«Что я натворила?»

Что я натворила? (fb2) - Что я натворила? [What Have I Done?] (пер. Илья Владимирович Рапопорт) (Большая любовь - 2) 1255K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аманда Проуз

Аманда Проуз Что я натворила?

Amanda Prowse

What Have I Done?

Copyright © Amanda Prowse, 2013

© Рапопорт И., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“», 2018

* * *

Аманда Проуз занималась творчеством всю жизнь, но писала преимущественно в стол, и лишь удачное стечение обстоятельств побудило ее опубликовать свой дебютный роман «День красных маков».

Книга была переведена на множество языков и принесла автору мировую известность. С тех пор произведения Аманды Проуз не раз удостаивались премий и хвалебных отзывов критиков.

* * *

«Пронзительно и свежо. Несмотря на напряженную завязку роман очень светлый, с толикой романтики. Стоит ли говорить, что Аманда Проуз, как и всегда, отлично справилась со своей задачей? Ее книги не дадут заскучать».

Bella Magazine

* * *

Посвящается ТК

Я подберу все те осколки, которые ты оставил, спрятал в ящиках, забросил под ковер и за подушки, и снова стану собой. И все мечты, что были в моей голове, прежде чем ты сломал меня, — осуществятся.

Глава 1

Десять лет назад

Кэтрин Брукер наблюдала, как жизнь покидает тело ее супруга. Она могла бы поклясться, что видела черную змею его души, которая выскользнула из его груди и просочилась куда-то сквозь пол. Женщина откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула. Она ожидала эйфории или, по крайней мере, облегчения. И уж никак не рассчитывала на то странное онемение, которое ее внезапно охватило. Вспомнив, что в соседней комнате спят дети, Кэтрин закрыла глаза и пожелала им хорошенько выспаться, понимая — ближайшее время будет для них весьма неспокойным. Да, как обычно, она подумала прежде всего о своих детях — сыне и дочери.

Комната, в которой Кэтрин находилась, казалась странным образом пустой, даже несмотря на залитую кровью кровать, на которой лежал труп. Атмосфера представлялась женщине вполне себе умиротворенной, а температура в комнате — идеальной.

Кэтрин ощутила хоть и не сильное, но разочарование. Она-то ждала совершенно других эмоций.

Переодевшись в джинсы и свитер, женщина безучастно застыла у кровати, где лежало окровавленное тело ее мужа. Хорошенько подумав и взвесив все варианты, она впервые в своей жизни набрала номер службы спасения.

Те действия, которые она проигрывала до этого дня в голове бесчисленное множество раз, казались ей теперь какими-то нереальными. Хотя в сознании Кэтрин звонки в службу спасения были логичными в случае происшествий не столь значительных — скажем, если ребенок сломал ногу или у соседей горит дом.

— Служба спасения! С кем вас соединить? — спросил голос на том конце провода.

Кэтрин заколебалась:

— Да. Здравствуйте… Даже и не знаю с кем…

— Не знаете? — удивилась ее собеседница.

— Думаю, тут нужна «Скорая помощь». Или полиция. Или и то и другое. Простите. Я же говорю, что и сама толком не знаю!

— Расскажите, что у вас случилось? — попросил голос в трубке.

— О да, конечно. Видите ли, я только что убила своего мужа, — выпалила Кэтрин.

Женщина на другом конце провода поперхнулась:

— Прошу прощения, вы… Что? Связь ужасная, плохо слышно, мэм.

— Понимаю. Все понимаю. Простите, я сейчас поясню, в чем дело. В этой комнате всегда плохо берет, даже если звонишь соседям. Я вам набрала из спальни, и тут, как я уже сказала, очень плохо ловит связь. Мой сын уверен, что это деревья блокируют сигнал: мы уже спилили несколько, но это не помогло. Да и компьютеры из соседнего офисного здания, скорее всего, перекрывают соединение. Мы собираемся с этим разобраться, но пока руки не дошли. Да. Так вот. Я только что убила своего мужа.

* * *

Лампочка над головой Кэтрин мигнула — похоже, пора было ее менять. Скоро она начнет действовать женщине на нервы.

— Так это вы? — спросили ее.

Роланд Гиринг сложил ладони пирамидкой, перенеся вес на локти и уперев в стол свои мускулистые руки. Его голос опустился на октаву: ответ на этот вопрос был ему необходим, но в то же время Роланд боялся его услышать.

— Я? — переспросила Кэтрин.

— Да, Кэтрин, вы?

Следователь смотрел женщине прямо в глаза, пытаясь внушить ей доверие, желание честно ответить ему. Гиринг сразу мог различить, когда ему лгут — в этом он полагался на свои инстинкты. Столько лет проработав с подозреваемыми, он хорошо знал — иногда, чтобы понять, врет человек или нет, достаточно внимательно рассмотреть его зрачки.

— Обычно на этом этапе я таких вопросов не задаю, но я ведь ваш друг — и друг Марка — и просто не могу не задать этот вопрос.

— Да, конечно, я все понимаю.

Кэтрин улыбнулась какой-то скользящей улыбкой, теребя большим и указательным пальцами пряди за ушами.

Гиринга ее спокойствие приводило в замешательство: Кэтрин вела себя совсем не так, как другие женщины в подобных ситуациях. Обычно они визжат, плачут и крайне агрессивны. Одним словом, ведут себя так, как будто с ними обошлись крайне несправедливо. Внешний вид Кэтрин же говорил Роланду, что она абсолютно спокойна.

Кэтрин вспомнила застывший, стеклянный взгляд мужа. То, как его пальцы сжимались и разжимались, пока легкие его медленно прекращали свою работу. Она наморщила нос — женщина до сих пор чувствовала стальной аромат крови Марка, брызгающей из артерий. Этот запах был ей одновременно отвратителен и приятен. Кэтрин словно чувствовала вкус крови.

Страданий мужа она никоим образом не облегчила, не сказала никаких слов утешения. А, наоборот, смотрела на него, тихо улыбаясь, словно ждала, что Марк справится, что он по-прежнему останется тем сильным и мощным мужчиной, который может срубить дерево или покрасить стену.

В какой-то момент она даже начала насвистывать что-то себе под нос, словно не хотела замечать собственную нерешительность, отчаянно желая поскорее закончить эту горькую главу. Вдруг Кэтрин произнесла совершенно беззаботно:

— Не торопись, милый. У нас есть еще несколько часов. Я сегодня совершенно свободна, и впереди у меня вся жизнь. А ты уж будь любезен сдержать свое слово.

В легкомысленном прагматизме Кэтрин читалось нескрываемое облегчение.

— Недолго мне осталось… — Голос Марка превратился в прерывистый шепот. Еле собрав остатки дыхания, муж Кэтрин просипел: — Слишком медленно, больно. Ты за это заплатишь.

Еще до того, как он договорил, Кэтрин мысленно стерла эту фразу из памяти. Нечего запоминать эти слова — она уж точно никому об этом не расскажет.

— О, Марк, я уже заплатила сполна.

Наклонившись над мужем, застыв в нескольких дюймах от его лица, женщина вдохнула затхлый воздух, вырвавшийся из его рта, разделив с ним тот крошечный миг, в котором супруг ее был еще жив. Кэтрин поразилась проявленной им общечеловеческой способности цепляться за настоящий момент. Это было удивительно. Даже восхитительно. Но абсолютно тщетно.

— Да, это я его убила. Я, Роланд. И только я. Сама.

В признании Кэтрин Гирингу послышалась толика гордости, словно она восхищалась собственным достижением. Это ее странное самодовольство сбивало следователя с толку больше всего. Роланд покачал головой. Слишком непонятно это все. Хотя он уже добился признания, его все равно терзали сомнения.

Перед Гирингом сидела женщина средних лет, симпатичная и опрятная. Та самая, которая еще совсем недавно подавала ему канапе на фарфоровых тарелках, готовила кофе, угощала домашним пирогом. Картинка в голове следователя не складывалась. Кэтрин была женой Марка Брукера, человека, к которому Гиринг относился с симпатией и крайним уважением. Роланд медленно выдохнул и провел ногтем по щетине на подбородке — она отчаянно чесалась. Комната допросов, с ее наэлектризованной атмосферой и горячим сухим воздухом, его чувствительной коже была противопоказана. Ему хотелось скорее отправиться домой и принять душ. Или просто перемотать сегодняшний день — теперь-то он бы уж точно не стал отвечать на тот злосчастный звонок в три часа ночи, перебудивший всю семью. И перечеркнувший все представления Роланда о жизни тех людей, которых, ему казалось, он хорошо знал.

Кэтрин чувствовала раздражение Роланда, она знала — Гиринг из тех людей, которые ненавидят, когда их тревожат среди ночи. Она представила себе, как накануне вечером Роланд, придя из спортзала, где он в течение часа поддерживал в форме свой идеальный пресс, наслаждается порцией морского окуня с овощами на пару и бокалом охлажденного белого вина. Вот уж точно — ни Роланд, ни Кэтрин и подумать не могли, что столь приятный вечер окончится здесь, в полицейском участке Финчбери, в попытках разобраться, что за кошмар случился пару часов назад в доме Марка и Кэтрин.

— Вы уверены, что хотите поговорить именно со мной? — спросил Роланд.

Его пиджак распахнулся, приоткрыв ярко-розовую подкладку — костюм Гиринга явно был пошит на заказ. Кэтрин представила себе реакцию его сослуживцев на такой наряд. Роланд всегда стремится подать себя как можно лучше и тратит на свой внешний вид уйму времени, и на самом деле ему глубоко наплевать на их мнение. Такой, как Гиринг, никогда бы не позволил себе появиться в участке в тех дешевых шмотках, которые носят его коллеги. Кэтрин однажды подслушала разговор между своим мужем и Роландом: последний сокрушался, что его повысили до главного инспектора и теперь ему больше не надеть любимой формы полицейского. А ему так нравилось натирать до блеска ботинки, полировать пуговицы и чистить мундир. Кэтрин заметила, как Роланд провел ладонью по кубикам на прессе, явно наслаждаясь ощущением собственной плоти через ткань хорошо отглаженной белоснежной рубашки.

— Уверена, — ответила она.

— Вам точно не кажется, что лучше было бы, если бы вас допросил незнакомый человек? — переспросил Гиринг.

Кэтрин в его вопросе послышался проблеск надежды — вот сейчас она ответит утвердительно, и тогда следователю больше не придется этим заниматься. И она поспешила расстроить его:

— Я совершенно уверена, что нет. Спасибо, что спрашиваете, Роланд, но я действительно хотела бы поговорить об этом именно с вами, и за то, что ради этого дела вы лишили себя пары часов сна, я весьма вам признательна.

Казалось, женщина не понимает в сложившейся ситуации совершенно ничего. Не отдает себе отчета. Как будто на самом деле детектива пригласила она. Роланд хотел было сказать, что вообще-то его поднял с постели диспетчер — сообщив о первом за двадцать лет службы Гиринга преднамеренном убийстве. Но не стал. Голос Кэтрин был совершенно ровным, она не подбирала слова и не нервничала. Сидела, скрестив руки на коленях. Она скорее была похожа на женщину, которая дожидается своей очереди на прием к доктору, но уж никак не на убийцу на допросе.

Роланд проработал полицейским двадцать лет. Он видел многое — отвратительное, несправедливое и странное. Но то, что произошло с Кэтрин… Не имело никакого смысла. Это потрясало его до глубины души. Роланд не знал, как реагировать.

— Учитывая текущую ситуацию, вы как-то уж слишком спокойны, — сказал Гиринг, думая о том, что, наверное, Кэтрин все еще находится в шоке.

— Знаете, забавно, что вы это сказали, потому что мне правда на удивление спокойно. Очень.

— Это меня и тревожит.

— О, Роланд, не нужно беспокоиться, не стоит. Для меня это приятная перемена — вот такое ощущение безмятежности. Я уже почти забыла, каково это! На самом деле не думаю, что когда-нибудь вообще себя чувствовала так. Пожалуй, только когда была ребенком. Это было прекрасное время — мне совершенно не о чем было переживать, я была очень любима. В те времена у меня была прекрасная жизнь. Знаете, я не всегда была такой. Вы спросите какой? О, ну, как вам ответить… боязливой, нервной, замкнутой. Наоборот, я была решительной. Не безумной, не сумасбродной, но глубоко в душе я знала, что смогу достать звезду с неба, сделать что-то особенное. Я думала, что смогу многого достичь. Родители всегда говорили: «Кэтрин — ты сможешь добиться всего, на что способно твое воображение». И я в это верила. Родителей уже нет в живых, но я не очень-то опечалена по этому поводу. Почему?

Кэтрин глубоко вздохнула.

— Сказать по правде, Роланд, мне всегда представлялось, что наши ушедшие близкие присматривают за нами оттуда, сверху, даже защищают нас. Но если это действительно так, то мне стыдно перед родителями за все, что они видели, стыдно за то, кем я стала. Хотя, с другой стороны, если они со своих облаков все же могли меня защитить, то почему не сделали это? Ведь я бессчетное количество раз просила о помощи, молила, но все безрезультатно. Наверное, именно поэтому их судьба меня не слишком волнует. Все это чересчур сложно и запутанно, а мне меньше всего сейчас это нужно.

— Если своего мужа убили именно вы, Кэтрин, тогда возникает вопрос: зачем?

Улыбнувшись еле заметно, как улыбается тот, кто не знает, с чего начать, но все же понимая, что говорить придется, Кэтрин медленно озвучила свой ответ:

— Все очень просто. Теперь я могу рассказать свою историю, ведь мне нечего опасаться.

— Свою историю?

Гиринг был сбит с толку.

— Да, Роланд. Мне нужно было рассказывать ее своим детям, семье, друзьям, знакомым — без страха.

— Страха… перед чем?

Детектив уже услышал несколько ответов, но все еще не мог понять, к чему ведет женщина.

С губ Кэтрин сорвался еле слышный смешок. А в уголках глаз невольно появились слезы.

— О, Роланд, не знаю даже, с чего начать! Это страх перед болью, перед смертью. Я боялась, что меня просто не станет, что я исчезну под собственной оболочкой. Понимаете, я не знаю, куда все это могло меня привести. Не понимаю, где та, кем я была раньше. Я будто исчезла. Я больше не часть общества, хотя все еще живу среди людей. Жизнь моя стала вдруг такой незначительной. Никому нет дела — есть я или нет. Я — невидимка. Мой голос беззвучен. Но сегодня произошло то, что изменило меня, Роланд. Не могу сказать точно, что именно случилось, но я вдруг осознала — момент настал. Пришло мое время.

Роланд задумался на какое-то мгновение, а потом сказал:

— Хорошо подумайте над тем, что вы сейчас скажете, Кэтрин. Тщательно все взвесьте, потому что с этого момента ваши слова и действия повлияют на вашу дальнейшую судьбу. Все, что далее вы произнесете, будет внесено в протокол и прикреплено к делу.

Кэтрин снова засмеялась.

— Боже мой, мою дальнейшую судьбу? Знаете, что забавно, Роланд? Мне больше не нужно ни о чем думать. Я уже давно все решила. Поверьте, для этого у меня был не один год.

Роланд взвесил варианты, пытаясь выбрать подходящую тактику ведения допроса. Внезапно ему в голову пришла отличная идея, как ему показалось. Роланд подумал, что нашел выход из сложившейся ситуации.

— Думаю, вам стоит обратиться к врачу, Кэтрин. Для вашего же блага.

— К психиатру?! Это прекрасная мысль. Должна предупредить вас, что после тщательной оценки этот доктор напишет подробный доклад, в котором будет сказано, что я на сто процентов вменяема, разумна и полностью контролирую все свои действия. Дело в том, что я точно знала и понимала, что делаю. Впрочем, не мне решать. Пусть все мои слова подтвердит счастливый обладатель сертификата с позолоченной рамкой, висящего в его офисе над рабочим креслом. Может быть, это облегчит вам жизнь.

— Речь не об этом! Кэтрин, я лишь предположил, что у вас нервный срыв и ваши действия стали результатом этого.

И тут Кэтрин громко рассмеялась.

— Вы хотите сказать, что я сошла с ума? Забавно. Только дело в том, Роланд, что я нахожусь в совершенно ясном уме и трезвой памяти. Все, что я вам сказала, — чистая правда. Может, вы все-таки хотите услышать мою историю?

Больше всего Гиринг хотел, чтобы Кэтрин пролила свет на происшедшее — выдала бы какую-нибудь незначительную деталь, хоть что-то. Поэтому он тут же выпалил:

— Да, да, конечно.

— За последние двадцать лет у меня бывали моменты, когда я действительно могла выжить из ума, без каких-либо особых усилий. Когда наступали мрачные и грустные времена, я часто задавалась вопросом, а не закрыться ли мне от всего и всех на свете. Но какой бы соблазнительной ни представлялась мне эта мысль, меня всегда останавливали два человека. Доминик и Лидия. Только ради своих детей я каждый раз заставляла себя жить дальше. Мне приходилось туго. Изо дня в день я смотрела на свое удрученное лицо в зеркале и удивлялась, как долго еще смогу притворяться. Оказалось, куда дольше, чем я могла себе представить!

Из уст Кэтрин вырвался краткий, наигранный смешок.

Роланд уставился на нее, почти окончательно решив, что она действительно сошла с ума.

— Должен сказать, Кэтрин, как друг, а не как следователь, ваше состояние беспокоит меня очень сильно.

Гиринга перебил смех женщины. Она вздохнула, слегка качнувшись. Вытащила из кармана своего кардигана бумажный платок, тщательно промокнула глаза и высморкалась.

— Мне очень жаль, Роланд. Не нужно было смеяться, я знаю. Я чересчур эмоциональна. Последние два дня дались мне нелегко.

Оба помолчали — слишком уж неподходящим казалось это определение «нелегко».

— Я смеюсь, потому что ждала помощи и поддержки от кого-нибудь все последние почти двадцать лет. Но теперь, впервые после того дня, когда я вышла замуж, я больше не нуждаюсь ни в чьей заботе, потому что теперь наконец в безопасности.

Кэтрин положила ладони на стол, как бы пытаясь стать сильнее, прикоснувшись к этой твердой поверхности, чтобы подчеркнуть, что теперь она в состоянии справиться со всем сама.

Роланд встал и принялся расхаживать по помещению, сомкнув руки за спиной. Его терпение было на исходе, и уровень его разочарования возрастал прямо пропорционально пониманию того, что в допросе не предвидится никакого прогресса. У Гиринга появилось стойкое ощущение, что весь этот разговор может продлиться еще не один час, а тратить столько времени впустую он был совершенно не намерен.

— Итак, Кэтрин, давайте уже наконец поговорим начистоту. Я оказался в очень трудном положении. Я имею в виду не профессионально, а психологически. Мне совершенно непонятно, что с вами такое происходит. Я знаю вас с Марком уже… сколько? Кажется, почти десять лет?

Кэтрин мысленно прокрутила перед глазами картину: дочь Гиринга, юная Софи, — тогда ей было лет восемь — впервые появилась на занятиях в академии Маунтбрайерз. Она была такой милой, с ее маленьким кожаным рюкзачком, испуганным выражением ее покрытого веснушками личика и качающимися косами. Теперь эта Софи была уверенной шестнадцатилетней особой, на которую засматривались все мальчишки, в том числе и сын Кэтрин. Женщина кивнула. Почти десять лет.

— И за все это время вы с Марком всегда считались образцовой семьей, преданными друг другу супругами. Марк прекрасно отзывался о вас. Вы понимаете, почему это все кажется мне несколько странным?

Роланд на мгновение уставился в потолок, пытаясь унять нервную дрожь, а потом попробовал зайти с другой стороны.

— Поймите, Кэтрин, я изо всех сил стараюсь быть вежливым с вами… поэтому пора нам уже прекратить ходить вокруг да около и перейти к сути. Марк… был… человеком, к которому все относились с почтением и теплотой. К тому же директором академии! Обладателем государственных наград, его уважали все коллеги. А теперь вы ждете, что я и все остальные поверим, что в течение последних восемнадцати лет за высокими стенами вашего особняка вы переживали форменный кошмар? Все, что мы, окружающие, видели — счастливых мужа и жену, которые казались в высшей степени преданными друг другу. Теперь, я надеюсь, вы осознаете, почему у некоторых могут возникнуть трудности с пониманием вашего поступка?

Кэтрин улыбнулась нерешительно и ответила, тщательно подбирая слова:

— Я прекрасно понимаю, что многие люди видят лишь то, что хотят, Роланд. Это мне известно. Но важно и другое. Некоторые из нас — великие обманщики. Именно таким был Марк, и я тоже в какой-то мере. Он был чудовищем, притворявшимся невинной овечкой, а я была его жертвой, которая пыталась делать вид, что все не так. Вот тут я виновна по всем пунктам, признаю.

— Кэтрин, я попросил бы вас не использовать эту фразу, — бросил Гиринг несколько зло. Кэтрин не могла точно сказать, всерьез ли он злится или нет.

— Хорошо, Роланд. Так вот, что я хочу сказать — для меня не имеет значения, что подумают другие. Правду в данном случае знаю только я, но однажды, надеюсь, ее узнают и мои дети, и это единственное, что имеет для меня какое-либо значение. Да, я виновна и знаю, что избежать расплаты не смогу. Вот только, скажу я вам, нет такого наказания, которое было бы хуже той жизни, которую я вела в качестве супруги Марка. Теперь я ничего не боюсь.

Роланд присел на стул с противоположной стороны прямоугольного стола. Он вытянул ноги, скрестил их, и, сцепив руки за головой, глубоко вздохнул. Перед его глазами пронеслось множество тех вечеров, когда он сидел за столом на уютной кухне Марка и Кэтрин, которая сновала туда-сюда в домашнем платье и фартуке в цветочек, наливая чай из начищенного до блеска чайника. По воскресеньям, после службы в церкви, Марк часто собирал гостей, и в доме Брукеров царила непринужденная атмосфера — мужчины шутили, обсуждали соревнования по крикету, а за тонким звоном фарфора еле слышно мурлыкало радио «Классик».

И все, что только что сказала Кэтрин, не имело совершенно никакого смысла. Тем не менее Роланд был готов ее выслушать. Он должен был слушать, потому что ему нужно было понять главное. Гиринг провел рукой по лицу и закончил, сгребая скальп и похлопывая себя по боку.

— Я работаю не первый год, Кэтрин, и всякого повидал. Иногда у каждого из нас бывают неудачные моменты; стечение обстоятельств, случайность… — начал он.

— Мне кажется, я знаю, куда вы клоните, — перебила Кэтрин. — Поэтому сразу нет. То, что случилось у нас дома этой ночью, не было случайностью. Нет, конечно, у меня не было какого-нибудь там зловещего плана, но я убила Марка не случайно. Я сделала это умышленно, и когда держала нож в руке, мною действительно руководило желание его убить. Сказать по правде, наверное, я мечтала об этом уже очень и очень давно, где-то в глубине души. То есть, хотя это и было «стечение обстоятельств», как вы говорите, несчастным случаем я бы это не назвала.

Роланд покачал головой — признание Кэтрин только ухудшало положение.

— Вот что. Я скажу, что именно могло бы помочь… Может быть, вы приведете примеры? — спросил он.

— Примеры? — не поняла Кэтрин.

— Да, что-нибудь, что поможет мне понять, через что вы прошли. Опишите типичную ситуацию.

— Типичную?

— Да. Нарисуйте мне картинку, которая поможет понять, что с вами происходило; опишите точно, как именно это было. Объясните, что такого ужасного делал с вами муж. Что это были за пытки? Ведь вы говорили про пытки и ужасы, но мне нужно понять, что это было на самом деле. Расскажите, что за действия вашего мужа так сильно вас пугали. Скажите, что он такого сделал, чтобы заслужить смерть.

Роланд встал и переместился совсем близко к Кэтрин и находился теперь в полной боевой готовности. Женщина переспросила:

— Вам нужна картинка?

— Да.

— Дайте-ка подумать. Картинка, типичная ситуация… — Кэтрин запнулась. — Даже не знаю, с чего начать и насколько подробный рассказ от меня требуется.

— Расскажите мне хоть что-нибудь, Кэтрин, кроме фразы «мой муж был монстром», потому что это описание слишком общее и драматичное — от него мало толку. Дайте мне что-нибудь осязаемое, что-то, что поможет понять вашу ситуацию мне и людям.

— Верно. Правда, сначала я хотела бы предупредить вас кое о чем: я ни в коем случае не собираюсь приукрашивать факты. Я говорила и продолжу говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, — так это, кажется, звучит? — спросила Кэтрин.

Роланд кивнул:

— Да, примерно так. Я весь внимание.

Кэтрин сделала резкий вдох и большим пальцем левой руки покрутила на безымянном пальце правой обручальное кольцо. Женщине до этого и в голову не приходило его снять, но теперь она твердо решила сделать это, как только останется наедине. Она приподняла кольцо немного вверх и задумчиво посмотрела на оставшийся от него на коже след, задумавшись, сколько времени потребуется, чтобы это крошечное пятнышко исчезло. Ведь когда оно пропадет, это будет первым большим шагом на пути освобождения.

— Так вот. Марк был человеком крайне нервным и навязчивым. Не разрешал мне носить джинсы или брюки, только юбки. Распланировал мой распорядок дня до минуты, и я почти ни за что не отвечала. Нет, конечно, я могла решать, как лучше доехать до супермаркета или что за овощи приготовить на ужин, но на этом вся моя свобода выбора заканчивалась. Как и где хранить продукты, когда подать ужин — все это было распланировано заранее. К тому же каждый день мне приходилось выполнять целый ряд домашних дел, часто совершенно бесполезных, рассчитанных на то, чтобы изнурить меня и сломить…

Роланд потер ладонями веки. Представил себе, как бы эти слова прозвучали в суде: «Я убила своего мужа, потому что он был слишком нервным и заставлял меня носить юбки вместо брюк. И заниматься домашними делами…» Господи, да если бы после таких слов ее оправдали, то большинство заключенных женщин точно пришлось бы выпустить на свободу. Роланд надеялся, что доводы Кэтрин будут несколько более существенными.

— В конце каждого дня мы поднимались в спальню. И пока в соседней комнате мирно спали наши дети, я вставала на колени у подножия нашей кровати, а Марк ставил мне баллы — в зависимости от того, насколько плохо или хорошо я справилась с домашними обязанностями за день. Если я чем-то рассердила его или что-то ему не понравилось, за это добавлялись дополнительные баллы.

Роланд оживился.

— В зависимости от того, сколько баллов я набрала по шкале от одного до десяти — где десять означало «максимально плохо», — Марк определял, что будет дальше, — сказала Кэтрин.

В уголках глаз женщины появились слезы. Ком в горле не давал ей дышать: Кэтрин было и больно, и стыдно рассказывать об этом и переживать заново в душе этот кошмар.

— Баллы? — спросил Роланд и покачал головой. Кэтрин не могла понять — от жалости или от недоверия.

— Да. А дальше он делал мне очень больно.

Она прошептала эту фразу так тихо, что Роланду пришлось сильно напрячься, чтобы услышать.

— И как долго это продолжалось, Кэтрин? — спросил он. Кэтрин закашлялась, но тут же собралась и продолжила достаточно связно, как будто смогла саму себя одурачить, сказав себе, что все под контролем:

— Ну, если поразмыслить, получается, что с того момента, как мы познакомились. Сначала это были всякие пустяки: Марку не нравились мои одежда, прически, круг людей, с которыми я общалась. Он поставил крест на моей карьере преподавателя английского, о чем я очень жалею. Муж сломал и выбросил все, что у меня было до нашего знакомства, отслеживал, с кем я разговариваю по телефону и тому подобное. Постепенно отлучил меня от моей собственной семьи. Все действия моего мужа были направлены на то, чтобы выбить меня из равновесия и максимально подчинить себе, убрав с дороги всех, кто мог бы прийти мне на помощь, и разрушив мою самооценку, так что, когда он перешел к настоящему насилию, я уже была в позиции жертвы и осталась совершенно одна. Я не могла самостоятельно принять какое-либо решение, настолько Марк меня запутал. Я была просто лишена права голоса. По крайней мере, так я себя ощущала.

— А то, что вы называете «настоящим насилием», и как долго продолжалось это?

— Дайте-ка подумать… Пожалуй, с тех пор как я была беременна Домиником.

— Которому сейчас шестнадцать? — уточнил Гиринг.

— Да, все верно. Хотя это кажется невероятным! Шестнадцать лет… как все быстро летит, правда же? Наверное, у вас с Софи то же самое. Иногда мне кажется: вот только вчера я гонялась по всему дому за моим пухлым малышом, а потом отвернулась на секунду — и вдруг он уже не ребенок, а самостоятельный человечек с гордым названием «подросток». Извините, Роланд, я немного ушла от темы, да?

Кэтрин посмотрела на следователя, понимая, в каком затруднительном положении тот сейчас оказался. Она знала, что все это звучит неправдоподобно, даже безумно… Ведь она говорила о Марке Брукере, директоре академии! Кэтрин знала, что и Роланд, и все остальные считали ее мужа человеком, готовым помочь в трудную минуту и сгладить напряженную атмосферу удачной шуткой. И такие сведения о Марке они все точно сочтут шокирующими. Интересно, что подумает его секретарша, Джудит? Кэтрин улыбнулась про себя, подумав, как бы Джудит отреагировала. Наверняка та бы сказала: «Но ведь Марк не был похож на плохого человека, он же был почти идеален…»

Кэтрин надеялась, что со временем, когда станут известны все факты, многие задумаются: если ее жизнь была столь идеальной, как думал Роланд и все вокруг, зачем тогда она убила своего мужа? Зачем нужно творить весь этот кошмар, а затем самой прийти и требовать наказания, что за глупый спектакль? Если только она не сошла с ума, конечно. Но Кэтрин была полна решимости доказать: если у нее и есть какие-то проблемы, то уж точно не с головой.

Роланд глубоко вздохнул и приготовился выслушать заново ответы на все свои вопросы.

Глава 2

Семь лет назад

В тюрьме Марлхэм тишины не было никогда. Ее все время что-то нарушало — либо вечно гудящий телевизор с бесконечными тупыми мыльными операми, либо крики, смех и ругательства, которые, судя по всему, сами по себе тихими быть не могли. Кейт, как ее прозвали здесь, по собственному опыту знала: даже самые отборные ругательства кажутся куда более угрожающими, если произносятся тихо, медленно и совсем рядом, так чтобы действительно пришлось слушать и слышать. Громкие разговоры — для новичков.

Не унимались обитатели тюрьмы и ночью — в камерах шумно рыдали новоприбывшие. От этого вечного плача у Кейт сердце сжималось — женщина не могла перестать видеть в каждой из этих плачущих девушек черты собственной дочери, Лидии, и ей хотелось обнять и утешить их. Вопли прерывались глухими ударами — несчастные били обувью и расческами о металлические решетки и кровати, выбивая зашифрованное морзянкой «вытащите меня отсюда, я хочу домой! Пожалуйста, выпустите меня…».

В предрассветные часы зачерствевшие за годы работы в тюрьме надзирательницы и уставшие заключенные прикрикивали на особенно буйных: «Успокойтесь, заткнитесь и погасите этот чертов свет!» Когда заключенные наконец утихомиривались, а надзирательницы удалялись к себе в каптерку, оживало само старое здание тюрьмы. Скрипели и стонали трубы, установленные еще в Викторианскую эпоху, дрожали и трещали древние радиаторы, поскрипывали лампочки в патронах, а ветер свистел в щелях между рамами. Для Кейт весь этот шум, от которого невозможно было никуда деться, стал одним из главных недостатков жизни в Марлхэме. К такому женщина оказалась совсем не готова. Да, она мысленно приготовила себя к отсутствию свободы и ощущению постоянной скуки, но такие мелочи, как постоянный шум, стали для нее куда более сильным потрясением. Разочарование Кейт складывалось из совсем мелких неудобств. Например, каждое утро женщине приходилось втискивать ступни в ссохшиеся, задубевшие носки, крайне неприятные на ощупь. Но больше всего ее беспокоило то, что она не могла приготовить себе чай с утра. Кейт ненавидела то холодное, мутное варево, которое здесь подавали три раза в день, и даже спустя три года пребывания в тюрьме женщина еще не могла к нему привыкнуть. Впрочем, не то чтобы она мечтала вернуться на собственную кухню в Маунтбрайерз — вот уж точно ни за какие коврижки.

Когда Кейт только привезли в Марлхэм, необходимость изучать распорядок дня, негласные правила и собственный язык этой чуждой для нее среды были сущим мучением. Большая часть ее «обучения» состояла в наблюдении за другими заключенными и попытках повторить их реакцию на звонки и неразборчивые крики.

Кейт отметила для себя, что все новоприбывшие разделились на две категории: те, кто шел против системы, несправедливо поместившей их сюда, прочь от счастливой жизни, не упускавшие ни единой возможности закричать, выразить протест или подраться с кем-то; и те, кто, как и сама Кейт, вел себя так смиренно, что это наводило на мысль — тюрьма может действительно защитить от того, что навредило им извне.

В первые недели своего заключения Кейт приходилось постоянно напоминать самой себе, где она и почему здесь оказалась. Все было так, как когда-то ей пытался подсказать Роланд: какое-то помешательство, временное или окончательное. Всего за несколько часов она стала одиночкой, вдовой и убийцей. Ее увезли прочь от собственных детей, а тело Марка лежало в морге.

Доминика и Лидию забрала сестра Кейт, Франческа, она увезла их к себе в Хэлтон, в Северный Йоркшир. И теперь и днем, и ночью Кейт внезапно ощущала приступы беспокойства — как там ее дети, все ли у них в порядке. Женщина не могла вспомнить, рассказывала ли когда-нибудь Франческе, что у Доминика аллергия на орехи кешью? А если он случайно съест их, вдруг у него не будет с собой «эпипена»? Несколько дней Кейт преследовал ужас перед возможными последствиями; думать ни о чем другом она просто не могла. Если бы Кейт была способна мыслить рационально, то поняла бы, что ее сын уже достаточно взрослый, чтобы напомнить своей тете об аллергии, но вряд ли можно заставить мыслить рационально человека, пытающегося справиться с болью разлуки.

В те минуты, когда сон никак не хотел приходить, Кейт задавалась несколькими извечными вопросами. Жалеешь ли ты о том, что сделала? Разве не лучше было бы сдержаться — промолчать, не трогать нож? Кейт, если бы ты продолжала жить так, как всегда, разве так не было бы лучше для всех? По крайней мере, тогда ты каждый день виделась бы с детьми. И тогда Кейт открывала одно из писем своей сестры и с жадностью его проглатывала.

Франческа всегда начинала письма с фразы: «Эй, Кэти», которая возвращала Кейт к тем беспечным временам, когда они с сестрой были молоды и хорошо общались, еще до того, как жизнь с Марком Брукером успела оставить свой отпечаток на Кейт. Когда та была еще просто милой девушкой, не очень-то переживавшей по поводу чего-либо. Однако письма Франчески не просто заставляли Кейт совершить путешествие во времени, но доказывали, что тогда эта юная особа, вышедшая замуж за Марка Брукера, в последний раз действовала по собственной воле, а не как запуганная марионетка. «Эй, Кэти» означало, что Франческа простила сестру. Теперь она наконец поняла, что скрывалось за холодностью и неестественным поведением Кейт на протяжении многих лет. Подобными словами Франческа как бы говорила: «Я все поняла и простила, путь расчищен, и можно двигаться дальше».

Кейт читала и перечитывала куски писем, где сестра писала о ее детях, до глубины души тронутая тем, что ее Франческа, когда Кейт было так плохо, забрала Доминика и Лидию и приютила их. И хотя Кейт знала, что Франческа так бы и поступила, мысль об этом грела женщину от этого не менее сильно. Интересно было читать и про обычные мелочи, свидетельствовавшие о том, что жизнь продолжается. Например, фразу: «Пора бежать, а то запеканка в духовке пригорит!» — читая эти слова, Кейт представила себе, как все они собрались за столом, болтая и с удовольствием уплетая фирменное блюдо Франчески. В следующих письмах появились и более подробные детали: «Лидию приняли на подготовительное отделение в художественный колледж, а Доминик помогает Люку и его отцу проектировать интерьер нового предприятия, это будет бутик-отель! У него много новых идей, и, уверена, со временем он сможет оживить бизнес Люка, я очень на это надеюсь».

Перечитав последние новости от Франчески, Кейт уже не сомневалась в том, как ответила бы на озвученные выше вопросы. Нет, лучше бы не было ни для кого. Если бы Кейт не убила Марка, то ее саму рано или поздно прикончила бы жизнь с ним. В этом она была уверена.

На то, чтобы к Кейт постепенно начали возвращаться уверенность в себе и чувство собственного достоинства, ушло почти три года. Будучи замужем за Марком, она практически не замечала их отсутствия и только теперь начала осознавать, что правда чего-то стоит, что у нее есть своя история. Теперь Кейт могла, наконец, сказать «нет», не почувствовав себя виноватой, — причем на что угодно, будь то приглашение на чай или сексуальное домогательство. Кейт наконец поняла, что имеет полное право отвечать «нет».

Кейт знала, впрочем, что воспоминания о ее несчастной жизни будут преследовать ее до конца дней; словно губка, она впитала весь этот ужас, и он навсегда остался в ней. Если бы у женщины был выбор, она предпочла бы всплеск эмоций, печаль, которая после кратковременной истерии оставила бы ощущение чистоты. Но все получилось совсем не так. Наоборот, Кейт страдала по чуть-чуть и, будучи все время подавленной, неуклонно менялась как личность. Кейт приняла это с долей обреченности. Она больше не боялась Марка. Воспоминания о супруге превратились в неясные призраки прошлого — перед зеркалом или лежа в постели она иногда видела его. Но даже эти сиюминутные вызывающие дрожь воспоминания не могли сравниться для Кейт с ужасом, среди которого она жила во время их с Марком брака.

А вот потеря контакта с детьми легла на душу Кейт мертвым грузом. Она часто испытывала приступы резкой, почти физической боли при одной мысли о них. В эти минуты у женщины перехватывало дыхание, и кусок не лез в рот, если такой приступ случался во время еды. Ей постоянно снились Лидия и Доминик, и просыпалась Кейт каждый раз в слезах, вспомнив о ямочках на пальцах Лидии, когда та была совсем маленькой, или о голубой шерстяной перчаточке Дома, брошенной на замерзшую дорожку сада. Ужасная тоска, гложущая ее изнутри, мешала сосредоточиться. Она изнуряла женщину своим постоянным присутствием. Но, словно человек, мучающийся от жажды в пустыне, Кейт никак не могла справиться с этой проблемой. С ее языка то и дело срывались слова оправдания, мольбы о прощении, но так как дети ее услышать не могли, все это казалось безнадежным, и Кейт лишь еще больше расстраивалась. Как бы она ни пыталась объяснить, сотрудники тюрьмы не могли или не хотели понять, что женщину беспокоило не само пребывание за решеткой. Ей просто нужно было побыть наедине со своими детьми, всего час или два, объяснить им, утешить их и успокоить. Кейт часто вспоминала, как кормила своих детей, когда они только-только родились, — таких крохотных, таких идеальных и таких любимых. Мысль о них постоянно крутилась в ее голове, и воспоминания не оставляли ее днем и ночью. Она представляла, как их крошечные пальчики скользят по ее растянутой бледной коже с тонкими синими венами, их маленькие ротики в постоянном поиске; как они лениво моргают, наевшись, уже готовые погрузиться в сон. Сердце Кейт сжималось от знакомого чувства тоски, которое почти не притупилось, хотя прошло уже много лет. Если бы она могла вернуться в то время и найти в себе мужество все изменить…

Шум тапочек по линолеуму подсказал Кейт, что пришла почтальонша. Неряшливая девушка, работавшая тюремным почтальоном, приблизилась к камере, остановила тележку и зашуршала, роясь в стопке с картонными конвертами. Кейт всегда предчувствовала, когда ей должно было прийти письмо. Она улыбнулась, представив себе, как ее сестра выводит строчки за своим маленьким столиком, периодически отхлебывая из чашки крепкий кофе и протирая столешницу. Прекрасная, прекрасная Франческа.

Через открытую дверь почтальонша бросила конверт на кровать Кейт. Судя по всему, самой ей никто никогда писем не писал, и поэтому девушка не имела представления о том, сколько радости может принести обычное письмо.

— Спасибо, — искренне поблагодарила ее Кейт.

Девушка кратко кивнула. Благодарность ее не очень интересовала; она работала исключительно за свои пару центов зарплаты.

Как гурман, смакующий вкуснейшее вино или отборный сыр, Кейт научилась открывать письма без спешки. Она всегда оттягивала эту процедуру до последнего, держа конверт и внимательно всматриваясь в штамп, чувствуя вес письма в своей руке и разглядывая паутину строк, где написан адрес. Она осторожно проводила большим пальцем по цифрам номера своей камеры, написанных черными чернилами в левом верхнем углу; ей было не важно, что письмо уже открывали, чтобы просмотреть содержимое — красными чернилами на конверте было написано «РАЗРЕШЕНО». На секунду или две Кейт удалось отбросить мысль о том, что кто-то из тюрьмы уже прочитал все предназначавшееся только ей, она притворялась, что находится где-то совсем в другом месте, где может свободно узнавать последние новости и связываться с остальным миром.

Кейт перевернула коричневый прямоугольник, так что тот лег в ее ладонь. Сердце дрогнуло. Перед глазами женщины был не скачущий почерк сестры, а идеально точные штрихи, выведенные рукой дочери Кейт.

— Ой! Это от Лидии!

Кейт не знала, кому она это кричала, слова вырвались сами собой. Словно радость выплеснулась из ее души.

— Рады за тебя, милая, — послышался равнодушный ответ из соседней камеры.

За три года это письмо было всего лишь вторым от ее дочери. Предыдущее Кейт зачитала почти до дыр. И теперь этот драгоценный новый талисман обещал подарить женщине сладостные часы для размышлений. Она очень быстро выучит каждое слово, но самих слов и их значения будет недостаточно. Держать этот лист бумаги и следить за словами, которые пальцы ее дочери нанесли на него, — это куда более сильное впечатление, чем просто вспоминать о написанном. Неописуемым удовольствием было и вдыхать аромат листа, в котором чувствуется смутный намек на аромат кожи ее дочери, оставшийся от легчайшего прикосновения ее запястья. В тот день Кейт прочла и перечитала эти две страницы по меньшей мере раз двадцать. А в последующие дни этот ритуал занял прочное место в ее распорядке дня.

Господи, мама!

Так быстро пробежали почти три года. Франческа все по-прежнему такая же крейзи, но замечательная и напоминает мне во многом тебя. Я вижу в ней некоторые твои черты. Думаю, до этого просто не замечала, как сильно вы похожи, потому что не проводила с ней достаточно времени. Но сейчас я вижу — у вас почти одинаковые голоса, и, когда она только-только нас забрала, я никак не могла привыкнуть к ее голосу по телефону, или, когда она звала нас на ужин, мне все время вспоминалось, как это делала ты. Но сейчас я уже привыкла, и иногда я заставляю себя поверить, что это ты внизу завариваешь мне чай, и это заставляет меня улыбаться.

Кейт прервалась, чтобы вытереть слезы, которые застилали ей глаза. Она представила себе те многочисленные моменты, когда звала детей на ужин… «Доминик, Лидия, идите ужинать!» И слышала, как они весело бегут по лестнице, смеясь или споря друг с другом. Как же она скучала по всем этим семейным ужинам, по их веселой болтовне, по тому, как ее дети поглощают еду, неуклюже разливают напитки на скатерти и стучат ботинками по деревянному полу.

В колледже потрясающе! Очень много нового узнаю и, когда получаю домашнее задание, думаю — вау, как здорово! Хотя многие мои друзья очень недовольны, что нас так сильно загружают. Думаю, все дело в том, что мне нравится учиться гораздо больше. Учителя хвалят, особенно преподаватель по живописи, и я так рада!

Знаю, что не давала о себе знать очень долго. Много раз пыталась написать тебе, но все время бросала. Надеюсь, это письмо смогу дописать до конца. А если нет, то постараюсь закончить следующее. Мне трудно, мам, правда. Я не знаю, как написать тебе, если это имеет смысл.

— Знаю, дорогая моя, знаю, это сложно, но не останавливайся, Лиди. Для меня это так много значит.

Кейт даже не поняла, что говорит вслух.

— У тебя там что, гости, милая? — прокричала ей соседка напротив. Кейт проигнорировала ее; сейчас она говорила со своей дочерью.

И только сейчас я стала осознавать — все это происходит на самом деле, а не просто дурной сон. Слишком уж долго я пыталась убедить себя в обратном. Я ходила к психологу в Йорке, и мне очень помогли его сеансы. (Не думала, что это сработает, но получилось. Дом не хочет к нему идти, а я думаю, что ему стоило бы.) Я поняла — что бы папа ни совершил, он все равно мой папа. Я скучаю по нему и оплакиваю его, потому что он мой папа, и до того, как все произошло, он был отличным отцом. Я гордилась тем, что он директор школы. И я чувствовала себя особенной в школе. Я помню только, что была по-настоящему счастлива рядом с ним, и ничего больше. И по тебе я тоже скучаю, мам. Ты была моим фоновым шумом — ты всегда суетилась вокруг, что-то делала, а теперь в моем мире стало так тихо, потому что я тебя потеряла. Потеряла вас обоих.

— Нет, нет, дорогая. Я рядом с тобой!

Голос Кейт превратился в сорванный шепот, ее голосовые связки не могли смыкаться из-за волнения.

Иногда мы говорим об этом с Домом, не все время, как ты могла бы подумать, лишь изредка. Как будто у нас есть секрет, и мы обсуждаем его совсем шепотом. Если сможем договориться, то постараемся приехать к тебе через полгода.

Скучаю и люблю — как всегда,

Лидс

Кейт прижала письмо дочери к груди и постаралась обнять ее слова руками. Женщина знала, что Лидия права: Марк был ее отцом независимо от того, что совершил, и она никогда не пыталась убедить своих замечательных детей в обратном. Кейт берегла их всю жизнь и сейчас продолжала их защищать.

На фоне всего остального текста ярко-ярко выделялось одно предложение: «Постараемся приехать к тебе через полгода». От одной мысли, что она снова сможет увидеть своих детей, у Кейт закружилась голова. Мышцы ее живота свело судорогой от нетерпения.

Каждые четыре недели в тюрьме наступал приемный день: родственникам разрешалось прийти на час. Но за все время, что Кейт провела в Марлхэме, ей нанесли визит лишь двое: назначенный судом священник и Франческа — в прошлом году.

Ее сестра проехала через всю страну и целый час провела в напряженной обстановке комнаты для свиданий.

Кейт тут же стала извиняться, дескать, лучше бы ты сейчас была в Хэлтоне, с Домом и Лидией. Час пролетел как пара минут, и под конец свидания обе женщины неловко схватились за руки и не менее неловко попытались попрощаться сквозь слезы. Вышло ужасно.

Прошло четыре недели, потом восемь, потом двенадцать. Кейт перестала считать. Дети не приходили.

Теперь Кейт согласилась с тем, что чем больше проходит времени, тем меньше становится вероятность их прихода. Казалось, пропасть, которую нужно пересечь, становилась все шире и коварнее с каждым днем. Единственным посетителем, на которого она могла положиться, была лучшая подруга Кейт, Наташа. Первый визит Наташи в Марлхэм она не забудет никогда. К тому дню Кейт провела в тюрьме уже несколько недель, и вдруг рядом с ее камерой раздался скрип резиновой подошвы сапога охранницы.

— К тебе гость, Кейт, — сказала та.

— Гость? — опешила женщина.

Она прекрасно все расслышала, но была так удивлена, что хотела, чтобы эти слова повторили. Надзирательница повернула ключи в замке и открыла дверь камеры. Кейт на мгновение смутилась. Женщина не ждала, что ее может кто-то так скоро навестить. Кейт читала роман Пауло Коэльо, когда ее прервали. Сердце женщины заколотилось, во рту пересохло.

Лидия, Доминик или оба — неужели они наконец решились приехать? «Господи, пожалуйста, пусть они приедут вдвоем», — умоляла про себя Кейт. Она никак не могла унять дрожь в руках. Идя по коридору, Кейт подумала о своей прическе, хотя вряд ли для ее детей имеет значение, что за кавардак у нее на голове.

В комнате для визитов не было ничего лишнего, обстановка была скромнее некуда, да и сама комната оказалась меньше, чем Кейт себе представляла. Равномерно в три ряда были расставлены столы, в каждом ряду по четыре штуки, окруженные стульями, похожими на те, что стояли в актовом зале Маунтбрайерз. Со всех стен сверкали объективы камер видеонаблюдения. Покрытый линолеумом пол был отполирован до блеска. «Боже, храни тех, кто забыл надеть шлепки», — подумала Кейт, вглядываясь сквозь небьющееся стекло в верхней части двери.

Посетители уже собрались в зале. За некоторыми из столов сидели соседки Кейт. Она нашла увлекательным понаблюдать за тем, как женщины, с которыми она проводит большую часть времени, общаются со своими родственниками и друзьями. Забияка-блондинка по имени Молл плакала, разглядывая фотографию. Не такой уж она крепкий орешек, каким пытается казаться.

Тут была и Джо-Джо в своей обычной жилетке, открывавшей мышцы ее исколотых иглами рук. Напротив нее сидела женщина в возрасте, в которой Кейт сразу признала мать Джо-Джо. На шее женщины красовалось жемчужное ожерелье, а на ее запястье тикали роскошные часы. Губы женщины были поджаты, а взгляд постоянно метался между ее дочерью и часами на стене. Всем своим существом мать Джо-Джо прямо-таки излучала неодобрение и разочарование.

Кейт окинула взглядом остальные столы.

«Ну где же вы, где вы?»

И увидела знакомое лицо. Это была Наташа, преподаватель живописи в Маунтбрайерз и единственная подруга Кейт. Женщина широко улыбнулась, пытаясь спрятать свое разочарование. Ее дети так и не приехали.

Наташа чистила свои восхитительные ногти, а потом стала крутить бусы на браслетике, чтобы те выглядели лучше всего. Она осматривалась вокруг, как будто пришла на свидание в кофейню посреди жаркого лета, а не навещала подругу в тюрьме. Наташа выглядела так, словно только что вышла из какого-нибудь ресторанчика на набережной Сен-Тропе. Кожа ее была бронзовой от свежего загара. Ее непослушные волосы, отросшие до плеч, еле-еле удерживали несколько серебряных заколок, усыпанных стразами. На Наташе был прозрачный топ, поверх которого она надела жилетку, а завершала образ юбка из разноцветных лоскутов. Кейт знала — не тот Наташа человек, чтобы одеться неброско, даже в такой ситуации.

Кейт села напротив подруги и на мгновение подумала, что разговор начать, должно быть, будет трудно. Но Наташа и глазом не моргнула, как будто с тех пор, как они в последний раз видели друг друга, прошло всего несколько минут. Она затараторила:

— Однажды, когда мне было двенадцать, я стащила из супермаркета бутылку «Panda Pop». Но так перепугалась, что с воровством отныне завязала навсегда. Я была жуткой трусихой, если вечером кто-нибудь стучал в дверь, я думала, что это за мной пришли из полиции! Пряталась под одеялом, ждала, пока не уйдут.

Кейт покачала головой, пытаясь понять, к чему Наташа ведет.

— Это скорее было чем-то вроде игры, и я сразу поняла — не мое это, совершенно. А еще я однажды тайком заглянула в твою записную книжку — ты ее забыла на столе в кухне Маунтбрайерз. Прочитала список хозяйственных работ, где все мне показалось довольно прозаичным, и заметила цветочек, который ты нарисовала на полях — ужасный рисунок, совсем неправильная перспектива. Помню, я еще тогда подумала: «Господи, надеюсь, что все это просто шифр для чего-то необычного и захватывающего — разве может быть чья-либо жизнь настолько скучной!» И, наконец, — барабанная дробь — я влюбилась в нашего капеллана Кэттермола. Думается, вообразила себе историю запретной любви а-ля «Поющие в терновнике», о парне, мятущемся между долгом священника и своими чувствами ко мне.

Приподняв одну из своих изящно изогнутых бровей, Наташа одарила Кейт озорной усмешкой:

— Так вот. Кейт, я должна тебе кое в чем признаться; я не говорила тебе об этом раньше, но, вероятно, должна была бы, зная, что ты не станешь судить меня и что останешься моей подругой, несмотря ни на что. Теперь твоя очередь!

Кейт рассмеялась так сильно, что в уголках ее глаз выступили слезы.

— О, Таш, я ведь никогда никому не рассказывала. Просто не могла.

— Шучу, дорогая. Можешь не торопиться, — сказала Наташа.

— Да уж. Мне противно сейчас, что я тебя обманывала, обманывала всех, но особенно стыдно перед тобой. Логично, что однажды я просто дошла до точки невозврата, — сказала Кейт.

— Знаешь что, подруга? Я с самого начала понимала, что что-то здесь не так. Марк был чудовищем в тех или иных проявлениях своей личности, но я представить себе не могла, что все настолько плохо. Нет, я, конечно, подумала про то, что у вас в семье не все гладко, решила, что он, возможно, слишком к тебе строг, но когда я узнала подробности… — Наташа прервалась, чтобы перевести дух. И продолжила: — Я считаю, что ты потрясающая, Кейт. Ты сильнее, чем кто-либо, кого я знаю, — столько лет жить в аду и суметь сохранить этот кошмар в секрете от собственных детей. Я тобой восхищаюсь!

— Никогда не чувствовала себя сильным человеком, скорее наоборот, даже сейчас, — пожала плечами Кейт.

— А надо бы. Любая другая на твоем месте просто не справилась бы. А ты еще и смогла притвориться, что все «нормально», и играла эту роль очень убедительно. Ты великолепна, — подчеркнула Таш.

Кейт улыбнулась. Она не привыкла к такой оценке своих чувств, тем более не ожидала комплимента.

— Как твои дела? — спросила Таш.

Наташа выглядела обеспокоенной.

— Я…

А как у нее дела? Трудно было сформулировать, но Кейт все же постаралась:

— Я в порядке. Мне нравится, как все здесь устроено. Я могу читать сколько угодно. Но, конечно, я скучаю… У меня было письмо от Лидии, но от Дома — ни слуху ни духу. Лидия сказала, что они собираются… Я думала, они…

Глаза Кейт вдруг стали влажными, в носу предательски защипало, а рот скривился в грустной гримасе.

— Я приходила к ним, — сказала Наташа.

На миг ее слова смягчили и успокоили Кейт.

— Ох! О, Таш!

Но затем в горле женщины образовался ком — от зависти, что Наташа общалась с ее детьми. У нее возникло сразу столько вопросов. «Это же мои дети! Почему ты с ними виделась, а я нет?»

— Доминик и Лидия, как и следовало ожидать, то злятся, то недоумевают. Но дела у них идут хорошо. Лидия прекрасно справляется с программой, она научилась вкладывать душу в то, что делает; очень сосредоточенный, уверенный человечек — этим она вся в тебя пошла. С Домиником история немного другая — от него-то можно ждать чего угодно. Но ведь твой сын всегда был таким, так что это нормально, — рассказала Наташа.

Обе они ненадолго вернулись мыслями к тому, какой жизнь была в Маунтбрайерз.

— Так будет не всегда, Кейт, и твоя сестра отлично справляется. Она каждый день старается поддерживать иллюзию того, что ты рядом, — то вставит фразочку в твоем духе, то расскажет историю из вашего с ней детства, ну, знаешь, всякое такое, — произнесла Наташа.

Кейт было так приятно это слышать.

— Спасибо, — сказала она. Слова прозвучали еле слышно от слез, которые катились по губам. Сердце Кейт болело как никогда. «Мои дети, мои крошки…»

* * *

Кейт широко улыбнулась и вошла в класс. Прошло достаточно времени с момента заключения ее под стражу. Поведение ее было образцовым, и администрация тюрьмы разрешила Кейт прочитать для сидевших в тюрьме женщин курс английской литературы. Не так-то много в Марлхэме было выпускниц хороших университетов, готовых преподавать.

Контингент в тюрьме Марлхэм был разношерстным, но в основном ее обитательницы происходили из тех слоев общества, с представителями которых Кейт не имела дела никогда. Более восьмидесяти процентов заключенных были наркоманками, сидевшими за преступления, которые совершили ради очередной дозы. Они же были самыми словоохотливыми. Возраст их варьировался от восемнадцати до шестидесяти, но все рассказы были удивительно похожи. В каждом случае зависимость оказалась настолько сильной, что женщины просто сломались под ее гнетом. Чтобы добыть дозу, им пришлось продать все — часто и собственное тело. Большинство попадали сюда так часто, что уже могли бы обзавестись собственным черным ходом. Тюрьма, казалось, давала этим женщинам ту передышку, в которой они нуждались, — так они могли обо всем как следует подумать и дать самим себе обещания, которые все равно вряд ли смогут сдержать.

Особенно огорчали Кейт судьбы нескольких женщин, в жизни которых все, казалось, уже вышло из-под контроля. Кейт была уверена, что, если бы с ними в свое время оказался рядом кто-то, кто смог бы позаботиться о них и направить в нужное русло, они могли бы сейчас изучать искусство или учиться обставлять гостиницы — как Дом и Лидия, а не пялиться днями напролет на бесконечные мыльные оперы по телику и ржать над сокамерницами.

Когда Кейт пришла на свой первый урок, она почувствовала, что совершила какой-то очень большой и важный поступок. Конечно, аудитория была совсем не той, которую она представляла себе, когда получала диплом двадцать с небольшим лет назад, но все же она наконец преподавала, была кем-то. Более того, со временем ее уроки стали пользоваться популярностью. Теперь Кейт вышла на новый уровень!

В класс она вошла с нескрываемым удовольствием.

— Итак, девочки, Гамлет зовет! Надеюсь, вам точно так же, как и мне, не терпится вернуться к тому месту, где мы остановились на прошлой неделе, — а именно, к несчастной Офелии, которая, кажется, начинает сходить с катушек!

Всех собравшихся «девочек» отличали жажда познания и желание сбежать куда-то от скукотищи тюремной жизни. Их преподавательнице эти чувства были знакомы, пожалуй, даже слишком хорошо.

— Что мы думаем об Офелии? Сумасшедшая ли она? Или дело в чем-то еще? — спросила Кейт.

— Да, мне кажется, она чокнутая — какая нормальная баба стала бы мириться со всем этим дерьмом от Гамлета! — заявила Келли, одна из лучших учениц.

По кабинету прокатилась волна смешков.

Кейт тоже рассмеялась — правильных или неправильных ответов тут быть не могло, дискуссия была открытой.

— Мне нравится твой ответ, Келли. Конечно, ты права. Офелия, похоже, находится под контролем всех мужчин, которые ее окружают; она явно в положении жертвы. Даже сам Гамлет использует ее, чтобы отомстить. Я думаю, все дело в том, как мужские персонажи в пьесе в принципе относятся к женским; ее жизнь полностью контролируют ее собственные отец и брат. Как вы думаете, Офелия сходит с ума не из-за чувства ли вины, которое испытывает из-за якобы безумия Гамлета и убийства ее отца?

Кейт сделала паузу и огляделась вокруг, приглашая к взаимодействию. Джо-Джо выпрямилась за своей партой.

— Поверить не могу, что даже в такие стародавние времена к женщинам уже относились как к грязи. Как будто за сотни лет ничего не изменилось.

Кейт покачала головой.

Келли точка зрения Джо-Джо была явно не по душе.

— Говори за себя, Джо-Джо. Я бы не потерпела такое отношение. Я же не слабачка. Каждый раз, когда парень со мной плохо поступал, я собирала вещички и сваливала. Так же должна была поступить и Офелия — свинтить от них всех, к чертовой матери.

Кейт привыкла, что на уроках часто делаются отсылки к реальной жизни. Такую насыщенную дискуссию она как преподаватель и предусмотреть не могла. И это было замечательно.

— Каждый раз, Келли? — спросила Кейт. — А если были обстоятельства, из-за которых она не могла уйти?

— Например? Ничто бы не заставило меня остаться с каким-нибудь чертовым ублюдком! — упорствовала Келли.

— Давай будем немного повежливее, милая, — хотя Шекспир был большим любителем сквернословия! Думаю, мы говорим о двух разных вещах. Проблема Офелии заключалась не только в нравах ее эпохи, но и в обстоятельствах ее жизни. Так ты уверена, что тебе бы не пришлось столкнуться с чем-то подобным в современном мире, верно?

— Ага.

Келли кивнула. Именно это она и хотела сказать.

— О чем я предлагаю тебе подумать, Келли, — что, если бы причина остаться была у тебя. Не важно, сочтут ли другие люди ее обоснованной или нет. Причина может быть и выдуманной — чувство вины, к примеру, или чувство долга. Или вполне настоящей: некуда идти, нет денег, нет крыши над головой…

Взгляды всех слушательниц устремились к Кейт. Та поняла, что многие из них, если не все, столкнулись с бедностью и отсутствием крыши над головой; такие основания, как и следовало ожидать, кажутся им всем вполне реальными. Планка изначально была не очень-то высока. И тогда Кейт решила поменять вектор беседы.

— Вот что. Допустим, у тебя есть дети. Что, если придется остаться ради них?

Перед глазами Кейт возникли образы Лидии и Доминика — как она укладывала их в постель, целовала в лоб перед сном, включив ночник.

— Во-первых, надо быть уж совсем идиоткой, чтобы завести детей с таким парнем! — судя по всему, Келли этот довод не убедил.

Джо-Джо кивнула, посмотрев Келли прямо в глаза:

— У меня были дети от такого парня. Беда в том, что он вначале вел себя довольно неплохо, я втрескалась по уши, а потом он показал свое истинное лицо — оказался ублюдком, каких свет не видывал, лжецом и настоящей сволочью.

Джо-Джо инстинктивно обхватила себя руками, чтобы успокоиться.

Кейт улыбнулась Джо-Джо. Оказывается, у них гораздо больше общего, чем ее ученица себе могла представить. Кейт даже подумала, что, возможно, нашла родственную душу.

— И ты осталась с ним из-за детей? — спросила Кейт.

— Нет, из-за наркоты. Родительских прав меня лишили уже через год после того, как мы с ним съехались. С тех пор я их не видела.

Джо-Джо выплюнула эти несколько предложений с плохо скрываемой бравадой. Но Кейт заметила, что при упоминании о детях в глазах Джо-Джо появились слезы, а на щеках выступил румянец. Она увидела, как Джо-Джо на мгновение дотронулась до своей левой груди — груди, которой, видимо, она кормила своих детей. Все это говорило, что из Джо-Джо вышла бы замечательная мать, будь жизнь не так к ней сурова.

Кейт посмотрела на одну из страниц лежащей перед ней книги — «Хрупкость, имя тебе женщина…».

Она присела в кресло, зная, что все разглядывают ее со своих мест. Сердце ее кровью обливалось от одной лишь мысли об этом, но Кейт почувствовала себя совершенно бесполезной. Что толку будет от ее рассказов и бесед по творчеству Шекспира? Это что, сможет вернуть Джо-Джо ее детей или поможет Келли скорее выйти из тюрьмы и начать жизнь снова? Конечно, нет. Речь ведь просто о ее, Кейт, самоуверенном и глупом желании преподавать?

Кейт знала — надо действовать. Она с трудом сглотнула и закрыла книгу. И начала ровным, тихим голосом:

— Иногда нам кажется, что очень легко судить других или говорить о том, как бы ты поступил в определенной ситуации. Но я думаю, что у всех нас есть кое-что общее — это осознание того, как трудно принять правильное решение, когда твоя голова разрывается от усталости, страха или наркотической ломки. Мы судим Офелию точно так же, как другие судят нас, всех нас, но ведь они, наверное, никогда не узнают — что мы чувствовали в тот или иной момент, каково нам было. Я вот, например, даже чашку чая заварить спокойно не могу, если чувствую, что зашла в тупик, если я устала — что уж говорить о каких-то важных жизненных решениях. Видимо, так я пытаюсь сказать, что не все в жизни легко и просто, как нам кажется… Но кому-кому, а уж точно не вам мне это говорить!

Раздалось несколько негромких смешков, но большая часть аудитории сохранила тишину — женщины обдумывали свои решения, из-за которых оказались сейчас в женской тюрьме Марлхэм.

Скрежет металлических ножек стула заставил всех повернуть голову. Все это время Дженис сидела на задней парте, внимательно слушала и делала заметки, как всегда. Кейт поддержала девушку, когда та только прибыла сюда, и Дженис, которая никакой поддержки не знала никогда, схватилась за возможность учиться обеими руками.

Она медленно встала, схватившись за край серой футболки и пытаясь прикрыть свой большой живот. И заговорила с одногруппницами — на это потребовалась вся смелость, на которую она была только способна.

— Мне кажется, иногда уйти — это пойти по пути наименьшего сопротивления. А вот чтобы продержаться и не свалить, нужна смелость. Гораздо сложнее оставаться в ужасной ситуации, чем сбежать от нее. Моя мама, например, всегда сбегала, как только что-то ей становилось не по душе. Пока однажды просто не ушла насовсем. Мне было шесть лет. Все было и так дерьмово, когда она еще была рядом, но, когда она уехала, дерьма стало куда больше. У нее просто кишка тонка оказалась остаться и разгрести всю эту хрень. Офелия сказала: «Мы знаем, кто мы, но не знаем, кем мы можем быть». Я думаю, это означает, что мы все можем сделать хороший выбор, если постараемся, и что можем быть тем, кем хотим. Все в наших руках.

Кейт улыбнулась. Если она смогла дать Дженис достаточно уверенности, чтобы та встала и процитировала Шекспира перед полной аудиторией, то, возможно, в конце концов, пустым самохвалом она не была.

Со времени первой встречи Кейт с Дженис их отношения прошли долгий путь. Когда они впервые познакомились, Кейт едва успела провести в тюрьме месяц. И была счастлива, что первые несколько недель прошли без происшествий. Ей даже удалось поддерживать режим и спать по ночам, несмотря на постоянный шум.

Кейт сидела за большим столом в общей зоне на первом этаже. Обычно она всегда приходила сюда по вечерам. Большинство женщин либо сидели около телевизора, либо играли в пул, либо вязали, а Кейт, как всегда, читала. В тот момент она выбрала «Под деревом зеленым» Томаса Харди. Ее волосы были собраны в идеальный пучок — в Марлхэме ей оказались очень кстати все те годы, когда она сама стригла себе волосы и поддерживала их в аккуратном виде. Кейт почувствовала чью-то руку у себя на плече и обернулась. Она оказалась лицом к лицу с огромного роста мулаткой.

— Чем обязана? — спросила Кейт.

Ответ девушки был быстрым и враждебным.

— Ты типа мое место заняла! — прорычала та сквозь стиснутые зубы.

— Да? А с кем имею честь?

Кейт много лет практиковалась скрывать страх и сохранять спокойствие; она знала, что на провокации лучше не поддаваться. Однако сердце ее забилось гораздо сильнее. Неужели вот она — первая стычка? Кейт улыбнулась мулатке, словно пытаясь утешить шестилетнюю девочку, которую заметила бродящей в одиночестве по местному супермаркету.

— Меня звать Дженис.

— Хорошо, Дженис, очень приятно познакомиться. А я Кейт.

Она протянула руку.

Девушка неохотно разжала пальцы и протянула Кейт свою ладонь. Кейт пожала ее руку, и Дженис быстро отстранилась — сразу было понятно, чужие прикосновения она не очень-то любит.

— Во-первых, Дженис, мне кажется, что вряд ли ты этот стул купила, а во-вторых, нужно говорить не: «ты типа мое место заняла», а «ты села на мое место»; ты ведь знаешь, как правильно?

Ошеломленная, Дженис посмотрела на сидящую перед ней женщину средних лет, которая была похожа на учительницу и говорила, как Мэри Поппинс. И кивнула.

Кейт продолжила:

— Я как раз собираюсь начать «Под деревом зеленым» Томаса Харди. Ты читала эту книгу?

Дженис покачала головой.

— Не-а. Я не из тех, кто читает.

— Какая жалость, Дженис. Ты могла бы побывать в миллионе различных миров, а ведь, когда твой главный мир состоит из этих мрачных стен, такое времяпрепровождение точно бы тебе понравилось. Так почему же ты не «из тех, кто читает»? — спросила Кейт.

Девушка посмотрела на нее и, не ответив, закусила нижнюю губу, сердитая и смущенная. В сознании Кейт ответ раздался так уверенно, словно бы Дженис произнесла эти слова вслух: «Потому что я не очень хорошо умею читать. Я не читаю, потому что плохо разбираю буквы и не знаю, что значат некоторые слова…»

— Разве твоя мама или учитель в школе никогда не читали тебе вслух? Моя дочь это обожала! — продолжала Кейт.

Дженис слегка покачала головой, как бы ответив «нет», а также чтобы прогнать воспоминание о своей матери, которая так часто била ее своей тощей ладонью с длинными ногтями, а ее голос стрелял, словно пулемет, фразами из серии: «Ты всего лишь толстый, бесполезный кусок дерьма; ты ничтожество, и ты всегда будешь ничтожеством, так же, как твой чертов папаша!..»

— Хочешь, я почитаю тебе? — сказала Кейт, показав пальцем на обложку книги.

— Что? — опешила Дженис. Эта Кейт что, сумасшедшая? Разве Дженис похожа на ребенка, которого надо развлекать?

— Я говорю, хочешь, я почитаю тебе книгу? Она замечательная, я думаю, тебе понравится! Но, Дженис, ты должна знать — если начать читать Харди, это может стать чем-то вроде наркомании. Потом тебе обязательно нужно будет прочесть «Вдали от обезумевшей толпы» и, конечно, «Тэсс из рода д’Эрбервиллей».

Не говоря ни слова, Дженис нагнулась к столу и поставила стул напротив Кейт.

— И много ты мне читать собираешься?

Может быть, она и послушает, если недолго.

— О, Дженис, я собираюсь прочитать всю книгу, от слова до слова; целиком! Не восемьдесят или сколько-нибудь еще слов из одной главы и столько же из другой — нет, всю книгу. А затем, если захочу, вернусь к началу и прочитаю все заново!

— Но ведь ты уже знаешь, что будет!

Дженис покачала головой, как будто Кейт неправильно понимала всю концепцию чтения как таковую.

— О, я уже читала ее много раз. Но в том-то и прелесть книг; каждый раз — как с чистого листа. Каждый раз, когда я читаю эту книгу, мое воображение рисует что-то другое, я узнаю что-то новое, и концовка всегда меня слегка удивляет. Вот как если бы ты ездила каждый раз в одно и то же место, но все время разными маршрутами. Поэтому каждый раз, когда едешь по этому пути, видишь и ощущаешь что-то новое и, когда приезжаешь, думаешь — как же я тут оказалась! Итак, Дженис, хочешь ли ты отправиться в это путешествие вместе со мной?

Девушка подумала пару секунд.

— Хорошо. Но, чтоб ты знала — большинство людей здесь со мной не общаются, потому что я проблемная.

— Ну, я не все, и думаю, что мы все бываем проблемными, если нас спровоцировать. Ты удобно сидишь? — начала было Кейт.

— Что ты задумала? — перебила ее Дженис.

— Дженис, мы будем читать или нет?

— Да, но я хочу знать, что тебе нужно. Я хочу понять, с кем имею дело.

— Не знаю, почему тебе это важно, но если ты так просишь, то расскажу. Я сижу здесь за убийство. Я убила своего мужа острым ножом и смотрела, как он истекает кровью. Я просто сидела и смотрела, пока он не испустил последний вздох. Он звал на помощь, умолял меня о пощаде, но я не слушала и, конечно, не собиралась облегчить его страдания.

Своим рассказом Кейт попыталась завоевать доверие новой знакомой. Брови Дженис поползли вверх.

— Почему ты его убила?

Она была вся внимание. Бинго!

Кейт наклонилась через стол и заговорщически прошептала:

— Он был не очень-то добр ко мне, Дженис.

Больше Дженис сказать было нечего.

Кейт начала:

«Обитателям леса каждое дерево знакомо не только внешне, но и по голосу. Так, когда поднимается ветер, ель стонет и всхлипывает, качаясь под его порывами; падуб же свистит, а ветви его колотят по собственному стволу; а ясень и вовсе будто бы шипит, дрожа мелкой дрожью; бук же шелестит, подымая и опуская свои могучие плоские ветви. И даже зимой, хоть та и приглушает голоса сбросивших листву деревьев, они все же сохраняют свое „я“…»

* * *

Вспоминая о том дне, когда она открыла Дженис мир книг, Кейт всегда чувствовала неподдельную гордость. Конечно, в ее теперешней жизни гордиться было особенно нечем — женщина сидела в тюрьме, ее кожа побледнела от недостатка свежего воздуха и нормального питания, но разве это имело какое-либо значение? А вот те маленькие изменения, которые она могла внести в чужую жизнь, были важными вдвойне.

Дверь в камеру приоткрылась, и Кейт поняла, что к ней гости. Свет загородил огромный силуэт Дженис. В руках та сжимала листок А4.

— Что случилось, милая? — спросила Кейт.

Эта девушка в ее камере появлялась лишь в крайне редких случаях; обычно они виделись либо в читальном зале, либо на уроке. И по выражению лица своей гостьи Кейт не могла понять, в чем дело.

А Дженис радостно завопила:

— У меня получилось, Кейт! Получилось, черт меня дери!

Девушка была вся в слезах. И это та Дженис, которая не плакала уже много лет. Которая с детства знала, что слезами ничего не добьешься. Но эти слезы были иными — теперь это были слезы радости.

Кейт вскочила, сразу поняв, о чем речь.

— Умница моя! И? Какие результаты? — от волнения слова сами выскакивали из ее рта.

— Я получила высший балл по английскому и французскому, а еще «хорошо» по математике. Я сдала эти чертовы тесты, Кейт! Поверить не могу, но у меня получилось! — поделилась радостью виновница торжества. Кейт бросилась вперед и обняла Дженис так сильно, как только могла. И проговорила:

— Я так горжусь тобой, Дженис!

— Мне очень трудно, но это меня не останавливает. Я буду стараться так сильно, как только смогу, даже если это будет стоить мне больших усилий, — пролепетала Дженис.

— Самые важные вещи никогда не даются легко, милая. Но, когда ты выйдешь отсюда, Дженис, тебе откроется блестящее будущее. Как ты и говорила: можно стать кем угодно, главное — пытаться и идти к цели. Тебе решать.

Все время, которое ты на это потратила, все это окупится. Ты смогла выполнить самое трудное — поверить в себя! Посмотри, насколько ты изменилась, как много ты прошла. Остальное — дело техники, и этот путь ты пройдешь не одна. С тобой буду я.

— Это все благодаря одной тебе, Кейт. Ты изменила мою жизнь. Я должна благодарить только тебя! У меня не было ничего, а теперь вдруг появилось все. Я пойду в университет и добьюсь чего-то в жизни, и все — благодаря тебе.

Дженис шептала все это куда-то в плечо Кейт, и вряд ли кто-то еще мог слышать эти слова. Но сама Кейт слышала их громко и четко.

Глава 3

Десять лет назад

— Доброе утро, миссис Брукер.

— Доброе утро, миссис Бедмэйкер[1].

Мальчики говорили одновременно, и только человек разбирающийся мог бы расшифровать или различить два приветствия. Оба парня улыбнулись. У них была одинаковая стрижка — модная, с длинной челкой. Кэтрин, честно говоря, предпочла бы совсем другую моду — коротко подстриженные волосы, потому что такая прическа лучше бы подготовила их к будущей работе в офисе. Но, увы, женщина слишком хорошо разбиралась в психологии подростков, поэтому такие мысли старалась держать при себе.

Мальчишки не спеша проследовали в своем личном направлении, толкая всех, кого встречали на пути, плечами, смеясь, если им удавалось столкнуть одноклассников с дорожки. Если бы кто-то из них упал, ох как им было бы смешно. В руках у них были пыльные книги с загнутыми углами. Рубашки были выпущены наружу, галстуки слишком свободно болтались на худых шеях, а рукава были закатаны до предела — внешний вид подростков говорил Кэтрин все, что ей нужно было знать про их к ней отношение.

Повстречай они Марка или кого-то из более строгих преподавателей, мальчишки бы быстро оправили одежду, все тут же было бы выпрямлено и собрано. Но не для нее; Кэтрин такой любезности была недостойна.

Она улыбнулась — в конце концов, зла на этих двоих женщина явно не держала. Она помнила, как мальчишки только появились в Маунтбрайерз, и была свидетельницей всей грандиозности трансформации угловатых детей в подростков, полных энергии, веселых и радостных, у которых вся жизнь впереди. Как и всегда в подобных случаях, Кэтрин ощутила прилив эмоций: она была счастлива, что ребята считали ее «мягкой» и вели себя расслабленно в ее присутствии, а с другой стороны, ей было грустно — мальчики открыто издевались над ней, называя «миссис Бедмэйкер», наверное, считая ее слишком тупой, чтобы заметить. Они были не правы; Кэтрин замечала всегда. Каждый раз.

Женщина улыбнулась, слегка рассеянно.

— Доброе утро, мальчики! Какая хорошая погода. Спешите на уроки, да?

Мальчики кивнули.

— И какой же у вас первый урок, наверное, что-нибудь интересное?

— Нет, классическая литра. Скукотища полная, — ответил за них обоих Лука.

Все трое не слышали, как сзади на цыпочках подкрался Марк. Он возник мгновенно рядом с веревкой, на которой его жена, развешивая белье, тренировала свои навыки в общении с молодежью. И хитро произнес:

— Скукотища, мистер Петронатти? Неужели вы только что назвали такой восхитительный, познавательный предмет, как классическая литература, скучным?

— Нет, сэр! Хорошо, да, сэр! Он правда скучный, но только не тогда, когда его преподаете вы! — решил реабилитироваться Лука, используя в качестве спасательного круга грубую, неприкрытую лесть.

— Рад слышать, Лука. Правильно ли я понимаю, что вы, мальчики, собирались вернуться в свой корпус, чтобы переодеться и привести себя в порядок? Не уверен, что мистер Мидди будет рад узнать, что ученики из вверенного ему Петерс Хаус получили взыскание за не слишком пристойный внешний вид. К тому же я думаю, что он не позволил бы вам явиться в основное здание вот так. Что вы придумали на этот раз? Дайте-ка угадаю: оделись на скорую руку, подождали, пока он не закончит перекличку, а затем улизнули сразу после завтрака?

Мальчики хихикнули, прижав ладони ко рту; именно так все и было.

— Так и думал, — кивнул Марк шутливо.

Не сказав ни слова, мальчики развернулись. Задрав головы, они зашагали обратно.

— Как вчерашний матч, парни? — прокричал Марк им вслед.

Не прекращая идти, мальчики повернули головы:

— Ужас, сэр! У нас увели победу из-под носа!

— Ага! Что и требовалось доказать — даже несмотря на вашу сложную стратегию, мы все равно вам показали, где раки зимуют!

— Вам повезло, сэр, вот и все!

— Разве? И кстати, ребята, если хотите использовать настоящие футбольные словечки, то вот вам совет — «у нас увели победу» говорят только тогда, когда речь идет о крикете. Ясно?

Мальчишки рассмеялись еще сильнее, быстрее зашагав в сторону кампуса. Они обожали Марка. Все дети его любили.

Марк пробежал мимо своей жены к клумбе с розами в задней части их сада, которая образовывала нечто вроде живой изгороди. Уперев руки в бока, он разглядывал пейзаж, открывавшийся с этого места. Их с Кэтрин дом был как бы пристройкой к зданию старших классов. Рядом находилась безупречно подстриженная лужайка, после которой начинались главные футбольные поля и теннисные корты. Здание школы было кое-где выполнено в готическом стиле, но в основном комплекс ее построек был выдержан в стиле георгианском. Главный блок ассоциировался у Кэтрин с огромным кукольным домом — особенно этому способствовали четыре огромных, симметрично расположенных квадратных окна и входная дверь, состоявшая из нескольких массивных деревянных панелей и оборудованная дверным молотком в виде гигантской головы льва. Иногда женщина представляла себе, что может снять фасад домика и играть с фигурками людей внутри. В двух основных прямоугольных корпусах комплекса располагались классные комнаты, а рядом находилась построенная в начале девятнадцатого века великолепная часовня.

Академия Маунтбрайерз — одно из тех прекрасных учебных заведений Великобритании, которые не только восхитительно выглядят на открытках, но и обладают необычной историей и собственным характером. У этого учреждения всегда была репутация заведения элитарного, каждый преподаватель в котором гордится своей должностью и историей своего места работы, заведения превосходного во всех отношениях. Академия Маунтбрайерз считалась лидером среди учебных учреждений в области множества предметов, начиная с точных наук и заканчивая изящными искусствами. Среди ее выпускников были высокопоставленные военные, несколько премьер-министров, всемирно известные ученые и врачи; следовательно, и ответственность на плечах учащихся лежала совсем не малая.

Замысловатая золотая эмблема Маунтбрайерз, с орлиными крыльями и девизом на латыни «Veritas Liberabit Vos» («Да освободит вас истина!»), украшает не только все наборы для физкультуры и блейзеры студентов, но и местные транспортные средства, и даже мусорные баки на территории. Да уж, возможности лишний раз себя прорекламировать и отделить своих учеников от всех прочих людей в Маунтбрайерз точно не упускали никогда. В Финчбери и его окрестностях эмблема академии считалась знаком привилегированности. И не то чтобы щедрые родители, оплачивавшие пребывание здесь своих отпрысков, возражали; пиар-кампания была рассчитана с учетом их нездорового самолюбия и стремления к престижу, так что недостатка финансирования фонд академии Маунтбрайерз не знал никогда.

Прошли те дни, когда поступить сюда можно было по рекомендации одного из выпускников и результатам сдачи сложнейшего вступительного экзамена; дни, когда представители многих влиятельных семей с волнением ожидали прибытия заветного конверта с эмблемой академии, от содержимого которого зависело будущее их отпрысков.

Теперь все было совсем по-другому. Если у ваших родителей имеется в наличии достаточная денежная сумма, то и вы можете оказаться здесь и щеголять в фирменной футболке для регби, которая обычно стоит всего четырнадцать фунтов, но в магазине академии Маунтбрайерз продается за сорок фунтов.

Но еще более шокирующим новшеством многим бывшим ученикам академии представляется то, что теперь на территорию ее допускается всякая особь женского пола. Маунтбрайерз стал пристанищем для потомства отчаянно нуждающихся в новом социальном статусе нуворишей, детишек олигархов, облизывающихся по поводу европейских трофеев, и богатых эксцентриков, чьим достопочтенным родителям в своих обветшалых загородных домах приходилось спасаться от сырости с помощью дополнительных слоев трикотажа. Теперь все эти молодые люди терлись плечами друг о друга в здешних длинных, увешанных портретами бывших студентов коридорах и на дорожках, увитых плющом, с каждым шагом все больше понимая, насколько же им повезло.

Марк промурлыкал отрывок из любимой увертюры к «Ромео и Джульетте» Чайковского — никаких других его увертюр он больше и знать не знал. Пройдя вперед и вытащив из внутреннего кармана ножницы для ногтей, он срезал с ближайшего розового куста крупный бутон. Кэтрин обожала этот вид бледно-розовых роз — сорт «Переменчивое настроение».

Кэтрин закусила губу: к такому трюку женщина обычно прибегала, чтобы не выдать своих смешанных чувств. Так было легче. Кэтрин тихо вздрогнула, быстро сообразив, что, если бы не Марк, великолепная роза простояла бы еще целую неделю, а может быть, и вовсе дней десять. Потом цветок бы завял, и сильные ветра сдули бы с него лепестки. Но теперь розочке останется лишь пара часов. Марк просунул бутон в отверстие для пуговицы и поднял лацкан, чтобы вдохнуть запах; удовлетворенный, он снова наклонился и неторопливым движением срезал еще один бутон. Развернувшись к своей жене, Марк протянул ей розу.

— Amor vitae meae[2], — сказал он низким голосом, чеканя каждую букву в каждом слове.

Кэтрин взгляда не подняла, но приняла бутон, сжав его большим и указательным пальцами. Тогда Марк взял ее за подбородок и поднял ее голову так, что теперь она смотрела в его глаза.

— Так-то лучше, женушка моя. Теперь я вижу твое чудное личико во всей красе. Что скажешь? — подсказал он. — Как тебе мой подарок?

— Спасибо, — произнесла Кэтрин почти шепотом.

Марк опустил ее голову и поцеловал в затылок.

— Фу! Эй вы, голубки, уединитесь уже, хватит тут тискаться на виду у всех!

Перед ними стояла их пятнадцатилетняя дочь, изображая, что ее тошнит. В руках у нее был огромный рюкзак с учебниками. Худые ноги девушки были обтянуты лосинами, а длинные темные волосы собраны в аккуратные косички и уложены лаком; как и обычно, она выглядела соответственно правилам, принятым в Маунтбрайерз, — никаких нареканий.

Кэтрин было забавно наблюдать, как далеко подростки готовы зайти в своем бунте против школьной формы — они возвели в культ подчеркнутую небрежность. И в каком-то смысле систему одурачить у них получалось — со стороны, даже с закатанными рукавами, неровно завязанным галстуком и опущенными носками, все студенты Маунтбрайерз казались одинаковыми. Другой вопрос, что как бы небрежно они ни одевались, сколько занятий ни прогуливали и как бы сильно ни ругались, стряхнуть с себя имидж деток богатых родителей эти молодые люди уже и не смогли бы, даже если бы захотели.

Комментарий своей дочери Кэтрин проигнорировала.

— Придешь к ужину, Лидия, или у тебя художественный клуб? — спросила она.

— Не знаю. Я тебе напишу, — буркнула девушка.

— Хорошо, милая. Замечательно. Удачного дня. И, пожалуйста, не забудь поужинать, — с теплотой в голосе произнесла Кэтрин.

— Я с тобой, Лидс. Подожди секунду, только портфель захвачу, — вдруг произнес Марк.

Он был очень рад возможности лишний раз пообщаться с дочерью. При графике Марка любая минута, проведенная с собственными детьми, казалась даром божьим.

— Нет, пожалуйста, не надо, папа. Мы договорились встретиться с Фиби, и вообще, ходить с отцом по территории школы — это не круто, — сказала Лидия.

— Не круто? Никогда не слышал подобной глупости!

Марк притворился, что слова дочери его задели.

— Вот увидишь, все еще будут завидовать, какой у тебя модный и клевый отец! — рассмеялся он над ее презрением.

— Боже мой, папа, пожалуйста, заткнись! Если бы ты был хоть чем-то одним из этого списка, то знал бы — так уже давно никто не говорит! Фу, вы с мамой такие противные, сначала обжимаетесь при всех, а потом ты еще пытаешься ко мне подлизываться; как мерзко! Почему мне так не повезло с родителями? Все, что мне нужно, — это обычные мама и папа, похожие на всех предков моих друзей, за которых мне не было бы стыдно! — делано скривилась Лидия.

Ее мать вмешалась:

— Да мы даже не «обжимались»…

Но ее слова унес ветер. Муж с дочерью скрылись за углом. До Кэтрин донеслись обрывки их смеха и отдельные кусочки слов. Обычная веселая болтовня. Женщина закусила губу.

Оставшись наедине и продолжая выполнять дела по дому, Кэтрин задумалась, каково это — работать в офисе или магазине или стоять у доски. Каково это — знать, что где-то тебя кто-то ждет. И каково это — быть тем, по кому все стали бы скучать, если бы в один прекрасный день он исчез.

Помня про цветок в своей руке, Кэтрин сжала ладонь со всей силы, и по ее пальцам потек розовый сок. Кэтрин насладилась нотками прекрасного аромата, которые источал сок. Бутон поник у нее на глазах. Подойдя к клумбе, над которой возвышались гордые собратья розы, она вырыла в земле ямку и закопала в нее цветок.

Вытерев руки о передник, Кэтрин вспомнила о белье. Она закрепила один уголок простыни, затем натянула другой ее конец и закрепила его еще одной деревянной прищепкой.

Эти прищепки, кажется, были с ней всю жизнь, с самого детства. Кэтрин не помнила точно, когда их заполучила, но знала, что ими пользовалась еще ее мать. Она могла ясно представить металлическую коробку, в которой они хранились, на крышке ее были нарисованы марширующие солдатики. Мать Кэтрин, в свою очередь, унаследовала эти прищепки от собственной матери. По какой-то причине Марк не заставил жену выбросить их; наверное, они казались ему мелочью, просто недостойной внимания.

Кэтрин уже потеряла счет тем новомодным пластиковым прищепкам, которые купила и сломала за годы их с Марком брака — часто они ломались даже раньше, чем она думала. А вот эти деревянные штучки с выпуклыми головками и точно рассчитанными сторонами служили женщине верой и правдой. Когда-нибудь Кэтрин передаст их Лидии. От мысли об этом ей стало смешно — Лидия бы точно устроила грандиозное шоу. Хотя однажды, когда она была совсем ребенком, ее дочь выбрала одну из прищепок, взяла большой черный фломастер и нарисовала на нем рожицу. Кэтрин назвала эту конкретную прищепку Пегги и до сих пор, глядя на нее каждый день, она умиленно улыбалась. Может быть, когда Лидия станет чуть старше, она посмотрит на все это совсем иначе; в конце концов, ее собственное мировоззрение за эти много лет изменилось уж очень сильно.

В первые пару дней своего замужества Кэтрин нравилось ощущать себя владелицей этих старых прищепок. Она часто застывала на месте, рассматривая белье, ими закрепленное; то самое, на котором спало уже третье поколение ее семьи, которое носили и которым пользовались. Она проводила пальцем по прищепке, гадая, держала ли та когда-то рабочую форму ее дедушки или мамину ночную рубашку.

Кэтрин нередко думала, радовались ли ее мать и бабушка зрелищу веревки с развешанным на ней свежевыстиранным бельем так сильно, как она сама. Женщине так сильно нравилось собирать белье в огромные охапки и вдыхать его свежий, сухой аромат. Складывать и разглаживать чистое белье было для Кэтрин настоящим удовольствием. Обязанность стирать и гладить представлялась ей признаком гармоничной семейной жизни.

Вот только радость, которую Кэтрин когда-то получала от стирки белья, исчезла почти в тот самый день, когда она вышла замуж — семнадцать лет и пять месяцев назад. Сейчас она не испытывала от этого никакого счастья. В жизни Кэтрин поводов для радости вообще осталось совсем мало. Пожалуй, единственным таким поводом были успехи ее детей и возможность видеть их каждый день.

Кэтрин знала о своем прозвище «Миссис Бэдмейкер»; знала уже довольно давно — слышала, как его шепчут сквозь сложенные ладони, видела эти слова, написанные мелом или нацарапанные с помощью ножа, во многих местах — под столами, на двери туалета в общем зале. Те школьники, что были посмелее, выкрикивали это прозвище громче, надеясь, что Кэтрин не услышит и не ответит ничего. Конечно, она никогда не «слышала» и не отвечала, отчего они чувствовали себя еще более безнаказанными. Да и к тому же Кэтрин не возражала — каждый день у нее были вещи, которые беспокоили ее гораздо больше.

В лучшие времена Кэтрин иногда утешалась тем, что о ней циркулируют слухи, будто она дикая бестия, каждую ночь устраивающая мужу незабываемые сексуальные битвы. Иначе с чего это она вдруг каждое утро перестирывает белье? Вот, должно быть, все друг другу подмигивают и перешептываются… Чертовка миссис Брукер, счастливчик мистер Брукер. Поэтому она всегда такая измученная, без сил, а он такой счастливый, такой самодовольный?

Иногда Кэтрин, стоя у зеркала, подолгу рассматривала свое отражение — кожа да кости, бледное лицо с темными кругами под глазами, тонкие, длинные пальцы с прямоугольными ногтями, чересчур короткая стрижка… Кардиган оливкового цвета поверх льняной юбки… Кэтрин думала: «Да уж, секси-шмекси из меня еще та».

Кэтрин побрела обратно в кухню, неохотно уйдя от тепла раннего утреннего солнца. Она стала убирать посуду с огромного стола, возвышающегося посреди комнаты.

Единственными доказательствами того, что ее сын Доминик все еще обитает в этом доме, были измазанная джемом тарелка и пустая кофейная кружка. Кэтрин с ним почти не пересекалась, и поэтому такие маленькие свидетельства присутствия сына в ее жизни она ценила особенно. В тот момент он, казалось, предпочитал проводить время исключительно наедине, в своей комнате. Или — и по правде говоря, Кэтрин подозревала, что, скорее всего, это было именно так — прокрадывался к кому-то из обитательниц женского корпуса. Кэтрин была уверена, это Эмили Грант, но как-то комментировать выбор сына или вмешиваться в его жизнь было бесполезно — через пару недель это будет какая-нибудь другая такая же смазливая и ничем не отличающаяся от других студентка академии. Потому что с другими подростками происходило именно так, никакие отношения в этом возрасте долго не продолжались.

Кэтрин много чего не понимала и не одобряла в жизни сына. Но она в то же время была и рада за него, и за Лидию. Рада, что ее дети живут насыщенной, счастливой жизнью, полной развлечений и новых впечатлений, что впереди у них светлое будущее и множество возможностей. Ей нужно было знать, что с ними все будет хорошо, что они готовы ворваться в этот мир и не оглядываться назад; иначе зачем это все?

В этом доме Брукеры жили уже семь лет — с тех пор, как Марк стал директором Маунтбрайерз. Какое достижение — самый молодой директор в истории академии. Будущее Кэтрин и ее семьи казалось окружающим идеальным; она чуть было сама в это не поверила — ведь даже Франческа твердила об этом постоянно. Кэтрин обнаружила в словах сестры тщательно замаскированные нотки зависти. Уж чтобы Франческа ей позавидовала, Кэтрин и вправду должна была бы быть совершенно счастлива.

Она знала, что внешний мир видел в ней счастливую Кэтрин Брукер, которая живет полной жизнью в огромном доме с двухсотлетней историей и у которой идеальная семья и светлое будущее. Многие завидовали жизненному укладу Кэтрин, ее положению в обществе и материальному состоянию. Не говоря уже о том, что она ухитрилась отхватить самого Марка Брукера — этим Кэтрин точно прибавила себе значимости в глазах местных дам. Женщину забавляло, что все вокруг ей завидуют, зная — окажись они на ее месте всего на сутки, тут же устремились бы наутек, цепляясь за камни, сдирая кожу на коленях, карабкались бы по стенам и окровавленными руками рыли бы фундамент, лишь бы только выбраться отсюда. Любой нормальный человек совершил бы что угодно, чтобы освободить себя от такой «жутко» прекрасной жизни, которую вела Кэтрин.

Из-за того, что особняк Брукеров принадлежал академии, находился на ее территории и даже прилегал к одному из корпусов, Кэтрин не могла в полной мере считать этот дом своим. Собственно, так оно и было — он и был для нее совершенно чуждым. Большую часть времени Кэтрин скорее была кем-то вроде его куратора, чем хозяйки. Особенно тщательно она чистила старинный камин, древние окна и чудный двухсотлетний паркетный пол. Словно кто-то собирается вынести вердикт о социальной благонадежности Кэтрин, основанный исключительно на том, как она обращалась с вверенной ей жилплощадью. Разумеется, она правильно думала на этот счет — если бы не произошло более значительное и несколько более шокирующее событие, по сравнению с которым чистота окон в ее доме и отсутствие в нем пыли померкли окончательно.

Когда они переехали в этот дом, дети были совсем крохами, и им потребовалось время, чтобы привыкнуть к планировке. После ванны Лидия уже не вышагивала по дому в голом виде, потому что могла попасться на глаза какому-нибудь из преподавателей или студентов, пришедшему без приглашения к Марку. А Доминику пришлось попрощаться со своими любимыми домашними цыплятами, Наджетом и Киевом; они все время норовили отправиться поклевать на поле для крикета, чем весьма раздражали местных любителей в него поиграть.

Сейчас «крохи» уже были в подростковом возрасте. Лидии исполнилось пятнадцать, а Доминику шестнадцать. Быть детьми директора академии — непросто: ты либо самый популярный, либо тебя ненавидят все и вся, причем по совершенно дурацким причинам. К счастью для Лидии и Доминика Брукер, к моменту назначения их отца директором они уже успели проучиться в Маунтбрайерз достаточно времени, поэтому к ним все относились хорошо. Не мешало и то, что они оба были юны и красивы. От Кэтрин и дочь, и сын унаследовали стройную фигуру и хорошее телосложение, а от Марка — красивое лицо с ярко выраженными скулами. Забавные, современные, с чувством юмора, Доминик и Лидия пользовались всеобщей любовью.

Конечно же, в подобных условиях Марк Брукер просто расцветал — неизменно в своем репертуаре, готовый устроить шоу по первому требованию. Постоянно шутил со студентами, а с коллегами был весел и дружелюбен. Он успокаивал родителей, пожимая руку богатым папашам и болтая о всяких мелочах с идеально причесанными и густо намазанными тональником мамашами. Марк полностью контролировал все в своей жизни, этакий счастливец.

А вот Кэтрин, с тех пор как переехала в этот огромный дом, почувствовала себя еще больше загнанной в угол. До повышения Марка, когда они жили в арендованном жилье в Финчбери, она могла оставаться вне поля его зрения хотя бы днем. До момента возвращения мужа с работы никто не наблюдал за ней, не контролировал, как и что она делает, что надела, как говорит или ест, с кем общается, когда приходит и уходит. Когда же Марка сделали директором Маунтбрайерз, вместе с местом жительства Кэтрин изменился и ее жизненный уклад; теперь и ее обязанности, и те вещи, которые она могла себе позволить, изменились очень сильно. Кэтрин существовала в ощущении постоянного контроля со стороны мужа. Слово «существовала» как нельзя более подходило с жизненной ситуации Кэтрин, — глагол «жить» означал бы, что у нее есть жизнь, а это было совсем не так. У Кэтрин не было жизни вообще никакой.

Кэтрин выбросила остатки завтрака в мусорное ведро и загрузила посуду в посудомоечную машину, вспомнив отчего-то о том июньском раннем утре девятнадцать лет назад. Тогда ей был двадцать один год, а ее сестре Франческе — девятнадцать. Они обе все еще жили со своими родителями, в соседних комнатах в тесном двухквартирном доме.

Кэтрин прокралась в комнату Франчески и осторожно потрясла ту за плечо. Будить сестру ей не хотелось, но она знала, что если не поделится своей новостью, то, вероятно, взорвется.

— Франческа, ты спишь?

— Мммммммм… Уходи… — пробормотала Франческа.

— Просыпайся! Мне правда нужно тебе кое-что сказать. Это важно!

Даже будучи в полубессознательном состоянии, по тону своей сестры Франческа поняла, что сопротивление бесполезно. Она протянула руку к тумбочке и включила стоящую на ней лампу.

— Кэти, молись, чтобы это было что-то важное!

Потирая глаза, она сосредоточилась на покрасневшем лице сестры.

— Ну, не молчи уже!

Раздраженное замечание Франчески испортило момент, но Кэтрин все же продолжила:

— Угадай?

— Что еще?

— Франческа, ты должна угадать! Давай!

— Господи, Кэти, теперь ты меня просто бесишь! Мы больше не дети, и сейчас гребаные три часа ночи. Мне в шесть на работу. Итак, или ты сейчас же скажешь, почему разбудила, или свалишь и оставишь меня в покое!

— Ладно, мисс Злючка. Так вот — ты не поверишь, но Марк сегодня сделал мне предложение!

Кэтрин захлопала в ладоши, и в комнате повисла минутная тишина. Франческа нащупала на тумбочке свои очки и тут же нацепила их на переносицу. Она наклонилась вперед, как будто улучшившееся зрение помогало ей сосредоточиться.

— Марк? Сделал предложение? — спросила она.

— Да! Не верится, так ведь? — улыбнулась Кейт.

Франческа поразмышляла пару секунд.

— Честно говоря, нет. Я думала, ты сейчас скажешь, что вы переспали.

— О боже, Фрэн, какая ты грубая! Разве предложение — это не чудесно?

— Эмм, дорогая? Не знаю.

— Что значит «не знаешь»?

— Я имею в виду… Послушай, Кэти, я люблю тебя, но ты немного напоминаешь мне персонажа из романа «Великолепная пятерка», который не хочет взрослеть. И хотя я твоя младшая сестра, мне всегда казалось, что мой долг — защищать тебя от всего. Так думают и родители, — сказала Франческа.

— Что? — для Кэтрин новостью было не столько то, что ее считала полной идиоткой Франческа, а то, что таковой ее, оказывается, считали и родители.

— Да, вроде как. А этот Марк… Здорово, что ты так счастлива, но это твой первый парень, ты знаешь его только пять минут, вы даже не… Ну, ты поняла… А ведь секс очень важен!

— Ой, какая чепуха. Ты так говоришь, как будто секс важнее самих отношений!

— А разве нет? Ладно, не смотри так, я шучу. Я счастлива, если ты счастлива, но мне не кажется, что стоит сразу бросаться в омут с головой.

— Но мы встречаемся уже три месяца. Целых три месяца. Я люблю его, Фрэн, и он любит меня.

Кэтрин решила не посвящать сестру в подробности тех жарких поцелуев и объятий, которым она регулярно предавалась с Марком и которые разжигали в ней пожар. Все это выглядело намеком на их будущую насыщенную сексуальную жизнь.

— Буэээ! Меня сейчас стошнит! — изобразила рвотный рефлекс Фрэн. Кэтрин шутливо толкнула ее в бок. Франческа сказала, уже более серьезным тоном:

— Я правда за тебя очень рада, сестренка, но есть в этом Марке что-то странное…

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Кэтрин. Ее голос превратился в противный визг, казалось, что она вот-вот расплачется.

И тут Франческа решила сдать немного назад.

— Даже не знаю. Может быть, мы просто недостаточно хорошо знакомы, или же ему неловко в нашем обществе, потому что мы для него люди новые.

Кэтрин снова оживилась.

— Да, скорее всего.

— Все, что я хочу тебе сказать: ограничьтесь пока помолвкой, посмотри, каков он в постели, узнай его поближе, и тогда поймешь, получится ли из этой затеи что-то хорошее или нет. Что ты теряешь: если не выгорит, тебе останется колечко, а если выгорит, то ты обретешь любовь на всю оставшуюся жизнь! — сказала Франческа.

— Но зачем мне ждать или ограничиваться помолвкой, если Марк — моя единственная любовь? Он такой великолепный, и он чувствует то же самое ко мне, и мы все уже знаем, — недоумевала Кэтрин.

— Как это — уже «знаете»? Ты помнишь, как сильно в детстве обожала картошку в мундире, а потом попробовала макароны, и теперь твое любимое блюдо — они. Может быть, Марк — еще одна картошка в мундире?

— О, не говори глупостей, какая там картошка! Я не могу объяснить, как это, но мы знаем. Марк говорит, зачем ждать, если мы уже нашли то, на поиски чего потратим свое будущее. Все равно что выкинуть годы впустую, только чтобы понять, что мы были правы!

— Ну, дружище, коль уж ты так заговорила!

— Я знаю, ты сейчас надо мной смеешься, но мне все равно, Фрэн. Ты не испортишь мне впечатления от этой ночи.

— Кэти, я рада за тебя, но разве нельзя отнестись к этому как к миленькой любовной интрижке и посмотреть, выгорит ли? Просто на всякий случай?

— Марк говорит, куй железо — пока горячо!

— «Марк говорит…», «Марк говорит…» Черт побери, Кейти, будь осторожнее с этим.

— Что значит «будь осторожнее»? Почему?

Кэтрин не могла скрыть легкое раздражение в голосе; она была влюблена по уши, и любые упреки, направленные на ее возлюбленного, были ей как ножом по сердцу.

— Потому что ты сильная и умная девушка, и я не хочу, чтобы ты изменилась — даже чуть-чуть. Этого не стоит ни один мужик, — ответила Фрэн.

Это была фраза, которую Кэтрин в последующие годы вспоминала не раз и не два. Надо было слушать свою младшую сестренку, оказавшуюся мудрой не по годам. Эх, если бы Кэтрин тогда ее послушала.

Вертя в руке вручную расписанную чашку, женщина снова проиграла в голове слова сестры. «Не хочу, чтобы ты изменилась — даже чуть-чуть». Что же она теперь может сказать Франческе? Кейт попыталась представить в голове те слова, что она ей скажет. Они с сестрой виделись так редко, что каждый раз какое-то время уходило на то, чтобы заново научиться общаться друг с другом. С приятельницами у Кэтрин общение проходило совсем иначе.

Как бы там ни было, Кэтрин было трудно играть роль довольной жизнью взрослой женщины, то есть всех обманывать. Ведь у них с сестрой было слишком много общих воспоминаний. Да и вообще Франческа знала Кэтрин вдоль и поперек. У них было столько теплых воспоминаний, которые сестры могли пересказывать снова и снова, смеясь до слез. Любимая история Кэтрин: как-то на каникулах ночью они с Фрэн съели столько конфет, что Кэтрин стошнило из окна. Вот только оно оказалось закрытым, и почти весь следующий день их родители провели в попытках оттереть с велюровых сидений взятого напрокат фургончика остатки карамели и шоколада.

Неловкость, которую сестры в последнее время испытывали при общении друг с другом, в какой-то степени была вызвана постоянным присутствием Марка, словно бы не желавшего оставлять их наедине ни на секунду. Казалось, он наблюдал за Кэтрин и Франческой, заставляя их следить за тем, что они говорят. Марк всегда старался направить беседу в то русло, которое, как ему казалось, было наиболее уместным, и в присутствии Фрэн он всегда выглядел очень напряженным. Для всех других эта перемена оставалась незамеченной, но Кэтрин понимала, что ее муж говорит немного быстрее обычного и слишком громко смеется. Правда, волноваться ему было совершенно не из-за чего; Кэтрин никогда бы не рассказала никому правду об их отношениях. Даже собственной сестре.

Потому что все было слишком сложно. И как она могла это рассказать? «Ты была права, Фрэн, надо было тебя послушать, потому что я не просто утратила часть себя, а утратила себя полностью. Жаль, что я тогда не поступила как ты говорила».

Кэтрин было очень легко судить о пользе тех или иных решений, принятых ею в своей жизни. Достаточно было вспомнить, какой она была, когда их принимала, и кем она стала сейчас, а потом подумать — что из этого она могла бы изменить. Конечно, надо было поступить так, как советовала сестра! Но я думала, мне виднее, потому что была по уши влюблена и потеряла голову. Что говорит ей теперь здравый смысл? Ты определенно не смогла бы ничего исправить, Кэтрин, потому что тогда была слишком занята борьбой с бушующими гормонами и купалась в своей влюбленности!

Кэтрин крепко закрыла глаза, чтобы попытаться стереть воспоминание о последнем телефонном разговоре с сестрой. Хотя прошло уже три недели, воспоминание это лежало на душе женщины тяжелым грузом, и она задавалась вопросом, сможет ли когда-нибудь в полной мере помириться с Фрэн.

— Кэтрин.

Она услышала голос своего мужа.

Кэтрин как раз чистила картошку к ужину, но при звуке голоса Марка сразу поднялась со стула, словно солдат, натренированный вставать в присутствии командира. За все эти годы она довела этот навык до автоматизма.

— Тебе звонит сестра.

Он коротко улыбнулся, но улыбка его исчезла в считаные секунды. Кэтрин поняла, что Марка звонок от ее сестры не радует совершенно, а еще больше он раздражен тем, что, чтобы позвать жену к телефону, ему пришлось оторваться от собственных дел.

Кэтрин кивнула и взяла трубку с посудомоечной машины.

— Алло?

Она ждала, когда Марк положит трубку у себя в кабинете, но щелчка все не было. Ну, конечно, ее муж собирается подслушать их с Франческой разговор, как обычно. А ведь они не виделись и не общались уже пару месяцев, и Кэтрин знала, что из-за подслушивающего Марка беседа опять получится неловкой и скомканной, поскольку ей придется внимательно фильтровать все, что она собирается сказать. Кэтрин знала, ее сестра заметит это и рассердится. Женщина снова чувствовала себя в ловушке и чуть не разрыдалась.

Франческа посетовала, что в последнюю их встречу Кэтрин казалась немного отстраненной, и ее сестра автоматически превратилась в идиотку, неспособную объяснить, что очень многое хочет, но не может сказать, и на то есть причины. Главная в том, что Марк все слышит и, что еще хуже, делает выводы.

— О, Кейт, я должна была позвонить…

Голос Франчески было почти не узнать, так часто он перемежался со всхлипываниями и рыданиями.

— Все хорошо, все в порядке. Господи, Франческа, не плачь! Что, черт возьми, случилось? — спросила Кэтрин.

Она слышала в трубке звук бьющих по стеклу капель дождя и шуршание шин по асфальту. Кэтрин увидела перед глазами Франческу в своей дорогой машине, с наброшенным нелепо на плечи кардиганом, призванным защитить ее от холодных ветров Северного Йоркшира.

Франческа с шумом высморкалась и продолжила:

— О, Кейт, случилось что-то ужасное!

— Что? Что-то с Люком?

Кэтрин всегда прежде всего думала о детях; самое страшное — если бы что-то случилось с ними, и поэтому она, естественно, сразу подумала о своем племяннике.

Франческа была из тех матерей, которые всячески стимулировали успехи своих детей, она всегда с большим рвением следила, чтобы ее сын Люк учился лучше всех и зарабатывал дополнительные баллы. Суммы, которые они с ее мужем платили за его обучение в престижной школе, наносили семейному бюджету большой урон, и Фрэн приходилось отказывать себе во всем — в поездках за границу, новой одежде. Что там, она даже к парикмахеру лишний раз не могла сходить.

Кэтрин восхищалась жертвами, на которые Франческа идет ради своего сына, но понимала, что та работает на результат: место в одном из хороших университетов или, по крайней мере, идеальное произношение и хорошо поставленное рукопожатие. И Люк свою мать не разочаровывал, будучи на редкость трудолюбивым и целеустремленным. Одним словом, приятный парень.

Франческу нельзя было назвать человеком завистливым, но Кэтрин знала, что ее сестра, конечно, осознает все прелести жизни жены директора одной из лучших школ Великобритании. Поэтому для Фрэн было важно чувствовать себя с Кэтрин на равных правах, ведь Люк так же хорошо учится и столь же успешен, как и его двоюродные брат и сестра.

Кэтрин рассмеялась, подумав, что ее семья считает, будто бы она ведет идеальную жизнь в своем старинном доме, с внимательным супругом и парой идеальных детишек. Ах, если бы они только знали…

— Нет… Нет, к счастью, ничего подобного, никто не пострадал. Но наш бизнес прогорел. Мы так старались, Кэти, договорились и с банком, и с поставщиками, но все рухнуло. Я так разочарована. Мы с Джерри думали, что вкладываем в будущее нашего сына, но потеряли все.

Выдав эту тираду, Франческа затихла. Кэтрин слышала, как ее сестра глотает слезы. Наконец Фрэн продолжила:

— Мы вложили в эту строительную компанию все свои сбережения. Строили планы, что, когда наступит подходящий момент, Люк займет должность своего отца, мы думали, что так обеспечим ему достойную жизнь. Но этот чертов агент оказался мошенником, сукин сын! Я все еще в шоке! Возможно, нам даже дом придется заложить…

— О, Фрэн! Это ужасно! Помню, как сильно вы радовались… — сказала Кэтрин. Она знала, что главным источником финансирования деятельности Джерри было наследство Франчески. Их с Кэтрин отец всю свою жизнь пахал как проклятый. Иногда, очень редко, он позволял себе короткие поездки к морю в Эберсок, но все время откладывал деньги, чтобы выкупить три комнаты в дуплексе в Кройдене. И вот теперь все это насмарку…

О чем тут говорить? Она хотела продолжить: «Моя бедная, бедная сестренка, какая ужасная новость. Приезжай ко мне, поживи у нас пару дней, и ты, и Джерри, и Люк, я о вас позабочусь. Мы выпьем по чашечке чая и что-нибудь да придумаем. Все не так плохо, как кажется, и, хотя спрятаться от этого сложно, я хочу, чтобы ты это сделала, хотя бы ненадолго. Люк будет проводить время с Домом и Лидией, а мы с тобой будем не спать до поздней ночи, пить вино и болтать о всякой всячине. Все будет хорошо, дорогая, я же твоя старшая сестра и умею помочь как никто другой…»

И тут Кэтрин услышала слабый вздох Марка, который уже потерял терпение, подслушивая в кабинете, и проговорила, сбиваясь, чеканя слова, словно робот:

— Ну, если тебе что-то понадобится, сообщи. Мы с Марком, конечно же, сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь.

Кэтрин использовала имя Марка, чтобы усыпить ее бдительность. Франческа на том конце провода молчала. Кэтрин могла представить себе, как та сейчас с недоверием повторила в своей голове это: «Сообщи?»

Кэтрин попыталась заполнить пустоту первым, что пришло ей на ум.

— Как там погодка в Йорке?

Фраза получилась какой-то уж совсем банальной и жалкой. По щеке Кэтрин покатилась слеза. Она хотела, чтобы младшая сестра услышала ее невысказанные извинения.

Франческа не могла сдержать своего удивления и разочарования:

— Как там погодка в Йорке? Ты что, меня не слушала, Кэтрин? Мы потеряли все! Все! А тебя интересует какая-то там чертова погода?!

— Я… я… — Кэтрин начала плакать, понимая, что не может найти слова, которые могли бы и утешить сестру, и не вызвать гнева у собственного мужа. Их просто быть не могло.

— Знаешь что, Кейт, забудь об этом, забудь, что я позвонила и что тебе сказала. Как-нибудь справимся сами. Сиди в своем большом красивом доме и наслаждайся свежим кофе и видом на лужайку для крикета, а мы уж как-нибудь выкрутимся! — заорала Фрэн в трубку.

— Франческа, я…

Кэтрин попыталась вставить слово.

— Нет, не заморачивайся. Я прекращаю наше общение и не думаю, что кто-то из нас заметит разницу. Ты перестала интересоваться мною уже много лет назад; наверное, просто не считаешь меня достойной твоего уровня. Знаешь что, Кэти? Никогда не думала, что скажу это, но ты о себе слишком много возомнила. Может, ты и живешь идеальной жизнью, но мне совершенно не нравится, в кого или, точнее, во что ты превратилась…

Закончив свою тираду, Франческа замолчала, и последняя фраза повисла в воздухе. Одно маленькое нажатие кнопки, и в трубке послышались короткие гудки.

Все еще сжимая трубку, Кэтрин наклонила голову. И прошептала сквозь слезы, зная, что никто не услышит:

— Мне тоже не нравится, милая. Тоже.

В кухню зашел Марк и положил руку ей на плечо, предупредив о своем присутствии, отчего Кэтрин тут же выпрямилась и проглотила слезы.

— Все хорошо, Кэтрин? Эта твоя сестра что, тебя огорчила?

Кэтрин посмотрела ему в лицо, выражение которого никоим образом не выдавало, что он слышал весь их разговор. Она покачала головой.

— Нет, Марк.

— Замечательно. Мы очень занятые люди, и я не хочу, чтобы ты волновалась о том, что тебя не касается, — сказал муж.

Это была почти инструкция. Марк наклонился вперед и поцеловал Кэтрин долгим поцелуем, прижавшись своим телом к ее. Женщина так сильно плакала, что сбила себе дыхание, и поэтому ей пришлось не дышать, пока Марк ее целовал. Голова Кэтрин кружилась, и казалось, она вот-вот упадет в обморок. Поцелуй казался бесконечным.

Наконец Марк ее отпустил.

— А теперь, дорогая, почему бы тебе не подняться наверх и не привести себя в порядок, а потом ты согреешь нам всем чаю, и мы выпьем по чашечке.

Кэтрин опять кивнула, зная: на самом деле это приказ. Она медленно поднялась по лестнице и попыталась остановить льющиеся бесконтрольно слезы. Присев за туалетный столик, женщина мысленно повторила слова своей сестры: «Может, ты и живешь идеальной жизнью, но мне совершенно не нравится, в кого или, точнее, во что ты превратилась…»

«О да, — подумала Кэтрин. — Моя жизнь поистине идеальна. Это всего лишь я!»

Размышления Кэтрин о том ужасном телефонном разговоре, который случился три недели назад, прервал голос Джудит. Ассистентка Марка всегда сообщала о своем прибытии именно так. Она входила через черный ход и сразу попадала на кухню, что раздражало Кэтрин, но это была всего лишь одна из тысячи вещей, которые ее раздражали в Джудит. Нет, точнее, это была одна из самых мелких. Главным преступлением Джудит было то, что она с почтением называла Марка «директор Брукер», словно он человек такого уровня, как, скажем, папа римский или Мадонна. Если бы только она знала, каков ее любимый директор Брукер на самом деле.

Джудит было за сорок, у нее не было семьи, и она была отвратительно толстой, но не испытывала никакого смущения или неловкости по поводу своего веса. Какая там темная одежда или наряды, скрывающие объем, — нет! Джудит с удовольствием носила жилет и шорты цвета хаки, наслаждаясь тем, что все на нее пялятся и отпускают двусмысленные шуточки на ее счет. Она воспринимала все это как проявление интереса, а не отвращения.

— Доброе утро, Кэтрин! Прекрасный день!

Кэтрин кивнула, но промолчала, лишь ненадолго оторвав взгляд от посуды в раковине. Ей не хотелось вступать с гостьей в очередную бессмысленную беседу. На это у Кэтрин не было ни желания, ни сил; она давно поняла, что чем меньше скажет, тем быстрее Джудит покинет их дом.

— Директор попросил меня зайти, напомнить про сегодняшний педагогический совет, который состоится этим вечером у вас дома, так сказать, в домашней обстановке. Так что, пожалуйста, как обычно, — соусы, чипсы, выпивка и тому подобное. Да — и не забудьте, что для мистера Мидди все должно быть без глютена: мы же не хотим повторения той истории с распухшим языком и расстройством желудка? И так еле-еле заменили пол в общем зале. В любом случае, я подумала, что надо напомнить. Все в порядке?

— Да, отлично.

Это был максимум, на что Кэтрин оказалась способна на данный момент. Она не любила то, как Джудит обращалась с ней — словно Кэтрин была лишь бесплатным приложением к собственному мужу. Из-за этого она чувствовала себя скорее сотрудницей общепита, чем женой директора школы. Хотя с недавних пор это не очень ее возмущало; она даже была почти рада отвлечься, зная, что лучше чем-то заполнить время, чем остаться наедине с собственными мыслями.

— Сегодня утром директор был в удивительно хорошем настроении. Отпустил пару комплиментов по поводу цветов в кабинете. Не знаю, что вы ему такое приготовили на завтрак, но завтра приготовьте то же самое! Когда он в нормальном настроении, мне жить гораздо легче!

Интересно, что Кэтрин должна была ответить? «Ах, значит, так вам гораздо легче жить, Джудит… Да вы понятия не имеете о том, как от приступов раздражительности Марка страдаю я! Оставьте меня в покое, Джудит, дура вы набитая; оставьте меня в покое, потому что вы понятия не имеете о моей жизни».

Но она лишь просто улыбнулась и сказала:

— Сделаю, Джудит.

Кэтрин точно не знала, на что именно согласилась, но знала, что ее одобрения будет достаточно, чтобы успокоить Джудит, заставить ее почувствовать — ее поручение она поняла.

Если бы у нее было немного другое настроение, Кэтрин сейчас думала бы всякие гадости о том, насколько Джудит все ненавидят и как она носится с Марком, словно оголтелая фанатка. Но если бы даже она подумала так, то вскоре на смену этим мыслям пришли бы другие, например: Как ты можешь думать о ней так, если твоя собственная ситуация настолько ужасна? Или: Должно быть, я правда такая тупая, как обо мне думает Марк, иначе как я могла вляпаться во всю эту мерзость, господи? Как жук, попавшийся в венерину мухоловку, — чем больше извиваюсь, пытаясь выбраться, тем больше увязаю окончательно. Я в ловушке.

Кэтрин хотела, чтобы кто-нибудь вытащил ее из этого замкнутого круга. Она мечтала о том, как жила бы в другом времени, свободная и счастливая. Но сил и желания придумывать какие-то сложные схемы у нее все равно не было, поэтому Кэтрин силилась найти какое-то простое решение. Только вот, как бы она ни старалась, все было напрасно. В любом случае женщина осталась бы без крыши над головой и возможности видеть своих детей. И ладно бы дело было только в крыше над головой, но что, если бы Марк вздумал поднять руку на детей, а ее не было бы рядом, чтобы их защитить… Одна мысль об этом была для Кэтрин невыносима. Ее дочь и сын — продолжение ее самой, лучшее, что она в этом мире совершила. Она не могла и не собиралась представлять себе, каково это — не видеть их.

Бабушка Кэтрин, худощавая старая карга, одежда и поведение которой производили впечатление, будто та родилась в Викторианскую эпоху, происходила из семьи отнюдь не обеспеченной и всю свою нелегкую жизнь прожила в Ист-Энде в Лондоне. Но несмотря на это, бабуля казалась дамой из высшего общества. Кэтрин вспомнила, как рассказала бабушке, что собирается замуж за Марка Брукера. Ответ миссис Гавье рассмешил ее тогда, но теперь она находила в нем мало смешного.

— Дорогая моя, тщательно подумай, стоит ли тебе связывать жизнь с таким человеком. Нужно всегда выходить за того, кто живет в более престижном районе, но никогда — за человека из низшего сословия. Твой отец окончил университет, и это уже делает тебя выше этого Брукера по социальному статусу. Сам же он может похвастаться лишь наличием в своей симпатичной голове далекоидущих планов. Гораздо лучше, чтобы муж и жена вращались в одном обществе и оба имели представление о манерах и этикете.

Кэтрин до сих пор смеялась в душе над тем, что Марк совершенно не разбирался, какими столовыми приборами пользуются в каких случаях, что он все время вместо «ужин» говорил «полдник» и предпочитал старинным деревянным оконным рамам современные пластиковые стеклопакеты. Но из всех его зол это было меньшим.

Кэтрин, как она часто делала в подобных случаях, подумала о Наташе; и от одной мысли о подруге настроение женщины улучшилось. Таких замечательных людей, как Наташа, в жизни Кэтрин почти не было — вот уже на протяжении больше чем двух лет Наташа была ее лучшей подругой. Вот только недавно она устроилась работать в другую школу на другом конце страны, что стало для Кэтрин настоящим ударом, и теперь тучи над ее головой казались еще гуще и чернее. Она словно оказалась в мультфильме: над ней все время было маленькое черное облачко, из которого идет дождь, и если бы не зонтик, то Кэтрин уже давно вымокла бы насквозь.

Теперь Наташа преподавала рисование в предместье Йорка, в школе для детей с отклонениями в развитии — занятия живописью помогали этим детям адаптироваться к окружающему миру. Кэтрин была рада за подругу: она считала, что там Наташе будет гораздо лучше, чем в атмосфере строгости, царившей в Маунтбрайерз. Жила Наташа в Алне, менее чем в миле от Франчески. Но Кэтрин так ни разу их и не познакомила. Отчасти потому, что не хотела ни с кем делить свою лучшую подругу, зная — вздумай Таш рассказать, как они с Фрэн проводили время без нее, ее сердце обливалось бы кровью. А еще потому, что в глубине души Кэтрин испытывала какой-то животный страх — вдруг, общаясь за чашечкой кофе или бокалом вина, Фрэн и Таш обменяются своими впечатлениями о жизни Кэтрин и поймут то, что им знать не надо бы.

Она никогда не забудет тот день, когда Наташа впервые явилась в академию Маунтбрайерз. В то утро все от мала до велика собрались в главном холле, чтобы послушать речь директора и все необходимые объявления. Кого-то из студентов наградили за успехи в изучении иностранного языка и музыки — кого-то из тех четверых, которых хвалили всегда; тех, о чьих талантах уже давно знали все. Однако Кэтрин считала этих детей скорее самыми несчастными, чем самыми перспективными, — кому какая разница, умеешь ли ты говорить на мандаринском диалекте, жонглируя при этом горящими стержнями, или умеешь ли ты собрать за рекордное время кубик Рубика, если при этом у тебя во всей академии ни одного настоящего друга? Марк вошел в раж, он говорил много и долго, наслаждаясь звуком собственного голоса и ощущением значимости, так долго и так пространно, что минут через пятнадцать все уже потеряли нить. Кэтрин не могла вспомнить ни предложения из его тогдашнего пламенного спича.

Когда речь наконец закончилась, раздались аплодисменты, а потом сотрудники академии устремились в главное здание, Кэтрин заметила, что к ней на всех парах спешит Наташа. Жена директора стояла одна, не решаясь сбежать, боясь показаться невежливой. В таком месте, как Маунтбрайерз, подобное имело значение — все здесь должны были поступать как следует и делать это в нужное время. Время решало все.

Кэтрин наблюдала, как Таш целенаправленно шагает к ней. Она поправила свой кардиган, мысленно подготовив ответы на любые вопросы, которые ее новая знакомая может задать: Не подскажете, как мне пройти в корпус искусств «С»? Во сколько перерыв? Где здесь ближайший туалет? Но все пошло совсем не по тому сценарию, который Кэтрин себе запланировала.

Она видела, какими взглядами провожали Наташу преподаватели и студенты Маунтбрайерз — но той, кажется, было либо все равно, какой переполох она вызвала, либо она просто этого не замечала. На Таш была длинная белая хлопковая юбка и довольно милые сандалии на плоской подошве, которые выглядели так, словно были сделаны из переработанных шин, которые потом покрасили в розовый цвет. Еще более интересное впечатление производила ядовито-зеленого цвета накидка из трикотажа — кардиган ли, свитер? Похоже было скорее просто на накидку, заколотую на плече брошью в виде пышного белого цветка. В коротких каштановых волосах Таш сверкали, по меньшей мере, три заколки с украшенными стразами бабочками. Такие обычно носят девятилетние девочки, но, судя по всему, Наташе это было совершенно все равно: пришла, увидела, надела. Она была поразительно красива, выделялась из толпы и казалась какой-то неземной. Скорее всего, правил Маунтбрайерз насчет формы одежды она либо не знала, либо не позаботилась о том, чтобы их соблюсти. Наташа была такой лучезарной, что на ее фоне блекло все вокруг, и вскоре Кэтрин поняла: это вообще сверхспособность Наташи. Она была как лучик света в темном царстве.

— Привет, я Наташа Мортенсен, новый учитель рисования.

Представилась она кратко и по делу.

— Ах да! Я знала, что вы приедете, ну, вернее, не конкретно вы, а то, что у нас новый преподаватель. Приятно познакомиться, Наташа. Меня зовут Кэтрин. Добро пожаловать в Маунтбрайерз!

Кэтрин и Таш пожали друг другу руки и сами смутились от того, насколько скупым выглядело подобное приветствие.

— Спасибо, Кэтрин. Я заметила тебя еще в холле и хочу сказать, что выбрала тебя в качестве своего друга, потому что ты очень похожа на ту, с кем мне хотелось бы подружиться. Ты точно не такая, как все эти пропахшие нафталином мадамы. А как тебе нравится этот Марк-мистер-Мудила-Брукер! Совершеннейший придурок! Он когда-нибудь вообще затыкается, интересно? Открыл рот — и давай чесать. Да все дети уже устали, пока он свою речь толкал, а я вообще два раза чуть не уснула. Мы с ним точно поладим. Вернее, точно НЕ поладим!

Кэтрин была так озадачена откровенностью Наташи, что сперва даже не смогла ничего сказать. Она стала лихорадочно вспоминать, что Марк говорил о новом учителе искусства накануне.

— Очень сомнительная кандидатура, — жаловался он. — Но за нее очень просил Макс Уайттингтон; считает ее лучшей претенденткой на данный момент. Кажется, этот дурак втюрился в нее, и, хотя мне совсем не нравится перспектива брать ее на работу, я не могу рисковать — а вдруг он откажется дать денег на приобретение новых книг в шестую библиотеку. Но если бы все зависело от меня, шла бы эта мадемуазель лесом; я ее видел — совершенно несимпатичная, оппозиционно настроенная лесбиянка.

Кэтрин подумала, что в одном он мог быть прав. Наташа была действительно похожа на лесбиянку, но позже оказалось, что нет. Хотя Наташа явно была далека от эпитетов вроде «несимпатичная».

А тем временем она продолжила:

— Не удивляйся так, Кэтрин! Я такое частенько проделываю. Я выбираю людей, которые будут моими друзьями, и даже если я им не очень нравлюсь, мы остаемся в дружеских отношениях. Сколько я себя помню, всегда так делала и чаще всего выбирала себе друзей по совсем дурным причинам. Спроси Элли Симпсон и Ханну Хартли. Мы еще с начальной школы дружим — до сих пор!

— И по каким критериям ты их выбрала? — спросила Кэтрин, сама не заметив, как перешла на «ты».

— У Элли потрясающая улыбка, и она делилась со мной конфетками, а теперь вообще всегда со всеми чем-нибудь делится, очень уж добрая она. А Ханну я выбрала за ее ямочки и громогласный хохот — она и сейчас так же заразительно смеется! — поделилась Наташа.

— А я?

Кэтрин было любопытно.

— Главным образом потому, что ты похожа на Миа Фэрроу, но более яркая. Кроме того, в тебе есть что-то такое таинственное. И потом, когда я увидела тебя там, в холле, то поняла: ты чувствуешь то же, что и я, — тебе смертельно хотелось сбежать. Ты выглядела так, как будто тебе очень хотелось оказаться совсем в другом месте.

Кэтрин не ответила, крепко сжав губы, чтобы не проговориться. Наташа была абсолютно права: она всегда хотела быть где-то в другом месте. Но… Миа Фэрроу? Кэтрин хохотнула. Она помнила только ту Миа Фэрроу, которую видела в фильмах шестидесятых годов — прекрасную, юную, с внешностью скандинавской принцессы. На такую Кэтрин вполне могла походить. Когда-то. Она восприняла это как комплимент — наверное, так оно и было.

Наташа не унималась ни на секунду:

— Итак, что ты преподаешь, Кэтрин, и как давно? Ты когда-нибудь думала, что такое имя для тебя длинновато? И к тому же слишком формально звучит для кого-то настолько богемного…

— Кейт, — предложила Кэтрин, пытаясь решить, на какой вопрос сначала ответить: что такое «богемный» и хотела бы она быть кем-то богемным? Странно, что Кэтрин так легко вспомнилось, как ее называли в юности, — это ведь было так давно.

— Хорошо, Кейт, да, так намного лучше. Итак, что ты преподаешь, Кейт?

Новая подруга употребила имя женщины целых два раза, словно изучая, как оно звучит, знакомясь поближе.

Кэтрин в смущении прикрыла рот рукой. Ее охватило знакомое чувство: чувство, что она здесь лишняя; ведь Кэтрин не работает в академии.

— Ой! Нет, я ничего не преподаю. То есть, вообще-то, по образованию я преподаватель английской литературы, но никогда по специальности не работала. Планам помешала жизнь — дети и всякое прочее.

Кэтрин хихикнула, но ей совсем не понравилось, как прозвучали ее слова.

— На самом деле я жена того самого Марка-мистера-Мудилы-Брукера, — добавила она.

Большинство людей в этот момент рассмеялись бы, или расплакались, или засмущались, стали бы извиняться и рассыпаться в объяснениях — дескать, это была всего лишь неправильно понятая шутка. Но — и Кэтрин это обнаружила гораздо позже — Наташа была не такой, как все, во многих отношениях. Она положила руки на плечи Кэтрин и посмотрела ей в глаза.

— Тяжело тебе приходится, девочка!

И хотя бы по одной этой причине (пусть потом и появились многие другие) Кэтрин решила, что Наташа прекрасна, и очень обрадовалась, что та выбрала в качестве подруги именно ее.

Остальную часть дня Кэтрин провела в хлопотах по хозяйству — чистила окна в столовой, поливала цветы в зале, готовила канапе на вечернее собрание и ужин для своей семьи. Справившись со всем этим, Кэтрин собрала белье, погладила простыни и аккуратно сложила их в шкаф с постельным бельем, где они будут теперь дожидаться своей очереди. По ее подсчетам, ими воспользуются в среду. Наконец, когда было что-то около половины четвертого, Кэтрин расчесала волосы, воспользовалась парфюмом и нанесла тонкий слой румян на скулы. Затем надела розовую льняную юбку и кардиган, который застегнула на все пуговицы, чтобы выглядеть «женственно и просто», — как раз по инструкции Марка.

Каждый вечер Кэтрин садилась за свой белоснежный туалетный столик, перед огромным трюмо, и начинала приводить себя в порядок. В ее голове постоянно всплывал текст какой-то старой песни, она вспоминала ее уж слишком часто. Звенела, как будильник, который Кэтрин не знала, как выключить:

Знай, моя милая, нужно желанной Быть для супруга всегда! Только не мрачной и не жеманной — Может он бросить тогда…

Кэтрин прорепетировала перед зеркалом свою коронную счастливую улыбку. Ей приходилось заставлять себя улыбаться почти каждый день, потому что уже очень и очень давно улыбаться у нее не было никакого желания.

Глядя в зеркало, Кэтрин всегда ожидала увидеть, как ее лицо расплывается, словно яйцо на сковороде или часы на картине Дали, стекая вниз по столу и превращаясь в горькую лужицу. И ее всегда удивляло, что лицо все еще на месте, как надо. Вот только улыбка ее подводила: губы улыбались, но глаза в этом спектакле участвовать отказывались, оставаясь неподвижными и испуганными, как бы она ни старалась. Значит, просто нужно постараться еще. Вот тебе и ответ, Кэтрин: постарайся уж.

Глава 4

Пять лет назад

В кабинете адвоката стояла духота, повсюду были навалены стопки толстенных книг, а на стенах висело нечто, что напоминало Кейт рыболовные снасти. Тут было несколько жутко древних удочек и порванный садок — даже маленькая рыбка без труда выбралась бы из него. Подоконники представляли собой кладбище пауков и мух, лежавших на спинках, словно гнилые ягоды. В солнечных лучах, пересекавших комнату, были хорошо заметны кружащиеся повсюду частички пыли.

Кейт почувствовала, как у нее в горле першит от всех этих чешуек и пылинок. Она попыталась закрыть рот, но открыть окно просить не рискнула. Наверное, не стоит пускать сюда грязь и сырость центрального Лондона. Кроме того, ей нравилась царящая в офисе мистера Барнса тишина.

Кейт была на свободе всего три дня и шесть часов. Из положенных восьми лет она отсидела пять и теперь была готова увидеть мир. Самое большое удовольствие до этого дня ей доставляла возможность молчать: в такси, которое везло ее из тюрьмы, в номере гостиницы, где она остановилась, и вот теперь в этом грязном офисе в Найтсбридж, перед тем, кому Марк доверил самое дорогое. Деньги.

Мистер Барнс, адвокат, был явно человеком старой школы: с красным отечным лицом и в извечном твидовом костюме. Вероятно, когда-то даже окончил Маунтбрайерз. Перед такими Марк обычно ходил на цыпочках. Скорее всего, этот мистер Барнс уже пересказал дружкам историю Кейт за бокальчиком пива и кусочком воблы — она определенно была представлена как опасная преступница, страшная женщина, зарезавшая всеми уважаемого и неоднократно награжденного государственными наградами директора школы Маунтбрайерз.

Не все ли ей равно? Лишь до тех пор, пока эти сплетни не дошли до Йоркшира, где жили Лидия и Доминик. Возможность этого Кейт очень пугала.

Барнс надвинул на свой нос картошкой тяжелые очки в оправе золотого цвета и внимательно изучил документы, которые держал в руках. Он читал так погруженно, как будто информация, содержащаяся в этих бумагах, была для него совершенно новой. Впрочем, быть может, так оно и было на самом деле. К тому же так адвокат мог еще раз продемонстрировать свое превосходство — ему были безразличны возможные планы Кейт или то, что та понапрасну тратит свое пребывание на свободе, просиживая лишнее время в его душном кабинете. Барнс, очевидно, был просто счастлив пригласить Кейт к себе в офис и заставить ждать в тишине, пока он думает, что делать с документами. То, что адвокатишка считает ее настолько ничтожной, забавляло Кейт. Только он совсем не знал, что она, в принципе, даже довольна — в отличие от тех, кто сидел в кресле перед ним, у нее не было никаких угрызений совести, ей не нужно было юлить и притворяться. И к тому же у нее была куча времени.

В конце концов мистер Барнс дочитал все документы, убрал их в свой кожаный портфель и снял очки.

— Надеюсь, вы…

Кейт подождала окончания предложения, но Барнс замолчал.

— Да, да, — ответила она.

— Замечательно.

Он улыбнулся, показав пожелтевшие зубы. Они показались Кейт похожими на бивни. Вкупе с его общим обликом человека-моржа это адвокату очень подходило. Она терпеливо улыбнулась бессмысленности их разговора.

— Так вот, Кэтрин… — продолжил мужчина.

— Кейт, если можно, — поправила женщина.

— Простите? — не понял Барнс.

— Я больше не Кэтрин Брукер. Собственно, никогда ею и не была; так меня называл Марк. В детстве все звали меня Кейт или Кейти, а Кэтрин — это то имя, которое придумал для меня муж. Он лишил меня всего, даже моего собственного имени. Но теперь я снова Кейт, а моя девичья фамилия Гавье. Я больше никогда не буду Кэтрин Брукер.

Мистер Барнс в изумлении уставился на милую женщину, сидящую перед ним. Он вытянул шею, снял очки, выпятив нижнюю челюсть, — чем еще больше себя изуродовал. Без сомнения, он думал, что она совершенно чокнутая, одна из этих чертовых феминисток, которые борются за равенство женщин и мужчин. Во времена его молодости женщины замужеству радовались и фамилию мужа носили с гордостью.

— Как бы там ни было, принципиального значения это не имеет, — нахально произнес он.

— Для вас наверное. — Кэтрин пропускать издевательства адвоката мимо ушей не собиралась. — Но для меня это очень важно, так что называйте меня, пожалуйста, Кейт.

— Хорошо. Могу я двигаться дальше?

— Пожалуйста.

Она кивнула.

Мистер Барнс снова надел очки и перевернул документы. Это было сделано настолько подчеркнуто театрально, что Кейт улыбнулась.

— Кейт.

Ее имя адвокат практически прокричал, видимо пытаясь показать, что запомнил.

— Марк Брукер оставил вам приличное состояние. Ему выплачивались неплохие субсидии, но также ваш супруг был достаточно осмотрителен, чтобы застраховать свою жизнь, сделал еще пару вкладов, которые мы востребовали от вашего имени. Однако в вашем случае речь идет об обстоятельствах, с коими я раньше никогда не сталкивался. Между мною и страховой компанией было много дискуссий, и, я признаюсь, мне даже пришлось обратиться за советом к моим коллегам, но, похоже, теперь все разногласия улажены.

Кейт кивнула. Тон Барнса был более чем обвинительным, да ей и самой было странно, что, будучи убийцей мужа, она получит ту сумму, на которую была застрахована его жизнь.

— Если бы речь шла просто об убийстве, все было бы иначе, однако при тех обстоятельствах, что мы имеем, я обязан сообщить вам, что сумма, на которую вы можете рассчитывать, составляет…

По тому, как Барнс подчеркнул слово «обязан», Кейт поняла все сразу.

Оторвав руки от документа, который немного приклеился к его пальцам, адвокат перебросил его через стол. Написанные кривым и толстым почерком цифры были в масляных пятнах от курицы, которую Барнс ел на ланч. Судя по общей «опрятности» этого человека, он и после похода в туалет мог запросто не вымыть руки.

Взгляд Кейт мгновенно метнулся к нижнему правому углу, где были цифры. Общая сумма складывалась во что-то немногим меньше миллиона фунтов. У Кейт засосало под ложечкой от изумления. Она понятия не имела, как Марк сумел скопить столько денег. Ей казалось, что у нее пересохло во рту. В голове женщины крутились мысли, как эти деньги можно было потратить с пользой для Доминика и Лидии…

— Не ожидали, Кейт?

И снова адвокат едва ли не выплюнул буквы ее имени.

Она кивнула и пожала плечами, не зная, что еще сказать. Сидя в тюрьме, Кейт почти не думала об этих деньгах и уж точно даже не представляла себе, что сумма окажется настолько гигантской. Впрочем, жизнь с Марком и разлуку с детьми ей даже миллиард фунтов не компенсировал бы. Кейт бы отдала все, до единого пенни, чтобы увидеть сейчас своих детей.

Женщина встала, дав тем самым понять, что ее время истекло.

— У вас есть планы на эти деньги? — произнес Барнс все так же резко.

Его вопрос Кейт сочла нахальным и неуместным. Какое ему дело? Ей очень захотелось ответить: «Да, собираюсь приобрести особнячок в Кемптоне!»

Но Кейт не стала хамить в ответ, а лишь спокойно произнесла:

— Ну, сначала мы с моим сыном и дочерью съездим куда-нибудь — только мы втроем и солнце над нашими головами. Мне уже не терпится. Спасибо, что спросили, мистер Бернс.

— Барнс! — прорычал адвокат.

— Принципиального значения это не имеет, — уходя, бросила Кейт через плечо, счастливая, что покинула наконец это жуткое помещение.

* * *

Кейт лежала на кровати в своем номере и смотрела в потолок. Где-то внизу шумел Лондон. Женщина скрестила ноги и задрала их на стену. Она пошевелила пальцами в своих мягких серых носках — это была одна из тех маленьких мелочей, которые ей нравились в новой жизни. На маленьком подносе рядом стояла чашка чая «Эрл Грей» и блюдце, на котором лежало миндальное печенье с кунжутом. Кейт накручивала на палец шнур от телефона: как здорово — можно просто взять трубку и набрать любой номер, можно встать и открыть окно, можно даже выйти за дверь.

— Привет, Йоркшир, мы готовы!

Когда к телефону подошла Франческа, Кейт заволновалась.

— О боже, Фрэн, я поверить не могу. Как это будет прекрасно, хотя, честно говоря, я была бы рада отправиться с детьми куда угодно — хоть в Блэкпул, Уэстон-сьюпер-Мэр, да хоть на Марс. Конечно, еще шикарнее от того, что мы будем там, где много солнца, но самое главное — мы сможем наконец поговорить. Поверить не могу — я скоро их увижу, моих крошек! И знаешь, что самое прекрасное? Просыпаться и засыпать, зная, что где-то рядом спят твои детки. Сколько лет я не могла себе этого позволить! И вдруг — вот: как будто все праздники наступили разом…

— Кейт…

— Скажи им, что я купила все кремы, какие только можно; и даже больше. Лидс же всегда очень быстро загорает, без проблем, а вот Дом обычно начинает облезать. Но я накупила столько всего, что хватит на целый отель, — продолжала говорить восторженная Кейт.

— Послушай…

На этот раз голос Франчески звучал уже более резко.

— Знаю, знаю. Я несу какую-то чушь, Фрэн, но не могу с этим ничего поделать! Я так взволнована! Я же рассказала тебе, когда рейс? Я же не забыла, да? Мне так хочется увидеться с ними до отлета. Наверное, сниму номер в «Гатвике», и тогда Лиди и Дом смогут приехать вечером накануне или рано утром, чтобы у нас было несколько часов до самолета…

— ОНИ НЕ ЕДУТ.

Франческа произнесла эти слова по слогам, словно говорила с иностранцем: громко и чрезмерно акцентируя каждую букву.

— Да? Ну и ладно. Это я так, в порядке бреда предложила. Тогда я их встречу в аэропорту — может, так даже лучше будет. Им будет проще, если вокруг будет много людей, отвлекутся хоть как-то. Тогда мы сможем просто побыть вместе, и к тому времени, как самолет приземлится, общение уже пойдет легче. Пусть лучше так, — не поняла Кейт.

— Нет. Послушай меня. Они не поедут вовсе, ни в аэропорт, ни на каникулы. Лидия и Доминик не поедут вообще. Мне очень жаль, дорогая, — выпалила Фрэн.

Ноги Кейт соскользнули со стены. Она перестала фонтанировать радостью, свернувшись в клубочек, обмотав вокруг себя телефонный шнур.

— Они не хотят ехать в аэропорт? — прошептала она. — Тогда я могла бы сама заехать за ними. Может, они считают, что билет слишком дорогой? Я могла бы выслать им деньги!

— Бесполезно, Кэти. Им просто нужно больше времени!

— Больше времени? Да они уже пять лет думают! — прокричала Кейт сквозь рыдания.

— Знаю, милая, знаю… — пробормотала Фрэн.

— Ничего ты не знаешь, Франческа! Ни черта! Прости меня, я знаю, что ты не виновата, но, пожалуйста, привези их, я прошу тебя. Фрэн, пожалуйста…

— Дорогая моя, я попробовала их уговорить. Я правда старалась. Мы с ними много обсуждали, но твои дети еще не готовы. Потерпи, Кэти, им просто нужно больше времени. Тем более если в их жизни снова появишься ты, к этому тоже придется привыкнуть, — произнесла Фрэн.

Пока Кейт сидела в тюрьме, она могла обманывать себя, придумывая кучу причин, почему ее дети ни разу к ней не приехали: то, что до Йорка слишком далеко, то, что Лиди и Дом слишком заняты, то, что они боятся. А теперь она поняла настоящую причину. Это был их выбор, и они решили, что не хотят с ней общаться. Хуже того, ее собственные дети не хотели ее видеть даже сейчас. Кейт больше не могла скрывать от самой себя эту жуткую истину.

— Пожалуйста, Франческа, пожалуйста! — прошептала она.

— Я тут ничего не могу поделать, Кэти. Знаю, тебе сейчас, наверное, совсем тяжело, — ответила Франческа.

Господи, как же плохо. Как я с этим справлюсь?

— Может быть, все поменяется, когда ты вернешься. Не плачь, дорогая, все будет хорошо. Пожалуйста, не плачь, — постаралась успокоить сестру Фрэн.

Каждый раз мое сердце разбивается вдребезги. Каждый раз.

* * *

До момента похода к адвокату Кейт даже и не думала о том, чтобы отправиться в отпуск. Но сама удивилась, какой прекрасной была эта мысль: они с детьми могли снова сблизиться в нейтральной обстановке, и тогда у нее была бы куча времени, чтобы обо всем поговорить и наверстать упущенное. Вот только Кейт не учла, что Лиди и Дом могут просто отказаться.

После того как Фрэн рассказала, что ее дети не хотят ехать, трещина, которая осталась в душе Кейт после выхода из тюрьмы, стала чуть больше.

Всю ночь после их с сестрой телефонного разговора Кейт провела, терзаясь мыслями о том, как им с детьми было бы хорошо в отпуске, — представляла, как бы они сидели на пляже и глядели на заходящее солнце. Всему этому, так или иначе, сбыться было не суждено. Проснувшись утром, Кейт взглянула на пол, усыпанный теперь мокрыми от слез салфетками, и решила все-таки поехать в отпуск одна.

Впервые в жизни Кейт никуда не было нужно, у нее не было ни дома, ни работы, ни семьи, которая бы ее ждала. Женщина могла остановиться в отеле где угодно. Но лучше бы не в Лондоне, а где-то, где много солнца и где Кейт могла бы побыть наедине со своими мыслями. Сент-Люсия — даже само это название звучало как-то совсем необычно.

В аэропорту Гатвика Кейт вдруг охватило чувство паники; было похоже, что все знают, как себя вести, все, кроме нее. Она много лет провела под наблюдением Марка и еще несколько лет в тюрьме, то есть все это время она была оторвана от общества. Даже забавно, что, проведя последние пять лет в обществе убийц и наркоманок, Кейт сейчас была крайне напугана при виде семьи, которая суетится вокруг своих чемоданов. А вдруг кто-то из них захочет с ней заговорить? Вряд ли у Кейт были хоть какие-то общие темы с длинноногой мадам, потягивающей кофе из пластикового стаканчика и периодически поглаживающей ладонью мускулистое бедро своего мужа.

Кейт внимательно изучила лицо этой женщины, она смотрела на ее рот, анализировала свои действия. Кейт знала — никогда нельзя полагаться на первое впечатление. Она боится? Сдерживает себя? Опасается ли кого-то рядом? Нет, испуганной, сдержанной или опасающейся эта мадам не казалась. Она выглядела по-настоящему спокойной и счастливой. Вот же повезло.

Кейт печалило собственное недоверие к окружающим. Она больше не могла говорить ни о чем просто так, без повода — возможно, понадобятся годы, чтобы вернуть эту способность. Кейт представила себе на мгновение, каково это — выйти замуж за правильного человека и жить красивой жизнью. Как же можно было так сильно ошибиться?

Она погрузилась в поэзию Дерека Уолкотта и попыталась стать невидимкой для всех вокруг. Больше всего Кейт восхищалась одной фразой, которая казалась невероятно уместной. Она повторяла ее и упивалась тем смыслом, который в ней крылся:

«Ты снова полюбишь ту незнакомку, которой когда-то сама для себя была».

Кейт эта мысль очень нравилась.

От размышлений ее оторвала толпа мальчишек. Они шли группами по четыре и пять человек; компашка, как сейчас говорят. Эти парни были умными и стильными, но выглядели подчеркнуто небрежно и подчинялись тем стереотипам, с которыми Кейт когда-то была знакома — в этом они были так похожи на Доминика. Молодые люди были одеты одинаково, в спортивные штаны и толстовки с капюшонами, на плечах их болтались кожаные сумки, и у них были одинаковые стрижки с челками. Кейт поняла, что этим мальчикам не больше двенадцати-четырнадцати лет. Вежливые, но неуклюжие дети, еще не очень обтесанные этим огромным жестоким миром.

Кейт забеспокоилась — группа парней явно направилась к тем трем пустым местам, которые находились рядом с ней. Они бросили свои сумки и собрались вокруг, казалось, не обращая внимания на женщину, погруженную в чтение книги. Звучали шутки о матче по регби. Ребята сетовали, что какой-то Джордж опаздывает, и его уже распекали, как только могли, — хотя Кейт не могла понять, что общего между его ориентацией и неисправным будильником. Эти ребята выглядели очень беззаботно, казалось, им было абсолютно комфортно находиться в огромном аэропорту без родителей.

Кейт опустила книгу, и в этот же момент один из мальчишек отвернулся, и женщина четко разглядела логотип школы на его толстовке. У Кейт перехватило дыхание, кожа сразу покрылась холодным потом, а ноги предательски дрожали. У этой золотой эмблемы с орлиными крыльями и девизом на латыни: «Veritas Liberabit Vos» — все еще была над ней какая-то страшная сила. «Истина да освободит вас». Снова Марк, снова пытки, снова тюрьма. Еще одно напоминание о том, что Кейт потеряла Лидию и Доминика.

Она потянулась за сумкой и попыталась засунуть туда свою книгу и бутылку воды. Ее сердце бешено колотилось, а перед глазами все словно помутнело. Торопясь, Кейт уронила книгу. За ней тут же протянулись чьи-то руки и подняли ее с пола.

Темноволосый парень из группы протянул Кейт книгу:

— Извините, я думаю, что это ваше.

— С… спасибо, да, мое, — промямлила Кейт, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Этот поэт получил Нобелевскую премию, так ведь? Хорошая книга? — спросил юноша.

Гвидо Петронатти. Кейт подняла голову и посмотрела ему в глаза. Когда они в последний раз виделись, парню было всего девять. Кейт не удивило, что он узнал лауреата Нобелевской премии, мальчик всегда был большим умницей.

Она глубоко вздохнула и решила, что терять нечего.

— Я только начала читать, Гвидо, но, без сомнения, книга очень увлекательная. Стихи Уолкотта прекрасны. Ты все так же много читаешь?

Кейт вспомнила молодого книжного червя в очках, которому больше всего нравилось скрываться в тихом уголке библиотеки с очередной книгой. Казалось, все это было в какой-то другой жизни.

Брови мальчика вопросительно поползли вверх.

— Да. Я?.. Как вы?.. Черт подери! То есть извините, миссис Брукер, я не имел в виду «черт подери», я хотел сказать…

— Все в порядке, Гвидо. Я понимаю.

— Вау. Я уж и не ожидал увидеть вас снова. Вы как, в порядке?.. Вы же?.. Черт. Простите.

— Как Лука?

Она изо всех сил старалась успокоить мальчика, который был явно взволнован тем, что столкнулся лицом к лицу с пресловутой миссис «Бэдмейкер». Кейт обожала его старшего брата — они дружили с Домом.

— Он изучает медицину в «Кинг’с». Хотя, конечно, мне жаль того, кого он будет лечить, — у парня вообще нет мозгов. Знаю, что они с Домом часто тусуются в Лондоне; папа купил там Луке квартиру. Повезло ему! — улыбнулся Гвидо.

— Ох.

Кейт откинулась на спинку кресла, напуганная тем, что услышала имя сына. Ехать в Лондон Доминику было столько же, сколько до Марлхэма; но ради общения с Лукой он преодолевал это расстояние, а ее не навестил ни разу. С другой стороны, у Кейт появилась новая информация, которую в ближайшие дни она раскрасит еще более красочными подробностями. Доминик, ее взрослый сын, в Лондоне с Лукой — последний был тем еще плейбоем. Подумав, как они, должно быть, развлекаются, Кейт улыбнулась. Она была счастлива — пусть и неприятно удивлена известием о Доме, но счастлива. Молодец Доминик, мой чудный сынок.

— Все в порядке, миссис Брукер? Вам помочь?

Кейт не сразу поняла, что по щекам ее бесконтрольно катятся слезы, а все вокруг уставились на нее в изумлении. Она так скучала по своим детям, и ей так хотелось, чтобы сейчас они были рядом. У нее даже были билеты для них, на всякий случай — вдруг в последний момент Доминик и Лидия решат все-таки поехать.

— О, Гвидо, да. Прости, пожалуйста. Я в порядке. Просто мы уже лет сто не виделись с Домом, и я очень скучаю по нему и по Лидии, — прошептала она совсем тихо.

Гвидо поскреб подошвой по отполированному до блеска полу и уставился на свои кроссовки. Он неуверенно начал:

— Вы знаете, когда вас посадили, все стало совсем по-другому…

Он смутился, неуверенный, стоит ли касаться этой темы, но решил продолжать:

— Той ночью… когда мистер Брукер… Все в Маунтбрайерз стали какими-то чужими, злыми. Думаю, это потому, что там больше не было вас. Я всегда вас считал чем-то вроде «запасной» мамы; моя всегда так далеко, хотя, когда приезжает, ведет себя как полная дура. А вы помогали мне причесаться по воскресеньям — я никогда этого не забуду, обо мне никто так не заботился. У меня жутко непослушные волосы, а вы помогали мне с ними справиться.

Кейт расплакалась еще сильнее.

— А ну-ка, парни! Построились — мы же не хотим никого забыть, так ведь?

Голос учителя физкультуры был громким и объемным. К счастью, он явно работал в Маунтбрайерз совсем недавно — встречу с кем-то из тех, кого Кейт знала, она вряд ли бы сейчас спокойно перенесла. Мальчишки подпрыгнули и схватили сумки.

Гвидо присоединился к компании друзей. Кейт молча проводила его взглядом и шепнула себе под нос:

— Спасибо тебе, Гвидо. Огромное спасибо.

Казалось, со времени последней поездки Кейт куда-либо земной шар стал намного меньше. Всего несколько часов сна, легкий перекус и пара фильмов — и вот она уже в другом мире.

Маленький красно-желтый автобус несся по знаменитому шоссе Миллениум. Услышав это название, Кейт сразу представила себе многоуровневые автомагистрали с ровными рядами новеньких машин, где повсюду мелькают неоновые вывески и яркие огни. Как если бы «Джетсоны»[3] вдруг сошли с экрана телевизора.

На самом же деле шоссе оказалось вполне обычной дорогой, усыпанной гигантскими выбоинами размером с ванну и множеством всяких препятствий. В Великобритании такая дорога получила бы в лучшем случае категорию «Б».

Кейт заметила на обочине брошенный прямо на траву обитый бархатом диванчик. На его пухлых подушках мирно спали три больших пса, глаз одного из которых был прищурен, словно в ожидании хозяина, который вот-вот придет и прогонит собак с дивана. Посреди одного из поворотов медленно тащилось стадо коз. Для крошечных мотоциклов и малогабаритных машинок, проносившихся мимо, объехать стадо особой проблемы не представляло, а вот неповоротливому автобусу не сладко пришлось. Насвистывающий что-то себе под нос водитель приложил все усилия, чтобы проехать в небольшой просвет, рискуя сорваться с холма и полететь в пропасть. Кейт решила отвлечься и отвернулась, посмотрев на противоположную сторону.

Она восхитилась разноцветными хижинами, большая часть которых была построена на сваях. Это был, разумеется, единственный дешевый и безопасный способ возводить дома на склонах крутых холмов. Эти маленькие квадратные домики всех цветов — от бледно-красного до ярко-бирюзового и розового издалека походили на сказочные пряничные жилища. Подъехав ближе, можно было разглядеть потертости, неровные оконные рамы и замысловатые узоры на занавесках, отчего впечатление было еще более необычным.

На покосившихся террасах восседали беззубые старички в жилетках, лица которых, казалось, рассказывали сотни разных историй, и чернокожие женщины с накрученными на бигуди волосами. Тут и там попадались палатки, где продавались кока-кола, рис и горох, а также местное пиво «Пайтон» — неплохая инфраструктура для затерянного в джунглях поселка. Туда-сюда сновали небольшими группами куры и собаки; Кейт чувствовала себя персонажем какой-то забавной компьютерной игры.

Теплый воздух словно накрывал женщину мягким одеялом, отчего все ее мышцы расслаблялись. Она чувствовала оживление и ощущала, что скоро должно произойти нечто новое и необычное. Густые заросли по обочинам дороги состояли наполовину из кокосовых пальм, наполовину из банановых деревьев. После каждого поворота извилистой дороги Кейт открывался еще более потрясающий вид на горы и тропический лес. Санта-Лючия оказалась именно такой, какой женщина ее себе представляла. Она чувствовала себя абсолютно счастливой.

Ощущение радости, однако, продлилось недолго. Через час Кейт вошла в огромный мраморный холл отеля «Лэндингз» — и сразу захотела вернуться домой. Вот только дома-то у нее больше не было.

Отель был восхитителен. Мраморные колонны и полы были отполированы до блеска. Огромный арочный потолок был похож на вздымающиеся паруса. Все здесь выглядело изящно, стильно и дорого. Но Кейт не только поэтому чувствовала себя тут не в своей тарелке. Женщины, которых она видела вокруг, казалось, были воплощением безмятежности. И у каждой из них имелся аксессуар, который тут же отпугнул Кейт. Мужчина.

Все постояльцы отеля были одеты по последнему слову моды, женщины теребили в руках сумочки «Louis Vuitton» и бриллиантовые браслеты на запястьях, отбрасывающие отблески на мраморные стены. Судя по всему, гостившие в отеле дамы, не сговариваясь, решили, что для этого покрытого зеленью острова идеально подойдут прозрачные розоватые платья, босоножки на высоком каблуке, гулко цокающие по мраморному полу. Их идеальные лица выдавали огромное количество перенесенных ими пластических операций.

К сожалению, Кейт о местном дресс-коде понятия не имела. Она попыталась разгладить складки на своей юбке с принтом и снова надела на плечо пляжную сумку из рафии, купленную в «Сэйнсбериз». Ее наряд скорее походил на прикид юной школьницы, чем взрослой дамы, приехавшей покорять Карибы. Кругом сновали мужчины из Вест-Индии в бермудах защитного цвета и белых рубашках-поло. Сотрудники отеля напряженно ждали, когда кто-нибудь из гостей их вызовет — освежить напиток или узнать, в каком из местных ресторанчиков вкуснее всего готовят.

Кейт быстро решила, что лучшим средством выжить будет ото всех спрятаться. Сама мысль о том, что придется с кем-то трепаться у барной стойки или около шезлонга, приводила ее в ужас. Она представила себе эту беседу:

— Привет, меня зовут Дэбби. Мы из Нью-Йорка. Муж? О, он работает в банке. Да, у нас двое сыновей — один учится в военной академии, хочет стать пилотом, а второй — в Гарварде. Первый ли мы тут раз? Нет, уже шестнадцатый. Просто обожаем местные виды. Как насчет вас?

— А я Кейт. Из Великобритании. Тут я впервые; обычно езжу исключительно в Падстоу. Мой муж? Умер. О нет, пожалуйста, не надо, это я убила его. Как раз только вышла из тюрьмы. Дети? О, они не разговаривают со мной из-за этой глупости с убийством… Как мне нравится ваше бикини!

Вряд ли после такого общения она обрела бы новых друзей. Так что Кейт стала выбирать те места, куда остальные туристы почти не ходили. Большинство из них проводили все время в прогулках по пляжу с пина-коладой в руке или в местных ресторанах на берегу океана. Но только не Кейт.

Первые два дня она лишь пару раз спускалась на пляж, бродила немного вдоль берега и тут же возвращалась в свой уютный номер. Ложилась на свою огромную кровать и восхищалась роскошью, которая окружала ее. И засыпала под пение птиц и звуки дикой природы. На третий день она обнаружила настоящую золотую жилу — Голубиный остров. Это было то самое прибежище, о котором Кейт мечтала: тихий оазис посреди джунглей, в центре которого возвышались руины древнего форта.

К форту вела извилистая тропа, идя по которой Кейт с интересом рассматривала местные деревья с названиями вроде «Делоникс царский» или «Сансевиерия трехполосная». До мыса Сигнального она дошла почти без труда — взбираться на крутой склон после нескольких дней ничегонеделания было желанной разминкой. Скрывшись от полуденного солнца за удачно расположенным фрагментом стены, Кейт наблюдала, как океанскую гладь рассекают белоснежные катера, тянущие за собой крошечных людей на водных лыжах, которые были похожи на пластиковых человечков из набора «Железная дорога». Кейт провела ладонью по теплому граниту, на котором расположилась. Она задавалась вопросом, сколько рук касалось его на протяжении тех двухсот лет, что прошли с момента, как он оказался здесь.

Каких, должно быть, нечеловеческих усилий стоило доставить сюда эти гигантские куски гранита с палубы корабля, стоявшего почти тремястами футами ниже! Кейт представила себе толпу мужчин с блестящими на солнце мускулами, которые, наверное, таща эти огромные камни, вспоминали о родных английских мостовых и о своих далеких возлюбленных, ждущих их где-то за океаном. Ее несколько огорчил тот факт, что теперь результаты их усилий служили исключительно пристанищем для усталых туристов.

Было так странно, что всего несколько недель назад единственным зрелищем, доступным Кэтрин, был вид белых стен, решеток и синих ковриков на полу. По ночам она лежала на своей койке и слушала скрип резиновых подошв надзирательниц, совершавших обход. Трудно было вспоминать, что жизнь в Марлхэме по-прежнему идет своим чередом, но уже без Кейт. Она чувствовала нечто подобное и насчет Маунтбрайерз: после того, что там произошло, сложно было даже представить, что все вернулось на круги своя. Кейт подумала, что, должно быть, так заживает рана: сначала больно, но потом она затягивается и зарастает новой, здоровой кожей.

На обратном пути с мыса Сигнального Кейт остановилась в кафе «Jambe de Bois». Рекламный щит рядом с ним обещал посетителям яркие росписи на стенах, прохладную выпивку в жаркую погоду и лучшие блюда под здешним звездным небом. Кейт взяла бутылку охлажденного «Пайтона» и устроилась на пляже, рядом с пристанью. Это был самый прекрасный день в ее жизни. Женщина чувствовала, как на ее кожу ложится нежный загар. Восхитительное ощущение.

Кейт сделала несколько медленных глубоких вдохов, словно пытаясь прогнать из головы ненужные мысли. Она наслаждалась этим новым для себя ощущением абсолютной безмятежности. Теперь Кейт могла делать все, что захочет. Первая ее поездка за границу в гордом одиночестве казалась ей мероприятием захватывающим — словно она совсем юна и жаждет приключений. Раньше Кейт и представить себе не могла, что такое взять отпуск длиною, скажем, в год — все равно до недавнего времени она бы не смогла себе это позволить, это было лишь одним из проектов в долгосрочной перспективе.

Вдоль береговой линии бежала маленькая девочка в футболке и штанах, разбрасывая вокруг себя соленые брызги, — и плюхаясь на мелководье. Волосы девочки были уложены в замысловатые хвостики, и Кейт была очарована тем, какие они милые. На вид девчушке было года четыре. И она была очень красива. Большие глаза, обрамленные густыми курчавыми ресницами, лицо в форме сердечка; широкая и ослепительная улыбка. Девочка подбежала к Кейт и остановилась перед ней.

— Привет, — поздоровалась Кейт.

Девочка улыбнулась, но не ответила. Вытянув свою ручку, пальчики на которой были сжаты в кулак, она другой рукой показала Кейт сделать то же самое. Кейт протянула руку, и на ее ладонь опустилась настоящая драгоценность. Крошечная ракушка — сантиметра два, не более. Она была закручена в идеальный конус, кончик которого светился бледно-розовым светом в лучах солнца. Раковина была идеальной. Кейт вспомнила, что как-то нашла похожую ракушку, когда они отдыхали в Корнуолле. Она подарила ее своей четырехлетней дочери.

— Смотри, мамочка, эта ракушка под цвет радуги! — взвизгнула тогда Лидия.

— Да. Она волшебная, Лидс, — улыбнулась Кейт.

— Из чего она? — спросила Лидия.

— Маленькие розовые раковины делаются из русалочьих ногтей, — ответила Кейт.

Кейт погрузила ступни в песок и повертела в руках прохладную бутылку с пивом; с соседнего пляжа доносились крики, и мяч с громким звуком отскакивал от биты — кто-то играл в крикет. Тут и там резвились дети, и их счастливый смех напомнил Кейт об одном моменте из детства Доминика и Лидии.

Они тогда отправились на длительный уик-энд в Падстоу — со стороны, наверное, казалось, что идеальная семья отправилась в идеальный отпуск. Днем все четверо карабкались на местные утесы и скалы, ловили в ярко-оранжевые ведра крошечных крабов, поедали рыбу с картофелем во фритюре и другие местные деликатесы на свежем воздухе. А когда солнце садилось и становилось холодно, Лидс и Дом забирались в свои крошечные кроватки, сонные после дневных приключений.

Днем пляж превращался в их игровую площадку — дети лежали на песке, копали ямы и все время ходили к морю, неуклюже таская ведра с водой, которая постоянно расплескивалась. И хотя у них не получалось дотащить до пляжа почти ничего, это развлечение так их занимало, что они могли копаться в песке и таскать ведра часами. Их крошечные ступни сновали по песчаному пляжу, оставляя размазанные отпечатки, исчезавшие через несколько минут.

И только если бы кто-то подошел совсем близко, он мог бы услышать не самый приятный разговор. Семья расположилась на покрывале из тартана, угощаясь бутербродами. И вдруг Марк решил начать беседу.

— Скажи, Доминик, кого ты больше любишь — папу или маму? — спросил он.

Личико Доминика покрылось морщинками — тот задумался. Остальные трое членов его семьи уставились на него во все глаза.

— Обоих! — воскликнул мальчик, а Лидия аж в ладоши захлопала от радости.

Только вот разговор на этом не кончился. Марку такой ответ не понравился. Он продолжил, уже более жестко:

— Ну нет, Доминик. Кого-то из нас ты точно должен любить больше. Ну же, кто это, скажи? Папа? Ты ведь больше любишь своего папочку, да?

Доминик сморщил нос и перевел взгляд с матери на отца и обратно. Его мамуля уставилась на песок, казалось, не желая принимать участия в беседе. Заметив это, ребенок решил, что может ответить так, чтобы это понравилось его отцу.

— Да, папочка. Я больше люблю тебя.

Марк ликовал. Он схватил сына и крепко обнял его.

— Правильно, мой самый умный ребенок! Ты сильнее всех любишь своего папочку, потому что он сильнее всех любит тебя! — воскликнул Марк.

Его фраза насторожила Лидию, которая уже тогда была не по годам рассудительна.

— А кто больше всех любит Лиди? — спросила девочка.

Марк обнял ее и поцеловал в нос.

— Я, Лидс. Твой папочка! — ответил он.

— А маму кто тогда любит?

Лидия еще не разобралась в ситуации, она пыталась понять.

Марк посмотрел дочери прямо в глаза и твердым голосом произнес:

— Никто не любит твою мать, Лидия, потому что она тощая, жалкая и унылая. Она хочет испортить все наше веселье, хочет, чтобы мы чувствовали себя такими же несчастными, как она. Но мы ведь этого не хотим, не так ли, Лидс? Мы хотим веселиться! Мы же не хотим грустить?

— Нет! — в этом Лидия была уверена, как ни в чем другом. Этого они точно не хотели.

Кэтрин положила голову на колени и заплакала, глядя в море, чтобы не тревожить своих детей.

Тем вечером, когда дети крепко заснули в своих кроватках в комнатке с нарисованными на полу якорями и парусами на стенах, Кэтрин приготовилась к неизбежному. Она помедлила, собирая в кулак все свое мужество. Выйдя в коридор, она дотронулась до руки мужа.

— Марк?

— Да, Кэтрин?

— Я хочу у тебя кое-что спросить.

— Спрашивай!

Он сказал это с такой веселостью, что на секунду Кейт показалось, будто весь этот кошмар днем на пляже она себе навоображала. Марк казался таким безмятежным и радостным, что, услышь их нынешний разговор кто-нибудь посторонний, он бы подумал, что Кейт какая-то странная — нервная, сомневающаяся. Жалкая даже.

— Я хотела бы попросить тебя, Марк… — сказала она.

— Да?

Ее муж слегка кивнул, как бы говоря — продолжай.

— Я… Я хотела попросить тебя не настраивать против меня детей, — пробормотала Кейт.

Марк не ответил, но его молчание она приняла за знак согласия. И подумала, что может продолжить:

— Я терплю многое, Марк, и мне все равно, что ты со мной сделаешь, но прошу тебя, пожалуйста, не обращайся так со мной в присутствии детей, потому что они для меня все, и это несправедливо по отношению к ним и ко мне. Они — все, что у меня есть, и это единственное, с чем я не могу смириться.

Она едва успела договорить, как Марк ударил ее с размаху тыльной стороной ладони по губам. До этого он никогда еще не поднимал на нее руку. Рот Кейт наполнился кровью, а губа сразу распухла, показавшись непропорционально большой. На идеальный пол арендованного коттеджа закапала кровь.

Удар застал Кейт врасплох, и она рухнула у подножия выкрашенной в белый цвет лестницы. Марк нагнулся над женой. Он нежно провел рукой по волосам Кейт, откинув волосы, измазанные в крови, сочившейся у нее из губы. Марк покачал головой — так делают родители, увидев, как их ребенок случайно ушибся.

— Очень рад, что тебя не волнует, как я поступлю с тобой. Что ж, будь по-твоему, — сказал он.

Марк поднял ее с пола и повел по узкому коридору в спальню. Войдя, Кэтрин села на край кровати и медленно расстегнула рубашку дрожащими пальцами. Она онемела от шока.

Марк снял носки и точным движением танцора шагнул вперед и засунул один из них Кейт в рот. Та попыталась подавить рвотный рефлекс, боясь задохнуться.

Марк бросил Кейт на матрас и зашептал ей на ухо сквозь стиснутые зубы:

— Ты очень, очень плохая девочка, целых одиннадцать очков получила за всякие нехорошие поступки. Но, так как тебе все равно, что я с тобой сделаю, все ведь нормально, да?

И Марк начал свои пытки. Через несколько секунд стало очевидно, что кляп был не нужен; Кейт бы все равно не смогла закричать или поднять шум. Потому что почти сразу же вырубилась от болевого шока.

Когда Кэтрин проснулась ранним утром, носка во рту уже не было, и за это она была благодарна. В горле пересохло, а губы потрескались. Она протянула руку к стакану воды. Почти дотянулась до него, но тут перед ее лицом возник Марк и ехидно спросил:

— Хочешь пить, Кэтрин?

Она кивнула.

— Еще бы ты не хотела. Но нет. Никакой воды, моя дорогая, не сегодня.

Кейт попыталась сглотнуть, но ее язык распух, у нее пересохло в горле, а губы вздулись и были покрыты запекшейся кровью. Она перекатилась на бок и зарыдала в подушку, стараясь не думать о боли в бедрах, не желая смотреть на то, что он с ней сотворил на этот раз.

Кейт покачала головой, пытаясь стереть воспоминания о тех каникулах. Все, даже самые счастливые моменты были омрачены жестокостью ее мужа. Кейт словно играла какую-то ужасную роль: на сцене происходило много прекрасных и захватывающих событий, которые могли бы принести ей радость — только она не могла оставаться на сцене навечно, и когда уходила за кулисы, сразу бац! И происходило что-то жуткое, избежать чего она не могла. Кейт оставалось лишь каждый день разыгрывать этот спектакль, пытаясь спрятать свои душевные раны от публики и втайне надеясь, что кто-то разглядит их за ее фальшивой улыбкой и ринется на помощь. Но никто не приходил.

Кейт посмотрела на улыбающуюся девочку перед ней и представила себе, как ее дочь, счастливая, прячет в кулачке волшебную раковину, восхищаясь ее красотой. Моргнув, она попыталась проглотить подступивший к горлу ком.

— Спасибо. Это мне? — спросила она нетвердым голосом.

Маленькая девочка кивнула.

— Это лучший подарок за последнее время. Я буду беречь его как зеницу ока! — подмигнула Кейт.

— Вот ты где, Матильда!

Кейт посмотрела туда, откуда раздался этот голос. К ним подошел высокий и крупный мужчина с волосами до плеч, сплетенными во множество тонких косичек. Его черная кожа переливалась под солнечными лучами, и каждая мышца казалась вычерченной. Мужчина был ослепительно красив. Море ласкало его босые ступни, заливая нижнюю часть его брюк-карго. Незнакомец явно часто бывал на пляже.

— Ага! Получается, ты уже нашла себе новую подругу, да, Матильда?

Мужчина улыбнулся Кейт, показав ослепительные, безупречно белые зубы. Так вот в кого у Матильды такая улыбка, подумала женщина.

— Она потрясающая, — произнесла Кейт.

— Да, — ответил мужчина. Уперев руки в бока, он кивнул.

— И она мне кое-что подарила; самое настоящее сокровище! — сказала Кейт и разжала кулак, показывая свое «сокровище».

— И правда!

Глаза его сверкнули.

— Я ее сохраню; она всегда будет напоминать мне о том, как я прекрасно проводила время тут, на Санта-Лючии.

Кейт произнесла это совершенно искренне.

— Замечательно. Судя по всему, вы из тех, кто умеет разглядеть настоящее сокровище. Откуда вы приехали? — спросил мужчина. Кейт пожала плечами:

— Из Великобритании. Сбежала сюда на три недели.

Она хихикнула — ее голос звучал как-то странно.

— От чего вы пытаетесь убежать? — спросил незнакомец. И посмотрел на нее очень серьезно.

— Ой, даже не знаю.

Кейт закусила губу. Как она ни силилась подавить эмоции, к глазам ее подступили слезы. Женщину мучили воспоминания о проведенных на пляже моментах с Домиником и Лидией. Она так сильно скучала по ним, что боль разлуки стала почти физической, и теперь, когда незнакомая девочка была к ней так добра, отсутствие детей рядом казалось Кейт еще более невыносимым.

— Извините меня. Когда я увидела вас с дочерью… Мы с моими детьми не виделись уже очень давно, и такие вещи напоминают мне о них.

Мужчина опустился на песок рядом с Кейт и сочувственно кивнул:

— Простите. Матильда мне не дочь, но я присматриваю за ней и еще двадцатью пятью детьми.

Он протянул Кейт руку:

— У меня благотворительная миссия в Деннери. Меня зовут Саймон.

Кейт пожала протянутую ладонь:

— Приятно познакомиться, Саймон. А я Кейт Гавье, для вас просто Кейт. — Она попыталась остановить слезы и затараторила: — Вау! Двадцать пять детей? Должно быть, вы страшно заняты! Это что-то вроде детского сада?

Саймон улыбнулся:

— Не совсем. Они здесь днем и ночью, триста шестьдесят пять дней в году. Эти дети тут живут.

— И все такие же маленькие, как Матильда? — представив себе ряды маленьких кроваток, Кейт была просто очарована.

— Ну, были когда-то! Но нет, разного возраста; иногда нам даже новорожденных привозят, но чаще всего — чуть постарше, когда их родители не могут справиться с обстоятельствами. И подростки у нас тоже есть, те, у кого нет крыши над головой и кому нужно понять, как дальше жить, — рассказал Саймон.

— Звучит потрясающе, — сказала Кейт.

Саймон тихо кивнул. Кейт почувствовала, что краснеет, понимая, что говорит о нем самом, а не о его деле. Она смутилась от того, что, оказывается, бывают в мире такие хорошие мужчины, как Саймон, такие добрые, способные заботиться о детях и утешать незнакомых людей на пляже, — и при этом есть такие, как Марк, то есть прямые противоположности Саймона.

— У вас странный акцент, не могу понять, откуда вы родом? — спросила Кейт.

Саймон рассмеялся, низко и утробно. Очевидно, его уже не первый раз об этом спрашивали.

— О, это длинная и сложная история. Но я постараюсь уложиться в двадцать секунд. Вы удобно сидите? — спросил он.

Кейт кивнула.

— Я родился на юге Лондона, в Баттерси, если быть точным. Мой отец был негром, а мать — белой, и в те дни это совсем не поощрялось. Так что, как только я родился, меня сразу же отдали на усыновление, и как мне повезло! Меня усыновила семья из Канады, которая в тот момент жила в Великобритании. Затем, когда мне исполнилось восемь, мы вернулись в Канаду. А когда мне стукнуло чуть больше двадцати, меня снова призвали сюда. Мой родной отец — уроженец Санта-Лючии. С тех пор я здесь.

— Ничего себе история на двадцать секунд! — улыбнулась Кейт, подумав, что ее собственный рассказ по количеству приключений и таинственности мог бы посоревноваться с историей жизни Саймона.

— Вы хорошо сказали — «меня призвали сюда». Приятно, когда ты кому-то нужен, — произнесла она.

— О да, и я был нужен, хотя не совсем понимал зачем, когда только сюда приехал, — ответил Саймон.

Кейт очень нравился его теплый тембр и манера говорить не спеша. Она спросила:

— Вы вернулись из-за своего отца?

Саймон снова громко рассмеялся:

— Да, да, Кейт. Именно поэтому — из-за отца, но не совсем в том смысле, который вы, уверен, в это вкладываете. Меня призвал Господь. Вы можете называть меня Саймон, а вот жители этого острова называют меня обычно Преподобным Дюбуа.

— Иисус! — присвистнула Кейт.

— В точку. Аминь, — подмигнул Саймон.

— То есть я бы никогда не подумала. Вы не похожи на священника вообще! — удивленно произнесла женщина.

И снова по пляжу разнесся громкий смех Саймона.

— Понятно. И какими мы должны быть?

— На самом деле я не знаю, — ответила Кейт. Она представила себе лысого капеллана из Маунтбрайерз и того викария, который служил в их церкви, когда Кейт еще была совсем юной девушкой. Бывало, он захаживал к ним на чай. От него всегда пахло формальдегидом, его руки тряслись, когда он держал чашку, а в уголках рта всегда собиралась слюна. И каждое слово он произносил так, словно это был отрывок из проповеди и ему нужно было донести это до непросвещенных. Фразы: «Миссис Гавье, можно мне еще печенья?» и «И Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее…» — этот священник произносил совершенно одинаково.

Кейт продумала свой ответ.

— Как правило, вы очень тихие, созерцательные, не носите красивых бус и не гуляете босиком по пляжу, — сказала она с улыбкой.

— На этом острове все немного иначе, — подмигнул Саймон.

В этот момент Матильда попятилась назад, споткнулась и упала в прибой. Девочка заплакала — вода оказалась куда холоднее, чем она думала.

— Пора возвращаться — Матильде самое время поспать, — сказал Саймон. Он подхватил маленькую девочку на руки, и Кейт снова восхитилась его могучей фигурой.

— Знаете что, Кейт, приходите к нам в гости. Просто возьмите такси до Деннери, а оттуда вы нас легко найдете, — сказал Саймон на прощание.

Он повернулся, не дожидаясь ответа, и понес Матильду так, словно та вообще ничего не весила. Кейт вдруг стало так приятно и спокойно, и она не могла понять — то ли это от выпитого пива и солнечного тепла, то ли от встречи с Саймоном.

Еще два дня проведя в номере, чтобы не нужно было цокать каблучками и вступать в бессмысленные беседы у бассейна, Кейт решила, что, возможно, Саймон пригласил ее не чисто из вежливости, а искренне хотел, чтобы она его навестила. Узнать наверняка был только один способ.

И вот она уже в такси, мчащемся по крутым горным дорогам, на которых вдруг возникали огромные выбоины. Кейт пыталась прогнать из головы мысли о том, что автомобиль может соскользнуть со склона и рухнуть вниз. По обеим сторонам дороги мелькали вспышки красного и синего — бурная тропическая растительность. Здесь уже не было прохладного океанского бриза, и воздух казался более плотным, а жара была сильно ощутимой. Санта-Лючия теперь проявила свой настоящий характер. Кейт это нравилось.

Таксист высадил ее в Деннери — женщина воздержалась от того, чтобы назвать пункт назначения, на случай, если бы передумала. Кейт подумала, что на таком маленьком острове новости обо всем разлетались мгновенно. Судя по всему, у Деннери не было какой-то центральной площади, это было нечто вроде деревушки с одной главной дорогой, от которой расходились маленькие дорожки, и вокруг них тут и там были рассыпаны хижины, фермы и крошечные магазинчики.

Кейт поняла, насколько далека от конечной точки своего маршрута, только тогда, когда таксист уехал и она осталась в одиночестве. Она шла по дороге, пытаясь понять, куда ей нужно идти, но не понимая, что искать. И тут Кейт заметила несколько человек под крышей стоявшего рядом пирамидальной формы фургончика с желтыми стенами и синей крышей. На Санта-Лючии часто шли проливные дожди, и довольно сильные, и поэтому тут повсюду были такие убежища — ведь автобусы ходили не то чтобы очень регулярно.

— Здравствуйте. Не поможете мне?

Кейт обратилась к ним всем сразу.

— Я ищу преподобного Дюбуа, Саймона. Я правильно иду?

Две женщины, оживленно о чем-то болтавшие, оторвались от беседы и уставились на Кейт. На одной был очень красивый шарф, расписанный цветами, а вторая держала в руках пластиковую корзину с бельем.

— Что тебе от него надо, деточка? Вы друзья? — спросила одна из женщин. Она подмигнула ей, и потом обе женщины засмеялись.

Кейт тоже рассмеялась; ясно, что не одна она была в восторге от Саймона.

— Не совсем, но я собираюсь его навестить и боюсь заблудиться, — сказала она веселым голосом.

— Ты не заблудилась, девочка. Иди дальше, а потом еще у кого-нибудь спросишь.

— Ага. Спасибо, — поблагодарила Кейт и продолжила свой путь, все так же не имея вообще никакого понятия, где находится.

Она шла по дороге, зарываясь в листья папоротника и банана. Остановившись на мгновение, Кейт вгляделась в нагромождение листьев и стволов, представив, какой затерянный мир скрывается за ними, и тут же испугавшись, какие твари там могут прятаться. Она отвернулась, глядя на дорогу. Ее футболка была вся мокрой от пота на спине, а волосы отдельными прядями липли к голове. Кейт уже начала сомневаться, было ли вообще умно с ее стороны отправиться в такой путь в одиночестве, как вдруг заметила впереди белую табличку с черной надписью. Там было написано «Перспектив-Плейс», а под этими словами детской рукой нарисовано улыбающееся солнышко. Рядом с солнышком было дописано: «Вера не облегчает путь, но делает его возможным». Фраза явно принадлежала взрослому. Кейт задумалась, не ошибся ли тот, кто это написал.

Она свернула на узкую дорожку и пошла по ней. Вскоре она вышла на поляну. Ей открылся великолепный пейзаж. Впереди располагалась огромная долина, по бокам от которой высились покрытые джунглями горы, а вдали мерцал лазурный океан. Дух захватывало.

На полянке Кейт увидела полуразрушенное здание. Одноэтажный деревянный дом, стены которого были выкрашены в ярко-зеленый цвет. Впрочем, кое-где краска поблекла от постоянных ярких солнечных лучей, и там, где в стену были врезаны окна, краска слезла, обнажив голое дерево и торчащие в разные стороны мелкие сучья.

Из-за странных накладок на стены здание казалось сверху похожим на неправильный пятиугольник. Оно выглядело совсем ветхим. Вся конструкция покосилась вправо, в большинстве окон не было стекол, а вместо них болтались прибитые гвоздями москитные сетки. Кейт ожидала увидеть тут нечто совсем иное — здание кирпичное, возможно, похожее на больничный корпус, но явно не деревянную полуразвалившуюся хибарку. Дом не выглядел отталкивающе, скорее наоборот, но в нем не было и намека на прочность и стабильность.

— А вот и Кейт. Вы нашли нас!

Она услышала знакомый голос — рядом со зданием появился Саймон. Он шел к ней навстречу.

— Мне просто повезло вовремя набрести на указатель! — улыбнулась Кейт.

Саймон взял ее за руки и сказал:

— Добро пожаловать.

Кейт улыбнулась. Все было идеально. Она заметила, что Саймон не удивлен ее прибытию, словно ждал ее именно сейчас, именно в этот момент.

Внутри постройки располагался огромный стол в форме буквы «Т», накрытый скатертью с узором в виде пионов, вокруг которого стояли металлические стулья. Такие, которые обычно ставят в сельских клубах.

Когда Кейт вошла, раздававшееся со всех сторон шушуканье резко прекратилось. За столом сидели дети, все места были заняты. Окинув взглядом комнату, Кейт поняла, что самым младшим — около двух, а самым старшим — не больше четырнадцати. Волосы девочек были собраны в аккуратные хвостики, перевязанные оранжевыми лентами, а мальчики были одеты в одинаковые желто-оранжевые рубашки в клетку.

— Дети! Это Кейт. Поздороваемся, а?

Кто-то из детей махнул Кейт, другие просто улыбнулись, а кто-то просто захихикал при виде этой странной мадам, заявившейся вдруг к ним на обед.

— Привет, привет всем! — помахала в ответ Кейт.

— Следите за своими спинами! — строго сказал Саймон.

Они с Кейт метнулись вправо, чтобы не врезаться в коренастого и полного мужчину в колпаке шеф-повара, разносящего тарелки с куриными котлетами.

— Это Фабиан — наш шеф-повар. Хотя, думаю, вы уже по колпаку догадались. Еще он наш водитель — только за рулем он обычно в кепке — а еще, по совместительству, наш слесарь, сантехник, кровельщик и все такое прочее…

Фабиан, направившийся в кухню, кивнул Кейт.

— Осторожно, ребята! Горячее! — крикнул он, вернувшись с большой плошкой риса и какой-то выпечкой.

Дети сидели терпеливо. Кейт вспомнила те бои не на жизнь, а на смерть, которые студенты Маунтбрайерз устраивали каждое утро за тосты по-французски и бекон. Старшенькие отталкивали младших, а девочки сидели с постными лицами, бормоча всякие глупости про то, что хотят обезжиренный йогурт и голубику. Тут все было намного лучше.

— Кейт, пожалуйста, садитесь.

Саймон поставил стул между сидевших за столом двух детишек помладше. Тем идея посадить гостью именно на это место показалась настолько забавной, что они сразу захихикали. Кейт пожала им руки. Маленький мальчик справа потянулся к ней и, погладив ее по волосам, прыснул. Женщина улыбнулась, так как никогда не считала свои не очень-то роскошные волосы смешными.

Саймон встал в центре комнаты, подняв руки со сложенными ладонями и закрыв глаза. Его мощный голос заполнил пространство.

— Отец наш небесный, благодарим Тебя за благословенную пищу, что Ты даровал нам сегодня…

Несколько детей выкрикнули: «Хвала Господу!» Но Саймон еще не закончил.

— Благодарим Тебя за все Твои щедрые дары, и, не в последнюю очередь, за дар прощения. Мы благодарны Тебе за то, что, когда нам нужно убежище, Ты берешь нас под Свое могучее крыло.

В комнате раздался нестройный хор из разных «Аминь». И вот тут началась великая битва за обед!

Кейт заметила, что, когда Саймон открыл глаза, он посмотрел прямо на нее. От этого ей стало слегка не по себе.

Дети ели с удовольствием и болтали без умолку. Кейт с трудом поспевала за множеством голосов, переплетавшихся в одну большую беседу; ее участие в разговорах сводилось исключительно к кивкам и растерянным улыбкам. Она часто бегло поглядывала на Саймона и с интересом наблюдала, как он общается с детьми, явно интересуясь всем, что они ему рассказывают.

Наевшись, дети ушли играть в крикет, а Кейт поручили вымыть посуду.

— Ну вот, а я-то рассчитывала бесплатно поесть! — пошутила она.

Саймон рассмеялся:

— Ну уж нет!

— Атмосфера здесь потрясающая, Саймон. Я ожидала, что тут будет грустно, ведь у этих детей нет родителей, но тут так чудесно. Даже чувствуется какая-то надежда, — восхитилась Кейт.

— Вы совершенно правы, это обнадеживает. Поэтому это место и называется «Перспектив-Плейс». Большинство людей думают, «перспектива» — это скорее понятие географическое, но определение в словаре сформулировано гораздо лучше: «Вероятность того, что что-то произойдет в ближайшее время, шанс или вероятность того, что что-то случится в ближайшем будущем, что-то, чего сильно ждут». Эти дети за свою небольшую жизнь познали достаточно грусти, и поэтому хватит с них, пусть здесь у них будет только радость. У каждого тут своя история, и не все эти дети сироты. У некоторых есть мама и папа, только по каким-либо причинам они пока не могут за ними присматривать, — сказал Саймон.

— Что вы имеете в виду? — спросила Кейт.

— О, тому множество причин. Бедность, зависимость — обычно они ходят рука об руку, а здесь нет таких социальных служб, как в Великобритании. Если ваши родители оказываются на улице, то и вы тоже.

Кейт вспомнила своих учениц из Марлхэма. Наркомания и нищета: она знала, как плохо обычно все это заканчивается.

— Ой, какая же я глупая, Саймон. При слове «Карибы» мне сразу видятся яхты, частные самолеты и коктейли с соломинкой. Такие острова, как Санта-Лючия, у меня раньше ассоциировались исключительно с богатством и благополучием, — сказала она.

— И вы правы: здесь и первого, и второго хватает. Но иногда, Кейт, за это приходится платить слишком большую цену. Позвольте устроить вам небольшую экскурсию, мне нужно кое-что вам показать, — ответил Саймон.

— Как мило! Мы бы справились быстрее, если бы у вас тут была посудомоечная машина! — улыбнулась женщина.

Саймон засмеялся, протягивая Кейт покрытую пеной посуду, чтобы та ее ополоснула в ведре. Он сказал:

— О, Кейт, нам нужно многое, очень многое, прежде чем можно будет раскошелиться на подобную роскошь! Горячая вода, приличный душ, компьютеры и игровая комната — на случай дождя. И еще куча всякой всячины.

— А откуда вообще вы берете деньги на содержание этого места, если, конечно, не бестактно с моей стороны задавать подобные вопросы?

— Совсем нет. Только я не знаю, что именно вам ответить. Мои приемные родители из Канады посылают нам чеки, когда могут; они собирают пожертвования в церкви и в университете, где преподавал папа, но это сложно, да и к тому же они уже немолоды. Так что приходится еще и продавать все излишки урожая, который «фермер» Фабиан выращивает на нашем участке. Многие вещи мы получаем в обмен на какие-либо услуги, и местные жители порой оказываются очень щедрыми. Здесь все друг друга знают, и когда выясняется, что нам нужна еще одна комната, вдруг откуда ни возьмись объявляется пара новых досок. И каждый раз кажется, что свершилось маленькое чудо!

— Наверное, Саймон, у вас на плечах лежит огромная ответственность. От вас зависят так много судеб, и, кроме вашего участия, у них нет никакой гарантии на будущее, — восхитилась Кейт.

— Кому-то, наверное, было бы сложно, но только не мне. Я с этим справляюсь очень легко. Эти дети — моя жизнь, и я чувствую, что абсолютно на своем месте. Если бы я думал о том, чего мне все это стоит, и все время брюзжал по поводу того, что у нас нет каких-то вещей, смысла заниматься этим приютом не было бы никакого. Так что я просто стараюсь не заморачиваться. Я концентрируюсь на том, что у нас есть — а у нас есть так много! — сказал Саймон.

— А вы знакомы с вашим отцом… настоящим отцом — ну, биологическим?

Кейт попыталась обозначить четче различие между предком Саймона, его приемным папой и Господом Богом. Получилось не очень-то изящно.

— О, Кейт, это очень длинная и сложная история. Мы общались какое-то время, а потом он умер. Наверное, я так его до конца и не простил. Знаете, казалось, когда я был в Англии и Канаде, там я чувствовал себя совсем чужим, мечтал оказаться тут поскорее. А когда оказался, все представлялось мне наоборот. Странно, чем старше я становлюсь и чем меньше времени у меня осталось на этом свете, тем больше я уверен, что именно тут мое место.

— Я вас понимаю. С возрастом все как-то проясняется, но ты все равно не можешь объяснить тому, кто моложе, — ответила Кейт.

Саймон рассмеялся:

— Потому что старым себя чувствовать не хочет ни один нормальный человек! Я уже почти не помню точно, что думал, когда был моложе. Но все, кто старше пятидесяти, казались мне просто ИСКОПАЕМЫМИ!

— Иногда я тоже чувствую себя старой, Саймон. Жизнь моя как будто замедляется, и все, что я делаю, занимает гораздо больше времени. Я уже не взлетаю по лестнице, и даже печенье разжевать так быстро, как раньше, не получается. Как будто скоро я и вовсе остановлюсь! — сказала Кейт, пожав плечами.

— Вы не похожи на женщину, которая вот-вот остановится, Кейт; скорее на ту, которая находится в новой точке, собирается прыгнуть, у которой что-то вот-вот начнется.

— О, это мне нравится. Мне нравится мысль начать жить заново и пуститься в новые приключения, прежде чем наступит старость. Это намного лучше, чем какая-нибудь внезапная вспышка старческих болезней и немощи!

— Ну уж нет, такое вам точно не грозит!

— Надеюсь. А как насчет вас, преподобный Дюбуа, какую вы себе старость представляете?

— О, это определенно тема для нашей следующей встречи: такое надо обсуждать за холодным пивом.

— Так вы пьете?

— Милая моя, вы живете в отрыве от действительности! Я же проповедник, а не мученик! Все в меру, Кейт, все в меру.

— Вы потрясающий, Саймон. Как же этим детям повезло, что у них есть такой человек.

Комплимент Кейт преподобный проигнорировал.

— А, Матильда!

Отвернувшись от раковины, Кейт заметила в дверном проеме свою маленькую подругу.

— Привет, Матильда, как дела? Рада тебя видеть. Я спрятала твой подарок в особое место и смотрю на него каждый день. Ракушка очень красивая.

Девочка улыбнулась.

— А почему ты не играешь со всеми остальными в крикет? Выбыла из игры? Если хочешь, я расскажу тебе одну очень забавную историю про важный матч и двух непослушных цыплят по имени Наджет и Киев. Хочешь?

Матильда помедлила, засунув в рот большую часть ее маленького кулачка, прежде чем решила, что нет, не особенно она хочет выслушивать какие-то там истории. Кроме того, ее лучший друг, Ганс, обещал покатать ее на качелях. Матильда выбежала наружу.

— Она стесняется?

Кейт испугалась, что что-то не то сказала.

— Нет, совсем нет. Только Матильда не говорит — с тех пор как к нам ее привезли. То есть уже почти год. Она кажется счастливой, но из нее не вытянешь и слова. Доктор говорит, что с медицинской точки зрения у нее все хорошо, и поэтому я уверен, что она начнет говорить, когда почувствует, что нужно сказать что-то важное.

— А раньше она говорила?

— О да! И еще как! Но у нее был шок, и это ее способ справиться. Все дети очень просто устроены — так Матильда пытается привести все в порядок, понять смысл окружающего мира.

— Что с ней случилось? — прошептала Кейт, хотя не была уверена, стоит ли ей знать.

— Обычная история, но оттого еще более печальная. Как-то они с ее отцом отправились в бар, и местные бандиты закололи его — насмерть. Прямо на глазах Матильды. А мать ее сейчас не в лучшем состоянии, борется с собственными демонами, и поэтому Матильда здесь, где ее любят, и когда придет время, Бог найдет способ исцелить ее.

— О, Матильда…

Кейт ощутила щемящую печаль. Ее отца закололи — насмерть. С губ женщины сорвалось имя Матильды, но с таким же успехом она могла сказать «Лидия» или «Доминик».

— Скучаете по своим детям?

Казалось, Саймон читает ее мысли.

— Да, да, очень. Я боюсь за них. Боюсь, все это очень запутанно и сложно, — тихо произнесла Кейт.

— Правильно я понимаю — вы ведь не можете быть с ними не по причинам сугубо географическим? — спросил Саймон.

Кейт кивнула.

— Мои дети собирались приехать сюда со мной, это было бы прекрасно, но потом передумали, решили, что им нужно больше времени… Все так сложно. Я не хочу заставлять их со мной видеться, но в то же время мне так трудно сидеть и ждать, это кажется пыткой. А я уверена, что смогла бы им все объяснить, если бы они дали мне шанс.

— Знаете, Кейт, все проходит. Когда-нибудь они поймут, насколько вы их любите и насколько они любят вас, я уверен. Они найдут к вам путь. Это точно так же, как с моей приемной матерью — она удивительна; я знаю, не важно, сколько между нами миль или часовых поясов, мама всегда рядом. Это меня утешает. Вот и ваши дети тоже прибегут за утешением, когда настанет время, когда вы будете больше всего им нужны.

— А свою родную мать вы знали? — спросила Кейт.

— Нет. Она родила меня и почти сразу бросила. Я не знаю даже, обнимала ли она меня, держала ли на руках, кормила ли. Скорее всего, эта женщина была просто рада, что все закончилось. Не знаю, задумывалась ли она вообще о том, что сделала. Я молюсь за нее, и мне не важно, что мною она не интересуется; я ее не осуждаю, Кейт. Я благодарен ей за то, что она подарила мне жизнь. Мне очень повезло. А это ведь здорово, да?

Кейт могла лишь молча согласиться. Саймон бросил полотенце на сервант. Посуда и кастрюли были вычищены и убраны в шкафы — до ужина.

— Так как насчет съездить на небольшую экскурсию? — спросил он. — Кажется, тут вы уже со всем справились!

— С удовольствием, — просияла Кейт.

Джип Саймона с открытым верхом с ветерком несся по тропинкам, которые были слишком узкими, — встреться им на пути кто-нибудь, разъехаться было бы очень проблематично, подумала Кейт. Толстый купол листьев над ними был покрыт каплями от недавно прошедшего дождя. Испуганные белые крабы размером с обеденные тарелки спасались бегством в подлеске — подальше от ревущего двигателя автомобиля. У опушки этого небольшого леса машина внезапно остановилась.

— Приехали.

Саймон улыбнулся Кейт той прекрасной, добродушной улыбкой, выдававшей в нем мужчину честного и порядочного, лучащегося добротой.

Саймон уверенно зашагал через рощу. Кейт последовала за ним, спотыкаясь на каждом шагу, — ее ногам городской жительницы были более привычны серые плиты английских тротуаров. Она осторожно шла по запутанным корням и упавшим веткам, постоянно хлопая себя по рукам и ногам, чтобы отогнать москитов, закативших себе пир. Но все это того стоило.

Еще шаг, и Кейт поняла, что испытывала Люси Пенвенси в «Хрониках Нарнии». Только Кейт не наткнулась на заснеженное царство за дверью старого шкафа; она оказалась в раю.

Отсюда открывался вид на бухту подковообразной формы, кристально чистая голубая вода которой плескалась о низкий берег. Возвышающиеся за спинами Кейт и Саймона деревья отбрасывали прекрасные тени на золотисто-белые пески пляжа. Там, где джунгли переходили в пляж, росли огромные пальмы. Картина, открывшаяся взору Кейт, была идеальной. Она в восхищении прошептала:

— О, Саймон! Я никогда не видела ничего подобного. Так красиво.

Саймон опустился на песок, а Кейт села рядом с ним, закатав свои льняные штаны, чтобы ее ноги хоть чуть-чуть загорели. Купальники она не носила никогда, предпочитая скрывать свои шрамы. Тут не нужно было никакого полотенца или подстилки; настоящая пляжная жизнь. Кейт провела пальцами по песку, а ветер поласкал ее волосы и поднял настроение. Саймон провел рукой в воздухе:

— Еще не так давно таким был весь наш остров. За последние двадцать лет многое поменялось, и не всегда в лучшую сторону, Кейт. Я хотел показать вам эту бухту…

— Я понимаю почему — она потрясающая, — прервала его Кейт.

— Но скоро мы больше не сможем сюда приходить, ни я, ни вы, ни дети, — вздохнул Саймон.

— Что вы имеете в виду? Как так? — не поняла Кейт. Она подумала, что так он хочет объяснить свой грядущий отъезд.

— Эта бухта продана, Кейт.

— Продана? Как ее можно продать? Это же часть острова! — изумилась женщина.

Саймон хохотнул своим низким голосом и покачал головой:

— На первый взгляд бред, да? Но, к сожалению, все не так просто. Обе стороны острова были куплены крупной корпорацией, и скоро тут построят огромный роскошный отель. Заблокируют доступ для всех, кроме постояльцев. И наймут местных охранников патрулировать эту полосу песка. И отвадят всех вроде меня.

— Как им удастся это сделать? Здесь нет бесконечной полосы белоснежного песка; остров же совсем крошечный! — возмутилась Кейт.

— Да, и все же сейчас такое происходит во всем Карибском регионе. Особенные места, участки пляжа, где когда-то отдыхали наши предки, внезапно перестали быть нашими. Свободным остров становится все меньше и меньше, и сделать тут ничего нельзя. Если только у вас нет гигантской суммы, чтобы все это выкупить, — спокойно объяснил Саймон.

— Какой кошмар! Я не понимаю, как такое можно допустить, — ужаснулась Кейт.

— Это проблема, и всего лишь одна маленькая часть очень сложной головоломки. Конечно, было бы лучше, если бы те миллионы, которые тут зарабатываются на туризме, шли на цели более благородные, но, похоже, этого не происходит. Как и другие островные государства, жить без туризма мы не сможем, хоть и платим за это слишком большую цену.

— Я не понимаю, Саймон. Я пытаюсь представить — а если бы такая гигантская корпорация в один прекрасный день заявила, что собирается выкупить зеленые лужайки, скажем, Йоркшира? Разве может так быть, чтобы всем вдруг запретили приезжать в Эксмур, в долины Йоркшира или Озерный край, потому что их выкупила какая-нибудь компания? Или, например, выкупила Гайд-парк или Бристольские холмы? Да никто не позволил бы этого!

— Позволили бы, если бы не могли ничего с этим сделать. Иногда люди просто не хотят ни о чем слышать, кроме как о деньгах, все заглушается на фоне шестизначных сумм, — сказал Саймон.

— Теперь я чувствую себя виноватой. Ведь я-то остановилась как раз в одном из таких отелей, — смущенно произнесла Кейт.

— Хорошо, что вы об этом знаете, но не стоит винить в этом себя. Наслаждайтесь тем прекрасным местом, в котором мы имеем счастье жить, мы рады им с вами поделиться. Мне просто хотелось бы, чтобы эти люди знали предел.

Кейт кивнула:

— Все хорошо, когда в меру, верно?

— Верно.

С мгновение они посидели в тишине, наслаждаясь теплом солнца на своей коже.

— От чего вы пытаетесь убежать, Кейт? — спросил Саймон. Этот вопрос возник так внезапно, что Кейт он застал врасплох.

— Ну, я даже не знаю, с чего начать.

Произнеся это, Кейт еще глубже окунула ступни в песок.

— Может, стоит начать с начала? — намекнул преподобный.

— Если бы все было так просто, Саймон. На самом деле я не знаю не с чего начать, а как подойти к этой теме. Мне кажется, что вы, как человек верующий, можете сильно переменить обо мне мнение после того, что я сейчас расскажу, — еле слышно сказала Кейт.

Саймон улыбнулся:

— Как забавно, Кейт, что вы судите меня, решаете мою реакцию, пытаетесь предугадать мое мнение, а, между прочим, я не собираюсь как-то менять свое отношение к вам.

— Но вы ведь не знаете, что я сделала.

Кейт прикусила нижнюю губу, борясь с нервами.

— Ну так расскажите, — подмигнул Саймон.

Женщина медленно выдохнула, пытаясь придумать правильную фразу, чтобы та звучала как можно менее шокирующе.

— Последние пять лет я провела в тюрьме, отбывая наказание за убийство. Я убила человека. Вернее, не просто какого-то случайного человека… Я убила своего мужа.

Кейт ждала какой-либо реакции, но Саймон молчал. И она продолжила:

— Теперь мне нужно начать жить заново, но я не знаю как. Не знаю. Мои дети, Доминик и Лидия, сердятся, и, конечно, я это понимаю, но я так по ним скучаю, что аж дышать порой не могу. Мой муж был настоящим чудовищем, самым жестоким человеком в моей жизни.

Почти инстинктивно Кейт провела ладонью по внутренней стороне бедра.

— Он столько лет держал меня в постоянном страхе. Почти двадцать лет я боялась говорить с кем-либо, просить о помощи, рассказывать, что со мной происходит. Мне приходилось постоянно себя сдерживать и одергивать. Моя личность становилась все меньше и меньше, и я знала, что когда-нибудь просто исчезну. Я не жалею о том, что сделала, Саймон, но мне очень жаль, что я подвергла этой боли других людей. И к тому же я очень виновата, потому что ради собственной свободы я изуродовала жизнь своим детям.

Саймон помедлил, а потом неторопливо произнес:

— Лука говорил: «Не суди, да не судим будешь. Не осуждай, и да не осудят тебя. Прощай, и да простится тебе». Вот как я живу, и такие люди, как я, те, что верят в Иисуса, знают — прощение будет даровано тому, кто в нем больше всего нуждается. Это очень помогает, Кейт.

— Но в том-то все и дело. Я перестала верить в Него. Если бы Бог вмешался в мою жизнь, все было бы иначе, но где ваш Господь был тогда? Я молилась, ждала, умоляла его помочь мне; но не получила никакого ответа. Поэтому я перестала просить — по крайней мере, разочарования от этого в моей жизни стало чуть меньше, — сказала Кейт, еле сдерживая слезы.

В течение нескольких минут они с Саймоном сидели молча. Затем преподобный встал.

— Пойдемте! — сказал он.

Взяв Кейт за руку, Саймон повел ее к берегу. Не обращая внимания на температуру воды и не думая о том, что, может, женщина не умеет плавать, он потащил ее в море, пока они не оказались в воде по пояс. Тут Саймон остановился и снова взял Кейт за руку. Льняные брюки женщины прилипли к ее ногам.

Преподобный положил руку ей на поясницу.

— Стойте спокойно.

Саймон сказал это почти шепотом.

Кейт последовала его инструкции. Песок быстро осел, и теперь они с Саймоном словно смотрели вниз через прозрачное стекло.

— Глядите! — указал преподобный на песок под ногами. Глазам Кейт потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому странному пейзажу, но потом она разглядела рядом со своей ступней крошечную серебристую рыбку. Увидела, как маленький краб поспешил в яму на морском дне, а рыба побольше с удивлением глянула на внезапно возникшее перед ней препятствие.

— Видите эту маленькую рыбку, Кейт? — спросил Саймон.

Кейт кивнула:

— Да! Вижу!

— Вы думаете, эта маленькая рыбешка знает, что происходит здесь, над водой? — улыбнулся Саймон.

— Я в этом сомневаюсь, — хихикнула Кейт.

— И вы правы. Она плавает в теплой воде, ищет тенистый уголок, снует туда-сюда в поисках пропитания и общается с другими рыбками. Ее волнуют только те мелочи, из которых состоит ее жизнь, и она понятия не имеет о том, что есть здесь пляж и вообще этот остров, что в океане есть материки, а на земле есть государства, в которых есть дома, где живут люди, и у этих людей есть разные машины, самолеты, деньги… На самом деле все, что существует прямо над головой у этой рыбки, ей неведомо. Но знаете что, Кейт? Просто потому, что она не имеет об этом никакого понятия, это не значит, что этого нет.

Кейт перевела взгляд от кромки воды на стоящего рядом с ней мужчину, который держал ее за руку.

— Хотите сказать, что я такая же крошечная рыбка? — улыбнулась она.

— Да, Кейт. Именно так. Бог существует, хотите ли вы в него верить или нет, и он прощает нам все наши грехи. Я хочу, чтобы вы не забывали: у надежды много обличий. Иногда она там, где вы оказались, а иногда — в том, кого встречаете на своем пути!

Кейт бросилась в теплые воды океана. Казалось, она не плавала уже лет сто. Соленая вода склеивала ее ресницы и обжигала тронутую загаром кожу. Кейт чувствовала, что наконец-то ожила.

— Может быть, мне даже нравится быть крошечной рыбкой! — прокричала она.

Саймон наблюдал, как Кейт погружается все глубже. Он произнес:

— Возможно. — Мужчина улыбнулся и покачал головой. А затем повторил: — Возможно.

Это был длинный день, но Кейт его не забудет никогда. Подъезжая к отелю, джип взвизгнул тормозами.

— Мне будет не слишком-то уютно в своем красивом номере теперь, когда я знаю, сколько он на самом деле стоит, — произнесла Кейт задумчиво.

— Если там не будет вас, приедет еще кто-нибудь, Кейт, и, по крайней мере, вы ляжете спать не с пустой головой, а с благородными мыслями, — сказал Саймон.

Кейт улыбнулась.

— Завтра мы пойдем на карнавал, может быть, пойдете с нами? — предложил преподобный.

— Не знаю. Я не хочу обременять вас своей компанией.

— Это удовольствие, а не обременение, и, кроме того, от приглашения на карнавал не отказываются.

— Правда?

— О да. Много, много лет назад владелицу одной местной плантации пригласили на карнавал вместе со всеми обитателями плантации. Та вежливо отказалась, поскольку в тот момент у нее гостила королевская семья, и ей пришлось отказаться от имени всех. Одна юная горничная была очень рассержена, что пропустит торжество. Она схватила горсть мускатного ореха и сунула его в смесь для торта. Слишком много мускатного ореха вредно, и легенда гласит, что сначала у всех обитателей плантации и гостей начались галлюцинации, а потом они заболели и были долгое время прикованы к постелям.

— Ох, звучит мрачно. Какой ужас — я ведь обожаю мускатный орех!

— Все хорошо в меру.

Кейт рассмеялась.

— Эта история — просто уловка, с помощью которой вы хотите заманить меня на карнавал?

— Ох, вы меня раскусили! — засмеялся Саймон.

Кейт смотрела, как огни джипа исчезают в ночи. Она не хотела, чтобы этот вечер заканчивался.

Лежа в постели, женщина слушала стрекотание сверчков и кваканье лягушек в зарослях. Где-то внутри ее росло сладостное ощущение какого-то предстоящего чуда, и потому она не могла уснуть; Кейт казалось, что она не чувствовала ничего подобного уже очень и очень давно. Может быть, именно так и чувствуешь себя, когда начинаешь жить заново.

* * *

Кейт проснулась от звука незнакомого телефонного рингтона, доносившегося откуда-то с тумбочки около кровати. Прежде чем она поняла, где находится, прошло не меньше секунд трех. Сквозь пелену сна Кейт метнулась в сторону источника звука.

— Да?

Кейт проморгалась и тщательно протерла глаза, пытаясь как можно быстрее проснуться.

— Доброе утро, госпожа Гавье, вам звонят.

— Хорошо, спасибо, соедините меня.

Сердце Кейт почти выскакивало у нее из груди. А в голове ее крутились вопросы: что случилось, зачем звонить в такой час, кто это может быть? Она взглянула на красный дисплей часов, стоявших на телевизоре. Было четыре часа утра. Кейт поняла, что в телефонной трубке что-то изменилось, теперь там наступила тишина, казавшаяся куда более далекой. Она расслышала слабое, неравномерное дыхание.

— Алло? — спросила Кейт более резким голосом. Это молчание ей не нравилось совсем.

— Мамочка?

— Ой!

У Кейт перехватило дыхание. Она села в постели и покачала головой, чтобы навести в ней порядок. Уж не мерещится ли ей?

— Мам, ты тут?

Нет, сомнений не было, Кейт слышала красивый голос своей дочери.

— Да! Да, Лиди, я здесь. Я тут.

Кейт еще крепче прижала телефон к уху и рту, пытаясь подобраться поближе к Лидии.

— Все в порядке, дорогая?

Странный вопрос, учитывая, что они с дочерью пять лет не разговаривали, но Кейт испугалась, не случилось ли у ее девочки чего-нибудь.

— Да. Я хотела с тобой поговорить, — произнесла Лидия.

— И я тоже. Я хотела поговорить с тобой так долго… — сказала Кейт тут же. Женщина слышала, как Лидия нервно сглотнула. Ее дочь продолжила:

— Спасибо за билеты и все, мама.

Мама… Мама… Мама… Есть ли в мире слово более прекрасное, чем это?

— Я правда не могла приехать. Я просто еще не готова, пока нет. Надеюсь, ты понимаешь.

— Все в порядке, Лидс, правда. Я так рада слышать твой голос, это так здорово. Я скучаю по тебе каждую секунду каждого дня, словами не могу передать, как сильно. И я просто хочу, чтобы у нас было время поговорить.

Кейт не знала, что делать, как наладить контакт с дочерью.

— Просто… я немного боюсь встретиться с тобой, мама, — произнесла Лидия.

— Чего ты боишься, дорогая? — спросила Кейт. На глаза ее навернулись слезы. Мысль о том, что ее маленькая девочка боится ее в любом качестве, ужасала ее.

— Не саму тебя. Но мне страшно, что будет, когда мы встретимся, и так же страшно, если я тебя не увижу. Я просто не знаю, что делать.

— Это понятно, Лидс. В такой ситуации никто не знал бы. Нам нужно вместе выработать решение. Я могу только сказать, что если мы встретимся, то сможем разобраться. Мы сможем пройти через все это вместе и справимся со всеми твоими страхами.

Кейт бросила Лидии спасательный круг и теперь ждала, что та схватит его. Потому что, если бы схватила, Кейт бы никогда больше не отпустила его.

— Это трудно объяснить, мам. Я волнуюсь, что ты теперь не такая, как раньше, может быть, совсем-совсем другая… — с трудом выговорила Лидия.

— Но я по-прежнему твоя старая добрая мама. Я все еще я, Лидс, клянусь, — заверила ее Кейт.

— А еще я боюсь, потому что мое отношение к тебе тоже изменилось. Я боюсь, что не смогу больше любить тебя.

Слезы застилали Кейт глаза. Та молча читала молитву: «Пожалуйста, только не ненавидь меня, доченька, пожалуйста».

Голос Лидии превратился в еле слышный шепот:

— Если я не буду тебя видеть, мама, то смогу притвориться, что все иначе. Придумать себе, что вы с папой куда-то уехали, например, как тогда, когда вы ездили в Рим, а мы с Домиником были в пансионате. Я придумаю все в точности так, как у нас раньше было. Но если я тебя увижу, то буду знать, что все это неправда, потому что папы больше нет, а ты стала другой…

Кейт могла только кивнуть, она была не в силах что-либо ответить.

— А иногда, мам, я и вовсе притворяюсь, что вы с папой умерли, и тогда становится чуть полегче. Выдумываю, что вы погибли в автомобильной катастрофе. Потому что тогда мне не нужно думать, что за ужасную вещь ты сотворила с папой, а он — с тобой. Если бы ты знала, мамочка, как я ненавижу об этом думать.

Голос Лидии прервался сдавленными рыданиями. Кейт так хотелось обнять дочь и утешить ее, что у нее щемило в груди. «Но я не умерла. Я здесь, Лиди, я здесь, жду тебя!»

— Лиди, Лиди. Все нормально. Все будет хорошо. Обещаю. Мы сможем пройти через все это вместе. Пусть нам для этого понадобится время, но мы должны все обсудить.

Кейт сказала это таким тоном, которым успокаивала Лидию, когда та была маленькой — если что-то случалось или ей приснился кошмар.

— Я не знаю, будет ли все в порядке, мама. Чем дольше мы не видимся, тем труднее мне представить себе, какой могла бы быть наша встреча, и поэтому легче тебя не видеть и дальше. Если ты понимаешь. Иногда я задаюсь вопросом, не лучше ли навсегда перевернуть эту страницу? И думать только о том, какими мы были, когда мы были счастливы — ну, не ты, а все мы. Я думала, у нас счастливая семья, но ведь это не так? — сказала Лидия сквозь слезы.

Кейт сглотнула и ответила:

— Нет, Лидс, я думаю, мы не были. Но мне казалось, что я смогу скрыть это, что смогу все исправить…

Кейт высказала это признание впервые в жизни.

— И это меня тоже убивает, мама. Все, что у меня осталось, — это воспоминания о нас, но теперь я знаю, все это неправда. Вы с папой играли в счастливых родителей; все это было подделкой.

Голос Лидии дрогнул.

— А это слишком тяжело — знать, что вся моя жизнь и люди, которым я доверяла, оказались фальшивыми. Как будто у меня отобрали мои воспоминания и всучили чьи-то чужие.

Лидия замолчала.

Кейт тоже, ожидая, пока ее дочь соберется с мыслями, — слова утешения могли и подождать.

— Мне нужно идти, мам, прости. Пока.

В трубке раздались гудки. Лидия отсоединилась слишком быстро и без предупреждения. Кейт закричала в жужжащую трубку:

— Нет, Лидия! Пожалуйста, не уходи! Пожалуйста, дорогая моя, доченька, не уходи!

Кейт кричала и кричала, отказываясь поверить в то, что разговор окончен.

«Когда ты передумаешь, когда будешь готова… Я всегда буду ждать. Просто дай мне знать, и я буду рядом».

Плача навзрыд, Кейт все никак не могла положить трубку. Сквозь опухшие веки, сырые от слез, она увидела, как на горизонте поднимается солнце. Она снова и снова повторяла про себя слова Лидии, пока они не отпечатались у нее в голове — там они останутся до самой ее смерти. «Вся моя жизнь и люди, которым я доверяла, оказались фальшивыми». Кейт попыталась представить, что бы она чувствовала, если бы ее саму лишили воспоминаний о детстве, о самой основе жизни, созданной ее родителями, о том, благодаря чему она ощущала себя в безопасности. Как бы там ни было, даже в самую трудную минуту Кейт могла мысленно перенестись в моменты из прошлого, наполненные радостью. И если бы у нее отняли и эту способность, жизнь стала бы совершенно невыносима.

Полуденное солнце палило нещадно, и Кейт уже не была уверена, что поход на карнавал — хорошая идея. Ей казалось, что ее окутала пелена какого-то страшного одиночества. Кейт вообще не хотелось быть сейчас среди людей. Но мысль провести день в номере, каким бы роскошным тот ни был, показалась ей и вовсе ужасной.

Она не стала брать такси, пошла в город пешком. Главная дорога к столице острова, Кастри, была пешеходной. Еще задолго до того, как она прибыла на место, Кейт услышала шум музыки и жестяные отзвуки металлических барабанов. Преодолев последний поворот, женщина оказалась перед незабываемым зрелищем, воспоминание о котором останется с нею навсегда. Казалось, что перед глазами Кейт заплясала целая радуга. Тут собралось почти все население острова, и большая часть присутствующих была в замысловатых нарядах, украшенных перьями, пайетками, лентами и тесьмой.

Восхитительные девушки в переливающихся всеми цветами бикини, с яркими повязками на руках и сложными головными уборами двигались в такт ударам тамтама. Среди множества людей отдельными группками передвигались маленькие дети, радостные, что им купили много сладостей; некоторые из них были одеты в мини-копии костюмов взрослых. Все присутствующие выглядели потрясающе.

На близлежащей лужайке Кейт заметила Саймона с детьми. Разложив на траве пледы, они устроили пикник. На голове каждого из подопечных Саймона красовалась восхитительная лента — у кого-то они были шикарнее, у кого-то проще, но все были сделаны вручную. Дети явно гордились плодами своего творчества.

— Привет! А вот и наша Кейт! Почему вы без костюма?

Саймон был однозначно рад видеть свою новую знакомую.

— Но я даже не знала, что нужен костюм! Да я вообще никогда так тепло не одевалась, как сейчас!

Кейт с притворной укоризной похлопала себя по льняной рубашке и стеклянным бусам.

— Мы с Матильдой предусмотрели такой вариант, поэтому приготовили для вас вот это, — сказал Саймон и протянул Кейт головной убор — восхитительный шлейф из бледно-зеленых перьев, основание которого украшали золотые блестки. Покопавшись в себе, Кейт нашла фальшивую улыбку и надела подарок Матильды и Саймона.

— Какая прелесть! — воскликнула она.

— Вы похожи на зеленого цыпленка! — хихикнул Саймон.

— Вот и прекрасно! В него-то я одеться и собиралась! — захохотала Кейт.

Чтобы перекричать гремящую отовсюду музыку, им с Саймоном приходилось повышать голос. Кейт заметила, что преподобный внимательно на нее смотрит.

— Все в порядке, Кейт? — спросил он.

Женщина кивнула, чтобы не сказать ничего лишнего.

Атмосфера была жаркой и наэлектризованной, но Кейт ни за что на свете не променяла бы это место ни на какое другое. Сейчас ей было больше всего необходимо подобное развлечение. С каждым ударом тамтама сердце ее подскакивало, а тело отзывалось на волнующий ритм, который поднимал женщине настроение. Мимо проплывали платформы с группами музыкантов и отдельными артистами. Вокруг шли торжественной процессией танцоры. Разноцветный фейерверк из местных мужчин, женщин и детей в одинаковых костюмах двигался в такт ударам тамтамов.

Пошел дождь, и Кейт, подняв руки высоко над головой, почувствовала на своей коже прикосновение теплых капель. Она рассмеялась, подумав о своем неопределенном будущем, насчет которого теперь была настроена уже куда более оптимистично. В тот момент Кейт подумала, что способна абсолютно на все. Она старалась не думать ни о чем, кроме звонка Лидии и сказанных ею волшебных слов, от которых у Кейт моментально поднималось настроение. «Мама… Мама…» Эти слова сверкали в ее голове, точно бриллианты.

Повеселившись вдоволь на карнавале, Саймон предложил Кейт поехать вместе с ним и детьми в «Перспектив-Плейс». Так как она держала за руку Матильду, которая трогательно посмотрела ей в глаза, а другие дети улыбались, отказать она просто не смогла. К концу дня усталая компания расселась по нескольким микроавтобусам. Самые маленькие спали на коленях у более старших, а самые старшие обитатели приюта, стараясь не разбудить уснувших, обсуждали между собой впечатления от карнавала.

Когда все прибыли в «Перспектив-Плейс», Саймон пересчитал детей и тут же настоял на том, чтобы те переоделись в сухое. Дети послушно разошлись по своим комнаткам, чтобы надеть пижамы и шорты. Фабиан сразу отправился в кухню; Кейт была уверена, что, будь у него выбор, он бы никогда не отходил от огромной плиты, настолько этот человек обожал готовить для своих подопечных.

— Эти дети для вас, должно быть, как семья, Фабиан. Наверное, вы ими очень г…гордитесь, — сказала Кейт, запинаясь и дрожа.

— Да, я ими всеми горжусь. Но, Кейт, посмотрите на себя — вы же насквозь продрогли! И, как бы забавно это ни смотрелось, у вас лицо зеленого цвета. Кажется, кто-то со своими зелеными перьями попал под дождь!

Фабиан покачал головой, положив руки на бедра, как будто обращался к одному из обитателей «Перспектив-Плейс».

— Это я! — рассмеялась Кейт, вытирая воду со лба и щек.

— Тогда почему бы вам не принять горячий душ, а одежду можно просушить на солнце; думаю, много времени это не займет. А пока я мог бы найти вам что-нибудь подходящее. Что скажете? — предложил Фабиан.

Стучащая зубами Кейт хихикнула и кивнула. Горячий душ — это звучало восхитительно. Душевая оказалась гораздо просторнее, чем она рассчитывала, но здесь не было ничего, кроме самого душа, торчащего из стены, решетки на полу да натянутой от одной стены к другой пластиковой занавески. Повесив полотенце на крючок и опустив защелку на двери, но не защелкнув ее до конца, Кейт посмотрела на душ, плевавшийся фонтанчиками коричневатой воды. На первый взгляд она выглядела не слишком чистой, но была хотя бы горячей, и этого Кейт было достаточно.

Женщина смотрела, как исчезают мурашки у нее на коже, и ей снова стало тепло. Она намылила лицо и смыла его под душем — сквозь решетку на полу потекла зеленая краска. Восхитительный был день.

Она отдернула занавеску и закрыла кран. Стоя спиной к двери, Кейт провела по своим волосам, пытаясь высушить и уложить их кончиками пальцев. Так как с выключенного душа еще стекала вода, а женщина напевала себе под нос какую-то знакомую мелодию, стука в дверь она не услышала.

Дверь толкнули, и защелка поднялась. Дверь со скрипом отворилась. Казалось, на мгновение время замерло. Ни вошедший, ни Кейт не могли пошевелиться, потому что не знали, что делать.

Саймон собирался только повесить чистые полотенца — он всегда так делал, ведь при таком количестве жителей дома полотенец всегда не хватало.

Внимание Саймона привлекло не само обнаженное тело его новой знакомой, а сеточка из шрамов на ее ягодицах и задней части бедер. Это были такие шрамы, которые не могли появиться случайно. Значит, кто-то намеренно причинил ей боль.

Саймон прищурился, словно, улучшив резкость, он мог как-то изменить то, что видел. Кейт тут же закрыла руками грудь, хотя именно она-то взгляду Саймона была недоступна. Она вся покраснела, и у нее дыхание перехватило. Кейт была вне себя от смущения и унижения.

Она никогда никому не показывала своих шрамов. Пока Кейт скрывала их, она могла делать вид, что не пережила всего этого, что в ее жизни не было столько боли, — тогда ей не пришлось бы ни от кого выслушивать слова сочувствия и осуждения. Единственным человеком, который видел их, помимо того, кто их нанес, был судмедэксперт. И его чуть не стошнило. Ту картину Кейт не забудет никогда.

И больше всего она сейчас не хотела, чтобы у Саймона была такая же реакция. Она не могла понять, что делать — то ли как можно скорее обмотаться полотенцем, то ли не двигаться и надеяться, что преподобный просто уйдет. Из-за своей нерешительности Кейт вмиг почувствовала себя бесполезной; словно кролик, оказавшийся на пути мчащегося поезда, в лучах его фар. И Саймону было не лучше.

Оба молчали, думая, как дальше быть, чтобы спасти ситуацию.

Наконец Саймон схватил полотенце с крючка и обернул его вокруг спины Кейт, немного прикрыв и нижнюю часть ее туловища. Мужчина притянул ее к себе, обхватив своими огромными руками, и держал крепко-крепко. Постепенно Кейт немного расслабилась и, все еще не глядя ему в глаза, наслаждалась ощущением защищенности, спокойствия. Женщина закрыла глаза и стала рассказывать этому сильному человеку, чье лицо она видеть не могла, но чьи крепкие объятия ее успокаивали:

— Мой муж, Марк, каждый день ставил мне оценки. Я получала очки за плохо выполненную работу по дому, за то, что невнимательно его слушала, за то, что задавала глупые вопросы, за то, что читала в свое «рабочее время». По его мнению, я всегда делала все не так. От того, сколько баллов я заработала за день, зависело, насколько сильно он меня порежет. Это он делал бритвой, которую всегда держал в ящике стола, в вощеной бумаге. Вы даже себе не представляете, как страшно мне было слышать звук выдвигаемого ящика. Нанеся мне очередной порез — длилось это от пары секунд до нескольких долгих, мучительных минут, — Марк бросал меня на кровать и насиловал. Вот так я жила много-много лет.

— Никогда не слышал ничего более ужасного. Что это был за человек, если он делал такое? — произнес Саймон высоким, дрогнувшим голосом.

— Что это был за человек? — медленно повторила Кейт почти без выражения.

— Зачем он это делал? — прошептал Саймон.

— Я не знаю. Может, так он думал, что меня контролирует. Уверена, это было проявление безумия. Мне кажется, мой муж был психом.

— Почему не вмешалась ваша семья? Дети?

— О, я никогда не говорила никому. Даже сейчас. К тому же порезы было легко скрыть — они ведь были только на бедрах и ягодицах. Перед детьми я притворялась, что все в порядке, а Марк, казалось, вообще искренне считал, что все хорошо. Мы замечательно всех обманывали.

— Только по разным причинам, Кейт. С вашей стороны это было проявлением добра, а с его — зла.

— Наверное.

Кейт нравилась простая логика Саймона; это успокаивало.

Мужчина покачал головой и крепче обнял женщину, словно пытаясь забрать себе ее боль.

— Можно еще раз взглянуть на них, Кейт?

Та пожала плечами — ей не очень-то хотелось.

Но Саймон медленно разжал руки и отступил назад. Перед его взором предстал сложный рисунок. Саймон провел своей гладкой ладонью по ее спине, а потом по ягодицам и бедрам, чувствуя пальцами бугорки и неровные линии. Саймон был единственным мужчиной за долгие годы, прикоснувшимся к этим местам на ее теле. Кейт не было неприятно, наоборот, внутри ее разлилось какое-то странное тепло.

— Это боевые шрамы, Кейт. Оставшиеся после битвы, которую вы выиграли. Клянусь. Вы прекрасны, — сказал Саймон.

Плечи Кейт задрожали, и она разрыдалась. По ее лицу потекли горькие слезы. Женщина не могла вспомнить, когда в последний раз кто-либо говорил ей подобные слова. Жалко только, что ответить она была совершенно не в силах.

В душевую незаметно прокралась Матильда. Девчушка, как всегда, искала своего «папочку», к тому же ей было интересно, куда делась та добрая женщина, которой она подарила ракушку. Лавируя между огромных ног Саймона, Матильда с осторожностью прокралась между ним и Кейт, которая все еще не могла успокоиться. Она вытянула свою пухлую ручку и коснулась бедра женщины.

— Ой! Бедная Кейт.

Саймон улыбнулся и наклонился вперед, взяв Матильду на руки. Он осторожно подбросил ее, поймал и крепко прижал к груди.

— Да, Матильда! И правда ведь, — сказал преподобный и широко улыбнулся. — Вы слышите, Кейт? Наконец-то у Матильды появилось что сказать, и вот она заговорила!

Кейт потянулась за висевшим на одном из крючков халатом. Одевшись, она присоединилась к общему веселью. Заговорив, Матильда словно сняла заклятие немоты и с Кейт тоже. Все трое закружились по душевой, пританцовывая на бетонном полу. Кейт и Саймон восторженно смеялись.

— Матильда, твой голос — услада для моих ушей! — сиял Саймон.

Ощущение всеобщего ликования пьянило Кейт. Откинув голову, женщина легко и свободно рассмеялась. Как хорошо; даже не просто хорошо, а чертовски восхитительно!

Когда солнце уже начало опускаться за горизонт, ужин был съеден, а посуда вымыта и убрана в шкаф, когда с лиц и тел уже отмыли последние пайетки и капли краски, Саймон и Кейт присели на крыльцо, слушая, как все громче поют цикады и шуршат ночные звери.

— Вот это денек, — сказала Кейт.

Она сильно вымоталась.

— Нелегкий, да уж. Но, надеюсь, он запомнится вам надолго! — подмигнул преподобный.

— О, Саймон, даже не сомневайтесь. Сегодня утром я говорила с дочерью, — улыбнулась Кейт.

— Ну, хвала Господу! Какая прекрасная новость; это важный шаг вперед, — сказал Саймон.

— Надеюсь. Ее звонок заставил меня подумать о многом. Я так долго пыталась защитить детей, скрыть от них правду; я думала, они поймут — я жертва. Но теперь во всем обвинили только меня, и это тяжело… — ответила Кейт.

— Правильно, Кейт, а кого им еще винить, если остались только вы? Кстати, сразу понятно, что вы смогли воспитать у них чувство равновесия, способность судить обо всем самостоятельно; это правильно, — задумчиво произнес преподобный.

— Никогда не думала об этом так. Какой вы мудрый, Саймон, — сказала Кейт, поразмыслив с мгновение.

— Не будьте так уж в этом уверены, — засмеялся он.

— Спасибо, что вытащили меня из гостиницы. А то я так бы и просидела целый день в раздумьях, — улыбнулась Кейт.

— Как вам карнавал? — спросил Саймон.

— Очень понравился. Давненько у меня не было таких прекрасных впечатлений. Я так устала, но было так весело! — улыбнулась Кейт.

— Надеюсь, мы еще не раз встретимся на карнавале. Убрать ваш головной убор в шкаф до следующего года? — подмигнул Саймон.

Кейт посмотрела в лицо этого доброго человека, который открыл ей замечательный другой мир. И сказала:

— Может быть. Но одно я знаю точно — эти последние два дня, Саймон, я не забуду никогда. И вас тоже. Я всегда буду помнить этих детей, особенно Матильду.

— Сегодня и она тоже сделала важный шаг вперед; надеюсь, дальше будет только лучше. Заговорит ли она сразу или нет, не знает никто, но, по крайней мере, мы знаем, что наша Матильда на это способна! И это замечательно. — Саймон сложил ладони вместе и поднял глаза к небу, молча благодаря Господа. Затем повернулся к Кейт. — Эта девочка вам очень нравится, — сказал он.

— И правда. Она помогла мне и заставила о многом задуматься, — ответила женщина.

— Как я и говорил: у надежды много обличий. Иногда она — в том, кого вы встречаете на своем пути… — протянул Саймон.

Кейт улыбнулась.

— Познакомившись с Матильдой, я подумала, что могла бы сделать теперь и где могу быть полезна.

— В каком смысле?

— Ну, я думаю, что мир нуждается в таких «Саймонах», нужно больше людей, которые предоставляют убежище для страждущих, и я думаю, что и сама хотела бы… — продолжила Кейт.

— Вы хотите работать? — Саймон выглядел в равной степени испуганным и полным надежды.

— Ах, вы об этом! Боже упаси! — Она рассмеялась. — У меня не лучшие рекомендации, и здесь я буду слишком далеко от своих детей. Но думаю, что я могла бы создать нечто, похожее на «Перспектив-Плейс», у себя, в Великобритании. Это богатая страна, но мало кто там знает, что делать с людьми, которым некуда податься. А таких я повидала в тюрьме ох как много.

Кейт глубоко вздохнула, вспомнив разговор между Келли и Джо-Джо: Так ты осталась из-за детей? Нет, из-за наркотиков… Детей у меня давно забрали… Она подумала — как они там теперь…

— Кейт, я думаю, из вас бы вышел толк, — прервал Саймон ее раздумья.

— В самом деле? — спросила Кейт недоверчиво.

— Да, — ответил преподобный.

— То есть вы одобряете! — просияла женщина.

Некоторое время они сидели молча. Кейт знала, что Саймон неизбежно вернется к мучительной для нее теме, и подсознательно ждала, когда он начнет этот разговор.

— Кейт, разумеется, я никогда не стал бы оправдывать такой поступок, как убийство, но это вовсе не означает, что я вам не сочувствую. То, что я увидел сегодня… — начал было Саймон. Но Кейт прикоснулась указательным пальцем к его губам.

— Нет. Пожалуйста, Саймон, давайте не будем об этом говорить. Просто представим, что того, что случилось днем, не было. Я так не хочу, чтобы, говоря со мной, вы смотрели на меня тем же взглядом, каким смотрите, когда говорите об одном из этих несчастных детей. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне как об одном из них.

Саймон кивнул:

— Как скажете.

— Да.

Кейт посмотрела Саймону прямо в глаза.

— Спасибо вам. И не только за это, но и вообще за все. Я чувствую себя совсем по-новому и готова заново познакомиться с миром! — сказала она.

— Вы оказались здесь не просто так, Кейт, а причину обычно понимаешь не сразу, — ответил Саймон.

— О, вот этого не надо. Я же крошечная рыба, помните? — улыбнулась Кейт.

Саймон рассмеялся.

— Кроме того, преподобный Дюбуа, я больше не хотела бы мыть тут посуду вручную. Если когда-нибудь я сюда вернусь, то к этому моменту здесь будет стоять посудомоечная машина, — с этими словами Кейт вытащила из кармана маленький листок бумаги.

— В связи с чем, мой прекрасный друг Саймон, я хочу кое-что вам подарить. Я буду очень счастлива помочь хотя бы так, — продолжила она.

Саймон открыл чек и с удивлением уставился на написанную в нем сумму. Ее хватило бы не только на посудомоечную машину, но и на то, чтобы довести до ума «Перспектив-Плейс» — починить сантехнику, сделать игровые комнаты и все что угодно.

— Кейт, я… — протянул он.

— Нет, ничего не говорите. Это для Матильды и всех будущих Матильд, — улыбнулась Кейт.

Саймон обхватил ладонями лицо Кейт и нежно поцеловал ее. Кейт уже забыла, каково это — когда тебя так целуют. Не так, как целуют ребенка или подругу, но при этом и не так, как целовал ее муж — жестко, со стремлением контролировать. От такого поцелуя, каким был поцелуй Саймона, тепло разливалось по всему телу. Так целуют кого-то, кого очень любят. Саймон медленно отстранился. На короткий миг оба замолчали, подумав о том, что хотели бы повторить этот поцелуй в другом месте и в другое время.

— Кейт Гавье, вы не маленькая рыбешка, даже не сомневайтесь. Вы способны очень на многое, мой прекрасный друг, — улыбнулся Саймон.

Глава 5

Десять лет назад

Оставалось совсем чуть-чуть до звонка с последнего урока. Кэтрин прислонилась к двери, тщательно вытирая кружку из-под кофе, глядя, как полотенце впитывает все оставшиеся на ней капельки воды.

— Не забыть охладить соусы и хорошенько протереть стаканы… — произнесла она машинально вслух.

— С кем это ты разговариваешь?

Чужой голос застал Кэтрин врасплох; она развернулась и увидела своего сына. Доминик рылся в хлебнице. Ох уж это постоянное желание съесть побольше углеводов! За последнее время Доминик превратился в высокого и красивого юношу, умеющего себя подать и легкого на подъем, с эффектным голосом приятного тембра. Кэтрин по-прежнему удивлялась, как же ее маленький сыночек так быстро сумел преодолеть грань между крошечным пухленьким мальчиком и привлекательным подростком. Годы пролетели как одно мгновение. Но каждый из них, во время которого с ее детьми происходили такие метаморфозы, был в жизни Кэтрин очередным жутким годом под гнетом Марка.

— Здравствуй, милый! Я не слышала, как ты вошел. Как прошел твой день? — сказала она.

— Дерьмо, полное, — произнес Доминик.

— Ух, тогда я не буду расспрашивать.

Кэтрин попыталась завоевать расположение сына юмором. Не вышло.

— Нет, ты можешь, конечно, расспрашивать сколько твоей душе угодно, но я не расскажу, — засмеялся как-то недобро Доминик.

Усмешку сына Кэтрин проглотила. Ей было легче игнорировать его комментарии, чем раздувать ссору. Наверное, Доминик просто устал.

— Ты за ужином, Дом?

— Смотря что.

Доминик теперь переключился на сервант и с оживлением в нем ковырялся.

— Что? — переспросила Кэтрин.

— Смотря что на ужин, — бросил ее сын.

Женщина прикусила губу, пытаясь сдержаться, — в голосе Доминика она услышала агрессию, равнодушие, мягкую враждебность, невысказанное раздражение. Все это было характерно для подростков в таком возрасте. Доминик пытался найти свое место в мире и не знал, как выпустить пар, копившийся внутри его. Он еще и непроизвольно перенял некоторые воззрения своего отца.

— На ужин у нас сегодня курица в вине с тушеной стручковой фасолью и пурпурной спаржевой капустой, — произнесла Кейт.

— Как же, как же я ненавижу, когда ты так делаешь!

— Как делаю?

Доминик закрыл дверцу шкафа и посмотрел на мать.

— Как ты пытаешься уговорить меня остаться на ужин, цитируя меню какого-нибудь модного ресторана. Почему нельзя просто сказать: «Курица»? — раздраженно произнес он.

Придется подыграть Доминику; Кейт не хотела ссориться с сыном — они и так почти целый день не виделись. Поэтому она сказала:

— Хорошо. Больше не буду. Так вот, Доминик, у нас на ужин курица. Так ты будешь ужинать?

— Нет, я поел, — буркнул сын.

Кэтрин посмотрела ему в глаза.

— Могу ли я предположить: ты ведь не собирался есть, даже если бы у нас была не курица в вине?

— Да.

Доминик нахмурился.

Кэтрин наклонилась вперед и положила руки на кухонный стол. Соединив ладони, она инстинктивно изобразила нечто вроде молитвы. Женщина подняла руки ко лбу и выдохнула. Закрыв глаза, она стала говорить так, словно утратила способность видеть, а могла лишь чувствовать. Так ей было проще.

— Доминик, ты ничего не хочешь мне рассказать? У тебя что-то случилось? Ты чем-то расстроен? — спросила она.

— Нет, — ответил Доминик.

— Ты ведь знаешь, что всегда можешь все мне рассказать. Это моя работа — выслушать тебя! — произнесла Кэтрин.

— Вряд ли ты захочешь слушать что-нибудь из того, что я могу рассказать, — отрезал Доминик.

— Тогда я хотела бы, чтобы ты подумал над тем, как относишься к людям; а конкретнее, над тем, как ты относишься ко мне. Я не твой враг или твоя домработница. Я твоя мама и не знаю, почему ты думаешь, что можно разговаривать со мной так — а это неправильно. Знаю, твоя жизнь не идеальна, но, послушай, ты живешь намного лучше, чем большинство твоих сверстников. Я понимаю, у тебя много домашнего задания, а еще надо успевать побегать за девочками, а твой папа — директор… Знаю, тебе приходится нелегко, но, пожалуйста, не забывай обо мне. Я люблю тебя, Доминик, очень, — сказала Кэтрин.

Доминик уставился на спину матери, склонившейся над кухонным столом. Он мог видеть выпирающие сквозь тонкую ткань ее рубашки позвонки.

— Если хочешь знать, мама, дело совсем не в отце. А в тебе.

— Во мне?

Кэтрин попыталась не выдать голосом своего удивления, не выдать своей грусти и покорности судьбе.

— Как это? — спросила она.

— Ты такая…

Доминик пытался подобрать слова, надув щеки.

— Какая, Доминик?

Теперь Кэтрин выпрямилась, положив руки на бедра, и он посмотрел ей в лицо.

— Странная.

Она смеялась — быстро и громко, чтобы скрыть волнение. Было и нечто другое — облегчение, возможно?

— Странная? — этот вопрос Кэтрин задала, не горя желанием услышать ответ сына.

— Да, мама, ты странная, и это вообще не смешно, так что не знаю, почему ты смеешься.

Доминик подчеркнул слово «вообще». И он явно не закончил.

— Ты разговариваешь сама с собой, и в школе много кто это замечает, в том числе мои друзья. Двигаешься как сомнамбула, как будто даже не понимаешь, что делаешь; ты выглядишь как сумасшедшая, или наркоманка, или что-то подобное. Улыбаешься, даже когда ежу понятно, что ты недовольна. Ты как будто скрываешь какую-то страшную тайну, как будто знаешь то, что никто больше не знает, и эта тайна отдаляет тебя от нас — от меня, папы и Лиди. Иногда мне кажется, что ты не считаешь себя частью нашей семьи, и все мои приятели ржут над тем, как ты носишься с этими простынями. Это ужасно, потому что меня тоже все скоро будут считать психом. Дерьмо.

Кэтрин посмотрела на сына.

— Я понимаю, Доминик. Это правда дерьмо.

— Нет. Мама, ты ничего не понимаешь. Ничего.

Он повернулся и вышел из комнаты. Кэтрин снова осталась наедине с полотенцем для фарфора.

В воздухе повисли слова Доминика, окружившие женщину тонкой пеленой. Ты как будто скрываешь какую-то страшную тайну, как будто знаешь то, что никто больше не знает, и эта тайна отдаляет тебя от нас…

Умница, умница Доминик. Мой умный, красивый сын. Он прав, так оно и есть.

Кэтрин попыталась сосредоточиться на чем-то другом. Ей было очень больно от того, что сказал Доминик, и особенно — от того, как он это произнес. Она стала вспоминать разговор с сыном, пытаясь найти в нем что-то хорошее. И тут в комнату вошла Лидия. Под мышкой у нее был зажат альбом для рисования.

— Что на полдник? — бросила ее дочь.

— Привет, Лидия, да, я в порядке, спасибо, все замечательно, а как у тебя дела? — улыбнулась Кэтрин.

— Что-о? — не поняла Лидия.

— Не важно. На ужин курица.

— Просто курица? Фу. Как скучно.

— На самом деле это курица в вине с приготовленными на пару стручками зеленой фасоли и спаржевой капустой.

— О, ну почему ты сразу так не сказала? Боже, мама, иногда ты бываешь такой… — начала Лидия, закатив глаза.

Кэтрин подняла руку, прервав поток откровений ее дочери, прежде чем та успела бы испортить ее и так небезупречное настроение еще больше:

— Да, да, Лиди. Похоже, я категорически не способна на то, чтобы точно описать ужин. Прости меня. Какая я странная. Вам с Домиником должно быть за меня стыдно, жизнь — дерьмо, и это все моя вина, от массового голода в Африке до войны на Ближнем Востоке, глобального потепления, нынешнего экономического кризиса, и, конечно, особенно я виновата в том, что Лука Петронатти все никак тебя на свидание не пригласит. Это все моя вина. Ты имеешь полное право винить в этом меня.

С ответом Лидия не церемонилась:

— Это на тебя климакс, что ли, так действует?

— Конечно.

— Поужинаю у себя.

Лидия метнулась в коридор и затопала вверх по лестнице. Дискуссия была окончена. Кэтрин попыталась представить себе подобный разговор с собственной матерью: сначала сделать ей замечание по поводу ее менструального цикла, а потом потребовать принести ужин в комнату. Даже представить себе не смогла — потому что никогда бы не осмелилась, ей бы даже мысль об этом в голову не могла прийти. В те годы все было по-другому.

Открыв дверцу шкафа, Кэтрин развернула банку с горошком так, чтобы та стояла «как надо». Первые несколько лет их брака Марк донимал ее постоянными напоминаниями, как что нужно делать. Оказалось, она так много всего делала неправильно. И даже не знала. Кэтрин была в блаженном неведении, что есть правильный способ намазывать мед на тост, правильный способ заваривать кофе, и все такое. К счастью, рядом был Марк, всегда готовый наставить ее на путь истинный.

Список его исправлений был длинным и пространным. Консервные банки в шкафу должны были стоять этикетками наружу, столбиками не более чем в три банки высотой; открывая банки, нужно было полностью удалять крышку — никогда, никогда не оставлять ее болтающейся на тонкой полоске металла. Когда банка опустеет, крышку нужно положить внутрь банки.

Ковер нужно пылесосить ровными линиями, каждая из которых накладывается на предыдущую, — бессистемное хождение с пылесосом по комнате каралось суровым наказанием. Имелся единственный правильный способ хранить носки (свернутыми в паре и тщательно отсортированными по цветам); единственный правильный способ ставить посуду в посудомоечную машину, складывать полотенца и галстуки, выбрасывать пакеты с мусором, чистить зубы, водить машину и ее парковать, кормить детей, причесываться и стричься, стелить постель, полировать пол, разговаривать с соседями, писать рождественские открытки, отвечать на телефонные звонки, одеваться, ходить, говорить, думать…

Даже если, входя куда-либо, Марк Брукер не произносил ни слова, о его прибытии все равно узнавали все находящиеся внутри. Этот человек не мог войти в комнату, никак себя не обозначив. Казалось, он всегда должен был объявлять о своем присутствии, словно актер какого-нибудь американского ситкома. Когда ее муж открывал дверь, Кэтрин всегда готовилась услышать аплодисменты и заранее записанный на пленку смех.

Марк подошел к жене и навис над ней.

— Добрый вечер, Кэтрин.

— Привет, Марк.

— Ты выглядишь превосходно.

Кэтрин слабо улыбнулась.

— Спасибо.

— Пахнет чем-то вкусным. Что у нас сегодня на ужин?

— Э-э-э… э-э-э… — Кэтрин замялась.

— Что?.. — несмотря на улыбку на лице Марка, его тон был недовольным.

— Курица… Курица в вине… Курица.

— Курица-в-вине-курица. Восхитительно.

Марк заключил лицо Кэтрин в свои ладони и крепко поцеловал ее в губы, а затем развернулся и ушел к себе в кабинет. Она подождала, пока за мужем захлопнулась дверь, а затем торопливо вытерла с губ все доказательства его присутствия в ее жизни.

Кэтрин поставила на стол два прибора; ее губы болели и слегка припухли от поцелуя Марка. Она вспомнила события одного из тех дней, когда они с мужем только еще встречались. Они сидели в одном из баров в лондонском Университетском колледже с несколькими однокурсниками Марка. Кто-то заговорил о работающих женщинах. Последовали анекдоты из серии прицепить жену наручниками к раковине и «Почему женщины выходят замуж в белом? — Чтобы подходил под цвет остальной бытовой техники!» Как все тогда смеялись…

Проводив Кэтрин до дома и стоя на крыльце, Марк спросил ее:

— Ты ведь будешь присматривать за домом, не так ли, милая? Будешь присматривать за домом, растить наших деток, а я буду заботиться о тебе, так что тебе не придется думать вообще больше ни о чем.

Кэтрин улыбнулась.

— Ну, Марк, конечно, я буду сидеть дома, когда у нас появятся дети, но до тех пор я точно успею поработать учителем. Не зря же я получила это образование. Думаю, из меня получится прекрасный преподаватель! Мне безумно нравится сам предмет, и я очень терпелива — в отличие от кое-кого!

— Нетерпеливый, moi[4]? Не я виноват в том, что большинство моих учеников — полные тупицы. Дайте мне ребят получше — эти тупее, чем цветок в горшке! — возмутился Марк.

— Ах, как там в пословице? «Плохому танцору…» Про плохих учителей, наверное, то же самое? — улыбнулась Кэтрин.

Внезапно Марк схватил ее за запястье правой руки, заставив ударить саму себя по лицу, и, расхохотавшись, вскричал:

— Да прекрати же ты себя бить, глупышка!

Он смеялся и улыбался, заставляя Кэтрин наносить себе все больше ударов. Первые несколько мгновений она от неожиданности не поняла даже, как реагировать. Потом разобралась в ситуации и попыталась сопротивляться. Но Марк был гораздо сильнее, и у нее ничего не вышло.

— Прекрати! Прекрати, Кэтрин! Глупенькая!

Кэтрин громко всхлипнула. Прошло несколько секунд, прежде чем Марк вдруг перестал бить ее.

— Милая! Почему ты плачешь?

Полными слез глазами девушка заглянула в его красивые бледно-голубые глаза.

— Потому что ты сделал мне больно, Марк.

Он прижал Кэтрин к себе крепко, обернул вокруг нее полы своего пальто и тихо проговорил куда-то ей в макушку:

— Детка, детка, я же просто пошутил! Я люблю тебя и никогда бы не причинил тебе боль намеренно. Я скорее умру, чем заставлю тебя страдать.

Придя домой и увидев себя в зеркале, Кэтрин с ужасом обнаружила у себя на лице покрасневшие следы от ударов.

Поправляя на столе подставки под приборы, подстаканники и солонку с перечницей, Кэтрин думала о том, как многое из того, что Марк делал и говорил, оказалось ложью. Он бы не предпочел скорее умереть, чем причинить ей боль. Это она знала наверняка.

К восьми часам, когда они с Марком уже поужинали, на кухне начали собираться сотрудники Маунтбрайерз. Кэтрин обходила помещение, разливая вино и минеральную воду в начищенные до блеска стаканы, кивая, улыбаясь и комментируя, когда это было уместно.

— Да, сегодня удивительно хорошая погода.

— Спасибо, у меня все прекрасно, замечательно.

— Доминик? О, знаете, учится.

— Номер одиннадцать? О, это где-то рядом с Тонтон-Скул, кажется.

— От тли хорошо помогает разбавленный водой уксус. Разбрызгивать в нужных местах.

Кэтрин смотрела на эту стариковскую компанию в пыльных вельветовых пиджаках. Казалось, что они готовы были в любой момент рассыпаться в пыль. В ушах и носах их росли густые седые волосы — заботливая жена бы никогда подобного не допустила, но жен у них не было. Зубы их тоже оставляли желать лучшего. Кэтрин подумала, что эта группа сотрудников академии смахивает на стайку стареющих пингвинов, гогочущих и расталкивающих друг друга за место на льду, хотя ни что они делали, ни что говорили, в этом мире не интересовало абсолютно никого.

Примерно в десять минут девятого состоялось грандиозное появление Марка.

— Добрый вечер всем!

Он застыл у открытой двери, и Кэтрин — совершенно правильно — предположила, что на какое-то мгновение ее муженек размышлял, не склониться ли в изящном поклоне, но потом решил, что здешняя публика этого недостойна.

Собравшиеся закивали и пробормотали невнятные приветствия, им явно льстило находиться рядом с директором Маунтбрайерз. Они жаждали услышать, какая мудрость вырвется из этого рта с ослепительной улыбкой из тридцати двух тщательно выровненных и отбеленных зубов.

— Что ж, джентльмены, не пора ли нам начать? — сказал Марк до ужаса торжественным голосом. И потер ладони с энтузиазмом Фейгина из «Оливера Твиста».

Старички расселись за столом соответственно статусу — чем он выше, тем ближе к Марку. Тот церемонно начал:

— Пункт номер один: возможно, меня наградят национальной премией, это станет известно сегодня, скорее всего…

Не успел он закончить предложение, как со всех сторон посыпались одобрительные комментарии:

— О, как здорово, господин директор!

— Чертовски замечательная новость, Марк!

— Ты этого достоин, приятель, достоин!..

Поняв, что на сегодня услышала достаточно, Кэтрин проскользнула в гостиную и закрыла за собой дверь. Она тихо прокралась к столику, на котором стоял телефон, открыла ящик и осторожно извлекла оттуда «Тома Джонса» — он лежал в дальнем углу ящика, на всякий случай Кэтрин спрятала книгу подальше. Она взяла томик в руки и пробежалась пальцами по обложке, чувствуя легкий, знакомый прилив счастья, — она могла урвать несколько минут чтения. Правила Кэтрин знала хорошо: всего пятнадцать минут, пока они там обсуждают всякую чепуху, потом нужно будет срочно бежать на кухню, чтобы подать канапе и соусы.

Удобно устроившись в кресле перед окном, женщина погрузилась в чтение.

Читатель, думаю, с удовольствием вернется со мной к Софье. После нашего последнего свидания с ней бедняжка Софья провела не очень приятную ночь, которую недолгий сон облегчил мало, а сновидения — и того меньше. Горничная ее, миссис Гонора, по обыкновению явившись к ней в комнату рано утром, застала Софью уже на ногах и одетой.

Кэтрин с удовольствием листала страницы, позволив себе ненадолго отправиться в мир, созданный Генри Филдингом.

Чтение было главным увлечением Кэтрин и ее единственным спасением. Увы, увлечение это было довольно опасным; если книга была достаточно хороша, Кэтрин забывала о времени и полностью погружалась в нее, переживая все события вместе с персонажами, не в силах оторваться от истории, не зная, как она закончится. Тем вечером все произошло именно так. И когда она услышала, как дверь гостиной громко хлопнула, то, посмотрев на часы, обнаружила, что вместо заранее оговоренных пятнадцати минут прошло уже целых восемнадцать.

Она уронила книгу, не заботясь о том, что может повредить ее, и о том, что прекрасная Софья только что рухнула в бездну. Около раскрытой двери стоял Марк, молча и ничего не предпринимая, с пустым, безжизненным выражением лица. Прошмыгнув бочком на кухню, Кэтрин старалась не смотреть на него. Они с мужем не обменялись ни единым словом.

Вполголоса извинившись перед гостями, Кэтрин быстро отклеила от канапе бумажную ленту и откупорила еще бутылочку охлажденного белого вина. Она кружилась по кухне, раздавая тарелки, салфетки, а потом пошла на второй заход, поставив на каждую тарелочку по нескольку канапе; все охотно поедали приготовленные ею кулинарные шедевры, повторяя слова благодарности. В бородах терялись крошки, а соусы капали на галстуки и воротники. В общем, Кэтрин справилась хорошо.

Когда гости разошлись, стрелки на часах приближались к полуночи. В кухне жужжала посудомоечная машина, со стола было убрано все лишнее, коврики и подставки были уложены в ящики, стулья расставлены ровно вокруг стола.

Кэтрин поднялась по лестнице и вошла в спальню. Она шла медленно, не слишком-то горя желанием здесь находиться, но понимая, что этим только оттягивает неизбежное.

Спальня была очень красивой. Высокие потолки и богато декорированные своды еще эффектнее были подчеркнуты великолепными обоями с изображениями махровых роз и пионов, лепестки которых были прорисованы настолько реалистично, что, казалось, комнату вот-вот наполнит дивный цветочный запах. Два огромных раздвижных окна выходили на поля для крикета, но в это время суток они уже были закрыты шторами. На полу лежал кремового цвета ковер, поверх которого было брошено еще несколько темно-зеленых ковриков — ноги приятно утопали в их мягком ворсе. Посреди комнаты стояла огромная старинная кровать из красного дерева с замысловатой цветочной резьбой по изголовью. Эта кровать досталась Марку от бабушки, и все ею восхищались, но Кэтрин ее просто терпеть не могла. Она часто мечтала, что когда-нибудь внутри поселится древоточец и сгрызет кровать до основания так, что останется только кучка опилок и посреди нее очень жирный червяк.

И хотя тут было довольно красиво, для Кэтрин это помещение хранило воспоминания не самые прекрасные. Ей даже было странно, если гости, увидевшие ее спальню, начинали рассыпаться в восторженных выражениях: женщине казалось, что здесь хорошо чувствуется тонкий запах горя, прячущийся в каждом уголке, а стены и простыни хранят в себе литры ее соленых и горьких слез.

Кэтрин сняла свои светло-коричневые лоферы и юбку. Она поставила их каблуками друг к другу под обитое ситцем старое кресло, стоящее в углу. Юбку Кэтрин снова застегнула и сложила пополам, а затем повесила на спинку того же кресла. Свою рубашку женщина свернула валиком и положила в плетеную корзину для белья, вместе с трусиками и бюстгальтером. Она сняла с себя серьги и жемчужное ожерелье, аккуратно уложив их в шкатулку, стоящую на туалетном столике. Кэтрин почистила зубы, расчесала волосы, сняла макияж. Наконец, она скользнула в одну из пяти одинаковых белых хлопчатобумажных ночных рубашек, которые у нее были, — длинных, совершенно простых и функциональных, с воротниками в стиле Питера Пена и маленькими пуговичками из слоновой кости там, где на манжетах и шее были защипы.

Затем она опустилась на колени у подножия кровати, склонив голову и ожидая мужа. Так же, как ждала его каждую ночь последние семнадцать лет и пять месяцев.

Скрипнула верхняя ступенька лестницы, и раздался красноречивый стук обручального кольца Марка по деревянным перилам. Кэтрин напряглась, как напрягалась всегда, когда слышала этот звук, — сколько бы раз он ни повторялся, она не могла к нему привыкнуть. Наконец она услышала, как захлопнулась дверь спальни и в замке повернулся ключ.

Мышцы женщины свело судорогой, страх проник в нее и обжигал кожу. Закрыв глаза на мгновение, она невольно вздрогнула, а сердце ее бешено заколотилось.

Марк подошел к стоявшей на коленях жене и встал рядом в обычной позе, сцепив руки за спиной. Его бедро было рядом с ее затылком. Кэтрин чувствовала жуткий жар, исходящий от ее супруга. Голос его, как обычно, был спокойным, размеренным, почти мягким.

— И? — спросил Марк.

Ее губы дрогнули, и Кэтрин с трудом сглотнула, пытаясь проговорить ответ. Она по опыту знала, что лучше говорить кратко, внятно и честно… Намного лучше.

— Я думаю, четыре балла.

— Ты думаешь, четыре балла?

— Да, — ответила Кэтрин и снова нервно сглотнула.

— Ну, в таком случае ты ошибаешься. Семь баллов.

— Семь? — вырвалось у Кэтрин.

— Я просил тебя повторить эту цифру? Я разрешал тебе говорить? — спросил Марк.

Кэтрин покачала головой.

Нет, нет, не разрешал. Не смотри на меня и молчи.

— Ха. Четыре балла!

Марк слегка засмеялся, а потом вздохнул, словно увещевал нашкодившего ребенка.

— Сейчас скажу, почему семь. — Откашлявшись, он начал: — Во-первых, вспомни, пожалуйста, что было этим утром. Когда я подарил тебе розу, ты не подняла на меня глаз, предпочитая смотреть вниз. Как ребенок, ей-богу. Два балла. Фамильярничала с двумя студентами. Два балла. Когда я спросил, что на ужин, ты ответила совершенно идиотским: «Курица, бла-бла, курица». Один балл. И, наконец, даже после конкретных инструкций ты заставила меня прервать педсовет, чтобы пойти тебя позвать. Ты подала закуски не только с опозданием, но и даже не потрудилась сделать их достаточно съедобными. Кэтрин, мы оба с тобой чувствовали себя полными идиотами. Еще два балла. Что в сумме составляет?..

— Семь баллов, — ответила Кэтрин тихим голосом.

— Верно.

Марк провел пальцами по ее волосам, нежно поглаживая ее затылок. Пригнувшись, он поцеловал ее в спину, и Кэтрин почувствовала холодок на месте прикосновения его губ.

Марк отправился принять душ, а Кэтрин так и осталась стоять на коленях, вспоминая о том, что за этот день сделала не так.

Ее ноги онемели, и, как обычно, в ступни и пальцы, казалось, впились сотни маленьких острых иголок.

Пятнадцать минут спустя вернулся Марк, мокрый после душа и пахнущий лимоном. Он подошел к тумбочке и щелкнул кнопку на будильнике. Все готово. Затем Марк подошел к шкафу и выбрал галстук на завтра: васильково-синий шелковый галстук в желтый горошек, весьма стильный. Он достал из ящика комода пару запонок в виде шелковых узелков, одну синюю, вторую желтую. Достав пузырек с одеколоном, его обожаемый «Floris № 89», Марк нанес цитрусовый аромат за уши и на подбородок. Потом открыл нижний ящик и вытащил оттуда маленький кусочек вощеной бумаги, из которого извлек сверкающее стальное лезвие. Держа лезвие большим и указательным пальцами, Марк рассматривал его в луче света от лампы.

— Иди сюда.

Он указал на кровать, словно отдавая команду собаке.

Кэтрин встала. Ее ноги дрожали от напряжения. Она знала, что делать, знала уже очень давно; то, что сейчас должно было произойти, происходило с ней уже больше чем шесть с половиной тысяч раз. Шесть с половиной тысяч! Невероятно. Немыслимо, но факт.

Кэтрин легла лицом вниз по центру кровати, задрав сорочку чуть выше ягодиц. В этот момент Марк обычно всегда спрашивал: «Тебе удобно?», и Кэтрин либо что-то бормотала, либо шептала сквозь шелковое покрывало, что да. Она уже по опыту знала — отвечать что-то другое нет никакого смысла.

За столько лет Кэтрин стала рассматривать поведение Марка как нечто вполне «нормальное», в том только смысле, что «нормальное» — значит происходящее каждый день, все время, стандартное, рутинное, предсказуемое.

У Марка был свой способ резать Кэтрин. Он никогда не вскрывал тех надрезов, которые должным образом не зажили, резал, создавая некий узор из линий, располагавшихся в миллиметрах друг от друга, слегка по диагонали, от внутренней стороны к внешней. Заднюю часть бедер Кэтрин покрывал замысловатый рисунок из более чем шести с половиной тысяч шрамов, заживших и относительно свежих.

За один вечер Марк мог порезать жену лишь один раз — то есть прочертить одну линию — независимо от количества выставленных им Кэтрин баллов. Баллы не означали количество, по ним Марк определял глубину надреза.

Количество баллов варьировалось от нуля до двенадцати. За всю свою супружескую жизнь Кэтрин ни разу не получила ноль баллов и не думала, что когда-либо получит. При двенадцати баллах она теряла сознание, но иногда это было даже лучше, чем та жуткая боль, которую женщина испытывала в те дни, когда набирала девять или десять баллов.

Кэтрин казалось патологически удивительным, что у нее до сих пор идет кровь. Густая, липкая кровь шла из ее ран каждую ночь. Неужели ее еще хватало? Может быть, в один прекрасный день ее просто не останется? Как высохший источник: в нем больше нет ни капли.

Марк мог резать ее три минуты, а мог потратить на это и все десять. Кровь из ран Кэтрин потоком лилась на белые льняные простыни, образовывала следы в виде крохотных озер; в хороший день след был похож на озеро Плэсид, в плохой день — на Женевское озеро. Закончив с лезвием, Марк обычно насиловал жену.

После этого ночного ритуала он даже не разрешал женщине помыться. Даже двигаться ей не разрешал, пока он не заснет. И вот тогда Кейт, морщась от боли, переползала на свою сторону постели, засыпая, как только боль чуть-чуть утихнет. Иногда она плакала, и ее горячие слезы тихо капали на подушку. Но чаще всего нет — больше нет. Ибо тоже по опыту знала, что плакать бесполезно; все равно никто не увидит и не услышит этих слез.

Раздражающий сигнал будильника наполнил комнату; было шесть утра. Кэтрин неохотно открыла глаза. Марк уже проснулся и стоял рядом с кроватью, ожидая, когда проснется его жена. Он нежно взял ее за руку, и Кэтрин соскользнула с кровати, все еще сонная. Сорочка ее уже высохла и прилипла к кровавым разрезам на бедрах. Кэтрин стояла неподвижно и прямо, как вдруг Марк схватил подол ее сорочки и резко дернул за него. Боль разбудила женщину окончательно.

Марк снова взял Кэтрин за руку и повел в ванную. Она смотрела, как ее муж повернул кран, и из душа полилась вода.

— Сегодня, Кэтрин, у тебя целых две минуты.

Он улыбнулся и наклонился вперед, поцеловав жену в лоб. Она стянула свою окровавленную рубашку и бросила на пол. Встала под душ, и потребовалось несколько секунд, чтобы ее тело привыкло к температуре воды, которая была, как обычно, чересчур горячей. Но протестовать смысла не было. Свежие порезы всегда чуть пощипывали, но в конце концов можно было вынести и эту боль.

Кэтрин закрыла глаза. Вода лилась по ее лицу, смывая воспоминания о прошлой ночи и предвещая новый день, как две капли воды похожий на предыдущий. Достав с полки шампунь, она выдавила каплю пахнущей яблоком жидкости, немного больше монеты в пятьдесят пенсов, как ее мать учила ее много лет назад. Интересно, а теперь, когда пятидесятицентовая монета стала еще меньше, нужно все равно выдавливать столько, сколько раньше? Кэтрин вдруг вспомнила о других вещах, которые стали меньше с тех пор, как она была еще маленькой: «Wagon Wills», телефонные трубки, время в пути до Корнуолла…

Кэтрин взбила шампунь, чувствуя, как он превращается в ворох пахнущей яблоком пены. Марк стоял около душевой кабины, наблюдая за каждым действием жены. Она закрыла глаза и массировала кожу головы, наслаждаясь ощущением. И вдруг вода перестала течь. Кэтрин вскрикнула удивленно — ее руки и лицо были все в пене.

Марк открыл дверь кабинки, и растрепанная Кэтрин оказалась перед ним, в пене и полной растерянности. Ее волосы были похожи на не пропекшееся как следует безе.

— Я говорил, две минуты, — произнес Марк.

Кэтрин знала, что протестовать бессмысленно, даже если бы нашла в себе мужество на то, чтобы это сделать. Сама виновата — нечего было мечтать про всякую чепуху из детства. Кэтрин промолчала — зачем начинать день с лишних баллов. Дрожа от холода, она вышла из кабинки. Марк обмотал вокруг нее большое полотенце, свободным концом которого стер пену с ее глаз и лица.

— Вот так, — проворковал он. — Так гораздо лучше.

Кэтрин прокралась в спальню и оделась, пока принимал душ ее муж. Хотя Марк частично стер с ее волос следы шампуня, они все еще были липкими. Как могла, женщина расчесалась. Глядя в зеркало на туалетном столике, Кэтрин отрепетировала свою дежурную улыбку. Интересно, ей кажется или подделывать улыбку с каждым днем становится трудней на самом деле?

Кэтрин сняла с матраса простыню, как делала каждое утро, стараясь не смотреть на жуткие красные пятна, портившие ее белизну. Женщина положила простыню в кучу белья рядом со своей окровавленной сорочкой. Она замочит белье в горячей воде и положит в стиральную машину еще до того, как проснутся ее дети. Они никогда не узнают.

К тому времени, как на кухню вошла Лидия, Кэтрин уже успела постирать белье, накрыть стол, пожарить бекон. Она стояла у раковины, готовая к новому дню.

Металлический стул проскрежетал по полу, и Кэтрин поняла, что это ее дочь пришла завтракать.

— Доброе утро, Лиди! Хорошо спала?

Лидия сидела за столом, сложив руки и сделав из них что-то вроде треугольной подставки под голову.

— Лидия, я спрашиваю, ты хорошо спала? — повторила Кэтрин. Она медленно подошла к дочери и ласково провела рукой по ее волосам.

— Что? — прокричала Лидия, выдернув из ушей два белых наушника.

— Прости, милая, я не знала, что ты слушаешь музыку, только хотела спросить, хорошо ли ты…

— Боже мой! Что за кошмар ты сотворила у себя на голове? Это выглядит ужасно! Действительно ужасно! — прервала ее Лидия. Кэтрин решила на это ничего не отвечать, потому что нормального объяснения у нее все равно не было.

— Будешь бекон на завтрак? — спросила она.

— Бекон? На завтрак?

Голос Лидии стал выше от недоумения. Почему ее мать перескочила с одной темы на другую? Неужели окончательно тронулась?

— Что вы так орете, а?

К неприятному разговору присоединился Доминик.

— Если уж на то пошло, то я не кричала, — поправила его Кэтрин.

— Бог мой, мам, что за прическа? Ты как из психушки! Серьезно, как совершеннейшая крейзи! Я тебя прошу, сделай с этим что-нибудь. А если тебя кто-то увидит из моих друзей! — заорал Доминик.

— Будешь бекон на завтрак? — спросила Кэтрин.

— Бекон? — недоуменно повторил ее сын.

— Вот на этом месте ты и пришел, Дом.

Лидия закатила глаза.

— Я ей говорила, как она ужасно выглядит с такими волосами, что бы она там с ними ни сделала, а она такая: «Будешь бекон на завтрак?» Тут одно из двух — либо окончательно сбрендила, либо, как я говорила в последнее время, только никто же меня не слушает, у нее правда климакс…

— Пожалуйста, вы двое, прекратите говорить обо мне так, как будто меня тут нет; это правда очень грубо и некультурно. Какая разница, что у меня на голове? Это всего лишь волосы! Так вот. Вопрос поважнее: будет ли кто-нибудь на завтрак бекон? — прокричала Кэтрин.

По какой-то причине ее ответ показался детям настолько смешным, что они захохотали, хлопая по столу и периодически выкрикивая «Бекон». И смеясь еще громче.

— Доброе утро, семья Брукер! Боже мой, с чего это вдруг такое веселье за завтраком? Что я пропустил? — раздался голос Марка.

— Мама… — еле-еле выговорил Доминик, показав пальцем на Кэтрин и снова упав на стол в конвульсиях.

Марк потрепал сына по его длинным волосам и улыбнулся своим детям.

— А ну-ка, вы двое, прекратите — что смешного? — шутливо пожурил их он.

— Хах! Еще как смешно! — взвизгнула Лидия.

Марк покачал головой.

— Кэтрин, могу ли я получить свой бекон на завтрак?

После этой его фразы Лидия и Доминик окончательно забились в конвульсиях, и их смех был настолько заразительным, что Марку ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ним. Все трое уселись за стол, смеясь и подталкивая друг друга, и снова смеясь, и иногда показывая на голову Кэтрин. Им было очень, очень смешно.

Кэтрин положила еще совсем мокрое после стирки постельное белье в плетеную корзину. Она побрела к бельевой веревке, держа в руках расшитый цветочками мешок с прищепками.

— Давай, Пегги, пора на работу.

Женщина провела пальцем по маленькой рожице на прищепке и прикрепила ее на положенное место.

Натянув простыни, закрепив их прищепками и глядя, как они развеваются на ветру, Кейт вспомнила еще кое о чем, что стало за годы ее брака гораздо меньше: она сама. Она стала менее заметной. Женщина была совершенно уверена, что в один прекрасный день просто исчезнет и этого не заметит совсем никто. Вешая рядом с простыней свою ночную сорочку, Кэтрин невольно вздрогнула.

— Доброе утро, миссис Брукер!

— Доброе утро, миссис Бэдмейкер!

Оба гостя поздоровались с ней одновременно, как всегда, думая, что женщина не заметит, как они к ней обращаются. И они были правы — Кэтрин было не до этого.

— Доброе утро, Лука! Доброе утро, Эмили! Как у вас дела? — поздоровалась она.

— Хорошо, спасибо. Как там Дом, уже оделся? — проговорил Лука за них обоих. У Эмили был виноватый вид девушки, которая, скорее всего, спала с Домиником.

— Думаю, да. Заходите в гости. Завтрак готов.

Кэтрин улыбнулась обоим подросткам.

Миссис Бэдмейкер, миссис Бэдмейкер, миссис Бэдмейкер… Эти слова с их тихой насмешкой крутились в ее голове.

Ребята явно слишком торопились, чтобы остаться на завтрак. Через минуту уже все четверо, включая сына и дочь Кэтрин, поспешили к зданию школы.

— Увидимся! — крикнул Дом, обернувшись. Лидия снова была в наушниках и не обращала внимания абсолютно ни на кого.

— Пока, милый! Хорошего дня! — прокричала Кэтрин. Ей не понравилась поддельная радость в своем голосе и деланая улыбка. Она наблюдала, как они исчезают за изгородью, и секунды позже услышала взрыв смеха. Где-то в глубине души Кэтрин знала, что смеялись над ней — над ней или над чем-то, с ней связанным, разницы от этого особо не было. Больно было и от того, и от другого.

Когда она вошла в кухню, Марк отодвинул свою пустую тарелку в центр стола, чтобы его жена могла поставить ее в посудомоечную машину.

— Кэтрин…

Начиная разговор, Марк всегда произносил имя жены, чтобы убедиться, что она внимательно его слушает, ловит каждое слово и каждую деталь.

— Кэтрин, думаю, на ужин стоит приготовить рыбу.

— Рыбу. Да, конечно.

— Хорошо.

Директор Брукер встал из-за стола и поправил манжеты своей рубашки, вытащив их из-под рукавов пиджака.

— Не знаю, дошли ли до тебя слухи, но я, и как следствие школа, получу государственную премию. Практически с полной вероятностью заявляю тебе, что скоро стану обладателем титула «Директор года». Как тебе эта информация? — спросил он.

Кэтрин уставилась на него. Самое время сказать что-нибудь хорошее.

— Ты молодец, это замечательно.

Она изо всех сил старалась придать голосу меньше пафоса и больше искренности.

— Ты права, это действительно замечательно, и я молодец. Но ты ведь знаешь, почему меня наградили, не так ли?

— Нет, то есть да, но я не совсем уверена…

Она не знала, что было правильным или ожидаемым ответом.

— Не бойся, Кэтрин, я скажу тебе почему. Потому что я замечательный. Так почему меня наградили?

— Потому что ты замечательный, Марк.

— Как приятно это слышать от тебя, моя милая жена. — Притянув Кэтрин к себе за руки, Марк поцеловал ее крепко. В этот момент приперлась Джудит.

— Это всего лишь я!

Видя, что, судя по всему, пришла в неподходящее время, Джудит покраснела.

— О, директор! Кэтрин! Простите, я не хотела вас прерывать! Весь момент испортила.

Джудит одновременно испытывала изумление, зависть и смущение.

— Ничего страшного. Моя замечательная жена как раз говорила мне, какой я хороший муж! — улыбнулся Марк.

Джудит подтянула очки на переносице.

— Ну, вы, господин директор, действительно прекрасны.

Она посмотрела на Марка, разинув рот, как будто Кэтрин вообще не было. Та могла представить себе, какие у толстухи в этот момент были неприличные мысли.

— Большое спасибо за теплые слова, Джудит. Вы хотите проводить меня в офис?

— И да, и нет! То есть, конечно, я вас провожу, но заодно хотела узнать, что из закусок приготовить в день награждения и что делать с шатрами — возможно, будет небольшой дождь!

— Ах да, действительно. А я-то рассчитывал на милую легкую прогулку до офиса. Не важно. Как там говорят: покой нам только снится?

Марк повернулся и подмигнул жене. Они с Джудит вышли через кухню, даже не закрыв заднюю дверь. Действительно, покой точно в этом доме мог только сниться.

Укладывая посуду в посудомоечную машину, Кэтрин улыбнулась. Визиты Джудит всегда напоминали ей о Наташе и о том, как она по ней скучает. Наташа обычно пародировала Джудит, входя с чересчур комичным «Это всего лишь я!», отчего Кэтрин хохотала как ненормальная.

Одно воспоминание о Наташе казалось особенно ярким. Был вторник, и дождь лил сплошной стеной. Кэтрин и Наташа стояли в одном из школьных магазинов и разговаривали о чем-то отвлеченном. Наташе нужно было купить карандаши, а Кэтрин как раз собиралась заняться организацией мероприятия по сбору средств на поездку школьной сборной по регби в Южную Африку.

И вдруг Наташа обернулась к подруге и спросила:

— Ты ничего во мне сегодня не замечаешь?

Кэтрин бросила взгляд на полосатые лосины, яркую мини-юбку и бледно-розовый кардиган Наташи.

— Пожалуй, нет. А должна?

— Да! Я просто сияю от любви! Ну, на самом деле больше, конечно, от желания, но в нашем мире это одно и то же, — улыбнулась Наташа.

Кэтрин почувствовала, как краснеет. Разговоров на эту тему, особенно с Наташей, она обычно избегала, чтобы не было лишних расспросов о ее личной жизни. В глубине души Кэтрин вообще не хотелось обсуждать подобные вещи.

— И кто же этот счастливчик? Я его знаю?

Хотя Кэтрин спросила «его», она больше всего сейчас хотела, чтобы это не был кто-то из ее знакомых, потому что воображение рисовало уже нехорошие картинки.

— Вполне может быть, что знаешь. Знакома с Джейкобом Уайттингтоном из шестого класса?

— Да, симпатичный мальчик, собирается в Оксфорд или Кембридж…

Кэтрин не понимала, к чему Наташа ведет.

— Ну, если ты его считаешь симпатичным, ты просто обязана взглянуть на его папочку. Вот отец там просто секс-бомба! Настоящий плейбой! Разведенный хирург. И мы с ним любовники! Я такая счастливая! — объявила подруга.

Кэтрин поняла, что ее челюсть сама собой рухнула вниз.

— В самом деле? Доктор Уайттингтон? — спросила она.

— Да, действительно. Доктор Уайттингтон — или Макс. Мне можно, я видела его без трусов, и он готовил мне чай в три часа утра. Боже, не смотри на меня так, Кейт. Ты смотришь с таким неодобрением, как будто я какое-то преступление совершила. Что не так? Это потому, что мы из разных слоев? Конечно, ты права, и знаю, у нас тут не поощряются близкие отношения с родителями учеников, но он такой классный, а я умею держать язык за зубами, когда нужно. В общем, юный Джейкоб получит ту долгожданную пятерку, к которой так сильно стремится, главное, чтобы мы и дальше виделись с его папочкой! Кейт, скажи хоть что-нибудь уже…

— Так ты не лесбиянка? — вырвалось у Кэтрин.

Вопрос застал Наташу врасплох. Несколько секунд она, судя по всему, искала варианты ответа, но потом просто захохотала, запрокинув голову, громко и безудержно.

— Я не кто?!

— Лесбиянка, — Кэтрин было неловко даже просто использовать это слово в данной обстановке.

— Лесбиянка? О мой бог! С чего ты вообще так решила? Потому что я коротко стригусь и ношу мужские кроссовки? — хихикала Наташа.

— Нет! Нет, Наташа, и близко нет. Просто так сказал Марк… — попыталась объяснить Кейт.

— А, вот оно что. Да твой Марк никогда не отличит лесбиянку от нелесбиянки! Как же этот придурок любит вешать на всех свои тупые ярлыки. Моралист чертов! Конечно, мне по фиг на его мнение, но, если он будет распускать обо мне такие слухи, это может повредить.

Наташа вдруг сообразила, что говорит не только со своей лучшей подругой, но и с женой Марка.

— Прости, Кейт, я не хотела никого обидеть, но ты понимаешь, что я имела в виду.

— Никого ты и не обидела, это ты меня прости, я не должна была думать, что Марк прав. Надо было своей головой соображать. А я, дура, губу раскатала — каково это, когда твоя подруга лесбиянка…

— Ах, дорогая, я тебя разочаровала, да? Прости, пожалуйста, если я тебя подвела своей атипичной любовью к сексу с мужчинами, — хихикнула Наташа.

Обе женщины рассмеялись и вышли из магазина под руку. Сотрудники магазина молча наблюдали за этими странными женщинами — перед тем как они свернули за угол, Наташа игриво ущипнула Кэтрин за задницу.

— Ну, что ж, Кейт, если уж они все равно собираются распускать сплетни, так пусть хотя бы не совсем уж на пустом месте! — сказала Наташа.

Кэтрин подпрыгнула и содрогнулась, не от жеста своей подруги или сожаления о возможных сплетнях, а потому, что Наташа невольно растеребила один из порезов, который почти зажил, а теперь из него снова потекла кровь.

Кэтрин улыбнулась. Она закрыла дверь посудомоечной машины и сосредоточилась на своих будущих хлопотах по хозяйству. Вторник, вторник… Что же ей нужно было сделать во вторник? Хотя Кэтрин уже много лет приходилось запоминать огромные списки неотложных дел, в последнее время она все чаще о чем-то забывала. Наверное, это возрастное. Ах да, вот, вспомнила. Вторник — снять все учебники Марка с книжных полок, протереть полки и каждый учебник затем поставить на место; заправить детям постели, выстирать и погладить их постельное белье; прополоть клумбу на заднем дворе; тщательно вычистить ванные во всем доме и убедиться, что вся сантехника начищена до блеска. Наконец, отполировать и натереть воском паркет в коридоре, а потом купить в лавке восемь кусков органического филе лосося и что-нибудь в качестве гарнира. Всего лишь еще один день, а какой насыщенный.

* * *

Кэтрин включила электрический чайник. На сковороде уже жарилось посыпанное травами филе, шумела пароварка с загруженными в нее спаржей и нарезанными ломтиками кабачками. Скоро Кэтрин должна была переодеться к ужину. У нее оставалось еще десять минут. Женщина подошла к полке с поваренными книгами и достала из тайника между двумя из них тонкий томик. Она знала, что Марк никогда не будет искать его здесь — между книгами Джейми Оливера «Моя Италия» и «Вместе с Джейми»… Книга, которую Кэтрин сейчас читала, принадлежала перу индийского писателя Разипурама Кришнасвами Нарайана и называлась «Сказки Мальгуди».

Когда его объявили самым старым жителем города, Рао было что-то между девяноста и ста пятью. Сам он, однако, уже давно перестал считать года и ненавидел дни рождения — особенно после своего восьмидесятилетия, когда отовсюду съехались его родственники и заставили старика участвовать во всяких религиозных церемониях по случаю его дня рождения, с трубами и фанфарами. Все эти ритуалы настолько вымотали бедного Рао, что последующие две недели он не вставал с постели — у него был сильный жар.

Кэтрин было достаточно даже коротких фрагментов книг, которые она успевала урвать, чтобы сбежать в выдуманный мир хотя бы на пару минут. При любом раскладе у нее оставалось времени прочитать не больше восьмидесяти слов за раз, но в этих строчках женщина находила хоть какое-то спасение. Следующие несколько часов в голове ее будут роиться вопросы по прочитанному. Сколько же все-таки лет было Рао? Где он жил? Почему умер и в каком возрасте?

Взяв чашку с чаем с собой, Кэтрин поднялась в спальню и села перед трюмо, зеркала которого были расположены под таким углом, что она видела себя со всех сторон, как ни крути. Укрыться от самой себя было невозможно.

Кэтрин дотронулась пальцем до холодного стекла и посмотрела на свое отражение. Перед ней сидела грустная женщина, запертая в зеркале, вынужденная каждый день натягивать на лицо фальшивую улыбочку. Кэтрин не смогла решить, какая же она на самом деле. Неужели у нее правда такое холодное, ничего не выражающее лицо, как то, что сейчас смотрит из зеркала, или это просто маска, скрываясь за которой Кэтрин может сбежать от окружающего мира? Убрав ладонь от зеркала, женщина поняла, что это не имеет значения. Все равно та грустная особа с безжизненным лицом, что смотрела безучастно из зеркала, и та Кэтрин, которая из-под своих усталых век воззрилась на нее, — один и тот же человек.

В такие моменты Кэтрин казалось, что она вот-вот сойдет с ума. Ведь если учесть, что жизнь ее была совершенно «сумасшедшей», надежда обезуметь на самом деле оставалась всегда.

Она расчесала свои липкие волосы и нацепила сбоку заколку, чтобы та хоть как-то отвлекала от странного состояния самих волос. Что там Доминик сказал утром? Как совершеннейшая крейзи! Подобное было не очень-то приятно слышать, и вдвойне, если не втройне неприятно, если такое говорил кто-то, кто вам дорог.

Кэтрин нанесла на скулы румян, а в области декольте побрызгала духами. Как всегда, женщина услышала слова знакомой песни. Теперь они звучали в ее голове, не умолкая ни на секунду:

Ты — и любовница, и лучший друг… Сразу встречай, его шагов заслышав стук! Пусть знает все…

Глава 6

Четыре года назад

Дом на скале Корниш лучше всего описывало слово «несуразный». Его построил экстравагантный архитектор, обожавший пейзажи Новой Англии, по заказу некоего консервного барона, желавшего жить в доме, достойном его социального статуса. В строительных материалах тогда не было недостатка, а владелец платил весьма щедро. Но жилище все равно вышло весьма странным: тут были коридоры, заканчивавшиеся тупиком, целых три башенки в готическом стиле и комнатки с крошечными окнами, напоминавшими окна церковных келий — в результате чего света в них всегда недоставало. Нижний этаж особняка представлял собой крытую террасу с массивными перекрытиями и остроконечной аркой, отчего любому человеку, взглянувшему на это здание, казалось, что он оказался в Нью-Гемпшире.

Слева от входной двери, на самом главном месте, висели деревянные качели, на которых хватило бы места для двоих взрослых. Летом на них можно бросить несколько больших подушек — и вуаля, идеальное место для вечернего отдыха. Кейт представила себе, как расхаживает по террасе с бокалом вина; она вспомнила те жаркие вечера на Карибах, шум океана вокруг, стрекотание сверчков — одним словом, райскую жизнь. Единственное, чего ей бы не хватало в таком случае — приятного голоса и сильных рук некоего преподобного.

Деревянный передний фасад дома раньше был выкрашен в зеленовато-голубой цвет, но теперь краска поблекла и облезла. Кейт решила, что именно покраской фасада надо бы заняться в первую очередь. Потому что так «Перспектив-Хаус» идеально впишется в окружающий пейзаж — под цвет моря впереди и неба над головой.

Зазвонил телефон. Аппарат неровно стоял на куче бумаг разной степени важности, заваливших рабочий стол в кабинете Кейт. Женщина и представить себе не могла, что между ее мечтами и реальностью так много бюрократических препон. Ей не нравилось то давление, с которым приходилось сталкиваться, чтобы осуществить все ее планы по развитию «Перспектив-Хаус».

«Перспектив-Хаус». Произнося это название, Кейт все еще чувствовала смутное волнение. Взяв трубку, она наклонила голову и зажала телефон плечом.

Кейт теперь жила в этом доме и обожала его всей душой. Пять месяцев назад, когда она впервые проехала по местной набережной и в окно ее машины бил мощный ветер Корниша, ее привлекло само название этого дома. Взглянув на стенку, женщина подумала о Саймоне, как периодически делала, — как там перепланировка его приюта, интересно. К сожалению, преподобный оставался для нее не более чем далеким воспоминанием.

Она сжала в руке список адресов и названий от агента по недвижимости, уже третий или четвертый. Увидев слово «Перспектив-Хаус», Кейт сразу отдала ему предпочтение, несмотря на такие варианты, как «Коттедж Жасмин» и «Лодж» — «Вот уж нет!».

И вот она снова посмотрела на строчку, где было черным по белому написано: «Перспектив-Хаус». Чудесным образом здание даже укладывалось в ту сумму, которую Кейт собиралась потратить на приобретение дома.

Тот день стал знаменательным: Кейт не только усмотрела в особняке полное соответствие тому образу, что долгое время представляла у себя в голове, но и поняла, что это здание станет для нее не просто загородным домом. Может быть, она переедет сюда насовсем.

Свое название особняк на утесе получил за восхитительный вид, который оттуда открывался. Кейт, однако, скорее склонялась к тому определению «перспективы», которое имелось в словаре и которое она услышала от Саймона: «Вероятность того, что что-то произойдет в ближайшее время, шанс или вероятность того, что что-то случится в ближайшем будущем, что-то, чего сильно ждут».

Именно такое определение Кейт стала озвучивать всем новоприбывшим в надежде, что они поверят — лучшее будущее возможно, ведь всем приезжающим в «Перспектив-Хаус» недоставало именно надежды на продолжение счастливой жизни.

Зажав в одной руке ручку, а другой роясь в скопище бумаг, Кейт попыталась сосредоточиться на голосе в телефонной трубке. Ей так хотелось засунуть всю эту макулатуру в мусорное ведро — чтобы она исчезла. Но нет. Слишком много счастья.

Из конюшни рядом с домом раздался звук дрели. Кейт заткнула свободное ухо, чтобы попытаться заглушить ее визг. В конюшне и других хозяйственных постройках на другом конце двора будут располагаться помещения для сотрудников; это достаточно далеко, чтобы обитательницы приюта чувствовали свою самостоятельность, но достаточно близко, чтобы, в случае чего, прибыть сразу же. Только вот она так пока еще никого и не наняла. Кейт не знала, как найти тех, кто ей бы пригодился. Это было еще одним пунктом в ее и без того огромном списке дел, который и так рос не по дням, а по часам.

Кейт вернулась к голосу в трубке:

— Да, я понимаю. Думаю, у нас все условия выполнены — пожарные двери, запасные выходы и все такое прочее. Пожарная служба Корниша уже все одобрила… Сертификат?

Она посмотрела на стопку бумаг перед собой; где-то тут этот сертификат и валялся.

— Да, вот он! — соврала Кейт. — Я сейчас же вышлю вам копию по электронной почте!

Дописав в список еще один пункт, Кейт повесила трубку.

— Надо пойти подышать!

Вскинув руки в воздух, Кейт прокричала эти слова, и они эхом отозвались в большом пустом доме.

Был один из первых дней лета, погода стояла изумительная, и Кейт смаковала все прелести этой новой для нее жизни на побережье, с ее каждодневными приключениями. Стоя в магазинчике, который располагался в здании местного почтового отделения, и наслаждаясь проникавшими через окно теплыми лучами яркого солнца, женщина выбирала домашнее варенье. Она подумала — может быть, стоит узнать, кто его сделал, и пойти прямо к изготовителю, чтобы сэкономить. Кейт собиралась кормить обитателей «Перспектив-Хаус» исключительно натуральной пищей, домашней и вкусной. То, что они будут есть тут, должно кардинально отличаться от того, что они ели раньше, — никаких консервов и всякой дряни в термообертке. Кейт всем сердцем ненавидела те пластиковые лотки, на которых подавали еду в Марлхэме, с их отделениями — для соуса и тут же рядом для рагу. Один раз споткнешься — и все уже перемешалось. Отвратительно.

— Вы ведь только что купили большой дом на утесе.

Кейт поняла, что это не вопрос, а утверждение, поэтому не ответила, а просто перевела взгляд на задавшего его молодого человека. Он стоял справа от нее, прижимая к груди пакет лапши быстрого приготовления и упаковку шоколадных конфет с бурбоном. Судя по плотному загару и обветренному лицу, этот человек, которому было немногим меньше тридцати, всю свою жизнь провел на открытом воздухе.

— Нам не нравится, что вы собираетесь здесь устроить, — произнес он.

Кейт не посчитала нужным ответить и в этот раз, но не отрывала от незнакомца взгляда, и тот покраснел даже. Однако это его не остановило, и он продолжил:

— Я говорю, мы…

— Да, да, я и в первый раз все прекрасно расслышала. Но, прежде чем что-то ответить, мне нужно понять две вещи. Во-первых, что за «мы», а во-вторых, откуда вы или кто-то еще знаете о моих планах? — прервала его Кейт.

Мужчина переступил с ноги на ногу. Кейт заметила: одна нога у него намного короче другой, что компенсировалось ботинком на очень высокой платформе.

— Мы — значит вся деревня, — процедил мужчина.

Глаза Кейт расширились. Она схватилась за брошь на своей кофточке, притворившись, что шокирована этим известием:

— Неужели? Вся деревня? Да я всего-то с парой человек за это время разговаривала от силы, а мной уже недовольна вся деревня? Да уж. Отличилась.

— Дело не в вас, а в том, что вы тут затеяли, притащить в нашу маленькую деревню всех этих преступниц. Мы тут всю жизнь прожили, и здесь есть старики и дети — они же беспомощные… — заявил парень.

— И где же это меня обсуждают всей коммуной? — перебила его снова Кейт.

— Где вас… что? — не понял ее собеседник.

Кейт повесила на руку корзинку с продуктами и повторила свой вопрос:

— Где тут у вас обсуждают меня и мои злодейские планы развратить ваших детей и превратить вашу жизнь в ад?

Мужчина начал нервно заикаться, и Кейт поняла все сразу.

— В… В основном в пабе… — пробормотал незнакомец и опустил голову. Не проболтался ли он слишком сильно?

— Восхитительно! Ну, передайте своему грандиозному «МЫ», что сегодня в полвосьмого я приду в паб рассказать о своих планах — и буду рада ответить на любые вопросы. Кстати говоря, меня зовут Кейт, — произнесла женщина и протянула ему руку. Он пожал ее и улыбнулся:

— Том, Том Хит.

— Рада познакомиться, Том. Надеюсь, что и вас я вечером увижу тоже.

Произнеся эти слова, Кейт прошла мимо прилавка, из-за которого на них с Томом, разинув рот, уставилась начальница почтового отделения. Кейт поняла, что консервы, видимо, уже больше не сможет есть никогда.

Все две мили, отделявшие магазинчик от «Перспектив-Хаус», женщина прошла пешком; ей было не тяжело, потому что это расстояние она преодолевала ради великой цели. Но слезы застилали ей глаза. Почему всегда в этом мире за все приходится бороться? Теплый соленый бриз скорее раздражал ее, чем успокаивал. Пнув от злости живую изгородь около дома, она сбила несколько цветков борщевика и смолевки — ей было плевать на их незамысловатую красоту. Влетев в кухню и с грохотом захлопнув за собой дверь, Кейт швырнула корзину с продуктами посредине стола и разразилась рыданиями.

— Ааааааааааа!

— Почему бы тебе просто хорошенько не выругаться? Это бы тебя гораздо лучше успокоило, — донесся со стороны барной стойки знакомый женский голос.

Кейт рассмеялась, но предложение это ей не понравилось.

— Я не знала, что ты вернулась. И как тебе Труро?

Улыбаясь, Наташа встала из-за стойки и произнесла:

— Хорошо, спасибо, но не будем менять тему. Так вот. Ругнись как следует! На самом деле это помогает даже получше похода к психотерапевту. А я ведь за все время, что тебя знаю, только и слышала, что дважды слово «черт» и еще пару раз — «дерьмо». Это даже не считается! Иногда нет другого выхода, кроме как встать на середину комнаты и хорошенько послать этот мир по известному адресу. Я вот обожаю хорошенько ругнуться, в основном за рулем. И, по-моему, у тебя сейчас как раз подходящий случай. Давай, Кейт, повторяй за мной. Чер…

— Не стоит, — Кейт подняла руку, остановив поток откровений своей подруги. — Я не привыкла ругаться и не собираюсь начинать сейчас, когда мне скоро стукнет сорок!

— Ты такая правильная, аж противно, — скривилась Наташа.

— Уж какая есть! — буркнула Кейт.

— Тогда в чем же дело? Что тебя довело до белого каления? — подмигнула ее подруга.

Усевшись на высокий барный стул, Кейт посмотрела на нее пристально и сказала:

— О, Наташа, у меня сегодня просто сумасшедший день. Во-первых, несколько работников решили уйти, во-вторых, от меня требуют все сертификаты, которые только можно, договоры о страховке и всякую прочую чепуху, и неизвестно, когда нам удастся нормально открыться. И в довершение ко всему — по-моему, у нас серьезные проблемы с местными жителями.

— Вау. Страсти накаляются. Расскажи мне все! — с интересом произнесла Наташа. Все это время она держала в руке кисть с краской. Теперь она опустила ее в миску с водой, и вода окрасилась в изумительно яркий синий цвет. Наташа расправила рукой свою объемную юбку и приготовилась внимательно слушать Кейт. Та начала:

— В магазинчике ко мне подошел парень и сказал прямым текстом: местные жители не в восторге от того, что мы тут устроили.

— Господи! Каюсь, грешна! Пью «Шабли», закусываю чипсами и смотрю «Мamma Mia» до поздней ночи. Боже мой, какой позор! Отец мой, прости меня, ибо согрешила я — неровно дышу к Пирсу Броснану! — расхохоталась Наташа.

— Все серьезно, Таш, и, что еще хуже, я решила пойти сегодня вечером в паб, чтобы увидеть всех недовольных и ответить на все вопросы. Я не знаю, чем думала, когда сказала это, просто была вне себя! И, видимо, мне не было так страшно, как сейчас, — отрезала Кейт.

— А по-моему, отличная идея. Все равно все должны рано или поздно узнать о предназначении «Перспектив-Хаус». И правда, было бы очень кстати встретиться с местными. Они, наверное, думают, что мы тут живем лесбийской семейкой и отрываемся на полную катушку вдвоем! — хихикнула Наташа.

— Боже мой, Наташа, только не начинай опять эту тему! — протянула Кейт. И обе женщины громко рассмеялись.

Полвосьмого наступило очень быстро. Закрыв входную дверь, Кейт почувствовала сильное беспокойство. Когда женщина вернется сюда вечером, в деревне она либо будет желанным гостем, либо ее все возненавидят. Мысль об этом ее очень пугала.

Они с Наташей не спеша двинулись по дороге в лучах заходящего летнего солнца. Кейт оделась очень тщательно — джинсы по фигуре, рубашка из поплина с цветочным принтом и парусиновые туфли. Минимум макияжа. После двадцати лет под гнетом Марка, настаивавшего на том, чтобы его жена носила исключительно юбки, чувствовать на своих ногах джинсы было для Кейт ощущением совсем новым; наверное, она так и не сможет к этому привыкнуть. На плечи женщина набросила легкий хлопковый кардиган. Так она была похожа и на местную жительницу, и на туристку с пришвартовавшейся в порту яхты.

Наташа надела восхитительное льняное платье свободного покроя бирюзового цвета, а на шее и запястьях ее переливались разноцветные бусы. Она просто не могла одеваться неброско — поэтому ничего другого Кейт и не ожидала.

— Все будет хорошо, Кейт, ты же знаешь. Ну вот что они могут сделать? Прогнать нас из деревни? — подмигнула Наташа.

Кейт слабо улыбнулась и подумала — да, именно это они и могут сделать.

Неоновая вывеска паба «Ловушка для омаров» ярко светилась, освещая окрестности — лучи света от нее падали на соседнюю автостоянку и лужайку за ней. На этот свет, словно мотыльки, слетались молодые люди, жаждущие приключений. Для Кейт Гавье же это место выглядело как таверна «Адмирал Бенбоу» из «Острова сокровищ». И сегодня оно таило для нее почти такую же опасность, как для героев книги.

Войдя внутрь, Кейт и Наташа сразу же ощутили на себе взгляды, по меньшей мере, человек сорока, и как-то слишком быстро стало совсем тихо. Сюда набились почти все местные жители — и стар, и млад. Мужчины разместились по обветшалым закуткам и восседали за барной стойкой. Женщины устроились на коленях мужей. Воздух казался плотным от паров алкоголя и запаха пота. Окна запотели. Атмосфера накалилась от присутствия такого количества местных, языки которым как следует развязало количество выпитого эля.

На мгновение Кейт заколебалась, застыв в дверном проеме. Женщина не знала — бежать ли или остаться и продолжить бороться. Из ступора ее вывел раздавшийся откуда-то из глубины паба чей-то громогласный баритон:

— А! Вот и наша почетная гостья!

От толпы отделился крупный мужчина лет около пятидесяти, сжимавший в руке бокал виски. Судя по его вельветовым брюкам горчичного цвета, клетчатой рубашке и небрежно расчесанным волосам, это был владелец шикарного ресторана в гавани Пенмарина. В этих краях он был знаменитостью — вложил деньги почти во все местные заведения, в том числе и в этот паб. У него имелась белоснежная яхта, пришвартованная на самом видном месте гавани, — чтобы все видели, какого полета он птица.

Кейт и Наташа уже видели этого человека, по меньшей мере дважды. Казалось, его очень заботит его внешность — он явно не хотел выглядеть старым. Поэтому уже давно поставил белоснежные виниры, и каждый месяц ему приходилось делать чистку у корней — чтобы, не дай бог, не вылезло какого-нибудь серого пятнышка на эмали. Вот только с руками ничего было не поделать — они выдавали его возраст: мясистые, распухшие, похожие на свиные колбаски. Одеваться этот человек предпочитал, как и раньше, не обращая внимания, что брюки плохо сходились в талии, а ворот рубашки сильно поджимал. Пару десятилетий назад этот мужчина выглядел бы даже по-своему привлекательным, несмотря на свою провинциальность. Сейчас же он был слишком стар, чтобы выглядеть хорошо. Кейт и Наташа переглянулись — знай он, что они сейчас про него думают, это было бы для него настоящим ударом.

Мужчина протянул пухлую руку, и Кейт пожала ее, заметив огромное золотое кольцо на одном из мизинцев.

— Родни Моррис. Рад познакомиться.

Это был громкий голос человека, обожавшего всеобщее внимание.

— Кэтрин Бр… Гавье, Кейт Гавье, — проговорила женщина. Черт побери! Кейт не знала почему, но когда она нервничала, то всегда называла себя Кэтрин Брукер. И любая ситуация, похожая на сегодняшнюю, могла вернуть женщину к тем страшным моментам ее брака, и тогда Кейт снова превращалась в Кэтрин Брукер, истязаемую пытками жену.

— В общем, Кейт, меня тут выбрали, если хотите, «неофициальным секретарем» — будем с вами вести переговоры.

Кейт была рада, что Наташа не полезла исправлять «секретаря» на «представителя» — хотя знала, чего той это стоило. Кейт сама с трудом сдерживала смех, понимая, что, скорее всего, Родни Моррис вызвался сам.

Вся эта комедия получилась довольно занятной. Все — от агента по недвижимости, который продал ей дом, до молочника, который ежедневно привозил в «Перспектив-Хаус» молоко, собрались тут, чтобы решить, примут они Кейт или нет. Да кем эти чертовы людишки себя вообще возомнили? Кейт внезапно ощутила прилив уверенности и сил. За последние несколько лет у нее в жизни были вещи и куда похуже, чем это «собрание», и что, разве она не справится? Еще как справится. Выйдя на середину помещения, Кейт тихо и спокойно взяла ситуацию под свой контроль.

— Отлично. Я рада наконец с вами всеми познакомиться. Это моя подруга и коллега, Наташа Мортенсен.

Наташа помахала всем, кого могла увидеть.

— Я очень рада, что здесь сейчас собрались наши новые соседи, и хочу сказать спасибо за возможность рассказать вам о наших с Наташей планах. Думаю, лучше я начну с того, что такое «Перспектив-Хаус» и чем мы планируем заниматься в рамках нашей организации, а потом перейдем к вашим вопросам. Как вам такой план? — продолжила Кейт.

Раздалось несколько громких, но невнятных возгласов, в большей же своей массе собравшиеся здесь жители Пенмарина ответили либо «Да», либо «Хорошо», либо «Давайте уже покончим с этим поскорее».

Родни Моррис кивнул, нервно покручивая кольцо на мизинце, почувствовав, что его услуги «неофициального секретаря» уже не нужны. Он сделал два шага назад, понимая, что всеобщее внимание сосредоточено на Кейт.

Кейт повернулась к толпе. Все замолчали, подняв стаканы и кружки и ожидая продолжения ее речи.

— Прежде всего я хотела бы сказать, как счастлива, что могу жить в таком замечательном, спокойном месте, как Пенмарин, и уверена, что вы и сами знаете, как сильно вам повезло родиться здесь и вырасти, — сказала Кейт.

Наташа была поражена, насколько четко и спокойно звучал голос ее подруги. Она еле удержалась, чтобы не закричать ей: «Молодчина, подруга!»

— Я задумала «Перспектив-Хаус» как центр, где дадут приют тем, кому не так повезло, как вам всем… — начала Кейт, но тут ее перебил чей-то громкий голос:

— Да, мы слышали, что здесь будут жить педофилы, насильники, наркоманы и всякая прочая шелупонь. И знаете, не надо нам тут этого добра, не надо!

Голос принадлежал рыбаку, стоявшему сбоку. Он мечтал сказать это с того самого момента, как Кейт вошла в паб. Из толпы послышались одобрительные возгласы, кто-то закивал.

— Насильники и педофилы? Да боже упаси! Кому это нужно? — произнесла Кейт с притворным ужасом.

И улыбнулась. Но улыбка эта предназначалась одной Наташе. Только ее подруга знала, что последние несколько лет Кейт провела именно с подобными типами и что, скорее всего, многие в этом пабе были ничем не лучше — такова была суровая действительность. В толпе раздались смешки, люди зашушукались; судя по всему, мнения разделились. Кейт продолжила:

— Я могу заверить вас, что ни в коем случае не хотела бы подвергать Пенмарин какой-либо опасности. Да, у некоторых из тех, кто будет жить в «Перспектив-Хаус», есть судимости, но, во-первых, их будет не больше шести человек, а во-вторых, все они — девушки от шестнадцати до двадцати трех. У бедняжек было не лучшее детство, и, как обычно это бывает с трудными подростками, все вокруг махнули на них рукой, и у них не было шанса себя проявить. К тому же у этих девушек никогда не было возможности жить в таком прекрасном месте, как Пенмарин.

— Что ж, звучит очень мило, но как вы собираетесь их контролировать? — спросил Родни Моррис. И посмотрел вокруг, пытаясь заручиться поддержкой.

— Контролировать? Зачем? Это ведь не дикие звери, мистер Моррис! Это просто девочки, которые заслуживают лучшей участи. Мы будем помогать им, проводить сеансы терапии, чтобы помочь им найти место в этом мире. Так эти девушки смогут адаптироваться в обществе и изменить свою жизнь к лучшему, — продолжила Кейт.

— Терапия? Что значит — терапия? Вы имеете в виду ароматерапию и тому подобное?

Этот вопрос задала продавщица из магазинчика на почте. И хотя она не задумывала его как шутку, паб грянул от смеха.

Наташа шагнула вперед.

— Теперь, я полагаю, моя очередь объяснить. Я много лет преподавала живопись, а потом прошла профессиональную переподготовку и теперь занимаюсь арт-терапией. Я буду работать в паре с нашим психотерапевтом…

Родни Моррис не смог сдержаться и громогласно проорал:

— Угу, кажется, я знаю, куда вы клоните. «Вылечим их рисованием». Замечательно! Только работает ли это? Может, лучше просто отправить их в Диснейленд? В мое время преступники сидели в тюрьме, а не ездили на берег моря к тетенькам, которые бы их жалели.

Родни хихикнул в сжатый кулак. Те, кто поддерживал его мнение, подняли стаканы с выпивкой, как бы крича: «Молодец, мужик, хорошо сказал!»

— В тюрьме? — Наташа с трудом могла удержать свой гнев: она терпеть не могла таких невежд, застрявших в прошлом веке. — Родни, вы, безусловно, в каком-то смысле правы, но в случае этих девочек и девушек речь идет не о наказании. Наши жители уже «наказаны». Мы же хотим, чтобы они излечились от полученной в юности психологической травмы. Молодые люди вообще не очень охотно откровенничают насчет того, что с ними произошло или кто их обидел. Часто они пытаются заблокировать именно те вещи, которые психолог должен вытащить. Так что я действительно даю им билет в безопасную среду. Благодаря арт-терапии у них появляется личное пространство, и они могут рассказать о своих проблемах. Очень часто при арт-терапии эти девушки впервые высказывают какие-то вещи, и как только мы понимаем, в чем кроется проблема, мы осознаем, как им можно помочь.

— По-моему, звучит замечательно, и если вам понадобится помощь или какие-либо расходные материалы, можете на меня рассчитывать, — произнесла пожилая леди в сорочке. Она была местной художницей. Наташа видела ее студию и галерею на набережной.

— Спасибо, да! Это прекрасно, — ответила Наташа.

Родни Моррису явно не нравилось, как развиваются события. Он чувствовал, что его авторитет пошатнулся, и разразился очередной тирадой:

— Достаточно с меня этого бреда. Что дальше? Благотворительное барбекю на пляже в пользу всех страждущих тунеядцев? О, придумал, почему бы мне просто не раздать еду из всех своих ресторанов тем, кого мамочка с папочкой недостаточно любили? — Он фыркнул и повернулся к бару. — Налейте мне еще!

Его соратники из-за стойки подобострастно захихикали. Повисла неловкая пауза. Но тут слово взяла Кейт:

— Мы лишь хотим сказать, что эти девушки приезжают сюда добровольно, потому что хотят изменить свою жизнь, но без поддержки со стороны местных жителей все это будет напрасно. К ним всегда относились как к отбросам, и мне хотелось бы, чтобы здесь отношение к ним было совсем другим. Этим девушкам нужен шанс; я хочу показать им, что жизнь может быть хорошей. Я хочу подарить им надежду.

Никто не слышал, как скрипнула дверь. В бар вошла девушка с тяжелым пакетом, напоминающим пакет для мусора. Видимо, сюда уместились все ее немногие пожитки. Она внимательно слушала слова Кейт. А потом вдруг взяла и вышла в центр помещения. Благодаря своему огромному росту она возвышалась над толпой. Девушка поставила мешок на пол и заговорила:

— Кейт права. Меня с детства все избегали и относились ко мне как к дерьму. Но давайте посмотрим правде в глаза — мне просто не повезло. Некоторым из вас повезло: вы родились тут, и у вас были заботливые родители, а у меня нет. Но я решила изменить свою судьбу. Я поступила в Университет Плимута. Я выучусь на психолога. Еще пару лет назад я и представить себе не могла, что все может так поменяться, но кое-кто дал мне шанс и показал, что у жизни есть и светлая сторона.

Она многозначительно улыбнулась в сторону Кейт, и та улыбнулась в ответ. Женщина была в восторге от такого неожиданного приезда своей старой знакомой.

— Если бы мне не дали шанса, — продолжила девушка, — поверьте, все было бы совсем иначе. Теперь я хочу подарить этот шанс другим, и, окончив учебу, я приеду в «Перспектив-Хаус» — помогать таким, какой когда-то была я, тем, кому нужен новый старт. Кстати, меня зовут Дженис.

В баре на мгновение наступила тишина, потом завсегдатаи начали шушукаться, пытаясь определить, что думают за соседними столиками и какую позицию лучше поддержать. Том Хит вышел вперед.

— Думаю, идея замечательная, Кейт: если бы меня в свое время поддержали, из меня бы что-нибудь да вышло. Если бы мне чуть больше повезло. В любом случае вы можете на меня рассчитывать, если нужна будет помощь, — сказал он.

Местные жители с изумлением посмотрели на Тома, который еще полчаса назад был одним из самых ярых противников «Перспектив-Хаус».

— Спасибо, Том. Мне действительно нужна помощь: мы ищем кухарку и экономку, и есть еще несколько вакансий, — громко произнесла Кейт.

— С этим я точно могу быть вам полезен: я прекрасно готовлю… — подмигнул Том.

В баре зашумели. Работа? Об этом никто раньше не подумал.

Снова заговорил рыбак.

— Ну, думаю, нашествие грабителей и убийц нам не грозит!

Он засмеялся, и его друзья тоже. Кажется, одного льва получилось укротить.

— Нет, я могу почти стопроцентно гарантировать: среди обитателей «Перспектив-Хаус» есть лишь один убийца, — твердым голосом произнесла Кейт.

Родни Моррис поперхнулся:

— Убийца? Вы хотите сказать, среди ваших постояльцев будет жить убийца? Вот это мне совсем не нравится! Как вы гарантируете нашу безопасность?

Кейт улыбнулась.

— Я обещаю, Родни, вы в безопасности.

— Каким образом это можете гарантировать вы? — спросил Моррис.

Кейт повернулась к нему и произнесла достаточно громко, чтобы слышали все:

— Потому что, Родни, этот убийца — я. Но я уже отсидела положенный срок, от звонка до звонка, как говорится. И больше никого убивать не собираюсь.

В пабе снова наступила гробовая тишина. Все смотрели на Кейт, пытаясь переварить ее слова и понять — уж не пошутила ли она.

Том вышел вперед с кружкой эля и вручил ее Кейт.

— Ваше здоровье.

— Взаимно, Том.

Кейт подняла кружку и осушила ее. Раздались аплодисменты, и у женщины возникло ощущение, что аплодировали все далеко не только ее способности выпить залпом кружку пива. И она была права.

* * *

Странная троица проследовала к пляжу чуть ниже скалы, на которой возвышался «Перспектив-Хаус». Расстелив на песке плед и распаковав холодную жареную курицу, достав большую миску греческого салата и ванильные ватрушки, все трое ощутили прилив радости.

Наташа достала из сумки три банки охлажденного пива «Пимм» и раздала подругам. Свою банку она подняла, словно бокал:

— За наш успех! И кстати, девочки, спасибо за ваши восхитительные выступления вчера вечером в пабе!

Кейт, Наташа и Дженис чокнулись банками и сделали по глотку.

— Если бы ты только знала, как я испугалась, — призналась Кейт.

— Ты испугалась? — хохотнула Дженис. — Да ты видела лица этих дурачков, когда вмешалась я? Половина так рассматривала мой мешок, как будто в нем ружье лежит!

Женщины громко рассмеялись.

— Как я рада тебя видеть, Джен. Как ты узнала, где меня искать? — спросила Кейт.

— В своем последнем письме ты написала, что сейчас находишься в Пенмарине. Остальное было делом техники. Вообще я заглянула в паб, чтобы спросить, как тебя найти. Вряд ли в таком месте много бывших заключенных, так ведь? — улыбнулась Джен.

— Да! И я очень рада, что ты зашла. Знаешь, я даже хотела, чтобы так случилось!

У Кейт сосало под ложечкой от волнения и радости.

— Да, Кейт, все твои планы осуществились. Вот оно! «Перспектив-Хаус» почти готов к открытию! Йу-хуу!

Опьяненная то ли пивом, то ли счастьем, троица принялась танцевать. Почти все утро они провели за веселой болтовней. Наташа пару раз идеально пародировала напыщенного Родни Морриса.

Их быстро разморило. Дженис легла на плед, опершись на локоть, думая о том, сколько еще в мире есть таких потрясающе красивых мест, как Пенмарин, и успеет ли она посетить хотя бы несколько из них.

— От твоих детей ничего не слышно?

Этот вопрос девушка задала скорее просто из гуманных соображений. Она знала, как много дети значили для Кейт.

Кейт медленно выдохнула и открыла глаза.

— Нет. Тем хуже. Я надеюсь, что как только смогу здесь обустроиться, они приедут. Я рассказала Франческе и попросила ее все им передать.

Кейт села и положила подбородок на колени. Пожалуйста, пожалуйста, приезжайте поскорее.

— Только им ехать так долго…

То, что сказала Наташа, скорее всего, было следствием выпитого «Пимма». Или же она просто включила свой острый язычок. Как бы там ни было, Кейт было не очень приятно это слышать.

— Я не знаю, как ты еще их не послала, Кейт, правда не знаю. Знаешь ли, это просто безобразие. Да, мы знаем, им сложно; да, мы знаем, ехать долго, но, может, хватит уже! Им не пять лет. Как долго еще они собираются тебя мучить? И вообще, как они смеют тебя мучить после всего того, что ты для них сделала, на какие жертвы шла столько лет только для того, чтобы у них была счастливая семья?

Кейт опешила, в равной мере рассердившись и приготовившись защищаться:

— Все не так просто, Таш…

Но ее подругу не так-то легко было заткнуть — Наташа прервала Кейт уже во второй раз за последние пару минут:

— На самом деле, Кейт, это действительно просто. Их отец был редкостным мудилой, чертовым извращенцем, а ты делала все, чтобы скрыть это от своих детей, страдала ради них — и чем они тебе отплатили? Доминик готов трястись в машине целые сутки, исколесить страну ради одной чертовой вечеринки, но не может доехать до Корнуолла, когда он нужен тебе больше всего на свете? Ты слишком много им позволяешь, Кейт. Надо быть строже. Я знаю, на твоем месте я повела бы себя совершенно иначе.

Кейт дошла до ручки:

— Надеюсь, у тебя никогда не будет детей, Наташа, потому что не дай бог никому такую мать!

— Я бы не позволила им вытирать о себя ноги, Кейт, это точно. Они должны знать границы, ты должна подать им пример!

Кейт встала и заорала дрожащим от гнева голосом:

— Подать пример? Да я всю жизнь свою только этим и занимаюсь! Вся моя жизнь — сплошная попытка показать моим детям, каково это, быть добрыми людьми, внимательными к окружающим…

— Ага! И посмотри, что вышло. И насколько же они добры и внимательны к тебе, Кейт?

Кейт вскочила и понеслась в сторону тропинки к дому. Ветер закружил в воздухе отзвук ее сдавленных рыданий.

Дженис пристально посмотрела на Наташу:

— Хорошо, что я спросила…

Наташа закрыла лицо руками.

— Дерьмо!

Она поняла, что зашла слишком далеко.

Наташа постучала в дверь спальни Кейт и вошла, не дожидаясь приглашения.

— Прости меня, пожалуйста, Кейт, — сказала она.

Та посмотрела на нее из-под отекших век.

— За что? — пробурчала она.

— За все. Я не должна была ничего этого говорить.

— Я знаю, ты не со зла и вовсе не это имела в виду, Таш.

Наташа взяла Кейт за руку.

— Да, но я именно это и имела в виду, Кейт! Просто мне не надо было этого говорить вслух.

— Но ты ведь знаешь моих детей. Они тебе нравятся!

— Да. Но тебя я люблю больше. И всегда буду делать и говорить так, как, мне кажется, лучше для тебя. Сейчас мне не нравится, что с ними происходит, — сказала Наташа серьезным голосом.

— Ты права, Таш; я сама виновата, так уж я их воспитала. Думала, что лучше всего будет скрывать от них правду. А теперь они выросли и не понимают, как можно кому-то доверять, потому что вокруг них всегда было одно притворство, — всхлипнула Кейт.

— Но дело именно в этом, Кейт. Твоей вины тут нет совершенно. Если кто тут в чем-то и виноват, то только Марк, и я так хотела бы, чтобы твои дети это поняли. Я стараюсь делать все, что в моих силах, чтобы поддержать тебя, Кейт, и помочь тебе быть счастливой. Ты моя самая-самая лучшая подруга, и мне так горько видеть, как сильно ты страдаешь, зная, что эту ситуацию можно так легко разрешить. Все, что нужно, — один раз с ними увидеться. Они к тебе несправедливы.

Кейт обняла подругу.

— Для меня ты тоже самый близкий человек во всем мире. Они придут в конце концов, Таш. Я знаю.

Кейт прикусила нижнюю губу. Ей нужно было заставить саму себя в это поверить. Наташа вздохнула:

— Думаю, ты права. Иногда я забываю, как много ты всего пережила. Пока я работала на другом конце страны, ты сидела в камере. Я забываю, какая ты сильная, забываю — ты уже справилась с таким количеством всего, что на тебя свалилось.

— И я тоже забываю. Как будто я просто ликвидировала из своей жизни несколько огромных кусков. Пока я была в тюрьме, время шло как-то странно — ни быстро, ни медленно; было похоже на беременность — бесконечно долго вначале, а когда ты уже родила, кажется, что время пролетело мгновенно. Я почти ничего конкретного не могу вспомнить из того периода; помню только то, как скучала по детям.

Наташа крепче сжала руку Кейт, а та продолжала:

— Но в то же время тюрьма была для меня своего рода убежищем, где я могла отдохнуть от того ужаса, который преследовал меня в доме Марка. Мне уже не страшно было смотреть на часы, когда наступал вечер. Да и к тому же в тюрьме было совсем не так плохо, как можно было бы подумать. Нас не заставляли драить зубной щеткой лестницы или чистить бесконечную гору картошки, сидя на холодном бетонном полу…

Повисла тишина — Наташа и Кейт размышляли, в какое русло направить разговор. Наконец Наташа спросила:

— Ты правда надеешься, что у меня никогда не будет детей?

— Да, но только из-за того, что ты не умеешь одеваться и все время пытаешься быть не такой, как все. С такой родительницей ребенок вырастет очень странным! — хихикнула Кейт.

Женщины рассмеялись. Похоже, лед был растоплен окончательно.

— Я тут прикидывала имена…

— О, расскажи!

— Если будет мальчик, назову его Радар. А если девочка — Филадельфия.

— Филадельфия, как сыр? — заплакала от смеха Кейт.

— Нет, как город! — ответила Наташа.

— Радар и Филадельфия? Что ж, как я и говорила — бедные маленькие чокнутые детишки, — улыбнулась Кейт.

Просунувшая голову в дверной проем Дженис была рада видеть, что ее подруги помирились.

— Простите, что прерываю, но тут Том из паба пришел и спрашивает тебя, Кейт.

Том явно успел привести себя в порядок — побрился и расчесал свои густые волосы. Кейт едва успела войти в холл, как он сразу же задал ей вопрос:

— Так вам серьезно нужна рабочая сила, Кейт?

— Смотря что вы имеете в виду?

Кейт задумалась — она не могла вспомнить, что он умеет делать.

— Я хороший повар, со школы работал в местных гостиницах, кем я там только не был. Правда, в последнее время приходилось в основном чинить заборы, строить стены и работать маляром, но мне больше нравится выполнять работу по дому. Я могу работать у вас поваром и уборщиком. Думаю, меня вполне хватит на то, чтобы поддерживать в порядке несколько комнат и готовить для вас и ваших гостей вкусную еду, — сказал Том.

Кейт заглянула в его глаза:

— Том, вы можете пообещать мне, что мне больше никогда, никогда не придется стирать белье или заправлять постель?

— Да, конечно, не проблема, — улыбнулся мужчина.

Кейт протянула ему руку.

— Тогда добро пожаловать на борт!

— Когда мне приступать?

— Ты только что приступил. Сделай, пожалуйста, четыре чашки кофе и тарелку бисквитов, а мы все сядем и подумаем, как быть с этим местом.

Том просиял и захромал в поисках кухни.

Глава 7

Десять лет назад

Марк положил себе на тарелку немного спаржи и протянул миску Лидии, сидевшей справа. И параллельно спросил:

— Ну что, Лиди, как успехи в школе?

— Хорошо. Я не очень шарю в латыни и химии, зато по рисованию у меня «отлично», — радостно сообщила ему дочь.

— Здорово, но рисование — это ведь не профессия, да? Уверен, твой брат мог бы тебя подтянуть, а, Дом? Нет никакого смысла иметь аналитический ум, если ни с кем им не делишься!

Доминик посмотрел на отца и ответил, стиснув зубы:

— Конечно.

Его улыбка выглядела вымученной, и на какую-то долю секунды Кэтрин показалось, что ее сын сейчас удивительно похож на нее саму. Она даже слегка обрадовалась этому.

Лидия возмутилась.

— Папа, ну что ты за глупости говоришь. Рисование — основа для очень многих профессий! Я могла бы стать графическим дизайнером, иллюстратором, модельером и еще много кем — ты просто не хочешь, чтобы я связывала свою жизнь с этой сферой, да?

— Этого я не говорил, Лиди.

Марк приложил руку к груди, притворившись, что ему больно.

— Дорогая, какую бы профессию ты ни выбрала, если это то, чем ты хочешь заниматься — и если это приносит деньги, то я поддержу тебя всегда! И я не хочу, чтобы ты чувствовала давление, потому что учишься в таком заведении, за место в котором многие отдали бы душу. Совершенно нормально нанять кучу дорогостоящих репетиторов и все равно только и заниматься тем, что рисовать картинки.

— Боже, я так и знала!

Лидия бросила вилку в знак протеста.

— Лиди, конечно, я шучу. Если ты видишь себя в этой профессии, то нужно следовать своей мечте, но нельзя игнорировать другие предметы, которые могут помочь тебе в ее осуществлении, вот что я имею в виду. Например, если ты собираешься открыть художественную галерею, нужно разбираться в продажах и маркетинге. Даже графическим дизайнерам все равно приходится составлять бюджет, быть в курсе издержек и всякое такое.

Марк взъерошил волосы дочери.

Лидия улыбнулась своему умнице папе.

Марк сменил тему и стал развлекать детей пародиями на своих коллег и их учителей. Кэтрин сочла это категорически неуместным. Как можно таким образом воспитать в детях уважение к окружающим, ей было совершенно непонятно, но поднимать этот вопрос прямо здесь и сейчас она не решилась.

— Что ж, я думаю, в академии все шушукаются по поводу моей награды, да? — спросил Марк.

Доминик посмотрел на отца безучастно.

— Что за награда? — спросил он, не прожевав.

Кусок филе выпал у него изо рта обратно на тарелку.

— Пожалуйста, не говори с набитым ртом, Дом, это отвратительно.

Замечание Кэтрин проигнорировали все. Марк продолжил:

— Национальная премия в сфере образования. Мне собираются вручить премию как лучшему директору школы. Та-дам! Они устраивают вечеринку в каком-то шикарном отеле в Лондоне и оплачивают всем дорогу, думаю, для Маунтбрайерз реклама будет неплохая. Местные власти в восторге. Это будет во всех воскресных…

Доминик фыркнул.

— Не, пап, я не слышал ничего об этом, — сказал он. — А ты, Лид?

Та покачала головой:

— Нэ-эт.

Кэтрин закусила нижнюю губу, чтобы ненароком не вмешаться, но ей безумно хотелось знать, что такое «нэ-эт» и откуда оно взялось в лексиконе ее дочери. Но так как Доминику она уже сделала замечание, насчет Лидии решила не заморачиваться. Кэтрин не хотела, чтобы ее окончательно заклеймили. И еще много чего не хотела.

Доминик продолжал фыркать.

— Так что, пап, ты собираешься кого-то взять на этот прием? То есть не поедешь же ты туда с мамой!

— Еще раз повторяю, Доминик, я здесь, сижу за этим столом рядом с тобой. И я явно не глухая, поэтому, пожалуйста, воздержись от подобных высказываний на мой счет.

Так как Кэтрин уже который раз все проигнорировали, она задалась вопросом — уж не превратилась ли она в человека-невидимку?

Марк расхохотался от слов Доминика, а потом попытался изобразить порицание.

— Может, ты и прав, Дом, а кого бы ты мне посоветовал?

Он подмигнул опешившей сперва Лидии, как бы заверив ту, что всего лишь шутит, невинная шутка, совсем не всерьез.

— Даже не знаю… Может, достать с полки Джудит и выгулять ее хоть раз? — хихикнул Доминик.

Марк взревел еще сильнее:

— Хах! Избави господи! Джудит!

Он отодвинул тарелку и притворился, что его сейчас стошнит.

— Ну вот, теперь я точно потерял аппетит!

Доминик снова подключился к беседе:

— Как жаль, что Наташа Мортенсен уволилась. С ней бы тебе точно было не стыдно появиться на людях. Уверен, она бы выбрала шикарный наряд — фея Динь-Динь бы нервно курила в сторонке.

Марк изобразил чересчур сильное отвращение.

— О, пожалуйста, Доминик, не говори при мне об этой придурочной лесбиянке.

— Вообще-то она не лесбиянка. На самом деле все это время Наташа встречалась с доктором Уайттингтоном; и может быть, они видятся и сейчас.

Кэтрин не могла понять, откуда у нее взялась мысль сказать это вслух и как у нее вообще наглости на это хватило, но теперь она знала точно одно: она не невидимка. Ибо взгляды всех присутствующих были прикованы к ней.

— Быть не может! — выпалил Доминик.

— Счастливая. Он просто красавчик!

От этой реплики Лидии брови Марка резко поползли вверх. Но он ничего не сказал.

Кэтрин пришлось закусить губу уже второй раз за вечер. Ей не нравилось, что ее дети так жестоки по отношению к ее лучшей подруге, а Наташа ведь всегда была к ним добра. Кэтрин было противно, а это ощущение она ненавидела.

— А у тебя как прошел день, дорогая?

Женщине потребовалась пара мгновений, чтобы понять, что ее муж только что о чем-то ее спросил.

— Ой! Прости, я задумалась. Все хорошо. Хорошо, спасибо. Все хорошо, — ответила она поспешно.

— Все хорошо. Хорошо, спасибо. Все хорошо! Вот, дети, как замечательно ваша мама провела этот день, в то время как мы горбатились над книжками. Очаровательно, — сказал ее муж.

Марк был чертовски умен. В его ремарке Кэтрин углядела довольно жестокую издевку над своей женой: она так любила читать, но тогда, когда все в Маунтбрайерз имели доступ к сотням книг, ей в чтении было отказано; но еще более жутко было осознавать, что Марк фактически показал их детям, насколько Кэтрин бесполезна. Впрочем, отвечать что-либо она не собиралась и просто стала убирать со стола. Обычно мытье посуды неплохо отвлекало от грустных мыслей.

Доминик и Марк отправились играть в крикет. Лидия осталась сидеть за столом, исподтишка наблюдая за своей матерью. Дочь Кэтрин выглядела очень озабоченной.

— Зачем ты так, мам? — спросила она.

— Как, Лидия? — опешила Кэтрин.

— Не могу описать точно, но ты как будто специально не принимаешь участия в том, что творится вокруг. Тебе нужно почаще участвовать в наших беседах за столом, так будет легче.

— Легче для кого, Лиди?

— Ну, вообще-то, для всех нас. Ты никогда не смеешься над папиными анекдотами, а ведь он так старается. Я знаю, что иногда он чересчур язвителен, но он же не всерьез. Папа — такой папа.

Кэтрин села в кресло напротив дочери; посуда может и подождать. Она чуть было не ляпнула: О, милая, еще как всерьез. Гораздо более всерьез, чем ты можешь себе представить.

Лидия не закончила.

— И когда мы куда-нибудь уезжаем, ты почему-то всегда в стороне. Когда мы втроем купаемся в море, ты сидишь на берегу с этим несчастным лицом. Почему ты никогда не заходишь в воду?! Не нужно так сильно стесняться, мам. Да всем до лампочки твой целлюлит — если он у тебя есть. Куча женщин в твоем возрасте не стесняются раздеваться. Лучше уж целлюлит, чем эти вечные льняные юбки. А то ты как будто в Викторианскую эпоху живешь и не имеешь права снять одежду! Тем более мы все уже давно просекли, что ты почему-то боишься оголять ноги, и понятно, что у тебя с ними какие-то проблемы.

Лидия с шумом выдохнула.

Кэтрин посмотрела на нее серьезным взглядом:

— Что ты обо мне думаешь, Лидия?

— Что ты имеешь в виду? — переспросила девушка.

— Я имею в виду, что ты думаешь, глядя на меня?

— Что я думаю? — повторила Лидия задумчиво. Она высунула кончик языка изо рта; так она всегда делала, когда пыталась сосредоточиться. Кэтрин часто замечала, что Лиди делает такое лицо, когда рисует. — Ну, вообще я не то чтобы часто про тебя думаю… — протянула девушка.

— Очаровательно! — вскричала Кэтрин и легонько хлопнула дочь тряпкой по спине.

— Нет, не в этом смысле. В смысле, что я уже привыкла к тебе, ты всегда рядом, вот в чем дело.

— На комплимент не очень-то тянет, Лиди!

— Глядя на тебя, я вижу свою мать, и поэтому я почти ничего про тебя не думаю. Ты же моя мама, ты всегда есть и всегда что-то… делаешь. Ты как фоновая музыка или любимая подушка. Мне не нужно тебя искать, ты всегда под рукой. В хорошем смысле слова, — слегка сумбурно пояснила Лидия.

Кэтрин удивилась:

— Фоновая музыка? В хорошем смысле слова?

Она силилась найти в этом хоть что-то положительное.

— Да. Ну вот бывает же плохая фоновая музыка — как, скажем, все эти попсовые бойз-бэнды или классика, которую я терпеть не могу. А ты другая; ты — как те мелодии, которые крутят в кафе, или как что-то успокаивающее, например, запах печенья или варенья. И это очень круто, — пояснила Лидия.

— Так, получается, я крутая, что ли? — улыбнулась Кэтрин.

Лидия фыркнула от смеха через нос и закатила глаза.

— Боже! Нет! Мама, ты вообще ни разу не крутая. Это слово даже звучит смешно от тебя!

— Хорошо.

Кэтрин потерла глаза и убрала за уши непослушные пряди. Ей не понравилось, что она сама невольно загнала дочь в словесный тупик. Настало время изменить ход беседы.

— Хорошо, Лидия, хватит о фоновой музыке и варенье. Задам вопрос иначе. Когда я спрашиваю, что ты обо мне думаешь, я имею в виду — хотела бы ты поменяться со мной местами? — спросила она.

Лидия задумалась. Кэтрин продолжила:

— Вот, например. В твоем возрасте я была на сто процентов уверена, что стану преподавать английский. У меня всегда была мечта учить кого-то. Я обожала читать и всегда думала, что из меня получится прекрасная учительница. Я писала диплом по литературе Великобритании. Иногда я думаю, как жаль, что я так и не стала преподавать.

— Почему?

Как ответить на этот вопрос? Что сказать? Нужно было что-то нейтральное, размытое, то, что не вызвало бы подозрений; что-то типичное.

— Я правда не знаю, Лиди. Наверное, просто жизнь вмешалась и расставила все по своим местам.

Этого должно хватить; пока что должно. Кэтрин снова попыталась поддержать беседу:

— Я хочу, чтобы ты представила себе, какой будешь в сорок лет. Какой будет твоя жизнь? — спросила она.

Лидия глубоко вздохнула. Она посмотрела на мать сквозь свои густые ресницы и произнесла более низким и тихим голосом, заговорщически:

— Как сложно. Никогда еще не загадывала так далеко. Одно скажу точно — я буду секси. Как мама Луки и Гвидо.

Кэтрин чуть было не ляпнула, что, имей она такого же квалифицированного хирурга, как миссис Петронатти, она бы тоже выглядела шикарно.

— Кроме того, мне кажется, моя жизнь не была бы такой предсказуемой, как, скажем, твоя. Мне хотелось бы больше разнообразия. Я стану художницей, это однозначно, но мне видится в моей жизни много разных поездок, знакомств, приключений, в том числе и любовных. Я всегда думала, что нельзя заниматься только чем-то одним, надо пробовать все, чтобы случайно не сделать неправильный выбор и не прийти в тупик. Я не хочу оказаться в тупике, мама. Мне больше нравится не загадывать, а следовать приключениям. Тогда живешь по-настоящему, а не просто существуешь. Я не хотела бы выйти замуж и заниматься семейными делами так, как занимаешься ими ты. Только не обижайся, у тебя ведь прекрасно получается!

Пытаясь не дать волю слезам, Кэтрин могла лишь кивнуть. Про себя она ответила дочери: А я вовсе и не обиделась, моя милая, моя умница дочка. Ты права, надо все попробовать! Узнать мир и не останавливать свой выбор на том, что тебе не по душе! Я хочу, чтобы ты сделала правильный выбор! Не бойся! Иди навстречу приключениям! Не вздумай топтаться на месте…

Услышав слова дочери, Кэтрин испытала огромное облегчение. Теперь она знала — что бы ни случилось, ее доченька всегда будет в порядке.

Приближалось время ложиться спать. Кейт всегда казалось, что этот момент наступает слишком быстро. Когда они с Марком только поженились, она пыталась затянуть процесс отхода ко сну, но вскоре поняла, что лишь откладывает неизбежное и еще больше сердит мужа.

Кэтрин взобралась по лестнице на второй этаж, переоделась в знакомую до боли хлопковую ночнушку и стала ждать.

Обойдя кровать, Марк подошел к жене и понюхал ее волосы.

— От тебя пахнет рыбой.

Кэтрин вздрогнула, вспомнив, что машинально пригладила волосы, не успев еще вымыть руки от лосося. Ей стало противно. Какими бы обычными ни были отрицательные комментарии от ее мужа, они по-прежнему ее раздражали.

— Ты сегодня выдала очень ценную информацию о мисс Мортенсен. Я был весьма удивлен, что ты осмелилась сказать нечто подобное за столом, да еще и при детях, — продолжил Марк.

Кэтрин знала — лучше не говорить ничего, несмотря на огромный соблазн брякнуть, что сам Марк позволял себе за столом вещи и куда менее пристойные, ничуть не стесняясь присутствия «детей», старший из которых вообще-то уже не был девственником и курил, как паровоз.

— Сегодня ты почитаешь мне книжечку на сон грядущий. Я знаю, как сильно ты любишь читать.

Произнеся это, изверг улыбнулся жене, уже стоявшей на коленях, как обычно.

Пока Марк принимал душ, Кэтрин порадовалась перспективе читать, пусть и вслух. Она даже не знала толком, как реагировать на его приказ. Если Кэтрин покажет, что рада, это точно его разозлит, но откровенное безразличие может взбесить Марка еще сильнее. Ах, если бы она только знала…

Марк протянул Кэтрин книгу, и та встала с колен. Развязав халат, ее муж указал на стоявшее с его стороны кровати кресло. Кэтрин потрогала увесистый фолиант и прочитала название: «Илиада». На нее вдруг навалилась прямо-таки смертельная усталость. Кэтрин сильно хотелось спать, и перспектива читать такой сложный текст, да еще и вслух, казалась ей сравнимой с тем, чтобы карабкаться на гору без альпинистского снаряжения.

Марк улегся посреди постели, сложив руки на подушке и положив на них лицо, то есть отвернувшись в противоположную сторону от Кэтрин.

Она открыла первую страницу, стараясь не переводить взгляд на отвлекавшую внимание подушку, лежавшую рядом с головой ее супруга.

Кейт начала читать, изо всех сил пытаясь найти ритм для этих странных, незнакомых слов.

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, сына Пелея: Он, кто ахеянам множество бедствий соделал, Многие души могучие славных героев отправив В мрачный Аид, и самих бросив их на съеденье Птицам окрестным и псам (дабы Зевсова воля вершилась).

Кэтрин не знала, сколько прошло времени. Ей казалось, будто прошло несколько часов, а на самом деле прошло всего чуть больше часа. Она вздрогнула, почувствовав холодное дыхание сквозняка, влетевшего из-под двери и обжегшего ее ступни и лодыжки.

Сидеть в кресле было неудобно — ткань стала впиваться в кожу Кэтрин сквозь сорочку, отчего на месте шрамов защипало. Женщине больше всего сейчас хотелось встать, сменить позу, чтобы стало хоть чуть-чуть полегче. Слова начали расплываться перед глазами. Буквы превращаться в черные точки на белых страницах: уже неразличимые, какие-то странные закорючки непонятной формы, они плыли перед ней, отчего Кэтрин почти не понимала, что читает. Шея женщины вдруг стала такой слабой, что перестала выдерживать вес ее головы, и та постепенно стала опускаться. В горле у нее пересохло, и голос звучал хрипло. Кэтрин отчаянно хотелось пить, но больше всего ей хотелось спать.

Ее глаза зудели и болели, а плечо свело судорогой от тяжелой книги. У Кэтрин был такой трудный, насыщенный день, впрочем, как и все предыдущие. Ей так хотелось закрыть глаза хоть на секундочку…

Бум! Кэтрин проснулась от двух звуков, раздавшихся одновременно, и последовавшей за ними резкой боли. Первым звуком был стук ее черепа о спинку кресла, а вторым — испуганный крик, который у нее вырвался от неожиданности. Сильно ударившись о кресло, Кэтрин почувствовала, как на голове образовался синяк. Дыхание ее было прерывистым — она уснула всего на мгновение.

— Пап, что случилось? — раздался голос Доминика где-то за дверью.

— Нет, сынок, все хорошо, иди спать. Твоей маме, должно быть, кошмар приснился.

Заскрипели половицы — Доминик ушел к себе в комнату.

Кошмар наяву… Кэтрин прикусила губу, чтобы не произнести это вслух или не разораться на весь дом, чтобы не позвать на помощь.

Захлопнувшийся томик «Илиады» лежал у нее на коленях. Стоя над Кэтрин, Марк держал ее за волосы так, что ее голова выпрямилась. Встав так, чтобы она не могла видеть его лицо, Марк произнес тихо, но твердо:

— Пожалуйста, не буди детей, Кэтрин. Когда я сказал, что сегодня ночью ты будешь читать мне вслух, я имел в виду — всю ночь. Это ясно, милая?

— Да, — ответила Кэтрин хриплым голосом.

— Хорошо.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Хорошая девочка. Думаю, надо будет вернуться на несколько страниц назад, вдруг ты что-то пропустила.

Марк отпустил ее волосы и подошел к комоду. Порывшись среди своего нижнего белья, он достал шелковый шарф с кистями на концах. Кэтрин смотрела на мужа, уже заранее боясь того, что будет дальше.

— Сядь поудобнее, милая, — сказал Марк.

Кэтрин выпрямилась в кресле.

Ее муж обвязал ее голову шарфом, а концы его привязал к креслу. Таким образом, Кэтрин оказалась жестко прикрепленной к нему и не могла даже голову повернуть.

— Теперь можешь продолжать, Кэтрин.

Марк снова улегся на кровать в той же позе, что и раньше. Он задышал ровно и размеренно, и Кэтрин подумала, что, возможно, ее муж уснул; но она не могла так сильно рисковать. Текст можно было разглядеть, только подняв книгу на уровень глаз, и тогда ее пришлось бы держать под прямым углом. Мышцы быстро свело судорогой, но других вариантов у Кэтрин не было, поэтому она старалась не обращать внимания.

Агамемнона прервав, слово молвил Ахилл всемогущий: «Робким, ничтожным, трусливым меня б называли, Если б во всем, что прикажешь, тебе угождал я, никчемный. Пусть же другие стелются перед тобою; а мне Ты не приказывай: слушать тебя и вовсе не стану! Слово лишь молвить я буду — его сохрани ты и помни: В грозную битву на скорую смерть за плененную деву Мне не вступить, ни с тобой и ни с кем; забирайте, что дали! И из сокровищ, на черном моем корабле затаенных, Против воли моей ничего отобрать у меня не сумеешь! Ежели слушать меня не желаешь, приди и попробуй: Кровь твоя черная по копью моему заструится!»

Кэтрин было очень трудно сохранять свою неестественную позу, и она боролась с желанием освободиться от своей шелковой привязи. Радовало ее только одно: так как Марк не мог видеть ее лица, Кэтрин могла тихо плакать, пока читала этот странный текст.

Как и каждый день, прозвенел будильник. Глаза Кэтрин распухли. Они болели и слезились; не то чтобы она плакала, но ее душа как будто продолжала рыдать. Речь ее потеряла связность и четкость. Мышцы окончательно онемели, и даже легкое движение причиняло сильную боль.

Муж же ее практически выпрыгнул из постели и от души потянулся, зевая, давая таким образом понять, что хорошенько выспался. Он медленно подошел к креслу и развязал шелковый шарф. Голова Кэтрин рухнула вперед, словно бы ее шея за это время позабыла, как это — удерживать голову.

Марк взял жену за руку и помог ей встать. Когда ее ноги отделились от кресла, их пронзила сильная боль, как будто за ночь они срослись, и теперь Марк насильно разорвал только что заживший шов.

— Идем.

Это была привычная команда, знакомая Кэтрин до боли. Она была слишком слаба, чтобы протестовать или сопротивляться. Марк положил жену лицом вниз на кровать и, как делал это каждый вечер, изнасиловал. Но Кэтрин не чувствовала ничего — едва поняв, что лежит на мягкой подушке, она тут же уснула глубоким сном.

Очнулась она от того, что Марк хлопал ее по щекам, чтобы привести в чувство. Он навис над ней и произнес:

— Я в душ, а тебе пора готовить завтрак. Мы и так на пару минут отстали от графика. Поэтому никакого душа, спящая красавица.

Кэтрин стащила с кровати простыни и переоделась. От недосыпа ее заносило в стороны. Спускаясь по лестнице, она крепко держалась за перила, чтобы не упасть. Загрузив постельное белье в стиральную машину, Кэтрин начала накрывать на стол, ища продукты в серванте, словно слепая, — нужны были хлопья, ломтики хлеба, мед и что-то еще, чем можно было вкусно позавтракать.

Первым к завтраку спустился Доминик. Кэтрин посмотрела на него, ожидая нехорошей реакции на свой внешний вид. Она пыталась найти свой счастливый голос, эту деланую радость, с которой каждое утро встречала детей к завтраку, словно все на самом деле было хорошо. Но, как ни старалась, найти его не могла.

— Господи! Мама, ты как из могилы встала, — ужаснулся Доминик.

Кэтрин кивнула и чуть было не расплакалась. Она попыталась что-то сказать. Но не получилось. Тогда женщина стала умолять сына глазами: Пожалуйста, Доминик, пожалуйста, не обижай меня сегодня.

— Что случилось? Ты заболела, мам? Да?

— Да, мож…

Кэтрин хотела сказать «может быть», но в том состоянии, в котором она пребывала, даже лишнюю букву было произнести сложно.

Доминик уселся за стол. Кэтрин потянулась к чайнику и налила в кружку кипятка.

— Ты забыла положить чайный пакетик.

Доминик посмотрел на Кэтрин с недоумением и чем-то очень похожим на беспокойство.

— Ничего, мам, сам положу.

Он встал, вылил содержимое чайника в раковину и снова наполнил его водой, чтобы поставить подогреваться.

— Это из-за того, что было ночью? — спросил он.

Кэтрин смотрела на него пристально, пытаясь что-то сказать, но не зная, что ответить и с чего начать.

Доминик продолжил:

— Ну, из-за того кошмара, который тебе приснился?

Что-то в том, как мерцают его глаза, как он неровно дышит, подсказало Кэтрин, что ее сын мало верил в историю с кошмаром.

— Да, Дом, просто всю ночь кошмары снились.

Кэтрин через силу улыбнулась.

— Все будет хорошо, мам. Не волнуйся.

— Будет ли, Доминик?

— Надеюсь, мама, правда надеюсь. Это ужасно, когда ты в таком состоянии. Иногда мне очень хочется тебе помочь. Я просто не знаю как.

Милый, милый Доминик. Кэтрин еле слышно прошептала «спасибо» и направилась к стиральной машине.

Кэтрин стояла в саду перед бельевой веревкой, держа под мышкой корзину со свежевыстиранными простынями. Она чувствовала, как начался новый день. Ей даже удалось более-менее очнуться, почувствовав прикосновение утреннего солнца и ветерка, шевелившего ее волосы. Она глубоко вдохнула и попыталась успокоиться.

Кэтрин залезла в корзину и провела рукой по деревянным прищепкам, высыпавшимся из мешочка поверх простыней. Перед глазами женщины вдруг всплыл призрак ее матери. Кэтрин покачала головой и прогнала видение.

Она взяла прищепки — те знали, что будет дальше. Стиснув зубами три прищепки и держа в руке Пегги, Кэтрин стала развешивать простыни, беря по одной прищепке для каждого угла.

— Доброе утро, миссис Брукер!

— Доброе утро, миссис Бедмэйкер!

По какой-то причине, было ли то отчаяние или проявление невроза, обращение школьников очень рассмешило Кэтрин на этот раз. Причем она не просто прыснула или улыбнулась, нет, она стояла на лужайке и хохотала, практически до слез. Не понимая, откуда все это.

— Доброе утро, Джордж! Доброе утро, Пирс! — с трудом произнесла Кэтрин сквозь смех и захохотала еще сильнее. Чтобы стряхнуть с себя эту смешинку, она стала трясти головой.

— С вами все хорошо, миссис Брукер? — спросил один из мальчиков, явно испугавшись.

— Да, спасибо, все в порядке.

Она вытерла глаза рукавом.

— Вы хорошо спали, миссис Брукер?

Кэтрин взглянула на смелого Джорджа Николса, сведения о храбрости которого, скорее всего, уже к ланчу облетят всю академию. Она уже сейчас представила себе этот восторженный шепот: «А потом она сказала: „Все в порядке“, а он спросил: „Хорошо ли вы спали?“ Я клянусь богом — Пирс может подтвердить. Он был там и слышал, а сестра моего лучшего друга встречается с его братом, и тот рассказал ей, а она сказала мне! Поверить не можешь, да? А что она ответила?»

Кэтрин долго размышляла, что сказать. Что же ей сказать? Давай, Кэтрин, думай! Про тебя уже легенды в школе слагают. Подумай хорошенько, скажи уже что-нибудь, ради бога. Говорите, миссис Бедмэйкер!

— О, знаешь, Джордж, как обычно, — глаз не сомкнула.

Подхватив корзинку, Кэтрин подмигнула мальчику, а затем развернулась и направилась на кухню.

Джордж и Пирс переглянулись. Вот это сплетня!

Кэтрин открыла дверь и поймала на себе взгляд всех трех членов ее семьи.

— Всем доброе утро! — нашла она свой счастливый голос, как раз вовремя.

Лидия от ужаса аж ложку уронила.

— Ужас, мама, ты выглядишь как…

— Да, я знаю. — Кэтрин перебила дочь. — Спасибо, Лидия, я не хочу выслушивать от тебя подробную характеристику того, насколько отвратительно сегодня выгляжу. Давайте так: если этим утром нам нечего сказать друг другу приятного, лучше помолчим, хорошо?

Кэтрин вернула бельевую корзинку на место. Марк, Лидия и Доминик не издали ни звука. Кэтрин взглянула на всех троих, садясь за стол и потянувшись за чайником.

— Что же, — прокомментировала она, наливая себе чаю, — пожалуй, так оно и лучше.

В такой странной атмосфере Лидии и Доминику, кажется, даже есть перехотелось. Оба молча отодвинули стулья, поставили миски с недоеденными хлопьями на середину стола и поспешили в школу. Тяжелые рюкзаки небрежно болтались на их тощих спинах.

— Кажется, кто-то сегодня встал не с той ноги? — елейным голоском произнес Марк.

Кэтрин тонко улыбнулась, услышав его слова:

— Да.

Она кивнула.

И посмотрела в его глаза, яркие и живые. У нее было к нему так много вопросов, задать которые у нее никогда бы не хватило мужества. Она сказала бы ему прежде всего: «Ты ведь псих, да, Марк? Все это потому, что ты псих? Сумасшедший? Это официальный диагноз или ты пытаешься убедить себя, что ты не такой? Потому что, конечно, так вести себя может только последний псих. Нужно быть неуравновешенным, жестоким, да просто ненормальным, чтобы творить со мной все эти жуткие вещи. Откуда это, Марк? Кто-то когда-то так же поступал с тобой? Откуда такая изощренная жестокость? Ты получаешь удовольствие от всего этого или тебе от этого грустно? А вот мне грустно, Марк, очень. Ты взял меня в жены такой, какой я была, и за эти годы разобрал по кусочкам, и осталась только пустая оболочка, внутри которой когда-то была личность по имени Кейт Гавье. Когда-то там внутри была я, но теперь меня нет, и осталась только скорлупа. Меня больше нет, и в этом виноват один лишь только ты. Почему я, Марк? Почему ты выбрал меня? Я могла так много всего дать другим людям, так много. Я жила настоящей жизнью, а теперь…»

Марк продолжил:

— Ну, тогда ложись сегодня пораньше, дорогая.

Кэтрин кивнула, поняв истинный смысл, который ее муж вложил в эти слова. И вдруг почувствовала острое желание разрыдаться — она знала, все из-за усталости. Когда она уставала, сдерживать чувства становилось все труднее.

Кэтрин выпила две чашки очень крепкого кофе, зная, что, чтобы выполнить всю работу на день, она будет нуждаться в топливе. Если она не успеет или не справится, конец недели будет для нее пыткой. В воскресенье вечером Марк сядет за компьютер — печатать полный список. Если какой-то из пунктов в списке останется без галочки, за каждый такой пункт она получит балл. То есть целых шесть или семь баллов, помимо основного счета.

В среду Кэтрин нужно было вычистить всю «парадную» обувь — то есть сначала натереть их воском, затем пройтись по ним жесткой щеткой и, наконец, отполировать с помощью мягкой тряпочки до блеска. Четыре пары обуви — по одной на каждого члена семьи. Потом она должна была поменять воду во всех вазах с цветами, чтобы не было запаха протухшей воды; взбить все подушки; вычистить кухонный шкаф, вымыть и вытереть всю посуду и вернуть ее на прежнее место, когда будут вымыты и вытерты полки в шкафу; натереть до блеска все зеркала; и, наконец, разгрести подъездную дорожку к дому — убедиться, что галька на ней распределена равномерно, убрать мусор и другие предметы, которые могут быть под ней.

Кэтрин уже один раз пыталась соврать насчет пунктов в списке. Она вспомнила тот воскресный вечер. Марк зачитывал ей пункты, а она должна была ответить «сделано» или «прочерк». Нависнув над ней, ее муж произнес: «Пятница — протереть сверху и внутри аптечных шкафчиков». Кэтрин знала, что не сделала этого; она отвлеклась и просто забыла. Так что она солгала. Чтобы Марк не порезал ее, она солгала и сказала: «Сделано».

Точным движением муж ударил ее наотмашь пластиковым планшетом, на котором был прикреплен список дел, порезав кожу под левым глазом. Капелька крови потекла по щеке Кэтрин и упала на плечо ее сорочки. Марк нарушил одно из своих главных правил: никогда не наносить раны в том месте, где это могут заметить посторонние.

— Смотри, что ты заставила меня сделать!

Он был в ярости.

— Никогда не лги мне.

Он схватил Кэтрин за подбородок.

— Что это? — сказал Марк.

В его руке оказалась газета, скатанная в шарик размером не больше крупной виноградины.

— Это… это газета, — запинаясь, ответила Кэтрин.

— Верно. И знаешь, где я ее положил? — произнес Марк чуть громче. Кэтрин покачала головой, хотя могла бы сделать вполне обоснованное предположение.

— Я положил ее сверху на аптечку, и в пыли, которая там скопилась, я написал слово «грязь». И знаешь, что я увидел, когда заглянул туда сегодня утром?

Она снова покачала головой, зная, что, задавая вопросы, муж ответов от нее не ждал, это просто было частью его игры.

— Эту газету и мое слово «грязь». Мало того, что ты заставляешь свою собственную семью жить в совершеннейшей грязи, так ты еще и врешь. Очень плохо, — процедил Марк сквозь зубы.

Кэтрин про себя усмехнулась — ей было смешно, что мужу так мало нужно, чтобы охарактеризовать состояние дома как «совершеннейшая грязь».

Через десять минут, однако, когда Марк ее наказывал, женщине было уже не до смеха — ибо наказывал он ее нарочито медленно и весьма жестоко.

Глава 8

Год назад

День был насыщенным, но не более чем любой другой. Кейт готовилась к приезду новых постояльцев. Обычно она уже в течение первых нескольких часов пребывания новенькой в «Перспектив-Хаус» могла все о ней понять. За те несколько лет, что она владела этим местом, Кейт порядком поднатаскалась в определении характеров и теперь могла применить свои знания на практике. Намеком могло служить все — кто-то неохотно пожимал руку, кто-то избегал зрительного контакта, кто-то пытался разыгрывать весельчака, притворно улыбаясь и состроив уверенное выражение лица. Постепенно женщина научилась взламывать внутренний код человека и выяснять правду о нем.

Было понятно, что рано или поздно Кейт начала бы проводить параллели между тем, как она жила раньше, и своей жизнью теперь, но, как ни странно, проводить эти параллели она начала совсем не из-за очевидных вещей; скорее наоборот. Когда Кейт видела, как порог ее центра переступает новая обитательница, часто либо тощая, как скелет, либо, наоборот, с лишним весом, сжимая в руке единственную сумку, в которую умещалось все, что было ей дорого, то сразу вспоминала о Маунтбрайерз, хотя там все было совсем иначе. Из роскошных кабриолетов вслед за новыми студентами выпрыгивали их заботливые родители. Отцы в идеальных костюмах и матери со множеством пластических операций помогали своим дитяткам достать из багажника чемоданы, борсетки с ценностями, новейшие гаджеты, сумки с логотипами известных брендов, рюкзаки со сладостями и прочими радостями жизни. Кэтрин поражалась, как одним в этом мире досталось все, а другим — почти ничего.

За последние девять лет Кейт окончательно убедилась, что жизнь несправедлива.

От тягостных мыслей ее оторвал телефонный звонок.

— Да, это Кейт Гавье. Ах, отлично, как вовремя. Да, да, ее обязательно встретят. Когда она будет у нас, я вам перезвоню, большое спасибо.

Судя по лежащей перед ней папке с документами, Таня Уилсон должна была прибыть сегодня в четырнадцать тридцать. Кейт взяла папку, открыла ее и пробежала глазами только самый первый лист. Как же она ненавидела эти отчеты и личные дела. Кейт вообще не нравилось, что о девушках, приезжавших в «Перспектив-Хаус», с юности начинали судить исключительно по этим коротким выпискам из личных дел и полицейских отчетов.

Еще не повзрослев, они уже превратились в предмет наблюдения, оценки, и их судьба была заранее решена. Система признавала лишь несколько вариантов характеристик для подобных девушек, и характеристики эти были далеки от положительных. Кейт каждый день приходилось пролистывать бесконечные копии личных дел, и везде она встречала слова «беспомощная» и «безнадежная».

Именно с этого момента в жизнь девушек вмешивались Кейт и ее команда. Судя по личному делу Тани, она тоже принадлежит к этой бесконечной категории. Ее мать лишили родительских прав, когда девочке было шесть лет, за жестокое обращение с ребенком. Сменив двенадцать приемных семей и два детских дома, Таня оказалась сначала в исправительной колонии для несовершеннолетних, а потом в тюрьме — за помощь в организации ограбления и незаконное ношение оружия.

Кейт была уверена, что в досье будут значиться занятия проституцией, употребление наркотиков и огромное количество психологических проблем. Захлопнув папку, женщина затолкала ее в и без того переполненный ящик стола. Нет уж, оценивать Таню она будет не по ее личному делу, а по своему впечатлению от общения с девушкой. Кейт давно перестала обращать внимание на те характеристики, которые читала в личных делах, все они казались ей одними и теми же. С точки зрения системы все обитательницы «Перспектив-Хаус» были одной и той же девушкой. Точной копией. Только вот нет, они совсем разные, и главной задачей Кейт было заставить в это поверить их самих.

Интересно, а какой ярлык наклеили на саму Кейт? Что-то вроде: «Хладнокровная и нераскаявшаяся убийца, которая, кажется, бросила своих детей и не имеет никакого уважения к системе». Тут Кейт вспомнила фразу, которую сказала когда-то сама: «Судя по всему, некоторые люди видят лишь то, что хотят видеть».

В «Перспектив-Хаус» все время происходили какие-то мелкие происшествия, и Кейт знала, что все это разруливать в конечном итоге придется ей одной, и больше никому. За все время, что она здесь прожила, ей что только не приходилось разгребать: попытки самоубийства (две), пожар (один), протекающая труба (одна), драка между девушками (шестьдесят три). Один раз ей даже пришлось принимать роды — прямо на полу ванной одна из постоялиц родила здоровенького мальчика весом чуть больше трех с половиной килограммов. Джейден Ли, как его назвали, теперь жил со своей матерью и ее новым бойфрендом в Труро. В «Перспектив-Хаус» могло быть как угодно, но скучно здесь не было никогда.

Кейт знала — как только у обитательниц этого места появится надежда на лучшее будущее, они будут готовы уехать и жить самостоятельно, начав с нуля. Но у каждой из этих девушек темпы движения к светлому будущему были совершенно разными. Если новоприбывшая с самого начала не испытывала никакого оптимизма, если у нее не было никаких поводов для радости, то путь ей предстоял долгий и тернистый. Это было под силу только самым смелым, но даже такие не всегда могли дойти до конца. Для многих из этих девушек уже само решение попытаться вырваться из привычной среды было довольно болезненным, и далеко не всем это удавалось.

Кейт усвоила горький урок: некоторые из девушек уже дошли до точки невозврата, и пытаться помочь им было бесполезно. В «Перспектив-Хаус» могли сделать их жизнь чуть легче, но часто отсюда уезжали с мыслью о том, что, возможно, не вернутся уже никогда. Тем не менее девушки знали, что двери этого дома всегда будут для них открыты, и многих из них это обнадеживало.

Мимо ее кабинета пронесся Том со стопкой полотенец в руках. Кейт окликнула его:

— Ой, привет, Том!

Он медленно развернулся, стараясь не уронить полотенца, и вернулся к кабинету Кейт:

— Да, босс?

— Не забывай, что сегодня приезжает Таня. Поезд придет в половине третьего. Приготовь, пожалуйста, что-нибудь, а то, мало ли, девочка проголодается. Хорошо?

Том кивнул. Бесполезно было объяснять Кейт, что он уже знал о приезде Тани и собирался сделать бутерброды после того, как закончит с обедом. Не то чтобы Кейт была тираном, совсем нет; напротив, все были от нее в полном восторге. Но ее перфекционизм означал порой совершенно ненужные переживания по поводу того, что и так было сделано.

— Я скоро этим займусь, — сказал Том.

Она посмотрела на него и улыбнулась. Он зашагал по лестнице. Конечно, займется, милый, милый Том.

Мужчина стал ярым поборником «Перспектив-Хаус»: при любой возможности трубил направо и налево, насколько тут хорошо и какие тут все замечательные. И действительно, местные жители стали поддерживать Кейт, они часто заходили в гости и предлагали помощь. Вначале, конечно, все посещали это место исключительно из любопытства, но потом понимали, что им нравится атмосфера и ощущение надежды, и возвращались снова. Разумеется, остались и те, кто был категорически против «Перспектив-Хаус». К счастью, Пенмарин не был настолько маленькой деревушкой, чтобы Кейт с ними постоянно пересекалась.

Недавно она выпустила в большую жизнь одну из обитательниц, Натали. Девушка пробыла под ее крылом всего восемь месяцев. Она смогла устроиться в местный гастроном и нашла хорошего парня.

Многие из девушек смогли найти работу и освоиться в обществе; их успехи были личным триумфом Кейт. Она искренне надеялась, что в свое время к ним присоединится и Таня.

Кейт села на решетчатую деревянную скамью и прислушалась к громкому тиканью часов на платформе. С белой крыши свешивались подвесные кашпо с благоухающими цветами, платформа была идеально чистой. Наверное, сотрудники вокзала и граффити-то никогда в жизни не видели. Это была станция ушедшего века; даже начальник станции щеголял в начищенных до блеска туфлях, с карманными часами и свернутым флажком в руке. Кейт была готова увидеть здесь саму мисс Марпл в своей привычной дамской шляпке слегка набекрень.

Прибывший поезд — вытянутая красно-желтая ракета, вся в копоти городов, через которые только что пронеслась, — привез с собой двадцать первый век. Таню Кейт заметила сразу же. Среди шумных компаний, парочек и родителей с детишками стояла девушка-подросток, в нерешительности оглядываясь вокруг и не понимая, правильно ли вышла. Когда она поняла, что не знает, кого искать, то и вовсе огорчилась окончательно.

Кейт бросилась к ней, размахивая руками, пытаясь как можно скорее избавить Таню от страха перед неизвестностью. Худые ноги девушки были спрятаны под черными джинсами; на ней были старые, поношенные кеды, а на тонком туловище болталась футболка, которая была явно ей велика. Бледное лицо Тани обрамляла длинная рыжая шевелюра. Пожалуй, самой примечательной ее чертой были, однако, губы — полные, ярко-алые, идеальной формы. Кейт подумала, что новенькая похожа на прекрасную фарфоровую куклу.

— Таня! Привет!

— Привет.

Голос Тани был тихим и звучал как-то болезненно — то ли ей хотелось пить, то ли от нервов она перенапрягала связки. Она окинула взглядом Кейт, потом толпу вокруг, потом подняла голову и посмотрела на небо. Слишком много новых впечатлений сразу же.

— Ты быстро. Как тебе поездка? — спросила Кейт.

— Длинновата, — еле заметно улыбнулась девушка.

— Надо думать. Я Кейт. Добро пожаловать, Таня.

Новенькая посмотрела на Кейт как-то исподлобья — с чего это вдруг она так себя с ней ведет? Зачем эта незнакомая женщина так к ней добра? Ей чего-то от нее надо?

— У тебя много вещей с собой? — спросила Кейт.

Наклонившись, Таня подняла с земли свою спортивную сумку. Сумочка была не больше тридцати сантиметров длиной, но сюда прекрасно поместились все немногие пожитки девушки.

Она проследовала за Кейт на автостоянку. Женщина постаралась не усердствовать с приветствием — иначе было бы просто неприлично. Таня думала, каково это — жить там, где нет огромных небоскребов, кучи автомобилей, магазинчиков на каждом углу и копоти на фасадах. Без всего этого, ей казалось, она не сможет чувствовать себя в безопасности.

— Ты приехала в самое лучшее время года. Погода замечательная, и, когда нет дождя, нет места лучше, чем пляж рядом с «Перспектив-Хаус». Мы все время устраиваем там пикники — прямо на песке. Ты чудно проведешь время, обещаю!

Кейт пыталась понять реакцию девушки на ее слова, она видела, как та недоверчиво смотрит на нее из-под челки. Какое-то время они ехали в тишине. Потом Кейт стала комментировать происходящее на дороге. Таня с интересом рассматривала живые изгороди около домов.

Когда машина Кейт подъехала к дому, та заглушила мотор и дала Тане время, чтобы рассмотреть свое новое жилище.

— Добро пожаловать в «Перспектив-Хаус». Ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе потребуется, Таня.

Девушка кивнула.

— И как тебе? Первые впечатления? — поинтересовалась женщина.

— От вас или от дома?

Кейт понравилось, как быстро Таня соображает.

— И то и другое, — уточнила она.

— Домик прямо как из американского фильма…

Кейт улыбнулась и кивнула:

— Да, да, да.

— А насчет вас я не уверена. Вы?.. Я имею в виду, вы?..

— Да? — Кейт была готова к расспросам.

— Это что, секта какая-то, что ли, или приют для верующих? Хочется надеяться, что вы все тут не какие-нибудь чокнутые почитатели Иисуса, потому что если это так, то я немедленно сажусь на этот чертов поезд и уезжаю обратно, — Таня показала направление. — Лучше уж в тюрьму угодить, чем к каким-нибудь «Свидетелям Иеговы».

Кейт расхохоталась с такой силой, что из глаз ее брызнули слезы.

— Ох, Таня, теперь понятно, почему ты так нервничаешь. Ты правда решила, что я сектант?

Таня откинула с лица челку и изобразила нечто похожее на неуверенную улыбку.

Кейт на мгновение подумала, неплохо бы тут процитировать Саймона с его рыбками, но потом решила, что не стоит.

— Нет, милая, конечно, ничего подобного. Я сама только несколько лет назад вышла из тюрьмы; отсидела пять лет за непредумышленное убийство. Дженис, наш психолог, отбывала наказание в той же тюрьме, она прекрасная девушка, когда-нибудь она расскажет тебе свою историю. Наташа — наш арт-терапевт… — начала было Кейт.

— Арт-терапевт? — перебила ее Таня.

— Да, арт-терапевт. Ну, это тот, кто…

— Даже не начинайте. Я знаю. Обожаю рисовать, просто обожаю, — улыбнулась Таня.

Кейт посмотрела на нее и заметила, что глаза девушки слегка расширились, а бледные скулы подернулись румянцем.

— Тогда, похоже, вы с Наташей найдете общий язык, — добавила она.

Таня громко выдохнула, и они с Кейт обе поняли, что большую часть поездки девушка просто боялась лишний раз дышать.

— Пойдем.

Поднимаясь по ступеням крыльца, Таня прижала свою сумку к груди, словно пытаясь защититься от тех ударов, которые обычно сыпались на нее, когда она приходила в какое-то новое место. Нужно всегда быть начеку.

В доме было тихо. После обеда все куда-то разбрелись. Том, конечно, «отправился за продуктами» — хотя что он мог купить, сладко посапывая в своем фургоне, припаркованном сзади «Перспектив-Хаус», было за гранью понимания Кейт. Стэйси Хилл, которая была на данный момент единственной обитательницей дома, сейчас, судя по всему, сидела на пляже, пытаясь привести в порядок мысли; она ходила туда каждый день, и Кейт надеялась, что это поможет ей наконец избавиться от навязчивых воспоминаний.

— Есть хочешь, Таня?

Девушка пожала плечами. Нет, не то чтобы она сомневалась, хочет она есть или нет — она просто умирала с голоду, — а сомневалась она в том, стоит ли говорить правду.

Кейт поняла, в чем дело.

— Давай я принесу тебе пару сэндвичей в комнату, а ты пока осваивайся, хорошо? — предложила она.

— Благодарю, — тихо сказала Таня.

Кажется, сделка состоялась.

Когда они поднимались по лестнице, Кейт показала Тане гостиную с парой огромных диванов, столовую и кухню с ее большим столом, где можно было выпить кофе или вести задушевные беседы за чашкой чая.

Они остановились у двери с табличкой «Мечта».

— У каждой комнаты здесь свое название. Тут есть «Желание», «Вера» и «Свобода», но из «Мечты» самый прекрасный вид на океан, а я хотела бы, чтобы ты им наслаждалась, — сказала Кейт.

Она повернула ручку и впустила Таню в комнату. Девушка сразу же подбежала к окну и уставилась на огромный океан, простиравшийся вдали.

— А куда выходит это окно? Что там, за горизонтом? — спросила она.

— Хороший вопрос. Никогда не была сильна в географии, пришлось навести справки, и мне сказали, что, если переплыть море, первой страной, где окажешься, будет Канада, — улыбнулась Кейт Тане.

Та посмотрела на нее как на сумасшедшую:

— Та Канада, которая рядом с Америкой? Издеваетесь?

— Нет, это правда — если доплыть до берега, то, вероятно, наткнешься прямо на представителя канадской конной полиции! Только представь себе эту картину, — хихикнула Кейт.

— Я не умею плавать, — пожала плечами Таня.

— А научиться хочешь? — подмигнула Кейт.

— Нет.

Ответ Тани был громким и решительным. Девушка прислонилась лбом к прохладному стеклу. Кейт не знала, о чем Таня думает сейчас, но предположила, что о тех картинках из ее детства — как этот ублюдок, с которым спала ее мать, чуть было не утопил ее в ванне, полной холодной воды…

— Я пошла за бутербродами. Вот дверь в ванную, а вот шкаф для твоих вещей, но, я думаю, тут все понятно. Осваивайся пока, а я скоро вернусь, — с улыбкой произнесла Кейт.

Таня не отрывала голову от оконного стекла. Она уставилась на океан, огромный и черный, и представила себе, что оказалась в другой стране, в другом мире, в Канаде… Она никогда раньше не видела океана, только на фотографиях и в кино. Таню завораживало, как вода переливается и бьется волнами, на вершинах которых виднеются пенистые барашки — океан был живой. И она оказалась не готовой к тому, что он так огромен, безграничен.

Когда дверь за Кейт захлопнулась, Таня решила наконец оглядеться. Ее комната выглядела замечательно — темно-голубые стены, деревянный пол, накрытый прелестным ковром. Напротив окна — камин в викторианском стиле, рядом с которым стояли два удобных креслица и небольшой журнальный столик. Кресла и стоявшая в углу кровать были накрыты белыми хлопковыми покрывалами с вышитыми на них крошечными зелеными цветами на веточках. Комната, казалось, сошла со страниц журнала о недвижимости. Таня никогда не видела ничего подобного. Ей очень понравилось здесь.

Ванная комната и вовсе оказалась идеальной: тут были большие белые пушистые полотенца и махровый халат. Ванная в доме, где Таня выросла, ни в какое сравнение не шла. Моргнув, она вспомнила о своем прошлом жилище. Картинка комнаты, ярче всего символизировавшей жуткую правду ее жизни, запечатлелась в ее памяти и останется с ней навсегда. Маленькая, тесная комната, может быть, футов шесть в ширину и одиннадцать в длину. Пластиковая ванна с некрасивой трещиной сбоку и двумя зеленовато-белыми полосками от воды, подкапывающей из неисправного крана. На стене, где-то совсем наверху, слишком высоко, чтобы можно было открыть его, зияло крошечное окошко с матовым стеклом. Вместо занавески для душа мать Тани повесила на веревку детскую рубашечку — верх от пижамы. Девушка не знала, где ее родительница откопала эту рубашечку, это точно была не ее рубашка. Она висела, как будто белье на веревке, прикрепленная прищепками, прогнувшись в середине и потеряв форму. Толчок был грязным и ржавым, да и вообще в ванной всегда было сыро и воняло мочой.

Бетонный пол был покрыт странными брызгами желтой и сиреневой краски. Таня не могла вспомнить, чтобы за все время, пока она жила в этой квартире, здесь хоть раз делали ремонт. Думая о краске, она приходила к единственному выводу — даже если кто-то и собирался выкрасить пол в желтый и сиреневый цвета, тем более хорошо, что этому плану сбыться было не суждено. В углах ванной, за трубами и по бокам от самой ванны, валялись пучки коротких черных курчавых волос, покрытых каким-то странным серым пухом — больше такого Таня нигде не видела. Стена рядом с унитазом была отвратительно грязной — судя по всему, мамины кавалеры часто ходили в туалет в невменяемом состоянии. Покосившийся шкафчик над раковиной, одна дверца которого уже давно отвалилась, был переполнен взрослыми предметами. Тут были тампоны, презервативы, какие-то непонятные гели и лосьоны и прочие предметы, при одном лишь взгляде на которые Таня чувствовала отвращение, тошноту. Раковина и краны были еще годов семидесятых, они постоянно текли, и раковина была покрыта огромными ржавыми пятнами в тех местах, где все время капала вода.

Тане захотелось принять ванну в своей красивой новой ванной комнате с начищенными до блеска кранами, и она с нетерпением ждала момента, когда обернется в мягкий махровый халат и ступит на шелковистый коврик. В тюрьме все было каким-то хлипким: жесткие плитки пола, водянистая пища, тонкие куски мыла, потертые простыни, гладкие полотенца, чужая одежда. Все это было слишком неосязаемым. Одежда не грела, а после душа Таня чувствовала себя мокрой крысой, потому что полотенца не впитывали влагу. Простыни же настолько истончились, что порой она чувствовала матрас, на котором лежала.

В «Перспектив-Хаус» все было иначе; тут все было восхитительно объемным, пушистым, мягким и привлекательным. Таня никогда не спала в такой обстановке, да и вообще никогда не бывала в таких комнатах. На смену той настороженности, с которой она сюда приехала, пришло восторженное понимание, как все здорово. Неужели она правда сегодня будет спать в этой прекрасной кровати? Неужели эта комната правда в ее распоряжении и тут можно делать все, что ей заблагорассудится?

Мысли Тани были прерваны стуком в дверь. Девушка перепугалась до смерти и застыла на месте как вкопанная.

— Таня, можно войти? — спросила Кейт из-за двери.

— Да, — ответила она после небольшой паузы.

Кейт медленно вошла, аккуратно неся поднос с сэндвичами, большим куском бисквитного пирога и чайником, к которому прилагалась одна небольшая чашечком. Она знала — Таня из тех, кто предпочитает осваиваться в гордом одиночестве.

— Горничную вызывали? Вот она я, туточки! — пошутила Кейт.

Взглянув на Таню, она опешила: девушка расплакалась.

— О, милая, пожалуйста, не плачь. Возьми салфетку.

Кейт положила поднос на стол у камина и подошла к тумбочке. Она достала оттуда коробку с ароматизированными салфетками.

— Знаю, тебе немного непривычно, но я обещаю, что со временем ты освоишься тут и тебе понравится! Я очень рада, что ты приехала, Таня, правда…

— Дело не в этом, — перебила ее девушка.

— Ой.

Кейт задумалась, что же еще может беспокоить гостью. Неужели она скучает? Чувствует себя одинокой? Что-то другое? Но долго гадать ей не пришлось.

— Никто никогда не стучал ко мне и не спрашивал разрешения войти, никогда, нигде. Ни разу. Со мной вообще всегда обращались так, как будто меня вообще нет, — проговорила Таня. Она все еще плакала.

Кейт обняла девушку за плечи. Она знала, что значит быть невидимкой.

— Ну, Таня, здесь правило номер один — относиться с уважением ко всем постояльцам и к их личному пространству. Твоя комната — твое убежище, твое личное пространство.

— Мое личное пространство.

Таня повторила эти слова вслух, пытаясь понять, что они значат. Ей было радостно, что эти слова могут быть правдой.

* * *

Дверь кабинета Кейт была закрыта — знак, что сейчас она занята.

Стэйси заправила непослушные пряди за уши; ее волосы были собраны в хвост, открывая лоб девушки, покрытый вереницей веснушек. Стэйси осторожно дотронулась до своих четырех золотых сережек-колец разного размера, а потом натянула пониже рукава свитера. Подобрав колени, девушка поудобнее устроилась в кресле перед рабочим столом Кейт.

Кейт обожала Стэйси. Эта девушка пережила так много — ее изнасиловал маньяк, и теперь она пыталась восстановить душевное равновесие. «Перспектив-Хаус» давал ей возможность отсидеться какое-то время вдали от жутких воспоминаний — здесь они не глядели на нее из каждого угла.

— Как дела, дорогая? — спросила Кейт.

— Хорошо, наверное. Немного лучше.

Голос Стэйси был тихим, как и всегда.

— Хорошо! Ты можешь говорить, Стэйс?

Девушка пожала плечами; бывают такие дни, когда даже такой пустяковый вопрос кажется сложнейшей математической задачей.

— Я подумываю о том, чтобы вернуться домой…

Она произнесла эти слова так, словно ей было неудобно, как будто она предавала Кейт своим решением.

— Хорошо, очень хорошо. Ты сама должна решить, когда будешь готова. Разумеется, никто тебя отсюда не гонит, — произнесла Кейт с улыбкой.

— Я знаю, — Стэйси тоже слегка улыбнулась.

— Иногда полезно записывать свои мысли: почему ты хотела бы остаться, и наоборот. Это помогает, — подмигнула Кейт.

— Мне не нужно ничего записывать, Кейт. Я знаю, что все равно пора возвращаться к маме, но Ист-Хэм — такой крошечный город. Все знают… — протянула Стэйси.

— Милая, но ты ведь не сделала ничего плохого. Ты жертва, никогда не забывай об этом.

— Да, я знаю, но это совершенно не важно, потому что пальцем все показывают все равно на меня. И я чувствую себя отвратительно, — вздохнула девушка.

— Я могу себе представить, милая моя. Ты очень сильная! — сказала Кейт и поняла, что сейчас она ведет себя как лицемер. Ведь сама она подобным мужеством похвастаться не могла. В Маунтбрайерз она не вернулась бы даже под пытками.

— К тому же тебя поддерживают близкие — мама и брат. Из твоих рассказов я поняла, что вы с братом очень близки, — добавила она.

— Да, это правда. Мой братишка потрясающий. Когда мы были маленькими, мама почти всегда работала, и он практически заменил мне ее. Но с тех пор как со мной случилось… это все… Все поменялось. Мама не знает, как меня утешить, поэтому мы не обсуждаем произошедшее, и они с братом пытаются просто делать вид, что все в порядке. А в жизни Нэйтана все по-прежнему, он до сих пор работает в доме престарелых — слишком сильно привязан ко многим своим старушкам и старичкам. И никак не может найти нормальную девушку. Но когда мы были детьми, мы все время проводили вместе, и мне становилось легче, когда он рассказывал что-нибудь веселое или смешил меня. Мы с братом по-прежнему лучшие друзья, но теперь все как-то по-другому, — рассказала Стэйси.

— Что бы с тобой ни произошло, Стэйси, он всегда будет тебя любить, — ответила Кейт.

— Я знаю и знаю, что Нэйтан меня любит, но он такой занятой. Он все это гонит от себя, потому что ему некогда об этом думать. Мы с ним оба не очень-то умеем обсуждать важные вещи. Например, я случайно узнала: одна из его любимых бабулек — Доротея, кажется — недавно умерла, и он ходил как в воду опущенный, но ничего нам с мамой не рассказал. У нас в семье принято скрывать правду, делать вид, что все в порядке. Получается, нам бы только лишний раз посмеяться — только вот мне страшно от мысли, что придется смеяться и шутить, когда внутри у меня этот ужас творится, — пояснила Стэйси.

Кейт кивнула — она слишком хорошо знала, что чувствует эта девушка.

— Я знаю, твоя мама хочет, чтобы ты вернулась, и это естественно, но решать тебе, Стэйси. Никто не торопит тебя, — произнесла Кейт.

— Полагаю, что так.

Стэйси сказала эти слова еле слышно. Она что-то еще промямлила. А потом произнесла более внятно и смело:

— Речь даже не о маме и не о Нэйтане; меня волнуют люди, с которыми я еще не встречалась…

Кейт попыталась предвосхитить, что скажет Стэйси:

— Не говори никому, Стэйси, если не сочтешь нужным. То, что с тобой произошло, не имеет отношения к тебе как к личности; это всего лишь одна из твоих граней, и тебе сейчас кажется, что она самая важная. Ничего, со временем ты перестанешь все время об этом думать и поймешь, что это не важно. Я обещаю тебе.

— Я… — Стэйси попыталась и не смогла толком объяснить, что чувствует, с первого раза.

— Что, милая?

— Я не понимаю, как меня кто-нибудь сможет полюбить, и не думаю, что сама смогу кого-то полюбить теперь, когда знаю, какими люди могут быть ужасными, и от этого мне грустно. Как будто моя жизнь закончилась, даже не успев толком начаться. У меня есть подруги, и у них все хорошо, дети, семья, но иногда мне немного грустно, что у меня ничего этого не будет. Сейчас я просто не могу себе представить, что кто-нибудь позовет меня замуж.

Стэйси теребила пуговицы на своем свитере.

Кейт взяла ее за руку.

— Любовь, Стэйси, — очень странная, но прекрасная вещь. Я думала, что обрела ее, когда была ненамного старше тебя, но это оказалось полной противоположностью любви, потому что любовь означает свободу и признание, а у меня не было ни того, ни другого. А потом у меня появились дети, и я поняла, что такое настоящая любовь. Вот только теперь это для меня пытка — мы с ними не виделись уже очень много лет. И все же одно я знаю наверняка: человек, который тебя любит, никогда не осудит тебя, он просто примет тебя такой, какая ты есть.

Перед глазами Кейт вдруг возник образ Саймона, с его открытой улыбкой и кожей, пахнущей морем.

— И у тебя все будет именно так, Стэйси, я обещаю. Просто подожди, — сказала она.

— Да, я думаю, — Стэйси смогла изобразить подобие улыбки.

— А я знаю, — ответила Кейт. — А когда ты решишь, что настало время вернуться домой и начать жизнь заново, я найду тех, кто поддержит тебя. И сама буду тебя навещать.

— Мне бы этого очень хотелось, Кейт. Я просто хочу вернуться к тому, что было раньше. Я хочу стать той, прежней Стэйси. Раньше я больше смеялась и часто пела, и мне казалось, что везде вокруг куча поводов для веселья. Я наслаждалась каждым днем. У меня никогда не было ни гроша, но я всегда была счастлива, — мечтательно произнесла Стэйси.

— И ты снова будешь счастлива.

— Надеюсь, что так, потому что мне надоело чувствовать себя такой раздавленной, надоело бояться.

Кейт сжала руку Стэйси в своей.

— Это не навсегда. С каждым днем ты будешь становиться немного сильнее, пока в конце концов не станешь той, прежней Стэйси. Посмотри, как ты продвинулась за те восемь месяцев, что провела у нас! Помнишь, ты же сначала не хотела даже из комнаты лишний раз выйти? И посмотри на себя теперь — ходишь на пляж, разговариваешь со всеми нами. Это замечательно; ты идешь на поправку, — пламенно произнесла женщина.

Стэйси кивнула, не смея поверить в то, что это правда, потому что боялась ошибиться.

— Как ты уживаешься с Таней?

Кейт нужно было знать, что девушки хорошо ладят.

— Нормально. Хотя… Она ведь из северного Лондона, а это совсем другой мир, Кейт. Никогда бы не подумала, что буду жить рядом с фанаткой «Арсенала»!

И они обе засмеялись.

Кейт считала, что Стэйси нужно обязательно найти себе мужа. Хотя она понимала, что это очень старомодно, это отражало ее собственное мировоззрение. Ей было интересно, есть ли у ее дочери хотя бы бойфренд. Подумать о том, что Лидия могла выйти замуж, не сообщив Кейт, женщина была просто не в силах. Одна мысль о том, что ее девочка могла отдать кому-то свои руку и сердце, и при этом рядом не было ее матери, была невыносимой для Кейт. Она хотела быть рядом, чтобы поддержать дочь, повести ее к алтарю, в нужный момент подставить плечо. Взбивать фату, поправлять макияж и проверять, в порядке ли свадебный букет.

Кейт представляла это себе снова и снова, с тех пор как однажды, когда Лидии было семь, она замоталась в старый тюль и прошествовала по коридору с высоко поднятым цветочным горшком, напевая «Вот идет невеста» и пытаясь не вывалиться из туфель Кэтрин, которые нашла у нее в шкафу.

Кейт вспомнила свою собственную свадьбу. В последние годы она много раз проигрывала этот момент своей жизни в голове, переписывая историю заново. По новой версии, Кейт бежала прочь от алтаря, так быстро, как только могла, перебирая своими ногами в белых чулках. Прижав к груди свадебный букет, она сорвала с себя фату и впрыгнула прямо со ступенек церкви в автомобиль, за рулем которого сидел Пирс Броснан. Почему бы и нет? В конце концов, это были фантазии, на которые она имела право.

На самом же деле их с Марком свадьба не была и вполовину такой драматичной, хотя был момент, когда могло произойти нечто подобное. Они стояли в нескольких дюймах друг от друга, лицом к викарию, широко раскинувшему руки. Услышав знакомые слова, Кейт почему-то начала сомневаться. Девушка наизусть знала эти строки, с детства подсознательно репетировала их в своей голове, и все же, хотя она понимала, что здесь собрались все ее друзья и родственники, чуть было не запуталась. Вопрос казался совсем простым: никто не задавал ей какую-то запутанную логическую задачу или что-то в этом духе; тут все было просто и ясно.

— Берешь ли ты, Кейт Гавье, в свои законные мужья Марка Брукера?

Тяжело дыша от волнения и уже приготовив нужные слова, Кейт вдруг поняла, что ее губы словно заколдованы. Она изо всех сил попыталась озвучить именно то, что викарий, Марк и все гости жаждали услышать столько времени… Если бы только она не сопротивлялась и вместо тех двух букв, которые навсегда изменили ход ее жизни, произнесла три…

Стэйси отправилась на ежедневную прогулку на пляж, а Кейт пришла на кухню.

— Кофе? — стоявшая около стола Наташа помахала подруге кофейником.

— Ммм… Да, пожалуйста.

— Ну, как она?

— Волнуется о будущем и хочет вернуться домой.

— Это же прекрасно, да?

— Да. Когда она будет готова. Не хочу, чтобы она торопилась.

— Ты ведь будешь по ней скучать?

Кейт кивнула. Да, она будет очень скучать по Стэйси. Женщина улыбнулась подруге, согласившись с мыслью, витавшей в воздухе, — нельзя подпускать этих девушек слишком близко к сердцу, потому что рано или поздно они отсюда упорхнут.

Кейт понимала, что у Стэйси с ее братом Нэйтаном редкие отношения — не каждые брат с сестрой так друг друга обожают, да даже не все друзья относятся друг к другу с подобной теплотой. У нее самой такие отношения были с Наташей — Кейт знала, сколько бы ни прошло времени, она всегда будет любить свою лучшую подругу. Она никогда не забудет тот день, когда Наташа неожиданно приехала в Марлхэм. Однако не забудет и то горькое разочарование, что ее нежданный гость — не кто-то из детей…

— Ой! Кажется, кто-то тут замечтался! — хихикнула Наташа. Кейт вернулась к действительности. — Я говорила, что мне трудновато с Таней. Отличная девушка, ей нравится со мной работать, и, кажется, она даже в целом довольна, что находится тут. Но у меня такое ощущение, что она просто говорит мне вещи, которые я хотела бы слышать, а на самом деле не хочет выдавать тех перемен, что с ней происходят. Обычное состояние для того, кого много обижали, — она закрылась в себе, — объяснила Наташа.

— Чем я могу помочь? — Кейт пыталась облегчить Наташе работу.

— Не волнуйся, тут не надо помогать. Таня откроется, когда будет готова. То есть, в смысле, посмотри на Стэйси. Всего несколько месяцев — и вуаля! Но там другой случай, она жертва, а не преступник, ее есть кому поддержать, а это означает, что в долгосрочной перспективе у нее все будет хорошо. С Таней все по-другому; мы должны быть осторожны. Она хрупкая, Кейт, более хрупкая даже, чем все, с кем мы имели дело до сих пор. Я ни на секунду не верю ее улыбке или равнодушному виду — в этой прелестной головке явно что-то происходит, — пояснила ее подруга.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, Таш. Надо обговорить это с Дженис, — предложила Кейт.

— Хорошая идея, — кивнула Таш.

— Она когда-нибудь говорила о своей матери?

— Пару раз, но ничего конкретного. Иногда она произносит имя матери, когда речь идет о каком-то событии из ее детства, но больше ничего не добавляет. Ей куда больше нравится говорить о море; оно ее прямо-таки зачаровывает. Таня всегда рисует довольно пугающие картинки, там почти всегда есть намек на воду — либо море, либо просто черные и синие квадратики.

Обе женщины подумали, что это может быть метафорой для синяков.

— Я не могу понять, то ли это просто потому, что быть рядом с океаном для нее в новинку, или она подсознательно хочет сбежать, в таком случае ассоциация буквальная. Один из рисунков мне не нравится особенно…

— Что на нем?

— Опять море, но теперь из него вырывается наружу костлявая рука. Много черной краски, как обычно в ее работах, но тут почти готика получается. В общем, не нравятся мне ее ассоциации с водой.

— Да уж. Что ты собираешься делать дальше?

— Посмотрим, как пойдет; сначала попытаюсь выжать из нее объяснение. Иногда достаточно самого рисунка, и тогда это как бы акт экзорцизма. Как будто ты рассказала кому-то все самое страшное и больше не держишь это все в себе, — сказала Наташа.

— Она уже рассказала тебе о своем бывшем? — Кейт было интересно.

— Немного. И он мне уже не нравится, комм тужур[5]. Таня упомянула, он торговал наркотой, но быстро спохватилась, она все еще не знает, что можно рассказать, а что нет. Я поражаюсь: у всех этих ублюдков, кажется, как будто чутье на самых уязвимых девочек. И как они, заразы, пользуются ими напропалую. Как им это удается?

Кейт ссутулилась.

— Думаю, потому что девочки сами позволяют…

— О боже, Кейт, я не имею в виду тебя!

Наташа ударила себя по лбу.

— Все нормально, Таш. Все действительно хорошо. И ты права, таким девушкам, как Таня, важно знать, что они не одиноки. Впрочем, это важно любой женщине, даже такой, как я!

— Еще кофе? — Наташа в очередной раз подняла кофейник.

Кейт протянула ей кружку, но тут произошло нечто, отчего она резко поставила ее на стол, и коричневые брызги кофе разлетелись в стороны.

— Боже, я аж подпрыгнула от неожиданности! Что это было? — с ужасом спросила Кейт.

Послышался ужасный грохот. Во двор въехал мотоцикл, и его мотор взревел.

— Я не могу точно сказать кто, но могу предположить, что это новый мистер Кто-то в жизни Тани — и у него байк что надо! — присвистнула Наташа.

Кейт уронила голову на руки.

— Замечательно. Только бунтарей нам не хватало.

— Кейт, ты слишком переживаешь. Легкая интрижка нашей девочке совсем не повредит. И потом, надо отдать должное, ей палец в рот не клади. Как долго она здесь?

— Почти три недели.

— Ну вот, а мы годами тут просиживаем, и хоть бы одна сволочь клюнула! — с притворным разочарованием вскрикнула Наташа.

— Говори за себя. Пару недель назад мне, например, сделал неприличное предложение один восьмидесятилетний любитель морского гребешка на скутере с тюнингом! — хохотнула Кейт.

— Ах ты тихоня! И что?

Наташа взвизгнула — так в подростковом возрасте визжала Франческа.

— Конечно, отказала, — ответила Кейт.

— Ты что, шутишь? Больная? Мало того, что любит гребешок, так еще и ездит на скутере с тюнингом! Как такого можно было упустить, — фыркнула Наташа.

— Я знаю. Но мне как-то удалось. Хотя, если честно, Таш, будь это хоть сам Джордж Клуни с анчоусами, я бы и тогда ответила «нет». Слишком уж неохота наступать на старые грабли! — отрезала Кейт.

— Номерок-то хоть взяла? — подмигнула Наташа.

— НЕТ! Я же сказала, что мне это не нужно.

— Да не тебе, дура, мне!

Женщины засмеялись, вытирая стол и собирая разбросанные осколки фарфора. Кейт подумала, как это мило — разбить кружку, не думая о последствиях и возможном наказании.

Дверь кухни открылась, и на пороге возникла Таня — с легким макияжем и идеальной прической. Такая красивая — дух захватывало.

— Привет! Что это за рев такой был? Тебя подвезли на мотоцикле? Если да, то, надеюсь, у тебя есть шлем.

Кейт знала, что говорит с Таней, как с маленькой девочкой, но было сложно говорить с ней по-другому. Она хотела, чтобы Таня встречалась с кем-то, кто будет ценить ее как девушку и отнесется к ней с уважением. Поэтому тот, кто привез ее сюда и тут же укатил в неизвестном направлении, даже не заглянув и не поздоровавшись, не то чтобы соответствовал ожиданиям Кейт. Ей было сложно перестать применять ко всем представления об этикете, полученные за годы жизни в Маунтбрайерз.

Кейт чувствовала огромную ответственность за всех тех, кто жил в «Перспектив-Хаус»; больше всего она хотела быть в своих суждениях объективной и беспристрастной, но это было очень сложно. Про нового парня Тани у нее сложилось какое-то уж слишком клишированное представление — нежелательный тип, он ей не ровня, и от него будут одни неприятности.

— Спасибо, но я взрослая девочка, Кейт. Тем более, я уже и сама попросила его достать мне шлем, — ответила Таня и закатила глаза.

— О, хорошо. И дело даже не в том, что ездить без шлема — преступление, а в том, как непредсказуемы здешние дороги. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — поспешно пояснила Кейт.

— Да. Непредсказуемая дорога, я поняла. Можно идти? — раздраженно произнесла Таня.

— Конечно, Таня. Просто я пытаюсь показать тебе, как здесь опасно, и мне интересно, с кем ты общаешься. Может быть, в следующий раз он хотя бы заглянет к нам поздороваться?

— Э-э-э… не думаю. Это как-то совсем странно!

— Я за тебя переживаю, Таня. Для тебя тут все в новинку, и я хотела бы, чтобы ты не торопилась.

— Нет, ты вовсе не это хочешь сказать, Кейт. Ты совсем не хочешь, чтобы у меня все было хорошо. Вы хотите, чтобы я сидела в своей комнате и жалела себя, чувствовала себя полным дерьмом, как эта Трэйси, или как там эту чокнутую звать, а ты будешь воображать себя этакой спасительницей, чтобы не думать о том, как у тебя в твоей жизни все дерьмово. Ты ведь поэтому так говоришь, да? — выпалила Таня.

Кейт ответила сдержанным тоном:

— Ах, Таня, если бы это было правдой. Хотелось бы мне, чтобы то, что я помогаю вам, как-то могло помочь мне самой, но, увы, так это не работает.

Таня закрыла лицо ладонями.

— О, боже, Кейт, прости. Я не знаю, почему я это сказала. Я вообще не имела ничего такого в виду!

— Таня, все нормально. И я очень рада — ты свободно говоришь то, что думаешь. Боже мой, когда ты только приехала пару недель назад, ты бы только кивнула и согласилась со всем, что бы я ни сказала. За такой короткий промежуток времени — такой прогресс, — улыбнулась Кейт.

— Я просто не привыкла, что кто-то обо мне заботится, и мне сразу кажется, что любое замечание — это объявление войны. А я не такая, чтобы просто взять и сдаться, — пояснила Таня.

— Я понимаю, Таня. Не волнуйся. Забыли, — махнула Кейт рукой.

Немного задумчивая и растерянная, Таня стала подниматься по лестнице.

Наташа молча наблюдала за этой сценой из-за барной стойки.

— А ты крепкий орешек, подруга, — сказала она.

Не ответив, Кейт удивленно вскинула брови, в глубине души больше всего желая, чтобы на месте Тани сейчас была Лидия.

* * *

Как и в каждый вторник, Том отправился в «Ловушку для омара» — он выступал перед местной публикой. Наташа отправилась на семинар по живописи и скульптуре в Труро, а Кейт приготовила и подала девушкам ужин. И, положив себе на тарелку кусок рыбного пирога, проткнула его вилкой. Из-под корочки запеченного пюре повалил ароматный пар.

Таня заткнула нос.

— Не говори, что это невозможно есть, пока не попробуешь, Таня.

— Но я же ничего не сказала!

— А тебе и не надо было, — Кейт рассмеялась. — Я же все вижу по тому, как ты нос заткнула.

— А мне кажется, это вкусно, — пропищала Стэйси.

Кейт улыбнулась ей. Милая Стэйси, всегда такая добрая и позитивная.

— Хорошо, миссис Жополизка! Да ты бы из дерьма пирог съела, если бы его испекла Кейт! — ответ Тани был предсказуемо злым.

Кейт не стала ничего говорить. У нее был достаточный жизненный опыт, чтобы знать — с подростком, который решил что-то доказать, спорить совершенно бесполезно. В груди у нее закололо, а тело заныло. Кейт ощутила жуткую скорбь. Она думала, что скорбеть можно только по тем, кто умер, но теперь она точно знала, что скучать можно и по давно ушедшему времени, точнее, по определенному моменту, когда ее дети были еще с ней, когда каждое утро она кормила их завтраком, а вечер — ужином.

Кейт скучала по необходимости готовить детям еду; было в этом что-то такое естественное, человеческое. Готовить завтрак было для нее одним из тех ежедневных ритуалов, которые много лет скрашивали ей жизнь. Иногда она вспоминала, как держала в своей ладони их крошечные ручки, как целовала их пухленькие щечки или вдыхала сладкий аромат на темечках — и тогда начинала безостановочно плакать. Ее дети, дети, которых она уже так давно не видела. Для девушек, живущих в «Перспектив-Хаус», Кейт была сразу всем — и психологом, и защитником, и ангелом-хранителем, но никогда ни для кого из них она не была матерью, даже тогда, когда ей уже доверяли. Не имевшая своих детей, Наташа в таком случае улыбнулась бы; подобные ситуации заставляли ее почувствовать себя членом огромной дружной семьи.

Таня отправила в рот кусок пирога и теперь чувствовала, что может говорить с полным знанием дела.

— Нет, мне однозначно не нравится этот пирог.

Она скрестила руки на груди, как насупившийся ребенок.

Кейт посмотрела на Таню пристально.

— Ну и хорошо, Таня, — пропела она, забрав у нее тарелку и выкидывая ее содержимое в мусорное ведро. — У тебя всегда есть вариант умереть с голоду.

Кейт была рада, что девочки не остались дома вечером, — Стэйси отправилась смотреть фильм в местном киноклубе, а Таня уехала в паб — без сомнения, чтобы лишний раз поиздеваться над вокальными данными Тома. У Кейт появилась редкая роскошь побыть наедине с собой. Она налила себе большой бокал дешевого вина и включила в гостиной все настенные лампы. Было уютно. Кейт была счастлива от мысли, что сможет провести несколько часов в одиночестве, потому что это было ее шансом собраться с мыслями. Когда она еще была замужем, вечера были худшим кошмаром из всех возможных. Теперь, однако, вечера стали для Кейт спасением, и даже через столько лет ей по-прежнему нравилось понимать, как хорошо провести вечер наедине с собой у себя дома.

Бар очень быстро опустел. Пьяные гуляки вышли наружу, в ночь, воздух которой все еще хранил приятное тепло летнего дня. Был один из тех дней, когда ночь толком и не успевала наступить. Светлело, и утро, казалось, было совсем близко.

Том был в ударе. Он вспомнил все возможные песни. Даже те, кто не был родом из Пенмарина и не знал здешних стишков и песен, хлопали и топали в ритм. Восхитительный выдался вечерок.

Таня сидела у самого края барной стойки. Ее огненно-рыжие волосы падали на плечо, а голову девушка склонила в сторону. Под мышкой она держала мотоциклетный шлем — первый и последний подарок байкера, с которым она вчера приехала. Она уже была готова уехать домой.

Проглотив остатки пива в своей кружке, Родни улыбнулся девушке. Она казалась ему безупречной, и на сей раз не из-за количества выпивки; Таня запала Родни в душу с тех пор, как он впервые ее увидел. Ему нравилось ее мировоззрение — девушка явно не ждала романтических отношений. Родни готов был биться об заклад, что ее парень вряд ли тратил лишние деньги на шоколадки, шампанское и дорогие безделушки. Догадаться об этом было довольно легко.

— Приятный вечерок? — произнес он.

— Бывали и получше, — ответила девушка и улыбнулась.

Родни нравился ее сарказм — это была явно не какая-нибудь там дурочка, чьей самой большой мечтой было захомутать такого, как он, или хотя бы выпросить у него дневную поездку на белоснежной яхте. Непринужденный, но шутливый тон ее ответа подсказал ему все, что нужно было знать: девочка хотела поразвлечься. Хорошо, что он отпустил бармена и официантку сегодня пораньше — как будто расчистив себе плацдарм. Что же, пора в бой.

— Куда ты с этим собралась? — хохотнул Родни и указал на шлем.

— Не знаю, а есть предложения?

Ответ Тани прозвучал бы более сексуально, если бы она не приняла свою годами отточенную позу юной соблазнительницы и если бы не то грустное панибратство, с которым эти слова вырвались из ее чересчур сильно накрашенных губ. Вот так она обычно и развлекалась — заманивала мужчин, давая им иллюзию того, что хочет их.

Родни подошел к Тане и медленно потянул ее за барную стойку. Она хихикнула, хотя ничего из этого забавным не находила. Они оба ждали этого смешка как сигнала к действию: продолжай, Родни, это всего лишь безобидное развлечение.

Схватив ее за ягодицы, мужчина прикоснулся губами к шее девушки, вдыхая молодой, свежий аромат ее тела. Скользнув своими ручищами под тонкую ткань ее футболки, он сделал несколько круговых движений. Таня медленно обернулась, глядя на мужчину, с которым собиралась переспать. Какой же он старый. Девушка рассмотрела его морщины и складки, его неровную и жесткую щетину.

Ей было смешно, до какой степени Родни не умел целоваться. Она думала, что такой взрослый мужчина должен быть настоящим экспертом по поцелуям, но нет. Тане этот незнакомец казался огромным. Это был настоящий великан, которого она намерена была завалить. Он так смешно себя вел — дергался и хватал ее, явно от нетерпения. Таня ухмыльнулась — ну надо же, все они одинаковые, как дойдет до дела, будь им двадцать, тридцать, сорок или пятьдесят… Сейчас главным было удовлетворение насущной потребности, желания. И она могла дать ему то, что он хотел. Если отвлечься от внешности, все ее любовники были очень и очень похожи.

Они легли на липкий красный линолеум. Здесь ужасно воняло пивом и вином. Родни не говорил Тане ласковых слов, не гладил ее по волосам и не шептал что-то трогательное в момент экстаза. Нет, они занимались любовью, как животные, жестко, почти агрессивно.

Таня хихикнула в плечо Родни, покрытое клетчатой тканью пиджака, в плечо человека уже пожилого, потерявшее былую форму. Она наслаждалась короткими мгновениями своей над ним абсолютной власти. Девушка прямо светилась от восхищения, что занималась любовью с местным воротилой, который любил мощные автомобили и крепкие сигары и ценил всякие мелочи жизни. Ей казалось, что рядом с ним и она стала чуть более утонченной.

Тане хотелось, чтобы все было не так быстро, хотелось услышать хоть одно ласковое слово. Но все было тщетно.

Эйфория длилась недолго. И вот они уже, отряхиваясь, поправляли одежду. Все это — в тишине, причем не в неловком молчании, а, судя по лицу Родни, в тишине, порожденной отвращением.

Таня вдруг перестала чувствовать себя всемогущей. Вместо этого пришло знакомое до боли чувство ненависти к самой себе.

Родни помахал связкой ключей, как бы говоря Тане, что пора расходиться. Она была совершенно унижена — этот гад ни слова не проронил. А лишь звякнул этими металлическими фиговинами, как обычно делают, чтобы успокоить ребенка или собаку. И вдруг он потянулся к ее лицу, и Таня так надеялась ощутить нежное прикосновение. Но Родни всего лишь ущипнул ее за щеку, как можно было ущипнуть непослушного племянника или нашкодившего школяра.

Он остановил машину у самого съезда к «Перспектив-Хаус». Едва Таня успела вылезти, как джип умчался прочь. В окнах гостиной был заметен свет ламп, оставленных Кейт. Таня повернула ключ в замке.

Кейт лежала на диване, укутавшись в одеяло, и читала. Заметив Таню, она улыбнулась:

— Привет, милая. Хорошо провела вечер?

— Да, неплохо. Если в твоем понимании заняться сексом за барной стойкой — значит хорошо провести вечер.

Таня хотела поддеть женщину, спровоцировать ее.

Кейт села, спустив ноги с дивана. «Жена путешественника во времени» внезапно стала для нее куда менее интересной, чем то, что сказала Таня.

— Ну нет, не считаю. Я предпочитаю по старинке, и пусть уж тогда будет хоть какой-то флирт.

Кейт отказалась заглотить Танину приманку. Она уже видела и слышала все это раньше с другими. И прогнала прочь грозившие сорваться с языка вопросы. Кто он? Зачем? Ты в порядке? Тебе не больно? Ты рада?

Кейт убрала одеяло в сторону и закрыла книгу. Генри Детамблу придется пока затеряться во времени, пока Кейт снова не нащупает его след в следующий раз. Она знала, что он поймет, учитывая, что она все время оставляла книгу в самый ответственный момент.

— Ну, раз уж ты дома и с тобой все в порядке, садись ко мне, — улыбнулась она.

Таня села на диван рядом с Кейт. Она тихо плакала. Обычно девушка не позволяла себе поддаваться подобной рефлексии, но сейчас выходило, как будто, оказавшись в этом прекрасном месте, она ожидала, что жизнь будет совсем другой, что она сама сможет стать иной. Но нет. Таня осталась прежней. Что в прошлой жизни, что в этой, она всегда была, есть и останется девушкой, которая дает мужчинам то, что они хотят, той, что умеет соблазнить, но не любить.

— О, Кейт, Кейт…

— Все хорошо, милая, ты дома и в безопасности.

Кейт прижала девушку к себе и проговорила куда-то ей в макушку:

— Вот увидишь, утром будет гораздо лучше. Все пройдет. Иди спать.

Кейт улыбнулась, вспомнив, что этот совет ей тоже когда-то кто-то дал.

Они сидели так, пока Таня не уснула. Кейт аккуратно высвободилась. Тане нужно было сейчас погрузиться в сон, чтобы убежать от этого жестокого мира. Кейт накрыла девушку одеялом из овечьей шерсти и подложила ей под голову мягкую подушку. Теперь та могла спать спокойно.

* * *

— Всем доброе утро!

Том был в хорошем настроении.

— Только что видел Родни, вышагивал по своей яхте. Вот же ж форменный болван — то на мотоцикле своем дебильном рассекает, то теперь везде суется с этой посудиной!

Кейт поняла, что нельзя упускать момент. Она срочно нацепила кроссовки, прокралась сквозь заднюю дверь и побежала вниз по дорожке. Она попыталась утихомирить выскакивающее из груди сердце, стараясь не торопиться с выводами. Не так часто Кейт была в курсе местонахождения Родни, и сейчас был как раз тот шанс его найти, которого она так ждала.

Как она и предполагала, застала Родни на палубе «Леди Пенмарин», его показушной яхты. На нем была фуражка с золотыми лентами и большим якорем — такие продаются в любом сувенирном магазине и стоят пару пенсов. Даже не разбиравшаяся в морском деле Кейт понимала: то, как он возится с канатом, говорит о том, что Родни ни разу в жизни сам ни одного паруса не поставил. Том сформулировал это прекрасно: форменный болван.

— Родни, привет! — крикнула Кейт.

— Капитан Родни, пожалуйста, я же на своем судне!

— О’кей. Мы можем поговорить? — шутку Родни Кейт проигнорировала; она сейчас была не в том настроении.

— Да, конечно, поднимайся на борт! — сказал Родни.

— Э-м-м, этого-то я и опасалась, — простонала Кейт. Она с трудом вскарабкалась на яхту, цепляясь за все что ни попадя, боясь свалиться в воду.

— Какой прекрасный сюрприз, Кейт! Добро пожаловать в мою берлогу… — Родни указал рукой на вход в каюту и, как бы заигрывая, неуклюже шевельнул бровями. Кейт чуть не стошнило.

— Не стоит. Я, пожалуй, просто скажу все, что хотела, и пойду.

— О, это звучит зловеще.

— Я хочу поговорить о Тане.

— Ах, восхитительная Таня — ну говори!

— Это не смешно, Родни, совсем не смешно. На самом деле я пришла попросить тебя держаться от нее подальше, — выпалила Кейт.

Родни рассмеялся и покачал головой, словно не веря своим глазам.

— Уж не знаю, что она тебе там такого наплела, но она была более чем…

— Да про тебя она вообще ничего не говорила, — прервала его Кейт. — У нее нет к тебе претензий, а вот у меня есть. Любые отношения, которые ты намерен с ней завести, могут ей только навредить. Я забочусь о Тане и своих девочках.

— Отношения? Боже! Боюсь, ты сильно поспешила с выводами, — громко расхохотался Родни.

— Я вижу. И мне теперь все понятно. Знаешь, Родни, ты засранец, и сволочь, и засранец!

— Ты уже сказала «засранец».

— Я знаю, но я не сильна в ругательствах, и это все, что я могла вспомнить.

— Тут ведь еще что-то есть, да, старушка Кейт? Неужели ревность? Бедная, одинокая Кейт, так вот в чем дело?

Родни подмигнул женщине.

— Фу, Родни, меня сейчас стошнит. Позволь мне кое-что у тебя спросить: как ты стал тем, кем стал? За счет чего сформировалось твое чертово «я»?

Родни уставился на женщину, не зная, отвечать ли ему или нет. Но Кейт задала вопрос не ему, а себе. И продолжила:

— Держу пари, если у тебя со мной есть хоть что-то общее, то дело в знакомствах, путешествиях, образовании, в том, куда ты ездил на каникулы, в том, с кем ты общался — разные культуры, расы, религии.

— Наверное.

Родни пожал плечами и почесал голову под шляпой. Ему не нравилось, что Кейт затронула такую тему, на которую он особенно и порассуждать-то не мог, поэтому он хотел, чтобы она поскорее вернулась к главному.

— Так вот, у Тани не было ни одной из этих возможностей. Может, она и выглядит взрослой, но точно ею не является. Оставь ее в покое — она достойна кого-то лучше, чем мужик, который ей в отцы годится, если не в дедушки! Держись от нее подальше, потому что это очень ранимая девушка, и я не хочу, чтобы ваша интрижка ее окончательно сломала, — продолжала Кейт.

— О, пожалуйста, Кейт. Интрижка? Чересчур сильное выражение для того случая, когда двое переспали по пьянке. Ты явно преувеличиваешь масштабы трагедии, и, к твоему сведению, я не собираюсь продолжать наше с ней общение. Что касается Тани, мое любопытство более чем удовлетворено.

Он выпрямился, словно стараясь использовать свой рост в качестве аргумента.

Увидев, с какой недоброй ухмылкой, и услышав, как издевательски Родни произнес Танино имя, Кейт покраснела от злости. Как он посмел использовать эту юную девушку, чтобы «удовлетворить» свою похоть; как он посмел так поступить с Таней?!

— Ты дерьмо собачье, Родни, болван и недостойный человек. Расхаживаешь себе по Пенмарину, как павлин, потому что там и тут вложил пару пенсов и думаешь, что вся чертова деревушка твоя. Знаешь что? Да тебя твои собственные дружки, которые пьют за твой счет, терпеть не могут! Ты подонок и тварь. Ты крошечная рыбешка в крошечном пруду. И ты никогда не будешь чем-то большим, чем просто бессердечный ублюдок.

Родни хранил молчание.

Кейт развернулась и уверенно зашагала к пирсу. Наташа была права; иногда выругаться отборными словами бывает совсем не лишним.

Кейт до сих пор трясло. Ее руки дрожали, а живот свело судорогой. Ей было физически неприятно от разговора с Родни. Она уже давно ни с кем не ругалась, и ощущение это почти забыла, поэтому сейчас так мучилась.

Перед тем как войти в кухню, женщина сделала глубокий вдох; она не хотела, чтобы кто-нибудь заметил ее состояние.

— Все в порядке, босс? — спросил Том, который стоял у раковины и мыл посуду.

— Да, Том, отлично.

Улыбка Кейт озарила ее лицо меньше чем на мгновение.

Том кивнул в сторону подоконника.

— Там тебе записку Таня оставила.

— Записку? Почему?

Том пожал плечами и поджал губы. А он-то откуда должен был это знать?

Кейт прочитала торопливо нацарапанный на листке текст и обхватила голову руками:

— О, черт!

— Может, чашка чая будет кстати? — предложил Том. Он вытер руки о кухонное полотенце и потянулся за чайником.

Кейт кивнула. И сказала:

— Она вернулась в Лондон.

— Насовсем?

— Нет, пишет, что «ненадолго», хотя что это означает, я не знаю. Какая же я дура, как я могла ее отпустить!

Кейт стукнула кулаком по столу. Ей было очень тяжело принять то, что она почти не может повлиять на жизнь тех, кто ей больше всего дорог. Доминик, Лидия, Таня…

— Она вернется, босс. Вряд ли у нее много поводов задержаться там, — сказал Том.

Кейт кивнула, отчаянно надеясь, что он прав, и направилась к двери. Надо пойти на пляж — собраться с мыслями.

Звук рожка отвлек Кейт от ее мрачных раздумий. Это Дженис. Наверное, Том ей сказал, что Кейт пошла сюда.

— Привет! Привет!

— Эй, ты типа мое место заняла!

Обе женщины рассмеялись над старой шуткой.

Кейт сделала жест в сторону своего пледа и улыбнулась.

— Я думаю, что это место ничье!

— Боже, Кейт! Я клянусь богом, в каждый мой визит я добираюсь до Пенмарина все дольше и дольше! — сказала Дженис и рухнула на песок, крепко обняв Кейт. — Ой, черт, я рубашку помяла!

— Ты выглядишь сногсшибательно.

Кейт действительно так думала. На Дженис красовалась свободного покроя льняная рубашка ярко-зеленого цвета со множеством пуговиц и вышивкой из бисера на вороте и манжетах, к которой она надела ярко-розовые короткие джинсы с похожей отделкой на талии. Дженис знала, как оттенить свое богатырское телосложение — более миниатюрная особа явно не осмелилась бы надеть такие яркие вещи.

— И ничего Пенмарин никуда не двигается — это просто твоя старая колымага плохо себя ведет. Я уже давно предлагаю тебе поменять твою развалюху на мой джип. Для длительных поездок он подойдет гораздо лучше, а твоя старушка прекрасно сгодится и для того, чтобы овощи из магазина возить.

— Т-ш-ш, а то она тебя услышит. Машины как люди, знаешь ли, и я бы никогда не продала свою Бесси. Она — мое первое значительное приобретение, и я ее люблю!

— Чем ты старше, Джен, тем сентиментальнее.

— Насчет определения «сентиментальный» я не была бы на твоем месте так уверена!

— Как детишки?

— Да, знаю, так все матери думают, но я лично уверена: у меня самые красивые дети во всем мире. Джаред начал ходить, хотя пока еще плохо стоит на ногах; а Элиза все время лопочет — не заткнешь.

— Должно быть, она вся в папу.

— Ха! Она милаха. Говорит, что хочет стать космонавтом. Я переспрашиваю, говорю, наверное, девочкой-космонавтом, но она уперлась — и все тут. То есть либо моя дочь поймет, что она девочка, когда станет чуть старше, либо придется закорифаниться с Шер — вдруг у той остались координаты хорошего хирурга!

Дженис и Кейт расхохотались, рассматривая друг друга. Теперь, когда у Дженис была семья и она переехала в Бристоль, с Кейт они виделись не чаще раза в месяц, когда Дженис приезжала на сеансы психотерапии с девочками. Но обе сразу же замечали, если что-то было не так.

— Так как ты, Кейт, на самом-то деле? — спросила Дженис. Она точно не собиралась принимать улыбку Кейт за чистую монету.

Кейт посмотрела на песок, пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей.

— Ну, в принципе, неплохо. Иногда, правда, у меня аж сердце болит, как скучаю по Лидии и Доминику. Прямо вот колет в сердце, — сказала она.

— Жаль, что я никак не могу облегчить твою боль, — произнесла Дженис.

Кейт взяла подругу за руку и ответила:

— Можешь, еще как.

— Кстати, я кое-что хочу тебе показать. Хотела подождать до отъезда, но теперь, кажется, момент самый подходящий, — сказала Дженис.

— Что там у тебя? — Кейт была заинтригована.

Дженис залезла в свою большую сумку ручной работы и достала оттуда глянцевый буклет. И положила его на развернутую ладонь своей подруги.

— Это культурная программа Уэст-Кантри на этот год. Открой страницу двенадцать и посмотри мероприятия на ближайшие несколько месяцев.

Кейт сделала, как ей велели, и сразу же заметила крошечное черно-белое фото в правом верхнем углу. На фото была Лидия.

— О, Джен! Какая она красивая и взрослая! Смотри! — Кейт изо всех сил пыталась прогнать слезы, которые потоком лились из ее глаз.

Дженис могла лишь сочувственно кивнуть. Так как она нигде еще не видела дочь Кейт, кроме как на этой фотографии, сравнивать было не с чем.

Кейт стала читать.

— У нее будет выставка, о боже мой, ее собственная художественная выставка в Королевской академии искусств в Бристоле. О, Джен, разве это не чудесно! Наверное, она шикарно рисует; то есть для кого попало они такие мероприятия не станут организовывать!

Кейт заплакала. Ее маленькая девочка, ее доченька… Перед глазами пронеслись воспоминания: крошечная Лидия возится с карандашами, а Кейт развешивает ее шедевры в кухне. Казалось, это было в какой-то другой жизни.

— Какое интересное название «Наблюдения из-за каменных стен». Как думаешь, что имеется в виду?

Кейт изучила название, а затем сама ответила на свой вопрос:

— В Маунтбрайерз были каменные стены; должно быть, речь о них.

Дженис кивнула.

— Я сомневалась, стоит ли показывать тебе буклет — мне его сунули вчера в почтовый ящик. Кажется, мероприятие предстоит довольно масштабное. В общем, я решила рассказать тебе, чтобы ты узнала об этом от меня, а не от кого-то еще, — пояснила она.

— Спасибо. Это так мило с твоей стороны. Боже, я поверить не могу, какой Лидия стала взрослой, и она выглядит такой уверенной в себе. И очень похожа на отца. Марк был красивым человеком; это была его единственная положительная черта, — произнесла Кейт.

— Так ты пойдешь? — Дженис покосилась в сторону буклета.

— Ой! Я как-то об этом не подумала. Конечно, мне не хотелось бы портить дочери такой важный вечер. Но я безумно хочу пойти туда. Просто безумно.

Кейт просияла, как будто вдруг увидела новый шанс.

— А почему бы не спросить Франческу? — предложила Дженис.

— Все гораздо сложнее. Я с недавних пор больше им не звоню — дети попросили, и их просьбу я выполнила. Поэтому Франческа звонит мне сама, раз в месяц, и, конечно, мы общаемся по электронной почте. Мне кажется, для первой нашей встречи с детьми художественная галерея — место чересчур многолюдное, но я так хотела бы взглянуть на Лиди. И на Дома тоже. Он точно придет; Дом такое не пропустил бы ни за что на свете!

— Я не вижу причин, по которым ты не можешь съездить на выставку Лидии, Кейт. Я могла бы сначала разведать обстановку, посмотреть, что к чему. И встретить тебя после. Выставка будет открыта целую неделю. Что скажешь?

— Даже не знаю…

— Ну так подумай. Я не прошу тебя решить прямо сейчас.

— Я люблю тебя, Джен. Просто обожаю.

Кейт взяла подругу за руку и крепко сжала ее ладонь в своей.

— Чувство это, сударыня, абсолютно взаимно.

— Ты уверена, Джен, что тебе удобно приезжать раз в месяц? У меня сердце кровью обливается, когда думаю, сколько времени и сил ты тратишь на поездки сюда.

— Ой, да перестань! От Бристоля до Пенмарина — рукой подать. И потом, мне нравится применять свои знания на практике, а Нику иногда надо побыть с детьми. Думаю, все трое в восторге от перспективы есть что попало и смотреть все, что можно, по телику. А когда мамочка возвращается, они уже успели так обожраться сладостей, что аж глаза на лоб лезут!

Кейт и Дженис расхохотались, и обе почувствовали прилив сил.

— Как там дела у Тани? — спросила Дженис.

Кейт проговорила на выдохе.

— Ох, Джен, все слегка запуталось. И прошлым вечером она вляпалась в историю. Таня замечательная, но она прямо-таки притягивает к себе неприятности. В общем, она кое с кем переспала… И я боюсь, что это… Угадай: старый прощелыга…

— Часом, не по имени Родни-мистер-Большая-Шишка-и-это-вы-еще-его-яхту-не-видели? — изумилась Дженис.

— Его высочество собственной персоной. Я отправилась к нему и закатила неплохой скандальчик. Но, посмотрим правде в глаза, что я-то могу с этим сделать? Таня не ребенок, и выходить из дома запретить ей я не могу, — расстроенно протянула Кейт.

Подруги переглянулись и улыбнулись. Они обе слишком хорошо знали разницу между жизнью за решеткой и жизнью вне ее.

— И о чем он только думал, Кейт?

— Мне кажется, он вообще не думает, а если и думает, то явно не головой, а кое-каким другим местом.

— Хочешь, чтобы я с ним разобралась? — сказала Дженис и изобразила кулачный бой.

Кейт снова рассмеялась:

— Не надо! Хотя звучит заманчиво. Судя по всему, Тане он нравится, во всяком случае, заигрывала она с ним в открытую — придется вести себя очень осторожно, чтобы ее не спугнуть. Впрочем, сейчас это вряд ли получится, потому что, как я поняла, Таня уехала в Лондон. Оставила записку, что, мол, ненадолго.

— Сколько это — ненадолго? — повторила Дженис вопрос, который чуть раньше задала сама Кейт.

Кейт пожала плечами, подтянув колени к подбородку и положив на них голову.

— Черт, ну почему все всегда так сложно?

— Потому что самые важные вещи вообще никогда не даются легко, как говорила одна моя очень умная знакомая, — сказала Дженис и улыбнулась. — Все будет хорошо, милая, — добавила она.

— О, Джен, я надеюсь. А то мне уже начинает все это надоедать.

— Ты просто стареешь!

— Ну спасибо, подруга! Вообще-то ты должна была бы меня поддержать, а не издеваться!

— Разве? Что-то я не помню такого пункта в нашем договоре! Похоже, старушка, помимо усталости, ты стала страдать еще и от провалов в памяти! — Дженис вскочила и стала вытряхивать песок из складок одежды. Она затараторила: — Так вот. Я ведь сюда пришла совсем по другому поводу. Посплетничаем еще в другой раз, а сейчас мне пора работать. Пойду найду Таш, и посмотрим, что та раскопала. Будем плясать от печки. Давай встретимся на кухне за чашкой кофе и кусочком… Что там Том сварганил в честь моего приезда?

— Звучит прекрасно.

— Хорошо, миссис, увидимся, когда поговорю со Стэйси. Не волнуйся, Кейт, все, что от тебя зависит, ты делаешь. Ты же знаешь, что все идет хорошо?

— М-м-м… А если я работаю недостаточно усердно?

— Подруга, тогда это вообще не твоя вина.

Чмокнув Кейт в щеку, Дженис зашагала по тропинке к дому на утесе.

Кейт смотрела вслед этой девушке, которая уже успела стать настоящей женщиной. Она испытывала огромную гордость за подругу: Дженис прекрасный психолог и замечательная мама. Иногда Кейт прямо диву давалась — куда подевалась та агрессивная юная особа, которую она знала в тюрьме Марлхэм?

Повернувшись к морю, Кейт услышала шум проезжающего рядом с «Перспектив-Хаус» фургончика почтальона. Она уже долгое время не получала писем от Лидии — и молилась, чтобы та черкнула ей хоть словечко. И каждый раз, заслышав знакомый звук мотора, Кейт замирала в предвкушении, нервничая и умоляя Господа, чтобы сейчас почтальон передал ей весточку от дочери. Еще ни разу не сбылось, но она все равно ждала.

Кейт завернулась в свой вязаный кардиган с запа́хом. Теперь ее фигура оставалась стройной благодаря здоровому образу жизни, а не как раньше, когда она жила в постоянном страхе, от которого пропадал напрочь всякий аппетит. Кейт вытянула ноги, дотронувшись пальцами до мягкого одеяла, к краям которого прилипли влажные песчинки. Мимо промчался, кувыркаясь, пустой пакетик из-под чипсов — переменчивый ветер играл с ним, словно кошка с бантиком. Все вокруг Кейт казалось идеальным, вот только в душе ее зияла гигантская дыра: без своих детей женщина вела какое-то странное, половинчатое существование. И пора было с этим что-то делать.

Глава 9

Десять лет назад

Для некоторых сотрудников академии Маунтбрайерз суббота была чем-то вроде выходного. Младшеклассники и те, кто не был задействован в спортивных командах, были предоставлены сами себе. Впрочем, для тех, у кого на субботу были назначены соревнования, она становилась полноценным учебным днем.

Кэтрин сложила форму Доминика и смахнула пылинки с его бейсболки. Сегодня у него была тренировка по крикету. Играл ее сын из рук вон плохо, но по правилам академии все члены сборной, даже самые посредственные, должны были носить настоящую форму. Кэтрин — и не без оснований — предположила, что в занятиях спортом Доминику больше нравился не сам спорт как таковой, а его атрибуты. Кажется, ее мальчик думал, что, если будет выглядеть достойно, то сойдет за спортсмена, и наличие первоклассной спортивной формы как-то сможет компенсировать полное отсутствие таланта.

Несмотря на то что была суббота, у Кэтрин хватало хлопот по дому. Нужно было отполировать столовое серебро — которое почти всегда пылилось на полке, но рисковать женщина не могла; выкинуть мусор и вымыть два мусорных бака; развинтить плиту и тщательно отчистить все ее детали; подмести на дорожках в саду и во внутреннем дворике; вымыть и начистить до блеска все окна на лестничных площадках и в коридоре, в том числе окошки в передней и задней дверях; и, наконец, съездить в супермаркет — чтобы до отказа набить кладовую, шкафы в кухне, холодильник и морозилку, на случай нашествия гостей.

День был восхитительно жарким. Отправившись в город, Кэтрин столкнулась с несколькими сотрудниками академии и родителями студентов. Пару раз перекинулась словом о погоде. Кто-то из родителей похвастался детищем своего чада — коллекцией жуков, собранных в картонную коробку, наполненную листьями. В воздухе ощущалось лето. Вернувшись домой и переодевшись в сандалии, Кэтрин добавила к образу пару капель духов и приступила к оставшимся обязанностям по дому.

Взглянув на часы, висевшие в кухне, женщина с удовлетворением обнаружила, что опережает график. Теперь она могла потихоньку начать готовить ужин, а потом тайком урвать пару минут на чтение.

— Кэтрин? — крикнул Марк.

Женщина поставила на стол миску со сладким горошком, который как раз чистила маленьким острым ножиком. Женщина вытерла руки о передник и сунула нож в его карман. Доминик и Лидия вечно подтрунивали над матерью и ее нелепыми домашними нарядами, но Кэтрин было все равно: в этом переднике ей было удобно, и он напоминал тот невзрачный, вечно заляпанный пятнами от муки передник, который носила ее мать.

Она вышла в сад, на голос своего мужа.

— Да, Марк?

Он мог спросить что угодно — от «Где мой чай?» до имени какого-нибудь из учеников, которое никак не мог вспомнить.

— Садовые перчатки? Не знаешь, где они, милая? Не могу найти! — протянул Марк.

— Да, сейчас принесу, — ответила Кэтрин.

Она вернулась в кухню, зашла в кладовую и достала ящик, в который обычно складывала всякие мелочи. Перчатки лежали прямо сверху. Помедлив пару мгновений, Кэтрин услышала, как Марк громко засмеялся.

— А вот и она! Как всегда, держит меня в ежовых рукавицах, женушка моя милая, — сказал он, когда Кэтрин вышла во двор.

— Это я вижу. Здравствуй, Кэтрин!

Рядом с розовой клумбой стоял отец Софи, Роланд. Кэтрин помахала ему рукой, про себя отметив, до чего стильно он выглядит: сегодня на Роланде были идеально скроенный пиджак темно-синего цвета, белые «бермуды» и парусиновые туфли. Этот мужчина всегда одевался до невозможности стильно. Его любовь подбирать аксессуары была какой-то немужской. Немудрено, что за глаза Доминик называл Гиринга «старым педиком». Тут Кэтрин с ним была не очень согласна — старым Роланд однозначно не был.

— Привет, Роланд. У Софи сегодня матч? — спросила она из вежливости.

— Да, теннис. Решил прийти и поддержать ее морально! — улыбнулся Гиринг.

— Самое время — какой потрясающий день! — Кэтрин провела рукой в воздухе, показывая в сторону небосвода.

Марк не мог остаться в стороне:

— Да уж, а я и не заметил даже. Некоторым из нас суждено проводить даже выходные за работой в саду и общением с женой. Поверь мне, я куда охотнее сейчас пропустил бы стаканчик и почитал бы газету. Интересно, как там наша сборная по крикету.

Он рассмеялся. Роланд тоже засмеялся. Кэтрин всегда удивляло, как точно ее муж угадывал, что наврать в данный момент, чтобы выставить себя в наиболее выигрышном свете — ему было совершенно начхать на сборную по крикету, это его не интересовало никогда.

— Видели, знаем, — Роланд согласился. — Полегче с ним, Кэтрин, а то совсем измотали бедного!

Женщина улыбнулась и кивнула. Но в душе ей ужасно, кошмарно хотелось заорать во весь голос.

Покончив с ужином, Кэтрин решила сходить на поле, чтобы посмотреть, как играет Доминик. Она собрала в корзинку несколько кусочков домашнего пирога с лимоном и пару бутылок охлажденного фруктового сока. Надо покормить ребят, они, наверное, жутко проголодались.

Правила игры Кэтрин не понимала до сих пор, но надо сказать, что звук катающегося по траве мяча и аплодисментов со стороны трибун ее завораживал. Это было так по-британски. Женщина сразу вспомнила прогулки в парке из своего детства.

На поле там и тут виднелись компании школьников и родителей — кто-то читал газету, кто-то дремал в шезлонгах, и только двое обычно наблюдали за ходом игры.

В дальней стороне поля Кэтрин заметила группу подростков. Судя по их количеству, скорее всего, Доминик был именно среди этой компании. Кэтрин понадобилось какое-то время, чтобы добраться до края поля. Она бодро перешагивала через лежавшие на траве художественные книги, учебники, ползающих младенцев. Протискивалась между пледами отдыхающих и складными стульями, натыкалась на чьи-то ботинки и спотыкалась о выброшенные наколенники. Приблизившись к группе подростков, Кэтрин поняла, что рассчитала все правильно.

Доминик и несколько его приятелей нежились на травке. Кэтрин сделала вид, что не заметила, как один из них спешно прикрыл своим телом пустую бутылку из-под шампанского. Юноши и девушки были одеты по погоде — точнее, раздеты. Среди юных особ выделялась красотка Эмили Грант, свою рубашку она закатала так, что были видны мышцы пресса на ее идеальном животе. Длинные волосы Эмили спадали на лицо, а прекрасные глаза, ярко подведенные черными стрелками, смотрели на Доминика, который лежал от нее всего в паре дюймов, опершись головой на ее запястье. Эмили водила по спине Доминика своими ярко накрашенными ногтями.

Кэтрин вдруг страшно пожалела, что сюда пришла; она поняла, что вторглась в личное пространство сына, лучше бы ей было сейчас остаться дома. Здесь не место для родителей или учителей. Даже не произнеся ни одного слова, Кэтрин уже могла понять, что присутствующие видеть ее не очень-то рады. Если бы только можно было стать невидимкой и уйти обратно в тень…

Кэтрин оглянулась, чтобы изучить маршрут, по которому прошла, пытаясь найти как можно более короткий путь к отступлению. Но слишком много людей и предметов попадались ей на ходу, поэтому найти дорогу было не так уж просто. На какое-то мгновение женщина и вовсе задумалась — а не повернуться ли и не убежать прочь?

— Здрасте! Тут твоя мама, Дом-Дом!

Кэтрин не понимала, кто это сказал, но тембр голоса был ей знаком.

— Да, это так, — ответила она с достоинством. — Привет, Дом! Всем привет!

Увидев рядом свою мать в ее цветочном переднике, Доминик закатил глаза и простонал что-то неразборчивое.

— Здравствуйте, миссис Брукер!

Эти слова принадлежали Луке.

— Здравствуйте, миссис Бедмэйкер!

И снова она не могла понять, кто из ребят назвал ее «миссис Бедмэйкер» — но скорее всего, тот парень из шестого класса, лицо которого было спрятано под капюшоном белоснежного свитера. Кэтрин почувствовала, что краснеет, в то время как школьники отчаянно старались не расхохотаться в голос. Момент был абсолютно нелепым. Кэтрин была вне себя от ужаса и унижения. Даже Доминик хихикнул, но тут же зарылся лицом в плед, чтобы его мать этого не заметила.

— Я просто… я… ну… — прошептала женщина.

Кэтрин сказала себе: Не плачь, Кэтрин, не здесь, не сейчас, только не перед этими ребятами. Собрав все свое мужество, она улыбнулась и объявила громким голосом:

— Я просто хотела узнать счет. Удачи всем!

Прижимая к себе корзинку с продуктами и стесняясь того, что в ней лежит, Кэтрин повернулась слишком резко и наступила в яму. Из корзинки вывалилась одна из бутылок с соком. Кэтрин подобрала бутылку и побежала дальше. Всю дорогу слыша сопровождавший ее ехидный смех.

Почему они вечно смеются надо мной? Чем я заслужила подобное обращение? Я ведь такой же человек, как они, и я не невидимка, — вертелось у женщины в голове.

Кэтрин вспомнила одну из их с Наташей бесед. Был прекрасный осенний день, и подруги гуляли по парку. И вдруг Наташа спросила:

— Ты ведь знаешь про свое прозвище — миссис Бедмэйкер?

Кэтрин осторожно ответила:

— Да, знаю. Школьники называют меня тайком так, в надежде, что я не услышу. Это что-то вроде посвящения для них — 10 баллов из 10 за храбрость! И конечно, я никогда не делаю им замечания!

— Почему, Кейт? — Наташа взяла подругу за руку.

— Ну, потому что они всего лишь дети, и большинство из них обзывают меня не со зла. У них никого здесь нет, они за много километров от дома. Я знаю этих детей уже довольно давно, и вряд ли стоит цепляться к ним из-за этого. Я имею в виду, это лишь безобидное развлечение, и я знаю, они на самом деле не имеют ничего такого в виду, — пояснила Кэтрин.

— Нет, Кейт, ты не поняла. — Наташа покачала головой и уточнила: — Я имею в виду, почему именно миссис Бедмэйкер? И зачем ты так часто стираешь постельное белье? Знаю, это не мое дело, но это немного… странно.

На лице подруги Кэтрин возникла комическая гримаса.

Кэтрин посмотрела на Наташу пристально. Она услышала в своей голове тихий голос: «Расскажи ей, Кэтрин, расскажи ей все прямо сейчас! Наташе не все равно, и она сможет тебе помочь! Расскажи ей, что Марк с тобой делает, что всегда делал, расскажи, как ты попала в эту ловушку, расскажи ей, что вынуждена играть этот спектакль ради детей — ведь мысль о возможной разлуке с ними для тебя невыносима».

Кэтрин открыла рот, и оттуда вылетела фраза, после которой их отношения с Наташей уже не были прежними. Это был звук захлопывающейся прямо перед лицом двери, звук падающего шлагбаума, звук опустившегося засова. Семь простых слов:

— Ты совершенно права, это не твое дело.

Впоследствии Кэтрин часто думала об этом разговоре и тех возможностях, которые упустила. Но разве можно было что-либо вернуть? Наташа уехала преподавать на другой конец страны, и Кэтрин уже не знала, увидятся ли они когда-нибудь. Тем хуже. Такой подруги, как Таш, у нее никогда не было и не будет.

Кэтрин вернулась мыслями к Доминику и Лидии. Она всю свою жизнь пыталась сделать из них приличных людей, показать, как важно уважать других и себя тоже. Но даже сама мысль об этом звучала как-то смешно: что за пример она может подать в плане самоуважения своим детям, если даже не уважает себя? Кэтрин была хорошей актрисой. Только так вышло, что она играла в жизнь, а не жила на самом деле.

Кэтрин заранее знала — многие из ее попыток воспитать детей добропорядочными и честными людьми были обречены уже с самого начала. Да и как можно было вырасти «нормальными», если то, что творится у них дома каждый день, нормой явно не назовешь? Хотя Кэтрин отчаянно пыталась убедить себя в обратном.

Доминик и Лидия, сами того не ведая, оказались втянуты в настоящую войну, они — пешки в огромной игре, большая часть правил которой и личности других игроков им неизвестны. Жизнь играет с ними злую шутку.

Оказавшись на знакомой тропинке, ведущей к дому, Кэтрин вздохнула с облегчением. Она побудет в саду, пока не закончится матч.

Женщина заметила с другой стороны изгороди Марка, судя по всему, наводившего порядок в саду. На нем была садовая шляпа. Он упорно называл ее панамой, но Кэтрин шляпа скорее казалась похожей на ковбойскую, и сейчас при виде мужа она невольно хихикнула про себя.

Кэтрин остановилась и через калитку посмотрела на сад. Сперва она не поняла, что за странный туман стелется над розовыми кустами и почему контуры лужайки и розовых бутонов кажутся расплывчатыми. Все было настолько искажено, словно женщина смотрела сквозь расплавленное стекло. И вдруг Кэтрин поняла: это горит костер.

Она вдохнула и почувствовала характерный аромат костра в саду. Пьянящий запах мигом унес ее в детство — Кэтрин вспомнила, как ее отец в своих старых черных сапогах бродил возле костра в их саду, подбрасывая в него опавшую листву и старые бумажные обертки. Он соорудил нечто вроде священного огня — окружил его проволокой и остатками старого плетеного забора и закрепил с двух сторон кирпичами. Кэтрин и Франческа понимали — как бы он ни делал вид, что устал, на самом деле ему очень нравилось возиться с костром. Кэтрин вообще казалось, что большинство мужчин инстинктивно обожают разводить костер и смотреть, как в нем что-то горит.

Кэтрин отворила калитку и вошла. Она увидела, как Марк сложил в кучу несколько листов бумаги и пару картонок и бросил их в огонь. Он отошел назад, положив руки на бедра, любуясь делом рук своих. В отличие от отца Кэтрин, Марк мог развести костер по одной-единственной причине: когда нужно было избавиться от чего-то ненужного. Она бы не удивилась, если бы ее муж даже остатки от завтрака сжигал, завернутые в фольгу и оставленные на вечер. Кэтрин снова вернулась мыслями к тем дням ее детства, когда они с Франческой веселились у костра, сидя в своих резиновых сапожках на перевернутых ящиках из-под молока и чувствуя тепло огня перед их перепачканными в сладостях личиками… Ах, эти счастливые, счастливые моменты.

Кэтрин зашагала к дому. Сад заполнился черным дымом, и женщина порадовалась в душе, что успела снять белье до того, как Марк решил развести костер.

— А, Кэтрин, вот ты где, — улыбнулся муж.

Наверное, ему снова что-то надо: попить чего-нибудь холодненького, перекусить. Или в очередной раз над ней поиздеваться. Кто знает.

Кэтрин ничего не ответила, но улыбнулась, слегка кивнув головой — да, она здесь.

Женщина подошла ближе к костру, наслаждаясь его теплом, хотя погода была и без того жаркой. Языки пламени зачаровывали ее. Какая богатая палитра цветов и оттенков — желтый и оранжевый, фиолетовый и зеленый, с едва заметным отблеском голубого. Восхитительное зрелище. Кэтрин обожала не только вид костра, но и его характерное звучание. Так звучат холодные зимние вечера, когда забираешься в постель с любимым человеком и смотришь на узоры на стекле; так звучат моменты, проведенные за чтением увлекательной книги; так звучит тепло, согревающее продрогшие руки.

Несколько минут Кэтрин стояла молча. Марк нашел длинную ветку и шевелил ею тлеющие угли. В костре Кэтрин разглядела упаковку от салфеток, старую картонную папку и очистки от орешков. И вдруг взгляд ее выхватил из пламени какую-то странную надпись. Всего пара букв, она даже не смогла разобрать их сразу. Лишь приглядевшись, женщина с ужасом прочитала: «Г… у… д… и… гуди».

Кэтрин сразу поняла: «Сказки Мальгуди!» О нет! нет! Сердце ее подскочило, а дыхание стало частым и прерывистым. Она задрожала. Прищурившись — глаза слезились от едкого дыма — и подойдя ближе, женщина посмотрела прямо в костер.

Тут были все ее книги: «Том Джонс» Генри Филдинга, «Портрет в сепии» Исабель Альенде, «Бог мелочей» Арундати Рой. Все те немногие книги, которые принадлежали Кэтрин. Женщина с ужасом представила себе, как ее муж роется в вещах, снуя по дому, как голодный зверь в поисках добычи, как он сгреб книги в охапку и швырнул с лестницы, чтобы потом бросить в чрево костра. Радовался ли он, зная, что избавлялся от того немногого, что принадлежало одной лишь Кэтрин? Да, да, она знала, что радовался.

Кэтрин стояла с открытым от удивления и ужаса ртом. Приложив руку ко лбу, она посмотрела на Марка. Тот смерил ее ничего не выражающим взглядом.

Эти книги были для Кэтрин настоящими друзьями, в них она могла найти хоть чуть-чуть радости и ненадолго отвлечься от суровой действительности. А Марк нашел их и уничтожил. Наверное, он догадывался о них давно, просто ждал наиболее подходящего момента, чтобы нанести удар.

Момент явно наступил сейчас, и книги были сожжены; осталась буквально пара строк, еще не тронутых огнем, которые проживут еще несколько мгновений и тоже сгинут. Он сжег ее книги. Сжег ее книги… Сжег ее книги… Сколько бы Кэтрин ни повторяла в голове эти слова, легче не становилось.

Корзинка выпала у нее из рук, но женщине было совершенно не важно, что куски пирога упали в траву, а бутылка с соком откатилась под ближайший розовый куст. Кэтрин рухнула на колени, безразличная к тому, что ее юбка тут же пропиталась землей, окрасившись в черный цвет. Она снова посмотрела на мужа, но не могла произнести ни слова. Ей не приходили в голову те слова, которыми можно было передать то, что она чувствовала, или заставить Марка ее понять. В голове ее крутились слова — «украл», «тоска», «боль», «горе». Но Кэтрин знала, что Марк ничегошеньки из этого не поймет и будет смеяться, и поэтому не могла все это произнести. Особенно учитывая, что потом все равно получила бы за это очередное наказание.

Оплакивая гибель своих друзей, которые были ее единственным средством сбежать от ужасов жизни, Кэтрин вдруг заметила среди тлеющих углей еще что-то странное. Что-то деревянное, около сантиметра в диаметре. Узнав этот предмет, Кэтрин в ужасе разглядела рядом еще два кусочка дерева, и еще, и еще…

Она рухнула вниз, колотя кулаками по земле и царапая ее пальцами. И прокричала, так громко, как могла, своим задушенным от горя голосом:

— Нет! Нет! Нет! Пожалуйста, нет!

Марк сжег бабушкины прищепки, разорвав ее последнюю связь с мамой и бабушкой. Он разрушил часть жизни Кэтрин и часть будущего Лидии, отобрав у своей жены единственное, что хоть как-то облегчало ей эту жуткую ежедневную процедуру стирки белья. Эти крошечные прищепки были единственным предметом, который хоть как-то отвлекал ее от мыслей о том, как жестоко Марк с ней обращался. Вешая белье, Кэтрин могла смотреть на прищепки и вспоминать о бабушке, своем детстве, маминых пирожках и пикниках в саду, а не о том, что в очередной раз пыталась уничтожить улики…

Из глаз ее брызнули слезы. Кэтрин рыдала и выла. За столько лет жизни с Марком она научилась плакать незаметно, даже про себя, когда слезы утекали куда-то внутрь, а на поверхности по-прежнему сияла фальшивая улыбка. Но сейчас она сделать этого не могла — слишком велико было горе.

Ей было тяжело дышать. Закрыв лицо покрытыми землей и грязью ладонями, Кэтрин рыдала и всхлипывала. Каждый раз, разжимая пальцы и видя обугленные останки своих крошечных прищепок, она начинала плакать с новой силой. Марк уничтожил ее прищепки…

Костер давно потух, а Кэтрин по-прежнему сидела как вкопанная на влажной земле перед дымящимися обугленными останками своей жизни. По пепелищу иногда проносились отдельные дерзкие язычки пламени, тут же исчезавшие.

Кэтрин поняла, что начинает темнеть. Ее ноги онемели, она была вся мокрой и в грязи. Но ей даже в голову не пришло закончить ужин или заняться другими делами; в мыслях Кэтрин было лишь ее горе. Медленно поднявшись, она посмотрела в сторону кухни и увидела в окне Марка — он стоял там, с бокалом вина в руке, явно собой любуясь.

Слезы, которые давно высохли, оставили на ее испачканном в копоти и земле лице дорожки соли. Марк медленно расплылся в улыбке. Он улыбался, а Кэтрин не могла улыбнуться даже совсем чуть-чуть. Не могла вспомнить, как сделать счастливое лицо, как говорить так, чтобы все думали, что она счастлива. В ней что-то сломалось, и сломалось окончательно и бесповоротно.

Знай, моя милая, нужно желанной Быть для супруга всегда! Только не мрачной и не жеманной — Может он бросить тогда…

* * *

Утром Кэтрин ощутила какое-то странное отупение. Каждый раз, когда она закрывала глаза, перед ней всплывал кошмарный образ сгоревших прищепок. Она не могла думать больше ни о чем. Ей казалось, что все вокруг — какое-то чужое.

Кэтрин медленно сложила посуду в посудомоечную машину.

— Ты в порядке, мама? — спросил Доминик, явно обеспокоенный ее состоянием.

Кэтрин не смогла быстро придумать ответ или улыбнуться, так что просто кивнула.

В часовне было полно народу; каждую скамью занимали обитатели одного из корпусов студенческого общежития. Разодетые родители теснили друг друга на узких скамьях, мамочки пытались перещеголять друг друга в великолепии своих нарядов, а папаши пожимали друг другу руки, хвастаясь достижениями: новый костюм, новый автомобиль, дорогие часы, новая молодая женушка. Полная, безоговорочная победа.

Среди паствы сновали туда-сюда в своих мантиях сотрудники академии и преподаватели, с гордостью неся на себе герб Маунтбрайерз. Под высокими сводами раздавались торжественные звуки органа, и все присутствовавшие ощущали всю значимость момента, чувствуя себя такими значительными и просветленными.

Глаза всех были прикованы к Кэтрин и Марку — еще бы, сам его высочество директор со своей амебой-женой! Она еле подавила в себе искушение встать и крикнуть: «Да, я знаю, на мне опять голубой кардиган и юбка в складочку, но это моя „парадная одежда“, так что приготовьтесь увидеть меня в таком виде еще не раз». Время покажет, что Кэтрин ошибалась; больше ее в таком виде здесь не увидит никто.

Кэтрин рассмотрела преподавательский состав. Она знала — через пару минут некоторые из этих дряхлых старичков погрузятся в глубокий сон: так как во время молитвы все должны были закрыть глаза, они с чистой совестью могли отоспаться. Конечно, это ни для кого не было секретом — особенно для студентов, всегда хихикавших над уснувшими старикашками напропалую.

В того бога, которому они все сейчас явились помолиться, Кэтрин почти уже и не верила, но ей было положено тут находиться. Надо было соблюдать правила приличия. Впрочем, Кэтрин нравилось и богатое убранство церкви, и хор, и зрелище собственных детей, на которых она поглядывала украдкой. Женщина задавалась вопросом, все ли присутствовавшие здесь матери сейчас ощущают такую гордость за своих восхитительных детей, какую ощущала она.

Не замечавшие взглядов Кэтрин Доминик и Лидия вели себя спокойно и размеренно. Доминик непроизвольно ущипнул себя за нос, и Кэтрин вспомнила, что эта привычка была у него с детства. Удивительно: ее память могла всего за мгновение превратить этого взрослого молодого человека в того малыша, которого она нянчила и кормила с ложечки. Закрыв глаза и глубоко вдохнув, Кэтрин все еще могла ощущать тот запах, уникальное, пьянящее сочетание запаха свежеиспеченного хлеба и только что пришедшей в мир новой жизни. Лидия пахла совсем иначе. В ее запахе были свежесть раннего утра и аромат только что приготовленного кекса с лимоном.

Кэтрин увидела, как дочь грызет ноготь на указательном пальце. Женщина вздрогнула. У Лидии были восхитительные руки настоящей художницы: с длинными узкими пальцами и миндалевидными ногтями. В семье Брукер ходила шутка: Лидии нельзя ничего держать в руках, когда она что-то объясняет, потому что она всегда очень много жестикулирует.

Доминик скрестил пальцы на коленях. Он не сводил взгляда с капеллана. Кому-то со стороны могло показаться, юноша просто увлеченно слушает проповедь, но уж Кэтрин-то точно знала, что к чему. Со своего места, расположенного так, что она все видела, женщина заметила справа от капеллана Эмили Грант, которая весьма красноречиво отвечала на взгляды Доминика. Кэтрин улыбнулась — она невольно разгадала их с Эмили секрет.

Капеллан по имени Тим Кэттермол уже был близок к основной части своей проповеди. Он обхватил руками аналой, словно чтобы добавить значительности своим словам:

— «Ибо только я знаю намерения, какие имею о вас», — говорит Господь. — «Намерения во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду». Мальчики и девочки, родители и учителя, я хотел бы, чтобы вы задумались над этой цитатой из Библии. Об этом и моя сегодняшняя проповедь — нам всем необходима защита. Я хочу сказать о святом долге нашем защищать все то, что дорого нам, в том числе нашу замечательную академию Маунтбрайерз, но еще и о необходимости защищать друг друга, тех, кто нам дорог…

Капеллан пространно говорил о том, что хулиганы и те, кто способен причинить вред окружающим, — «разрушители», уничтожающие все самое хорошее, то, что стоит защищать. Все это от Кэтрин ускользнуло, потому что она сконцентрировалась лишь на одной мысли, похожей на чистую ноту звенящего колокольчика, высокую и громкую, — жизнь имеет смысл только тогда, когда «намерения во благо, а не на зло». Тим Кэттермол был прав: Марк не должен больше причинять ей зла, она не должна больше страдать; не для того она появилась на свет, не для того ее родители воспитывали, не для того Бог подарил ей таких замечательных детей. Сколько можно! Кэтрин Брукер больше не желала мириться с подобным обращением.

Она закрыла глаза. Слова капеллана вознеслись под своды часовни, разбудив дремавших сотни лет резных горгулий под потолком. Впервые за очень долгое время Кэтрин начала молиться: «Помоги мне, Господи! Пожалуйста, помоги мне. Я так одинока, так одинока. Я одинока в толпе людской; я всегда одна. Кто бы ни был рядом, я все равно всегда одна. Дай мне силу, ибо я готова сдаться. Я больше не могу, Господи. Помоги мне, пожалуйста, помоги мне…»

И вдруг сквозь свою молитву Кэтрин расслышала слова Тима Кэттермола. Ей показалось, что он обращается именно к ней, что он готов подсказать Кэтрин решение. Это был ответ на ее молитву:

«Не соглашайся с тем человеком, не слушай его, не жалей его, не дай ему уйти и не защищай его! Убей того человека! Забей его камнями! Первым подбери камень и брось в него».

Слова эти засели в голове Кэтрин, и вскоре у нее не осталось другого выбора, кроме как с ними согласиться.

После службы Кэтрин, как всегда в подобных случаях, пришлось остаться на фуршет. Марк болтал с Домиником и несколькими сверстниками сына. Кэтрин случайно услышала конец предложения Луки:

— …этот чокнутый педик.

Путем нехитрых подсчетов Кэтрин пришла к выводу, что речь шла о Джеке Холлистере, которому пришлось покинуть Маунтбрайерз после того, как кто-то из преподавателей распространил в Интернете слухи о его ориентации. Ей казалось, что это просто отвратительно — выставить человека на посмешище только из-за его личной жизни.

— Не думаю, Лука, что стоит говорить о ком-либо в таких жутких выражениях. Не будь таким злым, — сказала она вслух.

Вся компания с удивлением уставилась на упрямую миссис Бедмэйкер.

Когда последние из собравшихся учителей и родителей освободили помещение, выпив дешевое вино и налопавшись слоеных пирожков, супруги Брукер остались в одиночестве. Марк заговорил:

— Дорогая, спасибо тебе большое за крайне ценное замечание по поводу истории с Холлистером. Уверен, мальчики смогут по достоинству оценить те идеи, на которые ты сегодня им намекнула. Мне очень странно, что ты вообще сочла необходимым вмешаться. Вряд ли, я думаю, ты до сих пор живешь в убеждении, что мир на самом деле «не такой злой». Я придерживаюсь той точки зрения, что такие, как Холлистер, должны быть немедленно исключены из академии. Подобному отребью тут не место.

— Отребью? — Кэтрин не смогла сдержать панические нотки в своем голосе.

— Да, именно. Или мне нужно постоянно напоминать тебе, что я отвечаю за качество обучения в Маунтбрайерз? Я не могу позволить подобным либеральным идеям циркулировать среди студентов! Так вот, впредь попрошу тебя воздерживаться от таких вот комментариев. Как только мне понадобится совет, какое средство для натирания полов использовать или как лучше мыть посуду, я к тебе обращусь. Но не смей открывать свой рот по тем вопросам, о которых не имеешь никакого понятия, потому что ни я, ни кто-либо другой не собирается слушать твою пустую болтовню. Ты меня поняла?

Хотя на протяжении всей своей тирады Марк улыбался, по его тону Кэтрин поняла, что у нее очень серьезные неприятности. Но, прежде чем женщина успела открыть рот, чтобы ответить, дверь в часовню приоткрылась, и Кэтрин увидела своих детей.

— Пожалуйста, можно мы домой пойдем? Не все время же в школе тусоваться! — протянули они хором.

— Боже мой, дети, я что, не имею права потискаться с вашей мамой без вашего присутствия? — улыбнулся Марк.

— Фу, как грубо, папаша! — покачал головой Доминик.

Кэтрин посмотрела на мужа. Его способность лгать с улыбкой на лице была воистину феноменальной.

Выслушав хвалебную речь капеллана, поблагодарив хор за трогательное исполнение гимна и попрощавшись со студентами, Брукеры зашагали домой. Доминик и Лидия вырвались вперед. Они ослабили узлы на своих фирменных галстуках и опустили вниз носки, стремясь поскорее превратиться из «ботанов» в «стиляг».

Кэтрин смотрела на своего мужа, неторопливо вышагивающего впереди. Он завел руку за спину, а его длинная мантия развевалась на ветру, так что Брукер-старший был похож на гигантскую летучую мышь.

— Мне кажется, собрание удалось, — сказал Марк. — Думаю, мою речь многие сочли интересной; некоторые были очень даже увлечены.

— Исправь «интересную» на «бесконечную» и «увлечены» на «мучились от скуки» — и я буду совершенно с тобой согласен, папа! — крикнул Доминик.

Муж Кэтрин громко рассмеялся, запрокинув голову. Как странно: он позволял и даже одобрял, подобные издевательства собственным детям, а если бы что-то подобное вздумала сказать его жена, она была бы жестоко наказана.

— Совершенно согласна с Домом, — заявила Лидия. — Ты все говорил, говорил и говорил. Бла-бла-бла. Да я уже после слов «приветствую всех» нить потеряла!

— Вот оно что. Получается, мои дети наконец научились объединять усилия. Молодцы. Двое — определенно лучше одного, особенно когда речь идет об интеллектуальной силе, — протянул Марк.

Доминик и Лидия дали друг другу «пять».

— Минуточку, дорогие мои. Ваше веселье мне кажется немного преждевременным. Вы просто забыли, что вы не в большинстве. У меня есть моя замечательная жена, которая, разумеется, будет на моей стороне, — продолжил их отец.

— Ой, пап, жаль, конечно, тебя разочаровывать, но я видела лицо мамы во время твоей речи — она выглядела так, будто ей скучно до усрачки. Как, впрочем, и нам всем! — заявила Лиди.

— Неужели?

Марк остановился и повернулся к своей жене.

— Ну-ка, Кэтрин, просвети нас. Как тебе речь? Интересная или скучная до усрачки, как столь метко выразилась наша дочь?

Все трое — Марк, Лидия и Доминик — уставились на Кэтрин. Лица ее детей были открытыми, они улыбались, а вот в глазах мужа женщина увидела открытую ненависть.

— Да, давай, мама, скажи уже — скучно было до усрачки или интересно? — спросил Доминик.

Кэтрин посмотрела внимательно на тех троих людей, из которых состояла ее вселенная. Она тщетно пыталась придумать ответ, который бы устроил Марка. И знала, что любой из таких ответов разочаровал бы детей.

Прошла всего пара мгновений. И слова вдруг вылетели у Кэтрин сами собой, без цензуры, такие, какие крутились у нее в голове. Это была ошибка.

— Мне было скучно до полной усрачки, — произнесла женщина.

Доминик и Лидия сложились пополам от смеха, истерически хохоча над таким необычным поворотом и радуясь, что их мама наконец-то присоединилась к общему веселью. Дом вытер слезы с глаз, положив руку на плечо Кэтрин.

— Ну ты выдала, мама! Шедевр!

Лидия сочувствующе приобняла отца.

Кэтрин чувствовала на себе строгий взгляд мужа, который тот даже не пытался скрыть от детей.

— Неужели, Кэтрин? Скучно до усрачки, да?

Марк прищурился, пытаясь понять, что заставило его супругу так дерзить. Он смотрел на нее, пытаясь разгадать, откуда у нее взялось столько уверенности в себе и что изменилось в порядке вещей, если Кэтрин смогла пойти против него. Марк не привык, чтобы с ним спорили, и ему не нравилось, когда ему возражают. Не нравилось категорически.

Кэтрин пыталась найти слова, чтобы утешить мужа, чтобы тот не сделал ей еще больнее вечером. Но как она ни старалась, слова эти не находились, как будто какая-то неведомая сила контролировала все, что она говорит.

— Похоже, мы разбили тебя наголову, папа!

Доминик был в восторге от своей маленькой победы.

— Судя по всему, да!

Рассмеявшись, Марк убрал руки Лидии со своего пояса. И все четверо продолжили путь.

Кэтрин вдруг почувствовала непреодолимую тоску по своим детям. Как же прекрасно было быть с ними на одной волне. Она рванула вперед и обхватила Доминика и Лидию обеими руками. Дети закричали в унисон: «Уйди, мам!», «Что ты творишь?!» Но Кэтрин было все равно. Они остановились.

— Я так вас люблю, дети мои. Я горжусь тем, какими вы стали, и уже заранее горжусь тем, чего вы добьетесь в жизни. Вы замечательные, мои замечательные дети! Обещайте мне, что сделаете правильный выбор!

Доминик снял с себя руку Кэтрин, пробурчав:

— Конечно, обещаю, крейзи ты наша.

Но все же он чмокнул ее в щеку и умчался вперед. Лидия взяла Кэтрин за руку, и они пошли дальше вместе. Угрюмый Марк плелся в хвосте.

— Я тоже люблю тебя, мам, — сказала Лиди.

Кэтрин просияла:

— Спасибо, дорогая.

— А помнишь, мам, ты спросила меня какое-то время назад, хотела бы я такую жизнь, как твоя, а я сказала, что нет? — улыбнулась ее дочь.

— Да, да, помню, — ответила Кэтрин.

— Ну, так вот, даже если я бы и не хотела точно такую же жизнь, я очень хотела бы быть похожей на тебя. Знаешь, вот такой же милой, доброй и симпатичной. Мне правда очень хотелось бы этого, — тихо произнесла Лидия.

По лицу Кэтрин скатилась слезинка:

— Спасибо, Лидия. Спасибо.

Марк открыл ворота и сделал шаг назад, чтобы пропустить вперед жену; нужно было оставаться джентльменом, несмотря ни на что. Проходя мимо него, Кэтрин помедлила, не осмеливаясь поднять глаза. Счастье, наполнившее ее еще пару минут назад, резко испарилось.

— Я убью тебя, — услышала женщина.

Выражение лица Марка никак с этой фразой не вязалось. Он произнес это совсем шепотом, и на мгновение Кэтрин подумала, что ей и вовсе показалось. Может быть, и почудилось.

Кэтрин надела свой фартук с цветочками и поставила чайник. Она старалась не смотреть на крошечный зазор на полке между книгами Джейми Оливера «Моя Италия» и «Вместе с Джейми», где до вчерашнего дня были спрятаны драгоценные «Рассказы Мальгуди», в чтение которых она могла погрузиться, пока кипятилась вода или пока жужжала посудомоечная машина. Ее драгоценных книг больше не было, они превратились в пепел. Кэтрин до сих пор не могла без слез вспоминать о том костре, который разжег Марк. Она пыталась успокоить себя, повторяя, словно мантру, что «это только вещи, вещи. А вещи не имеют никакого значения…», но на самом деле они значили для нее ох как много.

За те несколько секунд, что Кейт наливала чайник и ставила воду кипятиться, дети успели переодеться и теперь с грохотом мчались вниз по лестнице.

— Пока! — прокричали они в один голос.

— Куда вы? Когда вернетесь? Ужинать будете?

Доминик остановился в дверях и откинул свои длинные локоны с лица.

— В каком порядке отвечать? — улыбнулся он.

— Эээ… Давай в том, в котором я задала.

Она улыбнулась своему умному, обожавшему сарказм и любившему пошутить сыну.

— Мы на барбекю к Эми. Будем поздно. Нет, — отрапортовал Доминик.

— Повеселись там хорошенько, но будь осторожен! И сестре передай, — сказала Кэтрин.

— Что? — не понял ее сын.

— А что? — напряглась женщина.

— Да, мама, что-то одно из двух, — протянул Доминик.

— Тогда просто будь осторожен, — сказала миссис Брукер.

— Ой, как скучно, — закатил глаза Доминик.

— Ну это же я, Дом. Старая скучная мама! — улыбнулась Кэтрин.

Доминик вернулся обратно в кухню. Он подошел к своей матери и крепко обнял ее.

— Да уж. Но ты же моя старая скучная мама, и я тебя люблю.

Смутившись, Доминик быстро отпустил мать и выбежал из дома. Но Кэтрин уже знала, что будет в своей голове проигрывать эту сцену снова и снова. Только вот ни она, ни ее сын даже не догадывались, какой важной вехой эта фраза станет.

Со всей этой беготней насчет службы в часовне и приготовлениями Кэтрин совершенно забыла положить на кровать новый комплект постельного белья. Она достала из шкафа несколько чистых простыней и отправилась в спальню. Развернув простыню наполовину, она встряхнула ею над кроватью и разгладила ее как следует. И вдруг услышала какой-то странный стук. На матрас упал небольшой предмет, в котором Кэтрин признала одну из бабушкиных прищепок. Вернее, последнюю из них. Причем не просто какую-нибудь из них, а Пегги.

Уронив простыню, Кэтрин схватила крошечный кусок дерева. Сев на край кровати, она крепко сжала прищепку в ладони, чувствуя невероятное облегчение. Кэтрин с нежностью провела пальцами по самой дорогой для нее вещи, спрятала ее в ладонь и вздохнула.

— Спасибо, — прошептала она.

— С кем это ты разговариваешь?

В дверях вдруг возник Марк.

— Ни с кем.

— Это я вижу. Репетируешь одну из своих неподражаемых речей о пользе гомосексуализма и о том, какие все злые в мире вокруг?

Кэтрин покачала головой. Вся уверенность, которая, как она думала, к ней вернулась, испарилась тут же, как это всегда происходило, стоило женщине лишь только переступить порог своего дома.

Марк вдруг резко рванул вперед и тыльной стороной ладони ударил Кэтрин в висок. Так сильно, что та свалилась с кровати, словно тряпичная кукла, и грохнулась на пол. В правом ухе у нее зазвенело, а лицо пронзила сильная боль. Кэтрин несколько раз моргнула — перед глазами у нее все плыло. Она приподнялась, пытаясь восстановить равновесие.

— Видишь, что ты заставляешь меня делать? Как ты думаешь, мне нравится то, что тебя все время надо контролировать, Кэтрин? — вскричал Марк.

Вопрос, как она уже поняла, был с подвохом — ему ведь явно нравилось ее контролировать.

— На кровать.

Кэтрин послушно уселась на матрас.

Марк шагнул к комоду, в ящике которого его уже ждало завернутое в вощеную бумагу его излюбленное оружие. Но вдруг мужчина остановился и повернулся к своей жене. И улыбнулся.

— Что ты там прячешь? — спросил он.

— Ничего, — прошептала Кэтрин.

Марк снова улыбнулся и хохотнул. Он произнес:

— Ты уже два раза ответила отрицательно, Кэтрин. «Ни с кем» и «ничего». Странно, не правда ли? Я учитель, Кэтрин, и каждый день работаю с подростками. Неужели ты думаешь, что ты первая, кто пытается этими словами меня обмануть?

Женщина покачала головой.

— Нет, Марк.

— И это правильно, Кэтрин. А ты явно не такая дурища, какой кажешься.

Марк подошел к ней. Кэтрин почувствовала, что дрожит, но не от страха за свою жизнь и здоровье, а потому, что не хотела лишиться этой маленькой вещички, этой последней вещи, принадлежавшей когда-то ее бабушке и хранившей прикосновение ее давно умершей матери.

Марк провел по волосам жены, крутя между пальцами ее шелковистые пряди.

— Ты не выйдешь отсюда, пока не вернутся дети и не пора будет приготовить им ужин. Ясно?

Кэтрин медлила с ответом, лихорадочно пытаясь придумать, как быть. Как спрятать Пегги?

Марк снова обратился к ней, на этот раз гораздо менее спокойным тоном, сквозь стиснутые челюсти.

— Я сказал, ты не выйдешь отсюда, пока не вернутся дети и не пора будет приготовить им ужин. Ты меня поняла, Кэтрин?

Прикосновение его пальцев уже не было ласковым, теперь он вцепился в прядь у самых корней и вырвал у Кэтрин клок волос. От сильной боли женщина вздрогнула, но еле-еле смогла произнести:

— Да, Марк, я поняла.

— Что ты поняла? — переспросил Марк.

Кэтрин посмотрела ему в глаза.

— Я поняла, что не выйду отсюда, пока не вернутся дети и не пора будет готовить им ужин. Я обещаю, что не выйду.

— Хорошо. А теперь покажи мне, что ты там прячешь.

— Пожалуйста, Марк, я…

— Никогда не говори «пожалуйста». Это звучит так пошло, как будто ты милостыню просишь. Ты унижаешь нас обоих. Должна же у тебя быть хоть какая-то гордость, хоть какое-то чувство собственного достоинства. А теперь дай мне то, что ты там прячешь, или я сломаю тебе руку и достану это оттуда.

Эти слова он произнес громко, так что они эхом разнеслись по комнате. Кэтрин знала — это не просто угроза. Она разжала ладонь и показала Пегги. Марк медленно протянул руку и схватил прищепку. Держа ее между большим и указательным пальцами, он ухмыльнулся:

— Так-так, похоже, одну я все-таки пропустил. Из этих прищепок получились превосходные дрова!

Марк встал перед женой, которая, дрожа, сидела на краешке кровати. Он зажал прищепку между пальцами и медленно стал ее ломать.

— Смотри, Кэтрин. Смотри.

Это был приказ. Кэтрин подняла глаза и смотрела. Все происходило совсем рядом с ней. Нижняя губа Кэтрин задрожала, и по лицу ее потекли слезы. Прищепка треснула, и трещинка стала расширяться.

Когда бедная Пегги распалась на осколки, в душе Кэтрин что-то щелкнуло и оборвалось. Сильно дрожа от ужаса, женщина вцепилась в карман своего фартука. И вдруг нащупала нечто твердое — в кармане лежал нож, оставшийся там со вчерашнего дня.

Повинуясь внезапному порыву, женщина схватила нож и что есть силы воткнула его Марку в живот. Почувствовав, как холодный металл разрезал пополам его селезенку и проткнул печень, мужчина заорал. Он упал на колени и свернулся комком точно в том месте, где каждый вечер его ждала Кэтрин.

Кэтрин услышала в своей голове слова капеллана в часовне: «Не соглашайся с тем человеком, не слушай его, не жалей его, не дай ему уйти и не защищай его! Убей того человека! Забей его камнями! Первым подбери камень и брось в него».

Внезапно женщина поняла. Вот он, ответ: ее путь к свободе, ее спасение. Прозрение было мгновенным. «Убей его…»

Кэтрин встала с кровати и спокойно подняла с пола две части прищепки.

— Думаю, ее можно починить, — сказала она.

Внимательно рассмотрев обломки Пегги, Кэтрин пришла к выводу, что их можно было склеить. Марк стал задыхаться, и, положив прищепку на туалетный столик, женщина повернулась к нему.

— Давай-ка положим тебя в кроватку, — проговорила Кэтрин с интонацией хорошо обученной медсестры — певучей, но совершенно холодной.

Заведя руки ему под мышки, она рванула вверх. Марк вскричал от боли.

— Т-ш-ш! Марк, ну зачем весь этот ненужный шум!

Женщина перетащила супруга на матрас. Простыня под ним смялась в гармошку. Его голова упала на подушку под странным углом. Кэтрин небрежно протянула руку и вытащила нож. Марк снова вскрикнул. Кэтрин вздохнула. Рана теперь открылась, и из нее хлестала кровь. Марк попытался прикрыть ее пальцами, но кровь сочилась сквозь них. Она текла по его ногам и животу, окрашивая все вокруг в алый цвет. В комнате запахло металлом.

— Боже, Марк, какой глубокий надрез. Как думаешь, на сколько баллов он потянет? — спросила Кэтрин.

Марк что-то бессвязно шептал.

— Не слышу, что ты там бормочешь, поэтому попытаюсь предположить. Я бы сказала, тысячи и тысячи баллов, — продолжила женщина.

Она наблюдала, как лицо ее супруга постепенно утрачивает живые краски и становится пепельно-серым.

— Фу, как ты ужасно выглядишь. И посмотри, какой беспорядок — теперь эти простыни точно придется выкинуть!

— Пожалуйста…

Марк с трудом дышал. Слышно его было только потому, что он напрягся изо всех сил.

Кэтрин вдохнула, прижав ладони к груди, и произнесла:

— Никогда не говори «пожалуйста». Это звучит так пошло, как будто ты милостыню просишь. Ты унижаешь нас обоих. Должна же у тебя быть хоть какая-то гордость, хоть какое-то чувство собственного достоинства. Имей мужество смириться со своей смертью, Марк. Все остальное было бы самым недостойным.

— Позови… кого-нибудь… — пробормотал ее муж.

— Теперь, Марк, скажи, как давно ты меня знаешь? Хотя нет, не утруждайся. Я сама тебе назову цифру. Почти двадцать лет. За это время ты точно должен был бы знать обо мне одно: я никогда, никогда не нарушаю обещание. Никогда. Что я тебе обещала, Марк? И снова не трудись отвечать. Я скажу сама. Я пообещала, что не выйду отсюда, пока не вернутся дети и не пора будет накрывать на стол — а, Марк, обещание есть обещание.

Кэтрин поставила к кровати кресло, подошла к шкафу и распахнула его дверцы. Сорвав с вешалок одежду, она побросала ее на пол. Затем влезла куда-то в глубь шкафа и с верхней полки достала спрятанную за несколькими слоями трикотажных изделий книгу. Луи де Берньер, «Бескрылые птицы». Кэтрин улыбнулась мужу.

— Должно быть, ее ты пропустил.

Она приоткрыла книгу и пробежала глазами по строчкам первой главы.

С возрастом человеческая душа словно бы складывается, сворачивается. Кто-то тешит себя мечтами о прошлом, а другой вдруг ловит себя на мысли, что не знает, как дальше жить. А будущего уже не ждешь с нетерпением, а бесишься от него, словно все возможные радости уже изведал и мечтаешь лишь о предстоящем долгом сне.

Кэтрин оторвалась от книги.

— Я тут как раз думала, Марк, что, наверное, сейчас самое время задать тебе пару вопросов, поделиться тем, что чувствую, вернее, тем, что чувствую из-за тебя. На самом деле за все годы это моя единственная возможность — и последняя — тебе что-то сказать. И вот что я хочу произнести, Марк: я думаю, ты совсем спятил. Я думаю, что настоящий Марк — это тот, каким ты предстаешь передо мной по вечерам. Перед всеми остальными ты такой улыбчивый, добрый, но это совершеннейшая фальшивка. Весь мир, может, ты и смог одурачить, но не меня. Я не купилась ни на секунду: да, наверное, я не такая тупая, какой тебе кажусь. Ты получаешь удовольствие от всего этого или тебе от этого грустно? А вот мне грустно, Марк, очень. Ты взял меня в жены такой, какой я была, и за эти годы разобрал по кусочкам, и теперь от меня почти ничего не осталось. Почему я, Марк? Почему ты выбрал меня? Я могла так много всего дать другим людям, так много. Я жила настоящей жизнью. Ты отобрал у меня ее. Теперь я решила забрать у тебя твою, понятно?

Марк выпучил глаза и кивнул.

— Так вот, Марк, знай — у меня все будет отлично. Я подберу все те осколки, которые ты оставил, спрятал в ящиках, забросил под ковер и за подушки, и снова стану собой, стану той, кем — я знаю — смогу стать. И все мечты, что были в моей голове прежде, чем ты сломал меня, — осуществятся, а ты останешься всего лишь далеким, грустным воспоминанием. Мне очень нужно, чтобы ты это понял. Мне очень нужно, чтобы ты знал — ты проиграл, а не я.

Кровь, кажется, перестала хлестать так сильно, как вначале — Кэтрин не знала почему, но ее это особо и не заботило. Она села в кресло и стала читать, периодически поглядывая на Марка. Его кожа казалась серой, как пепел, и он словно впал в какое-то оцепенение.

— Ну, как ты, спящая красавица? — спросила Кэтрин, прервавшись.

Спустя какое-то время с лестницы донесся звук шагов. Марк очнулся от своей полудремы и попытался дотянуться рукою до стены, чтобы постучать в комнату к детям.

— Бесполезно, Марк. Поверь тому, кто разбирается: ждать помощи, пытаться сбежать, молиться о спасении — все это напрасно. Но ты не волнуйся, Марк, у меня все схвачено, — улыбнулась Кэтрин.

Она встала с кресла, загнула книгу на странице, где читала, и осторожно ее закрыла. Прошла по ковру, слегка приоткрыла дверь и высунула в проем голову.

— Привет, дети! — крикнула она.

— Привет! — послышался голос Лидии.

— Мы с вашим отцом решили лечь пораньше, но я рада буду спуститься и приготовить ужин, если надо. Вы не голодны?

— Нет.

Снова четко слышен был голос ее дочери.

— Мы поели у Эми.

— А Дом, он не голоден?

— Нет, мама, я же сказала, мы поели оба!

— То есть вы точно не голодные? — переспросила Кэтрин.

— Нет! Прекрати уже, ради бога, — закатила глаза Лидия.

— Ну, раз ты точно уверена, то о’кей. Спокойной ночи, Лиди, — улыбнулась Кэтрин.

— Спокойной ночи, мама, — помахала рукой Лидия.

— Спокойной ночи, Дом!

— Спокойной ночи. Что-то вы рано, только полвосьмого!

Кэтрин закрыла дверь и пошла по ковру к кровати, в центре которой распластался ее муж.

— Ну, похоже, они не голодны, Марк, а я же тебе обещала. Так что никуда я не уйду, не переживай.

Она взяла с тумбочки стакан воды и поднесла к губам, медленно глотнув прохладной жидкости, Марк посмотрел на стакан.

— Пить хочешь? Ты хочешь глоток воды, Марк?

Ее муж еле-еле сумел изобразить что-то похожее на кивок. Кэтрин ехидно улыбнулась:

— Еще бы ты не хотел. Но нет. Никакой воды, мой дорогой, не сегодня.

Кэтрин вспомнила про носок и распухшие губы. Она поставила стакан на тумбочку и, сделав глубокий вдох, вернулась к чтению.

Должно быть, женщина задремала. Она не помнила, как заснула, но вдруг очнувшись, Кэтрин взглянула на часы. Было два часа ночи.

— Ну, вот и все, Марк? Ты готов отбыть? Гореть в аду, если, конечно, ты в него веришь. Уйти туда, откуда нет возврата? Мне кажется, время пришло. Ты боишься? Ты боишься того, что дальше, да? — спросила она.

И по расширенным от ужаса глазам мужа поняла, что да. Она улыбнулась и наклонилась низко над его лицом, шепнув:

— И правильно.

— Недолго мне осталось…

Голос Марка превратился в прерывистый шепот. Еле собрав остатки дыхания, муж Кэтрин просипел:

— Слишком медленно, больно. Ты за это заплатишь.

Еще до того, как он договорил, Кэтрин мысленно стерла эту фразу из памяти. Нечего запоминать эти слова — она уж точно никому об этом не расскажет.

— О, Марк, я уже заплатила сполна.

Наклонившись над мужем, застыв в нескольких дюймах от его лица, женщина вдохнула затхлый воздух, вырвавшийся из его рта, разделив с ним тот крошечный миг, в котором супруг ее был еще жив. Кэтрин Брукер наблюдала, как жизнь покидает тело ее супруга. Она могла бы поклясться, что видела черную змею его души, которая выскользнула из его груди и умчалась куда-то сквозь пол. Женщина откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула. Она ожидала эйфории или, по крайней мере, облегчения. И уж никак не рассчитывала на то странное онемение, которое ее внезапно охватило. Она ожидала большего.

Переодевшись в джинсы и свитер, женщина безучастно застыла у кровати, где лежало окровавленное тело ее мужа. Хорошенько подумав и взвесив все варианты, она впервые в своей жизни набрала номер службы спасения.

Глава 10

Месяц назад

Кейт сидела за столом, заполняя ненавистные документы. Даже Таня уже вернулась и жила в «Перспектив-Хаус» целых три недели, а Кейт до сих пор не могла разобраться с бумагами. Девушка вернулась, как будто и не уходила, — просто приехала однажды утром со своим чемоданчиком и как ни в чем не бывало сразу поинтересовалась у Тома, что на ланч. Было здорово снова видеть ее здесь.

— Кто это, Лидия?

Кейт с удивлением обернулась. Она не слышала, как вошла Таня.

— Что, прости?

Этот Танин вопрос застал Кейт врасплох.

— Кто такая Лидия? Ты всю прошлую ночь кричала ее имя во сне. Я сначала подумала, что лучше тебя разбудить и отвести в комнату, но ты так сладко спала, и я не решилась, — пожала плечами девушка.

— Спасибо большое, что не стала меня будить, Таня, это было очень мило. Должно быть, я смотрела какую-то чепуху по телику и задремала, — смущенно произнесла Кейт.

— Так кто это?

— Кто?

— Лидия. Ты о ней раньше никогда не говорила.

Кейт сделала резкий вдох и выпалила:

— Моя дочь.

— Твоя дочь? Не знала, что у тебя есть дети. И где она теперь?

Кейт проглотила ком в горле. Только представьте себе. Таня не имела никакого понятия о том, что у Кейт есть самый лучший в мире сын и самая лучшая в мире дочь. Девушка не знала, что каждый раз, принимая душ, Кейт дотрагивалась до растяжек на животе, с радостью вспоминая, какое это счастье — быть матерью. Лидия и Доминик были лучшим, что Кейт сделала в этом мире, а Таня, жившая с ней под одной крышей несколько недель, об их существовании даже не знала.

— Я… ну… она живет в Холтоне, это в Северном Йоркшире, у своей тети, то есть моей сестры.

— Вы видитесь хотя бы изредка?

Как обычно, Таня расспрашивала Кейт с предельной откровенностью. В мире, где она выросла, все вопросы задавались прямо и по делу, никакой деликатности и прочей чепухи. Подсела? Залетела? Подцепила какую-нибудь заразу? Да где тебя черти носят? Для Тани задать подобный вопрос было обычным делом.

— На самом деле нет, вообще нет, и довольно давно, — ответила Кейт. Ей было тяжело говорить все это.

— Странно.

— Да. Да, это странно.

Кейт могла только согласиться.

Но Таня не закончила.

— Я к тому, что ты обо мне заботишься, как о своем ребенке, и вообще о нас всех, а со своей дочерью даже не видишься! — выпалила она.

— Боже мой, Таня, — ты же меня живьем режешь…

Кейт закрыла глаза руками; сейчас ей хотелось спрятаться от всего мира.

— О боже, Кейт! Прости. Я не хотела тебя расстроить. Черт возьми, я ведь все время это делаю? Просто я такая глупая, ляпну, как обычно, не подумав, — извинилась Таня.

— Ничего. Ты не виновата. Просто эта ужасная действительность преследует меня все время. Я скучаю по ней, Таня, и по сыну, Доминику. Я скучаю по ним ужасно, — всхлипнула Кейт. Таня пожала плечами:

— Я никогда этого не пойму. Моя мать редкостное дерьмо. Я могу видеться с ней, когда захочу, но предпочитаю лишний раз о ней даже не думать. Но ты совсем другая. Ты потрясающая. Если бы у меня была такая мама, как ты, я бы ее никуда от себя не отпускала!

— А вдруг твоя мама переживает то же, что и я? Вдруг она хочет тебя видеть, а тебя нет. Ты можешь позвонить ей в любое время, Таня, ты знаешь это. Или написать письмо? Ты даже можешь пригласить ее сюда — места всем хватит, — улыбнулась Кейт.

Взгляд Тани стал более жестким. Она уставилась на Кейт. На какое-то мгновение в комнате стало тихо. Потом Таня заговорила:

— Последний раз мы виделись с мамой в тот вечер, когда меня арестовали. В дверь стучали полицейские, и она наорала на меня, что ее разбудили. Я пришла к ней в комнату; там жутко воняло, а посреди маминой кровати развалился этот старый грязный хряк — отрубился напрочь. Они оба накурились в хлам, и ее старый хрыч был в отключке. На полу валялась пепельница с окурком — кто-то из них его бросил и забыл, ну, знаешь, когда куришь в постели и засыпаешь, а окурок выпадает из руки. Я очень испугалась — мама могла бы спалить весь чертов дом. В общем, уже не помню, что я тогда думала, но была по уши в дерьме. Раньше мне такое сходило с рук, но я знала, что в этот раз меня точно арестуют, Кейт, и мне было страшно. Я просила ее: «Помоги мне, мама». И знаешь, что она ответила? Эта чертова идиотка закурила еще одну сигарету и сказала, «Убирайся отсюда!» С тех пор мы не виделись. Моя мать никогда не принимала участия в моей жизни, ни разу обо мне не позаботилась, и я себя ненавижу за то, что тогда попросила у нее помощи. Не думаю, что она сидит у телефона и ждет, когда я позвоню. Да ей совершенно насрать, Кейт. И всегда так было.

В воздухе повисла тишина, пока обе пытались переварить сказанное. Кейт никогда не знала недостатка в любви со стороны своей матери, но Танину ситуацию она понимала и поэтому не могла ей не сочувствовать.

— Ну, хоть я не твоя родная мама, скажу тебе, я по-настоящему горжусь тем, какой ты стала. Всего месяц назад твоя жизнь была сущим адом, а теперь весь мир открыт для тебя. Какой бы путь ты ни выбрала, я уверена, ты пойдешь далеко, — заверила ее Кейт.

— Да, знаешь, я и не хочу далеко пойти. Я просто хочу быть как все. Пусть у меня просто будет спокойная и размеренная жизнь и постоянная работа. И еще я хочу кофемашину, вроде той, что стоит в пабе — там такой вкусный кофе получается! — сказала Таня, улыбаясь.

— И у тебя она будет, будет все, что ты хочешь, — с уверенностью произнесла Кейт.

— Дооооброе утро!

С черного входа пришел Том. В руках он держал корзинку со свежими овощами.

— Сегодня я приготовлю мою фирменную овощную лазанью! — произнес он с ужасным итальянским акцентом. Все трое расхохотались.

— Наткнулся в порту на Родни. Как обычно, драит свою яхту до блеска. Удалось у него все это купить с большой скидкой! Полдня, правда, угробил на это, но и хорошо. Не поможешь мне, Таня? Все это само себя не порежет! — улыбнулся Том.

— Конечно!

Таня слезла со стула и осторожно взяла маленький нож для резки овощей.

— Сразу предупреждаю, повар из меня никакой. Максимум, на что я способна — рецепты из «На старт, внимание, готовим», — хихикнула она.

По лестнице спустилась Стэйси, собиравшаяся пойти прогуляться. Она услышала последнюю фразу и расхохоталась:

— «На старт, внимание, готовим»? Боже, одна из бывших Джениса обожала эту передачу, хотя тоже готовить не умела ни фига! Он часто о ней рассказывал, я смеялась до слез.

— Пара пустяков, на самом деле. Девочка моя, я научу тебя готовить, и ты сможешь применить все эти знания, когда у тебя будет своя кухня! — торжественно объявил Том.

Они со Стэйси и Таней уставились на Кейт. Том подмигнул своей работодательнице. Таня просияла. Ей определенно нравилась мысль о собственной кухне, где она будет готовить блюда Тома. Ей не терпелось приступить.

После обеда Кейт захотелось вздремнуть. Все ее мысли были о Лидии и о том, что будет завтра. И хотя с поездкой в Бристоль все было уже решено, женщина все еще сомневалась, стоит ли ей появляться на выставке дочери. Она могла вызвать настоящий переполох, и что-то могло пойти совсем не по сценарию.

И вдруг Кейт проснулась в холодном поту. Ей приснилось нечто страшное. Она снова услышала строчки из песни, которую, как она думала, смогла прогнать из памяти навсегда.

Знай, моя милая, нужно желанной Быть для супруга всегда! Только не мрачной и не жеманной — Может он бросить тогда…

Проснувшись, Кейт сразу же испытала огромное облегчение. Это просто дурной сон, все хорошо. Марка больше не было, больше он не сможет причинить ей боль. Никогда. Кейт села на постели, обхватив руками колени. Пальцы правой руки оказались на бедрах, пробежав по шрамам. Женщина вздрогнула.

Всякий раз, когда Кейт снились подобные кошмары, следующие пару часов после пробуждения у нее тряслись руки и дрожал голос. Где-то в глубине души ждали своего часа воспоминания о ее прошлой жизни. Выпив свежесваренного кофе, Кейт отправилась в сад, чувствуя прикосновение утреннего солнца. Здесь было множество непонятных тропинок, а растительность была густой и неухоженной, но это гораздо больше нравилось женщине, чем… Она прогнала прочь от себя воспоминание об идеальных лужайках Маунтбрайерз с их восхитительно одинаковыми розовыми кустами. Кейт трясло. Остановившись около бельевой веревки, она провела ладонью по влажной простыне, словно парус развевавшейся на ветру Корниша. Кейт уже несколько лет не прикасалась к постельному белью. Это было первым кардинальным изменением в ее жизни. Вторым стала возможность носить джинсы каждый день.

Женщина спустилась по крутой тропинке вниз к морю и расстелила на песке одеяло. Она раскрыла книгу, которую сейчас читала, — «Любовь и жизнь дьяволицы» Фэй Уэлдон. Быстро нашла страницу, на которой остановилась, — теперь у нее была закладка: одна из старых открыток, прямоугольный кусочек картона с нарисованным на нем розовым кроликом, усыпанным блестками. Кейт стало грустно.

Она провела подушечкой указательного пальца по нацарапанному неровным детским почерком поздравлению: «С днеем рождения мамачка». Кейт переполняли гордость и печаль. Как же Кейт любила, когда ее дети называли ее мамочкой. Как же она по этому скучала. Вокруг надписи Лиди было множество отпечатков губ. Когда она нацарапала эти слова своей крошечной ручкой, жизнь ее состояла сплошь из радостей и мир вокруг казался идеальным. Это было еще тогда, когда ее крошка не знала, что за чудовище обитает рядом с ней. Еще до того, как Кейт разрушила их с Домом мир.

Женщина вспомнила слова из их последнего разговора с Лидией — врезавшиеся в память навсегда слова.

«Иногда, мам, я и вовсе притворяюсь, что вы с папой умерли, и тогда становится чуть полегче. Выдумываю, что вы погибли в автомобильной катастрофе. Потому что тогда мне не нужно думать, что за ужасную вещь ты сотворила с папой, а он — с тобой. Если бы ты знала, мамочка, как я ненавижу об этом думать…»

Кейт посмотрела на горизонт и заметила, как солнце сверкает на волнах, бьющихся о скалы, окружающие бухту. Берег моря в Пенмарине был одним из лучших зрелищ в ее жизни.

Может быть, тут и не было так красиво, как на Санта-Лючии, но в каком-то смысле здесь было даже лучше, потому что этот пляж принадлежал Кейт, это было ее особенное, тайное место. Куда она всегда могла прийти. Место, которое принадлежало ей, а не какой-нибудь богатой корпорации. И так будет всегда.

* * *

Бристоль казался городом, полным суеты, настоящим людским муравейником — или, быть может, Кейт просто проецировала на это место свое сильное волнение. В Пенмарине всегда было спокойно и тихо — как раз как Кейт любит. Бристоль же был совершенно иным. Ей нравилось видеть студентов местного университета, группами разместившихся у входа в его здание, — так, как это обычно делают молодые, беспечные люди. Ей было забавно думать, что эти ребята не хотели носить школьную форму, а теперь подсознательно одевались, как все вокруг. Возможно, вскоре девушки-студентки снова поменяют мировоззрение и превратятся в тех шикарно одетых дамочек, что снуют туда-сюда по главной улице.

Кейт, Наташа и Дженис договорились встретиться в ресторанчике «Браунз», одном из самых известных мест Бристоля. Они устроились снаружи, рядом со ступеньками. Официант в фартучке принес кувшин «Пимм’с» и рыбу с картофелем. Но Кейт не могла перестать думать о предстоящей встрече с дочерью. Она принимала за Лидию кого-то в толпе по меньшей мере дважды, и сердце ее начинало выскакивать из груди. Женщине не терпелось поскорее попасть в галерею и увидеть работы Лидии, чтобы покончить с ожиданием.

— Как дела, подруга? — как и всегда, Дженис переживала не меньше, чем сама Кейт.

Кейт заколебалась. А как у нее дела?

— Я нервничаю, предвкушаю, боюсь и снова нервничаю, — пробурчала она.

Наташа положила руку на плечо Кейт.

— Все будет хорошо, мы же здесь, с тобой.

Кейт кивнула, но слова утешения от Наташи ей не очень-то помогли.

— Вдруг она рядом, совсем рядом. В паре шагов от меня… — прошептала Кейт, обращаясь скорее к самой себе, чем к подругам.

Дженис отправилась разведать обстановку, а Кейт и Наташа сгорали от нетерпения на улице, дожидаясь, пока она вернется. Несколько минут, в течение которых ее не было, Кейт показались прямо-таки вечностью.

— Так вот, я спросила шикарную мадам на ресепшене, и та рассказала мне, что художница почтит нас своим присутствием на официальной церемонии открытия выставки вечером в среду, а потом появится в четверг — и все. Так как сегодня вторник, я считаю, что нам просто очень повезло! — выпалила Дженис.

Кейт просияла.

— Да. Пойдем.

— Ты точно в этом уверена, милая? — спросила Наташа. Кому, как не ей, было лучше всех знать, что подчас художник показывает на картинах совсем нелицеприятные вещи. Она не была уверена, что Кейт не увидит на работах дочери чего-то такого, чего она там видеть не должна, и переживала за подругу.

— Да, все хорошо, я готова, — ринулась Кейт в атаку.

Галерея находилась в очень красивом здании: тут были высокие потолки, мраморный пол, огромные колонны и гигантская парадная лестница. Кейт восхищалась висящими на стенах картинами. Да, Лидия выбрала идеальное место для выставки своих работ. Кейт испытывала огромную гордость за дочь, что той удалось устроить выставку в таком потрясающем месте. Лидия…

У постера, висевшего на втором этаже, Кейт помедлила — он был таким же, как и листовка, лежавшая у нее в сумочке. Фотография Лидии — с ее восхитительной фигурой и прекрасными голубыми глазами. Кейт сделала резкий вдох, не в силах справиться с впечатлением от тех огромных метаморфоз, что за эти годы произошли с ее дочерью. Франческа несколько раз присылала Кейт какие-то размытые фото ее детей, но сейчас на фотографии перед ней оказалась совсем другая Лидия — уже не веснушчатая милашка с неуклюже, чересчур накрашенными глазами. Теперь это была двадцатипятилетняя женщина с собственным изящным стилем.

Кейт внимательно изучила все работы своей дочери и выучила названия — такие, как «Земля уходит из-под ног» и «Прерванная жизнь». У Лидии явно был талант; и с того момента, как Кейт в последний раз видела ее рисунки, она стала рисовать намного лучше. Каждую картину Кейт рассматривала, испытывая смешанные чувства, — ей и нравилось, и одновременно было не очень понятно, что ее дочь вкладывала в то или иное свое творение.

Было очень странно находиться здесь, среди работ Лидии. Кейт была уверена, что смогла бы отличить почерк своей дочери по мельчайшему фрагменту, расслышать ее голос по одному слову в огромной толпе, по одному звуку понять, что ее дочь рядом. Но она даже не представляла, что так легко сможет узнать руку дочери в каждом мазке на этих полотнах. Смелые цвета и современные темы были такой же частью образа Лидии, как и ее звонкий голос и чувство юмора. Кейт поняла, что многие из представленных на выставке картин — продолжение тех эскизов, которые ее дочь сделала еще в детстве.

Дженис и Наташа догнали Кейт, когда та стояла около одной из самых больших картин — футов в пятнадцать высотой. Широко улыбаясь, женщина изучала каждый квадратный дюйм полотна. Сложив руки на груди, она радостно разглядывала картину. Ей хотелось кричать от счастья!

Наташа посмотрела на подпись:

— «Мой Фоновый шум» — какое интересное название, как думаешь, что это значит?

Кейт повернулась к подруге, которая явно разбиралась в живописи куда лучше ее самой, но с уверенностью произнесла, надеясь, что поняла смысл произведения правильно:

— Это значит — я, Таш. Я ее фоновый шум. Не как та крутая фоновая музыка, которую пускают во всяких там ресторанах, но все же! Я — как малиновое варенье или ее любимая подушка!

Кейт провела пальцами по холсту. На нем были нарисованы колонки, из которых росли цветы, усики клубники со свежими ягодами и бельевые прищепки. Картина была очень красивой, и Кейт сразу поняла то, что Лидия пыталась ею сказать. Ее переполняло ощущение абсолютного счастья.

— Лидия, моя красавица, умница дочь! Я жду тебя.

Уже подъезжая к «Перспектив-Хаус», Наташа и Кейт все еще фрагментарно обсуждали картины Лидии. Кейт уже знала, что будет думать о ее работах снова и снова. Ей казалось, что она снова оказалась рядом с Лиди; ее рука касалась краски, до которой дотрагивались руки ее дочери. Какое прекрасное ощущение. Но эйфория продлилась ровно до того момента, пока она не переступила порог дома.

— О, Кейт, как я рад, что ты вернулась. У нас тут проблемка, — закричал Том.

— Что за проблема, Том? Дом горит, а ты забыл телефон пожарных? Или у нас кончилось печенье и придется съесть пирог? Пусть лучше второе, я так не хочу портить настолько потрясающий день! — улыбнулась Кейт, кружась по кухне.

Том покачал головой. Он протянул руку — на ладони у него лежал крошечный полиэтиленовый пакетик с чем-то белым внутри. Проведя несколько лет в тюрьме и занимаясь реабилитацией бывших заключенных, Кейт, конечно, не могла не понять, что это наркотики. — О боже, пожалуйста, только не это! Думаешь, Таня? — ужаснулась она.

— Ну, получается, что так — если, конечно, это не ты подсела? — раздосадованно произнес Том.

— Не шути так, пожалуйста! Дай это мне. Где она?

— У себя в комнате. Я ей еще не говорил.

— И правильно сделал. Она запасла это на сегодня — когда меня не будет рядом, — расстроилась Кейт.

— Как все прошло, босс?

— Великолепно, Том, просто шикарно!

— Рад за тебя. Если это все, Кейт, то пойду-ка я к себе. Насыщенный выдался денек. Стэйси доехала хорошо; позвонила от мамы — остановилась у нее. У нашей дорогой Стэйси все в порядке. Вернется через несколько дней за вещами.

— Хорошо. Спокойной ночи, Том, и спасибо тебе, — улыбнулась Кейт.

Поднявшись на второй этаж, она заметила свет в комнате Тани. Постучала.

— Да? — сказала Таня.

— Можно войти?

В такое время Кейт заходила очень редко, поэтому Таня сразу поняла, что что-то случилось.

— Конечно, — ответила она.

Девушка лежала в постели, листая журнал и рисуя ручкой на полях. Кейт заметила, что Таня обвела одну определенную статью — нарисовала вокруг нее морские волны.

— Привет, Кейт, как съездила? — спросила она.

— Спасибо, Таня, хорошо. Даже лучше, чем рассчитывала.

Сказав это, Кейт глубоко вздохнула.

— Все в порядке?

— Не совсем, Таня. Мне жаль тебя беспокоить, но… Ты, случайно, ничего не знаешь вот про это?

Кейт разжала ладонь, на которой лежал пакетик с наркотиками.

— Знаю ли я что-нибудь об этом? Мне кажется, ты нашла конфетку. Судя по цвету, сорт что надо, не слишком бадяжный. Одна восьмая унции порошка — хватит часов на пятнадцать безумного кайфа, после которого наступит такая жуткая ломка, что ты мать свою продашь, чтобы еще раз ширнуться. Вот и все, что я знаю.

— Не смешно. И я не об этом, Таня, думаю, ты прекрасно поняла, к чему я веду. Это твое?

— Ну, вряд ли уж это может принадлежать Стэйси-Милашке-Чертовой, да?

Кейт присела на кровать Тани. Потерла пальцами виски и провела по волосам.

— Я многое разрешаю тебе, Таня, потому что считаю, что так будет правильно, что ты должна понять, от чего нужно отказаться и каким будет твое будущее. Но у меня есть одно железное правило — никакой наркоты и алкоголь по минимуму. А ты совершила серьезное нарушение. И я очень разочарована.

— Добро пожаловать в мой мир. Теперь вы знаете, каково это — жить моей жизнью. Да я всю жизнь, черт побери, разочарована! Хотя, скажу тебе, Кейт, что, если самое страшное разочарование, с которым тебе придется столкнуться в жизни, — это то, что ты нашла у меня наркотики, тогда твоя жизнь не так уж плоха!

— Сейчас речь не обо мне, Таня. Правила нарушила ты. И не то чтобы у нас их было много. И не то чтобы ты принесла в дом выпивку или курила в окно — нет, это наркотики! Масштаб совсем иной. Из «Перспектив-Хаус» выгоняли и за куда менее серьезные проступки.

— Как я уже сказала, я снова разочарована. Ну, что же, укажи мне на дверь, давай! Да черт с ним. По крайней мере, если я уйду, я смогу есть то, что хочу, а не то органическое дерьмо, которое готовит Том, и смогу курить то, что люблю, черт тебя дери!

— Ну, тут все зависит от тебя, Таня. На дверь я тебе указывать не буду; просто прошу хорошенько подумать о своем поведении, — сказала Кейт и помахала в воздухе пакетиком. — Не такого будущего я тебе желаю, Таня; вся эта дрянь не даст никаких ответов на вопросы, которые тебя интересуют. А правила нужно соблюдать. Чтобы ты не наломала дров.

Она помолчала, не зная, как завершить эту и без того отвратительную концовку идеального дня.

— Честно говоря, уже слишком поздно, чтобы пытаться разобраться со всем этим прямо сейчас. Поговорим об этом завтра, когда выспимся. — Кейт подошла к двери. — Спокойной ночи, дорогая, — сказала она.

Таня пробормотала что-то в ответ. Большую часть слов было не разобрать, но Кейт все же расслышала что-то вроде «корова» и «отвали».

* * *

— Как насчет блинчиков, Таня?

Том стоял у плиты и радостно размахивал лопаточкой для блинов — что ж, по крайней мере, настроение у него было что надо. Из радиоприемника в углу доносились какие-то шумные дебаты: голоса едва можно было различить, а вот шума было вполне достаточно, чтобы помещение ожило.

Таня пожала плечами под рубашкой, которая была ей явно велика, и посмотрела на пол. Длинная челка лезла девушке на глаза.

— Не знаю, можно ли мне нынче блины. Если наша мадам уже успела распорядиться, кто знает, вдруг я на сухом пайке. Или, что еще хуже, и вовсе без завтрака. Пока меня не вышвырнут, — пробормотала она. Вряд ли просто шутя.

— Уверен, все не так уж плохо. Все-таки она ведь хочет как лучше. Уверен, что не собирается Кейт никуда тебя вышвыривать. Могла бы, конечно, — наша хозяйка не слабачка, но она не бросит тебя. Я это точно знаю.

— Да, собственно, Том, не уверена, что мне не наплевать. Я тут подумываю вернуться в Лондон. Здесь так чертовски тихо… Это сводит меня с ума. Плюс есть кое-что, с чем нужно разобраться, люди, с которыми нужно увидеться. Я хотела устроиться на работу, навести порядок в жизни, пожить какое-то время с парнем. Знаешь…

Том улыбнулся. Нет, он не знал, и по Тане — ее неопределенной позе и тому, как она нервно накручивала волосы и грызла ногти, — было видно, что та не знала тоже.

— Тебе нужно поговорить с Кейт, Таня. Вот увидишь, все уладится. Кейт и Таш, они ж ведь думают только о том, как лучше для тебя. Я же вижу — они переживают и хотят помочь всем обитателям «Перспектив-Хаус». Эти девушки хорошие, — сказал Том.

Таня безразлично пожала плечами и одновременно поджала верхнюю губу, демонстрируя этими простейшими движениями агрессию и неприязнь. Но на самом деле эмоции, нахлынувшие на нее, были совершенно противоположными. Ей захотелось расплакаться, извиниться, а потом лечь на диван, поближе к камину, зарывшись носом в подушку и накрывшись мягким розовым одеялом из овечьей шерсти. Тане хотелось, чтобы ей сказали, что она может остаться навсегда.

— Какая разница, — произнесла она.

Девушка даже не знала, кому была адресована эта бравада; она огрызалась по привычке, от которой просто не знала, как избавиться.

— Так что, как насчет блинчиков? — спросил Том.

Таня не смогла больше сдерживаться и улыбнулась. Она вдохнула ванильный аромат теста и масла, доносившийся с горячей сковороды, и в животе ее громко заурчало.

— Ну, раз уж ты все равно их испек…

Стоял прекрасный ясный день. Было начало лета. Это был один из тех летних дней в Корнише, который и природа, и люди заранее договорились сохранить для истории в качестве идеального. Солнце ласкало кожу, а ярко-синее небо с приятными облачками словно только что сошло с картины. Теплый воздух был наполнен легким бризом, приподнимавшим цветочные бутоны ровно настолько, чтобы можно было разглядеть, насколько те ослепительно красивы. По пляжу бродили счастливые парочки с детьми, мирно спавшими в колясках, и незнакомые люди улыбались друг другу, играя свои неведомые окружающим роли.

Кейт прогуливалась по берегу гавани — улучив момент, чтобы отдохнуть от привычных дел, она наслаждалась солнцем и соленым дыханием моря. Каждый раз, когда женщина закрывала глаза, она сразу же вспоминала рисунки Лидии. Теперь она чувствовала себя еще ближе к дочери. Видя ее картины, Кейт словно могла заглянуть в ее дневник и тем самым понять, чем была занята прелестная головка ее ненаглядной Лидс. Кейт была так рада, что отправилась в Бристоль — теперь она уже не сомневалась, что поступила правильно. Но ей пришлось и нехотя признаться самой себе в том небольшом разочаровании, которое ее постигло. В глубине души она втайне надеялась увидеться с дочерью; конечно, Кейт трудно было не воображать воссоединение семьи.

Женщина подумала: интересно, как там Стэйси. Она хотела надеяться, что та еще приедет в Пенмарин, заберет оставшиеся вещи и вернется к своим матери и брату. Как бы сильно она по ней ни скучала, Кейт знала — место Стэйси там, с близкими; и в долгосрочной перспективе так для нее будет только лучше.

На душе женщины тяжелым грузом висела ссора с Таней. Надо позвонить Дженис, пусть та что-нибудь посоветует. В конце концов, в этой теме она явно больше сечет. Хотя Кейт подозревала, что в случае Тани речь не о зависимости, а скорее о способе заполнить свободное время. Тогда надо занять ее чем-нибудь… Может быть, устроить работать в деревню… В паб? Нет, только не в паб, какая глупая мысль. Чертов Родни Моррис; одна мысль о нем вызвала у Кейт приступ гнева.

Женщина решила, что подумает еще и найдет выход, как бы там ни было. Ей нравилась Танина энергия, хотя направляла та ее периодически в неправильное русло. Теперь, в спокойном и уравновешенном состоянии, Кейт рассмеялась про себя, вспомнив, как Таня подробно расписала ей найденный в комнате пакетик с наркотиками. Вот же наглая! Нет, надо вернуться и поговорить с ней прямо сейчас, чтобы все вернулось на круги своя и можно было двигаться дальше. Кейт вдохнула свежий морской воздух. Жизнь прекрасна.

Таня заперла дверь своей спальни, повернув тяжелый ключ в замке до щелчка — теперь она была в безопасности. Она прошла в ванную и осторожно сняла с полиэтиленового пакетика наклейку. Размотала тонкую полоску цветного целлофана и сняла обертку с прямоугольной коробки. Обвязывая свои джинсы вокруг лодыжек, Таня делала все почти на автомате. Оказавшись в каком-то другом мире, она могла еще ненадолго притвориться, что все в порядке.

Управившись, Таня тщательно вымыла руки, старательно отчистив ногти и потерев между пальцев. Она зарылась ладонями в плотное белое полотенце, а затем, как обычно в таких случаях, вдохнула свежий запах жидкого мыла на своей коже. И замерла, опьяненная цветочными тонами, наполнившими ее голову. Этот маленький ритуал Таня лелеяла; слишком много раз она в жизни оказывалась в таких обстоятельствах, что под рукой не было ни мыла, ни полотенца.

На стеклянной полке над раковиной лежала трубка, похожая на шпатель. Подумав о своих дальнейших действиях, Таня почувствовала легкую слабость. Ее пальцы дрожали, скользя по пластику. Но, честно говоря, она уже все знала наперед. Она знала, потому что большую часть последних шести недель голос в ее голове кричал об этом как никогда громко. Легкая тошнота, усталость, повышенная раздражительность — все это очень легко можно было объяснить. Возможно, перемена обстановки или непривычная еда Тома; да даже морской воздух. Все это звучало правдоподобно, разумно. Но в глубине души Таня знала — останься она в Лондоне или попади, скажем, в Тимбукту, симптомы были бы совершенно теми же.

Она точно помнила час, если не самую минуту, когда все произошло. Их близость не была ни красиво обставленной, ни романтичной, ни даже особенно осознанной. Она никогда такой не была. Таня пришла попрощаться, объяснить, что хочет уйти подальше от этой жизни, от искушения. Он хранил молчание и был удивительно понимающим. Тогда Таня осознала — либо ему пофиг, либо он уже себе кого-то нашел вместо нее. Как бы то ни было, теперь это было уже не важно.

Выпив по рюмочке, а может быть, по две, они перешли к тому, что было естественно и знакомо им обоим — за прежние времена, в последний раз. Пронизывающий взгляд его ярко-голубых глаз все так же зачаровывал и манил Таню. Она наслаждалась его уютными объятиями, ей нравилось чувствовать его кожу на своей. Этот загадочный темноволосый мужчина, который показал ей и что такое настоящее удовольствие, заставив танцевать среди звезд, и низвергнул в глубины отчаяния, не подарив и крохи той любви, которой она так просила, — ради него Таня прыгнула бы сквозь горящий обруч, отправилась на край земли, даже отсидела бы срок. Они были слеплены из одного теста: два человека, чей жизненный опыт и окружение были настолько похожи, что их связь представлялась чем-то большим, чем просто плотские отношения; их близость была глубокой, но разрушительной. Таня почти одинаково нуждалась в этом мужчине, который так сильно изменил ее жизнь, и в наркотике, которым снабжал ее он же. Единственное, что она знала наверняка, — так сильно, как этого человека, она не любила в своей жизни никого и никогда.

Вытерев раковину и спустив воду в унитазе, Таня вернулась в спальню. Она выглянула в окно и не в первый раз восхитилась — переплыв эту морскую гладь, можно было бы запросто добраться отсюда до Канады. Она хотела бы поехать туда. Но что она знает об этой стране? Там очень любят кленовый сироп; а еще там живут большие медведи и повсюду огромные горные хребты. Что-то подсказывало Тане, что еще там говорят по-французски. Кажется. Она рассмеялась. Представить только — доплыть до самой Канады и не знать французского.

Таня заправила постель. Натянула простыню и разгладила складки на пододеяльнике. Хорошенько взбила подушки и сложила, как были, а потом сверху накрыла мягким пледом — теперь все так, как она любит. Замечательно, должно быть, забираться в кровать, которая так прекрасно заправлена.

— Бонжур.

Таня рассмеялась, словно проверяя это иностранное слово на вкус, и подошла к зеркалу над камином.

— Бонжур, я Таня, господин конный полицейский. Могу ли я получить немного кленового сиропа, силь ву пле?

Услышав себя со стороны, девушка расхохоталась еще сильнее. Она смеялась, пока в глазах не появились слезы. Кто бы мог подумать? Она, Таня Уилсон, доплыв до Канады, и в самом деле имела все шансы поговорить немного по-французски с представителем конной полиции, если бы тот вздумал протянуть ей полотенце на пляже. Это было потрясающе. Таня выключила прикроватную лампу и открыла створку окна, чтобы проветрить комнату. Почистила зубы и вытерла лицо мягким белым полотенцем, а потом повесила его обратно на крючок. Опершись лбом о прохладное стекло, Таня долго смотрела на море, которое простиралось перед ней, — похожее на огромное, бесконечное черное одеяло. Проведя пальцем по узорчатым шторам, девушка нащупала на них крошечные пучки лаванды.

— Решила прогуляться? — осведомился Том, заметив Таню, когда та проходила мимо кухни.

Девушка кивнула.

— И правильно: погода замечательная. К тому же до ланча ты теперь явно не проголодаешься! Сколько ж ты блинов слопала? Завидный аппетит! — хихикнул Том и покачал головой в подлинном изумлении.

— Спасибо, что научил меня делать лазанью, Том. Она, наверное, не очень удалась, да? — улыбнулась Таня.

Том рассмеялся, удивившись, как они так ловко перескочили с одной темы на другую. Он восторженно произнес:

— Всегда пожалуйста. Между нами говоря: я немного волновался — но напрасно, лазанья была великолепной. Ты прирожденный повар!

Тропинка в скалах, ведущая из «Перспектив-Хаус» на пляж, была не самой прямой и местами весьма опасной — вихляла по крутому склону, словно гигантская змея, и ее силуэт, казалось, в своих извилинах не имел совершенно никакой логики. Очерчивали тропинку гнилые, наполовину провалившиеся сквозь скалистую породу ступени, рядом с которыми тут и там виднелись пучки жесткой травы, споткнувшись о которые можно было запросто вывихнуть лодыжку. Танины мягкие кроссовки с гладкой подошвой все время соскальзывали с раскачивающихся камней, и ей приходилось все время останавливаться, чтобы восстановить равновесие. Тогда она сняла кроссовки и взяла их в правую руку, словно боясь поцарапать еще больше. В ее голове крутилась картинка — что было бы, если бы она сорвалась и полетела с обрыва. Так типично для Таниной жизни — по плану у нее не шло ничего и никогда. Хотя записка в ее кармане пришлась бы кстати и в таком случае.

Когда тропинка перестала наконец изгибаться, а камни уступили место песку, Таня зашагала более уверенно. На пляже не было ни души. Последние несколько метров до линии прибоя девушка пробежала с улыбкой на лице — соленый бриз играл с ее челкой, она чувствовала дыхание моря на своей груди.

Таня сняла кардиган, бережно сложила его — подол к рукавам — и положила на песок. Затем освободилась от джинсов, которые аккуратно поместила поверх кардигана. Расстегнула лифчик, и лямки его скользнули вдоль ее худых рук. И, наконец, стянула с себя трусики. Ее одежда была аккуратно сложена — как в день большой стирки.

Сверху Таня положила ключи от своей комнаты и входной двери; под ними расположился кремовый конверт, который она повернула так, чтобы он был хорошо виден. Ну, вот и все. Таня повернулась к небу и наслаждалась солнечными лучами, пронзавшими эту необыкновенную синеву неба. Было очень приятно ощущать тепло на обнаженной коже.

Подойдя к кромке воды, Таня вдруг вздрогнула от внезапной боли. В бледную кожу ее ступни вонзился маленький осколок стекла, который волны до конца еще не обтесали. Она подняла ногу и вытащила осколок. По ее ноге струился ручеек крови, но остановить его она не пыталась; какой пустяк — по сравнению с путешествием, которое Таня собиралась предпринять. Она не знала, зачем вообще вынула эту стекляшку; какая разница, если бы она и осталась у нее в стопе? По сравнению с тем, что ей предстояло, пара секунд боли от пореза казались такой ерундой.

Девушка двинулась вперед, к темной тени на песке, куда затекала морская вода, окрашивая песок в цвет темного чая и проделывая в нем дыры, в которых копошились морские черви и крабы.

Таня шла осторожно, чувствуя, как ее тело обжигает поток ледяной воды. Она никогда в жизни не купалась в море, и оно оказалось совсем не таким уж теплым, как девушка ожидала. Сначала Таня шла крошечными, осторожными шажками, пока не зашла в воду по колено. Затем взяла себя в руки и зашагала более уверенно.

Маленькие волны прильнули к ее коже своими крошечными пенистыми язычками. Таня обернулась и посмотрела на берег, медленно отходя в море, пока не оказалась в воде по самые плечи. Ее зубы стучали, а руки и ноги невольно тряслись от холода.

Она посмотрела на вершину скалы, чтобы в последний раз взглянуть на «Перспектив-Хаус». Это было единственное место, где она была счастлива, то место, где ей было хорошо и где ее всегда ждали. Таня вспомнила свою начищенную до блеска ванную комнату, уютную, чистую, белую кровать и одеяло, согревавшее ее в холодные ночи. От одной мысли, что ей бы указали на дверь, Танино сердце пронзило болью. Да, она облажалась, и девушка сама это знала. Как и следовало ожидать; она всегда все только портила. Как будто только и могла, что все ломать.

Она вспомнила то Рождество, когда ей подарили плюшевого «Фёрби». Так как мать ей ничего не дарила почти никогда, Таня всем сердцем прикипела к этой пушистой зверюге, которая открывала глаза и рот, когда пела, полюбила ее больше, чем какую-то еще свою вещь. Она не могла поверить, что кому-то вроде нее досталось нечто, столь потрясающее. Таня пела вместе с ним, гладила его, спала с ним и прижимала к груди. А потом, в один прекрасный день, ее мать приперлась домой в еще более угрюмом настроении — после ссоры с очередным бойфрендом и, разозлившись, пригрозила растоптать игрушку, чтобы та «черт возьми, заткнулась!». Мысль о том, что ее любимое существо вот-вот растопчут в ее присутствии, стала для Тани настолько невыносимой, что после напыщенной маминой отповеди девочка вынесла игрушку в холодную, сырую ночь и раздавила ее сама. Со слезами на глазах она выбросила разбитое тельце в мусорный контейнер. Тогда Таня решила: гораздо легче справиться с потерей, чем жить, зная, что у тебя вот-вот что-то отберут.

Таня знала, что и с «Перспектив-Хаус» история будет аналогичная. Такая, как она, никогда не сможет снять квартиру или найти приличную работу; она никогда не поедет в Канаду, и у нее не будет кофемашины, такой, что стоит в местном пабе. Но, по крайней мере, так у нее никогда не отберут ребенка, и ей никогда не придется выбирать между ребенком и наркотой — и думать сквозь забытье, кто же кормит и купает ее маленькую девочку, пока сама Таня в объятиях мужчины, скармливающего ей дрянь.

Дом на вершине скалы представлял собой зрелище эффектное. Таня была рада, что перед самым концом видит его, а не что-то из своей прежней жизни — покрытый ржавыми пятнами потолок, отстающие обои на влажной стене туалета или замшелые кирпичи пустынного переулка. Так было лучше, намного лучше. Ей нравилось то, что она решила все сама. Впервые в жизни Таня что-то могла контролировать.

Она положила свою сморщенную, похожую на сливу ладонь на живот и сделала несколько круговых движений. Теперь Таня была не одна; она никогда больше не будет одна, теперь она сможет гордиться тем крошечным секретом, который сейчас скрывался внутри ее.

— Ты больше не боишься воды, — сказала она себе.

Девушка произносила слова в уме, чтобы ее могло слышать то крошечное человеческое существо, что формировалось внутри. Мысль об этом приносила Тане огромное утешение.

Ее тело онемело от холода, покрылось гусиной кожей. Танины роскошные волосы развевались в окружавшей ее воде, словно рыжие водоросли. Не сводя глаз с «Перспектив-Хаус», Таня сделала два точно рассчитанных шага назад. Песчаное дно ушло из-под ног, и девушка провалилась под морскую гладь, словно русалка, в которую она так много раз играла в детстве.

Холодная вода медленно проникла в Танины дыхательные пути, сначала медленно, так как тело сопротивлялось, но как только девушка расслабилась, вода хлынула внутрь, наполняя все пространство своей соленой синевой. Когда мозг Тани понял, что бесполезно включать защитный рефлекс, ее охватило восхитительное спокойствие. Над ней просиял крошечный лучик света. Таня улыбнулась. Медленно закрыла глаза и с радостью устремилась в ту тишину и спокойствие, что ждали ее впереди.

Подъезжая к дому, Кейт уже поняла, что у задней двери копошится Том. Он явно был сильно взволнован — мял в руке клетчатую тряпочку для посуды.

— Оу, понятно, что на этот раз? Какие еще сюрпризы — пожалуйста, только не говори, что опять нашел в чьих-нибудь вещах наркоту, — протянула Кейт в зеркало под козырьком от солнца.

Про себя женщина умоляла Господа, чтобы у них просто кончилась морковь, но в глубине души больше всего боясь проблем куда серьезнее. Может быть, Дженис права — Кейт постарела? Слишком постарела…

Женщина вылезла из джипа. В одной руке у нее была сумка с продуктами, а в другой — местная газета.

— Все в порядке, Том?

— Все в порядке, Кейт, — ответил ее помощник.

Вот только он продолжал крутить в своей руке полотенце, что говорило об обратном.

— О, хорошо. То есть за время моего отсутствия никаких стихийных бедствий не произошло?

— Нет, ничего такого. Просто к тебе гости.

— А, ну ладно, я сейчас спущусь.

Судя по неуверенной позе Тома, скорее всего, вернулась одна из девушек, как это было однажды, — без предупреждения, потому что плохо сработала связь. Да и не важно — они что-нибудь придумают, всегда придумывали. Свободные комнаты в «Перспектив-Хаус» еще есть, и в таком случае все сведется к краткой беседе и чашечке примирительного кофе. А вот если бы, скажем, приехали представители какой-нибудь социальной службы, такой сценарий был бы куда хуже. Кейт эта мысль не понравилась. Ее настроение резко ухудшилось: почему сегодня, в такой прекрасный день? Не то чтобы ей было что скрывать, вовсе нет. «Перспектив-Хаус» всегда вел честную и открытую деятельность, но визит социальных служб был бы крайне утомительным и отнял бы много времени, к тому же документы Кэтрин были не в самом шикарном виде.

Кейт вошла в кухню с радостным: «Здравствуйте!»

И внезапно остановилась.

Женщина поднесла руку ко рту, и из ее пальцев выскользнула газета. Сердце Кейт забилось так быстро, что у нее даже закружилась голова. За столиком сидел ее сын.

Том поставил рядом с кружкой Доминика еще одну чашку чая и тихо исчез.

— Здравствуй, мама.

— О, мой бог! Дом!

Кейт подбежала к сыну и провела рукой по его спине; другой рукой она прижала его к себе крепко-крепко. Прикосновение Кейт было деликатным, нерешительным, не только потому, что она не знала, какие чувства испытывает сейчас Доминик, но и сильно боясь, что он может исчезнуть. Она так много раз представляла себе сцену их встречи, что невольно подумала — уж не приснилось ли ей это. Нет, не приснилось. На кухне «Перспектив-Хаус» сейчас сидел ее сын Доминик, из плоти и крови, живой и настоящий.

Она вдохнула пьяняще-знакомый запах его кожи.

— О, Дом, только посмотри, какой ты стал взрослый! Какой ты красивый! Как замечательно, лучше и придумать нельзя!.. Как же я по тебе скучала!

Все слова, что Кейт сказала, показались ей слишком грубым преуменьшением. Никакими словами невозможно было описать, как ей было тяжело столько времени провести вдали от собственных детей — любое слово тут было бы слишком невыразительным.

— Ты меня сейчас раздавишь, — произнес Доминик.

— Извини, милый.

Кейт села в кресло напротив сына. Она разглядывала его, своего маленького ребенка, который за это время превратился в мужчину. На нем были джинсы и толстая белая хлопковая рубашка, и он действительно выглядел замечательно. Его мускулистые предплечья были покрыты темными волосами. Кейт вспомнила его крохотные ручки с полупрозрачными татушками с Человеком-пауком — тогда они купили ему жевательную резинку «с сюрпризом», и в пачке были переводные картинки. Она как сейчас помнила, какие у Доминика были худые, веснушчатые ручки, выглядывавшие из-под рукава полосатой футболки, болтавшейся свободно, — никаких там бицепсов, трицепсов и прочего. Как давно это было? Десять лет назад? Нет, двадцать. Боже мой, и куда эти годы улетучились? Нескладная фигура подростка теперь превратилась в мускулистое тело мужчины, волосы стали гуще и темнее, и теперь он был уже не угловатым, а округлым и мощным.

Конечно, физические изменения были очень заметными, но Кейт еще и сразу поняла, что ее сын совсем преодолел границу между необразованным подростком и мужчиной, который много за что должен был отвечать. Взгляд Доминика уже не был полным далеких фантазий взглядом юноши; теперь он стал более робким, сын Кейт смотрел как бы исподтишка. Все его тело походило на сжатую пружину, готовую в любой момент раскрыться. Раздражительный, нервный, ее сын говорил слишком быстро, а шутки его стали более циничными и едкими. Глядя на теперешнего Доминика, Кейт подумала: сын похож на загнанного в угол дикого зверя, готового наброситься на любого, кто осмелится к нему приблизиться.

— Поверить не могу, ты здесь… Просто не могу поверить. Мне столько нужно сказать тебе, Доминик, но я не знаю, с чего начать — дурацкая ситуация, да, потому что каждый день, с тех пор как мы в последний раз виделись, я только и делала, что планировала нашу встречу. Я так счастлива. Ты надолго приехал?

Боязнь снова потерять сына уже оказалась сильнее, чем все ее самые драгоценные воспоминания о моментах, которые они провели вместе.

— У меня есть пара свободных комнат. Чем дольше ты останешься, тем лучше мы проведем время. Голодный? Как добрался? Ты ведь на машине приехал? Франческа говорила, что у тебя есть машина. Ах, я чувствую себя прямо-таки ребенком! Я так взволнована! Как там Лиди?

Слова лились из уст Кейт ручьем.

— Нет, остаться не останусь, но спасибо. У Лидии все хорошо, спасибо, что поинтересовалась. Она прекрасный художник, все восхищаются ее работами, и вполне заслуженно; она очень талантлива, — сказал Доминик.

Кейт категорически не понравилось то, как он поблагодарил ее — вежливо, как будто кого-то постороннего. В ответе Доминика не было тепла. О сестре он говорил покровительственным тоном, в котором сквозила насмешка, и, казалось, он спрашивал: «Какое это имеет отношение к вам?» Кейт решила не говорить, что видела работы Лидии и что восторженные отзывы та определенно заслужила.

— А ты, Дом, чем занимаешься? Все еще работаешь с Люком и Джерри? — спросила она, уже с меньшим рвением.

— Да, мы занимаемся недвижимостью — покупка и продажа, ремонт, дизайн интерьера, всякое такое. Дела идут неплохо.

— Боже мой, как здорово! Правда, немного схематично. Но ты так вырос, стал таким… Таким красивым, Дом. Я всегда знала, что таким ты и будешь. Ты встречаешься с кем-нибудь? — выпалила Кейт.

Доминик ответил что-то расплывчато. Да, недавно он неплохо провел время с очередной красоткой, но все это было так мимолетно. Какая девушка задержалась бы рядом с ним, зная его историю? Но об этом говорить Кейт Доминик не собирался. Вместо этого он оглядел комнату, в которой они сидели.

Кейт знала, что первая ее встреча с сыном может быть именно такой, но это ситуацию не облегчило. Ей так хотелось обнять своего сына крепко-крепко.

— Сказать не могу, как сильно я рада тебя видеть, — произнесла она.

Ее слова Доминик проигнорировал.

— Хороший у тебя тут интерьер. Интересный дом…

Кейт кивнула. Ей хотелось говорить о чем угодно, только не о доме.

— Дом, я ужасно по тебе скучала.

— Ну, ты знала, где я. Если так уж прям скучала…

Они с Домиником встретились взглядами.

— Дорогой, это несправедливо. Ты явно дал понять, что не хочешь меня видеть, и я отнеслась к этому с пониманием. Я думала, что ты сам придешь ко мне, когда будешь готов.

Доминик засмеялся, но как-то не очень искренне — так обычно смеялся Марк.

— Какая же ты у нас умница. Очевидно, твои скудные знания о психологии все-таки дали свои плоды, я же тут! Ты ведь говорила, что я всегда могу прийти к тебе, выговориться. Ты говорила, это твоя работа.

Кейт улыбнулась. Да, она и вправду так говорила.

— Так вот, плохо ты выполняешь свою работу, и я очень на тебя зол, мам!

Доминик казался сейчас Кейт маленьким мальчиком; ее сердце сжалось. С такой интонацией он мог бы спокойно капризничать перед сном или выражать свое недовольство ужином. Но ведь он назвал ее мамой! Как же она по этому скучала!

— Дом, мы так давно не виделись, что я не хотела бы портить такой момент ссорой.

— Может быть, речь не только о том, чего хочешь ты. Может, есть кое-что, что хочу я, то, что нужно мне.

— Что это, Дом? Расскажи мне, что, и я сделаю все возможное, чтобы тебе помочь. Я люблю тебя сильно-сильно. И не хочу видеть, как ты страдаешь.

— Страдаю? — Доминик прижал ладонь ко рту и обхватил свои подбородок и щеки, снова давясь неестественным, неискренним смешком. — Боже, да ты понятия не имеешь о том, как я страдаю.

— О, Дом, я думаю, у меня есть больше чем одна идея.

Кейт проглотила слова, которые вертелись у нее на языке: «Твой отец был настоящим чудовищем. Ты представить себе не можешь, как я жила; восемнадцать лет под пытками. Но я терпела это ради тебя и Лидии». Однако женщина промолчала, не желая обременять своего сына еще больше.

— Я не прошу тебя понять, Дом, и я знаю, через что тебе пришлось из-за меня пройти…

— Неужели, мама? — снова перебил ее Доминик. — Ты уверена, что знаешь, через что мне пришлось из-за тебя пройти? А Лидии?

Кейт опустила глаза, ожидая той лавины, которая, она знала, приближалась; схода которой она ждала последние десять лет.

— Маунтбрайерз был всем, что я когда-либо знал. Эти люди были не только моими друзьями, они были моей семьей. Мне нравилось быть частью такого сообщества. Я гордился тем, что каждый день надеваю свою красивую форму и вхожу в холл сквозь каменные своды. Так я мог чувствовать себя особенным — это так много для меня значило. Я усердно трудился, учился замечательно, планировал свое светлое будущее, о котором мне все время повторяла ты. Но ты лгала, не так ли? Потому что на будущее, на наше будущее у тебя были совсем другие планы. И не то чтобы я ушел так, как это делали другие ученики. Я не получил стипендию и не перешел в другую школу; мои родители не обанкротились и не перевели меня в местную шарагу. Так случалось со многими моими знакомыми, и их жизнь сложилась прекрасно; они все равно могли быть причастными к жизни Маунтбрайерз, если бы захотели. Но не я. Ты не позволила мне. Ни общаться со сверстниками, ни тусоваться по выходным, ни даже закончить чертов семестр!

— Дом, я… — попыталась вставить слово Кейт.

— Нет уж. Дай мне закончить. Ты ведь в курсе, что полиция часами допрашивала нас с Лид, да? Мы были в разных комнатах в полицейском участке с кучей чертовых полицейских, которые донимали меня вопросами, не приставал ли ко мне отец, не бил ли он меня? Ты хоть представляешь себе, каково это? Да я умом от этого тронулся. Еще минуту назад я был на барбекю с моими друзьями, а затем весь мой мир превращается в кошмар, и какой-то чертов ублюдок допрашивает меня про папу…

Доминик глубоко вдохнул, чтобы успокоить свое выскакивающее из груди сердце и остановить слезы разочарования, которые вот-вот могли пролиться. Ну уж нет, он еще не закончил.

— Папа никогда пальцем не тронул ни меня, ни Лиди; и никогда бы этого не сделал. Он был замечательным отцом, нравится тебе это или нет. Он был великолепен, и я любил его. Папа был умным, смешным, забавным, и я надеялся, что когда-нибудь женюсь, у меня будут дети и я стану таким, как он! Тебе смешно? Представь себе, я хотел быть точно таким, как он…

— Доминик, я могу только представить… — начала было Кейт. Но сын не дал ей продолжить, не остановился, пока не изверг все.

— Нам ничего не разрешили взять из дома, ничего. Об этом ты знаешь? Они забрали мой компьютер, фотографии, телефон, одежду, все. Все, что у меня когда-либо было, все, что я знал, было уничтожено. Мой дом стал местом преступления, и преступление, которое было совершено, не было кражей со взломом или разбойным нападением, это было убийство. Отца убил не какой-то безымянный преступник, а моя собственная мать. Ты! Я потерял школу, друзей, имущество, дом, родителей, все! Я потерял всю свою гребаную жизнь. Ты хоть примерно представляешь себе, каково мне было? И что еще хуже, не какой-то там незнакомец это со мной сделал, а моя собственная мать! Все это отняла у меня, у нас… Ты… Ты!

Доминик уже не сдерживал слез, и Кейт почувствовала странную легкость, словно то, что ее сын плакал, как-то могло облегчить его страдания.

Она нагнулась через стол — всего лишь пара дюймов, но для нее и ее сына это расстояние казалось световыми годами. Кейт взяла большую ладонь Доминика и положила на свою ладонь. Она почувствовала, как кончики его пальцев согнулись; такое незначительное движение, но сколько смысла оно имело для нее. Они сидели в тишине. Наконец Доминик перестал всхлипывать и задышал ровно. Для этого разговора у них было очень много времени. Когда Доминик заговорил снова, его голос стал спокойнее, тише.

— Ты сделала это с нами, мама. Я виню не только тебя, папа тоже хорош. Вы оба лгали, оба превратили все наше существование, все наше детство в одну большую ложь.

Кейт вспомнила мучительные слова Лидии, на том конце провода, за много миль отсюда: «Вся моя жизнь и люди, которым я доверяла, — это все оказалось притворством».

Но Доминик не желал останавливаться.

— Я вспоминаю те времена, когда мы сидели за столом, папа шутил и болтал, а ты улыбалась, жаря на сковороде чертов бекон; всего за час до… И кто из вас был более искусным актером, мама? Не уверен. Я знаю, что это начал папа, обращаясь с тобой, как с дерьмом. Но закончила-то все ты, и я не могу решить, что хуже. Тебе-то хорошо, ты снова стала Кейт Гавье. А я так не могу, не могу стать Кейт Гавье. Я по-прежнему Доминик Брукер. Я представляюсь и вижу, как мои новые знакомые обдумывают услышанное, пытаясь понять, почему это имя знакомо… И затем их глаза расширяются, когда они понимают, с кем имеют дело. Ах да, Брукер. Отпрыск подонка по имени Марк и психички по имени Кэтрин. А ты еще спрашиваешь, есть ли у меня девушка? Как ты сама-то думаешь? Интересно, как бы выглядело тогда знакомство с родителями? Да у меня шансов никаких нет, черт подери.

— Прости, Дом, — ответила Кэтрин, словно на автопилоте.

— А потом ты исчезла. Сначала в тюрьму, а затем сюда. Занялась проблемами других, чтобы не пришлось иметь дело с собственными детьми. Как будто нас с Лиди больше нет.

— Дом, вы с твоей сестрой всегда значили для меня больше всего на свете; вы были единственным в моей жизни, что действительно имеет значение. Вы — та причина, по которой я продолжаю жить. Я люблю тебя и Лидию больше, чем ты можешь себе представить, намного больше. Я от тебя не пряталась! Я тебя ждала. Каждую минуту каждого дня и с каждым вдохом я думаю о том, как могла бы увидеть тебя, или быть рядом с тобой, или связаться с тобой, не причинив тебе еще больше боли…

Он снова прервал ее:

— Я думаю о той ночи, мама. Я много о ней думаю. Хотел бы не думать. Мы были в соседней комнате; совсем рядом! Всего в нескольких метрах от того, что происходило. А ты казалась такой беззаботной. Помнится, ты шутила, забавлялась. Так я рассказал полицейским. И все это время папа лежал мертвым на кровати… Да я точно знаю — он хотел, чтобы я помог ему, держу пари, папа чувствовал себя испуганным и одиноким. Интересно, звал ли он меня на помощь, мам. Звал? Не могу поверить, что в это время я спал, мама, и в голове у меня были глупости вроде барбекю и Эмили Грант, пока ты…

— О, дорогой… Дом. Не стоит. Нет никакого смысла; это ничем хорошим не кончится.

— Ты думаешь?..

Его сарказм был почти явным.

— Я перестал крепко спать — с тех пор, как это все произошло. Теперь я всегда держу ухо востро — вдруг кто-то позовет меня, вдруг меня позовет папа…

Кейт потерла глаза.

— Мне жаль, Дом. Я действительно, действительно сожалею о той ужасной боли, что причинила тебе и Лиди, и однажды мы обо всем этом поговорим, но не сегодня. Не сегодня, Дом. Я хочу, чтобы ты знал — я всегда думала прежде всего о вас. Я…

Кейт так и не закончила. Кухонная дверь с грохотом ударилась о стену, отчего женщина и ее сын подпрыгнули.

В проеме стоял Родни Моррис, опершись на распахнутую дверь. Он примчался с пляжа на нереальной скорости и теперь задыхался, лицо его покраснело, а лоб был залит потом. Другая рука лежала у него на груди, прижимая что-то похожее на кучу одежды. На пальце болталась связка ключей.

Кейт встала со стула, выпустив из рук ладонь Доминика.

— Родни! Что случилось? Что происходит? — спросила она.

Родни медленно поднял голову и встретился с Кейт взглядом. В глазах его были слезы.

— Таня… — он заикался.

Родни протянул Кейт вскрытый кремовый конверт, который сжимал в ладони.

Кейт приобняла его и усадила в кресло, забыв обо всех обидах теперь, в момент горя.

Она вытащила из конверта лист бумаги и поспешно прочла Танино письмо.

— Где она сейчас, Родни? — вскрикнула Кейт. — Неужели…

Родни раскачивался на стуле и мычал что-то бессвязное.

— О нет! О боже, нет!

Кейт завыла, почти в истерике.

— Красавица… такая молодая… — пробормотал Родни сквозь слезы.

Кэйт прочла и перечитала записку Тани, уложенную всего в десять строк, пытаясь впитать их смысл. У нее перехватило дыхание. Она ощутила сильную боль в сердце. Кейт подняла голову и искала взглядом Доминика, который был ей сейчас нужен как никогда. Но его не было.

Глава 11

Десять лет назад

Дни, проведенные Кэтрин в ожидании приговора, были такими странными, что ей казалось, будто она живет в аквариуме. День и ночь и часы, из которых они состояли, слились в одно целое; проводила она их между сном урывками и употреблением пищи, которая казалась совершенно безвкусной и деревянной на ощупь. Слова, которые Кейт слышала, были не похожи на человеческую речь, цвета казались приглушенными, звуки — слишком тихими. Она словно оказалась в невесомости. В толпе людей, которые смотрели в ее сторону, выделялись только Лидия и Доминик — своих детей она видела вполне отчетливо. Их лица застыли в горестной гримасе, пустые, уставшие под гнетом свалившейся на них беды.

Когда Кейт слышала все эти голоса, анализирующие мельчайшие подробности ее жизни, ей представлялось, что речь идет не о ней самой, а о каком-то совершенно незнакомом ей человеке. Как будто не она была обвиняемой и потому не могла понять до конца суть судебного процесса. Иногда на скамье подсудимых появлялись люди, которых женщина узнавала; она смутно понимала, что Джудит сверлит ее злобным взглядом.

Кэтрин положение представлялось предельно простым. Марк долгое время причинял ей боль, и в один прекрасный день, спровоцированная его очередной выходкой, она решила, что с нее хватит, и убила своего мужа. Только так и никак иначе. Хотя женщина не зашла столь далеко, чтобы назвать свой поступок оправданным, она знала — никакие совещания присяжных и изучение подробностей ее жизни под микроскопом истину не изменят. Так оно и произошло. Двенадцать присяжных объявили ее виновной, и Кейт знала, что так и будет. Однако приговор оказался совсем не таким ужасным, как она себе представляла. Восемь лет тюрьмы, из которых она, при хорошем поведении, проведет за решеткой пять. Кейт это показалось справедливым — эти случайно выбранные незнакомцы признали, что Марк обращался с ней чудовищно. И за это, по крайней мере, она была благодарна.

Кейт — уже совсем не Кэтрин — лежала на жесткой койке и пыталась освоиться в своем новом доме. Она с облегчением поняла, что отсчет наконец пошел. Как и марафонская гонка, чем скорее она начнется, тем скорее закончится.

Тюрьма Марлхэм состояла из атриума, окруженного металлическими дорожками с боковыми сторонами из плексигласа, и нескольких этажей, на каждом из которых располагалась пара рядов камер. Здесь было неуютно и шумно: даже слегка прикоснувшись к перилам, вы слышали громкий лязг. Все равно что чихнуть в старой церкви. Изначально в здании тюрьмы размещался санаторий, но теперь его силуэт портило множество неуклюжих пристроек из красного кирпича.

В камерах обстановка была поуютнее, чем в общих помещениях. Разумеется, никакого ситцевого белья и приглушенного освещения тут не было, но не было и фанерных стен и металлических решеток, как показывали по телевизору в сериале «Овсянка». Камеры в тюрьме Марлхэм были больше похожи на комнаты в общежитии для молодежи — минимум обстановки и максимум удобства.

На наружных стенах, почти у самого потолка, имелись маленькие окошки. Защитное стекло покрылось инеем, а ручка, с помощью которой оно когда-то открывалось, уже давно сломалась, и все же окошко было затянуто в металлическую сетку — для верности. Кейт попыталась не представлять себе, как сейчас идут дела там, за окном; так было проще. В ее сознании остались лишь ее старая жизнь и жизнь новая, ожидающая ее по выходе из тюрьмы. Сейчас у нее наступил переходный период — неопределенный, но так необходимый.

Кейт было очень жалко, что она не могла рассказать детям, каково ей здесь, сказать, что все не так страшно, как они думают. У нее есть своя камера, очень удобная, с отоплением. Могло бы быть намного хуже. В отличие от большинства новоприбывших, Кейт по своему дому совершенно не скучала. Даже наоборот. В своем новом окружении она чувствовала себя уютно, наслаждаясь тем, что у нее есть свой уголок и своя койка.

Размышления Кейт прервала здоровенная тюремщица. Она отворила дверь в камеру, закрытую на замок еще пару минут назад; Кейт еще не поняла здешние порядки.

— Встать!

Произнесено это было больше как дружеская просьба, а не как приказ.

Кейт спрыгнула с койки и сунула ноги в выданные ей ранее открытые тапочки с резиновыми подошвами.

Женщина пошла следом за охранницей, которая, пользуясь ключами и пластиковыми карточками, открыла дверь в другой коридор. Они прошли по нескольким длинным коридорам и оказались в сером, холодном, похожем на больничный душе. Освещался он одной тусклой лампочкой. Еще тут была раковина, в которой покрытые ржавчиной трещины бежали к сливному отверстию. Здесь было влажно и пахло грибком.

— Можешь принять душ, Кейт, — сказала тюремщица.

Кейт улыбнулась.

— Спасибо, мне бы очень этого хотелось. Сколько у меня времени?

Тон надзирательницы был вполне дружеским.

— Столько, сколько нужно, милая.

— Правда?

Женщина кивнула.

— Сегодня ничего особенного не запланировано, так что не торопись.

Кейт снова и снова повторила в своей голове ее слова. «Столько, сколько нужно, милая…»

Она не могла в это поверить; эти несколько слов звучали как песня.

Кейт вошла в одну из четырех похожих друг на друга душевых кабин, чувствуя своеобразный запах раздевалок и общей душевой. Она включила воду, и когда струи воды полились из старенького душа, Кейт начала хохотать под каскадом воды. Смех этот, впрочем, быстро превратился в слезы. Только это уже были слезы облегчения, а не грусти. Кейт уже успела поклясться самой себе, что никогда слезинки не уронит по поводу Марка или его убийства. Никогда. Женщина неторопливо намылила кожу и вымыла волосы шампунем — дважды! Уже закончив мыться, Кейт все равно не выключила воду — просто наслаждаясь самой возможностью постоять под душем.

Потом она закрыла глаза и зафиксировала какое-то совершенно новое ощущение. Так вот каково это — принять душ, не боясь, что у тебя сердце выскочит из груди, не отстукивая мысленно секунды, не перечисляя в голове предстоящие хлопоты по хозяйству, пока трясущаяся от страха рука смывает шампунь или мыло под струями слишком горячей воды.

Кейт хихикнула. Впервые за более чем восемнадцать лет и зная, что за дверью стоит надзирательница, а на ночь ее запрут в камере, наступил момент, когда Кейт поняла, что освобождена из своего собственного ада.

— Как себя чувствуешь? — спросила тюремщица, когда Кейт вышла из душевой.

— Благодарю, гораздо, гораздо лучше.

Но спустя час слезы ее все-таки настигли. Кейт рыдала так, что слышно было во всем коридоре. Последовало несколько раздраженных выкриков: «Заткнись!» И пара более сочувственных фраз.

Дежурная по этажу стояла около выхода из коридора. Заключенные часто плакали, забыв об изматывающих судебных заседаниях, но осознавая, что ближайшие несколько лет проведут тут, за решеткой. Тюремщица подождала. Но Кейт не прекращала плакать. Слишком хорошо дежурная разбиралась в характерах людей и, пару часов пообщавшись с Кейт, сразу поняла, что та не очень-то намерена кого-либо беспокоить. Значит, дело серьезное.

— Гасим свет, дамочки! — щелкнула надзирательница выключателями. — И давайте потише, пожалуйста!

Она услышала шуршание и догадалась, что Кейт попыталась приглушить свои рыдания, накрывшись подушкой.

Завершая обход через час, чтобы проверить, везде ли выключен свет и все ли на месте, дежурная обнаружила Кейт сидящей на краю своей койки. Та опустила голову, и ее волосы спадали на лицо.

— Как дела? — прошептала надзирательница.

— Хорошо, спасибо.

Кейт улыбнулась темной фигуре. Она говорила с трудом, заикаясь, глотая слезы и еле дыша. Казалось, перед дежурной малыш, который не может говорить после истерики.

— На самом деле…

— Да, Кейт?

Нечасто заключенные в такое время суток пытались начать разговор или о чем-то просили.

— Не могли бы вы мне кое с чем помочь?

— Что?

Тон надзирательницы внезапно стал более строгим — она уже приготовилась к перебранке или к странному требованию. В ночное дежурство и то и другое редкостью не было.

Кейт подняла левую руку и поднесла ее к решеточке в верхней части двери камеры.

— Помогите мне, пожалуйста, снять кольцо. Мой адвокат говорил, чтобы я носила его во время суда, но теперь все, хватит. Оно так меня раздражает, но снять его я не могу. Уже как только ни старалась, не могу избавиться от этого чертова кольца. Я не хочу, чтобы оно здесь было, пожалуйста, помогите мне, я прошу вас.

Кейт отчаянно пыталась снять с пальца вещь, которая олицетворяла все ее страдания. Когда она впервые надела это золотое колечко, она была молода, полна надежд и страсти к жизни. Та женщина средних лет, которая теперь пыталась сорвать его с опухшего пальца, была так на нее не похожа. Ей казалось, что однажды, посреди ночи, кто-то стер из ее жизни пару десятилетий. Как жестоко, как жестоко.

Кейт расплакалась еще больше.

— Помогите мне снять это чертово кольцо. Пожалуйста…

Надзирательница видела Кейт в таком состоянии первый (и, как оказалось впоследствии, единственный) раз и почувствовала, что женщине действительно нужна помощь. Через несколько минут она принесла миску с теплой водой и кусочек мыла. Отперев дверь, она протянула все это Кейт, сидевшей на койке в расстроенных чувствах.

— Огромное спасибо. Я так вам благодарна, — сказала та, улыбнувшись сквозь слезы.

И стала энергично намыливать палец, пытаясь сдвинуть кольцо с места. Кейт скребла и терла — до крови. Но даже кровь ее не остановила; она намылила палец еще сильнее и вцепилась в золотое кольцо снова. С третьей попытки, не обращая внимания, что ее палец распух еще больше, отчего кольцо еще крепче на нем застряло, Кейт удалось его сорвать. Она швырнула его в воду, положив мыло туда же, и посмотрела на след, оставшийся после кольца на пальце.

— Как вы думаете, сколько времени понадобится, чтобы след исчез? — спросила она, когда, совершая последний обход, надзирательница подошла к ее камере.

— Не знаю. Думаю, пары месяцев хватит.

Кейт кивнула. Пару месяцев она подождать в состоянии.

— Что мне сделать с кольцом?

Дежурная выудила его и держала между большим и указательным пальцами.

Кейт махнула рукой в сторону окна.

— О, мне все равно. Что-нибудь! Выбросьте его, пожалуйста.

Кейт кивнула, а потом снова принялась рассматривать палец, сгибая его и любуясь тем, как он выглядит без кольца. Она произнесла последнюю фразу так беспечно, как будто речь шла о куске мыла, а не о кольце из чистого золота.

Она скользнула под одеяло на накрахмаленную простыню и поняла, что теперь наконец свободна. Это была ее последняя мысль — сразу после этого женщина погрузилась в глубокий крепкий сон. Какой-то другой, тот, о котором она уже успела забыть, — ведь за долгие годы ее брака он был невозможен.

Разбудило Кейт солнце, лучи которого просачивались сквозь решетку, оставляя полоски света на сером одеяле. Женщина проснулась с улыбкой на лице и спокойствием в душе. У нее получилось: она сбежала из своего личного ада и наконец была в гармонии с собой. Кейт улыбалась во весь рот. Как прекрасно.

Глава 12

Наши дни

В «Перспектив-Хаус» царила какая-то устрашающая тишина. Наташа и Кейт сидели в противоположных концах дивана, перед камином. У обеих не было ни аппетита, ни сил. Изнурительный выдался денек, да и вообще весь месяц. Они очень горевали, и стресс измотал их обеих эмоционально, а организация Таниных похорон — физически. Пришло время, чтобы предаться размышлениям, время, чтобы хоть как-то перевести дух. Впервые с того момента, когда Таня покончила с собой.

Кейт мысленно воспроизвела похороны, словно, освежив воспоминания, она могла хотя бы как-то сгладить ужас от происшедшего. Когда они с Наташей приехали, крошечная церквушка Пенмарина была наполнена жутковатым звучанием органа, медленным и грузным. Кейт даже подумала про себя, что для такой молодой девушки, как Таня, могли бы подобрать и что-нибудь более легкое; легкое и воздушное.

Церковь была переполнена. Приехали Дженис и ее муж, Ник, и Кейт узнала нескольких из тех людей, с кем периодически сталкивалась в местном пабе и в лавочках, а еще пару торговцев, у которых они с Томом закупали продукты. На задних рядах разместились друзья и знакомые Тани из Лондона. Скорее всего, один из них был ее бывшим — кудрявый парень с ярко-голубыми глазами. Кейт улыбнулась ему, пытаясь хоть как-то облегчить пребывание в этой чужой обстановке в такой скорбный день. Кейт была рада за Таню, что столько людей приехали на ее похороны, проехав много миль по плохим дорогам и потратив немалые деньги. Кудряшка неловко улыбнулся в ее сторону, засунув руки в карманы своей кожаной куртки, единственной черной вещи в его гардеробе. Он периодически поглядывал на Кейт — что она знает о них с Таней? Достаточно, чтобы понять, что милой девушке пришлось отдуваться за него, хоть та явно заслуживала участь куда лучшую.

Мать Тани приехать отказалась, заявив: «Будет лучше, если я не приеду». «Лучше для кого?» — удивилась Кейт. По иронии судьбы, Танина мама была, скорее всего, права. Ни Кейт, ни Наташа не могли гарантировать, что не накинулись бы на нее с кулаками.

Похороны оплатил Родни. Видимо, таким образом он хотел извиниться. Не иначе. Поздновато только извиняться, подумала Кейт. Как он объяснил? «Что касается Тани, мое любопытство более чем удовлетворено». Ублюдок.

У каждого из присутствующих в тот день в церкви нашлось бы множество «Ах, если бы…». Родни думал: «Ах, если бы я пришел на пляж чуть раньше!» Наташа жалела, что на занятиях живописью мало говорила с Таней по душам. Она сразу поняла, что девушка была чрезвычайно уязвима; ах, если бы она могла залезть к ней в голову, чтобы предотвратить трагедию…

Тело Тани так и не нашли. Оно и к лучшему, подумала Кейт, пусть все помнят ее такой, какая она была: веснушчатая, вечно улыбающаяся. Перед церковью стоял пустой гроб.

Кейт вспомнила день Таниного приезда в Пенмарин.

— Мне сказали, что, если переплыть море, первой страной, где окажешься, будет Канада, — улыбнулась Кейт.

Та посмотрела на нее как на сумасшедшую:

— Та Канада, которая рядом с Америкой? Издеваешься?

— Нет, это правда — если доплыть до берега, то, вероятно, наткнешься прямо на представителя канадской конной полиции! Только представь себе эту картину, — хихикнула Кейт.

— Я не умею плавать, — пожала плечами Таня.

— А научиться хочешь? — подмигнула Кейт.

— Нет.

Ответ Тани был громким и решительным.

Женщина подумала о последних днях жизни Тани. И как же Кейт проглядела ту перемену, которая в ней произошла? Или она была слишком строга? Надо было с ней по-другому, понять, поддержать, а не выговор сделать. Кейт бы все отдала, чтобы видеть Таню живой, пусть накачавшейся наркотой под завязку, но все-таки живой…

Она подняла голову и посмотрела на витражное окно церкви — сквозь лики улыбающихся святых просачивались солнечные лучи, падавшие на пол и скамьи и мерцавшие на стенах оттенками синего и зеленого. В голове Кейт снова и снова повторялись строки из Таниной предсмертной записки:

Кейт, я всегда только все порчу, прости. Справляйтесь там дальше без меня. Мир вряд ли будет скучать по Тане Уилсон — да и кем она таким была, чтобы он скучал?

Когда все стали повторять за священником слова молитвы, Кейт прижала ладони к сердцу и прошептала:

— Я буду скучать по тебе, Таня Уилсон, я буду скучать по тебе всегда.

Кейт потрясла головой, чтобы прогнать навязчивое воспоминание. Больше всего женщине сейчас хотелось заставить себя не думать о похоронах Тани. Ей хотелось, чтобы Танино имя ассоциировалось у нее с ярко-рыжими волосами и бешеным темпераментом, а не этим печальным событием, ставшим их с Наташей самым большим провалом за всю историю «Перспектив-Хаус». Может быть, со временем…

Слова, которые произнесла Кейт, стали неожиданностью для нее самой:

— Я решила закрыть «Перспектив-Хаус», Таш. Больше не хочу здесь находиться.

С минуту Наташа молчала.

— Я думаю, принимать такое серьезное решение слишком рано, Кейт. Тебе нужно время. Посмотрим, что ты скажешь, когда все вернется в прежнее русло.

— В прежнее русло? Я не думаю, что когда-нибудь все станет прежним, что бы это ни означало. И на самом деле я не уверена, что хочу, чтобы все вернулось на круги своя. Нет, я решила. Удивительно, но мне так просто. Просто… Я думала, что могу изменить ситуацию, но, получается, нет… не смогла… или Таня все еще была бы с нами, вот и все.

— Так не делается, Кейт, и со временем, когда все уляжется, ты это поймешь. Ты помогла многим проблемным девушкам — сколько из них сейчас устроили свою жизнь и смогли ее изменить благодаря тебе, благодаря нам. Не забывай об этом.

Кейт разглядывала кружку чая, которую держала в руках. Только этот горячий чай помогал ей хотя бы на время заглушить дрожь в теле.

— Я все время думаю, что не должна была себя так вести. Наверное, я была слишком грубой или слишком снисходительной. Надо было отнестись к Таниным шалостям с пониманием. Просто я тогда устала, и у меня голова кругом пошла от впечатлений после выставки Лидии. Даже не помню, что именно я тогда сказала Тане, но я бы хотела сказать ей совсем другие слова. Ей нужна была помощь, а я влетела к ней в комнату и решила сыграть в «злого полицейского». Может быть, если бы я не…

Наташа мрачно улыбнулась.

— Кейт, да ты в жизни никогда не сможешь сыграть в «злого полицейского», даже если очень захочешь! Между тем у этой девочки-то был наркотик, и прятала она его в доме, который, по документам, наш с тобой — а это не мелочь. К тому же у тебя что, был выбор, как поступить? Нет, конечно. Нельзя винить во всем одну себя, Кейт. Да, ты имеешь право по ней скучать. Естественно, право горевать у тебя никто не отнимает, но, пожалуйста, не вини себя. Все равно от этого никакого толку, это Таню не вернет.

— Ты правда думаешь, что я не в курсе, Таш?

— Да, конечно, знаешь, но, видит бог, мне все же стоит напомнить тебе — у Тани были проблемы уже до того, как мы познакомились, проблемы, которые мы с тобой понять не сможем, особенно учитывая, что мы знаем о ней далеко не все. Люди не кончают с жизнью просто так, без причины, и сразу. Это желание зреет в них долго; Таня могла решить свою судьбу задолго до того, как сюда приехала, — усердствовала Наташа.

— Я знаю, звучит логично, но ведь у нее был такой прогресс. Она была счастлива здесь, я же это видела, — всхлипнула Кейт. Наташа пожала плечами:

— Да, внешне она казалась счастливой, но мы ничего не знали о том, что творилось у нее в душе. А ты так же прекрасно, как и я, знаешь — то, что снаружи, не всегда отражает то, что происходит внутри.

Кейт вспомнила себя в Маунтбрайерз: как она широко улыбалась, расправив плечи, пытаясь убедить всех, что у нее все прекрасно. И продолжила, как будто не слыша слов Наташи.

— Думаю, Дом прав: я психолог-любитель, спрятавшийся тут от собственных проблем. А это плохо. Я просто больше не хочу быть здесь.

— Ты что, не читала письмо Стэйси? Если ничего другого не хочешь слышать, подумай хотя бы, как много ты смогла сделать для нее. Она вернулась домой, начала жить заново, и это все твоя заслуга! — воскликнула Наташа.

— Или, может быть, она смогла бы выкарабкаться и без меня; может быть, я просто вмешалась туда, куда не стоило, — пожала плечами Кейт.

— Посмотри, какой стала ты, милая. Посмотри, как изменилась твоя жизнь! — ткнула ее Наташа в бок.

— О, она и правда изменилась, да, но в последнее время я чувствую себя так, как будто просто пересела с бешено несущейся карусели в крошечный автомобиль, и… Как же мне все это надоело.

Наташа покачала головой. Еще никогда Кейт не была настроена настолько пессимистично.

— Почему бы тебе не поехать куда-нибудь? Может, если сменить обстановку…

— Как ты думаешь, какая обстановка мне сейчас нужна, Таш? Мы только что похоронили Таню — пустой гроб, который олицетворяет ее маленькую, жалкую, бессмысленную жизнь! Все, о чем мечтала эта девушка, — о какой-то там несчастной кофемашине. Разве это много? — выпалила Кейт и сразу пожалела, что повысила голос. — Прости. Я не хотела кричать, — сказала Кейт совсем тихо.

Наташа встала с дивана.

— Знаю, милая. Все в порядке, можешь кричать столько, сколько тебе угодно. Я просто думаю, что, возможно, пора тебе действительно сменить обстановку. Может, к Саймону съездишь? Ты ведь уже давно хотела посмотреть на новое здание.

— Нет, вот уж куда-куда, а туда мне сейчас меньше всего нужно. Не хочу вспоминать обо всех своих благих намерениях, которые начались тут; станет только хуже.

— Так вот. Я уезжаю, Кейт. Уеду на месяц в Озерный край, буду писать картины. Заеду к Фрэн. Почему бы нам не поговорить об этом снова, когда я вернусь? Но, пожалуйста, не стоит ничего решать до тех пор. Думаю, нам просто нужно немного времени.

«Заеду к Фрэн…» Кейт прикусила губу. Вот так случайно оброненная Наташей фраза о том, что она собирается заехать к ее детям, точно Кейт не успокоила. А стала еще одним кинжалом, вонзившимся ей прямо в сердце… Мои дети.

Кейт кивнула — скорее чтобы успокоить свою лучшую подругу, чем на самом деле убежденная, что спустя месяц ее мнение изменится.

— Ладно, Таш, подождем месяц. Но мне кажется, я все решила.

— Еще чаю?

Это будет уже пятая чашка, которую Наташа выпьет за сегодня.

Кейт кивнула. Да, конечно, чаю…

* * *

Том так сильно не хотел уезжать из «Перспектив-Хаус», что из простого переноса чемоданов в машину устроил целое представление.

— Ты уверена, что мне не нужно приходить готовить для тебя, Кейт? А то я не против. Я все равно живу рядом, и, по правде говоря, заняться мне толком нечем.

— Это очень мило, Том, но отпуск есть отпуск — радуйся! В твоем распоряжении целый месяц. Соверши что-нибудь замечательное! Съезди куда-нибудь!

— Но мне неловко — ты заплатила мне вперед, а я не работаю.

— Ну и ладно. Иначе в чем смысл отпуска? Таким он бы тебе не понравился.

— Тогда, думаю, съезжу к сестре в Бодмин, погощу пару дней, повожусь с ее детишками. Ты точно уверена, что я не понадоблюсь?

— Том, дай мне ключи от дома. Я должна как-то помешать тебе закормить меня своей вкуснейшей лазаньей до смерти! — улыбнулась Кейт.

Том неохотно протянул работодательнице ключи.

— Хорошо. А теперь пока! Учти, я не хочу менять замки!

Кейт осталась одна. Она заперла дверь, а потом опустила тюль и занавески в гостиной. Ей хотелось побыть одной и в темноте. Свернуться калачиком и спрятаться от всего остального мира хотя бы на минутку. Кейт взглянула на часы на каминной полке.

Таш, должно быть, как раз только что приехала к Франческе в Озерный край. Она, наверное, сейчас разговаривает с Лидией про картины или обменивается новостями. Кейт проглотила ком в горле. Да уж, жизнь бывает чертовски несправедлива.

Не обращая внимания на время суток, Кейт поднялась по лестнице и направилась в «Желание». Она вошла в комнату и разделась до нижнего белья. Откинув одеяло, женщина скользнула на накрахмаленную простыню и погрузилась в глубокий сон.

Когда Кейт проснулась, на часах была уже почти полночь. Она не знала, спит ли или бодрствует, но услышала голос своего покойного супруга. Так отчетливо, как если бы он произнес, стоя над ее ложем:

— Привет, Кэтрин.

Кейт затряслась от страха. Подпрыгнув, она вскрикнула, ударившись головой об изголовье кровати. Ее лоб тут же покрылся холодным, липким потом. Кейт потерла голову. Просто кошмар приснился. Она снова натянула пуховое одеяло под самый подбородок. И вздрогнула, хотя в комнате было тепло: даже в виде призрака Марк все еще обладал достаточной силой, чтобы выбить ее из равновесия.

В три часа утра Кейт снова что-то разбудило. Ее подушка была мокрой от слез. Глаза у нее опухли, а в горле пересохло. Она не знала, из-за чего расплакалась, но такое ощущение казалось ей до боли знакомым: оно напоминало ей почти каждое утро ее жизни в Маунтбрайерз. Когда Кейт просыпалась по утрам, она часто выглядела заплаканной. Тогда она плакала и о ночи, которую ей пришлось пережить, и о том дне, который был впереди. А потом надевала свою фальшивую улыбочку и отправлялась на улицу с корзиной белья.

Кейт решила, что заснуть ей поможет глоток виски. Она знала, что где-то в глубине кладовой Том припрятал бутылочку. Женщина знала и о том, что иногда посреди дня он отправлялся вздремнуть в своем фургоне. Но ни разу не дала повода подозревать, что знает. Господи, благослови Тома.

Кейт налила больше половины стакана и присела на диван, сделав глоток. На вкус жидкость оказалась уж совсем отвратительной. Кейт с трудом выносила даже дешевое вино, а это пойло было пить просто невозможно. Но она продолжила и, как ни удивительно, осушив первый бокал, обнаружила, что ей даже почти нравится вкус виски. У нее в горле стало теплее, а боль в душе начала притупляться. Скорей бы. Кейт уронила голову.

Когда она открыла глаза, в кресле напротив нее сидел Марк.

— Привет, Кэтрин.

Это снова был прямой, четкий голос ее мужа. На Марке был его обычный темно-серый костюм, накрахмаленная белая рубашку и бледно-голубой галстук. Он сидел, закинув ногу на ногу, обнажив часть щиколотки, затянутой в дорогой шелковый носок. Сложив пальцы пирамидкой на груди, Марк смотрел на Кэтрин не отрываясь — загорелый, расслабленный, даже счастливый. Он улыбался. Кэтрин учуяла знакомый запах — конечно, его любимые духи, «Floris № 89». У Кейт перехватило дыхание. Она тряслась от ужаса. Женщина закрыла глаза, надеясь, что, когда она откроет их, Марк исчезнет. Но нет.

— Разве ты не разговариваешь со мной, Кэтрин? — спросил он.

— Уходи. Ты же умер!

— Кэтрин Брукер, неужели за столько лет я тебя так ничему и не научил? Где твои манеры? Всегда нужно вежливо обращаться с гостями, даже если они явились без приглашения.

— Я не могу говорить с тобой, потому что ты умер!

— Неужели? На кого же ты тогда сейчас смотришь, глупенькая? Кто сейчас сидит в твоей гостиной?

— Я не хочу с тобой разговаривать! Я больше не хочу с тобой разговаривать!

— Ах, милая Кэтрин, но разговариваешь же!

— Я теперь Кейт.

Кейт слышала свои слова и понимала, что они звучат не очень отчетливо. Марк усмехнулся.

— Неужели, дорогая? И как долго ты уже Кейт?

Она подумала с минуту.

— Всегда ею была, просто какое-то время приходилось притворяться кое-кем другим, пока от тебя не избавилась.

Марк произнес твердым, уверенным голосом:

— Нет, дорогая. Ты никогда не будешь Кейт. Никогда. Во всяком случае, до конца. Но ты ведь понимаешь это где-то в глубине души, не так ли, Кэтрин?

— Меня зовут Кейт, а не Кэтрин, и тебя больше нет, Марк. Ты больше не можешь причинить мне боль!

Кейт энергично потрясла головой, пытаясь заставить видение испариться. Марк тихо засмеялся. Он наклонился вперед, заговорив почти шепотом:

— Ты сама-то веришь в то, что сказала?

— Да! Это правда. Ты не можешь причинить мне боль. Я освободилась, Марк, — твердо произнесла Кейт.

— О, Кэтрин. Что за чушь ты там несла-то? Я стану той, кем смогу стать… Ну что, стала, милая? Стала ли ты той, кем, по твоему мнению, могла? Неужели ты себя сразу представляла одинокой, никому не нужной старушкой? Так, что ли? А по поводу боли — мы оба знаем, что я все равно причиняю тебе боль каждый день, какими бы смелыми фразочками ты сейчас ни бросалась. Чтобы избавиться от меня, мало просто надеть джинсы и не заправить постель, милая! Я всегда рядом. Когда ты смотришь в зеркало, когда ложишься в постель, когда засыпаешь. Я — та причина, по которой тебя ненавидят твои собственные дети. Ты их потеряла, Кэтрин. Но ведь и об этом ты тоже знаешь, так ведь?

Кейт зарыдала, громко, не сдерживаясь.

— Они НЕ ненавидят меня! Это ложь. Они мои дети, они не могут меня ненавидеть! — закричала она.

— Тогда где они, Кэтрин? Где они сейчас? Почему не было ответов на все те жалкие письма, которые ты писала? Им что, так сложно ответить на твои звонки? Почему они ни разу тебя не навестили? Почему сейчас их нет рядом? — язвительно спросил Марк.

Кейт покачала головой.

— Я не знаю почему, и я не знаю, где они.

— Лиди меня удивила особенно. Казалось бы, уж в ней-то ты точно должна была найти родственную душу, особенно если знать, что ваши истории так похожи.

— Наши истории не были похожими никогда!

— Разве нет?

Марк улыбнулся еще шире и злее.

— Подумай об этом, Кэтрин, подумай об этом хорошенько.

— Марк, если ты хоть раз ее тронул, я клянусь богом…

— Что, дорогая? Что ты сделаешь? Убьешь меня? — спросил Марк и громко засмеялся.

— Я была с тобой только ради безопасности наших детей, а если они не были в безопасности… — с ужасом произнесла Кейт.

— Правильно, милая, все было напрасно. Какая ирония, не правда ли? О, Кэтрин, вот какую цену ты заплатила. Стоило ли оно того, amor vitae meae?[6] — спросил Марк, все еще улыбаясь.

Кейт присела. Из глаз ее текли горькие слезы.

— НЕТ! — закричала она. — Не стоило! Я хочу, чтобы мои дети вернулись! Да я все бы отдала, чтобы вернуть ту, прошлую жизнь, если бы знала, что тогда мои дети будут рядом и я смогу их видеть каждый день! Это не стоило того, Марк! Ты победил! Счастлив теперь, доволен собой, да?! Ты победил!

Кейт сорвала голос. Обессилев, она рухнула на пол, между диваном и журнальным столиком, и уснула прямо там, где упала.

* * *

Кейт заняла себя уборкой: пропылесосила везде, взбила подушки в гостиной. Вернувшись к себе в кабинет, она приступила к заполнению бумаг, но руки ее предательски тряслись. Разобралась со всеми накопившимися счетами, выписала все необходимые чеки. Написала пару писем. Запечатала. Ну, вот и все, она была готова. Где-то на кухне жужжала посудомоечная машина. Ванные были вычищены до блеска. Цветы политы. Белье отглажено и сложено. Кровати заправлены.

Кейт распахнула входную дверь «Перспектив-Хаус», наслаждаясь ощущением утреннего солнца на своих щеках. Утро всегда было ее любимым временем дня. Когда тропинка перестала наконец изгибаться, а камни уступили место песку, Кейт зашагала более уверенно. Последние несколько метров до линии прибоя женщина преодолела с улыбкой на лице — соленый бриз играл с ее волосами, она чувствовала дыхание моря на своей груди.

Кейт сняла футболку, бережно сложила ее — подол к рукавам — и положила на песок. Затем освободилась от джинсов, которые очень аккуратно поместила поверх кардигана. Расстегнула лифчик, и лямки его скользнули вдоль ее мускулистых рук. И, наконец, стянула с себя трусики. Ее одежда была аккуратно сложена — как в день большой стирки. Что ж, вот и все.

Кейт ощутила на своих ступнях прикосновение крошечных камешков и ракушек. Она не сделала ничего, чтобы облегчить себе путь: какой это пустяк — по сравнению с тем путешествием, которое Кейт собиралась предпринять. По сравнению с тем, что ей предстояло, пара секунд боли казались такой ерундой. Она провела по бедрам; бывало и похуже. «Доброе утро, миссис Бедмэйкер… Добрый день, миссис Бедмэйкер… миссис Бедмэйкер… миссис Бедмэйкер…» Кейт всегда это слышала, каждый раз.

Она двинулась вперед, к темной тени на песке, куда затекала морская вода, окрашивая песок в цвет темного чая и проделывая в нем дыры, в которых копошились морские черви и крабы.

Кейт шла осторожно, чувствуя, как ее тело обжигает поток ледяной воды. Море было куда холоднее, чем обычно бывает в это время года года. Она вдруг на мгновение вспомнила ласковый океан на Карибах, столько лет назад согревавший ее тело своими лазурными водами. Вспомнила, как с головой нырнула в ароматный поток и как ее мышцы расслабились под теплыми струями; вспомнила, как танцевала под дождем во время карнавала, одетая в костюм с зелеными перьями. Вспомнила сжимавшие ее в объятиях мускулистые руки… Лишь полотенце между ее плотью и плотью ее прекрасного возлюбленного… Кейт вспомнила поцелуй, полный любви, такой многообещающий. Тот день был идеальным. Во всех отношениях.

Машина плутала на извилистой дорожке, а водитель — молодой мужчина — пытался справиться с управлением. Автомобиль слушался плохо, особенно на такой ужасной дороге. Пришлось съехать на обочину — пропустив еще несколько машин и огромный внедорожник. Сидевшая на пассажирском сиденье девушка вздрогнула и взвизгнула, зажмурившись от неожиданного маневра. Надув щеки, мужчина с шумом выдохнул. Да уж, к такой дороге нужно будет привыкать долго. Водитель и пассажир переглянулись и с облегчением рассмеялись.

Кейт зашла глубже в воду, и маленькие волны прильнули к ее коже своими крошечными пенистыми язычками. Женщина обернулась и посмотрела на берег, медленно отходя в море, пока не оказалась в воде по самые плечи. Ее зубы стучали, а руки и ноги невольно тряслись от холода.

Наконец автомобиль въехал на узкую дорожку перед «Перспектив-Хаус». Приехали. Парень и девушка вытащили из багажника несколько тяжелых чемоданов, а еще завернутую в фольгу запеканку, которая успела частично разморозиться, пока они ехали.

Девушка закрыла глаза от солнца и посмотрела на океан.

— Такую красоту я точно должна нарисовать!

Парень положил руку ей на плечи.

— Нервничаешь?

Она кивнула и закусила нижнюю губу.

— Я тоже, — сказал он.

Кейт пристально посмотрела на вершину скалы, чтобы в последний раз взглянуть на «Перспектив-Хаус». Это было единственное место, где она была счастлива, то место, где ей было хорошо и где ее всегда ждали.

Кейт знала, что проиграла эту битву. Марк был прав, победил он. Она никогда не сможет избавиться от воспоминаний о том, что он сделал; раны оказались слишком глубокими — они не перестанут кровоточить никогда. Для такой, как Кейт, покой призрачен; женщина была слишком сломлена. Она не могла справиться с тем, что ей грозило — быть лишенной общения с собственными детьми до конца жизни. В глубине души она всегда это знала. Уж лучше уйти совсем, чем пытаться жить, понимая эту жуткую правду.

Дом на вершине скалы представлял собой зрелище эффектное. Кейт была рада, что перед самым концом видит его, а не что-то из своей прежней жизни — ухмыляющееся лицо Марка, мягкую подушку в Маунтбрайерз или немую мольбу в собственных глазах. Так было лучше, намного лучше. Ей нравилось то, что она решила все сама. Наконец-то Кейт что-то могла контролировать.

Ее тело онемело от холода, покрылось гусиной кожей. Роскошные волосы Кейт развевались в окружавшей ее воде, словно темно-коричневые водоросли. Не сводя глаз с «Перспектив-Хаус», Кейт сделала еще два шага назад. Песчаное дно ушло из-под ног, и женщина оказалась под водой, готовая уйти в морскую пучину.

Когда холодные волны сомкнулись вокруг Кейт, ее охватило восхитительное спокойствие. Женщина улыбнулась, радуясь той тишине и спокойствию, что ждали ее впереди. Ей нужно было лишь мгновение… чтобы приготовиться.

Взгляд Кейт скользнул по песчаному дну; она увидела двух играющих детей. Малышей с пухленькими животиками и ножками. Они брели туда-сюда по пляжу с небольшими красными ведрами, наполненными водой, которая выплескивалась так сильно, что, когда дети в конце концов доходили до своего замка из песка, ведра были уже пусты. Кейт расхохоталась прямо в воде и закрыла глаза. Когда она открыла их снова, сыночку ее было уже девять, а дочери десять. Лидия, выглядевшая сногсшибательно в своих огромных желтых солнечных очках и своем первом настоящем бикини, возлежала на полотенце, пытаясь выглядеть совсем взрослой. А Доминик уже подкрадывался к сестре с комком водорослей, которые скоро окажутся у нее на животе.

Бесценные воспоминания Кейт останутся навсегда с ней. Да, она прожила жизнь не самую счастливую, но могла с уверенностью сказать, что с удовольствием прожила бы всю ее снова — хотя бы просто ради огромного счастья быть матерью двоих настолько потрясающих детей. Они всегда были бы ее самым большим достижением, тем, что останется после нее этому миру, и никто, даже Марк, не сможет лишить ее повода ими гордиться.

Кейт глубоко вдохнула и приготовилась к погружению. Она прищурила глаза и окинула взглядом берег, медленно выдохнув и проморгавшись, чтобы сфокусировать картинку. Еще одно воспоминание всплыло перед ее глазами — только теперь какое-то другое… Тут дети выглядели куда взрослее. Сколько Кейт ни копалась в закромах своего разума, вспомнить, откуда это, из какого дня, она не могла. Больше было похоже на видение. Да, на берегу стояли совсем взрослые Доминик, высокий, в летней белой футболке, и Лидия, красивая и статная. Ее сын положил руку на плечо своей сестре. Они кричали, махали руками. Неужели пришли попрощаться? Кейт постаралась разобрать их слова, но слышала только эхом отдающийся в голове голос Саймона: «Старайся не забывать о том, что у надежды много обличий. Иногда она там, где ты оказываешься, а иногда — в том, кого ты встречаешь на своем пути!»

Лидия и Доминик стояли на берегу. Нет, не воспоминание о них, а настоящие Лидия и Доминик, которые наконец приехали. И, рука об руку, нерешительно остановились у самой кромки воды. Господи, и о чем Кейт только думала? Ее дети подхватили ее одежду и теперь, размахивая руками, звали ее на берег.

— Поторопись! Кое-кому тут адски хочется чаю! — крикнул Дом.

Кейт улыбнулась, и по щекам ее потекли слезы, смешиваясь с морской водой.

«Или в тех, кого ты встречаешь на своем пути, — подумала она. — Иногда их несколько».

Кейт поплыла к берегу, к надежде, которая ее ждала, к будущему, где найдется место и ее детям. Она знала, что свободна. Наконец Кейт сможет без страха рассказать своим детям историю миссис Бедмэйкер. Ее историю.

— Я теперь КЕЙТ! — крикнула она. — Я теперь КЕЙТ!

Выходит, что она все-таки победила.

Примечания

1

Бедмэйкер (англ. bedmaker) — стелющий постель, уборщик или уборщица помещения (в колледже или студенческом общежитии Кембриджского или Оксфордского университета).

(обратно)

2

Любовь всей моей жизни (лат.).

(обратно)

3

Американский научно-фантастический мультипликационный ситком студии «Ханна-Барбера».

(обратно)

4

Я (фр.).

(обратно)

5

Сomme toujours — как всегда (фр.).

(обратно)

6

Любовь всей моей жизни (лат.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg