нет. Зачем же? Во-первых, это все было давно. Когда молодыми были. И все было тогда для нас слишком серьезно. Всегда слишком серьезно. По пустякам мы не ссорились. А вообще у меня есть правило, да и совет семьям молодым: никогда не возвращайтесь к старым ссорам. Вот я и не возвращаюсь. Тем более что и не помню. Почти.

Да и ссоры наши были только до первого нашего концерта. Так что… Судите сами, как можно злиться, когда стоишь рядом друг с другом на сцене, перед обожающими тебя зрителями, и поешь то, что мы пели?!

Я:

Мне без тебя нельзя и дня, Я без тебя – ночь без огня, Я без тебя – как без песен земля!

Он:

Мне до тебя века шагать, Мне до тебя рукой подать, Буду в пути для тебя как звезда!

Оба:

Просто, как все на свете люди, Тот, кто влюблен, И те, кого любят, Я, я, я жду тебя.

И поешь… хоть и в обиде. И не хочешь смотреть на него… а музыка… и все такое. Ну как тут не посмотреть?! А как посмотришь… в его такие узбекские глаза… А он – в мои, такие… не узбекские. И все.

Какая уж тут ссора.

– Простите, можно вопрос очень личный?

– Попробуйте.

– А вы со Стаханом никогда не хотели развестись?

– Я – точно нет. А он… не думаю. Когда его спрашивают об этом, он рассказывает известный анекдот от Бориса Брунова, где на этот вопрос муж отвечает: «Развестись – нет. Убить – да!»

Вообще-то мужчине, наверно, больше нужна свобода. Для самоутверждения, что ли. А мы с моим все время вместе. Вместе и на концерте, и дома, и в гостях, и в отпуск. Но для нас это естественно. Это наш микроклимат. И петь, и жить. Главное, чтоб мужику было в доме интересно. Нескучно. Вот я и не даю ему скучать.

Да и сама не скучаю с ним.

…Надо сказать, все эти интервью, статьи… все это могло бы образовать огромные тома воспоминаний. И даже – признаний. Для нас, которые вот уже больше полувека посвящают себя этому святому ремеслу, зрителю и друг другу, это приятно.

– Когда вы, Алла, почувствовали себя настоящей звездой?

– Да никогда. Я никогда не чувствовала себя звездой. Просто на следующее утро после первого выступления на ТВ в «Голубом огоньке» (тогда я спела посвященную мне Геном Шангиным-Березовским «Царевну Несмеяну») меня уже узнали в троллейбусе. И пришлось прятать ноги в старых маминых ботинках под скамейку.

Это было первое узнавание.

Ну а когда уже года через три мне позвонил пианист Володя Фельцман и сказал, чтоб я срочно смотрела кроссворд в такой-то газете… Нашла газету. Посмотрела, а там – вопрос: «Известная эстрадная певица», из пяти букв… оказалось, я! Вот это уже была известность.

Но звездой я себя все равно не считала. И, главное, не чувствовала. Слишком уж много в моей жизни было проблем. Не до звездности было.

А что касается Стахана, он тоже не страдал этой болезнью. Несмотря на то что еще до знакомства со мной у него было много выступлений на радио и ТВ. Гораздо больше, чем у меня.

– Как к вам относятся ваши коллеги?

– Интересный вопрос. По-разному относятся. В самом начале, когда мы были еще в других профессиях, как только нас стали приглашать на концерты редакторы Мосэстрады, будущие коллеги приняли нас в штыки. Кто-то даже говорил: «Зачем им есть наш хлеб?! У них свой есть. И вообще, они – из самодеятельности!»

А артисты театров нас полюбили сразу. И любят, кажется. Наверно, потому, что мы им не конкуренты. Хотя… многие из них тоже поют.

– А эстрадные коллеги? До сих пор – нет? Не любят?

– Да нет. Не думаю. Уже привыкли, да и все равно им. Однажды, правда, в одной из газет Эдита Пьеха бросила фразу: «Не могу же я петь на сцене сидя, как Алла Иошпе!»

Да, если это наш сольный концерт, я позволяю себе это. Мы со Стаханом чувствуем себя на сцене как дома. Устраиваемся за «домашним» столом уютно, и к этому привык зритель. И это ни разу не помешало – ни нам, ни нашему зрителю.

Смотря как петь! И как сидеть.

Спустя время мы встретились с Эдитой в Киеве в Концертном зале. На сцену ее под руки вывели двое. Она не могла сама идти. Я искренно пожалела ее. И еще я подумала, что нельзя зарекаться от сумы, от тюрьмы… и – от ног поломанных.

Но вообще-то мы не очень беспокоимся о том, кто и как к нам относится из артистов. Нам это не интересно. Не до того нам. Нам важно, как к нам относятся те, кого мы любим и уважаем. Было приятно, когда на каком-то концерте нас объявлял Филипп Киркоров и говорил про нас очень тепло. Называл нас чуть ли не учителями… А «легендой» нас называют часто. И не очень-то нам это нравится. Ведь «легенды» песен не поют. А мы…

Когда мы устраиваем какой-нибудь праздник и приглашаем друзей, их собирается столько, что, где бы мы ни собирались, с трудом все помещаемся. Всегда не хватает мест. И как говорит про нас действительно уважаемая нами Нелечка Кобзон, «с ними всегда хорошо и интересно, и у них всегда весело».

– Что нового у вас в творчестве? Чем порадуете?

– Недавно мы записали новый диск песен композитора Александра Морозова. «Золотой», как его назвал сам Саша. Это была интересная работа. Почти все песни, а их в диске пятнадцать, совершенно новые. Песни замечательные. Записывали мы их в студии Морозова на Кипре. Записали всего дней за десять! Саша сказал, что так не бывает. Но так было. И мы благодарны ему и его музе Марине Парусниковой за эту идею. И за претворение ее в жизнь.

В этом диске многие песни – на стихи поэта Валерия Калинкина. Перед записью мы подарили ему мою «Бочку счастья».

И он ответил:

Готов сказать всему народу И повторять стократно вновь: Есть ложка дегтя в бочке меда, А в «Бочке счастья» – лишь любовь!

– Кстати, о ваших книгах. Когда вы стали писать?

– Да давно уже. Вначале на листочках записывала то, что казалось интересным или важным… Потом эти листочки теряла… Писала другое… И спасибо Стахану. Он все собирал. Складывал…

– Вы помните свой первый рассказ?

– Конечно. Рассказ о собаке. О нашей собаке. О пуделишке Джине. Она умерла от любви. Она тогда болела. Но уже шла на поправку. И когда почувствовала, что в семье скоро появится малыш, которого будут любить больше всех… Джинка перестала сопротивляться. И не стала дожидаться, когда появится конкурент. Рассказ тот я назвала «А вы не верите, что можно умереть от любви». Это был грустный рассказ. И грустная правда.

– Говорят, вы вообще любите животных, а собак – особенно. Много пишете о них…

– Да. Люблю и пишу. И если есть загробная жизнь, то, наверно, я была в той жизни собакой. Они – необыкновенные, высокодуховные, верные существа. Я понимаю их. Потому некоторые свои рассказы от их имени и пишу. Верю, что если б они могли говорить, говорили бы именно так.

Хотя писатель Януш Леон Вишневский считает, что если бы собаки могли говорить, они не снизошли бы до разговора с людьми. Но, я думаю, со мной бы они говорили.

И вообще мои собаки – герои моих «собачьих историй» – считают, что ОНИ в ответе за тех, кто ИХ приручил! А не только мы в ответе за тех, кого мы приручили.

– У вас ведь вышло уже несколько книг?

– Первая – «Песня длиной в жизнь» вышла в 2004 году. Сейчас пишу пятую. Вот и наш с вами открытый разговор может пригодиться.

– Правда, что вас – единственную из эстрадных певиц – приняли в Союз писателей России?

– Это правда. Причем с моей стороны ничего для этого не было предпринято. Как выяснилось, приятельница отнесла мою книжку кому-то в Союзе писателей. И лишь потом призналась. А мне принесли анкету, которую надо заполнить…

– Что-то изменилось в вашей жизни в связи с этим?

– Абсолютно ничего. Просто повысилась, может, самооценка немного. И то не думаю.

– Как Стахан относится к тому, что вы пишете? Он – первый читатель?

– Он не только мой первый читатель. Он и герой многих историй, да еще и оформляет эти книги. Его графика мне нравится. Трогательная и выразительная. Он знает, о чем я пишу. Чувствует.

– Как вы относитесь к сегодняшним эстрадным певцам?

– Стахан очень критичен. И категоричен. Может, потому что сам талантлив. Ему вообще мало что нравится.

А мне кажется, хороших певцов много. Мало хороших песен! И если что-то и запоминается, так только из-за часто повторяющегося рефрена. Как реклама на ТВ, которую сто раз вбивают в голову и в память. Не интересно. Нам не интересно.

И жаль. Наверно, все, что творится и что творят, происходит, может, потому, что мало читают настоящей литературы. Нормальных стихов, прозы… Классиков.

– Ну а как вам, например, Лепс? Он всем нравится. А вам?

– Лепс умный. Талантливый человек. Но… как-то… он «пересаливает» лицом и голосом. И очень уж громко. Ноты его – высокие, сильные, но впечатление, что ему так трудно их выпевать! Даже жалко бывает его. А талант не должен вызывать жалость. Только восхищение. Но это только мое мнение.

– А знаменитый Стас Михайлов? Как он?

– Ну, это особая песня. Это вообще парадокс. А может, и нет. Каждому – свое. Иногда мне кажется, что он не уважает своих верных зрителей. Уж больно избалован ими. Это его равнодушное «оп-па!», хоть и кричит «родные мои!»… Как на базаре. Но неужели дурновкусица близка простому народу?! Ведь Стас не без таланта! Без таланта невозможно так управлять залом. Ему бы – в гипнотизеры. Затмил бы всех. Но талант должен быть благороден! Хотя… есть и жулики талантливые… и воры… Не знаю, как это объяснить. Наверно, все зависит не только от таланта, но и от вкуса, который воспитывается в личности. Вкус – как голос и как деньги: или он есть, или их нет.

И еще. У Стаса Михайлова очень хорошие данные. Тембр. Голос. Но если б Стасу кто-то подсказал: ему полезно было бы позаниматься вокалом. Открытый звук… это открытое «а» горловое… Если песни его доходят до сердец многих, так пусть уж…

Жаль, что никто не подскажет. Хотя бы из друзей. Но это опять же только мое мнение.

– Вам кто-нибудь вообще нравится?!

– Ну а как же?! Конечно. И многие нравятся.

– Ну и кого бы вы поставили в пример вашим ученикам или молодым певцам?

– В пример? Никого. Не надо ни с кого брать пример. Надо иметь свое собственное лицо. Тогда заметят вашу индивидуальность.

– И все же – кто?

– Тамара Гвердцители, например. Саша Малинин. Он нравился и раньше, когда пел рок. И потом, когда романсы. Безусловно, Саша Панайотов, Диана Арбенина… из молодых – Саша Бон. Все они отвечают истинному понятию «петь». Они ПОЮТ, а не стараются петь. Не надо стараться. Если нет таланта, трудолюбие не поможет. Если Бог в макушку не поцеловал, чего пыжиться-то?! Бесполезно.

Мы всегда уважали Лайму Вайкуле. За верность себе. За ум. Замечательная артистка. Достоверная.

– А как Иосиф Кобзон? Говорят, вы дружите?

– Мы в добрых отношениях. И с его Нелей тоже. Они удивительные, внимательные люди. Иосиф мастер. Умница. И говорю без всякого пафоса – он настоящий певец нашего времени. Трибун и патриот. Ему веришь. Он один такой. Дай бог, надолго.

– Вы преподаете?

– Раньше да. Теперь – нет. Научить петь почти невозможно. Повторюсь, человек поцелован Богом или нет. Можно подправить что-то у «пациента», который болен музыкой. Можно убрать ненужное. Подсказать. Мне мало перспективных ребят попадалось в руки. А с теми, кто подавал надежду, я с удовольствием занималась.

– Это был ваш заработок? Ведь у вас было трудное время?

– Нет, конечно. Со способными ребятами – без копейки. Мне самой было интересно. А вот если совсем бездарный, то отказывалась. Только однажды согласилась, мать девушки просто умолила «взять в ученики дочку». Просила до слез. И она платила. За мои муки платила. Но – «недолго мучилась старушка». Я отказалась все же. Когда после нескольких бесполезных занятий ученица спросила, когда она наконец-то уже выйдет на сцену.

Но мне все-таки было интересно: почему так настаивала на этих бесполезных занятиях эта мама? Она же понимала, да и я ей объясняла, что все напрасно. Оказалось, ей, замужней даме, были просто нужны эти свободные два часа в неделю, когда дома ни дочери, ни мужа. Вот и платила. За свободу и за удовольствие.

– А Стахан? Он преподает?

– У него больше терпения. И он делает это с удовольствием. И его уроки приносят молодым пользу. Наверно, у него есть еще и талант преподавателя.

– А если музыку эстрады сравнить – сейчас и раньше?

– Конечно, мы часто говорим, что «вот раньше…». Но в нашей истории давно не было такой разительной разницы, как между «сейчас» и «раньше». Это касается как литературы, так и музыки, особенно эстрадной и, в частности, песенных стихов. Да и вообще – многого.

– А кто, по-вашему, «поцелован Господом», а не «старается»?

– Конечно, таких немало. И конечно – Стахан Рахимов. Он удивительный певец. Настоящий. С потрясающим тембром. С огромным диапазоном. Поет легко. Как дышит. С удивительной, особой манерой поведения на сцене – не выученной, а естественной, своей. Я ни с кем не могу его сравнить. Таким много лет назад я услышала его, и это осталось до сих пор.

– А вы? Какая вы певица? Можете сказать?

– Не мне судить. Рахимову нравится. И знаю точно, что не потому, что я – жена его.

– В Интернете очень много похвал в ваш адрес. И вообще вас любят. Очень любят! И дуэт, и каждого.

– Да. Про нас много пишут в Сети.

– Сейчас много певцов с… как бы это сказать… с не очень большими голосами. А вообще-то можно петь без голоса?

– Конечно. У таланта поет вкус и душа.

– А что вы скажете о рэпе?

– Когда настоящие стихи, да под хорошую музыку, получается мелодекламация. Это – хорошо. Но чаще всего это не так. И тогда ощущение, как акын – что видит, то поет. Только не поет он, а рассказывает. И выскакивает товарищ рэпер на сцену, как черт из табакерки. И народ пугает. Да требует соучастия: орет – «руки!» и – «я люблю вас!!!». Не наше это. Если можешь петь, делай свое дело. Свое великое дело. Пой! Сопереживай вместе с теми, кому поешь, о ком поешь. О ком – живешь на этом свете.

– Что такое, по-вашему, вкус? Это, наверное, очень трудный вопрос? Вот про вас говорят, что вы – певцы высокого вкуса.

– Это совсем не трудный вопрос. Вкус – это мера. Мне кажется, что мера вкуса – это соотношение выразительности и сдержанности. Главное – «не пересаливать». Ни лицом, ни другими частями тела. Нужна мера во всем. Нужна со-размер-ность. Наверно, это и есть вкус.

– И конечно же, как, по-вашему, Алла Борисовна?

– Кстати, о всеми любимой – и нами тоже, конечно, – Алле Пугачевой. Она талантливый человек. Очень! Но, как у всякого человека, даже талантливого, есть у нее свои бзики. Кто не помнит, как, когда она любила петь с молодыми, у нее появлялись такие странные, страшные горловые подвывания: оуо-о-оу… ауо-у-оу…

Зачем?! Может, ей казалось, что от этого она – моложе? Но такому таланту, как у нее, не страшен никакой возраст! У таланта возраста нет!

– Говорят, у вас был конфликт с Пугачевой?!

– У нас с ней не было никакого конфликта. Просто в то время, когда мы были запрещены, в одном интервью в газете ее спросили, почему она так часто меняет мужей. И Алла ответила, что если б она не меняла их, то ее «так же быстро забыли бы, как Аллу Иошпе и Стахана Рахимова, которые всю жизнь вместе».

Мы это сами читали.

Мы не обиделись. Мы удивились. Ей, нашей Примадонне, часто на все и на всех было наплевать, но почему-то она вдруг вспомнила нас. И про то, что мы всю жизнь вместе. Но не поняла она главного, что в той ситуации, в которой мы были тогда – под жестким давлением советской системы, под запретом, без работы, без будущего, – не поняла, что мы выжили только потому, что МЫ БЫЛИ ВМЕСТЕ!!!

И нас не забыли, дорогая Алла! У нас есть своя верная публика до сих пор. И ее много! И вообще – в то смутное время многие считали за честь помочь нам. Поддержать. И помогали. И поддерживали.

Упомянула нас всуе Примадонна, да и бог с ней. Может, за талант и прощается равнодушие и беспардонность? Может быть. Но нам это не по нутру. Нам это не нравится.

– Вы собираетесь долго петь?

– Конечно! А почему нет?! Поем, пока поется. Пока нас любят и хотят. В это трудное время, когда мало кто делает сборы, мы позволяем себе кассовые концерты. И пока все удачно. Народ идет к нам. Тьфу-тьфу!

Самое приятное и важное, молодежь интересуется нашими песнями… Это видно по Интернету. Да и по зрительному залу.

– Вы когда-нибудь объявляли публично о том, что хотите уйти со сцены?

– Да вы что?! Никогда. Ни публично, ни по секрету. Мы не занимались ТАКИМ пиаром. И если б объявили, что уходим со сцены, – ушли бы. Но пока что – мы не сказали. Слишком много времени было отобрано у нас. Не допели мы.

И вообще:

НЕ НАДО ОБМАНЫВАТЬ ТЕХ, КТО ТЕБЕ ВЕРИТ.

И КТО ВЕРЕН ТЕБЕ.

И, кажется, мы живем по этому принципу.

Иллюстрации Стахана Рахимова к книгам Аллы Иошпе

Рисуй, мой милый, ведь в твоих рисунках я чувствую тепло твое и нежность, которые не высказал в словах.

Мы всегда мечтали о большом абажуре

Нежность

С ребенком

Боль

Не вместе

Вдвоем

Уже не один

Джина

Капа

Обиделась

Лаки

Бросили

Канатоходец

Усталость

Джек и Джина

Белая Ворона

Песни – как дети

Карловы Вары

Это Тибет

Его звали Саша

На сцене и в жизни

Оглавление

Возвращение

Бумажные кружева

  Что дальше?

  Мои университеты

  Первый импресарио

  Бумажные кружева

  Нюрка

  А шарфик где?!

  Завидный жених

  Я все-таки ее нашла

  Завтрак в облаках

  Потерянный билет

Завтрак в облаках

  Чужой

  Интеллигенция

  «Идеальные» ремонты

  Святой

  Стамбульское чудо

  Крыша

  Если бы…

  Он просто вошел

  Браслет

  Такая порода

  Морская прогулка

  Эта тихая нежность

  Первая любовь

  Сестры

  Хирург

  И снится сон…

  А вдруг?!

  Люди и звери

  Жил был Крот Сказка

  Белая Ворона Притча

Открытый разговор

  Интервью самих с собой

  Открытый разговор

Иллюстрации Стахана Рахимова к книгам Аллы Иошпе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg